Троллоп Энтони - Счастливый брак

СЧАСТЛИВЫЙ БРАКЪ

Очерки изъ новаго романа John Caldigate, by Anthony Trollope, въ трехъ томахъ.

Быть можетъ, Даніилъ Кольдигетъ былъ самъ болѣе виноватъ, чѣмъ сынъ его Джонъ Кольдигетъ, въ томъ, что они не могли жить въ ладу. А было бы хорошо для обоихъ, если бы они могли мигъ дружно. Даніилъ Кольдигетъ былъ вдовъ и совершенно одинокъ. Вся его надежда -- насколько такой сухой человѣкъ, какъ онъ, нуждался вообще въ надеждѣ -- была въ сынѣ. Для мальчика же отецъ долженъ былъ быть всѣмъ. Джонъ всего годъ послѣ того, какъ отданъ былъ въ гарроуское училище, и когда ему было только пятнадцать лѣтъ, потерялъ свою мать и сестеръ; такъ что и у него никого не было кромѣ отца. Итакъ, фактъ, что они не могли ужиться вмѣстѣ, не предвѣщалъ ничего хорошаго для обоихъ.

Даніилъ Кольдигетъ жилъ въ своемъ имѣніи Фолькингъ и занимался хозяйствомъ. Кольдигеты давно жили въ Фолькингѣ, лѣтъ триста; нынѣшній владѣлецъ вовсе не былъ богатъ: тысячи двѣ фунтовъ -- вотъ его доходъ. Но и это было пріобрѣтено, главнымъ образомъ, имъ самимъ. Отецъ его, дѣдъ Джона, оставилъ имѣніе обремененнымъ долгами. И Даніилъ въ свое время не ладилъ съ отцомъ, какъ теперь Джонъ не ладилъ съ Даніиломъ. Впрочемъ, Даніила всѣ считали неуживчивымъ. Онъ былъ неразговорчивъ, строгъ къ себѣ, но и къ другимъ. Однакожъ, къ женѣ и дѣтямъ онъ былъ привязанъ болѣе, чѣмъ они могли думать; не умѣлъ человѣкъ выказывать привязанности даже и тогда, когда ее ощущалъ.

Разойдясь съ отцомъ, онъ лѣтъ десять существовалъ въ Лондонѣ журнальною работой, кое-что пріобрѣлъ, въ особенности,-- умѣнье отказывать себѣ во многомъ и выжидать. По смерти отца, онъ тотчасъ принялся за хозяйство и въ теченіи долгаго ряда лѣтъ систематически освобождалъ Фолькингъ изъ-подъ залога, въ чемъ ему помогалъ кембриджскій банкиръ Больтонъ, его пріятель. Но теперь Даніилъ Кольдигетъ уже давно разстался и съ Больтономъ.

Одна цѣль жизни была достигнута. Другой цѣлью могло быть только воспитаніе, счастье сына и его дружба. Даніилъ Кольдигетъ день ходилъ и ѣздилъ по хозяйству, а вечеръ просиживалъ въ комнаткѣ за библіотекой и читалъ, все читалъ: онъ былъ одинъ. Сосѣди, напримѣръ, родственники его Бабингтоны -- помѣщики богатые (12 т. фунтовъ дохода) -- были убѣждены, что ему больше ничего и не надо. Такой ужъ былъ характеръ у этого непріятнаго человѣка. Но Даніилъ Кольдигетъ, однако, не безъ интереса поджидалъ возвращенія сына домой по праздникамъ. Мальчикъ былъ бойкій и уже пятнадцати лѣтъ, почти юноша. Отецъ сталъ брать его на прогулки по имѣнію и развивать его. Что же могло болѣе способствовать развитію юнаго ума, какъ не тѣ самые вопросы, которые наиболѣе занимали самого Кольдигета старшаго, вопросы политическіе, въ которыхъ онъ держался весьма передовыхъ -- для англійскаго помѣщика -- мнѣній. Онъ указывалъ сыну на всю нелѣпость законовъ, охраняющихъ охоту богатыхъ людей и стѣснительныхъ для народа; на глупость охраненія англійской промышленности на счетъ кармана англійскаго же народа; на устарѣлость поддержки господствующей церкви, въ видѣ государственнаго учрежденія.

Очень можетъ быть, что русскій мальчикъ пятнадцати лѣтъ, да вѣроятно и молодой французикъ прислушались бы къ такимъ рѣчамъ не безъ интереса. Но Джонъ былъ англійскій мальчикъ. Въ то время, какъ мимо ушей его проносились внушенія отцовскаго либерализма, онъ думалъ, какъ бы отъ всего этого удрать. Затѣмъ, какъ только ему удавалось удрать, онъ тотчасъ же -- подстрѣливать кроликовъ, травить крысъ, лазить за гнѣздами, и отдавался этому съ такимъ увлеченіемъ, которое положительно возмущало отца. Прямо запретить сыну такія забавы тотъ не рѣшился; возрастъ сына требовалъ забавъ; а въ Фолькингѣ по этой части, пожалуй, ничего и не было, кромѣ крысъ. Даніилъ Кольдигетъ нисколько не жалѣлъ крысъ, но его все-таки возмущалъ тотъ энтузіазмъ, съ которымъ сынъ отдавался безсмысленнымъ удовольствіямъ. Къ умственнымъ -- мальчикъ вовсе расположенъ не былъ. Вмѣсто того, чтобы поинтересоваться книгой или умнымъ разговоромъ, или хотя такой игрой, въ которую входило бы воображеніе, Джонъ занимался дома глупостями, и его постоянно тянуло къ тёткѣ его, миссисъ Бабингтонъ. Между тѣмъ, Даніилъ Кольдигетъ терпѣть не могъ Бабингтоновъ, хотя, какъ съ родственниками, не прерывалъ съ ними сношеній и отпускалъ къ нимъ сына. Бабингтоновъ, всѣхъ въ совокупности, Даніилъ Кольдигетъ считалъ дураками. Г-нъ и г-жа Бабинггоны во всю жизнь не имѣли ни одной идеи; сыновья ихъ росли олухами, а дочери -- крикливыя, вѣчно поднимающія возню, краснощекія и толстоногія дѣвицы -- на взглядъ старшаго Кольдигета были особенно непривлекательны, хотя онъ не скрывалъ отъ себя печальной вѣроятности, что сынъ его когда-нибудь женится на одной изъ нихъ!

Какъ жаль, что Джонъ Кольдигетъ не былъ похожъ на сына другого своего дяди,-- не Бабингтона, а тоже Кольдигета, брата Даніила. Этотъ братъ съ сыномъ, почти ровесникомъ Джона, жили въ далекомъ графствѣ и рѣдко гостили въ Фолькингѣ. Въ послѣдній разъ, когда они были здѣсь, Даніилу показалось, что этотъ мальчикъ интересовался книгами болѣе, чѣмъ крысами; онъ довольно умно слушалъ разсужденіе объ улучшеніи пищи для рабочаго класса, и, по отзыву своего отца, былъ примѣрнаго поведенія. Какъ жаль, что не таковъ былъ тотъ Кольдигетъ, которому предстояло со временемъ владѣть Фолькингомъ! Даніилъ, хотя и держался взглядовъ либеральныхъ, а потому ненавидѣлъ существующее въ Англіи право майората, какъ одинъ изъ нелѣпѣйшихъ остатковъ варварства, но вѣдь въ продолженіи трехсотъ лѣтъ Фолькингомъ владѣли Кольдигеты, и почему бы имъ не оставаться здѣсь и на будущее время?

Мысль, что Фолькнигъ можетъ перейти въ другія руки, была непріятна Даніилу. Но еще болѣе непріятно было то, что сынъ не оправдывалъ его надежды. Ничего общаго мальчикъ съ нимъ не имѣлъ; направленіе его было совсѣмъ не по вкусу отца; мальчикъ просто "глядѣлъ въ лѣсъ". Приходилось оставить и мысль, что сынъ со временемъ сдѣлается сочувствующимъ товарищемъ; изъ этого мальчика, очевидно, долженъ былъ выдти человѣкъ пустой. Подъ вліяніемъ этихъ двухъ настроеній, Даніилу Кольдигету, въ то время, когда у него гостилъ умный племянникъ, пришла мысль: не выкупить ли у сына его права на наслѣдованіе Фолькинга и не сдѣлать ли своимъ наслѣдникомъ этого племянника, также Кольдигета, но Кольдигета дѣльнаго, развитого?

По окончаніи курса въ Гарроу, Джонъ долженъ былъ поступить въ университетъ. Кембриджъ былъ подъ рукою, такъ какъ Фолькингь находился въ графствѣ кембриджскомъ. Почти всѣ пять мѣсяцевъ, отдѣлявшіе школьный экзаменъ отъ времени поступленія въ университетъ, Джонъ провелъ у Бабингтоновъ; въ числѣ этихъ мѣсяцевъ былъ и сентябрь, когда у Бабингтоновъ было раздолье для охоты на куропатокъ. А пошлѣе этого дѣла едва-ли могло быть что-нибудь въ глазахъ Даніила Кольдигета. Наконецъ, на короткое время, для отбытія формальности, Джонъ явился въ Фолькингь. Отецъ отнесся къ нему не безъ досады и саркастическихъ замѣчаній. Но тутъ, въ первый разъ, Джонъ, въ двухъ или трехъ случаяхъ, нашелся и возражалъ удачно. Это было ужъ, конечно, особенно непріятно для старика. Непосредственнымъ результатомъ такой находчивости Джона было то, что отецъ, сперва предполагавшій опредѣлить его содержаніе въ Кембриджѣ въ 250 фунтовъ, уменьшилъ эту цифру до 220 фунтовъ въ годъ. Онъ слышалъ, что за эти деньги молодой человѣкъ можетъ жить въ Кембриджѣ джентльмэномъ.

Бабингтоновъ эта экономія возмутила до такой степени, что г. Бабингтонь подарилъ племяннику верховую лошадь, съ обѣщаніемъ платить за ея содержаніе во все время, пока Джонъ останется въ Кембриджѣ. Со стороны дяди это было довольно глупо. Но и племянникъ, за два дня до начатія курса, уѣхалъ опять къ Бабинггонамъ, чѣмъ сильно возбудилъ ревность отца. Итакъ, послѣдніе два дня сынъ предпочиталъ провесть съ "дураками", а не съ нимъ. Онъ не запретилъ; нѣтъ, онъ не такой былъ человѣкъ. Пусть себѣ ѣдетъ, если "онъ" самъ "не понимаетъ",-- если ему тамъ лучше. Такъ обозначилось начало разлада между отцомъ и сыномъ,-- разлада, который къ концу университетской карьеры Джона былъ уже въ полной силѣ.

