Столетний Рамзес, всесильный повелитель Египта, умирал... На грудь могущественного фараона, перед голосом которого полвека дрожали миллионы людей, налег какой-то гнет и высасывал кровь из его сердца, силу из рук, а моментами даже сознание из головы. Великий фараон, как сраженный мечом богатырь, лежал на коже индийского тигра, а ноги его были покрыты парадным плащом, который прислал в дар король эфиопов. Суровый, как всегда, позвал он из храма в Карнаке мудрейшего жреца и лекаря и сказал ему:
-- Знаю, что имеешь крепчайшие лекарства, которые, либо убивают, либо сразу излечивают. Приготовь мне одно из них против моей болезни и пусть уж это сразу кончится... так или иначе!
Лекарь колебался.
-- Подумай, Рамзес. -- шепнул он. на-конец, -- со дня, когда ты сел на престол фараонов, воды Нила выступали из берегов уже сто раз; могу-ли я предложить такому старцу, как ты, лекарство, не вполне надежное даже для самого молодого из твоих воинов?
Рамзес даже присел на своем ложе.
-- Видимо, я очень болен, -- воскликнул он, -- если ты, жрец, осмеливаешься давать мне советы! Молчи и исполняй, что я тебе приказываю. Смерти моей бояться нечего: ведь жив мой тридцатилетний внук и наследник Горус и Египет не останется без фараона!
Жрецу осталось только повиноваться.
Когда дрожащею рукою жрец поднес умирающему страшное лекарство, Рамзес выпил его так, как сильно жаждущий пьет воду. Затем он позвал к себе знаменитейшего астролога из Фив и приказал ему искренно поведать, что предсказывают звезды
-- Звезда Сатурн соединилась с Луной, -- ответил мудрец; -- это предвещает, Рамзес, смерть одного из членов твоей династии. Напрасно ты принял сегодня лекарство; оно не поможет, ибо ничтожна помощь людей в сравнении с желанием Предвечного на небесах.
-- Понятно, что звезды предсказали мою смерть, -- ответил Рамзес. -- А когда же это может случиться?
-- Еще до восхода солнца, Рамзес, либо будешь здоров, как носорог, либо твой святой перстень, окажется на руке твоего внука Горуса, -- ответил, низко поклонившись, лекарь.
-- Введите Горуса в зал фараонов, -- сказал Рамзес уже угасающим голосом, -- пусть он там ждет моего последнего слова и перстня, чтобы ни на минуту не было перерыва в царствовании фараонов.
Прослезился Горус при известии о близкой кончине деда. Но так как престол египетский не должен оставаться свободным ни на миг, то грустный наследник, окруженный многочисленной свитой, поспешил в зал фараонов.
Присев на крыльце, мраморные ступени которого спускались до самой реки, он стал обозревать окрестности.
Луна, вблизи которой мерцала зловещая звезда Сатурн, серебрила бронзовые воды Нила, на лугах и садах расстилались тени гигантских пирамид, и вся долина на несколько миль кругом казалась покрытой легкой мглистой фатой. Несмотря на позднее время, хижины и дворцы были освещены, а обитатели их толпились под открытым небом. Бесчисленное множество лодок, как в праздник, сновало по Нилу; пальмовые леса, берега Нила, базары и улицы у дворца Рамзеса были переполнены народом.
Но несмотря на это. стояла такая тишина, что до ушей Горуса долетал шум нильского тростника и вой гиен, ищущих добычи.
-- Зачем они толпятся'? -- спросил Горус одного из придворных, указывая на море людских голов.
-- Хотят в лице твоем приветствовать нового фараона и из уст твоих услышать о предположенных милостях и благодеяниях.
В этот момент в сердце наследника впервые проснулись властолюбие и чувство величия.
-- А те вот огни, что означают? -- спросил Горус.
-- Это жрецы пошли к могиле твоей матери Зефире, чтобы ее останки перенести в пирамиды фараонов.
В сердце Горуса воскресла старая любовь к матери, тело которой суровый Рамзес похоронил вместе с рабами за то, что она оказывала разные милости невольникам и пленным.
-- Слышу ржание коней. -- сказал, прислушиваясь, Горус. -- кто бы в это позднее время мог ехать?
Горус вздохнул, вспоминая своего любимого друга, который был сослан Рамзесом за то, что в душе внука и наследника прививал отвращение к войнам и сострадание к угнетенному народу.
-- А тот огонек за Нилом?
-- Этим огоньком, о, Горус, -- ответил придворный, -- приветствует тебя из монастырской тиши твоя верная подруга Береника, разлученная с тобою по повелению Рамзеса за ее любовь к правде и справедливости. Уже первосвященник послал за ней придворную лодку; а когда святой перстень блеснет на твоей руке, тяжёлые монастырские двери откроются, и она вернется к тебе, тоскующая и любящая.
После этого Горус уже ни о чем не спрашивал: замолчал и прикрыл глаза рукою.
Вдруг он крикнул от боли.
-- Что с тобою, Горус?
-- Пчела ужалила мне ногу, -- ответил побледневший наследник.
Придворный, при зеленоватом свете луны, осмотрел его ногу.
-- Поблагодари бога Озириса, -- сказал он, -- что ужалил тебя не паук, которого яд в это время всегда смертелен.
В этот момент вошел главный воин и, поклонившись Горусу, сказал:
-- Великий Рамзес, чувствуя близость смерти, приказал мне: "иди к Горусу, ибо мне не жить, и исполняй его волю так, как ты исполнял мою. Хотя бы он повелел тебе верхний Египет отдать эфиопам и заключить с этими врагами братский союз, ты обязан это исполнить, как только увидишь мой перстень на его руке, ибо устами повелителей говорит бессмертный Озирис".
-- Не отдам я Египта эфиопам, -- сказал наследник. -- Но заключу мир, ибо мне жаль крови моего народа; напиши сейчас приказ и держи наготове курьеров, чтобы как только раздастся первый крик приветствия меня народом, они стрелой мчались по направлению туда, где стоит солнце в полдень, и дали от моего имени свободу эфиопам; и напиши еще другой приказ, что бы с этого часа и по конец веков отменен был жестокий обычай и ни одному пленному, на поле брани, не должен быть вырван язык. Я так сказал.
Главный воин упал к ногам повелителя, а затем ушел, чтобы писать приказы; наследник же приказал придворному вновь осмотреть свою рану, так как она его сильно беспокоила.
-- Нога твоя, Гору с, немного распухла, -- сказал придворный. -- Что бы было, если бы, вместо пчелы, укусил тебя паук!...
Вошел в зал государственный канцлер и, поклонившись наследнику, сказал:
-- Могущественный Рамзес, чувствуя затмение зрения, отослал меня к тебе с велением: "иди к Горусу и слепо исполняй его волю, хотя бы тебе велел освободить от цепей рабов, а народу отдать всю землю, исполни это, когда увидишь на его руке мой святой перстень, ибо устами властелинов говорит бессмертный Озирис".
-- Таких желаний мое сердце не знает, -- сказал Горус. -- Но сейчас напиши приказ, что плата за аренду земли и подушная подать уменьшаются наполовину и что рабы будут иметь в неделю три свободных дня и без суда не будут биты палкой по спине. И еще напиши приказ об освобождении из заточения моего учителя Гетрона, который, по-моему, мудрейший и благороднейший из всех египтян. Я так сказал.
Канцлер упал к ногам повелителя, но еще не успел уйти, чтобы исполнить приказание, как вошел первосвященник.
-- Горус! -- сказал он, -- каждую минуту ожидаем ухода в область теней великого Рамзеса, и сердце его будет взвешено Озирисом на его безошибочных весах. Но как только святой перстень фараонов заблестит на твоей руке, приказывай я буду слушаться, хотя бы ты приказал сломать чудный храм бога Аммона, ибо устами повелителя говорит бессмертный Озирис.
-- Не ломать, -- ответил Горус, -- но воздвигать буду новые храмы и еще более украшать их. Требую одного, чтобы был составлен приказ о торжественном перенесении останков моей матери Зефиры, и другой приказ... об освобождении из заключения моей подруги Береники. Я так сказал.
-- Мудро начинаешь, -- ответил первосвященник. -- Для исполнения этих велений уже все налажено, а приказы сию минуту напишу; лишь только коснешься их перстнем фараонов, зажгу вот этот светильник, чтобы оповестить народ о твоих благодеяниях, а Беренику -- о том, что возвращаешь ей свободу!
Вошел мудрейший лекарь из Карнака.
-- Горус, -- сказал он, -- меня не удивляет, что ты бледен, ибо твой дед, Рамзес, уже кончается. Этот царь царей не мог перенести действия могущественнейшего лекарства, которое он меня заставил приготовить для него. Остался при нем лишь заместитель первосвященника, чтобы, когда Рамзес умрет, снять с его руки святой перстень и тебе его отдать, как знак полной власти. Но ты, Горус, все больше бледнеешь! -- прибавил он. -- Отчего это?
-- Осмотри мою ногу, -- простонал Горус и упал на золотые кресла, локотники (поручни) которых имели вид ястребиных голов.
Лекарь стал на колени, осмотрел ногу и отступил в ужасе.
-- Горус. -- шепнул он, -- тебя ужалил чрезвычайно ядовитый паук!
-- Неужели мне суждено умереть?.. В такую минуту?! -- спросил еле слышным голосом Горус.
А затем прибавил:
-- Скоро-ли это наступит?... скажи правду!
-- Раньше чем луна спрячется вот за это облако.
-- Ах, да!... А Рамзес долго еще будет жить?
-- Разве я знаю?.. Быть может, уже несут тебе его перстень.
В этот момент вошли министры с изготовленными приказами.
-- Канцлер -- воскликнул Горус, хватая его за руку, -- если бы я сейчас скончался, ты бы исполнил мои приказы?
-- Доживи. Горус, до лет твоего деда! -- ответил канцлер, -- но если бы даже сейчас после него тебе пришлось предстать перед судом Озириса, то все же будет исполнен каждый твой приказ, лишь бы ты его коснулся святым перстнем фараонов.
-- Перстнем! -- повторил Горус, -- но где же он?
-- Один из придворных, -- шепнул главный воин, -- сказал мне, что великий Рамзес вот, вот кончится.
-- Я послал сказать моему заместителю, -- прибавил первосвященник, -- чтобы в тот момент, когда сердце Рамзеса затихнет, перстень был снят.
-- Благодарю вас! -- сказал Горус. -- Как жаль... ах, как жаль!... Но ведь я не весь умру... После меня останется мое благословление, спокойствие... счастье народов и... моя Береника вновь будет "свободной...
-- Долго-ли еще? -- спросил он лекаря.
-- Смерти осталось пройти к тебе только тысячу шагов, -- грустно ответил лекарь
-- Не слышите?... Никто оттуда не идет?... -- повторил Горус.
Молчание.
Луна приближалась к облаку и уже почти его касалась; мелкий песок тихо шелестел в песочных часах.
-- Далеко-ли еще пройти ко мне смерти? -- шепнул Гору с.
-- Восемьсот шагов, -- ответил лекарь. -- Не знаю, Горус, успеешь ли коснуться всех приказов святым перстнем, хотя бы тебе его сейчас принесли...
-- Подайте мне сюда приказы, -- сказал наследник, прислушиваясь, не бежит ли кто из покоев Рамзеса. -- А ты, жрец, -- обратился он к лекарю, -- говори, сколько мне осталось жить, чтобы я мог утвердить хотя бы самые дорогие мои веления.
-- Шестьсот шагов, -- шепнул лекарь.
Приказ об уменьшении подушной подати и работ рабам упал из рук Горуса к его ногам. Он показался ему не особенно важным.
-- Пятьсот...
Приказ о мире с эфиопами скользнул с колен Горуса.
-- Не идет ли кто?..
-- Четыреста, -- ответил лекарь.
Горус задумался и бросил приказ о перенесении останков Зефиры.
-- Триста...
Та же участь постигла приказ о возвращении из ссылки Гетрона.
-- Двести...
Губы Горуса посинели... В судорогах уже он бросил на пол приказ об освобождении Береники и оставил только приказ о запрещении вырывать языки у пленных.
-- Сто...
Среди могильной тишины слышен был топот деревянной обуви. В зал вбежал заместитель первосвященника. Горус протянул руку.
-- Чудо свершилось, -- воскликнул вошедший. -- Великий Рамзес выздоровел! энергично поднялся с постели и с восходом солнца собирается охотиться на. льва... Тебя же, Горус, в виде особой милости, приглашает ему сопутствовать...
Горус взглянул угасающими глазами на Нил, где блестел огонек в темнице Береники... и две слезы, кровавые слезы, скользнули по его лицу...
-- Не отвечаешь, Горус? -- спросил удивленный посланец Рамзеса.
-- Разве не видишь, что он умер? -- шепнул мудрейший лекарь из Карнака.