Сырокомля Владислав - Стихотворения

Л. H. ТРЕФОЛEВ

СТИХОТВОРЕНИЯ

Библиотека Поэта.

Л., "Советский Писатель", 1958

Владислав Сырокомля

Воскресенье

Похороны (Мелодия из "Дома сумасшедших")

Ворон (Литовская песня)

Здравица

Деревенская школа (Рассказ)

Надгробная надпись

Воевода

Черное и белое (Картинка)

Странствующий музыкант

Лучший свет

Латинская грамматика

Бедный дрозд

ВОСКРЕСЕНЬЕ

1
УТРО

Вот с горы крутой спустилось

Воскресение святое;

Из-за тучи покатилось

В небе солнце золотое.

Ветерок такой прелестный --

Всё заигрывает с нивой,

И летает благовестный

Над деревнею сонливой,

И лепечет речи эти

Светлый ангел в утешенье:

"О! Порадуйтеся, дети,

Ведь сегодня -- воскресенье..."

На траве блестят росинки,

Застывая от прохлады,

Деревенские скотинки

Воскресенью тоже рады.

Рев приветливый уходит

В небеса -- к далекой цели;

Хорошо пастух выводит

На рожке веселом трели...

При дороге крест мелькает,

И на нем, затеяв пенье,

Птичек хор не умолкает:

"Ведь сегодня -- воскресенье".

Пред Ивановой избенкой

Скрип телеги раздается;

Со двора ребячий звонкий

Смех по улице несется.

Молодежь так рада лету,

А того не понимает,

Что отец в минуту эту

Хлеб последний вынимает.

Впрочем, хлеб созреет новый,

Бедной нивы украшенье...

Нужно ехать: день торговый,

Ведь сегодня воскресенье.

Ох! Дела-то больно плохи.

У Ивана деток пара,

А ведь он уж вынул крохи

Остальные из амбара.

Соли гневно просит женка,

С муженьком она бранится;

Детям надобна книжонка,

Захотелось им учиться.

Дети, вы старайтесь дружно,

Знайте: грамота -- спасенье...

Вам купить гостинцев нужно,

Потому что -- воскресенье.

На возу Иван клячонку

Прибодрил ударом плети,

И за батькою вдогонку

Побежали шумно дети.

Он рысцою осторожной

Ехал, думая о многом:

Крест увидя придорожный,

Закричали дети: "С богом!"

Дети молятся, в надежде

На большое угощенье.

И усерднее, чем прежде,

Как и должно в воскресенье.

Лишь с молитвою прощальной

Преклонились дети снова --

Звон раздался погребальный

Из селения родного.

Вдруг, испуганный тем звоном,

И ему уныло вторя,

Огласил окрестность стоном

Филин, вестник злого горя.

Что он стонет и какое

Обещает приключенье?..

Светит солнце золотое,

Ведь сегодня воскресенье.

2
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИВАНА С БАЗАРА

Я пьян. Для подкрепленья сил

Я чарочку хлебнул.

Сосед--другую упросил,

А там еще махнул,

Потом еще, потом опять,

И вышло, значит, ровно пять...

Ну, сивко, без оглядки

Валяй во все лопатки!

Посторонитесь, господа!

Не смейтесь надо мной:

Сермяга Ванькина худа,

Не блещет белизной,

Но не бесчестная она,--

Иного краше полотна

Хоть эти вот заплатки...

Валяй во все лопатки!

Вот при дороге кабачок...

Заеду, покурю,

Там есть отличный табачок...

Вошел в кабак, смотрю:

Сидит за печкой сатана

И шепчет: "Выпей, брат, вина!"

И пропил я остатки...

Валяй во все лопатки!

Жена! Куражься и кричи,

Как хочешь, будь строга:

Без соли станешь есть харчи,

Соль страшно дорога.

Хотел купить два букваря,

Да -- правду-матку говоря --

Что толку в них, ребятки?..

Валяй во все лопатки!

Холопу, будь хоть грамотей,

Судьбою суждено:

Шесть дней работай и потей,

В седьмой же -- пей вино.

А грамотея, смотришь, тут

За пьянство в рекруты сдадут,

Равнять заставят пятки...

Валяй во все лопатки!

Крест при дороге... Вот я" слез,

Шатаясь и скользя;

Меня толкает в спину бес,

Бороться с ним нельзя.

Я темный человек, я пьян,

И в голове моей туман...

Нет, это не порядки.

Валяй во все лопатки!

Деревня... кажется, моя.

Ну, сивко, подвози...

Рванулся быстро конь, и я

Упал, лежу в грязи!

Хохочет леший... Вот он, вот!

От радости в ладоши бьет...

Один конь без оглядки

Летит во все лопатки!

3
ПЛАЧ ЦЕЛОВАЛЬНИКА

"Ванька! Вижу безобразника,

Спишь во рву мертвецким сном.

Позволительно для праздника

Выпить чарочку с вином;

Но ты пил бы на здоровие

У меня -- не на торгу...

Позабыл, злодей, условие,

Но его я берегу.

Ты ограбил меня, обманул,

Караул, караул, караул!

Хуже вора ты острожного,

Согласись, душа моя!

От тебя, неосторожного,

Терпит целая семья.

У меня, ведь, деток дюжина,

Две коровы да жена,--

Что же, им сидеть без ужина?

Голодать семья должна?

Ты ограбил меня, обманул,

Караул, караул, караул!

Лошадей, овец с баранами

У меня до двадцати;

А с подобными тиранами

Корму где для них найти?

Нагрузил ты воз пшеницею,

Взял гороху два мешка, --

Всё спустил, а я сторицею

Разуважил бы дружка.

Я бы за воз... полтиной рискнул,

Караул, караул, караул!

Выпей, что ли, водки скляницу!

Изо рва, забыв обман,

Я тогда бы вывел пьяницу...

Но каков-то твой карман? --

Ни полушки... Ах ты, бестия!

Ты украл весь капитал,

А его, ей-ей, по чести, я

Уж давно своим считал.

Ты ограбил меня, обманул,

Караул, караул, караул!

