ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА И КРИТИКО-БІОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА.
ИЗДАНІЕ T-ва А. Ф. МАРКСЪ : ПЕТРОГРАДЪ
ВЪ НѢКОТОРОЕ ВРЕМЯ.
(Совершенно невѣроятная исторія).
1. "Третій пунктъ", Сладкоѣжка и тетя
2. Человѣкъ безъ спины
3. "Адамовы головы" и "Вице-рой"
4. Развязка
1.
"Третій пунктъ", Сладкоѣжка и "тетя".
Татары-офиціанты на Николаевскомъ петербургскомъ вокзалѣ мѣрили день господиномъ среднихъ лѣтъ, средняго сложенія, роста и полноты, аккуратно появлявшимся въ буфетѣ перваго класса ежедневно въ опредѣленные часы. Онъ занималъ свое мѣсто за небольшимъ столикомъ у окна, не торопясь надѣвалъ очки въ золотой оправѣ и вынималъ изъ кармана газету. Офиціанты, не спрашивая, подавали бутылку свѣтлаго "императорскаго" пива и обязательно спрашивали:
-- Какъ ваше здоровье, Иванъ Семенычъ?
-- Спасибо. Слава Богу, здоровъ. А какъ вы тутъ поживаете?
-- Покорно благодаримъ, Иванъ Семенычъ... Мало-мало живемъ.
Татары любили неизвѣстнаго Ивана Семеныча не за чай -- онъ больше гривенника не давалъ, а за обращеніе. Мало ли порядочныхъ господъ бываетъ въ буфетѣ, а только то да не то. Круглое лицо Ивана Семеныча съ жиденькой бородкой и выпуклыми, добродушными, близорукими глазами точно было вуалировано, выражаясь языкомъ фотографовъ-любителей, удивительно добродушной улыбкой. Онъ и весь былъ какой-то добрый, даже широкая спина и короткія ручки казались добрыми. Что это былъ за человѣкъ,-- никто не зналъ. Онъ появился на вокзалѣ года четыре тому назадъ и приходилъ встрѣчать поѣзда, какъ на службу. Желѣзнодорожные жандармы и сомнительные господа въ барашковыхъ пальто и несмотря ни на какую погоду въ резиновыхъ калошахъ и съ зонтиками обратили на него свое благосклонное вниманіе, но потомъ махнули рукой. Улыбающійся незнакомецъ вѣчно встрѣчалъ какихъ-то пріѣзжихъ "далекихъ" провинціаловъ въ оленьихъ дохахъ и самыхъ удивительныхъ шапкахъ съ наушниками. Потомъ онъ ихъ провожалъ во-свояси и начиналъ поджидать новыхъ.
Стоялъ уже ноябрь. Санный путь въ столицѣ только-что установился. Провертывались совсѣмъ морозные деньки. Въ одинъ изъ такихъ деньковъ Иванъ Семенычъ явился на свое дежурство раньше обыкновеннаго и противъ обыкновеннаго имѣлъ немного тревожный видъ.
-- Сибирскій поѣздъ придетъ черезъ часъ,-- объяснилъ подававшій пиво Ахметъ,-- Расписаніе перемѣнили противъ прежняго...
-- Знаю, Ахметъ. Спасибо... Ну, какъ вы тутъ живете?
-- Мало-мало живемъ, Иванъ Семенычъ. Покорно благодаримъ...
Читая газету, Иванъ Семенычъ дѣлалъ перерывы. Онъ доставалъ старый толстый бумажникъ, какой бываетъ только у провинціаловъ, раскрывалъ его, вынималъ какую-то телеграмму, перечитывалъ ее, морщился и покачивалъ головой.
-- Да, штука...-- повторялъ онъ про себя.-- И зачѣмъ только панъ Гедиминъ замѣшался? Не по-ни-ма-ю... А куда дѣлся Лихошерстовъ? Удивительно... Проку не будетъ...
Телеграмма гласила слѣдующее: "Ивану Семенычу Ахлюстину. Отецъ ѣдетъ сегодня курьерскимъ Петербургъ. Встрѣчай. Цвѣтъ-Ивановъ. Гедининъ-Шмурло-Зикевичъ". Ахлюстинъ прочелъ дату и мѣсто отправленія телеграммы,-- подана въ Москвѣ 7-го ноября.
-- Удивительно...-- еще разъ проговорилъ Ахлюстинъ, бережно сложилъ газету и отправился на платформу встрѣчать дорогихъ гостей.
Ранніе утренніе поѣзда встрѣчаютъ мало, особенно курьерскій. На платформѣ одни артельщики и титулованные лакеи въ цилиндрахъ съ розетками и плодами въ рукахъ. И здѣсь кондуктора знали Ахлюстина, раскланивались съ нимъ, какъ со старымъ знакомымъ.
Нѣтъ ничего томительнѣе, какъ ожиданіе поѣзда. Часы точно останавливаются. Чужіе свистки передаточныхъ и служебныхъ поѣздовъ вводятъ въ заблужденіе, и ожидаемый поѣздъ всегда является какъ-то неожиданно. Такъ было и теперь, когда въ просвѣтъ желѣзнодорожнаго полотна выдвинулась желѣзная масса, съ подавляющимъ, сдержаннымъ гуломъ остановившаяся у платформы. Обычная безтолковая суета, окрики, возбужденныя лица, торопливые шаги, тревожные, ищущіе взгляды.
Составъ курьерскаго поѣзда невеликъ, и Ахлюстинъ успѣлъ пробѣжать мимо линіи вагоновъ раза три, напрасно отыскивая знакомыхъ. Публика выходила, а ихъ нѣтъ какъ нѣтъ. Вотъ и вагоны уже опустѣли. Ахлюстинъ уже повернулся къ выходу съ платформы, какъ его окликнулъ знакомый голосъ изъ послѣдняго вагона:
-- Иванъ Семенычъ, да постой ты... Охъ, и бѣсова тѣснота у васъ!..
Въ дверкахъ выходной вагонной площадки стояло что-то круглое, мохнатое и тяжело дышавшее. Пассажиръ завязъ въ дверяхъ своей грузной фигурой, и носильщикъ напрасно старался вытолкнуть его, упираясь въ спину всѣмъ корпусомъ.
-- Егоръ Егорычъ, голубчикъ!-- невольно крикнулъ Ахлюстинъ.-- Какими судьбами? Вотъ удивилъ...
Онъ подскочилъ къ тяжело дышавшему отъ натуги Егору Егоровичу, схватилъ его руку и помогъ освободиться изъ тисковъ.
-- Ну, здравствуй, голубчикъ...
Пріѣзжій съ трудомъ могъ двигаться въ своей сибирской дохѣ изъ жеребячьяго мѣха, а изъ-подъ мѣховой пыжиковой шапки съ неизбѣжными наушниками выставлялась только часть лица. Они расцѣловались, причемъ Ахлюстинъ не переставалъ бормотать.
-- Вотъ удивилъ... Вѣдь ты на службѣ, Егоръ Егоровичъ, и вдругъ въ Петербургъ махнулъ.
-- А ну ее, бисову службу,-- съ мягкимъ хохлацкимъ акцентомъ говорилъ Егоръ Егорычъ, отдувая толстыя щеки.-- Довольно послужилъ. Пусть другіе послужатъ.
-- Въ отставкѣ?