Ко времени экзамена на степень, Джонъ имѣлъ уже, разумѣется, двухъ верховыхъ лошадей, былъ однимъ изъ первыхъ бойцовъ въ кембриджскомъ крикетѣ и однимъ изъ надежнѣйшихъ гребцовъ въ призовой лодкѣ университетской коллегіи Тринити. Онъ также имѣлъ долговъ, разумѣется, немного болѣе 800 фунтовъ, долговъ правильныхъ, по счетамъ поставщиковъ университетскаго города, да еще нѣсколько побольше того -- долговъ не совсѣмъ "правильныхъ". И неудивительно. Онъ участвовалъ въ пари на скачкахъ въ Манчестерѣ, со счастьемъ весьма перемѣннымъ. А въ Манчестерѣ онъ познакомился съ однимъ господиномъ, по имени Девисомъ, всегда готовымъ услужить молодымъ людямъ, въ особенности студентамъ. Обязательства, выданныя имъ Девису, весьма значительно превосходили 800 фунтовъ.

У отца, въ Фолькнигѣ, онъ бывалъ рѣдко и на нѣкоторое время. Тотъ "дулся" на него все болѣе и болѣе. Самъ не заѣзжалъ въ Кембриджъ, несмотря на близость, и никогда не приглашалъ сына бывать у себя чаще или оставаться дольше. "Что же, если онъ не хочетъ!" Но вотъ когда Даніилъ Кольдигетъ разсердился на сына уже совсѣмъ: онъ узналъ отъ тютора коллегіи, что, по правиламъ, сынъ не можетъ быть допущенъ къ полученію степени, прежде чѣмъ уплатитъ 800 фунтовъ своихъ признанныхъ долговъ. Отецъ уплатилъ эту сумму, и Джонъ получилъ степень, но, какъ сказано, отецъ ужъ совсѣмъ разсердился и сказалъ ему, что не хочетъ его болѣе ни видѣть, ни знать.

Отвергнутый сынъ искалъ утѣшенія у Бабингтоновъ и нашелъ сочувствіе, во-первыхъ, въ формѣ громкихъ сѣтованій на безсердечіе его отца, а во-вторыхъ, въ видѣ -- довольно неожиданномъ и даже конфузномъ: г-жа Бабингтонъ, или тётушка Полли, какъ Джонъ звалъ ее, однажды позвала его къ себѣ на верхъ, въ такую комнатку, гдѣ у нея хранились бѣлье и настойки, и объявила, что кузина его Джулія до смерти влюблена въ него.

Это, въ самомъ дѣлѣ, было неожиданно. Онъ Бабингтоновъ любилъ, но любилъ ихъ всѣхъ ровно. Пріѣзжая, онъ обыкновенно лобызалъ ихъ всѣхъ, въ томъ числѣ и кузинъ, и ихъ трехъ братьевъ, которые -- какъ онъ самъ уже успѣлъ убѣдиться,-- дѣйствительно, были "дураки". Но никогда Джулію онъ не лобызалъ болѣе чѣмъ кого-либо изъ остальныхъ членовъ семьи. Къ тому же, она и была изъ нихъ самая старшая, самая толстоногая и самая краснощекая.

-- Мнѣ, тётушка Полли, нечѣмъ жить съ женою,-- робко уклонился онъ въ разговорѣ съ тёткою. Прямо отказаться онъ былъ не въ состояніи, такъ какъ немедленно послѣ объявленія ему тайны, въ той комнаткѣ съ бѣльемъ, тётушка Полли откуда-то выпустила на него Джулію, которая обняла его въ присутствіи матери, что было равносильно помолвкѣ.

Но ему объяснили, что средства у него все-таки будутъ, со временемъ; что на Фолькингѣ нѣтъ ни пенни долгу; что молодые могли бы жить въ Бабингтонѣ до тѣхъ поръ, когда Фолькингъ достанется ему. Впрочемъ, это происходило за нѣсколько минутъ передъ отъѣздомъ его въ Кембриджъ, для устройства одного дѣла, и во всякомъ случаѣ никакого обѣщанія на словахъ Джонъ не далъ.

Что касалось Фолькинга, то г-жа Бабингтонъ ошибалась. Именно теперь, послѣ того, какъ передъ Даніиломъ Кольдигетомъ раскрылся весь "ужасъ" кембриджскихъ, правильныхъ и неправильныхъ долговъ Джона, отецъ окончательно рѣшился устранить сына отъ наслѣдства, то-есть выкупить у него право свободно распоряжаться имѣніемъ. Вотъ по этому-то дѣлу Джонъ и ѣхалъ теперь въ Кембриджъ. Молодого человѣка вовсе не огорчала мысль о потерѣ Фолькинга, напротивъ, она скорѣе ему нравилась. Онъ видѣлъ антипатію къ себѣ отца; что за положеніе было бы для него, Джона, въ Фолькингѣ до смерти отца, который былъ совершенно бодръ, и которому Джонъ искренно желалъ долголѣтія! Не лучше ли было прямо самому попытать счастья, имѣя въ рукахъ значительную сумму, которая была бы ему предоставлена отцомъ въ видѣ выдѣла? Конечно, это было лучше.

Джона манила жизнь съ приключеніями, жизнь, выходящая изъ повседневныхъ рамокъ. Одинъ изъ его товарищей Ричардъ Шенди собирался въ Австралію, въ Новый Южный-Уэльзъ, гдѣ въ это время разработывались богатые золотые пріиски. Джонъ рѣшился отправиться съ нимъ.

Соглашеніе съ отцомъ было устроено въ Кембриджѣ, банкиромъ Больтономъ, другомъ его отца. Строгій пуританинъ, человѣкъ, допускавшій законность обогащенія только путемъ правильнаго накопленія шиллинговъ на фунтъ, Больтонъ не скрылъ своего пренебреженія къ молодому человѣку, который разорился на сіачкахъ въ Манчестерѣ и Ньюмаркетѣ, продавалъ свое наслѣдство, какъ Исавъ, и пускался для обогащенія,-- а скорѣе для гибели -- въ предпріятіе баснословное. Впрочемъ, изъ дружбы въ его отцу, мистеръ Больтонъ ввелъ Джона въ гостиную и представилъ его своей женѣ и дочери. Потомъ, послѣ переговоровъ и окончанія дѣла въ кабинетѣ -- пригласилъ его даже отобѣдать.

Эстеръ Больтонъ была шестнадцатилѣтняя дѣвушка, глядѣвшая ребенкомъ, съ русыми волосами, замѣчательно нѣжнымъ колоритомъ кожи, большими сѣрыми глазами. Она почти все время молчала, но губы ея были полураскрыты, какъ будто она готова была сказать что-то. И Джону казалось, что если бы онъ остался наединѣ, онъ добился бы отъ нея, чтобы она разсказала свою душу. Спать ложились тутъ рано, и молодой Кольдигетъ вышелъ прогуляться -- взглянуть еще разъ на мѣсто, гдѣ протекло его университетское время. Ему показалось, что величественныя зданія университета глядѣли на него сурово и даже укоризненно. Они представляли собою нѣчто такое, чему ни малѣйшимъ образомъ не соотвѣтствовала мысль о поѣздкѣ въ Новый Южный-Уэльзъ для добыванія золота. Въ его сердцѣ стало прокрадываться нѣчто въ родѣ унынія или сожалѣнія. Правда, Фолькингъ было мѣсто очень скучное. Но вѣдь тамъ онъ родился, тамъ протекло его дѣтство, тамъ всѣ его знали, и многіе смотрѣли на него какъ на своего человѣка, какъ на человѣка, рожденнаго быть сквайромъ.

А въ Новомъ Южномъ-Уэльзѣ... Что будетъ тамъ? Пустыня, пожалуй -- хуже пустыни. Но было уже поздно перемѣнять рѣшеніе. Онъ вспомнилъ и объ отцѣ. Тотъ останется въ Фолькингѣ одинъ,-- вѣроятно, навсегда, такъ какъ мало было вѣроятности, чтобы Джонъ возвратился. Конечно, онъ не любилъ сына. Но все-таки, старикъ останется совсѣмъ одинъ, навсегда; не разъ Джонъ вспомнилъ и о молодой дѣвушкѣ, которую только что видѣлъ и которая казалась ему идеаломъ женской прелести. И вотъ, ему пришла мысль, связать себя съ этимъ старымъ міромъ, который онъ собирался покинуть -- романтическою мечтой. Онъ далъ себѣ слово, что если когда-нибудь возвратится въ Англію, уплативъ свой долгъ Девису, и хоть съ небольшими средствами, но постарается пріобрѣсть себѣ Эстеръ Больтонъ. Быть можетъ, тамъ, далеко, на чужбинѣ, ему полезна будетъ мысль, что въ Англіи онъ оставилъ свою любовь, чистую, идеальную дѣвушку, которой должна принадлежать его жизнь.

Когда, переночевавъ у Больтоновъ, онъ прощался съ ними, то, взявъ руку Эстеръ, онъ на моментъ задержалъ ее въ своей рукѣ.

Скоро онъ простился и съ отцомъ.

-- Прощай, сказалъ Даніилъ Кольдигетъ, подавая сыну руку. Прощай.-- Это происходило въ комнаткѣ за библіотекой.

-- Авось удастся мнѣ возвратиться и найти васъ въ добромъ здоровьѣ, сэръ,-- прибавилъ сынъ.

-- Авось. Ну, это ужъ какъ случится. Прощай.-- Отецъ даже не провожалъ его изъ комнаты. Но когда Джонъ повернулся, чтобы уйти, отецъ позвалъ его, не словомъ, а какимъ-то шопотомъ.-- Прощай, сынъ мой,-- едва внятно, но торжественно произнесъ старикъ.-- Благослови и сохрани тебя Богъ.-- Затѣмъ онъ отвернулся назадъ отъ двери и вышелъ въ свою комнату.

II.