Но, прощая преступления,

Помириться я готов,

Если, ради подкрепления,

В долг ты выпьешь целый штоф.

Угощу дружка досыта я;

Дома ждет тебя гроза,

Не ходи к жене: сердитая

Баба вцепится в глаза...

Но Иван сном могильным уснул...

Караул, караул караул!

4
ВЕЧЕР

Склонив головки, с негой сладкой

Спят ароматные цветы,

И вечер розовый украдкой

Ласкает землю. С высоты

Спустившись, солнце на долины

За тучку спрятаться спешит

И крыш соломенных вершины

Лучом прощальным золотит.

Горят огни в крестьянских хатах;

Народ, воскресный день учтя,

Гуляет в праздничных заплатах.

Таков конец святого дня.

Домой, припрыгивая лихо,

Бегут с мычанием стада;

Играет на свирели тихо

Пастух -- седая борода.

В густой траве кузнечик скачет

И распевает под кустом,

А там -- вдова Ивана плачет,

Упавши пред святым крестом,

И стонет: "Дети не велики,

И мужа нет уж у меня..."

Не радостен для горемыки

Такой конец святого дня.

Какой-то пьяный на скрипице

Пилит... Народ, играй, пляши!..

А там колокола в каплице

Звонят за упокой души.

(Сегодня по тебе, Ванюха,

А завтра, в летней тишине,

Колокола, быть может, глухо

Начнут трезвонить и по мне.)

Труп на носилки положили

И разошлись, похороня,

Родные плакали, тужили...

Таков конец святого дня.

<1866>

ПОХОРОНЫ

(Мелодия из "Дома сумасшедших")

В этой комнате смешные

Призраки мелькают,

То вдруг город, то деревню

Мне напоминают.

Вот стоит на курьих ножках

Ветхая избушка;

Вот, вся в зелени, взор нежит

Чья-то деревушка.

Там мигает замок сбоку

Сотней глаз -- так важно!

Там скрипит, при ветре, церковь

Громко и протяжно.

Деревянные подпорки

Укрепляют крышу;

А под ними ходят люди

И болтают, слышу.

Ходят сонными шагами.

Сядут, встанут снова

И смеются... Но на свете

Много ли смешного?

Глухо кашляет на башне

Колокол разбитый:

"Помолитесь! помолитесь!.."

Гроб несут открытый"

Гроб несут четыре деда,

И за каждым дедом

Богаделки со свечами

Выступают следом.

Органист идет, шатаясь,

Надрываясь с крику,--

Знать, для храбрости он выпил

Малую толику!

Распевает антифоны

(Голосище -- сила!), --

Dies ilia 1 если хватит

И потом

Requiescat2 если крикнет,

То едва не лопнет,

И от радости великой

В такт ногою топнет.

1 Тот день (лат.) -- Ред.

2 Да успокоится (лат.) -- Ред,

Гроб несут, но в провожатых

Вовсе не излишек:

Любопытные зеваки

Да толпа мальчишек.

Два приятеля тихонько,

За печальной ношей,

Вспоминают о покойном:

"Парень был хороший, --

Его сердце молодое

Как вулкан горело,

Лава брызнула -- и в пепел

Обратила тело!"

"Органист! по ком ревешь ты,

Запевало зычный?

Был покойник, как заметно,

Человек... приличный;

Но знавал он в жизни редко

Счастия минуты:

И уста его с улыбкой

Горькою сомкнуты,

А на лбу остались знаки

Мысли безотрадной...

Кто же он?" -- спросил с биноклем

Господин нарядный.

Органист в ответ: "Во-первых,

Я замечу ныне,

Что пою, а не реву я

Псалмы по-латыни.

Во-вторых, бедняк несчастный,

Что лежит в колоде,

Сам себя сгубил: безумец,

Пел он о народе,

Грезой к небу уносился,

Да с таким полетом

Вирши плел, глупец, и умер

Жалким рифмоплетом.

Он, бывало, днем и ночью

Не оставит книжку;

За нос все его водили,

Словно как мальчишку.

У него была красотка, --

Вскоре разлюбила...

Он друзей имел -- их зависть

Бедного сгубила.

Журналисты грызли крепко

За стихи дурные;

Оттягали деревеньку

Дальние родные...

Не везло ему на свете,

Не было покою, --

И на хитрости людские

Он махнул рукою.

Если встретит человека,

Прочь бежит сурово:

В голове, на чердаке-то

Было нездорово!

Захворал. Зима стояла,

Начались метели

И к голодному поэту

Чрез камин влетели...

Но больной, забыв о свете,

Полон тяжкой муки,

Всё писал, писал со стоном,

Отморозив руки,

Он твердил: "Пора в могилу!

Правосудный боже!

Я любил так много, много,

Крест несу за что же?"

Умер вскоре сочинитель

От нужды-злодейки;

Хоронить его должны мы

Даром, без копейки.

Кто за свечи нам заплатит,

За трезвоны эти?

Иль богатые писаки

В память о поэте?

А по правде молвить (крикнул

Вдруг оратор с жаром),

Заболит от пенья глотка,

Если петь всё даром!"

Гей вы, деды! Гей, старухи!

У сырой могилы

Слабым голосом воскликнем,

Сколько хватит силы:

Requiescat!.. Пусть на небе

Он отраду встретит,

Пусть хоть там -- кричите, дети! --

Солнце правды светит!"

<1867>

ВОРОН

(Литовская песня)

Знаю, ворон, твой обычай:

Ты сейчас от мертвых тел,

Ты с кровавою добычей

К нам в деревню прилетел.

Где же ты гулял по свету?

Где, кружась над мертвецом,

Ты похитил руку эту,

Руку белую с кольцом?

"Все скажу тебе, невеста,

Не таяся пред тобой:

За горами это место,

Где кипел жестокий бой.

Много в нем легло убитых,

Пораженных наповал,

Да и ранами покрытых

Я немало заклевал.

Пир кровавый, пир богатый

Буду помнить целый век!

Но пришел туда с лопатой

Ненавистник-человек.

Он прогнал меня насилу

И, спасая от зверей,

Закопал в одну могилу

Мертвецов-богатырей.

Волки их теперь не тронут,

И в могильной тишине,

На курган упавши, стонут

Только матери одне".

Кровь прихлынула к сердечку,

Пошатнулась я слегка:

Я узнала по колечку,

Чья у ворона рука.

<1868>

ЗДРАВИЦА

Гуляй, душа! Жизнь хороша,

Когда мы все хмельны.

Что есть в печи, на стол мечи, --

И бедняки и богачи

За чаркою равны.

О чем тужить?.. Начнемте жить

Без горя, веселей!

А чтобы горе утопить,

Давайте пить, давайте пить!

Сосед, еще налей!

Плоха земля. У нас поля

Засохли без дождя.

"Побольше свету! Меньше тьмы!" --

Об этом робко просим мы

Небесного вождя:

"Небесный вождь, пошли нам дождь,

Ручьем его пролей!"

Чтоб злое горе утопить,

Давайте пить, давайте пить

За честь родных полей!

Стоит весна: но не красна

Нам жизнь и в вешний день:

Земля -- как твердая скала,

Нет даже корму для вола,--

Он ходит, будто тень.

Устал наш конь. Его не тронь,

Не то падет -- беда1

Чтоб злое горе утопить,

Здоровье ваше будем пить,

Родимые стада!

От неудач, бедняк, не плачь,

Стой твердо пред бедой,

Железом, сталью закались

И жгучим горем поделись

С невестой молодой!

Но где ж она? -- Погребена...

Над ней сосновый крест...

Чтоб злое горе утопить,

Давайте пить, давайте пить

За здравие невест!"

К друзьям иди, на их груди

Согрейся, отдохни!

Но отвернулись все друзья,

И, будто важные князья,

Грош кинули они.

Ты этот грош в карман положь,

На память им владей...

Чтоб злое горе утопить,

Давайте пить, давайте пить

За дружество людей!

. . . . . . . . . . . . . .

И вот еще так горячо

Я песенку сложил,--

Сложил ее в ночную тьму,

И сам не ведаю, кому

Я ею услужил.

Она со мной, в душе больной,

Жила уже давно...

Чтоб эту песню заглушить,

Пора до капли осушить

Проклятое вино.

4 марта 1875

ДЕРЕВЕНСКАЯ ШКОЛА

(Рассказ)

На конце села у нас новости творятся,

И не знают старики: плакать иль смеяться?

Строят домик; невелик, да и невысок он,

В нем еще и печки нет, нет еще и окон;

Рамы сложены в углу, стен не побелили,

А уж плотники давно лавки притащили,

И расставлены они будто для костёла.

Вот так чудо! Вот так раз! Это будет -- школа.

Ну, уж новость! К добру или к худу она?

Всех ребят собирают за коим-то лешим!

Пан велел, ксендз велел, и велел старшина...

Так и быть! Пустячками начальство потешим.

Вызван из города кто-то сюда...

Словно метла у него борода.

В шапке огромной, в кургузом кафтане,

Курит бумажку, как трубку -- крестьяне.

Барин?.. Не барин: не горд, без затей.

Наш брат-мужик?.. Не мужик: грамотей.

Не управитель, иначе -- с издевкой

Стал бы гоняться за каждою девкой.

Шляется к пану и ксендзу; пока

Комнатку нанял в избе мужика.

Ест всё, что бог даст, не порознь от прочих;

С нами болтает, торопит рабочих,

Сам помогает, своим же трудом

Только мешает им выстроить дом.

Школа готова, и в домике милом

Ксендз в новой рясе явился с кропилом,

Стены обрызгал святою водой.

В школу согнали народ молодой.

И старики притащились сурово.

Молвил священник отличное слово.

Проповедь вот заключалася в чем:

"Землю когда-то осветит лучом

Солнце науки..." Мы разумом слабы,

Поняли мало, а бедные бабы --

Те... ничего, но ревели навзрыд:

Больно, дескать, хорошо говорит!

Вот так школа! Просто чудо, не уступит городской.

На крыльце звонок прибили, голосистый он такой!

Детям выдали тетради, перья и карандаши,

Книжки разные, таблицы. Не ленись, читай, пиши!

Что-то будет? Матерь божья! Новичку на ум пришло

И обмыть всех замарашек, и остричь их наголо.

Близко светопреставленье! Паны спятили с ума.

Ксендз-добряк молиться учит -- затихает кутерьма;

А другой толкует басни -- дети с радости визжат,

А начнут читать все разом -- стены новые дрожат.

Словом, эта наша школа -- будто рынок вечерком,

В те часы, когда бывает целый рынок под хмельком.

Шестьдесят второй год этим

Делом служит миру честно.

Что еще мы дальше встретим --

Одному творцу известно.

Вот домой приходит паренек веселый.

Верно, он доволен деревенской школой;

Верно, похвалили, что урок знал твердо,

Выступает важно, рассуждает гордо:

-- Я от ксендза слышал: "Хлопцы, ребятишки,

Вы -- мужичьи дети, но любите книжки:

С помощью науки сильным быть не трудно..."

Если это правда, боже правосудный,

Если это правда, книг достану груду,

Утром, днем и ночью их читать я буду,

Всё уразумею, всё узнаю в мире,

Разрешу задачу: дважды два -- четыре,

И писать я буду бойко, крючковато.

Кем же в свете белом сделаюсь тогда-то?

Мужиком остаться мне нельзя: науки

Пропадут напрасно, если буду руки

Топором мозолить, как отец мой бедный,

Если весь в лохмотьях, и худой, и бледный,

Поплетусь на страде за своей сохою,

Голод побеждая коркою сухою,--

Если мне придется гнать чужое стадо,

Выносить презренье... Не хочу! Не надо1

Лучше экономом сделаюсь, примерно.

Бить людей я буду... Нет, людей бить скверно!

Ну, так полюблю их; все мне будут братья,

Как писанье учит. Стану собирать я

На мои пирушки множество народу,

Наварю и браги, наварю и меду,

Отпущу усищи -- что твои метелки;

У меня найдутся и бычки и телки;

Заведусь я тройкой бойкой, образцовой,

Также табакеркой заведусь свинцовой,

С кисточкою шапкой, щегольскою бричкой,

Наконец... и женкой, бабой-белоличкой.

Наряжу я в чепчик с кружевом голубку,

И куплю бабенке красненькую юбку,

И жена... ругаться будет без умолку

С муженьком день целый... В этом мало толку!

Что за экономство! Выберу я разом

Ремесло другое...

...Буду богомазом,

Как маляр Григорий. Он селенье наше

Удивил картиной. Нет картины краше!

Усачи, с мечами, близ господня гроба

Встали, да и дремлют, наклонившись, оба

В дорогих мундирах. (Не узнать, по чести,

Из сукна мундиры, а не то -- из жести?)

На башках их -- перья, розовые с белым.

Спящие солдаты живописцем смелым

Сделаны с изъянцем, слишком кривоноги...

А за то, что были с Иисусом строги,

Мучили жестоко, наносили раны, --

На одной вот ножке и стоят тираны.

Ништо им за это -- злым, богопротивным!..

Решено: я буду живописцем дивным.

Я куплю отличных красок на полтину,

Синих, желтых, всяких, и мою картину

Размалюю ярко... Будет деревушка;

Будет там и церковь с кладбищем; избушка,

Где живет звонарь наш; будет речка с гатью;

Будет там и пашня с нашей благодатью --

Хлебом золотистым, где дышать привольней.

Голуби взовьются там над колокольней,

И березка станет лить благоуханье;

Зазвучит молитвой речки колыханье;

Зашумят елями дальних гор верхушки.

С полотна услышу нищей-побирушки

Вопли, лай дворняжек, ссору бабы с бабой

И ворчанье деда (дед седой и слабый).

Сверху же картины -- утренние тучки;

В них -- святая дева, и младенец ручки

К нашему селенью кротко обращает.

Он благословеньем детским освящает

Храм наш деревянный с ветхими крестами,

Нашу школу, поле с рожью и цветами,

И того, кто в поле мучится жестоко,

Будет ли он близко, будет ли далеко...

А там, за горою, чуть видною, в ряд

Уланы с значками, как вихорь, летят;

У каждой лошадки огонь из ноздрей.

Я также в уланы хочу. Поскорей

Окончу картину, и марш на коня,

И будет мундир золотой у меня.

Но дело не в золоте: я, для красы,

Усы отпущу, пребольшие усы.

Но дело не в них: как приеду домой,

Сверкнет на груди крест серебряный мой,

И сладко заплачет кормилец-отец,

А матушка скажет: "Каков молодец

Сынок ненаглядный, отрада моя!"

Толпой соберутся соседи, друзья,

И деды обнимут меня горячо...

Но если мне саблей разрубят плечо?

Но если, как трус, поклонившись ядру,

Я с поля сраженья тайком удеру?

Вот будет ужасный позор для семьи!

Вот будет мне стыдно! Уланы мои,

Вы счастливы, носите светлый мундир,

И вашею славой наполнен весь мир,

Да с вами как раз попадешься в беду!

Другую дорогу себе я найду.

Как распорядиться целой жизнью-веком?

Мне бы так хотелось быть лишь человеком!

Человеком -- трудно, трудно -- и уланом...

Что же долго думать? Буду важным паном,

Всем моим холопам прикажу рыть глину,

И за эту службу бедных не покину,

Награжу их вдоволь, выдам им подарки,

To-есть... поднесу я каждому две чарки,

И оброк убавлю для крестьянской голи.

Ну, потом приедет... архитектор, что ли,

И построит замок с башнями такими,

Что пугаться станут облака над ними:

Башни, значит, будут в некотором роде

Пугалом, что ставят летом в огороде.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На господской страде мать моя однажды

Мучилась, томилась, умирая с жажды.

Я к ней шел с обедом (был обед сиротский --

Жидкая похлебка) и на двор господский

Завернул случайно, приглянулся пану.

Голову погладив нежно мальчугану,

Пан мне руку подал и повел, и всё мы

В замке рассмотрели... Чудные хоромы!

Что это за роскошь! Мягкие диваны

Золотой парчою обивают паны;

Зеркала большие -- загляденье, право:

Подойдешь и дразнишь сам себя лукаво.

На стенах картины страшно дорогие:

Моются в купальнях барышни нагие.

Пол какой! А окна! Господи, мой боже!

Точно так устрою у себя всё то же:

Будут слуги, деньги, лошади, повозки

И большая трубка -- целый ствол березки.

Говорить, как барин, стану, не по-хлопски,

Да и не по-польски... нет, а по-европски.

Никого не буду в целом мире слушать,

Буду марципаны с огурцами кушать,

Распивая вина, что стреляют пробкой...

Если же я встречусь с матушкою робкой,

Или брат мой младший, голодом томимый,

Скажет: "Барин, барин, помоги, родимый!" --

Я при этой встрече вспыхну, покраснею

И велю прогнать их, мать и брата, в шею...

Что я кощунствую грезой проклятой!

О, помоги, Иисусе распятый!

Матушка, братец, за гордость мою

Я на коленях пред вами стою!

Грешник -- кровавой слезой обливаюсь,

Завтра во всем на духу я покаюсь.

Пусть шалуны, насмехаясь, браня,

Уличной грязью кидают в меня!

Дьявол попутал. Нечистая сила

В грезах далеко меня уносила

И погубила бы в адском ключе;

Песню "О Лазаре и Богаче"

Я распевал бы, терпя злую муку...

Нет, я для блага узнаю науку,

Ближних моих горячо полюблю,

Множество азбук для них накуплю,

Духовника разутешу тогда я;

Крепко обнимет меня он, рыдая;

Скажет он, слез не стираючи с век:

"Малый! Я вижу, что ты -- человек!

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Делай своих односельцев людьми,

Заступ тяжелый скорее возьми,

Хоть и мудрец ты, ученый великий,

Но потрудися над нивою дикой:

Вместе со старою маткой своей

Поле отцовское свеклой засей,

Но среди свеклы брось семя иное,

Семя науки -- на поле родное.

