Джером Джером Клапка - Джон Ингерфильд

Джонъ Ингерфильдъ.

Разсказъ изъ жизни стараго Лондона Джерома К. Джерома.

Переводъ съ англійскаго Н. Жаринцовой.

ГЛАВА I.

Если вы проѣдете по подземной желѣзной дорогѣ до улицы Бѣлой часовни, а затѣмъ въ омнибусѣ до того мѣста, гдѣ онъ останавливается, миновавъ столбъ съ сидящей подлѣ него торговкой свиными ножками; если свернете оттуда въ шумную, узкую улицу, ведущую къ рѣкѣ, а затѣмъ въ еще болѣе узкую, съ неизбѣжнымъ трактиромъ на одномъ углу и лавкой старьевщика на другомъ,-- то дойдете до маленькаго, мрачнаго кладбища, окруженнаго ветхой рѣшеткой. Здѣсь улица кончается, и рядъ переполненныхъ народомъ домовъ замыкаетъ со всѣхъ сторонъ печальное мѣсто. И бѣдные, закопченные домики и маленькая церковь кажутся дряхлыми и утомленными отъ вѣчнаго гама капризныхъ голосовъ и суеты, которые съ утра до вечера царятъ вокругъ нихъ. Можетъ быть, рѣзкій шумъ жизни, неугомонный даже среди бѣдности и лишеній, кажется страннымъ для старыхъ каменныхъ стѣнъ.

Заглянувъ сквозь рѣшетку кладбища съ той стороны, которая ближе къ рѣкѣ, вы увидите подъ тѣнью закопченнаго церковнаго входа (если только солнцу удастся раздѣлить пятна свѣта отъ пятенъ тѣни въ этомъ царствѣ темно-сѣраго сумрака) -- узкій и высокій могильный камень; теперь онъ потемнѣлъ и шатается, но когда-то былъ бѣлый и стройный. Войдя на кладбище и разсмотрѣвъ высокій памятникъ, вы замѣтите вырѣзанныя на немъ слова и фигуры. Насколько можно разобрать, полустертый рисунокъ изображаетъ лежащаго на землѣ человѣка и другого, склонившагося надъ нимъ. Въ сторонѣ вырѣзана еще какая-то фигура, но теперь невозможно разобрать, что она изображала, когда камень былъ новый. Это какое-то неясное, продолговатое пятно,-- можетъ быть ангелъ, а можетъ быть просто столбъ. Подъ барельефомъ находятся слова: "Памяти Джона Ингерфильда и его жены Анны".

Если когда-нибудь въ воскресное утро, услыша зовъ разбитаго колокола, вамъ вздумается придти въ маленькую церковь, вы увидите тамъ нѣсколько стариковъ въ старомодныхъ коричневыхъ кафтанахъ съ мѣдными пуговицами; всѣ они собираются по привычкѣ подъ тѣ-же каменные своды, покрытые пятнами сырости, которые слышали ихъ молитвы много лѣтъ тому назадъ. Если послѣ службы вы разговоритесь со стариками, пока они отдыхаютъ на мшистомъ фундаментѣ ограды, вы можете услышать разсказъ изъ далекаго прошлаго, который я слышалъ отъ нихъ когда-то на этомъ самомъ кладбищѣ.

Но вамъ, можетъ быть, не охота забираться на конецъ города и утруждать себя всей этой возней, а старики, вѣроятно, уже такъ устали жить и разсказывать, что вы отъ нихъ ничего не добьетесь, хотя-бы и хотѣли узнать въ чемъ дѣло; поэтому я на всякій случай сообщу вамъ то, что слышалъ отъ нихъ.

Но мой разсказъ не передаетъ вамъ полнаго впечатлѣнія: записывая все, оставшееся въ памяти, я невольно смотрю на это съ точки зрѣнія профессіональнаго писателя; тогда какъ старики, передавая мнѣ факты, умственнымъ взоромъ видѣли тѣ лица, о которыхъ разсказывали, чувствовали вновь нити, связывавшія когда-то ихъ жизнь съ жизнью тѣхъ людей, и -- подъ шумъ окружавшей насъ уличной суеты -- прислушивались въ душѣ къ голосамъ тѣхъ, кого я не могъ слышать, и къ отзвукамъ тяжкой жизни и тяжкой смерти, снова приходившей передъ ихъ глазами.

Предки Джона Ингерфильда, владѣтеля салотопенныхъ заводовъ на берегу рѣки, ниже города, испоконъ вѣковъ отличались упрямствомъ, жестокостью и способностью наживать деньги. Лѣтопись, вглядываясь въ прошлое, упоминаетъ впервые о родѣ Ингерфильдовъ въ лицѣ сильнаго, загорѣлаго отъ морского вѣтра, длинноволосаго человѣка, фигура котораго просвѣчиваетъ сквозь густую мглу минувшихъ вѣковъ. Пришелъ онъ изъ-за далекаго Сѣвернаго моря. Зовутъ его Ингъ, или Унгеръ. Впервые является Ингъ въ лѣтописи на песчаномъ берегу Нортумберланда, въ числѣ нѣсколькихъ свирѣпыхъ на видъ людей. За плечами у него двухсторонняя боевая сѣкира -- единственное его достояніе.

Но упрямствомъ и умѣньемъ человѣкъ этотъ превратилъ ничтожное достояніе въ богатство. Въ наше время, когда обогащеніе представляетъ долгую и кропотливую работу, кажется удивительнымъ, какъ боевой топоръ обратился къ рукахъ одного человѣка въ широкія нивы и многочисленныя стада.

Потомки Инга, вѣроятно, наслѣдовали его талантъ къ наживѣ, потому что богатство рода разростается съ быстротой, какая не снятся нашимъ дѣльцамъ. Всѣ представители рода Инговъ преслѣдуютъ одну цѣль въ жизни: сражаются ради денегъ, женятся ради денегъ, живутъ ради денегъ и готовы умереть за деньги.

Въ дни, когда на рынкахъ Европы цѣнилась выше всего физическая сила и смѣлость, всѣ Ингерфильды шли въ ряды наемныхъ войскъ и предлагали свою силу и смѣлость тѣмъ изъ предводителей, кто больше платилъ. Они требовали хорошаго вознагражденія и не шли безъ ручательства, что получатъ деньги; но, заключивъ условіе, отправлялись въ бой храбро и спокойно, потому что были стойкіе люди, вѣрныя своимъ убѣжденіямъ, хотя держались не особенно возвышенныхъ взглядовъ.

Затѣмъ настали дни, когда богатства міра предстали алчнымъ глазамъ человѣчества за неизвѣданными морями; но доставались они только въ энергичныя, сильныя руки. Тутъ духъ древнихъ Нормановъ воспрянулъ въ родѣ Инговъ; въ душѣ ихъ возродились пѣсни морскихъ королей, и настроили они кораблей и поплыли въ открытыя испанскими мореплавателями богатыя золотомъ страны.

Богатства рода еще увеличились.

Затѣмъ цивилизація постепенно проложила новые пути къ обогащенію и установила опредѣленныя, спокойныя правила житейской игры. Мирный трудъ сталъ выгоднѣе грабежа и насилія, и Ингерфильды занялись торговлей. Какъ наживать деньги -- имъ было все равно; различнаго рода дѣятельность была у нихъ не призваніемъ, а только средствомъ для достиженія богатства. Они требовали каждую копѣйку, на которую имѣли право, хотя въ то-же время были справедливы -- насколько сами понимали справедливость -- и помнили о своихъ обязанностяхъ; иногда эти обязанности выполнялись ими даже съ оттѣнкомъ героизма, присущаго всѣмъ сильнымъ характерамъ. Преданіе разсказываетъ, какъ капитанъ Ингерфильдъ, возвращаясь изъ Вестъ-Индіи на своемъ кораблѣ, нагруженномъ богатствами,-- о происхожденіи которыхъ, можетъ быть, лучше не разспрашивать подробно,-- былъ остановленъ въ открытомъ морѣ королевскимъ фрегатомъ.

Командиръ фрегата посылаетъ къ капитану Ингерфильду парламентера съ вѣжливой просьбой немедленно выдать ему одного изъ матросовъ, существованіе котораго, по нѣкоторымъ причинамъ, представляетъ неудобство для правительства; поэтому командиръ фрегата заявляетъ, что этотъ матросъ долженъ быть выданъ ему и немедленно повѣшенъ на реѣ.

Капитанъ Ингерфильдъ вѣжливо отвѣчаетъ, что онъ -- Ингерфильдъ -- охотно повѣситъ каждаго изъ своихъ матросовъ, который этого заслуживаетъ; но что ни самъ король Англіи и никто другой на моряхъ всемогущаго Бога не можетъ этого сдѣлать безъ его согласія.