У нашихъ искателей золота, Джона Кольдигета и Дика Шенда, было рекомендательное письмо отъ нѣкоего Джонса къ нѣкоему мистеру Бринкеггу, владѣльцу руды "Поліевка" въ городкѣ Нобблѣ, плохомъ мѣстечкѣ, которое только-что возникало на пріискахъ. Товарищи, пройда пѣшкомъ значительное разстояніе отъ станціи, гдѣ останавливался дилижансъ, въ которомъ они пріѣхали изъ колоніи Новый Южный-Уэльзъ, помѣстились въ гостинницѣ, то-есть сараѣ съ перегородками, населенномъ такими же золотопромышленниками рабочими, какими они сами намѣревались сдѣлаться.

Друзья освѣдомились о Кринкеттѣ. Да, Кринкетта всѣ знали; ему была удача, онъ разжился, онъ теперь былъ первый человѣкъ въ городѣ, и домъ его, среди лачугъ, имѣлъ видъ дворца. Товарищи должны были угощать плохимъ коньякомъ рабочихъ, съ которыми проводили вечеръ. Одни совѣтовали имъ не оставаться въ Нобблѣ, но попытать счастья въ Агалалѣ, гдѣ только недавно оказалось золото. Другіе ругали Агалалу. О цѣнахъ на потребности можно судить по цѣнѣ квартиры. Отгороженное мѣсто въ сараѣ, родъ стойла въ конюшнѣ, съ двумя грязными постелями, съ обѣдомъ и ужиномъ, стоило 15 шиллинговъ съ обоихъ вмѣстѣ (примѣрно, 7 р. 50 к.).

Джонъ Кольдигетъ долго не могъ заснуть, несмотря на усталость. Нервное раздраженіе производило безсонницу. Онъ думалъ объ Англіи, вспомнилъ объ Эстеръ Больтонъ, думалъ и о пароходѣ, на которомъ провелъ два мѣсяца. Мысль о пароходѣ заслоняла мысль объ Англіи, которая уже представлялась только какъ воспоминаніе. И не мудрено. Вѣдь и на пароходъ онъ жилъ, а новая жизнь постепенно стираетъ старую.

Ему вспоминалось, съ мельчайшими подробностями, какъ онъ познакомился съ г-жею Смитъ. Красивое, характерное лицо ея, глаза, блестѣвшіе умомъ, рѣзкая и патетическая, хотя простая рѣчь ея еще звучала въ его ушахъ. Какъ презрительно относились дамы, сидѣвшія въ первомъ классѣ, къ этой бѣдно-одѣтой женщинѣ, которая природнаго изящества имѣла болѣе ихъ всѣхъ; какія глупыя попытки онѣ дѣлали, чтобы "спасти" отъ нея молодого Кольдигета, частаго ея собесѣдника! По ихъ наущенію, самъ капитанъ два раза пытался "охранить" его. Но Джонъ Кольдигетъ, по характеру, слишкомъ былъ похожъ на своего отца, чтобы быть благодарнымъ за непрошенныя заботы. Онъ рѣшительно отрицалъ ихъ. Въ послѣдній разъ, онъ спросилъ капитана: великодушно ли было заподозривать женщину за то, что она плохо одѣта и потому только, что она беззащитна? И капитанъ удалился въ смущеніи.

Теперь Кольдигетъ вспоминалъ свой первый и свой послѣдній разговоръ съ нею.

-- Какъ вамъ нравится жизнь на пароходѣ?-- спросилъ онъ.

-- Мнѣ она очень бы нравилась, если бы не вела къ чему-то совсѣмъ на нее непохожему.

-- Неужели же совсѣмъ поселиться на пароходѣ?

-- Почему бы нѣтъ,-- отвѣчала она съ усмѣшкой.-- Тутъ все готово: готова пища, готова постель и -- бояться некого. И хотя меня никто не знаетъ, однако, всѣ здѣсь знаютъ меня настолько, что не думаютъ: у нея нѣтъ перчатокъ, ее бы слѣдовало отправить въ полицію для удостовѣренія личности.

-- И не скучаете?

-- Да вѣдь скучно вездѣ. Но здѣсь у меня есть гордое сознаніе, что я заплатила за все. Сознавать, что я заплатила впередъ за свой обѣдъ на два мѣсяца -- это великолѣпно. Наконецъ, если бы и это пріятное сознаніе прискучило, то можно перекинуться за-бортъ. А въ Лондонѣ вы и этого не можете сдѣлать, безъ того, чтобы полиція тотчасъ не налетѣла на васъ. Меня ужасаетъ только одно -- мысль, что скоро все это придетъ къ концу.

Послѣдній разговоръ на пароходѣ длился до поздней ночи. Но Джонъ отчетливо помнилъ важнѣйшія слова, которыми они обмѣнялись передъ прощаньемъ.

-- Итакъ, вотъ и конецъ,-- говорила она.

-- Конецъ чего?

-- Всего, что было весело, покойно и хорошо. Благодаря вамъ, я даже не скучала. А теперь, спрашивается, что-то я буду дѣлать завтра?

-- Вѣдь ваши планы мнѣ неизвѣстны.

-- Конечно. Я потому и не говорила вамъ о нихъ, что не хотѣла стѣснять васъ хлопотами. Вамъ и безъ меня довольно будетъ дѣла. Да и г-нъ Шендъ не расположенъ ко мнѣ.

-- Для меня это не было бы препятствіемъ.

-- Но для меня это -- препятствіе. Представьте себѣ, что когда мы высадимся, вы потеряли бы нѣкоторое время въ хлопотахъ обо мнѣ, тогда г-нъ Шендъ, разумѣется, разсердился бы. А вы, съ своей гордостью и упрямствомъ, вѣроятно, послали бы его... къ чорту; ну, онъ и пошелъ бы туда или въ другое мѣсто, а вы остались бы безъ товарища.

-- Если бы у меня не было васъ.

Она разсмѣялась.

-- Дикъ Шендъ немножко опасенъ, но я все-таки была бы еще опаснѣе. Я боюсь, онъ -- слегка любитъ выпить.

-- Въ такомъ случаѣ я долженъ буду съ нимъ разстаться. А вы что же можете сдѣлать?

-- Я? Какъ знать!-- тутъ произошла пауза.-- Можетъ быть, я захочу, чтобы вы на мнѣ -- женились, а это было бы похуже, чѣмъ страсть г. Шенда къ напиткамъ. А?

Мужчина чувствуетъ, что онъ нравственно обязанъ настаивать, если женщина ободрила его первое заискиванье. Это все-равно, что скачка черезъ барьеръ. Ничто не заставляетъ васъ направлять вашу лошадь къ препятствію; вы можете ѣхать себѣ спокойно, гладкою дорогой. Но разъ вы пустились на барьеръ, вы должны взять его, какъ бы невозможенъ онъ ни показался вамъ по мѣрѣ приближенія. Если въ послѣдній моментъ дѣло кажется слишкомъ рискованнымъ, то остается только положиться на свое счастье: авось, какъ-нибудь перенесетъ!

Такъ было и съ Кольдигетомъ.

-- Но вы едва-ли захотѣли бы,-- произнесъ онъ; -- вотъ я, это другое дѣло.

-- Сказать правду -- продолжала она -- я удивляюсь, какъ мужчина можетъ дѣлать такую глупость, чтобы жениться. Конечно, бѣдняку можетъ быть нужна помощница, а человѣку, ищущему денегъ,-- богатая наслѣдница. Но во всѣхъ другихъ случаяхъ, мнѣ кажется, мужчина женится только потому, что его поймали. Вотъ и вы теперь думаете нѣчто въ этомъ родѣ.

-- Я не думаю, что вы хотѣли меня поймать.

-- Нѣтъ, думаете,-- и умъ вашъ колеблется относительно меня. Я знаю, что я вамъ нравлюсь.

-- Разумѣется, вы мнѣ нравитесь.

-- И вы также знаете, что я люблю васъ.

-- Я не зналъ.

-- Неправда, вы знали; вы вовсе не такъ скромны. Вы должны были или думать, что я люблю васъ, или допустить, что я цѣлый мѣсяцъ играла недостойную комедію. Два мѣсяца мы были такъ близки, какъ люди никогда не бываютъ въ обществѣ. При этомъ намъ невозможно было не полюбить или не возненавидѣть другъ друга. Вы были очень добры ко мнѣ въ моемъ одиночествѣ, въ моемъ жалкомъ положеніи; вы умны, образованы, и -- вы мужчина. Развѣ я могла не полюбить васъ. Да и я знаю,-- чувствую въ вашей рукѣ, въ вашемъ дыханіи, вижу въ вашихъ глазахъ и въ нѣжномъ контурѣ вашихъ губъ, въ эту минуту, что вы меня любите.

-- Я васъ люблю.

-- Но какъ бываетъ бракъ безъ любви, такъ бываетъ и любовь безъ брака. Вы вовсе не знаете моей жизни, не знаете, кто я такая. Вы можете думать, что жениться на мнѣ значило бы погубить себя.

-- Пожалуй это такъ тамъ, въ Старомъ Свѣтѣ,-- отвѣчалъ онъ.-- Но я не думаю о возвращеніи.

-- А я не хочу мѣшать вамъ возвратиться, когда вы пожелаете. Я готова сдѣлать для васъ все, но не хочу быть камнемъ на вашей шеѣ.

-- Но такъ проститься съ вами я не могу,-- сказалъ Кольдигетъ.-- Я буду считать, что мы оба связаны обѣщаніемъ, пока не случилось что-нибудь такое, что разлучило бы насъ. На это вы согласны?

-- Я вотъ на что согласна: я буду ваша, совсѣмъ ваша, какъ только вы потребуете меня. Какъ только вы сочтете возможнымъ взять меня, я буду вашей женой. Но прежде вы уѣзжайте и подумайте... Такъ чтобы я не упрекала себя въ томъ, что поймала васъ.

-- Поймали меня?

-- Ну да, какъ хотите... Все-таки, я сознаю, что почти, какъ-будто, поймала. И съ самаго начала я знала, что было бы лучше, если бы мы не знакомились: вы гораздо лучше меня.

Тугъ она поднялась съ мѣста.

III.

