Посмертныя записки Н. И. Пирогова, которыя печатались въ Русской Старинѣ съ сентябрьской книжки прошлаго года до іюньской (включительно) нынѣшняго, вызвали много отзывовъ, воспоминаній и споровъ. Міровоззрѣніе, образовавшееся у знаменитаго ученаго на склонѣ лѣтъ и изложенное въ Запискахъ ослабѣвавшею отъ страданій рукою, дало поводъ нѣкоторымъ публицистамъ лишній разъ ввести въ заблужденіе легковѣрную часть нашего общества. Оказалось удобнымъ пристроить черствыя и узкія воззрѣнія на задачи воспитанія къ идеалистическимъ стремленіямъ, къ высокимъ, по истинѣ гуманнымъ взглядамъ Пирогова. Съ удивительною беззастѣнчивостью въ лагерѣ нашихъ охранителей Пироговъ былъ провозглашенъ своимъ, на него стали ссылаться, его, будто бы, идеями начали поражать русскихъ либераловъ. Пріемъ жалкій, но при извѣстныхъ условіяхъ удающійся.
Нельзя не остановиться съ глубокимъ уваженіемъ передъ усиліями геніальнаго хирурга разрѣшить основные философскіе и религіозные вопросы. Трогательно видѣть, какъ больной старикъ съ увлеченіемъ пишетъ о сомнѣніяхъ, его мучнѣшихъ, о тѣхъ идеяхъ, при свѣтѣ которыхъ онъ открываетъ въ мірѣ гармонію и присутствіе верховнаго разума. Мысль Пирогова колеблется между пантеизмомъ, деизмомъ и христіанствомъ. Для него одно неоспоримо: "это цѣлесообразность, причинность, планъ и мысль во всякомъ проявленіи міровой жизни" (Русская Старина, сентябрь, стр. 477). Однако, нашъ, хотя бы и общечеловѣческій, но, все-таки, индивидуальный умъ не можетъ возвыситься до пониманія высшихъ цѣлей творчества, которыя присущи только уму неорганическому и неограниченному, міровому. "А потому и жизненное начало, какъ одно изъ проявленій этого ума, для насъ останется навсегда тайною. Ignorabimus" (ibid., стр. 491). Фантазія, тѣмъ не менѣе, неудержимо стремится разгадать эту великую тайну. "Не бывъ отъявленнымъ позитивистомъ,-- говоритъ Пироговъ,-- я не могу искоренить въ себѣ желанія заглянуть за кулисы, и не только изъ одного любопытства, но и съ (утилитарною) цѣлью ограниченія слишкомъ назойливыхъ претензій опыта на самовластіе и вмѣшательство въ рѣшеніе вопросовъ, касающихся того закулиснаго резондэтра" (ibid., стр. 499). Существованіе верховнаго разума и верховной воли сдѣлалось для автора Вопросовъ жизни такою же необходимостью, какъ собственное умственное и нравственное существованіе. "Но,-- прибавляетъ онъ,-- остановиться на этомъ требованіи ума еще не значило бы для меня быть вѣрующимъ, это значило бы быть деистомъ, а деизмъ, по моему, еще не вѣра, а доктрина" (Русск. Старина, декабрь, стр. 464). Пироговъ, въ концѣ-концовъ, признаетъ себя христіаниномъ. Историческая сторона христіанства есть, замѣчаетъ онъ, дѣло науки, "но въ наукѣ,-- спѣшитъ прибавить знаменитый ученый,-- я всегда былъ и буду за полную свободу изслѣдованія, самаго чистаго и свободнаго отъ всякой задней мысли" (ibid., стр. 466 и 467). Одно кажется Пирогову несовмѣстнымъ съ духомъ ученія Христа, это -- догматизмъ и доктринерство. "Обязательная, а потомъ и принудительная, догма должна была явиться съ появленіемъ на свѣтъ государственной или, по-просту, казенной церкви" (ibid., стр. 470,).