Командиръ королевскаго фрегата отвѣчаетъ, что если указанный человѣкъ не будетъ выданъ ему головою тотчасъ-же, то онъ принужденъ будетъ съ величайшимъ сожалѣніемъ отправить капитана Ингерфильда и его судно на дно Атлантическаго океана.

-- Это ему даже необходимо сдѣлать, прежде чѣмъ я выдамъ кого-нибудь изъ моихъ людей,-- передаетъ черезъ посланнаго капитанъ Ингерфильдъ и нападаетъ на большой фрегатъ, нападаетъ такъ яростно, что послѣ трехъ-часового боя командиръ фрегата находитъ болѣе разумнымъ снова начать переговоры.

Онъ выражаетъ капитану Ингерфильду свое восхищеніе его искусствомъ и отвагой и замѣчаетъ, что, оправдавъ на дѣлѣ свою славу, капитанъ Ингерфильдъ поступилъ-бы вполнѣ политично, выдавъ ему, наконецъ, ничтожную причину раздора и скрывшись со всѣми своими сокровищами.

-- Скажите вашему командиру,-- громовымъ голосомъ кричитъ въ отвѣтъ на это Ингерфильдъ, который въ эту минуту почувствовалъ, вѣроятно, что есть въ мірѣ вещи болѣе заслуживающія борьбы, чѣмъ даже деньги,-- скажите ему, что "Дикій Гусь" не разъ переплывалъ моря, нагруженный сокровищами, и если будетъ на то Божья воля, еще переплыветъ не разъ; но что на немъ капитанъ и матросы трудятся рядомъ, сражаются рядомъ и умрутъ рядомъ.

Послѣ этого королевскій фрегатъ яростно аттакуетъ разбойничье судно и случайно выполняетъ свою угрозу: "Дикій Гусь" съ плескомъ опускаетъ въ воду рѣзной носъ и идетъ ко дну съ развѣвающимся на мачтѣ флагомъ и со всѣми людьми, гордо стоящими на палубѣ. И на днѣ Атлантическаго океана по сей день лежатъ. они рядомъ -- капитанъ и матросы -- охраняя свои сокровища.

Этотъ достовѣрный случай изъ исторіи Ингерфильдовъ доказываетъ, что хотя они были суровые, жадные люди, цѣнили деньги гораздо выше чувства и любили холодное прикосновеніе золота болѣе, чѣмъ ласку женщины или ребенка,-- но въ глубинѣ души у нихъ таились сѣмена благородныхъ страстей человѣчества; только сѣмена эти не могли разростись на голой почвѣ честолюбія, дававшей имъ слишкомъ скудную пищу.

Джонъ Ингерфильдъ былъ типичный представитель своего рода. Живя во времена Георга III, когда Лондонъ началъ быстро разростаться, и для освѣщенія его понадобилось громадное количество матеріаловъ, Джонъ Ингерфильдъ рѣшилъ, что выгодно будетъ построить масляный и салотопленный заводъ; дѣло не представляло особеннаго удовольствія, но должно было принести большой доходъ.

И вотъ молодой Ингерфильдъ строитъ огромную салотопню и склады въ нарождающемся предмѣстьи Лондона, за рѣкой, гдѣ начинаются пустынныя поля. Онъ собираетъ вокругъ себя сначала сотни, потомъ тысячи рабочихъ рукъ, вкладываетъ въ дѣло собственную настойчивость, заботливость, ловкость,-- и дѣло успѣшно разростается. Всю молодость онъ трудится, откладываетъ прибыль, тратится -- и зарабатываетъ вдвое. Наступаетъ средній возрастъ, и Джонъ Ингерфильдъ самъ признаетъ себя богатымъ человѣкомъ. Главная цѣль жизни достигнута; собраны груды золота, предпріятіе поставлено прочно и не требуетъ неотлучнаго надзора хозяина. Пора подумать о второмъ дѣлѣ въ жизни -- о женитьбѣ и устройствѣ дома лично для себя, потому что Ингерфильды всегда были хорошими гражданами, достойными отцами и гостепріимными хозяевами, у которыхъ домъ блестѣлъ, какъ полная чаша, среди друзей и сосѣдей.

Джонъ Ингерфильдъ, сидя у себя въ строго меблированной столовой, устроенной надъ конторой завода, въ простомъ, но прочномъ креслѣ съ высокой спинкой, медленно пьетъ ежедневный стаканъ портвейна и мысленно совѣтуется самъ съ собою.

Какая она должна быть?

Онъ богатъ и можетъ представить выгодныя условія.

Она должна быть и хороша и молода, достойна украсить своимъ присутствіемъ роскошный домъ, который онъ устроитъ для семейной жизни въ аристократической части города, далеко отъ вида и запаха салотопни. Она должна быть прекрасно воспитана, съ благородными и изящными манерами, которыя очаровывали-бы его гостей и дѣлали честь ему самому. Кромѣ того, она должна быть изъ хорошей семьи, древняго рода, генеологическое дерево котораго достаточно развѣсисто, чтобы прикрыть отъ глазъ общества салотопленные заводы.

Прочія качества будущей жены мало интересуютъ Ингерфйльда. Понятно, она будетъ добродѣтельна и въ достаточной мѣрѣ набожна, какъ полагается воспитанной женщинѣ. Недурно, если у нея будетъ мягкій и уступчивый характеръ, хотя это не представляетъ большой важности,-- во всякомъ случаѣ, по отношенію къ нему: мужья изъ рода Ингерфильдовъ не такіе люди, чтобы жены могли высказывать передъ ними свою волю.

Рѣшивъ, какая у него будетъ жена, Джонъ Ингерфильдъ продолжаетъ мысленно обсуждать другую сторону вопроса: кто она будетъ. Онъ перебираетъ въ умѣ всѣхъ знакомыхъ дѣвушекъ и по пунктамъ разсматриваетъ ихъ достоинства. Нѣкоторыя изъ нихъ привлекательны, другія красивы, третьи богаты; но ни одна не подходитъ вполнѣ къ тщательно обдуманному идеалу. Тѣмъ не менѣе, онъ не оставляетъ мысли о женитьбѣ и возвращается къ ней въ промежутки между работой. Вспоминая имена знакомыхъ дѣвушекъ, онъ записываетъ ихъ въ алфавитномъ порядкѣ на отдѣльномъ листѣ бумаги, который нарочно приколотъ для этой цѣли на внутренней сторонѣ конторки. Когда списокъ полонъ, и въ памяти не находится больше ни одного знакомаго женскаго имени, онъ перечитываетъ его сверху до низу и дѣлаетъ отмѣтки карандашомъ противъ каждой строчки. Результатомъ тщательнаго просмотра является рѣшеніе искать жену внѣ круга своихъ знакомыхъ.

У Джона Ингерфильда есть товарищъ, съ которымъ онъ былъ когда-то въ одной школѣ; теперь онъ принадлежитъ къ числу тѣхъ свѣтскихъ мухъ, которыя, жужжа, вѣчно носятся въ самомъ избранномъ обществѣ и подъ часъ вызываютъ удивленіе посторонняго наблюдателя, непонимающаго какъ они туда попали, не отличаясь ни происхожденіемъ, ни особеннымъ умомъ, ни богатствомъ. Случайно встрѣтивъ этого знакомаго на улицѣ, Джонъ Ингерфильдъ беретъ его подъ руку и приглашаетъ къ себѣ отобѣдать.

Когда они остаются вдвоемъ въ столовой за виномъ и дессертомъ, хозяинъ, разбивая пальцами твердый грецкій орѣхъ, хладнокровно сообщаетъ прежнему товарищу:

-- Вилли, я женюсь.

-- Прекрасная мысль; очень радъ слышать,-- отвѣчаетъ Билли, менѣе интересуясь новостью, чѣмъ душистой мадерой, которую онъ съ наслажденіемъ потягиваетъ изъ дорогого стакана.-- Кто она?

-- Я еще не знаю,-- отвѣчаетъ Ингерфильдъ.

Товарищъ съ недоумѣніемъ взглядываетъ на него, не понимая, шутка это, или нѣтъ.

-- Я хочу, чтобы ты нашелъ мнѣ жену,-- спокойно продолжаетъ Ингерфильдъ.

Вилли опускаетъ на столъ стаканъ съ мадерой и съ изумленіемъ смотритъ на хозяина.

-- Съ удовольствіемъ помогъ-бы тебѣ, Джонъ, право помогъ-бы, только честное слово я не знаю ни одной женщины, которую могъ-бы посовѣтовать!.. Хоть повѣсь, не знаю.

-- Ты видишь многихъ. Я хочу, чтобы ты нашелъ такую, какую могъ-бы посовѣтовать.