Пять лѣтъ упорнаго труда протекли для Джона Кольдигета въ ту пору, какъ онъ снова переѣхалъ океанъ, и везшій его пароходъ приблизился къ берегу Англіи. Онъ возвратился домой почти богатымъ человѣкомъ. И возвратился онъ именно домой. Отецъ его, получивъ право распорядиться наслѣдствомъ Фолькинга по своему усмотрѣнію, сперва не спѣшилъ написать завѣщаніе въ пользу племянника. Сынъ его былъ недостоинъ привязанности; но когда Джонъ уѣхалъ, оказалось, что и недостойнаго легче изгнать изъ своего дома, чѣмъ изъ... чего-нибудь иного. Онъ, конечно, никогда не ожидалъ, что сынъ его что-нибудь пріобрѣтетъ на золотыхъ пріискахъ. Онъ не зналъ примѣра, чтобы кому-нибудь удалось не только быть счастливымъ въ развѣдкѣ золота, но еще -- въ охраненіи найденнаго отъ самого себя, а себя -- отъ тѣхъ опасностей, которыя приноситъ съ собой золото.

И однакожъ, все это сбылось надъ его сыномъ. Джонъ Кольдигетъ воспользовался первыми своими находками для того, чтобы начать уплату своего долга Девису, а потомъ, погасивъ этотъ долгъ, сталъ постепенно уплачивать сумму, занятую въ банкѣ Больтона, подъ залогъ Фолькинга, для выкупа права бывшаго наслѣдника. Само собой разумѣется, что когда дѣло приняло такой благопріятный оборотъ, старикъ долженъ былъ измѣнить свое мнѣніе о сынѣ. Если онъ съумѣлъ справиться съ дѣломъ совершенно новымъ, съумѣлъ противостоять тѣмъ искушеніямъ, которыя приносятъ съ собой быстрая нажива и совершенное отсутствіе сдерживающихъ условій, среди толпы искателей приключеній,-- то во всякомъ случаѣ, онъ былъ человѣкъ дѣльный.

Свиданіе отца съ сыномъ не было похоже на ихъ прощанье. Джонъ Кольдигетъ возвратился въ Фолькингъ признаннымъ вновь наслѣдникомъ. Онъ привезъ съ собою порядочный запасъ денегъ и контрактъ съ Кринкеттомъ на общее владѣніе и общую заработку руды "Поліевка", которая обѣщала сдѣлать богачами обоихъ пайщиковъ. Впослѣдствіи, онъ получилъ отъ Кринкетта предложеніе уступить ему, компаньону, пай, который былъ пріобрѣтенъ Джономъ, когда этотъ, соединясь съ Кринкеттомъ, расширилъ разработку руды. Если бы молодой Кольдигетъ отправился вновь въ Новый Южный-Уэльзъ, то, вѣроятно, ему удалось бы продать свой пай еще выгоднѣе, чѣмъ онъ его продалъ.

Но обстоятельства были таковы, что Джону не хотѣлось возвращаться въ колонію. Дѣло въ томъ, что первая романическая его затѣя сбылась: онъ въ это время уже былъ женатъ на Эстеръ Больтонъ. Добыть ее стоило ему не малыхъ затрудненій. Всѣ Больтоны -- семья набожная въ томъ узкомъ и преувеличенномъ смыслѣ, какъ умѣютъ быть набожными только въ англо-саксонской расѣ -- были противъ него. Особенно -- мать. Миссисъ Больтонъ горячо любила свою дочь, но заботилась о будущемъ благополучіи ея души гораздо больше, чѣмъ о ея земномъ счастьѣ. Джонъ Кольдигетъ почти вырвалъ у нея дочь, и миссисъ Больтонъ не могла простить ему этого. Могла ли она быть спокойною насчетъ души дочери, когда Эстеръ соединила свою земную судьбу съ судьбою человѣка, проигравшагося на скачкахъ и потомъ поправившаго свои дѣла среди безбожной жизни искателей золота?

Миссисъ Больтонъ даже едва согласилась присутствовать при вѣнчаніи. Она принуждена была отдать дочь безбожнику только потому, что другіе не исполнили своего долга. Во-первыхъ, самъ старикъ Больтонъ и сыновья его отъ перваго брака, люди уже женатые и отдавшіеся земнымъ благамъ болѣе, чѣмъ слѣдовало. Подъ предлогомъ, что нельзя держать Эстеръ всю жизнь въ-заперти, они допустили ея встрѣчу съ молодымъ Кольдигетомъ, у котораго и отецъ-то былъ извѣстный безбожникъ. Во-вторыхъ, виновата была, конечно, и сама дочь. Слишкомъ легко она отреклась отъ своей чистой затворнической жизни и легкомысленно повѣрилась прельстительнымъ словамъ молодого Кольдигета. Искуситель слишкомъ скоро сталъ ей дороже матери и -- страшно сказать -- дороже всего. Вотъ гдѣ она почерпнула то вовсе неожиданное и необычайное упрямство, съ которымъ настаивала на невозможности для нея жить безъ этого, совершенно обыкновеннаго молодого человѣка, по всей вѣроятности безбожника.

Но все повидимому удавалось Джону. Отецъ предоставилъ ему уже теперь распоряженіе Фолькингомъ, и когда по своей обязанности сквайра, онъ сталъ регулярно являться по воскресеньямъ на проповѣдь мѣстнаго пастора, то общественное мнѣніе околотка окончательно признало неправоту его тёщи, все еще не хотѣвшей и видѣться съ дочерью иначе, какъ у себя въ домѣ.

Удача молодого Кольдигета была въ самомъ дѣлѣ замѣчательна: пай свой въ товариществѣ съ Кринкеттомъ и другими онъ продалъ какъ разъ во-время. Онъ не только ничего не потерялъ отъ этой заочной продажи, какъ то думалъ самъ, когда совершалъ ее, но выигралъ; каждый фунтъ, полученный имъ за этотъ пай, былъ чистымъ выигрышемъ. Дѣло въ томъ, что очень скоро послѣ этой продажи рудокопы въ "Поліевкѣ" дошли до конца золотой жилы: болѣе ничего не оказывалось. Кринкеттъ и прочіе компаньоны понесли большіе убытки, а Кольдигету какъ будто кто-то подсказалъ, когда именно слѣдовало продать имъ свою долю.

Кринкеттъ, если бы самъ отдѣлался отъ "Поліевка" во-время, конечно, не подумалъ бы возвращать что-либо изъ вырученныхъ за нее денегъ. Въ то время, когда онъ купилъ отъ Кольдигета его пай, онъ, разумѣется, былъ убѣжденъ, что дѣлаетъ выгодную для себя сдѣлку. Но теперь онъ не могъ перенесть потери, не могъ примириться съ мыслью, что заплатилъ Кольдигету большую сумму денегъ за пай въ такомъ предпріятіи, которое послѣ этого оказалось безплоднымъ. Онъ могъ написать Кольдигету, требуя отъ него возвращенія уплаченной суммы. Но, къ сожалѣнію, онъ вздумалъ поступить хитрѣе.

Возвратясь съ молодою женой изъ поѣздки по Европѣ послѣ свадьбы, Джонъ Кольдигетъ сталъ получать изъ Австраліи письма, въ которыхъ у него требовали уплаты двадцати тысячъ футовъ въ видѣ половиннаго вознагражденія за сумму его пая. Писалъ объ этомъ не одинъ Кринкеттъ, но и другіе участники. А одно письмо было отъ дамы, которая сама была одной изъ участницъ предпріятія и теперь собиралась выдти замужъ за Кринкетта, если только Джонъ Кольдигетъ согласился бы возвратить эти деньги. Въ противномъ случаѣ, дама угрожала ему разоблаченіями, непріятными для его нынѣшней жены. Письмо это было подписано: "Евфимія Кольдигетъ". Г-жа Смитъ, Евфимія Смитъ -- вотъ кто сочинилъ это письмо.

Это было крайне-непріятная неожиданность для Джона. Онъ хотя и говорилъ себѣ, что не обязанъ ничего возвращать прежнимъ совладѣльцамъ, но ему все-таки непріятно было такое обстоятельство, что они разорились, только-что уплативъ ему большую сумму за его пай. Теперь они требовали только треть того, что заплатили ему, и онъ охотно бы возвратилъ имъ, безъ всякаго легальнаго права съ ихъ стороны, 20 тысячъ фунтовъ. Но какъ онъ могъ это сдѣлать, когда они требовали такого возвращенія съ угрозой? Уступить угрозѣ было все-равно, что купить у людей молчаніе. А такой образъ дѣйствій неизбѣжно ведетъ къ погибели. Кто могъ поручиться, что, получивъ эти деньги, они не потребовали бы еще и еще, повторяя свою угрозу, и такъ во всю жизнь Кольдигета, которая сама сдѣлалась бы для него несносною.

Между тѣмъ, у него родился сынъ и уже назначенъ былъ день крестинъ, въ виду котораго и происходили во всей семьѣ переговоры съ цѣлью склонить миссисъ Больтонъ быть крестной матерью ребенка. Джонъ Кольдигетъ былъ назначенъ мировымъ судьей и отправлялъ свою обязанность съ большимъ усердіемъ. На письмо Евфиміи Смитъ онъ отвѣчалъ по телеграфу отказомъ, но оно его безпокоило. Когда Эстеръ оправилась послѣ родовъ, онъ разсказалъ ей содержаніе письма и по ея желанію даже прочелъ ей письмо. Объ отношеніяхъ своихъ въ той женщинѣ онъ разсказалъ ей настолько, сколько было необходимо для уясненія, что она жила съ нимъ, но что женою его она вовсе не была. Онъ посовѣтовался съ однимъ изъ братьевъ Эстеръ, Робертомъ Больтономъ, который былъ стряпчимъ. Тотъ принялъ это дѣло очень серьёзно, къ неудовольствію Кольдигета, и явно высказалъ свое недовѣріе жъ его объясненію. Робертъ Больтонъ посовѣтовался съ другимъ братомъ,-- Уилльямомъ, и они отправили, на свой счетъ и безъ вѣдома Джона Кольдигета, агента въ Австралію, для разузванія дѣла на мѣстѣ.

