Потресов Александр Николаевич - Эмансипация Митрофана

"За два года". Сборникъ статей изъ "Искры". Часть первая.

Эмансипація Митрофана.

(10 іюля 1904, No 69).

Въ Россіи, какъ въ "благоустроенной" странѣ, наряду съ телефонами, телеграфами и прочими пріобрѣтеніями культуры, полагается быть и своему общественному мнѣнію. Это "мнѣніе", какъ и всюду, есть мнѣніе "господствующихъ" классовъ; но, совсѣмъ не какъ всюду, это русское "мнѣніе" пребывало до сихъ поръ въ положеніи того великовозрастнаго юнца, который говоритъ уже басомъ, у котораго пробиваются усы, и который, тѣмъ не менѣе, все еще ходитъ въ короткихъ панталончикахъ и читаетъ нравоучительныя книжки о добронравномъ Ванѣ и непослушномъ Колѣ. Строгій дядька слѣдуетъ по пятамъ и блюдетъ, какъ бы "дитё" не испортилось. И "дитё" покамѣстъ не портилось. Правда, милому ребенку приходила иногда въ голову блажь сбросить куцый костюмъ и заглянуть въ запретную книжку; но стоило дядькѣ погромче крикнутъ, и "дите" опять шагало въ "стрункѣ", какъ и подобаетъ его воспитанности. Однако, времена перемѣнчивы, и этой воспитанности стада грозить опасность съ тѣхъ поръ, какъ педагогія дядьки встрѣтила соперника въ другой педагогіи, въ тѣхъ "урокахъ", которые изо дня въ день преподаетъ теперь нашему питомцу старая гувернантка -- исторія. Она преподаетъ элементарныя истины, которыя давно уже вошли въ научный обиходъ, но отъ этого, увы, еще не сдѣлались достояніемъ тѣхъ, кому бы ихъ слѣдовало знать. И каждый "урокъ" такъ вразумительно нагляденъ, она такъ усердно вколачиваетъ его въ ученическую голову, что всякій разъ невольно поднимается вопросъ: сколько же нужно еще колотушекъ, чтобы отечественный недоросль, наконецъ, сталъ взрослыхъ человѣкомъ, и неужели для того, чтобы доказать никчемность самодержавной бюрократіи, необходимы еще Тюренченъ, Кинчжоу, Вафаигоу и иныя военныя прелести?

Нашему Митрофану пора выходить изъ-подъ старой указки, и Митрофанъ, говорятъ, за послѣднее время, дѣйствительно, какъ будто собирается изъ-подъ нея выходить.

"Въ обществѣ шумно, безтолково, тревожно" -- пишетъ "Новое Время". "Если въ нашей печати почти нѣтъ критики военныхъ дѣйствій, то тѣмъ ея болѣе въ обществѣ", критики, "подбитой ироніей", основанной на "якобы фактахъ", которые "даютъ ему право разводить свою критику", критики недоброжелательной, ибо даже "блестящій подвигъ Владивостокской эскадры не обошелся безъ проявленія нѣкоторой доли этой ироніи". "Насъ преслѣдуютъ несчастія, вдругъ превосходное дѣло, и вмѣсто того, чтобы встрѣтить его, какъ встрѣчаютъ счастье, начинаютъ судачить, змѣиныя жала высовываются и двигаются изъ стороны въ сторону, ища себѣ сочувствія, поддержки, поощренія".

Другими словами: эмансипація Митрофана начинается съ того, что онъ, сто вратъ оболганный, отваэывается долѣе вѣрить "счастью" своего ментора-дядяки, отказывается даже и тогда, когда это "счастье", вопреки обыкновенію, существуетъ въ неподдѣльномъ, хотя и микроскопическомъ видѣ, отказывается потому, что есть предѣлъ и его, Митрофана, легковѣрію. Политически невоспитанный человѣкъ, вѣдь, не есть еще кретинъ, котораго можно безнаказанно морочить, преподнося ему каждый день небылицы -- въ долгіе мѣсяцы напряженныхъ ожиданій, пораженія фальсифицируя въ побѣды, вмѣсто "маленькихъ недостатковъ механизма" демонстрируя аппаратъ, работающій якобы безъ сучка и задоринки. Доблестное войско, мудрые полководцы, лихорадочная дѣятельность, блистательные отчеты, высочайшія благодарности, и въ результатѣ -- ни съ мѣста, или хуже того: одно заушеніе за другимъ, не взирая на разливанное море празднословія. А празднословили всѣ: отъ государственныхъ заправилъ и до послѣдняго газетчика, до борзописца, повѣствующаго о томъ, какъ казакъ съ одного маху отрубаетъ японскую голову и нанизываетъ на пику вражьи тѣла. Весь читающій міръ, затаивъ дыханіе, внималъ геройской борьбѣ далекаго островного народа, а въ это самое время рабья печать позорила свои столбцы разсказами о томъ, какъ японскій солдатъ шелъ, де, пьяный въ бой, и потому что пьяный, проявлялъ чудеса своей храбрости. Съ легкой руки шустрой стаи Тряпичкиныхъ съ принцемъ Бурбономъ во главѣ (многоговорящее имя, читатель!-- этого рода добро, какъ извѣстно, единственное, подлежащее ввозу въ Россію безданно-безпошлинно), загуляла изъ номера въ номеръ молва о чинимыхъ непріятелемъ звѣрствахъ: желтолицый азіатъ, молъ, не хочетъ ни въ чемъ отставать отъ блѣднолицаго "европейца", положившаго столько стараній на потопленіе китайскихъ женъ и дѣтей въ темныхъ водахъ Амура. Мало того: японецъ не ограничился тѣмъ, что вредилъ намъ, гдѣ могъ, онъ еще предавался разврату въ горахъ Манчжуріи, какъ о томъ засвидѣтельствовало извѣстное своей правдивостью перо г. Немировича-Данченко. А въ станѣ россіянъ, между тѣмъ, было патріархально и почти идиллично: здѣсь всѣ чувствуютъ себя, какъ братья -- писалъ достовѣрный "очевидецъ", одинъ изъ многихъ, чья суздальская кисть не переставала все время малевать фигуры "солдатиковъ", по гробъ преданныхъ "отцамъ-командирамъ", и "отцовъ-командировъ", день и ночь болѣющихъ о ввѣренныхъ ихъ попеченію "ребятахъ". Даже самъ пресловутый "намѣстникъ" съ своимъ придворнымъ сералемъ пріобрѣталъ благочестивый патріотическій видъ, подъ нажимомъ неразборчивой кисти...

Въ крупномъ и въ маломъ, какъ въ основныхъ вопросахъ дѣйствительности, такъ и въ мелочныхъ деталяхъ, "аксессуарахъ" войны, всюду и вездѣ царило одно и то же -- педагогическое художество.

Что такое японская война для Россіи?

-- Незначительная непріятность, прыщъ на ногѣ,-- заявлялъ, напримѣръ, знаменитый ученый, промѣнявшій науку на мѣстечко въ министерствѣ; а министерство, съ своей стороны, спѣша, подтверждало въ стоустый рупоръ обоимъ лейбъ-журналистамъ, что "свободная наличность" ничуть невредима, что, наоборотъ, она цвѣтетъ, не взирая на надвинувшійся кризисъ.

А война для Японіи?-- Близкое разореніе, грядущій крахъ, когда не сегодня -- завтра страна Восходящаго Солнца смиренно запросить пардону у великодушнаго русскаго колосса...

Мобилизованная ложь, какъ докучный осенній дождь, барабанила въ общественное сознаніе, не давая ему ни отдыха, ни сроку, только бы спасти первобытность отъ напора навязчивой правды. И чѣмъ долѣе она барабанила, тѣмъ все менѣе получался желанный аффектъ и все болѣе нетерпѣнія проявлялъ Митрофанъ, задумываясь надъ тѣмъ, что слышалъ. Набивши оскомину на этомъ "бэдламѣ", онъ все больше и больше входилъ во вкусъ той непріятной, горькой правды, которая лѣзла отовсюду, со всѣхъ сторонъ, сквозь поры цензуры, изъ нѣдръ подполья, изъ зарубежныхъ вольныхъ странъ, изъ переписки друзей, изъ устъ въ уста, изъ боязливаго обывательскаго шепота. Такъ что, когда дядька недавно вздумалъ скрыть отъ него -- о чемъ уже шумѣлъ телеграфъ всѣхъ странъ -- катастрофу "Пересвѣта" и другихъ судовъ поргь-артурской эскадры, то оказалось, что было уже поздно: Митрофанъ твердо гналъ свою контрабандную "правду", и его невозможно было сбить съ этой "правды" никакими запоздалыми увѣреніями.

"Адмиралъ Того лжетъ!" -- кричали ему. "Ладно!-- реплицировалъ Митрофанъ. Лжетъ или нѣтъ, я не знаю, но я знаю одно, что вы-то уже лгали навѣрное, выдавая собственный вашъ суррогатъ, въ которомъ было скрыто наиболѣе существенное, за подлинное донесеніе противника.

А еще немного спустя, и Митрофанъ иронически улыбался въ отвѣтъ на усилія дядьки -- загипнотизировать его гекатомбой въ 30.000 убитыхъ японцевъ, онъ понималъ, что это просто педагогическій пріемъ, неискусное средство -- оттянуть, отсрочить сколько-нибудь близкій часъ его окончательной эмансипаціи.

И хотя въ настоящій моментъ Портъ-Артуръ еще не взятъ и Куропаткинъ еще не въ Матсуямѣ, но прежній легковѣрный Митрофанъ подаетъ уже большія надежды превратиться въ завзятаго скептика, склоннаго при случаѣ обсуждать щекотливый вопросъ -- о дѣеспособности самодержавной бюрократіи.

Съ точки зрѣнія Митрофана, самодержавной бюрократіи такъ и полагается преслѣдовать честь, насиловать совѣсть, она можетъ, пожалуй, залѣзать въ народный карманъ и распространять вокругъ себя "безграмотность, она можетъ многаго не выполнить и еще больше сдѣлать скверно, но есть одна спеціальность, въ которой она неукоснительно обязана быть на высотѣ, подъ угрозой своего исчезновенія, Это -- военное дѣло, на которомъ она выросла, оперилась, получила право всероссійскаго гражданства, сдѣлала карьеру; на немъ она проявила когда-то талантъ организатора, и въ немъ лежитъ до сихъ поръ "я послѣднее оправданіе. Эту истину чувствуетъ Митрофанъ, ее знаетъ хорошо и его, власть имѣющій, дядька. Отсюда то великое смятеніе, которое приноситъ каждое извѣстіе съ театра войны, говорящее о превосходствѣ японцевъ: отсюда и судорожные порывы укрыть очевидность, ескамотировать случившееся. И было бы съ полгоря еще, "ели бы бѣда ограничивалась однѣми картонными подошвами, гнилыми "ухарями, плохимъ транспортомъ, традиціоннымъ воровствомъ. Этой бѣды не занимать было стать и въ прежніе годы. Хуже то, что непріятель превосходитъ не этимъ однимъ, но и качествомъ живого матеріала.

Грамотный солдатъ, образованный офицеръ, дѣльный, даровитый военоначальникъ. Непріятель побѣдилъ при Кинчжоу, потому что его солдатъ-артиллеристъ умѣлъ индивидуализировать прицѣлъ; онъ побѣдилъ на Ялу, въ Вафангоу, умѣя не только храбро лѣзть на штыки, но и планомѣрно управлять своими дѣйствіями. Онъ побѣдилъ, потому что его офицеръ щеголяетъ не однимъ молодечествомъ, а и знаетъ досконально свою профессію и способенъ на дѣлѣ примѣнить все то, о чемъ говоритъ послѣднее слово его военной науки. Онъ побѣдилъ, потому что его генералъ -- не просто заслуженный фрунтовикъ, который сегодня командуетъ полками, потому что вчера сокрушалъ губернію. Онъ побѣдилъ потому, наконецъ, что вся его военная среда есть лишь точное отраженіе реформированнаго общественнаго строя, рвущагося бы вредъ и ставящаго себѣ большія историческія задачи...

Краснорѣчіе фактовъ неотразимо, и въ результатѣ пятимѣсячной кампаніи даже Митрофанъ поколебался... Теперь онъ втайнѣ строчатъ хорошенькій проектъ конституціи. И мы ее вскорѣ увидимъ, читатель,-- Митрофанову конституцію!

Старовѣръ.