Подшивалов Василий Сергеевич - Моим детям

Моимъ дѣтямъ.

Повѣсть (*).

(*) Сіе сочиненіе доставлено къ намъ при слѣдующемъ замѣчаніи: "Оно писано однимъ извѣстнымъ нашимъ Литтераторомъ Г. П....., за нѣсколько недѣль до смерти, въ самой жестокой болѣзни. Та же острота, которая всегда его отличала, видна и въ семъ отрывкѣ, къ сожалѣнію недокончанномъ. Подлинникъ, писанный рукою Автора, принадлежитъ вдовѣ покойнаго .... вичъ."

Глава І.
Наша фамилія.

Начало фамиліи нашей теряется во мракѣ временъ; думаю однакожъ, что и мы, подобно другимъ людямъ, произошли отъ Адама, а что дѣйствительно Рускіе, безъ всякой примѣси со стороны Кипчатской, или Золотой орды, въ томъ свидѣтельствуютъ русые волосы, общіе всѣмъ однофамильцамъ нашимъ. Не углубляясь въ происхожденіе Рускихъ отъ Троянъ, Скиѳовъ, Диковъ, Мидянъ и проч. и проч., что не принадлежитъ къ фамиліи нашей, довольно сказать, что былъ шутливой крестьянинъ (это мой дѣдушка), котораго сосѣди за остроту, можетъ быть съ излишествомъ иногда разточаемую, прозвали моимъ именемъ. Такъ по крайней мѣрѣ покойная мать мнѣ пересказывала; но я съ своей стороны имѣю причины думать, что фамилія наша гораздо древнѣе.....

Я и самъ, проѣзжая чрезъ Клинъ, собственными глазами видѣлъ многихъ однофамильцевъ нашихъ, хотя родствомъ съ ними никакъ счесться не могъ, но пожертвованія, дѣланныя въ пользу милиціи въ послѣднюю войну съ Французами, открыли въ Твери и Орлѣ еще болѣе зажиточныхъ однофамильныхъ съ нами купцовъ, изъ коихъ одинъ и головою въ Орлѣ. Наконецъ неподалеку отъ Петербурга есть цѣлая деревня нашего имени. И такъ, вотъ сколько причинъ древности нашей фамиліи вѣрить, и вамъ, дѣти мои! оною гордиться.

Глава II.
Деревня Романова.

Какъ я ее помню, бывъ тамъ въ младенчествѣ и потомъ для сладкихъ воспоминаній въ юношескихъ лѣтахъ. Она принадлежитъ къ селу Турбичеву, верстахъ въ 60 отъ Москвы, и положеніе имѣетъ романтическое. Впереди кустарникъ, куда я ходилъ иногда за грибами, позади болото и верстахъ въ двухъ небольшой прудѣ, изъ котораго довольствуются водою скотъ и люди.

У крестьянина Василья были три сына: Мартынъ, Илья и Сергѣй. Мартынъ, какъ старшій, наслѣдовавъ послѣ отца домоводство, прилѣжно пахалъ землю, разводилъ пчелъ, ѣдалъ ихъ соты и яблоки. У него также были три сына: Игнатій, Егоръ и Иванъ; но по тогдашнему ихъ малолѣтству, въ домашнемъ быту больше всего помогалъ ему братъ Илья, человѣкъ равномѣрно женатый. Сергѣй, младшій изъ всѣхъ, занимался работою, которая была полегче; между тѣмъ онѣ росъ и выросъ румянъ и пригожъ.

Крестьяне и крестьянки сосѣдней деревни Малышной -- и ее помню я живо, какъ бывало пекъ тамъ, на крутомъ берегу ручья, при подошвѣ стараго дуба, большую Дмитровскую рѣпу; какъ любовался на противоположномъ берегу деревьями Селивановымъ и Моговиловымъ, а позади Есминымъ, чуть видномъ на высокой горѣ, съ которой поспѣвающій хлѣбѣ волновался -- и такъ, крестьяне и крестьянки Малышескіе были прихожане къ Typбичевской же церкви. Марья, прекрасная молодая дѣвушка, дочь Ивана Забѣлина, увидѣла тамъ пригожаго Сергѣя, Сергѣй увидѣлъ прекрасную Марью, и оба воспылали другъ къ другу первою, неугасаемою любовію. Съ какимъ нетерпѣніемъ дожидались они Воскресенья, или праздника, чтобы опять увидѣться. Какъ выискивали случаи видѣться чаще на лугу, въ кустарникахъ, на сѣнокосѣ. Наконецъ (говоря высокимъ слогомъ), они объяснились, и какъ со стороны обѣихъ фамилій никакого препятствія не было, то и поклялись предъ олтаремъ Господнимъ вѣчно любить другѣ друга...

О любовь! сколько горести твои мучительны, сколько удовольствія сладки! Сергѣй утопалъ въ морѣ блаженствъ, Марья отвѣтствовала его восторгамъ. Но когда щастіе человѣческое бываетъ продолжительно? Уже шумятъ издалека врановы крылья грозной тучи, уже приближается она, уже виситъ надъ головами щастливцовъ. Объявленъ рекрутской наборѣ. Старики ѣдутъ къ чудотворному Образу Спаса Цѣлителя на Ведерницы молить Его объ отвращеніи громоваго удара отъ ихъ семействѣ. Молодежь разступается. Одни себя увѣчатъ, другіе кроются по лѣсамъ. Сергѣй также скрылся. Первой жаръ любви, слезы, ласки и убѣжденія Марьи увлекли его. Кто не подверженъ слабости! Между тѣмъ изъ Борисо-Грѣбскаго монастыря, къ которому приписана была Турбичевская волость, пріѣзжаетъ для набора ужасный служка. Старшіе братьи ищутъ Сергѣя, находятъ его, кидаются предъ нимъ на колѣни. Мартынъ, котораго уважалъ онъ, какъ отца, и котораго горячо любилъ (Иванъ былъ тутъ же), всхлипывая говорить ему; "братецъ, помилуй! Жеребій палъ на нашу семью. Ты знаешь, какъ давно мы женаты, и сколько у насъ дѣтей! не дай въ конецъ разориться!" Сергѣй взглядываетъ на Марью; Марья стоитъ сложа руки, намъ окаменѣлая. Слезы прошибаютъ его. Онъ обращается къ братьямъ и любимцу Мартыну, долго молчитъ, блѣднѣетъ, наконецъ твердымъ голосомъ произноситъ: "иду! " -- И вотъ Сергѣй рекрутъ.

Глава III.
Дальнѣйшія приключенія Сергѣя и Марьи.

Я для того такъ ими занимаюсь, что Сергѣй и Марья были въ послѣдствіи отецъ и мать мои. Съ какою бывало жадностію, дѣти! слушалъ я повѣствованіе вашей бабушки, неоднократно повторяемое! съ какою горестію мысленно странствовалъ съ нею, какъ съ, матерью, по чужимъ сторонамъ, по краямъ незнаемымъ!

"Другъ, ты мой, я отъ тебя не отстану!`` сказала Марья Сергѣю, когда началъ сѣдѣть туманъ, ихъ окружавшій. Произнесла и сдержала слово. Они отправлены въ Москву, а оттуда въ новый корпусъ, который тогда это было въ царствованіе блаженной памяти Императрицы Елисаветы Петровны -- противъ Прусаковъ набирался. Фельдмаршалъ, Графъ Ферморъ, командовалъ Россійскимъ войскомъ; но онъ имѣлъ дѣло съ опытнымъ, искуснымъ полководцемъ -- извѣстнымъ Ѳедоромъ Ѳедоровичемъ. Имѣя больше людей, Графъ Ферморъ рѣшился окружить Прусскую армію; а Ѳедорѣ Ѳедоровичь въ это время, когда наши вытягивали полукругомъ, ударилъ на лѣвое наше крыло, гдѣ новый корпусъ находился, и давай колотъ и рубить.-- Марья не упомнитъ мѣста, при которомъ происходило это побоище, да и я не намѣренъ справляться о немъ съ Исторіею; ибо не военные подвиги Графа Фермора описываю, а приключенія Сергѣя и Марьи.

Ну! новой корпусъ разбитъ, такъ что немного изъ него уцѣлѣло, хотя и говорятъ, что онъ изъ 10 тысячъ человѣкъ былъ составленъ. Остатки размѣщены по другимъ полкамъ, а тяжело раненые -- разумѣется, когда не умирали, а выздоравливали -- разосланы по гарнизонамъ. И Сергѣй, какъ раненой, отправленъ въ Казань. Марья съ нимъ.

Не стану разсказывать, какъ они плыли по Волгѣ, какъ бурлаки умышляли на жизнь Сергѣеву, дабы овладѣть прекрасною Марьей, и какъ ихъ -- подъ самою Казанью -- чуть было волной не захлестнуло. Словомъ: они прибыли въ Казань благополучно.

Служба гарнизонная извѣстна. Сергѣй служилъ и -- тужилъ; потому что дѣлать было не чего. Онъ задумалъ объ отставкѣ, но не смѣлъ открыться въ томъ Командиру. Марья, участница всѣхъ его тайнъ, была уже столько смѣтлива, чтобъ поднести лекарю кусокъ холстины, и чрезъ то поручить отъ него свидѣтельство о мнимо-неизлѣчимыхъ болѣзняхъ Сергѣя. И такъ, вотъ онъ -- опять на свободѣ.

Изъ путешествія ихъ отъ Казани до Москвы слабая память моя удержала только то, что они ѣхали на одной лошадкѣ, и много потерпѣли дорожнаго горя. Наконецъ они прибыли въ Москву бѣлокаменну съ золотыми маковками.

Здѣсь надлежало рѣшишься, намъ жить да быть, да добра наживать; ибо на родину ѣхать послѣ службы Царской казалось имъ уже стыдно. Думать надобно, что у Сергѣя голова была романическая (и его помню; ростѣ средній, станъ прямой и крѣпкой, волосы русые, лобъ открытой, глаза сѣро-голубые, цвѣтъ свѣжій,) ибо первая мысль ему пришла извозничать. Сколько разныхъ сѣдоковъ, сколько разныхъ разсказовъ! сколько новыхъ домовъ, улицѣ и лицъ! Признаюсь, что и я, во время пѣшеходства, нѣсколько лѣтъ занимался тѣмъ, чтобъ смотрѣть въ глаза прохожимъ, и изъ тѣлодвиженій ихъ угадывать, каковъ кто, куда спѣшитъ, чѣмъ занятъ. Но послѣ того, какъ онѣ везъ опальное имѣніе и съ нимъ попалъ въ полицію, откуда его Марья выручила, пробудилась въ немъ прежняя любовь къ природѣ и ея произведеніямъ. Сергѣй снялъ огородъ. Продажа зелени и овощу съ избыткомъ наградила труды его.

Глава IV.
Никола въ Новой слободѣ.

Тутъ я родился, въ деревянномъ домѣ Секретаря Ключарева, у котораго отецъ мой нанималъ вышеупомянутый огородъ, а это случилось 2 го Марта 1765 года на солнечномъ восходѣ, какъ мнѣ послѣ мать пересказывала. У отца и матери было насъ осьмеро; четыре сына, Григорій, Левъ, Имярекъ, я, и четыре, дочери: Имярекъ именемъ {Это значитъ, что, я имена запамятовалъ.}, Елисавета и Аграфена. Я былъ предпослѣдній, и одинъ остался на свѣтѣ; а безъ того не было бы Исторіографа нашей славной фамиліи,

Есть люди, которые утверждаютъ, что со втораго, или третьяго года жизни своей всѣхъ и все уже помнятъ. Я, къ стыду моему, признаться долженъ, что въ то время память моя спала еще глубокимъ сномъ; и того даже не упомнитъ, какъ глаза мои закрылись -- отъ золотухи, или чего другаго, не знаю. Около полутора года слѣпотствовалъ я, какъ вдругъ сестра Елисавета радостно воскликнула: "маминька! Ясинька проглянулъ!" Съ тѣхъ поръ и гляжу я; а ежели бы навсегда слѣпымъ остался, то многаго не увидѣлъ бы на свѣтѣ!