Естественно, что человѣкъ, проникнутый такими воззрѣніями, такъ преданный свободному изслѣдованію, столь горячо стоявшій за свободу совѣсти, и въ своихъ педагогическихъ идеяхъ явится врагомъ схоластики и казарменной дисциплины. Что можетъ быть общаго между идеализмомъ и тою системою воспитанія, которая. господствовала у насъ въ николаевское время и реставрировать которую въ настоящее время такъ ретиво стремятся современные охранители? Они далеко не прочь провезти свой собственный товаръ подъ флагомъ идеализма; но нужно быть очень близорукимъ, чтобы не замѣтить уловки и грубой профанаціи флага. Педагоги-охранители ссылаются на Пирогова, но вотъ что говоритъ этотъ послѣдній: "Стричь подъ одинъ гребень -- это извѣстная замашка неразвитыхъ, неопытныхъ и грубыхъ лицъ и обществъ. Искусство анализировать, умѣнье отыскать въ каждой особи хорошую сторону и воспользоваться ею не только при случаѣ, а потомъ швырнуть въ сторону или заковать въ цѣпи,-- все это, я знаю, не легко; но безъ этого нельзя и ожидать ничего путнаго и лучше не вливать вино новое въ мѣхи старые" (октябрь, стр. 19). Въ нелѣпостяхъ нашихъ системъ образованія, по мнѣнію Пирогова, виновато "не столько общество, сколько внѣшнія обстоятельства при высшихъ соображеніяхъ, а чаще, кажется, при недостаткѣ и даже полномъ отсутствіи здраваго смысла" (ноябрь, стр. 267). Такъ на такого именно идеалиста Пирогова ссылаются теперь наши охранители? Приведемъ еще поучительный отзывъ покойнаго по университетскому вопросу. Въ Посмертныхъ запискахъ отъ 4 марта 1880 года, октябрь, стр. 41--42) мы читаемъ слѣдующее: "Сегодня отправилъ письмо къ Николая Христіановичу Б. въ отвѣтъ на его письмо, въ которомъ онъ писалъ, что идетъ въ отставку, такъ какъ по новому университетскому уставу, ожидаемому вскорѣ, ректорамъ нечего будетъ дѣлать, кромѣ полученія прибавки жалованья. Мой отвѣтъ,-- не буквально: я читалъ гдѣ-то и когда-то, что новое на свѣтѣ есть ничто иное, какъ хорошо забытое старое. Я читалъ также въ какомъ-то кіевскомъ календарѣ, что у насъ ежегодно бываютъ возвраты зимы весною и лѣтомъ, а возвраты болѣзней мнѣ извѣстны давно по опыту. Нѣтъ ничего мудренаго, что и въ университетской жизни встрѣчаются возвраты къ старому, забытому и прожитому. Но ныньче, видно, считается за новое и вовсе еще незабытое старое, а возвраты зимъ и болѣзней встрѣчаются не только въ природѣ, но и въ университетскомъ мірѣ. Старики, какъ извѣстно, всегда хвалять старину и предпочитаютъ ее новизнѣ. Только всѣ наши университскіе старожилы, за исключеніемъ гг. Каткова, Любимова и Георгіевскаго, вѣрно не вспоминаютъ добромъ незабытое еще старое. Это обстоятельство, казалось бы, должно было обратить на себя вниманіе новаторовъ, стремящихся возобновить старое. Почему это не сдѣлано -- объясняется именно тѣмъ вліяніемъ этихъ исключительныхъ личностей, успѣвшихъ побѣдить въ себѣ предразсудокъ противъ отжившаго. Это не должно удивлять насъ... Возвраты зимы весною и лѣтомъ наносятъ вредъ земледѣльцамъ; возвраты болѣзней опасны для больныхъ; съ стихійными, однако же, силами ничего не подѣлаешь; за то умъ, данный намъ Богомъ для цѣлесообразныхъ дѣйствій, казалось бы, долженъ былъ не на шутку и не разъ призадуматься, придавая возврату худаго и худо забытаго стараго значеніе благодѣтельной новизны. Въ такомъ случаѣ вамъ, конечно, ничего не остается, какъ уступить свое мѣсто (ректорство) другимъ и предоставить имъ вливать это новое вино въ такого же рода новые мѣхи".
Каково было состояніе русскихъ университетовъ въ то время, какъ Пироговъ былъ студентомъ, объ этомъ немало любопытныхъ фактовъ сообщаютъ Посмертныя записки. Въ эти времена хоронились на кладбищахъ съ отпѣваніемъ анатомическіе музеи (въ Казани, при Магницкомъ) и въ министерствахъ былъ поднятъ вопросъ: нельзя ли при чтеніи анатомическихъ лекцій обходиться безъ труповъ (въ Казани безъ нихъ и обходились). "И въ европейскихъ университетахъ,-- говоритъ Пироговъ (январь, стр. 45),-- встрѣчались курьезные оригиналы между учеными; но у насъ оригинальность была не только смѣшна, но и глупа, потому что была отставшею отъ времени и науки. Дѣйствительно, отсталость того времени была невообразимая; читали лекціи по руководствамъ 1750 годовъ, и это тогда, какъ у самихъ студентовъ, по крайней мѣрѣ, у многихъ, ходили уже по рукамъ учебныя книги текущаго столѣтія". Въ царствованіе Александра I "университетская молодежь, предоставленная самой себѣ, жила, гуляла, училась, бѣсилась по своему. Не было ни попечителей, ни инспекторовъ въ современномъ значеніи этихъ званій". Аудиторіи были биткомъ набиты. "Мундировъ еще не существовало. О какихъ-нибудь демонстраціяхъ никогда никто не слыхалъ. А надо замѣтить, что это было время тайныхъ обществъ и недовольства; всѣ грызли зубы на Аракчеева; запрещенныя цензурою вещи ходили по рукамъ, читались студентами съ жадностью и во всеуслышаніе; чего-то смутно ожидали". Съ 1825 года Пироговъ, "несмотря на (свою) незрѣлость, неопытность и дѣтски-наивное равнодушіе въ общественнымъ дѣдамъ", почувствовалъ начавшійся въ университетахъ гнетъ. "Гнетъ этотъ,-- говоритъ онъ,-- какъ извѣстно, усиливался crescendo, и даже до сегодня, съ нѣкоторыми перемежками, въ теченіе полувѣка. Довольно времени, чтобы, исковеркавъ lege artis молодую натуру и ожесточивъ нравы, перепортить и погубить многія сотни и тысячи душъ" (Рус. Старина, январь, стр. 28).
Пироговъ неоднократно указываетъ въ своихъ Посмертныхъ запискахъ на великое преимущество германскихъ и устроеннаго по ихъ подобію нашего дерптскаго университета. Онъ признаетъ очень важнымъ корпоративное устройство студенчества. "Учрежденіе корпорацій,-- говоритъ онъ,-- въ нашихъ русскихъ университетахъ, по образцу Дерптскому, конечно, немыслимо. Въ Дерптѣ, какъ и въ германскихъ университетахъ, корпоративное дѣло есть дѣлр традиціонное. А у насъ нѣтъ для него почвы. Но, тѣмъ не менѣе, пока въ нашихъ университетахъ не придумаютъ учредить, тѣмъ или другимъ способомъ, студенческаго представительства, правильно организованнаго, университетское начальство пусть не разсчитываетъ на свое вліяніе и воздѣйствіе на учащуюся молодежь" (Русск. Старина, февраль, стр. 303). Можно, разумѣется, не соглашаться съ нѣкоторыми изъ второстепенныхъ педагогическихъ взглядовъ покойнаго учетнаго, но невозможно не признать, что въ этомъ отношеніи, въ общемъ, онъ стоялъ на совершенно вѣрной точкѣ зрѣнія и предъявлялъ воспитателямъ такія задачи, пренебреженіе которыми гибельно отражается на современномъ обществѣ и крайне вреднымъ образомъ отразится и на его ближайшемъ будущемъ. Уваженіемъ человѣку въ ребенкѣ проповѣдывалось въ педагогическихъ статьяхъ Пирогова, и этотъ голосъ былъ встрѣченъ съ почти восторженнымъ сочувствіемъ лучшею частью общества и печати. Добролюбовъ такъ отозвался о статьяхъ въ Морскомъ Сборникѣ, озаглавленныхъ Вопросы жизни: "Онѣ поразили всѣхъ и свѣтлостью взгляда, и благороднымъ направленіемъ мыслей автора, и пламенной, живой діалектикой, и художественнымъ представленіемъ затронутаго вопроса. Всѣ, читавшіе статью г. Пирогова, были отъ нея въ восторгѣ, всѣ о ней говорили, разсуждали, дѣлали свои соображенія и выводы". Добролюбовъ прибавляетъ: "Сочувствіе публики къ такой статьѣ имѣетъ глубокій, святой смыслъ. Значитъ, при всемъ своемъ несовершенствѣ, при всѣхъ увлеченіяхъ на практикѣ, общество наше хочетъ и умѣетъ, по крайней мѣрѣ, понимать, что хорошо и справедливо, къ чему должно стремиться". Это мѣткое замѣчаніе не мѣшало бы имѣть въ виду всѣмъ скорбящимъ объ апатіи современнаго общества, объ отсутствіи въ немъ опредѣленныхъ идеальныхъ стремленій. Rto имѣетъ вѣру съ горчичное зерно, кто на самомъ дѣлѣ преданъ высокимъ общественнымъ идеямъ, тотъ не останется безъ добраго вліянія въ своей средѣ, а мѣра этого вліянія обусловливается умомъ, волею, талантомъ и знаніями людей, которые изъявляютъ притязаніе на руководительство общественнымъ мнѣніемъ. Почти четверть вѣка назадъ, въ 1861 году, прощаясь съ кіевскимъ учебнымъ округомъ и мѣстнымъ обществомъ, Пироговъ высказывалъ такія мысли, которыя звучатъ лишь отдаленнымъ призывомъ большинства современныхъ нашихъ педагоговъ. "Бывъ попечителемъ,-- говорилъ Пироговъ,-- я калъ и засѣвалъ мое поле позднею весною, едва оттаявшее отъ лучей вешняго солнца; на немъ была еще ледяная кора; въ немъ была закопавшаяся саранча; трудъ не былъ свободный и прибыльный для обѣихъ сторонъ. Мудрено ли, что могли найтись такіе, которые не въ законахъ необходимости, не въ порядкѣ вещей искали причину, почему мое поле не такъ скоро дало обильную жатву? Но неужели же я долженъ былъ остановиться, слушая толки и не вѣря болѣе въ то, что зналъ вѣрно; неужели долженъ былъ измѣнить весь планъ моихъ дѣйствій, промѣнять раціональность и здравый смыслъ на рутину и безсмысліе?..." Пироговъ говорилъ далѣе въ своей прекрасной рѣчи, что онъ прежде и больше всего стремился пріобрѣсти довѣріе наставниковъ и учащихся. "Общество, отцы, сограждане имѣли полное право требовать отчета въ моихъ дѣйствіяхъ",-- заявлялъ знаменитый въ исторіи нашего просвѣщенія попечитель. "Ученье и распространеніе научныхъ истинъ,-- говорилъ онъ,-- я считалъ за священнодѣйствіе и глубоко уважалъ истиннымъ наставниковъ. Но и въ слабыхъ я чтилъ человѣческое достоинство и личность. Въ молодыхъ людяхъ я любилъ и уважалъ молодость, потому что хорошо помнилъ свою. На этомъ уваженіи, которое я заявлялъ открыто и гласно, основывалъ я и то взаимное нравственное довѣріе наставниковъ и учащихся, которымъ начиналъ уже пользоваться, но не для себя, а въ интересахъ университета и цѣлаго общества этого края. Я твердо зналъ, что необдуманные порывы молодости и поступки, противорѣчащіе законамъ нравственности, будутъ исчезать сами собою по мѣрѣ того, какъ возрастаетъ еще сильнѣе довѣріе, а съ нимъ вмѣстѣ и значеніе нравственной власти. Я зналъ, что гдѣ господствуетъ сила убѣжденія, тамъ исчезаетъ произволъ съ его волнующими слѣдствіями". Въ этихъ словахъ звучитъ чистый, глубоко симпатичный идеализмъ, и еще разъ нельзя не выразить удивленія, какъ осмѣливаются ссылаться на Пирогова педагоги, замѣнившіе силу убѣжденія властнымъ кулакомъ, ссылаться на человѣка, который заявлялъ и подтверждалъ свои слова практическою дѣятельностью, какъ попечитель учебнаго округа: "Я не приказывалъ (университетской молодежи), а убѣждалъ, потому что заботился не о внѣшности, а о чувствѣ долга, которое признавалъ въ молодости, также какъ и всѣ другія высокія стремленія духа. Я твердо вѣрилъ, что одно взаимное довѣріе и Примѣръ водворятъ законность и порядокъ. Законность и порядокъ упрочатъ нравственную свободу университетской жизни. Эта свобода разовьетъ самостоятельность и любовь къ наукѣ, которая, въ свою очередь, представитъ университетъ чуждымъ всѣхъ постороннихъ стремленій".
Г. Стоюнинъ, посвятившій двѣ прекрасныя статьи Педагогическимъ задачамъ Пирогова (въ апрѣльской и майской книжкахъ Историческаго Вѣстника за нынѣшній годъ), справедливо замѣчаетъ, что не остались бы въ проигрышѣ "тѣ, которые, стоя близко къ общественному воспитанію, усвоили бы себѣ всѣ эти взгляды, связавъ ихъ съ идеальными стремленіями воспитателя. Въ нихъ выражается, съ одной стороны, самое честное отношеніе къ обществу, съ другой -- глубокое знаніе человѣческой души и, наконецъ, безкорыстная преданность своему дѣлу". Въ святое дѣло воспитанія вмѣшались у насъ своекорыстныя опасенія и самодовольное доктринерство, и мы теперь не приблизились, а удалились отъ тѣхъ высокихъ цѣлей, которыя были поставлены Пироговымъ: мы не имѣемъ права, говорилъ знаменитый ученый, безнаказанно и произвольно ниспровергать опредѣленные законы міра дѣтей. "Безъ сомнѣнія, и отцы, и общество должны заботиться о будущности дѣтей; но это право ограничивается обязанностью развивать всецѣло и всесторонне все благое, чѣмъ надѣлилъ ихъ Творецъ. Другаго права нѣтъ и быть не можетъ безъ посягательства на личность, которая одинаково неприкосновенна и въ ребенкѣ, и во взросломъ". А въ настоящее время воспитатели въ нашихъ школахъ этой личности не уважаютъ, не признаютъ, да во многихъ случаяхъ и не понимаютъ, по недостатку образованія, что такое человѣческая личность, на что и кому она нужна. Г. Стоюнинъ такими словами оканчиваетъ свои статьи: "Наши педагоги послѣдняго періода, получая образованіе крайне одностороннее, стали чуждаться многихъ существенныхъ вопросовъ въ дѣлѣ школьнаго воспитанія, и произошло явленіе весьма прискорбное: выполненіе данныхъ программъ утомляло силы большинства учениковъ, но направленія этимъ силамъ никакого не давало; онѣ направлялись извнѣ вліяніями посторонними, по большей части нежелательными, а шкода не могла противодѣйствовать имъ и оказалась совсѣмъ не такою, какою обѣщалась въ теоріи. Чтобы возвысить ея нравственное значеніе, стали слышаться такія же требованія, съ какими и Пироговъ относился къ шкодѣ, стараясь о практической ихъ разработкѣ. Приходится снова ставить вопросы: какъ сблизить шкоду съ жизнью? на чемъ основать естественную связь шкоды съ семьею? какъ возвысить авторитетъ школы, который бы предохранялъ учениковъ отъ вредныхъ постороннихъ вліяній? какъ можетъ шкода вліять на развитіе характеровъ? Къ разрѣшенію всѣхъ этихъ и подобныхъ вопросовъ, рано или поздно, необходимо будетъ обратиться, а съ этимъ вмѣстѣ и припомнить Н. И. Пирогова".
Его не слѣдовало забывать, прибавимъ мы. Конечно, печальныя явленія нашей жизни, рано или поздно, принудятъ нашихъ педагоговъ отказаться отъ современной системы дрессировки, выдаваемой за систему разумнаго воспитанія. Но сколько молодыхъ жизней будетъ испорчено или погублено въ теченіе этого рано или поздно! Пироговъ въ своихъ Посмертныхъ запискахъ горько жалуется на современную расшатанность мысли и воли. Между молодежью въ послѣднее время,-- пишетъ Пироговъ (Русская Старина1884 г., сентябрь, стр. 470--471),-- встрѣчались такія личности, "которыя никакъ не хотѣли и настолько закабалить мысль, чтобы остановиться на дважды два четыре. Мысль моя свободна, утверждали они, я хочу -- приму, хочу -- нѣтъ какую ни на есть математическую аксіому. Этимъ лицамъ и въ голову никогда не приходило, что распущенность мысли и воли есть страшный недугъ, отъ развитія котораго въ себѣ долженъ беречься каждый изъ насъ, кто не хочетъ покончить съ собою самоубійствомъ или домомъ умалишенныхъ". Конечно, самостоятельную твердость мысли и устойчивую волю должна развивать и семья, и школа; но когда послѣдняя занимается только механическою выучкою и механическимъ подавленіемъ воли воспитанника подъ параграфы разнообразныхъ правилъ, то въ результатѣ и получается то ужасающее зло, которое отмѣтилъ Пироговъ. Многіе согласятся съ нами, что зло дѣйствительно ужасно, но немногіе придутъ отъ этого въ дѣйствительный ужасъ. Вялость воли, глубокій разладъ между идеями, которыя признаются прекрасными, разумными, справедливыми, и практическою жизнью составляетъ одно изъ наиболѣе печальныхъ знаменій времени, имѣющее своимъ источникомъ условія и формы какъ домашней, такъ и общественной жизни. Школа русская воспитываетъ теперь умѣренность и аккуратность, черствую разсудочность, а вотъ что по этому поводу говоритъ Пироговъ: "Все высокое и прекрасное въ нашей жизни, наукѣ и искусствѣ создано умомъ съ помощью фантазіи и многое фантазіею при помощи ума. Можно смѣло утверждать, что ни Коперникъ, ни Ньютонъ безъ помощи фантазіи не пріобрѣли бы того значенія въ наукѣ, которымъ они пользуются. Между тѣмъ, нерѣдко и въ жизни, и въ наукѣ, и даже въ искусствѣ слышатся возгласы противъ фантазіи, и не только противъ ея увлеченій, по и противъ самой нормальной ея функціи". Пироговъ нѣсколько разъ возвращается въ своихъ запискахъ къ этому вопросу, и нельзя, не признать, что имъ руководилъ въ этомъ отношеніи вѣрный психологическій тактъ и глубокое пониманіе условій правильнаго душевнаго развитія. Мертвящая сушь, которая царитъ въ современной школѣ, была особенно противна такому многосторонне образованному человѣку, съ такою отзывчивою къ вопросамъ жизни душою, какимъ былъ великій хирургъ. Онъ ясно понималъ неразрывную связь между школой и жизнью, между преобразованіями въ дѣлѣ воспитанія и реформами общественнаго устройства. "Есть періодъ въ исторіи народовъ,-- говорилъ Пироговъ,-- когда неминуемо, роковыхъ образомъ они призываются логикою фактовъ къ новой жизни, и правительства волею и неволею должны бываютъ отступать отъ консерватизма. Если правители не подстерегли, такъ сказать, благопріятный моментъ для реформъ и нововведеній и вынуждены были обстоятельствами дать ихъ не въ пору, пропустивъ время, то всѣ вредные, перезрѣвшіе и недозрѣвшіе элементы общества приходятъ легко въ броженіе, и результатъ отъ нововведеній, какъ бы они благотворны ни были, получается неожиданно плохой. Въ здоровомъ народномъ и государственномъ организмѣ эти худыя слѣдствія не могутъ быть долговремецны. Броженіе уляжется, и все снова заживетъ уже обновленною жизнію". По мнѣнію Пирогова, реформы прошлаго царствованія не дали вполнѣ удовлетворительныхъ результатовъ именно потому, что запоздали, и, разумѣется, только правильное ихъ развитіе прекратись то болѣзненное броженіе, ту вялую безтолочь и бѣдность идеальными стремленіями, которыя характеризуютъ переживаемое время. Въ этомъ отношеніи великая по своей благотворности роль должна была выпасть на долю школы. Много лѣтъ тому назадъ Пироговъ говорилъ, что "должно возстановить прямое назначеніе школы, примиренной съ жизнью, быть руководителемъ жизни на пути къ будущему. И этого достигнемъ только тогда, когда всѣ человѣку дарованныя способности, всѣ благородныя и высокія стремленія найдутъ въ школѣ средства къ безконечному и всестороннему развитію, безъ всякой задней мысли и безъ рановременныхъ заботъ о приложеніи". По для осуществленія столь высокой и трудной миссіи педагоги должны быть проникнуты твердой вѣрой въ образовательную, творческую силу человѣческой личности. Съ этой точки зрѣнія Пироговъ не придавалъ особеннаго значенія вопросу о классической или реальной системѣ образованія въ среднеучебныхъ заведеніяхъ. "Повѣрьте,-- говорилъ онъ,-- въ рукахъ дѣльнаго педагога и древніе, и новые языки, и всѣ предметы общечеловѣческаго образованія не останутся безъ пользы для развитія умственныхъ способностей. Посредствомъ ли изученія древнихъ языковъ и математики, или посредствомъ новыхъ и естествовѣдѣнія совершится общечеловѣческое образованіе вашего сына, все равно, лишь бы сдѣлало его человѣкомъ". Пироговъ прибавляетъ, что въ настоящее время нѣтъ возможности сказать, какая система, классическая или реальная, лучше, въ педагогическомъ смыслѣ.
Изъ приведённаго видно, какъ разумны и гуманны были воззрѣнія Пирогова на воспитаніе, какую пользу могъ бы онъ принести просвѣщенію русскаго общества, еслибъ долго оставался во главѣ учебнаго округа. Пироговъ не боялся заботъ и препятствій и тѣхъ усилій ума, которыя необходимы для преодолѣнія этихъ препятствій, неразлучныхъ съ предоставленіемъ достаточнаго простора жизненнымъ силамъ. Въ числѣ этихъ силъ много, конечно, и злыхъ, но надо утратить даже воспоминаніе объ идеализмѣ, чтобы извѣриться въ побѣдѣ добраго нравственнаго вліянія, чтобы возлагать упованіе на физическое принужденіе въ борьбѣ хотя бы и съ разрушительными, но духовными стремленіями человѣка. Чтеніе статей, много лѣтъ тому назадъ написанныхъ Пироговымъ, чтеніе его Посмертныхъ записокъ, которыя онъ велъ почти до самой кончины своей, производитъ возвышающее душу впечатлѣніе и долго будетъ еще оказывать благотворное вліяніе на каждаго человѣка, для котораго вопросы школы являются, въ то же время, и вопросами жизни.