Марков Алексей - Германская литература о Пушкине

ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столѣтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

Алексѣй Марковъ.

ГЕРМАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА О ПУШКИНѢ.

Никакая страна въ Европѣ не занималась и не продолжаетъ заниматься такъ серьезно и такъ обстоятельно русской литературой, какъ Германія. Потребность нѣмцевъ изучать нашу изящную литературу не вызвана, однако, модными стремленіями извѣстнаго класса людей, желающихъ щегольнуть знаніемъ отдѣльныхъ произведеніи литераторовъ "экзотической" страны, а есть результатъ дѣйствительнаго и искренняго убѣжденія, что русской литературѣ принадлежитъ весьма почтенное мѣсто среди литературъ цивилизованныхъ народовъ и что не подобаетъ нѣмцу не знать русскихъ классиковъ, переводами изъ которыхъ занимались нѣмецкіе поэты, сдѣлавшіе ихъ настолько доступными германской націи, что при чтеніи этихъ переводовъ спрашиваешь себя,-- не писалъ ли ихъ русскій поэтъ на нѣмецкомъ языкѣ?

Можетъ, правда, казаться, что нѣмцы потому любятъ и цѣнятъ русскую литературу, что среди населяющихъ Россію племенъ -- нѣмецкій элементъ играетъ немаловажную роль, не столько по своей численности, сколько по интеллигентности и государственному вліянію" которымъ они съиздавна пользовались у насъ. Можно бы было полагать, что потребность этихъ нѣмцевъ читать русскихъ авторовъ, ихъ соотечественниковъ, на родномъ имъ языкѣ, переносится и на сосѣднюю съ Россіей страну -- на Германію. Но это только можетъ казаться на первый взглядъ. Русскіе нѣмцы были, дѣйствительно, первыми переводчиками русскихъ произведеніи на нѣмецкій языкъ, но эти переводы дали только толчокъ къ ознакомленію заграничныхъ нѣмцевъ съ, нашей литературой, и въ то время, какъ во Франціи, вплоть до 70-хъ годовъ, пользовались отзывами о русской литературѣ и переводами изъ нея русскихъ или обрусѣвшихъ французовъ, въ Германіи, весьма скоро по ознакомленіи съ первыми переводами изъ Пушкина, приступили къ изданію самостоятельныхъ, чисто нѣмецкихъ трудовъ, стали серьезно и объективно изучать нашихъ классиковъ и печатать о нихъ свои, отчасти весьма своеобразные, отзывы не только въ журналахъ и газетахъ, но и отдѣльными книгами.

Въ томъ-то и кроется особенность нѣмца, что, хотя у него есть и свой Лессингъ, свой Гёте и Шиллеръ, свой Ауэрбахъ и свой Шпильгагенъ, свой Фрейтагъ, свои Вильденбрухъ и Зудерманнъ, свой Гауптманнъ,-- онъ одинаково интересуется и внимательно изучаетъ Шекспира, Диккенса, Расина и Гюго, Пушкина, Лермонтова и Гоголя, увлекается Тургеневымъ, Достоевскимъ и Толстымъ.

Нѣмецъ дѣйствительно знаетъ всемірную литературу, отъ его вниманія и прилежанія не ускользаетъ ни одинъ мало-мальски выдающійся иностранный писатель, и оттого, мнѣ кажется, что отзывы нѣмцевъ о произведеніяхъ иностранныхъ писателей, а въ настоящемъ случаѣ русскаго поэта, заслуживаютъ особеннаго вниманія, такъ какъ они, дѣйствительно, основаны на правильномъ изученіи путемъ сравненіи разнообразнѣйшихъ произведеній изъ русской литературы...

По отзывамъ нѣмцевъ мы можемъ судить, когда у насъ начинается самостоятельная литература, и лишь по нимъ мы можемъ понять то невѣроятно огромное значеніе для Россіи, какое слѣдуетъ признать за Пушкинымъ не только въ литературномъ, но и въ политическомъ отношеніи.

У насъ, правда, есть партія, которая удивляется восхищенію Пушкинымъ, не видитъ въ немъ ничего, что придавало бы ему столь огромное значеніе. Люди этого направленія смотрятъ на насъ, чествующихъ нашего великаго поэта, съ какимъ-то страннымъ неудовольствіемъ и удивляются настоящему шуму, совершенно будто бы излишнему.

Это удивленіе напрасно и ни на чемъ не основано: Пушкинъ были, не только великій русскій поэтъ, но его дѣятельность имѣетъ неимовѣрно важное политическое значеніе для всего русскаго народа, ибо, благодаря ему, на западѣ перестали смотрѣть на Россію, какъ на варварскую азіатскую страну и благодаря знакомству съ его произведеніями, за Россіей стали признавать совершенію новое, подобающее ея развитію, положеніе. Съ именемъ Пушкина связанъ непосредственно поворотъ въ судьбахъ Россіи... Это мнѣніе не преувеличено. Ниже мы постараемся доказать это на дословныхъ извлеченіяхъ изъ нѣмецкихъ статей о Пушкинѣ.

Подъ вліяніемъ сужденій о русскихъ литературныхъ произведеніяхъ, появившихся въ послѣдніе годы въ европейской печати, мы привыкли думать, что обстоятельное знаніе нашей литературы начинается Тургеневымъ и достигло своего апогея Толстымъ. Читая восторженные отзывы, печатаемые заграницей о Достоевскомъ и Толстомъ {О Толстомъ написалъ, какъ извѣстію, обстоятельное изслѣдованіе, переведенное и на русскій языкъ, Р. Левенфельдъ, -- а о Достоевскомъ на самыхъ послѣднихъ дняхъ появилась въ Германіи отдѣльная книга подъ заглавіемъ: "Th. М. Dostojewsky", съ портретомъ Достоевскаго. Авторъ книги N. Hoffman. Слѣдуетъ здѣсь упомянуть еще о статьяхъ Евг. Цабеля, извѣстнаго фельетониста берлинской "National-Zeitiing", напечатанныхъ въ журналѣ "Deutsche Rundschau" (въ концѣ 80-хъ годовъ) о Толстомъ и Достоевскомъ.}, мы какъ-то забыли о Пушкинѣ и Лермонтовѣ, воображая, что подобнаго рода статьи печатаются впервые; между тѣмъ, по поводу "Цыганъ", "Полтавы", "Бориса Годунова" и "Евгенія Онѣгина", писалось за границей -- особенно въ Германіи -- въ первой половинѣ настоящаго столѣтія не менѣе восторженно, чѣмъ въ послѣднее время по поводу сочиненіи Толстого, и если нѣмцы и французы набросились нынѣ на изученіе произведеніи русской литературы, то этотъ успѣхъ есть результатъ знакомства съ Пушкинымъ, ибо еще въ тридцатыхъ годахъ текущаго столѣтія нѣмцы, но ознакомленіи съ произведеніями Пушкина, заявили, что отъ народа, имѣющаго такого поэта, можно и должно ожидать еще новыхъ выдающихся писателей, имена которыхъ послужатъ на честь всемірной литературѣ...

Первый нѣмецкій переводъ изъ Пушкина вышелъ въ С.-Петербургѣ въ 1823 году. Переведенъ былъ "Кавказскій Плѣнникъ". Затѣмъ слѣдуетъ переводъ "Бахчисарайскаго фонтана", вышедшій на нѣмецкомъ языкѣ въ 1826 году. Въ 1831 г. появляется въ Ревелѣ "Russische Bibliothek", въ которой помѣщенъ переводъ "Бориса Годунова" (первый переводъ этой драмы). Въ 1833 г., Э. Герингъ (Erhard Göriug) издаетъ переводъ "Руслана и Людмилы". До этого, въ 1829 и 1830 г., въ "Blätter für litterarische Unterhaltung" и въ 1832 г., въ "Magasin für die Litteratur des Auslandes" и въ "Deutsches Museum" появляются переводы отдѣльныхъ стихотвореній Пушкина и самостоятельные отзывы о поэтѣ. Въ 1837 году, годѣ смерти Пушкина, въ Германіи, въ г. Штутгартѣ, благодаря знакомству съ произведеніями Пушкина, появляется самостоятельный нѣмецкій трудъ подъ заглавіемъ: "Litterarische Bilder aus Russland". Авторъ этого сочиненія -- нѣкій Н. König, проживавшій въ Ганау. Книга Кенига разукрашена портретами Державина и Пушкина. Эта работа потому заслуживаетъ вниманія, что авторъ пишетъ о русской литературѣ, не зная ни слова по-русски, но произведенія Пушкина, прочитанныя имъ въ переводѣ, производятъ на него такое впечатлѣніе, что онъ считаетъ нужнымъ обратить вниманіе нѣмецкаго читающаго міра на "полную избытка юношескихъ силъ" ("jugendfrisch") русскую литературу. Пушкину посвящены стр. 135 по 153 упомянутаго сочиненія, на которыхъ говорится объ его общемъ значеніи и затѣмъ разбираются: "Гр. Нулинъ", "Борисъ Годуновъ" и "Полтава". Весьма любопытно сравненіе Пушкина съ Гёте: но мнѣнію Кенига, русскій поэтъ, подобно Гёте, обрабатывавшему матеріалъ изъ прошлаго и настоящаго жизни Германіи, впервые обрабатываетъ въ литературной формѣ матеріалъ изъ прошлаго и настоящаго жизни русскаго народа.

"Гр. Нулинъ" причисляется Кенигомъ къ "привлекательнѣйшимъ рисункамъ въ духѣ голландской художественной школы",-- единственный, впрочемъ, благопріятный отзывъ о "Гр. Нулинѣ" въ нѣмецкой литературѣ, признаваемомъ обыкновенно за пустую бездѣлицу. "Бориса Годунова" Кенигъ называетъ шедевромъ Пушкина, а въ "Полтавѣ", по его мнѣнію, Пушкинъ достигъ мѣстами апогея историко-поэтическаго языка. Въ общемъ, однако, книга Кенига не представляетъ собою ничего особенно выдающагося; ея появленіе убѣждаетъ насъ лишь въ томъ, что нѣмецкое общество, уже въ 30-хъ годахъ этого столѣтія, по ознакомленіи съ произведеніями Пушкина, возымѣло потребность ознакомиться и съ другими представителями русской литературы, чтобы лучше оцѣнить и понять Пушкина.

Первая спеціальная статья о Пушкинѣ съ полной оцѣнкой его произведеній, введшая нашего поэта во всемірную литературу, была написана Фарнгагеномъ ф. Энзе въ 1838 и напечатана въ октябрьской книжкѣ берлинскаго журнала "Jahrbücher für wissenschaftliche Kritik" за 1838 г. Эта статья была переведена на русскій языкъ вскорѣ по ея выходѣ (см. "Сынъ Отечества" и "Отечественныя Записки" за 1839 г.).

II.

Статья Фарнгагена весьма поучительна. Изъ нея-то мы видимъ, что значеніе Пушкина для Россіи не ограничивается одной его литературной дѣятельностью; благодаря знакомству съ произведеніями этого русскаго поэта за границей стали иначе отзываться о Россіи и обстоятельнѣе заниматься нашимъ отечествомъ. Вотъ что Фарнгагенъ пишетъ, между прочимъ, во введеніи къ своей статьѣ о Пушкинѣ: "Россія безостановочно идетъ впередъ по пути къ самостоятельному развитію, въ которомъ уже и теперь видно много исполинскаго"... "Русскіе стали уважать себя какъ народъ, и вмѣсто того, чтобы скрывать свою народность и отрекаться отъ нея, они смѣло ее выставили и потому приняли новый полетъ, превзошедшій всѣ наши ожиданія и блистательно доказавшій, что народъ, такъ же какъ и отдѣльный человѣкъ, можетъ легко направить свои одностороннія силы и на другіе предметы и добиться такимъ образомъ самыхъ успѣшныхъ результатовъ. Но мы (т.-е. нѣмцы) не знали о семи, духовномъ стремленіи или не вѣрили ему". Сочиненія Пушкина заставляютъ нѣмцевъ заняться русской словесностью и русскимъ языкомъ. Любопытенъ отзывъ Фарнгагена о русскомъ языкѣ.

"Русскій языкъ, пишетъ онъ, -- богатѣйшій и сильнѣйшій изъ всѣхъ славянскихъ и смѣло можетъ состязаться съ образованнѣйшими языками современной Европы. Богатствомъ словъ онъ превосходитъ романскіе, богатствомъ формъ -- германскіе языки и въ обоихъ отношеніяхъ способенъ къ развитію, предѣлы котораго еще невозможно опредѣлить". А что этотъ отзывъ вызванъ именно благодаря Пушкину, видно изъ дальнѣйшихъ строкъ. Фарнгагенъ пишетъ: "Поэзія до Пушкина еще не прорвалась на свѣтъ, истиннѣйшее и сильнѣйшее выраженіе ея мы находимъ въ Пушкинѣ -- онъ возвышается какъ глава надъ всѣми и всѣ, такъ сказать, соединены въ немъ". Замѣчательно, что и Фарнгагенъ уподобляетъ нашего Пушкина всемірному Гин, тому Гёте, о которомъ лучше всего могутъ судить нѣмцы. "Свѣжая веселость освѣщаетъ поэзію Пушкина, читаемъ у Фарнгагена.-- въ этомъ направленіи къ веселости, добру и силѣ, которое укрѣпляетъ сердце и возбуждаетъ духъ, его можно сравнить съ Гёте". "А сила Пушкина кроется въ томъ, что его творенія исполнены Россіи во всѣхъ отношеніяхъ и видахъ; изображая разнороднѣйшее, онъ изображаетъ тѣмъ отечественное".

Таковы общія сужденія. Въ отдѣльности Фарнгагенъ затѣмъ разбираетъ "Евгенія Онѣгина". "Бориса Годунова", "Сцену изъ Фауста", "Пиръ во время чумы", "Моцарта и Сальери", "Скупого рыцаря". По поводу "Бориса Годунова" онъ говоритъ, что въ сценѣ Марины съ Лжедмитріемъ Пушкинъ сравнялся съ величайшими поэтами; вообще же, Фарнгагенъ видитъ въ Пушкинѣ замѣчательнаго драматическаго писателя, проявившаго свои дарованія и въ другихъ своихъ произведеніяхъ, въ особенности же въ "Полтавѣ", и сожалѣетъ, что Пушкинъ не оставилъ намъ больше драмъ. Далѣе онъ переходитъ къ разбору лирико-эпическихъ сочиненій Пушкина и останавливается на "Русланѣ и Людмилѣ" -- эта поэма, впрочемъ, ему не особенно нравится,-- "Кавказскомъ Плѣнникѣ", "Бахчисарайскомъ фонтанѣ", "Братьяхъ Разбойникахъ", "Цыганахъ", "Гр. Нулинѣ", "Полтавѣ", "Домикѣ въ Коломнѣ" и "Ангелѣ". Заслуживаетъ вниманія то, что "Бр. Разбойники" и "Цыгане" вызываютъ восторгъ критика. Въ "Бр. Разбойникахъ" Пушкинъ, по его мнѣнію, достигъ высочайшей степени поэтической красоты, а "Цыгане" -- одно изъ сильнѣйшихъ и самобытнѣйшихъ созданій Пушкина. На это мнѣніе мы наталкиваемся во всѣхъ послѣдующихъ отзывахъ нѣмцевъ объ отдѣльныхъ произведеніяхъ Пушкина, который производить на нихъ особенно сильное впечатлѣніе, какъ лирическій поэтъ. Фарнгагенъ говоритъ, что "пѣсни Пушкина могутъ завоевать сердца иностранцевъ въ пользу русскихъ". Къ сожалѣнію, мы-то сами до сихъ поръ не обратили должнаго вниманія на эту важную сторону значенія Пушкина для насъ, русскихъ, и если бы про Пушкина не было напечатано заграницей ничего другого, чѣмъ то, что мы только что привели, то и тогда мы имѣли бы право гордиться имъ и чествовать его,-- но о Пушкинѣ писалось въ Германіи еще очень много, вплоть до девятидесятыхъ годовъ.

III.

Интересъ къ произведеніямъ Пушкина возрастаетъ въ Германіи въ концѣ тридцатыхъ годовъ въ чрезмѣрной степени. Въ еженедѣльныхъ журналахъ, газетахъ и отдѣльныхъ книгахъ появляются переводы изъ сочиненій Пушкина и отзывы о немъ, не только самостоятельные нѣмецкіе, но и переводные съ русскаго. Такъ, въ "Magasin für die Litteratur des Auslandes" за 1837 г., мы находимъ подъ рубрикой "разное", указанія на вышедшія сочиненія Пушкина, а въ другомъ мѣстѣ переводъ статьи Н. Полевого: "Пушкинъ но отзывамъ своихъ соотечественниковъ"; въ этого журнала за 1838 г. разныя стихотворенія Пушкина въ переводѣ на нѣмецкій языкъ. Извѣстный органъ "Allgemeine Zeitung" (въ Аугсбургѣ) помѣщаетъ стихотворенія Пушкина и статьи о Пушкинѣ; въ Лейпцигѣ издана въ 1838 г. книга подъ заглавіемъ: "Bunte Skizzen aus Ost und West" со статьей о Пушкинѣ, и въ томъ же 1838 г. вышла въ Берлинѣ книга подъ заглавіемъ "Historische und romantische Erzählungen von Puschkin", въ переводѣ Титца Tietz). Окончательнымъ достояніемъ нѣмецкой литературы Пушкинъ становится въ 1840 г., когда д-ръ фил. Р. Липпертъ издалъ главнѣйшія сочиненія нашего поэта отдѣльной книгой въ двухъ объемистыхъ томахъ, подъ заглавіемъ "Alexander Puschkins Dichtungen" (изданіе вышло въ Лейпцигѣ у Энгельманна),-- между прочимъ, здѣсь помѣщенъ новый второй переводъ "Бориса Годунова". Въ томъ же 1810 году, г. Брандейсъ (Brandeis) знакомитъ нѣмцевъ и съ пушкинской исторіей Пугачева; переводъ его вышелъ въ г. Штутгартѣ, подъ заглавіемъ "Geschichte des Pugatschewscken Aufruhrs". Съ изданіемъ и повѣстей въ прозѣ Пушкина, въ передѣлкѣ для нѣмецкой публики Трёбста и Сабинина -- ихъ изданіе вышло въ Іенѣ въ 1840 г., подъ заглавіемъ "Novellen von Al. Puschkin" -- завершается болѣе или менѣе полное знакомство нѣмцевъ съ произведеніями Пушкина. То, что появляется впослѣдствіи изъ произведеніи Пушкина на нѣмецкомъ языкѣ, не представляетъ уже ничего новаго для нѣмецкаго читающаго міра, за исключеніемъ "Дубровскаго", который по какому-то непонятному стеченію обстоятельствъ переведенъ на нѣмецкій языкъ впервые въ 1893 г. (переводъ этотъ напечатанъ въ журналѣ "Nord а Süd") и изданъ затѣмъ отдѣльно въ Бреславлѣ и Лейпцигѣ. Нѣкоторыя изъ произведеній Пушкина можно пріобрѣсти въ Германіи за 5 и 10 коп. Такъ, напр., "Бориса Годунова" въ изданіяхъ Мейера ("Meyer's Volksbücher") за 5 к. и "Реклама" за 10 коп., "Кавказскаго Плѣнника" и "Дубровскаго" въ изданіяхъ "Реклама" за 10 к. "Евг. Онѣгинъ" и "Капитанская Дочка" продаются за 20 коп. и т. д. {Не мѣшаетъ упомянуть здѣсь о курьезѣ, напечатанномъ на на обложкѣ вышедшаго въ 1898 г. лейпцигскаго изданія "Дубровскаго". Переводчикъ, нѣкій "В. Cordt", заявляетъ, что его переводъ сдѣланъ съ разрѣшенія автора, т.-е. Пушкина. Не путемъ-ли вызыванія духовъ г. Кордтъ получилъ свое разрѣшеніе?}. Такимъ образомъ, сочиненія Пушкина появились на свѣтъ на нѣмецкомъ языкѣ почти одновременно съ русскими изданіями.

Надъ переводами произведеній Пушкина на нѣмецкій языкъ потрудилось впослѣдствіи не мало лицъ. Классическими переложеніями Пушкина признаются переводы Фр. ф. Боденштедта, вошедшіе въ полное собраніе сочиненій этого знаменитаго нѣмецкаго поэта (первое изданіе вышло въ 1854 г.) и труды Ашарина, появившіеся впервые въ г. Юрьевѣ въ 1877 г. и изданные въ 1885 и 1887 г. новыми изданіями въ Ревелѣ.

Мы не станемъ останавливаться на точномъ перечисленіи всѣхъ нѣмецкихъ переводовъ Пушкина, укажемъ только, что "Борисъ Годуновъ" и "Евгеній Онѣгинъ" существуютъ въ восьми различныхъ переводахъ (послѣдній переводъ "Бориса Годунова" изданъ извѣстнымъ переводчикомъ Ѳ. Фидлеромъ и напечатанъ въ Лейпцигѣ въ изданіяхъ "Реклама"), что въ 1863 г. въ Лейпцигѣ издана увертюра къ "Борису Годунову", написанная Арнольдомъ Гейнце, а опера Чайковскаго "Евгеній Онѣгинъ" ставилась въ 1897 и 1898 гг. въ Берлинѣ и Гамбургѣ, и что, наконецъ, къ 12-ти стихотвореніямъ Пушкина, въ переводѣ Боденштедта, написана Антономъ Рубинштейномъ музыка, изданная въ Лейпцигѣ въ 1875 г. (мы упоминаемъ здѣсь только заграничныя изданія).

Изученіе русскаго языка въ Германіи, приняло въ послѣдніе годы значительные размѣры; для удовлетворенія потребностей въ подлинныхъ русскихъ произведеніяхъ въ Германіи стали издаваться сочиненія русскихъ писателей на русскомъ языкѣ съ удареніями и примѣчаніями. Въ одинъ изъ такихъ сборниковъ, носящій заглавіе "Russische Meisterwerke mit Accenten" вошли "Капитанская Дочка" и "Евгеній Онѣгинъ" ("Капитанская Дочка" вышла уже вторымъ изданіемъ).

IV.

Указаніемъ того, что переводилось изъ Пушкина на нѣмецкій языкъ, мы въ Россіи болѣе или менѣе занимались, но мы не особенно внимательно слѣдили за тѣмъ, что говорилось въ Германіи выдающимися писателями о нашемъ славномъ поэтѣ. Въ "Puschkiniana" Межова, довольно обстоятельнымъ библіографическимъ указателѣ всего, что касается Пушкина, въ отдѣлѣ о переводахъ и заграничныхъ критическихъ статьяхъ не упомянуто весьма важныхъ работъ, напечатанныхъ о Пушкинѣ въ исторіяхъ всемірной литературы и разныхъ литературныхъ сборникахъ. Мы постараемся невозможности восполнить этотъ пробѣлъ.

Въ 1813 г., въ Германіи начинаетъ выходить журналъ "Jahrbücher für Slavische Litteratur, Kunst und Wissenschaft". Издателемъ этого журнала былъ лекторъ славянскаго языка и литературы при лейпцигскомъ университетѣ И. Р. Іорданъ. Въ первыхъ же книгахъ этого журнала мы наталкиваемся на весьма интересную статью о Пушкинѣ, взятую изъ "Лекціи по славянской литературѣ" Мицкевича, читанныхъ имъ въ началѣ 40-хъ годовъ въ Collège de France въ Парижѣ. Дружескія отношенія Мицкевича и Пушкина слишкомъ хорошо извѣстны русской публикѣ и здѣсь не мѣсто распространяться о нихъ. Статья Мицкевича о Пушкинѣ представляетъ нынѣ, когда только что прошло сто лѣтъ со дня рожденія польскаго поэта, и мы готовимся къ празднованію столѣтняго юбилея нашего поэта, особый интересъ. Въ этой статьѣ Мицкевичъ отдаетъ вполнѣ должное своему коллегѣ, а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ проскальзываетъ объективное увлеченіе Мицкевича Пушкинымъ; въ одномъ только Мицкевичъ одностороненъ: въ оцѣнкѣ политическихъ дѣяній Пушкина въ его юные годы; тутъ Мицкевичъ -- вполнѣ полякъ... Нѣмцы лучше понимаютъ нашего Пушкина. Боденштедтъ, напр., вполнѣ основательно говоритъ, что Пушкинъ только казался легкомысленнымъ и на самомъ дѣлѣ былъ гораздо лучше, чѣмъ хотѣлъ казаться... Отзывъ Мицкевича о "Евгеніи Онѣгинѣ" потому любопытенъ, что между Онѣгинымъ и паномъ Тадеушемъ, можно провести небезразличныя параллели о польской и русской общественной средѣ. По мнѣнію Мицкевича, надъ Онѣгинымъ разливается какая-то грустная боязнь,-- по внутренней силѣ своей она еще глубже и производитъ еще болѣе потрясающее впечатлѣніе, чѣмъ та же струя грусти у Байрона...

Въ 1846 г., Іорданъ издалъ по русскимъ источникамъ "Исторію русской литературы", первую исторію нашей литературы на нѣмецкомъ языкѣ. Хотя она и признается полнѣйшимъ плагіатомъ, важенъ, однако, фактъ появленія этой книги, подтверждающій тотъ живой общественный интересъ къ нашей литературѣ, на который наталкиваешься въ Германіи въ первой половинѣ настоящаго столѣтія и который слѣдуетъ признать блестящимъ результатомъ ознакомленія нѣмцевъ съ произведеніями А. С. Пушкина.

Книгу Іордана слѣдуетъ, впрочемъ, признать весьма односторонней, такъ какъ авторъ исходить изъ очень фальшиваго положенія, а именно, изъ того, что "русская литература не русское растеніе, а экзотическое, перенесенное изъ-за границы" ("Die russische Litteratur ist kein inländisches, sondern ein exotisches aus dem Auslande herüber gepflanztes Gewächs"). Глупое, ни на чемъ не основанное изреченіе, сказанное лишь къ красному словцу, ибо Іорданъ, знакомый, съ русской литературой, не могъ и не долженъ былъ сказать подобнаго слова. Къ сожалѣнію, это изреченіе цитировалось впослѣдствіи всѣми историками литературы и въ Германіи вполнѣ забывается лишь въ 80-хъ годахъ. Въ своихъ отзывахъ о Пушкинѣ, личность Іордана, какъ нѣмца, не обнаруживается и потому они не могутъ интересовать русскаго читателя.

Первую оцѣнку Пушкина въ исторіи всемірной литературы, мы находимъ у Грессе въ его "Руководствѣ по исторіи литературъ всѣхъ извѣстныхъ народовъ міра съ самаго древняго періода по новѣйшій" {D-r Ioh, Georg Grässe-Geipzig, 1860 -- "Handbuch der allgemeinen I.itterat Urgeschichte aller bekannten Völker der Welt von der ältesten bis aut die neueste Zeit".}. По словамъ Грессе, Пушкинъ сталъ для русской литературы тѣмъ же, чѣмъ былъ Гёте для германской; но въ общемъ, Грессе не даетъ еще самостоятельной оцѣнки произведеніи Пушкина. Онъ пишетъ: "Пушкинъ воспринималъ и обрабатывалъ идеальные предметы и личности изъ настоящаго и прошлаго русской жизни и затѣмъ обвивалъ ихъ сѣтью романтическихъ нитей à la Байронъ, подражателемъ котораго онъ былъ". Грессе далѣе сообщаетъ, что наиболѣе знаменитыми произведеніями Пушкина считаются (въ Германіи) "Русланъ и Людмила", "Кавказскій Плѣнникъ" и "Бахчисарайскій фонтанъ". Послѣднія двѣ поэмы, по отзыву Грсссе, отличаются "гармонической версификаціей, истиннопоэтическими описаніями, смѣлой и своеобразной фантазіей, но и недостатками, истекавшими изътого, что Пушкинъ очень спѣшно работалъ". Такъ какъ нѣмцамъ въ то время уже были извѣстны всѣ произведенія Пушкина, то Грессе упоминаетъ вкратцѣ и о его послѣдующихъ работахъ и замѣчаетъ при этомъ, что Пушкинъ съ каждымъ произведеніемъ все болѣе и болѣе приближался къ высшему пункту историко-эпической дикціи, но окончательно онъ его не достигъ вслѣдствіе преждевременной смерти.

По сію пору, т.-е. по 50-ые годы, отзывы нѣмцевъ мало отличались другъ отъ друга, такъ какъ они имѣли однимъ общимъ источникомъ статью Фарнгагена ф. Энзе. Полнаго углубленія въ произведенія нашего поэта мы здѣсь еще не встрѣчаемъ; первую осмысленную оцѣнку Пушкина, основанную на полномъ знаніи подлинника, далъ Ф. Боденштедтъ. Фарнгагенъ ввелъ Пушкина въ нѣмецкую литературу, но читать и понимать его стали лишь благодаря классическимъ переводамъ Боденштедта и его небезъинтересной и безпристрастной характеристикѣ произведеній Пушкина. И неудивительно, ибо Боденштедтъ былъ родной нѣмцамъ поэтъ, а поэтъ можетъ болѣе вникнуть въ душевную жизнь и понять міросозерцаніе другого поэта. Боденштедтъ не только переложилъ Пушкина съ русскаго языка на нѣмецкій, но онъ сумѣлъ уловить то особенное, что витаетъ надъ всякимъ произведеніемъ въ подлинникѣ, и передать его такъ, чтобы русское осталось вполнѣ русскимъ по духу, но и вмѣстѣ съ тѣмъ стало доступнымъ нѣмецкому пониманію...

Переводы изъ Пушкина, сдѣланные Боденштедтомъ, появились въ Германіи въ 1854 и 1855 гг., въ трехъ томахъ. Въ третьемъ томѣ, вышедшемъ въ 1855 г., помѣщены біографія Пушкина и статья: "Положеніе Пушкина въ русской литературѣ". То, что написано Боденштедтомъ о Пушкинѣ, весьма цѣнно, такъ какъ это отзывъ нѣмца, прекрасно изучившаго Пушкина и вполнѣ его понявшаго. Боденштедтъ былъ призванъ говорить о нашемъ поэтѣ. И изъ этого отзыва можно сдѣлать выводъ о томъ, что, благодаря Пушкину, заграницей получилась потребность изучать характеръ всего русскаго народа. Пушкинъ, правда, по мнѣнію нѣмцевъ, истинно національный поэтъ, но онъ "всечеловѣкъ"; въ Пушкинѣ, по опредѣленію Боденштедта, познается поэтическое выраженіе русскаго народа, какъ разъ начинающаго играть роль во всемірной исторіи. Даже тотъ періодъ русской исторіи, времена Бориса Годунова и междуцарствія, наиболѣе непонятный большинству нѣмцевъ, заинтересовываетъ ихъ благодаря Пушкину и въ драмѣ "Борисъ Годуновъ", по слову Боденштедта, передъ читателемъ раскрывается "интересная страница человѣческой жизни, изложенная въ истинно-художественной формѣ". Боденштедтъ сравниваетъ Пушкина съ Байрономъ и признаетъ за Пушкинымъ больше правды, свѣжей силы и естественности. Байронъ "путешествуетъ въ поэзіи", Пушкинъ, напротивъ, вполнѣ въ своей родинѣ, онъ -- поэтическій органъ передачи русскихъ преданій и русской исторіи, русскихъ хорошихъ и дурныхъ обычаевъ, русской вѣры и русскаго суевѣрія. "Прослѣдивъ внимательно ходъ поэтическаго развитія Пушкина, мы находимъ въ немъ вѣрный образъ развитія Россіи", говоритъ Боденштедтъ.

Въ "Евгеніи Онѣгинѣ" Пушкинъ наиболѣе націоналенъ, оттого онъ такъ дорогъ русскому сердцу, хотя увлеченіе отрицательнымъ типомъ изъ русской среды "представляетъ собою сатиру на энтузіазмъ" (слова Боденштедта). Но потому-то, что Пушкинъ въ Онѣгинѣ такъ націоналенъ, это произведеніе нѣмцамъ непонятно и не особенно нравится. Онѣгинъ не приходится по вкусу и Боденштедту; по его мнѣнію, Пушкинъ не освободился въ немъ отъ съуживающихъ условій обыденной жизни и не сумѣлъ отдѣлаться отъ самой обыденной дѣйствительности. Да въ этомъ-то и сила Пушкина; но тутъ Боденштедтъ остается вполнѣ нѣмцемъ.

Боденштедтъ разбираетъ всѣ крупнѣйшія произведенія Пушкина. "Русланъ и Людмила", по его мнѣнію, законченное произведеніе, напоминающее великолѣпные разсказы Гартмана ф. деръ-Ауе; апогея, однако, Пушкинъ достигъ въ "Полтавѣ". "Бахчисарайскій фонтанъ" онъ называетъ поэтическимъ алмазомъ, "Гр. Нулинъ", напротивъ, не представляетъ для него никакого поэтическаго значенія.

Мы переходимъ теперь къ тому періоду, когда романтизмъ становится достояніемъ прошлаго и въ литературѣ появляется новое теченіе реализма. Русская литература уже успѣла обогатиться произведеніями своего великаго реалиста Гоголя и на ея горизонтѣ показывается цѣлый рядъ новыхъ литературныхъ свѣтилъ, съ которыми, однако, въ Зап. Европѣ знакомятся лишь въ царствованіе Александра III. Вплоть же до восьмидесятыхъ годовъ, знаніе русской литературы въ Германіи ограничивалось Пушкинымъ, Лермонтовымъ, Гоголемъ и Тургеневымъ. До восьмидесятыхъ годовъ мы въ Германіи встрѣчаемся еще съ обстоятельными статьями о Пушкинѣ; съ середины 80-хъ годовъ наши романтическіе классики должны уступить мѣсто новымъ геніямъ -- Достоевскому и Толстому,-- о Пушкинѣ говорятъ лишь вскользь во введеніяхъ къ литературнымъ сборникамъ или для разъясненія того или другого типа изъ новѣйшей русской литературы.

Изъ отзывовъ этого періода заслуживаютъ безспорно особеннаго вниманія статьи извѣстнаго историка Іог. Шерра и Гонеггера (Honegger); оба писателя -- лица, не любившія Россію и видѣвшія въ ней исключительно азіатскую страну, тѣмъ болѣе любопытны мнѣнія этихъ писателей о Пушкинѣ.

Іог. Шерръ касается Пушкина въ своей исторіи всемірной литературы, появившейся въ 60-хъ годахъ, а Гонеггеръ -- въ своей спеціально посвященной русской литературѣ и культурѣ, книгѣ, вышедшей въ Лейпцигѣ въ 1880 г., подъ заглавіемъ: "Russische Litteratur und Cultur".

Какъ Шерръ, такъ и Гонеггеръ не могутъ отрѣшиться отъ господствовавшей въ ихъ время въ Западной Европѣ модѣ критиковать Россію и ея культуру съ самой непривлекательной точки зрѣнія; они не могутъ обойтись безъ отклоненій въ политическую сторону и при характеристикѣ Пушкина; но въ разборѣ произведеній Пушкина въ отдѣльности и значенія его для русской литературы они оба довольно безпристрастны.

Шерръ говоритъ о Пушкинѣ, какъ о величайшемъ поэтическомъ геніи Россіи, не отрѣшившемся впрочемъ отъ вліянія Байрона, служившаго руководящей звѣздой (Fixstern) русскимъ поэтамъ вообще. "Русланъ и Людмила" поэтическое твореніе въ духѣ Аріосто, въ немъ выступаетъ стремленіе Пушкина слить заграничную романтику съ національно-народнымъ. Въ этомъ Пушкина можно уподобить Мицкевичу, причемъ Пушкинъ справился со своей задачей не менѣе удачно, чкмъ польскій поэтъ. "Бахчисарайскій фонтанъ" -- очень нѣжно и привлекательно исполненное поэтическое твореніе, а что касается "Бр. Разбойниковъ", то эта поэма, по мнѣнію Шерра, самая національная и народная работа, созданная Пушкинымъ.

Шерровская характеристика отличается особенно благопріятнымъ отзывомъ о "Евгеніи Онѣгинѣ", весьма рѣдко встрѣчающимся въ нѣмецкой литературѣ. Намъ кажется, что на Шерра "Онѣгинъ", между прочимъ, потому еще произвелъ такое сильное впечатлѣніе, что въ немъ изображена отрицательная сторона русской общественной среды. Какъ бы то ни было, Шерръ говоритъ, что въ Онѣгинѣ Пушкинъ показалъ свою величайшую силу и искусство; картина общественной жизни русскихъ и типы изъ нея нарисованы мастерски; вставленныя сужденія богаты оригинальными мыслями и полны сатирическаго юмора. Шестая книга Онѣгина, по его мнѣнію, верхъ совершенства, "Culminationspunkt des Ganzen". Дуэль между Ленскимъ и Онѣгинымъ представлена съ неподражаемой энергіей и никто не прочтетъ равнодушно и безъ грусти строфъ о ночи, предшествующей дуэли. Шерръ до того восхищенъ Онѣгинымъ, что онъ очень сожалѣетъ о преждевременной кончинѣ нашего поэта, ибо, не будь ея, мы, вѣроятно, обогатились бы еще многими выдающимися произведеніями изъ-подъ пера Пушкина,-- какъ это видно изъ великолѣпно задуманнаго драматическаго стихотворенія "Борисъ Годуновъ". Пушкинъ, по мнѣнію Шерра, готовился, видно, на путь самостоятельный, но злополучная дуэль пріостановила это движеніе, потому Пушкинъ остался подражателемъ Байрона и только разъ въ своемъ стихотвореніи "Клеветникамъ Россіи" онъ сталъ истинно-русскимъ (echt-russisch).

Съ этимъ послѣднимъ едва ли можно согласиться, -- оно противорѣчитъ отзыву того же Шерра объ Онѣгинѣ и другихъ произведеніяхъ поэта, и если Шерръ приходить въ заключеніе къ вышеупомянутому странному выводу, то только потому, что онъ не любитъ Россіи и въ душѣ не желаетъ признать за ней ничего, самостоятельно выдающагося.

Прежде чѣмъ перейти къ Гонеггеру, упомянемъ о докладахъ, читанныхъ проф. Вискозатовымъ въ большомъ залѣ юрьевскаго университета въ 1875 году и напечатанныхъ отдѣльной статьей въ журналѣ "Russische Revue" (С.-Петербургъ, за 1875 г.), озаглавленной "Wber Typen und Charactere in der russischen Volks-und Kunstlitteratur" ("о типахъ и характерахъ въ русской народной и художественной литературѣ"). Эти доклады потому должны интересовать, что они прочитаны спеціально для нѣмецкаго общества; часть доклада посвящена разбору типовъ Онѣгина, Татьяны и Василисы Егоровны (въ "Капитанской Дочкѣ").

Висковатовъ опредѣляетъзначеніе нашихъ величайшихъ поэтовъ Пушкина, Лермонтова и Гоголя въ томъ, что они старались вникнуть въ народный духъ. Пушкинъ знакомился съ духовной жизнью русскаго народа тогда, когда еще критически не были разработаны матеріалы народной литературы. Онъ началъ народной пѣснью и сказкой и сдѣлался настолько національнымъ, что нерѣдко можно услышать его пѣсни въ устахъ народа. Пушкинъ становится членомъ общества, говоритъ Висковатовъ далѣе,-- тогда, когда у насъ нельзя было быть ничѣмъ инымъ, какъ чиновникомъ или офицеромъ, тогда мы находились въ печальномъ состояніи,-- лучшимъ національнымъ силамъ приходилось жить умственно зарытымъ подобно кроту или растратиться въ пустыхъ развлеченіяхъ празднаго общества. "Опошлившіеся созданные этимъ обществомъ типы рисуютъ намъ Пушкинъ и Лермонтовъ: первый -- въ "Онѣгинѣ", второй -- въ "Героѣ нашего времени". Мужскіе типы не удовлетворяютъ, за то, женщины этихъ авторовъ, и въ особенности, Татьяна, намъ очень симпатичны. Очень мѣтко охарактеризована Висковатовымъ Татьяна соотвѣтственно представленію иностраннаго ума. Онъ указываетъ на то, что Татьяна совсѣмъ не похожа на подобные типы французской, нѣмецкой и англійской литературы. Она направляетъ свою нравственную силу не по обычнымъ рамкамъ, принятымъ въ обществѣ, она говоритъ и дѣйствуетъ не какъ женщины европейскаго общества; она грѣшить противъ внѣшнихъ законовъ благонравія, но находитъ въ себѣ самой тѣ предѣлы, дальше которыхъ она не пойдетъ. Подобно героямъ и героинямъ былинъ, Татьяна дѣйствуетъ самостоятельно, руководствуясь своей собственной волей, не подчиняясь вліянію извнѣ.

Другимъ, весьма типичнымъ и чисто-народнымъ характеромъ Висковатовъ называетъ Василису Егоровну.

Подобнымъ разъясненіямъ типовъ изъ русской литературы слѣдуетъ радоваться и главнымъ образомъ, потому, что они показываютъ полное знакомство нѣмцевъ съ Пушкинымъ, дошедшее до потребности въ критической оцѣнкѣ типовъ и характеровъ изъ русской народной и художественной литературы.

Перейдемъ теперь къ Гонеггеру.

Гонеггеръ очень остроумный писатель, но къ сожалѣнію, онъ очень пристрастенъ къ Россіи и одностороненъ въ своихъ сужденіяхъ. Россія для него не культурная страна и только за тѣми русскими писателями онъ готовъ признать всеевропейскую мощь, которые бывали за границей и стали западниками. Тургеневъ для него такая мощная сила,-- Пушкинъ, напротивъ, великій русскій поэтъ, но только русскій,-- оттого онъ ни первостепенный, ни геніальный поэтъ. Странное воззрѣніе, сходное съ тѣмъ, что высказалъ Шерръ. Въ немъ кроется какое-то непонятное нежеланіе понять Россію, ея прошлое и настоящее, какъ результатъ этого прошлаго, нежеланіе, къ сожалѣнію, встрѣчаемое и понынѣ среди нѣмецкихъ руссофобовъ. Но этотъ взглядъ все-таки не мѣшаетъ Гонеггеру, написать довольно объемистый трудъ о русской литературѣ и культурѣ XIX столѣтія и за исключеніемъ политики между строкъ въ отдѣльныхъ статьяхъ этой книги мы находимъ довольно здравыя мысли и сужденія о русскихъ писателяхъ. Отбросивъ эту политику, мы положительно можемъ согласиться съ очень многимъ, отчасти и весьма своеобразнымъ, высказаннымъ Гонеггеромъ и по поводу Пушкина.

Въ своемъ очеркѣ, посвященномъ Пушкину, Гонеггеръ сначала даетъ общую характеристику поэта. Пушкинъ, по его мнѣнію, великій русскій поэтъ, шія котораго создало цѣлую эпоху по стольку, по скольку оно признано исходной точкой важнаго поэтическаго теченія въ литературѣ. Пушкинъ -- величайшій и плодовитѣйшій національный поэтъ,-- любимецъ своего народа и энтузіастически привѣтствованный потому именно, что онъ былъ первымъ. Первый между русскими, дѣйствительно принадлежащій всемірной литературѣ; первый, вполнѣ удовлетворившій требованія поэтическаго искусства въ строгомъ смыслѣ этого слона, оставшійся при томъ же вполнѣ, русскими поэтомъ! Въ его произведеніяхъ, говоритъ Гонеггеръ дальше, отражается его нація по всей ея истинной и полной внутренней жизни и его всемірная скорбь (Weltschmerz), воспитанная на Байронѣ, носить на себѣ специфически-національный отпечатокъ. Пушкинъ желаеть освободить русское общество отъ его духовной пустоты мыслей и налѣпленной полукультуры и придать русской жизни дѣйствительно національное содержаніе и внутренній смыслъ. Въ этомъ кроется успѣхъ его популярности. Его неожиданный нисходъ въ могилу оплакивается всей страной, ибо онъ палъ жертвой глупыхъ столичныхъ сплетенъ.

Рѣшающее значеніе возымѣла на карьеру Пушкина поэма "Русланъ и Людмила". Важными въ его жизни явились: высылка на югъ, сдѣлавшая его зрѣлымъ и бывшая духовнымъ счастьемъ поэта, и исторія Карамзина. Его проза отличается наивысшей простотой тона. Пушкинъ въ прозаическихъ своихъ произведеніяхъ напоминаетъ В. Скотта и прозой онъ создалъ цѣлую школу (Загоскинъ, Лажечниковъ, Даль, Вельтманъ, Полевой и Марлпискій). Возвращаясь къ значенію юга въ жизни нашего поэта, Гонеггеръ, цитируя слова Вильсона, говоритъ: Байронъ имѣлъ сильное вліяніе на Пушкина и его титаническій духъ могт, бы помутить индивидуальность русскаго поэта, но южная природа произвела очистительный процессъ въ Пушкинѣ.

Пушкинъ вполнѣ подчинился, хотя и безсознательно и противъ воли, всѣмъ слабостямъ, глупостямъ и дурнымъ привычкамъ того отравленнаго свѣтскаго міра, внѣ котораго онъ не могъ себѣ представить цѣлесообразной жизни и къ которому его страстно влекло изъ мѣста его высылки. Вотъ эта его слабость обошлась ему очень дорого: онъ поплатился за нее жизнью. Пушкинъ, впрочемъ, былъ первый чутко открывшій тайную силу многочисленныхъ русскихъ народныхъ пѣсенъ и оказавшій огромныя услуги благозвучію русскаго языка.

И послѣ этихъ словъ, Гонеггеръ можетъ не признать за Пушкинымъ ни первостепенной важности какъ поэта, ни генія? Противорѣчіе явно и причина этого противорѣчія очевидна...

Гонеггеръ -- большой поклонникъ лирическаго таланта Пушкина. Въ этомъ отношеніи, отзывы нѣмцевъ сходны. Въ "Цыганахъ", по весьма поэтическому выраженію Гонеггера, кроется "поэзія въ лохмотьяхъ, говорящая нашему сердцу такъ же живописно, какъ картина Мурильо: "Нищій Мальчикъ"; "Бр. Разбойники", "Кавказскій Плѣнникъ", "Полтава", производятъ на Гонеггера необыкновенно сильное впечатлѣніе и при чтеніи его характеристики невольно чувствуется, что слова автора исходятъ изъ глубины его сердца и безъ сомнѣнія заставятъ читателя взять Пушкина еще разъ въ руки и провѣрить на себѣ это впечатлѣніе.

Но, въ то время, какъ Гонеггеръ въ восторгѣ отъ Пушкина, какъ лирика, онъ ни во что не ставитъ ни "Евгенія Онѣгина", ни даже "Бориса Годунова". Эти произведенія ему непонятны и онъ пишетъ какую-то несообразную чепуху, въ особенности, по поводу Онѣгина, увѣряя, что русскіе потому восхищаются этимъ произведеніемъ, что имъ хочется имѣть своего Фауста (!!). Стиль въ "Онѣгинѣ" однообразенъ, стихъ нарочно небреженъ и все это произведеніе какой-то Sammelsurium (смѣсь всякой всячины). А въ "Борисѣ Годуновѣ" ему многое даже противно, такъ напр., сцена между Лжедмитріемъ и Мариной. Видно и нѣмецкимъ историкамъ литературы Писаревъ былъ небезъизвѣстенъ!

"Бориса Годунова" Гонеггеръ въ концѣ-концовъ все-таки еще милуетъ, указывая на богатство языка, живость сценъ, дающихъ истинно-объективное представленіе о народѣ, и въ этомъ отношеніи Гонеггеръ даже не прочь сравнивать Годунова съ классическимъ произведеніемъ Гёте -- драмой "Goetz von Berlicliingen".

VI.

Восьмидесятые годы настоящаго столѣтія весьма знаменательны въ исторіи русской литературы. Въ эти годы за границей становятся извѣстными въ разнообразнѣйшихъ переводахъ не только сочиненія нашихъ выдающихся, но и многихъ второстепенныхъ писателей и русской литературѣ удѣляется подобающее ей всемірное значеніе въ литературахъ всѣхъ цивилизованныхъ странъ.

Замѣчательно, однако, то, что это ознакомленіе съ произведеніями новѣйшей русской литературы совершилось не только медленно, но даже какъ-то противъ воли иностранцевъ. Въ Германіи, напр., переводчикъ "Анны Карениной" долгое время не могъ найти издателя для своего труда, а переводы изъ другихъ русскихъ авторовъ могли быть изданы только подъ тѣмъ условіемъ, чтобы авторъ или переводчикъ гарантировалъ изданіе въ матеріальномъ отношеніи. Нѣмцамъ какъ-то не вѣрилось, чтобы въ Россіи могли кромѣ Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Тургенева народиться еще выдающіеся писатели. Но великое пробило себѣ дорогу и произведенія Толстого и Достоевскаго начинаютъ занимать умъ и серце заграничнаго читателя; въ Германіи, въ какіе-нибудь три-четыре года, переводятся весь Толстой и почти весь Достоевскій; переводы изъ Короленко, Гаршина и Чехова появляются на столбцахъ ежедневныхъ газетъ, Немировичъ-Данченко, Ясинскій, кн. Мещерскій, Боборыкинъ, гр. Саліасъ и др., входятъ въ моду и переводы изъ нихъ издаются отдѣльными книгами; въ прессѣ начинаютъ толковать о русской литературѣ, какъ о выходящей изъ ряду вонъ, и нынѣ было бы странно, еслибы беллетристическій нѣмецкій журналъ не знакомилъ своихъ читателей съ новѣйшими русскими беллетристами...

Со спеціальной характеристикой Пушкина въ связи съ сто положеніемъ во всей русской литературѣ мы встрѣчаемся еще только одинъ разъ, а именно въ "Исторіи русской литературы" Александра ф. Рейнгольдта, вышедшей въ 1885 г., въ г. Лейпцигѣ. Русскому читателю эта книга даетъ очень мало новаго, такъ какъ при ея составленіи авторъ пользовался въ довольно широкихъ размѣрахъ существующей поэтому вопросу русской литературой. Въ Германіи она потому не могла получить желательнаго широкаго распространенія, что она отчасти носить характеръ учебника, а русская литература, какъ обязательный предметъ преподаванія, нигдѣ еще за границей не введена, число же слушателей при университетахъ, гдѣ русская литература читается, пока еще довольно незначительно, а для этихъ слушателей курсъ Рейнгольдта съ другой стороны неудовлетворителенъ. Для нѣмцевъ Рейнгольдтовская характеристика Пушкина можетъ представить нѣкоторую новизну, такъ какъ, авторъ знакомить ихъ довольно подробно съ мнѣніемъ Бѣлинскаго. На соотвѣтствующей главѣ, въ Рейнгольдтовской исторіи русской литературы мы потому дальше останавливаться не станемъ.

Вслѣдствіе вышеупомянутаго интереса къ русской литературѣ въ Германіи стали появляться критическія статьи о русскихъ писателяхъ. Въ одной такой брошюрѣ, вышедшей въ 1885 г. подъ заглавіемъ "Litterarische Streifzüge durch Russland" и которая начинается характеристикой Гоголя, мы находимъ во введеніи къ ней нѣсколько словъ, довольно мѣткихъ и о Пушкинѣ. Цабель, авторъ этой весьма изящно написанной книжки, называетъ Пушкина и Лермонтова "геніальнѣйшими представителями романтической школы, предчувствовавшими свою судьбу съ увѣренностью, граничащей демоническаго, и пророчески предвидѣвшими свою смерть въ дуэли -- первый въ "Евгеніи Онѣгинѣ", второй -- въ "Героѣ нашего времени".

Цабель говоритъ о Пушкинѣ и Лермонтовѣ, какъ о старыхъ знакомыхъ нѣмецкаго литературнаго міра, онъ не останавливается на разборѣ отдѣльныхъ произведеній этихъ поэтовъ -- какъ это прежде дѣлалось, а онъ старается доказать, что въ этихъ поэтахъ, при всей ихъ сентиментальности и идеальности -- скрывалась великая жилка русскихъ писателей, какъ представителей новаго теченія въ европейской литературѣ -- реализма, и что, изучая ихъ, мы можемъ судить о бытовой жизни русскаго общества ихъ времени, нарисованной ими въ самыхъ живописныхъ краскахъ.

Послѣдующій нѣмецкій писатель, извѣстный біографъ и переводчикъ Толстого -- Р. Левенфельдъ уже непосредственно даетъ характеристику русскаго общества по типамъ изъ произведеній русскихъ писателей. Въ статьѣ, напечатанной въ журналѣ "Nord a Süd" въ 1885 г. и носящей заглавіе: Типы изъ русскаго общества въ произведеніяхъ русскихъ писателей", Левенфельдъ довольно подробно характеризуетъ Онѣгина и Печорина, чтобы затѣмъ остановиться на типѣ Обломова и высказать свое мнѣніе о русскомъ обществѣ вообще.

Мы видимъ, такимъ образомъ, что какъ въ тридцатыхъ годахъ, тотчасъ п8 ознакомленіи нѣмцевъ съ Пушкинымъ, его произведенія подали толчокъ къ сужденію о Россіи и русскомъ обществѣ вообще, такъ и въ самомъ послѣднемъ по времени упоминаніи о нашемъ славномъ поэтѣ онъ опять же побуждаетъ нѣмцевъ изучать Россію и подробнѣе останавливаться на ея внутренней жизни.

Новые великіе писатели народились на Руси, наше общество живетъ и должно жить новыми интересами, его волнуютъ другіе вопросы,-- по имена Пушкина и Лермонтова останутся вѣчны въ русской литературѣ и мы должны ихъ беречь какъ нашу святыню...

С.-Петербургъ, въ мартѣ 1899 г.