Съ шестаго года началъ помнить я чебя, да и то болѣзненнымъ образомъ. Отецъ мой произведеніе огорода своего важивалъ для продажи на Моховую. Однажды вздумалось ему, по укладкѣ зелени, посадить и меня въ теленку, которую онѣ самъ возилъ. У Тверскихъ воротъ пошелъ дождь; отецъ прикрылъ меня рогожкой. Но на Моховой дождь усилился, пробилъ насквозь рогожку, и меня соннаго до костей, и я началѣ плакать. "Экой братецъ ты какой!" напустили другіе огородники: "вѣдь убьешь малаго!" и батюшка, не продавши ничего, воротился домой,-- гдѣ еще ему отъ матушки досталось.

Что я былъ баловень у отца съ матерью, то можно заключить изъ моего наряда, въ какомъ я хаживалъ по праздникамъ и Воскресеньямъ. На мнѣ бывалъ тогда китайчатой озямъ, бархатной камзолъ съ золотымъ позументомъ, на площади купленной, и на головѣ корабликъ съ шерстянымъ вязенымъ околышемъ. Къ томужъ, какъ ни свято мои родители наблюдали посты, меня однако не строго къ нимъ придерживали, и я, даже до обѣдни, въ Рождество Христово могъ выпросить у матушки мяса.

Отецъ мой поразжился, и вздумалъ купить свой домишка, что и дѣйствительно исполнилъ. Домъ нашъ находился позади Вязковъ, на ямскихъ концахъ, предпослѣдній къ полю; и при немъ былъ постоялый дворъ съ большимъ огородомъ, который оканчивался длиннымъ прудомъ. Какъ мнѣ жаль было разставаться съ домомъ Ключарева, котораго сынъ Алексѣй, мои крестный батюшка, часто лакомилъ меня; а однажды объ Масляницѣ, въ прощальное Воскресенье, когда я и матушка принесли ему большой круглой пряникъ, да кусокъ мыла, подарилъ мнѣ шелковой кошелечекъ, къ которомъ лежали два серебряные гривенника. Новое торжество, какая радость! у меня никогда еще въ рукахъ денегъ не бывало.

На новосельи познакомился я съ Жереховымъ, коего отецъ слылъ важнымъ человѣкомъ въ околодкѣ; ибо имѣлъ домъ, обитый тесомъ и выкрашенный зеленою краскою пополамъ съ бѣлой. Притомъ же онъ былъ Сержантъ, и щетчикъ при Монетномъ дворъ. Его-то сынъ, который, годами двумя былъ меня старше, преподалъ мнѣ первые уроки, какъ играть въ кляпы и бабки. Но кляпы скоро мнѣ надоѣли, ибо я всегда, почти даже и въ грязь осенью, долженъ былъ извѣстное разстояніе проскакать на одной ногѣ, при чемъ сзади многіе голоса кричали: "а кисель, кисель! ноги подъѣлъ." Отъ того у меня не рѣдко бывали цыпки. -- Въ бабки онъ меня также обыгрывалъ, и я часто, чтобъ намѣнять бабокъ, тихонько бралъ у бабушки изъ залавки свѣжія яйца..". (Виноватъ! и позабылъ объ ней. Ее звали Степанидой, отечества не упомню; она была мать моей матери, любила меня безъ памяти, и жила болѣе осьмидесяти лѣтъ.) Но въ бабки я со временемъ сдѣлался такой мастеръ играть, что когда идешь бывало по Арбату, то со всѣхъ сторонѣ кричатъ: "лихой, лихой идетъ!"

Съ Жереховымъ странствовали мы по Ямскому полю (гдѣ теперь острогъ), чтобы рвать щавель, а особливо столбцы, также и дягель, кои облупливая, съ удовольствіемъ ѣли. Съ тѣмъ же намѣреніемъ, перешедъ дорогу и пустясь въ противную сторону, мы дошли было разъ до Лазарева кладбища, какъ на берегу пруда увидѣли нагую женщину, которая разчесывала себѣ длинные черные волосы. Оба обмерли, оба вскричали: русалка! русалка! и безъ чувствъ пустились бѣжать къ М--ой заставѣ.

Съ Жереховымъ же однажды забрались мы въ чужой садъ. Онъ успѣлъ набить яблоками карманы, а я только, что два, или три сорвалъ какъ увидѣлъ насъ сторожъ. Жереховъ ушелъ. Я какъ куръ во щи. Безчеловѣчный сторожъ высѣкъ меня свѣжею крапивой. И теперь больно, какъ вспомнишь! Сколько на свѣтѣ грабителей и воровъ, которые и не яблоки крадутъ; и ихъ не сѣкутъ свѣжею крапивой!!

Шесть лѣтъ минуло, и меня отвели къ Казанской въ Сущовѣ къ курносому дьячку учиться грамотѣ. Грамота мнѣ далась, и я ужь бѣгло читалъ подѣ титлами: Азъ Ангелъ Ангельскій, Архангелъ Архангельскій, буки Богъ, Божество, Богородица, блаженъ, благословенъ и проч., какъ наступила страшная эпоха.

Глава V.
Миръ и бунтѣ.

Ахъ! два вдругъ, и какіежъ два ужасные бича для рода человѣческаго! узы родства, узы крови сами по себѣ разторгнуты; съ другой стороны невольно течетъ кровь черными рѣками. стонетъ въ домахъ и по стогнамъ умирающій; вопіетъ громогласно пьяно-неистовый; или привидѣнія, или страшилища; смерть осклабляется, видя вездѣ и во множествѣ жертвы, ей угодныя. Рушился порядокъ, хаосъ владычествуетъ. И блѣдныя, и рдяныя лица равно прахъ земной лобызаютъ. Небо безпрерывно плачетъ.

Я самъ видѣлъ -- и волосы подымались дыбомъ -- какъ фурманщики въ маскахъ и вощаныхъ плащахъ, -- воплощенные діаволы, -- длинными крючьями таскали трупы изъ выморочныхъ домовъ, другіе подымали на улицѣ, клали на телегу и везли за городъ, а не къ церквамъ, гдѣ оные прежде похоронялись, и гдѣ уже запрещено было хоронить ихъ. У кого рука въ колесѣ, у кого нога, у кого голова черезъ край виситъ, и обезображенная безобразно мотается. Человѣкъ по двадцати разомъ взваливали на телегу.

Я самъ слышалъ -- и кровь леденѣла въ жилахъ -- "батюшки, рѣжутъ!" Голосъ часъ отчасу слабѣлъ; на другой день въ самомъ дѣлѣ зарѣзаннаго находили. Слышалъ, какъ всюду, били въ набатъ, и взволновавшаяся чернь за 30 верстъ отъ Москвы и кругомъ ея бѣжала съ яростію, и въ ночное время била дубинами въ ставни, крича: "постойте за домъ Божій, постойте за Мать Пресвятую Богородицу!"

Это было начало мора и бунта, и въ это-то время меня отпустили, меня увезли въ деревню. Не помогало ношенье чесноку въ карманахъ, ни куренье можжевельникомъ и прыганье черезъ огонь. Моръ разлился, какъ быстрое пламя, гонимое вихремъ. Отецъ мой заразился -- я это послѣ услышалъ -- сначала показались на тѣлѣ прыщики съ острыми головками, позеленѣли, почернѣли: отецъ мой умеръ. У матушки открылась рана, гноилась долго прорвалась и затянулась; матушка выздоровѣла. Напротивъ, бабушка и сестра Елисавета не устояли. Самая Аграфена зачахла; она черезъ годъ за ними послѣдовала. И вотъ -- мы одни съ матерью!..

Причиной мора была шерсть, привезенная изъ Константинополя на суконную фабрику у Каменнаго моста.....

П.--ъ.

-----

[Подшивалов В.С.] Моим детям: Повесть / П.-ъ // Вестн. Европы. -- 1814. -- Ч.74, N 5. -- С.3-17.