Позняков Николай Иванович - Избранные поэтические переводы

Николай Иванович Позняков

Избранные поэтические переводы

Подборка и вступительная заметка Евгения Витковского

Окончил Петербургскую (4-ю) Ларинскую гимназию в 1879 году. Учился на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета, где с трудом получил диплом в 1890 году. Печатать стихи, прозу и переводы стал еще в 1877 году. Единственный "взрослый" поэтический сборник "В лучшие годы" СПБ 1896, 2-е изд. - 1898; необходимо отметить, что книга эта - почти исключительно "личная антология" поэтических переводов; оригинальные стихи занимают лишь малую часть ее страниц. В библиографиях произведения Н. И. Познякова нередко путают с произведениями Н. С. Познякова (см. соотв. стр. нашего сайта), однако в 1910 году, которым датированы самые ранние стихотворения последнего, - воспитанника поливановской гимназии в Москве. Н. И. Позняков скончался от прогрессивного паралича, осложненного душевной болезнью. Н. И. Позняков известен как крупный библиограф и библиофил, в частности - благодаря экслибрису, который он придумал с целью обезопасить свою богатую библиотеку от расхищения друзьями. Мысль Познякова проста, он изложил её в журнале "Известия книжных магазинов товарищества М. О. Вольф" (1903): главный враг библиотек - друзья хозяина дома, а не профессиональные воры, чтобы гарантировать возврат книг в библиотеку от забывчивых друзей, Позняков нанёс на свои книги экслибрис с надписью: "Эта книга украдена у Н. И. Познякова". После того, как Н. И. Позняков умер, его наследникам надлежало распродать его ценную библиотеку, букинисты же, дорожа репутацией, отказывались брать книги со свирепым экслибрисом. Тогда было решено перештемпелевать книги, что и было сделано. Рядом с прежним экслибрисом появился штамп: "После смерти Н. И. Позднякова продана". Но фамилия Познякова была искажена: через "д": книги из этой библиотеки встречаются в продаже по сей день. Однако след в литературе Н.И. Позняков оставил прежде всего как поэт-переводчик. Н. И. Познякову принадлежит, насколько удалось установить, первый опубликованный перевод из Фридриха Гельдерлина [Пантеон литературы, 1888, сентябрь, стр.33; позднее перевод попал в книгу "В лучшие годы" СПБ 1896 и был переиздан в книге: Ф. Гельдерлин. Гиперион., М, ЛП., 1988 - но со ссылкой лишь на книжную публикацию Познякова, имевшую место восемью годами позже журнальной]. В журнале стихотворение предварено следующим текстом: "Гёльдерлин (1770-1843) - выдающийся немецкий лирик. Жизнь его весьма печальна: наклонность к меланхолии перешла у него на 37-м году в тихое помешательство; в таком жалком состоянии он дожил до глубокой старости, найдя себе приют в семье одного плотника". Перевод представляет собой строки 37-84 [с пропуском 43-46 и 75-78 строк] элегии "Скиталец".

Фридрих Гельдерлин

(1770-1843)

На Родине

Вновь наконец я вернулся на милую родину к Рейну, -

Вновь, как и прежде, ко мне воздухом веет родным!

Слух и мятежное сердце скитальца ласкают деревья

Шумом радушным своим, шелестом мирным листвы;

Свежестью дышит их зелень, свидетель прекрасной, кипучей

Жизни земной, и меня юностью снова дарит.

Счастлив ты, край мой родной! Не найдется в тебе ни пригорка,

Где бы не рос виноград, где бы не зрели плоды.

Горы с улыбкой свои омывают подножья в потоках,

Их окружает венцом зелень дерев и кустов,

И - как младенцы, играя, сидят на плечах великана -

Скромно стоят на горах хижины, замки людей.

Из лесу тихо выходит на ниву олень беззаботный,

Сокол в лазури парит, ищет добычи себе.

Взглянешь ли вниз, на долину, где резво струится источник, -

Там деревушка стоит: тихо, приветливо там;

Издали еле шумит неустанная мельница только,

Крыльями тихо вертя, глухо скрипя колесом;

Слышится голос веселый косца или пахаря в поле;

В землю вонзая свой плуг, он погоняет волов.

Ласково в воздухе ясном звучит колыбельная песня;

Где-то в высокой траве сына баюкает мать,

Нежно его пригревая лучами горячими солнца.

Вот наконец и пришел к тихому озеру я.

Высится вяз, мой знакомец, на старом дворе зеленея,

И по забору кругом дико растет бузина.

Сразу меня охватило таинственным сумраком сада,

Где так отрадно мои детские годы текли,

Где я когда-то, как белка, влезал на деревья густые,

В сене душистом играл и засыпал под копной.