Скоро зародыши выдут потом...

Бог нас услышит, иди со Христом!"

Я полечу и, деревнею всею

Радостно встреченный, мигом засею

Ниву родную... Друзья, подождем!

Под благотворной росой и дождем

Наши колосья духовного хлеба

Встанут высоко -- до самого неба.

Все собирайтесь с окрестных сторон

К хлебу: досыта накормит вас он!

Мать и отец зарыдают... О боже!

Слезы такие алмазов дороже...

Книга (о, как полюблю я ее!),

Книга -- мой труд и призванье мое...

Был я в мечтаньях, отдавшись расчетам,

Паном, уланом и кем-то еще там?

Буду хоть биться и мучиться век,

Всё же я буду мужик-человек.

<1876>

НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ

Лежит здесь тело

Того, кто смело

Бил хлопов строго,

Пил водки много;

Любил он очень

И борщ, и сочень.

Поутру рано

Съедал барана,

А за обедом,

Вдвоем с соседом

Наполнив чрево,

Кричал он: "Дево!"

Являлась краля

Его сераля.

Он щурил глазки,

Дарил ей ласки

И звал к Морфею

Рабыню-фею...

Но вдруг -- о боже! --

На смертном ложе,

В виду аптеки,

Заснул навеки.

Спи, бог с тобою!..

Когда ж трубою

Архангел грянет, --

Покойник встанет.

В вниманьи чутком,

С пустым желудком,

Он молвит: "Нужен...

Бифштекс на ужин!"

<1877>

ВОЕВОДА

За пригорком, близ деревни старой и унылой,

Ждут поляки страшной сечи с басурманской силой:

Известили их шпионы, что в лихом набеге

Расположились татары близко на ночлеге.

"Гей, ребята, не зевайте! Лишь орду заметим,

Мы ее из-за пригорка молодецки встретим,--

И печальная деревня будет невредима:

Не войдут в нее бандиты, что пришли из Крыма.

Мы защитниками будем бедного народа!.."

Так к дружине обратился польский воевода.

На походе люд военный рад повеселиться:

Гнева божьего не каждый на войне боится...

И фурманщики, и шляхта, за добычу споря,

Нанесли крестьянам бедным много, много горя:

Хлеб таскают из амбаров, а другим на ужин

Вол рабочий -- вол кормилец и поилец -- нужен;

Третьи девушек ласкают и, в ответ на слезы,

Рассыпают им побои, страшные угрозы...

И смеется до упада, посреди народа,

На его страданья глядя, польский воевода.

В то же время и татары в поле отдыхали:

Из ограбленной деревни стоны услыхали

И ворчат по-басурмански, и дрожат от злости:

"Это наши там гуляют дорогие гости!..

Сулейман-мурза, идущий впереди отряда,

Быстроглазый -- всё увидит с первого же взгляда,

Чисто-начисто ограбит всё, что подороже, --

В разоренную деревню ехать для чего же?

Лучше мы спалим палаты, где -- отец народа --

Поселился враг наш лютый, польский воевода..."

Шумно шляхтичи гуляют в деревеньке бедной,

Тихо по небу гуляет месяц страшно бледный.

К небу очи воевода обратил и вскрикнул:

"На коней! Мой замок пышет, -- враг в него проникнул..."

Но пока примчалась шляхта в замок, супостаты

В прах и пепел обратили крепкие палаты.

Дворня верная убита, а степные кони

Увезли в полон хозяйку, не боясь погони...

На развалинах горящих плачет бич народа:

Это плачет и тоскует польский воевода.

<1877>

ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ

(Картинка)

Старая дева близ церкви жила,

Богу молясь понемножку,

И на потеху себе завела

Моську, соседа и кошку.

Славное, мирное было житье;

Время текло беззаботно.

Деву собачка и кошка ее

Слушались очень охотно.

Дева любила чесать язычок...

(Правда, подчас, за рассказом,

Кошка, собачка и гость старичок

Трое дремали все разом.)

Хитрый сосед был себе на уме:

Он, соблюдая учтивость,

В руку зевал при соседке-куме,

Ловко скрывая сонливость.

Если всхрапнет иногда, невзначай,

Всё же ответит он метко.

"Так ли, сосед, говорю? Отвечай!"

-- "Так, дорогая соседка!"

-- "Слушайте, друг мой! Асессор-ворчун

Мне сообщил по секрету:

Земским судам зададут карачун;

Всех их притянут к ответу.

С мертвого взятки готов получить

Каждый, желая быть Крезом.

Нужно б таких лиходеев учить

Палкой, дубинкой, железом!

Правду святую открыть вам могу,

Тайны судейские зная.

Но... не хочу, никому ни гугу!

Слишком некстати скромна я...

Здешний исправник с кого-то слупил;

Дрянь и его писаришки:

"Игрек" неделю "мертвецки" всё пил;

"Зет" проигрался в картишки.

Бог с ними! Пусть доживают свой век,

Правдой и честью играя!

Дело известное: плут -- человек,

Это -- не ангел из рая.

Лишь за собой я прилежно смотрю,

А за приказными -- редко...

Так ли, соседушка, я говорю?"

-- "Так, дорогая соседка!"

-- "Сплетни болтают у нас без стыда.

Как только лгать не устанут!

Слушаешь, слушаешь... Просто беда --

Уши краснеют и вянут.

Барыня купит красивый чепец

И на затылок напялит, --

Люди увидят -- и делу конец:

Барыню сплетня ужалит.

Сплетня по свету бежит, как волна,

Тайный грешок обнаружа.

"В новый чепец нарядилась жена

Не для рогатого мужа.

Нрав у нее неприличный, дескать!" --

Молвят все кумушки хором.

Станут любовника зорко искать,

Ночью и днем, под забором.

Это -- ошибка. Какой тут забор!

Вам доложу без огласки:

Барынька эта, явившись в собор,

Франтикам делает глазки.

Впрочем, ее за грехи не корю:

Это -- простая заметка...

Так ли, соседушка, я говорю?"

-- "Так, дорогая соседка!"

-- "Сгинь, пропади, клевета-болтовня!

Я задыхаюсь от злости.

Сплетни сдавили всю грудь у меня,

В горле стоят, будто кости.

Сплетни, исчадье мирской суеты,

Рада бы вас не слыхать я!

Все говорят, что символ чистоты --

Девичьи белые платья...

Скромность! Невинность! Вчера, за стеной,

Белое платье мелькало.

Верно, мужчину, отец мой родной,

Платьице это искало?

Глазки так чисто, так ясно горят,

Светом невинным блистая...

Просто -- Мадонна! Однако навряд

Это -- мадонна святая?

Знаем мы этих невинностей, да!..

Если, соседушка милый,

Ты мне убавишь немножко года

Чудной, волшебною силой,--

Эту кокетку легко усмирю,

Спрячется в угол кокетка...

Так ли, соседушка, я говорю?"

-- "Так, дорогая соседка!"

-- "Славить, хвалить не желая себя,

Вспомню о прошлом, о старом.

Юноши, пылко меня полюбя,

Просто горели пожаром.

Я издевалась над ними; они

Гордость мою уважали;

Но -- промелькнули цветущие дни,

Все женихи убежали.

Где женихи? Костылями стучат

(Стук костылей неприятен!)

Или качают детей и внучат...

(Свет современный развратен!)

Верьте, голубчик, что нынешний свет

Душу для девочек губит;

Кроме вакханок шестнадцати лет,

Он никого не полюбит.

Нынешний свет не браню, не виню...

Скромно спрошу: для кого же

Я, как весталка, с любовью храню

Чистое девичье ложе?

Я, потерявшая в жизни зарю,

Волосы крашу нередко...

Так ли, соседушка, я говорю?"

-- "Так, дорогая соседка!"

-- "Ложь, клевета! Старикашка ты сам!

Это тебе не простится.

Буду, в угоду святым небесам,

Долго, усердно поститься.

Буду молиться всю ночь напролет,

Слова не молвлю худого.

В виде награды создатель пошлет

Мне жениха молодого.

Буду красивей, любезнее всех,

Вкус мой изящен и тонок.

Я подыму непременно на смех

В танцах негодных девчонок.

Нынче я стала, живя с простотой.

Немощной, слабой, убитой...

Но (между нами!) Антоний святой

Будет моею защитой:

Юность и свежесть он мне сохранит,

Снова румянчиком вешним

Вспыхнет поблекшая прелесть ланит --

В пику красавицам здешним.

Снова себе женихов покорю,

Страшная буду кокетка...

Так ли, соседушка, я говорю?"

-- "Так, дорогая соседка!"

<1878>

СТРАНСТВУЮЩИЙ МУЗЫКАНТ

Дом мой в пепле лежит. Нет родных ни души.

А "она" уж другому себя отдала;

Я по свету брожу, собираю гроши...

Развеселая жизнь -- тра-ла-ла, тра-ла-ла!

Я играю на флейте. До сердца, авось,

Доберусь твоего, -- и заплатишь ты мне.

Всё что хочешь сыграю, лишь денежки брось,

И бери мои песни: продажны оне!

Я все чувства мои потерял на пути

И, мечтанья о прошлом в душе истребя,

Не отвечу: кто я и откуда? Прости:

Я... дешевый флейтист -- и довольно с тебя.

В погребенье и свадьбу не буду в долгу:

Без улыбки и слез -- музыкант неплохой --

Равнодушно, спокойно играть я могу

Похоронный ли марш или танец лихой.

За бесценок охотно тебе передаст

Много песен живых инструмент мой родной...

Только песню одну я играть не горазд,

Всё сыграю тебе, кроме песни одной.

Я когда-то ее пел с любовью, с тоской...

В это время кипела страсть в сердце моем...

Пел близ хаты родной, над свободной рекой,

Не один, не один: пел тогда я вдвоем.

А какая та песня -- уж дело мое,

Серебра за нее от тебя не беру:

Если ж сам запоешь эту песню -- ее

Я припомню опять, запою... и умру.

<1880>

ЛУЧШИЙ СВЕТ

В толпе друзей и братьев жизнь приятна,

Как майский день; но есть одна беда:

Поэзия для многих непонятна,

А иногда доводит... до суда.

"Приятели" за труд святой, прекрасный

Обнимут вас предательски. Они

Шепнут толпе: "Вот человек опасный!

За песенки распни его, распни!"

И повлекут служители Голгофы

Невинного писателя на суд;

А на суде за пламенные строфы.

Ему венок терновый поднесут.

Мучение такое мне известно:

Суров, жесток слепой толпы привет;

Но верится спокойно, смело, честно,

Что бог меня направит в лучший свет.

Под тучами слабей я робкой лани.

Я -- не герой, сражаться не пойду.

Мое перо давно засохло в длани,

Покорное суровому суду.

Опять беда! Кричат в толпе безумной:

"Зачем душа поэта холодна?

Зачем в душе источник светлый, шумный

Исчерпан весь и осушен до дна?

Зачем с тоской он выплакал все слезы

И в крепком сне сурово хмурит бровь?"

Нет, братья, нет! Не сплю я, но морозы'

В моей душе обледенили кровь.

Лишь кончится мороз суровый, гневный,

Лишь солнышко мир озарит лучом,

Вновь песенку из глубины душевной

Пролью для вас живительным ключом...

Наш мир велик, но в нем "славянству" тесно.

Брат-славянин выносит много бед;

Но верит он спокойно, смело, честно,

Что бог его направит в лучший свет.

Поэзия! В славянстве слаб твой голос,

Немеешь ты! Но, братья, подождем:

Вновь оживет она, как павший колос,

Увлажненный спасительным дождем.

Как жадно я стремлюсь душой к рассвету!

Но всюду мрак. В славянстве всё темно;

Над мраком же славянскому поэту

Шутить нельзя: бесстыдно и грешно!

Избави бог меня от злобных шуток

Над слепотой и глухотой людской!

Не выпущу я песенок-малюток,

Навеянных славянскою тоской.

К страданиям славян я слишком чуток,

И не пойду к ним с песнью шутовской.

Быть паяцом пред немцами нелестно,

Смешить врагов во мне охоты нет;

Но верится спокойно, смело, честно,

Что славянин увидит лучший свет.

Ох, песенка -- "соха моя святая",

Как тяжело в душе славян пахать!

Зарницею в глухую ночь блистая,

Ты не должна лениво отдыхать.

В "славянский сон" не верю. Это -- басни...

Ох, песенка, звучи по старине!

Господь с тобой! Живи и не угасни,

И возвратись, желанная, ко мне!

Ни уксусом, ни желчью, ни водою,

Невинная, тебя не напою.

Будь матерью-славянкой молодою

И тихо спой мне: "Баюшки-баю!"

Под песенку я задремлю чудесно,

С надеждою, что в мире злобы нет,

Что целый мир спокойно, смело, честно

Когда-нибудь увидит лучший свет.

2 марта 1889

ЛАТИНСКАЯ ГРАММАТИКА

"В монастырь мне хочется! Я ищу святыни,

Но у нас все молятся только по-латыни.

Я ее не ведаю: как читать "Служебник"?

Дайте мне наставника, дайте мне учебник!"

275

Так я горько плакала. Мать с родною теткой

Старичка мне наняли. Ментор добрый, кроткий,

Бредит он Виргилием, месяцы и годы

Рад читать Горация пламенные оды.

Он меня, страдалицу, беспощадно мучит,

"Падежам", "склонениям" и "родам" всё учит.

-- Это feminini1 род, это -- masculini.2 --

Я ушами хлопаю от его латыни.

Начались спряжения. Я молчу упрямо,

Хоть убей, не ведаю, как спрягать мне "amo".3

Видят тетка с матушкой, что смотрю я букой,

Что никак не справлюся с хитрою наукой;

Польскую грамматику знаю -- просто чудо,

А латынь мудреную male, ergo4 -- худо.

И решила матушка с теткой на совете:

"Верно, ей приходится жить в лукавом свете?

Верно, что в монашенки бедной не постричься?

У другого ментора нужно ей учиться.

Старичок старается, не щадя усилий:

Толку нет в Горации, плох его Виргилий!

Пригласить не лучше ли нам из-за границы

Доброго племянника, с пользой для девицы?

Он в науке опытен, курс начнет он прямо...

Пусть она внимательно с ним спрягает "amo"!" .

Из Берлина в гости к нам Станислав примчался.

Разным чудным мудростям там он обучался.

Стройный и хорошенький, с черными усами,

Он диплом свой докторский развернул пред нами;

Он, как брат двоюродный, целовался нежно

И со мной наукою занялся прилежно.

Начались в учении новые порядки:

Сразу мне понравились книжки и тетрадки.

Я учусь старательно, живо по-латыни,

Отличу "род мужеский", ergo masculini.

Я сильна в спряжениях: без ошибки, прямо,

На зубок спрягаю с ним: "Amo! Amo! Amo!"

1 Женский (лат.) -- Ред.

2 Мужской (лат.) -- Ред.

3 Люблю (лат.) -- Ред.

4 Плохо, следовательно (лат.) -- Ред.

БЕДНЫЙ ДРОЗД

"Охотник, охотник, продай мне дрозда!" --

Так мальчик на рынке вскричал, подбегая

К стрелку...

Тот взглянул: рубашонка худа

На бедном ребенке...

"Продать не беда,

Да хватит ли денег? Ведь дичь дорогая! --

Ворчал он с презреньем. -- У вас, голышей,

Я знаю, не много найдется грошей.

Два злота! Дешевле продать нет расчета".

-- "Побойся же бога! Ты просишь два злота.

Я столько имею, стрелок, но теперь

Деньжонки мне нужны: мой брат, из пеленок

Едва только вышедший, бедный ребенок,

Без хлеба от голоду плачет, поверь.

Иду я за хлебом, а дальше -- в аптеку:

Хворает и чахнет кормилица мать.

Не жить ей, страдалице, долгого веку!

Микстуру ей лекарь велел принимать --

Три ложечки в сутки, и дичью питаться...

Мой батюшка -- слесарь. Злодейка-нужда

Его истомила, не буду скрываться...

За злот, ради бога, продай мне дрозда,

Иначе деньжонок в аптеку не хватит.

Тебе сам господь остальное доплатит".

Со смехом стрелок отвечает: "Ей-ей,

У матки твоей аппетит не по чину!

Не знал я, что жены простых слесарей,

Как барыни, кушать умеют дичину.

Рецепт я имею, рецепт дорогой,

От всяких болезней; он стоит безделки:

Скажи, чтоб больная стаканчик-другой

Хватила веселой, целебной горелки...

Два злота, не меньше, тебе говорят!

Для нищих невыгодно тратить заряд".

-- "Охотник, охотник, поди-ка сюда! --

Так барин в коляске вскричал торопливо.--

Что просишь, любезный, с меня за дрозда?"

-- "Пять злотых, извольте... Не птица, а диво!"

-- "Охотник, охотник, возьми полтора,

Я два заплачу!-- торговался малютка.--

Мне некогда ждать, мне в аптеку пора.

Два злота даю, а ведь это не шутка!

Ты слово мне дал, свой товар оценя..."

А барин в коляске со злобой хохочет:

"Вот мило, вот славно! Мальчишка, он хочет,

Он смеет дичину отнять у меня".

-- "Я милости требую, ясновельможный!" --

Воскликнул ребенок с тоскою тревожной.

"Какой? Для кого? Не могу я постичь..."

-- "Позвольте истратить последний грош медный.

Позвольте купить мне для матушки бедной

Лекарство, ей нужное, свежую дичь.

Так лекарь велел..."

...Господин из коляски

Прищурил, с насмешкой, заплывшие глазки.

"Я, милый, с базара тебя не гоню,

Сыновнее чувство в тебе уважаю,

Но свежую, редкую дичь обожаю

И ею сегодня дополню меню.

Отличное блюдо! Оближешь все пальцы...