За нѣсколько дней до крестинъ, онъ поѣхалъ въ Кембриджъ по дѣламъ и, проходя по одному изъ университетскихъ скверовъ, увидѣлъ пожилого человѣка, который сидѣлъ на скамейкѣ и, опираясь руками на трость, дремалъ. Джонъ обратилъ на него вниманіе, потому что странно было, въ половинѣ февраля, видѣть человѣка, дремавшаго въ саду. Но, поровнявшись съ этимъ человѣкомъ, онъ былъ пораженъ удивленіемъ: сидѣвшій на скамейкѣ былъ Томасъ Кринкеттъ. Пройдя еще нѣсколько шаговъ, Кольдигетъ почувствовалъ, что его обдало холоднымъ потомъ. Для чего этотъ человѣкъ былъ въ Англіи? Конечно, для того, чтобы преслѣдовать его, Джона. Но вѣдь Кринкеттъ находился уже въ Кембриджѣ; стало быть нападенія слѣдовало ожидать въ каждую минуту. Быть можетъ, этотъ человѣкъ уже былъ у Больтоновъ! Какъ подѣйствуетъ все это на Эстеръ, какое оружіе все это дастъ въ руки миссисъ Больтонъ, съ самаго начала предрекавшей своей дочери всякое несчастье, какъ возстанетъ г-жа Бабингтонъ, которая не простила ему того, что онъ женился не на ея дочери, а на дѣвицѣ Больтонъ!

IV.

Всѣ родственники съѣхались на крестины. Обрядъ происходилъ въ приходской церкви. Г-нъ Бабингтонъ былъ крестнымъ отцомъ, а миссисъ Больтонъ, уступивъ, наконецъ, общимъ настояніямъ, была крестной матерью. Разъ Джонъ Кольдигетъ обернулся, чтобы взглянуть на кого-то, только входившаго, и -- на задней скамейкѣ тотчасъ увидѣлъ -- Кринкетта. Томасъ Кринкеттъ пріодѣлся, но все-таки имѣлъ видъ не совсѣмъ цивилизованный; а рядомъ съ нимъ сидѣлъ другой человѣкъ, еще болѣе австралійскаго вида: это былъ Джекъ Адамсонъ, одинъ изъ ихъ товарищей по пріискамъ. Что, если бы они начали обличать его тутъ же, въ церкви, среди всего собранія родственниковъ? Они были способны на все. Обрядъ прошелъ для Джона среди мученій. Но онъ былъ всегда склоненъ идти на встрѣчу опасности, а не выигрывать время, уклоняясь. Выходя изъ церкви, между рядами скамеекъ, онъ прямо подошелъ къ Кринкетту, поздоровался съ нимъ и съ Адамсономъ, и пригласилъ ихъ къ себѣ, на закуску. Они пошли.

Послѣ того, онъ вышелъ съ ними изъ дома, и началъ съ Кринкеттомъ разговоръ, ходя взадъ и впередъ по дорожкѣ между домомъ и ближайшей фермою. Сперва Кринкеттъ только требовалъ денегъ -- двадцать тысячъ фунтовъ, и не дѣлалъ никакого намека на г-жу Смитъ. Онъ объяснялъ, что разорился вмѣстѣ съ другими своими товарищами, и что Кольдигетъ, живущій богатымъ сквайромъ, обязанъ вознаградить ихъ. Джонъ настаивалъ на томъ, что теперь онъ, если бы и хотѣлъ, не можетъ этого сдѣлать, такъ какъ они требовали отъ него денегъ подъ угрозою. Кринкеттъ мало-по-малу терялъ терпѣніе.

-- Подите къ моему шурину, мистеру Роберту Больтону,-- заключилъ Джонъ разговоръ.-- Онъ юристъ и можетъ лучше объяснить вамъ. Къ тому же, онъ -- братъ моей жены. Вы видите, что никакихъ угрозъ я не боюсь.

-- А чортъ бы взялъ вашего шурина!-- воскликнулъ Кринкепь.-- Онъ вамъ также приходится шуриномъ, какъ я.

-- Послѣ этого я съ вами не стану говорить.-- Они подошли къ двери, у которой сидѣлъ Адамсонъ. Тутъ же, неподалеку, стоялъ садовникъ Кольдигета.

-- Онъ насъ ограбилъ,-- кричалъ Кринкеттъ Адамсону -- и, дьяволъ побери меня, если онъ не мошенникъ! Ни гроша возвратить не хочетъ!

-- Ну?-- произнесъ Адамсонъ:-- тогда мы знаемъ, что намъ остается дѣлать.

-- Ужъ я, кажется, видывалъ молодцовъ,-- продолжалъ Кринкеттъ,-- но такого мошенника, какъ этотъ, не встрѣчалъ. А еще сквайръ, мировой судья!

Они оба стояли и пялили глаза на Кольдигета. Садовникъ слышалъ эти ругательства.

-- Дорвелль,-- приказалъ Джонъ:-- отворите калитку этимъ господамъ.

Но Кринкеттъ не унимался.-- Еслибъ я былъ Дорвелль,-- продолжалъ онъ,-- я не сталъ бы служить у такого мошенника, какъ вы. Человѣкъ, который ограбилъ насъ до-чиста и женился на молодой дѣвушкѣ, когда у него есть законная жена въ колоніи! То-есть она была въ колоніи. Теперь-то ея тамъ ужъ нѣтъ. Теперь-то ужъ она въ другомъ мѣстѣ. Поближе! Вы, Дорвелль, ищите себѣ другого хозяина; этотъ скоро будетъ въ тюрьмѣ. Сколько за двоеженство-то полагается, Джэкъ, а? Года три въ рабочемъ домѣ, а? Въ этомъ родѣ. Мнѣ жаль только этой молодой барышни и бѣдняжки-незаконнорожденнаго.

-- Дорвелль, проводите этихъ людей,-- повторилъ Кольдигеть, направляясь въ двери своего дома.

Теперь кончено -- всѣ должны были узнать. Садовникъ узналъ, вся прислуга узнаетъ, а завтра весь околотокъ.

-- Что они говорили?-- спросила у мужа Эстеръ, какъ только онъ вернулся. Она уже знала -- кто они, такъ-какъ Джонъ представилъ ихъ ей, а начало этого дѣла было ей уже извѣстно.

-- Угрожали мнѣ, конечно; мнѣ -- и тебѣ.

-- Этой женщиной?

-- Да; этой женщиной. Они еще не посмѣли назвать ее, но грозили ею.

-- А она?

-- О ней я ничего не слышалъ, послѣ ея письма. Не знаю даже, здѣсь ли она, въ Англіи. Но догадываюсь, что она -- съ ними.

-- Тебя это мучитъ, Джонъ?

-- И очень.

-- Ты опасаешься?

-- Да, я боюсь, что это на время принесетъ тебѣ горе; а я считалъ, что могу защитить тебя отъ всякаго горя и заботы! О, душа моя! конечно, меня это пугаетъ, но -- за тебя.

-- Съ чего же они начнутъ, Джонъ?

-- Они уже стали говорить такія слова, тамъ, передъ слугою, и, конечно, это сейчасъ разойдется.

-- Какія слова?

Тутъ онъ помолчалъ. Но потомъ выговорилъ внятно:-- сказали, что ты мнѣ не жена.

-- Но вѣдь я твоя жена.

-- Да, это чистая истина.

-- Ты скажи мнѣ въ самомъ дѣлѣ. Хоть бы я и не была твоей женой, я останусь тебѣ вѣрной.

-- Но Эстеръ, Эстеръ... я тебѣ сказалъ. Не говори такъ, жъ будто возможно что иное.

-- Что ты меня любишь, это я знаю. Въ этомъ я увѣрена. И ничто не побудить меня тебя оставить; ничто. Ты теперь для меня -- весь свѣтъ. Что бы тобой ни было сдѣлано, я останусь твоею. Только ты говори мнѣ все.

-- Кажется, я уже все тебѣ и сказалъ,-- произнесъ онъ хрипло, но въ эту минуту онъ вспомнилъ, что Роберту Больтону онъ сказалъ больше, чѣмъ ей.-- Я говорилъ ей, что хочу на ней жениться,-- прибавилъ онъ.

-- Ты говорилъ?

-- Да, говорилъ.

-- Вѣдь это, въ тѣхъ странахъ, пожалуй, достаточно для брака?

-- Ну, едва-ли, гдѣ бы то ни было. А тамъ -- совсѣмъ нѣтъ. Правда еще и то,.что тамошніе, то-есть знавшіе все это тамъ, имѣли обыкновеніе называть ее моей фамиліею.

-- О, Джонъ! Развѣ это не будетъ служить противъ насъ!

-- Будетъ, противъ меня -- въ глазахъ такихъ людей, какъ твоя матушка.

-- Это мнѣ все равно. Я знаю, что ты сожалѣешь о томъ, что тамъ было, я знаю, что теперь ты любишь -- меня.

-- Я всегда и любилъ тебя; съ перваго дня, какъ тебя увидѣлъ.

-- Ты ни на минуту не думай, чтобы я повѣрила тому, чему они повѣрять. Пусть дѣлаютъ что хотятъ, но ничто не удалитъ меня отъ тебя. Бѣдный ребеночекъ, надо же, чтобы это случилось въ день его крестинъ!

Когда о случившемся узналъ Робертъ Больтонъ и всѣ Больтоны, они тотчасъ повѣрили, что Джонъ былъ женатъ въ Австраліи, что онъ -- двоеженецъ, пришли въ негодованіе, и на многочисленныхъ семейныхъ совѣтахъ порѣшили, что Эстеръ должна немедленно возвратиться домой; по крайней мѣрѣ -- до разъясненія этого дѣла на судѣ.

Джонъ Кольдигетъ въ людяхъ продолжалъ держать себя твердо. Онъ ѣздилъ въ засѣданія, часто бывалъ въ Кембриджѣ, и хотя видѣлъ, что дѣло извѣстно всѣмъ, не показывалъ никогда ни малѣйшаго смущенія. Но внутренно его томила мысль о положеніи, въ которое онъ поставилъ жену. Онъ даже похудѣлъ въ нѣсколько дней.

-- Джонъ -- разъ сказала ему жена, ночью,-- ты переноси это мужественно.

-- Развѣ я не переношу?

-- Тебя тяготитъ это, гложетъ до глубины сердца. Вѣдь я вижу въ твоихъ главахъ.

-- Ты-то можешь ли переносить?-- спросилъ онъ довольно грубымъ голосомъ, но поцѣловалъ ее.

-- Могу, могу. Пока ты и дитя со мной, могу. Пока ты мнѣ все говоришь, я перенесу. И говорю себѣ, что не изъ-чего мучиться. Вѣдь если бы выбирать одно изъ двухъ: имѣть тебя и нашего маленькаго, и съ вами -- эти непріятности; или быть мнѣ одной дома, бенъ всего, какъ прежде,-- я выбрала бы то, что теперь есть.