-- Въ отставкѣ... Однимъ словомъ, наплевать.
-- А я пріѣхалъ встрѣчать на вокзалъ Цвѣтъ-Иванова и пана Гедимина. Получилъ отъ нихъ телеграмму изъ Москвы... Надули, прохвосты.
-- Ну, ихъ придется ждать... Я до Москвы вмѣстѣ съ ними ѣхалъ, а потомъ едва вырвался. Закурили напропалую... Не выходятъ отъ Омона.
-- Это ужъ панъ Гедиминъ... А Лихошерстовъ?
-- И онъ въ Москвѣ. Ждетъ, когда они прочухаются... Какъ-то захожу вечеромъ къ нимъ въ номеръ. Темно... Чиркнулъ спичку, смотрю, а въ передней на диванчикѣ спитъ Лихошерстовъ. "Илья Саввичъ, что вы, говорю, тутъ дѣлаете?" -- "А я, говоритъ, жду, когда проснется мой министръ финансовъ. Пришелъ домой пьянѣе вина, двѣ ночи не спалъ и завалился на мою кровать..." -- "Такъ зачѣмъ, говорю, въ темнотѣ лежите?" -- "А зачѣмъ, говоритъ, я зря буду электричество палить? Оно вѣдь денегъ стоитъ"... Однимъ словомъ, такая компанія собралась, что если подарить знакомому чорту обратно отдастъ.
Они усѣлись съ трудомъ на одного извозчика, и Ахлюстинъ крикнулъ:
-- Пушкинская... Я остановился въ меблированныхъ комнатахъ и живу въ нихъ вотъ уже третій годъ. Есть свободные номера... У насъ отлично.
-- А та мнѣ жъ все равно... Я не надолго.
-- Ну, это всѣ такъ говорятъ, Егоръ Егорычъ, а глядишь -- человѣкъ и заживется. Ужъ такой особенный городъ... Только разъ въ него попасть. Я тоже вотъ на недѣльку пріѣхалъ, а идетъ ужъ пятый годъ. Нельзя, дѣла... Впрочемъ мнѣ недолго осталось ждать: черезъ двѣ недѣли мое дѣло окончательно рѣшится.
-- Ахъ, ты, третій пунктъ!-- засмѣялся Егоръ Егорычъ.-- Твои-то двѣ недѣли лѣтъ пять продолжаются... Даромъ только здѣсь проѣдаешься.
-- Скоро все кончится. Вотъ устроилъ дѣло Лихошерстова, отлично устроилъ. А онъ вотъ въ Москвѣ проклажается со своими идолами... Нашелъ компанію тоже... Ахъ, какой здѣсь есть человѣкъ, Егоръ Егорычъ! Вотъ я тебя познакомлю съ нимъ, такъ самъ увидишь. Такой человѣкъ, такой человѣкъ... А нашихъ здѣсь здорово понаперло: изъ Иркутска, изъ Томска, съ Урала. Чего хочешь -- того просишь. Встрѣтишь и старыхъ пріятелей... Со всѣхъ сторонъ народъ съѣхался и все по дѣламъ. Нѣтъ, братъ, не старое время, когда мы всю жизнь сидѣли, какъ грибы въ лѣсу... Да вотъ я -- я въ Питерѣ какъ у себя дома. И какой народъ попадается ловкій, особенно которые понаѣхали съ юга. Какъ вода въ котлѣ всѣ кипимъ да варимся...
-- Тебѣ это въ самый разъ, Иванъ Семенычъ. Хлѣбомъ тебя не корми, а только бы на людяхъ потолкаться...
-- Что же, и поговорка такая есть: бывали рога въ торгу... Не съ деньгами жить, а съ добрыми людьми.
-- А я, братъ, насчетъ пенсіи пріѣхалъ похлопотать...
-- Можно и пенсію выхлопотать, ежели умѣючи. Я-то теперь всѣ ходы и выходы знаю... Сначала-то какъ въ потемкахъ ходилъ, а теперь вотъ какъ все выучилъ.
-- Еще бы: извѣстная консисторская строка. Недаромъ со службы по третьему пункту выгнали...
-- Я не виноватъ, Егоръ Егорычъ, ежели злые люди погубили. Другіе за мою спину спрятались, ну, а меня подъ обухъ...
Сани остановились у подъѣзда громаднаго пятиэтажнаго дома. Выскочилъ бравый швейцаръ и помогъ Егору Егорычу вылѣзти изъ саней. Онъ всѣхъ провинціаловъ въ дохахъ считалъ золотопромышленниками и на этомъ основаніи относился къ нимъ съ особеннымъ уваженіемъ.
-- Пожалуйте-съ... Есть два свободныхъ номера.
Пришлось подниматься въ третій этажъ, и Егоръ Егорычъ нѣсколько разъ останавливался, чтобы перевести духъ.
-- Этакая у васъ бѣсова тѣснота...-- ворчалъ онъ.-- Тутъ какъ разъ на лѣстницѣ и помрешь.
-- Ничего, привыкнешь,-- успокаивалъ его Ахлюстинъ.-- Доктора даже совѣтуютъ жить повыше. Съ одной стороны -- гимнастика, а съ другой -- воздухъ чище.
Когда уже вошли въ номеръ, Ахлюстинъ сообразилъ, что шубы слѣдовало оставить внизу, у швейцара. Комната была свѣтленькая и выходила двумя окнами на Пушкинскую улицу.
-- Вотъ мы и дома,-- говорилъ Ахлюстинъ,-- У насъ прислуга вѣжливая... Видѣлъ, какой у насъ швейцаръ? И горничная одинъ коленкоръ...
Егоръ Егорычъ только пыхтѣлъ, снимая съ себя дорожный костюмъ. Это былъ еще не старый, полный человѣкъ съ маленькими, сѣрыми, хитрыми глазами. Лысина, легкая просѣдь въ волосахъ и медленныя движенія придавали ему солидный видъ. Общее впечатлѣніе портилъ только несоразмѣрно большой съ фигурой животъ. Такіе животы бываютъ у засидѣвшихся въ своей глуши провинціаловъ, которые отъ скуки очень ужъ усердно предаются "тихимъ желудочнымъ радостямъ".
Черезъ часъ швейцаръ Андрей Иванычъ, надѣвъ очки, долго и съ недоумѣніемъ перечитывалъ документы новаго жильца. Въ паспортѣ значилось, что онъ -- исправникъ въ отставкѣ, Георгій Георгіевичъ Сладкоѣжка. Фамилія совсѣмъ странная и даже для чиновника какъ будто смѣшная. При паспортѣ глупая горничная принесла еще и послужной списокъ, въ которомъ говорилось ужъ совсѣмъ что-то непонятное. Оказалось, что "вышеизложенный дворянинъ Сладкоѣжка" окончилъ курсъ прапорщикомъ запаса школы штурмановъ дальняго плаванія, потомъ проходилъ службу въ какомъ-то "сосредоточенномъ архивѣ", потомъ получилъ мѣсто сибирскаго засѣдателя и т. д.
-- Мудреные бываютъ господа...-- думалъ вслухъ Андрей Ивановичъ.
На черной доскѣ, гдѣ мѣломъ записывались фамилія пріѣзжающихъ, онъ съ особенной тщательностью крупными солдатскими буквами вывелъ: "Сладкоѣжка".
Сладкоѣжка и "Третій пунктъ" сидѣли у кипѣвшаго самовара и бесѣдовали. По заказу Ахлюстина горничная принесла фунтъ малороссійскаго сала, вареной колбасы, двинской семги, конченой ряпушки. Потомъ Ахлюстинъ принесъ изъ своей комнаты початую бутылку водки.
-- Съ пріѣздомъ, Егоръ Егорычъ...-- говорилъ онъ, чокаясь рюмкой.
-- Здравствуй, Третій пунктъ.
-- Отвѣдай нашей двинской семужки, будетъ получше вашей печорской. И сальце малороссійское -- антикъ съ гвоздикой.
Просить гостя не приходилось. Онъ всей закускѣ отдалъ надлежащую дань уваженія, а особенно своему любимому салу.
-- Добрая закуска,-- похвалилъ онъ, дѣлая передышку.
-- Если бы я зналъ, что ты пріѣдешь, такъ впередъ бы заготовилъ и малороссійскую запеканку и стару вудку,-- хвалился Ахлюстинъ, начиная краснѣть отъ выпитой водки.-- Здѣсь, братъ, только птичьяго молока не достанешь, да еще отца съ матерью.
Ахлюстинъ не могъ сидѣть на одномъ мѣстѣ и бѣгалъ по комнатѣ маленькими шажками. Онъ раза три принимался обнимать дорогого гостя, цѣловалъ его и повторялъ:
-- Вотъ удивилъ-то, другъ сердечный... Вѣдь сколько лѣтъ не видались... да. Ну, что у васъ тамъ, въ провинціи?
-- А та ничего жъ нѣтъ...-- равнодушно отвѣчалъ Слидкоѣжка, жмуря глаза.-- Все по-старому, какъ мать поставила.
-- Желѣзную дорогу вамъ провели...
-- А ну ее къ нечистому! Жили и безъ желѣзной дороги... Одну тѣсноту она намъ привезла. Воровъ больше стало...
-- Читалъ въ газетахъ, что адвокатъ Мышкинъ умеръ... Ахъ, какой человѣкъ былъ! Нарочно ходилъ въ здѣшній судъ послушать извѣстныхъ адвокатовъ,-- въ подметки Мышкину не годятся. Если бы онъ не попивалъ черезъ мѣру...
-- Да, померъ Мышкинъ. Мало, видно, водки пилъ.
-- Много у васъ перемерло народу за пять-то лѣтъ, Егоръ Егорычъ. Съ ума тоже сходятъ нѣкоторые.
-- Случается...
-- Даже на что доктора -- и тѣ умираютъ.
-- И здѣсь люди мрутъ не меньше.
-- Ахъ, это даже совсѣмъ наоборотъ: идешь утромъ по улицѣ, этакую колесницу везутъ, а кто умеръ -- неизвѣстно. Даже какъ-то не жаль, хотя и грѣшно это, если разсудить по человѣчеству.
Остановившись, Ахлюстинъ съ какимъ-то чмоканьемъ прибавилъ:
-- А какъ митрополичьи пѣвчіе поютъ... Обѣдню г. Чайковскаго не могу одобрить, ибо по-театральному. А вотъ чинъ погребенія... Дастъ Богъ, можетъ-быть, умретъ какой-нибудь архіерей изъ проживающихъ на покоѣ,-- вотъ службу послушаемъ!
-- А баня у васъ близко есть?-- прервалъ его Сладкоѣжка.
-- Да сколько угодно... Вотъ сейчасъ по Пушкинской. Чего хочешь, братику, того просишь.
-- Ну, противъ московскихъ бань не выдержать. Я цѣлую недѣлю прожилъ въ Москвѣ и каждый день ходилъ въ баню... Грѣшный человѣкъ, люблю. Хлудовскія бани въ Китайскомъ проѣздѣ, Сандуновскія на Неглинной -- не нужно въ театръ ходить.
-- Что же, и я съ тобой въ баню схожу. Паръ костей не ломитъ... А потомъ пообѣдаемъ гдѣ-нибудь... Угощу тебя нашей невской лососинной... Пальчики оближешь.
Отправились въ баню, а изъ бани прямо въ ресторанъ "Москву" на Невскомъ. Занявъ столикъ около машины, друзья опять принялись за водку, причемъ Ахлюстинъ счелъ своимъ долгомъ предупредить:
-- Собственно говоря, я вѣдь не пью... да. Ну, а сегодня разрѣшилъ по случаю твоего пріѣзда... Гдѣ наше не пропадало!
-- Ну, а я люблю выпить съ пріятелемъ. Служба была собачья, ну, отъ скуки и хлопнешь. Вѣдь семнадцать лѣтъ исправникомъ лямку тянулъ... Шесть губернаторовъ переслужилъ. Да... тутъ мертвый запьетъ,-- признавался Сладкоѣжка, уписывая закуску. Онъ могъ съѣстъ невѣроятное количество. Остановившись въ Москвѣ, онъ съѣдалъ но два и по три обѣда, пока не являлась одышка. Сейчасъ онъ приналегъ и на свѣжую осетровую икру, и на балыкъ изъ бѣлорыбицы, и на копченаго сига, и на вестфальскую ветчину.
-- Ничего, добрая закуска...-- одобрялъ онъ, дѣлая передышку.-- А еще говорятъ, что въ Питерѣ плохо кормятъ.
-- Такъ, зря болтаютъ. Вотъ только наши сибирскіе пельмени не умѣютъ дѣлать... Нѣ-еть, не тотъ коленкоръ. Нашъ пельмень въ тонкой кожицѣ, начинка жирная и сейчасъ въ своемъ собственномъ соку... Тоже вотъ по части стерлядей здѣсь плохо. И дорого и тоже не понимаютъ. Представь себѣ, уху изъ стерлядей готовятъ на куриномъ бульонѣ? Вѣдь это ужъ чортъ знаетъ что такое...
-- Просто свинство выходитъ...
-- Вполнѣ свинство.
Когда графинчикъ съ водкой опустѣлъ, Ахлюстинъ вдругъ спохватился.
-- А что Простосердовъ? Вотъ любилъ пельмени... Онъ ихъ ѣлъ сырыми. Сядетъ и штукъ пятьдесятъ оплететъ... Мы его такъ и называли: бурсацкое луженое брюхо.
-- Да, это человѣкъ... И ни капельки не измѣнился: сухой, желтый, точно давно нечищенный сапогъ. Недавно ему справляли тридцатипятилѣтній юбилей. Онъ правителемъ губернаторской канцеляріи больше двадцати лѣтъ...
-- Вѣдь собственно онъ правитъ губерніей.
-- Конечно, онъ... Назначатъ новаго губернатора, ну, онъ сейчасъ прыть свою показывать. Новая метла чисто мететъ... Туда-сюда, а кончится дѣло тѣмъ, что пошлетъ за Іоной Гаврилычемъ. Министерская голова... Четыре генеральныхъ ревизіи выдержалъ. Кругомъ чиновники, какъ на войнѣ, валятся, а онъ сидитъ, какъ дубъ, и знать ничего не хочетъ.
-- Знаю, знаю... Охъ, какъ знаю, Егоръ Егорычъ! Самъ по третьему пункту уволенъ изъ консисторіи изъ-за ревизіи... Пострадалъ за другихъ, потому что не хотѣлъ сора изъ избы выносить. Какъ это раздумаешься про старое-то... особенно ночью... Точно вотъ тяжелый сонъ увидишь...
Друзья вернулись домой только вечеромъ, осторожно поддерживая другъ друга. Ахлюстинъ сейчасъ же послалъ горничную за четвертью дешеваго краснаго бессарабскаго вина, извѣстной подъ именемъ "тети". Теперь они сидѣли уже въ комнатѣ Ахлюстина, выходившей единственнымъ запыленнымъ окномъ на глубокій каменный дворъ-колодецъ.
-- Вино ничего себѣ...-- похваливалъ Ахлюстинъ.-- У меня есть знакомый виноторговецъ, онъ ужъ знаетъ мой вкусъ.
Сладкоѣжка отнесся къ "тетѣ" подозрительно и долго жевалъ губами, сдѣлавъ первый глотокъ. Отставивъ недопитый стаканчикъ, онъ тономъ спеціалиста проговорилъ:
-- Знакомое винцо... У насъ про него въ Сибири говорятъ, что какъ выпьешь бутылку, такъ и оглохнешь на цѣлую недѣлю.
-- Ну, это ужъ пустяки!.. Вамъ чихирь въ бочкахъ возятъ, а потомъ изъ него всѣ сорта вина и выдѣлываютъ собственные алхимики. Я какъ-то разговорился съ однимъ виноторговцемъ, зачѣмъ, молъ, вино поддѣлываете, а онъ мнѣ: "Для васъ же стараемся, потому какъ вы натуральнаго винограднаго вина и пить не станете".
Сидѣли и пили, предаваясь далекимъ провинціальнымъ воспоминаніямъ, Ахлюстинъ раскраснѣлся, какъ маковъ цвѣтъ, и нѣсколько разъ принимался обнимать и цѣловать Сладкоѣжку.
-- Голубь ты мой сизокрылый...-- повторялъ онъ слегка начинавшимъ заплетаться языкомъ.-- Какъ праздникъ свалился... а? Удивилъ!..
-- Чего же удивительнаго? Гора съ горой не сходится...
-- Ахъ, не то, совсѣмъ не то! Поживи-ка ты пять лѣтъ въ Петербургѣ... да. Обрадуешься полѣну съ родной стороны, а не то что живому человѣку, да еще старому благопріятелю. Вотъ адвокатъ Мышкинъ умеръ, нотаріусъ Полозовъ отравился... А какіе были люди! Изо всего дерева сдѣланы были... Ахъ, Господи! Этакъ, пожалуй, и всѣ перемрутъ, пока тутъ болтаешься...
Хлопнувъ стаканчикъ вина, Ахлюстинъ лукаво подмигнулъ и, хлопнувъ себя по животу, вытащилъ изъ бокового кармана свой толстый бумажникъ.
-- Вотъ онъ, голубчикъ...
Прищелкнувъ языкомъ и прижавъ бумажникъ къ сердцу, Ахлюстинъ шопотомъ проговорилъ:
-- Милліонъ...
-- У какого бѣса милліонъ?
-- Да у меня... Черезъ двѣ недѣли все будетъ кончено. Вѣдь цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ веду дѣльце. У меня съ заводами тяжба. Они захватили у крестьянъ девять тысячъ десятинъ...
-- Помню, какъ же, хотя и не въ моемъ уѣздѣ.
-- Да... А земля-то золотоносная... хе-хе! Съ крестьянами у меня условіе, что, какъ оттягаю имъ землю -- десять процентовъ мои, а другое условіе -- ежели устрою золотопромышленную компанію, то получаю пожизненно пять процентовъ съ каждаго добытаго пуда золота. Я уже все подсчиталъ... Площадь великолѣпная, золота будетъ намываться ежегодно отъ трехъ до пяти пудовъ, а мнѣ причтется, значитъ, получать ежегодно, считая пудъ золота въ двадцать тысячъ, отъ трехъ тысячъ рубликовъ до пяти. Что, ничего, недурно? Вѣдь это называется, Егоръ Егорычъ: кусъ!.. Хе-хе... Я и золотопромышленную компанію обмозговалъ... Только состоится рѣшеніе сената, и сейчасъ пойдетъ битка въ конъ.
-- Смотри, не подавись... Что-то ужъ очень много барышей считаешь.
-- Самое вѣрное дѣло, какъ въ аптекѣ... Тогда узнаете, каковъ таковъ есть третій пунктъ. Какъ говорятъ французы: смѣется послѣдній. У меня это даже въ книжечкѣ записано. Я теперь всякія слова записываю. Вотъ читай: "рира бьенъ ки рира ле дерньеръ". Хорошо? Хе-хе... Я и другимъ устраиваю дѣла.. Какъ же! Оно ужъ по пути... Вотъ и Лихошерстову тоже устроилъ, а онъ въ Москвѣ проклажается...
-- Тоже милліонъ?
-- Ну, ему побольше придется получить за его промыслы...
-- Какой ты добрый, третій пунктъ... И деньги у васъ въ Питерѣ, видно, дешевыя...
Начавшій совѣть Сладкоѣжка неожиданно расхохотался. Закинувъ голову, онъ повторялъ:
-- Охъ, не могу... Уморили вы меня!... Охъ, не могу...
Ахлюстинъ хотѣлъ уже обидѣться, но Сладкоѣжка пришелъ въ себя и объяснилъ, задыхаясь отъ смѣха:
-- Забылъ я тебѣ давеча разсказать, третій пунктъ... Да, забылъ... Что они тамъ придумали, въ Москвѣ... Ха-ха!.. То-есть придумалъ, конечно, министръ финансовъ Цвѣтъ-Гуляевъ. Ахъ, шутъ гороховый! Ха-ха... Ну, и панъ Гедиминъ ему, конечно, помогъ... Охъ, уморили отцы! Вѣдь это два такихъ праведника, что голову оторвутъ кому угодно...
-- Да что они придумали-то?
-- Все министръ финансовъ, хрѣнъ ему въ голову!.. Мы, говоритъ, какъ пріѣдемъ въ Петербургъ, такъ сейчасъ и будемъ съ паномъ Гедиминомъ у Лихошерстова личными секретарями... Ей-Богу! Ахъ, шарлатаны... Хороши секретари!
-- Отчего же, Егоръ Егорычъ? Это даже очень хорошо... Недавно въ Питеръ пріѣзжалъ американскій милліардеръ Вандербильдъ, такъ при немъ пять секретарей состояло. Притомъ Лихошерстовъ ни въ зубъ толкнуть по иностраннымъ языкамъ, да и я тоже, ну, секретари и будутъ вести всѣ переговоры... Въ самый даже разъ, если разсудить.
-- Да вѣдь они жулики, т.-е. Цвѣтъ-Гуляевъ и панъ Гедиминъ?
Ахлюстинъ смутился. Выдумка хорошая, а вдругъ Сладкоѣжка гдѣ-нибудь проболтается подъ пьяную руку. Все дѣло можетъ испортить однимъ своимъ глупымъ хохотомъ...
-- Послушай, Егоръ Егорычъ,-- заговорилъ "третій пунктъ" вкрадчиво-серьезнымъ тономъ.-- Вотъ что я тебѣ скажу... Уговоръ на берегу, а потомъ за рѣку.
-- Ну, ну?.. Что еще скажешь?
-- А вотъ тебѣ и сказъ: ежели что-нибудь разболтаешь про Лихошерстова... понимаешь?
-- Ну, ну?
-- Вотъ тебѣ и будетъ тогда: ну! Пенсіи не увидишь...
-- Это какъ же такъ? Ты, что ли, раздаешь здѣсь пенсіи?
-- Я-то не я, а надо умѣть ее получить... Сколько васъ здѣсь такихъ-то по Питеру шляется... Да... Умѣючи, говорю, надо, а не зря. Придешь ты въ департаментъ и отрекомендуешься: такъ и такъ, тамъ-то и тамъ проходилъ службу, подъ судомъ и слѣдствіемъ не состоялъ, формуляръ имѣю чистый, награжденъ тѣмъ-то и тогда-то,-- музыка извѣстная. Тебѣ, чтобы отвязаться, наобѣщаютъ съ три короба, а потомъ начнутъ гонять по канцеляріямъ. Тутъ надо справочку, тамъ копію съ копіи, и вездѣ одна волчья пѣсня: "Надо подождать, г. Сладкоѣжка". Да-съ... Провинціалы всѣ такъ думаютъ: пріѣду въ Питеръ -- и сейчасъ дѣло въ шляпѣ. Нѣ-етъ, отецъ, тутъ н насъ съ тобой люди сидятъ и видали виды...
-- А ну васъ съ Лихошерстовымъ къ лысому бѣсу! Очень мнѣ нужно, что вы тамъ будете вытворять...
"Тетя" быстро пустѣла. Если бы она владѣла даромъ слова, то могла бы разсказать удивительныя и поучительныя вещи. Ахлюстинъ бѣгалъ своими мелкими шажками по комнатѣ и говорилъ, не слушая Сладкоѣжку.
-- А мнѣ только бы промаячить эти проклятыя двѣ недѣли...
-- Мнѣ бы только пенсію...
Потомъ они безъ всякой побудительной причины начинали обниматься и цѣловаться, потомъ подняли споръ, кричали, Сладкоѣжка колотилъ по столу кулакомъ, а "третій пунктъ" такъ размахивалъ руками, точно хотѣлъ ударить гостя. Закончилось дѣло тѣмъ, что Сладкоѣжка завалился на кровать и сейчасъ же захрапѣлъ, какъ зарѣзанный. Ахлюстинъ продолжалъ спорить уже съ самимъ собой, хихикалъ и ни съ того ни съ сего грозилъ кулакомъ неизвѣстному врагу.
-- Третій пунктъ?.. Ха-ха... Я вамъ покажу третій пунктъ, всѣмъ покажу!.. Вотъ только бы Лихошерстовъ поскорѣе пріѣхалъ.
Сладкоѣжка проснулся, противъ обыкновенія, довольно поздно. Голова была тяжелая, какъ пивной котелъ. Онъ проспалъ всю ночь, не раздѣваясь. "Третій пунктъ" спалъ на диванѣ, свернувшись калачикомъ, какъ комнатная собачка. Онъ тоже не раздѣвался. Еще не проснувшись хорошенько и лежа съ закрытыми глазами, Сладкоѣжка припомнилъ, что всю ночь его кто-то толкалъ въ бокъ и чѣмъ-то очень твердымъ. Открывъ глаза, онъ увидалъ лежавшую рядомъ съ нимъ "тетю". Бутылка была пуста, и удивительно, что она не скатилась на полъ.
-- Ахъ, "третій пунктъ", что придумалъ!..-- ворчалъ Сладкоѣжка.-- Совсѣмъ глупый человѣкъ... Совсѣмъ дурень!..
Сладкоѣжка спустился съ кровати, положилъ "тетю" на диванъ къ "третьему пункту" и ушелъ въ свой нумеръ. По дорогѣ его чуть не сбила съ ногъ какая-то дама въ ночной кофточкѣ. Она какъ-то спѣшно юркнула въ свой номеръ, подобравъ юбки.
"О о! бѣшеная баба..." -- подумалъ Сладкоѣжка.
Онъ заказалъ горничной самоваръ, умылся, переодѣлся, погулялъ по коридору, чтобы размять свою хохлацкую натуру, и почувствовалъ, что ему дѣлается скучно. Ничего не оставалось, какъ вернуться въ номеръ Ахлюстина, чтобы разбудить дурня. Пить одному чай не хотѣлось. Но "третій пунктъ" такъ сладко спалъ, некрасиво раскрывъ ротъ, что Сладкоѣжка пожалѣлъ его будить и присѣлъ къ столу, чтобы написать письмо домой о своемъ благополучномъ прибытіи въ столицу. На письменномъ столѣ были всѣ необходимыя принадлежности для такого скромнаго занятія, но вниманіе Сладкоѣжки привлекла прежде всего валявшаяся на столѣ записная книжка.
"Ого, да онъ писателемъ тутъ сдѣлался!.." -- сообразилъ Сладкоѣжка.
По старой полицейской привычкѣ онъ безъ всякаго стѣсненія раскрылъ книжку и принялся читать. Книжка велась довольно безалаберно. Были тутъ записи расходовъ, адреса и какія-то совершенно непонятныя замѣтки, отдѣльныя фразы и слова. Для большей удобопонятности Сладкоѣжка принялся читать вслухъ:
-- "Носокъ, убѣжденный, вѣрующій въ свою силу"... Такъ-съ... "Индивидуальность Карякиной осталась нетронутой, несмотря на ея поѣздку въ Италію, гдѣ балерины дѣлаютъ фу... фуэтте въ 36 оборотовъ"... Эге, это, значитъ, о танцоркахъ!.. Ахъ, старый грѣховодникъ!.. "Варіаціи на пуантахъ... баллонъ... двойные туры и пируэты безъ колебаній... антраша и воздушные темпы"... Ловко! Ха-ха... Вотъ такъ "третій пунктъ"!.. "У Хризантемовой тонкія ноги, острые локти и ни малѣйшей поэзіи спины"... Хо-хо! Охъ, уморилъ!.. "Горемыкина танцуетъ такъ, точно на ней горитъ рубашка"... Га-а-а!.. "Про корифейку Панафидину говорятъ, что когда она танцуетъ, то лицо у нея, какъ у кошки во время грома"... О-го-го!.. Кха!.. Гм-м!..
Сладкоѣжка такъ закашлялся, что весь посинѣлъ и чуть не задохся. Ахлюстинъ вскочилъ какъ встрепаный и никакъ не могъ сообразить, что такое случилось. "Тетя" съ жалобнымъ звономъ упала на полъ и укатилась подъ диванъ.
-- Что съ тобой, Егоръ Егорычъ!
-- Ахъ, оставь!.. Гха-ха-а!.. Охъ, умираю!..
Увидавъ раскрытую записную книжку, Ахлюстинъ наконецъ понялъ все. Онъ разсердился на полицейское любопытство своего благопріятеля, вырвалъ изъ его рукъ свою книжку и проговорилъ:
-- Ничего ты не понимаешь... Да... Однимъ словомъ, провинціалъ несчастный. Вотъ еще похохочи, пенсіи и не получишь...
-- А ну ее къ нечистому!.. Тоже и придумаетъ музыку... Сразу и не разберешь ничего... Отчаянный ты человѣкъ и при этомъ безстыдникъ... А впрочемъ, умывайся и пойдемъ ко мнѣ чай пить. Я и самоваръ заказалъ и послалъ за горяченькимъ колачикомъ... Ха ха!.. А ты видѣлъ, какъ рубашка горѣла на этой?.. Ну, какъ ее тамъ звать?
-- Не "эта", а Капитолина Захаровна Горемыкина, корифейка... Да-съ!.. Про нее и въ газетахъ написано такъ:
-- Безстыдникъ какой-нибудь писалъ, въ родѣ тебя...
-- Ничего ты не понимаешь, сибирскій маралъ {Маралъ -- особая порода оленей, рога которыхъ особенно цѣнятся китайцами, какъ цѣлебное средство.}...
За самоваромъ произошелъ дѣловой разговоръ. Выпивъ нѣсколько стакановъ чаю, Ахлюстинъ покрутилъ головой и проговорилъ:
-- Экъ насъ съ тобой вчера угораздило!.. Главизна зѣло трещитъ. Да... Будетъ баловаться. Сегодня же примемся за работу... Время терять нечего. Вотъ ты меня дразнишь "третьимъ пунктомъ", а не знаешь даже, по какой это статьѣ выйдетъ.
-- Врешь, знаю: статья 838-я Устава о службѣ по опредѣленію отъ правительства...
-- Вѣрно... Конечно, оно обидно, а бываютъ статьи и похуже. Вотъ сегодня поѣдемъ къ статьѣ 191-й Свода Законовъ, т. 16, ч. 2, Законъ о судопроизводствѣ гражданскомъ...
-- И эту статью даже очень хорошо знаю: по ней не допускаются въ дѣлѣ тяжебномъ къ свидѣтельству подъ присягой портившіе тайно межевые знаки и явные прелюбодѣи...
-- Вотъ, вотъ, въ самый разъ... Я ужъ тебѣ говорилъ, что есть тутъ одинъ человѣкъ... ахъ, какая голова! Ну, такъ онъ судился по обоимъ этимъ пунктамъ. Впрочемъ, дѣло не наше, а мы въ своей кампаніи называемъ его "человѣкомъ безъ спины", потому что никто еще не видалъ, какая у него спина,-- онъ всегда ко всѣмъ лицомъ, какъ балерина передъ публикой. Ахъ, какой человѣкъ!.. Онъ все на свѣтѣ знаетъ, и черезъ него всякое дѣло можно устроить. Онъ и корабельный лѣсъ поставляетъ, и кишками бараньими торгуетъ, и женскій волосъ по всей Россіи скупаетъ... Разъ въ Ирбитской ярмаркѣ на сто тысячъ рубликовъ сорокъ скупилъ. Гдѣ-то у него есть каменно угольныя копи, потомъ онъ устраиваетъ въ Каспійскомъ морѣ добычу нефти прямо изъ-подъ воды...
-- Прохвостъ какой-нибудь,-- спокойно замѣтилъ Сладкоѣжка.-- У меня въ уѣздѣ такихъ шарлатановъ сколько угодно было... И, навѣрно, двойная фамилія. Не далеко ходить: панъ Гедиминъ или Цвѣтъ-Гуляевъ.
-- Фамилія, дѣйствительно, каверзная, не сразу и выговоришь, а онъ себя производитъ прямо отъ королевской крови и говоритъ, что состоитъ претендентомъ на португальскій престолъ въ случаѣ пресѣченія прямой линіи. И удивительно, что его зовутъ просто: Антонъ Гаврилычъ...
-- Можетъ-быть, просто фальшивый монетчикъ?..
-- Оставь, если ничего не понимаешь... мы должны къ часу быть у Кюба,-- тамъ къ завтраку всѣ сходятся. У Антона Гаврилыча свой особый столикъ внизу, гдѣ дѣловые люди сходятся. Вотъ увидишь...
Ахлюстинъ съ особеннымъ вниманіемъ отнесся къ костюму Сладкоѣжки. Бывшіе военные плохо носятъ штатское платье, а отставные исправники и совсѣмъ не умѣютъ. Сюртукъ какъ на коровѣ сѣдло... Хорошо бы пестрый модный жилетъ приспособить, смокингъ... А впрочемъ, нужно посовѣтоваться съ Антономъ Гаврилычемъ: онъ уже это дѣло вотъ какъ понимаетъ. Тоже вотъ относительно носовыхъ платковъ съ этими провинціалами ухо востро держи,-- сейчасъ ошибка можетъ выйти, рыбу примется ножомъ ѣсть, да еще начнетъ чавкать, какъ бѣлуга.
-- Главное, ты смотри, какъ я дѣлаю,-- совѣтовалъ Ахлюстинъ,-- и подражай... Завтракъ-то у Кюба два рублика стоитъ, не считая остального прочаго.
-- Два рубля?-- изумился Сладкоѣжка.-- Не поѣду...
-- Ну, тогда и пенсіи не получишь... Ты слушайся меня и дѣлай все, что тебѣ говорятъ.
Передъ отъѣздомъ Ахлюстинъ осмотрѣлъ Сладкоѣжку съ особенною тщательностью, какъ новобранца, и замѣтилъ:
-- Ну, сюртучокъ-то придется новенькій заказать, а этотъ мѣшковатъ... Сейчасъ видно, что провинціальный портной своей клешней кроилъ.
По дорогѣ къ Кюба Ахлюстинъ не утерпѣлъ и прочиталъ цѣлую лекцію о томъ, какъ слѣдуетъ себя держать въ модномъ кабакѣ.
-- Отстань, смола!..-- ворчалъ Сладкоѣжка:-- Получше тебя знаю, какъ ѣдятъ. Съ пятью губернаторами, слава Богу, обѣдалъ, и ничего, все сходило съ рукъ...
-- Велики твои губернаторы тамъ, за угломъ, а здѣсь они ни по чемъ.
-- Эге, и чинъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника ни по чемъ?
-- Подымай выше... Здѣсь такихъ-то генераловъ по тридцати на дюжину считаютъ. Вотъ тайные совѣтники -- это другое дѣло. Даже бароны ни по чемъ, графы такъ себѣ, середка на половинѣ, а князья -- глядя по роду и состоянію...
-- У васъ все деньгами считаютъ...
-- Есть такой грѣхъ. Такъ ты, Егоръ Егорычъ, того, держи себя поаккуратнѣе, а то и пенсіи не увидишь, какъ своихъ ушей.
Вмѣсто отвѣта Сладкоѣжка замурлыкалъ:
Чѣмъ тебя я огорчила,
Возврати мой пятачокъ...
Ресторану Кюба посчастливилось по части всероссійской извѣстности. О немъ существуетъ цѣлая литература, и нѣтъ никакой необходимости еще разъ его описывать. По обстановкѣ онъ ниже своей славы, вѣрнѣе сказать -- у него какая-то казенная обстановка. Это -- модный кабакъ-департаментъ, куда собираются дѣловые люди по своимъ дѣламъ. Сюда ѣздятъ по ѣсть и не пить, а дѣлать дѣла, какъ ѣздятъ на службу. Временно здѣсь закипаетъ лихорадочная жизнь, а временами наступаетъ полный штиль. И говорятъ здѣсь особымъ языкомъ, языкомъ биржи, банковъ, промышленныхъ предпріятій, акціонерныхъ компаній, финансовыхъ крушеній, крупныхъ хищническихъ замысловъ,-- однимъ словомъ, самый воздухъ насыщенъ мыслью о деньгахъ и наживѣ. Въ послѣднее время крупныхъ дѣлъ нѣтъ, и ресторанъ влачитъ довольно жалкое существованіе, котораго не могутъ скрасить десятка два-три очень сомнительныхъ дѣльцовъ, прогорѣвшихъ предпринимателей, тѣхъ странныхъ людей, которые вѣчно чего-нибудь ждутъ: смерти богатой тетки, казенной командировки, выигрыша, громкаго процесса, тепленькаго мѣстечка въ банкѣ и т. д. Въ послѣдній разъ ресторанъ Кюба лихорадилъ, когда на сцену выступили бельгійцы, бравшіеся за всѣ дѣла, но ихъ энергія не оправдалась, и произошелъ отбой по всей промышленной линіи. Вообще ресторанъ Кюба -- мѣсто довольно скучное и канцелярски-унылое.
Именно въ такой моментъ кабацкаго затишья Ахлюстинъ и привезъ Сладкоѣжку въ ресторанъ Кюба. Онъ, какъ нянька, слѣдилъ за каждымъ его движеніемъ и все время боялся, чтобы Сладкоѣжка по провинціальной наивности не поздоровался съ кѣмъ-нибудь изъ офиціантовъ, напоминавшихъ молчаливо-торжественныхъ департаментскихъ чиновниковъ, за руку. Но Сладкоѣжка выдержалъ этотъ молчаливый экзаменъ блестящимъ образомъ и вошелъ на кабацкое пепелище съ непринужденностью настоящаго кровнаго барина.
"Этакій хитрый хохолъ!.." -- невольно подумалъ про себя Ахлюстинъ, успокоенный за будущее.
Когда-то знаменитые "завтраки у Кюба" занимали промежутокъ времени отъ часу до четырехъ. Сейчасъ было уже два, но ресторанъ былъ пустъ. Ахлюстинъ не любилъ второго этажа, гдѣ игралъ румынскій оркестръ и собиралась разношерстная и неинтересная публика, а провелъ гостя въ первый этажъ, гдѣ собирались "свои" и гдѣ у каждой компаніи былъ свой столикъ.
-- Антона Гаврилыча еще нѣтъ,-- предупредилъ Ахлюстинъ, усаживаясь за столикъ въ уголкѣ!-- Садись сюда. Онъ придетъ... Это нашъ столикъ.
Ресторанная пустота напоминала морской берегъ въ моментъ отлива, когда на мокромъ пескѣ остается всевозможный хламъ, выкинутый волной точно сознательно, какъ никуда ненужный соръ: морская трава, гнилушки, мертвыя ракушки, заснувшая мелкая рыбешка. Такъ и сейчасъ за столиками кое-гдѣ сидѣли никому ненужные люди, которые пріѣзжали сюда по привычкѣ, для того, чтобы поскучать на людяхъ, въ крайнемъ случаѣ разсказать или выслушать какой-нибудь новый анекдотъ. Это былъ особый міръ людей, выкинутыхъ за бортъ. Изъ сосѣдней комнаты доносился гнусавый голосъ бывшаго директора департамента, спорившаго съ извѣстнымъ балетоманомъ, и потомъ жирный хохотъ лысаго, какъ пасхальное яйцо, толстяка, извѣстнаго своимъ обжорствомъ.
Прислушавшись, Ахлюстинъ проговорилъ:
-- А вѣдь Антонъ Гаврилычъ тамъ... въ компаніи...
Онъ быстро вскочилъ и побѣжалъ. Дѣйствительно, "человѣкъ безъ спины" сидѣлъ за "директорскимъ" столикомъ и хохоталъ. Онъ смѣялся какъ-то особенно -- сдержанно и вѣжливо, не раскрывая рта. Это былъ рослый и видный господинъ критическаго возраста, преждевременно лысый, съ рыжеватыми усами и умными, большими, сѣрыми глазами. ма ноблекшемъ, блѣдномъ, точно выцвѣтшемъ лицѣ яркимъ контрастомъ выдавались удивительно свѣжія, ярко-красныя губы. Когда онъ говорилъ, шепелявя по-барски, другимъ контрастомъ являлись ослѣпительно-бѣлые, крѣпкіе зубы, такъ что казалось, что природа отпустила ему ихъ въ двойномъ количествѣ.
-- Иванъ Семенычъ, снимайте сапоги...-- предлагалъ кто-то изъ хохотавшей компаніи Ахлюстину.
"Третій пунктъ" ничего не понималъ и только развелъ руками.
-- Ахъ, Аглая Терентьевна, вотъ придумала... Ха-ха!..
-- Господа, вѣдь это геніально!..
-- Да, она всегда была умницей, поэтому, вѣроятно, и танцуетъ всю жизнь у воды...
-- И даже не боится отъ сырости получить насморкъ...
-- Въ чемъ дѣло, господа?-- полюбопытствовалъ Ахлюстинъ.
-- Вотъ Антонъ Гаврилычъ вамъ разскажетъ... У него по этой части замѣчательный даръ слова.
"Человѣкъ безъ спины" по выраженію лица Ахлюстина понялъ, что случилось что-то, и поднялся, продолжая смѣяться короткимъ смѣшкомъ, какъ человѣкъ, котораго слегка щекочутъ по спинѣ.
-- Ну, какъ дѣла, Иванъ Семенычъ?-- спрашивалъ онъ, подхватывая Ахлюстина подъ-руку.
-- Лихошерстовъ уже въ Москвѣ... Да... На-дняхъ будетъ здѣсь... Да...
Оглянувшись, Ахлюстинъ шопотомъ проговорилъ:
-- А какого я человѣка сюда привелъ... Онъ вмѣстѣ съ Лихошерстовѣтъ до самой Москвы ѣхалъ... Исправникомъ выслужилъ при пяти губернаторахъ семнадцать лѣтъ... Умный хохолъ, и намъ пригодится. Онъ все знаетъ... По фамиліи Сладкоѣжка.
-- Какъ?
-- Сладкоѣжка... Хохлацкая настоящая фамилія.
"Человѣкъ безъ спины" опять засмѣются. Такой ужъ счастливый денекъ выдался... Вотъ такъ фамилія! Цѣлый капиталъ, если человѣкъ съ умомъ.
Егоръ Егорычъ сидѣлъ у своего столика и очень внимательно разсматривалъ карточку завтрака, написанную по-французски. Онъ ничего не понималъ, но дѣлалъ видъ, что внимательно ее читаетъ. Офиціантъ почтительно вытянулся передъ нимъ, потому что уже слышалъ отъ швейцаровъ, что пріѣхалъ новый сибирскій золотопромышленникъ. Доха произвела свое впечатлѣніе.
Къ новому знакомству Егоръ Егорычъ отнесся довольно равнодушно, точно передъ нимъ стоялъ какой-нибудь непомнящій родства. Онъ обратилъ вниманіе главнымъ образомъ на изысканный костюмъ "человѣка безъ спины" и оглядѣлъ его довольно безцеремонно съ ногъ до головы.
-- Очень радъ... очень радъ...-- повторялъ Антонъ Гаврилычъ, подсаживаясь къ столику.
-- А тёшки здѣсь не полагается?-- спрашивалъ Сладкоѣжка, водя пальцемъ по карточкѣ кушаній.
-- Нѣтъ, нѣтъ... И сала малороссійскаго тоже нѣтъ,-- объяснялъ Ахлюстинъ, когда палецъ Сладкоѣжки остановился на артишокѣ.-- Ну, это тебѣ не годится...
-- А что это такое?-- упрямо допытывался Егоръ Егорычъ.
-- Это... это овощъ такой... Однимъ словомъ, ты подавишься, если будешь ѣсть. Въ родѣ ежа...
Опять вышло смѣшно. Антонъ Гаврилычъ самъ выбралъ по карточкѣ кушанья, спросилъ бутылку краснаго вина собственной марки, которую знали всѣ офиціанты, и распорядился по части закуски. За завтракомъ состоялось уже настоящее знакомство. "Человѣкъ безъ спины" незамѣтно заставилъ Сладкоѣжку разговориться и въ свою очередь разсказалъ, надъ чѣмъ сегодня всѣ смѣялись въ ресторанѣ.
-- Есть здѣсь балерина Теркина, Аглая Терентьевна... Очень неглупая женщина и очень плохая танцовщица. За ней ухаживала цѣлая компанія богатыхъ молодыхъ купчиковъ. Они возили ее на острова, устраивали разные фестивали по отдѣльнымъ кабинетамъ и все-таки оказались въ концѣ концовъ хамами, что и слѣдовало ожидать. Нужно было избавиться отъ нихъ, и вотъ Аглая Терентьевна придумываетъ... Ха-ха! Приглашаетъ ихъ къ себѣ на ужинъ... Да... Все идетъ, какъ и слѣдуетъ итти на веселомъ ужинѣ. Когда компанія подпила, Аглая Терентьевна поднимается, беретъ бокалъ и провозглашаетъ тостъ за того изъ своихъ друзей, у котораго окажутся совсѣмъ чистые... носки, а для этого предлагается не стѣсняться и снять сапоги. Эффектъ единственный, и Аглая Терентьевна остается одна... Что и требовалось доказать, какъ говорится въ старинныхъ геометріяхъ.
Сладкоѣжка смотрѣлъ на "человѣка безъ спины" и никакъ не могъ понять, что тутъ смѣшного. Просто глупая баба, которую слѣдовало высѣчь. Ахлюстинъ тоже не понималъ, но хихикалъ и потиралъ коротенькія ручки.
Воспользовавшись темой о женщинѣ, Антонъ Гаврилычъ неожиданно, какъ-то въ упоръ спросилъ Сладкоѣжку:
-- А у васъ тамъ много хорошенькихъ женщинъ?
-- Гм... Попадаются всякія. Есть и хорошенькія... Я люблю толстыхъ...
-- Нѣтъ, не то... Я хотѣлъ спросить васъ, какой цвѣтъ волосъ преобладаетъ?
-- А разные бываютъ волосы...
-- Напримѣръ, бѣлокурыхъ много? Есть, знаете, такой цвѣтъ... съ золотымъ отливомъ, какъ у спѣлой пшеницы... Еще лучше, если встрѣчаются рыжія.
-- Одна жидовка рыжая была, дѣйствительно...
-- Видите ли, Егоръ Егорычъ, я получилъ изъ-за границы крупный заказъ на поставку женскихъ волосъ. Цѣну даютъ хорошую... Обыкновенные волосы стоятъ 10--12 р. за фунтъ, а бѣлокурые и рыжіе по особому соглашенію, и можно вогнать до 50-ти и даже до 100 руб. фунтъ. Понимаете? А у васъ тамъ много сектантокъ, ссыльно-поселенокъ, препровождаемыхъ по этапу, арестантокъ,-- къ чему имъ волосы? Только лишняя обуза.
Народъ все прибывалъ, и къ двумъ часамъ уже не было ни одного свободнаго столика. Между собой почти всѣ были знакомы, и Сладкоѣжка поэтому, какъ новый человѣкъ, невольно обращалъ на себя вниманіе. Его приняли за Лихошерстова, о которомъ здѣсь говорили еще прошлою зимой. Болѣе нетерпѣливые проходили по нѣскольку разъ мимо, чтобы посмотрѣть на знаменитаго милліонера-золотопромышленника. Нѣкоторые подходили къ столу, здоровались съ Антономъ Гаврилычемъ и безцеремонно разсматривали Сладкоѣжку въ упоръ. Это забавляло "человѣка безъ спины", и онъ нарочно никого не знакомилъ съ таинственнымъ незнакомцемъ.
-- Дикое счастье везетъ Антону Гаврилычу...-- съ завистью шептались добрые знакомые.-- Этакого осетра за жабры привелъ.
-- Это все "третій пунктъ" подстроилъ,-- объясняли другіе.-- Только еще неизвѣстно, кто кого обманетъ: Антонъ Гаврилычъ или "третій пунктъ"... Нынѣшніе провинціалы -- самый продувной народъ. Пальца въ ротъ не клади...
А Сладкоѣжка ничего не подозрѣвалъ, а ѣлъ за троихъ. Особенно ему понравилась разварная соль,-- рыба изрядная, хоть къ архіерейскому столу подавай. Индѣйка тоже ничего, а остальное все дрянь, какіе-то соуса да разные фигли-мигли. Не разберешь, изъ чего сдѣлано, пожалуй, еще и кошкой накормятъ. Закончивъ ѣду, Сладкоѣжка грузно отвалился на спинку дивана и, вытирая губы салфеткой, безъ всякихъ предисловій проговорилъ:
-- А я, Антонъ Гаврилычъ, насчетъ пенсіи пріѣхалъ хлопотать. Будетъ, послужилъ отечеству...
-- Вамъ нужно пенсію?-- повторилъ "человѣкъ безъ спины", пытливо вглядываясь въ Сладкоѣжку.-- Пенсію? А для чего вамъ пенсія?
-- А какъ же!.. Служилъ... старался... Невозможно безъ пенсіи.
"Человѣкъ безъ спины" засмѣялся и, хлопнувъ Егора Егорыча по плечу, проговорилъ:
-- Ну, это пустяки... Какая вамъ пенсія, когда у васъ есть собственные золотые промысла? Не хитрите, дорогой мой, это сейчасъ замѣтно... по всему... Не правда ли?
Сладкоѣжка посмотрѣлъ на искусителя прищуренными глазами и, не торопясь, отвѣтилъ:
-- А отчего же и не быть золотымъ промысламъ? Хитрость не велика...
-- Да, да... Я вамъ даже разскажу, какъ все вышло, т.-е. почему вы бросили службу и дѣлаете видъ, что пріѣхали хлопотать о пенсіи. Пріобрѣли по случаю хорошенькое мѣстечко и пріѣхали сюда его продать... Да?
-- Отчего бы и не продать?-- согласился Сладкоѣжка, хотя у него и не было ни одного пріиска.-- Я счастливъ на золото...
Ахлюстинъ тихонько ткнулъ его въ бокъ, но Сладкоѣжка, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ:
-- Дѣло самое вѣрное, если найдется подходящій покупатель. Все дѣло въ деньгахъ...
-- Вотъ именно,-- поддерживалъ его Антонъ Гаврилычъ.-- А деньги мы найдемъ...
Хитрый хохолъ сразу сообразилъ политику "человѣка безъ спины" и съ нѣкоторыми оговорками, подъ секретомъ, разсказалъ, что у него пять собственныхъ пріисковъ, и что три онъ арендуетъ.