-- Ну, хорошо, мой милый!-- оживившись соглашается Вилли.-- Я никогда не смотрѣлъ на женщинъ съ такой точки зрѣнія, но теперь мнѣ навѣрное удастся встрѣтить самую для тебя подходящую. Я буду слѣдить и сообщу тебѣ, когда найду.

-- Буду тебѣ очень благодаренъ, когда найдешь,-- спокойно отвѣчаетъ Джонъ Ингерфильдъ.-- Теперь твоя очередь помочь мнѣ, Вилли: я тебѣ помогъ однажды, если помнишь.

-- Никогда не забуду, милый Джонъ,-- бормочетъ Вилли, слегка смутившись.-- Это было крайне любезно съ твоей стороны, ты спасъ меня отъ раззоренія... Увѣряю тебя, я буду помнить это до самой смерти.

-- Зачѣмъ такъ долго?-- возражаетъ Джонъ Ингерфильдъ съ чуть замѣтной улыбкой на упрямо очерченныхъ губахъ.-- Срокъ векселя въ концѣ слѣдующаго мѣсяца; можешь возвратить тогда долгъ, и дѣло съ плечъ долой.

Билли чувствуетъ, что стулъ подъ нимъ дѣлается ужасно неудобнымъ, и мадера теряетъ тонкій ароматъ. Онъ смѣется отрывистымъ нервнымъ смѣхомъ:

-- Такъ скоро?.. Ей-Богу, я совсѣмъ забылъ о срокѣ!

-- Хорошо, что я тебѣ напомнилъ,-- замѣчаетъ Джонъ, и улыбка замѣтнѣе выступаетъ въ складкахъ рта.

Вилли безпокойно вертится на стулѣ.

-- Боюсь, мой милый, тебѣ придется возобновить вексель мѣсяца на два, на три... Чертовски непріятная штука, но у меня въ этомъ году денегъ, просто, въ обрѣзъ. Я самъ никакъ не могу собрать того, что другіе должны мнѣ.

-- Очень непріятно,-- соглашается его другъ,-- потому что мнѣ невозможно возобновлять вексель.

Вилли смотритъ на него съ тревогой на поблѣднѣвшемъ лицѣ:

-- Но что-же мнѣ дѣлать, если нѣтъ денегъ?..

Джонъ Ингерфильдъ пожимаетъ плечами.

-- Не хочешь-же ты сказать, Джонъ голубчикъ, что посадишь меня въ тюрьму?..

-- Отчего-же нѣтъ? Вѣдь другіе сидятъ въ тюрьмѣ, если не платятъ долговъ.

Тревога Вилли усиливается.

-- Но наша дружба!-- восклицаетъ онъ.-- Наша.

-- У меня, мой милый,-- перебиваетъ его Джонъ Ингерфильдъ,-- немного друзей, которымъ я одолжилъ-бы триста фунтовъ стерлинговъ безъ намѣренія получить ихъ обратно; и ты, конечно, не въ числѣ ихъ. Лучше сторгуемся,-- продолжалъ онъ:-- найди мнѣ невѣсту, и въ день свадьбы я возвращу тебѣ вексель, можетъ быть, еще съ прибавкой нѣсколькихъ сотъ фунтовъ. Но, если до конца слѣдующаго мѣсяца ты не познакомишь меня съ дѣвушкой, достойной и согласной быть женою Джона Ингерфильда, въ такомъ случаѣ я отказываюсь продолжить срокъ уплаты.

Джонъ Ингерфильдъ наполняетъ стаканъ виномъ и любезно подвигаетъ бутылку гостю, который, однако, вопреки своимъ обычаямъ, не обращаетъ на нее вниманія и сосредоточенно разсматриваетъ пряжки своихъ башмаковъ.

-- Ты говоришь серьезно?-- спрашиваетъ онъ, наконецъ.

-- Совершенно серьезно. Я хочу жениться. Жена моя должна быть аристократка по рожденію и воспитанію, молода и обаятельно хороша. Я человѣкъ дѣловой; мнѣ нужна жена, способная управлять свѣтской стороной моей жизни. Я такой женщины не знаю и обращаюсь въ тебѣ, потому что ты вращаешься въ кругу людей, гдѣ ее моагно найти.

-- Женщина съ требуемыми качествами можетъ быть найдетъ затруднительнымъ согласиться на предложеніе!-- замѣчаетъ Вилли съ оттѣнкомъ, злорадства.

-- Ты долженъ найти такую, которая не найдетъ этого затруднительнымъ,-- говоритъ Джонъ Ингерфильдъ.

Вечеромъ Вилли прощается съ хозяиномъ, задумчивый и встревоженный; а Джонъ Ингерфильдъ, оставшись одинъ, отправляется на прогулку и долго шагаетъ изъ конца въ конецъ между постройками завода. Запахъ сала и масла давно уже доставляетъ ему удовольствіе, и пріятно смотрѣть на правильныя груды бочекъ, облитыхъ голубымъ свѣтомъ луны.

Проходитъ шесть недѣль. Въ первый день седьмой недѣли Джонъ Ингерфильдъ вынимаетъ вексель Вилли изъ большого шкапа и перекладываетъ его въ ящикъ, назначенный для очередныхъ и спѣшныхъ бумагъ.

Черезъ два дня Вилли пробирается по грязному, липкому двору, минуетъ контору, входитъ въ комнаты товарища и съ сіяющимъ видомъ хлопаетъ Джона Ингерфидьда по плечу, не обращая вниманія на его важный видъ.

-- Нашелъ, голубчикъ! Нашелъ!.. Ну, и трудное было дѣло, я тебѣ скажу: пришлось распрашивать богатыхъ старухъ -- а ты знаешь, какъ онѣ подозрительны,-- подкупать преданныхъ слугъ, выпытывать подробности у друзей дома!.. Честное слово, я могу теперь занять мѣсто главнаго шпіона при дворѣ короля; увѣряю тебя.

-- Какова она? спрашиваетъ Джонъ, не переставая писать.

-- Какова? Милый мой, да ты по-уши влюбишься въ нее съ первой встрѣчи!.. Слегка холодна, быть можетъ, но это тѣмъ лучше, я думаю?

-- Хорошаго рода?-- спрашиваетъ снова Джонъ, подписывая и складывая письмо.

-- Насчетъ этого скажу тебѣ, что сначала я боялся и думать объ успѣхѣ: это аристократы чистой крови, извѣстнаго стариннаго рода. Но она разумная дѣвушка, а семья теперь бѣдна, какъ церковная мышь. Знаешь, мы съ ней въ самомъ дѣлѣ подружились, и она откровенно призналась мнѣ, что выйдетъ замужъ только за богатаго человѣка, кто-бы онъ ни былъ.

-- Это хорошо звучитъ для начала,-- замѣчаетъ Джонъ Ингерфильдъ съ сухой улыбкой.-- Когда мнѣ предстоитъ удовольствіе познакомиться?

-- Пойдемъ сегодня вечеромъ въ Ковенъ-Гарденскій театръ: она будетъ въ ложѣ у лэди Гидрингтонъ, и я тебя представлю.

И вотъ Джонъ Ингерфильдъ отправляется вечеромъ въ аристократическій театръ. Кровь немного быстрѣе обыкновеннаго обращается у него въ жилахъ,-- хотя не быстрѣе тѣхъ случаевъ, когда онъ идетъ въ доки покупать новые запасы сала. Въ театрѣ онъ разсматриваетъ товаръ сначала издали и одобряетъ его; потомъ знакомится, одобряетъ при ближайшемъ разсмотрѣніи еще больше, получаетъ приглашеніе бывать, пользуется имъ, ходитъ въ домъ все чаще и чаще -- и все больше одобряетъ рѣдкія качества и пригодность товара.

Если Джону Ингерфильду нужна прекрасная свѣтская машина, то онъ, безъ сомнѣнія, нашелъ свой идеалъ. Анна Сингльтонъ, единственная дочь разорившагося, но очаровательнаго баронета (болѣе очаровательнаго въ обществѣ, чѣмъ дома, какъ ходитъ слухъ) -- стройная, видная, изящная и прекрасно выдержанная дѣвушка. Ея портретъ работы Рейнгольда и теперь можно видѣть надъ рѣзной дубовой панелью въ одной изъ старинныхъ гильдейскихъ залъ. Лицо замѣчательно красивое и умное, но выраженіе удивительно гордое и безсердечное. Это лицо женщины, которая знаетъ въ жизни только тоску и относится къ міру съ презрѣніемъ. Въ старинныхъ фамильныхъ бумагахъ, совсѣмъ желтыхъ отъ времени; есть нѣсколько подробныхъ описаній портрета; но авторы описаній очень печалятся, что красавица такъ измѣнилась съ годами: въ дѣтствѣ они помнятъ у нея совсѣмъ другое выраженіе -- счастливое и ласковое. Вѣроятно, оно вернулось у нея подъ конецъ жизни; потому что всѣ, знавшіе ее впослѣдствіи, не могутъ даже представить себѣ, что лицо, которое они видѣли склоненнымъ надъ собой, и лицо насмѣшливой, холодной красавицы на портретѣ -- одно и то-же.

