Протопопов Михаил Алексеевич - В людях. Повести, очерки и рассказы K. М. Станюковича. (Откровенного писателя)

Въ людяхъ. Повѣсти, очерки и разсказы K. М. Станюковича. (Откровеннаго писателя). Спб. 1880.

Фельетонная беллетристика завоевала себѣ въ нашей журналистикѣ полное право гражданства. Мы имѣемъ дѣло съ совершившимися фактомъ и ни скорбѣть, ни радоваться по его поводу нѣтъ никакой надобности. Въ публикѣ явился запросъ, въ литературѣ явилось немедленно соотвѣтственное предложеніе -- это въ порядкѣ вещей. Въ данномъ случаѣ удовлетворить желаніямъ публики было тѣмъ легче, что отъ культиваторовъ фельетоннаго художества не требовалось и не требуется ни особеннаго таланта, ни знанія людей, ни самостоятельныхъ наблюденій надъ жизнью. а требуется лишь литературная сноровка, знакомство съ установившимся трафаретомъ, да еще, конечно, та смѣлость, которая, по пословицѣ, города беретъ. Чего другого, а этого добра у насъ всегда было предостаточно. Такимъ образомъ, будущность фельетона у насъ обезпечена.

Задачи фельетонной беллетристики не исчерпываются, разумѣется, изслѣдованіемъ разнообразныхъ видовъ и сортовъ ягоды клубники. Публика на публику тоже не приходится. Что хорошо для воскресныхъ посѣтителей александринскаго театра, то совсѣмъ непригодно для habitués балета и французскихъ оперетокъ; что удовлетворяетъ тихихъ и мирныхъ читателей иллюстрированныхъ изданій, то, пожалуй, покажется слишкомъ прѣснымъ для потребителей какой-нибудь "шустрой" газеты. Такимъ образомъ, принципъ раздѣленія труда воцаряется и въ области фельетоннаго творчества. Одинъ погружается въ исторію и извлекаетъ изъ мрака временъ различныя сплетни и "тайны", съ исторической точки зрѣнія не стоящія мѣднаго гроша, но драгоцѣнныя по своей пикантной романичности; другой беллетристически обработываетъ различные уголовные процессы, надѣлавшіе шуму въ обществѣ; третій, наконецъ, разсказываетъ просто для разсказа. Повѣсти и очерки г. Станюковича принадлежатъ въ этой послѣдней, наиболѣе безобидной категоріи и это -- лучшій комплиментъ, какой можно сказать автору. Иные его разсказы не лишены даже нѣкоторой тенденціозности, очень благонамѣренной, но ужъ слишкомъ элементарной, до того элементарной, что критикѣ съ нею и дѣлать нечего: не о чемъ спорить и нечего объяснять и подробно развивать. Это даже не азбучная мораль, а такъ, какая-то наивная тавтологія, въ родѣ того, что хорошее -- хорошо, дурное -- дурно, бѣлое -- бѣло или, какъ говорится въ одной остроумной французской пѣсенкѣ:

Monsieur de La-Palisse est mort,

En perdant sa vie.

Un instant avant sa mort

Il était encore en vie.

Разсуждать тутъ, очевидно, не о чемъ. "Умеръ, потерявши жизнь" -- справедливо! "За минуту передъ смертью былъ еще живъ" -- правильны Дальше что? А дальше ровнехонько ничего: пока мы разсуждали съ г. Станюковичемъ о необыкновенныхъ приключеніяхъ m-r de La-Palisse'а, время уходило незамѣтно, что и требовалось доказать.

Все это очень естественно. Мы не предъявляемъ г. Станюковичу никакихъ особенныхъ требованій. Мы не ждемъ отъ него какого-нибудь "новаго слова": новаторство -- дѣло трудное, которое по плечу только сильнымъ талантамъ. Но мы требуемъ, и это наше неоспоримое право, чтобы писатель давалъ намъ не меньше того, что дала ему природа, чтобы онъ не неряшничалъ и не панибратствовалъ съ нами, чтобы онъ уважалъ насъ, его читателей. А г. Станюковичъ не уважаетъ насъ. Онъ даетъ намъ свои черновыя тетради, не потрудившись, повидимому, даже прочесть то, что написано имъ въ наше поученіе и наставленіе. Такъ, г. Станюковичъ, нельзя. Мы не малые ребята, чтобы удовлетворяться пустячками, и не глупцы, чтобы за бойкою и гладкою рѣчью не разсмотрѣть въ вашихъ словахъ, какъ говорится, "отсутствія всякаго присутствія".

На нѣтъ, разумѣется, и суда нѣтъ, но мы именно и утверждаемъ, что г. Станюковичъ, имѣя много, не даетъ намъ почти ничего. Онъ не нищій, онъ злостный банкротъ, не признающій своихъ обязательствъ передъ нами. Съ того, кто по своему малому росту, не можетъ, изъ-за юбокъ кокотки, разсмотрѣть божьяго міра, взятки, конечно, гладки. Но у г. Станюковича есть идеи, есть опредѣленное міросозерцаніе, есть, наконецъ, развитіе и талантъ. И тѣмъ не менѣе, мы ничего не потеряли бы, еслибы г. Станюковичъ оставилъ свои повѣсти и очерки спокойно лежать въ портфелѣ или, по крайней мѣрѣ, не извлекалъ ихъ изъ забытыхъ газетныхъ листовъ и журнальныхъ книжекъ и не подносилъ намъ вторично. Невозможно и несправилливо, разумѣется, требовать отъ журналиста строгой и тщательной обработки своихъ писаній: ему лишь бы высказаться кстати и въ время, лишь бы уловить mot d'ördre текущей жизни. Но не о внѣшней формѣ и говоримъ мы. Можно простить и шероховатость и нестройность, неуклюжесть вашихъ произведеній, если только ясна и жизненна ихъ конечная цѣль. Пусть въ нихъ не будетъ "творящаго искуство", но пусть -- conditio sine qua non -- "кипитъ въ нихъ живая кровь", а не булькаетъ -- переливается безцвѣтная лимфа или, еще хуже, тепленькая дистиллированная водица. Г. Станюковичъ этого не знаетъ или знаетъ, да постоянно забываетъ. Онъ тяпнетъ -- готова повѣсть, ляпнетъ -- является разсказъ, а въ концѣ концовъ, разумѣется, нѣтъ ни повѣсти, ни разсказа, а есть только "слова, слова, слова", Богъ вѣсть, зачѣмъ нанизанныя другъ на друга. Внутреннихъ мотивовъ, побудившихъ г. Станюковича взять эту, а не ту тэму, отнестись къ ней такъ, а не иначе, читатель не видитъ и, естественно, остается равнодушенъ и холоденъ.

Взять хоть бы лучшій изъ очерковъ г. Станюковича -- "Исторія одного молодого человѣка". Тэма очерка серьёзна, жизненна и глубока. Это -- та самая тэма, которую съ такимъ тщаніемъ и съ такимъ талантомъ разработалъ Кущевскій въ своемъ "Благополучномъ россіянинѣ" и съ такою силою и глубиною анализировала г-жа Крестовская въ своей "Первой борьбѣ". У г. Станюковича не вышло почти ничего изъ этой благодарной тэмы. Онъ мчится -- разсказываетъ на всѣхъ парахъ: уѣхалъ герой въ Петербургъ, соблазнилъ свою квартирную хозяйку, обманулъ ее, соблазнилъ жену важнаго барина, получилъ хорошее мѣсто, составилъ карьеру -- finis исторіи одного молодого человѣка! Ни психологіи, ни твердыхъ и отчетливыхъ образовъ, ни характерныхъ положеній, ничего, кромѣ бойкаго повѣствованія, да, пожалуй, еще добрыхъ либеральныхъ намѣреній, которыми, въ слову сказать, г. Станюковичъ постоянно отличается. Трафаретъ, такимъ образомъ, царствуетъ безраздѣльно и безконтрольно.

Такъ, повторяемъ, нельзя. Одно изъ двухъ: или литература серьёзное "душевное" дѣло, или она ничѣмъ не отличается отъ любого ремесла. Достоинство писателя опредѣляется не плодовитостью: плодовитость только признавъ, но отнюдь не необходимый элементъ таланта. Равнымъ образомъ, достоинство литературныхъ произведеній измѣряется не страницами, не листами, не пудами и не возами: "Похожденія Рокамболя" очень большой романъ, "Гамлетъ" очень небольшая драма. Мы рѣшительно недоумѣваемъ, кому и зачѣмъ нужны тѣ непереваренныя мысли, непереработанныя впечатлѣнія, недоконченные эскизы, которыми угощаютъ публику наши словесныхъ дѣлъ мастера и подмастерья. Публика, положимъ, все потребитъ и, быть можетъ, даже довольна останется. Но всему есть мѣра и надо честь знать. Г. Станюковичъ не посѣтуетъ на насъ за эти замѣчанія, вызванныя нетолько ревностью къ литературѣ и ея достоинству" но и искреннимъ доброжелательнымъ чувствомъ въ его собственной писательской карьерѣ.

"Отечественныя Записки", No 12, 1879