Пильняк Борис Андреевич - Тысяча лет

БOP. ПИЛЬНЯКЪ

БЫЛЬЕ

ИЗДАТЕЛЬСТВО "БИБЛІОФИЛЪ"
РЕВЕЛЬ / 1922

ТЫСЯЧА ЛѢТЪ.

Оставимъ мертвымъ погребсти своя мертвецы (Матѳей, гл. VII).

Братъ пріѣхалъ ночью, ночью же говорила съ Вильяшевымъ. Братъ Константинъ вошелъ съ кэпи въ рукахъ,.въ глухой тужуркѣ, высокій, худой. Свѣчи не зажгли. Говорили недолго, Константинъ сейчасъ же ушелъ.

-- Умерла тихо, покойно. Вѣрила Богу. Разорвать съ тѣмъ, что было, возможности нѣтъ. Кругомъ голодъ, цинга, тифъ. Люди -- звѣри. Тоска. Видишь -- живу въ избѣ. Домъ взятъ -- чужой. Мы чужіе -- они чужіе.

Константинъ сказалъ коротко, спокойно:

-- Въ мірѣ насъ было трое: я, ты и она, Наталья. Finita. Со станціи шелъ пѣшкомъ, ѣхалъ въ свиномъ вагонѣ. Не успѣлъ къ похоронамъ.

-- Похоронили вчера. Знала, что умретъ. Идти отсюда никуда не хотѣла.

-- Старая дѣвка. Здѣсь все изжито.

Константинъ ушелъ, не простившись. Младшій

Вильяшевъ увидалъ брата еще разъ вечеромъ, -- оба бродили весь день кругомъ, по суходоламъ. Говорить было не о чемъ.

Разсвѣтъ былъ желтымъ и мутнымъ. Въ разсвѣтѣ на курганѣ Вильяшевъ примѣтилъ беркута: беркутъ сидѣлъ на плоской курганной вершинѣ, рвалъ голубя, -- увидавъ Вильяшева, улетѣлъ въ пустынное небо, къ востоку, прокричалъ надъ весенними полями, одиноко, гортанно. Одинокій этотъ тоскующій крикъ запомнился надолго.

Съ холма, отъ кургана на десятки верстъ было видно кругомъ: луга, перелѣски, села, церковныя бѣлыя колокольни. Надъ лугами восходило красное солнце, шли розовые туманы. Былъ утренникъ со звонкими льдинками на межахъ. Была весна, синимъ куполомъ стало небо надъ землею, дули бодрые вѣтры, тревожные, какъ полусонъ. Земля разбухла, дышала, какъ лѣшій. Ночами шли перелеты, кричали разсвѣтами у кургана журавли, разсвѣтами голоса ихъ казались стеклянными, прозрачными, скорбными. Приходила буйная, обильная весна -- непреложное, самое главное.

Надъ весенней землей гудѣли колокола: по деревнямъ, по избамъ шли тифъ, голодъ и смерть. По прежнему стояли слѣпыя избы, вѣящія по вѣтру гнилой соломой стрѣхъ, какъ пятьсотъ лѣтъ назадъ, когда каждую весну снимали ихъ, чтобы нести дальше въ лѣса, къ востоку, къ чувашамъ. Въ каждой избѣ была смерть, въ каждой избѣ подъ образами лежали горячечные, отдававшіе душу Господу такъ же, какъ и жили: покойно, жестоко и мудро. Въ каждой избѣ былъ голодъ. Каждая изба, какъ пятьсотъ лѣтъ назадъ, свѣтилась ночами лучиной, и огонь высѣкали кремнемъ. Живущіе несли мертвыхъ къ церквамъ, и гудѣли весенніе колокола. Живущіе въ смятеніи ходили по полямъ крестными ходами, вокругъ селъ, окапывали ихъ, святили межи святою водой, -- молили о хлѣбѣ, объ избавленіи отъ смерти, и гудѣлъ въ весеннемъ воздухѣ колокольный гулъ. И все же звенѣли сумерками дѣвичьи пѣсни: сумерками приходили къ кургану дѣвушки, въ пестрыхъ своихъ домотканныхъ одеждахъ, пѣли древнія пѣсни, -- ибо шла весна и пришелъ ихъ часъ родить. Парни ушли на злую-лихую войну: подъ Уральскъ, подъ Уфу, подъ Архангельскъ. Выйдутъ землю пахать по веснѣ -- старики.

Вильяшевъ, -- князь Вильяшевъ, древній родъ его повелся отъ Мономаха, -- стоялъ на холмѣ понуро, смотрѣлъ въ даль, -- богатырь. Мыслей не было. Была боль, -- зналъ, что кончено все. Пятьсотъ лѣтъ назадъ такъ же стоялъ, быть можетъ, его предокъ-варягъ, съ мечемъ, въ кольчугѣ, опираясь на копье: усы были у того, должно быть, какъ у брата Константина. У того было все впереди. Сестра Наталья умерла отъ голоднаго тифа, смерть свою -- знала, звала. Ни Константинъ -- старшій, ни онъ, ни младшая Наталья -- не нужны. Гнѣздо раззорено -- гнѣздо стервятниковъ. Хищные были люди. Силы въ Вильяшевыхъ было много: обезсилила сила.

Отъ кургана Вильяшевъ пошелъ на Оку, за десять верстъ, -- бродилъ весь день, шелъ полями, суходолами, -- кряжистый, въ плечахъ сажень, съ бородой по поясъ, -- богатырь. Въ оврагахъ лежалъ еще снѣгъ, текли по лощинамъ ручьи, шумѣли. На сапоги налипала разбухшая земля. Было небо теплымъ по весеннему, широкимъ. Ока разлилась широкимъ просторомъ. Шелъ надъ рѣкою вѣтеръ, -- былъ въ вѣтрѣ нѣкій полусонъ, какъ въ русской дѣвушкѣ, не испившей страсть, и хотѣлось потянуться, размять мышцы: были въ Вильяшевѣ скорбь и тревожный полусонъ, тревога. Есть у русскаго тоска по далямъ, манятъ рѣки, какъ широкія дороги, на новыя мѣста: кровь предковъ еще не угасла. Вильяшевъ легъ на землю, голову положилъ на руки, лежалъ неподвижно. Холмъ надъ Окою былъ лысъ, вѣтеръ обдувалъ ласково, тихо. Звенѣли жаворонки. Справа, слѣва, сзади кричали птицы, весенній воздухъ несъ всѣ звуки, -- отъ рѣки же шла строгая тишина, лишь къ сумеркамъ занылъ надъ нею зарѣчный колокольный звонъ, понесся надъ водою на много верстъ. Вильяшевъ лежалъ долго, понуро, неподвижно, -- богатырь въ тоскѣ, -- поднялся быстро, быстро пошелъ назадъ. Вѣтеръ ласкалъ бороду.

Брата Вильяшевъ встрѣтилъ у кургана. Небо залилось вечернимъ свинцомъ, березки и елочки подъ курганомъ стали призрачны и тяжелы. Нѣсколько минутъ весь міръ былъ желтымъ, какъ болотныя купавы, позеленѣлъ и началъ быстро синѣть, какъ индиго. Западъ померкъ лиловой чертой, въ долинѣ поползъ туманъ, прокричали пролетѣвшіе гуси, простонала выпь, и стала весенняя ночная тишина, та, что не теряетъ ни одного звука, сливая ихъ въ настороженный весенній гулъ, -- настороженный, какъ сама весна. Братъ, князь Константинъ шелъ прямо къ кургану, съ тростью на рукѣ. Подошелъ и закурилъ, огонекъ освѣтилъ орлиный его носъ, костистый лобъ, сѣрые глаза блеснули холодно и покойно, какъ ноябрь.

-- Весной, въ перелетъ, какъ птицу, тянетъ человѣка куда-то. Какъ умерла Наталья?

-- Умерла на разсвѣтѣ, въ сознаніи. Жила же безъ сознанія, ненавидѣла, презирала.

-- Посмотри кругомъ.-- Константинъ помолчалъ.-- Завтра Благовѣщеніе! Я думалъ. Посмотри кругомъ.

Курганъ стоялъ темнымъ пятномъ, шелестѣла едва слышно прошлогодняя полынь, булькалъ выходившій изъ земли воздухъ, какой-нибудь земляной газъ. Запахло тлѣніемъ. Небо за курганомъ помутнѣло, долина лежала пустынной, безкрайней. Воздухъ посырѣлъ, похолодѣлъ. Встарину въ долинѣ былъ волокъ.

-- Слышишь?

-- Что?

-- Земля стонетъ.

-- Да, просыпается. Весна. Земная радость.

-- Не то. Не объ этомъ... Скорбь. Пахнетъ тлѣніемъ. Завтра Благовѣщеніе, великій праздникъ. Я думалъ. Посмотри кругомъ. Люди обезумѣли, дикари, смерть, голодъ, варварство. Люди обезумѣли отъ ужаса и крови. Люди еще вѣрятъ Богу, несутъ покойниковъ, когда ихъ надо сжигать, -- еще идолопоклонство. Еще вѣрятъ лѣшему, вѣдьмамъ, черту и Богу. Сыпной тифъ люди гонятъ крестными ходами. Въ поѣздѣ я все время стоялъ, чтобы не заразиться. Люди думаютъ только о хлѣбѣ. Я ѣхалъ, мнѣ хотѣлось спать, предъ моими глазами маячила дама въ шляпкѣ, которая захлебываясь говорила, что ѣдетъ къ сестрѣ попить молочка. Меня тошнило, она говорила -- не хлѣбъ, мясо, молоко, а хлѣбецъ, мясцо, молочко. Дорогое мое маслице, я тебя скушаю!.. Дикость, люди дичаютъ, міровое одичаніе. Вспомни исторію всѣхъ временъ и народовъ: розни, жульничество, глупость, суевѣріе, людоѣдство, -- не такъ давно, въ Тридцатилѣтнюю войну, въ Европѣ было людоѣдство, варили и ѣли человѣческое мясо... Братство, равенство, свобода... Если братство надо вводить прикладомъ, -- тогда... лучше не надо... Мнѣ одиноко, братъ. Мнѣ скорбно и одиноко. Чѣмъ человѣкъ ушелъ отъ звѣря?..

Константинъ снялъ кэпи. Костистый лобъ былъ блѣденъ, зеленъ въ мутномъ ночномъ мракѣ, глазницы запали глубоко, -- лицо напомнило на моментъ черепъ, но князь повернулъ голову, взглянулъ на западъ, хищно изогнулся горбатый носъ: мелькнуло въ лицѣ птичье, хищное, жестокое. Константинъ вынулъ изъ кармана пальто кусокъ хлѣба и передалъ брату.

-- Ѣшь, братъ. Ты голоденъ.

Слышно было, какъ въ долинѣ, во мракѣ загудѣлъ колоколъ, на выселкахъ гулко лаяли собаки. Широкимъ крыломъ обвѣивалъ вѣтеръ.

-- Слушай. Я думалъ о благовѣщеніи... Я представлялъ себѣ.-- Медленно меркнетъ надъ западомъ красная заря. Кругомъ дремучіе лѣса, болота и топи. Въ лощинахъ, въ лѣсахъ воютъ волки. Скрипятъ телѣги, ржутъ лошади, кричатъ люди, -- это дикое племя Русь ходило собирать дань, и теперь волокомъ идутъ съ Оки на Десну и на Сожъ. Медленно меркнетъ красная вечерняя заря. На холмѣ князь сталъ таборомъ: умиралъ медленной вечерней зарей юный княжичъ, сынъ князя. Молились богамъ, жгли на кострахъ дѣвушекъ и юношей, бросали людей въ воду водяному, призывали Іисуса, Перуна и Богоматерь, чтобы спасти княжича. Княжичъ умиралъ, княжичъ умеръ страшною весеннею вечернею зарею. Тогда убили его коня, его женъ и насыпали курганъ. А въ станѣ князя былъ арабъ, арабскій ученый ИбнъСадифъ. Былъ онъ въ бѣлой чалмѣ, тонокъ, какъ стрѣла, гибокъ, какъ стрѣла, смуглъ, какъ варъ, съ глазами и носомъ, какъ у орла. Ибнъ-Садифъ Волгой поднялся на Каму къ булгарамъ, теперь съ Русью пробирался въ Кіевъ, въ Царьградъ. Ибнъ-Садифъ бродилъ по міру, ибо все извѣдалъ, кромѣ странъ и людей... Ибнъ-Садифъ поднялся на холмъ, на холмѣ жгли костеръ, на плахѣ лежала обнаженная дѣвушка съ распоротой лѣвой грудью и огонь лизалъ ея ноги, кругомъ, съ мечами въ рукахъ стояли хмурые усатые люди, древній попъ-шаманъ кружился передъ огнемъ и неистово кричалъ. Ибнъ-Садифъ повернулся, ушелъ отъ костра, спустился на волокъ, къ рѣкѣ. Уже померкла заря. Четкія звѣзды были въ небѣ, четкія звѣзды отражались въ водѣ Арабъ взглянулъ на звѣзды въ небѣ и на звѣзды въ водѣ, -- всегда одинаково дорогія и призрачныя, -- и сказалъ: -- "Скорбь. Скорбь". За рѣкою выли волки. Ночью арабъ былъ у князя. Князь правилъ тризну. Арабъ поднялъ руки къ небу, какъ птичьи крылья взметнулись бѣлыя его одежды, сказалъ голосомъ, напоминающимъ орлиный клекотъ: -- "Сегодня ночь, когда ровно тысячу лѣтъ тому назадъ въ Назаретѣ Архангелъ сказалъ Богоматери о приходѣ вашего Бога, Іисуса. Скорбь. Тысяча лѣтъ!" -- такъ сказалъ Ибнъ-Садифъ. Никто въ таборѣ не зналъ о Благовѣщеніи, о свѣтломъ днѣ, когда птица не вьетъ гнѣзда... Слышишь, братъ?-- гудятъ колокола. Слышишь, какъ воютъ собаки?... А надъ землей по прежнему -- голодъ, смерть, варварство, людоѣдство. Мнѣ жутко, братъ.

Лаяли подъ холмомъ на выселкахъ собаки. Ночь стала синей, холодной. Князь Константинъ присѣлъ на корточки, опираясь на трость, и сейчасъ же поднялся.

-- Поздно уже, холодно. Идемъ. Очень жутко. Я ни во что не вѣрю. Одичаніе. Что мы? Что наши чувствованія, когда кругомъ дикари. Одиноко. Мнѣ одиноко, братъ. Никому не нужны, -- наши предки, не такъ давно, пороли на конюшнѣ, дѣвокъ въ брачную ночь брали къ себѣ въ постель. Проклинаю и ихъ. Звѣри... Ибнъ-Садифъ!..-- князь вскрикнулъ глухо, гортанно, дико.-- Тысяча лѣтъ. Отсюда въ Москву я, вѣрно, пойду пѣшкомъ.

-- У меня, Константинъ, силы -- какъ у богатыря.-- Вильяшевъ говорилъ тихо.-- Сломать, изорвать, растоптать хочется, а сладили со мной, какъ съ дитятей.

Курганъ остался позади. Шли холмомъ. Обильная, разбухшая земля, вязла въ морозцѣ, налипала на сапоги, связывала движенія. Во мракѣ прокричали журавли, сѣвшіе на ночь. На лугу синѣлъ туманъ. Вошли въ деревню, деревня была безмолвна, за околицей лаяла собака. Шли безшумно.

-- Въ каждой избѣ тифъ и варварство, -- сказалъ Константинъ и замолкъ, прислушиваясь.

За избами на проселкѣ изъ села дѣвушки пѣли церковный тропарь о Благовѣщеніи. Въ весеннемъ настороженномъ вечерѣ мотивъ гудѣлъ торжественнопросто и мудро. И, должно быть, оба почуяли, что тропарь этотъ непреложенъ, какъ непреложна весна, съ ея закономъ рожденія. Стояли долго, переминая промокшія ноги. Каждый, должно быть, почувствовалъ, что -- все же въ человѣкѣ течетъ свѣтлая кровь.

-- Хорошо. Скорбно. Это не умретъ, -- сказалъ Вильяшевъ.-- Изъ вѣковъ.

-- Удивительно хорошо. Странно хорошо. Жутко хорошо!-- отозвался князь Константинъ.

Изъ-за угла вышли дѣвушки въ пестрыхъ поневахъ, прошли мимо чинно, парами, пѣли: "Богородице Дѣво, ра-адуйся!.. "Благодатная Марія, Господь съ тобою. "Благословенна ты въ жена-ахъ...

Повѣяло землей -- сырой, обильной, разбухшей. Дѣвушки шли медленно. Братья стояли долго, пошли тихо. Кричали полночные пѣтухи. За холмомъ поднялся послѣдній передъ Пасхой мѣсяцъ, кинулъ глубокія тѣни.

Въ избѣ было темно, сыро и холодно, такъ же, какъ въ день смерти Натальи, когда хлопали безпрестанно дверями. Братья разошлись по своимъ комнатамъ быстро, не разговаривали, свѣчей не зажигали, Константинъ легъ на постели Натальи.

На разсвѣтѣ братъ Константинъ разбудилъ Вильяшева.

-- Ухожу, прощай. Finita. Изъ Россіи, изъ Европы -- уѣду. Насъ въ округѣ, -- отцовъ, -- стервятниками звали. Травили борзыми волковъ, людей, зайцевъ. Скорбь. Ибнъ-Садифъ.

Константинъ зажегъ на столѣ свѣчу, прошелся по комнатѣ, и Вильяшевъ поразился: на стѣну, выбѣленную известкой, преломленная сквозь синій разсвѣтный свѣтъ, упала синяя тѣнь брата, удивительно синяя, точно на стѣну пролили синьку, и братъ, князь Константинъ, показался мертвымъ.

Апрѣль, 1910 г.