Книговод

Маленький Иоганнес

Ван-Эден Фредерик


Фредерикъ ванъ Эедвнъ

Маленькій Іоганнесъ

De kleine Johannes, Frederick van Eeden [*].

Съ голландскаго перев. Е. Н. Половцова.

   Санкт-Петербург. Вестник Европы. Г. 32 1897, Т.5 [кн. 10, Октябрь, стр. 550-583]; Т.6, [кн.11, Ноябрь, стр. 176-247]
   
    [*] -- Едва ли какая другая литература, изъ западно-европейскихъ, пользуется у насъ такою малою извѣстностью, какъ голландская, а между тѣмъ, начиная съ пятидесятыхъ годовъ нынѣшняго столѣтія, художественное творчество и въ Голландія нашло себѣ замѣчательныхъ представителей, какъ Деккеръ, Нетшеръ, Куперусъ и др., обратившіе на себя вниманіе нѣмецкихъ критиковъ. Вышепоименованные автора считаются "отцами" современной голландской литературы. Съ начала 80-хъ годовъ выдвигаются "дѣти", составившія новую литературную школу. Всѣ они группируются нынѣ вокругъ органа "Новый вождь" (De nieuwe Gide). Во главѣ этой новѣйшей литературной школы стоитъ, именно, Фредерикъ ванъ-Эеденъ (Frederick van Eeden). Онъ родился въ Гаарлемѣ, въ 1860 году, въ зажиточной семьѣ, и въ университетѣ изучалъ медицину. Еще будучи студентомъ, ванъ-Эеденъ выступилъ впервые на литературное поприще съ нѣсколькими комедіями, изъ которыхъ "Сонетъ" и "Студентъ дома", имѣли большой успѣхъ на сценахъ Амстердама и Роттердама. Въ 1885 году онъ написалъ своего "Маленькаго Іоганнеса" ("De kleine Johannes"), которымъ открылся тогда новый органъ молодыхъ писателей, "Новый вождь"; этотъ разсказъ, фантастическій по формѣ, съ оттѣнкомъ сатиры, очевидно, близко коснулся разныхъ сторонъ теченія общественной и умственной жизни въ Голландіи, а потому обратилъ на себя всеобщее вниманіе и обезпечилъ автору его главенство въ новой голландской литературной школѣ.

I

   Мнѣ хотѣлось бы разсказать вамъ кое-что о маленькомъ Іоганнесѣ. Мой разсказъ похожъ на сказку, а между тѣмъ все это было именно такъ. Если же вы перестанете мнѣ вѣрить, то и не читайте дальше, -- значитъ, не для васъ я это пишу. Точно также вы никогда и ничего не должны говорить о томъ, что вы прочтете, маленькому Іоганнесу, еслибы вамъ случилось съ нимъ гдѣ-нибудь встрѣтиться; ему это будетъ непріятно, да и я долженъ буду раскаяться въ томъ, что все это вамъ разсказалъ...
   Іоганнесъ жилъ въ старомъ домѣ, окруженномъ большимъ садомъ. Мудрено тамъ было не заблудиться во множествѣ темныхъ проходовъ, лѣстницъ, комнатокъ и просторныхъ кладовыхъ; а въ саду всюду можно было наткнуться на ограды и оранжереи. Для Іоганнеса это былъ цѣлый міръ. Онъ могъ тамъ совершать длинныя прогулки, и всему, что тамъ было, онъ давалъ какое-нибудь имя. Для дома придумалъ онъ названіе изъ міра животныхъ: "заводъ гусеницъ", потому что самъ онъ тамъ разводилъ гусеницъ; одна комнатка была названа имъ "куриной", потому, что онъ тамъ однажды нашелъ курицу. Правда, курица эта попала туда не сама, а была заперта матерью Іоганнеса и посажена на яйца. Для сада онъ выбиралъ названія изъ міра растеній, обращая при этомъ главное вниманіе на тѣ продукты, которые были ему особенно милы. Такъ, у него были -- малиновая гора, грушевый лѣсъ и земляничная долина. Совсѣмъ въ концѣ сада находилось мѣстечко, которое онъ назвалъ раемъ, и гдѣ, конечно, все было чудесно. Тамъ было чуть не море -- прудъ, на поверхности котораго плавали бѣлыя водяныя лиліи, и тутъ же росъ высокій тростникъ, никогда не перестававшій шептаться съ вѣтромъ. По другую сторону пруда начинались дюны. Собственно раемъ была небольшая зеленая лужайка на берегу пруда, окруженная лѣсной чащей. Тамъ, въ высокой травѣ, часто лежалъ Іоганнесъ, и смотрѣлъ въ даль, сквозь волнующійся тростникъ, на верхушки дюнъ, по ту сторону пруда. Въ теплые лѣтніе вечера онъ уже непремѣнно бывалъ тамъ и глядѣлъ въ пространство, никогда при этомъ не скучая.
   Онъ мечталъ о глубинахъ спокойной прозрачной водной поверхности, -- какъ хорошо должно быть тамъ, среди водныхъ растеній въ полумракѣ; -- или о далекихъ великолѣпно окрашенныхъ облакахъ, несшихся надъ дюнами, -- что тамъ могло бы быть за ними, и какъ бы хорошо было туда полетѣть. При заходѣ солнца облака нагромождались такъ высоко одно надъ другимъ, что, казалось, образовывали входъ къ какой-то таинственный гротъ, въ глубинѣ котораго свѣтился красноватый свѣтъ. Это особенно плѣняло Іоганнеса. "Еслибы я могъ туда полетѣть! -- думалъ онъ. -- Что можетъ быть тамъ такое? Можно ли когда-нибудь туда проникнуть"?! Но всякій разъ гротъ распадался на сѣроватыя облачка. У пруда становилось холодно и сыро, и Іоганнесъ долженъ былъ возвращаться въ свою темную комнату въ старомъ домѣ.
   Тамъ онъ жилъ не совсѣмъ одинъ; у него былъ отецъ, который о немъ заботился, собака -- Престо я котъ -- Симонъ. Правда, отца онъ любилъ всего больше, но Престо и Симонъ занимали также видное мѣсто въ его сердцѣ. Даже Престо онъ чаще довѣрялъ свои тайны, нежели отцу; къ Симону же питалъ особое уваженіе. Да это было и неудивительно! Симонъ, это былъ большой вотъ, въ блестящей черной шубѣ и съ толстымъ хвостомъ. Глядя на него, всякій тотчасъ видѣлъ, что онъ вполнѣ убѣжденъ какъ въ своемъ величіи, такъ и въ опытности. Во всемъ его существѣ было что-то соразмѣренное и полное достоинства даже въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ снисходилъ съ высоты своего величія, чтобы поиграть съ катающейся пробкой, или полизать выброшенную голову селедки, за какимъ-либо деревомъ. При видѣ иногда неистоваго бѣшенства Престо, онъ презрительно щурилъ свои зеленые глаза и думалъ: -- "Глупое животное! чего добраго отъ него ждать"!
   Понятно, что Іоганнесъ долженъ былъ питать въ коту почтеніе. Зато съ маленькимъ рыжимъ Престо онъ былъ на гораздо болѣе короткой ногѣ. Престо не отличался ни красотой, ни знаменитостью рода, но былъ необыкновенно добродушнымъ я умнымъ животнымъ; никогда онъ не удалялся отъ Іоганнеса болѣе чѣмъ на два шага, и терпѣливо выслушивалъ разсказы своего господина. Едва ли мнѣ нужно говорить, что Іоганнесъ сильно любилъ Престо. Несмотря на то, въ его сердцѣ оставалось еще достаточно мѣста и для многаго другого. Темная комнатка, съ мелкими переплетами оконныхъ стеколъ, занимала въ этомъ сердцѣ тоже не мало мѣста. Онъ любилъ обои съ крупнымъ рисункомъ цвѣтовъ, въ которыхъ ему чудились лица, и форму которыхъ онъ такъ часто разсматривалъ, когда бывалъ боленъ, или когда по утрамъ, проснувшись, лежалъ въ кровати; онъ любилъ единственную на обояхъ картинку, на которой были изображены прогуливающіяся вычурныя фигуры вдоль гладкаго пруда, въ еще болѣе вычурномъ саду, съ высокими, до неба бьющими фонтанами и кокетливо плавающими лебедями. Больше же всего его занимали стѣнные часы. Онъ заводилъ ихъ всегда съ величайшей заботливостью, и считалъ внимательно, смотря на нихъ, когда они били. Если же по его небрежности часы останавливались, Іоганнесъ чувствовалъ себя какъ будто виноватымъ предъ ними, и просилъ у часовъ прощенія. Всякій, можетъ быть, улыбнулся бы, еслибъ подслушалъ его иной разговоръ съ часами или съ обоями. Но обратите вниманіе на то, что часто и мы сами съ собою разговариваемъ, и намъ это совсѣмъ не кажется смѣшнымъ. При томъ же Іоганнесъ былъ убѣжденъ, что его слушатели вполнѣ понимаютъ его, и не требовалъ никакого отвѣта, хотя иногда все-таки поджидалъ отвѣта, то отъ часовъ, то отъ обоевъ.
   Въ школѣ Іоганнесъ хотя и имѣлъ товарищей, но друзьями его они не были. Онъ игралъ съ ними, участвовалъ въ школьныхъ заговорахъ и въ разбойничьихъ шайкахъ на дворѣ, но совсѣмъ хорошо себя чувствовалъ только тогда, когда оставался съ Престо наединѣ. Тогда ему совсѣмъ не нужны были товарищи, и онъ сознавалъ себя совершенно свободнымъ и спокойнымъ.
   Его отецъ былъ умный, серьезный человѣкъ: онъ часто бралъ его на далекія прогулки въ лѣсъ и на дюны. Они разговаривали мало, и Іоганнесъ шелъ обыкновенно шагахъ въ десяти за отцомъ; улыбался цвѣтамъ, которые ему попадались, поглаживалъ маленькою ручкою твердую кору деревьевъ, обреченныхъ на всю жизнь неподвижно стоять на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ. Благодушные великаны отвѣчали ему благодарнымъ шелестомъ листьевъ.
   Иногда отецъ писалъ буквы на попадавшемся подъ ногами пескѣ одну за другой, а Іоганнесъ складывалъ изъ нихъ слова; иногда отецъ останавливался и училъ Іоганнеса названію того или другого растенія или животнаго.
   Іоганнесъ въ свою очередь часто обращался съ вопросами, потому что видѣлъ и слышалъ кругомъ много загадочнаго. Иногда это были глупые вопросы: онъ спрашивалъ, напримѣръ, почему міръ такой именно, какой есть; зачѣмъ животныя и растенія должны умирать; могутъ ли происходить чудеса, и т. п. Отецъ Іоганнеса былъ умный человѣкъ и говорилъ ему не все, что самъ зналъ. Да это и хорошо было для Іоганнеса.
   Вечеромъ, передъ тѣмъ какъ ложиться спать, Іоганнесъ читалъ обыкновенно длинную молитву. Этому научила его нянька. Онъ молился за отца и за Престо. За Симона, казалось ему, молиться не было надобности. Онъ молился потомъ долго за себя самого, и подъ конецъ почти всегда высказывалъ желаніе, чтобы когда-нибудь при немъ случилось какое-нибудь чудо. Произнеся "аминь", онъ, полный ожиданія, всматривался въ полутемной комнаткѣ въ фигуры на обояхъ, глядѣвшихъ на него въ слабомъ полумракѣ еще страннѣе обыкновеннаго, и на ручку двери и на часы, ожидая чуда. Но часы напѣвали все ту же пѣсню, ручка двери не двигалась; становилось совсѣмъ темно, и Іоганнесъ всегда засыпалъ, прежде чѣмъ чудо наступало. А все-таки когда-нибудь оно должно было совершиться, -- это онъ твердо зналъ.

II

   У пруда было прохладно, и стояла мертвая тишина. Красное и утомленное дневною работою солнце, казалось, собралось отдохнуть на мгновенье, остановившись на дальнемъ краю дюнъ передъ тѣмъ, чтобы окончательно скрыться. Гладкая поверхность воды отражала его блестящій шаръ почти цѣликомъ. Висящіе надъ прудомъ листья бука какъ будто пользовались тишиной, чтобы полюбоваться собою въ зеркалѣ водъ. Одинокій аистъ, стоявшій на одной ногѣ между широкими листьями водяныхъ лилій, даже забылъ, что онъ вышелъ собственно для того, чтобы ловить лягушекъ, и глядѣлъ впередъ, погрузившись въ мысли.
   Въ это время пришелъ Іоганнесъ на зеленую лужайку, чтобы посмотрѣть на воздушный гротъ изъ облаковъ. Лягушки запрыгали съ берега въ воду. Зеркало пруда заколыхалось, солнечное отраженіе искривилось въ широкія полосы, и листья бука недовольно зашумѣли: они еще не кончили любоваться собой.
   Къ оголившимся корнямъ бука была привязана старая, маленькая лодка. Іоганнесу было строго запрещено въ нее садиться. Но какъ сильно было искушеніе сегодня вечеромъ! Уже облака нагромождались одно на другое, образовывая гигантскія ворота, за которыми солнце должно было спуститься на покой. Блестящія маленькія облачка собирались въ ряды подобно тѣлохранителямъ въ золотыхъ латахъ. Вся поверхность воды пылала, и красныя искры, подобно стрѣламъ, мелькали среди тростника.
   Тихонько отвязалъ Іоганнесъ веревку отъ корней бука. Какъ хорошо плыть среди этого великолѣпія! Престо уже прыгнулъ въ лодку, и прежде чѣмъ Іоганнесъ рѣшился, раздвинулись стебли тростника, и лодка медленно и плавно понесла его по направленію къ вечернему солнцу, заливавшему всю окрестность своими послѣдними лучами.
   Іоганнесъ прилегъ на носу лодки и вглядывался въ глубину блестящаго грота въ облавахъ: -- "Крылья бы! -- думалъ онъ, -- крылья бы -- и туда"! Солнце скрылось. Облава еще горѣли. На востокѣ небо было темно-синее.. Ивы стояли въ рядъ вдоль берега. Не шевелясь, протягивали онѣ узкіе бѣловатые листья въ пространство. На темномъ фонѣ онѣ выдѣлялись подобно свѣтло-зеленому кружеву чудной работы.
   Вдругъ по водяной поверхности пробѣжалъ какъ бы шелестъ; легкій вѣтерокъ прорѣзалъ на водѣ бороздку, по направленію отъ дюнъ и облачнаго грота.
   Оглянувшись, Іоганнесъ замѣтилъ, что большая голубая стрекоза сидѣла на краю лодки. Такой большой онъ никогда еще не видѣлъ. Она сидѣла тихо, но ея крылья, широко размахиваясь, трепетали. Іоганнесу казалось, что верхушки ея крыльевъ образовывали свѣтящееся кольцо.
   "Это огненная бабочка, -- подумалъ онъ, -- онѣ очень рѣдки".
   Кольцо становилось больше и больше, а крылья трепетали такъ быстро, что Іоганнесъ не видѣлъ ничего, кромѣ какого-то тумана. И постепенно стало ему казаться, что среди тумана засвѣтились два темныхъ глаза, и нѣжная стройная фигура въ свѣтло-голубомъ одѣяніи заняла мѣсто стрекозы. Вѣнокъ изъ бѣлыхъ вьюнковъ украшалъ свѣтлые волосы, а къ плечамъ плотно прилегали прозрачныя крылья, переливавшія, подобно мыльнымъ пузырямъ, тысячью цвѣтовъ. Удивленіе, смѣшанное съ восторгомъ, охватило Іоганнеса. Вотъ -- чудо! Наконецъ-то!
   -- Хочешь быть моимъ другомъ? -- прошепталъ онъ.
   При этомъ Іоганнесъ почувствовалъ, что странное голубое существо какъ будто было ему давно знакомо.
   -- О, да, Іоганнесъ! -- прозвучалъ голосъ, похожій на шелестъ тростника, шепчущаго при вечернемъ вѣтеркѣ, или на шорохъ дождя, скользящаго по листьямъ деревьевъ въ лѣсу.
   -- Какъ тебя зовутъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Я родился въ чашечкѣ вьюнка (Winde). Зови меня Виндекиндъ!
   И Виндекиндъ улыбнулся и посмотрѣлъ на Іоганнеса такими довѣрчивыми глазами, что ему стало необыкновенно легко на душѣ.
   -- Сегодня день моего рожденія, -- сказалъ Виндекиндъ: -- я сегодня вновь родился здѣсь изъ первыхъ лучей луны и послѣднихъ лучей солнца. Хотя и говорятъ, что солнце женскаго рода [Солнце по-голландски -- женскаго рода], но это не такъ; солнце -- мой отецъ.
   Іоганнесъ мысленно пообѣщалъ себѣ завтра же въ школѣ заявить, что солнце -- мужескаго рода.
   -- Смотри! вонъ выходитъ круглое бѣлое лицо моей матери. Ахъ, какая она опять печальная!
   Виндекиндъ показалъ на востокъ. Большая и блестящая луна поднималась по темному небу, выползая изъ-за кружевного фона ивъ, который темнѣлся на ясномъ горизонтѣ, и грустно глядѣла на землю.
   Изящное существо весело затрепетало крыльями, и слегка задѣло Іоганнеса по щекѣ ирисомъ, который оно держало въ рукѣ.
   -- Ей не нравится, что я пришелъ къ тебѣ; ты -- первый, кто меня увидалъ. Но я тебѣ довѣряю, Іоганнесъ. Ты не долженъ никогда, никогда, никому выдавать коего имени, или говорить обо мнѣ. Обѣщаешь ты это?
   -- О, да, да, Виндекиндъ, -- отвѣчалъ Іоганнесъ.
   Онъ чувствовалъ себя невыразимо счастливымъ и боялся лишиться своего счастья. Не снилось ли ужъ ему все это? Но на скамейкѣ около него лежалъ Престо и спокойно спалъ. Теплое дыханіе собаки успокоило его. Комары кружились надъ водяной поверхностью и плясали въ мягкомъ воздухѣ, какъ всегда. Все вокругъ него было такъ ясно и такъ отчетливо; все казалось дѣйствительностью. И постоянно онъ чувствовалъ на себѣ полный довѣрія взглядъ Виндекинда. Снова послышался сладкозвучный голосъ.
   -- Здѣсь я тебя видѣлъ часто, Іоганнесъ. Знаешь, гдѣ я былъ? Иногда я сидѣлъ на песчаномъ днѣ пруда между густыми водяными растеніями и смотрѣлъ вверхъ на тебя, когда ты наклонялся къ водѣ, чтобы напиться или чтобы разсмотрѣть водяныхъ жуковъ или саламандръ. Меня же ты не видѣлъ никогда. Часто наблюдалъ я за тобой изъ-за густого тростника. Тамъ я бываю очень часто. Обыкновенно я тамъ сплю, когда жарко, въ какомъ-нибудь пустомъ птичьемъ гнѣздѣ. Да, тамъ очень мягко.
   Виндекиндъ весело покачивался на краю лодки и махалъ своимъ цвѣткомъ по комарамъ.
   -- Мы будемъ добрыми друзьями, -- заговорилъ онъ снова: -- и я тебѣ буду много разсказывать; ты услышишь исторіи гораздо болѣе интересныя, нежели тѣ, которыя тебѣ разсказываютъ въ школѣ. Они тамъ ничего не знаютъ. И въ книгахъ ты этого не прочтешь. А если ты не повѣришь мнѣ на слово, то самъ можешь все увидѣть и услышать. Я тебя возьму съ собою.
   -- О, Виндекиндъ, Виндекиндъ! такъ ты можешь взять меня съ собой туда? -- вскрикнулъ Іоганнесъ и показалъ въ ту сторону, гдѣ въ золотыхъ облачныхъ воротахъ сіялъ еще румяный свѣтъ заходящаго солнца.
   Великолѣпная гигантская постройка уже готова была расплыться въ сѣромъ туманѣ, но блѣдновато-красный свѣтъ все еще лился изъ недосягаемой глубины.
   Виндекиндъ посмотрѣлъ на свѣтъ, золотившій его тонкую фигуру и бѣлокурые волосы, и медленно покачалъ головой.
   -- Теперь еще нѣтъ, теперь нѣтъ, Іоганнесъ! Ты не долженъ сразу желать слишкомъ многаго. Я и самъ никогда не былъ у моего отца.
   -- А я всегда съ моимъ отцомъ, -- сказалъ Іоганнесъ.
   -- Нѣтъ, это не твой отецъ. Мы съ тобой братья, потому что мой отецъ также и твой отецъ. Но твоя мать -- земля, а потому между нами большое различіе. При томъ ты родился въ домѣ, между людьми, а я въ чашечкѣ вьюнка. Но тѣмъ не менѣе мы все-таки будемъ прекрасно понимать другъ друга.
   Виндекиндъ легко перепрыгнулъ на другую сторону лодки, не покачнувшейся даже при этомъ, и облобызалъ Іоганнеса въ лобъ.
   Іоганнесъ почувствовалъ нѣчто крайне странное. Казалось, будто все вокругъ него мгновенно измѣнилось. Онъ сталъ видѣть все теперь лучше и яснѣе -- такъ по крайней мѣрѣ ему казалось. Онъ видѣлъ, что луна посмотрѣла на него гораздо дружелюбнѣе, и что у водяныхъ лилій были лица, которыя удивленно и задумчиво смотрѣли на него. Онъ вдругъ понялъ, зачѣмъ комары такъ весело толклись то вверхъ, то внизъ, одинъ надъ другимъ, по временамъ касаясь своими длинными лапами воды. Прежде онъ, правда, все это наблюдалъ и надъ этимъ задумывался, теперь же все стало ему понятнымъ.
   Онъ узналъ вдругъ, о чемъ шепчетъ тростникъ, и подслушалъ, что деревья на берегу тихо жаловались другъ другу на то, что солнце зашло.
   -- Дай мнѣ твою руку, -- сказалъ Виндекиндъ, расправляя свои разноцвѣтныя крылья. И онъ потянулъ Іоганнеса съ лодкою по водѣ, между листьями водяныхъ лилій, блестѣвшихъ при лунномъ свѣтѣ.
   Кое-гдѣ виднѣлись лягушки, сидѣвшія на листьяхъ. Но онѣ не спрыгивали теперь въ воду при приближеніи Іоганнеса. Онѣ только слегка кланялись и квакали. Іоганнесъ отвѣчалъ на поклонъ такимъ же поклономъ.
   Такъ они добрались до камыша; онъ былъ густъ, и лодка исчезла въ немъ, не дойдя до берега. Іоганнесъ ухватился крѣпко за своего провожатаго, и они выбрались по высокимъ стеблямъ камыша на берегъ.
   Іоганнесу показалось, что онъ сталъ очень маленькимъ и легкимъ; но, можетъ быть, все это было только въ его воображеніи. Онъ не помнилъ, однако, чтобы когда-нибудь онъ могъ карабкаться по камышевому стеблю.
   -- Смотри теперь, -- сказалъ Виндекиндъ: -- ты можешь увидѣть нѣчто очень интересное. -- Они пошли по высокой травѣ подъ темнымъ тернистымъ кустарникомъ, едва пропускавшимъ блестящую узкую полоску луннаго свѣта.
   -- Слыхалъ ли ты, Іоганнесъ, на дюнахъ по вечерамъ пѣніе сверчковъ? Кажется, будто они даютъ концерты; но знай, они никогда не поютъ только ради своего удовольствія; звуки, которые до тебя достигали, исходятъ изъ школы сверчковъ, гдѣ сотни ихъ учатъ свои уроки наизусть. Тише, скоро мы будемъ тамъ.
   Кустарникъ сталъ рѣже, и когда Виндекиндъ раздвинулъ своимъ цвѣткомъ стебли травы, Іоганнесъ увидѣлъ ярко освѣщенную площадку, на которой маленькіе сверчки были заняты среди тонкихъ узкихъ травокъ приготовленіемъ своихъ уроковъ.
   Большой, солидной наружности сверчокъ выслушивалъ урокъ. Ученики подпрыгивали, одинъ за другимъ, къ нему, постоянно въ одинъ прыжокъ впередъ, и опять въ одинъ же прыжокъ назадъ на свои мѣста. Кто дѣлалъ при прыжкѣ ошибку, долженъ былъ въ видѣ наказанія стоять на грибѣ.
   -- Вслушивайся, Іоганнесъ, хорошенько; можетъ быть, и ты можешь чему-нибудь при этомъ научиться, -- сказалъ Виндекиндъ.
   Іоганнесъ хорошо понималъ, что отвѣчали сверчки. Но это совсѣмъ не было похоже на то, что говорилъ его учитель въ школѣ.
   Сперва былъ урокъ географіи. О частяхъ свѣта они не знали ничего. Они должны были только твердо знать двадцать шесть дюнъ и два пруда. О томъ же, что лежитъ далѣе, никто, говорилъ учитель, не можетъ знать ничего, и все, что о томъ разсказывается, не что иное, какъ фантазія.
   Потомъ дошла очередь до ботаники. Тутъ они всѣ оказались очень знающими, такъ что многимъ были розданы награды, преимущественно молодые нѣжные стебельки травы различной длины.
   Но болѣе всего Іоганнесъ удивился уроку зоологіи. Животныя раздѣлялись на прыгающихъ, летающихъ а ползающихъ. Сверчки могутъ прыгать и летать, а потому стоятъ выше всѣхъ другихъ животныхъ; за ними слѣдуютъ лягушки. Птицы выставлялись съ видимымъ негодованіемъ въ высшей степени вредными и опасными. Подъ конецъ шла рѣчь и о людяхъ. Это -- большое, безполезное и даже вредное животное, стоящее на очень низкой степени развитія, потому что оно не можетъ ни летать, ни прыгать, хотя, въ несчастiю, послѣднее изрѣдка встрѣчается и между ними. Одинъ маленькій сверчокъ, который еще никогда не видѣлъ человѣка, получилъ три удара тросточкой за то, что онъ по ошибкѣ причислилъ человѣка къ безвреднымъ животнымъ. Ничего подобнаго Іоганнесъ никогда еще не слыхалъ.
   Вдругъ учитель крикнулъ:
   -- Смирно! Урокъ прыганья.
   Немедленно всѣ сверчки замолчали и стали очень ловко и охотно кувыркаться. Толстый учитель прыгалъ впереди. Это было такое смѣшное зрѣлище, что Іоганнесъ отъ удовольствія захлопалъ въ ладоши. При этомъ вся школа въ одинъ мигъ разсыпаюсь по дюнамъ и на зеленой полянкѣ настала мертвая тишина.
   -- Вотъ тебѣ и наказаніе, Іоганнесъ! Нельзя же быть такимъ грубымъ! Сейчасъ видно, что ты родился среди людей!
   -- Мнѣ очень жаль; я буду впередъ осторожнѣе; но, право, мнѣ было такъ смѣшно.
   -- Послѣ будетъ еще гораздо смѣшнѣе, -- сказалъ Виндекиндъ.
   Они перешли полянку и поднялись на дюну съ другой стороны.
   -- О!.. какъ трудно идти по глубокому песку! -- но Іоганнесъ ухватилъ Виндекинда за его воздушную голубую одежду и ваіетѣлъ легко и быстро наверхъ. На полъ-дорогѣ, не доходя вершины дюнъ, оказалась нора кролика. Кроликъ, жившій тамъ, лежалъ у входа въ нору, и, высунувъ голову и лапки, наслаждался чуднымъ ночнымъ воздухомъ. Дикія розы стояли еще въ цвѣту, и ихъ тонкій нѣжный ароматъ смѣшивался съ запахомъ богородицыной травки, росшей наверху дюны.
   Іоганнесъ видѣлъ часто прежде кроликовъ, исчезавшихъ въ норки, и всегда спрашивалъ себя: "что у нихъ тамъ внутри? сколько ихъ тамъ вмѣстѣ сидитъ и не страшно ли имъ тамъ"?
   Онъ чрезвычайно обрадовался, услышавъ, какъ его спутникъ спросилъ кролика, можно ли осмотрѣть норку.
   -- Пожалуй, -- сказалъ кроликъ. -- Только, къ сожалѣнію, я на сегодняшній вечеръ сдалъ мою нору для благотворительнаго праздника, и потому въ собственномъ моемъ домѣ я не хозяинъ.
   -- Такъ, значитъ, у васъ случилось несчастье?
   -- Ахъ, да! -- сказалъ кроликъ грустно, -- огромное несчастье, которое не изгладится годами. Въ тысячѣ прыжкахъ отсюда построено человѣческое жилье, такое большое, большое! И тамъ поселились люди съ собаками. Семь членовъ моей семьи уже погибло и болѣе двадцати кроликовъ осталось безъ крова. А мышамъ и кротамъ, -- тѣмъ еще хуже. Даже на жабахъ отразилось это тяжелое несчастье. Вотъ мы и устроили праздникъ для оставшихся въ живыхъ. Всякій дѣлаетъ, что можетъ; я отдалъ свою нору. Нужно же для своихъ собратьевъ сдѣлать все возможное.
   Сострадательный кроликъ вздохнулъ и потянулъ передней правой лапкой длинное ухо черезъ головку, чтобы обтереть нависшую слезу. Это замѣняло ему носовой платокъ.
   Въ это время зашелестѣло въ травѣ, и толстая, тяжеловѣсная фигура приблизилась къ норѣ.
   -- Посмотри, -- крикнулъ Виндекиндъ, -- вотъ идетъ крыса.
   Крыса не обратила вниманія на слова Виндекинда, и ловко перелѣзла черезъ спинку кролика въ нору.
   -- Можемъ ли и мы войти? -- спросилъ Іоганнесъ, любопытство котораго было очень возбуждено. -- Я бы охотно внесъ свою долю.
   Онъ вспомнилъ, что у него былъ сухарь въ карманѣ.
   Только когда онъ его вытащилъ, то замѣтилъ, насколько онъ самъ сталъ малъ. Іоганнесъ едва могъ поднять сухарь двумя руками, и удивился, что сухарь могъ помѣщаться въ его карманѣ.
   -- Это рѣдкая и цѣнная вещь! -- вскричалъ кроликъ. -- Царскій подарокъ!
   Съ почтеніемъ пропустилъ онъ обоихъ. Въ норѣ было темно; Іоганнесъ предпочелъ пустить Виндекинда впередъ.
   Вскорѣ они увидѣли блѣдно-зеленый огонекъ, приближавшійся въ нимъ. Это былъ свѣтящійся жучокъ, который предложилъ свои услуги освѣтить имъ путь.
   -- Вечеръ обѣщаетъ быть довольно хорошимъ, -- сказалъ жучокъ, идя впереди. -- Уже много гостей собралось. Вы, должно быть, эльфы, не правда ли? При этомъ жучокъ посмотрѣлъ на Іоганнеса немного подозрительно.
   -- Ты можешь доложить объ насъ какъ объ эльфахъ, -- отвѣтилъ Виндекиндъ.
   -- Знаете ли вы, что и самъ король эльфовъ на вечерѣ? -- продолжалъ жучокъ.
   -- Развѣ Оберонъ здѣсь? Это меня чрезвычайно радуетъ, -- воскликнулъ Виндекиндъ, -- я съ нимъ хорошо знакомъ.
   -- А! -- сказалъ жучокъ, -- я не зналъ, что имѣю честь... -- и свѣтъ, распространяемый имъ, почти потухъ отъ испуга.
   -- Да, онъ, правда, любитъ чистый воздухъ; но изъ-за благотворительной цѣли всегда готовъ на все. Праздникъ обѣщаетъ, впрочемъ, быть блестящимъ.
   И правда. Большой залъ кроликова жилища былъ великолѣпно убранъ. Полъ былъ твердо утоптанъ и устланъ душистымъ тиміаномъ; передъ входомъ, поперекъ, висѣла летучая мышь, уцѣпившись задними ногами; она докладывала о гостяхъ и въ то же время служила занавѣсомъ. Такая двойная должность была предложена ей въ видахъ экономіи. Стѣны залы были декорированы съ большимъ вкусомъ сухими листьями, паутинами и маленькими летучими мышенятами. Между всѣми этими украшеніями, а также по потолку двигалась безчисленная масса свѣтляковъ, образуя великолѣпное подвижное освѣщеніе. Въ залѣ находился тронъ, выстроенный изъ гнилушекъ, распространявшихъ свѣтъ, что производило поразительный эффектъ. Это было великолѣпное зрѣлище!
   Гостей появилось очень много. Іоганнесъ чувствовалъ себя въ чужомъ обществѣ не совсѣмъ по себѣ и близко прижался къ Виндекинду. Все, что онъ увидѣлъ, было необыкновенно. Кротъ оживленно бесѣдовалъ съ полевой мышью о прекрасномъ освѣщеніи и объ украшеніи залы. Въ одномъ уголку сидѣли двѣ толстыхъ жабы и, покачивая головами, жаловались на продолжительную засуху. Лягушка пробовала провести подъ руку черезъ залу ящерицу, что ей плохо удавалось, потому что вслѣдствіе нѣкоторой нервности и возбужденія она задѣвала за стѣнныя украшенія и приводила ихъ въ безпорядокъ. На тронѣ возсѣдалъ Оберонъ, король эльфовъ, окруженный своей свитой, посматривавшей нѣсколько презрительно на все окружающее. Но самъ Оберонъ былъ чрезвычайно любезенъ и ласково бесѣдовалъ съ нѣкоторыми изъ гостей. Онъ возвратился изъ путешествія на востокъ и былъ одѣтъ въ необыкновенный плащъ изъ чудныхъ разноцвѣтныхъ лепестковъ, "Такіе цвѣты не ростутъ здѣсь", -- думалъ Іоганнесъ. На головѣ его была надѣта темно-синяя чашечка, распространявшая свѣжій ароматъ только-что сорваннаго цвѣтка. Въ рукѣ, на подобіе скипетра, онъ держалъ тычинку лотоса.
   Всѣ присутствующіе разсыпались въ похвалахъ его добротѣ. Онъ хвалилъ свѣтъ луны въ этихъ мѣстахъ и сказалъ, что здѣшніе свѣтляки почти такъ же хороши, какъ свѣтляки восточныхъ странъ. Онъ благосклонно осматривалъ стѣнныя украшенія, и одинъ изъ кротовъ даже замѣтилъ, что Оберонъ соблаговолилъ одобрительно кивнуть головою.
   -- Пойдемъ со мной, -- сказалъ Виндекиндъ Іоганнесу, -- я хочу и тебя представить. -- Они протолкались къ креслу Оберона.
   Какъ только Оберонъ замѣтилъ Виндекинда, онъ радостно протянулъ ему руки и поцѣловалъ его. Это возбудило среди гостей шопотъ, а въ свитѣ эльфовъ -- завистливые взгляды. Двѣ толстыхъ жабы зашептали что-то въ углу о "льстецахъ" и "низкопоклонникахъ", и о томъ, что "это не долго продлится", и многозначительно подмигивали другъ другу. Виндекиндъ долго бесѣдовалъ съ Оберономъ на иностранномъ языкѣ, а затѣмъ кивнулъ Іоганнесу.
   -- Дай мнѣ руку, Іоганнесъ! -- сказалъ Оберонъ. -- Друзья Виндекинда -- мои друзья. Въ чемъ я могу, я тебѣ буду помогать. А въ знакъ нашего союза я тебѣ сдѣлаю подарокъ.
   Оберонъ снялъ съ своей шейной цѣпочки маленькій золотой ключикъ и далъ его Іоганнесу, который почтительно принялъ его и крѣпко зажалъ въ рукѣ.
   -- Ключикъ можетъ принести тебѣ счастіе, -- продолжалъ Оберонъ: -- онъ подходитъ къ золотому шкафику, гдѣ хранятся величайшія драгоцѣнности. Кто имъ обладаетъ, я не могу тебѣ сказать. Ты долженъ самъ усердно искать. Если ты останешься добрымъ другомъ Виндекинда и моимъ, будешь твердъ и вѣренъ, то это тебѣ удастся.
   При этомъ король эльфовъ ласково кивнулъ прекрасной головкой, и осчастливленный Іоганнесъ поблагодарилъ его.
   Въ это время три лягушки, сидѣвшія на небольшомъ возвышеніи изъ сырого мха, предложили начать медленный вальсъ и гости стали становиться въ пары. Зеленая ящерица, исполнявшая должность церемоніймейстера, озабоченно торопилась туда и сюда, отодвигая нетанцующихъ въ сторонамъ, въ большому неудовольствію обѣихъ жабъ, жаловавшихся, что имъ ничего не видно. Начались танцы.
   Это была потѣха! Каждый танцовалъ по-своему, разумѣется, воображая, что онъ дѣлаетъ это гораздо лучше, нежели другіе. Мыши и лягушки танцовали на вытянутыхъ заднихъ лапкахъ; старая крыса вертѣлась такъ диво, что всѣ другіе танцующіе сторонились отъ нея; одна древесная улитка отважилась-было сдѣлать туръ съ кротомъ, но вскорѣ ей пришлось отказаться отъ этого подъ предлогомъ, что ей колетъ въ боку, на самомъ же дѣлѣ потому, что она совсѣмъ не умѣла танцовать.
   Все, впрочемъ, прошло довольно торжественно и чинно. Удача празднества считалась, очевидно, важнымъ дѣломъ, и, боязливо поглядывая на Оберона, всѣ хотѣли прочесть на его лицѣ знаки одобренія. Самъ король боялся подать поводъ къ какому-либо неудовольствію и неподвижно смотрѣлъ впередъ. Лица его свиты, считавшія ниже своего достоинства принимать участіе въ танцахъ, пренебрежительно посматривали на танцующихъ.
   Іоганнесъ долгое время сдерживался. Но когда онъ увидѣлъ, какъ длинная ящерица раскачивала маленькую жабу, которая часто не доставала до земли ногами, описывая въ воздухѣ полукруги, -- онъ разразился смѣхомъ.
   Это произвело смятеніе. Музыка замолкла. Король сердито оглянулся. Церемоніймейстеръ стремительно подбѣжалъ къ смѣющемуся, убѣждая его приличнѣе вести себя.
   -- Танцы очень серьезное дѣло, -- сказалъ онъ, -- и при этомъ не годится смѣяться. Здѣсь собралось знатное общество, танцующее совсѣмъ не ради шутки. Каждый прилагаетъ все стараніе для общаго блага, и никто не желаетъ быть осмѣяннымъ. Это невѣжливо. Кромѣ этого, мы присутствуемъ здѣсь на печальномъ торжествѣ, состоявшемся по серьезнымъ причинамъ. Слѣдовало бы вести себя прилично.
   Послѣднія слова испугали Іоганнеса. Повсюду онъ видѣлъ враждебные взгляды. Уже его интимность съ королемъ доставила ему многихъ враговъ. Виндекиндъ отвлекъ его въ сторону.
   -- Будетъ лучше, если мы уйдемъ, Іоганнесъ, -- шепнулъ онъ, -- ты опять все испортилъ. Да, да, это все отъ того, что ты воспитанъ между людьми.
   Поспѣшно проскользнули они подъ крыльями летучей мыши, висѣвшей у входа, и вышли въ темный проходъ. Вѣжливый свѣтящійся жучокъ ожидалъ ихъ.
   -- Хорошо ли вы повеселились? -- спросилъ онъ. -- Говорили ли вы съ королемъ Оберономъ?
   -- Ахъ, да, веселый былъ праздникъ! -- сказалъ Іоганнесъ. -- А ты развѣ всегда долженъ оставаться въ этомъ темномъ проходѣ?
   -- Это мое собственное желаніе, -- сказалъ жучокъ печальнымъ тономъ. -- Я не люблю подобныхъ развлеченій.
   -- Неужели! -- сказалъ Виндекиндъ, -- полно такъ ли?
   -- Да, прежде, прежде было время, когда я тоже участвовалъ на всѣхъ праздникахъ, и танцовалъ, и шалилъ. Теперь же путемъ страданій очистился, теперь... -- И онъ такъ взволновался, что его свѣтъ опять потухъ.
   Къ счастію, они были уже близко къ выходу, а кроликъ, заслышавъ ихъ шаги, отошелъ немного въ сторону, чтобы лунный свѣтъ могъ имъ освѣтить путь.
   Когда они вышли совсѣмъ, Іоганнесъ сказалъ:
   -- Ну, разскажи намъ свою исторію, жучокъ.
   -- Ахъ, -- вздохнулъ жучокъ: -- она проста и печальна и никакъ не можетъ васъ развеселить.
   -- Разскажи, разскажи ее все-таки! -- закричали всѣ.
   -- Ну, вы, конечно, знаете, что мы, свѣтящіеся жучки, совсѣмъ особыя существа. Я утверждаю, что мы, свѣтляки, наиболѣе одаренные между живыми существами.
   -- Почему? хотѣлъ бы я знать, -- сказалъ кроликъ.
   Жучокъ презрительно возразилъ:
   -- Можете ли вы добывать изъ себя свѣтъ?
   -- Ну, нѣтъ, -- долженъ былъ сознаться кроликъ.
   -- А мы даемъ свѣтъ. И мы можемъ по нашему желанію свѣтить или уничтожать его. Свѣтъ -- это высшее благо, а умѣнье свѣтить -- высшая способность, какою только можетъ обладать живое существо. Можетъ ли кто-нибудь оспаривать наше первенство? Мы, самцы, имѣемъ кромѣ того крылья, я можемъ улетать на цѣлыя мили.
   -- Этого я тоже не могу, -- вставилъ грустно кроликъ.
   -- А вслѣдствіе того, что мы обладаемъ божественною способностью давать свѣтъ, -- продолжалъ жучокъ далѣе: -- насъ щадятъ всѣ другія животныя: ни одна птица не рѣшается напасть на насъ; только одно животное, самое низкое между всѣми, ищетъ насъ и ловитъ. Это -- человѣкъ, отвратительный выродокъ творенья.
   Іоганнесъ взглянулъ при этой фразѣ на Виндекинда, какъ бы не понимая ея; но Виндекиндъ только улыбнулся и кивнулъ, чтобы онъ молчалъ.
   -- Однажды порхалъ и я, свѣтлый, блуждающій огонекъ, весело между темными кустарниками. А на уединенной полосѣ свѣжей травы у края рва жила она, существованіе которой было нераздѣльно съ моимъ счастіемъ. Роскошно блистала она изумрудными огнями, переползая вдоль травокъ, и всецѣло завладѣла моимъ юнымъ сердцемъ. Я леталъ вокругъ нея и старался, перемѣняя цвѣта, обратить ея вниманіе на себя. Съ благодарностью увидѣлъ я, что она принимала мой привѣтъ и стыдливо уменьшала свой свѣтъ. Тронутый ея вниманіемъ, я трепеталъ, и былъ готовъ уже сложить свои крылья и приблизиться къ моей возлюбленной, какъ вдругъ какой-то сильный шумъ наполнилъ воздухъ. Приближались темныя фигуры. То были люди. Со страху бросился я въ бѣгство. Они преслѣдовали меня и старались чѣмъ-то ударить. Но за моими быстрыми крыльями не могли поспѣть ихъ неуклюжія ноги. Когда я возвратился...
   Здѣсь голосъ измѣнилъ разсказчику. Пріостановившись отъ внутренняго волненія на минуту, онъ продолжалъ:
   -- Вы уже догадываетесь. Моя невѣста, самая блестящая между всѣми, исчезла, похищенная злыми людьми. Тихое, прохладное мѣстечко на лугу было истоптано, а ея любимое мѣсто отдохновенія около рва было темно и пусто. Я сталъ одинокъ на свѣтѣ.
   Чувствительный кроликъ снова натянулъ ухо, чтобы осушить слезинку.
   -- Съ тѣхъ поръ я измѣнился. Всѣ легкомысленныя удовольствія стали мнѣ противны. Я думаю только о ней, которую я потерялъ, и о томъ времени, когда я снова увижу ее.
   -- Неужели? вы питаете эту надежду? -- радостно спросилъ кроликъ.
   -- Болѣе чѣмъ надежду, -- я увѣренъ. Тамъ, въ безконечной вышинѣ, я снова увижу свою возлюбленную.
   -- Но... -- хотѣлъ возразить кроликъ.
   -- Кроликъ! -- сказалъ торжественно свѣтящійся жучокъ: -- я понимаю, что тотъ, кто бродитъ во тьмѣ, можетъ сомнѣваться. Но сомнѣніе зрячаго, который видитъ все собственными глазами, для меня -- загадка. Тамъ! -- продолжалъ онъ, и благоговѣйно посмотрѣлъ вверху, на усѣянное звѣздами небо, -- тамъ я вижу ее! Всѣхъ моихъ праотцевъ, всѣхъ моихъ друзей, а также и ее вижу я, сіяющую еще въ большемъ блескѣ, нежели здѣсь на землѣ. Ахъ! когда я смогу подняться изъ этой ничтожной безполезной жизни и летѣть въ ней, заманчиво зовущей меня? Ахъ, когда, когда?..
   Со вздохомъ покинулъ свѣтящійся жучокъ своихъ слушателей и уползъ назадъ въ темное отверстіе.
   -- Бѣдное существо! -- сказалъ кроликъ, -- но, быть можетъ, онъ правъ.
   -- Я тоже хотѣлъ бы этому вѣрить, -- прибавилъ Іоганнесъ.
   -- Я мало этому вѣрю, -- замѣтилъ Виндекиндъ, -- но все это было очень трогательно.
   -- Милый Виндекиндъ, -- сказалъ Іоганнесъ, -- я очень усталъ и хочу спать.
   -- Такъ иди, ложись здѣсь возлѣ меня; я прикрою тебя своимъ плащомъ.
   Виндекиндъ взялъ свой голубой плащикъ и растянулъ его надъ Іоганнесомъ и надъ собой. Такимъ образомъ они улеглись въ душистой травѣ на склонѣ дюны, крѣпко обнявъ другъ друга.
   -- Ваши головы лежатъ такъ низко, -- крикнулъ кроликъ, -- не хотите ли на меня облокотиться?
   Такое милое предложеніе не могло быть отвергнуто.
   -- Покойной ночи, мама, -- сказалъ Виндекиндъ лунѣ.
   Іоганнесъ крѣпко сжалъ въ рукѣ свой золотой ключикъ, положилъ голову на пушистую шубку добраго кролика и спокойно заснулъ.

III

   -- Гдѣ, Престо, твой маленькій хозяинъ? Какой былъ ужасъ тебѣ проснуться въ лодкѣ, въ тростникѣ, совсѣмъ одному, когда хозяинъ безслѣдно пропалъ! Еще бы не струсить въ такомъ положеніи! И давно Престо бѣгаетъ по всѣмъ направленіямъ и ищетъ его, не переставая нервно визжать! Бѣдный Престо! И какъ это онъ могъ такъ крѣпко спать и не услѣдить за своимъ хозяиномъ, когда онъ вышелъ изъ лодки? Вѣдь онъ всегда тотчасъ просыпался, стоило ему лишь пошевелиться. А на этотъ разъ даже всегда острое чутье покинуло его. Онъ едва могъ узнать, въ какомъ мѣстѣ Іоганнесъ присталъ къ берегу, а въ дюнахъ онъ окончательно потерялъ слѣдъ.
   Вдругъ Престо сталъ неподвижно, пристально вглядываясь въ даль, и потомъ, вытянувъ голову впередъ, онъ понесся во весь духъ на своихъ тонкихъ ножкахъ къ какой-то темной точкѣ на склонѣ дюны.
   Когда выяснилось для Престо, что это дѣйствительно былъ оплакиваемый имъ маленькій хозяинъ, то всѣ его усилія выразить радость и благодарность казались для него все еще недостаточными. Онъ вилялъ хвостомъ, прыгалъ, визжалъ, лаялъ я совалъ, облизывая и обнюхивая, свой холодный носъ прямо въ лицо Іоганнесу.
   -- Подожди, Престо, ступай въ гнѣздо! -- пробормоталъ Іоганнесъ въ полуснѣ.
   Но далеко вокругъ никакого гнѣзда не было.
   Понемногу въ душѣ заспавшагося ребенка начало пробуждаться сознаніе. Къ обнюхиванію Престо онъ привыкъ, -- это дѣлалось каждое утро. Но его глаза застилались еще легкими картинами сновидѣній, эльфовъ и луннаго свѣта, на подобіе того, какъ утренній туманъ застилалъ ландшафтъ дюнъ. Онъ боялся, чтобы свѣжая прохлада утра не разсѣяла ихъ.
   "Закрою глаза, -- подумалъ онъ, -- а то опять увижу часы и обои, какъ всегда".
   Но онъ чувствовалъ, что лежитъ какъ-то странно. Одѣяла не было. Медленно и осторожно открылъ онъ глаза, оставляя между вѣками маленькую щелку.
   Яркій свѣтъ! Голубое небо! Облака!
   Іоганнесъ открылъ широко глаза и произнесъ:
   -- Такъ неужели это правда?
   Да, онъ лежалъ среди дюнъ. Свѣтлый солнечный лучъ согрѣвалъ его; онъ втянулъ свѣжій утренній воздухъ; легкій туманъ еще окутывалъ дальніе лѣса. Надъ травою виднѣлись ему высокій букъ у пруда и крыша его дома. Пчелы и жуки гудѣли вокругъ него; надъ нимъ пѣлъ взвившійся жаворонокъ; издали слышался собачій лай и долеталъ шумъ отдаленнаго города. Все было на яву.
   Что же, -- снилось ему все это, или нѣтъ? Гдѣ Виндекиндъ? Гдѣ кроликъ?
   Онъ не видѣлъ ни того, ни другого. Только Престо сидѣлъ совсѣмъ близко около него, вилялъ хвостомъ и выжидательно смотрѣлъ ему въ лицо.
   -- Неужели я лунатикъ? -- произнесъ онъ вполголоса.
   Около него была дѣйствительно кроликовая нора, но вѣдь ихъ много на дюнахъ. Онъ приподнялся, чтобы лучше осмотрѣться. А что же это было у него въ крѣпко зажатой рукѣ?
   Дрожь прошла по всему его тѣлу, когда онъ раскрылъ руку. Въ ней блестѣлъ маленькій золотой ключикъ.
   Безмолвно сидѣлъ онъ нѣкоторое время.
   -- Престо! -- сказалъ онъ, наконецъ, при чемъ глаза его почти наполнились слезами: -- Престо, вѣдь все это было!
   Престо вскочилъ, стараясь лаемъ показать своему господину, что онъ голоденъ и хочетъ домой.
   Домой?! Да объ этомъ онъ и не думалъ; ему вовсе не хотѣлось домой. Но вскорѣ онъ услышалъ разные голоса, называвшіе его по имени. И тутъ онъ понялъ, что его теперь не погладятъ по головкѣ, и что дома его, очевидно, ожидаетъ не совсѣмъ-то ласковая встрѣча.
   Еще одно мгновеніе -- и слезы радости превратились бы въ слезы страха и раскаянія. Но онъ подумалъ о Виндекиндѣ, сдѣлавшемся теперь его другомъ и повѣреннымъ, о подаркѣ короля эльфовъ и о чудной и неоспоримой для него правдѣ всего, что произошло, и спокойно, на все готовый, направился по дорогѣ въ дому.
   Дома встрѣча была хуже, чѣмъ онъ ожидалъ. Онъ не представлялъ себѣ страха и безпокойства своихъ домашнихъ настолько сильными. Отъ него требовали торжественнаго обѣщанія никогда не быть снова такимъ непослушнымъ и неосмотрительнымъ. Это вернуло его въ самообладанію.
   -- Я не могу! -- сказалъ онъ рѣшительно.
   Всѣ очень удивились. Его стали разспрашивать, убѣждать, угрожать. Но онъ думалъ о Виндекиндѣ и оставался непоколебимымъ. Что ему было за дѣло до наказанія, только бы сохранить дружбу Виндекинда -- и чего бы изъ-за него онъ только не вытерпѣлъ. Крѣпко прижалъ онъ ключикъ къ груди, сжалъ губы и отвѣчалъ на каждый вопросъ только пожиманіемъ плечъ.
   -- Я ничего не могу обѣщать, -- твердилъ онъ.
   Отецъ сказалъ:
   -- Такъ оставьте его въ покоѣ. Это дѣло серьезное. Должно быть, съ нимъ произошло что-нибудь необыкновенное. Когда-нибудь онъ намъ разскажетъ.
   Іоганнесъ улыбнулся, молча съѣлъ свой буттербродъ и ускользнулъ въ свою каморку. Тамъ онъ отрѣзалъ кусочекъ шнурка отъ сторъ, привязалъ на него драгоцѣнный ключикъ и повѣсилъ себѣ на голую грудь. Затѣмъ онъ спокойно пошелъ въ школу.
   Въ этотъ день ему въ школѣ не везло. Онъ не зналъ ни одного изъ уроковъ и былъ невнимателенъ. Постоянно мысли его уносились къ пруду и къ чуднымъ приключеніямъ вчерашняго вечера. Странно было ему, что онъ, другъ короля эльфовъ, снова былъ обязанъ рѣшать ариsметическія задачи и спрягать глаголы. Хотя все происшедшее было для него дѣйствительностью, но никто ничего объ этомъ не зналъ, да и не повѣрилъ бы, начиная съ учителя, который мрачно поглядывалъ и презрительно назвалъ Іоганнеса лѣнтяемъ. Благодушно перенесъ онъ дурныя отмѣтки и принялся за работу, данную въ наказаніе за его разсѣянность.
   "Они не имѣютъ о томъ никакого понятія. Пусть бранятся, сколько хотятъ. Я все-таки другъ Виндекинда, и Виндекиндъ для меня дороже ихъ всѣхъ, вмѣстѣ съ учителемъ"...
   Конечно, это было весьма непочтительно со стороны Іоганнеса. Но вѣдь уваженіе къ людямъ не усилилось у него послѣ всего того дурного, что онъ слышалъ о нихъ вчера вечеромъ.
   Когда учитель говорилъ, что лишь человѣкъ одаренъ разумомъ, а потому онъ и господинъ надъ всѣми другими животными, -- Іоганнесъ разсмѣялся. Послѣдствіемъ этого была плохая отмѣтка и строгій выговоръ. А когда его сосѣдъ прочелъ изъ книги прописей фразу: "Возрастъ моей тетушки великъ, но не такъ великъ, какъ возрастъ солнца" (der Sonne), Іоганнесъ быстро и громко вскрикнулъ:
   -- Солнце -- мужескаго рода, надо: des Sonnes.
   Всѣ разсмѣялись, а учитель, пораженный такой наглой глупостью, какъ онъ это назвалъ, оставилъ Іоганнеса послѣ уроковъ въ школѣ и приказалъ сто разъ написать: "Возрастъ моей тетушки великъ, во не такъ великъ, какъ возрастъ солнца; больше же того и другого -- моя наглая глупость".
   Ученики разошлись, и Іоганнесъ сидѣлъ одиноко въ большой классной комнатѣ и писалъ. Солнечный лучъ весело заглядывалъ въ окно, освѣщая на своемъ пути тысячи бѣлыхъ пылинокъ и падая на выбѣленную стѣнку свѣтлыми пятнами, которыя медленно передвигались вмѣстѣ съ проходившими одинъ за другимъ часами. Учитель ушелъ и громко захлопнулъ за собой дверь. Іоганнесъ, казалось ему, дошелъ уже до пятьдесятъ-второй "тетушки", какъ вдругъ маленькій проворный мышенокъ съ черными глазами-жемчужинками и шолковыми ушками подкрался изъ отдаленнаго уголка класса и неслышно побѣжалъ вдоль стѣны. Іоганнесъ притаилъ дыханіе, чтобы не спугнуть хорошенькаго звѣрка. Но звѣрокъ не боялся и подошелъ въ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ Іоганнесъ. Оглядѣвшись пристально одну минутку маленькими блестящими глазками, онъ ловко, однимъ прыжкомъ, вскочилъ на скамейку, а другимъ на столъ, за которымъ Іоганнесъ писалъ.
   -- Э! -- сказалъ онъ вполголоса, -- а ты вѣдь храбрый мышенокъ.
   -- Я не знаю, кого же мнѣ бояться? -- отвѣтилъ тоненькій голосовъ, и мышенокъ, какъ бы смѣясь, показалъ бѣлые зубки.
   Хотя Іоганнесъ уже много пережилъ чудеснаго, но все-таки изумился. Среди бѣла дня, да еще и въ школѣ, -- это было почти невѣроятно.
   -- Меня ты не долженъ бояться, -- сказалъ онъ тихо, все еще боясь, чтобы мышенокъ не испугался: -- а ты не отъ Виндекинда ли?
   -- Именно такъ; я пришелъ тебѣ сказать, что учитель совершенно правъ, и что ты вполнѣ заслужилъ наказаніе.
   -- Но Виндекиндъ же сказалъ, что солнце мужескаго рода, потому что оно -- нашъ отецъ.
   -- Да, но объ этомъ никому не слѣдуетъ знать. Какое дѣло до этого людямъ? Никогда объ этомъ не слѣдуетъ говорить съ людьми. Они слишкомъ грубы. Человѣкъ -- отвратительное, злое и грубое существо; онъ охотнѣе всего давитъ и ловитъ все, что ему попадается. Это мы, мыши, знаемъ по опыту.
   -- Но, мышенокъ, зачѣмъ же ты остаешься жить вблизи него? Зачѣмъ не уходишь ты далеко прочь въ лѣса?
   -- Ахъ, этого мы теперь ужъ не можемъ сдѣлать. Мы слишкомъ привыкли въ городской пищѣ. Къ тому же, при извѣстной осторожности и опасеніи, чтобы не попасть въ мышеловку или подъ тяжелыя ноги людямъ, можно еще жить среди нихъ. Къ счастью, мы достаточно проворны. Но главное горе въ томъ, что человѣкъ заключилъ Союзъ съ кошкой и устранилъ этимъ свою собственную неуклюжесть -- это большое несчастье. Зато въ лѣсу много совъ и кобчиковъ, а умирать всѣмъ когда-нибудь да придется все равно. Итакъ, Іоганнесъ, слушайся моего совѣта, скоро придетъ учитель.
   -- Спроси Виндекинда, что мнѣ дѣлать съ моимъ ключикомъ. Я его повѣсилъ вокругъ шеи на грудь. Но въ субботу мнѣ дадутъ чистое бѣлье, и я страшно боюсь, чтобы кто-нибудь тогда его не увидѣлъ. Скажи мнѣ, мышенокъ, гдѣ бы мнѣ его можно понадежнѣе спрятать.
   -- Въ землѣ, только въ землѣ, это самое вѣрное. Хочешь, я тебѣ его спрячу?
   -- Нѣтъ, только не здѣсь, въ школѣ.
   -- Такъ закопай въ дюнахъ. Я скажу своей полевой мышкѣ, чтобы она за этимъ приглядѣла.
   Дверь хлопнула; вошелъ учитель.
   Въ то время какъ Іоганнесъ обмакивалъ перо въ чернила, мышка исчезла. Учитель, самъ охотно желавшій уйти домой, простилъ Іоганнесу сорокъ-восемь строкъ.
   Два слѣдующихъ дня Іоганнесъ жилъ подъ непрерывнымъ страхомъ. За нимъ строго слѣдили, и всякая возможность улизнуть на дюны была у него отнята. Наступила пятница, а онъ все еще носилъ на себѣ драгоцѣнный ключикъ. На слѣдующій вечеръ ему должны были надѣть чистое бѣлье, и тогда могли бы увидѣть ключикъ и отнять -- онъ содрогался при этой мысли. Въ домѣ и даже въ саду онъ не рѣшался его прятать; ни одно мѣстечко не казалось ему достаточно безопаснымъ.
   Былъ вечеръ пятницы и наступали сумерки. Іоганнесъ сидѣлъ передъ окномъ въ своей каморкѣ, смотрѣлъ на зеленые кусты и его страшно тянуло къ далекимъ дюнамъ.
   -- Виндекиндъ! Виндекиндъ! помоги мнѣ, -- боязливо шепталъ онъ.
   Вдругъ около него послышался легкій взмахъ крыльевъ, потянуло ароматомъ ландышей, и онъ услышалъ хорошо знакомый сладкій голосъ.
   Виндекиндъ сидѣлъ около него на карнизѣ окна и покачивалъ ландышами на длинномъ стеблѣ.
   -- Наконецъ-то ты здѣсь! -- воскликнулъ Іоганнесъ.
   -- Пойдемъ со мной, Іоганнесъ, зарывать твой ключикъ.
   -- Я не могу, -- вздохнулъ Іоганнесъ съ грустью.
   Но Виндекиндъ взялъ его за руку, и онъ почувствовалъ, какъ тотчасъ же, легко, какъ бы на крыльяхъ, онъ понесся въ тихомъ вечернемъ воздухѣ.
   -- Виндекиндъ, -- произнесъ Іоганнесъ, когда они полетѣли, -- я тебя очень люблю. Я думаю, что за тебя я ногъ бы отдать всѣхъ людей и даже Престо.
   Виндекиндъ поцѣловалъ его и спросилъ:
   -- А Симона?
   -- О, Симону все равно, люблю ли я его. Я думаю, что онъ считаетъ это за ребячество. Онъ только и любитъ одну торговку рыбой, да и то только тогда, когда голоденъ. Какъ ты думаешь, Виндекиндъ, Симонъ -- обыкновенная кошка?
   -- Нѣтъ, онъ раньше былъ человѣкомъ.
   Въ это время толстый майскій жукъ натолкнулся прямо на Іоганнеса.
   -- Нельзя видѣть ничего передъ собой, -- забормоталъ жукъ: -- эльфы летаютъ такъ, какъ будто они откупили весь воздухъ! По нашему, это все бездѣльники, летающіе всегда только для своего удовольствія; тому же, кто, какъ мы, исполняетъ свой долгъ, постоянно отыскивая пищу, -- они только мѣшаютъ летать.
   Громко жужжа, полетѣлъ онъ дальше.
   -- Онъ, кажется, обидѣлся на насъ за то, что мы мало ѣдимъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Да, они всегда такъ, майскіе жуки. Они считаютъ высшимъ долгомъ много ѣсть. Хочешь, я тебѣ разскажу исторію одного молодого майскаго жука. Жилъ былъ однажды красивый молодой майскій жукъ, только-что выползшій изъ земли. Это было для него удивительнымъ событіемъ. Цѣлый годъ онъ просидѣлъ въ темной землѣ, ожидая перваго теплаго вечера. И когда онъ высунулъ свою голову изъ земли, то вся зелень и поющія птички привели его въ большое смущеніе. Онъ рѣшительно не зналъ, что ему собственно дѣлать; онъ ощупывалъ находящіеся вблизи стебельки травы своими щупальцами, вытянувъ ихъ впередъ на подобіе вѣера. По этому онъ узналъ, что онъ самецъ, видный представитель своего рода. У него были блестящія черныя лапки, толстое, покрытое пушкомъ брюшко и грудь, блестѣвшая какъ зеркало. Бъ счастью, онъ скоро увидѣлъ въ недалекомъ разстояніи другого майскаго жука, правда, не такого красиваго, но зато вылетѣвшаго на свѣтъ Божій цѣлымъ днемъ раньше, слѣдовательно, уже довольно стараго.
   Очень скромно, по своей молодости, окликнулъ онъ его:
   -- Чего тебѣ, дружокъ? -- спросилъ тотъ сверху, увидѣвъ новичка: -- ты хочешь спросить меня о дорогѣ?
   -- Нѣтъ, извини, -- сказалъ вѣжливо молодой: -- я не знаю, съ чего мнѣ начать? Что нужно дѣлать майскому жуку?
   -- Ахъ, вотъ что! -- сказалъ опытный жукъ: -- такъ ты и этого не знаешь! Ну, это тебѣ простительно; со мной было тоже. Самое главное въ жизни майскаго жука -- p@;сть. Недалеко отсюда находится чудная липовая роща, и наша обязанность по возможности прилежно ее объѣдать.
   Но какъ было добраться до липовой рощи?
   Возлѣ жучка поднимался стройный и сильный травяной стебель, легко покачивавшійся изъ стороны въ сторону при вечернемъ вѣтеркѣ. Бъ нему-то и прицѣпился онъ довольно крѣпко своими шестью кривыми лапками. Снизу стебель казался высокимъ и довольно крупнымъ колосомъ; тѣмъ не менѣе, майскому жуку захотѣлось на него влѣзть и онъ сталъ неустрашимо взбираться. Дѣло шло медленно; часто онъ соскальзывалъ внизъ, но все же двигался впередъ; когда же, наконецъ, добрался до высочайшей вершины и сталъ мѣрно покачиваться на ней, тогда онъ почувствовалъ себя удовлетвореннымъ и счастливымъ. Какой видъ открывался передъ нимъ! Ему казалось, что онъ окидываетъ взглядомъ весь міръ! Какъ чудно было чувствовать себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ воздухомъ! Жадно впивалъ онъ воздухъ и наполнялъ свое брюшко. Въ восторгѣ расправилъ онъ верхнія крылышки и взмахнулъ нижними, сѣтчатыми.
   Ему хотѣлось выше, все выше -- еще разъ затрепетали крылышки, лапки отдѣлились отъ стебелька и -- о, радость!.. Онъ полетѣлъ свободный и счастливый, въ тихомъ, тепломъ вечернемъ воздухѣ...
   -- А дальше что же? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Продолженіе не веселое, я разскажу тебѣ его въ другой разъ.
   Они сами летѣли надъ прудомъ. Двѣ запоздалыя бѣлыя бабочки порхали вмѣстѣ съ ними.
   -- Куда направляетесь, эльфы? -- спросили онѣ.
   -- Къ большому кусту розъ на дюнахъ; онѣ цвѣтутъ на томъ склонѣ.
   -- И мы съ вами!
   Уже издали виднѣлся кустъ съ безчисленными, нѣжно-желтыми, шелковисто-мягкими цвѣтами. Бутоны были красноваты, а на распустившихся цвѣтахъ виднѣлись красныя полоски, какъ воспоминанія того времени, когда они еще были бутонами. Въ тихомъ уединеніи цвѣла дикая роза дюнъ, наполняя окружающую мѣстность сладкимъ ароматомъ. Эти розы такъ чудно хороши, что эльфы только ими и питаются. Бабочки кружились надъ кустомъ и цѣловали одинъ цвѣтокъ за другимъ.
   -- Мы прилетѣли довѣрить вамъ кладъ, -- крикнулъ Виндекиндъ; -- можете вы его сохранить?
   -- Отчего же нѣтъ? Отчего же нѣтъ? -- зашепталъ кустъ. -- Мнѣ не надоѣстъ ожидать вашего возвращенія, да къ тому же я никуда не уйду, если меня не срубятъ; вдобавокъ, у меня острые шипы.
   Тутъ прибѣжала полевая мышка, родственница мышонка изъ школы, и вырыла ходъ подъ корнями розы. Туда же она втащила и ключикъ.
   -- Когда ты захочешь его получить обратно, то ты снова долженъ меня позвать. Такимъ образомъ ты ничуть не повредишь розъ.
   Розовый кустъ сплелъ свои вѣтви съ шипами надъ входомъ. закрывъ отверстіе, и торжественно поклялся хранить его вѣрно. Бабочки были свидѣтелями.
   На слѣдующее утро Іоганнесъ проснулся въ своей постели; Престо, часы, обои -- все было на своемъ мѣстѣ, но шнурка съ ключикомъ не было на шеѣ.

IV

   -- Ахъ, какъ надоѣдаетъ это отвратительное лѣто! -- говорила, вздыхая, одна изъ трехъ печей, угрюмо стоявшая вмѣстѣ съ другими въ кладовой стараго дома: -- по цѣлымъ недѣлямъ не вижу я ни одной души и не слышу ни одного путнаго слова. И при этомъ такая внутренняя пустота. Совсѣмъ отвратительно!
   -- А я вся заросла паутиной, -- говорила другая; -- зимой бы ужъ, конечно, этого со мной не случилось.
   -- А во мнѣ такъ много накопилось пыли, что мнѣ страшно стыдно будетъ трубочиста, когда онъ опять покажется.
   Кочерги и лампы, обернутыя тщательно въ бумагу, во избѣжаніе ржавчины, и разбросанныя тамъ и сямъ по полу, услышавъ такія легкомысленныя рѣчи, не могли скрыть своего неодобренія; но вдругъ всякій разговоръ прекратился. Задвижка у двери щелкнула, и лучъ свѣта проникъ въ самые темные углы кладовой, освѣтивъ все запыленное общество.
   Это былъ Іоганнесъ; онъ зашелъ сюда и тѣмъ помѣшалъ общей бесѣдѣ. Кладовая всегда имѣла для него неотразимую прелесть. Теперь же, послѣ всѣхъ необыкновенныхъ его приключеній, послѣднее время онъ чаще сталъ скрываться сюда, гдѣ находилъ покой и уединеніе. Притомъ, здѣсь было окно, закрытое ставнями и выходившее на дюны. Большимъ наслажденіемъ для него было открыть окно и послѣ таинственной полутьмы кладовой вдругъ увидѣть передъ собой далекій, яркоосвѣщенный ландшафтъ, обрамленный длиннымъ рядомъ дюнъ.
   Три недѣли прошли съ вечера той пятницы, а Іоганнесъ ничего не зналъ о своемъ другѣ. Ключика теперь тоже не было, а вмѣстѣ съ нимъ исчезло и всякое доказательство того, что все это ему не приснилось. Часто онъ со страхомъ говорилъ самъ себѣ, не было ли все это -- одно воображеніе. Онъ совсѣмъ присмирѣлъ, и отецъ, съ боязнью поглядывая на него, началъ предполагать, что Іоганнесъ съ той ночи на дюнахъ чѣмъ-нибудь занемогъ. Но Іоганнесъ только стремился всѣмъ существомъ въ своему Виндекинду.
   "Неужели онъ меня меньше любитъ, нежели я его? -- сокрушался онъ, стоя у слухового окна и смотря въ даль черезъ зеленый цвѣтистый садъ: -- зачѣмъ же онъ не приходитъ во мнѣ чаще и на болѣе долгое время? Если бы я могъ... а можетъ быть у него много друзей? Любитъ ли онъ ихъ больше, нежели меня?.. У меня нѣтъ никакихъ другихъ друзей, -- ни одного. Я люблю только его!
   Вдругъ онъ увидѣлъ на темносинемъ небѣ стаю бѣлоснѣжныхъ голубей, парившихъ надъ домомъ, и ясно услыхалъ размахи ихъ крыльевъ. Казалось, ими всѣми руководила одна мысль, когда они, измѣняя направленіе, какъ бы утопали въ морѣ солнечнаго свѣта и воздуха.
   Они подлетѣли къ слуховому окну Іоганнеса и опустились съ большимъ шумомъ, трепеща крыльями, прямо въ жалобу крыши; тутъ они озабоченно стали ворковать и суетиться. У одного изъ нихъ было въ крылѣ красное перышко. Онъ теребилъ его до тѣхъ поръ, пока оно не осталось у него въ клювѣ; тогда онъ подлетѣлъ въ Іоганнесу и подалъ его ему.
   Какъ только Іоганнесъ взялъ перо, ему показалось, что онъ сдѣлался опять легокъ и такъ же подвиженъ, какъ любой изъ голубей. Онъ вытянулъ члены, голуби поднялись съ мѣста, и Іоганнесъ свободно понесся среди нихъ, въ воздухѣ, при ясномъ солнечномъ сіяніи. Ничего не было вокругъ него, кромѣ чистой синевы неба и яркаго блеска бѣлыхъ голубиныхъ крыльевъ.
   Они летѣли надъ большимъ садомъ въ лѣсъ, верхушки котораго колыхались вдали какъ волны зеленаго моря.
   Іоганнесъ взглянулъ внизъ и увидѣлъ своего отца, сидѣвшаго у раскрытаго окна комнаты; Симонъ съ поджатыми передними лапками лежалъ на подоконникѣ и грѣлся на солнцѣ.
   "Видятъ ли они меня"? -- думалъ Іоганнесъ, но позвать ихъ не рѣшался. -- Престо носился по саду, обнюхивая каждый кустъ, каждую стѣнку, и царапался въ каждую оранжерейную дверь, стараясь найти своего маленькаго хозяина.
   -- Престо, Престо! -- закричалъ Іоганнесъ. -- Собачка посмотрѣла вверхъ, начала вилять хвостомъ и жалобно визжать.
   -- Я вернусь, Престо! Подожди! -- крикнулъ Іоганнесъ, но онъ былъ уже далеко.
   Они летѣли надъ лѣсомъ, а вороны, испуганно каркая, слетали съ высокихъ вершинъ, гдѣ у нихъ были гнѣзда. Лѣто стояло въ полной силѣ, и ароматъ цвѣтущихъ липъ поднимался клубами изъ зеленаго лѣса. Въ одномъ пустомъ гнѣздѣ, на вершинѣ высокой липы, сидѣлъ Виндекиндъ, съ вѣнкомъ изъ вьюнковъ вокругъ лба, и ласково кивалъ Іоганнесу.
   -- Это ты тамъ? Очень радъ! -- сказалъ онъ. -- Я за тобой послалъ. Теперь мы можемъ надолго остаться вмѣстѣ, если ты хочешь.
   -- Ужъ я-то, конечно, хочу, -- сказалъ Іоганнесъ.
   Онъ поблагодарилъ добрыхъ голубей, провожавшихъ его, и спустился вмѣстѣ съ Виндекиндомъ въ лѣсъ.
   Тамъ было прохладно и тѣнисто. Иволга насвистывала почти все одно и то же, слегка измѣняя каждый разъ свой напѣвъ.
   -- Бѣдная птица, -- сказалъ Виндекиндъ, -- она была когда-то райской птицей. Это ты можешь узнать по ея своеобразнымъ желтымъ перьямъ, но она была затѣмъ превращена въ другую птицу и изгнана изъ рая. Есть одно слово, которое можетъ возвратить ей ея прежній нарядъ и снова вернутъ ее въ рай. Но это слово она забыла. И вотъ день за днемъ она старается его найти.
   Безчисленное множество мухъ, подобно парящимъ кристалламъ, мерцало въ солнечныхъ лучахъ, проникавшихъ сквозь темную листву. Внимательно прислушиваясь, можно было слышать ихъ жужжаніе, похожее на большой однотонный концертъ, наполнявшій весь лѣсъ. Казалось, что пѣли сами солнечные лучи.
   Густой темнозеленый мохъ покрывалъ землю. Но Іоганнесъ сталъ опять такимъ маленькимъ, что принялъ его за новый лѣсъ. Какъ стройны были стебельки и какъ густо росли они вмѣстѣ! Трудно было тутъ пробраться, и ходовой лѣсъ казался необыкновенно большимъ.
   Они вышли на муравьиную тропинку. Сотни муравьевъ дѣловымъ шагомъ бѣгали взадъ и впередъ; одни несли въ челюстяхъ деревянныя палочки, другіе -- листики или стебельки. Была такая суета, что у Іоганнеса голова пошла кругомъ.
   Долго не находилось ни одного муравья, который имѣлъ бы время говорить съ ними. Всѣ слишкомъ были заняты. Наконецъ, они обратились къ одному старому муравью, который былъ приставленъ сторожемъ въ маленькимъ травянымъ тлямъ, изъ которыхъ муравьи высасывали сладкій совъ. Такъ какъ его стадо было совершенно спокойно, то онъ могъ заняться чужестранцами и показать большое гнѣздо. Оно прилегало къ подножію большого дерева, было растянуто и заключало въ себѣ сотни ходовъ и помѣщеній. Пастухъ травяныхъ тлей давалъ имъ объясненія и повелъ посѣтителей всюду, входя съ ними даже въ дѣтскія, гдѣ молодыя гусеницы вылуплялись изъ бѣлыхъ яичекъ Іоганнесъ былъ пораженъ и восхищенъ.
   Старый муравей разсказывалъ, что большое оживленіе, которое они видѣли, происходитъ въ виду предстоящаго вскорѣ похода. Хотятъ напасть въ большомъ числѣ на другую муравьиную колонію, находящуюся въ недалекомъ разстояніи отъ этой, уничтожить гнѣздо и похитить или убить чужія личинки; это потребуетъ напряженія всѣхъ силъ, а потому надо покончить заранѣе съ наиболѣе важными работами.
   -- Зачѣмъ же такой походъ? -- спросилъ Іоганнесъ, -- по моему, это нехорошо.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! -- сказалъ сторожъ, -- это прекрасный и достойный похвалы походъ. Подумайте, вѣдь это воинствующіе муравьи, на которыхъ мы хотимъ напасть; мы идемъ, чтобы уничтожить ихъ родъ, а это всегда хорошее дѣло.
   -- А вы развѣ не воинствующіе муравьи?
   -- Конечно, нѣть! Мы мирные муравьи!
   -- А что же значитъ этотъ походъ?
   -- Ты этого не знаешь? Я тебѣ объясню. Было время, когда всѣ муравьи постоянно воевали, ни одного дня не проходило безъ большихъ битвъ. Тогда появился между ними одинъ мудрый муравей, который доказывалъ, что много силъ сохранилось бы, еслибы муравьи согласились болѣе не воевать. Его слова показались настолько необыкновенными, что его растерзали въ мелкіе куски. Позднѣе появились и другіе муравьи, державшіеся такого же мнѣнія. Но и эти также были разорваны въ куски. Наконецъ, ихъ стало такъ много, что истребленіе ихъ било бы слишкомъ большой работой. Тогда они себя и назвали мирными муравьями и постановили единогласно, что первый мирный муравей былъ вполнѣ правъ, -- а кто это оспаривалъ, тотъ въ свою очередь былъ разрываемъ ими на куски. Такимъ образомъ, теперь почти всѣ муравьи стали мирными, а останки перваго мирнаго муравья заботливо и съ почетомъ сохраняются. У насъ находится подлинная его голова. Мы уже разорили и перебили двѣнадцать другихъ колоній, утверждавшихъ, что подлинная голова была у нихъ. Теперь остались еще четыре, утверждающихъ то же самое. Они называютъ себя мирными муравьями, но, конечно, это воинствующіе муравьи, потому что мы владѣемъ настоящей головой, а у перваго мирнаго муравья была несомнѣнно только одна голова. Теперь мы я собираемся разгромить тринадцатую колонію. Развѣ это не доброе дѣло?!
   -- Да, да, -- сказалъ Іоганнесъ, -- все это очень замѣчательно.
   Собственно говоря, онъ началъ немного побаиваться за себя и былъ доволенъ, когда они, поблагодаривъ любезнаго пастуха и распростившись съ нимъ, сѣли отдохнуть въ далекомъ разстояніи отъ муравьинаго народа, въ тѣни папоротника на изящно склонившемся стебелькѣ травы.
   -- О! -- вздохнулъ Іоганнесъ: -- какое это кровожадное, глупое общество!
   Виндекиндъ засмѣялся, раскачиваясь на своемъ стебелькѣ то въ ту, то въ другую сторону.
   -- О! -- сказалъ онъ: -- ты, человѣкъ, не долженъ ихъ называть глупыми.
   Переносясь далѣе съ мѣста на мѣсто, Виндекиндъ показалъ Іоганнесу всѣ чудеса лѣса; они поднимались къ птицамъ на верхушки деревьевъ и слетали въ густые кустарники, спускались въ искусныя жилища кротовъ и осматривали пчелиное гнѣздо въ дуплѣ дерева.
   Наконецъ, они достигли мѣста, окруженнаго лѣсной чащей. Тамъ росла въ большомъ количествѣ жимолость. Повсюду извивались роскошныя вѣтви поверхъ кустовъ, образуя пахучіе вѣнки изъ цвѣтовъ среди зелени. Толпа синицъ прыгала и порхала въ молодой листвѣ съ громкимъ щебетаньемъ.
   -- Остановимся здѣсь, -- предложилъ Іоганнесъ: -- здѣсь такъ чудесно.
   -- Хорошо, -- сказалъ Виндекиндъ, -- здѣсь ты тоже увидишь нѣчто интересное.
   Изъ травы выглядывали голубые колокольчики. Іоганнесъ сѣлъ около одного изъ нихъ и началъ съ ними разговаривать о пчелахъ и бабочкахъ. Это были добрые друзья колокольчиковъ, и потому бесѣда тотчасъ же завязалась.
   Но трава вдругъ покрылась большою тѣнью, и какъ будто бѣлое облако появилось надъ колокольчикомъ. Іоганнесъ едва успѣлъ отстраниться и взлетѣлъ къ Виндекинду, сидѣвшему высоко въ цвѣтущей чашечкѣ жимолости. Оттуда онъ увидѣлъ, что бѣлое облако было носовымъ платкомъ; толстая дама сѣла на платокъ и опустилась на бѣдный колокольчикъ, бывшій снизу.
   Ему некогда было пожалѣть цвѣтовъ, потому что шумъ голосовъ и трескъ вѣтвей наполнилъ поляну, и появилась масса людей.
   -- Ну, теперь мы потѣшимся! -- сказалъ Виндекиндъ.
   Пришли люди, женщины съ корзинами и зонтиками въ рукахъ, мужчины въ высокихъ черныхъ шляпахъ на головѣ. Всѣ почти они были одѣты въ черное. Въ зеленомъ лѣсу, залитомъ солнечнымъ свѣтомъ, они казались большими чернильными пятнами на чудной картинѣ.
   Кусты были раздвинуты, цвѣты раздавлены, еще много бѣлыхъ носовыхъ платковъ разложено; покорные стебельки травъ и терпѣливые нѣжные мхи, вздыхая, сгибались подъ тяжестью, взваленною на нихъ, подъ страхомъ совсѣмъ болѣе не оправиться послѣ такого пораженія.
   Сигарный дымъ проникалъ между вѣтками жимолости и прогонялъ со злобой нѣжный ароматъ цвѣтовъ. Громкіе голоса спугнули веселую семью синицъ, искавшихъ въ ужасѣ спасенія въ ближайшихъ деревьяхъ.
   Одинъ изъ толпы поднялся и всталъ на холмикъ. У него были длинные бѣлокурые волосы и блѣдное лицо.
   Онъ что-то сказалъ; тогда всѣ люди широко раскрыли рты и начали пѣть, такъ громко, что вороны съ карканьемъ поднялись изъ своихъ гнѣздъ въ вышину, а любопытные кролики, пришедшіе съ дюнъ поглазѣть, въ ужасѣ побѣжали прочь, и бѣжали цѣлую четве

Фредерикъ Ванъ-Эйденъ

Маленькій Іоганнесъ

   Переводъ съ голландскаго А. Израильсона
   Москва. Книгоиздательство ПОЛЬЗА В. Антикъ и Кo.


I

   Я хочу разсказать вамъ исторію маленькаго Іоганнеса. Мой разсказъ будетъ похожъ на сказку, но онъ -- правда; если же вы не вѣрите, то не читайте дальше, такъ какъ не для васъ я пишу его въ такомъ случаѣ. Вы не должны также напоминать о немъ маленькому Іоганнесу, если встрѣтитесь съ нимъ: -- это огорчитъ его, и я пожалѣю, что разсказалъ вамъ.
   Іоганнесъ жилъ въ одномъ старомъ домѣ съ большимъ садомъ. Въ домѣ было много темныхъ коридоровъ, лѣстницъ, каморокъ, кладовыхъ, такъ что въ немъ не трудно было заблудиться. Въ саду повсюду устроены были парники, загородки и оранжереи.
   Іоганнесу домъ и садъ казались цѣлымъ обширнымъ міромъ, въ которомъ онъ то и дѣло открывалъ все новыя, неизвѣстныя ему мѣста и давалъ имъ свои названія. Для дома имена эти онъ бралъ изъ міра животныхъ; такъ, тамъ былъ у него гусеничій чердакъ, потому что на немъ онъ выращивалъ гусеницъ, куриная комната, названная такъ потому, что, зайдя какъ - то въ пустую комнату, онъ нашелъ въ ней сидящую въ лукошкѣ на яйцахъ курицу, которая забралась туда, конечно, не сама, а была посажена его матерью. Въ саду у него были -- смородиновая гора, грушевый лѣсъ, земляничная долина и т.д. Въ концѣ же сада было мѣстечко, которое онъ назвалъ раемъ. Оно было дивно прекрасно. Тамъ былъ большой прудъ, въ которомъ плавали бѣлыя водяныя лиліи, на берегу камышъ ласково шелестѣлъ и шептался съ тихимъ вѣтеркомъ, а далеко, по ту сторону пруда, были дюны. Самый рай представлялъ собою маленькую лужайку, окруженную со всѣхъ сторонъ густою чащей кустовъ и деревьевъ и покрытую роскошной, сочной травой. Іоганнесъ любилъ лежать въ этой травѣ и смотрѣть на отдаленныя дюны, виднѣвшіяся за колеблющимся камышомъ.
   Теплыми лѣтними вечерами онъ проводилъ тамъ долгіе часы, мечтая Богъ вѣдаетъ о чемъ. Онъ то пристально смотрѣлъ въ глубину прозрачной воды и воображалъ себя на прохладномъ днѣ въ полумракѣ зеленыхъ водорослей, то слѣдилъ взорами за проносящимися вверху надъ дюнами причудливыми облаками, наблюдая, какъ они громоздятся при заходѣ солнца другъ на друга, образуя волшебные замки и таинственные, полные розоваго нѣжнаго мерцанія гроты, въ которые ему иногда страстно хотѣлось проникнуть.
   "О, если бы можно было полетѣть туда! -- мечталъ онъ, -- и посмотрѣть, что находится тамъ, дальше, за эти облаками!" Но таинственный огненный гротъ медленно гасъ, и облака расползались по небу, превращались въ мелкія тучки, съ пруда поднимался сырой туманъ, и Іоганнесъ возвращался въ свою темную комнатку въ старый домъ.
   Но и тамъ онъ былъ не одинъ. У него былъ отецъ, который любилъ его, была собака по имени Престо и большой котъ -- Симонъ. Отца, конечно, онъ очень любилъ, но и Престо и Симонъ были не послѣдніе въ его симпатіяхъ. Со своимъ Престо онъ даже былъ откровеннѣе, чѣмъ съ отцомъ, а къ коту Симону питалъ чувство глубочайшаго уваженія. -- И неудивительно: Симонъ былъ громаднымъ чернымъ котомъ, съ толстымъ хвостомъ, блестящею шерстью, всегда важный и спокойный, какъ будто преисполненный сознанія своего собственнаго достоинства.
   Эта важность и серьезность не покидали его даже тогда, когда онъ, играя, каталъ по землѣ старую пробку, или, усѣвшись за деревомъ, поѣдалъ выброшенную голову селедки.
   На рѣзвящагося и прыгающаго Престо онъ всегда поглядывалъ со снисходительнымъ презрѣніемъ, прищуривъ свои зеленые глаза и какъ будто думая: "и чего хорошаго можно ждать отъ этого глупаго животнаго?"
   Естественно, что маленькій Іоганнесъ очень уважалъ Симона, но со своимъ веселымъ и подвижнымъ Престо онъ чувствовалъ себя куда лучше. Престо была собака далеко не красивая и простой породы, но чрезвычайно добродушное и умное животное и необыкновенно привязанное къ маленькому Іоганнесу, который бесѣдовалъ съ нимъ, какъ со своимъ другомъ. Стоитъ ли говоритъ о томъ, какъ Іоганнесъ любилъ своего Престо? Но, кромѣ Симона и Престо, Іоганнесъ любилъ многое другое и даже неодушевленные предметы; такъ, онъ любилъ свою полутемную комнату съ маленькими окошками, ея обои, испещренныя прихотливымъ узоромъ какихъ-то невѣдомыхъ растеній; лежа въ постели въ долгіе часы болѣзни или по утрамъ, онъ различалъ тамъ какія-то странныя фигуры и лица; любилъ онъ и свою единственную висѣвшую у него на стѣнѣ картину, на которой изображены были какіе - то чопорные господа, гулявшіе въ чистенькомъ саду съ подстриженными деревьями вдоль прямоугольныхъ прудовъ, на которыхъ били фонтаны и плавали лебеди. Но особенно любилъ онъ свои стѣнные часы. Онъ заводилъ ихъ всегда самъ, а когда они били, онъ считалъ своимъ долгомъ всегда смотрѣть на нихъ, конечно, если не спалъ. Если же случалось, что онъ забывалъ завести ихъ, и часы останавливались, онъ чувствовалъ себя какъ будто виноватымъ передъ ними и даже готовъ былъ просить у нихъ прощенія. Вамъ покажется, можетъ быть, смѣшнымъ, что Іоганнесъ разговаривалъ со всѣми этими предметами, но развѣ вы не говорите сами съ собой? А Іоганнесъ былъ убѣжденъ, что часы и обои понимаютъ его, а втайнѣ онъ надѣялся и ждалъ, что часы или обои заговорятъ съ нимъ.
   Въ школѣ, куда ходилъ Іоганнесъ, у него было много товарищей, но близкихъ друзей среди нихъ у него не было. Отецъ Іоганнеса былъ ученый и серьезный человѣкъ. Онъ иногда бралъ Іоганнеса съ собой на свои прогулки по лѣсу или на дюны. Но разговаривали они мало. Іоганнесъ шелъ позади, отставалъ отъ отца, собиралъ цвѣты или ласкалъ своей маленькой рукой грубую кору лѣсныхъ великановъ, которые всегда должны оставаться на одномъ и томъ же мѣстѣ, -- и они благодарили его, шумя своими вершинами. Иногда отецъ чертилъ на пескѣ буквы, и Іоганнесъ складывалъ изъ нихъ слова, или же они останавливались, и отецъ объяснялъ Іоганнесу строенье того или иного растенія или животнаго.
   Іоганнесъ любилъ спрашивать. Повсюду онъ видѣлъ и слышалъ многое, что возбуждало его любознательность. Правда, вопросы его были большею частью довольно глупы; онъ спрашивалъ, напримѣръ, почему міръ таковъ, а не иной, почему должны умирать животныя или растенія, возможны ли разныя чудеса, но отецъ Іоганнеса былъ мудръ и не объяснялъ всего, что самъ зналъ. И это было хорошо.
   Вечеромъ, передъ сномъ, Іоганнесъ долженъ былъ читать длинную молитву. Этому научила его няня. Онъ упоминалъ въ ней своего отца и Престо. "Симонъ же, -- думалъ онъ, -- въ молитвѣ не нуждается". Кромѣ того, въ ней онъ перечислялъ всѣ свои желанія и надежды, въ заключеніе просилъ о чудѣ и, сказавъ "аминь", долго лежалъ полный ожиданія этого чуда, глядя на рисунки обоевъ, которые въ слабомъ полумракѣ казались еще фантастичнѣе, на блестѣвшую ручку дверей и на часы, откуда это "чудо", конечно, явится скорѣе всего. Но часы однообразно тикали, ручка дверей не двигалась, становилось все темнѣй, и Іоганнесъ засыпалъ, ничего не дождавшись. Но чудо должно случиться, -- это Іоганнесъ зналъ навѣрное.

II

   У пруда было душно и тихо. Пурпурно-красное утомленное дневнымъ путемъ солнце, казалось, отдыхало на отдаленной полосѣ дюнъ.
   Неподвижная гладь пруда отражала его горящій ликъ почти полностью. А склонившіеся надъ прудомъ буки пользовались этой тишиной, чтобы внимательно наглядѣться на свое отраженье. Одинокая цапля, стоявшая на одной ногѣ промежъ широкихъ листьевъ водяныхъ лилій, засыпала въ этомъ положеніи, забывъ, что пришла сюда половить лягушекъ.
   Пришелъ и Іоганнесъ на свою лужайку, чтобы полюбоваться игрой облаковъ. Хлопъ! хлопъ! -- прыгали лягушки въ воду при его появленіи. Гладь пруда зарябило, солнечный ликъ расплылся въ широкія огненныя полосы, а листья буковъ недовольно зашелестѣли, по тому что ихъ самолюбованіе еще не окончилось.
   Къ голымъ корнямъ одного изъ буковъ была привязана старая, маленькая лодочка. Іоганнесу было строжайше запрещено пользоваться ею, но сегодня искушеніе было слишкомъ сильно. Облака начали уже громоздиться другъ на друга, образуя фантастичныя, громадныя ворота, въ которыхъ сіяло заходящее солнце, золотыя облачка выстраивались по бокамъ въ ряды, какъ разукрашенная золотомъ и пурпуромъ стража, и вся поверхность пруда пылала тоже пурпуромъ и золотомъ. Среди камышей вспыхивали блестящія огненныя искры. Самъ не зная какъ, Іоганнесъ отвязалъ лодку, Престо прыгнулъ въ нее первый и, прежде чѣмъ Іоганнесъ опомнился, онъ уже плылъ на лодкѣ посреди пруда, медленно двигаясь навстрѣчу заходящему солнцу, и весь залитый его пурпуровымъ свѣтомъ.
   Іоганнесъ сидѣлъ на носу лори и глядѣлъ въ глубину свѣтлаго грота. "Вотъ теперь бы имѣть крылья и полетѣть туда!" -- думалъ онъ. Солнце уже зашло. Облака еще горѣли, но на востокѣ небо уже темнѣло, и растущія вдоль восточнаго берега ивы выдѣлялись на темномъ фонѣ неба причудливой кружевной свѣтло-зеленой тканью.
   Но чу! Что это? Надъ водой, бороздя ее, пронеслось что-то въ родѣ легкаго вѣтерка. Оно неслось со стороны дюнъ и облачнаго грота. Оглянувшись, Іоганнесъ увидѣлъ на краю своей лодки громадную голубую стрекозу. Подобной онъ еще никогда не видѣлъ. Она сидѣла неподвижно, до крылья ея быстро-быстро дрожали, образуя вокругъ нея большой свѣтло-радужный кругъ, кончавшійся огненнымъ кольцомъ.
   "Это должно быть огневикъ, -- подумалъ Іоганнесъ, -- они встрѣчаются очень рѣдко".
   Но кольцо расширялось и росло, крылья двигались такъ быстро, что казались свѣтящимся туманнымъ кругомъ, изъ котораго вдругъ на него глянули два темныхъ глаза, а вмѣсто туманнаго круга и стрекозы на краю лодки сидѣло нѣжное, стройное существо въ свѣтло- зеленомъ платьѣ. Вѣнокъ изъ бѣлыхъ вьюнковъ лежалъ на свѣтлой головѣ, а у плечъ виднѣлись прозрачныя крылышки, блестѣвшія всѣми цвѣтами радуги, какъ мыльный пузырь. Дрожь глубокаго восторга охватила Іоганнеса: это было долгожданное чудо. Наконецъ-то оно пришло!
   -- Хочешь быть моимъ другомъ? -- прошепталъ онъ.
   -- Да, Іоганнесъ! -- послышалось ему въ отвѣтъ, и голосъ этотъ звучалъ, какъ шелестъ камышей или шумъ дождевыхъ капель, стекающихъ съ листьевъ въ лѣсу.
   -- Какъ зовутъ тебя? -- спрашивалъ Іоганнесъ.
   -- Я родился въ чашечкѣ вьюнка, зови меня поэтому Вьюнкомъ, -- сказалъ Вьюнокъ, улыбаясь и глядя на Іоганнеса такъ довѣрчиво, что сердце его трепетно забилось отъ восторга и счастья.
   -- Сегодня день моего рожденія, -- продолжалъ Вьюнокъ, -- я родился здѣсь отъ лучей луны и послѣднихъ лучей солнца. Хотя и говорятъ это Солнце, но это не вѣрно: оно мой отецъ.
   Іоганнесъ немедленно рѣшилъ завтра же заявить объ этомъ въ школѣ.
   -- Смотри, тамъ восходитъ круглый бѣлый ликъ моей матери -- луны.
   -- Здравствуй, мать! Ахъ, какъ печально она опять глядитъ сегодня!
   Вьюнокъ указалъ на востокъ. Большой, блестящій дискъ луны поднимался тамъ по сѣрому небу за кружевной тканью ивъ, которыя теперь темнымъ узоромъ выдѣлялись на ясномъ фонѣ. Но ликъ луны былъ печаленъ.
   -- О, мать! Не бойся. Ему-то я могу довѣриться, -- сказалъ Вьюнокъ и, зашевеливъ крылышками, нѣжно погладилъ Іоганнеса по щекѣ цвѣткомъ ириса, который держалъ въ рукѣ.
   -- Она недовольна, что я познакомился съ тобой. Ты первый изъ людей, къ которому я пришелъ. Но я вѣрю тебѣ, Іоганнесъ. Ты никогда, никогда не называй людямъ моего имени и не разсказывай имъ обо мнѣ. Обѣщаешь ли ты мнѣ это?
   -- Да, Вьюнокъ! -- отвѣтилъ Іоганнесъ тихо. Все это было такъ удивительно, странно для него. Онъ чувствовалъ себя невыразимо счастливымъ и боялся, что вотъ-вотъ все это кончится. Былъ ли это сонъ? Но около него на скамьѣ мирно лежалъ Престо, и онъ чувствовалъ теплое дыханіе своей собаки. Комары, какъ всегда, кружились въ тепломъ вечернемъ воздухѣ, и все вокругъ было такъ ясно, такъ отчетливо видно, что не могло быть сомнѣнія, что все это онъ видитъ наяву. Все время передъ собой онъ видѣлъ Вьюнка, который глядѣлъ на него такъ ласково и довѣрчиво. И снова раздался его милый голосъ:
   -- Я часто наблюдалъ за тобой, Іоганнесъ, знаешь откуда? Когда ты наклонялся, чтобы напиться, или смотрѣлъ на плавунцовъ и саламандръ, я сидѣлъ на песчанномъ днѣ пруда среди густыхъ водорослей и слѣдилъ за тобой, но ты, конечно, не могъ замѣтить меня тамъ, -- И Вьюнокъ весело закачался на борту лодки, отгоняя комаровъ цвѣткомъ ириса.
   -- А теперь мнѣ хочется поиграть съ тобой. Ты всегда одинъ. Мы будемъ хорошими друзьями, и я разскажу тебѣ много интересныхъ исторій, гораздо интереснѣе тѣхъ, которыя разсказываютъ тебѣ въ школѣ твои учителя. Вѣдь они всѣ рѣшительно ничего не знаютъ, хотя у нихъ и много книгъ; у меня же -- гораздо болѣе достовѣрные источники знаній, чѣмъ книги. Да ты и самъ увидишь и услышишь все. Ты пойдешь со мною?
   -- О, Вьюнокъ! Своди меня туда! -- воскликнулъ Іоганнесъ, указывая въ ту сторону, гдѣ изъ облачнаго грота еще сверкали пурпурнымъ блескомъ послѣдніе лучи уже скрывшагося солнца. Эта чудная картина уже начинала меркнуть и заволакиваться сѣрымъ туманомъ, но въ глубинѣ облачнаго грота все еще мерцало свѣтло- розовое сіяніе.
   Вьюнокъ посмотрѣлъ на этотъ свѣтъ, золотившій его блѣдное личико и волосы, и кивнулъ головой.
   -- Не сейчасъ, Іоганнесъ, не сейчасъ. Ты не долженъ сразу требовать слишкомъ многаго отъ меня. Я самъ еще никогда тамъ не бывалъ у отца.
   -- А я всегда вижу отца, -- сказалъ Іоганнесъ.
   -- Но это не отецъ твой. Вѣдь мы братья -- ты такъ же, какъ и я, сынъ солнца. Только твоя мать земля, поэтому мы такъ и различны; кромѣ того, ты родился въ домѣ, среди людей, а я въ чашечкѣ вьюнка, что конечно лучше, но мы все же хорошо поймемъ другъ друга, -- и Вьюнокъ прыгнулъ легко съ борта лодки, которая даже не качнулась отъ его движенія, и поцѣловалъ Іоганнеса въ лобъ.
   Іоганнесъ почувствовалъ послѣ этого прикосновенія, что онъ какъ будто весь преобразился. Все стало какъ-то яснѣе и понятнѣе для него. Онъ увидѣлъ, что ликъ луны глядѣлъ уже не такъ печально, водяныя лиліи ожили и удивленно и задумчиво посматривали на него. Ему стало сразу понятно, зачѣмъ это комары такъ весело кружатся въ воздухѣ, летая другъ около друга, то поднимаясь, то опускаясь и задѣвая воду своими длинными поясками. Онъ и раньше задумывался надъ этимъ, но теперь все это стало ему гораздо понятнѣе. Онъ слышалъ, что шепталъ камышъ, и на что тихо жаловались деревья послѣ захода солнца.
   -- О, Вьюнокъ! Благодарю, благодарю! Это такъ чудно! Конечно, мы хорошо поймемъ другъ друга!
   -- Дай мнѣ твою руку, -- сказалъ Вьюнокъ, расправилъ свои крылышки и понесся вмѣстѣ съ Іоганнесомъ среди листьевъ водяныхъ розъ, блестѣвшихъ при свѣтѣ луны. Тамъ и сямъ на нихъ сидѣли лягушки, но онѣ не прыгали теперь въ воду при его приближеніи, а кланялись ему, привѣтствуя его своимъ "ква, ква", на что Іоганнесъ имъ также вѣжливо отвѣчалъ, не желая показаться неучтивымъ.
   Лодка скрылась въ камышахъ, а Іоганнесъ полѣзъ вслѣдъ за Вьюнкомъ по высокому тростнику на берегъ. Ему казалось, что онъ сталъ необыкновенно маленькимъ и легкимъ; былъ ли это обманъ? Но онъ не помнилъ, чтобы могъ раньше лазить по стволамъ камыша.
   -- Теперь будь внимателенъ, -- сказалъ Вьюнокъ, -- мы съ тобой увидимъ кое-что очень интересное.
   Они шли по высокой травѣ, среди темнаго низкорослаго кустарника, черныя тѣни котораго лишь тамъ и сямъ прорѣзывались свѣтлой полоской луннаго свѣта.
   -- Прислушивался ты, Іоганнесъ, какъ трещатъ кузнечики на дюнахъ? Кажется, будто они взапуски даютъ концерты, но тебѣ трудно опредѣлить, почему раздается эта музыка? А въ дѣйствительности, они трещатъ совсѣмъ не для своего удовольствія, а это просто сотни маленькихъ кузнечиковъ, которые учатъ уроки въ своей школѣ. Не шуми теперь: мы подходимъ какъ разъ къ такой школѣ.
   Тррр... тррр... раздалось вблизи. Кустарникъ порѣдѣлъ, и когда Вьюнокъ раздвинулъ ручкой траву, Іоганнесъ увидѣлъ ярко освѣщенную лужайку, на которой маленькіе сверчки, сидя въ низенькой травѣ дюнъ, учили свои уроки. Тррр... тррр... Большой толстый кузнечикъ-учитель стоялъ впереди и выслушивалъ учениковъ. Каждый по очереди однимъ прыжкомъ подскакивалъ къ учителю и, отвѣтивъ, такимъ же образомъ возвращался на мѣсто; если этому кому-либо не удавалось, учитель сердился на ученика и ставилъ его въ наказаніе подъ грибомъ.
   -- Слушай внимательно, Іоганнесъ, -- сказалъ Вьюнокъ, -- ты, можетъ быть, здѣсь чему- нибудь научишься.
   Іоганнесъ понималъ довольно хорошо, о чемъ трещали сверчки, но отвѣты ихъ учителю противорѣчили всему, чему онъ учился въ школѣ. Первымъ былъ урокъ географіи. Сверчки ничего не знали о частяхъ свѣта, -- двадцать шесть дюнъ и два пруда были ихъ міромъ. А о томъ, что находится дальше за предѣлами ихъ, -- говорилъ учитель, -- никто ничего не знаетъ и знать не можетъ, и все, что объ этомъ вамъ разсказывается, -- однѣ только сказки.
   Затѣмъ былъ урокъ ботаники. Этотъ предметъ сверчки знали хорошо и твердо, и многіе изъ нихъ получали даже награды, главнымъ образомъ длинные тонкіе стебельки травы. Но больше всего удивила Іоганнеса сверчковая зоологія. Животный міръ раздѣлялся ими на прыгающихъ, летающихъ и ползающихъ. Сверчки и кузнечики, которые могли летать и прыгать, стояли на верхней ступени этой лѣстницы. За ними слѣдовали лягушки. Птицы описывались, какъ нѣчто чрезвычайно отвратительное, вредное и опасное. На самомъ низу у нихъ помѣщался человѣкъ. Это, по ихъ мнѣнію, большое, вредное и мало подвижное животное, стоящее на очень низкой степени развитія, такъ какъ оно не умѣетъ ни хорошо прыгать, ни летать. Къ счастью, оно встрѣчается со сверчками довольно рѣдко. Маленькій кузнечикъ, который никогда еще не видѣлъ человѣка, получилъ отъ своего учителя три удара палочкой за то, что, по ошибкѣ, причислялъ человѣка къ разряду безвредныхъ. Іоганнесу никогда еще не приходилось слышать что-либо подобное.
   Вдругъ раздался голосъ учителя. -- Тише! теперь у насъ будетъ урокъ прыганья!
   Всѣ сверчки перестали сразу трещать и начали усердно и ловко прыгать и кувыркаться. Толстый учитель прыгалъ передъ ними, подавая примѣръ и поучая ихъ.
   Это такъ развеселило и разсмѣшило Іоганнеса, что онъ, забывшись, расхохотался и весело захлопалъ въ ладоши. Въ одно мгновеніе сверчки разсыпались по дюнѣ, и на лужайкѣ воцарилась мертвая тишина.
   -- Вотъ что ты надѣлалъ, Іоганнесъ! -- сказалъ Вьюнокъ, -- ты не долженъ вести себя такъ неприлично. Сейчасъ видно, что ты родился среди людей!
   -- Мнѣ очень жаль, и я постараюсь впередъ лучше вести себя, -- сказалъ Іоганнесъ, -- но это было такъ смѣшно!
   -- Постой, будетъ еще смѣшнѣй! -- сказалъ Вьюнокъ.
   Они перешли лужайку и поднялись на дюну съ противоположной стороны. Фу! Какъ трудно было итти по глубокому песку, но когда Іоганнесъ ухватилъ Вьюнка за его легкое платьице, они быстро взобрались наверхъ. На полдорогѣ имъ попалась норка кролика. Хозяинъ ея, высунувъ головку и лапки, казалось, наслаждался ночнымъ воздухомъ. Шиповникъ только-что распустился и началъ цвѣсти, смѣшивая свой тонкій ароматъ съ запахомъ тмина, которымъ заросла почти вся верхушка дюны. Іоганнесъ часто встрѣчалъ кроликовъ, убѣгавшихъ при его приближеніи въ свои норки, и спрашивалъ себя всегда, какъ они тамъ живутъ? много ли ихъ помѣщается въ такой норкѣ? не страшно ли имъ тамъ въ постоянной темнотѣ? Поэтому онъ очень обрадовался, когда Вьюнокъ попросилъ у кролика позволенія осмотрѣть его жилище.
   -- Пожалуйста, -- отвѣтилъ кроликъ, -- но сегодня, къ несчастью, въ моей норкѣ назначенъ балъ съ благотворительной цѣлью, и я тамъ не хозяинъ.
   -- Вотъ какъ! Развѣ случилось какое-нибудь несчастье?
   -- Увы, увы! -- сказалъ кроликъ соболѣзнующе, -- большое несчастье, его не загладятъ долгіе годы.
   Въ тысячѣ прыжковъ отсюда люди построили большое, пребольшое зданіе и поселились въ немъ вмѣстѣ со своими собаками. Отъ этого пострадало семь моихъ родственниковъ, да болѣе двадцати осталось безъ пристанища. Жившему же тамъ кроту и мышамъ пришлось еще хуже: ихъ немилосердно истребляютъ, а также и жабъ. Ну вотъ мы и рѣшили устроить балъ въ пользу пострадавшихъ. Я отдалъ для этого свое помѣщеніе: каждый дѣлаетъ, что можетъ. Нельзя не дѣлиться съ ближними. -- И сострадательный кроликъ, вздохнувъ, потянулъ правой лапкой свое длинное ухо, чтобы осушить свои слезы. Это былъ его носовой платокъ.
   Въ травѣ что-то зашуршало, и къ норкѣ приблизилась толстая неуклюжая фигура большой крысы.
   -- Смотри! -- воскликнулъ Вьюнокъ, -- вотъ идетъ пана Крыса!
   Но крыса, не обращая вниманія на Вьюнка, спокойно положила у входа большой спѣлый колосъ ржи, тщательно завернутый въ сухой листокъ и, легко перескочивъ черезъ кролика, вошла въ норку.
   -- Не можемъ ли зайти и мы? -- спросилъ Іоганнесъ, котораго разбирало любопытство: -- я тоже хочу дать что-нибудь. -- Онъ вспомнилъ, что у него въ карманѣ лежалъ кусокъ бисквита, но, только вытащивъ его, онъ поразился, какимъ маленькимъ сталъ онъ самъ: онъ едва могъ удержать кусокъ въ своихъ рукахъ и удивлялся, какъ онъ могъ помѣститься въ его карманѣ.
   -- Это чрезвычайно рѣдкій и драгоцѣнный даръ -- истинно царскій подарокъ! -- воскликнулъ кроликъ и почтительно посторонился, чтобы пропустить ихъ.
   Входъ былъ темный, и Іоганнесъ съ удовольствіемъ пропустилъ Вьюнка впередъ. Но вскорѣ они замѣтили зеленоватый огонекъ, медленно приближавшійся имъ навстрѣчу. Это былъ маленькій свѣтлячокъ, услужливо предложившій имъ свой свѣтъ.
   -- Балъ обѣщаетъ быть блестящимъ, -- говорилъ онъ, ползая рядомъ съ ними, -- уже собралось порядочно народу. А вы, вѣроятно, эльфы, не правда ли? -- спросилъ онъ, нѣсколько подозрительно оглядывая Іоганнеса.
   -- Да, ты можешь такъ доложить о насъ, -- отвѣтилъ Вьюнокъ.
   -- А знаете ли вы, что вашъ король тоже принимаетъ участіе въ праздникѣ?
   -- Какъ? Развѣ Оберонъ здѣсь? -- воскликнулъ Вьюнокъ, -- я очень, очень радъ! Я вѣдь его хорошо знаю!
   -- А! -- воскликнулъ почтительно свѣтлячокъ, -- я не зналъ, что имѣю честь... -- продолжалъ онъ, почти погасая отъ страха.
   -- Его величество предпочитаетъ, конечно, открытыя мѣста, но онъ всегда былъ очень отзывчивъ, если дѣло касалось благотворительности. Его присутствіе сдѣлаетъ праздникъ, конечно, очень блестящимъ.
   И, дѣйствительно, праздникъ былъ блестящій. Большой залъ въ помѣщеніи кролика былъ роскошно убранъ. Гладко утоптанный полъ былъ посыпанъ пахучимъ тминомъ. Входъ былъ задрапированъ крыльями большой летучей мыши, которая по обыкновенію висѣла внизъ головой и докладывала о приходящихъ. Стѣны были со вкусомъ украшены сухими листочками, паутинками и маленькими летучими мышами. Межъ нихъ и по потолку ползало множество блестящихъ свѣтлячковъ, освѣщавшихъ своимъ фосфорическимъ свѣтомъ все помѣщеніе. Въ глубинѣ зала возвышался прекрасный тронъ, построенный изъ свѣтящихся гнилушекъ и производящій своимъ блескомъ чудное впечатлѣніе.
   Гостей было уже довольно много, и Іоганнесъ, чувствуя себя въ этой чуждой ему обстановкѣ нѣсколько неловко, прижался къ Вьюнку. Дѣйствительно, онъ увидѣлъ изумительныя вещи. Въ одномъ углу кротъ съ увлеченіемъ передавалъ полевой мышкѣ свое восхищеніе убранствомъ залы, въ другомъ -- двѣ старыя жабы жаловались другъ дружкѣ на сухую погоду, тамъ -- маленькая лягушка тщетно пыталась провести подъ руку черезъ залъ красивую ящерицу, что ей не удавалось, приводило ее въ большое смущеніе и заставляло толкаться о стѣны, разрушая ихъ убранство.
   На тронѣ сидѣлъ самъ король эльфовъ Оберонъ, окруженный небольшой свитой эльфовъ, нѣсколько высокомѣрно посматривавшихъ на прочую публику. Самъ король былъ такимъ, какимъ долженъ быть всякій порядочный король. Онъ былъ очень привѣтливъ и общителенъ и дружелюбно разговаривалъ съ нѣкоторыми присутствующими. Онъ недавно вернулся изъ далекаго путешествія въ Индію и былъ одѣтъ въ роскошное платье, сшитое изъ пестрыхъ лепестковъ экзотическаго цвѣтка.
   "Такихъ цвѣтовъ у насъ не бываетъ", подумалъ Іоганнесъ, глядя на него. Голову его украшала темно-синяя чашечка красиваго цвѣтка, распространявшаго такой тонкій и свѣжій ароматъ, что казалось, будто онъ только- что сорванъ. Въ рукѣ онъ держалъ скипетръ, сдѣланный изъ тычинки лотоса. Присутствующая толпа неумолкая превозносила его любезность и доброту, а самъ онъ искренне восторгался луннымъ сіяніемъ этихъ мѣстъ и увѣрялъ, что мѣстные свѣтлячки ничуть не уступаютъ южнымъ свѣтящимся мухамъ. Стѣнныя украшенія зала также удостоились его вниманія, а одинъ кротъ утверждалъ даже, что его величество при разглядываніи изволило одобрительно кивнуть нѣсколько разъ головкой.
   -- Пойдемъ со мной, -- сказалъ Вьюнокъ Іоганнесу, -- я хочу представить тебя Оберону. -- И они протискались сквозь толпу къ трону короля.
   Оберонъ, замѣтивъ Вьюнка, подошелъ къ нему съ распростертыми объятіями и расцѣловался съ нимъ. Толпа зашумѣла, а межъ эльфами пронесся завистливый шопотъ. Обѣ толстыя жабы въ углу ядовито забормотали что-то о льстецахъ и пролазахъ, которые всегда плохо кончаютъ, и при этомъ многозначительно качали своими большими головами.
   Вьюнокъ, побесѣдовавъ съ Оберономъ на неизвѣстномъ языкѣ, сдѣлалъ Іоганнесу знакъ подойти поближе.
   -- Дай мнѣ руку, Іоганнесъ, -- сказалъ Оберонъ, -- друзья Вьюнка -- мои друзья, и, гдѣ я буду въ силахъ, я готовъ помочь тебѣ. А это я хочу дать тебѣ въ знакъ нашего союза, -- и, снявъ при этихъ словахъ съ цѣпочки, которую онъ носилъ на шеѣ, маленькій золотой ключикъ, онъ подалъ его Іоганнесу, почтительно принявшему подарокъ и крѣпко зажавшему его въ своей рукѣ.
   -- Этотъ ключикъ можетъ сдѣлать тебя счастливымъ, -- продолжалъ король, -- онъ открываетъ золотую шкатулку, въ которой лежатъ удивительныя сокровища. Но гдѣ эта шкатулка, я сказать тебѣ пока не могу. Ты самъ долженъ старательно искать ее, и если ты останешься вѣрнымъ и преданнымъ другомъ Вьюнка и моимъ, то ты навѣрное найдешь ее.
   Сказавъ это, король привѣтливо кивнулъ головой Іоганнесу, который восторженно благодарилъ, чувствуя себя необыкновенно счастливымъ.
   Въ это время лягушки-музыканты, сидѣвшія на небольшомъ возвышеніи, покрытомъ сырымъ мхомъ, заиграли какой-то медленный вальсъ, и пары закружились по залу. Большая ящерица, озабоченно сновавшая повсюду, и, повидимому, облеченная ролью распорядителя танцевъ, вѣжливо отстраняла всѣхъ нетанцующихъ къ великому огорченію двухъ жабъ, которыя громко жаловались, что имъ ничего не видно. Балъ былъ во всемъ разгарѣ; это было очень смѣшно. Каждый танцовалъ по-своему, воображая, конечно, что танцуетъ лучше всѣхъ. Мыши и лягушки танцовали на заднихъ лапкахъ, а одна старая крыса кружилась при этомъ такъ неистово, что всѣ со страхамъ сторонились отъ нея. Одна жирная древесная улитка также осмѣлилась пройтись одинъ туръ съ маленькимъ кротомъ, но тотчасъ же отказалась подъ предлогомъ колотья въ боку, которое будто бы вызываютъ у нея танцы; настоящей же причиной, конечно, было ея неумѣнье танцовать. Но все это продѣлывалось очень торжественно и серьезно. Участіе въ балу было до нѣкоторой степени дѣломъ чести, и всѣ осторожно посматривали въ сторону короля, надѣясь увидѣть на его лицѣ знакъ одобренія себѣ. Но король, боясь возбудить неудовольствіе и соперничество, смотрѣлъ неподвижно передъ собой, а лица его свиты, считая ниже своего достоинства принять участіе въ танцахъ, высокомѣрно посматривали на толпу.
   Іоганнесъ долго сдерживался, но когда онъ увидѣлъ, какъ длинная ящерица кружила молодую жабу, подымая бѣдняжку на воздухъ, и заставляя ее въ этомъ видѣ описывать кругъ, не выдержалъ и разразился громкимъ хохотомъ.
   Это произвело переполохъ. Музыка остановилась. Король недовольно оглянулся. Главный распорядитель гнѣвно подскочилъ къ Іоганнесу и потребовалъ, чтобы онъ велъ себя приличнѣе.
   -- Танцы дѣло очень серьезное, -- сказалъ онъ, -- и смѣяться тутъ нечему. Здѣсь же вы находитесь въ благородномъ обществѣ, танцуютъ не для удовольствія только. Каждый старается но мѣрѣ своихъ силъ, и никто не желаетъ, чтобы надъ нимъ смѣялись, это невѣжливо. Кромѣ того, мы находимся здѣсь съ благотворительной цѣлью въ пользу пострадавшихъ, и поэтому нужно вести себя прилично и не поступать такъ, какъ будто находишься въ человѣческомъ обществѣ.
   Выговоръ этотъ смутилъ Іоганнеса. Онъ видѣлъ всюду враждебные взгляды, такъ какъ его близость королю создала ему много враговъ. Вьюнокъ отвелъ его въ сторону.
   -- Намъ лучше уйти, Іоганнесъ! -- прошепталъ онъ, -- ты снова испортилъ все дѣло. Да, да, такъ всегда кончается среди людей.
   Они поспѣшно проскользнули подъ крылья большой летучей мыши, закрывавшей входъ, и вошли въ темный коридоръ. Вѣжливый свѣтлячокъ ждалъ ихъ уже тамъ.
   -- Хорошо ли вы провели время? -- спросилъ онъ, -- и видѣли ли короля Оберона?
   -- О, да! Это былъ очень веселый праздникъ, -- сказалъ Іоганнесъ, -- а ты развѣ долженъ все время оставаться здѣсь въ темнотѣ?
   -- Нѣтъ, я дѣлаю это по собственному желанію, -- отвѣтилъ свѣтлячокъ съ горечью: -- я больше не люблю эти пустыя забавы.
   -- Полно, -- возразилъ Вьюнокъ, -- ты говоришь неискренно.
   -- И все-таки это правда. Да, раньше было время, когда и я не пропускалъ ни одного праздника. Я танцовалъ и ухаживалъ. Но теперь я прошелъ черезъ горнило страданій, теперь... -- онъ былъ такъ взволнованъ воспоминаніями, что почти погасъ. Къ счастью, они были недалеко отъ выхода, и кроликъ, услышавъ ихъ шаги, отошелъ въ сторону, такъ что луна заглянула въ отверстіе. Когда они вышли и очутились около кролика, Іоганнесъ сказалъ:
   -- Разскажи намъ свою исторію, свѣтлячокъ!
   -- Ахъ, -- вздохнулъ свѣтлячокъ, -- она проста и слишкомъ печальна -- она не развеселитъ васъ.
   -- Разскажи, разскажи! -- попросили всѣ.
   -- Ну, вы всѣ знаете, что мы свѣтлячки -- существа совсѣмъ особаго рода. Да. Я утверждаю даже, что никто не будетъ спорить противъ того, что мы, свѣтлячки, самыя даровитыя созданія на свѣтѣ.
   -- Почему же? Это интересно! -- сказалъ кроликъ.
   Но свѣтлячокъ возразилъ презрительно:
   -- Вы развѣ можете свѣтиться?
   -- Нѣтъ, этого мы не можемъ, -- долженъ былъ согласиться кроликъ.
   -- Ну, а мы свѣтимся всѣ! Мы можемъ зажигать и тушить нашъ свѣтъ по желанію. Свѣтъ, это -- высшій даръ природы, а способность свѣтиться есть высшее благо, котораго можетъ достигнуть живое существо. Кто же можетъ оспаривать у насъ это преимущество? А мы, самцы нашего рода, имѣемъ кромѣ того крылышки и можемъ пролетать цѣлыя мили.
   -- Этого я тоже не могу, -- сказалъ уступчивый кроликъ.
   -- Благодаря этому божественному дару свѣтиться, -- продолжалъ свѣтлячокъ, -- мы пользуемся уваженіемъ всѣхъ прочихъ животныхъ. Ни одна птица не тронетъ насъ, только послѣднее изъ всѣхъ созданій -- человѣкъ -- ищетъ насъ и уноситъ къ себѣ. Но это самое низкое созданіе природы. Іоганнесъ взглянулъ при этихъ словахъ на Вьюнка, какъ будто не понимая ихъ, но Вьюнокъ усмѣхнулся и сдѣлалъ ему знакъ молчать.
   -- Однажды я весело гулялъ, -- продолжалъ свѣтлячокъ, -- какъ ясный блуждающій огонекъ, въ темной чащѣ растеній, а она -- та, чье существованіе нераздѣльно связано съ моимъ счастьемъ, жила тамъ, на сырой полянѣ вблизи одного рва. Чудно блестѣла она своимъ смарагдовымъ огонькомъ, очаровавъ и покоривъ имъ мое сердце. Я леталъ надъ нею, стараясь привлечь ея вниманіе игрою моихъ цвѣтовъ, и съ восторгомъ замѣчалъ уже, какъ она начинала отвѣчать на мои привѣтствія, то смягчая, то погашая свой огонекъ; дрожа отъ восторга, я готовился опуститься къ своей возлюбленной, когда громкіе крики заколебали ночной воздухъ. Какія-то темныя существа -- это были люди -- приближались къ намъ. Испуганный, я обратился въ бѣгство; они преслѣдовали меня, стараясь накрыть какимъ-то чернымъ предметомъ, но крылья мои несли меня быстрѣе, чѣмъ ихъ -- ихъ неуклюжія ноги. Я спасся, и когда вернулся...
   Тутъ голосъ разсказчика оборвался отъ душевнаго волненія, и онъ замолчалъ подавленный, а слушатели его сочувственно и почтительно молчали, ожидая, когда онъ придетъ въ себя. Справившись наконецъ съ душившими его слезами, свѣтлячокъ продолжалъ:
   -- Вы догадываетесь, конечно, что случилось: моя нъжная невѣста, самая блестящая, самая свѣтлая изъ всѣхъ, исчезла, унесенная злыми людьми. Тихая сырая лужайка была истоптана, ея любимое мѣсто на краю обрыва было мрачно и пустынно, и я остался одинъ во всемъ мірѣ!..
   Чувствительный кроликъ снова протянулъ лапу къ уху, чтобы вытереть имъ невольную слезу, выкатившуюся изъ его глазъ.
   -- Съ этого времени я совершенно измѣнился. Легкомысленныя удовольствія потеряли для меня всю свою привлекательность, и я думаю только о ней, о той, которую я потерялъ, и о времени, когда я вновь найду ее.
   -- Какъ, вы еще надѣетесь?! -- радостно воскликнулъ кроликъ.
   -- Не только надѣюсь, но я увѣренъ, что тамъ вверху я увижу, я найду её, мою возлюбленную.
   -- Но... -- хотѣлъ возразить кроликъ.
   -- Кроликъ! -- прервалъ его свѣтлячокъ торжественно: -- кроликъ! Я понимаю, что блуждающій во мракѣ, какъ вы, можетъ сомнѣваться еще. Но тотъ, у кого глаза открыты, кто видитъ собственными глазами все, во что онъ вѣритъ, тому ваше сомнѣніе непонятно. Тамъ, -- и свѣтлячокъ поднялъ благоговѣйно свою головку къ сверкавшему безчисленными звѣздами небосклону, -- тамъ вижу я уже ее! Я вижу её, я вижу тамъ моихъ предковъ, моихъ друзей, блистающихъ еще большимъ великолѣпіемъ, чѣмъ здѣсь, на землѣ.
   Ахъ! когда же наконецъ пробьетъ мой часъ, и я полечу къ той, которая теперь оттуда зоветъ и ждетъ меня? Когда? Когда?
   И, вздохнувъ, червячокъ покинулъ своихъ слушателей и снова поползъ въ темный входъ кроликовой норки.
   -- Бѣдное созданье! -- сказалъ кроликъ, --
   я хочу вѣрить, что его надежды не обманутъ его.
   -- Я тоже вѣрю, -- согласился Іоганнесъ.
   -- А мнѣ что-то не вѣрится, -- сказалъ Вьюнокъ, -- но его исторія очень трогательна.
   -- Милый Вьюнокъ, -- сказалъ устало Іоганнесъ, -- я хочу спать.
   -- Ляжемъ здѣсь, Іоганнесъ. Я закрою тебя своимъ плащемъ, -- сказалъ тотъ, снимая свой голубой плащъ и ложась рядомъ съ Іоганнесомъ въ душистую траву на склонѣ дюны.
   -- Вы ложитесь головой прямо на землю, не лучше ли вамъ положить ее на меня? -- сказалъ кроликъ такъ убѣдительно, что они не могли отказаться.
   -- Спокойной ночи, матушка! -- сказалъ Вьюнокъ, глядѣвшей на нихъ сверху лунѣ.
   А Іоганнесъ, крѣпко зажавъ въ рукѣ золотой ключикъ и положивъ головку на мягкую спинку кролика, уже засыпалъ.

III

   -- Гдѣ онъ? Престо, гдѣ твой маленькій хозяинъ? Какъ ты испугался, проснувшись одинъ въ камышахъ въ лодкѣ и не найдя даже слѣдовъ своего господина? Что ты долженъ былъ почувствовать при этомъ? А теперь ты кружишься и визжишь и ищешь его тщетно. Бѣдный Престо! Какъ могъ ты спать такъ крѣпко и не замѣтить, когда твой хозяинъ покинулъ лодку, вѣдь ты просыпаешься обыкновенно при первомъ шорохѣ? Даже твое необычайное чутье не помогло тебѣ сегодня утромъ. Ты едва-едва нашелъ мѣсто, гдѣ онъ высадился на берегъ, а здѣсь, на дюнахъ, ты окончательно потерялъ слѣдъ. Твое усердное обнюхиванье не помогаетъ тебѣ. Да, ты очень огорченъ. Еще бы! Исчезъ любимый хозяинъ, исчезъ безслѣдно. Ну, ищи же его, Престо, ищи хорошенько! Смотри тамъ, прямо передъ тобой, не видишь ли ты на откосѣ дюнъ, тамъ далеко, какъ будто что-то лежитъ?.. Смотри хорошенько!..
   Одно мгновеніе Престо остановился, какъ вкопанный. Но затѣмъ, вытянувъ голову, онъ вдругъ помчался со всѣхъ своихъ четырехъ маленькихъ ногъ прямо къ темному пятнышку на откосѣ дюнъ. И когда выяснилось, что это былъ дѣйствительно онъ, его Іоганнесъ, восторгу Престо не было конца. Всѣ его попытки выразить свою радость казались ему недостаточными. Онъ вилялъ хвостомъ, прыгалъ, визжалъ и совалъ Іоганнесу свой холодный носъ въ лицо.
   -- Тише, Престо! На мѣсто! въ будку! -- крикнулъ ему Іоганнесъ въ полуснѣ еще.
   Какъ это было глупо! Вѣдь будка Престо была далеко отсюда.
   Но сознаніе маленькаго сонливца начало постепенно возвращаться къ нему. Къ ласкамъ и обнюхиваніямъ Престо онъ привыкъ давно. Но легкія видѣнія сна и прошлой ночи среди эльфовъ и луннаго свѣта окутывали еще его душу, какъ утренній туманъ дюны, и онъ боялся, что холодокъ утренняго вѣтерка прогонитъ ихъ.
   -- Надо закрыть глаза, -- думалъ онъ, -- а то я снова сейчасъ увижу свои обои, часы и комнатку, какъ всегда.
   Однако онъ лежалъ не какъ всегда и начиналъ уже. сознавать это. Тихо, осторожно подымалъ онъ вѣки своихъ глазъ, открывая узенькую щелку -- свѣтлый день! Голубое небо! Облака! Тогда онъ совсѣмъ открылъ глаза.
   -- Такъ это правда?! -- воскликнулъ онъ.
   Да, это была правда. Онъ лежалъ въ травѣ на дюнѣ. Веселые солнечные лучи согрѣвали его, и онъ вдыхалъ свѣжій утренній воздухъ, а легкій туманъ скрывалъ еще отъ его взоровъ отдаленный лѣсъ, и только высокіе буки да крыша его дома красиво выдѣлялись на свѣтло-зеленомъ фонѣ затуманеннаго ландшафта. Пчелы, жуки и другія насѣкомыя наполняли своимъ жужжаніемъ воздухъ; сверху раздавалась звонкая трель жаворонка; издали доносился лай собакъ и шумъ проснувшагося города. Все это онъ видѣлъ и слышалъ теперь явственно.
   Но что было сномъ и что дѣйствительностью? Гдѣ же Вьюнокъ? Гдѣ кроликъ, на которомъ онъ спалъ? -- Ни того, ни другого не было. Только Престо, сидя около него, весело вилялъ хвостикомъ и довѣрчиво глядѣлъ ему въ глаза.
   -- Не лунатикъ ли я? -- прошепталъ про себя Іоганнесъ.
   Около него виднѣлось отверстіе кроличьей норки, но ахъ! вѣдь на дюнахъ ихъ было такъ много! Онъ всталъ и оглянулся. Но что это у него въ зажатой рукѣ? Дрожь восторга охватила его, когда онъ разжалъ руку: въ ней лежалъ маленькій золотой ключикъ. Неподвижно и задумчиво сидѣлъ онъ, глядя на него.
   -- Престо! -- воскликнулъ онъ наконецъ: -- Престо! -- и слезы радости заполнили его глаза, -- Престо, вѣдь это было въ дѣйствительности!
   Престо вскочилъ и лаемъ старался обратить вниманіе своего господина на то, что онъ голоденъ и что пора идти домой.
   Домъ? объ этомъ Іоганнесъ совсѣмъ забылъ и думать. Но вотъ вдали послышались голоса людей, искавшихъ и зовущихъ его, и вдругъ онъ сталъ думать о томъ, какъ его встрѣтятъ, и что онъ скажетъ въ защиту своего поведенія, которое едва ли будетъ одобрено.
   Еще невысохшія слезы восторга готовы были уже превратиться въ слезы страха и угрызеній совѣсти, какъ вдругъ онъ вспомнилъ своего Вьюнка, ставшаго теперь его лучшимъ повѣреннымъ и другомъ, вспомнилъ о лежащемъ въ его рукѣ подаркѣ короля эльфовъ Оберона, и успокоился. Чудесная, неоспоримая дѣйствительность только что прошедшей ночи нова наполнила его радостью, и онъ спокойно направился навстрѣчу искавшимъ его.
   Но встрѣча оказалась даже хуже, чѣмъ онъ ее представлялъ себѣ. Страхъ и безпокойство го родныхъ достигли высшей степени. Онъ долженъ былъ выслушать строжайшій выговоръ; когда же отъ него потребовали дать торжественное обѣщаніе, что впередъ онъ никогда больше не поступитъ такъ опрометчиво -- онъ возмутился и твердо заявилъ, что такого обѣщанія дать не можетъ. -- Я не могу обѣщать это! -- сказалъ онъ рѣшительно. Всѣ были поражены. Его осыпали вопросами, грозили ему наказаніями, уговаривали его, но все было напрасно. Онъ думалъ о своемъ другѣ Вьюнкѣ и твердо стоялъ на своемъ. Что для него теперь наказанія, когда у него есть такой другъ, какъ Вьюнокъ, для котораго онъ готовъ вынести все на свѣтѣ. Онъ крѣпко прижималъ къ груди своей ключикъ, стискивалъ губы и на всѣ вопросы отвѣчалъ только подергиваніемъ плечъ.
   -- Я ничего не могу обѣщать, -- повторялъ онъ только.
   Наконецъ его отецъ сказалъ: -- Оставьте его въ покоѣ. Вы видите, что онъ хранитъ какую-то тайну. Должно-быть съ нимъ случись что-нибудь очень замѣчательное; а когда-нибудь онъ самъ разскажетъ намъ объ этомъ.
   Іоганнесъ улыбнулся, молча доѣлъ свой хлѣбъ съ масломъ и пробрался въ свою комнатку. Тамъ онъ отрѣзалъ отъ оконной шторы шнурокъ, привязалъ къ нему свой драгоцѣнный ключикъ, затѣмъ повѣсилъ его себѣ на шею и, успокоенный, отправился въ школу.
   Но и въ школѣ ему не повезло. Онъ не зналъ не одного урока, все время былъ разсѣянъ, улетая мыслями къ пруду и чудеснымъ событіямъ прошлой ночи. Ему казалось непонятнымъ, какъ онъ, другъ короля эльфовъ, можетъ быть теперь обязанъ рѣшать какія-то ариsметическія задачи и спрягать глаголы, а между тѣмъ это было такъ, и никто изъ окружавшихъ его не сомнѣвался въ этомъ и ничего не подозрѣвалъ о случившемся, даже самъ учитель, такъ сердито смотрѣвшій на Іоганнеса и презрительно называвшій его отпѣтымъ лѣнтяемъ.
   Но Іоганнеса не волновали ни плохія отмѣтки, сыпавшіяся на него за его невнимательность, ни другія наказанія.
   -- Они вѣдь ничего не знаютъ, -- думалъ онъ, -- и могутъ бранить меня сколько угодно. Это мнѣ не помѣшаетъ оставаться другомъ Вьюнка, который для меня дороже ихъ всѣхъ вмѣстѣ взятыхъ, даже съ учителемъ.
   Это, конечно, было не особенно почтительно. Но его уваженіе къ людямъ - братьямъ не возросло послѣ всего видѣннаго и слышаннаго въ прошлую ночь. И когда учитель началъ разсказывать о томъ, какъ Богъ одарилъ человѣка разумомъ и поставилъ его господиномъ надъ всѣми земными тварями, онъ громко разсмѣялся, за что, конечно, получилъ строгій выговоръ и плохую отмѣтку въ бальникѣ. Когда же вслѣдъ затѣмъ одинъ ученикъ прочелъ въ своей грамматикѣ фразу: "хотя возрастъ моей прабабушки очень высокъ, однако наше солнце гораздо старше ея", то онъ немедленно крикнулъ:
   -- Надо сказать: "нашъ солнце!", потому что оно мужского рода!
   Всѣ громко разсмѣялись, а учитель, удивленный этой выходкой, которую онъ квалифицировалъ какъ "безмѣрную глупость", оставилъ Іоганнеса безъ обѣда и приказалъ ему сто разъ написать слѣдующую фразу: "хотя возрастъ мой прабабушки очень высокъ, наше солнце старше ея, а моя безмѣрная глупость не имѣетъ границъ". И вотъ школьники разошлись, а Іоганнесъ сидѣлъ одиноко въ пустомъ классѣ и писалъ заданную фразу. Солнце весело бросало въ окно цѣлые снопы свѣта, въ широкихъ полосахъ котораго кружились безчисленныя свѣтящіяся пылинки; яркія пятна его лежали да бѣлой оштукатуренной стѣнѣ класса и медленно, незамѣтно, часъ за часомъ передвигались впередъ. Учитель ушелъ, хлопнувъ громко входной дверью.
   Пятьдесятъ второй разъ уже Іоганнесъ писалъ фразу о своей прабабушкѣ, когда вдругъ онъ замѣтилъ, маленькую, проворную мышку, съ черными, какъ бисеръ, глазками и шелковыми ушками, которая неслышно выползла изъ отдаленнаго угла класса и побѣжала теперь вдоль стѣны. Іоганнесъ сидѣлъ неподвижно, какъ мертвый, чтобы не испугать маленькое животное. Но она не была пуглива и смѣло подбѣжала къ партѣ, за которой сидѣлъ Іоганнесъ. Остановившись, она метнула глазками во всѣ стороны и быстро, однимъ прыжкомъ, вскочила на скамью, а затѣмъ и на парту Іоганнеса.
   -- Ай, ай! -- прошепталъ онъ, -- вотъ-такъ храбрая мышка!
   -- Кого же мнѣ бояться? -- пискнула мышка въ отвѣтъ, улыбаясь и показывая свои бѣлые, острые зубки. Хотя Іоганнесъ видѣлъ уже много чудеснаго, но теперь онъ широко открылъ глаза отъ удивленія, -- до того его поразила невозможность того, чему онъ былъ однако свидѣтелемъ въ классѣ, среди бѣлаго дня.
   -- Меня, конечно, тебѣ бояться нечего, -- сказалъ онъ тихо, все еще боясь спугнуть маленькое животное, -- Ты пришла съ порученіемъ отъ Вьюнка?
   -- Я пришла сказать тебѣ, что твой учитель совершенно правъ и что ты вполнѣ заслужилъ свое наказаніе.
   -- Но вѣдь Вьюнокъ сказалъ, что солнце мужского рода и оно -- нашъ отецъ.
   -- Конечно! Но людямъ этого знать не нужно. Какое имъ до этого дѣло? И тебѣ незачѣмъ говорить объ этихъ деликатныхъ предметахъ съ ними. Они слишкомъ грубы, чтобы понять тебя. Вѣдь человѣкъ -- только чрезвычайно злое и грубое созданіе, которое больше всего любитъ ловить и уничтожать все, что живетъ. Мы, мыши, знаемъ это по собственному опыту.
   -- Почему же вы остаетесь вблизи него и не уходите жить въ лѣса подальше?
   -- Ахъ, мы не можемъ больше сдѣлать этого. Мы слишкомъ привыкли къ городской жизни. Кромѣ того, стоитъ лишь быть осторожнѣе и избѣгать ихъ мышеловокъ и тяжелыхъ ногъ, и жизнь вблизи нихъ можетъ быть недурна. Къ тому же мы и довольно проворны. Но хуже всего то, что человѣкъ, зная свою неповоротливость, заключилъ союзъ съ нашимъ злѣйшимъ врагомъ -- кошкою; это для насъ, дѣйствительно, большое несчастіе. Но вѣдь въ лѣсу тоже не мало совъ, ястребовъ и другихъ хищниковъ. Мы всѣ смертны, и отъ смерти не убѣжишь... Ну, Іоганнесъ, не забывай моего совѣта. Вотъ идетъ твой учитель!
   -- Постой, мышка, не уходи, -- сказалъ Іоганнесъ, -- спроси у Вьюнка, какъ мнѣ поступить съ ключикомъ, я привязалъ его себѣ на шею, но въ субботу придется мѣнять бѣлье, и я боюсь, что его увидятъ. Куда бы мнѣ спрятать его получше?
   -- Закопать въ землю! Только тамъ онъ будетъ въ безопасности. Хочешь, я тебѣ спрячу его?
   -- Только не здѣсь, въ школѣ!
   -- Въ такомъ случаѣ закопай его тамъ, въ дюнахъ, а я передамъ своей двоюродной сестрѣ, полевой мышкѣ, чтобы она стерегла его.
   -- Благодарю тебя, моя мышечка!
   -- Бубумъ, бумъ! -- послышались шаги учителя.
   Мышка спрыгнула, и въ одно мгновеніе, пока Іоганнесъ макалъ свое перо въ чернильницу, она уже исчезла. Учитель, которому тоже хотѣлось уйти домой, простилъ Іоганнесу оставшіяся 48 фразъ и отпустилъ его.
   Цѣлыхъ два дня Іоганнесъ провелъ въ постоянномъ страхѣ. За нимъ слѣдили повсюду, и онъ не находилъ ни минутки свободнаго времени, чтобы побѣжать къ дюнамъ.
   Настала пятница, а онъ все еще носилъ свой драгоцѣнный ключикъ на шеѣ. Завтра вечеромъ его заставятъ перемѣнить бѣлье, увидятъ ключикъ и, можетъ - быть, отнимутъ его. Эта мысль приводила его въ отчаяніе.
   Ни въ домѣ, ни въ саду онъ не находилъ мѣста, которое казалось бы ему достаточно укромнымъ, чтобы спрятать свой ключикъ.
   Насталъ вечеръ. Сумерки начинали уже спущаться. Іоганнесъ сидѣлъ у открытаго окна своей комнаты и тоскливо посматривалъ на синѣющія вдали, за зелеными кустами, дюны.
   -- О, Вьюнокъ, Вьюнокъ! Помоги же мнѣ, -- прошепталъ онъ страстно... и вдругъ услышалъ тихій шелестъ крыльевъ и почувствовалъ запахъ ландыша, а уха его коснулся такъ хорошо ему знакомый теперь нѣжный голосъ: -- Я здѣсь! -- И онъ увидѣлъ Вьюнка, сидѣвшаго на подоконникѣ рядомъ съ нимъ и игравшаго стройными стебельками бѣлоснѣжнаго ландыша.
   -- Наконецъ-то ты пришелъ! -- воскликнулъ Іоганнесъ, -- я такъ тосковалъ по тебѣ!
   -- Пойдемъ со мной, мы спрячемъ твой ключикъ, Іоганнесъ.
   -- Я не могу! -- вздохнулъ огорченно Іоганнесъ.
   Но Вьюнокъ взялъ его за руку, и Іоганнесъ вдругъ почувствовалъ, что онъ легко понесся по воздуху, какъ сѣмечко одуванчика.
   -- Вьюнокъ, милый Вьюнокъ! -- говорилъ Іоганнесъ, летя рядомъ съ нимъ, -- я такъ люблю тебя! Мнѣ кажется, что я люблю тебя больше всѣхъ людей, даже больше Престо!
   -- Даже больше Симона? -- спросилъ Вьюнокъ, цѣлуя его.
   -- О, Симонъ и не интересуется моей любовью.
   Онъ въ этомъ не нуждается. Симонъ самъ любитъ только торговку рыбой, да и то лишь тогда, когда бываетъ голоденъ. Какъ тебѣ кажется, Вьюнокъ, Симонъ -- обыкновенная кошка?
   -- Нѣтъ, я думаю, что раньше онъ былъ человѣкомъ.
   -- Ззз... бацъ! толстый майскій жукъ налетѣлъ на Іоганнеса и чуть не упалъ.
   -- Развѣ вы не можете быть осторожнѣе? -- пробурчалъ онъ, -- эти эльфы воображаютъ вѣроятно, что все воздушное пространство принадлежитъ имъ однимъ! Эти бездѣльники летаютъ только для своего удовольствія и мѣшаютъ намъ, которые такъ заняты поисками новой пищи и должны все время ѣсть какъ можно больше! -- И громко жужжа, онъ понесся дальше.
   -- Развѣ мы его обижаемъ тѣмъ, что не ѣдимъ листьевъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Да, для майскаго жука это очень обидно. Они считаютъ своимъ долгомъ истреблять какъ можно больше листьевъ. Въ этомъ ихъ жизненное призваніе. Хочешь, я разскажу тебѣ исторію одного молоденькаго майскаго жука?
   -- О, пожалуйста, Вьюнокъ!
   -- Ну, слушай! Жилъ однажды одинъ молодой, красивый майскій жукъ, только что выползшій изъ земли. Конечно, все увидѣнное имъ произвело на него ошеломляющее впечатлѣніе. Больше года провелъ онъ до этого въ темнотѣ подъ землей и теперь, дождавшись теплаго яснаго вечера и высунувъ головку изъ-подъ земли, онъ остановился, какъ вкопанный, пораженный яркостью свѣта, зеленью деревьевъ, пѣніемъ птичекъ и кипѣвшею вокругъ него жизнью.
   Не зная, что дѣлать, онъ выставилъ свои вѣерообразныя щупальцы впередъ и началъ ощупывать торчащій передъ нимъ стебелекъ зеленой травы. Жукъ этотъ былъ самецъ и очень красивый экземпляръ своего рода. Онъ имѣлъ черныя блестящія членистыя ножки, толстый сѣрый животикъ и грудь, покрытую панцыремъ, блестѣвшимъ, какъ зеркало. Къ счастью для себя, онъ впереди замѣтилъ другого майскаго жука, который, хотя и не былъ такъ красивъ, какъ онъ, но зато обладалъ уже значительнымъ жизненнымъ опытомъ, такъ какъ выползъ днемъ раньше его.
   Вѣжливо, какъ и подобаетъ быть всякому молоденькому жуку, онъ обратился съ какимъ- то вопросомъ къ своему солидному собрату.
   -- Что тебѣ нужно, дружокъ? -- спросилъ тотъ его высокомѣрно, сразу замѣтивъ, что имѣетъ дѣло съ новичкомъ, -- чего ты ищешь?
   -- Извините, -- возразилъ молодой жукъ, -- я ничего не ищу, я, собственно, хотѣлъ спросить, что я долженъ дѣлать? Что дѣлаютъ здѣсь майскіе жуки?
   -- Вотъ что, мой милый, ты не знаешь этого? Ну, это неудивительно. Со мной было то же вчера. Ну, слушай же. Главное въ жизни майскаго жука -- это ѣда. Вблизи находится прекрасная липовая роща. Она посажена, конечно, для насъ, и наша главная обязанность -- какъ можно больше обгладывать ея листья.
   -- Кто же насадилъ эту липовую рощу для насъ? -- спросилъ молоденькій жукъ.
   -- Ну, великое существо, которое заботится о насъ. Каждое утро оно проходитъ мимо рощи и того, кто всѣхъ усерднѣе глодалъ листья, оно беретъ съ собою въ прекрасный домъ, въ которомъ сверкаетъ яркій свѣтъ и гдѣ всѣ майскіе жуки живутъ счастливо вмѣстѣ. Но тотъ, который вмѣсто того, чтобы глодать листья, безполезно лишь летаетъ по воздуху -- тотъ дѣлается добычей летучей мыши.
   -- Это что такое? -- спросилъ новичокъ.
   -- Это страшное чудовище съ острыми зубами, которое ловитъ насъ во тьмѣ и тутъ же пожираетъ насъ.
   И ера жукъ замолкъ, какъ они услышали надъ собой рѣзкій пискъ, заставившій ихъ задрожать отъ страха.
   -- У, вотъ оно, вотъ оно! -- воскликнулъ старшій жукъ, -- берегись его, молодой другъ, и будь мнѣ благодаренъ, что я своевременно предостерегъ тебя. Передъ тобой еще цѣлая длинная ночь -- не теряй же ее безполезно! Чѣмъ меньше ты будешь глодать листья, а будешь носиться по воздуху -- тѣмъ больше опасность быть съѣденнымъ летучей мышью. Только тѣ, которые слѣдуютъ своему истинному призванію, попадаютъ въ свѣтлое жилище добраго существа. Помни объ этомъ и слѣдуй своему призванію!
   Сказавъ это, старшій жукъ поползъ дальше по травѣ, оставивъ своего недоумѣвающаго товарища одного.
   -- Знаешь ли ты теперь, что называютъ призваніемъ? -- спросилъ Вьюнокъ Іоганнеса, -- нѣтъ? Ну, молодой нашъ жукъ тоже не зналъ этого. Онъ понималъ только, что это было что-то связанное съ глоданіемъ листьевъ. Но какъ добраться до чудесной липовой рощи?
   Прямо передъ нимъ возвышался твердый и стройный травяной стебель, слегка качавшійся подъ дуновеніемъ вечерняго вѣтерка. Онъ крѣпко охватилъ его своими шестью цѣпкими ножками и поползъ. Снизу стебель этотъ казался ему высокимъ круглымъ стволомъ. Но жукъ все-таки хотѣлъ взобраться на него. "Это мое призваніе", подумалъ онъ и началъ старательно лѣзть вверхъ. Дѣло подвигалось медленно. Онъ срывался, падалъ внизъ, начиналъ снова и наконецъ добрался до вершины и, качаясь на ней, почувствовалъ себя удовлетвореннымъ и счастливымъ. Какой чудный видъ открылся его взорамъ. Ему казалось, что цѣлый міръ лежитъ передъ нимъ и манитъ его къ себѣ. Легкій пріятный вѣтерокъ обвѣвалъ его со всѣхъ сторонъ и какъ-будто подымалъ его вверхъ. Онъ жадно наполнилъ воздухомъ свое заднее брюшко, и страстное желаніе подняться выше и выше охватило его. Въ восторгѣ онъ раскрылъ свои жесткія крылышки и, расправивъ другую пару, замахалъ ими... -- Выше, выше -- подумалъ онъ и сильнѣе замахалъ крылышками; лапки какъ-то сами оставили стебелекъ, и -- о радость! -- онъ, свободно и весело жужжа, понесся въ тихомъ вечернемъ воздухѣ.
   И Вьюнокъ замолкъ.
   -- Ну, а дальше что? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Продолженіе невеселое. Я разскажу тебѣ его въ другой разъ.
   Было уже поздно. Они пролетѣли надъ прудомъ, я двѣ запоздавшія бѣлыя бабочки летѣли рядомъ съ ними.
   -- Куда летите вы, эльфы? -- спросили онѣ.
   -- Туда, къ дюнамъ, гдѣ зацвѣлъ большой кустъ дикой розы.
   -- И мы съ вами, -- сказали бабочки.
   Уже издали бѣлѣлъ онъ, почти сплошь осыпанный нѣжно - палевыми шелковистыми цвѣтами.
   Бутоны были розоваты, а распустившіяся розы сохраняли кое-гдѣ на лепесткахъ тонкія красивыя полоски въ память о томъ времени, когда сами были еще бутонами.
   Роскошный, цвѣтущій, розовый кустъ одиноко возвышался на дюнѣ, наполняя воздухъ своимъ ароматомъ. Запахъ этотъ такъ нѣженъ и тонокъ, что имъ питаются только одни эльфы. Бѣлыя бабочки быстро помчались впередъ и стали цѣловать одинъ цвѣтокъ за другимъ.
   -- Мы прилетѣли сюда довѣрить тебѣ большую драгоцѣнность. Можешь ли ты поберечь ее для насъ? -- сказалъ Вьюнокъ.
   -- Да, да... конечно... -- зашепталъ кустъ, шевеля листочками, -- мнѣ не скучно здѣсь, и я никуда не уйду, если меня не унесутъ насильно. Кромѣ того у меня острые шипы, которыми я могу защищаться.
   Маленькая полевая мышь, двоюродная сестра школьной, выбѣжала изъ-подъ корней розы, гдѣ она уже приготовила глубокую ямку для ключика.
   -- Когда ты захочешь взять его, позови меня, чтобы не копать самому и не повредить корней розы, -- сказала она.
   И когда ключикъ былъ положенъ, розовый кустъ снова склонилъ свои колючія вѣтки надъ темнымъ входомъ, обѣщавъ вѣрно хранить довѣренную ему драгоцѣнность. Бѣлыя бабочки были свидѣтельницами его клятвы.
   На слѣдующее утро Іоганнесъ проснулся въ своей постели, въ обществѣ Престо, причудливыхъ обоевъ и стѣнныхъ часовъ, но ключика со шнуркомъ на шеѣ у него уже не было.

IV

   -- Что за отвратительно скучное время года лѣто! -- стонала одна изъ трехъ большихъ желѣзныхъ печей, стоявшихъ на чердакѣ стараго дома.
   -- Вотъ уже цѣлыя недѣли, какъ я не видѣла ни одного живого существа и не слыхала ни одного слова! А кромѣ того внутри эта постоянная, отвратительная пустота! Это возмутительно!
   -- А я полна паутины, -- замѣтила вторая печь, -- зимой этого во мнѣ не бываетъ.
   -- А я такъ запылена, что умру со стыда, когда зимой опять появится, какъ говоритъ Ванъ Альпенъ, черный человѣкъ! -- насмѣшливо сказала третья печь.
   Эту мудрость она подслушала у Іоганнеса, конечно, когда тотъ училъ стихи, сидя около нея зимой.
   -- Ты не должна такъ непочтительно говорить о г-нѣ Трубочистѣ, -- сказала первая печь, которая была старѣе другихъ, -- это меня оскорбляетъ.
   Нѣсколько лампъ и консолей, лежавшихъ тамъ и сямъ, завернутыя въ бумагу, чтобы предохранить ихъ отъ ржавчины, выразили совсѣмъ недвусмысленно свое презрѣніе къ такому легкомысленному образу мыслей. Но вдругъ разговоръ затихъ. Крышка чердака поднялась, и лучъ свѣта проникъ въ его отдаленный уголъ, освѣтивъ все это общество, лежавшее тамъ въ ныли и безпорядкѣ.
   Это Іоганнесъ такъ внезапно прервалъ интересный разговоръ. Чердакъ всегда сильно привлекалъ его къ себѣ, а теперь, послѣ всѣхъ только что пережитыхъ необычайныхъ событій, онъ часто уходилъ туда, чтобы побыть въ его уединеніи и тишинѣ.
   Кромѣ того, тамъ было одно закрытое ставней окно, которое выходило на дюны, и онъ находилъ особенное удовольствіе распахнуть его, чтобы послѣ таинственнаго полумрака чердака вдругъ окинуть взоромъ залитый солнцемъ пейзажъ, ограниченный волнистою далью нѣжно-синѣющихъ дюнъ.
   Три недѣли прошло съ того памятнаго вечера въ пятницу, а Іоганнесъ ничего не слыхалъ о своемъ новомъ другѣ. Его золотого ключика тоже не было съ нимъ, а безъ него ему недоставало вещественнаго доказательства того, что все случившееся съ нимъ не было только волшебнымъ сномъ. Часто онъ съ трудомъ боролся противъ навязчиваго страшнаго предположенія, что онъ самъ все это выдумалъ.
   Тогда онъ часами сидѣлъ неподвижный, блѣдный и печальный, а отецъ его, наблюдавшій за нимъ, со страхомъ начиналъ думать, что Іоганнесъ захворалъ съ той ночи, которую провелъ на дюнахъ. Іоганнесъ же просто тосковалъ по своемъ Вьюнкѣ.
   "Развѣ онъ меня меньше любитъ, чѣмъ я его, -- думалъ онъ, стоя у открытаго окна чердака и любуясь зеленью цвѣтущаго сада, -- такъ почему же онъ не навѣщаетъ меня чаще? Почему онъ не остается со мной дольше? Если бы я могъ... Но, можетъ быть, у него есть еще другіе друзья, и онъ любитъ ихъ больше меня? А у меня никого, никого нѣтъ, и я такъ люблю его, его одного!.."
   Вдругъ онъ увидѣлъ, какъ на темно-голубой синевѣ неба появились шесть снѣжно-бѣлыхъ голубей и, шумя крыльями, пролетѣли подъ крышей дома. Казалось, что полетомъ ихъ управляетъ какая-то разумная сила; они внезапно, какъ по приказу, мѣняли направленіе и кружились, будто желая полнѣе исчерпать радость отъ купанья въ волнахъ свѣта.
   Но вдругъ они направились прямо къ окну, у котораго стоялъ Іоганнесъ, и, шурша крульями, опустились около водосточнаго желоба, по которому, озабоченно воркуя, заходили взадъ и впередъ. Одинъ изъ нихъ имѣлъ въ крылѣ ярко-красное перышко. Онъ дергалъ и дергалъ его клювомъ до тѣхъ поръ, пока не вырвалъ и, подлетѣвъ, подалъ его Іоганнесу...
   Едва Іоганнесъ прикоснулся къ нему, какъ почувствовалъ, что становится такимъ же легкимъ и быстрымъ, какъ любой голубь. Онъ потянулся -- голуби поднялись -- и онъ понесся, окруженный ими по пронизанной солнечными лучами воздушной синевѣ, не видя ничего другого, кромѣ блеска бѣлыхъ крыльевъ и бездоннаго синяго неба надъ собой.
   Они летѣли надъ садомъ по направленію къ синѣющему вдали лѣсу, густыя вершины котораго поднимались, какъ волны зеленаго моря. Іоганнесъ взглянулъ внизъ и замѣтилъ своего отца, сидѣвшаго у открытаго окна, и Симона, прилегшаго на скамьѣ снаружи и грѣвшагося на солнышкѣ, вытянувъ лапки.
   "Видятъ ли они меня", подумалъ онъ, не смѣя имъ крикнуть.
   Потомъ онъ замѣтилъ Престо, который бѣгалъ по саду, нюхалъ подъ каждымъ кустомъ и у каждой ограды, царапался у каждой оранжерейной двери въ поискахъ за своимъ хозяиномъ.
   -- Престо, Престо! -- крикнулъ ему Іоганнесъ.
   Собака подняла морду, завиляла хвостомъ и жалобно завыла.
   -- Я вернусь еще, Престо, подожди меня, -- крикнулъ онъ еще разъ, но былъ уже далеко.
   Они летѣли надъ лѣсомъ, и вороны съ крикомъ поднимались съ деревьевъ, на которыхъ находились ихъ гнѣзда. Была середина лѣта, и ароматъ цвѣтущей липы клубами поднимался вверхъ, наполняя воздухъ. На вершинѣ высокой липы, въ пустомъ гнѣздѣ, сидѣлъ Вьюнокъ со своимъ вѣнкомъ изъ вьюнковъ на головѣ. Онъ привѣтствовалъ Іоганнеса.
   -- Наконецъ ты здѣсь! -- сказалъ онъ ему, -- это я послалъ за тобой, и теперь мы можемъ остаться вмѣстѣ, сколько хочешь.
   -- Какъ не хотѣть, -- отвѣчалъ Іоганнесъ и, поблагодаривъ проводившихъ его сюда голубей, спустился съ Вьюнкомъ въ лѣсъ.
   Тамъ было прохладно и тихо. Иволга безъ конца повторяла одно и то же колѣнце, чуть- чуть измѣняя его въ концѣ.
   -- Бѣдная птичка! -- сказалъ Вьюнокъ, -- когда-то она была райской птичкой, что еще видно по ея хорошенькимъ, желтенькимъ перышкамъ. Но злая сила измѣнила ее и изгнала изъ рая. Однако есть слово, которое могло бы вернуть ей прежнее опереніе и рай, но она забыла его; повторяетъ безъ конца что-то похожее на него и никакъ не можетъ вспомнить.
   Безчисленныя мухи и мошки носились, какъ живые кристаллы, въ яркихъ лучахъ солнца, проникавшихъ темную зелень лѣса. Прислушиваясь къ ихъ жужжанію, можно было подумать, что громадный, стройный концертъ наполняетъ собой весь лѣсъ и что поютъ солнечные лучи.
   Густой темно-зеленый мохъ покрывалъ землю, а Іоганнесъ сталъ снова такимъ маленькимъ, что этотъ мохъ казался ему цѣлымъ громаднымъ лѣсомъ, выросшимъ на почвѣ настоящаго лѣса. Какъ красивы были его стебельки и какъ росли они! Пробираться черезъ нихъ было очень трудно, и мховый лѣсъ казался Іоганнесу безконечнымъ. Но вотъ они очутились передъ муравьиной кучей. Сотни муравьевъ озабоченно сновали взадъ и впередъ. Одни въ челюстяхъ несли сухіе кусочки дерева, листочки или травки, другіе переносили яички, и все это такъ суетилось, что у Іоганнеса почти кружилась голова. Они долго искали муравья, который согласился бы поговорить съ ними. Всѣ были слишкомъ заняты и не обращали на нихъ никакого вниманія.
   Наконецъ они наткнулись на стараго муравья, пасшаго стадо тлей, отъ которыхъ муравьи получаютъ свою медовую росу. Такъ какъ тли насѣкомыя очень спокойныя, то муравей могъ побесѣдовать съ гостями, показать имъ устройство своей большой кучи.
   Она лежала у ствола большого дерева и была очень обширна. Тамъ были сотни комнатокъ, чуланчиковъ и коридоровъ. Муравей водилъ ихъ по безконечнымъ проходамъ, обстоятельно объясняя назначеніе каждаго, показывалъ дѣтскія помѣщенія, въ которыхъ маленькіе муравьи выползали изъ своихъ бѣлыхъ пеленокъ.
   Іоганнесъ съ удивленіемъ и восторгомъ осматривалъ все это.
   Старый муравей, между прочимъ, сказалъ имъ, что ихъ колонія очень озабочена предстоящимъ военнымъ походомъ. Они готовились объявить войну другой муравьиной колоніи, находящейся очень недалеко отсюда, уничтожить ее совершенно, а личинки -- похитить и перенести къ себѣ или тоже убить. Это потребуетъ, конечно, громаднаго напряженія всѣхъ силъ, а поэтому они такъ заняты теперь исполненіемъ всѣхъ нужныхъ приготовленій къ походу.
   -- Зачѣмъ же вы воюете? -- сказалъ Іоганнесъ, -- вѣдь это нехорошо!
   -- Напротивъ, совершенно напротивъ, -- возразилъ старый пастухъ, -- это очень похвальный и нужный походъ. Подумайте! Вѣдь мы готовимся истребить поколѣніе такъ называемыхъ воинственныхъ муравьевъ и водворить миръ, -- а это очень похвальное дѣло.
   -- А развѣ вы сами не принадлежите къ роду воинственныхъ муравьевъ?
   -- Конечно, нѣтъ! Откуда вы это взяли? Мы самые мирные муравьи.
   -- Какъ же понять это, если вы сами собираетесь воевать?
   -- Но это очень просто. Видите ли, было время, когда всѣ муравьи вели безконечныя войны другъ съ другомъ. Не проходило дня безъ большого сраженія и массовой бойни. И вотъ появился добрый и мудрый муравей, который понялъ, что всѣмъ муравьямъ жилось бы лучше и легче, если бы эти войны прекратились. Когда муравьи услыхали такую проповѣдь, они пришли въ величайшее возбужденіе и рѣшили разорвать этого великаго муравья на части. Но вслѣдъ за тѣмъ появились другіе муравьи, которые стали говорить то же самое; ихъ стали преслѣдовать и тоже рвать на части. Однако число ихъ, несмотря на это, все увеличивалось и увеличивалось и наконецъ ихъ стало столько, что не было никакой возможности всѣхъ ихъ уничтожить. Они назвались мирными и стали громогласно утверждать, что первый муравей былъ великій проповѣдникъ истины, а тѣхъ, кто не соглашался съ ними, они, уже въ свою очередь, стали рвать на части. Такимъ образомъ получилось, что большинство существующихъ муравьевъ стали мирными, чтутъ теперь мощи перваго великаго муравья и сохраняютъ ихъ съ величайшей старательностью, какъ святыню. Наша колонія, напримѣръ, обладаетъ его головой -- самой настоящей, и мы побѣдили и уничтожили уже двѣнадцать другихъ муравьиныхъ колоній, которыя имѣли дерзость утверждать, что настоящая голова святого муравья находится не у насъ, а у нихъ. Такихъ дерзкихъ колоній остается еще четыре. Они тоже называютъ себя мирными муравьями, но на самомъ дѣлѣ это, конечно, воинственные муравьи, иначе они бы не стали утверждать, что настоящая голова святого муравья находится у нихъ, зная, что она у насъ и что у святого была только одна голова. И вотъ мы готовимся теперь разрушить дотла тринадцатую колонію этихъ дерзкихъ! Развѣ это не хорошее дѣло?!
   -- Да... -- сказалъ Іоганнесъ, -- это очень удивительно...
   Собственно говоря, ему стало немного страшно послѣ этого разсказа, и онъ почувствовалъ себя въ безопасности только тогда, когда, любезно поблагодаривъ услужливаго пастуха тлей и простившись, они вышли изъ гнѣзда и усѣлись вдали отъ муравьиной кучи на согнутомъ стебелькѣ травы подъ тѣнью папоротника.
   -- О, -- вздохнулъ Іоганнесъ, -- какое кровожадное и глупое общество, эти муравьи!
   В рть часа еще послѣ того, какъ были уже въ полной безопасности.
   Виндекиндъ смѣялся, отгоняя отъ себя сигарный дымъ листомъ папоротника.
   Наконецъ, пѣніе прекратилось, и бѣлокурый сталъ говорить. Онъ громко кричалъ, чтобы всѣ его слышали, но то, что онъ говорилъ, звучало дружелюбно. Онъ называлъ людей братьями, говорилъ о чудной природѣ и о чудесахъ творенія, о божьемъ солнечномъ свѣтѣ, о птицахъ и о цвѣтахъ.
   -- Что это значитъ? -- спросилъ Іоганнесъ. -- Какъ онъ можетъ говорить объ этомъ? Развѣ онъ знаетъ тебя? Онъ -- твой другъ?
   Виндекиндъ презрительно покачалъ, головой, обвитой вѣнкомъ.
   -- Онъ меня не знаетъ, и такъ же мало знаетъ солнце, и птицъ, и цвѣты. Все, что онъ говоритъ -- пустая болтовня.
   Люди, однако, очень почтительно слушали, и толстая дама, сидѣвшая на голубомъ колокольчикѣ, нѣсколько разъ принималась плакать, вытирая слезы кончикомъ своего платья, потому что не имѣла въ распоряженіи носового платка.
   Бѣлокурый сказалъ, что солнце такъ весело свѣтитъ только рада ихъ прогулки. Тогда Виндекиндъ насмѣшливо захохоталъ и бросилъ изъ-за густой листвы желудь прямо ему въ лицо.
   -- Вотъ еще! -- сказалъ онъ: -- солнце станетъ для него свѣтитъ! Каково самомнѣніе!
   Но бѣлокурый слишкомъ разгорячился, чтобы обратить вниманіе на желудь, слетѣвшій откуда-то на него; онъ говорилъ еще долго, и все громче и громче. Въ заключеніе онъ раскричался такъ громко, что листья затрепетали и травки въ ужасѣ покачивались изъ стороны въ сторону. Когда онъ, наконецъ, успокоился, всѣ снова начали пѣть.
   -- Тьфу! -- сказалъ дроздъ, слушавшій этотъ шумъ съ высокаго дерева; -- какой отвратительный гвалтъ! Мнѣ гораздо пріятнѣе, когда коровы приходятъ сюда.
   Дроздъ, какъ извѣстно, большой музыкальный знатокъ и обладаетъ тонкимъ вкусомъ.
   Послѣ пѣнія люди вытащили разныя корзины, коробочки, пакетики и всевозможные съѣстные припасы. Были разложены бумажки, розданы хлѣбцы, апельсины. Показались также и бутылки.
   Тогда Виндекиндъ призвалъ своихъ союзниковъ-сотоварищей и сталъ осаждать пирующее общество.
   Одна храбрая лягушка прыгнула старой дѣвѣ на колѣни, какъ разъ около хлѣбца, который она только-что собиралась съѣсть, да такъ и осталась тамъ сидѣть, какъ бы сама пораженная своею смѣлостью. Дѣвица громко закричала, съ ужасомъ глядя на пришельца, но не смѣла пошевелиться.
   Храбрый примѣръ нашелъ подражаніе. Зеленыя гусеницы поползли неустрашимо по шляпамъ, носовымъ платкамъ и хлѣбцамъ, распространяя вездѣ страхъ и ужасъ; большіе толстые пауки-крестовики стали спускаться по блестящимъ паутинамъ въ стаканы съ пивомъ, на головы и шеи, при чемъ всякій разъслѣдовали пронзительные возгласы; безчисленныя мухи устремились прямо на лица людей, и жертвовали жизнью для добраго дѣла -- кидаясь на яства и напитки.
   Наконецъ, пришли муравьи необозримыми полчищами, и стали нападать на непріятеля въ такихъ мѣстахъ, гдѣ никто и не воображалъ. Это вызвало страшное замѣшательство и ужасъ! Поспѣшно вставали мужчины и женщины съ давно придавленныхъ мховъ и травъ, и бѣдный колокольчикъ былъ освобожденъ благодаря удачному нападенію двухъ муравьевъ на ноги толстой дамы. Отчаяніе росло! Танцуя и подпрыгивая съ удивительными гримасами, люди старались освободиться отъ своихъ преслѣдователей.
   Бѣлокурый защищался долгое время и махалъ съ ожесточеніемъ вокругъ себя черной палкой; но два храбрыхъ муравья, считавшихъ, что цѣль оправдываетъ средства, и оса, ужалившая его въ икру, черезъ черныя панталоны, сдѣлали и его неспособнымъ защищаться.
   Наконецъ, и солнце спряталось за облако. Большія дождевыя капли облили враждующихъ. Казалось, будто бы съ дождемъ мгновенно выросъ цѣлый лѣсъ большихъ черныхъ грибовъ изъ земли. Это были раскрытые дождевые зонтики. Многія женщины подняли платья на голову, при чемъ видны были ихъ бѣлыя юбки, чулки и башмаки. Виндекиндъ отъ смѣха долженъ былъ крѣпко держаться за цвѣточный стебель.
   Дождь лилъ все сильнѣе, и окуталъ весь лѣсъ сѣрымъ блестящимъ покрываломъ. Дождевые потоки лились съ зонтиковъ, съ высокихъ шляпъ и черныхъ сюртуковъ, блестѣвшихъ какъ кожа водяныхъ жуковъ, сапоги шлепали по промокшей землѣ. Наконецъ, люди сдались, и молча, маленькими группами, стали расходиться, оставивъ неаппетитные слѣды своего пребыванія, въ видѣ массы бумаги, пустыхъ бутылокъ и апельсинныхъ корокъ. На открытой лѣсной полянкѣ снова стало уединенно и спокойно, и не было слышно ничего другого, кромѣ монотоннаго шуршанья дождя.
   -- Ну, Іоганнесъ, вотъ мы видѣли и людей. Что же ты не смѣешься надъ ними?
   -- Но, Виндекиндъ, неужели всѣ люди такіе?
   -- О! есть еще гораздо болѣе злые и худые. Иногда они безчинствуютъ, бѣснуются и уничтожаютъ все, что прекрасно и чудесно. Они вырубаютъ лѣса и строятъ неуклюжіе четырехъугольные дома на ихъ мѣстахъ. Они топчутъ цвѣты и убиваютъ для своего удовольствія каждое животное, встрѣчающееся имъ на пути. Въ ихъ городахъ, гдѣ они тѣсно жмутся одинъ къ другому, сидя на корточкахъ, все грязно и черно, а воздухъ тяжелъ и отравленъ пылью и дымомъ. Они совершенно чужды природѣ и ея творчеству; вотъ почему приближаясь иногда въ ней, они имѣютъ такой глупый и жалкій видъ.
   -- Ахъ, Виндекиндъ! Виндекиндъ!
   -- Почему Ты прослезился, Іоганнесъ? Ты не долженъ печалиться изъ-за того, что ты родился среди людей. Я тебя выбралъ одного изъ всѣхъ. Я выучилъ тебя понимать языкъ птицъ и цвѣтовъ. Луна знаетъ тебя, а добрая земля любитъ какъ свое любимѣйшее дитя. Почему же тебѣ не быть веселымъ, если я твой другъ?
   -- О, Виндекиндъ! Но я все-таки долженъ оплакивать этихъ людей.
   -- Зачѣмъ? Тебѣ совсѣмъ не нужно оставаться съ ними, если тебя это печалитъ. Ты можешь жить здѣсь и всегда меня сопровождать. Мы будемъ жить въ густой чащѣ, на уединенныхъ и солнечныхъ дюнахъ, или въ тростникѣ на прудѣ. Я всюду перенесу тебя: на дно моря между водяными растеніями, во дворцы эльфовъ и въ жилища гномовъ. Я буду парить съ тобою надъ полями и лѣсами, надъ чужестранными землями и морями. Я заставлю пауковъ сплести тебѣ тонкія одежды и дамъ тебѣ крылья такія же легкія, какъ у меня. Мы будемъ жить ароматомъ цвѣтовъ и рѣзвиться съ эльфами при лунномъ сіяніи. Когда же наступитъ осень, мы вмѣстѣ съ лѣтомъ улетимъ туда, гдѣ ростутъ высокія пальмы, гдѣ висятъ на скалахъ разноцвѣтные зонтичные цвѣты и гдѣ темносиняя поверхность моря блеститъ на яркомъ солнцѣ, и я, не переставая, буду разсказывать тебѣ сказки. Хочешь, Іоганнесъ?
   -- И я никогда не буду жить среди людей?
   -- Среди людей тебя ждетъ безконечная печаль, досада, трудъ и забота. День-за-день ты будешь мучиться и вздыхать подъ бременемъ жизни. Отовсюду будутъ наноситься раны твоей нѣжной душѣ и мучить тебя. Развѣ ты любишь людей больше, нежели меня?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Виндекиндъ, я хочу остаться съ тобой.
   Да, онъ оставитъ и забудетъ изъ-за него всѣхъ и все, свою каморку, своего отца и Престо. Радостно и съ твердою рѣшимостью повторилъ онъ свое желаніе.
   Дождь пересталъ. Изъ-подъ сѣраго облака сіялъ, весело улыбаясь, солнечный лучъ и освѣщалъ въ лѣсу блестящіе свѣжіе листья и капли, искрившіяся на каждой вѣткѣ, каждомъ стебелькѣ, украшавшія даже паутины, разостланныя надъ дубовой листвой.
   Медленно поднимался легкій туманъ отъ сырой земли между чащей, унося съ собой сотни сладкихъ ароматовъ, легкихъ какъ сновидѣніе. Черный дроздъ поднялся теперь на высочайшія верхушки деревьевъ и запѣлъ, обращаясь къ солнцу, короткую, но задушевную мелодію -- какъ будто хотѣлъ показать, какое именно пѣніе подходитъ къ торжественной вечерней тишинѣ, къ нѣжному аккомпанименту падавшихъ капель.
   -- Развѣ это не лучше всѣхъ человѣческихъ голосовъ, Іоганнесъ? Да, черный дроздъ умѣетъ взять настоящую ноту. Здѣсь все гармонія; такой полной гармоніи ты никогда не найдешь среди людей.
   -- А что такое гармонія, Виндекиндъ?
   -- Это то же, что счастье. Это то, въ чему все стремится -- и люди тоже. Но они дѣлаютъ это всегда такъ, какъ мальчики, которые хотятъ поймать бабочку. Они пугаютъ ее своими грубыми пріемами.
   -- А я найду эту гармонію у тебя?
   -- Непремѣнно! Но ты долженъ забыть людей. Конечно, плохо родиться среди людей, но ты еще молодъ, ты долженъ отогнать отъ себя всякое воспоминаніе о твоей прежней жизни; среди людей ты бы впалъ въ заблужденія, раздоры и бѣды; съ тобой было бы то же, что съ тѣмъ молодымъ майскимъ жукомъ, о которомъ я тебѣ разсказывалъ.
   -- А что съ нимъ было послѣ?
   -- Онъ увидѣлъ тотъ яркій свѣтъ, о которомъ говорилъ старый жукъ, и подумалъ, что ничего лучшаго не можетъ сдѣлать, какъ тотчасъ же летѣть туда. И прямо влетѣлъ онъ въ свѣтлую комнату и попалъ въ руки людей. Три дня его тамъ мучили; онъ сидѣлъ въ бумажной коробочкѣ, ему привязывали ниточки къ лапкамъ и заставляли летать; тогда онъ вырвался, но потерялъ при этомъ крыло и лапку. И, наконецъ, въ то время, какъ онъ безпомощно карабкался по ковру, тщетно стараясь добраться до сада, онъ былъ раздавленъ чьей-то тяжелой ногой. Всѣ животныя, Іоганнесъ, которыя бродятъ и летаютъ ночью, тоже -- подобно намъ -- дѣти солнца. И хотя они никогда не видѣли своего блестящаго отца, тѣмъ не менѣе ихъ всегда тянетъ безсознательное воспоминаніе во всему тому, что испускаетъ свѣтъ. И тысячи бѣдныхъ существъ тьмы находятъ ужасную смерть, благодаря этой любви въ солнцу, отъ котораго они давно оторваны и отчуждены. Также точно и людей влечетъ непонятное и непреодолимое стремленіе въ призракамъ того безконечнаго свѣта, который хотя и призвалъ ихъ въ жизни, но котораго они болѣе не видятъ.
   Вопросительно смотрѣлъ Іоганнесъ въ глаза Виндекинду. Они были глубоки и полны таинственности, какъ звѣзды на темномъ небѣ.
   -- Какой же это безконечный свѣтъ, Виндекиндъ? И какъ я къ нему долженъ стремиться?
   -- Іоганнесъ, это похоже на то, еслибы плесень спросила меня, какъ называется земля, которая вертятся вмѣстѣ съ ней. А еслибы даже и былъ отвѣтъ на твой вопросъ, то ты настолько же понялъ бы его, сколько червякъ понимаетъ въ музыкѣ сферъ. Но стремиться въ свѣту я тебя научу.
   И онъ полетѣлъ вмѣстѣ съ маленькимъ Іоганнесомъ, глубоко задумавшимся надъ словами Виндекинда, изъ лѣса, и поднялся такъ высоко, что надъ дюнами показалась длинная золотая блестящая полоса. Они летѣли дальше; фантастически затемненный ландшафтъ дюнъ мелькалъ передъ ихъ взорами, а свѣтовыя полосы становились все шире. Зеленый цвѣтъ дюнъ исчезъ, поблекъ береговой тростникъ, и странныя блѣдно-голубыя растенія, казалось, росли среди него. Еще рядъ холмовъ, длинная узкая полоса песку, и затѣмъ -- далекое могучее море. Вся поверхность его была синяя, вплоть до далекаго горизонта, подъ солнцемъ же сіяла узкая, ярко-красная полоса.
   Длинной бѣлой полосой пѣны окаймлялось море, походя на синій бархатъ, обшитый горностаемъ.
   А на горизонтѣ тянулась нѣжная, удивительная линія воздуха и воды. Она казалась чудомъ: прямая и въ то же время изогнутая; ясная и въ то же время неопредѣленная; видимая и все же непостижимая. Это напоминало звукъ арфы, дрожащій долго и мечтательно, повидимому исчезающій и все-таки неуловимый. Іоганнесъ усѣлся на склонѣ дюнъ и сталъ смотрѣть; онъ смотрѣлъ долго не двигаясь и безмолвно, до тѣхъ поръ, пока ему не показалось, что онъ долженъ умереть, что большія золотыя двери всего мірозданія раскрылись передъ нимъ, а его маленькая душа какъ бы полетѣла на встрѣчу первому лучу безконечнаго свѣта, пока земныя слезы, выступившія на его широко раскрытыхъ глазахъ, окутали пеленою чудное солнце, а великолѣпіе неба и земли отступило въ темныя, дрожащія сумерки...

V

   Случалось ли вамъ бродить когда-нибудь въ солнечный день по лѣсу, когда солнце такъ тихо и ясно освѣщаетъ разноцвѣтную листву, когда вѣтки трещатъ, а сухіе листья шуршатъ подъ ногами?
   Въ это время лѣсъ кажется усталымъ; онъ стоитъ въ задумчивости и живетъ старыми воспоминаніями. Голубой туманъ охватываетъ его таинственною красотою, какъ бы сновидѣніемъ, и блестящія осеннія паутины парятъ въ воздухѣ, слегка раскачиваясь, -- наводя чудные, тихіе сны.
   Изъ сырой земли, между мхомъ и сухими листьями, вдругъ загадочно вытягиваются удивительныя формы различныхъ грибовъ. Одни -- толстые, безформенные и мясистые, другіе -- длинные и худые, съ круглой ножкой и блестяще окрашенной шапочкой. Это крайне странные фантастическіе образы.
   Въ это же время можно видѣть на гнилыхъ пенькахъ деревьевъ безчисленные маленькіе стебельки съ черными верхушечками, какъ бы обожженными. Нѣкоторые ученые люди считаютъ ихъ за родъ губокъ. Но Іоганнесъ узналъ другое: это -- свѣчи. Онѣ горятъ въ тихія осеннія ночи, а гномы читаютъ при свѣтѣ ихъ свои крошечныя книжечки.
   Этому выучилъ его Виндекиндъ въ одинъ изъ тихихъ осеннихъ дней, когда Іоганнесъ вмѣстѣ съ одуряющимъ запахомъ лѣсной почвы вдыхалъ въ себя и мечтательное настроеніе.
   -- Отчего на листьяхъ ясени такія черныя пятна?
   -- Да и это тоже дѣлаютъ гномы, -- сказалъ Виндекиндъ. -- Когда они пишутъ ночью, то остатки изъ своихъ чернильницъ они вытряхиваютъ на листья. Они терпѣть не могутъ деревьевъ. Изъ ясеннаго дерева дѣлаютъ они кресты и палочки въ мѣшкамъ для церковнаго сбора.
   Іоганнесу захотѣлось подробнѣе узнать о маленькихъ трудолюбивыхъ гномахъ, и онъ взялъ съ Виндекинда обѣщаніе отвести его въ одному изъ нихъ.
   Долгое время лилъ онъ съ Виндекиндомъ вмѣстѣ и былъ такъ счастливъ своей новой жизнью, что совсѣмъ не чувствовалъ раскаянія въ томъ, что далъ обѣтъ забыть обо всемъ предшествовавшемъ этой жизни. Впрочемъ, онъ никогда не былъ одинъ, и раскаянію некогда было зародиться. Виндекиндъ никогда не оставлялъ его, а съ нимъ каждое мѣстечко было родина. Спокойно спалъ онъ въ качавшемся гнѣздѣ болотнаго дрозда, висѣвшемъ между зелеными тростниковыми стеблями, даже тогда, когда кричала болотная выпь, или каркали вороны, предвѣщая несчастье. Никакого страха не чувствовалъ онъ при сильнѣйшемъ дождѣ или при бушевавшей бурѣ; онъ спасался тогда въ пустыхъ дуплахъ или гнѣздѣ кролика, или же подлѣзалъ подъ маленькій плащъ Виндекинда, прижимался къ нему и прислушивался въ его голосу, когда онъ разсказывалъ сказки.
   И вотъ ему предстояло увидѣть гномовъ.
   День какъ разъ былъ подходящій -- тихій-тихій. Іоганнесу уже казалось, что онъ слышитъ ихъ тоненькіе голоса и шуршаніе ихъ ножекъ, но всего еще былъ полдень. Птицы всѣ улетѣли; одни дрозды уплетали еще перезрѣлыя ягоды. Одинъ изъ нихъ отсталъ при отлетѣ стаи. Съ растопыренными крыльями висѣлъ онъ зацѣпившись и барахтался, едва не разодравъ себѣ лапки. Іоганнесъ освободилъ его, и онъ съ радостнымъ щебетаньемъ быстро полетѣлъ въ даль.
   Грибы были заняты оживленной бесѣдой.
   -- Посмотрите на меня, -- сказала толстая "чертова губка". -- Видѣли ли вы когда-либо что подобное? Посмотрите какъ толста и бѣла моя ножка и какъ блеститъ моя шапка. Я переросъ всѣхъ. И это въ одну ночь.
   -- Баа! -- сказалъ красный мухоморъ: -- ты довольно неуклюжъ, такъ теменъ и такъ грубъ. Я же, напротивъ, покачиваюсь на моей стройной ножкѣ, какъ тростникъ. Я поразительно красенъ, подобно рябинѣ, и разукрашенъ изящными крапинками. Я красивѣе всѣхъ.
   -- Молчите, -- сказалъ Іоганнесъ, знавшій ихъ раньше: -- вы оба ядовиты.
   -- Это добродѣтель! -- сказалъ мухоморъ.
   -- Можетъ быть, ты -- человѣкъ? -- забормоталъ насмѣшливо толстякъ: -- тогда бы я хотѣлъ, чтобы ты меня попробовалъ.
   Этого Іоганнесъ, конечно, не сдѣлалъ. Онъ взялъ сухіе прутики и воткнулъ ихъ въ мясистую шапочку. Это было очень смѣшно, и всѣ захохотали, даже группа тоненькихъ грибковъ съ черными головками, вышедшихъ изъ-подъ земли всего два часа тому назадъ и стремившихся тоже посмотрѣть на свѣтъ Божій. Толстякъ посинѣлъ отъ злости; при этомъ сказалась его ядовитая порода.
   Дождевики поднимали свои круглыя надутыя головки на четырехгранныхъ ножкахъ. Отъ времени до времени изъ отверстія круглой головки вылетало темное облачко, повидимому, очень тонкой пыли. Тамъ, гдѣ эта пыль падаетъ на сырую почву, тамъ появляются, переплетаясь между собой въ черной землѣ, нити, а въ слѣдующемъ году выростаютъ сотни новыхъ дождевиковъ.
   -- Какое чудное существованіе, -- говорилъ одинъ другому. -- Пускать пыль -- вотъ цѣль жизни! Какое счастье имѣть возможность пылить все время, пока живешь!
   И съ благоговѣніемъ къ своему дѣлу стали они пускать пыльныя облака въ воздухъ.
   -- Правы они, Виндекиндъ?
   -- Отчего же нѣтъ? Что же можетъ быть для нихъ важнѣе? Ихъ счастье, что они не желаютъ большаго, такъ какъ не умѣютъ ничего другого.
   Когда спустилась ночь, и тѣни отъ деревьевъ расползлись въ равномѣрной темнотѣ, таинственная жизнь лѣса не прекратилась. Вѣточки трещали и хрустѣли, сухіе листики шуршали тутъ и тамъ между травой и низкимъ кустарникомъ.
   Іоганнесъ чувствовалъ едва слышные удары легкихъ крыльевъ и сознавалъ присутствіе невидимыхъ существъ. Онъ различалъ уже шопотъ голосовъ и подпрыгиваніе маленькихъ ножекъ. Вотъ, тамъ, въ темной глубинѣ кустарника, только-что показался маленькій синій огонекъ и исчезъ. Еще одинъ, и еще... Чу!.. Онъ сталъ внимательно прислушиваться и услышалъ шуршаніе въ листкахъ совсѣмъ около себя, у темнаго пенька. Синіе огоньки побѣжали по пеньку и остановились у верхушки. Теперь уже Іоганнесъ видѣлъ вездѣ огоньки; они мерцали между темной листвой, мелькали по землѣ, и огромная свѣтящаяся масса сіяла издали синимъ пламенемъ.
   -- Что это за огонь? -- спросилъ Іоганнесъ: -- онъ горитъ великолѣпно.
   -- Это гнилой пень, -- сказалъ Виндекиндъ.
   Они подошли къ тихому ясному огоньку.
   -- Теперь я тебя представлю Вистику [Wistik -- составлено изъ двухъ голландскихъ словъ: wist ik -- если бъ я зналъ!]. Онъ -- самый старый и самый умный между гномами.
   Когда Іоганнесъ подошелъ ближе, онъ увидѣлъ его сидящимъ у собственнаго огонька. Ясно можно было различить при голубомъ свѣтѣ морщинистое лицо съ сѣдою бородою; онъ громко читалъ, сдвинувъ брови. На головѣ его былъ надѣтъ колпачокъ отъ жолудя съ маленькимъ перомъ; передъ нимъ сидѣлъ паукъ-крестовикъ и слушалъ его.
   Когда оба приблизились, гномъ посмотрѣлъ, не поднимая головы изъ-за своей книжечки, и приподнялъ брови. Паукъ тотчасъ же убѣжалъ.
   -- Здравствуйте! -- сказалъ гномъ; -- я -- Вистикъ, а кто вы оба?
   -- Меня зовутъ Іоганнесомъ. Мнѣ очень хочется съ тобою познакомиться. Что это ты читаешь?
   -- Это не для тебя, -- сказалъ Вистикъ -- это только для пауковъ-крестовиковъ.
   -- Все-таки покажи мнѣ, Вистикъ! -- попросилъ Іоганнесъ.
   -- Нѣтъ, этого я не могу сдѣлать: это -- священная книга пауковъ, которую я взялъ на сохраненіе и не долженъ ни въ какомъ случаѣ передавать въ чужія руки. У меня есть также священныя письмена жуковъ, бабочекъ, ежей, кротовъ и всего, что здѣсь живетъ. Они не всѣ умѣютъ читать, и когда они хотятъ что-нибудь узнать, я имъ читаю. Для меня это большая честь; это -- почетная должность, понимаешь ты?
   Человѣчекъ нѣсколько разъ покивалъ головой и поднялъ указательный палецъ кверху.
   -- Чѣмъ ты былъ теперь занятъ?
   -- Исторіей одного паука, Критцельфлинка, знаменитаго героя крестовиковъ, жившаго давно и имѣвшаго паутину, протянутую надъ тремя деревьями, въ которой онъ въ одинъ прекрасный день поймалъ тысячу-двѣсти мухъ. До этого героя пауки не плели паутинъ и питались травой и падалью; этотъ же паукъ обладалъ свѣтлой головой и доказалъ, что и живыя существа созданы для пищи пауковъ. Въ то, же время онъ нашелъ способъ дѣлать искусныя сѣти, благодаря сложнымъ вычисленіямъ, такъ какъ онъ былъ большой математикъ; крестовики вѣдь плетутъ свои сѣти обыкновенно паутинку за паутинкой, именно такъ, какъ онъ училъ, только въ гораздо меньшихъ размѣрахъ, потому что и родъ пауковъ очень выродился. А этотъ герой ловилъ большихъ птицъ въ свою паутину и убивалъ тысячи своихъ собственныхъ дѣтей -- это былъ великій паукъ. Но въ концѣ концовъ сильная буря снесла героя вмѣстѣ съ его сѣтью и тремя деревьями, въ которымъ она была прикрѣплена, въ отдаленные лѣса, гдѣ его память вѣчно будутъ чтить за огромную способность въ убійству.
   -- И это все правда? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Въ этой книжечкѣ все это сказано, -- сказалъ Вистикъ.
   -- Вѣришь ты этому?
   Маленькій гномъ мигнулъ однимъ глазомъ и притронулся указательнымъ пальцемъ до носа.
   -- Въ священныхъ книгахъ другихъ животныхъ, въ которыхъ говорится объ этомъ героѣ, онъ представленъ страшнымъ и презрѣннымъ чудовищемъ. Но я не придаю этому значенія.
   -- А есть также книжечка гномовъ, Вистикъ?
   Вистикъ нѣсколько недовѣрчиво посмотрѣлъ на Іоганнеса.
   -- Въ сущности что ты за существо такое, Іоганнесъ? Въ тебѣ есть нѣчто, -- нѣчто человѣческое, хотѣлъ бы я сказать.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, успокойся, Вистикъ, -- сказалъ Виндекиндъ, -- мы эльфы. Іоганнесъ прежде жилъ много среди людей. Но все-таки ему ты можешь вѣрить. Это тебѣ не повредить.
   -- Да, да, все это прекрасно, но я считаюсь между гномами самымъ умнымъ, и я долго и прилежно учился, пока узналъ то, что теперь знаю. Я долженъ быть остороженъ при моей мудрости. Если я буду пробалтываться, то могу лишиться своей репутаціи.
   -- Въ которой же изъ книжекъ, полагаешь ты, заключается истина?
   -- Я уже много читалъ, но не думаю, чтобы мнѣ могла попасться такая. Это не можетъ быть ни книжка эльфовъ, ни книжка гномовъ. Тѣмъ не менѣе она должна существовать.
   -- Можетъ быть, это людская книжка?
   -- Такой я не знаю, да и не думаю, чтобы въ ней была истина, потому что настоящая книжечка должна приноситъ огромное счастье и покой; въ ней пряно должно стоять все такъ, какъ оно есть, чтобы никто не могъ ни спрашивать, ни желать большаго. А люди до того, думаю, еще не дошли.
   -- О, нѣтъ! -- засмѣялся Виндекиндъ.
   -- Но развѣ есть такая книжечка? -- спросилъ Іоганнесъ съ напряженнымъ любопытствомъ.
   -- Да! да! -- шепталъ гномъ: -- я знаю это изъ старыхъ, старыхъ разсказовъ. Постойте. Я знаю даже, гдѣ она находится и кто ее могъ бы найти.
   -- Отчего же у тебя ея еще нѣтъ? -- спросилъ Виндекиндъ.
   -- Терпѣніе -- все будетъ! Нѣкоторыхъ подробностей я еще не знаю, но скоро я ее найду. Я много для этого въ своей жизни работалъ и много искалъ... Для того, кто ее найдетъ, жизнь станетъ похожа на солнечный ясный осенній день, -- голубое небо сверху и голубой туманъ вокругъ; ни одинъ листокъ не шелохнется, ни одна вѣточка не затрепещетъ, ни одна капля не упадетъ; тѣни не будутъ мѣняться, и золотыя верхушки деревьевъ никогда не поблѣднѣютъ. И что намъ кажется яснымъ -- станетъ для нашедшаго эту книжечку темнымъ, а что для насъ есть счастье -- будетъ печалью для тѣхъ, кто ее прочтетъ. Да, это все я знаю, и когда-нибудь ее найду.
   Гномъ поднялъ брови вверху и приложилъ палецъ въ губамъ.
   -- Вистикъ, не могъ ли бы ты меня научить... -- началъ Іоганнесъ, но прежде чѣмъ онъ кончилъ, онъ почувствовалъ сильный порывъ вѣтра и увидалъ надъ собой огромную черную фигуру, быстро и неслышно пронесшуюся.
   Оглянувшись на Вистика, онъ только видѣлъ, какъ его ножка исчезла въ дуплѣ. Гномъ вмѣстѣ съ книжечкой прыгнулъ въ свою норку. Свѣчка начала тускнѣть и, наконецъ, совсѣмъ потухла.
   -- Что это такое было? -- спросилъ Іоганнесъ, прижавшись въ темнотѣ въ Виндекинду.
   -- Сова, -- сказалъ Виндекиндъ.
   Оба нѣкоторое время молчали.
   Потомъ Іоганнесъ спросилъ:
   -- Вѣришь ты тому, что Вистикъ говорилъ?
   Вистикъ совсѣмъ не такъ уменъ, какъ онъ самъ думаетъ. Такую книжечку онъ никогда не найдетъ, да и ты ее тоже не найдешь.
   -- А есть такая?
   -- Книжечка эта существуетъ, какъ существуетъ твоя тѣнь. Но какъ бы ты ни бѣжалъ за нею и какъ бы ты осторожно ни ловилъ ее, ты ее никогда не поймаешь и никогда не схватишь. И, наконецъ, ты увидишь, что ищешь самого себя. Не будь глупымъ и забудь болтовню гнома. Я тебѣ разскажу сотни прекрасныхъ исторій. Пойдемъ со мной. Лучше полетимъ на опушку лѣса и посмотримъ, какъ влажные покровы росы на спящихъ нивахъ исчезаютъ подъ лучами нашего благого отца. Пойдемъ.
   Іоганнесъ пошелъ, но словъ Виндекинда онъ не понялъ и его совѣту не послѣдовалъ. И въ то время, какъ онъ глядѣлъ на занимавшееся блестящее осеннее утро, онъ все еще думалъ о книжечкѣ, въ которой сказано, почему все на свѣтѣ такъ, какъ оно есть, -- и молча повторялъ про себя: "Вистикъ, Вистикъ"!

VI

   Іоганнесу казалось, что въ слѣдующіе за этимъ дни ему уже не было такъ весело и хорошо съ Виндекиндомъ ни въ лѣсу, ни на дюнахъ. Мысли его не были больше наполнены всецѣло тѣмъ, что говорилъ Виндекиндъ и что онъ ему показывалъ. Каждый разъ онъ думалъ о книжечкѣ, но говорить объ этомъ не рѣшался, а то, что онъ видѣлъ, уже не казалось ему такимъ прекраснымъ и такимъ чудеснымъ, какъ прежде. Облака стали черны и тяжелы, онъ сталъ бояться ихъ, ему казалось, что они должны были его придавить. Онъ сталъ сожалѣть о бѣдныхъ усталыхъ деревьяхъ, когда осенній вѣтеръ безъ устали тормошилъ и стегалъ ихъ, такъ что свѣтлая нижняя поверхность ихъ листьевъ переворачивалась кверху, а желтая листва я сухіе сучья развѣвались по воздуху.
   То, что Виндекиндъ ему разсказывалъ, его болѣе не удовлетворяло. Многаго онъ не понималъ, а на вопросы, которые онъ ставилъ и которые его такъ часто занимали, онъ никогда не получалъ ясныхъ, удовлетворительныхъ отвѣтовъ. Іоганнесъ постоянно думалъ то о книжкѣ, въ которой все должно было быть написано такъ ясно и просто, то о томъ вѣчно солнечномъ, тихомъ осеннемъ днѣ, который бы затѣмъ послѣдовалъ.
   -- Вистикъ! Вистикъ!
   -- Іоганнесъ, я боюсь, что ты все-таки останешься человѣкомъ. Даже твоя дружба -- человѣческая; первый, кто съ тобой послѣ меня поговорилъ, отнялъ все твое довѣріе ко мнѣ. Ахъ, моя мать была права.
   -- Нѣть, Виндекиндъ. Но вѣдь ты гораздо ученѣе Вистика; ты такъ же много знаешь, какъ та книжечка. Зачѣмъ же ты мнѣ не говоришь всего? Ну, посмотри. Зачѣмъ завываетъ вѣтеръ въ лѣсу такъ, что деревья должны гнуться до земли? Посмотри! они ужъ обезсилѣли; лучшія вѣтви ломаются, и сотнями срываются листья еще зеленые и свѣжіе. Они такъ устали, что не могутъ болѣе держаться, а между тѣмъ суровый и злой вѣтеръ съ новой силой потрясаетъ и побиваетъ ихъ. Зачѣмъ это такъ? Чего онъ хочетъ, этотъ вѣтеръ?
   -- Бѣдный Іоганнесъ! Ты говоришь какъ человѣкъ.
   -- Сдѣлай, чтобы было тихо, Виндекиндъ. Я хочу тишины и солнечнаго свѣта.
   -- Ты просишь и желаешь какъ человѣкъ; на это нѣтъ ни отвѣта, ни исполненія твоихъ желаній. Если ты ничего лучшаго не придумаешь спрашивать и желать, то тотъ осенній день для тебя никогда не настанетъ, и ты будешь такимъ же, какъ тысячи другихъ людей, которые говорили съ Вистикомъ.
   -- Развѣ ихъ такъ много?
   -- Да, тысячи. Вистикъ держалъ себя съ тобой такъ таинственно, на самомъ же дѣлѣ онъ глупый болтунъ, который не можетъ сохранить тайны. Онъ самъ надѣется найти книжечку у людей и дѣлится своею мудростью съ каждымъ, кто только можетъ ему помочь. И онъ уже многихъ черезъ это сдѣлалъ несчастными. Они вѣрятъ ему и начинаютъ искать книжечку такъ усердно, какъ усердствуютъ многіе при исканіи золота. Они жертвуютъ всѣмъ, забываютъ всю свою работу и все счастье, запираются, окружаютъ себя толстыми книгами, странными инструментами и аппаратами. Жизнь и здоровье кладутъ они на это, забывая о голубомъ небѣ и нѣжной, щедрой природѣ и даже о своихъ собратьяхъ. Правда, временами они открываютъ важныя и полезныя вещи, въ родѣ кусковъ золота, выбрасываемыхъ ими изъ норъ на поверхность земли; но сами они не заботятся далѣе объ этихъ драгоцѣнностяхъ, предоставляя другимъ ими наслаждаться, и продолжаютъ напрягать всѣ усилія, роются я копаются въ темнотѣ. Не золота ищутъ они, но все ту же книжечку; и чѣмъ глубже они погружаются въ исканіе ея, чѣмъ дальше уходятъ отъ цвѣтовъ и свѣта, тѣмъ надежда и ожиданіе ихъ возрастаютъ. Нѣкоторые отъ работы тупѣютъ, забываютъ о своей цѣли и доходятъ до жалкихъ глупостей. Гномъ доводитъ ихъ тогда до ребячества; можно наблюдать, какъ они выстроиваютъ себѣ башенки изъ песку и затѣмъ высчитываютъ, сколько песчинокъ нужно еще наложить для того, чтобы эти башенки развалились; устроиваютъ водопадики и высчитываютъ каждую выемку, каждую водяную волну; вырываютъ ямки и употребляютъ все свое терпѣніе и остроуміе на то, чтобы сдѣлать ихъ гладенькими и безъ камешковъ. Если помѣшать такимъ людямъ, ослѣпленнымъ своею работою, и спросить ихъ, что они дѣлаютъ, они серьезно и важно посмотрятъ на тебя и пробормочутъ: "Вистикъ! Вистикъ"! Да, всему виной противный маленькій гномъ. Берегись его, Іоганнесъ.
   Но Іоганнесъ устремилъ свой взоръ на качающіяся и шумящія деревья; надъ его ясными дѣтскими глазами нѣжная кожа сложилась въ складки. Еще никогда онъ не смотрѣлъ такъ серьезно.
   -- И все-таки, ты вѣдь самъ сказалъ, что книжечка эта существуетъ. О, я знаю: навѣрное тамъ сказано и о большомъ свѣтѣ, котораго ты не хочешь мнѣ назвать.
   -- Бѣдный, бѣдный Іоганнесъ! -- сказалъ Виндекиндъ, и его голосъ звучалъ среди рева бури подобно примиряющему гимну. -- Люби меня, люби всѣмъ твоимъ существомъ. Во мнѣ ты найдешь больше, чѣмъ желаешь. Ты будешь понимать то, чего не можешь себѣ и представить, и ты самъ будешь тѣмъ, что ты стремишься постигнуть. Небо и земля будутъ твоими повѣренными, звѣзды -- твоими ближними, безконечность -- твоимъ жилищемъ. Люби меня! Люби меня! Охвати меня крѣпко, подобно вьющемуся хмелю вокругъ дерева, останься мнѣ вѣренъ, какъ озеро своему дну. Во мнѣ одномъ спокойствіе, Іоганнесъ!
   Слова Виндекинда замерли, но все еще казалось, что звуки гимна не смолкали, доносясь издалека, торжественно и ритмично, сквозь свистъ и бушеваніе вѣтра, мирно, подобно лунному свѣту, показавшемуся среди проносившихся облаковъ.
   Виндекиндъ раскрылъ объятія, и Іоганнесъ заснулъ на его груди, защищенный голубымъ плащикомъ.
   Но ночью онъ проснулся. Тишина спустилась на землю, луна зашла за горизонтъ. Неподвижно висѣла истомленная листва; молчаливая тьма окутала лѣсъ.
   Тогда снова въ головѣ Іоганнеса зароились вопросы, подобно привидѣніямъ, быстро слѣдуя одинъ за другимъ, прогоняя прочь успокоительныя мысли. -- Зачѣмъ люди такіе, какіе они есть? Зачѣмъ онъ долженъ былъ ихъ оставить и потерять ихъ любовь? Зачѣмъ должна быть зима? Зачѣмъ должны падать листья, а цвѣты умирать? Зачѣмъ? Зачѣмъ?
   Въ это время снова въ кустахъ показались голубые огоньки. Они приходили и уходили. Какъ прикованный, смотрѣлъ на нихъ Іоганнесъ. Онъ видѣлъ большой свѣтлый огонекъ на темномъ стволѣ дерева. Виндекиндъ спалъ крѣпко и спокойно.
   "Еще одинъ вопросъ -- думалъ Іоганнесъ и выскользнулъ изъ-подъ голубого плаща.
   -- Ты опять здѣсь? -- сказалъ Вистикъ и дружелюбно кивнулъ головой. -- Это меня очень радуетъ. Гдѣ же твой другъ?
   -- Тамъ. Я хотѣлъ только объ одномъ еще спросить. Хочешь мнѣ на это отвѣтить?
   -- Ты, вѣрно, былъ среди людей? Неужели ты думалъ о моей тайнѣ?
   -- Кто найдетъ книжечку, Вистикъ?
   -- Да, да! вотъ оно, вотъ оно что! Будешь ли ты мнѣ помогать, если я тебѣ скажу?
   -- Если я могу, конечно.
   -- Такъ слушай, Іоганнесъ.
   Вистикъ сдѣлалъ большіе глаза и поднялъ брови вверху, больше, чѣмъ когда-нибудь. Потомъ онъ прошепталъ, вытянувъ руку впередъ:
   -- Люди обладаютъ золотымъ ящикомъ; эльфы обладаютъ золотымъ ключикомъ. Недругъ эльфовъ никогда его не найдетъ; другъ людей только можетъ его открыть. Весенняя ночь -- вотъ для этого настоящее время, а красношейка знаетъ рѣшеніе этого вопроса.
   -- Это правда? Неужели это правда? -- вскричалъ Іоганнесъ, и вспомнилъ о своемъ ключикѣ.
   -- Да, -- сказалъ Вистикъ.
   -- Почему же никто его еще не нашелъ? Такъ много людей его ищутъ.
   -- Я не говорилъ ни одному человѣку, никому о томъ, что я тебѣ довѣряю. Я не находилъ еще никогда друга эльфовъ.
   -- У меня есть то, что тебѣ нужно, Вистикъ! Я могу тебѣ помочь, -- ликовалъ Іоганнесъ. -- Я спрошу Виндекинда.
   Онъ побѣжалъ по мху и сухимъ листьямъ, спотыкаясь нѣсколько разъ, и его шаги были тяжелы. Толстыя вѣтви трещали подъ его ногами, тогда какъ прежде не наклонялся ни одинъ стебелекъ. Наконецъ, онъ добрался до густого папоротника, подъ которымъ они спали. Какимъ низкимъ показался онъ ему!
   -- Виндекиндъ! -- крикнулъ онъ и испугался звука своего голоса.
   -- Виндекиндъ! -- прозвучалъ совсѣмъ человѣческій голосъ; испугавшаяся ночная птица, пронзительно закричавъ, полетѣла прочь.
   Подъ папоротникомъ было пусто. Іоганнесъ никого не видѣлъ. Голубые огоньки исчезли; было холодно и совершенно темно вокругъ. Наверху, на звѣздномъ небѣ, выдѣлялись черныя верхушки деревьевъ.
   Еще разъ крикнулъ онъ, -- больше не посмѣлъ. Его голосъ, казалось, осквернялъ тихую природу, а имя Виндекинда звучало насмѣшкой.
   Тогда бѣдный маленькій Іоганнесъ упалъ на землю и зарыдалъ горькими слезами раскаянія.

VII

   Утро было морозное и сѣрое. Черныя блестящія вѣтки, оголенныя бурей, плакали въ туманѣ. По мокрой, повисшей травѣ бѣжалъ маленькій Іоганнесъ, смотря прямо впередъ, въ ту сторону, гдѣ просвѣчивалъ лѣсъ, какъ будто тамъ была его цѣль. Его глаза были красны отъ слезъ и оцѣпенѣли отъ страха и горя. Такъ онъ бѣжалъ всю ночь, какъ бы ища свѣта; вмѣстѣ съ Виндекиндомъ, исчезло спокойствіе и сознаніе безопасности въ родномъ лѣсу. Въ каждомъ темномъ углу для него сидѣли привидѣніемъ его покинутость и одиночество, и онъ не рѣшался оглянуться назадъ.
   Наконецъ, Іоганнесъ дошелъ до опушки лѣса. Онъ увидѣлъ поляну, на которую медленно падалъ мелкій моросившій дождь. Среди поляны, возлѣ голой ивы, неподвижно стояла лошадь съ опущенной головою; вода капала медленно съ ея блестѣвшей спины и склеившейся гривы.
   Іоганнесъ побѣжалъ дальше, вдоль лѣса. Онъ посмотрѣлъ потухшимъ, боязливымъ взглядомъ на одинокую лошадь и на моросившій сѣрый дождь, и тихо вздохнулъ.
   "Теперь все пропало, -- думалъ онъ, -- теперь солнце никогда больше не выглянетъ. Для меня все и навсегда останется такимъ, какъ оно теперь".
   Но въ своемъ отчаяніи онъ все-таки не рѣшался остановиться: "тогда, -- думалъ онъ, -- наступитъ самое ужасное".
   Наконецъ, онъ увидѣлъ желѣзныя ворота какой-то усадьбы и домикъ подъ липой съ свѣтложелтыми листьями.
   Онъ вступилъ въ ворота и пошелъ по широкимъ аллеямъ, гдѣ коричневые и желтые липовые листья густымъ слоемъ покрывали землю. На боковыхъ грядкахъ росли въ безпорядкѣ лиловыя астры въ перемежку съ нѣкоторыми другими пестрыми осенними цвѣтами.
   Такъ онъ дошелъ до пруда, около котораго стоялъ большой домъ съ окнами и дверями, доходившими до земли. Розовые кусты и плющъ росли по стѣнамъ. На половину безлиственныя каштановыя деревья стояли вокругъ, а на землѣ, между опавшей листвой, виднѣлись блестящіе коричневые каштаны.
   При видѣ всего этого леденящее, почти мертвящее чувство оставило его. Онъ вспомнилъ о своемъ собственномъ домѣ; тамъ тоже были каштановыя деревья, и онъ всегда въ это время ходилъ собирать гладкіе каштаны. Ему даже почудилось въ эту минуту, что онъ слышитъ хорошо знакомые голоса, звавшіе его. Онъ опустился на скамейку передъ большимъ домомъ и далъ волю своимъ слезамъ.
   Какой-то странный, но знакомый запахъ заставилъ его поднять голову. Около него стоялъ человѣкъ въ бѣломъ передникѣ, съ трубкой во рту. Вокругъ пояса его висѣли ремешки изъ липовой коры, которыми онъ, очевидно, подвязывалъ цвѣты. Іоганнесъ отлично зналъ этотъ запахъ; онъ напомнилъ ему его садъ и садовника, который приносилъ ему красивыхъ гусеницъ и вынималъ для него яйца изъ гнѣздъ скворцовъ.
   Іоганнесъ не испугался, несмотря на то, что стоявшій около него -- былъ человѣкъ. Онъ разсказалъ ему про свое одиночество и какъ онъ заблудился, и съ благодарностью послѣдовалъ за нимъ въ маленькое жилище подъ липой съ желтой листвой.
   Тамъ сидѣла жена садовника и вязала черные чулки. Надъ каменнымъ углемъ на очагѣ висѣлъ большой котелъ съ водой и кипѣлъ. Около огня сидѣла вошка со сложенными передними лапками, совсѣмъ какъ Симонъ сидѣлъ въ то время, когда Іоганнесъ покинулъ домъ.
   Іоганнесъ сѣлъ близъ огня, чтобы осушить обувь. "Тикъ-такъ, тикъ-такъ", говорили стѣнные часы. Іоганнесъ смотрѣлъ на паръ, съ шумомъ вырывавшійся изъ котла, и на маленькіе огоньки, быстро и задорно прыгавшіе по кускамъ угля.
   "Ну, вотъ я среди людей", -- думалъ онъ. Но это сознаніе не было ему непріятно. Онъ чувствовалъ себя успокоившимся. Люди были добры и ласковы, спрашивали, чего бы ему больше всего хотѣлось.
   -- Больше всего мнѣ хотѣлось бы остаться здѣсь, -- отвѣчалъ онъ.
   Здѣсь его оставятъ въ покоѣ, а дома опять наступили бы страданія и слезы. Онъ долженъ былъ бы молчать, а ему бы говорили, что онъ поступилъ дурно. Онъ опять долженъ былъ бы все увидѣть и все опять передумать съ начала.
   Хотя онъ очень стремился въ своей каморкѣ, въ отцу и Престо, но рѣшился лучше томиться мечтами, нежели вынести тяжелую, удручающую встрѣчу. Кромѣ того, ему казалось, что здѣсь никто не помѣшаетъ ему думать о Виндекиндѣ.
   Виндекиндъ навѣрное ушелъ, думалъ онъ, далеко, въ ту солнечную страну, гдѣ пальмы склоняются въ голубому морю. Ему хотѣлось здѣсь каяться и ожидать Виндекинда. Поэтому-то онъ сталъ умолять добрыхъ людей позволить ему остаться у нихъ. Онъ хотѣлъ помогать имъ ходить за садомъ и цвѣтами, только на эту зиму, такъ какъ въ глубинѣ души онъ надѣялся, что Виндекиндъ вернется вмѣстѣ съ весной.
   Садовникъ и его жена подумали, что Іоганнесъ убѣжалъ изъ дому, потому что съ нимъ худо обращались. Они приняли въ немъ участіе и позволили ему остаться у нихъ.
   Все шло по его желанію. Онъ остался и помогалъ ухаживать за цвѣтами и за садомъ. Ему дали каморку для спанья и кровать изъ досокъ, окрашенныхъ въ синій цвѣтъ. Оттуда онъ глядѣлъ по утрамъ, какъ мокрые желтые липовые листья проносились мимо окна, а ночью темные стволы, съ которыми звѣзды играли въ прятки, раскачивались во всѣ стороны. Онъ давалъ звѣздамъ имена, и самую свѣтлую изъ нихъ назвалъ Виндекиндомъ.
   Цвѣтамъ, которые онъ почти всѣ зналъ еще дома, разсказывалъ онъ свои приключенія, -- серьезнымъ большимъ астрамъ, разноцвѣтнымъ цинніямъ, бѣлымъ хризантемамъ, цвѣвшимъ долго, до поздней осени. Когда всѣ другіе цвѣты уже умерли, хризантемы все еще стояли, и даже когда однажды выпалъ первый снѣгъ и Іоганнесъ рано утромъ пришелъ посмотрѣть на нихъ, они все еще поднимали свои веселыя личики и говорили: "Да, мы еще здѣсь! этого ты отъ насъ не ожидалъ"! Они бодро держались, но черезъ три дня и они умерли.
   А въ теплицѣ въ это время красовались пальмы и папоротники и висѣли своеобразныя кисти орхидей, во влажномъ, удушливомъ воздухѣ. Съ удивленіемъ смотрѣлъ Іоганнесъ на чудныя чашечки цвѣтовъ и думалъ о Виндекиндѣ. Какъ холодно и безцвѣтно казалось ему все, когда онъ выходилъ наружу, и сырой снѣгъ, съ черными слѣдами отъ ногъ, и шумящіе мокрые скелеты деревьевъ.
   Когда снѣжные хлопья цѣлыми часами подъ рядъ безшумно падали, заставляя опускаться вѣтви подъ тяжестью постоянно увеличивавшагося пуховаго слоя, Іоганнесъ охотно шелъ въ лиловатый сумракъ занесеннаго снѣгомъ лѣса. Тамъ была тишина, но не смерть. И это было нисколько не менѣе красиво, нежели лѣтняя зелень, -- особенно когда блестящая бѣлизна торчащихъ сучьевъ выдѣлялась на свѣтло-голубомъ небѣ, или когда съ тяжело обремененнаго куста стряхивалась снѣжная листва, разлетавшаяся въ мелкія пылинки.
   Въ одну изъ такихъ прогулокъ, когда онъ зашелъ такъ далеко, что вокругъ него не было ничего, кромѣ снѣга и снѣжныхъ вѣтвей, на половину бѣлыхъ, на половину черныхъ, и всякій звукъ, всякая жизнь, казалось, замерли подъ блестящимъ пуховымъ покровомъ, ему показалось, что онъ увидѣлъ, какъ передъ нимъ пробѣжало какое-то маленькое бѣленькое животное. Онъ послѣдовалъ за нимъ; оно не было похоже ни на одно изъ знакомыхъ ему; но когда онъ хотѣлъ его схватить, оно быстро исчезло около одного изъ пней. Іоганнесъ заглянулъ въ круглое черное отверстіе, въ которомъ оно исчезло, и спросилъ себя: "неужели это Вистикъ"?
   Онъ мало думалъ о немъ. Вистикъ казался ему дурнымъ, и онъ не хотѣлъ, думая о немъ, ослаблять тѣмъ своего раскаянія. А жизнь у двухъ добрыхъ людей не возбуждала почти никакихъ вопросовъ; онъ долженъ былъ по вечерамъ читать вслухъ изъ большой черной книга, въ которой много говорилось о Богѣ, но онъ хорошо зналъ эту книгу и читалъ разсѣянно. Ночью послѣ прогулки въ лѣсу онъ не спалъ и, лежа на своей постели, смотрѣлъ на холодныя пятна луннаго свѣта на полу. Вдругъ онъ увидѣлъ, что двѣ маленькія ручки показались надъ досками его кровати и крѣпко прицѣпились къ ея краю. Потомъ показалась макушка бѣлой мѣховой шапочки между двумя ручками и въ заключеніе онъ увидѣлъ пару серьезныхъ глазъ, съ высоко надвинутыми бровями.
   -- Здравствуй, Іоганнесъ! -- сказалъ Вистикъ: -- я пришелъ сюда на минуту, чтобы напомнить тебѣ о нашемъ уговорѣ. Ты не могъ еще найти книжечки, потому что весна еще не наступила. Но ты, конечно, о ней думаешь? Что это за толстая книга, за которою я тебя видѣть? Это не можетъ быть настоящая. Не вѣрь этому.
   -- Я этого и не думаю, Вистикъ, -- сказалъ Іоганнесъ. Онъ отвернулся и пробовалъ заснуть; но ключикъ не выходилъ у него изъ головы. И когда онъ въ другой разъ снова сталъ читать толстую книгу, онъ снова думалъ о ключикѣ, и тогда онъ ясно видѣлъ, что книга, которую онъ читалъ, не была настоящая.

VIII

   "Ну, теперь онъ придетъ"! -- думалъ Іоганнесъ, когда въ первый разъ стаялъ снѣгъ, и тутъ, и тамъ, группами показались подснѣжники. "Придетъ ли онъ"? -- спрашивалъ онъ у подснѣжниковъ. Но они этого не знали и продолжали смотрѣть своими опущенными головками въ землю, какъ будто бы имъ было совѣстно той поспѣшности, съ которою они выскочили, и какъ будто они хотѣли снова попрятаться.
   Подулъ ледяной восточный вѣтеръ, и снѣгъ навалился высоко надъ бѣдными скороспѣлыми существами.
   Много недѣль спустя, показались фіалки; ихъ сладкимъ ароматомъ наполнилась чаща; когда же солнце хорошенько прогрѣло покрытую мохомъ землю, распустились также сотнями и тысячами пестрыя примулы.
   Скромныя фіалки со своимъ сильнымъ ароматомъ были только таинственными предвѣстниками приближающихся чаръ; веселыя же примулы олицетворили жизнерадостную дѣйствительность. Проснувшаяся земля задержала первые солнечные лучи, и примулы соткали себѣ изъ нихъ свой золотой уборъ.
   "Теперь! Теперь онъ придетъ навѣрное"! -- думалъ Іоганнесъ. Напряженно слѣдилъ онъ за вѣтками деревьевъ, какъ почки изо дня въ день понемногу надувались, выпираясь изъ коры, какъ выглянули первые свѣтлозеленые носики листьевъ между коричневыми чешуйками.
   Долго смотрѣлъ Іоганнесъ на зеленые листики: онъ ни разу не видѣлъ, чтобы они при немъ вытягивались, и все-таки ему казалось, что они замѣтно увеличивались, стоило ему отвернуться отъ нихъ хоть на минуту. "Они боятся роста, когда я на нихъ гляжу", -- думалъ онъ.
   Уже листва начала бросать тѣнь, но Виндекиндъ все еще не приходилъ; ни одинъ голубь не садился возлѣ Іоганнеса, ни одинъ мышенокъ не заговаривалъ съ нимъ. Когда онъ обращался въ цвѣтамъ, они только качали головками, но не отвѣчали.
   "Мое наказаніе еще не окончено", -- думалъ онъ.
   Однажды, въ одинъ солнечный весенній день, онъ пришелъ къ пруду около дома. Всѣ окна были открыты настежъ. Можетъ быть, туда въѣхали люди?
   Уже кусты черемухи около пруда покрылись совсѣмъ нѣжными листиками, всѣ вѣточки какъ бы окрылились тонкими зелеными крылышками. На травѣ, возлѣ черемуховыхъ кустиковъ, лежала дѣвочка. Іоганнесъ разсмотрѣлъ только ея свѣтлоголубое платье и бѣлокурые волосы. Красношейка, сидѣвшая у нея на плечѣ, клевала у нея ивъ руки. Вдругъ дѣвочка повернула голову и увидѣла Іоганнеса.
   -- Здравствуй, мальчикъ! -- сказала она и привѣтливо кивнула головой.
   При этихъ словахъ дрожь пробѣжала по тѣлу Іоганнеса съ головы до ногъ. Это были глаза Виндекинда, это былъ его голосъ.
   -- Кто ты? -- спросилъ онъ. Его губы дрожали отъ волненія.
   -- Я -- Робинетта, а это моя птичка. Она тебя не испугается. А ты любишь птицъ?
   Красношейка не испугалась Іоганнеса; она даже сѣла къ нему на руку. Это было совсѣмъ какъ прежде. Должно быть, это -- Виндекиндъ, это голубое существо.
   -- Разскажи же, какъ тебя зовутъ? -- говорилъ голосъ Виндекинда.
   -- Развѣ ты меня не знаешь? Ты не знаешь, что меня зовутъ Іоганнесомъ?
   -- Откуда же мнѣ это знать?
   Что бы это значило? А все-таки это былъ знакомый сладкій голосъ, все-таки это были тѣ же темные, глубокіе, какъ небо, глаза.
   -- Что ты такъ на меня смотришь, Іоганнесъ? Развѣ ты меня когда-нибудь видѣлъ?
   -- Я думаю, да.
   -- Ну, это ты, конечно, видѣлъ во снѣ.
   -- Во снѣ? -- повторилъ Іоганнесъ. -- Неужели въ самомъ дѣлѣ я все это видѣлъ только во снѣ? Или, можетъ быть, и теперь я вижу сонъ?
   -- Гдѣ ты родилась? -- спросилъ онъ.
   -- Очень далеко отсюда, въ большомъ городѣ.
   -- Среди людей?
   Робинетта засмѣялась. Это былъ смѣхъ Виндекинда.
   -- Я полагаю. А ты -- нѣтъ?
   -- Ахъ, да... и я тоже.
   -- Тебя это огорчаетъ? Развѣ тебѣ люди не милы?
   -- Нѣтъ, да и кому же они милы?
   -- Кому? Нѣтъ, Іоганнесъ, какой ты, право, забавный мальчикъ! Ты, можетъ быть, больше любишь животныхъ?
   -- О, гораздо больше! И особенно цвѣты!
   -- Собственно говоря, иногда и я думаю такъ же. Но это несправедливо. Мы должны любить людей, говоритъ отецъ.
   -- Почему же это несправедливо? Л люблю кого хочу, справедливо это или нѣтъ -- все равно.
   -- Ну, Іоганнесъ! Развѣ же у тебя нѣтъ родителей или кого другого, кто о тебѣ заботится? Развѣ ты ихъ не любишь?
   -- Да, -- сказалъ Іоганнесъ, задумчиво. -- Я люблю моего отца, но не потому, что это справедливо. И не потому также, что онъ человѣкъ.
   -- Почему же?
   -- Этого я не знаю; потому что онъ не такой, какъ всѣ люди, потому что онъ также любитъ цвѣты и птицъ.
   -- И я также люблю ихъ, Іоганнесъ. Ты видишь? -- И Робинетта подозвала красношейку опять въ себѣ на руку и привѣтливо заговорила съ ней.
   -- Это я вижу, -- сказалъ Іоганнесъ, -- и ты мнѣ тоже мила.
   -- Уже? Такъ скоро! -- засмѣялась дѣвочка. -- Кого же ты больше всего любишь?
   -- Кого?.. -- Іоганнесъ медлилъ. Произнести ли ему имя Виндекинда? Боязнь назвать это имя людямъ была неразрывно связана со всѣми его мыслями. И тѣмъ не менѣе, бѣлокурое существо въ голубомъ платьѣ не могло быть никѣмъ инымъ. Кто же иначе могъ дать ему такое чувство спокойствія и счастья?
   -- Тебя! -- сказалъ онъ вдругъ, открыто смотря въ ея глубокіе глаза. Онъ смѣло выдавалъ всего себя и въ то же время немного боялся; напряженно слѣдилъ онъ за тѣмъ, какъ будетъ принятъ его драгоцѣнный даръ.
   Снова Робинетта залилась звонкимъ смѣхомъ; но потомъ она схватила его за руку, и взглядъ ея не сталъ холоднѣе, но голосъ менѣе задушевенъ.
   -- Но, Іоганнесъ, -- сказала она: -- какъ же это я такъ скоро заслужила твою любовь?
   Іоганнесъ ничего не отвѣтилъ и продолжалъ смотрѣть ей въ глаза съ возрастающимъ довѣріемъ. Робинетта встала и положила руку на плечо Іоганнеса. Она была выше его.
   Они пошли вмѣстѣ черезъ лѣсъ и нарвали такія большія охапки колокольчиковъ, что могли бы зарыться въ ворохѣ прозрачныхъ цвѣтовъ. Красношейка была съ ними; она перелетала съ одного куста на другой и глядѣла на нихъ своими блестящими черными глазами.
   Они говорили мало, но искоса поглядывали часто другъ на друга. Оба удивлялись встрѣчѣ и не сознавали ясно, какъ имъ относиться другъ къ другу. Но вскорѣ Робинетта должна была идти домой; ей было жаль уходить.
   -- Мнѣ надо идти, Іоганнесъ. Хочешь со мной еще когда-нибудь пойти гулять? Ты, право, милый мальчикъ, -- сказала она, разставаясь.
   Когда она ушла, и въ воспоминаніи остался только одинъ ея образъ, онъ болѣе не сомнѣвался въ томъ, кто она была такая. Она была тѣмъ самымъ, кому онъ подарилъ всю свою дружбу; имя Виндекинда звучало въ его сознаніи все слабѣе и слабѣе и, наконецъ, смѣшалось съ именемъ Робинетты.
   И все вокругъ него стало опять такимъ же, какъ прежде. Цвѣты весело закивали головками, а ихъ ароматъ развѣялъ тоску, которую онъ ощущалъ до сихъ поръ. Среди нѣжной зелени и чарующаго мягкаго весенняго воздуха онъ чувствовалъ себя дома, подобно птицѣ, нашедшей свое гнѣздо. Раздвинувъ руки, онъ глубоко вздохнулъ. Онъ захлебывался отъ избытка счастья. Идя по дорогѣ къ дому, онъ все время видѣлъ передъ собой голубое платье и бѣлокурые волосы, въ какую бы сторону ни смотрѣлъ. Съ нимъ было такъ, какъ бываетъ, когда посмотришь на солнце, и свѣтлый кругъ все время стоитъ потомъ передъ глазами.
   Съ того дня Іоганнесъ ходилъ каждое утро къ пруду. Онъ уходилъ рано, какъ только просыпался отъ возни воробьевъ въ плющѣ, вившемся у его окна, или отъ щебетанія и протяжнаго писка скворцовъ, порхавшихъ около водосточной трубы и бушевавшихъ, согрѣвшись первыми солнечными лучами. Тогда онъ спѣшилъ по сырой травѣ къ дому и ждалъ за сиреневыми кустами, пока не откроется стеклянная дверь и не появится свѣтлый образъ.
   Потомъ они уходили въ лѣсъ и къ дюнамъ, лежавшимъ на границѣ лѣса. Они болтали обо всемъ, что видѣли, о деревьяхъ, о растеніяхъ и о дюнахъ. Іоганнеса охватывало странное чувство; голова его слегка кружилась, когда онъ шелъ вмѣстѣ съ ней; иногда ему казалось, что онъ снова становится такъ легокъ, что можетъ летать по воздуху. Но этого не происходило. Онъ разсказывалъ ей исторіи о цвѣтахъ и животныхъ, которыя онъ слышалъ отъ Виндекинда. Но какимъ образомъ онъ все это узналъ -- онъ забылъ, и Виндекиндъ болѣе не существовалъ для него; онъ видѣлъ одну только Робинетту. Для него было наслажденіемъ, когда она ему улыбалась, и онъ видѣлъ выраженіе дружбы въ ея глазахъ; онъ говорилъ съ ней такъ, какъ прежде съ своей собачкой, все, что ни попало, не задумываясь и не боясь. Въ тѣ часы, когда онъ ея не видѣлъ, онъ думалъ о ней, и при каждой работѣ, которую онъ дѣлалъ, онъ спрашивалъ себя, одобритъ ее или нѣтъ Робинетта.
   Она сана казалась ему такой радостной; всякій разъ, когда его видѣла, она улыбалась и ускоряла шаги. Она ему говорила также, что ни съ кѣмъ она такъ охотно не гуляла, какъ съ Нинъ.
   -- Но, Іоганнесъ, -- спросила она однажды: -- откуда ты знаешь, о чемъ думаютъ майскіе жуки, что поютъ дрозды, какъ смотритъ кроликово жилье и каково на днѣ морскомъ?
   -- Они мнѣ это разсказывали, -- отвѣтилъ Іоганнесъ, -- и я самъ былъ въ норѣ кролика и на днѣ пруда.
   Робинетта сдвинула тонкія брови и полунасмѣшливо посмотрѣла на него. Но онъ глядѣлъ такъ довѣрчиво и правдиво.
   Они сидѣли подъ сиреневыми кустами, съ которыхъ свѣшивались на нихъ лиловые цвѣты. У ногъ ихъ блестѣлъ прудъ съ тростникомъ и водяными растеніями. Они смотрѣли, какъ черные жучки, кружась, скользили по водѣ, и какъ красные паучки озабоченно опускались внизъ и снова появлялись на поверхности. Тамъ кипѣла самая бойкая жизнь. Іоганнесъ смотрѣлъ, погруженный въ воспоминанія, и наконецъ сказалъ:
   -- Однажды я опустился въ воду; я скользилъ по стеблю тростника и достигъ дна. Оно все покрыто опавшими листьями; идти по немъ такъ легко и мягко. Тамъ вѣчныя сумерки съ зеленымъ оттѣнкомъ, потому что свѣтъ падаетъ сквозь зеленую водяную массу. Надъ моей головой, я видѣлъ, свѣшивались длинные, бѣлые корешки ряски. Саламандры плавали очень близко около меня, -- онѣ вѣдь очень любопытны. Это кажется очень страннымъ, когда такіе большіе звѣри плаваютъ надъ тобой, а далеко впередъ ничего не видно, кромѣ зеленоватой тьмы. Изъ этой темноты звѣри выступали какъ черныя тѣни: водяные жуки съ лапками-веслами и плоскіе водяные пауки, да изрѣдка маленькая рыбка. Я шелъ очень долго, -- нѣсколько часовъ, думаю я; тамъ по срединѣ былъ большой лѣсъ изъ водяныхъ растеній, по которымъ ползали улитки, а водяные пауки строили блестящія гнѣздышки. Колюшки шныряли и смотрѣли на меня нерѣдко съ раскрытымъ ртомъ и дрожащими плавниками -- такъ онѣ были удивлены. Тамъ я познакомился съ угремъ, которому я чуть не наступилъ на хвостъ. Онъ разсказалъ мнѣ о своихъ путешествіяхъ; по его словамъ, онъ доходилъ до самаго моря. Его сдѣлали королемъ пруда, такъ какъ никто не путешествовалъ такъ далеко. Но онъ всегда лежалъ въ тѣни и спалъ, исключая тѣхъ случаевъ, когда онъ пожиралъ то, что другіе ему приносили. Онъ ѣлъ страшно много. Это происходило оттого, что онъ былъ ихъ королемъ. Всѣ охотно желали имѣть толстаго короля, -- это нравилось. Ахъ, тамъ въ прудѣ было чудесно!
   -- Отчего же ты не можешь и теперь туда спуститься?
   -- Теперь? -- переспросилъ Іоганнесъ и посмотрѣлъ на нее большими задумчивыми глазами. -- Теперь? Теперь я ужъ больше же могу, я утону. Да теперь это болѣе и не нужно. Мнѣ здѣсь лучше, около сирени и около тебя.
   Робинетта удивленно покачала бѣлокурой головкой и провела рукой по волосамъ Іоганнеса. Потомъ она посмотрѣла на свою красношейку, подбиравшую вдоль пруда повидимому разныя лакомства. Та тотчасъ же оглянулась и посмотрѣла на обоихъ своими ясными глазками.
   -- Понимаешь ли ты что-нибудь, птичка? -- Птичка посмотрѣла довольно хитро и продолжала клевать и рѣзвиться.
   -- Разсказывай мнѣ дальше, Іоганнесъ, о томъ, что ты еще видѣлъ.
   Іоганнесъ говорилъ охотно, а Робинетта слушала его внимательно и даже съ благоговѣніемъ.
   -- Почему же все это прекратилось вдругъ? Почему же ты не можешь со мной пойти всюду туда? Я бы тоже охотно пошла.
   Іоганнесъ силился что-то припомнить, но какой-то свѣтлый туманъ отдѣлялъ его отъ той пропасти, черезъ которую онъ недавно переступилъ. Онъ не сознавалъ хорошо, какъ это случилось, что онъ потерялъ свое прежнее счастье.
   -- Я хорошо самъ не знаю, не спрашивай объ этомъ. Одно злое маленькое существо все испортило. Но теперь счастье опять здѣсь, даже еще лучшее, чѣмъ прежде.
   Запахъ сирени доносился до нихъ отъ кустовъ; слышалось жужжаніе мухъ на поверхности воды, а мирные солнечные лучи охватывали ихъ сладкой истомой. Вдругъ рѣзко прозвучалъ колоколъ, и Робинетта заторопилась домой.
   Когда Іоганнесъ въ этотъ вечеръ вернулся въ свою каморку и сталъ смотрѣть на лунныя тѣни отъ плюща, скользившія по окну, ему показалось, что въ окно какъ будто что-то стукнуло. Онъ подумалъ, что листья плюща, дрожавшаго отъ вѣтра, ударились о стекло. Но звукъ послышался такъ внятно три раза, одинъ за другимъ, что Іоганнесъ открылъ окно и осторожно выглянулъ. Листья плюща блестѣли въ голубомъ свѣтѣ; подъ ними былъ цѣлый потаенный міръ; тутъ были пещеры и пропасти, въ которыя попадали лишь искорки луннаго свѣта, вслѣдствіе чего мракъ казался еще гуще.
   Долгое время Іоганнесъ глядѣлъ на чудесный міръ тѣней; наконецъ онъ увидѣлъ совершенно ясно высоко около окна, подъ большимъ листомъ плюща, очертаніе маленькаго человѣка. Онъ тотчасъ же узналъ Вистика по большимъ удивленнымъ глазамъ съ высоко поднятыми бровями. На кончикѣ его длиннаго носа луна отражалась въ маленькой точкѣ.
   -- Ты меня забылъ, Іоганнесъ? Отчего ты обо мнѣ не думаешь? Теперь настало время. Ты не спрашивалъ красношейку, по какой дорогѣ идти.
   -- Ахъ, Вистикъ, зачѣмъ мнѣ спрашивать? У меня теперь есть все, чего я только могъ желать. У меня есть Робинетта.
   -- Но это вѣдь не долго продлится. И ты можешь быть еще счастливѣе, и Робинетта -- также. И неужели ключикъ долженъ тамъ оставаться? Подумай только, какъ будетъ хорошо, если вы оба найдете книжечку. Спроси красношейку; я тебѣ помогу.
   -- Спросить я и самъ могу когда-нибудь, -- сказалъ Іоганнесъ.
   Вистикъ кивнулъ головой и быстро сталъ спускаться внизъ.
   Долго еще смотрѣлъ Іоганнесъ на темныя тѣни и на блестящіе листья плюща, прежде чѣмъ онъ легъ спать. На слѣдующій день онъ спросилъ красношейку, не знаетъ ли она дорогу въ золотому ящику. Робинетта слушала съ удивленіемъ. Іоганнесъ видѣлъ, какъ красношейка кивнула головой и искоса посмотрѣла на Робинетту.
   -- Не здѣсь! Не здѣсь! -- пропищала птичка.
   -- Что это такое, Іоганнесъ? -- спросила Робинетта.
   -- Ты ничего не знаешь объ этомъ, Робинетта? Не знаешь, гдѣ его найти? Тебѣ не нуженъ золотой ключикъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! -- разскажи мнѣ, что это значитъ.
   Іоганнесъ разсказалъ, что онъ зналъ о книжечкѣ.
   -- Ключикъ-то у меня, и я думалъ, что золотой ящикъ у тебя. Такъ ли это, птичка? Птичка дѣлала видъ, что она ничего не слышитъ, и порхала между молодой зеленой листвой бука.
   Они сидѣли на склонѣ дюны, гдѣ росли маленькіе буки и сосны. Зеленая тропинка вела вверхъ, а они сидѣли съ краю дороги, на густомъ темномъ мху. Черезъ верхушки маленькихъ деревьевъ виднѣлось зеленое море со свѣтлыми и темными волнами.
   -- Я думаю, Іоганнесъ, -- сказала Робинетта задумчиво, -- что я могу найти для тебя то, чего ты ищешь. Но что ты разумѣешь подъ ключикомъ? И какъ ты его досталъ?
   -- Да! какъ это было? Какъ это было? -- бормоталъ Іоганнесъ, стараясь припомнить, и смотрѣлъ черезъ листву въ даль.
   Въ это время на солнечной синевѣ неба, какъ будто, выросли передъ ихъ глазами двѣ бѣлыхъ бабочки. Онѣ кружилисъ, трепетали и блестѣли при солнечномъ сіяніи; совершая неопредѣленные и прихотливые круги, онѣ подлетѣли совсѣмъ близко.
   -- Виндекиндъ, Виндекиндъ! -- вдругъ прошепталъ Іоганнесъ, погруженный въ воспоминанія.
   -- Кто это -- Виндекиндъ? -- спросила Робинетта. Красношейка полетѣла къ нимъ, и Іоганнесу показалось, что сидѣвшія передъ нимъ въ травѣ маргаритки вдругъ страшно испугались и стали глядѣть на него своими большими бѣлыми глазами.
   -- Это онъ тебѣ далъ ключикъ? -- спросила дѣвочка. Іоганнесъ кивнулъ головой и молчалъ, но она хотѣла знать все. -- Кто это былъ? -- продолжала она. -- Это онъ тебя всему выучилъ? Гдѣ онъ?
   -- Теперь его ужъ больше тутъ нѣтъ. Теперь Робинетта, никто другой, какъ Робинетта, только Робинетта. -- Онъ схватилъ ее за руку и прижалъ къ ней свою головку.
   -- Глупый мальчикъ! -- сказала она и засмѣялась. -- Я хочу тебѣ помочь найти книжечку -- я знаю, гдѣ она.
   -- Такъ я долженъ пойти за ключикомъ, а онъ вѣдь далеко.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, это совсѣмъ не нужно. Я найду и безъ ключа, -- завтра, завтра, я тебѣ обѣщаю.
   Когда они шли домой, бабочки летѣли впереди ихъ.
   Въ эту ночь Іоганнесу снились отецъ, Робинетта и многіе другіе. Это были добрые друзья; они окружили его и смотрѣли на него задушевно и довѣрчиво. Вдругъ всѣ лица измѣнились, ихъ взгляды стали холодны и насмѣшливы; онъ боязливо оглянулся -- со всѣхъ сторонъ его окружали темныя, враждебныя лица. Онъ почувствовалъ невыразимый страхъ и съ плачемъ проснулся.

IX

   Долго сидѣлъ Іоганнесъ и ждалъ.
   Воздухъ былъ морозный, и большія облава безконечными и непрерывными вереницами проносились низко надъ землею. Они разстилали во всѣ стороны темно - сѣрыя колыхавшіяся свои мантіи, верхушки же ихъ освѣщались яснымъ свѣтомъ, который проглядывалъ откуда-то сверху. Необыкновенно быстро мѣнялись свѣтъ и тѣни, подобно то вспыхивающему, то потухающему огню. Іоганнесу стало жутко; онъ, не переставая, думалъ о книжечкѣ, едва вѣря, но все-таки надѣясь, что онъ ее сегодня же найдетъ. Между облавами, гораздо выше, страшно высоко, виднѣлось чистое небо и на немъ нѣжныя бѣлыя перистыя облачка, мирно раскинувшіяся въ неподвижномъ покоѣ.
   -- Вотъ такъ должно быть, -- думалъ онъ, -- такъ высоко, такъ свѣтло, такъ тихо...
   Въ это время пришла Робинетта. Красношейки съ ней не было.
   -- Іоганнесъ, -- громко крикнула она; -- ты можешь придти и видѣть книгу.
   -- Гдѣ же красношейка? -- съ разстановкой спросилъ Іоганнесъ.
   -- Она не полетѣла со мной, да вѣдь мы же не гулять идемъ.
   Онъ пошелъ рядомъ съ нею, продолжая думать про себя: "Не можетъ быть"!
   Но все же онъ шелъ за бѣлокурой головкой, указывавшей ему дорогу.
   Ахъ! съ этого момента Іоганнесу стало плохо. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы его исторія на этомъ закончилась. Не снился ли вамъ когда-нибудь волшебный садъ съ цвѣтами и животными, которыя бы васъ любили и съ вами бесѣдовали? И не являлось ли у васъ во снѣ сознаніе, что вы скоро проснетесь -- и всей прелести конецъ? Вы напрасно силитесь задержать свѣтлые образы и не хотите видѣть холоднаго утра.
   Такое чувство охватило Іоганнеса, когда онъ пошелъ за Робинеттою. Они взошли въ жилье по длинному корридору, гдѣ гулко раздавались ихъ шаги. Онъ чувствовалъ запахъ платьевъ и кушаньевъ; ему вспомнились дни, когда онъ долженъ былъ оставаться дома, вспомнились школьные уроки, все, что въ его жизни было темнаго и холоднаго.
   Наконецъ, онъ взошелъ въ комнату, гдѣ были люди. Сколько ихъ было тамъ, онъ не видѣлъ. Они, повидимому, болтали между собою, но когда онъ вошелъ, наступила тишина. Онъ обратилъ вниманіе на коверъ съ большими, невозможными цвѣтами и яркими, рѣзкими красками. Они показались ему такими же странными и неуклюжими, какъ цвѣты на обояхъ дома въ его каморкѣ, гдѣ онъ спалъ.
   -- Это мальчикъ садовника? -- произнесъ какой-то голосъ прямо передъ нимъ; -- подойди сюда, дружокъ, ты не долженъ бояться.
   Вдругъ онъ услышалъ другой голосъ возлѣ себя:
   -- Ну, Робби, какого же ты нашла милашку!
   Что это все значило? Снова надъ его темными дѣтскими глазами сложились глубокія складки, и онъ въ смущеніи испуганно оглядывался кругомъ.
   Тутъ сидѣлъ мужчина, одѣтый въ черное платье, и глядѣлъ на него сѣрыми холодными глазами.
   -- И ты бы хотѣлъ узнать книгу книгъ? Меня удивляетъ, что твой отецъ, садовникъ, котораго я знаю за благочестиваго человѣка, не далъ тебѣ ее.
   -- Онъ мнѣ не отецъ; мой отецъ далеко отсюда.
   -- Ну, это все равно. Смотри, мальчикъ! Читай ее часто, она на твоемъ жизненномъ пути...
   Но Іоганнесъ тотчасъ узналъ книгу. Онъ покачалъ головой.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! это не то, что я разумѣлъ. Я знаю, что это не то!
   Онъ услышалъ возгласы удивленія и почувствовалъ на себѣ взгляды, пронизывавшіе его со всѣхъ сторонъ.
   -- Что? О чемъ ты говоришь, мальчуганъ?
   -- Я знаю эту книгу: это -- человѣческая книга. Но ея недостаточно, -- иначе среди людей были бы миръ и тишина, а ихъ пѣтъ. Я говорю о другой: въ той книгѣ всякій, кто ее видитъ, не можетъ сомнѣваться, потому что тамъ написано, почему все такъ есть, какъ оно есть, -- ясно и отчетливо сказано все.
   -- Что это такое? Откуда онъ это взялъ?
   -- Кто тебя научилъ этому, дружочекъ?
   -- Я думаю, ты начитался глупыхъ книгъ, мальчикъ, и повторяешь вздоръ!
   Такъ звучали голоса. Іоганнесъ чувствовалъ, какъ щеки его горѣли, голова его начинала кружиться, вся комната пошла передъ нимъ кругомъ, и большіе цвѣты на коврѣ заколыхались. Гдѣ былъ тотъ мышенокъ, который такъ дружески предостерегалъ его тогда въ школѣ? Вотъ теперь бы была нужна его помощь.
   -- Я вовсе не повторяю вычитанный вздоръ, -- а тотъ, кто меня этому научилъ, стоитъ больше, чѣмъ мы всѣ. Я знаю языкъ цвѣтовъ и животныхъ, я -- ихъ другъ. Я знаю, что такое люди, и какъ они живутъ. Я знаю всѣ тайны эльфовъ и гномовъ, потому что меня они больше любятъ, чѣмъ людей.
   Іоганнесъ слышалъ хихиканье и смѣхъ вокругъ себя. Въ его ушахъ стоялъ шумъ.
   -- Онъ, должно быть, начитался Андерсона.
   -- Онъ просто глупъ.
   Человѣкъ, сидѣвшій противъ него, сказалъ:
   -- Если ты знаешь Андерсона, мальчуганъ, то ты долженъ бы быть проникнутъ его благоговѣніемъ передъ Богомъ и Его словомъ.
   -- Богъ! Это слово Іоганнесъ зналъ, и тутъ онъ вспомнилъ о Виндекиндѣ.
   -- Я не понимаю, что такое Богъ...
   Воцарилась страшная тишина, въ которой чувствовались ужасъ и испугъ. Взгляды пронизывали Іоганнеса. Было совсѣмъ такъ, какъ во снѣ прошлою ночью.
   Человѣкъ, одѣтый въ черное, поднялся и схватилъ его за руку.
   -- Слушай, мальчуганъ, я не знаю, глупъ ли ты, или совсѣмъ испорченъ, но такого богохульства я не допускаю. Убирайся вонъ и болѣе не попадайся мнѣ на глаза! Понялъ?
   Всѣ смотрѣли холодно и враждебно, совсѣмъ какъ ночью, во снѣ.
   Іоганнесъ боязливо оглянулся.
   -- Робинетта! Гдѣ Робинетта?
   -- Какъ же! Портить мое дитя! Берегись! И чтобы ты никогда съ ней болѣе не говорилъ!
   -- Пустите меня въ ней! Я не хочу отъ нея уходить! Робинетта! -- и онъ заплакалъ.
   Она же сидѣла, полная страха, въ углу и не поднимала глазъ.
   -- Прочь, негодный! Развѣ ты не слышишь! Чтобы духу твоего не было!
   Его больно схватили за руку, провели по тому же проходу, стеклянная дверь хлопнула за нимъ, и Іоганнесъ очутился на дворѣ, подъ темными, низко нависшими облавами.
   Онъ болѣе не плавалъ; медленно переступая, онъ смотрѣлъ прямо передъ собой. Мрачныя морщины надъ его глазами стали еще глубже, и съ этихъ поръ онѣ болѣе уже никогда не сходили съ его лба.
   Красношейка сидѣла въ липахъ и смотрѣла на него. Онъ остановился и тоже молча посмотрѣлъ на нее. Но уже не было болѣе выраженія довѣрія въ ея пугливыхъ глазкахъ, а когда онъ приблизился въ ней на шагъ ьюнокъ засмѣялся и, качаясь на своемъ стебелькѣ, сказалъ:
   -- Ты напрасно зовешь ихъ глупыми, вѣдь люди постоянно указываютъ на нихъ, какъ на примѣръ, и учатся у нихъ мудрости!..
   Такъ Вьюнокъ день за днемъ показывалъ Іоганнесу всѣ чудеса лѣса. Они навѣщали птичьи гнѣзда на вершинахъ деревьевъ или въ густыхъ кустарникахъ, навѣщали искусно построенныя жилища слѣпыхъ кротовъ или пчелиный улей въ старомъ дуплѣ дерева.
   Разъ они очутились на небольшой красивой лужайкѣ, окруженной густыми зарослями кустовъ, которые со всѣхъ сторонъ оплетали пышныя вѣтви жимолости. Пахучія гирлянды цвѣтовъ ея блистали среди темной зелени. Стая синичекъ прыгала и летала въ изумрудной листвѣ кустовъ, наполняя воздухъ своимъ веселымъ щебетаньемъ.
   -- Какъ хорошо здѣсь! -- воскликнулъ Іоганнесъ, -- посидимъ среди этихъ цвѣтовъ.
   -- Хороша! -- согласился Вьюнокъ, -- и кромѣ того, ты увидишь здѣсь кое-что очень смѣшное.
   Въ травѣ росло много голубыхъ колокольчиковъ, и Іоганнесъ, усѣвшись около одного изъ нихъ, завелъ съ ними интересный разговоръ о пчелахъ и бабочкахъ, которыя жили съ ними въ большой дружбѣ.
   Но вдругъ большая тѣнь покрыла траву, и нѣчто, похожее на бѣлое облако, опустилось на колокольчикъ, около Іоганнеса, такъ что онъ едва успѣлъ выбраться оттуда и поспѣшилъ къ Вьюнку, сидѣвшему въ пышно- распустившемся цвѣткѣ жимолости. Сверху ему сразу стало видно, что бѣлое облако -- былъ просто большой носовой платокъ, на который -- бацъ! -- грузно опустилась фигура большой и толстой дамы, придавивъ собою нѣжный колокольчикъ. Онъ не успѣлъ еще выразить своего сожалѣнія, какъ шумъ людскихъ голосовъ и трескъ ломающихся вѣтокъ сразу спугнулъ лѣсную тишину этого мѣста, которое заполнила большая толпа людей.
   -- Ну, теперь мы посмѣемся, -- сказалъ Вьюнокъ.
   Люди -- женщины съ зонтиками и корзинами въ рукахъ, мужчины въ высокихъ твердыхъ шляпахъ на головахъ -- всѣ почти въ черномъ, сплошь въ черномъ -- они выдѣлялись, какъ громадныя некрасивыя чернильныя пятна на роскошномъ, озаренномъ лѣтнимъ солнцемъ фонѣ лѣса. Кусты грубо раздвигались неловкими руками, гибли цвѣты, повсюду разстилались бѣлые носовые платки, и послушныя травки и терпѣливые стебельки молча поддавались и со вздохомъ гнулись подъ тяжестью налегающихъ на нихъ тѣлъ, теряя надежду оправиться когда-нибудь отъ постигшей ихъ участи.
   Дымъ табака отъ закуренныхъ сигаръ заклубился въ вѣтвяхъ жимолости, злобно заглушая нѣжный запахъ ея цвѣтовъ.
   Громкій людской говоръ спугнулъ веселыхъ синичекъ, которыя съ шумнымъ пискомъ страха и возмущенія вспорхнули на ближайшія деревья.
   Отъ толпы отдѣлился одинъ человѣкъ и сталъ на небольшой пригорокъ. У него были длинные, свѣтлые волосы и блѣдное лицо. Онъ махнулъ рукой и что-то сказалъ, и въ ту же минуту всѣ присутствующіе открыли свои рты и начали пѣть такъ громко, что испуганныя вороны съ шумомъ поднялись со своихъ гнѣздъ, а любопытные кролики, прибѣжавшіе было съ дюнъ, чтобы полюбоваться невиданнымъ еще зрѣлищемъ, со страха разомъ повернули обратно но направленію къ дюнамъ и бѣжали еще цѣлую четверть часа, хотя давно уже находились въ безопасности.
   Вьюнокъ смѣялся отъ души, отгоняя отъ себя табачный дымъ листкомъ папоротника, но Іоганнесъ не могъ смѣяться: слезы блестѣли въ его глазахъ, но не отъ табачнаго дыма только...
   -- Вьюнокъ! -- сказалъ онъ, -- уйдемъ отсюда! Это такъ некрасиво, и они кричатъ такъ громко.
   -- Нѣтъ, останемся, Іоганнесъ, ты позабавишься еще: сейчасъ станетъ еще смѣшнѣе.
   Пѣніе вдругъ замолкло, и блѣдный человѣкъ началъ свою проповѣдь. Онъ громко кричалъ, чтобы всѣ его слышали, но то, о чемъ онъ говорилъ, звучало пріятно. Онъ называлъ людей братьями и сестрами, восторгался красотами природы и ея чудными твореніями, говорилъ о яркомъ сіяніи царственнаго солнца, о красивыхъ цвѣтахъ и веселыхъ птичкахъ.
   -- Что это! -- сказалъ Іоганнесъ, -- какъ говоритъ онъ? Развѣ онъ знаетъ тебя? Развѣ и онъ твой другъ?
   Вьюнокъ презрительно тряхнулъ своей головкой съ вѣнкомъ цвѣтовъ и сказалъ: -- Онъ не знаетъ меня, и еще менѣе знаетъ солнце, птицъ и цвѣты. Вся рѣчь его -- одна сплошная ложь!
   Но толпа благоговѣйно слушала, а толстая дама, такъ безжалостно придавившая бѣдный колокольчикъ, нѣсколько разъ прослезилась даже и вытирала свои слезы уголкомъ фартука, такъ какъ не могла пользоваться платкомъ.
   А блѣдный человѣкъ говорилъ, что Богъ заставилъ сіять солнце такъ радостно ради ихъ собранія здѣсь.
   Тутъ Вьюнокъ насмѣшливо улыбнулся и ловко запустилъ въ носъ оратора крупнымъ жолудемъ.
   -- Теперь онъ будетъ думать иначе! -- сказалъ Вьюнокъ, -- да и какъ онъ смѣлъ думать, что мой Отецъ свѣтитъ здѣсь только ради его милости?!
   Но блѣдный человѣкъ былъ слишкомъ возбужденъ, чтобы обратить вниманіе на задѣвшій его носъ жолудь, упавшій, казалось, изъ воздуха. Онъ продолжалъ все говорить и чѣмъ дальше, тѣмъ громче. Въ концѣ концовъ онъ даже побагровѣлъ отъ напряженія, потрясалъ кулаками въ воздухѣ и кричалъ такъ громко, что ближайшіе листья дрожали, а травки качались отъ страха изъ стороны въ сторону. Когда онъ, наконецъ, кончилъ, всѣ снова громко и нескладно запѣли.
   -- Фуй! -- защебеталъ черный дроздъ, смотрѣвшій на весь этотъ безпорядокъ съ вершины одного дерева, -- что за ужасный шумъ! Даже мычаніе коровы въ лѣсу мнѣ нравится больше. Вы только послушайте ихъ!
   Черный дроздъ, -- конечно, птица очень умная и обладаетъ тонкимъ вкусомъ.
   Окончивъ пѣніе, люди вытащили изъ корзины разные свертки и жестянки со всякою снѣдью. На травѣ разостлали бумагу и стали раздавать всѣмъ бутерброды, апельсины. Захлопали также пробки бутылокъ.
   Тогда Вьюнокъ призвалъ на помощь своихъ союзниковъ и началъ правильную осаду пирующаго общества. Одна храбрая лягушка вскочила на колѣни къ одной старой мамзели и усѣлась, сама удивляясь своей храбрости, прямо рядомъ съ хлѣбцемъ, который барышня только что собиралась съѣсть. Старая дѣва громко взвизгнула и испуганно уставилась на непріятеля, не смѣя дотронуться до него.
   Этотъ храбрый примѣръ быстро нашелъ себѣ достойныхъ подражателей. Большія, зеленыя гусеницы безстрашно заползали по шляпамъ, платью и снѣди, распространяя вокругъ себя страхъ и смятеніе.
   Жирные крестовики начали спускаться на своихъ блестящихъ нитяхъ прямо въ стаканы съ пивомъ, на головы и шеи присутствующимъ, вызывая ихъ громкія восклицанія. Безчисленныя мухи бросались прямо въ лицо и глаза людей, жертвуя самоотверженно своей жизнью и загрязняя своими трупами пищу и напитки людей. Наконецъ приползли безчисленныя полчища муравьевъ и атаковали людей съ такихъ сторонъ и въ такихъ мѣстахъ, гдѣ ихъ ждали менѣе всего. Это нападеніе произвело неописуемый переполохъ среди пораженнаго врага! Мужчины и женщины поспѣшно вскакивали со своихъ мѣстъ, освобождая придавленный ими мохъ и траву. Даже бѣдный колокольчикъ очутился вдругъ на свободѣ, благодаря удачному натиску двухъ муравьевъ на ноги толстой дамы. Смятеніе и переполохъ росли съ каждой минутой. Люди прыгали и бѣгали самымъ смѣшнымъ образомъ, стараясь избавиться отъ своихъ преслѣдователей. Блѣдный человѣкъ долго защищался, бѣшено отмахиваясь отъ летучихъ враговъ своей тросточкой, но два храбрыхъ дрозда, не пренебрегавшіе никакими средствами нападенія, и одна оса, ужалившая его въ икры, сквозь его черные брюки, наконецъ обратили его въ бѣгство.
   Наконецъ и веселое солнце не выдержало этого зрѣлища и спряталось за тучи, и на сражающихся начали капать большія дождевыя капли.
   Первыя же его капли вызвали, казалось, изъ земли цѣлый лѣсъ большихъ черныхъ грибовъ; это были раскрытые дождевые зонты; нѣкоторыя женщины покрыли головы подолами платьевъ, открывая такимъ образомъ сзади свои бѣлыя юбки, чулки и башмаки безъ каблуковъ.
   Вьюнокъ смѣялся отъ души надъ этой картиной всеобщаго переполоха. Смѣхъ душилъ его такъ, что онъ долженъ былъ держаться за стебелекъ цвѣтка, чтобы не упасть.
   А дождь шелъ все сильнѣе и сильнѣе, какъ бы окутывая лѣсъ блестящей сѣрой сѣткой. Съ зонтовъ, шляпъ и черныхъ сюртуковъ, промокшихъ и блестѣвшихъ, какъ черныя крылья плавунцовъ, текли цѣлые ручьи. Башмаки хлюпали въ размокшей землѣ, и люди стали молча расходиться маленькими группами, оставивъ послѣ себя кучи грязной бумаги, пустыя бутылки, апельсинныя корки и другіе малопривлекательные слѣды своего пребыванія. На открытой лѣсной полянѣ снова стало тихо и пустынно, и слышался только однообразный шумъ падающаго дождя.
   -- Ну, Іоганнесъ, вотъ мы увидали и людей. Почему же ты не смѣешься надъ ними? -- спросилъ Вьюнокъ.
   -- Ахъ, Вьюнокъ, развѣ всѣ люди таковы?!.
   -- О, нѣтъ! бываютъ еще злѣе и хуже этихъ. Иногда они безсмысленно-злобно ломаютъ, разрушаютъ и уничтожаютъ все, что такъ красиво въ природѣ. Они срубаютъ деревья и строятъ неуклюжіе четырехугольные дома, нарочно топчутъ цвѣты и убиваютъ просто для своего развлеченія всякое животное, которое попадается имъ. Въ ихъ городахъ, гдѣ они ютятся всѣ вмѣстѣ, все грязно, черно, тамъ тяжелый воздухъ, отравленный дымомъ и пылью. Они совершенно чужды природѣ и твореніямъ ея, поэтому-то они такъ глупы и неуклюжи, когда возвращаются въ лоно ея.
   -- Ахъ, Вьюнокъ, Вьюнокъ!..
   -- Зачѣмъ плакать, Іоганнесъ? Тебѣ незачѣмъ плакать о томъ, что самъ ты родился среди людей. Я вѣдь люблю тебя и избралъ тебя среди всѣхъ ихъ. Я научилъ тебя понимать языкъ птичекъ, бабочекъ и цвѣтовъ. Луна знаетъ тебя, и добрая мать твоя -- земля -- любитъ тебя, какъ дитя свое. Почему же ты не радуешься, что я другъ твой?
   -- О, Вьюнокъ! Я вѣдь счастливъ, счастливъ и все-таки я долженъ плакать о всѣхъ этихъ людяхъ!
   -- Зачѣмъ? Ты вѣдь можешь покинуть ихъ, если они огорчаютъ тебя. Ты можешь остаться со мной и сопровождать меня повсюду. Мы будемъ жить въ самой чащѣ лѣса или на пустынныхъ, озаренныхъ солнцемъ дюнахъ или, если хочешь, у пруда, среди камыша. Я поведу тебя, куда захочешь, на дно пруда, во дворцы эльфовъ, въ жилища гномовъ. Я помчусь съ тобой черезъ лѣса и поля и моря въ далекія, чудесныя страны. Я прикажу одѣть тебя въ мягкое платье, сотканное изъ нѣжныхъ паутинокъ, и дамъ тебѣ такія же крылья, какъ мои. Мы будемъ питаться ароматомъ цвѣтовъ и танцовать вмѣстѣ съ эльфами въ лунныя ночи. А когда наступитъ осень, мы умчимся, вслѣдъ за лѣтомъ туда, гдѣ растутъ высокія пальмы, гдѣ пестрѣютъ роскошные цвѣты, гирляндами сползая со скалъ, гдѣ темно-синяя гладь моря дрожитъ! и сверкаетъ на солнцѣ. Я буду постоянно разсказывать тебѣ сказки, и мы всегда будемъ вмѣстѣ. Хочешь ли ты этого. Іоганнесъ?
   -- И я никогда больше не вернусь къ людямъ?
   -- Но вѣдь среди людей тебя ждутъ лишь безконечныя страданія, огорченія и заботы. Тамъ день за днемъ ты будешь изнывать подъ бременемъ ихъ, и жизнь будетъ тяготить тебя. Они загрязнятъ твою нѣжную душу и будутъ мучить тебя своей грубостью; своей злостью они замучаютъ тебя. Неужели ты любишь людей больше меня?!..
   -- О, нѣтъ, Вьюнокъ, нѣтъ! Я останусь съ тобою! -- Теперь онъ могъ доказать Вьюнку свою любовь. Развѣ онъ не хотѣлъ оставить для него все, все? Свою милую комнату, своего отца, своего Престо, все? Радостно и рѣшительно повторилъ онъ свое рѣшеніе Вьюнку.
   Дождь пересталъ. Сквозь сѣрыя тучи надъ лѣсомъ ярко заиграли веселые лучи солнца, отражаясь въ мокрой листвѣ, въ капелькахъ дождя, повисшихъ на тонкихъ вѣткахъ, застывшихъ на стебелькахъ травы и, какъ бисеромъ, усыпавшихъ тонкія паутинки, тамъ и сямъ протянувшіяся межъ дубовыхъ вѣтвей. Тонкій туманъ, какъ голубой паръ, тихо поднялся съ сырой земли и густыхъ зарослей, унося съ собой тысячи сладкихъ и таинственныхъ запаховъ. Черный дроздъ забрался теперь на самую верхушку дерева, откуда полились его задушевныя коротенькія трели, какъ привѣтъ заходящему свѣтилу; его пѣніе какъ бы показывало, какая нужна музыка для этого часа торжественной вечерней тишины, въ созвучіи съ тихо падающими съ вѣтвей на землю дождевыми каплями.
   -- Развѣ это не лучше человѣческихъ голосовъ? -- спросилъ Вьюнокъ, -- да, черный дроздъ знаетъ уже, что и какъ нужно пѣть. Здѣсь все гармонія, какой ты никогда не найдешь среди людей.
   -- Что такое гармонія, Вьюнокъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Гармонія -- то же, что счастье. Это то, къ чему всѣ стремятся, даже люди. Но люди ведутъ себя при этомъ какъ мальчишки, которые ловятъ бабочку: они пугаютъ ее своими неловкими прыжками и дикими криками.
   -- Найду ли я эту гармонію у тебя и съ тобою, Вьюнокъ?
   -- Да, Іоганнесъ! Но для этого ты долженъ забыть людей. Какое несчастье -- родиться среди людей. Но ты еще молодъ, можешь еще изгладить изъ своей памяти всякое воспоминаніе о твоей прежней жизни. Среди нихъ же ты заблудишься, ты найдешь только смятеніе, борьбу и горе! Тамъ съ тобой случится то же, что съ тѣмъ молодымъ майскимъ жукомъ, о которомъ я разсказывалъ тебѣ.
   -- Что же случилось съ нимъ?
   -- Онъ увидѣлъ свѣтъ, о которомъ ему говорилъ старый жукъ, и рѣшилъ, что для него лучше всего будетъ прямо летѣть на него. Такимъ образомъ онъ прямо влетѣлъ въ комнату и попалъ въ руки людей. Три долгихъ дня мучили они его. Его посадили въ. коробочку, къ ножкамъ его привязали нитку и заставляли летать на ней. Наконецъ ему какъ- то удалось вырваться, потерявъ одно крыло и ножку. Искалѣченный, онъ безпомощно ползалъ тамъ по ковру, ища выхода въ садъ, пока его нечаянно не раздавила тяжелая ступня человѣка. Всѣ ночныя животныя, Іоганнесъ, такъ же, какъ и мы -- дѣти Солнца, и, хотя они никогда не видятъ своего лучезарнаго отца, безсознательное стремленіе влечетъ ихъ ко всему, что свѣтится; и тысячи, этихъ бѣдныхъ созданій ночи гибнутъ жертвой непобѣдимой любви своей къ Солнцу- отцу, котораго они лишились съ незапамятныхъ временъ; точно также влечетъ къ гибели и людей непобѣдимое и безсознательное стремленіе къ обманчивому, подобно тому великому Свѣту, который вызвалъ ихъ къ жизни, но котораго они уже не знаютъ.
   Іоганнесъ удивленно и вопросительно взглянулъ прямо въ лицо Вьюнка, но были таинственны и глубоки, какъ небо, чернѣвшее между звѣздъ, глаза его.
   -- Ты о Богѣ говоришь? -- спросилъ онъ его робко.
   -- О Богѣ? -- переспросилъ Вьюнокъ, чуть замѣтно и нѣжно улыбаясь: -- я знаю, Іоганнесъ, о чемъ ты думаешь, когда произносишь это слово. Тебѣ вспоминается стулъ около твоей кровати, у котораго ты молился каждый вечеръ, зеленыя церковныя занавѣски, которыя ты видѣлъ каждое воскресное утро, заглавныя буквы твоего молитвенника, мѣшокъ на длинной палкѣ, куда собираютъ пожертвованія въ церкви, плохое, нестройное пѣніе гимновъ, тяжелый запахъ человѣческаго пота -- словомъ то, что ты называешь этимъ именемъ, лишь смѣшное и обманчивое представленіе въ родѣ большой калильной лампы, вокругъ которой безпомощно бьются сотни и тысячи мошекъ, думая, что она -- настоящее великое свѣтило!
   -- Но какъ же зовутъ это великое Свѣтило, которому я долженъ молиться, Вьюнокъ?
   -- Іоганнесъ, что отвѣтить грибку плѣсени, если онъ спроситъ, какъ зовутъ планету, съ которою онъ вращается въ пространствѣ? И если бы существовалъ отвѣтъ на вопросъ твой, то ты понялъ бы его не лучше земляного червя, пытающагося уяснить себѣ гармонію небесныхъ свѣтилъ. Но молиться я все-таки научу тебя.
   И вмѣстѣ съ задумавшимся надъ его словами Іоганнесомъ онъ высоко поднялся надъ лѣсомъ, такъ высоко, что за линіей дюнъ блеснула тонкая, сверкающая полоска моря. Все дальше и дальше летѣли они надъ уходящимъ подъ ними луннымъ ландшафтомъ дюнъ, и все шире становилась свѣтлая полоска. Вотъ исчезъ зеленый скатъ дюнъ и слегка забѣлѣли камыши, среди которыхъ мелькали странные блѣдно-голубые цвѣты. Навстрѣчу поплылъ еще одинъ высокій хребетъ, за нимъ длинная узкая полоса песковъ, и вотъ открылось широкое, безбрежное, могучее море. Оно однообразно синѣло до самаго горизонта, и только тамъ, откуда должно было взойти солнце, блестѣла узкая полоса ослѣпительно краснаго свѣта.
   Длинная, туманная, бѣлая бахрома пѣны окаймляла морскую гладь, какъ горностаевая полоса окаймляетъ синій бархатный плащъ, а на горизонтѣ тонкая, нѣжная, едва замѣтная чудная линія отдѣляла небо отъ воды. Она была какимъ-то непостижимымъ чудомъ, эта линія. Тонкая и видимая и все же неопредѣленная и неосязаемая, какъ замирающій аккордъ арфы, угасшій и затихшій уже, но все еще дрожащій...
   Іоганнесъ усѣлся на край дюны и погрузился въ безмолвное долгое созерцаніе, и казалось ему, что передъ нимъ торжественно открылись ворота вселенной и что его маленькая безсмертная душа несется съ первымъ солнечнымъ лучомъ навстрѣчу вѣчности.
   Такъ сидѣлъ онъ, пока земныя слезы не наполнили его широко открытыхъ глазъ и не заволокли передъ нимъ чуднаго солнца, и великолѣпія неба, и земли, и не наступили темныя дрожащія сумерки...
   -- Такова должна быть молитва твоя! -- тихо сказалъ Вьюнокъ Іоганнесу.

V

   Бродилъ ли ты когда-нибудь но лѣсу въ ясный осенній день, когда солнце заливаетъ своимъ горячимъ свѣтомъ разукрашенную пеструю листву деревьевъ, когда сухія вѣтви потрескиваютъ и листья шуршатъ подъ ногами?
   Лѣсъ кажется тогда мечтательнымъ и утомленнымъ и живетъ какъ-будто только воспоминаніями. Легкій, какъ сонъ, голубой туманъ заполняетъ его таинственной красотой, и блестящія нити паутины носятся по воздуху, сонно колеблясь, какъ тихіе и прекрасные сны.
   Изъ сырой почвы, только между мховъ и сырыхъ листьевъ, неожиданно высовываются загадочные образы разныхъ грибовъ, одни безформенно-толстые и мясистые, другіе стройные и тонкіе съ кольцеватой ножкой и въ красиво окрашенной шляпкѣ.
   Это -- лѣсныя видѣнія.
   Тогда видишь также на мшистыхъ древесныхъ стволахъ множество крошечныхъ бѣлыхъ палочекъ съ черненькими, какъ-будто обугленными, кончиками. Нѣкоторые ученые люди считаютъ ихъ особымъ родомъ губки, но Іоганнесъ зналъ лучше, что это такое: это свѣчи. Онѣ зажигаются въ тихія осеннія ночи, и при свѣтѣ ихъ маленькіе гномы читаютъ свои крохотныя книжки. Это разсказалъ ему Вьюнокъ въ одинъ изъ такихъ осеннихъ дней и, слушая его, Іоганнесъ сидѣлъ очарованный его разсказомъ и усыпляющимъ, подымавшимся отъ лѣсной почвы запахомъ.
   -- Откуда появились на дубовыхъ листьяхъ эти черныя пятна? -- спрашивалъ онъ.
   -- Ихъ дѣлаютъ гномы, -- разсказывалъ Вьюнокъ, -- они пишутъ по цѣлымъ ночамъ, а подъ утро выливаютъ на дубовые листья свои чернильницы, такъ какъ не любятъ этого дерева, изъ котораго дѣлаютъ обыкновенно кресты и церковную мебель.
   Іоганнесу захотѣлось поближе познакомиться съ этимъ маленькимъ трудолюбивымъ народцемъ, и онъ упросилъ Вьюнка свести его съ однимъ изъ гномовъ.
   Много прошло уже дней, какъ онъ остался въ лѣсу съ Вьюнкомъ, и все это время онъ былъ такъ счастливъ, такъ доволенъ своей новой жизнью, что не чувствовалъ ни тоски, ни сожалѣнія о томъ, что оставилъ и обѣщалъ забыть совсѣмъ. Жизнь его была полна, не было одиночества, когда тоска охватываетъ насъ всего сильнѣе; Вьюнокъ не покидалъ его, и всюду съ нимъ онъ былъ, какъ дома.
   Онъ спокойно засыпалъ въ колеблющемся гнѣздышкѣ болотной птички, повисшемъ на камышахъ у пруда, не боясь зловѣщихъ криковъ и карканья воронъ; не пугался онъ также проливныхъ дождей и бушующихъ вихрей, прячась отъ нихъ то въ дупло дерева, то въ норку кролика, то просто подъ плащъ Вьюнка, который, обнявъ его, разсказывалъ ему свои сказки.
   А теперь онъ узнаетъ еще и гномовъ. День былъ для этого подходящій -- тихій, тихій... Іоганнесу казалось, что онъ слышитъ уже шорохъ ихъ ножекъ, но было еще очень рано.
   Птицы давно уже покинули свои гнѣзда и улетѣли на югъ, только дрозды еще лакомились кроваво-красными ягодами. Одинъ изъ нихъ случайно попалъ въ петлю; съ распростертыми крылышками висѣлъ онъ на тонкой крѣпкой ниткѣ и бился, вырывая захваченную петлей ножку, которая почти что разрывалась. Іоганнесъ, замѣтивъ это, поспѣшилъ на помощь, и освобожденная птичка съ радостнымъ пискомъ улетѣла отъ опасности.
   Грибы съ увлеченіемъ спорили между собой.
   -- Посмотрите на меня, -- говорилъ толстый "чортовъ комъ", -- видѣли ли вы когда-нибудь, что-либо подобное? Посмотрите, какъ толста и бѣла моя ножка, какъ блеститъ моя шляпка! Я больше васъ всѣхъ, и это за одну ночь!
   -- Фу! -- возражалъ мухоморъ, -- ты слишкомъ неуклюжъ и грубъ, а я вотъ такъ ловко сижу на своей стройной ножкѣ, какъ па палочкѣ. Я краснѣе рябины, а съ моими бѣлыми пятнами я красивѣе всѣхъ!
   -- Тише! -- крикнулъ имъ Іоганнесъ, знавшій ихъ издавна, -- вы оба ядовиты и гадки!
   -- Въ этомъ наше достоинство, -- возразилъ мухоморъ.
   -- Ты, кажется, человѣкъ? -- пробормоталъ другой, -- тогда я хотѣлъ бы, чтобы ты отвѣдалъ меня!
   Іоганнесъ, конечно, не сдѣлалъ этого, но, набравъ горсть сухихъ вѣточекъ, онъ бросилъ ихъ въ мясистую шляпку гриба и смѣшно изукрасилъ его, заставивъ разсмѣяться всѣхъ сосѣдей, а особенно группу молодыхъ шампиньоновъ съ коричневыми головками, толпой выглянувшихъ на свѣтъ въ какіе-нибудь пару часовъ и теперь тѣснившихся неподалеку. "Чортовъ комъ" посинѣлъ отъ злости, чѣмъ и обнаружилъ передъ всѣми свои ядовитыя свойства. "Кукушкинъ ленъ" подымалъ свои маленькія круглыя головки, изъ которыхъ время отъ времени вылетало темное облачко тончайшей ныли, падавшей затѣмъ въ рыхлую черную землю и пророставшей цѣлой сѣтью тончайшихъ нитокъ, изъ которыхъ въ слѣдующемъ году выростали новыя звѣздочки.
   -- Какъ хорошо жить! -- говорили онѣ другъ другу. -- Выдѣлять пыльцу -- это высочайшая цѣль жизни и какое счастье дѣлать это! -- и съ благоговѣйнымъ самозабвеніемъ онѣ продолжали выдѣлять свои маленькія облачка пыльцы.
   -- Развѣ это правда, Вьюнокъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Для нихъ -- да! -- отвѣчалъ онъ, -- ихъ счастье, что они не требуютъ другого, такъ какъ ничего большаго онѣ не могли бы достигнуть!
   Настала ночь, и тѣни деревьевъ слились въ одну черную массу, но таинственная жизнь лѣса не замирала. Тихо, еле слышно, потрескивали сухія вѣточки и шуршали въ травѣ засохшія листья. Іоганнесъ чувствовалъ по движенію воздуха, какъ что-то неслышно пролетѣло мимо него и копошилось неподалеку. Но вотъ явственно послышался ему топотъ многочисленныхъ ножекъ и шопотъ голосовъ. Вотъ вспыхнулъ въ черной глубинѣ куста маленькій голубой огонекъ и сейчасъ же погасъ, тамъ еще одинъ... и еще... тише! Іоганнесъ насторожился, и вотъ совсѣмъ близко около себя онъ услышалъ за темнымъ стволомъ дерева шелестъ переворачиваемыхъ листовъ. Синіе огоньки задвигались позади и остановились.
   Теперь они горѣли уже повсюду. Они блуждали въ темной листвѣ, двигались по землѣ, а вдали, какъ костеръ, чудно свѣтилась какая-то блестящая масса.
   -- Что это тамъ блеститъ такъ прекрасно, Вьюнокъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Это гнилушки. Пойдемъ.
   Они неслышно подошли къ одной такой свѣтящейся точкѣ.
   -- Я хочу познакомить тебя съ Вюстишь, старѣйшимъ и ученнѣйшимъ изъ гномовъ.
   Приблизившись, Іоганнесъ увидѣлъ человѣка, сидѣвшаго около маленькаго свѣтильника, при нѣжно голубомъ свѣтѣ котораго можно было разсмотрѣть маленькое сморщенное личико съ длинною сѣдою бородой. Сдвинувъ свои густыя брови, онъ читалъ вслухъ. Голову его покрывала желудевая чашечка, украшенная маленькимъ перышкомъ, а передъ нимъ, подобравъ лапки, сидѣлъ большой паукъ- крестовикъ и внимательно слушалъ чтеніе.
   Услышавъ приближающіеся шаги, гномъ приподнялъ брови, паукъ же уползъ.
   -- Добрый вечеръ, -- сказалъ онъ, -- я -- Вюстишь, а вы оба кто?
   -- Меня зовутъ Іоганнесъ, и я очень хотѣлъ бы познакомиться съ тобой. Что ты читалъ здѣсь?
   -- Эта книжка не для тебя, -- отвѣчалъ Вюстишь, -- только пауки-крестовики могутъ слушать ее.
   -- Но покажи ее мнѣ, милый Вюстишь, -- просилъ Іоганнесъ.
   -- Я не имѣю права. Это священная книга пауковъ, которую я берегу для нихъ и не могу отдавать въ чужія руки. У меня имѣются также священныя писанія жуковъ, бабочекъ, ежей, червей, кротовъ, -- словомъ, всѣхъ, кто живетъ здѣсь. Но не всѣ изъ нихъ могутъ читать сами, и, когда имъ хочется узнать что-нибудь, они приходятъ ко мнѣ, и я прочитываю имъ нужное. Я горжусь этимъ званіемъ чтеца и книгохранителя, такъ какъ это очень отвѣтственное дѣло, понимаешь?
   При этихъ словахъ Вюстишь значительно мотнулъ своей бородой и поднялъ вверхъ свой указательный палецъ.
   -- Что же ты читалъ теперь?
   -- Исторію Критцеля, великаго предка крестовиковъ, который жилъ много вѣковъ тому назадъ. Онъ первый растянулъ свою сѣть, прикрѣпивъ ее къ тремъ большимъ стволамъ, и сразу поймалъ въ нее болѣе двѣнадцати тысячъ мухъ. До него крестовики не умѣли ткать сѣтей и питались просто травой или падалью. Но у Критцеля была свѣтлая голова, и онъ доказалъ, что живыя мухи -- лучшая пища пауковъ. Для ловли ихъ онъ и изобрѣлъ свои сѣти на основаніи труднѣйшихъ математическихъ формулъ, такъ какъ онъ, кромѣ того, былъ великимъ математикомъ. Съ тѣхъ порѣ всѣ крестовики ткутъ свои сѣти по созданному имъ образцу, нитка въ нитку, только въ гораздо меньшихъ размѣрахъ, потому что науки съ того времени сильно выродились. Критцель, ловилъ даже птицъ и убилъ тысячи своихъ собственныхъ дѣтей. Это былъ великій паукъ! Наконецъ, сильнѣйшій вихрь унесъ Критцеля съ его паутиной и тремя деревьями, къ которымъ она была прикрѣплена, въ далекій невѣдомый лѣсъ, гдѣ онъ и живетъ, прославляемый за свою кровожадность и мудрость.
   -- И это все правда? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Все это написано въ книжкѣ, -- отвѣтилъ Вюстишь.
   -- И ты вѣришь ей?
   Гномъ прищурилъ одинъ глазъ и приложилъ палецъ къ носу:
   -- Священныя книги другихъ животныхъ также упоминаютъ о Критцелѣ, называя его преступнымъ, отвратительнымъ чудовищемъ. Но я не придаю этому значенія.
   -- А существуютъ ли также книжки гномовъ, Вюстишь?
   Вюстишь взглянулъ недовѣрчиво на Іоганнеса.
   -- Кто ты, Іоганнесъ? -- сказалъ онъ -- въ тебѣ есть что-то... что-то человѣческое.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! успокойся, Вюстишь, -- сказалъ Вьюнокъ, -- мы эльфы. Но раньше Іоганнесъ часто встрѣчался съ людьми. Ты можешь вѣрить ему: онъ не обманетъ тебя.
   -- Да, да, конечно, все это прекрасно! Но я считаюсь ученнѣйшимъ изъ гномовъ. Я долго и упорно работалъ и изучалъ все, что знаю, и долженъ быть осторожнымъ. Если я буду слишкомъ много болтать, я могу потерять свое доброе имя.
   -- Въ какой же книгѣ но твоему мнѣнію нѣтъ заблужденій?..
   -- Я много читалъ, но не думаю, что видѣлъ такую книгу. Это не книги эльфовъ и не книги гномовъ. Но такая книга должна существовать!
   -- Можетъ быть это книга людей?
   -- Я не читалъ ея, но не думаю, что это -- настоящая, такъ какъ она должна принести въ міръ великое счастье и вѣчный миръ. Въ ней должно быть написано, почему все таково, какъ оно есть, всѣ отвѣты на всѣ вопросы. А люди, -- сколько я знаю, -- еще не добились этого!
   -- Далеко нѣтъ! -- разсмѣялся Вьюнокъ.
   -- Но развѣ такая книга дѣйствительно существуетъ? -- спросилъ Іоганнесъ, весь дрожа отъ волненія.
   -- О, да! -- прошепталъ гномъ: -- я знаю это изъ старыхъ, старыхъ сказаній... И -- знаешь? -- прибавилъ онъ еще тише, -- я знаю также, гдѣ она и кто можетъ найти ее...
   -- О, Вюстишь, Вюстишь!
   -- Но почему же ты не нашелъ ее? -- спросилъ Вьюнокъ.
   -- Терпѣніе! Я еще найду ее. Нѣкоторыя частности мнѣ еще неизвѣстны, но я скоро узнаю ихъ. Я всю жизнь работалъ и искалъ ее, потому что жизнь того, кто найдетъ ее, будетъ какъ вѣчно-свѣтлый осенній день; вверху будетъ голубая лазурь неба, а внизу синій туманъ земли, ни одинъ листовъ не зашуршитъ, ни одна вѣтка не треснетъ, ни одна капля не упадетъ. Тѣни не ринутся съ мѣста, и багрянецъ и золото лѣса не погаснутъ никогда. То, что мы принимаемъ за свѣтъ и счастье, -- будетъ мракъ и печаль для того, кто прочтетъ эту книгу.
   Да, я знаю уже все это, и я найду ее когда- нибудь!
   И гномъ снова значительно приподнялъ свои густыя брови и приложилъ палецъ къ губамъ.
   -- Вюстишь, не можешь ли ты поучить и меня... -- началъ было Іоганнесъ, но вдругъ налетѣлъ вихрь, и что-то черное быстро и неслышно пролетѣло надъ нимъ и скрылось.
   Оглянувшись на Вюстиша, онъ успѣлъ только замѣтить еще, какъ мелькнула его ножка въ дуплѣ дерева; одно мгновеніе -- и гнома съ его книжками, какъ и не бывало, а маленькая свѣчка стала медленно гаснуть и наконецъ потухла совсѣмъ. Это была очень странная свѣчка.
   -- Что это было такое? -- спросилъ Іоганнесъ, въ страхѣ прижимаясь къ Вьюнку.
   -- Филинъ! -- отвѣтилъ тотъ.
   Оба долго молчали. Наконецъ Іоганнесъ спросилъ:
   -- Вѣришь ли ты тому, что говорилъ Вюстишь?
   -- Вюстишь не такъ уменъ, какъ воображаетъ. Ни ему, ни тебѣ никогда не найти этой книжки.
   -- Но вѣдь она существуетъ?
   -- Она, -- какъ тѣнь твоя, Іоганнесъ; сколько бы ты ни бѣгалъ и ни гонялся за ней, -- тебѣ никогда не поймать ее, а въ концѣ концовъ ты убѣдишься, что гонялся за самимъ собой. Не будь глупцомъ и позабудь болтовню этого гнома. Я разскажу тебѣ сотни болѣе интересныхъ сказокъ. Пойдемъ со мною! Мы выйдемъ на опушку и полюбуемся, какъ нашъ добрый Отецъ подымаетъ свои бѣлыя туманныя покрывала со спящихъ луговъ. Пойдемъ же!
   Іоганнесъ пошелъ за нимъ слѣдомъ, не понявъ его словъ и не слушая его.
   Любуясь блестящимъ пробужденіемъ осенняго утра, онъ все думалъ о книжкѣ, въ которой объяснялись причины всего, что есть, и тихо повторялъ про себя; -- О, Вюстишь, Вюстишь!..

VI

   И вотъ ему стало казаться, что въ лѣсу и на дюнахъ совсѣмъ не такъ хорошо и весело съ Вьюнкомъ. Онъ уже не былъ всецѣло занятъ и заинтересованъ тѣмъ, что Вьюнокъ показывалъ или разсказывалъ ему. То, что онъ видѣлъ вокругъ, потеряло для него свою прелесть и уже не восторгало его, какъ раньше. Облака были черны, тяжелы, ему казалось, что вотъ-вотъ они упадутъ и задавятъ его. Ему становилось больно, когда онъ видѣлъ, какъ осенній вѣтеръ неустанно рвалъ и трепалъ утомленныя деревья, такъ что блѣдная, обратная сторона листьевъ поднималась вверхъ, какъ кружились, падали ихъ засохшіе и желтые братья. Разсказы Вьюнка не удовлетворяли его. Многихъ изъ нихъ онъ не понималъ совсѣмъ, а когда самъ задавалъ одинъ изъ вопросовъ, такъ часто занимавшихъ его теперь, то никогда не получалъ исчерпывающаго отвѣта.
   И снова онъ думалъ тогда о таинственной книжкѣ, гдѣ все сказано такъ ясно и полно, и гдѣ говорится о вѣчно-ясномъ осеннемъ днѣ, который долженъ наступить когда-нибудь.
   -- Вюстишь! Вюстишь!..
   Вьюнокъ слышалъ эти вздохи:
   -- Іоганнесъ, я боюсь, что ты остаешся еще слишкомъ человѣкомъ. Даже твоя любовь похожа на человѣческую. Первый, заговорившій съ тобой послѣ меня, лишилъ меня твоего довѣрія. Ахъ, моя мать была права!
   -- Нѣтъ, Вьюнокъ! Но ты вѣдь знаешь больше Вюстиша, ты знаешь все, какъ та книжка, почему же ты не говоришь мнѣ всего?
   Вотъ посмотри! Отчего это вѣтеръ безъ конца гнетъ и клонитъ бѣдныя деревья? Смотри, какъ они устали, ихъ лучшія вѣтки ломаются и падаютъ, листья, даже еще свѣжія и зеленыя, отрываются сотнями и летятъ по воздуху. Они ослабѣли и не могутъ держаться. Зачѣмъ же этотъ дикій, злой вѣтеръ не перестаетъ бить и трепать ихъ? Зачѣмъ это? Чего добивается онъ, этотъ вѣтеръ?
   -- Бѣдный Іоганнесъ! Это человѣческія рѣчи!
   -- Пусть все успокоится, Вьюнокъ! Я хочу покоя и солнечнаго свѣта!
   -- Твои вопросы и твои желанія -- все это у тебя человѣческое. Для нихъ нѣтъ ни отвѣта, ни исполненія. Если ты не научишься искать и желать лучшаго, то для тебя никогда не настанетъ тотъ тихій, ясный осенній день, какъ не настанетъ онъ для тѣхъ людей, которыхъ смутилъ твой Вюстишь.
   -- Развѣ есть такіе?
   -- Да! И очень много. Вюстишь, хотя онъ и кажется таинственнымъ, -- глупый болтунъ и не умѣетъ хранить своихъ тайнъ. Онъ надѣется найти свою книжку у людей и посвящаетъ въ свою тайну всякаго, кто, по его мнѣнію, можетъ помочь ему. Уже многіе стали несчастными и мучениками по винѣ его. Они начинаютъ искать эту книжку съ тѣмъ же страстнымъ рвеніемъ, съ которымъ раньше искали секретъ дѣлать золото. Они приносятъ въ жертву своей страсти все, все. Бросаютъ свои дѣла, отрекаются отъ счастья, запираются въ комнаты, заваленныя толстыми старыми фоліантами и странными аппаратами и инструментами. Они отдаютъ этимъ поискамъ свое здоровье и жизнь, забываютъ о существованіи голубого неба, щедрой матери-природы и дорогихъ ближнихъ. Иногда имъ удается найти важныя и полезныя истины, драгоцѣнныя, какъ золотые слитки, которыя они выбрасываютъ изъ своихъ пещеръ на солнечный свѣтъ; но они мало заботятся объ этомъ я, позволяя другимъ пользоваться найденными благами, сами продолжаютъ усиленно копаться въ темнотѣ; и чѣмъ дальше они уходятъ отъ цвѣтовъ и солнца, тѣмъ сильнѣе ихъ надежда, тѣмъ напряженнѣе ихъ ожиданіе найти ее, эту книгу.
   -- У нѣкоторыхъ при этомъ помрачается умъ, они забываютъ свою цѣль и становятся жалкими, сумасшедшими. Это Вюстишь сдѣлалъ ихъ такими. Они строятъ тогда или маленькія башенки изъ песка и вычисляютъ, сколько нужно прибавить песчинокъ, чтобы она развалилась, или же устраиваютъ маленькіе водопады и опять вычисляютъ каждую капельку протекающей воды, копаютъ ямки, употребляя всю свою изобрѣтательность и остроуміе па то, чтобы сдѣлать ихъ совершенно гладкими и правильными; а когда ихъ безпокоятъ и спрашиваютъ, зачѣмъ это, то они серьезно и важно глядятъ и шепчутъ въ отвѣтъ: "Вюстишь! Вюстишь"! Да, во всемъ этомъ виноватъ этотъ маленькій, противный гномъ! Берегись его, Іоганнесъ!
   А Іоганнесъ задумчиво смотрѣлъ на гнувшіяся подъ напоромъ вѣтра, скрипящія деревья, и глубокая морщинка залегла на его нѣжномъ дѣтскомъ лобикѣ: никогда еще онъ не задумывался такъ глубоко и серьезно надъ этимъ.
   -- И все-таки, ты самъ мнѣ сказалъ, -- проговорилъ онъ наконецъ, -- что книжка эта существуетъ, и я увѣренъ, что она говоритъ и о томъ большомъ свѣтѣ, который ты никогда не хотѣлъ назвать мнѣ.
   -- Бѣдный, бѣдный Іоганнесъ! -- промолвилъ Вьюнокъ, и голосъ его звучалъ среди дикаго шума вѣтра, какъ призывный хоръ міровъ, -- не отворачивайся отъ меня, люби меня всѣмъ существомъ твоимъ! Во мнѣ ты найдешь больше, чѣмъ ищешь. Ты поймешь все невѣдомое тебѣ, и самъ сдѣлаешься тѣмъ, къ чему стремишься теперь. Небо и земля откроютъ тебѣ свою тайну, съ тобой заговорятъ звѣзды, онѣ приблизятся къ тебѣ, и безконечность приметъ тебя въ лоно свое. Люби, люби меня! Прижмись, обними меня, обвейся вокругъ меня, какъ хмель обвиваетъ дерево, и оставайся вѣренъ мнѣ, какъ море вѣрно берегамъ своимъ, такъ какъ во мнѣ одномъ найдешь ты покой свой, Іоганнесъ!
   Онъ замолкъ... Но казалось, что призывная мелодія словъ его все еще звучала издали, торжественная и величественная, сквозь шумъ и свистъ бури, тихая, какъ лунное сіяніе, виднѣвшееся теперь сквозь несущіяся подъ ней облака.
   Онъ раскрылъ объятія, и Іоганнесъ уснулъ на груди его, согрѣтый его плащомъ.
   Но ночью онъ проснулся. Черная тихая ночь неслышно смѣнила бурю и опустилась на землю. Луна закатилась уже за горизонтъ. Неподвижно висѣла утомленная спящая листва, и лѣсъ стоялъ, окутанный непроницаемымъ мракомъ. И мысли -- вопросы, неустанно и быстро смѣняя другъ друга, пронеслись въ головѣ Іоганнеса, уничтожая неокрѣпшую еще вѣру въ слова Вьюнка.
   Почему люди таковы? Почему онъ долженъ покинуть ихъ и лишиться ихъ любви? Почему должна наступать зима, а листья сохнуть и падать, цвѣты вянуть? Почему, почему?
   И вотъ въ кустахъ заблестѣли и задвигались во всѣ стороны маленькіе синіе огоньки.
   Пристально слѣдилъ за ними Іоганнесъ. Вотъ загорѣлся на темномъ стволѣ большой огонекъ.
   Вьюнокъ спалъ крѣпко и спокойно.
   "Одинъ только вопросъ еще", подумалъ Іоганнесъ и тихо вылѣзъ изъ-подъ голубого плаща своего друга.
   -- А! Это ты?! -- сказалъ Вюстишь, привѣтствуя Іоганнеса и кивая ему головой, -- это меня радуетъ. Гдѣ твой другъ?
   Тамъ! Я пришелъ спросить тебя объ одномъ. Хочешь ли ты отвѣтить мнѣ?
   -- Ты былъ среди людей -- такъ? и ты хочешь знать мою тайну? -- спросилъ Вюстишь.
   -- Кто долженъ найти книгу, Вюстишь? Скажи мнѣ!
   -- Да, да! Въ этомъ все дѣло. Поможешь ты мнѣ, если я тебѣ отвѣчу?
   -- Да! На сколько хватитъ моихъ силъ!
   -- Такъ слушай же, Іоганнесъ! -- Вюстишь сдѣлалъ большіе глаза и приподнялъ брови. Затѣмъ, прикрывъ ротъ рукой, прошепталъ:
   -- Золотая коробочка -- у людей. Золотой ключикъ отъ нея -- у эльфовъ. Враги эльфовъ не найдутъ его. Но другъ людей откроетъ коробочку. Время: весенняя ночь, а красношейка укажетъ путь.
   -- Правда ли это, правда? -- воскликнулъ Іоганнесъ, вспомнивъ свой золотой ключикъ.
   -- Да! -- отвѣтилъ Вюстишь.
   -- Почему же никто не нашелъ ея? Вѣдь такъ много людей искали ее?
   -- Ни одному смертному человѣку не говорилъ я того, что довѣрилъ тебѣ: я еще не встрѣчалъ друга эльфовъ!
   -- Ключъ у меня, Вюстишь! Я могу помочь тебѣ!
   Іоганнесъ отъ радости захлопалъ въ ладоши. -- А теперь я хочу сказать это Вьюнку!
   И онъ полетѣлъ черезъ мохъ и сухіе листья обратно къ Вьюнку. Но ноги его стали вдругъ тяжелы, и онъ сталъ спотыкаться и падать. Подъ его ногами, которыя раньше не мяли даже травы, теперь трещали и ломались вѣтки. А вотъ и пустой кустъ папоротника, подъ которымъ онъ спалъ. Какимъ маленькимъ и жиденькимъ показался онъ ему теперь!
   -- Вьюнокъ, Вьюнокъ! -- крикнулъ онъ, пугаясь собственнаго голоса.
   -- Вьюнокъ! -- Но это были звуки человѣческаго голоса.
   Испуганная имъ ночная птица съ шумомъ поднялась и шарахнулась въ сторону, а подъ папоротникомъ никого не было.
   Іоганнесъ оглянулся. Синіе огоньки исчезли.
   Было морозно и сыро, и черная мгла лежала кругомъ, и только черные силуэты деревьевъ еле виднѣлись на темномъ звѣздномъ небѣ.
   Онъ хотѣлъ крикнуть еще разъ, но голосъ его пугалъ лишь тишину ночи, и слово "Вьюнокъ" звучало, какъ насмѣшка.
   Тогда Іоганнесъ въ отчаяніи упалъ на землю и безутѣшно зарыдалъ...