Но во время страннаго ухаживанія Джона Ингерфильда у Анны Сингльтонъ было именно то выраженіе, которое перенесла на полотно кисть сэра Рейнольда; и Джону Ингерфильду оно особенно нравилось. У него не было никакихъ нѣжныхъ чувствъ въ душѣ, и дѣло только упрощалось тѣмъ, что и дѣвушка была далека отъ всякой сентиментальности. Онъ предложилъ ей ясный и опредѣленный обмѣнъ товара и она вполнѣ сознательно согласилась на торгъ. Для обоихъ было лучше, что Анна Сингльтонъ прошла уже черезъ тотъ періодъ юности, когда воображеніе бываетъ наполнено мечтами о рыцаряхъ и романахъ.

-- Нашъ союзъ будетъ основанъ на законахъ здраваго смысла,-- говоритъ Джонъ Ингерфильдъ своей невѣстѣ.

-- Да. Будемъ надѣяться, что опытъ удается.

ГЛАВА II.

Но опытъ не удался. Законы природы требуютъ, чтобы мущина бралъ себѣ жену и жена отдавалась мужу за иную монету, чѣмъ здравый смыслъ. Здравый смыслъ плохой помощникъ въ брачномъ союзѣ; если мущина и женщина заключаютъ союзъ, имѣя въ кошелькѣ только разумныя доказательства, то, придя домой, они не имѣютъ права жаловаться, когда условіе окажется невыгоднымъ.

Когда Джонъ Ингерфильдъ просилъ Анну Сингльтонъ быть его женой, она нравилась ему не болѣе остальныхъ предметовъ роскоши, которыми онъ обзаводился въ то-же время. Онъ и не скрывалъ этого, а если-бы представился влюбленнымъ, Анна все равно не повѣрила-бы ему: въ свои двадцать-два года она научилась многому и считала, что любовь только пролетаетъ, подобно метеору, на житейскомъ небѣ, а истинная путеводная звѣзда -- деньги. У нея въ свое время былъ романъ, который она схоронила глубоко въ душѣ, и, чтобы помѣшать духу прошлаго возстать изъ глубокой могилы, положила сверху тяжелые камни презрѣнія и равнодушія, какъ это дѣлали многія женщины и до и послѣ нея.

Когда-то Анна Сингльтонъ сидѣла и размышляла о томъ, что вокругъ нея дѣлается, и удивлялась какъ это все странно и ново. Между тѣмъ оно было странно и ново только для нея; для міра-же -- старо, какъ горы. Былъ въ этой исторіи юноша, и дѣвушка, и его жестокіе родители и ея богатая соперница, и ихъ любовь, достойная борьбы съ цѣлымъ свѣтомъ. Но вотъ въ ея новый міръ упало письмо,-- настоящее, обыкновенное, жалостное письмо: "Ты знаешь, что я люблю одну тебя и буду любить вѣчно. Но отецъ угрожаетъ лишить меня всѣхъ средствъ, а ты знаешь, что кромѣ домовъ у меня нѣтъ ничего... Она, пожалуй, недурна, но развѣ могу я думать о ней, когда я люблю тебя?.. О, зачѣмъ, зачѣмъ на свѣтѣ деньги?" Много подобныхъ затруднительныхъ вопросовъ заключалось въ письмѣ, много проклятій на судьбу, небеса и прочія обстоятельства и много жалости къ самому себѣ.

Анна Сингльтонъ прочла его до конца, потомъ медленно перечитала, выпрямилась во весь ростъ, смяла письмо и съ горькимъ смѣхомъ бросила его въ огонь. Письмо вспыхнуло и превратилось въ пепелъ, а она подумала, что такъ-же сгорѣла и ея жизнь. Она еще не знала, что раны сердца иногда залечиваются.

И когда послѣ этого появился Джонъ Ингельфильдъ со своеобразнымъ ухаживаньемъ, говоря только о деньгахъ и ни слова о любви, она почувствовала довѣріе къ этому гордому, спокойному человѣку. Кромѣ того, въ ней сохранилась еще привязанность къ матеріальной сторонѣ жизни; пріятно будетъ сдѣлаться богатой хозяйкой блестящаго дома, устраивать обѣды и вечера, перемѣнить затаенную бѣдность отцовскаго дома на видную, открытую роскошь. Все это предлагается ей на условіяхъ, какія она избрала-бы по собственному желанію. Если-бы вмѣстѣ съ роскошной жизнью ей предложили любовь,-- она отказала-бы, зная, что не можетъ отвѣтить тѣмъ-же.

Но для женщины не желать ничьей любви, или не испытать ея -- двѣ совершенно различныя вещи. День за днемъ холодѣетъ сердце Анны Ингерфильдъ, и холодѣетъ атмосфера богатаго дома. Гости иногда согрѣваютъ ее на нѣсколько часовъ, но послѣ ихъ ухода воздухъ кажется еще холоднѣе.

Къ мужу Анна старается быть вполнѣ равнодушной и безразличной. Но живыя существа, связанныя общимъ существованіемъ, не могутъ быть безразличны; даже двѣ собаки на сворѣ принуждены думать одна о другой. Мужъ и жена или ненавидятъ другъ друга или любятъ; испытываютъ или удовольствіе, когда бываютъ вмѣстѣ, или скуку. Сила-же добраго или злого чувства зависитъ отъ силы связывающей ихъ цѣпи. По обоюдному желанію, брачныя цѣпи въ данномъ случаѣ были прикрѣплены настолько слабо, какъ только позволяло приличіе, и благодатныя послѣдствія общей независимости въ домашней жизни выразились въ томъ, что отвращеніе жены къ мужу не разросталось за предѣлы холодной вѣжливости.

Анна добросовѣстно выполняетъ условія договора, потому что въ семьѣ Сингльтоновъ тоже есть свои правила чести. Ея красота, тактъ, очарованіе, вліяніе на другихъ -- все къ услугамъ мужа, все возвышаетъ его положеніе, удовлетворяетъ и льститъ честолюбію. Она открываетъ ему двери, которыя никогда не открылись-бы для него одного; за его столомъ собирается общество, которое прежде прошло-бы мимо съ усмѣшкой; его желанія и удовольствія для нея законъ. Во всемъ она уступаетъ съ покорностью жены, старается быть ему пріятной, и молча выноситъ его случайныя ласки. Все, что включено въ договоръ, будетъ исполнено ею буквально.

Джонъ Ингерфильдъ, со своей стороны, выполняетъ обязанности мужа крайне добросовѣстно, даже болѣе того -- великодушно, потому что ему лично ея очаровательность не доставляетъ особеннаго удовольствія. Каждую минуту онъ выражаетъ заботливость, уваженіе и вѣжливость, которыя вполнѣ искренни, хотя основаны на убѣжденіи, а не на чувствѣ. Каждое ея желаніе исполняется, каждое неудовольствіе уважается. Сознавая, что его общество тяжело для жены, Джонъ Ингерфильдъ старается даже не досаждать ей своимъ присутствіемъ чаще, чѣмъ необходимо.

Но по временамъ онъ настойчиво спрашиваетъ себя, что онъ выигралъ женитьбой? Дѣйствительно-ли погоня за свѣтскимъ обществомъ самая интересная игра, какою онъ могъ заняться въ свободные часы? И не лучше-ли было ему въ своихъ комнатахъ на заводѣ, надъ конторой, чѣмъ въ этомъ блестящемъ домѣ, гдѣ онъ кажется другимъ и самъ чувствуетъ себя незванымъ гостемъ?..

Постепенно въ его сердцѣ складывается чувство снисходительнаго презрѣнія къ женѣ. Онъ видитъ, что женщина существо съ нимъ различное, и поэтому не можетъ уважать ее. Даже пользуясь ея красотой и свѣтскимъ тактомъ для своихъ цѣлей, онъ презираетъ въ ней эти качества, какъ орудія слабаго существа. И въ красивой, свѣтлой квартирѣ мужъ и жена живутъ, какъ чужіе, не желая даже узнать другъ друга поближе. Онъ никогда не говоритъ ей о своихъ намѣреніяхъ и заводскихъ дѣлахъ, она никогда не спрашиваетъ.