-- А я такъ жалѣю, что ты не осталась тамъ. Жалѣю, что ты встрѣтилась со мной.

-- Если ты такъ будешь говорить, тогда горе мнѣ.

-- Изъ-за тебя, любовь моя, изъ-за тебя, изъ-за тебя! Чѣмъ я могу утѣшить тебя, когда всѣ вокругъ тебя станутъ говорить, что ты мнѣ не жена?

-- Тѣмъ, что ты мнѣ скажешь, что я твоя, въ самомъ дѣлѣ.-- Она подошла къ нему, встала передъ нимъ на колѣни и взглянула ему въ лицо.-- Если ты будешь утверждать это, я никому не повѣрю.--

Только теперь, только съ этой поры онъ узналъ дѣйствительную природу той двадцатилѣтней женщины, которая отдалась ему.

Черезъ нѣсколько дней послѣ этого, къ Джону пришелъ полисменъ и объявилъ ему, что имѣетъ warrant, то-есть судебное порученіе о приводѣ его въ мэру, для показанія, пригласивъ его слѣдовать за собой.

Мэръ, послѣ нѣсколькихъ словъ, выражавшихъ его сожалѣніе о непріятномъ дѣлѣ, и послѣ объясненія со стороны Кольдигета, что дѣло начато противною стороной съ цѣлью заставить его заплатить большую сумму денегъ, приказалъ ввесть обвинителей. Ихъ было четверо: Кринкеттъ, Адамсонъ, женщина въ вуалѣ, въ которой Джонъ тотчасъ узналъ г-жу Смитъ, и бывшая полуслужанка, полу-rомпаньонrа ея, Анна Йонгъ.

-- Это ли тотъ г. Кольдигетъ,-- спросилъ мэръ женщину, въ вуалѣ,-- котораго вы признаете своимъ мужемъ?

-- Онъ мой мужъ,-- произнесла она.-- Мы вѣнчались съ нимъ въ Агалалѣ, въ Новомъ Южномъ-Уэльзѣ.

-- Это -- ложь, сказалъ Кольдигетъ.

-- Желаете вы видѣть ея лицо?-- спросилъ его мэръ,

-- Нѣтъ, я узнаю ее по голосу. Это -- та женщина, съ которой я прибылъ въ Колонію и съ которою былъ знакомъ тамъ. Видѣть ее не желаю. Что говоритъ она?

-- Что я -- ваша жена, Джонъ Кольдигетъ.

Затѣмъ ему прочли показанія обвинителей, и мэръ объявилъ ему, чтобы онъ приготовился явиться въ судъ, въ первую сессію, подъ обвиненіемъ въ двоеженствѣ. Кольдигетъ былъ подвергнутъ предварительному заключенію и тотчасъ выпущенъ подъ залогъ.

Изъ прочитанныхъ ему показаній и изъ вещественныхъ доказательствъ, предъявленныхъ г-жою Смитъ Роберту Больтону, явствовало слѣдующее: они утверждали, что она была обвѣнчана съ Кольдигетомъ въ Агалалѣ, въ такой-то день, пасторомъ веслеянской секты, Олленомъ, въ шатрѣ, принадлежавшемъ Бринкену, въ присутствіи Кринкетта, Адамсона и Анны Йонтъ; всѣ названные свидѣтели удостовѣряли это подъ присягою; затѣмъ имѣлась на лицо вопія съ свидѣтельства о вѣнчаніи, написанная и подписанная пасторомъ Олленомъ; подлинная же вались была сдѣлана Олленомъ въ книгѣ, которую онъ взялъ съ собой; гдѣ теперь находился Олленъ -- было неизвѣстно. Сверхъ того, въ рукахъ г-жи Смитъ, называвшей себя г-жею Кольдигетъ, было письмо, писанное рукою Джона Кольдигета, съ совѣтами ей относительно продажи ея акцій въ разныхъ пріискахъ. Въ письмѣ этомъ онъ называлъ ее не женою, а "милою Фими". Но на конвертѣ письма его рукою была надпись: "г-жѣ Кольдигетъ, Агалала, Ноббль". Письмо было изъ города Сидни, и на конвертѣ была почтовая марка Сидни. Джонъ Кольдигетъ помнилъ это письмо, но помнилъ также хорошо, что онъ надписалъ на конвертѣ: "г-жѣ Смитъ".

Были еще и другія вещественныя доказательства, которыя, впрочемъ, могли казаться убѣдительными только г-жѣ Евфиміи Смитъ, хотя она и была умная женщина: частное письмо пастора Олдена, безъ всякой марки, о томъ, что лучше повѣнчаться гдѣ-нибудь въ городѣ, въ постоянной церкви; и два носовыхъ платка, помѣченныхъ полными ея именами "Евфимія Кольдигетъ".

Но эти "доказательства" были излишни. На лицо были: копія брачнаго свидѣтельства, показанія подъ присягой самой истицы и трехъ свидѣтелей брака, наконецъ, занесенное въ протоколъ мэра признаніе самого Кольдигета, что онъ жилъ съ этой женщиной, что онъ обѣщалъ на ней жениться, и что, дѣйствительно, нѣкоторыя звали ее г-жею Кольдигетъ. Этого было совершенно достаточно.

Для всего рода Больтоновъ этого было такъ достаточно, что онъ не имѣлъ ни малѣйшаго сомнѣнія въ виновности Кольдигета, и они стали со всѣхъ сторонъ осаждать Эстеръ, доказывая ей неприличіе дальнѣйшаго ея пребыванія въ Фолькингѣ.

Мать ея сама явилась туда, и употребила всѣ средства, чтобы уговорить ее возвратиться къ родителямъ: она пустила въ ходъ и свою любовь въ дочери, свои страданія и заботы, и честь имени, и кары въ будущей жизни.

Все напрасно. Эстеръ была непреклонна.

-- Вѣдь если ты останешься у него послѣ его осужденія,-- говорила мать,-- люди скажутъ, что ты... страшно выговорить... его любовница.

-- Пусть считаютъ меня его любовницей. Передъ Богомъ я -- его жена.

Миссисъ Больтонъ ничего не добилась отъ Эстеръ, кромѣ обѣщанія пріѣхать къ ней на день, съ ребенкомъ; даже на два дня она не соглашалась отлучиться изъ дома мужа. Съ нимъ она условилась, что на слѣдующій день онъ заѣдетъ за нею въ экипажѣ, такъ какъ ему по дѣламъ слѣдовало быть въ Кембриджѣ.

Понятно, что почти весь день прошелъ у матери съ дочерью въ мольбахъ съ одной стороны, въ повтореніи отказа -- съ другой. На слѣдующее утро, около полудня, когда Джонъ долженъ былъ уже пріѣхать, Эстеръ велѣла нянькѣ одѣть малютку; кормила его она сама.

-- Эстеръ, не собирайся сегодня,-- сказала мать.

-- Почему?

-- Ты сегодня не уѣвжаешь.

-- Уѣзжаю; мама, что ты?

-- Больно мнѣ, больно, что я покажусь тебѣ жестокой... только покажусь, Эстеръ; не жестоко мое сердце въ тебѣ: ты -- все, чѣмъ наиболѣе дорожу на свѣтѣ. Но сегодня ты не можешь уѣхать въ Фолькингъ.

-- А когда же?

-- Ахъ, Эстеръ!

-- Что же, вы меня силою хотите задержать? Я уйду; если нужно, уйду въ окно, стану звать на помощь.

-- Никто въ этомъ тебѣ не поможетъ. Всѣ сознаютъ, что тебѣ слѣдуетъ теперь жить здѣсь,-- что твоимъ домомъ, пока, долженъ быть домъ твоихъ родителей.

-- Никогда, онъ не будетъ болѣе моимъ!-- воскликнула Эстеръ и, въ слезахъ, бросилась искать своего ребенка.

Въ три-четверти двѣнадцатаго она сошла внизъ изъ своей комнаты и направилась въ одной изъ пустыхъ комнатъ нижняго этажа, выходившихъ въ ту сторону, гдѣ были желѣзныя ворота. Отсюда она могла увидѣть карету, въ которой долженъ былъ пріѣхать Джонъ, и позвать его. Но дверь этой комнаты была заперта на ключъ. Другія комнаты, рядомъ, также были заперты. Она бросилась на-верхъ, гдѣ комнаты слугъ выходили окнами на ту же сторону. Но и эти комнаты она нашла запертыми. Никто не отворилъ ей. Теперь ей стало ясно, что ее удерживаютъ силой.

Эстеръ сошла опять вникъ, въ залу, гдѣ мать ея сидѣла на старинномъ дубовомъ креслѣ съ высокой спинкой. Не сказавъ ни слова матери, она подошла къ двери, выходившей изъ залы, и тронула ея ручку. Дверь была замкнута.

-- Что же это, мама, я въ тюрьмѣ?

-- Если хочешь такъ назвать домъ своего отца, то -- да, ты въ тюрьмѣ.

-- Но я не останусь здѣсь. Вамъ придется заковать меня, завязать мнѣ ротъ, убить меня! О, мое дитя, малютка мой! Няня, сюда, подай мнѣ моего мальчика!

И, взявъ ребенка на руки, она сѣла на другое кресло, съ высокой спинкой, напротивъ двери, ведшей изъ валы въ сѣни. Она рѣшилась сидѣть тутъ, пока не явится ея мужъ. Отсюда, изъ-за кустовъ, не было видно воротъ. Но онъ явится, у этихъ оконъ. Она его услышитъ.

Между тѣмъ, Джонъ послалъ за женой карету, которую садовникъ Больтоновъ въ ворота не пустилъ. Ворота были заперты. Кучеръ Кольдигета погналъ лошадей въ постоялому двору, чтобы идти доложить своему господину. Но онъ встрѣтилъ Кольдигета и разсказалъ ему все.

Тотъ бросился сперва въ старику Больтону, въ банкъ. Больтонъ уже уѣзжалъ и не хотѣлъ его слушать. Джонъ отправился въ Роберту Больтону. Тотъ объявилъ ему, что, по ихъ общему мнѣнію, сестра должна остаться пока у нихъ.

Джонъ Кольдигетъ подъѣхалъ въ своей каретѣ въ воротамъ Больтоновъ: они были заперты. Онъ трясъ ихъ сильными руками, но замокъ былъ крѣпокъ. Джонъ обошелъ кругомъ, перелѣзъ рѣшетку въ другомъ мѣстѣ и подошелъ къ крыльцу, которое также было заперто тонкою рѣшеткой.

Эстеръ все сидѣла на дубовомъ креслѣ съ ребенкомъ на рукахъ. И мать ея сидѣла тутъ же. По временамъ рѣчь возобновляла мать, но всегда кончалось однимъ и тѣмъ же. Вдругъ Эстеръ увидѣла мужа. Кольдигетъ сломалъ рѣшетку ногой и явился передъ окнами. Но влѣзть въ окна не было никакой возможности. Они были высоко, и къ нимъ не допускала рѣшетка, окружавшая два спуска въ подвальный зтажъ, гдѣ были кухни.

Она тотчасъ вскочила, съ ребенкомъ въ рукахъ, бросилась къ окну и стала стучать въ стекло.

-- Джонъ! Джонъ! Я здѣсь! Поди ко мнѣ! поди во мнѣ! Они меня заперли и не пускаютъ.

Она приподняла ребенка и показывала его мужу.

-- Мама, пустите его сюда, онъ пришелъ за своимъ ребенкомъ,-- можете ли вы не пустить отца въ его ребенку?

Миссисъ Больтонъ сидѣла на старинномъ, дубовомъ креслѣ, съ высокой спинкой. Она безусловно молчала и была неподвижна. Черты ея выражали непреклонную рѣшимость. Она рѣшилась не двигаться, пока Эстеръ не бросилась въ корридоръ, который велъ въ кухню. Впрочемъ, въ этомъ корридорѣ появлялась по временамъ высокая, здоровая и набожная кухарка, которой все было объяснено впередъ.

Черезъ окно мужъ и жена могли говорить, но только громко, такъ какъ окно было заперто и очень высоко; отворить его Эстеръ не могла.

-- Если хочешь остаться здѣсь,-- произнесъ Джонъ,-- оставайся; я тебя не принуждаю жить со мной.

-- Нѣтъ, Джонъ, нѣтъ,-- я не останусь. Если бы ты велѣлъ мнѣ остаться, тогда... И наверхъ, Джонъ, я ни за что не пойду; не пойду въ спальную; пусть они тащатъ меня, пусть разорвутъ на куски,-- я не пойду. Бѣдный мальчикъ! Онъ навѣрное заболѣетъ! Но имъ что? Имъ все-равно, хотя бы онъ умеръ!

Миссисъ Больтонъ слушала все это, сидя на своемъ креслѣ, съ высокой спинкой, безмолвная, съ недвижными чертами лица.

Настало время обѣда. Но Эстеръ отказалась идти въ столовую.

-- Если, ради ребенка, вы принесете мнѣ ѣсть сюда, я стану ѣсть,-- сказала она.

Итакъ, онѣ сидѣли, а Кольдигетъ стоялъ за окномъ. Наконецъ, когда смерклось, онъ простился съ женой, обѣщавъ ей явиться сюда опять на слѣдующее утро.

Эстеръ сдержала слово. Она не поддалась убѣжденіямъ ни матери, ни отца, и не пошла въ спальню. Отцу она горячо жаловалась, и тотъ скорѣе уходилъ, потому что сознавалъ неправильность всей этой попытки, хотя она и дѣлалась съ его вѣдома. Всю ночь Эстеръ просидѣла на-томъ же креслѣ. Только ребенка съ нянькой она услала въ спальню. Нечего было дѣлать -- и миссисъ Больтонъ просидѣла ночь съ дочерью. Она не могла оставить Эстеръ, не хотѣла даже и уступить ей въ стойкости. Что касается силъ, то подкрѣпленія силъ она ждала отъ высшаго міра, котораго внушеніямъ слѣдовала, на истинное благо своей дочери.

На другой день Джонъ Кольдигеть съѣздилъ къ мэру, требуя его вмѣшательства и настаивая на своемъ нравѣ увезть жену домой, съ ея согласія, пока бракъ не билъ объявленъ недѣйствительнымъ. "Конечно, конечно", повторялъ мэръ, но ничего не сдѣлалъ. Общество было рѣшительно противъ Кольдигета. За то народъ былъ за него.

Опять онъ появился подъ окнами Больтоновъ. Эстеръ говорила съ нимъ и по временамъ истерически порывалась къ нему въ окно, поднимая надъ своей головой ребенка. Онъ ей помочь не могъ. Окна были неприступны. Но онъ часто кричалъ: "отворите! пустите eel" -- и билъ, изо всей силы, въ дверь -- сперва молоткомъ, а когда молотокъ отвинтился -- палкою.

За рѣшеткою двора собралась и стояла толпа. Теперь къ мэру отправился Робертъ Больтонъ и требовалъ, чтобы меръ распорядился удалить Кольдигета отъ ихъ дома. Но мэръ объявилъ, что такъ какъ хозяинъ дома -- самъ банкиръ Больтонъ, а онъ не жалуется, то этого нельзя сдѣлать.

-- Надо отпустить ее,-- сказалъ старикъ Больтонъ женѣ, отозвавъ ее въ другую комнату. Въ это время Эстеръ опустилась на креслѣ въ совершенномъ истощеніи.-- Это ее убьетъ.

-- А если мы ее отпустимъ, то это убьетъ ея душу. Душа дороже тѣла.

-- Скажутъ, мы замучили ее.

-- Кто скажетъ? И что значитъ человѣческое слово? Развѣ Отецъ нашъ за небесахъ не знаетъ, что я съ радостью умерла бы, чтобы оказать ей услугу, если бы услуга эта была согласна съ Его волею?

-- Да я не могу позволить, чтобы это такъ продолжалось,-- шопотомъ сказалъ банкиръ.

-- Она устанетъ и мы уложимъ ее въ постель.

Такъ онѣ сидѣли и далѣе, одна неподалеку отъ другой. Когда стемнѣло, Кольдигетъ уѣхалъ въ городъ и спалъ тамъ, какъ и прошлую ночь. Пища подавалась обѣимъ женщинамъ туда, гдѣ онѣ сидѣли. И на ночь онѣ опять остались тамъ. До трехъ часовъ онѣ не могли заснуть. Но тогда, миссисъ Больтонъ вдругъ увидѣла, что дочь ея соскользнула съ кресла и лежала на голомъ полу.

-- Эстеръ,-- произнесла она.-- Дочь молчала.-- Эстеръ, ты ушиблась?-- Не было отвѣта. Тогда мать поднялась съ своего кресла; она едва могла это сдѣлать, такъ члены ея окоченѣли отъ долгой неподвижности. Подойдя къ дочери, она сказала еще разъ:-- Эстеръ, скажи мнѣ.

-- Я никогда больше не могу говорить съ вами.

-- Дитя мое, пойди въ свою теплую, удобную постельку.

-- Не пойду; я здѣсь умру.

-- Мы не запремъ двери спальной; поди только туда.

-- Нѣтъ. Вы не можете меня любить, когда такъ поступаете со мной.

Старикъ банкиръ, къ которому кухарка сходила, чтобы объяснить ему, что происходитъ, такъ какъ опасалась, что исходъ будетъ пагубенъ для ребенка, спустился въ нижній этажъ, въ туфляхъ.

-- Я не могу позволить этого далѣе,-- сказалъ онъ.

-- Пустите меня -- произнесла Эстеръ.

-- Не пущу,-- отвѣчала мать, вставая съ своего кресла.-- И я могу терпѣть. Не дочь моя заставитъ меня послушаться.-- Въ этихъ словахъ миссисъ Больтонъ было еще болѣе реальнаго чувства, чѣмъ въ ея призывахъ къ небу. Правда, она молилась искренно. Но въ сущности, и сама не произнося этого, она молилась о томъ, чтобы поддержана была ея воля и устранено было униженіе уступки.

Рано утромъ Кольдигетъ опять былъ подъ окнами, а за рѣшеткой стояли его карета и толпа, очевидно сочувствовавшая женѣ и мужу. Наконецъ, старикъ послалъ за своимъ сыномъ Уилльямомъ, и тотъ, пріѣхавъ, рѣшилъ, что нельзя отвѣчать за народъ, и что Эстеръ слѣдуетъ отпустить. Попытка и была сдѣлана, по его совѣту, только въ предположеніи, что если сестра окажется болѣе твердой, чѣмъ они ожидали, то все-равно ее придется отпустить. Теперь, Эстеръ оказалась болѣе твердой, чѣмъ они ожидали.

Когда это рѣшеніе было объявлено, то миссисъ Больтонъ впервые почувствовала, какъ непосильны для нея были эти три дня. Она бросилась на свою кровать, плача горькими слезами и не могла подняться.

-- Я скажу сестрѣ что вы отпускаете ее съ любовью -- проговорилъ мачихѣ Уилльямъ Больтонъ.

-- Не говорите ей ничего. Она не заботится ни о моей любви, ни о любви Небеснаго Отца. Она любитъ только этого прелюбодѣя.

Двери открылись и Эстеръ бросилась въ объятія мужа.

-- О, Джонъ, милый Джонъ!-- говорила она, спускаясь къ нему по ступенькамъ.-- Никогда больше не отпускай меня; ни на часъ. Няня несла малютку.

Черезъ нѣсколько минутъ экипажъ Кольдигета везъ ихъ домой -- въ Фолькингъ.

VI.

Адвокатъ Джона Кольдигета добился того, что дѣло его было отложено отъ весенней сессіи суда до лѣтней. Къ тому времени возвратился изъ Австраліи агентъ, посланный братьями Эстеръ, но ничего существеннаго не привезъ. Населеніе къ такимъ мѣстахъ какъ Агалала и Ноббль безпрестанно мѣнялось. Но до начала процесса Кольдигетъ увидѣлъ у себя еще новаго гостя -- какого-то человѣка, который называлъ себя племянникомъ Кринкетта. Тотъ сталъ его снова уговаривать помириться съ истцами, уплативъ имъ 20 тысячъ фунтовъ; деньги можно было вручить имъ, когда они уже сѣли бы на австралійскій пароходъ. Краснорѣчіе племянника было тѣмъ сильнѣе, что онъ самъ былъ разоренъ, пріобрѣтя нѣкоторое число акцій, выпущенныхъ Кринкеттомъ и его товарищами на покупку пая Кольдигета.

Джонъ давно былъ готовъ отдать имъ эти 20 тысячъ фунтовъ, но считалъ невозможнымъ это сдѣлать въ виду угрозъ; это могли принять за сознаніе съ его стороны. Вдругъ, въ одинъ прекрасный день онъ рѣшился: заложилъ свои бумаги и назначилъ Кринкетту и г-жѣ Смитъ свиданіе при свидѣтеляхъ, вручилъ имъ обоимъ свой чекъ на 20 тысячъ фунтовъ, но -- безъ всякаго условія; онъ даже ни словомъ не просилъ ихъ уѣхать; пусть дѣлаютъ какъ хотятъ, думалъ онъ; хотя вѣроятно надѣялся, что они такъ уѣдутъ.

Но при такихъ условіяхъ, они, конечно, не уѣхали. Они ссорились между собою изъ-за участія въ дѣлежѣ, и проживали въ Лондонѣ, пока не наступилъ процессъ Кольдигетта.

На процессѣ они давали вполнѣ согласныя показанія и, несмотря на всѣ усилія сэра Джона Джорама, знаменитаго адвоката, который защищалъ Кольдигета, присяжные признали его виновнымъ. Онъ былъ приговоренъ къ двухлѣтнему заключенію. Пораженная страшнымъ горемъ, Эстеръ осталась однакоже въ Фолькингѣ, съ старикомъ Кольдигетомъ, несмотря на всѣ усилія миссисъ Больтонъ и всѣхъ Болышовъ. Судъ призналъ ее незаконною женой, а ребенка -- ея незаконнорожденнымъ, но она продолжала вѣрить словамъ Джона и считала свой бракъ дѣйствительнымъ и святымъ. Въ то же время друзья Джона Кольдигета, съ своей стороны, дѣлали все что могли, для доказательства невинности заключеннаго. На присяжныхъ едва-ли не сильнѣе всего подѣйствовалъ тотъ фактъ, что обвиняемый уплатилъ обвинителямъ до суда сумму въ 20 т. фунтовъ.

Самымъ дѣятельнымъ защитникомъ Кольдигета, когда онъ уже сидѣлъ въ тюрьмѣ, неожиданно оказался почтамтскій чиновникъ Багвексъ. Онъ находился на судѣ въ числѣ экспертовъ, приглашенныхъ для освидѣтельствованія конверта съ почтовой маркою, въ которомъ находилось письмо Кольдигета изъ Сидни. Багвексъ, когда судья спрашивалъ его, правиленъ-ли оттискъ почтовой печати поверхъ марки, указалъ, во-первыхъ, что на конвертѣ не было оттиска ноббльской станціи о днѣ полученія письма. Но такъ какъ прочіе эксперты объявили, что нерѣдко на почтѣ забываютъ налагать печать на письма, присланныя съ другой станціи для разсылки, то этому возраженію не было придано цѣны, въ виду прочихъ ясныхъ доказательствъ. За то же тотъ оттискъ печати, который былъ положенъ сверхъ марки въ Сидни, Багвексъ признавалъ не только правильнымъ, но слишкомъ правильнымъ. Онъ утверждалъ, что если только на станціи въ Сидни не была употребляема въ маѣ 1873 года,-- на оттискѣ было "10 мая 1873",-- печать совершенно новая, то такого правильнаго, яснаго и чистаго оттиска не могло быть. Судья, резюмируя пренія, не только не призналъ этого обстоятельства заслуживающимъ вниманія, но даже отнесся пренебрежительно къ такой почтовой тонкости.

Багвекса это сильно задѣло, и онъ съ тѣхъ поръ, въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ занимался собираніемъ въ лондонскомъ почтамтѣ конвертовъ изъ Сидни, относившихся въ 1873 году. Постепенно, онъ собралъ нѣсколько конвертовъ съ майскими оттисками 1873 года. Пока у него былъ конвертъ съ оттискомъ 7-го мая и 13-го мая того года. Оба эти оттиска, какъ и всѣ остальные, вовсе не были такъ правильны и чисты, какъ имѣвшійся на конвертѣ, съ надписью: "г-жѣ Кольдигеть", которая приписывалась обвиненному.

Эти конверты Багвексъ носилъ въ адвокату его, сэру Джону Джораму, который придавалъ этимъ изслѣдованіямъ не малое значеніе. Конечно, самъ по себѣ конвертъ значилъ не много, въ виду показаній четырехъ человѣкъ подъ присягою. Но если бы оказалось, что оттискъ на этомъ конвертѣ былъ фальшивый, что онъ былъ сдѣланъ такой почтовой печатью, которая не служила для употребленія, то это обнаруживало бы подлогъ, совершенный при помощи какого-нибудь почтоваго чиновника въ Сидни.

Пока продолжались эти изслѣдованія, въ Англію возвратился Ричардъ Шендъ, бывшій кембриджскій товарищъ Кольдигета, и объявилъ подъ присягою -- по старанію отца Кольдигета -- что въ маѣ 1873 года онъ находился съ Джономъ и г-жою Смитъ въ Нобблѣ, и что они вовсе не были вѣнчаны, по крайней мѣрѣ въ теченіи того мѣсяца. Но показаніе Ричарда Шенда не казалось достаточнымъ адвокату Кольдигета. На него могли смотрѣть какъ на подкупленнаго свидѣтеля.

Между тѣмъ Багвексъ, продолжая свои наблюденія надъ марками и штемпелями, употреблявшимися въ Сидни въ 1873 году, внезапно открылъ нѣчто такое, что дѣлало совершенно излишнею прежнюю его систему доказательствъ, несмотря на всю, казавшуюся ему, ея убѣдительность. Разсматривая марку на пресловутомъ конвертѣ въ лупу, онъ разсмотрѣлъ на ней въ углахъ микроскопическую букву р, которой на другихъ маркахъ того же года не оказывалось. При справкахъ его въ экспедиціи, гдѣ заготовлялись марки, обнаружилось, что буква р по угламъ марки была введена въ употребленіе только съ 1874 года. Стало быть, подлогъ былъ несомнѣненъ: письмо Кольдигета было вложено въ конвертъ не въ 1873 году, а позднѣе; надпись "г-жѣ Кольдигетъ" была поддѣлана подъ его руку, а почтовый оттискъ поверхъ марки "10 мая 1873" былъ сдѣланъ штемпелемъ нарочно для того вырѣзаннымъ, или завалявшемся въ сиднейскомъ почтамтѣ съ 1873 года, но не бывавшемъ въ употребленіи.

Это явное доказательство подлога лишило присяжныя показанія свидѣтелей всякаго довѣрія, а показаніе Шенда являлось дополнительнымъ опроверженіемъ. На этихъ основаніяхъ, сэръ Джонъ Джорамъ съ одной стороны, и отецъ Кольдигета -- съ другой, обратились къ министру внутреннихъ дѣлъ съ просьбами объ исходатайствованіи Джону Кольдигету королевскаго помилованія. Такъ какъ въ Англіи пересмотръ рѣшенія присяжныхъ не допускается, то это и былъ единственный путь для законнаго оправданія обвиненнаго и возвращенія ему его правъ.

Впрочемъ, дѣло вѣроятно затянулось бы, а можетъ быть и не состоялось бы, если бы rasera въ Кембриджѣ -- гдѣ только и рѣчи было о процессѣ Кольдигета -- не занялись этими новыми фактами. Оттуда, извѣстія о нихъ, со всѣми подробностями, перешли въ лондонскія газеты и заставили министра призадуматься. Но появленіе этихъ извѣстій въ лондонскихъ газетахъ имѣло еще иной результатъ. Угнавъ о нихъ, Кринкеттъ, Евфимія Смитъ и Анна Йонгъ бѣжали на первомъ пароходѣ, отходившемъ въ Америку, опасаясь обвиненія въ ложной присягѣ. Четвертый же свидѣтель, Адамсонъ, обиженный ими въ дѣлежѣ, явился въ Скотландъ-Ярдъ, улицу главнаго полицейскаго управленія въ Лондонѣ, и, выпросивъ себѣ, согласно англійскому закону, обѣщаніе прощенія, сдѣлалъ полный доносъ на своихъ товарищей, разсказавъ какъ было дѣло, и какъ ими устроенъ былъ заговоръ, а также и названіе парохода, на которомъ онѣ отплыли.

Лжесвидѣтели были задержаны въ Плимутѣ, гдѣ пароходъ сдѣлалъ привалъ, по росписанію, и привлечены въ суду, за исключеніемъ Адамсона, который явился свидѣтелемъ противъ нихъ, вмѣстѣ съ Шендомъ. Кринкеттъ и Евфимія Смитъ были осуждены на трехлѣтнее заключеніе въ рабочемъ домѣ. Джонъ Кольдигетъ еще ранѣе получилъ королевское помилованіе.

Эстеръ знала минута въ минуту, когда онъ долженъ былъ пріѣхать въ Фолькингъ. Она стояла у окна, такъ чтобы онъ ея не видѣлъ. Вотъ ѣдетъ карета; вотъ и онъ -- на одинъ моментъ она увидала его, когда онъ еще сидѣлъ въ каретѣ и рука его была въ рукѣ его отца.

Тутъ Эстеръ бросилась къ колыбели, взяла на руки ребенка и стала ждать освобожденнаго. Но когда она заслышала его быстрые шаги,-- вдругъ положила ребенка назадъ, въ люльку, чтобы освободить свои руки -- и бросилась къ мужу.

Потребовалось не мало усилій, чтобы склонить миссисъ Больтонъ въ приглашенію зятя въ ея домъ. Старикъ-банкиръ долженъ былъ рѣшительно объявить, что требуетъ этого. Но добиться, чтобы она въ самомъ дѣлѣ признала его мужемъ своей дочери, могла только сама Эстеръ.

-- Я жена Джона Кольдигета передъ Богомъ -- говорила ей Эстеръ при этомъ свиданіи,-- мое дитя -- его дитя и законный его наслѣдникъ. Мой мужъ -- дороже для меня всего на свѣтѣ; лучше, дороже всѣхъ, онъ -- мой царь, мой любовникъ и мой мужъ. И, обнявъ мать, прижавъ ее къ себѣ, Эстеръ продолжала:-- Скажите и вы, что онъ мнѣ -- мужъ.

-- Можетъ быть,-- медленно проговорила миссисъ Больтонъ.

-- Скажите -- да!

-- Да,-- прошептала мать.

Л. Л.

"Вѣстникъ Европы", No 12, 1879