Книговод

Записки

Тургенев Александр Михайлович


  
   Тургенев А.М. Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772-1863 // Публ., вступл. А.С. Сомова // Русская старина, 1885. - Т. 47. -- No 9. - С. 365-390.

ЗАПИСКИ АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА ТУРГЕНЕВА

1772 -- 1863.

  
   Составитель представляемых здесь Записок принадлежит к числу достойнейших русских людей; представитель старинной дворянской фамилии, он верой и правдой прослужил многие десятки лет Poccии и ея державным представителям, на его веку четыре раза сменившихся;-- храбрый воин на ратном поле, мудрый и честный администратор на поприще гражданской службы,-- А. М. Тургенев был человек весьма образованный и отличался светлым взглядом на все, что только относилось к славе и пользе дорогого отечества -- России, так, напр., он пламенно желал освобождения крестьян и был столь счастлив, что на закате дней увидел свою мечту осуществленною!
   Помещая на страницах "Русской Старины" в высшей степени интересные записки А. М. Тургенева, писанные им в 1848 году, предпосылаем мы весьма обстоятельный очерк всей его жизни.
   Записки и очерк жизни А. М. Тургенева получены нами от его внука, Александра Сергеевича Сомова, которому и приносим нашу глубочайшую благодарность.

Ред.

  
   Александр Михайлович Тургенев родился в Москве 26 октября 1772 г., в приходе Преображения Господня, в доме, слишком 200 лет принадлежащем роду Тургеневых.
  

Поколенное родословие этой ветви фамилии Тургеневых:

  

1

Петр

  
  
  
  
  

|

  
  
  
  

2.
Назар

  

3.

Денис

  
  
  
  
  

|

  
  
  

4.

Гаврила

Настасья ~

Петровна

6.

Михаил

Стольник

  
  
  
  
  

|

  
  
  

7.

Иван

  

8.

Борис

9.

Мария

10.

Иван

11.

Юрий

  
  

|

  
  
  
  

12.

Екатерина

13.

Михаил ~

14.

Фекла

Яковлева

  
  
  
  

|

  
  
  
  
  

15.

Михаил ~

16.

Анна

Богданова

  
  
  
  
  
  
  
  

18.

Пелагея ~

Христиановна

Литке

17.

Александр

19.

Николай

20.

Федор

21.

Евпраксия

  
  

|

  
  
  
  
  

Ольга ~

С.Н. Сомов

  
  
  
  
   Герб рода Тургеневых: под рыцарским, лазуревого цвета с золотым подбоем, наметом, увенчанным шлемом с обыкновенною золотою дворянскою короною, осеняемою тремя страусовыми перьями, поставлен щит, разделенный на четыре равные части, из коих в нижней половине в левой части в голубом поле золотая звезда из Золотой Орды, происхождение рода Тургеневых показующая, над коею серебряная рогатая луна, означающая прежний магометанский закон; а над сею частию в верхней половине на левой части, в серебряном поле, парящий с распростертыми крыльями и как бы отлетающий от луны орел, смотрящий вверх,-- означает удаление от магометанства и воспарение к свету христианской веры. В той же верхней половине на правой части в красном поле обнаженный с золотою рукояткою меч -- в воспоминание кровавого заклания страдальца Петра Никитича Тургенева от Гришки Отрепьева самозванца за безбоязненное обличение его; в нижней половине на правой части в золотом поле готовый, оседланный, бегущий по зеленому лугу конь, показующий всегдашнюю рода Тургеневых готовность и ревность к службе государю и отечеству.
   11-го февраля 1786 г. Александр Тургенев, 14 лет от роду, поступил на службу, унтер-офицером лейб-гвардии в конный полк. 5 ноября 1796 г., накануне смерти императрицы Екатерины II, в день ее заболевания, Тургенев был в карауле во дворце.
   8 ноября его уже назначили ординарцем к императору Павлу I и он был очевидцем первых вахтпарадов.
   При образовании в 1796 г. кавалергардского полка имелось в виду составить его исключительно из дворян, рассеянных по всей гвардии. Kpoме дворянского происхождения требовался еще известный рост. А. М. был среднего роста и поэтому, когда очередь дошла до него, то заведывавший формированием, гатчинский полковник Давыдов, решил -- "куда его, каратыша", и Тургенев, с производством в корнеты, был выпущен, 18 декабря 1796 г., в Екатеринославский кирасирский полк.
   Полковым командиром был Гудович, а шефом--князь Волконский, к которому Тургенев был назначен адъютантом.
   В записках своих А. М. Тургенев подробно описывает опалу, которой подверглись офицеры Екатеринославского полка во время коронации за то только, что полк именовался прежде "князя Потемкина-Таврического полком" -- именем для государя неприятным.
   В начале мая 1799 г. вокруг Москвы было собрано до 100,000 войска на царский смотр. Тургенев состоял адъютантом при фельдмаршале и генерал-инспекторе всей Росийской кавалерии, графе Иване Петровиче Салтыкове. За болезнью государева бригад-майора он был назначен исправлять эту должность на все время маневров. С мая 1799 г. до 18 сентября 1803 г., когда был уволен от службы ротмистром, Тургенев состоял адъютантом при моск. генерал-губернаторе, графе Салтыкове. Графине Салтыковой удалось убедить Тургенева оставить на время службу и ехать учиться за границу. Послушавшись доброго совета, Тургенев отправился в Геттинген, где и слушал курс наук 1803--1806 гг.
   Из заграницы он вернулся, по его собственным словам, совершенно другим человеком. Кроме курса философии, юридических и естественных наук, которые он слушал в геттингенском университете, Тургенев основательно изучил французскую и немецкую литературу. Пропутешествовав еще некоторое время по Европе, Тургенев, по возвращении на родину, принимает участие в трудах Сперанскаго. 15 апреля 1811 г. Тургенев вновь принят на службу штаб-ротмистром в Малороссийский кирасирский полк, с назначением адъютантом к его королевскому высочеству генералу от кавалерии герцогу Александру Виртембергскому.
   20 января 1812 г. переведен в лейб-гвардии драгунский полк с оставлением в той же должности.
   5 марта 1812 г. переведен лейб-гвардии в Литовский полк с оставлением в той же должности.
   1 апреля 1812 г. назначен дивизионным адъютантом к командиру 1-ой гренадерской дивизии, генерал-адъютанту гр. Строганову.
   В этой должности Тургенев участвовал при занятии французами г. Вильно 7 августа; в сражении при деревне Любиной; в главных сражениях при селении Бородине 24 и 26 августа.
   Во все время этого сражения он был посылаем в самые опасные места и, не смотря на адский огонь, исполнял все приказания в точности. Под самый конец сражения, везя приказы на следующий день, он был жестоко контужен в голову одним из последних выстрелов и лишился владения правой руки. Всю ночь пролежал он среди убитых и только к рассвету нашли его по особому настоянию графа Строганова, в бессознательном состоянии.
   За Бородино Тургенев был награжден орденом Св. Равноапостольнаго князя Владимира 4 степени с бантом.
   В 1813 г., не получив полного излечения, он явился к войску и участвовал во всех сражениях.
   1-го мая 1814 г., за полученною раною, Тургенев уволен от службы капитаном с мундиром.
   Съездив за границу для излечения раны, Тургенев поступает в гражданскую службу управляющим Феодосийской таможней, окружным таможенным начальником брест-литовским, а затем астраханским.
   12 декабря 1823 г. он назначается тобольским гражданским губернатором. Вверенную ему губернию Тургенев нашел в большом расстройстве: недоимки простирались до 2.800,000 р.; татары обложенные подушною податью и всеми земскими повинностями по новому учреждению управления сибирских губерний, бунтовали и отказывались платить.
   Председатель губернского правления вынужден был предпринять целый поход против бунтовщиков с жандармами и 2-мя ротами солдат, окончившейся однако без всякого результата. Тургенев без всякого насилия, действуя исключительно вразумлением и разъяснением, собрал сполна всю недоимку в 7 месяцев. Такое быстрое очищение огромной недоимки не могло не обратить на себя внимание в Петербурге и император Александр велел благодарить Тургенева и лично выразил удовольствие свое по этому поводу генерал-губернатору западной Сибири, Капцевичу. Внимание, оказанное государем Тургеневу, послужило ему не в пользу: Капцевич видел в нем себе опасного соперника и старался всевозможными придирками выжить его со службы. Наконец, в марте 1825 г., Тургенев неожиданно был уволен по прошению, со снятием чина, хотя никогда никакого прошения не подавал.
   По приезде А. М. Тургенева в Петербург, многочисленные друзья его вывели на чистую воду все интриги Капцевича и в мае 1826 г. высочайшим указом императора Николая повелено:
   "Отставленного из гражданских губернаторов со снятием чина статского советника Тургенева, за хорошее управление его Тобольскою губерниею, принять на службу чином статского советника, не считая того, что он был отставлен, и причислить кандидатом для определения губернатором на открывшуюся ваканцию".
   Вскоре последовал второй высочайший указ, коим повелено выдавать Тургеневу до получения места то жалованье (6,000 р.), которое он получал в должности тобольского губернатора.
   В 1828 г. Тургенев был назначен губернатором в Казань, но 27-го декабря того же года перешел, по просьбе министра внутренних дел Закревскаго, директором медицинского департамента, дела которого были в страшном беспорядке. Положение Тургенева было, действительно, критическое: две многочисленные армии были в действии; одна растянулась от Прута до Адрианополя, другая в Малой Азии; чума в Одессе и ее окрестностях; чума в Бессарабии; холера в Оренбурге и во многих других местах империи и при всем том полное истощение государственной казны. Таким образом Тургеневу предстояло не только водворить порядок в учреждении, которое не знало его с самого своего основания, но и найти в этом же учреждении средства на удовлетворение непомерных требований военного времени и борьбы с двумя страшными эпидемиями -- чумой и холерой. Он энергично принялся за дело и в незначительный промежуток времени ему удалось снабдить обе армии всем нужным.
   Главнокомандующий Дибич официально просил прекратить подвоз медикаментов в армию, засвидетельствовав, что их было вполне достаточно.
   Таких блестящих результатов Тургеневу удалось достигнуть следующим образом: уезжая в отпуск на 4 месяца, Закревский оставил ему в наследство уже высочайше одобренный доклад об обмене получаемого нами от китайцев ревеня на другие лекарства и хирургическое инструменты, с доплатою нами им еще 200 р. на каждый принимаемый от нас пуд ревеня.
   Рассмотрев внимательно этот проект, Тургенев убедился в страшной его невыгоде и наотрез отказался его выполнить. Закревский, с своей стороны, не хотел входить с новым докладом по тому же предмету к государю. Наконец выведенный из терпения настоянием Тургенева, сказал ему: "делай как знаешь, в моем отсутствии, с немцем" (Энгель, тайный советник, которому поручено было управление министерства внутренних дел, не смотря на то, что был на лицо товарищ министра -- Новосильцев).
   Тургенев, получив разрешение от Энгеля действовать в данном случае по своему усмотрению, продал 1800 пудов ревеня с торгов, а не прежним дрогистам монополистам, за 720,000 р. и на эту сумму снабдил аптеки обеих армий по каталогу военного положения, т. е. на 975,000 чел.
   Таким образом взамен 1,800 пудов ревеня правительство получило медикаментов на 720,000 рублей; между тем по прежней системе за меньшее количество медикаментов не только отдавалось 1,800 пуд. ревеня, но еще приплачивали 200 р. за принимаемый пуд ревеня, а всего 360,000 рублей.
   Чин действительного статского советника был наградою Тургеневу за его успешную деятельность.
   -- "Много, много тобой доволен, я никогда этого не забуду", сказал ему император Николай при представлении.
   Вернувшись из заграницы и узнав при первом докладе от самого государя об удачной операции с ревенем, Закревский, который был прежде весьма дружен с Тургеневым (он был на ты), вдруг переменился в обращении, стал придираться к последним мелочам и искать случая избавиться от него. Уезжая в отпуск, он поручил Тургеневу сначала устно, а затем не официальной запиской, произвести некоторые постройки и поправки в зданиях, принадлежащих медицинскому департаменту на Аптекарском острове. Все это было исполнено Тургеневым в точности, но в виду хороших отношений, существовавших между ним и Закревским, Тургеневу и в голову не приходило требовать по этому делу официального уполномочия.
   Между тем Закревский стал обвинять Тургенева в самовольном расходовании казенных сумм. Тургенев, глубоко оскорбленный таким поступком Закревскаго, просил об отставке. Император Николай отставки не принял, но, уволив Тургенева от должности директора медицинского департамента, повелел причислить его к герольдии, для определения к другим делам, с сохранением жалованья директора и пенсиона, пожалованного за 1812--1814 гг.
   Не довольствуясь выходом из министерства Тургенева, Закревский назначил особую комиссию для ревизии департамента за время управления Тургенева. Не смотря на то, что комиссия эта состояла исключительно из ярых приверженцев Закревскаго, она не нашла ничего, что можно было бы поставить в упрек Тургеневу за исключением, якобы самовольной, постройки зданий на Аптекарском острове. К счастию своему, Тургеневу удалось найти частное письмо Закревскаго, в котором последний прямо поручал ему произвести эти постройки. Тогда комиссия разошлась без всяких результатов.
   Между тем Закревский приказал военному губернатору с.-петербургскому, Эссену, объявить Тургеневу, по высочайшему повелению, домашний арест. Эссен, введенный в заблуждение, в точности исполнил приказание и в течении 18 месяцев ежедневно утром и вечером являлся к Тургеневу полицейский офицер освидетельствовать--дома ли он находится. Два раза подавал Тургенев прошения государю, жалуясь на незаконный арест по высочайшему повелению, которого не существовало. Третье прошение его было передано лично государю другом Тургенева, Н. Лонгиновым. Император Николай повелел строжайше исследовать все дело, которое перешло в комитет министров. Но здесь Закревский вышел сух из воды: он изустно объявил Эссену о существовании высочайшего повеления об аресте Тургенева и письменных улик против него не было никаких, почему комитет министров, не смотря на фактически осуществившийся арест, и пришел к такому заключению, что Тургенев напрасно считает себя арестованным, что и было официально ему объявлено.
   Получив знак отличия беспорочной службы, утомленный 44-х летней службой -- Тургенев вышел в отставку.
   Тургенев получил первоначально домашнее воспитание и затем уже 30-ти слишком лет поехал доучиваться в геттингенский университет. По своим убеждениям он весь принадлежал к екатерининскому веку и до конца 90-летней жизни своей сохранил в душе обаяние мудрой императрицы.
   Этот екатерининский либеральный здравый дух он затаил в себе в течении царствований императоров: Павла, Александра I и Николая, но он вылился наружу при реформах Александра II.
   И вот, когда заговорили об освобождении крестьян, Александр Михайлович явился ярым его защитником.
   Да оно и не могло быть иначе: А. М. был лучшим другом Жуковского и все гуманное и справедливое всегда находило в нем отклик.
   Явление было многознаменательное: 90-ти летний старик, родовой дворянин, всем и каждому доказывал, что "нельзя продавать людей как скотину" и что освобождение крестьян не уничтожит дворянства, которое всегда останется опорою престола.
   Противники освобождения понимали хорошо то влияние, которое имел Тургенев, и не побрезгали средствами. Тургенев получил приглашение явиться от шефа жандармов, кн. Вас. Ан. Долгорукаго.
   Это приглашение сильно потрясло и оскорбило А. М., тем не менее он отправился. Не менее его смутился и кн. Долгорукий, увидав перед собой как лунь белого старика, увешанного медалями и крестами.
   -- "В ваши годы, в ваши годы"...., мог только произнести шеф жандармов.
   -- "Прослужив верой и правдой четырем императорам, мало надежды, чтобы я изменил пятому", отвечал А. М. Тургенев.
   Не смотря на то, что, по настоянию многочисленных друзей Тургенева, кн. Вас. Андр. Долгорукий извинился перед ним, объясняя происшедшее ошибкой, что А. М. смешали с родственником его, Иваном Сергеевичем Тургеневым, однако случай этот произвел на него такое неприятное впечатление, что он уехал на 1857 и 1858 г. заграницу.
   Манифест 19 февраля 1861 г. привел в умиление Тургенева; вот что он писал дочери своей:
   -- "Вчерашний день совершилось дело на земле истинно великое, христианское и до вчерашнего никогда не случавшееся! Благочестивейший и благодушнейший царь и самодержец православной России разрушил, сокрушил навсегда оковы, приковывавшие 23 миллиона к земле, как неодушевленное дерево прикрепляли корни, глубоко внедрившиеся в земле без малого столетие. 23 миллиона народа, порабощенного до скотского существования, возродил в человеческий быт, отверз миллионам очи и уста, возродил в миллионах сознание человека, что не скотина, не вещь, что его не будут продавать как быка или менять на борзую собаку.
   "В сонме царей наш православный царь стал выше всех царей, ему предшествовавших и сущих"!
   По возвращении из геттингенского университета до своей смерти А. М. Тургенев был в постоянных сношениях с лучшими людьми России: Сперанским, Канкриным, Жуковским, с которым переписывался в течении 30 лет, кн. П. А. Вяземским, графами Строгановыми; в 1850 годах на квартире его на Миллионной собирались молодые литераторы и читали свои произведения. Здесь И. С. Тургенев впервые прочел свой рассказ "Муму" и многие другие повести; гр. Л. Н. Толстой свои "Военные рассказы"; тут же читали свои произведения В.П. Боткин, Я. П. Полонский, И.А. Гончаров, Дружинин; тут же бывал Н.А. Милютин и многие другие деятели по освобождению крестьян.
   А. М. Тургенев женился 17 апреля 1835 г. на Пелагее Христиановне Литке, от которой имел дочь Ольгу, крестницу Василия Андреевича Жуковскаго, вышедшую замуж за С. Н. Сомова.
   Александр Михайлович Тургенев скончался в июле 1863 года, в Царском Селе, где и погребен.
   Не смотря на свой 92-й год, он до конца жизни своей сохранил зрение и память.

А. С.

I.

  
   1848 года, октября 26 числа, в три часа пополуночи, совершилось семьдесят три года, как я был оживотворен, увидел свет Божий и закричал, нет -- заплакал. Все приходящие жить под солнцем начинают воплем; все здесь на испытании, а в искусе быть -- страдательное бытие.
   Появление мое на сем свете сбылось в первопрестольном раде Царства Русского в Москве, в доме и ныне еще (1848 г.) существующем, в Китай-городе (так называлась часть города), между Ильинских и Варварских ворот Бел-города (также название части города), на скате горы к Варварским воротам, второй дом от церкви Преображения Господня, что слывет на Глинищах. Этот дом принадлежал дворянскому роду Тургеневых и более 200 лет переходил по праву наследия от отца к сыну.
   Заря жизни моей была прекрасна, как теплое утро дня в мае; родитель мой был дворянин знаменитого рода; имел более тысячи душ крестьян, ему принадлежащих, получал более 20-ти тысяч рублей в год с имения доходу; в то время 20 тысяч рублей значили более ста двадцати тысяч настоящего времени. Вот ценность жизненных потребностей продовольствия: я помню -- калач покупали за одну копейку медью; такого же вида, но вероятно менее весом, ныне калач стоит 35 к., т. е. 10 коп. серебром; посему можно представить себе в каком изобилии и довольствии жил тогда православный народ Царства Русского! Счастливая, беззаботная, уверенная жизнь распространялась тогда во всех разрядах общества; все и каждый были несомненно уверены, что рука сильного не задавит его по произволу, по прихоти!
   Кн. Прозоровский, Александр Александрович, ген.-аншеф, главнокомандующий в Москве, вопреки узаконения, приказал поставить 25 человек солдат на квартиры в доме состоящего на действительной службе капитана Трубникова; капитан, не получив от кн. Прозоровского на прошение о своде солдат с постоя из его дома удовлетворения, послал на высочайшее имя императрицы Екатерины всеподданнейшее прошение; почта пришла из Москвы в два часа пополуночи; по повелению ее величества куверты на высочайшее имя почт-директор был обязан лично, без наймалейшего промедления, подносить ее величеству в котором бы часу времени приход почты ни случился. Почт-директор Калинин явился с кувертом во дворец; камердинер Секретарев разбудил Государыню (так было навсегда приказано), ввел почт-директора; он поднес ее величеству куверт. Государыня, прочитав прошение капитана Трубникова, изволила сказать почт-директору:
   -- "Подождите несколько минут в другой комнате", камердинеру Секретареву приказала подать шахматную складную доску, держать чернильницу и свечу и на том же прошении Трубникова изволила собственноручно написать решение сими словами:
   "По получении сего свесть солдат из дома капитана Трубникова",-- запечатала в куверт, надписала: "нашему генер. аншефу, кн. Прозоровскому в Москве", и, отдавая его почт-директору, приказала тотчас отправить с нарочным, прибавя к сему слова: "надеюсь, проситель останется довольным и наша с ним корреспонденция сим окончится"!
   С 1786 или 1787 года я был уже записан в конный полк гвардии, в чине вахтмейстера; меня отправили на службу царскую, дали мне слугу и дядьку Филиппа, снабдили избыточно бельем, полотенцами, чулками и проч., и пр. Дядьке Филиппу вручили пятьсот рублей денег на содержание мое во граде Св. Петра, наказав ему деньги поберегать, мне воли не давать тратить деньги напрасно; кибитку, в которой меня отправляли, начинили, как праздничный пастет, пирогами, пирожками, кулебякой, домашними сухарями к чаю, калачами тверскими (лучшие калачи в Москве пекли тогда на Тверской улице); к сему провианту было приобщено три, четыре кисы с жареными курицами, утками; гусь и индейки жареные, во уважение их дородства, имели отдельное помещение, для каждой из сих первостатейных особ была особая киса; сзади кибитки было привязано,-- не подумайте чего иного,--было привязано большое ведро с замороженными щами.
   Надобно сказать, меня отправляли на службу зимним путем, в филиппов пост; ямщик был нанят протяжный до Питера; ехал шагом вместе с обозами; в тогдашнее время на почтовых езжали государственные сановники, знатные вельможи,-- а я был вахмистр, невелика птица; даже по чину не ваше благородие, а ваша милость потому титуловали меня, что я родовой дворянин, на службе же царской последняя спица в колеснице!
   Перед отправлением, меня родители благословили иконою Спасителя нашего, Нерукотворенною именуемою. Сверх сего родительница надела мне на шею небольшой крест Животворящей с ладонкою и дала мне мешочек с медными копейками и денежками, наказав накрепко, чтобы я не мог отказать просящему милостыни Христа ради; в мешочке было мелкою монетою рубля полтора.
   Вот ныне дилижансы, пост-кареты, заведены еще экстра-пост-кареты, правда едут скоро, как перепела быстро летают -- да зато голодно! Мы тогда езжали тихо, да сытно и на дороге не кувыркались. Пословица говорит: тише едешь -- дальше будешь! Прежде, т. е. в наше время, люди жили не торопясь, они ходили, а не бегали, езжали, а не скакали, зимою одевались в шубы для содержания тепла в теле, а не одевались для щегольства по летнему, зато и жили они долго, не только не знали, не страдали, да и не слыхивали о болезнях, которыми ныне страждут преимущественно в так называемом лучшем кругу общества.
   Известно уже, что шествие мое совершалось на протяжных, на одних и тех же лошадях без перемены; меня везли дней 18 и может быть 20; давно это было, запомнил, но вот о чем твердо помню: мне не довелось ни одного раза в продолжение всего времени путешествия развязать мешечка, все копейки и денежки -- прибыли со мною во град Святого Петра без ущерба -- точно в том порядке, как были уложены родительницею моею в Москве. Это свидетельствует, что в дороге, в продолжение 20-ти дней, я ни одного нищего, просящего милостыню, не видал. По моему cиe событие есть вернейшее и никакому опровержению не подверженное доказательство благоденствия и довольствия быта народного. Все написанные статистики экономии государственного хозяйства вернее и справедливее доказать сего не могут! Дополню еще тем, что тогда видали людей огорченных, плачущих же (только) на погребениях при последнем целовании.

II.

  
   Я долго уже служил в полку до рокового дня несчастия России, до 6-го числа (ноября) 1796 года, дня кончины мудрой, добродетельнейшей, всегда милостивейшей, всегда справедливейшей повелительницы севера, Великой Екатерины, Императрицы Всероссийской! Молодость моя счастливо и приятно прокатилась; тогда с тысячью рублей ассигн. можно было жить и приятнее, и изобильнее, нежели в настоящее время с 10-ю тысячами! Содержание мое пищею стоило шестьдесят рублей в год; почтенная вдовствующая супруга вахмистра Кутликова, Татиана Борисовна, содержала что ныне называют café-restaurant; об акцизах тогда никому и во сне не грезилось,-- это налетевшие к нам гости из неметчины; мы тогда жили без системы, без познания о государственной экономии, без наималейшего вмешивания в хозяйство домашнее блюстительной, неусыпной о тишине, спокойствии и порядке городской полиции! но все были довольны; тишина, спокойствие и во всем должный порядок были всегда сохранены ненарушимо, о чудо! без этого систематического порядка за пять рублей асс. в месяц имели обед из четырех блюд и пирожки к супу, а после обеда чашку кофе. В настоящее время (1848 г.), не только у Излера, да в Палкинском и Балабинском трактирах за 1 р. 50 к. серебр. сыт не будешь. У г-на Излера гвардейские подпрапорщики тысячи рублей за одни пирожки состоят в долгу.
   5-го числа ноября 1796 г. я был в карауле, в Зимнем дворце; офицер, начальник караула, был поручик Янкович-де-Мирьево. Вот что тогда вдруг все во дворце узнали и пересказывали о приключившейся болезни государыни.
   По заведенному с давнего времени порядку, императрица Екатерина в 6 часов утра 5 числа ноября встала с постели, по обыкновению сварила себе кофе (Екатерина утром сама приготовляла себе кофе), выпила, как то всегда делала, одну чашку. Всегдашние бессменные в комнатах ее величества служители, горничная (камер-юнгфера), Мария Савишна Перекусихина, и камердинер, Захар Константинович Зотов, не заметили ни малейшего изменения в лице, поступи, в речах государыни; никакого самомалейшего признака нездоровья или изнеможения; императрица ходила по комнате твердо, бодро, занималась прочтением представленных накануне докладов, казалось была в хорошем, веселом расположении духа -- шутила в разговорах с ними.
   В 8 часов Екатерина пошла в комнату, в которую и цари ходят своими ногами.
   Захар Зотов заглянул в кабинет, чтоб доложить ей о чем-то; не увидев ее на креслах за бюро, притворил дверь и ожидал возвращения. Прошло минут 10-ть, Зотов опять заглянул в кабинет и, не увидав императрицы на креслах, бросился в ту комнату, куда государыня пошла, отворил дверь и увидел государыню лежащею на полу. От испуга камердинер Зотов закричал, на крик его все бывшие в комнатах камерюнгферской и в дежурной камердинеры прибежали.
   В продолжение 10 минут вся прислуга в Зимнем дворце и весь гвардейский караул знали уже о приключившейся болезни ее величеству -- матушке-государыне, как тогда Екатерину называл старый и малый. Послали ту-же минуту за Роджерсоном, лейб-медиком, и к другим докторам. Императрицу перенесли в кабинет ее и положили посреди комнаты на матрасе; съехались доктора, прибежал генерал-адъютант светл. кн. Платон Александрович Зубов. Екатерина не могла говорить, будучи поражена ударом апоплексическим, но сохранила память и волю; знаками изъясняла, что она никакого пособия врачебного искусства не хочет и наконец с напряжением силы отдернула руку, когда хотели ей пустить кровь.
   В 10 часов утра все залы дворца были наполнены царедворцами, государственными сановниками и прочими служащими чиновниками, также и жителями города, имевшими право приезда ко двору. Дворцовская площадь была покрыта экипажами, народ толпился перед дворцом. Меня послал ген.-ад. кн. Зубов к майору гвардии конного полка, генер.-маиopy Григорию Алексеевичу Васильчикову, с приказанием ему прибыть немедленно во дворец.
   В 12 часов князь Зубов послал брата своего, графа Николая Зубова, в Гатчино (всегдашнее местопребывание вел. князя наследника Павла Петровича) известить его высочество о случившемся с императрицею.
   В 6-м часу пополудни прибыл великий князь наследник в Петербург из Гатчино.
   Вся семья его высочества при нем была созвана в комнату пред кабинетом. Наследник в тревожном состоянии духа; нетерпение обнаруживалось на лице его, негодование на смерть... Его высочество беспрестанно входил в кабинет, где лежала на матрасе страдавшая его мать, и возвращался с видом неудовольствия. Медики толпились вокруг матраса, на котором угасала жизнь лампады, озарявшей блеском славы, величия и могуществом вселенную,-- систематически, ученейшим образом, объясняли свои мнения и предположения о причине происшедшей болезни, спорили, соглашались и ничего к восстановлению здравия страдавшей не предпринимали.
   В комнате, пред кабинетом, где было семейство царское, господствовала глубочайшая тишина и молчание; на двух лицах из присутствовавших в сем собрании -- на лице великого князя Александра Павловича и светл. князя Платона Зубова, выражалась скорбь души; прочие толпились в почтенном расстоянии от царского семейства, щитилися один за другого, чтобы не быть в первом ряду; все и каждый старались сформировать свои рожи, чтобы на них изображалось вместе радостное ожидание будущего и приличное сожаление о бывшем; украдкой, в ожидании роковой минуты, нюхали табак! У всех была дума на уме, что будет пора, когда и подышать свободно не удастся.
   Великий князь Павел, только успевший выйти из кабинета, услышав, как и все в комнате находившиеся, в кабинете ужасный стон и столь громкий, что его во всех залах дворца слышали, кинулся в кабинет и едва отворил двери, лейб-медик Роджерсон встретил его приветствием: tout est finit. Великий князь Павел повернулся на каблуках направо кругом на пороге дверей, накрыл голову огромной шляпой, палка по форме в правой руке, охриплым голосом возгласил:
   -- "Я ваш государь! попа сюда"!
   Мгновенно явился священник, поставили аналой, на котором были возложены Евангелие и Животворящий крест Господень.
   Супруга его величества, Мария Феодоровна, первая произнесла присягу. После ее величества великий князь, старший сын и наследник, Александр, начал присягать; император подошел к великому князю и изустно повелеть изволил прибавить к присяге слова: "и еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего"! Прибавленные слова к присяге поразили всех присутствующих как громовой удар...
   Не стало одного лица между живыми, один человек отделился навсегда от миллионов--и сто миллионов бедствуют (в России в 1796 году считали 50 мил. населения, но у нас считают один мужеский пол, присоедините женщин, ибо они также человеки и увидите, что все население России в 1796 году составляло более 100 мил. жителей; я думаю не считать женщину человеком началось и осталось со времени подавлявшего Русь ига татарского: ханские баскаки и сборщики дани, переписчики числа голов -- как последователи Магометова закона, в котором считают женщину оживленною утварью, потребностью человека, но не человеком, ввели и у нас сей порядок).

III.

