Дорошевич Влас Михайлович - Зеркало жизни

В. Дорошевич

Зеркало жизни

Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.

Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).

"Сцена -- зеркало жизни".

(Старый-старый афоризм)

Давно уже театром не интересовались так, как сейчас. Кажется, только и интересуются, что театром. Куда ни придете, -- по третьему слову разговор о театре.

Скоро здороваться будут:

-- А! Доброго здоровья! Как похаживаете в театр?

-- Да благодарю вас! Слава Богу! Каждый день. Вы как?

-- Да вот тут как-то два дня не был. А то каждый день!

-- Ну, и слава тебе, Господи! Очень рад!

В Петербурге восемь больших драматических театров, не считая маленьких, клубных, сцен.

В Москве, кажется, что ни улица, то в конце непременно театр.

В провинции, говорят, не запомнят таких хороших театральных дел.

"Театр -- зеркало жизни".

Похорошело, что ли, так наше общество, или просто ему делать больше нечего, что оно только и делает, -- смотрится в зеркало?

Для друга театра явление, конечно, отрадное.

Моралист может заметить:

-- Взрослое общество могло бы и другое дело себе найти! Мы берем факты такими, каковы они есть. Общество смотрится в театр. Заглянем:

-- Что за изображение?

Чем должна быть современная пьеса?

То есть пьеса, отвечающая современным литературным и сценическим требованиям публики.

Пьеса, которая представляла бы собою не только эффектное и занимательное зрелище, но и составляла бы событие в литературе и театре.

Заставляла бы о себе говорить самую интеллигентную часть интеллигентной публики.

-- Скажите, что автор хотел сказать? -- спрашивают после первого представления новой пьесы.

-- Ей-Богу, не знаю.

-- Какую мысль он проводит?

-- Кажется, никакой мысли!

-- Позвольте! Да что же есть в этой пьесе?

-- Батюшка! А настроение?!

Пьеса "в четырех актах и семи картинах" больше не существует. Есть пьеса "в четырех туманах и восемнадцати настроениях".

-- В ней интересны некоторые "зигзаги мысли"! -- как пишут нынче в рецензиях.

Добрая старая комедия, где даже в заглавии ставилась подходящая пословица:

-- Вот, мол, господа честные, какую мысль желаю я провести! Заранее знайте! Смысл басни сей таков.

Она умерла.

Публика расходится с очень модной пьесы г. Плещеева "В своей роли".

-- Что же хотел сказать автор? Может кокотка идти на сцену? Не может?

-- Ах, Боже мой! Ни то ни другое. Он просто дал настроение.

Вы задумываетесь над участью "жрицы веселья". И жаль ее, и что же, на самом деле, для нее можно сделать? Вот выход! И у вас в душе остается тяжелое настроение. Вот это настроение и остается у вас от пьесы. "И так плохо и этак нехорошо".

Публика ищет настроения.

Критика говорит:

-- Пьеса туманна, но в ней есть настроение. Литераторам и артистам остается давать "настроение". Настроение!

В Париже, на бульваре Клиши, есть знаменитый "кабачок смерти". Вы заходите туда, садитесь за гроб, перед вами зажигают тоненькую восковую свечечку, как перед покойником.

Вы смеетесь.

Как вдруг откуда-то из низа потянуло сыростью и холодом.

Словно могила раскрылась под ногами.

Ваша дама трусливо поджала ножки, побледнела, шепчет трясущимися губами:

-- Уйдем отсюда! Это -- настроение.

В театре г-жи Яворской идут "Ночи безумные" гр. Л.Л. Толстого, "сына своего отца".

Героя "охватывает" поцелуйное бешенство под влиянием благовонных ночей Неаполя.

И когда поднимается занавес, в зрительном зале пахнет курящимися "монашками".

Это и есть благовоние итальянской ночи!

-- Необходимо создать настроение, которое губит героя. И зажигают десяток "монашек".

-- Погибай!

Это, однако, оттого, что дела театра пока еще не особенно блестящи.

При более блестящих делах "настроение" будет создаваться более могущественными средствами.

Под креслами в партере будут разложены раковины от устриц.

Чтоб пахло морем!

Скрытые в рампе тайные пульверизаторы будут "напоять" воздух духами Брокар и Ко.

Когда в пьесе говорят о вреде курения, капельдинеры тайно из рукава будут курить "Aquilas Imperiales" -- 115 рублей сотня, и наполнять воздух благоуханием сигар.

Какая гамма! Какой аккорд настроений!

Прежде в пьесах главным лицом был любовник, герой, фат, ingénue, grande-coquette, драматическая героиня.

Теперь пишут:

-- Особенно хорошо был сверчок. Успех сверчка, трещавшего за печкой, рос с каждым актом.

Аркадий Счастливцев, который умел "скворцом свистать, сорокой прыгать", получал бы великолепнейший гонорар и два бенефиса. Был бы первым персонажем.

-- "Особенно сильное настроение создал в театре скворец заунывно свиставший за сценой. В скворце мы узнали нашего неподражаемого артиста г. Счастливцева. Говорят, что в свой бенефис он будет за сценой сорокой прыгать. Билеты все проданы".

Ах, живи Аркадий в наше время!

Как бы он сказал Геннадию Демьяновичу Несчастливцеву:

-- Ведь актер-то нынче не в моде!

-- А что у тебя там в узле?

-- Настроения-с, Геннадий Демьянович!

-- А драм у тебя нет?

-- Драм, Геннадий Демьянович, нет! Одни настроения!

-- И охота тебе, вместо пьес, настроения носить?

-- Публика требует, Геннадий Демьянович!

Пьеса г. Федорова "Старый дом" не имела успеха на Александрийской сцене потому, что в постановке не было надлежащего настроения.

В пьесе-то есть настроение, в постановке -- не передано!

Пьесу надо ставить так.

При поднятии занавеса со сцены из скрытых потайных люков несет затхлостью и плесенью.

Вообще носу я придаю в театре большое значение. Нос до сих пор ничего не делал в театре. Действовали на зрение, на слух. А нос, что он делал? Сморкался во время самых сильных монологов и мешал? Надо заставить и его, бездельника, работать! Пусть способствует передаче настроения.

Итак, все носы приходят в скверное настроение, потому что со сцены пахнет затхлостью, плесенью и гнилью.

По стенам бегают пауки, ясно различаемые в бинокли.

Во время реплики М.Г. Савиной публика видит, ясно видит, как с потолка спускается паук и заползает почтенной артистке за воротник.

Все зрительницы нервно поводят плечами, словно и им заполз за корсаж паук.

И вот тогда-то, когда г-жа Савина скажет:

-- Какой это старый, старый, старый, старый, старый дом! Вот это настроение!

-- Знаете ли, -- говорит зритель, выходя с первого представления новой пьесы "в четырех туманах и 18 настроениях", -- смотрел, смотрел я -- и вдруг мне в голову мысль: "Да стоит ли жить? А не застрелиться ли?" Взглянул на соседа -- и обмер: "Да у него в глазах та же мысль!"

Вот это называется "настроением". И актеры для таких пьес нужны совсем другие. Где ты "первый любовник" добрых старых времен? Классический первый любовник!

-- Сюртучок с иголочки, на левой ручке перчаточка.

Цилиндр словно только что вычищенный ваксой. Сверкавший до боли в глазах. Он снимал цилиндр не иначе, как входя в гостиную, становился на одно колено.

Хватался за завитую голову.

И был неотразим.

Где ты "фат"? Фат, от которого на полверсты разило сердцеедом! Который имел такие жилеты, что, -- выйди в таком жилете на улицу, возьмут в полицию!

-- За появление в маскарадном костюме в неположенное время. Где классический "простак" в белокуром парике, которого театральные парикмахеры так мило называли "городской блондин"?

Как просто и ясно было все тогда в жизни и на сцене.

Комик надевал "толщинку" и прилеплял две котлеты вместо бакенбард.

Ingénue comique перед выходом на сцену завязывала губки бантиком. Ingénue dramatique начинала страдать еще до поднятия занавеса.

Драматическая героиня, выходя на сцену, "метала взор". И вы сразу видели, что она:

-- Все поняла. Теперь не то.

-- Иван Иванович гримируется!

Он кладет на полпальца белил. Сверх белил густо пудрится самой белой пудрой.

Это -- любовник. Это -- герой.

-- Голландской сажи Ивану Ивановичу.

-- Иван Иванович сделает черные круги вокруг глаз. Он идет изображать героя нашего времени.

-- Иван Иванович, приготовьтесь, скоро ваш выход!

У Ивана Ивановича начинает дергаться половина лица. У Ивана Ивановича начинается Виттов пляс.

-- Я... я... я... готов!

И в антракте к нему бегут знакомые.

-- Поздравляю!

-- Колоссальное впечатление!

-- Удивительно нервно!

-- Ах, какой вы неврастеник!

Рецензент отмечает на манжетах:

-- Успех колоссальный: после второго акта у трети театра началась Виттова пляска.

Театральные хроникеры бегут:

-- Сколько истерик? Сколько истерик?

Правда, что одного господина вынули в гардеробе из петли? Хотел повеситься на вешалке! "Знатоки" изумляются:

-- Какая сила! Какая сила!

-- Какая сила в изображении полного бессилия! И самый "фурорный" артист в России г. Орленев.

Актер, который, как никто, изображает полное нравственное бессилие.

-- Я нервно-салонный актер! -- с гордостью говорил мне на днях один артист.

И вы часто услышите похвалу:

-- Ах, это такой, такой неврастеник!

В театральном бюро скоро будут вывешивать объявление: "Неврастеник ищет места. 500 рублей в месяц, два бенефиса. Жена -- истеричка".

И антрепренер станет набирать труппу:

-- Первого неврастеника, второго неврастеника. Истеричку с большой истерией.

-- С большой истерией трудно найти-с. Все нарасхват. Не возьмете ли... Есть психопатка одна.

-- Психопаток взяли трех. Нет, уж вы мне хоть на гастроли истеричку с большой истерией дайте. С малой истерией у меня жена. Публика очень любит. А такой-то хорош?

-- Нервы -- мочала.

-- Давайте! Давайте! Его на застрастку!

Слава Богу! Труппа для "пьес с настроениями" готова. Если старый афоризм верен и сцена -- зеркало жизни, "на зеркало неча пенять".

Таково отражение.

КОММЕНТАРИИ

Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том "Сцена" девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905--1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.

Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве "Петроград" небольшую книжечку "Старая театральная Москва" (Пг.--М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы -- очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания ("Рассказы и очерки", М., "Московский рабочий", 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., "Московский рабочий", 1986; Рассказы и очерки. М., "Современник", 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти "возвраты" вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется "история с полтавским помещиком". Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, "швов" не только не видно, -- впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: "Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований... Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге -- сам Дорошевич, как журналист и литератор".

В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран "средний вариант" -- сохранен и кугелевский "монтаж", и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.

Тем не менее за пределами и "кугелевского" издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.

В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник "Старая театральная Москва", целиком включен восьмой том собрания сочинений "Сцена". Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики -- "Одесского листка", "Петербургской газеты", "России", "Русского слова".

Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.

Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, "неправильного" синтаксиса Дорошевича, его знаменитой "короткой строки", разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Старая театральная Москва. -- В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.--М., "Петроград", 1923.

Литераторы и общественные деятели. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.

Сцена. -- В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.

ГА РФ -- Государственный архив Российской Федерации (Москва).

ГЦТМ -- Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).

РГАЛИ -- Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

ОРГБРФ -- Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).

ЦГИА РФ -- Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).

ЗЕРКАЛО ЖИЗНИ

Впервые -- "Русское слово", 1901, 18 ноября No 318, под заголовком "Русская жизнь. Театр". Печатается по изданию -- Сцена.

В Петербурге восемь больших драматических театров... -- В 1901 г. в Петербурге работали Александрийский театр, Михайловский театр, Театр

Литературно-художественного общества, Новый театр, Народный дом, Театр Е.А. Шабельской, Василеостровский театр, Театр Неметти.

...очень модной пьесы г. Плещеева "В своей роли". -- Пьеса A.A. Плещеева была поставлена в Театре Литературно-художественного общества в 1901 г.

В театре г-жи Яворской идут "Ночи безумные" гр. Л.Л. Толстого, "сына своего отца". -- Пьеса Льва Львовича Толстого (1869--1945), сына Л.Н. Толстого, была поставлена в Новом театре в 1901 г.

Брокар и Кo -- одна из крупнейших парфюмерных фирм России, учреждена в Москве в 1893 г.

Пьеса г. Федорова "Старый дом" не имела успеха на Александрийской сцене...-- Федоров Александр Митрофанович (1868--1949) -- русский писатель, его драма "Старый дом" была поставлена в Александрийском театре в 1901 г. Спектакль прошел семь раз.

Во время реплики М.Г. Савиной... -- Савина в "Старом доме" исполняла роль Ирины Дмитриевны.

Виттова пляска, хорея -- некоординированные движения, подергивания конечностей, связанные с поражением мозга при ревматизме либо наследственным хроническим заболеванием.

Орленев (настоящая фамилия Орлов) Павел Николаевич (1869--1932) -- русский актер. Дебютировал в 1881 г. на сцене Артистического кружка в Москве, много работал в провинции, выступал в Театре Ф. А. Корша (1893--1895 гг.) и в Театре Литературно-художественного общества (1895--1900). Постоянно гастролировал. Создал новое амплуа в русском театре -- "неврастеника".

..."на зеркало неча пенять..." -- русская пословица.