Книговод

Помещичья Россия

Врангель Николай Николаевич


Николай Николаевич Врангель

Помещичья Россия

   Белые дома с колоннами в тенистой чаще деревьев; сонные, пахнущие тиной пруды с белыми силуэтами лебедей, бороздящих летнюю воду; старые нянюшки, снимающие пенки с варенья; жирные, обжорливые моськи, ворчащие от сахара и злости; девки-арапки, отгоняющие мух от спящей барыни; Митька-казачок, таскающий длинные чубуки для раскуривания гостям; мухи -- летающие, жужжащие, назойливые, кусающиеся, скучные, противные мухи, мухи, засиживающие окна, и стены, и книги, и всё; петухи, кричащие на задворках; мычащие коровы; блеющие овцы; бранящиеся хозяева-помещики; бабушки в чепцах, никому не нужные, штопающие чулки; старые лакеи; босоногие девки, сенные девушки; крепостные актрисы, живописцы, форейторы, музыканты, борзые псы, художники, карлики, крепостные астрономы. Внутри, в комнатах, -- чинные комфортабельные стулья и кресла, приветливые круглые столы, развалистые бесконечные диваны, хрипящие часы с ржавым басистым боем, и люстры, и подсвечники, и сонетки, и ширмы, и экраны, и трубки, трубки до бесконечности. И опять мухи -- сонные, злые, назойливые, липнущие, кусающие и засиживающие всё. Вот она, крепостная Россия прошлого, от которой остались только мухи и домашняя скотинка, старые нянюшки, хозяйская воркотня и быль и небылица о крепостной жизни, о роскоши, о красоте быта, о чудачестве дедушек и бабушек. Вот крепостная Россия обжорства и лени, добродушного послеобеденного мечтания, чесания пяток на ночь и игры на гитаре при луне. Вот страна "Евгения Онегина", потом "Мертвых душ", потом "Детства" и "Отрочества", потом "Оскудения" Сергия Атавы. Вот помещичья Россия от Петра Великого и до Царя-Освободителя, полтора века особой жизни, культуры, занесенной из чуждой страны, сделавшейся родной и опять чуждой. Старая повесть о самодурах-помещиках, засекающих крестьян, о тех же помещиках, в часы досуга занимающихся меценатством так же охотно, как ловлей зайцев и лисиц, как заказом вкусного обеда или поркой провинившихся девок. Странное дело, но в этой повести о прошлом какая-то особенная, может быть, только нам, одним, русским, понятная своеобразная прелесть; прелесть грубого лубка, чудо простонародной русской речи, сказка песен, пропетых в селе, ухарство русской пляски. Всё -- на фоне античных храмов с колоннами, увенчанными капителями ионического, дорического или коринфского ордеров. Пляска русских босоногих малашек и дунек в "Храме Любви", маскарад деревенских парней в костюмах богов и богинь древности. Или где-нибудь в Саратовской или Симбирской губернии -- девки-арапки с восточными опахалами на фоне снежных сугробов. Что может быть нелепее и забавнее, печальнее и умнее?
   Русское самодурство, главный двигатель нашей культуры и главный тормоз ее, выразилось как нельзя ярче в быте помещичьей России. Безудержная фантазия доморощенных меценатов создала часто смешные, чудаческие затеи, часто курьезные пародии, но иногда и очаровательные, самобытные и тем более неожиданные волшебства.
   Вся эта культура, весь этот быт, все это прошлое, столь близкое по времени, теперь с каждым годом, кажется, будто удаляется на несколько столетий. И как чужда, непонятна и далека казалась людям Екатерининского века быль их прадедов времен Алексея Михайловича, так навсегда безвозвратно ушел быт крепостной России, живший полтора столетия. И потому, быть может, нежно ласкает и манит нас старая повесть о дедушках и бабушках, об арапах и крепостных, о мебели красного дерева и о домах с колоннами на берегу сонных прудов?
   В России никогда не было своей последовательной, наследственной культуры. Все созданное варягами, пришедшими княжить в Россию, было уничтожено татарским игом. Потом опять новая смешанная культура Востока и Запада, пышно расцветшая в царствование первых Романовых, была вырвана с корнем тем, кого потомство окрестило именем Великого Преобразователя России. И через полтора столетия помещичья крепостная культура, давшая столько нежных и красивых цветков искусства, сменилась опять новой, совсем другой жизнью, которая до сих пор еще не улеглась в определенное русло. Естественно, что и искусство, не имевшее предков, развивалось в России так же случайно, неожиданно и капризно. Но "крепостной период" в истории нашей живописи, и главным образом архитектуры и прикладного искусства, дал много весьма занимательного, характерного, а иногда даже и подлинно красивого. Конечно, не в смысле grand art [Высокое искусство (фр.) -- здесь и далее перевод редакции], но все же интимного, так ярко и цветисто рисующего дух и вкусы своего времени. А эта картина быта уже свидетельствует о том, как живо и жизненно запечатлевали художники в своих созданиях свои робкие мечты.
   В этой массе среднего уровня, в бесконечном количестве любопытных и дорогих нам, но все же заурядных в смысле художественном помещичьих усадьбах, встречаются иногда и создания высокого мастерства. Понятно, это редкость. Только крупные помещики времени Екатерины, а главным образом ее фавориты, могли создать волшебные сказки из своих имений, не только не уступающих, но даже превосходящих грандиозными затеями то, что было сделано в эту же эпоху на Западе. Русские люди всегда были самодурами, а в искусстве самодурство не раз помогало им. Но, по странной насмешке судьбы, созданное столь быстро распалось еще быстрее.
   Фантастические дворцы Потемкина, имения князя Зубова, дворец Завадовского, подмосковное Ноево Дмитриева-Мамонова, дворцы Елизаветинских любимцев Разумовских -- все погибло.
   Разорены и обветшали торжественные дома с античными портиками, рухнули храмы в садах, а сами "вишневые сады" повырублены. Сожжены, сгнили, разбиты, растерзаны, раскрадены и распроданы бесчисленные богатства фаворитов русских императриц: картины и бронза, мебель и фарфор и тысячи других великолепий. По странной игре судьбы, любимцы государынь не оставили мужского потомства, дошедшего до нас. Вспомните Шувалова, Румянцева, Разумовских, Потемкина, Зорича, князя Зубова, Александра Ланского, Мамонова, Завадовского. А для них строили дворцы Ринальди и Деламот, Менелас и Кваренги; им дарились лучшие портреты государынь, присылались лучшие художники и служили сотни тысяч крепостных. Даже в фаворитизме у нас не сохранилось традиций.
   Но не одна судьба зло подшучивала над Россией. Русские люди делали все возможное, чтобы исковеркать, уничтожить и затереть следы старой культуры. С преступной небрежностью, с нарочитой ленью и с усердным вандализмом несколько поколений свело на нет все, что создали их прадеды.
   Ведь культурным было русское дворянство от Екатерины Великой и до освобождения крестьян, берегло и любило красоту жизни. А потомки надругались над тем немногим, о чем могли бы говорить с гордостью, и, Бог весть, придет ли день, когда снова об этом вспомнят?
   Всюду в России: в южных губерниях, на севере и в центре -- можно наблюдать тот же развал старого, развал не только денежный, но развал культурный, невнимание и нелюбовь к тому, что должно украшать жизнь. Тогда как в Европе из рода в род много столетий переходят и хранятся имения и сокровища предков, в России наперечет несколько поместий, находящихся двести лет в одной семье. И нет ни одного примера дошедшей до нас целиком сохранившейся помещичьей усадьбы XVII века. Только в Покровском княгини Шаховской-Глебовой-Стрешневой часть дворца -- еще дореформенной Руси. Даже от Петра, от Анны Иоанновны, даже от Елизаветы дошли до нас жалкие остатки; нет имения, целиком сохранившегося с тех времен.
   От Екатерины лучшее также погибло, и только эпоха Александра I еще ярко и жизненно глядит из усадеб дворянских гнезд. Но и тут Грузино Аракчеева -- полуразвалившееся, обкраденное, запущенное, с призраком убитой Настасьи и образом "обезьяны в мундире", засекающей крестьян...
   Так, быть может, ничего и не осталось от волшебных чудачеств крепостной России; быть может, не стоит и говорить о том, что у нас есть?
   Нет, еще стоит. Еще можно спасти дорогие остатки старины, сохранить и уберечь от окончательной гибели красивые воспоминания, плесневеющие в грязных деревнях, в провинциальной глуши отдаленных губерний. Еще стоит подумать, прежде чем рушить дома, прежде чем продавать скупщикам картины и предметы убранства. В России еще есть старое искусство, пока целы Дубровицы, Кузьминки, Архангельское, Останкино, Кусково, Петровское, Марьино, Ольгово, Белая Колпь, Быково, Покровское-Стрешнево, Полотняный Завод, Очкино, Диканька, Суханово, Андреевское, Воронцовка, Ивановское, Братцево, Никольское-Гагарино и Никольское-Урюпино, Большие Вязёмы, Дугино, Яготин, Каченовка, Корсун, Гомель, Отрада, Белая Церковь...

Усадьбы и их обитатели

   При слове "усадьба" нам обыкновенно рисуется белокаменный дом Екатерининского или Александровского времени, тенистый сад, "храмы Любви и Дружбы", мебель карельской березы или красного дерева. Благодаря тому что все, сохранившееся до нас, редко насчитывает более ста -- ста пятидесяти лет, такое представление о русской усадьбе совершенно понятно. Но ведь и до Екатерины, и даже в дореформенной Руси была помещичья жизнь, были деревенские дома, обитаемые князьями и боярами.
   На основании отрывочных сведений писцовых книг и любопытных описаний заезжих иностранцев можно в общих чертах нарисовать себе тип среднего помещика и дворянской усадьбы в XVI и XVII столетиях. Те представления о пышности и роскоши "боярской жизни", которые держатся у большинства, решительно ни на чем не основаны.
   Земельная Россия в дореформенное время была по отношению к Западной Европе вроде того, что теперь Полинезия для России. И все путешественники, приезжавшие в Московию, описывают ее именно как диковинную варварскую страну. "Когда наблюдаешь русских в отношении их душевных качеств, нравов и образа жизни, -- пишет Олеарий, -- то их, без сомнения, не можешь не причислить к варварам" [1].
   Естественно, как и у всех варваров, русский быт делился на две части: роскошную и прихотливую пышность наиболее знатных вельмож-горожан и грязную и почти убогую, скудную жизнь среднего дворянина.
   В подмосковных дворцах Романовых царило великолепие. В Измайлове был чудесный дворец, "регулярный сад" с разными затеями; еще прихотливее был
   
   Российский Вифлеем,
   Коломенско село,
   Которое на свет Петра произвело.
   
   Недаром Симеон Полоцкий называл эти имения царей московских "восьмым чудом света, Соломоновою прекрасною палатою". Но бесконечно далеки от такой роскоши были дворянские усадьбы.
   "Помещики XVI века, времен Грозного, жили бедно и неприхотливо. Богатейшие дети боярские выслуживались до придворных чинов, попадали в списки московских дворян, жильцов и т. д. Менее счастливые, всё беднея, опускались до владения 20 -- 10 десятинами, скоро исчезли в толпе вольных людей, казаков и однодворцев" [2].
   Если богатому землевладельцу и удавалось выстроить более роскошные палаты, то почти всегда через несколько лет они погибали от огня. Страшные пожары уничтожали дотла деревянные постройки, а в старину дома, даже у очень богатых людей, строились из дерева. Флетчер, посетивший Россию в 1588 году, ужасается опустошениям, которые огонь каждый год производит в России. "Пожары там случаются очень часто, -- пишет он, -- и бывают очень страшны по причине сухости и смолы, заключающейся в дереве, которое, раз загоревшись, пылает подобно факелу, так что трудно бывает потушить огонь, пока все не сгорит" [3].
   Вследствие этих причин, а главным образом отсутствия потребностей к роскоши и удобствам, русские люди в XVI и XVII веках жили очень просто и даже грязно. Об убранстве домов Олеарий говорит: "Мало видать оловянной и еще меньше серебряной посуды, -- разве чарки для водки и меду.
   Не привыкли они также прилагать много труда к чистке и полировке посуды. Даже великокняжеские серебряные и оловянные сосуды, из которых угощали послов, были черные и противные на вид, точно кружки у некоторых ленивых хозяек, немытые в год или более того" [4].
   Болотов в своих любопытных "Записках" рассказывает жизнь своих предков в царствование Михаила Федоровича [5]. На одном помещичьем дворе, в клетях и избах, жили семьи двух женатых братьев. На деревне у них было всего-навсего два крестьянских двора: один пустой, а в другом крестьянин с двумя племянниками, да в двух меньших дворах сидело по одному бобылю. На всю помещичью семью приходилось пять взрослых работников, и вполне естественно, что помещики жили чуть ли не впроголодь, работали в поле наравне со своими крестьянами.
   Так было в варварской России XVII века, после эпохи Возрождения в Италии и накануне фееричного расцвета французского величия времен Короля -- Солнца!
   Поразительная неурядица и отсутствие порядка были всегда характерны для русской жизни. В XVII веке крестьяне зачастую покидали помещиков, оставляя на произвол судьбы все имение и хозяйство. Даже богатые родовитые семьи разорялись благодаря этому и не могли совладать с крестьянами. В. Б. Шереметев жаловался царю Алексею Михайловичу: "Некто недруг мой внес в люди на Москве, что будто я, холоп твой, в неприятельских нечестивых руках в Крыме умер. И слыша то, холопы мои учинились непослушны сынишку моему, в домишку его объявилось от холопей воровство великое... И в деревнишках хлеб мой они покрали и мужичонков разогнали, а иных мужичонков моих раздали и распродали. Из нижегородских моих деревнишек человек мой, Войка, правил деньги, рублев по сороку и по пятидесяти, неведомо по каким варварским записям. Человек же мой Мишка Збоев... воровал, надругался над крестьянами, впрягал в сохи и на них пахал, и от сох крестьяне помирали. И такова поруганья над крестьянами и в нечестивой стороне бусурманского закону и злого народу не бывает" [6]. Так жаловался Шереметев, один из именитейших помещиков! Что же тогда происходило у средних и мелких землевладельцев? Они были всецело во власти грубой и безудержной толпы своих же рабов, которые, собираясь шайками, грабили помещиков.
   "В августе месяце, когда убирают сено, из-за этих рабов крайне опасны дороги по сю сторону Москвы миль на двадцать, -- рассказывает Адам Олеарий в 1636 году, -- здесь у бояр имеются их сенокосы, и они сюда высылают эту свою дворню для работы. В этом месте имеется гора, откуда они могут издали видеть путешественников, тут многие ими были ограблены и даже убиты и зарыты в песок. Хотя и приносились жалобы на этих людей, но господа их, едва доставляющие им, чем покрыть тело, смотрели на эти дела сквозь пальцы" [7].
   Понятно, что пожары и разбои уничтожали помещичьи дома: усадьбы сгорали через каждые два-три года, и гибла та незатейливая обстановка, которая составляла убранство сельских домов. О внешнем виде этих усадеб мы можем судить по рисунку времен Алексея Михайловича, находящемся в известном альбоме барона Мейерберга 1661 -- 1662 годов. Деревянный дом с покатыми крышами и узенькими окошками окружен простым деревянным забором. Во второй этаж ведет деревянная лесенка. Это средний тип "boi'aren Hof" [Боярский двор (нем.) [8]], зарисованный заезжим иностранцем.
   О внутреннем устройстве дворянской усадьбы в последние годы XVII века и об их быте также встречаются сведения в записках иноземцев. В интереснейшем "Дневнике путешествия в Московию" Иоганна Корба находятся некоторые краткие указания о помещичьих домах и жизни их обитателей.
   Недалеко от Можайска находилась в 1698 году усадьба. "Боярин Иванов, -- пишет Корб, -- владеет хорошо устроенным поместьем; есть там огород со многими грядами, насаженная роща с там и сям искусственно насыпанными горками. Довольно уютные комнаты соблазнили нас здесь пообедать" [9].
   В дневнике того же И. Корба от 28 июля 1698 года записано: "Два дня тому назад князь Голицын просил господина посла, чтобы тот не поставил себе в труд посетить его поместье. По этой причине и желая показать, что он высоко ценит расположение этого князя, господин посол выехал туда на рассвете. Поместье называется "Дубровицы (Dobroviza). Оно отстоит от столицы на 30 верст, или шесть немецких миль. Мы добрались до места ко времени обеда. Сам князь, ожидая с господином архиепископом нашего приезда, осматривал все окрестности с колокольни церкви, роскошно выстроенной на княжеский счет. Церковь имеет вид короны и украшена снаружи многими каменными изваяньями, какие выделывают итальянские художники. По окончании обеда, приготовленного с большою роскошью, мы предались приятным разговорам в восхитительной беседке, выстроенной в прелестнейшем саду. Беседа затянулась до вечера, когда внимание гостей привлек к себе приготовленный нам там усердием слуг ужин" [10].
   Это было уже при Петре Великом, когда многие бояре начали усваивать обычаи и вкусы культурных европейцев. Но все же и теперь, и еще долгие годы захолустная помещичья Россия жила по старым обычаям и в обстановке своих дедов. Можно смело сказать, что до царствования Анны Иоанновны, то есть до середины XVIII века, русская глухая провинция и деревня почти не изменились с конца XVI столетия, и сельский быт среднего помещика был таким же, как в дореформенной Руси.
   По запискам Тимофея Болотова можно нарисовать себе в общих чертах обстановку домов у помещиков среднего достатка. "Усадьба широко раскидывалась по обеим сторонам деревенского проезда, по одну сторону -- барский двор, по другую -- овины, скирдник, конопляник и пруды. Дом стоял среди двора и отделял чистую переднюю половину от заднего двора. Одноэтажный, без фундамента, он вмещал очень мало жилых комнат; огромные по-старинному сени и кладовые занимали большую часть его. Передние и задние сени отделяли три жилых покоя от двух холодных кладовых; из передних дверь вела в переднюю же комнату, зал; самая большая из всех, эта комната была холодная, без топки, и в ней никогда не жили; ее тесовые стены и потолок почернели и закоптились от времени, что при маленьких окошечках придавало комнате мрачный вид; вдоль темных стен по-старинному тянулся стычной стол, покрытый ковром... Вторая, угольная комната была главным, почти единственным жильем хозяев; в ней было больше окон и свету, а огромная печь из разноцветных кафлей давала много тепла. Здесь опять сияло много образов; древний киот с мощами и неугасимой лампадой занимал передний угол. Несколько стульев и почерневший комод одни напоминали Европу. Здесь же стояла и кровать... Третья, меньшая комната имела много назначений; она сообщалась с задними сенями и служила одновременно девичьей, лакейской и детской" [11]. Вот и все. А если так жили зажиточные помещики, то что же делалось у более мелких? -- Их жизнь и обстановка были, вероятно, беднее и неуютнее теперешнего жилья богатого крестьянина. Впрочем, бывали и исключения, некоторые помещики жили более богато и даже украшали предметами роскоши свое жилье.
   В одном деле Калужского губернского архива [12] сохранилось любопытное описание разгрома разбойниками имения помещика Домогацкого. Из этого дела видно, каков был обиход зажиточного дворянина и как много вещей погибло в России благодаря погромам и грабежам.
   В списке вещей, награбленных разбойниками у Домогацкого, упоминаются: кружка серебряная, 12 серебряных стаканов обыкновенного размера, 3 стакана серебряных с крышками, 3 серебряных солонки, 24 серебряных чаши для вина, 5 золотых перстней с алмазами и яхонтами, серебряная вызолоченная чарка, 6 золотых колец, золотые запонки, четверо серег золотых с алмазами, трое серег золотых с яхонтами, черепаховая с серебром табакерка, 8 ниток крупного жемчуга, 30 кошельков, шитых золотом, и длинный список великолепных одеяний: камзолов и кафтанов, шитых золотом, перчаток, шуб, шапок, белья и кружев.
   Вот в общих чертах жизнь среднего помещика дореформенной Руси и первой половины XVIII века.
   С воцарением Анна Иоанновны Россия вступила на новый путь поклонения пышной красоте и торжественной роскоши. Нет слов описать празднества, которые давались при дворе и которым все старались следовать. Те же иностранцы, которые полвека назад отзывались о России как о стране варварской, называют ее волшебной, а праздники царицы и ее приближенных -- неподражаемыми. "Великолепие, введенное у двора, -- пишет князь М. М. Щербатов, -- понудило вельмож, а следуя им, и других, умножить свое великолепие. Уже вместо сделанных из простого дерева мебелей стали не иные употребляться, как аглинские, сделанные из красного дерева мегагения; домы увеличились, и вместо малого числа комнат уже по множеству стали иметь, яко свидетельствуют сие того времени построенные здания; начали дома сии обивать штофными и другими обоями, почитая неблагопристойным иметь комнаты без обоев; зеркал, которых сперва весьма мало было, уже во все комнаты и большие стали употреблять" [13]. Придворной моде следовали сперва наиболее знатные горожане, но вскоре и помещики захотели перенести в свои имения ту роскошь, которой пользовались в городе. Герцог де Лирия писал: "Здесь все, от скипетра и до посоха, только и мечтают о сельских развлечениях".
   Такова была жизнь русских придворных времен Анны и Елизаветы, и провинция, как и всегда, с некоторым опозданием, следовала городской моде. Но вся первая половина XVIII века осталась до сих пор загадкой в истории русских помещичьих усадеб. До нас не дошло целиком сохранившихся деревенских домов этой эпохи; можно полагать, что внешняя роскошь, привитая Анной, главным образом касалась горожан, и "опоздание", с каким следовала за ними деревня, надо считать десятками лет. Часто очень родовитые и знатные люди жили без удобств. Когда князю Белосельскому досталось имение Киасовка Тульской губернии от отца жены его, урожденной Наумовой, то "он не мог довольно надивиться старику господину Наумову, которому вся волость прежде принадлежала, и село все было настоящим его жилищем, как он мог сгородить такой вздорный и глупый для себя дом и как мог жить и располагаться в оном. Пуще всего дивились мы тому, что во всем верхнем и лучшем этаже не было ни одной печи" [14]. Вигель рассказывает о жизни пензенских помещиков 1760 годов: "Чтобы судить о неприхотливости тогдашнего образа жизни дворян, надобно знать, что ни у одного из них не было фаянсовой посуды, у всех подавали глиняную, муравленую, зато человек, хотя несколько достаточный, не садился за стол без двадцати четырех блюд, похлебок, студеней, взваров, пирожных. У одного только Михаила Ильича Мартынова, владельца тысячи душ, более других гостеприимного и роскошного, было с полдюжины серебряных ложек; их клали перед почетными гостями, а другие должны были довольствоваться оловянными. Многочисленная дворня, псарня и конюшня поглощали тогда все доходы с господских имений" [15].
   Болотов, человек по своему времени культурный, сообщает столь наивные сведения об убранстве домов, что, весьма вероятно, и другие помещики жили так же, как и он, -- невзыскательно и просто. В его дневнике под 1773 годом записано: "Теперь надобно мне одну учиненную около сего времени выдумку сообщить. Печь в моем кабинете была кирпичная и складенная фигурно и довольно хорошо. Я сначала белил ее все мелом на молоко, и по нем расписывал сперва красным сандалом, раковинами и картушами, но как она замаралась, то выбелили ее около сего времени вновь, и мне вздумалось расписать ее разными красками и разбросанными по всей печи цветочками. Чрез сие получила она еще лучший вид; а в сие время вздумалось мне полощить зубом, и я увидел, что сим средством можно и на всю ее навести лоск и придать ей тем красы еще больше. Она стала как фарфоровая и так хороша, что не уступала почти кафленой. Краски распускал я на обыкновенной камедной воде" [16].
   Весьма вероятно, что и "камедная вода", и "зуб" были выдуманы Болотовым очень удачно и его печи были действительно хороши, но, во всяком случае, эти "открытия" свидетельствуют, как сравнительно низки были требования помещика средней руки даже в начале царствования Екатерины.
   Стиль дворянских усадеб как вполне ясное понятие может быть рассматриваем лишь со второй половины XVIII столетия, так как только с этого времени дошли до нас целиком сохранившиеся помещичьи дома. Я не говорю об отдельных садовых павильонах, маленьких охотничьих домиках или даже более крупных архитектурных постройках. Для характеристики обитателей домов и их вкусов часто важнее мелкие предметы убранства комнат, безделушки, мебель, -- словом, все то, что составляет такую живую рамку домашнего обихода, что говорит не о наружной официальной жизни, а об интимном существовании. Но и внешняя парадная сторона -- остовы и фасады домов -- интересный материал для истории строительства в России.
   Первые крупные дворцы-усадьбы были воздвигнуты заезжими иностранцами, так как они больше русских архитекторов строили в городах и, естественно, получали заказы от богатых вельмож, желающих иметь дворцы среди сельской природы.
   Можно, наверное, сказать, что Растрелли-сын, обстроивший пол-России, должен был иметь заказы и от русских помещиков, хотя большинство теперь приписываемых ему в имениях построек не имеют решительно ничего общего не только с ним, но даже с его школой.
   Впрочем, весьма вероятно, что маленький охотничий домик Елизаветино, находящийся по Балтийской дороге недалеко от Петербурга и ныне принадлежащий В. Н. Охотникову, действительно построен автором Смольного, Пажеского корпуса и Зимнего дворца. Но даже и этот очаровательный архитектурный каприз частично изменен и, будучи совершенно переделан внутри, очевидно, не может считаться Елизаветинской усадьбой. От построек иностранцев второй половины XVIII столетия сохранилось больше достоверных сведений. Известно, что Ринальди строил Батурин (1755) для графа К. Г. Разумовского [17], Деламот -- Почеп [18], Фельтен -- дворец Чесменский [19] (1780), Вальи (1788) -- Кусково [20], Кваренги -- Степановское [21], Ляличи [22], Останкино [23], усадьбу М. П. Миклашевского в его черниговском имении [24], дачу князя Гагарина [25], Менелас -- Яготин [26]. К сожалению, большинство этих имений погибло, а то, что сохранилось, частью изменено. Однако почти во всех помещичьих усадьбах замечаются явные черты вполне определенных вкусов их обитателей. Вся вторая половина XVIII века и все царствование Александра I были господством стиля empire, и тогда все дома не только в городах, но и в имениях строились в этом типе. При этом далеко не всегда русские самодуры считали нужным обращаться к опытным архитекторам за советом. Часто дома строили сами помещики, без помощи архитектора, "как придется". Вигелъ рассказывает, что его отец был одержим манией строительства и, не имея никаких познаний по архитектуре, сам строил у себя и церковь, и дом [27].
   В книге "Начертание художеств", изданной в 1808 году, помещен любопытный анекдот, характеризующий отношение помещиков к архитектурным постройкам в их имениях: "Один русский художник чертил план зданию для зажиточного помещика, и несколько раз перечерчивал; ибо помещик находил тут худой вид кровли, там столбы не хороши. "Да позвольте вас спросить, -- говорит зодчий, -- какого чина или ордера угодно вам строение?" "Разумеется, братец, -- ответствует помещик, -- что моего чина, штабского, а об ордене мы еще подождем, я его не имею". Тут-то зодчий увидел, что имеет дело с невеждою упрямою и тщеславною" [28]. Этот рассказ, приведенный как анекдот, в сущности, вполне правдоподобен. Ведь построил же помещик Дурасов свой подмосковный дом Люблино в виде ордена св. Анны и со статуей этой святой на крыше -- в память получения им давно желаемого отличия. И, что всего курьезнее, дом вышел совсем красивый и до сих пор является одним из милых подмосковных памятников не только русского чудачества, но и вкуса.
   Параллельно с увлечением строгими формами классицизма, так оригинально и в то же время хорошо идущими к русской природе, в последней четверти XVIII века стали возводиться во множестве постройки более экзотического характера, так как все, что шло вразрез с прямыми линиями empire, казалось тогда замысловатым, причудливым и сказочным. В типе готики a la Louis XVI, если можно так выразиться, построена Чесма (1780) Орловым, Вишенки (1769) -- Румянцевым [29], Островки -- Потемкиным. В 30-х годах XIX столетия при увлечении романтизмом множество помещичьих усадеб были также построены в так называемом "рыцарском" стиле, наподобие замков феодальных, но все же русское дворянское гнездо всегда мерещится нам античным зданием с рядом белых колонн, греческим храмом в саду, и тем же языческим храмом представляется нам захолустная помещичья церковь в старых имениях. И, как ни странно, но этот прежде чуждый нам стиль привился и сроднился с реформированной Россией ближе и дружнее, чем "боярские хоромы", которые умерли со смертью Алексея Михайловича. И вся древняя Русь манит и влечет нас только как красивая и причудливая загадочная сказка, которая когда-то снилась наяву.
   В стиле домов разбивались и сады помещичьих усадеб. Георги пишет: "Все большие сады имеют знатный лес, древнейшие -- в голландском вкусе, с прямыми, частью покрытыми дорожками аллеями, и новейшие -- по аглинскому расположению, с извивающимися дорожками в лесу и кустарнике, с каналами, островами и пр. Большее число оных имеют подле увеселительных лесков также открытые увеселительные, великолепные, и частью плодоносные сады, иные с оранжереями и пр." [30]. В царствование Елизаветы в пригородных дачах графини Бестужевой и барона Вольфа [31] проводились аллеи и стриглись деревья еще по традиции Ленотра, потом появились прихотливые капризы Надеждина, "бриллиантового князя", потом уютные и самодурные бессистемные помещичьи затеи...
   Любовь к земле, к саду, к деревьям -- ко всей природе -- была всегда сильна у русского человека. Ленивые помещики никогда не ленились, когда дело доходило до садов, и все приказания, сохранившиеся в "домовых конторах", показывают, как Румянцев, Разумовские, Шереметевы и даже бездушный Аракчеев любили, холили, берегли природу и заботились о своих садах. В 1816 году Александр Воейков перевел "Книгу о садах" Делиля и дополнил ее описанием русских парков [32]:
   