Чтобы вознаградить себя за потерю времени въ аристократическихъ домахъ, Джонъ Ингерфильдъ дѣлается болѣе требовательнымъ на заводѣ; сурово обращается съ рабочими, становится жестокимъ кредиторомъ и жаднымъ дѣльцомъ, стараясь выжать изъ каждаго все, что можетъ, чтобы дѣлаться богаче и тратить больше на жизнь, которую онъ съ каждымъ днемъ находитъ все болѣе утомительной и скучной.

И штабели бочекъ на огромномъ дворѣ все увеличиваются; суда и баржи, нагруженныя саломъ, тянутся безконечными рядами по грязной рѣкѣ, а вокругъ фабричныхъ котловъ копошатся, потѣя, озаренныя огнемъ печей, словно фантастическія фигуры, тысячи рабочихъ, мѣшая кипящее сало и превращая его въ золото.

Такъ продолжается до одного жаркаго лѣта, когда на дальнемъ востокѣ вылетаетъ изъ своего гнѣзда что-то гадкое, черное, злое... Оно направляется на западъ, несется черезъ всю Европу, достигаетъ Англіи, Лондона... Пролетая надъ Темзой, замѣчаетъ застроенное, заселенное, неопрятное предмѣстье, одобряетъ насыщенный жиромъ, зловонный воздухъ и опускается здѣсь на жительство.

Имя его -- Тифъ.

Сначала онъ прячется, незамѣченный, но скоро, отъѣвшись на подходящей пищѣ, которой вдоволь находитъ вокругъ себя, и, не желая болѣе скрываться, онъ смѣло подымаетъ отвратительную голову. При видѣ этого, бѣлая фигура Ужаса бросается вдоль дороги, какъ вѣтеръ огибаетъ закоулки, плачетъ, кричитъ, пролетаетъ по заводу, врывается въ контору Джона Ингерфильда и сообщаетъ страшную вѣсть.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ Ингерфильдъ молча, не трогаясь съ мѣста, обдумываетъ новость. Потомъ садится на лошадь и вихремъ скачетъ домой, на другой конецъ города.

Въ роскошныхъ сѣняхъ онъ встрѣчаетъ жену и, остановившись, издали обращается къ ней спокойнымъ голосомъ:

-- Не подходите ко мнѣ близко. За рѣкой появился пятнистый тифъ, а заразу, говорятъ, можетъ перенести даже здоровый человѣкъ. Вы-бы лучше уѣхали изъ Лондона на нѣсколько недѣль къ отцу. Когда все кончится, я за вами пріѣду.

Онъ обходитъ далеко вокругъ Анны и быстро взбѣгаетъ по широкой лѣстницѣ. Поговоривъ наверху со своимъ слугой, снова спускается внизъ, вскакиваетъ на сѣдло и мчится обратно.

Черезъ минуту Анна Ингерфильдъ входитъ въ комнату мужа и видитъ, что слуга укладываетъ его чемоданъ.

-- Куда вы это отвезете?-- спрашиваетъ она.

-- На заводъ, сударыня. Мистеръ Ингерфильдъ останется тамъ на нѣсколько недѣль.

Анна выходитъ въ огромную, пустую гостинную, опускается въ глубокое кресло и задумывается.

Вернувшись въ предмѣстье, Джонъ Ингерфильдъ находитъ, что несчастье значительно разрослось за время его короткаго отсутствія.

Подгоняемый невѣжествомъ и паникой, питаясь бѣдностью и грязью, какъ огонь несется бичъ по Зарѣчью. Тлѣя нѣсколько дней въ неизвѣстности, онъ прорвался теперь болѣе чѣмъ въ пятидесяти мѣстахъ сразу. За послѣдній часъ нѣсколько рабочихъ свалились замертво на самомъ заводѣ, стоя у котловъ.

Паника растетъ. Мужчины и женщины срываютъ съ себя одежду и съ трепетомъ ищутъ на тѣлѣ багровыхъ пятенъ; видя ихъ -- или воображая, что видятъ -- они полураздѣтые выбѣгаютъ изъ домовъ и съ воплями отчаянія бѣгутъ по улицѣ, не зная куда. Встрѣтившись въ узкомъ переулкѣ, люди отскакиваютъ другъ отъ друга, боясь пройти близко и заразиться. Мальчикъ наклоняется, чтобы почесать ногу,-- поступокъ въ обыкновенное время не заслуживающій никакого вниманія,-- но теперь въ одно мгновеніе всѣ бросаются отъ него прочь, сильные давятъ слабыхъ и малыхъ.

Дѣло происходитъ въ тѣ дни, когда не существуетъ еще правильно организованныхъ средствъ для борьбы съ болѣзнью. Есть въ городѣ добрые люди и смѣлые руки, но они не знаютъ другъ друга, а порознь слишкомъ слабы, чтобы бороться съ такимъ сильнымъ врагомъ. Есть даже больницы и общины милосердія, но онѣ сосредоточены въ центрѣ города, такъ-какъ устроены купцами и гражданами только для чиновъ своего общества. Зарѣчное предмѣстье, никому не принадлежащее, представляющее никому не интересный фабричный міръ, должно бороться само за себя.

Джонъ Ингерфильдъ пробуетъ возстановить хладнокровіе среди обезумѣвшаго населенія. Стоя на крыльцѣ своей конторы и обращаясь ко всей толпѣ рабочихъ, какую могъ собрать наскоро, онъ старается объяснить имъ опасность безумнаго страха и внушить необходимое спокойствіе.

-- Мы должны мужественно встрѣтить несчастье, мы должны упорно бороться съ бѣдою! говоритъ онъ зычнымъ, все покрывающимъ голосомъ, который не разъ помогалъ Ингерфильдамъ на поляхъ сраженій и въ борьбѣ съ бушующими волнами.-- Не должно быть среди насъ трусливаго себялюбія, нельзя отчаиваться до потери смысла и сознанія. Если намъ суждено умереть -- умремъ; но съ Божьей помощью можемъ спасти многихъ. Во всякомъ случаѣ, будемъ держаться вмѣстѣ и помогать другъ другу. Я останусь съ вами и сдѣлаю все что могу. Никто изъ моихъ людей не пострадаетъ отъ недостатка помощи.

Джонъ Ингерфильдъ перестаетъ говорить, и пока переливы его могучаго голоса раскатываются и замираютъ надъ толпой, изъ-за его плеча раздается другой, мягкій и нѣжный, но увѣренный голосъ:

-- Я тоже останусь съ вами и буду помогать моему мужу. Я буду ухаживать за вашими больными и постараюсь облегчить ихъ страданія. Мужъ мои и я чувствуемъ ваше горе. Можетъ быть, всѣ вмѣстѣ мы и побѣдимъ врага, если будемъ смѣлы и торопливы.

Джонъ Ингерфильдъ оборачивается, удивляясь своему бреду и думая увидѣть пустой воздухъ.

Она встрѣчаетъ его взглядъ и тихо кладетъ руку ему на плечо. Въ первый разъ въ жизни эти люди понимаютъ другъ друга. Они не говорятъ ни слова,-- для словъ нѣтъ мѣста теперь. Надо приниматься за дѣло не теряя ни минуты.

Анна хватается за работу съ жадностью женщины, которая давно не испытывала наслажденія труда. Джонъ видитъ, какъ она быстро спускается съ крыльца, проходитъ въ толпу, спрашиваетъ, утѣшаетъ и тихо уговариваетъ пораженныхъ страхомъ и удивленіемъ людей,-- и думаетъ: имѣетъ-ли онъ право оставить ее здѣсь, гдѣ она рискуетъ жизнью ради его людей? И можетъ-ли удержать ее отъ такого поступка, разъ она пришла сама?-- потому что въ эту минуту у него рождается мысль, что Анна не собственность его; что онъ и она равные люди, пришедшіе сюда на зовъ общаго Учителя, и хотя имъ легче будетъ работать вмѣстѣ, но приказывать одинъ другому и останавливать другъ друга они не могутъ.

Все это еще неясно и безсознательно представляется его уму; положеніе слишкомъ ново и неожиданно. Онъ въ такомъ недоумѣніи, какъ мальчикъ въ сказкѣ, вокругъ котораго всѣ цвѣты и предметы, раньше нисколько не привлекавшіе его вниманія, вдругъ заговорили.

Разъ только онъ вполголоса предупреждаетъ Анну объ опасности, но она просто отвѣчаетъ: "Я буду помогать имъ, Джонъ, вѣдь они наши рабочіе",-- и онъ больше не останавливаетъ ее.

У Анны истинная женская способность ухаживать за больными, и умъ замѣняетъ ей опытность. Заглянувъ въ два-три грязныхъ логовища, гдѣ живутъ рабочіе, она видитъ, что для того, чтобы спасти людей, надо прежде всего извлечь ихъ оттуда, и она рѣшаетъ немедленно превратить большое свѣтлое зданіе конторы въ больницу. Выбравъ нѣсколько женщинъ для помощи, Анна немедленно принимается за устройство госпиталя. Толстыя конторскія книги и счеты вдругъ теряютъ все свое значеніе; съ ними обращаются какъ съ томиками заурядныхъ стихотвореній. Служащіе останавливаются, пораженные необъяснимымъ вмѣшательствомъ женщины, и растерянно глядятъ на нее, но она замѣчаетъ ихъ бездѣйствіе и сейчасъ-же заставляетъ работать, разрушая ими-же созданный храмъ. Анна отдаетъ приказаніе мягко и тихо, даже съ ласковой улыбкой, но почему-то никому не приходитъ въ голову ослушаться.

Джонъ -- упрямый, властный человѣкъ, къ которому обращаются только съ робкой просьбой, который впродолженіе девятнадцати лѣтъ, съ тѣхъ поръ какъ оставилъ школьную скамью, не слышалъ приказанія и всякую попытку къ этому счелъ бы нарушеніемъ законовъ природы,-- вдругъ замѣчаетъ, что бѣжитъ самъ по улицѣ въ аптеку; на секунду онъ замедляетъ шагъ, спрашиваетъ себя, почему онъ это дѣлаетъ?-- вспоминаетъ, что ему такъ приказали и велѣли спѣшить обратно; удивляется, кто смѣлъ ему приказывать?-- вспоминаетъ, что это Анна, и, не зная что думать, бѣжитъ дальше. Потомъ спѣшитъ обратно; слышитъ похвалу за быстро исполненное порученіе и испытываетъ неожиданное чувство довольства собой. Потомъ получаетъ новое порученіе въ другое мѣсто, съ приказаніемъ точно передать важное распоряженіе, и сейчасъ-же отправляется. На полъ-пути его вдругъ охватываетъ страшное безпокойство: онъ хотѣлъ повторить въ умѣ приказаніе, и оказывается, что забылъ его. Испуганный, онъ останавливается на дорогѣ и думаетъ -- не отдать-ли собственное приказаніе, какое окажется нужнымъ на мѣстѣ? Но съ тревогой рѣшаетъ, что этого нельзя. Въ эту секунду, къ великому удивленію и радости, ему неожиданно приходитъ на память каждое слово, какое ему велѣли передать, и онъ бросается дальше, повторяя на ходу приказаніе много разъ, чтобы снова не забыть его.

И черезъ нѣсколько минутъ на бѣдной и опустѣвшей улицѣ происходитъ странное событіе, какого никогда и никто прежде не видалъ: Джонъ Ингерфильдъ смѣется.

Да, Джонъ Ингерфильдъ, владѣтель салотопенныхъ заводовъ въ зарѣчной части Лондона, спѣшно шагая по "кривому переулку", вдругъ останавливается, шепчетъ что-то, не отрывая глазъ отъ земли,-- и смѣется.

Маленькій мальчишка, который впослѣдствіи разсказывалъ объ этомъ событіи до конца своей жизни, тоже останавливается въ изумленіи на улицѣ, видитъ Джона Ингерфильда, слышитъ какъ тотъ смѣется, бѣжитъ во всю прыть домой сообщить удивительную новость матери и получаетъ отъ нея добросовѣстную трепку, за то что "смѣетъ лгать".

Весь день Анна работаетъ безъ отдыха. Джонъ помогаетъ ей и только иногда, отъ усердія, мѣшаетъ. Къ вечеру временная больница устроена, приготовлены уже нѣсколько кроватей, и всѣ заняты. Когда наступаетъ ночь и сдѣлано все, что можетъ быть сдѣлано въ одинъ день, Анна и Джонъ идутъ въ его прежнія комнаты надъ конторой.

Джонъ вводитъ Анну съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ, потому что эти комнаты нисколько не похожи на ихъ домъ въ аристократической улицѣ. Онъ подвигаетъ ей кресло къ камину и проситъ отдохнуть, а самъ помогаетъ экономкѣ накрыть столъ къ ужину, потому что старуха, никогда не отличавшаяся особеннымъ умомъ, окончательно растерялась послѣ всѣхъ событій тревожнаго дня.

Взглядъ Анны слѣдитъ за Джономъ, пока онъ хозяйничаетъ: можетъ быть здѣсь, гдѣ проходила его дѣйствительная жизнь, онъ больше похожъ на самого себя, чѣмъ среди непривычной свѣтской обстановки? Можетъ быть въ безъискусственной, простой жизни онъ совсѣмъ иной?.. И Анна удивляется, какъ она прежде не замѣчала, что онъ красивый и хорошо сложенный мужчина. Онъ далеко не старъ. Можетъ быть, это шутка мягкаго освѣщенія -- но онъ почти молодъ!.. Однако, почему-же ему въ самомъ дѣлѣ, и не казаться молодымъ? Ему только тридцать шесть лѣтъ. И Анна удивляется, отчего она считала его всегда пожилымъ человѣкомъ.

Надъ каминомъ виситъ портретъ одного изъ предковъ, того Ингерфильда, который предпочелъ погибнуть въ борьбѣ съ королевскимъ фрегатомъ, чѣмъ выдать одного изъ своихъ людей. Анна сравниваетъ лицо погибшаго капитана съ лицомъ Джона и находитъ большое сходство. Положивъ голову на спинку кресла и глядя изъ подъ полу-опущенныхъ вѣкъ на портретъ, она словно слышитъ отвѣтъ капитана Ингерфильда командиру королевскаго фрегата, а затѣмъ слова, сказанныя нѣсколько часовъ тому назадъ. "Я останусь съ вами и сдѣлаю все, что могу. Никто изъ моихъ людей не пострадаетъ отъ недостатка въ помощи". Она видитъ, какъ Джонъ придвигаетъ къ столу два кресла, и свѣтъ падаетъ на его лицо. Анна осторожно разсматриваетъ черты... Лицо выразительное, увѣренное, красивое, почти благородное.. Аннѣ приходитъ въ голову вопросъ,-- смотрѣло-ли это лицо на кого-нибудь съ нѣжностью? При этой мысли у нея неожиданно сжимается сердце; она рѣшаетъ, что этого никогда не могло быть, но тѣмъ не менѣе старается представить себѣ строгіе глаза и упрямый ротъ улыбающимися; признается въ душѣ, что желала-бы увидѣть на этомъ лицѣ ласку и улыбку -- просто такъ, ради любопытства -- и спрашиваетъ себя, увидитъ-ли когда-нибудь.

Она стряхиваетъ съ себя задумчивость, когда Джонъ, чуть улыбаясь, говоритъ ей, что ужинъ поданъ; они садятся другъ противъ друга, и ужинъ проходитъ въ странномъ смущеніи.

Съ каждымъ днемъ работа становится тяжелѣе; день за днемъ врагъ растетъ, усиливается, побѣждаетъ; и день за днемъ Джонъ Ингерфильдъ и Анна чувствуютъ себя ближе другъ къ другу. Ей пріятно, въ минуту усталости, поднять голову отъ работы и увидѣть его недалеко отъ себя; радостно среди тревоги и стоновъ различать его сильный, низкій голосъ. А Джонъ слѣдитъ за тонкой, красивой фигурой, подходящей то къ умирающимъ, то къ плачущимъ; глядитъ на бѣлыя руки, мелькающія за тяжелымъ трудомъ, и на чудные глаза, проникающіе въ душу несчастныхъ; слышитъ, какъ ея свѣтлый, мягкій голосъ радостно звучитъ съ выздоравливающими, утѣшаетъ безутѣшныхъ, ласково приказываетъ, умоляетъ.... И въ голову ему приходятъ странныя, новыя мысли относительно женщинъ, особенно относительно этой одной женщины.

Разбирая, какъ-то, въ ящикѣ старыя вещи, Джонъ Ингерфильдъ случайно находитъ библію съ раскрашенными картинками. Онъ тихо перелистываетъ страницы, невольно вспоминая давно прошедшіе вечера и самого себя мальчикомъ, Надъ одной картинкой онъ останавливается и долго смотритъ на группу ангеловъ; въ лицѣ одного изъ нихъ онъ находитъ сходстве съ нею. И неожиданно у него мелькаетъ мысль: какъ хорошо было-бы склониться къ ногамъ такой женщины и поцѣловать ихъ! И при этой мысли Джонъ Ингерфильдъ краснѣетъ какъ юноша.

Такъ на почвѣ человѣческихъ страданій распускаются цвѣты радости и любви и, въ свою очередь, роняютъ сѣмена безконечной жалости къ людямъ, потому что въ Божьемъ мірѣ все имѣетъ благую цѣль. Думая объ Аннѣ, Джонъ становится ласковѣе, добрѣе; чувствуя присутствіе друга, ея душа становится полнѣе и шире.

Каждое пригодное зданіе на заводѣ превращено въ больничную палату, и госпиталь открытъ для всѣхъ, потому что Джонъ и Анна всѣхъ людей считаютъ близкими. Штабели бочекъ сплавлены по рѣкѣ или убраны куда нибудь, словно видъ масла и сала слишкомъ ничтоженъ въ настоящее время, и мѣсто, занимаемое ими, важнѣе чѣмъ золото, въ которое они превратятся впослѣдствіи.

Дневная работа для нихъ легка: послѣ нея предстоитъ вечеръ, когда они будутъ отдыхать вдвоемъ въ простой столовой. Впрочемъ, посторонній зритель, увидѣвъ ихъ въ этой комнатѣ, могъ-бы подумать, что имъ скучно: они какъ-то стѣсняются другъ друга и очень мало говорятъ, боясь дать волю словамъ и высказать то, что у обоихъ на душѣ.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Джонъ вспоминаетъ, что его старая кухарка хорошо приготовляла когда-то сладкія кольца къ чаю; говорится это не изъ любви къ самимъ кольцамъ, а только для того, чтобы вызвать какое нибудь замѣчаніе Анны и услышать ея голосъ.

А голосъ Анны слегка дрожитъ -- какъ будто-бы сладкія кольца къ чаю представляютъ щепетильный вопросъ -- когда она отвѣчаетъ, что пробовала ихъ и тоже одобряетъ.

Но Джону всегда говорили, сколько онъ помнитъ, что далеко не каждый умѣетъ печь эти кольца; что искусство это передается чуть-ли не изъ поколѣнія въ поколѣніе; онъ сомнѣвается -- очень мягко и почтительно -- о томъ-ли печеньи она говоритъ? Можетъ быть, она думаетъ о сдобныхъ шотландскихъ булочкахъ?

Но Анна съ негодованіемъ отвергаетъ подобное подозрѣніе; она прекрасно знаетъ разницу между шотландскими булочками и сладкими кольцами къ чаю; она можетъ даже сейчасъ доказать это, сойдя въ кухню и приготовивъ нѣсколько колецъ на его глазахъ. Онъ согласенъ показать ей, гдѣ кухня и гдѣ найти все что нужно?

Да, Джонъ согласенъ. Онъ беретъ со стола свѣчу и провожаетъ Анну сначала въ сѣни, а потомъ свободною рукой неловко беретъ тонкую руку Анны и сводитъ ее внизъ по узкой лѣстницѣ въ кухню, освѣщая дорогу высоко поднятой свѣчёй.

Уже поздній вечеръ, и старая экономка спитъ въ своей комнатѣ. При каждомъ скрипѣ ступенекъ Джонъ и Анна останавливаются и прислушиваются, не разбудили-ли старуху; но все тихо, и они пробираются дальше, улыбаясь и спрашивая другъ друга съ полупритворнымъ и полуискреннимъ страхомъ, что сказала-бы почтенная дама, если-бы проснулась и застала ихъ здѣсь.

Они находятъ кухню, слѣдуя скорѣе указаніямъ добродушнаго кота, чѣмъ благодаря знакомству Джона съ устройствомъ его собственная дома. Анна сгребаетъ въ кучу догорающіе въ печкѣ угли, прибавляетъ новыхъ и освобождаетъ столъ для работы. Она, пожалуй, не могла-бы объяснить хорошенько, для чего ей понадобилось присутствіе Джона и какую онъ можетъ принести пользу: онъ не имѣетъ ни малѣйшаго понятія "гдѣ найти все что нужно"; муку онъ разыскиваетъ между посудой, въ шкапу, а когда его просятъ найти скалку, чтобы раскатать тѣсто, и точно описываютъ, какого она должна быть вида и для чего употребляется,-- онъ возвращается посла долгихъ поисковъ съ мѣднымъ пестикомъ отъ ступки. Анна смѣется надъ нимъ, но, кажется, она и сама мало помнитъ по части кухоннаго хозяйства, потому что только тогда, когда ея руки покрыты слоемъ муки, ей приходитъ въ голову, что она не догадалась сдѣлать самаго главнаго: завернуть рукава.

Она спрашиваетъ Джона, не можетъ-ли онъ помочь ей, и протягиваетъ ему сначала одну, потомъ другую руку. Джонъ ужасно неловокъ, но она стоитъ терпѣливо и молча. Онъ очень медленно отгибаетъ черные рукава и заворачиваетъ ихъ дюймъ за дюймомъ, обнажая бѣлыя руки. Сотни разъ видалъ онъ прежде эти круглыя, бѣлыя руки, обнаженныя до плечъ и покрытыя сверкающими драгоцѣнностями,-- но ни разу не замѣчалъ ихъ удивительной красоты. У него является страстное желаніе почувствовать эти руки вокругъ своей шеи, но онъ осторожно продолжаетъ заданную ему мучительную работу, боясь оскорбить Анну прикосновеніемъ своихъ дрожащихъ пальцевъ.

Она благодаритъ его и извиняется, что доставила ему столько хлопотъ; онъ бормочетъ въ отвѣтъ какія-то незначущія слова и продолжаетъ стоять рядомъ, какъ растерянный, въ глупомъ молчаніи, не сводя съ нея глазъ. Анна, повидимому, находитъ, что тѣсто для сладкихъ колецъ къ чаю можно вполнѣ удобно мѣсить одной рукой, потому что другая лежитъ у нея рядомъ на столѣ и ничего не дѣлаетъ; легла она случайнымъ образомъ недалеко отъ руки Джона, что Анна могла-бы замѣтить и сама, не будь ея вниманіе такъ приковано къ работѣ.

Неизвѣстно, откуда у важнаго, трезваго, дѣлового человѣка взялись вдругъ манеры, какія описываютъ въ романахъ: но только онъ неожиданно опускается на колѣни и начинаетъ съ жаромъ цѣловать покрытую мукой тонкую руку. Въ слѣдующую минуту другая рука ложится вокругъ его шеи, и Джонъ чувствуетъ на губахъ поцѣлуй. Раздѣлявшая ихъ стѣна отчужденія рушится и уносится прорвавшимися волнами искренней любви.

Съ этимъ поцѣлуемъ они вступаютъ въ міръ, доступный не каждому. Жизнь въ этомъ мірѣ, полная самоотверженія и нравственной чистоты -- странно-прекрасна; можетъ быть слишкомъ прекрасна и чиста, чтобы долго оставаться незатуманенной среди житейскаго мрака.

Кто зналъ ихъ въ эти дни, говоритъ о нихъ вполголоса, съ оттѣнкомъ благоговѣнія, будто при воспоминаніи ему чудится сіяніе вокругъ ихъ лицъ, будто слова ихъ звучатъ для него и понынѣ нѣжнѣе всѣхъ звуковъ земли.

Они никогда не устаютъ, никогда не отдыхаютъ. День и ночь ходятъ они въ пораженномъ страданіемъ уголкѣ міра и всюду приносятъ съ собой облегченіе, отдыхъ и покой.

Наконецъ, язва -- какъ насытившійся дикій звѣрь -- медленно уползаетъ въ свою берлогу. Люди могутъ поднять ослабѣвшую голову, осмотрѣться и вздохнуть.

Въ эти дня всеобщаго облегченія, возвращаясь однажды съ особенно продолжительнаго осмотра выздоравливающихъ, Джонъ чувствуетъ легкую усталость во всѣхъ членахъ и ускоряетъ шагъ, чтобы добраться поскорѣе домой и отдохнуть. Анна спитъ, пользуясь свободнымъ часомъ послѣ многихъ безсонныхъ ночей, и Джонъ, не желая ее тревожить, идетъ въ столовую и опускается въ кресло передъ каминомъ. Каминъ затопленъ, но въ комнатѣ, какъ будто, холодно. Джонъ прибавляетъ дровъ, и черезъ минуту полѣнья пылаютъ еще ярче, окруженные раскаленными угольями. Онъ садится вплотную передъ каминомъ, ставитъ ноги на рѣшетку и долго держитъ надъ огнемъ протянутыя руки. Все-таки холодно.

Приближается вечеръ, и сумракъ наполняетъ комнату. Джонъ машинально замѣчаетъ, какъ быстро идетъ время. Онъ ни о чемъ не думаетъ, но вдругъ слышитъ подлѣ себя чей-то голосъ... Однообразный, медленный голосъ, хорошо знакомый Джону, но онъ никакъ не можетъ припомнить, кто такъ говоритъ. Онъ не старается повернуть голову и посмотрѣть -- ему лѣнь -- но продолжаетъ въ дремотѣ прислушиваться къ звукамъ... Вотъ кто-то приказываетъ взять сто девяносто четыре бочки сала и поставить всѣ одна въ другую.-- Но это невозможно!-- жалобно возражаетъ монотонный голосъ.-- Онѣ не войдутъ одна въ другую, незачѣмъ ихъ и вдавливать!.. Вотъ видите, всѣ разсыпались... катятся!.. Голосъ звучитъ капризнѣе, рѣзче: -- Ахъ, зачѣмъ они приказываютъ, когда это немыслимо? Развѣ можно настаивать на такой глупости?.. Это какіе-то сумасшедшіе!..

Вдругъ Джонъ узнаетъ: это его собственный голосъ. Онъ вскакиваетъ и дико осматривается, стараясь понять гдѣ онъ. Мучительнымъ усиліемъ воли удерживаетъ онъ сознаніе, готовое снова ускользнуть, и соображаетъ, въ чемъ дѣло. Лишь только къ нему является способность владѣть собой, онъ быстро крадется вонъ изъ комнаты и спускается не лѣстницѣ. Въ сѣняхъ онъ останавливается и прислушивается. Ни звука. Во всемъ домѣ тишина. Онъ подходитъ къ лѣстницѣ, ведущей въ кухню, и тихонько кличетъ экономку; старуха ворчитъ и тяжело взбирается на ступеньки. Держась отъ нея подальше, Джонъ шопотомъ спрашиваетъ гдѣ Анна. Женщина отвѣчаетъ, что Анна въ госпиталѣ.

-- Скажите ей, когда она вернется, что меня неожиданно вызвали по дѣлу -- быстрымъ и тихимъ голосомъ говоритъ Джонъ.-- Я буду въ отсутствіи нѣсколько дней. Скажите ей, чтобы она немедленно оставила этотъ домъ и вернулась въ городъ; здѣсь теперь уже обойдутся безъ нея. Скажите непремѣнно, чтобы она сейчасъ-же вернулась домой. Я къ ней туда пріѣду, когда кончу дѣла.

Онъ направляется къ выходу, но останавливается и оглядывается еще разъ.

-- Скажите ей, что я умоляю ее не оставаться здѣсь ни часу больше. Теперь уже незачѣмъ слѣдить, всѣ выздоравливаютъ, и оставшуюся работу каждый можетъ сдѣлать и безъ нея. Скажите ей, что она должна ѣхать домой сегодня-же вечеромъ.

Старуха, слегка удивленная его горячностью, обѣщаетъ все передать въ точности и скрывается въ кухню. Джонъ беретъ со стула пальто и шляпу и еще разъ подходитъ къ двери. Въ эту секунду она отворяется и входитъ Анна.

Онъ отскакиваетъ въ тѣнь и замираетъ, прижавшись къ стѣнѣ. Анна зоветъ его, сначала со смѣхомъ, потомъ съ сомнѣніемъ въ голосѣ:

-- Джонъ! Джонъ, дорогой... Развѣ это не ты? Отчего ты молчишь?.. Развѣ тебя тамъ нѣтъ?..

Онъ удерживаетъ дыханіе и еще глубже прижимается въ темный уголъ. Анна, думая, что ошиблась въ густыхъ сумеркахъ, проходитъ мимо и подымается по лѣстницѣ. Тогда онъ украдкой приближается къ двери и безшумно выходитъ на мокрую отъ дождя пустынную улицу.

Черезъ нѣсколько минутъ старая экономка взбирается во второй этажъ и передаетъ хозяйкѣ порученіе Джона. Анна находитъ его непонятнымъ и пристаетъ къ старухѣ съ разспросами, но ничего не можетъ добиться и отпускаетъ ее.

Что это значитъ? Какое "дѣло" могло вызвать Джона, когда онъ вотъ уже десять недѣль ни разу даже не произносилъ этого слова? И ушелъ такъ неожиданно, оставивъ ее безъ объясненій, безъ поцѣлуя!.. Но вотъ она вспоминаетъ, какъ увидѣла его нѣсколько минутъ тому назадъ въ сѣняхъ, а онъ спрятался и не отозвался на ея зовъ...

Правда сильной волной врывается въ ея сознаніе, и сердце больно сжимается. Анна живо завязываетъ ленты шляпы, которую собиралась уже снять, спускается въ сѣни и выходитъ изъ дома. Она спѣшитъ къ единственному доктору, который жмветъ здѣсь, за рѣкой, и былъ ихъ главнымъ помощникомъ въ самый разгаръ эпидеміи.

Не умѣя притворяться, старикъ-докторъ встрѣчаетъ Анну съ замѣшательствомъ, которое яснѣе словъ выдаетъ истину. Онъ начинаетъ шагать изъ угла въ уголъ и сурово выкрикиваетъ отрывистыя фразы.

Почемъ онъ знаетъ, гдѣ теперь Джонъ? Кто сказалъ ей, что Джонъ боленъ? Такой здоровый, сильный мужчина!.. Это она работала черезъ силу и начинаетъ бредить! Ей необходимо ѣхать сейчасъ-же домой, въ городъ, иначе она дѣйствительно заболѣетъ!..

Анна молча ждетъ, пока онъ кончитъ, и потомъ тихо говоритъ:

-- Если вы мнѣ не скажете, я должна буду узнать черезъ другихъ, вотъ и все.

Она кладетъ свою маленькую руку на грубую лапу доктора и -- не смотря на застѣнчивость глубоко любящей женщины -- ловко заставляетъ его выдать все, что онъ обѣщалъ сохранить въ тайнѣ. Затѣмъ она быстро уходитъ, на обращая уже вниманія на слова старика, который умоляетъ ее "не тревожить больного и подождать хоть до завтра".

Джонъ лежитъ какъ пластъ, пересчитывая въ бреду безконечныя бочки сала; Анна сидитъ рядомъ, ухаживая за своимъ послѣднимъ больнымъ. Онъ часто зоветъ жену по имени, тогда она беретъ его пылающую руку, держитъ въ своихъ тонкихъ, бѣлыхъ рукахъ, и онъ засыпаетъ, хотя не приходитъ въ сознаніе. Докторъ осматриваетъ больного каждое утро и даетъ Аннѣ нѣсколько обычныхъ совѣтовъ, но не пробуетъ обмануть ее. Въ полутемной комнатѣ дни медленно проходятъ одинъ за другимъ. Анна слѣдитъ, какъ худѣютъ сильныя руки и расширяются помутившіеся, впавшіе глаза; но она спокойна -- она почти довольна.

Незадолго передъ концомъ Джонъ просыпается отъ тяжкаго забытья и отчетливо вспоминаетъ все, что было. Онъ сознательно смотритъ на Анну, со смѣшаннымъ выраженіемъ благодарности и упрека.

-- Зачѣмъ ты здѣсь?-- спрашиваетъ онъ едва слышно.-- Развѣ тебѣ не передавали моей просьбы?

Она смотритъ ему глубоко въ глаза и говоритъ:

-- Джонъ, развѣ ты ушелъ-бы, еслибы я умирала?

Со свѣтлой улыбкой наклоняется она близко къ его лицу, такъ что мягкія пряди ея волосъ падаютъ на высокій, мертвенно-блѣдный лобъ.

-- У насъ была одна жизнь... Богъ это знаетъ и не заставитъ меня жить безъ тебя. Мы всегда будемъ вмѣстѣ.

Она цѣлуетъ его долгимъ поцѣлуемъ въ губы, прижимаетъ его голову къ своей груди и ласкаетъ его, какъ ласкала-бы ребенка.

Слабыя руки поднимаются и обнимаютъ ее.

Черезъ нѣсколько времени Анна чувствуетъ, что руки похолодѣли. Она бережно снимаетъ ихъ со своей шеи, опускаетъ на постель, въ послѣдній разъ смотритъ въ сѣрые глаза и закрываетъ ихъ.

Рабочіе просятъ позволенія похоронить его на маленькомъ зарѣчномъ кладбищѣ. Анна соглашается, потому что знаетъ, что здѣсь все будетъ сдѣлано любящими руками. Люди опускаютъ въ землю тѣло Джона Ингерфильда у самаго входа въ церковь, гдѣ они, проходя, будутъ часто видѣть его могилу.

Одинъ изъ рабочихъ самъ обтесываетъ могильный камень. Наверху онъ вырѣзаетъ фигуру человѣка, склонившагося надъ страждущимъ братомъ, а подъ нею подпись: "Памяти Джона Ингерфильда". Еще ниже онъ хочетъ помѣстить текстъ изъ священнаго писанія, но старикъ докторъ сурово останавливаетъ его: "Лучше оставить на всякій случай пустое мѣсто для другого имени".

И могильный камень остается нѣсколько дней незаконченнымъ, пока рука того-же рабочаго прибавляетъ: "и его жены Анны".

"Сѣверный Вѣстникъ", No 6, 1897