А вы, бедняки, вы -- святые страдальцы,

Не можете прелесть дрозда понимать;

Для вас не годится роскошное блюдо,

Живется вам горько, живется вам худо!

Поди же, утешь ненаглядную мать,

Поди без дрозда, но с отличным советом,

Чтоб кушала борщ или жирные щи,

Прибавивши перцу немножко при этом,

И будет здорова зимою и летом,

А дичь не отдам ей... Pardon!1 Не взыщи!"

1 Извините! (франц.) -- Ред.

Стрелку бросив талер и взявши дрозда,

Он быстро умчался, доволен развязкой.

Ребенок, рыдая, бежит за коляской,

А кучер кричит: "Да куда ты? Куда?

Еще не доволен ты барскою лаской!

Так вот же тебе!" И ударил бичом,

И брызнула кровь из ребенка ключом.

Охотник смеется: "Какой ты неловкий!

Ты сам виноват, что попался в беду.

Ступай же домой со своей двухзлотовкой,

А я выпить водки стаканчик пойду".

Далеко коляска богатая скачет;

Стрелок распивает в трактире вино.

Сжав деньги в ручонке, ребенок всё плачет...

Как глупо он плачет! Как это смешно!

Что ж дальше случилось?.. Три гроба несут,

Явилися трое на праведный суд.

И слесарша в первом, некрашеном гробе

Лежит неподвижно, худа и бледна;

Не ей -- истомленной, а важной особе

Дичина достаться была суждена.

Стрелок занимает вторую колоду:

Он сильно на барские деньги кутил

И дущу из тела пустил на свободу,

Когда из ружья -- прямо в сердце хватил.

Последнему гробу толпа удивилась:

Подобных гробов не видать никогда!

Особа, лежавшая в нем, подавилась,

Как лакомка, косточкой мелкой дрозда.

Особа под пышным покровом не дышит

И ждет, что свершится на страшном суде...

Там ангел правдивую повесть напишет:

"О бедном дрозде".

ПРИМЕЧАНИЯ

Воскресенье. Перевод стихотворения "Niedziela". Впервые -- "Литературная библиотека", 1866, No 3, стр. 37. Об интересе Трефолева к творчеству Сырокомли см. во вступительной статье, стр. 35--38.

Похороны. Перевод стихотворения (VI) из цикла "Melodye z domu oblakanych" ("Мелодии из сумасшедшего дома"). Впервые -- "Женский вестник", 1876, No 8, стр. 31. Заглавие стихотворения дано переводчиком. Антифоны -- церковные песнопения двух хоров попеременно, либо священника и хора.

Ворон. Свободное переложение стихотворения "Kruk. Piosnka litewska" ("Ворон. Литовская песенка"). Свободное отношение к польскому оригиналу, вероятно, и побудило Трефолева не называть в подзаголовке имени Сырокомли.

Здравица. Свободное и сокращенное переложение стихотворения "Hulaj dusza!" ("Гуляй, душа"). Впервые, с подзаголовком "Мотивы из Владислава Сырокомли",-- "Будильник", 1877, No 11, стр. 3. Вошло в изд. 1894 г., без указания на то, что стихотворение -- перевод.

Деревенская школа. Перевод стихотворения "Szkola wiejska. Gaweda" ("Деревенская школа. Рассказ"). Впервые -- "Славянские отголоски", стр. 17, с посвящением Андрею Михайловичу Достоевскому (1825--1897), одному из ближайших ярославских друзей поэта. Печ. по изд. 1894 г. К строке первой шестой строфы переводчиком сделано примечание: "Стихотворение это, одно из предсмертных стихотворений Сырокомли (Людвига Кондратовича), написано в 1862 году".

Надгробная надпись. Перевод стихотворения "Nagrobek obywatelowi D. О. М." ("Памятник гражданину Д. О. М."). Впервые -- "Будильник", 1877, No 14, стр. 9, подпись: Л. Н. Т.

Воевода. Перевод баллады "Hetman polny. Gawęda starozolnierska" ("Гетман. Старый военный рассказ"). Впервые -- "Будильник", 1877, No 32, стр. 7. Трефолев точно передал сюжет баллады, однако очень свободно отнесся к передаче образов оригинала.

Черное и белое. Перевод стихотворения "Czarno i bialo. Obrazek" ("Черное и белое. Эскиз"). Впервые -- "Будильник", 1878, No 37, стр. 520. Земские суды. До судебной реформы 1864 г. так назывались уездные судебные органы, состоявшие из исправника, старшего заседателя (асессора) и двух представителей от крестьян. Антоний святой -- христианский отшельник (251--356), считавшийся основателем монашества и борцом со всевозможными плотскими искушениями.

Странствующий музыкант. Перевод стихотворения "Wiedrowny flecista" ("Странствующий флейтист"). Впервые -- "Будильник", 1880, No 13, стр. 339.

Лучший свет. Перевод стихотворения "W braci, W przyjaciol tfumie" ("В толпе братьев и друзей"). Печ. по изд. 1894 г., стр. 205. В ПД, в архиве В. П. Буренина, хранится автограф этого стихотворения, с подзаголовком "Мотив из Владислава Сырокомли". Автограф датирован: "Ярославль на Волге, 2 марта 1889 г." Вместо "брат-славянин" в автографе стоит соответственно польскому оригиналу: "бедняга-сармат". К этому слову Трефолев сделал следующее примечание: "Кондратович (Сырокомля) часто употреблял слово "сармат" вместо слова "славянин". Вообще, его поэзия, за редкими исключениями, имела характер "примирительный" для славянских народностей".

Латинская грамматика. Переложение незаконченного стихотворения "Gramatyka". Печ. по изд. 1894 г., стр. 327. Служебник -- в данном случае сборник католических обиходных молитв на латинском языке.

Бедный дрозд. Переложение стихотворения "Zwierzyna. Obrazek z miasta" ("Дичь. Городской эскиз"). Печ. по изд. 1894 г., стр. 342. В переложении Трефолева стихотворение значительно распространено (102 строки вместо 62 строк оригинала), причем особенно развиты социальные мотивы, у польского поэта едва намеченные.