VII

   Настало сѣрое холодное утро. Черные, сѣрые отъ дождя вѣтки и сучья деревьевъ, оголенные бурей, плакали въ холодномъ туманѣ.
   Быстро по мокрой, измятой травѣ бѣжалъ маленькій Іоганнесъ, пристально глядя передъ собой, туда, гдѣ рѣдѣлъ лѣсъ, какъ-будто тамъ была цѣль его бѣга. Такъ бѣжалъ онъ всю ночь, потерявъ вмѣстѣ съ Вьюнкомъ свое чувство увѣренности и безопасности, а также свѣта и тепла. Его покраснѣвшіе отъ слезъ глаза были полны страха и страданія; въ каждомъ темномъ предметѣ ему чудилось страшное чудовище одиночества, и онъ бѣжалъ, полный страха, не смѣя оглянуться назадъ...
   Наконецъ онъ достигъ опушки. Передъ нимъ открывался широкій лугъ, на который сѣялъ мелкій какъ пыль дождь. Посреди, около голой ветлы, паслась лошадь. Она стояла неподвижно, понуривъ голову, и вода медленно стекала съ ея блестящей отъ дождя спины и спутанной гривы.
   Іоганнесъ съ тихимъ стономъ побѣжалъ вдоль опушки лѣса, утомленно глядя на одинокую лошадь и мокрую пелену дождя.
   "Теперь все кончено, -- думалъ онъ въ полномъ отчаяніи. -- Солнце никогда уже не проглянетъ для меня, и всегда будетъ то, что я вяжу теперь". -- И подавленный онъ не хотѣлъ, не смѣлъ остановиться: тогда наступитъ самое страшное, -- казалось ему.
   И вдругъ онъ увидѣлъ большія рѣшетчатыя ворота какой-то усадьбы и маленькій домикъ, почти прикрытый густой, полной свѣтло-желтыхъ листьевъ липой. Онъ вошелъ въ ворота и зашагалъ по широкой усыпанной толстымъ слоемъ сухихъ листьевъ аллеѣ. На клумбахъ, въ дикомъ безпорядкѣ, тамъ и сямъ цвѣли большія лиловыя астры и немногіе пестрые осенніе цвѣты. Онъ подошелъ къ пруду. Около пруда стоялъ большой домъ со множествомъ низкихъ оконъ и стеклянной дверью. Вдоль стѣнъ росли розовые кусты и густой плющъ. Все было мертво и пустынно. Полуобнаженные каштаны окружали домъ съ трехъ сторонъ. На землѣ среди густого слоя листьевъ и сухихъ вѣтокъ Іоганнесъ замѣтилъ нѣсколько блестящихъ коричневыхъ каштановъ.
   И вотъ холодное чувство смерти и одиночества оставили его. Онъ вспомнилъ о своемъ домѣ. Тамъ тоже росли каштаны, и онъ ходилъ собирать ихъ въ это время. Имъ овладѣло вдругъ желаніе повидать снова свой домъ. какъ-будто какой-то голосъ звалъ его туда.
   Онъ опустился на скамью, стоявшую у большого дома, снова заплакалъ, но скоро успокоился.
   Знакомый запахъ заставилъ его поднять голову. Передъ нимъ стоялъ человѣкъ въ бѣломъ фартукѣ, съ трубкой въ зубахъ. Вмѣсто пояса онъ обмоталъ вокругъ себя связку мочалы, которой подвязываютъ цвѣты. Іоганнесъ хорошо зналъ этотъ запахъ: онъ напомнилъ ему собственный садъ и садовника, приносившаго ему бывало такихъ красивыхъ гусеницъ и помогавшаго ему отыскивать скворцовыя гнѣзда. Онъ не испугался стоявшаго передъ нимъ человѣка, разсказалъ ему, что онъ покинутъ и заблудился, и съ удовольствіемъ послѣдовалъ за садовникомъ въ его маленькій домикъ подъ желтою липой.
   Тамъ сидѣла жена садовника; она вязала черный чулокъ. Надъ очагомъ висѣлъ большой чайникъ съ кипящей водой. На циновкѣ передъ огнемъ сидѣлъ большой котъ со сложенными лапками, точно его Симону, въ моментъ разставанія.
   Іоганнеса посадили къ огню, чтобы высушить его ноги. "Тикъ-тикъ-тикъ" стучали большіе стѣнные часы, а Іоганнесъ слѣдилъ за паромъ, со свистомъ вылетавшимъ изъ чайника, и за синими огоньками, весело перебѣгавшими по кучѣ торфа.
   "Вотъ я снова среди людей!" подумалъ онъ. Но это не было непріятно. Онъ чувствовалъ себя хорошо и спокойно. Они были такъ добры и ласковы съ нимъ и спрашивали его, чего бы ему хотѣлось.
   -- Остаться здѣсь! -- сказалъ онъ.
   Здѣсь его ни о чемъ не спрашиваютъ, а дома было бы много огорченій и слезъ.
   Ему пришлось бы молчать въ отвѣтъ на упреки и выслушивать, что онъ нехорошій мальчикъ и поступилъ нехорошо. Тамъ онъ снова долженъ былъ бы вспоминать о всемъ пережитомъ.
   Правда, ему хотѣлось бы повидать свою комнату, своего отца, милаго Престо, но все-таки ему легче было тосковать по всемъ этомъ здѣсь, чѣмъ пережить мучительное и тяжелое свиданіе со своими. И ему казалось, что здѣсь ничто не можетъ мѣшать ему вспоминать Вьюнка, тогда какъ дома это было бы невозможно.
   Вьюнокъ теперь уже далеко. Онъ улетѣлъ навѣрное въ тѣ теплыя страны, гдѣ пальмы растутъ надъ самимъ моремъ.
   А онъ, Іоганнесъ, хочетъ остаться здѣсь, чтобы искупить свой проступокъ и ждать Вьюнка. Вотъ почему онъ просилъ этихъ добрыхъ людей оставить его у себя; онъ будетъ помогать ухаживать за цвѣтами; хотя бы только зиму. Втайнѣ онъ еще лелѣялъ надежду, что съ весной его Вьюнокъ вернется къ нему.
   Садовникъ и его жена думали, что Іоганнесъ убѣжалъ изъ дома, гдѣ съ нимъ дурно обращались; жалѣли его и разрѣшили остаться у нихъ. Такъ онъ остался и сталъ помогать садовнику ухаживать за цвѣтами. Ему отвели маленькую каморку съ кроватью изъ синихъ досокъ.
   Лежа на ней по утрамъ, онъ видѣлъ, какъ трепетали и осыпались мокрые желтые листья липы, какъ ночью качались черные стволы деревьевъ, какъ звѣздочки, то скрываясь, то показываясь изъ-за нихъ, играли въ прятки; онъ давалъ имъ разныя имена, а самую яркую назвалъ Вьюнкомъ.
   Всѣмъ цвѣтамъ, большинство которыхъ было ему знакомо еще изъ дому, онъ разсказывалъ свою исторію: и серьезной астрѣ, и пестрой циніи, и бѣлой хризантемѣ, которая цвѣтетъ до поздней осени. Всѣ другіе цвѣты увяли, но хризантемы продолжали цвѣсти, и даже когда выпалъ первый снѣгъ и Іоганнесъ пришелъ понавѣдаться къ нимъ, онѣ весело глянули ему навстрѣчу, какъ-будто хотѣли сказать: "А мы здѣсь еще! ты навѣрно не думалъ этого". И цѣлый день онѣ храбро держались, но два дня спустя ихъ уже не стало.
   А въ теплой и влажной атмосферѣ оранжереи росли между тѣмъ роскошныя пальмы и древовидные папоротники, и пышно распускались причудливыя орхидеи. Какъ очарованный, глядѣлъ Іоганнесъ на ихъ прелестныя чашечки и думалъ о Вьюнкѣ. И какъ-то холодно и непривѣтливо взглянула на него природа, когда онъ, выйдя въ садъ, увидѣлъ мокрый снѣгъ съ черными слѣдами ногъ и черные мокрые скелеты деревьевъ. Только когда снѣгъ молча падалъ цѣлыми часами, такъ что вѣтви гнулись подъ бѣлою массою снѣжнаго пуха, Іоганнесъ полюбилъ уходить въ фіолетовый сумракъ занесеннаго снѣгомъ лѣса. Тамъ царила торжественная тишина, но не смерть; и почти красивѣе, чѣмъ лѣтомъ... эта ослѣпительная бѣлизна покрытыхъ снѣгомъ вѣтокъ, выдѣлявшаяся на блѣдно-голубомъ небѣ, и снѣжная пыль, разсыпавшаяся вдругъ блѣстящимъ облакомъ съ отягченныхъ снѣгомъ вѣтокъ деревьевъ.
   Разъ, когда онъ такъ далеко забрался въ вглубь лѣса, что кругомъ ничего уже не было видно, кромѣ снѣга да наполовину черныхъ, наполовину бѣлыхъ вѣтвей деревьевъ, и казалось, что всякій звукъ и всякая жизнь замерли подъ тяжелымъ, бѣлымъ покрываломъ зимы, онъ вдругъ замѣтилъ какое-то быстро скользнувшее мимо него животное. Оно было ему незнакомо, и онъ побѣжалъ было за нимъ вслѣдъ, но когда онъ хотѣлъ протянуть къ нему руку, оно быстро скрылось въ пустомъ дуплѣ дерева. Іоганнесъ заглянулъ въ круглое отверстіе, въ которомъ оно скрылось, и подумалъ: "не Вюстишь ли это?"
   Онъ мало думалъ о немъ. Онъ считалъ это преступнымъ по отношенію къ памяти Вьюнка.
   Жизнь же у этихъ добрыхъ, пріютившихъ его людей проходила безъ волненій и тревогъ.
   Правда, по вечерамъ онъ долженъ былъ имъ читать изъ большой черной книги, въ которой очень много говорилось о Богѣ, но книгу эту онъ зналъ уже и потому читалъ ее механически, не думая.
   Ночью, послѣ прогулки въ лѣсу, онъ, лежа въ кровати, задумчиво глядѣлъ на холодный свѣтъ луны, лежавшій широкимъ пятномъ на полу его комнаты.
   Вдругъ онъ увидѣлъ двѣ маленькія руки, ухватившіяся за спинку его кровати, затѣмъ между ними задвигался кончикъ мѣховой шапочки, и, наконецъ, показалась пара глубокихъ серьезныхъ глазъ съ густыми, высоко приподнятыми бровями.
   -- Добрый вечеръ, Іоганнесъ! -- сказалъ Вюстишь (это былъ онъ), -- я пришелъ, чтобы напомнить тебѣ о твоемъ обѣщаніи. Ты, конечно, книжки еще не нашелъ, такъ какъ до весны еще далеко, но думаешь ли ты объ этомъ? И что это, за толстая книга, которую ты читаешь по вечерамъ? Эта не можетъ быть настоящей, не вѣрь ей!
   -- Я и не вѣрю, Вюстишь, -- отвѣтилъ Іоганнесъ.
   Онъ повернулся и хотѣлъ заснуть, но мысль о ключикѣ не покидала его.
   А когда въ слѣдующіе вечера онъ снова читалъ толстую книгу, то читалъ ее уже внимательнѣе, и ему становилось яснымъ, что это не настоящая книга.

VIII

   "Теперь онъ скоро придетъ!" мечталъ Іоганнесъ, когда побѣжали первые ручьи растаявшаго снѣга и изъ земли кое-гдѣ выглянули головки первыхъ подснѣжниковъ.
   -- Придетъ ли онъ? -- спрашивалъ ихъ Іоганнесъ.
   Но они не отвѣчали ему и молчали, повѣсивъ головки, какъ будто имъ было стыдно, что они такъ поспѣшили наверхъ, и хотѣли снова уйти въ землю.
   Да, если бы только можно было снова уйти въ землю! Съ востока вдругъ подулъ сильный холодный вѣтеръ, и бѣдные, слишкомъ ранніе гости погибли подъ высокими сугробами снѣга. Только нѣсколько недѣль спустя появились первыя фіалки, распространяя вокругъ свой нѣжный запахъ, а когда солнце хорошо согрѣло мшистую почву, свѣтлыя примулы выглянули на поверхность ея цѣлыми сотнями.
   Скромныя фіалки со своимъ чуднымъ запахомъ являлись только таинственными предвѣстниками грядущаго великолѣпія, а веселыя примулы были уже его радостнымъ настоящимъ.
   Проснувшаяся земля впитала въ себя первые теплые лучи солнца и претворила ихъ въ чудный зеленый уборъ.
   "Да, теперь онъ придетъ скоро!" думалъ Іоганнесъ, внимательно присматриваясь къ почкамъ на деревьяхъ, и слѣдилъ, какъ онѣ набухали, высовывались изъ-подъ коричневой чешуи, превращались въ свѣтло-зеленое кружево. Іоганнесъ цѣлыми часами слѣдилъ за молоденькими листочками, но не могъ подмѣтить ихъ роста, и все-таки, когда онъ, отвернувшись на время, снова вглядывался въ нихъ, они казались ему уже выросшими.
   "Они не рѣшаются расти, когда на нихъ смотришь", -- думалъ онъ.
   Наконецъ, однажды въ ясный весенній день онъ пошелъ къ дому у пруда. Всѣ окна его были широко раскрыты. Не поселились ли уже тамъ люди?
   Росшая у пруда большая рябина вся зазеленѣла, и каждая вѣтка ея, казалось, трепетала новыми зелеными крылышками. На травѣ подъ нею сидѣла дѣвочка.
   Іоганнесъ видѣлъ сзади лишь ея свѣтлые локоны и голубое платьице да маленькую красношейку, сидѣвшую на ея плечѣ и клевавшую изъ ея рукъ.
   И вдругъ она обернулась и посмотрѣла на Іоганнеса.
   -- Здравствуй, мальчикъ! -- привѣтствовала она его, дружески кивнувъ головкой.
   Но Іоганнесъ стоялъ ошеломленный и весь дрожалъ: это были глаза и голосъ его Вьюнка.
   -- Кто ты? -- спросилъ онъ наконецъ, еще дрожа отъ неожиданности.
   -- Меня зовутъ Робинетта. А это моя красношейка. Она не будетъ бояться тебя. Ты любишь птичекъ?
   Но красношейка не только не испугалась Іоганнеса, но даже порхнула къ нему на руку.
   Все, слѣдовательно, было по-старому, и дѣвочка въ голубомъ платьицѣ -- былъ самъ Вьюнокъ.
   -- Какъ же тебя зовутъ, мальчикъ? -- снова заговорилъ голосъ Вьюнка.
   -- Какъ? Развѣ ты не узнаешь меня? Не знаешь, что я -- Іоганнесъ?
   -- Откуда же мнѣ знать это?
   Какъ понять, какъ объяснить это? Онъ слышалъ голосъ Вьюнка, онъ видѣлъ его темно- голубые, глубокіе, какъ небо, глаза и не могъ понять...
   -- Какъ ты смотришь, Іоганнесъ, на меня! Развѣ ты меня уже видѣлъ и зналъ раньше?
   -- Конечно!
   -- Да это тебѣ, вѣроятно, просто приснилось!
   -- Приснилось? -- подумалъ вслухъ Іоганнесъ, -- развѣ возможно, чтобы мнѣ все это только приснилось?! Или, быть можетъ, я сплю теперь?
   -- Откуда ты? -- спросилъ онъ ее.
   -- Издалека. Я родилась въ большомъ городѣ.
   -- Среди людей?
   -- Конечно, среди людей! А ты развѣ нѣтъ? -- спросила она.
   -- Ахъ да, и я тоже!
   -- Ты какъ будто жалѣешь объ этомъ. Развѣ ты не любишь людей?
   -- Не люблю! Кто можетъ любить ихъ?
   -- Какъ, Іоганнесъ?! Но ты удивительный человѣкъ! Развѣ животныхъ ты больше любишь?
   -- Еще бы! Гораздо больше! И цвѣты тоже!
   -- Собственно, я тоже такъ думала... раньше... Но это нехорошо. Отецъ говоритъ, что мы должны любить людей.
   -- Почему же это нехорошо? Я люблю, кого хочу, и это не можетъ быть хорошо или Дурно.
   -- Фуй, Іоганнесъ! Развѣ у тебя нѣтъ родителей или близкихъ, которые заботились бы о тебѣ?
   -- Конечно, есть! -- отвѣтилъ Іоганнесъ, -- іи я очень люблю отца, но не потому, что онъ человѣкъ, и не потому, что это хорошо.
   -- Но почему же?
   -- Самъ не знаю. Ну хоть потому, что онъ не похожъ на другихъ людей и тоже любитъ цвѣты и животныхъ.
   -- И я ихъ люблю, Іоганнесъ, -- сказала Робинетта, подзывая къ себѣ красношейку и лаская ее.
   -- Я знаю это, и тебя тоже очень люблю.
   -- Вотъ какъ?! Да это у тебя идетъ очень быстро! -- засмѣялась дѣвочка: -- кого же ты любишь больше всего?
   -- Кого?.. -- Іоганнесъ замолкъ. Долженъ ли онъ назвать Вьюнка? Страхъ, что это имя можетъ у него вырваться въ присутствіи людей, былъ неотъемлемъ отъ всѣхъ его помысловъ.
   И все же эта свѣтловолосая дѣвочка въ голубомъ платьицѣ должна быть самимъ Вьюнкомъ. Да и кто, кромѣ него, могъ бы дать ему это ощущеніе покоя и счастья, которое онъ испытывалъ теперь.
   -- Тебя! -- сказалъ онъ наконецъ рѣшительно, заглянувъ въ ея темно-голубые глубокіе глаза.
   Но говоря это повидимому такъ смѣло и рѣшительно, онъ боялся и съ трепетомъ ждалъ, какъ будутъ поняты и приняты его слова.
   И снова раздался мелодичный и веселый смѣхъ Робинетты. Но затѣмъ она схватила его руку и взглянула на него; взглядъ ея былъ попрежнему ласковъ, голосъ попрежнему проникновенный:
   -- Ай, Іоганнесъ, но чѣмъ же я заслужила это такъ, вдругъ?
   Іоганнесъ молчалъ, продолжая глядѣть на Робинетту.
   Она поднялась и положила руку на его плечо.
   Она была выше его.
   Такъ пошли они вроемъ по лѣсу, собирая большія охапки лютиковъ, почти скрываясь подъ массой ихъ желтыхъ цвѣтовъ. А красношейка сопровождала ихъ, перелетая съ вѣтки на вѣтку и слѣдя за ними блестящими черными глазками.
   Говорили они немного, поглядывая лишь изрѣдка другъ на друга, удивляясь своему неожиданному знакомству и не зная, что думать другъ о другѣ.
   Скоро однако Робинеттѣ понадобилось вернуться домой, хотя ей и жалко было разставаться съ Іоганнесомъ.
   -- Я должна вернуться, Іоганнесъ! Но мы будемъ еще гулять вмѣстѣ. Ты, право, милый мальчикъ, -- сказала она, прощаясь съ нимъ.
   -- Вью!.. Вью!.. -- пищала красношейка, полетѣвъ вслѣдъ за нею.
   Когда она скрылась, оставивъ въ его памяти только свой образъ, онъ уже не сомнѣвался въ томъ, кто она. Она и тотъ, дружбѣ котораго онъ отдалъ всего себя, стали для него однимъ лицомъ, и имя Вьюнка, теряясь, смѣшивалось въ его представленіи съ именемъ Робинетты.
   И все вокругъ него снова стало какъ прежде.
   Цвѣты ласково кивали ему, прогоняя своимъ ароматомъ изъ его сердца тоску по дому, такъ долго угнетавшую его. Онъ снова, какъ птичка, нашедшая свое мягкое гнѣздышко, чувствовалъ себя въ родной атмосферѣ, среди нѣжной зелени въ темномъ и мягкомъ весеннемъ воздухѣ.
   Онъ протянулъ руки и. глубоко вздохнулъ отъ счастія.
   А по дорогѣ домой свѣтлые волосы и голубое платье Робинетты мелькали предъ нимъ повсюду, пуда бы онъ ни глядѣлъ. Это было какъ солнце, впечатлѣніе котораго навсегда осталось въ его памяти, послѣ того, какъ онъ разъ прямо глянулъ въ его свѣтлый ликъ.
   Съ этого дня каждое утро Іоганнесъ приходилъ къ пруду. Онъ приходилъ туда на разсвѣтѣ, разбуженный шумомъ возившихся подъ его окномъ воробьевъ и рѣзкимъ пискомъ скворцовъ, начинавшихъ свою возню въ желобѣ крыши съ первыми лучами восходящаго солнца. Поднявшись, онъ бѣжалъ туда по мокрой росистой травѣ и, садясь подъ кустъ сирени, ждалъ, пока не скрипнетъ большая стеклянная дверь дома и онъ не увидѣлъ приближающуюся къ нему фигурку Робинетты.
   Затѣмъ они отправлялись вмѣстѣ бродить по лѣсу и дюнамъ, примыкавшимъ къ лѣсу.
   Они говорили обо всемъ, что попадалось, о деревьяхъ, растеніяхъ и дюнахъ, и Іоганнесомъ овладѣвало при этихъ прогулкахъ странное и сладкое чувство легкости и счастія: ему казалось, что онъ снова становится такимъ маленькимъ и легкимъ, что могъ бы летать. Онъ разсказывалъ ей исторіи цвѣтовъ и насѣкомыхъ, которыя узналъ отъ Вьюнка, забывая однако этого послѣдняго, какъ будто его и не было, а была всегда одна только Робинетта. Онъ испытывалъ невыразимое счастье, когда видѣлъ улыбку ея и устремленный на него дружелюбный взглядъ ея глазъ, и говорилъ съ нею такъ, какъ въ былыя времена говорилъ со своей собачкой, разсказывая ей все безъ стѣсненія и не задумываясь. А въ часы, когда ея не было, онъ думалъ о ней и каждую работу свою онъ дѣлалъ съ мыслью о томъ, понравится ли она Робинеттѣ.
   А она сама была тоже весела и, когда видѣла его, улыбалась и спѣшила ему навстрѣчу; она говорила также, что ни съ кѣмъ такъ охотно не гуляетъ, какъ съ нимъ.
   -- Но, Іоганнесъ, -- спросила она его однажды, -- откуда ты знаешь, что думаютъ майскіе жуки, что поютъ дрозды и иволги, какъ устроена норка кролика или что дѣлается на днѣ пруда?
   -- Да вѣдь ты сама разсказала мнѣ все это и была со мной и у кролика и на днѣ пруда.
   Робинетта нахмурила свои тонкія брови и смотрѣла на него насмѣшливо. Но онъ былъ такъ искрененъ, и она не замѣчала и тѣни обмана въ немъ. Они сидѣли подъ кустомъ сирени, украшенномъ пышными кистями лиловыхъ цвѣтовъ. У ногъ ихъ лежалъ прудъ, поросшій камышомъ и водяными лиліями.
   Они слѣдили за черными жуками, скользившими по поверхности воды, и за красными паучками, подымавшимися то вверхъ, то внизъ въ водѣ, въ которой кишѣла жизнь.
   Іоганнесъ, погруженный въ воспоминанія, задумчиво смотрѣлъ въ воду и вдругъ сказалъ:
   -- Однажды я былъ тамъ на днѣ. Я спустился по стеблю камыша и пошелъ по мягкимъ сырымъ прошлогоднимъ листьямъ, которые покрываютъ все дно. Тамъ всегда полумракъ, таинственный, зеленый, потому что свѣтъ проникаетъ туда черезъ зеленыя водоросли. Ихъ тонкіе бѣлые корешки висѣли ладъ моей головой.
   Вокругъ меня вились саламандры, которыя очень любопытны. Немного жутко становится, когда такія большія животныя плаваютъ надъ тобой. Я не могъ далеко видѣть передъ собой, такъ какъ было темно въ этой зелени, а изъ темноты выплывали разныя животныя, какъ черныя тѣни: то водяные жуки со своими ножками, похожими на весла, то плавунцы, то какая-нибудь рыбка.
   Такъ я шелъ долго, кажется, цѣлые часы. Посрединѣ былъ большой лѣсъ разныхъ водяныхъ растеній. Тамъ ползали улитки, и маленькіе водяные паучки строили свои блестящія гнѣздышки. Среди листвы носились быстрые ерши, которые останавливались и удивленно глядѣли на меня съ открытымъ ртомъ, дрожа своими плавниками.
   Тамъ я познакомился съ однимъ угремъ. Онъ разсказалъ мнѣ про свои путешествія. Онъ доплылъ даже до моря, говорилъ онъ, и поэтому его избрали королемъ пруда, такъ какъ никто такъ далеко не плавалъ. Но теперь онъ почти неподвижно валялся въ тинѣ и спалъ, просыпаясь только тогда, когда ему приносили ѣду. Ѣлъ онъ страшно много, потому что былъ королемъ, а обитатели пруда хотѣли имѣть толстаго короля, у котораго былъ бы важный видъ. Да! удивительно хорошо было тамъ, на днѣ.
   -- Но почему же ты теперь не можешь пойти туда?
   -- Теперь? -- спросилъ Іоганнесъ, смотря на нее своими большими задумчивыми глазами. -- Теперь это уже невозможно. Я захлебнусь тамъ. Но теперь этого и не нужно: я охотнѣе останусь здѣсь съ тобой подъ сиренью.
   Робинетта удивленно покачала своей свѣтлой головкой и провела рукой но волосамъ Іоганнеса. Потомъ она взглянула на свою красношейку, которая на берегу пруда выискивала вкусные кусочки. Птичка оглянулась и мгновенье смотрѣла на обоихъ своими свѣтлыми глазенками.
   -- Понимаешь ли ты это, моя красношеечка? -- спросила Робинетта.
   Но птичка подмигнула ей хитро и, отвернувшись, снова начала свою возню.
   -- Разскажи мнѣ еще, Іоганнесъ, что ты видѣлъ. -- И Іоганнесъ разсказывалъ ей еще и еще, а Робинетта довѣрчиво слушала его.
   -- Ну почему же все это кончилось? Почему ты не можешь теперь со мною пойти повсюду? Мнѣ такъ хотѣлось бы тоже!
   Но Іоганнесъ тщетно напрягалъ свою память. Свѣтлая пелена покрывала темную бездну, черезъ которую онъ перешагнулъ, и онъ не зналъ, не понималъ уже, какъ онъ потерялъ свое прежнее счастье.
   -- Я не помню... ты не должна спрашивать меня объ этомъ. Маленькое злое существо испортило все это... Но теперь все снова хорошо и даже лучше, чѣмъ прежде.
   Они замолкли. Ароматъ распустившейся сирени, жужжаніе безчисленныхъ насѣкомыхъ надъ поверхностью пруда, залитой потоками свѣта, погрузили ихъ въ сладостную истому. Вдругъ рѣзкій звукъ колокола, раздавшійся изъ дома, пробудилъ ихъ, и Робинетта быстро вскочила и исчезла.
   Когда Іоганнесъ вечеромъ вернулся въ свою комнату и, лежа, задумчиво слѣдилъ за тѣнью листьевъ хмеля, игравшей въ лунномъ свѣтѣ на его окнѣ, ему вдругъ показалось, что кто- то постучался. Сначала Іоганнесъ подумалъ, что это случайно стукнулъ стебелекъ хмеля. Но звукъ повторился и теперь явственно три раза подъ рядъ. Тогда Іоганнесъ тихо раскрылъ окно и осторожно выглянулъ.
   Въ глубокомъ сіяніи луны хмель рѣзко вырисовывался на стѣнѣ блестящими большими листьями, образуя цѣлый лабиринтъ черныхъ пропастей и пещеръ, въ которыя лишь тамъ и сямъ луна бросала свѣтлыя пятнышки, еще болѣе оттѣнявшія ихъ черноту. Іоганнесъ долго слѣдилъ за этой волшебной игрой тѣней, пока не замѣтилъ почти у самаго окна спрятавшуюся подъ листомъ хмеля фигурку маленькаго человѣка.
   Онъ сразу узналъ въ ней своего знакомаго Вюстиша съ его густыми бровями, высоко приподнятыми надъ удивленными глазами.
   На кончикъ его большого носа луна тоже положила свое маленькое свѣтлое пятнышко.
   -- Развѣ ты забылъ меня, Іоганнесъ? Почему ты не думаешь о твоемъ обѣщаніи? Теперь настало время. Развѣ ты не спросилъ у красношейки, куда нужно итти?
   -- Ахъ, Вюстишь! Зачѣмъ спрашивать! У меня есть все, что мнѣ нужно. У меня Робинетта!
   -- Но это не будетъ продолжаться долго. Вѣдь ты можешь сдѣлаться еще счастливѣе, и она, конечно, тоже. А ключикъ развѣ долженъ остаться лежать такъ, безъ пользы. Подумай только, какъ это будетъ хорошо, когда вы оба найдете книгу! Поразспроси красношейку. А я помогу тебѣ, въ чемъ могу.
   -- Спросить, конечно, можно, -- сказалъ Іоганнесъ.
   Вюстишь кивнулъ головой и проворно спустился.
   Еще долго глядѣлъ Іоганнесъ на блестѣвшіе въ лунномъ свѣтѣ листья хмеля и причудливыя черныя тѣни его, потомъ закрылъ окно и легъ.
   А на слѣдующій день онъ спросилъ красношейку, знаетъ ли она, гдѣ золотая шкатулка. Робинетта удивленно слушала его, а онъ замѣтилъ, какъ красношейка кивнула и покосилась на Робинетту.
   -- Не здѣсь! Не здѣсь! -- прощебетала она.
   -- О чемъ ты говоришь? -- спросила Робинетта.
   -- Развѣ ты не знаешь, Робинетта? Развѣ ты не знаешь про шкатулку съ книжкой и про золотой ключикъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Разскажи мнѣ о ней!
   Іоганнесъ разсказалъ все, что зналъ о книжкѣ.
   -- У меня ключикъ, -- закончилъ онъ, -- а золотая шкатулка, думалъ я, -- у тебя, развѣ не такъ, птичка?
   Но птичка дѣлала видъ, что не слышитъ, и порхала среди молодой зелени бука. Они сидѣли на откосѣ дюны, поросшей молодымъ букомъ и елями. Зеленая полоса деревьевъ уходила наверхъ вкось, и они сидѣли на краю ея на самой дюнѣ на густомъ темно-зелономъ мху. Оттуда черезъ верхушки деревьевъ они могли видѣть зеленое море лѣса съ его темными и свѣтлыми волнами.
   -- Я думаю, Іоганнесъ, -- сказала Робинетта задумчиво, -- что я могу помочь тебѣ найти книжку, которую ты ищешь. Но при чемъ здѣсь твой ключикъ? Какъ онъ попалъ къ тебѣ?
   "Да, какъ это случилось?.. какъ это случилось?" бормоталъ про себя Іоганнесъ, глядя поверхъ лѣса въ синѣющую даль. Вдругъ, какъ будто родившись въ синей лазури неба, передъ нимъ мелькнули двѣ большія бѣлыя бабочки. Онѣ дрожали и ослѣпительно блестѣли на солнцѣ и, кружась неопредѣленно во всѣ стороны, приближались къ дѣтямъ.
   -- Вьюнокъ, Вьюнокъ! -- прошепталъ вдругъ Іоганнесъ, усиливаясь вспомнить.
   -- Кто это Вьюнокъ?
   Красношейка, вспорхнувъ, громко защебетала, а бѣлыя маргаритки испуганно глянули вдругъ на Іоганнеса своими бѣлыми глазками.
   -- Это онъ тебѣ далъ ключикъ? -- спрашивала Робинетта.
   Іоганнесъ молча кивнулъ головой, но ей хотѣлось знать больше.
   -- Кто это былъ? Это онъ научилъ тебя всему, что ты мнѣ разсказывалъ? Гдѣ же онъ теперь?
   -- Теперь его уже нѣть. Теперь это Робинетта -- ты и только ты, -- и, схвативъ ея руку, онъ приникъ къ ней головой.
   -- Мой глупый мальчикъ! -- сказала она, засмѣявшись, -- я хочу дать тебѣ эту книжку, я знаю, гдѣ она.
   -- Но тогда мнѣ нужно сходить за ключикомъ, а онъ далеко.
   -- Нѣтъ, этого не нужно. Я найду ее безъ него. Завтра же, обѣщаю тебѣ!
   Когда они шли домой, обѣ бабочки неслись передъ ними...
   А ночью, во снѣ, Іоганнесъ видѣлъ своего отца, Робинетту и много другихъ людей. Сперва все это были друзья его. Они стояли вокругъ него и довѣрчиво глядѣли на него. Но вдругъ лица ихъ измѣнились. Взоры ихъ стали холодны и насмѣшливы... Тогда онъ оглянулся, но встрѣчалъ повсюду только враждебныя лица.
   Онъ почувствовалъ невыразимый страхъ и проснулся въ слезахъ.

IX

   Іоганнесъ долго сидѣлъ и ждалъ. Было холодно. Большія тучи безконечной однообразной чередой низко неслись надъ землею. Онѣ разостлали свой мрачно-сѣрый колеблющійся покровъ и завили края его въ яркомъ свѣтѣ сверкавшаго вверху за ними солнца. Причудливо и быстро, какъ вспыхивающее пламя, то загорались, то потухали пятна его на деревьяхъ, и Іоганнесу стало какъ-то не по себѣ. Онъ думалъ о книжкѣ, не вѣря и все же надѣясь, что сегодня увидитъ ее.
   Въ просвѣтѣ облаковъ, высоко, на недосягаемой высотѣ, виднѣлась глубокая синева яснаго неба, на которой неподвижно, тихо и нѣжно бѣлѣли маленькія тучки.
   -- Такова и она, -- думалъ онъ, -- такая же недосягаемая, свѣтлая и тихая.
   Но вотъ пришла Робинетта. Красношейки съ нею не было.
   -- Все готово, Іоганнесъ! -- воскликнула она громко, -- пойдемъ, ты увидишь свою книжку!
   -- А гдѣ птичка? -- спросилъ ее Іоганнесъ нерѣшительно.
   -- Она въ комнатѣ, мы вѣдь не идемъ гулять. Пойдемъ же!
   И онъ пошелъ за ней, не переставая думать.
   -- Нѣтъ, это не то... не то... все должно быть иначе...
   И все же онъ шелъ за бѣлокурой свѣтлой головкой дѣвочки, которая вела его.
   Ахъ! съ этого момента исторія Іоганнеса становится очень печальной, и я хотѣлъ бы закончить ее на этомъ мѣстѣ.
   Случалось ли вамъ когда-либо во снѣ видѣть себя въ волшебномъ саду, полномъ чудныхъ цвѣтовъ и животныхъ, любящихъ васъ и разговаривавшихъ съ вами? И вотъ во снѣ вамъ кажется, что вы должны скоро проснуться, и что всѣ окружающія васъ чудеса исчезнутъ. И в , птичка быстро улетѣла.
   -- Назадъ! назадъ! человѣкъ! -- прощебетали воробьи, сидѣвшіе на садовой дорожкѣ, и разлетѣлись въ разныя стороны.
   Распустившіеся цвѣты тоже не улыбались болѣе, но смотрѣли серьезно и равнодушно, какъ это они дѣлали при всѣхъ чужихъ.
   Но Іоганнесъ не обращалъ на нихъ вниманія; онъ думалъ только о томъ, какъ его люди обидѣли; ему казалось, какъ будто чьи-то холодныя, жесткія руки осквернили святыню его души; "они должны мнѣ повѣрить, -- думалъ онъ, -- я достану мой ключикъ, и покажу имъ его"!
   -- Іоганнесъ! Іоганнесъ! -- позвалъ чей-то тонкій голосокъ. Тутъ было гнѣздышко между листьями илекса, и изъ него выглядывали большіе глаза Вистика; -- куда ты идешь?
   -- Это все ты виноватъ, Вистикъ! -- сказалъ Іоганнесъ. -- Оставь меня въ покоѣ!
   -- И зачѣмъ ты объ этомъ говоришь съ людьми, люди вѣдь тебя не понимаютъ. Зачѣмъ ты разсказываешь людямъ о такихъ вещахъ? Это довольно глупо!
   -- Они осмѣяли и обидѣли меня. Это -- презрѣнныя низкія существа; я ихъ ненавижу!
   -- Нѣтъ, Іоганнесъ, ты ихъ любишь!
   -- Нѣтъ! Нѣтъ!
   -- Иначе тебѣ не было бы такъ больно, что они не такіе, какъ ты; тебѣ было бы все равно, что бы они ни говорили. Ты долженъ бы меньше думать о людяхъ.
   -- Я хочу достать мой ключикъ. Я хочу имъ его показать.
   -- Этого ты не долженъ дѣлать, они все равно тебѣ не повѣрятъ. Къ чему бы это послужило?
   -- Я хочу имѣть мой ключикъ, спрятанный подъ розовымъ кустомъ. Можешь ты мнѣ его найти?
   -- Да, конечно! У пруда, да? Тотъ кустъ я знаю.
   -- Такъ отведи меня туда, Вистикъ.
   Вистикъ влѣзъ на плечо Іоганнеса и сталъ указывать ему дорогу. Они бѣжали цѣлый день; было вѣтрено, и то-и-дѣло шелъ дождь; къ вечеру облака приняли мирный характеръ и вытянулись въ длинныя золотыя и сѣрыя полосы.
   Когда они приблизились къ дюнамъ, хорошо извѣстнымъ Іоганнесу, на его душѣ просвѣтлѣло, и онъ сталъ шептать: -- Виндекиндъ, Виндекиндъ!
   Вотъ и кроликова норка, и дюна, на которой онъ когда-то спалъ. Сѣрый оленій мохъ былъ мягокъ и влаженъ и не хрустѣлъ подъ его ногами. Розы отцвѣли и желтый ослинникъ со своимъ одуряющимъ запахомъ сотнями поднимался повсюду. Еще выше тянулись длинные гордые звѣробои со своими толстыми пушистыми листьями.
   Іоганнесъ искалъ глазами повсюду бурый кустъ дикой розы.
   -- Гдѣ же онъ, Вистикъ? я его не вижу.
   -- Я ничего не знаю, -- сказалъ Вистикъ; -- ты вѣдь пряталъ ключикъ, а не я.
   Тамъ, гдѣ прежде цвѣлъ кустъ, было лишь поле желтыхъ ослинниковъ, равнодушно смотрѣвшихъ вверхъ. Іоганнесъ обратился въ нимъ и въ звѣробоямъ; но эти послѣдніе были слишкомъ горды; ихъ высокіе цвѣты были значительно выше его ростомъ. Тогда онъ сталъ разспрашивать маленькія трехцвѣтныя фіалки, росшія на пескѣ.
   Никто ничего не зналъ о розовомъ кустѣ. Всѣ выросли въ это лѣто, даже такъ много воображавшій о себѣ высокій звѣробой.
   -- Ахъ, гдѣ же онъ? Гдѣ онъ?
   -- Такъ и ты меня обманулъ? -- сказалъ Вистикъ. -- Я такъ и зналъ: всѣ люди таковы. -- И онъ скользнулъ съ плеча Іоганнеса и побѣжалъ отъ него прочь по травѣ. Въ отчаяніи оглянулся Іоганнесъ еще разъ, и въ это мгновеніе увидѣлъ маленькій розовый кустикъ.
   -- А гдѣ же большой кустъ? -- спросилъ Іоганнесъ: -- большой, который былъ здѣсь прежде?
   -- Мы не говоримъ съ людьми, -- отвѣтилъ кустикъ. Это было послѣднее, что онъ слышалъ; все живущее вокругъ него молчало, и только тростникъ колыхался при легкомъ вечернемъ вѣтеркѣ.
   "Такъ я человѣкъ! -- думалъ Іоганнесъ: -- нѣтъ, это не можетъ быть. Я не хочу быть человѣкомъ. Я ненавижу людей".
   Онъ усталъ, и голова его отупѣла. Онъ сѣлъ съ краю полянки на мягкій сѣрый мохъ, распространявшій влажный, сильный запахъ.
   "Ну, вотъ, я теперь не могу ни возвратиться, ни увидѣть снова Робинетту. Гдѣ мой ключикъ? Гдѣ Виндекиндъ? И зачѣмъ долженъ былъ я разстаться съ Робинеттой? Я не могу отъ нея отказаться. Вѣдь я умру, если ея не будетъ! Неужели я долженъ жить и быть человѣкомъ, человѣкомъ, какъ всѣ другіе, которые надо мной смѣялись"?
   Въ это время онъ вдругъ увидѣлъ двухъ бѣлыхъ бабочекъ, летѣвшихъ къ нему со стороны солнца. Напряженно сталъ онъ слѣдить за ихъ полетомъ, не покажутъ ли онѣ ему дорогу. Онѣ порхали надъ его головой, то слетаясь вмѣстѣ, то снова разъединяясь и описывая причудливые круги въ воздухѣ. Медленно удалялись онѣ по направленію отъ солнца, и полетѣли, наконецъ, надъ дюнами, ближе въ лѣсу, высочайшія верхушки котораго еще горѣли въ яркокрасныхъ лучахъ заходящаго солнца, сіявшаго изъ-подъ длиннаго ряда облаковъ.
   Іоганнесъ послѣдовалъ за ними. Когда онѣ были уже надъ первыми деревьями, онъ увидѣлъ, какъ темная тѣнь, летѣвшая съ страшнымъ шумомъ за ними, догнала ихъ. Въ то же мгновеніе онѣ исчезли. Черная тѣнь быстро подлетѣла къ нему; онъ отъ страха закрылъ лицо руками.
   -- Эй! мальчуганъ! что ты тамъ сидишь и нюнишь? -- сурово прозвучалъ около него сильный насмѣшливый голосъ. Іоганнесу показалось, что къ нему подлетѣла большая черная летучая мышь; но когда онъ поднялъ голову, то увидѣлъ на дюнѣ чернаго человѣчка, ростомъ немного больше его самого. У него была большая голова, съ большими ушами, выдѣлявшимися на свѣтломъ вечернемъ небѣ, и тощее тѣльце на тонкихъ ногахъ. На его лицѣ Іоганнесъ могъ разглядѣть только маленькіе блестѣвшіе глазки.
   -- Если ты что-нибудь потерялъ, мальчишка, то я тебѣ помогу искать, -- сказалъ онъ. Но Іоганнесъ молча покачалъ головой.
   -- Посмотри, хочешь отъ меня получить это? -- началъ онъ снова, и разжалъ руку. Іоганнесъ увидѣлъ что-то бѣлое, едва шевелившееся. Это были бѣлыя бабочки, трепетавшія, умирая, разорванными и поломанными крылышками. Іоганнесъ почувствовалъ, какъ морозъ пробѣжалъ у него по кожѣ, какъ будто кто-то подулъ ему въ затылокъ, и со страхомъ посмотрѣлъ на необыкновенное существо.
   -- Кто ты? -- спросилъ онъ.
   -- Ты хотѣлъ бы знать мое имя? Ну, зови меня Шейверомъ, просто Плейзеръ [Pluizer -- отъ голландскаго глагола "pluizen" (плейзенъ) -- разматывать, расщеплятъ, напримѣръ, канаты, а въ переносномъ смыслѣ -- подвергать все разлагающему скептицизму]. У меня есть и другія, лучшія имена, но тѣхъ ты еще не поймешь.
   -- Ты человѣкъ?
   -- Вотъ чудакъ! Кажется, у меня есть и руки, и ноги, и голова, -- посмотри еще, какая голова-то, -- а онъ спрашиваетъ, человѣкъ ли я! Іоганнесъ, Іоганнесъ! -- И человѣкъ засмѣялся пискливымъ -- рѣзкимъ голосомъ.
   -- Какимъ образомъ ты знаешь, кто я такой? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Ахъ, для меня это пустяки. Я знаю еще гораздо больше. Я знаю, откуда ты идешь и что ты хочешь здѣсь дѣлать. Я знаю страшно много, почти все.
   -- Ахъ, господинъ Плейзеръ...
   -- Плейзеръ, просто Плейзеръ, безъ величаній.
   -- Знаешь ли ты также...
   Но Іоганнесъ вдругъ замолчалъ. "Онъ вѣдь человѣкъ", подумалось ему.
   -- О твоемъ ключикѣ? ты это думаешь? Конечно.
   -- Но я думалъ, что люди ничего не могутъ объ этомъ знать.
   -- Глупый малый! Да вѣдь Вистикъ хе многимъ разболталъ эту тайну.
   -- Ты и съ Вистикомъ знакомъ?
   -- О, да! это одинъ изъ моихъ лучшихъ друзей, а у меня ихъ такъ много. Но это я зналъ и безъ Вистика. Я знаю гораздо болѣе Вистика. Онъ хорошій малый, но глупъ, ужасно глупъ. Не то, что я! не то! -- И Плейзеръ самодовольно хлопнулъ худощавою ручкою по своей большой головѣ.
   -- Знаешь ли, Іоганнесъ, -- продолжалъ онъ, -- въ чемъ большая ошибка Вистика? Но ты никогда не долженъ говорить ему этого, а то онъ очень разсердится.
   -- Ну, въ чемъ дѣло? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Онъ совсѣмъ не существуетъ. Это большая ошибка, которой онъ не хочетъ признавать. А онъ говоритъ про меня, что я не существую, но это онъ лжетъ. Меня вдругъ нѣтъ! Какъ бы не такъ!
   Плейзеръ спряталъ бабочекъ въ карманъ, и вдругъ всталъ передъ Іоганнесомъ на голову. Потомъ онъ отвратительно оскалилъ зубы и высунулъ длинный языкъ Іоганнесу, которому и безъ того было жутко съ этимъ необыкновеннымъ существомъ съ глазу на глазъ, въ уединенномъ мѣстѣ, при наступавшей ночи. Теперь же онъ задрожалъ отъ страха.
   -- Это очень удобный способъ смотрѣть на міръ, -- сказалъ Плейзеръ, продолжая стоятъ на головѣ. -- Если ты хочешь, то я и тебя этому выучу. Ты увидишь все гораздо яснѣе и правдивѣе.
   И онъ похлопалъ тонкими ножками въ воздухѣ и поворачивался на рукахъ. Когда румяная вечерняя заря освѣтила снизу его перевернутое лицо, оно показалось Іоганнесу отвратительнымъ; маленькіе глазки блестѣли на свѣту, открывая бѣлокъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ его обыкновенно не видно.
   -- Видишь ли, -- когда стоишь такъ, то кажется, что облака -- земля, а земля -- крыша міра. Это можно такъ же смѣло утверждать, какъ и противоположное. Въ сущности, нѣтъ ни верха, ни низа. Тамъ, на облакахъ, было бы хорошее мѣсто для прогулокъ.
   Іоганнесъ смотрѣлъ на длинныя облака. Ему казалось, что они были похожи на вспаханное поле, изъ красныхъ бороздокъ котораго сочилась кровь. Надъ моремъ блестѣло подобіе воротъ, какъ бы ведущихъ въ гротъ изъ облаковъ.
   -- Можно ли туда пойти и туда войти? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Вздоръ! -- сказалъ Плейзеръ, и снова всталъ на ноги, въ большому успокоенію Іоганнеса.
   -- Глупости! Когда ты будешь тамъ, то тамъ будетъ то же, что и здѣсь, и будетъ казаться, что эта красота отошла немного дальше. Въ этихъ красивыхъ облавахъ туманно, сѣро и холодно.
   -- Я не вѣрю тебѣ, -- сказалъ Іоганнесъ. -- Теперь я вижу хорошо, что ты человѣкъ.
   -- Поди ты! Ты мнѣ не вѣришь, потому что я человѣкъ? А ты кто? Развѣ ты что-нибудь другое?
   -- Ахъ, Плейзеръ, развѣ и я человѣкъ?
   -- А ты что же думалъ? что ты эльфъ? Эльфы не влюбляются. -- И Плейзеръ сѣлъ, скрестивъ ноги, прямо передъ Іоганнесомъ и оскалилъ зубы, не сводя съ него глазъ. Іоганнесу стало невыразимо душно и не по себѣ отъ этого взгляда; ему захотѣлось исчезнуть или сдѣлаться невидимымъ. Но въ то же время онъ не могъ отвести отъ него глазъ.
   -- Только люди влюбляются, Іоганнесъ, слышишь ли?! И это хорошо, потому что иначе ихъ давно бы ужъ не существовало. А ты влюбленъ по уши, хотя совсѣмъ еще молодъ. О комъ ты думалъ сейчасъ?
   -- О Робинеттѣ, -- прошепталъ едва слышно Іоганнесъ.
   -- Къ кому ты наиболѣе стремишься?
   -- Къ Робинеттѣ.
   -- Безъ кого, думаешь ты, ты не можешь прожить?
   Губы Іоганнеса тихо прошептали: -- Робинетта.
   -- Такъ вотъ, мальчуганъ, -- хихикалъ Плейзеръ: -- съ чего же ты вообразилъ, что ты эльфъ? Эльфы не влюбляются въ людей.
   -- Но вѣдь это Виндекиндъ... -- пролепеталъ Іоганнесъ въ замѣшательствѣ. Тогда глаза Плейзера блеснули злобно и лукаво, и онъ схватилъ Іоганнеса своими костлявыми руками за ухо.
   -- Что за глупость! Этимъ болваномъ ты меня хочешь напугать? Этотъ еще глупѣе Вистика, гораздо глупѣе. Онъ ничего не понимаетъ. А самое худшее -- это то, что онъ не существуетъ вовсе и никогда не существовалъ. Я одинъ существую, понимаешь? и если ты мнѣ не вѣришь, то я тебѣ дамъ почувствовать, что я тутъ на лицо.
   Онъ сталъ сильно трясти бѣднаго Іоганнеса за уши. Іоганнесъ вскрикнулъ.
   -- Но вѣдь а его такъ долго зналъ, и я такъ далеко съ нимъ странствовалъ!
   -- Во снѣ ты все это видѣлъ, говорю я. Ну, гдѣ хе твой розовый кустъ и твой ключикъ? Говори. Теперь ты не видишь сновъ? А это -- чувствуешь?!
   -- О! -- вскрикнулъ Іоганнесъ, потому что Плейзеръ его ущипнулъ.
   Было уже темно, и летучія мыши съ рѣзкимъ крикомъ пролетали низко надъ ихъ головами.
   -- Можно мнѣ идти домой? -- взмолился Іоганнесъ. -- Къ моему отцу?
   -- Къ отцу? Что ты будешь тамъ дѣлать? -- спросилъ Плейзеръ. -- Не очень-то онъ тебя ласково приметъ, послѣ того какъ ты пропадалъ столько времени.
   -- Я скучаю по дому, -- сказалъ Іоганнесъ, и ему представилась свѣтло освѣщенная комната, гдѣ онъ часто сидѣлъ съ отцомъ и прислушивался, какъ тотъ, царапая перомъ по бумагѣ, писалъ по вечерамъ. Тамъ было такъ мирно и уютно.
   -- Да, тогда бы тебѣ не слѣдовало уходить и пропадать съ этимъ дуракомъ, который не существуетъ. Теперь же ужъ поздно. Ну, да это ничего, я ужъ о тебѣ позабочусь. Я ли это буду дѣлать, или твой отецъ, это въ сущности выйдетъ на одно. Твой отецъ -- тоже плодъ воображенія. Развѣ ты его самъ избралъ? Ты думаешь, что нѣтъ другого, кто былъ бы такъ же добръ и такъ же уменъ? Я такъ же добръ, да вдобавокъ еще гораздо умнѣе, да, много умнѣе.
   У Іоганнеса не хватало болѣе духу отвѣчать; онъ закрылъ глаза и слабо кивнулъ головой.
   -- А у Робинетты тебѣ тоже нечего искать, -- продолжалъ человѣчекъ.
   Онъ положилъ Іоганнесу руки на плечи и сталъ говорить ему на ухо:
   -- Она точно такъ же водитъ тебя за носъ, какъ и всѣ другіе. Развѣ ты не видѣлъ, что она осталась сидѣть въ углу, когда надъ тобой издѣвались, и не проронила ни одного слова въ твою защиту? Она также не лучше другихъ. Она нашла тебя милымъ и играла съ тобой такъ же, какъ забавлялась бы майскимъ жукомъ. Для нея ровно ничего не значило, что ты ушелъ. А о книжечкѣ она ничего не знала. Я же, я знаю, гдѣ она, и я тебѣ помогу ее найти. Я знаю почти все.
   Іоганнесъ начиналъ уже ему вѣрить.
   -- Пойдешь со мной? Хочешь вмѣстѣ со мной искать?
   -- Я такъ усталъ! -- сказалъ Іоганнесъ: -- дай мнѣ гдѣ-нибудь поспать.
   -- Я не очень люблю сонъ, -- сказалъ Плейзеръ: -- для этого я слишкомъ подвиженъ. Человѣкъ долженъ всегда бодрствовать и думать. Такъ и быть, я оставлю тебя въ покоѣ не надолго. До завтра.
   Онъ постарался улыбнуться попривѣтливѣе, насколько могъ. Іоганнесъ смотрѣлъ машинально въ его блестящіе глазки, пока все не померкло. Голова его отяжелѣла, онъ прислонился въ склону дюны, покрытому мхомъ. Казалось, глазки все еще свѣтились, пока не превратились въ звѣзды на темномъ небѣ. Ему чудились доносившіеся издалека звуки голосовъ, земля уходила изъ-подъ него... Наконецъ, онъ забылся.

X

   Онъ еще не совсѣмъ проснулся, какъ уже смутно сталъ сознавать, что во снѣ съ нимъ произошло нѣчто особенное. Но онъ не хотѣлъ этого знать, не хотѣлъ очнуться. Ему хотѣлось продлить сонъ, который медленно уходилъ отъ него, какъ легкій туманъ; тамъ была Робинетта, снова въ нему пришедшая и гладившая его по волосамъ, какъ прежде; тамъ былъ его отецъ, Престо и садъ съ прудомъ.
   "Ай! это больно"! -- Іоганнесъ открылъ глаза, и при разсвѣтѣ дня различилъ совсѣмъ близко маленькую фигуру и ощутилъ руку, которая тянула его за волосы.
   Онъ лежалъ въ кровати, а свѣтъ былъ блѣденъ и равномѣренъ, какъ бываетъ въ комнатѣ.
   Лицо, склонявшееся надъ нимъ, снова вернуло его во всему горькому и трудному, что произошло вчера. Это была физіономія Плейзера, правда, менѣе похожая на привидѣніе, болѣе человѣческая, но тѣмъ не менѣе такая же противная и возбуждавшая такой же ужасъ, какъ вчера.
   -- Ахъ! не мѣшай мнѣ! Дай мнѣ еще увидать мой сонъ! -- просилъ онъ.
   Но Плейзеръ трясъ его.
   -- Ты съ ума сошелъ, лѣнивецъ? Сны и мечтанія -- это глупости; съ этимъ далеко не уѣдешь. Человѣкъ долженъ работать, думать и искать; для этого-то онъ и человѣкъ!
   -- Я не хочу быть человѣкомъ. Я хочу мечтать!
   -- Это вздоръ. Ты долженъ! Теперь ты у меня во власти и со мной вмѣстѣ ты долженъ работать и искать. Только со мной ты можешь найти то, что ты ищешь. И я тебя не оставлю, пока мы этого не найдемъ.
   Іоганнесу становилось жутко отъ такихъ рѣчей. Но въ то же время онъ чувствовалъ, что находится во власти какой-то гнетущей, непреодолимой силы. Онъ подчинился безъ сопротивленія.
   Не было ни дюнъ, ни деревьевъ, ни цвѣтовъ. Онъ находился въ маленькой, слабо освѣщенной комнаткѣ, изъ окна которой, насколько онъ могъ видѣть, виднѣлись дома и снова дома, печальные и безцвѣтные, длинными, однообразными рядами.
   Повсюду поднимался дымъ тяжелыми клубами, и снова опускался и расходился по улицамъ въ видѣ бураго тумана. По улицамъ стремительно бѣгали люди, подобно большимъ чернымъ муравьямъ. Оттуда глухо доносился смутный гулъ.
   -- Посмотри, Іоганнесъ! -- сказалъ Плейзеръ: -- развѣ это не мило? Это все люди, -- и всѣ дома, которые ты только видишь, даже за той синей башней, также сверху до низу полны людьми. Развѣ это не удивительно? Это будетъ почище, чѣмъ муравейникъ.
   Съ боязливымъ любопытствомъ прислушивался Іоганнесъ -- какъ будто ему показывали большое, страшное чудовище. Ему казалось, что онъ стоитъ на спинѣ страшилища и видитъ, какъ черная кровь переливается по его толстымъ жиламъ, и черное дыханіе сотенъ ноздрей доходитъ до него. И ему стало страшно отъ угрожающаго шума грозныхъ голосовъ.
   -- Посмотри, какъ всѣ люди бѣгутъ, Іоганнесъ, -- продолжалъ Плейзеръ. -- Ты видишь, какъ они всѣ спѣшатъ и какъ всѣ
   "чего-то ищутъ, не правда ли? Но забавно, что никто въ точности не знаетъ, чего онъ, собственно, ищетъ. Поискавъ немного, они обыкновенно встрѣчаются съ личностью, которую зовутъ докторомъ Гейномъ [Hein -- такъ называлась въ старинныхъ голландскихъ легендахъ -- смерть].
   -- Кто это такое? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Одинъ изъ моихъ хорошихъ знакомыхъ, я тебя ему представлю. Этотъ Гейнъ спрашиваетъ всѣхъ: "ищешь ты меня"? Большинство обыкновенно отвѣчаетъ: "о, нѣтъ, совсѣмъ не тебя"! На это Гейнъ возражаетъ: "ты, все равно, ничего другого не найдешь, какъ только меня". И тогда ужъ они съ Рейномъ по неволѣ должны помириться.
   Тутъ Іоганнесъ понялъ, что Плейзеръ говорилъ о смерти.
   -- И это всегда такъ бываетъ? Всегда?
   -- Конечно всегда. Но каждый день приходятъ новыя массы людей, которые тоже и тотчасъ же начинаютъ искать, сами не зная, чего ищутъ, пока не находятъ доктора Гейна; это тянется уже давно и протянется не малое время.
   -- И я ничего другого не найду, Плейзеръ, ничего кромѣ...
   -- Да, Гейна ты навѣрное когда-нибудь найдешь, но это ничего не значитъ, все-таки продолжай искать! Не переставая, ищи!
   -- А книжечка, Плейзеръ? -- ты хотѣлъ дать мнѣ возможность найти ее?
   -- Ну, посмотримъ! Мы должны также и это искать и искать. По крайней мѣрѣ мы знаемъ, чего ищемъ. Этому насъ научилъ Вистикъ. А есть и такіе, которые ищутъ всю свою жизнь только то, чтобы узнать, чего они, собственно, ищутъ. Это -- философы, Іоганнесъ. А когда приходитъ докторъ Гейнъ, то и ихъ поиски прекращаются.
   -- Это ужасно, Плейзеръ!
   -- О, нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ! Докторъ Гейнъ очень добродушный человѣкъ. Но его не признаютъ такимъ.
   Кто-то споткнулся на лѣстницѣ передъ дверью. Заскрипѣли деревянныя ступени. Кто-то постучался въ дверь, и послышался звукъ, какъ будто желѣзо ударилось о дерево.
   Вошелъ длинный, тощій человѣкъ. У него были глубоко впавшіе глаза и длинныя руки. Холодное дуновеніе пронеслось по комнатѣ.
   -- Вотъ какъ! -- сказалъ Плейзеръ. -- Это ты? Садись. Мы только-что о тебѣ говорили. Какъ дѣла?
   -- Большая работа! много работы! -- сказалъ длинный человѣкъ и отеръ потъ съ костляваго, блѣднаго лба.
   Неподвижно и со страхомъ смотрѣлъ Іоганнесъ на его глубоко впавшіе глаза, пристально на него направленные. Они были очень серьезны и темны, но не страшны и не враждебны. Послѣ нѣсколькихъ мгновеній Іоганнесъ вздохнулъ свободнѣе, и его сердце стучало менѣе сильно.
   -- Это -- Іоганнесъ, -- сказалъ Плейзеръ: -- онъ слышалъ о книжечкѣ, въ которой сказано, почему все на свѣтѣ такъ есть, какъ оно есть; и вотъ теперь мы хотимъ искать ее вмѣстѣ, не такъ ли?
   И Плейзеръ многозначительно улыбнулся.
   -- Ахъ, да; ну, это хорошо! -- дружелюбно сказалъ Гейнъ и кивнулъ Іоганнесу.
   -- Іоганнесъ опасается, что не найдетъ ея, но я сказалъ ему, что все-таки надо очень прилежно искать.
   -- Конечно, -- сказалъ Гейнъ, -- прилежно искать, это -- самое главное.
   -- Онъ думалъ, что ты такой страшный; но теперь ты видишь, Іоганнесъ, что ты ошибался. Не правда ли?
   -- О, да! -- дружески сказалъ Гейнъ: -- обо мнѣ говорятъ много худого. У меня не представительная наружность, но я не дѣлаю ничего дурного.
   Гейнъ слегка улыбнулся, какъ улыбается тотъ, кто занятъ серьезнымъ дѣломъ, о которомъ въ эту минуту какъ разъ говорятъ. Потомъ его темный взглядъ отъ Іоганнеса перенесся вдаль и сталъ бродить по большому городу. Іоганнесъ долго не рѣшался заговорить, наконецъ онъ тихо сказалъ:
   -- Ты меня теперь же возьмешь съ собой?
   -- Что ты разумѣешь, юноша? -- спросилъ Гейнъ, выведенный изъ задумчивости. -- Нѣтъ, теперь еще нѣтъ. Ты долженъ вырости и стать хорошимъ человѣкомъ.
   -- Я не хочу стать человѣкомъ -- такимъ же, какъ другіе.
   -- Мало ли что! -- сказалъ Гейнъ: -- тутъ ничего не подѣлаешь!
   Видно было, что эта рѣчи ему привычны. Онъ продолжалъ:
   -- Мой другъ, Плейзеръ, научитъ тебя, какъ стать хорошимъ человѣкомъ. Этого можно достичь различными путями, и Плейзеръ выучиваетъ этому великолѣпно. Это нѣчто прекрасное и желательное -- стать хорошимъ человѣкомъ! Не относись въ этому легкомысленно, юноша!
   -- Искать, думать, понять! -- сказалъ Плейзеръ.
   -- Конечно, конечно, -- замѣтилъ Гейнъ, и, обращаясь въ Плейзеру, спросилъ: -- въ кому ты думаешь его отвести?
   -- Къ доктору Цифрѣ [Представитель сухой, quasi-научной дѣятельности], моему старому ученику.
   -- Ахъ, да, это хорошій ученикъ, образецъ человѣка. Почти совершенство въ своемъ родѣ.
   -- А увижу ли я опять Робиннету? -- спросилъ, дрожа, Іоганнесъ.
   -- О комъ юноша говоритъ? -- спросилъ Гейнъ.
   -- Ахъ, онъ уже былъ влюбленъ, и тѣмъ не менѣе воображалъ, что онъ эльфъ! Ха, ха, ха! -- засмѣялся Плейзеръ.
   -- Нѣть, милый, это лишнее, -- сказалъ Гейнъ: -- отъ всего этого ты у доктора Цифры совсѣмъ отдѣлаешься. Кто ищетъ того, что ты ищешь, тотъ долженъ лишиться всего остального. Все или ничего!
   -- А я хочу изъ него сдѣлать цѣльнаго человѣка; я хочу ему показать, что такое, собственно говоря, любовь; тогда ужъ онъ и самъ выкарабкается изъ этой ямы,
   И Плейзеръ опять весело захохоталъ; Гейнъ снова перенесъ свой темный взоръ на бѣднаго Іоганнеса, который съ трудомъ удерживалъ рыданія. Онъ все-таки стыдился Гейна.
   Гейнъ вдругъ всталъ.
   -- Мнѣ надо идти, -- сказалъ онъ, -- я теряю время. Здѣсь мнѣ много дѣла. Прощай, Іоганнесъ, мы съ тобою еще увидимся. Только ты не долженъ меня бояться.
   -- Л не боюсь тебя; я хотѣлъ бы, чтобы ты меня теперь же взялъ съ собой. Пожалуйста, возьми меня съ собой!
   Но Гейнъ мягко отстранилъ его; онъ привыкъ къ такимъ просьбамъ.
   -- Нѣтъ, Іоганнесъ, теперь берись за работу, ищи и ищи. Меня болѣе не проси. Я зову только одинъ разъ, но зато всегда своевременно.
   Когда Гейнъ исчезъ, Плейзеръ опять началъ дурачиться. Онъ прыгалъ черезъ стулья, катался кубаремъ, взлѣзалъ на шкафъ и на каминъ и выдѣлывалъ въ открытомъ окнѣ головоломные фокусы.
   -- Вотъ это и былъ Гейнъ, мой хорошій другъ! -- крикнулъ онъ. -- Развѣ ты не находишь его милымъ? Немножко безобразенъ онъ, этотъ милый уродецъ! Онъ бываетъ и веселымъ, когда его работа ему по-сердцу. Но часто она ему надоѣдаетъ. Вѣдь эта работа очень однообразна.
   -- Кто указываетъ ему, Плейзеръ, куда онъ долженъ идти?
   Плейзеръ недовѣрчиво и испытующе покосился на Іоганнеса.
   -- Почему ты спрашиваешь объ этомъ? Онъ идетъ своей дорогой и беретъ тѣхъ, которые ему подвертываются.
   Позднѣе Іоганнесъ узналъ, въ чемъ тутъ дѣло. Теперь же онъ другого объясненія не имѣлъ, и вѣрилъ, что Плейзеръ не вретъ.
   Они вышли на улицу и двинулись за кишѣвшей толпою. Черные люди суетились, смѣялись, болтали, повидимому, такъ весело и беззаботно, что Іоганнесъ удивлялся. Онъ видѣлъ, какъ Плейзеръ многимъ кивалъ головой, но ни одинъ не отвѣчалъ на его поклонъ; всѣ смотрѣли впередъ, какъ будто ничего не видѣли.
   -- Теперь они идутъ и смѣются; можно подумать, что никто изъ нихъ меня не знаетъ. Но это только такъ кажется. Когда я остаюсь съ ними наединѣ, тогда они ужъ не могутъ не признавать меня, и тогда тотчасъ проходитъ ихъ веселость.
   Іоганнесъ ясно чувствовалъ, что кто-то идетъ за ними. Обернувшись, онъ замѣтилъ того длиннаго, блѣднаго человѣка, шедшаго среди людей большими неслышными шагами. Онъ кивнулъ Іоганнесу.
   -- А его видятъ люди? -- спросилъ Іоганнесъ Плейзера.
   -- Конечно, всѣ видятъ, но и его они не хотятъ знать. Эта гордость, впрочемъ, простительна.
   Шумъ и гулъ довели Іоганнеса до какого-то отупѣнія, которое вскорѣ заставило его даже забыть свои страданія. Узкія улицы и высокіе дома, раздѣлявшіе синеву неба на длинныя полосы, люди, проходившіе мимо него, шуршаніе ногъ и шумъ экипажей -- разрушили прежніе призраки и мечтанія прошедшей ночи, подобно тому, какъ буря разрушаетъ отраженія на водной поверхности. Ему казалось, что ничего другого не существуетъ, кромѣ людей, и что онъ долженъ возиться съ ними, съ ними нестись въ безпокойномъ удушливомъ водоворотѣ.
   Наконецъ, они пришли въ болѣе тихую часть города, гдѣ стоялъ большой домъ съ большими однообразными окнами. Наружность дома была сурова и непривѣтлива. Внутри его было тихо, и Іоганнесъ, войдя, ощутилъ смѣсь чуждыхъ ему острыхъ запаховъ съ основнымъ затхлымъ запахомъ погреба. Въ одной изъ комнатъ, среди странныхъ предметовъ, сидѣлъ одинокій человѣкъ. Онъ былъ окруженъ книгами, банками, желѣзными инструментами, которые всѣ были неизвѣстны Іоганнесу. Одинокій солнечный лучъ падалъ черезъ его голову въ комнату и искрился на стеклянныхъ сосудахъ съ яркими разноцвѣтными жидкостями. Человѣкъ пристально и внимательно смотрѣлъ въ мѣдную трубку и не шевелился.
   Когда Іоганнесъ подошелъ ближе, онъ услышалъ шопотъ:
   -- Вистикъ, Вистикъ!
   Возлѣ этого человѣка, на длинной черной скамейкѣ, лежало что-то бѣлое, чего Іоганнесъ не могъ хорошо разглядѣть.
   -- Здравствуйте, докторъ! -- сказалъ Плейзеръ, но докторъ не поднималъ головы.
   Іоганнесъ испугался, потому что бѣлый предметъ, въ который онъ пристально всматривался, вдругъ болѣзненно и судорожно задвигался. То, на что онъ смотрѣлъ, оказалось пуховой шубкой кролика. Головка, съ двигающимся носикомъ, лежала запрокинутой въ мѣдные захваты, а четыре лапки были привязаны вдоль тѣла. Одно мгновеніе продолжалось отчаянное стараніе освободиться, и снова маленькое животное лежало неподвижно, только судорожное біеніе окровавленной шеи указывало на то, что оно еще живо.
   Іоганнесъ увидѣлъ круглый, добродушный глазъ, пристально устремленный въ пространство въ безсильномъ ужасѣ, и ему показалось, что онъ узналъ этотъ глазъ. Да, на этомъ нѣжномъ тѣльцѣ, теперь отчаянно трепетавшемъ, когда-то покоилась его голова въ ту первую чудную ночь эльфовъ. Всѣ воспоминанія изъ его прежней жизни стремительно нахлынули на него. Не отдавая себѣ отчета, онъ бросился въ звѣрку.
   -- Подожди, подожди, бѣдный кроликъ, я тебѣ помогу, -- и онъ быстро старался развязать шнурочки, которыми были связаны нѣжныя лапки.
   Но въ то же время кто-то крѣпко схватилъ его за руки, и рѣзкій смѣхъ раздался въ его ушахъ.
   -- Что это значитъ, Іоганнесъ? Что за ребячество? Что подумаетъ о тебѣ, докторъ?
   -- Чего хочетъ этотъ мальчикъ? -- спросилъ докторъ удивленно.
   -- Онъ хотѣлъ стать человѣкомъ, вотъ почему я съ нимъ пришелъ въ вамъ. Но онъ еще совсѣмъ ребенокъ! Это, во всякомъ случаѣ, не приведетъ тебя въ тому, чего ты ищешь, Іоганнесъ!
   -- Нѣтъ! этотъ путь невѣренъ, -- сказалъ докторъ.
   -- Господинъ докторъ, освободите кролика!
   Плейзеръ такъ сжалъ ему обѣ руки, что онъ содрогнулся.
   -- А каковъ былъ уговоръ, Іоганнесъ? -- шепталъ онъ ему на ухо. -- Мы должны искать! Мы здѣсь не въ дюнахъ у Виндекинда, или у глупыхъ тварей. Мы хотѣли быть людьми, людьми! Понимаешь ты?! Если ты хочешь остаться ребенкомъ, если ты недостаточно силенъ, чтобы помогать мнѣ, то я тебя оставлю; тогда ищи одинъ.
   Іоганнесъ молчалъ и вѣрилъ. Онъ хотѣлъ быть сильнымъ. Онъ закрылъ глаза, чтобы не видѣть кролика.
   -- Милый, юноша, -- сказалъ докторъ: -- ты, кажется, немножко чувствителенъ для начала. Это правда, въ первый разъ довольно непріятно видѣть такія вещи. Я и самъ неохотно смотрю на нихъ и всячески, насколько возможно, обхожу ихъ. Но это неизбѣжно, и ты долженъ понять, что мы -- люди, а не животныя, и что благо человѣчества и науки стоитъ выше блага нѣсколькихъ кроликовъ.
   -- Слышишь ли? -- сказалъ Плейзеръ: -- наука и человѣчество!
   -- Человѣкъ науки, -- продолжалъ докторъ, -- стоитъ выше всѣхъ другихъ людей. Но тогда ужъ онъ долженъ приносить въ жертву великой наукѣ маленькія слабости, свойственныя обыкновеннымъ людямъ. Хочешь ты быть такимъ человѣкомъ? Сознаешь ли ты, что въ этомъ твое призваніе, юноша?
   Іоганнесъ колебался; онъ понималъ слово "призваніе" такъ же мало, какъ и майскій жукъ.
   -- Я хотѣлъ найти книжку, -- сказалъ онъ, -- о которой мнѣ говорилъ Вистикъ.
   Докторъ удивился и спросилъ:
   -- Вистикъ?
   Но Плейзеръ быстро заговорилъ:
   -- Онъ хочетъ именно этого, докторъ, я хорошо это знаю. Онъ хочетъ искать высочайшей мудрости, онъ хочетъ узнать. суть вещей.
   Іоганнесъ кивнулъ головою.
   Да; насколько онъ могъ понять, именно это и было его цѣлью.
   -- О, въ такомъ случаѣ ты долженъ быть сильнымъ, Іоганнесъ, а не мелкимъ и мягкосердечнымъ. Въ такомъ случаѣ, я тебѣ помогу. Но взвѣсь хорошенько: все или ничего!
   И Іоганнесъ дрожавшими руками сталъ помогать снова завязать распустившіяся веревочки вокругъ лапокъ кролика.
   -- Посмотримъ, -- сказалъ Плейзеръ, -- не могу ли и я показать тебѣ столько же интереснаго, какъ и Виндекиндъ.

XI

   Когда они распрощались съ докторомъ, пообѣщавъ скоро опять вернуться, Плейзеръ повелъ Іоганнеса по всѣмъ закоулкамъ большого города; онъ показать ему, какъ живетъ это чудовище, чѣмъ оно дышетъ и питается, какъ само себя пожираетъ и само изъ себя снова возрождается.
   Плейзеръ питалъ особую любовь въ бѣдному кварталу, гдѣ люди жили скученно, гдѣ все сѣро и мрачно, гдѣ воздухъ тяжелъ и сыръ.
   Онъ вошелъ съ нимъ въ одно изъ большихъ зданій, изъ котораго поднимался вверху дымъ, на который Іоганнесъ обратилъ вниманіе еще въ первый день. Тамъ царилъ оглушительный гулъ, повсюду свистѣло, шумѣло, топотало, визжало, большія колеса вращались и длинные ремни безконечно передвигались; стѣны и полъ были черны, стекла въ окнахъ разбиты или запылены. Громадныя трубы высоко поднимались надъ чернымъ зданіемъ и выбрасывали толстые, витые столбы дыма. Среди этой массы колесъ и машинъ Іоганнесъ увидѣлъ безчисленное множество людей съ блѣдными лицами, черными руками и платьемъ, работавшихъ молча и непрерывно.
   -- Что же они такое? -- спросилъ онъ.
   -- Колеса, тоже колеса, -- смѣялся Плейзеръ, -- или люди, если хочешь. То, что они дѣлаютъ, они дѣлаютъ годами, изо дня въ день. Можно быть человѣкомъ и въ этомъ родѣ тоже.
   Они пошли по грязнымъ улицамъ, гдѣ узкая полоска видимаго голубого неба равнялась величинѣ пальца и еще затемнялась развѣшеннымъ платьемъ. Тамъ кишѣли массы людей; они тѣснились, кричали, смѣялись и даже пѣли время отъ времени. Въ домахъ комнаты были такъ малы, темны и смрадны, что Іоганнесъ, входя въ нихъ, едва рѣшался дышать. Онъ видѣлъ растрепанныхъ дѣтей, ползавшихъ по голому полу, и молодыхъ дѣвушекъ съ всклокоченными волосами, укачивавшихъ пѣсенками тощихъ младенцевъ. Онъ слышалъ споры и брань, а всѣ лица кругомъ казались усталыми, тупыми и безучастными.
   Іоганнеса охватила невыразимая скорбь. Но это чувство не имѣло ничего общаго съ прежними душевными страданіями, которыхъ онъ теперь самъ стыдился.
   -- Плейзеръ, -- спросилъ онъ: -- люди всегда здѣсь жили въ такой бѣдности и въ такой скорби? И тогда, когда я... -- но онъ не рѣшался продолжать.
   -- Конечно, -- и это они называютъ счастьемъ, Да они и не живутъ въ скорби; они въ этому привыкли и не знаютъ ничего другого. Это -- глупыя, равнодушныя животныя. Посмотри вонъ на тѣхъ двухъ женщинъ, сидящихъ передъ своими дверями. Онѣ такъ же счастливо смотрятъ на грязную улицу, какъ ты прежде смотрѣлъ на свои дюны. Объ этихъ людяхъ тебѣ нечего сокрушаться. Иначе тебѣ пришлось бы сокрушаться и о кротахъ, которые никогда не видятъ дневного свѣта.
   Іоганнесъ не зналъ, что отвѣтить, но не могъ удержаться отъ слезъ.
   А среди всей этой шумной суеты и возни онъ постоянно видѣлъ того блѣднаго человѣка съ впалыми глазами, медленно ходившаго неслышными шагами.
   -- Гейнъ все-таки добрый малый, не правда ли? -- онъ уводитъ отсюда людей. Но и здѣсь его также боятся.
   Когда спустилась ночь и сотни огоньковъ замигали въ дрожавшемъ отъ вѣтра воздухѣ, отражаясь въ темныхъ водахъ длинными, колеблющимися столбиками, они оба все еще продолжали идти по безмолвнымъ уже улицамъ. Старые высокіе дома, казалось, приваливались отъ усталости одинъ въ другому и засыпали. Большинство изъ нихъ уже закрыло глаза. Кое-гдѣ свѣтились еще желтоватымъ блѣднымъ свѣтомъ окна.
   Плейзеръ разсказывалъ Іоганнесу длинныя исторіи о тѣхъ, кто тамъ жилъ, о страданіяхъ, вынесенныхъ за этими стѣнами, о борьбѣ нищеты и горя съ жаждою жизни, которая тамъ происходила. Онъ не только не скрывалъ отъ него самыхъ печальныхъ сторонъ, но еще выискивалъ съ любовью самое низменное и самое невыносимое, и хихикалъ отъ удовольствія, когда Іоганнесъ отъ всѣхъ этихъ ужасныхъ разсказовъ блѣднѣлъ и молчалъ.
   -- Плейзеръ, -- спросилъ вдругъ Іоганнесъ: -- знаешь ли ты что-нибудь о великомъ свѣтѣ?
   Онъ думалъ, что вопросъ этотъ выведетъ его изъ тьмы, плотно и страшно его обступившей.
   -- Пустая мечта! Выдумки Виндекинда! -- сказалъ Плейзеръ. -- Фантазіи и чепуха. Ничего нѣтъ, кромѣ людей и меня самого. Неужели ты думаешь, что кто-либо сталъ бы доставлять себѣ удовольствіе, управляя такимъ хламомъ, какой здѣсь на землѣ? И если бы былъ такой великій свѣтъ, то онъ не оставилъ бы здѣсь столькихъ во тьмѣ.
   -- А звѣзды, звѣзды? -- спросилъ Іоганнесъ, какъ будто надѣясь, что этотъ видимый свѣтъ поможетъ ему выйти изъ густого мрака.
   -- Тѣ звѣзды? Да знаешь ли, о чемъ ты говоришь, юноша? Вѣдь это не огоньки тамъ наверху, не фонари, подобные тѣмъ, которые ты здѣсь видишь вокругъ. Это все міры; каждый гораздо больше нашего, со всѣми его тысячами городовъ, и среди нихъ мы носимся, какъ маленькая песчинка, и нѣтъ ни верха, ни низа. Повсюду, во всѣ стороны міры, все -- міры, и это нигдѣ не кончается, никогда.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! -- вскрикнулъ Іоганнесъ боязливо: -- не говори этого, не говори! Я вижу надъ собой огоньки, на большомъ темномъ полѣ.
   -- Да видѣть ты ничего другого и не можешь, какъ только огоньки. И еслибы ты всю жизнь глазѣлъ вверху, ты все-таки видѣлъ бы только огоньки на темномъ полѣ. Но ты можешь, ты долженъ узнать, что это за міры, и что ни верха, ни низа нѣтъ; среди этихъ міровъ нашъ земной шарикъ, вмѣстѣ со всей бѣдной, кишащей на немъ, кучкой людей, есть ничто, и исчезнетъ онъ, какъ ничто. Итакъ, не говори мнѣ болѣе о звѣздахъ, какъ будто бы ихъ было всего нѣсколько дюжинъ, -- это глупости!
   Іоганнесъ молчалъ. Онъ былъ подавленъ; надежды на видимый свѣтъ, который могъ бы помочь выйти изъ внутренняго мрака, разлетѣлись въ прахъ.
   -- Ну, пойдемъ, -- сказалъ Плейзеръ, -- посмотримъ на что-нибудь веселое.
   Пріятная звучная музыка неслась въ нимъ на встрѣчу. Въ одной изъ темныхъ улицъ стоялъ большой домъ; изъ многочисленныхъ высокихъ оконъ его разливался свѣтъ. Длинный рядъ экипажей стоялъ передъ домомъ. Въ тихихъ улицахъ глухо раздавался топотъ лошадей, качавшихъ головами, какъ будто чему-то поддакивая. Свѣтъ изъ оконъ отражался въ посеребренныхъ пуговкахъ упряжки я въ полированныхъ стѣнкахъ каретъ.
   Внутри все было освѣщено. Щурясь отъ яркаго свѣта, смотрѣлъ Іоганнесъ на блескъ сотенъ горѣвшихъ огней, на пестрые цвѣта, зеркала и цвѣты. Свѣтлыя фигуры Скользили мимо оконъ; онѣ склонялись другъ къ другу съ смѣющимися физіономіями и любезными жестами. Во всѣхъ залахъ, до самаго дальняго конца ихъ, двигались богато разодѣтые люди, одни медленными шагами, другіе быстро кружась. Смѣсь громкаго смѣха, веселыхъ голосовъ, шуршанія шаговъ и шелеста одеждъ, смѣсь всего этого неслась на волнахъ мягкой ласкающей ухо музыки, услышанной Іоганнесомъ еще издали, и вырывалась на улицу. Снаружи, около окопъ, стояли двѣ темныя фигуры. Только лица ихъ ярко и неравномѣрно освѣщались блескомъ, въ который они съ жаднымъ любопытствомъ всматривались.
   -- Вотъ хорошо-то! Вотъ прелесть! -- воскликнулъ Іоганнесъ, плѣненный видомъ столькихъ красокъ, свѣчей и цвѣтовъ. -- Что тамъ происходитъ? Можемъ мы туда войти?
   -- Зачѣмъ? Неужели это тебѣ нравится? Или ты, можетъ быть, все-таки предпочелъ бы кроликову нору? Смотри, какъ люди смѣются, блещутъ и преклоняются; смотри, какіе гладенькіе и молодцоватые мужчины, и какъ пестро разряжены женщины. А какое вниманіе къ танцамъ -- точно это важнѣйшее дѣло въ свѣтѣ!
   Іоганнесу вспомнились пляски въ кроликовой норѣ, и онъ увидѣлъ многое, что очень ихъ напоминало. Но это все было, конечно, въ гораздо большихъ размѣрахъ и гораздо болѣе блестяще.
   Молодыя женщины въ богатыхъ украшеніяхъ казались ему эльфами, когда онѣ поднимали длинныя бѣлыя руки вверхъ и склоняли головки на бокъ въ оживленныхъ танцахъ. Лакеи ходили съ достоинствомъ среди гостей и предлагали, съ учтивыми поклонами, дорогіе напитки.
   -- Какъ великолѣпно! Какая прелесть! -- восклицалъ Іоганнесъ.
   -- Очень мило, не правда ли? -- сказалъ Плейзеръ. -- Ну, теперь ты долженъ увидѣть кое-что и дальше твоего носа. Ты все видишь милыя, улыбающіяся лица, -- не такъ ли? Такъ вотъ эта улыбка, въ большинствѣ случаевъ, ложь и притворство. Привѣтливыя старыя дамы сидятъ по стѣнкамъ залы съ удочками; какъ вокругъ пруда; молодыя женщины -- приманки; мужчины -- рыбы. И какъ онѣ любезно между собой ни разговариваютъ, въ душѣ онѣ завидуютъ другъ другу при каждой удачной ловлѣ. А если какая-либо изъ этихъ молодыхъ женщинъ дѣйствительно веселится, то потому, что она красивѣе одѣта или болѣе привлекаетъ къ себѣ мужчинъ, нежели другія; мужчинамъ доставляютъ особенное удовольствіе оголенныя шеи и руки. За этими смѣющимися глазами и привѣтливыми губками кроется нѣчто совсѣмъ другое. Даже почтительные лакеи вовсе не думаютъ почтительно. Если бы вдругъ вышло наружу все, что думаетъ каждый, то прекрасный праздникъ тотчасъ же прекратился бы.
   Послѣ того какъ Плейзеръ указалъ ему на все это, Іоганнесъ ясно увидѣлъ притворство въ лицахъ и въ движеніяхъ; онъ увидѣлъ, какъ тщеславіе, зависть и скука сквозили чрезъ улыбающуюся маску и выходили совсѣмъ наружу, лишь только люди ее снимали хотя бы на мгновеніе.
   -- Чтожъ! -- сказалъ Плейзеръ, -- надо быть снисходительнымъ. Должны же люди тоже повеселиться. А иначе веселиться они не умѣютъ.
   Іоганнесъ почувствовалъ, что кто-то за нимъ стоитъ. Онъ обернулся.
   Это была знакомая длинная фигура. Блѣдное лицо было такъ рѣзко освѣщено, что глаза казались большими темными впадинами. Гейнъ тихо что-то бормоталъ и показывалъ пальцемъ въ яркую залу.
   -- Посмотри! -- сказалъ Плейзеръ: -- онъ опять выискиваетъ.
   Іоганнесъ посмотрѣлъ по направленію, куда указывалъ палецъ. И онъ увидѣлъ, какъ пожилая дама, разговаривая, закрыла на мгновеніе глаза, и какъ хорошенькая, молоденькая дѣвушка на минуту содрогнулась, пріостановилась на ходу и взглядъ ея какъ бы оцѣпенѣлъ.
   -- Сейчасъ и конецъ? -- спросилъ Плейзеръ Гейна.
   -- Это мое дѣло, -- отвѣтилъ послѣдній.
   -- Я хотѣлъ бы показать Іоганнесу это же самое общество еще разъ, -- сказалъ Плейзеръ. -- При этомъ онъ прищурился, хихикая. -- Согласенъ?
   -- Сегодня вечеромъ? -- спросилъ Гейнъ.
   -- Почему жъ и не сегодня? -- сказалъ Плейзеръ. -- Тамъ вѣдь, все равно, нѣтъ ни часовъ, ни времени. Теперь тоже, что было всегда, а то, что будетъ -- всегда и прежде было.
   -- Я не могу идти съ вами сейчасъ же, -- сказалъ Гейнъ, -- у меня слишкомъ много работы. Но вы и безъ меня найдете дорогу.
   Затѣмъ они прошли по пустыннымъ улицамъ, гдѣ мерцали при ночномъ вѣтрѣ газовые рожки, а темная холодная вода съ шумомъ ударялась о стѣны каналовъ. Ласкающая музыка звучала все слабѣе и смолкла наконецъ въ тишинѣ, охватившей спящій городъ.
   Въ это время вдругъ полились съ вышины полные металлическіе звуки, подобно свѣтлой радостной пѣснѣ.
   Эти звуки, раздавшіеся такъ неожиданно съ высокой башни и разнесшіеся надъ спящимъ городомъ, проникли до глубины омраченной души маленькаго Іоганнеса. Съ удивленіемъ взглянулъ онъ вверхъ. Звуки росли, ясные, чистые, радостно поднимаясь и могуче нарушая мертвую тишину. Какъ чуждо звучали для него эти радостные праздничные звуки среди общаго сна и удручающаго горя.
   -- Это часы, -- сказалъ Плейзеръ; -- они всегда одинаково радостны, изъ года въ годъ. Каждый часъ они поютъ ту же пѣснь, съ тою же силой и съ той же веселостью. Ночью эта пѣснь звучитъ даже веселѣе, чѣмъ днемъ; часы какъ будто радуются тому, что имъ не зачѣмъ спать, что они всегда одинаково счастливо могутъ пѣть свою пѣснь, даже тогда, когда внизу подъ ними тысячи людей плачутъ и страдаютъ. Особенно весело звучитъ эта пѣснь, когда кто-нибудь умираетъ.
   Радостные звуки полились снова.
   -- Наступитъ день, Іоганнесъ, -- продолжалъ Плейзеръ, -- когда за однимъ изъ такихъ оконъ, въ скромной комнаткѣ, слабо будетъ горѣть свѣча, печальная свѣча, изрѣдка мерцающая, при чемъ вздрагиваютъ тѣни по стѣнамъ. Ни звука не будетъ слышно въ комнатѣ, ничего, кромѣ легкаго, подавленнаго рыданія. Тамъ, на кровати, подъ бѣлымъ пологомъ, съ длинными тѣнями въ складкахъ, будетъ лежать нѣчто -- тоже бѣлое и спокойное. Это будетъ маленькій Іоганнесъ. И тогда вдругъ, такъ же громко и весело, ворвется въ комнату та же пѣснь, празднуя первый часъ наступившей смерти.
   Двѣнадцать громкихъ ударовъ съ длинными промежутками одинъ за другимъ прогудѣли въ воздухѣ. При послѣднемъ ударѣ Іоганнесу вдругъ показалось, что все это ему снится, что онъ больше уже не идетъ, а паритъ надъ улицей, увлекаемый рукою Плейзера. Дома и фонари скользили мимо при быстромъ полетѣ. Дома уже стояли рѣже другъ отъ друга. Они образовали отдѣльные ряды, раздѣленные темными таинственными углубленіями, въ которыхъ нечистоты, мусоръ, сваленныя балки какъ-то странно выдѣлялись, освѣщенные газомъ.
   Наконецъ, показались большія ворота съ тяжелыми столбами и высокой рѣшеткой. Мигомъ перелетѣли они черезъ нее и опустились на сырую траву, около большой кучи песку. Іоганнесу показалось, что онъ попалъ въ садъ, потому что онъ слышалъ вокругъ шелестъ деревьевъ.
   -- Ну, будь внимателенъ, Іоганнесъ, и попробуй затѣмъ утверждать, что я не болѣе знаю, чѣмъ Виндекиндъ.
   При этомъ Плейзеръ громкимъ голосомъ произнесъ короткое таинственное имя, заставившее Іоганнеса содрогнуться.
   Со всѣхъ сторонъ оно повторилось во мракѣ, и вѣтеръ подхватилъ его пронзительными переливами, пока оно не замерло въ вышинѣ.
   Вдругъ Іоганнесъ замѣтилъ, что трава стала выше его головы, а маленькій камень, который только-что лежалъ у его ногъ, закрылъ все передъ его глазами.
   Плейзеръ, тоже ставшій маленькимъ, схватилъ камень обѣими руками и съ напряженіемъ всѣхъ силъ отвалилъ его. Смутные крики тонкихъ высокихъ голосковъ раздались изъ отверстія, открывшагося подъ камнемъ.
   -- Эй, кто тамъ? Что это такое?
   -- Невѣжа! -- раздалось одновременно.
   Іоганнесъ увидѣлъ, какъ забѣгали черныя фигуры. Онъ узналъ проворную черную жужжелицу, бурую уховертку съ тонкими щипцами, круглыхъ многоножекъ и извивающихся тысяченожекъ. Среди нихъ длинный червь съ быстротою молніи скрылся въ свою пору.
   Плейзеръ пошелъ напрямикъ сквозь эту крикливую шайку въ норѣ земляныхъ червей.
   -- Эй, ты, длинный, голый повѣса! Выходи-ка со своимъ краснымъ носомъ! -- крикнулъ Плейзеръ.
   -- Что надо? -- спросилъ червь изъ глубины.
   -- Ты долженъ выйти, потому что я долженъ войти, понимаешь ли, плѣшивый обжора!
   Осторожно высунулъ дождевой червь свою остроконечную голову изъ отверстія, пощупалъ ею немного кругомъ и тогда уже медленно придвинулъ свое длинное оголенное тѣло въ поверхности земли.
   Плейзеръ оглянулся на другихъ животныхъ, тѣснившихся вокругъ него съ любопытствомъ.
   -- Кто-нибудь изъ васъ долженъ идти съ нами и намъ свѣтить. Нѣтъ, черный жукъ, ты слишкомъ толстъ, а отъ твоей тысячи ножекъ у меня голова закружится. Эй, ты, тамъ, уховертка! Твой видъ мнѣ нравится. Иди и неси свѣтъ въ твоихъ ножницахъ! Жужжелица, а ты бѣги и найди блуждающій огонекъ или факелъ-гнилушку!
   Его повелительный голосъ производилъ впечатлѣніе на насѣкомыхъ, и они ему повиновались.
   Они вошли въ ходы, принадлежавшіе червямъ. Впереди шла уховертка съ свѣтящейся гнилушкой, за ней -- Плейзеръ и Іоганнесъ. Тамъ было узко и темно. Іоганнесъ видѣлъ песчинки, слабо освѣщенныя блѣднымъ голубымъ мерцаніемъ. Онѣ казались ему большими, какъ камни, полупрозрачными; отъ тренія тѣла дождевого червя онѣ образовали плотную, гладкую поверхность.
   Самъ дождевой червь съ любопытствомъ слѣдовалъ за ними. Оглядываясь, Іоганнесъ видѣлъ, какъ его острая головка то выползала впередъ, то поджидала, пока подползетъ длинное тѣло.
   Они, молча, спускались долго въ глубину. Въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ дорога для Іоганнеса была слишкомъ крута, Плейзеръ поддерживалъ его. Казалось, не было конца; все новыя песчинки, и все уховертка шла впередъ, изворачиваясь вмѣстѣ съ извилинами ходовъ. Наконецъ дорога стала шире, и стѣны раздвинулись. Стали появляться черныя и сырыя песчинки, складываясь въ сводъ, на которомъ водяныя капли образовали блестящія полосы, а черезъ своды спускались корни деревьевъ, похожіе на окаменѣлыхъ змѣй.
   Вдругъ передъ Іоганнесомъ появилась вертикальная стѣна, черная и высокая, загородившая весь проходъ. Уховертка обернулась.
   -- Прекрасно! теперь надо проникнуть далѣе. Это ужъ дѣло дождевого червя. Онъ здѣсь какъ дома.
   -- Ну, показывай намъ дорогу, -- сказалъ Плейзеръ.
   Медленно придвинулъ дождевой червь членистое тѣло къ черной стѣнкѣ и сталъ ее ощупывать. Іоганнесъ увидѣлъ, что это было дерево. Кое-гдѣ оно распалось уже въ бурую пыль.
   Червь сталъ сверлить, и наконецъ длинное гибкое тѣло проскользнуло въ дыру.
   -- Ну, теперь ты! -- сказалъ Плейзеръ и втиснулъ Іоганнеса въ маленькое сырое отверстіе.
   Было мгновеніе, что онъ чуть не задохся въ мягкой сырой щепкѣ, но вслѣдъ затѣмъ онъ почувствовалъ, что голова его освободилась, и онъ съ усиліемъ выкарабкался изъ узкаго отверстія. Казалось, передъ нимъ было большое пустое пространство. Полъ былъ холодный и сырой, воздухъ сжатъ и невыносимо удушливъ. Іоганнесъ едва рѣшался дышать и выжидалъ съ невыразимымъ ужасомъ.
   Онъ слышалъ голосъ Плейзера, звучавшій гулко, какъ будто въ большомъ погребѣ.
   -- Сюда, Іоганнесъ, за мной!
   Онъ чувствовалъ, что земля передъ нимъ образовала гору; съ помощью Плейзера онъ перешелъ черезъ нее въ полной тьмѣ. Ему казалось, что онъ переходилъ черезъ какую-то ткань, подававшуюся подъ его ногами. Онъ спотыкался въ канавкахъ и на холмикахъ, слѣдуя постоянно за Плейзеромъ, который все время велъ его вплоть до болѣе плоскаго мѣста, гдѣ онъ прицѣпился къ длиннымъ стеблямъ, колебавшимся подъ его рукой подобно слабому тростнику.
   -- Здѣсь удобно стоять! Свѣту! -- крикнулъ Плейзеръ.
   При этихъ словахъ издали показался слабый огонекъ, опускавшійся и поднимавшійся вмѣстѣ съ тѣмъ, кто его несъ.
   Чѣмъ ближе онъ придвигался я чѣмъ болѣе блѣдное мерцаніе наполняло пространство, тѣмъ болѣе у Іоганнеса захватывало духъ.
   Гора, на которую онъ взошелъ, была длинная и бѣлая; тростникъ, за который онъ держался, былъ бурый и сбѣгалъ внизъ блестящими волнами.
   Онъ узналъ высокую, вытянутую фигуру человѣка; холодная же поверхность, на которой онъ стоялъ, оказалась его лбомъ.
   Передъ нимъ были, подобно двумъ глубокимъ темнымъ ямамъ, впавшіе глаза, а слабый свѣтъ освѣщалъ тонкій носъ и страшную застывшую улыбку мертвеца на открытыхъ губахъ.
   Плейзеръ засмѣялся рѣзкимъ смѣхомъ, но звукъ мгновенно замеръ среди сырыхъ деревянныхъ стѣнъ.
   -- Этого ты не ожидалъ, Іоганнесъ!
   Длинный червь проползъ между складками одежды мертвеца; онъ осторожно приблизился въ подбородку и скользнулъ по застывшимъ губамъ въ чернѣющее отверстіе рта.
   -- Это та самая первая красавица танцевавшаго общества, которую ты нашелъ красивѣе эльфъ. Тогда нѣжными ароматами были пропитаны ея одежды и локоны, горѣли жизнью глаза, улыбались губы; теперь это, конечно, нѣсколько измѣнилось, -- не правда ли?
   При всемъ ужасѣ, Іоганнесу какъ-то не вѣрилось. Такъ скоро? Только-что было великолѣпіе, а теперь?..
   -- Ты мнѣ не вѣришь? -- захихикалъ Плейзеръ. -- Полстолѣтія прошло между тѣмъ временемъ и настоящимъ. Тамъ нѣтъ ни времени, ни часовъ. Что было прежде, то будетъ всегда, а что будетъ, всегда и прежде было. Ты себѣ этого представить не можешь, но долженъ вѣрить. Здѣсь все дѣйствительность, и все, что я тебѣ показываю -- правда, чистая правда! Этого твой Виндекиндъ не могъ утверждать.
   Хихикая, скакалъ Плейзеръ по мертвому лицу и отвратительно подшучивалъ. Онъ сѣлъ на брови и потянулъ длинныя рѣсницы вверхъ, открывая глазное яблоко. Глазъ, который Іоганнесъ раньше видѣлъ горѣвшимъ жизнью, глядѣлъ тупо и неподвижно въ пространство.
   -- Ну, дальше! -- вскрикнулъ Плейзеръ: -- есть вѣдь еще кое-что, что намъ надо посмотрѣть!
   Дождевой червь медленно выползъ изъ праваго угла рта, и они двинулись дальше въ страшный походъ. Не назадъ, но по новымъ столь же длиннымъ и темнымъ переходамъ.
   -- Тутъ старье! -- сказалъ дождевой червь, когда снова черная стѣна перегородила дорогу. -- Этотъ ужъ очень давно здѣсь!
   Въ этотъ разъ было менѣе отвратительно. Іоганнесъ не видѣлъ ничего, кромѣ безформенной массы, изъ которой торчали бѣлыя кости. Сотни червей и насѣкомыхъ молча занимались работой. Ворвавшійся свѣтъ возбудилъ удивленіе.
   -- Откуда вы? Кто несетъ сюда свѣтъ? Мы совсѣмъ не нуждаемся въ немъ!
   Они быстро разбѣжались по бороздамъ и впадинамъ. Но вслѣдъ затѣмъ они узнали собрата.
   -- Ты былъ здѣсь по близости? -- спрашивали его черви. -- Дерево еще твердо.
   Одинъ изъ червей сталъ это отрицать.
   Пошли дальше. Плейзеръ давалъ поясненія и показывалъ Іоганнесу тѣхъ, кого онъ зналъ. Они наткнулись на обезображенное лицо съ выпученными глазами, вздутыми черными губами и щеками.
   -- Это былъ изящный господинъ, -- радостно сказалъ онъ: -- жаль, что ты не видѣлъ его! -- богатый, важный и гордый. Свою надутость онъ сохранилъ.
   Такимъ образомъ шли они дальше. Попадались и тощія, высохшія фигуры съ бѣлыми волосами, казавшимися сизыми при слабомъ свѣтѣ, маленькія дѣти съ большими головами и старческимъ выраженіемъ лица.
   -- Посмотри, эти ужъ послѣ смерти постарѣли! -- сказалъ Плейзеръ.
   Они дошли до человѣка съ большой бородой и съ раскрытыми губами, изъ-за которыхъ блестѣли бѣлые зубы.
   Въ срединѣ лба виднѣлось небольшое круглое черное отверстіе.
   -- Этотъ сунулся въ дѣло доктора Гейна. Отчего бы не потерпѣть немного! Все равно, и безъ того попалъ бы сюда.
   И снова потянулись ходы и переходы, снова вытянутыя фигуры съ неподвижно усмѣхающимися лицами и окостенѣлыми, сложенными руками.
   -- Ну, далѣе я не пойду, -- сказала уховертка; -- я тутъ никого не знаю.
   -- Повернемъ назадъ, -- сказалъ дождевой червь.
   -- Впередъ! Непремѣнно впередъ! -- вскричалъ Плейзеръ.
   Шествіе тронулось далѣе.
   -- Все, что ты видишь, существуетъ, -- сказалъ Плейзеръ, -- все это правда. Только одно неправда -- это ты самъ Іоганнесъ. Тебя здѣсь нѣтъ, и ты не можешь быть здѣсь.
   Онъ громко разсмѣялся, увидя при этихъ словахъ испуганное выраженіе лица Іоганнеса.
   -- Это тупикъ; тутъ ходу нѣтъ, я не пойду дальше, -- сказала уховертка сердито.
   -- А я все-таки хочу идти далѣе, -- сказалъ Плейзеръ, и въ томъ мѣстѣ, гдѣ кончался ходъ, онъ сталъ разгребать землю обѣими руками.
   -- Помогай мнѣ, Іоганнесъ!
   Противъ воли, съ тоскою на сердцѣ повиновался Іоганнесъ и сталъ копать сырую, мягкую землю.
   Молча и въ поту продолжали они работать, пока не наткнулись на черное дерево.
   Дождевой червь втянулъ членистую головку и уползъ назадъ. Уховертка уронила свѣтильникъ и тоже повернула назадъ.
   -- Вы не войдете, дерево слишкомъ ново, -- сказала она, уходя.
   -- Я хочу! -- сказалъ Плейзеръ, выцарапывая ногтями, похожими на когти, длинныя бѣлыя щепки изъ дерева.
   Невыразимая тоска стиснула сердце Іоганнеса. Но онъ долженъ былъ, онъ не могъ поступать иначе.
   Наконецъ, открылось передъ ними темное пространство. Плейзеръ взялъ свѣтильникъ и быстро вползъ.
   -- Сюда, сюда! -- вскрикнулъ онъ и побѣжалъ въ тотъ конецъ, гдѣ помѣщалась голова.
   Дойдя до рукъ, спокойно сложенныхъ на груди, Іоганнесъ долженъ былъ вздохнуть. Онъ взглянулъ на худые, блѣдные, едва освѣщенные съ верхней стороны пальцы. Вдругъ онъ узналъ ихъ! Онъ узналъ ихъ форму и складки между пальцами, узналъ длинные посинѣвшіе ногти. Онъ узналъ черное пятнышко на указательномъ пальцѣ. Это были его собственныя руки.
   -- Сюда, сюда! -- кричалъ голосъ Плейзера съ другого конца. -- Посмотри, узнаешь ли ты его?
   Несчастный Іоганнесъ хотѣлъ направиться къ свѣту, мерцавшему невдалекѣ. Но онъ не смогъ этого сдѣлать. Огонекъ потухъ, наступила полная темнота, и онъ потерялъ сознаніе.

XII

   Іоганнесъ погрузился въ глубокій сонъ, въ ту бездонную глубину, когда ничего не снится.
   При медленномъ переходѣ изъ этой тьмы къ сѣрому свѣжему утреннему свѣту, ему стали видѣться разные сладкіе сны изъ прежняго времени. Но онъ проснулся, и сны отлетѣли, какъ капли росы съ цвѣтовъ.
   Спокойно и привѣтливо было выраженіе его глазъ, когда въ полудремотѣ проносились передъ ними милые образы.
   Но при видѣ дневного свѣта острая боль, подобная боли при свѣтобоязни, заставила его снова закрыть глаза. Онъ увидѣлъ то же, что и прошедшимъ утромъ. Какъ давно, давно это было! Онъ сталъ вызывать въ своемъ представленіи все, что было, часъ за часомъ, начиная съ печальнаго утра и кончая страшною ночью. Ему не вѣрилось, чтобы всѣ эти ужасы произошли въ теченіе одного дня. Казалось, что начало его страданій терялось гдѣ-то далеко, въ сѣромъ туманѣ.
   Безслѣдно исчезли изъ его сознанія сладкіе сны.
   Плейзеръ затормошилъ его, и печальный день снова начался, вяло и безцвѣтно, обѣщая въ будущемъ много-много такихъ же дней. Но то, что онъ увидѣлъ въ прошлый вечеръ, во время страшнаго пути, оставалось при немъ. Было ли это только страшный сонъ?
   Когда онъ нерѣшительно спросилъ объ этомъ Плейзера, тотъ посмотрѣлъ на него насмѣшливо и удивленно.
   -- Ты про что говоришь?
   Но Іоганнесъ не замѣтилъ насмѣшки въ его лицѣ; онъ спросилъ, было ли это все на самомъ дѣлѣ, такъ какъ онъ ясно и отчетливо видѣлъ все, и теперь все это у него передъ глазами.
   -- Нѣтъ, Іоганнесъ, какой ты, право, глупый!
   Іоганнесъ не зналъ, что ему думать.
   -- Мы тебѣ скоро дадимъ работу. Тогда ты не будешь дѣлать такихъ глупыхъ вопросовъ.
   Они пошли въ доктору Цифрѣ, который долженъ былъ помочь Іоганнесу найти то, что онъ искалъ.
   Въ одной изъ оживленныхъ улицъ Плейзеръ вдругъ пріостановился и показалъ Іоганнесу на одного человѣка въ толпѣ.
   -- Узнаёшь ли ты его? -- спросилъ Плейзеръ, громко засмѣявшись, когда Іоганнесъ поблѣднѣлъ и съ ужасомъ глядѣлъ тому во слѣдъ.
   Въ прошедшую ночь онъ его видѣлъ глубоко подъ землею.
   Докторъ принялъ ихъ ласково и сталъ дѣлиться съ Іоганнесомъ своею мудростью.
   Іоганнесъ слушалъ его цѣлыми часами, и въ этотъ день, и въ другіе, послѣдующіе дни.
   То, чего онъ искалъ, докторъ тоже еще не нашелъ. Но онъ "почти" нашелъ, говорилъ онъ. Онъ хотѣлъ, чтобы Іоганнесъ достигъ того же, чего достигъ онъ; тогда имъ станетъ легче вдвоемъ стремиться въ одной цѣли.
   Іоганнесъ внималъ и учился, прилежно и терпѣливо, цѣлыми днями, цѣлыми мѣсяцами. Онъ мало питалъ надежды, но понималъ, что теперь онъ долженъ идти все впередъ, насколько это возможно. Ему было, однако, странно, что въ то время, какъ онъ искалъ свѣта -- чѣмъ дольше онъ его искалъ, тѣмъ темнѣе становилось вокругъ него. При этомъ, все то, за изученіе чего онъ принялся, было сначала всегда ясно и интересно; но чѣмъ дальше проникалъ онъ въ глубину, тѣмъ пустыннѣе и мрачнѣе становилось вокругъ. Онъ началъ съ растеній и животныхъ, со всего, что его окружало; но когда онъ много и долго смотрѣлъ на все это, то начиналъ видѣть однѣ только цифры. Все распадалось на цифры, -- цѣлые листы бумаги, полные цифръ. Докторъ Цифра находилъ это великолѣпнымъ и говорилъ, что становится свѣтлѣе, когда собираются цифры; Іоганнесъ же чувствовалъ себя въ полной тьмѣ.
   Плейзеръ не оставлялъ его ни на минуту и подгонялъ всякій разъ, когда онъ былъ не въ духѣ или уставалъ. Онъ отравлялъ ему всякую минуту наслажденія или восторга.
   Іоганнесъ поражался и радовался, когда онъ увидѣлъ, какъ тонко устроены цвѣты, какъ они превращаются въ плоды, и какъ насѣкомыя, сами того не зная, помогаютъ имъ въ этой работѣ.
   Это великолѣпно! -- говорилъ онъ. -- Какъ это все точно вычислено и какъ тонко и цѣлесообразно сдѣлано!
   -- Да, удивительно цѣлесообразно! -- отвѣчалъ Плейзеръ. -- Жалко только, что большая часть этой цѣлесообразности и тонкости не приносить никакой пользы. Изъ сколькихъ цвѣтовъ получаются плоды, и изъ сколькихъ косточекъ выростутъ деревья?!
   -- Но, повидимому, все это устроено по одному грандіозному плану, -- возражалъ Іоганнесъ. -- Смотри, пчелы ищутъ медъ для себя, и не знаютъ, что онѣ помогаютъ цвѣтамъ, а цвѣты привлекаютъ пчелъ своими красками. Планъ общій, и оба работаютъ надъ его осуществленіемъ, не сознавая этого.
   -- Это все очень хорошо, но многаго тутъ не хватаетъ. Когда пчелы находятъ возможнымъ, онѣ продѣлываютъ дыру снизу цвѣтка и уничтожаютъ тѣмъ всю сложную организацію. Хорошо мастерство, когда пчела можетъ надуть мастера!
   При удивительныхъ сопоставленіяхъ и сравненіяхъ человѣка съ животными дѣло шло еще хуже.
   Во всемъ, что Іоганнесъ находилъ прекраснымъ и искуснымъ, тотъ указывалъ несовершенства и ошибки. Плейзеръ называлъ ему всевозможныя муки и страданія, могущія выпасть на долю людей и животныхъ, и съ особенною любовью выбиралъ всегда самое ужасное и самое противное.
   -- Мастерица-природа, Іоганнесъ, хитро все учинила, но во всемъ что-нибудь да забыла, и потому на долю людей осталась масса дѣла. Посмотри, сколько нужно заплатокъ, чтобы зачинить всѣ дыры! Посмотри только вокругъ себя! Дождевой зонтикъ, очки, даже платья и жилища, все это -- дѣло рукъ человѣческихъ и совсѣмъ не входитъ въ общій планъ. Мастерица-природа не подумала о томъ, что люди могутъ мерзнуть или читать книги, къ которымъ ея планъ не подойдетъ. Она дала своимъ дѣткамъ платья, не подумавъ о томъ, что они могутъ вырости изъ нихъ. Между тѣмъ всѣ люди давно выросли изъ своей естественной одежды. Они сами за все принимаются и нисколько не заботятся о природѣ или ея планѣ. То, чего она имъ не дала, они сами дерзко и самопроизвольно берутъ, а въ тѣхъ случаяхъ, когда она отдаетъ ихъ прямо въ руки смерти, они обходятъ смерть долгое время съ помощью разныхъ своихъ хитростей.
   -- Но въ этомъ вѣдь вина людей! -- вскрикнулъ Іоганнесъ: -- зачѣмъ они легкомысленно отворачиваются отъ природы?
   -- О, глупый Іоганнесъ! Если нянька даетъ грудному ребенку играть съ огнемъ, и онъ обжигается, -- кто виноватъ? Дитя, не знавшее, что такое огонь, или нянька, знавшая, что оно можетъ обжечься? И кто виноватъ, когда люди гибнутъ въ горести и противоестественности: они сами, или мастерица-природа, сравнительно съ которой они -- несвѣдущія дѣти?
   -- Они не несвѣдущія, они знали...
   -- Іоганнесъ, когда ты говоришь ребенку: "не трогай огня, будетъ больно"! и когда ребенокъ все-таки это дѣлаетъ, потому что онъ не знаетъ, что значитъ больно, -- можешь ли ты снять съ себя вину и сказать: "вотъ, дитя было предупреждено"? Ты зналъ вѣдь, что оно не послушается тебя. И люди такъ же глухи и глупы, какъ дѣти. А кто не принимаетъ въ разсчетъ ихъ глупости -- похожъ на того, кто изготовляетъ стеклянныя латы и не соображаетъ, что онѣ разобьются, или беретъ стрѣлы изъ глины, не подумавъ о томъ, что онѣ переломятся?
   Слова эти западали въ душу Іоганнеса, какъ горячія огненныя капли. И въ его груди выростала скорбь, вытѣснявшая всѣ его прежнія страданія и заставлявшая его теперь часто плавать по ночамъ, въ тихіе безсонные часы.
   Ахъ, сонъ! сонъ! Прошло время, много дней прошло послѣ того, когда сонъ сталъ для него милѣе всего. Во снѣ не было ни мысли, ни боли; а по временамъ сны даже утѣшали, возвращая его къ прежней жизни.
   Все это было такъ чудесно во снѣ! -- днемъ же онъ себѣ совсѣмъ не могъ представить, какъ это было тогда, раньше. Онъ зналъ только, что его стремленія и его страданія были все-таки много лучше пустого, мертваго чувства, которое онъ узналъ теперь. Однажды онъ почувствовалъ опять страстное стремленіе въ Виндекинду, а въ другой разъ онъ съ часа на часъ ждалъ появленія Робинетты. Какъ это было прекрасно! Робинетта! Онъ все еще стремился въ ней, но чѣмъ болѣе онъ учился, тѣмъ болѣе исчезало это страстное стремленіе, потому что и оно было расчленено. Плейзеръ разъяснилъ ему, что такое любовь.
   Тогда онъ устыдился самого себя, а докторъ Цифра говорилъ, что въ этомъ отношеніи еще цифръ нѣтъ, но что и онѣ скоро будутъ. Такимъ образомъ, становилось все темнѣе и темнѣе вокругъ маленькаго Іоганнеса.
   Онъ чувствовалъ даже нѣкоторую радость, что во время своихъ странствованій съ Плейзеромъ онъ не встрѣтилъ Робинетты.
   Когда онъ говорилъ объ этомъ Плейзеру, тотъ ничего не отвѣчалъ и хитро улыбался. Но Іоганнесъ понималъ, что эта улыбка -- зловѣщая.
   Тѣми часами, въ которые Іоганнесъ не учился и не работалъ, Плейзеръ пользовался, чтобы показать ему людей.
   Онъ переносилъ его всюду -- въ больницы, гдѣ въ большихъ палатахъ лежали больные длинными рядами, съ блѣдными, раздирающими душу, лицами, съ тупымъ выраженіемъ отъ боли, гдѣ царила печальная тишина, прерываемая стонами и кашлемъ. Плейзеръ показывалъ ему и тѣхъ, которые никогда не покинутъ больницы; а когда въ опредѣленные часы цѣлыя массы людей стекались къ дому, чтобы навѣщать больныхъ, Плейзеръ говорилъ:
   -- Посмотри, они всѣ знаютъ, что они сами когда-нибудь вступятъ въ этотъ домъ, въ эти мрачныя палаты, съ тѣмъ, чтобы въ концѣ концовъ тоже быть вынесенными отсюда въ черномъ гробу.
   "Какъ же они могутъ быть когда-нибудь веселыми"! -- думалъ Іоганнесъ.
   Плейзеръ повелъ его въ маленькую залу въ верхнемъ этажѣ, гдѣ царилъ грустный полумракъ и куда доносились отдаленные звуки фортепіано, помѣщавшагося въ сосѣдней квартирѣ; звуки эти были мечтательно грустны и лились не прерываясь. Плейзеръ указалъ ему на больного, тупой взоръ котораго былъ обращенъ на узкую полоску солнечнаго свѣта, медленно проходившую вдоль стѣны.
   -- Вотъ этотъ лежитъ здѣсь уже семь лѣтъ, -- сказалъ Плейзеръ. -- Онъ былъ морякомъ, видѣлъ пальмы Индіи, голубыя озера Японіи, лѣса Бразиліи. А теперь въ долгіе дни семи долгихъ лѣтъ онъ утѣшается этой полоской свѣта и отдаленными звуками фортепіано. Онъ отсюда ужъ никогда не выйдетъ, а такое его состояніе можетъ продлиться еще нѣсколько лѣтъ.
   Съ этого дня Іоганнесъ считалъ самымъ страшнымъ сномъ тотъ, когда онъ видѣлъ себя проснувшимся въ этой маленькой залѣ, въ грустной полутьмѣ, при мечтательныхъ звукахъ, съ сознаніемъ, что до самой своей смерти ничего другого онъ не увидитъ, кромѣ вѣчныхъ сумерокъ.
   Плейзеръ водилъ его по большимъ церквамъ и заставлялъ его слушать, что тамъ говорилось. Они бывали и на большихъ празднествахъ, и во многихъ частныхъ жилищахъ.
   Іоганнесъ знакомился съ людьми, и ему часто случалось думать о своей прежней жизни, о сказкахъ, слышанныхъ имъ отъ Виндекинда, и о томъ, что онъ пережилъ. Встрѣчались люди, которые напоминали ему знакомаго свѣтляка, узнавшаго среди звѣздъ своихъ умершихъ товарищей; другіе напоминали майскаго жука, который былъ старше другихъ на одинъ день, и такъ много говорилъ о серьезномъ призваніи въ жизни. Онъ слышалъ также разсказы, которые напоминали ему Критцельфлинка, героя пауковъ, или угря, который ничего не дѣлалъ и котораго питали потому, что молодой толстый властитель долженъ имѣть внушительный видъ. Себя самого онъ сравнивалъ съ молодымъ майскимъ жукомъ, который не зналъ, что такое жизненное призваніе, и который летѣлъ на свѣтъ. Ему казалось, что съ нимъ было то же, что съ тѣмъ жукомъ; что онъ, искалѣченный, безпомощно ползалъ по ковру съ ниточкой вокругъ тѣла, тонкой, впивавшейся въ его тѣло, за которую его тянулъ и рвалъ Плейзеръ.
   О, до сада онъ никогда не доползетъ, -- и когда же придетъ какая-нибудь тяжелая нога, чтобы его раздавить?!
   Плейзеръ смѣялся надъ нимъ, когда онъ говорилъ о Виндекиндѣ. И мало-по-малу онъ начиналъ вѣрить тому, что Виндекинда никогда и не о снѣ вы боретесь, пытаетесь задержать чудное сновидѣніе и боитесь холоднаго утренняго разсвѣта.
   Нѣчто подобное испытывалъ Іоганнесъ, входя въ этотъ домъ.
   Они шли по коридору, въ которомъ гулко отдавались ихъ шаги. Пахло жильемъ и кухней. Онъ вспомнилъ дни, когда ему запрещено было выходить изъ дому, свои школьныя работы и все, что было непріятнаго и мрачнаго въ его жизни.
   Онъ вошелъ въ комнату, въ которой сидѣли люди. Сколько ихъ тамъ было -- онъ не замѣтилъ. Они о чемъ-то оживленно болтали, но когда онъ вошелъ, всѣ замолчали.
   Онъ посмотрѣлъ на коверъ, на которомъ стоялъ. На немъ были изображены какіе-то цвѣты кричаще - пестрые и большіе; по формѣ они напоминали фантастическіе цвѣты обоевъ его бывшей комнатки.
   -- Это мальчикъ садовника, -- послышался голосъ сидѣвшаго прямо противъ него человѣка, -- подойди ближе, дружокъ, не бойся!
   -- Ну, Робби, ты нашла себѣ здѣсь славнаго дружка! -- произнесъ вдругъ рядомъ чей-то другой голосъ.
   -- Что все это значило? Снова нахмурились брови надъ его большими темными глазами, и онъ оглянулся кругомъ смущенно и боязливо.
   Тамъ сидѣлъ одинъ господинъ, весь въ черномъ, и глядѣлъ на него холодными, сѣрыми глазами.
   -- Итакъ, ты хочешь познакомиться съ книгою книгъ? -- сказалъ онъ, -- меня удивляетъ, что твой отецъ, садовникъ, котораго я знаю за хорошаго и благочестиваго человѣка, не знакомитъ тебя съ нею.
   -- Вы моего отца не знаете. Онъ живетъ очень далеко отсюда.
   -- Вотъ какъ? Ну, это все равно. Смотри, мальчикъ, вотъ она, та книга. Читай почаще ее, и пусть она на твоемъ жизненномъ пути...
   Но Іоганнесъ уже узналъ книгу. Да и не такимъ образомъ долженъ онъ былъ получить то, что искалъ. Все должно было бы быть совсѣмъ, совсѣмъ иначе. Онъ отрицательно покачалъ головой.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! это не та книга, о которой я говорилъ. Я эту знаю, это не настоящая!
   Со всѣхъ сторонъ раздались восклицанія возмущенія и удивленія. Холодные, враждебные взоры направились на него со всѣхъ старонъ.
   -- Что? Что хочешь ты сказать этимъ, маленькій человѣчекъ?
   Я эту книгу знаю. Это книга людей. Но она не даетъ того, что нужно. Иначе между людьми царили бы миръ и покой, которыхъ нѣтъ. А я говорю о другой книгѣ, которая убѣдитъ всѣхъ, кто увидитъ ее, въ которой ясно и понятно разсказано почему все такъ, какъ оно есть...
   -- Возможно ли это? Откуда ты все это взялъ, мальчикъ?
   -- Кто научилъ тебя всему этому?
   -- Мнѣ кажется, ты начитался вредныхъ книгъ и повторяешь ихъ!
   Такъ сыпались на него со всѣхъ сторонъ вопросы.
   Іоганнесъ чувствовалъ, какъ горѣли его щеки. Голова его кружилась, въ глазахъ рябило, и цвѣты на коврѣ заколебались вверхъ и внизъ. Гдѣ мышка, которая такъ вѣрно предостерегала его тогда въ школѣ? Онъ такъ нуждался теперь въ чьей-либо помощи.
   -- Я не повторяю за книгами, -- сказалъ онъ, -- а тотъ, который училъ меня всему этому, больше васъ всѣхъ. Я знаю, что говорятъ цвѣты и животныя. Они довѣряютъ мнѣ. Я знаю, что такое люди, и какъ они живутъ, я знаю всѣ тайны эльфовъ и гномовъ, такъ какъ они любятъ меня больше, чѣмъ люди!
   Мышка! мышка!..
   Іоганнесъ слышалъ, какъ вокругъ него смѣялись, какъ острили на его счетъ. Въ ушахъ у него гудѣло и шумѣло.
   -- Онъ, кажется, зачитался сказками Андерсена!
   -- Онъ сумасшедшій!
   Человѣкъ, сидѣвшій противъ него, сказалъ:
   -- Если ты читалъ Андерсена, мальчикъ, ты долженъ былъ бы больше знать о его любви къ божеству и его благочестіи.
   Божество! -- онъ зналъ это слово и вспомнилъ слова Вьюнка.
   -- Я не боюсь божества! Божество -- это большая горящая лампа, у которой тысячи заблуждаются и гибнутъ!
   Смѣхъ прекратился, и наступило жуткое молчаніе, въ которомъ онъ ощущалъ ужасъ и возмущеніе присутствующихъ.
   Іоганнесъ чувствовалъ злые, колючіе взоры, обращенные на него. Это было, какъ въ его снѣ, прошлою ночью.
   Одѣтый въ черное человѣкъ всталъ и схватилъ его за руку. Это было очень больно и лишило его мужества.
   -- Послушай, мой милый! Я не знаю, сумасшедшій ты или просто совсѣмъ испорченный мальчишка, но такого кощунства я не потерплю здѣсь. Убирайся отсюда немедленно и не попадайся мнѣ больше никогда на глаза! Чтобы твоего духу здѣсь не было! Понялъ?
   И всѣ вокругъ глядѣли холодно и враждебно, какъ прошлой ночью, во снѣ.
   Іоганнесъ боязливо оглянулся.
   -- Робинетта! Гдѣ Робинетта?!
   -- А! Совращать моего ребенка! Берегись, если я увижу тебя съ нею!
   -- Нѣтъ, пустите меня къ ней! Я не хочу уходить отъ нея. Робинетта! -- плакалъ Іоганнесъ.
   Но она сидѣла боязливо въ углу и не смѣла поднять глазъ на него.
   -- Убирайся, негодяй! Слышишь? И не смѣй, говорятъ тебѣ, возвращаться! -- и больно сжавшая рука потащила его вонъ по звучному коридору. Стеклянная дверь хлопнула и задребезжала, и Іоганнесъ очутился на дворѣ подъ темными, низко спустившимися тучами. Онъ не плакалъ больше. Молча глядя передъ собой, онъ только тихо шелъ впередъ. Мрачная складка межъ бровей углубилась и оставила свой слѣдъ навсегда.
   Красношейка сидѣла въ лиловой рощицѣ и слѣдила за нимъ глазами. Онъ остановился и вопросительно взглянулъ на нее. Но въ пугливыхъ и внимательныхъ глазкахъ ея уже не было довѣрія, и когда онъ захотѣлъ приблизиться къ ней, проворная птичка быстро вспорхнула и сѣла дальше.
   -- Прочь! Прочь! Человѣкъ идетъ! -- трещали воробьи, сидѣвшіе на садовой дорожкѣ, и разлетѣлись во всѣ стороны.
   Распустившіеся цвѣты тоже перестали улыбаться ему и строго, равнодушно глядѣли на него, какъ на посторонняго.
   Но Іоганнесъ не замѣчалъ ихъ. Боль, причиненная ему людьми, поглотила его всецѣло. Ему казалось, будто холодныя, грубыя руки прикоснулись къ его душѣ и осквернили святая святыхъ его.
   "Они повѣрятъ мнѣ, -- думалъ онъ, -- когда я достану свой ключикъ и покажу имъ его!".
   -- Іоганнесъ, Іоганнесъ! -- послышался ему вдругъ тоненькій голосокъ.
   Онъ раздавался со стороны, изъ гнѣздышка подъ шиповникомъ, и большіе глаза Вюстиша выглядывали черезъ края его.
   -- Куда идешь ты?
   -- Это ты все виноватъ, Вюстишь! -- сказалъ Іоганнесъ, -- оставь меня теперь въ покоѣ!
   -- Да зачѣмъ же ты говорилъ объ этомъ съ людьми? Люди вѣдь не поймутъ тебя. Зачѣмъ было разсказывать эти вещи людямъ? Это очень глупо!
   -- Они насмѣхались надо мной и сдѣлали мнѣ больно. Это возмутительныя жалкія созданія! Я ненавижу ихъ!
   -- Нѣтъ, Іоганнесъ, ты ихъ любишь!
   -- Нѣтъ, нѣтъ!
   -- Тогда бы тебя не мучило сознаніе, что они не таковы, какъ ты, и тебѣ было бы безразлично мнѣніе ихъ о тебѣ. Ты долженъ поменьше интересоваться ими.
   -- Я хочу достать мой ключикъ и показать имъ его.
   -- Этого дѣлать не слѣдуетъ, такъ какъ они все же не повѣрятъ тебѣ. И къ чему это?
   -- Я хочу достать моё ключикъ изъ-подъ куста розы, на дюнѣ. Знаешь ли ты, гдѣ это?
   -- Конечно. У пруда, не такъ ли? Еще бы не знать!
   -- Такъ отведи меня туда, Вюстишь!
   Гномъ взобрался на плечо Іоганнеса и сталъ указывать ему дорогу. Они шли цѣлый день. Былъ сильный вѣтеръ, и время отъ времени падалъ дождь, но къ вечеру вѣтеръ стихъ. Облака растянулись въ длинныя золотистыя и лиловыя полосы. При приближеніи къ дюнѣ, которую Іоганнесъ такъ хорошо зналъ, легкая тоска сжала его сердце.
   -- Вьюнокъ, Вьюнокъ! -- шепталъ онъ тихо про себя.
   Вотъ показалась норка кролика, въ которой онъ разъ провелъ цѣлую ночь. Сѣрый оленій мохъ былъ мягокъ и сыръ и не трещалъ подъ ногами. Розы отцвѣли, и желтый осинникъ сотнями подымалъ повсюду свои чашечки, наполняя воздухъ своимъ тяжелымъ одуряющимъ запахомъ. Еще выше поднимались гордые "царскіе цвѣты" со своими мясистыми мохнатыми листочками. Внимательно оглядываясь, Іоганнесъ искалъ повсюду коричнево-зеленый розовый кустъ на дюнѣ.
   -- Гдѣ же онъ, Вюстишь? Я не вижу его!
   -- Почемъ я знаю! Вѣдь ключикъ пряталъ ты, а не я!
   На мѣстѣ розоваго куста густо разросся ослинникъ, равнодушно смотрѣвшій вверхъ своими желтыми цвѣточками.
   Іоганнесъ обратился къ нему и "царскимъ свѣчамъ" съ тѣмъ же вопросомъ, но они были слишкомъ горды, такъ какъ выросли выше даже Іоганнеса. Наконецъ, онъ обратился къ блѣдной фіалкѣ, которая росла прямо на пескѣ.
   Но никто ничего не зналъ, всѣ они появились лишь этимъ лѣтомъ, даже высохшія "царскія свѣчи".
   -- Ахъ, гдѣ же мой кустъ? Гдѣ онъ?..
   -- Такъ и ты обманулъ меня! -- сказалъ Вюстишь, -- этого слѣдовало бы ожидать: люди всегда таковы.
   И, соскочивъ съ плеча Іоганнеса, онъ быстро скрылся въ высокой травѣ.
   Подавленный, Іоганнесъ оглянулся еще разъ и замѣтилъ вдругъ маленькую вѣтку дикой розы.
   -- Гдѣ большой кустъ розы, который росъ здѣсь? -- спросилъ онъ ее.
   -- Мы не разговариваемъ съ людьми! -- былъ отвѣтъ ему, и это было послѣднее, что онъ понялъ.
   Все вокругъ него замолкло. Только камышъ еще тихо шелестѣлъ, разговаривая съ вечернимъ вѣтеркомъ.
   -- Итакъ, я человѣкъ, -- подумалъ Іоганнесъ, -- но нѣтъ, это невозможно -- я не хочу, я не хочу быть человѣкомъ -- я ненавижу людей!
   Онъ почувствовалъ вдругъ усталость и сонливость и опустился на краю лужайки на мягкій сырой мохъ, распространявшій сильный сырой ароматъ.
   -- Теперь я не могу вернуться и Робинетту я тоже никогда не увижу больше. Развѣ я переживу это? Или я долженъ остаться жить и сдѣлаться такимъ же, какъ тѣ, которые издѣвались надо мной?
   Вдругъ двѣ бѣлыя бабочки, внезапно появившись, быстро направились къ нему со стороны заходящаго солнца. Онъ впился въ нихъ глазами. Не покажутъ ли онѣ ему дорогу? Онѣ пролетѣли надъ его головой, то приближаясь другъ къ другу, то удаляясь и, причудливо кружась, летѣли но направленію къ дюнѣ и лѣсу, вершины котораго догорали въ послѣднихъ лучахъ заката, сверкавшаго кроваво-красными полосами изъ-за темныхъ тучъ.
   Іоганнесъ пошелъ за ними. Но едва онѣ достигли опушки, какъ какая-то черная тѣнь безшумно понеслась вслѣдъ за ними и въ одно мгновеніе настигла и схватила ихъ. Затѣмъ она повернула навстрѣчу Іоганнесу. Въ страхѣ онъ закрылъ лицо руками...
   -- Эй, мальчикъ! чего сидишь ты тутъ и хнычешь? -- раздался вдругъ рѣзкій насмѣшливый голосъ около его уха.
   Іоганнесъ поднялъ голову. До этого вѣдь онъ видѣлъ налетавшую на него большую летучую мышь, но теперь передъ нимъ стоялъ маленькій черный человѣкъ не больше его самого.
   Его большая голова съ большими оттопыренными ушами рѣзко выдѣлялась на свѣтломъ фонѣ вечерняго неба. Тощее же туловище поддерживалось тоненькими ножками. На темномъ лицѣ его Іоганнесъ замѣтилъ только маленькіе острые глаза.
   -- Не потерялъ ли ты чего-нибудь, мальчикъ, -- сказалъ онъ, -- я помогу искать тебѣ.
   Но Іоганнесъ молча покачалъ головой.
   -- Вотъ смотри! хочешь, я дамъ тебѣ это, -- заговорилъ тотъ снова, открывая зажатую руку. Въ ней лежало что-то бѣлое, живое и изрѣдка двигавшееся. Это были обѣ бѣлыя бабочки, со сломанными и помятыми крылышками, бившіяся въ предсмертной агоніи. Іоганнеса охватила холодная дрожь отвращенія, какъ если бы ему сильно дунула холодная струя воздуха въ затылокъ, и онъ боязливо взглянулъ на странное, стоявшее передъ нимъ, существо.
   -- Кто вы? -- спросилъ онъ.
   -- Ты хочешь знать мое имя, мальчикъ? Ну, зови меня просто Клауберъ; у меня есть имена получше этого, но ты не поймешь ихъ.
   -- Вы -- человѣкъ?
   -- Часъ отъ часу не легче! Вѣдь имѣю же я руки, ноги и голову -- и что за голову еще! А онъ спрашиваетъ меня, человѣкъ ли я! Эхъ, Іоганнесъ, Іоганнесъ! -- и человѣчекъ засмѣялся рѣзкимъ, пискливымъ смѣшкомъ.
   -- Откуда вы знаете мое имя?
   -- Это бездѣлица! Я знаю гораздо больше -- и откуда ты пришелъ сюда, и что здѣсь дѣлаешь. Я знаю очень много, почти все.
   -- Ахъ, господинъ Клауберъ!..
   -- Зови просто Клауберъ, Клауберъ безъ прибавленій!
   -- Знаете ли вы также... -- но Іоганнесъ не. договорилъ: -- вѣдь это человѣкъ! -- вспомнилось ему.
   -- Гдѣ твой ключикъ, хочешь ты спросить? Конечно, знаю!
   -- Но я думалъ, что люди ничего о немъ знать не могутъ...
   -- Глупышъ! Твой Вюстишь болталъ о немъ не разъ и многимъ уже.
   -- Такъ вы и Вюстиша знаете?
   -- Еще бы. Вѣдь онъ одинъ изъ моихъ лучшихъ друзей. У меня много друзей. Но я зналъ о твоемъ ключикѣ и безъ Вюстиша. Я вообще знаю гораздо больше его. Это добрый и милый гномикъ, но страшно глупый. А я -- далеко не такой -- о нѣтъ! -- и Клауберъ самодовольно ударилъ себя рукой по лбу.
   -- Знаешь ли ты, Іоганнесъ, въ чемъ самый большой недостатокъ Вюстиша? Но ты не долженъ ему говорить объ этомъ, а то онъ очень разсердится.
   -- Ну, въ чемъ же? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Въ томъ, что онъ вовсе не существуетъ. Это большой недостатокъ, въ которомъ однако онъ ни за что не хочетъ сознаться, да еще говоритъ, что это я будто бы не существую. Но это онъ уже вретъ! Чтобы я, да не существовалъ, тысяча чертей! -- и Клауберъ, засунувъ бабочекъ въ карманъ, всталъ вдругъ передъ Іоганнесомъ на голову. Въ такомъ положеніи онъ отвратительно гримасничалъ, смѣялся и высовывалъ языкъ Іоганнесу, который сталъ дрожать отъ страха, очутившись въ обществѣ этого страннаго существа, въ виду приближающейся ночи на пустынной дюнѣ.
   -- Это очень удобный способъ смотрѣть на міръ, -- сказалъ Клауберъ, продолжая стоять на головѣ.
   -- Если хочешь, я и тебя научу этому. Ты видишь все тогда гораздо яснѣй и въ болѣе естественномъ видѣ, -- при этомъ онъ задрыгалъ ножками и повернулся на рукахъ. При свѣтѣ краснаго отблеска зари, падавшей теперь на его опрокинутое лицо, оно казалось отвратительнымъ. Маленькіе глазки его блестѣли и открывали бѣлокъ тамъ, гдѣ обыкновенно его не видно.
   -- Въ такомъ положеніи, -- продолжалъ онъ, -- облака кажутся землею, а земля небомъ, и это можно доказать такъ же ясно, какъ и обратное. Вѣдь по существу опредѣленнаго верха или низа не существуетъ, а на облакахъ тамъ можно было бы чудно прогуляться.
   Іоганнесъ взглянулъ на длинныя полосы тучъ, которыя казались ему теперь вспаханной небесной нивой съ кроваво-красными бороздами, полными крови, а надъ моремъ горѣли яркіе гроты облаковъ.
   -- Можно ли добраться туда? -- спросилъ онъ, указывая на него.
   -- Глупости! -- отвѣтилъ Клауберъ, вдругъ вскочивъ на ноги и успокаивая этимъ Іоганнеса, -- глупости! Когда ты доберешься туда, то тамъ все будетъ сѣро, какъ здѣсь, а яркая прелесть красокъ будетъ казаться гораздо дальше. Въ тѣхъ же облакахъ -- такъ туманно, холодно и сыро.
   -- Я тебѣ не вѣрю! -- сказалъ Іоганнесъ, теперь для меня ясно, что ты человѣкъ.
   -- Э, ты не вѣришь мнѣ, потому, что я человѣкъ, а ты развѣ что-нибудь другое?
   -- Ахъ, Клауберъ, развѣ я тоже человѣкъ?
   -- А ты думалъ ты -- эльфъ? Эльфы, голубчикъ, не влюбляются! -- и Клауберъ, скрестивъ ножки, усѣлся противъ Іоганнеса и отвратительно разсмѣялся, глядя на него. Іоганнесъ чувствовалъ себя смущеннымъ и подавленнымъ подъ этимъ взглядомъ.
   Ему хотѣлось бы спрятаться, уйти, стать невидимкой, но онъ, какъ очарованный, не могъ даже отвести отъ него своихъ глазъ.
   -- Только люди влюбляются, Іоганнесъ, слышишь ты? И это хорошо!
   Иначе ихъ давно бы уже не было на свѣтѣ. И ты также влюбленъ по уши, хотя ты еще очень молодъ. О комъ ты думаешь теперь?
   -- О Робинеттѣ, -- еле слышно прошепталъ Іоганнесъ.
   -- По комъ тоскуешь ты больше всего?
   -- По Робинеттѣ.
   -- Безъ кого жизнь тебѣ кажется невозможной?
   Губы Іоганнеса прошептали также тихо: -- безъ Робинетты...
   -- Ну, голубчикъ, -- засмѣялся снова Клауберъ, -- какъ же ты можешь воображать себя эльфомъ. Эльфы не влюбляются въ людей.
   -- Но вѣдь она -- Вьюнокъ... -- пробормоталъ Іоганнесъ смущенно.
   При этомъ словѣ Клауберъ скорчилъ отвратительно-злобное лицо и дернулъ Іоганнеса своей костлявой ручкой за ухо.
   -- Это что за безмыслица! Ты хочешь попугать меня этимъ фонарщикомъ? Да онъ гораздо глупѣе даже Вюстиша. Куда глупѣе! Онъ уже окончательно ничего не знаетъ. А что еще хуже, онъ совсѣмъ не существуетъ и никогда не существовалъ. Только я одинъ и существую, понимаешь? И если ты мнѣ не вѣришь, то я дамъ тебѣ почувствовать это!
   И онъ чувствительно дернулъ Іоганнеса снова за ухо. Но Іоганнесъ воскликнулъ:
   -- Однако же я его зналъ и такъ долго съ нимъ блуждалъ повсюду.
   -- Это тебѣ снилось! Гдѣ твой розовый кустъ? гдѣ твой ключикъ? А теперь ты не спишь, ты это чувствуешь самъ.
   -- Ай! -- крикнулъ Іоганнесъ, котораго Клауберъ опять больно ущипнулъ.
   Было уже темно, и летучія мыши съ рѣзкимъ пискомъ носились надъ ихъ головами въ черномъ тяжеломъ воздухѣ. Ни одинъ листъ не колыхался въ лѣсу.
   -- Могу ли я идти домой, -- спросилъ Іоганнесъ, къ отцу?
   -- Къ отцу? Что будешь ты тамъ дѣлать, да и какъ онъ встрѣтитъ тебя послѣ того, какъ ты ушелъ отъ него?
   -- Мнѣ хочется домой, -- сказалъ Іоганнесъ, вспоминая, какъ онъ бывало любилъ, сидя въ углу въ освѣщенной лампой комнатѣ отца, прислушиваться къ скрипу его пера. Тамъ было такъ тепло, такъ уютно.
   -- Хочется? Тогда тебѣ не слѣдовало бы покидать его ради твоего обманщика, который вдобавокъ даже не существуетъ. Нѣтъ, теперь слишкомъ поздно, да и не стоитъ. Я самъ позабочусь о тебѣ. Твой отецъ или я -- развѣ это въ сущности не все равно? Что такое отецъ, какъ не самовнушеніе? Развѣ ты его самъ себѣ выбралъ? Думаешь ли ты, что нѣтъ другихъ людей, столь же добрыхъ и умныхъ, какъ онъ? Да я первый, и кромѣ того, я гораздо, гораздо умнѣе его.
   Іоганнесъ устало молчалъ. Онъ закрылъ глаза и склонился на землѣ.
   -- А у Робинетты ты тоже ничего не найдешь, -- продолжалъ человѣкъ, положивъ руку на его плечо и наклонившись близко къ нему, -- она вѣдь вмѣстѣ съ другими сочла тебя за сумасшедшаго. Развѣ ты не замѣтилъ, какъ равнодушно сидѣла она въ своемъ углу, когда всѣ смѣялись и бранили тебя. Она не лучше другихъ. Ты понравился ей, и она поиграла съ тобой, какъ поиграла бы съ майскимъ жукомъ. Ее и не тронуло, когда тебя прогнали, и ты ушелъ. О книжкѣ она тоже ничего не знала. Но я -- я знаю и помогу тебѣ найти ее. Я знаю почти все!
   И Іоганнесъ началъ вѣрить ему.
   -- Пойдешь ли ты со мною? Хочешь ли ты искать ее вмѣстѣ со мной?
   -- Я такъ усталъ, -- сказалъ Іоганнесъ, -- дай мнѣ уснуть немного.
   -- Я не люблю спать, -- сказалъ Клауберъ, -- я слишкомъ бодръ -- человѣкъ долженъ быть всегда бодрымъ, чтобы видѣть и мыслить. Но я готовъ оставить тебя немного въ покоѣ. До завтра! -- Онъ, насколько умѣлъ, дружески улыбнулся Іоганнесу, который устало смотрѣлъ въ его блестящіе глазки, не видя уже почти ничего другого. Голова его склонилась на мягкій мохъ дюны, и казалось, что глаза Клаубера уходятъ далеко-далеко, превратившись въ далекія звѣздочки на черномъ небѣ, а вдали слышатся какіе-то голоса, и земля ускользаетъ изъ-подъ ногъ его... На этомъ онъ забылся.

X

   Не просыпаясь еще, онъ смутно чувствовалъ, что во время его сна съ нимъ случилось что-то необычное. Но ему не хотѣлось просыпаться, и онъ стремился удержать сновидѣнія, которыя, какъ легкій туманъ, медленно испарялись. Тамъ была и Робинетта, вернувшаяся къ нему и гладившая, какъ раньше, его волосы, и отецъ его, и Престо, и знакомый садъ, и прудъ...
   -- Ай! Какъ больно! Кто это сдѣлалъ? -- Іоганнесъ открылъ глаза и въ сѣрыхъ сумеркахъ утра замѣтилъ около себя маленькаго человѣка, который дергалъ его за волосы. Онъ лежалъ въ постели и кругомъ было сѣро и темно, какъ въ комнатѣ.
   Но лицо, склонившееся надъ нимъ, сразу напомнило ему все пережитое наканунѣ горе. Это было лицо Клаубера, показавшееся ему менѣе безобразнымъ и болѣе человѣчнымъ, но все же некрасивымъ и внушающимъ такой же страхъ, какъ вчера.
   -- Ахъ, нѣтъ! Дай мнѣ еще поспать! -- просилъ онъ. Но Клауберъ трясъ его:
   -- Ты что же, лѣнтяй? Спать, это глупость; во снѣ далеко не уйдешь. Человѣкъ долженъ работать, мыслить, искать. Для этого-то онъ и человѣкъ!
   -- Я не хочу быть человѣкомъ, я хочу спать!
   -- Это тебѣ не поможетъ. Ты долженъ! Теперь ты находишься въ моей власти и долженъ работать и искать вмѣстѣ со мной. Только со мною ты найдешь то, чего ищешь, и я не покину тебя, пока мы не найдемъ его вмѣстѣ.
   Неопредѣленный страхъ овладѣлъ Іоганнесомъ. Но какая-то непонятная сила угнетала и покоряла его, и онъ безвольно отдался въ ея власть.
   Дюны, деревья, цвѣты -- все исчезло.
   Онъ находился въ маленькой, тускло освѣщенной комнатѣ, изъ окна которой виднѣлись дома и только дома. Сѣрые, безцвѣтные, стоявшіе длинными однообразными рядами.
   Отовсюду подымался дымъ и тяжелыми рыжеватыми клубами, какъ туманъ, носился надъ улицами, по которымъ, словно большіе, черные муравьи, взадъ и впередъ, спѣша куда- то, сновали люди; глухой гулъ вставалъ отъ этой массы движущихся тѣлъ.
   -- Посмотри, Іоганнесъ, развѣ это не красиво? Это все люди; а эти дома, сколько ты ихъ видишь, даже за тѣми туманными очертаніями, биткомъ набиты сверху до низу людьми. Развѣ это не замѣчательно? Это будетъ получше муравьиной кучи.
   Іоганнесъ прислушивался съ боязливымъ любопытствомъ, какъ-будто ему разсказывали про какое-то ужасное громадное чудовище. Ему казалось, что онъ стоитъ на спинѣ его и видитъ, какъ черная кровь течетъ по его толстымъ жиламъ, какъ тяжелое дыханіе его чернымъ удушливымъ дымомъ изъ сотенъ отверстій подымается кверху, и ему стало страшно отъ его глухого голоса...
   -- Смотри, какъ всѣ бѣгутъ, -- продолжалъ Клауберъ, -- не кажется ли тебѣ, что они всѣ спѣшатъ и чего-то ищутъ. Но страшно то, что никто не знаетъ точно, чего онъ собственно ищетъ, а потомъ къ нимъ приходитъ нѣкто, котораго зовутъ Смерть.
   -- Кто это? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Мой хорошій пріятель. Я познакомлю тебя съ нимъ при случаѣ. Ну, эта Смерть говоритъ: "не меня ли ты ищешь?" Но большинство обыкновенно отвѣчаетъ: "О, нѣтъ!.. я не искалъ тебя", но Смерть опять говоритъ имъ: "Но вѣдь кромѣ меня ты ничего найти не можешь!", тогда они, конечно, поневолѣ удовлетворяются этимъ...
   Іоганнесъ понялъ, что Клауберъ говорилъ о смерти.
   -- И это всегда, всегда такъ?
   -- Конечно. Каждый день приходятъ новыя толпы людей и снова ищутъ, не зная чего, но ищутъ и ищутъ, пока не находятъ Смерти. И такъ было это всегда и долго еще будетъ.
   -- И я тоже развѣ не найду ничего, ничего, Клауберъ, кромѣ...
   -- Да, Смерть ты, конечно, встрѣтишь когда-нибудь. Но это ничего не доказываетъ, ищи только, ищи неустанно!
   -- А книжку, Клауберъ! Вѣдь ты хотѣлъ помочь мнѣ найти ту книжку!
   -- Ну, кто знаетъ! Я вѣдь не отказываюсь. Мы должны искать и искать ее. Мы по крайней мѣрѣ знаемъ, чего ищемъ. Этому научилъ насъ Вюстишь. Но бываютъ люди, которые всю жизнь посвящаютъ только тому, чтобы знать, что собственно нужно искать. Это мудрецы, Іоганнесъ. Но съ приходомъ Смерти наступаетъ конецъ даже ихъ исканіямъ.
   -- Но это ужасно, Клауберъ!
   -- Совсѣмъ нѣтъ. Смерть очень мила. Но ея не понимаютъ и не признаютъ.
   Кто-то поднимался въ это время по лѣстницѣ. "Стукъ! Стукъ!" слышалось по деревяннымъ ступенямъ. Все ближе и ближе. Наконецъ постучали въ дверь и, казалось, что это стучитъ желѣзо по дереву.
   Вошедшая была высока и худа. Глаза ея лежали глубоко въ своихъ впадинахъ и у нея были длинныя худыя руки. Въ комнатѣ повѣяло холодомъ.
   -- Эге! -- сказалъ Клауберъ, -- Это ты? Садись! Мы только что говорили о тебѣ. Какъ дѣла?
   -- Много работы, много работы! -- сказала высокая женщина, обтирая холодный нотъ со своего высокаго костяного лба.
   Неподвижный, полный страха, глядѣлъ Іоганнесъ въ глубоколежавшіе темные глаза гостя, устремленные на него. Взглядъ ихъ былъ глубокъ и теменъ, но не страшенъ и не враждебенъ, и Іоганнесъ черезъ нѣкоторое время успокоился и взглянулъ свободнѣе.
   -- Это -- Іоганнесъ, -- сказалъ Клауберъ. -- Онъ слыхалъ о какой-то книжкѣ, въ которой объясняется почему все такъ, какъ оно есть, и мы вмѣстѣ съ нимъ хотимъ искать ее. Не такъ ли? -- многозначительно засмѣялся Клауберъ.
   -- Такъ, такъ! Ну, это хорошо, -- сказала Смерть и дружески кивнула Іоганнесу головой.
   -- Онъ все боится, что не найдетъ ея, но я ему сказалъ, что нужно только прилежно искать.
   -- Конечно, -- подтвердила Смерть, -- самое главное: прилежно искать.
   -- Онъ думалъ, что ты очень страшная. Ну, а теперь ты самъ видишь, Іоганнесъ, что ты ошибся.
   -- Да, да, -- сказала Смерть снисходительно, -- обо мнѣ говорятъ много дурного, и видъ у меня, конечно, не особенно привлекательный, но я никому зла не желаю.
   И она слабо улыбнулась, какъ человѣкъ, занятый серьезнымъ дѣломъ, о которомъ только что онъ говорилъ; затѣмъ ея темный взоръ, скользнувъ по Іоганнесу, задумчиво устремился на виднѣвшійся въ окно большой городъ.
   Іоганнесъ долго не рѣшался заговорить самъ, наконецъ, преодолѣвъ себя, тихо сказалъ:
   -- Ты пришла за мною?
   -- Съ чего ты взялъ это, мальчикъ? -- сказала Смерть, взглянувъ на него. -- Нѣтъ! пока еще нѣтъ. Ты долженъ раньше вырости и сдѣлаться хорошимъ человѣкомъ.
   -- Я не хочу сдѣлаться человѣкомъ, какъ Другіе.
   -- Оставь! -- сказала Смерть, -- этому не поможешь, -- Это была ея обыкновенная манера говорить.
   -- Мой другъ Клауберъ научитъ тебя, какъ сдѣлаться хорошимъ человѣкомъ. Этого можно достигнуть разными путями, но Клауберъ знаетъ самый лучшій. Развѣ желаніе сдѣлаться хорошимъ человѣкомъ не прекрасно и не возвышенно? Ты не долженъ его презирать, дружокъ.
   -- Искать, мыслить, понимать, -- прибавилъ Клауберъ.
   -- Такъ, такъ! -- и обращаясь къ Клауберу Смерть сказала: -- къ кому думаешь ты отвести его?
   -- Къ доктору Цифра, моему старому ученику.
   -- Да, это хорошій ученикъ и примѣрный человѣкъ, почти совершенный въ своемъ родѣ.
   -- А Робинетту я увижу? -- спросилъ Іоганнесъ съ дрожью въ голосѣ.
   -- О комъ это говоритъ крошка? -- спросила Смерть.
   -- О, онъ уже былъ влюбленъ, и воображалъ, что онъ эльфъ! Хи, хи, хи! -- непріятно захихикалъ Клауберъ.
   -- Нѣтъ, голубчикъ, это не пройдетъ, -- сказала Смерть, -- у доктора Цифра ты забудешь это. Кто ищетъ того, чего ищешь ты, тотъ долженъ отречься отъ всего остального. Все, или ничего.
   -- Я сдѣлаю изъ него цѣльнаго человѣка; я ему поважу, что такое, собственно, эта любовь, и онъ самъ откажется отъ нея.
   Клауберъ снова весело захихикалъ, а Смерть устремила снова свой глубокій взоръ на бѣднаго Іоганнеса, который съ трудомъ сдерживалъ слезы, такъ какъ ему было стыдно предъ лицомъ Смерти.
   Но Смерть вдругъ встала.
   -- Я должна итти, -- сказала она. -- Я теряю здѣсь время въ болтовнѣ, а у меня много еще дѣла. Прощай, Іоганнесъ, мы съ тобой еще встрѣтимся, но ты не долженъ бояться меня.
   -- Я не боюсь тебя! Я хотѣлъ бы, чтобы ты взяла меня съ собой! Возьми же меня!
   Но Смерть нѣжно отстранила его. Она привыкла къ подобнымъ просьбамъ.
   -- Нѣтъ, Іоганнесъ! Теперь принимайся за свою работу. Ищи и учись. Не проси меня. Я призываю только разъ, и когда наступаетъ время.
   Какъ только Смерть вышла, Клауберъ снова принялся за свои продѣлки; онъ прыгалъ черезъ стулья, скользилъ но полу, взбирался то на шкафъ, то на каминъ и выкидывалъ головоломные фокусы у открытаго окна.
   -- Это была Смерть! Мой хорошій другъ Смерть! -- кричалъ онъ, -- не находишь ли ты ее очень милой? Правда, она выглядитъ нѣсколько некрасивой и мрачной, но иногда она можетъ быть очень веселой, когда она довольна своей работой. Чаще же она скучаетъ за ней; слишкомъ ужъ она однообразна.
   -- А кто говоритъ ей, куда она должна заходить?.
   Клауберъ бросилъ на Іоганнеса злой и недовѣрчивый взглядъ.
   -- Зачѣмъ ты спрашиваешь это? Она идетъ своей дорогой и беретъ того, кто понадобится.
   Впослѣдствіи Іоганнесъ видѣлъ иное. Но теперь онъ не зналъ ничего самъ, не зналъ, всю ли правду говорилъ ему Клауберъ.
   Они вышли на улицу, пробираясь сквозь озабоченную своими дѣлами толпу. Черные люди бѣжали по всѣмъ направленіямъ, смѣясь и болтая такъ весело, что Іоганнесъ удавился. Клауберъ привѣтливо кивалъ головой и кланялся многимъ изъ встрѣчныхъ, но никто не отвѣчалъ на его поклоны, и всѣ смотрѣли какъ-то мимо, какъ на пустое мѣсто, не замѣчая его.
   -- Теперь они идутъ, смѣются, не отвѣчая и какъ-будто не узнавая меня, но это только такъ кажется; когда же я бываю съ ними наединѣ, то они уже не могутъ отрицать меня, и веселость ихъ спадаетъ мигомъ.
   Во время ихъ ходьбы Іоганнесъ смутно почувствовалъ, что кто-то идетъ слѣдомъ за ними.
   Обернувшись, онъ увидѣлъ высокую блѣдную женщину, неслышно шагавшую среди толпы. Она узнала Іоганнеса и кивнула ему головой.
   -- А люди ее видятъ? -- спросилъ онъ у Клаубера.
   -- Конечно, но и ее никто узнавать не хочетъ. Я, впрочемъ, охотно прощаю имъ эту гордость.
   Шумъ и суета вскорѣ такъ оглушили Іоганнеса, что онъ забылъ о своемъ горѣ. Узкія улицы и высокіе дома, разрѣзавшіе синеву неба на длинныя полосы, люди, шедшіе мимо, шарканье множества ногъ, грохотъ экипажей сразу развѣяли всѣ его воспоминанія и видѣнія прошлой ночи. И ему стало казаться теперь, что ничего, кромѣ людей, ихъ домовъ и улицъ, не можетъ быть и что онъ не можетъ ни работать съ ними, ни бѣжать въ этомъ безконечномъ неумолкающемъ потокѣ.
   Но вотъ они пришли въ сравнительно болѣе тихій кварталъ. Тамъ стоялъ большой сѣрый домъ съ массой большихъ оконъ, безъ всякихъ украшеній. Онъ имѣлъ строгій и непривѣтливый видъ. Внутри его было тихо, и пахло смѣсью какихъ-то острыхъ, странныхъ запаховъ, въ которыхъ преобладалъ затхлый запахъ погреба.
   Въ одной комнатѣ, наполненной странными инструментами и приборами, сидѣлъ человѣкъ. Онъ былъ окруженъ толстыми фоліантами и совершенно непонятными для Іоганнеса стеклянными и мѣдными сосудами и приборами. Случайный солнечный лучъ проникалъ въ комнату, отражаясь радужными цвѣтами въ жидкостяхъ стеклянныхъ колбъ.
   Сидѣвшій въ комнатѣ, что-то внимательно разсматривалъ черезъ мѣдную трубку, не обращая вниманія на вошедшихъ.
   Лишь подошедши ближе, Іоганнесъ услышилъ, какъ ученый тихонько шепталъ: "Вюстишъ, Вюстишъ!"
   Вблизи его на длинной черной скамьѣ лежало что-то пушистое и бѣлое, но Іоганнесъ не могъ разобрать, что это было.
   -- Доброе утро, докторъ, -- сказалъ Клауберъ.
   Но докторъ не оглянулся.
   Вдругъ Іоганнесъ испугался: бѣлый пушистый предметъ, на который онъ напряженно смотрѣлъ, вдругъ судорожно зашевелился -- онъ узналъ теперь бѣлую шубку кролика. Головка его съ подвижной мордочкой была запрокинута назадъ и прижата желѣзной скобкой, а лапки были крѣпко связаны на брюшкѣ. Безнадежная попытка вырваться продолжалась недолго; маленькое животное успокоилось, и только судорожныя подергиванія окровавленной шейки указывали еще, что оно живо. Іоганнесъ видѣлъ добрый круглый глазъ животнаго, полный теперь предсмертнаго страха, и, казалось, узнавалъ его.
   Ахъ! Развѣ это не было то нѣжное теплое тѣльце кролика, на которомъ онъ когда-то спалъ въ свою незабвенную первую ночь съ эльфами? Старыя воспоминанія нахлынули на него, и онъ бросился къ маленькому животному.
   -- Подожди! Подожди, бѣдный кроликъ! Я помогу тебѣ! -- и онъ началъ поспѣшно развязывать веревки, связывавшія лапки животнаго.
   Но вдругъ кто-то крѣпко ухватилъ его за руки, а около уха его зазвучалъ рѣзкій противный смѣхъ.
   -- Что это значитъ, Іоганнесъ? Неужели ты еще настолько ребенокъ? Что подумаетъ о тебѣ докторъ?
   -- Чего ищетъ здѣсь этотъ мальчикъ? Что ему надо, -- спросилъ удивленный докторъ.
   -- Онъ хочетъ сдѣлаться человѣкомъ, и я привелъ его поэтому сюда. Но онъ еще малъ и въ немъ много ребячества... Оно не поможетъ тебѣ, Іоганнесъ, найти то, чего мы ищемъ.
   -- Конечно, не поможетъ, -- согласился докторъ.
   -- Докторъ! Освободите кролика!
   Но Клауберъ такъ сильно сжалъ руки Іоганнеса, что ему стало больно.
   -- О чемъ мы условились съ тобой, мальчикъ? -- зашипѣлъ ему Клауберъ надъ ухомъ, -- вмѣстѣ искать должны мы, не такъ ли? Мы здѣсь съ тобой не на дюнѣ у Вьюнка и не среди неразумныхъ животныхъ. Мы хотимъ быть людьми -- людьми, понимаешь? Если же ты хочешь оставаться ребенкомъ, если ты не достаточно силенъ, чтобы помочь мнѣ, то я брошу тебя -- ищи тогда самъ!.
   Іоганнесъ умолкъ и повѣрилъ. Онъ хотѣлъ быть сильнымъ и закрылъ глаза, чтобы не видѣть кролика.
   -- Милый мальчикъ, -- сказалъ докторъ, -- для начала ты мнѣ кажешься немного чувствительнымъ. Оно и правда, что для перваго раза подобное зрѣлище не совсѣмъ пріятно. Я самъ не охотно гляжу на это и избѣгаю его по мѣрѣ возможности. Но безъ этого обойтись нельзя. Ты долженъ понять это: мы люди, а не животныя, а благо людей и интересы науки стоятъ, конечно, выше жизни какого-то кролика!
   -- Слышишь? -- сказалъ Клауберъ, -- благо людей и интересы науки!
   -- Человѣкъ науки, -- продолжалъ докторъ, -- стоитъ выше всѣхъ другихъ людей, но онъ долженъ принести въ жертву своему великому дѣлу мелочную сантиментальность обыкновенныхъ людей. Хочешь ли ты сдѣлаться такимъ человѣкомъ? Въ этомъ ли твое призваніе?
   Іоганнесъ колебался. Слово "призваніе" было ему такъ же мало понятно, какъ знакомому намъ майскому жуку.
   -- Я хочу найти книжку, о которой мнѣ говорилъ Вюстишь.
   Докторъ удивленно взглянулъ на Іоганнеса и переспросилъ:
   -- Вюстишь?
   Но Клауберъ быстро вмѣшался:
   -- Онъ ищетъ, -- я это хорошо знаю, -- онъ ищетъ высшей мудрости. Онъ хочетъ знать причину вещей.
   Іоганнесъ утвердительно кивнулъ головой: да, насколько онъ понималъ, это была его цѣль.
   -- Въ такомъ случаѣ ты долженъ быть силенъ, Іоганнесъ, а не мелоченъ и мягкосердеченъ. Тогда я помогу тебѣ, но помни: все или ничего.
   И Іоганнесъ дрожащими руками сталъ помогать снова связывать лапки кролику.

XI

   -- Увидишь самъ, -- сказалъ Клауберъ, я покажу тебѣ столько же чудеснаго, сколько твой Вьюнокъ.
   Простившись съ докторомъ и пообѣщавъ ему скоро вернуться, онъ повелъ Іоганнеса по всему городу, показывая ему, какъ это чудовище живетъ, дишитъ, питается, пожираетъ самого себя и снова расцвѣтаетъ.
   При этомъ особое предпочтеніе онъ оказывалъ кварталамъ, въ которыхъ ютилась бѣднота, гдѣ воздухъ былъ тяжелъ и удушливъ, и все было сѣро и мрачно. Онъ повелъ Іоганнеса въ одно изъ тѣхъ большихъ зданій, черный дымъ которыхъ еще наканунѣ привлекъ его вниманіе. Тамъ царилъ оглушительный шумъ, повсюду что-то свистѣло, шипѣло, грохотало и все дрожало. Жужжали большія колеса, безконечными лентами тянулись длинные ремни. Стѣны и полъ были черны, окна разбиты и запылены, а громадныя, черныя трубы высоко подымались надъ этими зданіями и застилали небо своимъ чернымъ дымомъ. Среди этого шума и визга колесъ и машинъ Іоганнесъ увидѣлъ множество людей съ блѣдными лидами, черными руками и платьемъ, которые молча и неустанно работали.
   -- Кто они? -- спросилъ онъ.
   -- Тоже колеса и части машинъ, -- засмѣялся Клауберъ, -- или, если хочешь, -- люди. Эту свою работу они совершаютъ изо дня въ день, изъ года въ годъ. Можно сдѣлаться человѣкомъ и въ этомъ родѣ, конечно.
   Оттуда они вышли въ грязныя темныя улицы, гдѣ полоска неба казалась не шире пальца и затемнялась еще больше платьемъ и бѣльемъ, развѣшеннымъ на веревкахъ и въ окнахъ. Тамъ кишѣло людьми; они толкались, кричали, смѣялись и даже пѣли. Въ домахъ помѣщенія были такъ темны, малы и душны, что Іоганнесъ задыхался въ нихъ. Онъ видѣлъ тамъ грязныхъ, безпризорныхъ дѣтей, которыя ползали но голому полу, молодыхъ дѣвушекъ съ распущенными нечесанными волосами, которыя, напѣвая пѣсенки, укачивали маленькихъ ребятъ. Онъ слышалъ, какъ тамъ ссорились и бранились, и у всѣхъ лица были блѣдныя и усталыя, изможденныя или безучастныя.
   Сердце Іоганнеса охватило невыразимое состраданіе. То горе, которое онъ видѣлъ здѣсь, не имѣло ничего общаго съ его собственнымъ, и онъ устыдился.
   -- Клауберъ, -- спросилъ онъ, -- развѣ люди здѣсь всегда жили въ такой нищетѣ и грязи? Когда я...
   Но онъ не рѣшился закончить свою мысль.
   -- Конечно, и считаютъ эту жизнь счастливой. Для нихъ она не грязна и не тягостна, а лучшей они не знаютъ. Все это -- толпа глупыхъ безчувственныхъ животныхъ. Посмотри-ка, напримѣръ, на тѣхъ двухъ женщинъ, сидящихъ тамъ. Онѣ съ такимъ же наслажденіемъ смотрятъ на свою грязную улицу, какъ ты прежде на твои дюны. Тебѣ не слѣдуетъ жалѣть этихъ людей, какъ нечего жалѣть крота, который никогда не видитъ свѣта.
   И Іоганнесъ не находилъ словъ для возраженій, но все же не зналъ, почему ему такъ больно.
   И тутъ также, среди шума и гама толпы, онъ видѣлъ высокую блѣдную Смерть, проходившую безшумнымъ шагомъ.
   -- Неправда ли, она добра, разъ уноситъ людей отсюда. Но и здѣсь они боятся ее.
   Когда настала ночь, и сотни колеблемыхъ вѣтромъ огоньковъ отразились длинными дрожащими свѣтлыми полосками въ черныхъ водахъ канала, они шли еще вдоль затихшихъ улицъ. Высокіе, старые дома, казалось, спали; прислонившись другъ къ другу, закрывъ почти повсюду глаза; только тамъ и сямъ еще свѣтилось тусклымъ, желтымъ свѣтомъ одинокое окно. Клауберъ разсказывалъ Іоганнесу длинныя исторіи объ обитателяхъ этихъ домовъ, объ ихъ страданіяхъ и вѣчной борьбѣ съ нищетой или за неуловимое счастье. Онъ не скрывалъ ничего, съ особою любовью подчеркивая все, что въ нихъ было подлаго, грязнаго и низкаго, при чемъ хихикалъ отъ удовольствія, когда Іоганнесъ блѣднѣлъ и умолкалъ при описываемыхъ имъ ужасахъ.
   -- Клауберъ, -- вдругъ сказалъ Іоганнесъ, -- развѣ ты ничего не знаешь о Великомъ Свѣтѣ? -- Онъ думалъ, что этотъ вопросъ освободитъ его отъ мрака, который все тяжелѣе угнеталъ его душу.
   -- Сказки! Сказки Вьюнка! -- воскликнулъ Клауберъ, -- сумасшедшія выдумки и сны! Нѣтъ ничего, кромѣ меня и людей. Думаешь ли ты, что божество или нѣчто въ этомъ родѣ, находило бы удовольствіе въ управленіи этой дрянью, которую ты видишь здѣсь, на землѣ? Вѣдь если бы существовалъ "Великій Свѣтъ", развѣ онъ оставилъ бы во мракѣ столь многихъ?
   -- Ну, а звѣзды, звѣзды, тамъ, вверху? -- спрашивалъ Іоганнесъ, еще надѣясь, что это видимое торжественное величіе неба подыметъ и очиститъ его душу.
   -- Звѣзды? Но развѣ ты знаешь, дружокъ, о чемъ говоришь? Вѣдь это не свѣчи, не фонари, какъ у насъ здѣсь, а цѣлые громадные міры, изъ которыхъ каждый въ сотни и тысячи разъ больше, чѣмъ наша земля съ ея тысячами городовъ. И мы несемся среди нихъ, какъ маленькая песчинка. И нѣтъ для насъ ни верха, ни низа, а вокругъ пасъ міры безъ конца и безъ начала!
   -- О, нѣтъ! Не говори такъ! -- воскликнулъ умоляюще Іоганнесъ, -- вѣдь вижу же я только свѣтлыя точки на темномъ безконечномъ полѣ.
   -- Да, ты, конечно, только и можешь видѣть точки-звѣздочки, и, если бы ты глядѣлъ туда всю свою жизнь, ты ничего бы другого не увидѣлъ, кромѣ нихъ и темнаго поля надъ ними. Но ты можешь, ты долженъ знать, что и вверху и внизу насъ только міры, въ сравненіи съ которыми нашъ маленькій шарикъ вмѣстѣ съ его несчастной копошащейся человѣческой кучей -- совершенное ничтожество, которое, какъ таковое, и исчезнетъ когда-нибудь. Поэтому не говори мнѣ больше о "звѣздахъ", какъ-будто ихъ двѣ-три дюжины. Вѣдь это безсмыслица!
   Іоганнесъ молчалъ. То великое, что должно было поднять его ввысь, стирало его теперь въ пыль.
   -- Пойдемъ, -- сказалъ Клауберъ, -- теперь мы увидимъ кое-что веселое.
   Имъ навстрѣчу вдругъ понеслась веселая пріятная музыка. На одной темной улицѣ стоялъ большой домъ, громадныя окна котораго были ярко освѣщены. У подъѣзда стоялъ длинный рядъ экипажей. Среди ночной тишины гулко раздавался топотъ лошадиныхъ копытъ, а головы лошадей кивали -- да, да!
   Яркій свѣтъ отражался на серебрѣ упряжи лошадей и на блестящей лакированной кожѣ экипажей.
   Внутри все было залито свѣтомъ. Ослѣпленный сотнями огней, Іоганнесъ смотрѣлъ на громадныя люстры, зеркала и цвѣты. Въ окнахъ то и дѣло мелькали свѣтлыя фигуры и лица, которыя наклонялись, улыбаясь другъ другу и подавая другъ другу руки.
   Дальше, въ глубинѣ, тѣснилась толпа богато одѣтыхъ людей, которые то тихо двигались, то плавно вертѣлись подъ звуки музыки. Смѣшанный гулъ веселаго смѣха, громкихъ голосовъ, шарканья ногъ и шелеста шелковыхъ платьевъ какъ-будто носился въ волнахъ ласкающей музыки, которую еще издали слышалъ Іоганнесъ.
   У ярко освѣщеннаго окна снаружи стояло два человѣка, на лица которыхъ падалъ рѣзкій свѣтъ и которые съ жаднымъ любопытствомъ заглядывали во внутрь.
   -- Вотъ это красиво, великолѣпно! -- воскликнулъ Іоганнесъ, восхищаясь всѣмъ этимъ блескомъ красокъ, цвѣтовъ и свѣта, -- что происходитъ тутъ? Можемъ ли мы зайти сюда?
   -- Вотъ какъ! Ты это находишь красивымъ или, можетъ быть, ты предпочитаешь кроличью норку? Посмотри, какъ люди блестящи, какъ они улыбаются и кланяются, какъ мужчины прилично и удобно, а женщины пестро и роскошно одѣты. Съ какимъ вниманіемъ танцуютъ они, какъ-будто это самое важное дѣло на свѣтѣ.
   Іоганнесъ вспомнилъ балъ въ кроличьей норкѣ и увидѣлъ здѣсь многое, что ему его напомнило; здѣсь только было больше блеску и все было въ большомъ масштабѣ. Женщины въ своихъ богатыхъ и свѣтлыхъ нарядахъ, казались ему такими же прекрасными, какъ эльфы, когда онѣ, подымая бѣлыя руки и склонивъ голову слегка на бокъ, кружились въ легкомъ танцѣ. Почтительные и безукоризненно одѣтые лакеи медленно двигались въ этой шумной толпѣ, предлагая освѣжительные напитки и плоды.
   -- Какъ прекрасно! Какъ прекрасно! -- говорилъ Іоганнесъ.
   -- Очень мило! Не правда ли? -- сказалъ также Клауберъ, -- но ты долженъ также видѣть дальше своего носа. Ты видишь здѣсь только милыя, веселыя, улыбающіяся лица, не такъ ли? Но всѣ эти улыбки и это веселье -- только ложь и притворство. Тѣ любезныя нѣжныя дамы, тамъ, у стѣны, сидятъ тамъ, какъ рыболовы у пруда: молодыя дамы, ихъ дочери -- это приманка, а мужчины -- рыба. Какъ милы, какъ привѣтливы онѣ на видъ! Но какъ ненавидятъ и какъ завидуютъ онѣ другъ другу! А если какая-либо изъ молодыхъ особъ дѣйствительно веселится, то лишь потому, что она богаче и лучше другихъ одѣта или представляется болѣе привлекательной приманкой. Мужчины же находятъ особое удовольствіе въ созерцаніи голыхъ шей и рукъ. Всѣ эти улыбающіеся глаза и губы скрываютъ нѣчто совершенно другое. Даже эти столь почтительные лакеи думаютъ и судятъ далеко непочтительно; и если сбросить эти маски притворства и лжи и обнаружить дѣйствительныя мысли и побужденія каждаго, находящагося здѣсь, то праздникъ кончится немедленно.
   И когда Клауберъ замолчалъ, Іоганнесъ сразу увидѣлъ ори только ложь и притворство въ лицахъ, жестахъ и улыбкамъ людей, и явственно выглядывавшія изъ-подъ маски веселья -- тщеславіе, зависть и скуку.
   -- Ну, -- сказалъ Клауберъ, -- пусть ихъ притворяются. Вѣдь людямъ нужно веселье, а иначе веселиться они не умѣютъ.
   Вдругъ Іоганнесъ почувствовалъ, какъ кто- то сталъ за его спиной; онъ обернулся. Это была знакомая ему уже высокая блѣдная фигура Смерти. Ея блѣдное лицо было ярко освѣщено падающимъ на него свѣтомъ, и глаза казались темными большими пятнами. Она что-то тихо бормотала, указывая своимъ худымъ пальцемъ на залъ.
   -- Смотри, -- сказалъ Клауберъ, -- она здѣсь тоже выбираетъ кого-то.
   Іоганнесъ посмотрѣлъ по указанному пальцемъ направленію и увидѣлъ старую даму, которая, вдругъ, во время разговора, закрыла глаза и подняла руку къ головѣ, и молодую дѣвушку, задрожавшую вдругъ и остановившуюся, словно пораженную чѣмъ-то...
   -- Когда? -- спросилъ Клауберъ у Смерти.
   -- Это мое дѣло! -- отвѣтилъ онъ.
   -- Но я хотѣлъ бы еще разъ показать Іоганнесу это общество, -- зло улыбаясь, сказалъ Клауберъ, -- можно?
   -- Еще сегодня вечеромъ? -- спросила Смерть.
   -- Почему же нѣтъ? Вѣдь тамъ нѣтъ ни часа, ни времени. То, что есть, всегда было и будетъ.
   -- Я не пойду съ вами; у меня много дѣла. По назови мнѣ имя того, кого мы оба знаемъ, и вы найдете дорогу безъ меня.
   И они пошли дальше по пустыннымъ темнымъ улицамъ, освѣщеннымъ тусклымъ блескомъ колеблющагося пламени газовыхъ фонарей. Черная вода глухо плескалась о стѣны канала, а музыка звучала тише и тише, пока не замерла въ глубокой окружавшей ихъ тишинѣ. Вдругъ съ вышины башни надъ спящимъ городомъ, проникнувъ глубоко въ душу Іоганнеса, раздались торжественные звуки колокола. Удивленно онъ взглянулъ вверхъ. Колокольный трезвонъ торжественно и мощно, то стихая, то наростая, разрывалъ мертвую тишину ночи. Какими чуждыми казались ему эти торжественные звуки среди ночи и мрачнаго покоя.
   -- Это башенные часы, -- сказалъ Клауберъ, -- они одинаково весело бьютъ всегда изъ года въ годъ. Каждый часъ ноютъ они все ту же пѣсню, все также радостно и весело, и ночью они звучатъ даже веселѣй и торжественнѣй, чѣмъ днемъ, какъ-будто они радуются, что имъ не нужно спать; они могутъ всегда одинаково весело пѣть въ то время, какъ внизу тысячи страдаютъ и плачутъ. Но веселѣй всего звучатъ они, когда кто-нибудь ликующіе звуки раздались снова.
   -- Когда - нибудь, -- продолжалъ говорить Клауберъ, -- въ одномъ изъ этихъ оконъ тускло будетъ горѣть маленькая лампочка. Блѣдный дрожащій огонекъ, при свѣтѣ котораго на стѣнахъ пляшутъ большія черныя тѣни. И тихо будетъ тамъ, а въ этой тишинѣ будутъ слышаться только тихія, заглушенныя рыданія. Тамъ будетъ постель, прикрытая длинными прямыми складками бѣлаго полога. А въ постели будетъ лежать кто-то блѣдный, неподвижный -- и этотъ кто-то будетъ тѣмъ, кто когда-то былъ маленькимъ Іоганнесомъ. И вдругъ громко, торжественно и весело раздастся этотъ самый перезвонъ. И часы пробьютъ такъ первый, истекшій послѣ его смерти часъ...
   Двѣнадцать тяжелыхъ ударовъ съ большими промежутками потрясли воздухъ, и, когда раздался послѣдній ударъ, Іоганнесъ вдругъ почувствовалъ, что онъ какъ-будто спитъ и во снѣ несется куда-то по воздуху, поддерживаемый Клауберомъ.
   Быстро, быстро пронеслись мимо нихъ черные ряды домовъ и мерцающихъ фонарей. Вотъ они стали рѣже, образовывая одинокія группы съ темными таинственными массами черныхъ тѣней, съ ямами, полными извести и сору, въ которыхъ тамъ и сямъ одиноко торчащіе фонари рѣзко освѣщали уголъ или балки. Наконецъ они достигли высокихъ воротъ съ тяжелыми колоннами и высокой рѣшеткой. Въ одно мгновеніе они перенеслись черезъ нихъ и опустились на мокрую помятую траву, около большой кучи песка.
   Іоганнесу показалось, что они находятся въ саду, такъ какъ вокругъ слышался шелестъ деревьевъ.
   -- Ну, теперь будь внимателенъ, Іоганнесъ, и убѣдись самъ, что я знаю и могу не меньше твоего Вьюнка.
   И Клауберъ произнесъ громкимъ голосомъ чье-то краткое мрачное имя, звуки котораго заставили Іоганнеса вздрогнуть.
   Проснувшееся во мракѣ эхо громко повторило ихъ, и вѣтеръ понесъ раскаты ихъ, пока они не замерли вдали.
   И Іоганнесъ увидѣлъ вдругъ, какъ стебли травы покрыли его голову, а камень, только что лежавшій у ногъ его, показался ему скалой, закрывавшей весь видъ.
   Около него Клауберъ, столь же маленькій, какъ и онъ, уперся обѣими руками въ этотъ камень и, напрягая всѣ силы, опрокинулъ его. Смѣшанный гулъ какихъ-то тоненькихъ и высокихъ голосовъ раздался въ раскрывшейся ямѣ.
   -- Эй, кто сдѣлалъ это? Что это значитъ? послышалось оттуда.
   Іоганнесъ увидѣлъ черныя странныя фигуры, кишѣвшія и шнырявшія взадъ и впередъ. Онъ сразу узналъ проворнаго чернаго жука-могильщика, коричневую уховертку съ ея тоненькими клещами, круглую спинку мокрицы и змѣеподобную тысяченожку; тамъ же съ поразительной быстротой зарывался въ землю толстый земляной червякъ.
   Клауберъ, не обращая ни на кого вниманія, подошелъ прямо къ дырѣ червя.
   -- Эй, ты, голый мошенникъ, вылѣзай-ка оттуда со своей острой мордой, -- закричалъ онъ.
   -- Зачѣмъ тебѣ? -- спросилъ червякъ изъ глубины.
   -- Затѣмъ, что я точу пробраться туда, понимаешь ли, голый землеѣдъ!
   Червь осторожно высунулъ свою острую головку, повернулъ ее во всѣ стороны и только дотомъ вытянулъ наверхъ и свое голое тѣло. Клауберъ оглянулся на окружавшихъ его насѣкомыхъ и сказалъ:
   -- Пусть кто-нибудь изъ васъ пойдетъ со мной, чтобы посвѣтить мнѣ. Только не ты, черный могильщикъ: ты слишкомъ толстъ; и не ты, тысяченожка; у меня заболитъ голова отъ твоихъ движеній; ну, хоть ты, уховертка! ты мнѣ нравишься; ты понесешь свѣтъ въ клещахъ твоихъ. Ну-ка, приведи мнѣ свѣтлячка или гнилушку, могильщикъ.
   Его повелительный голосъ внушалъ уваженіе, и насѣкомыя безпрекословно повиновались ему. Они зашли въ дыру. Впереди ползла уховертка съ зажатой въ клещахъ гнилушкой, за ней Клауберъ, а Іоганнесъ замыкалъ шествіе.
   Тамъ было темно и тѣсно. Зерна песка, слабо освѣщаемыя гнилушкой, казались ему громадными гладкими полупрозрачными камнями, втиснутыми въ стѣны прохода тѣломъ земляного червя, который изъ любопытства ползъ слѣдомъ за ними.
   Іоганнесъ видѣлъ, какъ его острая головка то выдавалась, то вытягивалась, подвигая впередъ все туловище.
   Они двигались, молча, все дальше, вглубь.
   Тамъ, гдѣ дорога становилась крутой, Клауберъ поддерживалъ Іоганнеса. Казалось, что галлереѣ не будетъ конца, все тѣ же песчаныя стѣны, и все дальше и дальше ползла уховертка, поворачиваясь и извиваясь вмѣстѣ съ извивами и поворотами дороги. Наконецъ дорога стала шире, и стѣны прохода раздвинулись. Зерна песка стали черными и сырыми. Капли воды избороздили длинными блестящими полосками сводъ, сквозь который проникли бѣлые корешки деревьевъ, похожіе на застывшихъ неподвижныхъ змѣй.
   Вдругъ высокая отвѣсная черная стѣна преградила имъ дорогу. Уховертка повернулась къ нимъ.
   -- Ну вотъ, прекрасно! Намъ нужно пройти эту стѣну. Земляной червь, конечно, знаетъ это дѣло -- вѣдь онъ здѣсь у себя.
   -- Пойди сюда и показывай намъ теперь дорогу! -- приказалъ Клауберъ.
   Земляной червь медленно подвинулъ свое кольцеобразное туловище впередъ и сталъ ощупывать стѣну. Іоганнесъ замѣтилъ, что она была деревянная и гнилая, превратившаяся мѣстами уже въ сырую коричневую пыль. Червь легко пробуравилъ ее, и змѣеобразное голое тѣло вползло въ образовавшееся отверстіе.
   -- А теперь ты! -- сказалъ Клауберъ, подтолкнувъ Іоганнеса вслѣдъ за червемъ. Одно мгновеніе ему казалось, что онъ задохнется въ этой мягкой и сырой массѣ, но затѣмъ голова его очутилась на свободѣ, и онъ съ трудомъ вылѣзъ самъ изъ узкой дыры.
   Они очутились, казалось, въ большомъ помѣщеніи; полъ его былъ твердый и сырой, воздухъ удушливый и невыносимо тяжелый, такъ что Іоганнесъ сдерживалъ дыханіе и ждалъ, полный страха.
   Его уха коснулся голосъ Клаубера, прозвучавшій, какъ въ пустомъ погребѣ:
   -- Сюда, Іоганнесъ, иди за мной!
   Поддерживаемый Клауберомъ, среди глубочайшаго мрака, онъ вмѣстѣ съ нимъ, казалось, подымался въ гору. Подъ ногами онъ чувствовалъ что-то мягкое, какъ платье или простыня, которое поддавалось подъ его ступнями; онъ спотыкался въ углубленіяхъ и о неровности, слѣдуя за Клауберомъ, который велъ его въ болѣе ровному мѣсту; тамъ онъ ухватился за что-то длинное и тонкое, какъ стебель, который однако показался ему очень мягкимъ и слабымъ.
   -- Здѣсь мы стоимъ хорошо. Свѣту! -- крикнулъ Клауберъ.
   Вдали показался слабый свѣтъ, который несла уховертка, то подымаясь, то опускаясь съ нимъ по неровностямъ дороги, и чѣмъ ближе онъ подходилъ, бросая слабый голубоватый отблескъ кругомъ, тѣмъ страшнѣе и тяжелѣе становилось Іоганнесу.
   Гора, по которой онъ поднялся, была крута и бѣла, а стебель, который онъ держалъ въ рукѣ, былъ коричневый и стлался длинными волнообразными прядями. Онъ узналъ длинную прямую фигуру покрытаго саваномъ человѣка, а гладкая площадка, на которой онъ самъ стоялъ, была лбомъ человѣческаго черепа. У ногъ его лежали, наподобіе двухъ глубокихъ и темныхъ ямъ, глазныя впадины, а синеватый свѣтъ освѣщалъ теперь носовую кость и сѣрыя уста, застывшія въ страшной улыбкѣ.
   Вдругъ изъ устъ Клаубера раздался рѣзкій отвратительный хохотъ, который быстро затихъ, заглушенный деревянными стѣнами помѣщенія.
   -- Вотъ тебѣ мой сюрпризъ, Іоганнесъ!
   Длинный червь выползъ изъ складокъ савана, вытянулся, осторожно пробрался по нижней челюсти и скрылся въ черномъ отверстіи открытаго неподвижнаго рта.
   -- Это та красавица, которою ты такъ восхищался на балу, помнишь? Ты находилъ ее красивѣе эльфовъ. Тогда отъ ея платья и волосъ исходилъ пріятный ароматъ, ея глаза блестѣли, а губы улыбались. Теперь же все это, конечно, немного измѣнилось.
   Несмотря на весь свой ужасъ, огонекъ недовѣрія и сомнѣнія блеснулъ въ глазахъ Іоганнеса: -- такъ скоро? Вѣдь недавно еще жила эта красавица, и уже...?
   -- Ты мнѣ не вѣришь? -- зашипѣлъ Клауберъ, -- цѣлыхъ полъ-вѣка прошло уже между "тогда" и "теперь". Здѣсь нѣтъ ни времени, ни часа. Что было, то всегда будетъ, и что будетъ -- всегда было. Представить себѣ этого нельзя, но ты долженъ вѣрить. Все это такъ. Все, что я показываю тебѣ, правда и только правда! Твой Вьюнокъ не могъ сказать этого.
   И Клауберъ, злобно хохоча, запрыгалъ по блѣдному лицу мертвой дѣвушки, отпуская наглыя и грубыя шутки. Онъ усѣлся на ея бровь и поднялъ за длинный волосокъ опущенное вѣко ея глаза, и тотъ самый глазъ, который Іоганнесъ видѣлъ когда-то столь оживленнымъ и блестящимъ, тускло глянулъ на него, сверкнувъ своимъ бѣлкомъ въ полумракѣ.
   -- А теперь пойдемъ дальше! Мы еще многое увидимъ! -- закричалъ Клауберъ.
   Земляной червь медленно выползъ изъ праваго угла рта, и мрачная процессія потянулась дальше, но не обратно, а но новымъ темнымъ коридорамъ, къ новымъ могиламъ.
   -- Теперь мы увидимъ старика, -- сказалъ земляной червь, когда черная стѣна снова загородила путь, -- онъ давно уже лежитъ здѣсь!
   Это было не такъ ужасно, какъ въ первомъ гробу. Іоганнесъ видѣлъ лишь какую-то безформенную кучу. изъ которой выступали бѣлыя кости. Сотни червей и насѣкомыхъ молча копошились въ ней. Свѣтъ уховертки обезпокоилъ ихъ чрезвычайно.
   -- Откуда вы? Кто приноситъ сюда свѣтъ? Его намъ не надо!
   И они быстро расползлись и попрятались въ щели и ямы. Но они все же узнали товарища.
   -- Ты былъ здѣсь рядомъ? -- спросили они земляного червя: -- дерево тамъ еще твердое.
   -- Нѣтъ еще, -- отвѣчалъ тотъ.
   -- Они хотятъ оставить для себя сосѣдній гробъ, -- сказалъ тихо Іоганнесу Клауберъ.
   Они пошли дальше. Клауберъ объяснялъ, разсказывалъ Іоганнесу о знакомыхъ ему мертвецахъ. Они подошли къ одному, со страшно выкатившимися глазами и распухшимъ синимъ лицомъ.
   -- Этотъ вотъ былъ когда-то очень изящнымъ и приличнымъ джентльменомъ, -- весело сказалъ Клауберъ. -- Тебѣ бы слѣдовало его видѣть живымъ тогда. Онъ былъ очень знатенъ, очень богатъ и очень гордъ; ну да свою надутость онъ сохранилъ и теперь.
   Такъ они шли все дальше и дальше. Имъ встрѣчались то худые, изможденные мертвецы съ бѣлыми рѣдкими волосами, синѣвшими при тускломъ свѣтѣ гнилушки, то маленькія дѣти съ большими головами и старческими чертами лица.
   -- Эти, вотъ видишь, постарѣли уже послѣ своей смерти, -- объяснялъ Клауберъ.
   Они подошли къ одному человѣку съ большой бородой. Изъ-подъ полуоткрытыхъ губъ блестѣли бѣлые зубы. Въ вискѣ виднѣлось маленькое круглое багровое отверстіе.
   -- Этотъ вотъ самъ на себѣ исполнилъ дѣло Смерти, -- у него не хватило терпѣнія ждать. Вѣдь все равно онъ попалъ бы сюда немного позже.
   И снова пошли они по новымъ ходамъ и переходамъ, встрѣчая на пути все новые и новые, вытянувшіеся въ своихъ гробахъ трупы съ застывшими ужасными улыбками и скрещенными на груди руками.
   -- Дальше я не иду, -- сказала наконецъ уховертка: -- я не знаю дороги.
   -- Пойдемъ обратно! -- сказалъ земляной червь.
   -- Впередъ! впередъ! -- крикнулъ имъ Клауберъ, и они пошли дальше.
   -- Все, что мы видимъ, дѣйствительно существуетъ, -- говорилъ Клауберъ дорогой, -- все это правда; не существуешь здѣсь только ты одинъ, Іоганнесъ -- ты одинъ только неправда. Тебя здѣсь нѣтъ и быть здѣсь ты не можешь.
   И онъ разразился своимъ громкимъ отвратительнымъ хохотомъ, встрѣтивъ испуганный и удивленный взглядъ Іоганнеса.
   -- Здѣсь тупикъ, я не пойду дальше, -- сказала снова уховертка недовольно.
   -- А я хочу дальше! -- сказалъ Клауберъ и началъ самъ, своими руками, раскапывать стѣну.
   -- Помоги же мнѣ, Іоганнесъ! -- крикнулъ онъ.
   И Іоганнесъ покорно, какъ загипнотизированный, тоже началъ рыть мягкую землю обѣими руками.
   Молча, обливаясь потомъ, долго работали они, пока снова не натолкнулись на черную деревянную стѣну.
   Земляной червь втянулъ свою острую головку и поползъ обратно. Уховертка бросила гнилушку и послѣдовала за нимъ.
   -- Они не пролѣзутъ сквозь дерево, оно еще слишкомъ крѣпкое, -- сказала она, убѣгая.
   -- А я хочу! -- сказалъ Клауберъ, отрывая своими острыми ногтями длинныя бѣлыя щепки.
   Іоганнесъ чувствовалъ, какъ какая-то страшная тяжесть мучительно сдавила ему грудь. Но онъ не могъ сопротивляться и долженъ былъ итти слѣдомъ за Клауберомъ.
   Наконецъ темный проходъ былъ сдѣланъ. Клауберъ схватилъ гнилушку и влѣзъ въ него.
   -- Сюда, сюда! -- закричалъ онъ и побѣжалъ къ изголовью гроба.
   Когда Іоганнесъ доползъ до неподвижно сложенныхъ на груди рукъ -- онъ остановился. Онъ смотрѣлъ на тонкіе, блѣдные, слегка освѣщенные пальцы и вдругъ узналъ ихъ -- узналъ ихъ форму, складки, длинные посинѣвшіе ногти, темное пятнышко на указательномъ пальцѣ -- все: это были его собственныя руки!..
   -- Сюда! Сюда! -- слышался, призывавшій его голосъ Клаубера отъ изголовья: -- посмотри, узнаешь ли ты его?
   Іоганнесъ хотѣлъ подняться и пойти на голосъ, но силы оставили его. Свѣтъ вдругъ погасъ, наступила страшная черная мгла, и онъ упалъ безъ сознанія.

XII

   Онъ погрузился въ глубокій сонъ, въ сонъ, въ глубинахъ котораго уже не было видѣній. Но передъ разсвѣтомъ, когда онъ незамѣтно сталъ возвращаться изъ глубокаго мрака къ холодному сѣрому предъутреннему свѣту, передъ нимъ возстали нѣжные пестрые сны прежнихъ дней. И когда онъ очнулся, они выскользнули изъ его пробуждавшагося сознанія, какъ капли свѣтлой росы съ лепестковъ цвѣта.
   Спокойно и привѣтливо глядѣли глаза его, еще слѣдившіе за быстрой смѣной милыхъ воспоминаній.
   Но вотъ блеснулъ разсвѣтъ блѣднаго печальнаго дня, и они исчезли, растворившись и потонувъ въ его великомъ страданіи.
   Обыденный, похожій на прошлый, день начался, и только-что мелькавшія передъ нимъ видѣнія стали вдругъ далекими и неясными полузабытыми снами, а вмѣсто нихъ въ его памяти начали все яснѣе и яснѣе воскресать всѣ событія прошлаго дня и страшной пережитой ночи...
   Почти невѣроятнымъ казалось ему все то, что онъ пережилъ въ течете одного только дня и ночи. А ласкающія нѣжныя видѣнія исчезли безслѣдно.
   Клауберъ будилъ его. И печальный, тяжелый день начался снова, одинъ изъ многихъ десятковъ и сотенъ такихъ же дней.
   Только страшныя видѣнія ночи, то, что онъ видѣлъ въ своемъ путешествіи съ Клауберомъ, запечатлѣлись навсегда въ душѣ его. Былъ ли это только ужасный сонъ? Клауберъ посмотрѣлъ на него насмѣшливо и какъ-будто удивленно, когда онъ спросилъ его объ этомъ.
   -- Что ты хочешь сказать? -- спросилъ онъ его.
   Но Іоганнесъ не замѣчалъ насмѣшки и повторилъ свой вопросъ:
   -- Дѣйствительно ли случилось все то, что онъ видѣлъ въ эту ужасную ночь? Вѣдь слишкомъ ярки всѣ подробности этого пути.
   -- Нѣтъ, Іоганнесъ! -- рѣшительно сказалъ Клауберъ, -- какъ ты глупъ! Такихъ вещей въ дѣйствительности не бываетъ!
   И Іоганнесъ не зналъ, что думать.
   -- Пора тебѣ взяться за работу! Тогда ты перестанешь думать объ этихъ глупостяхъ, -- прибавилъ онъ.
   И они отправились къ доктору Цифра, который долженъ былъ помочь Іоганнесу найти то, что Іоганнесъ такъ страстно желалъ найти.
   Проходя но оживленной улицѣ, Клауберъ вдругъ толкнулъ Іоганнеса, указывая ему на какого-то человѣка.
   -- Не узнаешь его? -- спросилъ онъ, хихикая.
   Іоганнесъ взглянулъ по указанному направленію и поблѣднѣлъ вдругъ отъ страха, узнавъ въ немъ одного изъ видѣнныхъ имъ мертвецовъ...
   Докторъ принялъ ихъ очень ласково и началъ преподавать Іоганнесу свою мудрость.
   И цѣлые часы внималъ ему Іоганнесъ въ этотъ день и многіе другіе дни еще.
   То, чего искалъ Іоганнесъ, докторъ не нашелъ еще самъ, но онъ уже былъ близокъ къ открытію этой тайны, говорилъ онъ. Онъ хотѣлъ передать Іоганнесу всѣ свои знанія и потомъ уже продолжать поиски вмѣстѣ съ нимъ.
   Іоганнесъ внималъ ему и учился терпѣливо, упорно цѣлые дни, цѣлые мѣсяцы. У него было мало надежды, но онъ понималъ, что ему надо итти впередъ и бороться, сколько хватитъ силъ. Непонятнымъ было лишь то, что въ то время, какъ онъ такъ страстно и упорно стремился къ свѣту, кругомъ него все становилось мрачнѣй и мрачнѣй.
   Начало знаній, пріобрѣтаемое имъ, было возвышенно-прекрасно, но чѣмъ глубже онъ проникалъ въ нихъ, тѣмъ мертвѣе и непонятнѣе становились они.
   Онъ началъ съ изученія растеній, животныхъ и всего окружающаго міра, но затѣмъ все какъ-то разлагалось на формулы и цифры, на безконечные листы, полные формулъ и цифръ.
   Докторъ находилъ это прекраснымъ и говорилъ, что онъ только тогда начинаетъ ясно видѣть, когда начинаетъ оперировать съ цифрами, но для Іоганнеса тутъ начинался мракъ.
   Клауберъ не покидалъ Іоганнеса и подстрекалъ, подбадривалъ его, когда онъ падалъ духомъ и уставалъ.
   Онъ отравлялъ ему каждое мгновеніе чистаго восторга и радости.
   Іоганнесъ удивлялся и восторгался, наблюдая, напримѣръ, удивительно чудное устройство цвѣтка: какъ оплодотворяется тычинка его и какъ насѣкомыя безсознательно помогаютъ этому дѣлу оплодотворенія.
   -- Это удивительно! -- говорилъ онъ, -- какъ это прекрасно и цѣлесообразно все устроено.
   -- Да, конечно, очень цѣлесообразно, -- возражалъ ему Клауберъ, -- жаль только, что въ большинствѣ случаевъ и эта цѣлесообразность, и чудное устройство безцѣльно гибнутъ. Сколько зеренъ гибнетъ безслѣдно, не давая цвѣтка!
   -- Но все это создано какъ бы по одному грандіозному плану! -- сказалъ Іоганнесъ. -- Вотъ, напримѣръ, пчелы собираютъ для себя медъ и, не сознавая того, помогаютъ опыленію цвѣтовъ, а цвѣты, въ свою очередь, привлекаютъ пчелъ своими пестрыми красками и запахомъ. Въ этомъ есть планъ, и они безсознательно работаютъ надъ осуществленіемъ его.
   -- Да, все это какъ-будто и прекрасно, но и тутъ есть недостатки. Пчелы иногда прокалываютъ чашечку цвѣтка и наносятъ непоправимый вредъ всему сложному устройству его. Нечего сказать, умный мастеръ, котораго проводитъ даже маленькая пчелка!
   Въ удивительномъ устройствѣ организмовъ человѣка и животныхъ Клауберъ находилъ еще большія несовершенства, и во всемъ, что поражало Іоганнеса своей стройностью и цѣлесообразностью, онъ сейчасъ же указывалъ недостатки и ошибки. Онъ напоминалъ о безчисленныхъ болѣзняхъ и страданіяхъ, жертвою которыхъ такъ часто становится и человѣкъ и животное, и съ особымъ злорадствомъ подчеркивалъ самыя отвратительныя и отталкивающія изъ нихъ.
   -- Мастеръ, создавшій все это, -- говорилъ онъ, -- былъ очень изобрѣтателенъ, но во всемъ, что онъ создалъ, онъ забывалъ что-либо докончить, и людямъ приходится, не покладая рукъ, работать, чтобы накладывать заплаты на эти прорѣхи. Оглянись вокругъ! Зонтики, очки, платье, жилище -- все это заплаты, сдѣланныя людьми, все это совсѣмъ не входило въ его планы.
   Онъ не предвидѣлъ, что людямъ будетъ холодно, что имъ нужно будетъ читать книги, и тысячу другихъ вещей, которыя совсѣмъ не предвидѣлись имъ.
   Онъ далъ своимъ дѣтямъ платьица, забывъ совершенно, что они скоро выростутъ изъ нихъ; такъ и случилось, что вотъ почти уже всѣ люди вышли, выросли изъ своего естественнаго состоянія, взявъ всѣ заботы о себѣ въ свои собственныя руки, забывъ и самого великаго мастера и его планы. То, чего онъ не имѣлъ въ виду давать имъ, они грубо, не спрашиваясь, берутъ сами себѣ, а въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ но его расчетамъ выходило, что они должны умирать, они сумѣли отсрочить смерть на довольно долгое время съ помощью своего искусства.
   -- Но люди во всемъ этомъ сами виноваты! -- воскликнулъ Іоганнесъ. -- Зачѣмъ они не живутъ ближе къ природѣ?
   -- О, глупый Іоганнесъ, если нянька позволяетъ ребенку играть съ огнемъ, и онъ обжигаетъ себѣ пальцы, кто виноватъ въ этомъ -- дитя-ль, незнакомое съ огнемъ, или няня, знавшая, что огонь жжетъ? И кто виноватъ, если люди заблуждаются и погрязаютъ въ нищетѣ и порокахъ, сами ли они или премудрая природа, передъ которой они лишь неразумныя дѣти?
   -- Но вѣдь они не неразумныя дѣти, они знали...
   -- Іоганнесъ, если ты говоришь ребенку: "не трогай огня, онъ жжетъ!", то ребенокъ не слушаетъ тебя, такъ какъ не понимаетъ, что значитъ: "жжетъ". Развѣ ты тогда не отвѣтственъ пере было.
   -- Но, Плейзеръ, тогда вѣдь и ключика нѣтъ, тогда ничего нѣтъ!
   -- Ничего! Ничего! Есть люди и цифры; вотъ это дѣйствительно существуетъ; цифръ безконечно много.
   -- Но, Плейзеръ, въ такомъ случаѣ ты меня обманулъ! Дай мнѣ возможность отдохнуть, не заставляй меня искать, оставь меня одного!
   -- Развѣ ты забылъ, что говорилъ Гейнъ? Ты долженъ стать человѣкомъ, цѣльнымъ человѣкомъ!
   -- Я не хочу, это ужасно!
   -- Ты долженъ, разъ ты этого захотѣлъ. Взгляни на доктора Цифру, -- развѣ онъ находитъ это ужаснымъ? Будь такимъ, какъ онъ.
   Это была правда. Докторъ Цифра, казалось, былъ постоянно спокоенъ и счастливъ. Неутомимо и непоколебимо шелъ онъ своей дорогой, учась самъ и уча другихъ, довольный и равнодушный.
   -- Посмотри на него, -- говорилъ Плейзеръ: -- онъ видитъ все, я въ то же время не видятъ ничего. Онъ дѣлаетъ наблюденія надъ людьми, какъ будто онъ самъ -- совсѣмъ иное существо, не имѣющее съ ними ничего общаго. Среди болѣзней и горя онъ проходитъ такъ, какъ будто онъ неуязвимъ, и обращается со смертью, какъ будто онъ самъ безсмертенъ. Онъ хочетъ понимать лишь то, что видитъ, и всѣ выводы, къ которымъ онъ приходитъ, для него безразличны. Онъ доволенъ всѣмъ, что для него понятно. Такимъ долженъ быть и ты.
   -- Этого я не смогу никогда!
   -- А въ такомъ случаѣ и я не могу тебѣ помочь.
   Таковъ бывалъ всегда безнадежный конецъ ихъ бесѣдъ. Іоганнесъ сталъ вялъ и равнодушенъ, искать и искалъ, но уже не отдавая себѣ отчета, чего онъ искалъ и зачѣмъ. Онъ сталъ подобенъ тѣмъ многимъ, которые соглашались съ Висткомъ.
   Настала зима; онъ едва это замѣтилъ.
   Однажды туманнымъ утромъ, когда грязный снѣгъ лежалъ на улицѣ, а съ деревьевъ и крышъ падали капельки, онъ совершатъ съ Плейзеромъ свой обычный ежедневный обходъ.
   На одной площади онъ встрѣтилъ толпу молодыхъ дѣвушекъ со школьными книжками въ рукахъ. Онѣ перебрасывались снѣжками, смѣялись и дразнили другъ друга.
   Звонко раздавались ихъ голоса надъ снѣжной площадкой. Не слышно было ни шума шаговъ, ни каретъ, звучали лишь бубенчики лошадей и изрѣдка хлопала дверь лавки. Звонко раздавался въ тишинѣ весёлый смѣхъ.
   Іоганнесъ видѣлъ, какъ одна изъ дѣвушекъ посмотрѣла на него и стала слѣдить за нимъ.
   На ней была шубка и черная шляпа. Онъ какъ будто видѣлъ это лицо, но въ то же время не могъ вспомнить, кто она была такая. Она привѣтливо кивнула ему разъ, другой.
   -- Кто это? Я ее знаю.
   -- Да, это такъ. Ее зовутъ Маріей; а нѣкоторые называютъ ее Робинеттой.
   -- Нѣтъ, этого не можетъ быть! Она непохожа на Виндекинда. Это совсѣмъ обыкновенная дѣвушка.
   -- Ха, ха, ха! -- раздался смѣхъ Плейзера. -- Она не можетъ походить на кого-нибудь, кто не существуетъ. Но она и есть та самая... Ты такъ въ ней стремился, я теперь и отведу тебя къ ней.
   -- Нѣтъ, я не хочу ее видѣть. Пусть лучше бы я увидѣлъ ее мертвой, какъ видѣлъ другихъ.
   И Іоганнесъ болѣе не сталъ оборачиваться, но быстро пошелъ впередъ, бормоча про себя:
   -- Теперь все кончено! Ничего нѣтъ! Ничего!

XIII

   Однажды, въ началѣ весны, въ одно тихое прекрасное утро, ясный солнечный свѣтъ залилъ своими теплыми лучами весь городъ. Свѣтлые лучи дошли и до той комнатки, въ которой жилъ Іоганнесъ; на низкомъ потолкѣ они искрились и трепетали длинной полоской; это было отраженіе ряби воды въ каналѣ.
   Іоганнесъ сидѣлъ передъ окномъ въ солнечномъ свѣту и смотрѣлъ на городъ, казавшійся при такомъ освѣщеніи совсѣмъ другимъ. Сѣрый туманъ превратился въ блестящую солнечную синеву, въ которой потонули концы длинныхъ улицъ и далекія башни. Бѣлые края черепичныхъ крышъ серебрились. На всѣхъ домахъ солнечный свѣтъ отражался свѣтлыми линіями и яркими полосками. Блѣдновато-голубой воздухъ придавалъ всему теплые тона. Вода, казалось, жила. Бурыя почки вяза налились и блестѣли, а шумливые воробьи порхали между вѣтвями.
   Іоганнесъ смотрѣлъ на все это и чувствовалъ себя какъ-то странно. Весеннее солнышко навѣяло на него сладкую дремоту, не то -- забвеніе, не то -- нѣгу. Мечтая, смотрѣлъ онъ на блескъ волны, на разбухающія почки, и прислушивался въ щебетанію воробьевъ. Отрада и восторгъ слышались въ этихъ весеннихъ звукахъ.
   Такъ мирно настроенъ онъ не былъ уже давно; такимъ счастливымъ онъ тоже не чувствовалъ себя давно.
   Это былъ прежній солнечный свѣтъ, который онъ теперь вновь узналъ. Это было солнце, которое прежде когда-то манило его въ даль, тянуло его въ садъ, гдѣ онъ въ тѣни старой стѣны ложился на теплую землю, и, подолгу наслаждаясь свѣтомъ и тепломъ, не спускалъ глазъ съ грѣвшихся на солнцѣ стебельковъ растеній.
   Онъ вспомнилъ теперь, какъ ему бывало хорошо въ той тишинѣ, которая придавала его сердцу какое-то увѣренное чувство любви въ родинѣ. То было много лѣтъ тому назадъ, на лонѣ матери земли. Ему вспомнилось все прошедшее, но онъ не плавалъ и по стремился къ нему. Онъ сидѣлъ тихо, мечтая и желая только одного, чтобы свѣтило солнце.
   -- Что ты сидишь такъ задумчиво, Іоганнесъ? -- вскрикнулъ Плейзеръ: -- ты знаешь, а терпѣть не могу дремоты и мечтаній.
   Іоганнесъ умолающе поднялъ задумчивые глаза.
   -- Дай мнѣ остаться такъ еще немножко! -- просилъ онъ: -- солнце такъ хорошо!
   -- И что ты тамъ нашелъ въ солнцѣ? -- сказалъ Плейзеръ. -- Оно не что иное, какъ большая свѣча, и не все ли равно -- сидишь ли ты при свѣтѣ свѣчки или солнца! Посмотри! тѣ тѣни и тѣ свѣтлыя пятна на улицѣ -- это не что иное, какъ отраженіе свѣта, спокойно горящаго и не мерцающаго. А источникъ этого свѣта, солнце -- лишь крохотное пламя, освѣщающее крохотный кусочекъ міра. Тамъ, тамъ, за этой синевой, подъ тобой и надъ тобой, тамъ мракъ, холодъ и снова мракъ. Тамъ ночь и теперь, и во вѣки вѣковъ!
   Но его слова не произвели дѣйствія на Іоганнеса. Тихіе теплые солнечные лучи проникали его всего насквозь и наполняли всю его душу; въ ней были миръ и ясность.
   Плейзеръ повелъ его въ холодное жилище доктора Цифры. Нѣкоторое время передъ нимъ еще носились солнечные яркіе образы, затѣмъ они мало-по-малу стали блѣднѣть, и къ полудню Іоганнесъ погрузился въ обычную полную тьму.
   Когда же наступилъ вечеръ, и онъ снова шелъ по улицамъ, воздухъ казался ему душнымъ и наполненнымъ влажными весенними запахами. Все пахло въ десять разъ сильнѣе, и въ узкихъ улицахъ онъ задыхался, зато на открытыхъ площадяхъ до него доносился запахъ травы и древесныхъ почекъ. А надъ городомъ, въ спокойныхъ облачкахъ, въ нѣжной зарѣ западной стороны неба, чувствовалась близость весны.
   Сумерки спускались на городъ -- какъ бы покрываломъ изъ самыхъ нѣжныхъ тоновъ. Въ улицахъ было тихо, только вдали гдѣ-то звучалъ трогательный мотивъ шарманки; дома возвышались подобно чернымъ тѣнямъ на красномъ вечернемъ небѣ, а острыя верхушки зданій и трубы походили на безчисленное множество поднятыхъ вверху рукъ.
   Іоганнесу казалось, что солнце, освѣщая послѣдними заходящими лучами большой городъ, прощается съ нимъ тою улыбкою, которая прощаетъ всѣ заблужденія. И онъ чувствовалъ его нѣжную теплоту на своихъ щекахъ.
   Тоска сжала сердце Іоганнеса, такая тоска, что онъ не могъ продолжать путь, и, глубоко вздыхая, обратилъ лицо къ далекому небу. Весна снова звала его, и онъ слышалъ ея зовъ. Ему хотѣлосъ отвѣчать, ему хотѣлось идти къ ней на встрѣчу! Въ немъ заговорили раскаяніе, любовь и прощеніе.
   Полный стремленій и ожиданій, онъ смотрѣлъ вверхъ, и слезы текли изъ его глазъ.
   -- Что съ тобою Іоганнесъ? не веди себя такъ глупо, вѣдь люди смотрятъ на тебя, -- сказалъ Плейзеръ.
   Печально и мрачно вытянулись по обѣимъ сторонамъ длинные, однообразные ряды домовъ; отъ нихъ вѣяло затхлымъ воздухомъ; они, казалось, отвѣчали жалобными звуками на весенній привѣтъ.
   Люди сидѣли у дверей и на лѣстницахъ, чтобы тоже наслаждаться весной; это показалось Іоганнесу насмѣшкой. Грязныя двери стояли настежъ, а спертый воздухъ за ними поджидалъ этихъ людей. Вдали замирали грустные звуки шарманки. "О, улетѣть бы отсюда, далеко, на дюны, къ морю"!
   Но онъ долженъ былъ вернуться въ высокую маленькую комнатку; зато спать въ эту ночь онъ не могъ.
   Онъ думалъ о своемъ отцѣ и о длинныхъ прогулкахъ, которыя онъ съ нимъ продѣлывалъ, когда онъ, бывало, шелъ позади него въ десяти шагахъ, и когда отецъ писалъ для него буквы на пескѣ. Онъ думалъ о тѣхъ мѣстахъ, гдѣ среди кустарниковъ ростутъ фіалки, и о тѣхъ дняхъ, когда онъ ихъ искалъ вмѣстѣ съ отцомъ. Всю ночь лицо отца стояло передъ нимъ именно такимъ, какимъ онъ видывалъ его при мирномъ свѣтѣ лампы, прислушиваясь въ скрипу пера, которымъ тотъ писалъ.
   Съ этихъ поръ Іоганнесъ каждое утро сталъ просить Плейзера отпустить его домой къ отцу, чтобы увидѣть еще разъ садъ и дюны. Теперь только онъ понялъ, что любилъ отца болѣе, чѣмъ Престо и свою каморку, потому что только изъ-зa отца и просилъ Плейзера.
   -- Ну, хоть скажи мнѣ, какъ онъ живетъ, и сердится ли онъ еще на меня за то, что я такъ долго отсутствовалъ?
   Плейзеръ пожималъ плечами.
   -- А еслибы ты и узналъ, какъ же тебѣ это помогло бы?
   А весна продолжала его звать все громче и громче. Каждую ночь снились ему темнозеленыя болота, холмы дюнъ и солнечный свѣтъ, проглядывавшій сквозь нѣжную молодую листву.
   "Такъ не можетъ дольше продолжаться, -- думалъ Іоганнесъ: -- я не могу болѣе этого выносить".
   И часто, когда ему не спалось, онъ тихо вставалъ, подходилъ къ окну и всматривался въ темноту ночи. Онъ смотрѣлъ, какъ легкія, похожія на пухъ, облачка медленно скользили по лунѣ и мирно продолжали плыть по искрившемуся морю. Онъ думалъ о томъ, какъ должны тамъ вдали дремать дюны во влагѣ ночи, какъ волшебно должно быть въ густой рощицѣ, гдѣ навѣрное ни одинъ листовъ не шелохнется, и гдѣ воздухъ пропитанъ ароматомъ влажнаго моха и свѣжихъ березовыхъ вѣтокъ. Ему казалось, что онъ слышитъ, какъ издалека черезъ поля доносится хоръ лягушекъ, и чудилось ему пѣніе единственной птицы, которая осмѣливается нарушать торжественную тишину, начиная пѣніе тихо и жалобно я внезапно его обрывая, послѣ чего тишина кажется еще болѣе торжественной. И все это манило его въ себѣ. Онъ опустилъ голову на подоконникъ и рыдалъ, закрывъ лицо руками.
   -- Я не могу! Я не въ силахъ этого вынести. Если мнѣ нельзя будетъ скоро уйти туда, я умру!
   Когда Плейзеръ, на слѣдующее утро, пришелъ будить его, онъ все еще сидѣлъ у окна, гдѣ заснулъ, положивъ руки подъ голову.
   Дни проходили, становились длиннѣе и теплѣе, и никакого измѣненія не наступало. Но Іоганнесъ не умеръ и долженъ былъ переносить свои страданія.
   Однажды утромъ докторъ Цифра сказалъ ему:
   -- Не хочешь ли, Іоганнесъ, пойти со мною? мнѣ нужно навѣстить больного.
   Докторъ Цифра славился своею ученостью, и многіе звали его въ больнымъ и умирающимъ. Іоганнесъ часто его сопровождалъ.
   Плейзеръ былъ въ это утро необыкновенно веселъ. Онъ постоянно вставалъ на голову, танцовалъ, кувыркался и продѣлывалъ всевозможныя сумасшедшія шутки. Онъ многозначительно хихикалъ, точно готова кому-то неожиданность.
   Но докторъ Цифра былъ серьезенъ, какъ всегда.
   Въ этотъ разъ имъ предстояло цѣлое путешествіе, сначала по желѣзной дорогѣ, потомъ пѣшкомъ. Они отправлялись дальше обыкновеннаго. Еще ни разу Іоганнесъ не былъ за-городомъ.
   Былъ теплый, чудный день. Изъ вагона желѣзной дороги Іоганнесъ видѣлъ большой зеленый лугъ съ высокой травой и пасшимся скотомъ. Онъ видѣлъ бѣлыхъ бабочекъ, вившихся надъ усѣянной цвѣтами землей среди дрожавшаго отъ жары воздуха.
   Вдругъ онъ встрепенулся: онъ увидѣлъ длинный рядъ дюнъ.
   -- Однако, Іоганнесъ, -- хихикалъ Плейзеръ, -- твое желаніе исполнилось таки!
   Едва вѣря своимъ глазамъ, Іоганнесъ устремилъ взоръ по направленію къ дюнамъ. Онѣ подвигались все ближе и ближе. Казалось, что длинныя канавы по сторонамъ дороги вертѣлись около своей оси, а отдѣльныя жилища быстро мелькали мимо нихъ.
   Вотъ появились деревья: густые каштаны въ роскошномъ цвѣту, на которыхъ висѣли тысячи кистей большихъ бѣлыхъ и красныхъ цвѣтовъ, темныя голубовато-зеленыя сосны, стройныя липы.
   Такъ это -- правда! онъ снова увидитъ свои дюны! Поѣздъ остановился; они всѣ трое пошли пѣшкомъ подъ тѣнистой листвой.
   Вотъ и темно-зеленый мохъ съ круглыми пятнами солнечнаго свѣта, и запахъ хвои, и свѣжій духъ березы!
   "Неужели это правда? Неужели это дѣйствительность? -- думалъ Іоганнесъ, -- неужели счастіе наступаетъ"?!
   Его глаза блестѣли и сердце громко стучало. Онъ начиналъ вѣрить своему счастью. Эти деревья, эта почва были ему хорошо знакомы; по этой лѣсной дорожкѣ онъ часто ходилъ.
   На дорогѣ никого не было, кромѣ нихъ, но Іоганнесъ постоянно оглядывался, какъ будто за нимъ кто-то шелъ. Ему казалось, что между дубовой листвой мелькала темная человѣческая фигура, которая при поворотахъ дорожки куда-то исчезала.
   Плейзеръ поглядывалъ на него загадочно и не безъ хитрости. Докторъ Цифра шелъ большими шагами и глядѣлъ въ землю.
   Дорога становилась все знакомѣе, все милѣе; Іоганнесъ узнавалъ каждый кустикъ, каждый камень. Вдругъ онъ почувствовалъ, что сердце его замерло: онъ стоялъ передъ своимъ прежнимъ жилищемъ.
   Каштанъ передъ домомъ все такъ же разстилалъ свои большіе тѣнистые листья, похожіе на ладони. До самой верхушки красовались чудные бѣлые цвѣты среди густой листвы.
   Онъ услышалъ знакомый шорохъ раскрывшейся двери и на него пахнуло знакомымъ запахомъ его жилья. Съ щемящимъ чувствомъ утраченной отчизны узнавалъ онъ этотъ входъ, эти двери, каждую мелочь, потому что все это было когда-то частью его дѣтской жизни, правда, одинокой, но полной мысля. Со всѣми этими предметами онъ когда-то велъ бесѣды, съ ними онъ жилъ общею жизнью, въ которую не впускалъ ни одного человѣка. Теперь онъ чувствовалъ себя чужимъ и вытолкнутымъ изъ стараго жилья, изо всѣхъ этихъ комнатъ, переходовъ и угловъ. Онъ сознавалъ, что возвратъ къ прошлому былъ немыслимъ; ему казалось, что онъ ходитъ по кладбищу; на душѣ было такъ же грустно, такъ же смутно.
   Если бы еще Престо выскочилъ, стало бы веселѣе; но Престо, конечно, или околѣлъ, или сбѣжалъ.
   Но гдѣ же отецъ?
   Іоганнесъ оглянулся на открытую дверь и на освѣщенный солнцемъ садъ, и увидѣлъ, что человѣкъ, который ему, казалось, слѣдовалъ за нимъ по дорогѣ, подходилъ теперь въ дому. Онъ приближался и какъ будто бы выросталъ. Когда онъ былъ уже въ дверяхъ, большая холодная тѣнь легла на полу сѣней. Іоганнесъ узналъ высокаго человѣка.
   Въ домѣ стояла мертвая тишина.
   Они молча поднялись по лѣстницѣ. Тамъ была ступенька, которая всегда скрипѣла подъ ногами, Іоганнесъ и это помнилъ. И теперь онъ услышалъ, какъ она три раза скрипнула, и этотъ скрипъ звучалъ подобно болѣзненному стону. Въ четвертый разъ послышались какъ бы сдавленныя рыданія.
   Вверху Іоганнесъ дѣйствительно услышалъ вздохи, медленные и правильные, какъ тиканье часовъ. Это были тяжелые, странные звуки.
   Дверь въ его дѣтскую каморку была открыта. Іоганнесъ бросилъ въ нее быстрый, пугливый взглядъ. Странные цвѣты на обояхъ смотрѣли на него удивленно и безжизненно. Стѣнные часы остановились.
   Они взошли въ комнату, откуда доносились звуки. Это была спальня отца. Солнце весело освѣщало ее, и лучи его падали на закрытый зеленый пологъ кровати. Симонъ, вотъ, сидѣлъ на подоконникѣ и грѣлся. Тяжелый запахъ вина и камфоры наполнялъ комнату. Тихіе стоны слышались теперь ближе.
   Іоганнесъ услышалъ шопотъ тихихъ голосовъ и шуршаніе боязливыхъ шаговъ. Зеленый пологъ былъ раздвинутъ.
   Онъ увидѣлъ лицо отца, которое за послѣднее время такъ часто представлялъ себѣ. Но теперь это было совсѣмъ другое лицо, блѣдно-матовое, съ сѣрыми тѣнями. Ласковое и умное выраженіе исчезло, и глаза глядѣли неподвижно и пугливо. За полураскрытымъ ртомъ виднѣлись зубы, а за полу-закрытыми вѣками -- бѣлки глазъ. Голова запрокинулась въ подушки, и при каждомъ стонѣ больного ритмически поднималась, чтобы въ слѣдующее мгновеніе снова склониться на бокъ.
   Неподвижно стоялъ Іоганнесъ у кровати и пристальными, вытаращенными глазами вглядывался въ хорошо знакомое лицо. О чемъ онъ думалъ, онъ не зналъ, но онъ не смѣлъ пошевелиться, онъ не смѣлъ схватить старыя, морщинистыя руки, безпомощно лежавшія на бѣлой простынѣ.
   Все потемнѣло вокругъ него, -- я солнце, и свѣтлая комната, и зелень сада, и ясное голубое небо, -- все, что было за нимъ, все почернѣло, стало непроницаемо, и среди этой тьмы онъ не видѣлъ ничего, кромѣ блѣдной головы, лежавшей передъ нимъ. И не переставая думалъ онъ объ этой бѣдной головѣ, которая, казалось, такъ устала и все-таки каждый разъ съ болѣзненнымъ стономъ должна была снова подниматься и снова опускаться.
   Но вотъ правильныя движенія на минуту измѣнились. Стоны ослабѣли, вѣки медленно раскрылись, глаза, блуждая, искали чего-то и губы пытались что-то прошептать.
   -- Здравствуй, отецъ! -- прошепталъ Іоганнесъ, со страхомъ и дрожью смотря въ тревожно вращавшіеся глаза. Одно мгновеніе усталый взоръ остановился на немъ, и легкая, едва замѣтная улыбка проскользнула по впалымъ щекамъ. Худая рука, отдѣлясь отъ простыни, поднялась кверху, сдѣлала неувѣренное движеніе въ сторону Іоганнеса и болѣзненно упала назадъ.
   -- Ну, вотъ еще! -- сказалъ Плейзеръ. -- Пожалуйста, безъ трогательныхъ сценъ!
   -- Посторонись, Іоганнесъ, -- сказалъ докторъ Цифра: -- надо посмотрѣть, въ чемъ дѣло.
   Докторъ началъ изслѣдованіе. Іоганнесъ отошелъ отъ постели и сталъ у окна. Онъ смотрѣлъ на яркую траву и ясное небо, на широкіе листья каштана, на которыхъ сидѣли толстыя мухи, блестя на солнцѣ голубымъ цвѣтомъ. Стоны снова раздались и при томъ съ прежнею правильностью.
   Черный дроздъ въ саду скакалъ по травѣ; большія красновато-черныя бабочки кружились надъ цвѣточными грядками; изъ листвы высокихъ деревьевъ доносилось до Іоганнеса мягкое ласкающее воркованіе лѣсныхъ голубковъ.
   А внутри комнаты раздавались все тѣ же стоны. Онъ долженъ былъ слушать ихъ; они доносились правильно, неотразимо, какъ непрерывно падающая капля, способная довести до сумасшествія. При каждомъ промежуткѣ онъ напряженно ожидалъ. Стоны наступали снова, ужасно, мучительно, какъ приближающіеся шаги смерти.
   А въ саду царствовали миръ и тепло. Все грѣлось на солнышкѣ и все наслаждалось. Травки трепетали и листья шумѣли, полные нѣги; высоко надъ верхушками деревьевъ, въ мерцавшей синевѣ парилъ ястребъ, спокойно взмахивая крыльями.
   Іоганнесъ ничего не понималъ; все происходившее передъ нимъ казалось ему неразрѣшимой загадкой. Въ его душѣ все спуталось и померкло. "Какъ это все можетъ быть въ моей душѣ одновременно"? -- спрашивалъ онъ себя. -- "Я ли это? Неужели это мой отецъ? Мой родной отецъ"?
   Ему казалось, что онъ думалъ о комъ-то постороннемъ. Это ему когда-то разсказывали, разсказывали о Іоганнесѣ, о домѣ, гдѣ онъ жилъ, и объ его отцѣ, котораго онъ покинулъ и который долженъ былъ умереть. Это не о немъ была рѣчь, а просто разсказъ. Правда, грустный разсказъ и даже очень! Но это его не касается.
   Да! Да! И все-таки! Это былъ онъ самъ, Іоганнесъ!
   -- Я не понимаю, въ чемъ дѣло, -- сказалъ докторъ Цифра, поднимаясь; -- это загадочный случай.
   Плейзеръ всталъ около Іоганнеса.
   -- Не хочешь ли я ты подойти и посмотрѣть, Іоганнесъ? Это любопытный случай. Докторъ не можетъ понять его.
   -- Оставь меня, -- сказалъ Іоганнесъ, не оборачиваясь, -- я не могу думать.
   Но Плейзеръ подошелъ къ нему сзади и сталъ по своей привычкѣ рѣзво шептать ему на ухо:
   -- Не думать?! Тебѣ кажется, что ты могъ бы не думать? Ты ошибаешься. Ты долженъ думать. Хотя бы ты и смотрѣлъ на зелень и на голубое небо, это тебѣ не поможетъ. Виндекиндъ, все равно, не придетъ. А этотъ больной человѣкъ, все равно, умретъ. Это ты видишь такъ же хорошо, какъ и мы. Чѣмъ онъ страдаетъ, какъ ты думаешь?
   -- Я не знаю, я не хочу этого знать.
   Іоганнесъ замолчалъ и сталъ прислушиваться въ стонамъ, которые звучали въ его ушахъ подобно тихой укоризненной жалобѣ. Докторъ Цифра дѣлалъ замѣтки въ книжечкѣ. У изголовья сидѣла темная фигура, которая пришла вмѣстѣ съ ними; опустивъ голову, протянувъ длинную руку къ больному, она, не отводя глубоко-впалыхъ глазъ, смотрѣла на часы.
   Рѣзкій шопотъ надъ ухомъ Іоганнеса раздался снова.
   -- Чего ты такъ огорчаешься, Іоганнесъ? Твое желаніе исполнилось. Тамъ лежатъ дюны, тамъ солнечные лучи озаряютъ зелень, тамъ вьются бабочки и поютъ птицы. Чего тебѣ еще нужно? Или ты ждешь Виндекинда? Если ужъ онъ гдѣ-либо, такъ это тамъ. Почему же онъ не приходитъ? Или онъ боится нашего мрачнаго друга у изголовья умирающаго? Но вѣдь онъ самъ всегда существовалъ. Видишь ли ты теперь, Іоганнесъ, что все это было дѣло воображенія? Слышишь ли стоны? Они стали тише, чѣмъ прежде; скоро они превратятся совсѣмъ. Ну, такъ что же? Вѣдь стоновъ было много и тогда, когда ты скитался между розами на дюнахъ. Что же ты теперь стоишь, грустишь и не идешь къ дюнахъ, какъ прежде? Взгляни, тамъ все цвѣтетъ, благоухаетъ и поетъ, какъ будто бы ничего и не произошло. Отчего же ты не принимаешь участія во всемъ этомъ веселіи и во всей этой жизни? То ты жалуешься, и тебя тянетъ сюда; вотъ я тебя привелъ, куда тебѣ хотѣлось, -- и опять нехорошо! Смотри, я даю тебѣ свободу, иди въ лѣсъ, ложись въ прохладной тѣни и слушай, какъ будутъ жужжать мухи; вдыхай ароматъ молодыхъ травъ, ты свободенъ, ну, иди же! Ищи опять Виндекинда! Ты не хочешь? Такъ ты все-таки только въ меня одного вѣришь? Развѣ все неправда, о чемъ я тебѣ разсказывалъ? Кто лгалъ: Виндекиндъ, или я? Прислушайся въ стонамъ, какъ они отрывисты и слабы. Скоро все стихнетъ... Но не оглядывайся же такъ боязливо, Іоганнесъ. Чѣмъ скорѣе наступить тишина, тѣмъ лучше. Больше ужъ ты не будешь съ отцомъ дѣлать далекихъ прогуловъ, никогда не будешь съ нимъ искать фіалокъ. Съ кѣмъ онъ гулялъ въ теченіе тѣхъ лѣтъ, пока ты отсутствовалъ? Да, объ этомъ ты ужъ спросить его больше не можешь; этого ты никогда не узнаешь. Теперь ты долженъ однимъ мною довольствоваться. Если бы ты зналъ меня нѣсколько раньше, ты бы не смотрѣлъ теперь на все такъ безнадежно. Ты еще далеко не тотъ, какимъ ты долженъ быть. Думаешь ли ты, что докторъ Цифра, на твоемъ мѣстѣ, повѣсилъ бы такъ голову? Его огорчило бы это настолько же, какъ и того кота, который грѣется на солнцѣ. И это правильно. Къ чему служитъ отчаяніе? Развѣ цвѣты учили тебя этому? Они тоже не печалятся, когда одинъ изъ нихъ срывается неизвѣстной рукой. Развѣ это не счастіе? Они ничего не знаютъ -- вотъ почему они счастливы. Но разъ ты началъ хоть что-либо познавать, ты долженъ знать все, чтобы быть счастливымъ. Этому я одинъ могу тебя научить. Все или ничего! Слушайся меня. И что тебѣ въ томъ, что онъ отецъ твой? Онъ -- умирающій человѣкъ, а это -- самое обыкновенное дѣло. Слышишь ли ты еще стоны? Едва, едва слышны... Ну, кажется, конецъ!
   Съ стѣсненнымъ сердцемъ взглянулъ Іоганнесъ на постель.
   Котъ Симонъ спрыгнулъ съ подоконника, потянулся и, мурлыкая, улегся рядомъ съ умирающимъ на постели.
   Бѣдная усталая голова болѣе не шевелилась; она спокойно лежала, вдавленная въ подушки, но изъ полуоткрытаго рта все еще вылетали отрывистые слабые звуки. Они становились все тише и были едва слышны.
   Тогда сидѣвшій у изголовья Гейнъ перевелъ глаза съ часовъ въ опущенной головѣ и поднялъ руку. Все стихло. Легкая тѣнь легла на застывшее лицо. Наступила мертвая, тяжелая тишина!
   Іоганнесъ ждалъ, все еще чего-то ждалъ.
   Но раздававшіеся ранѣе стоны не возобновлялись. Было тихо, мертвенно, щемяще тихо.
   Напряженное ожиданіе послѣднихъ часовъ исчезло, и Іоганнесу показалось, что душа его освободилась и упала въ темную бездонную пустоту. Онъ падалъ все глубже и глубже. Кругомъ него было темно и тихо. Голосъ Плейзера звучалъ какъ бы издалека:
   -- Итакъ, и эта исторія окончилась.
   -- Ну, -- сказалъ докторъ Цифра, -- теперь ты можешь самъ разсмотрѣть, что такое съ нимъ было. Это я тебѣ предоставляю. Я долженъ уйти.
   Котъ выгнулъ спину; около трупа ему стало холодно, и онъ пошелъ искать солнышка, чтобы согрѣться.
   Іоганнесъ увидѣлъ, какъ Плейзеръ взялъ ножъ, внимательно осмотрѣлъ его и подошелъ къ кровати.
   Этотъ моментъ вывелъ Іоганнеса изъ состоянія отупѣнія. Прежде чѣмъ Плейзеръ подошелъ въ кровати, онъ уже стоялъ передъ нимъ.
   -- Что ты хочешь дѣлать? -- спросилъ онъ. Глаза его были широко раскрыты отъ ужаса.
   -- Хочу посмотрѣть, что это такое съ нимъ было, отчего онъ умеръ, -- сказалъ Плейзеръ.
   -- Нѣтъ! -- рѣшительно отвѣтилъ Іоганнесъ, и его голосъ зазвучалъ твердо, какъ голосъ взрослаго мужчины.
   -- Это что значитъ? -- спросилъ Плейзеръ, свирѣпо блеснувъ глазами. -- Можешь ли ты мнѣ это запретить? Развѣ ты не знаешь, какъ я силенъ?
   -- Я этого не хочу, -- проговорилъ Іоганнесъ. Стиснувъ зубы, онъ глубоко вздохнулъ и пристально посмотрѣлъ на Плейзера, вытянувъ руку по направленію въ нему.
   Плейзеръ подошелъ ближе. Тогда Іоганнесъ схватилъ его за колѣно и сталъ съ нимъ бороться.
   Плейзеръ былъ силенъ, онъ это зналъ; еще никому не удавалось побороть его. Но Іоганнесъ не уступалъ и твердо стоялъ на своемъ.
   Ножъ снова блеснулъ передъ нимъ. Изъ глазъ посыпались искры, замелькали красные круги, но онъ все-таки не поддавался и продолжалъ бороться.
   Онъ зналъ, что произойдетъ, если онъ будетъ побѣжденъ. Онъ зналъ это но опыту. Но то, что было позади него, былъ трупъ его отца, и онъ ни за что не хотѣлъ допустить, чтобы его трогали.
   Пока они боролись, тяжело дыша, позади ихъ лежало мертвое тѣло, все такъ же вытянутое и неподвижное, какъ и въ тотъ моментъ, когда только-что наступила зловѣщая тишина; бѣлки глазъ виднѣлись узкой полоской, углы рта были приподняты и сложились въ застывшую усмѣшку. Когда оба, въ пылу борьбы, задѣвали за кровать, голова мертвеца слегка переваливалась то въ одну, то въ другую сторону.
   Іоганнесъ все еще держался, хотя дыханіе начинало измѣнять ему, и онъ ничего больше не видѣлъ.
   Глаза затянула какая-то кроваво-красная завѣса; но онъ все еще боролся. Мало-по-малу руки его стали разжиматься, не ощущая болѣе сопротивленія; онѣ устало опустились внизъ, а въ сжатыхъ кулакахъ не оказалось ничего.
   Когда онъ оглянулся, Плейзера уже не было. Одинъ Гейнъ еще сидѣлъ у кровати и кивалъ ему головой.
   -- Это было хорошо съ твоей стороны, -- сказалъ онъ.
   -- Неужели онъ снова придетъ? -- прошепталъ Іоганнесъ.
   Гейнъ покачалъ головой.
   -- Никогда. Кто разъ отважился побороть его, тотъ болѣе его не увидитъ.
   -- А Виндекиндъ? Увижу ли я опять Виндекинда?
   Долго мрачный человѣкъ глядѣлъ пристально на Іоганнеса. Его взглядъ не возбуждалъ болѣе ужаса, былъ мягокъ и серьезенъ; онъ притягивалъ Іоганнеса подобно глубокой безднѣ.
   -- Я одинъ могу отвести тебя въ Виндекинду, -- наконецъ, сказалъ онъ. -- Только съ моей помощью ты можешь найти книжечку.
   -- Такъ возьми меня съ собой, теперь ужъ никого нѣтъ; возьми и меня, какъ другихъ; мнѣ ничего больше не нужно.
   Гейнъ снова отрицательно покачалъ головой.
   -- Ты любишь людей, Іоганнесъ. Ты этого не зналъ, но ты всегда ихъ любилъ. Есть что-то чудесное въ томъ, что заставляетъ стать хорошимъ человѣкомъ.
   -- Я не хочу; возьми меня съ собой...
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Ты хочешь, я ты не можешь иначе...
   Съ этими словами длинная темная фигура стала исчезать передъ глазами Іоганнеса, она расплылась въ неопредѣленныя очертанія; легкое сѣрое облако пронеслось по комнатѣ и исчезло въ солнечныхъ лучахъ.
   Іоганнесъ склонилъ голову къ краю постели и плакалъ надъ умершимъ человѣкомъ.

XIV

   Спустя долгіе часы поднялъ онъ голову. Босые солнечные лучи, падавшіе въ комнату, отливали красноватымъ оттѣнкомъ. Они походили на прямые золотые прутья.
   -- Отецъ, отецъ! -- прошепталъ Іоганнесъ.
   А снаружи, внѣ печальной комнаты, вся природа наполнялась золотисто-багрянымъ солнечнымъ сіяніемъ. Ни одинъ листикъ не шевелился и все замерло въ нѣмомъ очарованіи.
   Въ воздухѣ вмѣстѣ со свѣтомъ какъ бы едва слышно проносился нѣжный шелестъ; свѣтлые лучи, казалось, пѣли:
   -- "Сынъ солнца! сынъ солнца"!
   Іоганнесъ поднялъ голову и прислушался. Въ его ушахъ звучало:
   -- "Сынъ солнца! сынъ солнца"!
   Казалось, то былъ голосъ Виндекинда. Только онъ одинъ звалъ его такъ; неужели онъ его теперь призывалъ?
   Но въ это время онъ взглянулъ на блѣдное лицо, лежавшее рядомъ, и ему не хотѣлось больше прислушиваться.
   -- Бѣдный, милый отецъ! -- сказалъ онъ.
   Вдругъ звуки опять раздались около него, уже со всѣхъ сторонъ, такъ сильно, такъ могуче, что онъ задрожалъ отъ необыкновеннаго умиленія.
   -- "Сынъ солнца! Сынъ солнца"!
   Іоганнесъ поднялся съ своего мѣста и выглянулъ въ садъ. Какой свѣтъ! Какой чудный свѣтъ! Онъ заливалъ всѣ верхушки деревьевъ, блестѣлъ въ травѣ и искрился въ темныхъ тѣняхъ. Онъ наполнялъ весь воздухъ вплоть до синей выси, гдѣ зарождались впервые вечернія облачка.
   За зеленой лужайкой, между деревьями и кустами, виднѣлись холмы дюнъ. На ихъ верхушкахъ горѣло яркое золото, а въ ихъ тѣни отливало синевою неба.
   Спокойно раскинувшіяся дюны, казалось, были покрыты одѣяніемъ изъ нѣжныхъ цвѣтовъ. Ихъ легкія, едва уловимыя очертанія дѣйствовали на душу умиротворяюще, подобно молитвѣ. Іоганнесъ опять почувствовалъ себя такъ, какъ тогда, когда Виндекиндъ училъ его молиться.
   Да не онъ ли это -- та свѣтлая фигура въ голубомъ плащѣ? Тамъ что-то мерцаетъ среди свѣта въ золотисто-голубомъ туманѣ... Не Виндекиндъ ли это манитъ его?
   Іоганнесъ выбѣжалъ на солнце и замеръ на мгновеніе. Его охватили чары свѣта, и онъ не смѣлъ пошевелиться среди всеобщей тишины.
   Свѣтлое видѣніе не исчезало. Это былъ Виндекиндъ! Несомнѣнно -- онъ. Сіявшая голова съ золотистыми волосами была обращена въ нему, ротъ полуоткрытъ, какъ будто онъ его звалъ къ себѣ. Онъ манилъ его правой рукой, лѣвою же что-то поднялъ кверху и держалъ высоко въ своихъ гибкихъ пальцахъ. Это что-то блестѣло и сіяло въ его рукѣ.
   Съ крикомъ блаженнаго восторга, при видѣ сбывшейся надежды, бросился Іоганнесъ на встрѣчу милому видѣнію. Оно отдѣлилось отъ земли и неслось передъ нимъ съ улыбающимся лицомъ и манящей рукой. По временамъ оно касалось земли, при чемъ медленно наклонялось, потомъ снова легко и быстро поднималось и неслось далѣе, подобно сѣмени, гонимому вѣтромъ.
   Іоганнесу также хотѣлось подняться и летѣть туда съ нимъ, какъ бывало прежде и какъ случалось еще иногда во снѣ. Но земля притягивала его ноги, его шаги ступали по прежнему тяжело по травянистой землѣ. Съ трудомъ онъ выискивалъ дорогу между кустами, которые, царапая, задѣвали его за платье, а вѣтви хлестали по лицу. Задыхаясь и спотыкаясь, карабкался онъ на покрытые мхомъ склоны дюнъ. Но онъ все-таки шелъ и шелъ, не спуская глазъ съ сіяющаго Виндекинда и съ того, что блестѣло въ его поднятой кверху рукѣ.
   Наконецъ, онъ добрался до средины дюнъ. Въ долинахъ цвѣли розы и тысячи желтыхъ чашечекъ тянулись въ солнцу. Цвѣло много и другихъ цвѣтовъ, свѣтло-голубыхъ, желтыхъ и пурпурныхъ; знойный жаръ стоялъ въ маленькихъ долинахъ и нѣжилъ пахучія травы. Сильные смоляные запахи наполняли воздухъ. Идя все дальше, Іоганнесъ вдыхалъ ихъ ароматъ, запахъ тиміана и сухого оленьяго мха, мягко подававшагося подъ его ногами. Было волшебно хорошо.
   Какъ было бы хорошо, и какъ бы онъ былъ счастливъ, еслибъ онъ только былъ вмѣстѣ съ Виндекиндомъ!
   Онъ замѣтилъ около чуднаго видѣнія, за которымъ стремился, порхающихъ пестрыхъ бабочекъ: маленькихъ, красныхъ, черныхъ, бойкихъ, съ шелковистыми небесно-голубыми крылышками. Надъ его головой жужжали золотые жуки, живущіе на дикихъ розахъ; толстые шмели кружились и гудѣли въ опаленной травѣ.
   А этотъ Виндекиндъ летѣлъ все дальше и дальше. Іоганнесъ долженъ былъ спѣшить за нимъ едва переводя духъ. Крупный репейникъ царапалъ его; онъ съ трудомъ карабкался на песчаные холмы; острая трава врѣзалась ему въ пальцы. Онъ пробрался черезъ низкій березовый лѣсокъ, гдѣ трава ему была по колѣни; водяныя птицы поднимались съ небольшихъ стоячихъ водъ, блестѣвшихъ между кустарниками. Запахъ бѣлыхъ цвѣтовъ густого боярышника смѣшивался съ запахомъ березы и мяты, роскошно разросшейся на болотистой почвѣ.
   Вотъ, кончился лѣсъ, а съ нимъ и зелень, пестрые цвѣты, и среди блѣдной и жидкой травы дюнъ виднѣлся лишь одинъ блѣдножелтый репейникъ.
   На вершинѣ послѣдняго ряда дюнъ Іоганнесъ снова увидѣлъ обликъ Виндекинда. Въ поднятой рукѣ по прежнему что-то ослѣпительно блестѣло. Могучій, немолчный гулъ доносился, таинственно маня съ той стороны, вмѣстѣ со свѣжимъ вѣтеркомъ. То былъ шумъ моря. Іоганнесъ чувствовалъ, что оно здѣсь близко, и медленно взбирался на послѣдній холмъ. Тамъ онъ опустился на колѣни и окинулъ взоромъ необъятное море.
   Золотые лучи залили его всего своимъ свѣтомъ. Вечерніе облака столпились какъ бы для проводовъ дневного свѣтила. Они окружали опускавшееся солнце кольцомъ огромныхъ раскаленныхъ до-красна скалъ. По морю разстилался широкій огненный, пылающій, лучезарный путь, который велъ во входу далекаго неба.
   За солнцемъ, куда глазъ едва могъ проникнуть, въ глубинѣ свѣтового грота, переливались нѣжные, голубые и свѣтло-красные цвѣта. По всему широкому небосклону блестѣли огненные языки и яркія полосы, переходившія то въ отдѣльныя кровавыя пятна, то въ блѣдныя линіи потухавшаго огня.
   Іоганнесъ ждалъ, пока солнечный дискъ не коснулся конечной точки огненной полосы, которая вела въ нему.
   Тогда онъ посмотрѣлъ внизъ и увидѣлъ въ самомъ началѣ пути свѣтлый образъ, за которымъ онъ слѣдовалъ. Небольшое судно, блестящее и прозрачное, какъ кристаллъ, плавно колыхалось на широкой огненной полосѣ. На одной сторонѣ лодки стоялъ стройный образъ Виндекинда, державшій въ рукѣ все тотъ же ярко-блестящій предметъ. На другомъ концѣ Іоганнесъ узналъ мрачнаго Гейна.
   -- Виндекиндъ! Виндекиндъ! -- воскликнулъ Іоганнесъ.
   Приближаясь въ чудесной лодкѣ, онъ взглянулъ на далекій, конечный край пути. Вдругъ отъ свѣтлой поверхности, окруженной огненными облавами, отдѣлилась темная фигура. Она становилась все больше и больше. Медленно приближался этотъ человѣкъ, спокойно шедшій по волновавшимся подъ его ногами огненнымъ водамъ.
   Красноватыя, пылающія волны поднимались и опускались подъ его ногами, а онъ все приближался тихо и величественно.
   Это былъ человѣкъ; его лицо было блѣдно, а глаза глубоки и темны, такъ глубоки, какъ глаза Виндекинда, но въ его взглядѣ было безконечно много той нѣжности и грусти, какихъ Іоганнесъ еще не видѣлъ ни въ однихъ глазахъ.
   -- Кто ты? -- спросилъ Іоганнесъ. -- Ты человѣкъ?
   -- Я -- болѣе, чѣмъ человѣкъ!
   -- Кто же ты, наконецъ? -- опять спросилъ Іоганнесъ.
   -- Не называй мнѣ никакихъ великихъ именъ, -- сказалъ онъ въ отвѣтъ; -- когда-то они были чисты и святы, какъ священническія одежды, и драгоцѣнны, какъ питательныя зерна; но они сдѣлались шутовской одеждой глупцовъ. Не называй ихъ, потому что смыслъ ихъ утраченъ, чистота ихъ сдѣлалась предметомъ насмѣшки. Кто хочетъ меня узнать, тотъ долженъ забыть тѣ имена и прислушаться къ себѣ самому.
   -- Я тебя узналъ, я тебя узналъ! -- воскликнулъ Іоганнесъ.
   -- Да, это я былъ въ тебѣ, когда ты плакалъ о людяхъ, хотя ты не понималъ своихъ слезъ. Это былъ я, который вселилъ въ твою душу любовь, и которую ты тоже не могъ понять. Я былъ съ тобой, и ты меня не видѣлъ; я трогалъ струны твоей души, и ты меня не узнавалъ.
   -- Почему же я увидѣлъ тебя только теперь?
   -- Много слезъ должны пролить тѣ глаза, которымъ суждено меня увидѣть.
   -- Я знаю тебя! Я вновь узналъ тебя. Я хочу быть съ тобою!
   Іоганнесъ протянулъ въ нему руки, а онъ показалъ на блестящее судно, медленно двигавшееся по огненному пути.
   -- Посмотри! -- сказалъ онъ: -- вотъ путь во всему тому, въ чему ты стремился. Другой дороги нѣтъ. Выбирай. Только тамъ тотъ большой свѣтъ, который ты желалъ постигнуть. А туда, -- и онъ указалъ на темный востокъ, -- гдѣ страдаетъ человѣчество, туда лежитъ мой путь. Не блуждающій огонекъ, который потухъ, а я буду тебя сопровождать. Теперь ты знаешь правду. Выбирай!
   Іоганнесъ медленно перевелъ свой взоръ отъ манившаго его облика Виндекинда и протянулъ руки по направленію въ таинственному существу. И вмѣстѣ со. своимъ спутникомъ онъ пошелъ на встрѣчу холодному ночному вѣтру, по тяжелой дорогѣ, къ большому мрачному городу, гдѣ жили люди, неразлучные съ своимъ горемъ...
   Можетъ быть, когда-нибудь, я снова разскажу вамъ о маленькомъ Іоганнесѣ, но на сказку мой разсказъ тогда уже болѣе походить не будетъ.
   
   Источник текста: "Вестник Европы. Г.32 1897, Т.5 [кн.10, Октябрь, стр. 550-583]; Т.6, [кн.11, Ноябрь, стр. 176-247] .
   
   
   
   
дъ нимъ, если онъ обожжется? Развѣ ты можешь сказать тогда: "Вѣдь я предупреждалъ, онъ зналъ"... Вѣдь ты тоже зналъ, что онъ не послушаетъ тебя. Люди же точно такъ же непослушны и глупы, какъ дѣти. Ты забываешь, что стекло хрупко, а глина мягка. А создавшій человѣка и не принявшій во вниманіе глупость его похожъ на мастера, который сдѣлаетъ мечи изъ стекла, а стрѣлы изъ глины, не соображая, что они разобьются или будутъ расплющиваться и мяться.
   Слова эти, какъ огненныя капли, падали на сердце Іоганнеса и жгли его.
   И въ груди его проснулась новая большая мука, вытѣснившая всѣ его прежнія страданія и заставившая его плакать по цѣлымъ часамъ въ тишинѣ долгихъ безсонныхъ ночей.
   О, сонъ, сонъ! Настало время, когда послѣ долгихъ дней сонъ сталъ чѣмъ-то самымъ дорогимъ и желаннымъ. Въ немъ не было ни мучительныхъ мыслей, ни страданій, а грезы уносили къ далекому счастливому прошлому. И сны эти казались ему такими удивительно прекрасными, но днемъ онъ не могъ воскресить ихъ даже въ своей памяти. Онъ зналъ лишь, что всѣ огорченія, вся тоска прежнихъ дней все же были счастьемъ въ сравненіи съ той мертвой пустотой, которую онъ ощущалъ теперь въ своемъ сердцѣ.
   Однажды во снѣ онъ мучительно тосковалъ по Вьюнку, въ другой разъ ему снилось, что онъ цѣлые часы сидитъ и ждетъ Робинетту, и какъ онъ былъ счастливъ тогда.
   Но теперь наяву, тосковалъ ли онъ еще по ней? Чѣмъ больше онъ учился, тѣмъ равнодушнѣе становился онъ, такъ какъ и это чувство было разложено на свои составныя части, и Клауберъ объяснилъ ему, что такое любовь... И тогда онъ началъ стыдиться своего чувства, а докторъ Цифра говорилъ, что это потому, что онъ еще не умѣетъ разложить его на математическія формулы, но что онъ уже близокъ и къ этому.
   Такъ все становилось мрачнѣе и чернѣе вокругъ маленькаго Іоганнеса.
   У него даже было слабое чувство благодарности за то, что во время своего страшнаго блужданія съ Клауберомъ среди гробовъ и мертвецовъ онъ тамъ не видѣлъ Робинетты...
   Когда онъ сказалъ объ этомъ Клауберу, тотъ хитро улыбнулся, и Іоганнесъ понялъ, что это случилось не затѣмъ, чтобы пощадить его. Въ часы, свободные отъ занятій и работъ, Клауберъ знакомилъ Іоганнеса съ людьми.
   Онъ умѣлъ проникать повсюду: въ больницы, гдѣ въ просторныхъ свѣтлыхъ комнатахъ больные лежали длинными рядами на своихъ бѣлыхъ постеляхъ, съ блѣдными страдальческими лицами, гдѣ удручающую, гнетущую тишину нарушали стоны и кашель больныхъ; Клауберъ указывалъ ему на тѣхъ, кому не суждено уже было вернуться къ жизни, а когда въ опредѣленные часы комнаты наполнялись толпами людей, пришедшихъ навѣститъ своихъ близкихъ, онъ говорилъ:
   -- Смотри, всѣ они знаютъ, что сами попадутъ когда-нибудь сюда, въ эти комнаты, и будутъ лежать здѣсь, пока ихъ не вынесутъ въ черномъ ящикѣ.
   "Какъ же могутъ они быть такъ веселы?" думалъ Іоганнесъ.
   А Клауберъ повелъ его въ маленькую комнату въ верхнемъ этажѣ больницы. Тамъ царилъ жуткій полумракъ. Заглушенные закрытыми окнами звуки рояля изъ сосѣдняго дома глухо отдавались въ ней.
   Тамъ, среди другихъ, Клауберъ указалъ ему одного больного, который тупо слѣдилъ за тонкимъ лучомъ свѣта, медленно скользившимъ по стѣнѣ.
   -- Вотъ этотъ лежитъ здѣсь уже седьмой годъ, -- разсказывалъ Клауберъ, -- онъ былъ морякомъ, онъ видѣлъ пальмы Индіи, голубыя моря Японіи, лѣса Бразиліи, а теперь вотъ уже седьмой годъ, какъ онъ развлекается только этимъ солнечнымъ лучомъ и звуками рояля Онъ уже никогда не выйдетъ отсюда, но, можетъ быть, пролежитъ здѣсь еще столько же...
   Послѣ этого посѣщенія Іоганнеса долго преслѣдовалъ страхъ проснуться самому когда-нибудь въ этомъ сумрачномъ помѣщеніи, при заглушенныхъ звукахъ рояля, и ничего не видѣть до самой смерти, кромѣ гаснущаго возрождающагося луча солнца.
   Клауберъ водилъ его то въ громадные соборы, то на празднества и торжественныя собранiя, то во внутренніе покои различныхъ доновъ.
   И Іоганнесъ узналъ жизнь людей. И часто онъ долженъ былъ вспоминать свою собственную жизнь, сказки, которыя ему разказывалъ когда-то Вьюнокъ, и свои собственныя переживанія.
   Онъ встрѣчалъ людей, напоминавшихъ ему свѣтлячка, который видѣлъ въ звѣздахъ своихъ умершихъ товарищей, или майскаго жука, который, будучи всего на однѣ сутки старше своего товарища, такъ много разглагольствовалъ о жизненномъ призваніи и цѣли жизни; онъ слышалъ исторіи, напоминавшія ему знаменитаго Критцеля, баснословнаго предка пауковъ-крестовиковъ, и угря, который ничего не дѣлалъ, только кормился за счетъ другихъ, такъ какъ королю приличествуетъ быть толстымъ и откормленнымъ; самого себя онъ сравнивалъ съ тѣмъ молодымъ майскимъ жукомъ, который никакъ не могъ понять, въ чемъ собственно его призваніе, и полетѣлъ прямо на огонъ; ему казалось, что и онъ, какъ этотъ несчастный жукъ, ползетъ теперь по землѣ, привязанный на крѣпкую нитку, которая больно рѣжетъ его тѣло, и за которую дергаетъ его Клауберъ.
   Ахъ, вѣроятно, онъ уже никогда не узнаетъ больше, свободы и счастья! но когда же, наконецъ, раздавитъ его тяжелая ступня судьбы? Клауберъ смѣялся надъ нимъ, когда онъ вспоминалъ Вьюнка, и онъ самъ мало-по-малу начиналъ думать, что это былъ лишь сонъ и что въ дѣйствительности Вьюнка никогда не было.
   -- Но, Клауберъ, -- говорилъ онъ, -- тогда значитъ не было и ключика и ничего, ничего не было и нѣтъ!
   -- Конечно, ничего не было и нѣтъ. Существуютъ только люди и цифры, только безконечное число цифръ.
   -- Но въ такомъ случаѣ, Клауберъ, ты обманываешь меня! Оставь меня, позволь мнѣ прекратить свои безплодные поиски! Оставь, оставь меня!
   -- А ты забылъ, что сказала тебѣ Смерть? Ты долженъ сдѣлаться человѣкомъ, человѣкомъ въ полномъ смыслѣ этого слова.
   -- Я не хочу -- это ужасно!
   -- Ты долженъ, разъ ты рѣшилъ это. Посмотри на доктора Цифра. Развѣ онъ ужасенъ? Будь только такимъ, какъ онъ.
   И это была правда. Докторъ Цифра казался всегда спокойнымъ и счастливымъ. Упорно и прямо шелъ онъ но разъ намѣченному пути, учась и поучая, всегда уравновѣшенный и довольный.
   -- Посмотри на него, -- говорилъ Клауберъ, -- онъ все видитъ и все же ничего не замѣчаетъ. Онъ изучаетъ человѣка, какъ если бы онъ самъ былъ совершенно другое существо, у котораго нѣтъ ничего общаго съ людьми. Онъ проходитъ мимо страданій и горя человѣческаго, какъ будто онъ самъ неуязвимъ, и смотритъ въ лицо Смерти, какъ безсмертный духъ. Онъ хочетъ только понять то, что видитъ, и равнодушно принимаетъ всѣ истины. Онъ доволенъ всѣмъ. Такимъ долженъ стать и ты!
   -- Но я не могу этого!
   -- Ну, такъ я не могу помочь тебѣ.
   Таковъ всегда былъ безнадежный конецъ ихъ разговоровъ.
   Іоганнесъ падалъ духомъ и безъ надежды и вѣры искалъ и искалъ, самъ не зная уже, что и зачѣмъ. Онъ сталъ такимъ, какъ тѣ, которыхъ смутилъ Вюстишь.
   Наступила зима, но онъ ера замѣтилъ ее. Въ одинъ холодный, туманный день, когда мокрый, грязный снѣгъ лежалъ на улицахъ и стекалъ мутными грязными каплями съ крышъ и деревьевъ, онъ совершалъ съ Клауберомъ свою обычную прогулку. На одной площади они встрѣтили вдругъ толпу молоденькихъ дѣвушекъ съ учебниками и сумками въ рукахъ. Онѣ весело смѣялись, кричали и бросали другъ въ друга комки снѣга. Голоса ихъ какъ-то веселѣй раздавались на большой, покрытой снѣгомъ, -- площади, на которой не слышно было ни топота ногъ, ни шума экипажей, а только одинъ звонкій молодой смѣхъ.
   Іоганнесъ вдругъ среди нихъ замѣтилъ ору дѣвушку, которая, увидѣвъ его, стала въ него всматриваться. Онъ хорошо зналъ это лицо, но никакъ не могъ вспомнить, кто это. Она кивнула ему разъ, другой...
   -- Кто это? Я ее знаю.
   -- Да, возможно; ее зовутъ Маріей, а еще иногда Робинеттой.
   -- Нѣтъ, это не она. Она не похожа на Вьюнка. У нея слишкомъ обыкновенное лицо.
   -- Ха, ха, ха! Какъ она можетъ походить на несуществующее лицо. Она просто то, что есть, ты когда-то такъ тосковалъ по ней. Теперь я могу тебя свести съ ней.
   -- Не надо! Я не хочу видѣть ее. Я предпочелъ бы ее видѣть среди мертвецовъ, какъ другихъ.
   И, не оглядываясь, Іоганнесъ пошелъ быстро впередъ, шепча про себя:
   -- Это послѣднее... больше ничего, ничего нѣтъ у меня!..

ХIII

   Надъ большимъ городомъ свѣтило ясное, теплое солнышко перваго весенняго утра. Лучи его проникли и въ комнатку Іоганнеса, и на низкомъ потолкѣ ея, мерцая, играло свѣтлое отраженіе гладкой поверхности канала. Іоганнесъ сидѣлъ у залитаго свѣтомъ окна и глядѣлъ на городъ. Сѣрый туманъ, скрывавшій отдаленныя строенія и концы улицъ, наконецъ поднялся, превратившись въ пронизанную солнечными лучами голубую ткань, повисшую надъ обширнымъ горизонтомъ города. Края крышъ блестѣли, отливая серебромъ, и дома, какъ подновленные теплымъ свѣтомъ солнца, ярко и рѣзко выдѣлялись во влажномъ голубомъ воздухѣ. Вода каналовъ казалась полной жизни. Коричневыя ночки вязовъ набухли и блестѣли, а между вѣтвей сновали безчисленныя стаи шумѣвшихъ воробьевъ.
   Солнце какъ будто опьянило Іоганнеса своимъ свѣтомъ. Бакъ во снѣ онъ слѣдилъ за игрою волнъ канала и за набухшими ночками вяза, прислушиваясь вмѣстѣ съ тѣмъ къ веселому щебетанію воробьевъ.
   Уже давно онъ не испытывалъ подобнаго настроенія и не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ. Это было, знакомое издавна, весеннее солнышко, то солнышко, которое бывало такъ манило и влекло его на волю, въ садъ, гдѣ онъ ложился въ тѣни старой стѣны на теплую влажную землю и по цѣлымъ часамъ наслаждался свѣтомъ и тепломъ, и любовался молодой травкой, тянувшейся къ солнцу. Ему было такъ хорошо въ этихъ волнахъ свѣта и тепла, воскрешавшихъ въ его сердцѣ блаженное чувство радости бытія, которое онъ испытывалъ бывало много лѣтъ тому назадъ, лежа въ объятіяхъ матери. Онъ могъ вспомнить снова все прошлое, пережитое, но безъ тоски и слезъ. Такъ онъ сидѣлъ и грезилъ, желая лишь одного, -- чтобы солнце не уходило.
   -- О чемъ ты размечтался тутъ, Іоганнесъ? -- воскликнулъ вдругъ Клауберъ, -- ты знаешь, что я ненавижу это!
   Іоганнесъ умоляюще поднялъ на него свои задумчивые глаза.
   -- Дай мнѣ посидѣть еще немного. Солнце такъ прекрасно.
   -- Что ты находишь въ солнцѣ такого особеннаго? Вѣдь оно лишь большое свѣтило, и сидишь ли ты при свѣтѣ солнца или другого источника тепла -- все равно. Посмотри! Вотъ тѣни и свѣтовыя пятна на улицѣ, вѣдь это лишь отблескъ огня, который горитъ спокойно и ровно; но и солнце, въ сущности, -- маленькая свѣча, освѣщающая только маленькій уголокъ міра. Тамъ, тамъ за этой синевой, подъ нами и надъ нами, тамъ темно, холодно и мрачно! Тамъ вѣчная безконечная ночь!
   Но слова его не произвели обычнаго впечатлѣнія на Іоганнеса. Тихіе теплые солнечные лучи проникли въ душу его и наполнили ее своимъ свѣтомъ: все въ ней было ясно и счастливо.
   Клауберъ повелъ его въ мрачное, холодное жилище доктора Цифра. Но и тамъ еще нѣкоторое время свѣтлые, солнечные образы носились передъ взоромъ его, но мало- по-малу они начали гаснуть, и вскорѣ душа его снова погрузилась во мракъ.
   Когда же насталъ вечеръ, и онъ снова шелъ по улицамъ города, теплый и влажный воздухъ былъ полонъ весеннихъ ароматовъ. Все какъ - будто дышало весной, и ему было душно въ узкихъ улицахъ. Но на открытыхъ площадяхъ онъ, казалось, чувствовалъ запахъ полей и лѣса, а вверху, надъ городомъ, онъ видѣлъ весну и въ свѣтѣ розоваго заката и въ легкихъ, свѣтлыхъ облачкахъ.
   Сумерки окутали нѣжной лиловой дымкой весь городъ. На улицахъ было тихо, только вдали гдѣ-то слышались звуки уличнаго органа, тянувшіе однообразно-унылую пѣсню.
   Дома стояли, какъ темныя тѣни, на красномъ вечернемъ небѣ, поднимая кверху, какъ тысячи рукъ, свои гребни и трубы. И казалось Іоганнесу, что это солнце передъ заходомъ даритъ большой городъ своей улыбкой, такой мягкой и привѣтливой, какъ улыбка прощанія. А теплый воздухъ нѣжно ласкалъ его щеки.
   Но вдругъ ему стало почему-то тяжело и грустно, такъ тяжело, что онъ долженъ былъ остановиться и, глубоко вздохнувъ, поднять глаза къ далекому небу. Весна звала его, и онъ слышалъ зовъ ея. Хотѣлъ отвѣтить ей, идти навстрѣчу, и былъ полонъ раскаянія, любви и прощенія. Поднятые кверху глаза его наполнялись слезами.
   -- Что съ тобой, Іоганнесъ? Не веди себя такъ глупо. Люди смотрятъ на тебя! -- сказалъ Клауберъ.
   Длинные однообразные ряды домовъ печально тянулись по обѣимъ сторонамъ улицы, какъ жалоба, какъ отвѣтный стонъ на зовъ природы.
   Люди сидѣли у дверей на улицѣ и наслаждались весеннимъ воздухомъ. Іоганнесу казалось это насмѣшкой. Грязныя, настежъ-раскрытыя двери и удушливыя помѣщенія ждали вѣдь ихъ обратно.
   Вдали звучали еще рыдающіе звуки шарманки.
   "О, если бы я могъ убѣжать отсюда, туда, далеко, къ дюнамъ и морю", -- думалъ онъ. Но онъ долженъ былъ остаться здѣсь и итти въ свою низкую маленькую комнату, гдѣ всю ночь онъ не могъ закрыть глазъ.
   Онъ вспоминалъ своего отца, вспоминалъ свои прогулки съ нимъ, когда, бывало, отставъ шаговъ на десять отъ отца, онъ читалъ буквы, которыя тотъ чертилъ на пескѣ для него, вспоминалъ мѣста, гдѣ они вмѣстѣ съ отцомъ искали пахучія фіалки въ густыхъ заросляхъ лѣса. И всю ночь напролетъ образъ отца, такой, какимъ онъ представлялъ его себѣ, когда, сидя въ его кабинетѣ, прислушивался къ скрипу его пера, не покидалъ его ни на минуту. А утромъ онъ сталъ просить Клаубера дать ему возможность сходить хоть разъ домой, хоть разъ еще повидать отца и дюны, и садъ; теперь-то ему было ясно, что отецъ ему былъ дороже и его Престо и его комнатки дома, такъ какъ ради отца только онъ хотѣлъ вернуться домой.
   -- Скажи мнѣ хотя, -- говорилъ онъ, -- какъ ему живется и сердится ли онъ на меня еще за мое долгое отсутствіе?
   Но Клауберъ только пожималъ плечами и говорилъ:
   -- Да что тебѣ легче будетъ, когда я скажу тебѣ это?
   Но весна продолжала звать его все настойчивѣй, все сильнѣе. Каждую ночь во снѣ онъ видѣлъ знакомыя дюны и темно-зеленый мохъ у подошвы ихъ, и болото, и солнечные лучи, играющіе въ нѣжной молодой зелени зарослей.
   "Такъ не можетъ продолжаться долго, -- думалъ Іоганнесъ, -- я не выдержу".
   И часто ночью, когда онъ не могъ заснуть, онъ тихонько вставалъ, подходилъ къ окну и подолгу смотрѣлъ въ глубину темной ночи, слѣдя за легкими туманными тучками, которыя то медленно плыли но лицу луны, то тихо уходили дальше, озаренныя ея мягкимъ свѣтомъ. Онъ думалъ о дюнахъ, которыя теперь спятъ вдали, упоенныя теплымъ воздухомъ, о томъ, какъ прекрасно должно быть въ лѣсу, гдѣ не шелохнетъ листокъ, а воздухъ полонъ запаха сырого моха и молодого березоваго сока. Ему казалось, что онъ слышитъ то громкій хоръ лягушекъ въ болотѣ, то пѣсню единственной птички, которая осмѣлилась нарушить тишину ночи; она такъ тихо начинаетъ свою пѣсню и такъ внезапно умѣетъ обрывать ее, что тишина кажется еще торжественѣе, еще глубже.
   И все это звало и влекло его къ себѣ, вдаль, и онъ, склонивъ голову на руки у окна, тихо и долго рыдалъ.
   -- Я не могу! Я не вынесу. Я умру, если не пойду туда. -- И когда на слѣдующій день Клауберъ разбудилъ его, онъ все еще сидѣлъ у окна, гдѣ заснулъ въ слезахъ.
   Но дни проходили за днями, становились все болѣе длинными и теплыми, и все оставалось по-старому, и Іоганнесъ не умеръ, а все еще носилъ съ собой свою тоску.
   Однажды утромъ докторъ Цифра сказалъ ему:
   -- Хочешь пойти со мной? Я долженъ навѣстить больного.
   Докторъ Цифра пользовался славой великаго ученаго, и многіе обращались къ нему за помощью противъ болѣзней и смерти. Іоганнесъ довольно часто сопровождалъ его въ больнымъ.
   Клауберъ былъ въ это утро необыкновенно веселъ. Онъ, не переставая, кувыркался, становился на голову, плясалъ и всячески шутилъ и прыгалъ. Все время онъ таинственно и весело подмигивалъ и смѣялся, какъ будто готовилъ интересный сюрпризъ для Іоганнеса.
   Но докторъ Цифра былъ спокоенъ и серьезенъ, какъ всегда.
   Въ этотъ день имъ предстоялъ далекій путь, который они совершили частью по желѣзной дорогѣ, частью пѣшкомъ. Еще ни разу Іоганнесъ не заходилъ такъ далеко отъ города. Былъ теплый, ясный день. Изъ окна вагона Іоганнесъ видѣлъ большіе зеленые луга, покрытые высокой свѣжей травой, и пасущихся на нихъ воровъ; видѣлъ бѣлыхъ бабочекъ, порхавшихъ надъ цвѣтами, и струящійся въ жаркихъ лугахъ солнца голубой воздухъ.
   Но вдругъ онъ вздрогнулъ отъ неожиданности -- передъ нимъ потянулись знакомыя линіи дюнъ!
   -- Ну, Іоганнесъ, наконецъ-то твое желаніе исполнилось! -- сказалъ насмѣшливо Клауберъ.
   Почти не вѣря глазамъ своимъ, глядѣлъ Іоганнесъ на знакомыя, милыя дюны. Онѣ становились все ближе и ближе; казалось, что длинные ряды ихъ съ обѣихъ сторонъ вращались на оси своей. Быстро промелькнули отдѣльные дома, стоящіе у дороги. Затѣмъ появились деревья: густолиственные каштаны, усыпанные пышными гроздьями бѣлыхъ и розовыхъ цвѣтовъ, темно-зеленыя ели, большія стройныя липы.
   Итакъ, это правда. Онъ снова увидитъ свои дорогія дюны.
   Поѣздъ остановился, и они втроемъ пошли пѣшкомъ по тѣнистой аллеѣ.
   Вотъ и темно-зеленый мохъ, вотъ и круглыя золотистыя солнечныя пятна на почвѣ лѣса и одурящій запахъ цвѣтущихъ березъ и молодыхъ сосновыхъ побѣговъ.
   "Неужели это правда? Неужели это правда, -- думалъ Іоганнесъ, -- и я буду снова счастливъ?"
   Его глаза блестѣли и сердце сильно билось. Онъ начиналъ вѣрить въ свое счастье. Вотъ знакомыя мѣста -- онъ узнаетъ деревья, а вотъ и лѣсная тропинка, по которой онъ бывало ходилъ. Они шли одни по дорогѣ, но Іоганнесъ постоянно оглядывался, какъ будто кто-то шелъ за ними слѣдомъ, скрываясь отъ нихъ. Ему показалось даже, что онъ замѣтилъ въ деревьяхъ темную человѣческую фигурку, которая скрылась за послѣднимъ поворотомъ дороги.
   Клауберъ посматривалъ на него, изрѣдка злобно улыбаясь. А докторъ шелъ, не обращая ни на что вниманія и дѣлая большіе шаги. Дорога становилась все болѣе знакомой; теперь онъ зналъ уже почти каждый камень, и вдругъ онъ задрожалъ отъ неожиданности: они стояли передъ его домомъ.
   Большой каштанъ, покрытый съ верху до низу пышными бѣлыми цвѣтами, которые рѣзко выдѣлялись на его темной зелени, разстилая надъ нимъ свои широкіе, похожіе на лапы, листья.
   Послышался знакомый скрипъ отворившейся двери, и его обдалъ знакомый запахъ родного дома. Съ щемящимъ чувствомъ чужого въ родномъ домѣ, онъ узнавалъ переднюю, двери, каждый уголокъ, каждый предметъ. Все это составляло когда-то часть его собственной жизни, его одинокаго и полнаго грезъ дѣтства. Со всѣми этими предметами онъ когда-то велъ долгіе разговоры, жилъ особою жизнью, въ которую никогда никого не посвящалъ бы. А теперь онъ чувствовалъ себя оторваннымъ, чужимъ этому старому дому съ его коридорами, комнатами и каморками, чужимъ и оторваннымъ безвозвратно, и онъ ходилъ въ немъ съ тяжелымъ щемящимъ чувствомъ, какъ по кладбищу.
   Если бы Престо выскочилъ ему навстрѣчу -- ему было бы, можетъ быть, легче. Но Престо не было, онъ исчезъ или погибъ.
   Но гдѣ же отецъ?
   Онъ оглянулся. Въ полуоткрытую дверь, выходившую въ залитой солнцемъ садъ, онъ увидѣлъ на дорогѣ ту же фигуру человѣка, которую онъ видѣлъ, какъ ему казалось, раньше.
   Человѣкъ этотъ породилъ къ дому. И по мѣрѣ того какъ онъ приближался, онъ становился все больше и больше, и когда онъ вошелъ въ дверь, на домъ легла страшная холодная тѣнь, и Іоганнесъ узналъ его.
   Въ домѣ царила мертвая тишина; молча поднялись они по лѣстницѣ. Тамъ была одна ступенька, которая всегда скрипѣла подъ ногами; Іоганнесъ зналъ это. И теперь она тоже трижды скрипнула, и скрипъ ея звучалъ, какъ болѣзненный стонъ. Но въ четвертый разъ этотъ скрипъ прозвучалъ какъ заглушенный плачъ.
   А вверху Іоганнесъ услыхалъ тяжелые, равномѣрные вздохи, такіе же тихіе, какъ тиканье часовъ. Это былъ страшный мучительный звукъ.
   Дверь его бывшей комнатки была открыта, и Іоганнесъ бросилъ въ нее быстрый боязливый взглядъ, навстрѣчу ему глянули причудливые цвѣты обоевъ равнодушно и безстрастно, а часы стояли.
   Они вошли въ комнату, изъ которой раздавались стоны. Это была спальня отца. Солнце весело глядѣло въ окно, освѣщая опущенный зеленый пологъ постели. На подоконникѣ, грѣясь на солнцѣ, сидѣлъ Симонъ - котъ. Тяжелый запахъ спирта и камфоры наполнялъ комнату. Тихіе стоны слышались теперь вблизи. Іоганнесъ услыхалъ тихій шопотъ человѣческихъ голосовъ и осторожное шарканье ногъ.
   Затѣмъ зеленый пологъ постели былъ поднятъ. Онъ увидѣлъ лицо отца, которое видѣлъ такъ часто во снѣ въ послѣднее время. Но какъ оно измѣнилось! Доброе, серьезное выраженіе покинуло его, и оно выглядѣло чужимъ, страдальческимъ. Оно было блѣдно, съ коричневыми пятнами. Изъ-за полуоткрытыхъ вѣкъ виднѣлись бѣлки глазъ, да за приподнятой губой бѣлѣли зубы. Голова его лежала откинувшись на подушкѣ и, приподнимаясь ровномѣрно за каждымъ стономъ, снова безсильно падала.
   Неподвижно стоялъ Іоганнесъ у изголовья постели, глядя широко открытыми глазами на дорогое, знакомое лицо. Мысль отсутствовала. Онъ не смѣлъ шевельнуть рукой, не смѣлъ прильнуть къ старой блѣдной рукѣ, которая безпомощно лежала теперь на бѣлой простынѣ кровати.
   Все померкло въ глазахъ его: и солнце, и свѣтлая комната, и зелень сада тамъ, за окномъ, и голубое небо вверху; все вокругъ стало вдругъ черно, мрачно, непроницаемо, и среди этого мрака онъ видѣлъ передъ собой только это блѣдное усталое лицо и могъ думать только объ этой бѣдной усталой головѣ, которая казалась ему такой безсильной, и такъ безпомощно то подымалась, то опускалась съ каждымъ болѣзненнымъ стономъ. Но вотъ это однообразное движеніе превратилось, и стоны затихли. Больной медленно поднялъ вѣки глазъ и, взглянувъ кругомъ, зашевелилъ губами, пытаясь что-то сказать.
   -- Здравствуй, отецъ! -- прошепталъ Іоганнесъ, боязливо встрѣчая ищущій и остановившійся на немъ взглядъ отца. Слабая, усталая улыбка мелькнула на похудѣвшемъ лицѣ его. Худая, неподвижно лежавшая на простынѣ рука его неувѣренно Поднялась и протянулась было къ Іоганнесу, но сейчасъ же безсильно упала назадъ.
   -- Ну, пойдемъ, Іоганнесъ, -- сказалъ Клауберъ, -- пожалуйста только безъ сценъ!
   -- Посторонись, -- сказалъ докторъ Цифра, -- посмотримъ, можно ли еще ему помочь.
   Іоганнесъ отошелъ и всталъ у окна, пока докторъ выслушивалъ больного. Онъ безучастно смотрѣлъ на освѣщенную солнцемъ лужайку, свѣтлую синеву воздуха и широкіе листья каштана, на которыхъ сидѣли жирныя мухи съ блестѣвшимъ на солнцѣ синимъ брюшкомъ. Больной снова застоналъ, равномѣрно, какъ прежде.
   Черный дроздъ прыгалъ въ высокой травѣ сада, черно-красныя большія бабочки порхали надъ клумбами цвѣтовъ; тихое, мирное воркованіе горлицъ доносилось до Іоганнеса откуда-то сверху.
   А въ комнатѣ неумолкая слышался все тотъ же стонъ умирающаго, и онъ долженъ былъ прислушиваться къ его однообразнымъ звукамъ, которые безостановочно и мучительно падали на его душу, угнетая его и почти сводя съ ума. Напряженно ждалъ онъ повторенія стона послѣ каждой передышки, и онъ раздавался снова, страшный, какъ шаги приближающейся смерти.
   А на дворѣ царила теплая полуденная тишина. Все наслаждалось и трепетало жизнью. Трава и листья деревьевъ шелестѣли, млѣя на солнцѣ, а высоко надъ садомъ, въ бездонной синевѣ неба, носился ястребъ, медленно двигая крыльями. И Іоганнесъ не понималъ этого -- все было для него загадкой. И было темно и смутно въ душѣ его.
   "Какъ все это можетъ быть во мнѣ такъ одновременно? -- думалъ онъ, -- я ли это? Я -- Іоганнесъ? Мой ли это отецъ тутъ?"
   И ему казалось, что онъ говоритъ и думаетъ о какомъ-то чужомъ и видитъ только конецъ знакомой исторіи; кто-то ему разсказывалъ о Іоганнесѣ и отцѣ его, котораго онъ покинулъ, и который теперь умираетъ. Но это не онъ, это ему только разсказывали. Правда, это была печальная, очень печальная исторія, но его она не касалась.
   Но нѣтъ, нѣтъ, вѣдь это онъ, Іоганнесъ:
   -- Я не понимаю причины этой болѣзни, -- сказалъ докторъ Цифра, -- это загадочный случай!
   Клауберъ подошелъ къ Іоганнесу.
   -- Не хочешь ли посмотрѣть, Іоганнесъ: это загадочный случай. Докторъ не можетъ объяснить его.
   -- Оставь меня! -- сказалъ Іоганнесъ, не оборачиваясь, -- я не могу думать.
   Но Клауберъ сталъ позади него и по привычкѣ рѣзко зашипѣлъ надъ ухомъ:
   -- Не можешь думать? Ты не можешь думать? Ты ошибаешься. Ты долженъ думать. Смотри сколько хочешь на голубое небо и зелень -- твой Вьюнокъ не придетъ и не поможетъ тебѣ, а этотъ больной человѣкъ тамъ умретъ во всякомъ случаѣ. Это ты понимаешь такъ же хорошо, какъ и я. Но въ чемъ его болѣзнь? Вотъ что интересно!
   -- Я не знаю, я не хочу знать!
   Іоганнесъ умолкъ и сталъ прислушиваться къ стонамъ: они звучали какъ тихіе упреки. Докторъ Цифра записывалъ что-то въ свою записную книжку. У изголовья постели сидѣла высокая темная фигура Смерти, которая вошла въ комнату вмѣстѣ съ ними. Опустивъ голову, она протянула руку надъ больнымъ и слѣдила своими глубоко впавшими глазами за часовой стрѣлкой.
   Клауберъ снова зашипѣлъ надъ его ухомъ: -- Отчего ты такъ печаленъ, Іоганнесъ? Ты добился своего. Тамъ вотъ твои любимыя дюны и солнце, и зелень, и бабочки, тамъ поютъ птички. Чего же тебѣ еще? Ты ждешь Вьюнка? Но если онъ есть гдѣ-нибудь, то только тамъ. Почему же онъ не приходитъ къ тебѣ? Можетъ быть, онъ боится нашего мрачнаго друга тамъ, у изголовья? Его то онъ боится всегда! Понимаешь ли ты теперь, что все это была лишь игра твоего воображенія? Слышишь стоны? Они звучатъ уже тише и скоро прекратятся совсѣмъ. Ну, такъ что же? Не онъ первый. Многіе умирали точно такъ же, даже въ то время, когда ты бѣгалъ къ твоимъ дюнамъ. Почему же ты стоишь здѣсь и плачешь и не идешь къ твоимъ дюнамъ, какъ бывало раньше? Смотри, какъ все цвѣтетъ, радуется и поетъ тамъ. Почему же ты не принимаешь участія во всей этой радости?
   Сперва ты жаловался и тосковалъ по всему этому, и вотъ я привожу тебя сюда, куда тебѣ такъ хотѣлось -- и все опять нехорошо. Вѣдь я не задерживаю тебя. Ложись тамъ въ прохладной тѣни на траву, слушай веселое жужжаніе мухъ и насѣкомыхъ, вдыхай ароматъ молодой зелени! Я вѣдь не мѣшаю тебѣ! Иди же! Ищи своего Вьюнка опять!..
   Ты не хочешь? Значитъ ты вѣришь только мнѣ. Значитъ то, что я говорилъ тебѣ -- правда? Кто же лгалъ тебѣ -- я или Вьюнокъ? Слушай стоны. Они стали слабы и рѣдки. Скоро они умолкнутъ совсѣмъ. Не смотри такъ испуганно вокругъ, Іоганнесъ. Чѣмъ скорѣе они замолкнутъ -- тѣмъ лучше. Онъ уже не будетъ дѣлать съ тобою далекихъ прогулокъ и искать фіалокъ, какъ бывало. Съ кѣмъ это гулялъ онъ эти послѣдніе два года, когда тебя не было? Да объ этомъ ты его уже и спросить не можешь, ты никогда уже не узнаешь этого. Теперь у тебя остаюсь ужъ я одинъ. Если бы ты познакомился со мною раньше, ты не былъ бы теперь такъ жалокъ. Да, ты далеко не таковъ, какимъ долженъ быть. Думаешь ли ты, что докторъ Цифра на твоемъ мѣстѣ былъ бы тоже такимъ? Нѣтъ. Все это огорчило бы его не больше, чѣмъ если бы издохла вонъ та кошка, которая грѣется теперь на солнцѣ. И это разумно. Ну, какая польза въ твоемъ отчаяніи? Не у цвѣтовъ же ты научился ему? Но вѣдь они не плачутъ, если срываютъ одинъ изъ нихъ. И развѣ это нехорошо! Они ничего не знаютъ, поэтому они таковы. Ты же началъ съ того, что захотѣлъ знать кое-что и долженъ теперь узнать все, чтобы стать счастливымъ. И я одинъ только могу научить тебя этому -- но все или ничего!
   Слушай меня! Что тебѣ въ томъ, что это -- твой отецъ? Это вѣдь прежде всего человѣкъ, который умираетъ, то-есть самое обыкновенное явленіе.
   Слышишь ли ты еще его стоны? Они уже еле слышны, не правда ли? Это, конечно, послѣднее...
   Іоганнесъ съ жуткимъ чувствомъ оглянулся на больного.
   Симонъ - котъ спрыгнулъ съ подоконника, потянулся и мурлыча вскочилъ на постель умирающаго.
   Голова съ усталымъ блѣднымъ лицомъ лежала уже неподвижно на подушкѣ, и только изъ полуоткрытаго рта вылетали еще короткіе, еле слышные стоны, но и они становились все тише и тише.
   Тогда Смерть отвела глаза отъ часовой стрѣлки и подняла руку.
   Затѣмъ все стихло.
   Блѣдная тѣнь упала на неподвижное лицо трупа. Тишина глухая, страшная тишина!..
   Іоганнесъ ждалъ, ждалъ, но стона уже не было -- все молчало, страшно глубоко молчало. Напряженное ожиданіе послѣднихъ часовъ кончилось, и Іоганнесу показалось, что нѣчто оборвалось въ немъ, и онъ надаетъ въ черную бездонную пустоту.
   И вотъ какъ будто откуда-то издалека раздался голосъ Клаубера:
   -- Ну вотъ, сказка кончена.
   -- Это хорошо, -- сказалъ докторъ, -- теперь можно будетъ узнать, чѣмъ онъ болѣлъ; но я предоставляю это сдѣлать вамъ, а мнѣ нужно итти.
   Какъ во снѣ, Іоганнесъ вдругъ увидѣлъ блескъ анатомическихъ инструментовъ.
   Симонъ поднялся, выгнувъ спину, съ постели. Ему стаю холодно около трупа, и онъ направился снова полежать на солнцѣ.
   Іоганнесъ видѣлъ, какъ Клауберъ взялъ одинъ скальпель, внимательно осмотрѣлъ его и подошелъ къ постели.
   Тогда Іоганнесъ, стряхнувъ съ себя овладѣвшее имъ оцѣпенѣніе, подскочилъ къ Клауберу.
   -- Что ты хочешь сдѣлать? -- спросилъ онъ. Глаза его были широко открыты отъ ужаса.
   -- Мы посмотримъ, чѣмъ онъ болѣлъ, -- сказалъ Клауберъ.
   -- Нѣтъ! Этого не будетъ! -- сказалъ Іоганнесъ, и голосъ его зазвучалъ твердо и увѣренно.
   -- Что это значитъ? -- спросилъ Клауберъ, злобно сверкнувъ глазами, -- развѣ ты можешь запретить мнѣ? Ты знаешь, что я сильнѣе.
   -- Я не хочу этого! -- сказалъ Іоганнесъ и, набравъ въ легкія воздуха, твердо взглянулъ на Клаубера, протягивая въ нему руку.
   Клауберъ приблизился; тогда Іоганнесъ схватилъ его за кисти рукъ и началъ бороться съ нимъ.
   Клауберъ былъ силенъ; Іоганнесъ зналъ это и ни разу еще не рѣшался на борьбу съ нимъ. Но теперь онъ не сдавался и настаивалъ. Ножъ блестѣлъ въ рукѣ Клаубера, глаза его были полны огня и злости, но Іоганнесъ не уступалъ и продолжалъ бороться.
   Онъ зналъ, по старому опыту, что будетъ, если онъ сдастся. Но теперь онъ боролся за дорогіе останки отца; онъ не хотѣлъ видѣть этого. И пока они, тяжело дыша, боролись, на постели лежалъ вытянувшись холодный трупъ -- такимъ, какимъ онъ застылъ въ послѣднее мгновеніе передъ наступившей смертной тишиной.
   Узкою полоской тускло блестѣли бѣлки глазъ; углы рта были приподняты и скривились въ застывшую улыбку, и только когда въ борьбѣ они толкали кровать, голова мертвеца еле замѣтно качалась...
   Іоганнесъ еще сопротивлялся. Онъ задыхался, въ глазахъ его плыли кровавые туманы, но онъ боролся еще.
   Но вотъ сопротивленіе Клаубера стало медленно ослабѣвать; напряженныя мышцы растянулись, руки его вдругъ упали вдоль тѣла... онѣ были пусты... Онъ поднялъ глаза -- Клауберъ исчезъ... только Смерть еще сидѣла у постели и кивала головой.
   -- Ты хорошо поступилъ, Іоганнесъ, -- сказала она.
   -- Онъ вернется опять? -- спросилъ тихо Іоганнесъ.
   Смерть отрицательно покачала головой;
   -- Никогда. Къ тѣмъ, кто рѣшается бороться съ нимъ, онъ не возвращается больше.
   -- А Вьюнокъ? Увижу ли я Вьюнка?
   Долго и молча глядѣла мрачная женщина на Іоганнеса. Но не страшенъ, а добръ и глубоко серьезенъ былъ взоръ ея и привлекалъ къ себѣ, какъ темная глубокая пропасть.
   -- Только я могу привести тебя обратно къ Вьюнку. Только черезъ меня ты найдешь ту книгу.
   -- Такъ возьми же меня съ собой... у меня нѣтъ никого... возьми, возьми съ собой, какъ ты берешь другихъ... я ничего другого не хочу уже...
   Но Смерть опять отрицательно покачала головой.
   -- Ты любишь людей, Іоганнесъ. Ты не зналъ этого, но ты всегда любилъ ихъ. Ты долженъ сдѣлаться хорошимъ человѣкомъ. Вѣдь это хорошо -- быть хорошимъ человѣкомъ.
   -- Я не хочу -- возьми меня съ собой...
   -- Нѣтъ, ты ошибаешься, ты хочешь. Ты иначе не можешь!..
   И темная фигура стала вдругъ туманной и, расплываясь на глазахъ Іоганнеса въ неопредѣленныя формы, медленно, еле замѣтно, сѣрой холодной дымкой потянулась по солнечнымъ лучамъ за окно.
   А Іоганнесъ, приникнувъ въ краю постели, зарыдалъ надъ трупомъ отца...

XIV

   Много времени спустя онъ поднялъ голову. Солнечные лучи покраснѣли и казались длинными косыми золотыми нитями.
   -- Отецъ, отецъ... -- шепталъ Іоганнесъ.
   А снаружи заходящее солнце залило золотымъ пурпуромъ всю природу.
   Каждый листокъ висѣлъ неподвижно, и все молчало въ торжественномъ покоѣ солнца.
   И вмѣстѣ съ солнцемъ въ комнату проникалъ нѣжный, еле слышный звонъ.
   Казалось, это звенѣли солнечные лучи:
   -- Сынъ солнца! Сынъ солнца!..
   И звонъ этотъ походилъ на голосъ Вьюнка. Только онъ одинъ называлъ его этимъ именемъ. Не онъ ли зоветъ его теперь?
   Но Іоганнесъ снова взглянулъ на лицо умершаго и не хотѣлъ больше вслушиваться въ этотъ зовъ.
   -- Бѣдный, дорогой отецъ! -- сказалъ онъ.
   Но вдругъ вокругъ него снова зазвучало со
   всѣхъ сторонъ, такъ страстно, такъ призывно, что онъ весь задрожалъ отъ охватившаго его чувства:
   -- Сынъ солнца! Сынъ солнца!
   Іоганнесъ поднялъ и взглянулъ въ окно. Какой свѣтъ! какой чудесный свѣтъ! Онъ заливалъ деревья, горѣлъ между стебельками травы и отражался въ золотистыхъ пятнахъ тѣней.
   Весь воздухъ, вся синева неба, по которому плыли уже первыя розовыя вечернія облака, были пронизаны и залиты имъ.
   А вдали, за лугомъ и зелеными купами деревьевъ и кустовъ, онъ увидѣлъ дюну. Вершина ея была залита золотомъ, а въ тѣняхъ отражалась глубокая синева неба.
   Спокойно лежала она въ своемъ платьѣ изъ золота и лазури. И нѣжныя, волнистыя линіи ея были полны глубокаго покоя, какъ молитва.
   То же чувство глубокаго восторга охватило Іоганнеса, какъ тогда, когда Вьюнокъ училъ его молиться.
   Да не онъ ли тамъ въ своемъ свѣтло-голубомъ платьѣ? Смотри! Тамъ, въ пламени заката, переливается что-то золотомъ и голубымъ цвѣтомъ.
   Не Вьюнокъ ли это зоветъ его?
   Іоганнесъ выбѣжалъ въ садъ и остановился. Среди торжественнаго покоя облитой багрянцемъ заката природы, онъ какъ очарованный застылъ на мѣстѣ.
   Но вотъ снова онъ увидѣлъ свѣтлый образъ. Да, это онъ! Навѣрное онъ, Вьюнокъ! Свѣтлая, въ золотой коронѣ волосъ, головка повернулась въ его сторону, уста полуоткрыты, призываютъ его.
   Онъ машетъ ему правой рукой, держа что-то лѣвой высоко надъ собой. И то, что онъ держитъ, блеститъ и сверкаетъ золотомъ въ его тонкихъ пальцахъ.
   Съ радостнымъ крикомъ счастья и исполненнаго ожиданія Іоганнесъ бросился навстрѣчу милому образу, но видѣніе поднялось и понеслось передъ нимъ, улыбаясь и маня его за собой. Оно то опускалось внизъ, касаясь земли, то снова легко и быстро взвивалось кверху и неслось дальше, какъ легкое сѣмячко одуванчика, несомое вѣтромъ.
   Іоганнесъ тоже пытался подняться и понестись, какъ бывало раньше или во снѣ, но земля притягивала его къ себѣ, и шаги его были тяжелы и медленны на покрытой высокой травой почвѣ. Съ трудомъ только прокладывалъ онъ себѣ дорогу черезъ кусты, листья которыхъ, задерживая, скользили но его платью, а вѣтви били но лицу.
   И тяжело дыша, взобрался онъ наконецъ по покрытому мохомъ откосу дюны. Онъ бѣжалъ, не чувствуя усталости и не спуская взора съ уносившагося впередъ свѣтлаго образа Вьюнка и блестящаго предмета въ рукѣ его. Наконецъ онъ среди дюнъ. Въ залитыхъ солнцемъ долинахъ расцвѣтшіе розовые кусты тысячами своихъ свѣтложелтыхъ чашечекъ глядятъ на солнце, какъ и тысячи другихъ цвѣтовъ, красныхъ, синихъ, лиловыхъ и желтыхъ. Удушливая жара лежала въ долинахъ, лаская пахучія травы, тяжелый и пряный ароматъ которыхъ висѣлъ въ воздухѣ. Іоганнесъ вдыхалъ его, не останавливаясь. Онъ различалъ запахъ тмина и запахъ оленьяго мха, который шуршалъ подъ его ногами. Все это опьяняло его.
   А передъ уносящимся милымъ образомъ Вьюнка порхали пестрыя бабочки: то маленькія, съ черно-красными крылышками, то хорошенькія песочницы съ блѣдно-голубыми, атласными. Вокругъ головы его жужжали золотистые жуки, которые живутъ на розахъ дюнъ, а толстые желтые шмели съ жужжаньемъ летали среди цвѣтовъ въ травѣ.
   Какъ это было бы чудесно, какъ счастливъ былъ онъ, если бы былъ съ Вьюнкомъ! Но Вьюнокъ уносился все дальше и дальше, и онъ бѣжалъ за нимъ, еле переводя духъ.
   Большіе блѣдно-листные кусты терновника задерживали его, рвали его платье и тѣло своими шипами, блѣдныя мясистыя "полевыя свѣчи" качали длинными головками, когда на ходу онъ отстранялъ ихъ со своего пути. Онъ взбирался на песчаные откосы, исколовъ руки жесткимъ репейникомъ, проходилъ низкорослыя березовыя рощицы, гдѣ густая трава доходила ему до колѣнъ и гдѣ водяныя птицы, встревоженныя имъ, съ шумомъ поднимались съ болотъ, сверкавшихъ тамъ и сямъ среди зелени. Густой, расцвѣтшій бѣлыми цвѣтами боярышникъ смѣшивалъ тамъ свой ароматъ съ запахомъ березы и мяты, пышно разросшейся на болотистой почвѣ.
   Но вотъ онъ миновалъ рощи, поляны, цвѣты; только чудесная блѣдно-голубая морская крапива цвѣла еще среди рѣдкой сухой травы. Съ вершины послѣдней гряды дюнъ Іоганнесъ увидѣлъ снова Вьюнка. Ослѣпительно горѣлъ въ его высоко поднятой рукѣ блестящій предметъ.
   Таинственно и призывно доносился вѣтромъ съ той стороны неумолкаемый, грозный ропотъ. Это было море.
   Іоганнесъ почувствовалъ близость его и медленно взобрался на послѣднюю вершину. И тамъ, опустившись на колѣни, онъ смотрѣлъ на море. Когда онъ поднялся, онъ былъ весь освѣщенъ багрянцемъ заката.
   Облака собрались вокругъ уходящаго свѣтила, окрашенныя пурпуромъ и золотомъ; они толпились вокругъ него, а на море легла широкая полоса пурпура и огня, дрожа и горя тысячами оттѣнковъ. Какъ огненная дорога, вела она къ далекому горизонту.
   За солнцемъ, тамъ, куда взоръ не могъ еще проникнуть, въ глубинахъ свѣтлаго грота облаковъ дрожали нѣжныя краски лазури и розовѣло золото, а подъ ними по всему небу горѣли огненныя полосы и кровавый пурпуръ легкихъ облачковъ.
   Іоганнесъ ждалъ, когда солнце коснется огненной дороги, которую онъ видѣлъ у ногъ своихъ. Онъ опустилъ глаза и прямо передъ собой увидѣлъ свѣтлый образъ того, за кѣмъ онъ шелъ. Свѣтлая, какъ блестящій кристаллъ, лодка неслась по огненному пути.
   На носу ея стоялъ Вьюнокъ съ золотымъ предметомъ въ рукѣ, а на кормѣ онъ узналъ мрачную фигуру Смерти.
   -- Вьюнокъ! Вьюнокъ! -- закричалъ Іоганнесъ. Но въ то же мгновеніе, подходя къ лодкѣ; онъ взглянулъ на горизонтъ и тамъ, среди свѣтлаго, окруженнаго горящими облаками пространства, онъ увидѣлъ маленькую темную фигуру. Она все росла и росла и, медленно шагая по колеблющемуся огненному пути моря, къ нему приближался человѣкъ. Огненныя волны росли и падали подъ ногами его, но тихо и спокойно онъ шелъ впередъ. Это былъ человѣкъ. Его лицо было блѣдно, а глаза темны и глубоки, какъ глаза Вьюнка, но въ нихъ горѣло столько любви, столько безконечно-глубокаго состраданія, какихъ Іоганнесъ никогда не видѣлъ въ другихъ глазахъ.
   -- Кто ты? -- спросилъ Іоганнесъ, -- ты человѣкъ?
   -- Я больше, чѣмъ это! -- сказалъ онъ.
   -- Ты Іисусъ? Ты Богъ? -- спросилъ Іоганнесъ.
   -- Не называй этихъ именъ, -- сказалъ онъ, -- когда-то они были чисты и святы, какъ одежды жрецовъ, и дороги, какъ дающее пищу зерно. Но ихъ бросили въ грязь и растоптали. Не называй ихъ, потому что имена ихъ стали источникомъ заблужденій, а святость- насмѣшкой. Кто хочетъ знать меня, пусть оставитъ имена и слушаетъ только себя.
   -- Я знаю тебя! Я знаю тебя! -- воскликнулъ Іоганнесъ.
   -- Это я, который заставлялъ тебя плакать надъ людьми, хотя ты самъ не могъ понять своихъ слезъ, это я наполнилъ сердце твое любовью, которую ты не познавалъ. Я былъ съ тобою, но ты не видалъ меня, я тронулъ душу твою, но ты не узналъ меня.
   -- Но почему же я вижу тебя только теперь?
   -- Потому что черезъ слезы только прозрѣваютъ глаза ваши. И не о себѣ и не ради себя, но и ради меня долженъ ты плакать, и тогда я приду къ тебѣ, и ты узнаешь меня, какъ стараго друга.
   -- Я знаю тебя... Я узнаю тебя... я хочу остаться съ тобой!
   И Іоганнесъ протянулъ въ нему руки. Но человѣкъ указалъ на блестящую лодку, которая медленно плыла но огненному пути:
   -- Смотри, -- сказалъ онъ, -- это путь ко всему, къ чему ты стремишься. Другого нѣтъ, а безъ этихъ двоихъ ты никогда не найдешь его. Выбирай же! Тамъ великое свѣтило, тамъ ты увидишь самъ то, что хотѣлъ знать. Туда же, -- и онъ указалъ на темный востокъ: -- туда, гдѣ живетъ страдающее человѣчество, туда лежитъ мой путь.
   Не тотъ блуждающій огонекъ, который ты носилъ съ собой, а я самъ буду вести тебя по нему. Теперь ты знаешь -- выбирай!..
   Тогда Іоганнесъ отвелъ глаза отъ манящаго образа Вьюнка и протянулъ руку человѣку и съ нимъ вмѣстѣ пошелъ навстрѣчу холодному восточному вѣтру по тяжелому пути къ большому, погруженному во мракѣ городу, гдѣ живутъ люди и ихъ страданія.
   Когда-нибудь я разскажу вамъ еще о маленькомъ Іоганнесѣ, но тогда разсказъ мой уже не будетъ походить на сказку.
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов