Пришвин Михаил Михайлович - Круглый корабль

Михаил Пришвин.
Круглый корабль

Кто бывал у святых колодцев, где поклоняются чудотворным и явленным иконам, замечал, конечно, что верующие люди, искупав младенцев, оставляют их рубашки и крестики тут же, у колодца, на ветках ближайших деревьев. Крестики потом, конечно, падают на землю. И есть в народе такая примета: найдешь крест с лицевой стороны -- он сам придет, найдешь с исподней -- нужно его искать...

Я слышал эту легенду недалеко от Оптиной пустыни и вспоминаю теперь в Петербурге, раздумывая о последних трех или четырех годах своих наблюдений. Между моими знакомыми есть люди, верующие так ясно и просто, что кажется, будто Христос к ним сам пришел, а есть ищущие, и из этих ищущих для многих стоит глухая стена.

1. Иванушка

Прошлый год я был на Рождестве у братца Иванушки и стоял в громадной толпе пьяниц, проституток и трезвенников, начавших при помощи братца новую, хорошую жизнь. Иванушке нужно было как-то доказать нам, что Христос родился без плотского греха, от чистой девы. Должно быть, это была ему очень нелегкая задача. Он волновался, разводил руками, приводил всякие примеры. Как ни кинь -- все выходило, что человеку без греха никак нельзя родиться.

-- А все-таки он родился без греха, -- сказал братец.

-- Без греха, дорогой! -- ответила толпа.

-- Слышите, -- показал братец на окно, -- гармонья играет, пьяницы идут с разными музыками.

-- Прости, дорогой! -- сказали в толпе.

-- А вы собрались без музыки и пьянства, без греха, вот он и тут!

-- Тут, дорогой!

И правда, нечаянно, негаданно явился Христос в это собрание. Каждое слово, сказанное братцем, после того как поняли, что он тут, было великой милостью. Все жадно ловили, будто пили, его простые, не имеющие в записи никакого значения слова.

-- Вы тут были и пили! -- сказал в заключение братец.

-- Напоил, напоил, дорогой, -- отвечала толпа.

Под конец все по очереди пошли прикладываться к образу, который был около братца. Прикладывались, однако, не к образу, а к руке братца и даже к его одежде. Уходили из дома со светлыми лицами, получив пузырек масла, ладан и по две медных копейки.

-- Не объедайтесь! -- было последнее слово братца.

Он ушел. Электрическая лампочка, освещавшая сверху его лицо, погасла.

Что же было сказано? Вспоминал я потом и ничего особенного не мог вспомнить. Сказано не было ничего. Все вышло само собою. Христос пришел к этим людям сам. Крестик был найден с лицевой стороны.

Моему представлению этого собрания мешает звук вентилятора, слышанный в этой зале, и электрическая лампочка над головой брата. Мысленно я отодвигаю это собрание в Керженские леса, на холмы озера Светлоярого, где скрыт от грешников град Китеж. Я вспоминаю ночь, проведенную среди людей, ожидающих утреннего звона в невидимом царстве, и свои какие-то неясные думы. Я был где-то в давно пережитых веках и смотрел оттуда на здешний мир. И в моем воображении в эти русские леса приходил какой-то светлый иностранец не с одним электричеством, а со словами утешения этим людям-призракам, фатально лишенным общения с миром. И казалось в эту ночь, что открывается какой-то путь от керженской сосны до эллинской статуи. И вот, если бы в эту ночь явился на Светлое озеро Иванушка и загорелась над его головой электрическая лампочка, то и она светила бы в тайном согласии с его немудреными словами.

2. Светлый иностранец

-- Наша беда, -- говорил изящный хозяин, -- в том, что это не мы, а говорить мы так должны, будто это мы...

-- Ложь? -- спросил молоденький студент.

-- Нет, -- ответил наш культурный хозяин, -- не ложь, потому что я верю, что за нами явятся те, которые будут говорить, как и мы, но только те будут настоящие. Мы же так пройдем, что-то начнем и уйдем.

Юноша студент, очарованный хозяином, таким серьезным и далеким от толпы, просит указать путь к Христу.

-- Церковь, -- отвечает хозяин, -- вспомните детство, когда вы верили, свое прошлое и других, передумайте историю, начиная с себя.

-- Не могу, все как-то растеряно, -- сказал студент.

-- Есть и другой путь, -- ответил хозяин, -- скажите мне, что вы любите в искусстве, в литературе?

-- Кнута Гамсуна! -- выпалил студент. Наш хозяин улыбнулся. Ему, классику, последний крик европейской литературы был неприятен.

-- Нет, -- сказал хозяин, -- новейшую иностранную литературу я не люблю, назовите что-нибудь из русской.

-- Из русской, -- задумывается студент, -- из русской больше всего я люблю декадентов.

Это еще было хуже для нашего хозяина.

-- У вас дурной вкус, -- сказал он, -- поймите раз навсегда, что по форме русская литература не ушла дальше "Капитанской дочки" Пушкина. Читайте это, учитесь понимать красоту в простоте. И когда вы себя к этому приучите, то увидите, что самое простое и совершенное творение есть Евангелие. Вы полюбите его, и вам откроется другой путь...

-- Все равно, -- ответил студент, -- я никогда не пойму тайну воскресения Христа во плоти, не духовно, а во плоти.

Хозяин переглянулся с бывшими в комнате богословами, проповедующими в обществе новое религиозное сознание. "Как, -- спрашивал он, -- отвечать на такие наивные, но неизбежные вопросы?" Стали разбирать, что значит слово "плоть". Воскресение плоти, -- объясняли ученые юноше, -- только тогда понятно, если исходить не из материалистического мировоззрения. Тогда и слово "плоть" будет значить нечто другое.

-- Теперь, -- говорили ученые, -- новейшие гносеологи как раз и работают над этим вопросом.

И разговор принял специальный философский характер.

В бесконечной осложнённости этот и другие разговоры из квартиры нашего хозяина переходили в Религиозно-философское общество. И там каждый отдельный оратор высказывал свое особенное мнение о вопросе согласования религии и культуры, русской культуры и мировой. Все, о чем спорила когда-то русская интеллигенция на почве материалистического и идеалистического миросозерцания, тут выступало в новом освещении религиозно-философского сознания.

Прошло много таких собраний. Тот молоденький студент стал говорить смело о грехе, об искуплении, о человекобожестве, и богочеловечестве, и богосыновстве.

"Но что, -- спрашиваю я себя, -- сталось с образом того светлого иностранца, который мне виделся в Керженских лесах?"

Не могу сказать, чтобы он совершенно исчез, но он как-то распылился на много отдельных личностей, и перед каждой из них, несмотря на всю утонченность и искренность исканий, была будто непереходимая пропасть в сознании того, что он делает не общее, а частичное дело. А дело Христово -- ведь цельность прежде всего.

Христос к этим людям, как они ни стремятся к нему, сам не приходит, крест ими найден не с лицевой, а с исподней стороны.

3. Чан

На эстраде залы, где происходили религиозно-философские собрания, часто поднимался спор о русском народе. Одни говорили, что русский народ вообще склонен к упрощению жизни ("нисхождению и совлечению"), другие, напротив, указывали на сектантскую и староверческую напряженность религиозной воли. Одни говорили, что народ и интеллигенция есть одно, другие, напротив, будто между народом и интеллигенцией такая пропасть, что ноги поломаешь, когда доберешься. Все эти, в сущности, очень простые и общеизвестные интеллигентские разговоры, облеченные в ткань новейших религиозно-философских терминов, неподготовленному человеку не так-то легко были доступны для понимания. Между тем один из присутствовавших в зале, по виду совершенно простой и необразованный человек, до того, кажется, все хорошо понимал, что оратор только откроет, бывало, рот, а он уже смеется, да так ехидно, как настоящий сатир.

-- Чего вы смеетесь? -- спросил я его однажды, выходя с собрания вместе с ним на улицу.

-- Да как же мне не смеяться, -- ответил сатир, -- разве можно, как они хотят, все звезды по одной пересчитать? Надо найти звезду одну, настоящую, а потом и считать не нужно.

-- Настоящая звезда -- бог? -- спросил я.

Он хихикнул.

-- Вот и вы тоже про бога, -- сказал он, -- оставьте вы его в покое. От бога остался только звук, -- сказал он через некоторое время серьезно. -- Мы заблудились в диком темном лесу, напугались, стали звать бога. Этот наш звук услыхали, явились к нам с факелами и стали говорить: "Я знаю бога, я знаю бога". И повели за собой. "Где же он?" -- спрашивали странники вожатых. "На небе!"

-- Смеяться тут нечего, -- сказал я сатиру. -- попробовали бы сами распутать узел.

-- Очень просто, -- ответил он, -- людям нужно пуп отрезать от неба, чтобы они были на земле и чтобы знали одно: бог на земле.

-- Значит, вы отрицаете культуру, -- сказал я, -- как же быть без культуры?

-- Да никак, -- ответил сатир, -- ваша культура теперь вся распукалась, так сама и развалится.

Не помню, когда еще в своей жизни я встречал такие неожиданности: сатир вдруг превратился в пророка. Человек, исходивший русские леса, степи и горы, теперь шел по Невскому проспекту и говорил, как пророк:

-- Свершился круг времен: прошла весна, лето, наступает время жатвы. Чающие бога скоро предъявят иск обещающим. Спросят чающие обещающих, а у тех не бог, а звук. Время жатвы приблизилось. Нивы побелели. Грачи табунятся.

Маска сатира была сброшена, передо мной был человек, до того презирающий культуру, до того верящий в какого-то своего бога здесь, на земле, страшного, черного, что те уважаемые ученые и талантливые люди на эстраде клуба казались малюсенькими пылинками, поднятыми случайным ветром перед ураганом.

Этот сатир-пророк, узнал я, не затем ходит в наше Общество, чтобы учиться, а хочет привлечь на свою сторону интеллигенцию.

В них есть что-то большое, -- говорил он, -- в них есть частица того, что и у меня, но только они с небом играют... Шалуны! -- не раз повторял сатир-пророк.

Слушая этого сильного человека земли, я не раз мысленно сопоставлял его с образом моего светлого иностранца. "Что, если бы они соединились в одно, -- думал я, -- и есть ли пути к этому?" Так, увлекаемый любопытством к тайнам жизни, я попал куда-то на окраину Петербурга, в квартиру новой, неизвестной мне секты. В душной, плохо убранной комнате за столом сидел старый пьяница и бормотал что-то скверное. Вокруг за столом сидели другие члены общины с большими кроткими блестящими глазами, мужчины и женщины, многие с просветленными лицами. Между ними был и пророк с лицом сатира, посещающий религиозно-философские собрания.

-- Я -- раб того человека, -- сказал он, указывая на пьяницу, -- я знаю, что сквернее его, быть может, на свете нет человека, но я отдался ему в рабство и вот теперь узнал бога настоящего, а не звук...

-- Как же вы поверили? -- спросил я, с отвращением вглядываясь в лицо пьяницы.

-- Как я в это чучело поверил? -- сказал сатир.

Он рассказал свою биографию. Когда-нибудь и я расскажу о русском купце, бросающем свое положение, семью, все, скитающемся в степях, в лесах в поисках истинного бога.

-- Я убедился, что ты более я, -- сказал пророк, -- и отдался в рабство этому скверному, но мудрому человеку. Он принял меня, он убил меня, и я, убитый им, воскрес для новой жизни. Вот и вы, интеллигенты, должны так умереть и воскреснете с нами.

-- Нет, мы должны знать вперед, ради чего мы умрем, а то как же поверить, что воскреснем, -- сказал я.

-- Воскреснете! -- хихикнул сатир. -- Посмотрите на всех нас, как мы в рабстве познали друг друга, мы как в чану выварились, мы знаем не только, у кого какая рубашка, чулки, а всякую мысль, всякое желание знаем друг у друга. Бросьтесь в чан и получите веру и силу. Трудно только в самом начале.

Чучело, в котором жил будто бы бог, властвовало над этими людьми. Пьяница, -- узнал я подробности, -- не только пользовался имуществом и заработком своих людей, но требовал, когда ему вздумается, их жен, и они покорно отдавались не чучелу, а богу, который в нем живет. Так жили эти люди. Я не упускал их из виду более двух лет, и на моих глазах совершилось воскресение их. Однажды они все одновременно почувствовали, что в чучеле бога уже нет, что они своими муками достигли высшего счастья, слились все в одно существо, -- и выбросили чучело, прогнали пьяницу.

Уступая просьбам пророка-сатира, я знакомил его с вождями религиозно-философского движения. Все признавали его необыкновенным существом, даже гениальным, демоническим. Но никто из них не пожелал броситься в чан.

-- Шалуны! -- сказал сатир и куда-то исчез.

* * *

Я люблю Иванушку с его древним и похороненным теперь православием. С волнением вглядываюсь в попытки светлого иностранца начать у нас возрождение и трепещу, созерцая трагедию чана. Но вот что меня выводит из себя и заставляет сердиться. В последнее время начали всплывать на поверхность столичной говорящей и пишущей "братии" самозванцы из народа. Они, получив способность к членораздельной речи от той же самой интеллигенции, обливают ее помоями и все как бы от имени народа. Сами они только что разорвали связь с народом, не замечают этого, не понимают всей сложности души культурного человека и требуют от него невозможного: забыть свою личность и броситься в чан.

Вот одна из таких книжек, на обложке которой изображен разбитый тонущий корабль. Другой неясный корабль выступает из тумана. Первый корабль -- символ интеллигенции, второй -- народа. Смотрю на эту обложку и думаю, какой же этот новый народный корабль. Мне вспоминается мое путешествие по Северному Ледовитому океану с поморами на рыбацком судне. Моряки тогда рассказали мне, что во время Парижской выставки один помор-судостроитель решил представить туда русский корабль невиданной формы. Долго думал архангельский помор и наконец решил сделать корабль круглым и самому отправиться вокруг Скандинавского полуострова в Париж. И выехал... Круглый корабль проплыл благополучно горло Белого моря, но в океан не вошел. Последний раз его видели лопари у Святого Носа.

-- Хороши невиданные круглые корабли, -- просятся у меня злые слова в ответ на обвинения самозванцев из народа, -- но только такие корабли тонут.

Примечания

Впервые опубликовано: "Русские ведомости", 1911, 1 января.

----------------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Собрание сочинений. В 8 т / М. М. Пришвин; Редкол.: В.В. Кожинов и др. [Вступ. ст. В.Д. Пришвиной. Коммент. А.Л. Киселева Ил. В.Ф. Домогацкого]. Том 1. -- Москва: Худож. лит., 1982. - 21 см. С. 787 -- 794.