Пришвин Михаил Михайлович - Сборная улица

Михаил Пришвин.
Заворошка

Отклики жизни

Сборная улица

1. Сборная улица

Вероятно, эта часть города заселялась как-нибудь случайно, без всякого плана, а потом, когда обратили внимание на беспорядок, стали склеивать улочки, переулочки, огороды, пустоши, -- так образовалась капризнейшая в мире улица, и название дали ей Сборная. Обитатели этой улицы -- те самые известные русскому читателю растеряевцы, люди без завтрашнего дня.

Расскажу два случая, как я хотел поселиться на Сборной улице и как я бежал или, вернее, меня согнали.

Первый случай. Vir ornatissimus [Великолепный мужчина -- лат.], могучего роста, превосходного телосложения. Служил он на железной дороге и вышел от взрыва благородного негодования. Из какой-то крайней партии он тоже вышел, -- "разошелся в тактике". Сдал он экзамен на частного поверенного и стал весьма успешно вести крестьянские дела. Раз в глуши уезда от бывшего его клиента я услыхал такую оценку своего адвоката: "Человек корректный и вполне специальный, говорит по-гречески, настоящий Рюрик!" Я попросил у собеседника разъяснения; он спросил: "С какой точки зрения?" И пошел, и пошел.

Когда я у адвоката осматривал дом, он сам рекомендовал себя человеком "вполне интеллигентным", относя это свое достоинство к числу квартирных удобств.

-- На нашей Сборной улице, -- говорил он, -- все из предрассудков состоят, а я этого не признаю.

Квартира была мне мала. Он сейчас же согласился уступить мне одну из своих комнат, а дверь заделать.

-- Я это сделаю бесплатно. Печки не было.

-- Тоже бесплатно сделаю.

-- Кладовки нет.

-- Бесплатно!

-- Цена велика...

-- Уступлю, почти бесплатно живите, только живите, потому что не так, чтобы я из-за денег, а как вы человек интеллигентный вполне...

Помню, из окошка, возле которого мы стояли, лес виднелся и солнце садилось за лес.

-- Живописное обозрение! -- сказал мне хозяин.

Я поселился и начал работать по своей "письменной части", поглядывая время от времени на "живописное обозрение".

Хозяин заходит иногда. Я не обращаю на него внимания и работаю молча. Раз, два заходит. Замечаю, он мрачнеет. И вот останавливается как-то у моего окна и смотрит: закат был точь-в-точь такой же, как и тогда.

-- Вам нравится солнце? -- спрашивает.

-- Солнце хорошее.

-- Значит, вам нравится?

-- Ну, да!

-- А мне не нравится.

Музыка в тоне. Я понял тон, -- опаснейший тон.

Приходит какой-то праздник. У хозяев гремят бутылки; приглашают меня. Я отказывалось. Бутылки хлопают, гул голосов. Снова является хозяин и требует "категорически" объяснить, почему я отказываюсь. И, не слушая моих объяснений, торопливо заявляет:

-- Позвольте, я такой же интеллигент, как и вы.

-- Что вы хотите от меня? -- раздражаюсь я. -- Деньги вам уплачены.

-- А я разве вас из-за денег пускал, я вам бесплатно устроил кладовку, теплое отхожее место.

-- Это необходимо...

-- Какой генерал, подумаешь, какой генерал!

И вот я чувствую: костяк обнажился, костяк жизни, костяк Сборной улицы...

От "интеллигента" я переезжаю к черносотенцу.

Случай второй.

Хозяин, надворный советник, занимается археологией, имеет пять деревянных флигелей, нигде не служит, весь день сидит в пивной и, возвращаясь домой, на своем дворе поет басом церковные напевы. Ходит он в широкой провинциальной разлетайке, шляпой закрывает череп, разбитый и плохо сросшийся. Жильцы -- актеры, борец, городовой и я. У меня большой отдельный флигель, и поселяется у меня художник-офортист, большой знаток русской жизни.

Сидим мы как-то вечером и разговариваем о черносотенстве, хотим дать ему определение не логическое, а, как выражается художник, пластическое.

-- Дмитрий Карамазов черносотенец?

-- Типичный!

-- Нет!

-- Почему нет?

-- В нем есть дух божий, за ним девушка в Сибирь пойдет. А в черносотенстве именно нет духа божия, будущего нет...

Трах! Дверь открывается, в дверях -- взволнованная Мария Антоновна, жена городового.

-- Вора поймали! Идите, идите!

-- В чем дело?

-- Бельевая корзина ушла, сама ушла к хозяину под грушу... Взяли корзину, а вечером одумались: сама корзина не может уйти под хозяйскую грушу. Побежали к хозяину; он смекнул дело, хвать -- а под грушей вор. Сел на вора верхом и кричит: "Зови жильцов!"

-- Мой-то (городовой) на посту. Идите. Бога ради, идите помочь! -- зовет Мария Антоновна и убегает звонить к борцу и к актерам.

Ночь. Огни в саду мелькают. Какие-то старухи в ночных коротких темных юбках стоят с лампами. Под грушей, странно освещенной ночными огнями, в белом нижнем белье сидит надворный советник; вор -- под ним, в траве вора не видно.

Приходим мы. Вот когда почувствовал хозяин и вспомнил, что он -- надворный советник. Ему совестно, он освобождает руку, вытирает пот с лица и, обращаясь к нам, говорит:

-- Фу, как разволновался!

Молчание с нашей стороны.

-- Ну, что же, -- спрашивает хозяин, -- пускать?

Встает, отпуская вора. Вор не бежит.

-- Подымайся!

-- Не пойду, буду лежать. У вора свой каприз.

Приходит полиция и, найдя шесть сорванных груш, уводит вора.

-- Фу, как разволновался! -- повторяет хозяин, ища нашего сочувствия.

Но мы уходим молча и молча уносим конфуз надворного советника в свой флигель.

Это молчание нас погубило. На другой день, когда хозяин, бася, возвращался из пивной, мы развешивали на стенах квартиры привезенные художником офорты.

-- Боже наш, помилуй нас! -- раздается в сенях надтреснутый бас.

-- Войдите!

-- Аминь нужно сказать, а не войдите; или вы некрещеные?

Он выпил, глаза беспокойные, острые.

-- Вы не рады? Или мне уйти?

-- Нет, зачем...

-- Покажете мне картины?

-- Вот картины, смотрите.

-- Нет, я желаю, чтобы сам художник показал.

-- Вот, -- показывает художник, -- вот и вот... Новый конфуз для надворного советника: он ничего не понимает в этих отвлеченных картинах.

-- Дозвольте, -- говорит он, -- мне повесить у вас свою икону своего письма?

-- У нас есть икона: вот Николай Угодник.

-- Вы не желаете моей работы!

И пошло... Костяк, обнаженный костяк Сборной улицы. Опять надо квартиру искать.

2. Русский человек

Перед праздником вагоны были переполнены, и нас из второго класса перевели в первый. Тут в купе сидел один только пассажир, господин очень нездорового вида.

-- Куда едете? -- спросил его купец из второго класса.

Господин ответил неохотно. Но купец, очень добродушный с виду, не смущаясь этим, всех переспросил. Все ехали в N.

-- Где же вы там хотите остановиться? -- допрашивал нас купец.

Господин первого класса назвал "Петербургскую гостиницу".

-- Сохрани вас бог! -- воскликнул купец. -- "Петербургкая" плохая гостиница, первое неудобство, конечно, клозет на дворе...

-- Как! -- изумился нездоровый господин. -- Мне гостиницу рекомендовал X. как лучшую.

-- X., хромой? -- спросил купец.

-- Вот уж не знаю, -- ответил господин, -- он мне писал, а так я его не знаю.

-- Он хромой, -- сказал купец, -- ему ходить трудно, вот он вам и рекомендовал гостиницу поближе к своему дому, чтобы к вам почаще ходить. Плохая гостиница; первое неудобство я назвал, второе -- насекомые, третье -- прислуживает пьяный мужик.

Купец, загибая пальцы, перечислил все неудобства "Петербургской гостиницы". Пассажиры были в ужасе.

-- Куда же, куда же нам деться? -- спрашивали купца.

-- Остановитесь в "Московской", -- ответил он, -- там очень хорошо.

И все благодарили купца, как благодетеля.

-- Здорово я их! -- сказал купец мне, когда нас с ним опять перевели во второй класс. -- Здорово, ведь хозяин-то "Московской гостиницы" -- я!

И закатился добродушнейшим смехом русский человек, хохотал до слез, меня заразил смехом.

-- А вы коровьим маслом торгуете? -- спросил он, успокоившись.

Долго допрашивал меня купец и наконец добился своего, узнал, чем я занимаюсь.

-- Пишете, -- одобрил он, -- это правильная точка.

-- Какой вы партии? -- спросил я спутника.

-- Партии я, конечно, черносотенной, -- ответил он, -- а в душе и по совести -- трудовик...

И тут же, по русскому обыкновению, рассказал всю свою жизнь, как доказательство того, что он -- трудовик. И правда, передо мной прошла трудовая жизнь. Мыл рюмочки у "Яра" -- вот начало карьеры. И через пятьдесят лет -- собственный трехэтажный каменный дом, "Московская гостиница" в N. Вся жизнь как лишение, как подчинение себя каким-то мудрым правилам, найденным тут по пути, в самом процессе жизни. Приходилось даже отказывать себе в любви к дочери.

-- Жена может любить ее, -- рассказывал отец, -- а мне нельзя: бояться не будет.

Так описывал купец свою жизнь как подвиг, в результате которого -- каменный дом. Поезд приближался к монастырю, где раньше жил святой человек. Я заговорил о подвижнике. Купцу не хотелось начинать об этом. Я настаивал.

-- Не верю я им, -- сказал наконец мой спутник, -- я верю только богу и умному человеку, -- и решительно отклонил разговор о религии.

"Тоже аскет!" -- приходили мне в голову отрывки из современных рассуждений о мещанстве как о результате церковного воспитания народа. И так ясно было теперь, что этот человек произошел не от церкви, не от интеллигенции, а прямо от земли, что передо мной -- истинно русский, крепкий земле человек.

Мы говорили о земстве.

-- Народники! -- ядовито сказал купец. -- Мы за народ, выбирайте нас, говорят, поют на все лады. А народ...

Купец вдруг надулся от смеха, залился на высочайшую ноту, не удержался на ней и, весь багровый, как-то пфыркнул губами и щеками.

-- А народ, -- хотел сказать что-то купец, но опять залился на ту же высокую ноту и опять пфыркнул. -- Народ им верит, -- сказал он наконец, -- знаете наш народ. А они-то, они-то разливаются! Конечно, люди образованные, им и карты в руки. Народники!

Купец мой вдруг совсем преобразился. И как далеко было теперь то его добродушие, с которым он зазывал пассажиров первого класса в свою "Московскую гостиницу". Он теперь говорил ядовито одно:

-- Народники!

-- Кто они? -- спросил я.

-- Все, -- ответил купец, -- теперь и графы, дворяне, -- все за народ. Да хотя возьмите Некрасова, на что уж народник был?

-- Поэт Некрасов? -- спросил я.

-- Стихотворец, -- ответил купец, -- сочинял стихи о народе. А в душе?

-- И в душе Некрасов любил народ, -- заступился я.

-- А в душе у него реакция, -- ответил купец. -- На словах они все народники, а в душе у всех реакция.

-- И граф Толстой? -- спросил я.

-- Политикан! -- решительно сказал купец, -- этот говорил другим отдать землю, а сам не отдавал.

-- Да ведь он же ушел из своего дома и умер от этого.

-- Фокусы, -- сказал купец, -- ничему не верю, графские фокусы. Вы знаете, почему он ушел? Очень просто все. Остарел, писать сам уж не мог. Дай, думает, хлеб им дам. И дал. Посчитайте теперь, сколько о Толстом написано. Сколько это стоит, если на деньги перевесть? А куда пошло все это? Мужикам? Поди-ко! Да все тем же писателям. Это он для своего же брата и старался. Это все фокусы. Политикан!

-- Как же теперь быть? -- спросил я купца.

-- Очень просто, -- ответил он, -- народ хотя и глуп, а умнеет. Настанет час, и всех на осинку: дворян, князей, графов...

-- И писателей? -- спросил я.

-- Да и писателей, -- ответил купец...

Примечания

Впервые опубликовано: "Русские ведомости", 1911, 7 октября.

Трудовик -- название членов "Трудовой группы", мелкобуржуазной демократической фракции в Думе.

Мыл рюмочки у "Яра"... -- Известный московский ресторан, открытый в 1826 г. французом Т. Яром на Кузнецком мосту. С середины XIX в. -- один из самых модных ресторанов с цыганскими хорами.

Петровский пост -- приходится на вторую половину июня.

Силоамская купель -- силоамский источник и находящаяся при нем купальня (купель) в юго-восточной части Иерусалима; считается у верующих местом исцеления.

Мироносицы -- святые жены, принесшие благовония (миро) ко гробу Христа.

Викарного... -- Викарий (лат.) -- заместитель епископа.

Илиодор -- иеромонах, в миру Сергей Труфанов (род. в 1880 г.), получивший в 1905--1906 гг. известность как проповедник черносотенных взглядов.

...Толстого, Джорджа и Рёскина. -- Рёскин Джон (1819--1900) -- английский теоретик искусства, критик, историк, публицист, обличитель капиталистической цивилизации. Генри Джордж. -- См. коммент. к с. 651.

...материалы о жизни Константина Леонтьева. -- К. Н. Леонтьев (1831--1891), русский писатель и критик, представитель позднего русского славянофильства, сторонник церковности и монархизма в России ("византизма"). В Оптиной пустыни К. Леонтьев принял монашество.

...книги журнала "Паломник". -- Издание, предпринятое в России Императорским православным палестинским обществом, учрежденным в 1882 г. для паломников, совершающих путешествия в Палестину.

...после разоблачений Толстого... -- Имеется в виду трактат "Что такое искусство", в котором Толстой отрицает искусство Шекспира, как непонятное народу, сословное, искусственное.

Светлый иностранец. -- Здесь говорится о Д. С. Мережковском.

----------------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Собрание сочинений. В 8 т / М. М. Пришвин; Редкол.: В.В. Кожинов и др. [Вступ. ст. В.Д. Пришвиной Коммент. А.Л. Киселева Ил. В.Ф. Домогацкого]. Том 1. -- Москва: Худож. лит., 1982. - 21 см. С. 765 -- 771.