Протопопов Михаил Алексеевич - Крестьянское царство. Очерки и воспоминания летней поездки на Валаам. В. И. Немировича-Данченко. Москва. 1881

Крестьянское царство. Очерки и воспоминанія лѣтней поѣ>здки на Валаамъ. В. И. Немировича-Данченко. Москва. 1881.

Кто-то -- Кузьма Прутковъ, кажется -- сказалъ о комъ-то, что онъ "что ни думаетъ, все вслухъ". Это меткое словцо можно цѣликомъ примѣнить къ г. Немировичу-Данченко: что только ни увидитъ этотъ писатель, то преподробнымъ образомъ сейчасъ же и опишетъ. Обыкновенно удивляются писательской плодовитости г. Немировича. Намъ кажется, если ужь человѣкъ рѣшился "думать вслухъ", разговаривать, смотрѣть и ѣздить не иначе, какъ съ записною книжкою въ рукахъ -- онъ можетъ написать цѣлую библіотеку, причемъ, конечно, пальцы себѣ намозолитъ, но не почувствуетъ ни малѣйшаго умственнаго утомленія. Темами г. Немировичъ не затрудняется, наскучить читателю повтореніемъ не опасается. Онъ описалъ "Соловки", описалъ "Святыя горы", нынѣ предлагаетъ, подъ нѣсколько пышнымъ и далеко, во всякомъ случаѣ, не соотвѣтствующимъ предмету заглавіемъ -- "Крестьянское царство" -- описаніе Валаамскаго монастыря. Какой обители грозитъ теперь очередь? И не слишкомъ ли ужь много монастырей? Мы не говоримъ, что эти описанія не могутъ имѣть своего интереса, что жизнь и порядки нашихъ монастырей не заслуживаютъ вниманія. Нѣтъ, отчего же... Но это все таки нимало не мѣшаетъ намъ находить новую спеціальность г. Немировича -- путешествовать по монастырямъ и корреспондировать о нихъ -- нѣсколько эксцентричной, даже странной. Вѣдь г. Немировичъ, въ своихъ обозрѣніяхъ, отнюдь не руководствуется какой нибудь общей и широкой публицистической задачей, хотя бы напр. въ родѣ той, какую преслѣдовалъ покойный Ростиславовъ въ своей извѣстной книгѣ: онъ предлагаетъ читателямъ какую-то диковинную монастырскую беллетристику, съ персонажами-монахами, съ неизбѣжными описаніями природы и, какъ водится, съ анекдотами. Намъ припоминается здѣсь другой "извѣстный писатель" нашъ, неутомимѣйшій и опаснѣйшій конкуррентъ г. Немировича, корреспондентъ "Новаго Времени", г. Молчановъ. Для г. Молчанова, какъ извѣстно, не существуетъ ни разстояній, ни какихъ бы то ни было препятствій. Сербія воевала съ Турціей, и г. Молчановъ находился въ Сербіи. Началась война Россіи съ Турціей, русскія войска подошли къ Константинополю, и г. Молчановъ поселился въ Сан-Стефано. Объявилась у насъ знаменитая "чума", и г. Молчановъ носится въ Царицынѣ и описываетъ "тузлуки". Приключилось вслѣдъ затѣмъ что-то (ужь не помнимъ что) во Франціи, и г. Молчановъ порхаетъ изъ Версаля въ Парижъ и обратно, бесѣдуетъ съ депутатами и пожимаетъ руку Гамбетты. Началась сенаторская ревизія, и г. Молчановъ летитъ вслѣдъ за гг. сенаторами и уже толчется въ пріемной г. Шамшина. Начинается на югѣ избіеніе евреевъ, и ужь г. Молчановъ тутъ какъ тутъ и представляетъ очарованнымъ читателямъ "Новаго Времени", какъ на ладони, и причины, и послѣдствія, и ходъ избіенія, да попутно, разрѣшаетъ радикально и вопросъ объ участіи въ этомъ дѣлѣ соціалистовъ. Вотъ истинно шустрый корреспондентъ, и мы не задумываемся поставить его въ образецъ г. Немировичу. Положимъ, эта погоня за событіями, это непремѣнное желаніе слѣдовать за колесницей исторіи хоть пѣтушкомъ, пѣтушкомъ, на посторонній взглядъ достаточны смѣшны, пожалуй даже нелѣпы. Но, во-первыхъ, назвался груздемъ, полѣзай въ кузовъ, будь не просто Тряпичкинымъ, а непремѣнно Тряпичкинымъ-очевидцемъ: вѣдь читатель не щепки, а деньги платитъ. А во-вторыхъ, въ этой погонѣ все-таки есть опредѣленная цѣль, есть нѣкоторая система и планъ, чего ни какъ нельзя сказать о писаніяхъ г. Немировича. Развѣ выборъ имъ темъ не совершенно случаенъ? Почему Валаамъ, а не Воробьевы горы, и почему Воробьевы горы, а не Обуховскій сталелитейный заводъ? Записная книжка, плэдъ, бинокль да крайняя словоохотливость -- эти обычныя орудія всевозможныхъ изслѣдованій и путешествій г. Немировича -- во всѣхъ этихъ пунктахъ пригодились бы ему одинаково, а читатели не потерпѣли бы ровно никакого ущерба.

Въ частности же, о книжкѣ г. Немировича можно сказать, что она отличается всѣми обычными достоинствами и недостатками таланта автора. На ложку меда аккуратно отпускается бочка дегтя, на одинъ-два удачно очерченные характера, на нѣсколько толковыхъ описаній, на десятокъ-другой удачныхъ образныхъ выраженій приходится цѣлое море "глупой словесности", какъ говорятъ персонажи г. Лейкина, цѣлая вереница трескучихъ фразъ и дешевыхъ эффектовъ. Описываетъ напр. г. Немировичъ видъ Ладожскаго Озера -- чего бы проще, кажется? и вдругъ уносится мыслью въ безконечность: "невольно воображеніе рисовало нашу планету, когда она носилась въ пространствѣ, вся покрытая водою, когда земля еще не отдѣлялась, и, по преданію, духъ Божій носился надъ молчаливымъ, единымъ океаномъ, когда все разнообразіе являлось только въ переливахъ освѣщенія. Солнце восходило и заходило тогда надъ безжизненною планетой, играя на гребняхъ валовъ и золотя густыя облака. Безжизненною! Вѣрно ли это? Можно ли опредѣлить тотъ предѣлъ, гдѣ кончается жизнь и начинается механическое движеніе"? (17). Можетъ быть, это очень краснорѣчиво и даже глубокомысленно, но нѣсколько неумѣстно и излишне. Но уже впечатлѣніе не одного только фразерства, а и прямой и притомъ очень непривлекательной неправды, производитъ напр. такой эпизодъ. Ѣдетъ г. Немировичъ по озеру, на которомъ начинается буря. "Обшивка сойминки трещала и стонала, какъ живая, точно жалуясь на удары, сыпавшіеся на нее отовсюду.

-- Кабы не разломило! заботливо оглядывалъ ее Степка.

-- А что, жидка?

-- Да наше дѣло скорбное. Нужда такая ѣстъ насъ поѣдомъ.

Гдѣ исправную лодку завести!

И при этомъ, въ видѣ знака препинанія, трахъ Володьку но уху." (19).

Позвольте не повѣрить сему будто бы "юмористическому" разсказу. Согласимся, пожалуй, забыть, что "трахающій" мужикъ г. Немировича вѣдь тотъ самый мужикъ, который говоритъ, что кто на морѣ не бывалъ, тотъ Богу не наливался, и который, кажется, во время молитвы не любитъ драться. Но вѣдь "траханье", по разсказу г. Немировича, происходило во время отчаянной борьбы съ бурей, когда "вдругъ рядомъ струя небеснаго огня неожиданно скользнула въ волны и стихійный трескъ раздался" (19); помилуйте, до драки ли, до траханья ли тутъ?

Не меньшее и совершенно однородное впечатлѣніе производитъ на читателя и крайній, чрезмѣрный, сверхъестественный либерализмъ автора. Г. Немировичъ-Данченко, въ качествѣ новообращеннаго, до того либераленъ, до того либераленъ, что ему ровно ничего не стоитъ уморить, ради своеобразно понимаемаго имъ либерализма, нѣсколько десятковъ тысячъ человѣкъ. Авторъ разговариваетъ съ монахомъ:

-- Былъ страшно тяжелый годъ -- 1868; тогда къ намъ въ обитель до 5,000 больныхъ являлось.

-- Администрація тогда доносила, что голода нѣтъ, а это только одни пустые слухи?

-- Какіе слухи! Да тутъ по Приладожью отъ голода до пятидесяти тысячъ человѣкъ примерло! Доноси, пожалуй, что хочешь" (116).

Ну, сказалъ бы при этомъ зять Ноздрева, скептикъ Мижуевъ, пятьдесятъ-то тысячъ съ голоду не умерло! Тоже позволимъ мы себѣ сказать и почтенному г. Немировичу-Данченко.

"Отечественныя Записки", No 7, 1881