Слезкин Юрий Львович - Турецкая шаль

Юрий Львович Слёзкин

Турецкая шаль

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь --
Ты и блаженство, и безнадежность...
Тютчев

Выпячивая вперед губы трубочкой, округляя глаза, говорила Кира тоненьким голоском:

-- Ах, дядя, да это же прелесть, я никогда не думала, что может быть так хорошо в деревне. Ну куда я поеду? И зачем мне ехать? Мамочка ничего не понимает, она думает, что я соскучилась. Но это же неправда! И потом, я еще слаба, очень слаба, мне вредно волноваться.

Дядя Витя, потеребливая свою седеющую длинную бороду, отвечал угрюмо:

-- Я не спорю, Кира... В деревне очень хорошо... и вообще воздух... но в городе развлечения, люди, шум... может быть, это тебя развеселит... А впрочем, ты не подумай... я, конечно, не гоню и даже напротив...

Старик встал, прошелся по комнате, заложа руки за спину. Кира несколько минут смотрела на него молча, не мигая. Потом рассмеялась звонко:

-- Дядя Витя, дядя Витя, какой вы смешной! -- закричала она кокетливо.-- Подите скорее сюда, я вас поцелую.

Он посмотрел на нее хмуро из-под густых взъерошенных бровей.

-- Да идите же.

И потянулась тоненькими своими руками к нему.

-- Вот так, хорошо... Сюда садитесь и не хмурьтесь. Право, вы все не то говорите. И не смейте меня гнать отсюда. Мне тут хорошо, ничего другого не нужно. Весь век проживу в "Приютине", гоните -- не гоните. И вас от себя не отпущу. Нет, правда... вот видите, какая я еще слабая... чуть похожу, и опять на кушетку. Но на душе так сладко... не фыркайте... правду говорю... Все люблю здесь: и деревья эти вишневые, и дом старенький, и кушетку, и шаль турецкую... особенно шаль... Я с нею не расстанусь никогда, так и знайте. Себе беру, хоть вы мне и не дарили.

-- Что же дарить... бери, коли хочешь... а только старая она и ни к чему...

-- Вот тебе раз -- ни к чему! А что меня грело все это время, что радовало?.. Посмотрите, дядя, какая она пестрая, какой рисунок!.. Вы ничего не понимаете. Вы ею меня укрыли, когда я слегла, помните? Только очнулась -- увидела ее... В окно солнце светило -- цветы на шали точно ожили. Совсем лето и праздник. Нет, дядя, хорошо...

Закинув тоненькие свои руки за голову, потянулась Кира сладко.

-- Кошка ты,-- сказал дядя Витя, поднимаясь с места.-- Никто тебя не гонит... живи здесь, сколько хочешь, мне все равно... я сколько лет один жил, не привыкать стать.

-- Вот вы опять сердитесь,-- протянула обиженно девушка.-- Вам и говорить ничего нельзя. За что люблю вас -- сама не знаю. Злой вы...

Она подняла голову с подушки, шитой гарусом, потом села, спустив ноги на пол, откидывая с колен турецкую шаль, укрывавшую их.

-- Вы злой и непонятливый. А меня жалеть надо,-- сказала она внушительно.-- Может быть, только из-за вас и не умерла.

Дядя Витя подошел к открытому окну и, глядя в сад на белую кипень цветущих вишен, отвечал обиженно:

-- Зачем глупости болтаешь? Слушать неприятно... Сама знаешь -- я ни при чем. Глупостей наделала. Поумнеть пора бы! Повторяю -- ты мне не мешаешь, живи сколько хочешь. Благо целое лето впереди. А у меня работы не оберешься. Вот и сейчас идти нужно...

Он было повернулся уходить, но Кира потянула его за полу парусинового пиджака.

-- Не пущу, не пущу... со мной побудьте... хозяйство не убежит... подумаешь -- хлопотун нашелся!.. Сядьте вот сюда -- на подоконник -- так, так, со мной рядом... Вы и не знаете, как мне дорого ваше внимание, дядюшка... Вы необыкновенный, вы удивительный человек! Я таких не видала... а я много людей перевидела.

Кира вздохнула тяжко, закрыла глаза:

-- Я очень несчастна, дядя...

У нее на ресницах появились слезы. Дядя Витя засуетился.

-- Что с тобою, Кира? Ах, ты черт возьми, как же это так... ну да это глупо!

Дергая бороду, прошелся несколько раз по комнате и, остановившись перед Кирой, сказал поспешно:

-- Слушай, Кира, довольно, прошу тебя... Я видишь ли, того... я так не могу... вот и все... ты там в городе могла влюбляться, стреляться и всякая такая штука... а тут -- уволь... прошу тебя -- уволь... Я не мальчишка... у меня хозяйство, рабочие... У меня забот не обобраться... не до тонкостей всяких... пора тебе мириться с этим, своим... каждый день пишет... А я и так проживу, попросту... да... ничего больше.

Он дергал бороду все сильнее, точно хотел вырвать. Но мягкие ладони закрыли ему глаза, горячие губы прикоснулись к щеке.

-- Дядя, милый, любимый...

Дядя Витя ходил по двору, за ним, опустив хвост, задумчиво нюхая землю, плелся Чумак -- косолапый пес его. По людским все уже спали. Луны не было, по небу скользили тучи, в воздухе пахло отсыревшим дымом.

Почесывая переносицу, смотрел дядя Витя на небо, на тусклые звезды и еще быстрее шагал по двору, откидывая ногой подвертывающиеся щепки.

Дяде Вите было досадно, а на что -- он сам не знал. На себя, должно быть, больше всего. Боже, ерунда какая! Девчонка, взбалмошная и все прочее... и стоит ли о ней думать?.. Влюбилась зря в вертопраха какого-то, вышла замуж, месяца не пожила и уже трагедия -- пуля в бок -- ножками задрыгала... Привезли сюда на поправку, лежала бы смирно, Бога благодарила -- нет, опять какую-то сеть заплела. Все у нее навыворот -- ничего не поймешь...

Но, закрывая глаза, видел дядя Витя тоненький стан Киры, бледненькое ее лицо, когда лежала она у него в спальне, на его холостяцкой кровати.

Только начнет возмущаться -- сейчас вспоминает это.

Привезли ее в распутицу на санях,-- всю запеленатую в шубы -- ничего не видать. Дядя Витя фыркал, возмущался, пинал ногою Чумака.

-- И чего ты ко мне ее привезла? -- говорил он сестре за чайным столом, когда больную уложили.-- Положительно, не понимаю. Я холост, стар, у меня свои привычки. Мало ли что мне в голову придет... А тут молодая женщина... и вообще... Я, вот, люблю, чтобы Чумак у меня под столом всегда сидел, а Кире это не понравится... Во всяком случае, ты поступила опрометчиво!

Мать Киры, пожилая, рыхлая, всегда расстроенная женщина, отвечала утомленным надтреснутым голосом:

-- Ах, Вольдемар, оставь пожалуйста этот тон... я не могу, у меня голова болит... Эта трагедия, эта ужасная трагедия -- она меня окончательно убила. Жизнь не щадит меня, удар за ударом -- я бессильна бороться. Ты должен поддержать меня. Я одинока, я вдова, у меня нет близких. Ты должен беречь Киру, ты должен любить ее -- она так несчастна. Я, конечно, дня через два опять уеду в город... Я не могу оставаться тут дольше. Ты понимаешь... О, если бы хоть в этом я могла быть спокойна, но нет, нет!

Она вытирала глаза кружевным платком, склонясь к брату на грудь.

-- Мое сердце живет любовью,-- всхлипывала сестра.-- Оно перестанет биться, если любовь погаснет. Нужно знать, как он прекрасен, как благороден, как умен... Но мне страшно, мне страшно...

Через два дня она уехала из Приютина, оставив брату свою больную дочь.

-- Я знаю, что у тебя доброе, отзывчивое сердце, ты успокоишь ее, вдохнешь в нее новую жизнь... я надеюсь на тебя...

А Кира, улыбаясь доверчиво, тянула к дяде свои худые руки.

-- Вот мы и остались одни, дорогой дядя, два старых, старых бобыля... Я чувствую себя очень старой, право... будто мне тысяча лет... Теперь я не могу жить сама, могу только смотреть, как живут другие. Я благодарна маме за то, что она привезла меня сюда... Здесь тихо-тихо, так уединенно... Вы мне покажете все, все, когда я поправлюсь... и не смейте менять своих привычек, живите как жили, я не хочу мешать вам... Только не расспрашивайте меня о прошлом... Оно прошло, оно прошло, оно умерло... не бойтесь за меня -- я ничего больше не сделаю над собою. Нет, он не стоит того, чтобы я умерла. Я буду жить. Буду жить простой, тихой жизнью... Но тогда я не могла выдержать, это было выше моих сил. Я действовала в беспамятстве. На что мне была жизнь?.. Как тяжело, дядя, обмануться в самом дорогом для тебя...

Потом Кира уснула -- у нее стало такое детское, кроткое лицо. Дядя Витя пошел в кабинет, принес оттуда старую турецкую шаль, закутал ею ноги своей племянницы.

-- Только и ходи за ними,-- бормотал он.

И, расхаживая по двору, думал дядя Витя, что так нельзя, что вот испортили ему жизнь, заставили его думать о вещах совсем посторонних, о людях, которых он никогда не знал.

Но почему же она поцеловала его, почему она такая ласковая?

Чумак остановился, вытянул морду, залаял.

Дядя Витя прервал свои мысли и, внезапно приходя в раздражение, ткнул его сапогом в брюхо.

III

-- Дорогой дядя, вы хоть и не молоды, но удивительно наивны,-- говорила Кира, сидя в бричке рядом с дядей Витей.-- Как вы не можете понять таких простых вещей... Я любила его без памяти, я верила ему больше, чем себе... а он... он так оскорбил меня... Вы говорите -- пустяки... но пустяки бывают ужасны... И если я осталась жить, то только для того, чтобы жить новой жизнью... В тишине, в покое, в созерцании.

Кира натянула вожжи, точно пробуя, достаточно ли у нее осталось сил для этой жизни.

-- Я хотела бы, чтобы у меня был такой муж, как вы...

Придавливая расплюснутым желтым указательным пальцем табак в трубке, дядя Витя отвечал, не глядя на племянницу:

-- Тебе розги нужны, а не муж... а лучше всего, если ты вернешься к тому, от кого ушла...

-- Этого никогда не будет!.. Вы видите, что я даже писем его не читаю... для меня он больше не существует!..

Бричка скатилась под гору и захлопала по мосту через ручей. Кира вскрикнула, выпустила вожжи, кинула руки дяде Вите на плечи.

-- Ах, дядя, спасите меня, спасите... вы у меня теперь единственная опора, без вас я не знала бы, что делать... Ну посмотрите мне в глаза... разве я недостойна вашей любви?..

Стараясь вырваться из ее объятий, дядя Витя ворчал:

-- Да пусти ты меня, ради бога... посмотри, куда мы едем, вот-вот угодим в канаву... голову сломим...

-- Нет, нет, не пущу вас,-- смеясь и пылая, отвечала Кира.-- Пусть свалимся, провалимся, голову сломаем -- мне все равно. Я так счастлива... И вы должны мне сказать, что любите меня.

Она заглядывала ему в глаза, подпрыгивая на дребезжащем сиденье. Ветер свистал им в уши, пыль сыпала в лицо. Чумак с веселым лаем забегал вперед, норовя лизнуть лошадь в морду.

-- Скажите скорее, что любите и никогда со мной не расстанетесь...

-- Да ладно уже, ладно,-- люблю, только отстань, сделай милость.

И, тяжело отдуваясь, наконец освобожденный, схватил дядя Витя кинутые вожжи.

Бричка подкатывала к почтовому крылечку, из окошка выглядывал почтмейстер, помахивал приветливо ручкой.

-- Милости прошу,-- кричал он.-- Писем целый ворох, а Кире Егоровне телеграммка... только что отстукали...

-- Ах, это должно быть от мамы,-- говорила Кира, расписываясь на квитанции.-- Она всегда что-нибудь выдумает... Только напрасно волнует.

Потом, прочитав шершавый листок, скомкала его в руке, и сказала обиженно:

-- Вы, дядя, всегда возитесь долго, только время теряете... Письма можно и дома прочесть, я в темноте боюсь назад ехать...

А когда бричка снова запылила из села по дороге в Приютино и белый туман потянулся от ручья через мост, Кира топнула ногой, крикнув решительно:

-- Нет, это уже слишком! Вы должны меня защитить, дядя... Он скоро бог знает что сделает! Пожалуй, и сюда приедет... Прочитайте...

Дядя Витя принял скомканный листок, поднес его к носу, прочел:

"Умоляю вернись болен люблю если нужно выеду навстречу невиновен целую Ефстафий".

-- Вы понимаете? -- ухватясь за рукав дяди Вити, воскликнула Кира.-- Что мне делать? Я не хочу его видеть, неужели он этого не понимает...

-- Должно быть...

-- Но это же наглость!

Дядя Витя ударил вожжей коня по крупу, молвив угрюмо:

-- А может быть, поедешь?

-- Никогда, никогда... Ну что же это такое... Я прошу вас объяснить ему все, я прошу вас!..

На столике перед кроватью стоял подсвечник, горела свеча. Длинноногий комар танцевал польку вокруг стакана с остывшим чаем, а дядя Витя сидел на кровати в одном белье и смотрел в потолок на уродливую черную свою тень. Желтыми, прокуренными, но крепкими еще зубами грыз он мундштук трубки и улыбался.

Все-таки дела его совсем уж не так плохи, совсем он не стар, крепче любого молодого. Всходы на диво хороши -- тут и говорить нечего... А когда в доме лишний человек, в некотором роде соломенная вдовушка, то ничего нет в этом ужасного... Она ничуть не мешает. Пусть, конечно, живет, не объест... А все-таки дура...

И, хмуро улыбаясь себе в бороду, повторял дядя Витя:

-- Дура...

Но непонятно тепло становилось на сердце, точно это слово было какое-нибудь особенное, ласковое...

-- Дура... это ясно... покажите мне хоть одну умную женщину,-- бормотал он.

Комару надоело танцевать польку, он полетел на огонек. Дядя Витя прищурил один глаз, вынул изо рта трубку и дунул. Комара отнесло к окну, дядя Витя потер руки, закивал головой, повторил еще раз с особенной выразительностью:

-- Дура!..

Но вслед за тем кто-то постучался в дверь... Дядя Витя нырнул под одеяло, крикнув сердито:

-- Кто там, черт возьми!..

-- Это я, дядя!..

И, не дожидаясь ответа, в комнату вошла Кира. Она закуталась в турецкую шаль, волосы заплела в тоненькую косичку. Бледное лицо ее казалось утомленным. Она подошла к кровати и, глядя на огонь свечи, сказала упавшим голосом:

-- А я все-таки поеду, дядя...

Дядя Витя, прикрыв бороду одеялом, спросил, нахмурясь:

-- Куда поедешь?

-- К Евстафию...

Тогда, вскочив и сев на подушки, дядя Витя закричал не своим голосок:

-- Ну, а дальше?.. А дальше, черт вас возьми совсем?!.

-- Ах, если бы я знала, дядя... но я не могу, не могу...

Кира закрыла лицо руками, всхлипнув.

-- Не можете? Знаю! Не понимаете? Знаю?.. Но я спрашиваю вас, чего вы пришли сюда ночью и не даете спать?.. Я хочу спать -- ясно вам? Можете сообразить это своими куриными мозгами?

И, схватив одеяло, с треском повернулся дядя Витя лицом к стене, а Кира, плача, выбежала из комнаты.

Комар опять прилетел на огонь, покрутился и лопнул. Дядя Витя скинул одеяло с лица и стал прислушиваться. Один глаз его заметно подпух. Потом он медленно встал с кровати, полез за туфлями, натянул халат и пошел коридором к спальне племянницы.

Из щелей в дверях ложились поперек коридора золотые полосы.

Дядя Витя наступил туфлей на одну полосу и дернул себя за бороду, крикнул сердито:

-- Спят уже, а свет не гасят...

Сейчас же в ответ на его слова затопали каблучки, дверь открылась.

-- Это вы, дядя?

-- По всей вероятности...

-- Так входите же...

Раздражаясь еще более, старик закричал:

-- Я, собственно, не с визитом, и вообще ерунда!.. Я хотел узнать, когда лошадей подавать... да... очень просто!..

-- Но, дядя, вы лучше знаете, когда идет поезд...

Кира устало оперлась о косяк двери.

Дядя Витя помолчал, потоптался на месте и пошел прочь. Потом, резко повернув, подошел к Кире. Она все еще стояла, склонившись...

-- Кира...

-- Что, дядя?..

Старик открыл рот, закашлялся, но сейчас же справился с кашлем, спросив растерянно:

-- А как же шаль?.. Турецкая шаль...

-- Шаль?.. Я не понимаю, дядя...

-- Ну, да -- шаль... та самая...

Кира пожала плечами, молвив безразлично:

-- Ах, ваша шаль?!.. Ну конечно же, я не возьму ее, вы не беспокойтесь...

Тогда, наступая на нее, сжимая кулаки, заорал дядя Витя не своим голосом:

-- Да, шаль, черт возьми! Моя шаль, турецкая шаль... милостивая государыня... Прошу запомнить это раз навсегда!.. Моя!.. А теперь прощайте, скатертью дорожка!..

И, закашлявшись, не имея сил справиться, с кашлем, побежал к себе в комнату.

Октябрь 1915 г.

Петроград

Примечания

Впервые -- Биржевые ведомости. 1915. Первое книжное издание -- в сб. "Господин в цилиндре" (1916).

Печатается по: Собр. соч. М., 1928. Т. 3.

В качестве эпиграфа приводится последняя строфа стихотворения Ф. И. Тютчева "Последняя любовь" (1854).

----------------------------------------------------------------

Источник текста: Слёзкин Ю. Л. Разными глазами. -- Москва: Совпадение; 2013