Первухин Михаил Константинович - Алая кровь

Алая кровь

Разсказъ М. К. Первухина

Иллюстрировала для журнала "Огонекъ" Д. О. АМОСОВА.

"Конечно, въ наши дни на подобные пустяки иные мужья не обращаютъ ни малѣйшаго вниманія, смотрятъ сквозь пальцы. Но мнѣ кажется, что вамъ, синьоръ профэссорэ, какъ человѣку, которому довѣряется воспитаніе молодого поколѣнія, не совсѣмъ удобно смотрѣть снисходительно на романическія похожденія вашей молодой красавицы-супруги.

Будетъ уже и того, извините меня, синьоръ профэссорэ, что вы жестоко компрометировали свой, всегда пользовавшійся отличною репутаціею, старинный и честный родъ, женившись на женщинѣ безъ роду, безъ племени, на женщинѣ, взятой, если не изъ омута, то, во всякомъ случаѣ -- съ проѣзжей дороги!

Если вы пожелаете провѣритъ то, что я говорю о вашей достойной супругѣ,-- вамъ легко сдѣлать это: стоитъ только обратить вниманіе на переписку, ведущуюся при помощи объявленій въ газетѣ "Джорналэд-Италіа" между нѣкоею "Азаліею" и нѣкіимъ "Одинокимъ".

Ну, не мѣшало бы еще, конечно, заглянуть на центральную почту, спросить, нѣтъ ли тамъ писемъ на имя "Одинокаго" и посмотрѣть, не рукою-ли вашей высокообразованной супруги писаны эти письма.

И тогда...

Впрочемъ, что вы сдѣлаете тогда,-- меня не касается. Я, какъ старый другъ вашей семьи, дорожащій ея честью, просто-на-просто исполняю мой долгъ, открывая вамъ глаза. Вы же поступайте, какъ подскажетъ вамъ ваша собственная совѣсть, если она у васъ имѣется еще, если эту совѣсть не погубила безнравственная женщина, змѣею заползшая въ домъ, куда ее не хотѣли пускать.

Вашъ доброжелатель".

...Анонимное письмо. Обычная подпись: "Доброжелатель". Какая-то ядовитая гадюка. Вѣрнѣе всего,-- женщина. Ахъ, да почему же непремѣнно женщина, а не мужчина? Всѣ хороши! Всѣ одинаковы въ этомъ отношеніи. Цѣлый рядъ скандальныхъ процессовъ за послѣднее время показалъ, что Италію охватила какая-то эпидемія писанія анонимныхъ доносовъ. Ихъ пишутъ фрейлины двора ихъ величествъ и безграмотныя горничныя, попы и графы, уличныя женщины и добродѣтельныя матери семействъ, офицеры и уличные попрошайки.

Женщина или мужчина? И кто? Не кузина ли Маргерита? Не сестра ли Франческа? Можетъ быть, племянникъ Витторіо или тетка Софонизба? Или... или всѣ вмѣстѣ, коллективомъ? Вѣдь, и то возможно: всѣ они, отъ перваго до послѣдняго, съ лютою ненавистью относятся къ Томмазинѣ. Всѣ они готовы утонить ее въ ложкѣ воды. За что? Почему? Что она, бѣдняжка Томмазина, имъ всѣмъ сдѣлала.

Охъ, гадость, подлость какая!

"Профессоръ" или учитель римскаго лицея имени короля Умбэрто I, синьоръ Энрико Маринотти, нервнымъ жестомъ скомкалъ исписанную лиловыми чернилами бумагу, гнѣвно швырнулъ ее на полъ, даже наступилъ на нее ногою. Похолодѣвшими руками схватился за пылающій лобъ, почувствовавъ, какъ нестерпимою болью внезапно пробудившейся мигрени наливается полчерепа. Такъ бывало съ нимъ всегда, какъ только что-нибудь волновало его, отравляло его покой. Застоналъ и закусилъ нижнюю губу, чтобы одною болью заглушить другую.

-- Что имъ надо, Мадонна, что имъ надо, этимъ людямъ?!-- бормоталъ онъ, оглядываясь вокругъ дикими глазами.-- Когда же, о, когда они оставятъ насъ въ покоѣ?! Куда уйти отъ нихъ? Какъ спрятаться? И... и чего они добиваются? Погубить Томмазину? А дальше -- что? Вѣдь, все-равно, къ нимъ я не вернусь, если бы даже... Если бы даже то, что они пишутъ про мою жену, и оказалось правдою. Но это -- неправда, это -- ложь, гнусная ложь, ядовитая клевета! Томмазина неспособна на измѣну. Томмазина честная женщина. Ни тѣни обычнаго женскаго легкомыслія, ни намека на кокетство. Томмазина ведетъ строго регулярную жизнь. Никуда и никогда изъ дому. Развѣ только -- со мною вмѣстѣ.

О, Мадонна!

Профессоръ нагнулся со стономъ, поднялъ съ полу смятое, затоптанное письмо, машинально расправилъ его, снова перечелъ отъ перваго до послѣдняго слова. Нѣкоторыя выраженія анонимнаго письма останавливали теперь на себѣ его вниманіе. По нѣскольку разъ перечитывалъ онъ слова "старинный и честный родъ", "женщина, взятая съ проѣзжей дороги", "высокообразованная супруга".

И чѣмъ больше вчитывался онъ въ эти слова, тѣмъ сильнѣе росла въ его душѣ увѣренность, что авторовъ анонимнаго доноса надо искать въ средѣ ближайшихъ родственниковъ, вѣрнѣе -- родственницъ.

Вѣдь, тогда, когда Энрико Маринотти только собирался еще жениться на Томмазинѣ Савэлли,-- было столько толковъ:

-- Можно-ли уважающему себя человѣку изъ общества жениться на дѣвушкѣ, которая до такой степени простерла свою экстравагантность, что... что кончила курсъ въ университетѣ? Да еще добро бы на одномъ изъ приличныхъ, сравнительно, факультетовъ, напримѣръ, по исторіи, по философіи... А то, вѣдь, она не остановилась даже передъ изученіемъ естественныхъ наукъ... Можетъ быть, даже... даже анатомію изучала!!!

И кузины синьора Энрико при каждой встрѣчѣ съ нимъ спрашивали его:

-- Правда, что твоя Томмазина даже трупы мужчинъ рѣзала въ анатомическомъ театрѣ?

Но Энрико былъ влюбленъ. Онъ настоялъ на своемъ. Онъ женился на Томмазинѣ.

Попытка ввести Томмазину въ среду родственниковъ не удалась: весь родъ Маринотти сбился въ комокъ, сталъ стѣною.

-- Ты сдѣлалъ грубую ошибку!-- говорилъ племяннику старый дядя донъ-Чезарэ, тоже когда-то бывшій преподавателемъ и даже директоромъ одного изъ римскихъ лицеевъ, а теперь доживавшій послѣдніе годы въ отставкѣ на пенсіи.-- Ты сдѣлалъ, другъ мой, грубую ошибку. Ты нарушилъ родовыя традиціи. Ты ввелъ чужую женщину въ нашъ родъ. А этого дѣлать не слѣдовало. Испоконъ вѣковъ повелось такъ, что Маринотти женятся на Сартини или Банфи. Три рода образуютъ одно цѣлое. Всѣ за одного, одинъ за всѣхъ... А ты берешь какую-то Савэлли... Чужую... И ты требуешь, чтобы мы признали ее за свою! Нѣтъ, этого ты не добьешься!

И этого онъ не добился.

И вотъ, теперь -- это анонимное письмо.

* * *

Подозрѣніе проснулось въ его душѣ. Почему нѣтъ? Томмазнна -- женщина. Кто же разгадаетъ всѣ тайны женской души? Кто разгадаетъ женскую психологію?

Ну, да, сошлись по любви. Жили мирною трудовою жизнью: Томмазина писала регулярно статейки но женскому вопросу въ журналѣ "Женщина-царица". Всюду бывали только вмѣстѣ. И... и только пять лѣтъ, какъ повѣнчались. Не успѣли надоѣсть другъ другу. У Томмазины какъ будто даже нѣсколько холодный темпераментъ. Все такъ, все такъ. Но кто можетъ поручиться, что это все -- не искусно носимая маска? Съ мужемъ -- холодна и сдержанна. А съ тѣмъ... съ "Одинокимъ"...

Съ мужемъ разговариваетъ о женскомъ движеніи, о суффражисткахъ и ихъ эксцессахъ, о парламентскихъ дебатахъ. А съ тѣмъ...

Можетъ быть, разбуженныя анонимнымъ письмомъ подозрѣнія мало-по-малу заглохли бы, если бы... Если бы черезъ нѣсколько шей не пришла цѣлая куча вырѣзокъ изъ объявленій "Джорналэ-д-Италіа ". Какой-то "Одинокій" изливалъ "Азаліи" свои чувства.

Когда синьоръ Энрико читалъ эти вырѣзки, его лицо пылало.

Руки тряслись и сильно, до боли сильно, билось сердце, а передъ глазами ходилъ кровавый туманъ.

Неожиданно для самого себя онъ ушелъ съ урока подъ предлогомъ головной боли, зашелъ на почту, хриплымъ голосомъ въ отдѣленіи "до востребованія" спросилъ, нѣтъ ли писемъ на имя "Одинокаго". Почтовый чиновникъ, порывшись въ ящикѣ подъ литерою "О", швырнулъ на прилавокъ три или четыре письма. всѣ съ штемпелями послѣднихъ дней. При первомъ же взглядѣ на эти письма синьоръ Энрико узналъ руку Томмазины, ея характерный твердый почеркъ.

Чтобы прочесть предательскія письма жены къ этому проклятому "Одинокому", учитель отправился на пустынную набережную Тибра и тамъ просидѣлъ почти до обѣда. Ея письма къ "Одинокому" были пропитаны глубочайшею нѣжностью, обвѣяны тепломъ. Въ каждой строкѣ сквозило глубокое чувство. Кое-гдѣ проскальзывали намеки, отъ которыхъ кровь бросалась въ голову Энрико, а кулаки сжимались:

-- Помнишь ли нашу уютную спаленку?-- спрашивала "Одинокаго" Томмазина.-- О, какъ далеко все это...

-- Не сердись, что я не пришла къ тебѣ въ пятницу: совсѣмъ собралась, было, да... Вернулся домой онъ. Ну, и понятно, пришлось лгать, притворяться. Мадонна! Когда же, о, когда кончится все это, милый Паоло, и намъ съ тобой не придется скрываться отъ взоровъ общества, не нужно будетъ встрѣчаться тайкомъ, воровать минуты...

Кончивъ чтеніе обличавшихъ жену писемъ, синьоръ Энрико Маринотти отправился въ ближайшій ружейный магазинъ и тамъ пріобрѣлъ дальнобойный револьверъ.

Два дня подрядъ онъ сторожилъ жену, прячась въ сосѣднихъ переулочкахъ. Хотѣлъ узнать, куда она ходитъ, гдѣ происходятъ ея свиданія съ "Одинокимъ". Но Томмазина не выходила изъ дому.

На третій день -- вышла.

Это было часовъ около одиннадцати. Было тепло, свѣтло. По голубой эмали неба были разбросаны серебристыя перышки высокихъ облаковъ. Въ узкихъ уличкахъ и переулочкахъ стараго Рима лежали глубокія изсиня-фіолетовыя тѣни. Звенѣла и пѣла бьющая ключомъ жизнь большого города.

Томмазина шла по тѣневой сторонѣ улицы. На ея лицѣ было обычно серьезное, нѣсколько печальное выраженіе. На устахъ -- слабая и тоже далеко не веселая улыбка. Шла молодая женщина, не оглядываясь, но, тѣмъ не менѣе, синьоръ Энрико, чтобы его жена не обнаружила преслѣдованія, взялъ извозчика, которому велѣлъ поднять верхъ экипажа.

Выслѣживаніе удалось: синьоръ Энрико видѣлъ, какъ Томмазина вошла въ подъѣздъ третьеразрядной гостиницы.

Мелькнула мысль -- ринуться слѣдомъ за нею. Ворваться въ номеръ, и... Заглянувъ въ прихожую, Энрико увидѣлъ, что швейцаръ занятъ объясненіемъ съ какимъ-то постояльцемъ, а Томмазнна легкими шагами поднимается по крутой лѣстницѣ. И синьоръ Энрико прошелъ слѣдомъ за нею. Съ площадки лѣстницы она свернула въ коридоръ, остановилась у двери номера девятаго, постучалась. Дверь распахнулась.

Секунду спустя та же дверь рухнула подъ напоромъ Энрико. Два человѣка стояли посреди комнаты, тѣсно прижавшись другъ къ другу. Пять выстрѣловъ. На шестомъ осѣчка. Волны порохового дыма. Крики. Грохотъ выстрѣловъ, звонъ разбитаго шальною пулею стекла зеркала. Кровь. Кровь на полу, на коврѣ, на одеждѣ, на мертвенно-блѣдныхъ лицахъ.

-- Подсудимый! Какъ объясняете вы то обстоятельство, что ваша покойная жена...

Предсѣдатель трибунала пріостановился.

... убитая вами жена скрывала отъ васъ существованіе ея родного брата, синьора Паоло Савэлли, къ которому тайкомъ отъ васъ ходила на свиданье въ гостиницу "Триполитанія"?

Подсудимый вскинулъ усталый взоръ на предсѣдателя, криво усмѣхнулся.

-- Не знаю. Ничего не знаю!-- пробормоталъ онъ.-- У меня до ужаса болитъ голова. Съ тѣхъ поръ, какъ... какъ я убилъ Томмазину. До ужаса. Должно быть, отъ головной боли сойду съ ума...

-- Подсудимый! Разскажите присяжнымъ эпизодъ съ анонимными письмами.

Но Энрико Маринотти въ отвѣтъ только бормоталъ:

-- У меня болитъ голова. Не могу говорить...

Среди присяжныхъ было теченіе -- направить дѣло къ дослѣдованію. По ихъ мнѣнію, Энрико Маринотти, застрѣлившій жену и ея брата, выказывалъ признаки ненормальности. Но верхъ одержало другое теченіе. Присяжные согласились съ доводами защитника, доказывавшаго съ фактами въ рукахъ, что все происшествіе -- роковая случайность. Братъ Томмазины Савэлли, синьоръ Паоло Савэлли, въ ранней молодости запутался, произвелъ растрату, бѣжалъ въ Америку. Томмазина, стыдясь позора брата, не сказала мужу ни слова о его существованіи. Это -- ея несомнѣнная вина. Изъ этого и родилась кровавая драма...

Истосковавшійся, отверженный Паоло Савэлли, вернулся на родину, но не посмѣлъ явиться открыто къ сестрѣ, не зная, какъ къ нему отнесется мужъ Томмазины и весь родъ Маринотти. Томмазина любила брата, не могла не видѣться съ нимъ. Понадобились тайныя свиданія, неизбѣжно въ глазахъ постороннихъ имѣвшія подозрительный характеръ. Члены рода Маринотти, сотнею глазъ слѣдившіе за каждымъ шагомъ ненавистной имъ "женщины съ проѣзжей дороги",-- узнали о таинственныхъ свиданіяхъ Томмазины съ "Одинокимъ" и о завязавшейся между ними перепискѣ, и...

И, конечно,-- донесли мужу, думая, что такимъ образомъ оберегаютъ честь рода, и, вотъ...

Присяжные вынесли Марикотти оправдательный приговоръ. Шатаясь, съ мутнымъ (взоромъ, вышелъ онъ изъ зала суда. Черезъ нѣсколько дней въ римскихъ газетахъ появилась замѣтка объ арестѣ у воротъ Ватикана неизвѣстнаго, который ночью ломился въ Ватиканъ, требуя немедленнаго свиданія съ его святѣйшествомъ папою Піемъ X.

-- Я открылъ способъ воскрешать людей!-- заявлялъ неизвѣстный.-- Вы должны же понимать, какъ важно такое изобрѣтеніе! Напримѣръ,-- я по ошибкѣ убилъ мою жену, Томмазину Савэлли, и ея родного брата, думая, что Томмазнна и Паоло обманываютъ меня. Теперь -- я могу ихъ воскресить. Требуется только разрѣшеніе и благословеніе его святѣйшества...

Арестованный буйствовалъ. Пришлось связать его и отправить въ домъ умалишенныхъ.

Сидя тамъ, Энрико Маринотти неизмѣнно каждое утро спрашиваетъ у навѣщающаго его врача:

-- Что мнѣ пишутъ въ анонимныхъ письмахъ мои родственники.

М. Первухинъ.

"Огонекъ", No 11, 1916

OCR Бычков М. Н.