Дорошевич Влас Михайлович - "Марья Гавриловна"

В. Дорошевич

"Марья Гавриловна"

Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.

Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).

"Сцена -- моя жизнь"

М. Савина

-- Марья Гавриловна.

Так фамильярно зовет ее Петербург, Одесса, Нижний Новгород, Тифлис, Варшава, Москва, Ростов-на-Дону, Казань, Полтава, -- вся Россия.

В Париже вы не услышите слова "Бернар", -- Париж зовет свою великую артистку просто "Сарой".

-- Сара играет. Эту роль создала Сара. Сара вернулась. Сара опять уезжает.

Самойлова публика называла не иначе как Василием Васильевичем, Васильева 2-го -- Павлом Васильевичем, Садовского -- Провом Михайловичем, Шуйского -- Сергеем Васильевичем.

Есть нечто высшее, чем популярность, -- "фамильярность толпы". Фамильярничать можно только с великими писателями, художниками, артистами. Это то же, что в литературе. Писать просто "Григорович" можно только о Григоровиче. Говоря в печати о г. Потапенко, обязательно прибавлять вежливое "господин": г. Потапенко. И г. Потапенко вряд ли когда-нибудь отделается от этого надоедливого "господина".

"Г-жа Савина" фамильярно переименована в "Марью Гавриловну" повсеместно, и в Астрахани точно так же, как в Петербурге ходят "на бенефис Марьи Гавриловны", а не "на бенефис г-жи Савиной".

-- Я видел в этой роли Марью Гавриловну!!! Как бы я хотела быть на спектакле Марьи Гавриловны. Знаете новость: к нам едет Марья Гавриловна.

И если бы какой-нибудь шутник вздумал спросить: "кто это Марья Гавриловна?" -- ему бы, наверное, с удивлением ответили:

-- Как кто? Кажется, у нас есть одна Марья Гавриловна.

В этом маленьком очерке мы не будем говорить об "артистке Александринского театра г-же Савиной". Наша скромная задача набросать маленький эскизный портрет "Марьи Гавриловны".

Марья Гавриловна дома.

Превратитесь на время в скромного провинциального актера. Вы сыграли в одну из артистических "поездок" с Марьей Гавриловной несколько ролей и на вашем письменном столе красуется портрет с надписью "Сцена -- моя жизнь". Приехав в Петербург, вы сочли своим долгом "явиться к Марье Гавриловне", сделали визит в ее официальный приемный час, от 4 до 5 и вышли совсем афраппированный. Вы, скромный провинциальный лицедей, никак не ожидали очутиться в обществе писателя, которого вчера еще чествовала, по случаю полувекового юбилея, вся Россия; критика, при одном имени которого у вас дрожь побежала по телу, и таких титулованных поклонников. Вы молча и робея просидели в уголке, с нетерпением ожидая, когда же кончатся "ваши десять минут", и только было с облегчением откланялись, а тут еще Марья Гавриловна, прощаясь, позвала вас к себе на чашку чаю после спектакля.

Лучше бы она не приглашала! Опять очутиться в обществе людей, при которых только краснеешь и молчишь. В чем явиться? Разумеется, надо надеть фрак, как вы всегда являетесь во фраке к маркизе д'Обервиль в драме "Две сиротки".

И как вы неуклюже будете себя чувствовать в этом фраке, очутившись вечером в интимном кружке двух-трех товарищей по сцене. Вы пришли посидеть "maximum полчаса" и не замечаете, что просидели полтора-два часа. Сегодя шел "Спорный вопрос", и вы ожидали увидеть усталую, измученную женщину, с разбитыми нервами, мигренем и т.п. А она весела, оживлена, словно не сыграла 4 актов душераздирательной драмы, а только что вернулась с прогулки.

-- Я никогда не чувствую себя такой бодрой, полной здоровья, сил, -- как после спектакля. После спектакля я чувствую в себе столько сил, -- что, кажется, была бы в состоянии выдержать на своих плечах целый дом.

Вам хочется разрешить свое молчание каким-нибудь комплиментом, вроде того, что "вы, мол, и так втроем, вчетвером держите на своих плечах весь Александринский театр", -- но вам кажется, что большой бронзовый бюст Тургенева как будто начинает иронически улыбаться. Вы в душе махнули рукой:

-- Ну ее! Ей вон какие свои восторги выражали. Что я ей скажу после них?

И вы решаетесь молчать. Да вам, собственно, и не надо говорить. Марья Гавриловна сама говорит за всех, пересыпая свои рассказы массой острот.

Эти маленькие беседы всегда начинаются одним условием:

-- Ни слова о театре.

Такое начало означает, что во весь вечер не будет сказано ни слова... ни о чем, кроме театра. Сцена -- это ее жизнь. Она интересуется всем, но живет только, когда говорит о сцене.

-- Вы не поймете меня. Вы никогда не были морфинистом?

-- Н-нет.

-- Ну, вот. А я морфинистка.

-- ?!?!?!

-- Сцена -- это мой морфий. Без сцены -- я не живу. Я должна играть -- как алкоголик должен пить. Без этого нет жизни.

Прошлую неделю она хандрила: сыграть только два спектакля за целую неделю!

-- Я хотела просить дирекцию, чтоб меня хоть отпустили в провинцию на то время, когда я здесь не нужна.

Но зато теперь Марья Гавриловна чувствует себя как нельзя лучше: на этой неделе нет ни одного свободного дня.

Вы выходите от этой артистки, которая с таким несомненным правом пишет на своих карточках "Сцена -- моя жизнь", -- с впечатлением превосходно проведенного вечера, наслушавшись всевозможных новостей, с улыбкой вспоминаете ее остроты и прямо готовы расхохотаться, когда в зеркале швейцарской отражается фигура... во фраке.

-- Ах, я... -- вы произносите нелестный для себя эпитет, но все-таки не совсем еще приходите в себя от удивления:

-- Странно! Марья Гавриловна -- и вдруг так просто, по-товарищески, душевно... Примадонна Крутобокова, с тех пор как в Завихрывихряйске познакомилась с исправником, начала всем подавать только два пальца.

Марья Гавриловна в провинции.

С того дня, как на афишных столбах запестрели афиши о спектаклях Савиной, -- Харьков сразу потерял свою сонную физиономию. Город в суете.

-- Вы куда?

-- За билетом на спектакль Марьи Гавриловны.

-- Ни одного. Мне поручено достать две ложи, -- и ни одной.

-- Говорят, Иван Иванович достал три.

-- Не отдает.

На дебаркадере "весь Харьков". Молодежь, почтеннейшие лица города. Каждый из них, кроме тех приветствий, которые он приготовил для Марьи Гавриловны, должен еще непременно запомнить ее дорожный туалет, -- всегда представляющий последнее слово изящества и вкуса. И это "последнее слово" желают знать все: Анна Петровна, Катерина Васильевна, Перепетуя Егоровна.

Марья Гавриловна с любезной улыбкой выслушивает приветствия и принимает букеты, -- но ее занимают в эти минуты не приветствия, не букеты, -- ее волнует только один вопрос, который она и задает распорядителю артистического товарищества, приехавшему в город раньше:

-- Что?

-- Ни одного свободного места, -- отвечает он мрачно и ворчит, отходя к одному из приехавших артистов:

-- Кажется, уж в который раз в Харькове. Пора бы знать, что всегда битком, а все спрашивает: "что"?

Он имеет причины злиться и ворчать. На него, а не на кого другого накинется вечером толпа молодежи:

-- Сажайте, где хотите!

-- Да что я вас, на колени, что ли, посажу к публике!

-- Все равно. Отыщите место. Иначе мы сами к Марье Гавриловне.

Это было бы мудрено, потому что Марья Гавриловна волнуется, выходит из себя и "раз на всегда" объявила, чтоб к ней не смели никого пускать. Она создала успех этой пьесе в Петербурге, сделала ее репертуарной, раз двадцать сыграла при переполненном зале и громе аплодисментов, -- но все-таки волнуется, словно сегодня дебютирует в первый раз на сцене.

-- Но, Марья Гавриловна...

-- Уйдите. Ни слова. То Петербург, а то Харьков. Вдруг здесь...

Молодежь пришлось рассадить в первой кулисе. Она смотрит пьесу в открытые окна "павильона". Марья Гавриловна играет среди публики, -- и это нисколько не мешает ей, играя Бог знает в который раз "Татьяну Репину", действительно бледнеть в той сцене, когда Сабинин делает вид, что ее не знает.

Через оркестр тянется бесконечная вереница букетов, аплодируют в зале, за кулисами, на подъезде, -- но для Марьи Гавриловны все это недостаточно убедительно.

-- Мало ли что аплодируют.

Ей нужно знать мнение публики.

* * *

В Полтаве, где после Карла XII, кажется, не было ни одного мало-мальски замечательного человека, туземный ресторатор прямо потерял голову. Что сделалось с публикой! После спектакля и вдруг в ресторан! Никогда не бывало. Садик ресторана весь занят, ресторатор не знает, куда усадить публику, и когда ему указывают на беседку, увитую диким виноградом, таинственным шепотом заявляет:

-- Там Марья Гавриловна со своими артистами.

За столиками только и разговоров, что о Марье Гавриловне. За ближайшим от беседки двое степняков-помещиков, которые, вероятно, с 32-го года не выезжали в театры.

-- Нет, как она сыграла эту сцену! Ты заметил? Изумительно.

Собеседник молча выпивает рюмку водки.

-- А смерть! А смерть! Поразительно!

Собеседник, мрачный старик из отставных военных, наконец, выходит из себя:

-- Да что вы все заладили, как попугаи: удивительно, да изумительно, да поразительно. Ничего тут не вижу ни удивительного, ни изумительного, ни поразительного. Сказано: "Савина", -- ну, значит, она и обязана играть хорошо. Вот и все.

Кажется, Марья Гавриловна, подслушавшая это из-за зелени, которой окутана беседка, готова пойти и расцеловать этого мрачного старца.

Вот это похвала. Это не аплодисменты -- минутное увлечение, это не комплимент, сказанный в глаза.

Она довольна, потому что слышала, что публика говорит о ней между собой, а мрачный военный привел Марью Гавриловну в окончательный восторг.

Марья Гавриловна в Москве.

-- Дома. Принимают! -- швейцару "Славянского базара" даже надоело повторять одни и те же слова бесконечной веренице господ неимоверно длинных, неимоверно коротеньких, толстых, тощих, седых, с еле пробивающимися усиками, плешивых и длинноволосых, со сверточками под мышкой поднимающихся к Марье Гавриловне.

В большой комнате, где трудно повернуться, чтоб не задеть корзины с цветами или букета, только что перебывала вся театральная Москва, изрекающая свои непогрешимые приговоры артистам и пьесам. Здесь только что слышалось:

-- С завоеванием! С победой! С выигранным сражением!

И теперь, на смену, потянулись люди со сверточками в руках.

-- Марья Гавриловна, уделите хоть чуточку внимания сему четырехактному плоду вдохновения...

-- Марья Гавриловна, пустячок в пяти действиях.

-- Марья Гавриловна, прочтя сей водевиль, скажите: есть у меня талант драматурга?

Москва считает своим долгом поставлять пьесы, и делает это в необычайном количестве.

Гора тетрадок на письменном столе все растет, и только что красовавшееся сверху эффектное заглавие "Ох, как тяжела ты шапка Мономаха", или "Переутомление" заменило другое не менее эффектное название: "Жертва роковых страстей" или "Телеграфист".

Каждая пьеса, не исключая и "Телеграфиста", будет внимательно прочитана, и каждый автор получит очень любезный ответ.

Но когда успевает Марья Гавриловна прочитывать все эти вороха пьес? Этот вопрос интриговал вашего покорнейшего слугу настолько, что я однажды задал его Марье Гавриловне.

-- Я читаю их обыкновенно на сон грядущий.

-- Но ведь у вас чуть не ежедневно в десять часов утра репетиция.

-- Что ж из этого? Я всегда встаю в восемь.

Так, очевидно, крепко спится от чтения теперешних пьес. И есть еще злые языки, которые утверждают, будто современная драматическая литература не в состоянии принести никакой пользы!

* * *

"Марья Гавриловна" -- это слишком сложная и интересная личность, чтоб нарисовать ее портрет тремя-четырьмя штрихами.

Но мне хотелось хоть слегка наметить отношение этой артистки к сцене, публике, товарищам, драматургам.

Если вы хотите знать о ее отношениях к прессе, -- то она с одинаковым интересом читает и рецензии влиятельного столичного органа, и глубокомысленную критику лохматого рецензента "Завихрывихряйских новостей".

Точно так же, сколько мне известно, интересуются каждой печатной о них строкой Росси, Поссарт, Сара Бернар, Барнай, Элеонора Дузэ, Эммануэль, -- и только великая артистка Гарриэтт, в оперетке "Бедный Ионафан", с гордостью заявляет:

-- Я газетных рецензий никогда не читаю.

КОММЕНТАРИИ

Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том "Сцена" девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905--1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.

Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве "Петроград" небольшую книжечку "Старая театральная Москва" (Пг.--М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы -- очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания ("Рассказы и очерки", М., "Московский рабочий", 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., "Московский рабочий", 1986; Рассказы и очерки. М., "Современник", 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти "возвраты" вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется "история с полтавским помещиком". Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, "швов" не только не видно, -- впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: "Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований... Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге -- сам Дорошевич, как журналист и литератор".

В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран "средний вариант" -- сохранен и кугелевский "монтаж", и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.

Тем не менее за пределами и "кугелевского" издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.

В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник "Старая театральная Москва", целиком включен восьмой том собрания сочинений "Сцена". Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики -- "Одесского листка", "Петербургской газеты", "России", "Русского слова".

Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.

Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, "неправильного" синтаксиса Дорошевича, его знаменитой "короткой строки", разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Старая театральная Москва. -- В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.--М., "Петроград", 1923.

Литераторы и общественные деятели. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.

Сцена. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.

ГА РФ -- Государственный архив Российской Федерации (Москва).

ГЦТМ -- Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).

РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

ОРГБРФ -- Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).

ЦГИА РФ -- Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).

"МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА"

Впервые -- "Петербургская газета", 1894, 27 января, No 26. Опубликовано без подписи. Авторство Дорошевича определяется содержанием (в том числе повтором некоторых эпизодов, встречающихся в последующих его публикациях о Савиной) и стилем произведения.

Савина Мария Гавриловна (урожд. Подраменцова-Стремлянова, 1854--1915) -- русская актриса, с 1874 г. и до конца жизни играла в труппе Александринского театра. Высокое психологическое мастерство отличало ее в ролях русского классического репертуара (пьесы Гоголя, Островского, Тургенева), в создании разнообразной галереи женских образов в драматургии конца XIX--начала XX вв. Савина горячо защищала интересы "актерского сословия", была одним из организаторов и председателей Русского театрального общества. См также раздел "Письма".

Сарра Бернар -- см. "Гаснущие звезды. Сарра".

Самойлова публика называла не иначе как Василием Васильевичем, Васильева 2-го -- Павлом Васильевичем, Садовского -- Провом Михайловичем, Шумского -- Сергеем Васильевичем. -- Самойлов Василий Васильевич (1813--1887) -- русский актер, представитель актерской семьи Самойловых. Работал в труппе Александрийского театра, был мастером внешнего перевоплощения. Васильев Павел Васильевич (1832--1879) -- русский актер, представитель актерской семьи Васильевых. Его называли Васильевым 2-ым в отличие от Васильева 1-го, старшего брата, актера Сергея Васильевича Васильева (1827--1862). Павел Васильев много играл в провинции, с 1860 г. был в труппе Малого театра, тяготел к реалистическому изображению русских характеров, прежде всего в пьесах Островского, отличался яркостью сценического темперамента. Садовский (настоящая фамилия Ермилов) Пров Михайлович (1818--1872) -- русский актер, родоначальник актерской семьи Садовских. Всю жизнь играл в Малом театре. Крупнейший представитель сценического реализма эпохи А.Н. Островского. Был мастером в создании сатирических характеров в водевилях, пьесах Мольера и особенно Островского. Шумский (настоящая фамилия Чесноков) Сергей Васильевич (1820--1878) -- русский актер, ученик М.С. Щепкина, играл в Малом театре. Его игра отличалась артистизмом и естественностью, был актером без амплуа и потому проявил себя в разнообразных ролях в пьесах Тургенева, Сухово-Кобылина, Островского, Мольера.

Григорович Дмитрий Васильевич (1822--1900) -- русский писатель, автор получивших широкую известность повестей "Деревня" (1846) и "Антон-Горемыка" (1847).

Потапенко Игнатий Николаевич (1856--1929) -- русский писатель, модный в 90-е годы и чрезвычайно плодовитый беллетрист.

...к маркизе д'Обервиль в драме "Две сиротки". -- "Две сиротки" (1874) -- мелодрама французских писателей А. Деннери и Е. Кормон.

"Спорный вопрос" (1893) -- пьеса В.А. Александрова.

...большой бронзовый бюст Тургенева... Ей вон какие свои восторги выражали. -- И.С. Тургенева и Савину связывали особые дружеские отношения. Писатель был покорен талантом актрисы и влюблен в нее (См. Тургенев и Савина. Письма И.С. Тургенева к М.Г. Савиной. Воспоминания М.Г. Савиной об И.С. Тургеневе. Пг., 1918).

...в который раз играет "Татьяну Репину"... -- "Татьяна Репина" (1887) -- пьеса A.C. Суворина. Савина впервые исполнила роль Татьяны 11 декабря 1888 г., выступала в ней до 1909 г.

В Полтаве, где после Карла XII... -- Войска шведского короля Карла XII (1682--1718) потерпели поражение в Полтавской битве в 1709 г.

...Барнай, Элеонора Дузэ, Эмануэль, и только великая артистка Гарриет в оперетке "Бедный Ионафан"... -- Барнай Людвиг (1842--1924) -- немецкий актер и театральный деятель, для его игры была характерна подчеркнутая патетика. Гастролировал в Москве в 1885--1886 гг. Дузе Элеонора (1858--1924) -- популярная итальянская актриса, ее искусство отличалось тонким психологизмом. Гастролировала в России в 1891 и 1908 гг. Эмануэль Джованни (1848--1902) -- итальянский актер-трагик, в 1893 г. гастролировал в России. Гарриет -- персонаж комической оперы "Бедный Ионафан" австрийского композитора К. Миллекера (1842--1899).