Родина милая! Верной ты мне остаешься, как прежде:

Вновь ты готова принять в лоно свое беглеца,

Вновь мне радушно кивает из темной листвы твоей персик,

И виноградная гроздь смотрит лукаво в окно;

Солнце твое мне опять так приветливо, ласково светит,

Хочет лучами согреть сердце остывшее мне,

И от усталых, измученных вежд отгоняет дремоту

Блеском веселым своим... Солнце родное мое!

Как наполняло ты некогда детскую грудь мою жизнью,

Так оживи и теперь новою силой меня:

Вновь пред тобой головою седеющей я преклоняюсь!

Видишь ли - здесь я опять! Солнце родное, я - твой!

Теодор Кернер

(1791-1813)

* * *

Долго я стоял перед Мадонной

Кротостью очей ея прикован: -

Новые миры перед собою

Я узрел, смущенно очарован...

Горе тем, - я помышлял, - кто Бога

Позабыл и веру в жизнь утратил,

Кто навек с надеждами простился,

Кто огонь души навек растратил."

И пока, благоговенья полный,

Полный и восторга и печали,

Я стоял, мне чудилось, - Пречистой

Деве песнь торжественно слагали

Ангелов, служителей небесных,

Херувимов, серафимов хоры.

И тогда сказал я в умиленьи,

Обратив к лазури вышней взоры:

Благо тем, чьи лик святой Мадонны

Хоть на миг единый узрят вежды:

Навсегда сердца они откроют

Для любви, для веры и надежды.

Воспоминание

Как быстро время унеслось

Дорогою бесповоротной!..

И вот о дали мимолетной

Воспоминание вдруг зажглось...

Как сон, как трепетная греза,

Как облачко на небесах,

Оно явилось мне впотьмах, -

И чувствую: забыта проза

Житейская, и ярко вновь

В груди, давно осиротелой,

Измученной, окаменелой,

Святая вспыхнула любовь.

О, если б мне теперь свобода!

О, если б не был связан я!

Глядит твой образ на меня

Из золотых лучей восхода,

Из глубины небес ночных,

Из волн потока голубых...

Все здесь тебя напоминает:

Свею свежестью весна

Твои мне ласки навевает,

Даль, как твой светлый взор ясна,

И даже эхо повторяет

Твое мне имя... про тебя

Мне тихо шепчет вся природа...

О, если б только мне свобода!

О, если б не был связан я!

Вильгельм Мюллер

(1794-1827)

Бреславльский колокол

Жил колокольный мастер

В Бреславле долгий век,

Исправен был и честен -

Но горя не избег.

Колоколов он отлил

Тьму в мастерской своей

Серебряных и медных

Для башен и церквей.

И так был чист и ясен

Колоколов тех звон,

Что верой и любовью

Звучал для сердца он.

Но нет во всем Бреславле

Удачнее того,

Который в день невзгоды

В беду поверг его:

Тот колокол - всем прежним

Колоколам венец!

Своим он звоном много

Смягчил людских сердец.

И как могло случиться,

Что тот, кто отливал

Его, в виду народа

С позором тяжким пал!..

Веселая работа

Ключом кипит с утра,

Но час настал обеда -

И мастер со двора

Пошел, а подмастерью

Остаться приказал

И, уходя, шутливо

Он мальчику сказал:

- "Нет, надо подкрепиться

Мне чарочкой своей:

Тогда пойдет работа

Живей и веселей.

Боюсь, чего бы только

Ты тут ее досмотрел...

Гляди, не трогай крана -

Не то прибью, пострел!"

И вот остался мальчик

Колокола стеречь.

Пред ним шумит-клокочет,

Огнем пылая, печь, -

К себе как будто манит...

И хочется ему

Рукой коснуться крана!

Вот пальцы он к нему

Прижал - ну, будь, что будет! -

И... кран уже открыт...

И видит, видит мальчик,

Струею медь бежит.

Внезапно охватили

Его испуг и страх, -

И к мастеру, рыдая,

Бежит он впопыхах.

Он знает, как хозяин

Работой дорожит;

Его угроз и гнева,

Боясь, он весь дрожит.

Ему про свой проступок

Он хочет рассказать,

Припасть к его коленам,

Обнять их, лобызать.

Но только что он начал

Рассказ свой перед ним,

Как тот воспрянул с воплем

Отчаянным, глухим, -

За острый нож схватилась

Могучая рука,

И им он, в гневе диком,

Сразил ученика...

И, кинув труп, в плавильню

Он кинулся бежать,

Чтоб там струю металла,

Немедля удержать.

И что же? В изумленьи

Он видит пред собой,

Что колокол готовый

Стоит средь мастерской.

Ни пузырей, ни пятен,

Ни ямок нет на нем,

И медь его игриво

Блестит живым огнем.

Но своего творенья

Не видит ученик:

Навеки головою

Он юною поник...

Тут только понял мастер

Ужасную беду,

И сам о преступленьи

Своем донес суду.

Хоть был всему Бреславлю

И мил и дорог он,

Но кровью кровь смывалась -

Таков был там закон.

Он это знал. Спасенья

Его унылый взор

Не ждал, когда раздался

Последний приговор.

Когда ж день смертной казни

Печальный наступил,

Преступнику обычный

Вопрос предложен был, -

Какой его последний,

Излюбленный завет?

И вот, с улыбкой горькой,

Промолвил он в ответ:

- "Одной мольбою только

Я потревожу вас: -

Пусть колокол проклятый

Пробьет в мой смертный час.

Уж если я с любовью

Над ним похлопотал,

Мне надо же услышать,

Что труд мой не пропал..."

И вот, когда на площадь

Казнить его вели,

Торжественно раздался

Протяжный звон вдали.

Преступник содрогнулся

При чудном звуке том:

Ведь колокол был отлит

Его учеником!..

Подернулся слезою

Его унылый взор:

Он в звуке том услышал

Самих небес укор...

Соединял, казалось,

Протяжный этот звон -

И дикий вопль убийцы,

И жертвы слабый стон...

Когда ж преступник плаху

Увидел пред собой,

Мгновенно примирился

С суровою судьбой.

С покорностью глубокой

Взглянув на палача,

Он голову подставил

Под острие меча...

И с той поры Бреславлю

Тот колокол вещал

О тех, кто за злодейство

На плахе жизнь кончал.

На башне Магдалины

Доныне он висит

И в мягком, грустном звоне

О днях былых гласит...

Роберт Рейник

(1805-1852)

* * *

Однажды, выйдя прогуляться,

Я был немало удивлен:

Охотник вдоль опушки ехал,

Близ озера катался он.

В лесу оленей было много,

Но не спешил он в них стрелять:

Насвистывал он тихо песню...

Как это надо понимать?

Иду немножко дальше, - вижу:

От берега невдалеке.

Плывет рыбачка молодая

По озеру на челноке.

По глади вод играют рыбки;

Но, не заботясь их поймать,

Рыбачка песню напевает...

Как это надо понимать?

Иду назад - вновь удивленье:

Рыбачка где?.. и где ездок?..

На воле лошадь травку щиплет

И пуст у берега челнок.

Уж поздно. Вечер. Звезды. Месяц.

Безмолвных вод недвижна гладь...

И где-то слышен тихий шепот...

Как это надо понимать?

Анастазиус Грюн

(1806-1876)

Последний поэт

- "Ужели вам, бойцы,

Наградный мал венец?

Когда вы песням вашим

Положите конец?

Не истощили разве

Вы изобилья рог?

Цветы не все сорвали?

Не высох ваш поток?.."

- "Пока в лазури солнце

игрой своих лучей

Дает отраду взору

Восторженных очей;

Пока ночной порою

Глядит луна с небес;

Пока своей прохладой

Живет тенистый лес;

Пока из черной тучи

Гремит на небе гром,

Ввергая в содроганье

И степь, и лес, и дом;

Пока ночами всходит

На темный неба свод

Звезд ясных и веселых

Безмолвный хоровод;

Пока благоуханье

Струит земной эфир;

Пока в груди таится

Любви и братства мир;

Пока роса игриво

Сверкает на лозах;

Пока искрятся слезы

На дружских глазах;

Пока способно сердце

Бороться и страдать;

Пока способны очи

И плакать, и рыдать;

Пока находят люди

От бед земных покой,

Глаза навек сжимая,

Под гробовой доской: -

Дотоле будет Муза

Над всей землей вещать

И в тайны дивных песен

Избранных посвящать.

Настанет миг: - дождавшись

Скончанья наших дней,

Падет певец последний

Последним из людей.

Теперь же дланью мощной

Создатель держит твердь -

И в песнях прославляют

Поэты жизнь и смерть.

Когда ж цветок гигантский

В божественных руках,

Отживши дни расцвета,

Рассыплется во прах, -

В те дни (коль вам охота)

Спросите-ка певца,

Старинную он песню

Допел ли до конца?.."

Эмануил Гейбель

(1815-1884)

* * *

Вот в чем искусство певца: - воспевать, что давно всем известно,

Но что в твореньях его приняло образ иной,

Или же так выражать его сердцу присущие чувства,

Чтобы в них каждый из нас душу свою узнавал.

Альфред Де Мюссе

(1810-1857)

К Виктору Гюго

(сонет)

Как долго нам весь ми любить необходимо,

Пока узнаем мы, что должно быть любимо: -

Конфекты ль, плеск морей, картежь, лазурь небес,

Вино иль женщины, пустыня или лес?..

Ногами попирать цветок, едва расцветший,

Рыдать отчаянно в прощании с весной

Должны мы все, пока не кончим путь земной,

К бессильной старости нас медленно приведший.

Из благ, которыми дарит нас щедро свет,

Милее блага нам, чем друг давнишний, нет:

Что нужды до того, что с ним бывали ссоры?

Но случай свел - опять улыбка на устах,

Забыт недавний гнев, забыты все укоры,

И блещут искорки слез искренних в глазах.

Сонет

Все мною предано забвенью:

И жизнь, и силы, и друзья,

И гордость та, которой я

Вверял восторги вдохновенья.

Когда блеснул мне правды свет,

Я с ним надеялся сдружиться;

Но и в него уж веры нет,

Лишь я успел и озариться...

И все же вечно блещет он,

И тот, кто им не озарен,

Бесследно пут земной проходит.

Кому же этот свет блеснул, -

Нет, тот для мира не уснул:

В слезах отраду тот находит...

Арман Сюлли-Прюдом

(1839-1907)

Завтра

Как мало дел, а сколько усталости и скуки!

Как весь наш день наполнен бесплодной суетой!

Она нас гонит, давит до боли и до муки -

Всецело поглотила, окутала собой.

Ты завтра этих бедных всех навестить изволь-ка...

Ты завтра эту книжку всю потрудись прочесть...

Ты завтра с прошлой жизнью изволь-ка счеты свесть...

Да, завтра непременно!.. Но не сегодня только...

И всякий так на завтра обет себе дает.

О, рой неумолимый мизерных забот,

Которые в салонах, как черви, копошатся!

Из-за тебя и книжке, и горьким беднякам

До той поры нас, верно, придется дожидаться,

Покамест сила воли дана не будет нам!

Потомки

Мне жаль тебя, потомок предков славных:

Их светом ты так ярко озарен,

Что от лучей победных их имен

Твоих лучей, по блеску с ними равных,

Не отличить тому, кто ослеплен

Сиянием великого светила,

Кого оно собою обольстило,

Кто светом тем как бы обворожен.

Но счастлив ты, потомок одинокий

В безвестности затерянных людей,

Когда из тьмы забвения глубокой

Их имя вдруг блеснет средь наших дней,

Когда их род навеки ты прославишь

И, как звезду, его блистать заставишь.

К океану

В сравненьи с миром всем, - о, океан безбрежный, -

И с бесконечностью его что значишь ты?

Безмерен ты для глаз людских, но от мечты

Людской не скрыть тебе всех тайн волны мятежной.

Ты, как весь род земной, - игралище судьбы, -

Изменчив, как и он. Пусть люди умирают,

А ты живешь: но ведь и звезды угасают...

Не жди: ты с вечностью не выдержишь борьбы.

Как войско к крепости идет в порыве смелом,

Так рвешься на скалу ты, грозный океан.

Но пены саваном ее не скроешь белым:

Для карликов одних ты только великан.

Ах, понял я, тоской и страхом обуян:

Велик и мощен мир во всем своем лишь целом!

Будущим поэтам

Узнаете вы то, грядущие поэты,

Что чуждо было нам, певцам былых годин:

На цель конечную, причину всех причин,

Прольете вы поток торжественного света -

И уясните их пророческим стихом,

Когда останутся от наших песнопений

Обрывки некогда восторженных творений,

А мы, забытые, давно уже сгнием.

Но помните тогда: - средь мрака и печали,

В мучительной тиши таинственных ночей

Мы песнопения свои для тех слагали,

Кто нес тяжелый крест сомнений и скорбей!

Пускай минуют вас, певцы грядущих дней,

Те замыслы, что нас когда-то вдохновляли!

Анри Казалис

(1840-1909)

Природа

Природа, чудный сфинкс! Кто мог тебя создать?

И кровожадность вся твоя, ответь, откуда?

Считает жертвами людей твоя причуда:

Ты тварей создаешь, чтоб их же пожирать.

Что стоны для тебя и слез людских поток?

Всегда спокойная, идешь ты величаво

Надменной поступью, презрев и суд и право,

С улыбкой на устах и с кровию у ног.

Поправка

Чей это вымысел, что вся земля печалью

Была охвачена, когда скончался Он?

Земля, прикрытая небесною эмалью,

Прияла в вече тот спокойный, сладкий сон;

А в ночь питомицы разврата одиноко

По улицам глухим бродили, как всегда,

И с сих позорных уст словам любви высокой

К прохожему неслись без страсти и стыда.