  
   В продолжение 8 часов царствования вступившего на всероссийский Самодержавный трон, весь устроенный в государстве порядок правления, судопроизводства,-- одним словом, все пружины государственной машины были вывернуты, столкнуты из своих мест, все опрокинуто вверх дном и все оставлено и оставалось в сем исковерканном положении четыре года! Одним почерком пера уничтожено 230 городов! Места государственных сановников вверены людям безграмотным, не получившим никакого образования, не имевшим даже случая видеть что либо полезное, поучительное; они кроме Гатчино и казарм там, в которых жили, ничего не видали, с утра до вечера маршировали на учебном месте, слушали бой барабана и свист дудки! Бывшему у генер.-анш. Степана Степ. Апраксина в услуге лакею Клейн-Михелю повелено обучать военной тактики фельдмаршалов. Да шесть или семь тогда находившихся в Петербурге фельдмаршалов сидели около стола, вверху которого председательствовал бывший лакей Апраксина Клейн-Михель и исковерканным русским языком преподавал так названную тактику военного искусства фельдмаршалам, в боях поседевшим! Вся премудрость учения Клейн-Михеля заключалась в познании фронтового учения вступающего в караул батальона, в отправлении службы будучи в карауле, как выходить в сошки, брать ружья и прочих мелочей.
   Первый подвиг свой (новый порядок) обнаружил объявлением жестокой, беспощадной войны злейшим врагам государства русского -- круглым шляпам, фракам и жилетам!
   На другой день человек 200 полицейских солдат и драгун, разделенных на три или четыре партии, бегали по улицам и во исполнение (особого) повеления срывали с проходящих круглые шляпы и истребляли их до основания; у фраков обрезывали отложные воротники, жилеты рвали по произволу и благоусмотрению начальника партии, капрала или унтер-офицера полицейского. Кампания быстро и победоносно кончена: в 12 часов утром не видали уже на улицах круглых шляп, фраки и жилеты приведены в несостояние действовать и тысяча жителей Петрополя брели в дома их жительства с непокровенными главами и в раздранном одеянии, полунагие.
   Двери, ставни окон и все, что деревянное в строении выходило на улицу, было в одни сутки раскрашено в шахматы; вид сей и до сего времени (1848 г.) напоминают нам будки гауптвахт и фонарные столбы.
   В день объявления войны соединенным врагам России, круглым шляпам, фракам и жилетам, я сам был на волос от беды, мог быть признан за лазутчика, посланного неприятелем для разведывания о состоянии войска, и конечно молитва доброй моей матери спасла меня от бед и напастей.
   Пред рассветом на 7-е число дали мы присягу воцарившемуся государю на верность службы; нам объявили приказ не надевать кроме мундира другого платья,-- в царствование Екатерины вне службы все были одеты во фраки; всем было приказано не отлучаться с квартир, быть во всегдашней готовности.
   Я достоин был быть наказанным -- не исполнил приказа; но молодость и любопытство, сильные двигатели в 18-тилетнем возрасте, заставили меня преступить заповедь. Я надел теплую кирейку (так тогда называли сюртук), голову прикрыл конфедераткой (шапочка, обыкновенно черного сукна, удобная, покойная и красивая) à-la-Костюшко, и пошел из полка, расположенного тогда за Таврическим дворцом, по прямой линии к Смольному монастырю. Я прошел благополучно, без страха и опасения, до Невской набережной, не встретил даже ни одного обезшляпенного и оборванного высланным войском рыцарствовать, но взойдя на мост, перекинутый через канал у бывшего дома Бецкого, увидел с моста сильный натиск на носителей круглых шляп, фраков и жилетов. Первая мысль у меня была уклониться благовременно от нашествия. Я вспомнил о приказании не надавать другого платья кроме мундира, не отлучаться из расположения полка; меня пугала и конфедератка на голове. К счастию моему, я был в 10 шагах от двери квартиры почтенного друга моего, Василия Алексеевича Плавильщикова, жившего тогда в доме Бецкого, переданного уже супруге генерала Рибаса; я и юркнул к нему, как чиж в западню; хозяин велел подать кофе и мы, будучи вне опасности подвергнуться оскорблению полицейских солдат, смотрели в окно на героев полицейских, не скажу с удовольствием, но не могли удержаться от смеха! В этом представлении мелодрамы являлись столь странные и карикатурные позы, что и одержимый тяжкою болезнию, увидев их, забыл бы свою боль тела и расхохотался. Один, лишенный шляпы, удостоенный изорвания фрака и жилета, в недоумении, что с ним сделали, ограждал себя знамением креста, которое и сохраняло пострадавшего от дальнейших и вящих оскорблений; вступивших же в спор и состязание с рыцарствующею полициею героев приветствовали полновесными ударами палкою. Жалобам не внимали, суда не давали, а из бока или спины награждения полученного не вынешь,-- это такой формуляр, которого (никакая) власть не может выскоблить: что на спине или на боку оттиснуто, с тем и в могилу ляжешь.
   Друг мой, Плавильщиков, видев усердное исполнение особого повеления, сказал мне:
   -- Я вас, Александр Михайлович, не выпущу от себя до темной ночи; вероятно с ночною темнотою буря эта позатихнет и вы благополучно в санках дойдете в полк. Я охотно согласился на предложение и остался у него до вечера.
   Василий Алексеевич Плавильщиков знал уже об объявленной войне врагам отечества; ему сообщил эту тайну знаменитый наш Иван Афанасьевич Дмитриевский, который рано утром был у военного губернатора, Николая Петровича Архарова, видел собранное войско на истребление шляп и изуродование фраков и жилетов и слышал все распоряжения и наставления, данные предводителям: наступать смело, действовать решительно, без пардона. В. А. Плавильщиков давно уже послал слугу к театральному бутафору (покупщик всех потребностей для сцены) просить какой-нибудь старой театральной трехугольной шляпы; если бы кто предложил 100,000 руб. за трехугольную шляпу, то и тогда не мог бы получить ее: во всех лавках, шляпами торгующих, и о заводе трехугольных шляп помысла не было. Слуга Плавильщикова замедлил; вот уже два часа пополудни, а слуги еще нет! В тогдашнюю эпоху всякая безделица наводила беспокойство; но скоро мы услышали большое словопрепирание, крик и всегда сему сопутствующую брань. Мы оба потихоньку сошли с лестницы, приложили уши к двери, чтобы дознать причину словопрения и услышали следующий разговор:
   Слуга Плавильщикова: "Да что вы за бестолочь, не пускаете меня в дом, где я живу; меня посылал мой господин вот за шляпою, видите вот она, он меня дожидается".
   Начальник когорты отвечал: "Да хотя бы сам Гавриил митрополит тебя дожидался и тогда не пропущу; ты слеп разве, посмотри хорошенько буркалами, видишь дверь мажут, а мазать двери повелел государь и нам приказано до вечера все двери, ставни, квасни, фонарные столбы непременно вымазать в шахматы по данному образцу, а кто не вымажет назначенной лепорции (пропорции), тому посулена стоика богатая--500 палок на спину; так я такого сытного угощения не желаю и коли ты еще будешь нам мешать мазать, так я тебя так чупрысну по мордасу, что ты все звезды на небе пересчитаешь!"
   Василий Алексеевич закричал слуге: "Что-ж делать, дожидайся пока окончат мазанье!"
   Через час спустя осада со входа к нам была снята и слуга, иззябнувший на улице, подал с ворчаньем Василию Алексеевичу засаленную и молью источенную шляпу, которая, вероятно, со времен Елизаветы, когда Аблязов (Аблесимов) сочинил русскую оперу "Мельник", валялась в углу бутафорской кладовой. Плавильщиков был очень доволен такой находке, да как и не быть довольным; что до того, что засаленный, грязный войлок на голове, да под покровительством его -- голова цела, не отведут для житья каморки за Невой, в Петропавловской.
   Вечером, часов в 9, мне наняли сани и я благополучно доехал домой. Лишь только я перешагнул порог в мою комнату, Филипп, дядька, объявил мне, что дежурный вахтмейстер Ягапкин присылал гефрейтора с приказом, чтобы я, в 5 часов утра, явился на ротный двор просто в плаще, а там будут меня одевать по новой форме, что я наряжен на ординарцы к его величеству государю. Весть эта меня как морозом охватила; нечего делать -- в 5 часов утра я был уже на ротном дворе; двое гатчинских костюмеров, знатоков в высшей степени искусства обделывать на голове волоса по утвержденной форме и пригонять амуницию по уставу, были уже готовы; они мгновенно завладели моею головою, чтобы оболванить ее по утвержденной форме, и началась потеха. Меня посадили на скамью посредине комнаты, обстригли спереди волосы под гребенку, потом один из костюмеров, немного чем менее сажени ростом, начал мне переднюю часть головы натирать мелко истолченным мелом; если Бог благословит мне и еще 73 года жить на сем свете, я этой проделки не забуду!
   Минут 5 и много 6 усердного трения головы моей костюмером привело меня в такое состояние, что я испугался,. полагал, что мне приключилась какая либо немощь: глаза мои видели комнату, всех и все в ней находившееся вертящимися. Миллионы искр летали во всем пространстве, слезы текли из глаз ручьем. Я попросил дежурного вахмистра остановить на, несколько минут действие г. костюмера, дать отдых несчастной голове моей. Просьба моя была уважена и г. профессор оболванения голов по форме благоволил объявить вахтмейстеру, что сухой проделки на голове довольно, теперь только надобно смочить да засушить; я вздрогнул, услышав приговор костюмера о голове моей. Начинается мокрая операция. Чтобы не вымочить на мне белья, меня, вместо пудроманта, окутали рогожным кулем; костюмер стал против меня ровно в разрезе на две половины лица и, набрав в рот артельного квасу, начал из уст своих, как из пожарной трубы, опрыскивать черепоздание мое; едва он увлажил по шву головы, другой костюмер начал обильно сыпать пуховкою на голову муку во всех направлениях; по окончании сей операции, прочесали мне волосы гребнем и приказали сидеть смирно, не ворочать головы, дать время образоваться на голове клестер-коре; сзади в волоса привязали мне железный, длиною 8 вершков, прут для образования косы по форме, букли приделали мне войлочныя, огромной натуры, посредством согнутой дугою проволоки, которая огибала череп головы и, опираясь на нем, держала войлочные фалконеты с обеих сторон, на высоте половины уха. К 9 часам утра составившаяся из муки кора затвердела на черепе головы моей, как изверженная лава волкана, и я под сим покровом мог безущербно выстоять под дождем, снегом несколько часов, как мраморная статуя, поставленная в саду. Принялись за облачение тела моего и украсили меня не яко невесту, но яко чучело, поставляемое в огородах для пугания ворон. Увидав себя в зеркале, я не мог понять, для чего преобразовали меня из вида человеческого в уродливый вид огородного чучелы.
   В 11 часов утра стоял приготовленный караул пред дворцом, это тогда называли вахт-парад. По вступлении нового караула в Зимний дворец, пред окончанием вахт-парада, когда царю ничего не оставалось делать и его величество ожидал караульный капитан с лентою, чтобы его величество благоволил завязать свернутое знамя, подбежал ко мне ужасный Аракчеев, который тогда всем по военной части распоряжал и командовал, и сказал: "ступай за мной, ракалия, являться к государю".
   Я пошел.
   Шагов пять не доходя до царя, Аракчеев дал мне знак являться. Я остановился и во все горло, сколько было духа, проговорил: "к вашему императорскому величеству от конного л.-гв. полка на ординарцы прислан".
   Всемилостивейший государь, в знак высочайшей милости, благоволил улыбнуться и, подойдя ко мне, изволил начать речь ко мне:
   -- Вы, сударь, из которой губернии дворянин?
   -- Из Московской, ваше величество, отвечал я.
   -- Ваша, сударь, фамилия?
   -- Тургенев, ваше величество.
   -- Я знал артиллерии генерал-лейтенанта Тургенева, что он вам?
   -- Дед, ваше величество.
   -- Хорошо, сударь, так мы знакомые люди, и, подойдя ко мне еще ближе, потрепав меня по плечу, изволил сказать: "эта одежда и Богу угодна, и вам хороша".
   Я был уже одет по новой, т. е. по гатчинской форме.
   Плац-адъютант провел меня в предкабинетную комнату и сказал: "будь здесь безотлучно". Брадобрей царский, Иван Павлович Кутайсов, царство ему небесное, подошел сам ко мне и начал мне преподавать правила, как я должен исполнять мою должность.
   -- Вот, ты видишь, у тебя над головою сонет, как скоро государь дернет снурок, сонет зазвенит, ты ту же минуту ступай в кабинет, да смотри -- живее, не робей, по форме, да не опускай глаз вниз; когда государь тебе будет что повелевать, смотри во все глаза на его величество; никого к царю не пускай, а укажи на меня, чтобы я предварительно доложил; когда тебе идти обедать я скажу.
   Вскоре после сего наставления Ив. Пав. Кутайсов вышел из кабинета царского и сказал мне:
   -- Император сейчас изволит ехать верхом, ты пойдешь за ним, ступай скорее, чтобы твоя лошадь была готова.
   Я только что успел приготовить лошадь свою, как государь сходил уже с лестницы под большими средними воротами въезда на большой двор; Фрипон, верный слуга и товарищ во всех походах, сражениях и атаках, в окружности Гатчины и Павловска, стоял у крыльца как вытесанный из мрамора. Его величество изволил осмотреть мундштук, заложил цепочку, и с соблюдением правил экитационного искусства, ступил ногою в стремя и взобрался на коня. Мне было приказано ехать с правой стороны, в расстоянии, чтобы голова моей лошади равнялась с бедром коня царского; с левой стороны в таком же порядке ехал камер-гусар. Свиту составляли генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и военный губернатор Архаров: толстое туловище с огромнейшим пузом, как турецкий барабан, и на рыжем иноходце,-- карикатурнее ничего быть не может этой фигуры.
   Государь, по выезде из ворот, изволил шествовать по прямой дирекции в Луговую-Миллионную улицу, потом по Невскому проспекту до Казанского собора. Переехав мост, поворотил налево, по берегу Екатерининского канала, и прибыл на Царицын луг; здесь изволил подъехать к Оперному дому (большой деревянный театр, на котором представляли оперу итальянскую), объехал три раза вокруг и, остановясь пред входом (обычным), охрипло сиповатым голосом закричал:
   -- Николай Петрович! (военный губерн. Архаров).
   Архаров подъехал к царю; его величество, указав на театр, соизволил повелеть Архарову, "чтобы его (театра), сударь не было!"
   Пихнул по своей привычке Фрипона, наградив по голове палкою; чудесное животное был Фрипон: получив удар по голове, конь ухом не пошевелил. Павел Петрович толкнул Фрипона в левый бок шпорою и курц-галопом благополучно прибыл в Зимний дворец; сойдя с коня и дав Фрипону, верному коню, несколько кусков сахару, изволил шествовать в свой кабинет, а я -- к дверям кабинета, стоять под сонетом.
   Чрез четверть часа щелкнул ключ в замке дверей и из боковой двери вышел Ив. Пав. Кутайсов и сказал мне: "ступай скорей за кавалерский стол, ешь досыта, да не мешкай, опять становись под сонет!"
   Под сонетом стоял до 5-ти часов без тревоги, но не без скуки, один, истопника даже не было.
   Вдруг над головою у меня задребезжал сонет; я в ту же минуту вошел в кабинет к его величеству. Государь изволил стоять подле литавр конно-гвардейских, поставленных пред штандартами; изволил сказать мне:
   -- "Подойди сюда".
   Я подошел.
   Государь начал речь сими словами: "вот здесь на литаврах должна всегда лежать труба штаб-трубача; поезжай скорее к генералу Васильчикову, возьми у него трубу штаб-трубача, привези ко мне, а ему скажи, что он дела своего не знает!" Поскакал я в конную гвардию к ген. Васильчикову, дорога меня вела мимо Царицына луга. Вообразите мое удивление: оперного дома как будто никогда тут не было: 500 или более рабочих ровняли место и столько-же ручных фонарей освещало их; работали с огнем: в ноябре в Петербурге в 5 часов пополудни темно как в глухую полночь. Это событие дало мне полное понятие о силе власти и ее могуществе в России.
   Шестьдесят шесть лет тому исполнилось, как меня начали учить грамоте русской; тогда обучали нас читать последованной псалтыри, печатанной в типографии Киево-Печерской лавры, и я при сем случай вспомнил слова Давида: "Возносящеся яко кедры ливанские, идох мимо и се не бе"!

IV.

  
   Тридцать четыре года царствования Екатерины II, царствования мудрого, благотворного, великодушного, всегда обдуманного, всегда кроткого, постоянно милосердого, приучило все умы к постоянно плавному ходу общественной жизни: не было скачков, переломов, перемен, отмен; все и каждый знал свое дело и был совершенно уверен и спокоен, что делает не ошибочно, не страшась подъисков, действовал решительно и безбоязненно всякой ответственности. Справедливо сказал Нелединский-Мелецкий в одном из своих стихотворений: "Правление умы заводит, последний раб царю вслед ходит; коль пьяницы султаны, тогда имам, купец, солдат все -- пьяны!"
   Екатерина сказала в грамоте, дарованной дворянству: "отныне да не накажется никогда на теле дворянин российский".
   Наследовавший ей Павел Петрович не хотел продолжать самодержавствовать по стопам ее, избрал себе примером Петра I-го и начал подражать просветителю народа русского, да в чем?--начал бить дворян палкою.
   Петр присутствовал в Сенате, по крайней мере, два раза в неделю, Павел ноги в Сенат не поставил, не знал, как дверь отворяется в храм верховного судилища; общее собрание Правительствующего Сената называл Овчим Собранием.
   Лишь только поднял Павел Петрович палку на дворян, все, что имело власть и окружало его в Гатчине, начало бить дворян палками. Дворянская грамота, как и учреждение об управлении губерний, лежали в золотом ковчеге на присутственном столе Правительствующего Сената, не быв уничтоженными, но неприкосновенными, как под спудом.
   Несправедливо обвиняют Екатерину в том, что она, видев запальчивый до исступления характер сына, опрометчивость, не дававшую в нем места здравому рассудку, наклонность его, можно сказать--и более нежели наклонность, к жестоким наказаниям, разрушающим человека, не подумала благовременно сделать распоряжение о наследии самодержавства, не передала его внуку своему, великому князю Александру, старшему сыну сына своего.
   Но вот вопрос, подлежащий к разрешению: Екатерина при вступлении на всероссийский трон объявила манифестом народу русскому и во всей Европе, что восприняла бразды правления и будет царствовать только до совершеннолетия сына ее. Если бы сын ее был одарен хотя посредственными способностями к ношению на раменах своих бремя правления царского, Екатерина не могла бы беспрепятственно царствовать 34 года. Зависть Европы к блистательной ее славе, постепенно укрепляющемуся величию и могуществу государства, страшного всей вселенной, не оставила бы прямого наследника без преподания ему советов и изъявления готовности на содействие, нет! никто сего испытания не решился предпринять, сколь оно ни представлялось выгодным для завидующих, ибо всякая смута в России препинала бы путь к славе, величию и могуществу державы Русской.
   Напротив, король и философ великий Фридрих II, в наставлениях наследникам своим, постановил непреложным правилом, обращать всегда взор на Север и всегда согласоваться с предприятиями мудрой повелительницы его.
   Иосиф II, император, по тогдашнему именовавшийся римский, о котором думали много, но который сделал мало, т. е. много начал и ничего не кончил, в бытность свою в Петербурге, путешествуя под именем капитана Вейс или Фалк -- не помню, обращался с в. кн. наследником с соблюдением строгого придворного этикета; тот-же Иосиф, посетив Екатерину во время ее путешествия в Херсон и Тавриду, обращался с кн. Г. А. Потемкиным-Таврическим, как школьный товарищ. Потемкин принимал Иосифа, лежа в постеле; можно заключить, что Фридерик и Иосиф, во всяком случае, были готовы поддержать владычество Екатерины.
   Говорили, и утвердительно, при вступлении на трон императора Павла, что духовное завещание действительно было Екатериною написано и вверено в хранение кабинет-министру графу Безбородко, которым Екатерина назначала преемником престола велик. князя Александра, родителя же его, в. князя Павла, назначала быть генералиссимусом всех войск. Если первое назначение и действительно было определено духовным завещанием, то второму нельзя дать веры.
   Екатерина более и лучше нежели кто либо знала, что могущество, власть, слава, крепость и существование власти опирается на войско. Возможно ли поверить, чтобы столь мудрая и прозорливая государыня, каковою весь свет признавал Екатерину, передавая Александру венец и державу, в то же время отнимала у него могущество и крепость самодержавия назначением главным повелителем войск устраненного от наследия великого князя, прямого законного наследника и родителя, назначенного ею на царство! Это неимоверно.
   Рассказывали, что лукавый малоросс Безбородко, немедленно по прибытии великого князя из Гатчины, поднес его высочеству вверенное хранению его духовное завещание. Великий князь, приняв от Безбородко духовную, изорвал и бросил в камин. Если это справедливо, то должно согласиться, что Безбородко поступил как высокий ум государственного правления!!
   При коронации в Москве, Павел пожаловал графу Безбородко 15 или 20 тыс. душ крестьян. Безбородко, за пять месяцев службы императору, получил награждения во сто раз более, сколько был награжден императрицею за все время служения при лице ее величества!

(Продолжение следует).

А. М. Тургенев.

  
   Тургенев А.М. Записки Александра Михайловича Тургшенева. 1772-1863 // Русская старина, 1885. - Т. 48. - No 10. - С. 55-82.

Записки Александра Михайловича Тургенева

1772 -- 1863.

V1).

1) См. "Русскую Старину" изд. 1885 г., т. XLVII, сентябрь, стр. 365-390.

  
   Императору Павлу было угодно сформировать конный полк кавалергардов (gardes du corps), в котором все рядовые были из дворян; в полках гвардии Преображенском, Семеновском, Измайловском и Конно-гвардии было более 3,000 человек дворян-сержантов и унтер-офицеров. Гатчинскому полковнику Давыдову было поручено выбрать в полках дворян, для составления полка кавалергардов.
   Всех нас собрали в доме командовавшего полком генерала Васильчикова; надобно сказать, повелено составить из природных дворян, а начальником назначен даточный однодворец Гатчинского полка--Давыдов. Невежда, без всякого образования и пьяное животное, он, при выборе нас в кавалергарды, обращался с нами самым унизительным и обидным образом; должно было терпеть и молчать. Короткой моей фигуре я обязан, что меня г. полковник Давыдов не удостоил в кавалергарды, наградив эпитетом: "куда его, каратыша, в кавалергарды!"
   Тот же вечер объявили нам высочайший приказ, что 86 счетом выпущены в армию, с пожалованием в чин корнета.
   На другой день, целым стадом, повели нас в военную коллегию, где мы были росписаны уже по полкам и нам тут-же выдали виды для немедленного следования к полку, без означения места, где полк находится. Все мы просили члена коллегии, генерала Лампа, приказать означить в данных нам видах местопребывание полков, без этого мы не знаем, куда следовать, не зная, где полки находятся. Ламп был добрый и благоразумный человек, отвечал нам с заметным прискорбиeм, называя нас "любезные дети": "не могу удовлетворить вас, ведомость о дислокации полков взял, по высочайшему повелению, адъютант Нелидов, и что там сделано, нам знать не дано".
   Это любопытно знать, что было в канцелярии сделано: каждому полковнику послано высочайшее именное повеление: "с получения сего, следовать со вверенным вам полком на назначенные непременные квартиры", не уведомив о сем новом перемещении ни военную коллегию, ни командовавших генералов войсками! Что же последовало? Полки, получив высочайшие повеления, тронулись с мест, пошли без маршрутов, без распоряжения от военной коллегии о заготовлении войскам в пути продовольствия; каждый полк пошел по своему произволу, брал, отнимал у обывателей все, что находил, и в целой России, чрез нисколько веков, олицетворилось нашествие татар! Возникли вопиющие отовсюду жалобы. Павел Петрович прогневался и, чтобы исправить это дело, десятками выключил из службы полковых командиров, с отобранием патентов, с лишением чинов и потом преданием военному суду. Назначал на место исключенных вновь произведенных

   Тургенев А.М. Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772-1863 // Русская старина, 1885. - Т. 48.-- No 11. - С. 55-82.
    

ЗАПИСКИ АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА ТУРГЕНЕВА

1772--1863.

XII 1).

   1) См. "Русскую Старину" изд. 1885 г., т. XLVII, сентябрь, стр. 365--390; т. XLVIII, октябрь, стр. 55--82.
  
   Вместе с приказом, отданным при пароле во Владимире об исключении 32 штаб и обер-офицеров из службы, курьер привез высочайший указ правительствующему сенату о перемещении сенатора Лопухина присутствовать в санктпетербургских сената департаментах. Как сигнальная пушка в крепостях утром поднимает на ноги сосланных преступников в крепостные работы, так всемилостивейший высочайший указ сенату о перемещении сенатора Лопухина привел в движение кареты и лица; все скакали на Тверскую улицу, где жил Петр Васильевич Лопухин, изъявить его превосходительству искреннейшее желание ему благополучного пути и вожделенного здравия; поздравлять Лопухина с перемещением нельзя, перемещение не есть ни повышение, ни производство; указано сидеть в том же сенате, да на другом месте. Кстати будет здесь сказано, не были с визитом у Лопухина боярин генерал-аншеф Петр Дмитриевич Еропкин; у супруги Лопухина, Екатерины Николаевны, не была супруга фельдмаршала, графиня Дария Петровна Салтыкова, рожденная графиня Чернышева. Прочие все спешили на Тверскую, даже и обер-камергер, кн. Александр Михайлович Голицын. Пример аристократического тона и меланхолик Остерман сенатор, который часто сидящему подле него чесал за ухом вместо своего уха, и стоик кн. Иван Иванович генерал-лейтенант Прозоровский также приезжал ударить челом будущему вскоре князю светлейшему.
   К супруге Лопухина возили со всех сторон чудотворные иконы, Иверскую, Всех скорбящих, Утоления печали, Взыскания погибших, да прости, Господи! всех и не сочтешь; служили напутственные молебны, святили воду, окропляли Анну Петровну и заставляли ее ложиться на пол и через нее переносили святые иконы, и вместе с этою благоговейною набожностию Екатерины Николаевны, она усерднейше служила богине любви, по пословице -- у нее был муж наружи, да пять в сундуке {Неразобрано слово.}. постоянно при востребовании всегда готовый к услугам ея превосходительства был Федор Петрович Уваров, подполковник Екатеринославского кирасирского полка.
   Его высокоблагородие за личную и усердную службу получал pour ses menus plaisirs 100 руб. ассигн. в месяц; сенаторша нанимала ему экипаж, карету с 4 лошадей за 35 руб. ассигн. в месяц. Подумаешь, как было тогда все дешево; благословенные были времена! Ныне маменьки берут для подготовления детей, не знаю к чему, студентов, преимущественно происходящих из духовного звания, потому что у семинаристов латынь тверда и они латынь глубоко вперяют. Да такой дока латинист не весть что стоит маменьке, а тогда, о благословенные времена, подполковник стоил, и со всеми экстраординарными расходами, тысячи две руб. ассигн., что это -- misere! да вишь подполковник, от него ни кутьей, ни халтурой не воняет!
   Духовенство пропело напутственные молитвы, архиереи, архимандриты и духовный отец благословили, оставалось сесть в карету и покатить во град св. Петра, но вдруг возникло препятствие: Екатерина Николаевна с места не хотела двинуться без Ф. П. Уварова! Ей толковали, ее вразумляли, что это невозможно, Уваров состоит на службе, уволить его в отпуск прежде никто не смеет и в таком случае, если бы свет разрушался. Нет! баба кричала: "я хочу, мне обещано, сказано, что все будет по моему, чего захочу". Прежде мачиха убеждала падчерицу согласиться, теперь пошло навыворот, падчерица не убеждала мачиху, а просто сказала ей: "я хочу, чтобы вы сей же час ехали со мною, не поедете--я еду одна, но подумайте, что тогда будет с вами, когда я одна приеду", и приказала обер-полицеймейстеру, генерал-маиopy П. Н. Кавелину:
   -- "Павел Никитич, прикажите, чтобы подали мой экипаж!" Кавелин, с поклоном чуть не до пола, доложил будущей светлейшей княжне: "все готово, ваше превосходительство".
   Екатерина Николаевна, увидев, что падчерица не шутит, бросилась в ея объятия.
   -- "Нет, милая Анета, я с тобой не разстанусь, едем", и вся компания и господин полицеймейстер, и нащокинский дурак Иванушка присели кто на что попало; потом минуты через две три встали и молились святой иконе и поехали.
   Маршрут путешествия Анны Петровны в град св. Петра был так соображен, что прибытие Павла Петровича последовало через день после приезда Лопухиной. На третий день прибытия, высочайшим приказом при пароле, Екатеринославского кирасирского полка подполковник Уваров произведен в полковники и переведен лейб-гвардии в конный полк.
   Екатерина Николаевна Лопухина прислала Ф. П. Уварову тысячу руб. ассигн. на подъем, и его высокоблагородие, конечно, в первый раз в жизни покатил в Питер в коляске; до этого участь его была ездить на перекладной телеге или на козлах подле кучера, когда он состоял откомандированным из Владимирского драгунского полка на бессменные ординарцы к генералу графу Валериану Зубову. Боже мой, подумаешь-- как на свете все превратно! Федор Петрович Уваров, езжавший подле кучера на козлах экипажа, в котором сидели генерал его, граф Валериан Зубов, с прелестною супругою своею Mapиeю Федоровною, которую он взял у мужа ее Протопотоцкого, которая будет по смерти Зубова супругою неотесанного болвана Уварова! нет, сего не довольно, все имение Протопотоцкого после его смерти, вопреки законов русских, статутов литовских и укладов польских, отдано Марии Федоровне, бывшей Протопотоцкого жене, а она духовным завещанием передала огромное достояние Протопотоцкого последнему своему супругу болвану Уварову! Не напрасно исстари чтождествует (sic) поговорка, что если счастье и в кобыльей голове угнездится, так и кобыльей голове станут все поклоняться.
   Федор Петрович подтвердил или олицетворил эту поговорку; он был совершенная невежда и весьма небогатого рассудка чeлoвек -- ему вверяли команду войском; он не умел ездить на коне и всегда держался за ремень, прикрепленный к передней луке седла -- его считали знатоком кавалерийского дела; он вечно в разговорах дичь порол -- два императора, Павел и Александр, дичь Уварова благосклонно слушали. Денис Давыдов остро и справедливо сказал про Уварова, что он "умничает глупо, а дурачится умно!".
   Чрез непродолжительное время по прибытии сенатора и дочери ее, Анны Петровны -- Петр Васильевич Лопухин был возведен в потомственное княжество российской империи, с титулом светлости.
   Пришел, как говорят, новый год; в это время, бывало, государи жаловали служащих чинами, орденами, что и государь император Павел соизволил сделать. Федор Петрович Уваров не был в числе пожалованных орденами; он незадолго пред новым годом пожалован в генерал-адъютанты и сим назначением обошел более 200 полковников старше его по службе; но избалованный болван слепым счастием явился к Екатерине Николаевне в пылу неудовольствия и требовал, чтобы она убедила падчерицу ходатайствовать о пожаловании ему ордена св. Анны 1-го класса, как были прочие награждены. Екатерина Николаевна была бы готова выполнить желания Уварова, да, к несчастию ее, она в это время была с Анною Петровною в размолвке и хотела бы просить ее, да не смела; падчерица знала уже, что она может сделать, и мачиха боялась падчерицы, которую недавно за уши дирала. Уваров, выслушав отказ Лопухиной, пришел в бешенство, ноговорил ей по драгунски приветствий, каковых она от роду не слыхала, и уехал. Прошел день, прошел другой, прошел и третий, Уваров не едет! Когда страсть овладеет женщиной в исходе лет, определенных женщине быть женщиной, т. е. в 40 и под 40 лет, тогда в женщинах делается раж и они приходят в бешенство, забывают всякое приличие, стыд, оглашение и стремятся единственно к наслаждению физическому! Дочь заслуженного генерал-аншефа князя Мещерского, генерал-губернатора казанского, сожгла город Казань; княжна, к несчастию ее, имела связь с лакеем, крепостным слугою ее родителя; несчастный случай обнаружил ее свидание с лакеем и так явно обнаружил, что на другой день об этом сведал бы весь город; она любовнику своему дает денег и приказывает улучивших их свидание угостить хорошенько в кабаке, чтобы молчали. Любовник лакей приказание княжны готов был исполнить,--какой лакей вина не любит,--взял деньги и, пригласив молодцов, отправился в кабак; княжна, чтобы покрыть навсегда неизвестностию свой проступок, заперла снаружи дверь кабака и сама зажгла с четырех сторон кабак; в это время был сильный ветер и город Казань представлял утром на другой день пространное пепелище.
   Княгиня светлейшая Лопухина возвышеннее, благороднее чувствовала княжны Мещерской; Екатерина Николаевна не хотела ни сжечь, ни убить Уварова; быть может, и потому не хотела, что не имела средств; она решилась из мщения или мучимая желанием -- от тоски отравить себя. Чтобы произвесть cиe блажное намерение в исполнение, ее светлость изволила поехать в карете кататься по городу и на возвратном пути к себе в дом приказала остановиться у аптеки близ Полицейского моста. На месте, где ныне (1848 г.) виден огромный, но уродливый дом купца Котомина, стоял небольшой домик, выкрашенный зеленой краскою, над дверями входа была пригвозжена огромного размера вывеска со львами, единорогами, неграми и надпись -- аптека; тогда двуглавого орла над аптеками не выставляли. Не помню имени аптекаря, но кудрявого аланже парика и огромного кошелька для волос, который в насмешку называли челобитна, никогда не забуду. Г. аптекарь, разумеется, был немец, вальяжного сложения, и славился познанием в приготовлении лекарств; все знатные вельможи и богатые люди брали лекарства у вальяжного аптекаря и он в бархатном черном кафтане французского покроя, золотого глазета камзоле, черных бархатных с золотыми шглифами (?) в башмаках с красными каблуками, с огромными из стразов у башмаков пряжками и белых шелковых чулках, представлял собою какое-то среднее создание между вельможи и ярмарочного гаера!
   Княгиня приказала слуге вызвать аптекаря; вальяжный кухмистер латинской кухни выбежал и, держа в руках шелковую, трехугольную, миниатюрную шляпку, шаркал ногами по снегу, кланялся и говорил: "ваш светлость, какой угодно лекарств, всяка готов".
   Княгиня объявила ему, что ей надобно мышьяку. Вальяжный немец вздрогнул, выпучил большие серые глаза и не знал, что отвечать ее светлости. Мышьяк -- яд, а все ядовитые вещества строго воспрещено отпускать без рецепта докторского. Княгиня, заметив смущение вальяжного аптекаря, сказала ему: "у меня в кабинете завелись мыши". Аптекарь, кланяясь княгине., отвечал: "исвольте, ваша светлость, сейшас будет готов", и минут через 10 подал княгине в золотой бумажке завернутый мышьяк, с надписью: "для мышь ее светлости".
   Светлейшая княгиня, возвратясь домой, изволила в образной комнате (у русских боярынь возле будуара, где оне наслаждаются сладострастием, как землеродные, всегда примкнута комнатка, уставленная образами, в которой оне каются и возносятся горе духом) долго молиться Богу, потом изволила раздеться, приказала горничной служанке принести карафин воды, рюмку и сказала, чтобы ее не беспокоили, что она хочет заснуть. Горничная вышла, затворила дверь в почивальню, а княгиня высыпала порошок в рюмку, налила воды и видно, что светлейшей княгине все еще хотелось жить, хотя она и решилась умереть, как умирали в древние времена знаменитые в Греции философы; но княгиня спешила, порошок не размешала, вода была холодная; эти обстоятельства споспешествовали спасению жизни княгини, когда дошло дело до врачебных пособий.
   Яд довольно сильно подействовал, княгиня начала кричать, просить помощи; пришел князь, возвратившийся из правительствующего сената, созвали табун медиков; князь довел до высочайшего сведения о приключившейся болезни ее светлости. Прислан лейб-медик (не упомню имени врача, находившегося при особе его величества); поведано лейб-медику спешить на помощь страдавшей княгине; сказано врачу: "исцели княгиню, не исцелишь -- велю тебя повесить!" Повеление краткое, но неизреченно сильное. Врачу казалось, что веревка уже саднит ему шею. Врачи не могли постигнуть болезни, симптомы являли отравление, да кому могло придти на мысль, что ее светлость изволила заблагоразсудить прекратить жизнь свою, пропустив в утробу свою мышьяк! Низкая, подлая идея умереть одинаковым образом с погребной крысой! Но Екатерина Николаевна была во всех отношениях необразованная баба и всесовершенная невежда; она боялась Бога, боялась и сатаны! Ставила свечки пред чудотворными иконами, клала земные поклоны и искала глазами в церкви пригожих и плечистых молодцов. Кричала, просила помощи, а не сознавалась в том, что хлебнула мышьяку. С каждым вздохом княгини от жгучей боли, лейб-медик чувствовал лихорадочную дрожь во всем составе тела; дорога к виселице ежеминутно для него сокращалась и он, как искусный врач, подобно искусному мореходцу во время бури, умеющему определить минуту кораблекрушения, рассчитывал -- сколько осталось часов княгине и ему; но вдруг все взяло другой оборот: в сонме врачей, один из медиков увидел в углу комнаты на столике стакан, в котором было еще немного воды, а на дне сосуда белый отсад. Счастливый медик взял стакан, посмотрел его попристальнее, взял пальцем из стакана немного отсада и, посмаковав на языке, закричал собратии своей: "гг., вот отрава", показывая на стакан. Все эскулапы начали смаковать языком отсад в стакане и все вкупе повторили: "отрава, отрава, мышьяк!" Мгновенно обратились к врачебным средствам противоядия; чело лейб-медика освежилось, как листок травки от первой упадшей на него капли росы; листок от капли еще не напитан, но уже несколько увлажен, предрасположен к восприятию жизнетворного вещества. Отуманенный разсудок лейб-медика обещанием виселицы освежился надеждою исцелить страдавшую княгиню и он, воспрянув от уныния, начал распоряжаться методой врачевания, а до открытия причины болезни лейб-медик сидел как темная ночь, в углу, не вмешиваясь в подание помощи; он был a priori и a posteriori уверен, что быть, как бычку, на веревочке!
   Княгине скоро подали облегчение в недуге и чрез три, четыре часа медики купно обрадовали двор и город, что ее светлость находится вне опасности и в непродолжительном времени здравие светлейшей княгини будет совершенно восстановлено. Но с открытием мышьяка в стакане возникла суматоха в доме светлейшего князя. 
   Повелено отыскать виновного, если бы он и под землею спрятался. Не отыщут,-- всем обещан кнут и доживать век в Сибири! Ныне (1848 г.) страна сия притягивает к себе золотоносными россыпями, а тогда Сибирь отталкивала и ужасала всех холодом и дикостью дремучих непроходимых лесов, в которых не ступила нога человека, если не от сотворения мира, то уже верно от времени стока вод после потопа. Полиция у нас, православных, всегда начинает свои действия кулаком по рылу и палкой по спине {Писано в 1843 году.},-- это есть вступление, первое приветствие к допросу, а засим следуют плети разных наименований: кошки, с загнутыми проволочными нахвостниками, придуманные в Бозе почившим герцогом курляндским Бироном, плети генерал-полициймейстера Татищева, в царствование Елисаветы, подлинники Шварца и архаровки; этими архаровками секали на выпуск; про них говаривали, что архаровки только ерошат спину, а памяти не оставляют. В продолжение 4-х лет, начиная с 6-го ноября 1796 года, архаровки висели спокойно на крючке, их в действие не употребляли. Полиция принялась за лакеев, кучеров, которые возили княгиню кататься, и скоро подробно узнали все, что княгиня изволила творить в это время; разговор с аптекарем, золотая бумажка, в которой был запечатан порошек мышьяка, все свидетельствовало о том, что княгиня злое снадобье получила от немца, вальяжного аптекаря. Соколом полетел г. обер-полициймейстер в аптеку и едва переступил порог, бухнул вальяжного по скуле так ловко к месту, что огромный алонже парик аптекаря вышибенною ударом пудрою наполнил комнату, как вихрь наполняет пространство поднятым песком с земли.
   Миллионы искр сыпались еще пред глазами немца, как сильная длань шуйцы обер-полициймейстера обласкала левую скулу аптекаря так, что кудрявый парик вальяжного фармацевта принял элептическое наклонение к западу; после третьяго одолжения, повторенного кулаком г. обер-полициймейстера с правой стороны, произнес обер-полициймейстер вопрос аптекарю:
   -- "Ты, ракалия, отравил светлейшую княгиню Лопухину?" Это предварительное действие пред допросом на полицейском ученом языке именуется ошеломить с первого раза. Вальяжный аптекарь, приведенный рукоделием г. обер-полициймейстера в исступление от одолжений, оказанных скулам, кровь стремилась в центр черепа, от испуга организм тела его пришел в беспорядок и выпуклое пузо фармацевта, обтянутое камзолом золотого глазета, сильно колеблемое скорым дыханием, представляло мерцание угасающего пламени. Ошеломленный аптекарь вспомнил тотчас о мышьяке, отпущенном княгине, отвечал обер-полициймейстеру:
   -- "Косбодин обер-полициймейстер, не пей меня то смерть, пей меня то полофин смерть, пуду сказал правда как пыло".
   -- Ну, говори, ракалия! произнес обер-полициймейстер повелительным голосом фармацевту.
   Вальяжный рассказал допрощику все подробно о том, как княгиня подъехала к его аптеке, приказала его вызвать и потребовала порошок мышьяку для отравы мышей, что он не смел не отпустить мышьяку столь высокой особе, как светлейшая княгиня, страшась недоверием прогневать ее светлость. Тут спохватился г. обер-полициймейстер и уразумел, что он ошеломил вальяжного фармацевта без наималейшего к тому повода.
   В 1797 и последующих трех годах мудрое узаконение мудрой законодательницы Севера: "без суда никто да не накажется", оставалось, по приказному выражению, за силою, т. е. недействительным, равно как дарованная дворянству грамота, в которой сказано: "отныне да не накажется никогда на теле дворянин русский", также была оставлена за силою; NN изволил юнкера конной гвардии, князя Мустафина, бить в два фухтеля (палаша) и если бы благородный полковник Артемий Иванов Раевский не воспрепятствовал, прибежав на место наказания, NN, по врожденному человеколюбию, отправил бы Мустафина к праотцам на лоно Авраамля! Мустафина сбили уже фухтелями с ног....
   Обер-полициймейстер, чтобы не дать удалому своему подвигу огласки, приказал вальяжного немца взять под стражу в частный дом, к аптеке поставить караул с приказанием никого из гезелей (помощники) из аптеки не выпускать, изволил поскакать к светлейшему князю доложить об открытии, каким образом яд внесен в дом его светлости и что он приказал аптекаря взять под стражу в частный дом. Князь знал уже подробно о всем событии до розыска г. деятельного обер-полициймейстера, приказал ту же минуту фармацевта освободить. Княжна Анна Петровна была уведомлена о причине, побудившей мачиху покуситься на себяубийство, и когда Павел Петрович, получив от лейбъ-медика рапорт о совершенной безопасности жизни светлейшей княгини, соизволил поспешить передать лично радостную весть княжне, Анна Петровна пересказала о причине происшествия....
   Федор Петрович Уваров получил орден св. Анны 1-го класса.
   Судьбы неисповедимы! какое сцепление обстоятельств: чтобы на рамена Федора Петровича был возложен орден св. Анны, неужели было необходимо для сего события биение по скулам и треволнение утробы вальяжного фармацевта?
    

XIII.

   Во все время моего адъютантства при фельдмаршале, разумеется, в течении времени по 12-е число марта 1801 года, я, смею сказать, ежедневно был соглядатаем бедствия, страдания, несчастия; не проходило дня, в который фельдъегеря не провозили бы кого-либо в ссылку в Сибирь, в заточение в крепость, в каторжную, в крепостную работу, в безызвестные. О безызвестных потребно объяснение: безызвестного везли в закрытой кибитке, зашитой рогожами, как тюки товарные обшивают, отправляя на ярмарку; чрез маленький прорез в рогоже в подвижной тюрьме заключенному подавали фунт хлеба и давали пить раз или два в сутки; утоление жажды несчастного зависело от милосердия и сострадания господина фельдъегеря, его сопровождавшего; в средине кибитки было небольшое отверстие для необходимой естественной надобности. Сопровождавший фельдъегерь не знал кого везет, не видал арестанта; ему сдавали его зашитого уже в кибитке. Под смертною казнию фельдъегерю запрещалось говорить с заключенным, равно как отвечать на все его вопросы. Коменданту крепости, в которой было назначено содержать арестанта, предписывали содержать его в секретном номере; инструкциею комендантам крепостей, единожды навсегда к исполнению данной, было запрещено спрашивать таковых арестантов кто они, было запрещено отвечать на их вопросы; их заключали в мрачный номер каземата, в который свет проходил чрез маленькое, вершка 3 в квадрате, окошко сверху. При водворении в сию могилу, на живого мертвеца надевали длинную рубашку; пищу и питье для продления его мучений подавали в прорезанное отверстие в двери; пища состояла из 2 фунтов хлеба, горшечка щей и кружки с водою; по употреблении пищи, горшок, в котором были щи, служил заключенному ватерклосом. По наполнении его, равно как и опорожненную кружку, в которой была вода, арестанту знаками было показано ставить на полку, приделанную к отверстию; языка для арестанта в мире не было, все люди для него были немы. Если арестант оставлял принесенную пищу и воду на полке, тогда раздаватель пищи рапортовал коменданту. Комендант приходил освидетельствовать арестанта, узнать -- жив ли он? но также не смел с ним разговаривать или выслушивать его прошения. Однако же о приключившейся болезни заключенному, равно и о прекращении его жизни, рапортовали по команде, означая несчастного цифрой номера, в котором содержался. C'est pire que les oubliettes de Venise! в ублиетах отверзался под ногами пол (trappe), несчастный проваливался и колеса, с ножами устроенные, будучи силою воды беспрестанно движимы, резали тело человека в мельчайшие куски, как вермишель, и вода быстротою течения все уносила.
   В 1823 году я имел честь быть губернатором одной в Сибири губернии и ко мне поступали еще отношения о ссылке заключенных под названием неизвестных! Горестно вспомнить, что форма предписаний о заключаемых в номера осталась без малейшей перемены. Вот что обнаружилось в 1824 году, когда император Александр I прибыл в Оренбург. Его величество изволил всегда осматривать сам больницы, рабочие дома, где были устроены и тюремные помещения. Осматривая тюрьмы в крепости, его величество изволил обратиться с вопросом к военному генерал-губернатору в Оренбурге и начальнику отдельного корпуса, генералу от инфантерии Эссену:
   -- "Ну, все ли я у тебя видел?"
   -- Вот один номер неизвестного арестанта не изволили еще видеть.
   -- "Что такое неизвестный, для меня нет неизвестного", возразил государь и вместе спросил Эссена -- когда арестант прислан и откуда.
   Как генерал Эссен никогда ничего не знал, начальник штаба корпуса доложил его величеству: арестант прислан в крепость при предписании бывшего военного министра графа Аракчеева содержать его в номере неизвестных; кто он таков--в предписании не сказано, содержится 9 лет. Император с заметным сожалением изволил повелеть сию минуту отворить номер.
   -- "Я хочу видеть арестанта".
   В ту же секунду заскрипели ржавые ключ в замке и петли двери на крючьях и чрез 9 лет могила живого мертвеца в первый раз отверзлась! Слеза блеснула в глазах государя. Государь увидел в узнике человека высокого, стройного роста, лет за сорок от роду; он был истомлен долгим отчуждением от мира; мертвенная бледность господствовала на челе несчастного, но не разрушила, не исказила еще прекрасное расположение лица его; длинная черная борода простиралась до пояса. Александр спросил узника:
   -- "Знаешь ли ты, кто я?"
   -- Знаю, отвечал узник, вы наш государь император Александр Павлович.
   -- "Знал ли ты о моем приезде в Оренбург?"
   -- Не знал. Совершилось уже девять лет, что я в этой могиле и никого, кроме мышей, меня посещавших, не видал
   -- "Кто ты таков?"
   -- Был я, отвечал узник, полковник службы вашего величества, командовал одним из ста резервных баталионов, командированных на работы в Новгородские военные поселения. Баталион мой находился в селе Грузине для рытья канав, чтобы осушить низменные места и из болот сделать сенокосы, вырывать пни для очищения полей под пашни, собирать каменья что я теперь -- не знаю!
   -- "Кто тебя послал сюда?"
   -- Также не знаю, по высочайшему ли повелению вашего величества или так было угодно военному министру графу Аракчееву. Под судом я никогда не был, служил во все время войны против французов, был награжден орденами 4-х степеней св. Равноап. Владимира с бантом, св. Георгия Победоносца и св. Анны 2-го класса.
   -- "Да расскажи мне как это случилось, что происходило, когда тебя сюда отправляли?"
   -- Меня, отвечал арестант, потребовали рано утром к графу; это было в Грузине, его сиятельство приказал меня арестовать, сняли с меня мундир, отобрали ордена, надели солдатскую шинель; тройка курьерских ожидала уже меня у крыльца; меня вывели, посадили на телегу, фельдъегерь сел после меня и сказал ямщику: "валяй", лошади понеслись со всех ног и чрез 5 суток фельдъегерь сдал меня здесь коменданту, а комендант отвел меня в этот номер, заперли эти двери, которые чрез 9 лет, по высочайшему вашего величества повелению, сейчас в первый раз отворились!
   Узник замолчал. Государь повелел поместить полковника в комнатах крепостных строений, дать ему по чину прислугу и 5 руб. асс. в сутки столовых денег. Еще повелел Эссену, со слов арестанта, составить подробную записку и подать ее, того же вечера, его величеству.
   Два рассказа были в обществе о полковнике: подлые поклонники Аракчеева,-- этот изверг имел их сотни, -- разглашали, что полковник сослан за ослушание приказанию начальства,-- преступление важное в военной службе, за него регламентом определена смерть; но прежде должно судить военным судом преступника,-- полковник не был отдан под суд! Люди благородно мыслящие рассказывали, что Аракчеев приревновал его к наложнице своей, Настасье. Последняя молва достовернее первой.
  

XIV.

   Была-жила дама Пукалочиха, супруга Ивана Антоновича Пукалова--подрезной, как говорят, бестия! Иван Антонович, царство ему небесное, не гной его косточки -- воздоился в подъячизме, насытился премудрости в семинарии, в уважение превосходной способности крючкодействовать скоро достиг чиновности и избран членами святейшего синода быть обер-секретарем святейшего синода; в сей должности, по существующему порядку формы, утвержден подписным высочайшим указом. Антоновичу везло со всех сторон, да он был не промах парень, знал -- фортуна -- женщина, любит перемену, оборотится ко мне спиною и я останусь просто обер-секретарь синода; конечно, сытный приют, жирных обедов не переешь, шампанским хоть обливайся, да все я останусь в орбите строкулистов, а я по милости Божией и всемилостивейшего государя коллежский советник, по точной силе слова закона есмь лучший дворянин; мне по всем правам следует быть боярином, а боярину следует иметь крестьян; беспоместный дворянин хуже бобыля, бобыль может наняться в работники, а дворянину это воспрещено законом; дворянину уездное казначейство плаката не выдает! Правда, мне подарили просители семьи три, четыре крепостных, да это плюй (плюй на подъяческом арго значит -- безделица, малость). Так рассуждал Иван Антонович и ухватил хитрый свой ум в зубы; во что бы то ни стало, говорил он себе, а буду помещиком! Благотворно веющее на него счастие подслушало Антоновича и как попутный ветр, надувая паруса корабля, приносит благополучно в гавань, так счастие толкнуло ему в лапы богатую добычу. Вдовствующая, богатая по мужу, дама прибегла искать милостивого покровительства г. обер-секретаря Пукалова; вот в чем дело состояло. Дама, по несходству нравов с возлюбленным супругом, не могла жить даже под одною кровлею и они жили в разных домах, но в одном городе; дама никакого достояния не имела, у супруга было тысячи две крепостных христианских душ. Он из великодушия или по тому уважению, что супруга носит его имя, давал ежегодно 12,000 руб. ей на содержание и они видали друг друга в публичных собраниях; кто не знал, что супруги живут розно, прозакладывал бы свою голову, что они живут как голубь с голубкою. Увы! добрый, снисходительный супруг умирает,-- событие обыкновенное, продолжающееся безостановочно семь тысяч лет, да вот что было в этом обыкновенном или естественном случае необыкновенного, неестественного,-- что по кончине супруга у дамы оказалась прижитая им с супругою дочь, как то утверждала дама супруга. Возникло со стороны законных наследников к имению умершего опровержение, процесс; наследники доказывали, что супруги после бракосочетания, которому совершилось уже 15 лет, не прожили 7 месяцев вместе с супругом, а девице, называемой дочерью покойного, 13 годов от рождения, и что по сим ясным и никакому опровержению неподверженным доказательствам девицу не следует признать дочерью в Бозе почившего супруга, что они узаконенного права на выдел вдове из имения седьмой недвижимого и четырнадцатой движимого частей не прекословят, а требуют предоставить по закону имение им, как прямым и единственным по поколеннородословной росписи наследникам. Началось совещание у вдовы с обер-секретарем и по зрелом соображении Иван Антонович боярыне сказал:
   -- "Извольте, сударыня, я возьмусь обладить дело, да только с условием".
   Обрадованная отзывом обер-секретаря вдова вскрикнула: батюшка, Иван Антонович, готова сколько изволишь назначить, отец!
   -- "Нет, сударыня! возразил обер-секретарь, не этим пахнет"!
   -- Да что-же, отец, тебе угодно, скажи Бога ради, не томи души!
   -- "Выдайте за меня вашу дочь!"
   Вдовствующая челобитчица пришла от предложения в смущение, не знала, что и как ему на это отвечать, наконец, сказала: да моя дочь еще ребенок, ей недавно минуло 13 лет.
   -- "Ну, сударыня, возразил обер-секретарь, как говорит пословица: "либо рыбку съесть или на гвоздь сесть!" Как вам угодно, без этого я не берусь обработать ваше дело. Решайтесь скорее, пока и для меня есть возможность спустить дело ваше как по маслу. По стечении обстоятельств, для вас совершенно чуждых, и вам нет никакой надобности знать оных, скажу вам, что теперь у меня все три бороды в горсти и я как хочу, так и поворочу, но вместе с этим скажу вам, продолжал Пукалов, что эта счастливая эпоха не долговременна: еще два, три заседания полного присутствия в синоде и бороды выскользнут у меня из горсти, как щеглята из западни; подумайте, сударыня, быть может в другой раз и не будет возможности, надо ковать железо пока оно горячо!"
   Вдовствующая дама со вздохом спросила Ивана Антоновича: да что ж со мною будет, при чем я останусь?
   Обер-секретарь, со всею важностью сана своего, отвечал просительнице:
   -- "Уверяю вас честию и всем, что свято на земле (как будто он знал, что такое есть честь и что свято на земле!), уверяю вас, сударыня, продолжал он, ваше положение ни в чем на волос не изменится; дочь ваша, конечно, еще молода, мы ее побережем до совершеннолетия и до того времени я всегда готов к услугам вашим, когда вам будет угодно!"
   Соображение женщин быстро, как полет стрепета; вдова к 45 приложила 4, итого вышел плюс 49 годов,-- лета, в которые магнетизм женщины находится в отрицательном состоянии, не привлекает, а отталкивает,-- склонила немного голову, закрыла до половины глаза и, протянув руку Ивану Антоновичу, сказала: "согласна". Чрез семь дней Иван Антонович был соединен законным браком с дочерью вдовствующей дамы; в то время не существовало решительно положительного узаконения о годности девиц к сочетанию браком; да если что и тождествовало о сем в номоканонах, да обер-секретаря святейшего синода с куклою обвенчали бы!
   Вскоре по бракосочетании решили процесс вдовствующей дамы с наследниками мужа о наследстве и признании дочери ее законною. В решении сказано: "по видимости хотя казалось, что супруги N. N. жили в разных домах, но они жили в одном городе; что их видали в общественных собраниях, во взаимно приязненных отношениях и деликатном обращении; что в метрике церкви, в приходе которой состоит дом, где жительствовала супруга покойного, рожденная ею дочь записана законнорожденною;-- то, основываясь на сих ясных доказательствах, святейший синод не находит достаточных причин к непризнанию дочери ее законною.
   Разительное сходство умозаключения синода с умозаключением индийцев.
   В 1819 году в Астрахани я был на пировании у богатейшего миллионера индийца Мугундаса Терендасовича, которое он дал, можно сказать, всем жителям города, по случаю полученного радостнейшего уведомления от молодой его супруги, с которою Мугундас Терендасович не видался уже семь годов; супруга извещала милого ей Мугундаса, что она, такого-то числа, видела его во сне, что они пошли в прекрасный сад на берегу Ганга и там, в восторге и упоении сладостнейших чувств, он, Мугундас, милый ее супруг, нежно поцеловал ее, и что следствием сего супружеского поцелуя было разрешение ее от бремени сыном, которого в честь ему назвали Мугундасом!
   Вот Иван Антонович зажил паном (завел) щегольской экипаж, начал давать лакомые обеды и представлять аристократа, временем созданного, мог жить честно и в довольстве. Премудро Соломон сказал: "не насытится око зрением, а ум богатством". Антонович хотел больше стяжать богатства; фортуна всегда его баловала, он пожелал -- и средство к обогащению на двор.
   Два брата, богатые миллионщики, заводчики Баташевы жили в добром согласии; у каждого достояния было на многие миллионы; умерли; один оставил двух или трех сыновей, другой, женившийся под старость, оставил одного сына в детстве еще; наследники первого начали опровергать законное рождение малолетнего, утверждая, что их дядя, отец малолетнего, никогда не был женат и поэтому все имение после дяди принадлежит, по праву наследства, им, как ближайшим и единственным его наследникам. В старине нашей говаривали: "помути, Боже, народ, покорми нас, воевод". Ныне (1848 г.) и нет этой поговорки, а народу не лучше,-- его мутят со всех сторон.
   Процесс Баташевых -- продолжение процесса вдовствующей дамы, его тещи; в первом надобно было признать незаконную дочь законной, во втором -- или Баташевском -- законного назвать незаконными. Бакшиш, как говорят азиятцы (подарок), посулен огромный, а дело на подъяческом арго щекотливо до такой степени -- иглы подточить нельзя, даже запутать снова невозможно; что же Иван Антонович придумал? Он вытребовал в синод из всех мест, в которых дело по инстанциям проходило, все производства и, отправляясь в Москву по случаю коронации Александра I,--не умею сказать ради какой по службе надобности,-- взял купно с прочими канцелярскими бумагами и дело Баташева и, отъехав от Петербурга верст 400, под предлогом усталости, остановился ночлеговать, где сжег повозку, нагруженную делами, и дом крестьянина, для отвода подозрения.
   Но на сей раз фортуна Пукалову обратилась спиною и он был отставлен от службы навсегда.
   В бездействии и неизвестности Пукалов оставался до восстания Аракчеева из опалы; когда под Аустерлицом французы отняли у нас почти всю артиллерию, тогда Аракчеев был назначен военным министром и Иван Антонович принят в службу и в непродолжительное время видели Пукалова уже действительным статским советником! Он был философ -- не знаю какой секты или, лучше сказать, секты, собственно им придуманной; он ум и совесть считал товаром и продавал их тому, кто больше дает денег; тело супруги также отпускал напрокат, да граф Алексей Андреевич Аракчеев абонировал тело г-жи Пукаловой на безсрочное время. Иван Антонович, наконец, уклонился от службы по собственному желанию, но как абонемент тела супруги его продолжался, то он был у графа домашним человеком, другом дома и занимался промышленностью - доставлением желающим табуреток (табуретками Пукалов называл орденские звезды) и миндалий (миндалями он называл медали) a pris fixe.
   Табуретка стоила 10,000 руб., миндаль -- 5,000 руб.
   Анекдот: граф Федор Васильевич Растопчин и граф Аракчеев были приглашены к императору кушать. За обедом Аракчеев начал разговор о том, что у нас перевелись вельможи, нет временщиков, что в залах знатных не толпятся. Растопчин, посмотрев на Змия Горыныча,-- так все звали Аракчеева,-- сказал:
   -- "Да, в залах не толкутся, а есть дома, пред которыми проезду нет. Третьего дня вечером везли меня по Фонтанке от Симеоновского моста, вдруг карета моя остановилась; я думал, что изломалось что либо у кареты, опустил стекло и спросил: для чего остановились? человек отвечает: "каретами вся улица застановлена, а напротив, в оставленном проезде, обоз с камнем идет, своротить некуда". У кого же такой большой съезд? спросил я. Стоявшие кучера отвечали мне: "у Пукалочихи, барин". Признаюсь, никогда не слыхал я о знатной боярыни Пукалочихе".
   Аракчеев закусил губу и оливковый цвет лица превратился в багрово-желтый..........
    

XIV.

   Ужасно вспомнить! четыре года ожидать ежеминутно бедствия, быть во всегдашнем треволнении духа, не быть уверенным -- правильны ли, точны ли данным повелениям действия в исполнении, ибо все зависело от каприза, прихоти, как видим избалованного ребенка, который царапает лицо кормилице за то, что подаренная ему кукла не отвечает на его лепетанье. Такой быт хуже каторги -- нет! несноснее смерти! Не хочется умереть, расстаться со светом, да это бывает один раз -- и все кончилось. Непроницаемая занавесь опустилась и отделила навсегда известное от неизвестного. В утешение оставшимся на поприще известном поют громко: "идеже несть болезни, печали и воздыхания, но жизнь бесконечная". Каждое утро, от генерала до прапорщика, все, отправляясь на вахт-парад, шли как на лобное место. Никто не знал что его там ожидает. Ссылка в Сибирь, затечение в крепость, затворение и всегдашнее безмолвие, как в могиле, в номере неизвестных.
   Бывали награды и милости, щедро расточаемые на вахт-парадах, жаловали в генералы за то, что громко, по нашему, прокричит командные слова. Стая фельдъегерей и несколько кибиток были при вахт-параде в готовности схватить несчастного и мчать его туда, куда ворон и костей его не занес, -- собственные, изустно мне сказанный, слова Павлом Петровичем в Москве, 1797 года, в военной зале дворца в Лефортовой слободе.
   Прошло много лет после ужасного четырехлетия; я. кочующая голова, приютился на несколько месяцев в Москве Белокаменной, в том граде, где я в первый раз в жизни моей заплакал.
   Вижу на стене дома г. Шипова у Никольских ворот преогромнейшую вывеску, представляющую индийскую змею боа. Я вошел в комнаты, где жительство имела змея боа, за рубль серебром. M-r francais de nation officieusement поместил меня, по его мнению, на лучшее, а по моему худшее место, с которого я видел отвратительнейшие действия алчного боа. Поверите ли, какое сравнение вдруг в мысль мне, как из глубокой пропасти, вскочило, когда я увидал боа глотающего живых кур, индеек, козленков и баранов. Вот так нас, сравнивал я, в продолжении 4 лет на вахт-парадах глотали (разные Аракчеевы и т. п. временщики).
   При восшествии на трон молодого монарха Александра Павловича все исключенные были приняты в службу, заключенные в заточение и сосланные в Сибирь на житье или в каторжную работу не по суду, а по особому повелению в прежнее царствование, которых могли отыскать -- освобождены и возвращены.
   По списку известных считалось генералов, штаб и обер-офицеров, также гражданской службы чиновников -- 12 тысяч душ.
   Следовательно, в продолжение 4 лет несчастных было по 3000 на год, каждый месяц 250, каждый день 80 человек слишком, 10 лиц осталось -- на части человека делить нельзя.
    

XV.

   1801 года, марта 13-го числа, вместе с обнародованием манифеста о восшествии на трон Александра, заскрипели все затворы на заржавых крюках в Петропавловской в С.-Петербурге крепости и 900 человек увидели свет Божий, были возвращены обществу.
   Я находился тогда инспекторским адъютантом генерал-фельдмаршала, генерал-инспектора всей кавалерии и военного губернатора в первопрестольной столице Москве. Из шести состоявших при фельдмаршале остался один я! Месяца за три пред кончиною царя почта привезла нам всемилостивейший приказ, отданный на вахт-параде при пароле, в котором без всякого объяснения побудивших причин было сказано: исключаются из службы адъютанты генерал-фельдмаршала графа Салтыкова 2-го, подполковник Петровский, маиор Алексеев, штаб-ротмистр Брок, поручики Леньковский и Петровский.
   Государь был в гневе на фельдмаршала, за что--об этом ведает Бог, и дело будет рассмотрено на Асафатовой долине, где станут все на неумытный суд в равном достоинстве.
   Моя всегда была обязанность распечатывать куверты в присутствии фельдмаршала, прочитывать присланная бумаги и отмечать на поле каждой приказания его.
   Когда я прочитал приказ о выключке его адъютантов, фельдмаршал, улыбнувшись, сказал мне:
   -- "Читай далее, не будет ли чего обо мне и о тебе, быть может on nous a garde pour la bonne bouche".
   Что сказать о том, что генерал-интендант армии, кн. Дмитрий Петрович Волконский, чрез неделю выпросил у государя Павла Петровича старшим советником при гоф-интенданте; московский обер-полицеймейстер, генерал-майор Эртель, выпросил маиора Алексеева, с пожалованием в чин подполковника, в полицеймейстеры; Леньковский и Петровский были опять определены, по представлении фельдмаршала, на службу гражданскую; товарищ и друг мой Федор Иванович Брок, родом прусак, не захотел опять вступить на службу, говоря: "не хочу дел иметь с такими народами!" Остался, по убеждению фельдмаршала и супруги его, графини Дарии Петровны, при единственном сыне их, графе Петре, ментором.
   Фельдмаршал готовился к принятию громовой опалы царской, (а потому) приказал шталмейстеру своему, майopy Никите Ивановичу Захарову, приготовить экипажи дорожные и всю упряжь; фельдмаршал думал, что его сошлют жить в деревнях своих и хотел отправиться на житье в низовые свои вотчины на Суре в Симбирской губернии; хотел ехать на своих лошадях, да иначе не было бы возможно; для подъема его дома было потребно 350 лошадей. В две недели экипажи и лошади у Захарова были в такой готовности, что когда угодно было можно приказать запрягать лошадей.
   Мне добрый мой начальник сказал: "не горюй, выключат тебя, будь уверен -- я тебя не покину, приготовься со мною к отъезду".
   Я благодарил графа за его милостивое благорасположение. Фельдмаршал, посмотрев пристально мне в глаза, сказал мне с миною на лице, какой я у него во все время моей бытности при нем не видал:
   -- "Эта кутерьма долго существовать не может!"
   Слова замечательные, скрижали истории.
   Государь написал фельдмаршалу своеручно рескрипт, в котором император всемилостивейше соизволил лаконически изложить высочайшую свою волю сими словами:
   -- "Господин фельдмаршал граф Салтыков 2-й. Делаю вам последний выговор!" и более ничего в рескрипте не было сказано. Кратко, но ясно.
   Ровно шесть недель томились мы ожиданием объявления высочайшей воли.
   Настала погода, называемая на святой Руси началом весны, такой поры, когда в благословенном царстве русском с большим затруднением путешествуют по образу пешего хождения, а на повозках, и кольми паче в каретах, колясках, едут с большою опасностью -- коли не быть убитым до смерти, то быть изуродованным. Фельдмаршал не один раз повторял:
   -- "Вот придется тащиться в самую ростополь".
   Казалось, он негодовал на замедление опалы.
   Высоких достоинств, высокого ума и образования, добрейшая женщина, супруга фельдмаршала графиня Дарья Петровна, рожденная графиня Чернышева, не переставала, как и прежде, с самого ее прибытия в Москву, быть примером высокой нравственности, примером христианской добродетели и простого, но благороднейшего и деликатного обращения в обществе. Каждый день обедало у графиня 30--40 человек дам и мужчин, каждый вечер 80--100 человек обоего пола гостей наполняли залы фельдмаршала и ни одно лицо не оставляло хозяев без чувств искреннего уважения и преданности. Если Всемогущему будет угодно продлить мне жизнь еще на семьдесят три года, я никогда не перестану благословлять память в Бозе почившей, никогда не вспоминаю о графине без чувств благоговейного уважения и чистейшей благодарности. Графиня сделала для меня чего не могла сделать моя родительница. Я имел счастье слышать в разговорах суждения графини Дарьи Петровны, из коих понял и уразумел, что можно быть отличным кавалерийским офицером и быть невеждою, неотесанным болваном. Я мог славно командовать на ученьи не только эскадроном, полком, дивизиею, да пожалуй целым корпусом; знаменитый Федор Петрович Уваров, поступив из реформированного Кинбургского драгунского в Екатеринославский кирасирский полк, у меня учился и командным словам, и маршировке в пешем строю, и приемам ружья в экзерциции, а Федор Петрович у нас чуть-чуть не попал в Бунопарты!
   Да будет на веки благословенна память твоя, благочестивая жена! Да покоится душа твоя на лоне Авраамле с миром до радостного утра. Тебе одной, тебе обязан я благодарностью, что я отправился в Гетинген; правда, время было уже утрачено, я был уже поврежденный сосуд, но благодарю Создателя -- кору невежества с меня пооскоблили и я возвратился из Германии не свиньею, а похожим на человека.
   15-го или 16-го числа марта, не упомню твердо, утомленный докладом бумаг фельдмаршалу, вышел я из кабинета и сел у окна на Большую Тверскую улицу и площадь пред домом, главноначальствующим занимаемом тогда, по высочайшему повелению, дом, где жилъ фельдмаршал, именовался Тверским дворцом и при доме, для содержания его в должной чистоте и исправности, был отряжен гоф-фурьер двора его императорского величества, но при нем никакого штата не было. На дворе шли вместе, и друг друга сменяя, дождь и снег; дул ветер, на улице собаки не было, один часовой напротив дома устроенной гаупт-вахты, держав ружье по уставу, от дождя мокнул как фонарный столб; в будку часовой войти не мог: они, по особому повелению, так устроены, чтобы в нее часовой войти не мог. На что же будка? "Скачи враже, як пан каже!"
   Вдруг слышу вдали звон почтарского колокольчика; я взглянул в окно, у подъезда остановились двое обшивней, из первых, с помощью фельдъегерей, вылезали два генерала, Анненского ордена 1-го класса ленты по мундиру, опоясаны шарфами. Одного я тотчас узнал.
   Это был года за два выгнанный из службы военной в штатскую московский обер-полицеймейстер Павел Никитич Каверин; за два три месяца он украл у Бухвостова свору борзых: Муругова кобеля, Налета и красноподпалую суку Занозу, знатных собак,-- первая была свора по всей садки. Иван Николаевич Кирсанов давал Бухвостову сто душ крестьян в Белоруссии за свору. Дуралей не уступил, не хотел расстаться с Налетом и Занозою! Сто душ крестьян живых, (не только) живых, по ревизским сказкам, не то, отнюдь не то, как повествует Гоголь о мертвых душах, нет! Иван Николаевич Кирсанов был человек благородный, на черное дело не способный, и вымененные сто душ крестьян на Налета и Занозу перешли бы во владение позднейшего потомства в роде Бухвостовых. Да что делать, как говорит пословица: "дураков не орут, не сеят, сами родятся". Да Бухвостов и знал еще о том предварительно, что у него хотят украсть знаменитую свору: добрый друг по собакам, собачник Иван Михайлович Волынской, не задолго отвозивший в Питер также лихую свору подвесть его сиятельству графу Ивану Павловичу Кутайсову, шепнул в четырех глазах Бухвостову: -- "Николай Иванович, держи ухо востро, а глаза возьми в зубы; гр. Иван Павлович знает о твоей своре, при всех изволил сказать: ничего не пожалею, все для того сделаю, кто мне доставит Бухвостова свору: Налета, Муругова и Занозу! Бой, брат, неровен, за черную суку Цыганку Скуратова Иван Павлович, знаешь, Дмитрия (Александр.) Бахметева в Тамбов в губернаторы махнул! Бахметев дела на волос не смыслит, да у него есть секретарь Антон Семенович Змиев, из духовного звания, доставляет Бахметеву 200 и более тысяч рублей в год доходу. А, каково? Правду сказать, Бахметев был на волос от смерти; молить ему Богу за Нефеда. Ах! тройку вороных казанских он добыл ему, подлинно, как говорится, убить да уйтить! 60 верст в 3 часа махнул Нефед! Лошади запамились, Бахметев выкинул Нефеду по 700 руб. за голову, да подарил сукна на кафтан и милютинской фабрики кушак с золотом; да своя башка, брат, не того стоит; как ты, а я своею за сибирское генерал-губернаторство не соглашусь рисковать! Нагони его Скуратов, -- ну только и жил Бахметев!"
   Николай Иванович Бухвостов был женат, супруга его Екатерина Николаевна, рожденная Вердеревских, воплощенный ангел красоты телесной и редких добрых качеств душевных женщина, не могла утешить тоскующего супруга о потере своры кобеля Муругова, Налета и суки, красноподпалой Занозы! Боже! неужели по Твоему промыслу на земле негодяи, дураки обладают сокровищами? Нет, люди сами тому виновны, Ты дал человеку часть божества Твоего--ум и волю, последняя в человеке преобладала и сосуд чистый осквернила грязью.
   Другаго генерала я не узнал, как он вылезал из саней; это был кн. Сергей Николаевич Долгорукий, прозванный в обществе Каламбурыч.
   От окна я поспешил в кабинет фельдмаршала предварить его о том, что видел, будучи в полном уверении, что судьба фельдмаршала, и вместе с ней моя, решена: какой выпал из колеса билет, черный или серый,-- белых билетов в то время из колеса не выпадало или очень редко. Едва успел я доложить фельдмаршалу о прибытии двух генералов, фельдмаршал хладнокровно, без наималейшего беспокойства, отвечал мне: "посмотрим, что еще будет?" как оба генерала, кн. Долгорукий и Каверин, вошли в кабинет. Кн. Долгорукий поднес фельдмаршалу куверт и говорил:
   -- "Государь император Александр Павлович изволил мне повелеть вручить его величества рескрипт", и вместе подавая фельдмаршалу печатный манифест о вступлении на трон Александра, Долгорукий сказал: "император Павел скончался!"
   Фельдмаршал вскрыл куверт, прочел рескрипт, слеза навернулась на глазах и, оборотясь ко мне, приказал, чтобы я сейчас привез к нему обер-прокурора сената общего департаментов собрания Щетнева (Лаврентий Николаевич, родной брат кн. Екатерины Николаевны Лопухиной).
   Я взял карету, привезшую внучат фельдмаршала, детей тайного советника Мятлева, и поскакал отыскивать Щетнева.
   Было уже 10 часов утра. В сенате Щетнева я не сыскал, а нашел в ратгаузе, где он также присутствовал в качестве первого члена. Щетнев был уже предварен о приезде Долгорукова и Каверина директором камерального департамента Барковым (Николай Александровичу действ. стат. советник), который поспешил уведомить Щетнева о приезде двух генералов, но не мог сказать ему о причине их прибытия. Я нашел Щетнева бледного, лихорадка приводила тело его в дрожь, как сильный крещенский мороз коверкает солдат во фронте при окраплении знамени освященною водою в реке. Когда я предложил Щетневу ехать со мною к фельдмаршалу, пароксизм лихорадочный в нем учетверился и он едва мог сказать мне:
   -- "Извольте, едем, повинуюсь!"
   Фельдмаршал приказал Щетневу немедленно созвать 22-х сенаторов в общее собрание для выслушания высочайшего манифеста всемилостивейшего государя императора нашего Александра I о восшествии его величества на прародительский престол и принятии присяги его величеству в Успенском соборе.
   Император Павел скончался.
   Apxиepeю Серафиму (он был викарием, высокопреосвященный митрополит жил всегда в Вифании, построенном им монастыре, в 60 верстах от Москвы и в 5 верстах от Троицко-Сергиевой лавры) написал фельдмаршал уведомление о восшествии и просил прибыть в Успенский собор привесть сенат и народ к присяге на верность службы и подданства его императорскому величеству императору Александру I.
   В час пополудни фельдмаршал в парадной карете поехал в сенат; свиту его составлял один я; у него был я тогда один адъютант. Тысячи народа окружали карету, все шли шапки в руках.
   По прибытии в сенат и объявлении высочайшего восшествия государя Александра Павловича на трон, фельдмаршал, в сопровождении всех сенаторов, шел из сената в собор пешком. Народ наполнил Кремль до того, что негде было упасть яблоку. В соборном храме с большим трудом фельдмаршал и сенаторы могли дойти до амвона. По установленной форме при таковых случаях манифест читает на амвоне правительствующего общего собрания департаментов обер-секретарь и как только обер-секретарь произнес слова: "судьбам Всевышнего было угодно прекратить жизнь любезного нашего родителя апоплексическим ударом", весь народ, в церкви находившийся, положил на себя знамение креста....
    

XVI.

   Буду продолжать еще рассказ о четырехлетнем страдании отечества. Злобе, мщению, корыстолюбию, зависти,-- словом, всем смертным грехам врата были отверсты! всякому нелепому, глупому доносу давали веру.
   Екатерина II, отправляя своих губернаторов, изволила всегда изустно им приказывать: "не всякому слуху верь, но ни единого не оставь без дознания; не должно пренебрегать и ничтожнейшим врагом, дурак кинет в реку камень, сотня умных его не вытащит!"
   Этому правилу не следовали: как скоро доходил донос, фельдъегеря скакали по указанию, брали, вязали и везли, так сказать, прямо на лобное место. Мы никого не видали во все четырехлетие оправданным и отпущенным из Петербурга. Если не присылался фельдъегерь взять кого по назначению, то присылали сыщика не для следствия, а учинить розыск. Гг. розыскные мастера находили свои выгоды находить всегда виновными, а не оправдывать невинных; за сыскание виновных розыскных мастеров награждали чинами и орденами; жажда карать тогда царствовала.
   В царских палатах учинилась пропажа. Украли две или три иконы в золотых окладах, украшенных драгоценными каменьями. В Москву был прислан розыскной мастер, надворный советник Щекатихин, человек известный во всей Европе, быть может и во всех частях света, если туда дошло сочинение г. Коцебу: L'annee memorable de ma vie. Г. Щекатихин отвозил г. Коцебу в ссылку в Сибирь.
   В именном повелении было сказано: "допустить надворн. советника Щекатихина к розыску, не стесняя его ни в чем в действиях, и придать ему, по его избранию, в помощь полицейских чиновников".
   Щекатихин избрал в сотрудники московского полицеймейстера, колл. советн. Петра Ивановича Давыдова. Не смею сказать о Давыдове, что он был злой человек, нет! он мучил, тиранил людей, будучи уверенным, что он тем исполняет долг присяги и верноподданства. Он всегда говаривал:
   -- "Я целовал крест и святое евангелие на верность великому государю. Провалюсь сквозь землю, а не изменю".
   Началась потеха. Давыдов по какому-то подозрению притянул к розыску трех человек: двух медных мастеров и московского мещанина, торговавшего на площади на рогожке разными старыми вещами. Быть может мещанину случалось покупать вещи у носящих и краденные. В пять, шесть дней, во второй допрос, Щекатихин и Давыдов вырвали сознание у медников и мещанина, которые, чтобы избавиться мучений, говорили, что они виноваты. На вопрос: где образа? отвечали, что похитители уехали с покражею на Ростовскую ярмарку, надеясь там удобнее сбыть, с рук оклады и образа. Довольно! их перестали тиранить, но предали суждению по законам в уголовной палате! Что еще судить истерзанного человека? Палата приговорила их наказать нещадно кнутом, вырезать ноздри и сослать в каторжную работу. Розыскной мастер Щекатихин поскакал в Ростов отыскать и схватить похитителей; разумеется, в Ростове на ярмарке Щекатихин ни похитителей, ни похищенного не нашел, но начатым розыском ярмарку разогнал. Большая часть богатых торговцев с ярмарки уехали, торговое сословие потерпело на миллионы убытков; потребители, искавшие товары, остались без удовлетворения и также потерпели большое расстройство в промыслах и домоводстве.
   Не знаю, чем был вознагражден за подвиг герой Щекатихин, а Давыдову за усердное и ревностное содействие в отыскании похитителей объявлено благоволение.
   Щекатихин из Ростова поскакал в Тамбов, оттуда на Дон, с Дона в Херсон и чрез три месяца тщетных поисков не отыскал похитителей. В скором времени по возвращении розыскного мастера открыто в Петербурге, что похититель образов был чухонец-дровонос во дворце, которого также не могли отыскать; он бежал в Швецию.
   Я укорял Давыдова в сем злодеянии, но удостоверился в том, что он действовал не соумышленно Щекатихину, в чаянии получить награду, а по убеждению, что он целовал крест на верноподданство.
   -- "Мы долго секли кошками их, говорил Давыдов, они, т.е. упомянутые три мнимых преступника, не сознавались, да Щекатихин придумал свернуть им канатом голову в утку; это делается так: наложат на голову канат довольно толстый и, пропустив под канат кол, начнут канат закручивать; ну, десяти минут ни один не вытерпит, заревет и кричит: "виноват Богу и государю, пустите душу на покаяние!"
    

XVII.

   Приехал в Москву симбирский дворянин Алексей Емельянович Столыпин, себя и дщерей своих показать, добрых людей посмотреть, хлебом-солью покормить и весело пожить; у дворянина был, из доморощенных парней и девок, домовой театр -- знатная потеха. После, года через три, как дворянин попроелся, казна его поистряслась, он всю стаю актеров и актрис продал к Петровскому театру, поступившему в то время в ведение и управление московского опекунского совета за долги содержателя, английского жида Медокса, оказавшегося несостоятельным в платеже совету занятой под залог театра суммы. Было человек десяток мужского и женского пола между актерами с хорошими способностями и некоторые пьесы разыгрывали превосходно! Кто у Столыпина, по выражению военного арго полковника Скалозуба, актеров выломал -- осталось загадкою.
   Алексей Емельянович,-- нет тем будь помянут, царство ему небесное, не гной его косточки, -- нигде ничему не учился, о Мольере и Расине не слыхивал, с молодых дней бывал ирой, забиякой, собутыльником Алексею Орлову (гр. Алексею Григорьевичу), а под старость страдал от подагры, гемороя и летом обувал ноги свои в бархатные на байке сапоги. Вот полнейшая биография почившего,-- ни прибавить, ни убавить нечего.
   На диво выкинулся человек! Иное дело, и нет в том удивления, что Емельянович ведал приемы кулачных бойцов, как ударит к месту (значит по артерной жиле на шее), под никитки (в левый бок к груди, близ сердца), земляных послушать часов (удар по виску), рожество надкрасить (разбить скулы, подбить глаза), красного петуха (своротить нос). Он был в превосходной школе у А. Гр. Орлова.
   Как ему с которой стороны навеяло идею театр домашний сочинить! Он сам в театральном искусстве не знал ни уха, ни рыла! Девицы, дочери его, почтенные благородные дамы; сложение дам елизаветинского века, плечистые, благообъятные, благоприятные! Бюст возвышенный опирался на твердом, массивном пьедестале, но природа, наградившая их щедро во всех отношениях, наделила девиц неграциозным длинным носом; едва ли не нос был виновником театрального заведения в доме г. Столыпина. В Симбирской отчине проживая, девицы боярышни изволили сами занимать высокия амплуа в трагических пьесах. Содepжaниe театра г. Столыпину в Симбирской его отчине почти никаких необыкновенных расходов не причиняло, бюджета прихода и расхода состоял в равновесии; актеры трагики, солисты певцы, актеры комики служили по двум министерствам его дома; утром порскают (с собаками на охоте), вечером комедии, трагедии, оперу играют. Это было благоразумно и хозяйственно соображено; солист Ганька так гаркнет под опушкой, что из всякого зараза {Чаща, куща леса.} не только зайца, да медведя подымет; трагик Доронька примет и ловко и смело арзамаского воеводу на рогатину (арзамаским воеводой называют медведя): он в трагедиях набил руку колоть, даже закалываться. Первые амплуа актрис занимали сенные девушки уборщицы; уборщицею называли девушку, которую отдавали в обучение в Москве к мадам содержательнице модного магазина, на Кузнецком мосту, где девушка всему научалась, но главная ее обязанность была изучить искусство уметь одеть боярышню по моде и к лицу. Обучаться убирать волосы на голове отдавали благовременно мальчиков знаменитому артисту сего художества, парикмахеру г. Трегубова. Для обстановки пьес на сцене,-- целая фабрика коверная и самопрялок девок без малого сотня, выбирай любую. Гардероб, костюмы для цариц и княжен в трагедиях перешивались из роброн боярышень; для костюмов актеров приказчика Еремиича ежегодно на первой неделе поста посылали в Москву, где он на толкучем рынке скупал у торговок разные платья, приобретенные торговками за дешево у промотавшихся щегольков в сырную неделю. Этого еще недовольно; спекулятивный ум извлекает во всех случаях пользу; при построении актрисам новой театральной аммуниции, обдержанные преобразовали в ризы священнику церкви села. Одна из девиц дочерей Алексея Емельяновича, заметив в зеркало на лице расположение к образованию морщинки, выслушала благосклонно генерал-майора армянского племени и закона, Хастатова, и приняла предложение соединиться узами законного брака.
   Боже мой! какой гвалт в Москве белокаменной подняли заматорелые княжны, графини и просто дворянские дщери! кричат как беснующийся Ледрю-Ролен в клубе комунистов (1848 г.), кричат как благородной девице вступить в супружество с армянином! Да знает ли, несчастная, что у Ария на вселенском соборе утроба лопнула! Да ведь она погубила свою душу! Как ее не остановили, не растолковали ей греха (тогда дамы не знали различия исповедания армянской церкви и учения Ария); казалось -- о чем было столь много беспокоиться заматерелым девам благородного сословия? госпожа Хастатова в супружестве была счастлива, генерал Хастатов был человек добрый, благонамеренный, его любили в обществе и она, супруга его, лучше всех заматерелых княжен и графинь ведала, что у супруга ее, ген. Хастатова, трещины на животе нет и все части тела его состоят в должном виде и надлежащей исправности! Заматорелые девы и боярыни, варакушки в Москве, страшные народы!
   Екатерина, премудрая Екатерина, говаривала: "а что об этом старые девы в Москве заговорят!"
   И я чуть-чуть не угодил под белую ленту по милости заматерелой девы!
   В Москве, на большой Ордынской улице, стояли деревянные длинные хоромы со всеми возможными вычурами, львами, единорогами в гербе над воротами; словом, со всеми принадлежностями околичностями барства. В хоромах жили две сестры девицы, дочери заслуженного героя генерал-аншефа Гринькова, конечно героя! в тогдашнее время, век Екатерины, генералы не выростали на вахт-параде как шампинионы в навозе.
   Помню, как Петр Дмитриевич Еропкин, генерал аншеф Екатерининского времени, сказал генералу от инфантерии Ивану Васильевичу Черткову в благородном собрании, который дозволил себе сказать Еропкину: "в наших чинах"; Еропкин, взглянув на Черткова пристально, сказал: "вы ошиблись генерал от инфантерии, не в наших, а в ваших чинах!"
   Генерал Гриньков оставил большое достояние дочерям; тогда голых генералов не было; за службу отечеству цари награждали офицеров поместьями. Девицы были очень хороши, слыли красавицами; к их несчастию, отец не успел дочерей выдать в замужество, они остались очень молоды; явилась толпа женихов достойных и недостойных; девицы, будучи богаты, были через чур разборчивы: один казался им велик, неловок в танцах, неуклюж, другой был очень мал как лилипут, таким образом дожили они сначала до морщин, потом и до седых волос, но формы не теряли, белили, румянили лицо, сурмили брови, лепили бархатные мушки на щеках, всегда волосы причесаны а ла вальер, всегда в железном корсете a la reine d'Angleterre, всегда ездили в карете семистекольной, раззолоченной, всегда цугом в шорах и назади кареты торчали три лакея в ливрее по гербу!
   Вся часть города Москвы за рекою, называемая Замоскворечье, была назначена для помещения на квартирах Екатеринославского кирасирского полка, и у девиц Гриньковых в доме квартировали четыре кирасира. Все шло хорошо, все было спокойно, тихо, ничто порядок не нарушало, да на беду православных бывает в году сырная неделя, когда поп, пастырь овец духовных, и овцы, лакей и скороход и весь бесхвостых род и ест, и пьет один за пятерых, у всех в глазах двоится и сверху вниз стремится!
   Случился в доме генеральских дочек грех; лейб-кучер Агафон после блинков с припекой и простых, а для сварения мягкой пищи в желудке выпил царского без меры -- и сатане потеха! Агафон с кирасирами квартировавшими был приятель, вместе хажи

   Тургенев А.М. Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772-1863 / Публ., вступл. А.С. Сомова // Русская старина, 1889. -- Т. 62. -- No 4. -- С. 183-220.

ЗАПИСКИ АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВИЧА ТУРГЕНЕВА.

1796 -- 1810.

LXV 1).

Первые дни после кончины Екатерины II. -- Конфедератка а-ля-Костюшко. -- Воспоминание о Суворове. -- Преследование прежней одежды. -- Федул и его злоключения. -- Коллежекий советник Щекатихин.--Фельдъегеря. -- Ссылки. -- Князья Куракины. -- Сперанский и Дроздов. -- Сандунов и Пшеничный. -- Откупщик Злобин. -- Ящик для принятия прошений и жалоб.

   1) См. "Русскую Старину" изд. 1885 года, том XLVII, стр. 365--390; г. XLVIII, стр. 55-82, 247--282, 473-486; изд. 1886 г., т. XLIX, стр. 39--62; t.LII, стр. 45-76, 259--284; изд. 1887 г., т. LIII, стр. 77--106, 329--342; изд. 1889 г., т. LXI, стр. 209--230.
   2) Настоящая глава собственноручных Записок д. ст. сов. А. М. Тургенева, написанная в 1831--1834 гг., представляет значительно подробнейшее изложение автора с несколькими существенными и весьма интересными дополнениями к его же рассказу, напечатанному по другой рукописи автора в "Русской Старине", изд. 1885 г., т. XLVII, стр. 382 и следующие. Мы уже объясняли, что подлинная рукопись Записок А. М. Тургенева получена была нами от С.И. Киреевского лишь в 1886-м году, когда уже был напечатан в "Русской Старине" сокращенный текст этих Записок, переданный нам внуком А. М. Тургенева--г. Сомовым. Ред.
   
   7-го ноября 1796 г. было приказано не отлучаться. Приказание быть в квартире, не отлучаться -- мне, равно и товарищам моим, вахмистрам, весьма не нравилось. Мы привыкли к свободе, отлучались, ходили, куда хотели, не спрашивая дозволения у дежурного вахмистра (правящий ротою вахмистр назывался дежурный).
   8-го числа ноября, после завтрака, думал я: вчера при вечерней заре приказания не отлучаться из квартир сказано не было, так почему же я обязан сидеть дома!
   Любопытство видеть, что происходит у дворца, на улицах в городе, не давало, как голод, мне ни на минуту покоя. Решился, надев теплый сюртук (в царствование Екатерины мундиры надевали тогда только, когда кто был наряжен к исправлению должности, например: в караул, дежурить при роте), на голову конфедератку а-ля-Костюшко--конфедератка а-ля-Костюшко на голове русского в Петербурге! -- шапка, которую в Польше носили в почесть искуснаго, храбраго полководца, который в это время томился еще в сыром и темном каземате Петропавловской крепости. Павел чрез несколько дней освободил генерала Костюшко, но освободил не по уважению невинности его, а потому единственно, что он был заключен в каземат по велению Екатерины.
   Также было поступлено и с русскими, бывшими в тюрьмах и под судом по повелению предшественницы Павла многих наградили, в числе сих был казанский губернатор Желтухин, судимый при Екатерине за грабеж и взятки в Казанской губернии. Желтухин освобожден в 1797 г. от суда и пожалован званием сенатора.
   Находившийся более 30-ти лет исключенным из военного списка генерал-поручик Свиньин также переименован в сенаторы.
   Блаженной памяти Петр Сергеевич Свиньин едва, едва умел подписывать свой чин, имя и фамилию.
   Я носил конфедератку потому, что все тогда носили конфедератки (армейские -- генералитет, штаб и обер-офицеры носили конфедератки, будучи в должности, на службе, в полном мундире), но конфедератка на голове русского! По мнению моему ныне (1831--1834 гг.), тогда мне и в мысль этого не приходило, да я и не был способен тогда так мыслить, -- есть самая жесткая укоризна русскому: 200 тысяч воинов, вооруженных штыками, посланы под предводительством Александра Васильевича Суворова в Польшу....
   Суворов, по дымящемуся от крови человеческой пути, вступил в Варшаву; в короткое время с войском его то-же совершилось в Варшаве, что было с Сципионовыми легионами в Капуе. По именным повелениям высылали из Варшавы мужей в Россию к забытым ими женам их!
   Но куда увлекла меня конфедератка а-ля-Костюшко! Надев теплый сюртук и шапочку, -- боюсь повторить ее название, оно меня поведет опять не туда, куда я, действительно, 8-го числа ноября 1796 г., пошел, то есть по Невской набережной к Зимнему дворцу. Взойдя у Летняго сада на перекинутый крутою дугою мост через канаву, протекающую из Невы в Мойку, увидел я в довольно не близком от моста разстоянии, близ Мраморного дворца, толпу полицейских, служителей и будочников, которые действовали нагло, оскорбительно, причиняя испуг, убыток и вместе со всем тем доставляли забавное зрелище. Полицейские и будочники срывали с проходящих круглые шляпы, рвали их в куски и кидали на улицу; у фраков, шинелей и сюртуков обрезывали отложные воротники и, изорвавши у проходящего шляпу, окорнавши фрак, сюртук, шинель, горделиво объявляли потерпевшим обиду и убыток особенное на то повеление.
   Мне в ту-же минуту вспомнились слова капрала Синтякова: "отжили мы добрые дни, кому дадут покой"!
   В ту-же минуту помыслил я, что когорта, усердно исполнявшая особое веление, приближалась ко мне и была уже в нескольких от меня саженях; вспомнил, что у сюртука моего воротник соболий, тогда купленный за 80 рублей; что красивая, черного английского казимира, с мушковым околышем а-ля-Костюшко шапка стоила мне 8 рублей, и что воротник и а-ля-Костюшко увеличат рвение и уcepдиe в исполнителях особого повеления.
   Первый дом по набережной стоял Бецкого (потом принадлежавший жене Рибаса, дочери Бецкого -- побочной, Бецкий не был женат); в нем помещалась типография друга моего и родственника В. А. Плавильщикова. и он сам тут же жил; дверь спасения была близка, я юркнул в сени, захлопнул за собою дверь и побежал на лестницу. Но мне послышалось, что в дверь, крепко захлопнувшуюся, толкали, порывались уже находившиеся в авангарде когорты.
   Я вошел в комнату друга моего, нашед его погруженным в созерцаниях о преобразовании круглой своей шляпы в треугольную! Шило и дратва были вспомогательными ему средствами, и он был уже близко к цели своей. Неожиданное появление мое пред ним живо отразилось на лице его и первое его слово ко мне было: "не в беде ли вы, Александр Михайлович?"
   -- "Что такое значит, какую беду предполагаешь?" вместо ответа спросил я.
   -- Как какая беда! Вы в службе не в мундире, a в сюртуке, с отложным воротником! да знаешь ли, любезный друг, сказал В. А. в полголоса и с большим беспокойством: "со вчерашнего дня начали уже за то, что военнослужащий не в мундире, отсылать на заточение в крепость. Видишь, что я сам преобразился в преобразователя -- круглой шляпы в треугольную! Несправедлива пословица: не учась грамоте в попы не ставят! -- Посмотри, пожалуй, я геометрии не учен, во всю жизнь мою никогда никакого плана даже и углем на стене не черчивал, а круг преобразил в треугольник, хоть куда преузорочно!"
   Но когда я ему наскоро пересказал причину посещения моего, и что мне послышался стук в захлопнувшиеся за мною двери, В. А. изменился в лице, взял меня за руку, повел меня в другую комнату и сказал мне:
   -- Сбрось с себя сюртук, надень шлафор мой и колпак, возьми книгу и сиди, не шевелись, будто читаешь.
   Я все по сказанному в минуту выполнил, сюртук и a-ла Костюшко мои В. А. Плавильщиков кинул в шкаф с платьем, в углу стоявший, и, выходя из комнаты, громко позвал Федула.
   Федул артельщик, уроженец ярославский, служил у В. А.; о Федуле будет в свою очередь; человек необыкновенный, по приключению, с ним случившемуся, и по характеру заслуживает, чтобы рассказать о нем.
   В. А. сказал Федулу: "Посмотри, мне послышалось -- стучатся, толкаются в дверь". Федул отправился, по приказанию, посмотреть кто толкал, стучался в дверь.
   Оставим Федула в сенях состязаться с внешними действователями и расскажем о Федуле.

II.

   Федул был ростом 2 арш. 9 вершков, волосы на голове русые, бровь черная, голубые светлые глаза, пригожее продолговато-овальное лицо, широкая грудь, стройный стан, словом -- настоящий русский, без примеси.
   В Ярославской области, что ныне именуется губернией, татарского твердого владычества никогда не было, и настоящие черты лица русского, чистая кровь русская сохранились в уроженцах ярославских.
   Федул был парень лет 18, как сказывал, когда отец его, казенный крестьянин, привез к знакомому ярославскому богатому купцу и отдал в работники, с платою в год 15 рублей за службу, харч и одежда хозяйские. Два года без малого Федул жил у купца в работниках и был за послушание, готовность на услугу, за трудолюбие хозяином, хозяйкою и всеми домашними любим. Федул вошел уже у хозяина в доверенность, ему вверялись товары для отвоза в палатку на гостином дворе (хозяин Федулов был фабрикант).
   В ноябре месяце, накануне имянин хозяйских, хозяйка наказала Федулу привезть с реки поранее две бочки воды,-- "гостей будет много, стряпня большая. Владыко и губернатор обещались пожаловать", прибавила она к приказанию.
   Федул, лишь только начало светать, запрег бурого в дровни, поставил сороковую бочку на повозку, отпер ворота, съехал со двора; но как в купеческих домах и до ныне еще (1831--1834 гг.) сохраняется обычай держать ворота на запоре, Федул, заложив возжу за оглоблю, чтобы лошадь не могла побежать, вошел на двор запереть ворота со двора замком, к калитке подвел цепную собаку -- в доме все еще спали, вышел в калитку, затворил ее и шел отвернуть возжу от оглобли, чтобы ехать на реку за водою.
   В это время видит он, что напротив двора его хозяина, у соседа, через забор перелезали три человека, а трое, стоявшиe несколько поодаль, были навьючены мешками. Это были воры: дожидавшиеся упрекали перелезших в медленности; один из них отвечал на упрек: "да пиво-то, брат, знатное, жаль было расстаться".
   -- "Обрадовался пиву! видишь, светает. Вон парень-то с бочкою, у соседних ворот, верно нас видит".
   На это замечание отозвался голос: "да это Федулка -- работник фабрикантов".
   Надобно знать приказания,-- завет, данные Федулу, когда отец оставил его у купца-фабриканта. Расставаясь, сказал ему:
   "Федулушка, Бог благословит тебя, дитятко! живи, друг, смирно, честно, слушайся хозяина, хозяйку и всякого доброго человека; трудись, работай, вставай рано -- на заре, да за дело; чужого, друг, волоса не тронь; коли что и подымешь, потерянное принеси к хозяину, как он прикажет; что другие делают--не зарься на них, не твое дело, твой ответ -- "видел не видал, слышал не слыхал", целее будешь; наше дело крестьянское, Федулушка,-- говорят, для нас и закон не писан."
   Федул свято исполнял завет родителя; но в это утро, когда поехал за водою и видел воров, нарушил заповедь.
   Возвращаясь с реки с другою уже бочкою воды, бурый поприустал, лениво тянул дровни; на дворе поободняло, и Федул, понукая коня, шедши возле повозки, видел издалека толпу людей у ворот противо-соседнего двора; подъехав ближе, слышал гам, толки, догадки, заключения каким образом, как воры умудрились перелезть чрез высокий забор?
   В средине толпы стояли и умствовали хозяин дома, в котором сделалась покража, и полуотрезвившийся блюститель общественного спокойствия, тишины и благочиния, квартальный офицер, -- стояли, толковали, умствовали, доискивались того, как воры вошли и вышли со двора, хотя средство и неоспоримое доказательство находилось у всех пред глазами: веревка, привязанная или накинутая мертвой петлей на верхушку заборного столба и, брошенная в нескольких шагах от ворот на улице, жердь, посредством которой воры накинули на верхушку столба веревку.
   Федул, отложив лошадь и поставив к корму в конюшне, поспешил выбежать на улицу послушать, что происходит пред соседними воротами. Подошел к толпе толковавших, удивлявшихся и услышал их недоумения, как воры вошли и вышли! Самолюбие выказать ум свой, похвастать смышленностию в минуту изгладили в памяти его завет родительский: "видел не видал, слышал не слыхал". Федул, протолкавшись в средину толпы, где находились обкраденный купец и беспросыпный страж народного спокойствия, назвав соседа по имени и отчеству, сказал:
   -- "Да как это вы не видите, как они перелезли через забор? Разве не видите веревки, на верхушке заборного столба, накинутой мертвой петлей, да вон под забором и жердь лежит, с помощью которой воры на столб накинули веревку".
   При сих словах поникшие красные очи от пьянства квартального надзирателя прояснели, засверкали, как у ястреба, когда он готов схватить когтями своими горлицу. Квартальный тряхнул раза два головой, откашлял несколько раз, чтобы прочистить, сколько ему было возможно, запекшееся от вина горло и с последним "гм" в горле длани блюстителя тишины, спокойствия и порядка производили ужаснейший беспорядок на ланитах Федула.
   Прежде нежели успел злополучный Федул, пораженный ударами квартального, перевести дух от испуга, сказать: "помилуйте, ваше благородие! за что, знать не знаю!" кровь лилась у страдальца из носа, рта и ушей. С словом Федуловым "знать--не знаю" остервенившийся, рассвирепевший, запыхавшийся от рукопашного действия, квартальный заревел хрипло-сиповатым голосом: "как, мошенник, знать -- не знаешь! Вот как мы знать не знаем, так более двух часов здесь толкуем, да никому и вдомек не пришло посмотреть на заборный столб, а ты, мошенник, как раз тут! ты знаешь? ты видел? А! что скажешь?"
   Федул, оцепеневший от страха, избитый, отвечал: "ваше благородие, знаю, видел".
   Квартальный заревел громчей прежнего: "Вяжите ему руки назад, да в полицию", и, оборотясь к купцу--хозяину покраденного, сказал: "дело в шляпе, все из-под земли вырою!"
   Купец и прочие, в толпе бывшие, изъявили одобрение свое подвигам г-на полицейского офицера,-- "ну, исполать, ваше благородие! вот как коршун цыпленка от наседки, так вы Федулку-то изволили выхватить!"
   Полицейский, утирая отсыревшее лицо свое от сильного действия руками, окинув с гордым сознанием прозорливости своей вокруг стоявших людей, пошел с важностию в полицию, а за ним повели со связанными на спине веревкою руками невинного Федула.
   Как действовали при допросах ярыги и опричные в царствование Грозного Ивана Васильевича, так и ныне {Писано в 1831 году.} действуют ярыги, то есть полицейские! При царе Иване IV допрос начинался тем, что допрашиватель ударял в ступень ноги приведенного к допросу копьецом, насаженным на трость, и как гвоздем приковывал его к месту; техническое выражениe сего действия означалось словами "обварить". Такой приступ к допросам продолжался в царствования Петра и его преемников престола до царствования Екатерины II; во второй половине XVIII века хотя и написан закон -- "без суда никто да не накажется", -- но это было только написано, напечатано, оглашено во всей Европе, за деньги, поэтами, учеными, филозофами того века. Тогда же уничтожили тайную канцелярию, адский сигнал к мучениям "слово и дело" -- на деле же! пытки, и тайная канцелярия точно также существовали, как и прежде! Под глазами ее в Петербурге -- Терский, Шишковский, в Москве -- Чередин пытали и мучили.
   И ныне (в 1831 году, в наиболее глухих местах нашего отечества) вместо технического слова "обварить" некоторые прашиватели употребляют выражения "озадачить, огорошить", почитающие себя просвещеннейшими прочих думали облагородить старинную технику и говорят вместо обварить, озадачить, огорошить -- слово "офрапировать".

III.

   В царствование Павла, не упомню в 1798 или 1799 году, пред великим постом, в сырную неделю, приехал к фельдмаршалу гр. Салтыкову, главноначальствовавшему тогда в Москве, оглашенный во всей Европе, а может быть и в Америке и в Азии, г. коллежский советник Щекатихин, о котором Авг. Коцебу в сочинении своем "L'annee memorable de ma vie" говорит со всею подробностию. Щекатихин был прислан из Петербурга к фельдмаршалу -- с именным повелением, в котором было написано: "содействовать и всячески вспомоществовать Щекатихину в открытии и преследовании похитителей из дворца иконы в золотом окладе и серебра" -- не помню какого числа фунтов или пудов. Щекатихин предложил фельдмаршалу употребить для поисков в Москве кого-либо из ловких, расторопных служителей полиции, сам же он (Щекатихин) отправился в Ростов на ярмарку, в надежде не успеет ли в Ростове отыскать.
   Хватит кого-либо из соучастников в учиненном похищении. Щекатихин не имел никакого сведения, даже подозрения о том, кто были воры, но был уполномочен особым повелением брать и пытать всякого, кто ему подозрительным покажется. Фельдмаршал должен был согласиться на предложение г. Щекатихина. В 1797--1800 гг. не было начальника, какой бы степени он ни был, не говоря уже о частных людях, который бы ни дрожал от страха, когда входил к нему фельдъегерь с запечатанным кувертом.
   Много было случаев, что фельдъегеря, получив изустное веление, отправлялись в местожительство обреченной жертвы, брали несчастного и везли в крепость, в ссылку, везли -- куда хотели, да куда -- хотели!
   В 1797--1800 гг. часто случалось, что вызывался дежурный фельдъегерь и получал изустное повеление: "поезжай в такой-то город или село, возьми такого-то и отвези его в крепость, в Сибирь", при чем зачастую не указывалось название места заточения.
   Это называлось в фельдъегерском корпусе -- экстраординарное особое повеление.
   В таком случае выдавались фельдъегерю прогоны и порционные на пищу деньги до места, где находилось обреченное лицо, а на дальнейшее следование в пути давали отправленному с экстраординарным велением открытый лист во все казначейства государства русского -- требовать на прогоны и порцию по надобности. Фельдъегерю порционных в пути выдавалось 3 рубля в сутки, прогоны в оба пути туда и обратно на три лошади; в подорожной писали: "таковому отправленному давать по три лошади без малейшего задержания, везть -- куда укажет -- безотговорочно".
   На всех станциях и доныне (1831 г.) с посланного фельдъегеря ямщики прогонов не берут, но еще фельдъегеря дарят чтобы не бил ямщика и не уморил гнавши лошадей. Таким образом участь несчастного зависела от корыстолюбия фельдъегеря, присланного взять и отвезть в крепость, в ссылку; но куда в ссылку, то есть в которое именно место Сибири -- это было оставлено на произвол фельдъегеря.
   Какие же были последствия таковых велений? Кто были выполнители оных?
   Унтер-офицеры и всякая (мелюзга), принятая в фельдъегерский корпус -- фельдъегерями, в посланцы и исполнители особых повелений. Сколько соделалось в 1797--1800 гг. жертв погибших безвозвратно, оставшихся в заточениях и ссылке, которые, если жизнь их не прекратилась еще и доныне (1831г.), томятся в тюрьмах или влачат остатки дней ненавистной им жизни где-либо в пустынях, покрытых снегом и туманами, которых и отыскать невозможно -- почему? Расскажу, что делали [в конце прошлого столетия] посланные фельдъегеря, и это обнаружит вопрос--почему невозможно [было] отыскать томящихся в заточении, в ссылке?
   Если присланный фельдъегерь находил во вверенном ему лице человека богатого, он за деньги предоставлял обреченному под наказание избрать себе место ссылки, переменить крепостное казематное заточение на ссылку; это было весьма удобно сделать: фельдъегерь письменного повеления не имел, получил непосредственно, изустно особый приказ; спросить его, что ему повелено, куда, к кому или за кем он послан -- никто не осмеливался, да и фельдъегерь никому того сказать не смел: данное ему особое повеление должно было оставаться непроницаемою тайною до выполнения и по исполнении его должно было быть покрыто вечным забвением; сделать изменение в полученном повелении фельдъегерь мог без всякого опасения, во-первых, потому, что нередко бывали дни, в которые 15--20 фельдъегерей было отправлено в разные места с экстраординарными повелениями. Могла ли власть вспомнить, что каждому из фельдъегерей приказано, кого назначили в ссылку, кого в крепость, а места ссылки или названия крепости и сам отправлявший в ссылку не изволил знать и ничего не мог вспомнить об этом, ибо сам при приказании сказал фельдъегерю только одно из двух слов: "в крепость",-- "в Сибирь!".
   О принятом комендантом или губернатором арестанте, к которым фельдъегерь его привозил, всеподданнейшего рапорта непосредственно чрез того же фельдъегеря не доходило, но, по установленной форме, в срочное время, т. е. 1-го числа каждого месяца, коменданты показывали в линейках своих рапортов прибыл и убыл цифрами. Губернаторам месячные и полумесячные донесения о состоянии вверенных им губерний и о всех случившихся в оных событиях не удостоивались (в 1796--1800 гг.) высочайшего воззрения. Донесения или ведомости губернаторские по тогдашнему доставлялись генерал-прокурору и оставались в его канцелярии; оставались часто, по лености правителя канцелярии и прочих чиновников, нераспечатанными; сам же генерал-прокурор считал выслушивать доклад сих донесений для себя обременительным, ничтожным,-- ему было некогда......
   А как жил, в XVIII в., тогдашний вельможа? Он увивался пред фавориткою, чуть ни ползал пред Иваном Павловичем Кутайсовым, -- спешил затем в свою очередь насладиться жизнью, повеличаться, погордиться пред толпящимися в залах его дома прихвостниками.
   Возвращался домой -- игорный стол был уже готов, и удостоенные быть ему партнерами ожидали прибытия его из дворца, как жиды ожидают в синагоге, в называемый ими страшный день, пришествия Мессии.
   В 9 час. вечера, по окончании партии, камердинер докладывал: "карета вашего высокопревосходительства готова". Beльможа покидал карточную игру и отправлялся к своей фаворитке, вероятно, также на игру, а государственные дела лежали в канцелярии его на столах, в углах неприкосновенными.
   Правители канцелярии сообразовались в образе жизни сановнику, а с ними сообразовались в роде жизни и все прочие мелкие чиновники, словом от первого до последнего никто ничего не делал!
   Ныне {Писано в 1831 году, т. е. более полувека тому назад и задолго до тех реформ, которые совершенно изменили к лучшему весь строй механизма внутреннего управления в России.}, однако, при министрах много (неудобнее) потому что от множества подразделений, как-то директоров, начальников отделений, столоначальников, чиновников для разных поручений, приключений и сочинений, комиссий, комитетов и пр. и пр. ни от кого ни о чем толку не добьешься. Горе тому кто имеет ныне (1831 г.) какое либо дело у гг. министров, достойна сожаления участь несчастного.
   Просителя пересылают из департамента в департамент, а в департаментах из одного отделения в другое, от одного стола к другому, подобно тому, как полиция пересылает (1831 г.) из части в часть невинных обывателей, которых обокрали, для очных ставок с ворами, которых, разумеется, воров, из предосторожности, чтобы не имели случая сговориться (техническое слово -- сделать стачки), размещают в разных частных домах, как можно далее один от другого находящихся. Результат столь благо, столь разумно придуманного и зрело обдуманного распоряжения полиции -- есть тот, что обокраденный обыватель, утомившись от переходов из части в часть и оскорбленный сопровождением почетной полицейской гвардии, которая ему из одного частного дома в другой сопутствует, бросит иск свой, отступится от найденного похищенного ворами его имущества, и тем дело получит свое, окончание...
   Еще доказательство: фельдъегерь, привозивший арестанта и передававший его, в конце XVIII в., местному военному или гражданскому начальству, называл арестанта или, лучше сказать, давал ему звание, имя, отчество, прозвание по произволу, из предосторожности, чтобы уклонить себя на будущее время от всякой ответственности, могущей возникнуть в случае возвращения сосланного в Сибирь или в крепость.
   Если получивший фельдъегерь "экстренное" изустное особое повеление, взять и отвезть в ссылку, находил в обреченной жертве человека бедного, не могшего удовлетворить корыстолюбия его, или и богатого, но упрямого, не соглашавшегося, не искавшего у него за деньги милостивого снисхождения, в таком случае фельдъегерь смотрел в месяцеслове таблицу, показывающую расстояние, число верст городов и крепостей от столиц, избирал по произволу дальнейшее место и вез туда несчастного; число верст умножало число прогонных денег, отдаленность умножала число дней проезда и вместе число порционных по 3 рубля в сутки; деньги прогонные и порционные оставались все у фельдъегеря, ибо, как я сказал уже, ямщики с фельдъегерей не требовали прогонов, а на станциях смотрители, в городах полициймейстеры, городничие, в губернских городах губернаторы старались угощать гг. фельдъегерей, как почтенных, знаменитых посетителей, отнюдь не смея любопытствовать кого везет.
   Переданный арестант под другим именем не мог никоим образом обнаружить ложь фельдъегеря, толико пагубную на весь остаток дней несчастного. Местное начальство не могло и не должно было на основании (тогдашнего) узаконения внимать и уважать показание арестанта, он -- преступник, изринутый, оторванный член от общества, в политическом быту своем более не существующий, морально -- мертвец, ему оставлено одно ненавистное, гнусное, скаредное для него физическое существование, безличное, безусловно отданное безответной прихоти, произволу начальнику того места, где ссыльный находился.
   Бывал произвол местных правителей и в царствование премудрой, премилосердой, человеколюбивой матери отечества Великой Екатерины II,-- как называли и говорили ее панегиристы и поэты, и в ее время. Тобольский губернатор Чичерин, по благоусмотрению и изволению своему, приказывал и весьма часто сосланных в Тобольск плененных польских конфедератов и других сосланных привязывать к толстым бревнам по дюжине и более, смотря по длине и толщине дерева, и сталкивать их с крутизны над оврагом в 3-х или 2-х верстах от Тобольска. Разбитые, размозженные члены сверженных уносились волнами Иртыша, омывавшими берег оврага {Чичерин по отношению к конфедератам был, действительно, весьма жесток, что видно из мемуаров одного из этих ссыльных в Тобольск, при Чичерине, см. в "Русском Архиве", изд. 1886 г. Ред.}.

IV.

   Но всего не опишешь, не выскажешь; обратимся к прибывшему в Москву с поручением Щекатихину.
   Я уже рассказал, с каким уважением, с какою боязнию встречали посланцев с особыми повелениями, а фельдмаршал граф Ив. Петров. Салтыков, забывая знатность рода своего, забывая, что он внук знаменитого вельможи в царствование императрицы Анны и близкого ей человека Салтыкова, прозванного по черным и густым бровям императрицею соболем, забывая, что он сын фельдмаршала, победителя Фридриха Великого, что он сам фельдмаршал, морщился, хмурился, отворотясь, но в лицо Щекатихину улыбался и одобрял предложение сего ярыги, изъявлял готовность выполнить все, что Щекатихин за лучшее находит к достижению своей цели.
   Призван бывший тогда в Москве обер-полициймейстером Павел Никитич Каверин, -- опять отступление от рассказа, считаю необходимым ознакомить читателя, уведомить его, что такое Каверин.
   Каверин был майор в отставке, развратнейшего поведения, сколь возможно о разврате и всякого рода неистовствах составить себе идею--все это представлял Каверин в себе олицетворенным; словом, Павел Никитич был преемником всех и всякой нечистоты без изъятия. Пригожая наружность, довольно большой рост, крепкие мышцы, широкая грудь, ручавшиеся за благонадежность в силах и продолжении действия, доставляли ему средства в избытке к удовлетворению его прихотей и вести жизнь с роскошью, равняться с богачами, баричами, быть в кругу тех, которые себя сами почитают лучшими людьми общества (le beau monde, la haute volee). В продолжение трех, четырех лет Каверин успел разорить более полудюжины богатых женщин в обществе лучших людей, и репутация его гремела в Москве. Брат жены Ивана Петровича Архарова -- Катерины Александровны, Корсаков (имя его забыл), богач, оставил после себя побочных сына и дочь, обеспечил на будущее время жизнь их, наделив обоих значительным достоянием; по смерти его, дети постудили под опеку и покровительство в дом Архарова.
   Анна Петровна, безфамильная дочь умершего Корсакова, была редкой красоты девица, отлично образованная, одаренная талантами, с большим умом и с большою неопытностью. Отец ее, Корсаков, не щадил ничего, платил большие деньги за учение Анны Петровны. Она все переняла, чему ее учили, казалась прелестным ангелом и, действительно, была ангел по врожденному ей расположению к добру, но ей не было дано правил нравственности, и от кого было ей получить сии наставления: она была сирота, она не знала матери своей!
   Дом Ив. Петр, Архарова был кабак для так называющихся благородных, то-же самое, что впоследствии (1831 г.) в Москве английской клуб. Чтобы поступить членом в клуб, надобно (было) иметь для игры в карты деньги, чтобы быть прннятым в доме Архарова были надобны деньги.
   Катерина Александровна была очень скупа; из доходов с имения своего она Ивану Петровичу ничего не давала, может быть, хорошо делала; но Ивану Петровичу хотелось пожить, надобно было пожить, он был брат любимца Екатерины, известного Николая Архарова, бывшего обер-полициймейстера в Москве, а впоследствии генерал-губернатора в Твери, Новегороде и, наконец, за 3 или 2 года пред кончиной императрицы был главнокомандующим в Петербурге. Иван Петрович открыл -- без объявления -- картежный дом. Картежное ремесло приносит большие выгоды, при случаях бывают неудачи, да от неудач терпели прожеционисты. Иван же Петрович никогда в потере не был. Он, по праву хозяина давшего благородным людям и для благородного занятия приют, был у всех игроков в доле; сверх сего сбор за карты покрывал все расходы на содержание дома, угощение, прислугу и пр. В кабаках, трактирах, в домах содержателей карточных игр, в домах содержательниц (домов) "препровождения времени", в домах знатных вельмож, князей, графов, министров, даже в палатах для тех, у которых есть деньги, всегда двери отверсты! всегда им рады! Можно смело утверждать, что владычествующий в Риме папа растеряет священные туфли свои, выбегая на встречу жиду Ротшильду, если бы этому врагу учения Христова заблагорассудилось удостоить его святейшество посещением, и в таковом поступке святейшего папы ничего не было бы предосудительного, да, ничего, ни на волос!....
   После сего удивительно ли будет, что отставной, развратного поведения, майор Каверин был благосклонно принят в доме Ивана Петровича Архарова. Каверин в доме почтенного хозяина израсходовал полудюжину значительных больших имений, перешедших к нему от благотворительных даятельниц и по благопроизвольному со стороны их побуждению. Хитрый, ловкий, пригожий Каверин скоро всем в доме Архарова понравился, все его полюбили, он сделался душею общества, без него было скучно! Невинная, неопытная, но прекрасная, как ангел, Анна Петровна скоро соделалась жертвою, попала, как молодой чижик, в расставленный силок,-- ее выдали в замужество за Каверина. Девятьсот или тысяча душ крестьян, более полусотни тысяч наличных денег, кроме серебряной утвари, бриллиантов и жемчугов она принесла ему с собою в приданое. Каверин зажил, как говорят, барином! Но моту этого ненадолго стало; прошло не более года после бракосочетания -- все имение было уже почти промотано; недвижимое хотя еще и числилось за Анной Петровною, но было покрыто неоплатными долгами! Надобно было жить и по сделавшейся привычке жить (роскошно), барски! Надобно было сыскать службу, которая доставляет средства для роскошной жизни, что-же лучше, помыслил Каверин, службы полицейской!
   Но в то время, когда супруг Анны Петровны так размышлял и приискивал себе службу, прибыл в Москву погулять, позабыться сладострастный Валериан Зубов, человек таких качеств, какими был обильно одарен Каверин; по одному этому был он уже по плечу Валериану Зубову и, сверх соврожденных достоинств, у Каверина была прекрасная жена: мила, любезна, как майское утро, свежа, как распускающаяся роза! Каверин в одну минуту смекнул дело, вывел расчет свой и сам споспешествовал событию того, чего Валериан искал, добивался, терял надежду достигнуть своей цели и, конечно, без содействия супруга Анны Петровны остался бы без удовлетворения желания своего. Наградою или благодарностию pour cette complaisance было, по возвращении Зубова в Петербург, назначение Каверина полициймейстером в Москве.
   По восшествии на царство Павла I-го и по прибытии его в Москву для священного миропомазания, Каверин провел в свой дом Кутайсова, и вот Каверин чрез несколько дней был определен в Москве обер-полициймейстером и из майоров поступил в V-й класс, чин статского советника.
   Фельдмаршал Салтыков явившемуся к нему обер-полициймейстеру Каверину объявил привезенную ему Щекатихиным высочайшую волю и приказал следовать всем распоряжениям посланца и удовлетворять всем его требованиям относительно сыска воров.
   У Каверина было два помощника-полициймейстера: бригад-майор Петр Алексеевич Ивашкин, примерной глупости человек, прослуживший, однако-же, в полиции более 20 лет и бывший, наконец, московским обер-полициймейстером и в чине генерал-лейтенанта. Другой его сотрудник Петр
   Иванович Давыдов, горькая пьяница, не дурак, но уже без самомалейшего образования. Павел Петрович сам (вызвал) его из под рогожки и назначил в Москву полициймейстером.
   Павел прибыл для коронации в Москву в марте месяце 1797 г. и в ожидании приуготовлений к торжественному вшествии в Москву, которое последовало в неделю Baий или попросту Лазарево Воскресение, изволил жить со всем двором в подъезжем Петровском дворце, в 4-х верстах от Тверской заставы.
   Императрице Марии Феодоровне было необходимо нужно приезжать всякой день в Москву, видеть сиропитательный дом, учреждать и распоряжать там по ее желанию. Ее величество была начальницею всех заведений, принадлежащих воспитательным домам в Петербурге и в Москве. Дорога от Петровского дворца так была дурна от множества ухабов и рытвин, происшедших в снеге от таяния, что не было возможности провезть императрицу в большой осьмистекольной карете.
   В разрешение доклада повелено, чтобы московская полиция в тот же еще день счистила снег и сколола с дороги лед до земли. Полиция, кто только ей на улицах ни попадался, кроме людей, одетых в мундир, брала под арест и гнала за тверскую заставу очищать путь для (устройства) проезда.
   В несколько часов от заставы и до дворца Петровского дорога представляла маскарад: люди в разных одеждах неудобных для черной работы, разных сословий, скалывали лед, счищали, сметали с дороги снег, который от дороги отвозили в городовых санях, колясках. Блюстителем за точным исполнением повеления был назначен Петр Иванович Давыдов, квартальный надзиратель, который на средине дороги устроил себе из привязанной на шест рогожки шатер и, укрываясь от непогоды под рогожную защиту, подкреплял силы свои смесью ямайского рома с горячею водою, у него уже и самоварец завелся,-- полицейский везде сыщет и средство, и возможность.
   В это время Павел Петрович шествовал из Москвы в обратный путь во дворец Петровский. Половина дороги, рогожного шатра, была уже очищена, оставалось дочистеть другую, на которой люди действовали как муравьи. Ветер дул, к несчастью Давыдова, от Москвы и начальник очищения дороги, защищаясь от ветра рогожным шатром, видал, как государь, подъехав к его стойбищу, изволил громко закричать:
   -- Эй, кто тут? поди сюда!
   Давыдов, не ожидая, чтобы то был император, оскорбился этим призывом и был готов, выступив из-за рогожи, крикнуть на того, кто осмелился звать к себе его, квартального надзирателя, но недопитый стакан пуншу, с которым Давыдову было жалко расстаться, спас его от бед: он, прихлебывая пунш из стакана, вышел из-за рогожки и увидел императора верхом, на любимом его коне Фрипоне и, ни мало не потерявшись, сказал: "Виноват, государь! переломало!" указывая на стакан в руке с пуншем. Государь всемилостивейше изволил отвечать: -- Чарка в худую погоду нужна солдату. Я доволен -- скоро очистили. Кто ты таков?
   Получив от Давыдова в ответ: "квартальный надзиратель Давыдов", изволил шествовать к Петровскому дворцу. На другой день последовало именное повеление о назначении Давыдова в Москве полициймейстером.

V.

   Щекатихин, обнюхавшись с Кавериным и с Давыдовым, которого ему рекомендовал Каверин, как известного мудреца, одаренного чутьем для отыскания воров, как собака, чующая под землею труфели. Сделав нужные Щекатихину с Давыдовым совещания; первый, по предположению своему, поскакал в Ростов на ярмарку, а второй, то есть Давыдов, пустился отыскивать воров в Москве.
   Через четыре, пять дней Каверин с самодовольствием донес фельдмаршалу, что Давыдов открыл воров и производит следствия и допросы. Все изумились такой неожиданной, небывалой, неслыханной деятельности. В Москве был у всех один разговор об открытых ворах; все поздравляли Каверина, хвалили, восхищались его расторопностию, не постигали, каким образом он стяжал такое всеведение. Каверин, слушая хвалы, небрежно, с самодовольствием понюхивал табак. Чрез месяц полиция представила, что по следствию оказалось и при допросах содержавшиеся сознались в преступлении, но что покраденные вещи посланы ими с московским мещанином для распродажи на Дон.
   Для преследования и отыскания посланного мещанина с покраденными вещами на Дон отрядили чиновника, а сознавшихся в воровстве, на основании воинских процессов, что собственное сознание есть паче всего света свидетельство, предали суду, скоро осудили, приговорили наказать нещадно кнутом и, вырвав ноздри, сослать на вечную каторжную работу.
   Донесли кому следует о сыске воров и о поступлении с ними по законам. Каверин, Давыдов получили за деятельность и искусство отыскивать воров награждения. Посланный чиновник на Дон отыскивать отправленного для распродажи покраденных вещей мещанина его не нашел потому, что никого туда не было отправлено.
   Щекатихин, явившись на Ростовской ярмарке, собрал тысяч тридцать и более с купцов, потому что имел открытое повеление брать всякого, кого признает подозрительным.
   Через три месяца настоящие похитители открыты в Петербурге. Сознавшиеся же московские мещане показали на себя, не вытерпев мучительных от Давыдова допросов, ложно. "Что за важность, что 3 или 4 человека мещан московских пострадали невинно; за то какая меткая, исправная полиция -- всё отыскала, под водой от нее не скроешься", -- так продолжали говорить и рассуждать в Москве о сем событии.

VI.

   Я забыл совсем злополучного Федула, что с ним делали? Когда он был приведен в ярославскую полицию, полуотрезвившийся квартальный послал взять полштоф Ерошки, фунт паюсной икры, луку и его начал сечь нещадно распаренными ивовыми розгами! Федула во все время завтрака его благородия секли розгами, но несчастный вытерпел пытку не сознался; его понесли на рогожке в тюрьму, а квартальный допивавший последний стакан Ерофеича, кричал вслед:
   -- Допытаюсь, дружок, допытаюсь, скажешь. У меня и не такие в переделке бывали, как ты, втрое тебя дюжее, да было и тем, как продерну, так небо с овчинку покажется.
   Федул, пересказывая о случившемся с ним злополучии, всегда говаривал, что Бог его помиловал, ради молитвы матери его. "Я не мог надивиться, говорил Федул, когда на другой день я еще не совсем пришел в себя от нестерпимой боли иссеченный розгами, увидав четырех человек, заключенных со мною в тюрьму; эти 4 чел. были те воры, которые обокрали купца", и в числе их находился тот самый, который отозвался товарищам своим на улице, увидав Федула, словами: это Федулка -- работник фабрикантов. Но более всего Федул не мог того постигнуть, что пойманные воры уличенные найденными у них украденными вещами, после трехмесячного в тюрьме содержанья освобождены по приговору суда: "освободив, оставить на грядущее время в вящшем подозрении". А он, не имевший никогда помысла на воровство, что никогда во сне ему подобного события не представлялось, содержался в тюрьме 10 месяцев, и на освобождение его от наказания старик отец его истратил более трех тысяч рублей! и что в приговоре суда о нем сказано: освободив его, оставить, на грядущее время в наивящшем подозрении"...
   Федул, как уже знаем, был послан В. А. посмотреть на лестнице, в сенях, кто стучится в дверь, Федул нашел двери с улицы крепко привязанными веревкою, но как и кем, того он не мог видеть сквозь дверь. Когда изнутри хотел двери отворить, ему с угрозами закричали: "погоди, не мешай", на что он из-за дверей отвечал: "хозяин его послал"; ему кричали: "велика фигура хозяин твой, что послал тебя, нас (начальство) послало, вот окончим, сделаем -- ходи тогда, сколько хочешь".
   Федул, знавший уже на опыте сколь много неприятно и опасно разговаривать с блюстителями порядка, тишины и спокойствия, господами полицейскими служителями, услышав слова нас (начальство) послало", оробел и думал, возвратясь, что и как сказать хозяину; "начальство послало" -- вымолвить страшно; В эти минуту услышал Федул на улице пред дверью знакомый голос, спрашивающий у действовавших: "что, ребята, взяли с двери?"
   -- Мы годовые работники, а слышали, хозяин взял 30 р. с двери. Да вот всю ночь работали, из сил выбились; приказано, чтобы к трем часам пополудни все двери окрасить, шистидесятую дверь пестрим".
   Спрашиватель, чей голос казался Федулу знакомым, был театральный эфор (купчина), которому В. А. поручил отыскать для него какую-нибудь треугольную шляпу, который и отыскал в театральном гардеробе негодящуюся на сцену за ветхостию заношенную треугольную шляпу. Отвечавшие на вопросы эфора были маляры, подряженные по особому повелению и посланные перекрасить все двери, ворота, ставни, столбы фонарные, будки, прилавки -- словом все, что было деревянное и показывалось на улицу, пестрыми, как ныне (1834 г.) видим раскрашенными будки часовых.
   Чрез полчаса пестрительная операция над вхожею дверью по особому повелению совершилась, и к нам вошли эфор с треугольною шляпою для В. А. и Федул с объяснением о совершившемся преобразовании дубовой двери в пеструю.
   В. А. предложил мне остаться с ним обедать, на что я ему отвечал:
   -- "Да если бы ты не оставлял, если бы высылал меня, а не пойду вон прежде 8 часов вечера, когда нельзя будет рассмотреть стоячий или отложной воротник у сюртука".

VII.

   Павел Петрович в продолжение 8 часов царствования своего успел прекратить войну и (рассеять) большую часть стотысячной российской армии, находившейся тогда в Персии под начальством графа Валериана Зубова.
   Он послал, помимо главнокомандующего, каждому полковнику особенное повеление, в сих словах состоящее: "с получения сего выступить на непременные квартиры такой то губернии в такой то город".
   Одному драгунскому полку досталось по сему расписанию из окрестностей Баку следовать в Иркутск. Главнокомандовавший граф Зубов и весь генералитет остались в неприятельской земле и могли быть взяты в плен, что неминуемо случилось бы, если бы атаман Платов с казаками, вопреки особому повелению, не остался охранять графа Зубова и при нем весь генералитет.
   Платов за этот поступок, по возвращении в Россию, был посажен в Петропавловскую крепость, в которой содержался более трех годов.
   Объявлена война в России круглым шляпам, отложным воротникам, фракам, жилетам, сапогам с белыми отворотами и совершенная одержана победа над многочисленнейшими неприятелями. Учреждены по прежнему, как было при Петре Первом, юстиц, камер и ревизион-коллегии, которым было делать нечего потому, что юстиц-коллегию в каждой губернии заменяет гражданская и уголовная палаты, камер и ревизион-коллегии--казенная палата.
   Уничтожены все учрежденные Екатериною уездные города и назначено новое разделение губерний, отчего произошло, что уездные жители для подачи в суд какого либо объявления и купить соли в городе принуждены были ездить на 200 и 300 верст; попов нарядили в ордена, дам в фишбейны; обрили у всех военных бакенбарды и с сокрушенным сердцем видели совершенную невозможность всему войску в армии вдруг привить косы и приставить букли! Переменены в войске русские командные слова: вместо ступай -- марш, вместо заряжай -- шаржируй, вместо взвод -- плутонг, вместо отряд -- деташемент, вместо пехоты -- инфантерия, и оборотили все верх дном...
   Безбородко наморщился, а генерал-адъютант Нелидов, брат камер-фрейлины Катерины Ивановны Нелидовой, по особому повелению написал приказ, чтобы во всей гвардии и армии из замочных курков, ружей, пистолетов, штуцеров вынуть кремни и вместо их вставить деревянные крючки дерева, обделанные на подобие в виде кремней; все боевые заряды с пулями от всех полков отослать в арсеналы или артиллерийские депо (должно заметить -- артиллерийских депо не было еще учреждено); артиллерийские боевые снаряды с ядрами, картечами, гранатами и пр. препроводить туда же, т. е. в арсеналы и не существовавшие еще депо! оставив, однако же, при полках и пушках зарядные ящики, в патронных сумках гренадер, мушкетер и фузилер оставить по 30 боевых с пулями зарядов, но не держать их в сумах у солдат, а каждые 30 зарядов, назначенный комплект для сумы, обернуть в картузную бумагу и, запечатав, хранить в зарядных ящиках или у комендантов и на главной гауптвахте; палашей, сабель у кавалерии, тесаков у инфантерии не отпущать и штыков не отвастривать; привесть немедленно в оборонительное состояние крепости прежде в Санкт-Петербурге Петропавловскую и Адмиралтейскую, в Москве Кремль и круг города Китая потом все прочие во всей Империи; устроить во всех городах государства нашего на въездах шлагбаумы, гауптвахты и пестрые будки для часовых. В степных местах лежащиe города: на Оренбургской линии, на Сибирской вверх по Иртышу, в Березове, где строевых чинов вовсе не существует, жители были принуждены выписывать шлагбаумы, будки для часовых и обточенные сошки для пристава ружей из отдаленнейших мест, как выписывают экзотические растения из Африки, Америки и прочих отдаленных краев ботаники в оранжереи.
   Приказано было, чтобы во всех городах государства русского, селах и деревнях, начиная с 9-ти часов после полудня, ходили непрестанно по улицам, нахт-вахтеры и громко кричали по пробитии каждого часа: столько то часов било, гасите огонь, запирайте ворота, ложитесь спать!
   В Петербурге рев нахт-вахтеров услышали в тот же вечер; все были перепуганы, не знали, не понимали, что значат слова "гасите огонь, запирайте ворота, ложитесь спать; долго, очень долго продолжалось, что в Петербурге в 9 часов вечера в домах окнами на улицу ни одной зажженной свечки не видали.
   Для мастеровых и преимущественно портняжного ремесла сугубо тогда обремененного кроением и шитьем одежды по новым особо утвержденным формам, последовало, вследствие доклада военного губернатора генерала от инфантерии Архарова, изъятие: портные, сапожники и прочие ремесленники, действовавшие и содействовавшие скорейшему приведению особого повеления в исполнение, имели право нажигать свечи, сколько им было потребно, и продолжать освещение до самого рассвета.
   Еще веление: Павел Петрович, видев всегда в благородном русском дворянстве твердый и непоколебимый оплот, уверенный в присяге и преданности, повелеть соизволил сформировать 6 эскадронов кавалергардов, в которых кроме литаврщика, трубачей и прочих чинов унтер штаба все рядовые должны быть дворяне; шефом-же сего дворянского полка назначил происшедшего в полковники, отданного в солдаты, однодворца Давыдова и в тот же день на вахт-параде соизволил благоволить вступавшего в караул лейб-гвардии Преображенского полка развода унтер-офицеров дворян строго наказывать.

VIII. -- IX. -- X.

   Нет действия без причины, нет зла, в котором не было бы добра, добра большого, пользы общей, последствий благотворных. Девять тысяч генералов, штаб- и обер-офицеров, исключенных (в 1797--1800 гг.) из службы, были принуждены жить в деревнях, въезд в столицы исключенным был воспрещен. Если одна девятая, то есть одна тысяча исключенных, для рассеяния мрачных мыслей о понесенном оскорблении, от скуки, от нечего, как говорят, делать -- занялась настоящим делом, занялась сельским домоводством, начала читать и потом рассуждать, какая существенная произошла оттого польза для целого! Название "исключенный из службы" соделалось (в 1797--1800 гг.) титло почтенное, отличающее в обществе человека, возвышающее его во мнении других; всех влекло к нему и во всех возбуждало желание принять в нем участие, сострадать о нем, всячески ему вспомоществовать и во всем, наконец, содействовать. Ревностные исполнители особых велений, исключая Чередина, преследовали "исключенных" нехотя, дозволяли им многое и такое, за что сами могли пострадать. И никто не видал, никто не чувствовал того, сколь ничтожна, сколь бессильна жестокость противу мнения общего. Тогда еще люди русские не взошли на ступень верхнюю, не ступили на место лобное, чтоб увидеть, чтоб почувствовать, сколь много значит, сколь сильно мнение общее.
   В 57 лет жизни моей {Писано около 1830 года; главы в тетрадях Записок А. М. писаны все в разные годы между 1830 и 1844 годами. Ред.}, из коих 40 лет назову я жизнию, -- до 17 лет жизнь незначительна, -- я видел три эпохи. 1-я. Девять тысяч изгнанных из службы! Девать тысяч оскорбленных, озлобленных, более или менее один другого наклонных, готовых к (недовольству). У них родственники ближние и свойственники, друзья -- добрые с детства приятели, и того, взяв всех вместе, составится число более 100 тысяч. Этого недовольно.
   Павел учредил 25-ти летний вспомогательный банк, а вдруг, в течении двух, трех месяцев, 500 миллионов рублей, монеты представительной, но ходившей тогда al pari, без всякого лажа, были розданы из банка упомянутым, оскорбленным, выгнанным с поношением из службы.
   Чего с деньгами не можно сделать? Что сделало (тогда оскорбленное дворянство всероссийское?
   Взятия под залог недвижимого имения деньги пропило, проиграло, промотало, распутствуя; издержало на подарки Кутайсовым, Обольяниновым, жене князя Лопухина,-- мачихе фаворитки, которая ничего не могла сделать, будучи нелюбима падчерицею, но деньги брала охотно и каждому искателю обещала покровительство. Любовница цирюльника Кутайсова, французской труппы актриса, Шевалье, многие сотни тысяч перебрала за то, чтобы исходатайствовать прощение из опалы и принятие по прежнему в службу....
   2-я. 1812 год. Испытание, приобретенное в продолжении четырех-летнего (сурового) царствования Павла I-го; бесхарактерность (?) Александра I-го до 1813 года; возникшее вельможеправление, под названием -- министерств....
   .... Следующий случай дает понятие, как было расположено войско. Граф Строганов при отступлении первоначально к Смоленску с границы от местечка Трок всегда находился в арриергарде, который к утешению себя называли авангардом, что давало понятие читателям бюллетеней, что армия российская идет, как ходят раки. Когда гренадерская дивизия под командою Строганова состоявшая, проходила Поречье уездный городок на рубеже древней границы царства русского, Екатеринославского гренадерского полка головной с фланга рядовой, 44 года прослуживший и не хотевший оставить рядов, обдержанный булат в боях, которого не только весь корпус гренадер, но и вся армия уважала, по имени Иван Семенов, проходя перед графом, дивизионным командиром его, поздоровался с генералом: "Здравия желаю вашему сиятельству!"
   Граф любил заслуженного гренадера и скомандовал в ответ на приветствие: "Семенов, ко мне!" Гренадер оставил ряды, подошел к дивизионеру, граф приказал взять с плеча и, увидав, что гренадер плачет, спросил его: "Что это значит, Семенов?"
   "Ваше Сиятельство!" отвечал гренадер, -- "как не плакать, 44 года служу отечеству, Бог привел быть на многих штурмах и в сражениях, не чаял я дожить, ваше сиятельство, до несчастия видеть врага на Святой Руси! Что мы скажем народу православному: стыдно будет нам глаза поднять. Согрешили! Бог наказывает нас! Ах! в царствование блаженной памяти государыни Екатерины Алексеевны -- не потерпела бы она, матушка, чтобы кто стоял на земле ее!"
   Граф, ободрив храброго воина, подарил ему полуимпериал и приказал идти в свое место.
   Заметить должно и со вниманием слова гренадера: "что мы скажем народу православному!" Солдаты, ретируясь по приказанию, думали, однако-же, что они обязаны дать отчет в своих действиях -- и кому же? народу православному.
   3-я. Горестно, когда подумаешь о том, что уже более 20 лет существуют в России десять университетов, довольное число других наименований учебных заведений, и что мы ни на один шаг не подались вперед к просвещению, все по-прежнему вязнем в тине невежества, варварства, все по-прежнему остаемся в состоянии народа полудикого {Писано около 1830-го года, т. е. 59 лет тому назад. Ред.}. Можно ли слышать с хладнокровием, что мы ни мало не заботимся о том, чтобы стать на ряду с прочими народами Европы, нет!.....
   Доктора утверждают, что тело человека, расслабленно от накопления в желудке кислот, от загустения крови, укрепится и получит силы свои, когда весь застой в нем будет приведен лихорадкою в движение. Лихорадку эту доктора называют благотворною лихорадкою. Время 1797--1800-х годов в отношении целого состава империи должно признать благотворительною лихорадкою!

XI.

   Последние годы царствования Екатерины, начиная со дня кончины единственного искреннего и бескорыстного (??) друга ее, князя Потемкина, человека необразованного, но великого гения, человека выше предрассудков, выше своего века, желавшего истинно славы отечества своего, прокладывавшего пути к просвещению и благоденствию народа русского, привели государство в совершенное изнеможение от слабого правления и безнаказанности за преступления. Фаворит Платон Зубов с прекрасным лицом, но не более, забавлял, украшал чертоги, как цветущий нарцисс в горшке, поставленном на окошко.
   Екатерина много заботилась о том, чтобы научить, образовать Платона Зубова, сделать из него человека государственного, и ничего не могла сделать. Мы видели после кончины императрицы, когда весь блеск, озарявший Зубова, померк, что из него вышло! Светлейший князь, повелевавший незадолго обширнейшею империею, цари соседственные искали его благорасположения себе, князь, поселившись жить в имении, подаренном ему Екатериною, на границах Курляндии, принадлежавшем герцогу Бирону, вступил в сотоварищество с жидами, вошел в подряды, бездельничал с провиантскими комиссионерами и промышлял с товарищами своими, жидами, контрабандою на границе.
   Генерал-губернаторы, губернаторы, военные начальники делали, что хотели. Те и другие (речь, конечно, не о всех грабили государство по произволу, как кто мог....
   ....У князя Платона Зубова -- Грибовской, по военной части у вице-президента военной коллегии Николая Ив. Салтыкова -- племянник его обер-секретарь военной коллегии Дмитрий Михайлович Волынский; у генерал-прокурора гр. Самойлова--правитель канцелярии Петр Алексеевич Ермолов за деньги делали из черного белое, из белого черное!
   Всем было хорошо, всем казалось превосходным такого рода (порядки), всем, говорю, всем, кто брал, мог платить а у кого расплачиваться было нечем, тому было весьма худо!....
   За губернаторство или губернаторское место платили у Зубова Грибовскому. За полк или назначение начальником полка платили у Салтыкова Д. М. Волынскому. За вице-губернаторские места, за председательские и все прочие, от короны наполняемые, платили у Самойлова -- Петру Алексеевичу Ермолову. По части провиантской -- кривой Новосильцев -- Петр Петрович, генерал-провиантмейстер, брал сам обеими руками. Генерал-кригскоммиссар Николай Дмитриевич Дурнов также брал, да был -- богобоязлив, бирал по христиански, не разорял православных. В иностранной коллегии и по управлению почтового департамента у Безбородко через женщин было можно все получить, кто что хотел. Что же принадлежит до духовенства в России, то оно, с уничтожением Петром I-м патриарха, было в XVIII-м веке (слабым), в составе правительства....
   Наказания в 1797--1800 гг. набегали, как дух бурный, как падает гром, мгновенно разит и удушает! Ужас быть пораженным неожиданно, не иметь никакой возможности уклониться, ускользнуть от стрелы пущенной: фельдъегеря, развозившие (особые) веления, подобны были стрелам, которых ничто не останавливало, не возвращало с пути, им назначенного, -- произвел во всех служащих, во всех сословиях народа русского потрясение, как удар силы электрической! Поставлен пред дворцом ящик с прорезанною крышкою, который сквозь прорез было предоставлено всем и каждому опускать прошения, жалобы, изветы, доносы -- словом, кто что хотел. Ящик каждый вечер приносили к Павлу Петровичу. Его величество сам изволил сламывать печать, отпирать ключем, который всегда носил в кармане, вынимал вложенные бумаги, потом по-прежнему запирал его, обвязывал снурком и, приложив печать с императорским гербом, повелевал ставить ящик на назначенное ему место.
   Первый любимец, первый сановник его, знатный вельможа, царедворец и последний ничтожный раб, житель отдаленной страны от столицы -- равно страшились ящика. Лишение дворянства, чинов и сослание в Сибирь, в каторжную работу генералов, князя Сибирского и Турчанинова за взятки и сделку их с поставщиками коммиссариата, о чем император сведал чрез ящик, омертвили руки лихоимственные. Генералы и полковники не отваживались удержать горсть муки у солдата, из полка ему ежемесячно отпускаемого,-- отнять гарнец овса у казенной лошади; перестали грабить жителей, у которых были постояльцами. Правосудие и бескорыстие в первый раз после Петра I-го ступили чрез порог в храмины, где творили суд и расправу верноподданным. Народ был восхищен, был обрадован, и приказания чтил благодеянием, с небес посланным.
   Шесть обрезов доски сосновой, длиною аршин с четвертью, из которых был сколочен ящик -- друг царя, стоивший царству полтора рубля, в продолжение года трех месяцев указывал самодержцу зло, где и как оно творилося, и верней, и справедливей, чем жандармы-назидатели, чем наемные лазутчики.
   Следующее происшествие положило начало уничтожения ящика.
   Два брата -- близнецы Хитрово, служили гвардии в Преображенском полку капитанами; один -- нельзя наименовать старшим -- они увидели свет в одну минуту времени -- один был умен, трезв; другой также не глуп, но любил, стомаха ради, частых недуг, сырой погоды и холода,-- приобщаться ликером жерофе, то есть Ерофеичем! -- напиток, миллионами народа русского чтимый, здравию и телу преполезнейший. Оба Хитрово были лицом, ростом, поступью весьма на друга похожи, до того, что товарищи, увидав одного умели сказать, который то был: Иван или Петр. Оба брата отлично разумели премудрое искусство вступать в караул мастерски кричать слова командные, выкидывать салют экспантоном. Император обоих соизволял любить и жаловать, но никогда не умел узнать в Иване Ивана, в Петре Петра, всегда ошибался: когда хотел назвать одного, называл именем другого.
   Пьянюшке Хитрово после обильного утоления Ерофеичем недугов, которого пары, из стомаха поднявшись в голову, столицу разума, согрели, как у поэта, застылое на вахт-парадах воображение его, и пьянюшка вздумал написать Павлу Петровичу послание, в котором, в выражениях самопреданнейших верноподданнейшего сына, преподал совет беречь более драгоценнное для всех подданных здравие его, не ходить в холод на вахт-парад, не учить развод, когда дождь ливьмя льет.
   Написал и опустил xapтию в ящик.
   На другой день брат пьянюшки вступил во дворец на караул. Павел, явясь на вахт-парад, начал учить развод, выдумывал новые построения, крутил строй всячески, желая найти ошибку, придраться, наказать, но капитан и солдаты двигались, как машина. Павел по обыкновению, когда гневался, (тяжело дышал); все ежеминутно ожидали несчастия капитану, офицерам, солдатам развода и, может быть, целому полку; Фрипон (уже на себе испытал раздражение всадника), и Павел кричал:
   -- "Хорошо, сударь! Хорошо, ребята! По чарке вина, по фунту говядины".
   Все ломали себе голову, доискивались узнать, что было-бы причиною тому, что Павел во гневе милует и жалует; все перешептывались, каждый боялся за себя, ожидал, чем все кончится. Развод кончился благополучно, все радовались, благодарили Бога!
   Капитан гордился искусством своим в деле вахтпарадном, товарищи поздравляли его и никто не воображал о том, что ожидает несчастного. Пьянюшка -- сочинитель увещательной хартии -- относил, приписывал себе благополучное окончание ученья, с самодовольством спешил в казармы подкрепить утомленные силы Ерофеичем. Вступивший капитан в главный дворцовый караул был обязан чрез час или два, как то было удобно, явиться в кабинет императора и рапортовать его величеству, что главный и все прочие караулы приняты исправно, шинелей, кенег и караульных будок столько-то, сошки и подтоки в целости, засим не по регистру, а на память высказать поименно всех арестантов, содержащихся на всех гауптвахтах города. Это последнее обстоятельство было самотруднейшее, ибо редко случалось менее 150 человек, находившихся под арестом; бывали дни, в которые число арестованных превышало 300.
   Капитан устоял и на этом камне преткновения, высказал имена содержавшихся, чисто, не запинаясь. Как вдруг Павел Петрович дал волю своему гневу.....
   -- Я вас научу, сударь, меня учить! Как, сударь, осмелились вы писать ко мне, чтобы я оставил вахт-парады?
   Капитан, пав на колена, отвечал:
   -- Всемилостивейший государь! знать не знаю! В мысли не погрешил, государь, не только чтобы осмелился писать вашему величеству!
   Павел вытащил письмо пьянюшкино из кармана, показал его капитану....
   -- Государь! говорил капитан, воля ваша, но это не я писал.
   -- Кто-же?
   -- Почерк писанья походит очень на почерк руки родного брата моего.
   Павел отступил назад шага на два, подумал и ..... капитану, говорит ему:
   -- Я виноват, сударь. (Даю вам волю) вы дворянин, вы офицер!
   Капитан пал опять на колена и молил его величество помиловать и простить брату его дерзновение, им содеянное. Павел, подняв с колен капитана, говорил ему:
   -- Простите, сударь, меня, Бога ради. Я виноват. Честное слово даю вам, ничего брату вашему не сделаю. Скажите мне, требуйте от меня, чего хотите.
   На другой день у развода, Павел, увидавши брата (пострадавшего) капитана, изволил при всех упрекать ему без гнева, но милостиво:
   -- Вы сударь, ввели меня в грех, Бог вам судья!
   Происшествие это не могло остаться неизвестным; сам Павел Петрович соизволил на вахт-параде объявить о нем сказав брату (пострадавшего): "Вы, сударь, ввели меня в грех. Бог вам судья!" Пересказывали друг другу с восхищением о том -- сколь много Павел милосерд и премудр: сам соизволил сознать свою ошибку.......
   Царедворцы люди расчетливые осуждали капитана, что он не умел воспользоваться случаем и не попросил (себе) четырех или трех тысяч душ крестьян. "Государь не отказал бы ему в минуту милосердия и сознания ошибки своей", так говорили они; но люди, имевшие причины более прочих страшиться неодушевленного друга царского -- ящика с прорезанною крышкою и, не находя никаких средств к преклонению его на свою сторону, умыслили повергнуть верного слугу в опалу.
   Каждый вечер, по распечатании ящика, Павел находил в нем по десяти и более язвительнейших сатир на действия свои, гнусные пасквили и тому подобное; прочитывал их, приходил в гнев, повелевал разыскивать, чего никоим образом было невозможно разыскать и, наконец, чрез десять или 15 дней после случая с капитаном Хитрово,-- ящик, по воле Павла, с назначенного ему места сняли и, вероятно, сожгли, хотя на это и не воспоследовало -- повеления.
   Если бы Павел Петрович был так же премудр, как Фридрих II, и вместо гнева повелел бы самоязвительнейшую сатиру на особу его, найденную им в ящике, напечатать, обнародовать и прибить на перекрестках для прочтения любопытным, его величество в продолжение царствования своего учился бы посредством непристрастного ящика весьма многому и вполне пригодному, дабы царствовать ко благоденствию миллионов народа, от него зависевших. генерал-майоров, чрез несколько недель, а много чрез два-три месяца, выгонял и вновь определенных и назначал на их места других, вновь произведенных. Многие были исключены из службы до прибытия своего к полку, следовательно до вступления в командование полком. Этому было причиною-то, что забыли о движении полков, уважали приносимые на полки жалобы во взятом провианте и фураже, но распоряжения о продовольствии войск не делали, потому не делали, что находившиеся в военно-походной канцелярии никакого понятая о движении войск, равно и о государстве русском, не имели. Например, Сибирскому драгунскому полку, который потом назывался драгунами Скалона, как и все полки назывались по именам шефов, назначены непременные квартиры в Тобольске; Сибирский драгунский полк находился в составе армии против Персии и получил высочайшее повеление выступить на непременные квартиры в Тобольск, находясь в Дербенте! Около двух лет следовал полк из Дербента в Тобольск и драгуны пришли в Тобольск не на конях и в седлах, а под седлами, т. е. всю амуницию и конскую сбрую принесли на плечах.
   Войском против персов начальствовал граф Валериан Александрович Зубов; о нем и находящемся при нем штате вовсе забыли. Чтобы не быть зарезану толпою каких либо бродяг, граф Зубов упросил бывшего при армии с казаками наказным атаманом бригадира Платова конвоировать его и весь штаб армии до крепости Баку, где приняли их на корабли русского флота и отвезли в Астрахань. По возвращении с войском бригадира Платова на Дон, его схватили и отвезли в Петропавловскую крепость, где он и содержался в темном каземате более трех годов.
   Государь освободил Платова из заточения за несколько месяцев до переселения своего в вечность, приказав ему поднять весь Дон, кто только может владеть копьем, и следовать с казаками, чрез Оренбург, в Индию. Тогда, по совещанию и согласно с первым консулом французской республики, Бонапарте, было предположено громить Англию в Индии. В военной коллегии один из старших писарей сказал нам, что Екатеринославский кирасирский полк стоял на квартирах в г. Кобеляках, Полтавской губ.; как более сведения о полке получить мы не могли, мы решились отправиться в Кобеляки.
   В Москве собралось нас 10 офицеров Екатеринославского полка и полковник Голенищев-Кутузов (Павел Иванович); явились к коменданту Гессе, он тогда был плац-маиор и правил должность коменданта, гатчинского происхождения, великий знаток всех подробностей, относящихся до вахт-парадов, любил пить пиво, курил табак и, к удивлению, получив образование в Гатчине, был добрый человек, большой крикун, но никому никакого несчастия не сделал.
   Комендант представил нас военному губернатору, князю Юрию Владимировичу Долгорукову. Потомок Рюриков, князь Юрий, принял нас по варяжски, начал на нас кричать, бранить нас и приказал коменданту, чтобы нас завтра в городе не было.
   -- "Следуйте к полку, вам нечего здесь делать".
   Мы готовы были следовать к полку, да не знали куда следовать, не зная где полк находится. Нас выгнали из Москвы; полковник Голенищев-Кутузов и 10 офицеров с ним поехали наудачу по киевской дороге, в надежде где либо с полком встретиться, которому непременные квартиры назначены в Москве.
   В Туле, в Орле на нас смотрели как на зверей или заморских птиц: мы были обмундированы по новой форме, толстые выше уха букли, длинные косы и шпаги сзади в фалде мундира, конечно, более возбуждали любопытство зрителей; шпага дана офицеру как орудие для защиты себя, носить же шпагу было приказано таким образом, что ее из ножен вынуть, ни в ножны вложить сам офицер не мог, а был принужден искать помощника для содействия обнажить оружие.
   Из Орла полковник Голенищев-Кутузов отправил меня, как отправляют отряд для поисков о неприятеле, отыскивать полк; мне было в ордере предписано расспрашивать, осведомляться в городах и у сельских обывателей -- не знают ли они, не слышали ли, где находится Екатеринославский кирасирский полк? В окружностях города Путивля застигла меня буря, метель, и я едва не замерз; по счастию вдали засветился на хуторе в хате огонь и мы, т. е. я и ямщик, доехали или, как говорят, добились до хутора. Когда малоросс впустил нас во двор под крышу, где вьюга не била мне в глаза -- я не умею объяснить чувство радости моей в эту минуту: в 19 лет от роду умереть, и как умереть -- замерзнуть как кочерыга! Я вошел в хату, где препокойно лежали телята, ягненки, поросята, и присоединил себя в их общество,-- спал между почтенным обществом четвероногой братии до полудня.
   Наконец нашел я полк, явился полковнику Василию Васильевичу Гудовичу, отобедал у него и, получив письмо к полковнику Кутузову, поехал обратно в Орел.
   На третий день полковн. Кутузов и при нем нас 10 офицеров отправились рано утром верст 40 от города, где полк того числа дневал; проделка благополучно кончилась, мы провели приятно время с новыми товарищами. Полковник Гудович дал мне ордер отправиться в Москву для занятия под полк квартир и приуготовления конюшен, а полковнику Кутузову и другим офицерам сказал:
   --"Гг., я вас не удерживаю при полку и не покажу прибывшими, вам делать нечего, да и службы вы отправлять не можете, у вас коней нет, поезжайте обратно в Москву и ожидайте там прибытия полка".
   Полковник Кутузов и все офицеры были много обрадованы отзывом командира полковего, но, возвратясь в Орел, на просторе раздумались, вспомнили, как нас потомок Рюрика выгнал из Москвы. "Я один получил командировку от полка занимать квартиры, а у товарищей моих и г-на полковника Кутузова были только паспорта военной коллегии следовать к полку. По зрелом обсуждении сего важного обстоятельства, на совете определено ехать всем в Москву,-- мне, как имеющему командировку, прямо, открыто въехать в город чрез заставу, а все прочие должны пробраться в Москву кто как может, секретно, и как у всех нас в Москве родственники, то скрыться в их домах и до вступления полка в Москву сидеть дома, никуда не показываясь. Стратагема эта счастливо удалась.
   Я въехал в Москву чрез заставу и провез брата; прочие спустились близ Данилова монастыря на реку и преблагополучно по льду въехали в Москву Белокаменную и каждый притаился в семейном приюте.

VI.

  
   В губернии Орловской, как то было и во многих губерниях, дворянам принадлежащие крестьяне взбунтовались, начали резать и вешать господ своих и управителей в имениях; сие зло возникло также от поспешности, нехотения справиться как преждее было, или от хотения, чтобы во всех распоряжениях ничего не было сходного с распоряжениями былыми.
   Крестьян, принадлежащих дворянству, никогда не приводили к присяге царю; дворянин считался владельцем крестьян и он отвечал лично царю за верность подданных ему земледельцев. Но когда было повелено дворянских крестьян привесть на верность царю к присяге, они поняли это повеление знаком освобождения от подданства дворянам и что они все будут царю принадлежать и начали дворян резать и вешать. Россия была на волос от гибели, возмущение вдруг распространилось, как из кратера текущая огненная лава; остановить ее не было никакой возможности! Но что спасло Poccию от конечного бедствия? Опрометчивость, необдуманное, смешное даже, повеление и щедроты, излиянные на невежд. Сказано уже, что все полки состава армии были мгновенно приведены в движение, без всякого предварительного распоряжения о продовольствии их, без указания дорог, по которым должны следовать к местам их непременных квартир. Крайность в пропитании солдат и лошадей заставила командиров войска приказать солдатам брать все потребности к продовольствию у жителей, т. е. у крестьян. Это разрешение солдату начальства не могло остаться без привития к нему насилия, грабежа, словом -- неистовств всякого рода. Дворяне-владельцы защищали, отстаивали своих крестьян, сколько им то было возможно, от грабежа и наглости вышедших солдат из воинской дисциплины и большая часть бедствия пала на долю крестьян, казни принадлежащих; это крестьян образумило, они увидали и почувствовали, что дворянин есть ближайший и верный их защитник! Что это заключение справедливо, доказывается тем, что все вспыхнувшие мятежи прекратились, затихли без всякого содействия со стороны правления; да некого было послать для укрощения бунтующих,-- все войско бродило во всех направлениях, как стадо без пастыря.
   Павел Петрович всех гатчинских офицеров за верную службу щедро наградил пожалованием им казенных крестьян в вечное и потомственное владение. Новые дворяне поспешили прибыть в пожалованные им поместья, начали пьянствовать с сельскими попами и учредили в поместьях своих вахт-парады! И эти действия новооттиснутых дворян много споспешествовали, что крестьяне желали попрежнему остаться в послушании и повиновении родовому дворянству, но было много и проказ: во многих местах крестьяне пересекли батожьем и новых дворян, и попов.
   Младший брат мой, после коронации, вступил в службу в Семеновский полк; в роте его служил также гатчинского происхождения поручик Бекман, родом из Кенигсберга, сын булочника; пробыв определенное число лет юнг-гезелем (учеником), чтобы получить патент на звание и достоинство мастера, юнг-гезель должен был семь лет путешествовать по разным государствам и приобресть, как по искусству, так и по поведению своему, аттестаты от мастеров, у которых занимался производством ремесла. Бекман из Кенигсберга направил стопы своя во град Св. Петра, но здесь ему не посчастливило, во всем была неудача и он, наконец, сколько волею -- столько же и неволею был принужден вступить в военную службу, чтобы не умереть от голода.
   Вел. князь Павел Петрович имел от императрицы Екатерины дозволение принимать в гатчинские баталионы людей всех наций. Поступивший Бекман на службу в Гатчине рядовым, 1796 года в ноябре, прибыл в Петербург из Гатчины с баталионами гатчинского войска в чине поручика, и как баталион, в котором он состоял, был соединен с Семеновским полком гвардии и Бекман был преобразован в офицеры гвардии; а в следующий 1797 год апреля 1-го, в день венчания царя на царство русское, Бекман получил награждение -- 300 душ крестьян в вечное и потомственное владение и начал слыть поместным дворянином в Рыльском уезде, Курской губернии. Того же 1797 года в декабре месяце Бекман приехал в Москву и остановился у нас в доме; брат прислал с ним письмо и просил во всем ему споспешествовать.
   Г. Бекман был уволен на 4 месяца в отпуск и шествовал в пожалованное ему поместье, чтобы вступить во владение и повелевать.
   Он (Бекман) не знал ни уха, ни рыла о том, что следует выполнить по форме закона при вступлении во владение имения. Я доставил ему доку-строкулиста, который написал ему все надлежащие по сему предмету бумаги и снабдил инструкциею в какие правительственные места их подавать. Тогда проделка с биорографами не дорого стоила: за снигиря, т. е. 10-ти-рублевую красную ассигнацию, бывало строкулист напишет такую ермолифию, что в продолжение пяти дней всего не прочитаешь.
   Здесь кстати сказать, что с начала вступления Павла Петровича на трон в кабаках не подталкивали, в лавках не обвешивали и в судах не брали взяток. Все боялись кнута. Школы правоведения тогда не существовало.
   Г. Бекман прибыл в свое поместье в вожделенном здравии. По указу его императорского величества из губернского правления, рыльский земский суд ввел его во владение и все, казалось, шло своим порядком; крестьяне не сетовали, не кручинились о том, что из царского ведомства поступили в ведомство дворянина; они твердо еще помнили претерпенную передрягу, когда полки бродили, и что тогда они со стороны начальства не имели никакой защиты. Но лукавый сатана или привычка к вахт-парадам, соделавшаяся в Бекмане необходимою потребностию в жизни, заставила его преобразовать одно гумно в экзерцир-гауз и начать там обучение крестьян маршировке, стойке и прочим проделкам. Крестьяне и на это не много жаловались, говорили: "ну, пусть его потешится, человек молодой, да он же нам и по чарке вина жалует, коль в угоду его ладно ногами топнем!"
   Да вот откуда грянула беда: Бекман коснулся кички, т. е. он повелел всем крестьянским женам, по данному образцу, сшить из холстины чепцы и носить вместо кичек.
   Это повеление произвело такую в вотчине суматоху, что г. Бекман, с деньщиком своим, тайно в полночь вотчину оставили. Чрез полтора месяца г. Бекман явился к нам в Москву весьма в дурном нраве, долго не сознавался в причине своей печали, наконец рассказал все подробно, что он в поместье своем куралесил.
  

VII.

  
   В непродолжительном времени, по вступлении Екатеринославского кирасирского полка в Москву, прибыл и шеф полка, генерал от кавалерии, многих орденов кавалер, кн. Григорий Семенович Волконский, человек вспыльчивый, бешеный, надменный и безтолковый. Нельзя сказать о нем, что он был дурак, а суждение его во всем, обо всем было странное, уродливое. К несчастию Екатеринославского полка, князь хотел подражать фельдмаршалу Суворову, который написал императору в ответ: "букли -- не пушки, косы -- не штыки". Кн. Волконский не хотел носить косы и букли не носил и прогневал ослушанием государя.
   Мне было приказано исполнять должность при князе адъютанта; его адъютанты, Лавданский и Осипов, где-то остались и медлили прибыть в Москву. Если мне Бог благословит еще 73 года жить, я не забуду ни княжеских проказ, ни тех оскорблений, которым я был со стороны его сиятелъства подвержен.
   В марте (1797) прибыл государь и все императорское семейство в Москву.
   Предварительно торжественного в город въезда, император и двор его величества пребывали в так называемом подъезжем Петровском дворце, в 5-ти верстах от города, из заставы по дороге в Тверь и Петербург.
   На другой день по прибытии его величества, было повелено всему генералитету, сенату и всем имеющим право приезда ко двору явиться, в 6 часов пополудни, в Петровский дворец, для принесения их величествам всеподданнейшего поздравления с благополучным прибытием.
   Того дня утром шеф полка, кн. Григорий Сем. Волконский, приказал мне быть у него в 4 часа пополудни, одетым в колете и кирасе на груди, сказав: "я поеду во дворец, ты -- при мне".
   Я осмелился доложить его сиятельству, что в кирасах велено быть пред фронтом, в колетах в торжественные дни на вахт-параде утром, вечером же приказано на куртаге и бале быть в виц-мундирах.
   Князь так вспылил, что я думал дом на меня обрушится, топал ногами, кричал, называл меня молокососом, щенком и, наконец, сказал: "слышишь, в 4 часа здесь, в колете и в кирасе, да помни, что и думать осмелиться не должен возражать приказанию генерала--солдат будешь!"
   В 4 часа я стоял в зале его сиятельства, одетый в колете и кираса на груди, как было приказано. Князь, сев в четвероместную карету, мне приказал сесть против него, и нас повезли; дорогою, перед каждым храмом князь ограждал себя крестным знамением, приказывая и мне тоже творить. В половине 6-го часа привезли нас в Петровский дворец.
   Князь пошел в приемную залу и мне приказал за ним следовать. В зале обер-церемониймейстер, Петр Степанович Валуев, как кот с крысою в зубах, с росписью чинов собравшихся бегал и устанавливал каждего на свое место. Составился в пространной зале, начиная от выходных дверей из внутренних покоев, большой круг.
   Минут через 10 отворилась дверь, бежали гоф-фурьеры и шикали, за ними шел дежурный камергер; в тот день был дежурным граф Гр. Влад. Орлов и был очень неудачно одет; граф был беловолос как чухонец, бледного лица, глаза оловянные, высокого роста, сухощавый, и длинное его туловище огибал бледно-оранжевого цвета бархатный, блестками покрытый, французского покроя кафтан, исподнее -- того-же цвета и также покрыто блестками.
   Едва государь изволил с ее величеством государынею-супругою в залу вступить и окинуть взором в зале предстоящих, как все услышали дежурному камергеру повеление, с указанием рукою на кн. Волконскего, купно и на меня--нас было только двое в кирасах:
   -- "Дураков вон!"
   Кн. Волконский, во изъявление благодарности за приветствие, низенько поклонился и я поклон сотворил, чуть не до полу, и дежурный камергер провел нас посреди залы к дверям, как оглашенных. Часа три везли нас обратно в Москву; стемнело, до города дорога не была освещена, к тому же лед на дороги срубали, снег счищали, шагом проехать было затруднительно.
   Кн. Волконский, шеф мой, во всю дорогу что-то шептал себе под нос вероятно благодарил за изъявленное благоволение, крестным знамением себя не ограждал, от дворца до города храмов Божьих нет, и в городов за темнотою нельзя было церквей благовременно видеть.
   Но его сиятельство кн. Григорий Сем. Волконский был человек набожный, богомольный: он, проходя пред храмом Господним, преклонял колено, не разбирая, была-ли тут грязь или лужа; когда не мог приложиться к иконе, князь клал на себя знамение креста и, поцеловав персты свои, дуновением посылал, так сказать, поцелуй в прямой дирекции к иконе; у дверей в соборах Успенском, Архангельском, когда соборы были заперты, крестясь, целовал замки.
   Чрез день после полученного благоволения, шеф, все штаб-и обер-офицеры кирасирского полка были на вахт-параде у Петровского дворца; в полку служили два брата, подполковники Ермолины.
   Павел Петрович, проходя по фронту офицеров, вдруг изволил пред старшим Ермолиным остановиться и, посмотрев пристально, сказал ему:
   -- "Вы, сударь, служили в Новотроицком кирасирском полку?"
   -- Служил, в. в., отвечал Ермолин.
   -- "Погодите, погодите, сударь, вспомню: вы были полковым квартирмейстером? "
   -- Был, в. в.
   -- "Фамилия ваша Ермолин?"
   -- Точно так, в. в.
   -- "Помните, как мы об устройстве полкового амуничника хлопотали?"
   -- Помню, всемилостивейший государь, отвечал Ермолин, со слезами от восторга радости.
   Государь протянул руку Ермолину и, взяв его за руку, сказал: "рад, сударь, очень рад, встретив старого знакомого".
   По окончании вахт-парада, все окружили Ермолина, расспрашивали о давнишнем знакомстве его с государем. Ермолин рассказал, что этому совершилось 32 года, когда он был квартирмейстером и имел счастие видеть тогда в Новгороде вел. князя, и что с того времени, находясь всегда в армии и походах, государя не видал.
   "Милость царская, как роса утренняя", говорит пословица, а все пословицы суть истины, потому суть истины, что народ усвоил их ceбе и они стали достоянием всех вообще и каждого в особенности.
   Император Павел высочайше повелеть соизволил выключить из ученого словаря несколько слов русских и не употреблять ни в речах, ни в письмоводстве: стражу называть -- караулом, отряд -- деташементом, исполнение-- экзекуциею, объявление-- публикациею, действие -- акциею.
   Вследствие сего особого повеления, шеф лейб-гренадерского полка, Лобанов, заставил священника полкового на заутрени воскресной петь в ирмосе вместо "на божественной страже богоглаголивый Аввакум"-- "на божественном карауле!" Но пословицы Шишко да Павел (?) уничтожить не мог.
   Обратимся к милости царской, изъявленной подполковнику Ермолину, который 48 годов носил звание офицера, за храбрость получил ордена Геория и Владимира, за штурм Очакова--золотой крест, названный Очаковским; сам государь узнал его чрез 32 года, вспомнил о его усердной акции при устроении амуничников, сказал ему при тысячи соглядатаев, что он очень рад, встретив старого знакомого, и чрез два дня после милостивейшего приветствия и ласкового слова -- обоих братьев, подполковников Ермолиных, повелел выключить из службы, с лишением чинов, отобранием орденов и изгнанием за город! Что было причиною жестокого наказания Ермолиным -- осталось неизвестным.
   Вот как это случилось.
   На третий день после милостивейшего приветствия на вахт-параде, Павел Петрович продиктовал приказ: "Екатеринославского кирасирского полка, подполковники Ермолин 1-й и Ермолин 2-й исключаются из службы, с лишением чинов, с отобранием патентов и орденов", и изустно добавил: "выгнать их за город!" и 48 лет службы,-- и какой службы, в походах, сражениях, на штурмах,-- как будто никогда и не существовало! И еще пословица про судьбу -- как бык слизнул! Говорили тогда по углам, что выключка Ермолиных есть следствие следующего события.
   В Москву был прислан гатчинской выделки генерал-майор Марк Абрамович Костылев, родом однодворец, поступил на службу с забритым лбом, скотина была ражая, командовал лихо, за галстух заливал по молодецки. В Москве Абрамович вступил в законное супружество со дщерью богатого купца, Луки Долгего, которого дом состоял в расположении квартир кирасирского полка, на Большой Ордынке, против церкви Всех Скорбящих. Генерал Костылев жил по родству у тестя, а не по назначению квартиры; одному из (офицеров) Ермолиных квартирная комиссия выдала билет на постой квартиры в доме купца Долгова. Ермолин пришел в дом купца Долгова предъявить билет квартирной комиссии, но, к несчастию его, пришел в благой час.
   Генерал Костылев и тесть его, купец Долгов, за полчаса до прихода Ермолина возвратились от своего родственника с обеда. Его превосходительство в это время был уже в объятиях Морфея и храпел так громко, как трубач сбор в трубу надувает, а тесть его, купец Долгов, во хмелю неугомонный, куралесил на дворе, ругал прикащиков, тузил работников, как то бывает в хозяйственном распоряжении; в самом разгаре деятельного упражнения Долгова, когда он таскал за волосы своего молодца (сиделец, работник), отворилась калитка и вошел Ермолин. Разгоряченный вином, разъяренный гневом, купец оставил голову молодца и, подойдя к Ермолину, нагло спросил его: "тебе что здесь надобно?"
   Ермолин отвечал: "мне надобно видеть хозяина".
   -- "Я хозяин, сказал Долгов, говори, что тебе надобно".
   Ермолин, посмотрев на пьяного купца, отвечал ему: "когда ты хозяин, вот тебе билет на отвод мне в твоем доме квартиры".
   Долгов взял билет и, не прочитав, сказал Ермолину: "ступай за мною -- я тебе покажу квартиру".
   Ермолин пошел, не возражая ничего на грубое обхождение хозяина; Долгов привел Ермолина в коровник и сказал: "вот твоему благородию квартира, велю выбелить, знатная будет светлица для твоей милости".
   Спрашиваю, кто бы не осердился за такия дерзкия и оскорбительные слова? но Ермолин на это предложение отвечал Долгову: "ты пьян, купчишка, проспись прежде и потом прочитай билет, так будешь знать с кем ты дело имеешь", и пошол со двора от Долгова.
   Через день после сего происшествия Ермолины были, как выше изложено, выключены из службы.
   В день торжественного въезда Государя в Москву, в субботу Ваии (Вербная суббота), всем штаб и обер-офицерам Екатеринославского кирасирского полка высочайше повелено никуда из квартир полка не отлучаться и чтобы никто из них не смел видеть где либо сию процессию высочайшего въезда.
   Митрополит Платон встретил императора пред Успенским собором, окруженный 200 или более семинаристов, одетых в белые стихари; они устилали путь ветвями (вербами) и пели: "осанна, благословен грядый во имя Господне!" Император Павел, прибыв для венчания своего на царство, въехал в Москву, когда Христос въехал в Иерусалим. Возложил царский венец на главу, когда Иисус Христос, Спаситель наш, воскрес (Светлое Христово воскресение). По преставлении, тело Его предано (земле) в тот день, когда тело Христа во гроб заключили (страстную пятницу).

VIII.

   1797 года 1-го апреля назначен день для священного венчания царским венцом и миропомазания Государя, царствовать самодержавно в царстве русском. Сей святый день, его же сотвори Царь и Господь, как то сказано в писании, не обошел вахт-парада! Цари русские, по обряду церкви, должны поститься семь дней пред миропомазанием и приобщаться Святым Христовым Тайнам, по выслушании литургии. Цари мужеского пола входят в алтарь и непосредственно сами берут тело с дискоса и из потира пьют кровь.
   В приказе накануне вахт-парад назначен в 4 часа утра. Павел присутствовал на вахт-параде. В караул вступил гвардии Преображенского полка 1-й баталион, и флигельман, выбежавший показать фронту приемы ружья, получил четыре удара палкою.
   В Кремле поставили все полки гвардии; долго о размещении войск хлопотали немцы и русские; главную роль в этой суматохе играл Аракчеев; установив полки, все ворота Кремлевской крепости заперли, ключи взял комендант и когда все было уже готово к шествию Павла I из дворца по Красному крыльцу в Успенский собор, прибежал флигель-адъютант Ратьков (гатчинское произведение), и объявил командиру Екатеринославского кирасирского полка, Гудовичу, волю Павла Петровича, чтобы нас, т. е. офицеров, никого не было!
   Не знали, что с нами делать, все ворота Кремля заперты, ключи у коменданта, комендант во дворце; придумали спрятать всех в башню Тайницких ворот, куда нас и погнали как стадо овец, а в полку Екатеринославском тогда состояло: полковников 5, подполковников 11, маиоров 35, обер-офицеров 180. Нас всех без исключения в башни Тайницких ворот и затворили. В башенном заключении продержали нас до окончания церемонии и выпустили часа в три пополудни, когда государь изволил сесть за стол в Грановитой палате на троне кушать. Таким образом нами осуществилась пословица: "в Риме был, а папы не видал". Мы в Кремле были, а церемонии коронации и царя в царском венце не видали! Запереть ворота в Кремлевской крепости -- можно почесть мерою осторожности, хотя и не было кого остерегаться, но запереть Екатеринославского полка офицеров в башне -- не подходит ни под какое предположение! Если боялись со стороны нашей возмущения и нападения, то все мы составляли число 231 человек, а войск в Кремле под ружьем стояло 30 тысяч человек. Cию премудрость разгадать трудно; конечно, она и останется навсегда неразгаданною!
   Худое было для екатеринославских офицеров время; каждый день, отправляясь на вахт-парад, каждый шел туда как на лобное место, никто не был уверен -- воротится ли в квартиру!
   По окончании в Кремле всех обрядов, государь всю Святую неделю изволил из Успенского Собора под балдахином, в короне, в далматике (стихарь дьяконский) и в порфире, ходить каждый день по церквам и монастырям в Кремлевской крепости. По окончании всех торжественных ходов в церкви и монастыри, которые впрочем не отнимали время к продолжению выключек офицеров из службы, в каждом высочайшем приказе читали длинные реестры имен выключенных; двор из Кремлевского дворца переехал в Лефортовский дворец, наскоро переделанный из купленного дома у графа Безбородко; Екатеринославский полк все продолжал находиться в опале; при каждом вахт-параде переводили нас с одного места на другое; раза три и четыре случалось -- и с вахт-парада как недостойных прогоняли.
   В один день, не упомню числа, но день всегда незабвенный в моей жизни, после вахт-парада пошел дождь; всем дежурным штаб-офицерам и адъютантам для принятия пароля, который Павел Петрович сам отдавал, было приказано собраться в военную залу пред кабинетом; все собрались.
   Павел вышел из своего кабинета, отдал пароль; казалось, все шло в надлежащем и подлежащем порядке, ничто спокойствия не нарушало и Павел изволил шествовать во внутренние комнаты; как вдруг минут через пять двери опять отворились, гоф-фурьеры зашикали и он вступил в залу и громко сиповатым голосом повелел:
   -- "Екатеринославского адъютанта сюда!"
   Недалеко было меня искать -- я был в зале и стал пред государем.
   Павел Петрович подошел ко мне очень близко и начал меня щипать; сзади его, с правой стороны, стоял в. к. Александр Павлович, с бледным лицем, с левой стороны стоял Аракчеев; щипание было повторено несколько разов, от которого брызгали у меня из глаз слезы как горох. Очи Павла Петровича, казалось мне, блистали как зажженные свечки, наконец он изволил повелевать мне сими словами:
   -- "Скажите в полку, а там скажут далее, что я из вас Потемкинский дух вышибу, я вас туда зашлю, куда ворон костей ваших не занесет".
   Приветствие -- не вполне радостное, но изустно мне оглашенное в присутствие 200 или 300 офицеров!
   Его величество, повторив высочайшее повеление пять или шесть разов, продолжая щипание, изволил мне сказать:
   -- Извольте, сударь, отправиться в полк!"
   С этим словом я отставил правую ногу назад и повернулся лихо направо кругом; но как Павел Петрович стоял очень близко, то при повороте я концом палаша весьма неприятно задел его по ногам.
   Не съумею объяснить теперь, не умел и тогда, что со мною или, лучше сказать, что во мне в сию минуту делалось! но милосердому Богу было угодно спасти меня в этом случае: я не оробел, твердо приступил правой ногой и пошел с левой ноги маршем по гефрейторски. Что же слышу, что сопровождает вслед меня? Государь возглашает -- "бравый офицер! славный офицер!"
   Слышать одобрение, когда думаешь, что тебя поглотит земля,-- это радование неизъяснимо, его можно только чувствовать. После сего события мы поняли причину бедствия, постигшего Ермолиных! Конечно, г. Костылев рекомендовал офицеров Екатеринославского кирасирского полка пред государем как людей худо намеренных и, к дополнению сего, полк именовался прежде полком кн. Потемкина-Таврическаго.

IX.

  
   Государь из Москвы изволил шествовать в Казань. Генералу от инфантерии Архарову, бывшему в Москве по случаю коронации, высочайше соизволил повелеть сопровождать августейшую свою супругу императрицу в Петербург.
   Архаров, Ник. Петр., при вступлении императрицы Екатерины на трон был сержантом гвардии Преображенского полка и был в числе когорты, которою предводили братья Орловы; Алексей Орлов был с Архаровым в связях по свойству одинаковой наклонности к развратной и буйной жизни.
   Всегдашний приют Орлова, Архарова и прочих товарищей был на Васильевском острове в третьей линии -- немецкий трактир, где они собирались, пили, играли в карты и биллиарды, улаживали и толковали как делу быть.
   Однажды поручик Шванович, играя на биллиарде с Алексеем Орловым, поссорился, Орлов бросился на Швановича с кулаками; Орлов был голиаф ростом и силен как Самсон; Шванович был в сравнении с Орловым лилипутец, искал спасения в ногах своих. По всем линиям Васильева острова, посредине, были прорыты каналы, сажень или несколько менее в ширину, которые существовали до царствования Александра I-го и за вырытие которых в означенную ширину Петр I поблагодарил любимца своего Меншикова по бокам песочною дубиною; Петр хотел остров Василиев преобразовать в Венецию, предполагая прорыть каналы судоходные. Блаженной памяти великий государь любил воду как гусь, любимец же его жаловал сушу.
   Когда Петр II, преемник державы после Екатерины I-ой, послал светлейшего князя в заточение в Березов, его светлость от Петербурга до нынешней Перми, в то время села и железного завода Егашихи, с берегов Невы до берегов Камы, дневал и ночевал в селах и деревнях, ему принадлежавших! Меншиков понял, что государь повелел вырыть каналы посредине линии острова для осушения болотистой почвы, но песочная дубина его величества доказала Меншикову его недоумение.
   Шванович, видев, что голиаф Орлов готов его схватить, не остановился на бой, по примеру Давида, и чтобы увернуться от железной длани Орлова, прыгнул на другую сторону канавы, голиаф хотел также перескочить канаву, но, будучи пьян, не перескочил, а погрузился в канаве по шею в грязь; в это время скудельный Шванович забыл указ великого государя о том--лежащего не бьют; повернулся назад, вытащил из ножен шпаженку и отрубил барахтавшемуся в грязи Орлову конец носа и разрубил щеку.
   Собутыльники и приятели сердечные Орлова: Барятинский Теплов, Давыдов, Извозов, Мещеринов, бежали вслед Орлова, чтобы остановить голиафа, боялись, что он, догнав Швановича, убьет с одного раза лилипута, и нашли голиафа в канаве, в грязи, в крови и конец носа висит на недорубленной коже! Вытащили молодцы друга из грязи, привели в тот же трактир, из которого голиаф учинил побег; призванный цирюльник пришил нос, как умел, будущему победителю турецкого флота при Чесме.
   Мы знаем уже о повелении Архарову сопровождать государыню императрицу в Санктпетербург; возили и тогда скоро царей, но все не так скоро вихрем, как ныне! Тогда цари имели еще возможность на пути своем видеть что либо, ныне (1848 г.) быстрота езды доведена до того, что не успеешь верстовых столбов рассмотреть! Медицинский факультет давно уже готов подать протест вопреки быстрого скакания, доказывая, что с того времени, как начали быстро и безостановочно на дороге скакать, возникла и необыкновенно размножилась каменная болезнь у обоего пола! Содержатели гостинниц вопиют также: мальпосты, экстрапосты лишили их пропитания; никто из проезжающих не имеет времени чашку чаю выпить, все вылезают из кареты единственно по крайней необходимости и бегут прямо в место потребности, не заглянув в залу компании. Ямщики воют, что они раззорены до основания, быстрая езда как конский падеж морит их лошадей, да какое до этого дела--почта скоро ходит!
   Архаров, сопровождая императрицу, был помещен в восьмиместной карете ее величества.
   Прости, Господи, прегрешения раба твоего Николая, но этот Николай (Архаров) был хитрее самого 6еca. Ястребиные большиe его глаза, казалось, проницали землю. Он умел незаметным образом склонить разговор о былом при вступлении Екатерины II на трон, возбудил любопытство, но как говорят, на всякого хитреца бывает много простоты: Архаров не распознал, что это было одно любопытство, и понял, под видом любопытства, скрывающияся желания--знать как действовать в потребном случае, желание иметь пример в руководство, распространился, и как объяснилось последствием -- распространился в рассказе чрез-мер наивно! Описывая блистательное время царствования великой Екатерины, Архаров сказал, что "благословенные дни счастия, славы и благоденствия могут мгновенно возникнуть в России, следует только поступать по стопам в Бозе почившей мудрой повелительницы Севера".
   По возвращении государя из Казани, благоверная супруга его пересказала императору слышанное ею в пути от Архарова.
   Чрез 24 часа было повелено Архарову отправиться на безвыездное его житье в селе Разбегаевке, Тамбовской губернии, которое ему принадлежало.
   Чрез 7 месяцев, брат Николая, Иван Петрович Архаров, генерал от инфантерии и второй в Москве военный губернатор, неожиданно был подвергнут опале царской.
   Первый военный губернатор в Москве, генерал-фельдмаршал граф Иван Петрович Салтыков, получил с фельд-егерем высочайшее его величества повеление, лаконически и ясно изложенное: "генерала Архарова II, исключенного из службы, отправить в 24 часа из Москвы в Тамбовскую деревню, где находится брат его".
   Ивану Петровичу также выезд из села Разбегаевки был запрещен.

X.

  
   В 1799 году император повелел собраться ста тысячам войск в окрестности Москвы и в начале мая месяца прибыл в столицу для смотра собравшагося войска. Большая часть из призванных полков должны были пройти 800, 700 верст до сборного места; ни одного не было, которому не довелось измерить 500 верст; сия потеха стоила миллионы не казне, как у нас привыкли говорить, но жителям, где проходило войско; по назначении маршрута, дневок и ночлегов, полки выступили с мест их пребывания в марте месяце; кто хотя немного знает Poccию, тот конечно ведает, что на земле святой Руси в марте и апреле месяцах по дорогам проезда нет и потому вековая пословица на Руси существует, что в марте воды и в апреле травы не бывает! В марте нет воды, значит реки еще не вскрылись, сплава нет, а переправляться чрез реки по льду опасно, лед уже не держит; в апреле нет травы, потому что вся почва земли превратится от постоянного таяния снегов в раствор теста. Неоспоримым сему удостоверением служат несчастные случаи во время неурожаев хлеба; в одной губернии народ мрет от голода, а в другой губернии, на расстоянии 200, 300 верст, не знают что делать с избытком хлеба: нет требователя, нет потребителя на хлеб, у всех его большой избыток (1848 г.). Покажется невероятным, но это действительно есть правда, что земледелец имеет 3, 4 скирда хлеба, т. е. 200, 300 четвертей зерном, от 10 до 26 коров, сотню или около того овец, а не имеет денег на покупку соли; не может проехать по дороге до места, где продается соль. Представьте же себе бедствие злополучных обывателей, согнанных со всех мест тысячами, устроять дорогу для прохода войск. Были случаи, в которых было необходимо разбирать артиллерию, т. е. снимать пушки с лафетов, снимать колеса и все принадлежности, орудия переносить на руках; руки, действующая в сих случаях, были руки обывателей. Сколько их (обывателей) погибло, изуродовано при этом--осталось покрыто неизвестностию, потому что обыватель не солдат и его не считают (1799 г.) на Руси человеком.
   Наконец, собралось войско в окружности Москвы благополучно.
   Это благополучно должно разуметь, что каждый полк, каждая рота артиллерии пришла в назначенное место в определенный срок по маршруту. Я был тогда инспекторским адъютантом фельдмаршала и всей Российской кавалерии генерал-инспектора графа Ивана Петровича Салтыкова II,--так сказать, должность моя по службе поставила меня в довольно близком расстоянии от Павла Петровича, а неожиданный случай приблизил меня еще более к нему.
   Бригад-маиор (Иван Алексеевич Образцов) при государе вдруг занемог недугом, который ныне именуют холера, не азиятская морбус, а холера спорадическая.
   Приказано фельдмаршалу: "граф Иван Петрович, мой бригад-маиор заболел, не может отправлять службы, дайте мне, сударь, на время одного из ваших адъютантов для исправления этой должности при мне, да который у вас из них порасторопнее, поживее; вы знаете, сударь, должность бригад-майора не маловажная".
   Граф представил меня, государь изволил долго смотреть на меня с особенным вниманием; мне казалось, его величество искал в памяти, где он видел мою фигуру, а я был гусь уже ощипанный. Много счастия и чести было для поручика кирасирского полка, но признаюсь, это счастие и честь охватили меня как мороз по голому телу, -- я помнил еще живо событие в военной зале! Но да будет воля Божия! чему быть, то будет!
   Я обратился к начальнику военно-походной канцелярии, генерал-адъютанту графу Ливену, и просил его сиятельство вразумить меня--в чем состоит исправление возложенной на меня должности.
   Граф Ливен, конечно, сам не знал в чем состоит должность бригад-маиора,--отвечал:
   -- "Вы должны подносить государю императору суточные рапорты о состоянии войска",--но от кого я буду получать рапорты и каким порядком, о сем ничего не объяснил, и в заключение своей ермолифии его сиятельство изволил мне сказать: "вы там увидите"!
   Выслушав разрешение от графа Ливена на мой вопрос я видел себя стоящим на краю бездны, потому что я не знал моей должности и чрез это неведение ежеминутно подвергался гневу государя! но милосердый Бог сохранил меня. Восемь дней продолжались маневры, я никакой должности не исправлял, государь ничего повелевать или поручать мне не соизволял, рапортов суточных о состоянии войска я не имел счастия подносить его величеству, потому что мне никто во все время никакого сведения о войске не доставлял.
   Совершилось уже 50 лет тому, как я был удостоен высокой чести исправлять должность бригад-майора при особе его величества государя императора, и до сего часа не видаю--в чем состояли обязанности бригад-майора.

XI.

  
   Павел Петрович не любил держать в лагере солдат, войска были всегда размещены на квартирах в домах жителей. Как собралось около Москвы 100 тысяч войска, то во всех окрестных селениях Московского уезда жители были принуждены оставить дома свои, жить под открытым небом или скрываться в лесах,-- все было набито солдатами. По выходе войска, по окончании маневров, хозяева, возвратясь в дома свои, нашли их совершенно разоренными, расхищенными, как то бывало во времена набегов нагайских татар.
   Накануне маневров Павел Петрович сказал:
   -- "Граф Иван Петрович, после вахт-парада поедем рекогносцировать неприятеля, да чтобы нас не узнали--свиты не надо, вот вы, адъютант один, гусара два, три, да рейткнехт -- и довольно".
   Фельдмаршал приказал мне и шефу московских гусарских эскадронов, князю Филиппу Семеновичу Жевахову, быть готовыми на отважное предприятие -- рекогносцировать неприятеля. После вахт-парада отправились на Сокольническое поле, на котором в старине нашей православные цари русские потешались пуском на птиц ясных соколов.
   Свиту составляли: фельдмаршал, я, адъютант его и исправляющий должность при государе бригад-майора, шеф гусарского эскадрона князь Жевахов, один гусар и один рейткнехт. На Сокольническое поле выехали по переулкам, по Лефортовской слободе и между огородами, не будучи замеченными, и на Сокольничьем поле разъезжали.
   Надобно знать, что обширное Сокольничье поле окаймлено громадными селами: Преображенским, Семеновским и Измайловским. Колыбель российской победоносной армии--Преображенское, где Петр Первый с любимцем своим, Лефортом, образовал первых русских солдат, по образцу войск в Европе, и ввел военную подчиненность (дисциплину); ныне в сих стрелецких слободах ничего уже не знают о Петре, Лефорте и потешных его солдатах; место стрельцов заняли ткачи; тридцать тысяч человек, вместо ружья, играют за станом челноком; но что удержалось от Петрова времени в сих слободах? раскол или, как называют, староверы. Стрельцы, первобытные жители слобод Преображенской, Семеновской, Измайловской, были староверы и ныне в сих слободах все жители не следуют уставам православной русской церкви, а выполняют обряды богослужения по преданиям староверческим; они не принадлежат все одной секте, нет! их много и все между собою разногласны, но с церковью враждуют и препираются единодушно.
   Павел Петрович уже более часа гарцевал на широком раздолье поля Сокольничья, не будучи подозреяным со стороны неприятеля; но проезжающий полем житель слободы Преображенской узнал фельдмаршала гр. Салтыкова и поскакал, во всю конную прыть, в село: староверы любили фельдмаршала гр. Ивана Петровича. Он не допускал алчных попов притеснять староверов.
   Многие говорили о графе, что он простой, недальнего ума человек, плохой генерал; это говорили приверженцы гр. П. А. Румянцева, но гр. Иван Петрович Салтыков доказал военные способности, находясь под начальством того же Румянцева: фельдмаршал Румянцов оставил гр. Салтыкова с десятитысячным отрядом прикрывать отступление всей армии на Будждаке от натиска войск турецких под предводительством храброго сераскира; гр. И. П. Салтыков отражал храбро нападения многотысячной турецкой армии и, дав тем время российской армии придти спокойно на назначенную позицию, совершил отступление, не потеряв колеса от фуры. Отступление гр. Салтыкова сравнивали тогда с отступлением греческого полководца. Граф отлично храбро сражался в семилетнюю войну с прусаками, слыл храбрым кавалерийским генералом,-- от него и Цитен, и Шверин пятились. О способностях фельдмаршала по части правительственной я могу сказать более: я был соглядатаем его искусства управлять народом; граф знал характер народа русского, умел говорить с ним. В Москве 80 тысяч старообрядцев, т. е. староверов, не хотели именовать государя благочестивейшим; тогда (1799 г.) в России считали восемь миллионов староверов; не умей гр. Салтыков кротким обхождением убедить московских староверов -- какие бедственные могли произойти от сего следствия, а когда у восьми миллионов народа закружится голова, тогда потребно 16 миллионов народа, чтобы уничтожить это головокружение. Кстати должно здесь упомянуть о том, что все староверы в России зажиточные люди, многие между ними миллионеры; все вообще лучшие и исправные плательщики государственных податей и несравненно с прочими более образованы и трезвы.
   Не прошло получаса, как проехал чрез поле незнакомец,-- из слобод Преображенского, Семеновского, Измайловского бежала с криком "ура" толпа в несколько тысяч; проезжавший дал весть, что государь изволит рыцарствовать на коне по чистому полю, и все, что сидело за станом, бросило челнок, побежало на поле, не думая об одежде, в одних рубашках, в босовиках, большая часть голыми ногами, но у каждого на голове черный ремень, чтобы удерживать волосы, не давая им рассыпаться на глаза и мешать в работе. "Иван Петрович! сказал император Павел, указывая на подбегающую толпу: это, сударь, бунтовщики! что это значит?"
   Фельдмаршал твердо и громко отвечал: "это показывает вашему величеству пламенное желание народа видеть своего государя, в том отвечаю вам, государь, головою!"
   -- "Прикажите, сказал император, указывая на меня и на князя Жевахова, прикажите им, сударь, остановить эту толпу".
   "Фельдмаршал указал нам рукой на толпу, приближавшуюся с разных сторон. Повторять повеления не нужно было, мы его слышали. Кн. Жевахов, я, гусар поскакали на встречу толпе, но трем всадникам нет никакой возможности остановить 20 или еще более тысяч человек, бегущих на встречу с криком "ура" из всей силы горла. Толпа нас свернула и мы вместе с нею доехали до Павла Петровича. Народ окружил батюшку-царя. Фельдмаршал, подняв трость, громко закричал:
   -- "Молчать, ребята, смирно, государь не жалует ура!" Вдруг так все стихло, что если муха полетела, ее услышали бы. Государь тогда изволил поприосаниться, приподнялся на стременах и всемилостивейше изволил сказать: "спасибо вам", толкнул шпорой верного коня своего Фрипона и поехал курц-галопом; толпа раздвинулась, поклонились в пояс царю, не пошевелив губ.
   Таким образом кончилось рекогносцирование неприятеля. Павел Петрович возвратился в Лефортов дворец, где и кушал.
   На другой день, в 4 часа утра, назначено начать маневры; голова первой полковой колонны Екатеринославского полка стояла в 10 саженях от ограды сада Покровского дворца, где цесаревна, дочь Петра Великого, Елизавета была возлелеяна, где француз доктор Лесток обработал план переворота в правлении Российской империи, где малороссийский казак Розум выработал себе титло графское, сан фельдмаршала, достоинство гетмана, многие тысячи душ крестьян во владение и на миллионы сокровищей, где даже восприяло свое начало, скрываясь в непроницаемом и непостижимом пространстве будущности, величие повелителя маневров.
   Относительно собственно самих маневров сказать нечего, они были скудны в стратегии, жалки в тактике и никуда годны в практике! За оградою или просто за ветхим забором в саду дворца были выстроены места для помещения зрителей. Более, гораздо более тысячи дам и девиц, одна другой пригожее -- тогда в Москве сохранялась и существовала еще древняя русская без примеси красота -- красавицы были черноокие, краснощекие, чернобровые, здоровые, занимали упомянутые места; за сими местами в аллеях сотни столов стояли с разными кушаньями, в завтраке подаваемых.
   Пред местами Павел Петрович на верном коне Фрипоне, фельдмаршал, нас два адъютанта и камер-паж Башилов, впоследствии тайный советник, кавалер многих орденов, сенатор, главный начальник строительной в Москве комиссии и староста цыганского табора. Моя должность состояла в том -- передавать повеления государя, сообщать приказания фельдмаршала командирам полков. Я скакал на коне во всех направлениях ежеминутно; Башилов, у которого у длиннофалдного камер-пажеского мундира карманы были наполнены апельсинами, при произнесении государем его имени, Башилов -- подавал его величеству апельсин; другая его обязанность была быть ширмою. Маневры, начинавшиеся в 4 часа утра, оканчивались в 12 часов. Потом вся стотысячная армия проходила повзводно пред государем церемониальным маршем; эта проделка продолжалась не менее трех часов.
   В 6 часов пополудни было приказано всем генералам, штаб- и обер-офицерам явиться в Лефортов дворец на бал, в лагерной форме, т. е. кирасиры в ботфортах и кирасах на груди, инфантеристам в знаках и шарфах, как они были пред фронтом. На балах ужаснейшее претерпели разрушение дамские платья, многие возвращались с бала в полуплатье, низ одежды был весь разодран шпорами. На третьем бале Павел Петрович пленился красотою дочери сенатора Петра Васильевича Лопухина, Анны Петровны... Близкий человек, поверенный во всех тайных делах и советник, Иван Павлович Кутайсов, начавший служение брадобреем и кончивший поприще служения обер-шталмейстером (чин действ. тайн. советн.), с титулом графского достоинства, с орденом св. Андрея Первозванного, был послан негоциатором и полномочным министром трактовать инициативно с супругою Петра Васильевича, а мачехою Анны Петровны, Екатериною Николаевною, рожденною Щетневою (о приглашении Лопухина с его фамилиею в С.-Петербург). Негоциация продолжалась во все время маневров и прелиминарные пункты были не прежде подписаны, как за несколько минут до отъезда его величества в Казань. В минуты переговоров, до изъявления согласия, для Петра Васильевича Лопухина были приготовлены две участи: при согласии -- возведете в княжеское достоинство, с титулом светлости, и миллионное богатство; при отказе -- опала и путешествие в пределы восточной Сибири ловить соболей. В день отъезда Павла Петровича в Казань, экипаж его и всей его свиты стоял у крыльца; государь ожидал негоциатора с ультиматумом -- да или нет. Весь генералитет и все штаб- и обер-офицеры московского гарнизона толпились у подъезда. Я, пользуясь званием адъютанта фельдмаршала и качеством исправляющего должность бригад-майора при его величестве, стоял на вышней площадке крыльца; на этой же площадке ходил человек небольшого роста, портфель под мышкою, погруженный в глубокую задумчивость, глаза сверкали у него, как у волка в ночное время -- это был статс-секретарь его величества, Петр Алексеевич Обресков; он сопутствовал государю и должен был сидеть в карете возле царя и докладывать его величеству дела, в производстве состоящие. Ответ решительный Лопухиных тревожил спокойствие души Обрескова; ну, если негоциатор привезет не да, а нет! Тогда докладывать дела Павлу Петровичу -- влюбленному страстно и прогневанному отказом, было идти по ножевому лезвию. Все знали, что с разгневанным Павлом Петровичем встречаться было страшно.
   Минут через десять скачет карета во всю конскую прыть; Обресков ожидает сидящего в карете со страхом и надеждою; остановился экипаж, вышел из кареты Иван Павлович Кутайсов, вбежал на лестницу и с восхищением, громко, сказал Обрескову: "все уладил, наша взяла", и поспешил обрадовать приятною вестию. Через четверть часа после радостного известия Павел Петрович шествовал к экипажу в сопровождении фельдмаршала. Пред тем, как сесть в карету, обнял графа Салтыкова и сказал:
   -- "Иван Петрович, я, сударь, совершенно вами доволен; благодарю вас и никогда не забуду вашей службы и усердия. Благодарю генералов, штаб и обер-офицеров за их стараниe; я считаю себе большою честию командовать столь превосходною армиею"; сел в карету, за государем взлез в экипаж Обресков и поскакали.
   Видели Павла Петровича восхищенного от радости во всех отношениях; маневры исполнены во всем по его желании; не видел государь ни малейшей ошибки...... Но проехав 172 версты от Москвы до губернского города Владимира, Павел Петрович выключил из службы 32 штаб и обер-офицеров за то, что они впродолжении маневров заболели и не могли в последние два дня маневров быть в строю. Что сказать о сем действии?

А. М. Тургенев.

  
вали в кабак, в этот день ни с того, ни с другого поссорились и подрались; сражение большое и малое, без числа крики, вопли, как речитатив итальянской оперы без акомпанимента не бывает! Дошел гам, крик и вопль до слуха их высокопревосходительства; у Агафона был сворочен нос как стоптанный подбор у сапога и рожа вся была в крови, а барышни готовы были ехать в последний маскарад, надобно на семь недель с веселием проститься; поднялась в генеральском доме беготня, конфуз ужасный!
   Боярышни огорчены, расстроены, разгневались, а пособить, исправить дело невозможно; Агафон лыка не свяжет, пьян и нос как башмак. Старшая сестра, девица вспыльчивого нрава, взбешенная препятствием быть в прощальном маскараде, ожидала с нетерпением, как голодный ворон крови, утра, когда проспится Агафон и выполощет рот (пополоскать рот значит на арго пьяниц опохмелиться, выпить чарку вина). В чистый понедельник, первый день первой недели великого поста, в 7 часов утра, девица Гринькова изволила приехать к фельдмаршалу; моя была обязанность явиться графу в 6 часу. Швейцар Бердышев, услышав на подъезде хлопанье бича, увидев раззолоченную карету цугом, вбежал ко мне в предкабинетную комнату в испуге и спрашивает:
   -- "Александр Михайлович, как изволите приказать: принять или отказать?"
   -- "Посмотри прежде кто приехал, граф еще не отпирал кабинета, Урвачев (камердинер фельдмаршала) не приходил еще позвать меня к фельдмаршалу".
   Швейцар побежал на подъезд и через минуту опять вошел доложить: дочь генерал-аншефа Гринькова по важному делу.
   -- "Проси скорей", и сам пошел в переднюю залу принять ее превосходительство.
   Входит дама высокого роста, корсет a la reine d'Angleterre стройно держал высокопревосходительное тело, лицо, искуснейшим образом намалеванное, показывало, что ей не более как под сорок лет; волосы подкрашены, брови насурмлены и на правой щеке бархатная мушка. Я почтительно поклонился ее высокопревосходительству, просил идти в приемную залу.
   Вошед в залу, она спросила меня: "вы адъютант Тургенев?"
   -- "Я, ваше высокопревосходительство", отвечал я, и просил ее опуститься в кресла.
   -- Я знала вашу матушку, танцовала на ее свадьбе, я была тогда еще ребенком; здравствует ли матушка ваша?
   -- "Давно уже скончалась".
   В ответе моем слово давно, заметил я, было ее высокопревосходительству неприятно; оно произвело на лице ее кислую мину. Чтобы узнать о причине ее прибытия, я сказал:
   -- "Ваше высокопр-во так рано беспокоили себя?"
   -- Ах, Боже мой, да дело важное, уголовное; ваши кирасиры...
   Признаюсь, я сам поморщился, услышав ваши кирасиры, подумал: вот пострелы, накутили там, беда будет.
   Тут ее высокопр-во изволила дать полную свободу устам, как мельницу прорвало! Минуты три, а много пять продолжался рассказ и я подробное получил сведение кто Агафон, как он напился до пьяна, как подрался с кирасирами, даже о том, на которую сторону своротили Агафону нос! В заключение монолога девица Гринькова раза три повторила: "это уголовщина, это несносно!"
   В эту минуту камердинер Урвачев позвал меня к фельдмаршалу. Я поклонился ее высокопр-ву, сказал: "извините, сударыня, фельдмаршал приказал мне", и пошел в кабинет. Граф спросил меня: "что есть кто у нас?"
   -- Для чистого понедельника, ваше сиятельство, изволите увидеть une precieuse de Moliere, и рассказал фельдмаршалу, что выслушал в рассказе ее высокопр-ва.
   Граф рассмеялся и сказал:
   -- "Ну пусть ее сидит, скажи ей, что прошу пообождать, выйду принять ее высокопревосходительство".
   Я, исполнив приказание фельдмаршала, воротился в кабинет докладывать графу поступившие бумаги.
   Представьте себе прогневанную старую деву, которая с семи часов утра до 12 часов была в порыве яростного гнева, принуждена сидеть спокойно и благочинно в креслах. О, когда старые девы бывают восторжены яростью, тогда и сатана отбой барабанит. Она забыла своего лейб-кучера Агафона, забыла, что длинный его нос сплюснут, как растоптанный башмак, и всю желчь, мщение приготовила пред фельдмаршалом излить на меня, совершенно невинного человека. Ее высокопрев-ву померещилось, что я не хотел доложить графу о ее приезде; Бог знаетъ, что деве лезло в голову.
   В 12 часов собирались у фельдмаршала: комендант Иван Крестьянович Гессе, обер-полициймейстер, губернатор, прокурор, губернский архитектор, генералы, начальники провиантского депо и коммисариата и всегда толпа просителей.
   Граф вышел в приемную, прямо подошел к даме, я, как и всегда, по долгу звания, за ним.
   Ее высокопр-во начинает приносить жалобу на меня.
   -- "Помилуй, граф, защити меня, этот (указывая на меня) сорванец крайне меня разобидел наглостию, дерзостно; я дочь генерал-аншефа".
   Граф, взглянув на меня, сказал: "Тургенев! ты что это, как ты смел?"
   Я доложил фельдмаршалу, что мне никогда на мысль не приходило оскорблять ее высокопревосходительство, что с должным уважением и вниманием я выслушал рассказ ее высокопревосходительства о драке с кирасирами кучера Агафона; в эту минуту меня позвали к вашему сиятельству, я поклонился ее высокопр-ству и пошел к вам в кабинет. Агафон, да, кучер Агафон спас меня от неприятных последствий. Высокопревосходительная дева, услышав в рассказе моем фельдмаршалу имя Агафона, вспомнила зачем она приехала к фельдмаршалу и начала с жаром рассказывать подробно и энергически, как в бою Агафону своротили на сторону нос, что она была испугана, лишена удовольствия быть в маскараде, что с нею сделалось дурно!
   Фельдмаршал отвечал ее высокопр-ву:
   -- "Успокойтесь, сударыня, кирасир прикажу наказать, а что касается до носа вашего кучера Агафона, вы знаете, сударыня, сражение без пролития крови не бывает, a la guerre соmme a la guerre!" -- и поклонился деве.
   Добрый и почтенный комендант Гессе, чтобы избавить фельдмаршала от разъярившейся гневом девы, доложил фельдмаршалу:
   -- "Ваше сиятельство, парад готов".
   В тогдашнее время вахт-парад мог прекратить не только процесс о расплюснутом носе кучера Агафона, но о чем вам угодно; вахт-парад готов -- все оставь и маршируй на вахт-парад! Вахт-парад дело важное, государственное, кто толк в этом знает.

А. М. Тургенев.

(Продолжение следует).

  
>   В продолжение существования ящика, как я уже сказал, вероятно какое существовало правосудие, во всех сословиях правдолюбие и правомерность. Откупщик не смел вливать в вино воду; купец -- в муку, соляной пристав -- в соль присыпать песок. Вес и мера были верные.
   Дозволяю себе, смею безбоязненно сказать, что в первый год царствования Павла I народ блаженствовал, находил суд и расправу без лихоимства; никто не осмеливался грабить, угнетать его, все власти предержащие страшились -- ящика!
   С падением в опалу ящика -- пресечен был путь правде доходить к Павлу Петровичу. Он был ежеминутно всеми и всегда обманываем. Одни не говорили государю правды, страшась гнева его; если не понравится ему истина, он мгновенно (придет в гнев). Другие в обманах находили свои выгоды, выдумывали ложь, страшили его, предваряя злых на особу его замыслах, губили людей тысячи, чтобы тем соделаться (якобы) необходимо -- нужными, чтобы иметь полную его доверенность, брать чины, титулы, ордена и много тысячные волости. Учреждены были шпионы. По званию моему и должности адъютанта у фельдмаршала мне были известны почти все лица, изъявившие готовность свою быть орудием....

XII.

   Скоро по восшествии Павла на трон, князь Алексей Борисович Куракин назначен генерал-прокурором сената, а брат его князь Александр Борисович по дипломатической части и обер-камергером. В канцелярии князя Алексея начал служение свое Михаил Михайлович Сперанский.
   Князь Куракин просил митрополита Гавриила дать ему студента духовной академии для обучения детей его русскому языку. Чудо, небывалое дотоле у вельмож -- учить детей своих природному языку по правилам грамматическим. Знатного происхождения люди знали (в те времена) язык русский наслышкою, красоты и силу языка природного изучали от псарей, лакеев и кучеров своих. Должно отдать им в том справедливость, что они изученное наслышкою красноречие у псарей и лакееев знали совершенно. Я знал (в ХVIII веке) толпу князей -- Трубецких, Долгоруких, Голицыных, Оболенских, Несвитких, Шербатовых, Хованских, Волконских, Мещерских,-- всех не упомнишь и не сочтешь, которые не могли написать на русском языке двух строчек, но все умели красноречиво говорить по-русски....
   Митрополит отвечал князю Алексею Борисовичу Куракину, чтобы он завтра прислал к нему служителя,-- он с ним пришлет двух студентов, и который князю поправится, того он, митрополит, уволит из духовного звания. На другой день дворецкий князя Куракина прибыл в раззолоченной карете к преосвященному; сам дворецкий был одет в бархатный с галунами кафтан французского покроя, не доставало шляпы и шпаги всякий почел бы дворецкого за камергера, да и высокопреосвященный или владыко, не будучи предуведомлен, что от его сиятельства кн. Куракина прислан к нему дворецкий, принял бы его за царедворца и, по крайней мере, титуловал бы его ваше высокородие, -- всегдашнее приветствие духовных лиц тем, о которых они еще не знают, кто они таковы.
   Владыко приказал позвать двух студентов -- Михайлу Михайловича Сперанского и Петра Ивановича Дроздова.
   Оба были первые в богословии, оба намеченные во владыки, то есть во архиepeи. Митрополит Гавриил соглашался пожертвовать одного в учителя детей княжеских--желая угодить князю Куракину, а что одним архиepeeм ученым и умным в России менее -- беда не велика, ибо три доли владык, тогда (в конце XVIII века), на епархиях властвовавших, были люди не ученые.......
   Ввели ко архиерееви двух студентов в длиннополых, толстого синего сукна, сюртуках, с волосами на голове не остриженными. Студиозы повалились пред владыкою ниц, прияли благословенье святителя и со страхом и трепетом, послушникам довлеющим, ожидали веления высокопреосвященнейшего. -- "Последуйте", указывая на дворецкого, "ему,-- он вас приведет ко князю Алексею Борисовичу Куракину. Которого из вас будет угодно его сиятельству избрать для научения детей его княжеских глаголу русскому и Закону Божию, того увольняю от иноков." Сперанский и Дроздов опять пали ниц пред владыкою, прияли благословение и изошли во след дворецкого. Когда дело дошло до сажанья в карету, то дворецкий не успел еще поставить ногу на ступеньку каретную, как Сперанский и Дроздов торчали уже на лакейском месте, сзади кареты. Лакей, усадив в карету дворецкого, затворял дверцы, как дворецкий спросил его:
   -- "Да где-же гг. студенты?"
   Лакей отвечал: "Не знаю; двое влезли сзади на карету и места не будет стать сзади".
   Стоило большего труда дворецкому убедить Сперанского и Дроздова сесть с ним в карету,-- долго оба кланялись в пояс и говорили дворецкому: "не подобает, не подобает нам сидеть в карете, златом и муссикиею украшенной".
   Рассказывая событие cиe, должно упомянуть о том, что студиоз, не осмеливавшийся сесть в карету, златом и муссикиeю украшенную, рядом с дворецким князя Куракина, по пострижении своем, то есть по вступлении в чин иноческий, чрез несколько месяцев мог быть наречен и поставлен во apхиереи; ему вверялась бы епархия, то есть (сонм) священников, над коими предоставлено ему властвовать по произволу, разъезжать уже в своей карете, златом и муссикиею украшенной, видеться, за одним столом кушать с представителями высшей власти -- и они стали бы целовать руку его.
   Князь Куракин избрал М. М. Сперанского, вероятно, по привлекательной наружности его. Мы знаем, что вышло из Сперанского.
   Петр Иван. Дроздов, не терпевший чина иноков, не соглашавшийся вступить в монашество, прогневивший непослушанием архипастыря, был исключен из духовного звания и отправлен гражданскому ведомству для определения его в военную службу. Бедою, несчастием это не могло бы быть, но Дроздов, к злополучию своему, поступил на службу в лейб-гренадерский полк, которым командовал желчный, злой, полуученый полковник Петр Федорович Желтухин. Будучи небольшого роста, Дроздов назначен был в писаря. Желтухин, кичась ученостию своею, хотя весьма плохо знал кое-что, начал Дроздова переучивать по-солдатски, бил его нещадно палками, довел до отчаяния, до пьянства. В походе 1812 года противу французов нашел я Дроздова разжалованным в фурлейты. Я взял его в канцелярию дивизионного начальника, для письма; узнал его и был столь много счастлив, что Петр Иванович Дроздов послушал совета моего -- перестал пить. Я испросил ему у графа П. А. Строгонова прощение: его возвели по-прежнему в чин унтер-офицера. По окончании войны посчастливилось мне исходатайствовать Дроздову увольнение из военной службы и, посредством друга моего, почтеннейшего Ивана Осиповича Тимковского, бывшего директором санкт-петербургской гимназии, определить учителем в уездном училище.
   Долго-ли М. М. Сперанский преподавал детям княжеским русскую грамоту и поучал их Закону Божию -- того не знаю, видим только (1832 г.), что князь Борис Алексеевич, сын князя Алексея Куракина, не словесник; дщери князя, сестры Бориса, из коих одна была в замужестве за Салтыковым, оставила его и вышла за Чичерина в замужество, другая была в замужестве за графом Зотовым, не знаю -- жива ли еще или нет (1831 г.), но кто не знал графиню Зотову....
   Сперанский поступил в канцелярию генерал-прокурора экспедитором; товарищами его были гениальный, честный и справедливый Н.Н. Сандунов и подьяческое семя некто Пшеничный. Сандунов не мог долго остаться в канцелярии генерал-прокурора князя Куракина; он был очень правдолюбив, говорил прямо без оборотов,-- вышел и был определен обер-секретарем сената в Московских департаментах. Один только он (в то время) и был обер-секретарь, который с заднего крыльца у себя в доме никого не принимал, и руки его были чисты от взяток.
   М. М. Сперанский благую часть избрал. Тонкий, гибкий, большой ум его в короткое время сделался господствующим. Сперанский соделался необходимым и умел еще более утвердить себя на месте, им занимаемом. Он женился на англичанке, жившей в доме кн. Куракина; вошел в родственное свойство с знаменитым в тогдашнее время откупщиком Злобиным, другом и по связям дел прибыльных близким человеком князю Алексею Куракину. На публичной продаже имущества Злобина я сам видел портрет кн. Алексея Борисовича Куракина с подписью внизу: "Другу моему Василию Алексеевичу Злобину", -- проданный без рамы за семь рублев 40 коп., а рама была продана особо за 147 рублей. Pедкий случай здесь: la valeur intrinseque porta moins de value que l'externe. По мнению моему, продажа портрета князя Алексeя Борисовича Куракина с молотка есть лучшая биография князя. Если с многих живых портретов снять accessoire, -- за внутреннее достоинство и по 7 рублей 40 коп. не дадут.

А. М. Тургенев.

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов