Пругавин Александр Степанович - Соловецкие узники

Соловецкіе узники.
(Къ вопросу о монастырскихъ заточеніяхъ.)

Вѣсть объ освобожденіи трехъ старообрядческихъ епископовъ, такъ долго томившихся въ суровомъ заточеніи монастырскихъ казематовъ, съ быстротою молніи пронеслась по Россіи, проникла въ самые глухіе, далекіе, захолустные концы и углы, вездѣ и всюду вызвавъ одно и то же отрадное чувство нравственнаго удовлетворенія.

У насъ въ послѣднее время въ извѣстной части печати не мало говорилось о розни, существующей будто бы между интересами, желаніями и симпатіями съ одной стороны лучшей части русскаго общества, "интеллигенціи", съ другой -- народа, плебса, при чемъ стремленія и желанія этой части образованнаго слоя низводились на степень какихъ-то безпочвенныхъ "иллюзій", пагубныхъ и вредныхъ для всей остальной массы народа. Но вотъ передъ нами широкая, обширная область духовно-нравственной, умственной жизни, съ ея настойчивыми запросами на свободу совѣсти, свободу вѣры, свободу мысли, слова, убѣжденія. Гдѣ же тутъ рознь, гдѣ тутъ противоположность интересовъ, симпатій и стремленій? Развѣ завѣтныя желанія многомилліонной массы сѣраго люда,-- массы, окрещенной кличкой сектантовъ и раскольниковъ,-- не тѣ же самыя, которыя составляютъ давнишнюю горячую мечту болѣе развитой части культурнаго слоя? Развѣ эти желанія не выстраданы народомъ путемъ долгой, кровавой борьбы, рядомъ безчисленныхъ гоненій и безчеловѣчныхъ, жестокихъ преслѣдованій, вынесенныхъ имъ на его могучихъ плечахъ? Съ другой стороны, развѣ интеллигенція, въ лицѣ своихъ лучшихъ представителей, не жертвовала всѣмъ за эти же самыя стремленія, идеи и желанія?

Мы видѣли, какъ горячо отнеслась печать, органы которой въ большинствѣ случаевъ являются отголосками той же самой интеллигенціи, къ факту освобожденія старообрядческихъ епископовъ, столь много пострадавшихъ за свои религіозные взгляды и убѣжденія. Что касается народа и, въ частности, многочисленной среды сектантовъ, то не трудно себѣ представить, какія свѣтлыя чувства вызвалъ среди ихъ этотъ "актъ гуманности". Я считаю себя въ правѣ говорить объ этомъ, такъ какъ вотъ уже шестой мѣсяцъ постоянно вращаюсь въ этой средѣ, хожу и ѣзжу изъ села въ село, изъ деревни въ деревню, живу среди этихъ людей.

Но этотъ "актъ милосердія", "актъ гуманности" долженъ въ то же время напомнить обществу, что освобожденіемъ старообрядческихъ епископовъ еще далеко не исправленъ, не заглаженъ (если только объ этомъ можетъ быть рѣчь) нашъ тяжкій историческій грѣхъ, наша великая вѣковая вина: онъ долженъ напомнить намъ о горькой участи тѣхъ страдальцевъ за вѣру и убѣжденія, которые до сихъ поръ томятся за тяжелыми замками монастырскихъ казематовъ. А лицъ, стоящихъ въ подобномъ положеніи, къ сожалѣнію, не мало. Объ одномъ изъ такихъ лицъ недавно снова вспомнила и заговорила наша печать.

Недавно газеты сообщали, что въ Петербургѣ въ настоящее время находится депутація изъ жителей Пермской губерніи, пріѣхавшая ходатайствовать объ освобожденіи "нѣкоего Пушкина {Какъ извѣстно, слухъ объ этой депутаціи не подтвердился.}, который уже четырнадцать лѣтъ, по распоряженію духовнаго начальства, находится въ заключеніи въ Соловецкомъ монастырѣ". Извѣстіе это сопровождалось сообщеніемъ нѣкоторыхъ данныхъ изъ прошлой жизни и дѣятельности Пушкина. Но такъ какъ свѣдѣнія эти во многомъ очень неточны и невѣрны, поэтому они и требуютъ существенныхъ поправокъ.

Прежде всего совершенно невѣренъ фактъ, сообщаемый газетами о томъ, что Адріанъ Пушкинъ (ошибочно названный въ газетахъ Аѳанасіемъ) "въ 1868 выступилъ публично съ проповѣдью, въ которой удостовѣрялъ, что онъ -- Христосъ, явившійся для спасенія міра". Ничего подобнаго не могло быть уже по одному тому, что въ 1868 году Пушкинъ сидѣлъ за семью замками въ Соловецкомъ казематѣ.

Въ ноябрѣ (19 числа) 1866 года Пушкинъ былъ внезапно арестованъ, посаженъ въ дорожную повозку и въ сопровожденіи двухъ жандармовъ немедленно отправленъ въ Соловки. Многіе пермскіе обыватели до сихъ поръ еще помнятъ эту сцену ареста, когда Пушкинъ, съ блѣднымъ, какъ смерть, лицомъ, выведенъ былъ на крыльцо жандармами. За нимъ толпились его испуганныя и плачущія дѣти и, какъ безумная, рыдала жена. У Пушкина осталось семь человѣкъ дѣтей, при чемъ старшему сыну было всего тринадцать лѣтъ, а дочери десять. Они учились въ мѣстныхъ гимназіяхъ. Послѣ ссылки Пушкина семья его осталась рѣшительно безъ всякихъ средствъ къ жизни; дѣтямъ нечѣмъ было жить, не только учиться,-- и вотъ ихъ взяли изъ гимназіи и отдали... въ услуженіе.

Старшій сынъ Пушкина (младшему, во время ареста отца, было не болѣе года), крайне впечатлительный мальчикъ, больше всѣхъ прочихъ былъ привязанъ къ отцу. Можно себѣ представить горе бѣднаго ребенка, столь неожиданно лишившагося горячо любимаго отца. Жена Пушкина въ письмѣ своемъ къ редактору одной изъ петербургскихъ газетъ пишетъ по этому поводу:

"Я не могу теперь сказать, потому что не помню, что было съ нимъ (ребенкомъ) въ день высылки его отца, а моего мужа: я сама была тогда въ какомъ-то безчувственномъ состояніи, ходила точно въ чаду. Спустя нѣсколько мѣсяцевъ послѣ высылки отца у мальчика обнаружились первые признаки болѣзни, выразившіеся въ подергиваніяхъ лица и рукъ. Впослѣдствіи, когда, не будучи въ силахъ пропитывать своихъ дѣтей, я отдала подроставшихъ сыновей въ услуженіе, болѣзнь у этого несчастнаго мальчика еще больше развилась среди чужихъ людей, такъ что, когда онъ сталъ взрослымъ юношей 18--19 лѣтъ, ему уже всюду отказывали отъ службы, вслѣдствіе припадковъ, и онъ долженъ былъ влачить цвѣтущіе годы жизни по больницамъ" {Новости 1881 года, No 249.}. Въ прошломъ году онъ умеръ въ Петербургской больницѣ "Всѣхъ скорбящихъ радость".

"Вообще,-- замѣчаетъ г-жа Пушкина,-- высылка мужа крайне тяжело отозвалась на всей семьѣ. Я даже считаю, что въ смерти остальныхъ трехъ моихъ дочерей виновата болѣе или менѣе та же высылка мужа: безъ него вся семья терпѣла и горе, и голодъ, и холодъ"... Такъ было попрано, разбито счастіе цѣлой семьи... А за что?...

Необходимо замѣтить, что Пушкинъ вообще "никогда не выступалъ публично со своею проповѣдью", какъ увѣряютъ теперь нѣкоторыя газетныя сообщенія. Всѣ свои воззрѣнія Пушкинъ проводилъ исключительно въ правительственныхъ сферахъ, держа ихъ въ строгомъ секретѣ отъ общества и народа. Въ виду этого является весьма сомнительнымъ сообщеніе газетъ о томъ, что "секта Пушкина" (которой въ сущности никогда не было), благодаря пропагандѣ его послѣдователей, разросталась будто бы "все больше и больше". Еще вопросъ: были ли у Пушкина послѣдователи, кромѣ доктора Коробова, который, служа въ Перми, былъ домашнимъ врачомъ въ семействѣ Пушкиныхъ?

Г-жа Пушкина говоритъ, что она по крайней мѣрѣ никого не знаетъ изъ послѣдователей своего мужа, кромѣ опять-таки того же доктора Коробова, который еще въ 1867 году, вслѣдъ за ссылкой Пушкина, оставилъ Пермь и уѣхалъ въ Петербургъ хлопотать за своего друга. Однако его горячее заступничество за опальнаго не только не помогло этому послѣднему, а навлекло лишь преслѣдованія на самого ходатая: Коробовъ былъ высланъ административнымъ порядкомъ въ г. Вологду, подъ надзоръ полиціи. Здѣсь онъ прожилъ около восьми лѣтъ, занимаясь врачебною практикой.

Своею доступностью, внимательнымъ, сердечнымъ отношеніемъ бъ бѣдному люду и полнымъ отсутствіемъ всякаго корыстолюбія г. Коробовъ заслужилъ всеобщую любовь вологжанъ. Особенный успѣхъ имѣла учрежденная имъ безплатная лѣчебница для приходящихъ больныхъ. По ходатайству вологодскаго общества, съ него былъ снятъ надзоръ полиціи и г. Коробовъ получилъ свободу. Вскорѣ послѣ этого однако онъ оставилъ Россію, поселился въ Женевѣ и началъ издавать тамъ журналъ "Вѣстникъ Правды", въ которомъ принялся развивать и пропагандировать религіозныя воззрѣнія своего друга Пушкина, безъ вѣдома и согласія послѣдняго.

Сущность этихъ воззрѣній, кромѣ Коробова, могли, по словамъ г-жи Пушкиной, знать еще два человѣка, помогавшіе ея мужу въ качествѣ переписчиковъ и рисовальщиковъ на-бѣло его докладныхъ записокъ, чертежей и рисунковъ, въ которыхъ онъ изъяснилъ правительству свою идею. На сколько вообще секретно велъ онъ свое дѣло, можно судить уже по тому, что даже жена его, какъ она сознается, знала "только малую часть его записокъ..."

Приведемъ здѣсь нѣсколько краткихъ данныхъ о жизни этого человѣка, печальная, необыкновенная: судьба котораго невольно вызываетъ общее участіе.

Адріанъ Пушкинъ, пермскій уроженецъ, былъ крѣпостнымъ человѣкомъ графа Строганова и повѣреннымъ по его дѣламъ въ одномъ изъ имѣній графа въ Пермской губерніи. Въ 1853 году онъ выкупился изъ крѣпостной зависимости, оставилъ службу у Строганова и записался въ пермскіе купцы второй гильдіи. Но Пушкинъ никогда не былъ человѣкомъ съ капиталомъ; оставляя должность повѣреннаго у гр. Строганова, онъ располагалъ только нѣсколькими сотнями рублей; за то, пользуясь довѣріемъ къ себѣ многихъ богатыхъ лицъ, онъ имѣлъ возможность всегда выйдти изъ стѣсненныхъ обстоятельствъ.

Пушкинъ былъ виднымъ общественнымъ дѣятелемъ въ своемъ городѣ. Будучи купцомъ, онъ главнымъ образомъ занимался дѣлами, какъ повѣренный, ходатайствуя отъ имени разныхъ частныхъ лицъ въ судебныхъ и административныхъ учрежденіяхъ. Безукоризненно-честнымъ веденіемъ этихъ дѣлъ онъ снискалъ всеобщую любовь, довѣріе и популярность. Между прочимъ пермское общество возложило на него веденіе спорнаго дѣла о принадлежности городу земель внѣ городской черты, о чемъ вопросъ оставался открытымъ въ теченіе 50 лѣтъ. Потомъ Пушкинъ былъ избранъ обществомъ въ члены коммиссіи для изслѣдованія причинъ огромныхъ пожаровъ, бывшихъ въ то время въ Перми.

Къ 1858 году Пушкинъ сдѣлалъ первый шагъ по тому пути, который впослѣдствіи привелъ его въ казематъ Соловецкаго монастыря. Около этого времени онъ страдалъ усиленными сердцебіеніями и сильнымъ нервнымъ возбужденіемъ; результатомъ такого психическаго состоянія были галлюцинаціи и разные тревожные, необыкновенные сны. Такъ, напримѣръ, однажды ему явился во снѣ Спаситель въ томъ видѣ, какъ изображаютъ его на иконахъ, и сказалъ ему: "Меня не узнали!"

Все это вмѣстѣ породило въ его головѣ впослѣдствіи особую идею, которую онъ пытался выразить аллегорически въ большой картинѣ, подъ названіемъ: "Знаменіе царствующей вѣры". Первый экземпляръ этой картины онъ послалъ въ 1858 году на храненіе въ Успенскій соборъ отъ имени неизвѣстнаго. Картина очень сложная. На первомъ планѣ ея было изображено извѣстное сказаніе о Св. Георгіи и царицѣ Александрѣ. Въ заголовкѣ картины была такая надпись: "Сердце царево въ руцѣ Божіей, и законъ Бога его въ сердцѣ его". Въ верхнихъ углахъ картины были поставлены, какъ эпиграфы, слѣдующія двѣ надписи: 1) "И сіе есть первое и живѣйшее желаніе наше -- свѣтъ спасительной вѣры" (изъ Высочайшаго манифеста) и 2) "Дая законы моя въ мысли ихъ и на сердцахъ ихъ напишу и буду имъ въ Бога, и тіи будутъ ми въ люди" (Іерем., 31--33). Картина эта была написана впослѣдствіи во многихъ экземплярахъ и поднесена многимъ высокопоставленнымъ лицамъ.

Въ 1861 году, когда Пушкинъ ѣздилъ изъ Перми въ Петербургъ, картина его была, вмѣстѣ съ объяснительною рукописью, подъ заглавіемъ "Великая радость", передана на разсмотрѣніе святѣйшаго синода, который далъ отзывъ, что картина, "по странному и непонятному сочетанію предметовъ, не заслуживаетъ одобренія и подлежитъ къ возвращенію автору". Рукопись же синодъ задержалъ, находя, что она содержитъ въ себѣ воззрѣнія, несогласныя съ ученіемъ православной церкви.

Эта неудача не обезкуражила однако Пушкина. Спустя два года, въ 1863 г., онъ снова ѣдетъ въ Петербургъ и снова ходатайствуетъ въ разныхъ вѣдомствахъ и у разныхъ лицъ высшей администраціи о разсмотрѣніи тѣхъ данныхъ, на основаніи которыхъ написана имъ рукопись -- "Великая радость". Онъ обращается къ министру двора, графу Адлербергу, къ оберъ-прокурору синода графу Толстому, въ коммиссію прошеній, къ князю Суворову и ко многимъ другимъ высокопоставленнымъ особамъ. Въ это же время Пушкинъ передалъ черезъ оберъ-прокурора въ синодъ новую рукопись подъ заглавіемъ "Судъ Божій". Однако всѣ его ходатайства остались безъ успѣха: ни одно изъ высокопоставленныхъ лицъ не дало себѣ труда повнимательнѣе отнестись къ просьбамъ и сочиненіямъ этого страннаго религіянта.

"Долго работалъ я надъ рукописями, въ которыхъ изложилъ свои взгляды на пришествіе Мессіи,-- говорилъ мнѣ Пушкинъ лѣтомъ 1879 года, когда, благодаря особенно счастливому "теченію обстоятельствъ, мнѣ удалось увидѣться съ нимъ на дворѣ соловецкой тюрьмы.-- Когда онѣ были окончены, я передавалъ ихъ разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, просилъ ихъ, умолялъ ихъ разсмотрѣть мои труды. Но я вездѣ и всюду встрѣтилъ отказъ. Никто изъ нихъ не хотѣлъ вникнуть, хотя сколько-нибудь, въ мое дѣло; никто не хотѣлъ выслушать меня. Я не зналъ, что мнѣ дѣлать. Мнѣ хотѣлось, чтобы сама власть занялась этимъ. Тогда я подалъ прошеніе въ пермское губернское правленіе, приложилъ всѣ свои записки и рукописи, и просилъ, чтобы правленіе отправило ихъ въ сенатъ, на его разсмотрѣніе... Губернаторъ призвалъ меня и говоритъ: "бросьте это дѣло..." То же говорилъ и Строгановъ... Когда же я не согласился на это, онъ поссорился со мною... Но могъ ли я послушать ихъ?... Другіе смѣялись надо мной. Я же просилъ только объ одномъ: назначить ученыхъ, на мои средства,-- пусть они разсмотрятъ мои бумаги и рѣшатъ мое дѣло: кто правъ... Стали говорить, что я сумасшедшій. Назначили освидѣтельствованіе. Приводятъ въ губернское правленіе. Торжественное засѣданіе: губернаторъ, всѣ члены, городской голова, протоіерей, пять врачей. Задаютъ мнѣ 200 вопросовъ и заставляютъ отвѣчать письменно... Два раза собирались. Потомъ отправили меня въ больницу. Здѣсь держали нѣсколько мѣсяцевъ... Четверо изъ врачей признали меня больнымъ, помѣшаннымъ. Только одинъ изъ нихъ сказалъ: "Нѣтъ, онъ здоровъ! Если считаете его вреднымъ, пошлите его въ тюрьму, но не въ сумасшедшій домъ..." Этотъ врачъ былъ Коробовъ... (Голосъ 1880 г., No 234).

Врачъ, наблюдавшій за Пушкинымъ въ больницѣ, далъ о немъ такой отзывъ, что Пушкинъ -- человѣкъ скромный, невзыскательный, вѣжливый, но что у него есть религіозная idée fixe, такъ какъ онъ постоянно читаетъ Библію. Такъ какъ прямаго указанія на душевную болѣзнь Пушкина не было, то онъ былъ назначенъ въ высылкѣ въ Соловецкій монастырь, безъ опредѣленія срока содержанія. На оффиціальной почвѣ дѣло высылки Пушкина было мотивировано тѣмъ, что онъ -- сектантъ и что съ удаленіемъ его будетъ пресѣчено въ корнѣ развитіе пропаганды... Мы видѣли уже, что онъ былъ совершенно чуждъ всякой пропагандѣ. Тѣмъ не менѣе, по ходатайству духовнаго вѣдомства, состоялось Высочайшее повелѣніе о ссылкѣ и заточеніи Пушкина. Такимъ образомъ онъ очутился въ соловецкой тюрьмѣ, въ холодной и сырой комнатѣ, въ которой онъ содержался до слѣдующаго лѣта, когда пріѣхавшая въ монастырь жена его упросила о. архимандрита, чтобъ ея мужа перевели въ болѣе сносное помѣщеніе. И вотъ съ той поры и до сихъ поръ, въ теченіе четырнадцати лѣтъ, Пушкинъ томится въ крѣпкихъ стѣнахъ монастырской тюрьмы, подъ замкомъ и карауломъ часоваго. Но у этого узника нѣтъ и мысли о побѣгѣ,-- это по-истинѣ человѣкъ не отъ міра сего.

"Теперь онъ всѣми забытъ!-- говоритъ о немъ его жена.-- Я одна ходатайствую за него. До сихъ поръ, т. е. въ теченіе 14 лѣтъ, я не смѣла утруждать властей просьбой объ освобожденіи моего мужа. Теперь, когда преслѣдованія за религіозныя убѣжденія перестали мажется, имѣть мѣсто и когда пятнадцатилѣтнее одиночное заключеніе, казалось, можно бы было зачесть въ наказаніе моему мужу за вину писанія докладныхъ записокъ,-- я рѣшилась просить объ освобожденіи мужа, чтобы возвратили мнѣ его хотя пятидесяти-шести-лѣтнимъ старикомъ..."

II.

Что же это за "записки", которыми безпокоилъ Пушкинъ русскихъ сановниковъ и которыя наконецъ довели его до каземата? Въ чемъ, наконецъ, состояло то ученіе, тѣ главныя идеи и положенія, которыя потребовали столь тяжелой кары противъ лица, нсповѣдывающаго это ученіе?

Объ основной, главной идеѣ этихъ записокъ можно судить между прочимъ по тому общему заглавію, какое далъ самъ авторъ сборнику, составленному изъ всѣхъ его статей и записокъ; сборникъ этотъ названъ такъ: "Матеріалы къ доказательству пришествія Мессіи (Христа) только нынѣ, или основанія къ соединенію всѣхъ церквей".

При разговорѣ со мною въ Соловкахъ въ 1879 году, Пушкинъ слѣдующимъ образомъ развивалъ главную идею своего ученія:

"Міръ еще не спасенъ... Да, до сихъ поръ еще не спасенъ. Посмотрите, сколько грѣха, сколько несчастій, страданій -- вездѣ, кругомъ... Гдѣ же спасеніе? Мессія еще не явился... Христосъ не былъ богочеловѣкомъ, потому что онъ не спасъ людей, не спасъ человѣка отъ грѣха, неправды и горя... Многое сдѣлалъ Христосъ, очень многое, но еще больше остается сдѣлать... Да, искупитель міра и людей долженъ явиться, и мы должны ожидать его и приготовиться встрѣтить его. А развѣ мы знаемъ, какъ явится между нами искупитель? Какъ мы узнаемъ его и кто поручится, что мы достойно встрѣтимъ его? Кто поручится, что Богочеловѣкъ не будетъ вверженъ въ тюрьму, битъ плетьми?... А горе все растетъ на землѣ и съ каждымъ днемъ растетъ людская скорбь все больше и больше... Народы, какъ звѣри, дерутся другъ съ другомъ, люди живутъ какъ враги... Скоро, скоро настанетъ крайній предѣлъ, настанетъ время суда, время возрожденія человѣка. И тогда-то явится новое небо м новая земля, духъ истины воцарится на землѣ, настанетъ миръ и правда, настанетъ на землѣ царство Божіе, еже есть правда и миръ и радость о духѣ святомъ... Успокоятся умъ и сердце человѣка, они будутъ удовлетворены; потому что чего жаждетъ теперь нашъ умъ, наше сердце?-- Найти истину!... А тогда духъ истины воплотится въ жизни и въ людяхъ..."

Слушая этого человѣка, перенесшаго долгіе годы тяжелой тюремной неволи, и, несмотря на всѣ невзгоды, до сихъ поръ сохранившаго пылъ и горячность молодости, невольно думалось: "Что это: фанатикъ идеи, съ желѣзнымъ, непреклоннымъ характеромъ, сильный волею человѣкъ, или же душевно-больной, которому нужна разумная помощь психіатра, вмѣсто одиночнаго заключенія, развивающаго еще болѣе его психическое разстройство?"

Въ теченіе нашего разговора Пушкинъ нѣсколько разъ возвращался къ мысли о томъ, что вскорѣ долженъ явиться новый искупитель міра, которому предстоитъ докончить начатое Христомъ дѣло избавленія людей отъ страданій, что въ Библіи, будто бы, находится безчисленное множество указаній на то, что міръ будетъ спасенъ не однимъ человѣкомъ (Христомъ), какъ думали до сихъ поръ, а двумя, и что теперь-то именно настаетъ время пришествія этого втораго искупителя. Въ подкрѣпленіе этой мысли предо мной произносились цѣлыя страницы, цѣлыя главы изъ Ветхаго Завѣта, изъ Посланій апостоловъ, изъ Апокалипсиса, причемъ старательно подчеркивались всѣ тѣ мѣста, которыя, по мнѣнію собесѣдника, совершенно ясно подтверждали его идею. Но при этомъ онъ ни разу даже не намекнулъ на то, что въ лицѣ его я вижу этого искупителя. Соловецкіе монахи однако говорятъ, что въ разговорѣ съ ними Пушкинъ прямо называетъ себя Христомъ, Мессіею... Насколько это справедливо, это, разумѣется, ихъ дѣло...

Но еслибы даже это было дѣйствительно вѣрно, то неужели все это такъ ужасно, такъ вредно, такъ опасно? Неужели нельзя было обойтись въ этомъ случаѣ безъ того, чтобы не похоронить человѣка заживо въ тюремной монастырской кельѣ? Вѣдь послѣ этого, чтобъ оставаться послѣдовательнымъ, нужно засадить въ монастыри и всю массу всевозможныхъ богочеловѣковъ, богоносцевъ, хлыстовскихъ богородицъ, христовъ, Саваофовъ, богомиловъ и проч., и проч.

Условія, среди которыхъ содержится Пушкинъ въ Соловкахъ, были подробно описаны нами въ статьѣ: "Еретики", помѣщенной въ газетѣ Голосъ за прошлый 1880 годъ (NoNo 227, 229 и 234). Поэтому теперь мы не будемъ повторять высказаннаго нами въ прежней статьѣ. Напомнимъ только, что Пушкинъ болѣе десяти лѣтъ безвыходно провелъ въ самомъ суровомъ одиночномъ заточеніи и только въ недавнее время ему разрѣшены въ извѣстное время дня прогулки по крошечному тюремному двору, обнесенному со всѣхъ сторонъ высокой, каменной, массивною стѣной. Тѣмъ не менѣе эти прогулки всегда происходятъ на глазахъ часовыхъ, караульныхъ солдатъ и т. п. Такимъ образомъ Пушкинъ лишенъ возможности, за исключеніемъ своихъ тюремщиковъ, видѣть живое человѣческое лицо, слышать живую человѣческую рѣчь..

Изъ всѣхъ путешественниковъ, посѣтившихъ Соловки, лишь одинъ Диксонъ имѣлъ случай видѣться и говорить съ Пушкинымъ. Въ своей книгѣ -- "Свободная Россія" -- Диксонъ, какъ извѣстно, посвятилъ этому свиданію особую главу подъ заглавіемъ: "Адріанъ Пушкинъ". Диксону очень хотѣлось облегчить участь Пушкина и онъ старался сдѣлать это, но ходатайства его въ то время остались безуспѣшны. Изъ русскихъ же путешественниковъ, сколько мнѣ извѣстно, никто,-- кромѣ пишущаго эти строки,-- до сихъ поръ не имѣлъ возможности видѣться съ этимъ интереснымъ "еретикомъ". Чтобы получить свиданіе съ нимъ, мало имѣть разрѣшеніе начальника караула, офицера, а необходимо добиться еще "особаго благословенія" архимандрита монастыря. Но въ томъ-то и дѣло, что этого "благословенія" вы уже никогда не добьетесь въ Соловкахъ.

Долгое заключеніе отняло, кажется, наконецъ у Пушкина даже надежду когда-нибудь избавиться отъ этой страшной неволи, когда-нибудь снова увидѣть свѣтъ, жизнь, людей, снова вернуться къ бѣдной семьѣ родныхъ и близкихъ... На мой вопросъ: надѣется ли онъ когда-нибудь освободиться изъ тюрьмы?-- Пушкинъ съ какимъ-то неопредѣленнымъ видомъ пожалъ плечами.

-- Я не знаю,-- сказалъ онъ,-- въ чемъ мои вины, въ чемъ меня обвиняютъ, и потому не могу оправдываться. Мнѣ говорятъ: "ходите въ церковь, оставьте свою ересь и васъ сейчасъ же освободятъ". Но развѣ я могу сдѣлать это? У меня поставлено на карту все: и состояніе, и счастье семьи, и собственная жизнь,-- развѣ могу я теперь воротиться назадъ въ своихъ воззрѣніяхъ? Время должно оправдать меня... И оно оправдаетъ,-- я вѣрю въ это... Если же я заблуждаюсь, если все это только мнѣ кажется истиною, то пусть соловецкая тюрьма будетъ моею могилой...

Мнѣ невольно припоминается при этомъ разсказъ одного соловецкаго монаха о томъ, какъ "увѣщеваютъ" Пушкина соловецкіе миссіонеры.

-- Бывало,-- разсказывалъ монахъ,-- еще прежній архимандритъ сколько разъ говаривалъ ему: "Смирись, Пушкинъ, отрекись ты отъ своей ереси поганой, сходи въ церковь, помолись святымъ угодникамъ Божіимъ, и тебя, говоритъ, ту же минуту выпустятъ, будешь на волѣ, поѣдешь, говоритъ, ты домой, на свою родину... Опять заживешь тамъ человѣкомъ, какъ слѣдуетъ быть... Брось ты эту самую... глупость свою... А не послушаешь,-- говоритъ,-- плохо тебѣ будетъ: такъ и умрешь здѣсь въ тюрьмѣ, живой сгніешь, свѣту Божьяго не увидишь!..."

Итакъ, человѣка насильно тащутъ, насильно толкаютъ въ церковь, острогомъ думаютъ разрѣшить сомнѣнія его совѣсти, тюрьмой хотятъ загнать его въ храмъ православный, и когда онъ не идетъ въ эту церковь, когда онъ отвертывается отъ этого храма (не будемъ говорить, почему),-- его запираютъ въ сырой, холодный казематъ... Одно изъ двухъ, говорятъ ему: церковь, или тюрьма!... Пойдешь въ церковь -- и ты свободенъ: живи и пользуйся жизнью; не пойдешь -- садись подъ замокъ въ темный, мрачный казематъ, забудь все, что есть у тебя въ жизни дорогаго, завѣтнаго, милаго сердцу, простись со всѣмъ и всѣми и терпѣливо жди, пока смерть придетъ, чтобъ избавить тебя отъ одиночества, отчаянія, сумасшествія и всѣхъ мукъ и ужасовъ заточенія... "Живой сгніешь!..."

Что же это такое?...

"Когда нынѣшнимъ лѣтомъ,-- разсказываетъ г-жа Пушкина,-- я была въ Соловкахъ, то мужъ мой не совѣтовалъ мнѣ ѣхать сюда, въ Петербургъ, и просить за него.-- "Напрасно только будешь мучить себя,-- говорилъ онъ мнѣ,-- вѣдь не отпустятъ меня отсюда иначе, какъ, взявъ съ меня подписку объ отказѣ отъ своихъ убѣжденій, а такой подписки я дать не могу".

Не будемъ говорить о томъ, какъ много достоинства, благородства и искренняго убѣжденія звучитъ въ этомъ отвѣтѣ несчастнаго, изстрадавшагося узника. Замѣтимъ только, что пессимизмъ, съ которымъ относится онъ къ мысли о своемъ освобожденіи, вполнѣ понятенъ, конечно, въ человѣкѣ, столь много пострадавшемъ на своемъ вѣку. Къ тому же, будучи совершенно оторванъ отъ жизни въ теченіе цѣлыхъ 15 лѣтъ, онъ не можетъ знать, насколько подвинулись мы за это время въ области религіозной терпимости.

"Но я не послушала мужа,-- говоритъ г-жа Пушкина,-- и пріѣхала въ Петербургъ ходатайствовать за него... Теперь, со смертію моихъ взрослыхъ дочерей, я стала чувствовать еще болѣе свое одиночество, которое я едва ли могла бы болѣе переносить, еслибы не поддерживала меня еще забота о воспитаніи моего послѣдняго сына, уже достигшаго 15-тилѣтняго возраста. Поэтому возвратъ мужа моего хотя и къ разбитой невзгодой семьѣ былъ бы для меня по-истинѣ утѣшеніемъ до забвенія всего пережитаго горя... Я не знаю, чѣмъ окончатся мои здѣсь ходатайства за, мужа, но пусть будетъ, что будетъ!..."

III.

Мы замѣтили уже выше, что лицъ, стоящихъ въ положеніи Пушкина, до сихъ поръ не мало. Тюрьмы Соловецкаго, Спасо-Ефиміевскаго {Въ гор. Суздалѣ, Владимірской губерніи.}, Свіяжскаго и нѣкоторыхъ другихъ монастырей и по сіе время служатъ мѣстами заключенія для отступниковъ отъ вѣры православной. Условія заточенія во всѣхъ этихъ монастыряхъ почти одинаковы... Бывали случаи и въ недавнее сравнительно время, когда о заключенномъ въ монастырѣ подлежащія начальства забывали. Такой случай былъ, напримѣръ, въ Соловецкомъ монастырѣ съ однимъ старикомъ-скопцомъ. Этотъ, несчастный болѣе тридцати лѣтъ просидѣлъ въ монастырской тюрьмѣ, въ одиночномъ заключеніи; столѣтнимъ старикомъ онъ былъ выпущенъ оттуда. Оказалось, что, сидя въ тюрьмѣ, онъ помѣшался и когда, по освобожденіи, его вывели изъ тюремной кельи на свѣтъ Божій, то онъ уже былъ не въ состояніи разсказать: кто онъ, откуда, есть ли у него родственники и т. п. Монастырское начальство, не зная что съ нимъ дѣлать, оставило его въ монастырѣ, гдѣ онъ и умеръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

Попадавшіе въ монастырскую тюрьму получали со временемъ свободу лишь въ весьма рѣдкихъ случаяхъ, обыкновенно же тюрьма становилась ихъ могилой. Подобную участь одинаково испытывали какъ люди простаго званія, представители народной массы, такъ и члены общества. Лѣтъ десять назадъ въ Свіяжскомъ монастырѣ умеръ подпоручикъ Лалетинъ, находившійся въ этомъ монастырѣ въ заточеніи съ начала шестидесятыхъ годовъ. Лалетинъ служилъ до ссылки при уральскомъ горномъ правленіи и попалъ въ опалу какъ членъ религіознаго общества, возникшаго на Уралѣ въ концѣ пятидесятыхъ годовъ и носившаго названіе "Десное братство".

Основателемъ этого "братства" былъ капитанъ артиллеріи Николай Созонтовичъ Ильинъ, а членами -- чиновники и офицера уральскаго горнаго правленія, а также нѣсколько горнозаводскихъ крестьянъ. Въ 1858 году противъ Ильина и его друзей возбуждено было дѣло по обвиненію ихъ въ составленіи тайнаго религіознаго общества, отпаденіи отъ церкви и въ распространеніи ученія, явно несогласнаго съ догматами православной вѣры. Дѣлу этому было придано важное значеніе, чему главнымъ образомъ способствовали происки и личное раздраженіе противъ Ильина и его друзей главнаго начальника горнаго правленія, крупныя злоупотребленія и хищенія котораго безпощадно разоблачались Ильинымъ.

И, вотъ, не только самъ Ильинъ, но и всѣ близкія ему лица подвергаются суровому преслѣдованію. Первыми пострадали: чиновники горнаго правленія -- коллежскій ассессоръ Будринъ, титулярный совѣтникъ Протопоповъ и подпоручикъ Лалетинъ, а также жена Будрина -- Александра Николаевна, урожденная Ильина, и жена Лалетина. Всѣ эти лица были арестованы и содержались сначала въ мѣстной тюрьмѣ (въ Екатеринбургѣ), а затѣмъ при петербургскомъ ордонансъ-гаузѣ (въ Петропавловской крѣпости). Не мѣшаетъ замѣтить, что все это происходило въ 1859 году, слѣдовательно какъ разъ въ ту епоху, когда всякаго рода новыя вѣянія были въ полномъ разгарѣ и русское общество болѣе чѣмъ когда-нибудь

"Въ надеждѣ славы и добра

Впередъ глядѣло безъ боязни!...

Будринъ не вынесъ долгаго заключенія и умеръ въ тюрьмѣ. Лалетинъ, какъ мы уже замѣтили, былъ сосланъ въ Свіяжскій монастырь, гдѣ и умеръ въ заточеніи лѣтъ десять назадъ... Наконецъ при этомъ пострадали даже отдаленные знакомые Ильина, ровно ничѣмъ неповинные, какъ, напримѣръ, священникъ Іоаннъ Снегиревъ.

Что касается самого г. Ильина, то ему около двадцати лѣтъ пришлось пробыть въ монастырскомъ заточеніи. Сначала, если не ошибаемся, въ 1860 году онъ былъ отправленъ въ Соловки. Полнымъ силъ и здоровья вступилъ онъ на Соловецкій островъ; многолѣтнее одиночное заключеніе въ монастырскомъ казематѣ подкосило силы и преждевременно состарило несчастнаго узника. Въ немъ начали замѣчаться признаки душевнаго разстройства. Тогда разрѣшено было выпускать его изъ тюрьмы и позволять ему прогуливаться по монастырю. Вѣроятно, многіе изъ посѣщавшихъ въ это время Соловки помнятъ бросавшуюся въ глаза фигуру "невольника", въ сѣромъ плащѣ, съ блѣднымъ, болѣзненнымъ лицомъ и длинной сѣдою бородой. Одиноко, какъ привидѣнье, съ гордою осанкой, которой какъ-то странно противорѣчью мечтательное, идеалистическое выраженіе глазъ, расхаживала эта фигура вдоль монастырской стѣны. Диксонъ разсказываетъ, что мѣстные береговые жители такъ и называли его привидѣніемъ.

Монастырскія власти строго слѣдили за тѣмъ, чтобъ этотъ "еретикъ" не посѣялъ плевелъ своего ученія, и зорко наблюдали за тѣмъ, чтобы ни монахи, ни пріѣзжавшіе въ монастырь богомольцы и путешественники отнюдь не сносились съ отщепенцемъ. Онъ не имѣлъ права не только заговаривать съ кѣмъ бы то ни было, кромѣ архимандрита, но ему строго запрещалось даже отвѣчать на вопросы, въ случаѣ еслибы кто-нибудь изъ постороннихъ лицъ вздумалъ предложить ему ихъ. Однако всѣ эти мѣры не достигли цѣли: нѣсколько монаховъ и солдатъ приняли ученіе Ильина. Одинъ изъ послушниковъ бросилъ даже монастырь и ушелъ на Уралъ искать послѣдователей Ильина. Здѣсь, встрѣтившись съ семействомъ Лалетина, онъ женился на одной изъ дочерей его.

Изъ Соловецкаго монастыря Ильинъ былъ переведенъ въ Суздаль, въ Спасо-Ефиміевскій монастырь, снова въ одиночное заключеніе. Здѣсь душевное разстройство арестанта проявилось рѣзче и опредѣленнѣе. По усиленному ходатайству родственниковъ, онъ былъ наконецъ освобожденъ и въ настоящее время доживаетъ свой вѣкъ въ одномъ изъ остзейскихъ городовъ. Многіе находятъ его совсѣмъ помѣшаннымъ; это обстоятельство нисколько не мѣшаетъ однако мѣстной полиціи усиленно слѣдить за нимъ...

Со временемъ, если позволятъ обстоятельства, мы намѣрены подробно разсказать исторію "Деснаго братства" {Во время своихъ послѣднихъ разъѣздовъ, намъ удалось пріобрѣсти нѣсколько важныхъ документовъ, относящихся къ этому дѣлу и проливающихъ яркій свѣтъ на всю эту поучительную исторію. Авт.}, представляющую несомнѣнный общественный интересъ и значеніе; на этотъ же разъ, по необходимости, приходится ограничиться лишь чисто внѣшними подробностями этого дѣла.

Во время нашего посѣщенія Соловковъ, въ іюлѣ мѣсяцѣ 1879 года, въ тамошней тюрьмѣ находилось четверо узниковъ:

1) пермскій купецъ Адріанъ Пушкинъ,

2) крестьянинъ Новгородской губерніи Леонтьевъ,

3) какой-то іеромонахъ, имени и фамиліи котораго намъ не удалось узнать, и

4) монастырскій послушникъ, присланный сюда вмѣстѣ съ іеромонахомъ.

По разсказамъ соловецкихъ монаховъ, всегда крайне неохотно бесѣдующихъ объ этомъ предметѣ, іеромонахъ и послушникъ присланы сюда за то, что отпали отъ православія и уклонились въ какую-то вредную секту, отъ которой и до сихъ поръ не хотятъ отказаться, несмотря на всѣ доводы, убѣжденія и даже застращиванія соловецкихъ миссіонеровъ. О причинахъ ссылки и заточенія крестьянина Леонтьева ровно ничего неизвѣстно даже мѣстному начальству. Только случайно удалось узнать намъ изъ источниковъ вполнѣ достовѣрныхъ, что ссылка его состоялась по Высочайшему повелѣнію и что на содержаніе его въ монастырѣ ежемѣсячно отпускается изъ государственнаго казначейства шесть рублей серебр. Пушкинъ, въ разговорѣ съ нами, между прочимъ, высказалъ, что ссылка Леонтьева находится въ связи съ открытіемъ имъ, Леонтьевымъ, какой-то школы.

Послѣ нашего посѣщенія монастыря, осенью 1879 года, въ Архангельскѣ прошелъ слухъ, что въ Соловецкій монастырь привезены для заключенія какіе-то молодые люди подъ строгимъ конвоемъ. Говорили, что это -- лица крестьянскаго званія, судившіяся и замѣшанныя въ нѣкоторыхъ изъ политическихъ процессовъ. Подобный слухъ, конечно, очень мало правдоподобенъ, тѣмъ не менѣе ему всѣ вѣрили и вѣрятъ до сихъ поръ. Этому быть-можетъ отчасти способствуетъ то обстоятельство, что въ одномъ изъ мѣстныхъ монастырей,-- какъ увѣряютъ,-- уже нѣсколько лѣтъ находится въ ссылкѣ одинъ изъ крестьянъ, обвинявшихся по дѣлу объ извѣстной демонстраціи на Казанской площади.

На дняхъ въ газетахъ проскользнуло извѣстіе, что въ архангельской уголовной палатѣ вскорѣ будетъ слушаться дѣло о крестьянинѣ Потаповѣ, обвиняющемся въ нанесеніи удара по головѣ архимандриту монастыря Мелетію. Что это за Потаповъ и чѣмъ могло быть вызвано столь необычайное преступленіе? При этомъ можетъ-быть не лишне будетъ припомнить, что фамилію Потапова носитъ тотъ крестьянскій мальчикъ, который держалъ въ рукахъ красное знамя и котораго подбрасывали вверхъ участники казанской демонстраціи. Можетъ-быть здѣсь одно простое совпаденіе фамилій, а можетъ-быть и нѣтъ. Судъ,-- хотя и дореформенный,-- безъ сомнѣнія, разъяснитъ дѣло.

Разные, болѣе или менѣе фантастическіе слухи и толки относительно монастырскихъ тюремъ намъ пришлось слышать также и во Владимірской губерніи. Несомнѣнно, что многіе изъ подобныхъ слуховъ и разсказовъ черезчуръ преувеличены народною молвой, это всегда и неизбѣжно бываетъ тамъ, гдѣ стараются облечь все дѣло въ непроницаемую тайну и строгій секретъ. Для того, чтобы положить конецъ подобнымъ толкамъ и успокоить общество, нельзя не пожелать появленія оффиціальнаго сообщенія, которое бы точно указало цифру и имена всѣхъ лицъ, подвергшихся этой суровой мѣрѣ.

Въ заключеніе же пожелаемъ отъ всей души, чтобы монастыри -- эти "обители мира, любви и прощенія" -- перестали наконецъ играть роль остроговъ и тюремныхъ казематовъ, чтобы съ монаховъ сняты были наконецъ несвойственныя ихъ сану мрачныя обязанности тюремщиковъ. Будемъ надѣяться, что освобожденіе старообрядческихъ архіереевъ является лишь починомъ, первымъ шагомъ на этомъ пути гуманности и человѣколюбія; будемъ вѣрить, что этой невозможной аномаліи, уцѣлѣвшей отъ далекой эпохи инквизиціонныхъ гоненій, пытокъ и нетерпимости, въ самомъ скоромъ времени будетъ положенъ конецъ... Пора, пора, давно пора!... Будемъ вѣрить, что всѣ томящіеся теперь въ разныхъ монастырскихъ тюрьмахъ своеобразные искатели истины и "правой вѣры" не будутъ обречены на медленную, мучительную смерть въ своихъ казематахъ, не зачахнутъ, не умрутъ одиноко среди могильной тишины тюремныхъ келій и не будутъ доведены до сумашествія, подобно тысячамъ своихъ предшественниковъ. Будемъ вѣрить, что отнынѣ двери монастырскихъ казематовъ никогда уже не откроются болѣе для того, чтобы поглотить и схоронить въ своихъ стѣнахъ новую жертву, вся вина которой обыкновенно состоитъ лишь въ томъ, что она болѣе горячо, болѣе страстно принимаетъ къ сердцу вопросы религіи, нравственности и правды, чѣмъ мы, холодные, разсудительные люди...

А. Пругавинъ.

"Русская Мысль", No 11, 1881

OCR Бычков М. Н.