Книговод

Богиня

Дорошевич Влас Михайлович


Влас Михайлович Дорошевич.
Богиня

   Это было в 2100 году.
   Бесчисленная армия китайцев перешла через Вогезы и вступила на территорию Франции.
   В это время другая армия, -- индусов, -- после безумного сопротивления швейцарского народа, вырезав всех, через горы и ущелья Альп бросилась на Францию. Её южные отряды приканчивали Итальянскую и Испанскую республики, а северные уничтожали юг Франции и двигались к Парижу.
   Одновременно в Кале, Гавре и Бресте высадилась третья огромная армия, возвращавшаяся из Англии и Ирландии, где были вырезаны все жители этих двух государств.
   Лион, Марсель были стёрты с лица земли. Невер, Дижон, Бордо, Нант, Орлеан, Шалон, леса Нормандии и Вандеи пылали в огне.
   Ночи больше не было.
   Когда угасал день, наступал кровавый сумрак. Над Францией горели пурпурно-красные небеса. Заревом пылало всё небо.
   Франция была охвачена раскалённым железным кольцом.
   Это был конец того великого движения, которое вспыхнуло на Востоке ровно 200 лет тому назад, в 1900 году. Тогда движение казалось подавленным, -- но только казалось.
   Восток только тогда почувствовал свою силу.
   Через несколько лет Китай выступил из берегов, как выступает из берегов река, когда в неё вливаются воды от таящего в горах снега.
   Задыхаясь от тесноты, Китай двинулся на Запад.
   Скорее инстинктом, чем пониманием Восток сознал необходимость соединиться.
   К сотням миллионов китайцев примкнули сотни миллионов восставших индусов.
   Персы и кочевники Средней Азии составили передовой отряд и пошли югом, опустошая, грабя, стирая с лица земли всё на своём пути.
   Индусы шли средней полосой, и севером двигались китайцы.
   Они подвигались медленно. Поколения сменялись поколениями, и они всё двигались вперёд, медленно, как поток остывающей лавы, как ледник с вершины горы.
   Европейцы сопротивлялись с мужеством, с бешенством отчаяния.
   При помощи своих усовершенствованных орудий, они истребляли варваров сотнями тысяч, миллионами. А на смену падшим приходили новые поколения. В то время, как в авангарде бились и умирали, в арьергарде родились, росли, вырастали новые воины и шли вперёд по трупам, по костям своих отцов, -- медленно, безостановочно, неотвратимо.
   Они трупами запружали реки и переходили по ним, как по мостам. Из гор трупов создавали себе прикрытия и двигались вперёд.
   Миллионы тел валялись неубранными, порождая чуму, холеру, оспу, тиф.
   Армия варваров дышала смертью.
   Она несла с собою эпидемии, которые губили целые европейские армии.
   И там, где проходили народы Востока, за ними зеленели тучные, упитанные человеческой кровью и телами нивы, -- и не оставалось больше ни одного европейца, ни одного следа европейской цивилизации. Они убивали всех, в пыль превращали всё.
   Так шли народы Востока два века и теперь приближались к Парижу.
   -- Париж!
   Это имя звучало для них, как песнь сирены, как музыка, таинственная, чудная, загадочная, влекущая к себе.
   -- Париж!
   Это имя они слышали два века, -- от всех.
   -- Париж!
   Вероятно -- Пекин, Дели, Мекка европейского мира. И они шли туда, чтобы стереть с лица земли эту главную, величайшую святыню Европы.
   -- Париж!
   Это имя, которое они слышали из поколения в поколение два века, заставляло, гореть их фантазию, наполняло их любопытством, желанием узнать тайну, увидать, наконец, этот священный город, слава которого наполняла мир, и разрушить величайшую святыню.
   В то время, как народы Востока росли численностью, обновлялись новыми и новыми здоровыми, молодыми поколениями, родившимися, выраставшими в арьергарде великой армии, -- вырождение делало своё страшное дело среди европейцев.
   Изнервничавшиеся родили нервнобольных. Нервнобольные -- безумных.
   А так как вопрос о сумасшедших, это только вопрос большего числа, то теперь в Европе безумными считались те, кто ещё 200 лет тому назад считались здравомыслящими.
   Люди говорили:
   -- Зачем считать себя тем, что есть, когда можно воображать себя королями, несметными богачами, богами и быть счастливыми?
   И сажали "бывших здравомыслящих" в сумасшедшие дома.
   Люди здравого рассудка сидели в камерах для беспокойных больных, -- и их слова, их вопли, их пророчества вызывали только улыбки сожаления у безумных врачей.
   Все понятия были пересмотрены и переоценены.
   Косоглазость, асимметрия лица считались непременными признаками красоты.
   Художники писали дикие картины, каких никогда никто не видывал в природе, какие носились в их больном, безумном воображении.
   В музыке любили только бешеный рёв инструментов, дикие вопли, которые били по больным нервам и заставляли слушателей падать в конвульсиях и нервных судорогах.
   Железное кольцо, охватившее Францию, стягивалось всё уже и уже, готовое задушить Париж.
   Собрания правительства двенадцатой республики происходили с утра до ночи и с ночи до утра, но никто не говорил на них о нашествии варваров.
   Министр-президент Фроман-Мэрис, больной манией величия, погружённый в изучение тайных наук, давно уже считал себя богом и ждал только момента объявить это людям.
   Когда до него доносился грохот канонады, и кто-нибудь в ужасе кричал:
   -- Неприятели заняли высоты, командующие над Парижем!
   Он только улыбался странной и загадочной улыбкой безумного.
   Он знал слово, которое достаточно было произнести ему, и земля разверзнется, с неба польются потоки огненного дождя. и истребят всю враждебную армию.
   По ночам, стоя у окна своего великолепного дворца, он с безумной улыбкой глядел на красное от зарева небо и говорил:
   -- Огонь! Огонь! Небо полно огнём! Я скажу слово, и огонь прольётся.
   Военный министр, когда ему приходили сказать:
   -- Неприятель занял ещё одну гору в виду самого города.
   Спрашивал;
   -- А вы уверены в этом? Я знаю, чей это заговор. Я через день буду знать всё. Всё!
   Он страдал манией преследования. И в то время, как неприятель окружил, сдавил Париж, он открывал бесчисленные, каждый день новые заговоры против правительства и среди правительства.
   Окружённый безумными советниками и подчинёнными, он целый день беседовал с ними, выслушивая их галлюцинации и рассказывая им свои. Бледный как полотно, с пеной на губах, с широко раскрытыми от безумия и от ужаса зрачками, он метался по своему кабинету и кричал:
   -- Нас хотят всех перерезать! Но нити заговора в моих руках! Отзовите четвёртую дивизию с окраин Парижа и поставьте вокруг моего дворца. Зарядить пушки, примкнуть штыки, не спать ни день ни ночь. Я знаю, кто в заговоре! Всё! Шатрусс, Сикар, Перрэн, Ледрю, Гардэ, Массар, Барре, Алясоньер...
   Тюрьмы были переполнены во имя свободы, и больной падучей болезнью министр юстиции, когда целые дни столбняка сменялись у него часами страшного нервного возбуждения, -- кричал, весь дёргаясь от надвигавшегося припадка падучей:
   -- Берите, хватайте во имя свободы! Во имя свободы!
   Схватывал первые попавшиеся списки граждан и подписывал смертные приговоры и приказы об аресте.
   Президент двенадцатой республики Лянорд-Блерси не спал ночей от какого-то владевшего им внутреннего беспокойства. Когда он, измученный, обессиленный от беготни по залам дворца падал и на час засыпал на полу, просыпаясь, он слышал шум, словно за стеной двое спорили вполголоса. К двум голосам прибавлялся третий, четвёртый, пятый. Шум всё рос, усиливался, переходил в рёв. Кричало всё: стены, пол, потолок, мебель.
   Несчастный схватывался за голову, кричал, -- но его собственный голос звучал для него едва слышно в этом адском рёве.
   И он кричал:
   -- Устройте праздник! Праздник! Устройте им праздник!
   Совещания правительства были посвящены исключительно вопросу о новых, новых и новых празднествах для народа.
   Министры кричали на перебой в то время, как президент сидел, сжав голову, бледный как мертвец, с лицом, подёргивавшимся судорогами, с глазами, полными невыносимого страдания.
   -- Праздник в честь торжества анархии -- есть. Праздник в честь победы над анархией и восстановления 7 империи -- есть. Праздник в честь падения восьмидневного королевства -- есть. Праздники в честь 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12 республик -- есть.
   -- Назначьте праздник в честь нашествия варваров! -- стонал президент.
   -- Назначьте же! -- кричал он, срываясь с места, сжимая кулаки, кидая взгляды, полные бешенства и страдания.
   Шум, рёв толпы на улицах заглушал для него этот ужасный шум, который слышал только он один, от которого у него готова была лопнуть голова.
   Он выбегал тогда из дворца, бежал по улицам, слыша, как камни кричат у него под ногами, как вопли несутся изо всех окон, как в улицы врывается рёв из переулков.
   И он бросался в средину веселившейся, плясавшей толпы и кричал:
   -- Заглушайте! Кричите! Пойте! Кричите!
   Он был рад грохоту канонады. Над городом стоял стон: варвары вырубали леса и сады, окружавшие Париж, и подходили к городу. Он был рад этому и, измученный, стоя у окна дворца, шептал с облегчением:
   -- Ближе... ближе... громче... сильнее...
   И вот настала последняя ночь.
   Последняя ночь под ярко-пурпурными, кровавыми небесами. Последняя ночь среди воплей и победных криков и шума надвигающихся на город неприятельских орд.
   Ночь "праздника в честь вторжения варваров".
   По улицам метались пророки, поэты, философы и кричали:
   -- Последняя ночь Цивилизации! Смотрите на небе её вечернюю зарю! Наслаждайтесь! Украшайте себя венками, цветами! И с радостью переходите в небытие! Оно прекрасно! Умирайте красиво! В красоте мы бессмертны! Мы бессмертны! Боги! Боги! Веселитесь!
   С высот Монмартра спускалась процессия.
   Среди исступлённых криков и диких песен несли обнажённых женщин, в сладострастных позах, опьяневших от желаний!
   От этой процессии, окружённой мужчинами в костюмах сатиров и фавнов, веяло безумием, которое заражало толпу. Женщины срывали с себя одежды, безумные поцелуи смешивались с криками, стонами оргии.
   В экстазе убивали себя, и кровь распаляла страсти.
   -- Мы бессмертны! Мы бессмертны! -- кричали в толпе, ударяя себя кинжалами, -- мы бессмертны!
   И яркий, ярче дневного, свет озарил улицы Парижа. Варвары вступали в Париж и зажгли предместья.
   Крик восторга вырвался у обезумевшей толпы и слился с радостным, волчьим воем победителей...
   ... Китайцы неслись по улицам, забегали в дома, резали мужчин и насиловали женщин, со смехом перерезая им горло и любуясь трепетанием тела, которым только что наслаждались. Они подвергали страшнейшим пыткам стариков, детей, взрослых, смеясь над криками, которые издавали белые, не думая, что у тех есть душа, смеясь, как из них выходит тёплый воздух, не задаваясь даже вопросом, -- мучаются ли жертвы. Они потешались, веселились, -- и только.
   Полные мистического ужаса к "священному городу", они не брали себе ничего, всё разбивая, всё уничтожая, боясь, чтобы не осталось чего-нибудь, имеющего, быть может, таинственную, сверхъестественную силу.
   Париж превращался в пятно грязи и крови, и варвары стирали с лица земли это последнее пятно цивилизации.
   Театры особенно повергали их в ужас.
   -- Вот их храмы! -- кричали они, -- жгите! Жгите их!
   Толпа китайцев ворвалась в Лувр и оцепенела, увидав массу "богов".
   -- Вот что нужно уничтожить! Вот их сила! Их боги! Вот при помощи кого они два века задерживали на пути нас и наших предков!
   И началось разрушение.
   Картины рвали на мелкие клочки, статуи разбирали в мельчайшие дребезги.
   Несколько китайцев ворвалось в восьмиугольный тёмно-красный зал, среди которого стояла Венера Милосская.
   Один замахнулся на неё камнем, но другие крикнули:
   -- Не стоит! Займёмся другими, более важными богами. У этой, видишь, они сами отколотили руки. Посмотри, как она вся избита! Должно быть, она приносила им несчастие. Пойдём искать тех, кто доставлял им счастие!
   И они побежали ломать, коверкать, разрушать в другие залы, в то время, как их товарищи подкапывались под фундамент здания, чтобы обрушить храм над разбитыми богами.
   Париж был грудой развалин.

* * *

   Прошло две тысячи лет.
   Из Америки, которая осталась нетронутой нашествием варваров, отправилась экспедиция в Европу, как в XIX веке отправлялись экспедиции в Египет, чтоб покопаться в гробнице древней умершей цивилизации.
   -- Сохранились предания, что здесь, где живут теперь желтолицые люди, цвела когда-то пышная цивилизация, -- и мы знаем даже имя её главного центра. Он назывался -- Париж. Но, кроме преданий, о тех временах ничего не осталось, Их книги и письмена, бывшие в наших американских музеях, были на такой бумаге, которая превратилась в пыль. Их картины, которые были у нас, выцвели. Всё было у них недолговечно. Посмотрим, однако, не осталось ли чего под грудами мусора и пепла?
   И, с разрешения жителей, американская экспедиция приступила к изысканиям.
   Отыскали реку, на которой стоял этот Париж. Определили самое его место.
   И на месте, где теперь простирались пашни и пастбища, приступили к раскопкам.
   Взрывали пласты за пластами. Пласты древних, забытых монгольских кладбищ, пласты щебня, земли, пропитанной слезами и кровью.
   -- Мы находимся на уровне тогдашнего города.
   Ничего.
   Ничего, кроме щебня, мусора, пыли.
   -- От древней европейской цивилизации не осталось ничего.
   В эту минуту заступ рабочего, с силой погружённый в землю, остановился.
   Послышался лёгкий, жалобный звон мрамора, о который ударили сталью, -- нежный, печальный, как стон, донёсшийся из другого мира.
   -- Что-то есть! -- с радостью воскликнули все.
   И принялись тихо и осторожно раскапывать мусор.
   И крик радости, восторга вылетел у всех.
   Среди мусора и пыли, и праха, в который обратилось всё, -- лежало мраморное изваяние чудной, неземной красоты:
   Венера Милосская.
   Одна, уцелевшая от разрушенного мира, как завет, как религия.
   И с благоговением склонили все перед нею колени:
   -- Богиня!

------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Амфитеатров А. В., Дорошевич В. М. Китайский вопрос. -- Москва: Товарищество И. Д. Сытина, 1901 -- С. 165.
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов