Книговод

Грешница

Понсон-Дю-Террайль Пьер Алексис


Понсон дю Террайль

Грешница
(Полные похождения Рокамболя-4)

   В десять часов вечера г-жа Шармэ возвратилась уже домой.
   -- Господи, -- шептала она, -- прости меня и дай силы довести до конца начатое... я должна его спасти!..
   Вскоре после ее прихода раздался в прихожей звонок, затем явился в будуар маленький грум г-жи Сент-Альфонс и подал Баккара письмо; она с нетерпеливою поспешностью открыла его и прочла:

"Милая моя!

   Вооружайся!.. Граф приехал; он влюблен в тебя до безумия.
   Из тщеславия он держал в клубе какое-то пари, и, предупреждаю тебя, сегодня вечером он явится к тебе каким-нибудь странным образом. В его присутствии я высказалась о тебе, как о женщине в высшей степени романтической и способной на все для человека, который, для того чтобы ей понравиться, не пощадит никаких средств.

Сент-Альфонс".

   Письмо это, возвратившее Баккара всю энергию, было немедленно сожжено.
   -- Хорошо, -- сказала она груму, -- можете идти. Затем она позвонила горничной и велела помочь ей раздеться. Завернув волосы в фуляровый платок, надев ночной капот и атласные туфли с красными каблуками, она отправилась в нижний этаж своего дома, в кабинет барона д'О, выходивший в сад. Она предполагала, что молодой иностранец явится к ней через сад, с помощью лестницы, приставленной к наружной стене, поэтому она и сошла в нижний этаж, чтобы освещенным окном привлечь внимание этого искателя приключений.
   Действительно, спустя четверть часа в саду послышался шум и затем легкий стук в окно.
   Это был, конечно, иностранец -- молодой повеса.
   Баккара взглянула в окно и совершенно хладнокровно проговорила:
   -- Войдите, граф, не стесняйтесь. Если вы решились перелезть через забор, то, должно быть, с тем, чтобы пробраться и в окно.
   Граф растерялся, но так как в голосе Баккара не слышалось ни гнева, ни насмешки, то он решился спрыгнуть в кабинет.
   Она заперла окно, задернула занавески и, указав незнакомцу на стул, сама грациозно уселась на диване.
   -- Граф, -- проговорила она, -- я знаю о цели вашего рискованного посещения...
   -- Сударыня, я...
   -- Пожалуйста, не удивляйтесь, а лучше выслушайте меня. Вам двадцать лет, не правда ли?
   -- Да, -- отвечал граф, улыбаясь.
   -- Мне, -- продолжала Баккара, -- двадцать семь; я прочла уже книгу жизни; вы только начинаете ее читать. Это преимущество дает мне право говорить с вами как с учеником; вы согласны с этим?
   Граф поклонился.
   -- Так слушайте меня. Вам указали на меня как на женщину, ни во что не верующую, ничего не любящую и от которой погибают несметные богатства. На это вы отвечали: мне двадцать лет, я богат -- и эта женщина должна меня полюбить!.. Не правда ли?
   -- Правда, -- отвечал граф.
   -- Вы ошиблись, -- решительно произнесла Баккара. -- Я не могу вас любить и не хочу разорять.
   -- Простите, меня, -- прошептал граф после короткого молчания, -- но я вас люблю!..
   -- Дитя, -- произнесла она с горькой улыбкой, -- взгляните на меня хорошенько: я бедная женщина, разбитая жизненными невзгодами, состарившаяся от разрушительного действия необузданных страстей, женщина, играющая роль выше своих сил, которая просит вас как благородного дворянина сжалиться над ней...
   Глаза Баккара оросились слезами.
   -- Вы правы, -- сказал глубоко тронутый граф, -- я действительно ребенок, который по своей глупости, быть может, огорчил вас.
   -- Граф, -- прервала его Баккара, -- можете вы мне поклясться честью дворянина в том, что все, что будет сказано здесь сегодня ночью, останется между нами тайною до гроба?
   -- Клянусь, -- спокойно отвечал граф.
   -- Наружность ваша говорит в вашу пользу: я вижу вас в первый раз, но что-то мне говорит, что вы благородный, прямой человек и что сделаетесь моим другом.
   -- Располагайте мной, приказывайте... для вас я готов на все...
   -- Посмотрим, -- сказала Баккара, -- потому что я потребую от вас, быть может, слишком большой жертвы...
   -- Жизнь моя принадлежит вам!..
   -- О нет! Я попрошу у вас гораздо меньшего... Друзья ваши и вы, граф, жестоко ошиблись, предполагая, что я могу любить вас или даже позволить вам любить себя. Я ничего не могу для вас сделать, -- почему -- это моя тайна.
   Граф побледнел, и на лице его отразилось сильное недоумение. Баккара заметила это.
   -- Послушайте, -- сказала она, -- хотите ли вы действительно быть моим другом?
   -- Неужели вы сомневаетесь в этом?
   -- И будете мне во всем повиноваться?
   -- Что только прикажете.
   -- В таком случае я решусь на то, что в глазах света и ваших товарищей я буду вашей любовницей, и вы будете здесь как у себя дома.
   -- Я вас не понимаю, -- сказал граф.
   -- Это, конечно, удивляет вас, что женщина хочет быть скомпрометирована, оставаясь в душе и на деле добродетельною, между тем как все женщины делают это наоборот. Но объяснить эту странность я вам не могу, ибо это моя сокровенная тайна, которую впоследствии я вам, быть может, и открою.
   -- Я слепо буду повиноваться вам, потому что в вашем кротком взгляде, в вашем взволнованном голосе я угадал страшное горе. Душой я еще действительно ребенок в сравнении с вами, но сумею преобразиться в человека с сильною душою, если это нужно будет для оправдания вашего ко мне доверия и доказательств вам искренней дружбы. Впрочем, кто может знать, -- проговорил он трепетным голосом, -- быть может, когда-нибудь...
   -- Бедное дитя, -- прервала его Баккара, грустно покачивая головой, -- если я сохранила еще наружную оболочку молодости и обманчивую внешность жизни, полной аромата, то -- увы! -- сердце мое уже очерствело, душа истомилась -- и я неспособна более любить. Будьте моим другом и не просите у меня ничего более.
   Молодой граф встал перед нею на колени, молча взял руку и поцеловал ее. Баккара в это время наклонилась и с материнским чувством поцеловала его в лоб.
   -- Теперь, -- проговорил граф, вставая, -- считайте меня своим верным рабом, который по одному вашему знаку пойдет в огонь и в воду.
   -- Благодарю, -- прошептала она, -- я чувствую, что вы меня угадали. Подождите меня здесь одну минуту, -- прибавила она, удаляясь.
   Она пошла в свой будуар и через несколько времени вернулась, держа в руках бумагу.
   -- Потрудитесь принять этот вексель в сто тысяч франков на имя моего банкира, -- обратилась Баккара к графу.
   -- Зачем? -- спросил он, отступая на несколько шагов назад.
   -- Вы ведь должны будете присылать мне подарки, так как в глазах света я буду...
   -- Вы смеетесь надо мной.
   -- Нисколько. Примите только этот вексель.
   -- А потом?
   -- Завтра вы пришлете мне подарок... ну, хоть пару лошадей, браслет, ожерелье, которое я вечером надену.
   -- Я не возьму от вас этих денег. Я буду счастлив, если...
   -- Вы забываете, -- прервала его Баккара, -- что предложили быть мне другом и что при этом условии я не могу принять от вас даже булавку.
   -- Это правда, -- сказал граф Артов, немного подумав, -- простите меня...
   Затем он взял вексель из рук Баккара и спрятал его в бумажник.
   -- Итак, при людях я буду обращаться с вами так, что все будут уверены, что вы вскружили голову непобедимой Баккара.
   Слова эти напомнили графу о пари, которое он держал в клубе несколько часов тому назад.
   -- Ах да! -- проговорил он. -- Я должен предварительно испросить у вас прощения и затем признаться кое в чем, лично вас касающемся.
   -- Прощаю заранее. Говорите.
   -- Дело в том, что я был настолько самоуверен, что поклялся, что вы будете моей...
   -- Ну, что же, -- сказала Баккара, улыбаясь, -- будьте уверены -- я вас не выдам.
   -- Это еще не все, если позволите, я скажу остальное.
   -- Я вас слушаю.
   Тут граф подробно рассказал сцену, происходившую между Шерубеном и им.
   Баккара слушала его спокойно, но когда он произнес имя Шерубена, она вдруг побледнела.
   -- Я начинаю думать, -- проговорила она трепетным голосом, -- что вас привело сюда само Провидение.
   Молодой граф в недоумении пожал плечами.
   -- Держите пари, -- сказала она повелительным тоном.
   -- Но если я буду держать пари, -- возразил граф, -- и если он проиграет, в чем я теперь не сомневаюсь, я убью его!.."
   -- Ну и что же, -- отвечала Баккара торжественным тоном, -- быть может, этот человек заслуживает того.
   -- Однако, мой друг, -- продолжала Баккара, -- уже полночь, а улица наша довольно пустынна. Итак, нам пора распроститься.
   Она дружески протянула ему руку, позволила поцеловать себя в лоб и проводила молодого графа до садовой калитки, которую сама отворила.
   -- Я жду вас завтра утром, к завтраку, -- сказала она, -- приезжайте открыто, на своих лошадях. До свидания.
   -- Странная женщина, -- проговорил граф про себя. -- Я явился к ней как отчаянный искатель приключений, а выхожу искренним другом, готовым для нее в огонь и в воду... Неужели я в самом деле люблю ее?..
   Баккара возвратилась к себе в будуар и увидела маленькую жидовочку, спящую на кушетке крепким сном.
   -- Боже, -- подумала она, -- эта ужасная способность покрыта такою непроницаемостью, в ней столько неопределенного, в ответах этой малютки столько противоречий, что, кажется, я никогда не открою всей истины. Она сказала мне уже, что сэр Вильямс меня ненавидит, что он питает злобу к маркизу, Фернану, Леону и в особенности к своему брату Арману; она мне, наконец, сказала, что есть еще человек, который хочет погубить г-жу Ван-Гоп, и что человека этого зовут Шерубен; но она не открыла мне пути, которым этот отвратительный сэр Вильямс хочет достигнуть осуществления своих коварных замыслов и козней... Боже, дай мне силы разрушить этот лабиринт несчастий!.. Надо, однако, во что бы то ни стало узнать, что может быть общего между таким ангелом, как маркиза Ван-Гоп, и таким мрачным существом, как Шерубен. Де Камбольх дрался с ним, и, узнав это, маркиза чуть не лишилась чувств... Чем это объяснить?.. Я положительно становлюсь в тупик-Баккара подошла к спящей девочке и положила ей руку на лоб.
   -- Я хочу, чтобы ты видела и говорила, -- сказала она вдохновенным голосом.
   Оскар де Верни, т. е. господин Шерубен, расставшись с Рокамболем на бульваре, направился к своему дому в улице Пепиньер.
   -- Я играю в весьма рискованную игру, -- говорил он про себя, -- если Баккара меня не полюбит, то этот дьявол убьет меня; если же я выиграю это пари, то буду обладать пятьюстами тысячами франков.
   При этом лицо его осветилось самодовольной улыбкой.
   -- Ну, а если мне не позволят держать это пари? -- продолжал он, нахмурившись. -- Черт возьми! я сделал непростительную глупость, поступив в общество червонных валетов... положим, что у меня не было средств к жизни... Я работаю добросовестно, спрашивается, по какому праву они вмешиваются в мои личные дела и налагают на них запрещение?..
   Придя домой, он отворил окно своей маленькой гостиной, выходившее в сад, и начал напевать какую-то арию.
   Сквозь деревья виднелся флигель, занимаемый госпожой Маласси. Лишь только Шерубен пропел несколько слов, в окне флигеля показался свет.
   Молодой человек тотчас же спустился вниз, прошел через двор и сад и вошел в тихо отворившуюся дверь флигеля. В прихожей было совершенно темно, но маленькая, нежная ручка взяла Шерубена за руку и повела вверх по темной лестнице и затем по коридору, в конце которого наконец открылась дверь. Дверь эта вела в спальню госпожи Маласси, освещенную лишь огнем догоравшего камина.
   Шерубен вошел в эту комнату, и дверь тотчас же была тщательно затворена.
   -- Добрейший господин де Верни, -- проговорила вдова, садясь, -- вы сделали непростительную ошибку.
   -- Какую?
   -- Вы поторопились с выздоровлением.
   -- Как так?
   -- В глазах маркизы вы были опасно ранены. Из опасения за ваше здоровье сочувствие ее к вам увеличилось.
   -- Но разве она знает, что я уже выздоровел?
   -- Знает: она была здесь.
   -- Когда?
   -- Вечером, в пять часов.
   -- Кто же ей говорил о моем выздоровлении?
   -- Когда она была здесь, я послала горничную к привратнице -- узнать о вашем здоровье.
   -- Ну и что же?
   -- Привратница сказала, что вы вышли с господином де Камбольхом, навещавшим вас ежедневно во время болезни, и что вы, должно быть, чувствуете себя хорошо, потому что были очень веселы.
   . -- А, черт возьми!., это скверно.
   -- До возвращения горничной маркиза была ужасно расстроена. Но, услышав известие о вас, она вдруг повеселела, и на губах ее заиграла самодовольная улыбка. "
   -- Однако, мне кажется, дело еще поправимо. Когда она к вам приедет?
   -- Дней через восемь.
   -- Как! Ведь она приезжала больше потому, что считала вас опасно раненным; теперь же она совершенно успокоилась.
   -- Ну, пока прощайте; завтра я вам сообщу, что намерен делать и как поступить.
   Шерубен пошел домой и лег спать, крайне расстроенный тем, что госпожа Ван-Гоп узнала о его выздоровлении. Он сознавал, что действительно сделал непростительную глупость, но все-таки думал ее как-нибудь исправить.
   Занятый этой мыслью, он проспал ночь весьма дурно. Рано утром ему подали записку, написанную Рокамболем под диктовку сэра Вильямса. Записка эта заключала в себе разрешение от имени главы -- держать пари с чужестранным графом и явиться в назначенное время на свидание в Булонском лесу. Вчера Шерубен с радостью приветствовал бы это разрешение, но теперь принял его по весьма многим причинам довольно холодно.
   Затем он встал, прочел газеты и около десяти часов отправился завтракать в Парижское кафе, отдав предварительно своему груму приказание привести туда к двенадцати часам его лимузенскую лошадь, Эбэну.
   Войдя в Парижское кафе, Шерубен заметил двух молодых людей, которые накануне присутствовали в клубе при предложении графом Артовым странного и весьма рискованного пари.
   -- Ну как, -- обратился к нему один из них, -- вы решились?
   -- Да, -- гордо отвечал Шерубен.
   -- Как, вы держите пари?
   -- Держу.
   -- И уверены, что Баккара полюбит вас?
   -- Весьма понятно, ибо в противном случае рискую быть убитым. Я изменяю только немного условия: вместо двухнедельного срока...
   -- Вы требуете месяц?
   -- Нет, напротив: одну неделю.
   -- Браво! -- воскликнули в один голос молодые люди. Шерубен сел к соседнему столику и приказал подать себе завтрак.
   Спустя несколько времени вошел барон де Манерв; не заметив Шерубена, он подошел к молодым людям.
   -- Вы, господа, -- обратился он к ним, -- были, кажется, вчера в клубе?
   -- Были.
   -- В таком случае вы знаете о пари?
   -- Знаем.
   -- Ну так посоветуйте господину де Верни не держать его.
   Шерубен, услыша это, невольно вздрогнул.
   -- Отчего? -- спросили они.
   -- Потому что граф Артов уже успел заручиться данными в свою пользу.
   -- У кого?
   -- У Баккара. Граф должен был завтракать у меня сегодня утром, но предупредил, что не будет, запиской следующего содержания.
   При этом барон де Манерв вынул из бумажника письмо и прочел его вслух:
   "Из собственного отеля, улица Монсей. Милейший барон! Баккара не позволяет мне ехать к вам сегодня завтракать. У моей красавицы расстройство нервов, и она хочет немного прокатиться.
   Мы завтракаем, а затем поедем кататься. Извините счастливца.
   Граф Артов".
   -- Взгляните, -- сказал барон, подавая молодым людям письмо, -- желтая бумага с буквою Б.
   -- Вензель Баккара?
   -- Как видите.
   -- Позвольте, тут еще post scriptum и, кажется, женской рукой.
   -- Это приписка самой Баккара, -- сказал барон хладнокровно и затем прочел:
   "Благодарю, добрейший барон, за сюрприз: молодой граф очарователен, и я почти влюблена в него, тем более что мне уже подходит третий крестик -- время, в которое дочери Евы открывают иногда свое сердце.

Баккара".

   -- Черт возьми, -- воскликнул один из молодых людей, -- задатки слишком даже велики.
   -- Вы думаете?
   -- Без сомнения. И Шерубен проиграет пари.
   -- Но я думаю, узнав о положении дела, он не будет его держать.
   -- Не думаю.
   -- Как, вы сомневаетесь?
   -- Спросите его, -- сказал молодой человек, указав на Оскара де Верни, спокойно завтракавшего за соседним столиком.
   Барон оглянулся.
   -- Как, -- сказал он удивленно, -- вы здесь?
   -- Как видите, -- сказал Шерубен, продолжая завтракать.
   -- И слышали наш разговор?
   -- Слышал.
   -- И что же вы на это скажете?
   -- Что граф счастливый человек благодаря, конечно, своему богатству, -- сказал Шерубен с презрительной улыбкой.
   -- Во всяком случае, вы хорошо сделали, что не держали пари.
   -- Напротив, теперь я его держу скорей, чем когда-, либо.
   -- Вы с ума сошли!
   -- Может быть.
   Заплатив за завтрак, Шерубен встал и раскланялся с тремя червонными валетами.
   -- Барон, -- обратился он к Манерву, -- не знаете ли, где я могу застать Артова?
   -- У Баккара, -- отвечал барон, иронически улыбаясь.
   -- Отправлюсь туда, хотя это будет весьма оригинально. До свидания, господа!
   Шерубен вышел. Грум подвел ему лошадь. Он вскочил в седло и поехал по направлению к лесу, где у него было назначено свидание с виконтом де Камбольхом.
   Рокамболь уже с нетерпением ждал его.
   -- Ну, что, -- спросил он, -- виделись вы вчера вечером с госпожой Маласси?
   -- Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.
   -- А, черт возьми, -- пробормотал Рокамболь, нахмурившись.
   -- Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.
   -- В чем?
   -- В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.
   -- Не понимаю, -- сказал Рокамболь, пожимая плечами.
   -- Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее -- что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем...
   -- Да, -- прервал его Рокамболь, -- но я думал, что она сама навестит вас.
   -- В этом и состоит ваш промах.
   -- Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.
   -- Этого только я и хочу.
   -- Нам остается всего одна неделя.
   -- Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, -- пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.
   -- Хорошо, -- твердо отвечал Рокамболь, -- сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.
   -- Ах да! -- проговорил вдруг Шерубен. -- Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.
   -- Ну да. Что же вы, решились?
   -- Да.
   В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.
   -- Вот так кстати, -- сказал Рокамболь, -- это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.
   Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.
   Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору -- остановиться.
   Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.
   Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.
   Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал -- как осиротелый, покинутый ребенок.
   Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.
   Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.
   Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.
   Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.
   -- Эхе! -- сказал он, заметив маркиза. -- Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. -- Сударь, -- обратился он к маркизу, -- вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.
   -- Благодарю, -- отвечал маркиз, . -- я не болен, я так гуляю.
   -- Гм! -- пробормотал тряпичник. -- Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите -- мне наговорили разных вздоров о моей жене.
   У маркиза пробежала дрожь по всему телу.
   -- Я женат уже двенадцать лет, извольте видеть, -- продолжал тряпичник, фамильярно садясь подле маркиза, -- жена моя хороша собой, скромна, ну, одним словом, золото. Согласитесь, что после двенадцатилетнего беспорочного поведения жены было бы весьма глупо верить разным дрязгам и сплетням... Для этого нужно быть положительно набитым дураком.
   Маркиз побледнел: ему показалось, что тряпичник рассказывает про него самого.
   -- И мог же я быть таким дураком, чтоб поверить этой долговязой Полине.
   -- Что это за Полина? -- спросил пораженный маркиз.
   -- Э! так себе -- пустая женщина, которой я, кажется, приглянулся, проходя часто мимо ее дома; она живет в улице Кокнар. Вот эта-то долговязая Полина и наговорила мне разных вещей о моей жене, но так, знаете, ловко, что я сдуру и поверил. Несколько дней я был страшно расстроен и плакал как маленький ребенок, но впоследствии оказалось, что я дурак набитый, а моя жена непорочна как ангел.
   -- И вы убедились в этом?
   -- Вполне.
   Маркиз как будто чему-то обрадовался. Он встал, бросил своему собеседнику кошелек и торопливо удалился.
   Ван-Гоп возвратился домой в двенадцать часов ночи. Он заперся в своей комнате и начал размышлять о таинственных словах Дай Натха и о неверности своей жены. И в одно мгновение ему пришло желание вбежать в комнату жены и убить ее; но тут он вспомнил рассказ тряпичника -- и ярость его сразу охладела. Однако индианка поклялась представить доказательства...
   Эта борьба с самим собою продолжалась в маркизе более часа; но наконец лицо его приняло спокойный вид, на губах появилась улыбка, и он пробормотал:
   -- Подожду, если Пепа действительно мне изменила, я убью ее; та же участь постигнет Дай Натха, если она солгала.
   Со времени дуэли Шерубена с де Камбольхом прошла целая неделя. Желая рассказать, что произошло в продолжение этой недели, мы должны возвратиться к той минуте, когда маркиза пришла в себя после обморока у госпожи Маласси и увидела, что тайна ее сердца открыта.
   -- Желаете, чтобы я была вашей сестрою? -- обратилась к ней вдова.
   Несчастная женщина, невольно полюбившая человека, который лежал теперь смертельно раненный, быть может, уже умер, эта женщина сумела совладать с собою, сумела придать своему лицу выражение крайнего удивления, поразившего госпожу Маласси.
   -- Почему вы предлагаете это? -- спросила она.
   -- Ваше беспокойство, обморок по поводу этого молодого человека... Я знаю, что женщины слабы и что не всегда умеют обуздать свои чувства...
   -- Позвольте, -- перебила ее маркиза, -- я вам докажу в нескольких словах, что вы ошибаетесь. Вчера я была в театре, рядом со мной в ложе сидели двое молодых людей; один из них был Оскар де Верни, которого мне представил на последнем балу майор Гарден. Вдруг является какой-то третий молодой человек по имени де Камбольх и вызывает де Верни на дуэль. Я слышала вызов и ответ де Верни. Майор Гарден, который был со мной в ложе, получил приглашение быть секундантом. Я пришла домой ужасно расстроенная, во сне я видела шпаги, предсмертные агонии, слышала стоны умирающих; я приезжаю сюда и узнаю, что дуэль состоялась и что один из участвующих в ней смертельно ранен. Ну, будь вы на моем месте, вы тоже беспокоились бы, так же были бы расстроены и упали в обморок, как и я...
   Госпожа Маласси закусила лишь губу и не нашлась что ответить на это.
   После этого маркиза часто приезжала к ней и как будто между прочим узнавала о состоянии здоровья несчастного, как она выражалась, Шерубена.
   Однажды вечером, около пяти часов, маркиза, сидя у госпожи Маласси, была необыкновенно расстроена.
   -- Сударыня, -- обратилась горничная к своей госпоже, -- вот записка, которую мне велели вам передать.
   -- А! -- воскликнула госпожа Маласси. -- Это записка, должно быть, от господина Шерубена.
   Сердце бедной маркизы сильно забилось.
   -- Что он, поправился? -- спросила вдова.
   -- Да, я встретила его с сигарой во рту и под руку с каким-то молодым человеком. Привратница сказала мне, что это тот самый человек, с которым он дрался. Он дал мне записку и велел благодарить, что вы не забываете о нем.
   Маркиза Ван-Гоп возвратилась домой, на этот раз сильно разочарованная в Оскаре де Верни, ибо предполагала, что все это было притворство, так как человек, получивший смертельную рану, не выходит через неделю из дому, весело покуривая сигару.
   После этого маркиза перестала так часто навещать госпожу Маласси. Спустя три дня, т. е. на второй день как маркиз Ван-Гоп пришел домой после разговора с тряпичником, маркиза получила около пяти часов вечера записку следующего содержания:
   "Многоуважаемая маркиза! Простите великодушно, что осмеливаюсь писать вам, но мы с Фанни положительно растерялись и не знаем, что делать; госпожа Маласси при смерти и вот уже более часа как ежеминутно произносит ваше имя.

Ваш покорнейший слуга Вантюр, управляющий госп. Маласси".

   Граф Артов вышел в полночь от Баккара под впечатлением неведомого чувства. Неужели он любит эту женщину, к которой ворвался Дон-Жуаном, или он только чувствовал к ней сожаление и поэтому сделался ее искренним другом.
   Он пришел домой сильно взволнованный, думая лишь о словах Баккара: "Я жду вас завтра утром к завтраку".
   Граф лег спать, но сон его был весьма беспокоен.
   Он проснулся в восемь часов, оделся в визитное платье, велел оседлать лошадь и поехал прокатиться по лесу. Проехав Рульское предместье и Елисейские поля, он возвратился бульваром и около десяти часов остановил лошадь у ворот отеля Баккара.
   Грум провел его в гостиную. Баккара вскоре явилась в великолепном утреннем платье. Она весело протянула руку своему другу.
   -- Здравствуйте, друг мой, -- проговорила она.
   -- Вы очаровательны сегодня, -- сказал граф с восхищением.
   -- Благодарю за комплимент, -- отвечала она, улыбнувшись. -- Однако мы должны разыграть сегодня в глазах света роль влюбленных и поэтому уговоримся, как это сделать.
   -- Приказывайте, -- отвечал влюбленный с покорностью ребенка.
   -- Во-первых, вы останетесь у меня завтракать.
   -- Ах, боже мой, -- вскричал граф, -- а Манерв меня ждет: я дал ему слово завтракать у него.
   -- В таком случае садитесь и напишите ему записку. Баккара продиктовала ему те строки, которые Манерв прочел в Парижском кафе двум молодым людям.
   Отправив письмо, она снова села около графа и нежно проговорила:
   -- Друг мой, сегодня вы должны мне доказать вашу дружбу. Погода великолепная, и поэтому после обеда мы поедем прокатиться, но мне бы хотелось, чтобы эта прогулка резко бросилась в глаза свету. Мне сказали, что у вас прелестная коляска и четверка вороных лошадей.
   -- Да.
   -- В таком случае пошлите домой записку и велите кучеру приехать на этой четверке.
   Граф повиновался: ровно в двенадцать часов коляска стояла уже у подъезда. Баккара успела в это время одеться.
   -- Послушайте, -- сказала она уже в коляске, -- вот какой мой план.
   -- Я вас слушаю.
   -- После прогулки вы привезете меня к себе домой, согласны?
   -- С большим удовольствием, -- весело отвечал граф. По желанию Баккара коляска поехала по Монмартрскому предместью и Итальянскому бульвару; мимо Парижского кафе проехали шагом.
   В это время выходил оттуда барон Манерв. Узнав лошадей и ливрею графских лакеев и. наконец, увидя его самого и Баккара, он крайне изумился скорому успеху молодого иностранца. Поклонившись, он подошел к коляске.
   -- А, барон Манерв! -- вскричала Баккара, весело улыбаясь, -- не хотите ли с нами прокатиться в лес?
   -- Нет, благодарю вас, я еду верхом; мы там, может быть, встретимся. Ах да, граф, -- проговорил он вдруг, -- вы едете в лес, так, наверное, встретите там Оскара де Верни, вашего противника.
   -- Этого господина, который держит из-за меня пари? -- спросила Баккара, громко захохотав.
   -- Тот самый.
   -- Надеюсь, что теперь он откажется от пари?
   -- Ничуть, несмотря даже на то, что я прочел ему ваше письмо.
   Затем лошади понеслись крупною рысью.
   -- Какого вы мнения, -- обратилась Баккара к своему другу -- о человеке, который держит пари, затрагивающее честь женщины, хотя бы даже падшей.
   -- Подобный человек -- негодяй! -- отвечал граф, немного смутившись.
   -- Я с вами согласна. А негодяи должны быть наказаны. Поэтому, желая отомстить ему, я некоторое время буду разыгрывать пред ним роль влюбленной в него; только дайте мне слово, друг мой, что вы не забудетесь и не будете ревновать.
   -- Хорошо, -- отвечал граф покорно.
   В это время коляску остановил Шерубен, как мы уже сказали, став поперек дороги.
   -- Граф, -- обратился он к своему противнику, -- я очень счастлив, что встретил вас...
   -- Мне, в свою очередь, тоже весьма приятно, -- отвечал граф с холодною любезностью.
   -- Вчера вы предложили мне пари... Я не мог тотчас его принять, потому что был занят весьма важными делами. Сегодня я свободен и объявляю вам, что пари принимаю.
   -- Вам, может быть, неизвестно, барон, что женщина, о которой идет пари, это та самая, которая сидит вместе со мной в коляске.
   -- Мне очень хорошо это известно, -- отвечал Шерубен, вежливо кланяясь Баккара.
   -- Я очень опасаюсь за вас, -- проговорила Баккара, устремив на него проницательный взгляд, -- потому что я люблю Станислава (так звали молодого графа).
   -- Вечно любить нельзя, -- отвечал Шерубен, ничуть не смутившись.
   -- Пари ваше -- дуэль? -- спросила Баккара.
   -- Совершенно так.
   -- Следовательно, условия должны быть равные. Станислав бывает у меня каждый день, и поэтому дом мой для вас тоже открыт.
   Она бросила на него какой-то странный взгляд и, коварно улыбнувшись, сказала: "До свидания".
   Затем коляска снова быстро понеслась, объехала лес и спустя час уже въезжала во двор дома графа Артова, в улицу Пепиньер.
   Баккара с любопытством осмотрела весь этот дворец, на устройство которого граф потратил более трех миллионов. Затем она прошла в сад, взошла на террасу бельведера, откуда начала осматривать окрестные здания.
   -- Отсюда великолепный вид, -- сказала она, смеясь.
   -- Да, в особенности хорош этот сад, при доме N 40.
   -- Это не тот ли дом, где живет Шерубен?
   -- Тот самый.
   Баккара немного задумалась, затем обратилась к графу:
   -- Вы обещали повиноваться мне беспрекословно. Уступите мне это место на сегодняшнюю ночь.
   Граф Артов хотел было возражать, но Баккара взглянула на него с упреком, и поэтому, пожав плечами, он согласился.
   Она спросила чернил и перо. Граф усадил ее перед бюро в нижнем этаже беседки и затем скромно удалился.
   Баккара писала:
   "Маргарита! Оденьте малютку Сару сегодня в восемь часов и привезите ее в карете в улицу Пепиньер, в отель графа Артова; я жду".
   Получив письмо от управляющего госпожи Маласси, маркиза немедленно поехала навестить больную.
   Вдова лежала в постели и водила вокруг бессмысленными глазами. Она пристально взглянула на маркизу и, казалось, не узнала ее.
   -- Это я, друг мой, -- сказала госпожа Ван-Гол трепетным голосом.
   Вдова ничего не отвечала.
   -- Боже мой! что с нею? -- обратилась маркиза к вошедшему Вантюру.
   -- Два часа тому назад госпожа Маласси приехала и была совершенно здорова; но когда я подал ей письмо, присланное по городской почте, она, прочитав лишь первые строки, вдруг вскрикнула и упала в обморок.
   -- Где это письмо?
   -- Придя в себя, госпожа Маласси бросила его в камин.
   -- Вы посылали за доктором?
   -- Да. Он сказал, что это прилив к мозгу, и пустил ей кровь. В пять часов обещал заехать.
   Лицо вдовы было сине-багрового цвета и действительно выражало признаки удара.
   Немного спустя явился доктор.
   Маркиза начала осыпать его вопросами и узнала, что с госпожой Маласси случился апоплексический удар, вероятно, от сильного душевного потрясения, что, приди он пятью минутами позднее, она была бы уже покойницей.
   -- Я полагаю, что мы спасем ее, -- сказал доктор, -- хотя опасаюсь за ее рассудок. Ночь решит все, -- прибавил он хладнокровно.
   -- Я останусь при ней эту ночь, -- сказала маркиза прерывающимся голосом.
   Она села за стол и поспешно написала:
   "Друг мой! Я теперь у госпожи Маласси. Она опасно больна, так что я считаю нужным остаться всю ночь при ней. Заезжайте за мной завтра утром.

Пепа".

   -- Отошлите эту записку моему мужу, -- обратилась она к Вантюру, -- я останусь здесь.
   -- Дело идет великолепно, -- пробормотал Вантюр, выходя, -- все отлично играют свои роли: доктор неподражаем, вдова больна хоть куда, а я, кажется, добросовестно исполняю предписания господина Шерубена.
   Мнимый доктор, тот самый, который лечил Фернана Роше у Тюркуазы, прописал лекарство и через десять минут уехал, дав советы маркизе, как обращаться с пациенткой.
   Мадам Маласси в продолжение ночи неподражаемо играла свою роль.
   Часов около десяти, когда маркиза осталась одна, она, наконец, услышала ровное и спокойное дыхание, доказавшее, что больная заснула.
   Маркиза немного успокоилась и невольно начала думать о человеке, которого она любила втайне, из-за которого в продолжение одной ночи перенесла столько душевных страданий... И этот человек так близко от нее.
   Она знала, что Шерубен живет в третьем этаже этого дома и что окна его выходят в сад. Она встала, чтобы посмотреть, есть ли свет в его окнах, т. е. дома ли он.
   В одном окне действительно виднелся свет, который в то время, как маркиза смотрела, перешел в другое окно. Маркиза с трепетом следила за этим светом.
   Человек, которого она любила, был так близко от нее, а между тем они были разделены навеки. Эта мысль чуть не доводила ее до помешательства.
   Но вдруг свет, за которым она следила с таким волнением, исчез.
   Спустя некоторое время сердце маркизы сильно забилось: ей показалось, что она слышит в саду приближающиеся шаги.
   Неужели это Шерубен?.. Но нет, как может человек в одиннадцать часов ночи решиться прийти к вдове, женщине одинокой...
   Но между тем маркиза ясно увидела человеческую тень, приближавшуюся к дверям флигеля, и затем услышала мужские шаги по лестнице.
   Сердце ее судорожно сжалось, и она чуть не лишилась чувств.
   Дверь в спальню отворилась. Вошел человек... Это был Шерубен. Он как будто в нерешительности остановился на пороге.
   -- Маркиза, -- прошептал он, кланяясь, -- простите меня и позвольте оправдаться в таком дерзком посещении.
   Маркиза, бледная как полотно, не отвечала ни слова.
   -- Я сейчас только приехал домой и, узнав, что госпожа Маласси опасно заболела, решился, несмотря на позднее время, навестить ее. Я не встретил никого из прислуги и поэтому явился сюда так неожиданно.
   -- Благодарю вас за ваше внимание к мадам Маласси, -- -- проговорила наконец маркиза, -- положение ее, кажется, уже вне опасности, потому что, как видите, она спит, а сон есть верный знак облегчения.
   -- В таком случае позвольте мне удалиться, -- сказал Шерубен, устремив на маркизу пытливый взгляд.
   Она ничего не отвечала. Очарователь подошел к двери, но вдруг, как будто под влиянием внезапного решения, он обернулся и подошел к маркизе:
   -- Маркиза, я вам сейчас солгал.
   -- Вы солгали мне? -- спросила маркиза, вздрогнув.
   -- Да, -- сказал Шерубен, -- решительно солгал, потому что не решался сказать правду. Маркиза, -- продолжал он, -- меня привело сюда желание более сильное, чем желание узнать о здоровье больной...
   У маркизы от страха потемнело в глазах.
   -- Это желание... -- продолжал Шерубен с грустною улыбкою на губах.
   -- Позвольте, -- перебила его маркиза.
   -- Нет, выслушайте несчастного до конца. Через неделю я прощусь с Парижем, с Францией и даже с Европой.
   -- Как, вы уезжаете? -- спросила испуганно маркиза.
   -- Я сын корсара, -- продолжал очарователь, -- я родился в просторе океана, на экваторе. Во мне нет ничего европейского, кроме имени, которое я получил от усыновившего меня человека. В душе я дикарь, сын тропического неба. Я приехал десять лет тому назад с намерением преобразиться в европейца, но я не мог победить в себе первобытного характера, не мог потушить в себе клокочущих страстей. Однажды я встретил женщину... я полюбил ее со всей страстью дикаря... но -- увы!, -- между мною и этой женщиной гробовая пропасть; пропасть эта добродетель... потому что она замужем.
   Маркиза слушала его с замиранием сердца, она догадывалась, она чувствовала, что он говорит о ней, но не отвечала ни слова.
   -- Маркиза, я никогда вас более не увижу, быть может, вы никогда не услышите даже имени моего; но на коленях умоляю вас: если мысль, что где-то за морем страдает бедный дикарь, жизнь которого принадлежит вам, если мысль эта не оскорбит вас, то вспомните иногда, что человек этот стоял перед вами на коленях и просил вас доставить ему минуту блаженства, позволив прикоснуться устами к краю вашего платья.
   Затем он медленно встал и трепетным голосом произнес:
   -- Прощайте навеки, маркиза.
   В бедной маркизе происходила страшная борьба воли со строгим долгом.
   Шерубен в дверях поклонился еще раз и затем, глубоко вздохнув, удалился.
   В это самое время Баккара была у графа Артова.
   -- Друг мой, -- обратился к ней граф за обедом, -- зачем вы хотите провести сегодняшний вечер в бельведере?
   -- Это моя тайна и прошу вас, друг мой, не расспрашивать меня об этом, тем более что вы обещали мне это.
   И Баккара свернула разговор на другую тему. В это время приехала маленькая жидовочка, красоте которой граф не мог не удивиться.
   -- О ней тоже не расспрашивайте, -- предупредила Баккара, -- это тоже тайна.
   -- Друг мой, -- обратилась она к графу после обеда, -- проводите меня с этой малюткой до бельведера.
   Бельведер соединялся с домом стеклянной галереей, через которую граф и провел их.
   Баккара, взяв из рук его свечку, попросила удалиться.
   -- Где же прикажете ждать вас? -- спросил он.
   -- Где хотите: в саду или у себя в гостиной. Затем Баккара заперла за собой беседку.
   -- Странная женщина, -- пробормотал граф, уходя. Баккара посадила малютку на стул, лицом к саду дома N 40, задула свечку и, положив ей руку на голову, произнесла:
   -- Спи!
   И в то время, как девочка засыпала, она проговорила:
   -- Мне хотелось бы знать, дома ли он и что делается в доме, куда маркиза уже приехала.
   Граф долго ходил по саду, по временам поглядывая в сторону бельведера.
   -- Что могла бы делать там Баккара? -- задавал он себе вопрос.
   Она показалась ему вдруг каким-то таинственным существом, исполняющим что-то зловещее.
   Наконец, спустя час дверь беседки отворилась.
   Граф побежал навстречу Баккара, которая казалась сильно расстроенною.
   -- Друг мой, -- обратилась она к графу, -- прикажите заложить карету.
   -- Вы уже едете?
   -- Да, я еду домой, потому что ко мне будет гость.
   -- Гость? В десять часов вечера?
   -- Да, и гостя этого зовут Шерубен.
   -- Шерубен? Но откуда вы это знаете?
   -- Я существо сверхъестественное, -- отвечала Баккара, улыбаясь, -- узнаю иногда будущее. До свидания, я жду вас завтра у себя.
   Баккара села в карету и поехала в улицу Монсей.
   Прошло около часа с тех пор, как Баккара уехала от русского графа; она вернулась в улицу Монсей и нашла у себя записку следующего содержания:
   "Вы мне сегодня позволили бывать у вас, но не назначили ни дня, ни часа. Позвольте же, милостивая государыня, ввиду важности пари, которое я держал, просить вас принять меня сегодня же вечером в одиннадцать часов.

Целую ваши ручки.
Шерубен".

   Когда Баккара прочла это письмо, то ей невольно пришло на память, что уже час тому назад маленькая ясновидящая сказала ей, что Шерубен будет у нее в этот же вечер.
   Баккара уложила спать Сару и приготовилась к приему Шерубена.
   Она сама не расположилась, как накануне, в маленьком кабинете и не отослала своих людей... но, напротив того, вздумала принять его более открыто... Вместо того чтобы переодеться в капот, она осталась в своем утреннем наряде и пришпилила в волосы василек. Затем она поправила прическу и с удовольствием посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что она все еще поразительно хороша.
   Баккара хотела принять своего дерзкого соблазнителя в той самой хорошенькой гостиной, где шесть лет тому назад барон д'О. выставил так много роскошных вещей. Она развалилась на кушетке, придвинутой к камину, и облокотилась на стол в позе женщины, ожидающей лицо, вмещающее в себе, в ее глазах, весь мир.
   Вскоре колокольчик известил ее о прибытии посетителя.
   Было одиннадцать часов: Шерубен был точен... вполне точен.
   Прошло около двух минут, наконец, вошла горничная и подала карточку Оскара де Верни.
   -- Просите, -- ответила Баккара, не поднимая головы и не поворачиваясь.
   Шерубен вошел. Он на минуту остановился на пороге, взглянул вокруг себя и с досадой увидел, что будущая жертва, вместо того чтобы ждать его в будуаре, приняла его в своей гостиной.
   Он сразу понял, что Баккара была женщина далеко недюжинная.
   Когда дверь отворилась, Баккара немного приподняла голову и, увидев его на пороге, улыбнулась и указала ему рукой на стул.
   Горничная вышла, и Баккара осталась вдвоем с гостем.
   Надо сказать, что Шерубен, идя к Баккара, дорогой сочинил хорошенькую речь, которую и приготовился сказать ей. Он уже заранее сообразил свое положение и, предвидя, что его примут холодно и презрительно, приготовил уже "несколько эффектных фраз и несколько таких взглядов, против которых, по его мнению, нельзя было устоять. К несчастью для него, он во всем ошибался.
   Программа, составленная им, положительно не годилась, так как Баккара не выказывала ни холодности, ни гнева, ни презрения.
   Она подала ему руку и просто сказала:
   -- Садитесь подле меня, ужасный ребенок.
   Этот эпитет был сказан шутливым тоном и без всякой досады, что окончательно сбило с толку Шерубена,
   -- Действительно, -- сказал он, -- заслуживаю вполне название ужасного ребенка, потому что...
   -- Позвольте!.. -- перебила она. -- Прежде чем говорить о делах, я перебью вас...
   -- Слушаю.
   -- Хотите чаю? -- спросила она, смеясь.
   -- Благодарю!
   -- Ну так мы теперь потолкуем.
   Шерубен поклонился и начал было обдумывать новую речь.
   -- Знаете ли вы, каких, например, трудов стоило мне вразумить графа Артова?
   -- По какому поводу?
   -- Да по поводу вашего пари, -- ответила она просто. Шерубен посмотрел на нее.
   -- Я не понимаю вас, -- сказал он.
   -- Ну, так я объяснюсь проще... Слушайте меня... Вообразите себе, что граф принял это пари серьезно.
   Она сделала ударение на последнем слове.
   Шерубен привскочил на своем месте.
   -- Да, я тоже считаю это пари серьезным? -- вскрикнул он.
   Баккара начала опять улыбаться.
   -- Ну, если я вам укажу на одно небольшое препятствие, -- сказала она, -- то вы, верно, согласитесь со мной... я была хороша, а может быть, и теперь еще не дурна; я всегда славилась своею бесчувственностью -- вот романическая сторона этого пари... Вы уже теперь рискуете своею жизнью, чтобы соблазнить женщину, у которой нет сердца.
   Шерубен поклонился.
   -- Теперь мы взглянем на обратную сторону медали... Если действительно я такая, то вы только потеряете время и проиграете пари... дело довольно важное, так как вас тогда убьет граф.
   -- И будет вполне прав.
   -- Хорошо!.. но... если вы выиграете? (И при этом Баккара посмотрела на молодого человека так насмешливо, что он невольно покраснел.)
   -- Если вы его выиграете, -- продолжала она между тем, -- то вы составите себе состояние... ну, позвольте, возможно ли предположить, чтобы человек ценил свою любовь в двадцать пять тысяч франков годового дохода?
   Эти слова поразили как громом Шерубена.
   Баккара говорила ему, не стесняясь, что он держал постыдное пари -- невозможное для порядочного человека...
   Шерубен покраснел, как школьник, пойманный в какой-нибудь шалости.
   На губах Баккара мелькнула едва заметная насмешливая улыбка, и эта-то улыбка окончательно смутила Шерубена.
   -- Послушайте, -- продолжала она, -- вы вели себя в отношении меня как неопытный школяр. Вам сказали, что у меня нету сердца, -- может быть, это и правда.
   -- Я этого теперь не думаю, -- пробормотал он.
   -- Это все может быть; но прежде чем было держать это постыдное пари, вам не мешало бы навести сперва некоторые справки.
   И молодая женщина, на которую чарующий взгляд Шерубена не производил ни малейшего действия, смотрела на него и продолжала смеяться.
   -- Я поняла бы, -- продолжала она, -- держать пари, не рассчитывая на денежный выигрыш. То есть если бы вы сказали "я хочу быть любим этой женщиной, которая никого не любит" вместо того, чтобы заявить то громко в клубе... тогда, может быть, и была бы еще для вас какая-нибудь надежда тронуть меня, но...
   Она улыбнулась и не докончила своих слов.
   -- Так вы считаете, -- проговорил Шерубен, несколько оправившись от смущения, -- мое пари проигранным?
   -- Мне кажется... если разве только...
   -- А, условие? Посмотрим, в чем оно заключается!
   -- Ну, -- сказала она, -- заключим условие... и не будем более говорить, и продолжайте, если хотите, бывать у меня...
   -- Я не понимаю вас, -- сказал Шерубен.
   -- А между тем это так понятно.
   -- Как?
   -- Милейший мой, -- сказала Баккара, -- позвольте мне предположить, что во мне вас больше всего пленяет обещание графа дать вам пятьсот тысяч франков...
   -- Как вы могли это предполагать? -- проговорил Шерубен с притворной гордостью.
   -- Отложим в сторону ваше самолюбие -- я убеждена, что вы отказались бы от них с охотой... если бы я только могла полюбить вас...
   -- О, конечно!.. -- пробормотал Шерубен. Он боялся, что его разгадают.
   -- Слушайте же меня, что я вам предложу сейчас -- вы можете принять или не принимать... Или вы напишете графу тут же, у меня, и сейчас же, что вы отказываетесь от пари, или ваша нога никогда не будет у меня.
   -- Ну, а если я напишу это, что со мной будет тогда?
   -- Тогда, может быть, вас и простят, -- проговорила Баккара и бросила такой взгляд на наглого искателя приключений, что он окончательно почувствовал себя обезоруженным.
   -- Ну, -- добавила она настоятельно, -- решайтесь же! Он еще несколько колебался.
   -- Вот бумага -- садитесь там и пишите, я буду диктовать.
   Шерубен вздрогнул и почувствовал, что он побежден. Он встал и сел к столу.
   -- Я жду, -- проговорил он, взяв в руки перо.
   -- Граф, -- диктовала Баккара, -- забудьте мою вину перед вами; я отказываюсь от пари.
   -- Я не могу писать этого! -- вскрикнул Шерубен, -- это ведь настоящее письменное извинение!
   -- Вы напишете его, -- сказала спокойно Баккара, голос которой звучал так нежно и очаровательно, -- вы напишете ради любви ко мне...
   Шерубен молча взял перо и написал.
   -- А теперь, -- сказала Баккара, -- поцелуйте мою руку, возьмите шляпу и отправляйтесь!
   -- Отправляться?
   -- Теперь уже двенадцать часов, -- заметила Баккара, -- если хотите успеть, то начинайте с послушания...
   Очарованный Шерубен послушался и пошел домой...
   -- Когда я могу быть у вас? -- спросил он.
   -- Послезавтра, прощайте.
   Когда он ушел, она заперла за ним дверь, и, покачав головой, прошептала:
   -- Ты у меня в руках... ты самый обыкновенный Дон-Жуан, и наказание твое будет ужасно, если ты только не остережешься.
   Можно было предположить, что Баккара угадывает то, что должно было случиться.
   И действительно, Шерубен отрезвился сейчас же, как вышел на улицу.
   -- Какой я дурак, -- подумал он, -- я забыл о том, как бы мне пригодились пятьсот тысяч франков.
   -- Впрочем, -- пробормотал он, -- никто не принуждает меня сказать Баккара, что я отказываюсь от своего пари. Лишь бы только граф знал, что я держу это пари... теперь ясно как божий день, что она желает полюбить меня, но не хочет согласиться из-за пари... Следовательно, -- добавил он, ударив себя по лбу, -- пятьсот тысяч франков у меня в кармане... Идем к графу!
   Шерубен знал привычки молодого графа, "то есть то, что он не ложился спать никогда раньше трех часов.
   Было всего двенадцать часов... Шерубен подумал немного и отправился в клуб и действительно нашел графа за вистом.
   -- Граф, -- сказал он ему вполголоса, -- я могу попросить вас на одно слово?
   -- К вашим услугам, -- ответил граф, вставая и отходя в сторону. -- Я слушаю вас.
   -- Я только что от Баккара, -- начал Шерубен.
   -- Так, -- заметил равнодушно граф.
   -- Согласитесь ли вы в том со мной, что в деле, которое занимает теперь нас, хитрость употребительна?
   -- Смотря по обстоятельствам.
   -- Баккара не желает, чтобы я держал об ней пари.
   -- Она права.
   -- Поэтому я написал у нее письмо, в котором отказываюсь от нашего пари.
   -- А!
   -- Но я пришел сказать вам, граф, что мой отказ не серьезен.
   -- Хорошо!
   -- Разве только вы согласитесь дать мне слово, что вы ничего не скажете ей о настоящем разговоре.
   -- Даю вам это слово.
   -- Хорошо... до свиданья.
   Шерубен поклонился графу и ушел, чтобы повидаться с виконтом де Камбольхом, который должен был ожидать его.
   На другой день после этого граф Артов заехал к Баккара; она встретила его с улыбкой и, подавая руку, сказала:
   -- Хотите я вам сообщу какую-нибудь тайну?
   -- Да, -- ответил он, кивая головой.
   -- Я сообщу вам кое-что, о чем вы полагаете, что знаете это один.
   Он сделал движение невольного удивленья.
   -- Вчера вечером, в полночь, у вас был некто Шерубен.
   -- Вы это почему знаете? -- спросил граф.
   -- Это для вас должно быть все равно.
   -- Так вы видели его?
   -- Нет! Но я знаю, с какой целью он был у вас в клубе.
   -- Вот как! -- прошептал граф. -- Если вы это знаете, то вы просто колдунья.
   -- Все это может быть. Садитесь здесь и прочтите это письмо.
   Она подала ему записку, в которой Шерубен извинялся и отказывался от пари.
   -- Вот как! -- заметил граф с притворным удивлением.
   -- Милое мое дитя! -- сказала Баккара тоном матери. -- Вы благородны и, как видно, умеете держать свое слово... Вы обещали не говорить о своем свидании с Шерубеном. Но я, как женщина всезнающая, по вашему выражению -- колдунья, скажу вам, какая была цель этого свиданья: Шерубен просил вас считать ваше пари действительным и серьезным.
   Граф вскрикнул от удивления.
   -- Но, -- докончила она серьезным тоном, -- г. Шерубен и не подозревал, что подписывал свой смертный приговор. Граф вздрогнул.
   -- Послушайте, -- продолжала она медленно, -- если бы этот человек был просто фатом, игравшим репутацией какой-нибудь женщины, то я сказала бы вам: "Выгоним его и пусть он живет"... Но этот человек -- негодяй... вор-- убийца и служит в настоящее время разумным исполнителем такого низкого преступления, которому даже нет названия... Граф! Исполните ли вы мою просьбу, если я когда-нибудь скажу вам: "Человек этот хвастун, он проиграл пари, так накажите же его по заслугам!.." Исполните ли вы тогда мою просьбу?
   -- Клянусь вам, -- ответил молодой человек, начинавший глубоко, слепо и фанатически верить Баккара.
   Вернемся теперь назад и посмотрим, что делает наш друг Фернан Роше.
   Мы оставили его в то время, когда он, выйдя от Баккара, отправился к Тюркуазе.
   Он любил ее... любил до безумия.
   Дойдя до улицы Бланш, он Отыскал дом под номером 17-м и спросил у привратника, где живет госпожа Дела-кур, -- это было имя, которое приняла Женни.
   -- Пятый этаж -- вторая дверь в коридоре, -- ответил ему привратник.
   Эти слова болезненно сжали сердце Фернана. Он оставил Тюркуазу в отеле и нашел ее в мансарде. Он поднялся под впечатлением сильного волнения, отыскал указанную дверь и постучал в нес-
   -- Войдите! -- отозвался звучный и веселый голосок.
   Фернан отворил дверь и очутился в маленькой комнатке, скромная обстановка который вряд ли удовлетворила бы даже и гризетку.
   Посреди этой гордой бедности Тюркуаза представилась Фернану чем-то вроде королевы, низвергнутой с престола, она была по-прежнему хороша, спокойна и весела.
   -- Здравствуйте, друг, -- сказала она, -- я ждала вас... И при этом она подставила ему свой лоб с такой грацией, что невольно очаровала бы всякого.
   Фернан не сел, но усадил ее в кресло и стал перед ней на колени.
   -- Вы честное, благородное созданье, -- сказал он.
   -- Неужели только потому, -- прошептала она, -- что я предлагаю вам свое кресло?
   -- Нет, потому, что вы поступаете благородно...
   -- Довольно, довольно! -- прервала она, грозя пальчиком... -- Вы просто неисправимы.
   Он опустил голову и замолчал.
   -- Фернан, -- продолжала она, -- хотите быть моим другом?
   -- Как можно об этом спрашивать?
   -- Хотите бывать здесь меня?
   -- Когда?
   -- Когда хотите... каждый день. Он радостно вскрикнул.
   -- Но это будет только с одним условием.
   -- Каким?
   -- Что вы предоставите мне право жить по своей воле и никогда не будете затрагивать денежного вопроса.
   -- Хорошо, -- ответил покорно Фернан.
   -- С этим условием я буду вас любить. -- 14, взяв за руки своего друга, она с нежностью пожала , их.
   Фернан пробыл у Тюркуазы целый день и ушел только в шесть часов, когда она потребовала, чтобы он шел домой.
   Когда он вернулся домой, то у него собирались обедать.
   Уже в течение нескольких дней помешательство господина де Бопрео, казалось, удвоилось. И он положительно впал в детство.
   Г-жа Бопрео сидела в гостиной вместе с дочерью.
   Обед был скучен; во все продолжение его царствовало молчание.
   Это молчание так тяготило Фернана, что он вышел из-за стола за десертом и ушел к себе в курительную комнату.
   Два или три дня после этого он был у Тюркуазы на самое короткое время и всякий раз дома отговаривался серьезными делами.
   На четвертый день к ней приехал сэр Вильямс и предупредил ее, что Фернан купил для нее меблированный отель в улице Виль л'Евэк. предложил ей не выказывать своей радости, когда он придет, и вообще подольше не соглашаться на принятие этого подарка.
   -- Будьте спокойны, я хорошо сумею разыграть свою роль, -- ответила ему Женни.
   -- Ну-с, и кроме того, -- добавил сэр Вильямс, -- переехав в отель, вы потрудитесь завтра, ровно в двенадцать часов, проехаться в коляске мимо окон известного вам достоуважаемого виконта де Камбольха.
   Сэр Вильямс уехал, и почти вслед за ним к Тюркуазе явился комиссионер, который принес ей письмо.
   Тюркуаза взглянула на адрес, узнала почерк Фернана и распечатала его.
   "Дорогая моя Женни! Если вы только хоть немного любите меня, то вы докажете свою любовь и поедете с человеком, который подаст вам это письмо.
   Ваш Фернан".
   -- Положительно, -- подумала Тюркуаза, -- мой покровитель очень не глупый малый.
   Затем она, не задумываясь, отправилась с комиссионером, который и привез ее в отель, купленный для нее Фернаном на улице Виль л'Евэк.
   Здесь она увиделась с Фернаном, приняла от него этот подарок и расположилась уже как дома.
   На другой день после этого, поутру, к мастерской Леона Роллана подъехала коляска, из которой вышел виконт де Камбольх.
   Он вошел в мастерскую и, сказав Роллану, что он нуждается в мебели, предложил ему немедленно отправиться с ним к нему на квартиру, чтобы осмотреть ее и вымерить.
   Леон переоделся и поехал с виконтом.
   Когда он был у него на квартире, пробило ровно двенадцать часов, и в это-то время мимо окон виконта проехала шагом коляска, запряжённая четверкой великолепных лошадей, и в этой коляске сидела Тюркуаза.
   Рокамболь нарочно обратил внимание Леона на эту коляску и на сидевшую .в ней даму.
   Роллан узнал Тюркуазу и как сумасшедший убежал от виконта и бросился за ней, желая догнать ее...
   Это ему долго не удавалось, но, наконец, на площади Баво, когда он думал, что догонит ее, потому что был всего за несколько шагов, коляска повернула на улицу Виль л'Евэк, где и въехала в ворота одного отеля.
   Эти ворота затворились именно в ту минуту, когда Леон подбежал к ним. Не помня себя, он крепко дернул за шнурок колокольчика.
   Калитка отворилась, и в ней показался человек.
   -- Что вам надо? -- спросил он.
   -- Мне нужно поговорить с вашей барыней!
   -- Положим, -- ответил лакей, -- но наша барыня имеет привычку принимать только тех, кто называет ее по имени или говорит свое имя...
   Эти слова вызвали у Леона глубокий вздох. Он не знал, под каким именем была здесь Женни Гарен.
   -- В таком случае, -- сказал он, -- потрудитесь сказать ей, что ее желает видеть человек, которого она хорошо знает, -- Леон Роллан.
   -- Подождите здесь, -- предложил лакей, -- я сейчас передам барыне о вашем желании.
   Прошло около десяти минут, показавшихся Роллану чуть не целым веком.
   Наконец человек вернулся назад.
   -- Барыня, -- сказал он, -- не знает вас совершенно, но готова принять вас.
   У Леона помутилось в глазах. Или это была не его Женни, или она отказывалась от него. Он следовал за лакеем как пьяный, беспрестанно спотыкаясь.
   Человек провел его через приемную и, введя в большую гостиную, где были собраны богатства и чудеса новейшей роскоши, указал ему на стул и сказал: -- Потрудитесь обождать, барыня сейчас выйдет.
   Леону стало казаться, что он помешался -- его сразу охватило страшное сомнение, и он уже хотел бежать... но дверь уже отворилась и в ней показалась Тюркуаза.
   Леон Роллан вскрикнул. Перед, ним стояла женщина, которую он знал под именем Женни Гарен.
   -- Женни!.. -- прошептал он, подходя к ней.
   Но Тюркуаза изобразила собой полное удивление, гордо поклонилась работнику и спросила:
   -- Вас зовут Леон Роллан?
   Эти слова поразили как громом столяра... он посмотрел на стоявшую перед ним молодую женщину и зашатался.
   -- Мне передали, -- продолжала Тюркуаза совершенно хладнокровно, -- что вы желаете меня видеть... Что вам угодно?
   Она указала ему на стул около камина, а сама села на кушетку, стоявшую подле камина.
   -- Сударыня... Женни! -- прошептал опять Леон.
   -- Мне кажется, что вы ошибаетесь...
   -- О! -- вскрикнул он, пораженный сходством, -- нет, это просто невозможно!.. Женни!.. Это вы!
   -- Меня зовут не Женни, а Делакур.
   -- Боже! -- прошептал опять Роллан, -- но ведь у вас ее голос, ее взгляд...
   -- Успокойтесь немного, -- сказала Тюркуаза, -- и потрудитесь посмотреть на меня попристальнее... Вы, конечно, убедитесь тогда, что вы ошибаетесь.
   -- Нет! Это вы!..
   .Она покачала отрицательно головой.
   -- Мне кажется, -- проговорил Леон, -- что я действительно начинаю сходить с ума...
   -- Позвольте, -- перебила его Тюркуаза, -- что это за особа -- Женни Гарен?
   -- Дочь одного из моих работников... бедная швея...
   -- Ну, так потрудитесь же взглянуть вокруг себя... И при этом Тюркуаза жестом указала на роскошь, окружавшую ее, и на богатое платье, надетое на ней. Этот довод имел полную силу.
   -- Наконец, -- продолжала Тюркуаза с полным спокойствием, -- вы, вероятно, убедились.
   Леон поник головой.
   Тюркуаза постепенно довела работника до глубокого отчаяния, а потом созналась ему, что она и Женни -- одно и то же лицо, но что она скрылась от него, боясь, что он будет презирать ее, если узнает, что она обманывала его и что она совсем не то, за кого выдавала себя.
   Леон вне себя бросился перед ней на колени и стал умолять ее не оставлять его...
   Тюркуаза, получившая от сэра Вильямса известного рода инструкции, поклялась ему в любви и предложила ему бежать с ней из Парижа в Америку.
   Леон согласился, но в эту минуту он вспомнил о своем ребенке:
   -- Мой ребенок... жена! -- прошептал он.
   Этого было вполне достаточно, чтобы Тюркуаза ушла от него в другую комнату и заперла за собой дверь. Леон остался, как пораженный громом. В комнате, куда вошла Тюркуаза, находился сэр Вильямс, видевший через отверстие в стене все, что происходило в зале.
   -- Ну, крошка, -- сказал он, когда к нему вошла Тюркуаза, -- садись и пиши поскорее письмо этому ослу.
   Тюркуаза молча повиновалась.
   Сэр Вильямс поторопился продиктовать ей письмо к Леону Роллану, в котором она извещала его, что одна только глубокая любовь к нему заставляет ее снова писать ему; она предлагала снова бежать с ним и притом взять с собой его ребенка, которому она бралась заменить мать.
   "Если вы любите меня, то вы должны сделать это сегодня ночью или завтра утром, и мы тотчас же уедем", -- было сказано в письме.
   Ливрейный лакей подал это письмо Леону, который все еще стоял в зале.
   Роллан прочел его и быстро вышел из комнаты.
   Сэр Вильямс видел это и, обернувшись к Тюркуазе, сказал ей, чтобы она ехала завтра с Леоном в том почтовом экипаже, который будет стоять у подъезда...
   -- На первой же станции, -- добавил сэр Вильямс, бывший в костюме сэра Артура, -- вы получите от почтаря особенную инструкцию.
   -- А Фернан? -- спросила Тюркуаза.
   -- Вы напишите ему письмо, -- ответил сэр Артур и, усадив молодую женщину за письменный стол, продиктовал ей письмо к Фернану следующего содержания:
   "Милый Фернан! Так как вы делаете мне сюрпризы, от которых я не имею возможности из любви к вам отказаться, то я нахожу нужным наказать вас. А так как я воображаю, что вы любите меня, то я и думаю, что Лучшее средство, чтобы наказать вас, будет заключаться в том, чтобы изгнать вас хотя бы на несколько часов. Но так как я не могу сделать этого в вашем же доме, то я и прибегаю к другому средству -- т. е. изгоняю себя из Парижа на сорок восемь часов. Куда я еду -- это тайна! Вот и наказание для вас. В особенности, Фернан, не вздумайте ревновать.

Женни".

   Затем сэр Артур простился с Тюркуазой и спокойно вышел из ее отеля.
   Он прошел улицу Виль л'Евэк до площади Больвоам, остановил наемную карету, сел в нее и приказал кучеру везти себя в улицу Лаффит. Он ехал к графу де Шато-Мальи.
   Сэр Вильямс много думал и занимался в последнее время маркизой Ван-Гоп. Дай Натха и вообще пятимиллионным делом.
   Граф был дома, и один в это время. Он только что вернулся с обеда из Английского клуба.
   Грум подал ему карточку.
   Граф взглянул на нее, вздрогнул и, приказав принять посетителя, велел больше никого не принимать
   Сэр Артур не заставил себя долго ждать.
   -- О-о! -- сказал он, входя, -- очень рад, любезнейший граф, что застал вас здесь...
   -- И я тоже, сударь, -- заметил граф. подвигая ему кресло.
   Сэр Артур сел.
   -- Я уезжал, -- начал он. -- и теперь пришел узнать, как идут наши дела?
   Граф глубоко вздохнул.
   -- Ах, my dear, -- сказал он, -- я ужасно боюсь, что наше дело проиграно.
   -- Что? -- переспросил сэр Артур.
   -- Дела мои, или наши, если вы хотите, находятся все в одном и том же положении.
   -- Гм!
   -- Роше так же добродетельна, как и несчастна.
   -- А?!
   Барон произнес это односложное восклицание с необыкновенным красноречием.
   Оно выражало собой -- что граф неловкий Дон-Жуан, не умеющий взяться как следует за это дело.
   -- Да, -- продолжал он, -- несмотря на все мои усилия, я еще не завоевал ни одного уголка в ее сердце.
   -- Славно! -- заметил мнимый англичанин, -- мне было бы очень приятно выслушать отчет об этих ваших усилиях...
   -- Это можно.
   -- Говорите, я вас слушаю, -- проговорил сэр Артур и откинулся на спинку кресла.
   Граф кашлянул и начал:
   -- Во-первых, я должен сказать вам, -- начал он, -- что госпожа Роше оказывает мне такое беспредельное, так сказать, братское доверие, что я начинаю чувствовать угрызения совести.
   -- Но, сколько мне кажется, -- заметил сэр Артур, -- это еще не вполне удобное средство получить наследство вашего дяди.
   -- Затем, -- продолжал граф, -- я должен сознаться, что наивность этой женщины служит более в ее пользу, чем против нее.
   -- Это как так?
   -- Очень просто: госпожа Роше, считая меня своим другом, почти братом, нисколько не боится меня, и ей никогда и в голову не приходит, что я могу любить ее.
   -- Как! Вы еще не признавались ей в своей любви?!
   -- Нет!
   Баронет выразил сильное неудовольствие.
   -- Граф, -- заметил он довольно резко. -- вы настолько дурно исполняете свои обязательства, что я не вижу причины и мне исполнять свои.
   Эти слова произвели на молодою графа совсем другое действие, чем этого ожидал сэр Вильямс. Он вдруг приподнялся со стула, и, взглянув прямо на своего собеседника, гордо сказал:
   -- Милостивый государь, мне кажется, что Бог мне простил бы, если бы я нарушил свою клятву и не исполнил того отвратительного обязательства, которое я принял на себя так необдуманно.
   Сэр Артур до крови закусил губу.
   -- Нечего вмешивать бога, -- пробормотал он, принужденно засмеявшись.
   -- Ошибаетесь.
   -- Но вы шутите?
   -- Нисколько, -- ответил граф и презрительно посмотрел на своего собеседника.
   -- Вот что, -- добавил он твердо, -- обдумав все, я не желаю добывать себе состояние моего дяди ценою женщины.
   -- Право! -- пробормотал сэр Артур, едва скрывая свое бешенство. -- Можно подумать, что вы действительно любите госпожу Роше...
   -- По крайней мере, настолько, что уважаю ее. Сэр Артур привскочил на своем месте.
   -- Сколько мне кажется, -- заметил он с досадой, -- вы предлагаете мне уничтожение наших обязательств?
   -- Очень может быть.
   -- А я подтверждаю противное, вы дали мне слово, и я вам дал тоже свое.
   -- Милостивый государь, -- сказал твердо граф де Шато-Мальи, -- я возвращаю вам ваше слово. По-моему, моя совесть говорит мне, что презрение людей лучше угрызений совести и воспоминаний о подлости.
   Сэр Артур понял, что проиграл. Он увидел, что одно из орудий его мрачной мести вдруг сломалось, и Эрмина уходила от него.
   -- Граф! -- воскликнул он, чуть не задыхаясь от бешенства. -- Если завтра днем мы где-нибудь встретимся и я подойду к вам со словами: вы не дворянин и вы нарушили вашу клятву... Что вы тогда скажете?
   -- Я промолчу, -- возразил ему спокойно граф, -- но в душе подумаю: "Не дворяне те, которые добывают себе состояние ценою подлости".
   -- Ну, а если я потребую у вас удовлетворения.
   -- Я, конечно, буду драться, -- ответил граф твердо.
   -- Заметьте, граф, что если герцог женится на госпоже Маласси. то вы разорены навсегда.
   -- Я сумею перенести это несчастье. -- ответил граф и добавил, указывая на дверь: -- Довольно, милостивый государь, я хочу уважать госпожу Роше и надеюсь, что мы встретимся с вами только с оружием в руках.
   Слова эти были произнесены таким холодным тоном, что сэру Артуру оставалось только взять шляпу и выйти.
   -- Мы увидимся, граф, -- проговорил он.
   -- Когда вам будет угодно, -- ответил граф.
   Когда сэр Артур вышел, то граф де Шато-Мальи вздохнул гораздо свободнее.
   -- Я чувствую, -- прошептал он, -- что я становлюсь опять честным человеком.
   После этого он взял перо и написал следующее письмо:
   "Милостивая государыня!
   Я вас буду просить назначить мне завтра свидание у себя дома, а не у меня, как это предполагалось раньше".
   Это письмо было отослано Эрмине Роше.
   -- Черт возьми! -- прошептал сэр Вильямс, уходя от графа, -- неужели судьба помешает мне накануне самой победы... Нет! Я должен отомстить.
   Вернемся теперь опять в Леону Роллану.
   Выбежав от Тюркуазы, он как сумасшедший побежал домой... он не мог дать себе отчета, что происходило с ним... он был в каком-то опьянении...
   Тюркуаза так и вертелась перед глазами бедного работника и своим чарующим видом лишала его всякой способности мышления.
   Его уже ждали с нетерпением.
   Леон сел нарочно около своего ребенка и старался всеми силами заглушить то ужасное видение, которое преследовало его... но все было напрасно... Тюркуаза так и мелькала перед его глазами.
   Ночью он наконец не выдержал и хотел привести в исполнение требование Тюркуазы относительно своего ребенка...
   Но Вишня внезапно проснулась и вскрикнула...
   Этого крика, вырвавшегося из сердца матери, было вполне довольно, чтобы Леон на минуту пришел в себя... он положил ребенка в люльку и, сказав с отчаянием: "Я негодяй... прощай... прости меня!" -- выбежал из комнаты.
   Утром Вишня нашла в мастерской письмо Тюркуазы... она прочла его, поняла, зачем Леон хотел взять с собой ребенка, и упала без чувств.
   Но в это время само провидение заступилось за несчастную мать и послало ей утешительницу и покровительницу в лице Баккара.
   Баккара прочла это письмо и, поцеловав Вишню, сказала решительным тоном:
   -- Тюркуаза умрет от моей собственной руки!..
   Она встала, как амазонка, приготовляющаяся к битве.
   Теперь, прежде чем продолжать дальше, мы вернемся к сэру Артуру, когда он вышел от графа де Шато-Мальи.
   Выйдя от графа, сэр Вильямс сел в карету и велел кучеру везти себя к своему другу виконту де Камбольху.
   Ученик, по всей вероятности, ждал своего учителя и был дома.
   -- Черт возьми, дядя, -- проговорил он при виде сэра Артура, -- вы очень аккуратны.
   -- О, yes! -- ответил англичанин, затворяя собственноручно за собой двери... -- Ты видел Шерубена?
   -- Да.
   -- Ну, что?
   -- Она выслушала его признание.
   -- Ну?
   -- Ну, и ничего.
   И Рокамболь рассказал подробно сцену, случившуюся накануне у Маласси.
   -- Вы видите, -- добавил он, глубоко вздохнув, -- мы ни на шаг не подвинулись вперед.
   -- Ты находишь?
   -- Да.
   -- Ты ошибаешься, пустейший человек. Рокамболь привскочил на своем месте.
   -- Друг мой, -- проговорил сэр Вильямс, разваливаясь в своем кресле, -- ты положительно обманываешь все мои лучшие надежды и ожидания.
   -- В чем это, дядя?
   -- Да хоть бы в том, что ты глуп.
   -- Очень вам благодарен за ваш комплимент.
   -- Мне сегодня некогда упрекать тебя, мой милый друг, а потому перейдем прямо к делу. В какой день Дай Натха приняла яд?
   -- Третьего дня.
   -- Так, он действует только на седьмой день, следовательно, у нас еще целых пять дней?
   -- Но, дядюшка, -- проговорил Рокамболь, -- Шерубен в две недели не мог ничего сделать с маркизой, что же он сделает в эти пять дней.
   Сэр Вильямс только пожал плечами.
   -- Странно, -- сказал он, -- ты до сих пор смотришь на всех женщин, как будто все это одни лоретки.
   -- Я согласен, дядя, что я еще глуп, а вы -- гениальный человек.
   -- Перейдем к другому, -- перебил его сэр Вильямс.
   -- Позвольте, -- возразил Рокамболь, -- я хочу поговорить еще с вами о Шерубене.
   -- Что такое?
   -- Он видел Баккара.
   -- Когда?
   -- Вчера вечером... ее, кажется, невозможно склонить.
   -- Тем лучше! Она мне мешает.
   Тогда Рокамболь рассказал про свидание Баккара с Шерубеном.
   Сэр Вильямс слушал серьезно и задумчиво.
   -- Да, -- прошептал он наконец, -- мне бы очень хотелось узнать, что у нее на сердце.
   -- Шерубен будет это знать.
   -- Сомневаюсь.
   -- Это все, дядя.
   Неутомимый гений зла приподнял голову.
   -- Нет, мне надо поговорить с тобой еще о Фернане и Леоне.
   -- Что мы сделаем, если Леон возьмет ребенка? -- спросил Рокамболь.
   Адская улыбка осветила на мгновение лицо сэра Вильямса.
   -- Я давно уже сердит на Вишню, -- проговорил он, -- и с удовольствием отдам ребенка в воспитательный дом.
   -- А отца?
   -- Это будет другое дело... я ведь тебе говорил уже давно, что мечтаю о небольшой трагикомедии между Леоном и Фернаном, Леон силен как черт, дать ему в руки нож -- и он будет готов зарезать быка... Мне понравилась1 бы встреча между ними у Тюркуазы.
   -- Недурно!..
   -- Ночью, без огня, они оба, ослепленные ревностью, встретились бы в комнате женщины, которую оба любят до безумия... но, -- вдруг резко прервал себя сэр Артур, -- дело еще не в этом.
   -- Так в чем же?
   -- Тюркуаза поедет завтра утром.
   -- Да.
   -- Разве только Леон не явится к ней... тогда мы подстроим другую комбинацию.
   -- Куда же она едет?
   -- Сейчас узнаешь... ты будешь ее почтарем.
   -- Я?
   -- Ну конечно.
   -- Но Леон узнает меня.
   -- Нет... я тебе помогу переодеться и замаскировать хорошенько себя.
   -- Хорошо... куда я повезу голубков?
   -- Сейчас узнаешь, -- ответил ему сэр Вильямс и принялся развивать перед ним план своих действий.
   Когда Леон Роллан выбежал из дому, то он побежал прямо на набережную с той целью, чтобы броситься в воду. Но его удержал от этого ливрейный лакей Тюркуазы, следивший все время за его действиями.
   -- Вас ждут, -- сказал он, удерживая Роллана за руку, -- что вы делаете?
   Лакей, не выпуская его руки из своей, шел с ним рядом. Леон не думал уже более о жене и забыл окончательно, что произошло сейчас у него дома. Во мраке его сердца и ума горела только одна блестящая звездочка -- Тюркуаза.
   Лакей нанял фиакр, посадил в него Леона и крикнул кучеру, чтобы он вез как можно скорее в улицу Виль л'Евэк.
   Не прошло и четверти часа, как они подъехали к отелю Тюркуазы, ворота которого были отворены настежь.
   Выходя из фиакра, Леон не мог не заметить во дворе дорожную карету, запряженную четверкой лошадей, с двумя почтарями на козлах. При стуке въехавшего во двор фиакра в окнах отеля замелькали огни.
   -- Готова барыня? -- спросил лакей, сопровождавший Леона, у другого.
   Леон, шатаясь, следовал за ним.
   В это самое время Тюркуаза. закутавшись в шубу, торопливо спускалась с лестницы.
   Лакей быстро подбежал к ней и шепнул ей что-то на ухо.
   -- Один?
   -- Да.
   -- А ребенок?
   -- Его нет с ним... он хотел утопиться... я едва спас его... он просто в отчаянии.
   -- Хорошо, -- проговорила она и, подбежав к Леону, нежно взяла его за руку.
   -- Наконец-то! Ну едем же! -- прибавила она, подвигаясь к карете.
   -- Дитя мое! -- прошептал он.
   Тюркуаза поняла, что все погибнет, если она будет медлить и не примет решительных мер.
   -- Прощайте! -- проговорила она. -- Навсегда!.. И она села в карету.
   Эти слова окончательно помутили рассудок несчастного Роллана.
   Он вскрикнул и бросился к ней.
   Лошади тронулись крупною рысью и увезли с собой преступного отца и его обольстительницу.
   Но Леон скоро опомнился, ночная прохлада освежила его больную голову, oн начал обдумывать свое положение, то, что бросает своего ребенка и жену, и вдруг вскрикнул:
   -- Нет, я не могу ехать, я негодяй, пустите меня, я не хочу бросать своего сына.
   Молодая женщина спокойно отворила дверцу кареты.
   -- Остановитесь, почтарь, -- приказала она. Карета остановилась.
   -- Я не могу оставить вас одного среди этой пустой местности. -- сказала она, -- мы уже отъехали пять лье от Парижа.
   -- Я ворочусь пешком, -- повторил еще раз Леон Роллан.
   -- Нет, я довезу вас... почтарь, назад, -- крикнула она.
   -- Сударыня, -- ответил почтарь в рыжем парике, -- мы проехали больше пяти лье и уже близко от станции... а мои лошади не довезут обратно.
   -- В таком случае везите до станции... мы возьмем там свежих.
   Леон молчал.
   Через четверть часа они остановились влево от дороги, у уединенного домика, с виду очень похожего на провинциальную харчевню.
   -- Эй!, лошадей!.. -- закричал почтарь в рыжем парике.
   Дверь домика отворилась, и из нее вышел человек, в котором можно было сейчас же узнать Вантюра -- управляющего госпожи Маласси.
   Он был одет трактирщиком и держал в руке фонарь.
   -- Лошадей? -- ответил он. -- Теперь нет, а часа через два будут... Все в разгоне... Сейчас только что проехал англичанин и заплатил за двойные прогоны лошадей... Понимаешь?
   -- Судьба, -- прошептал чуть слышно Роллан.
   -- Два часа вместе, -- радостно вскричала Тюркуаза и бросилась на шею Леону.
   Тюркуаза живо выскочила из кареты и побежала к харчевне. Леон шел за нею.
   Кучер в парике переглянулся с молодою женщиной и как-то таинственно подмигнул глазом, а мнимый хозяин харчевни нагнулся к Тюркуазе и шепнул ей:
   -- Я здесь по приказанию, что бы я ни сказал -- должно быть сделано.
   Леон, конечно, ничего не услышал из этих слов и прошел вслед за молодой женщиной сперва в кухню, а потом в столовую харчевни.
   Воспоминание о ребенке не давало ему в настоящую минуту покоя.
   Молодая женщина села у пылавшего камина и, протянув к нему руку, сказала ему:
   -- Да, друг мой, я только мечтала, что мы можем быть соединены навеки... и вот в действительности нам нужно расстаться?
   -- Да, я точно предчувствовала это несчастье, -- продолжала сна, -- когда увидела вас в первый раз... -- И при этом она рассказала ему, что увидела его в первый раз в Бельвиле, где он был со своей женой...
   -- О! -- продолжала она. -- Я была так счастлива тогда... а теперь я так страдаю.
   Леон увидел, как из ее глаз выкатилась слеза и тихо покатилась по ее хорошенькой щеке.
   -- Но зачем же вы уезжаете? -- спросил он.
   -- Зачем?.. Но ведь я люблю вас.
   -- В таком случае оставайтесь. -- прошептал Роллан.
   -- Это немыслимо... я ревнива и не хочу делить вас. или все... или ничего!
   -- Боже! -- прошептал опять Леон. -- Я не хочу и не могу бросить своего ребенка.
   Тюркуаза только что было собралась ответить ему, как в комнату, где они сидели, вошли почтарь и хозяин харчевни.
   -- Досадно, -- заметила вполголоса Тюркуаза, -- эти господа лишают нас возможности поговорить в последние часы.
   Вантюр, разыгрывавший роль хозяина харчевни, как будто понял ее и поторопился сказать:
   -- Лошадей раньше двух часов не будет, а потому, сударыня, не будет ли вам угодно подняться во второй этаж... я затопил там для вас камин.
   Тюркуаза встала и молча кивнула головой.
   -- Не угодно ли вам будет чего-нибудь покушать? -- предложил импровизированный трактирщик.
   -- Да, -- ответила она.
   -- Сейчас все будет готово, -- ответил он и поспешил вперед.
   Комната, в которую он ввел Тюркуазу и Леона, была не очень велика, она была уставлена старою мебелью и оклеена новыми дешевыми обоями. В камине пылал яркий огонь. Молоденькая горничная торопливо накрывала на стол.
   Вантюр принес две бутылки, холодную курицу и миску с супом.
   Леон машинально смотрел на все эти приготовления.
   -- Друг мой, -- сказала ему Тюркуаза, садясь к столу, -- не скушаете ли вы чего-нибудь со мной? -- И при этом она с трудом улыбнулась.
   Вантюр вышел.
   Тюркуаза взяла одну из бутылок и налила Леону стакан вина -- Я не хочу ни есть, ни пить, -- прошептал он.
   -- Ну, выпейте, если только любите меня... -- И при этом она бросила на него тот очаровательный взгляд, перед которым он никогда не мог устоять.
   -- Мне так хочется! -- проговорила она и сейчас же мило улыбнулась.
   Леон взял стакан и выпил его залпом. Тюркуаза тоже хотела выпить, но потом поставила его опять на стол и сказала:
   -- Какая гадость! Это простое сюренское вино. -- И она выплеснула его в камин и налила себе стакан холодной воды.
   Молодая женщина едва только дотронулась до супа Вантюра, поглодала косточку засохшей курицы и отодвинула от себя прибор.
   -- Мне хочется больше плакать, чем есть, -- заметила она тихо и обняла Леона.
   -- Мой бедный друг!
   Леон чувствовал, что сердце его разрывается на части.
   Тюркуаза великолепно играла свою роль и успела придать страсти самые чарующие, увлекающие оттенки, самые мягкие речи и самый грустный тон.
   В продолжение целого часа Леон слушал, как слушают во сне какие-нибудь гармонические голоса, как бы снисходящие с небес, и в то время как решение его возвратиться в Париж постепенно колебалось, сознание стало мало-помалу пропадать, как бы от опьянения.
   Он был убежден, что ему остается всего несколько часов, которые он может провести с любимою им женщиной, а между тем он чувствовал непреодолимое желание заснуть... взгляд его отуманился, и хотя он все слышал, что она говорила, но сам тщетно старался сказать что-нибудь.
   Тюркуаза, казалось, не замечала его состояния, -- она продолжала ласкать его и называть самыми нежными именами.
   Леон выпил в предложенном ему вине изрядную Дозу одуряющего вещества, но такого, от которого у него была поражена только одна физическая сторона.
   Он не мог более сидеть на стуле и говорить... но все слышал.
   Наступила минута, когда он откинулся на спинку стула, как заснувший человек... он продолжал слышать, но не мог двигаться.
   Тюркуаза вдруг перестала говорить.
   Леон слышал очень хорошо, как она встала, прошла на цыпочках, открыла двери и крикнула" свою прислугу.
   Он было сделал особенное усилие, чтобы прервать это странное, ужасное состояние, и ничего не мог сделать.
   Затем он услышал, как вошел Вантюр в сопровождении почтаря.
   -- Друзья мои, -- сказала она, -- я не поеду сегодня дальше... мой муж...
   И она сделала резкое и сильное ударение на двух последних словах.
   -- Мой муж спит, он провел две бессонные ночи.
   -- Бедняжка! -- пробормотал довольно громко Вантюр.
   -- Приготовьте лошадей к утру.
   -- Слушаю, сударыня!..
   -- А теперь потрудитесь перенести моего мужа на кровать, и как можно осторожнее... право, было бы грешно разбудить его... он спит так хорошо и сладко...
   Леон слышал все, но тщетно старался отделаться от сна, сковавшего все его члены... можно было сказать, что он умер.
   Вантюр и Рокамболь, все еще переодетый почтарем, взяли Леона Роллана и перенесли его на кровать.
   Леон не мог пошевелиться... Он, однако, слышал еще через двери, как Тюркуаза сказала:
   -- Надо дать выспаться моему бедному другу -- положите дров, я просижу ночь у камина.
   Приказания, данные Тюркуазой, были исполнены. Леон мог узнать это, услышав, как в камин положили дров и затопили его. Он тщетно старался выйти из своего оцепенения или, по крайней мере, понять причину его и, наконец, стал убеждаться, что действительно спит и видит все это во сне.
   Так прошло около часу, и вдруг до него долетел с улицы настоящий гвалт, звон бубенчиков.
   Послышались усиленное хлопанье бича, грохот колес и топот нескольких лошадей. Кто-то остановился у дверей харчевни...
   В то же время в дверь харчевни постучались, и какой-то незнакомый голос закричал:
   -- Эй! трактирщик, эй! отворяй живей.
   При звуке этого голоса Леон услышал, как Тюркуаза с ужасом вскрикнула:
   -- Это он!
   -- Кто он? -- подумал Леон, все еще стараясь преодолеть свое оцепенение.
   В это самое время Роллан услышал, как хозяин харчевни, то есть Вантюр, отворил дверь и громко крикнул:
   -- Кто меня спрашивает?
   -- Тут почтовая станция?
   -- Тут, но у меня нет лошадей, -- ответил Вантюр.
   -- Не видели ли вы кого-нибудь из проезжавших в карете? -- продолжал голос.
   -- Как не видать... тут проехали даже две кареты... в первой ехал какой-то англичанин...
   -- А во второй?
   -- Дама со своим мужем. Тогда раздался голос:
   -- Это она!..
   -- Давно ли она проехала? -- спросил опять приехавший.
   -- Да она еще не проехала.
   -- Как!
   -- Она остановилась здесь. Эта дама и ее муж спят там наверху.
   Леон услышал тогда энергичную брань и крик ярости.
   -- А! -- вскрикнул голос. -- Это сам ад посылает их мне.
   И почти вслед за этим на лестнице послышались торопливые шаги, дверь в комнату, где была Тюркуаза, отворилась с треском, и Роллан в то же мгновение услышал, как вскрикнула Тюркуаза.
   Леон отдал бы половину своей жизни; чтобы иметь теперь возможность говорить и двигаться.
   -- А! так вы тут! -- загремел голос... -- Тут!., наконец-то я догнал вас...
   -- Пощадите! -- вскрикнула Тюркуаза.
   -- Нет!., нет! и нет... я убью вас обоих.
   -- -- Пощадите! Пощадите! -- молила отчаянным голосом молодая женщина, которая, как казалось Леону, упала на колени... -- Поль, простите меня! -- Никогда!.. -- ревел неизвестный голос.
   -- Пощадите, Поль, хоть его, -- повторяла растерявшаяся Тюркуаза.
   И Леон услышал, как она поднялась со стула и встала перед дверью комнаты, где он лежал.
   -- А... -- проворчал тогда неизвестный голос, -- так это тут лежит тот человек, для которого вы изменили мне и с которым бежали... Ну... так он будет убит.
   И в эту минуту до слуха Леона Роллана долетел резкий звук взводимого пистолетного курка.
   -- Поль! Поль!.. -- повторила Тюркуаза отчаянным голосом.
   -- Ради бога, не убивайте его... я сделаю все, что вы только потребуете от меня.
   -- А!
   -- Я буду повиноваться вам... буду вашей рабой... буду любить вас от всего сердца...
   Сердце Леона ужасно билось... он делал страшные усилия, чтобы только порвать эти невидимые узы, связывавшие все его члены.
   -- А! Вы будете меня любить? -- проговорил между тем резко и насмешливо неизвестный голос.
   -- Клянусь вам!
   -- Вы будете мне повиноваться?
   -- Да.
   -- Вы поедете со мной?
   -- Куда хотите.
   Леон почувствовал, что сердце его разрывается, и подумал, что он умирает.
   -- Нет, нет! -- проговорил еще раз неизвестный. -- Я не верю больше вашим обещаниям. Вот посмотрите, как я убью его.
   Незнакомец подбежал к алькову, где спал Леон Роллан. Тюркуаза снова вскрикнула, и между ней и им завязалась борьба.
   Но он одолел ее и, бросив Тюркуазу на пол, вошел в альков.
   Леон слышал и чувствовал, как на него направлялся пистолет.
   -- Смотрите... -- проговорил опять неизвестный голос, -- я сразу убью его и не заставлю нисколько страдать... я человек вполне гуманный...
   Тюркуаза глухо простонала.
   -- Видите, я мечу в висок, -- продолжал опять тот же голос.
   Леон почувствовал, что он . умирает. Он подумал о своей жене, о ребенке, и, поручив душу богу, приготовился к смерти.
   Но между тем выстрела все еще не раздавалось. Прошло около двух минут.
   -- Впрочем, -- сказал вдруг незнакомец, -- ведь не он, однако, виноват, а только вы... а так как вы сказали мне, что поедете за мной, и так как вы поклялись, что никогда больше не увидитесь с ним... , ,
   -- Никогда! -- вскричала Тюркуаза.
   -- В таком случае я прощаю его... едем сейчас!..
   И Леон, ожидавший каждое мгновение смерти, расслышал шаги удалявшегося человека, за которым последовала Тюркуаза.
   Он ясно понял, что тот, кого она называла Полем, отнял у него навсегда Тюркуазу, и попробовал опять сделать несколько тщетных усилий.
   Но кто же приезжал за бежавшей?
   Это мы сейчас узнаем.
   Этот человек был виконт де Камбольх.
   Бывший приемыш старухи Фипар выучился от своего знаменитого учителя сэра Вильямса неподражаемо менять свой голос и физиономию.
   Таким образом, только что разыгранная сцена была сочинена гением сэра Вильямса.
   Зачем?
   Мы узнаем это несколько позже.
   Когда Тюркуаза и Рокамболь вышли из комнаты, где спал Леон, и сошли вниз к Вантюру, то они все трое невольно расхохотались.
   -- Бедняга! -- пробормотала Тюркуаза.
   -- Ну, милая, -- заметил виконт, -- ты будешь великолепною актрисою, ты отлично умеешь плакать и даже рыдать...
   -- Вы находите? -- заметила гордо Тюркуаза.
   -- А этот Леон, вероятно, уверен, что ты жертвуешь собой ради любви к нему.
   -- Конечно, ну, а теперь вы, вероятно, сообщите мне подробности всего дела?
   -- О чем это?
   -- Да о том, что произошло здесь, так как я положительно ничего не понимаю из всего того, что произошло здесь.
   -- Но ведь и я тоже нахожусь в таком же полном неведении.
   -- Как!
   -- Очень просто... ты узнаешь все по приезде в Париж.
   -- Разве я еду в Париж?
   -- Да, и сейчас же.
   -- Вы едете со. мною?
   -- Нет, -- ответил виконт де Камбольх и, подав руку молодой женщине, вывел из харчевни и провел под навес, : где стояла дорожная карета, запряженная четвериком свежих лошадей.
   Тюркуаза села в нее.
   -- Эй! Почтарь! Гони во всю мочь до Парижа! Два золотых на водку! -- крикнул во все горло Рокамболь и добавил шепотом: -- На улицу Виль л'Евэк.
   Карета тронулась, бич захлопал, бубенчики зазвенели, и Тюркуаза быстро понеслась в Париж.
   Вантюр и виконт де Камбольх молча проводили ее и вернулись обратно в гостиницу, где им предстояло исполнить еще несколько поручений сэра Вильямса. В то время как Тюркуаза выехала из харчевни, на дворе стало уже светать. Она приехала в Париж в девять часов утра и, въехав во двор своего отеля, узнала от своего лакея, доверенного сэра Вильямса, что Фернан Роше только что вышел от нее.
   Фернан, уже привыкший приезжать рано утром к своей возлюбленной Женни, по обыкновению, явился и в этот день и, ничего не подозревая об отъезде Тюркуазы, прошел прямо в ее комнаты.
   Наверху он встретил только одну горничную Тюркуазы, которая и подала ему записку, продиктованную накануне сэром Вильямсом.
   Записка эта произвела на Фернана почти такое же действие, как внезапный выстрел над ухом пугливой, лошади.
   Он прочел вторично письмо, затем еще раз и, наконец, . мало-помалу успокоился...
   Он подумал и ушел, сказав, что зайдет вечером узнать; не приехала ли барыня.
   Не прошло десяти минут после его ухода, как вернулась Тюркуаза.
   Лакей, доверенный сэра Вильямса, передал ей запечатанное письмо.
   Тюркуаза распечатала его и узнала почерк.
   -- Это от него, -- подумала она. "Милая моя красавица, -- писал он, -- вы, вероятно, воротитесь к девяти часам утра, если только мой друг виконт де Камбольх понял мои желания и хорошо исполнил их. Ложитесь спать, решительно никого не принимайте, и в особенности Фернана, который должен думать, что вы еще не приехали, и ждите меня. Я разбужу вас завтра часа в четыре или в пять".
   -- Все это ничего не разъясняет мне, -- подумала она и немедленно легла в постель.
   Утром ее разбудил резкий голос сэра Артура Коллинса.
   Сонная красавица открыла глаза и увидала его сидевшим у ее ног.
   -- Ну, крошка, -- проговорил он, -- надо просыпаться и вставать.
   -- А! -- пробормотала она. -- А я так славно спала...
   -- Нам надо поговорить об одном важном деле.
   -- Поговорим, -- заметила Тюркуаза.
   -- Тебе нравится этот отель?
   -- Что за вопрос!
   -- А триста тысяч франков, кроме этого, привлекают тебя или нет?
   Тюркуаза презрительно сжала губы.
   -- Это немного, -- сказала она, -- Фернан сделает для меня гораздо больше.
   -- Ошибаешься, моя милая...
   -- Что? -- вскрикнула она, привскочив на месте. Сэр Артур не моргнул.
   -- Мое дитя, -- сказал он спокойно, -- у тебя очень плохая память, и ты все время забываешь, что без меня Фернан и не знал бы даже о твоем существовании.
   -- Это правда, но...
   -- Это значит, что Фернан сделает для тебя то, что мне угодно.
   -- Как! -- проговорила Тюркуаза. -- Так, по-вашему, я не могу делать того, что хочу?!
   -- Нет.
   Это-то "нет" было произнесено так отчетливо и таким тоном, что Тюркуаза мгновенно поняла, что ей надо подчиниться своему противнику.
   -- Но позвольте, -- попробовала возразить она, -- вы ведь все-таки не опекун мне, и если Фернану будет угодно разоряться на меня...
   Сэр Артур пожал плечами.
   -- Что это, моя красавица, -- проговорил он насмешливо, -- да вы совсем не такая умная женщина, как я сначала предполагал. Неужели вы воображаете, что я устраиваю только ваши дела, а не свои...
   -- Это правда, -- прошептала она, прикусив губу, -- вы хотите получить за комиссию.
   -- Да, ровно два миллиона!..
   Тюркуаза так и привскочила на своем месте.
   -- Вы с ума сошли! -- вскрикнула она.
   -- Ну нет, -- ответил сэр Артур, -- я обделываю дела, вот и все.
   Молодая женщина встала, надела капот и спокойно села в кресло.
   Она была совершенно хладнокровна.
   -- Кто хочет слишком много, тот не получит ничего, -- проговорила она, -- Фернан любит меня и, поверьте, сделает все то, что я захочу.
   Но эти слова нисколько не смутили сэра Артура и не лишили его хладнокровия.
   -- Ты ошибаешься, -- сказал он, -- мне стоит сказать только одно слово, чтобы Фернан больше никогда не был у тебя. У меня в руках находится одно из писем, которые ты писала к Леону Роллану.
   Она невольно побледнела.
   -- Ну так я сознаюсь ему во всем, и он, конечно, простит меня.
   Сэр Артур опустил свою руку в карман и, вынув оттуда кинжал, спокойно вытащил его из ножен.
   -- А это еще лучше письма, -- добавил он прехладнокровно.
   Тюркуаза испуганно протянула руку к сонетке. Баронет громко расхохотался.
   -- Вы знаете очень хорошо, моя милая, что все ваши люди принадлежат мне, следовательно, если бы я даже убил вас, то они помогли бы мне скрыть след моего, так сказать, преступления.
   Тюркуаза опустила руку и глубоко вздохнула. Она поняла, что была связана по рукам и по ногам своим ужасным благодетелем.
   -- Однако, -- продолжал он, -- вы неблагоразумны, мой ангел, вы даже забыли уже то, что месяц тому назад вы мерзли от холода... в пятом этаже в Ситэ де Мартир... Вам теперь дали отель в пятьсот тысяч франков, одной мебели на сто тысяч экю, право на пятнадцать тысяч ливров ежегодного дохода... и вы все еще жалуетесь!.. Тюркуаза прикусила себе губы.
   -- Хорошо, -- проговорила она, -- говорите скорей ваши условия, я их принимаю...
   -- Отлично... наконец-то вы становитесь благоразумны, -- заметил сэр Артур, садясь подле нее.
   -- Да, но я не предвижу, откуда могут явиться так скоро два миллиона; ведь для этого нужно время.
   -- Положительно это вздор, они будут у нас завтра же, если вы только будете ловки.
   -- Завтра?! Это немыслимо...
   -- Я говорю серьезно... к тому же, -- добавил сэр Вильямс, -- нам необходимо поторопиться. ,
   -- Это, сколько мне кажется, совершенно напрасно... Фернан, право, богаче всякого индийского короля... а с терпением можно бы было сделать что-нибудь гораздо лучше.
   -- И это опять-таки все вздор, так как он получит от своей жены в приданое, по свадебному договору, ровно три миллиона... Итак, вот все, чем он может законно распоряжаться.
   -- А! -- заметила разочарованно Тюркуаза.
   -- А так как он уже тронул первый миллион, -- продолжал сэр Артур, -- а я беру два остальных для себя, to для вас и останется триста тысяч... Все остальное принадлежит его сыну, и никто не имеет на остальное ни малейшего права.
   -- Это-то, положим, все верно... Но как взять эти два миллиона триста тысяч?
   -- Нет ничего легче.
   -- Как же?
   -- Дело в том, моя милая, что тот человек, который делает подарки вроде отеля, никогда не откажется подписать для женщины, которую он любит, обязательство в сто тысяч экю ежегодного дохода.
   -- Но, мой милый, сто тысяч экю -- далеко не шестьдесят тысяч ливров дохода.
   -- Ну, я нашел возможность помочь этому цифровому недочету.
   -- -- Мне было бы очень любопытно узнать это средство.
   -- Оно очень просто... когда человек находится в опьянении от некоторых вин, то его зрение замечательно слабеет.
   При этом сэр Артур вынул из кармана пять вексельных бланков и положил их перед молодой женщиной,
   -- Смотри хорошенько, -- добавил он при этом.
   -- Ну, что же? -- спросила она. -- Я здесь вижу вексель в десять тысяч франков.
   -- Эх, если бы ты знала химию, -- милочка, то ты, вероятно, поняла бы все без объяснений.
   -- То есть что?
   -- То, что существуют чернила, которые могут быть отлично смываемы... обыкновенно в состав таких чернил не входит чернильный орех.
   -- А, понимаю... то есть когда Фернан подпишет эти пять векселей чернилами из моей чернильницы, то весь текст их, за исключением, конечно, подписи, будет смыт и заменен другим, более подходящим для нас.
   -- Вы замечательно догадливы, -- сказал, улыбаясь, сэр Вильямс, -- и вполне понимаете намеки... Следовательно, теперь решено, что вы устроите так, что этот болван Фернан напишет "акцептирую" и подпишет под ним свою фамилию.
   -- Черт возьми, -- пробормотала Тюркуаза, -- все это очень хорошо, но, как кажется, не совсем исполнимо.
   -- Это почему?
   -- Потому что когда наступит срок уплаты по этим векселям, то он увидит, что был игрушкою обмана, и, вероятно, откажется платить и потянет нас к суду.
   -- То, что ты говоришь, совершенно верно, но векселя будут представлены не ему, а его жене.
   -- Почему же не ему?
   -- Ты это сейчас же узнаешь. Она заплатит потому, что не пожелает, чтобы память ее мужа была осквернена.
   -- Как память?..
   -- Ну, да.
   -- Так разве он умрет?
   -- Мне кажется.
   На этот раз Тюркуаза с ужасом посмотрела на сэра Вильямса и отшатнулась.
   -- Что вы хотите этим сказать? -- прошептала она.
   -- Гм! -- ответил совершенно хладнокровно сэр Вильямс. -- Срок первого векселя наступит только через три недели, а кто знает, что может случиться за это время.
   Молодая женщина невольно побледнела... хладнокровие подлого Андреа возмущало ее.
   -- Нет, нет! -- проговорила она. -- Я никогда не буду сообщницей. Это верно, что я женщина без стыда и сердца... но я не хочу убивать...
   Сэр Артур взял совершенно спокойно свой кинжал, который лежал на камине.
   -- Вы совершенно глупы, -- сказал он, -- вы торгуетесь со мной относительно жизни другого, упуская совершенно из виду, что ваша жизнь принадлежит мне.
   Он поднял при этом свой кинжал так, что лезвие его блеснуло при свете свечи. Тюркуаза молчала... Он нагнулся к ней и тихо сказал: "Слушай!.."
   Что произошло между сэром Вильямсом и Тюркуазой, этого мы в настоящее время не можем еще сказать. Но вечером в этот день, часов в семь, отель этой молодой женщины в улице Виль л'Евэк принял какой-то таинственный праздничный вид... лестница его была вся убрана цветами, а гостиная освещена как для бала.
   Тюркуаза была разодета, хотя никуда не собиралась и ждала к себе только одного Фернана, к которому было отправлено ею письмо следующего содержания: "Приезжайте ко мне обедать; запрещение с вас снято. Жду вас ровно в семь часов".
   В назначенное время. она услыхала во дворе стук колес кареты.
   -- Это, он, -- подумала она, -- он точен, как влюбленный!..
   Через несколько секунд после этого в комнату к ней вошел Фернан.
   Она не встала, а только обернулась, улыбнулась и протянула ему свою крошечную ручку.
   -- Здравствуйте, мой друг, -- проговорила она ласково и нежно.
   Он бросился к ней как школьник.
   -- Наконец-то я вижу вас, -- прошептал он, -- наконец-то я снова вижусь с вами!
   -- Неужели же вы могли предполагать, безумный, что не увидите меня больше никогда?
   -- Человеку, который любит так, как я, малейшее облачко на горизонте уже представляется чем-то вроде урагана.
   -- Если так, -- ответила она, улыбаясь, -- то я могу вам сказать, что ураган прошел и даже выглянуло солнце.
   И при этом она снова улыбнулась и добавила:
   -- Ну, а что вы скажете мне, если я сознаюсь вам в одной правде?
   -- Говорите!
   -- Ну, так я не "выходила из этого отеля и никуда не выезжала из Парижа.
   Фернан удивился.
   -- Сегодня утром, -- продолжала она, -- я сидела у себя во втором этаже и из-за занавески наблюдала за вами, когда вы поехала верхом.
   -- И вы были так жестоки, что даже не воротили меня?..
   -- Да, была так жестока.
   -- Но за что же... в чем я провинился перед вами?
   -- Это был просто женский каприз, -- ответила она, -- но, впрочем, теперь вы уже прощены, а потому и не жалуйтесь.
   -- Разве вы ждете гостей сегодня? -- спросил он.
   -- Я даю обед.
   -- Кому?
   -- Тс-с, -- ответила она, -- вы это сейчас увидите, мой друг, а теперь я вам могу сказать только то, что ожидаю сегодня такого гостя, для которого я бы хотела иметь хрустальный дворец, самые изысканные вина и самые лучшие кушанья.
   -- Гм, -- заметил Фернан, -- вы заинтриговали меня. В эту самую минуту лакей отворил двери в столовую и доложил:
   -- Кушанье подано!
   -- Вашу руку, мой друг, -- сказала она, беря его за руку.
   К своему удивлению, Фернан увидел, что в столовой накрыт стол на два куверта.
   -- Но, -- проговорил он, -- где же ваш гость?.. Она взглянула на него и улыбнулась.
   -- Мы будем обедать только вдвоем, -- проговорила она.
   Тюркуаза представлялась теперь Фернану прекраснее мифологической Гебы... она наливала ему вино, и он пил, глядя на нее... Мы можем, со своей стороны, сказать только то, что Фернан мало-помалу пьянел, а Тюркуаза сохраняла все свое хладнокровие и только для виду подносила стакан к губам.
   Через два часа после этого они кончили обедать и вошли в будуар.
   Здесь Тюркуаза вдруг сделалась серьезною и почти печальною.
   -- Что с вами? -- спросил ее Фернан, пораженный этой тоской.
   -- Со мной? -- сказала она. -- Решительно ничего, мой милый друг.
   -- Но вы сделались так грустны.
   -- Может быть, от полноты счастья, -- ответила она и глубоко вздохнула.
   -- Я уверен, однако, -- заметил Фернан, -- что вы что-то скрываете от меня.
   Тюркуаза молчала.
   -- Женни! -- вскрикнул молодой безумец, опускаясь перед ней на колени. -- Вы плачете!
   Она отвернулась от него. На ее ресницах блестели слезинки.
   -- Вы ошибаетесь, -- прошептала она, -- со мной ничего.
   -- Вы грустны, вздыхаете, плачете, что все это значит... или я не ваш друг?
   Тюркуаза не отвечала и залилась слезами.
   -- Вы ничего не можете сделать, -- наконец сказала она.
   -- Я?.. Я не могу ничего сделать?
   -- Нет.
   -- Но что же значат эти слезы?
   -- Нет, нет, -- шептала она, -- это положительно невозможно.
   Фернан стоял перед ней на коленях и страстно целовал ее руки.
   -- Женни, -- шептал он, -- ответьте мне только на один вопрос...
   Она молча кивнула головой.
   -- Вы страдаете?
   -- Может быть!..
   -- В таком случае скажите мне, что я должен сделать... и я, не расспрашивая вас ни о чем, сделаю все, что только нужно...
   -- Вы клянетесь мне в этом?
   -- Клянусь.
   Она радостно вскрикнула и прошептала:
   -- О, какой ты благородный и добрый, Фернан, я буду любить тебя всю свею жизнь...
   Но при этом она опять стала как бы колебаться.
   -- Ну что же мне делать, говорите скорей? -- настаивал Фернан.
   -- Вот что... мне нужно спасти одного моего родственника, -- наконец выговорила она, как бы преодолевая себя...
   -- Глупенькая! -- заметил, засмеявшись, Фернан. -- Вам, верно, надо денег?
   Она закрыла свое лицо руками и ничего не отвечала. Фернан протянул ей руку.
   -- Глупенькая! -- повторил он. -- И ты плачешь из-за таких пустяков? Из-за денег? Говори скорее, сколько тебе надо денег, чтобы спасти твоего родственника?
   -- Огромную сумму...
   -- Но какую же?
   -- Пятьдесят тысяч франков, -- простонала она жалобно.
   Фернан так и расхохотался.
   -- Это такие пустяки! -- сказал он. -- Я дам тебе сейчас записку к своему банкиру...
   -- Нет, -- прошептала она, -- мне этого не нужно.
   -- Тебе не надо пятидесяти тысяч франков?
   -- Надо...
   -- Ну, так дай мне перо...
   -- Вы дали мне клятву не расспрашивать меня?..
   -- Я еще раз повторяю свою клятву.
   -- Ну, так слушайте же меня -- -- мне не надо записки на пятьдесят тысяч франков.
   -- А что же надо?
   -- Просто акцептировать на эту сумму векселей...
   -- Но...
   -- Я не могу вам больше ничего сказать... не спрашивайте меня, зачем это...
   -- Ну, где же твои векселя?
   -- Я сейчас принесу их... подождите меня здесь несколько минут, -- сказала она и проворно выбежала из комнаты.
   Она улыбнулась ему при этом так, что он потерял и последние остатки своего благоразумия.
   Гостиная уже не была освещена так, как перед обедом, и только топившийся камин слабо освещал окружавшие предметы. Около камина сидел человек, закутанный в широкий плащ, в котором при полусвете, царствовавшем вокруг него, с трудом можно бы было узнать сэра Вильямса.
   Тюркуаза положила ему на плечо руку, наклонилась к нему и шепнула:
   -- Дайте векселя, он теперь готов на все. Негодяй открыл свой бумажник и подал ей пять гербовых бумажек.
   -- Вот, -- сказал он, -- когда будут подписаны, ты принесешь мне их обратно.
   -- Хорошо... а потом?
   -- Черт возьми! Потом ты воротишься к нему, чтобы разыграть и остальную часть этой комедии.
   -- Скажите лучше, трагедии, -- прошептала Тюркуаза дрожащим голосом.
   -- Ну, ну, -- пробормотал подлый Андреа, -- а ведь, право, будет очень интересно посмотреть на драку этих людей, которые будут резаться на ножах... Леон -- Геркулес, и если только де Камбольх дал ему надлежащий урок, то он в десять минут убьет Фернана.
   -- Боже! -- прошептала Тюркуаза. -- Что же будет тогда со мною?
   -- Во-первых, ты -- спрячешься в своей уборной.
   -- А потом... он тоже убьет меня!
   -- Нет, потому что к тебе скоро придут на помощь..
   -- Ну, а последствия этой истории?
   -- Тебя арестуют, конечно, будут допрашивать, а потом будет совершенно ясно для всех, что у тебя зарезались два человека из-за одной только ревности... вот и все. Репутация твоя -- несколько пострадает, но тебя опять скоро выпустят, а вследствие этого ты попадешь в большую моду у всех ослов и сумасшедших.
   -- Ах! -- прошептала Тюркуаза. -- Это ужасно, и я положительно не хочу.
   -- Полно, не глупи... ты знаешь, что у тебя выбора нет, -- холодно ответил он.
   Тюркуаза замолчала; она была убеждена, что сэр Вильямс убьет ее, если только она вздумает отказаться быть его сообщницей.
   Она взяла векселя и вошла в будуар, где ждал ее Фернан.
   Роше был пьян -- вокруг него все вертелось, и хотя будуар был освещен только одной свечкой, но ему казалось, что их стоят десятки.
   Впрочем, нужно здесь заметить, что в ожидании этой страшной драмы, подготовленной подлым Андреа, камин в будуаре не был затоплен, так что если бы пришлось задуть свечу, то вся комната осталась бы во мраке.
   Тюркуаза положила перед Фернаном пять векселей, которые тот хотя и с большим трудом, но все-таки подписал.
   Тогда Тюркуаза крепко пожала его руку и прошептала: "Благодарю тебя, мой милый друг, за того, кого ты спасаешь этим!"
   Она взяла векселя, воротилась в гостиную и подала их сэру Вильямсу, который взял их и спокойно сложил.
   -- Хорошо, -- заметил он, -- теперь отправляйся, человек с ножом скоро придет.
   Тюркуаза воротилась в будуар, а Андреа вынул бумажник, чтобы положить в него добытые векселя... но он вдруг задрожал, потому что ему послышалось сзади человеческое дыхание.
   Он обернулся...
   Потухавшее пламя бросало вокруг себя слабый свет; но тем не менее низкий негодяй заметил в двух шагах от себя неподвижную тень -- а" наверху этой тени две блестящие точки, светившиеся во мраке, как глаза тигра.
   Неужели в эту минуту к Фернану явился спаситель?
   Вернемся назад.
   Мы, вероятно, помним, что когда Тюркуаза уехала в Париж, то Рокамболь и Вантюр возвратились назад в харчевню.
   -- Черт побери! -- ворчал импровизированный трактирщик. -- Пусть меня лучше повесят, если я только хоть что-нибудь понимаю из всего этого.
   Рокамболь расхохотался.
   -- Почтеннейший, -- проговорил он, -- человек никогда не может знать всего и всего понимать, но, пожалуй, я тебе объясню, почему этот болван, перед которым мы разыгрывали всю эту штуку, может слышать -- но не может двигаться и говорить.
   -- Я не верю в колдунов, -- заметил скептически трактирщик.
   -- Вы никогда не были в Америке, Вантюр? -- спросил Рокамболь.
   -- Никогда.
   -- Очень жаль, иначе бы вы знали, что там живут дикие люди, обладающие многими весьма дельными познаниями как в медицине, так и в свойствах различных корней и трав.
   Вот эти-то милые люди и продали мне тот серый порошок, который я всыпал вчера в бордо и который имеет свойство парализовать на известное время все чувства за исключением одного слуха.
   -- Так. А долго ли этот болван будет наслаждаться таким положением?
   -- До завтрашнего вечера.
   -- Ну, а завтра?
   -- Это уж мое дело.
   -- Что же мы-то будем делать до тех пор?
   -- Сначала поужинаем, а потом ляжем спать... Через несколько минут после этого они привели свой план в полное исполнение.
   Леон Роллан находился все в одном и том же состоянии. Он вспомнил случаи, что живых людей принимали за мертвых, и затрепетал.
   Наконец, на другое уже утро дверь в его комнату отворилась, и к нему кто-то вошел.
   -- Каков! -- пробормотал голос трактирщика. -- Хорош, он все еще спит и даже не проснулся в эту ночь.
   И Вантюр опять ушел.
   -- Он, вероятно, опять придет, -- подумал Леон, -- потом зайдет еще раза два или три и, наконец, подумает, что я умер.
   Конечно, если бы летаргия Леона Роллана продлилась еще несколько часов, то он очнулся бы, верно, с поседевшими волосами и состарившись на десяток лет -- но это ужасное положение прекратилось вдруг.
   Сначала к нему возвратилось зрение, затем он нервно вздрогнул и почувствовал, что движение тоже возвратилось к нему.
   Он вскрикнул.
   На этот крик явился трактирщик.
   -- А, наконец-то вы проснулись, -- заметил он.
   -- Где она?
   -- А вы, барин, славно спите, -- продолжал трактирщик.
   -- Где она? -- повторил еще раз Леон.
   -- Кто она?
   -- Дама, которая приехала со мной.
   -- Гм!.. надо предполагать, милейший, что она так же думала о вас, как и о всяком другом... она снова уехала в Париж.
   Леон вскрикнул... итак, это была правда, что Тюркуаза уехала.
   Он проворно вскочил с постели.
   -- Я хочу ехать тотчас же в Париж, -- крикнул он и бросился на лестницу.
   Проходя через кухню, он услышал сзади себя хриплый голос, кричавший ему: "Барин, если хотите ехать в Париж, то я живо свезу вас туда".
   Леон обернулся и увидал вчерашнего почтаря в рыжем парике, который сидел у печки и спокойно покуривал себе трубочку.
   -- Давай, скорей лошадей!
   -- Подаю, только, барин, я съем здесь кусочек хлеба да выпью стаканчик вина. Эй! Вантюр! (Вошел трактирщик.) г
   -- Я еду на обратных и вот зараз отвезу и барина, а поэтому-то, милый друг, дай нам чего-нибудь поесть и выпить.
   -- Я не голоден, -- заметил Леон.
   -- Все равно! Вам, вероятно, захочется пить, когда я вам расскажу тайну одной особы.
   -- Вы!
   -- Ну да. И почтальон сел к столу.
   Последние слова почтаря взволновали всю кровь у Леона.
   Несчастный безумец машинально сел за стол с почтарем, налил себе стакан вина и выпил. Ему хотелось узнать что-нибудь.
   Трактирщик уселся рядом с ними и снова налил Леону вина.
   -- Что же вы знаете? -- допытывался Леон.
   -- Ведь я, -- начал почтарь, -- был в услужении у этой госпожи.
   -- А!
   -- Да выпейте же, -- угощал между тем добродушный трактирщик, беспрестанно подливая Леону вина.
   -- Этот господин, -- продолжал почтарь, -- настоящий мерзавец, он бьет напропалую эту развратницу и, вероятно, кончит тем, что добьет ее.
   -- А! -- вскрикнул Леон, схватив со стола большой кухонный нож. -- Тогда ему будет беда!
   -- Если бы этот негодяй" умер, -- продолжал почтарь, -- то она была бы одной из самых счастливейших женщин, так как она сходит с ума от любви к вам.
   -- Если так, -- вскрикнул опять Леон, -- то я убью его.
   Через час после этого Леон был страшно пьян.
   На Леона, как и вообще на всех людей из простого звания, вино действовало убийственным образом, возбуждая в нем жестокость и свирепость.
   Трактирщик с помощью Рокамболя усадил Роллана в экипаж, который помчался быстрее вихря в Париж.
   Когда карета доехала до Рульской заставы, то столяр, благодаря тому, что Рокамболь не переставал поить его всю дорогу, был почти не человеком -- опьянение сделало из него хищного зверя.
   Карета быстро проехала предместье, повернула в улицу Виль л'Евэк и с шумом въехала во двор отеля Тюркуазы. ЙГ
   -- Идем! Идем! -- шептал почтарь.
   Леон, шатаясь, следовал за ним и яростно махал во все стороны длинным ножом.
   Глаза его налились кровью, и вокруг него все представлялось в красном цвете.
   На дворе отеля и на лестнице не было ни души. Почтарь шел вперед и указывал ему дорогу.
   -- Я уверен, -- говорил он, -- что он теперь там наверху вместе с ней.
   Они прошли приемную комнату и подошли к будуару. Здесь они встретили лакея.
   -- Куда вы лезете? -- крикнул он. Леон молча, грубо оттолкнул его.
   -- Мне нужно видеть барыню! -- крикнул он.
   -- Их нет, или, лучше сказать, они теперь с барином...
   Эти несколько слов окончательно взъярили столяра.
   Он толкнул еще раз лакея и громко стукнул в дверь будуара.
   -- Отворите, отворите! Или я вышибу дверь, -- заорал он во все горло.
   -- А теперь, -- проворчал Рокамболь, -- будь что будет... я же бегу...
   Отдав векселя сэру Вильямсу, Тюркуаза снова вошла в будуар, где Фернан полулежал на диване, предавшись какому-то восторженному блаженству.
   -- Вы благородны и добры, мой милый друг, -- шептала она, садясь около него, -- в настоящую минуту есть на этом свете один человек, который выходит из этого отеля, благословляя вас.
   -- Этому человеку надо благословлять тебя, мой ангел.
   -- Боже! -- шептала она. -- Я еще никогда не была так счастлива, как теперь.
   В это самое время во дворе послышался какой-то особенный шум... на лестнице раздались шаги и чьи-то голоса.
   Шум этот заставил Фернана невольно вздрогнуть... он привстал со своего дивана.
   -- Господи! -- вырвалось у Тюркуазы, и Роше не мог не заметить, как она побледнела и смешалась.
   Прошло еще около двух минут, шум все усиливался и усиливался и наконец раздался у самых дверей будуара, где они сидели.
   -- Она дома, я хочу ее видеть, -- раздалось за дверью. При этих словах Тюркуаза вскрикнула, бросилась к двери будуара и проворно заперла ее на ключ.
   -- Что вы делаете? -- вскричал Фернан.
   -- Тсс! -- едва слышно прошептала Тюркуаза.
   В приемной в это время происходило что-то вроде борьбы, и наконец в дверь крепко и громко стукнули.
   -- Это он! -- вскрикнула Тюркуаза.
   -- Кто он?
   -- Он! он! -- говорила она в страхе. -- Бегите... в эту дверь ради всего святого...
   -- Бежать? -- вскрикнул в свою очередь Фернан. -- Но кто же этот человек, который смеет таким образом врываться к вам... Бежать?!
   -- Он убьет вас! -- прошептала она с ужасом, который ясно проглядывал во всех ее движениях.
   -- Женни, моя милая, -- кричал между тем из-за двери чей-то яростный голос, -- Женни, отвори мне... я тебя прошу... мне надо только его...
   И дверь комнаты начала колебаться, уступая силе,
   -- Бегите, Фернан, ради Бога, -- повторяла молодая женщина, -- этот человек, который там, этот человек -- любим мною!.. Я обманула вас... простите меня...
   В эту минуту дверь отворилась, и Тюркуаза выронила из рук свечу, которая потухла.
   В комнате стало темно.
   Тюркуаза бросилась к дверям уборной, чтобы спрятаться в ней, но в эту минуту дверь уборной отворилась: на пороге стояла женщина со свечой в руке.
   Мы настолько хорошо знаем сэра Вильямса, что, вероятно, не можем усомниться в его храбрости. Тем не менее при виде этой неподвижной тени, при блеске двух ярких точек он страшно смутился и невольно отступил.
   Тень в свою очередь приблизилась. Сэр Вильямс отступал, а тень продолжала подходить все ближе и ближе.
   -- Кто вы? Что это такое? -- спросил он с внезапным ужасом, которому никогда не поддавался.
   Тень молчала, но чья-то железная рука схватила сэра Вильямса за горло, и в то же время негодяй почувствовал, что к его лбу приставляют что-то холодное. Он понял, что это было дуло пистолета. И почти в то же время женский голос сказал ему: "Мне надо векселя... или вы будете убиты..."
   Этот голос заставил его вздрогнуть всем телом.
   -- Векселя! -- повторила тень повелительным голосом, не отнимая пистолета от его лба.
   Сэр Вильямс узнал по голосу Баккара и понял, что она не остановится и убьет его, если он не послушается. Он молча подал векселя.
   Но Баккара, так как это была она. не выпустила шеи баронета, которую она сдавила ему левой рукой.
   -- В огонь, -- сказала она, -- сейчас же бросьте все это в огонь или вы погибли!..
   Баронету было трудно дышать, он стоял, прислонившись к стене между дверью будуара и камином, в котором догорала последняя головня.
   Сэр Вильямс молча бросил туда векселя, которые мгновенно вспыхнули и осветили гостиную, что дало возможность двум действующим лицам этой сцены несколько минут смотреть друг на друга.
   Сэр Вильямс узнал в своей противнице Баккара. Но если сэру Вильямсу было не трудно узнать Баккара, то зато ему было почти невозможно узнать виконта Андреа.
   Мнимый англичанин сразу понял, что он может спастись только посредством какой-нибудь хитрости. Сила в этом случае была положительно неприменима.
   -- А! -- прошептал он своим хриплым голосом. -- Мне душно!..
   Баккара отпустила его и отскочила на два шага назад, все еще держа в руке пистолет.
   -- Милорд, -- проговорила она совершенно спокойно, -- если вы не желаете умереть сейчас же, то повинуйтесь мне.
   -- А! -- возразил сэр Вильямс, все больше и больше приобретавший свое обычное хладнокровие и искавший выхода из этого затруднительного положения.
   -- Наклонитесь, -- продолжала Баккара резким голосом, достаточно доказывавшим, что она сумеет заставить повиноваться себе, -- возьмите с камина свечку и зажгите ее... Знаете... ведь рыбак видит рыбака издалека.
   Баронет молча повиновался.
   -- Зажгите другую, -- сказала Баккара, -- я вообще люблю симметрию и желаю теперь, чтобы у нас горели две свечки.
   Сэр Вильямс исполнил и это приказание молодой женщины.
   -- Теперь, -- продолжала Баккара, -- негодяй, который ворует при помощи развратницы два миллиона триста тысяч франков, не может быть без оружия, и у него, вероятно, есть кинжал.
   Сэр Вильямс покачал отрицательно головой.
   -- Ну, -- повторила Баккара, -- торопитесь же, милорд, и бросьте свою игрушку.
   И, заметив, что он еще колеблется, она подняла свой пистолет и сказала:
   -- Ну, я целю в голову -- Сэр Вильямс понял, что ему остается жить только несколько минут, если он вздумает еще колебаться, а потому он торопливо расстегнул свой сюртук, вынул из кармана кинжал и бросил его к ногам Баккара. г Молодая женщина наступила на него ногой и продолжала держать в руке пистолет.
   -- Она довольно сильна, -- думал он, -- лишь бы только она не узнала меня и отпустила, -- затем он громко добавил: -- Я бедный карманник, и, право, будет гораздо лучше, если вы отпустите меня... И без того уже печально лишиться всех этих векселей.
   Между тем Баккара продолжала вглядываться в него и думала: я глубоко убеждена, что это Андреа, несмотря на все его новое превращение. Он не мог изменить в себе только одного своего взгляда, и я по этому-то взгляду и узнала его... но я не должна подавать вида, что узнаю его...
   И, не переставая смотреть на него, она добавила:
   -- Я отлично вижу, что вы ловкий карманник, то есть просто английский плут, перед которым наши доморощенные французские плуты совершенно пасуют, но я все-таки не вижу данных для того, чтобы "-мне следовало вас отпустить.
   Сказав это, она отступила еще на два шага и, достигнув двери, стукнула в нее два раза.
   Эта дверь отворилась, и в гостиную вошел человек.
   Он был высокого роста, молод и, подобно Баккара, держал в руке пистолет.
   -- Мой милый граф, -- сказала она, -- вот человек, которого я вам поручаю и оставляю его под вашей стражей.
   -- Хорошо, -- ответил ей граф Артов.
   Граф сделал шаг к своему пленному и холодно взглянул на него.
   -- Милостивый государь, -- сказал граф, -- я никогда не изменяю своего решения. Потрудитесь сесть вот там в амбразуре этого окна и сидите спокойно... Если вы пошевелитесь, то я пущу вам пулю в лоб.
   -- А я не пошевелюсь. -- прошептал мнимый англичанин и сел на указанное ему место.
   Тогда Баккара направилась к камину, взяла с него свечку и отворила дверь в спальню Тюркуазы, соединявшуюся с будуаром и уборной.
   Итак, в ту минуту, как Леон Роллан приходил в бешенство, а Фернан вставал со своего места, пораженный и отрезвленный внезапным цинизмом Тюркуазы, -- итак, в эту-то минуту дверь уборной отворилась и осветила всю сцену... В эту-то минуту на пороге уборной показалась женщина со свечой в руке... при виде ее растерявшаяся Тюркуаза отступила назад и вскрикнула от ужаса!..
   В будуаре произошла сцена поразительная и ужасная. Два человека встретились лицом к лицу на близком расстоянии: один из них был бледен, с блуждающим взором; волосы его были растрепаны, и он яростно махал ножом во все стороны. В дверях стояла Баккара, распространяя вокруг себя свет, и казалась в эту минуту ангелом примирения. Несколько в стороне находилась Тюркуаза... ее лицо было искажено от ужаса, и она уже полагала, что теперь настал ее последний час.
   Первое чувство двух людей, движимых обоюдною, ненавистью, всегда заставляет их взглянуть друг на друга.
   Свет, распространившийся по всему будуару, остановил внезапный порыв Леона, который бросился к человеку, решившему, что это последняя ночь в его жизни. Фернан, со своей стороны, тоже взглянул на своего соперника. Взгляды их встретились... Оба они вскрикнули ужасно, дико, невыразимо, так, как могли бы вскрикнуть только отец и сын, встретившись лицом к лицу с оружием в руках.
   -- Фернан! -- вырвалось у столяра, и нож вывалился у него из рук и упал на пол.
   -- Роллан! -- вскрикнул в свою очередь Роше и отступил назад, пораженный глубоким ужасом.
   Эти два человека были друзьями, связанными десятилетней дружбой.
   В эту минуту к ним подошла Баккара, которую они оба тотчас же узнали. Она молча поставила свечу на стол -- на тот стол, где Фернан только что подписал свое разорение. Затем она своею сильною и крепкою рукой схватила за руку Тюркуазу и бросила ее на колени между двумя людьми, которые чуть было не зарезались из-за нее.
   Поза, жесты, взгляд Баккара были настолько величественны и повелительны, что ни Фернан, ни Леон, которые за несколько часов перед этим умерли бы за улыбку их идола, не нашли ни слова, ни движения, чтобы защитить ее и протестовать против такого грубого и энергического вмешательства Баккара.
   -- Бедные безумцы! -- проговорила наконец она, пожимая плечами, и, подняв нож, выпавший у Леона, она приставила его к горлу Тюркуазы.
   -- Выбирай, -- решительно и твердо сказала Баккара, -- или полное признание во всем или смерть.
   Леон и Фернан стояли неподвижно и молча смотрели на то, что происходило перед их глазами.
   -- Ну, змея! -- продолжала Баккара. -- Признавайся же скорей Леону Роллану, что ты хотела увезти его сына только для того, чтобы отдать его в воспитательный дом, и что все происшедшее в последнюю ночь было только одной комедией, и что ты же вооружила его руку против Фернана. Признавайся, или я тебя тотчас же убью. -- и при этом она надавила на нож...
   -- г Признаюсь, что все это чистая правда, -- прошептала растерявшаяся и испуганная Тюркуаза.
   Леон глухо вскрикнул.
   -- А теперь, -- продолжала Баккара, -- теперь признавайся Фернану, что ты заставила его подписать векселей не на пятьдесят тысяч франков, а на два миллиона, что ты привлекла его сюда для того, чтобы убить, и что ты продала его жизнь за триста тысяч франков.
   Фернан пришел в ужас.
   -- Ну, Признавайся же, -- резко проговорила Баккара.
   -- Это правда, -- прошептала опять Тюркуаза.
   -- А теперь, -- добавила повелительно Баккара, -- скажи им имя того чудовища, орудием которого ты была.
   Но Тюркуаза ответила ей только каким-то странным хохотом.
   Баккара толкнула его ногой.
   -- Сумасшедшая! -- проговорила она. -- Теперь она больше уже ничего не ответит.
   Баккара бросилась к двери, ведущей из будуара в гостиную, и обернулась к молодым людям.
   Фернан и Леон, казалось, едва понимали, что случилось, и стояли как две статуи.
   -- Идемте же, -- крикнула им Баккара, -- идите же оба, я покажу вам человека, который так давно уже преследует вас во мраке... Идемте... Идемте -- он там... я сорву с него маску перед вами. Вы убьете его, как убивают бешеную собаку... Идемте же! -- повторила она еще раз громким голосом.
   Она с шумом растворила дверь в гостиную... но в ту же минуту раздался выстрел... затем глухой крик, и" Баккара отшатнулась назад.
   -- Неужели, -- подумала она, -- совершилось наконец правосудие, и граф Артов убил проклятого Андреа?..
   Но нет -- наказание еще не настигло этого великого преступника, и. казалось, провидение ожидало, когда он закончит свои злодеяния, чтобы поразить его своим беспощадным бичом.
   Вот что произошло.
   Когда граф Артов остался с сэром Вильямсом, то ни один из них не пропустил ни одного слова из сцены, происходившей в соседней комнате.
   Была минута, когда сэр Вильямс, никогда ничего не боявшийся, струсил и понял, что его положение больше чем отчаянное, так как его бывшие жертвы беспощадно убьют его.
   Что же оставалось ему делать?
   Граф охранял единственный выход между двух опасностей: в сомнительной смерти от пули и несомненной от ножа, вложенной Рокамболем в руки Леона Роллана, -- предстоял выбор.
   Сэр Вильямс не колебался.
   Граф стоял перед дверью, а он находился в амбразуре окна, ставни которого не были закрыты.
   Андреа решился...
   В ту минуту, как отворилась дверь будуара, в этот момент он живо отворил окно и выпрыгнул в него.
   Граф спустил курок... раздался выстрел, и негодяй исчез в облаке дыма.
   -- Где он? Умер? -- вскрикнула Баккара. Граф молча указал ей на открытое окно.
   Баккара вздрогнула и несколько минут находилась в глубоком отчаянии.
   Но вдруг она подняла голову, глаза ее снова оживились и заблистали, а лицо приняло обычное спокойное выражение. Она вздохнула и прошептала:
   -- Надо начинать игру снова. Не вечно же этот негодяй будет ускользать от меня...
   Затем она обернулась к Фернану и рассказала ему, что все то, что произошло с ним и с Ролланом. было устроено нарочно с целью погубить их обоих.
   -- Я узнала это, -- добавила она, -- от горничной, которую я подкупила.
   -- А! -- вскрикнул тогда Роллан. -- Теперь только я все понимаю; но... этот человек!
   -- Какой?
   -- Который приезжал за Тюркуазой и хотел убить меня.
   -- Это был третий актер; вас обманывали обоих, и развязка этой комедии без меня была бы кровавая.
   Они оба вздрогнули.
   -- Идите же, бедные безумцы, -- проговорила Баккара, -- и возвращайтесь к истинному счастию... и предоставьте, -- добавила она с волнением, -- заботу охранять вас тем людям, у которых нет в этом мире ни детей, ни любви...
   Посмотрим теперь, что делал несколько часов тому назад граф де Шато-Мальи.
   Мы помним, что после ухода сэра Артура от молодого графа этот последний написал к госпоже Роше, прося ее позволенья быть у нее.
   Это было как раз за несколько часов до только что описанных нами потрясающих сцен, театром для которых послужил отель в улице Виль л'Евэк.
   В восемь часов вече ра граф де Шато-Мальи был у Эрмины Роше, которая видела в нем самого искреннего и доброго друга.
   Он молча поцеловал поданную ему Эрминой руку и остановился перед нею.
   -- Боже! -- заметила она, -- что с вами, граф, вы так бледны? Уж не случилось ли какого-либо несчастия?
   Он покачал головой и опустился на колени.
   -- Успокойтесь, я пришел поговорить с вами и открыть вам страшного преступника.
   -- Преступника? -- переспросила она, не доверяя своим ушам.
   -- Да, меня самого...
   -- Вы просто с ума сошли, -- заметила она, улыбаясь, -- но в чем же состоит ваше преступление?
   -- Оно не имеет даже названия.
   -- Но что с вами?
   -- Вы только тогда поймете, -- сказал он, -- когда выслушаете меня.
   -- Я вас слушаю, хотя, право...
   -- Вы скоро убедитесь в том, что я говорю правду. Но позвольте мне раньше всего задать вам один вопрос?
   -- Задавайте.
   -- Не встречали ли вы где-нибудь и когда-нибудь англичанина по имени сэр Артур Коллинс, он ходит постоянно в синем фраке и нанковом жилете.
   -- Да, сколько мне помнится, -- ответила она, подумав, -- я видела его однажды на бале у маркизы Ван-Гоп.
   -- И видели его только там?
   -- Да.
   -- Вы никогда не встречали его раньше?
   -- Никогда.
   -- В таком случае он нагло лгал, -- заметил граф, -- и это чрезвычайно странно.
   Эти последние слова удивили до крайности госпожу Роше.
   -- Что вы этим хотите сказать? -- спросила она.
   -- Он уверял меня, -- ответил граф де Шато-Мальи, -- будто бы он любил вас и долго преследовал своим обожанием.
   Она невольно улыбнулась.
   -- Он просто фат, -- сказала она, -- и я только раз видела его.
   Но граф продолжал быть мрачным. -- Нет ли у вашего мужа врагов? -- спросил он.
   -- Не думаю, -- ответила она, -- Фернан очень добр для того, чтобы иметь врагов.
   -- Однако, -- продолжал граф, -- я уверен, что у вас или у него есть ужасный и смертельный враг.
   -- Боже! -- прошептала Эрмина.
   -- И этот-то враг, -- продолжал он. -- это не кто иной, как сэр Артур Коллинс!..
   -- Это немыслимо! -- заметила Эрмина.
   -- Однако -- это верно...
   -- Но ведь это человек, которого я почти не знаю...
   -- Может быть, ваш муж знал его?
   -- Нет, -- сказала она, -- этого не может быть... я теперь вспоминаю, как Фернан указал мне на него на бале у маркизы Ван-Гоп и сказал: "Вот странная личность!.."
   -- Непонятно! -- подумал граф и рассказал Эрмине все то, что произошло между ним и сэром Артуром Коллинсом.
   Эрмина слушала его с возрастающим удивлением, мысленно спрашивая себя, не бредит ли он и возможно ли, чтобы этот человек мог быть виновен перед нею.
   Сначала она не находила даже слов для ответа и смотрела на графа де Шато-Мальи с грустным удивлением.
   -- Женщина, на которую я осмелился поднять свой дерзкий взгляд, -- продолжал тихо граф, -- были вы...
   Эрмина продолжала молчать.
   -- Англичанин сказал мне, -- говорил между тем граф де Шато-Мальи, -- что женщина, за которой я должен ухаживать, будет именно та, муж которой поссорится в этот вечер из-за карт.
   Эрмина вздрогнула.
   -- Итак, вы видите, -- продолжал граф, -- что сэр Артур знал наперед, что произойдет... да, я негодяй и достоин вполне вашего презрения... но раскаяние мое искупает мою вину, и на этот раз я вас спасу.
   В его голосе было столько искренности, безнадежности и угрызений совести, что молодая женщина была глубоко тронута.
   -- Послушайте, -- сказала она, -- встаньте, ваше раскаяние исправляет и сглаживает вашу вину.
   Граф де Шато-Мальи радостно вскрикнул.
   -- О, теперь, -- сказал он, -- этот человек может обесчестить меня.
   -- Обесчестить вас? -- проговорила она с ужасом.
   -- Да, -- ответил граф и рассказал ей всю сцену, которая произошла вчера между ним и сэром Артуром.
   . Когда он замолчал, Эрмина протянула ему руку.
   -- Граф, -- сказала она, -- я вас охотно и от всей души извиняю... Хотите остаться моим другом?
   Граф молча опустился перед ней на колени.
   -- Вы ангел доброты и невинности, -- прошептал он.
   -- Нет, -- заметила она с ласковой улыбкой, -- я не ангел, а просто честная женщина, не забывающая своих обязанностей.
   И она подняла его и посадила около себя.
   -- Вы меня назвали своим другом, -- сказал он, -- так позвольте же доказать мне это на деле и отдать свою жизнь до последней капли крови за исправление моей ошибки.
   Она грустно покачала головой.
   -- Фернан, -- проговорила она, -- бедный больной... и его излечение может быть только со временем... Будем ждать и надеяться.
   -- О, вы правы, -- прошептал граф, -- надейтесь, так как положительно немыслимо, чтобы не настал тот час, когда он почувствует, что истинное счастье возможно только у ваших ног...
   И, сказав это, граф поцеловал руку Эрмины и, простившись с ней, уехал домой.
   -- Мне кажется, -- прошептал он, -- что я остался по-прежнему честным человеком.
   Когда граф вышел, Эрмина залилась слезами.
   Она провела одна остаток этого вечера... Как мы знаем, , он обедал у Тюркуазы.
   Часу в десятом вечера раздался звонок и заставил невольно вздрогнуть молодую женщину. Вскоре послышались знакомые шаги, и на пороге комнаты показался Фернан. Он направился прямо к молодой женщине и опустился перед ней на колени.
   -- Если я поклянусь вам теперь, -- прошептал он, рыдая, -- посвятить всю свою жизнь на исправление тех мучений, которые я причинил вам, -- простите ли вы меня тогда и будете ли меня опять любить?
   Она вскрикнула и страстно обняла его.
   Счастье снова входило под кров Фернана и Эрмины.
   Мы потеряли из виду сэра Вильямса с той самой минуты, когда он выпрыгнул в ок"но, рискуя сломать себе ноги. Но и на этот раз судьба была за него, он соскочил самым благополучным образом и, не раздумывая, отправился на квартиру к Рокамболю, который, как мы уже знаем, счел за самое удобное возвратиться к себе домой еще в начале той трагедии, которая произошла в отеле Тюркуазы. Сэр Вильямс застал своего достойного ученика сидящим в мягком кресле и спокойно покуривающим сигару.
   -- Я нисколько не забочусь об участи моего хозяина, -- думал он, -- вероятно, он уже ушел с векселями... Тюркуаза тоже как-нибудь поладит с убийцей -- а мне положительно нечего было там делать.
   Это спокойствие ученика сразу показало сэру Вильямсу, что он ничего не подозревает о том, что произошло.
   Рокамболь в свою очередь, видя бледность сэра Вильямса, невольно вскрикнул:
   -- Боже, дядя, что с вами? Что случилось?
   -- То, что мы разбиты... -- -- Разбиты?..
   -- Женщиной, -- добавил сэр Вильямс с горькой иронией.
   -- В самом деле, -- пробормотал Рокамболь, побледнев от ужаса при одной только мысли о том поражении, которое потерпел сэр Вильямс, в гений которого он так глубоко верил.
   Несколько минут продолжалось глубокое молчание.
   -- Да, -- вздохнул через несколько минут сэр Вильямс, догадываясь о том, что происходило в душе его ученика, -- мы побиты женщиной, но еще ничего не потеряно, и я, клянусь адом, выиграю это дело.
   Тогда он рассказал в нескольких словах все, что произошло.
   Рокамболь выслушал его до конца и ни разу не перебил.
   -- Действительно, -- заметил он, когда сэр Вильямс остановился и успокоился, -- Баккара вполне дельная баба, от которой нам необходимо отделаться как можно скорее.
   -- Это и мое мнение, и вслед за ней нужно отправить туда же Армана де Кергаца.
   -- Гм, -- пробормотал Рокамболь, -- я начинаю предполагать, дядя, что вы страдаете мономанией мести.
   -- Что?
   -- Я говорю, что вы страдаете мономанией, -- повторил еще раз сухо Рокамболь.
   Сэр Вильямс вздрогнул, взглянул на Рокамболя и замолчал.
   -- Вы даже забываете из-за мести действительность... нам, бедным смертным, право, не следует думать так много о мести, когда гораздо выгоднее заниматься денежными делами.
   -- Что ты этим хочешь сказать?
   -- То, что вы жалеете больше о том, что нам не удалось уничтожить Роше и Роллана, чем о потере двух миллионов.
   -- Это правда, -- пробормотал сэр Вильямс, -- но я их так ненавижу!
   -- Все это так, -- продолжал, нисколько не смущаясь, Рокамболь, -- но ведь нельзя же нам из-за всякой дряни бросать серьезные дела... положим, что вы можете иметь право мстить Арману де Кергацу, который отнял у вас двенадцать миллионов франков, но с какой же стати нам забывать теперь наши интересы ради каких-нибудь Фернанов, Ролланов и тому подобных личностей, которыми мы могли бы заняться в свободное время.
   И, сказав это, Рокамболь посмотрел самым вызывающим взглядом на своего начальника.
   -- Что же, наконец, нужно, по-твоему, делать? -- спросил его сэр Вильямс.
   -- Черт побери, да думать о пяти миллионах прелестной Дай Натха.
   Эти слова окончательно возбудили деятельность сэра Вильямса.
   -- Это верно, -- сказал он.
   -- Нам нужно торопиться, дядя.
   -- Сколько дней тому назад Дай Натха приняла ад?
   -- Завтра будет четыре дня.
   Сэр Вильямс подскочил на своем месте.
   -- Черт побери! -- вскрикнул он. -- Ты .вполне прав, племянник, что я все позабыл из-за этой ревности, и если только маркиза не умрет в течение этих трех дней, то тогда миллионы Дай Натха отправятся вслед за этими векселями.
   -- Итак, дядя, -- заметил Рокамболь, -- оставим на время Баккара в покое.
   -- Да, это нужно так сделать.
   -- Кстати, узнала она вас?
   -- Нет.
   -- А как вы думаете, подозревает она вас?
   -- А, ну это совсем другое дело, я ничего не могу сказать ни за, ни против -- эта женщина держит себя очень таинственно.
   -- Эта таинственность будет скоро разоблачена.
   -- Кем?
   -- Шерубеном.
   -- Ты думаешь?
   -- Положительно... он был у нее уже два раза, и всегда по вечерам.
   -- Боже! -- воскликнул сэр Вильямс. -- В таком случае это ясно, что мы разгаданы.
   -- Почему так?
   -- Да потому что Баккара, может быть, уже напала на следы дела Ван-Гоп. Неужели ты думаешь серьезно, что она может любить Шерубена?
   -- Черт побери! -- проворчал Рокамболь. -- Об этом нужно подумать.
   Сэр Вильямс молчал и сидел задумавшись.
   -- Мое мнение, -- проговорил он наконец, -- что нам необходимо как можно скорее отделаться от Баккара, иначе мы погибли.
   -- Аминь! -- произнес Рокамболь.
   -- Мой милый друг, -- начал через несколько минут сэр Вильямс, -- ты видишь, что я опять сделался, как ты говоришь, вполне положительным человеком.
   -- Вот как, -- пробормотал Рокамболь насмешливым голосом.
   -- Ну-с, итак, я предполагаю, что нам необходимо поскорее отделаться от Баккара... теперь надо только придумать средство для этого.
   -- Средство... да просто -- удар кинжала.
   -- Это довольно опасно -- сперва надо найти для этого опытного человека, так как я предполагаю, что ни я, ни ты не согласишься лично устроить это.
   -- Конечно... нет.
   -- Затем... убийство Баккара у нее на квартире и убийство Ван-Гоп могут, наконец, заставить полицию взглянуть посерьезнее на эти дела и, быть может, вынудить нас скрыться.
   -- Не задушить ли ее?
   -- Ну -- это тоже неудобно. -- Отравить?
   -- Да, -- ответил сэр Вильямс, кивая головой.
   -- Это довольно трудно, дядя.
   -- Ты думаешь?
   -- Во-первых, у нас нет ни малейшей возможности действовать в отеле улицы Монсей. Вся прислуга Баккара предана ей.
   -- Это подробности.
   -- Которые в моих глазах, -- ответил Рокамболь, -- представляют собой известную важность.
   -- Ты забываешь Шерубена.
   -- Черт побери, это важно.
   -- В каком отношении?
   -- Вы думаете о Шерубене, желая воспользоваться его услугами при отравлении Баккара.
   -- Да.
   -- Напрасно.
   -- Почему так?
   -- Да потому, что он хочет выиграть свое пари -- а если Баккара умрет, то он потеряет пятьсот тысяч франков и попадет в руки графа Артова.
   Сэр Вильямс улыбнулся.
   -- Ты все еще молод, -- заметил он.
   -- Однако я говорю чистую правду.
   -- Конечно, это могло бы быть правдой, если бы мы имели глупость сказать Шерубену: ваша Баккара стесняет нас, а потому избавьте нас от нее; но ведь можно сделать так, что и Шерубен не будет знать про это.
   -- Например, я бы желал знать, как вы это сделаете?
   Тогда сэр Вильямс сообщил ему свой план, состоящий в том, чтобы подбавить в флакон с духами несколько капель яду, один запах которого отравляет сразу человека.
   -- Ты скажешь Шерубену, -- добавил он, -- что если она только понюхает из этого флакона, то мгновенно влюбится в него.
   -- Вот это отлично, -- вскричал Рокамболь, -- это великолепная мысль, за которую я приношу вам искреннюю благодарность и дань уважения.
   -- А теперь, -- окончил сэр Вильямс, -- поговорим немного о серьезных делах.
   -- Вы хотите говорить о Дай Натха?
   -- Да.
   -- Не должен ли я побывать у ней?
   -- Конечно... я тебя снабжу сейчас же инструкциями. Мы увидим вскоре, какой ужасный план составил этот негодяй.
   На другой день после этого, утром, когда Шерубен только что собирался выйти из дому, ливрейный лакей подал ему небольшую записочку.
   Молодой человек сел в кресло и, развернув письмо, пробормотал:
   -- Это, вероятно, от Баккара!.. Он не ошибся.
   "Я довольна вашим поведением, -- писала ему молодая женщина, -- а в особенности тем, что вы сознались публично в клубе в бестактности вашего пари, а потому я хочу немного вознаградить вас. Сегодня вечером в одиннадцать часов калитка моего сада не будет заперта".
   -- Черт побери, -- пробормотал опять Шерубен, -- хотя это письмо и не подписано, но я вижу в каждой его букве имя Баккара... Мне сдается, что я выиграл пари... и если только граф Артов настоящий дворянин, то он отсчитает мне завтра пятьсот тысяч франков.
   И, положив это письмо в карман, он уже собирался выйти из дому, как резкий звонок в прихожей заставил его отложить свое намерение.
   -- Я готов держать пари, -- подумал он, -- что это виконт.
   Он был прав: дверь отворилась и вошел Рокамболь. -- Здравствуйте, дорогой мой, -- сказал он, протягивая руку Шерубену, -- как идут дела?
   -- Отлично, -- ответил самодовольно Шерубен.
   Рокамболь улыбнулся и опустился в кресло.
   -- А, -- заметил Шерубен, -- вам, вероятно, нужно поговорить о чем-нибудь?
   -- -- Да, мой милый.
   -- Серьезно?
   -- Даже очень... но это дело всего десяти минут... а потом, если вы желаете, мы проедем в Булонский лес.
   -- Ион! -- крикнул Шерубен. -- Оседлай мне лошадь! Грум мгновенно исчез, чтобы исполнить приказание своего господина.
   Шерубен сел напротив своего посетителя.
   -- Я вас слушаю, -- сказал он.
   -- Мой милый, -- начал виконт, -- вы возьмите перо и напишите то, что я вам продиктую.
   -- Кому?
   -- Маркизе.
   -- А!
   Шерубен был несколько неуверен в отношении победы над маркизой, которая представлялась ему образцом добродетели.
   Он молча подошел к столу и взял перо.
   Рокамболь начал диктовать.
   "Милостивая государыня! Если бы один из смертных умолял вас ради его жизни и всего того, что только есть для него дорогого в этой жизни, -- о том, о чем я вас хочу просить, -- вы бы, конечно, не смели отказать ему, так как вы добры, как какой-нибудь ангел".
   -- Ну, это довольно чувствительное послание, -- заметил Шерубен.
   Рокамболь не слушал его и продолжал диктовать: "А между тем я весь дрожу, боясь, что вы откажете тому, кто имел смелость писать вам эти строчки.
   Но между тем дело идет не о моей жизни или о моем счастье, а о существе слабом, беззащитном -- о женщине -- может быть, моей матери..."
   -- Постойте! -- вскрикнул Шерубен. -- У меня есть, оказывается, мать?
   -- Кажется, -- ответил ему, смеясь, Рокамболь, -- пишите.
   Шерубен снова взялся за перо.
   "Это слабое существо, -- продолжал диктовать Рокамболь, -- покинуто всеми и останется положительно одно в ту минуту, когда я покину навсегда Европу, -- вот почему я вас осмеливаюсь умолять теперь позволить мне видеться с вами завтра в восемь часов вечера у госпожи Маласси. Послезавтра я уезжаю в Гавр, откуда отправлюсь в Индию... Я умоляю вас теперь на коленях исполнить мою просьбу и надеюсь на благородство вашей души".
   -- Однако это, право, замечательная мелодрама, -- вскричал Шерубен, дописав последнюю строчку этого письма.
   -- Это верно, -- согласился с ним Рокамболь, -- но она произведет все-таки порядочный эффект.
   -- Вы предполагаете?
   -- Я положительно уверен в этом.
   -- И маркиза приедет?
   -- Конечно.
   -- Но... ведь у меня нет матери!..
   -- Да ее и не нужно.
   -- Почему?
   -- Потому что, как только приедет маркиза, вы броситесь перед ней на колени и скажете ей следующее:
   -- А вот, наконец, и ты, мой дорогой ангел, как я счастлив увидеть тебя опять.
   -- Маркиза, конечно, не ожидает подобной встречи, а потому будет сильно поражена этим и, вероятно, не станет вам возражать, а вы между тем будете продолжать.
   -- О, как я страдаю, когда не вижу тебя... Всякий раз, когда мы расстаемся до нового свидания, мое сердце разрывается на части.
   -- Но, -- заметил Шерубен, -- она уничтожит меня своим взглядом.
   -- Ей недостанет времени.
   -- Почему?
   -- Потому что через стеклянную дверь соседней комнаты будет произведен выстрел, который размозжит ей голову.
   Шерубен вздрогнул.
   -- О, будьте вполне спокойны, -- заметил прехладнокровно Рокамболь, -- маркиз Ван-Гоп лучший из всех стрелков, которых я только знаю, и вы можете быть уверены, что он не убьет вас нечаянно.
   -- Но, -- возразил Шерубен, -- когда он убьет свою жену... то и меня будет ожидать та же участь?
   -- Нет.
   -- Но ведь это так должно быть.
   -- Положим... но он поклялся не трогать вас.
   -- Это успокаивает меня.
   -- Да и к тому же у вас будет вполне достаточно времени, чтобы бежать... у дверей будет ожидать почтовая "карета... вы сядете в нее и отправитесь в Гавр, где и подождете меня, а оттуда мы проедемся с вами по Англии.
   -- Отлично.
   -- Но, кстати, что ваше пари?
   -- Тсс! -- пробормотал Шерубен. -- Сколько мне кажется, то оно выиграно.
   -- Как! Вы надеетесь? Шерубен вынул письмо Баккара.
   -- Прочтите, -- заметил он, подавая, его Рокамболю. Виконт прочел его и возвратил тотчас же назад.
   -- Мой друг, -- сказал он, -- вы не боитесь ловушки?
   -- Боже мой! Какой ловушки?
   -- Баккара в глубине своей души должна ненавидеть вас... Ведь вы держали об ней пари?
   -- Мой милый, -- ответил совершенно спокойно Шерубен, -- женщины прощают всегда смелость... Баккара сходит с ума от меня.
   -- Что же из этого... на вашем месте я бы не надеялся. Фат только пожал плечами.
   -- Полноте, -- сказал он, -- вы не знаете женщин... Если бы Баккара не была искренна и я не произвел на нее впечатление, то она бы не потребовала от меня, чтобы я отказался от этого пари.
   -- Итак, она убеждена, что этого пари больше не существует?
   -- Конечно. Она хочет сохранить графа и его миллионы... этот граф представляет собой для нее прозу жизни, а я -- поэзию ее сердца.
   -- Но пари все еще существует?
   -- Тайно.
   -- И вы надеетесь выиграть пятьсот тысяч франков?
   -- Конечно!..
   -- В таком случае, -- заметил Рокамболь совершенно спокойно, -- позвольте мне сделать вам небольшой подарок.
   -- Делайте...
   -- Я привез с собой из Америки особенную туземную эссенцию, которая распространяет великолепное благоухание вокруг себя и вместе с тем замечательно возбуждает нервную систему, располагая человека к приятному и веселому состоянию духа, что бывает очень полезно в таком положении, как ваше!..
   -- Конечно, -- заметил Шерубен, -- и ваш подарок для меня дорог.
   -- У меня есть еще один флакон... я вам пришлю его завтра... вы подарите его Баккара как какую-нибудь драгоценность и порекомендуете ей убедиться в том, понюхав этой эссенции... она из одного только женского любопытства понюхает.
   -- Вероятно, -- заметил, улыбаясь, Шерубен.
   -- В особенности, -- продолжал Рокамболь, -- не нюхайте сами -- иначе вы рискуете разоблачить все наши тайны... смотрите же, исполните в точности все, что я вам сказал.
   -- Будьте спокойны, но госпожа Маласси?
   -- Ее не будет дома... так что вы будете наедине с маркизой... Все это уже отлично обдумано и подстроено-
   -- Так!
   -- Итак, мой дорогой, -- закончил Рокамболь, -- отправимся теперь, если вы желаете, в Булонский лес. На обратном пути мы заедем ко мне, и я дам вам этот дорогой флакон.
   Молодые люди сошли вниз и, сев на лошадей, отправились, через Елисейские поля, в Булонский лес.
   Вечером в этот же день Оскар де Верни отправился в свой клуб... Граф Артов был уже там.
   Шерубен раскланялся с ним.
   Через две минуты после этого они встретились вместе с ним в курительной комнате.
   Шерубен опять поклонился ему.
   -- Вы имеете что-нибудь сказать мне? -- спросил его вежливо, но довольно гордо граф.
   -- Мне хотелось, граф, напомнить вам о нашем пари.
   -- Я держу его.
   -- Мне вот это-то и хотелось знать, потому что, сколько мне кажется, я выиграю его.
   -- А... -- заметил совершенно спокойно граф.
   Шерубен подал ему письмо, полученное им в этот день утром, и спросил:
   -- Вы, вероятно, знаете руку Баккара?
   -- Даже отлично.
   -- Так вы теперь узнаете ее.
   -- Нет... вы ошибаетесь, сударь. Шерубен удивился.
   -- Как! -- проговорил он. -- Это не ее рука?
   -- Нет, -- ответил с глубоким убеждением граф.
   -- Но ведь нельзя же сомневаться, что это письмо от нее?
   -- Может быть... конечно, она могла, из благоразумия, попросить написать это письмо свою приятельницу или даже просто свою горничную.
   Это было так правдоподобно и так походило на женские привычки, что убеждение Шерубена нисколько не поколебалось.
   -- Очевидно, -- сказал он, -- что если Баккара не писала сама, то, по крайней мере, заставила писать за себя.
   -- Может быть, -- подтвердил опять граф.
   -- Итак, вы теперь думаете, что проиграете пари?
   -- Ну, нет еще...
   -- Как! -- вскрикнул удивленный Шерубен.
   -- Очень просто... для того, чтобы я это думал, необходимо, чтобы я слышал, как Баккара скажет вам, Шерубену: "Я вас люблю".
   -- Но можете ли вы как-нибудь спрятаться у нее?
   -- Очень легко... я подкуплю ее горничную и при посредстве ее спрячусь к ней в уборную... Баккара, по всей вероятности, примет вас в своем будуаре.
   -- А когда вы услышите это знаменательное слово, то сочтете ли вы пари проигранным с вашей стороны?
   -- Да.
   -- В таком случае, -- заметил нагло Шерубен, -- советую вам написать вашему банкиру.
   -- Я сделаю еще лучше этого, -- ответил граф, смотря на часы, -- теперь ровно восемь -- , она ждет меня в девять и, конечно, выпроводит ради вас еще до одиннадцати часов... я возвращусь домой, захвачу с собой пятьсот тысяч франков в банковых билетах и возвращусь потихоньку обратно к ней и спрячусь у нее в уборной... Если Баккара, как вы говорите, действительно любит вас, то вы возвратитесь от нее сегодня с пятьюстами тысячами франков.
   Шерубен поклонился.
   -- Точно так же я возьму и свои пистолеты, -- продолжал граф с таким хладнокровием, что невольно смутил Шерубена, -- потому что если Баккара вас не любит и не она писала записку, которую вы мне сейчас показывали, то ваше пари проиграно, и я воспользуюсь своим правом, чтобы убить вас.
   Шерубен невольно вздрогнул при этих словах, но так как он глубоко веровал в свою звезду, то быстро оправился от смущения.
   -- Вы правы, граф, -- пробормотал он и поклонился.
   -- Прощайте, -- ответил ему граф. Они раскланялись и разошлись.
   Граф вышел из клуба и спокойно отправился сначала к себе, а потом к Баккара.
   Шерубен вошел в игорную залу, проиграл около двух часов в вист и ровно в половине одиннадцатого встал со своего места и направился к выходу из клуба.
   В дверях он столкнулся с Рокамболем.
   -- А! -- заметил он. -- Вы едете, верно, за пятьюстами тысячами франков.
   -- Да.
   -- Не забудьте только духов, которые я вам дал.
   -- Не беспокойтесь.
   -- Завтра мне положительно некогда, -- добавил Рокамболь, -- смотрите же не увлекитесь своим счастием и будьте к назначенному времени у госпожи Маласси.
   -- Будьте спокойны, я знаю хорошо свою роль и добросовестно сыграю ее.
   -- В эту минуту ваше письмо уже в руках маркизы... Прощайте, но не забудьте, что малейшая ошибка испортит все дело и через сутки вы будете убиты.
   -- Знаю, знаю!.. Прощайте.
   Рокамболь вошел в клуб, а Шерубен вышел из него. Он отправился пешком до улицы Монсей и пришел туда ровно в одиннадцать часов.
   Рука его сжимала склянку с духами, и он уже мысленно считал себя обладателем пятисот тысяч франков.
   -- Что это, -- подумал он, -- она пишет, что калитка будет отперта в одиннадцать часов, а на самом деле она заперта... подождем несколько минут.
   Прошло около четверти часа, а калитка не отворялась.
   -- Тем хуже, -- -- подумал он, -- я звоню. И он действительно позвонил.
  
   Калитка отворилась, и он вошел в дом к той, к которой он нес, сам того не зная, яд, данный ему виконтом де Камбольхом.
   Ровно за час перед этим Баккара сидела в кабинете с графом Артовым.
   Баккара рассказывала графу про Андреа и его мерзкие дела.
   -- Так вы узнали его вчера? -- спросил граф.
   -- Да, по его взгляду, который он не может изменить... Андреа, -- добавила она, -- знает или, по крайней мере, должен знать Шерубена, и я уверена, что между ними есть какой-то отвратительный союз.
   -- Мы это узнаем, -- сказал граф, -- так как Шерубен умрет, если он только не выскажет нам всей своей тайны.
   В эту минуту раздался звонок. Часы били одиннадцать с четвертью.
   -- Это он, -- сказала Баккара и указала рукой на свою уборную.
   Граф тихо встал, вошел в уборную и запер, за собой дверь.
   Жидовочка спала, не раздеваясь, в этой же самой комнате, на диване. Она спала тем странным сном, во время которого Баккара советовалась с ней, как с каким-нибудь оракулом. Оставшись одна, молодая женщина опустилась на кушетку.
   Но скоро дверь ее комнаты отворилась, и в ней показался Шерубен.
   При виде ею Баккара пожала плечами.
   -- Как? -- проговорила она. -- Вы являетесь сюда без позволенья?
   Шерубен невольно вздрогнул, но в эту минуту молодая женщина улыбнулась, и он принял эту улыбку за признак своего будущего торжества.
   -- Но, -- заметил он, -- разве я когда-нибудь ослушивался вас?
   -- Но ведь я сказала вам третьего дня, -- возразила Баккара, -- что я не хочу видеть вас раньше трех дней.
   -- Вы очаровательно притворяетесь.
   -- Я притворяюсь? Шерубен подал ей письмо.
   -- Что это? -- спросила Баккара.
   -- Это мое оправдание.
   Она прочла.
   -- Да кто же вам это писал?
   -- Вы...
   -- Я? Никогда!
   -- В таком случае вы, вероятно, продиктовали это письмо кому-нибудь, -- пробормотал смущенный Шерубен.
   Она ничего не ответила, и это-то молчание Шерубен счел за полупризнание и успокоился.
   -- В таком случае меня обманули и подшутили надо мной, -- сказал он, -- а так как я здесь...
   -- То и можете остаться, -- докончила она за него и опять улыбнулась.
   Шерубен почувствовал тогда, что пятьсот тысяч франков находятся уже в его кармане.
   -- Положительно, -- подумал он, -- духи моего друга виконта совершенно не нужны, но раз уже они со мной, то нужно воспользоваться ими.
   И при этом он вынул из кармана пузырек с духами.
   -- Что это? -- спросила Баккара, невольно вздрогнув.
   -- Это смиренный подарок, который я повергаю к вашим ножкам, -- ответил Шерубен и подал ей герметически закупоренный флакон.
   Баккара взяла его и посмотрела на него на свет. -- -- Что в нем такое? -- спросила она.
   -- Индийская эссенция, -- ответил Шерубен, голос которого невольно дрожал.
   -- Для чего она?
   -- Для туалета... она распространяет вокруг себя великолепный запах.
   Подозрение невольно промелькнуло в голове Баккара.
   -- Это какое-нибудь наркотическое средство, -- подумала она, и при этом перед ней встала тень сэра Вильямса.
   -- Нужно посмотреть, -- проговорила она и, сделав вид, что хочет открыть флакон и понюхать, неожиданно приостановилась и громко сказала: -- Однако я положительно забываю свои дела с вами... погодите, я сейчас же вернусь.
   И сказав это, она улыбнулась и вошла в свою уборную.
   Там сидел граф Артов, перед которым лежали две пары пистолетов.
   -- Тсс! -- прошептала молодая женщина, указывая на флакон.
   Затем она нагнулась к дивану, где спала маленькая жидовочка, и, положив руку на ее голову, сказала:
   -- Я тебе приказываю видеть.
   Ребенок пошевелился, вытянулся, но не открывал своих глаз. Он спал сном ясновидящих.
   -- Смотри, -- повторила Баккара настоятельным тоном, -- туда, в ту комнату, -- и при этом она указала на стену, за которой сидел Шерубен.
   Ребенок сделал испуганный жест.
   -- Что ты видишь? -- спрашивала молодая женщина.
   -- Человека, который был в беседке, -- ответила маленькая жидовочка.
   -- Это верно, -- прошептала Баккара, между тем как граф смотрел с немым изумлением на эту сцену.
   Затем Баккара сунула флакон в руки ребенка и спросила:
   -- Кто мне дал это?
   -- Он.
   -- Что в нем находится?
   Ребенок крепко сжал его в своей руке и, казалось, сосредоточил на нем все свое внимание.
   -- О! -- прошептала, наконец, с ужасом девочка.
   -- Говори... я требую этого, -- настаивала Баккара.
   -- Это ликер, который сводит с ума людей.
   -- Когда его пьют?
   -- Нет, когда нюхают, -- ответила, нисколько не колеблясь, молодая жидовочка.
   -- Итак, нюхая его, можно потерять рассудок?
   -- То есть, -- ответил ребенок, -- от него делаются очень веселым и выдают все свои тайны.
   Баккара и граф были поражены.
   -- Спи! -- повторила она, кладя ребенка на диван. Затем она простилась жестом с графом и возвратилась в гостиную.
   И в это же время граф отворил потайной шкаф, чтобы слышать все, что будет происходить в будуаре.
   Баккара, войдя к Шерубену, села около него и сказала:
   -- Итак, вы попались в ловушку, дорогой Верни!
   И, произнося эти слова, тон ее голоса сделался резок и насмешлив.
   Шерубен вздрогнул.
   -- Да, -- продолжала молодая женщина тем же насмешливым тоном, -- если только судить по письму, которое вы только что показывали мне.
   -- Но... -- пробормотал было Шерубен.
   -- Ну-с, продолжайте!..
   Замешательство Шерубена увеличивалось все больше и больше. Баккара засмеялась сардонически.
   -- Неужели вы могли предполагать, -- сказала она, -- что довольно бросить два или три притворно чарующих взгляда на женщину, чтобы заставить ее мгновенно влюбиться в вас?
   -- Но ведь, -- пробормотал он, -- вы все-таки дозволили же мне прийти сюда опять.
   -- Вы хотите, чтобы я была откровенна? -- заметила серьезно Баккара.
   -- Да, -- пробормотал Шерубен, начиная понимать, что над ним насмехаются.
   -- Господин де Верни, знаете ли вы, почему я не велела моим лакеям выкинуть вас прямо в окно, как бы следовало это сделать с человеком, который осмеливается держать пари о женщине, с дураком и фатом, который, одержав несколько успехов у гризеток, вообразил себе, что у него такой чарующий взгляд, что он сразу обольщает всех?
   Обольститель затрепетал.
   Баккара уже не смеялась больше, а, наоборот, смотрела на него самым презрительным образом.
   Он почувствовал, что его постыдное пари проиграно.
   -- Я, -- продолжала Баккара, -- вместо этого подала вам свою руку и сделала это единственно потому, что я предполагала, что вы раскаетесь... Вы не знаете графа Артова, иначе вы бы никогда не осмелились держать это сумасшедшее пари... Так как, -- продолжала Баккара, -- он бы вас убил как бешеную собаку, без жалости и без угрызений совести, как какого-нибудь негодяя, который бросает грязью в такую женщину, у которой нет ни брата, ни отца, ни мужа, кто бы мог защитить ее!..
   У Шерубена кружилась голова.
   -- Итак! -- вскрикнул он. -- Вы меня не любите? Громкий смех Баккара был ему ответом на этот вопрос.
   И затем она презрительно посмотрела на него.
   -- Полноте... я... любить вас? Но вы сумасшедший... положительно сумасшедший.
   Шерубен сделался чем-то вроде статуи. И тогда-то из уборной отворилась дверь, и в ней показался граф Артов.
   При виде его Шерубен громко вскрикнул и попятился к двери будуара.
   Но Баккара мгновенно загородила ему дорогу.
   -- А, а! -- проговорила она, -- ведь пари все-таки держалось... вы даже более подлы, чем я думала, вы сделали из своей любви ремесло и позволили себе оценить меня в пятьсот тысяч франков!..
   У графа в руках был пистолет... он молча подошел к Шерубену, холодно посмотрел на него и сказал ему таким тоном, который ясно показал Шерубену, что его ожидает.
   -- Милостивый государь, я принес с собой пятьсот тысяч франков, которые я бы заплатил вам. Вы проиграли ваше пари и, конечно, найдете весьма естественным, если я потребую от вас буквального исполнения нашего контракта. Я вас сейчас убью...
   За час перед этим элегантный виконт де Камбольх отправился к Дай Натха Ван-Гоп.
   Улица, в которой жила мисс Ван-Гоп, была совершенно пустынна, так что когда он остановился у калитки отеля, можно было подумать, что он необитаем.
   Лакей, ехавший с виконтом, проворно соскочил с своего места. Виконт позвонил.
   Калитка сейчас же отворилась, и Рокамболь спросил по-английски: "Дома барыня?"
   Как и при первом свидании, Дай Натха приняла его, лежа на подушках, -- ее голые руки и ноги были убраны браслетами, а в волосах красовались большие кораллы.
   Мисс Дай Натха Ван-Гоп была внучкою старых набобов и решалась одеваться по-европейски только в самых редких случаях.
   Рокамболь заметил, что она была необыкновенно бледна и слаба.
   Только одни ее глаза горели огнем, почти что лихорадочным. Она немного привстала и подала ему руку.
   -- Ах, мой друг, -- сказала она, -- я уже думала, что вы оставите меня умирать.
   На губах молодого человека показалась улыбка.
   -- Что за вздор! -- заметил он.
   -- Ведь сегодня пятый день, -- продолжала она, -- еще сорок восемь часов, и меня не будет на этом свете, если я не приму настоя голубого камня.
   -- Вы примете его.
   -- Когда?
   -- Завтра.
   -- Так это случится завтра?
   -- Да, -- сказал Рокамболь, кивая утвердительно головой.
   -- Боже, как я боялась все это время! -- продолжала Дай Натха. -- Я думала, что вы слишком преувеличиваете силу и могущество вашего друга.
   Под этим последним она подразумевала сэра Вильямса.
   Рокамболь взглянул на нее и увидел, что во всей ее фигуре проглядывает полное утомление, выказывающее вполне ясно первые симптомы отравления.
   -- Гм, -- подумал он, -- если мы еще промедлим хоть несколько часов, то может случиться, что мы совсем лишимся этого индийского перла и пяти миллионов.
   Затем он уже громко добавил:
   -- Право, будьте спокойны, все уже готово, и маркиза погибнет безвозвратно.
   Ревность несколько воспламенила Дай Натха.
   -- Я хочу знать, -- сказала она, -- как все это сделается.
   -- Да вы это и узнаете, тем более что мы не можем обойтись без вас.
   -- Говорите, я вас слушаю.
   -- Во-первых, -- начал Рокамболь, -- вы напишете маркизу Ван-Гоп.
   Дай Натха встала и позвонила.
   -- Перо! -- приказала она вошедшему слуге.
   -- Я жду, -- заметила она, садясь за письменный стол. Рокамболь продиктовал: "Друг мой, приезжайте ко мне сегодня вечером... к сожалению, вы убедитесь, что я умею держать свои обещания".
   -- Это все?
   -- Да!
   Дай Натха подписалась.
   Рокамболь взял от нее эту записку.
   -- Она будет завтра утром у маркиза Ван-Гопа, -- сказал он. -- Завтра в половине седьмого я буду здесь с человеком, который должен играть главную роль в вашем салоне.
   -- А больше вы ничего мне не скажете?
   -- Ничего, -- ответил сухо Рокамболь, прощаясь с индианкой.
   -- Прощайте, -- проговорила она, -- и не забывайте, что теперь моя жизнь находится в ваших руках.
   -- Милейшая особа, -- подумал между тем Рокамболь, уходя от нее, -- если бы дело шло только о твоей жизни, то это не очень беспокоило бы меня, но твои пять миллионов стоят вполне того, чтобы мы спасли тебя.
   От Дай Натха виконт де Камбольх проехал к госпоже Маласси, которую Вантюр еще утром предупредил, что вечером у нее будет гость.
   -- Вот, -- сказал Вантюр, вводя к ней Рокамболя, -- то лицо, которое вы ждете.
   Вдова вспомнила, что она уже видела виконта у маркизы.
   Рокамболь раскланялся с ней и выслал Вантюра. Вантюр немедленно исполнил его приказание, а Рокамболь преспокойно сел себе в кресло.
   -- Мне нужно, -- сказал он, -- сообщить вам несколько слов.
   Маласси молча поклонилась.
   -- Я приехал, -- продолжал Рокамболь, -- потребовать от вас услуги, платой за которую будет ваш брак с герцогом де Шато-Мальи.
   Мадам Маласси задрожала и вообразила, что, вероятно, за такую высокую плату от нее потребуют чего-нибудь невероятного.
   -- Я вас слушаю, -- сказала она покорно.
   -- В таком случае будьте добры и напишите то, что я вам сейчас продиктую.
   Вдова встала и села за письменный стол.
   "Милая моя, -- диктовал Рокамболь, -- Шерубен непременно хочет видеть вас сегодня вечером, так приезжайте в восемь часов ко мне, чтобы утешить этого ревнивца, который только и мечтает о дуэли, чтобы иметь возможность убить вашего мужа".
   Мадам Маласси подняла голову.
   -- Но, -- заметила она, -- ведь, право, это глупо!..
   -- Только пишите -- остальное вы поймете потом, -- заметил Рокамболь и продолжал диктовать.
   "Я в семь часов не буду дома и отпущу Вантюра. Приезжайте ровно в восемь, но не забудьте закрыться хорошенько. Фанни примет вас и сходит за противным американцем... Видите, как я люблю вас".
   Мадам Маласси покорно писала.
   -- А теперь. -- продолжал виконт, -- потрудитесь подписаться.
   Она подписалась.
   Рокамболь взял записку и положил ее к себе в бумажник.
   -- Милостивая государыня, -- сказал он, -- тогда, несколько дней тому назад, вы могли еще отказаться от услуг вашего управляющего, но теперь это уже поздно... тут дело идет не только о вашем браке, но и о вашей жизни.
   -- Жизни!
   -- Да, -- ответил Рокамболь и сказал ей, что она должна будет умереть, если только не будет исполнять того, что от нее потребуют.
   Результатом совещания с ней было то, что Маласси немедленно поехала к маркизе Ван-Гоп и упросила ее приехать к ней завтра в восемь часов вечера.
   На другой день после этого маркиз Ван-Гоп получил от индианки письмо, в котором она уведомляла его, что доказательства находятся в ее руках и что она просит маркиза приехать к ней за получением их в семь часов вечера.
   Маркиз сделал духовное завещание, которым завещал все свое имущество, в случае его смерти, городу Амстердаму, и отправился к Дай Натха.
   Индианка приняла его и рассказала ему, что будто бы его жена влюблена в известного обольстителя всех красавиц легкого поведения -- по имени Оскар де Верни, носящего также имя Шерубена-очарователя, и что она изменяет своему мужу при помощи госпожи Маласси, в доме которой и живет Шерубен. В доказательство своих слов она позвала Вантюра, который подтвердил ее слова, и показала уже известное нам письмо Маласси. написанное этой последней под диктовку виконта де Камбольха.
   -- Ну. а теперь, -- сказала она, -- вы все еще будете сомневаться?
   -- Я хочу видеть... видеть их обоих! -- вскричал маркиз.
   -- Идите за этим человеком... вы увидите этого Шерубена на коленях перед вашей женой.
   -- Хорошо, -- сказал маркиз, -- я иду -- час наказания наступил.
   -- О! яд... яд действует... торопитесь, Эркюль... мне кажется, что я умру.
   -- Вот голубой камень, -- проговорил маркиз, бросив к ногам индианки кольцо. -- Я всегда успею убить тебя, если ты солгала.
   Маркиз все еще сомневался, не допуская мысли, чтобы его жена обманывала его.
   -- Ну, идем, негодяй, -- сказал он, следуя за Вантюром, -- и читай свою предсмертную молитву, потому что я убью тебя, если ты только солгал.
   И маркиз вышел, между тем как Дай Натха собирала свои последние силы, чтобы достать кольцо, камень которого должен был возвратить ей жизнь.
   Вантюр привез его к дому Маласси и спрятал его в уборной вдовы.
   -- Барыни нет дома, -- сказал он, -- и она не воротится раньше ночи... Теперь я вам более не нужен?
   Маркиз молчал.
   Он сел в уборной и положил перед собою заряженные пистолеты и стал ждать прибытия маркизы Ван-Гоп, решив убить ее и ее соблазнителя.
   -- Надо ускользнуть, -- подумал Вантюр, уходя, -- а этот бедняга Шерубен и не подозревает того, что ему придется отправиться вслед за маркизой!.. Одним червонным валетом будет меньше и одной частью больше в нашем дивиденде в сумме пяти миллионов.
   На пороге калитки Фанни ждала маркизу, чтобы вести ее на смерть.
   Возвратимся теперь опять назад.
   Шерубен задрожал всеми членами, когда к нему подошел граф Артов, и бросил на него умоляющий взгляд.
   -- Милостивый государь, -- продолжал граф, -- вы фат и подлец, и вы будете наказаны за это.
   Граф медленно поднял пистолет и хотел уже спустить курок, как Шерубен бросился в ноги к нему и, ползая на коленях, умолил о прощении.
   -- Хорошо, -- сказала Баккара, -- ты будешь прощен, но только с условием, что ты расскажешь нам всю правду о том, что есть общего между тобой и маркизой Ван-Гоп?
   -- О! -- прошептал радостно он. -- Я сделаю все, что вы только прикажете, но только пощадите меня.
   Баккара сделала знак графу, который тотчас же опустил свой пистолет.
   -- Да... да, -- бормотал Шерубен, -- -- я расскажу все, но вы защитите меня от них, иначе они убьют меня!..
   -- Кто они?
   -- Червонные валеты.
   -- Я не ошиблась, -- вскричала Баккара, -- -- берегись, если ты только утаишь хоть одно слово, то ты ничем тогда не спасешь своей жизни.
   -- Я все скажу, -- пробормотал Шерубен.
   И рассказал все, что знал: о червонных валетах и о том, что они делают, и какую он играл роль в деле с маркизой Ван-Гоп, и о пятимиллионном вознаграждении индианки...
   -- Но кто же начальник этого общества? -- настаивала Баккара.
   -- Не знаю, -- ответил Шерубен, -- об этом знает только виконт де Камбольх.
   -- Хорошо, -- проговорила молодая женщина, -- мы проверим твои слова.
   Шерубен встал тогда, думая, что он уже спасен.
   -- Ты исполнил одно, -- заметила Баккара, -- исполни же и другое.
   -- Все, что вы хотите!..
   -- Что это? -- спросила она, показывая на флакон.
   -- Одуряющее вещество!..
   -- Не яд ли это?
   -- Нет, -- ответил с полным убеждением Шерубен.
   -- В таком случае мы это узнаем сейчас же... Я сделаю опыт над тобою.
   Шерубен, не предполагавший никогда, что Рокамболь подсунул ему яду, с радостью согласился испытать на себе эти духи и таким образом спасти свою жизнь.
   -- Если бы это был яд, -- думала Баккара, -- то Сара, вероятно, сказала бы мне об этом, а она только говорила, что эта жидкость лишает рассудка, так пусть же этот человек будет хоть этим наказан. Она подала флакон Шерубену и сказала:
   -- Откупорь его и понюхай несколько минут. Шерубен молча повиновался, предполагая, что в флаконе находится одуряющая наркотическая жидкость.
   Он и не подозревал, что вдыхает смерть.
   Затем Баккара оделась и, оставив его под надзором графа Артова, велела подать карету и поехала к маркизе Ван-Гоп.
   Когда она приехала туда, то маркиза уже давно спала.
   Баккара позвонила и передала лакею, который отворил ей дверь, что она просит разбудить маркизу, так как ей нужно сообщить маркизе одно очень серьезное дело.
   Маркиза приняла Баккара, которая передала ей о всех кознях, которых она была жертвой, и, посвятив ее во все подробности дела, увезла ее к себе.
   Когда маркиза Ван-Гоп и Баккара вернулись в отель на Монсейскую улицу, то Шерубен лежал, растянувшись на полу, лицом к земле.
   Баккара предположила, что граф убил его, и громко вскрикнула.
   Граф сразу понял ее и сказал:
   -- Это не я, а сам Бог!
   И при этом он рассказал, что после ее ухода и под влиянием яда Шерубен предался особенной неудержимой бешеной веселости, вслед за которой наступило полное изнеможение. Стих прекратился, и Шерубен впал в какое-то ужасное оцепенение.
   -- Так он умер? -- спросила Баккара.
   -- Умрет через несколько часов.
   Тогда Баккара обернулась к маркизе, онемевшей от ужаса и отвращения.
   -- Маркиза, -- сказала она ей, -- человек этот оскорбил нас обеих, но он умирает... помолимся за его душу.
   Обе женщины стали на колени и начали читать отходную, и дневной свет застал их все в том же положении около тела Шерубена-очарователя, который умер, не придя в разум.
   Наказание червонных валетов уже начиналось.
   Мы оставили маркиза Ван-Гопа в комнате, куда его спрятал Вантюр.
   Преступник, ожидающий, что за ним придут, чтобы везти его на эшафот, вероятно, не испытывал таких страшных мук, какие испытывал теперь маркиз, оставшись один с пистолетом в руках.
   Он пришел сюда, чтобы убить... убить женщину, которую он так любил в продолжение двенадцати лет.
   У маркиза на лбу выступил холодный пот.
   Между тем в его душе все еще оставалась надежда на то, что она, может быть, еще не придет.
   Каждый шум на улице вызывал у него нервную дрожь.
   Вдруг раздались на лестнице чьи-то шаги.
   Маркиз судорожно сжал пистолет.
   Дверь отворилась, и вошла -- женщина... но это не была маркиза.
   Это была Фанни, бывшая горничная Баккара, преданная всей душой и телом сэру Вильямсу и которую червонные валеты поместили у мадам Маласси.
   Она села к камину и развалилась на кушетке с непринужденностью герцогини.
   Вероятно, она знала, что маркиз видит ее.
   -- Что за мучение! -- ворчала она довольно громко, -- ждать ежедневно, как барынина приятельница является на свидание со своим милым дружком... Признаюсь, что со стороны моей барыни крайне глупо и позорно уступать свой дом для подобных свиданий. Пусть она сегодня придет сюда одна... на дворе настоящий собачий холод.
   Маркиз пришел в необыкновенную ярость, услышав этот циничный разговор: итак, тайна его позора была в руках горничной, как уже была в руках лакея... и в его душе разбилось и исчезло последнее чувство жалости, которое он все еще питал к той, которую он так любил в продолжение целых двенадцати лет.
   Спустя четверть часа после этого на лестнице снова раздались шаги.
   -- Ну, -- громко сказала горничная, -- вот и маркиза. И при этом она встала и приняла почтительное положение, но, обернувшись назад, Фанни невольно вздрогнула и отступила назад как бы перед каким-нибудь привидением. Это была не маркиза!
   Вошедшая женщина была высокого роста, закутанная в большой плащ.
   Маркиз никогда не видал ее.
   Это была Баккара.
   Она сняла с себя плащ и явилась во всей прелести своего роскошного стана.
   -- Здравствуй, Фанни! -- проговорила она спокойно. Фанни поклонилась и отступила еще дальше от нее.
   -- Гм, кажется, ты боишься меня, крошка! -- заметила, смеясь, Баккара.
   -- Нет... -- пробормотала она.
   -- Ты, как я вижу, не ждала меня?
   -- Я думала, что вы уже умерли.
   -- Это все может быть.
   Фанни вздрогнула.
   -- Но ведь и мертвые возвращаются... и кулаки у них здоровее живых. (И при этом она дернула так за руку Фанни, что та невольно вскрикнула от боли. Баккара опять рассмеялась.)
   -- Ты из этого можешь заключить, что я хотя и привидение, но, однако, все еще сильна по-старому... Садись, мне надо поговорить с тобой.
   Фанни дрожала всем телом и не садилась.
   -- Ну, -- повторила Баккара, -- садись и поговорим. Сказав это, она толкнула ее в кресло.
   -- Что вам угодно от меня? -- шептала испуганная горничная, вспомнив с ужасом о той страшной ночи в сумасшедшем доме, когда Баккара чуть не убила ее.
   -- Мне нужно поговорить с тобой, -- сказала Баккара и пристально посмотрела ей прямо в лицо.
   -- Что ты тут делаешь?
   -- Жду барыню.
   -- Врешь.
   Баккара произнесла это слово твердо и холодно.
   -- Врешь! -- продолжала она. -- Твоя барыня уехала и воротится только ночью.
   Фанни хотела отделаться наглостью.
   -- Я жду барынину приятельницу, -- сказала она.
   -- Что же это за приятельница? Фанни колебалась.
   Баккара расстегнула лиф своего платья и вынула оттуда кинжал с резною ручкою.
   -- Узнаешь его или нет? -- сказала она. Фанни приподнялась и хотела бежать, но сильная рука
   Баккара удержала ее на месте.
   -- Ну, отвечай же.
   -- Маркиза Ван-Гоп.
   -- А!.. Помни, что если ты солжешь хоть одно слово, то тебя ожидает смерть.
   -- Черт побери! -- подумала горничная. -- Не умирать t же мне в самом деле из-за них... я лучше скажу все!..
   И она рассказала тогда все, что устраивал сэр Вильямс, чтобы доказать виновность и измену маркизы Ван-Гоп.
   Фанни не колебалась и созналась во всем, не упустив ни одной из подробностей плана презренного Андреа.
   Наконец, она протянула руку к уборной и. добавила:
   -- Маркиз, ее муж, -- там.
   Баккара встала, чтобы отворить дверь в уборную, но она отворилась сама, и на пороге ее появился маркиз Ван-Гоп.
   Баккара подошла к нему.
   -- Милостивый государь, -- сказала она, -- довольны ли вы подобным оправданием маркизы в ваших глазах или вы хотите еще доказательств?
   Маркиз молчал -- на его глазах видны были слезы.
   -- Едемте со мной, -- проговорила тогда Баккара, -- и вы будете вполне удовлетворены...
   В то время как все это происходило у госпожи Маласси, в отеле Дай Натха совершалась ужасная драма.
   Когда маркиз отправился от нее к Маласси, то индианка, ужасно страдавшая от действия яда, с трудом дотащилась до кольца, брошенного к ее ногам маркизом, и, подняв его, опустила в стакан с водой.
   Хотя она невыразимо страдала, но уверенность в целебную силу синего камня придавала ей силу и твердость.
   Прошло около десяти минут, а вода все не окрашивалась синим цветом.
   Дай Натха сделалось страшно... Она боялась умереть, прежде чем вода получит целебную силу противоядия.
   С отъезда маркиза прошло уже три часа... она страдала невыносимо.
   Но вдруг в гостиной раздались шаги...
   -- Это он, -- подумала она.
   Но портьера приподнялась, и в комнату вошел человек, которого она прежде никогда не видала. Это был граф Артов.
   -- Сударыня! -- сказал граф. -- Вы напрасно ожидаете, что этот камень разойдется... это простая бирюза!
   Дай Натха дико вскрикнула.
   -- Этой бирюзой был заменен настоящий голубой камень без ведома маркиза Ван-Гопа, -- добавил он. -- Как это совершилось, вы можете узнать вот от этой дамы, -- сказал граф, указывая на вошедшую в это время маркизу Ван-Гоп.
   Маркиза предложила спасти ее от смерти. Но Дай Натха сперва долго отказывалась и только тогда согласилась, когда в комнату к ней вошли маркиз и Баккара.
   -- Проси прощенья, -- сказал ей маркиз, -- и ты будешь спасена.
   -- Простите! -- прошептала побежденная индианка. Маркиз взял стакан и уже хотел поднести его к губам умирающей, но Баккара остановила его.
   -- Нет, -- сказала она, -- погодите!.. Если эта женщина хочет жить, то пусть она укажет нам людей, которым она обещала эти пять миллионов.
   -- Их двое, -- прошептала Дай Натха.
   -- Как их зовут? -- настаивала Баккара.
   -- Одного из них -- де Камбольхом.
   -- О, я убью его, -- прошептал маркиз.
   -- Другого... другого! -- повторяла Баккара, надеясь хоть теперь услышать проклятое имя -- сэра Вильямса. -- Скорей... другого, начальника!
   -- Он из Нью-Йорка!..
   -- Имя... имя его?
   Дай Натха открыла рот и, вероятно, хотела произнести имя этого недосягаемого демона, но голос ее прервался, и она протянула руку к питью...
   -- Имя его... имя его? -- все еще спрашивала Баккара. Дай Натха сделала последнее усилие, чтобы взять стакан, потом громко вскрикнула и упала мертвою...
   Баккара ждала слишком долго, яд действовал быстрее ее, и Дай Натха унесла в могилу разгадку этой страшной загадки -- имя этого человека, которому, казалось, покровительствовал сам адский гений -- дух зла.
   В то время как происходили эти события, два человека сторожили в ночной темноте результаты своих преступных планов. Один из них -- сэр Вильямс, главный двигатель всей этой драмы, завернувшись в плащ и тщательно закрыв свое лицо, стоял в восемь часов вечера в маленьком темном и вечно пустынном переулке, куда выходил сад госпожи Маласси.
   Незадолго перед этим мимо него прошел Вантюр, который, конечно, не заметил его.
   Из этого сэр Вильямс заключил, что маркиз Ван-Гоп находится уже в предназначенном ему месте.
   Пробило восемь часов... потом половина девятого...
   -- Этот выстрел, которого приходится что-то долго ждать, -- думал сэр Вильямс, -- это правда, что он стоит пять миллионов.
   Прошло еще полчаса.
   Сэр Вильямс вздрогнул. Ему невольно пришло в голову имя Баккара.
   Он подождал еще несколько минут, и так как тишина все еще продолжалась, то он не выдержал и побежал к главному подъезду.
   В первый раз после своего превращения проклятый Андреа изменил своим благоразумным привычкам и рискнул быть узнанным. На этот раз он положительно потерял голову... Он поднялся по лестнице и, добравшись через отворенные двери до комнаты Маласси, не нашел в ней никого, кроме обезумевшей от страха Фанни.
   Она бросилась перед ним на колени.
   -- Что случилось? -- вскричал он громовым голосом. -- Говори или я задушу тебя!..
   Но ей незачем было отвечать -- взгляд сэра Вильямса упал на кинжал, лежавший на камине, и он понял, что его страшный враг был уже тут.
   -- Где она?.. Где он?.. Где Шерубен? -- спрашивал он.
   -- Он не был.
   -- А Баккара?
   -- Она уехала с маркизом.
   -- Куда они поехали?
   -- К Дай Натха.
   -- Все погибло! -- заорал сэр Вильямс. -- Все погибло -- опять Баккара! -- Ив припадке ярости вонзил этот кинжал по самую рукоятку в горло Фанни, которая почти мгновенно умерла.
   -- По крайней мере, -- прошептал он, -- хоть ты не изменишь мне.
   И убийца бросился из дому, где он пролил кровь.
   -- Я не хочу, -- шептал он, -- чтобы Арман ускользнул от меня подобно другим! Я непременно хочу отомстить ему.
   И он вскочил в первый попавшийся ему фиакр и приказал везти себя на улицу "Лорд Байрон".
   Кроме сэра Вильямса, был еще один человек, который следил с лихорадочным волнением за исполнением своих планов.
   Он вышел от Дай Натха, сказав ей, что возвратится через час.
   Блестящий шведский виконт отправился в клуб и ровно в десять часов поехал опять в улицу "Лорд Байрон", ничуть не подозревая того, что в этот час Дай Натха умерла, а маркиз, Баккара и граф Артов нарочно устраивали для него безвыходную тюрьму.
   Он позвонил, ему тотчас же отворили и провели наверх.
   Войдя наверх и достигнув комнаты, где он оставил Дай Натха, он отворил дверь и только что переступил порог, как невольно попятился назад: на полу лежала мертвая Дай Натха, а по обеим сторонам двери стояли граф Артов и маркиз с пистолетами в руках.
   Баккара сидела в нескольких шагах.
   Рокамболь вскрикнул, поняв, что все погибло и что он пойман.
   -- Один! -- прошептала с торжеством Баккара.
   -- Милостивый государь, -- сказал маркиз, -- я мог бы убить вас, но предпочитаю дать вам свободу защищаться... Идите в сад... у нас найдется оружие.
   Но не успел пораженный Рокамболь ответить хоть одно слово, как дверь потайной лестницы затрещала и в комнату вбежал человек, который мгновенно бросился на Рокамболя и вонзил ему в грудь кинжал.
   -- А, разбойник! -- вскричал он. -- Вот уже целый месяц, как я наблюдаю за тобой, и на этот раз ты не ушел от меня, и у червонных валетов не будет более начальника.
   Человек, ударивший Рокамболя, был благочестивый виконт Андреа, преданный брат Армана де Кергаца, святой человек, давший обет уничтожить червонных валетов.
   В глазах маркиза Ван-Гопа, Фернана Роше, Леона, Вишни и Армана виконт Андреа был человек с благородным сердцем, тронутый раскаянием, человек, который не мог иметь ничего общего с таинственным и неизвестным начальником, имя которого было загадкой и который основал опасное общество... Одна только Баккара, пораженная такою наглостью, поняла, что этот человек, которого она одна разгадала, умел еще раз восторжествовать в своем поражении, и почувствовала, что добро опять побеждено злом...
   Но Баккара надеялась на Бога, и Бог был с ней...
   Начиная последний период всей этой ужасной драмы, мы должны на некоторое время оставить наших второстепенных героев и заняться графом и графинею де Кергац.
   Прошло три месяца.
   Мы находим Рокамболя в мансарде небольшого меблированного отеля в улице Фландр, куда он попал при помощи его названной мамаши вдовы Фипар, которая перевезла его к себе из госпиталя, где он лечился от раны, полученной им от сэра Вильямса.
   Было утро...
   Рокамболь, уже совсем поправившийся, ожидал к себе своего капитана, который устроил все дело так, что полиция окончательно потеряла следы при розыске убийц Дай Натха.
   Сэр Вильямс был, как и всегда, аккуратен и не заставил себя долго дожидаться.
   Он явился к Рокамболю и приказал ему ехать в Гавр, откуда вернуться в Париж под именем бразильского маркиза дона Иниго де Лос-Монтеса, и дал ему в услужение Вантюра, который в окрашенном виде должен был изображать из себя негра.
   Через две недели после этого в десять часов утра во двор отеля Мерис, где обыкновенно останавливаются знатные иностранцы, въехала почтовая карета, в которой сидел молодой человек с черными, как смоль, волосами и бородой и с лицом цвета меди.
   Это был маркиз дон Иниго де Лос-Монтес, или попросту Рокамболь.
   Поселившись в отеле, он потребовал к себе управляющего и, расспросив у него, где живет граф де Кергац, к которому у него были рекомендательные письма, написал Арману де Кергацу вежливое письмо, прося его дозволения приехать к нему.
   Через час после этого от графа Армана де Кергаца была прислана к мнимому бразильскому маркизу карета, в которой приехал виконт Андреа и от имени своего брата просил маркиза пожаловать к графу.
   Когда они сели в карету и поехали, то Андреа нагнулся и шепнул на ухо бразильцу:
   -- Едем, волчонок, я ввожу тебя в овчарню.
   -- У меня, право, хорошие зубы! -- ответил мнимый маркиз, улыбаясь и показывая свои острые и белые зубы!
   Граф Арман и его жена уже решили переехать на дачу в Шату, когда они получили письмо от маркиза Иниго, и это обстоятельство чуть было не расстроило все планы виконта Андреа, которого они сперва предполагали оставить в Париже для того, чтобы избавить этого великого человека от тех мучений, которые он испытывал в присутствии Жанны.
   Когда карета, в которой ехали виконт Андреа и новый бразильский маркиз, стала подъезжать к отелю, где жил де Кергац, то сэр Вильямс счел своим долгом приказать бразильцу начать ухаживать за Жанной де Кергац.
   -- Да вы очумели, дядя, -- заметил Рокамболь.
   -- Нисколько.
   -- Да вы тронулись мозгами.
   -- В чем?
   -- Да во всем.
   -- Дурак, настоящий дурак!
   -- Однако!
   -- Олух, неужели ты не можешь понять, что если ты будешь ухаживать за ней, то я могу поссориться с тобой.
   -- Что?
   -- То, что устроится дуэль.
   -- Но, дядя...
   -- Ив глазах Жанны я буду ее спасителем, преданным братом, спасающим честь своего брата.
   -- Ну... а... он?
   -- Кто?
   -- Арман!
   -- Он узнает про это позднее, когда будет стоять против тебя со шпагой в руке... Понимаешь теперь?
   Вы просто гений!
   Молчи и прими праздничный вид.
   -- А Баккара не узнает меня?
   -- Никогда, ты теперь просто неузнаваем; да я теперь мало боюсь ее.
   -- Это почему?
   -- Потому что она уверена, что я сделался святым человеком.
   -- Вы убеждены в этом?
   -- Да.
   -- Ну, это хорошо.
   -- Мы подъезжаем... тесс!..
   -- Ладно! Я теперь снова маркиз... не бойтесь за меня, дядя.
   И оба негодяя опять приняли серьезный и несколько сдержанный вид таких людей, которые час тому назад не знали друг друга.
   Но мы не должны также терять из виду Баккара и ее молодого друга.
   А потому нам необходимо вернуться назад.
   Через два дня после так называемого ван-гоповского дела отель в улице Монсей опустел... Баккара снова переехала в свой дом в улицу Бюсси.
   Мы находим ее, накануне этого переезда, сидящей вместе с графом Артовым в библиотеке ее монсейского отеля.
   -- Итак, вы убеждены теперь, что Андреа низкий негодяй? -- спросила Баккара.
   -- Да, но зачем я не убил его в тот день, когда я целился в него, -- ответил ей граф Артов.
   -- Тогда, -- заметила молодая женщина, -- мы, вероятно, избежали бы многих несчастий.
   -- Как, вы предполагаете, что он не оставил своих подлых замыслов?
   -- Никогда!.. Я в этом больше чем убеждена и уверена, что раньше всех он отомстит своему брату... а потом."
   -- Потом?
   -- Мне, -- ответила холодно и спокойно Баккара.
   -- О! -- вскричал граф, вздрогнув. -- Если только он осмелится коснуться вас, то я изрублю его на мелкие куски.
   Баккара протянула ему руку и сказала:
   -- Вы благородный молодой человек.
   -- О! -- прошептал граф восторженным голосом. -- Это оттого, что я люблю вас...
   -- Тсс! -- проговорила она, ударив его слегка своею прелестною ручкой по плечу. -- Вы заставите меня побранить вас, мое милое дитя...
   И, сказав это, она улыбнулась ему несколько грустно, но искренне и дружественно.
   Но, -- заметил вдруг граф, -- уверены ли вы, что сэр Вильямс убежден, что вы не узнали его?
   -- В этом теперь я еще не могу уверять, вас, -- сказала Баккара, -- но это будет так через час.
   -- Это почему?
   -- Сэр Вильямс будет здесь.
   -- Здесь?
   -- Да, через час.
   -- Но может ли быть и зачем?
   Баккара отворила ящик и вынула оттуда письмо, которое она показала графу, сказав:
   -- Прочтите!..
   В этом письме сэр Вильямс просил молодую женщину позволить ему приехать к ней в этот день в два часа.
   -- Это наглость, -- прошептал граф Артов.
   -- Он придет, -- сказала Баккара, -- для того, чтобы убедиться вполне, что я не подозреваю его.
   -- Вы думаете?
   -- Я уверена в этом.
   В это время раздался звонок.
   -- Это он, -- сказала Баккара, -- спрячьтесь вот за этой дверью, о существовании которой никто не знает, и наблюдайте, что произойдет здесь.
   Лишь только граф успел спрятаться, как возвестили о виконте Андреа.
   Сэр Вильямс, желая вывести начистоту Баккара, сознался ей в своей любви к Жанне де Кергац, а Баккара в свою очередь рассыпалась перед ним в уверениях, что она теперь сама убедилась, что без его помощи им бы никогда не удалось открыть главу червонных валетов, и в доказательство своего доверия к нему она подарила ему только что привезенный для нее из Америки револьвер. Сэр Вильямс окончательно поверил Баккара, в особенности, когда она согласилась действовать с ним заодно, для открытия остальных членов этого преступного общества.
   Прощаясь с ней, сэр Вильямс с жаром пожал руку молодой женщине и ушел, вполне убежденный в Том, что Баккара не признала его.
   Молодая женщина подождала, когда шум его шагов совершенно затих, и потом отперла дверь, за которой находился граф Артов.
   -- Ну, -- заметила Баккара, -- думаете ли вы и теперь, что он раскаялся?
   -- А вы? Я чувствую себя положительно неспособным проникать в подобные тайны.
   -- Ну, а меня вы считаете способной на это?
   -- Да, -- ответил с убеждением граф.
   -- Ну , так помните же, что виконт Андреа -- негодяй!.. Он ушел от меня, предполагая, что ему больше нечего бояться меня, а я, наконец, убедилась, что обманула его и что уже недалеко то время, когда мы схватим его и принудим сознаться в своей подлости.
   -- Вы гениальная женщина, но...
   -- Но?..
   -- Зачем вы доверяете ему надзор за виконтом де Камбольхом, если вы уверены, что это он его начальник.
   -- Для того, чтобы заручиться его доверием.
   -- И?
   -- Потому, что у меня сложилось то убеждение, что только один его сообщник и может при случае разоблачить его козни.
   -- Так если виконт де Камбольх выздоровеет от раны, ему опять позволят начать его подвиги.
   -- Конечно, так как он один только знает сэра Вильямса и только он может сорвать с него маску лицемерия; если он умрет, то наше дело погибло. Надо молить Бога, чтобы он спас его... хотя бы ему пришлось привести в исполнение какое-нибудь новое преступление.
   -- Может быть, вы и правы, -- прошептал граф Артов.
   Андреа, согласно своему обещанию, стал почти ежедневно бывать у Баккара и аккуратно сообщать ей, что происходило с раненым виконтом де Камбольхом.
   Баккара постоянно делала вид, что вполне верит ему, и просила его постоянно продолжал следить за ним.
   Сэр Вильямс аккуратно и точно исполнял свои обязанности до самого отъезда Рокамболя в Гавр.
   В этот день он явился к Баккара и сообщил ей, что Рокамболь, сделавшись идиотом, отправился в провинцию к брату своей матери -- одному зажиточному землевладельцу.
   -- Хорошо, -- заметила Баккара, -- но что же, по-вашему, надо делать теперь?
   -- Право, не знаю...
   -- Нам, мне кажется, не следует терять его из виду.
   -- Хорошо, я устрою так, что за ним будут следить и в провинции.
   -- Где он?
   -- В Анжу.
   -- А деревня?..
   -- Я узнаю это вечером.
   -- Отлично! А мы тогда подумаем вместе, что нам следует делать, -- заметила Баккара.
   Сэр Вильямс, убежденный, что Баккара питает к нему безграничное доверие, уже собирался уходить, как вдруг из соседней комнаты отворилась дверь и в ней показалась жидовочка.
   Баккара уже давно подготовляла эту сцену.
   При виде ее сэр Вильямс мгновенно изменился в лице.
   Баккара отлично заметила эту перемену, которая произошла с ним при виде ее.
   Через две минуты он ушел, а Баккара прошла в свой кабинет, где ее ждал граф Артов.
   -- Ну? -- спросил он, смотря на нее с любопытством.
   -- Друг мой, -- сказала она, -- он любит Сару... в это-то слабое место я и ударю.
   -- Но если его сообщник ускользнет от нас?
   -- Теперь я этого больше не боюсь... в продолжение трех месяцев он отдыхал и, конечно, что-нибудь да выдумал в это время... я уверена, что он не идиот, и надеюсь, что для него скоро наступит час искупления... накануне торжества зверь попадет в западню, которую я в продолжение трех месяцев рою под его ногами; приманкой в этой западне будет служить эта девочка, на которую он уже осмелился взглянуть своим преступным взором...
   Де Кергац купил себе несколько месяцев тому назад виллу Примевер, находящуюся около реки в самой поэтической местности и в недальнем расстоянии от Парижа.
   В Примевер-то он и переехал на дачу, оставив Андреа в городе. Андреа иногда приезжал на эту дачу и однажды, воспользовавшись отсутствием Армана, который был на свадьбе у одного бедного художника, высмотрел расположение комнат и приказал Рокамболю, который, как мы уже знаем, был принят в доме Армана де Кергаца, забраться ночью через окно в комнату Жанны де Кергац.
   Жанна была страшно напугана, когда ночью в ее комнату влез Рокамболь и, бросившись перед ней на колени, стал объясняться ей в любви.
   Жанна оцепенела от ужаса... Но в это время дверь ее комнаты отворилась, и вбежавший Андреа бросился на мнимого маркиза Иниго де Лос-Монтеса и, дав ему пощечину, вызвал его на дуэль, взяв предварительно с него и с Жанны слово, что все происшедшее здесь останется навсегда и для всех глубокой тайной.
   На другой день после этого Андреа явился к Арману и, сообщив ему, что он вчера был глубоко оскорблен и вызвал своего обидчика на дуэль, просил его быть своим секундантом.
   -- С кем же ты дерешься? -- спросил его Арман де Кергац.
   -- Даете ли вы мне слово уважать мою тайну, Арман?
   -- Даю.
   -- Ну, так я дерусь с маркизом доном Иниго де Лос-Монтесом.
   -- Как, -- вскричал Арман, -- с этим маркизом, который был рекомендован мне?
   -- Именно.
   -- Но... это невозможно!
   -- Вы мне дали слово, -- холодно сказал Андреа, -- и, конечно, никогда ему не измените.
   -- Странно, -- прошептал Арман, -- когда же ты думаешь драться?
   -- Завтра... на пистолетах в Венсенском парке... я вас попрошу озаботиться относительно другого секунданта.
   -- Хорошо, -- сказал граф и поехал к Фернану Роше. Арман по дороге заехал в отель Мерис и условился с маркизом относительно часа, места и оружия.
   Когда он приехал к Роше, то застал их и Баккара за завтраком.
   Арман отозвал Фернана в сторону и сказал ему:
   -- Друг мой, я пришел попросить у вас одной услуги. Этих слов было вполне достаточно для того, чтобы
   Баккара поняла, что опять случилось что-нибудь особенное.
   Когда Фернан и Арман вышли из комнаты, то она упросила Эрмину устроить как-нибудь, чтобы она могла слышать все то, что они будут говорить.
   Эрмина, вполне доверявшая Баккара, исполнила ее желание и дала ей возможность, спрятавшись, узнать о дуэли Андреа с бразильским маркизом.
   -- Это странно, -- подумала она, -- и я уверена, что тут опять кроются козни сэра Вильямса. -- Она торопливо оделась и отправилась к графу Артову.
   -- Вы согласны оказать мне одну услугу? -- спросила она молодого человека. г -- Я раб ваш, -- сказал он и с любовью посмотрел на нее.
   Баккара рассказала ему тогда, что она слышала относительно дуэли, и попросила его собрать точные сведения об этом бразильском маркизе.
   Граф немедленно исполнил ее просьбу и, заехав в клуб, встретился там с бароном де Манервом, у которого и узнал кое-что о бразильце, что, впрочем, ограничилось самыми краткими сведениями -- хотя он и был секундантом. Баккара упросила де Манерва, конечно, через посредство графа Артова, быть свидетельницей этой дуэли, для чего и переоделась грумом, между тем как Артов был одет кучером.
   Дуэль между бразильским маркизом и виконтом Андреа оказалась, как и предполагала Баккара, --пустой комедией. Рокамболь, или бразильский маркиз, стрелял первым и промахнулся. Тогда сэр Вильямс подошел к нему почти в упор и выстрелил в воздух, предварительно взяв с маркиза честное слово, что причина этой дуэли останется для всех и навсегда непроницаемой тайной.
   Здесь мы должны заметить, что перед самой дуэлью Андреа взял Армана за руку и, отведя его в сторону, сказал:
   -- Мой дорогой и милый Арман, еще десять минут, и меня, может быть, уже не будет на этом свете.
   -- Молчи, -- прошептал граф, почувствовавший, что вся кровь его прилила к сердцу.
   -- Я не хочу умирать, -- продолжал Андреа, -- не получив от тебя обещания.
   -- Ах, брат, брат, можешь ли ты сомневаться, что твои желания будут священны для меня.
   -- Поклянитесь же мне, что вы отправитесь в Бретань, в Керлован, и проживете там два или три месяца и что уедете туда сегодня же или завтра.
   -- Клянусь!..
   -- Не спрашивайте меня о причине.
   -- Хорошо.
   Заручившись обещанием Армана, Андреа совершенно спокойно проделал всю комедию с дуэлью и, простив маркиза Иниго, доказал еще раз Арману все благородство своей души.
   Одна только Баккара поняла истинное значение всей этой комедии и положительно убедилась в том, что дон Иниго не кто иной, как сообщник сэра Вильямса.
   Она решилась во что бы то ни стало добиться истины: с этой целью она написала своей подруге Сент-Альфонс и предложила ей получить от Артова сто тысяч франков, если она удостоверится в том, что бразильский маркиз красится и что у него на груди есть шрам.
   Граф Артов, по просьбе Баккара и при посредстве Сент-Альфонс, попросил барона де Манерва дать у себя холостой вечер-бал.
   Барон с удовольствием согласился исполнить просьбу Баккара и написал собственноручно письмо к маркизу Иниго, приглашая его в самых любезных выражениях приехать к нему на другой день на вечер.
   Написав это письмо, барон прочел его мадам де Сент-Альфонс.
   -- Какой вы умный и милый, -- сказала она. -- Мне надо повидаться с вами до вашего бала.
   В этот же день граф де Кергац сообщил своей жене, что ему хотелось бы поехать на некоторое время в Керлован.
   Жанна согласилась.
   А это согласие вполне успокоило Андреа.
   В этот же день, только позже, в девять часов вечера" сэр Вильямс посетил бразильского маркиза Иниго и сказал, что он уезжает на другой день в Керлован.
   -- Ты же останешься еще на три дня в Париже.
   -- А потом?
   -- А затем поедешь в Сент-Мало, где будешь ждать моих инструкций.
   -- Ну, а еще что?
   -- А покуда ты убери Сару.
   -- Сару?
   -- Ну да, жидовочку.
   -- Как же это сделать?
   -- Ты должен увезти ее.
   -- Та... та... -- проговорил Рокамболь, глава которого заблестели. Взгляд этот не ускользнул от внимания сэра Вильямса.
   -- Однако, прелестный друг, -- заметил ему Андреа, -- если вы не будете вести себя прилично, то вы ведь не получите миллиона, да и, кроме того, будете еще убиты.
   -- Я буду скромен, дядя, но куда же мне свезти похищенную девушку?
   -- В Гавр, где я возобновил сношения с одним из моих лондонских приятелей по имени Джон Берд. Этот чудак ведет теперь очень недурно свои дела; он теперь капитан торгового корабля и пользуется большим уважением в своей среде... Этот-то Джон Берд остался вполне верен своему старому капитану и вообще сделает для меня все, что только можно и что мне будет угодно.
   -- Это излишние подробности, -- заметил Рокамболь, -- переходите-ка лучше, дядя, прямо к настоящему делу.
   -- Я долго думал насчет будущности Баккара, -- продолжал сэр Вильямс, -- и остановился на том, чтобы отправить ее на Маркизские острова.
   -- Черт побери!
   -- И дать возможность этой милочке сделаться женой какого-нибудь антропофага или быть съеденною им. Она довольно красивая девушка!..
   -- Славная мысль, -- заметил холодно Рокамболь.
   -- Конечно!-
   -- Но как привести ее в исполнение?
   -- С помощью моего друга Джона Берда. Он грузит в Гавре какие-то товары, которые везет в Австралию. Он теперь в Париже.
   -- Он согласен?
   -- Вполне, и высадит ее на каком-нибудь пустынном берегу, где и найдут ее дикие... он даже, вероятно, сумеет продать ее за хорошую цену.
   -- Все это хорошо, но как передать ее Берду?
   -- Очень просто: ты сперва увезешь жидовочку и поручишь ее вдове Фипар, а затем уведомишь Баккара, что ее похитил негр... негр этот будет твой.
   -- Вантюр?
   -- Ну, да... конечно.
   -- В письме ты добавишь, что корабль, на котором он находится, стоит покуда в Гавре и что затем "Фаулер" отправится в Сент-Мало... там она найдет "Фаулер" на рейде и, конечно, поедет на корабль -- остальное обделает все Джон Берд.
   -- Все это трудно исполнить. .
   -- Если ты не сделаешь этого, то и не получишь миллиона, -- заметил ему совершенно хладнокровно сэр Вильямс.
   Рокамболь молча пожал плечами.
   -- Все? -- спросил он.
   -- Почти. Ты приедешь затем в Керлован, где я тебе устрою опять свидание с Жанной, на котором тебя застанет сам Арман... он вызовет тебя на дуэль, ты нанесешь ему ловкий удар шпагой и получишь свой миллион.
   -- Отлично, дядя, отлично!..
   -- Ты условишься встретиться с Джоном Бердом в кабачке под вывеской "Свидание пешеходов".
   После этого они расстались.
   На другой день после бала Баккара получила от Сент-Альфонс письмо, следующего содержания:
   "Милая Баккара! Ты права, я своими глазами удостоверилась, что у бразильского маркиза есть на груди только что зажившая рана. Он спит у меня теперь на диване до того крепко, что его можно вынести вместе с диваном -- это последствие вчерашней выпивки. Я убедилась также и в том, что твой маркиз красится, так как его волосы от действия эссенции, которой я намочила свой платок, приняли белокурый цвет. Это вообще скверно выкрашенный маркиз.

Твоя навеки".

   Баккара уже не сомневалась больше.
   Она была теперь вполне уверена, что виконт де Камбольх и маркиз Иниго -- одно и то же лицо.
   Баккара оставила Сару на попечение Маргариты и поехала с этим открытием к графу Артову.
   Переговорив с ним, она заехала к Сент-Альфонс и устроила так, что та написала маркизу -- Иниго, приглашая его в этот вечер к себе на загородную дачу.
   -- А если он не приедет? -- заметила Сент-Альфонс.
   -- Приедет... письмо твое написано таким языком, что в нем нельзя подозревать ловушки.
   Маркиз Иниго, исполняя в точности приказания сэра Вильямса, отправился в указанный им кабачок.
   Он встретился там с Джоном Бёрдом, которого узнал по приметам, указанным Андреа. Джон Берд согласился на все и при этом извинился, что несколько опоздал на это свидание.
   -- Виною этому, -- сказал он, -- была одна встреча.
   -- Встреча? -- переспросил Рокамболь.
   -- Да, с одним человеком, который спас мою милую Пигиту, вынеся ее из огня во время пожара.
   -- Ну, -- добавил Джон Берд, -- я так обязан этому человеку за спасение женщины, которую я любил, что готов ради него отдать свою жизнь. Да, -- продолжал он, -- если бы капитан Вильямс просил у меня мой корабль и все мое состояние, то я был бы способен отдать ему все, но если бы граф попросил меня убить сэра Вильямса, то я тотчас же убил бы его.
   -- О! а как зовут этого графа?
   -- Граф Артов, -- ответил Джон Берд. Рокамболь невольно задрожал.
   Расставшись с Джоном Бердом, Рокамболь возвратился к себе и условился с Вантюром, что они вместе проберутся к Баккара и похитят Сару, а затем предложил ему убить графа Артова.
   Вантюр вполне согласился на оба дела, выговорив себе за исполнение последнего десять тысяч франков, из которых половину Рокамболь вручил ему вперед.
   В этот же день вечером, когда Баккара, получив письмо от Сент-Альфонс о мнимом бразильском маркизе, уехала к графу Артову, вся эта компания, т. е. Рокамболь, Вантюр и вдова Фипар, пробралась к Баккара и похитила Сару, которую и поручили вдове Фипар.
   -- Ну, я теперь принимаюсь за другое ваше дело, -- заметил Вантюр, прощаясь с Рокамболем.
   -- Отлично.
   -- Приготовьте мне деньги, завтра все будет кончено. И они расстались.
   Расставшись с Вантюром, Рокамболь отправился на свидание с Джоном Бердом, как это было у них условлено накануне.
   -- Милейший Джон, -- сказал он, подходя к капитану, -- дело готово...
   -- Отлично! Я тоже готов.
   -- -- Мы ее доставим завтра утром.
   -- Хорошо, мне, кстати, хотелось бы посмотреть, по-прежнему ли хорош у капитана Вильямса вкус, -- заметил Джон Берд.
   -- Шутник, -- пробормотал Рокамболь, взяв его фамильярно за руку.
   -- Послушайте, -- сказал Рокамболь, -- не хотите ли поехать со мной к одной хорошенькой дамочке -- в Сент-Морис?
   -- Ладно. Мне нечего делать, -- ответил Берд, -- я оставил свою Пигиту в Гаврё.
   В это время мимо них ехала карета.
   Рокамболь нанял ее, и через полчаса они были уже в Сент-Морисе.
   Несмотря на дождь, ночь была настолько светла, что Рокамболь мог рассмотреть местность и хорошенький домик, где они находились.
   -- Кажется, вас ждут, -- заметил Джон Берд, -- смотрите, ставни полуоткрыты...
   -- Подождите меня несколько минут, -- сказал Рокамболь, -- если я кликну, то вы, верно, придете?
   -- Конечно.
   -- Вы вооружены?
   Джон Берд только мигнул глазом.
   -- Ладно. Где же мы увидимся?
   -- Через несколько дней на "Фаулере".
   -- Хорошо... прощайте.
   Джон Берд пожал руку Рокамболя и остался сторожить у решетки дачи.
   Рокамболь вошел в дачу.
   -- Идите за мной, -- прошептали ему на ухо. Рокамболь в темноте не мог видеть того, кто ему говорил. Его ввели в ярко освещенную комнату, где на кушетке полулежала госпожа Сент-Альфонс. Дон Иниго, забывшийся несколько с Джоном Бердом, опять заговорил с ней с испанским акцентом.
   Хорошенькая хозяйка смотрела на него со вниманием, которое он сначала принял за любезность.
   -- Милейший маркиз, -- начала она, -- а иногда бывают ужасные сходства.
   -- Бывают!
   -- Я даже побожилась бы, что если бы вы не были брюнетом, то я бы могла сказать, что я вас уже встречала...
   Рокамболь вздрогнул.
   -- Кто же был этот блондин? -- спросил он.
   -- Швед -- виконт де Камбольх.
   -- Я не знаю его...
   -- Он уехал из Парижа три месяца тому назад...
   -- А я всего две недели здесь.
   -- И неизвестно, что с ним сделалось, -- продолжала Сент-Альфонс.
   -- Тем хуже!
   -- Отчего?
   -- Потому что я бы хотел видеть его, если он так похож на меня.
   -- Право! -- заметила она, -- и вот здесь есть особа, которая знала его очень хорошо.
   Рокамболь начал смутно понимать, что он попался в ловушку, и невольно задрожал.
   Но в эту минуту отворилась дверь и на пороге ее показалась Баккара в костюме горничной.
   -- Попался, -- прошептал Рокамболь, узнав сразу молодую женщину.
   Баккара подошла к нему и спокойно сказала:
   -- Здравствуйте, виконт де Камбольх... Рокамболь вспомнил про свой кинжал и только что было решился разделаться с обеими женщинами, как дверь снова отворилась и в ней показалась новая личность.
   Это был граф Артов. В руках у него были пистолеты.
   Рокамболь оцепенел от ужаса.
   -- Ну, де Камбольх, -- начала Баккара, -- бросьте ваш южный выговор и говорите по-французски.
   Рокамболь пожал плечами.
   -- Пожалуй, -- сказал он, -- если вы узнали меня.
   -- Если вы хотите жить, -- продолжала Баккара, -- то скажите, кто был ваш начальник и вообще все, что затевали!..
   Рокамболь несколько колебался.
   -- Граф, стреляйте!..
   Артов приподнял пистолет.
   -- Плохо, -- подумал Рокамболь, -- они меня убьют, если я не расскажу всего...
   И, подумав немного, он рассказал подробно о всех планах Андреа.
   -- Графу остается недолго жить, -- добавил он.
   -- Кто будет его убийцей? -- вскрикнула Баккара.
   -- Этого я вам не скажу, хоть убейте меня, -- проговорил нахально негодяй, -- впрочем...
   -- Что?
   -- Если вы мне дадите вексель на сто тысяч франков -- Граф молча подошел к столу, написал несколько слов и передал бумагу Рокамболю.
   Негодяй положил ее спокойно в карман и уже, не стесняясь, досказал остальную часть планов сэра Вильямса.
   -- Как зовут убийцу? -- повторила Баккара.
   -- Вы не угадываете? Это я!
   -- Вы? -- повторила Баккара и успокоилась.
   -- Не правда ли, что моя тайна стоит ста тысяч франков?
   -- Да, я вполне согласен с вами, -- ответил ему граф, -- я честный человек, и вам теперь стоит только указать, кому я должен их выплатить.
   -- Но я сам могу получить их, граф!
   -- Немыслимо.
   -- Почему?
   -- Потому, -- ответила Баккара, -- что мертвые не нуждаются в деньгах.
   -- Мертвые? -- пробормотал, бледнея. Рокамболь.
   -- Да, так как вы нисколько не спаслись от смерти.
   Рокамболь задрожал.
   -- Есть ли у вас наследник?
   -- Но я не хочу умирать! -- вскричал Рокамболь.
   Граф молча прицелился в него.
   -- Не трогайтесь -- или вы сейчас же умрете. Назовите мне то лицо, которому вы хотите передать ваши деньги.
   В то же время граф стукнул ногой об пол, и Рокамболь, испугавшись неминуемой смерти, увидел, как из уборной, вышли два человека, державшие в руках веревку и еще что-то, чего он не мог узнать.
   Это, по всему вероятию, были орудия пытки, час которой теперь наступал.
   Двое пришедших людей были геркулесовского сложения. Они развернули большой парусиновый мешок, при виде которого Рокамболь задрожал.
   -- Вы умрете. -- проговорил хладнокровно граф, -- а поэтому прошу вас назвать лицо, которому должны быть уплачены сто тысяч франков.
   Баккара и мадам Сент-Альфонс поспешно вышли из будуара.
   . -- Не убивайте его, -- прошептала лишь Баккара, бросая на графа умоляющий взгляд.
   -- Граф, -- сказал Рокамболь трепетным голосом, -- вы хотите меня утопить?
   -- Да, завязанного в этом мешке. Итак, ваш наследник?
   -- У меня нет наследника.
   -- В таком случае не угодно ли вам войти в мешок без сопротивления, ибо в противном случае вас свяжут.
   -- Я готов, -- сказал Рокамболь, и вдруг лицо его озарилось улыбкой надежды.
   Он тотчас же влез в мешок, который был немедленно завязан.
   Окно, выходившее на реку Марну, было открыто. По данному графом знаку двое людей взяли мешок и изо всей силы бросили его в окно. Послышался плеск воды; потом все затихло.
   Почему же на лице Рокамболя появилась радостная улыбка, когда он стоял лицом к лицу со смертью? .
   В то время как связывали мешок, он незаметно просунул руку под жилет и взялся за рукоятку кинжала. Когда он упал в воду, то вонзил его в мешок и продрал тот с одного конца до другого. Высвободившись из него, он выплыл наверх, затем опять нырнул, опасаясь, что его увидят из окна, проплыл некоторое расстояние под водой, затем подплыл к берегу и вышел.
   -- Надо бежать скорее, -- прошептал он и пустился изо всей силы вдоль берега.
   На расстоянии четверти мили стоял маленький кабачок, содержателя которого все посетители называли "Пьяной Рожей.
   Рокамболь направил свои шаги прямо к этому кабачку.
   -- Друг мой, -- проговорил Рокамболь, -- я только что из воды, поэтому мне нужно сухое платье.
   И он бросил на стол луидор.
   Пьяная рожа снял со стены матросскую куртку, старые панталоны и башмаки.
   -- Вот все, во что я могу вас нарядить.
   -- Ну, и отлично.
   Рокамболь снял с себя мокрое платье и надел сухое, матросское.
   Выпив рюмку водки, он бросил на стол второй луидор и пустился бегом к заставе, там сел в фиакр и велел себя везти в улицу Фландр ла Вильет.
   . -- Надо навестить матушку Фипар, -- подумал он, -- она приютит меня до завтрашнего дня.
   Ключ торчал в двери, поэтому Рокамболь вошел, не разбудив вдовы Фипар, которая, выпив немного лишнего, спала крепким сном.
   Он подошел к койке и толкнул ее.
   -- Матушка, -- сказал он, -- запри дверь на ключ и уступи мне свою постель. Если будут стучать, то не отворяй!
   -- Что случилось? -- спросила старуха. Рокамболь удовлетворил ее любопытство, рассказав подробно о всем случившемся, но о ста тысячах франков он счел нужным умолчать.
   Не раздеваясь, он бросился на постель и тотчас же захрапел.
   В десять часов утра старуха его разбудила.
   -- Мне кажется, -- сказала она, -- что граф уже умер. Я ехала в фиакре и видела англичанина и Вантюра; они весело разговаривали и потирали руки. Я думаю, что дело сделано.
   Рокамболь быстро встал, оделся и через час был у банкира графа Артова. Получив по векселю сто тысяч франков, он отправился по железной дороге в Бретань, к сэру Вильямсу.
   Уже около недели де Кергац, жена его и виконт Андреа жили в Керловане.
   Раз утром Андреа сел на лошадь и хотел ехать в Сент-Мало на свидание с Рокамболем, как вдруг на двор вышел де Кергац.
   -- Послушай, -- обратился он к Андреа, -- я решил покончить с одним вопросом.
   -- Что вы хотите этим сказать? -- спросил Андреа, слезая с лошади.
   -- Ты дрался с Инито за меня? -- спросил де Кергац.
   -- Брат, умоляю вас, не расспрашивайте!
   -- Этот негодяй оскорбил мадам де Кергац!
   -- Ради Бога!..
   -- Потом, опасаясь, чтобы он снова не повторил своих попыток, ты потребовал, чтобы мы уехали... не так ли?.. Ты молчишь... Милый Андреа, на коленях умоляю тебя, отвечай мне!..
   Андреа утвердительно кивнул головой и лишь после долгих просьб рассказал все до мельчайшей подробности.
   -- О, я убью этого негодяя, -- прошептал Арман в страшном волнении.
   -- Брат, -- проговорил Андреа после короткого молчания, -- поклянитесь, что если этот человек позволит себе еще раз... то вы разрешите мне действовать.
   -- Нет, Андреа, он меня оскорбляет -- и я сам с ним расправлюсь.
   Виконт Андреа вспрыгнул на лошадь и поехал в Сент-Мало.
   При въезде в город он тотчас же увидел молодого человека в блузе, в котором узнал Рокамболя.
   -- Знаете, откуда я явился? -- проговорил он.
   -- Полагаю, что из Парижа.
   -- Нет, со дна Марны, куда меня препроводили Баккара и граф Артов.
   И он подробно рассказал о всем случившемся с ним, а также о смерти графа.
   -- Если действительно граф умер, -- проговорил сэр Вильямс, -- то Джон Берд избавит нас от Баккара, тем не менее надо спешить, сегодня вечером ты будешь в Керловане, конечно, доном Иниго. До свидания.
   Сэр Вильямс отправился на почту и спросил, нет ли к нему письма до востребования. Чиновник подал ему письмо, в котором сэр Вильямс прочел следующее:
   "Гавр. Англичанин торжествует. "Фаулер" готов плыть на Маркизские острова; через три дня он будет на рейде Сент-Мало. Лица, интересующиеся продовольствием диких, могут приехать на корабль до его отплытия".
   В назначенный час Рокамболь, преобразившись в дона Иниго, ждал сэра Вильямса в парке Керлована.
   Сэр Вильямс не замедлил явиться; он соскочил с лошади и сел на траве подле Рокамболя.
   -- Готово все? -- нетерпеливо спросил Рокамболь.
   -- Как нельзя лучше. Но только слушай меня теперь хорошенько.
   И сэр Вильямс дал Рокамболю подробнейшие инструкции, как пробраться в комнату Жанны.
   -- Где же вы будете, когда в замке совершится катастрофа?
   -- Я уеду на охоту.
   -- А когда я убью графа?
   -- Ты убежишь со мной в Сент-Мало, на "Фаулер".
   Сэр Вильямс подробно описал Рокамболю расположение дома де Кергаца, и поэтому он пробрался в него без всяких затруднений.
   Он на цыпочках подошел к гостиной и два раза тихо стукнул.
   -- Войдите, Арман, -- послышался женский голос. Рокамболь отворил дверь и остановился на пороге. Графиня сидела за пяльцами спиной к двери. Увидя дона Иниго де Лос-Монтеса, она издала пронзительный крик.
   Рокамболь бросился перед ней на колени и проговорили
   -- Дорогая Жанна, простите меня... Жанна!.. Жанна!.. . Не отталкивайте меня!..
   В это время в комнату вбежал Арман, увидя дона Иниго, он бросился на него с яростью тигра.
   -- Негодяй! -- вскричал он, схватив Рокамболя. -- Вот тебе, подлец! -- прибавил он вне себя от гнева и ударил Рокамболя по лицу.
   -- Пощечина, полученная мною от тебя, будет последней в твоей жизни! -- закричал Рокамболь.
   -- Идем в сад! -- сказал Арман, снимая со стены две шпаги. -- Принесите факелов! -- крикнул он людям.
   Они вышли в сад и, освещенные факелами, скрестили шпаги.
   В это время сэр Вильямс хотел сесть в лодку, чтобы подъехать к "Фаулеру", тут его ждал английский капитан Джон Берд, который сообщил ему, что Баккара уже на корабле.
   Сэр Вильямс быстро вскочил в капитанскую лодку, капитан за ним, и они поплыли к "Фаулеру".
   Войдя в капитанскую каюту, сэр Вильямс увидел Баккара, спящую безмятежным сном.
   -- Ах! -- сказала она, проснувшись. -- Это вы, виконт?
   -- Я уже не виконт, моя милая, а сэр Вильямс.
   -- Я знала, -- спокойно сказала Баккара, -- что под маской раскаяния всегда скрывался мстительный сэр Вильямс, который поклялся мне вечной ненавистью.
   -- Вы не ошибаетесь.
   -- Наконец, я знаю, что он похитил у меня девочку, к которой питает отвратительную страсть.
   -- Прикажите привести сюда Сару, -- обратился сэр Вильямс к капитану, который тотчас же удалился.
   -- А ты знаешь, моя милая, что капитану этому поручено высадить тебя на какой-нибудь австралийский остров к диким, где...
   -- Ошибаетесь, -- перебила его Баккара, -- в Австралию повезут не меня, а вас.
   В это время дверь каюты отворилась и на пороге остановился граф Артов.
   Сэр Вильямс побледнел и отступил на несколько шагов назад.
   Чтобы объяснить появление на корабле графа Артова, которого считали убитым, мы должны вернуться немного назад.
   Вантюр, разузнав подробно у прислуги о расположении комнат графского отеля, успел однажды вечером, в то время как графа не было дома, пробраться в его спальню, где укрылся за занавеской.
   -- Здесь я буду ждать, пока его сиятельство ляжет спать, -- подумал он. -- Я убью его в постели без всякого шума, а потом, кстати, загляну в его конторку.
   Спустя час. перед отелем остановился экипаж.
   Дверь гостиную, находящуюся рядом со спальней, отворилась, и в нее вошел граф в сопровождении Сент-Альфонс.
   Вантюр слышал весь их разговор, из которого узнал, что Рокамболь убит.
   -- Ах, черт возьми! -- прошептал он. -- Они убили его, заставив все высказать. Вот мои и десять тысяч франков.
   Спустя час граф провел Сент-Альфонс на лестницу и велел ей подать карету, затем вошел в спальню, запер ее и стал ложиться спать.
   -- Очевидно, -- думал убийца, -- тайна сэра Вильямса обнаружена, и поэтому мне нет никакого расчета убивать графа. Надо переменить тактику.
   И вдруг удивленный граф увидел пред собою негра с пистолетом в руках.
   -- Граф, -- сказал он быстро, -- не звоните и не кричите, я не сделаю вам ничего дурного, но только выслушайте меня.
   -- Кто вы такой и что вам нужно? -- спросил граф хладнокровно.
   -- Я вор, но чуть не сделался убийцей.
   -- Вы хотели убить меня?
   -- Да. Ваша жизнь была оценена доном Иниго в десять тысяч франков.
   -- А, понимаю: вы хотите двадцать, вы их получите.
   -- Благодарю вас. Кроме того, я хочу сообщить вам об опасности, которая угрожает теперь госпоже Шармэ, и выдать вам сэра Вильямса -- но это будет стоить шесть тысяч франков.
   Граф, крайне встревоженный, выскочил из постели, сел за маленький столик и написал:
   "Господину Ротшильду в улице Лаффит. Потрудитесь подателю сего выдать сто двадцать тысяч франков.

Граф С. Артов".

   Он подал эту записку Вантюру, говоря:
   -- Я вас слушаю.
   Вантюр спрятал ее в карман и затем рассказал графу, что сэр Вильямс намеревается при помощи Джона Берда похитить Баккара, увезти в Австралию и там высадить на какой-нибудь остров к дикарям; он рассказал также о совершившемся уже похищении маленькой Сары.
   Спустя десять минут Вантюр выехал из отеля в экипаже графа, приказав кучеру ехать в улицу Мишодьер, где жил капитан Джон Берд.
   -- Ну, -- обратился он к капитану, -- вы решились похитить молодую женщину?
   -- Да, ибо не могу ни в чем отказать сэру Вильямсу.
   -- Но если я вам скажу, что эта женщина любима графом Артовым?
   Джон Берд вздрогнул.
   -- И что он, -- продолжал Вантюр, -- ожидает от вас, что на приготовленное для Баккара место вы высадите самого сэра Вильямса.
   -- Если граф Артов прикажет, я беспрекословно ему буду повиноваться.
   Вантюр, получив свои сто двадцать тысяч франков, уехал в Лондон.
   Мы оставили де Кергаца и Рокамболя со скрещенными шпагами.
   Что же произошло?
   Рокамболь рассчитывал на свой тысячефранковый удар, но он ошибся, графу этот удар был хорошо известен.
   Мнимый дон Иниго начал отступать, но, натолкнувшись задом на дерево, получил глубокую рану в грудь.
   Он вскрикнул и упал без чувств.
   Придя в себя, он увидел, что находится в доме своего противника.
   -- Рана весьма опасна, -- сказал де Кергацу доктор, сидевший около его постели.
   Услышав это, Рокамболь задрожал.
   Затем он попросил Армана остаться с ним наедине, и когда граф исполнил его просьбу, то Рокамболь сознался ему во всем и постепенно рассказал о всех замыслах, преступлениях и кознях сэра Вильямса, сэра Артура и виконта Андреа, составляющих одно и то же лицо.
   Затем он взял с Армана клятву, что он не будет преследовать его судом, если ему удастся выздороветь, и за сто тысяч франков передал Арману о намерениях Андреа против Баккара.
   -- Лошадь! -- крикнул де Кергац и спустя десять минут скакал по дороге в Сент-Мало. Его сопровождали четыре вооруженных всадника.
   Взойдя на "Фаулер", сэр Вильямс никак не ожидал встретиться с графом Артовым и поэтому при виде его совершенно остолбенел.
   -- Настал твой час! -- сказала Баккара. -- И ты будешь наказан! Взгляни теперь на твоих судей!
   В это время деревянная перегородка раздвинулась, и "вот что представилось взору сэра Вильямса: на скамейке, обитой черным сукном, сидело шесть человек, одетых во все черное. Это были маркиз Ван-Гоп, граф де Шато-Мальи, Роше, Эрмина, Тюркуаза и Сара.
   -- Сэр Вильямс, -- сказала Баккара торжественно, -- вот ваши судьи!
   -- Пощадите! -- простонал Вильямс.
   Баккара обернулась к судьям и громко сказала:
   -- Если кто хочет пощадить этого человека, то пусть поднимет руку!
   Поднялась только маленькая ручка Сары.
   -- Вильямс, -- сказала тогда Баккара, -- ребенок спасает тебе жизнь, но ты будешь наказан по заслугам.
   У сэра Вильямса был вырезан язык и лицо обезображено выстрелом.
   Когда рассвело, "Фаулер" снялся с якоря, увозя с собой в Австралию изувеченного Вильямса.
  

Эпилог

   Через два месяца после этого Арман возвратился в Париж, а выздоровевший Рокамболь, получив от него сто тысяч франков, собирался также уехать из Керлована.
   Проводя последнюю ночь в замке, он нашел за портретом записную книжку сэра Вильямса, исписанную разными проектами и способами к их осуществлению, и спрятал ее как драгоценную находку в карман.
   Баккара вышла замуж за графа Артова и через две недели уехала с ним за границу.
   Почти в то же время выехал и Рокамболь в Англию.
   Он увозил с собою двести тысяч франков и записки сэра Вильямса -- драгоценное наследие, которое когда-нибудь оплодотворится в его руках.
  

---------------------------------------

   OCR -- Ego, май 2006.
   Источник: Полные похождения Рокамболя: Роман в 2-х кн. Кн. 1. Ставрополь, 1993.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов