Шерр Иоганн - Всеобщая история литературы, И. Шерра. Переведено под редакциею А. Пыпина. Издание О. Бакста. Спб. 1863

Всеобщая исторія литературы, I. Шерра. Переведено подъ редакціею А. Пыпина. Изданіе О. Бакста. Спб. 1863.

Исторія всеобщей литературы... Это заглавіе предполагаетъ болѣе гигантскій трудъ, чѣмъ просто всеобщая исторія, понимаемая но старинному, въ смыслѣ разсказа о разнаго рода превратностяхъ, случавшихся въ различныхъ государствахъ: велика задача -- разсказать, и особенно разсказать толково все, что случалось особенно-замѣчательнаго въ этомъ мірѣ съ тѣхъ поръ, какъ помнитъ себя исторія; но еще труднѣе составить исторію блужданій человѣческаго духа съ тѣхъ поръ, какъ начались они, или сдѣлать обзоръ всей совокупности произведеній человѣческаго ума, на сколько они выразились въ словѣ, письмѣ и печати. Это значило бы разсказать всю исторію человѣческаго образованія, затронуть все, что только способствовало подняться человѣку отъ его природной дикости до его теперешняго матеріальнаго и духовнаго, умственнаго и нравственнаго уровня. "Ясно -- какъ справедливо замѣчаетъ Шерръ, котораго сочиненіе поставлено въ заглавіи -- что нетолько одной, но и десяти человѣческихъ жизней недостанетъ, чтобъ написать такую всеобщую исторію литературы, которая дѣйствительно стоила бы названія исторіи." "Но изъ общаго понятія литературы -- говоритъ тотъ же Шерръ -- выдѣляется понятіе литературы частной, вслѣдствіе котораго возможна литературная исторія отдѣльныхъ наукъ и искусствъ." Изъ него выходитъ и понятіе народной литературы, подъ которой мы разумѣемъ общеизвѣстныя, популярныя и для всѣхъ доступныя произведенія слова, письма или печати. Въ этомъ-то смыслѣ понимаемая литература, то-есть въ смыслѣ національной, ограниченной произведеніями поэзіи и поэтической прозы, и составляетъ предметъ "Всеобщей исторіи литературы" Шерра. Въ это обозрѣніе народныхъ литературъ Шерръ почелъ нужнымъ включить еще литературу историческую -- на томъ справедливомъ основаніи, что исторіографія, какъ искусство, возбуждаетъ не одни научные, но и чисто-эстетическіе интересы, и въ наше время болѣе и болѣе становится необходимымъ элементомъ народной литературы. Выходитъ, содержаніе книги Шерра все-таки огромное, и десять жизней опять-таки не были бы лишними.

Но на все есть манера. Нѣмецкіе ученые съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе освобождаются отъ упрека за безполезную трату своей учености -- трату въ родѣ той, чтобы исписывать цѣлые томы о происхожденіи какой нибудь буквы. Шерръ написалъ одинъ только томъ, и тотъ не очень толстый (впрочемъ, 686 страницъ убористой печати). Но въ этомъ томѣ онъ исполнилъ всю свою огромную задачу и представилъ превосходный трудъ учебнаго и научнаго значенія.

Какъ онъ это сдѣлалъ? Мы уже сказали, что на все есть манера. Его манера состоитъ въ томъ, что онъ вовсе не говоритъ пустяковъ; его очерки кратки, какъ только возможно, или -- какъ ужь невозможно быть короче; въ обозрѣніи литературъ Греціи и Рима онъ посвящаетъ, напримѣръ, только три строчки Юлію Цезарю, семнадцать Тациту, съ чѣмъ-то по двадцати Софоклу, Эсхилу, Эврипиду и Аристофану и не болѣе четырехъ Демосеену. Въ сущности это -- только конспектъ; но когда вы пробѣжите этотъ мастерски составленный конспектъ, когда вы замѣтите, что въ этихъ крошечныхъ очеркахъ каждое слово почти незамѣнимо по своей характерности, когда притомъ отъ вашего вниманія не ускользнетъ, съ какимъ тонкимъ и живымъ пониманіемъ исторіи Шерръ характеризуетъ вообще эпохи -- съ цѣлію осмыслить давленіе времени на личности писателей, бѣглый конспектъ какимъ-то страннымъ образомъ превращается передъ вами въ отчетливую картину національно-литературнаго развитія какого нибудь древняго или новаго народа. Впрочемъ, необычайная краткость у Шерра объясняется еще и тѣмъ -- и можетъ быть, это даже недостатокъ -- что онъ считаетъ достойнымъ останавливаться лишь на томъ, что можетъ представлять сколько нибудь живой интересъ собственно на взглядъ людей нашей эпохи. Поэтому, по мѣрѣ приближенія къ новому времени, онъ становится все менѣе и менѣе скупымъ на свои меткія и вполнѣ знаменательныя слова. Въ подробности онъ не пускается и здѣсь, но нѣкоторыя изъ его характеристикъ выходятъ до того живыми и полными, что возвышаются до истинной поэзіи.

Да, читатель, даже до поэзіи, и притомъ до истинной. Въ доказательство этого, а также и для того, чтобы людямъ, наслушавшимся о чрезвычайной краткости Шерра, книга его вообще не показалась сухою матеріей, мы приведемъ одинъ изъ такихъ его отзывовъ, который намъ кажется именно смѣлымъ и сильнымъ до поэзіи. Онѣ сдѣланъ о "несравненномъ новомъ эпосѣ", "Дон-Жуанѣ" Байрона. Этотъ "несравненный новый эпосъ" Шерръ характеризуетъ такъ: "Гёте называетъ, какъ извѣстно, эту поэму безгранично-геніальнымъ созданіемъ, съ ненавистью къ людямъ, доходящею до самой суровой свирѣпости, съ любовью къ людямъ, доходящей до глубины самой нѣжной привязанности". Дон-Жуанъ написанъ восьми-строчными стансами; онъ доведенъ только до 16-й пѣсни и потому остался отрывкомъ; но, несмотря на то, есть самое большое и самое зрѣлое произведеніе Байрона. Съ легкой творческой силой онъ охватываетъ широкое содержаніе и съ царственнымъ искусствомъ повелѣваетъ при его построеніи всѣми демонами своей поэзіи. Красиво и ловко извиваясь, какъ ручной тигръ, языкъ исполняетъ все, даже самые прихотливые обороты, указанные ему мановеніемъ поэта. Всѣ страсти, самыя дурныя и самыя благородныя, поперемѣнно овладѣваютъ скипетромъ. Острота, шутка, насмѣшка, самый рѣзкій сарказмъ, самая ядовитая сатира, ликующее оскорбленіе святыни, сладострастіе и жестокость, самое горькое презрѣніе къ міру и людямъ, смѣшиваются въ вихрѣ вакхической пляски; но какъ только уймется на нѣсколько мгновеній изступленный хороводъ, открывается любовь въ образѣ греческой дѣвушки Ганди, мечтающей въ уединенномъ скалистомъ гротѣ, съ улыбкой и поцалуями. Великолѣпіемъ своей фантазіи поэтъ доказываетъ, что ему равно доступны какъ высочайшія области, такъ и самыя глубокія бездны бытія, югъ, сѣверъ, западъ и востокъ, и потаеннѣйшіе уголки человѣческаго сердца, и самыя своеобразныя черты чужихъ нравовъ, и ученія древней и новой исторіи. Оттого поэма получаетъ ту универсальность, тотъ космополитическій колоритъ, которые составляютъ необходимое условіе настоящаго новѣйшаго эпоса. Если прибавить къ этому, что поэтическій стиль Байрона достигаетъ въ Дон-Жуанѣ совершенства, которое заставило Бёрне съ восхищеніемъ воскликнуть: "Какъ нѣжно и сильно! онъ гремитъ громомъ на флейтѣ"; если еще прибавить, что поэтъ одинаково великъ здѣсь, какъ въ высокомъ, такъ и въ комическомъ; если, наконецъ, прибавить еще, что у него, въ случаѣ надобности -- и пусть это замѣтятъ тѣ, которые въ Байронѣ хотятъ видѣть только лирика!-- въ полномъ распоряженіи удивительная эпическая сила и пластика: то въ Дои-Жуанѣ должно признать, какъ вѣнецъ созданій Байрона, такъ и настоящій эпосъ новаго времени. Но, какъ надъ всѣми произведеніями великаго поэта, такъ и надъ этимъ нависло мрачное, задернутое тучами небо, непозволяющее вздохнуть полною грудью и производящее своимъ давленіемъ то безутѣшное настроеніе, которое обозначаютъ часто злоупотребляемыми словами разрыва, разлада и міровой скорби. Яркія молніи отчаянія прорѣзываютъ тьму и, точно злобно хохочущій громъ, раздается въ безконечныхъ видоизмѣненіяхъ мефистофелевская тэма: "все, что возникаетъ, имѣетъ цѣну потому, что уничтожается!" Но въ этомъ-то именно и состоитъ величіе Байрона, это-то и дѣлаетъ Байрона самымъ истиннымъ поэтомъ нашего времени, что его произведенія служатъ поэтическимъ воплощеніемъ того, что терзаетъ и мучитъ всѣхъ насъ; что онъ чувствовалъ и воспроизводилъ въ наглядныхъ образахъ, какъ корабль исторіи останавливается на мели отрицанія, какъ разрывъ съ прошлымъ совершился вполнѣ въ мысли, не получивъ осуществленія на дѣлѣ, какъ поэтому настоящее порождаетъ въ насъ одинъ только скептицизмъ и мы глядимъ на темное будущее, не умѣя себѣ помочь".

Но приведя этотъ отрывокъ, мы, кажется, ужь слишкомъ подслужились читателю: отъ своего мнѣнія объ излишней сухости шерровой книги, онъ можетъ перейти къ не менѣе крайнему мнѣнію о необычайности ея поэтическихъ красотъ. Это было бы опять заблужденіе. Нужно помнить и помнить, что главное назначеніе книги Шерра -- служить учебникомъ. Это -- самый толковый и мастерской учебникъ по своей части, какого только можно пожелать; но за то, можетъ быть, вовсе еще не было учебниковъ, которые бы въ такой же мѣрѣ требовали отъ учителя самой обильной и многосторонней начитанности: тому, кто знаетъ много, Шерръ оказываетъ величайшую услугу; чьи знанія и начитанность по всеобщей литературѣ были отрывочны или недостаточно придуманы, тому Шерръ помогаетъ осмыслить ихъ приведеніемъ въ систему или освѣтить новыми взглядами; но учитель малознающій и малоначитанный, все-таки и съ Шерромъ въ рукахъ будетъ существомъ самымъ безпомощнымъ; Шерръ можетъ послужить даже оружіемъ противъ такого учителя, такъ-какъ попавшись въ руки развязнаго ученика, можетъ наводить его на нескончаемые разспросы, требующіе для ихъ разрѣшенія положительныхъ знаній и знакомства съ оригиналами.

Отнесемъ и это къ числу педагогическихъ заслугъ шерровой книги.

Переводъ и изданіе книги удовлетворительны въ возможной степени. Цѣна ей довольно умѣренная: 3 рубля.

"Отечественныя Записки", No 11, 1863