   Пример двора священ вельможам, богачам;
   Во всех родилась страсть изящная к садам:
   В Архангельском сады, чертоги и аллеи --
   Как бы творение могущей некой феи,
   За диво бы почли и в Англии самой.
   Село Кусково, где боярин жил большой,
   Любивший русское старинно хлебосольство,
   Народны праздники и по трудах спокойство.
   Люблино милое, где легкий, светлый дом
   Любуется собой над сребряным прудом.
   Нескучное, отколь с чертогами, с церквами
   Великая Москва лежит перед глазами
   С Кремлем, возвышенным во образе венца;
   Пред взорами Москва -- и нет Москвы конца.
   О Муза! Зрелищем роскошным утомленны,
   В деревню поспешим под кров уединенный,
   Туда, где Лопухин с Природой жизнь ведет,
   Древ тенью Савинских укрывшись от забот;
   Не знаешь, в сад его вошед, чему дивиться;
   Сюда манит лесок, туда приятный луг;
   Тут воды обошли роскошные вокруг;
   Там Юнг и Фенелон, вдали кресты, кладбище
   Напоминают нам и вечное жилище,
   И узы жизни сей; умеют научать,
   Не разрывая их, помалу ослаблять.
   Здесь памятник Гюён, сея жены почтенной,
   Христовой ратницы святой и исступленной,
   Которая, сложа греховной плоти прах,
   До смерти, кажется, жила на небесах,
   Которая славна и у врагов закона
   Примерной жизнию и дружбой Фенелона.
   

Убранство комнат и любимые предметы

   От прежних домов старосветских помещиков до сих пор веет теплым уютом и благодушием. Высокие колонные залы в два света, приветливые диванные, помещичьи кабинеты с коллекциями древнего оружия и бесконечным рядом трубок, низенькие приземистые антресоли для детей и гувернеров, тесные людские и обширные псарни -- все это, жившее еще накануне, теперь кажется далеким миром какой-то совсем другой страны. Кажутся стародавними бисерные вышивки терпеливых бабушек или крепостных девок, диваны и ширмы с турками в чалмах, костяные чесалки от блох, "блошницы", часы, играющие "Коль славен". И часто в теплых, как-то особенно мило хлебом и вареньем пахнущих старых комнатах нам мнится все это дорогим и вновь желанным. Трудно порой разобраться в том, что подлинно красивого, вечного в этом ушедшем быте, что только хорошо, потому что безвозвратно ушло.
   Трудно понять и высказаться, есть ли хоть частица искусства в криволицых портретах бригадиров, глядящих из облупившихся рам, в пестрой живописи букетов, намалеванных крепостным самоучкой... Но во всем этом милом хламе, дорогом нам воспоминаниями детства и курьезами своей неповторяемости, несомненно, есть своя особая интимная поэзия, та теплота дворянского гнезда, что так завершенно вылилась во всем творчестве последнего "писателя-помещика" Тургенева. И как ни любить и ни желать воскресить эту наивную безыскусственность прежней жизни, -- все же никогда больше она не вернется в Россию. Эпоха детской, почти смешной веры "всерьез" во все то, что теперь кажется нам ребяческой забавой, -- вот что таила эта помещичья жизнь "в комнатах". И потому теперь всякий, даже мелкий предмет этого безвозвратно ушедшего времени является для нас не простой курьезной забавой "любителей редкостей", но драгоценной реликвией старых заветов, каким-то талисманом, о котором мы еще грезим по детским воспоминаниям. И если вместе с этой интимной поэзией в помещичьей жизни прошлого встречаются создания подлинного искусства, то тем более вдвойне дороги и нужны они нам. А следы высокой культуры Екатерининского века и "дней Александровых прекрасного начала" все еще сохранились, несмотря на страшную разруху помещичьих усадеб. То в виде целых архитектурных построений комнат, то в живописно-декоративных украшениях, то в старинных картинах иностранных и русских мастеров, в бронзе, мебели и фарфоре сказывается изысканный вкус и толковое понимание красоты, которое в России было еще сравнительно так недавно. Это понимание высказалось, во-первых, в том, что [было] заказано специально для украшения стен. Я говорю о фресковых узорах на потолках и стенах, о живописной росписи комнат. Иногда это пейзажные виды холмов, лесов и речек, иногда узорные "а ля грек", иногда веселые амуры или барельефы en grisaille [В серых тонах (фр.)]. Превосходные фрески-пейзажи сохранились в доме купца Прохорова в Полотняном Заводе; быть может, они сделаны тем же искусным Живописцем, что расписал в Калуге стены дома Кологривова.
   Очаровательна роспись кисти отличного мастера в Никольском Московской губернии; особенно хороша она в старом доме Екатерининского времени, в комнате, где орнамент на золотом фоне. Чудесно написаны "серые с белым" барельефы в стиле empire в подмосковной Люблино, прекрасен плафон Скотти [33] в том же доме.
   Я не говорю уже о великолепных, вполне европейского уровня росписях таких загородных дворцов, как Ляличи, Кусково, о тех исключительно интересных фресках, что прекрасно сохранились в Медном под Петербургом, в бывшем доме Саввы Яковлева. Часть (увы, ничтожная!) росписи видна и в руинах Горенок, бывшем имении Разумовского под Москвой. Но это только жалкие остатки, там и сям проглядывающие на обветшалых стенах развалившегося гиганта-дворца, дворца, превращенного в фабрику и потом опустелого, с выбитыми окнами, штукатуркой, облупившейся со стены, с дрожащими ступенями расшатанных лестниц...
   В старых усадьбах красивы были печи: то белая, кафельная, с рельефными фигурами и орнаментами, то расписанная вазами ? la Louis XVI или гирляндами и цветами -- синими по белому фону.
   Отличные печи сохранились еще во многих усадьбах Калужской губернии -- в Полотняном Заводе, в Сивцево (Е. В. Миллер), в подмосковной Голицыных, Петровском. Мебель, которою обставлены комнаты русских усадеб, в общем, довольно однообразна по стилю. Это почти всегда мебель empire, реже -- в стиле Людовика XVI и еще реже -- более ранней эпохи. Но зато превосходно и как нигде разработаны эти формы empire'a, -- бесконечные варианты греческих орнаментов. Иногда попадаются более ранние предметы: итальянские кессоны XVII столетия в Богородицке Тульской губернии и отличный голландский шкаф с инкрустированной фигурой Петра Великого там же; хорошие шкафы и диван в Рябове под Петербургом, прелестное бюро ? la Louis XV в Елизаветино В. Н. Охотникова, два чудных шкафа с медальонами уэджвуд в Никольском Московской губернии, петровские стулья в Полотняном Заводе и в Богородицке, красивые золоченые зеркала в Ясной Поляне, доставшиеся графу Льву Николаевичу от Волконских. Бронзы и фарфора еще меньше, если не считать дивных вещей в подмосковных Шереметевых и в Архангельском, превосходных часов в голицынском Петровском, фарфора сакс -- в Богородицке. Но это всё редкие предметы; большинство помещиков или увезли лучшие вещи в город, или, что чаще, продали их заезжим скупщикам. Множество вещей просто погибло: переделано "на новый стиль", изломано и даже, как ни дико сказать, сожжено. Одна пожилая помещица Калужской губернии рассказывала мне, как в молодости, лет сорок назад, ею было получено в наследство старинное имение, битком набитое мебелью. Но "старая" обстановка не нравилась новой владелице, которая хотела иметь ее более "модною". Таковая была заказана в соседнем городе и привезена. Но так как помещичий дом был невелик, то не знали, куда девать старую мебель. Дом от железной дороги находился на расстоянии шестидесяти верст, и нашли, что так далеко везти для продажи "рухлядь" не стоит. Ее просто сожгли, устроив огромный костер, где долго горели и не хотели сгорать старинные диваны, столы, стулья, шкафы, бюро и ширмы...
   Картин в русских усадьбах теперь также сравнительно мало. От старых времен до Петровского времени естественно что ничего не осталось: во-первых, пожары, съедавшие все усадьбы, во-вторых, то странное отношение, которое было ко всему достоянию предков.
   На предметы искусства в России было всегда какое-то непонятное гонение. Разрушали все, что могли, и просто из любви к разрушению, свойственной русским, и по принципу. Даже иконы -- священные реликвии, дивные, вдохновенные, экстазные лики Бога и его святых -- яростно уничтожались русскими. "Когда их иконы становятся старыми, -- говорит Адам Олеарий, -- так что моль их поедает (sic!) [Так! (лат.)], они их или опускают в текущую воду, давая им плыть, куда им угодно, или же на кладбище, или в древесном саду закапывают их глубоко в землю" [34].
   Можно себе представить, сколько иконных картин погибло таким образом в России. Сколько скрыто на дне бегущих рек или в сени покосившихся крестов кладбищ прекрасных русских примитивов] Вот почему даже в старинных помещичьих гнездах, даже у уцелевших старых семей сравнительно мало икон древнейшего времени.
   Что же касается до картин европейских школ, мода на которые пошла со времен Петра Великого, то такого рода собрания зачастую составлялись без всяких знаний и случайно. Самодуры-помещики, зараженные примером двора и близких к нему лиц, покупали без разбора по совету ловких комиссионеров-иностранцев, часто оптом, целые галереи. Конечно, были знатоки, подобно И. И. Шувалову, графу А. С. Строганову, А. Н. Оленину, А. Р. Томилову, собравшие чудесные коллекции, но большинство картин в русских усадьбах посредственны или плохи. Хорошие собрания имелись также у графа Вязмитинова [35], отличные картины на прежней мятлевскои даче под Петербургом, в Полтавской губернии в Яготине -- ныне -- имении князя Н. В. Репнина. О галерее Яготина находятся сведения, записанные А. Глаголевым в 1823 году.
   "В доме, -- пишет он, -- богатое собрание картин, оставшихся после графа Алексея Кирилловича Разумовского. Из произведений итальянской школы лучшее есть Тицианова "Даная"; обнаженные прелести ее груди, полнота членов и роскошное положение тела обворожают зрение. К ней сходит Юпитер в виде золотого дождя, а перед нею в тени -- испугавшийся купидон. Эта "Даная" достойна примечания потому, что она служила образцом многим другим картинам как древних, так и новых художников. "Мать, кормящая детей", произведение Лазарини (1665); "Велизарий с мальчиком неизвестного художника; две новые картины: "Слепец с мальчиком и св. Магдалина" и "Травля кабанов" Снейдерса (1579) [Это явная ошибка, так как 1579 год -- год рождения Снейдерса. -- Прим. авт.] также составляют украшение галереи" [36].
   Английский путешественник Кларк, бывший в России в начале XIX века, восторгается русскими собраниями картин, особенно теми, что он видел в московских коллекциях [37].
   "Le nombre de tableaux existant à Moscou est réellement prodigieux, -- пишет он, -- quatre ou cinq des principaux marchands ont dans cette ville de nombreuses collections; les palais des nobles en sont remplis et il n'est aucun d 'eux qui ne vendit avec plaisir tous ceux qu'il poss?de. On dirait que toute l'Europe s'est depouillee pour former ses collections. Au premier aspect, une piàce ornáe de ces peintures offre un coup d 'oeil pompeux et tràs imposant; mais, à un examen plus attentif, le charme dis-parait: on les reconnait pour des copies dont la plupart sont venues de Vienne; comme je l'ai déjá fait observer, les Russes eux-memes sont doues d'une adresse si particulière pour les arts d'imitation, que 1 'on a vu un gentilhomme, avec des connais-sances et même de l'habiletá dans la peintute, acheter d'un marchand des copies faites peu de jours auparavant par un esclave de celui-ci, malheureux, que passait du chevalet à son métier le plus habituel et le plus journalier, consistant à décrotter des souliers, et qui, avec le salaire, de son talent, allait ensuite s'enivrer.
   Comme les nobles ont rarement quelque argent à leur disposition, leurs achats, dans les beaux arts ainsi que dans toutes les aurres choses, se font par échange. Rien ne leur plait autant que ces sortes de trocs. lis achètent un tableau pour une voirure ou un habit com-plet, justement comme ils pay ent leur médecin avec une tabatière. Dans tout, ils montrent la mème puérilité: comme les enfants, ils se dégoutent de leurs joujoux dès qu'ils les ont acquis. Dans leurs gôuts pour les tableaux, ils n'aiment que les couleurs tranchantes et vives, des compositions léchées et des bordures brillantes, quelque chose d'éclatant enfin, pour ne servird'une expression constamment dans leur bouche. Les ouvrages de van der Werff, de Watteau, Jordaens, Berghem, et de Gérard Dow, se vendent au plus haut prix: mais leur offre-t-on des productions des maitres bolonais, ils les dédaignent. Aucune composition du genre sombre, quelque sublime qu'elle, soit n'ademéritealeursyeux.Leschefs-d'oeuvre des Caraches, de Zam-pieri ou même de Michel-Ange, ne recontreraientpasd'admi-rateurs" [Число картин, находящихся в Москве, в самом деле значительно. Четверо или пятеро помещиков в этом городе владеют обширными коллекциями; дворцы знати буквально ломятся от [произведений искусства]; между тем нет ни единого, кто не продал бы с великой радостью все, чем обладает. Меня убеждали, что для того, чтобы собрать все эти сокровища, потребовалось обобрать всю Европу. На первый взгляд, залы, украшенные полотнами, производят впечатление помпезное и весьма внушительное; при ближайшем же рассмотрении шарм рассеивается, когда в этих шедеврах угадываются копии, привезенные по большей части из Вены; как я уже замечал выше, русские обладают совершенно исключительным талантом в искусстве подражания; мне рассказывали об одном дворянине, который с необычайной ловкостью умел всучить какому-нибудь помещику копию картины, написанной накануне его же крепостным, несчастным малым, который в обычное время упражнялся в более простом и привычном для него ремесле чистильщика обуви, а плоды своего таланта оставлял в ближайшем трактире. Так как дворяне редко располагают достаточными средствами, приобретения свои в области изящных искусств, равно как и во всех прочих, они совершают путем обмена. Едва ли найдется что-либо, что они любили бы больше этих торгов. Картину они выменивают на коляску или часть своего гардероба, так же как с врачом рассчитываются табакеркой. В целом они обнаруживают удивительную наивность, подобно детям, которым скоро надоедают купленные им игрушки.
   В отношении живописи они предпочитают только сочные, живые краски, прилизанные композиции, блестящие рамы, -- что-нибудь яркое, проще говоря, чтобы не повторяться в выражениях. Произведения ван дер Верфа, Ватто, Иорданса, Берхема и Дж. Доу продаются по более высокой цене; однако произведения мастеров болонской школы спросом не пользуются. Ни одна работа, написанная в темных тонах, сколь бы значительной она ни была, не может считаться достоинством в их глазах. Шедевры Караччи, Зампиери или Микеланджело не встретят здесь своих ценителей. (Пер. по тексту "Старых годов". См.; 1910. Июль -- сентябрь. С. 5 -- 79. -- Прим. ред.).].
   Так было не только в Москве, но и во всех больших и богатых помещичьих усадьбах. Прихотливый помещик внезапно желал завести себе галерею, и, собранная наскоро, она представляла случайный сброд разнообразных картин, где, наряду с первоклассными произведениями, попадались совершенно безграмотные подделки и копии. Но хозяева были убеждены в редкости и ценности своих вещей, и эта уверенность перешла и к их внукам. Мне довелось видеть галерею, где все картины были каталогизированы как произведения великих мастеров. Эти двести картин оказались, за редкими исключениями, посредственными оригиналами безымянных художников, плохими копиями и подражаниями крепостных. Знаменитая некогда на юге галерея миллионера-чудака И. И. Фундуклея, перешедшая потом через Голицыных и Врангелей к Куракиным и делла Герардеска и находящаяся в Козацком Киевской губернии [38], также полна курьезов. Рядом с первоклассными произведениями Токке, Мириса, В. Кейна, Эльсгеймера, Левицкого и Лампи здесь находится целый ряд грубейших подделок с явно фальшивыми подписями Гоббе-мы, Рембрандта, Остаде, Греза и других.
   Простодушный помещик-коллекционер, часто даже не видя, понаслышке, покупал картины, и антиквары, иностранные и русские, широко пользовались его щедростью. Вообще, как мне кажется, сильно преувеличено мнение об огромном количестве старинных картин, находящихся в России. В русских имениях, за редкими исключениями, всё -- посредственные копии или работы третьестепенных мастеров. Почти все лучшее либо вывезено в Москву и Петербург, либо, еще чаще, продано заграничным скупщикам, которые со времен освобождения крестьян и оскудения помещиков партиями вывозили русские сокровища в Европу. Грустно и больно теперь за ушедшие так нелепо богатства, грустно, и мало надежды на то, что кто-либо из современных помещиков станет тем меценатом, какие бывали у нас прежде. И еще грустнее, что все это было почти что вчера, назад менее чем полвека.
   Что же касается до оставшихся картин, то их очень немного. Даже в шереметевских подмосковных их почти нет, вполне первоклассных картин нет даже в Архангельском -- в лучших пригородных дворцах-имениях.
   Из картин можно, однако, отметить недурного "Курильщика" Брауера, "Портрет дожа" неизвестного венецианца XVI столетия и "Младенца Иоанна" миланской школы в типе Луини [39] (в Елизаветине В. Н. Охотникова), картину мастерской Рубенса [40] (в Рябово В. П. Всеволожского), хорошего Кастильоне "Пастух с овцами" гр. Ротари и Паламедеса [41] в Петровском под Москвой; три отличных [работы] Гюбера Робера в Богородицке Тульской губернии, картины в Козацком, в Яготине... Вот все немногое, что известно, хотя очевидно, [что] этот краткий перечень не касается десятой доли находящихся в имениях картин. Но все же весьма характерно то незначительное количество хороших произведений, которое приходится на множество посредственных и явно скверных. Зато замечательны в русских усадьбах портреты предков. Даже при продаже почти всего убранства комнат иногда сохранялись в семьях изображения близких, и до сих пор можно найти почти во всех помещичьих семьях работы лучших русских портретистов. Великолепные портреты членов голицынской семьи находятся в подмосковных Дубровицах, в Больших Вязёмах князя Д. Б. Голицына, в Петровском, в Андреевском Владимирской губернии у графини Е. А. Воронцовой-Дашковой, в Ивановском Курской губернии, в Яготине, в Гомеле у княгини И. И. Паскевич, в Покровском-Стрешнево [42]. Лучшие русские мастера и иностранные художники во множестве писали прежних помещиков. Грустно отметить, что очень часто в семьях даже не знают, кто тот или другой "дедушка" или "бабушка", висящая на стене, и путают не только художников, писавших их, но и самих изображенных. Но приятно, что хотя бы под чужим именем, но дошли до нас прежние люди в портретах старых мастеров.

Искусство крепостных

   Русский помещичий быт неразрывно связан с крепостной Россией. Своеобразная поэзия усадебной культуры -- острая смесь утонченности европейцев и чисто азиатского деспотизма -- была мыслима только в эпоху существования рабов. И год освобождения крестьян, естественно, должен считаться годом гибели крепостных традиций в истории русского искусства. Со свойственной русскому человеку сметливостью, под страхом смертельной порки крепостные по приказанию барина мгновенно превращались в архитекторов, поэтов, живописцев, музыкантов и астрономов. Конечно, в этом превращении зачастую была огромная доля комизма, и "искусство по приказанию" было часто не только посредственно, но и прямо плохо. Но самое курьезное, что средний уровень художественных вкусов крепостной России был все же несравненно выше последующего "свободного" творчества. Объясняется это именно тем, что в художники назначались люди из простой среды, а не "полуинтеллигенты", как это было после. Простой же русский крестьянин одарен от природы не только сметливостью, но и особым, совсем бессознательным, но неизменно верным пониманием красоты. Недаром же кустари, еще не испорченные городскими науками, создали подлинно прекрасные ремесла. Вторая причина -- это наставники, руководившие начинающими художниками. Огромное количество иностранных живописцев и архитекторов, живших в России, разбрелось по бесчисленным поместьям и создало свой кадр подмастерьев, из которых многие со временем сделались настоящими художниками. Так, например, известно, что Кампорези был у Апраксиных "министр всех ольговских построек"43, а у графа Орлова в его подмосковной Отраде находился садовник Питерман, живший с 1780 года шесть лет в имении44, и оба, несомненно, могли создать школу среди своих помощников крепостных.
   Помещики старой России могли легко приводить в исполнение все свои часто чудаческие прихоти.
   "У людей достаточных, и не то что особенно богатых, бывали свои музыканты и песенники, хотя понемногу, но все-таки человек по десяти" [45].
   У П. М. Римского-Корсакова "были свои мастеровые всякого рода: столяры, кузнецы, каретники; столовое белье ткали дома, и, кроме того, были ткачи для полотна; был свой кондитер. В комнате людей было премножество, так что за каждым стулом, во время стола, стоял человек с тарелкой" [46].
   Эта свора крепостных служила не только дома, но и в дороге. Бурьянов, описывая русский быт 1830-х годов, пишет:
   "В деревнях дворяне или помещики любят ездить в гости из одного села в другое, таща с собою в нескольких экипажах почти весь свой причт слуг и служанок, к которому в старину принадлежали непременно дураки и дуры, имевшие право делать с господами своими и с их гостями разные грубые шутки и говорить им всевозможные грубости, доставлявшие смех и веселье.
   Нынче (1839) у иных помещиков еще водится держать этого рода шутов, которых они возят с собою повсюду вместе с любимою моською. Приехав к соседу, помещики-путешественники находят несколько комнат для себя и изобильный стол: весь дом бывает к их услугам; это остатки патриархальной и вместе гостеприимной жизни доброй старины, которая еще не совсем вывелась из наших нравов. У помещиков прислуга бывает большею частью многочисленная и хорошо одетая, то есть довольно великолепно, но, к сожалению, довольно и неопрятно: нередко пальцы слуги проглядывают сквозь лакированные сапоги, а локти -- сквозь рукава золотом обшитой ливреи" [47].
   Но не только для забавы служили слуги своим господам. Наряду с шутами и дурами, у всякого богатого помещика был огромный штат людей, обучавшихся живописи, музыке, драматическому искусству. У графа Орлова в Отраде "полезные ремесла были нередко соединяемы с приятными искусствами в одних и тех же лицах: иной, работавший в столярной утром, являлся вечером актером на театре. Музыка играла во время стола, а по субботам, вечером, давались инструментальные и вокальные концерты.
   В Отраде, однако, высшие должности не ограничивались музыкою. Между дворовыми людьми находились и архитектор, и живописец ... был человек, особо приученный поджидать в определенном часу появления на небе звезды или планеты и о том докладывать; были и доморощенные поэты; наконец было лицо, исправлявшее должность богослова" [48]. В своих записках Виже-Лебрён говорит: "Les Russes sont adroits et intelligents, car ils apprennent tous les métiers avec une fácilité prodigieuse; plusieurs même obtiennent du succès dans les arts. Je vis un jour chez le comte de Strogonoff, son architecte que avait été son esclave. Ce jeune homme montrait tant de talent, que le comte le présenta à l'empereur Paul, qui le nomma un de ses architectes, et lui commanda de batir une salle de spectacle sur des plans qu'il avait faits. Je n'ai point vu cette salle finie, mais on m'a dit qu'elle était fort belle. En fait d'esclaves devenus artistes, je n'avais pas été aussi heureuse que le comte. Comme je me trauvais sans domestique, lorsque celui que j 'avais amené de Vienne m'eut volé, -- le comte de Strogonoff me donna un de ses esclaves, qu'il me dit savoir arranger la palette et nettoyer les brasses de sa belle fille, quand elle s'amusait à peindre. Ce jeune homme que j'employais en effet à cet usage, au bout de quinze jonrs qu'il me servoit, se persuada qu'it était peintre aussi, et ne me donna point de repos que je n'eusse obtenu sa liberté du comte, afin qu'il pШt aller travailler avec les élèves de 1'Acadèmie II m'écrivit sur ce sujet plusiers lettres vraiment curieuses de style et de pensées. Le comte, en cédant à ma prière, me dit: "Soyer sШre qu'avant peu il voudra me revenir". Je donne vingt roubles à ce jenne homme, le comte lui en donne au moins autant, en sorte qu'il court aussitôt acheter l'uniforme des élèves en peinture, avec lequel il vient me remercier d'un air triomphant. Mais, deux mois après il revint m'apporter un grand tableau de famille si mauvais, que je ne pouvais le regarder, et qu'on lui avait paye si peu, que le pauvre jeune homme les frais soldés, у perdait huit roubles de son argent. Ainsi que le comte l'avait prévu, un pareil désappointement le fit renoncer à sa triste liberté" [Русские проворны и сметливы и оттого изучивают всякое ремесло на удивление скоро; а многие своими силами успешно постигают различные искусства. Однажды я повстречалась с крепостным архитектором графа Строганова. Этот юноша отличался таким талантом, что был представлен графом императору Павлу. Император, ознакомившись с проектами юноши, включил его в число своих архитекторов и повелел руководить постройкой театрального зала по одному из виденных. Завершенного труда я не видела, но говорили, что зал получился очень красив. Что касается меня, то я была не столь удачлива, как граф, работая с художниками-крепостными. Я осталась без помощника -- мой находился в Вене, -- и граф Строганов предоставил в мое распоряжение одного из крепостных; этот умелец, рассказывал граф, хорошо следил за чистотой палитры и умел приводить в порядок кисти его дочери, любившей забавляться рисованием. Юноша помогал мне две недели, чем очень облегчил мне труд, и граф по моему настоянию отпустил его для занятий с учениками Академии, откуда тот писал мне письма презанятного содержания. Уступая моей просьбе, граф говорил: ["Будьте уверены, очень скоро он захочет ко мне вернуться"]. И вот я дарю юноше 20 рублей, граф -- тоже небольшую сумму денег, молодой человек бежит покупать форменную одежду, какую положено носить ученику отделения живописи, посещает меня с видом триумфатора. Однако спустя два месяца показывает мне нарисованный им семейный портрет, который настолько дурен, что лучше б я его не видела, да и заплачено за портрет так мало, что бедняга, залезший в долги, лишился 8 рублей своих денег. Так что, как граф и предполагал, надежды юноши не оправдались, и он отказался от обманувшей его свободы (фр.)]
   Умение русского человека быстро схватывать всякую мысль и ремесло единогласно отмечается всеми заезжими иностранцами. Фабр, живший в России, так характеризует русского простолюдина: "Русский народ одарен редкою смышленностию и необыкновенною способностью все перенимать. Языки иностранные, обращение, искусства, художества и ремёсла -- он все схватывает со страшною скоростью.
   Мне нужен был слуга, я взял молодого крестьянского парня лет семнадцати и велел домашним людям снять с него армяк и одеть в ливрею. Его звали Федотом. Признаюсь, будь мне нужен секретарь, метрдотель, повар, рейткнехт, я бы все из него, кажется, сделал -- такой он был ловкий и на все способный. На другой день уж я не мог узнать его; он пришел ко мне в комнату в чисто вычищенных сапогах, с белым галстухом на шее, в казакине и с головою, очень тщательно завитою и причесанною. Он подал мне чай с видом несколько озабоченным, но спустя неделю он делал это уже с ловкостью, стараясь подражать камердинерам того знатного дома, где я жил. Этого мало: он мастер на все; я заставал его вяжущим чулки, починяющим башмаки, делающим корзиночки и щетки; и раз как-то я нашел его занимающимся деланием балалайки из куска дерева при помощи лишь простого ножа. Он бывал при нужде моим столяром, слесарем, портным, шорником. Нет народа, который бы с большею легкостью схватывал все оттенки и который бы лучше умел их себе присваивать. Барин наудачу отбирает несколько крепостных мальчиков для разных ремесел: этот должен быть сапожником, тот -- маляром, третий -- часовщиком, четвертый -- музыкантом. Весной я видел сорок мужиков, присланных в Петербург для того, чтобы из них составить оркестр роговой музыки. В сентябре же месяце мои деревенские пентюхи превратились в очень ловких парней, одетых в зеленые егерские" спенсеры и исполнявших музыкальные пьесы Моцарта и Плейля.
   По разным частям у нас есть несколько имен, снискавших себе знаменитость и известность повсеместную. К числу этих людей принадлежат: Семенов, славный скрипач; Захаров, резчик необыкновенный; Курбатов, которого ружья равняются с отличнейшими французскими и немецкими; Чурсинов прославился деланием отличных клеенчатых ковров и вощанок, помогающих в простудных болезнях; Мурзин, сибирский живописец, пишущий отменно хорошо и схоже портреты; Батов, скрыпки которого заслужили похвалы знаменитого скрипача Липинского, который удивляет своею игрою всю Европу, и пр. и пр." [50].
   Как же относились помещики к своим крепостным, украшавшим с таким искусством их усадьбы и услаждавшим их деревенское ничегонеделание? Многие любили своих людей и заботились о них, но случались и обратные явления -- полного пренебрежения и злого безразличия к этим часто весьма талантливым дворовым.
   Помещик просто приказывал: начертить план, вылепить статую, написать картину, композировать музыку, и, если почему-либо ему не нравилось выполнение его затей, крепостной художник наказывался тут же розгами.
   У М. Н. Неклюдовой в Орловской губернии были швеи, "и она заставляла их вышивать на пяльцах, а чтобы девки не дремали вечером и чтобы кровь не приливала им к голове, она придумала очень жестокое средство -- привязывала им шпанские мухи к шее, а чтобы девки не бегали, посадит их за пяльцы у себя в зале и косами их привяжет к стульям, -- сиди, работай и не смей с места вставать" [51]. Или вот другой пример: наблюдал за постройкой дома графа Владимира Орлова в имении Отрада Московской губернии некий Бабкин, но так как граф был им недоволен, то в домовом приказе его от 1796 году читаем: "Высечь Бабкина за то, что он, несмотря на запрещение, снял кружала из-под свода и вторично уронил свод в кузнице" [52].
   Аракчеев, имевший в Грузинj отличного крепостного архитектора, "профессора Академии" Семенова, сек его за малейшую неисправность [53]. "По рассказу калужской помещицы, очень образованной женщины К. И. Карцовой, один художник, находившийся в таком положении, повесился в саду. Другой, по рассказу академика живописи Андрея Акимовича Сухих, бывший ему товарищем по Академии, утопился в господском пруду. Этот несчастный, с истинным призванием к искусству, за непокорность своему господину вынужден был красить полы, крыши и, наконец, пасти свиней. Хорош переход из академических зал, наполненных высокими художественными образцами!" [54] Если и не все помещики так обращались со своими крепостными художниками, то все же жизнь последних была нелегкой.
   Их заставляли и писать картины, и работать в кухне или у стола, и учить своему искусству дочерей, сыновей, племянников и племянниц хозяйки. Известный Василий Андреевич Тропинин, находившийся крепостным у графа Моркова, "был в то же время и учителем рисования пятерых дочерей и сыновей своего господина и дочери гувернантки. Оригиналы должен был Василий Андреевич добывать откуда хочет или рисовать их сам. Всего жалованья с женой и сыном он получал в год 36 рублей и харчевых 7 рублей ассигнациями" [55]. Когда живописец не был более нужен для дома, его продавали вместе с попугаями, свиньями, лошадьми, моськами. Так, "у Дмитрия Александровича Янькова был весьма даровитый художник Озеров, отлично писавший иконы и картины.
   Впоследствии этого живописца Дмитрий Александрович продал с женой и дочерью Обольянинову по невступной его просьбе за 2 000 рублей ассигнациями" [56].
   Такая цена за живописца, да еще с дочерью и женой, считалась по тому времени весьма хорошей.
   Впрочем, некоторые владельцы художников более гуманно относились к ним и делали все возможное, чтобы облегчить их участь. Благодаря таким меценатам, как И. И. Шувалов, граф А. С. Строганов и графы Шереметевы, многие крепостные их кончили Академию художеств и сделались знаменитыми. Всем известен крепостной Строганова А. Н. Воронихин, строитель Казанского собора [57], Федор Аргунов, строивший у графа Шереметева в Кусково [58], Шибанов -- крепостной Потемкина [59]. "У Е. П. Яньковой был также свой архитектор -- брат камердинера ее мужа Александр Михайлович Татаринов. Он строил не только хозяйственные постройки, но и церкви" [60].
   Крепостные архитектора Аракчеева Семенов и Минут сделали также немало для украшения Грузина [61].
   Еще более важную роль играли крепостные в тех декоративных работах, которые требуют, главным образом, природной сметливости и чувства красоты: в резьбе мебели, росписи стен орнаментами, вышивании. Великолепно резали по дереву шереметевские крестьяне [62], отличными художниками-столярами были крепостные князя Безбородко, убравшие мебелью своей работы весь его пышный московский дом. Виже-Лебрён, посетившая его, рассказывает:
   "Les diverses habitations renfermaient un grand nombre d'ésclaves, qi'il traitait avec la plus grande bonté, et aux quels il avait fait apprendre des métiers de différents genres. Lorsque j'allais le voir, il me montra des salons encombres de meubles du celebre ebeniste Daguère; la plupart de ces meubles avait été imités par ses esclaves, et il etait impossible de distinguer la copie placée près de l'original. Ceci me conduit à dire que le peuple russe est d'une intelligence extraordinaire; il comprend tout, et semble doue du talent d'excecution. Aussi le prince de Lugne ecrivait-il: "Je vois des Russes a qui Ton dit: soyez matelots, chasseurs, musiciens, ingénieurs, peintres, comédiens, et qui deviennent tout cela selon la volonte de Ieur maНtre; j'en vois qui chantent et dansent dans la tranchée, plonges dans la neige et dans la boue, au milien des coups de fusil, des coups de canon; et tous sont adroits, attentifs, obéissants et respectueux" [63] [К крепостным в его поместьях всегда относились с большой добротой и многих обучали различным ремеслам. Когда я побывала у него, мне было показано множество предметов мебели, изготовленных знаменитым мебельщиком Дагером; причем некоторые из них являлись копиями крепостных мастеров, но отличить их от оригинала было практически невозможно. Я не могу не сказать, что русские крестьяне -- необычайно способный народ, они быстро схватывают и делают свое дело талантливо. Принц Линь (Ligne) писал: "Я встречал русск их крестьян, которым их хозяева велят стать матросами, обувщиками, музыкантами, инженерами, художниками, актерами; видел тех, кто готов петь и танцевать в канаве, нырять в снег или грязь, не боясь ружей и пушек, -- и каждый ловок, рачителен, почтителен и послушен!" (фр.).]
   Отличные образцы мебели работы крепостных имеются в Полотняном Заводе Гончаровых. Это два круглых стола маркетри с подписью мастера: "П. Т. Олимпиев. 1839".
   Кроме резчиков и столяров, у всех помещиц были рукодельницы, так забавно работавшие шелками и бисером. Турки и турчанки с огромными трубками, какие-то фантастические воины с кривыми саблями, храмы любви, воркующие голуби и собачки верности -- вот персонажи, излюбленные вышивальщицами-крепостными. Отлично шили они и бисером -- с нечеловеческим терпением -- двухаршинные трубки, люстры, кошельки, чернильницы, аквариумы для рыб, туфли для господ, ошейники для собак [64] и много всего нужного и ненужного [65]. Крепостные девки работали не только сами, но обучали своему искусству и хозяек-барышен. В деревенском безделии такие занятия убивали массу времени, а папаши и мамаши были всегда рады бисерным туфлям для себя и ошейникам для любимых мосек.
   В первой четверти девятнадцатого века барышни занимались вышиванием [66] шелками и бисером, мозаикой и рисованием. "Рисование по бархату было в большом употреблении, -- говорит современница, -- и английский бумажный бархат оттого очень вздорожал. Тогда рисовали по бархату экраны для каминов, ширмы, подушки для диванов, а у некоторых богатых людей, бывало, и всю мебель на целую комнату; делали рисованные мешки для платков или ридикюли, которые стали употреблять после того, как вышли из моды карманы, потому что платья стали до того узить, что для карманов и места не было" [67].
   Очень богатые помещики содержали даже свои специальные мастерские и заводы для выделки материи.
   "На подмосковной фабрике Юсупова (Кунавна), -- пишет мисс Вильмот, -- производство шалей и шелковых тканей прекрасной выделки доведено до великого совершенства, такие же образцы материи для мебели, нисколько не уступающие тем, которые мне случалось видеть в Лионе" [68].
   Живопись в истории крепостной России дала нам наиболее выдающиеся таланты. Портретное искусство было необходимой частью помещичьего быта -- всякий хотел иметь изображение свое и близких. Эта настойчивая прихоть создала множество если и не всегда хороших художников, то весьма занимательных бытописателей. Кривые и косые, неуклюжие и неумелые портреты работы крепостных имеют для нас драгоценную прелесть подлинных документов. Это не льстивые оды в живописи, что писали любезники-иностранцы, это не парадные портреты, представляющие человека в его "приятнейшем виде". Бесхитростные изделия крепостных, почти кустарное творчество, -- милое нам, как милы рисунки детей или наивные стихи в бабушкином альбоме.
   Прошка или Федька писал этих бригадиров, городничих и накрахмаленных старух -- нам нет дела. Искусство крепостных незначительно в каждом отдельном образце его, неинтересно как индивидуальное проявление творческого духа. Это соборное искусство, близкое к песням, вышивкам, кружевам, ко всему, что принято называть художественной промышленностью. И если нельзя признать работы крепостных за музейную или галерейную живопись, то все же это, несомненно, чисто декоративное искусство; декоративное, как вышивки с турками, как корявые квасники или лубочные картины. В комнате красного дерева, среди раскоряченных кресел и диванов-увальней, портреты кисти прошек, федек и гаврил выглядят очень кстати. К тому же среди сотен анонимов или ничего не значащих имен встречаются заслуживающие большого внимания. Таковы Михаил Шибанов, крепостной Потемкина -- автор дивных портретов Екатерины II и ее фаворита Мамонова, известный В. А. Тропинин, крепостной графа Моркова, двое Аргуновых, Иван и Николай, -- крепостные Шереметевых69 и некоторые другие. Все они начали с простых ремесленников и лишь потом выработались в крупных мастеров. Многие другие навсегда так и остались неизвестными, работая над украшением домов своих господ. Благово описывает расписанную крепостными усадьбу Римских-Корсаковых Боброве Калужской губернии:
   "Все парадные комнаты были с панелями, а стены и потолки затянуты холстом и расписаны краской на клею. В зале нарисована на стенах охота, в гостиной -- ландшафты, в кабинете тоже, в спальне стены были расписаны боскетом; еще где-то драпировкой или спущенным занавесом. Конечно, все это было малевано домашними мазунами, но, впрочем, очень недурно, а по тогдашним понятиям -- даже и хорошо" [70].
   Целую школу крепостных живописцев подготовил в XIX веке А. В. Ступин, устроивший в Арзамасе художественное училище, где обучалось множество учеников. В дошедших до нас списках [71] воспитанников Ступина постоянно значится "крепостной", "отпущенный на волю", а иногда и более коварно: "обещана свобода". Некоторые из них достигли известности и были впоследствии освобождены от крепостной зависимости, другие, вероятно, навсегда остались в усадьбах писать помещиков и их дома. Из крепостных, бывших учениками ступинской школы, в истории русской живописи остались: Василий Раев -- крепостной Кушелева [72], Кузьма Макаров [73], Зайцев -- автор любопытных "Записок" [74], Афанасий Надеждин (Степанов) [75], основатель художественной школы в Козлово.
   Правда, среди этих имен нет ни одного выдающегося в истории искусства, но, быть может, как это часто случается среди забытых, то и были самые занимательные. Ведь только редкий случай помогал крепостным получать отпускную, и часто тяжела была их жизнь.
   Известный Василий Андреевич Тропинин (1776 -- 1857) [76] был также крепостным и лишь сорока семи лет от роду отпущен на волю [77]. Тропинин "принадлежал сперва графу Антону Сергеевичу Миниху и жил в его селе Карпово Новгородской губернии. Отец Тропинина был управляющим графа" [78]. "Тропинин, не имея никаких руководств, доставал у школьных товарищей кое-какие лубочные картинки и с них копировал самоучкой; но вместе со страстью к искусству не замедлили явиться и препятствия: по выходе из школы Тропинин был взят в господский дом на побегушки; но и тут находил он время рисовать, с разрешения верховых девушек, которые за его кротость и услужливость несколько потворствовали его художнической страсти. Когда господа выезжали из дому, он срисовывал все, что находилось в их комнатах мало-мальски художественного.
   Впоследствии Тропинин достался графу Ираклию Ивановичу Моркову, в приданое за дочерью Миниха, Натальей Антоновной. Граф Морков не был ни знатоком, ни любителем живописи и потому смотрел равнодушно на проявлявшееся в мальчике дарование. Отец просил графа отдать его в ученье к живописцу; но получил в ответ: "Толку не будет", -- и Тропинин был отдан в дом графа Завадовского, в Петербург, в ученье к кондитеру". Здесь обучался он до 1804 года "конфек-тному мастерству". Вернувшись в деревню к своему барину, "он, соученик Кипренского и Варнека, вынуждаем был нередко красить колодцы, стены, каретные колеса.
   В 1815 году Василий Андреевич написал большую семейную картину, также для своего господина. В то время, когда эта картина писалась, графа посетил какой-то ученый француз, которому предложено было от хозяина взглянуть на труд художника. Войдя в мастерскую Тропинина, бывшую во втором этаже барского дома, француз, пораженный работою живописца, много хвалил его и одобрительно пожимал ему руку. Когда в тот же день граф с семейством садился за обеденный стол, к которому приглашен был и француз, в многочисленной прислуге явился из передней наряженный парадно Тропинин. Живой француз, увидев вошедшего художника, схватил порожний стул и принялся усаживать на него Тропинина за графский стол. Граф и его семейство этим поступком иностранца были совершенно сконфужены, как и сам художник-слуга. Вечером того же дня граф Марков обратился к своему живописцу:
   - Послушай, Василий Андреевич, твое место, когда мы кушаем, может занять кто-нибудь другой" [79]
   Однако Тропинину все же посчастливилось, и он в 1823 году -- хотя уже сорока семи лет -- получил отпускную. Трагичнее была судьба другого художника -- Александра Полякова, дворового человека помещика Корнилова.
   "Поляков, по рассказу академика живописи Егора Яковлевича Васильева, был учеником отца академика, Якова Андреевича Васильева, который, понадеясь на данное слово помещика относительно будущей участи мальчика, с особенною заботливостью занимался художественным образованием его, так что Поляков, показав замечательные успехи, получил академические медали, ознакомился с образованным обществом, писал портреты в петербургских лучших домах и получал за них в то время по 400 рублей ассигнациями" [80].
   В 1822 году Поляков отдан своим владельцем "на выучку" к Дау [81], который был занят портретами генералов для Галереи 1812 года. "Поляков так перенял его манеру, что некоторые портреты его работы сходили за повторение самого Дау. Рассказывают, что Дау просто подписывал своим именем портреты, написанные Поляковым, и что будто бы по этому поводу в комитете Общества поощрения художников даже был составлен доклад о его предосудительных действиях. Очевидцы рассказывают, что Поляковым был написан в шесть часов поясной эскиз портрета Мордвинова" [82].
   "Но вдруг барин потребовал к себе Полякова навсегда. Добрейший, доверчивый, но обманутый помещиком, Яков Андреевич Васильев пришел в негодование... наконец подал по этому случаю прошение в Академический совет; но в собрании Совета могли лишь постановить правилом для всех членов Академии не принимать впредь в ученики людей крепостного звания" [83]. И даже Оленин, президент Академии, находил ненужным заботиться об этого рода людях, ибо "из крепостных ни один не остался порядочным человеком" [84].
   "Поляков, по настойчивому приказанию своего господина, сопровождал его на запятках кареты по Петербургу, и ему случалось выкидывать подножки экипажа перед теми домами, в которых произведения его, красуясь в богатых раззолоченных рамах на стенах, составляли утешение и радость семейств и где сам он прежде пользовался почетом как даровитый художник. Поляков вскоре спился с кругу и пропал без вести" [85].
   Впрочем, как писал Поляков, я не знаю, так как ни разу мне не пришлось видеть его вполне достоверных работ. Также загадкой остался Григорий Озеров, крепостной Дмитрия Александровича Янькова, расписавший иконостас для его церкви в Боброво Калужской губернии [86]. "Озеров был из дворовых людей и с детства имел способность к рисованию. Видя это, Дмитрий Александрович отдал его куда-то учиться, а после того заставлял много копировать и так доучил его дома. И хотя этот крепостной художник и не был особенно талантлив, но умел отлично копировать" [87].
   Однажды Озеров так искусно скопировал четыре картины "Кочующие цыгане", что никто не мог отличить оригиналов от копий. "Но все, что Григорий писал из своей головы, никуда не годилось, выходило аляповато и нескладно, а лица какие-то криворотые, фигуры долговязые и пренеуклюжие" [88].
   Неизвестно также, как писал Иван Зайцев, крепостной Ранцева, а также его отец, о котором Зайцев рассказывает: "Отец мой был хороший живописец; он, по фантазии своих господ, выполнял их приказания: красил полы, комнаты, расписывал потолки, писал портреты, целые иконостасы и даже такие картины, которые не дозволяется смотреть открыто; эти картины были слишком гадки и неприличны. Отец скрывал их в одном чулане под замком; но для нас, детей, то-то и интересно, что запрещается, и я ухитрялся поглазеть на них и до сих пор еще помню всех этих бахусов, вакханок и силенов" [89].
   Отличным живописцем был Федор Андреевич Тулов, крепостной графа Бенкендорфа, "живший в Пропойске и занимавшийся астрономией" [90]. Прекрасно нарисован, ярко и выпукло написан им портрет семьи Шаховских [91], где в трогательном единении изображены четырнадцать членов семьи: старики, молодые и дети. Этот портрет по своей меткой характеристике и приятной темной гамме красок -- отличный образец крепостного искусства. Значительно хуже, и даже совсем плохи, но чрезвычайно курьезны, две работы крепостных Шереметева, находящиеся в Останкино. Это пребезобразные nature morte забавляли только тем, что они подписаны Григорием Тепловым и Трофимом Дьяковым, которые "строчили" эти картины [92].
   Несколько учеников-крепостных было и в школе Венецианова: Александр Алексеевич Алексеев -- автор неизвестно где находящейся картины "Мастерская Венецианова" (крепостной О. Н. Кумановой); принадлежавший той же помещице А. А. Златов [93]. Еще много отдельных сведений попадается в архивных делах и книгах, но жизнь почти всех этих художников, а также их работы нам неизвестны. Большею славой пользовались Аргуновы -- отец и сын, Воронихин, но они, хотя и бывшие крепостные, но все же не представители "крепостной живописи". Культурное отношение к ним их владельцев и серьезная художественная школа, которую они прошли, заставляют считать их скорее воспитанниками помещиков, чем их подневольными слугами. Чудаческие затеи и самодурные выдумки доморощенных меценатов не оставили отпечатка на них. Но потому на их спокойном творчестве и не запечатлелась та азиатская дурь, что так пряно хороша на лубочных изделиях. Образцы такой скорее курьезной, чем красивой живописи сохранились в Медном под Петербургом, в бывшем имении Саввы Яковлева. Кто автор этих в рост человеческий портретных фресок, где малашки и дуньки, федьки и ваньки представлены богами мифологии: кучер -- Парисом, коровница -- Еленой, босоногие девки -- богинями? Несомненно, это крепостной. Лишь "домашний художник" по приказанию барина мог намалевать столь дикие, но все же не лишенные прелести живописные курьезы. Среди часто скучных, хотя и неплохих живописных работ русских академиков начала Александрова века, такие произведения говорят о несомненном даровании хотя и неумелого, но все же даровитого и чувствующего краску дикаря. Столяры и мебельщики, резчики, рукодельницы, маляры и крепостные живописцы -- может быть, придет время, и все станут любить вас, как полюбили деревенского кустаря или анонимных творцов народных песен!..

В былое время

   При чтении старинных описаний России, составленных отечественными и заезжими путешественниками, ясно видишь, как высока была культура Екатерининского века и как страшно низко пали мы с тех пор.
   В старой России были моменты, в которые русские люди сумели при помощи своих и чужих рук создать искусство, почти равное западному. Правда, этого нельзя сказать про общий уровень помещичьей России, но все же встречались исключения, которых теперь нет. И даже скептические иностранцы, называвшие в XVII веке и называющие теперь русских варварами, в XVIII столетии единогласно признавали умение этих дикарей до обмана притворяться культурными. Эта игра в европейцев была так хороша, что даже с теперешним историческим оглядом она кажется нам почти действительной жизнью, а не бутафорской постановкой. Но и там, где видишь это театральное действо, любишь и ценишь его за его подлинную талантливость и самобытную красоту.
   В устройстве помещичьих домов наиболее ярко выявились вкусы и мечты их обитателей. Действительно, эти дома, хотя и не имевшие исторических традиций, очень скоро становились родовыми гнездами, обживались и приобретали ласковый уют. Многие помещики, дабы не нарушать своего спокойного созерцания любимых предметов, строили почти одинаковые жилища, как в деревне, так и в городе. "У одного графа Толстого, -- пишет Благово, -- было два совершенно одинаковых дома: один -- в Москве, другой -- в деревне. Оба были отделаны совершенно одним манером: обои, мебель -- словом, все как в одном, так и в другом. Это для того, чтобы при переезде из Москвы в деревню не чувствовать никакой перемены" [94].
   Эта любовь к привычной обстановке, а с другой стороны -- тщеславие заставляли почти всех богатых людей строить в глуши своих деревень дома-дворцы, ничем не уступавшие городским. Огромный штат крепостных мастеров, руководимых иностранными художниками, позволял русским меценатам-самодурам воздвигать в деревне грандиозные сооружения. Так было не только возле обеих столиц, но и в глухой провинции.
   Южная Россия со времен Разумовского и Румянцева стала центром художественных затей. Здесь Елизаветинские фавориты строили свои архитектурные громады, здесь при Екатерине были воздвигнуты Ляличи, и отсюда вышли два лучших русских художника -- Левицкий и Боровиковский. В старинных книгах не раз встречаются описания великолепных поместий и пригородных домов прежней России. Самые старые из этих построек находились вблизи Петербурга, где со времен Петра сосредоточилась придворная жизнь. Лучшие пригородные усадьбы принадлежали знатным иностранцам, которые были более избалованы, привыкли к роскоши за границей. Но и русские вельможи с чисто азиатской пышностью и великолепием украшали свои загородные жилища.
   По гравюрам Махаева [95] мы можем составить себе представление о фантастически прекрасных дачах барона Вольфа [96] или графини Бестужевой [97], урожденной графини Беттингер.
   Дом последней находился вблизи города, на Крестовском острове. Столь же феерично-прекрасны были дачи Шувалова и Строганова на Петергофской дороге. Кем строились эти великолепные дворцы, сказать трудно. Но весьма вероятно, что авторами их являлись иностранцы, так как и городские дома поручались им. В царствование Екатерины Великой постройка дач сделалась всеобщей манией, которая продолжалась до 50-х годов девятнадцатого века.
   Георги упоминает о ряде загородных дворцов, существовавших в 1794 году в окрестностях Петербурга. Близ Екатерингофа, на круглом лесистом острове, стояла усадьба Резвого "с знатными деревянными жилыми строениями".
   "По Рижской, или Петергофской дороге находятся, начиная от градских ворот, по обеим сторонам дороги до Черной речки -- сады с деревянными и каменными жилыми и летними домами и между оными преимущественно бывший графа Строганова, ныне Императорский сад у самых ворот по левой стороне дороги. Сад расположен по аглинскому вкусу, и в оном есть каменный жилой дом в 2 этажа, с большим бельведером. В прошедшее лето жительствовал в оном принц Курляндский" [98].
   "На Карельской стороне, близ Охты, -- сад графа Безбородко и некоторые другие, так как и пониже, на Выборгской стороне и на правом берегу Невки, сады графа Строганова и графини Головкиной с их дворцами и павильонами. В Охтинском уезде между помещичьими мызами есть в Парголово принадлежащий графу Шувалову и находящийся на Выборгской дороге в 15 верстах от Санкт-Петербурга, сады преимущественные, как ради местоположения, так и ради искусственного расположения оных. В Мурино, российской деревне графа Воронцова, находящейся на правом берегу Охты, в восьми верстах выше охтинских Пороховых заводов, есть знатные господские каменные жилые строения, прекрасный сад с валами и наипрекраснейшая каменная церковь" [99]. Тут же была и Мория, имение барона Фредерикса.
   На левом берегу Невы, при впадении Тосны, в 35 верстах от Петербурга находилась мыза Пелла.
   "Пелла был прежде загородный дом тайного советника и сенатора Неплюева. Ее Императорское Величество купила оный в 1784 году и повелела под смотрением Старова и Козелова (sic!) начать строение Императорского увеселительного замка, богато и великолепно заложенного; оное уже довольно успело, прерывалось однако же войнами и в декабре месяце 1793 года еще не было совершено.
   Пелла состоит из некоторого числа отдельно стоящих строений или павильонов различного виду, положения и величины, между коими отличаются пять, ради архитектурных своих украшений. Два из оных стоят у берегу, из коих одно определено для пребывания Ее Императорского Величества, а другое -- для Императорского дому. Между оными стоит самое большое, или главное строение. Оно имеет чрезвычайно великий зал, украшенный наподобие залов в римских банях и снабженный всеми потребностями для больших торжеств. Кухни, оранжереи, сараи, конюшни суть на весьма большом открытом, еще не разделенном месте. Разные из сих строений соединены аркадами, галереями или колоннадами таким образом, что они со стороны земли, с которой к оным приезжают, составляют нечто целое, содержащее в себе разные дворы и сады. Последние еще не заложены, должны однако же быть расположены по аглинскому вкусу со многими картинными переменами" [100].
   Императрица очень любила Пеллу и часто туда ездила. В дневнике Храповицкого постоянно встречаются записи: "поход в Пеллу к обеду"; "ездили в Пеллу для венчания Михаила Сергеевича Потемкина с Т. В. Энгельгардт"; "приказано ехать в Пеллу, где был ночлег. Здание прекрасное, и сад не терпит колифише" [От фр. colifichet -- безделушка, украшение]; 1789 год -- "по собственным отметкам приказано, чтобы Гваренги сделал рисунки обелискам для Пеллы, на победы нынешней войны" [101].
   В Софийском уезде, на левом берегу Невы до реки Тосны, находились Озерки. "Когда покойный князь Потемкин-Таврический получил Озерки, то построен был на одном из озерков великолепный увеселительный фрегат, в лесу -- деревянный для балов дом. Дом для балов, подаренный князем, стоит ныне (1794) по Петергофской дороге" [102].
   На 11-й версте находился знаменитый некогда Александровск -- "место пребывания вдовствующей супруги покойного г-на генерал-прокурора и кавалера Александра Алексеевича Вяземского простирается на целую версту. С 1780 года сделаны в оном разные учреждения с изящным вкусом".
   "Знатный, в 3 этажа вышины выстроенный господский дворец находился на левой стороне дороги, на левом берегу Невы. Перед дворцом есть сад замка со многими теплицами, оранжереею и пр., и подле оного находятся четыре для домоводства украшенные строения, из коих каждое маленькую башню имеет". Далее был затейливый, "весьма увеселяющий аглинский сад" [103].
   Чесменский замок слишком известен, чтобы говорить о нем подробно [104]. Меньше сведений осталось об имениях Демидовых. "В стране вне Гатчинского уезда находятся разные достопамятные деревни. В Сиворицах, мызе г-на барона (sic!) Петра Григорьевича Демидова и Тайцах г-на барона (sic!) Александра Григорьевича Демидова, находятся знатные и со вкусом по начертанию г-на Старова выстроенные господские каменные дворы и превосходные увеселительные сады" [105].
   Дальше, близ деревень Екатерингоф, Анненгоф и Елизаветгоф, были опять пригородные имения. "Проехав несколько садов, простирающихся от Петергофской дороги до залива, находится у воды знатный каменный загородный дом с большим лесом и садом, принадлежащий князю Вяземскому; оный, однако же, не содержится в хорошем состоянии, и сад совсем одичал. Подалее находился деревянный загородный дом князя Трубецкого с принадлежащим к оному местом у берегу. Из оного соделали купцы сахарный завод" [106].
   В Ораниенбаумском уезде также было множество дач. "Сии мызы возведены мало-помалу по построении императорских увеселительных замков. Число загородных домов по сей большой дороге умножается еще беспрестанно; ибо достаточных особ, имеющих нужду по прошествии долговременной зимы воспользоваться летним воздухом, увеселениями и сельскими приятностями, здесь много, такожде и приписывается пребывание в летнем доме к изящному образу жизни" [107]. "Где большая дорога идет через мост, из тесаного дикого камня через речку Черную сделанный, находится по левой стороне большой дороги бывший Чичерина загородный дом, принадлежащий ныне армянскому заводчику Маничару. Строения суть деревянные и так, как и сад, не содержатся в хорошем состоянии.
   Бывший графа Скавронского, потом Воронцова загородный дом, принадлежащий ныне купцу Северину, простирается от правой стороны дороги до залива. Знатные деревянные строения и плодоносный и увеселительный сад содержатся в хорошем состоянии, и оный еще аглинским садом увеличен и украшен.
   Дача статской советницы Убри и купца Бетлинга на две версты суть на две части разделенное место, каждая по правой стороне дороги на 50 сажен поперечнику и простираются, так как и все следующие, от правой стороны дороги до залива. Обе имеют деревянные загородные домы и перед оными увеселительный и плодоносный сад... Бетлингова дача содержится в наилучшем состоянии, имеет покрытые аллеи с обсеченными деревьями, плющевые беседки, цветные грядки, плодоносные деревья, теплицы и огороды.
   Дача содержателя пансиона Палмиера по правой стороне дороги имеет 100 сажен ширины, два деревянных загородных дома и расположена так, как обе прежде описанные.
   Бывшая Соймонова, ныне Измайлова дача по правой стороне дороги на 3-й версте недавно заложена. Перед знатным деревянным домом в 2 этажа и с бельведером находится у дороги знаменитый пруд с перевозом и позади дома -- увеселительное место для прогулки, с каналами, дорожками, храмами, беседками и пр., до залива простирающееся и имеющее также при оном два деревянных загородных дома.
   Дача обершенка ее императорского величества Александра Александровича Нарышкина, Красною Мызою называемая, на 4-й версте, имеет по левой стороне дороги деревянный летний дворец, окруженный деревнею, в голландском вкусе построенною, садом и аглинским лугом. Главный сад простирается по правой стороне дороги на 200 сажен, и от дороги до морского залива на 1 версту отстоящего. Оный состоит в увеселительном саду в аглинском вкусе, с широкими рвами и многими островками, холмиками, домом для балов, круглым храмом, разнообразными домиками и беседками, качелями и пр.
   Каналы снабжены плотами и прекрасными гондолами, такожде находятся в оных пеликаны, лебеди, чужестранные утки. Одна часть леса составляет небольшой зверинец для красных зверей. Многие в нечаянное удивление приводящие предметы суть причиною, что оный обыкновенно российским восклицательным названием "Ба! Ба!" именуется.
   Дача княгини Екатерины Романовны Дашковой "Кир и Анова" подле "Ба! Ба!" простирается по большой дороге на 100 сажен и от оной до залива. Она была смешанный, болотный лес, и приведена в нынешнее состояние самою княгинею без помощи архитектора или садовника как в заложении, так и в точном исполнении всех предприятий. Знатные каменные строения составляют с флигелями открытый двор, до большой дороги простирающийся и при оной различными деревьями насажденный. Подле строений находится плодоносный сад с теплицами. Позади строений есть смешанный лес с знатным лугом, подле ручейка и знатных каналов, окружающих также небольшой остров с банею. В лесу идут прямые извилистые дорожки к морскому заливу, при котором находятся два каменные дома, и между обоими -- главный вход.
   Бывшая Мордвинова дача по правой стороне дороги, подле Дашковой, принадлежит ныне купцу Болину. Она имеет деревянный, в 2 этажа вышины выстроенный дом с бельведером, перед оным великие луга, с двумя небольшими загородными домами, и на стороне залива место для прогулки" [108].
   Дальше, по направлению к Ораниенбауму, по большой Петергофской дороге находились: "Деревянный загородный дом наследников Марии Павловны Нарышкиной по левой стороне дороги на возвышенной плоскости, принадлежал сперва Императорскому лейб-медику Лестоку и подобный оному в близости находящийся, нарышкинскому дому.
   Левенталь называется загородный дом и "Га! Га!" (российское восклицательное название) сад обер-шталмейстера ее императорского величества Льва Александровича Нарышкина, на 6-й версте большой дороги. По левой стороне дороги находится, так как и в "Ба! Ба", знатный жилой дом в 2 этажа с садом, а по правой -- главный сад, простирающийся до морского залива. Оный состоит в увеселительном лесу в аглинском вкусе, с прудом, храмом, великолепным китайским мандаринным двором, одним российским и одним голландским крестьянским двором, жилищем пустынника, беседками. Перед жилым домом находится столб, сооруженный в память императорского посещения. Сей увеселительный сад также беспрестанно открыт для публики.
   Дача вице-канцлера графа Ивана Андреевича Остермана на 7-й версте принадлежала сперва графу Сиверсу, а потом князю Потемкину. Она имеет по левой стороне дороги на скате возвышенной плоскости, у берега залива находящейся, каменный дворец в 2 этажа вышины, с четверостороннею отсеченною башнею, снабженною бельведером и боевыми часами. Главное строение соединено с каждой стороны помощью колоннады с отделенным флигелем. Позади дворца есть большой плодоносный и увеселительный сад с теплицами, оранжереею, каналами, увеселительными домиками, беседками. Насупротив по другой стороне дороги есть больший аглинский сад, с каналами, прудом, гротами, водопадом, беседками.
   Все до Стрельны следующие мызы находятся по левой стороне большой дороги, на возвышенной плоскости, кой скат у берега расположен для прогулок или употреблен на передние сады.
   Бывший Чулкова загородный дом деревянный, имеет токмо малый сад и принадлежит купцу Бахерхорту.
   В саду покойного графа Брюса есть деревянный загородный дом с бельведером и большой сад в аглинском вкусе, пашни, луга, огород, каналы, беседки и особливо на острову в пруду находящемся прекрасный большой дом для купанья, в коем потолки и стены расписаны живописью al fresco.
   Загородный дом графа Воронцова на 8-й версте есть каменный; в оном так, как и в саду, есть разные увеселения.
   Дача графа Панина подле Воронцовой принадлежала сперва вице-канцлеру графу Никите Ивановичу Панину, потом князю Мещерскому, а ныне графу Петру Ивановичу Панину. Жилой дом есть деревянный и состоит из трех зданий в один ряд, соединенных между собою колоннадами. Сад такой же, как выше описанный Остермановый.
   Мыза графа Чернышева имеет каменный дворец и, кроме сего, во всем подобна Паниновой.
   Деревня Лигово, принадлежавшая сперва князю Орлову, а ныне генерал-майору Буксгевдену, в одну версту от левой стороны дороги имеет каменный господский дом с бельведером, садом и знатною водяною мельницею.
   Бывший Олсульфева загородный дом на 10-й версте есть деревянный и имеет попереди оного цветник и луг, -- голландский великолепный и плодоносный сад. Мыза барона (sic!) Александра Григорьевича Демидова на 12-й версте имеет каменный жилой дом с бельведером, попереди оного на низком берегу голландский сад и луга, а позади оного -- смешанный лес с одержанными в оном красивыми зверьми.
   Загородный дом князя Репнина по левой стороне дороги на 17-й версте имеет аглинский сад и деревянные строения, совсем в китайском вкусе. Два китайские дома соединены между собою длинною покрытою колоннадою. Главное строение имеет множество малых комнат с китайскими обоями, картинами, коврами, стульями, постелями для отдохновения, фарфором, идолами, куклами. Меньший дом расположен для китайского домоводства, содержит кухню, печи, столовый прибор, людские покои.
   Я умалчиваю, -- заканчивает Георги, -- о многих частию меньших, частию мне не столь известных и частию не в столь хорошем состоянии содержимых загородных домах" [109].
   Великолепны должны были быть эти пригородные места в Екатерининское время, и грустно подумать, как скоро исчезло все.
   В царствование Александра I более модными местами стали острова -- Елагин, Крестовский и Каменноостровский, особенно после постройки императором Елагинского дворца. В описаниях Петербурга все реже встречаются упоминания о дачах по Петергофской дороге и на Неве, все чаще отмечаются новые дома на островах. За какие-нибудь четверть века уже исчезло многое, что напоминало дивное Екатерининское время.
   На берегу Невы в первой половине XIX столетия было еще множество дач, "из которых примечательнейшие барона Фридерихса, Молчанова, Дурново [110]. Последняя в особенности отличается прекрасным садом, домом и группами статуй. Подле нее старинный, как лес, сад и дача графа Кушелева-Безбородко [111]. Сад чисто содержится и открыт для публики. В нем есть и излучистые дорожки, и каналы, и островки, и беседки, и мостики. В одном леску, в круглом древнем храме, где двенадцать столпов поддерживают купол, стоит на пьедестале бронзовая статуя Екатерины II в виде Цивеллы [112], держащей в правой руке пук колосьев и в левой -- ключ. Эти чертоги и дачи созданы славным Екатерининским вельможей, светлейшим князем Александром Андреевичем Безбородко. В саду есть высокие искусственные развалины в два этажа, похожие на обветшалый феодальный замок. Вы видите, что на них очень удобно можно всходить до самого верха; оттоле открывается прекрасный вид на Неву, на Смольный монастырь и на весь Петербург" [113].
   На Каменном острове "изящна дача принца Ольденбургского [114], дача князя В. В. Долгорукова привлекает своим фасадом. Все здания дачи, расположенные по берегу Невы в прекрасной аллее из лип и акаций, пленяют своею, так сказать, прозрачностью и легкостью. Все они деревянные. Вы видите домик готический, а подле него -- голландский, беленький с зелеными ставнями; там неаполитанская стеклянная галерея; тут греческие колонны. Вот красивая русская изба, а рядом с нею китайская пагода. Всего не пересмотреть. Перед нами Строгановский мост, соединяющий Каменный остров с Выборгскою стороною. У самой дачи графини Строгановой [115] необыкновенно пышный сад, достойный быть царским и открытый для гулянья. В саду темные гроты, светлые беседки, зеленые холмы, задумчивые руины, смелые мостики; всего же достопримечательнее древняя мраморная гробница, перевезенная в конце прошлого столетия из Греции" [116].
   А вот Крестовский остров. "У самого моста находится павильон княгини Белосельской [117], в саду, содержимом не очень старательно. Тут некогда были катальные горы и карусель, где на деревянных оседланных конях вертелась молодежь, вооруженная шпагами, на которые ловили кольца. Противоположный берег необыкновенно живописен: там дача графини Лаваль [118] с прекрасным садом; рядом на берегу -- красивая дача обер-егермейстера Д. Л. Нарышкина [119], где некогда гремела превосходная роговая музыка, удивлявшая иностранцев. Подле -- величественная Зиновьевская дача, окруженная садом, в котором так много липовых и каштановых деревьев. Дача эта ныне принадлежит г-ну Кожину" [120].
   О нарышкинской даче на Крестовском граф В. Соллогуб рассказывает: "Летом Дмитрий Львович жил на Крестовском острове, и нас иногда возили к нему как к дедушке и моему крестному отцу. За столом служили целые толпы раззолоченных арапов, блестящих егерей и разных официантов. В саду играла знаменитая роговая музыка, оркестр звучности очаровательной, но мыслимый только при крепостном праве. Он состоял из 40 медных инструментов разных объемов. Каждый инструмент издавал только один звук. Сорок звуков разнородных по трехоктавной лестнице с полутонами, как фортепьянные клавиши, допускали модуляции во всех тонах и духовые, как бы воздушные, гармонии. Такая живая шарманка с ее эоловыми дуновениями внушала восторг. Но какова же была участь музыканта, имевшего по расчету свистеть в неизменную дырку неизменную нотку. Рассказывают, что два члена этого диковинного оркестра попались в полицию. На вопрос, кто они такие, один отвечал: "Я нарышкинский "Ц"; другой отвечал: "Я нарышкинский "Фис" [121].
   Но и на Петергофской дороге в царствование Николая Павловича остались следы прошлого. Стояли еще дачи "Ага!" и "Ба! Ба!", принадлежавшие первая Льву, а вторая -- обершенку Александру Нарышкину. "Обе имеют огромные сады, -- пишет Бурьянов в 1838 году, -- с широкими рвами, островами, холмиками, гротами, храминами, мостиками, руинами, беседками, качелями, прудами, ручейками и зверинцами, где некогда содержали зверей редких и драгоценных. Прежде сады эти были непременным местом воскресного гулянья публики петербургской, ныне же они посещаются большею частью особами, живущими на соседних дачах" [122]. Тут же была дача князя Щербатова, купленная в 1832 году и перестроенная; теперь в ней помещается Больница Всех Скорбящих.
   Еще красивее была дача Мятлева Новознаменское, где еще в 1889 году существовало все внутреннее убранство.
   "Дача В. И. Мятлева, -- говорит Пыляев, -- сохраняет характер отдаленной старины; в старом большом каменном барском доме, построенном архитектором Растрелли (sic!), посейчас целы остатки искусства и мастерства времен давно минувших. Благодаря усилиям владельца усадьбы здесь сохранились от забвения бесчисленное множество вещей, которые без того давно затерялись бы.
   Большой сад на даче Мятлева посейчас сохраняет характер французских пышных парков, разбитых по планам Ленотра; вьются здесь излучистые дорожки, тянутся бесконечные перспективы, возвышаются на газонах площадки, где виднеются мраморные статуи, окруженные лабиринтом, составленным из фантастически перепутанных деревьев и кустов" [123].
   На Аптекарском была дача княгини Лопухиной [124], "живописно расположенная на берегу Невы и закрытая красивыми группами дерев с красивым домом" [125].
   На Каменноостровском проспекте в 1860 годах славилась дача князя Вяземского, которая, как пишет современник, "отличается легкостью и оригинальностью постройки. Особенно замечательна воздушная пристройка в виде галереи с небольшою башенкою. Вся эта пристройка кажется кружевной и летом производит удивительное впечатление. Перед нею бьет небольшой фонтан" [126].
   В царствование Николая Павловича пользовались известностью еще пригородные дачи: Рябове [127], дача графини Самойловой близ Павловска, -- постройка архитектора А. П. Брюллова [128], Осиновая Роща графа Левашова. Но не только у Петербурга были великолепны пригородные имения. "Век Екатерины, пышный, роскошный, великолепный, оставил вокруг Москвы множество следов богатой аристократии ее времени. Невозможно исчислить всех так называемых подмосковных сел, достойных внимания" [129].
   Не говоря уже об Архангельском, Кусково и Останкино, под Москвой всю первую половину XIX века еще была в расцвете помещичья жизнь. По Владимирской дороге, на 16-й версте, стояли великолепные Горенки, где с 1816 года поселился бывший министр народного просвещения граф Алексей Кириллович Разумовский. "В подмосковном великолепном своем имении, среди царской роскоши, заперся он один со своими растениями" [130].
