Въ дѣтствѣ я былъ очень благочестивъ. Я просто констатирую фактъ, а вовсе не хочу сказать, что сталъ въ зрѣлыхъ годахъ невѣрующимъ. Но дѣло не въ томъ. Большіе праздники, и теперь навѣвающіе на меня умиленіе, въ раннихъ годахъ дѣйствовали на меня возбуждающимъ образомъ, манили на какой-нибудь подвигъ, внушали желаніе принести какую-нибудь жертву, сдѣлать что-нибудь угодное Богу. Къ празднику я всегда старался искренно очистить свою совѣсть отъ грѣховъ, приблизиться къ совершенству. Теперь -- говоря церковнымъ языкомъ -- я полонъ сознаніемъ своей грѣховности и порочности, но уже не стараюсь приближаться къ совершенству и чувствую, что полный миръ со своей совѣстью недостижимъ.
До десятилѣтняго возраста я жилъ съ родителями въ улицѣ Понтье, въ Елисейскихъ поляхъ. Домъ уцѣлѣлъ до сихъ поръ. Иногда я дѣлаю крюкъ, чтобы пройти мимо него, бросить взглядъ на знакомый фасадъ и старое крыльцо, съ котораго я, бывало, сходилъ, держа за руку мать или няньку; съ самаго дѣтства женская рука водитъ насъ, таковъ, вѣрно, законъ.
Мы жили въ первомъ этажѣ. Квартира наша была хорошенькая; съ одной стороны окна выходили на улицу, съ другой въ садикъ, гдѣ росли довольно густыя деревья, но, къ сожалѣнію, окруженныя высокой оградой. Внутрь дома и сада я никогда больше не войду; боюсь спугнуть милыя тѣни, которыя обитаютъ тамъ: моихъ родителей, меня ребенкомъ и Долоресы, моей маленькой пріятельницы...
Ей шелъ двѣнадцатый годъ (а мнѣ было девять),-- когда она, съ матерью и двумя служанками, переѣхала въ улицу Понтье и заняла квартиру во второмъ этаясѣ, какъ разъ надъ нами. Кажется, мать ея была красива собой. У меня осталось въ воспоминаніи, что отъ нея сильно пахло мускусомъ, а волосы изъ-подъ шляпы виднѣлись золотые; масса черныхъ кружевъ и желтыхъ лентъ. Поражали меня въ особенности ея волосы, такого страннаго, яркаго цвѣта; познакомившись съ Долоресой, я не преминулъ освѣдомиться:
-- Волосы у твоей мамы настоящіе?
Долореса была премиленькая смуглянка, съ вьющимися отъ природы локонами и черными, какъ сливы, глазами. Ея бронзовая кожа вспыхнула.
-- Дуракъ!-- сказала она,-- конечно, настоящіе! Какіе-же еще? И они у нея длиннѣе колѣнъ, вотъ какіе! Только она ихъ обезцвѣчиваетъ такой водой... очень дорогой водой... Твоя мама не употребляетъ эту воду, потому что это слишкомъ дорого.
Мнѣ показалось немножко обиднымъ, что сосѣдка намекнула на нашу бѣдность, сравнительно съ ними; но я подумалъ также про себя, что было бы ужасно жалко, если бы моя мама вздумала обезцвѣчивать свои каштановые волосы какой-то дорогой водой.
Всѣ эти разговоры и послѣдующіе между мной и Долоресой происходили въ Елисейскихъ поляхъ, гдѣ моя няня познакомилась съ мулаткой, ходившей за Долоресой. Дома я подробно разсказывалъ, какъ мы съ итальяночкой гуляли, о чемъ съ ней говорили, какъ играли. Кончилось тѣмъ, что я сообщилъ родителямъ, что мы рѣшили пожениться съ Долоресой, когда выростемъ; правда, невѣста была на два года старше меня, но она мнѣ объяснила, что это пустяки, что между "большими" два года разницы ровно ничего не значатъ.
Я долженъ сознаться, что мои родные не придали значенія нашей помолвкѣ. Отецъ сказалъ только:
-- Мнѣ не особенно пріятно это знакомство дѣтей.
Но мама снисходительно замѣтила:
-- Дѣвочка еще такъ мала... Марья говорить, что она очень миленькая.
Съ этой минуты я сталъ прислушиваться къ отзывамъ "большихъ" о дамѣ съ желтыми волосами и узналъ, такимъ образомъ, что (не взирая на богатство, о которомъ упоминала Долореса) за квартиру она платила не слишкомъ аккуратно, такъ же какъ и поставщикамъ; затѣмъ, что многіе жильцы были недовольны и выражали претензію (почему, мнѣ не объяснили),-- но что привратникъ, получавшій постоянныя подачки, горой стоялъ за итальянку и выгораживалъ ее передъ домовладѣльцемъ. Кромѣ того, я сдѣлалъ кое-какія и личныя наблюденія. Окно нашей столовой выходило во дворъ; я частенько, приплюснувъ носъ къ стеклу, слѣдилъ за приходившими и уходившими и замѣтилъ трехъ мужчинъ. Одинъ, съ почтенной сѣдой бородой, пріѣзжалъ въ своемъ экипажѣ ежедневно въ пять часовъ. Другой -- лѣтъ его я не понялъ,-- являлся послѣ полудня: онъ отличался высокимъ ростомъ, бритымъ лицомъ и казался мнѣ рѣзкимъ и энергичнымъ. Третій, вѣроятно, итальянецъ, цвѣтомъ лица напоминалъ незрѣлый лимонъ, а волосами -- ваксу; кромѣ того, они круто вились, коротенькими кольцами. Вѣроятно, благодаря чистѣйшей случайности, господа эти никогда не встрѣчались у матери Долоресы: уйдетъ одинъ, пріѣдетъ другой и исчезнетъ до появленія третьяго.
Я, конечно, спросилъ Долоресу, друзья-ли ея матери эти три господина. Дѣвочка пристально взглянула мнѣ въ глаза своими черными углями и отвѣтила, стараясь говорить увѣренно:
-- Да. Старикъ -- это мой крестный отецъ. Онъ очень добрый. Я его люблю. Бритый -- это американецъ. Очень хорошій. Мы познакомились съ нимъ въ прошломъ году, въ Кобургѣ.
-- А черномазый, кудрявый?
-- Это маминъ кузенъ.
-- Твоя мама съ дамами не знакома?
И въ этотъ разъ смуглыя щеки Долоресы вспыхнули.
-- Нѣтъ. Мама говоритъ, что женщины злы. И потомъ, знаешь что?-- ты мнѣ надоѣлъ...
Съ тѣхъ поръ я избѣгалъ говорить о знакомыхъ матери Долоресы. Съ дѣвочкой мы были дружны, не смотря на ея взбалмошный характеръ.
-----
Наступилъ декабрь. Грязный столичный снѣгъ покрывалъ улицы и сады. Разъ утромъ отецъ мой встрѣтилъ во дворѣ Долоресу съ мулаткой. Дѣвочка привѣтливо улыбнулась; отецъ мой заговорилъ съ нею, поцѣловалъ ее въ смуглую щечку и вечеромъ, за обѣдомъ, сказалъ при мнѣ:
-- Марья права. Маленькая Долореса прелестна и держитъ себя прилично. Какая жалость, что нельзя вырвать ее изъ той среды!
-- Да,-- согласилась мама,-- ужасно жаль... Подумать, что ее ожидаетъ!.. Лѣтъ черезъ пять будетъ взрослой дѣвушкой!..
Послѣ нѣкотораго молчанія, отецъ заключилъ такъ:
-- Хорошо бы учредить "Общество" для спасенія такихъ малютокъ. Достойная была бы цѣль, истинно христіанская...
Больше при мнѣ ничего не сказали. Конечно, я не многое понялъ изъ этого. Но дѣтскій умъ объясняетъ вещи по своему, понимая отвѣты на свои вопросы буквально. Я спросилъ Марью, няньку, почему хорошо бы было вырвать Долоресу изъ ея среды? Марья вздохнула и отвѣчала:
-- Потому что мать ея не порядочная женщина... Безпорядокъ у нея. Принимаетъ всякихъ...
Я вполнѣ удовлетворился подобнымъ объясненіемъ и съ этой минуты цѣлый планъ родился и созрѣлъ въ моей дѣтской головѣ.
Надвигавшійся праздникъ, какъ и всегда, пробуждалъ во мнѣ страстное желаніе отъ чего-то исправиться, исполнить какой-нибудь долгъ, принести жертву. Не сказалъ-ли самъ отецъ, что спасти Долоресу было бы истинно-христіанскимъ подвигомъ?.. Вѣрно само провидѣніе предназначило меня исполнить этотъ подвигъ!
Мы ежегодно ѣздили на праздники Рождества въ имѣніе бабушки.
Вопросъ о томъ, согласна-ли будетъ бабушка принять Долоресу, ни разу не пришелъ мнѣ въ голову; бабушка любила и баловала меня сверхъ мѣры; странно было бы не принять мою пріятельницу!
Пусть Долореса живетъ себѣ въ Lot-et-Garonne до самаго того дня, когда я женюсь на ней, чего проще?! Ни ея желтоволосой матери, ни друзьямъ ея не придетъ въ умъ искать ее тамъ! Проектъ этотъ,-- не доказывающій моего знанія обычаевъ и законовъ,-- казался мнѣ заманчивымъ не потому только, что "вырывалъ Долоресу изъ среды ея", но и потому еще, что требовалъ отъ меня жертвы. Я лишался общества моей пріятельницы, за исключеніемъ большихъ праздниковъ; сердце мое заранѣе сжималось отъ боли и еще отъ какого-то чувства, не лишеннаго прелести. На лицѣ у меня было написано геройское самоотреченіе, и я съ сожалѣніемъ смотрѣлъ на людей, которые не знаютъ и не понимаютъ радостей этого чувства. Но и этого показалось мнѣ мало: духъ великодушія обуялъ меня. Личное состояніе мое равнялось сорока семи франкамъ, которые я долго копилъ, намѣреваясь купить ружье, когда мнѣ разрѣшатъ стрѣлять въ воробьевъ у бабушки. Я рѣшилъ отдать эту сумму Долоресѣ на путевыя издержки: вѣдь она должна уѣхать потихоньку отъ матери!
Съ этой минуты я вообразилъ себя близкимъ къ совершенству, тѣмъ юношей въ притчѣ, который могъ бы послѣдовать совѣту Христа и раздать свое имущество.
Со временемъ я пришелъ къ заключенію, что не одни дѣти грѣшатъ самомнѣніемъ и свои хорошія побужденія раздуваюгь въ христіанскія добродѣтели... Не то-ли же самое бываетъ съ иными филантропами?..
-----
За нѣсколько дней до праздниковъ я рѣшилъ сообщить мой планъ Долоресѣ. Зима въ тотъ годъ стояла суровая. Няни водили насъ въ Булонскій лѣсъ, гдѣ устраивались катки на льду. На берегу верхняго озера произошло объясненіе.
-- Такъ твоя бабушка приглашаетъ меня къ себѣ?-- спросила она.
-- То есть не она, а я приглашаю тебя къ ней!-- поправилъ я внушительно.-- Это все равно. А на дорогу возьми себѣ сорокъ семь франковъ. Это мои собственныя деньги. Я копилъ на покупку ружья. Хотѣлъ стрѣлять тамъ воробьевъ и другихъ птицъ...
Она поспѣшно схватила двѣ золотыхъ монеты и мелочь, поглядѣла на нихъ, спрятала въ карманъ.
-- Благодарю!
Она поцѣловала меня и освѣдомилась:
-- И я буду гостить тамъ столько же, сколько и ты?
-- Ты жить тамъ будешь, всегда... До того дня, какъ мы женимся.
-- Ты съума сошелъ! Мама не позволить.
Не смѣя глядѣть ей прямо въ глаза, я пробормоталъ:
-- Мама твоя ничего не должна знать... Ты ей не говори... Уѣзжай вечеромъ, послѣ насъ... пока она занимается съ сѣдымъ старикомъ... Ты ее никогда больше не увидишь.
Мы шли одни по аллейкѣ къ озеру. Мерзлая земля, усыпанная инеемъ съ сосѣднихъ кустовъ; пробивающіеся наружу корни какого-то дерева -- все это я какъ сейчасъ вижу,-- такъ же какъ и маленькіе ботинки Долоресы, на которые я устремилъ глаза въ смущеніи. Не получая долго отвѣта, я рѣшился, наконецъ, поднять глаза на мою пріятельницу.
Я увидалъ злобное лицо взбѣшеннаго дикаго звѣрька... Она стиснула зубы, сжала кулаки, готовая кусаться, царапаться.
-- Долореса!-- вымолвилъ я.
-- Если когда-нибудь...-- начала она, обрываясь и захлебываясь,-- если когда-нибудь... ты посмѣешь повторить... то, что ты сказалъ... я тебя... я тебя...
Она не могла докончитъ и разразилась горючими слезами,-- при чемъ довѣрчиво, дружески спрятала лицо свое на моемъ плечѣ.
-----
Черезъ два дня я съ родителями уѣхалъ въ имѣніе бабушки.
Между мной и Долоресой не было больше разговору о прежнихъ планахъ. Только на другой день она просто сказала мнѣ:
-- На твои сорокъ семь франковъ я куплю себѣ большой брилліантъ. Я видѣла въ магазинѣ. Конечно, поддѣльный,-- настоящій слишкомъ дорогъ.
Разстались мы съ обѣщаніемъ писать другъ другу. Я написалъ ей,-- но отвѣта не получилъ. Праздники я провелъ не совсѣмъ весело; думалъ о моей пріятельницѣ и просилъ Бога спасти ее отъ смутныхъ опасностей... Когда мы вернулись въ Парижъ, въ концѣ января,-- квартира во второмъ этажѣ надъ нами была пуста; Долореса съ матерью и двумя служанками уѣхала. Вѣроятно, привратникъ, недовольный подачками, пересталъ оказывать имъ протекцію у домовладѣльца, и имъ отказали отъ квартиры.
Я горько плакалъ. Мама старалась утѣшить меня.
Въ волненіи я выдалъ ей тайну моихъ проектовъ касательно бѣгства Долоресы отъ матери... Она немножко посмѣялась, но съ нѣжностью поцѣловала меня, словно одобряя.
-- А гдѣ-же твой капиталъ?-- спросила она.
-- Долореса хотѣла купить на эти деньги большой брилліантъ. Поддѣльный, конечно...