   "Дом и английский сад графа прекрасны, -- пишет современник, -- богатства природы, собранные в теплицах и оранжереях, приводят в восторг: невольно изумляешься, как частный человек мог соединить в немногие годы столько сокровищ природы из всех стран света" [131]. Этот знаменитый горенковский сад был устроен известным ботаником, профессором Стефани, в последние годы XVIII века [132]. В 1839 году в Горенках уже находилась прядильная фабрика купца Волкова, но дивный дом и сад еще были не вполне разрушены. Павел Сумароков говорит: "Я отправился в Горенки, в прежде бывшую подмосковную графа Разумовского, где огромный дом, сад с прудами, оранжереями, беседками свидетельствует о роскошной жизни тогдашних бояр" [133].
   Fine в 40-х годах XIX века с редкой заботливостью содержался дом в Кузьминках, помещик жил в нем и любил его. "Бояре перевелись, -- пишет Павел Сумароков, -- и остался из них только один почтенный, добродетельный князь Сергей Михайлович Голицын. Он проводит лето в семи верстах от города на даче Мельнице (Кузьминки тоже).
   Местоположение плоское, весьма обыкновенное, но искусство и полтора миллиона рублей превратили Кузьминки в прекраснейшую подмосковную. Князь пригласил меня туда на храмовый праздник 2 июля; кареты, коляски тянулись рядами, нищие мальчики и девочки бежали рысью, умоляя о подаянии. Своротили с большой дороги, и показалась чугунная решетка, за нею -- другой двор, другая решетка с бронзовыми украшениями, статуями, с княжеским гербом на воротах. Куча официантов стояла на крыльце, и в комнатах много гостей; одни сидели на балконе, другие играли в карты. Дом дубовый прибран со вкусом и достоин великого внимания. Оный существует 158 лет, и Петр Великий часто бывал в нем у Строганова. За обед поместились 136 посетителей; все барское, богатое, вина редкие, плодов горы, гремит музыка, и в окнах выставлялись шляпки, перья, бороды между ними. Незваных сих гостей было до 5 тысяч, и коляски, тележки, дрожки занимали все аллеи. Сады с пригорками, речками, беседками великолепно соединяются между собою и представляли тогда модные, шумные общества. К вечеру вся зелень осветилась шкаликами, разноцветными фонарями, и фейерверк заключил празднество, похожее на царское в уменьшенном размере" [134].
   Очаровательна была до сих пор сохранившаяся дача Люблино, принадлежавшая Дурасову. Чудак-помещик долго мечтал об ордене св. Анны и наконец, добившись его, приказал на радостях архитектору построить дом в виде ордена св. Анны с фигурой этой святой на крыше.
   Об имении Люблино мисс Вильмот писала в октябре 1806 года: "Опишу вам праздник, данный одним г-ном Дурасовым в честь княгини (Дашковой) в его прелестнейшем поместье, лежащем в 17-ти верстах от Москвы. Этот маленький человек наследовал несметные богатства от отца, владевшего большими рудниками в Сибири, и имение, в котором он живет, поистине можно назвать земным раем. Когда мы подъезжали к дому, он представился нам в виде какого-то мраморного храма, потому что весь первый этаж его покоится на мраморных колоннах, за исключением одной только средней части всего здания, которая имела вид величественного купола; потолок этой залы со сводами и украшен разными аллегорическими рисунками, и в дни торжественных приемов она служит столовою. Все общество было собрано под колоннами, фундамент которых состоял из мраморных ступеней, покрытых благоухающими и роскошнейшими тепличными произведениями и окаймленных зеленым лужком, обсаженным деревьями и спускающимся к берегам реки.
   Со всех сторон этого очаровательного места представляются новые виды, пленяющие взор своим разнообразием и счастливым сочетанием красок и теней: тут видны и кусты и рощи, луга и озера, горы и долины, а там вдали блестящие, златоглавые купола московских церквей как бы заканчивают всю картину. Я не стану останавливаться на описании роскошного обеда, хотя все было великолепно, как в волшебном замке. Выходя из-за стола, мы разделились на группы и разбрелись по разным частям парка; вечер снова соединил нас всех в театре, этой неизбежной принадлежности всякого сколько-нибудь замечательного поместья.
   На сцене и в оркестре появилось около сотни его собственных крепостных людей, и, хотя между большою и малою пьесами проплясали балет и все сошло как нельзя лучше, но хозяин рассыпался в извинениях насчет бедности всей обстановки, которую он приписывал рабочей поре и жатве, отвлекшей почти весь его народ, за исключением той горсти людей, которую успели собрать для представления.
   Однако самый театр и декорации были очень нарядны, а исполнение актеров весьма порядочное. В промежутках между слушателями разносились подносы с фруктами, пирожками, лимонадом, чаем, ликерами и мороженым, а ароматические куренья сожигались в продолжение всего вечера" [135].
   Великолепны были и другие подмосковные: княгини Сибирской [136], Небольсиной [137], Николая Никитича Демидова [138], Отрада -- Орловых [139], Марфино [140] -- Салтыковых, Думашево -- Болтина [141], Вяземы -- князя Б. А. Голицына [142], Ольгово [143], Денежниково... [144]
   Дальше от Москвы, в центральных губерниях, были столь же великолепные усадьбы: Рай-Семеновское Калужской губернии, той же губернии Троицкое знаменитой княгини Дашковой, которая нежно любила и заботилась о своем доме. "Quoique je ne suis en ville que depuis hier, -- писала княгиня брату, -- je soupire deja apres mon Troi'tskoe" [145] [И вот я уже не дома со вчерашнего дня, и уже тоскую по моему Троицкому (фр.)].
   "Это чудное место, -- рассказывает мисс Вильмот в 1805 году [146], -- расположено посреди шестнадцати деревень, княгине Дашковой принадлежащих. Число домочадцев доходит до двухсот человек. Множество земли занято фруктовыми садами и цветниками в английском вкусе, и среди них протекает прелестная речка, извивающаяся вдоль всего имения. Впрочем, Троицкое -- положительная равнина и своею прелестью обязана исключительно тщательной обработке и искусственным украшениям. Дом огромный, с флигелями с обеих сторон, соединенными с верхним этажом балкона на железных столбах.
   Видите вы, по мере того, как мы приближаемся к дому с заднего крыльца, длинный ряд зданий, окружающих луг со всех сторон и с возвышающеюся посреди них церковью? Все они составляют надворные строения, принадлежащие к замку; иначе вы легко могли бы принять их за маленький городок. Одно из них -- театр, другое -- манеж; третье -- больница; четвертое -- конюшня, пятое -- квартира управляющего и т. д.
   Боже мой! Что за пустыня эта приемная; и немудрено, когда она служит проходною комнатою для целой толпы слуг. Угловатый Степушка, моргающий из-под своего галстуха, примется снимать с вас все верхние одежды, покуда Афанасий стаскивает с вас меховые сапоги; а тем временем Венцеслав, Максим, Кузьма, Веселкин, Василий, Кашан, Прошка, Антон, Тимофей и еще с десяток других разного цвета и разбора кидаются, чтобы провести вас в столовую и оттуда налево в обычную гостиную.
   Вот этот портрет посреди комнаты над диваном -- муж княгини Дашковой, слывший красавцем в свое время и скончавшийся на двадцать шестом году от роду. Вот эта дама, с повелительным видом, с орлами, вышитыми на ее горностаевом шлейфе, -- Екатерина II; а напротив -- ее внук, Император Александр. В главной здешней гостиной красуется огромный портрет Екатерины, верхом, в мундире; кроме того, имеются ее портреты во всех комнатах" [147].
   Троицкое в 1873 году еще сохранило былую прелесть. П. Бартенев писал: "Великолепные покои целы; из второго этажа ведет громадное каменное крыльцо в парк; оно поросло травою и мелкими деревьями. Парк ненаглядной красоты, и в отдаленном углу его еще возвышается на холму памятник Екатерине II" [148].
   В Саратовской губернии, в Сердобском уезде знаменито было Надеждино, где жил "бриллиантовый князь" Куракин.
   "В великолепном уединении своем, -- говорит Вигель, -- выстроил он себе наподобие посещаемых им дворцов также нечто похожее на двор. Совершенно бедные дворяне за большую плату принимали у него должности главных дворецких, управителей, даже шталмейстеров и церемониймейстеров; потом секретарь, медик, капельмейстер и библиотекарь и множество любезников без должностей составляли его свиту и оживляли его пустыню. Всякий день, даже в будни, за столом гремела у него музыка, а по воскресным и праздничным дням были большие выходы; разделение времени, дела, как и забавы, все было подчинено строгому порядку и этикету. Изображения великого князя Павла Петровича находились у него во всех комнатах; в саду и роще там и сям встречались не весьма изящные памятники знаменитым друзьям и родственникам. Он наслаждался и мучился воспоминаниями Трианона и Марии Антуанетты, посвятил ей деревянный храм и назвал ее именем длинную, ведущую к нему аллею. В глуши изобилие и пышность, сквозь кои являлись такие державные затеи, отнимали у нас смешную их сторону" [149].
   Д. Карташев также описывает Надеждино в 1848 году: "Встреченные седым дворецким, мы пошли осмотреть внутренность дома. В комнаты вела отлогая лестница; в первой -- приемной -- были на стенах четыре живописные картины, остатки прежде бывшего здесь богатого собрания картин, которые теперь находятся в Тверском имении. За этой комнатой расположен зал, с отделанными под серый мрамор стенами, украшенными полукуполами. Направо -- музыкальный зал и столовая с хорами. ...Налево из первого же зала -- гостиная, отделанная под желтый мрамор; в простенках перед высокими зеркалами стояли на мраморе японские вазы; белая мебель переносила воображение лет за 50 назад. За нею следовала другая такая же комната, а далее довольно обширная спальня.
   Ступая по роскошному паркету зала, чувствуешь обаяние чего-то, требующего к себе уважения: не встречая, как нередко случается, очень ценных, часто весьма не к месту предметов моды, здесь видишь во всем изящную, солидную простоту и забываешься... вот, кажется, безмолвие зала тотчас нарушится съездом гостей.
   Пройдя широкий двор, мы вошли в сад, прохладный, дремучий, где не видно голубого неба, все зелень и тень. По прямой широкой аллее мы дошли до круглой площадки, где находился прежде летний деревянный домик. От него тянутся лучами широкие аллеи, будто тоннели, проложенные в массе зелени, открывая вдаль разнообразные картины; впечатление, какое они производят на зрителя, истинно очаровательное. Однообразие аллеи делает незаметным ее далекое протяжение, между тем там ярко освещенный предмет заканчивает чрезвычайно приятно эту темную перспективу и составляет живописный с нею контраст.
   Прежде здесь было много храминов-беседок с названиями, значение которых было особенно приятно и понятно князю [150]. Здесь были просеки: Цесаревичей, Нелидовой, Антуанеттин, Браницкой, Ожидаемого Наслаждения, Милой Тени; были дорожки Удовольствия, Жаркого Любовника, Постоянного Друга, Веселой Мысли, Прихоти, Верных Любовниц, Брата Степана, Петра Молчанова, Услаждения самого себя... [151] Теперь (1848) одни небольшие полянки, поросшие молодой осиной, указывают только места их. Уцелел лишь земляной курган, на котором по вечерам гремела музыка; в стороне слышались в то время песни, в темных аллеях мелькали группы молодых женщин -- и все оживлялось не присутствием лишь, но сочувствием владельца. Теперь мимолетный ветер шепчется с вершинами деревьев, а в тени ветвей тихонько пропоет зяблик, да разве иволга бросит к небу свою песню, и все смолкает" [152].
   Дом Надеждино еще долго сохранялся после описываемого времени. Но вот несколько лет назад и он продан, все вещи увезены, и многие из них уже перешли в руки антикваров.
   На юге России в первой половине XIX столетия еще целы были дворцы Елизаветинских вельмож и богатых помещиков. Великолепны были имения Разумовских, особенно Почеп и Батурин Черниговской губернии. Фон Гун, бывший в начале века в Почепе, рассказывает о нем:
   "Он есть великолепное каменное здание необъятного пространства. Главным фасадом стоит к саду. С другой стороны, то есть со стороны двора, флигели его составляют превеликий овал, за коими построены еще хозяйственные строения. Во всем вообще здании семеро ворот. Средняя часть дома, или главный корпус, который занимается самим графом, состоит из двух этажей на погребах и имеет со стороны двора портик. Во всем фасаде двадцать пять окон, и я должен был пройти сто тридцать шагов, когда хотел смерить весь ряд комнат нижнего этажа главного корпуса. Особливо хорош там зал для балов и концертов; также и библиотека, из пяти тысяч книг состоящая. Сад перед домом велик, расположен в голландском вкусе и отделяется от противоположного луга, который, нечувствительно возвышаясь, простирается до горизонта, рекою Судостью. Здешний дом построен двадцать пять лет тому назад покойным фельдмаршалом графом Разумовским. План прожектирован Деламотом, а произведен здешним архитектором г-ном Яновским. Жаль, что столь огромное здание построено не там, где в одной отсюда версте на другом конце Почепа имеется другой графский же деревянный дом, в котором когда-то жил некто аглинский купец Ухтерлани, находящийся и теперь еще в свежей здесь памяти. Там местоположение совершенно романическое и сад, сотворенный самою природою прямо в аглинском вкусе. В особенности красивое имеет положение в этом саду преогромная каменная оранжерея. Сад сей называется Меншиковским, ибо место сие, как и Почеп, принадлежало в прежние времена князю Меншикову" [153].
   В 30-ти верстах от Почепа было село Ивантенки, принадлежавшее генерал-майору и кавалеру Гудовичу: "Приметным становится благосостояние, порядок и вкус владельца тамошнего сада. С великою приятностью возвышаются позади плодоноснейших полей, засеянных гречею, молодые леса прекрасного чистого березняка; в долине близ самой дороги, где надобно ехать по насыпанной высокой плотине, видно как бы сверху озеро со множеством на нем островов, то украшенных мраморными урнами, то засаженных небольшими рощицами, группами, боскетами, клумбами и цветами. Около них плавают гордые лебеди, воспевая аркадскую песнь свою, и гуси с Мыса Доброй Надежды. Чем долее идешь, тем более обнаруживается приятности и прелести всего места, около ось-ми верст в окружности и двести пятьдесят десятин поверхностного содержания имеющем, все то, что только может быть украшено подражательным искусством. Она избрала себе в садовники самого владельца сего прямо швейцарского местоположения; ибо он как друг природы, как любитель прекрасного и возвышенного соединяет в себе с глубоким познанием высокий вкус, дабы скромною рукою помогать только натуре и придавать ей принадлежащее по справедливости. Непрерывная разнообразность долин и гор, лесов, лугов и полей, прелестных видов и в задумчивость приводящих дорожек, водопадов, озер, разных деревьев и растений североамериканских, строений различного рода и множества тому подобного доставляют страннику неутомимое упражнение. Не должно пропустить упомянуть о прекрасном Китайском домике, в саду построенном, который в особливости производит удивление тою верностию и точностию, с каковыми все в нем сделанное занято от китайцев. Здесь привлекает на себя внимание каждая дверь, самая лестница, каждое украшение, даже замки, мебели, одним словом... все, как снаружи, так и изнутри. В одной из комнат все стены обложены лакированными с золотом досками, изображающими жизнь Конфуция. В другом садовом же строении сделана прекрасная русская баня с ванною, многими комнатами и со всеми принадлежностями. Музыка здешняя, из шестнадцати человек состоящая и превосходно играющая, занимает также часть приятностей Ивантенкинских [154]" .
   "Баклань -- село, принадлежащее к Почеповской графской экономии, лежало в двадцати пяти верстах от Почепа. Все то, что природа сотворила в Ивантенках в малом виде и позволила искусству украсить, найдете вы в Баклани в виде большом, увеличенном. Здесь искусством сделано весьма еще не много, но все произведено натурою. Надобно выехать на целый ряд высоких гор, коих вершины украшены лесом, а спереди на горе же видно превеличественное здание, подобное рыцарскому из времен протекших столетий. Оно построено не прежде, как лет пять тому назад в подражание итальянским сельским около Рима домам и весьма много сходствует с великолепным близ Москвы дурасовским домом. Думать надобно, что при строении сего дома главною целию было то, чтобы из каждой его комнаты можно было видеть натуру в разных ее изменениях. Истинно рассматривающий взор наблюдателя не знает, на котором предмете ему остановиться. Повсюду видна чрезвычайно обильная многообразность и в обширном пространстве природы; и если б сюда привесть хоть самого Клода Лоррена или какого-нибудь Берне, то и тот не вдруг бы решился, какой из предметов почесть самым лучшим. Сам дом имеет положение свое на краю одной высокими деревьями обросшей горы, и из второго его этажа сделан выход на арках, по коему можно из комнат выходить в отверстую природу, и именно прямо на высокую гору, обделанную так, что представляет собою натуральный аглинский сад" [155].
   Другое имение графа Разумовского, Батурин, было еще прекраснее. "Главный строения корпус, -- пишет один путешественник в 1805 году, -- имеет три этажа и два по сторонам флигеля, соединенные с ним каменною оградою. В Батурине была такая страшная грязь, что мы видели подле самой нашей дороги увязшую в грязи не весьма малую лошадь, около которой стояли многие русские мужики и советовались, как бы ее вытащить. Мы проехали мимо и на самом уже выезде из Батурина видели деревянный дом, в котором жил покойный фельдмаршал. Впереди перед домом за валом, на котором поставлены десять пушек, виден пребедный луг, который, возвышаясь, закрывает весь прочий вид; а с другой стороны дома -- сад из фруктовых деревьев.
   В новопостроенной (1805) церкви положено тело покойного фельдмаршала, которую он, тогда еще не освященную, за четыре месяца перед своею кончиною нарочно смотреть ездил. Там поставлен над ним монумент в восемь тысяч рублей" [156].
   О Яготине, прежде принадлежавшем графу Разумовскому, а ныне князю Н. В. Репнину, фон Гун в 1805 году писал: "Здесь созидается целый свет, и все в новейшем вкусе, по планам г-на Менеласа, а производит строения здешний архитектор Годегард, и не более как в три года почти уже привел к концу. В середине построен главный корпус в два этажа. На правой и левой стороне оного в полуциркуле -- по три павильона, а напротив павильонов стоят два превеликих каменных строения для служителей, тут же -- конюшни и сараи. Каждый павильон -- сам по себе большой дом. Река (Суна) составляет здесь обширный залив, простирающийся на многие версты и примыкающий к Яготину во всех местах, так что с другою небольшою речкой делает почти весь Яготин островом. Перед главным домом заводит теперь граф аглинскии сад" [157].
   А. Глаголев, посетивший Яготин в 1823 году, рассказывает: "Местечко Яготин стоит при большом озере, имеющем около пяти верст длины и от двух до пяти ширины. Прекрасное местоположение Яготина открывается с полтавской стороны уже по прибытии в самую слободу и производит такое же действие на приезжающего, как и великолепная декорация в театре по открытии занавеса. Самое расположение княжеского дома с флигелями и садом есть игра прихотливой фантазии архитектора. Дом отделяется от озера цветником и стоит против острова, покрытого густым лесом; флигели, состоящие из отдельных домиков, выдаются уступами на зеленую площадь двора; от них проведены через сад аллеи, направленные к тому же острову как центру и основанию всей перспективы.
   План этот, кажется, есть подражание неподвижной сцене древних театров, которая обыкновенно представляла городские улицы и строилась по расходящимся линиям, имевшим точку зрения в оркестре.
   Правая сторона сада состоит из аллей, вьющихся в разных направлениях; левая покрыта дикою рощею.
   В библиотеке хранится в нарочно устроенном ковчеге письмо, в котором удрученный болезнью старец, фельдмаршал князь Репнин приносил верноподданическое поздравление по случаю восшествия на престол Государя Императора Александра I, и Высочайший рескрипт Монарха, изъявляющего внимание к заслугам мужа, прославившегося на поле бранном и на поприще дипломатическом. Из рукописей достопримечательна записка путешествия графа Бориса Петровича Шереметева в Италию в 1697-м по 1700 год" [158].
   Недалеко от Яготина была Тепловка, бывшее имение графа П. В. Завадовского. Граф Разумовский в 1805 году "обще с архитектором г-ном Менеласом избрали здесь прекраснейшее место, на котором по желанию г-на министра (Завадовского) должен быть построен новый дом" [159].
   В Черниговской губернии, на берегу Десны было другое великолепное имение графа Румянцева -- Вишенки. Румянцев приобрел их в 1767 году и вскоре приступил к устройству дворца [160]. В 1769 году управляющий его князь П. Мещерский писал графу: "Дом снаружи зачали красить, и картин, что над дверьми будут, шесть уже отделаны, а остальные пять еще не зачинены. В галерею на стены рамы обтянуты и пишутся; вкус письма сего и как под кровлею карниз с подвесами окрашен уповаю апробацию вашего сиятельства иметь будут, только жалко о медленной работе. Цветник один хорошего вкусу, почти совсем отделан, а и другой отделывается ж" [161].
   У Румянцева был еще великолепный дворец, полный богатств, в Кочуровке Глуховского уезда, великолепный, теперь погибший, готический замок в Ташани (ныне князя А. К. Горчакова), дворец в Гомеле (княгини Паскевич) и еще множество имений. В 1767 году императрица подарила Гомель герою Задунайскому. В 1785 году старый дом, бывший Чарторыйских, был разрушен, "и на месте его начали воздвигать великолепный каменный дворец, достойный великого имени нового помещика. Этому дворцу, который стоил миллионы, было предназначено служить для России едва ли не единственным и, уж конечно, лучшим образцом венецианской архитектуры. Главное здание остается доныне неприкосновенным. В последнее время (1848) приделана к нему с одной стороны четырехугольная башня, которая соединяется с главным корпусом прекрасною крытою колоннадою, с другой же -- круглая эспланада, откуда открывается единственный вид на низменную окрестность по ту сторону Сожа" [162].
   На юге знаменита была и Каченовка, черниговское имение известного мецената -- помещика Тарновского. Здесь часто гостили Штернберг и Глинка.
   "Первое впечатление было в пользу владельца, -- говорит М. И. Глинка о Каченовке. -- Подъезжали к поместью с нескольких сторон по стройным аллеям из пирамидальных тополей; дом -- большой, каменный -- стоял на возвышении; огромный, прелестно раскинувшийся сад с прудами и вековыми кленами, дубами и ясенями величественно ласкал зрение.
   Но, осмотрясь, удивление уменьшилось: дом был как будто не окончен, дорожки в саду недоделаны; был у владельца и оркестр, недурной оркестр, но неполный, и духовые инструменты не все исправны. Даже управляющий оркестром, первый скрипач Михайло Калиныч, был несколько туг на ухо. За обедом подавали несколько блюд, но повар, вероятно, был недоучен" [163].
   В Черниговской губернии находилось и Панурово, близ Стародуба, "деревня с старым большим домом, с старым регулярным садом [164], к которому примыкает дикая обширная роща. Вообще прекрасно ее местоположение, живописные вокруг виды, которыми любуетесь вы из окон дома, из проспектов аллей, из теней павильонов; прибавьте к этому очаровательность духовой музыки, которая сливает сладкие тоны свои с тихим шумом деревьев; другую инструментальную, которая гремит в пространстве залы" [165].
   Наконец, в Полтавской губернии были известны Диканька -- Кочубея [166], Очкино -- Судиенко [167], в Киевской -- Корсунь -- Лопухиных, Белая Церковь -- графини Браницкой [168].
   Много еще других чудных имений славилось в России в прежнее время.

Развал

   Страшно, когда рушится веками созданная культура, когда чувствуется разложение родовых основ. Но еще страшнее гниение молодой жизни, гибель организма, еще полного сил. Россия, реформированная Петром, жила всего полтора века. Долгими усилиями иностранцев всех наций была привита на благодарную ко всем восприятиям русскую почву западная цивилизация. Голландцы, немцы, французы, англичане и даже греки, толпами приезжавшие в доселе им неведомую страну, приносили с собой знания, инициативу и огромную рабочую энергию. И русские люди, сознавая нужность этих пришельцев, радушно принимали их наставления и умели черпать в них новый источник жизни. Но скоро увлекаясь, русские люди так же скоро разочаровывались. В своих проявлениях они всегда походили на больших детей, играющих "во взрослых".
   И потому им так весело казалось рядиться в новые платья, гримироваться по-новому и строить себе огромные дворцы, которые, в сущности, были для них теми же детскими карточными домиками.
   Действительно, трудно представить себе более ребяческую затею, чем ту, что выдумали азиаты-русские, передразнивая иностранцев. Но, будучи талантливыми актерами, они не только убедили многих, что играют всерьез, но даже сами уверовали в то, что театральные подмостки -- та же действительность. Этот веселый и увлекательный маскарад продолжался до середины царствования Александра Благословенного. И только романтические мечтатели, отдохнувшие от волнений Двенадцатого года и грезившие о новых подвигах, задумали создать новую, менее театральную и более правдивую Россию. Это были декабристы. Вслед за ними родилось поколение свободолюбивых граждан, долго сдерживаемых железными тисками Николаевского царствования и получивших право жизни с освобождением крестьян.
   Но как отразились все эволюции государственного строя на искусстве своего времени? Как запечатлелись в творческих созданиях мечты русских людей? Конечно, я говорю только о дворянской России, так как все искусство жило для нее. Здесь, как и в других областях русской жизни, замечается отсутствие закономерной последовательности. Здесь, как и всегда в России, боги были недолговечны, о них скоро забывали, и, несчастные и заброшенные, они печально доживали свой век.
   В последние годы Екатерининского царствования уже начало чувствоваться дыхание тления. Воцарились постепенно те неряшливая небрежность и безразличие ко всему, что так характерны для русских. Игрушки заброшены, и окончена забава.
   Странное впечатление производят некоторые печальные упоминания о разрушающейся красоте, что встречаются у Георги в описаниях окрестностей Петербурга в 1794 году. О многих дачах, где еще накануне творилась красота, грустно сообщается, что они в запустении, что пруды посохли, а сады глохнут. Вспомните дома Чичерина, Вяземского, Трубецкого.
   Еще унылее звучат официальные сообщения о разрухе старых подмосковных дворянских уютов. И чем протокольнее эти факты, тем красноречивее они.
   В описи села Сафарина под Москвой значится: "Против каменной церкви -- п алаты каменные, а в них покоев: первая палата -- большая столовая называется "зал": в ней образ да оклад серебряный ветхий... стол круглый липовый, без петель, ветхий... в той палате алебастровая подмазка вся обвалилась... один столик китайской работы, ветхий... печь муравленая круглая ветхая, сделана для красоты... своды в переходах весьма ветхи и развалились... образ Василия Херсонского попорчен, разодран, в раме ветхой... зеркало разбитое... два купидона китайские, ветхие... пятьдесят пять стульев ободраны... При том же дворце сад большой, в котором имеются двадцать восемь яблонь, посохшие и скотом подъеденные"...
   Эта сухая опись говорит, в каком запустении находились загородные дома, насчитывающие в лучшем случае более полстолетия. Поразительно равнодушие, с каким смотрели на гибель всего, будь то крепостной, заеденный барскими псами, или создание искусства, гибнущее от небрежности.
   Вследствие частых перемен фаворитов при дворе во времена Екатерины и резко противоположной политики круга придворных при ее преемнике, естественно менялся и состав знатных лиц.
   Новоявленные вельможи, будирующие новый двор, уезжали в свои отдаленные имения и, предаваясь беспечной, праздной и разнузданной жизни, часто опускались и вновь погружались в то состояние дикарства, из которого были так недавно и случайно выведены.
   Вигель дает любопытную картину безалаберной жизни одного казанского самодура-помещика: "Часу в двенадцатом могли мы только приехать к нему, но дом горел весь как в огне, и хозяин встретил нас на крыльце с музыкой и пением. Через полчаса мы были за ужином.
   Господин Е. был рано состарившийся холостяк, добрый и пустой человек, который никакого понятия не имел о порядке, не умел ни в чем себе отказывать и чувственным наслаждениям своим не знал ни меры, ни границ. Он нас опотчевал по-своему. Я знал, что дамы его не посещают, и крайне удивился, увидев с дюжину довольно нарядных женщин, которые что-то больно почтительно обошлись с губернатором: все это были фени, матреши, ариши -- крепостные актрисы хозяйской труппы. Я еще более изумился, когда они пошли с нами к столу, и когда, в противность тогдашнего обычая, чтобы женщины садились все на одной стороне, они разместились между нами, так что я очутился промеж двух красавиц. Я очень проголодался; стол был заставлен блюдами и обставлен бутылками; вне себя, я думал, что всякого рода удовольствия ожидают меня. Как жестоко был я обманут! Первый кусок, который хотел я пропустить, остановился у меня в горле; я думал голод утолить питьем -- еще хуже. Не было хозяев; следственно, к счастию, некому было заставлять меня есть; зато гости и гостьи приневоливали пить.
   Не знаю, какое название можно было дать этим ужасным напиткам, этим отравленным помоям. Это какое-то смешение водок, вин, настоек с примесью, кажется, пива, и все это подслащенное медом, подкрашенное сандалом. Этого мало: настойчивые приглашения сопровождались горячими лобзаниями дев с припевами: "Обнимай сосед соседа, поцелуй сосед соседа, подливай сосед соседу". Я пил, и мне был девятнадцатый год от роду; можно себе представить, в каком расположении духа я находился.
   Сатурналии, вакханалии сии продолжались гораздо далеко за полночь. Когда кончился ужин, я с любопытством ожидал, какому новому обряду нас подвергнут. Самому простому: проводили нас всех в просторную горницу, род пустой залы, и пожелали нам доброй ночи. На полу лежали тюфячки, подушки и шерстяные одеяла, отнятые на время у актеров и актрис. Я нагнулся, чтобы взглянуть на подлежащую мне простыню, и вздрогнул от ее пестроты. Спутники мои, вероятно, зная наперед обычаи сего дома, спокойно стали раздеваться и весело бросились на поганые свои ложа. Нечего было делать, я должен был последовать их примеру. Разгоряченный вином или тем, что называли сим именем, и поцелуями, я млел, я кипел. Жар крови моей и воображения, может быть, наконец бы утих, если бы темнота и молчание водворились вокруг меня; самый отвратительный запах коровьего тухлого масла, коим напитано было мое изголовье, не помешал бы мне успокоиться; но при свете сальных свечей каляканье, дурацкий наш дорожный разговор возобновился, и другие, приехавшие прежде нас, подливали в него новый вздор. Не один раз подымал я не грозный, но молящий голос; полупьяные смеялись надо мной, не столь учтиво, как справедливо называя меня неженкой. Один за другим начали засыпать, но когда последние два болтуна умолкли, занялась заря, которая беспрепятственно вливалась в наши окошки без занавес. Между тем сверху мухи и комары, снизу клопы и блохи, все колючие насекомые объявили мне жестокую войну. Ни на минуту не сомкнув очей, истерзанный, я встал, кое-как оделся и побрел в сад, чтобы освежиться утренним воздухом; так кончилась для меня сия адская ночь. Солнце осветило мне печальное зрелище. Длинные аллеи прекрасно посаженного сада с бесподобными липами и дубами заросли не только высокою травою -- в иных местах даже кустарником; изрядные статуи, к счастию, не мраморные, а гипсовые, были все в инвалидном состоянии; из довольно красивого фонтана, прежде, говорят, высоко бившего воду, она легонько точилась. Взгляд на дом был еще неприятнее; он был длинный, на каменном жилье, во вкусе больших деревянных домов времен Елизаветы Петровны, обшитый тесом, с частыми пилястрами и резными фестонами на карнизах, с полукруглым наружным крыльцом, ведущим сперва к деревянной террасе; все ступени были перегнившие, наружные украшения поломаны, иные обвалились; если запустение было в саду, то разорение в доме. Один только новопостроенный театр сбоку содержался в порядке. Видно, что отец жил барином, а сын -- фигляром" [170].
   В такой обстановке зачастую находились русские помещики в тех великолепных усадьбах, где еще накануне все было так прекрасно и изысканно. Не видя ни в чем препятствий своим необузданным желаниям, живя на расстоянии нескольких недель пути от Петербурга, окруженные толпой приспешников, шутов, дураков и дур, они скоро забывали о тех салонных манерах и обычаях, которым их обучили при дворе. И вполне понятно, что такие люди не только не могли создать нового, но даже не сумели уберечь от гибели старое искусство.
   Двенадцатый год также погубил немало. Помещики, спасавшиеся бегством в отдаленные свои деревни, оставляли в имениях то, чего нельзя было запрятать или увезти с собой. Во многих семьях до сих пор хранятся портреты дедушек и бабушек, "простреленные французской пулей". А сколько семейных реликвий погибло при пожарах, сколько дивной старой мебели пошло на растопку костров для озябшей армии "злого корсиканца". Еще больше обстановок и целых усадеб уничтожено пожарами, так как известно, что Россия каждые три года сгорает дотла. А ведь даже богатейшие помещики возводили свои дома из дерева, как построено Архангельское, Останкино, Кусково.
   Параллельно с войной и стихийными бедствиями в XIX столетии началось какое-то повальное вымирание пышных вельмож Екатерининского века. Ланской умер на рубеже двух столетий, за ним последовали Зорич, Мамонов, последний Румянцев, последний Завадовский, а Григорий Кириллович Разумовский эмигрировал. Так один за одним опустели дворцы-усадьбы, полные великолепных затей. Шклов раньше других подвергся разграблению. "Какую ужасную перемену нашел я в Шклове по смерти генерала Зорича, -- пишет С. Тучков. -- Все опустошено. Везде видны одни развалины. Великолепное здание, в котором помещен был Кадетский корпус, на его иждивение содержимый, сгорело незадолго до его кончины. Огромная оранжерея, в залах которой ежедневно принимаемо было множество гостей, и прекрасный театр почти совсем обрушились. Большое деревянное строение, в котором помещалось много приезжающих, известное под названием Старого замка, сгорело. Родственники покойного, жившие при нем с великими выгодами, остались без дневного пропитания" [171].
   После окончания войны с Наполеоном -- опять подъем интереса к России и к помещичьему быту. Это увлечение продолжается до конца царствования Николая Павловича. Между "Евгением Онегиным" и "Мертвыми душами" заключен период нежного любования родной природой и родными традициями. Вот когда создается в русской литературе милый облик деревенской девушки Татьяны, и родившиеся в эти годы Тургенев и Толстой воспринимают последние заветы помещичьей России. И только они, видевшие в своих отцах людей старого закала, могли предзакатным светом озарить умирающий век. Потому так пленительно ласкает нас эта безвозвратно ушедшая красота, которая больше немыслима в России. И сколько ни сохранять старинных дворянских гнезд и обстановок, где жили персонажи "Войны и мира" и "Месяца в деревне", все же никогда не воссоздать атмосферы быта и общей спокойной гармонии. Актеры все вымерли; остались лишь декорации игранных ими пьес.
   Освобождение крестьян было последним решающим моментом в гибели старой культуры и крепостного искусства. Естественно, что и приюты его -- помещичьи усадьбы -- скоро потеряли свой прежний смысл. Жизнь в деревне перестала быть жизнью на века, а лишь переходным этапом, летним отдохновением. Тут получило свое пошлое значение слово "дача", которое раньше звучало скорее как пригородное маленькое имение. "Русский дачник" стало с тех пор если и не бранным, то, во всяком случае, комическим выражением. Одно за другим гибли пригородные имения, но еще худшее делалось в глухих углах. Получив выкупные деньги, помещики быстро проматывали их либо в губернских городах, либо в Петербурге. И деревенские кулаки -- разуваевы, колупаевы, подугольниковы и сладкопевцевы, так зарисованные Щедриным и Атавой, скупали имение за имением, вырубали сад за садом, перестраивали дома в фабрики. Мебель и предметы убранства просто продавали на слом. Обезумевшие помещики пустились в спекуляции, занялись устройством заводов канареек или разведением зайцев...
   Некогда было думать об усадьбах, где жили деды, где выросли последние владельцы крепостных. Их потревоженные тени бродили по пустым комнатам, откуда уносили мебель, где ломали стены скупщики-кулаки. Здесь началась трагедия "Вишневого сада".
   Но то, что уцелело по странной случайности, погибло в разрухе русской революции. Бунтующие крестьяне сожгли и уничтожили то немногое, что осталось дорогого и милого, что напоминало о том, что Россия когда-то могла называться "культурной".
   В общем костре жгли беспощадно все, что поддавалось сожжению, рвали, резали, били, ломали, толкли в ступе фарфор, выковыривали камни из драгоценных оправ, плавили серебро старинных сосудов. В области разрушения у русских не было соперников.
   Так в грандиозном пожаре умерло все, что существовало два века, и, как людям времен Петра Великого приходилось быть новыми строителями жизни, так мы в новой пустыне видим лишь оазисы прошлого. И чудится, что боязливо и жалостливо жмутся по стенам старых домов одинокие и запуганные тени. Бледные, боязливые, неловкие, чуть живые бродят они по пустым комнатам, смотрятся в тусклые зеркала, вздыхают о старых друзьях -- стульях, столах, диванах, ширмах, о маленьких столиках, часах, фарфоре, бронзовых фигурках и портретах близких. И тихо беседуют с оставшимися.

Остатки прошлого

   Когда зачитываешься "Рассказами бабушки", воспоминаниями Вигеля или "Детскими годами Багрова-внука", когда чувствуешь еще живыми и "Евгения Онегина", и "Дворянское гнездо", кажется страшным и невозможным кошмаром, что эта близкая нам быль -- уже не явь и унеслась безвозвратно. Просто не хочется верить, что вырублены вишневые сады, что ушли с земли старые помещики, что разуваевы и колупаевы -- щедринские герои -- заняли их места. Едешь по бесконечным дорогам, вдоль пахотных земель, вдоль шумящих лесов и прихотливых змей-речек, едешь по бедным обнищавшим деревням и с ужасом и тоской видишь разруху, страшную разруху на каждом шагу. Если бы теперь какой-нибудь досужий иностранец или российский Манилов, наподобие тех, что в 30-х годах XIX столетия писали и печатали свои "Прогулки по России", проехался бы на долгих из Петербурга в Москву, в Калугу, в Тулу, в Саратов, не говоря уже о далеких губерниях, -- то эта, некогда веселая и безмятежная, прогулка показалась бы ему страшным сном.
   Всякий раз, когда я в русской деревне, мне чудится ясный ритм прежних повествований о России, цветущий сад, который воспевали стихами и прозой, благословенные уголки земли, которые так заботливо зарисовывались Алексеевым, последователями Венецианова, братьями Чернецовыми, Кунавиным, Чернышевым. И теперь милы нам эти художники своей трогательной, иногда почти смешной, слепой, детской верой в величие и прелесть России. Чудятся снова восхищенные и преувеличенные описания фон Гуна, Павла Свиньина, Бурьянова, Шаликова -- всех тех, кто еще видели красоту и умели ее оценить. А главное -- хотели ее, искали, требовали и потому, может быть, иногда переоценивали ее.
   Боже мой, какая страшная перемена произошла с тех пор в России, как хочется теперь какого-то нового завоевания земли, новой культуры, новых людей и нового искусства! И как безумно, до слез жаль этой старой, милой, дорогой и ласковой поэзии помещичьего быта, этих мечтательных времен, как жаль развалившегося, сгнившего ларинского дома и тех признаков близкой старины, что улетели от нас...
   Однако, проезжая сотни и тысячи верст по пепелищам и закрывая глаза на то, чего не вернуть, все же можно найти в России уцелевшие уголки старых лет. Вокруг обеих столиц еще сохранились кое-какие пригородные имения -- правда, ничтожная часть того, что было.
   Под Петербургом, например, стоит несколько помещичьих домов, снаружи и внутри сохранивших свой прежний облик. Вдоль Невы, по направлению к Шлиссельбургу можно встретить старинные усадьбы.
   Дача Зиновьевых, одна из первых в России построек Монферрана [172], осталась почти такой же, какой была. Из-за зеленых кущ деревьев в жаркий летний день приветливо глядят крыши желтого с белым деревянного помещичьего дома. Красива терраса, спускающаяся от дома к воде. Широкая лестница по бокам уставлена мраморными бюстами божеств и античных героев. Дом внутри -- простой и широкий, приветливый и уютный. В саду еще сохранился покосившийся деревянный Эрмитаж, с вечно заколоченными, уныло глядящими окнами. А парк -- большой, бесконечный, зеленый и радостный -- так же, смеючись, шумит и шепчется листвой... По той же стороне Невы, еще выше к Шлиссельбургу, некогда великолепные Островки стоят серые и разоренные [173].
   Дивное бывшее Потемкинское имение торжественно высится среди ряда прихотливых зеленых островков, образуемых рукавом Невы. На холмах, поросших густым парком, белый гигант-дом с высокими башнями напоминает дворец Чесменский. Стройно вытянулась башня, а с нее, со сторожевой вышки, далеко-далеко видно Неву с ее берегами. Дом белый, с красными крышами, окна, как бойницы. Дальше, у подножия холма, -- бывшая оранжерея Светлейшего; теперь владелец имения, купец И. М. Олейников, перестроил ее в церковь. Внутри большого дома все разграблено: нет мебели, закрашены заново стены, лишь кое-где старые потолки с затейливыми узорами. Аллеи парка, то прямые с высокими деревьями, то извилисто-капризные, разбегаются по холмам и островкам. И всюду торчат назойливые и кричащие, убогие и неряшливые, охрой выкрашенные домики-дачи. Еще страшнее эти дачные колонии на той стороне Невы, где пароходная пристань Лобанове.
   От старины здесь остались лишь маленькая хорошенькая церковь 1808 года при старом кладбище да покосившийся, неприветливый бывший Кокошкинский помещичий дом. Далее в трех верстах -- Медное, бывшее имение чудака Саввы Яковлева, названное так по имени Меднопрокатного завода, ныне уничтоженного. После Яковлева дом перешел к каким-то Ивановым, потом -- к писателю Лейкину; этот последний завещал Медное в пользу петербургских Городских училищ [174]. Дом содержится прекрасно. Он с колоннами, с куполом над большой залой. Весь зал расписан забавными фресками с курьезными типами русских крепостных в ролях богов мифологии. Краски яркие и пестрые; живопись конца XVIII века, как бы предшественника Венецианова, но более правдива, по краскам резче и пестрей. Общий эффект яркий, совсем современный plein air [En plein air -- на свежем воздухе (фр.).]. Эти фрески в дивной сохранности, заботливо содержатся, прикрытые бумагой от порчи. С переводом колоний в другой дом они через несколько лет будут открыты. По той же стороне Невы -- станция Ивановское, где находится бывший, великолепный некогда дворец Пелла. Остались лишь жалкие следы былого величия загородного увеселительного дома. Красивый круглый купол высится над колоннадой, как в Таврическом дворце. Дом -- белый с желтым; только, Бог весть почему, начальство артиллерийского парка, который помещается в здании, выкрасило весь задний корпус, кольцом охватывающий дворец, небесно-голубой краской. Дом в ужасном виде: запущен, стены лупятся, внутри все застроено безобразными клетушками, переделано и изменено. Обелиска Кваренги в саду нет, да и сам сад безжалостно вырублен, и кругом опустелого дома -- голый грустный луг с хозяйственными постройками.
   По Петергофской дороге еще хуже: уничтожены и перестроены пригородные усадьбы, отданы дивные дачи Щербатова и Мятлева под сумасшедшие дома. Только дом графа А. Л. Шереметева еще стройно глядит белым фасадом из-за зеленой кущи деревьев огромного сада. А Рябово в окрестностях Петербурга, славное Рябово, где так мило играли в любительских спектаклях гости хлебосольного Всеволожского?
   Оно цело, и Всеволожские живут в нем. Среди сада, скрытый деревьями, стоит большой, поместительный барский дом. Незатейлива его архитектура, но в скромных и спокойных пропорциях -- ясная простота, так идущая к помещичьему дому. Внутри дом большей частью новый, устроен с комфортом; от прежнего времени сохранилась только гостиная, выходящая на террасу, в сад. Красива маленькая низенькая домашняя церковь в верхнем этаже с великолепными царскими вратами. В доме есть хорошая мебель: французский резной шкаф второй половины XVIII века и другой, маркетри 1753 года, диван a la Louis XV; хорош бронзовый Прометей Козловского, такой же, как мрамор у Е. И. Всеволожской и гипс в Музее Александра III [175]. Интересны семейные портреты Кикиных, Всеволожских, княгини Голицыной -- La Vieille du rocher [Зд.: особы старого закала (фр.).] -- кисти Рокотова [176], картина рубенсовской мастерской [177], "Казак" -- Орловского [178]. Вот и все, что осталось старого в большом и уютном Рябовском доме.
   Но где же другие барские усадьбы, пригородные дачи, столь заботливо и красиво устроенные уюты близкой старины? Где дачи Вольфа, Бестужевой, Шувалова, Строганова, Безбородко, В. В. Долгорукова, кн. Дашковой, Лаваль, Миних [179], кн. Лопухиной, Кожина, Молчанова, где "Ага!" и "Ба! Ба!", где дачи Мятлева, Куракина, Репнина и сотни других? В лучшем случае, от них сохранились стены, а внутри устроены фабрики или сумасшедшие дома; большинство целиком уничтожено.
   В окрестностях Москвы больше помещичьих усадеб. Родовые традиции бережливее сохранялись в старых подмосковных, и красивы до сих пор пригородные имения. Конечно, эта сохранность только относительная. Ведь от Кузьминок, отдаваемых под дачи, или от Ноева сохранились только стены, ведь не осталось и следа от великолепного Кючюк-Кайнарджи, ведь безжалостно, варварски разорены Горенки и десятки других поместий. Но все же еще сохранилось кое-что.
   Архангельское князей Юсуповых [180] -- волшебный дворец по своему великолепию, вкусу и изысканности убранства -- дает представление о том, что в свое время было в Горенках, в Почепе, Ляличах и других имениях-дворцах; это не усадьба средней руки помещика, привлекательная теперь только своим отжившим бытом, это поистине дворец, не уступающий по красоте итальянским виллам.
   Входные ворота с летящей Славой, терраса с рядом мраморных бюстов, передняя, зал, картинная галерея, спальня герцогини Курляндской, домашний театр, статуи, картины Робера, Тревизани, Гвидо Рени, ван Гойена, Греза, Ротари и Торелли -- все это сохранилось до сих пор в полной неприкосновенности. Архангельское вместе с Кусково -- единственные дошедшие до нас русские поместья вполне европейского уровня. Когда подъезжаешь к Кусково [181] и входишь в массивные белые ворота, то вдруг кажется, что перенесся и в другую страну, и в другое время. Трудно поверить, чтобы в Московской губернии, среди грязных мужицких изб, голодающих крестьян, в мире полуварваров могла родиться волшебная сказка. Но еще непонятнее, как во всеобщей разрухе уцелела и дошла до нас эта прекрасная повесть о минувшем. После скверной железнодорожной станции и дачных построек Кусковский дворец и парк кажутся такой дивной, прелестной выдумкой, в которую не смеешь поверить. Строгие аллеи сада со стрижеными деревьями чудятся грезой о Версале или Шантильи. Сад, дом и сокровища его почти целиком сохранились такими, как их описывал Свиньин в начале XIX века:
   "Прежде всего пустился я осмотреть дом, о великолепии коего наслышался с малолетства, великолепию коего, сказывали мне, удивлялся Император Иосиф и где два раза граф Шереметев достойно угощал Великую Екатерину. Многие картины, писанные на особые случаи, многие фамильные портреты, некоторые вещи, подносимые графом Шереметевым, и тому подобное возбуждают богатые воспоминания. Вообще Кусково может быть причислено к тем местам, где невольно задумываешься, ходя, так сказать, по следам, еще не остылым" [182].
   Курьезно, что Свиньин уже жалел о том, что от старого шереметевского Кускова осталось мало. Но мы довольны и тем, что дошло до нас со времени Свиньина. Останкино уступает Кускову, так как сюда в старину стекались только остатки, не нужные большому дворцу Шереметевых, но и Останкино -- дивная усадьба. Оно также сохранилось в целости и почти не имеет последующих наслоений. Того же нельзя сказать о загадочно-прекрасном, мрачном имении Покровское-Стрешнево. Оно почти все перестроено, и эти перестройки производились несколькими поколениями его владельцев. Рядом с центральным фасадом XVII столетия есть боковые пристройки XVIII века, отделка комнат empire, дивный Ванный домик в саду в стиле Людовика XVI и часть совсем новых сооружений в "индейском" стиле, воздвигаемых по рисункам нынешней владелицы Покровского княгини Шаховской-Глебовой-Стрешневой. Но, несмотря на такое дикое сочетание и часто невозможную смесь всех эпох, дворец Покровского со своим необъятным вековым парком, окруженным высокими, мрачными, недавно воздвигнутыми стенами, производит какое-то жуткое и неизъяснимо чарующее впечатление. Совсем особый мир воспоминаний и былин, длинная вереница семейных хроник, причудливая повесть о чудачествах обитателей дома привлекает и манит вас. Будто видишь за высоким фасадом в узких окнах, поросших плющом, бледные облики Елизаветы Петровны Глебовой-Стрешневой, ее сына Петра, племянницы Лизы Щербатовой, старой-старой крепостной Дарьи Ивановны Репиной, скончавшейся в девяносто восемь лет в ноябре 1905 года. Хороша синяя, "цвета сахарной бумаги", гостиная в большом доме, отделанная a l'antique в помпеянском стиле, с красивой белого дерева мебелью конца XVIII века. Потом идешь по саду с бесконечными прямыми дорогами, окаймленными столетними деревьями, идешь долго к Ванному домику, вход в который охраняет маленький мраморный Амур. Дом стоит над гигантским обрывом, поросшим густым лесом, который кажется мелким кустарником, уходящим вдаль. Построена эта очаровательная игрушка мужем Елизаветы Петровны Стрешневой как сюрприз жене. В книге "Mon ai'eule" [Мои предки (фр.)] [183] рассказана эта повесть. Дом полон дивных английских гравюр, хороших старых копий с семейных портретов. И на каждом шагу, в каждой комнате кажется, будто бродят тени тех, кто здесь жил. В красной маленькой гостиной виднеется надпись:
   "16 июля 1775 года Императрица Екатерина Великая изволила посетить Елизаветино и кушать чай у владелицы оного Елизаветы Петровны Глебовой-Стрешневой".
   В другой комнате на антресолях опять воспоминание:
   "В этой библиотеке Николай Михайлович Карамзин писал многие страницы своей истории России".
   И снова чудятся ушедшие призраки, которым Raphael Petrucci посвятил стихи:
   
   Dais le palais hante de fantômes troublants,
   Spectres d'espoirs défunts et de beautés passées,
   La Race finissante aux énergies lassées,
   Achéve de mourir ses derniers jours tremblants.
   
   Car l'Бpre volonté des anciens conquérants
   A subi l'acclamie d'un sommeil séculaire,
   Et dans le soir venu d'ombre crépusculaire
   S'endort l'audace aimée des chevaliers errants.
   
   &AGRAVE travers les années écoulées lentement
   Les Бmes des aieux ont forgé, silencieuses
   Ze charme épanoui des beautés merveilleuses
   Dont les frêles rayons vacillent doucement.
   
   Si la lignée se meurt pour l'avenir lointain
   En un demier éclat de splendeur souveraine,
   C'est qu'au rêve adouci de dernière Reine
   L'oeuvre du temps revit l'aurore dun matin
   [B величественном дворце трепетные призраки тешатся надеждою о красоте ушедшей; пронизанные живою силой ее, остатки родов великих в тревожном преддверии конца своего проживают последние дни. Пройдет однажды расцвет стремительно мчащихся столетий, наступят сумерки, где неизбывны все же дерзкие всполохи любви в памяти о рыцарях-странниках. И сквозь медленно текущие годы бережет душа былое обаяние, и ищет себя в местах красоты ушедшей, нежной, хрупкой. И погибающее озарено мерцающим сиянием, подобным всполохам утренней зари, которую видит в свой последний день королева. (Данный текст не решится посчитать себя переводом; лишь попыткой передачи общего сюжетного духа поэтических строк. -- Прим. ред.)]
   
   В других уездах Московской губернии также сохранилось несколько родовых имений. Лучшие помещичьи усадьбы принадлежали Голицыным или перешли от них по наследству. Их многочисленная семья оставила в жизни крепостной России много памятников, драгоценных для истории культуры и искусства. Голицынскими были и Архангельское, и Марфино, и погоревшая Зубриловка Саратовской губернии, и Козацкое Киевской губернии. Голицыным принадлежат теперь Городня близ Калуги, Марьино близ Новгорода, Петровское, Никольское, Дубровицы и Кузьминки под Москвой.
   Эти два последних имения были уже описаны в "Старых годах" [184]. Но как хорошо, как увлекательно прекрасно Никольское-Урюпино, где так дивно сохранился старый дом. Впрочем, в имении их два: один современный Архангельскому и построенный тем же архитектором для князя Николая Сергеевича Голицына [185], другой более поздний и простой, 1811 года. Главная прелесть Никольского -- это старый екатерининский маленький белый домик, изысканно-скромный снаружи и, как драгоценная табакерка, сверкающий внутри. В комнатах этой маленькой сказки все обдумано и зачерчено умелой рукой. Прелестен большой светлый зал с белой кафельной печкой дивного рисунка, с фресковыми узорами на стенах и на потолке. Хорош гипсовый бюст князя Юсупова работы Витали [186] -- такой же, как мрамор в Петербурге в Юсуповском дворце. Так же изысканны, как большой зал, маленькие комнаты: палевая, ярко-зеленая и голубая. Очаровательна живопись потолков, стенные фрески по композициям, гравированным Буше. Вход в дом сторожат два белых сфинкса с головами -- как бы портретными лицами женщин XVIII столетия. Большой дом простой и уютный; хороши в нем библио-тека, семейные портреты [187].
   Другое Голицынское имение, в 35 верстах от Москвы, -- Петровское, суровое и серьезное; в нем еще больше воспоминаний о старине. Дом стоит в большом тенистом саду при слиянии Истры с Москвою. Когда-то Петровское принадлежало князьям Прозоровским, владевшим им с 1646 года. Княжна Анастасия Петровна, вышедшая за Голицына, передала в этот род имение. Дивная церковь, построенная в 1688 году, сохранилась доныне. На освящении ее присутствовали царь Иван Алексеевич и царевна Софья. В церкви прекрасные иконы, писанные Милютиным, учеником Симона Ушакова, две Тихвинские иконы времен Грозного, ризы, шитые жемчугом, два дивных напрестольных креста, из которых один пожертвован Феодором Лихачевым [188].
   Некогда в Петровском был затейливый старый дом. "Этот готический замок имел четыре башенки; во всю длину фасада тянулась галерея, боковые двери которой соединяли ее с флигелями. Вокруг замка расстилался громадный красивый лес, окаймлявший равнину и спускавшийся, постепенно суживаясь, к слиянию Истры и Москвы" [189].
   Теперь старого дома уже нет; на месте его выстроен в 1808 году [190] новый, большой и поместительный, с классическим фронтоном, поддерживаемым колоннами. Изумительно хороша передняя Петровского: спокойная, простая и величественная, с белого дерева банкетками и столами, с античным бюстом в нише и медальонами на стенах, с превосходным стеклянным фонарем. Потом идет ряд больших поместительных комнат, уставленных хорошей старой мебелью, с галереей семейных портретов на стенах. В просторной столовой отличный шубинский бюст князя Феодора Николаевича Голицына, куратора Московского университета [191], профильный мраморный медальон императрицы Елизаветы Петровны с подписью: "L. Vasse fecit anno 1767" [192]. Под портретом государыни -- историческая справка: "Императрица Елизавета Петровна посетила Петровское 12 июля 1747 года". В этой же комнате дивные часы Gille l'aine a Paris [193]. В биллиардной (синее с серым) опять несколько портретов, чудные бра Louis XVI, красивая мебель empire, красного дерева. В красной гостиной ряд недурных картин, прекрасный бюст Екатерины II, подписанный Ф. Шубиным (1771) [194]. Общее впечатление спокойное, тихое и цельное. От всех предметов и комнат этого большого, серьезного и массивного дома, от картин, портретов и стен и от тенистого сада веет какой-то особенной сосредоточенной думой, тихим и ласковым воспоминанием. Здесь хочется работать и мечтать, читать длинные книги, грезить о далекой дороге, вспоминать о прошедших днях. Каждый дом и каждое жилье имеет свой определенный человеческий характер; в каждом думаешь, живешь и чувствуешь по-разному.
   В Никольском все чудится жизнерадостной веселой улыбкой беспечного времени и прихотливых кукол-людей; в Покровском -- чудаческой сказкой, недоступной и щемящей своей жуткой красотой; в Кусково -- пышным праздником российского Версаля; в Петровском -- тихим рассказом, степенным повествованием, задумчивой грезой. В голицынской России и дальше от Москвы есть старые гнезда, полные ласковой щемящей тоски о прошедшем. Железняки Калужской губернии, принадлежащие князю В. М. Голицыну, не историческое имение, не дом-дворец, а простая милая русская усадьба, тот уют помещичьего быта, что дал поэзию Пушкина, Тургенева и Толстого. И каждый, кто когда-либо жил в русской деревне и ощущал на себе ее порабощающее обаяние, поймет и почувствует, что, право, помимо чисто внешних форм жизни и вещей, в прежних предметах, как и в людях, есть магическая сила и своя, особая, непреодолимая красота. Вот почему таким добрым и ласковым эхом нежат нас старые картины, прежняя музыка, старинные дома и старосветские люди. Старый дом Железняков полон портретами времен Екатерины и Александра. Здесь почти вся семья графов Лазаревых, Деляновы, княжна Анна Давыдовна Абамелек, впоследствии Баратынская.
   
   Когда-то, помню с умилением,
   Я смел вас нянчить с восхищеньем:
   Вы были дивное дитя.
   Вы расцвели: с благоговеньем
   Вам ныне поклоняюсь я.
   За вами сердцем и глазами
   С невольным трепетом ношусь,
   И вашей славою, и вами,
   Как нянька старая, горжусь! [195] --
   
   писал Пушкин, восхищавшийся огненными глазами и райской красотой Баратынской. Эта пушкинская греза как бы до сих пор веет над уютным домом Железняков. А смотря на прелестный рисунок А. Брюллова -- "Лазарева, рожденная княжна Бирон", вспоминаются мемуары de la duchesse de Dino [Герцогини Dino (фр.).], которая не раз о ней упоминает [196].
   Но вернемся в Московскую губернию. Здесь опять голицынская Россия -- Кючюк-Кайнарджи -- князя Николая Сергеевича или, правильнее, место, где некогда стоял Румянцевский дворец [197]. Лет 40 назад он уничтожен, а теперь тут маленький невзрачный дом. Только невдалеке, в деревне Фенино, еще остались следы от пребывания Румянцевых. Это памятник Екатерине II, исполненный Демут-Малиновским [198]. У бюста государыни в шлеме Минервы -- фигура Победы с копьем. У ног ее извивается змея. Надпись на памятнике говорит: "От Екатерины дана сему месту знаменитость оглашающа навсегда заслуги графа Румянцева-Задунайского крестьяне приобрели безмездную свободу в 1833 году. От благоговеющей благодарности графа Сергия Румянцева".
   Недалеко от Фенино -- пепелище Никольского -- бывшего имения Салтычихи. Потом еще, еще...
   Но не одни Голицыны владели в старину красивыми усадьбами.
   Одна из самых чудаческих построек крепостной России -- дом Люблина, ныне принадлежащий Голофтееву.
   Нелепая на первый взгляд затея Дурасова -- построить дом в форме ордена -- осуществилась с таким изысканным вкусом и мастерством, какие редки даже в лучших архитектурных созданиях России. Дом снаружи и внутри содержится превосходно. Уцелели все фрески en grisaille в прелестной столовой, пейзажи в гостиной и дивный белый зал. Красив плафон "Пир Вакха", по преданию, писанный Скотти. Здесь же отличный бюст императрицы Марии Федоровны "в память посещения 1818 г. мая 23 дня". Этот бюст работы Гитара в том же типе, как известные изображения императора Александра, Константина Павловича и императрицы Елизаветы Алексеевны. Недалеко от дома стоят театр и два флигеля с фризами танцующих фигур; когда-то они служили помещением для крепостных актеров дурасовской труппы [199]. Прежде вокруг дома был дивный сад, который так восторженно описывается мисс Вильмот. Теперь не осталось и следа от былого; в 1904 году страшный ураган вырвал с корнем 100 десятин, засаженных старыми деревьями [200]. Так не пощадила судьба усадьбы, и только дом говорит о минувшем великолепии. После нежной заботливости, какой окружено Люблино теперешним владельцем, страшно очутиться на развалинах Горенок, бывшего дворца Разумовских. Сперва имение было отдано под фабрику, а теперь и ее нет. Хмуро, как раны, глядят глазами-впадинами выбитые окна гигантского дома. Местами на потолках, где не совсем облупилась штукатурка, -- смутно мерещатся прелестные фрески в виде барельефов. Чудится, как хорош был плафон зала с фигурами амуров en grisaille. Здесь помещался театр, и еще видны здесь атрибуты Аполлона. Все грязно, все валится и гниет; окна разбиты, и воробьи летают по комнатам; а стены, дивные стены испещрены глупым мараньем-рисунками и надписями. Боже, что делается в бывшем парке, в парке "русского Линнея", где трудились лучшие садовники Европы! Видны места, где некогда находились пруды, что теперь высохли. Два зеленых чугунных орла сторожат террасу, ведущую к заросшему зеленью молчаливому озеру. А вдали -- деревня: поют пьяные голоса, скрипят телеги и визжит гармоника. Жалко Горенок, и жалко думать, что сгнило все лучшее, что было.
   В Тульской губернии -- также лишь остатки старины. Здесь некогда славился Богородицк, подарок императора Павла I Бобринскому, сыну Екатерины. Действительно, это имение должно было представлять в свое время нечто замечательное. Весь город Богородицк построен веером к дому, а не дом к городу. И этим торжественным подчеркиванием как-то особенно выделяется усадьба. Предание, как это часто случается, без всяких оснований считает дворец Богородицка постройкой Растрелли.
   Однако это неверно. Не говоря уже о классическом стиле дома (позднейшей, впрочем, переделки), и год закладки дворца доказывает невозможность участия Растрелли. В записках Болотова, который часто говорит об этом имении, прямо указан год закладки церкви и дома графа -- 1773 год [201], то есть два года после смерти его псевдостроителя. Сохранились лишь старая дивная церковь и колокольня, в которой подъездные ворота; дом сильно потерпел от пожара в 1840-х годах. Надо думать, что старый дом строился по чертежам самого Болотова, который, как известно, был художник-любитель. По крайней мере, имеющийся в семейном архиве план 1784 года подписан им. Когда-то во дворце были дивные сокровища, но теперь их почти не осталось.
   А. Глаголев, посетивший Богородицк в 1823 году, пишет: "На луговой стороне обширного пруда видишь собрание хижин и изб, крытых соломою; по другую сторону, на плоском холму, великолепный дом графа Бобринского и обширный сад, который в прошлом столетии почитался чудом здешнего края.
   Напрасно будем искать здесь следов прежней пышности и роскоши; но печать изящного вкуса надолго еще останется неизгладимою" [202].
   И вправду, до сих пор -- ненаглядной красоты высокий дом над обрывом пруда среди густого- густого тенистого сада. Внутри большого дома почти не сохранилось старого. В передней, высоко над лестницей, сиротливо приютились три сильно потемневших, но все же дивных панно Гюбера Робера; в доме есть хорошая мебель итальянской работы XVII века; в боковом флигеле -- отличный голландский шкаф с инкрустированным изображением Петра I, миниатюра Зичи [203], несколько акварелей Болотова [204] красивый фарфор Saxe, найденный замуравленным в стене церкви.
   В Калужской губернии еще хуже. Чувствуется дыхание смерти над поэтичным Полотняным Заводом, от дивного Мансурова остался лишь дом, где живет граф Илья Львович Толстой, сын Льва Николаевича. Только Прыски Н. С. Кашкина тщательно сохраняются [205]. Но самое страшное из всех уничтожений Калужской губернии -- гибель Троицкого княгини Дашковой. Помните любовь ее к своей усадьбе и восхищенные описания мисс Вильмот? Потомок княгини, граф Воронцов-Дашков, не захотел сохранить родового гнезда -- дом в два этажа уже дважды перестроен. Сперва здесь была помещена Суконная фабрика, потом -- Писчебумажная.
   Затем граф Воронцов-Дашков продал все. Купил Дворянский банк, и ушла даже жизнь фабрики. И стоит мертвый и унылый дом, полный глухого проклятия. Церковь неуклюжая, старая, Аннинская: снаружи нетронутая, внутри вся поновлена. Только цела одна риза, шитая жемчугом. В саду, что в 1873 году восхищал П. Бартенева, еще страшнее развал.
   Здесь, недалеко от церкви, высится простая высокая башня. По преданию, княгиня любила входить на нее смотреть дивные окрестности с далеким видом на Серпухов. На "Бестолковом месте" еще сохранился обветшалый памятник в виде пирамиды. Он весь зарос бурьяном и кустарником, и коровы и лошади пасутся тут же. У дома направо -- какая-то покосившаяся башенка; это бывшая библиотека, которая некогда находилась на крыше старого дома. Нечего говорить, что от книг не осталось и следа. Я был в Троицком, когда три дня подряд горели окрестные села. Бил глухой набат, бил днем и ночью, сзывая народ. Красный язык пламени спокойно и настойчиво лизал свежую зелень ближнего парка и леса. Так умирало все, не только в усадьбе, но и кругом, повсюду. И думалось, что только случайно еще не съел огонь и не постигла разруха все родовые гнезда...
   И опять длинной вереницей вспоминались из старых книг описания прежних людей, прежней России. Так же как прежде, бежали вдаль дороги и реки, так же шумели леса и на небе смеялось солнце, и мечтала луна, и дрожали звезды -- все то же, что было столетия. В нерушимой своей красоте осталась природа великая и вечная; и если сгорели деревья Троицкого, то вырастут новые и еще лучше. Но, Бог весть, создастся ли на старых пепелищах новая, радостная и красивая жизнь...

Примечания

[Публикуются по тексту, напечатанному в журнале "Старые годы". 1910. Июль -- сентябрь. С. 5 -- 79.]

   1 Олеарий А. Описание путешествия в Московию. СПб.,1906. С. 78.
   2 Щепкина Е. Н. Старинные помещики на службе и дома. СПб., 1890. С. 5.
   3 Флетчер Дж. О государстве русском. СПб., 1905. С. 19.
   4 Олеарий А. Указ. соч. С. 202.
   5 Щепкина Е. Н. Указ. соч. С. 12.
   6 Барсуков А. П. Род Шереметевых. СПб., 1888. Т. V. С. 56 -- 58.
   7 Олеарий А. Указ. соч. С. 198.
   8 Мейерберг А., фон. Альбом Мейерберга. Виды и бытовые картины России XVII века. СПб., 1903. Рис. 52. А. М. Ловягин об этом рисунке говорит: "Село Никольское -- последняя станция перед Москвою, где для отдохновения послов и приготовления их к торжественному въезду раскинуты были шатры. Подпись: "Никольское, или Николина деревня, дача, церковь и деревня некоего боярина. Здесь были раскинуты для нас два шатра, один красный, а другой зеленый, но по причине наступившего вдруг сильного дождя, с громом и молнией, мы принуждены были искать себе приюта в близлежащей беседке. Это место находится в двух небольших милях от столичного города Москвы и в трех милях от Черкизова"". По "Спискам населенных мест", Никольское -- "сельцо владельческое, при колодце, в 9 верстах от г. Москвы".
   9 Корб И. Г. Дневник путешествия в Московию. СПб., 1906. С. 40.
   10 Там же. С. 71.
   11 Щепкина Е. Н. Указ. соч. С. 65 -- 67.
   12 Известия Калужской ученой архивной комиссии. Т. I. 1898. С. 7 (вып. 9 -- 10).
   13 Щербатов М. М. О повреждении нравов в России. Русская старина. 1870. Т. II. С. 55.
   14 Болотов А. Т. Записки. СПб., 1873. С. 381 -- 382.
   15 Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1866. С. 1, 22.
   16 Болотов А. Т. Записки. СПб., 1873. Т. III. С. 112.
   17 Гетман Разумовский писал в 1755 г. графу Воронцову: "Архитектор Ринальди выписан по контракту из Италии для строения города Батурина, которое быть должно по силе именного указа; но сие потому без действа остается, что скарб войсковой недоступен к строению города". См.: Архив кн. Воронцова. Кн. 25. М., 1886. С. 221.
   18 Гун О., фон. Поверхностные замечания по дороге от Москвы в Малороссию к осени 1805 года. Ч. 1. М., 1806. С. 34 -- 36.
   19 См.: Старые годы. 1907. Июль -- сентябрь. С. 471.
   20 Бондаренко И. Е. Архитектурные памятники Москвы. Вып. II -- III. С. 43.
   21 Степановское, Тверское имение А А Козен и Е. А. Нарышкиной, вероятно, построено по планам Кваренги, так как хранящиеся у кн. Ф. А Куракина в Москве планы Степановского все с заметками по-итальянски. См.: Архив кн. Ф. А Куракина. Т. I. СПб., 1890. С. 486.
   22 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь. С. 131 -- 151.
   23 См.: Старые годы. 1910. Май -- июнь. С. 5 -- 37.
   24 Это имение Черниговской губ. Нижне-Стародубского уезда принадлежало малороссийскому ген.-губ. М. П. Миклашевскому. Князь А. Б. Куракин писал об этой усадьбе 22 сентября 1894 года: "Vous vous trompez, mon ami, croyant que la terre de Miklachevsky ne doit pas attirer l'atention du voyageur; c'est un ties joli batiment, et un local tres agréable. Le plan est de Guareughi, et il la bati pendant qu'il etait gouvemeur ici; la maison est a trois etages avec colonnades et un tres beau péristyle" [Вы вводите нас в заблуждение, мой друг, уверяя, что имение Миклашевского не привлекает путешественников; строение очень красиво и местами сделано по проекту Guareughi в то время, что он управлял имением; трехэтажный дом украшен колоннами и перистилем (фр.).]. См.: Архив кн. Ф. А. Куракина. Т. 1. СПб., 1890. С. 392.
   25 Fabbriche e disegni di Giacomo Quarenghi architetto di s. m. L'imperatore di russia... illustrate dal cav. Giulio. Milano, 1821.
   26 Гун О., фон. Указ. соч. Ч. 2. М., 1806. С. 48 -- 49.
   27 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. М., 1866. IV. С. 6 -- 7.
   28 Писарев А. А. Начертание художеств или правил в живописи, скульптуре, гравировании и архитектуре с присовокуплением разных отрывков, касательно до художеств избранных из лучших сочинений. СПб., 1808. С. 187.
   29 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь.
   30 Георги И. И. Описание столичного города Санкт-Петербурга. Ч. 3. СПб., 1794. С. 709.
   31 Обе дачи воспроизведены в гравюрах М. И. Махаева.
   32 Делиль. Сады или искусство украшать сельские виды. СПб., 1816. С. 19 -- 20.
   33 Плафон приписывается Скотта на основании преданий, и это предложение весьма вероятно, судя по живописи. См. также: Бон-Доренко И. Е. Архитектурные памятники Москвы. 1, 2.
   34 Олеарий А. Указ. соч. С. 320.
   35 Так как род гр. Вязмитиновых пресекся, то это собрание разошлось по его потомкам; часть картин принадлежит Суходоль-ским, часть -- Бибиковым.
   36 А. Г Глаголев. Записки русского путешественника. Ч. I. СПб., 1845. С. 77 -- 78.
   37 Voyage en Russie, en Tartarie et en Turquie par M. E. D. Clarke. Paris, 1813. P. 121 -- 122.
   38 Приведем в перепечатке и с сохранением орфографии полный список картин из весьма редкого каталога И. И. Фундуклея: "Каталог картин, принадлежащих Его Высокопревосходительству Ивану Ивановичу Фундуклею". СПб, 1876.1) Калам "Швейцарский вид с озером". 2) Ауэрбах, 1850 г., "Неаполитанский морской вид с рыбаками". 3) Айвазовский: "Морской вид, ночь в Гурзуфе, имении И. И. Фундуклея в Крыму". 4) "Босфор при восходе солнца". 5) Эйссен: "Зимний пейзаж". 6) Куккук, 1856 г., "Пейзаж". 7) Молящаяся Магдалина, головка. 8) (Копия с Батгони) "Св. Магдалина". 9) Школы Веронезе "Взятие Божией Матери на небо". 10) Фламандской школы "Пейзаж с всадниками". И) Ромбут (1597 -- 1637). "Мальчик с яблоком". 12) Голландской школы:"Подкутивший испанец с кубком" [По моему мнению, работы итальянского художника XVII века.]. 13) Фандер Мюлен (1634 -- 1670) "Кавалерийская схватка средних веков". 14) Хальс "Выпитый бокал" [Подписное произведение ван дер Гельста, находится у графини делла Герардеска во Флоренции. Работы не Гальса, а ван дер Гельста].15) Французской новейшей школы: "Ромео и Джулия, поцелуй". 16) А. Остаде "Угощение" [В Козацком. Весьма грубая подделка]. 17) Рембрандт "Мужской портрет" [В Козацком. Плохое подражание Дитриха]. 18) Гверчино "Мать и два близнеца". 19 и 20) И. Г. Е. р. "Пир богов" [В Козацком. Голландской школы XVII в. (подпись I. G. Е.р.)]. 21) Теньер: "Жанр из двух фигур" [В Козацком. Подделка]. 22) "Угощающийся старик". 23) Итальянской школы "Ксендз-художник". 24) Грез "Голова мужчины". 25) Новейшей школы "Две моющиеся женские фигуры у грота". 26) Бракклер "Жанр -- семейная группа". 27) Полинбург "Обличение Калисты". 28. Рембрандт "Портрет мужчины". 29 и 30) Мирис "Женская фигура с собакой" и "Женская фигура с птичкой на руке" [Обе в Козацком. Первая подписана: Rienard, 1724, вторая несомненная и подписная работа старшего Мириса.]. 31) Вонло "Польская королева с зеркалом в руке". 32) Рубенс "Перифой, освобождающий Гипподамию от кентавров". 33) Из Пале-Рояля, франц. школы "Женская полуфигура с разбитым кувшином" [Вероятно, "La cruche cassee". Греза.] (копия). 34) "Пейзаж с животными" 35) и 36) Айвазовский: "Морской вид во время бури" [В Козацком] и "Морской берег с рыбками". 37) "Благовещение" (мозаика). 38) Vanden Hallug: "Зимний вид". 39) Рубенс "Суд Париса". 40) "Голова кающейся Магдалины" (копия). 41) Мирис "Мужчина, облокотившийся на балюстраду". 42) "Привал соколиных охотников". 43) Karel du Jardin, 1657 г., "Группа овец". 44) Теньер "Жанр, группа из двух фигур". 45) Рембрандт "Обрезание Господне" [В Козацком. Несомненная работа Вениамина Кейпа.]. 46) Соломон Рейздаль "Лесной пейзаж" [В Козацком. Вероятно, работа Дюбуа]. 47) Карл Моратти "Св. семейство". 48) Kriens et Madare, 1854 г., "Пейзаж с гротом". 49) "Соколиная охота". 50) D. Teniers f. "Группа играющих на интерес" [В Козацком. Подделка]. 51) Филипп Вуверман "Пейзаж с верховыми охотниками" [В Козацком. Копия.]. 52) Айвазовский "Морской вид". 53) Голландской школы "Эмблемы человеческой жизни" [В Козацком. Превосходная картина; быть может, К. де Хеема-младшего (?)]. 54) Написанный в Вене портрет Николая I. 55) Доминикино "Лежащая женская голая фигура". 56) Тициан "Лежащая женская голая фигура" [В Козацком. Подробности см. ниже.]. 57) Аллегорический эскиз -- падение и спасение человека. 58) Портрет Горчакова, наместника Польши. 59) Новейшей школы "Женщина перед купаньем". 60) Новейшей школы "Женщина, пробующая воду, -- холодна или нет". 61) и 62) Две баталические картины -- сражение с турками. 63) Неф "Две обнаженные женские фигуры" (копия). 64) Bonaventura Peters "Морской вид". 65) Рубенс "Жена Рубенса". 66) Новейшей школы "Пейзаж с группой девиц при купальне". 67) Тыранов "Поясная женская фигура". 68) Е. Delacroix "Лежащая женская фигура". 69) London, 1795 г., "Целующий Юпитер спящую Венеру" [В Козацком]. 70) Джулио Романо "Св. Иоанн Креститель в пустыне" [Посредственная картина нидерландской школы конца XVI века]. 71) Икона св. Николая на кирпиче, киевская древность. 72) Божия Матерь с Предвечным Младенцем, на кости. 73) Фан Дейк "Портрет мужчины". 74) Портрет французского короля. 75) Портрет юноши Людовика XIV. 76) Adni M. DLVHK tatis. 36 Н. М. Портрет дамы [В Козацком. Школы Кранаха.]. 77) Портрет императора Петра [В Козацком. Профильный тип Таннауэра]. 78) Портрет императрицы Екатерины [В Козацком. Тип Рослена (по грудь).]. 79) Портрет Елизаветы [В Козацком. Погрудная копия с Каравакка]. 80) Портрет Павла. 81) Портрет Николая I. 82) Портрет Александра I [В Козацком. Тип Жерара, как в Лозаннском музее.]. 83) Икона святителя Николая Чугуевского. 84) Икона Божьей Матери с Предвечным Младенцем. 85) Школы Поттера "Пейзаж с двумя всадниками". 86) Копия с Веронезе "Моисей". 87) Итальянской школы "Буря в море, ночью". 88) Копия с Карло Дольче: "Играющая на фортепиано" [В Козацком. "Св. Цецилия".]. 89) Итальянской школы "Пейзаж с рыбаками".
   Кроме перечисленных картин, в Козацком находятся еще некоторые другие, почему-то не попавшие в каталог и, вероятно, приобретенные позже.
   Из них мы упомянем "Венеру", купленную И. И. Фундуклеем за огромные деньги, за оригинал Тицина. Однако это несомненное подражание XVIII века. Голуби в левом углу очень характерны по своей размашистой живописи для французских пастиччио. То же можно сказать и о собачке, так как собачки этой породы на картинах итальянцев Возрождения не встречаются. Подражатель, несомненно, подделывался под Тициана, взяв с его картины женскую фигуру (тип известной "Венеры" Уффици) и даже аксессуары мастерской: одеяло, браслет. Картина переведена с дерева на холст.
   "Дети, играющие с тиграми" -- отличный скромный холст одного из ближайших учеников Рубенса. По несколько тусклой живописи можно предположить, что фигуры детей и тигры писаны ван Тульденом, а пейзаж Л. ван Уденом. Картина была приобретена отцом нынешних владелиц бароном Г. Г. Врангелем из известной галереи графа Лашкерона (некоторые другие картины этого собрания находятся у барона Н. Е. Врангеля в Санкт-Петербурге).
     Картина "Галатея", по всей вероятности, какого-либо итальянского мастера XVII века. В общей композиции и в фигурах морских богов видно влияние школы Караччи.
   "Св. Ирина и Варвара", воспроизводимые здесь, очень близки к работам Дирик Боутса. Особенно характерны для него типы лиц с неподвижными глазами, застывшее "стесненное" положение тела и рук, густая "компактная" зелень. Левая фигура напоминает одну из женщин на картине Брюссельского музея.
   Картина приобретена бароном Г. Г. Врангелем в Италии. Наконец, "Хозяйка", по всей вероятности, работы Г. Метсю, его "лейденского" периода. Техника живописи напоминает его ранние работы; тип женщины очень близок к "Кружевнице" в Дрезденском музее и женской фигуре в "Рынке" Лувра.
   39 Первые две были на выставке, организованной в 1908 году редакцией журнала "Старые годы". "Курильщик" считался за работу школы Брувера, но по более внимательному рассмотрению весьма вероятно, что это произведение самого мастера, но несколько пострадавшее от реставрации.
   40 Эскиз Рубенса к этой картине находится в музее Прадо, в Мадриде. А. Розенберг по поводу этой композиции Рубенса говорит: "Es sind Vorbilder zu Wandteppichen, die die Infantin Isabella bei Rubens bestellt hatte, шп sie dem Klarissenkloster in Madrid zum Geschenk zu machen. Rubens fertigte die Skizzen, von denen sich einige em Prado-Museum in Madrid erhalten hatte, und danach nlhrten seine Schuhler die grossen Bilder aus, die den Teppichwerben als Kartons dienten. Die ganze Reihe bestand aus 15 Stuck" [* Это образцы гобеленов, которые инфанта Изабелла заказала Рубенсу, намереваясь подарить их монастырю св. Клариссы. Рубенс подготовил эскизы, и некоторые из них приобрел музей Прадо в Мадриде, и по ним были изготовлены учениками копии более крупного масштаба, заменившие картоны при изготовлении гобеленов (нем.).]. См.: Rosenberg A. P. P. Rubens. Stuttgart und Leipzig, 1905. S. 489. Воспроизведенная при книге картина музея Прадо вполне сходится с картиной В. П. Всеволожского. Всего вероятнее, что это одна из больших композиций, скопированных в ателье Рубенса его учениками для изготовления по ней гобеленов.
   41 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь.
   42 Здесь находятся, между прочим, интереснейшие портреты графов Матюшкиных работы Гловачевского, о которых мы дадим специальную заметку.
   43 Рассказы бабушки. Из воспоминании пяти поколении, записанные и собранные ее внуком Д. Д. Благово. СПб., 1885. С. 268.
   44 Орлов-Давыдов В. П. Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова. Т. 1. СПб., 1878. С. 3.
   45 Рассказы бабушки. С. 55.
   46 Там же. С. 25.
   47 Бурьянов В. Прогулка с детьми по России. Ч. 1. СПб., 1839. С. 140 -- 141.
   48 Орлов-Давыдов В. П. Указ. соч. С. 14.
   49 Memoires de M-me Vigee-Lebrun. Paris, 1835. II. P. 316 -- 317.
   50 Бурьянов В. Указ. соч. С. 102 -- 106.
   51 Рассказы бабушки. С. 293 -- 294.
   52 Орлов-Давыдов В. П. Указ. соч. С. 2.
   53 Старые годы. 1908. Июль -- сентябрь. С. 448, 458, 462.
   54 Русский вестник. 1861. Ноябрь. С. 54.
   55 Там же. С. 63.
   56 Рассказы бабушки. С. 255.
   57 Отпускную получил 27 лет, в 1786 г.
   58 Собко Н. П. Словарь русских художников с древнейших времен до наших дней. В 3 т. СПб., 1894 -- 1900.
   59 Старые годы. 1910. Февраль. С. 30 -- 33.
   60 Рассказы бабушки. С. 268.
   61 Старые годы. 1908. Июль -- сентябрь. С. 471.
   62 Старые годы. 1910. Май -- июнь. С. 5 -- 72.
   63 Memoires de M-me Vigee-Lebrun. III. P. 71 -- 72.
   64 Видеть ошейников, шитых бисером, мне не приходилось, но у Льва Толстого в "Детстве и отрочестве" при описании приготовлений к охоте говорится: "В бисерном ошейнике, побрякивая железкой, выбежала Милка". См.: Сочинения графа Л. Н. Толстого. М., 1886. С. 26.
   65 Интересные образцы бисерных работ можно видеть у С. Н. Тройницкого, у Н. Е. Макаренко, в Музее Плюшкина в Пскове и в Музее Александра III.
   66 О вышивках см.: Золотое руно. 1906. No 3.
   67 Рассказы бабушки. С. 350.
   68 Письма из России в Ирландию. Русский архив. 1873. С. 1881.
   69 Собко Н. П. Словарь русских художников с древнейших времен до наших дней. В 3 т. СПб., 1894 -- 1900; Старые годы. 1910. Май -- июнь. С. 5 -- 72.
   70 Рассказы бабушки. С. 25.
   71 В списке учеников Ступина, обучавшихся у него с 1809-го по 1825 год значатся крепостные:
   
   I Отделение:
   Кузьма Макаров (г-на Горихвостова), отпущен на волю, Никита Шведов (г-на Соловцова), Павел Снетков (г-на Горихвостова), Михайло Морозов (г-на Болтина, отпущен на волю), Иван Соколов (княгини Оболенской), отпущен на волю, Афанасий Надеждин (г-на Степанова).
   
   II Отделение:
   Григорий Мельников (г-на Гладкова), Николай Алексеев (г-на Колокольцова), отпущен на волю), Кпифродит Рамейский (г-на Языкова), Иван Каширин (г-на Ульянова), Александр Милованов (его же), Дмитрий Щеглов (г-на Павлова), Константин Молчанов (г-на Бетлинга).
   
   III Отделение:
   Дмитрий Ботов (г-жи Микулиной), Петр Миронов (г-на Грязновского, отпущен на волю), Иван Кутайсов (генерала Котлу-бицкого), Василий Раев (г-на Кушелева), Аполлон Воскресенский (г-на Аргамакова), отпущен на волю.
   
   IV Отделение:
   Лука Лонгинов (Караулова), Василий Карасев (Арапова), Николай Стрюков (Турчанинова), Иван Зайцев (Зайцева).
   В списке учеников Ступина 1838 г. значатся крепостные:
   
   III Отделение:
   Крепостные: Карп Виноградов (Поповой), Симбирской губ.; Памфил Незнаев (Полтева), Оренбургской губ.; Антон Кудряшов (Карпова), Симбирской губ.; Михайло Галкин (Янычаровой), Нижегородской губ.; Корнил Серов, (княгини Мустафиной), Нижегородской губ.
   В рапорте Ступина в Академию за 1845 г. значатся:
   Василий Нащокин (дана свобода), Гавриил Малышев (обещана свобода), Афанасьев (крепостной).
   См.: Русский архив. 1906. Кн. 3. С. 442 -- 445.
   72 См. пред. прим.
   73 См. там же.
   74 См. там же. 73 См. там же.
   76 Русский вестник. 1861. Ноябрь. С. 50 -- 83; Русский художественный архив. 1892. III, IV. С. 185; Православная Подолия. 1909. No 41. Октябрь.
   77 Русский вестник. 1861. Ноябрь. С. 53.
   78 Там же. С. 50.
   79 Там же. С. 60.
   80 Там же. С. 54.
   81 Со6ко Н.Н. Указ. соч.
   82 Ровинский Д. А. Подробный словарь русских гравированных портретов. Т. IV. СПб., 1872. С. 411 -- 412, 722.
   83 Русский вестник. 1861. Ноябрь. С. 54.
   84 Оленин А. Н. Краткое историческое известие о состоянии Императорской Академии художеств. СПб., 1829. С. 77.
   85 Русский вестник. 1861. Ноябрь. С. 54.
   86 Рассказы бабушки. С. 235.
   87 Там же. С. 256.
   88 Там же.
   89 Зайцев И. К. Воспоминания старого учителя / Русская старина. 1887. Июнь. С. 663.
   90 Сборник Русского исторического о-ва. Т. LXII. СПб., 1888.
   91 Находится в Белой Колпи Московской губ. у кн. А. В. Шаховского. Был на выставке 1905 г. в Таврическом дворце.
   92 Русская старина, 1878. Ноябрь. С. 474.
   93 Вот эти надписи: "1737. Июля 22 Строчил Григорий Теплое", а на другой: "Делал Трофим Дьяков. 1737 сент. 26".
   94 Рассказы бабушки. С. 93.
   95 Д. А. Ровинский в "Словаре русских граверов" относит эти работы Махаева к 1753 -- 1754 гг.
   96 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь.
   97 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь
   98 Георги И. И. Описание столичного города Санкт-Петербурга. Ч. 3. СПб., 1794. С. 668.
   99 Там же. С. 674.
   100 Там же. С. 677.
   101 Храповицкий А. В. Дневник с 18 января 1782-го по 17 сентября 1793 года. СПб., 1874. С. 11,15 -- 16, 44, 315, 554.
   102 Георги И. И. Указ. соч. С. 678. Озерки теперь называется Островками (см. ниже).
   103 Там же. С. 680.
   104 Старые годы. 1907. Июль -- сентябрь. С. 471.
   105 Георги И. И. Указ. соч. С. 706.
   106 Там же. С. 708.
   107 Там же. С. 709.
   108 Там же. С. 709 -- 712.
   109 Там же. С. 712 -- 716.
   110 Существует до сих пор (собств. П. П. Дурново).
   111 У кн. В. Н. Аргутинского-Долгорукова имеется акварельный вид этой дачи работы Сергеева. См.: Врангель Н. И. Старый Петербург. СПб., 1903. Заметка о даче и воспроизведение ее ксилографией см.: Иллюстрация. 1848. No 27. С. 45.
   112 Ныне находится в гроте Царскосельского дворца. См.: Вестник изящных искусств. 1883; Русский архив. 1877. Т. I. С. 35.
   113 Бурьянов В. Указ. соч. С. 135 -- 137.
   114 Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь. С. 182 -- 185.
   115 Эта прелестная некогда дача два года назад разрушена, и на месте ее гр. Строганов построил доходный дом. Виды дачи находятся в Музее Александра III (раб. Воронихина) и у кн. В. Н. Аргутинского-Долгорукова (раб. Щедрина).
   116 Бурьянов В. Указ. соч. С. 142.
   117 Сохранился доныне. Изображение дачи см. на литографии К. Бегтрова (по рис. Галактионова).
   118 Ныне собств. М. О. Вольф. Изображение дачи см. на литографии К. Бегтрова и Александрова. В саду дачи сохранился прелестный цепной мостик.
   119 Изображение дачи см. на литографиях К. Бегтрова и Александрова и на акварели Чернецова, находящейся в собр. кн. В. Н. Аргутинского-Долгорукова. См.: Старые годы. 1908. Июнь -- август. С. 580 -- 583.
   120 Соллогуб В. А. Воспоминания. СПб., 1887. С. 35.
   121 Бурьянов В. Указ. соч. С. 145 -- 146. Изображение дачи см. на литографиях К. Беггрова.
   122 Бурьянов В. Указ. соч. С. 34.
   123 Пыляев М. И. Близкое прошлое окрестностей Санкт-Петербурга. СПб., 1889. С. 167.
   124 Построена Кваренги (см. примеч. 25).
   125 Художественная газета. 1837. No 11 -- 12.
   126 Иллюстрация. 1860. No 116.
   127 Отечественные записки. 1822. Ноябрь. No 31. С. 266 -- 288. Воспроизведение дома, театра и участников спектакля в доме см. в издании литографий А. Дезарно: Описание праздника, данного родными и друзьями Всеволоду Андреевичу Всеволожскому. 25 октября 1822 г.
   128 Художественная газета. 1837. No 11 -- 12. С. 184.
   129 Там же. С. 185.
   130 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. М, 1892. III. С. 83.
   131 Отечественные достопамятности, издаваемые Павлом Свинь-иным. М, 1823. III. С. 129.
   132 Там же. С. 129.
   133 Сумароков П. И. Прогулка по 12 губерниям с историческими и статистическами замечаниями в 1838 году. СПб., 1839. С. 96 -- 97.
   134 Там же. С. 103 -- 104. Нынешним (1910) летом Кузьминки проданы их владельцем, кн. С. П. Голицыным, городу Москве, и, по слухам, дивный дом будет приспособлен для дачников.
   135 Русский архив. 1873. С. 1889 -- 1891.
   136 Там же. С. 147.
   137 Там же. С. 181.
   138 Художественная газета. 1837. No 11 -- 12.
   139 См.: Орлова-Давыдова В. П. Указ. соч. (приложен вид Отрады); Рамазанов Н. А. Материалы для истории художеств в России. М., 1863. С. 312.
   140 Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь. С. 115 -- 130.
   141 Художественная газета. 1837. No 11 -- 12.
   142 Рассказы бабушки. С. 238.
   143 Имение Апраксиных. Дом построен Франческо Кампорези. См.: Рассказы бабушки. С. 79,111,113 -- 114, 250, 268. Плохая акварель, изображающая Ольгою, находится в собрании кн. В. Н. Аргутинского-Долгорукова.
   144 Бондаренко И. Е. Указ. соч.
   145 Архив князя Воронцова. Т. IV. М., 1873. С. 181.
   146 Русский архив, 1873. С. 1846 -- 1847.
   147 Там же. С. 1851 -- 1853,1848.
   148 Там же. С. 1840.
   149 Вигель Ф. Ф. Записки. М., 1866. I. С. 204.
   150 Иллюстрация, 1848. No 34 (приложены виды Надеждино).
   151 Списано с ряда гравюр-изображений дома и парка Надеждино (из собрания Императорского Эрмитажа).
   132 Иллюстрация. 1848. No 34. С. 87.
   153 Гун О., фон. Указ. соч. С. 34 -- 36.
   154 Там же. С. 39 -- 41 (приложена гравюра -- вид Ивантенок).
   135 Там же. С. 5 -- 57 (приложена гравюра -- вид Баклани).
   156 Там же. С. 30.
   157 Там же. С. 48 -- 49.
   158 Глаголев А. Г. Записки русского путешественника. Ч. 1. СПб., 1845. С. 77 -- 78.
   159 Гун О., фон. Указ. соч. С. 79.
   160 Киевская старина. 1896, 55. С. 382.
   161 Там же. С. 391. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона сказано, что Вишенки построены Кваренги, но откуда взято это сведение -- неизвестно.
   162 Иллюстрация. 1848. No 26. С. 22 (приложена ксилография "Вид дома").
   163 Русская старина. 1879. Сентябрь. С. 275 -- 276.
   164 Ныне собств. Авилова (называется "Пануровка").
   165 Путешествие в Малороссию. М., 1803. С. 177 -- 179.
   166 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь.
   167 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь.
   168 Неоднократно упоминается в "Записках Ф. Вигеля" и в "Архиве Раевских". Ч. I. СПб., 1908. С. 13,55 -- 56,92,124,134 -- 135,142,174,187,227,237 -- 238,241 -- 242,246,253 -- 254.258 -- 259, 262, 273, 280 -- 281, 288. Альбом фотографий-видов Белой Церкви и портретной галереи находится у бар. А. Е. Фелькерзама.
   169 Мартынов А. А. Подмосковная старина. М., 1889. С. 14 -- 15.
   170 Вигель Ф. Ф. Указ. соч. С. 133 -- 136.
   171 Гучков С. А. Записки. СПб., 1908. С. 261.
   172 Семейное предание.
   173 Пыляев М. И. Близкое прошлое окрестностей Санкт-Петербурга. СПб., 1889.
   174 Таково предание, сохранившееся у старожилов. Пыляев рассказывает историю Медного несколько иначе. См.: Пыляев М. И. Близкое прошлое окрестностей Санкт-Петербурга.
   175 Врангель Н. Н. Русский музей Императора Александра III. Ч. 2. СПб., 1904.
   176 Портрет был на выставке в Таврическом дворце в 1905 г.
   177 См. выше, прим. 40.
   178 Писан маслом. Хотя картина и не подписана, но, судя по живописи, очень близка к работам А. Орловского.
   179 Эта прелестная дача была построена по проекту архитектора Стасова. В архиве Московского Императорского двора имеется акварельный вид ее.
   180 Мир искусства. 1904. No 2; Бондаренко И. Е. Указ. соч.
   181 Владелец имения не разрешает снимать фотографии с дома и парка, почему мы и не могли дать их при настоящем очерке. В доме имеется замечательное собрание портретов (многие кисти Аргуновых) и несколько интересных голландских картин начала XVII века, среди которых особенно хорош портрет молодого человека, подписанный: "Adam Pitten fecit 1596".
   182 Отечественные достопамятности, издаваемые П. Свиньиным. М., 1823. С. 80 -- 82. См. также: Рассказы бабушки. С. 205; Сумароков П. С. Указ. соч. С. 99. Художественная газета. 1837, No 11 -- 12. С. 188 -- 189.
   183 Princesse Schakhoffskoy-Strechneff. "Mon aieule".
   184 Старые годы. 1910. Январь. С. 24 -- 37.
   185 Миниатюрный портрет его, раб. Рокштуля-отца находится в Никольском.
   186 Бюст из Юсуповского дворца вопроизведен в "Художественных сокровищах России".
   187 Лучшие из них были на Таврической выставке 1905 г.
   188 Русский архив. 1899. No 7.
   189 Исторический вестник. 1899. Январь. С. 57.
   190 Русский архив. 1899. No 7.
   191 В "Петровском" находится и масляный портрет кн. Феодо-ра Николаевича -- повторение экземпляра, написанного Ф. Шубиным и находящегося у Е. И. Всеволожской в СПб. См. воспроизведение: Врангель Н. Н. 150 лет русской портретной живописи. СПб., 1902. С. 135.
   192 Vasse, Louis Claude (1716 -- 1772) -- знаменитый французский скульптор, ученик Пюже и Бушардона. Медальон Елизаветы сделан в 1767 г. Auvray et de la Chavignerie: "Dictionnaire general des artistes francais". Paris M. D. С. С. С. LXXXV, II, 636. Им исполнен также в 1763 г. "Dessin representant l'ensemble du tombeau de M-me la princesse de Galitzine". He есть ли это кто-либо из "петровских" Голицыных? О Vasse см.: Archives de 1'art francais. T. VI. С. 269 -- 272.
   193 А также другие, со змеей, работы "Cronier a Paris".
   194 Подпись: "д. в Риме Ф. Шубин, 1771-го".
   195 Сочинения А. С. Пушкина. Т. 3. 1882. С. 250.
   196 Memoires de la duchesse de Dino. Paris, 1908.
   197 "Я четвертый день, как в Канарджи, -- писала 7 мая 1779 г. гр. Е. М. Румянцева мужу. -- Время столь хорошо стоит, что почти неимоверно, только я своею оранжереею не утешена: садовник, который у меня был прежде, -- все изгадил... Об каменщиках тебе ничего не могу сказать, что не знают работы, и время уходит". См.: Письма гр. Е. М. Румянцевой к мужу. СПб., 1888. С. 232. У церкви села Фенино, подле бывшего Кайнарджи, похоронен гр. Н. П. Румянцев, и над могилой его доныне сохранился дивный мавзолей.
   198 Исполнен в 1834 г., и Демут награжден за него премией в тысячу рублей. См.: Сборник материалов для истории Академии художеств. И. С. 294 -- 295, 317.
   199 Пыляев М. И. Старая Москва. СПб., 1891. С. 157.
   200 Путеводитель по Московской окружной железной дороге. М., 1909. С. 72. Здесь сказано, что дом построен в 1801 году. То же говорит и Бондаренко И. Е. Указ. соч. С. 21.
   201 Болотов А. Т. Указ. соч. С. 156,176. Церковь построена по планам архитектора Я. Ананьина. См.: Собко Н. П. Указ. соч.
   202 Глаголев А. Г. Указ. соч. С. 36.
   203 См. воспроизведение в "Старых годах". 1909. Октябрь.
   204 См.: Старые годы. 1910. Июль -- сентябрь.
   205 В доме имеются любопытные семейные портреты. См.: Русские деятели в портретах. СПб., 1886. С. 57 -- 58 (портрет Е. П. Кашкина).

--------------------------------------------------------------

   Источник текста: Старые усадьбы. Очерки истории рус. дворян. культуры / Барон Николай Врангель. -- СПб.: Нева Лет. сад, 1999. -- 317 с.; 17 см.
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов