Книговод

Две Дианы

Дюма Александр


   

ДВѢ ДІАНЫ.

Романъ Александра Дюма.

I.
Сынъ графа и дочь короля.

   5-го мая 1551 года, изъ одного простенькаго домика въ деревнѣ Монгомери (въ Нормандіи), вышли молодой человѣкъ лѣтъ восьмнадцати, и женщина лѣтъ сорока. Вышедъ изъ домика, они пошли вдоль деревни.
   Взглянувъ на молодаго человѣка, вы угадали бы, что онъ былъ Нормандецъ. У него были каштановые волосы, бѣлые зубы, голубые глаза и розовыя губы. Притомъ, вы замѣтили бы у него тотъ свѣжій цвѣтъ лица сѣверныхъ жителей, который придаетъ имъ почти женскій видъ, и отъ котораго, слѣдовательно, они нѣсколько проигрываютъ въ-отношеніи къ красотѣ. Станъ у него былъ стройный и гибкій. Что же касается до одежды молодаго человѣка, то она была не изъисканна, но щеголевата. Суконное, темно-фіолетовое полукафтанье, съ шелковымъ неширокимъ шитьемъ, подъ цвѣтъ; исподнее платье изъ такого же сукна и съ такими же вышивками; длинные, доходившіе до колѣнъ, сапоги изъ черной кожи, на манеръ тѣхъ, которые носили тогда пажи, и бархатный беретъ съ бѣлымъ перомъ, надѣтый немного набекрень, вотъ изъ чего состоялъ костюмъ молодаго человѣка.
   Скажемъ кстати: онъ велъ за поводъ лошадь, которая отъ-времени-до-времени приподнимала голову и ржала, какъ-бы почуявъ въ воздухѣ что-то знакомое ея обонянію.
   Женщина, о которой упомянули мы выше, казалось, принадлежала къ простому, однакожь, не къ самому нисшему классу общества. Одѣта она была просто, но такъ опрятно, что одежда ея имѣла видъ красивый и щеголеватый. Она обращалась къ своему молодому спутнику съ какимъ-то особеннымъ уваженіемъ, не рѣшаясь даже, не смотря на его просьбы, идти съ нимъ подъ-руку: она какъ-будто считала себя недостойною такой чести.
   Они шли къ замку, который высился съ своими массивными башнями неподалеку отъ смиреннаго селенія.
   На пути туда, молодому человѣку кланялись низко, почтительно, и старики, и молодые; а онъ, въ отвѣтъ имъ, только ласково кивалъ головою. Вообще, всѣ встрѣчавшіеся съ молодымъ человѣкомъ, по-видимому, считали его гораздо-выше себя и старались изъявлять ему свое уваженіе; а между-тѣмъ, какъ мы увидимъ ниже, ему-самому не было извѣстно, кто онъ таковъ.
   По выходѣ изъ деревни, молодой человѣкъ и его спутница начали взбираться по тропинкѣ на гору. Тропинка эта была такъ узка, что по ней почти вовсе не могли идти два человѣка рядомъ. Это обстоятельство и замѣчаніе молодаго человѣка, что спутницѣ его будетъ опасно идти за его лошадью, рѣшило женщину идти впереди.
   Молодой человѣкъ слѣдовалъ за нею, не произнося ни одного слова. По лицу его было видно, что въ это время онъ былъ совершенно углубленъ въ какую-то мысль.
   Теперь позвольте намъ сказать нѣсколько словъ о замкѣ, къ которому шли они.
   Цѣлыхъ десять поколѣній, въ-продолженіе четырехъ вѣковъ, воздвигали эту громадную массу, эту гору камня, словно господствовавшую надъ тою горою, которая служила ей подножіемъ.
   Но за громадность свою, замокъ графовъ Монгомери платился недостаткомъ. Какъ и всѣ зданія той эпохи, въ которую происходитъ разсказъ нашъ, онъ вовсе не имѣлъ правильности. Онъ переходилъ изъ рода въ родъ, отъ отца къ сыну, и каждый его владѣлецъ что-нибудь пристраивалъ къ нему, смотря по надобности, или даже просто по прихоти. Главная его башня, его донжонъ, была выстроена во времена герцоговъ нормандскихъ. Потомъ, мало-помалу, къ этой башнѣ суроваго стиля присоединились башенки съ красивыми зубцами, съ узорчатыми окнами: ихъ какъ-будто плодило само время. Наконецъ, всѣ пристройки повершила длинная галерея, съ окнами оживомъ, начатая въ концѣ царствованія Лудовика XII и конченная при Францискѣ I.
   Изъ этой галереи, и особенно съ верхней башенки, видъ былъ превосходный: глазъ обнималъ на нѣсколько миль вокругъ богатыя, зеленѣющіяся равнины Нормандіи.
   Но -- странное дѣло! въ-продолженіе цѣлыхъ пятнадцати лѣтъ, владѣльцы огромнаго замка Монгомери не жили въ немъ ни одного дня, даже вовсе не пріѣзжали туда; а между-тѣмъ, каждый день его чистили и прибирали; и каждый день отпирали утромъ его ворота,-- все какъ-бы ожидая съ часу-на-часъ владѣльца...
   Во всѣ эти пятнадцать лѣтъ, въ немъ жили управитель и слуги. Когда нашъ молодой человѣкъ и его спутница подошли къ замку, ихъ встрѣтилъ управитель. Перваго онъ принялъ съ тою же почтительностію, которую оказывали ему всѣ въ деревнѣ; вторую, съ тою ласковостію, которую находила она у всѣхъ своихъ сосѣдей.
   -- Любезный Эліо, сказала ему женщина:-- вы дозволите намъ воидти въ замокъ? Мнѣ надобно сказать нѣсколько словъ г. Габріэлю, прибавила она, указывая на своего спутника: -- а сказать ихъ я могу только въ парадной пріемной замка.
   -- Войдите, госпожа Алоиза, отвѣчалъ Эліо:-- и переговорите съ г. Габріэлемъ, гдѣ вамъ угодно. Вы знаете, что, къ-несчастію, вамъ не помѣшаетъ никто.
   Молодой человѣкъ и Алоиза прошли черезъ караульную залу. Въ прежнія времена, тутъ обыкновенно стояло на-сторожѣ двѣнадцать караульныхъ, набранныхъ по приказанію владѣльца замка. Въ-теченіе пятнадцати лѣтъ, предшествовавшихъ началу нашего разсказа, семеро изъ числа ихъ умерли. Остальные пятеро, въ ожиданіи своей очереди умереть, исправляли такую же службу, какъ и при графѣ.
   Молодой человѣкъ и его спутница прошли черезъ галерею и вошли, наконецъ, въ парадную пріемную комнату.
   Въ этой пріемной, нѣкогда, собиралось все нормандійское дворянство. Теперь, въ-отношеніи къ убранству, все въ ней было въ томъ же самомъ видѣ, какъ въ послѣдній день пребыванія въ замкѣ послѣдняго изъ графовъ Монгомери. Ровно пятнадцать лѣтъ въ эту комнату не входилъ никто, кромѣ слугъ, которымъ было поручено прибирать ее, да любимой собаки послѣдняго графа, которая, входя туда, всегда выла жалобно. Разъ эту собаку никакимъ образомъ не могли вызвать оттуда. На другой день, ее нашли тамъ мертвую у подножія эстрады, надъ которой возвышался балдахинъ.
   Габріэль (вы, конечно, припомните, что такъ звали нашего молодаго человѣка) не безъ нѣкотораго смущенія вошелъ въ эту залу, полную воспоминаній о давноминувшемъ. Но впечатлѣніе, которое произвели на него ея мрачныя стѣны, величественный балдахинъ и окна, до того углубленныя въ стѣнахъ, что свѣтъ какъ-бы нехотя проникалъ въ комнату, это впечатлѣніе, говоримъ мы, ни на минуту не заставило Габріэля забыть, зачѣмъ пришли они въ пріемную, и какъ-скоро дверь затворилась за ними, онъ сказалъ своей спутницѣ:
   -- Милая Алоиза, моя добрая кормилица, я вижу, ты еще болѣе смущена, чѣмъ я самъ; но я надѣюсь, что ты уже не будешь болѣе откладывать признанія, обѣщаннаго мнѣ тобою. Теперь, Алоиза, ты должна высказать мнѣ все, высказать безъ страха, не медля ни минуты. Вѣдь уже сколько времени ожидаю я послушно исполненія твоего обѣщанія... Когда я спрашивалъ тебя: кто мой отецъ, какое имя долженъ носить я, ты обыкновенно отвѣчала мнѣ: "Габріэль, я скажу вамъ это, когда исполнится вамъ восьмнадцать лѣтъ, когда вы достигнете возраста, который считается совершеннолѣтіемъ дворянина". Нынѣшній день, 5-го мая 1551 года, мнѣ исполнилось восьмнадцать лѣтъ, и я напомнилъ тебѣ, моя добрая Алоиза, о твоемъ обѣщаніи; но ты отвѣчала мнѣ какимъ-то торжественнымъ тономъ,-- тономъ, который почти испугалъ меня: "Не въ скромномъ жилищѣ вдовы бѣднаго конюшаго должна я открыть вамъ, кто вы; а въ замкѣ графовъ Монгомери, и не въ какой-нибудь простой комнатѣ этого замка, а въ его парадной пріемной"... Теперь, Алоиза, мы въ замкѣ графовъ Монгомери, въ его парадной пріемной: открой же мнѣ тайну...
   -- Садитесь, Габріэль, отвѣчала Алоиза.-- Но вы... вы позволяете мнѣ еще разъ назвать васъ такъ, какъ я васъ называла... просто Габріэлемъ?
   Молодой человѣкъ ласково сжалъ ея руки въ своихъ рукахъ.
   -- Садитесь, продолжала Алоиза:-- но не на этомъ стулѣ, не на этомъ креслѣ...
   -- Гдѣ же, Алоиза? спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Тамъ, подъ балдахиномъ, отвѣчала Алоиза съ какою-то особенною торжественностію.
   Габріэль занялъ указанное ему мѣсто.
   -- Теперь слушайте, сказала Алоиза.
   -- Но что же ты не сядешь сама? замѣтилъ Габріэль.
   -- Вы позволяете?
   -- Да что ты, шутишь, что ли, Алоиза?
   Алоиза сѣла на ступеньку эстрады, у ногъ молодаго человѣка, который смотрѣлъ на свою воспитательницу съ любопытствомъ и любовію.
   -- Габріэль, сказала потомъ Алоиза:-- вамъ не было и четырехъ лѣтъ, когда вы лишились вашего батюшки и когда я лишилась мужа. Матушка ваша скончалась при самомъ рожденіи вашемъ. Она была моею молочною сестрою, а я... я выкормила васъ грудью. Я любила васъ, какъ мое родное дитя. Ни на минуту не выходили вы у меня изъ мысли... И я надѣюсь, Габріэль, что вы вѣрите моей къ вамъ привязанности...
   -- О, да! отвѣчалъ молодой человѣкъ.-- Я знаю, милая Алоиза, что многія матери гораздо-менѣе заботятся о дѣтяхъ своихъ, чѣмъ заботилась ты обо мнѣ, и что нѣтъ въ свѣтѣ матери, для которой дитя ея было бы дороже, чѣмъ я тебѣ...
   -- Впрочемъ, продолжала Алоиза:-- не я одна заботилась о васъ, Габріэль: много старались для васъ и другіе. Капелланъ этого замка, донъ-Жама де-Кроазикъ, -- котораго, три мѣсяца назадъ, взялъ отъ насъ Господь,-- обучилъ васъ всякимъ наукамъ; и теперь, какъ онъ говаривалъ самъ, вамъ уже никто не укажетъ ни въ чтеніи, ни въ письмѣ, ни въ исторіяхъ разныхъ... Особенно вы знаете въ точности, откуда пошли наши знатные дворянскіе роды, какъ и что происходило съ ними, и чѣмъ они нажили себѣ славу... Задушевный пріятель моего покойника, Энгеранъ Лоріанъ и бывшій конюшій графовъ Вимутьа, наши сосѣди, научили васъ владѣть оружіемъ, ѣздить верхомъ и другому-прочему, что слѣдуетъ знать кавалеру... Обучили такъ, что вы съ отличіемъ показали свое искусство во время рыцарскихъ потѣхъ, которыя были въ Алансонѣ, во время коронованія и свадьбы государя нашего, короля Генриха II... Что касается до меня, то я, въ простотѣ моей, могла только внушать вамъ страхъ Господень... За то я на всякое время старалась въ васъ вселять его... Мнѣ помогла въ этомъ сама Пресвятая Владычица наша Богородица, и вотъ вы теперь благочестивый христіанинъ; теперь вы знаете всякія науки, разумѣете, какъ слѣдуетъ, воинское дѣло, и надѣюсь, что, при помощи Божіей, вы не будете недостойны предковъ вашихъ... вы, Габріэль, владѣтелъ лорискій, графъ Монгомери.
   Габріэль вскрикнулъ и всталъ съ своего мѣста.
   -- Графъ Монгомери!.. сказалъ онъ потомъ съ гордою улыбкою.-- Такъ я -- графъ Монгомери!.. Но знаешь ли, Алоиза: я почти былъ увѣренъ въ этомъ прежде... По-крайней-мѣрѣ, это приходило мнѣ иногда въ голову... Я даже разъ сказалъ объ этомъ Діанѣ... Но зачѣмъ ты у ногъ моихъ, Алоиза?.. Твое мѣсто здѣсь, подлѣ меня... Обними меня, обними, моя добрая, милая Алоиза!.. Вѣдь я надѣюсь, ты не перестанешь считать меня по-прежнему твоимъ сыномъ, отъ-того только, что я наслѣдникъ графовъ Монгомери... Наслѣдникъ дома Монгомери!.. прибавилъ онъ съ гордостью, послѣ минутнаго молчанія.-- О, Боже мой! я имѣю право носить одно изъ самыхъ древнихъ, одно изъ самыхъ славныхъ именъ во Франціи!.. Да, именно такъ... Вѣдь, благодаря покойнику капеллану, я хорошо знаю исторію моихъ благородныхъ предковъ... моихъ предковъ!.. Поцалуй меня еще разъ, Алоиза!.. Что-то скажетъ объ этомъ моя Діана?.. Святый Годгранъ, епископъ сузсскій, и святая Оппортуна, сестра его, жившіе при Карлѣ-Великомъ, были изъ нашего рода. Рожеръ де-Монгомери командовалъ одною изъ армій Вильгельма-Завоевателя. Вильгельмъ де-Монгомери предпринялъ и совершилъ крестовый походъ на свой собственный счетъ. Родъ нашъ былъ въ родствѣ съ королевскими домами... съ шотландскимъ и французскимъ... И теперь первѣйшіе изъ лордовъ лондонскихъ, знаменитѣйшіе изъ дворянъ французскихъ станутъ называть меня кузеномъ... Притомъ, отецъ мой...
   Молодой человѣкъ замолчалъ на-минуту и задумался. Потомъ онъ продолжалъ снова:
   -- Но при всѣхъ моихъ знаменитыхъ предкахъ, я теперь одинъ-одинёхонекъ въ свѣтѣ... Мой бѣдный батюшка!.. Вотъ, Алоиза, я и плачу... Матери тоже нѣтъ у меня... Круглый сирота!.. И я даже не видалъ ни батюшки, ни матушки!.. Какіе-то были они, мои милые?.. Хоть бы на-минуту взглянуть на нихъ!.. Но ты мнѣ разскажешь о нихъ, Алоиза... Начнемъ съ батюшки... Скажи мнѣ, отъ-чего онъ скончался?
   Алоиза не отвѣчала ни слова. Габріэль посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.
   -- Алоиза, прибавилъ онъ потомъ: -- я спрашиваю у тебя, гдѣ и отъ какой болѣзни скончался батюшка?
   -- Это извѣстно единому Богу, отвѣчала Алоиза.-- Однажды, графъ Жанъ Монгомери отправился куда-то изъ своей парижской отели... онъ жилъ-тогда въ Улицѣ-де-Жарденъ-Сен-Поль... и послѣ того уже не возвращался... Пріятели, родные, знакомые искали его долго, но понапрасну... какъ въ воду канулъ... И слѣда нѣтъ... Даже былъ казенный розъискъ... его нарядилъ самъ король Францискъ I... и тутъ не довѣдались ничего. Видно, у него были такіе недруги, что съумѣли схоронить концы... Вы лишились батюшки, Государь-графъ, а въ капеллѣ вашего замка все-таки нѣтъ его могилы... Вѣдь и тѣло-то его не найдено.
   -- Не открыто ничего потому только, что разъискивали посторонніе, а не сынъ! О, Алоиза, зачѣмъ ты такъ долго таилась отъ меня!.. Или ты боялась сказать мнѣ, кто я... боялась потому-что мнѣ должно было стараться спасти батюшку, или, по-крайней-мѣрѣ, отмстить за него?
   -- Нѣтъ, государь-графъ, я молчала по другой причинѣ: я должна была спасти васъ самихъ. Такое ужь получила я завѣщаніе отъ моего покойника, отъ моего милаго Перро Травиньи. Онъ, видите, сказалъ мнѣ вотъ что, когда былъ ужь при послѣднемъ издыханіи: "Жена, ты переноси свое горе... Ты только закрой мнѣ глаза, и тотъ же часъ уѣзжай изъ Парижа съ твоимъ вскормленникомъ въ Монгомери. Но ты поселись тамъ не въ замкѣ, а въ домѣ, который изволилъ пожаловать намъ графъ. Тутъ ты должна воспитывать нашего молодаго барона не то, чтобъ въ тайнѣ какой, да и безъ огласки... Чтобъ о немъ, знаешь, не доходила молва въ отдаленность... А наши и въ замкѣ, и на селѣ ужь не выдадутъ, а станутъ почитать молодаго графа, какъ слѣдуетъ... Но ему-самому ни подъ какимъ видомъ не говори, до восемьнадцати лѣтъ, кто онъ таковъ; а то онъ не вытерпитъ, затѣетъ какую-нибудь суматоху, и погубить себя. Ты только объяви ему, что онъ хорошаго, дворянскаго рода... На первую пору, будетъ и этого... А когда онъ пріидетъ въ полное разсужденіе, тогда ужь не выйдетъ худа, хоть онъ и узнаетъ, кто былъ его отецъ, и какая случилась гибель покойному графу... Тогда онъ придумаетъ, что надобно дѣлать. Но до того, -- наказываю тебѣ еще разъ,-- не промолвись передъ нимъ ни полсловомъ: у него есть недоброхоты, и ему не сдобровать, коли онъ попадетъ въ ихъ руки..." Вскорѣ потомъ, Перро умеръ, и я привезла васъ сюда. Здѣсь уже было извѣстно, что батюшка вашъ пропалъ безъ вѣсти; по и здѣсь тоже догадывались, что онъ сгибъ отъ недруговъ, что недруги эти хотятъ и васъ извести... а потому наши хоть и узнали васъ, однако не подали о томъ никакого вида, не толковали объ этомъ... Да и какъ было не узнать: вы и тогда очень походили на батюшку... Вскорѣ пришлось мнѣ похоронить моего сына, моего бѣднаго Робера... то-есть, вашего молочнаго брата, государь-графъ... онъ умеръ отъ лихорадки... Знать, ужь такъ опредѣлилъ Господь-Богъ, чтобъ у меня не было родныхъ дѣтей, и чтобъ я жила только для васъ однихъ... Тутъ стали вы подростать. Врожденное ли что было въ васъ такое, или отъ чего другаго, только всѣ дѣти, съ которыми вы играли тогда, почитали васъ, и повиновались вамъ, словно будто они были большіе и знали, что вы природный ихъ господинъ. Вы всегда были главнымъ во всѣхъ играхъ. Особенно любили вы играть въ солдаты. Бывало, наберется ихъ столько, какъ-будто и въ-самомъ-дѣлѣ войско; пойдутъ въ походъ, воротятся; ну, и все какъ слѣдуетъ на войнѣ; а кто и тутъ былъ набольшимъ? Все вы же... Такой ужь таланъ былъ у васъ... А взрослые-то всѣ какъ любили васъ, государь-графъ! Фруктовъ самыхъ лучшихъ, хлѣба разнаго и всего, бывало, нанесутъ къ намъ, хоть я никогда не просила ничего. Вздумаете покататься верхомъ, -- вамъ тотчасъ выберутъ первую лошадь на селѣ. Донъ Жаме, Энгеранъ и дворовые въ замкѣ угождали вамъ всѣмъ, чѣмъ могли, съ привѣтомъ и радостію... А вамъ все это не было въ удивленье, вы принимали все это какъ должное вамъ... вы точно будто знали, что вы -- государь, нашъ графъ. И во всемъ, что вы ни дѣлали, въ ваши дѣтскіе годы, было видно, какого вы рода. Вамъ нравилось всегда такое, къ чему склонны знатные господа. Разъ, вы промѣняли какому-то пажу двухъ коровъ моихъ на сокола... Объ этомъ и теперь еще всѣ помнятъ у насъ въ деревнѣ... Но все, что могло изобличить ваше происхожденіе, наши селяне скрывали отъ постороннихъ: и тѣмъ, которые умышляютъ на васъ недоброе, не удалось узнать, гдѣ вы находитесь. Къ-счастію также, недоброхотамъ вашимъ мало было случая и удобства о васъ развѣдывать; въ послѣднее время, происходили у насъ большія войны въ итальянской землѣ, въ Испаніи и во Фландріи: такъ, знаете, тутъ было не до розъисковъ... И вотъ вы, по милости Божіей, дожили благополучно до того дня, въ который слѣдовало мнѣ, по наказу Перро, открыть вамъ тайну... Только я боюсь теперь: не слишкомъ ли рано вы ее узнали... не ошибся ли мой покойникъ, полагая, что вы поступите осторожно и осмотрительно, когда исполнится вамъ восмьнадцать лѣтъ... Молодость -- все молодость!.. вы вотъ говорили, что надобно отомстить за батюшку, затѣять шумъ...
   -- Отомстить, Алоиза, надобно; но затѣвать шума -- нѣтъ. Такъ ты думаешь, что враги моего отца еще живы?
   -- Этого, государь-графъ, я не знаю навѣрное; думаю, однакожъ, что они еще живы, и совѣтую вамъ беречься ихъ. Вѣдь что выйдетъ, если вы теперь вдругъ пріѣдете ко двору и станете доискиваться, кто сгубилъ батюшку? У васъ нѣтъ ни друзей, ни покровителей; вы еще не оказали такихъ славныхъ подвиговъ и отличій, чтобъ государь нашъ, король, принялъ особенно васъ, полюбилъ и былъ вашимъ заступникомъ: такъ вотъ, недоброхоты ваши и подумаютъ, что не будетъ бѣды, коли мы спровадимъ безпріютнаго... И вы не только не отомстите за батюшку, но и сами погибнете.
   -- Поэтому-то, Алоиза, мнѣ и жаль, что я еще не успѣлъ пріобрѣсти себѣ ни друзей, ни славы... О, еслибъ ты открыла мнѣ свою тайну хоть года два тому назадъ!.. Но нѣтъ нужды: я постараюсь наверстать потерянное... Два года не вѣчность, и притомъ есть причины, по которымъ я не раскаиваюсь, что провелъ это время въ Монгомери... Зато теперь я удвою свою дѣятельность. Вопреки твоему совѣту, я поѣду въ Парижъ. Не буду даже скрывать, что я изъ рода графовъ Монгомери. Я только пріиму другое прозваніе... Титулами и владѣніями, слава Богу, мы не бѣдны. Я могу назваться, на-примѣръ, виконтомъ д'Эксме. Всѣ будутъ знать, что я изъ дома Монгомери, но никому не прійдетъ на мысль, что я сынъ графа Жака Монгомери. Вѣдь нашъ родъ многочисленъ. У меня много родственниковъ и во Франціи, и въ Англіи... Пріѣхавъ въ Парижъ, я обращусь... но къ кому я обращусь тамъ? Это надобно рѣшить теперь же. Благодаря Энгерану, мнѣ извѣстны на перечетъ всѣ наши придворные. Итакъ, къ кому же?.. Къ конетаблю Монморанси?.. Нѣтъ. Въ-отношеніи къ нему, я вполнѣ соглашаюсь съ тѣмъ, что хотѣла ты выразить твоею гримасою... Къ маршалу де-Сент-Андре?.. Тоже нѣтъ. Онъ уже не молодъ и не предпріимчивъ... Не къ Франциску ли Гизу?.. Да, именно къ нему. Монмеди, Сен-Дизье и Болонь уже показали, что можетъ онъ сдѣлать. Такъ, рѣшено: я обращусь къ нему съ просьбою принять меня подъ свое начальство. При блескѣ его воинской славы, я составлю и себѣ имя.
   -- Дозвольте замѣтить, государь-графъ, сказала Алоиза: -- что, преданный вамъ и честный, Эліо успѣлъ накопить для васъ изъ доходовъ немалую сумму. Если заблагоразсудите, то можете жить очень-богато, и всѣ ваши молодые селяне, съ которыми, нѣкогда, игрывали вы въ солдаты, теперь съ радостію пойдутъ съ вами на настоящую воину. Впрочемъ, это и долгъ ихъ; вы имѣете право потребовать отъ нихъ содѣйствія.
   -- Мы и воспользуемся этимъ правомъ, Алоиза, воспользуемся!
   -- А покамѣстъ, не прикажете ли собрать теперь всѣхъ подвластныхъ вамъ... всѣхъ слугъ и поселянъ вашихъ владѣній... Они давно желаютъ отдать вамъ поклонъ и почетъ, и если бы вы дозволили собрать ихъ, да вышли бы къ нимъ...
   -- Послѣ, моя добрая Алоиза, послѣ. А теперь ты скажи, чтобъ Мартэнъ-Геръ осѣдлалъ себѣ лошадь и приготовился ѣхать со мною... Мнѣ надобно съѣздить недалеко.
   -- Не въ ту ли сторону, гдѣ Вимутье? спросила Алоиза, улыбнувшись.
   -- Да, отвѣчалъ молодой человѣкъ:-- конечно... Вѣдь мнѣ должно же повидаться съ старикомъ Энгераномъ и поблагодарить его.
   -- Вы много обрадуете его, государь-графъ. Вамъ, надѣюсь, тоже непротивно будетъ обрадовать и одну хорошенькую дѣвочку, которую зовутъ Діаной?
   -- И очень-непротивно! отвѣчалъ Габріэль, засмѣявшись.-- Вѣдь эта хорошенькая дѣвочка -- жена моя... вотъ уже три года... то-есть, съ-тѣхъ-поръ, какъ мнѣ исполнилось пятнадцать, а ей девять лѣтъ.
   Алоиза задумалась на нѣсколько времени.
   -- Государь-графъ, сказала она потомъ:-- когда бы мнѣ не было извѣстно, что вы, не смотря на молодые ваши годы, имѣете нравъ серьёзный и степенный, я никогда не посмѣла бы сказать вамъ того, что скажу теперь. Но что для другихъ шутка -- для васъ дѣло важное... Подумайте, что никто не знаетъ, чья дочь Діана. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, Энгеранъ и покойница жена его, Берта, были вмѣстѣ съ господиномъ ихъ, графомъ Вимутье, въ Фонтенбло. Разъ Берта вышла куда-то, изъ дома. Возвратясь, она нашла у себя дитя въ колыбели и кошелекъ, положенный на столъ. Въ кошелькѣ было много золотыхъ монетъ, половина кольца съ рѣзьбою и бумажка, на которой было написано только одно слово: Діана. У Берты не было своихъ дѣтей, и потому она съ радостію приняла къ себѣ, вмѣсто дочери, дѣвочку, которую такъ странно покинулъ кто-то. Но, по пріѣздѣ въ Вимутье, Берта умерла... Мужъ мой, которому поручилъ васъ батюшка вашъ, также умеръ; и вотъ женщинѣ пришлось воспитывать мальчика, мужчинѣ -- дѣвочку. Мы, однакожь, помогали другъ другу: я старалась внушать Діанѣ благочестіе и страхъ Божій; Энгеранъ училъ васъ владѣть оружіемъ. Тутъ вышло, что вы познакомились съ Діаною и привязались къ ней. Но вы -- графъ Монгомери; вашъ славный родъ извѣстенъ всѣмъ; а за Діаною еще не приходилъ никто съ другою половиною кольца... Остерегитесь же, государь-графъ: Діана, конечно, еще дитя; ей нѣтъ еще и двѣнадцати лѣтъ; но она выростетъ, будетъ красавица на рѣдкость; а между-тѣмъ, быть-можетъ, все-таки не откроется, кто ея родители... Что же изъ этого выйдетъ путнаго? жениться на дѣвушкѣ, у которой только одно имя: подкидышъ, вамъ нельзя... неприлично... обмануть ее вы не захотите: у васъ душа благородная.
   -- Но, Алоиза, вѣдь я уѣду... разстанусь съ Діаною, сказалъ Габріэль задумчиво.
   -- И то правда, отвѣчала Алоиза:-- извините же, что я, отъ избытка усердія, можетъ-быть, потревожила васъ своими разсужденіями, и поѣзжайте съ Богомъ къ вашей милой жонушкѣ. Не забудьте только, что васъ здѣсь ждутъ съ большимъ нетерпѣніемъ... Вы скоро воротитесь, государь-графъ?
   -- Скоро, моя добрая Алоиза, скоро; а теперь ты поцалуй меня еще разъ и еще разъ пріими мою благодарность... Да, прошу тебя, называй меня по-прежнему, говори мнѣ: дитя мое...
   -- Да благословитъ васъ Господь Богъ, дитя мое и господинъ мой!
   Между-тѣмъ, Мартэнъ-Геръ уже дожидался у воротъ замка. Нѣсколько минутъ спустя, они сѣли на лошадей и отправились.
   

II.
Молодая, играющая въ куклы.

   Чтобъ сократить свой путь, Габріэль поѣхалъ знакомыми ему проселочными дорогами.
   Не смотря на все свое нетерпѣніе, онъ, иногда, позволялъ коню своему скакать тише, или, лучше сказать, онъ ускорялъ или замедлялъ бѣгъ его, смотря по мечтамъ, которымъ предавалось его воображеніе. Въ это время, въ сердцѣ молодаго человѣка безпрестанно смѣнялись одно другимъ самыя противоположныя ощущенія, -- ощущенія то страстныя, то печальныя, то гордыя, то тягостныя. При мысли, что онъ графъ Монгомери, глаза его блистали, и онъ давалъ шпоры лошади, какъ-бы упиваясь воздухомъ, который свисталъ мимо ушей его; а потомъ онъ думалъ печально:
   -- Отецъ мой убитъ и за него еще не отмстили!..
   И поводья ослабѣвали въ рукѣ его. Когда воображеніе рисовало предстоявшія ему битвы; когда онъ думалъ, что долженъ прославить и сдѣлать страшнымъ имя свое и расплатиться съ долгами чести и крови, онъ опять несся въ галопъ, какъ-будто летѣлъ уже на поле славы, пока мысль, что для этого онъ долженъ разстаться съ Діаною, прекрасною, нѣжною Діаною, не погружала его въ такую задумчивость, что онъ ѣхалъ почти шагомъ, какъ-бы желая этимъ отдалить минуту разлуки. Но разлука эта не будетъ вѣчною: онъ возвратится, онъ откроетъ враговъ отца своего и отъищетъ родителей Діаны... И, снова давая шпоры лошади, Габріэль летѣлъ съ быстротою надежды. Наконецъ, онъ пріѣхалъ, и радость вытѣснила печаль изъ его души юной, открытой счастію.
   За изгородью, которою былъ окруженъ садъ старика Энгерана, Габріэль замѣтилъ, между деревьями, бѣлое платье Діаны. Онъ тотчасъ же привязалъ свою лошадь къ дереву, перескочилъ черезъ изгородь и въ восторгѣ упалъ къ ногамъ молодой дѣвушки.
   Но Діана встрѣтила его со слезами на глазахъ.
   -- Что съ тобою, Діана? спросилъ Габріэль: -- о чемъ ты плачешь? Вѣрно ты надѣлала какихъ-нибудь бѣдъ... разорвала платье, или не очень-усердно молилась, и Энгеранъ побранилъ тебя? Или не улетѣлъ ли ужь нашъ снигирь?.. Говори, моя бѣдная Діана; твой вѣрный рыцарь раздѣлитъ твою участь.
   -- Вы, Габріэль, уже не можете теперь быть моимъ рыцаремъ, отвѣчала Діана: -- объ этомъ-то я и плачу...
   Габріэль подумалъ, что Діана узнала отъ Энгерана, кто былъ товарищъ игръ ея и хотѣла испытать его.
   -- Какое же бѣдствіе, сказалъ онъ потомъ:-- или какое благополучіе, милая Діана, можетъ заставить меня отказаться отъ названія, которое ты позволила мнѣ принять и которымъ я горжусь? Смотри, вѣдь я у ногъ твоихъ!
   Діана, казалось, не понимала его; она склонила свою головку на грудь Габріэля и сказала заливаясь слезами:
   -- Габріэль! Габріэль! мы не должны больше видѣться.
   -- А отъ-чего? Развѣ намъ запретитъ кто-нибудь видѣться? спросилъ онъ съ живостью.
   Она подняла свою прекрасную бѣлокурую головку; потомъ взглянула на молодаго человѣка и сказала съ какою-то торжественностью, довольно-необыкновенною для ребенка и съ глубокимъ вздохомъ:
   -- Намъ запрещаетъ это долгъ нашъ.
   На ея восхитительномъ лицѣ выразилось столько печали и, вмѣстѣ съ тѣмъ, столько комическаго, что восхищенный Габріэль, все еще не понимая причины ея горя, не могъ удержаться отъ улыбки и, схвативъ ея головку обѣими руками, нѣсколько разъ поцаловалъ ее. Діана поспѣшно отошла отъ него.
   -- Габріэль, сказала она потомъ: -- вы уже не должны теперь цаловать меня... вы не имѣете на то права.
   -- Что это наговорилъ ей такое Энгеранъ? подумалъ Габріэль, по-прежнему ошибаясь на-счетъ печали своей маленькой подруги, и прибавилъ вслухъ:
   -- Стало-быть, ты не любишь меня болѣе, милая Діана?
   -- Я не люблю тебя! вскричала Діана.-- Какъ можешь ты предполагать и говорить это, Габріэль? Могу ли я не любить тебя,-- тебя, моего друга, моего брата? Могу ли я платить холодностью за твою нѣжную ко мнѣ привязанность? Смѣялась ли, плакала ли я, -- кто всегда былъ подлѣ меня и дѣлилъ со мною радость и горе? Ты, Габріэль! Кто носилъ меня на рукахъ, когда я уставала? Кто помогалъ мнѣ учить уроки? кто принималъ на себя мои проступки и раздѣлялъ со мною наказанія, если не могъ вполнѣ взять ихъ на себя? Ты, Габріэль! Кто выдумывалъ для меня игры? кто рвалъ мнѣ цвѣты на поляхъ? кто отъискивалъ для меня въ лѣсу гнѣзда щеглятъ? Ты, все ты! О, Габріэль, Габріэль! я никогда не забуду тебя, да, никогда!.. Мнѣ все казалось, что мы вѣчно будемъ жить такъ, какъ жили до нынѣшняго дня; все такъ же будемъ счастливы, все такъ же будемъ любить друга, и вотъ намъ должно разстаться и, вѣроятно, разстаться навсегда!
   -- Но зачѣмъ же? Ужь не въ наказаніе ли тебѣ за то, что ты, изъ шалости, впустила вашу собаку, вашего Филакса, въ птичникъ?
   -- О! совсѣмъ по другой причинѣ.
   -- Но почему же, наконецъ?
   -- Потому-что я вышла замужъ за другаго, отвѣчала Діана, опустивъ голову на грудь.
   Габріэль не засмѣялся на этотъ разъ; сердце его сжалось страшнымъ предчувствіемъ, и онъ продолжалъ встревоженнымъ голосомъ:
   -- Что это значитъ, Діана?
   -- Я уже не Діана, -- я герцогиня де-Кастро, потому-что я замужемъ за Гораціо Фарнезе, герцогомъ де-Кастро.
   И говоря: замужемъ, двѣнадцати-лѣтняя дѣвушка не могла не улыбнуться сквозь слезы. Но при видѣ печали Габріэля и ея печаль взяла верхъ надъ тайнымъ удовольствіемъ.
   Молодой человѣкъ стоялъ передъ нею блѣдный, съ блуждающимъ взоромъ.
   -- Шутка это, или сонъ? сказалъ онъ.
   -- Нѣтъ, мой бѣдный другъ, это печальная дѣйствительность, отвѣчала Діана.-- Ты вѣрно не встрѣтилъ Энгерана? Онъ полчаса тому назадъ отправился въ замокъ Монгомери.
   -- Нѣтъ; я ѣхалъ проселочною дорогою... но продолжай.
   -- Ахъ, Габріэль, зачѣмъ ты не пріѣзжалъ сюда цѣлые четыре дня? Этого еще никогда не бывало и это принесло намъ несчастіе. Третьяго-дня, вечеромъ, я никакъ не могла заснуть; я не видала тебя уже два дня, безпокоилась и взяла съ Энгерана обѣщаніе, что если завтра ты не пріѣдешь, то, на другой день, мы вмѣстѣ съ нимъ пойдемъ въ Монгомери. Потомъ, какъ-бы по предчувствію, мы говорили о будущемъ, о прошедшемъ, о моихъ родителяхъ, которые, казалось, вовсе не думали обо мнѣ... И лучше было бы, Габріэль, еслибъ они навсегда позабыли обо мнѣ... Конечно, такое желаніе дурно; но какъ быть, оно есть во мнѣ... Эти серьёзные разговоры опечалили и утомили меня и я долго послѣ не могла уснуть... На другой день, я проснулась немного позже обыкновеннаго, одѣлась на-скоро, помолилась Богу и хотѣла уже выйдти изъ своей комнаты, какъ вдругъ услыхала шумъ подъ окнами, передъ воротами нашего дома. Я подошла къ окну. У самаго дома было нѣсколько богато-одѣтыхъ всадниковъ; за ними стояли пажи, конюшіе, лакеи и великолѣпная раззолоченная карета. Я не могла понять, зачѣмъ остановился тутъ такой пышный поѣздъ, и начала-было разсматривать его; но, спустя нѣсколько минутъ, кто-то постучался ко мнѣ въ дверь. Это былъ Антуанъ. Его прислалъ за мною Энгеранъ. Когда я вошла въ нашу залу, въ ней уже были всѣ кавалеры, которыхъ я видѣла изъ окна. Ты можешь представить себѣ, Габріэль, какъ я краснѣла и дрожала отъ страха...
   -- Конечно, отвѣчалъ Габріэль печально: -- и было отъ-чего... Но продолжай, пожалуйста: твой разсказъ начинаетъ сильно интересовать меня.
   -- При входѣ моемъ, продолжала Діана: -- одинъ изъ самыхъ разряженныхъ пріѣзжихъ подошелъ ко мнѣ, подалъ мнѣ руку и подвелъ меня къ другому пріѣзжему, одѣтому тоже очень-богато, и, поклонившись ему, сказалъ:
   "-- Господинъ-герцогъ, имѣю честь представить вамъ супругу вашу. Потомъ, обратившись ко мнѣ, онъ прибавилъ: -- Сударыня, это супругъ вашъ, герцогъ де-Кастро.
   "Герцогъ поклонился мнѣ, улыбаясь. Я совершенно растерялась, и, увидавъ въ углу комнаты Энгерана, бросилась къ нему на шею и закричала:
   "-- Энгеранъ, мой добрый Энгеранъ! это не мужъ мой: у меня нѣтъ другаго мужа, кромѣ Габріэля. Скажи имъ это, умоляю тебя, Энгеранъ!
   "Тотъ, кто представлялъ меня герцогу, нахмурилъ брови и строго спросилъ у Энгерана:
   "-- Что это значитъ?
   "-- Ребячество, отвѣчалъ Энгеранъ, поблѣднѣвъ:-- больше ничего, какъ ребячество...-- Что вы дѣлаете, Діана, прибавилъ онъ потомъ шопотомъ, обращаясь ко мнѣ.-- Вѣдь отъ васъ желаютъ этого ваши родители... Они отъискали васъ и требуютъ къ себѣ.
   "-- Гдѣ они, гдѣ мои родители? сказала я громко.-- Я хочу говорить съ ними.
   "Мы пришли къ вамъ отъ ихъ имени, сударыня, отвѣчалъ строгій господинъ.-- Я здѣсь представитель ихъ; если вы не вѣрите словамъ моимъ, то вотъ повелѣніе, подписанное королемъ Генрихомъ II, нашимъ государемъ; читайте.
   "И онъ подалъ мнѣ пергаментъ съ красною печатью; я прочла только начало: Мы, Генрихъ, Божіею милостію, и внизу королевскую подпись: Генрихъ. Меня какъ-будто оглушило громомъ. Въ глазахъ у меня темнѣло, голова шла кругомъ. А между-тѣмъ всѣ смотрѣли на меня, всѣ ждали отвѣта... Энгеранъ не вступался за меня... Боже мой, Боже мой! думала я въ эту минуту: повелѣніе короля... воля батюшки и матушки... На что рѣшиться... И тебя, Габріэль, какъ нарочно не было тогда со мною..."
   -- Но, кажется, мое присутствіе совсѣмъ не было необходимо для тебя, возразилъ молодой человѣкъ.
   -- Напротивъ, Габріэль; еслибъ ты былъ здѣсь, у меня достало бы силы противиться; но я была одна, безъ защиты, безъ подпоры, когда господинъ, который, по-видимому, распоряжался всѣмъ, сказалъ мнѣ: "Мы уже слишкомъ-долго медлили; г-жа Левистонъ, я поручаю вашимъ попеченіямъ герцогиню де-Кастро; поспѣшите: намъ пора ѣхать въ церковь." Голосъ его былъ такъ отрывистъ, такъ повелителенъ, что я не осмѣлилась противиться... Я виновата, Габріэль; но я была разстроена, не могла думать ни о чемъ...
   -- О, я вполнѣ понимаю это! отвѣчалъ Габріэль съ насмѣшливою улыбкою.
   -- Меня отвели въ мою комнату, продолжала Діана.-- Тутъ г-жа Левистонъ, съ помощію двухъ или трехъ дамъ, вынула изъ картона бѣлое шелковое платье и надѣла на меня. Я едва смѣла пошевельнуться въ этомъ пышномъ нарядѣ. Потомъ, онѣ привѣсили мнѣ жемчужныя серьги, надѣли на шею жемчужное ожерелье; хоть по этому жемчугу у меня катились слезы... Дамы навѣрное смѣялись надъ моимъ смущеніемъ; а можетъ-быть, онѣ смѣялись и надъ моимъ горемъ... Черезъ полчаса, я была совсѣмъ одѣта; онѣ увѣряли, что нарядъ мнѣ къ-лицу,-- и я думаю, что онѣ были правы,-- но я все-таки не переставала плакать. Мнѣ казалось, что все это происходитъ во снѣ. Я ходила, я отвѣчала машинально. Между-тѣмъ, передъ воротами лошади бились отъ нетерпѣнія, пажи, конюшіе и лакеи ожидали господъ своихъ. Мы сошли внизъ. Взоры всѣхъ снова обратились на меня; господинъ съ повелительнымъ голосомъ опять подалъ мнѣ руку и подвелъ къ раззолоченнымъ и обитымъ атласомъ носилкамъ, въ которыя я должна была сѣсть... Герцогъ де-Кастро ѣхалъ верхомъ подлѣ носилокъ, и такимъ-образомъ весь поѣздъ отправился къ капеллѣ Вимутьерскаго-Замка. Священникъ былъ уже у алтаря. Я не знаю, что говорилось вокругъ меня, что заставили говорить меня-самоё; изъ всего этого страннаго сна я помню только, что герцогъ надѣлъ мнѣ на палецъ кольцо. Потомъ, минутъ черезъ двадцать, мнѣ пахнулъ въ лицо свѣжій воздухъ... Мы выходили изъ часовни... Меня называли герцогинею, я уже была замужемъ! слышишь ли, Габріэль, я уже была замужемъ!
   Отвѣтомъ Габріэля былъ дикій хохотъ.
   -- Послушай, Габріэль, продолжала Діана:-- во все это время я была такъ разстроена, что вовсе не смотрѣла на мужа, котораго навязали мнѣ насильно; я взглянула на него тогда только, когда воротилась домой. Ахъ, онъ далеко не такъ хорошъ собой, какъ ты, мой бѣдный Габріэль! Во-первыхъ, онъ невеликъ ростомъ, и вовсе не такъ ловокъ въ своемъ богатомъ нарядѣ, какъ ты въ своемъ простомъ полукафтаньи. Потомъ, взглядъ у него наглый и надменный, а у тебя онъ кротокъ и привѣтливъ. Да и волосы у него не хороши! вообрази, мой другъ: рыжіе... Борода тоже... Габріэль, меня погубили предательски. Вдругъ, сказавъ нѣсколько словъ тому, который выдавалъ себя за представителя короля, герцогъ подошелъ ко мнѣ, взялъ меня за руку и сказалъ мнѣ съ насмѣшливою улыбкою:
   "-- Госпожа герцогиня, простите, что, по тяжкой необходимости, я долженъ разстаться съ вами теперь же. Вы знаете, или, можетъ-быть, не знаете, что мы въ войнѣ съ Испаніей. Я долженъ спѣшить на мѣсто сраженія. Надѣюсь, однакожъ, что, черезъ нѣсколько времени, увижу васъ при дворѣ, куда вы отправитесь на этой же недѣлѣ, и гдѣ будете жить. Прошу васъ принять кое-какіе подарки, которые я оставлю здѣсь. Сохраните веселость и любезность, свойственныя вашему возрасту, забавляйтесь, играйте, веселитесь отъ всего сердца, пока я буду сражаться.
   "Сказавъ это, онъ безъ церемоніи поцаловалъ меня въ лобъ, и даже укололъ меня бородою. Потомъ, всѣ кавалеры и дамы поклонились мнѣ и вышли, оставивъ меня наединѣ съ Энгераномъ. Онъ почти не болѣе меня понялъ, что значила вся эта сцена. Ему дали прочесть королевское повелѣніе, о которомъ я тебѣ говорила, вотъ и все... Строгаго господина, который выдавалъ себя за представителя короля, зовутъ графъ д'Юмьеръ. Энгеранъ узналъ этого господина. Онъ нѣкогда видалъ его у графа Вимутье. Кромѣ этого, Энгерану было извѣстно только то, что г-жа Левистонъ, которая одѣвала меня и которая живетъ въ Канѣ, должна на-дняхъ пріѣхать за мною, чтобъ везти меня ко двору, и что я ежеминутно должна быть готова къ отъѣзду. Вотъ исторія этого злополучнаго и страннаго дня; ахъ, нѣтъ, еще не все... Возвратясь въ свою комнату, я нашла тамъ большой ящикъ, и въ немъ... ты никакъ не угадаешь, что въ немъ была превосходная кукла, со множествомъ бѣлья и съ тремя платьями: одно бѣлое шелковое, другое красное парчевое, третье зеленое штофное. Мнѣ стало страхъ досадно, Габріэль; такъ вотъ какіе подарки выбралъ для меня мужъ! Онъ, какъ видно, изволитъ принимать меня за ребенка! Но, скажу тебѣ, красное платье чудесное и очень идетъ къ куклѣ... башмачки -- тоже прелесть... А все-таки мнѣ очень-обидно, что мнѣ подарили куклу... Вѣдь я уже большая!.. Да!..
   -- Ты еще ребенокъ, Діана, совершенный ребенокъ, отвѣчалъ Габріэль, въ которомъ гнѣвъ нечувствительно уступилъ мѣсто унынію. Я не могу сердиться на тебя за то, что тебѣ только двѣнадцать лѣтъ, это было бы несправедливо и нелѣпо. Я вижу только, что поступилъ безразсудно, привязавшись такимъ пламеннымъ и такимъ глубокимъ чувствомъ къ душѣ дѣтской и слабой. Да, по теперешней печали своей, я вижу, какъ много я любилъ тебя. Но, повторяю еще разъ, я не виню тебя. Однако, еслибъ ты была тверже, еслибъ съумѣла не послушаться, еслибъ ты могла хоть выпросить небольшую отсрочку, мы могли бы еще быть счастливыми, Діана, потому-что родители твои теперь извѣстны, и, кажется, принадлежатъ къ знаменитому роду. Я также спѣшилъ къ тебѣ, Діана, съ важною новостью, которую узналъ только сегодня. Но къ чему говорить объ этомъ,-- теперь уже поздно. Ты разорвала нить судьбы моей, и Богъ-знаетъ, успѣю ли я когда-либо опять связать ее? Я чувствую, что буду помнить тебя всю жизнь, и что моя любовь къ тебѣ,-- моя первая любовь,-- всегда будетъ занимать первое мѣсто въ моемъ сердцѣ. Ты же, Діана, посреди блеска двора, въ шумѣ празднествъ, скоро забудешь того, кто былъ такъ привязанъ къ тебѣ въ уединеніи.
   -- Никогда! вскричала Діана.-- И знаешь ли, Габріэль? теперь, когда ты здѣсь, когда ты можешь поддержать и ободрить меня, у меня достанетъ силы не послушаться... Если ты хочешь, я не поѣду, когда пріѣдутъ за мной... Я не побоюсь даже угрозъ.
   -- Благодарю тебя, милая Діана; но вспомни, что теперь передъ Богомъ и людьми ты принадлежишь уже другому. Мы должны покориться судьбѣ и свято исполнить долгъ свой. Каждый изъ насъ долженъ идти своимъ путемъ; ты поѣдешь ко двору, въ міръ наслажденій; я -- на поле битвы. Молю только Бога, чтобъ онъ далъ мнѣ опять увидать тебя когда-нибудь!
   -- Да, Габріэль, мы увидимся, и я всегда буду любить тебя! вскричала Діана въ слезахъ, бросаясь на грудь своего друга.
   Въ эту минуту, въ ближней аллеѣ показались Энгеранъ и г-жа Левистонъ.
   -- Вотъ она, сказалъ онъ г-жѣ Левистонъ, указывая на Діану.-- А, это вы, Габріэль? прибавилъ онъ потомъ, увидавъ молодаго графа:-- я хотѣлъ-было отправиться къ вамъ, въ Монгомери, но встрѣтилъ г-жу Левистонъ и долженъ былъ вернуться.
   -- Его величество король, сказала г-жа Левистонъ, обращаясь къ Діанѣ:-- извѣстилъ моего мужа, что онъ съ нетерпѣніемъ ждетъ васъ, и потому я должна была ускорить нашъ отъѣздъ; мы поѣдемъ черезъ часъ. Сборы ваши, вѣроятно, не будутъ продолжительны.
   Діана взглянула на Габріэля.
   -- Мужайтесь, сказалъ онъ ей серьёзно.
   -- Я съ удовольствіемъ могу объявить вамъ, продолжала г-жа Левистонъ: -- что вашъ почтенный наставникъ можетъ и желаетъ слѣдовать за вами въ Парижъ, если вы хотите этого.
   -- Если я хочу этого? вскричала Діана: -- конечно, хочу. Вѣдь я еще не знаю ни батюшки, ни матушки; а моего добраго Энгерана люблю какъ отца.
   И въ-слѣдъ за тѣмъ, она протянула Энгерану руку. Энгеранъ поцаловалъ ее, взглянувъ на печальнаго Габріэля.
   -- Пора! сказала г-жа Левистонъ, которой эта прощальная сцена казалась, можетъ-быть, скучною:-- вспомните, что намъ еще сегодня должно быть въ Канѣ.
   Діана побѣжала въ свою комнату, сдѣлавъ Габріэлю знакъ, чтобъ онъ подождалъ ее. Бѣдная Діана задыхалась отъ рыданій. Энгеранъ и г-жа Левистонъ пошли за нею. Габріэль остался въ саду.
   Около часа укладывали въ карету вещи, которыя Діана хотѣла взять съ собою. Наконецъ, она вышла изъ своей комнаты, одѣтая по дорожному. Она выпросила у г-жи Левистонъ, слѣдовавшей за нею какъ тѣнь, позволеніе въ послѣдній разъ обойдти садъ, гдѣ, въ-продолженіе двѣнадцати лѣтъ, провела она такъ много счастливымъ дней. Габріэль и Энгеранъ пошли за нею. Діана вдругъ остановилась передъ кустомъ бѣлыхъ розъ, посаженныхъ ею, вмѣстѣ съ Габріэлемъ, въ предшествовавшемъ году. Потомъ она сорвала двѣ розы, приколола одну къ груди своей, а другую подала Габріэлю; вмѣстѣ съ этимъ цвѣткомъ, въ руку молодаго человѣка скользнула свернутая бумажка. Молодой человѣкъ поспѣшно спряталъ ее въ своемъ полукафтаньѣ.
   Простясь съ каждою аллеею, съ каждою куртиною, съ каждымъ кустомъ цвѣтовъ, Діана должна была наконецъ рѣшиться ѣхать. Она вышла изъ сада... У кареты, она пожала руку всѣмъ домашнимъ, даже нѣсколькимъ находившимся тутъ горожанамъ, которые всѣ знали и любили ее. Говорить бѣдная Діана не имѣла силы; но она сдѣлала каждому изъ присутствовавшихъ при этомъ разставаньи ласковый знакъ головою. Потомъ она обняла Энгерана и наконецъ Габріэля, хотя тутъ находилась г-жа Левистонъ. На груди друга дѣтства, она какъ-будто ожила, и на слова его: "прощай, прощай!" отвѣчала:
   -- Нѣтъ, до свиданія!
   Она сѣла въ карету, и -- совершенный еще ребенокъ -- спросила у г-жи Левистонъ;
   -- Не забыли ли уложить мою большую куклу?
   Карета помчалась пэ дорогѣ въ Капъ.
   Габріэль развернулъ бумажку, оставленную ему Діаною; въ ней былъ локонъ ея прекрасныхъ бѣлокурыхъ волосъ, которые онъ такъ любилъ цаловать.
   Мѣсяцъ спустя, Габріэль былъ уже въ Парижѣ, и представлялся герцогу Франциску Гизу, подъ именемъ викента д'Эксме.
   

III.
Въ Лагерѣ.

   -- Да, господа, сказалъ герцогъ Гизъ, входя въ свою комнатку и обращаясь къ сопровождавшимъ его вельможамъ:-- да, вступивъ въ неаполитанскія владѣнія пятнадцатаго нынѣшняго мѣсяца и взявъ Камили въ четыре дня, завтра, 24-го апрѣля 1557 года, мы подступимъ къ Чивитеттѣ. 1-го мая, овладѣвъ Чивитеттою, мы станемъ лагеремъ передъ Аквилою. 10-го мая, мы будемъ въ Арпино; 20-го, въ Капуѣ, гдѣ мы, конечно, не задремлемъ, какъ Аннибалъ. А 1-го іюня, господа, я покажу вамъ Неаполь, если угодно будетъ Богу...
   -- И папѣ, прибавилъ герцогъ Омальскій.-- Вѣдь его святѣйшество все еще не исполнилъ своего обѣщанія, не выслалъ намъ вспомогательнаго корпуса; а однимъ намъ, кажется, очень небезопасно зайдти такъ далеко въ непріятельскую землю: наше войско слабо...
   -- Павелъ II, отвѣчалъ герцогъ Гизъ: -- непремѣнно вышлетъ намъ помощь: его собственныя выгоды требуютъ, чтобъ мы побѣдили. Какая славная ночь у насъ, господа! Какъ свѣтло теперь! Скажите, баронъ, не извѣстно ли вамъ чего-нибудь о нашихъ пеаполитанскихъ приверженцахъ? Затѣяли ль они что-нибудь въ нашу пользу, какъ обѣщали Караффа?
   -- Ровно ничего, герцогъ, отвѣчалъ тотъ, къ кому относился вопросъ.-- Я только-что получилъ на-счетъ этого вѣрное извѣстіе.
   -- А вотъ мы расшевелимъ ихъ нашею пальбою, продолжалъ герцогъ Гизъ.-- Кстати, прибавилъ онъ, обращаясь къ маркизу д'Эльбёфу:-- не слыхали ль вы чего объ аммуниціи и съѣстныхъ припасахъ, которые слѣдовало получить намъ въ Асколи, и которые, надѣюсь, должны скоро привезти намъ?
   -- Да, отвѣчалъ маркизъ: -- до меня доходили кое-какіе слухи объ обѣщанныхъ припасахъ и аммуниціи: только это было еще въ Римѣ, а съ-тѣхъ-поръ, увы!..
   -- Небольшая остановка, перебилъ герцогъ Гизъ: -- ничего болѣе, какъ непродолжительная остановка, маркизъ; да мы, впрочемъ, еще и не нуждаемся ни въ чемъ. Мы вѣдь таки-позапаслись въ Камили кое-чѣмъ, и я пари держу, что если, часъ спустя, вы позволите мнѣ навѣстить васъ, господа, въ вашихъ палаткахъ, я найду у каждаго изъ васъ прекрасный ужинъ и за столомъ, подлѣ хозяина, какую-нибудь хорошенькую неутѣшную вдовушку, или сироту изъ Камили, которую старается развлечь вѣжливый хозяинъ... Оно и дѣло, господа. Побѣда -- вдвое побѣда, когда ее сопровождаетъ хоть маленькое счастіе... Наслаждайтесь же имъ, господа... я не удерживаю васъ болѣе... до свиданія... завтра утромъ я попрошу васъ потолковать со мною о планѣ нападенія на Чивитетту... А теперь покамѣстъ -- хорошаго аппетита и пріятной ночи... До свиданія, господа, до завтра.
   Герцогъ проводилъ своихъ гостей до выхода изъ шатра очень-весело и даже смѣясь; но какъ-скоро онъ остался одинъ въ палаткѣ, выраженіе веселости вдругъ исчезло съ его мужественнаго лица: онъ задумался, сѣлъ передъ столомъ, облокотился на него и, склонивъ голову на руки, думалъ съ безпокойствомъ:
   -- Да, чуть ли не лучше бы было, когда бъ я отказался отъ моихъ личныхъ видовъ... кода бъ, оставаясь простымъ генераломъ Генриха II, я ограничился только тѣмъ, что старался бы взять ему Неаполь и освободить Сіенну... Конечно, я теперь въ неаполитанскихъ владѣніяхъ, которыя, въ мечтахъ моихъ, считалъ я своимъ королевствомъ; но у меня нѣтъ ни одного союзника, скоро не будетъ съѣстныхъ припасовъ, и всѣ мои генералы, даже братъ мой, упали духомъ... братъ еще болѣе, чѣмъ другіе... Да другаго и ждать отъ нихъ не слѣдовало: всѣ они люди безъ энергіи, безъ твердой воли...
   Немедленно послѣ этихъ словъ, герцогъ Гизъ услыхалъ, что кто-то вошелъ въ шатеръ. Онъ гнѣвно оборотился въ ту сторону, откуда послышался шумъ шаговъ, но, увидѣвъ вошедшаго, не только не сдѣлалъ ему выговора, по ласково протянулъ ему руку.
   -- А, это вы, виконтъ д'Эксме, сказалъ онъ: -- передъ вашимъ приходомъ, я немного задумался... Мнѣ пришло на мысль, что есть люди, которыхъ пугаетъ все на свѣтѣ... Къ-счастію, вы, мой милый Габріэль, не изъ ихъ числа. Вы не откажетесь идти впередъ потому только, что предвидится недостатокъ въ хлѣбѣ и что непріятель очень-силенъ... Нѣтъ! Вѣдь вы послѣдніе вышли изъ Меца, и первые вошли въ Валенцу и Камили... Но нѣтъ ли у васъ какихъ вѣстей? Не надобно ли вамъ сказать мнѣ что-нибудь?
   -- Точно такъ, герцогъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Я желалъ сказать вамъ, что пріѣхалъ курьеръ изъ Франціи. Онъ, кажется, привезъ письмо отъ брата вашего, его свѣтлости, кардинала лотарингскаго. Прикажете позвать его къ вамъ?
   -- Нѣтъ, не надобно; но потрудитесь взять отъ него письмо и сдѣлайте одолженіе, принесите мнѣ его сами.
   Габріэль поклонился и вышелъ. Нѣсколько минутъ спустя, онъ возвратился съ письмомъ, запечатаннымъ гербовою печатью кардинала.
   Въ-продолженіе шести лѣтъ, которыя прошли послѣ сцены въ парадной пріемной Монгомерійскаго-Замка, старый знакомецъ нашъ, Габріэль, весьма-мало перемѣнился; вся перемѣна у него состояла только въ томъ, что лицо его сдѣлалось мужественнѣе и выражало болѣе рѣшимости; взглянувъ на него теперь, вы увидѣли бы, что онъ имѣлъ случай свыкнуться и свыкся съ опасностями. Но взглядъ, но чистота души, но мечты и чувства -- остались прежніе. Впрочемъ, и то сказать, ему было тогда только двадцать-четыре года.
   Что касается до герцога Гиза, то ему было въ это время уже тридцать-семь лѣтъ, и хоть природа надѣлила его душою сильною, благородною,-- этой душѣ уже были чужды многія изъ тѣхъ ощущеній, которыхъ Габріэль еще не испытывалъ вовсе. Самая наружность герцога носила на себѣ слѣды тайныхъ страданій и могучей внутренней жизни: глаза его блестѣли въ глубокихъ впадинахъ; голова обнажалась отъ волосъ. Но онъ понималъ, онъ любилъ рыцарскій характеръ и преданность Габріэля. Между человѣкомъ испытаннымъ обстоятельствами и довѣрчивымъ молодымъ человѣкомъ существовала непреодолимая симпатія.
   Онъ взялъ письмо и, не распечатывая его, сказалъ Габріэлю:
   -- Выслушайте меня, виконтъ д'Эксме: секретарь мой, Эве Теленъ, какъ вамъ извѣстно, умеръ подъ стѣнами Валенцы; мой братъ, герцогъ Омальскій, человѣкъ храбрый, но способностями ему похвастать нельзя; а между-тѣмъ, мнѣ надобенъ помощникъ, мнѣ надобенъ такой приближенный, на котораго я могъ бы положиться во всемъ, который былъ бы моею правою рукою. Угодно ли вамъ быть такимъ приближеннымъ, такимъ другомъ моимъ? Въ-продолженіе пяти или шести лѣтъ знакомства съ вами, я имѣлъ довольно случаевъ удостовѣриться, что и умомъ и сердцемъ вы далеко выше другихъ; когда вы пришли ко мнѣ въ Парижѣ въ первый разъ, вы были извѣстны мнѣ только по имени, по наслышкѣ; никто не рекомендовалъ мнѣ васъ въ то время, но вы понравились мнѣ съ перваго взгляда. Я взялъ васъ съ собою защищать Мецъ; намъ удалось: выдержавъ шестидесяти-пяти-дневную осаду и множество приступовъ, мы прогнали отъ стѣнъ Меца армію, которая состояла изъ ста-тысячь человѣкъ, и генерала, который назывался Карломъ V; но я очень-хорошо помню, что ваше мужество, ваше быстрое соображеніе не мало помогли мнѣ, когда я усиливался достигнуть этого блестящаго результата. Спустя годъ послѣ того, вы были вмѣстѣ со мною подъ Ранти, гдѣ мы остались побѣдителями; и еслибъ не оселъ Монморанси, котораго прозвали такъ удачно... Но чортъ съ нимъ... я не буду бранить его, моего врага, лучше стану хвалить моего друга, моего добраго товарища, Габріэля, виконта д'Эксме, достойнаго родственника достойныхъ графовъ Монгомери. Я лучше скажу вамъ, Габріэль, что съ-тѣхъ-поръ, какъ мы находимся въ Италіи, вы еще болѣе были полезны и совѣтомъ, и преданностью; и если я могу въ чемъ-нибудь упрекнуть васъ, такъ это только въ томъ, что вы всегда были слишкомъ-недовѣрчивы ко мнѣ, слишкомъ-скрытны со мною... Да, именно скрытны. Вѣдь я вижу, что у васъ таится въ душѣ что-то особое, что-то очень важное... И вамъ, быть-можетъ, понадобятся услуги друга... что касается до меня, то я, какъ говорилъ вамъ, нуждаюсь въ нихъ очень... Такъ, если хотите, заключимте союзъ: вы станете помогать мнѣ, а я вамъ. Когда мнѣ понадобится для какого-нибудь важнаго и труднаго дѣла такой человѣкъ, который могъ бы замѣнить вполнѣ меня-самого, я обращусь къ вамъ. Когда вамъ встрѣтится надобность въ сильномъ покровителѣ, вы обратитесь ко мнѣ. Согласны?
   -- О, герцогъ! отвѣчалъ Габріэль: -- я вашъ и тѣломъ и душою! Вы можете располагать и самою жизнью моею. Я же... я покамѣстъ желаю только пользоваться вашимъ довѣріемъ; но въ-послѣдствіи, можетъ-быть, дѣйствительно встрѣтятся такія обстоятельства, что помощь ваша будетъ необходима для меня, и тогда я прійму смѣлость просить васъ помочь мнѣ.
   -- Брависсимо, мой другъ!.. Постараемся для тебя. Францискъ Лотарингскій, герцогъ Гизъ, будетъ усердно и вѣрно дѣйствовать въ пользу твоихъ сердечныхъ ощущеній... Вѣдь у тебя на сердцѣ, навѣрное, или любовь, или ненависть? да?
   -- Да, можетъ-быть, и та и другая, герцогъ.
   -- Вотъ что!.. Но если душа такъ полна, отъ-чего не удѣлить часть избытка душѣ друга?
   -- Очень хотѣлось бы мнѣ ввѣрить вамъ мою тайну, но это не поведетъ ни къ чему: я едва знаю, кого я люблю, и вовсе не знаю, кого ненавижу.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ! Да вѣдь это отчасти хорошо. Что, еслибъ вышло, что у насъ одни и тѣ же враги?.. Еслибъ нашъ старый волокита Монморанси былъ и твоимъ непріятелемъ?.. То-то было бы славно!
   -- Вещь не невозможная, герцогъ; и если мои подозрѣнія справедливы... Но дѣло теперь не обо мнѣ, а о васъ и о вашихъ предположеніяхъ. Чѣмъ могу я служить вамъ, герцогъ?
   -- А вотъ, на первый разъ, хоть тѣмъ, что прочитаешь письмо брата.
   Габріэль распечаталъ и раскрылъ письмо; потомъ, бросивъ на него бѣглый взглядъ, сказалъ Франциску Гизу:
   -- Герцогъ, я не могу прочесть этого письма: оно написано какими-то особыми буквами.
   -- Ага! вскричалъ герцогъ:-- тутъ, видно, есть тайна. Подождите немного, Габріэль: мы прочтемъ.
   Вслѣдъ за тѣмъ, онъ открылъ небольшой желѣзный ларчикъ, вынулъ оттуда листъ бумаги, вырѣзанный à jour, положилъ этотъ листъ на письмо кардинала и, подавая то и другое Габріэлю, сказалъ ему:
   -- Теперь читайте.
   Габріэль, казалось, не рѣшался. Герцогъ взялъ его за руку, сжалъ ее въ своей рукѣ и сказалъ, устремивъ на молодаго человѣка взглядъ, въ которомъ выражалась довѣрчивость:
   -- Читайте же, мой другъ.
   Виконтъ д'Эксме прочелъ слѣдующее:
   "Милостивый государь, высокоуважаемый, вседостойнѣйшій братецъ (когда-то можно мнѣ будетъ назвать васъ однимъ словомъ: государь...)".
   Габріэль остановился снова; герцогъ улыбнулся.
   -- Вы удивляетесь, Габріэль, сказалъ онъ молодому человѣку: -- но, надѣюсь, не подозрѣваете меня: герцогъ Гизъ, мой милый, не какой-нибудь коннетабль Бурбонъ; онъ молитъ Бога, чтобъ святая милость его сохранила государю нашему, королю Генриху II, и престолъ его, и жизнь! Но вѣдь въ свѣтѣ не одинъ только престолъ французскій... Впрочемъ, если ужь у насъ зашла рѣчь объ этомъ предметѣ, я откроюсь вамъ вполнѣ; я выскажу вамъ, Габріэль, всѣ мои предположенія, всѣ мои мечты... онѣ, смѣю думать, не неблагородны.
   Герцогъ всталъ и началъ ходить по палаткѣ большими шагами.
   -- Родъ нашъ, Габріэль, продолжалъ онъ потомъ: -- находится въ такомъ близкомъ родствѣ со многими царственными домами, что, по моему мнѣнію, и самъ имѣетъ право на царственную власть. Но этого права для меня недостаточно; я хочу, чтобъ онъ на-самомъ-дѣлѣ пользовался властью, о которой говорю я. Наша сестра -- шотландская королева; наша племянница, Марія Стюартъ, обручена съ дофиномъ Францискомъ; нашъ внукъ, герцогъ лотарингскій,-- нарѣченный зять короля. Это еще не все: мы происходимъ, по женскому колѣну, отъ второй анжуйской линіи; а потому имѣемъ притязаніе, или право, что все одно и то же, на Провансъ и на Неаполь. На первый разъ, мы намѣрены довольствоваться Неаполемъ. И развѣ корона неаполитанская не лучше идетъ къ Французу, чѣмъ къ Испанцу? Ее-то и ищу я здѣсь, въ Италіи. Мы въ родствѣ съ герцогомъ Феррарскимъ и съ домомъ Караффа, родственнымъ папѣ. Притомъ, Павелъ IV уже старъ; его преемникомъ будетъ, по всему вѣроятію, братъ мой, кардиналъ лотарингскій. Что касается до меня, я вступлю на престолъ неаполитанскій, весьма-ненадежный для теперешнихъ властителей Неаполя. Вотъ зачѣмъ обошелъ я и Сіенну и Миланъ... Мечта, какъ видите, обольстительная; но, къ-несчастію, она покамѣстъ все еще остается мечтою... Она все еще не осуществляется; дѣйствительность все еще далека. Мое войско слабо: вѣдь я перешелъ черезъ Альпы менѣе, чѣмъ съ двѣнадцатью тысячами. Герцогъ Феррарскій не высылаетъ мнѣ ни одного человѣка, а онъ обѣщалъ прислать семитысячный вспомогательный корпусъ; Павелъ IV и Караффа не дѣлаютъ для меня ровно ничего, а они дали обѣщаніе возстановить въ мою пользу сильную партію въ самомъ Неаполѣ и выслать мнѣ людей, денегъ и съѣстныхъ припасовъ. Мои генералы и офицеры упали духомъ; солдаты мои ропщутъ... Но, не смотря на все это, я не отступлю; я выдержу до послѣдней крайности; я не иначе покину мою обѣтованную землю, какъ истощивъ всѣ мои усилія, всѣ мои средства; и, если мнѣ прійдется покинуть ее, возвращусь сюда, возвращусь во что бы то ни стало!
   Герцогъ вдругъ замолчалъ; глаза его горѣли; онъ былъ чудно-хорошъ въ эту минуту.
   -- О, герцогъ, сказалъ Габріэль:-- какъ я горжусь теперь, что вамъ угодно было сдѣлать меня участникомъ такого великаго предпріятія! Какъ горжусь я, что хоть малымъ могу быть полезенъ вамъ!
   -- Но мы совсѣмъ забыли о письмѣ, отвѣчалъ герцогъ съ улыбкой.-- Теперь, Габріэль, у васъ два ключа къ нему, и, я надѣюсь, вы поймете его вполнѣ. Потрудитесь же, прочтите его.
   "Государь!.." началъ молодой человѣкъ.-- Я остановился на этомъ словѣ, сказалъ онъ потомъ, и продолжалъ: "я имѣю сообщить вамъ двѣ дурныя новости и одну хорошую. Хорошая новость состоитъ въ томъ, что относительно бракосочетанія племянницы нашей, Маріи Стюартъ, послѣдовало окончательное рѣшеніе: свадьба эта совершится въ Парижѣ 20 числа будущаго мѣсяца. Одна изъ дурныхъ новостей получена изъ Англіи. Туда прибылъ изъ Испаніи Филиппъ II. Онъ всѣми мѣрами усиливается склонить жену свою, королеву Марію Тюдоръ, къ тому, чтобы она объявила войну Франціи. Королева слушается его во всемъ; а потому онъ непремѣнно достигнетъ своей цѣли, вопреки пользамъ и желанію Англичанъ. Уже поговариваютъ, что на границѣ Нидерландовъ будетъ собрана армія, и что главное начальство надъ нею поручится савойскому герцогу Филиберту-Эммануэлю. Когда это воспослѣдуетъ, его величество король непремѣнно отзоветъ васъ отсюда (потому-что у насъ крайній недостатокъ въ войскахъ); а за тѣмъ вамъ прійдется, любезнѣйшій братецъ, если не совсѣмъ отказаться отъ вашихъ здѣшнихъ плановъ, то, по-крайней-мѣрѣ, отложить ихъ на весьма-немалое время. Впрочемъ, во всякомъ случаѣ, надобно поступить какъ-можно-осторожнѣе: лучше подождать, чѣмъ испортить все дѣло опрометчивостью; вѣдь сколько ни будетъ сестра наша, королева-правительница Шотландіи, грозить Англіи разрывомъ,-- Марія Тюдоръ, страстно влюбленная въ своего мужа, не обратитъ на эти угрозы ни малѣйшаго вниманія. Пріймите же это къ свѣдѣнію."
   -- И предсказаніе сбудется! вскричалъ герцогъ, сильно ударивъ кулакомъ по столу.-- Непремѣнно сбудется!.. Братъ не ошибается ни на волосъ!.. Да, Марія Тюдоръ послушается своего мужа... Но и я, конечно, не ослушаюсь явно короля... Да и какъ не повести мое войско во Францію при такихъ важныхъ обстоятельствахъ?.. Лучше откажусь отъ всѣхъ королевствъ въ мірѣ... Значитъ, опять препятствіе, нѣтъ, видно, ничего не выйдетъ изъ этой проклятой экспедиціи... именно "проклятой", хотя ее одобрилъ самъ папа... Безпрестанныя помѣхи... не то, такъ другое... Ну, а вы, Габріэль, что вы думаете о ней? Скажите мнѣ, прошу васъ откровенно. Не будетъ успѣха?... А?...
   -- Я не желалъ бы, отвѣчалъ Габріэль:-- принадлежать къ числу тѣхъ, которые отчаяваются въ успѣхѣ вашей теперешней экспедиціи; но такъ-какъ вамъ угодно, чтобъ я высказалъ свое мнѣніе откровенно...
   -- Понимаю васъ, Габріэль, и соглашаюсь съ вами. Да, я вижу, не въ настоящее время удастся намъ достигнуть предположенной цѣли; но клянусь вамъ, я не оставлю своего намѣренія... Прійдется только подождать... и притомъ, вѣдь поразить Филиппа II гдѣ бы то ни было все-таки значитъ поразить его въ Неаполѣ. Но продолжайте, Габріэль: если я не ошибаюсь, насъ ожидаетъ еще одна дурная новость.
   Габріэль снова началъ читать письмо. Онъ прочелъ на этотъ разъ слѣдующее:
   "Другое непріятное обстоятельство, о которомъ я долженъ увѣдомить васъ, любезнѣйшій братецъ, относится собственно до нашей фамиліи; но оно тѣмъ не менѣе важно для насъ. Его, впрочемъ, еще можно предотвратить, а потому я спѣшу писать къ вамъ о немъ. Дѣло, видите ли, вотъ въ чемъ. Конетабль Монморанси, который, какъ вамъ извѣстно, всегда былъ нашимъ врагомъ и всегда завидовалъ милостямъ его величества къ нашей фамиліи, теперь еще болѣе ненавидитъ насъ по случаю соизволенія на свадьбу племянницы нашей, Маріи, съ дофиномъ. Онъ очень-хорошо понимаетъ, что, благодаря этому счастливому для насъ событію, равновѣсіе, которое его величество всегда изволилъ поддерживать между нами и фамиліей Монморанси, сильно нарушено въ нашу пользу; поэтому конетабль настоятельно требуетъ возстановленія драгоцѣннаго для него равновѣсія. Онъ даже нашелъ къ тому весьма-хорошее средство, а именно: бракъ сына своего, Франциска, съ..."
   Габріэль не прочелъ съ кѣмъ. Голосъ его замеръ, лицо покрылось блѣдностью.
   -- Что съ вами? спросилъ герцогъ.-- Отъ-чего вы такъ поблѣднѣли? Да вы разстроены?.. Не дурно ли вамъ?
   -- Да, немного... быть-можетъ, отъ усталости... легкое головокруженіе... но это скоро пройдётъ... Мнѣ даже уже лучше... и я, если позволите, могу продолжать читать. Гдѣ-бишь я остановился?.. Кажется тутъ, гдѣ кардиналъ говоритъ о средствѣ... нѣтъ, нѣсколько далѣе. А, нашелъ; вотъ здѣсь: "бракъ сына его, Франциска, съ Діаною де-Кастро, узаконенною дочерью короля и Діаны де-Пуатье. Вы, конечно, припомните, любезнѣйшій братецъ, что мужъ Діаны де-Кастро, герцогъ Ораціо Фарнезе былъ убитъ, спустя шесть мѣсяцевъ послѣ своей свадьбы, во время осады Гесдипа, и что Діана, овдовѣвъ такимъ-образомъ на четырнадцатомъ году, провела послѣднія пять лѣтъ въ парижскомъ монастырѣ des Filles-Dieu. Нынѣ, его величество, по просьбѣ конетабля, изволилъ взять ее изъ монастыря. Вы знаете, что я знатокъ въ хорошенькихъ личикахъ: такъ я вамъ скажу, что Діана красавица на-рѣдкость. Она всѣмъ здѣсь вскружила голову; а отецъ въ ней просто души не слышитъ. Въ добавокъ къ Герцогству Шательросскому, которое получила она еще прежде, онъ пожаловалъ ей теперь Ангулемское Герцогство. Нѣтъ еще и двухъ недѣль, какъ она оставила монастырь, а вліяніе ея на короля уже замѣчено всѣми. Онъ любитъ ее такъ много безъ-сомнѣнія потому-что она очаровательно-добра и кротка. Какая бы, впрочемъ, ни была причина, привязанности его къ ней, а привязанность эта такъ велика, что г-жа Валантинуа, которая, не знаю почему, сочла приличнымъ снабдить Діану оффиціально другою матерью, уже завидуетъ власти прелестной вдовушки. Для конетабля, значитъ, будетъ очень-выгодно, если удастся ему женить своего сына на Діанѣ де-Кастро. Но ему, по всему вѣроятію, и удастся достигнуть этой цѣли. Вамъ вѣдь извѣстно, въ какихъ отношеніяхъ находится онъ, старый волокита, къ Діанѣ Пуатье. Съ ея стороны, натурально, препятствій не будетъ. Да и король мѣшать, кажется, не станетъ: онъ видитъ, что мы значительно беремъ верхъ надъ Монморанси, что мы первенствуемъ надъ ними и въ совѣтѣ его, и въ войскѣ; а коль-скоро видитъ, то не прочь и поравнять насъ. Слѣдовательно, весьма-вѣроятно, что эта проклятая свадьба состоится..."
   -- Вашъ голосъ, Габріэль, сказалъ герцогъ:-- опять начинаетъ дрожать; вамъ надобно отдохнуть, мой другъ; я ужь самъ дочитаю письмо. Оно, признаюсь, интересуетъ меня въ высшей степени. Вѣдь если дѣйствительно затѣя конетабля удастся, онъ уже чрезъ-мѣру поравняется съ нами. Странно только, что тутъ замѣшался этотъ простофиля сынокъ его, Францискъ: мнѣ все казалось, что онъ женатъ на г-жѣ Фіэннъ... Дайте же мнѣ письмо, Габріэль.
   -- Да я чувствую себя весьма-хорошо, герцогъ, отвѣчалъ нашъ молодой человѣкъ, которому, замѣтимъ мимоходомъ, удалось прочесть про-себя нѣсколько строкъ далѣе.-- Я могу дочитать вамъ письмо.
   Й онъ прочелъ окончаніе письма, которое состояло въ слѣдующемъ:
   "Слѣдовательно, весьма-вѣроятно, что эта проклятая свадьба состоится. Есть однако и затрудненіе. Францискъ Монморанси женатъ тайно на г-жѣ Фіэннъ. Значитъ, необходимо испросить предварительно разводъ. Но Францискъ Монморанси уже уѣхалъ въ Римъ хлопотать о разводѣ. Имѣйте жь это въ виду, любезнѣйшій братецъ, и не медля пріимите мѣры. Старайтесь опередить Франциска; старайтесь склонить его святѣйшество, посредствомъ друзей нашихъ, Караффа, и вашими собственными просьбами, чтобы онъ не разрѣшилъ развода, хотя о немъ, предваряю васъ, самъ король будетъ просить папу письмомъ. Аттака, какъ видите, предстоитъ сильная: не жалѣйте же и вы усилій для защиты, какъ не жалѣли вы ихъ, когда защищали Сен-Дизье и Мецъ. Я, съ своей стороны, сдѣлаю все, что могу. Затѣмъ, любезнѣйшій братецъ, молю Господа, да низпошлетъ Онъ вамъ счастливую и продолжительную жизнь.
   "Вашъ преданный и послушный братъ,

"Г. кардиналъ лотарингскій".

   "Парижъ, 12 апрѣля 1337 г."
   
   -- Э, такъ еще есть надежда, сказалъ герцогъ Гизъ, когда Габріэль дочиталъ письмо кардинала:-- за солдатъ, которыхъ обѣщалъ мнѣ его святѣйшество, и которыхъ онъ не намѣренъ выслать, должно же быть вознагражденіе...
   -- Стало-быть, замѣтилъ Габріэль боязливо:-- вы думаете, что его святѣйшество не согласится на разводъ и воспротивится новому браку Франциска Монморанси.
   -- Да, думаю. Но какъ вы смущены, мой другъ! Вы, я вижу, принимаете живое участіе въ моихъ дѣлахъ... За то и я самъ, мой милый Габріэль, преданъ вамъ всею душою. Вѣрьте мнѣ въ томъ. Да, кстати, поговоримте о васъ. Изъ моей теперешней экспедиціи, по всему вѣроятію, не выйдетъ ничего хорошаго; и вы, находясь при ней, не встрѣтите случая оказать новыхъ отличій и обязать меня новыми важными услугами, подобными тѣмъ, которыя уже оказали мнѣ; что жь вамъ тутъ дѣлать? Да и мнѣ, право, совѣстно, что я все въ долгу у васъ. Такъ нельзя ли хоть немного поплатиться? Не могу ли я быть чѣмъ-ниб удь полезенъ вамъ? Не имѣете ли вы чего-нибудь въ виду?.. Скажите, мой другъ, откровенно.
   -- Не знаю, какъ благодарить ваше высочество за ваши милости; но не вижу...
   -- Вотъ ужь пять лѣтъ, продолжалъ герцогъ:-- вы съ рѣдкимъ мужествомъ бьетесь подъ моимъ начальствомъ, и никогда не просили у меня денегъ, никогда не брали ихъ отъ меня. Не нуждаетесь ли вы, по-крайней-мѣрѣ, теперь?.. Да?.. тутъ, мой милый, стыдиться нечего. Деньги всякому нужны. И притомъ, вѣдь если вы возьмете отъ меня что, -- это будетъ не подарокъ, не заемъ: вы получите должное вамъ. Скажите же безъ околичностей, и хоть положеніе наше, какъ вамъ извѣстно, не очень-блистательно въ настоящее время...
   -- Да, ваше высочество, мнѣ совѣстно, что у васъ иногда не бываетъ мелкихъ средствъ, необходимыхъ для осуществленія великихъ вашихъ предположеній; но я такъ мало нуждаюсь въ деньгахъ, что могу самъ предложить вамъ нѣсколько тысячъ экю, которыя очень будутъ полезны для арміи и которыя совершенно-безполезны для меня...
   -- И которыя я принимаю съ благодарностію. Эти деньги, признаюсь вамъ, будутъ очень-кстати. Ну, а вы... не-уже-ли же я рѣшительно ничего не могу сдѣлать для васъ?.. Право, странный вы молодой человѣкъ!.. Не нуждается-себѣ ни въ чемъ!.. Э, да вотъ мысль! прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:-- Тибо, мой плутъ-каммердинеръ, подхватилъ для меня третьяго-дня, при штурмѣ Камили, прехорошенькую и премолоденькую барыню... Жену тамошняго прокурора... Она, говорятъ, первая красавица въ городѣ послѣ губернаторши, которая, однакожь, ускользнула отъ нашихъ рукъ... Но у меня, любезный Габріэль, теперь другое въ головѣ; да и волосы мои ужь сѣдѣютъ. Такъ не хотите ли?.. А?.. васъ, Sang-Dieu! не забракуютъ. Хотите?..
   -- Въ отвѣтъ на предложеніе вашего высочества скажу, что жена губернатора, которая, какъ говорите вы, ускользнула отъ нашихъ рукъ, находится теперь у меня въ палаткѣ. Я встрѣтилъ ее случайно, когда мы ворвались въ городъ, и потомъ далъ ей пріютъ у себя,-- конечно, не съ тѣмъ, чтобъ воспользоваться правами побѣдителя. Я, напротивъ, желалъ только спасти се отъ наглости солдатъ. Она показалась мнѣ такою скромною, такою печальною... Я ошибся, и, спустя нѣсколько времени, убѣдился, что моя красавица вовсе не прочь принять сторону побѣдителей и воскликнуть, какъ древній Галлъ: Voe victis! Но я, къ-несчастію, въ настоящую минуту гораздо-менѣе, чѣмъ когда-нибудь, расположенъ повторить этотъ крикъ съ моею плѣнницею, и если вамъ угодно, она теперь же предстанетъ здѣсь, предъ знатокомъ красоты, болѣе-достоинымъ ея прелестей и званія.
   -- Ну, вскричалъ герцогъ, засмѣявшись: -- такого молодаго человѣка я не видывалъ!.. Да ужь не въ монастырь ли хотите вы идти?.. Но шутки въ сторону: скажите, сдѣлайте милость, отъ-чего вы такъ степенничаете?
   -- Отъ-того, что я влюбленъ, сказалъ Габріэль.
   -- Ахъ, да, помню: вы ужь говорили, что у васъ есть враги, что вы влюблены въ кого-то. Нельзя ли помочь вамъ хоть въ этомъ отношеніи? Не могу ли я, напримѣръ, сблизить васъ съ женщиною, которую вы любите? Быть-можетъ, для этого вамъ нуженъ громкій титулъ?
   -- Нѣтъ, ваше высочество, я не нуждаюсь и въ титулѣ; я ищу не почестей, а славы. Поэтому, если вы предполагаете, что здѣсь мнѣ уже нечего дѣлать, и что я не могу быть полезнымъ вамъ, позвольте мнѣ доставить королю въ Парижъ, къ свадьбѣ племянницы вашей, тѣ знамена, которыя взяли мы въ Ломбардіи. Вы весьма-много обрадуете меня этимъ. Если же при этомъ вамъ угодно будетъ написать къ его величеству письмо и упомянуть въ немъ, что нѣкоторыя изъ этихъ знаменъ отбиты лично мною и что отбить ихъ было не вовсе безопасно, вы сдѣлаете меня вполнѣ счастливымъ.
   -- Ну, что жь, это дѣло весьма-возможное и въ добавокъ справедливое, сказалъ герцогъ.-- Мнѣ, конечно, жаль разстаться съ вами; по мы, безъ-сомнѣнія, скоро увидимся опять, если начнется война во Фландріи... Вѣдь увидимся, мой добрый Габріэль? Ваше мѣсто тамъ, гдѣ бьются; и вотъ почему вамъ нечего дѣлать здѣсь. Здѣсь просто скучно. Но въ Нидерландахъ будетъ славная потѣха, и я желаю, Габріэль, чтобъ намъ удалось позабавиться тамъ вмѣстѣ.
   -- За счастіе почту послѣдовать за вами туда, герцогъ.
   -- А между-тѣмъ, когда располагаете вы ѣхать въ Парижъ съ знаменами?
   -- Да мнѣ кажется, надобно торопиться, если свадьба будетъ, какъ пишетъ его свѣтлость, 20-го мая.
   -- Правда. Поѣзжайте же завтра. Иначе не поспѣете. Теперь, покамѣстъ, подите отдохните; а я заготовлю письмо къ королю и отвѣтъ брату. Отвѣтъ мой вы отдайте кардиналу лично, и скажите ему притомъ, что я надѣюсь уладить дѣло о разводѣ.
   -- Можетъ-статься, мое присутствіе въ Парижѣ будетъ не безполезно для вашего высочества въ этомъ отношеніи...
   -- У васъ все таинственности, виконтъ д'Эксме. Но я уже привыкъ къ нимъ... Прощайте, Габріэль; желаю вамъ спокойно провести вашу послѣднюю ночь въ моемъ лагерѣ.
   -- Завтра утромъ явлюсь я за письмами... Ахъ, у васъ останутся мои Нормандцы, мои храбрые товарищи во всѣхъ моихъ походахъ... Вашему высочеству нужны люди... Я возьму съ собою только двухъ изъ нихъ, да моего конюшаго, Мартэна-Герра. Мнѣ будетъ достаточно этихъ трехъ спутниковъ. Одинъ Мартэнъ-Герръ стоитъ многихъ. Это человѣкъ преданный мнѣ и храбрый солдатъ, который боится только двухъ вещей въ мірѣ: своей жены и своей тѣни.
   -- Какъ-такъ? спросилъ герцогъ смѣясь.
   -- Жена расправлялась съ нимъ, какъ расправляются иные сердитые мужья съ своими женами. Онъ очень любилъ ее и долго терпѣлъ; но наконецъ правъ добрѣйшей супруги сталъ такъ крутъ, что бѣдный Мартэнъ-Герръ рѣшился бѣжать отъ нея и -- бѣжалъ. Теперь его приводитъ въ отчаяніе какое-то странное видѣніе. Ему кажется иногда, что онъ видитъ подлѣ себя своего двойника, другаго Мартэна-Герра, который похожъ на него, какъ двѣ капли воды. Этотъ двойникъ наводитъ на него невыразимый страхъ. Но за то пули для него ни-по-чемъ. Онъ, если вамъ угодно, одинъ кинется въ проломъ. Подъ Ранти и подъ Валенцой онъ спасъ мнѣ жизнь.
   -- Возьмите же съ собой, Габріэль, этого храбраго труса, и будьте готовы завтра утромъ къ отъѣзду. Я приготовлю письма. Прощайте, мой другъ.
   Габріэль не спалъ всю ночь. Онъ мечталъ и собирался въ дорогу. Чуть разсвѣло, онъ явился къ герцогу за письмами и послѣдними приказаніями. Потомъ, простясь съ нимъ, отправился въ шесть часовъ утра, съ Мартэномъ-Герромъ и съ двумя изъ своихъ Нормандцевъ, въ Римъ, съ тѣмъ, чтобы оттуда ѣхать въ Парижъ.
   

IV.
Королевская любимица.

   Мы -- 20-го мая, въ Парижѣ, въ Луврѣ, въ комнатѣ супруги Сенешаля Брэзэ, герцогини Валентинуа, извѣстной подъ именемъ Діа и Пуатье. На башнѣ замка только-что пробило восемь часовъ утра. Діана, въ простенькомъ, совсѣмъ бѣломъ неглиже, склонилась, или полу-лежала на постели, покрытой чернымъ бархатомъ. Король, Генрихъ II, уже одѣтый, великолѣпно разряженный, сидѣлъ на стулѣ возлѣ нея.
   Взглянемъ мелькомъ на обстановку этой группы и на самую группу.
   Комната Діаны Пуатье блистала всею роскошью, какою только прекрасная заря искусствъ, такъ-называемое возрожденіе (renaissance) могла разукрасить королевскій покой. Картины первоклассныхъ художниковъ изображали разные эпизоды ловли, въ которыхъ Діана, богиня рощъ и лѣсовъ, конечно, была главной героиней. Медальйоны и выкладки на стѣнахъ и дверяхъ, раззолоченные и раскрашенные, вездѣ представляли въ перемежку гербы Франциска I и Генриха II. Точно также и въ сердцѣ прекрасной Діаны мѣшались воспоминанія объ отцѣ и о сынѣ. Эмблемы были все историческія, знаменательныя: мѣстахъ въ двадцати рогъ діаниной луны виднѣлся между Саламандрой побѣдителя Мариньяна и Беллерофономъ, поражающемъ Химеру -- символомъ, присвоеннымъ Генрихомъ II со времени присоединенія Кале отъ Аигичанъ. Это непостоянное новолунье, впрочемъ, измѣнялось, являлось въ тысячѣ различныхъ формъ и сочетаній, дѣлающихъ истинную честь воображенію современнаго художника: въ одномъ мѣстѣ его прикрывала королевская корона, въ другомъ -- четыре H, четыре лиліи и четыре короны, составляли вокругъ него великолѣпную раму; далѣе являлось оно тройственнымъ; еще дальше, осыпаннымъ звѣздами. И девизы были не менѣе разнообразны, и все больше, по тогдашнему времени, на латинскомъ языкѣ: Diana regum venatrix. Что это было, наглость или лесть? Donec totum impleat orbem. Двойной переводъ: новолунье сдѣлается полной луной; слава короля наполнитъ вселенную, cum plena est, fit oemula Solis; вольный переводъ: красота и королевское достоинство -- сёстры. И восхитительные арабески, окружавшіе эмблемы и девизы, и украшенныя ими изящныя мёбели, еслибъ ихъ описывать, помрачили бы всю роскошь нашихъ временъ, и притомъ слишкомъ пострадали бы отъ самаго описанія.
   Теперь бросимъ взгляда на короля.
   Исторія говоритъ, что онъ былъ высокъ, строенъ, силенъ. Онъ долженъ былъ правильной діэтой и ежедневными упражненіями задерживать въ себѣ нѣкоторое расположеніе къ толстотѣ и, не смотря на то, обгонялъ на бѣгу самыхъ проворныхъ и самыхъ сильныхъ побѣждалъ въ борьбѣ и турнирахъ. Волосы и борода у него были черные, лицо смуглое, что, по словамъ современниковъ, придавало его физіономіи еще большее одушевленіе. На немъ въ этотъ разъ, какъ и всегда, были любимые цвѣта герцогини Валентинуа: кафтанъ зеленаго атласа съ бѣлымъ проборомъ и золотымъ шитьемъ; токъ съ бѣлымъ перомъ, весь усыпанный жемчугомъ и брильянтами; золотая въ два оборота цѣпь, съ висящимъ на ней знакомъ ордена св. Михаила; шпага работы Бенвенуто; бѣлый воротникъ венеціанскаго шитья; наконецъ, черный бархатный плащъ, усыпанный золотыми лиліями, граціозно лежалъ на плечахъ. Костюмъ былъ дивно-богатъ, и кавалеръ -- изящно-хорошъ.
   Мы сказали два слова о томъ, что Діана была въ простомъ бѣломъ пеньюарѣ, крайне прозрачномъ и тонкомъ. Не такъ легко изобразить ея красоту; мудрено было сказать, отъ черной ли бархатной подушки, на которую она опиралась головой, или отъ поразительной бѣлизны платья ярче выступали снѣга и лиліи лица ея. Притомъ, тутъ было такое совершенство изящныхъ формъ, отъ котораго самъ Жанъ Гужонъ пришелъ бы въ отчаяніе. Ни одна античная статуя не достигала такой безукоризненности; а эта статуя была живая, и, какъ разсказываютъ, очень-живая. Что касается до граціи, разлитой во всѣхъ ея очаровательныхъ членахъ, о ней не надо и пытаться говорить: она неуловима, невоспроизводима, какъ лучъ солнечный. А что до возраста -- Діана не имѣла его, подобная, въ этомъ и во многихъ другихъ отношеніяхъ, безсмертнымъ; по-крайней-мѣрѣ самыя свѣжія, самыя молодыя женщины рядомъ съ ней казались старыми, увядшими. Протестанты говорили о кореньяхъ и напиткахъ, отъ которыхъ Діана вѣчно оставалась шестнадцатилѣтнею. Католики утверждали только, что она каждый день беретъ холодныя ванны и даже зимой моетъ лицо водою со льдомъ. Рецепты Діаны сохранились. Но если правда, что Жанъ Гужонъ изваялъ свою Діану съ оленемъ по этой модели, то красота ея для насъ потеряна.
   Итакъ, она была вполнѣ достойна любви двухъ королей, которыхъ заколдовала поочередно одного за другимъ,-- потому-что, если исторія о милостяхъ къ Сен-Валье, которыми онъ обязанъ былъ своимъ прекраснымъ темнымъ глазамъ, и подлежитъ сомнѣнію, за то почти доказано, что Діана прежде была любовницей Франциска, а потомъ -- Генриха.
   "Разсказываютъ" говоритъ Лабуреръ: "что король Францискъ, который первый любилъ Діану Пуатье, разъ, послѣ смерти дофина Франциска, высказалъ ей свое неудовольствіе на недостатокъ живости въ принцѣ Генрихѣ. Она отвѣчала, что надо заставить его влюбиться, и что она хочетъ сдѣлать его своимъ поклонникомъ."
   Что захочетъ женщина, тому непремѣнно быть: Діана въ-продолженіе двадцати-двухъ лѣтъ была для Генриха единственной страстно-любимой имъ женщиной.
   Но мы ужь посмотрѣли на короля и любимицу; не пора ли теперь послушать ихъ?
   Генрихъ держалъ въ рукѣ пергаментъ и читалъ вслухъ стихи, нерѣдко прерывая чтеніе и комментируя стихи не словомъ, а дѣломъ; но мы не можемъ здѣсь передать этихъ комментарій, потому-что они относятся къ положенію лицъ на сценѣ. Вотъ стихи:
   
   Douce et belle bouchelette,
   Plus fraîche et plus vermeillelte
   Que le bouton églantin,
             Au matin;
   Plus suave et mieux fleurante
   Que l'immortelle amarante,
   Et plus mignarde cent fois
   Que n'est la douce rosée
   Dont la terre est arrosée
   Goutte à goutte au plus doux mois.
   
   Baise-moi, ma douce amie,
   Baise-moi, ma chère vie,
   Baise-moi mignonnement,
             Serrément,
   Jusques à tant que je die:
   Las! je n'en puis plus, ma mie.
   Las! mon Dieu, je n'en puis plus.
   
   Lors ta bouchette retire,
   Afin que mort, je soupire,
   Puis, me donne le surplus,
   Ainsi ma douce guerrièrre,
   Mon coeur, mon tout, ma lumière,
   Vivons ensemble, vivons
             Et suivons
   Les doux sentiers de jeunesse;
   Aussi bien une vieillesse
   Nous menace sur le port,
   Qui, toute courbe et tremblante,
   Nous attraîne, chancelante,
   La maladie et la mort.
   
   -- А какъ зовутъ милаго поэта, который такъ хорошо разсказываетъ то, что мы дѣлаемъ? спросилъ Генрихъ, окончивъ чтеніе.
   -- Его зовутъ Реми Белло, государь, и мнѣ кажется, изъ него выйдетъ соперникъ Ронсару. Ну, что же! примолвила герцогиня:-- цѣните ли вы, какъ я, въ пятьсотъ экю эту страстную поэзію?
   -- Онъ получитъ ихъ, твой protégé, моя прекрасная Діана.
   -- Но изъ-за этого не должно забывать прежнихъ, государь. Вы подписали граммату о пенсіонѣ, который я, вашимъ именемъ, обѣщала Ронсару, этому поэту изъ поэтовъ?.. неправда ли? Въ такомъ случаѣ, мнѣ остается только просить у васъ вакантнаго Рекульскаго-Аббатства для вашего библіотекаря, Меллена Сен-Желэ, нашего французскаго Овидія.
   -- Овидій будетъ аббатомъ, слышишь ли, мой милый Меценатъ, сказалъ король.
   -- А! какъ вы счастливы, государь, что можете располагать по произволу такими благодѣяніями, такимъ добромъ! О, еслибъ я имѣла вашу власть хоть на одинъ часъ!
   -- Еще ли она не всегда въ твоихъ рукахъ, неблагодарная?
   -- Право, король? Но вотъ уже двѣ минуты по-крайней-мѣрѣ, какъ вы меня не цаловали!.. слава Богу!.. Вы говорите, что ваша власть всегда въ моихъ рукахъ. Не искушайте меня, государь! предупреждаю васъ, что я бы воспользовалась ею для уплаты огромнаго долга Филиберу Делормъ, который начинаетъ требовать, потому-что замокъ д'Ане конченъ. Онъ дѣлаетъ честь вашему царствованію, государь, это такъ, но слишкомъ-дорогъ! Поцалуй меня, мой Генрихъ!
   -- За этотъ поцалуй, Діана, возьми для твоего Филибера Делормъ все, за что продается губернаторство Пикардіи.
   -- Развѣ я продаю мои поцалуи, государь? Я даю ихъ тебѣ, Генрихъ... Двѣсти-тысячь ливровъ, я думаю, стоитъ это губернаторство? хорошо! въ такомъ случаѣ я могу взять жемчужное ожерелье, которое мнѣ предлагали, и которое мнѣ такъ хотѣлось надѣть сегодня для свадьбы вашего любимаго сына Франциска. Сто тысячь ливровъ Филиберу, сто тысячъ ливровъ за ожерелье, вотъ и пикардійское губернаторство.
   -- Тѣмъ болѣе, что ты цѣнишь его ровно вдвое больше того, чего оно стоитъ, Діана.
   -- Какъ! не-уже-ли оно стоитъ только сто тысячь ливровъ? Ну! что жь тутъ думать? въ такомъ случаѣ, я отказываюсь отъ ожерелья.
   -- Ба! отвѣчалъ король смѣясь:-- у насъ есть еще кое-гдѣ три-четыре ваканціи, которыми можно заплатить за ожерелье, Діана.
   -- О! государь, великодушнѣе васъ нѣтъ никого въ свѣтѣ, точно такъ, какъ нѣтъ любовника болѣе любимаго.
   -- Да, ты дѣйствительно любишь меня, какъ я тебя люблю, не правда ли, Діана?
   -- Онъ спрашиваетъ!
   -- Знаешь ли, я обожаю тебя все больше и больше, потому-что ты дѣлаешься все прекраснѣе и прекраснѣе. А! какая сладкая улыбка, милая моя! А! какой чудный взглядъ! Дай мнѣ стать у ногъ твоихъ. Положи твои бѣленькія ручки ко мнѣ на плечи. Какъ ты хороша, Діана!.. Діана, какъ я тебя люблю!.. Я буду такъ смотрѣть на тебя часы, годы, я забуду Францію, забуду весь міръ.
   -- И даже торжественный бракъ дофина, смѣясь сказала Діана: -- а между-тѣмъ, свадьба сегодня, черезъ два часа. И если вы уже готовы и блистательны, государь, то я еще совсѣмъ не готова. Пора, я думаю, позвать моихъ служанокъ. Сейчасъ пробьетъ десять часовъ.
   -- Десять часовъ! сказалъ Генрихъ:-- у меня назначенъ именно этотъ часъ.
   -- Свиданье, государь? Можетъ-быть, съ женщиной!
   -- Съ женщиной.
   -- И, безъ-сомнѣнія, хорошенькой?
   -- Да, Діана, съ очень-хорошенькой.
   -- Стало-быть, не съ королевой.
   -- Злая! У Катерины Медичи есть своя красота, красота суровая, холодная, но дѣйствительная. Впрочемъ, я жду не королеву. Ты не отгадаешь кого?
   -- Въ самомъ дѣлѣ не отгадаю, государь.
   -- Другую Діану, живое воспоминаніе нашей первой любви, нашу дочь, нашу милую дочь!
   -- Вы повторяете это слишкомъ-громко и слишкомъ-часто, государь, отвѣдала Діана, смутившись и нахмуривъ брови.-- У насъ былъ уговоръ, чтобъ выдавать мадамъ де-Кастро дочерью другой, а не моей. Я рождена, чтобъ имѣть отъ васъ дѣтей законныхъ, и была вашей любимицей только потому-что любила васъ; но не позволю объявить себя открыто вашей наложницей.
   -- Все сдѣлается какъ тебѣ угодно, Діана, сказалъ король; -- впрочемъ, ты очень любишь нашу дочь, не правда ли?
   -- Я люблю ее потому уже, что вы ее любите.
   -- О, да! я сильно люблю ее... Она такъ мила, умна и такъ добра! Притомъ, Діана, она мнѣ напоминаетъ тѣ молодые дни, то время, когда я любилъ тебя... ахъ! не болѣе теперешняго, но любилъ... до преступности.
   Король вдругъ впалъ въ грустную мечтательность, потомъ, поднявъ голову, сказалъ:
   -- Этотъ Монгомери! ты не любила его, не правда ли, Діана? Ты не любила его?
   -- Какой вопросъ! продолжала Фаворитка съ презрительной улыбкой.-- Послѣ двадцати лѣтъ все еще ревность.
   -- Да, я ревновалъ, я ревнивъ, я всегда буду ревновать къ тебѣ, Діана. Наконецъ, ты его не любишь; но онъ любилъ тебя, несчастный, онъ смѣлъ любить тебя!
   -- Боже мой, государь, вы всегда вѣрите клеветамъ, которыми преслѣдуютъ меня эти протестанты. Не такъ слѣдуетъ поступать католику. Во всякомъ случаѣ, еслибъ этотъ человѣкъ и любилъ меня, что жь отъ того, если мое сердце ни на минуту не оставляло васъ? И графъ Монгомери давно уже умеръ.
   -- Да, умеръ! сказалъ король глухимъ голосомъ.
   -- Зачѣмъ же омрачать этими воспоминаніями день, который долженъ быть днемъ радости? отвѣчала Діана.-- Скажите лучше, видѣли ли вы сегодня Франциска и Марію? также ли они влюблены другъ въ друга, эти дѣти? Наконецъ-то удовлетворится ихъ нетерпѣливое желаніе. Наконецъ, черезъ два часа, они будутъ принадлежать другъ другу, веселые, счастливые, хотя не такъ веселые, какъ Гизы, для которыхъ этотъ бракъ -- исполненіе всѣхъ надеждъ и ожиданій.
   -- Да, но который бѣситъ, сказалъ король: -- моего старика Монморанси; и конетабль имѣетъ еще больше права бѣситься, потому-что Діана наша, кажется, тоже не будетъ принадлежать его сыну.
   -- Но, государь, развѣ вы не обѣщали ему этого вознагражденія?
   -- Конечно; но кажется, что мадамъ де-Кастро имѣетъ отвращеніе...
   -- Восмьнадцатилѣтній ребенокъ, едва вышедшій изъ монастыря! Какое отвращеніе можетъ быть у нея?
   -- За тѣмъ-то она теперь и ждетъ меня, чтобъ объяснить это.
   -- Ступайте же къ ней, государь; а я постараюсь нарядиться, чтобъ вамъ понравиться.
   -- А послѣ церемоніи, мы увидимся на карусели. Я переломлю сегодня еще копье въ честь вашу и намѣренъ сдѣлать васъ царицей турнира.
   -- Царицей, а другая?
   -- Царица только одна, Діана, ты это знаешь. До свиданья.
   -- До свиданья, государь; но пожалуйста, будьте благоразумны и осторожны на турнирѣ: вы иногда пугаете меня.
   -- Увы! опасности нѣтъ! я бы желалъ ея, чтобъ имѣть больше заслугъ въ твоихъ глазахъ. Но время идетъ, и обѣ мои Діаны выходятъ изъ терпѣнія... Скажи жь мнѣ еще разъ, что ты меня любишь.
   -- Какъ всегда любила, такъ всегда буду любить васъ, государь.
   Король, опуская за собою портьеру, послалъ любимицѣ поцалуй рукою.
   -- Прощай, моя любящая и любимая Діана, сказалъ онъ.
   И вышелъ.
   Въ это время въ противоположной стѣнѣ отворилась потаенная дверца.
   -- Чортъ побери! наговорились ли вы сегодня! сказалъ грубымъ голосомъ вошедшій конетабль Монморанси.
   -- Другъ мой, отвѣчала, вставая, Діана:-- ты видѣлъ, что еще до десяти часовъ я употребляла все, чтобъ избавиться отъ него. Повѣрь мнѣ, я такъ же страдала, какъ и ты.
   -- Какъ и я! нѣтъ, чортовъ праздникъ, голубушка, если вы воображаете, что ваши рѣчи успокоительны и забавны... Да и что это за новый фокусъ -- отказывать моему сыну Франциску въ рукѣ вашей дочери Діаны, послѣ даннаго мнѣ торжественнаго обѣщанія? Терновая шапка! не думаютъ ли, что эта побочная дочка большую честь сдѣлаетъ дому Монморанси, удостоивъ войдти въ него? Эта свадьба должна состояться, Діана, слышите ли? вы тамъ сдѣлаетесь между собою. Это единственное средство возстановить равновѣсіе между нами и Гизами, чтобъ чортъ ихъ проглотилъ! И такъ, Діана, не смотря ни на короля, ни на папу, ни на что, я хочу, чтобъ это было.
   -- Но, другъ мой...
   -- А! вскричалъ конетабль:-- когда я говорю, что хочу этого!..
   -- Это будетъ, другъ мой, торопливо сказала испуганная Діана.
   

V.
Комната дѣтей Франціи.

   Возвратившись къ себѣ, король уже не нашелъ дочери. Швейцаръ доложилъ ему, что, прождавъ его довольно-долго, Діана ушла въ комнату "дѣтей Франціи" и просила дать ей знать, когда его величество возвратится.
   -- Хорошо, сказалъ Генрихъ: -- я самъ пойду къ ней. Пускай оставятъ меня, я хочу идти одинъ.
   Онъ прошелъ чрезъ большую залу, вошелъ въ длинный корридоръ, потомъ, тихо отворивъ дверь, остановился у полураскрытой портьеры. Крикъ и смѣхъ дѣтей заглушали шелестъ его шаговъ, и онъ могъ, незамѣченный, любоваться прекрасной, граціозной картиной.
   Молодая невѣста, Марія Стюартъ, стояла у окна, а вокругъ нея толпились: Діана де-Кастро, Елизавета и Маргарита Французская; всѣ три толковали ей наперерывъ, разглаживая складки ея платья, поправляя распустившійся локонъ, придавая наконецъ свѣжему костюму ея ту оконченность, которую умѣютъ придавать только женщины. Въ другомъ концѣ комнаты, братья Карлъ, Генрихъ и юный Францискъ смѣялись и кричали одинъ громче другаго, налегая изо всѣхъ силъ на дверь, въ которую прорывался женихъ, дофинъ Францискъ. Шалуны не хотѣли пускать его къ невѣстѣ.
   Жакъ Аміо, наставникъ принцевъ, важно разсуждалъ въ сторонѣ съ гувернантами принцессъ, госпожею Кони и лэди Ленноксъ.
   Такъ однимъ взглядомъ можно было теперь окинуть всю будущую исторію столькихъ несчастій, страстей и славы! Дофинъ, принявшій названіе Франциска II, Елизавета, вышедшая за Филиппа II и сдѣлавшаяся испанской королевой, Карлъ -- въ-послѣдствіи Карлъ IX, Генрихъ -- Генрихъ III, Маргарита Валуа, королева и жена Генриха IV, Францискъ, герцогъ алансонскій, анжуйскій и брабантскій, и Марія Стюартъ, бывшая два раза королевой и такой страдалицей...
   Знаменитый переводчикъ Плутарха задумчивымъ, проницательнымъ взоромъ слѣдилъ за играми этихъ дѣтей и предугадывалъ судьбы Франціи.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, Францискъ не войдетъ сюда, кричалъ съ нѣкоторою запальчивостію дикій Карлъ-Максимиліанъ, давшій въ-послѣдствіи повелѣніе о варѳоломеевской-ночи. И, съ помощію братьевъ, онъ успѣлъ запереть дверь на замокъ, такъ-что дофину Франциску уже совершенно-нельзя было войдти, и -- слабый даже передъ тремя дѣтьми -- онъ только стучался и умолялъ своихъ противниковъ.
   -- Бѣдный Францискъ! какъ они его мучатъ! сказала Марія Стюартъ своимъ сестрамъ.
   -- Дайте же мнѣ приколоть булавку, стойте спокойнѣе, дофина, смѣясь сказала маленькая Маргарита.-- Какое славное изобрѣтеніе эти булавки, и какой великій человѣкъ долженъ быть тотъ, кто изобрѣлъ ихъ прошлаго года! прибавила она.
   -- А когда приколютъ булавку, продолжала нѣжная Елизавета:-- я отворю бѣдному Франциску, не смотря на этихъ злыхъ духовъ; потому-что мнѣ больно видѣть, какъ онъ тамъ страдаетъ.
   -- Ты понимаешь это, Елизавета, сказала улыбаясь Марія Стюартъ:-- и думаешь о своемъ миломъ Испанцѣ донѣ-Карлосѣ, сынѣ испанскаго короля, который давалъ такіе праздники и такъ развлекалъ насъ въ Сен-Жерменѣ.
   -- Взгляни, взгляни! вскричала лукаво, хлопая въ ладоши, маленькая Маргарита: -- Елизавета покраснѣла; ея Кастилецъ въ-самомъ-дѣлѣ милъ и прекрасенъ...
   -- Полно, полно! вступилась материнскимъ тономъ Діана де-Кастро, старшая сестра: -- нехорошо такъ смѣяться другъ надъ другомъ, Маргарита.
   Дѣйствительно, нельзя вообразить зрѣлища восхитительнѣе этихъ четырехъ красавицъ, такихъ различныхъ, такихъ совершенныхъ -- точно цвѣточныя распуколки! Діана -- вся непорочность и кротость; Елизавета -- важность и нѣжность; Марія Стюартъ -- роскошная томность; Маргарита -- вѣтренная рѣзвушка. Тронутый, восхищенный Генрихъ не могъ насмотрѣться на эту прекрасную группу. Но надо же было наконецъ рѣшиться войдти.
   -- Король! вскричали всѣ въ одинъ голосъ, и всѣ побѣжали къ королю и отцу. Только Марія Стюартъ, оставшись нѣсколько назади, тихонько отперла дверь, за которой содержался въ плѣну Францискъ. Дофинъ быстро вошелъ -- и молодая семья была вся въ сборѣ.
   -- Здравствуйте, дѣти! сказалъ король:-- я очень-доволенъ, что нашелъ васъ здѣсь всѣхъ здоровыми и веселыми. А тебя не пускали, Францъ, мой бѣдный любовникъ? но теперь ты можешь видѣть часто и постоянно свою невѣсту. Вы очень любите другъ друга?
   -- О! да, государь, я люблю Марію!
   И страстный юноша съ жаромъ поцаловалъ руку своей будущей жены.
   -- Дофинъ! быстро и строгимъ тономъ сказала лэди Ленноксъ:-- такъ публично не цалуютъ дамскихъ рукъ, особенно въ присутствіи его величества. Что подумаетъ государь о Маріи и ея гувернанткѣ?
   -- Но развѣ эта ручка не мнѣ принадлежитъ? сказалъ дофинъ.
   -- Пока еще нѣтъ, отвѣчала Англичанка: -- и я намѣрена выполнить мои обязанности до конца.
   -- Не безпокойся, сказала Марія въ-полголоса своему жениху, который уже начиналъ горячиться:-- когда она отвернется, я возвращу тебѣ руку.
   Король мысленно смѣялся.
   -- Вы строги, милэди, но правы, примолвилъ онъ, входя въ свою роль.-- А вы, мессиръ Аміо, надѣюсь, довольны своими воспитанниками. Господа, прошу слушаться вашего наставника; онъ друженъ съ великими героями древности. Мессиръ Аміо, давно ли вы получали извѣстія о Пьерѣ Дануа, нашемъ общемъ наставникѣ, и о Генрихѣ Этьенѣ, нашемъ товарищѣ по ученью?
   -- Старецъ и юноша здоровы, государь, и будутъ счастливы, когда узнаютъ, что ваше величество изволите объ нихъ помнить.
   -- Ну, дѣти, сказалъ король: -- я хотѣлъ васъ видѣть передъ церемоніей, и доволенъ, что видѣлъ. Теперь, Діана, я къ твоимъ услугамъ, моя милая; ступай за мною.
   Діана почтительно поклонилась и пошла за королемъ.
   

VI.
Діана де-Кастро.

   Діана де-Кастро, которую мы видѣли ребенкомъ, теперь была уже лѣтъ восьмнадцати; красота ея сдержала свои обѣщанія: развилась и правильною и изящною; на кроткомъ и умномъ лицѣ ея выражалось дѣвственное чистосердечіе. Діана де-Кастро и по характеру и по уму осталась тѣмъ ребенкомъ, какимъ мы ее знали. Ей еще не было тринадцати лѣтъ, какъ герцогъ де-Кастро, котораго она не видѣла со дня брака, былъ убитъ при осадѣ Эздэна. На время траура, король отправилъ вдову-ребенка въ монастырь des Filles-Dieu въ Парижѣ, и Діанѣ такъ понравилось тамъ, что она выпросила позволеніе остаться съ добрыми монахинями и подругами до-тѣхъ-поръ, пока ему угодно будетъ снова отдать ее въ замужство. Такого благочестиваго намѣренія нельзя было не уважить, и Генрихъ взялъ Діану изъ монастыря только мѣсяцъ тому назадъ, когда конетабль Монморанси, завидуя успѣхамъ Гизовъ, началъ просить и получилъ для своего сына руку дочери короля и фаворитки.
   Въ-продолженіе этого мѣсяца, проведеннаго при дворѣ, Діана успѣла пріобрѣсть общее уваженіе и любовь: "потому", какъ говоритъ Брантомъ въ книгѣ о знаменитыхъ женщинахъ: "что она была очень добра и никому не дѣлала непріятнаго, притомъ была великодушна, съ умомъ соединяла добродѣтель". Но въ этой чистой, теплой добродѣтели, такъ рѣзко обозначавшейся среди всеобщаго развращенія того времени, не было ничего суроваго и жесткаго. Такъ, когда однажды сказали при Діанѣ, что дочь Франціи должна быть смѣлою и отважною, и что робость ея отзывается монастыремъ, она въ нѣсколько дней научилась ѣздить верхомъ, и не было кавалера, который бы могъ сравняться съ нею въ смѣлости и ловкости. Съ-тѣхъ-поръ, она сопровождала короля на охотѣ, и Генрихъ все болѣе и болѣе плѣнялся этой дочерью, которая безъ аффектаціи искала малѣйшаго случая предупредить его желанія и поправиться ему. Такимъ образомъ, Діана пользовалась правомъ входить къ отцу во всякое время и была всегда встрѣчаема радушно. Ея трогательная красота, ея чистосердечная мина, этотъ ароматъ дѣвственности и невинности, который вѣялъ отъ нея, даже нѣсколько-печальная улыбка,-- дѣлали ее самою изящною, самою, можетъ-быть, восхитительною женщиной при этомъ дворѣ, блиставшемъ столькими ослѣпительными красотами.
   -- Ну, я слушаю тебя, моя милушка! сказалъ Генрихъ.-- Ужь одиннадцать часовъ. Церемонія брака въ Сен-Жерменѣ назначена въ двѣнадцать. И такъ, я могу удѣлить тебѣ цѣлые полчаса, хотя желалъ бы удѣлить и больше. Лучшія минуты въ моей жизни тѣ, которыя я провожу съ тобою.
   -- Вы снисходительны, государь, какъ истинный отецъ!
   -- Нѣтъ, но я очень люблю тебя, мое любящее дитя, и отъ всего сердца желаю сдѣлать тебѣ пріятное, если это не вредитъ важнымъ интересамъ, которые для короля всегда должны быть важнѣе его чувствъ. А чтобъ доказать это, я прежде дамъ тебѣ отчетъ по двумъ твоимъ просьбамъ. Добрая сестра Моника, которая такъ любила тебя и заботилась о тебѣ въ монастырѣ, сдѣлана, по твоему ходатайству, главной настоятельницей Монастыря д'Ориньи въ Сен-Кентенѣ.
   -- О! какъ я вамъ благодарна, государь!
   -- Что касается до Антуана, твоего любимаго вимутьесскаго служителя, то онъ получитъ значительный пожизненный пенсіонъ изъ моей казны. Жалѣю, что нѣтъ уже на свѣтѣ сэра Энгеррана, иначе мы бы доказали по-царски нашу признательность достойному наставнику, который такъ счастливо воспиталъ нашу милую дочь Діану. Но онъ прошлаго года умеръ, не оставивъ даже по себѣ наслѣдниковъ.
   -- Государь, вы слишкомъ -- милостивы и великодушны.
   -- Вотъ еще, Діана, документы на званіе герцогини ангулемской, и это не составляетъ еще четверти того, что бы я желалъ для тебя сдѣлать. Я вижу, ты бываешь иногда задумчива и печальна, и этимъ желалъ утѣшить или излечить тебя отъ горя. Ну, такъ, стало-быть, ты несчастлива?
   -- Ахъ, государь! отвѣчала Діана:-- какъ мнѣ быть несчастливой, когда вы осыпаете меня благодѣяніями? Я прошу только объ одномъ, чтобъ не измѣнялось мое настоящее счастіе. Будущее, какъ бы прекрасно и блистательно ни было, не можетъ вознаградить меня за потерю настоящаго.
   -- Діана, сказалъ Генрихъ значительнымъ тономъ:-- ты знаешь, что я взялъ тебя изъ монастыря для того, чтобъ отдать за Франциска Монморанси. Прекрасная партія, Діана; а между-тѣмъ, этотъ бракъ, который (не скрою отъ тебя) былъ бы весьма-полезенъ для моей политики, кажется, тебѣ непріятенъ. Ты должна мнѣ сказать, по-крайней-мѣрѣ, причины отказа, который огорчаетъ меня...
   -- Я не намѣрена скрывать ихъ, батюшка. Во-первыхъ, сказала Діана съ замѣшательствомъ: -- меня увѣрили, что Францискъ Монморанси уже тайно женатъ на г-жѣ Фіеннъ, придворной дамѣ королевы.
   -- Это правда, отвѣчалъ король:-- но онъ женатъ на ней тайно, безъ согласія конетабля и безъ моего позволенія, итакъ этотъ бракъ недѣйствителенъ; а если папа дастъ разводъ, то ты не можешь быть взъискательнѣе его, святѣйшества! И такъ, если это смущало тебя...
   -- Но есть другая причина, батюшка.
   -- А какая? посмотримъ, какимъ образомъ можетъ сдѣлать тебя несчастною бракъ, который бы считали лестнымъ для себя самые благородные и самые богатые наслѣдники Франціи.
   -- Но, батюшка, потому-что... потому-что я уже люблю, сказала Діана, бросаясь въ смущеніи, со слезами на глазахъ, на грудь короля.
   -- Ты любишь, Діана? повторилъ изумленный Генрихъ:-- а какъ называется тотъ, кого ты любишь?
   -- Габріэль, государь!
   -- Какой Габріэль? сказалъ король, улыбаясь.
   -- Не знаю, батюшка.
   -- Что такое, Діана? Объяснись, ради Бога.
   -- Государь, я вамъ все разскажу. Это любовь дѣтства. Я видѣла Габріэля каждый день. Онъ былъ такъ услужливъ, такъ отваженъ, такъ прекрасенъ, такъ уменъ, такъ нѣженъ! онъ меня звалъ своею маленькой женой. Ахъ! государь, не смѣйтесь,-- это любовь священная, первая, запечатлѣвшаяся въ моемъ сердцѣ; другія могутъ прибавиться къ ней, но не изгладить ея. А между-тѣмъ, я вышла за герцога Фарнезскаго, государь; но тогда я еще не знала, что дѣлаю; меня принудили, я повиновалась какъ ребенокъ. Съ-тѣхъ-поръ, я видѣла, я жила, я поняла, какъ виновата была предъ Габріэлемъ! Бѣдный Габріэль! Оставляя меня, онъ не плакалъ, но во взглядѣ его была глубокая скорбь! Все это возвратилось ко мнѣ съ золотыми воспоминаніями дѣтства, во время уединенной жизни въ монастырѣ, такъ-что я два раза пережила дни, проведенные съ Габріэлемъ -- въ дѣйствительности и мысленно. И, возвратившись сюда, государь, между совершенными придворными, я не видала ни одного, который могъ бы сравниться съ Габріэлемъ; Францискъ, покорный сынъ надменнаго конетабля, никогда не будетъ въ состояніи заставить меня забыть кроткаго, благороднаго товарища моего дѣтства. Поэтому, теперь, пріучившись понимать свои поступки и ихъ важность, батюшка, я останусь вѣрною Габріэлю до-тѣхъ-поръ, пока вы позволите мнѣ быть свободною.
   -- Но видѣла ли ты его, Діана, съ-тѣхъ-поръ, какъ оставила Вимутье?
   -- Увы! нѣтъ, батюшка.
   -- Но имѣешь о немъ извѣстіе, по-крайней-мѣрѣ?
   -- Также нѣтъ. Только отъ Энгеррана я узнала, что послѣ моего отъѣзда, онъ оставилъ родину; онъ сказалъ своей кормилицѣ Алоизѣ, что она увидитъ его славнымъ и сильнымъ, чтобъ она не безпокоилась о немъ... Съ этимъ онъ и уѣхалъ...
   -- И въ семействѣ его съ-тѣхъ-поръ ничего о немъ не знаютъ? спросилъ король.
   -- Въ его семействѣ? повторила Діана.-- Изъ его семейства я знала только Алоизу, батюшка, и бывая съ Энгерраномъ въ Монгомери, никогда не видѣла его родственниковъ.
   -- Въ Монгомери! вскричалъ Генрихъ, блѣднѣя.-- Діана! Діана! Это не Монгомери, надѣюсь! скажи скорѣе, это не Монгомери?
   -- О! нѣтъ, государь; тогда онъ, вѣрно, жилъ бы въ замкѣ, а онъ былъ въ домѣ своей кормилицы Алоизы. Но что вамъ сдѣлали Монгомери? Отъ-чего это имя встревожило васъ до такой степени? Развѣ они враги ваши? О нихъ тамъ всѣ говорятъ съ почтеніемъ.
   -- А! конечно! продолжалъ король съ презрительнымъ смѣхомъ: -- они мнѣ ничего не сдѣлали, рѣшительно ничего. Да и что можетъ сдѣлать Валуа Монгомери? Возвратимся къ твоему Габріэлю. Кажется, такъ ты его называешь?
   -- Да...
   -- И у него нѣтъ другаго имени?
   -- Сколько мнѣ извѣстно,-- нѣтъ, государь; онъ такой же сирота, какъ и я, и при мнѣ никогда не говорили объ отцѣ его.
   -- И у тебя, наконецъ, Діана, нѣтъ другой причины отказываться отъ предполагаемаго союза съ Монморанси, кромѣ этой старинной любви къ Габріэлю? не правда ли?
   -- Этого достаточно для моихъ убѣжденій, государь.
   -- Очень-хорошо, Діана, и я не стану дѣйствовать противъ твоихъ убѣжденій, если можно будетъ узнать и оцѣнить твоего друга, хотя бы онъ былъ, какъ я догадываюсь, сомнительнаго происхожденія.
   -- Нѣтъ ли также препятствія въ моемъ гербѣ, ваше величество?
   -- Есть ли у тебя гербъ или нѣтъ, но Монморанси и Кастро считаютъ за честь ввести въ свой домъ законную дочь моего герба. Твой Габріэль, напротивъ... но не въ томъ дѣло. Меня занимаетъ то, что онъ тебя не видалъ шесть лѣтъ, что онъ забылъ о тебѣ, Діана, и любитъ, можетъ-быть, другую.
   -- Вы не знаете Габріэля, государь; у него дикое и вѣрное сердце, которое погаснетъ любя меня.
   -- Хорошо, Діана! Съ тобою, конечно, невѣрность неправдоподобна, и ты имѣешь право отвергать мое предположеніе; но по всему видно, что этотъ юноша отправился на войну. Ну! и весьма-вѣроятно, что онъ погибъ. Я огорчаю тебя, дитя мое... вотъ уже ты и поблѣднѣла и заплакала. Да, я вижу, что это чувство глубоко запало въ твою душу, и хоть я не имѣлъ случая встрѣчать подобнаго и меня пріучили сомнѣваться въ вѣчной любви, но я не улыбаюсь надъ твоимъ чувствомъ, я уважаю его. Только посмотри, милушка,-- для твоей дѣтской любви безъ предмета, для одного воспоминанія, для призрака, -- посмотри въ какое затруднительное положеніе ставитъ меня твой отказъ. Если я не сдержу даннаго конетаблю слова, онъ разсердится, безъ сомнѣнія, и, можетъ-быть, оставитъ службу; а въ такомъ случаѣ, королемъ буду уже не я, а герцогъ Гизъ... Посмотри, Діана: изъ шести братьевъ этого имени, у герцога Гиза въ рукахъ всѣ военныя силы Франціи, у кардинала -- финансы, у третьяго -- мои марсельскія суда, четвертый -- управляетъ Шотландіей, а пятый заступитъ мѣсто Бриссака въ Пьемонтѣ. Такъ-что во всемъ моемъ государствѣ, я, король, не могу располагать ни однимъ солдатомъ, ни однимъ экю безъ ихъ согласія. Я говорю съ тобою кротко, Діана; объясняю тебѣ, въ чемъ дѣло; прошу, когда могу приказывать. Но я полагаюсь на твою разсудительность, и хочу, чтобъ отецъ, а не король получилъ согласіе дочери на его планы. Я получу его, потому-что ты добра и любишь меня. Этотъ бракъ, дитя мое, спасаетъ меня; онъ дастъ Монморанси авторитетъ, отнимая его у Гизовъ. Онъ уравновѣшиваетъ двѣ чашечки вѣсовъ, для которыхъ моя королевская власть служитъ коромысломъ. Гизъ сдѣлается менѣе горячъ, а Монморанси болѣе преданъ. Ну! ты не отвѣчаешь, милушка?.. Не-уже-ли ты не хочешь внять просьбамъ твоего отца, который не приневоливаетъ тебя, но дѣйствуетъ кротко, раздѣляетъ твои мысли,-- и только проситъ тебя не отказать ему въ первой услугѣ, которою ты можешь отплатить ему за то, что онъ сдѣлалъ и что намѣренъ сдѣлать для твоего счастія и благосостоянія? Ну, Діана, дочь моя, -- согласна ты?
   -- Государь, отвѣчала Діана:-- голосъ вашъ въ тысячу разъ могущественнѣе, когда проситъ, нежели когда приказываетъ.-- Я готова жертвовать собою для вашихъ видовъ, но съ условіемъ, государь.
   -- А съ какимъ?
   -- Чтобъ этотъ бракъ былъ не ранѣе, какъ черезъ три мѣсяца; а между-тѣмъ я спрошу, не знаетъ ли чего Алоиза о Габріэлѣ; употреблю всѣ средства убѣдиться въ истинѣ, если его уже нѣтъ, и испросить назадъ данное ему обѣщаніе, если онъ живъ.
   -- Согласенъ отъ всего сердца, сказалъ довольный Генрихъ:-- и прибавлю, что нельзя дѣйствовать благоразумнѣе въ подобномъ ребячествѣ... И такъ, ты будешь разъискивать Габріэля и, въ случаѣ нужды, я помогу тебѣ; а черезъ три мѣсяца выйдешь за Франциска, каковъ бы ни былъ результатъ твоихъ розъисковъ, живъ или умеръ твой другъ?
   -- Теперь, сказала Діана, покачивая печально головкой: -- я не знаю, чего желать мнѣ для него, -- смерти или жизни.
   Король открылъ-было ротъ и готовился предложить не слишкомъ отеческую теорію, утѣшеніе довольно-смѣлое; но онъ взглянулъ на дѣвственный, ангельскій профиль Діаны, и мысль его выразилась только улыбкой.
   -- Къ-счастію или къ-несчастію, придворные обычаи передѣлаютъ ее, подумалъ Генрихъ.
   -- Теперь, Діана, прибавилъ онъ громко:-- пора отправиться въ церковь.-- Дай мнѣ руку; я проведу тебя до большой галереи, а потомъ увидимся на карусели и на послѣобѣденныхъ играхъ. Если ты не очень-сердита за мою тиранію, то будешь апплодировать мнѣ, мой красавецъ-судья.
   

VII.
Поговорки конетабля.

   Въ тотъ же день послѣ обѣда, между-тѣмъ, какъ въ Турнелли происходилъ карусель и торжество, конетабль Монморанси дѣлалъ допросъ шпіону въ Луврѣ, въ кабинетѣ Діаны Пуатье, на счетъ своихъ задушевныхъ тайнъ.
   Шпіонъ былъ средняго роста, смуглый, черноволосый, съ черными глазами, съ орлинымъ носомъ, раздвоившимся подбородкомъ, съ выступавшей впередъ нижней губой и нѣсколько сутуловатъ. Онъ имѣлъ поразительное сходство съ Мартэномъ-Герромъ, вѣрнымъ конюшимъ Габріэля. Когда они были не вмѣстѣ, ихъ можно было принять одного за другаго, а вмѣстѣ, они казались близнецами,-- такъ походили они во всемъ другъ на друга. Тѣ же черты лица, тѣ же лѣта, тѣ же пріемы.
   -- А съ курьеромъ что вы сдѣлали, господинъ Арно? спросилъ копетабль.
   -- Я уничтожилъ его, что дѣлать! Но это было ночью въ фонтенблоскомъ лѣсу. Убійство припишутъ ворамъ. Я остороженъ.
   -- Нужды нѣтъ, господинъ Арно, дѣло все-таки важное, и я не доволенъ, что вы такъ скоро прибѣгнули къ оружію.
   -- Я не отступаю ни предъ какою крайностію, когда дѣло идетъ объ услугѣ вамъ.
   -- Да; но однажды навсегда говорю вамъ, господинъ Арно, что если вы дадите себя схватить, то я дамъ васъ повѣсить, сказалъ конетабль сухимъ и нѣсколько-презрительнымъ тономъ.
   -- Будьте спокойны, мы люди съ предосторожностями.
   -- Теперь посмотримъ письмо.
   -- Вотъ оно.
   -- Ну, разверни его не ломая печати и читай. Не-уже-ли ты воображаешь, что я умѣю читать? чортъ побери!
   Господинъ Арно дю-Тилль вынулъ изъ кармана родъ острыхъ ножницъ, тщательно подрѣзалъ печать и развернулъ письмо. Сначала онъ обратился къ подписи.
   -- Изволите видѣть,-- я не ошибался. Письмо дѣйствительно къ кардиналу Гизу отъ кардинала Караффы, какъ этотъ несчастный курьеръ имѣлъ глупость мнѣ признаться.
   -- Читай же, терновая шапка! вскричалъ Монморанси.
   Господинъ Арно читалъ:
   "-- Любезный союзникъ, только три важныя слова. Во-первыхъ, по вашей просьбѣ, папа поведетъ медленно дѣло о разводѣ, и будетъ водить вчера пріѣхавшаго въ Римъ Франциска Монморанси отъ конгрегаціи до конгрегаціи, чтобы потомъ совершенно отказать въ его просьбѣ".
   -- Pater noster... пробормоталъ конетабль.-- Чтобъ черти спалили всѣ эти красныя мантіи!
   "Во-вторыхъ" продолжалъ Арно: "г. Гизъ, вашъ знаменитый братъ, взявъ Камили, теперь держитъ въ осадѣ Чивителлу. Но рѣшиться послать ему людей и провіантъ, которыхъ онъ проситъ -- для насъ важное пожертвованіе, и мы по-крайней-мѣрѣ должны быть увѣрены, что, его не отзовутъ для фландрской войны, какъ здѣсь носятся слухи. Постарайтесь, чтобъ онъ остался у насъ, и его святѣйшество, не смотря на тяжелое время, рѣшится выпустить большое количество индульгенцій, чтобъ помочь Франциску Гизу проучить, какъ слѣдуетъ, герцога Альбу, его надменнаго властителя".
   -- Adveniat regnum tuum!.. пробормоталъ Монморанси.-- Постараемся, кровяная голова! постараемся, хотя бы пришлось призвать Англичанъ во Францію. Продолжайте-ка, черти бъ пѣли! Арно.
   "Въ-третьихъ" продолжалъ шпіонъ: "чтобъ ободрить васъ и содѣйствовать вашимъ стремленіямъ, скажу вамъ, что въ Парижъ скоро пріѣдетъ посланный вашимъ братомъ къ Генриху виконтъ д'Эксме съ знаменами, отбитыми въ итальянскую кампанію. Онъ отправляется и, безъ сомнѣнія, пріѣдетъ въ одно время съ моимъ письмомъ, которое, впрочемъ, я предпочелъ ввѣрить нашему обыкновенному курьеру; его присутствіе и славные подарки, которые онъ предложитъ королю, конечно, помогутъ вамъ устроить что слѣдуетъ".
   -- Fiat voluntas tua! вскричалъ взбѣшеный конетабль.-- Увидимъ этого чортова посланника! рекомендую тебѣ его, Арно. Кончено это проклятое письмо?
   -- Слѣдуютъ привѣтствія и подпись.
   -- Ну, видишь, что тебѣ предстоитъ работа, пріятель?
   -- Я ея-то только и жду, да еще нѣсколько денегъ, чтобъ удобнѣе привести ее къ желанному окончанію.
   -- Шутъ! вотъ сто дукатовъ. Съ тобой надо всегда держать деньги въ рукахъ.
   -- Я трачу только по вашимъ порученіямъ.
   -- Твои шашни стоютъ тебѣ больше моей службы, плутъ.
   -- О! какъ вы ошибаетесь во мнѣ! Мое единственное желаніе -- жить спокойно, счастливо и безбѣдно въ какой-нибудь провинціи, окруженнымъ женою и дѣтьми, и тамъ проводить дни, какъ подобаетъ честному отцу семейства.
   -- Это въ-самомъ-дѣлѣ совершенная добродѣтель и въ буколическомъ тонѣ. Ну! исправься, копи деньги, женись и будешь въ состояніи осуществить свои планы семейнаго счастія. Никто тебѣ не мѣшаетъ.
   -- А запальчивость! И какая женщина пойдетъ за меня!
   -- Къ дѣлу, въ ожиданіи гименея, господинъ Арно; запечатайте снова это драгоцѣнное письмо и отнесите его къ кардиналу. Вы переодѣнетесь, понимаете? и скажете, что исполняете волю товарища, который, умирая, передалъ вамъ это письмо.
   -- Можете быть покойны. Перепечатанное письмо и поддѣльный курьеръ будутъ правдоподобнѣе самой истины.
   -- Ахъ, чортъ побери! продолжалъ Монморанси:-- мы забыли записать имя гизовскаго уполномоченнаго.-- Какъ-бишь его?
   -- Виконтъ д'Эксме.
   -- Да, такъ, плутъ. Ну! помни это имя. Гэ! кому еще меня нужно?
   -- Извините, сударь, сказалъ вошедшій курьеръ конетабля.-- Дворянинъ, пріѣхавшій изъ Италіи, имѣетъ порученіе къ королю отъ герцога Гиза, и я считалъ нужнымъ предупредить васъ, тѣмъ болѣе, что онъ хочетъ непремѣнно говорить съ кардиналомъ лотарингскимъ. Онъ называетъ себя виконтомъ д'Эксме.
   -- Хорошо сдѣлалъ, Гильйомъ, сказалъ конетабль.-- Проси сюда этого господина. А ты, Арно, стань здѣсь за портьерой и воспользуйся случаемъ разсмотрѣть того, съ кѣмъ тебѣ, безъ сомнѣнія, прійдется имѣть дѣло.
   -- Мнѣ кажется, отвѣчалъ Арно:-- что я уже гдѣ-то его видѣлъ. Впрочемъ, надо удостовѣриться... Виконтъ д'Эксме?..
   Шпіонъ скользнулъ за портьеру. Гильйомъ ввелъ Габріэля.
   -- Извините, сказалъ молодой человѣкъ, кланяясь старику:-- съ кѣмъ я имѣю честь говорить?
   -- Я конетабль Монморанси, милостивый государь; что вамъ угодно?
   -- Еще разъ прошу извиненія, продолжалъ Габріэль:-- то, что я имѣю сказать, я долженъ сказать королю.
   -- Вы знаете, что его величества нѣтъ въ Луврѣ, а во время его отсутствія...
   -- Я отправлюсь или буду ждать его величество, прервалъ Габріэль.
   -- Его величество на праздникѣ въ Турнелли и возвратится сюда не ранѣе вечера; вы, можетъ-быть, не знаете, что сегодня празднуется бракъ Дофина?
   -- Нѣтъ, я узналъ это на дорогѣ. Но я ѣхалъ чрезъ улицы Университета и Моста-Мѣнялъ, и не былъ въ Улицѣ-Святаго-Антуана.
   -- Вамъ бы слѣдовало отправиться за толпою. Она бы привела васъ къ королю.
   -- Но я еще не имѣлъ чести представляться его величеству. Я совершенно новый человѣкъ при дворѣ, и надѣялся найдти въ Луврѣ кардинала лотарингскаго. Я спрашивалъ его свѣтлость и не знаю, почему меня привели сюда.
   -- Кардиналъ, какъ лицо духовное, любитъ воинскія игры, а я, какъ человѣкъ военный, люблю только дѣйствительныя сраженія, и потому я въ Луврѣ въ то время, какъ кардиналъ въ Турнелли.
   -- Итакъ, если позволите, я отправлюсь туда же.
   -- Боже мой! отдохните немного; вы, кажется, пріѣхали издалека, изъ Италіи, конечно, если ѣхали чрезъ Университетскую Улицу.
   -- Дѣйствительно, изъ Италіи. Не имѣю причины скрывать этого.
   -- Вы, можетъ-быть, отъ герцога Гиза. Ну! что онъ тамъ дѣлаетъ?
   -- Позвольте сказать это прежде его величеству и оставить васъ, чтобъ исполнить эту обязанность.
   -- Если вы такъ спѣшите... Безъ сомнѣнія, прибавилъ онъ съ притворнымъ добродушіемъ:-- вы торопитесь увидѣть кого-нибудь изъ нашихъ красавицъ. Ручаюсь, что вы и торопитесь, и боитесь. А? не правда ли, молодой человѣкъ?
   Но Габріэль съ холоднымъ и важнымъ видомъ, вмѣсто отвѣта, низко поклонился и вышелъ.
   -- Paler nosier qui es in coelis!.. прошипѣлъ сквозь зубы конетабль, когда дверь затворилась.-- Не воображаетъ ли этотъ проклятый франтикъ, что я хотѣлъ его задобрить или подкупить! Развѣ я не знаю, что онъ скажетъ королю? Ну, попадется, такъ поплатится за свою суровость и наглое недовѣріе. Гей! господинъ Арно! Ну? что? гдѣ плутъ? тоже убѣжалъ! Чтобъ ихъ! Всѣ какъ сговорились одурѣть сегодня; чортъ ихъ перепутай!..
   Между тѣмъ, какъ конетабль излагалъ свое неудовольствіе въ проклятіяхъ и набожныхъ поговоркахъ, Габріэль, проходя по довольно-темной галереѣ, въ величайшему удивленію увидѣлъ передъ собою у двери своего конюшаго Мартэна-Герра, которому приказывалъ ждать себя на дворѣ.
   -- Это ты, Мартэнъ, сказалъ онъ ему.-- Ты пришелъ встрѣчать меня? Ну, ступайте съ Жеромомъ впередъ и ждите меня съ знаменами на углу Улицы-св.-Екатерины и св.-Антуана. Можетъ-быть, кардиналъ захочетъ, чтобы мы представили ихъ королю сейчасъ же передъ дворомъ на карусели. Христофъ подержитъ мою лошадь и поѣдетъ со мною. Ну, понялъ? Ступай же.
   -- Да, сударь, я знаю, что хотѣлъ знать, отвѣчалъ Мартэнъ-Герръ и пустился внизъ по лѣстницѣ впередъ Габріэля.-- Поэтому Габріэль, спускавшійся медленно, весьма удивился, найдя своего конюшаго еще на дворѣ, перепуганнаго, блѣднаго.
   -- Ну, Мартэнъ, что съ тобою? спросилъ онъ его.
   -- Ахъ, сударь, я сейчасъ его видѣлъ, прошелъ вотъ подлѣ меня, говорилъ мнѣ.
   -- Кто?
   -- Кто, если не сатана, привидѣніе, чудовище, другой Мартэнъ-Герръ.
   -- Опять тѣ же бредни, Мартэнъ! ты спишь стоя?
   -- Никакъ нѣтъ, я не спалъ. Онъ говорилъ мнѣ, сударь; остановился передо мною, уничтожилъ меня своимъ магическимъ взглядомъ и, смѣясь адскимъ смѣхомъ, сказалъ: "Ну! а мы все на службѣ у виконта д'Эксме" замѣтьте, говоритъ мы, сударь, "и привезли изъ Италіи знамена, взятыя Гизомъ на войнѣ". Я невольно кивнулъ головой: какъ онъ знаетъ все это? И потомъ говоритъ: "Чего же бояться, развѣ мы не друзья и не братья?" Потомъ, услышавъ, что вы идете, прибавилъ съ дьявольской усмѣшкой, отъ которой у меня волосы стали дыбомъ: "Мы увидимся, Мартэнъ-Герръ, увидимся". И исчезъ въ эту дверцу, можетъ-быть, или просто въ стѣну.
   -- Какой вздоръ ты говоришь! сказалъ Габріэль.-- Когда же онъ успѣлъ наговорить столько съ-тѣхъ-поръ, какъ ты ушелъ отъ меня въ галереѣ?
   -- Я, сударь? я не двигался съ мѣста и ждалъ васъ здѣсь, какъ вы приказали.
   -- Еще что! съ кѣмъ же, какъ не съ тобой, я сейчасъ говорилъ?
   -- Конечно, съ другимъ, сударь, съ моимъ двойникомъ, съ моимъ привидѣніемъ.
   -- Бѣдный Мартэнъ, продолжалъ Габріэль съ состраданіемъ: -- ты болѣнъ? у тебя болитъ голова? Мы, можетъ-быть, долго ѣхали по солнцу.
   -- Да, сказалъ Маргенъ-Герръ:-- вы, пожалуй, вообразите еще, что у меня бредъ. Но вотъ доказательство, сударь, я не знаю и перваго слова изъ тѣхъ приказаній, которыя вы сейчасъ отдавали, какъ вы думаете, мнѣ.
   -- Ты забылъ, Мартэнъ! съ кротостію сказалъ Габріэль.-- Ну! я повторю тебѣ, мой другъ. Я говорилъ, чтобъ ты шелъ съ знаменами и ждалъ меня на углу Улицы-св.-Антуана и св.-Екатерины, чтобъ взялъ съ собой Жерома, а со мной останется Христофъ; вспомнилъ теперь?
   -- Извините, сударь, нельзя мнѣ вспомнить того, чего я не зналъ.
   -- Наконецъ, ты теперь знаешь это, сказалъ Габріэль.-- Пойдемъ къ калиткѣ, гдѣ насъ ждутъ лошади и люди, и скорѣе въ дорогу. Въ Турнелли!
   -- Слушаю, сударь. Стало-быть, у васъ теперь два конюшихъ; но слава Богу, что у меня не два господина.
   

VIII.
Счастливый карусель.

   Торжественная арена была устроена по Улицѣ-св.-Антуана, отъ Турнелли до королевскихъ конюшенъ. Она образовала длинный четвероугольникъ, окруженный по бокамъ скамьями для зрителей. На одномъ концѣ сидѣла королева и вокругъ нея дворъ. На противоположномъ концѣ, при входѣ, ждали бойцы. Народъ толпился по боковымъ галереямъ.
   Когда, послѣ религіознаго обряда и послѣдовавшаго за нимъ обѣда, королева и дворъ вошли на приготовленныя мѣста, виватъ и радостныя восклицанія раздались со всѣхъ сторонъ.
   Но эти именно веселые крики были причиной того, что праздникъ начался несчастіемъ. Лошадь гвардейскаго офицера Аваллона, испуганная шумомъ, бросилась и понеслась по аренѣ. Сброшенный наѣздникъ ударился о барьеръ и былъ вынесенъ полумертвый.
   Это приключеніе сильно встревожило короля, но страсть къ играмъ и каруселямъ скоро взяла верхъ.
   -- Бѣдный Аваллонъ, сказалъ онъ: -- такой усердный! Пусть хорошенько позаботятся о немъ, по-крайней-мѣрѣ.
   И потомъ прибавилъ:
   -- Ну! все-таки можно начать игры въ кольцо.
   Игра въ кольцо въ то время была нѣсколько-сложнѣе и труднѣе, нежели какъ мы ее знаемъ. Столбъ, на которомъ висѣло кольцо, стоялъ почти на второй трети арены. Надо было проскакать галопомъ первую треть, и несясь во весь галопъ чрезъ вторую треть, схватить копьемъ кольцо на скаку.
   Но копье надо было держать горизонтально надъ головою, не касаясь древкомъ до туловища. Остальную треть арены проѣзжали рысью и королева вручала побѣдителю брильянтовое кольцо.
   Генрихъ II, на бѣлой, убранной золотомъ и бархатомъ лошади, былъ самый ловкій наѣздникъ. Онъ держалъ копье и дѣйствовалъ съ удивительнымъ искусствомъ и меткостью. Но Вьелльвиль соперничалъ съ нимъ, и однажды всѣ уже думали, что побѣда останется за первымъ. У него было двумя кольцами болѣе, нежели у короля, а оставалось поднять только три. Вьелльвиль, какъ сметливый придворный, далъ промахъ по всѣмъ тремъ, и награду получилъ король.
   Принимая кольцо, онъ колебался и съ сожалѣніемъ взглянулъ на Діану Пуатье; подарокъ былъ предложенъ королевой, и потому слѣдовало передать его новобрачной дофинѣ, Маріи Стюартъ.
   -- Ну, что? спросилъ онъ въ антрактѣ:-- есть надежда спасти Аваллона?
   -- Онъ еще живъ, государь, отвѣчали ему, но послѣдняя минута несомнѣнна.
   -- Увы! сказалъ король.-- Перейдемъ же къ гладіаторскимъ играмъ.
   Эти гладіаторскія игры были представленія битвъ съ маневрами и эволюціями, весьма-новыя и рѣдкія въ то время, но безъ-сомнѣнія онѣ не поразили бы воображенія зрителя нашего времени и читателя нашей книги. Итакъ, мы отсылаемъ къ Брантому тѣхъ, кто желаетъ знать марши и контр-марши двѣнадцати гладіаторовъ, "одѣтыхъ въ древнія римскія тоги, шесть въ бѣлыхъ и шесть въ пунцовыхъ атласныхъ", что дѣйствительно могло казаться весьма-историческимъ въ то время, когда мѣстные цвѣта были еще неизвѣстны.
   Послѣ этой прекрасной битвы, окончившейся всеобщимъ рукоплесканіемъ, начались приготовленія къ скачкѣ вокругъ кольевъ.
   На концѣ арены, гдѣ былъ расположенъ дворъ, вбили нѣсколько кольевъ отъ пяти до шести футовъ вышиною, въ извѣстномъ разстояніи другъ отъ друга. Слѣдовало проскакать между ними, дѣлая различные круги и повороты во всѣхъ направленіяхъ, не пропустивъ и не задѣвъ ни одного. Въ награду назначался браслетъ удивительной работы.
   Изъ восьми разъ, король остался побѣдителемъ три раза, полковникъ Бонниве выигралъ тоже три раза. Девятый и послѣдній туръ долженъ былъ рѣшить дѣло; но Бонниве былъ такъ же почтителенъ, какъ и Вьелльвиль; и, не смотря на ловкость своей лошади, пріѣхалъ третьимъ, а награда досталась королю.
   Король занялъ мѣсто подлѣ Діаны Пуатье, и публично передалъ ей полученный браслетъ.
   Королева поблѣднѣла отъ негодованія.
   Гаспаръ Таваннъ, стоявшій за нею, наклонился къ Катеринѣ Медичи.
   -- Слѣдите за мною глазами, посмотрите, куда я пойду и что сдѣлаю, сказалъ онъ ей на ухо.
   -- А что ты хочешь дѣлать, мой храбрый Гаспаръ? спросила королева.
   -- Отрѣзать носъ г-жѣ Валентинуа, холодно, серьезнымъ тономъ отвѣчалъ Таваннъ.
   Онъ пошелъ-было. Катерина, полу-испуганная, полу-довольная, удержала его.
   -- Но подумалъ ли ты, Гаспаръ, -- тебя повѣсятъ.
   -- Подумалъ; но я спасу короля и Францію.
   -- Благодарю, Гаспаръ, отвѣчала Катерина:-- ты такой же отважный другъ, какъ суровый воинъ. Но я приказываю тебѣ остаться, Гаспаръ; терпѣніе.
   Терпѣніе! Это слово, казалось, было до-сихъ-поръ основнымъ догматомъ для Катерины Медичи. Та, которая въ-послѣдствіи такъ охотно стала на первую ступень, никогда, казалось, не желала выйдти изъ полутѣни втораго плана. Она ждала. А между-тѣмъ, она была тогда въ полной силѣ той красоты, о которой Бурдейль оставилъ намъ такія тонкія подробности; главное стараніе ея было -- рѣже показываться; и, вѣроятно, этой скромности она обязана была тѣмъ, что злословіе приближенныхъ ея мужа рѣшительно не открывало рта. Одинъ только грубый конетабль осмѣливался замѣчать королю, что послѣ десятилѣтняго безплодія, десятеро дѣтей, подаренныхъ Катериною Франціи, очень-мало похожи на отца. Никто другой не смѣлъ пикнуть противъ королевы.
   Въ этотъ день, какъ и всегда, Катерина, казалось, вовсе не замѣчала того вниманія, которымъ король окружалъ Діану Пуатье, что видѣлъ и зналъ весь дворъ. Утишивъ пламенное негодованіе маршала, она стала разговаривать съ дамами о только-что кончившихся играхъ и о ловкости, въ которой отличился Генрихъ.
   Турниры готовились только на завтра и въ послѣдующіе дни; но многіе изъ придворныхъ просили у короля позволенія, прежде назначеннаго срока, переломить нѣсколько копій въ честь и удовольствіе дамъ.
   -- Пусть! отвѣчалъ, король:-- я согласенъ отъ всей души, хотя это можетъ разстроить г. кардинала, которому, я думаю, только эти два часа, какъ мы здѣсь, достались на разборку такой огромной корреспонденціи. Получилъ вдругъ два извѣстія, и, кажется, очень озабоченъ ими. Ну, ничего! мы послѣ узнаемъ, въ чемъ дѣло; а вы пока можете переломить нѣсколько копій... Вотъ и награда побѣдителю, примолвилъ Генрихъ, снявъ висѣвшее у него на шеѣ золотое ожерелье.-- Старайтесь, господа; но берегитесь: если дѣло пойдетъ не на шутку, я готовъ вмѣшаться и захватить назадъ предложенную награду, тѣмъ больше, что я кое-что долженъ г-жѣ де-Кастро. Не забудьте также, что ровно въ шесть часовъ борьба кончится, и побѣдитель, кто бы онъ ни былъ, будетъ увѣнчанъ. И такъ, въ-продолженіе часа вы можете показывать намъ свои меткіе удары. Но во всякомъ случаѣ, позаботьтесь, чтобъ никто не пострадалъ. А, кстати, что Аваллонъ?
   -- Увы, государь! онъ сейчасъ только умеръ.
   -- Упокой Господи его душу! возразилъ Генрихъ.-- Изъ моихъ гвардейцевъ онъ былъ, можетъ-быть, самый усердный къ службѣ, самый храбрый. Кто-то замѣнитъ мнѣ его?.. Но, господа, дамы ждутъ, ристалище сейчасъ будетъ открыто. Посмотримъ, кто получитъ ожерелье изъ рукъ королевы?
   Графъ Поммривъ первый удержалъ поле; потомъ онъ долженъ былъ уступить г. Бюри, который въ свою очередь уступилъ маршалу Амвилю. Могучій и ловкій маршалъ одержалъ верхъ надъ пятью одинъ за другимъ выступавшими противниками.
   Король не выдержалъ.
   -- Э! сказалъ онъ маршалу: -- увидимъ, г. Амвиль, вѣчно ли вы тамъ будете первенствовать!
   Онъ вооружился, и съ перваго раза Амвиль былъ выбитъ изъ стременъ. Потомъ была очередь г. Оссюна. Потомъ не явилось больше ни одного противника.
   -- Что же, господа? сказалъ Генрихъ.-- Какъ! никто не хочетъ биться со мной? Нарочно, что ли, щадятъ меня? примолвилъ онъ, нахмуривъ брови.-- А, чортъ возьми! я этого не думаю! Здѣсь королемъ только тотъ, кто побѣдитель; первенство -- одному искусству. Нападайте же на меня, господа, смѣлѣе.
   Но никто не отважился выйдти на льва; одинаково боялись -- и побѣдить, и быть побѣжденными.
   Между-тѣмъ, король горѣлъ нетерпѣніемъ. Къ нему начинало, можетъ-быть, закрадываться подозрѣніе, что предшествовавшіе соперники употребляли противъ него не всѣ свои силы. Эта мысль, унижавшая побѣду въ собственныхъ глазахъ побѣдителя, возбуждала въ немъ страшную досаду.
   Наконецъ, новый противникъ перелетѣлъ черезъ барьеръ. Генрихъ, и не взглянувъ, кто этотъ противникъ, выступилъ противъ него и помчался... Оба копья разлетѣлись въ куски; но король подъ силой удара покачнулся въ сѣдлѣ и долженъ былъ схватиться за луку; соперникъ не шевельнулся. Въ эту минуту пробило шесть часовъ. Генрихъ былъ побѣжденъ.
   Проворно и весело спрыгнулъ онъ съ коня, бросилъ поводъ конюшему и подалъ руку своему побѣдителю, чтобъ самому подвести его къ королевѣ. Къ величайшему изумленію, онъ увидѣлъ передъ собой лицо совершенно-незнакомое. Впрочемъ, это былъ кавалеръ чрезвычайно-статный, съ благородной физіономіей, и королева, надѣвая ожерелье на шею ставшаго передъ ней на колѣни молодаго человѣка, не могла не заглядѣться, улыбнулась ему.
   Кавалеръ, послѣ низкаго поклона, всталъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ эстрадѣ и, остановясь передъ г-жею Кастро, подалъ ей полученное въ награду ожерелье.
   Трубы еще звучали такъ громко, что никому не было слышно восклицаній, вырвавшихся вдругъ изъ двухъ устъ:
   -- Габріэль!
   -- Діана!
   Діана, блѣдная отъ радости и изумленія, взяла ожерелье дрожащею рукою. Всѣ подумали, что незнакомецъ слышалъ, какъ король обѣщалъ это ожерелье г-жѣ Кастро, и не хотѣлъ лишить подарка такую прекрасную даму. Нашли, что его поступокъ любезенъ и достоинъ порядочнаго человѣка. Самъ король думалъ то же самое.
   -- Вотъ, сказалъ онъ:-- трогательная любезность. Но я, успѣвшій узнать по именамъ всѣхъ своихъ дворянъ, я, признаюсь, не могу припомнить, гдѣ и когда васъ видѣлъ; а между-тѣмъ, былъ бы чрезвычайно радъ узнать, кто далъ мнѣ сейчасъ такой жестокій толчокъ, который чуть не вышибъ меня изъ сѣдла, да, слава Богу, ноги мои оказались крѣпки.
   -- Государь, отвѣчалъ Габріэль:-- я въ первый разъ имѣю честь быть въ присутствіи вашего величества. До-сихъ-поръ, я находился въ войскѣ, и только-что воротился изъ Италіи. Меня зовутъ виконтомъ д'Эксме.
   -- Виконтъ д'Эксме! повторилъ король:-- хорошо! теперь я буду помнить имя моего побѣдителя.
   -- Государь! проговорилъ Габріэль:-- гдѣ вы, тамъ нѣтъ побѣдителя; я представлю на это вашему величеству блестящее доказательство.
   Онъ подалъ знакъ. Мартэнъ-Герръ и два воина вошли съ итальянскими знаменами и положили ихъ къ ногамъ короля.
   -- Государь! продолжалъ Габріэль:-- вотъ знамена, отбитыя въ Италіи вашими войсками; его высочество герцогъ Гизъ посылаетъ ихъ вашему величеству. Его свѣтлость кардиналъ лотарингскій увѣрилъ меня, что вашему величеству не будетъ непріятно, если я представлю эти трофеи такъ необдуманно, въ присутствіи двора и народа -- свидѣтелей, жаждущихъ вашей славы. Имѣю честь вручить также и эти письма отъ герцога Гиза.
   -- Благодарю, г. д'Эксме, сказалъ король.-- Такъ вотъ тайна всей корреспонденціи кардинала. Эти письма утверждаютъ нашу довѣренность къ вамъ, виконтъ. Но у васъ у самого прекрасная манера представляться... Какъ? изъ этихъ знаменъ, четыре взяты лично вами. Нашъ кузенъ Гизъ называетъ васъ однимъ изъ самыхъ храбрыхъ офицеровъ. Г. д'Эксме, просите отъ меня что хотите, и клянусь Богомъ, просьба ваша сейчасъ будетъ исполнена.
   -- Государь, вы слишкомъ-милостивы, и я отдаюсь на волю вашего величества.
   -- Вы -- офицеръ въ войскѣ герцога Гиза, сказалъ король.-- Хотите ли быть офицеромъ нашей гвардіи? Я не зналъ, кѣмъ замѣнить Аваллона, который, къ-сожалѣнію, сегодня умеръ; но теперь вижу, что у него будетъ достойный преемникъ.
   -- Ваше величество...
   -- Вы согласны? это рѣшено. Завтра вступите въ должность. Теперь возвратимся въ Лувръ; тамъ вы мнѣ разскажете всѣ подробности итальянской войны.
   Габріэль поклонился.
   Генрихъ отдалъ приказаніе отправляться. Толпа разсѣялась съ крикомъ: "vive le roi!" Діана какъ-будто волшебной силой очутилась на минуту возлѣ Габріэля.
   -- Завтра, на вечерѣ у королевы, шепнула она ему.
   И исчезла, увлеченная своимъ кавалеромъ, бросивъ въ сердце стариннаго друга сладкую надежду.
   

IX.
О томъ, что можно пройдти возлѣ своей судьбы и не узнать ея.

   Вечера у королевы обыкновенно бывали послѣ ужина. Габріэлю внушили, что онъ, по новому своему званію офицера гвардіи, не только имѣетъ право, но даже обязанъ являться на этихъ вечерахъ. Ему, конечно, нечего было бояться нарушить обязанность; единственная его забота была -- переждать двадцать-четыре часа до исполненія этой обязанности. Видно, что усердіемъ и храбростію Аваллонъ былъ замѣненъ достойно.
   Но надо же было убить одинъ за другимъ всѣ двадцать четыре часа, отдѣлявшіе Габріэля отъ желанной минуты. Молодой человѣкъ, съ радости уже успѣвшій отдохнуть и еще не видавшій Парижа иначе, какъ при переходахъ изъ лагеря, въ лагерь, отправился по городу съ Мартэномъ-Герромъ искать приличной квартиры. Счастливый день задался Габріэлю: онъ нашелъ незанятою ту самую квартиру, которую нѣкогда занималъ отецъ его, графъ Монгомери. Габріэль нанялъ эту квартиру, не смотря на то, что она была немножко великолѣпна для простаго офицера гвардіи; но ему стоитъ только написать къ вѣрному Эліо, и тотъ пришлетъ ему нужную сумму изъ Монгомери. Онъ сталъ бы также просить свою добрую кормилицу Алоизу, чтобъ она пріѣхала къ нему жить.
   Первая цѣль Габріэля была достигнута: онъ теперь былъ уже не ребенокъ, а человѣкъ, который самъ стоитъ за себя и съ которымъ нужно держать разсчетъ; къ знаменитости, доставшейся ем у отъ предковъ, онъ прибавилъ славу, которая принадлежала ему лично. Одинъ, безъ всякой опоры, кромѣ собственной шпаги, безъ всякихъ ходатайствъ, кромѣ собственной отваги, онъ въ двадцать-четыре года достигъ значительной степени. Онъ могъ, наконецъ, съ гордостію явиться предъ той, кого любилъ, такъ же, какъ и передъ тѣми, кого долженъ былъ ненавидѣть. Ненавистныхъ поможетъ ему узнать Алоиза; любимая имъ -- уже узнала его.
   Габріэль уснулъ съ спокойнымъ духомъ и спалъ крѣпко.
   На другой день, ему надо было представиться г-ну Буаси, великому конюшему Франціи, чтобъ вручить доказательства своего благороднаго происхожденія. Г-нъ Буаси, человѣкъ честный, былъ другомъ графа Монгомери. Онъ понялъ причину, почему Габріэль скрылъ свое настоящее имя, и далъ слово хранить его тайну. Вскорѣ узнали виконта по появленію его съ маршаломъ Амвилемъ. Потомъ, Габріэль непосредственно началъ свою службу посѣщеніемъ и осмотромъ парижскихъ государственныхъ тюремъ. Путешествіе тягостное, которое разъ въ мѣсяцъ входило въ число его служебныхъ обязанностей.
   Онъ началъ Бастиліей и кончилъ Шатле.
   Начальникъ тюрьмы вручилъ ему списокъ своихъ арестантовъ, перечислялъ умершихъ, больныхъ, переведенныхъ, освобожденныхъ, и за тѣмъ дѣлалъ съ нимъ печальный обзоръ, представлялъ ему страшное зрѣлище. Габріэль думалъ, что все уже кончено, когда начальникъ Шатле показалъ ему въ своемъ спискѣ страницу почти совсѣмъ бѣлую, на которой была только эта, сильнѣе всѣхъ поразившая Габріэля отмѣтка:
   No 21, X. секретный арестантъ. Если, во время посѣщенія начальника, или офицера гвардіи, онъ покусится заговорить, то перевести его въ другую, болѣе сокровенную и строгую камеру.
   -- Кто же этотъ важный арестантъ? Можно узнать? спросилъ Габріэль у г-на Сальвуазона, начальника Шатле.
   -- Никто этого не знаетъ, отвѣчалъ начальникъ.-- Я принялъ его отъ моего предшественника, а тотъ -- отъ своего. Вы видите въ спискѣ, что вмѣсто числа, въ которое онъ поступилъ сюда, оставленъ пробѣлъ. Надо полагать, что это было при королѣ Францискѣ I. Мнѣ разсказывали, что онъ раза два или три пытался говорить. Но при первомъ его словѣ начальникъ долженъ, подъ страхомъ тяжкаго наказанія, запереть дверь его камеры и приказать перевести его въ другую, строжайшую камеру; такъ и было сдѣлано. Теперь здѣсь есть только одна камера строже той, которую онъ занимаетъ, и эта камера -- смерть. Его, безъ сомнѣнія, хотѣли и туда перевести, но онъ теперь молчитъ. Конечно, это долженъ быть какой-нибудь ужасный преступникъ. Онъ постоянно закованъ, и его тюремщикъ, чтобъ предупредить всякое возможное покушеніе, входитъ къ нему каждую минуту.
   -- Но если онъ говоритъ съ тюремщикомъ? сказалъ Габріэль.
   -- О! на это употребляютъ глухо-нѣмаго, который родился въ тюрьмѣ и никогда изъ нея не выйдетъ.
   Габріэль вздрогнулъ. Этотъ человѣкъ, совершенно-отдѣленный отъ всего живущаго и который, между-тѣмъ, жилъ и мыслилъ,-- внушилъ ему состраданіе, смѣшанное съ какимъ-то ужасомъ. Какая мысль, какое внутреннее угрызеніе, страхъ ли ада, или вѣра въ небо, могли мѣшать этому страдающему существу разбить голову о тюремную стѣну? Мщеніе или надежда привязывали его къ жизни?..
   Габріэль почувствовалъ родъ нетерпѣливаго желанія увидѣть этого человѣка; у него забилось сердце такъ же, какъ билось оно въ тѣ минуты, когда онъ ходилъ на свиданіе съ Діаной. Онъ осмотрѣлъ сотню арестантовъ съ невольнымъ состраданіемъ. Но этотъ привлекъ и тронулъ его больше всѣхъ другихъ; тоска давила ему грудь при мысли объ этомъ болѣзненномъ существованіи.
   -- Пойдемте въ нумеръ 21-й, сказалъ онъ начальнику странно-смущеннымъ голосомъ.
   Они спустились по нѣсколькимъ чернымъ, сырымъ лѣстницамъ, миновали много сводовъ, похожихъ на страшныя спирали дантова ада; потомъ начальникъ остановился передъ желѣзной дверью.
   -- Здѣсь. Я не вижу сторожа; онъ, вѣроятно, въ камерѣ; но у меня есть двойной ключъ. Войдемте.
   Онъ отперъ; они вошли при свѣтѣ фонаря, бывшаго въ рукахъ у ключника.
   Тогда Габріэль увидѣлъ безмолвную, ужасную картину, какую можно увидѣть развѣ только въ бреду злой горячки.
   Вся внутренность камеры -- сплошной камень, камень черный, заплесневѣлый, зловонный; потому-что это печальное мѣсто было изрыто ниже ложа Сены и вода, въ случаѣ сильной прибыли, затопляла его до половины. По этимъ мрачнымъ стѣнамъ ползали липкія насѣкомыя; въ ледяномъ воздухѣ не раздавалось никакого звука, кромѣ звука капели, падающей мѣрно и глухо съ отвратительнаго свода.
   Немного-меньше, нежели эти капли, немного-больше, нежели водоотливныя машины, жили тамъ два человѣческія существа, изъ которыхъ одно сторожило другое, оба помертвѣлыя, безсловесныя.
   Тюремщикъ, что-то въ родѣ идіота, великанъ съ остолбенѣлыми глазами, съ безжизненнымъ лицомъ, стоялъ въ тѣни и безсмысленнымъ взоромъ глядѣлъ на арестанта, лежавшаго въ углу на связкѣ соломы, закованнаго по рукамъ и по ногамъ вбитою въ стѣну цѣпью. Это былъ старикъ съ сѣдой бородой и такими же волосами. Когда вошли посѣтители, онъ, казалось, спалъ и не шевелился; можно было подумать, что это или трупъ, или статуя.
   Но вдругъ онъ приподнялся, сѣлъ, открылъ глаза, и взглядъ его устремился въ глаза Габріэлю.
   Ему запрещено было говорить; но этотъ страшный, блистательный взглядъ говорилъ. Онъ заворожилъ Габріэля. Начальникъ, въ сопровожденіи ключника обходилъ всѣ углы камеры; а Габріэль, приросшій къ мѣсту, стоялъ неподвижно, подъ вліяніемъ этихъ пламенныхъ глазъ; онъ не могъ оторваться отъ нихъ, и въ то же время въ головѣ его бродилъ цѣлый міръ странныхъ, невыразимыхъ мыслей.
   Арестантъ, казалось, смотрѣлъ на посѣтителя также не равнодушно, и была минута, когда онъ сдѣлалъ жестъ и открылъ ротъ, какъ-будто хотѣлъ говорить... но начальникъ возвращался; заключенный во время вспомнилъ предписанный ему законъ, -- и уста его выразились одною горькой улыбкой. Онъ закрылъ глаза и снова впалъ въ свою каменную неподвижность.
   -- О! уйдемте отсюда! сказалъ Габріэль начальнику.-- Пожалуйста, уйдемте! Мнѣ нужно вдохнуть воздуха и увидѣть дневной свѣтъ.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, онъ не могъ прійдти въ себя, не могъ, такъ-сказать, ожить до-тѣхъ-поръ, пока не очутился на улицѣ, среди толпы и шума. Но мрачное видѣніе еще оставалось предъ нимъ, преслѣдовало его весь день, пока онъ, задумчивый, бродилъ вдоль берега.
   Что-то шептало ему, что судьба несчастнаго узника касается его судьбы; что онъ сейчасъ прошелъ мимо одного важнаго событія изъ своей собственной жизни. Наконецъ, утомленный таинственными предчувствіями и замѣтивъ приближеніе вечера, Габріэль направился къ турнельскому ристалищу. Турниры того дня, въ которыхъ Габріэль не хотѣлъ принимать участія, оканчивались. Габріэль замѣтилъ Діану, и Діана его замѣтила; взаимный взглядъ разогналъ лежавшій на его сердцѣ мракъ, какъ солнечный лучъ разгоняетъ тучи. Габріэль забылъ изможденнаго узника, котораго видѣлъ въ тотъ день; мысль его наполнилась одной очаровательной красавицей, которую онъ долженъ былъ увидѣть въ наступавшій вечеръ.
   

X.
Элегія во время комедіи.

   По преданію временъ Франциска I, король, приближенные и всѣ придворныя дамы сбирались каждую недѣлю, раза три по-крайней-мѣрѣ, на половинѣ королевы. Тутъ разсматривались всѣ дневныя происшествія со всею свободою, иногда даже съ вольностью. Въ общемъ разговорѣ заводились частныя бесѣды, и, "въ этой труппѣ богинь", говоритъ Брантомъ, "каждый сановникъ и придворный занимался тою, которая ему больше правилась". Часто тутъ бывали также балы или спектакли.
   На подобное-то собраніе приглашенъ былъ другъ нашъ Габріэль, и, противъ обыкновенія, нарядился и надушился, чтобъ показаться пригляднѣе той, которая ему больше нравилась, говоря словами Брантома.
   Впрочемъ, радость Габріэля мѣшалась съ безпокойствомъ. Нѣсколько неясныхъ и непріятно-звучавшихъ словъ, произнесенныхъ около него о скоромъ замужствѣ Діаны, сильно смущали его. Въ восторгѣ, произведенномъ встрѣчею съ Діаной и увѣренностью, что въ ея взорахъ блестѣла прежняя нѣясность, онъ почти забылъ про письмо кардинала лотарингскаго, заставившее его такъ скоро удалиться; но эти звуки, носившіеся въ воздухѣ, эти имена Діаны де-Кастро и Франциска Монморанси, произносимыя вмѣстѣ такъ явственно, возвратили ему память. Не-уже-ли Діана согласится на этотъ гнусный бракъ? Не-уже-ли она любитъ этого Франциска? Его мучило сомнѣніе, котораго, можетъ-быть, не въ состояніи будетъ совершенно изгладить вечернее свиданіе.
   Въ-слѣдствіе этого, Габріэль рѣшился разспросить обо всемъ Мартэна-Герра, который успѣлъ уже завести не одно знакомство и, въ качествѣ конюшаго, долженъ былъ знать гораздо-болѣе господъ. Давно замѣченъ законъ акустики, что слухи всѣхъ родовъ гораздо-лучше отдаются внизу, и что лучшее эхо въ слугахъ. Такое намѣреніе пришло виконту д'Эксме тѣмъ болѣе кстати, что Маргэнъ-Герръ съ своей стороны также рѣшился поразспросить своего господина, потому-что замѣтилъ его разстройство, а между-тѣмъ, по его мнѣнію, онъ не имѣлъ права скрывать свои дѣйствія или чувства отъ такого вѣрнаго слуги и, въ добавокъ, спасителя.
   Изъ этого обоюднаго рѣшенія и послѣдовавшаго за тѣмъ разговора оказалось -- для Габріэля, что Діана де-Кастро не любитъ Франциска Монморанси, а для Мартэна-Герра, что Габріэль любитъ Діану де-Кастро.
   Этотъ двойственный выводъ произвелъ такое пріятное впечатлѣніе на того и на другаго, что Габріэль пріѣхалъ въ Лувръ часомъ раньше, а Мартэнъ-Герръ, чтобъ сдѣлать честь любовницѣ виконта, тотчасъ же отправился къ придворному портному купить темный камзолъ и желтые панталоны, заплатилъ за все наличными деньгами и тутъ же переодѣлся въ этотъ костюмъ, чтобъ показать его въ тотъ же вечеръ въ луврской передней, гдѣ онъ долженъ былъ ждать своего господина.
   Поэтому, портной весьма удивился, увидѣвъ чрезъ полчаса Мартэна-Герра въ другомъ платьѣ. Онъ замѣтилъ это ему. Мартэнъ-Герръ отвѣчалъ, что вечеръ показался ему нѣсколько холоденъ, и потому онъ заблагоразсудилъ одѣться потеплѣе. Впрочемъ, онъ былъ такъ доволенъ камзоломъ и панталонами, что пришелъ просить портнаго продать или сдѣлать ему еще камзолъ изъ того же сукна и того же покроя. Напрасно продавецъ говорилъ Мартэнъ-Герру, что такимъ образомъ будетъ казаться, будто онъ ходитъ все въ одномъ и томъ же платьѣ, и что гораздо-лучше сдѣлать другой костюмъ, -- камзолъ желтый, а панталоны темные, напримѣръ, потому-что это, кажется, были его любимые цвѣта. Марэтнъ-Герръ не хотѣлъ отступить отъ своей мысли, и портной долженъ былъ обѣщать ему не измѣнять даже тѣни платья, которое, за неимѣніемъ готоваго, взялся сдѣлать какъ-можно-скорѣе. Но на этотъ разъ Маргэнъ-Герръ просилъ повѣрить ему въ долгъ. Онъ прекрасно расплатился въ первый разъ,-- онъ былъ конюшій виконта д'Эксме, капитана королевской гвардіи; портной былъ одаренъ тѣмъ героическимъ довѣріемъ, которое во всѣ времена составляло историческую черту людей его званія. Онъ согласился и обѣщалъ изготовить платье къ завтрашнему дню.
   Между-тѣмъ, часъ, въ который Габріэль долженъ былъ бродить у дверей своего рая, прошелъ, и, вмѣстѣ съ многими другими кавалерами и дамами, онъ вошелъ въ комнату королевы.
   Съ перваго взгляда Габріэль замѣтилъ Діану; она сидѣла подлѣ дофины, какъ звали тогда Марію Стюартъ.
   Тотчасъ подойдти къ ней было бы слишкомъ-смѣло для новичка и безъ-сомнѣнія нѣсколько-неблагоразумно. Габріэль рѣшился ждать благопріятной минуты, когда всѣ одушевятся и займутся разговоромъ. Въ ожиданіи, онъ завелъ рѣчь съ стоявшимъ подлѣ него молодымъ человѣкомъ весьма-блѣднымъ и изнѣженнымъ. Послѣ короткаго разговора о ничтожныхъ предметахъ, какимъ онъ и самъ казался, молодой человѣкъ спросилъ Габріэля:
   -- Съ кѣмъ я имѣю честь говорить, милостивый государь?
   -- Я виконтъ д'Эксме, отвѣчалъ Габріэль:-- смѣю обратиться съ тѣмъ же вопросомъ? прибавилъ онъ.
   Молодой человѣкъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ, потомъ отвѣчалъ:
   -- Я Францискъ Монморанси.
   Если бъ онъ сказалъ: "я дьяволъ!" то Габріэль отступилъ бы отъ него не такъ быстро и не съ такимъ изумленіемъ. Францискъ, не одаренный быстрымъ соображеніемъ, совсѣмъ остолбенѣлъ, но не любя работать головою, скоро оставилъ эту загадку и пошелъ искать слушателей болѣе-благосклонныхъ.
   Габріэль въ бѣгствѣ направилъ стопы свои довольно-удачно къ Діанѣ де-Кастро, но поднявшійся вдругъ около короля шумъ остановилъ его. Генрихъ объявилъ, что, желая окончить дейь сюрпризомъ для дамъ, онъ устроилъ въ галереѣ театръ, на которомъ будутъ играть комедію въ пяти дѣйствіяхъ въ стихахъ, сочиненную Жаномъ-Антуаномъ Байфъ, подъ названіемъ: Храбрецъ; это извѣстіе, конечно, принято было съ благодарностію и всеобщими восклицаніями. Кавалеры подали руки дамамъ и повели ихъ въ сосѣднюю залу, гдѣ устроена была сцена; но Габріэль опоздалъ подойдти къ Діанѣ и едва успѣлъ занять мѣсто вблизи отъ нея за королевой.
   Катерина Медичи замѣтила его и подозвала къ себѣ.
   -- Господинъ д'Эксме, сказала она:-- отъ-чего же васъ не было сегодня на турнирѣ?
   -- Меня удержали порученія, данныя мнѣ его величествомъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Тѣмъ хуже, продолжала Катерина съ пріятной улыбкой: -- потому-что вы, конечно, самый отважный и самый ловкій изъ нашихъ кавалеровъ. Вы вчера заставили покачнуться короля, а это рѣдкость. Я бы имѣла удовольствіе снова быть свидѣтельницей вашего геройства.
   Габріэль поклонился въ замѣшательствѣ отъ этихъ комплиментовъ, на которые не зналъ какъ отвѣчать.
   -- Вы знаете пьесу, которую будутъ играть? продолжала Катерина съ явнымъ расположеніемъ въ пользу прекраснаго, робкаго юноши.
   -- Я знаю ее, но по-латинѣ, отвѣчалъ Габріэль: -- потому-что это, говорятъ, подражаніе сочиненію Теренція.
   -- Вы, кажется, такъ же свѣдущи, какъ и отважны, сказала королева:-- такой же знатокъ въ литературѣ, какъ и въ военномъ дѣлѣ.
   Все это говорилось въ-полголоса и сопровождалось взглядами, которые были вовсе-несуровы. Вѣроятно, сердце Катерины было свободно въ эту минуту. Но дикій, какъ Эврипидовъ Ипполитъ, Габріэль отвѣчалъ на все это принужденной миной, нахмуривъ брови. Неблагодарный! эта благосклонность доставила ему не только давно-желанное мѣсто подлѣ Діаны, но и прелестную ссору, въ которой высказалась ревнивая любовь.
   Дѣйствительно, когда начался прологъ, привлекшій общее вниманіе на сцену, Катерина сказала Габріэлю:
   -- Ступайте садитесь позади меня между дамами, господинъ литераторъ, чтобы, въ случаѣ нужды, я могла воспользоваться вашими свѣдѣніями.
   Мадамъ де-Кастро выбрала себѣ мѣсто на краю ряда креселъ у прохода. Габріэль, поклонившись королевѣ, скромно взялъ табуретъ и, чтобъ никого не безпокоить, сѣлъ подлѣ Діаны.
   Комедія началась.
   Это было, какъ сказалъ Габріэль королевѣ, подражаніе Евнуху Теренція, написанное восьмисложными стихами со всею педантическою наивностью того времени. Мы воздержимся отъ разбора пьесы. Это было бы анахронизмомъ, потому-что въ ту варварскую эпоху еще не были извѣстны ни критики, ни отчеты. Достаточно напомнить, что главное лицо комедіи мнимый храбрецъ, солдатъ-фанфаронъ, котораго дурачитъ и сбиваетъ съ толку одинъ паразитъ.
   Но съ самаго начала пьесы, многочисленные приверженцы Гизовъ увидѣли въ старомъ смѣшномъ рубакѣ конетабля Монморанси, а партія Монморанси открывала сходство честолюбія герцога Гиза въ хвастовствѣ солдата-фанфарона. Поэтому каждая сцена получала значеніе сатиры, каждая острота казалась намекомъ. Обѣ партіи смѣялись во все горло, указывали другъ на друга пальцами, и, сказать правду, въ залѣ разъигрывалась комедія не менѣе забавная, какъ и на сценѣ.
   Наши любовники воспользовались интересомъ противныхъ придворныхъ партій, и среди криковъ и смѣха весьма-гармонически заговорили о любви. Сначала они тихо произнесли свои имена.
   -- Діана!
   -- Габріэль!
   -- Вы выходите за Франциска Монморанси?
   -- Вы вѣрно давно уже въ милости у королевы?
   -- Вы слышали, что она подозвала меня.
   -- Вы знаете, что король желаетъ этого брака.
   -- Но вы соглашаетесь, Діана?
   -- Но вы слушаете Катерину, Габріэль.
   -- Одно слово, одно только! продолжалъ Габріэль.-- Стало-быть, васъ занимаетъ еще вліяніе на меня другихъ? Стало-быть, для васъ что-нибудь значитъ, что дѣлается въ моемъ сердцѣ?
   -- Это для меня значитъ то же, сказала Діана:-- что значитъ для васъ то, что дѣлается въ моемъ сердцѣ.
   -- О! если такъ, позвольте мнѣ сказать вамъ, что вы такъ же ревнивы, какъ я; что если вы то же, что я, то вы любите меня безъ ума.
   -- Г. д'Эксме, сказала Діана, принимая строгій видъ:-- г. д'Эксме, я называюсь мадамъ де-Кастро.
   -- Но развѣ вы не овдовѣли? Развѣ вы не свободны?
   -- Свободна, увы!
   -- О, Діана! вы вздыхаете. Признайтесь, то дѣтское чувство, которое грѣло насъ въ первые гомы, оставило въ васъ какіе-нибудь слѣды. Признайтесь, Діана, вы еще немного любите меня. О! не боитесь -- васъ не услышатъ: они поглощены шутками этого кривляки; имъ нечего слушать болѣе-нѣжнаго, и они смѣются. Вы, Діана, улыбнитесь мнѣ, отвѣчайте мнѣ. Діана, любите ли вы меня?
   -- Тсс! Развѣ вы не видите, что дѣйствіе кончилось? сказала она съ дѣтски-насмѣшливой улыбкой.-- Подождите, по-крайней-мѣрѣ, когда начнется другое.
   Антрактъ продолжался десять минутъ, десять вѣковъ! Къ-счастію, Катерина, занятая Маріей Стюартъ, не позвала Габріэля. Онъ былъ способенъ не пойдти -- и пропалъ бы.
   Комедія снова началась среди всеобщаго смѣха и шумныхъ рукоплесканій.
   -- Ну? спросилъ Габріэль.
   -- Что такое? отвѣчала Діана, притворяясь разсѣянной.-- А! вы спрашивали меня, кажется, люблю ли я васъ. Я сейчасъ сказала вамъ, что люблю васъ точно такъ же, какъ вы меня любите.
   -- Ахъ! вскричалъ Габріэль:-- знаете ли вы, Діана, что вы говорите? Знаете ли, какъ велика моя любовь, съ которой вы сравниваете свою такъ неосторожно?
   -- Ну, сказала притворщица:-- если вы хотите, чтобъ я это знала, то надо, по-крайней-мѣрѣ, сказать мнѣ.
   -- Слушайте же, Діана, и вы увидите, что въ-продолженіе шести лѣтъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ мы разстались, каждое мое дѣйствіе стремилось къ тому, чтобъ приблизиться къ вамъ. Только пріѣхавъ въ Парижъ, чрезъ мѣсяцъ послѣ вашего отъѣзда въ Вимутье, узналъ я, что вы были здѣсь: дочь короля и мадамъ де-Валентинуа. Но не званіе дочери Франціи, а супруги герцога де-Кастро испугало меня, и, однакожъ, что-то говорило мнѣ: "Что нужды! старайся приблизиться къ ней, прославься, и тогда, услышавъ твое имя, она будетъ любить тебя столько же, сколько другіе будутъ бояться." Вотъ что я думалъ, Діана, и предался герцогу Гизу, чрезъ котораго думалъ скорѣе и вѣрнѣе достичь цѣли. Дѣйствительно, на слѣдующій годъ я былъ съ нимъ во время осады въ стѣнахъ Меца и содѣйствовалъ всѣми силами почти-безнадежному снятію осады. Въ Мецѣ, гдѣ меня оставили для возобновленія укрѣпленій и уничтоженія всѣхъ несчастій, причиненныхъ двухмѣсячной осадой, узналъ я о взятіи Эстэна и о смерти герцога де-Кастро, вашего мужа. Ему даже не удалось видѣть васъ послѣ брака... О! я жалѣлъ его, но какъ я дрался у Ранти! спросите г. Гиза. Я былъ также у Аббвиля, Динапа, Баве, у Шато-Камбрези, -- былъ вездѣ, гдѣ была битва, и могу сказать, что въ это царствованіе не сдѣлалось ничего славнаго, въ чемъ бы не было и моей маленькой доли. Во время восельскаго перемирія, пріѣзжаю въ Парижъ, но вы были еще въ монастырѣ, Діана, и мое невольное спокойствіе наскучило мнѣ, когда, къ-счастію, перемиріе кончилось. Герцогъ Гизъ, желая что-нибудь для меня сдѣлать, предложилъ мнѣ идти съ нимъ въ Италію. Конечно, я согласился! Перешедъ зимою чрезъ Альпы, мы прошли Миланъ, взяли Валенцію; Плезантэнъ и Пармезанъ отворили намъ ворота, и, пройдя тріумфальнымъ маршемъ чрезъ Тоскану и Церковную-Область, мы пришли въ Абруццо. Междутѣмъ, у Гиза не достаетъ ни денегъ, ни войска; не смотря на то, онъ беретъ Кампли и осаждаетъ Чивителлу; но войско испорчено, походъ неудаченъ. Въ Чивителлѣ, Діана, чрезъ письмо кардинала лотарингскаго къ его брату, узналъ я о томъ, что вы выходите за Франциска Монморанси. Нечего было мнѣ ждать по ту сторону Альпъ. Гизъ самъ согласился съ этимъ, и я получилъ позволеніе возвратиться во Францію, снабженный его сильной рекомендаціей, съ порученіемъ представить королю отнятыя знамена. Но единственная цѣль моя была видѣть васъ, Діана, говорить съ вами, узнать отъ васъ добровольно ли вы вступаете въ это новое супружество, и наконецъ, разсказавъ вамъ, какъ я это сейчасъ сдѣлалъ, свою борьбу, свои шестилѣтнія стремленія, спросить у васъ то, о чемъ я васъ спрашивалъ: "Діана, скажите, любите ли вы меня, какъ я васъ люблю?"
   -- Я также буду отвѣчать вамъ разсказомъ, другъ мой, тихо отвѣчала Діана.-- Когда я двѣнадцати-лѣтнимъ ребенкомъ пріѣхала ко двору,-- послѣ первыхъ минутъ удивленія и любопытства, мною овладѣла скука. Позолоченныя цѣпи этой жизни тяготили меня, и я горько сожалѣла, Габріэль, о нашихъ лѣсахъ и долинахъ Вимутье и Монгомери. Каждый вечеръ засыпала я въ слезахъ. Впрочемъ, король былъ очень-добръ ко мнѣ, и я старалась отвѣчать ему собственною привязанностью. Но гдѣ была моя свобода? гдѣ была Алоиза? гдѣ были вы, Габріэль? Короля видѣла я не каждый день. Мадамъ Валентинуа была со мною холодна и принужденна; казалось, почти убѣгала меня, а я -- мнѣ нужна любовь, Габріэль, вы помните... Итакъ, я страдала, другъ мой, весь этотъ первый годъ.
   -- Бѣдная, милая Діана! съ чувствомъ сказалъ Габріэль.
   -- Итакъ, продолжала Діана:-- пока вы сражались, я томилась. Мужчина дѣйствуетъ, а женщина ждетъ, -- такова ея участь. Но иногда тяжеле ждать, нежели дѣйствовать. Съ перваго года моего уединенія, по смерти герцога де-Кастро оставшись вдовою, я отправилась на время траура въ монастырь des Filles Dieu, и благочестивая, мирная монастырская жизнь мнѣ нравилась гораздо-болѣе, нежели постоянныя придворныя интриги и развлеченія. Итакъ, по окончаніи траура, я выпросила у короля позволеніе остаться въ монастырѣ. Тамъ по-крайней-мѣрѣ любили меня, особенно добрая сестра Моника, напоминавшая мнѣ Алоизу. Я вамъ говорю ея имя, Габріэль, для того, чтобъ вы ее любили. Притомъ же я еще могла мечтать, Габріэль; у меня было время, я имѣла право мечтать. Я была свободна; и кѣмъ наполнялись эти мечты сколько о прошедшемъ, столько же и о будущемъ? Вы отгадываете, не правда ли?
   Разувѣренный, восторженный Габріэль отвѣчалъ только страстнымъ взглядомъ. Къ-счастію, сцена комедіи была самая занимательная. Фанфарона сильно побили, къ общему удовольствію Гизовъ и Монморанси. Уединеніе двухъ любовниковъ было бы не такъ безопасно въ пустынѣ, какъ здѣсь.
   -- Прошло пять лѣтъ спокойствія и надеждъ, продолжала Діана.-- Я имѣла только одну горесть -- при потерѣ Энгеррана, отца моей кормилицы. Другое горе не заставило ждать себя. Король вызвалъ меня изъ монастыря и объявилъ, что я назначена Франциску Монморанси. Я противилась, Габріэль; я уже была не ребенокъ, который не понимаетъ, что онъ дѣлаетъ. Я противилась. Но отецъ умолялъ меня: онъ показалъ мнѣ, какъ важенъ этотъ бракъ для его правленія. Вы, безъ-сомнѣнія, забыли меня, Габріэль... говорилъ король. А потомъ -- гдѣ вы были? кто вы? Короче, король такъ настаивалъ, такъ упрашивалъ меня... Это было вчера, да, только вчера. Я обѣщала исполнить его волю, Габріэль, но съ условіемъ, что казнь моя будетъ отсрочена на три мѣсяца, чтобъ я могла узнать, что сталось съ вами.
   -- Наконецъ, вы обѣщали?.. сказалъ Габріэль блѣднѣя.
   -- Да; но я васъ не видѣла шесть лѣтъ, другъ мои; я не знала, что въ тотъ же день васъ увижу. О! я тотчасъ почувствовала, что обѣщаніе мое ничтожно, что бракъ этотъ невозможенъ, что жизнь моя принадлежитъ вамъ, и что если вы еще любите меня, то я всегда васъ любила. Но согласитесь, что я не въ долгу передъ вами, и жизнь ваша не можетъ мнѣ быть ни въ чемъ упрекомъ.
   -- О! Діана! Все, что ни сдѣлалъ я, чтобъ быть васъ достойнымъ, ничего не значитъ.
   -- Теперь, Габріэль, когда судьба насъ сблизила нѣсколько, посмотримъ, какъ велики наши препятствія. Король честолюбивъ въ-отношеніи къ своей дочери: Кастро и Монморанси избаловали его, къ-несчастію.
   -- Въ этомъ отношеніи будьте спокойны, Діана: домъ, изъ котораго я происхожу, ни въ чемъ не можетъ позавидовать ни Кастро, ни Монморанси, и не разъ уже соединялся съ домомъ Франціи.
   -- Не-уже-ли это правда, Габріэль? Я въ восторгѣ отъ этой новости. Можете себѣ представить, что я ничего не понимаю въ геральдикѣ. Я не знала Эксме. Тамъ, въ Вимутье, я звала васъ Габріэлемъ, и сердце мое не нуждалось въ другихъ именахъ. Я люблю это имя, и если вы думаете, что другое можетъ удовлетворить короля, то все прекрасно, и я счастлива. Будьте Эксме, Гизъ, или Монморанси... только не называйтесь Монгомери, и все пойдетъ какъ-нельзя-лучше.
   -- Но почему же мнѣ не быть Монгомери? спросилъ изумленный Габріэль.
   -- О! Монгомери, наши тамошніе сосѣди, кажется, что-то сдѣлали королю, потому-что онъ очень сердитъ на нихъ.
   -- Право? спросилъ Габріэль, едва переводя дыханіе:-- но кто кому сдѣлалъ зло, Монгомери королю, или король Монгомери?
   -- Отецъ мой такъ добръ, Габріэль, что не могъ сдѣлать несправедливости.
   -- Добръ къ своей дочери, это такъ, сказалъ Габріэль:-- но для враговъ своихъ...
   -- Страшенъ, можетъ-быть, перебила Діана:-- какъ вы для враговъ Франціи и короля. Но что въ этомъ? и что намъ за дѣло до Монгомери?
   -- А еслибъ я былъ Монгомери, Діана?
   -- О! не говорите этого, другъ мой!
   -- Но, наконецъ, еслибъ это такъ было?
   -- Если такъ, отвѣчала Діана: -- еслибъ судьба поставила меня въ такое положеніе между моимъ отцомъ и вами, я бросилась бы къ ногамъ оскорбленнаго -- кто бы онъ ни былъ, -- умоляла бы, просила бы такъ, что для меня отецъ мой простилъ бы васъ, или вы простили бы для меня моего отца.
   -- И голосъ вашъ такъ могущественъ, Діана, что, конечно, оскорбленный исполнилъ бы вашу просьбу, хотя бы это кровное оскорбленіе могло быть смыто только кровью.
   -- Вы пугаете меня, Габріэль! Согласитесь, что испытаніе это слишкомъ-продолжительно... Вѣдь это только испытаніе, неправда ли?
   -- Да, Діана, это только испытаніе; Богъ не допуститъ, чтобъ оно было иначе, прошепталъ онъ какъ-бы про себя.
   -- И нѣтъ, не можетъ быть ненависти между моимъ отцомъ и вами?
   -- Надѣюсь, Діана, надѣюсь; мнѣ бы слишкомъ-тяжело было видѣть ваши страданія.
   -- Ну, слава Богу! Если вы такъ надѣетесь, Габріэль, прибавила она улыбаясь:-- то и я надѣюсь упросить моего отца избавить меня отъ этого брака, котораго я не могла бы пережить. Такой сильный король, какъ онъ, долженъ наконецъ пайдти чѣмъ вознаградить этихъ Монморанси.
   -- Нѣтъ, Діана, не достанетъ у него ни сокровищъ, ни власти, чтобъ вознаградить за такую потерю.
   -- А! вы такъ понимаете, -- хорошо, хорошо! А то я было-испугалась, Габріэль. Но не бойтесь ничего; Францискъ Монморанси, слава Богу, думаетъ объ этомъ не такъ, какъ вы, и предпочтетъ вашу бѣдную Діану деревянной палкѣ, которая сдѣлаетъ его маршаломъ. А когда онъ согласится на этотъ обмѣнъ, я приготовлю короля потихоньку. Я напомню ему прежніе союзы королевскаго дома съ домомъ Эксме, напомню ваши подвиги, Габріэль...
   Она вдругъ замолчала.
   -- Ахъ, Боже мой! пьеса, кажется, кончилась.
   -- Пять дѣйствій! какъ скоро! сказалъ Габріэль.-- Но еще эпилогъ.
   -- Къ-счастію, продолжала Діана: -- мы почти все высказали другъ другу.
   -- Я не сказалъ и сотой доли, отвѣчалъ Габріэль.
   -- И я тоже, сказала съ усмѣшкой Діана:-- а сѣти королевы...
   -- О, злая! сказалъ Габріэль.
   -- Злая та, которая вамъ улыбается, а не та, которая бранитъ васъ, понимаете ли? Не говорите съ ней сегодня, слышите, я хочу этого.
   -- Вы хотите? Какъ вы добры!.. Нѣтъ, я не буду говорить съ нею... Но вотъ, увы! и эпилогъ кончился. Прощайте! Мы скоро увидимся, Діана, не правда ли? Скажите мнѣ послѣднее слово, которое бы поддерживало и утѣшало меня, Діана.
   -- Скоро навсегда, Габріэль, мой маленькій мужъ, сказала игривая дѣвочка на ухо очарованному Габріэлю.
   И она исчезла въ густой, шумной толпѣ. Габріель исчезъ также, чтобъ, по обѣщанію, не встрѣтиться съ королевой... Трогательная вѣрность клятвѣ!.. Онъ вышелъ изъ Лувра съ убѣжденіемъ, что Антуанъ Байфъ великій человѣкъ, что еще никогда никакое представленіе не доставляло ему такого удовольствія.
   Проходя чрезъ сѣни, онъ встрѣтилъ тутъ Мартэна-Герра, который въ своемъ костюмѣ ждалъ его съ пламеннымъ нетерпѣніемъ.
   -- Ну, сударь, видѣли ли вы ангулемскую? спросилъ его конюшій, когда они вышли на улицу.
   -- Видѣлъ, разсѣянно отвѣчалъ Габріэль.
   -- И ангулемская все еще любитъ виконта? продолжалъ Мартэнъ-Герръ, видя, что Габріэль въ хорошемъ расположеніи духа.
   -- Кто тебѣ это сказалъ? вскричалъ Габріэль.-- Съ чего ты взялъ, что мадамъ де-Кастро меня любитъ, или что я люблю только одну мадамъ де-Кастро? Молчи лучше, шутъ!
   -- Ну, бормоталъ Мартэнъ: -- баринъ любимъ, иначе онъ бы вздыхалъ, а не бранился, и онъ любитъ, потому-что иначе замѣтилъ бы, что на мнѣ новое платье.
   -- Что ты тамъ ворчишь про платье? Да, у тебя дѣйствительно не было прежде такой багряницы.
   -- Нѣтъ, сударь, я купилъ это сегодня вечеромъ, чтобъ сдѣлать честь моему господину и его возлюбленной, и заплатилъ чистыми денежками, потому-что Бертранда пріучила меня къ порядку и экономіи, точно такъ же, какъ къ воздержанію, цѣломудрію и вообще ко всякимъ добродѣтелямъ. Надо отдать ей справедливость, и еслибъ я могъ въ свою очередь пріучить ее къ кротости, то изъ насъ вышла бы самая счастливая пара.
   -- Хорошо, болтунъ; такъ-какъ ты истратился для меня, то тебѣ заплатятъ.
   -- О, какая щедрость! Но если вамъ угодно скрывать отъ меня тайну, то напрасно даете это новое доказательство того, что вы любимы и влюблены. Такъ охотно опорожниваютъ кошельки только тогда, когда сердце полно. Впрочемъ, г. виконтъ знаетъ Мартэна-Герра и знаетъ, что на него можно положиться: вѣренъ и нѣмъ, какъ шпага.
   -- Ну, хорошо; по довольно, господинъ-Мартэнъ.
   -- Извольте мечтать; я не мѣшаю.
   Габріэль дѣйствительно замечтался, такъ-что, возвратясь домой, почувствовалъ необходимость излить свои мечты и тотчасъ же написалъ Алоизѣ:
   "Добрая моя Алоиза! Діана любитъ меня... Но нѣтъ, не о томъ слѣдовало говорить сначала. Добрая моя Алоиза, пріѣзжай ко мнѣ; послѣ шестилѣтней разлуки надо же мнѣ обнять тебя. Подготовка моей жизни кончена. Я капитанъ королевской гвардіи: это одинъ изъ самыхъ завидныхъ чиновъ, и пріобрѣтенная мною слава поможетъ мнѣ возстановить честь и славу моихъ предковъ. Но и для этого ты нужна мнѣ, Алоиза. Наконецъ, ты нужна мнѣ, потому-что я счастливъ, потому-что, повторяю, Діана любитъ меня... да, та же прежняя Діана, сестра моего дѣтства, которая не забыла моей доброй Алоизы, хотя зоветъ короля своимъ отцомъ. Ну, Алоиза, дочь короля и мадамъ де-Валентинуа, вдова герцога де-Кастро, никогда не забывала и все еще любитъ всею прекрасною душой своего вимутьескаго друга. Она мнѣ сказала это часъ назадъ, и голосъ ея еще звучитъ въ моемъ сердцѣ.
   "Пріѣзжай же, Алоиза, потому-что, право, я такъ счастливъ, что не могу быть счастливъ одинъ."
   

XI.
Миръ, или война?

   7-го іюня происходило засѣданіе королевскаго совѣта. Всѣ члены были на-лицо. Вмѣстѣ съ Генрихомъ II и принцами крови, на этотъ разъ засѣдали конетабль Монморанси, кардиналъ лотарингскій и братъ его Карлъ Гизъ, архіепископъ реймсскій, канцлеръ Оливье де-Ланвиль, президентъ Бетранъ, графъ д'Омаль, Седанъ, Юмьеръ и Сент-Андре съ сыномъ.
   У входа въ залу стоялъ съ обнаженною шпагою капитанъ королевской гвардіи, виконтъ д'Эксме.
   Въ этомъ засѣданіи, какъ и въ другихъ, были въ столкновеніи честолюбивые виды фамилій Монморанси и кардинала.
   -- Государь, сказалъ кардиналъ лотарингскій:-- опасность велика, непріятель близокъ. Во Фландріи формируется сильная армія; Филиппъ II готовится вторгнуться во Францію; Марія Тюдоръ намѣрена объявить намъ войну. Вамъ необходимъ здѣсь, государь, генералъ неустрашимый, молодой и дѣятельный; генералъ, котораго одно имя наводило бы страхъ на Испанцевъ и напоминало бы имъ ихъ недавнія военныя неудачи.
   -- Какъ, на-примѣръ, имя брата вашего, герцога Гиза, сказалъ Монморанси съ ироніей.
   -- Да, дѣйствительно, какъ имя брата моего, смѣло возразилъ кардиналъ: -- какъ имя побѣдителя при Мецѣ, при Ранти и при Валенцѣ. Да, государь, герцогъ Гизъ необходимъ здѣсь. Въ Италіи онъ находится въ затруднительномъ положеніи; у него нѣтъ средствъ, и онъ былъ вынужденъ снять осаду Чивителлы; а здѣсь онъ неоспоримо можетъ принести пользу.
   Король разсѣянно взглянулъ на конетабля, какъ-бы желая сказать ему: теперь ваша очередь говорить.
   Конетабль не заставилъ повторить себѣ это безмолвное приглашеніе.
   -- Государь, сказалъ онъ, ни мало не медля: -- отозвать войска герцога Гиза, конечно, не худо; потому-что великолѣпная затѣя завоевать Италію кончилась, какъ я и предсказывалъ вамъ, смѣшною неудачею. Но зачѣмъ вамъ генералъ? Послѣднія извѣстія благопріятны для-насъ. На границахъ Нидерландовъ все спокойно; Филиппъ II трепещетъ; Марія Тюдоръ рѣшительно не думаетъ объявить намъ войну. Вы можете, государь, возобновить перемиріе, или, если вамъ угодно, даже заключить выгодный миръ. Слѣдовательно, вамъ надобенъ въ настоящее время не опрометчивый генералъ, а разсудительный, опытный и хладнокровный министръ,-- министръ, который не считаетъ войны средствомъ къ достиженію своихъ личныхъ честолюбивыхъ цѣлей, но который можетъ доставить Франціи почетный для нея и прочный миръ...
   -- Такой министръ, какъ, на-примѣръ, вы, господинъ конетабль, съ досадою перервалъ кардиналъ лотарингскій.
   -- Да, именно такой, какъ я, гордо возразилъ конетабль:-- и я открыто совѣтую его величеству ни мало не заботиться о войнѣ, которой не объявятъ намъ, если его величество не изволитъ пожелать ея. Есть другіе предметы, которые требуютъ всего нашего вниманія: внутреннее устройство государства и финансы... При теперешнемъ положеніи дѣлъ, скажу смѣло, благоразумный администраторъ во сто разъ полезнѣе самаго предпріимчиваго генерала.
   -- И во сто разъ болѣе имѣетъ правъ на милость его величества, не такъ ли? колко замѣтилъ кардиналъ лотарингскій.
   -- Вы доканчиваете мысль мою, холодно продолжалъ конетабль:-- и такъ-какъ теперь зашла рѣчь о милостяхъ, то я прійму смѣлость покорно просить васъ, государь, о доказательствѣ, что мои мирныя услуги удостоены благосклоннаго вниманія вашего величества.
   -- Какое же это доказательство? спросилъ со вздохомъ король.
   -- Государь, я прошу васъ объявить во всеобщее свѣдѣніе, что вы соизволяете на бракъ сына моего съ герцогинею ангулемскою. Это публичное выраженіе высокой милости вашего величества къ фамиліи нашей разсѣетъ опасенія друзей моихъ и дастъ мнѣ возможность съ твердостію идти по предположенному пути, вопреки проискамъ враговъ моихъ.
   Не смотря на присутствіе короля, эти смѣлыя слова были приняты друзьями конетабля съ замѣтнымъ одобреніемъ, а его противниками -- съ замѣтною досадою.
   Габріэль поблѣднѣлъ и вздрогнулъ. Но онъ нѣсколько ободрился, когда кардиналъ лотарингскій возразилъ съ живостію слѣдующими словами:
   -- Булла его святѣйшества о расторженіи брака Франциска Монморанси съ Жанною Фіэннъ, сколько мнѣ извѣстно, еще не получена здѣсь, и, быть-можетъ, не получится вовсе.
   -- Въ такомъ случаѣ, можно будетъ обойдтись и безъ нея, сказалъ конетабль.-- Его величество въ правѣ повелѣть, чтобъ всѣ тайные браки считались какъ-бы несуществовавшими.
   -- Но никакое повелѣніе не можетъ простираться на прошедшее время, замѣтилъ кардиналъ.
   -- Отъ-чего же нѣтъ, если угодно будетъ его величеству?.. Вѣдь вы соизволите на это, государь?.. Прошу васъ всеуниженно, удостойте объявить, въ присутствіи моихъ противниковъ, что повелѣніе будетъ имѣть и возвратное дѣйствіе: это послужитъ несомнѣннымъ доказательствомъ и для нихъ и для меня, что вы счастливите меня своею благосклонностью...
   -- Конечно, отъ-чего же не имѣть ему возвратнаго дѣйствія, сказалъ король, уступая настойчивости конетабля.
   У Габріэля потемнѣло въ глазахъ, и онъ не упалъ только потому-что успѣлъ опереться о шпагу.
   Лицо конетабля прояснѣло. Мирная партія, по-видимому, торжествовала, благодаря его наглости.
   Но въ эту самую минуту, передъ окнами дворца послышался звукъ трубъ; члены совѣта взглянули другъ на друга съ изумленіемъ.
   Почти вслѣдъ за тѣмъ, въ залу вошелъ дворцовый придверникъ и сказалъ, предварительно поклонясь низко:
   -- Герольдъ англійскій, сэръ Эдуардъ Флемингъ, проситъ дозволенія представиться вашему величеству.
   -- Онъ можетъ войдти сюда, отвѣчалъ король съ замѣтнымъ удивленіемъ, но спокойно.
   Потомъ онъ сдѣлалъ знакъ. По этому знаку, около Генриха стали принцы крови, а за ними члены совѣта.
   Нѣсколько минутъ спустя, вошелъ герольдъ, въ сопровожденіи двухъ своихъ единоземцевъ.
   Онъ поклонился королю, который слегка кивнулъ ему головою, не вставая съ своего кресла.
   За тѣмъ герольдъ сказалъ, обращаясь къ Генриху II:
   -- "Отъ Маріи, королевы англійской и французской, Генриху, королю французскому. Имѣя въ виду, что Генрихъ, король французскій, не только вступилъ въ дружественныя сношенія съ англійскими протестантами, врагами нашей религіи и нашего государства, но и обѣщалъ имъ защиту отъ нашихъ справедливыхъ преслѣдованій противъ нихъ, мы, Марія, королева англійская, объявляемъ ему, Генриху, войну на сушѣ и на морѣ". Во исполненіе чего я, Эдуардъ Флемингъ, герольдъ Англіи, бросаю здѣсь мою боевую перчатку, какъ знакъ вызова.
   Виконтъ д'Эксме, по знаку короля, поднялъ перчатку сэра Флеминга, и Генрихъ холодно сказалъ герольду:
   -- Благодарю.
   Послѣ того, онъ снялъ съ себя великолѣпную золотую цѣпь, приказалъ Габріэлю отдать ее герольду, и прибавилъ, снова кивнувъ слегка головою:
   -- Вы можете удалиться.
   Герольдъ поклонился низко и вышелъ.
   Нѣсколько минутъ спустя, передъ окнами дворца опять раздались звуки трубъ.
   Въ залѣ совѣта наступило глубокое молчаніе.
   Его перервалъ король.
   -- Mon cousin Монморанси, сказалъ онъ конетаблю: -- вы, кажется, немножко поторопились, увѣряя насъ, что королева англійская не думаетъ объявлять намъ воину... Но, прибавилъ онъ, обращаясь къ прочимъ присутствовавшимъ:-- эта защита, которую будто-бы мы обѣщали англійскимъ протестантамъ, есть не что иное, какъ предлогъ, подъ которымъ скрывается любовь королевы къ ея молодому мужу... къ Филиппу II... Слѣдовательно, мы въ войнѣ и съ Испаніей и съ Англіей? Пусть будетъ такъ. Король французскій не устрашится войны со всею Европою, и если только на нидерландской границѣ хоть нѣсколько времени не произойдетъ...
   При послѣднемъ словѣ, въ залу опять вошелъ дворцовый придверникъ.
   -- Что надобно? спросилъ король.-- Что тамъ еще?
   -- Прибылъ курьеръ, ваше величество, отвѣчалъ придверникъ:-- отъ г. пикардійскаго губернатора, съ депешами.
   -- Господинъ кардиналъ, сказалъ ласково король брату герцога Гиза:-- потрудитесь освѣдомиться, что это такое...
   Кардиналъ вышелъ, и, вскорѣ потомъ возвратясь съ депешами, монсеньёръ подалъ ихъ королю.
   -- Господа, сказалъ Генрихъ, пробѣжавъ эти депеши на-скоро:-- еще новости, и немаловажныя. Гаспаръ Колиньи увѣдомляетъ насъ, что войска Филиппа II собираются около Живе, и ими командуетъ герцогъ савойскій. Герцогъ -- противникъ достойный... этого нельзя скрывать... Вашъ племянникъ, г. Монморанси, думаетъ, что испанскія войска нападутъ на Мезьеръ и Рокруа, для того, чтобъ отрѣзать Маріенбургъ. Онъ проситъ выслать ему безъ промедленія помощь, которая дала бы возможность выдержать первый натискъ.
   Всѣ присутствовавшіе, замѣтно-смущенные, встали съ мѣстъ своихъ.
   -- Г. Монморанси, продолжалъ король спокойно и съ улыбкою:-- вамъ сегодня неудача въ предсказаніяхъ. Вы говорили: королева англійская рѣшительно не намѣрена объявлять намъ войны,-- и вотъ мы только-что приняли вызовъ.-- Вы увѣряли насъ, что Филиппъ II трепещетъ и что въ Нидерландахъ все спокойно,-- а вотъ оказывается совсѣмъ другое: король испанскій такъ же мало робѣетъ, какъ и мы сами, а во Фландріи, какъ видите, начинается порядочная суматоха. Значитъ, г. Монморанси, благоразумные администраторы должны теперь уступить первенство предпріимчивымъ генераламъ.
   -- Государь, сказалъ Монморанси: -- я конетабль Франціи, и мнѣ не учиться воевать.
   -- Справедливо, mon cousin, отвѣчалъ король:-- и я съ удовольствіемъ вижу, что вы не прочь отъ войны даже въ настоящее время. Обнажите жь свою шпагу, г. Монморанси: я не помѣха вамъ въ этомъ. Я хотѣлъ сказать только, что теперь мы не должны думать ни о чемъ, кромѣ войны. Г. кардиналъ, напишите къ вашему брату, герцогу Гизу, чтобъ онъ прибылъ сюда немедленно. Что же касается до свадьбы герцогини ангулемской, то ее, по моему мнѣнію, прійдется отложить до полученія согласія его святѣйшества на разводъ.
   Конетабль сдѣлалъ гримасу, кардиналъ улыбнулся, Габріэль вздохнулъ свободнѣе.
   -- Господа, прибавилъ король:-- мы должны внимательно обдумать теперешнее положеніе дѣлъ. Оно, какъ вы сами видите, весьма-важно. Теперь мы кончимъ наше засѣданіе, но вечеромъ соберемся опять. Итакъ, до вечера; и да не оставитъ Франціи Господь Богъ своею милостію!
   -- Да здравствуетъ король! воскликнули члены совѣта.
   Король удалился. Вскорѣ потомъ разошлись и всѣ прочіе.
   

XII.
Шпіонъ.

   Конетабль вышелъ отъ короля въ весьма нехорошемъ расположеніи духа. Его поджидалъ, между-тѣмъ, Арно дю-Тиль, въ большой галереѣ Лувра.
   -- Монсеньёръ, сказалъ онъ конетаблю, который не замѣтилъ его вовсе:-- одно только слово...
   -- Что тамъ такое? спросилъ конетабль.-- А, это ты, Арно? прибавилъ онъ, увидавъ дю-Тиля:-- что тебѣ надобно? Мнѣ, право, не до тебя сегодня.
   -- Оно, конечно, что не до меня, возразилъ Арно: -- васъ растревожилъ непріятный оборотъ, который принимаетъ теперь свадьба очень-близкой вамъ особы съ герцогинею ангулемскою.
   -- А ты какъ знаешь это, негодяй? Впрочемъ, какая мнѣ надобность, что это извѣстно другимъ! Главное въ томъ, что теперь солнышко свѣтитъ однимъ Гизамъ.
   -- Оно будетъ свѣтить и вамъ, сказалъ шпіонъ: -- всему своя очередь; и еслибъ свадьбѣ противился только одинъ король, вы могли бъ съиграть ее завтра. Ей мѣшаетъ, монсеньёръ, другое, болѣе-важное препятствіе.
   -- А какое жь бы это могло быть препятствіе, хотѣлъ бы я знать? сказалъ копетабль.-- Чья воля можетъ быть важнѣе желанія короля?
   -- Да хоть бы, на-примѣръ, воля герцогини ангулемской, отвѣчалъ Арно.
   -- А! сказалъ конетабль, видимо заинтересованный:-- ты, видно, что-нибудь провѣдалъ, Арно?
   -- Еще бы не провѣдать! Что жь бы иначе дѣлалъ я въ послѣднія двѣ недѣли?
   -- Правда, о тебѣ почти вовсе не было слышно въ послѣднее время.
   -- Рѣшительно не было, монсеньёръ! гордо возразилъ Арно.-- Вы вотъ все изволите выговаривать мнѣ, что обо мнѣ слишкомъ-часто упоминается въ донесеніяхъ полицейскихъ дозоровъ; а теперь, кажется, я ни разу не подалъ къ тому повода... я трудился въ тишинѣ, благоразумно.
   -- И это правда, сказалъ конетабль:-- я даже удивлялся, отъ-чего такъ долго не приходится мнѣ выручать тебя изъ какой-нибудь бѣды. Вѣдь ты, плутъ, вѣчно или пьянствуешь, или волочишься, или буянишь.
   -- Но теперь нашлась мнѣ смѣна, монсеньёръ. Въ послѣднія двѣ недѣли бѣдокурилъ не я, а нѣкоторый господинъ Мартэнъ-Герръ, конюшій новаго капитана королевской гвардіи, виконта д'Эксме.
   -- Да, въ самомъ дѣлѣ: объ этомъ Мартэнѣ-Геррѣ доносятъ ныньче очень-часто.
   -- Кого, на-примѣръ, поднялъ недавно дозоръ на улицѣ мертвецки-пьянымъ? спросилъ Арно?
   -- Мартэна-Герра, отвѣчалъ Монморанси.
   -- Кто, играя недавно въ кости, затѣялъ ссору за то, что его стали уличать въ обманѣ, и кто въ этой ссорѣ ранилъ шпагою королевскаго жандарма?
   -- Тотъ же Мартэнъ-Герръ.
   -- Кто, наконецъ, пытался вчера похитить жену кузнеца Горжю и не похитилъ только потому что ему помѣшали?
   -- Все тотъ же Мартэнъ-Герръ. Онъ, просто, негодяй первой руки. Да и баринъ-то его, виконтъ д'Эксме, за которымъ приказалъ я тебѣ присматривать, кажется, тоже никуда не годится: онъ все защищаетъ своего конюшаго и утверждаетъ, что этотъ бездѣльникъ Мартэнъ-Герръ хорошій и смирный человѣкъ.
   -- Точно такъ же, какъ изволили вы иногда утверждать обо мнѣ. Мартэнъ-Герръ думаетъ, что надъ нимъ забавляется самъ чортъ. Да онъ почти и не ошибается: надъ нимъ забавляюсь я.
   -- Какъ? вскричалъ суевѣрный конетабль въ сильномъ испугѣ:-- что это значитъ?.. Развѣ и ты ч... развѣ и ты нечистый?..
   Арно злобно улыбнулся, но не отвѣчалъ нѣсколько времени, какъ-бы желая насладиться страхомъ конетабля, потомъ сказалъ г-ну Монморанси:
   -- Не безпокойтесь, монсеньеръ, я не чортъ. И вотъ вамъ лучшее доказательство, что у меня не преисподняя природа: я прошу у васъ пятьдесятъ пистолей. Вѣдь еслибъ я былъ, какъ вы изволили выразиться, нечистый, я не нуждался бы въ деньгахъ.
   -- Справедливо, отвѣчалъ конетабль: -- и вотъ тебѣ пятьдесятъ пистолей.
   -- Смѣю сказать, что я заслужилъ ихъ, монсеньёръ. Виконтъ д'Эксме имѣетъ теперь полное ко мнѣ довѣріе; я вѣдь хоть и не чортъ, а все-таки отчасти колдунъ. Мнѣ, видите ли, стоитъ только надѣть нѣкоторое коричневое полукафтанье, да нѣкоторое желтое исподнее платье, такъ викоитъ д'Эксме и начнетъ тотчасъ повѣрять мнѣ всѣ свои тайны.
   -- Ну, сказалъ конетабль:-- тутъ что-то нечисто... смотри, чтобъ тебя не вздернули, знаешь, на перекладину...
   -- Чему быть, тому не миновать, монсеньёръ. Мнѣ же оно и напророчено. Самъ Нострадамусъ предсказалъ мнѣ, что я умру между небомъ и землею. Онъ замѣтилъ это съ перваго на меня взгляда. Такъ я, монсеньёръ, зная, что ждетъ меня, и пускаюсь на все безъ страха. Вѣдь ужь не ускользнешь, коли на роду написано. Вотъ и теперь я не побоялся сдѣлаться двойникомъ конюшаго виконта д'Эксме. Я, впрочемъ, говорилъ вамъ, что удивлю васъ своимъ искусствомъ. Мнѣ извѣстенъ теперь виконтъ, какъ мои пять пальцевъ. Какъ вы думаете, что онъ такое?
   -- Что тутъ думать: душой и тѣломъ слуга Гизовъ.
   -- Получше, монсеньёръ: любовникъ герцогини ангулемской.
   -- Можетъ ли быть?.. Какъ ты узналъ это?
   -- Повторяю вамъ: виконтъ ввѣряетъ мнѣ свои тайны. Я нерѣдко ношу отъ него записочки къ герцогинѣ и доставляю отвѣты. Я на самой короткой ногѣ съ горничною г-жи де-Кастро, хоть эта горничная не можетъ надивиться, отъ-чего благопріятель ея, то-есть вашъ всенижайшій слуга, то черезъ мѣру непринужденъ въ обращеніи съ нею, то черезъ мѣру застѣнчивъ и робокъ. Виконтъ д'Эксме видается съ герцогиней три раза въ недѣлю, у королевы, а пишутъ они другъ другу каждый день. И не смотря на то,-- хотите, вѣрьте, хотите нѣтъ,-- они только-что вздыхаютъ. Честное вамъ въ томъ слово! Признаюсь, мнѣ даже было бы жаль ихъ, когда бъ я не считалъ долгомъ жалѣть исключительно о самомъ-себѣ: они, однакожъ, любятъ другъ друга пренѣжно, и какъ кажется, давно, чуть ли не съ самаго дѣтства. Я по-временамъ заглядываю въ ихъ письма: претрогательныя, монсеньёръ. Есть, впрочемъ, немножко и ревности. Герцогиня ревнуетъ виконта,-- къ кому бы вы думали?-- къ королевѣ. Но она тревожится по-напрасну, бѣдняжка. Оно, можетъ-статься, королева и неравнодушна къ виконту...
   -- Арно, перервалъ конетабль: -- ты клевещешь!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ Арно.-- А зачѣмъ же вы улыбаетесь теперь такъ насмѣшливо, монсеньёръ? а?.. Итакъ, я говорилъ, что королева, можетъ-статься, не равнодушна къ виконту, но за то виконтъ рѣшительно къ ней равнодушенъ. Куда ему! онъ безъ ума отъ своей герцогини... Право, съ обѣихъ сторонъ такая любовь, что не надивишься... Просто, скажу вамъ, романъ!.. Меня занимаетъ она очень; я даже самъ люблю этихъ голубковъ; но не считаю неприличнымъ продать ихъ за пятьдесятъ пистолей... Что дѣлать: ужь натура у меня такая... Однако, согласитесь, монсеньёръ, что я заслужилъ эти пятьдесятъ пистолей?
   -- Соглашаюсь; но спрашиваю тебя еще разъ: -- какимъ образомъ попалъ ты въ довѣріе къ виконту?
   -- Ну, ужь на-счетъ этого извините: это моя тайна.-- Попытайтесь, если угодно, разгадать ее: можетъ и удастся. Да вамъ, впрочемъ, должно быть все равно, какія бы ни употреблялъ я средства: вы не отвѣтчикъ за нихъ... Лишь бы дѣло шло хорошо. А оно, кажется, идетъ недурно. Вотъ хоть бы и теперь я доставилъ вамъ извѣстіе, которое, надѣюсь, не безполезно для васъ, монсеньёръ.
   -- Безъ-сомнѣнія, плутъ, не безполезно:-- только смотри, продолжай поглядывать за этимъ проклятымъ виконтомъ.
   -- Будемъ продолжать, монсеньёръ.-- За ваши деньги я вашъ тѣломъ и душой. Вы будете давать мнѣ пистоли, я стану доставлять вамъ свѣдѣнія, и мы будемъ довольны другъ другомъ. Но кто-то идетъ сюда въ галерею... Э, женщина!.. мое всенижайшее почтеніе, монсеньёръ.
   -- Кто же это? спросилъ конетабль, котораго зрѣніе уже начинало слабѣть.
   -- Да сама герцогиня ангулемская.-- Она, навѣрное, идетъ къ королю... Позвольте мнѣ уйдти, монсеньёръ; послѣдствія будутъ неблагопріятны, если герцогиня замѣтитъ меня здѣсь, подлѣ васъ, хоть она никогда не видывала меня въ этомъ платьѣ... Мое всенижайшее почтеніе...
   И вслѣдъ за тѣмъ, Арно поспѣшно вышелъ изъ галереи въ двери, противоположныя тѣмъ, въ которыя входила Діана.
   Что касается до конетабля, онъ съ минуту постоялъ въ раздумьѣ; потомъ вдругъ рѣшился удостовѣриться, посредствомъ собственныхъ разспросовъ, справедливы ли слова Арно, и, подойдя къ герцогинѣ, сказалъ ей:
   -- Вы идете къ королю, герцогиня?
   -- Да, г. конетабль, отвѣчала Діана.
   -- Не думаю, чтобъ его величество согласился выслушать васъ теперь, продолжалъ г. Монморанси, встревоженный намѣреніемъ Діаны:-- недавно получены важныя извѣстія...
   -- Эти-то извѣстія и подаютъ мнѣ надежду, что его величество выслушаетъ меня благосклонно, и что мнѣ удастся...
   -- Быть-можетъ, удастся что-нибудь во вредъ мнѣ?-- Вѣдь вы ненавидите меня? скажите откровенно...
   -- О, нѣтъ, господинъ конетабль: -- я не ненавижу никого въ мірѣ.
   -- Стало-быть, у васъ въ сердцѣ только и есть, что любовь? спросилъ г. Монморанси тономъ столь выразительнымъ, что Діана покраснѣла и опустила глаза.-- И вы, конечно, изъ-за любви не соглашаетесь выйдти за моего сына?
   Діана не отвѣчала нѣсколько времени. Она была видимо смущена.
   -- Арно сказалъ мнѣ правду, подумалъ копетабль: -- она любитъ этого красиваго вѣстника побѣдъ г. де-Гиза.
   -- Г. конетабль, сказала наконецъ Діана:-- я, конечно, должна повиноваться его величеству, по могу, имѣю право просить моего отца о снисхожденіи ко мнѣ;
   -- И такъ, вы непремѣнно хотите видѣть короля?
   -- Да.
   -- Ну такъ я, сударыня, съ своей стороны, отправлюсь къ г-жѣ Валентинуа.
   -- Какъ вамъ угодно, сударь.
   Конетабль поклонился герцогинѣ, и они вышли изъ галереи въ противоположныя двери. Вскорѣ потомъ, почти въ то же самое время, когда Діана вошла къ королю, г. Монморанси вошелъ къ фавориткѣ.
   

XIII.
Верхъ благополучія.

   -- Мартэнъ, говорилъ въ тотъ же день и въ тотъ же часъ Габріэль своему конюшему: -- мнѣ надобно идти теперь рундомъ, и я возвращусь домой не прежде, какъ черезъ два часа. Ты, Мартэнъ, черезъ часъ ступай за письмомъ... туда, куда ты всегда ходишь за письмами... Сегодня я жду важныхъ извѣстій, и Жасента непремѣнно доставитъ записку... Какъ-скоро получишь, ту же минуту домой, если я самъ не зайду къ тебѣ. Здѣсь ты уже жди меня безвыходно. Понялъ?
   -- Понялъ, сударь; но осмѣлюсь просить васъ объ одной милости...
   -- О какой?
   -- Дозвольте мнѣ взять съ собой провожатаго.
   -- Провожатаго? Это что за новая глупость? Чего ты боишься?
   -- Я боюсь самого-себя, отвѣчалъ Мартэнъ жалобнымъ тономъ.-- Выходитъ, сударь, что я опять набѣдокурилъ прошлою ночью!.. Прежде я только напивался, игралъ въ кости и буянилъ. Теперь вотъ, изволите видѣть, сталъ волокитой, да еще какимъ! Господи, Боже мой, всѣмъ и всегда было извѣстно, какого я обращенія съ женскимъ поломъ: ягненокъ сущій, тише воды, -- и вотъ прошлою ночью затѣялъ, -- что бы вы думали? затѣялъ ни много, ни мало, увести силою чужую жену!.. Да, жену кузнеца Горжю!.. Она, сказываютъ, прехорошенькая!.. Только на бѣду ли, на счастіе ли мое, меня схватили полицейскіе, и еслибъ я не сказалъ, что я слуга капитана королевской гвардіи, то-есть, вашъ, сударь, меня опять засадили бы въ тюрьму. Просто, понять не могу...
   -- Однако, что же это, наконецъ, такое? сказалъ Габріэль.-- Въ самомъ ли дѣлѣ ты опять напроказилъ, Мартэнъ, или только видѣлъ во снѣ, что хотѣлъ похитить чужую жену?
   -- Во снѣ! Хорошо, еслибъ во снѣ! А то вотъ и донесеніе полицейскихъ.-- Право, даже читать совѣстно. Прежде и я самъ думалъ, что мнѣ только грезятся мои проклятыя ночныя похожденія, или что нечистый принялъ мой видъ и забавляется по ночамъ на мой счетъ. Но вы, сударь, изволили мнѣ явственно растолковать, что я дѣйствительно сдѣлалъ все то, о чемъ доносили... Духовный отецъ, которому я сознался въ своихъ подозрѣніяхъ касательно дьявольскаго навожденія, тоже сказалъ мнѣ, что я ошибаюсь... Да и самъ нечистый-то давно ужь не является мнѣ... И теперь выходитъ, что я хуже всякаго нехриста!.. А отъ-чего это такъ, понять не могу: кажется, вотъ на умѣ все такое благочестивое, хорошее, степенное; и что же: вотъ ты напился до послѣдней крайности, вотъ ты сталъ плутъ, вотъ игралъ въ кости и набуянилъ, вотъ затѣялъ увести силою чужую жену!.. Да!.. Я сказалъ бы даже, что въ меня вселился нечистый, да боюсь: живаго сожгутъ; а не подумать, сударь, нельзя: дума дѣло невольное...
   -- Нѣтъ, мой бѣдный Мартэнъ, нѣтъ, сказалъ виконтъ, засмѣявшись: -- въ тебѣ нѣтъ чорта. Будь совершенно спокоенъ въ этомъ отношеніи. Вся бѣда въ томъ, что съ нѣкотораго времени ты сталъ попивать...
   -- Да я пью, сударь, только одну воду одну, чистую воду!-- Или, можетъ-статься, у здѣшней воды особое свойство...можетъ, отъ нея хмѣлѣешь...
   -- А въ тотъ, вечеръ, Мартэнъ, когда положили тебя пьянаго у воротъ?-- Вѣдь не отъ воды же...
   -- Въ тотъ вечеръ, сударь, я какъ слѣдуетъ помолился Богу и легъ спать съ такимъ, могу сказать, помышленіемъ, что хоть бы на страшный судъ; на другой день, я всталъ благоприлично, какъ завсегда, и только отъ васъ узналъ, что былъ пьянъ. Въ ту ночь, когда я ранилъ королевскаго жандарма, я помолился и легъ спать точно такимъ же образомъ... Нынѣшнею, передъ случаемъ съ женою кузнеца, тоже... А между-тѣмъ, меня каждую ночь запираетъ Жеромъ въ моей комнатѣ; я самъ крѣпко-на-крѣпко запираю у себя ставни; да ничто не помогаетъ: я, должно быть, встаю по ночамъ и хожу бѣдокурить!.. Лишь-только я проснусь по-утру, мнѣ тотчасъ приходитъ на мысль: Господи, что-то надѣлалъ я опять хорошаго нынѣшнею ночью? И вслѣдъ за тѣмъ узнаю отъ васъ, или изъ донесеній полицейскихъ досмотрщиковъ, что у меня опять на совѣсти какое-нибудь прегрѣшеніе. Одно только хоть немного меня успокоиваетъ: провинившись, я самъ накладываю на себя постъ и покаяніе... Но чувствую, мнѣ не сдобровать: я умру въ тяжкомъ грѣхѣ...
   -- Все пройдетъ, Мартэнъ; ты исправишься и будешь жить, какъ жилъ прежде. А теперь, покамѣстъ, исполни то, что я тебѣ приказывалъ. Только провожатаго тебѣ не могу дать. Онъ узнаетъ нашу тайну, и тогда могутъ выйдти дурныя послѣдствія.
   -- Оно, конечно, не годится... Такъ я пойду одинъ и стану всячески стараться исполнить вашъ приказъ. Но, осмѣлюсь доложить, не ручаюсь за себя.
   -- Какъ не ручаешься? вскричалъ Габріэль.-- Это что значитъ?
   -- Да какъ же мнѣ, сударь, поручиться? я вотъ, кажется, тутъ: анъ нѣтъ, совсѣмъ въ другомъ мѣстѣ; я вотъ, кажется, дѣлаю то: анъ нѣтъ, дѣлаю другое. Недавно я опредѣлилъ себѣ въ покаяніе прочесть девяносто разъ Отче нашъ да столько же Богородицу Дѣво радуйся, и цѣлые два часа перебиралъ, -- или лучше сказать, мнѣ казалось, что перебиралъ,-- свои чотки въ церкви св. Гервасія. Что же случилось? Прихожу, сударь, домой, и узнаю, что вы изволили посылать меня съ запискою, и что я принесъ вамъ отвѣтъ. Да еще мало того: на другой день, я получилъ отъ Жасенты выговоръ за то, что наканунѣ обходился съ нею очень-вольно. А я и не видалъ ея тогда вовсе! По-крайней-мѣрѣ, мнѣ кажется, что не видалъ... И это, сударь, повторялось три раза. Какъ же могу я ручаться за себя? Вы видите, тутъ творится что-то чудное...
   -- Ну, что бы тутъ ни творилось, сказалъ Габріэль съ досадою:-- я рискую на этотъ разъ. Впрочемъ, вѣдь гдѣ ты ни былъ прежде, въ церкви ли, или на Улицѣ-Фруад-Манто, -- а мои порученія исполнялись аккуратно; значитъ, ты навѣрное исполнишь хорошо и нынѣшнее. Помни только: сегодняшняя записка очень-важна для меня; отъ нея зависитъ моя участь.
   -- О, сударь, да я и безъ этого наказа всегда радъ жизнь за васъ положить, и еслибъ не замѣшалась -- наше мѣсто свято...
   -- Опять за свое! перервалъ Габріэль.-- Ты, видно, забылъ, что мнѣ надобно идти. Да и ты, смотри, отправляйся въ назначенное время. Кстати: тебѣ извѣстно, что я жду изъ Нормандіи кормилицу мою Алоизу, и что если она пріѣдетъ въ то время, когда меня не будетъ дома, ей надобно отвести комнату подлѣ моей?
   -- Какъ же, сударь, извѣстно.
   -- То-то. Теперь, Мартэнъ, распорядись поосторожнѣе, и главное -- не робѣй.
   Мартэнъ промолчалъ; опъ только вздохнулъ тяжело.
   Габріэль вышелъ изъ дома.
   Спустя два часа, онъ воротился задумчивый, съ разсѣянностію во взглядѣ. Къ нему немедленно явился Мартэнъ-Герръ съ письмомъ, котораго молодой человѣкъ ждалъ столь-нетерпѣливо. Габріэль выслалъ своего конюшаго изъ комнаты и прочелъ слѣдующее:
   "Возблагодаримъ Бога, Габріэль: король соглашается, мы будемъ счастливы. Вы уже знаете, безъ сомнѣнія, что англійская королева объявила воішу Франціи и во Фландріи собирается сильная непріятельская армія. Эти неблагопріятныя для Франціи событія благопріятны для любви нашей: они даютъ болѣе вѣса герцогу Гизу и уменьшаютъ вліяніе Монморанси. Король, однакожь, долго не рѣшался. За то и я, Габріэль, просила его очень убѣдительно; я сказала ему, что нашла васъ опять, что вы храбры и благородны... Король, конечно, не обѣщалъ мнѣ ничего рѣшительнаго, но сказалъ, что подумаетъ; что было бы жестоко лишить меня счастія, когда этого не требуетъ необходимо польза государства; что онъ можетъ вознаградить Франциска Монморанси другимъ чѣмъ-нибудь. Онъ не обѣщалъ ничего, Габріэль, но исполнитъ мое желаніе. О, вы полюбите его, Габріэль; вы будете любить его столько же, какъ я. Да и какъ его не любить? Онъ осуществитъ наши лучшія мечты! Мнѣ надобно сказать вамъ много, очень-много; но на бумагѣ нельзя передать всего, что чувствуешь. Знаете что, другъ мой: приходите ко мнѣ сегодня въ шесть часовъ вечера. Жасента проведетъ васъ ко мнѣ, и мы наговоримся о нашей счастливой будущности. Да намъ и необходимо наговориться: вы, безъ всякаго сомнѣнія, уѣдете во Фландрію на войну, служить королю и стараться пріобрѣсти еще болѣе правъ на его расположеніе... Иначе вамъ, Габріэль, поступить нельзя. Я сама желаю, чтобъ вы ѣхали, хоть и люблю васъ. О, да, видитъ Богъ, люблю! Къ-чему теперь скрывать это? Приходите же; мнѣ хочется посмотрѣть, такъ ли вы счастливы, какъ ваша Діана."
   -- Да, да, счастливъ! Тысячу разъ счастливъ! вскричалъ Габріэль, дочитавъ письмо.-- И чего не достаетъ теперь для полноты моего счастія?
   -- Если не достаетъ чего, государь-графъ, то, конечно, не пріѣзда вашей старой кормилицы, произнесъ чей-то голосъ.
   То былъ голосъ Алоизы. Она тихо вошла въ комнату и сѣла у двери въ то время, когда Габріэль читалъ письмо.
   -- Алоиза! вскричалъ Габріэль, и тутъ же, подбѣжавъ къ ней, поцаловалъ ее.-- Алоиза! о, да, мнѣ не доставало тебя. Здорова ли ты?... Ты, однакожъ, не перемѣнилась. Поцалуй меня еще разъ. Я тоже не перемѣнился, -- по-крайней-мѣрѣ, сердцемъ. Я люблю тебя по прежнему... И скажу тебѣ, Алоиза, я очень безпокоился о тебѣ. Спроси у Мартэна... Да зачѣмъ ты не ѣхала сюда такъ долго?
   -- Я выѣхала давно, государь графъ, по была долго въ дорогѣ... Отъ послѣднихъ дождей просто проѣзда нѣтъ.
   -- Хорошо, что хоть теперь пріѣхала, Алоиза. Ты можешь порадоваться моей радости. Видишь ли вотъ это письмо? Оно отъ Діаны. И знаешь ли, что пишетъ она? Она пишетъ, что препятствія нашему счастію могутъ быть устранены; король не требуетъ, чтобъ она вышла замужъ за Франциска Монморанси; она любитъ меня. Она, Діана!... И все это я говорю тебѣ!... Ну, не верхъ ли это благополучія?
   -- Безъ сомнѣнія, государь-графъ, сказала Алоиза нѣсколько печальнымъ тономъ:-- но еслибъ случилось вдругъ, чтобъ вамъ должно было отказаться отъ Діаны?
   -- Этого быть не можетъ, Алоиза. Повторяю тебѣ: всѣ препятствія будутъ устранены.
   -- Могутъ быть устранены тѣ препятствія, которыя полагаетъ человѣкъ; но не тѣ, которыя полагаетъ Богъ. Вы знаете, государь-графъ, какъ много я люблю васъ; вы знаете, что я не нодорожу жизнью для того, чтобъ избавить васъ отъ малѣйшаго огорченія: что жь бы отвѣчали вы мнѣ, когда бы я сказала вамъ: "откажитесь отъ Діаны, не видайтесь болѣе съ нею, истребите изъ вашего сердца любовь къ ней; вы не должны быть ея мужемъ,-- почему, объ этомъ не спрашивайте у меня; это страшная тайна, которой я не могу открыть вамъ для вашей же пользы". Что отвѣчали бы вы мнѣ, когда бъ я сказала вамъ это, обнимая ноги ваши?
   -- Еслибъ ты потребовала, Алоиза, чтобъ я лишилъ себя жизни, не спрашивая у тебя за чѣмъ и на что, я исполнилъ бы твое желаніе. Но любовь моя къ Діанѣ не въ моей власти. Любовь эта отъ Бога...
   -- Господи! вскричала кормилица, въ ужасѣ сложивъ передъ собою руки:-- онъ богохульствуетъ! Но Ты видишь, Господи, онъ прегрѣшаетъ въ невѣдѣніи: отпусти ему!..
   -- Ты пугаешь меня, Алоиза. Сдѣлай милость, не мучь болѣе: скажи мнѣ, что ты намѣрена, что ты должна мнѣ сказать. Говори, заклинаю тебя!
   -- Вы приказываете, государь-графъ?.. Да я и сама вижу, что должна открыть вамъ свою тайну... Я поклялась передъ Богомъ, что стану хранить ее; но теперь Онъ самъ снимаетъ съ меня обѣтъ... Выслушайте же меня, государь-графъ: вы, конечно, должны любить Діану, но не такъ, какъ любите теперь... Вы должны любить ее братнею любовію...
   -- Алоиза!...
   -- Да, государь-графъ, братнею; потому-что, по всему вѣроятію, Діана... сестра ваша!
   -- Моя сестра! вскричалъ Габріэль, быстро приподнявшись со стула.-- Сестра! повторилъ онъ въ ужасѣ.-- Но какимъ-образомъ дочь короля и госпожи де-Валентинуа можетъ быть моею сестрою?
   -- Вамъ вѣдь извѣстно, государь-графъ, что Діана родилась въ маѣ 1539 года. Батюшка вашъ пропалъ безъ вѣсти въ январѣ того же года; и знаете ли, что тогда говорили о немъ? Тогда говорили, что его любила госпожа Діана де-Пуатье; что онъ былъ тутъ помѣхой дофину, нынѣшнему государю нашему, королю, и что именно отъ этого-то и сгибъ онъ. Теперь, извольте сличить время...
   -- Творецъ небесный! вскричалъ Габріэль: -- Очень можетъ быть, прибавилъ. онъ потомъ, усиливаясь сохранить хоть тѣнь надежды:-- что г-жу Валентинуа подозрѣвали въ связи съ батюшкою; но кто докажетъ, что это подозрѣніе справедливо? Діана родилась пять мѣсяцовъ спустя послѣ смерти моего отца; но кто докажетъ, что Діана не дочь короля, который любитъ ее отцовскою любовью отца?
   -- Король можетъ ошибиться точно такъ же, какъ могу ошибиться я, государь-графъ.-- Да я и не говорю вамъ утвердительно, что Діана сестра ваша. Я только предполагаю. Но умолчать объ этомъ я не могла передъ вами, Габріэль. Вы не соглашались отказаться отъ Діаны по одной моей просьбѣ. Теперь судьею привязанности вашей къ ней будетъ ваша совѣсть, а судьею вашей совѣсти -- Богъ.
   -- О, вскричалъ Габріэль:-- это сомнѣніе въ тысячу разъ ужаснѣе самой очевидности! Боже мой, кто разрѣшитъ мнѣ его?
   -- Тайну знали, государь-графъ, только два человѣка въ мірѣ, и только два человѣка могли бы вывести васъ изъ этого сомнѣнія: вашъ батюшка, да г-жа Валентинуа; но графа нѣтъ въ живыхъ, а г-жа Валентинуа навѣрное не сознается никогда, что она обманула короля, и что дочь ея -- не дочь короля.
   -- Да, Алоиза, правда... И тутъ есть еще другое несчастіе: если я люблю не дочь отца моего, то все-таки люблю дочь убійцы моего отца! Вѣдь, безъ сомнѣнія, ему, королю Генриху II, обязанъ я смертію батюшки... Вѣдь, безъ сомнѣнія, онъ его убійца!
   -- Это извѣстно единому Богу, отвѣчала Алоиза.
   -- Боже мой! Боже мой! Всюду мракъ, всюду ужасъ и сомнѣніе! продолжалъ Габріэль.-- Но нѣтъ, прибавилъ онъ потомъ съ энергіей:-- нѣтъ, у меня достанетъ силы восторжествовать надъ отчаяніемъ., Я попытаюсь узнат ь истину. Пойду къ г-жѣ Валентинуа и буду на колѣняхъ просить, чтобъ она открыла мнѣ тайну. Она католичка, она набожна, и ея клятва несомнѣнно подтвердитъ мнѣ истину словъ ея. Я пойду къ Катеринѣ Медичи: ей, быть-можетъ, извѣстно что-нибудь; пойду къ Діанѣ: въ ея присутствіи я увижу, я пойму, какою любовью люблю эту женщину. Я пошелъ бы и на могилу отца моего, когда бы зналъ, гдѣ найдти ее, и онъ услышалъ бы мои заклинанія, онъ возсталъ бы изъ гроба, и вырвалъ бы изъ груди моей это невыразимо-тяжелое сомнѣніе!
   -- Бѣдное, бѣдное діггя! прошептала Алоиза.-- Сколько мужества послѣ такого страшнаго удара!
   -- Я не стану терять ни минуты, продолжалъ Габріэль съ какимъ-то лихорадочнымъ одушевленіемъ.-- Теперь ровно четыре часа: черезъ полчаса буду у г-жи Валентинуа; черезъ часъ -- у королевы; въ шесть часовъ -- у Діаны; и когда возвращусь домой, Алоиза, тайна, быть-можетъ, уже не будетъ тайною. До свиданія.
   -- Не могу ли и я чѣмъ-нибудь помочь вамъ, государь-графъ, въ вашемъ страшномъ розъискѣ?
   -- Ты можешь молиться Богу, Алоиза: молись ему.
   -- Да, государь-графъ, да: за васъ и за Діану.
   -- Молись и за короля, Алоиза, сказалъ Габріэль съ мрачнымъ видомъ.
   И вслѣдъ за тѣмъ, онъ поспѣшно вышелъ изъ дома.
   

XIV.
Діана де-Пуатье.

   Конетабль Монморанси былъ еще у Діаны де-Пуатье и разговаривалъ съ нею. Тонъ его, какъ и всегда, былъ грубъ и повелителенъ; а она, напротивъ, отвѣчала ему ласково и кротко.
   -- Э, mordieu! вѣдь она дочь ваша, говорилъ онъ Діанѣ: -- и вы имѣете надъ нею точно такія же права и власть, какъ король. Потребуйте, чтобъ она вышла за моего сына.
   -- Но, мой другъ, отвѣчала Діана:-- я не вижу возможности...Я никогда не обращалась съ герцогиней ангулемской, какъ бы должно было обращаться матери съ дочерью; никогда не вмѣшивалась въ дѣла ея, хоть она, правда, сначала искала моего расположенія; герцогиня мнѣ точно чужая; мы даже видаемся очень-рѣдко: какъ же хотите вы, чтобъ я потребовала?.. И притомъ, ей удалось пріобрѣсти такое сильное вліяніе на короля, что оно едва-ли не перевѣшиваетъ мое вліяніе. Значитъ, исполнить ваше желаніе невозможно... или, по-крайней-мѣрѣ, очень-трудно... Не лучше ли отказаться вамъ отъ него, другъ мой? Мы можемъ наидти другую, болѣе выгодную партію для вашего сына. Что вы скажете, напримѣръ, о Маргаритѣ...
   -- Сынъ мой спитъ не въ колыбели, а на кровати, возразилъ конетабль.-- Да и какую пользу можетъ принести нашей фамиліи дѣвочка, которая почти только-что вышла изъ пеленокъ? Госпожа де-Кастро имѣетъ, напротивъ того,-- какъ и сами вы замѣтили, -- большое вліяніе на короля; и вотъ почему именно я хочу женить на ней сына. Странно мнѣ только одно: дворянинъ, чуть ли не самаго древняго у насъ рода, соглашается жениться на незаконнорожденной, и тутъ еще выходятъ затрудненія, да помѣхи!.. Но, сударыня, скажу вамъ наотрѣзъ: вы не даромъ любовница короля, и я не даромъ вашъ любовникъ. Вы устройте... я хочу, чтобъ свадьба эта состоялась вопреки г-жѣ де-Кастро, вопреки ея обожателю, вопреки самому королю.
   -- Другъ мой, сказала Діана де-Пуатье кротко: -- даю вамъ слово: я постараюсь, сдѣлаю все, что могу. Болѣе этого вы не можете отъ меня требовать... Ну, будьте же поласковѣе со мною, не говорите мнѣ такимъ сердитымъ тономъ... Какой вы несносный!..
   И при этихъ словахъ, красавица прикоснулась своими розовыми губками къ сѣдой, жосткой бородѣ стараго конетабля...
   Странна была эта привязанность королевской фаворитки къ старику, который обходился съ нею грубо и котораго предпочла она королю, еще красивому собою и молодому. Объяснить ее можетъ развѣ только безнравственность Діаны. Но какъ бы то ни было, а крутой нравъ конетабля нравился ей болѣе, чѣмъ нѣжность и учтивая предупредительность Генриха II. И хоть бы что-нибудь другое было особенно-привлекательное въ Монморанси: а то ровно ничего. Онъ былъ скупъ и корыстолюбивъ. Страшныя казни, которымъ подвергъ онъ Бордосцевъ за ихъ смуты, показали, что у него за сердце. Онъ былъ, правда, храбръ; но личная храбрость вещь обыкновенная во Франціи; притомъ, храбрость не доставила ему воинскихъ успѣховъ. Въ сраженіяхъ подъ Раванномъ и Мариньяномъ, гдѣ побѣдили Французы, Монморанси не отличился ничѣмъ замѣчательнымъ; подъ Бикокомъ, былъ изрубленъ почти весь его полкъ; а при Павіи -- его самого взяли въ плѣнъ. Наконецъ, въ сраженіи при Сен-Лоранѣ его разбили на голову. На гражданскомъ поприщѣ, онъ тоже не сдѣлалъ ничего хорошаго. Здѣсь дала ему ходъ просто милость Генриха II. Даже остроумія у него не было. И не смотря на все это, Діана де-Пуатье любила стараго конетабля и повиновалась ему, какъ невольница! Разгадывайте жь, послѣ этого, сердце женщины!
   Почти вслѣдъ за тѣмъ, когда Діана поцаловала конетабля, послышался легкій ударъ въ дверь. Отвѣтомъ со стороны г-жи Валентинуа было дозволеніе войдти, и въ комнату вошелъ пажъ съ докладомъ, что виконтъ д'Эксме, по весьма-важной надобности, желаетъ видѣть герцогиню.
   -- А, нашъ обожатель! Зачѣмъ это онъ изволилъ пожаловать къ намъ? Ужь не свататься ли за дочь вашу Діану?
   -- Прикажете принять? спросилъ пажъ г-жи Валентинуа.
   -- Да, отвѣчала Діана:-- только пусть онъ подождетъ нѣсколько минутъ. Я скажу, когда будетъ можно. А теперь мнѣ еще надобно переговорить кое-о-чемъ съ г-мъ конетаблемъ.
   Пажъ вышелъ.
   -- По всему видно, сказалъ потомъ Монморанси: -- встрѣтились какія-нибудь неожиданныя, важныя препятствія, и виконтъ д'Эксме пришелъ къ вамъ, потому-что уже не знаетъ, кого бы онъ могъ другаго просить о помощи. Поступите же осторожно, Діана. О чемъ бы ни сталъ онъ просить васъ, откажите на-чисто. Если онъ желаетъ, чтобъ вы показали ему дорогу, по которой можетъ онъ дойдти къ своей цѣли, укажите ему путь, который поведетъ его совершенно въ противоположную сторону. Если онъ желаетъ, чтобъ вы отвѣчали да, отвѣчайте нѣтъ; если жь ему надобенъ нѣтъ, скажите да. Вообще обойдитесь съ нимъ какъ-можно-хуже, холоднѣе и презрительнѣе. Если вы исполните все это, можетъ статься, мы избавимся отъ необходимости просить короля. Поняли вы меня? И исполните все?
   -- Исполню, другъ мои.
   -- Ну, такъ дѣла нашего молодчика позапутаются порядкомъ. Онъ, бѣдняга, и не подозрѣваетъ, что самъ кладетъ свою голову въ пасть...
   Онъ хотѣлъ-было сказать "волчицы", но опомнился и сказалъ:
   -- Въ пасть волка. Теперь прощайте, Діана. Вечеромъ увидимся. Смотрите же, отдѣлайте его хорошенько.
   Онъ удостоилъ на этотъ разъ герцогиню поцалуемъ и вышелъ. Минуту спустя, по приказанію Фаворитки, ввели въ ея комнату, черезъ другія двери, виконта д'Эксме.
   Габріэль поклонился Діанѣ какъ только могъ почтительнѣе; Діана кивнула ему въ отвѣтъ головою какъ только могла наглѣе. Но Габріэль заставилъ молчать свое самолюбіе и сказалъ довольно-спокойно:
   -- Я знаю, герцогиня, что, рѣшаясь обратиться къ вамъ съ просьбою, поступаю очень-смѣло, даже безразсудно. Но въ жизни бываютъ иногда обстоятельства столь важныя, что подъ ихъ вліяніемъ невозможно не перейдти за черту обыкновенныхъ приличій и не поступить вопреки своихъ убѣжденій. Одному изъ этихъто страшныхъ переломовъ судьбы подвергся я въ настоящее время. Тотъ, кто имѣетъ теперь честь говорить съ вами, предаетъ во власть вашу все счастіе, всѣ надежды своей жизни, и если вы не сжалитесь надъ нимъ, это счастіе, эти надежды погибнутъ для него безвозвратно.
   Ни одного слова не сказала ему въ отвѣтъ г-жа де-Валентинуа. Она только смотрѣла на него съ неудовольствіемъ и удивленіемъ. Въ самой аттитюдѣ фаворитки было какое-то пренебреженіе къ виконту: она сидѣла облокотись одною рукою на колѣно и упираясь на ладонь этой руки подбородкомъ.
   -- Вамъ извѣстно, продолжалъ Габріэль, стараясь превозмочь непріятное для него дѣйствіе молчанія фаворитки: -- вамъ извѣстно, а можетъ-быть, вы и не знаете, что я люблю госпожу де-Кастро. Я люблю ее, сударыня, страстно, безпредѣльно, всѣми силами души моей.
   Г-жа де-Валентинуа улыбнулась молча. Но улыбка ея, казалось, хотѣла сказать: "да мнѣ-то какая надобность до этого?"
   -- Я началъ говорить вамъ, герцогиня, объ этой любви для того, чтобъ сказать, что мнѣ понятны слѣпыя заблужденія страсти въ другихъ. Я не порицаю страсти, какъ моралисты, не пытаюсь изслѣдовать ее, какъ философы; я благоговѣю предъ ней. Она, по моему мнѣнію, облагороживаетъ и возвышаетъ душу. И въ глазахъ другихъ, она нѣкогда была искупленіемъ грѣшницы...
   Фаворитка небрежно закинула голову на спинку своего стула и вполовину опустила свои длинныя рѣсницы.
   "Къ-чему это затѣялъ онъ говорить мнѣ поученіе?" думала она въ эту минуту.
   -- Итакъ, вы видите, продолжалъ Габріэль:-- любовь свята для меня. Она даже всемогуща въ глазахъ моихъ. Еслибъ мужъ г-жи де-Кастро былъ живъ, я все-таки любилъ бы ее, и даже не старался бы преодолѣть моего къ ней влеченія. Надъ истинною любовью восторжествовать нельзя. Она рождается и исчезаетъ рѣшительно противъ воли того, кому выпадаетъ на долю. Поэтому, и вы, не смотря на привязанность къ вамъ величайшаго изъ королей, можете полюбить другаго; еслибъ вы покорились внушеніямъ любви своей къ предпочтенному счастливцу, я не порицалъ бы васъ, а завидовалъ бы вамъ.
   Діана молчала по-прежнему. На лицѣ ея выражалось насмѣшливое удивленіе.
   -- Король любитъ васъ, любитъ вашу чудную красоту: это понятно, продолжалъ Габріэль еще съ большимъ жаромъ:-- васъ тронула его страстная привязанность; вы сами желали бы платить ему взаимностью; но взаимность, вопреки вашему желанію, не пробуждается въ вашемъ сердцѣ, и вы не властны создать ее. Это въ порядкѣ вещей. Точно также въ порядкѣ вещей, что вы могли внушить любовь не менѣе пылкую другому, далеко не равному тому, о комъ говорилъ я; и что вы сами могли увлечься страстью къ человѣку, который, статься можетъ, не заслуживаетъ предпочтенія.... Винить васъ въ томъ, мнѣ кажется, не будетъ никто. По-крайней-мѣрѣ, я не осуждаю васъ за то, что вы, владѣя сердцемъ Генриха II, любили графа Монгомери.
   На этотъ разъ, Діана приподнялась вполовину и открыла свои большіе глаза. Послѣднія слова молодаго человѣка изумили фаворитку, потому-что тайна была извѣстна только весьма-немногимъ, и она спросила не вовсе спокойно:
   -- А развѣ у васъ есть несомнѣнныя доказательства этой любви?
   -- Доказательствъ нѣтъ, отвѣчалъ Габріэль: -- но я знаю, я убѣжденъ вполнѣ, что графъ Монгомери былъ любимъ.
   -- А! сказала Діана съ прежнею презрительною миною: -- вы только убѣждены... Ну, такъ я скажу вамъ, что вы и не ошибаетесь. Да, я любила графа Монгомери. Что жь изъ этого?
   Габріэль, не зная ничего положительнаго, не вдругъ нашелся отвѣчать Фавориткѣ; однакожь, продолжалъ, помолчавъ нѣсколько времени:
   -- Вы любили, герцогиня, Жака Монгомери, и, смѣю думать, не совсѣмъ равнодушны къ его памяти: вѣдь онъ погибъ не за кого-нибудь другаго, а за васъ. Итакъ, рѣшаюсь заклинать васъ его именемъ, -- именемъ человѣка любимаго вами и погибшаго за любовь къ вамъ, -- отвѣчать мнѣ на вопросъ, который, конечно, покажется вамъ очень-смѣлымъ, но который чрезвычайно для меня важенъ. Отъ вашего отвѣта, повторяю еще разъ, зависитъ все счастіе моей жизни; и если вамъ угодно будетъ не отказать мнѣ въ отвѣтѣ, я до гроба стану питать къ вамъ глубокую, безпредѣльную признательность, и до гроба буду самымъ преданнымъ изъ всѣхъ преданныхъ вамъ, герцогиня...
   -- Что же это за вопросъ? спросила Діана.
   -- Позвольте мнѣ произнести его на колѣняхъ, герцогиня, сказалъ Габріэль, дѣйствительно становясь на колѣни.
   -- Герцогиня, продолжалъ онъ потомъ прерывающимся голосомъ: -- вы любили графа Монгомери въ 1538 году?
   -- Быть-можетъ, отвѣчала фаворитка.-- Далѣе?
   -- Графъ Монгомери пропалъ безъ вѣсти въ январѣ 1539 года, а госпожа де-Кастро родилась въ маѣ того же года.
   -- Что жь изъ этого?
   -- Къ этому-то обстоятельству, герцогиня, и относится тайна, которую прошу я здѣсь, у ногъ вашихъ, открыть мнѣ, продолжалъ Габріэль такъ тихо, что г-жа Валентинуа едва могла его слышать.-- Если вы откроете мнѣ ее, она умретъ въ моей груди: клянусь вамъ Искупителемъ нашимъ, котораго изображеніе вижу надъ вами. Да еслибъ я даже измѣнилъ своей клятвѣ, для васъ и тогда не можетъ произойдти ничего важнаго; вы скажете тогда, что я оклеветалъ васъ -- и вамъ повѣрятъ; вѣдь у меня не будетъ никакихъ доказательствъ... Скажите же, скажите Бога ради: Жакъ Монгомери отецъ г-жи де-Кастро?
   -- Ну, сказала Діана захохотавъ: -- вопросъ вашъ, въ-самомъ-дѣлѣ, смѣлъ, и вы поступили очень-умно, что предложили мнѣ его послѣ такого длиннаго предисловія. Однакожь, не пугайтесь, виконтъ: я вовсе не сержусь на васъ. Меня, напротивъ, очень интересуютъ ваши разспросы. Вѣдь пришло же въ голову допытываться, чья дочь герцогиня ангулемская! Но зачѣмъ вамъ знать это, господинъ д'Эксме? Король считается отцомъ ея; чего же болѣе для вашего честолюбія, если вы честолюбивы? Или у васъ есть еще какія-нибудь другія причины?
   -- Да, герцогиня; но умоляю васъ, не спрашивайте меня о нихъ.
   -- Вотъ какъ! сказала Фаворитка: -- чужіе секреты вы хотите знать, а своихъ не сказываете. Разсчетъ не дуренъ!
   Габріэль подошелъ къ налою, на которомъ стояло распятіе изъ слоновой кости и сказалъ г-жѣ Валентинуа:
   -- Если вы поклянетесь мнѣ предъ этимъ распятіемъ, поклянетесь своимъ спасеніемъ въ будущей жизни, что никому не откроете моей тайны и не употребите ея во.зло, вы ее узнаете.
   -- Такая страшная клятва!.. сказала Діана.
   -- Я и требую ее именно потому-что она страшная. Вы набожны и не измѣните ей.
   -- А если я не поклянусь?
   -- Я не скажу вамъ ничего, и вы,-- повторяю еще разъ,-- вы лишите меня счастія жизни.
   -- Опять счастіе жизни! О, да это преинтересно!.. Такой трагическій тонъ, такая таинственность! Право, стоитъ труда узнать вашъ секретъ. Вы живо затронули мое женское любопытство, признаюсь вамъ. Я поклянусь, г. д'Эксме; но предваряю васъ: поклянусь изъ одного любопытства, изъ желанія знать.
   -- Я тоже предложилъ вамъ вопросъ изъ желанія знать; только любопытство мое другаго рода; оно похоже на любопытство подсудимаго, который обвиненъ въ важномъ преступленіи, и который желаетъ и страшится узнать приговоръ, рѣшающій судьбу его. Такъ вамъ угодно дать клятву?
   -- Скажите слова; я повторю ихъ.
   И она повторила по словамъ Габріэля:
   "Клянусь спасеніемъ души моей, что никому въ мірѣ не открою тайны, которая будетъ мнѣ ввѣрена, и узнавъ ее, не только не стану вредить вамъ ею, но буду поступать, въ-отношеніи къ вамъ, какъ-бы не знала ея вовсе."
   -- Благодарю васъ, герцогиня, сказалъ Габріэль.-- Теперь я скажу вамъ все въ двухъ словахъ: мое имя Габріэль де-Монгомери; я сынъ Жака де-Монгомери.
   -- Вы... сынъ его! вскричала Діана, вставая съ своего кресла и какъ-бы цѣпенѣя отъ изумленія.
   -- Если жь, продолжалъ Габріэль:-- Діана де-Кастро дочь графа, то Діана де-Кастро, которую люблю я до безумія, сестра моя!
   -- А, понимаю, сказала г-жа де-Валентинуа, успокоившись немного.-- Конетабль спасенъ, подумала она въ ту же минуту.
   -- Теперь, герцогиня, продолжалъ Габріэль: -- угодно ли будетъ вамъ оказать мнѣ милость, поклясться предъ этимъ же распятіемъ, что г-жа де-Кастро -- дочь короля Генриха II? Вы не отвѣчаете?... О, зачѣмъ не отвѣчаете вы, герцогиня?
   -- Затѣмъ, что не могу, поклясться вамъ въ томъ.
   -- Боже! Стало-быть, Діана сестра моя? сказалъ Габріэль, поблѣднѣвъ еще болѣе и едва не лишаясь чувствъ.
   -- Я не говорю этого! Я никогда не скажу этого! вскричала г-жа де-Валентинуа.-- Діана -- дочь короля.
   -- О, повторите это, повторите еще разъ, герцогиня! Какое счастіе, Творецъ небесный!... Но... но, можетъ-быть, вы говорите такъ только потому, что опасаетесь говорить иначе. Поклянитесь же, герцогиня; успокойте, оживите меня вашею клятвою!..
   -- Я уже сказала вамъ, что не поклянусь. Зачѣмъ буду я клясться?
   -- Но вѣдь вы дали же клятву только для того, чтобъ удовлетворить пустое любопытство... Вы сами сознались мнѣ въ этомъ... Отъ-чего же теперь, когда идетъ дѣло о жизни человѣка, когда вы можете нѣсколькими словами спасти отъ гибели двѣ жизни, вамъ не угодно произнести этихъ нѣсколькихъ словъ?
   -- Ну, не поклянусь, сударь, и все тутъ, отвѣчала фаворитка холодно и рѣшительно.
   -- А если, не смотря на то, я женюсь на Діанѣ, и если Діана сестра моя,-- не на васъ ли падетъ отвѣтственность за преступленіе?
   -- Нѣтъ, возразила г-жа де-Валентинуа:-- я не клялась, и, значитъ, не буду отвѣчать передъ Богомъ.
   -- О, она не страшится Его! вскричалъ Габріэль.-- Но подумайте, вѣдь я могу говорить всѣмъ и каждому, что вы любили графа Монгомери, что вы измѣнили королю, и что я, сынъ графа, несомнѣнно убѣжденъ въ томъ.
   -- Убѣждены, и только; а доказательствъ у васъ нѣтъ, возразила фаворитка съ злобною улыбкою.-- Такъ говорите-себѣ что хотите. Я скажу, что вы клевещете на меня, и мнѣ повѣрятъ. Вѣдь вы сами же утверждали, что повѣрятъ... Притомъ, я могу сказать королю, что вы осмѣлились искать моего вниманія и вы грозили взвести на меня клевету, если я не соглашусь отвѣчать вашей страсти. Тогда вы погибнете, господинъ Габріэль де-Монгомери... Но, извините, прибавила она, вставая: -- мнѣ некогда; я должна оставить васъ, хоть, признаюсь, ваша исторія живо заинтересовала меня... Престранная, право.
   -- О, да это безчестно! вскричалъ Габріэль въ гнѣвѣ.-- О, зачѣмъ вы женщина и зачѣмъ я дворянинъ!.. Но берегитесь, сударыня: мститель найдется! Васъ накажетъ Богъ; потому-что, повторяю, вы поступили безчестно.
   -- Вы находите? сказала фаворитка съ насмѣшливою улыбкою.
   И въ-слѣдъ за тѣмъ она кликнула пажа. Пажъ вошелъ.
   Госпожа де-Валентинуа насмѣшливо кивнула Габріэлю головою, и удалилась.
   -- Да, думала она, уходя:-- моему конетаблю рѣшительно счастіе. Фортуна любитъ его столько же, какъ и я. Но за что же я люблю его?
   Минуту спустя, Габріэль вышелъ изъ комнатъ Діаны де-Пуатье съ гнѣвомъ и отчаяніемъ въ душѣ.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Катерина Медичи.

   Габріэль былъ твердъ душою и рѣшителенъ. Возвратясь отъ Діаны де-Пуатье, послѣ первой минуты унынія, онъ ободрился и отправился къ королевѣ.
   Катерина Медичи, дѣйствительно, могла знать объ этой трагической расправѣ своего супруга съ графомъ Монгомери, а можетъ-быть и была въ ней дѣйствующимъ лицомъ Въ то время ей было не болѣе двадцати лѣтъ. Какъ молодая жена-красавица, она должна была слѣдить за всѣми дѣйствіями и промахами своей соперницы. Габріэль разсчитывалъ, что ея воспоминанія освѣтятъ ему тотъ мрачный путь, по которому онъ шелъ ощупью и на которомъ ему, какъ любовнику и сыну, такъ сильно хотѣлось видѣть ясно. Катерина приняла виконта д'Эксме съ тою особенною благосклонностью, которую постоянно показывала ему при каждой встрѣчѣ.
   -- Это вы, прекрасный побѣдитель, сказала она.-- Какому счастливому случаю обязана я вашимъ визитомъ? Вы рѣдко посѣщаете насъ, виконтъ, и, кажется, въ первый разъ просите аудіенцію на моей половинѣ. А между-тѣмъ, вашъ приходъ всегда былъ и всегда будетъ кстати, въ этомъ вы не можете сомнѣваться.
   -- Не знаю какъ благодарить ваше величество за вашу доброту, но будьте увѣрены, что моя преданность...
   -- Оставимъ ее, вашу преданность, прервала королева:-- и пойдемъ къ цѣли, которая васъ привела сюда. Могу я быть полезна вамъ въ чемъ-нибудь?
   -- Я думаю, что можете.
   -- Тѣмъ лучше! продолжала Катерина съ самою ободрительною улыбкой:-- и если то, чего вы хотите, въ моей власти, даю вамъ напередъ обѣщаніе исполнить вашу просьбу, -- обѣщаніе, можетъ-быть, не совсѣмъ благовидное; но вы не употребите его во зло, мой прекрасный кавалеръ.
   -- Сохрани Богъ! не таково мое намѣреніе.
   -- Говорите же, увидимъ, сказала, вздохнувъ, королева.
   -- Я осмѣлился просить у васъ нѣкоторыхъ свѣдѣній, ничего больше. Но это ничего для меня -- все. И потому, простите, если я разбужу воспоминанія, которыя должны быть тягостны для вашего величества. Воспоминанія эти относятся къ 1539 году.
   -- Ахъ, я была тогда еще очень-молода, почти ребенокъ! сказала королева.
   -- Но, безъ сомнѣнія, были уже очень-хороши и вполнѣ достойны любви, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Иные говорили, сказала королева, довольная оборотомъ, какой принялъ разговоръ.
   -- А между-тѣмъ, продолжалъ Габріэль:-- другая женщина уже осмѣливалась посягнуть на права, которыя вы получили отъ Бога, которыя давало вамъ и рожденіе ваше, и красота; и эта женщина, недовольная тѣмъ, что отвратила отъ васъ, безъ сомнѣнія, волшебствомъ и чарами, глаза и сердце супруга, слишкомъ-молодаго, и потому немогшаго быть дальновиднымъ, -- эта женщина измѣнила тому, кто измѣнилъ вамъ, и любила графа Монгомери. Но вы, можетъ-быть, забыли все это, ваше величество?
   -- Нѣтъ, сказала королева:-- это приключеніе и всѣ первыя интриги той, о которой вы говорите, еще памятны мнѣ. Да, она любила графа Монгомери; потомъ, увидѣвъ, что ея связи обнаружены, безсовѣстно объявила, что притворялась нарочно для испытанія дофина, и когда Монгомери исчезъ, можетъ-быть, единственно по ея повелѣнію, она не плакала о немъ, и на другой день явилась на балѣ съ улыбающимся лицомъ. О, я долго буду помнить первыя интриги, которыми эта женщина подкапывала счастіе моей молодости! Тогда это огорчало меня; дни и ночи проводила я въ слезахъ. Но, потомъ, мое самолюбіе пробудилось: я всегда исполняла свои обязанности, даже болѣе, и постоянно внушала собою уваженіе къ званіямъ супруги, матери и королевы; я принесла семь дѣтей королю и Франціи. Но теперь, любовь моя къ мужу спокойна, какъ къ другу и къ отцу моихъ сыновей, и онъ не имѣетъ права требовать отъ меня чувства болѣе-нѣжнаго; я довольно жила для общаго блага, чтобъ жить нѣсколько и для себя-самой. Не дешевой цѣной купила я свое счастье! И еслибъ чувство преданности, молодое и страстное, предстояло мнѣ, Габріэль, -- развѣ не могла бы я не отвергнуть его безъ преступленія?
   Слова Катерины пояснялись ея взглядами. Но мысли Габріэля были далеко. Съ-тѣхъ-поръ, какъ королева перестала говорить объ его отцѣ, онъ пересталъ слушать ее,-- онъ мечталъ. И эта мечтательность, которую Катерина объясняла по-своему, нравилась ей. Но Габріэль скоро прервалъ молчаніе.
   -- Еще одинъ, послѣдній и самый важный для меня вопросъ, сказалъ онъ.-- Вы такъ благосклонны ко мнѣ! На пути сюда я не думалъ, что мои ожиданія такъ удовлетворятся. Вы говорили о преданности, положитесь на меня. Но, ради Бога, довершите свое благодѣяніе! Такъ-какъ вы знали подробности этихъ темныхъ приключеній графа Монгомери, то не помните ли, не было ли сомнѣній въ дѣйствительности отеческихъ правъ короля на г-жу де-Кастро, когда она родилась чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ исчезновенія графа? Злословіе, или даже клевета, не выражали ли подозрѣній на этотъ счетъ, не называли ли Монгомери отцомъ Діаны?
   Катерина Медичи нѣсколько времени смотрѣла на Габріэля молча, какъ-бы для того, чтобъ разгадать побужденія, вызвавшія у него этотъ вопросъ. Думая, что нашла эти побужденія, она начала улыбаться.
   -- Я въ-самомъ-дѣлѣ замѣтила, сказала она:-- что вы неравнодушны къ г-жѣ де-Кастро и усердно за нею ухаживаете. Теперь я понимаю ваши намѣренія. Только, не заходя далеко, вы хотите, кажется, прежде увѣриться, дѣйствительно ли предъ дочерью короля преклоняете колѣно. Вы боитесь, чтобъ, женившись на признанной дочери Генриха II, не открыли вы какимъ-нибудь нежданнымъ случаемъ, что жена ваша незаконная дочь графа Монгомери. Однимъ-словомъ, вы честолюбивы, виконтъ д'Эксме. Не оправдывайтесь! это только возвышаетъ васъ въ моихъ глазахъ, и не только не мѣшаетъ моимъ видамъ на васъ, но скорѣе помогаетъ. Вы честолюбивы, не правда ли?
   -- Но, ваше величество... говорилъ Габріэль смутившись: -- можетъ-быть, дѣйствительно...
   -- Довольно; вижу, что я разгадала васъ, мой любезный кавалеръ, сказала королева.-- Ну! хотите вѣрить дружбѣ? для собственныхъ вашихъ цѣлей, оставьте свои виды на эту Діану. Откажитесь отъ этой куклы. Я не знаю навѣрное, дочь ли она короля или графа, хотя послѣднее предположеніе весьма-правдоподобно; но, еслибъ она и родилась отъ короля,-- это не такая женщина, какая нужна вамъ. Это существо слабое, нѣжное, чувствительное, милое, если хотите,-- но безъ силы, безъ энергіи, безъ характера. Она умѣла пріобрѣсть милость короля, правда; но воспользоваться ею не съумѣетъ. Вамъ, Габріэль, для исполненія вашихъ огромныхъ замысловъ, нужно сердце мужественное, сильное, которое бы столько же помогало вамъ, сколько и любило васъ, которое бы служило вамъ и, въ то же время, наполняло вашу душу, жизнь вашу. Такое сердце вы нашли, виконтъ, сами не зная того.
   Онъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на королеву, которая продолжала съ увлеченіемъ:
   -- Послушайте: наше положеніе въ обществѣ должно освобождать насъ, королевъ, отъ обыкновенныхъ условныхъ приличій; стоя такъ высоко, мы, не выжидая признанія въ любви, должны сами дѣлать первый шагъ и протягивать руку къ любимому предмету. Габріэль, вы прекрасны, храбры, пламенны и горды! Съ первой минуты, когда увидѣла васъ, я ощутила тутъ, въ груди, незнакомое мнѣ чувство, и -- не-уже-ли я обманулась? Ваши слова, ваши взгляды и даже теперешнее ваше обращеніе ко мнѣ, -- все, наконецъ, заставляло меня предполагать, что я встрѣтила въ васъ не неблагодарнаго.
   -- Ваше величество!.. въ испугѣ произнесъ Габріэль.
   -- Да, вы изумлены, поражены, я вижу это, продолжала Катерина съ самой нѣжной улыбкой.-- Но вы не осуждаете меня, не правда ли, за мою невольную откровенность? Повторяю: званіе королевы должно извинять женщину. Вы робки, хотя и честолюбивы, виконтъ, а мелочныя приличія могли лишить меня драгоцѣннаго чувства; я лучше хотѣла сама начать. Ну! прійдите же въ себя! не-уже-ли я такъ страшна?
   -- О! да! пробормоталъ Габріэль, блѣднѣя.
   Королева поняла это восклицаніе по-своему.
   -- Что жь! сказала она съ шутливымъ сомнѣніемъ:-- я, кажется, еще не успѣла вскружить вамъ голову до того, чтобъ заставить васъ забыть ваши планы, и розъиски ваши объ ангулемской принцессѣ -- доказываютъ это. Но успокойтесь; повторяю вамъ, что не униженія, а величія я желаю для васъ. Габріэль! до-сихъ-поръ, я терялась на второмъ планѣ; но знайте, скоро увидятъ меня на первомъ. Діана де-Пуатье уже не въ тѣхъ лѣтахъ, чтобъ могла еще долго сохранить свою красоту и могущество. Съ той минуты, когда исчезнетъ обаяніе этой женщины, начнется мое царство, и я съумѣю царствовать, Габріэль! духъ владычества, который я въ себѣ чувствую, тому порукой; притомъ, это уже въ крови Медичи. Король увидитъ, что у него нѣтъ совѣтника искуснѣе, опытнѣе и надежнѣе меня, и тогда -- на что не будетъ имѣть права человѣкъ, который соединилъ свою судьбу съ моею, когда моя была еще во мракѣ, который любилъ во мнѣ женщину, а не королеву? Владычица королевства не вознаградитъ ли достойнымъ образомъ того, кто былъ преданъ Катеринѣ? Этотъ человѣкъ будетъ первымъ по ней, ея правая рука, истинный король, покорный призраку короля? Въ его рукахъ будутъ всѣ титулы и силы Франціи? Прекрасный сонъ, не правда ли, Габріэль? Ну! хотите вы быть этимъ человѣкомъ?
   Она смѣло протянула ему руку.
   Габріэль преклонилъ колѣно и поцаловалъ эту бѣлую, чудную руку... Но онъ былъ такъ твердъ и благороденъ, что не могъ предаться хитростямъ и обманамъ притворной любви. Онъ былъ такъ откровененъ и рѣшителенъ, что не могъ колебаться между облакомъ и опасностью.
   -- Ваше величество, сказалъ онъ: -- предъ вами самый почтительный изъ вашихъ слугъ и самый преданный изъ вашихъ подданныхъ. Но...
   -- Но, прервала Катерина съ улыбкой:-- я не требую отъ васъ этого почтительнаго языка, мой благородный кавалеръ.
   -- Но, продолжалъ Габріэль:-- я не могу, говоря съ вами, употреблять словъ болѣе нѣжныхъ и страстныхъ, потому-что, простите!.. прежде, нежели я узналъ васъ, я любилъ Діану де-Кастро, и никакая другая любовь, даже любовь королевы, не найдетъ мѣста въ этомъ сердцѣ, которое наполнилъ уже другой образъ.
   -- А! произнесла Катерина блѣднѣя, и губы ея судорожно сжались.
   Но Габріэль, опустивъ голову, спокойно ждалъ, какъ разразится надъ нимъ гроза негодованія и презрѣнія. Презрѣніе и негодованіе не заставили долго ждать себя.
   -- Знаете ли вы, г. д'Эксме, сказала Катерина послѣ минутнаго молчанія, едва удерживаясь отъ гнѣва:-- знаете ли вы, что я считаю васъ дерзкимъ, чтобъ не сказать наглымъ? Кто говорилъ вамъ о любви? Съ чего вы взяли, что посягаютъ на вашу суровую добродѣтель? Надо быть слишкомъ-тщеславну и наглу, чтобъ осмѣлиться такъ думать и такъ отважно объяснять благосклонность, ошибочно направленную къ недостойному ея! Вы серьёзно оскорбили женщину и королеву, г. Эксме!
   -- О! повѣрьте, ваше величество, отвѣчалъ Габріэль:-- что мое религіозное почтеніе...
   -- Довольно! прервала Катерина: -- говорю вамъ, вы оскорбили меня, вы пришли съ тѣмъ, чтобъ оскорбить меня? Зачѣмъ вы здѣсь? Что привело васъ сюда? Что мнѣ за дѣло до вашей любви, до г-жи де-Кастро, до всего, что васъ занимаетъ! Вы пришли ко мнѣ за справками? Смѣшной предлогъ! Вы хотѣли сдѣлать изъ королевы Франціи любовную полицію для себя. Это безсмысленно, говорю вамъ, и прибавляю: это оскорбленіе!
   -- Нѣтъ, ваше величество, гордо отвѣчалъ Габріэль:-- не могъ оскорбить васъ благородный человѣкъ, который рѣшился лучше огорчить васъ, нежели обмануть.
   -- Молчите, сударь! перебила Катерина: -- я вамъ приказываю молчать и уйдти отсюда. Считайте за счастье, что я не хочу открывать королю вашей дерзкой ошибки; но не являйтесь никогда передо мною, и знайте, что Катерина Медичи -- вашъ неумолимый врагъ. Да, я найду васъ, будьте увѣрены, г. д'Эксме! А теперь, удалитесь.
   Габріэль поклонился королевѣ и вышелъ, не сказавъ ни слова.
   -- Ну, думалъ онъ: -- еще однимъ врагомъ больше! Но что бы выигралъ я, еслибъ и узналъ что-нибудь о моемъ отцѣ и о Діанѣ? Любимица короля и жена короля -- враги мои! Не хочетъ ли еще судьба сдѣлать меня врагомъ короля. Пойдемъ теперь къ Діанѣ; уже время. Дай-Богъ не потерять этого послѣдняго свѣта, и не выйдти еще съ большей тоской на душѣ отъ той, которая любитъ меня, нежели отъ тѣхъ, которыя ненавидятъ.
   

II.
Любовникъ, или братъ?

   Когда Жасента провела Габріэля въ комнату, которую Діана де-Кастро, какъ признанная дочь короля, занимала въ Луврѣ, она въ наивномъ, цѣломудренномъ смущеніи побѣжала на встрѣчу любимому человѣку, нисколько не скрывая своей радости. Она не отклонила бы лица и отъ поцалуя; но Габріэль удовольствовался однимъ пожатіемъ руки.
   -- Наконецъ это вы, Габріэль! сказала Діана.-- Съ какимъ нетерпѣніемъ я ждала васъ, другъ мой! Съ нѣкотораго времени я не знаю, куда дѣвать полноту своего счастія. Я разговариваю совсѣмъ одна, смѣюсь одна, -- я просто сумасшедшая! Но вотъ и вы, Габріэль, -- теперь мы можемъ по-крайней-мѣрѣ блаженствовать вмѣстѣ! Ну, что же съ вами? что это у васъ какой видъ -- холодный, важный, почти грустный? Такимъ-то непривѣтливымъ лицомъ, такой-то неразвязной лаской доказываете вы мнѣ любовь, а Богу да моему отцу -- благодарность?
   -- Вашему отцу?.. Да, поговоримте о вашемъ отцѣ, Діана. Что касается до важности, которая васъ удивляетъ, это моя привычка встрѣчать счастіе съ нахмуреннымъ лицомъ, потому-что я плохо вѣрю въ дары его, къ которымъ до-сихъ-поръ не имѣлъ случая привыкнуть; притомъ же, я испыталъ, что слишкомъ-часто подъ радостью кроется горе.
   -- Я не считала васъ, Габріэль, ни такимъ философомъ, ни такимъ несчастнымъ, возразила полу-веселая, полу-огорченная Діана.-- Но посмотримъ! вы сказали, что хотите говорить о королѣ; это лучше: какъ онъ былъ добръ и благороденъ, Габріэль!
   -- Да, Діана, онъ васъ очень любитъ, не правда ли?
   -- Невообразимо-нѣжно, Габріэль.
   -- Конечно, пробормоталъ виконтъ д'Эксме:-- онъ можетъ думать, что она его дочь... Одно только удивляетъ меня, продолжалъ онъ вслухъ: -- какимъ образомъ король, у котораго въ сердцѣ ужь, разумѣется, было предчувствіе его настоящей любви къ вамъ, какимъ образомъ могъ онъ двѣнадцать лѣтъ не видать васъ, не знать и оставлять въ этой ссылкѣ въ Вимутье, затерянную, забытую? Вы, Діана, никогда не спрашивали его о причинѣ этого страннаго равнодушія? Знаете ли? подобную забывчивость трудно согласить съ ласками, которыми онъ теперь окружаетъ васъ.
   -- О! возразила Діана, вѣдь это не онъ забывалъ меня!
   -- А кто же?
   -- Кто, если не Діана де-Пуатье, не знаю, должна ли я сказать: -- моя мать?
   -- Почему же она рѣшилась такъ бросить васъ, Діана? Ей надо было наслаждаться, гордиться въ глазахъ короля вашимъ рожденіемъ, которое давало ей больше правъ на любовь его. Чего могла она бояться? Мужа ея не было на свѣтѣ, отца -- тоже...
   -- Конечно, Габріэль, сказала Діана: -- мнѣ было бы трудно, если не невозможно, оправдать передъ вами эту странную гордость, съ которой г-жа де-Валентинуа постоянно отказывалась открыто признать меня своею дочерью. Вы, стало-быть, еще не знаете, мой другъ, что она упросила короля скрыть мое рожденіе, что призвала меня ко двору только по его настойчивости, почти по его приказанію, что, наконецъ -- она не согласилась помѣстить свое имя въ актѣ о моемъ происхожденіи. Я не жалѣю объ этомъ, Габріэль, потому-что безъ ея смѣшной гордости я бы не знала васъ и вы бы не любили меня. Конечно, мнѣ иногда грустно думать объ отвращеніи моей матери отъ всего, что до меня касается.
   -- Отвращеніи... можетъ-быть, это -- угрызеніе совѣсти, съ ужасомъ подумалъ Габріэль: -- она съумѣла обмануть короля, но съ тревогой и страхомъ...
   -- О чемъ же вы думаете, другъ мой? спросила Діана: -- и къ чему вы меня разспрашивали?
   -- Такъ, сомнѣніе моего безпокойнаго духа.-- Не безпокойтесь объ этомъ, Діана; но, по-крайней-мѣрѣ, если ваша матушка чувствуетъ къ вамъ нерасположеніе и почти ненависть, за то отецъ вознаграждаетъ васъ за эту холодность своей нѣжностью; и вы съ своей стороны -- если чувствуете робость и отчужденіе въ-отношеніи г-жи де-Валентинуа, за то въ присутствіи короля сердце ваше расширяется, не правда ли? оно узнаётъ въ немъ истиннаго отца.
   -- О, конечно! отвѣчала Діана: -- съ перваго дня, какъ я его увидѣла, какъ только онъ заговорилъ мнѣ съ такой добротой, я тутъ же почувствовала къ нему влеченіе. Не изъ политики я такъ предупредительна съ нимъ, такъ привязана къ нему -- это инстинктъ. Не будь онъ король, не будь онъ мой благодѣтель и покровитель, -- я бы все также любила его: онъ -- мой отецъ.
   -- Въ такихъ вещахъ не обманываются! вскричалъ восхищенный Габріэль.-- Милая Діана! Хорошо, что вы такъ любите отца, чувствуете къ нему столько благодарности и любви. Такое нѣжное чувство дѣлаетъ вамъ честь.
   -- Хорошо также и то, что вы понимаете и одобряете это чувство, мой другъ, сказала Діана.-- Но, поговоривъ о моемъ отцѣ, о его привязанности ко мнѣ, о моей къ нему, и о томъ, какъ мы ему обязаны,-- не поговорить ли намъ немножко о насъ-самихъ, о нашей любви, Габріэль, а? Что дѣлать! люди -- эгоисты, примолвила она съ свойственнымъ ей отъ природы простодушіемъ. Впрочемъ, еслибъ король былъ тутъ, онъ упрекнулъ бы меня, зачѣмъ я не думаю все о себѣ, о насъ съ вами. Знаете ли, Габріэль, -- вотъ еще сейчасъ онъ повторялъ мнѣ: "Дитя мое, будь счастлива! будешь счастлива -- слышишь ли?-- и меня сдѣлаешь счастливымъ." Итакъ, сударь, мы заплатили долгъ благодарности, -- не будемъ же слишкомъ-забывчивы къ самимъ-себѣ.
   -- Правда, проговорилъ Габріэль въ раздумьи:-- правда. Обратимся теперь къ привязанности, которая связываетъ на всю жизнь другъ съ другомъ. Заглянемъ къ себѣ въ сердце, посмотримъ, что тамъ дѣлается. Выскажемъ взаимно наши души.
   -- Хорошо! сказала Діана:-- это будетъ чудесно.
   -- Да, чудесно! печально возразилъ Габріэль.-- Начнемъ съ васъ, Діана; что вы чувствуете ко мнѣ? Не меньше ли вы меня любите, нежели отца?
   -- Злой ревнивецъ! сказала Діана.-- Знайте только, что я васъ люблю совсѣмъ иначе. Не легко, впрочемъ, мнѣ вамъ объяснить это. Когда король со мной, я спокойна и мое сердце бьется какъ всегда; а когда вы со мной, о! тогда какая-то странная тревога, и мучительная и сладкая, разливается по всему моему существу. Королю я при всѣхъ говорю ласковыя слова, какія только прійдутъ мнѣ на умъ; но вамъ, при комъ бы то ни было, не рѣшусь, кажется, выговорить и одного слова: "Габріэль!" даже и тогда, какъ буду вашей женой. Сколько радость моя въ присутствіи короля покойна, столько блаженство мое съ вами тревожно, скажу больше -- болѣзненно; но эта болѣзненность для меня дороже спокойствія.
   -- Молчи! о, молчи! вскричалъ внѣ себя Габріэль.-- Да, ты любишь меня, и это меня ужасаетъ!.. Это разувѣряетъ меня, хотѣлъ я сказать, потому-что вѣдь не допустилъ бы Богъ такой любви, еслибъ ты не имѣла права любить меня.
   -- Что вы хотите сказать, Габріэль? спросила изумленная Діана.-- Отъ-чего мое признаніе, которое я имѣю право сдѣлать, потому-что вы скоро будете моимъ мужемъ,-- отъ-чего это признаніе выводитъ васъ изъ себя? Какая опасность можетъ скрываться въ любви моей?
   -- Никакой, милая Діана, никакой. Не обращайте на это вниманія; это радость, которая и меня волнуетъ... это радость! Такое необъятное блаженство можетъ вскружить голову. Однако, вы не всегда любили меня съ такими тревогами и страданіями. Когда мы съ вами, бывало, гуляли въ Вимутье, вы чувствовали ко мнѣ одну дружбу... братскую.
   -- Тогда я была еще ребенокъ, сказала Діана: -- тогда я еще не передумала о васъ шесть лѣтъ въ уединеніи; тогда любовь моя еще не взросла вмѣстѣ со мной; тогда я не прожила еще двухъ мѣсяцевъ при дворѣ, гдѣ испорченность языка и нравовъ уже не могла заставить меня больше полюбить нашу чистую страсть.
   -- Это правда, это правда, Діана! сказалъ Габріэль.
   -- А вы, мой другъ, продолжала Діана въ свою очередь:-- скажите-ка, сколько у васъ для меня преданности и страсти. Откройте мнѣ свое сердце, какъ я вамъ открыла свое. Если мои слова были вамъ пріятны, позвольте же и мнѣ услышать вашъ голосъ, скажите, сколько вы меня любите, какъ вы меня любите.
   -- О! я, я не знаю, сказалъ Габріэль: -- я не могу вамъ сказать этого! Не спрашивайте меня, не требуйте, чтобъ я спрашивалъ самого себя: это слишкомъ-страшно.
   -- Но, Габріэль! вскричала испуганная Діана:-- слова ваши всего страшнѣе... вы этого не чувствуете? Какъ! вы не хотите даже сказать мнѣ, что меня любите!
   -- Люблю ли я тебя, Діана! Она спрашиваетъ, люблю ли я ее! Да! люблю какъ безумный, какъ преступникъ, можетъ-быть.
   -- Какъ преступникъ! проговорила изумленная Діана.-- Какое преступленіе можетъ быть въ нашей любви? Развѣ не свободны мы оба? Развѣ мой отецъ не согласился на союзъ нашъ? И Богъ и ангелы радуются подобной любви!
   -- Господи! не дай ей богохульствовать, мысленно проговорилъ Габріэль:-- какъ, можетъ-быть, я иногда богохульствовалъ въ разговорахъ съ Алоизой.
   -- Но что жь это съ вами? сказала Діана.-- Другъ мой, вы не больны, по-крайней-мѣрѣ? Вы всегда были такъ тверды: откуда же взялись эти фантастическіе страхи? А я! я съ вами ничего не боюсь; знаю, что съ вами я въ такой же безопасности, какъ съ отцомъ. Послушайте! вспомните хорошенько о себѣ-самомъ, о жизни, о счастьи; я прижимаюсь къ груди вашей безъ страха, мой милый супругъ! Позволяю вамъ цаловать себя, безъ всякихъ мелочныхъ сомнѣній.
   Она подошла къ нему улыбающаяся, прелестная; ея веселенькое личико потянулось къ его лицу, и чистый, ясный взглядъ напрашивался на невинную ласку.
   Габріэль съ ужасомъ оттолкнулъ ее.
   -- Нѣтъ, прочь! закричалъ онъ:-- оставь меня, уйди!
   -- Боже мой! сказала Діана, опустивъ руки: -- Боже мой! онъ меня отталкиваетъ, онъ не любитъ меня!
   -- Я тебя слишкомъ люблю! прервалъ Габріэль.
   -- Еслибъ вы любили меня, развѣ мои ласки пугали бы васъ?
   -- Пугали ли бы онѣ меня въ-самомъ-дѣлѣ? подумалъ Габріэль, проникнутый другаго рода ужасомъ.-- Можетъ-быть, мой инстинктъ, а не разумъ отталкиваетъ эти ласки? О, подойди ко мнѣ, Діана! подойди, чтобъ я увидѣлъ, узналъ, почувствовалъ. Позволь мнѣ въ-самомъ-дѣлѣ коснуться чела твоего братскимъ поцалуемъ; на него женихъ имѣетъ право.
   Онъ привлекъ къ себѣ Діану и прижалъ свои уста къ волосамъ ея въ долгомъ поцалуѣ.
   -- Я ошибался! проговорилъ онъ въ восторгѣ: -- не голосъ крови говоритъ во мнѣ, это голосъ любви. Я узналъ его,-- какое счастіе!
   -- Да что ты говоришь, другъ мой? возразила Діана.-- Но -- ты говоришь, что любишь меня. Вотъ все, что хочу я слышать и знать.
   -- О, да! я люблю тебя, мой обожаемый ангелъ:-- люблю горячо, страстно, безумно. Я люблю тебя... Чувствовать, какъ твое сердце бьется на груди моей?.. это -- рай... или, скорѣй, адъ! вскрикнулъ вдругъ Габріэль, откинувшись отъ Діаны.-- Прочь, прочь! дай мнѣ убѣжать; я проклятъ!
   И въ изступленіи онъ бросился изъ комнаты, оставивъ Діану безмолвную отъ ужаса, окаменѣвшую отъ отчаянія.
   Онъ не помнилъ, гдѣ идетъ, что дѣлаетъ. Безсознательно сошелъ онъ съ лѣстницъ, шатаясь какъ пьяный. Трудно было его разсудку выдержать эти три страшныя испытанія. Когда вошелъ онъ въ большую луврскую галерею, глаза его невольно закрылись, ноги подкосились, и онъ опустилъ колѣни возлѣ стѣны, пробормотавъ:
   -- Я предвидѣлъ, что ангелъ будетъ мучить меня еще больше, нежели два демона.
   Онъ упалъ безъ чувствъ. Была ночь; никто не проходилъ по галереѣ.
   Габріэль не прежде сталъ приходить въ себя, какъ ощутивъ у себя на лбу движеніе маленькой ручки и заслышавъ сладкій голосъ, говорившій душѣ его. Онъ открылъ глаза. Надъ нимъ, съ свѣчой въ рукѣ, наклонилась дофина Марія Стюартъ.
   -- На мое счастье, вотъ другой ангелъ, проговорилъ Габріэль.
   -- Это вы, мосьё д'Эксме? сказала Марія.-- О! какъ вы меня напугали! Я думала, что вы умерли. Что съ вами? Какъ вы блѣдны! Лучше ли вамъ? Я позову кого-нибудь, если хотите.
   -- Не нужно, сказалъ Габріэль, стараясь приподняться.-- Вашъ голосъ возвратилъ меня къ жизни.
   -- Постойте, я вамъ помогу, примолвила Марія Стюартъ.-- Бѣдный молодой человѣкъ! вы слабы! Такъ съ вами былъ обморокъ? Я проходила мимо, увидѣла васъ и не имѣла силъ закричать. А потомъ -- одумалась, подошла къ вамъ; конечно, тутъ надо было много смѣлости. Я тронула рукой вашъ лобъ -- онъ былъ совсѣмъ холодный; я стала звать васъ, вы и пришли въ чувство. Что? вамъ лучше?
   -- Да, сударыня! и -- васъ Богъ благословитъ за вашу доброту. Теперь я припоминаю. Страшная боль сжала мнѣ виски какъ-будто желѣзными тисками; колѣни мои подогнулись и я упалъ у стѣны. Но откуда взялась эта боль?.. А! да, теперь вспомнилъ, вспомнилъ все. О, Боже мой! Боже мой! теперь я все помню!
   -- Вѣрно, сильное горе поразило васъ, не правда ли? продолжала Марія.-- О, да, потому-что при одномъ воспоминаніи вы такъ ужасно поблѣднѣли. Обопритесь мнѣ на руку, я сильна. Я позову людей, чтобъ васъ отвели домой.
   -- Благодарю васъ, сказалъ Габріэль, стараясь собрать всѣ свои силы и энергію.-- Я чувствую еще столько твердости, что дойду одинъ. Посмотрите, я иду одинъ и довольно твердо. Но это не уменьшаетъ моей благодарности къ вамъ, и пока живъ, я буду помнить вашу трогательную доброту. Вы явились ангеломъ-утѣшителемъ въ самую тяжелую для меня минуту. Только смерть можетъ изгладить это изъ моей памяти.
   -- О, Боже мой! то, что я сдѣлала, такъ естественно, господинъ д'Эксме. Я то же бы сдѣлала для всякаго страдальца, тѣмъ болѣе для васъ, какъ преданнаго друга моего дяди Гиза. Не благодарите меня за такую малость.
   -- Эта малость была все для моей отчаянной скорби. Вы не хотите, чтобъ васъ благодарили, по я хочу помнить. Прощайте, сударыня, я буду помнить.
   -- Прощайте, господинъ д'Эксме! берегите себя; по-крайней-мѣрѣ, старайтесь утѣшиться.
   Она протянула ему руку, которую Габріэль почтительно поцаловалъ. Потомъ она пошла въ одну сторону, а онъ въ другую.
   Алоиза тоскливо ждала его.
   -- Ну, что? сказала она ему.
   Габріэль старался преодолѣть затмѣніе, начинавшее снова покрывать его глаза. Ему хотѣлось плакать, но онъ не могъ.
   -- Я ничего не знаю, Алоиза! отвѣчалъ онъ измѣнившимся голосомъ.-- Все было нѣмо, и эти женщины, и мое сердце. Я ничего не знаю, кромѣ того, что лобъ мой холоденъ какъ ледъ, а между-тѣмъ я весь горю. Боже мой! Боже мой!
   -- Не унывайте, сударь! сказала Алоиза.
   -- Я не унываю, сказалъ Габріэль.-- Слава Богу, я умираю.
   И онъ снова упалъ на полъ, но на этотъ разъ уже не очнулся.
   

III.
Гороскопъ.

   -- Больной останется живъ, моя милая. Велика была опасность, и выздоровленіе будетъ медленно. Всѣ эти кровопусканія ослабили бѣднаго молодаго человѣка; но -- онъ будетъ жить, въ этомъ не сомнѣвайся и благодари Бога, что тѣлесное страданіе ослабило ударъ, нанесенный душѣ его, потому-что подобныхъ ранъ мы не исцѣляемъ, а его рана могла бы быть смертельна и можетъ еще сдѣлаться смертельной,
   Такъ говорилъ Алоизѣ врачъ, человѣкъ высокаго роста, съ огромнымъ выпуклымъ лбомъ, съ впалыми, проницающими глазами. Народъ звалъ этого человѣка maître Nostredame, между учеными назывался онъ Нострадамусъ. По-видимому, ему было не болѣе пятидесяти лѣтъ.
   -- Но, Господи!.. посмотрите-ка на него, сударь, возразила Алоиза: -- съ 7 іюня съ вечера лежитъ онъ у меня, а сегодня 2 іюля, и во все это время -- ни слова не вымолвилъ, не увидѣлъ меня ни разу, не узналъ меня; онъ ужь будто мертвый, спаси его Господи! Вы берете его за руку, а онъ и не чувствуетъ.
   -- Тѣмъ лучше, повторяю я вамъ, Алоиза: -- чѣмъ позже возвратится онъ къ сознанію своихъ страданій, тѣмъ лучше: если онъ еще мѣсяцъ пробудетъ въ этомъ разслабленіи, безъ пониманія, безъ мысли, тогда онъ рѣшительно спасенъ.
   -- Спасенъ! проговорила Алоиза, поднявъ глаза къ небу, какъ-бы благодаря Бога.
   -- Онъ и теперь уже спасенъ, если только болѣзнь не возобновится; это вы можете сказать и той хорошенькой дѣвушкѣ, что ходитъ по два раза въ день узнавать о его положеніи: тутъ, конечно, скрывается любовь какой-нибудь важной дамы, не правда ли? Это иногда вещь прекрасная, а иногда -- гибельная.
   -- О! у насъ она гибельная, ваша правда, сударь, сказала вздохнувъ Алоиза.
   -- Ну, видно, Богу угодно, чтобъ онъ избавился отъ страсти точно такъ же, какъ отъ болѣзни, если только у страсти и у болѣзни не одни и тѣ же дѣйствія и причины. Но за одну я отвѣчаю, а за другую -- нѣтъ.
   Нострадамусъ открылъ влажную, безчувственную руку, которую держалъ, и съ задумчивымъ вниманіемъ сталъ всматриваться въ ладонь этой руки. Онъ даже натянулъ кожу ладони на указательный и средній пальцы и, казалось, съ трудомъ старался что-то припомнить.
   -- Это странно, сказалъ онъ въ-полголоса, какъ-бы самъ себѣ: -- вотъ ужь сколько разъ принимаюсь я изучать эту руку, и всякій разъ мнѣ кажется, что когда-то въ былое время я уже изслѣдовалъ ее. Но какіе же знаки поражали меня тогда? Умственная линія благопріятна; средняя -- сомнительна; но линія жизни -- совершенна. Впрочемъ, ничего необыкновеннаго. Господствующее свойство этого молодаго человѣка должно быть -- воля твердая, неуклонная, неумолимая какъ стрѣла, пущенная вѣрною рукою. Это все не то, что когда-то изумляло меня... Да притомъ, воспоминаніе это слишкомъ-темно у меня: оно должно быть очень-старинное; а вѣдь вашему господину, Алоиза, не больше двадцати-пяти лѣтъ, не такъ ли?
   -- Только двадцать-четыре, сударь.
   -- Стало-быть, онъ родился въ 1533... Не знаете ли вы, въ какой день онъ родился?
   -- 6-го марта.
   -- Но... не помните, утромъ, или вечеромъ?
   -- Ахъ, какъ же! Я была при его матери, ухаживала за ней во время родовъ. Господинъ Габріэль родился въ половинѣ седьмаго часа утра.
   Нострадамусъ принялъ къ свѣдѣнію слова Алоизы.
   -- Я увижу, сказалъ онъ:-- въ какомъ положеніи въ тотъ день и часъ было небо. Но еслибъ виконтъ д'Эксме былъ старше двадцатью годами, я бы поклялся, что нѣкогда держалъ его за руку. Впрочемъ, что нужды! Не колдунъ, какъ иногда называетъ меня народъ, здѣсь дѣйствуетъ, а врачъ, и я повторяю вамъ, Алоиза, врачъ теперь отвѣчаетъ за больнаго.
   -- Извините, сударь! печально возразила Алоиза:-- вы сказали, что будете отвѣчать за болѣзнь, но не будете отвѣчать за страсть.
   -- Страсть! А! сказалъ улыбнувшись Нострадамусъ: -- но, мнѣ кажется, появленіе служаночки дважды въ день доказываетъ, что эта страсть не безнадежна.
   -- Напротивъ, сударь, напротивъ! вскричала съ ужасомъ Алоиза.
   -- Помилуйте! такому богатому, храброму, молодому и прекрасному человѣку, какъ вашъ виконтъ д'Эксме, -- не долго будетъ противиться женщина въ такой вѣкъ, какъ нашъ... Можетъ быть иногда отсрочка, вотъ и все, никакъ не больше.
   -- Однако, предположите, сударь, что вышло не то. Предположите, что когда мой господинъ оправится и прійдетъ въ себя, первая,-- единственная мысль, которая поразитъ умъ его, будетъ: "женщина, которую я люблю, погибла для меня невозвратно?"
   -- О! будемъ надѣяться, что ваше предположеніе неосновательно; это было бы ужасно. Такая нестерпимая скорбь для такой слабой головы страшна! Сколько можно судить о человѣкѣ по лицу и по глазамъ, вашъ господинъ, Алоиза, человѣкъ не поверхностный, а въ этомъ случаѣ его энергическая, могучая воля была бы всего опаснѣе: разбившись о невозможность, она разбила бы съ собой и жизнь.
   -- Боже мой! умеръ бы онъ! вскричала Алоиза.
   -- По-крайней-мѣрѣ, можно было бы опасаться воспаленія въ мозгу, сказалъ Нострадамусъ.-- Впрочемъ, что же? всегда есть средства зажечь въ его глазахъ свѣтъ надежды. Какую-нибудь перемѣну отдаленную, невѣрную... онъ схватится за нее и -- будетъ спасенъ.
   -- Тогда онъ будетъ спасенъ, проговорила Алоиза мрачнымъ голосомъ.-- Я хоть клятву нарушу, но онъ будетъ спасенъ. Благодарю васъ, господинъ Нострадамусъ!
   Прошла недѣля; Габріэль, казалось, если еще не находилъ, то, по-крайней-мѣрѣ, старался отъискать свою мысль. Глаза его, еще блуждающіе и безвыразительные, уже останавливались съ вопросительнымъ взглядомъ на лицахъ и предметахъ. Потомъ началъ онъ помогать движенію, которое сообщали ему постороннія руки, сталъ самъ приподыматься, брать питье, которое предлагалъ ему Нострадамусъ.
   Алоиза, неутомимо стоя у изголовья, ждала.
   Въ концѣ слѣдующей недѣли, Габріэль сталъ говорить. Хаосъ, бродившій въ головѣ его, еще не озарился полнымъ свѣтомъ; онъ произносилъ только отрывочныя, несвязныя слова, въ которыхъ, однако, уже проглядывали черты прошлой жизни. Въ присутствіи врача, Алоиза дрожала отъ страха, чтобъ Габріэль не высказалъ чего-нибудь изъ своихъ тайнъ.
   Оказалось, что страхи ея были вполнѣ основательны: одинъ разъ Габріэль, въ лихорадочномъ снѣ, закричалъ при Нострадамусѣ:
   -- Они думаютъ, что меня зовутъ виконтомъ д'Эксме! Нѣтъ, нѣтъ, берегитесь! Я -- графъ Монгомери.
   -- Графъ Монгомери! проговорилъ Нострадамусъ, пораженный мелькнувшимъ передъ нимъ воспоминаніемъ.
   -- Молчите! прошептала Алоиза, положивъ палецъ на губы.
   Но Нострадамусъ ушелъ, не услыхавъ отъ Габріэля больше ни одного слова, и такъ-какъ ни на другой, ни на слѣдующіе за тѣмъ дни врачъ не заговаривалъ объ этихъ вырвавшихся у больнаго словахъ, то Алоиза и сама боялась заговорить, чтобъ не привлечь его вниманія къ тому, что Габріэлю, вѣроятно, нужно было скрывать. Казалось, они оба забыли этотъ случай.
   Но Габріэлю становилось все лучше и лучше. Онъ началъ узнавать Алоизу и Мартэна-Герра, спрашивалъ чего ему было нужно, говорилъ кротко и печально, что доказывало, что онъ уже въ совершенной памяти.
   Въ одно утро, въ первый разъ вставъ съ постели, онъ сказалъ Алоизѣ:
   -- Кормилица, а что война?
   -- Какая война, сударь?
   -- А война съ Испаніей и Англіей?..
   -- Ахъ, сударь! Про нее разсказываютъ столько грустнаго. Испанцамъ пришли на подмогу двѣнадцать тысячь Англичанъ и всѣ, говорятъ, вступили въ Пикардію. Дерутся по всей границѣ.
   -- Тѣмъ лучше! сказалъ Габріэль.
   Алоиза приписала этотъ отвѣтъ остатку бреда. Но на другой день, въ полномъ разсудкѣ, Габріэль сказалъ ей:
   -- Вчера я тебя не спросилъ: герцогъ Гизъ воротился изъ Италіи?
   -- Онъ ѣдетъ, сударь, отвѣчала удивленная Алоиза.
   -- Это хорошо! которое ныньче число?
   -- Вторникъ, четвертое августа, сударь.
   -- Назадъ тому два мѣсяца было седьмое число, когда я слегъ на эту мучительную постель.
   -- А! вскричала трепещущая Алоиза:-- какъ вы помните!
   -- Да, помню, Алоиза! помню... Но, примолвилъ онъ печально:-- если я ничего не забылъ, за то, кажется, меня забыли; никто не приходилъ узнавать обо мнѣ?
   -- Какъ же, сударь, произнесла измѣнившимся голосомъ Алоиза, стараясь съ замираніемъ сердца высмотрѣть на лицѣ Габріэля дѣйствіе своихъ словъ:-- какъ же, служанка, которую зовутъ Жасента, всякій день по два раза приходила узнавать о вашемъ здоровьѣ. Но послѣднія двѣ недѣли, съ-тѣхъ-поръ, какъ вамъ стало замѣтно лучше, она ужь не приходила.
   -- Не приходила!.. А ты не знаешь, почему?
   -- Знаю, сударь. Ея госпожу, какъ говорила въ послѣдній разъ Жасента, заставилъ король удалиться въ монастырь, по-крайней-мѣрѣ на то время, пока не кончится война.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ! проговорилъ Габріэль съ кроткой, задумчивой улыбкой.
   Первая послѣ двухъ мѣсяцевъ слеза медленно покатилась по щекѣ его.
   -- Милая Діана! промолвилъ онъ.
   -- О, сударь! вскричала Алоиза внѣ себѣ отъ радости:-- вы произносите это имя!.. и безъ всякихъ потрясеній, безъ страданія. Господинъ Нострадамусъ ошибся... Господинъ Габріэль спасенъ! онъ будетъ жить, мнѣ не нужно будетъ измѣнять клятвѣ!
   Конечно, бѣдная кормилица ряхнулась съ радости; но, къ-счастію, Габріэль не понялъ ея послѣднихъ словъ. Онъ только примолвилъ съ горькой улыбкой:
   -- Да, я спасенъ; а между-тѣмъ, моя добрая Алоиза, мнѣ не жить.
   -- Какъ, сударь? спросила Алоиза, дрожа всѣми членами.
   -- Тѣло устоитъ, возразилъ Габріэль:-- но душа, Алоиза, душа -- ты думаешь, она не смертельно поражена? Я оправился отъ долгой болѣзни, это правда; я позволилъ себя вылечить, какъ ты видишь. Но на границѣ бьются; а я -- капитанъ гвардіи, и мое мѣсто тамъ, гдѣ бьются. Какъ только буду въ состояніи сидѣть на лошади, отправлюсь къ своему посту... И въ первой битвѣ, въ которой мнѣ удастся быть, я устрою такъ, чтобъ мнѣ ужь не вернуться.
   -- Вы дадите себя убить! Матерь Божія!.. Зачѣмъ же, сударь, зачѣмъ это?
   -- Зачѣмъ? Затѣмъ, что г-жа де-Пуатье убила себя, Алоиза; затѣмъ, что Діана, можетъ-быть, мнѣ сестра; затѣмъ, что я люблю Діану; затѣмъ, что, можетъ-быть, король приказалъ убить моего отца; затѣмъ, что я не могу мстить королю безъ полной увѣренности. Не имѣя возможности ни мстить за отца, ни жениться на сестрѣ, я не знаю хорошенько, что мнѣ остается дѣлать на этомъ свѣтѣ. Вотъ почему я и хочу его оставить.
   -- Нѣтъ, сударь, вы не оставите его, проговорила глухимъ голосомъ мрачная, помертвѣвшая Алоиза.-- Вы его не оставите, потому-что въ немъ еще много вамъ дѣла, -- дѣла страшнаго, ручаюсь вамъ... Но не скажу вамъ объ этомъ дѣлѣ до-тѣхъ -- поръ, пока вы совсѣмъ не оправитесь, пока не увѣритъ меня господинъ Нострадамусъ, что вы можете меня выслушать, что у васъ достанетъ на то силъ.
   Наступилъ вторникъ слѣдующей недѣли. Габріэль уже три дня сталъ выходить, хлопоталъ объ экипажѣ и отъѣздѣ. Нострадамусъ сказалъ, что онъ еще зайдетъ въ тотъ день взглянуть на него, но что это будетъ уже послѣдній визитъ.
   Оставшись наединѣ съ Габріэлемъ, Алоиза сказала ему:
   -- Подумали ли вы, сударь, о томъ, на что рѣшились? Все ли вы еще остаетесь при своемъ намѣреніи?
   -- Остаюсь, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Стало-быть, вы хотите убить себя?
   -- Хочу, чтобъ меня убили.
   -- И потому только хотите умереть, что нѣтъ у васъ средствъ узнать, сестра ли вамъ г-жа де-Кастро, или нѣтъ?
   -- Потому только.
   -- А что я вамъ говорила, сударь, чтобъ навести васъ на слѣдъ этой страшной тайны? Помните ли, что я говорила?
   -- Конечно! Что только Богъ на небѣ, да два человѣка на землѣ владѣютъ этой тайной. Эти два человѣческія существа были Діана де-Пуатье и графъ Монгомери, мой отецъ. Я просилъ, заклиналъ г-жу де-Валентинуа, грозилъ ей и -- ушелъ отъ нея еще въ большей неизвѣстности, въ большей печали, нежели былъ прежде.
   -- Но вы говорили, что еслибъ нужно было сойдти въ могилу вашего отца и добиться отъ него этой тайны, вы бы сошли и въ могилу не блѣднѣя.
   -- О! только не знаю я, гдѣ эта могила.
   -- И я не знаю; но ее ищутъ, сударь.
   -- Ну, да еслибъ я и нашелъ ее, вскричалъ Габріэль: -- совершитъ ли Богъ для меня чудо? Мертвые не говорятъ, Алоиза.
   -- Мертвые точно не говорятъ; но живые говорятъ.
   -- Бойсе мой! что ты хочешь сказать? проговорилъ Габріэль блѣднѣя.
   -- Что вы -- не графъ Монгомери, какъ называли себя въ бреду, а только виконтъ Монгомери, потому-что вашъ отецъ, графъ Монгомери, долженъ быть живъ.
   -- Творецъ небесный! ты знаешь, что онъ живъ, онъ, мой отецъ!
   -- Не знаю, но предполагаю и надѣюсь, потому-что у него была такая же сильная, мужественная натура, какъ ваша, такая же несокрушимая въ страданіи и бѣдствіяхъ. А если только онъ живъ, то не скроетъ отъ васъ, какъ Діана де-Пуатье, эту тайну, отъ которой зависитъ ваше счастіе.
   -- Но гдѣ найдти его? у кого спросить? Алоиза! ради Бога, говори!
   -- Это страшная исторія, сударь! Я поклялась моему мужу даже по приказанію вашего отца никогда не открывать вамъ этой исторіи, потому-что, узнавъ ее, вы тутъ же броситесь въ страшныя опасности, объявите войну врагамъ, которые во сто разъ сильнѣе васъ. Но самая крайняя опасность все-таки лучше вѣрной смерти. Вы рѣшились умереть и -- я знаю -- устояли бы въ своей рѣшимости. Ужь лучше же я предамъ васъ страшнымъ прихотямъ отчаянной борьбы, которой вашъ отецъ боялся за васъ. Тутъ, по-крайней-мѣрѣ, ваша смерть не такъ неизбѣжна и гибель не такъ близка. Я все вамъ разскажу, сударь; можетъ-быть, Богъ мнѣ проститъ клятвопреступничество.
   -- Конечно, проститъ, моя добрая Алоиза... Отецъ! мой отецъ живъ!.. Говори скорѣе.
   Но въ эту минуту кто-то скромно постучался въ дверь; вошелъ Нострадамусъ.
   -- А, а! г. д'Эксме, сказалъ онъ Габріэлю:-- что я вижу! какъ вы веселы, одушевлены! Въ добрый часъ молвить, вы ужь мѣсяцъ не были такимъ. Кажется, вы совсѣмъ готовы выступить въ походъ на войну?
   -- На войну, да, дѣйствительно на войну, отвѣчалъ Габріэль, глядя на Алоизу сверкающими глазами.
   -- Итакъ, я вижу, что врачу здѣсь больше нечего дѣлать, примолвилъ Нострадамусъ.
   -- Нечего, кромѣ принятія моей благодарности... не смѣю сказать: вознагражденія за ваши труды, потому-что, въ извѣстныхъ случаяхъ, за жизнь не платятъ.
   И Габріэль, пожимая врачу руку, оставилъ въ ней свертокъ золота.
   -- Благодарю, виконтъ, сказалъ Нострадамусъ.-- Но позвольте и мнѣ сдѣлать вамъ подарокъ, который тоже чего-нибудь стоитъ.
   -- Что же это еще такое?
   -- Вы знаете, возразилъ Нострадамусъ:-- что я занимался не однимъ распознаваніемъ человѣческихъ болѣзней. Я пытался проникать дальше и выше; пытался проникать въ судьбы людей,-- попытка полная сомнѣній и мрака; но, за неимѣніемъ свѣта, мнѣ иногда, кажется, удавалось завидѣть мерцаніе. Богъ,-- я убѣжденъ въ этомъ, -- дважды написалъ впередъ широкое, могучее начертаніе судьбы каждаго человѣка: въ звѣздахъ неба, его родины, на которую онъ такъ часто возводитъ взоры, и -- въ чертахъ руки, таинственно-волшебной книги, которую человѣкъ вѣчно носитъ съ собою, но въ которой, не смотря на безчисленные уроки, не можетъ разобрать ни слова. Много дней и ночей рылся я, виконтъ, въ этихъ наукахъ, бездонныхъ, какъ бочка Данаидъ, -- въ хиромантіи и астрологіи. Я вызвалъ предъ очи все грядущее и -- черезъ тысячу лѣтъ послѣ меня, люди, которые тогда будутъ жить, можетъ-быть, иногда изумятся моимъ пророчествамъ. Но между-тѣмъ, я знаю, что въ этихъ пророчествахъ истина только мелькаетъ, какъ молнія; потому-что если я иногда вижу, за то часто -- увы!-- сомнѣваюсь. При всемъ этомъ, знаю, что по-временамъ бываютъ у меня минуты такого просвѣтлѣнія, что я даже прихожу въ ужасъ. Въ одну изъ такихъ крайне-рѣдкихъ минутъ, назадъ тому двадцать-пять лѣтъ, видѣлъ я судьбу одного изъ придворныхъ короля Франциска,-- судьбу, ясно-начертанную въ звѣздахъ при его рожденіи и въ чрезвычайно-запутанныхъ линіяхъ его руки. Эта странная, дикая, опасная судьба поразила меня. Теперь, представьте мое изумленіе, когда въ вашей рукѣ и въ звѣздахъ, бывшихъ при вашемъ рожденіи, я открылъ гороскопъ, подобный тому, которымъ нѣкогда былъ такъ пораженъ. Но я не могъ различить его такъ чисто, какъ тогда: двадцать-пять лѣтъ затемнили мои воспоминанія. Но въ прошломъ мѣсяцѣ вы въ бреду произнесли одно имя; я только и слышалъ, что одно имя, но оно подѣйствовало на меня. Это имя -- графъ Монгомери.
   -- Графъ Монгомери? вскрикнулъ испуганный Габріэль.
   -- Повторяю вамъ, виконтъ, я только и слышалъ, что одно имя; до остальнаго мнѣ нѣтъ дѣла. Это имя того человѣка, судьба котораго явилась мнѣ такъ свѣтло, какъ среди дня. Я побѣжалъ домой, перерылъ свои старыя бумаги и -- отъискалъ гороскопъ графа Монгомери. Но, вотъ что странно, виконтъ, вотъ чего не разъясню я, не смотря на тридцати-лѣтнія изслѣдованія: между вами и графомъ Монгомери должна быть какая-нибудь таинственная связь, какая-нибудь странная родственность. Богъ, никогда подававшій двумъ человѣкамъ двухъ совершенно-подобныхъ назначеній, безъ-сомнѣнія, предназначилъ васъ обоихъ для однихъ и тѣхъ же событій, потому-что я не ошибался, -- линіи руки и свѣтъ неба -- были для васъ обоихъ одни и тѣ же. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобъ не было никакого различія въ подробностяхъ его и вашей жизни; но преобладающій фактъ, который характеризуетъ ту и другую жизнь -- сходенъ. Тогда, давно, я потерялъ изъ вида графа Монгомери; но знаю, что одно изъ моихъ предсказаній для него сбылось: онъ ранилъ въ голову короля Франциска I горячей головней. Сбылось ли и остальное въ его судьбѣ -- не знаю. Могу только утверждать, что несчастіе и смерть, грозившія ему, грозятъ и вамъ.
   -- Возможно ли? проговорилъ Габріэль.
   -- Вотъ, виконтъ, сказалъ Нострадамусъ, подавая ему свернутый пергаментъ:-- вотъ гороскопъ, который я, во время оно, написалъ для графа Монгомери. То же написалъ бы я теперь и для васъ.
   -- Дайте, дайте, вскричалъ Габріэль.-- Этотъ подарокъ въ-самомъ-дѣлѣ неоцѣнимъ; вы не можете представить, какъ мнѣ онъ дорогъ.
   -- Еще одно слово, г. д'Эксме, возразилъ Нострадамусъ: -- послѣднее слово для вашего предостереженія, хотя во всемъ воля Бога и никто не можетъ уклониться отъ нея. Созвѣздія при рожденіи Генриха II предсказываютъ, что онъ умретъ на дуэли или въ какой-нибудь необыкновенной битвѣ.
   -- Но, прервалъ Габріэль:-- что за отношеніе?..
   -- Читая этотъ пергаментъ, вы поймете меня, виконтъ. Теперь мнѣ остается разстаться съ вами и пожелать, чтобъ катастрофа, которую Богъ предназначилъ въ вашей жизни, была по-крайней-мѣрѣ невольная.
   Простившись съ Габріэлемъ, который еще разъ пожалъ ему руку и проводилъ его до порога, Нострадамусъ ушелъ.
   Воротившись къ Алоизѣ, Габріэль развернулъ пергаментъ, и, увѣрившись, что не кому ни помѣшать, ни подслушать, прочелъ вслухъ слѣдующее:
   
   En joule, en amour, celluy louchera
                       Le front du roy,
   El cornes ou bien trou sanglant mettra
                       Au front du roy;
   Mais, le veuille ou non, toujours blessera
                       Le front du roy;
   Enfin, l'aimera, puis, las! tuera
                       Dame du roy.

-----

   (Въ поединкѣ, въ любви ли, но онъ досягнетъ
                       До чела короля,
   И рога, иль кровавый знакъ нанесетъ
                       На чело короля,
   Но -- невольно иль вольно -- всегда уязвитъ
                       Онъ чело короля;
   И полюбитъ его, а потомъ -- умертвитъ
                    ;   Госпожа короля.)
   
   -- Хорошо! вскричалъ Габріэль съ просіявшимъ лицомъ и торжествующимъ взглядомъ.-- Теперь, милая Алоиза, ты можешь разсказывать, какъ король Генрихъ II за живо схоронилъ графа Монгомери, отца моего.
   -- Король Генрихъ II! вскрикнула Алоиза: -- какъ вы узнали, сударь?..
   -- Я догадываюсь! Но, ты можешь открыть мнѣ преступленіе, потому-что Богъ уже призвалъ меня къ мщенію.
   

IV.
Кокетка.

   Разсказъ Алоизы, почерпнутый изъ современныхъ лѣтописей и записокъ, которыя мужъ ея, Перро Навриньи, конюшій и повѣренный графа Монгомери, велъ, въ-продолженіе жизни своего господина, составляетъ мрачную исторію Жака Мон гомери, отца Габріэля. Сынъ зналъ изъ этой исторіи общія, оффиціяльныя подробности; но страшная развязка ея оставалась тайною для него, какъ и для всѣхъ.
   Жакъ Монгомери, обладатель Лоржи, подобно всѣмъ своимъ предкамъ, былъ храбръ и мужественъ; во время воинственнаго царствованія Франциска І-го, его всегда видали въ первыхъ рядахъ сражающихся. Рано достигъ онъ степени полковника французской инфантеріи.
   Между сотнею его блестящихъ подвиговъ, было, впрочемъ, одно несчастное происшествіе, о которомъ намекалъ Нострадамусъ.
   Это случилось въ 1521 году. Графу Монгомери было тогда не больше двадцати лѣтъ; онъ имѣлъ чинъ капитана. Зима стояла холодная, и молодые люди, во главѣ которыхъ былъ юный король Францискъ I, затѣяли игру въ снѣжки: эта очень-небезопасная игра была тогда въ модѣ. Раздѣлились на двѣ противныя партіи; одна защищала домъ, другая съ комками снѣга осаждала его. Графъ д'Анѣенъ былъ убитъ въ подобной игрѣ; а графъ Монгомери чуть-чуть не убилъ короля. Окончивъ схватку, вздумали грѣться; огни между-тѣмъ погасли, и молодые храбрецы бросились толпой разводить ихъ. Жакъ первый бѣжалъ во всю прыть, схвативъ щипцами пылающую головню и на бѣгу наткнулся на Франциска; тотъ не успѣлъ отсторониться и получилъ плотный ударъ въ лицо горящимъ полѣномъ. Къ-счастію, дѣло кончилось одной, впрочемъ, довольно значительной раной, и неблаговидный, оставшійся отъ нея шрамъ, былъ причиною установленной Францискомъ моды на длинныя бороды и короткіе волосы.
   Такъ-какъ графъ Монгомери тысячью прекрасныхъ военныхъ подвиговъ заставилъ забыть это неловкое приключеніе, то король не чувствовалъ къ нему непріязни и далъ возвыситься до первыхъ степеней при дворѣ и въ войскѣ. Въ 1530, Жакъ женился на Клодинѣ де-ла-Буассьеръ. То былъ простой, основанный на приличіи бракъ; но не смотря на это, графъ Монгомери долго оплакивалъ жену, умершую въ 1533, вслѣдъ за рожденіемъ Габріэля. Основною чертою его характера, какъ у всѣхъ, предназначенныхъ къ чему-нибудь роковому, была грусть. Когда онъ остался одинокимъ вдовцомъ, шпага стала его единственнымъ развлеченіемъ: онъ бросался въ опасности отъ скуки. Въ 1538, послѣ нисскаго перемирія, когда этотъ воинственный, дѣятельный человѣкъ долженъ былъ покориться условіямъ придворной жизни, гулять по галереямъ Турнелли или Лувра съ парадной шпагой на боку, ему пришлось хоть умирать съ тоски.
   Одна страсть и спасла и погубила его.
   Королевская цирцея осѣнила своими чарами этого взрослаго ребенка, могучаго и простодушнаго. Онъ влюбился въ Діану де-Пуатье.
   Три мѣсяца бродилъ онъ вкругъ нея, безмолвный и мрачный, ни разу не заговоривъ съ нею, но смотрѣлъ на нее такимъ взглядомъ, который высказывалъ все. Діанѣ и безъ того не трудно было угадать, что душа этого человѣка принадлежитъ ей. Она записала его страсть на уголкѣ своей памяти, на всякій случай.
   Случай насталъ. Францискъ I охладѣлъ къ своей прекрасной любимицѣ и обратился къ г-жѣ д'Этампъ, которая была не такъ прекрасна, по имѣла на своей сторонѣ огромное преимущество красоты другаго рода.
   Когда признаки охлажденія стали явны, Діана, въ первый разъ въ жизни, заговорила съ Жакомъ Монгомери.
   Это было въ Турнелли, во время праздника, даннаго королемъ новой Фавориткѣ.
   -- Г. Монгомери! сказала Діана.
   Жакъ, съ волненіемъ въ груди, подошелъ и неловко поклонился.
   -- Какъ вы грустны, г. Монгомери!
   -- Смертельно, сударыня.
   -- Боже мой, отъ-чего это?
   -- Мнѣ хотѣлось, чтобъ меня убили.
   -- Безъ-сомнѣнія... за кого-нибудь?
   -- За кого-нибудь было бы очень-пріятно; но за ничто, право, еще пріятнѣе.
   -- Какая страшная меланхолія! возразила Діана: -- откуда эта черная немочь?
   -- Не знаю, сударыня.
   -- А я знаю, г. Монгомери. Вы любите меня.
   Жакъ поблѣднѣлъ; потомъ, вооружившись такой рѣшимостью, какой не понадобилось бы ему и для того, чтобъ броситься одному въ средину непріятельскаго батальйона, отвѣчалъ рѣзкимъ, дрожащимъ голосомъ:
   -- Что жь, сударыня! да, я люблю васъ,-- тѣмъ хуже.
   -- Тѣмъ лучше! возразила смѣясь Діана.
   -- Что вы сказали? вскрикнулъ задрожавъ Монгомери.-- О! берегитесь! Это не шутка, а любовь сильная, глубокая, хоть и несбыточная, или потому именно, что несбыточная.
   -- Почему жь она несбыточная? спросила Діана.
   -- Простите моей откровенности, возразилъ Жакъ:-- я не привыкъ дѣло подкрашивать словами. Развѣ король не любитъ васъ?
   -- Правда, возразила Діана вздохнувъ:-- онъ меня любитъ.
   -- Итакъ, вы видите, что я не имѣю права, если не любить васъ, по-крайней-мѣрѣ, признаваться вамъ въ этой недостойной любви.
   -- Недостойной васъ, это правда, сказала Діана.
   -- О, нѣтъ, не меня! вскричалъ графъ:-- и еслибъ могло случиться, что когда-нибудь...
   Діана прервала его съ видомъ величавой грусти и ловко съиграннаго достоинства:
   -- Довольно, г. Монгомери, сказала она:-- кончимте, пожалуйста, этотъ разговоръ.
   Она холодно поклонилась и ушла, оставивъ бѣднаго графа среди тысячи разнородныхъ чувствъ -- ревности, любви, ненависти, тоски и радости. Стало-быть, Діана знала о его къ ней страсти! Но, можетъ-быть, онъ не оскорбилъ ли ее? Онъ, вѣрно, показался ей несправедливымъ, неблагодарнымъ, жестокимъ! Онъ повторялъ себѣ всѣ возвышенныя ничтожности любви.
   На другой день, Діана де-Пуатье сказала Франциску I:
   -- Знаете ли, государь? графъ Монгомери влюбленъ въ меня.
   -- Э! э! смѣясь возразилъ Францискъ:-- родъ Монгомери древній и почти такой же знаменитый, какъ мой; притомъ, эти Монгомери, какъ видно, почти также отважны и любезны.
   -- И только? въ этомъ весь и отвѣтъ вашего величества? спросила Діана.
   -- Что же вы хотите, мой другъ, чтобъ я вамъ отвѣчалъ? возразилъ король.-- Развѣ долженъ я еще пожелать графу Монгомери такого же изящнаго вкуса и такихъ же прекрасныхъ глазъ, какъ у меня.
   -- Еслибъ шла рѣчь о мадамъ д'Этампъ, проворчала уязвленная Діана:-- вы бы не то сказали!
   Она не повела дальше разговора; по рѣшилась повести дальше свое испытаніе. Чрезъ нѣсколько дней, увидѣвъ Жака, она опять заговорила съ нимъ:
   -- Что это? Г. Монгомери сталъ еще печальнѣе!
   -- Безъ-сомнѣнія, сударыня, почтительно возразилъ графъ: -- я боюсь, что оскорбилъ васъ.
   -- Не оскорбили, а только огорчили.
   -- О! вскричалъ Монгомери: -- я отдалъ бы всю свою жизнь за одну вашу слезу; какъ же могъ я навести на васъ хоть малѣйшую грусть?
   -- Не вы ли дали мнѣ помять, что я, какъ любовница короля, не имѣю права желать любви благороднаго человѣка.
   -- У меня не было такой мысли... не могло быть у меня такой мысли, потому-что я, благородный человѣкъ, люблю васъ такой искренней, такой глубокой любовью... Я хотѣлъ только сказать, что вы не можете меня любить, потому-что король васъ любитъ и вы любите короля.
   -- Король меня не любитъ, и я не люблю короля, отвѣчала Діана.
   -- Великій Боже! стало-быть, вы можете любить меня? вскричалъ Монгомери.
   -- Я могу васъ любить, спокойно отвѣчала Діана:-- но не могу никогда сказать вамъ, что люблю васъ.
   -- Почему же?
   -- Чтобъ спасти жизнь отца, возразила Діана: -- я могла сдѣлаться любовницей короля; но, чтобъ поддержать свою честь, не должна дѣлаться любовницей графа Монгомери.
   Этотъ полуотказъ сопровождался такимъ страстнымъ, такимъ томнымъ взглядомъ, противъ котораго графъ не могъ устоять.
   -- Ахъ, еслибъ вы любили меня, какъ я васъ люблю!..
   -- Что же бы тогда?
   -- Что же? Какое мнѣ дѣло до свѣта, до фамильныхъ предразсудковъ и чести! Для меня весь свѣтъ -- вы. Ужь три мѣсяца, какъ я только тѣмъ и живу, что вижу васъ. Я люблю васъ со всѣмъ ослѣпленіемъ, со всѣмъ жаромъ первой любви. Ваша дивная красота чаруетъ и волнуетъ меня. Если вы любите меня такъ же, какъ я васъ,-- будьте графиней Монгомери, будьте моей женой.
   -- Благодарю, графъ, возразила торжествующая Діана.-- Я буду помнить эти благородныя, великодушныя слова. А теперь пока, вы знаете, что зеленый и бѣлый -- мои цвѣта.
   Восхищенный Жакъ поцаловалъ бѣлую ручку Діаны съ такой гордостью, съ чувствомъ такого блаженства, какъ-будто на головѣ его очутилась всемірная корона.
   А на другой день, когда Францискъ I замѣтилъ Діанѣ де-Пуатье, что ея новый обожатель начинаетъ открыто носить ея цвѣта,-- она отвѣчала, устремивъ на короля проницательный, наблюдательный взглядъ:
   -- Развѣ онъ не имѣетъ на то права, государь? Развѣ я не могу позволить ему носить мои цвѣта, когда онъ предлагаетъ мнѣ носить его имя?
   -- Возможно ли? произнесъ король.
   -- Да, государь, отвѣчала съ увѣренностью Діана, которой на минуту показалось, что она достигла цѣли, что ревность пробудила въ невѣрномъ любовь.
   Но, послѣ минутнаго молчанія, король, чтобъ прервать этотъ разговоръ, всталъ и весело сказалъ Діанѣ:
   -- Если это такъ -- званіе великаго сенешаля, остающееся вакантнымъ со смерти г-на де-Брезё, вашего перваго мужа, будетъ свадебнымъ подаркомъ графу Монгомери.
   -- И графъ Монгомери можетъ принять его, государь, возразила Діана съ гордостью: -- потому-что я буду для него доброй, вѣрной женой и не измѣню ему ни для кого въ мірѣ.
   Король поклонился съ улыбкой и удалился, не сказавъ ни слова.
   Ясно, что г-жа д'Этампъ очаровала его.
   Честолюбивая Діана, съ досадой въ сердцѣ, въ этотъ же день сказала восхищенному Жаку:
   -- Мой доблестный графъ, мой благородный Монгомери, я люблю тебя.
   

V.
Какъ Генрихъ II еще при жизни отца получилъ отъ него наслѣдство.

   Бракъ Діаны и графа Монгомери назначенъ былъ чрезъ три мѣсяца; между-тѣмъ, когда три мѣсяца прошли, графъ Монгомери былъ влюбленъ болѣе, нежели когда-нибудь, а Діана откладывала исполненіе своего обѣщанія день за день, потому-что вскорѣ послѣ этого обѣщанія она замѣтила, какими глазами смотрѣлъ на нее исподтишка молодой дофинъ Генрихъ. Въ властолюбивомъ сердцѣ Діаны пробудилось новое честолюбіе. Титулъ графини де-Монгомери могъ только прикрыть пораженіе,-- званіе любовницы дофина было почти тріумфомъ. Какъ! мадамъ д'Этампъ, всегда презрительно отзывавшаяся о лѣтахъ Діаны, была любима только отцомъ, а она, Діана, будетъ любима сыномъ! Ей молодость, ей надежда, ей будущее. Мадамъ д'Этампъ была ея преемница, но она будетъ преемницей мадамъ д'Этампъ. Она будетъ передъ нею, выжидая терпѣливо и спокойно, какъ живая угроза... Генрихъ будетъ со-временемъ королемъ, и Діана, еще прекрасная, снова сдѣлается царицей. Въ-самомъ-дѣлѣ -- настоящая побѣда.
   Во всемъ этомъ лучшимъ ручательствомъ былъ характеръ самого Генриха. Ему было тогда девятнадцать лѣтъ, но онъ уже участвовалъ не въ одной кампаніи; четыре года уже былъ онъ женатъ на Катеринѣ Медичи, а между-тѣмъ оставался дикимъ, неразвитымъ ребенкомъ. Сколько совершененъ и отваженъ онъ былъ въ битвахъ, съ оружіемъ въ рукахъ, на играхъ и во всѣхъ упражненіяхъ, которыя требуютъ гибкости и ловкости, столько же непривыченъ и неловокъ на луврскихъ праздникахъ и съ дамами. Тяжелый умомъ, онъ предавался первому, кто хотѣлъ овладѣть имъ. Монморанси, съ которымъ король былъ холоденъ, обратился къ дофину и безъ труда покорилъ юношу своимъ совѣтамъ и стремленіямъ человѣка совершеннолѣтняго. Онъ дѣлалъ изъ него что хотѣлъ, наконецъ пустилъ въ этой нѣжной и слабой душѣ глубокіе корни непоколебимой власти и овладѣлъ Генрихомъ такъ, что только перевѣсъ женщины могъ быть опасенъ для его вліянія.
   Скоро съ испугомъ замѣтилъ Монморанси, что питомецъ его влюбленъ. Генрихъ началъ пренебрегать дружбою людей, которыми Монморанси умышленно окружилъ его. Генрихъ, изъ дикаго, сдѣлался печальнымъ и почти задумчивымъ. Монморанси осмотрѣлся вокругъ себя и догадался, что предметомъ его мыслей была Діана де-Пуатье... Лучше же Діана, нежели другая! думалъ онъ. Королевская любимица лучше рыцарски-благороднаго Монгомери. Онъ устроилъ свой планъ на низкихъ побужденіяхъ этой женщины и оставилъ дофина вздыхать по ней.
   Дѣйствительно, только красота могла пробудить сердце Генриха! Діана была зла, возбудительна, жива; умная головка ея повертывалась быстро и граціозно, взглядъ ея блестѣлъ обѣщаніями; все въ ней было магически привлекательно и должно было обольстить Генриха. Ему казалось, что только эта женщина можетъ открыть ему науку новой жизни. Сирена была для него, любопытнаго и наивнаго, привлекательна и опасна какъ тайна, какъ пучина.
   Діана чувствовала все это; но еще колебалась, опасаясь Франциска I -- въ прошедшемъ, и графа Монгомери -- въ настоящемъ.
   Но, однажды, король, всегда любезный и предупредительный, даже съ женщинами, которыхъ не любилъ и которыхъ пересталъ любить, разговаривая съ Діаной де-Пуатье въ амбразурѣ окна, увидѣлъ, что дофинъ издали украдкой и ревниво слѣдилъ за этимъ разговоромъ.
   Францискъ громко позвалъ Генриха.
   -- Гэ! любезный сынокъ, что ты тамъ дѣлаешь? подойди ка сюда! сказалъ онъ ему.
   Но Генрихъ, блѣдный, смущенный, послѣ минутной нерѣшимости между обязанностью и страхомъ, вмѣсто отвѣта на зовъ отца, убѣжалъ, какъ-будто не слыхалъ его.
   -- О-го! вотъ, какой дикарь! сказалъ король: -- понимаете вы, Діана, подобную робость? Вы, богиня лѣсовъ, видѣли ли вы когда такого робкаго оленя? Гм! жалкій недостатокъ!
   -- Не угодно ли вашему величеству поручить мнѣ исправить дофина? спросила улыбаясь Діана.
   -- Трудно найдти лучшаго наставника и болѣе-пріятной науки! сказалъ король.
   -- Будьте же увѣрены, что онъ исправится, государь,-- я отвѣчаю, сказала Діана.
   Она дѣйствительно скоро нашла бѣглеца.
   Графа Монгомери въ этотъ день не было въ Луврѣ.
   -- Я васъ пугаю, дофинъ?
   Такъ начала Діана разговоръ и обращеніе. Какъ она кончила, какъ не замѣтила неловкости принца и приходила въ восторгъ отъ каждаго его слова, какъ оставила его съ полнымъ убѣжденіемъ въ его остроуміи и любезности, какъ, наконецъ, она сдѣлалась во всѣхъ отношеніяхъ его владычицей и давала ему и приказанія, и наставленія, и любовь,-- все это вѣчная и неисчерпаемая комедія, которая будетъ часто разъигрываться, но которую никогда нельзя написать.
   А Монгомери? О! Монгомери такъ любилъ Діану, что не могъ судить ее, и такъ слѣпо предался ей, что не могъ что-нибудь видѣть. Всѣ толковали при дворѣ о новой интригѣ г-жи де-Пуатье, а благородный графъ оставался при своихъ мечтахъ; и Діана заботливо поддерживала эти мечты, потому-что новое зданіе ея было еще не такъ прочно, чтобъ она могла не страшиться потрясенія и вспышки. Итакъ, она держала дофина изъ честолюбія, а графа по благоразумію.
   Пускай теперь Алоиза продолжитъ и докончитъ свой разсказъ.
   "До мужа моего, добраго Перро, говорила она Габріэлю, который внимательно ее слушалъ:-- тоже доходила общая молва о госпожѣ Діанѣ и всѣ насмѣшки на-счетъ графа Монгомери. Но онъ не зналъ, надо ли предупредить довѣрчиваго и счастливаго господина, или скрыть отъ него гнусную интригу, въ какую завлекла его эта честолюбивая женщина. Онъ повѣрялъ мнѣ свои сомнѣнія, потому-что я обыкновенно давала ему хорошіе совѣты; притомъ же онъ зналъ мою скромность и твердость; но въ этомъ случаѣ я, такъ же какъ и онъ, не знала, что дѣлать.
   "Однажды вечеромъ, мы были въ этой самой комнатѣ,-- графъ, Перро и я, потому-что графъ Монгомери обращался съ нами не какъ съ слугами, а какъ съ друзьями, и, даже въ Парижѣ соблюдалъ патріархальный обычай нашихъ зимнихъ вечеровъ Нормандіи, гдѣ господа и слуги грѣлись у одного очага послѣ обыкновеннаго дцевнаго труда. Графъ, задумчивый, положивъ голову на руку, сидѣлъ передъ каминомъ. По-вечерамъ онъ обыкновенно ходилъ къ госпожѣ де-Пуатье, но съ нѣкотораго времени она часто приказывала сказать ему, что она больна и не можетъ его принять. Онъ думалъ объ этомъ, конечно; Перро справлялъ ремни кирасы, а я пряла.
   "Это было 7-го января 1539 года, -- вечеръ былъ холодный, дождливый -- наканунѣ Епифанія. Запомните, сударь, это роковое число."
   Габріэль сдѣлалъ знакъ, что не проронилъ ни слова, и Алоиза продолжала:
   "Вдругъ доложили, что пріѣхали г. Ланже, г. Бутьеръ и графъ Сансеръ, трое придворныхъ, друзей графа и, еще больше -- госпожи д'Этампъ. Всѣ трое въ широкихъ темныхъ плащахъ и хотя вошли со смѣхомъ, но мнѣ показалось, что они принесли несчастье, и -- увы! предчувствіе не обмануло меня.
   "Графъ Монгомери всталъ и пошелъ на встрѣчу гостямъ.
   "-- Добро пожаловать, друзья мои, сказалъ онъ, пожимая имъ руки.
   "По знаку, я приняла ихъ плащи, и они сѣли.
   "-- Какой счастливый случай привелъ васъ ко мнѣ? продолжалъ графъ.
   "-- Тройное пари, отвѣчалъ Бутьеръ:-- и, найдя васъ здѣсь, любезный графъ, я свое выигралъ.
   "-- Мое тоже уже выиграно, сказалъ Ланжё.
   "-- А я свое сейчасъ выиграю, увидите, прибавилъ графъ Сансерръ.
   "-- Въ чемъ же состояло ваше пари? спросилъ Монгомери.
   "-- Но, сказалъ Бутьеръ: -- Ланже держалъ пари съ д'Ашьеномъ о томъ, что сегодня вечеромъ дофина не будетъ въ Луврѣ. Мы сейчасъ оттуда и совершенно удостовѣрились, что д'Ашьенъ проигралъ.
   "-- Что же касается до Бутьера, продолжалъ графъ Сансерръ: -- онъ спорилъ съ Монтежаномъ, что вы сегодня вечеромъ будете дома, любезный графъ, и, какъ видите,-- правъ.
   "-- И ты, Сансерръ, ручаюсь, также выигралъ, продолжалъ Ланже:-- потому-что всѣ три пари въ сущности составляютъ одно, и мы бы проиграли или выиграли -- всѣ вмѣстѣ. Сансерръ держалъ противъ д'Оссона, любезный графъ, что мадамъ де-Пуатье больна нынѣшній вечеръ.
   "Вашъ отецъ, Габріэль, страшно поблѣднѣлъ.
   "-- Вы въ-самомъ-дѣлѣ выиграли, Сансерръ, сказалъ онъ измѣнившимся голосомъ: -- потому-что мадамъ де-Пуатье извѣстила меня, что она сдѣлалась вдругъ больна и не можетъ никого принять.
   "-- А! что я говорилъ? вскричалъ графъ Сансерръ.-- Прошу подтвердить д'Оссопу, господа, что онъ долженъ мнѣ сто пистолей.
   "И всѣ захохотали, какъ сумасшедшіе. Но графъ Монгомери оставался серьёзенъ.
   "-- Теперь, добрые друзья мои, сказалъ онъ нѣсколько-ироническимъ тономъ:-- согласны ли вы мнѣ объяснить эту загадку?
   "-- Отъ всего сердца, сказалъ Бутьеръ:-- по прикажите удалиться этимъ людямъ.
   "Мы съ Перро были ужь у двери. Графъ сдѣлалъ намъ знакъ остаться.
   "-- Это мои вѣрные друзья, сказалъ онъ гостямъ:-- и такъ-какъ мнѣ краснѣть нё отъ-чего, то и скрывать нечего.
   "-- Согласенъ! сказалъ Ланже: -- это пахнетъ немного провинціей, но дѣло касается больше васъ, графъ, нежели насъ. Притомъ, они вѣрно знаютъ тайну, потому-что тайна ходитъ по городу; вы, какъ водится, узнаете ее послѣдній.
   "-- Но говорите же! вскричалъ Монгомери.
   "-- Мы будемъ говорить, любезный графъ, отвѣчалъ Ланже: -- потому-что намъ больно видѣть, какъ обманываютъ дворянина, такого же, какъ мы, и такого прекраснаго человѣка, какъ вы. Но мы будемъ говорить съ условіемъ, что вы пріймете непріятную новость по-философски, то-есть, со смѣхомъ, потому-что, увѣряю васъ, она не стоитъ гнѣва, и притомъ, въ этомъ случаѣ гнѣвъ вашъ будетъ безоруженъ.
   "-- Увидимъ, я жду, холодно отвѣчалъ графъ.
   "-- Любезный графъ, сказалъ Бутьеръ, самый молодой и самый вѣтренный изъ троихъ:-- вы, конечно, знаете миѳологію? Безъ-сомнѣнія, знаете исторію Эндиміона? По какихъ лѣтъ, думаете вы, былъ Эндиміонъ, когда влюбился въ Діану-Фебе? Если вы воображаете, что ему было тогда подъ-сорокъ, то разувѣрьтесь, любезный: ему не было еще и двадцати лѣтъ, онъ былъ еще безъ бороды. Такъ говорилъ мой гувернёръ, знавшій это дѣло основательно. И вотъ почему сегодня вечеромъ Эндиміона нѣтъ въ Луврѣ; вотъ почему госпожа Луна лежитъ и никого не принимаетъ; вотъ почему, наконецъ, вы дома, графъ... А изъ этого слѣдуетъ, что гувернёръ великій человѣкъ, и что мы всѣ выиграли наши пари. Ура!
   "-- Доказательства? холодно спросилъ графъ.
   "-- Доказательства! продолжалъ Ланжё: -- но вы сами можете найдти ихъ. Вы живете въ двухъ шагахъ отъ Луны!
   "-- Дѣйствительно. Благодарю! сказалъ графъ.
   "И онъ всталъ. Гости также должны были встать, довольно-охлажденные и почти испуганные суровымъ и мрачнымъ видомъ Монгомери.
   "-- Графъ, сказалъ Сансерръ: -- не дѣлайте глупости или безразсудства; помните, что между львенкомъ и львомъ небольшая разница.
   "-- Будьте покойны! отвѣчалъ графъ.
   "-- По-крайней-мѣрѣ, не ссорьтесь съ нимъ.
   "-- Ну, смотря по обстоятельствамъ, примолвилъ графъ.
   "Онъ проводилъ, или скорѣе прогналъ гостей до двери, и возвратившись, сказалъ Перро:
   "-- Плащъ и шпагу.
   "Перро принесъ шпагу и плащъ.
   "-- Вы дѣйствительно знали это? спросилъ графъ, надѣвая шпагу.
   "-- Дё, сударь, отвѣчалъ Перро, опустивъ глаза.
   "-- Отъ-чего же ты не предупредилъ меня, Перро?
   "-- Но!.. пробормоталъ мой мужъ.
   "-- Да, дѣйствительно; вы не друзья, а только добрые люди.
   "Онъ дружески ударилъ по плечу Перро. Онъ былъ очень-блѣденъ, но говорилъ съ какимъ-то торжественнымъ спокойствіемъ.
   "-- Давно идутъ эти слухи? прибавилъ онъ.
   "-- Пять мѣсяцевъ, какъ вы любите, сударь, госпожу де-Пуатье, потому-что свадьба ваша назначена была въ ноябрѣ; а утверждаютъ, что дофинъ полюбилъ Діану чрезъ мѣсяцъ послѣ того, какъ она приняла ваше предложеніе. Впрочемъ, говорятъ объ этомъ не болѣе двухъ мѣсяцевъ, и я узналъ только недѣли двѣ назадъ. Молва разошлась съ-тѣхъ-поръ, какъ прошелъ назначенный срокъ свадьбы, и говорили шопотомъ, опасаясь дофина. Я вчера поколотилъ одного изъ людей барона де-ла-Горда, который осмѣлился при мнѣ смѣяться надъ этимъ, и баронъ не рѣшился мнѣ ничего сдѣлать.
   "-- Перестанутъ смѣяться, сказалъ графъ такимъ голосомъ, что я задрожала всѣмъ тѣломъ.
   "Одѣвшись, онъ провелъ рукою по лбу, и сказалъ мнѣ:
   "-- Алоиза, принеси Габріэля; я хочу поцаловать его.
   "Вы почивали, сударь, спокойнымъ сномъ и начали плакать, когда я васъ разбудила. Я завернула васъ въ одѣяло и понесла къ вашему батюшкѣ. Онъ взялъ васъ на руки, нѣсколько времени молча смотрѣлъ на васъ, потомъ поцаловалъ въ полузакрытые глазки. Тутъ на ваше розовое личико скатилась его слеза, первая слеза, которую я видѣла у этого твердаго, отважнаго человѣка!
   "-- Поручаю тебѣ дитя мое, Алоиза, сказалъ онъ, передавая мнѣ васъ.
   "-- Ахъ, это было его послѣднее мнѣ слово. Оно осталось тутъ, и я всегда слышу его.
   "-- Я пойду за вами, сударь, сказалъ Перро.
   "-- Нѣтъ, Перро, отвѣчалъ графъ: -- мнѣ надо быть одному; останься.
   "-- Но, сударь...
   "-- Я хочу, сказалъ онъ.
   "Тутъ нельзя было возражать, когда онъ такъ говорилъ, и Перро замолчалъ. Графъ взялъ насъ за руки.
   "-- Прощайте, добрые друзья мои! сказалъ онъ:-- нѣтъ! зачѣмъ прощаться! до свиданія.
   "И потомъ онъ вышелъ, спокойный, твердыми шагами, какъ-будто уходилъ на четверть часа.
   "Перро не говорилъ ни слова; но лишь-только графъ вышелъ, онъ тоже взялъ свой плащъ и шпагу. Я не удерживала его: онъ исполнялъ свою обязанность, слѣдуя за своимъ господиномъ, хотя бы на смерть. Перро протянулъ ко мнѣ руки, я съ слезами бросилась ему на шею; потомъ, крѣпко обнявъ меня, онъ побѣжалъ вслѣдъ за графомъ. Все это продолжалось не болѣе минуты, и мы не сказали другъ другу ни слова.
   "Оставшись одна, я упала въ кресла, и, рыдая, мысленно молилась. На дворѣ дождь становился сильнѣе, вѣтеръ вылъ около дома. А вы, сударь, снова заснули прежнимъ спокойнымъ сномъ, отъ котораго вамъ суждено было пробудиться уже сиротою."
   "Какъ говорилъ г. Ланжё, отель де-Брезе, въ которомъ жила тогда Діана де-Пуатье, былъ отъ нашего шагахъ въ двухъ, въ Улицѣ-Фиги-св.-Павла, гдѣ онъ еще и теперь существуетъ, этотъ несчастный домъ.
   "Перро слѣдовалъ издали за своимъ господиномъ, видѣлъ, какъ онъ остановился у дверей Діаны, постучался, потомъ вошелъ. Перро приблизился, г. Монгомери громко и настойчиво говорилъ съ людьми, которые не хотѣли пропустить его подъ тѣмъ предлогомъ, что госпожа ихъ больна и не выходитъ изъ своей комнаты. Не смотря на то, графъ прошелъ, и Перро, пользуясь суматохой, проскользнулъ въ дверь, которая оставалась непритворенною. Онъ хорошо зналъ этотъ домъ, потому-что не разъ былъ посылавъ къ г-жѣ Діанѣ, и теперь безъ всякой задержки шелъ въ темнотѣ по лѣстницѣ за г. Монгомери: его или не замѣчали, или не придавали никакой важности присутствію конюшаго, когда уже господинъ его переступилъ заставу.
   "Взошедъ на лѣстницу, графъ встрѣтилъ двухъ женщинъ герцогини, встревоженныхъ и расплаканныхъ, которыя спросили его: -- чего ему нужно въ такую пору? Въ-самомъ-дѣлѣ, десять часовъ пробило на всѣхъ окрестныхъ часахъ. Графъ Монгомери отвѣчалъ съ твердостью, что ему сейчасъ же нужно видѣть г-жу Діану и немедленно сообщить ей одно важное дѣло; что если она не можетъ принять его, онъ будетъ ждать.
   "Онъ говорилъ очень-громко, такъ-что его должны были слышать въ спальнѣ герцогини, находившейся вблизи. Одна изъ женщинъ вошла въ эту спальню и, вскорѣ воротившись, сказала, что г-жа де-Пуатье лежитъ, но сейчасъ будетъ говорить съ графомъ, и проситъ подождать ее въ пріемной.
   "Стало-быть, дофина тутъ нѣтъ, или онъ ведетъ себя слишкомъ-осторожно для сына Франціи! Г. Монгомери тугъ же послѣдовалъ въ пріемную за женщинами, которыя шли впередъ съ свѣчами.
   "Перро, остававшійся въ темнотѣ на ступеняхъ лѣстницы, теперь взошелъ на верхъ и скрылся за блестящимъ занавѣсомъ въ обширномъ корридорѣ, отдѣлявшемъ спальню Діаны отъ пріемной, гдѣ ждалъ ее г. Монгомери. Въ концахъ этого широкаго перехода были тогда двѣ сдѣланныя двери, одна въ спальню, другая въ пріемную. За портьерой, повѣшенной для симметріи, спрятался Перро и съ радостью замѣтилъ, что можетъ, приложивъ ухо, разслышать почти все, что будетъ происходить въ той и другой комнатѣ. Ужь конечно, сударь, мужъ мой поступилъ такъ не изъ простаго, грубаго любопытства: послѣднія слова графа, съ которыми онъ оставилъ насъ, и тайный инстинктъ заставили Перро думать, что господинъ его идетъ на опасность, что, можетъ-быть, ему готовятъ западню,-- онъ не хотѣлъ отстать отъ него, чтобъ помочь ему въ случаѣ нужды.
   "Къ-несчастію, какъ вы сейчасъ увидите, ни одно слово изъ того, что онъ слышалъ и передалъ мнѣ, нисколько не проясняетъ темнаго, роковаго вопроса, который занимаетъ васъ теперь.
   "Графъ Монгомери не прождалъ и двухъ минутъ, какъ Діана де-Пуатье съ какой-то торопливостью вошла въ пріемную.
   "-- Что это значитъ, графъ? сказала она:-- что за ночное нашествіе послѣ моей просьбы -- не приходить сегодня?
   "-- Я отвѣчу вамъ откровенно въ двухъ словахъ, только отошлите прежде своихъ женщинъ... Теперь слушайте. Моя рѣчь будетъ коротка. Мнѣ сейчасъ сказали, что у меня есть соперникъ, что этотъ соперникъ -- дофинъ, что сегодня вечеромъ онъ у васъ.
   "-- И вы повѣрили, потому-что прибѣжали увѣриться окончательно? сказала Діана съ гордостію.
   "-- Я страдалъ, Діана, я прибѣжалъ искать подлѣ васъ облегченія своему страданію.
   "-- Ну, что жь? возразила Діана:-- теперь вы меня видѣли; теперь знаете, что вамъ солгали,-- оставьте же меня въ покоѣ. Ради Бога, уйдите, Жакъ.
   "-- Нѣтъ, отвѣчалъ графъ, котораго безъ-сомнѣнія встревожило то, что его такъ торопятся удалить: -- если солгали, что дофинъ здѣсь, можетъ-быть, не солгали, что онъ прійдетъ сюда нынѣшнимъ вечеромъ, и мнѣ будетъ очень-пріятно изобличить клевету вполнѣ.
   "-- Стало-быть, сударь, вы останетесь?
   "-- Останусь, сударыня. Пойдите къ себѣ и успокойтесь, если вы больны; а я буду охранять, если угодно, сонъ вашъ.
   "-- Но, наконецъ, по какому праву вы будете такъ поступать? вскричала г-жа де-Пуатье.-- Что даетъ вамъ это право? Развѣ я не свободна еще?
   "-- Нѣтъ, съ твердостью возразилъ графъ: -- вы не свободны, вы не вольны дѣлать посмѣшищемъ двора честнаго дворянина, предложенія котораго приняли.
   "-- Я, по-крайней-мѣрѣ, не прійму этого послѣдняго предложенія, продолжала Діана:-- вы не имѣете права больше оставаться здѣсь, точно такъ же, какъ другіе не имѣютъ права надъ вами смѣяться. Вы не мужъ мой, не правда ли? Я, кажется, еще не ношу вашего имени?
   "-- Э! сударыня! вскричалъ съ какимъ-то отчаяніемъ г-нъ Монгомери: -- какое мнѣ дѣло до того, что надо мной смѣются! Совсѣмъ не въ томъ вопросъ, вы это очень-хорошо знаете, и совсѣмъ не честь вопіетъ во мнѣ, а любовь. Еслибъ мнѣ показались оскорбительными насмѣшки этихъ трехъ франтовъ, я обнажилъ бы шпагу, -- вотъ и все. Но у меня сердце разорвалось, Діана, и я побѣжалъ. Достоинство! честь! не о нихъ рѣчь! совсѣмъ не о нихъ!-- рѣчь о томъ, что я люблю васъ, что я безумецъ, что я ревнивъ; вы говорили и доказывали, что любите меня,-- я убью того, кто осмѣлится коснуться этой любви -- моего достоянія, хоть бы то былъ дофинъ, хоть бы кто другой, сударыня! Будьте увѣрены, я не позабочусь объ имени того, кому мстить; но, видитъ Богъ! буду мстить...
   "-- А за что, позвольте спросить? почему? произнесъ за спиной г. Монгомери повелительный голосъ.
   "Перро задрожалъ, потому-что чрезъ слабо-освѣщенный корридоръ онъ разглядѣлъ дофина, а за дофиномъ -- насмѣшливую, суровую фигуру г. Монморанси.
   "-- А! вскрикнула Діана, бросившись въ кресла и ломая себѣ руки:-- вотъ чего я боялась!
   "Сначала у г. Монгомери вырвалось только громкое восклицаніе: "А!" потомъ Перро слышалъ, что онъ заговорилъ довольно-спокойно:
   "-- Ваше высочество, одно слово... умоляю васъ! Скажите, что вы пришли сюда не потому, что любите Діану де-Пуатье и что Діана де-Пуатье васъ любитъ?
   "-- Г. Монгомери! возразилъ дофинъ, едва сдерживая гнѣвъ свой: -- одно слово... приказываю вамъ! Скажите, что вы здѣсь не потому, что любите Діану и что Діана васъ любитъ.
   "Сцена приняла такой оборотъ, что теперь уже стояли другъ предъ другомъ два раздражённые, ревнивые соперника, два страдающія сердца, двѣ растерзанныя души.
   "-- Я былъ нареченнымъ супругомъ Діаны -- всѣ это знаютъ, и вы это знаете, проговорилъ г. Монгомери.
   "-- Пустое, забытое обѣщаніе! вскричалъ Генрихъ:-- и права моей любви, если не такъ давнишни, какъ ваши, за то не менѣе очевидны,-- я буду ихъ отстаивать.
   "-- А! безразсудный! онъ говоритъ о своихъ правахъ... хорошо! вскричалъ графъ въ порывѣ ревности и злобы.-- Вы смѣете сказать, что эта женщина принадлежитъ вамъ?
   "-- Я говорю, что она, по-крайней-мѣрѣ, не принадлежитъ вамъ, возразилъ Генрихъ..-- Я говорю, что я у Діаны съ согласія Діаны, а вы, кажется, не скажете о себѣ того же. Итакъ, я съ нетерпѣніемъ жду, чтобъ вы вышли.
   "-- Если вы такъ нетерпѣливы, что жь? выйдемте вмѣстѣ; это всего проще.
   "-- Вызовъ! вскричалъ подвинувшись впередъ Монморанси.-- Вы, сударъ, смѣете дѣлать вызовъ дофину Франціи?
   "-- Здѣсь нѣтъ дофина Франціи, возразилъ графъ:-- здѣсь человѣкъ, который ищетъ любви любимой мною женщины -- вотъ и все.
   "Онъ, безъ-сомнѣнія, сдѣлалъ шагъ къ Генриху, потому-что Перро слышалъ, какъ Діана вскрикнула:
   "-- Онъ хочетъ оскорбить принца! Онъ хочетъ убить принца! помогите!
   "Невѣроятно, чувствуя тяжесть странной роли, которую играла, она бросилась вонъ, не смотря на г. Монморанси, который просилъ ее успокоиться и говорилъ, что у нихъ двѣ шпаги противъ одной, а внизу охранный отрядъ. Перро видѣлъ, какъ Діана пробѣжала чрезъ корридоръ, вся расплаканная, бросилась въ спальню, сзывая своихъ женщинъ и людей дофина.
   "Но ея бѣгство не утишило запальчивости противниковъ, -- ни сколько! И г. Монгомери съ горечью подхватилъ только-что произнесенное слово: "отрядъ".
   "-- Безъ-сомнѣнія, шпагами своихъ людей, сказалъ онъ: -- его высочество сбирается мстить за оскорбленія?
   "-- Нѣтъ, сударь, гордо возразилъ Генрихъ: -- одной моей достанетъ на то, чтобъ наказать дерзкаго.
   "У обоихъ уже были обнажены шпаги, но г. Монморанси вступился.
   "-- Извините, ваше высочество! сказалъ онъ: -- кто, можетъ-быть, завтра будетъ королемъ, тотъ не имѣетъ права рисковать жизнью сегодня: вы не отдѣльное лицо, а цѣлая нація: дофинъ Франціи можетъ биться только за Францію.
   "-- Но въ такомъ случаѣ, закричалъ г. Монгомери: -- дофинъ Франціи не отниметъ у меня, подобно всякому другому, той, въ которой заключена вся моя жизнь, той, которая для меня дороже отечества, дороже счастія, дороже собственнаго ребенка въ колыбели, -- дороже всего: потому-что она заставила меня забыть все, эта женщина, которая, можетъ-быть, меня обманывала! Но нѣтъ, она не обманывала меня,-- это невозможно: я слишкомъ люблю ее! Ваше высочество, простите мнѣ мою горячность, мое сумасбродство и -- будьте милостивы -- скажите, что вы не любите Діаны. Вѣдь, никто не прійдетъ къ любимой женщинѣ въ сопровожденіи г. Монморанси и цѣлаго отряда! Какъ я не подумалъ объ этомъ!
   "-- Я хотѣлъ, сказалъ г. Монморанси:-- сопровождать его высочество съ отрядомъ противъ его воли, потому-что меня тайно предувѣдомили о готовящейся ему опасности. Впрочемъ, я предполагалъ разстаться съ нимъ у дверей этого дома; но долетѣвшіе до насъ звуки вашего голоса заставили меня войдти сюда и до конца повѣрить слова неизвѣстныхъ друзей, которые такъ кстати предостерегли меня.
   "-- Знаю я этихъ неизвѣстныхъ друзей! проговорилъ съ горькимъ смѣхомъ графъ.-- Это, безъ-сомнѣнія, тѣ же, которые и меня предупредили, что дофинъ будетъ сегодня здѣсь, -- и они успѣли въ своемъ намѣреніи и въ намѣреніи тѣхъ, кто заставилъ ихъ дѣйствовать... Мадамъ д'Этампъ, я думаю, очень желаетъ, чтобъ скандалёзная исторія окомпрометтировала Діану. Итакъ, вы, Генрихъ Валуа, вовсе не хотите щадить добраго имени г-жи де-Брезе?.. Вы всенародно объявляете ее своей любовницей? Такъ она, эта женщина, на-самомъ-дѣлѣ и по всѣмъ правамъ принадлежитъ вамъ? Тутъ ужь нѣтъ ни сомнѣнія, ни надежды? Вы рѣшительно у меня похитили ее, а съ ней -- и счастье мое, и жизнь? Хорошо же! И мнѣ нечего и некого щадить. Вы, Генрихъ Валуа, дворянинъ, и вы дадите мнѣ удовлетвореніе за свой проступокъ!
   "-- Презрѣнный! закричалъ дофинъ, обнаживъ шпагу, и пошелъ къ г. Монгомери.
   "Но Монморанси опять заступилъ ему дорогу.
   "-- Ваше высочество! еще разъ говорю вамъ: въ моемъ присутствіи наслѣдникъ престола не скреститъ шпаги изъ-за какой-нибудь женщины съ...
   "-- Съ дворяниномъ, котораго родъ древнѣе твоего, съ первымъ христіанскимъ барономъ! прервалъ внѣ себя графъ...-- Карлъ неаполитанскій вызвалъ на поединокъ Альфонса аррагонскаго; Францискъ I еще недавно вызвалъ Карла V. Тутъ были равные: такъ! Но намурскій, племянникъ короля, вызвалъ простаго испанскаго капитана. Монгомери стоитъ Валуа, и такъ-какъ Монгомери много разъ вступали въ союзы съ дѣтьми королей Франціи и Англіи, то могутъ и биться съ ними. Древніе Монгомери были чистые французы. Со времени возвращенія ихъ изъ Англіи, куда сопровождали они Вильгельма-Завоевателя, въ гербѣ ихъ было голубое поле съ золотымъ львомъ, девизомъ: береги, и съ тремя цвѣтками лилій. Итакъ, ваше высочество, наши гербы такъ же подобны другъ другу какъ и шпаги!. Побужденіе рыцарское! О! еслибъ вы любили эту женщину, какъ я люблю ее, и ненавидѣли бы меня, какъ я васъ ненавижу!.. Но нѣтъ! Вы больше ничего, какъ робкій ребенокъ.
   "-- Г. Монморанси, пустите меня! кричалъ дофинъ, вырываясь изъ рукъ Монморанси, который его удерживалъ.
   "-- Нѣтъ, чортъ возьми! возразилъ Монморанси: -- не допущу васъ драться съ этимъ изступленнымъ. Стража! сюда! закричалъ онъ громко.
   "И слышно было, какъ Діана, наклонясь съ лѣстницы, кричала изо всѣхъ силъ:
   "-- Помогите! кто тамъ есть? идите сюда! Вы хотите позволить перерѣзать вашихъ господъ!
   "Эта далилина измѣна, въ ту минуту, когда и безъ того были двое противъ одного, безъ-сомнѣнія, довела до послѣдней степени слѣпую ярость графа. Перро, помертвѣвшій отъ страха, слышалъ, какъ онъ сказалъ:
   "-- Стало-быть, нужно послѣднее оскорбленіе для того, чтобъ убѣдить васъ въ необходимости дать мнѣ удовлетвореніе.
   "Перро предполагалъ, что онъ въ эту минуту подошелъ къ дофину и поднялъ на него руку. Генрихъ испустилъ глухой крикъ. Но г. Монморанси, вѣроятно, удержалъ руку графа, потому-что, пока онъ кричалъ громче прежняго: "сюда! ко мнѣ!" Перро, не видя ничего, только слышалъ, какъ принцъ прокричалъ:
   "-- Его перчатка коснулась моего лица: онъ можетъ умереть не иначе, какъ отъ моей руки, Монморанси!
   "Все это произошло съ быстротою молніи. Въ эту минуту вбѣжали солдаты отряда. Слышна была отчаянная борьба, стукъ ногами объ полъ и громъ желѣза. Г. Монморанси кричалъ:
   "-- Свяжите этого звѣря!
   "А дофинъ:
   "-- Не убивайте его! Ради Бога, не убивайте!..
   Слишкомъ-неравная борьба не продолжалась и минуты. Перро даже не имѣлъ времени подоспѣть на помощь своему господину. Подбѣжавъ къ двери, онъ увидѣлъ одного солдата лежавшаго на полу и двоихъ или троихъ раненныхъ. Но обезоруженный графъ уже былъ связанъ; его держали пять или шесть жандармовъ, которые напали на него разомъ. Перро, котораго въ толпѣ не замѣтили, разсудилъ, что онъ полезнѣе будетъ для графа, если останется на свободѣ, извѣститъ его друзей или поможетъ ему при удобномъ случаѣ. И потому онъ потихоньку воротился на свое мѣсто и, настороживъ слухъ и положивъ руку на шпагу, ждалъ удобной минуты, чтобъ выскочить и, если удастся, спасти графа, который не былъ еще ни убитъ, ни даже раненъ,-- потому-что вы сейчасъ увидите, сударь, что у моего мужа не было недостатка ни въ рѣшимости, ни въ отвагѣ; но онъ былъ столько же благоразуменъ, сколько храбръ, и ловко умѣлъ пользоваться случаемъ. Въ эту минуту нужно было только наблюдать: онъ и наблюдалъ, хладнокровно, внимательно.
   "Однако, г. Монгомери, совсѣмъ связанный, еще кричалъ:
   "-- Не говорилъ ли я, что вы выставите десять шпагъ противъ одной моей и покорную храбрость своихъ солдатъ противъ моего оскорбленія?
   "-- Видите, Монморанси! сказалъ дофинъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.
   "-- Ротъ ему зажать! отвѣчалъ Монморанси, обращаясь къ жандармамъ.-- Я пришлю сказать, что нужно съ нимъ дѣлать; а до-тѣхъ-поръ караульте его. Вы отвѣчаете мнѣ за него собственными головами.
   "И онъ вышелъ изъ пріемной, увлекая за собой дофина. Они прошли чрезъ корридоръ, гдѣ Перро скрывался за занавѣсомъ, и вошли въ комнату Діаны.
   "Тогда Перро перешелъ на другую сторону стѣны и приложилъ ухо къ другой проклятой двери.
   "Сцена, при которой онъ сейчасъ присутствовалъ, была, можетъ-быть, еще не такъ ужасна, какъ слѣдующая.
   "-- Монморанси! говорилъ входя дофинъ печально-раздраженнымъ тономъ:-- еслибъ вы не удержали меня почти силой,-- я бы теперь былъ менѣе недоволенъ и собою, и вами.
   "-- Позвольте вамъ сказать, отвѣчалъ Монморанси: -- что такъ можетъ говорить каждый молодой человѣкъ, но только не сынъ короля. Ваша жизнь принадлежитъ не вамъ, а вашему народу, государь, и на васъ лежатъ обязанности, которыхъ нѣтъ у другихъ людей.
   "-- Отъ-чего же я сердитъ на самого-себя и мнѣ какъ-будто стыдно? сказалъ принцъ.-- А! это вы! продолжалъ Генрихъ, увидѣвъ Діану.
   "И уязвленное самолюбіе пересилило ревнивую любовь.
   "-- У васъ и чрезъ васъ, прибавилъ онъ:-- я былъ оскорбленъ въ первый разъ.
   "-- Увы! да, у меня, но не чрезъ меня. Не говорите такъ, государь, отвѣчала Діана.-- Развѣ я не страдала такъ же, какъ вы, или еще болѣе? Развѣ виновна я во всемъ этомъ? Развѣ, наконецъ, люблю я этого человѣка? Развѣ любила его когда-нибудь?
   "Измѣнивъ ему, она отказывалась отъ него -- очень-просто.
   "-- Я никого не любила, кромѣ васъ, государь, продолжала она: -- и душа, и жизнь моя вамъ однимъ принадлежатъ... Жизнь, которая началась только съ того дня, когда вы приняли это сердце, полное вами. Правда, до-тѣхъ-поръ, не помню совершенно, но можетъ-быть я и дала Монгомери какой-нибудь поводъ надѣяться. Во всякомъ случаѣ не было ничего положительнаго, ничего обязательнаго. Но вы явились -- и все было забыто. Съ того времени, клянусь вамъ, -- повѣрьте скорѣе моимъ словамъ, нежели ревнивой клеветѣ г-жи д'Этампъ и ея приверженцевъ!-- съ того благословеннаго времени, не было ни одной мысли въ умѣ моемъ, ни одного біенія въ жилахъ, которое не принадлежало бы вамъ, государь. Этотъ человѣкъ лжетъ, этотъ человѣкъ дѣйствуетъ заодно съ моими врагами, этотъ человѣкъ не имѣетъ никакого права на ту, которая вся принадлежитъ вамъ, Генрихъ. Я едва знаю его, не только не люблю... Боже великій! но я его ненавижу, презираю. Посмотрите, я даже не спрашиваю у васъ, живъ онъ, или умеръ. Я ненавижу его.
   "-- Точно ли это такъ? сказалъ дофинъ съ остаткомъ смутнаго недовѣрія.
   "-- Испытать недолго и легко, сказалъ Монморанси.-- Монгомери живъ, но въ оковахъ и не можетъ вредить. Онъ нанесъ тяжкое оскорбленіе принцу; но представить его на судъ невозможно: судъ за подобное преступленіе былъ бы опаснѣе самаго преступленія. Съ другой стороны, дофинъ желалъ имѣть съ нимъ поединокъ, но это еще невозможнѣе. Какъ вы думаете, сударыня, что должны мы дѣлать съ этимъ человѣкомъ?
   "Послѣдовала минута трепетнаго молчанія. Перро притаилъ дыханіе, чтобъ лучше разслышать отвѣтъ. Но Діана, очевидно, сама боялась своего отвѣта. Она не рѣшалась произнести его.
   "Наконецъ, надо же было говорить, и она еще довольно-твердымъ голосомъ сказала:
   "-- Монгомери преступенъ въ оскорбленіи величества. Какое наказаніе опредѣляется за подобныя преступленія, господинъ Монморанси?
   "-- Смерть, отвѣчалъ конетабль.
   "-- Слѣдовательно, по моему мнѣнію, этотъ человѣкъ долженъ умереть, хладнокровно отвѣчала Діана.
   "Всѣ вздрогнули.
   "-- Дѣйствительно, сказалъ Монморанси послѣ нѣкотораго молчанія:-- вы не любите и никогда не любили Монгомери.
   "-- Но я, продолжалъ дофинъ: -- менѣе нежели когда-нибудь хочу, чтобъ Монгомери умеръ.
   "-- Я того же мнѣнія, сказалъ Монморанси:-- но, безъ-сомнѣнія, не по тѣмъ причинамъ, по которымъ вы принимаете его, государь. Для васъ это мнѣніе -- великодушіе, а для меня -- благоразуміе. У Монгомери есть сильные друзья во Франціи и въ Англіи; при дворѣ знаютъ, что онъ долженъ былъ встрѣтиться здѣсь съ нами въ эту ночь. Если завтра громко потребуютъ его у насъ, нельзя будетъ представить трупъ. Намъ необходимо отвѣчать: "Монгомери бѣжалъ..." или "Монгомери раненъ и боленъ... но во всякомъ случаѣ: "Монгомери живъ!" И если насъ доведутъ до послѣдней крайности, если будутъ требовать его неотступно, ну! надо будетъ вытащить его изъ темницы или съ постели и показать клеветникамъ. Но надѣюсь, что предосторожность будетъ все-таки безполезна. Потребуютъ Монгомери и завтра, и послѣзавтра; а черезъ недѣлю будутъ говорить меньше, чрезъ мѣсяцъ совсѣмъ перестанутъ. Ничто такъ скоро не забывается, какъ друзья; притомъ, надо же перемѣнить разговоръ! И такъ я думаю, что преступникъ не долженъ ни умереть, ни жить: надо, чтобъ онъ исчезъ.
   "-- Согласенъ! сказалъ дофинъ.-- Пускай онъ ѣдетъ, пусть оставитъ Францію! У него есть имѣніе и родня въ Англіи, пускай бѣжитъ туда!
   "-- Нѣтъ, государь! возразилъ Монморанси.-- Смерти -- много, а изгнанія -- мало. Развѣ хотите вы, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ:-- чтобъ этотъ человѣкъ не только во Франціи, но и въ Англіи сказалъ, что онъ грозилъ вамъ оскорбительнымъ жестомъ.
   "-- О! не напоминайте мнѣ этого! вскричалъ дофинъ, стиснувъ зубы.
   "-- По-крайней-мѣрѣ, позвольте мнѣ помнить, чтобъ удержать васъ отъ неблагоразумнаго рѣшенія. Повторяю вамъ, надо, чтобъ графъ не могъ открыть ничего ни живой, ни мертвый. Наши люди надежны и не знали, съ кѣмъ имѣли дѣло. Управляющій замкомъ Шатле мнѣ другъ; притомъ, нѣмъ и глухъ какъ тюрьма, и преданъ службѣ. Мы переведемъ Монгомери сегодня же въ Шатле. Хорошая тюрьма сохранитъ и сбережетъ намъ его, какъ угодно. Завтра онъ исчезнетъ, и объ этомъ исчезновеніи мы распустимъ слухи самые разнородные, которые собьютъ всѣхъ съ толку. Если они не уничтожатся сами собою, если друзья графа будутъ настойчиво требовать его, что почти-невѣроятно, и поведутъ дѣло жарко, что рѣшительно удивило бы меня, -- мы найдемъ оправданіе въ реестрѣ Шатле, который докажетъ, что Монгомери, обвиненный въ оскорбленіи величества, ждетъ въ темницѣ судебнаго приговора. Потомъ, послѣ этого доказательства, не наша вина будетъ, если -- (темница вредна для здоровья) -- если печаль и угрызенія совѣсти одолѣютъ Монгомери, и онъ умретъ, не дождавшись призыва на судъ.
   "-- О! Монморанси! вскричалъ дофинъ, содрогаясь отъ ужаса.
   "-- Будьте спокойны, государь, продолжалъ конетабль:-- намъ не прійдется прибѣгнуть къ этой крайности. Молва объ исчезновеніи графа затихнетъ сама-собою. Друзья утѣшатся и скоро забудутъ Монгомери, а онъ, исчезнувъ для свѣта, будетъ жить, если хочетъ, для тюрьмы.
   "-- Но у него, кажется, есть сынъ? спросила Діана.
   "-- Да, ребенокъ, которому скажутъ, что отецъ его пропалъ безъ вѣсти и у котораго, если онъ выростетъ сиротой, будутъ свои интересы, свои страсти; ему и въ голову не прійдетъ разбирать то, что было пятнадцать или двадцать лѣтъ назадъ.
   "-- Все это справедливо и прекрасно обдумано, сказала г-жа де-Пуатье: -- я преклоняюсь передъ вами, соглашаюсь вполнѣ и удивляюсь.
   "-- Вы слишкомъ -- добры, отвѣчалъ довольный собою Монморанси: -- и съ удовольствіемъ вижу, что мы рождены понимать другъ друга.
   "-- Но я ни соглашаюсь, ни удивляюсь! вскричалъ дофинъ:-- я, напротивъ, отвергаю и противлюсь...
   "-- Отвергаете, государь? и вы правы, отвѣчалъ Монморанси:-- отвергайте, но не противьтесь; порицайте, но предоставьте дѣйствовать. Все это до васъ нисколько не касается, и я беру на себя всю отвѣтственность за свой поступокъ передъ людьми и передъ Богомъ.
   "-- Но тутъ все-таки будетъ преступленіе между нами? сказалъ дофинъ:-- и вы будете болѣе нежели другомъ, -- моимъ соумышленникомъ.
   "-- О, государь, я далекъ отъ такихъ мыслей! вскричалъ коварный министръ.-- Но вамъ равно неприлично какъ драться съ преступникомъ, такъ и наказывать его. Не угодно ли вамъ обратиться къ королю?
   "-- Нѣтъ, нѣтъ; отецъ мой не долженъ знать ничего этого, живо сказалъ дофинъ.
   "-- Впрочемъ, мнѣ, по обязанности, сказалъ Монморанси:-- надо будетъ донести ему, государь, если вы не разувѣритесь, что времена рыцарства прошли уже. Но, не будемъ торопиться, если угодно; время укажетъ, какъ надо дѣйствовать; а теперь пока сдѣлаемъ только необходимое во всякомъ случаѣ, то-есть, задержимъ графа.
   "-- Положимъ! сказалъ дофинъ, довольный этимъ двусмысленнымъ рѣшеніемъ.-- Монгомери будетъ имѣть время одуматься въ своемъ необдуманномъ поступкѣ, а я -- тоже увижу, какъ надо поступить согласно съ совѣстью и моимъ званіемъ.
   "-- Возвратимтесь же въ Лувръ, государь, сказалъ Монморанси: -- и удостовѣримъ всѣхъ, что мы не удалялись оттуда. Я его доставлю къ вамъ завтра, продолжалъ онъ, обращаясь къ г-жѣ де-Пуатье:-- потому-что имѣлъ случай удостовѣриться, что вы дѣйствительно его любите.
   "-- Но увѣренъ ли въ этомъ дофинъ? сказала Діана:-- простилъ ли онъ мнѣ несчастное происшествіе, которое я не могла предвидѣть?
   "-- Да, вы меня любите... въ-самомъ-дѣлѣ, ужасно, Діана! задумчиво отвѣчалъ дофинъ.-- Мнѣ нужно вѣрить, чтобъ не сомнѣваться, и еслибъ даже графъ говорилъ правду, то горечь мысли потерять васъ доказала мнѣ, что ваша любовь необходима для меня, и что, полюбивъ васъ однажды, нельзя не любить всю жизнь.
   "-- О, еслибъ это была правда! вскричала Діана страстнымъ голосомъ, цалуя руку, которую принцъ протянулъ ей въ знакъ примиренія.
   "-- Ну! поѣдемте; медлить нельзя, сказалъ Монморанси.
   "-- До свиданія, Діана.
   "-- До свиданія, государь, сказала герцогиня, произнося эти слова съ разстановкой обольстительно-выразительной.
   "Она проводила его до порога комнаты. Пока дофинъ спускался съ лѣстницы, Монморанси отворилъ дверь въ пріемную, гдѣ лежалъ связанный и окруженный стражей Монгомери, и сказалъ офицеру:
   "-- Я сейчасъ пришлю вѣрнаго человѣка, который скажетъ вамъ, что дѣлать съ арестантомъ. До-тѣхъ-поръ, слѣдите за каждымъ его движеніемъ и не оставляйте ни на минуту. Вы отвѣчаете за него своею жизнью.
   "-- Слушаю, отвѣчалъ офицеръ.
   "-- Я тоже буду наблюдать, сказала изъ своей двери г-жа де-Пуатье.
   "Всѣ удалились, и Перро слышалъ только мѣрные шаги часоваго."
   

VI.
Безполезное самопожертвованіе.

   Алоизѣ было невыразимо-тяжело при воспоминаніи объ этихъ страшныхъ происшествіяхъ. Она, однакожъ, нѣсколько успокоилась послѣ непродолжительнаго отдыха и докончила разсказъ свой въ слѣдующихъ словахъ:
   "Былъ часъ по-полуночи, когда дофинъ и его достойный совѣтникъ ушли отъ г-жи де-Пуатье. Перро видѣлъ, что батюшка вашъ погибнетъ неминуемо, если не будетъ никакой задержки посланцу г. де-Монморанси. Значитъ, настала пора взяться самому Перро за дѣло. Онъ замѣтилъ, что г. де-Монморанси, уходя, не обозначилъ, почему бы можно было узнать его посланца, то-есть, не объяснилъ, что, де-скать, тотъ, кого я пришлю, скажетъ такое-то слово, или принесетъ для показа такую-то вещь, и что по тому слову, или по той вещи вы узнаете его. Перро, подождавъ съ полчаса времени, -- для того только, чтобъ могли подумать, что онъ точно присланъ отъ г. де-Монморанси,-- выбрался осторожно изъ своего потаеннаго прибѣжища, сошелъ съ лѣстницы безъ малѣйшаго шума, потомъ тотчасъ же опять взобрался на нее, явственнымъ, слышимымъ шагомъ, и постучался въ дверь.
   "Намѣреніе у него было смѣлое, но оно могло привести къ хорошему концу, именно отъ-того, что было смѣлое.
   "-- Кто тамъ? спросилъ изъ-за двери часовой.
   "-- Отъ господина де-Монморанси, его посланный, отвѣчалъ Пьерро.
   "-- Впусти, сказалъ начальникъ часоваго.
   "Дверь отворили, и Пьерро вошелъ въ комнату неробко, посматривая на бывшихъ въ ней.
   "-- Я, сказалъ онъ потомъ:-- конюшій г. Шарля де-Манфоля, пріятеля г. де-Монморанси. Вы, впрочемъ, знаете, что они пріятели между собою. Да и дѣло не въ томъ, Съ четверть часа назадъ, мы шли съ барономъ съ караула, изъ Лувра, какъ вдругъ намъ попались на встрѣчу, на Гревской-Площади, г. Монморанси съ какимъ-то другимъ господиномъ, который былъ закутанъ въ плащъ до самыхъ глазъ. Г. Монморанси узналъ моего барина и подозвалъ его къ себѣ. Потомъ они переговорили промежь-себя и приказали мнѣ идти сюда, къ г-жѣ де-Пуатье. Ты найдешь тамъ арестанта, прибавилъ г. де-Монморанси: его надобно... Тутъ отдалъ онъ мнѣ на счетъ этого арестанта приказъ, который я исполню теперь же. Я замѣтилъ-было, что мнѣ нужно нѣсколько человѣкъ для охраны, но онъ сказалъ, что найду здѣсь достаточное число людей; и я вижу теперь, что васъ даже болѣе, чѣмъ требуется для пособія мнѣ въ исполненіи приказа г. де-Монморанси. Да гдѣ же арестантъ? А, вотъ онъ! Снимите ему повязку со рта: мнѣ надобно говорить съ нимъ, и онъ долженъ отвѣчать на мои вопросы.
   "Начальникъ стражи, однакожь, не рѣшился вдругъ послушаться Перро, хотя мужъ мой Говорилъ безъ всякаго смущенія.
   "-- А письменнаго приказа у васъ нѣтъ? спросилъ онъ у него.
   "-- Да развѣ можно писать приказанія на Гревской-Площади, во второмъ часу утра? отвѣчалъ Перро, пожимая плечами.-- Мнѣ, впрочемъ, г. де-Монморанси говорилъ, что онъ объявилъ вамъ, уходя, о присылкѣ отъ себя посланнаго.
   "-- Правда.
   "-- Зачѣмъ же вы еще спорите, любезнѣйшій? Извольте-ка отойдти съ своими подчиненными немного-поодаль: мнѣ надобно переговорить съ этимъ господиномъ о секретномъ дѣлѣ. Что жь, не слышите, что ли? Отойдите.
   "Они послушались, и Перро подошелъ къ вашему батюшкѣ, у котораго уже была снята повязка со рта.
   "Онъ узналъ моего мужа съ перваго взгляда.
   "-- Перро, сказалъ онъ ему тихо:-- какимъ-образомъ могъ ты пройдти сюда?
   "-- Вы узнаете объ этомъ послѣ, государь-графъ, отвѣчалъ Перро: -- а теперь намъ нужно время на другое. Извольте меня выслушать.
   "И онъ разсказалъ графу какъ-можно-короче о томъ, что произошло въ комнатѣ г-жи де-Пуатье, и о томъ, что г. Монморанси, по-видимому, опредѣлилъ заключить вашего батюшку въ вѣчное заточеніе. А мнѣніе у Перро было такое, что надобно во что бы то ни стало избавиться отъ этой бѣды.
   "-- Но какъ же избавлюсь я отъ нея? сказалъ вашъ батюшка,-- Ихъ восьмеро, а насъ только двое; и къ тому же, прибавилъ онъ съ горькою усмѣшкою:-- мы здѣсь не въ пріятельскомъ домѣ.
   "-- Нужды нѣтъ, отвѣчалъ Перро:-- дозвольте мнѣ только поступить какъ я придумалъ, и я спасу васъ.
   "-- За чѣмъ?.. сказалъ графъ съ грустію.-- На что мнѣ теперь жизнь и свобода? Діана не любитъ меня! Діана ненавидитъ меня и измѣнила мнѣ!
   "-- Забудьте о ней, государь-графъ; и стоитъ ли убивать себя тоскою по недостойной женщинѣ, когда у васъ есть сынъ, который безъ васъ будетъ круглымъ сиротою?
   "-- Ты говоришь правду, Перро: я виноватъ передъ нимъ; я вовсе не пекусь о моемъ бѣдномъ Габріэлѣ, и Господь наказалъ меня за это по справедливости. По-крайней-мѣрѣ, теперь я исполню долгъ свой въ-отношеніи къ нему. Для него я попытаюсь спастись отъ участи, которую мнѣ готовятъ. Но прежде выслушай меня: если планъ, придуманный тобою, не удастся; если меня убьютъ, или навсегда заживо схоронятъ въ какой-нибудь тюрьмѣ,-- и то и другое должно остаться тайною для Габріэля. Иначе, войдя въ лѣта, онъ будетъ стараться отмстить за меня или освободить меня изъ заточенія, и погубитъ себя. А мнѣ и безъ того надобно отдать тяжелый отчетъ передъ его матерью... Поклянись же мнѣ, Перро, что, если ты переживешь меня, ни одно твое слово не откроетъ ему моего прошлаго, по-крайней-мѣрѣ до-тѣхъ-поръ, пока виновники моей гибели, дофинъ, который, конечно, въ-послѣдствіи будетъ королемъ,-- Діана и Монморанси, не унесутъ съ собою въ могилу ненависти ко мнѣ и вражды къ моему сыну. Послѣ этого онъ можетъ, если пожелаетъ, отъискивать меня. Тогда уже не будетъ опасности. Но до-тѣхъ-поръ, повторяю еще разъ, онъ еще менѣе, чѣмъ другіе, долженъ знать о моей участи. Обѣщаешь ли ты мнѣ это, Перро? Клянешься ли въ томъ? Въ противномъ случаѣ, я не согласенъ принять твое великодушное предложеніе.
   "-- Вы непремѣнно требуете клятвы, государь-графъ? Извольте, я клянусь вамъ.
   "-- Ты клянешься вотъ этимъ крестомъ, Перро, что Габріэль не узнаетъ отъ тебя о моей участи, пока будутъ живы дофинъ, Діана и Монморанси?
   "-- Клянусь этимъ крестомъ, сказалъ Перро, приподнявъ правую руку.
   "-- Благодарю, другъ. Теперь дѣлай, что хочешь. Поручаю себя Богу и ввѣряюсь тебѣ вполнѣ.
   "-- Старайтесь только сохранить присутствіе духа, государь-графъ. Съ вашей стороны это главное, а тамъ ужь я устрою все.
   "Перро замолчалъ на минуту, потомъ прибавилъ, обращаясь къ начальнику стражи:
   "-- Отвѣты арестанта удовлетворительны; вы можете развязать ему руки и отпустить его.
   "-- Развязать ему руки? И... и отпустить его? возразилъ съ удивленіемъ тотъ, къ кому относились послѣднія слова Перро.
   "-- Ну, да! сказалъ Перро.-- Такъ приказалъ г. де-Монморанси.
   "-- Г. де-Монморанси, продолжалъ начальникъ стражи, покачавъ головою: -- приказалъ намъ строго стеречь арестанта. Онъ даже объявилъ намъ, что мы отвѣтимъ жизнью, если арестанту удастся уйдти! Какъ же могъ онъ приказать теперь освободить этого господина?
   "-- Стало-быть, вы не хотите исполнить приказанія г. де-Монморанси?
   "-- Не то, что не хочу, а мнѣ какъ-то сомнительно. Вотъ видите ли, еслибъ вы приказали заколоть этого господина, или утопить, или, пожалуй, отвести въ Бастилію, мы тотчасъ бы послушались васъ; а то отпустить... Мы къ этакимъ приказамъ на-счетъ арестантовъ не привыкли...
   "-- Какъ-себѣ хотите, любезнѣйшій, отвѣчалъ Перро безъ смущенія.-- Я передалъ вамъ приказъ, который былъ данъ мнѣ; теперь я умываю руки. Вы будете отвѣчать за непослушаніе, а мнѣ здѣсь дѣлать нечего. Прощайте.
   "И Перро отворилъ дверь, какъ-будто для того, чтобъ уйдти.
   "-- Позвольте на минуту, сказалъ начальникъ стражи:-- что вы торопитесь? Такъ вы утвердительно говорите, что г. де-Монморанси приказалъ отпустить арестанта? Вы увѣрены, что васъ прислалъ г. де-Монморанси, а не кто другой?
   "-- Увѣренъ ли? отвѣчалъ Перро.-- Да какъ же иначе узналъ бы я, что вы здѣсь стережете арестанта? Кто бы могъ сказать мнѣ объ этомъ, кромѣ г. де-Монморанси?
   "-- Оно, конечно... Ну, мы исполнимъ вашъ приказъ, развяжемъ руки этому молодцу, сказалъ начальникъ стражи съ досадою.-- Ахъ, Боже мой, что это за народъ эти знатные господа: на одной недѣлѣ семь пятницъ!
   "-- Такъ развяжите, отвѣчалъ Перро.-- Я подожду.
   "Онъ, однакожъ, вышелъ за дверь, и остановился подлѣ нея, не отводя взгляда отъ лѣстницы. Онъ хотѣлъ не допустить настоящаго посланнаго г. де-Монморанси, еслибъ тотъ пришелъ.
   "А между-тѣмъ, онъ не замѣтилъ, что позади его подошла къ комнатѣ сама г-жа де-Пуатье. Она, вѣроятно, услыхала, что зашелъ громкій разговоръ, и пожелала узнать, не случилось ли чего-нибудь. Увидавъ, что стража развязываетъ вашего батюшку, она закричала имъ съ гнѣвомъ:
   "-- Что вы дѣлаете, негодяи?
   "-- Мы исполняемъ приказаніе г. де-Монморанси, отвѣчалъ начальникъ стражи: -- мы развязываемъ руки арестанту.
   "-- Приказаніе г. де-Монморанси? Быть не можетъ! продолжала г-жа де-Пуатье.-- Кто передалъ вамъ это приказаніе?
   "Стража указала на моего покойника, который смотрѣлъ на г-жу де-Пуатье словно окаменѣлый. На блѣдное лицо Перро падалъ свѣтъ ближней лампы; г-жа де-Пуатье узнала вѣрнаго слугу.
   "-- Онъ! вскричала она.-- Да вѣдь это конюшій того, кто у васъ подъ стражею! Что вы дѣлаете!
   "-- Неправда! сказалъ Перро.-- Я нахожусь въ услуженіи у г. де-Манфоля, и присланъ сюда г. де-Монморанси.
   "-- Кто тутъ говоритъ, что присланъ отъ г. дс-Монморанси? сказалъ кто-то позади бѣднаго Перро.
   "То былъ настоящій посланный Монморанси.
   "-- Этотъ плутъ лжетъ, прибавилъ онъ потомъ.-- Вотъ кольцо и печать г. де-Монморанси. Да вы же и должны знать меня... По-крайней-мѣрѣ, слышали: я графъ Монтансье... Но что вы тутъ дѣлаете? Вы сняли повязку со рта у арестанта и развязываете ему руки? Сейчасъ же опять завязать ему ротъ и связать его самого крѣпче прежняго.
   "-- Вотъ что дѣло, то дѣло, сказалъ начальникъ стражи.-- Вотъ и видно, что настоящій приказъ.
   "-- Бѣдный Перро! проговорилъ вашъ батюшка.
   "Ни одного слова не прибавилъ онъ въ упрекъ г-жѣ де-Пуатье, хоть ему и не вдругъ завязали ротъ платкомъ. Онъ какъ-будто считалъ ее недостойною упрековъ. Статься-можетъ, что онъ также опасался ввести своими рѣчами еще въ большую бѣду моего бѣднаго Перро. Но Перро, на свою пагубу, не выдержалъ...
   "Онъ смѣло взглянулъ на г-жу де-Пуатье и сказалъ ей грозно, какъ-будто какой-нибудь простой женщинѣ:
   "-- За ваше предательство накажетъ васъ Господь Богъ! Вы хуже Іуды, предали неповиннаго: вы предали трижды!
   "-- Схватите его! вскричала г-жа де-Пуатье, блѣдная, какъ полотно, отъ гнѣва.
   "-- Схватите его! повторилъ послѣ нея графъ Монтансьё.
   "-- А вотъ, посмотримъ, какъ удастся! вскричалъ Перро.
   "И въ ту же минуту, подбѣжавъ, точно въ изступленіи, къ вашему батюшкѣ, онъ началъ разрѣзывагь своимъ кинжаломъ веревку, которою были связаны руки графа...
   "-- Помогайте мнѣ, государь-графъ! кричалъ онъ ему тогда:-- высвобождайте руки, и постоимъ за себя!
   "Но на бѣднаго Перро тутъ же кинулись солдаты; одинъ изъ нихъ прокололъ его шпагой насквозь, между плечь, и онъ, высвободивъ только одну лѣвую руку вашего батюшки, упалъ подлѣ графа замертво, весь въ крови."
   "Что произошло послѣ того, Перро не зналъ.
   "Пришедъ въ себя, онъ прежде всего почувствовалъ, что ему холодно, потомъ собрался мало-по-малу съ мыслями, открылъ глаза и посмотрѣлъ вокругъ себя: въ ту пору, все еще была темная ночь. Онъ лежалъ на мокрой землѣ, подлѣ тѣла мертваго человѣка. Неподалеку отъ Перро, въ углубленіи, гдѣ было рѣзное изображеніе Богоматери, горѣла лампадка. Свѣтъ отъ нея былъ большой. При этомъ свѣтѣ, Перро разсмотрѣлъ, что находится на кладбищѣ, и что подлѣ него лежитъ тѣло одного изъ солдатъ, убитаго графомъ. Перро, видно, тоже сочли мертвымъ...
   "Онъ сталъ-было привставать; но тутъ вдругъ началась у него въ ранѣ такая боль, что онъ упалъ опять. Однакожь, онъ перемогъ себя, спустя короткое время. Онъ съ великимъ напряженіемъ всталъ и переступилъ нѣсколько шаговъ. Въ эту минуту, заблестѣлъ вдали свѣтъ фонаря, и вскорѣ показались два человѣка съ заступами въ рукахъ.
   "То были могильщики.
   "Перрбо, замѣтивъ ихъ, припалъ къ землѣ, и потомъ кое-какъ отползъ какъ могъ подалѣе и спрятался за однимъ надгробнымъ камнемъ.
   "-- Намъ говорили вѣдь, сказалъ между-тѣмъ одинъ изъ могильщиковъ своему товарищу:-- что они положены подлѣ того мѣста, гдѣ лампада... такъ, кажется?
   "-- Именно, отвѣчалъ спрошенный.-- Э, да вотъ и они, прибавилъ онъ потомъ, замѣтивъ трупъ солдата. Однако, что жь это такое? тутъ только одинъ... А гдѣ же другой молодецъ?..
   "-- Надобно поискать его.
   "И они принялись искать подлѣ того мѣста, на которомъ лежалъ убитый солдатъ.
   "-- Нѣтъ, да и только. Видно, его чортъ унесъ, сказалъ одинъ изъ могильщиковъ.
   "Этотъ могильщикъ, кажется, былъ человѣкъ веселый...
   "-- Охъ, зачѣмъ ты говоришь все такія страсти, да еще въ такую пору, и на кладбищѣ! отвѣчалъ другой, перекрестясь, въ испугѣ.
   "-- Какъ ты хочешь, а тутъ все-таки одинъ пріятель. Что жь намъ дѣлать?.. Э, есть о чемъ раздумывать! Похоронимъ хоть этого; а тамъ скажемъ, что другой мертвецъ сбѣжалъ... Можетъ, впрочемъ, они и обсчитались...
   "И они принялись копать могилу, а Перро началъ отпалзывать далѣе. Когда онъ былъ еще не очень-далеко отъ нихъ и могъ слышать ихъ слова, веселый могильщикъ сказалъ своему товарищу:
   -- А знаешь ли что: вѣдь если мы сознаемся, что нашли только одного мертвеца и вырыли только одну могилу, намъ, можетъ-быть, заплатятъ не десять пистолей, какъ обѣщано, а только пять. Такъ не лучше ли не говорить, что другой-то молодецъ сбѣжалъ?
   "-- Конечно! отвѣчалъ трусливый могильщикъ.-- Мы скажемъ, что-молъ все сдѣлали по приказу, и будемъ правы.
   "Послѣ того, мой Перро вскорѣ выбрался изъ кладбища, и черезъ нѣсколько времени дошелъ, едва ступая отъ боли и ослабленія, до Улицы-Обри-ле-Буше. Тутъ встрѣтился ему огородникъ, въ телегѣ, порожнемъ. Перро спросилъ у него, куда онъ ѣдетъ.
   "-- Въ Монтрёль, отвѣчалъ огородникъ.
   "-- Такъ не подвезешь ли ты меня до угла улицы Жофруа-Ланье... я живу тутъ неподалеку... ты очень одолжишь меня...
   "-- Пожалуй, подвезу, отвѣчалъ огородникъ.
   "Перро взобрался съ большимъ усиліемъ въ телегу, и они поѣхали. Каково было моему покойнику, когда его везли, этого и сказать нельзя: ему не разъ казалось, что онъ просто Богу душу отдастъ... Но какъ бы то ни было, онъ не жаловался, не стоналъ, и телега наконецъ остановилась въ Улицѣ-Жофруа-Ланье.
   "-- Ну, вотъ, пріятель, мы и доѣхали, сказалъ огородникъ.
   "-- Благодарю васъ, любезнѣйшій, отвѣчалъ Перро.
   "Сказавъ это, мужъ мой вылѣзъ изъ телеги, потомъ пошелъ-было, шатаясь, вдоль улицы; но у него вдругъ подогнулись ноги, и онъ, чтобъ не упасть, прислонился къ стѣнѣ.
   "-- Знать, выпилъ, сказалъ огородникъ.
   "Тотчасъ за тѣмъ, онъ уѣхалъ, напѣвая превеселую пѣсню медонскаго священника, Франциска Рабле.
   "Цѣлый часъ времени потребовалось бѣдному Перро для того, чтобъ дойдти до Улицы-де-Жирарденъ. Да, слава Богу, январскія ночи длинны. Перро прибрелъ домой часовъ въ шесть по полуночи, не встрѣтивъ ни души.
   "Я, не смотря на холодъ, всю ночь стояла передъ открытымъ окномъ. Таково было мое безпокойство въ ту пору. Лишь-только Перро кликнулъ меня, я, ни мало не мѣшкая, сбѣжала въ сѣни и отперла дверь.
   "-- Молчи! сказалъ мнѣ Перро.-- Что бы ты ни увидѣла, Алоиза, молчи! Помоги мнѣ войдти въ комнату... Да, смотри же, ни слова...
   "Онъ оперся на меня, и я повела его. Почти тотчасъ же я замѣтила, что Перро раненъ; но, помня приказъ его, не вскрикнула, не сказала ни слова. У меня только брызнули слезы ручьемъ... Когда мы пришли въ свою комнату и я, снявъ съ Перро полукафтанье и оружіе, взглянула себѣ на руки, у меня чуть не вырвался крикъ: мои руки были всѣ въ крови...
   "Перро улегся на кровати какъ могъ покойнѣе. На его рану страшно было смотрѣть.
   "-- Перро, сказала я ему, рыдая: -- позволь, по-крайней-мѣрѣ, сходить за лекаремъ.
   "-- Не нужно, отвѣчалъ онъ.-- Ты вѣдь знаешь, что я нѣсколько разумѣю лекарскую часть, такъ я тебѣ скажу, что моя рана смертельна. Я и теперь ужь не былъ бы въ живыхъ, когда бъ не поддержалъ мои силы самъ Господь-Богъ, наказующій убійцъ и предателей... Онъ продлилъ мою жизнь на нѣсколько часовъ для того, чтобъ было спасено дитя неповинное... Скоро начнется у меня горячка, и тогда всему конецъ. Тутъ ужь не поможетъ ни одинъ лекарь въ свѣтѣ.
   "Онъ говорилъ съ большимъ усиліемъ. Я стала упрашивать его, чтоб ъ онъ отдохнулъ хоть немного.
   "-- Правда, сказалъ онъ въ отвѣтъ:-- мнѣ надобно отдохнуть... Я долженъ сберечь послѣднія силы... и, однакожь, я могу писать... Дай сюда бумаги, чернилъ и перо.
   "Я подала ему все это. Онъ хотѣлъ-было взять перо, но вдругъ замѣтилъ, что у него глубоко прорѣзана шпагою рука. Писать было невозможно. Впрочемъ, онъ и не очень былъ привыченъ къ письму.
   "-- Ну, сказалъ онъ:-- дѣлать нечего: надобно говорить. Господь, я надѣюсь, еще пошлетъ мнѣ жизни хоть на малое время... Онъ справедливъ, и не терпитъ, чтобъ графъ нашъ остался навсегда во власти своихъ недруговъ... Онъ устроилъ такъ, что графу найдетъ освобожденіе нашъ молодой баринъ, когда будетъ къ тому пора...
   "И Перро разсказалъ мнѣ, что вы теперь изволите знать, сударь. Перро говорилъ, однакожь, съ трудомъ и часто останавливаясь отъ слабости. Въ эти промежутки предсмертныхъ рѣчей бѣднаго Перро, я выходила, по его приказу, къ нашимъ здоровымъ, для того, чтобъ не было никакого подозрѣнія. Они повѣрили, что мнѣ ничего неизвѣстно ни о вашемъ батюшкѣ, ни о моемъ покойникѣ... Я посылала ихъ освѣдомляться о графѣ сначала въ Лувръ, потомъ ко всѣмъ тѣмъ, кто былъ хоть въ маломъ съ нимъ знакомствѣ. Г-жа де-Пуатье приказала сказать, что не видала его во весь день; а г-нъ де-Монморанси еще закричалъ, что де-скать его только безпокоятъ понапрасну, и что де-скать какъ ему знать, куда дѣвался графъ.
   "Такимъ-образомъ, все было устроено по желанію Перро, и недоброхоты вашего батюшки могли подумать со всей справедливостью, что тайна ихъ неизвѣстна никому въ мірѣ, что ее на вѣки схоронили въ тюрьмѣ, съ графомъ, и въ могилѣ, съ его вѣрнымъ конюшимъ.
   "Около полудня, мужу моему стало какъ-будто полегче. Онъ говорилъ почти безъ усилія. Я было-обрадовалась этому, но онъ сказалъ мнѣ съ горькой усмѣшкой:
   "-- Ты радуешься понапрасну, Алоиза: мое теперешнее облегченіе происходитъ отъ-того, что у меня ужь начинается горячка... Но, слава Богу, я разсказалъ тебѣ все, что слѣдовало... Ты знаешь теперь тайну, которая, кромѣ меня, была извѣстна только Богу, да тремъ врагамъ нашего графа... И, я надѣюсь, ты не промолвишься о ней до того дня, когда можно будетъ открыть ее кому надобно. Ты слышала, какую клятву взялъ съ меня графъ: точно такой же клятвы требую я отъ тебя, Алоиза. Поклянись мнѣ, что страшной тайны, которую я ввѣрилъ тебѣ, не узнаетъ никто, покамѣстъ будутъ въ живыхъ недруги, сгубившіе нашего господина.
   "Я исполнила приказъ Перро со слезами на глазахъ, и вотъ теперь, сударь, нарушила данную клятву, -- нарушила потому, что недруги вашего батюшки еще не въ могилѣ и еще могутъ погубить васъ. Но я преступила клятву невольно: иначе вы не преодолѣли бы своего отчаянія... И если вы теперь станете поступать осторожно, васъ и батюшку вашего спасетъ именно то, отъ-чего, въ противномъ случаѣ, должна выйдти вамъ гибель, -- значитъ, отъ моего разсказа вамъ не должно выйдти худа... А у меня все-таки тяжело на душѣ... Мнѣ все думается, что Господь и мой милый Перро не простятъ меня за клятвопреступленіе..."
   -- Тутъ нѣтъ никакого клятвопреступленія, моя добрая Алоиза, отвѣчалъ Габріэль:-- ты даже должна была, при теперешнихъ обстоятельствахъ, открыть мнѣ тайну. Но продолжай, ради самаго Бога, продолжай.
   -- Перро, сказала Алоиза:-- прибавилъ еще:
   "-- Послѣ смерти моей, Алоиза, ты отпусти всѣхъ здѣшнихъ нашихъ дворовыхъ, запри домъ и не медля уѣзжай съ молодымъ графомъ и съ нашимъ сыномъ въ Монгомери. И даже въ Монгомери ты живи не въ замкѣ, а въ нашемъ домикѣ. Тамъ ты воспитай молодаго графа не то, чтобъ совершенно въ тайнѣ, однакожь и безъ огласки, такъ, чтобъ приближенные и надежные люди знали, кто онъ; но чтобъ до недруговъ его не доходила о томъ молва. Наши монгомерійскіе, и особенно отецъ-капелланъ и управитель, помогутъ тебѣ совершить долгъ, который возлагаетъ на тебя самъ Господь. Я думаю даже, что и молодому графу не надобно говорить до восьмнадцати лѣтъ, кто онъ. Пусть только будетъ ему извѣстно, что онъ хорошаго дворянскаго рода. Ты, впрочемъ, сама увидишь, какъ лучше. Посовѣтуйся на счетъ этого съ отцомъ-капелланомъ и съ вимутьескимъ барономъ: они ужь разсудятъ... Но ни имъ и никому другому не открывай того, что я разсказалъ тебѣ.... скажи только, что ты наслышалась здѣсь о недоброхотахъ нашего господина; что эти недоброхоты могутъ сгубить и молодаго графа, и что поэтому-то не должно быть о немъ оглашенія на сторону...
   "Вскорѣ потомъ, мужу моему стало хуже. Боль въ ранѣ была у него нестерпимая; въ иныя минуты, онъ почти вовсе лишался чувства; но и тутъ, какъ только немного отпускало ему, онъ прибавлялъ къ прежнимъ разныя другія наставленія.
   "Онъ даже могъ явственно дать мнѣ вотъ еще какой наказъ:
   "-- Г. де-Монморанси, сказалъ онъ мнѣ:-- думаетъ, что я схороненъ на кладбищѣ вмѣстѣ съ убитымъ солдатомъ. Пусть же будетъ онъ увѣренъ въ этомъ всю свою жизнь. Если онъ узнаетъ, что я успѣлъ дотащиться сюда живой, ты погибнешь, Алоиза, а вмѣстѣ съ тобою, быть-можетъ, погибнетъ и нашъ молодой графъ!.. Но у тебя душа твердая, Алоиза. Когда я умру, ты превозмоги свое горе, и около полуночи, какъ скоро уснутъ всѣ наши дворовые, отнеси мое тѣло въ погребальный склепъ... въ тотъ, что сдѣлали здѣсь прежніе владѣльцы этого замка... ихъ прозваніе было Бриссакъ... Туда никто не ходитъ, и даже ключъ отъ тамошней двери заржавѣлъ... онъ лежитъ въ томъ большомъ сундукѣ, что въ комнатѣ государя-графа... Тамъ буду я схороненъ въ освященномъ мѣстѣ... Конечно, простому конюшему не слѣдовало бы лежать подлѣ знатныхъ господъ; но вѣдь мы всѣ христіане, и притомъ, послѣ смерти они такіе же, какъ и мы грѣшные.
   "Я обѣщала исполнить и это приказаніе. Да и какъ было отказать, какъ было огорчить бѣднаго Перро въ такую минуту?.. Къ вечеру начался у него бредъ; послѣ бреда, который продолжался не много времени, стало ему тяжеле. Я сама едва ходила отъ горя; особенно меня мучило то, что я не могу помочь моему Перро; я предлагала ему и то, и другое, но онъ не принималъ ничего...
   "Наконецъ онъ самъ сказалъ мнѣ:
   "-- Алоиза, дай мнѣ пить... воды.
   "Жажда у него была нестерпимая; онъ былъ весь словно въ огнѣ, но, не смотря на то, не тотчасъ сталъ пить, а сказалъ мнѣ прежде:
   "-- Алоиза, простимся на... вѣкъ... поцалуй меня... Да, смотри помни, что я приказывалъ... Ради самого Бога, помни!..
   "Я поцаловала его, заливаясь слезами.
   "Послѣ того онъ приложился къ распятію, которое подала я ему, по его требованію, и выговорилъ уже чуть слышно:
   "-- О, Боже мой! Боже мой!
   "Онъ пожалъ мнѣ руку и взялъ стаканъ съ водою, который я поставила передъ нимъ, но выпилъ только нѣсколько капель... Съ нимъ сдѣлались судороги; онъ приподнялся съ постели и въ ту же минуту опять упалъ на нее.
   "Онъ скончался, графъ.
   "Во весь остатокъ вечера, я плакала и молилась. У меня, однакожъ, достало силы уложить васъ почивать, какъ укладывала каждую ночь. Горе мое я, конечно, не могла скрыть; но оно ни на кого не навело удивленія. Всѣ наши дворовые тоже очень печалились о вашемъ батюшкѣ и о моемъ бѣдномъ Перро, хотя и не знали ихъ настоящей участи.
   "Около двухъ часовъ по полуночи все въ домѣ стихло. Не спала только я одна. Надо было исполнить послѣдній приказъ Перро. Я смыла кровь съ тѣла моего покойника, завернула его въ простыню и, поручивъ себя Господу Богу, понесла тѣло въ склепъ. Тяжело мнѣ было нести его!.. Не разъ доходило до того, что я, въ тоскѣ и душевной слабости, клала свою ношу на полъ и становилась подлѣ нея на колѣни...
   "Навѣрное, болѣе получаса шла я съ нею до склепа. Когда же отперла я дверь этого подземелья, изъ него пахнулъ холодный вѣтеръ. Лампадка, которую взяла я съ собою, погасла, и я сама чуть незадохлась. Однакожъ, я оправилась вскорѣ, зажгла лампадку и внесла тѣло Перро въ склепъ. Тугъ оказался одинъ пустой гробъ, словно нарочно для него приготовленный. Я положила похолодѣлое тѣло въ этотъ гробъ и надвинула крышку. Отъ недосмотра ли моего, или отъ чего другаго, но крышка, надвигаясь на гробъ, хлопнула очень-громко, и въ пустомъ подземельи послышался гулъ. Я такъ испугалась этого, что опрометью выбѣжала изъ склепа, кое-какъ заперла дверь и, добѣжавъ до своей комнаты, почти бездыханная упала на стулъ. Но и въ этомъ случаѣ надобно было превозмочь себя: мнѣ еще слѣдовало сжечь бѣлье, на которомъ запеклась кровь моего мужа, и прибрать все въ комнатѣ, такъ, чтобъ къ утру ужь не было никакого слѣда недавней бѣды...
   "Я сдѣлала и то и другое.
   "Какъ тѣнь ходила я утромъ; во мнѣ самой зачиналась болѣзнь; но Господь спасъ меня, потому-что жизнь моя была нужна двумъ сиротамъ."
   -- Бѣдная кормилица! Сколько горя перенесла ты тогда! сказалъ Габріэль, сжимая руку Алоизы въ своихъ рукахъ.
   -- Спустя мѣсяцъ, продолжала Алоиза, я уѣхала съ вами въ Монгомери.
   "Между-тѣмъ, все сбылось точно такъ, какъ ожидалъ г. де-Монморанси. Нѣсколько дней при дворѣ только и было толковъ, что о вашемъ батюшкѣ; всѣ удивлялись, какимъ образомъ могъ онъ пропасть безъ вѣсти; всѣ старались довѣдаться, какая бы могла быть тому причина; потомъ стали говорить объ этомъ менѣе, а наконецъ и совсѣмъ забыли. Тогда случилось, что императоръ Карлъ V задумалъ проѣхать черезъ Францію для того, чтобъ наказать бунтовщиковъ въ своемъ городѣ Гентѣ. Всѣ и бросились на эту новость.
   "Въ тотъ же самый годъ, въ маѣ, спустя пять мѣсяцевъ послѣ несчастія съ вашимъ батюшкой, родилась Діана де-Кастро."
   -- Да, отвѣчалъ Габріэль задумчиво:-- но вотъ вопросъ неразрѣшимый: была ли у батюшки связь съ г-жею де-Пуатье? и если была, то одновременна ли она съ расположеніемъ г-жи де-Пуатье къ дофину?.. Но, Богъ мой, что я говорю: неразрѣшимый?.. Вѣдь батюшка еще живъ!.. Навѣрное, живъ, и я отъищу его, Алоиза, непремѣнно отъищу. Мною будетъ руководить любовь къ нему и любовь къ Діанѣ: мнѣ удастся...
   -- Дай-то Господи! сказала Алоиза.
   -- А послѣ твоего отъѣзда, кормилица, сказалъ Габріэль:-- до тебя не доходило вѣсти о томъ, въ какую тюрьму былъ заключенъ батюшка?
   -- Нѣтъ, сударь; но если догадываться по словамъ г. де-Монморанси, слышаннымъ моимъ мужемъ, что губернаторъ Шатле преданный ему другъ и надежный человѣкъ...
   -- Шатле! вскричалъ Габріэль:-- Шатле!
   И онъ съ ужасомъ вспомнилъ о несчастномъ старикѣ, котораго видѣлъ въ одной изъ подземельныхъ темницъ Шатле и который былъ осужденъ на вѣчное молчаніе...
   Габріэль бросился на шею къ Алоизѣ, заливаясь слезами.
   

VII.
Выкупъ.

   На другой день, 12 августа, Габріэль, безъ малѣйшаго признака смущенія въ лицѣ, отправился въ Лувръ просить у короля аудіенціи.
   Онъ долго обдумывалъ и долго совѣтовался съ Алоизой, какъ поступить ему въ этомъ случаѣ. Убѣдясь, наконецъ, что при столь сильномъ противникѣ насильственныя мѣры не поведутъ къ хорошему, онъ рѣшился говорить прямо, по почтительно. Онъ будетъ просить, по не требовать. Время требованій вѣдь еще не ушло; да и не должно ли прежде узнать, не ослабѣла ли, въ-продолженіе восьмнадцати лѣтъ, ненависть Генриха II?
   Принявъ это намѣреніе, Габріэль, какъ видите, поступилъ благоразумно и осторожно.
   Ему, впрочемъ, готовили неожиданную помощь -- обстоятельства.
   Пришедъ на луврскій дворъ въ сопровожденіи Мартэна Герра,-- на этотъ разъ, настоящаго Мартэна Герра, -- Габріэль замѣтилъ тамъ какое-то необыкновенное движеніе. Весь преданный своей мысли, онъ не обратилъ на это большаго вниманія и не сталъ довѣдываться причины, которая заставила собраться передъ дворцомъ столь многихъ людей; но вдругъ онъ поравнялся съ носилками, изъ которыхъ выходилъ кардиналъ лотарингскій, видимо чѣмъ-то взволнованный.
   -- А, это вы, виконтъ д'Эксме? сказалъ ему кардиналъ.-- Такъ вы теперь совершенно выздоровѣли? Тѣмъ лучше! тѣмъ лучше! Братъ мой освѣдомлялся о васъ въ послѣднемъ письмѣ своемъ съ большимъ участіемъ.
   -- О, ваше высокопреосвященство, какъ благодарить за такую благосклонность... отвѣчалъ Габріэль.
   -- Вы вполнѣ заслужили ее своею храбростью. Но куда это идете вы такъ скоро?
   -- Къ королю.
   -- Къ королю?.. Теперь?.. Ну, мой другъ, неудачное выбрали вы время: его величеству въ эту минуту не до васъ. Ахъ, да вотъ что: я самъ долженъ видѣть короля; его величество присылалъ за мною; войдемте же вмѣстѣ. Я введу васъ, а вы, статься-можетъ, будете мнѣ полезны въ кабинетѣ... Помощь за помощь, мой другъ... Кстати: вамъ извѣстна печальная новость?
   -- Новость? Нѣтъ, ваше высокопреосвященство, я не слыхалъ ничего. Я только-что изъ дома. Правда, я замѣтилъ, что здѣсь происходитъ что-то необыкновенное.
   -- Да, думаю, что происходитъ. Вѣдь есть отъ-чего. Г. де-Монморанси изволилъ отличиться на славу. Онъ, нашъ достойный конетабль, задумалъ помочь Сен-Кентену, который Испанцы держатъ въ осадѣ... Не идите такъ скоро, виконтъ д'Эксме, мнѣ вѣдь ужь не двадцать лѣтъ... Такъ вотъ видите, нашъ храбрый конетабль далъ сраженіе... Это было третьяго дня, 10 августа, въ день св.-Лаврентія. Войско ваше почти равнялось числомъ испанскому; кавалерія была удивительная; притомъ, все лучшее наше дворянство... Что жь вы думаете? Онъ, опытный полководецъ, такъ устроилъ свои дѣла, что его разбили на голову на равнинахъ жиберкурскихъ и лизерольскихъ. Мало того: онъ самъ раненъ и взятъ въ плѣнъ, а съ нимъ взяты въ плѣнъ всѣ тѣ генералы, которые не убиты во время сраженія. Въ числѣ послѣднихъ находится г. д'Ангэнъ. Да что и говорить! изъ всей пѣхоты не уцѣлѣло и ста человѣкъ. Вотъ почему, г. д'Эксме, происходитъ здѣсь, какъ вы выразились, что-то необыкновенное; и вотъ, навѣрное, почему изволилъ потребовать меня къ себѣ его величество.
   -- Боже великій! вскричалъ Габріэль, забывъ, при вѣсти объ этомъ общемъ бѣдствіи, о своей собственной печали:-- Боже великій! Не-уже-ли Франціи опять суждено испытывать такія же несчастія, какими поразили ее дни при Пуатье и Азенкурѣ. Но Сен-Кентенъ, ваше высокопреосвященство?
   -- Сен-Кентенъ, отвѣчалъ кардиналъ:-- еще держался при отъѣздѣ курьера, и племянникъ конетабля, адмиралъ Гаспаръ де-Колиньи, которому поручена защита города, рѣшился отстаивать его до послѣдней крайности... Онъ желаетъ хоть сколько нибудь уменьшить вредъ послѣдствій страшной ошибки своего достопочтеннаго дядюшки... Но, не смотря на всю рѣшимость г. де-Колиньи, я крѣпко боюсь за Сен-Кентенъ... Я даже думаю, что онъ, можетъ-быть, уже взятъ Испанцами...
   -- Стало-быть, Франція погибла? сказалъ Габріэль.
   -- Францію не оставитъ своимъ покровительствомъ Господь Богъ, отвѣчалъ кардиналъ:-- но вотъ мы уже у дверей кабинета короля; посмотримъ, что-то скажетъ его величество...
   Стража, натурально, пропустила кардинала и его спутника безъ задержки. Въ кабинетѣ были только король, чрезвычайно печальный, да г-жа де-Пуатье. Король, увидѣвъ кардинала, всталъ и поспѣшно подошелъ къ нему.
   -- А, наконецъ-то я васъ вижу! сказалъ онъ кардиналу.-- Вы такъ необходимы мнѣ теперь, ваше высокопреосвященство!.. Скажите, какое ужасное несчастіе!.. Кто бы могъ предвидѣть...
   -- Я могъ бы предсказать это вашему величеству, отвѣчалъ кардиналъ:-- еслибъ вы, государь, соизволили спросить меня о моемъ мнѣніи мѣсяцъ тому назадъ, передъ отъѣздомъ г. де-Монморанси.
   -- Пожалуйста, безъ упрековъ, mon cousin, сказалъ король: -- дѣло теперь не о прошломъ, а о будущемъ, которое угрожаетъ столькими бѣдствіями, о настоящемъ, которое такъ опасно. Господинъ герцогъ Гизъ вѣдь ужь на пути сюда?
   -- Да, государь, онъ теперь, по всему вѣроятію, уже въ Ліонѣ.
   -- Слава Богу! вскричалъ король.-- Какъ-только прибудетъ сюда вашъ знаменитый братъ, я препоручу ему спасеніе государства. Вы и онъ будете имѣть полную, неограниченную власть. Будьте такими же королями, какъ я самъ. Я уже заготовилъ къ герцогу письмо, въ которомъ прошу его поспѣшить своимъ пріѣздомъ: вотъ оно. Потрудитесь же, mon cousin, написать къ вашему братцу. Изобразите ему ужасное положеніе, въ которомъ мы находимся, и необходимость не терять ни минуты... Скажите ему, что это нужно для спасенія Франціи, что я все предоставляю ему въ полную волю... Только, сдѣлайте милость, напишите поскорѣе. Да всего лучше потрудитесь написать теперь же. Вонъ тамъ, въ этой комнатѣ, вы найдете все, что надобно для письма, и вамъ никто не помѣшаетъ. Курьеръ уже дожидается. Прошу васъ, г. кардиналъ, не медлите. Въ настоящее время, все могутъ спасти или погубить какіе-нибудь полчаса... Ступайте же, mon cousin.
   -- Приказаніе вашего величества будетъ исполнено, отвѣчалъ кардиналъ: -- братъ мой также исполнитъ вашу волю: его жизнь принадлежитъ вамъ и отечеству. Но что бы ни послѣдовало для него, удача или неудача, вы, государь, навѣрное, соизволите припомнить въ-послѣдствіи, что ввѣрили ему власть при безнадежныхъ обстоятельствахъ.
   -- Скажите: при опасныхъ, возразилъ король:-- но не говорите: при безнадежныхъ. Вѣдь Сен-Кентенъ еще держится?
   -- Или, по-крайней-мѣрѣ, держался два дня тому назадъ, сказалъ кардиналъ.-- Но укрѣпленія и тогда уже были въ жалкомъ состояніи; жители, истомленные голодомъ, уже намѣревались сдаться; а если Сен-Кентенъ сдастся, положимъ, сегодня, черезъ недѣлю -- Парижъ будетъ во власти Испанцевъ. Но нѣтъ нужды: я все-таки напишу къ брагу, и онъ сдѣлаетъ все, что возможно человѣку.
   Вслѣдъ за этими словами, кардиналъ поклонился королю и г-жѣ де-Пуатье и вышелъ въ указанную комнату -- писать письмо, котораго требовалъ Генрихъ.
   Въ-продолженіе переданнаго нами разговора, Габріэль, незамѣченный ни королемъ, ни фавориткою, задумчиво стоялъ поодаль. Добраго молодаго человѣка глубоко трогала крайность, до которой была доведена Франція. Онъ забывалъ, что побѣжденный, раненный и взятый въ плѣнъ генералъ былъ -- его непримиримый врагъ, Монморанси. Въ настоящую минуту, конетабль былъ для него не врагомъ, а французскимъ полководцемъ, и опасность отечества занимала его почти столько же, какъ и страданія отца, томящагося въ заключеніи. Благородный молодой человѣкъ умѣлъ сочувствовать всякому несчастію...
   Когда кардиналъ вышелъ изъ кабинета, король, въ сильной печали, упалъ на свое кресло и вскричалъ, наклонивъ голову на руки:
   -- О, Сен-Кентенъ! Теперь отъ тебя зависитъ судьба Франціи. Сен-Кентенъ, мой вѣрный, преданный городъ! Когда бы ты могъ противиться еще хоть одну недѣлю! Герцогу Гизъ успѣлъ бы пріѣхать, и мы приготовились бы къ оборонѣ подъ защитою твоихъ стѣнъ! Если жь ты падешь, моя послѣдняя твердыня, врагъ двинется на Парижъ, и тогда все погибнетъ. Сен-Кентенъ! о, я дамъ тебѣ по льготѣ за каждый часъ твоего сопротивленія; я дамъ тебѣ по алмазу за каждый камень, выпавшій изъ стѣнъ твоихъ, если ты не сдашься еще только недѣлю!
   -- Государь, онъ не сдастся, онъ задержитъ непріятеля даже болѣе, чѣмъ на недѣлю! вскричалъ Габріэль.
   -- Господинъ д'Эксме! вскричали въ одно и то же время Генрихъ и Діана,-- первый съ изумленіемъ, вторая съ презрѣніемъ.
   -- Вы, сударь, зачѣмъ здѣсь? спросилъ потомъ король сурово.
   -- Государь, я вошелъ вмѣстѣ съ его высокопреосвященствомъ.
   -- Ну, это дѣло другое, отвѣчалъ король.-- Но вы что-то сказали, господинъ д'Эксме. Вы сказали, кажется, что Сен-Кентенъ можетъ сопротивляться?
   -- Да, государь; а вы изволили говорить, что наградите его льготами и богатствами, если онъ будетъ сопротивляться.
   -- Говорю и теперь то же самое, продолжалъ король.
   -- Соизволите ли вы, государь, удостоить не менѣе важной награды человѣка, который заставитъ Сен-Кентенъ защищаться,-- человѣка, котораго воля будетъ закономъ для жителей города, готовыхъ сдаться непріятелю, и который съумѣетъ защитить этотъ городъ до послѣдней крайности, до той минуты, когда падетъ на вражескія пушки послѣдній обломокъ стѣнъ его?.. не откажете ли вы ему въ наградѣ, которую онъ самъ попроситъ у васъ, когда онъ доставитъ вамъ недѣлю желаемой отсрочки и спасетъ тѣмъ королевство?
   -- Конечно, нѣтъ! вскричалъ Генрихъ.-- Будетъ дано все, что можетъ дать король.
   -- Въ такомъ случаѣ, дѣло рѣшено, государь, потому-что король не только можетъ, но даже долженъ прощать; а человѣкъ, о которомъ говорилъ я вашему величеству, желаетъ именно помилованія.
   -- Но гдѣ же онъ? Гдѣ этотъ спаситель? сказалъ король.
   -- Онъ передъ вами, государь. Я, конечно, не болѣе, какъ капитанъ вашей гвардіи; но я чувствую въ душѣ силу свыше человѣческой и докажу вамъ, что не беру на себя лишняго, вызываясь спасти мое отечество и моего отца...
   -- Вашего отца, господинъ д'Эксме? спросилъ король съ удивленіемъ
   -- Моя фамилія не д'Эксме, сказалъ Габріэль.-- Я Габріэль де-Монгомери, сынъ графа Жака Монгомери, котораго вы, навѣрное, изволите припомнить, государь.
   -- Сынъ графа Монгомери! вскричалъ король, вставая и блѣднѣя. Г-жа де-Пуатье тоже невольно приподнялась съ своего кресла, съ видимымъ выраженіемъ ужаса на лицѣ.
   -- Да, государь, отвѣчалъ Габріэль спокойно:-- я виконтъ де-Монгомери, и въ паграду за услугу, о которой я говорилъ вашему величеству, прошу помилованія отцу моему.
   -- Вашъ отецъ, сударь, сказалъ король:-- вашъ отецъ пропалъ безъ вѣсти, быть-можетъ, умеръ. По-крайней-мѣрѣ, я не знаю, гдѣ онъ теперь и живъ ли онъ.
   -- Но я, государь, знаю, продолжалъ Габріэль.-- Мой отецъ уже восьмнадцать лѣтъ ожидаетъ въ Шатле своей смерти, или помилованія. Отецъ мой живъ, я увѣренъ въ этомъ. Что же касается до преступленія его, -- оно мнѣ неизвѣстно...
   -- Въ самомъ ли дѣлѣ оно неизвѣстно вамъ? спросилъ король, гнѣвно нахмуривъ брови.
   -- Рѣшительно нѣтъ, государь:-- я только могу судить о степени его важности: оно, безъ сомнѣнія, велико, потому-что повлекло за собою столь продолжительное заточеніе; но оно не должно принадлежать къ роду тѣхъ преступленій, за которыя не бываетъ помилованія, потому-что виновный не былъ приговоренъ за него къ смерти. И сколько времени прошло съ-тѣхъ-поръ, когда оно было совершено! Цѣлыя восьмнадцать лѣтъ. Сколько страданій вынесъ въ эти восьмнадцать лѣтъ мой несчастный отецъ! О, онъ уже искупилъ вполнѣ вину свою, какъ бы ни была важна она!.. Нельзя также опасаться, чтобъ онъ сталъ жаловаться на несправедливость, чтобъ сталъ упрекать кого-нибудь, если, сверхъ ожиданія, наказаніе его превышаетъ мѣру вины. До жалобъ ли ему теперь, едва живому, измученному заточеніемъ старику?.. Возвратите же ему свободу, ваше величество. Вы, государь, владѣтель христіанскій,-- удостоите жь припомнить слова христіанскаго ученія: оно повелѣваетъ платить любовью и милосердіемъ не только за проступки, но даже за оскорбленія...
   Послѣднія слова были произнесены значительнымъ тономъ; король и г-жа де-Валентинуа въ ужасѣ переглянулись между собою, какъ-бы вопрошая другъ друга взглядомъ.
   Но Габріэль намѣревался только слегка коснуться болѣзненной стороны ихъ совѣсти, а потому поспѣшилъ прибавить:
   -- Удостойте замѣтить, государь, что я прошу васъ, какъ предписываетъ долгъ покорному и преданному подданному. Я не говорю вамъ: "мой отецъ не былъ судимъ; его приговорили къ наказанію тайно, не давъ средствъ оправдаться; а такая несправедливость очень походитъ на личную непріязнь, на мщеніе... поэтому, я, сынъ того, кто былъ наказанъ безъ суда, протестую противъ тайнаго приговора предъ лицомъ всего французскаго дворянства; публично извѣщаю всѣхъ и каждаго, объ оскорбленіи, которое сдѣлано всѣмъ намъ въ лицѣ одного изъ насъ"...
   Генрихъ былъ видимо смущенъ. Онъ даже повернулся какъ-то странно на своемъ креслѣ.
   -- Я не говорю вамъ этого, государь, продолжалъ Габріэль.-- Я знаю, что иногда необходимость вынуждаетъ поступить противъ закона... Тайны прошлаго, далекаго отъ насъ, для меня столь же святы, какъ, навѣрное, онѣ святы для отца моего. Я только прошу ваше величество дозволить искупить вину моего отца поступкомъ, полезнымъ вамъ и государству. Вызываюсь, за освобожденіе графа Жака Монгомери, отстаивать Сен-Кентенъ ровно семь дней; а если этого недостаточно, вызываюсь возвратить Франціи еще какой-нибудь другой городъ, отнятый Испанцами, или Англичанами Это, я думаю, стоитъ помилованія дряхлаго старика. Но я сдѣлаю это, и даже еще болѣе! Мною руководитъ святое побужденіе; воля моя непреклонна, мужество неколебимо, и притомъ я чувствую, что Господь не оставитъ меня своею помощію.
   Г-жа де-Пуатье улыбнулась недовѣрчиво. Ей казалась странною благородная увѣренность молодаго человѣка въ успѣхѣ...
   -- Понимаю, сударыня, значеніе вашей улыбки, продолжалъ Габріэль задумчиво: -- вы думаете, что я паду подъ бременемъ моего подвига... Это очень возможно! Весьма быть можетъ, что меня обманываетъ мое предчувствіе. Но тогда я умру. Да, сударыня, да, государь, если непріятель ворвется въ Сен-Кентенъ до истеченія седьмаго дня, я погибну въ проломѣ, котораго не съумѣю отстоять. Болѣе этого не можетъ потребовать отъ меня ни Богъ, ни отецъ мой,-- не можете потребовать и вы. Такимъ образомъ, жребій мой совершится по опредѣленію Господа; отецъ мой умретъ въ темницѣ,, какъ я умру въ битвѣ, а вы избавитесь и отъ долга и отъ заимодавца. Значитъ, вы можете быть совершенно спокойны.
   -- Это, впрочемъ, справедливо... сказала г-жа де-Пуатье королю на ухо.
   Генрихъ не отвѣчалъ ни слова. Онъ былъ погруженъ въ глубокую задумчивость. Въ комнатѣ наступило молчаніе.
   Его перервала фаворитка.
   -- Ну, а если въ-самомъ-дѣлѣ случится, сказала она, обращаясь къ Габріэлю: -- что вы погибнете, не достигнувъ своей цѣли, то послѣ смерти вашей никго не явится съ правомъ на искъ вашъ? Вы никому не ввѣрили тайны?
   -- Клянусь вамъ всѣмъ, что есть святаго, отвѣчалъ Габріэль:-- все умретъ вмѣстѣ со мною; послѣ моей смерти никто не потребуетъ отъ его величества исполненія даннаго имъ обѣщанія. Я покоряюсь заранѣе,-- повторяю еще разъ,-- опредѣленію Божію, и теперь же объявляю торжественно, что смерть моя освободитъ васъ, государь, отъ всякаго отчета,-- по-крайней-мѣрѣ передъ людьми; а что касается до Бога, то Онъ самъ разсудитъ насъ.
   Генрихъ вздрогнулъ; но, по свойственной ему нерѣшительности, не отвѣчалъ ничего и оборотился къ г-жѣ де-Пуатье, какъ-бы прося совѣта.
   Фаворитка, очень-хорошо знакомая съ этою нерѣшительностью, посмотрѣла въ свою очередь на короля и сказала съ какою-то странною улыбкою:
   -- Мнѣ кажется, государь, мы можемъ положиться на слово господина д'Эксме. Онъ дворянинъ; онъ, сколько я вижу, человѣкъ честный и благородный. Не знаю, справедливаго ли онъ проситъ у васъ или нѣтъ; даже не смѣю дѣлать никакихъ догадокъ на этотъ счетъ, потому-что вы молчите. Но, по моему мнѣнію, не слѣдовало бы отвергать столь великодушнаго предложенія; и будь я на мѣстѣ вашего величества, я охотно обязалась бы моимъ королевскимъ словомъ не отказать господину д'Эксме въ милости, которой потребуетъ онъ послѣ своего возвращенія, если только онъ сдержитъ свое обѣщаніе.
   -- О, сударыня, я только этого и желаю! сказалъ Габріэль.
   -- Позвольте: еще два слова, отвѣчала Діана.-- Скажите, прибавила она, устремивъ на молодаго человѣка испытующій взглядъ: -- по какой причинѣ рѣшились вы говорить о предметѣ, покрытомъ глубокою тайною, въ присутствіи третьяго лица, въ присутствіи женщины, которой чуждъ онъ совершенно и которая ничѣмъ Не успѣла доказать вамъ, что вы можете довѣрять ея скромности?
   -- У меня, сударыня, были на то двѣ причины, отвѣчалъ Габріэль спокойно.-- Во-первыхъ, я думалъ, что для васъ нѣтъ и не должно быть тайнъ въ сердцѣ его величества: значитъ, я рѣшился открыть вамъ то, что вы непремѣнно узнали бы въ-послѣдствіи, или что вы, быть-можетъ, уже знали. Во-вторыхъ, я надѣялся, -- какъ и случилось, -- что вы удостоите быть посредницею между мною и его величествомъ, и что вы, какъ женщина, склонитесь на сторону милосердія, которымъ, сколько мнѣ извѣстно, вы всегда руководились въ жизни.
   Ни въ звукахъ голоса молодаго человѣка, ни на лицѣ его не было и слѣда ироніи. Это наружное отсутствіе ея обмануло Фаворитку. Г-жа Де-Пуатье приняла послѣднія слова Габріэля за комплиментъ.
   Однакожь, она сказала Габріэлю:
   -- Позвольте мнѣ, сударь, предложить вамъ еще одинъ вопросъ. Изъ одного любопытства, господинъ д'Эксме... скажите мнѣ, сдѣлайте милость, какимъ образомъ могли вы узнать тайну, которая вызвала васъ на такое благородное предложеніе? Вы еще такъ молоды, а происшествіе случилось уже восьмнадцать лѣтъ назадъ.
   -- Я охотно скажу вамъ это, сударыня, отвѣчалъ Габріэль мрачно:-- изъ моего отвѣта вы увидите, что въ дѣлѣ, которое привело меня сюда, было посредство самого промысла Божія. Одинъ изъ конюшихъ отца моего, по имени Перро Авриньи, убитый передъ заточеніемъ батюшки, возсталъ изъ гроба, по волѣ Господа, и открылъ мнѣ, что отецъ мой томится въ темницѣ...
   При отвѣтѣ молодаго человѣка, произнесенномъ торжественнымъ тономъ, король быстро всталъ съ своего кресла, блѣдный какъ трупъ. Даже сама Діана вздрогнула, не смотря на свои желѣзные нервы. Во время нашего разсказа, всѣ вѣрили сверхъестественнымъ явленіямъ, а потому слова Габріэля не могли не произвести сильнаго впечатлѣнія на людей, которыхъ совѣсть не была чиста.
   -- Довольно, сударь, довольно! сказалъ король съ видимымъ замѣшательствомъ, скороговоркою.-- Ваша просьба будетъ исполнена.
   -- Стало-быть, отвѣчалъ Габріэль:-- я могу положиться на слово вашего величества, и теперь же ѣхать въ Сен-Кентенъ?
   -- Да, сударь, поѣзжайте, сказалъ король, все еще сильно смущенный: -- поѣзжайте теперь же; сдѣлайте, что говорили, и я исполню вашу просьбу. Даю вамъ въ томъ мое слово,-- слово короля и дворянина.
   Габріэль, съ радостію въ душѣ и во взглядѣ, поклонился королю и фавориткѣ, потомъ вышелъ, не сказавъ болѣе ни одного слова. Онъ, казалось, не желалъ теперь терять ни минуты.
   -- Наконецъ-то онъ ушелъ! сказалъ король, дыша свободнѣе. Съ Генриха какъ-будто спала огромная тяжесть.
   -- Государь, отвѣчала Діана: -- прошу васъ, успокоитесь. Вы было -- измѣнили себѣ передъ этимъ человѣкомъ.
   -- Да это былъ не человѣкъ, сказалъ король задумчиво: -- это была моя совѣсть въ видимомъ образѣ... Ея-то голосъ смутилъ меня, сударыня.
   -- Вотъ что! продолжала Діана.-- Ну, такъ вы очень-хорошо сдѣлали, государь, что согласились на просьбу виконта д'Эксме: онъ не будетъ болѣе смущать васъ; его навѣрное убьютъ въ Сен-Кентенѣ.
   Вслѣдъ за послѣдними словами фаворитки, въ кабинетъ вошелъ кардиналъ лотарингскій съ письмомъ въ рукѣ. Приходъ его помѣшалъ королю отвѣчать г-жѣ де-Пуатье.
   Между-тѣмъ, Габріэля, по выходѣ его отъ короля, занимала только одна мысль,-- мысль о любимой женщинѣ. Онъ желалъ теперь увидѣть, въ упоеніи надежды, ту, съ которою разстался столь печально, и высказать своей Діанѣ, что сулитъ имъ будущее...
   Ему было извѣстно, что она находится въ монастырѣ; но въ какомъ именно? Узнавать объ этомъ Габріэль отправился въ луврскій апартаментъ Діаны, въ увѣренности, что она не взяла съ собою своихъ горничныхъ.
   Онъ, однакожъ, ошибся на половину: Жасента была въ монастырѣ вмѣстѣ съ г-жей де-Кастро; и нашего молодаго человѣка встрѣтила только одна Дениза.
   -- А, это вы, господинъ д'Эксме! вскричала она, подходя къ Габріэлю.-- Ахъ, какъ же хорошо, что вы пожаловали!.. Да ужь не съ извѣстіемъ ли вы какимъ о барынѣ?
   -- Напротивъ, Дениза, я пришелъ съ тѣмъ, чтобъ спросить о ней у тебя...
   -- О, пресвятая Богородица! Да мнѣ ничего не извѣстно о ней, и я теперь въ большомъ безпокойствѣ на ея счетъ!
   -- Отъ-чего въ безпокойствѣ? спросилъ Габріэль, и самъ уже весьма-встревоженньпі.
   -- Какъ отъ-чего! отвѣчала Дениза.-- Вы вѣдь, я надѣюсь, изволите знать, гдѣ теперь барыня?
   -- Вовсе не знаю; объ этомъ-то я и хотѣлъ спросить у тебя, Дениза.
   -- Ну, такъ я доложу вамъ, сударь, что она, недѣли четыре тому, просила у короля позволенія жить въ монастырѣ...
   -- Это мнѣ извѣстно; ну, а что было послѣ?
   -- Что было, сударь, послѣ? Да въ этомъ-то "послѣ" и вся бѣда! Знаете ли, въ какой монастырь уѣхала барыня? Къ бенедиктинамъ, сударь, въ Сен-Кентенъ!.. Тамъ, видите, настоятельницей ея давнишняя знакомая, сестра Моника... А Сен-Кентенъ-то держатъ теперь въ осадѣ проклятые Испанцы! Они подступили туда недѣли черезъ двѣ послѣ пріѣзда барыни. Вотъ, сударь, отъ-чего я безпокоюсь о ней.
   -- О, сказалъ Габріэль: -- тутъ во всемъ перстъ Божій!.. Онъ, онъ ведетъ меня!.. Дениза, прибавилъ онъ потомъ, подавая горничной кошелекъ, наполненный деньгами:-- это тебѣ за извѣстіе. Молись, прошу тебя, за твою барыню и за меня.
   Вслѣдъ за тѣмъ, онъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты Діаны и сошелъ съ подъѣзда, у котораго ожидалъ его Мартэнъ-Гэрръ.
   -- Теперь, сударь, мы куда? спросилъ конюшій.
   -- Туда, гдѣ гремятъ пушки, мой добрый Герръ: въ Сен-Кентень!.. Намъ должно быть тамъ послѣ завтра... Слышишь ли, послѣ-завтра? И мы поѣдемъ черезъ часъ.
   -- Тѣмъ лучше! вскричалъ Мартэнъ.-- Тамъ, по-крайней-мѣрѣ, есть съ кѣмъ сражаться на-чистоту!
   

VIII.
Ткачъ Жанъ Пекуа.

   Въ сен-кентенской ратушѣ происходилъ совѣтъ, въ которомъ участвовали главные военачальники и почетнѣйшіе горожане. Было уже 15-е августа, и, по-видимому, не представлялось никакой возможности продолжать отстаивать городъ. Осаждающіе, казалось, могли ворваться въ него при первомъ рѣшительномъ приступѣ. Жители Сен-Кентена были убѣждены въ томъ, и, считая дальнѣйшее сопротивленіе совершенно-безполезнымъ, намѣревались сдаться.
   Мужественный Гаспаръ де-Колиньи,-- адмиралъ, которому Монморанси поручилъ защиту Сен-Кентена, -- былъ противъ сдачи. Онъ зналъ, что для Франціи дорогъ даже одинъ лишній день сопротивленія Сен-Кентенцевъ. Но могъ ли онъ одинъ восторжествовать надъ безнадежностью и ропотомъ всего населенія города?
   Онъ, однакожь, рѣшился испытать еще одно послѣднее усиліе, и вотъ зачѣмъ созвалъ онъ совѣтъ въ городской ратушѣ, который покажетъ намъ, въ какомъ состояніи находились тогда сен-кентенскія укрѣпленія и какое было расположеніе умовъ въ Сен-Кентенѣ.
   Адмиралъ открылъ засѣданіе рѣчью, въ которой напомнилъ присутствовавшимъ о долгѣ и патріотизмѣ. Отвѣтомъ на нее было мрачное молчаніе. Видя неуспѣхъ, онъ потребовалъ мнѣнія о трактуемомъ вопросѣ у одного изъ подчиненныхъ своихъ. Этотъ подчиненный былъ капитанъ Оже, человѣкъ храбрый и умный. Адмиралъ надѣялся, что офицеры его подадутъ примѣръ мужества, и что примѣръ этотъ увлечетъ горожанъ. По, къ-несчастію, капитанъ Оже далъ вовсе не такой отвѣтъ, какого ожидалъ Колиньи.
   -- Мнѣ тяжело высказать свое мнѣніе, сказалъ онъ:-- но я выскажу его откровенно, адмиралъ. Вотъ оно: Сен-Кентенъ не можетъ болѣе сопротивляться. Еслибъ была надежда держаться хоть недѣлю, хоть даже два дня, я сказалъ бы: эти два дня дадутъ возможность сформировать позади насъ армію; эти два дня могутъ спасти Францію; не сдадимся же врагу; пусть лучше падетъ у насъ послѣдній обломокъ стѣны, пусть лучше погибнемъ всѣ мы до единаго. Но я убѣжденъ, что при первомъ приступѣ, который поведутъ, статься-можетъ, теперь же, Сен-Кентенъ будетъ взятъ. Такъ не лучше ли спасти, сдавшись на капитуляцію, то, что еще можетъ быть спасено въ городѣ, и избѣжать грабежа?
   -- Да, да, именно на капитуляцію; хорошо сказано... Что разсудительно, то разсудительно! послышалось между присутствовавшими.
   -- Господа! вскричалъ Колиньи: -- здѣсь главное не холодная разсудительность, а мужество... Да я и не думаю, чтобъ Сен-Кентенъ непремѣнно былъ взятъ при первомъ штурмѣ... Вѣдь мы отбили же пять приступовъ... Ну, а вы, Локсфоръ, какъ полагаете: могутъ ли наши укрѣпленія держаться еще нѣсколько времени? Вамъ это извѣстнѣе, чѣмъ другимъ: вы завѣдываете работами и контр-минами. Говорите откровенно; не представляйте положенія дѣлъ ни въ лучшемъ, ни въ худшемъ видѣ... Мы вѣдь собрались здѣсь для того, чтобъ узнать истину; такъ я и требую ее отъ васъ.
   -- Скажу вамъ, отвѣчалъ инженеръ Локсфоръ: -- сущую истину. Теперь, адмиралъ, непріятелю открыты четыре входа въ городъ, и я, признаюсь, удивляюсь, какъ осаждающіе не воспользовались до-сихъ-поръ ни однимъ изъ нихъ. Во-первыхъ, у Бастіона св. Мартина, въ стѣнѣ такой проломъ, что въ него могутъ пройдти двадцать человѣкъ рядомъ. Мы лишились тутъ уже слишкомъ двухъ-сотъ человѣкъ... У Воротъ св. Іоанна уцѣлѣла только одна большая башня. Что же касается до куртины, то она разрушена болѣе, чѣмъ на-половину. Тутъ есть, правда, готовая контр-мина; но воспользоваться ею весьма-опасно: при взрывѣ ея можетъ обрушиться большая башня, которая одна только и удерживаетъ непріятеля на этомъ пунктѣ, и которая, обрушившись, еще поможетъ осаждающимъ ворваться въ городъ. Ея развалины замѣнятъ для нихъ лѣстницы... У Ремикура, испанскія траншеи дошли до самаго рва, и непріятель безнаказанно подкапывается тамъ подъ стѣну. Наконецъ, въ той сторонѣ, гдѣ Ильское-Предмѣстье, непріятель овладѣлъ, какъ вамъ извѣстно, не только рвомъ, но и аббатствомъ. Здѣсь онъ укрѣпился такъ, что мы рѣшительно не можемъ вредить ему; а между тѣмъ, онъ самъ доканчиваетъ разрушеніе парапета и стрѣляетъ по нашимъ рабочимъ съ такимъ для нихъ урономъ, что они уже не рѣшаются работать тамъ, Въ прочихъ мѣстахъ, стѣна еще можетъ держаться; но четыре раны, о которыхъ говорилъ я вамъ, смертельны: онѣ погубятъ городъ. Вотъ истина, которой вы требовали отъ меня, адмиралъ. Ваше благоразуміе рѣшитъ теперь, что надобно дѣлать.
   Между присутствовавшими снова послышался ропотъ. Никто изъ нихъ не высказывалъ своего мнѣнія громко; но почти каждый говорилъ потихоньку, что надобно сдаться.
   Колиньи, однакожь, продолжалъ:
   -- Господа, еще два слова. Вы говорили, г. Локсфоръ, что укрѣпленія наши, въ нѣкоторыхъ пунктахъ, не могутъ защищать города, -- положимъ, такъ; но у насъ есть мужественные воины: они будутъ нашею живою стѣною. Съ ними, при содѣйствіи здѣшнихъ преданныхъ горожанъ, мы можемъ держаться еще нѣсколько дней. Не правда ли, г. Рамбулье? Вѣдь наши войска еще довольно-многочисленны?
   -- Адмиралъ, отвѣчалъ офицеръ, къ которому относились послѣднія слова Колиньи:-- еслибъ мы были тамъ, на площади, середи этой толпы, которая нетерпѣливо ожидаетъ результата нашихъ совѣщаній, я отвѣчалъ бы вамъ "да", потому-что тамъ слѣдовало бы внушить надежду и довѣріе... Но здѣсь, въ совѣтѣ, передъ людьми истинно мужественными, я не колеблясь скажу вамъ, что у насъ недостаточно людей для защиты города. Мы вооружили всѣхъ, кто только можетъ носить оружіе. Другіе заняты работами въ укрѣпленіяхъ. Имъ помогаютъ въ трудѣ даже дѣти и старики. Самыя женщины полезны намъ: онѣ ходятъ за раненными. Значитъ, всѣ рабочія руки въ дѣлѣ; а между-тѣмъ, здѣсь ощутителенъ недостатокъ въ рабочихъ рукахъ. Ни на одномъ пунктѣ укрѣпленій нѣтъ ни одного лишняго человѣка; а между-тѣмъ, на другихъ пунктахъ слишкомъ-мало солдатъ. При теперешнемъ числѣ нашихъ вооруженныхъ, какъ ни изворачивайся, а все не достаетъ пятидесяти человѣкъ у Воротъ св. Іоанна, да столько же у пролома, что близь Бастіона св. Мартина. И если не предвидится подмоги изъ Парижа, то едва-ли слѣдуетъ еще рисковать остаткомъ нашихъ храбрыхъ воиновъ. Вѣдь они, по моему мнѣнію, могутъ быть полезны для защиты другихъ крѣпостей.
   Въ залѣ послышался шопотъ одобренія, и въ ту же минуту донеслись туда, какъ-бы для того, чтобъ придать еще болѣе значенія этому шопоту, крики народа, толпившагося передъ ратушей.
   Но почти вслѣдъ за тѣмъ кто-то закричалъ громовымъ голосомъ:
   -- Замолчите!
   Между присутствовавшими немедленно наступило глубокое молчаніе.
   Слово, столь магически подѣйствовавшее на горожанъ, было произнесено Жаномъ Пекуа, старшиною цеха ткачей, гражданиномъ, котораго всѣ уважали, всѣ слушались и даже немного боялись въ городѣ.
   Жанъ Пекуа былъ типомъ тѣхъ достойныхъ горожанъ, которые, бывало, любили свой родной городъ, какъ любятъ свою родную мать и свое родное дитя, которые боготворили и порою побранивали этотъ городъ, которые жили для него и, въ случаѣ надобности, умирали за него. Для честнаго Жана во всемъ мірѣ не существовало ничего, кромѣ Франціи, и во всей Франціи -- ничего, кромѣ Сен-Кентена. Никто не зналъ лучше его ни исторіи, ни старинныхъ обычаевъ, ни старинныхъ легендъ этого города. Но онъ зналъ не только прошлое Сен-Кентена: онъ зналъ и его настоящее; по-крайней-мѣрѣ, ему было извѣстно все, что происходило тамъ сколько-нибудь замѣчательнаго. Его мастерская была второю большою площадью, а деревянный домъ его, находившійся въ Улицѣ-св.-Мартина, былъ второго ратушею. Этотъ почтенный домъ вы непремѣнно замѣтили бы по красовавшейся на немъ странной вывѣскѣ, на которой былъ изображенъ ткацкій челнокъ между двухъ оленьихъ роговъ. Поводомъ къ этому замысловатому изображенію послужило слѣдующее обстоятельство. Одинъ изъ предковъ Жана Пекуа (Жанъ Пекуа считалъ своихъ предковъ какъ дворянинъ), тоже ткачъ по ремеслу, и въ добавокъ, отличный стрѣлокъ изъ лука, выкололъ стрѣлою, на разстояніи ста шаговъ, въ два пріема, оба глаза одному очень-красивому оленю. Его-то рога и были нарисованы потомъ на вывѣскѣ...
   Теперь вамъ понятно, почему одно слово Жана заставило замолчать его согражданъ.
   Возвратимтесь же въ совѣтъ, происходившій въ сен-кентенской ратушѣ.
   Какъ-скоро все стихло въ залѣ, Жанъ Пекуа продолжалъ уже другимъ тономъ:
   -- Выслушайте, что я скажу вамъ, мои любезные соотечественники и друзья. Чтобъ рѣшить, что должны мы дѣлать теперь, намъ должно припомнить, что уже сдѣлано нами. Заключеніе выйдетъ само-собою: какъ поступили мы, когда Филиберъ Эманцилъ подступилъ сюда, когда его Испанцы, Англичане и Нѣмцы, словно стадо саранчи, окружили нашъ городъ? Мы не роптали, не обвиняли Провидѣнія за то, что оно именно насъ избрало первою жертвою. Напротивъ, -- и въ этомъ отдастъ намъ справедливость самъ господинъ адмиралъ,-- со дня пріѣзда его къ намъ, мы помогали всѣмъ его начинаніямъ и лично, и имуществомъ. Мы отдали съѣстные припасы, свои деньги, отдали все другое, что могли, и принялись сами, кто за оружіе, кто за заступъ. Тѣ изъ насъ, которые не ходили въ караулъ на укрѣпленія, работали тамъ. Мы помогли навести на разумъ окрестныхъ крестьянъ, когда они не соглашались работать въ отплату за убѣжище, которое мы дали имъ у себя. Словомъ, мы сдѣлали все, чего можно требовать отъ невоенныхъ людей. Мы надѣялись за то, что государь нашъ, король, не забудетъ своихъ вѣрныхъ Сен-Кентенцевъ, что онъ изволитъ прислать намъ помощь. Это не сбылось. Ему не посчастливилось, но въ томъ невиновенъ его величество... Его величество изволилъ помочь намъ, чѣмъ могъ... Послѣ несчастія съ г. конетаблемъ прошло пять дней, и непріятель воспользовался этими пятью днями. Отъ него было три приступа, которые стоили намъ болѣе двухъ-сотъ человѣкъ. Послѣ того пушки не переставали гремѣть... Да вотъ, кстати, и теперь выстрѣлы... Мы, однакожь, не заговорили о сдачѣ; мы только стали прислушиваться, нѣтъ ли какого гула отъ новой намъ помощи, не идетъ ли кто опять изъ Парижа. Оттуда не слыхать ничего... Но винить въ томъ не кого. Король еще не успѣлъ собрать новой силы изъ остающихся у него войскъ: на это требуется не мало времени. Значитъ, надежды тутъ нѣтъ для насъ, дорогіе соотечественники и друзья! Съ другой стороны, вы слышали, что сказали г. Рамбулье и г. Локсфоръ. Я прибавлю еще къ этому, что они сказали совершенную правду. Въ солдатахъ у насъ, дѣйствительно, недостатокъ; городская стѣна пробита въ нѣсколькихъ мѣстахъ; словомъ, наша милая родина, нашъ старинный городъ гибнетъ...
   -- Да, да! закричали горожане: -- надобно сдаться, надобно сдаться!
   -- Какъ бы не такъ! отвѣчалъ Жанъ Пекуа: -- надобно умереть.
   Это неожиданное заключеніе до того изумило присутствовавшихъ, что они не нашлись, чѣмъ возразить на него. Ткачъ воспользовался ихъ молчаніемъ и продолжалъ:
   -- Да, надобно умереть. То, что мы уже сдѣлали до сегодня, указываетъ намъ, какъ должны мы поступить теперь. Г. Локсфоръ и г. Рамбулье говорятъ, что мы не можемъ сопротивляться. Но г. Колиньи изволитъ говорить, что мы должны сопротивляться. Станемъ же сопротивляться! Вы, конечно, не будете отрицать, любезные соотечественники и друзья, что я преданъ нашему дорогому Сен-Кентену. Я люблю его, какъ любилъ свою старушку-матушку. Каждое ядро, которое врѣзывается въ его почтенныя стѣны, точно будто ранитъ меня въ сердце. Но, не смотря на то, я нахожу, что мы должны исполнить волю господина-адмирала. Г. Колиньи знаетъ, что слѣдуетъ дѣлать. Онъ мудро взвѣсилъ теперешнее значеніе Сен-Кентена. Онъ находитъ, что Сен-Кентенъ долженъ погибнуть, какъ часовой на своемъ посту,-- и это совершенно справедливо. Не послушаться въ этомъ господина-адмирала можетъ развѣ только одинъ измѣнникъ отечества. Укрѣпленія наши разрушаются -- замѣнимъ ихъ нашими трупами; будемъ сопротивляться сколько станетъ силъ, недѣлю, два дня, часъ, сколько бы то ни было, но будемъ сопротивляться до послѣдняго издыханія. Этого требуетъ отъ насъ господинъ-адмиралъ, потому-что находитъ это необходимымъ, и я повторяю: мы обязаны повиноваться ему. За правоту своего требованія отвѣчаетъ онъ передъ Богомъ и государемъ нашимъ, королемъ. Тутъ все на его совѣсти.
   Горожане молчали, печально потупивъ глаза. Колиньи былъ еще печальнѣе ихъ. Мрачныя мысли Жана Пекуа, высказанныя торжественнымъ тономъ, потрясли его до глубины души. Отвѣтственность, которую налагалъ на него старшина ткачей, была страшна; и Колиньи съ ужасомъ думалъ объ отчетѣ за жизнь столькихъ людей.
   -- Ваше молчаніе, достойные соотечественники и друзья, показываетъ мнѣ, что вы поняли меня и соглашаетесь со мною, продолжалъ Жанъ Пекуа.-- Но нельзя требовать, чтобъ вы вмѣстѣ съ собою обрекли на жертву женъ и дѣтей вашихъ. Сами мы погибнемъ, а ихъ спасемъ; пусть будутъ первыя вдовами, а вторыя сиротами... не будемъ же предаваться напрасному отчаянію... Мы исполнимъ долгъ свой, а въ настоящую минуту воскликнемъ, друзья: "да здравствуетъ Франція!"
   -- Да здравствуетъ Франція! повторило нѣсколько человѣкъ, но голосомъ слабымъ, жалобнымъ.
   Колиньи, сильно взволнованный, поспѣшно всталъ съ своего мѣста.
   -- Послушайте! послушайте! закричалъ онъ потомъ:-- я не принимаю на себя столь страшной отвѣтственности; я могъ противиться вамъ, когда вы намѣревались покориться непріятелю; но теперь, когда вы предаете все на мою совѣсть, не могу настаивать... И такъ-какъ вы всѣ противъ одного меня, такъ-какъ вы признаете жертву безполезною...
   -- Мнѣ кажется, прости Господи, вдругъ закричалъ кто-то въ толпѣ, перебивая Колиньи: -- что и вы, адмиралъ, тоже собираетесь сдать городъ непріятелю?
   -- Кто осмѣливается прерывать меня? спросилъ Колиньи, нахмуривъ брови.
   -- Я! отвѣчалъ, подходя къ Колиньи, молодой человѣкъ, одѣтый по-крестьянски.
   -- Крестьянинъ! сказалъ адмиралъ.
   -- Нѣтъ, не крестьянинъ, продолжалъ незнакомецъ:-- а виконтъ д'Эксме, капитанъ королевской гвардіи и посланный его величества.
   -- Посланный короля! послышалось между удивленными присутствующими.
   -- Да, короля, сказалъ Габріэль.-- Вы теперь видите, что его величество помнитъ своихъ вѣрныхъ Сен-Кентенцевъ. Я прибылъ сюда, переодѣвшись въ крестьянское платье, три часа тому назадъ; и въ эти три часа я видѣлъ ваши укрѣпленія и слышалъ то, что вы здѣсь говорили. Но слышанное мною рѣшительно несогласно съ видѣннымъ. Зачѣмъ вы отчаиваетесь здѣсь, словно женщины? Зачѣмъ поддаетесь, какъ дѣти, пустому страху? Вамъ это стыднѣе, чѣмъ кому-нибудь: вы, до нынѣшняго дня, принадлежали къ числу самыхъ мужественныхъ гражданъ Франціи. Ободритесь, друзья мои! я видѣлъ ваши укрѣпленія, и увѣряю васъ, что вы можете держаться за ними еще двѣ недѣли; а король требуетъ, чтобъ вы, для спасенія королевства, не сдавались только одну недѣлю. На все, что вы слышали здѣсь, я отвѣчу въ короткихъ словахъ: я укажу средства противъ зла; я замѣню ваше уныніе надеждою.
   Между-тѣмъ, около Габріэля уже столпились офицеры и почетнѣйшіе изъ горожанъ, покоряясь вліянію воли твердой и увлекающей.
   -- Говорите! говорите! закричали нѣкоторые изъ нихъ.
   -- Г. Локсфоръ, сказалъ Габріэль, обращаясь къ инженеру: -- вы увѣряли, что непріятелю открыты теперь четыре входа въ городъ. Разсмотримте вмѣстѣ, справедливо ли это. По вашимъ словамъ, наиболѣе-опасный пунктъ находится у Ильскаго-Предмѣстья: тамъ Испанцы овладѣли аббатствомъ и стрѣляютъ по нашимъ рабочимъ съ такимъ для нихъ урономъ, что они уже не рѣшаются работать въ этой сторонѣ. Позвольте мнѣ, г. Локсфоръ, указать вамъ одно очень-простое средство, которое вполнѣ предохранитъ ихъ отъ испанскихъ ядеръ. Средство это было употреблено въ дѣло, на моихъ глазахъ, во время осады Чивителлы, въ нынѣшнемъ году. Оно состоитъ вотъ въ чемъ: надобно поставить между рабочими и непріятельскими баттареями нѣсколько старыхъ барокъ, наполненныхъ землею, поставить въ линію и одна на другую, такъ, чтобъ непріятельскія ядра приходились прямо въ нихъ: ядра будутъ вязнуть въ землѣ, и рабочіе будутъ за этою оградою въ такой безопасности, какъ-бы находились они внѣ пушечнаго выстрѣла. У Ремикура, говорили вы, непріятель безнаказанно подкапывается подъ стѣну. Но, г. инженеръ, тутъ-то и слѣдовало устроить контр-мину, а не у Воротъ св.-Іоанна, гдѣ, при сосѣдствѣ большой башни, она не только безполезна, но даже опасна. Переведите же вашихъ минёровъ къ Ремикуру, и вы скажете мнѣ спасибо за послѣдствія. Но, замѣтите вы: а Ворота св.-Іоанна, а проломъ у Бастіона св. Мартина? Тамъ вѣдь мало людей? Отвѣчаю вамъ: къ теперешнему числу людей на этихъ пунктахъ нужно прибавить только сто человѣкъ, -- по пятидесяти на каждый пунктъ. Это сказалъ самъ г. Рамбулье. Онъ, правда, говорилъ притомъ, что этихъ ста человѣкъ взять не гдѣ: такъ я скажу вамъ, въ свою очередь, что я доставлю вамъ ихъ.
   Въ залѣ послышался говоръ, выражавшій радость и удивленіе.
   -- Да, продолжалъ Габріэль тономъ еще болѣе твердымъ:-- я доставлю вамъ ихъ. За три льё отсюда, я встрѣтился съ тремя стами копейщиковъ, которыми командуетъ г. де-Вольпергъ. Я условился съ нимъ, обязавшись пробраться сюда, черезъ непріятельскій лагерь, и пріискать пункты, гдѣ можетъ онъ удобнѣе ввести своихъ копейщиковъ въ городъ. Мнѣ, какъ видите, удалось пробраться въ Сен-Кентенъ, и планъ мой готовъ. Я возвращусь къ Вольпергу. Мы раздѣлимъ его копейщиковъ на три отряда. Надъ однимъ изъ нихъ прійму начальство я самъ, и нынѣшнею же ночью, если только будетъ она не очень-свѣтла, всѣ три отряда попытаются войдти въ городъ, въ назначенныя для каждаго особыя ворота -- значитъ, каждый отрядъ пойдетъ особо, и ужь, конечно, будетъ большое несчастіе, если не болѣе какъ одному изъ нихъ удастся обмануть непріятеля. Во всякомъ, впрочемъ, случаѣ, одинъ изъ нихъ проберется въ Кентенъ, и такимъ образомъ у насъ прибавится сто храбрыхъ воиновъ. Изъ этихъ ста человѣкъ мы присоединимъ по-ровну пятьдесятъ къ солдатамъ, оберегающимъ Ворота св. Іоанна, и столько же къ караулу, который охраняетъ проломъ у Бастіона св.-Мартина. Теперь скажите, г. Локсфоръ, и вы, г. Рамбулье, найдется ли, за всѣми этими распоряженіями, хоть одинъ такой пунктъ въ нашихъ укрѣпленіяхъ, который представилъ бы непріятелю удобный входъ въ Сен-Кентенъ?
   Отвѣтомъ на эти слова, пробудившія надежду во всѣхъ сердцахъ, было всеобщее радостное восклицаніе.
   -- О, теперь, вскричалъ Жанъ Пекуа:-- мы можемъ сражаться, мы можемъ побѣдить.
   -- Сражаться, да; побѣдить, едва ли, отвѣчалъ Габріэль:-- по-крайней-мѣрѣ, я не вижу надежды на побѣду. Я говорю вамъ это потому, что не желаю, чтобъ вы считали свое положеніе болѣе-благопріятнымъ, чѣмъ оно есть на-самомъ-дѣлѣ; точно такъ же, какъ не хочу, чтобъ вамъ представляли его болѣе-опаснымъ, чѣмъ оно есть въ дѣйствительности. Я желаю только доказать вамъ, что сопротивленіе возможно, что король не забылъ васъ, и что даже самая побѣда надъ вами покроетъ васъ вѣчною славою. Но я, кажется, и достигаю своей цѣли. Вы говорили прежде: принесемъ себя на жертву. Теперь вы говорите: будемъ сражаться. Это уже важный шагъ впередъ. Будемъ же сражаться, повторю и я. Но прибавлю еще вотъ что: не думайте, чтобъ благородная борьба, которую станете вы продолжать, повела къ жестокому мщенію со стороны непріятеля. Нѣтъ, мужественный Филибертъ Эммануилъ умѣетъ цѣнить храбрость и самоотверженіе всюду, даже и во врагѣ. Онъ не накажетъ васъ за геройство... Притомъ, какой великій подвигъ совершите вы, если удастся вамъ не покориться осаждающимъ еще десять, или двѣнадцать дней: конечно, статься-можетъ, вы лишитесь вашего города; но за то вы, навѣрное, спасете Францію. Ваши внуки, ваше потомство самое отдаленное будетъ гордиться вами. Можно, безъ-сомнѣнія, разрушить ваши стѣны; но кто можетъ уничтожить память о вашей геройской защитѣ?.. Мужайтесь же, достойные охранители судьбы королевства! Спасите короля, спасите отечество! И для начала, воскликните, друзья: да здравствуетъ Франція! да здравствуетъ Сен-Кентенъ!
   -- Да здравствуетъ Франція! Да здравствуетъ Сен-Кентенъ! Да здравствуетъ король! воскликнули съ энтузіазмомъ всѣ присутствовавшіе.
   -- А теперь, продолжалъ Габріэль:-- на укрѣпленія, къ труду!.. Да постарайтесь ободрить согражданъ своихъ, которые ждутъ васъ вонъ тамъ, на площади. Завтра у насъ будетъ -- клянусь вамъ -- сто новыхъ сподвижниковъ.
   -- На укрѣпленія! закричали горожане.
   И тогда же, въ упоеніи радости и надежды, они извѣстили и увлекли за собою тѣхъ, которые не слыхали словъ избавителя, столь неожиданно посланнаго Богомъ погибавшему городу.
   Благородный Колиньи слушалъ Габріэля молча, съ удивленіемъ и восторгомъ. Какъ-скоро всѣ военные и Сен-Кентенцы, бывшіе на совѣтѣ, вышли съ радостными кликами изъ залы, Колиньи всталъ съ своего мѣста, подошелъ къ молодому человѣку и сказалъ, сжимая ему руку:
   -- Благодарю васъ. Вы спасли Сен-Кентенъ и меня отъ стыда; вы, быть-можетъ, спасли Францію и короля отъ гибели.
   -- О, я еще ничего не сдѣлалъ! отвѣчалъ Габріэль.-- Теперь мнѣ надобно возвратиться къ Вольпергу; а пробраться къ нему и привести сюда сто копейщиковъ, обѣщанныхъ мною, можетъ помочь мнѣ только одинъ Богъ... Его-то должно будетъ благодарить, а не меня, если Сен-Кентенъ не сдастся непріятелю еще десять дней.
   

IX.
Маленькая неудача Мартэна-Герра.

   Габріэль разговаривалъ съ адмираломъ еще довольно-долго. Твердость, мужество и познанія молодаго человѣка, который разсуждалъ о стратегіи, какъ опытный полководецъ, о крѣпостныхъ работахъ, какъ инженеръ, и о нравственномъ вліяніи, какъ старикъ, изумили Колиньи. Съ другой стороны, Габріэля восхитили благородство характера Колиньи, его доброта и рѣдкая совѣстливость, или, лучше сказать, добросовѣстность. Да, племянникъ не походилъ на дядю! И за то, какой-нибудь часъ разговора сблизилъ адмирала и Габріэля, не смотря на все неравенство ихъ лѣтъ, такъ, какъ сближаетъ въ другихъ случаяхъ только продолжительное знакомство.
   Условясь окончательно о сигналахъ и вообще о мѣрахъ, которыя было необходимо принять при вступленіи копейщиковъ Вольперга въ Сен-Кентенъ, Габріэль разстался съ адмираломъ. Послѣднія слова Габріэля: "до свиданія", были произнесены гораздо съ большею надеждою на успѣхъ, чѣмъ тѣ, которыми начался разговоръ его съ Колиньи.
   Между-тѣмъ, Мартэнъ-Герръ, одѣтый такъ же, какъ и господинъ его, по-крестьянски, все ожидалъ Габріэля у входа въ ратушу.
   -- Ну, сударь, наконецъ-то изволили вы воротиться! вскричалъ онъ, увидѣвъ Габріэля, когда тотъ вышелъ изъ ратуши.-- А я ужь ждалъ, ждалъ! Всѣ глаза проглядѣлъ. Да кабы вы знали, какъ хвалили васъ здѣсь. Вы и такіе, и такіе, и просто сказать нельзя! Что вы это, сударь, чѣмъ изволили такъ обрадовать ихъ всѣхъ?
   -- Полезнымъ совѣтомъ, мой добрый Мартэнъ. Мы переговорили обо всемъ, что слѣдуетъ предпринять здѣсь; а теперь къ дѣлу.
   -- Къ дѣлу, сударь, такъ къ дѣлу; по-моему, дѣло завсегда лучше словъ. Мы, должно-быть, теперь же отправимся опять прогуливаться за городомъ, подъ выстрѣлами испанскихъ часовыхъ. Коли такъ, я готовъ.
   -- Отправиться, Мартэнъ, мы отправимся, отвѣчалъ Габріэль:-- но не теперь, а въ сумерки. Я условился такъ съ г. Колиньи. Значитъ, мы пробудемъ здѣсь часовъ около трехъ. Въ это время я... мнѣ надобно, прибавилъ онъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ:-- мнѣ надобно собрать здѣсь кое-какія свѣдѣнія...
   -- Понимаю... сказалъ Мартэнъ:-- вы хотите еще поболѣе развѣдать на-счетъ того, сколько здѣсь офицеровъ и солдатъ... и насчетъ того, нѣтъ ли еще какихъ другихъ прорѣхъ въ сдѣланныхъ укрѣпленіяхъ?.. Этакого старанія ко всему, какъ у васъ, сударь, я, просто, осмѣлюсь доложить, не видывалъ ни у кого другаго.
   -- Ты вовсе ничего не понимаешь, мой бѣдный Мартэнъ, отвѣчалъ Габріэль, улыбнувшись.-- На-счетъ войскъ и укрѣпленій я знаю все, что мнѣ нужно. Меня занимаетъ дѣло, которое касается собственно до меня.
   -- А я, сударь, не могу ли тутъ помочь чѣмъ-нибудь?
   -- Да, Мартэнъ, ты можешь быть мнѣ полезенъ... Ты даже можешь угадать, что интересуетъ меня въ Сен-Кентенѣ лично. Вѣдь я не таюсь отъ тебя ни въ чемъ. Припомни-ка, кого хочу я отъискать здѣсь.
   -- Позвольте... Вспомнилъ, совершенно-вспомнилъ: вѣдь г-жу... то-есть, бенедиктинку?
   -- Ну, да. Богъ мой, что-то сталось здѣсь съ нею, посреди этого общаго безпокойства и горя?.. У адмирала я не рѣшился спросить... Надобно спрашивать хладнокровно, словно о самомъ обыкновенномъ предметѣ; но могъ ли я надѣяться на себя?.. Да адмиралъ, быть-можетъ, и не знаетъ, здѣсь ли Діана... Она, я думаю, перемѣнила имя.
   -- И я, сударь, думаю то же самое. Съ такимъ именемъ нельзя жить въ монастырѣ. Вѣдь оно, говорятъ, языческое... Да и г-жу де-Пуатье тоже зовутъ Діаною: а она развѣ лучше язычницы?.. Такъ оно и неловко говорить: "сестра Діана"...
   -- Какъ же быть тутъ? сказалъ Габріэль.-- Не освѣдомиться ли прежде всего, гдѣ монастырь бенедиктинокъ?
   -- Именно, сударь, отвѣчалъ Мартэнъ:-- а тамъ ужь мы того... тамъ ужь мы разузнаемъ все въ подробности... Коли прикажете, я сію же минуту пріймусь отъискивать...
   -- Пріймемся отъискивать оба; только не вмѣстѣ, а порознь. Это будетъ, я полагаю, лучше. Да прошу, будь поосмотрительнѣе, и главное, не напейся.
   -- О, ужь на-счетъ этого не безпокойтесь. Я, сударь, опять сталъ непьющимъ человѣкомъ, лишь-только выѣхалъ изъ Парижа. Просто, осмѣлюсь доложить, ни разу не былъ даже въ полпьяна.
   -- Оно такъ и слѣдуетъ, Мартэнъ. Ступай же разузнавать, и черезъ два часа вернись опять сюда, на это самое мѣсто. Я тоже пріиду сюда.
   -- Будетъ, сударь, исполнено.
   И они разстались.
   Спустя два часа, они снова сошлись у ратуши. Габріэль былъ веселъ, Мартэнъ-Герръ, напротивъ, очень не-въ-духѣ. Всѣ свѣдѣнія, собранныя достойнымъ Мартэномъ, заключались только въ томъ, что бенедектинки, вмѣстѣ съ горожанками, ходятъ за раненными; что онѣ только ночуютъ въ своемъ монастырѣ, а днемъ съ самаго ранняго утра до поздняго вечера бываютъ въ городскихъ госпиталяхъ.
   Габріэлю, къ-счастію, было извѣстно болѣе. Габріэль, узнавъ отъ перваго встрѣтившагося ему горожанина все, что успѣлъ узнать Мартэнъ-Герръ въ-продолженіе двухъ часовъ, спросилъ, гдѣ можетъ онъ найдти настоятельницу бенедиктинокъ.
   -- А тамъ, гдѣ болѣе опасности, отвѣчалъ тотъ, къ кому обратился нашъ молодой человѣкъ съ своимъ вопросомъ.
   Габріэль отправился въ Ильское-Предмѣстье, и дѣйствительно нашелъ тамъ настоятельницу. То была сестра Моника, о которой говорила Габріэлю Дениза. Сестрѣ Моникѣ уже было разсказано, кто такой виконтъ д'Эксме, что говорилъ онъ въ ратушѣ и зачѣмъ пріѣхалъ въ Сен-Кентенъ; а потому она приняла его ласково и съ уваженіемъ.
   Что же касается до Габріэля, онъ сказалъ ей, выслушавъ ея похвалы и привѣтствія:
   -- Такъ-какъ вамъ извѣстно, что я присланъ сюда королемъ, то я надѣюсь, вы дозволите мнѣ освѣдомиться у васъ о здоровьѣ дочери его величества, госпожи де-Кастро. Мнѣ попадалось на встрѣчу много вашихъ бенедиктинокъ, но ея не было въ числѣ ихъ... Не больна ли она?..
   -- Нѣтъ, г. виконтъ, отвѣчала аббатисса:-- я, однакожъ, упросила ее остаться сегодня въ монастырѣ, потому-что ей былъ необходимъ хоть непродолжительный отдыхъ. Она, г. виконтъ, рѣшительно забываетъ саму-себя для попеченій о страждущихъ. Такого примѣрнаго человѣколюбія, такой готовности къ самопожертвованію я еще не видывала... О, она достойна, вполнѣ достойна своихъ великихъ царственныхъ предковъ! Она даже не пожелала, по своему истинно-христіанскому смиренію, чтобъ здѣсь было извѣстно ея высокое званіе. Она назвала себя просто Бенедиктою. Но это имя дорого нашимъ бѣднымъ страдальцамъ; они благословляютъ ту, которая носитъ его; они говорятъ, что одинъ видъ ангельскаго лика ея поселяетъ въ нихъ отраду и надежду... Но, скажу вамъ, г. виконтъ, наши раненные, вовсе незнакомые съ латинью, немножко переиначили имя, принятое г-жею де-Кастро. Они называютъ ее сестра Бени...
   -- Такое названіе не ниже титула, который принадлежитъ ей! вскричалъ глубоко растроганный Габріэль.-- Но скажите, прибавилъ онъ потомъ, помолчавъ съ минуту:-- я могу видѣть ее завтра, если... если только я ворочусь?..
   -- Можете, г. виконтъ. Вы найдете сестру Бени тамъ, гдѣ самое большое число страждущихъ, нуждающихся въ помощи и участіи...
   Этими словами заключился разговоръ Габріэля съ аббатиссою. Разставшись съ нею, нашъ молодой человѣкъ немедленно отправился опять къ ратушѣ. Тутъ, какъ мы уже замѣтили выше, онъ сошелся съ своимъ вѣрнымъ Мартэномъ.
   Габріэль такъ много разспрашивалъ объ окрестностяхъ Сен-Кентена, что уже могъ надѣяться не сбиться съ пути въ предстоявшемъ ему ночномъ переходѣ съ копейщинами Вольперга. Какъ-скоро смерклось совершенно, онъ и Мартэнъ, закутавшись въ длинные плащи темнаго цвѣта, осторожно выбрались изъ города. Потомъ они сползли въ городской ровъ, вскарабкались на его противоположную окраину и выбрались въ поле.
   Но это было только удачное начало. Впереди еще предстояло много опасностей. По окрестностямъ сен-кентенскимъ разъѣзжали день и ночь непріятельскіе отряды; притомъ, непріятельскій лагерь не былъ сосредоточенъ въ одномъ и томъ же мѣстѣ, а былъ разставленъ по частямъ вокругъ города; значитъ, наши переодѣтые легко могли встрѣтиться съ дозорнымъ непріятельскимъ отрядомъ, или быть замѣчены лагерными часовыми; а въ томъ и въ другомъ случаѣ слѣдовало ожидать, по меньшей мѣрѣ, продолжительной задержки для разспросовъ...
   Спустя нѣсколько времени, Габріэль и Мартэнъ-Герръ добрались, покамѣстъ, безъ помѣхи до мѣста, гдѣ дорога, по которой шли они, вдругъ раздѣлилась на двѣ дороги, въ-послѣдствіи далеко расходившіяся между собою. Тутъ Габріэль остановился въ размышленіи. Мартэнъ-Герръ тоже остановился, только вовсе безъ размышленія. Размышлять онъ обыкновенно предоставлялъ своему барину. Достойный Мартэнъ-Герръ считалъ очень-достаточнымъ для себя быть исключительно исполнителемъ чужой воли.
   -- Мартэнъ, сказалъ Габріэль послѣ непродолжительнаго молчанья: -- вотъ передъ нами теперь двѣ дороги. Обѣ онѣ ведутъ къ Анжимонскому-Лѣсу, гдѣ дожидается баронъ Вольпергъ. Если мы пойдемъ вмѣстѣ, по одной изъ этихъ дорогъ, насъ могутъ и схватить вмѣстѣ. Такъ я думаю, что намъ лучше идти порознь, то-есть тебѣ по одной, а мнѣ по другой дорогѣ. Дѣло все-таки будетъ вѣрнѣе. Ты ступай вотъ по этой: она подлиннѣе, да понадежнѣе; такъ, по-крайней-мѣрѣ, говорилъ мнѣ Колиньи. Тутъ., правда, находится лагерь, въ которомъ непріятель, какъ кажется, помѣстилъ г. де-Монморанси; но ты обойди этотъ небольшой лагерь, какъ мы обошли его прошлою ночью. Да смотри, не опростоволосься! Если ты встрѣтишься съ непріятельскимъ разъѣздомъ, выдай себя за анжимонскаго крестьянина и говори, что только-что отнесъ съѣстные припасы Испанцамъ, которые стоятъ лагеремъ ближе другихъ къ Сен-Кентену, и что теперь идешь домой. Старайся также поддѣлаться хорошенько подъ пикардское нарѣчіе. Тебѣ удастся это, если хоть мало постараешься: вѣдь иностранцевъ обмануть въ этомъ не трудно. Но, главное, не теряй присутствія духа. Тутъ, братъ, хоть сколько-нибудь заикнуться значитъ просто надѣть себѣ петлю на шею.
   -- Э, да ужь не извольте, сударь, безпокоиться! отвѣчалъ Мартэнъ-Герръ съ самоувѣренностью.-- Мы ужь постоимъ за себя. Не учиться-стать. Увидите, что постоимъ.
   -- Пожалуйста, постойте, господинъ Мартэнъ-Герръ. Я, съ своей стороны, пойду вотъ по этой дорогѣ; она покороче, но за то поопаснѣе. Это самая прямая дорога въ Парижъ; а потому за ней и смотрятъ строже. Мнѣ, конечно, прійдется встрѣтиться не съ однимъ непріятельскимъ разъѣздомъ, прійдется не разъ укрыться гдѣ-нибудь во рву или въ кустарникѣ. И очень можетъ быть, что, не смотря на все мое стараніе избѣжать встрѣчи съ Испанцами, мнѣ не удастся достигнуть цѣли. Въ такомъ случаѣ, то-есть, если я замѣшкаю очень, вы не ждите меня долго. Г. де-Вольпергъ можетъ подождать съ полчаса послѣ твоего прихода къ нему; а потомъ, онъ ужь долженъ будетъ ѣхать немедленно. Только попроси его, чтобъ онъ былъ какъ-можно-осторожнѣе. Ты вѣдь знаешь, что надобно дѣлать: надобно раздѣлить копейщиковъ на три отряда, и потомъ раздѣльно идти къ Сен-Кентену. Въ городъ должны они вступить въ трехъ противоположны хъ мѣстахъ. Нельзя, конечно, ожидать, чтобъ всѣмъ имъ удалось пробраться въ Сен-Кентенъ; но какъ быть! погибель одного отряда спасетъ два другіе... Да, мой добрый Мартэнъ, легко можетъ случиться, что мы уже болѣе не увидимся... Прощай, Мартэнъ! Да сохранитъ тебя Господь Богъ!
   -- О, сударь, пусть лучше сохранитъ Онъ васъ! отвѣчалъ Мартэнъ.-- Я вѣдь что такое? я просто ничего; а вы вотъ всякую полезность оказать можете... Да!.. Однакожь, осмѣлюсь доложить, если я наткнусь на Испанцевъ, я проведу ихъ... Ужь такъ проведу, что послѣ позабавимся.
   -- Желаю, чтобъ тебѣ удалось провести ихъ; но еще болѣе желаю, чтобъ ты вовсе не встрѣтился съ ними. Прощай, Мартэнъ.
   -- Дай вамъ Господи всякаго благополучія и успѣха.
   И они разстались опять.
   Мартэну сначала благопріятствовало счастіе. Онъ удачно ускользнулъ, благодаря темнотѣ, отъ вниманія двухъ испанскихъ разъѣздовъ; но счастье вдругъ измѣнило ему, когда онъ подошелъ къ лагерю, о которомъ говорилъ Габріэль, и около котораго надзоръ былъ еще строже. Бѣдный Мартэнъ вдругъ очутился между двумя непріятельскими отрядами,-- коннымъ и пѣшимъ.
   -- Кто идетъ? вдругъ донеслось, какъ громовой ударъ, до ушей достойнаго конюшаго и доказало ему неопровержимо, что его замѣтили осаждающіе.
   -- Ну, подумалъ онъ тогда: -- вотъ теперь-то и надобно показать себя. Да ужь мы не опростоволосимся. Нѣтъ, не на того напали.
   И въ ту же минуту онъ запѣлъ какъ-можно-громче слѣдующую пѣсенку:
   
   Le vendredi de la Toussaint,
   Est arrivé la Germanie
   А la belle croix de Messain
   Pour faire grande boucherie...
   
   -- Кто идетъ? раздалось снова по близости конюшаго.
   -- Анжимонскіе, отвѣчалъ Мартэнъ, стараясь подражать пикардскому нарѣчію:-- тутошній житель.
   И вслѣдъ за тѣмъ, онъ запѣлъ опять:
   
   Se campant au haut de vignes,
   Le duc d'Albe et за compagnie
   A saint Arnou près nos fossés.
   C'était pour faire l'entreprise
   De reconnaître nos fossés...
   
   -- Стой! Что ты тутъ орешь во все горло? сказалъ солдатъ ломанымъ французскимъ языкомъ.-- Ни шагу далѣе!
   Мартэнъ-Герръ, съ свойственною ему сметливостью, тотчасъ же сообразилъ, что одному ему не сладить съ цѣлымъ отрядомъ, что его непремѣнно догонятъ, если онъ побѣжитъ, по той весьма-основательной причинѣ, что онъ пѣшкомъ, а у солдатъ добрыя лошади, и что, наконецъ, самое бѣгство его только усилитъ подозрѣніе. Онъ счелъ приличнымъ остановиться. И сказать правду, онъ былъ не недоволенъ своею встрѣчею.-- Тутъ вѣдь, думалъ онъ:-- и можно показать свое искусство. А то вотъ баринъ все говоритъ: "Ты, братъ, смотри, не запнись, не попадись въ просакъ..." Точно мы родились сегодня! Такъ вотъ мы покажемъ же себя теперь, и послѣ ужь баринъ и намекнуть не моги! Да!..
   Для большаго успѣха, Мартэнъ притворился сердитымъ.
   -- Ну, что вы пристали ко мнѣ? закричалъ онъ, подходя къ отряду.-- Вѣдь я ужь сказалъ вамъ, что я анжимонскій. У меня въ Анжимонѣ жена и дѣти... много дѣтей... и большія и маленькія... да!.. Что же вамъ надобно?
   -- Что намъ надобно? отвѣчалъ тотъ же солдатъ, который приказалъ Мартэну остановиться.-- Намъ надобно допросить и объискать тебя, бродягу... Ты вотъ говоришь, что анжимонскій обыватель, а можетъ, ты и лжешь... можетъ, ты шпіонъ?
   -- О-го, сказалъ Мартэнъ, засмѣявшись совершенно-ненатурально:-- вишь ты что выдумали! Шпіонъ!.. Ну, объискивайте же меня! Что же вы? Да и допрашивайте кстати.
   -- А вотъ, пріятель, мы отведемъ тебя въ лагерь: тамъ и будетъ тебѣ допросъ.
   -- Въ лагерь? продолжалъ Мартэнъ: -- тѣмъ лучше. Я самъ требую, чтобъ вы вели меня въ лагерь. Посмотримъ-ка, что присудитъ начальство. А! вы думаете, что вотъ взяли, да схватили обывателя, такъ вамъ и съ рукъ сойдетъ? Какъ бы не такъ! Я носилъ вашимъ же, къ Сен-Кецтену, всякую провизію; и опять хотѣлъ принести... и принесъ бы самаго лучшаго... Да теперь пусть чортъ меня возьметъ, коли принесу хоть кроху какую!.. Да!.. Пусть вы всѣ тамъ хоть съ голода перемрете! Мнѣ какое дѣло! А! вы еще не знаете меня! Такъ я жь вамъ покажу себя!.. Шпіонъ! Экъ затѣяли! Да начальство разберетъ... Я пожалуюсь вашему командиру... Ведите меня въ лагерь!
   -- Вотъ языкъ, такъ языкъ! сказалъ начальникъ отряда.-- Ты толковалъ, пріятель, о командирѣ; командиръ, любезнѣйшій, я; мнѣ и изволь жаловаться. Вѣдь не генераловъ же будить для такихъ негодяевъ, какъ ты.
   -- А я къ генераламъ-то и хочу идти; ведите меня къ генераламъ! сказалъ Мартэнъ-Герръ скороговоркою.-- Пусть-ка они узнаютъ, что иные-прочіе безъ всякой надобности задерживаютъ честныхъ прохожихъ, да еще такихъ прохожихъ, которые кормятъ васъ, да!.. Ведите меня! Мнѣ худа не будетъ; меня еще наградятъ за вашу напрасную тревогу, а васъ такъ вотъ повѣсятъ! Увидите!
   -- Знаете что, сказалъ вполголоса одинъ изъ солдатъ начальнику разъѣзда: -- онъ, кажется, не обманываетъ...
   -- Да, онъ по-видимому говоритъ правду, отвѣчалъ офицеръ: -- и я отпустилъ бы его охотно; но мнѣ кажется, что какъ-будто мнѣ знакомъ его голосъ. Да вотъ все объяснится въ лагерѣ.
   И вслѣдъ за тѣмъ, отрядъ двинулся по приказанію своего начальника. Мартэнъ-Герра помѣстили между двумя всадниками, и онъ во всю дорогу не переставалъ браниться и кричать.
   Когдй они пришли въ лагерь, тотчасъ принесли огня. Офицеръ, взглянувъ при его свѣтѣ на Мартэна-Герра, отступилъ въ изумленіи на три шага назадъ и вскричалъ:
   -- Чортъ возьми, я не ошибся! Это онъ, мошенникъ! Узнаёте ли вы его теперь? прибавилъ онъ, обращаясь къ своимъ подчиненнымъ.
   -- Да! да! О, конечно, узнаёмъ! Это онъ! послышалось между солдатами.
   -- А! такъ вы наконецъ узнали меня? сказалъ достойный конюшій уже съ порядочнымъ замѣшательствомъ.-- Вы знаете, чуо я Мартэнъ Корнулье... Корнулье изъ Анжимона... Такъ вы, значитъ, и отпустите меня?
   -- Тебя, разбойникъ? отпустить тебя? вскричалъ офицеръ съ сильнымъ гнѣвомъ.
   -- Да что это вы сердитесь такъ, любезнѣйшій? Сами же сказали, что знаете, а тутъ вдругъ и разбойникъ! Я не разбойничалъ отъ-роду; я честный обыватель... Мартэнъ Корнулье изъ...
   -- Нѣтъ, перебилъ офицеръ: -- ты не Мартэнъ Корнулье, и я докажу тебѣ это. Ребята, продолжалъ онъ, обращаясь къ всадникамъ:-- какъ зовутъ этого мошенника?
   -- Арно дю-Тилль! Арно дю-Тилль! закричали въ одинъ голосъ солдаты.
   -- Арно дю-Тилль? кто это такой? спросилъ Мартэнъ поблѣднѣвъ.
   -- А ты все еще запираешься, бездѣльникъ! вскричалъ офицеръ.
   -- И тебѣ не стыдно лгать, когда мы всѣ знаемъ, кто ты; когда весь мой отрядъ подтвердитъ, что я самъ лично взялъ тебя въ плѣнъ въ тотъ же самый день, въ который наши захватили г. де-Монморанси? Ты вѣдь находился при немъ...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я Мартэнъ Корнулье... проговорилъ запинаясь бѣдный Мартэнъ.
   -- Что ты все притворяешься, плутъ? Вѣдь ты видишь, что я не вѣрю тебѣ. Ты, обманщикъ, обѣщалъ мнѣ выкупъ за себя; я обращался съ тобой просто по-пріятельски, а ты, въ отплату, укралъ у меня всѣ мои деньги и увелъ прошлою ночію мою Гудулу, мою хорошенькую маркитантку!.. Гдѣ она теперь? Куда ты дѣвалъ ее, предатель?
   -- Да, куда ты дѣвалъ Гудулу? куда? закричали солдаты.
   -- Куда я дѣвалъ Гудулу? сказалъ Мартэнъ-Герръ съ ужасомъ.-- А я почемъ знаю, куда я дѣвалъ ее?.. Охъ! видно, опять надѣлалъ бѣдъ... Такъ вы, то-есть, навѣрное говорите, что я -- Арно дю-Тилль? Вы даже и не сомнѣваетесь въ томъ? а? Вы и побожитесь, что этотъ господинъ взялъ меня въ плѣнъ, и что я увелъ у него Гудулу? Побожитесь? да?
   -- Еще бы нѣтъ! Побожимся! побожимся! послышалось между солдатами.
   -- Ну, такъ это и не удивитъ меня, отвѣчалъ бѣдный конюшій какимъ-то страннымъ тономъ; вы, конечно, припомните, съ какой точки зрѣнія смотрѣлъ Мартэнъ на плутни и проказы своего двойника.-- Просто ни на волосъ не удивляетъ. Мнѣ казалось, правда, что я Мартэнъ... но вы говорите, что я Арно дю-Тилль, что я былъ здѣсь вчера; ну, я и не спорю. Да и какъ спорить, когда вы знаете навѣрное? Но, Боже мой, Боже мой! отъ-чего же это... какъ же это я опять принялся за прежнее? А сомнѣнія нѣтъ никакого: и Гудула, и увелъ, и деньги унесъ!.. Мое тутъ дѣло, чисто мое!.. Хорошо, по-крайней-мѣрѣ, что я знаю теперь мое настоящее имя... Арно дю-Тилль! Поди ты!
   Мартэна связали по рукамъ и по ногамъ и оставили въ лагерѣ до дальнѣйшаго рѣшенія его участи.
   -- Вотъ, думалъ онъ, лежа на влажной землѣ: -- вотъ и съумѣлъ показать себя! Вотъ и исполнилъ барскій приказъ!.. А еще хвастался!.. Да вѣдь чортъ же зналъ, что я увелъ вчера эту проклятую Гудулу! Кабы не она, кабы я не былъ здѣсь въ плѣну, я ужь, конечно, доказалъ бы барину, что мы не изъ какихъ-нибудь первоученокъ, что мы знаемъ, какъ повести дѣло, да!.. А постой-ка! можетъ, я ужь и доказалъ, можетъ, мнѣ только кажется, что я здѣсь, а я, можетъ, теперь съ бариномъ, ѣду съ нимъ въ Сен-Кентенъ? Да и отъ-чего бы нѣтъ?.. Вѣдь случалось же прежде, что ты вотъ, кажется, былъ въ церкви и читалъ Отче, а выходитъ, что ходилъ съ записочкой къ г-жѣ Діанѣ...
   

X.
Военная хитрость.

   На этотъ разъ, случай опять съигралъ штуку надъ Мартэномъ-Герромъ. Онъ далъ возможность двойнику Мартэна, шпіону Арно дю-Тиллю, сдѣлать именно то, чего ожидалъ отъ себя несчастный конюшій въ послѣднихъ мечтахъ своихъ. Когда Габріэль, счастливо избѣжавъ опасностей, пришелъ въ лѣсъ и пробрался къ тому мѣсту, гдѣ находился Вольпергъ съ копейщиками, нашего молодаго человѣка встрѣтилъ первый -- Арно дю-Тилль. Габріэль принялъ его за Мартэна.
   -- А, и ты здѣсь, Мартэнъ? сказалъ онъ шпіону.
   -- Здѣсь, сударь; отвѣчалъ Арно безъ малѣйшаго смущенія.
   -- Давно ужь ты пришелъ сюда?
   -- Да ужь поболѣе получаса.
   -- Но на тебѣ, кажется, другое платье?
   -- Точно такъ, сударь; я помѣнялся своимъ съ однимъ крестьяниномъ, который попался мнѣ на встрѣчу... я разсчелъ, что въ его платьѣ меня еще лучше не узнаютъ...
   -- Умно; а дурныхъ встрѣчь не было?
   -- Не было, сударь.
   -- За то была одна очень-пріятная, сказалъ баронъ де-Вольпергъ, подходя къ Габріэлю:-- онъ, плутъ, гдѣ-то подхватилъ прехорошенькую дѣвушку... кажется, непріятельскую маркитантку... она очень плакала, но онъ прогналъ ее... Свяжетъ, говоритъ, что въ ней проку...
   -- Ахъ, Мартэнъ, Мартэнъ! сказалъ Габріэль: -- ты опять за старое!
   -- Такъ, сударь, мимоходомъ... отвѣчалъ Арно.
   -- А какъ вы думаете, г. д'Эксме, продолжалъ баронъ де-Вольпергъ:-- не обождать ли намъ еще съ полчаса? Теперь еще нѣтъ полуночи; а мнѣ не хотѣлось бы прійдти къ Сен-Кентену ранѣе трехъ часовъ. Около этой поры Испанцы гораздо-менѣе караулятъ городъ...
   -- Я тѣмъ болѣе согласенъ съ вами, отвѣчалъ Габріэль:-- что адмиралъ будетъ ждать насъ ровно въ три часа. Мы такъ съ нимъ условились. Удастся ли только намъ пробраться...
   -- О, мы проберемся, сказалъ Арно: -- могу васъ увѣрить. Проходя подлѣ лагеря, я какъ-нельзя-лучше ознакомился съ его окрестностями, и проведу васъ теперь на славу.
   -- Мартэнъ! вскричалъ Габріэль:-- да ты ли это? Съ тобою просто чудеса творятся! Самъ пробрался, да еще окрестности осмотрѣлъ! Теперь, мой добрый Мартэнъ, я ужь не буду сомнѣваться въ твоей сметливости.
   Послѣ этихъ словъ, Габріэль отвелъ Вольперга нѣсколько въ сторону, съ тѣмъ, чтобъ окончательно условиться съ нимъ о предстоявшей попыткѣ. У нихъ начался довольно-продолжительный разговоръ; а шпіонъ принялся, между-тѣмъ, обдумывать, какъ наилучше воспользоваться ему своимъ новымъ положеніемъ.
   Покамѣстъ первые двое толкуютъ между собою, а послѣдній думаетъ, позвольте разсказать вамъ, какимъ образомъ удалось Арно заступить мѣсто Маргэна-Герра. Бѣжавъ, при помощи Гудулы, изъ непріятельскаго лагеря, двойникъ несчастнаго конюшаго цѣлые восьмнадцать часовъ укрывался въ анжимонскомъ лѣсу. Около вечера, онъ замѣтилъ случайно въ этомъ лѣсу лошадиные слѣды. Въ бойкомъ умѣ Арно тотъ же часъ мелькнула мысль, что замѣченные имъ слѣды были сдѣланы не крестьянскими лошадьми, а что тутъ навѣрное проѣзжали кавалеристы; что эти кавалеристы, по всему вѣроятію, тоже укрываются, потому-что, иначе, имъ бы не зачѣмъ было ѣздить по такимъ тропинкамъ, по которымъ и идти не легко, и что, слѣдовательно, эти кавалеристы должны быть французы. Арно рѣшился отъискать ихъ, и отъискалъ. Догадка не обманула его: то были дѣйствительно французы -- копейщики Вольперга. Здѣсь-то случай въ особенности услужилъ дю-Тиллю. Копейщики приняли его за Мартэна-Герра. Онъ, натурально, не отперся отъ имени своего двойника. Потомъ, прислушиваясь къ разговорамъ копейщиковъ, онъ узналъ, что они ждутъ виконта д'Эксме, что виконтъ отправился въ Сен-Кейгенъ для совѣщаній съ адмираломъ, и что, по возвращеніи Габріэля, копейщики пойдутъ тремя отдѣльными отрядами въ Сен-Кентенъ.
   На минуту, Арно дю-Тилль былъ однакоже въ довольно-затруднительномъ положеніи; но и тутъ ему удалось вывернуться.
   У него начали-было разспрашивать о Габріэлѣ, но онъ отвѣчалъ преспокойно:
   -- Баринъ скоро будетъ сюда; мы шли разными дорогами.
   Послѣ этого отвѣта, Арно оставили въ покоѣ.
   Мысль заступить на время мѣсто Мартэна-Герра очень поправилась шпіону. Арно сообразилъ немедленно, что для него вдвойнѣ выгодно исправлять должность конюшаго Габріэля; во-первыхъ: представлялась возможность жить даромъ, во-вторыхъ: возможность услужить конетаблю, слѣдя за поступками ненавистнаго ему и опаснаго для него человѣка. Съ другой стороны, Арно, правда, тревожила мысль, что Габріэль легко можетъ воротиться въ одно и то же время съ Мартаномъ Герромъ; но и въ этомъ отношеніи онъ придумалъ мѣру предосторожности: онъ отошелъ нѣсколько по-одаль отъ копейщиковъ и началъ поджидать Габріэля, съ тѣмъ, чтобъ въ случаѣ надобности какъ-нибудь напугать и удалить легковѣрнаго конюшаго. Но счастіе, какъ мы видѣли, послужило дю-Тиллю: Габріэль пришелъ одинъ и принялъ его за Мартэна.
   Спустя около получаса послѣ того, какъ Габріэль отвелъ Вольперга въ сторону, копейщики были раздѣлены на три отряда, и двинулись къ Сен-Кентену. Арно отправился вмѣстѣ съ Габріэлемъ.
   Между-тѣмъ, въ городѣ съ нетерпѣніемъ ждали обѣщанной помощи. Въ два часа утра, Колиньи самъ обошелъ условленные пункты и отдалъ необходимыя приказанія часовымъ, которыми на этотъ разъ были самые надежные изъ солдатъ. Потомъ, онъ взошелъ на одну изъ городскихъ башень. Тутъ, стараясь затаить дыханіе, онъ долго смотрѣлъ въ даль и прислушивался къ самомалѣйшему шуму; но издали никто не показывался, издали не доносилось никакого звука...
   Наконецъ, потерявъ терпѣніе, Колиньи сошелъ съ башни и отправился верхомъ, въ сопровожденіи нѣсколькихъ офицеровъ, къ одному изъ тѣхъ пунктовъ, которые были избраны для предстоявшей попытки ввести копейщиковъ Вольперга въ Сен-Кентецъ. Прибывъ туда, адмиралъ остановился на валу.
   Ровно въ три часа, изъ сомскихъ болотъ послышался крикъ филина.
   -- Ну, слава Богу! это они! вскричалъ Колиньи.
   Вслѣдъ за тѣмъ, по знаку адмирала, г. дю-Брёль, находившійся въ числѣ офицеровъ, которыхъ взялъ съ собою Колиньи, повторилъ слышанный крикъ.
   За этимъ крикомъ наступило глубокое молчаніе. Колиньи и свита его были неподвижны, какъ камень. Они ждали съ мучительнымъ нетерпѣніемъ.
   Вдругъ, въ той самой сторонѣ, откуда послышался крикъ филина, раздался мушкетный выстрѣлъ, и почти немедленно потомъ началась сильная перестрѣлка. Непосредственнымъ результатомъ этой перестрѣлки были стоны, крики и шумъ.
   Одинъ изъ отрядовъ копейщиковъ Вольперга былъ замѣченъ непріятелемъ.
   -- Боже! вскричалъ Колиньи: -- одного ужь нѣтъ!..
   Потомъ онъ поспѣшно сошелъ съ вала, сѣлъ на лошадь и поскакалъ къ Бастіону св. Мартина, куда слѣдовало прибыть другому отряду копейщиковъ.
   Здѣсь ожидала Колиньи новая пытка. Изъ-за черты Сен-Кентена послышался крикъ филина; ему отвѣчали изъ города тоже условленнымъ крикомъ, и почти въ-слѣдъ за тѣмъ тоже началась перестрѣлка, которая возвѣстила Сен-Кентенцамъ, такъ же, какъ и первая, гибель ста храбрыхъ воиновъ.
   -- Двѣсти погибшихъ! сказалъ Колиньи глухимъ голосомъ.
   И сѣвъ снова на коня, адмиралъ быстро понесся къ Ильскому-Предмѣстью, гдѣ надлежало ожидать третьяго отряда копейщиковъ. Адмиралъ пріѣхалъ туда первый. Свита догнала его уже спустя нѣсколько минутъ. Тутъ доносились до нихъ только стоны умирающихъ, да крики побѣдителей...
   Колиньи думалъ, что уже все погибло. Въ непріятельскомъ лагерѣ были всѣ на ногахъ. Значитъ, можно было допустить, что командиръ послѣдняго изъ ожидаемыхъ отрядовъ не рѣшится на попытку пробраться въ городъ. Иногда, Колиньи казалось даже, что этотъ послѣдній отрядъ былъ захваченъ и истребленъ въ одно и то же время съ которымъ-нибудь изъ первыхъ...
   По смуглымъ щекамъ Колиньи покатились слезы. Ихъ вызвала мысль, что черезъ нѣсколько часовъ жители Сен-Кентена, пораженные своею новою неудачею, потребуютъ сдачи города, и что даже, еслибъ они и не потребовали ея, Сен-Кентену уже не будетъ возможности сопротивляться.
   Вдругъ г. де-Брёль подошелъ къ Колиньи и сказалъ ему шопотомъ:
   -- Адмиралъ...
   Колиньи обернулся къ нему.
   -- Адмиралъ, посмотрите вонъ туда, въ ровъ, прибавилъ г. де-Брёль: -- видите, тамъ пробирается отрядъ кавалеріи... Что это они, или ужь не Испанцы ли затѣяли въ-расплохъ ворваться въ городъ?
   -- Теперь рѣшить нельзя, отвѣчалъ Колиньи тоже шопотомъ:-- надобно подождать...-- Но отъ-чего же это ступаютъ ихъ лошади такъ тихо? Просто ни малѣйшаго шума!.. Точно тѣни.
   А отрядъ все приближался къ тому мѣсту, гдѣ находились Колиньи и его свита.
   Когда онъ подошелъ къ этому мѣсту шаговъ на пятьдесятъ разстоянія, Колиньи самъ подалъ условленный знакъ. Отвѣтомъ былъ крикъ филина.
   Колиньи, въ упоеніи радости, кинулся въ караульню, и приказалъ отпереть ворота.
   Нѣсколько минутъ спустя, въ городъ вступило, въ глубокомъ молчаніи, сто всадниковъ. Они были закутаны въ длинные темные плащи. Тутъ только объяснилось, почему лошади ступали такътихо: копыта у нихъ были обвязаны лоскутьями холстины, въ которые былъ насыпанъ песокъ. Это средство вспало на мысль начальнику отряда тогда, когда онъ замѣтилъ, что топотъ лошадей погубилъ два другіе отряда. Этотъ начальникъ былъ -- Габріэль.
   Вѣсть о прибытіи копейщиковъ распространилась въ городѣ чрезвычайно-скоро. Двери всюду были отперты, въ окнахъ показался свѣтъ, и Габріэля встрѣтило множество горожанъ съ привѣтомъ и радостію.
   -- Теперь не время радоваться, друзья мои, сказалъ имъ Габріэль.-- Подумайте о тѣхъ, которые погибли за насъ... Ихъ было двѣсти человѣкъ...
   -- Да, отвѣчалъ Колиньи: -- мы жалѣли о нихъ и удивляемся имъ. Но вы, г. д'Эксме... Но какъ васъ благодарить намъ? Позвольте мнѣ, по-крайней-мѣрѣ, обнять васъ: вы, мой другъ, спасли Сен-Кентенъ дважды.
   -- Г. де-Колиньи, отвѣчалъ Габріэль:-- я желаю теперь только одного, чтобъ вы повторили мнѣ свои послѣднія слова спустя десять дней.
   

ЧАСТЬ ТРЕТІЯ.

I.
Памятная записка Арнольда Тиля.

   Благодѣтельной помощи только-что въ пору удалось пробраться въ Сен-Кентенъ, потому-что ужь начинало свѣтать. Усталаго, измученнаго Габріэля, не знавшаго отдыха въ-продолженіе четырехъ дней, адмиралъ Колиньи привелъ въ домъ ратуши, гдѣ хотѣлъ помѣстить его рядомъ съ комнатой, которую занималъ самъ. Тамъ обезсилѣвшій Габріэль бросился на постель и заснулъ такъ, какъ-будто ему ужь и не слѣдовало больше просыпаться.
   Онъ, въ-самомъ-дѣлѣ, проснулся не раньше четырехъ часовъ по полудни, и то Колиньи, войдя въ комнату, перервалъ этотъ сладкій, укрѣпительный сонъ, въ которомъ бѣдный молодой человѣкъ, не смотря на свои заботы, имѣлъ такую потребность. Въ-продолженіи дня, непріятель порывался на приступъ -- и былъ мужественно отраженъ. Но не было сомнѣнія, что на завтра попытка возобновится, и адмиралъ, уже испытавшій счастливые совѣты Габріэля, опять пришелъ къ нему за ними.
   Габріэль скоро всталъ и былъ готовъ принять Колиньи.
   -- Одно слово моему конюшему, адмиралъ, сказалъ онъ ему:-- и я въ вашей волѣ.
   -- Распоряжайтесь, виконтъ, отвѣчалъ Колиньи: -- потому-что безъ васъ испанское знамя теперь развѣвалось бы на этомъ домѣ; я вполнѣ могу сказать вамъ: вы у себя.
   Габріэль подошелъ къ дверямъ и крикнулъ Мартэна-Герра. Мартэнъ-Герръ явился. Габріэль отозвалъ его въ сторону.
   -- Мой добрый Мартэнъ, сказалъ онъ ему:-- я тебѣ еще вчера повторялъ, что довѣряю столько же твоей сметливосги, сколько вѣрности. И вотъ доказательство! Ты теперь же отправишься въ лазаретъ Ильскаго Предмѣстья и гамъ спросишь -- не мадамъ де-Кастро, а настоятельницу бенrдиктинокъ, почтенную мать Монику, и ее, не иначе, какъ только ее, попросишь извѣстить сестру Бени, понимаешь, сестру Бенv? извѣстить, что виконтъ д'Эксме, присланный отъ короля въ Сен-Кентенъ, будетъ къ ней черезъ часъ и проситъ подождать его. Видишь, г. Колиньи на нѣкоторое время задержитъ меня здѣсь; а ты знаешь, дѣло на жизнь и смерть налагаетъ на меня обязанность всегда ставить долгъ выше удовольствія. Ступай же, и пусть она, по-крайней-мѣрѣ, знаетъ, что душа моя съ ней.
   -- Она узнаетъ это, сударь, отвѣчалъ расторопный Мартэнъ и вышелъ, оставивъ своего господина съ меньшимъ нетерпѣніемъ и съ большимъ спокойствіемъ.
   Онъ прибѣжалъ къ лазарету Ильскаго Предмѣстья и принялся торопливо спрашивать сестру Монику.
   Ему показали настоятельницу.
   -- А, матушка! говорилъ, приступая къ ней, нашъ хитрецъ: -- какъ я радъ, что наконецъ нашелъ васъ! мой бѣдный господинъ былъ бы очень-огорченъ, еслибъ мнѣ не удалось исполнить его порученія къ вамъ, а главное -- къ г-жѣ Діанѣ де-Кастро.
   -- Кто же ты такой, другъ мой, и отъ кого пришелъ? спросила настоятельница, изумленная и оскорбленная тѣмъ, что такъ дурно сохранена тайна, которую она ввѣрила Габріэлю.
   -- Я отъ виконта д'Эксме, возразилъ мнимый Мартэнъ-Герръ, прикинувшись простенькимъ добрякомъ.-- Вы, вѣрно, знаете виконта д'Эксме! Весь городъ только его и знаетъ.
   -- Конечно! отвѣчала настоятельница:-- я знаю нашего избавителя. Мы молились за него. Я вчера имѣла честь видѣть его и, по его обѣщанію, надѣялась увидѣть и сегодня.
   -- Онъ сейчасъ прійдетъ, мой благородный господинъ, онъ, сейчасъ прійдетъ. Г. Колиньи его задержалъ, и онъ въ нетерпѣніи послалъ меня впередъ къ вамъ и къ мадамъ де-Кастро. Не удивляйтесь, матушка, что я знаю и произношу это имя. Старинная, двадцать разъ испытанная вѣрность позволяетъ моему господину вѣрить мнѣ, какъ самому-себѣ, и у него нѣтъ секретовъ отъ честнаго, преданнаго слуги. У меня умъ и понятливость, какъ говорятъ другіе, только и есть на то, чтобъ любить и защищать его; но, по-крайней-мѣрѣ, этотъ инстинктъ у меня есть; въ немъ -- клянусь мощами святаго Кентена, мнѣ никто не откажетъ. О! простите меня, матушка, что я такъ клянусь въ вашемъ присутствіи. Я и не подумалъ объ этомъ; привычки, видите ли, притомъ порывъ сердца...
   -- Хорошо! хорошо! примолвила, улыбаясь, мать Моника.-- Такъ г. д'Эксме прійдетъ? Онъ кстати прійдетъ. Сестра Бени особенно желаетъ его видѣть; ей хочется слышать вѣсти о королѣ, который прислалъ его.
   -- Э, э! произнесъ Мартэнъ съ поддѣльнымъ смѣхомъ: -- онъ прислалъ его въ Сен-Кентенъ; но, я думаю, не къ мадамъ Діанѣ.
   -- Что ты хочешь сказать? возразила настоятельница.
   -- Я говорю, сударыня, что я, любя виконта д'Эксме какъ господина и какъ брага, я по истинѣ радъ, что вы, такая почтенная, всѣми уважаемая женщина, немножко вмѣшались въ любовную интригу виконта и г-жи де-Кастро.
   -- Въ любовную интригу г-жи де-Кастро? вскрикнула испуганная настоятельницу.
   -- Э! разумѣется! возразилъ мнимый дурачекъ.-- Мадамъ Діана не могла не признаться вамъ во всемъ, вамъ, своей истинной матери, своему единственному другу!
   -- Она говорила мнѣ что-то о глубокой сердечной скорби, отвѣчала монахиня: -- но объ этой недостойной любви, объ имени виконта -- я ничего не знала, рѣшительно ничего!
   -- Да, да! вы запираетесь... изъ скромности, возразилъ Арно, покачивая головой съ значительнымъ видомъ.-- Оно такъ, по моему мнѣнію, вы прекрасно себя держите, и я, съ своей стороны, благодаренъ вамъ за это какъ-нельзя-больше. Дѣйствуете, покрайней-мѣрѣ, отважно! "А!" думаете вы про себя -- "король противится любви этихъ дѣтей? а! отецъ Діаны страшно разсердится, если только станетъ подозрѣвать, что они могутъ встрѣтиться? Хорошо! Я, святая, достойная женщина, пойду наперекоръ королевскому величеству и отцовской власти. Я прикрою бѣдныхъ любовниковъ святынею моего сана, моей личности; я устрою имъ свиданія; я вдохну имъ надежду, усыплю въ нихъ угрызенія совѣсти." Да! превосходно, великолѣпно вы дѣйствуете; понимаете?
   -- Господи! произнесла, сжавъ руки, изумленная, ужаснувшаяся настоятельница, робкая сердцемъ, пугливая совѣстью.-- Господи! и это наперекоръ отцу, королю, и мое имя, моя жизнь замѣшаны въ любовную интригу! о!..
   -- Посмотрите-ка, сказалъ Арно:-- я вижу, вонъ мой господинъ самъ бѣжитъ благодарить васъ за ваше добро и спросить -- нетерпѣливый молодой человѣкъ!-- спросить, когда и какъ можетъ онъ, по вашей милости, увидѣть свою ненаглядную.
   Въ-самомъ-дѣлѣ прибѣжалъ запыхавшійся Габріэль. Но не успѣлъ онъ приблизиться, какъ настоятельница остановила его жестомъ и выпрямилась съ достоинствомъ.
   -- Ни шагу дальше и ни слова, г. виконтъ, сказала она.-- Теперь я знаю, съ какимъ титломъ, съ какою цѣлію ищете вы свиданія съ мадамъ де-Кастро. Не надѣйтесь же, чтобъ я стала помогать планамъ, едва-ли достойнымъ благороднаго человѣка. Я не только не должна и не хочу васъ больше слышать, но употреблю всю свою власть отнять у Діаны всякую возможность, всякій предлогъ увидѣть или встрѣтить васъ въ пріемной монастыря или въ лазаретѣ. Она свободна, я это знаю; она не произнесла обѣта, который ей предлагаютъ; но пока ей угодно оставаться подъ избраннымъ ею кровомъ нашего святаго монастыря, она всегда найдетъ во мнѣ хранительную защиту для своей чести, но не для своей любви.
   Настоятельница холодно поклонилась остолбенѣвшему отъ изумленія Габріэлю и удалилась, не дожидаясь его отвѣта, ни разу не оглянувшись на него.
   -- Что это значитъ? спросилъ Габріэль у своего милаго конюшаго послѣ минутнаго столбняка.
   -- Я знаю столько же, сколько вы, сударь, отвѣчалъ Арно, скрывъ свою тайную радость подъ озадаченнымъ видомъ.-- Мать-настоятельница, если правду сказать, приняла меня очень-дурно и сказала мнѣ, что она вовсе не знаетъ вашихъ намѣреній, но должна имъ препятствовать и помогать видамъ короля; что мадамъ Діана васъ не любитъ и никогда не любила.
   -- Діана меня не любитъ! вскричалъ Габріэль блѣднѣя.-- Увы! можетъ-быть, это и къ лучшему!.. Но я хочу еще разъ ее видѣть, хочу доказать, что я не равнодушенъ къ ней, не виноватъ передъ нею. Это -- свиданіе; оно мнѣ нужно, оно укрѣпитъ меня на подвигъ; ты, Мартэнъ-Герръ, непремѣнно долженъ помогать мнѣ добиться этого свиданія.
   -- Вы, сударь, знаете, униженно отвѣчалъ Арно;-- что я безотвѣтное орудіе вашей воли, что я повинуюсь ей во всемъ, какъ рука головѣ. Я употреблю всѣ свои силы, какъ и теперь, доставить вамъ, сударь, желанное свиданіе съ мадамъ де-Кастро.
   И, смѣясь себѣ подъ носъ, хитрецъ пошелъ вслѣдъ за пріунывшимъ Габріэлемъ обратно въ домъ ратуши.
   Потомъ, вечеромъ, послѣ ночнаго объѣзда вокругъ укрѣпленій, мнимый Мартэнъ-Герръ, оставшись одинъ въ своей комнатѣ, вынулъ изъ-за пазухи бумагу, и съ видомъ полнаго довольства принялся читать:
   "Счетъ Арно Тиля г-ну коннетаблю Монморанси, съ того дня, какъ онъ, Арно, былъ насильственно разлученъ съ г. коннетаблемъ." (Этотъ счетъ заключалъ въ себѣ столько же услугъ публичныхъ, сколько частныхъ.)
   "За то, что, будучи въ плѣну у непріятеля послѣ сен-лоранскаго дня, приведенный предъ лицо Филибера-Эммануэля, совѣтовалъ сему генералу отпустить коннетабля безъ выкупа, подъ тѣмъ предлогомъ, что г. коннетабль меньше сдѣлаетъ Испанцамъ вреда шпагой, нежели добра -- своими внушеніями королю.... пятьдесятъ экю.
   "За то, что хитрой уловкой вырвался изъ лагеря, гдѣ его, Арно, держали въ плѣну, и такимъ-образомъ сберегъ г-ну коннетаблю выкупную сумму, которую онъ не преминулъ бы великодушно заплатить, чтобъ воротить такого вѣрнаго, дорогаго слугу... сто экю.
   "За то, что искусно, неизвѣстными тропинками, провелъ отрядъ, который подъ начальствомъ виконта д'Эксме шелъ на помощь Сен-Кентену и адмиралу Колиньи, любезнѣйшему племяннику г-на коннетабля... двадцать ливровъ."
   Было въ записи г. Арно еще нѣсколько такихъ же нагло-корыстныхъ статей. Шпіонъ вторично прочелъ эту запись, поглаживая бороду. Окончивъ чтеніе, онъ взялъ перо и приписалъ слѣдующее:
   "За то, что, находясь въ услуженіи у виконта д'Эксме, подъ именемъ Мартэна-Герра; выдалъ сказаннаго виконта передъ настоятельницей бенидиктинокъ за любовника г-жи де-Кастро и такимъ образомъ надолго разлучилъ этихъ двухъ молодыхъ людей, что относится къ пользамъ г. коннетабля... двѣсти экю."
   -- Это, на-примѣръ, не дорого, подумалъ Арно:-- и вотъ статья, -- одна стоитъ многихъ! Итогъ довольно круглый. Мы подходимъ къ тысячѣ ливровъ, а съ маленькимъ воображеніемъ дойдемъ и до двухъ. Но если я ихъ буду имѣть! Право, брошу продѣлки, женюсь, буду отцомъ семейства, какимъ-нибудь ктиторомъ въ провинціальномъ приходѣ и, такимъ образомъ, осуществится мечта всей моей жизни, честная цѣль всѣхъ моихъ грѣшныхъ дѣяній.
   Арно легъ и заснулъ съ своей добродѣтельной рѣшимостью.
   На другой день, Габріэль просилъ его опять идти отъискивать Діану и не трудно угадать какъ было исполнено порученіе. Габріэль самъ оставилъ Колиньи съ тѣмъ, чтобъ пойдти развѣдать и разспросить. Но въ десять часовъ утра непріятель сдѣлалъ отчаянный приступъ: надо было бѣжать на укрѣпленія. Тамъ Габріэль, по обыкновенію, оказалъ чудеса храбрости, и дѣйствовалъ какъ-будто ему нужно было потерять двѣ жизни.
   Дѣло въ томъ, что ему нужно было спасать двѣ жизни.
   А главное, если онъ дастъ себя замѣтить, то, можетъ-быть, до Діаны дойдутъ о немъ слухи.
   

II.
Реформаторъ.

   Габріэль, изнемогая отъ усталости, возвращался съ крѣпости, вмѣстѣ съ Гаспаромъ Колиньи, когда проходившіе мимо два человѣка, разговаривая межlу собой, произнесли имя сестры Бени. Габріэль оставилъ адмирала и, догнавъ проходящихъ, торопливо спросилъ, не знаютъ ли они чего о сестрѣ Бени.
   -- О, Боже мой! нѣтъ, г. капитанъ, ничего не знаемъ, отвѣчалъ одинъ изъ разговаривавшихъ, который былъ не кто иной, какъ Жанъ Пекуа.-- По правдѣ сказать, мы съ товарищемъ не мало безпокоились, потому-что весь день не видать было доброй сестры Бени; а послѣ такого жаркаго дня, сколько несчастныхъ раненныхъ, которые нуждаются въ ея заботливости, въ ея улыбкѣ. Но мы скоро узнаемъ, не серьёзно ли она больна, потому-что завтра въ ночь ея очередь служить въ лазаретѣ: до-сихъ-поръ, она ни разу не пропускала очереди, а монахинь такъ не много, смѣняются онѣ такъ аккуратно, что имъ нѣтъ возможности увольнять своихъ сестеръ: развѣ только по рѣшительной необходимости. Стало-быть, завтра вечеромъ мы ее навѣрное увидимъ, и я поблагодарю Бога за нашихъ больныхъ: она умѣетъ такъ утѣшить, оживить человѣка!
   -- Благодарю, другъ, благодарю! сказалъ Габріэль, съ жаромъ пожимая руку Жану Пекуа, совсѣмъ неожидавшему такой чести.
   Гаспаръ Колиньи слышалъ, что говорилъ Жанъ Пекуа, и замѣтилъ радость Габріэля. Когда Габріэль подошелъ къ нему, онъ промолчалъ, но дома, когда они остались одни въ комнатѣ, гдѣ адмиралъ занимался дѣлами и отдавалъ приказанія, Гаспаръ сказалъ Габріэлю съ своей вкрадчивой, кроткой улыбкой:
   -- Я вижу, вы, мой другъ, принимаете живое участіе въ этой монашенкѣ, сестрѣ Бени?
   -- Такое же, какъ Жанъ Пекуа, отвѣчалъ Габріэль краснѣя:-- такое же, какъ, вѣроятно, и вы, адмиралъ, потому-что вы, точно такъ же какъ я, не могли не замѣтить, до какой степени она заботится о нашихъ раненныхъ, какое вліяніе на нихъ и на весь гарнизонъ производятъ ея слова, ея присутствіе.
   -- Зачѣмъ вы хотите меня обманывать, другъ мой? возразилъ адмиралъ съ какой-то грустью.-- Стало-быть, вы очень-мало довѣряете мнѣ, если рѣшились на такую ложь?
   -- Какъ! г. адмиралъ... проговорилъ Габріэль, въ конецъ смутившись:-- кто могъ внушить вамъ подозрѣніе?..
   -- Что сестра Бени не кто иная, какъ Діана де-Кастро? возразилъ Колиньи:-- и что вы страстно любите Діану де-Кастро?
   -- Вы это знаете? вскричалъ пораженный удивленіемъ Габріэль.
   -- Какъ же мнѣ этого не знать? отвѣчалъ адмиралъ: -- коннетабль развѣ мнѣ не дядя? А отъ него развѣ что-нибудь укроется при дворѣ? Развѣ мадамъ де-Пуатье не ухо короля? А г. Монморанси развѣ не сердце Діаны де-Пуатье? Но какъ все это, повидимому, касается значительныхъ выгодъ нашей фамиліи, то очень-естественно, что мнѣ тотчасъ же велѣно было стеречься и быть наготовѣ помогать видамъ моей благородной родни. Не прошло дня со времени вступленія моего въ Сен-Кентенъ на защиту крѣпости или на смерть, какъ получилъ я отъ дяди наказъ. Въ этомъ наказѣ не было ни извѣстій о движеніи непріятеля, ни военныхъ соображеній коннетабля, какихъ я ожидалъ. Совсѣмъ не то! Чрезъ тысячу опасностей провелъ онъ ко мнѣ вѣсть, что въ сен-кентенскомъ монастырѣ бенедиктинокъ скрывается, подъ чужимъ именемъ, Діана де-Кастро, дочь короля, и что я долженъ неусыпно наблюдать за каждымъ ея шагомъ. Потомъ -- вчера, одинъ фламандскій лазутчикъ, котораго г. Монморанси подкупилъ во время своего плѣна, потребовалъ свиданія со мной въ южномъ проходѣ крѣпости. Я думалъ, что онъ пришелъ отъ имени дяди уговаривать меня не терять духа и возстановить славу Монморанси, померкшую въ сен-лоранскомъ пораженіи, сказать мнѣ, что король не замедлитъ усилить подкрѣпленіе, приведенное вами, Габріэль, и что во всякомъ случаѣ я долженъ лучше умереть на проломѣ, нежели сдать Сен-Кентенъ. О, нѣтъ, нѣтъ! подкупленный лазутчикъ не принесъ такихъ доблестныхъ рѣчей, которыя могли бы одушевить и вдохнуть силу; нѣтъ, я грубо ошибся! Этому человѣку нужно было только передать мнѣ, что виконтъ д'Эксме, прибывшій наканунѣ въ городъ, какъ-будто съ желаніемъ битвы и смерти, любитъ Діану де-Кастро, невѣсту моего кузена Франциска Монморанси, и что сближеніе любовниковъ можетъ помѣшать важнымъ планамъ моего дяди. Но, къ-счастію, думаетъ мой дядя, я случился губернаторомъ Сен-Кентена и моя обязанность -- употребить всѣ силы и средства разлучить Діану де-Кастро и Габріэля д'Эксме, ни подъ какимъ видомъ не давать имъ свидѣться, и такимъ образомъ содѣйствовать возвышенію и могуществу моей фамиліи.
   Все это сказано было съ видимой горечью и грустью. Но Габріэль чувствовалъ только ударъ, нанесенный его сердечнымъ надеждамъ.
   -- Итакъ, г. адмиралъ, сказалъ онъ съ подавленнымъ гнѣвомъ: -- это вы изволили предупредить настоятельницу бенедиктинокъ; вы, вѣрный внушеніямъ своего дяди, безъ-сомнѣнія, намѣрены отнять у меня всѣ пути, черезъ которые могъ бы я отъискать и увидѣть Діану?
   -- Замолчите, молодой человѣкъ!.. вскричалъ адмиралъ съ выраженіемъ непреклонной гордости.-- Но я васъ прощаю, примолвилъ онъ кротко: -- васъ ослѣпляетъ страсть; вамъ еще не было времени узнать Гаспара Колиньи.
   Въ звукахъ этихъ словъ было столько благородства и доброты, что подозрѣнія Габріэля исчезли; ему стало стыдно, что онъ допустилъ ихъ къ себѣ хотя на минуту.
   -- Простите! сказалъ онъ, протягивая руку Гаспару.-- Какъ могло прійдти мнѣ въ голову, что вы мѣшаетесь въ подобныя интриги?.. Простите, адмиралъ, тысячу разъ, простите!
   -- Хорошо, Габріэль, возразилъ Колиньи:-- я опять узнаю васъ, съ вашей юной, чистой душою. Да! не вмѣшаюсь я въ подобныя продѣлки: я презираю ихъ, презираю тѣхъ; которые ихъ затѣваютъ. Я вижу тутъ не славу, а стыдъ моей фамиліи, и не только не хочу пользоваться такими обстоятельствами, но краснѣю за нихъ. Если эти люди, которые устроиваютъ свое благоденствіе всѣми средствами, и честными и позорными, люди, которые для насыщенія своего честолюбія, своей жадности, не смотрятъ на горе и гибель себѣ подобныхъ, для достиженія своей низкой цѣли готовы шагнуть даже черезъ трупъ отечества, если эти люди мнѣ родня, то я считаю это казнью, которою Богъ хочетъ поразить мою гордость, напомнить мнѣ мое ничтожество; быть строгимъ къ самому-себѣ и справедливымъ къ другимъ -- для меня утѣшеніе, средство искупить проступки моихъ ближнихъ.
   -- Да! сказалъ Габріэль:-- я знаю, что честность и добродѣтели первобытныхъ христіанъ ваши свойства, адмиралъ, и еще разъ прошу прощенія, что рѣшился заговорить съ вами, какъ съ однимъ изъ тѣхъ придворныхъ господъ, незнающихъ ни вѣры, ни закона, которыхъ я такъ научился презирать и ненавидѣть.
   -- Увы! произнесъ Колиньи:-- скорѣй должно жалѣть ихъ, эти честолюбивыя ничтожества, этихъ бѣдныхъ, ослѣпленныхъ папистовъ... Но я забылъ, что передо мной не братъ по религіи. Да нужды нѣтъ! вы достойны быть нашимъ, Габріэль, и, рано или поздно, вы будете нашимъ. Да! Богъ, для котораго всѣ пути святы, приведетъ васъ къ истинѣ, я это предвижу, приведетъ чрезъ самую страсть къ истинѣ, и эта неровная борьба, въ которой любовь ваша не устоитъ противъ развращеннаго двора, кончится тѣмъ, что вдвинетъ васъ когда-нибудь въ наши ряды. Я почту себя счастливымъ, если, съ своей стороны, заброшу въ ваше сердце, мой другъ, первыя сѣмена божественной жатвы.
   -- Я уже зналъ, отвѣчалъ Габріэль: -- что вы, адмиралъ, принадлежите къ числу принявшихъ реформу, и въ васъ научился уважать преслѣдуемую партію. Не смотря на то... видите ли.!.. я слабъ духомъ, слабъ душой... чувствую, что всегда останусь одной религіи съ Діаной.
   -- Что жь? возразилъ Гаспаръ Колиньи, проникнутый, какъ всѣ его единовѣрцы, жаромъ прозелитизма:-- что жь! если мадамъ де-Кастро исповѣдуетъ религію добра и истины, она исповѣдуетъ нашу религію, и вы будете исповѣдывать, Габріэль. Вы также будете ее исповѣдывать, повторяю вамъ; потому-что этотъ безстыдный дворъ, съ которымъ вы, безразсудный! вступили въ борьбу, побѣдитъ васъ, и вы захотите мстить. Вы думаете, что г. Монморанси, который рѣшился завладѣть дочерью короля для своего сына, согласится уступить вамъ такую богатую добычу?
   -- Увы! можетъ-быть, я и не стану оспоривать у него этой добычи, отвѣчалъ Габріэль.-- Лишь бы только король сдержалъ данное мнѣ тайное обѣщаніе...
   -- Тайное обѣщаніе! Развѣ существуетъ оно?
   -- О! не говорите мнѣ этого, адмиралъ! вскричалъ Габріэль: -- не говорите мнѣ, что король не сдержитъ своего торжественнаго обѣщанія, потому-что тогда не только возмутятся мои вѣрованія, но -- чего я боюсь -- возмутится и шпага; тогда я сдѣлаюсь... не гугенотомъ, а убійцей.
   -- Нѣтъ, вы бы сдѣлались гугенотомъ, возразилъ Колиньи.-- Мы можемъ сдѣлаться мучениками, и никогда не будемъ убійцами... Но ваше мщеніе, не сдѣлавшись кровавымъ, будетъ не меньше жестоко, другъ мой. Вы будете намъ помогать своей юношеской отвагой, своимъ пламеннымъ усердіемъ, которое, можетъ-быть, покажется королю страшнѣй удара кинжаломъ. Сообразите, Габріэль, что мы захотимъ вырвать непринадлежащія права и привилегіи; подумайте, что не ограничится одною церковью наша грозная для развращенныхъ реформа. Вы могли видѣть, люблю ли я Францію, служу ли я ей. Что жь? я исповѣдую реформу, потому-что вижу въ ней величіе и будущую судьбу отечества. Габріэль! Габріэль! еслибъ вы хоть разъ прочли творенія нашего Лютера, вы бы увидѣли, какъ этотъ духъ свободнаго изслѣдованія, которымъ они дышатъ, вложилъ бы въ васъ новую душу, открылъ бы вамъ новую жизнь.
   -- Моя жизнь -- любовь къ Діанѣ, отвѣчалъ Габріэль:-- моя душа -- данное мнѣ Богомъ назначеніе, которое я надѣюсь исполнить.
   -- Любовь и назначеніе человѣка, возразилъ Гаспаръ:-- они должны, конечно, согласоваться съ любовью и назначеніемъ христіанина. Вы молоды, вы ослѣплены, другъ мой; но -- я слишкомъ предвижу и больно мнѣ предсказывать: несчастіе раскроетъ вамъ очи. Ваше благородство и душевная чистота рано или поздно навлекутъ на васъ бѣды среди этого развратнаго и злаго двора, подобно тому, какъ большія деревья во время грозы притягиваютъ молнію. Тогда вы размыслите о томъ, что я теперь говорю вамъ. Вы узнаете наши книги, вотъ эту, на-примѣръ, продолжалъ адмиралъ, взявъ со стола открытый томъ.-- Вы поймете эти смѣлыя, строгія, но справедливыя и прекрасныя слова, которыя говоритъ намъ такой же молодой человѣкъ, какъ вы, совѣтникъ бордоскаго парламента, Этьеннъ Боетійскій. Тогда, Габріэль, скажете вы вмѣстѣ съ этой могучей книгой добровольнаго служенія: "Что за несчастіе, что за мука видѣть, какъ безчисленная толпа не повинуется, а служитъ -- не Геркулесу, не Самсону, а слабостямъ, женоподобію."
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ Габріэль: -- это опасная, дерзкая рѣчь, которая поражаетъ умъ... Впрочемъ, вы правы, адмиралъ: можетъ случиться, что когда-нибудь гнѣвъ втолкнетъ меня въ ваши ряды, что гоненіе заставитъ меня пристать къ гонимымъ. Но теперь, пока, жизнь моя такъ полна, что въ ней нѣтъ мѣста новой идеѣ, которую вы мнѣ предлагаете; у меня столько дѣла, что нѣтъ времени подумать о книгахъ.
   Не смотря на эту рѣчь, Гаспаръ Колиньи еще продолжалъ съ жаромъ развивать ученіе и идеи, которыя тогда, какъ молодое вино, бродили въ его головѣ. Долго тянулся разговоръ между страстнымъ молодымъ человѣкомъ и полнымъ убѣжденія реформаторомъ, однимъ -- рѣшительнымъ, пылкимъ, какъ дѣятельность, другимъ -- важнымъ, глубокимъ, какъ мысль.
   Впрочемъ, адмиралъ не ошибался въ своихъ мрачныхъ предсказаніяхъ: въ-самомъ-дѣлѣ, несчастію суждено было оплодотворить сѣмя, брошенное этой бесѣдой въ пламенную душу Габріэля.
   

III.
Сестра Бени.

   Былъ одинъ изъ ясныхъ, свѣтлыхъ вечеровъ августа мѣсяца. Еще не всходила луна на чистое, голубое, усѣянное звѣздами небо; но безъ нея ночь казалась еще таинственнѣе, задумчивѣе, очаровательнѣе.
   Эта мирная тишина составляла странную противоположность съ движеніемъ и шумомъ минувшаго дня. Испанцы сдѣлали два приступа одинъ за другимъ. Два раза были они отражены, по нанесли такой уронъ убитыми и ранеными, какой для горсти осажденныхъ былъ невыносимо-чувствителенъ. У осаждающихъ, напротивъ, были сильные резервы, и свѣжія войска легко замѣняли изнуренныхъ. И Габріэль, неизмѣнно бодрствовавшій на защиту крѣпости, боялся, что два дневные приступа не имѣли ли единственной цѣли ослабить противныя силы, чтобъ потомъ вѣрнѣе сдѣлать третій ночной и нечаянный приступъ. Однако пробило десять часовъ, и ничто не оправдывало его подозрѣній. Ни одного огонька не свѣтилось въ испанскихъ палаткахъ; ни въ лагерѣ, ни въ городѣ не слышно было ничего, кромѣ однообразныхъ откликовъ часовыхъ; и лагерь и городъ, казалось, отдыхали послѣ тяжелой дневной усталости.
   Итакъ, Габріэль, обойдя въ послѣдній разъ укрѣпленія, рѣшилъ, что теперь ему можно прервать на минуту это безпрестанное бодрствованіе, которымъ онъ окружалъ городъ, какъ сынъ больную мать. Со времени его прибытія, уже четыре дня Сен-Кентенъ выдерживалъ осаду. Еще четыре дня -- и Габріэль сдержитъ обѣщаніе, данное королю, и останется только королю сдержать свое обѣщаніе.
   Габріэль велѣлъ конюшему слѣдовать за собой, не сказавъ куда они идутъ. Со времени неловкаго происшествія съ настоятельницей, онъ началъ сомнѣваться, если не въ вѣрности, то по-крайней-мѣрѣ въ смышлености Мартэна-Герра, и потому остерегся сообщить ему драгоцѣнныя свѣдѣнія, полученныя отъ Жана Пекуа; а мнимый Мартэнъ-Герръ, думая, что сопутствуетъ своему господину въ военномъ обходѣ, очень удивился, замѣтивъ, что они направляются къ Бульвару-Королевы, гдѣ построенъ былъ обширный лазаретъ.
   -- Вы вѣрно желаете видѣть какого-нибудь раненнаго, сударь? спросилъ онъ.
   -- Тсъ! произнесъ Габріэль, положивъ палецъ на губы!
   Главное отдѣленіе лазарета, къ которому въ эту минуту приблизились Габріэль и Арно, было возлѣ укрѣпленій, недалеко отъ Ильскаго-Предмѣстья, самаго опаснаго мѣста; слѣдовательно, гутъ всего нужнѣе было пособіе. Лазаретъ помѣщался въ огромномъ строеніи, которое до начала осады служило фуражнымъ магазиномъ, а потомъ, по необходимости, было отдано въ распоряженіе врачей. Теплота лѣтней ночи позволяла держать двери отворенными для освѣженія воздуха, и потому Габріэль съ первой ступеньки наружной галереи могъ уже, при свѣтѣ безпрестанно-горѣвшихъ лампъ, видѣть внутренность наполненной страдальцами залы.
   Невыносимое было тамъ зрѣлище. Нѣсколько окровавленныхъ постелей стояли тамъ-и-сямъ; но этой роскошью пользовались только избранные. Большая часть несчастныхъ раненныхъ лежали на разостланныхъ по полу тюфякахъ, одѣялахъ, даже на соломѣ. То пронзительные, то жалобные вопли со всѣхъ сторонъ призывали врачей и ихъ помощниковъ, которые, не смотря на все усердіе, не могли поспѣть всюду. Они торопились дѣлать самыя, необходимыя перевязки, самыя нужныя отнятія членовъ, а прочіе должны были ждать. Лихорадочная дрожь или предсмертныя судороги корчили несчастныхъ мучениковъ; и если гдѣ-нибудь въ углу больной лежалъ молча и неподвижно, покрывавшая его съ головой простыня возвѣщала, что ему уже никогда не пошевельнуться и не простонать.
   При видѣ этой болѣзненной, мрачной картины, самое непоколебимое, самое развращенное сердце потеряло бы и мужество свое и безчувственность. Арно Тиль не могъ не вздрогнуть, а Габріэль -- не поблѣднѣть.
   Но вдругъ на этой внезапной блѣдности молодаго человѣка нарисовалась свѣтлая улыбка. Среди этого ада, въ которомъ было мукъ не меньше, чѣмъ въ дантовомъ, появилась кроткая Беатриче. Діана, или, лучше, сестра-Бени, тихая, задумчивая, прошла между больными.
   Никогда не казалась она очарованному Габріэлю прекраснѣе. Въ-самомъ-дѣлѣ, на придворныхъ праздникахъ золото, брильянты и бархатъ не были ей такъ къ-лицу, какъ въ этомъ уныломъ лазаретѣ простое платье и бѣлый клобукъ монахини. По этому правильному профилю, благородной поступи и утѣшительному взгляду, можно было принять ее за само Милосердіе, сошедшее въ мѣсто страданій. Мысль о христіанскомъ милосердіи не могла воплотиться въ лучшую форму, и трудно было представить себѣ что-нибудь трогательнѣе этой чудной красоты, наклоненной къ блѣдному, искаженному мученіемъ лицу; этой королевской дочери, протягивающей маленькую, робкую ручку къ безъименному умирающему солдату.
   Габріэль невольно подумалъ о Діанѣ де-Пуатье, безъ-сомнѣнія предававшейся въ эту самую минуту беззаботному мотовству и безстыднымъ любовнымъ интригамъ, -- подумалъ и, пораженный страшнымъ контрастомъ между двумя Діанами, тутъ же рѣшилъ, что Богъ создалъ добродѣтельную дочь для искупленія грѣховъ матери.
   Пока Габріэль, за которымъ, впрочемъ, не было порока мечтательности, предавался своимъ созерцаніямъ и сравненіямъ, не замѣчая, что время идетъ, внутри лазарета мало-по-малу распространилась тишина. Часъ уже былъ довольно-поздній, врачи кончили свои обязанности, движеніе и шумъ прекратились. Раненнымъ предписывалось молчаніе и спокойствіе, и усыпительное питье помогало этому предписанію. Слышались еще мѣстами жалобные стоны, но не было уже недавнихъ, раздирающихъ душу криковъ. Чрезъ полчаса все успокоилось, если только можетъ успокоиваться страданіе.
   Діана обращалась къ больнымъ съ послѣдними утѣшительными словами, и удачнѣе врачей внушала имъ спокойствіе и терпѣніе. Всѣ повиновались ея кротко-повелительному голосу. Удостовѣрившись, что для каждаго больнаго выполнено докторское предписаніе и что въ эту минуту въ ней уже тутъ надобности нѣтъ, Діана глубоко вздохнула, какъ-бы желая облегчить стѣсненную грудь, и подошла къ наружной галереѣ, вѣроятно, чтобъ вдохнуть свѣжаго вечерпяго воздуха и успокоиться отъ скорбей и мукъ человѣческихъ, глядя на Божіи звѣзды.
   Она оперлась на каменную балюстраду и устремленный на небо взоръ ея не замѣтилъ, что внизу, шагахъ въ десяти, стоялъ Габріэль, объятый восторгомъ, какъ передъ небеснымъ видѣніемъ.
   Довольно-рѣзкое движеніе Мартэна-Герра, который, казалось, не раздѣлялъ восторга Габріэля, воротило нашего влюбленнаго на землю.
   -- Мартэнъ, шепнулъ онъ конюшему:-- видишь, какой единственный случай мнѣ представляется. Я долженъ, я хочу воспользоваться имъ, хочу говорить, увы! можетъ-быть, въ послѣдній разъ, съ Діаной. Ты однако смотри, чтобъ не перервали насъ, и жди немного въ сторонѣ, по такъ, чтобъ могъ услышать мой голосъ. Ступай же, мой вѣрный слуга, ступай.
   -- Но, сударь, возразилъ Мартэнъ: -- развѣ вы не боитесь, что настоятельница...
   -- Она, вѣроятно, въ другихъ отдѣленіяхъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Притомъ, не время колебаться, когда предстоитъ вѣчная разлука.
   Мартэнъ, казалось, покорился и отошелъ, ворча себѣ подъ носъ проклятія.
   А Габріэль подошелъ ближе къ Діанѣ и, сдерживая голосъ, чтобъ не привлечь ни чьего вниманія, тихо произнесъ:
   -- Діана, Діана!
   Діана вздрогнула; по глаза ея, еще не успѣвшіе приглядѣться къ темнотѣ, не видѣли Габріэля.
   -- Меня зовутъ? сказала она:-- кто это тамъ назвалъ меня?
   -- Я! отвѣчалъ Габріэль, какъ-будто односложнаго звука Медеи довольно было, чтобъ его узнали.
   Этого звука дѣйствительно было довольно, потому-что Діана, безъ дальнихъ вопросовъ, сказала дрожащимъ отъ волненія и изумленія голосомъ:
   -- Вы, г. д'Эксме! это точно вы? что вы хотите сказать мнѣ здѣсь и въ эту пору? Если, какъ говорили мнѣ, у васъ есть для меня извѣстія отъ моего отца-короля, то вы очень-долго медлили и, наконецъ, дурно выбрали и мѣсто и время. Въ противномъ случаѣ, вы знаете, мнѣ нечего отъ васъ слышать, и я не хочу васъ слышать. Что же, г. д'Эксме? Вы не отвѣчаете? Или вы не поняли меня? Вы молчите? Что значитъ это молчаніе, Габріэль!
   -- Габріэль! Наконецъ-то! вскричалъ виконтъ.-- Я не отвѣчалъ, Діана, потому-что ваши холодныя слова оледенили меня, у меня не достало силъ заговорить съ вами тѣмъ же тономъ, какимъ вы говорили, называть васъ мадамъ де-Кастро. Довольно ужь и того, что я вамъ говорю: "вы!"
   -- Не зовите меня ни мадамъ де-Кастро, ни Діаной. Мадамъ де-Кастро не существуетъ больше. Передъ вами сестра Бени. Зовите меня сестрой, а я васъ буду звать братомъ!
   -- Какъ! Что это? вскричалъ Габріэль, отступая съ ужасомъ.-- Мнѣ называть васъ сестрой! зачѣмъ хотите вы, Боже мой! чтобъ я называлъ васъ сестрой?
   -- Но меня теперь всѣ такъ зовутъ, возразила Діана.-- Развѣ это имя такъ ужасно?
   -- О! да, да, ужасно! Или... нѣтъ! простите меня, я безумный. Это сладкое, очаровательное названіе; я привыкну къ нему, Діана, я привыкну къ нему... сестра моя.
   -- Видите, примолвила Діана съ горькой улыбкой.-- Вѣдь это настоящее христіанское названіе, которое всего больше прилично мнѣ; потому-что хоть я еще не произнесла обѣта, но уже монахиня въ душѣ и скоро надѣюсь быть монахиней въ дѣйствительности, какъ-только получу позволеніе короля. Не привезли ли вы мнѣ этого позволенія, братъ мой?
   -- О! произнесъ Габріэль съ горестью и упрекомъ.
   -- Боже мой! возразила Діана: -- увѣряю васъ, что въ этихъ словахъ нѣтъ ничего горькаго. Съ нѣкотораго времени я столько страдала среди людей, что мнѣ очень-естественно искать убѣжища у Бога. Не досада заставляетъ меня такъ дѣйствовать и говорить, а скорбь.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, въ выраженіи, съ которымъ говорила Діана, не было ничего, кромѣ скорби и грусти. А въ душѣ ея съ этой грустью сливалась невольная радость, отъ которой она не могла удержаться при видѣ Габріэля, Габріэля, котораго она когда-то считала погибшимъ для ея любви, для здѣшняго міра, и котораго теперь снова видитъ энергическимъ, мужественнымъ, можетъ-быть, нѣжнымъ.
   И, вопреки собственной волѣ, сама не зная какъ, спустилась Діана на двѣ или на три ступеньки лѣстницы, и, увлеченная непобѣдимою силою любви, приблизилась къ Габріэлю.
   -- Послушайте, сказалъ Габріэль:-- должно наконецъ прекратиться жестокому недоразумѣнію, которое терзаетъ насъ обоихъ. Я не въ силахъ сносить больше мысли, что вы дурно меня понимаете, предполагаете во мнѣ равнодушіе, или, кто знаетъ? можетъ-быть, ненависть. Эта страшная мысль тревожитъ меня, даже въ святомъ и трудномъ подвигѣ, который я долженъ совершить. Но отойдемте немного въ сторону... Сестра моя, вы еще не потеряли ко мнѣ довѣренности, не правда ли? Удалимтесь, пожалуйста, отъ этого мѣста; здѣсь, если не увидятъ насъ, то могутъ услышать, а я имѣю причины бояться, чтобъ по смутили пашу бесѣду, эту бесѣду, которая, повторяю вамъ, сестра моя, необходима для моего разсудка, для моего спокойствія.
   Діана уже не размышляла больше. Такія слова, произнесенныя такими устами, были для нея всемогущи. Она только поднялась на двѣ ступеньки, заглянуть въ залу, не нужна ли была тамъ, и замѣтивъ, что все спокойно и въ порядкѣ, воротилась къ Габріэлю и оперлась довѣрчивой рукой на вѣрную руку своего кавалера.
   -- Благодарю! сказалъ Габріэль:-- время дорого; чего я боюсь, знаете ли? я боюсь, чтобъ настоятельница, которая теперь знаетъ о моей любви, не помѣшала этому объясненію, объясненію важному, безукоризненному, какъ привязанность моя къ вамъ, сестра моя.
   -- Такъ вотъ отъ чего, возразила Діана:-- сама разсказавъ мнѣ сначала о вашемъ пріѣздѣ и желаніи говорить со мной, добрая мать Моника, вѣроятно узнавшая отъ кого-нибудь о нашемъ прошломъ, которое я, признаюсь, скрывала отъ нея, три дня не позволяла мнѣ выйдти изъ монастыря, хотѣла и сегодня удержать, но я не рѣшилась пропустить своей очереди въ лазаретѣ, я желала непремѣнно выполнить мою печальную обязанность. О, Габріэль! ее обманывать, этого кроткаго, достойнаго друга, съ моей стороны очень-дурно!
   -- Нужно ли повторять вамъ еще, возразилъ задумчиво Габріэль:-- что вы со мной все-равно какъ съ братомъ, что я долженъ, я хочу унять сердечный трепетъ и говорить вамъ только, какъ другъ... вѣчно преданный, который съ радостью умретъ за васъ, но который скорѣй будетъ внимать голосу своей печали, нежели любви... успокойтесь!
   -- Говорите же, братъ мой, сказала Діана.
   Боже мой! это ужасное и очаровательное названіе постоянно напоминало Габріэлю страшный, роковой выборъ, передъ которымъ судьба его поставила; оно, какъ волшебное слово, отгоняло горячую мысль, пробуждаемую въ душѣ его ночнымъ уединеніемъ и восхитительной красотою Діаны.
   -- Сестра, сказалъ онъ довольно-твердымъ голосомъ:-- мнѣ было рѣшительно необходимо видѣться и говорить съ вами; у меня были къ вамъ двѣ просьбы: одна относилась къ прошлому, другая -- къ будущему. Вы добры и великодушны, Діана; вы не откажете въ этихъ просьбахъ другу, который, можетъ-быть, ужь никогда не встрѣтитъ васъ въ здѣшнемъ мірѣ, и котораго страшное, роковое предназначеніе каждую минуту ставитъ въ смертную опасность.
   -- О! не говорите этого, не говорите этого! вскричала слабѣющая Діана, въ смущеніи измѣряя невольнымъ испугомъ силу своей любви.
   -- Я сказалъ вамъ это, сестра моя, продолжалъ Габріэль -- не для того, чтобъ встревожить васъ, а для того, чтобъ вы простили меня, сжалились надо мной; простили бы меня за тотъ страхъ, за ту печаль, которые я, вѣрно, навелъ на васъ въ послѣднее наше свиданіе въ Парижѣ. Я бросилъ въ ваше бѣдное сердце ужасъ и отчаяніе; увы! сестра моя, тогда не я, а лихорадочный бредъ говорилъ во мнѣ. Повѣрьте, я самъ не зналъ, что говорилъ! Страшное открытіе, которое сдѣлалъ я въ тотъ день, и котораго не могъ подавить въ себѣ, привело меня въ отчаяніе, въ безуміе. Вы, сестра моя, можетъ-быть, помните, что вслѣдъ за этимъ свиданіемъ я впалъ въ ту продолжительную, мучительную болѣзнь, которая могла стоить мнѣ жизни, или по-крайней-мѣрѣ разсудка!
   -- Еще ли мнѣ не помнить, Габріэль! вскричала Діана.
   -- Пожалуйста, не называйте меня Габріэлемъ! зовите лучше всегда братомъ! зовите меня братомъ! Это названіе, которое сначала пугало меня, теперь мнѣ нужно его слышать.
   -- Какъ хотите... братъ мой, отвѣчала удивленная Діана.
   Въ эту минуту, шагахъ въ пятидесяти отъ нихъ, послышался мѣрный звукъ шаговъ, и сестра Бени со страхомъ прижалась къ Габріэлю.
   -- Кто это идетъ? Боже мой! меня увидятъ! прошептала она.
   -- Это нашъ патруль, отвѣчалъ немного испугавшись Габріэль.
   -- Но они идутъ прямо къ намъ, чтобъ найдти или позвать меня. О! пустите, я ворочусь, пока они не подошли; дайте мнѣ спастись, умоляю васъ.
   -- Нѣтъ, поздно, возразилъ Габріэль, удерживая ее.-- Если вы побѣжите, васъ непремѣнно увидятъ. Лучше вотъ сюда, идите сюда, сестра моя.
   И, вмѣстѣ съ дрожащей отъ страха Діаной, Габріэль торопливо взобрался по лѣстницѣ, скрывавшейся въ крѣпостной стѣнѣ и приведшей ихъ на самыя укрѣпленія. Тамъ помѣстились они между пустой будкой и крѣпостными зубцами.
   Патруль прошелъ шагахъ въ двадцати, не замѣтивъ ихъ.
   -- Вотъ какой не защищенный пунктъ, подумалъ Габріэль, котораго все не оставляла господствующая мысль о защитѣ города.
   Но онъ скоро опять обратился къ Діанѣ, еще не совсѣмъ успокоившейся.
   -- Теперь успокоитесь, сестра моя, сказалъ онъ: -- опасность миновалась. Но слушайте меня, потому-что время идетъ, а у меня на сердцѣ еще двѣ тяжелыя ноши, которыя давятъ его. Вы не сказали, что прощаете мое сумасбродство, и это невыносимое бремя прошедшаго все еще лежитъ на мнѣ.
   -- Нужно ли прощать бредъ горячки и отчаянія? возразила Діана:-- нѣтъ, братъ мой; къ нимъ сострадаютъ, ихъ утѣшаютъ. Я не желала вамъ этихъ золъ, братъ мой! Прощайте, Габріэль!
   -- А! не довольно покориться, сестра моя, вскричалъ Габріэль: -- вамъ должно надѣяться. Для этого-то я и хотѣлъ васъ видѣть. Вы избавили меня отъ угрызеній совѣсти въ прошедшемъ -- благодарю васъ! Но вамъ надо еще облегчить грудь мою отъ тоскливаго страха за ваше будущее. Видите ли! вы -- одна изъ свѣтлыхъ цѣлей моего существованія. Мнѣ надо успокоиться на-счетъ этой цѣли, чтобъ, идя по дорогѣ жизни, обращать все вниманіе на однѣ путевыя опасности; мнѣ надо увѣриться, что я найду васъ въ концѣ моей дороги, встрѣчу вашу улыбку -- грустную, если паду, радостную, если восторжествую, но во всякомъ случаѣ -- улыбку дружескую. Поэтому, не должно быть между нами презрѣнія. Но, сестра моя, необходимо будетъ, чтобъ вы вѣрили мнѣ на-слово, чтобъ вы имѣли ко мнѣ немножко довѣрія; потому-что тайна, лежащая въ основаніи моихъ дѣйствій, не принадлежитъ мнѣ. Я клялся хранить ее, хочу, чтобъ другіе сдержали данное мнѣ обѣщаніе, и потому долженъ держать обѣщаніе, которое самъ другимъ далъ.
   -- Объяснитесь, сказала Діана.
   -- А! произнесъ Габріэль:-- вы видите, что я колеблюсь и уклоняюсь отъ прямой рѣчи, потому-что все думаю о платьѣ, которое теперь на васъ, о имени сестры, которымъ зову васъ, а главное, о глубокомъ уваженіи, которое къ вамъ чувствую; и не хочу я произнести ни одного слова, которое могло бы пробудить или слишкомъ-пылкія воспоминанія, или слишкомъ-опасныя мечты. Не смотря на то, долженъ сказать, что вашъ чудный образъ никогда не изглаживался, даже не слабѣлъ въ душѣ моей, что ничто и никто никогда не изгладитъ его во мнѣ.
   -- Братъ мой!.. прервала Діана смущенная и очарованная.
   -- О! выслушайте меня до конца, сестра моя, возразилъ Габріэль.-- Повторяю: ничто не потушило и ничто никогда не потушитъ во мнѣ этой пламенной... преданности вамъ, и я счастливъ тѣмъ, что думаю и говорю о ней; что бы ни случилось, мнѣ всегда будетъ не только позволено, даже почти велѣно любить васъ. Но... какого рода должна быть эта любовь -- одинъ Богъ знаетъ! Впрочемъ, я надѣюсь, что и мы скоро будемъ знать. А теперь, пока, вотъ о чемъ я хочу просить васъ, сестра. Съ довѣрчивостью къ Богу и вашему брату, вы предоставите дѣйствовать Провидѣнію и моей дружбѣ, не предаваясь ни надеждамъ, ни отчаянію. Поймите меня хорошенько. Вы когда-то мнѣ говорили, что любите меня и -- простите! я чувствую въ глубинѣ души, что вы еще можете меня любить, если будетъ угодно судьбѣ. Сверхъ-того, я хочу загладить горечь словъ, сказанныхъ мною въ бреду, когда я уходилъ отъ васъ изъ Лувра. Не должны мы ни обольщать себя пустыми надеждами, ни думать, что уже все для насъ копчено въ этомъ мірѣ. Ждите. Скоро я прійду къ вамъ сказать одно изъ двухъ. Или скажу: "Діана, я люблю тебя; вспомни наше дѣтство, вспомни свои обѣты; ты должна быть моей, Діана; употребимъ всѣ средства вымолить у короля согласіе на нашъ союзъ". Или скажу: "Сестра моя, неумолимая судьба противится нашей любви, не хочетъ, чтобъ мы были счастливы; тутъ ничто не зависитъ отъ насъ; тутъ нѣчто сверхъестественное -- стало между нами, сестра моя. Возьмите назадъ ваши обѣты; вы свободны; посвятите вашу жизнь другому. У васъ въ ней не будетъ ни ропота, ни сожалѣніи; нѣтъ, даже слезы будутъ лишнія. Склонимся молча и покоримся неизбѣжной судьбѣ. Мысль о васъ всегда будетъ мнѣ дорога и священна; но наши существованія, которыя могутъ -- слава Богу!-- длиться вблизи одно отъ другаго -- не могутъ слиться вмѣстѣ".
   -- Что за странная, что за ужасная загадка! невольно проговорила Діана, погруженная въ мрачное, полное страха раздумье.
   -- Вѣроятно, я въ состояніи буду разгадать вамъ эту загадку, возразилъ Габріэль.-- До-тѣхъ-поръ, не старайтесь понапрасну проникать въ бездну этой тайны, сестра моя; до-тѣхъ-поръ -- ждите и молитесь. Скажите же, обѣщаетесь ли вы вѣрить въ мое сердце и потомъ -- не питать безотрадной мысли объ отреченіи отъ свѣта, о заключеніи себя въ монастырской оградѣ? Обѣщаетесь ли служить вѣрѣ и надеждѣ, какъ служите вы человѣколюбію?
   -- Вѣрить вамъ, надѣяться на Бога, -- да! я могу вамъ теперь обѣщать это, братъ мой. Но зачѣмъ хотите вы, чтобъ я рѣшилась воротиться въ свѣтъ, если тамъ мнѣ не суждено вамъ сопутствовать? Я отдаю вамъ мою душу -- развѣ этого не довольно? зачѣмъ вы хотите, чтобъ я отдала и жизнь, когда, можетъ-быть, не вамъ прійдется мнѣ посвятить ее? Все -- и во мнѣ, и вокругъ меня -- такъ темно, Боже мой!
   -- Сестра! сказалъ Габріэль звучнымъ, торжественнымъ голосомъ:-- я прошу у васъ этого обѣщанія для того, чтобъ могъ спокойно и твердо идти по страшному, можетъ-быть, смертному пути, съ увѣренностью, что найду васъ свободной и готовой къ назначенному свиданію.
   -- Хорошо, братъ мой, я повинуюсь вамъ, сказала Діана.
   -- О! благодарю, благодарю! вскричалъ Габріэль.-- Теперь будущее -- мое! Хотите ли дать мнѣ руку въ подтвержденіе вашего обѣта, сестра моя?
   -- Вотъ вамъ рука, братъ мой.
   -- А! теперь я увѣренъ въ побѣдѣ, продолжалъ восторженный молодой человѣкъ.-- Мнѣ кажется, что уже ничто не будетъ противиться моимъ желаніямъ и намѣреніямъ.
   Но, какъ-будто двойное опроверженіе этой мечты -- со стороны города раздались голоса, которые звали сестру Бени, и въ то же время Габріэль услышалъ за собой легкій шумъ со стороны крѣпостнаго рва. Но онъ прежде всего занялся испугомъ Діаны.
   -- Меня ищутъ, меня зовутъ. Господи! Если найдутъ насъ вмѣстѣ! Прошайте, братъ мой, прощайте, Габріэль!
   -- До свиданья, сестра моя! до свиданья, Діана! Ступайте, я остаюсь здѣсь. Вы скажете, что вышли подышать чистымъ воздухомъ. До близкаго свиданья! еще разъ -- благодарю!
   Діана поспѣшила сойдти съ лѣстницы и пошла навстрѣчу людямъ, вооруженнымъ факелами, которые звали ее изо всѣхъ силъ, а впереди ихъ -- сама мать Моника.
   Кто же это, коварными внушеніями, пробудилъ бдительность настоятельницы? Кто, если не Арно, вмѣшавшійся съ своей смиренной фигурой въ толпу искавшихъ сестру Бени. Ни у кого не было такой невинной физіономіи, какъ у этого пройдохи! И онъ былъ похожъ на добраго Мартэнъ-Герра!
   Замѣтивъ издали, что Діана благополучно присоединилась къ матери Моникѣ и ея свитѣ, Габріэль успокоился и сбирался сойдти со стѣны, какъ вдругъ за нимъ возникла чья-то тѣнь.
   Человѣкъ, непріятель, вооруженный съ головы до ногъ, всходилъ на стѣну.
   Въ одну минуту Габріэль подбѣжалъ къ этому человѣку, поразилъ его ударомъ шпаги и съ громкимъ крикомъ: "тревога! тревога!" бросился къ тому мѣсту, гдѣ была приставлена къ стѣнѣ лѣстница, вся покрытая Испанцами.
   Ясно, что это было ночное нападеніе, и Габріэль не обманулся; непріятель сдѣлалъ днемъ два приступа, одинъ за другимъ, чтобъ вѣрнѣе нанести рѣшительный ударъ ночью.
   Но Провидѣніе привело Габріэля къ роковому мѣсту. Прежде, нежели второй непріятель успѣлъ ступить, въ-слѣдъ за первымъ, на платформу, Габріэль схватился за верхъ лѣстницы и упершись, для сильнѣйшаго толчка, ногой въ каменную будку, опрокинулъ въ ровъ и лѣстницу и десятокъ взбиравшихся по ней Испанцевъ.
   Крики сброшенныхъ въ ровъ людей смѣшались съ зовомъ Габріэля, который продолжалъ кричать: "къ оружію!" Между-тѣмъ, шагахъ въ двадцати виднѣлась другая лѣстница, и тамъ ужь не во что было упереться Габріэлю! Къ счастью, онъ замѣтилъ въ темнотѣ огромный камень; опасность удвоила его силы: онъ приподнялъ этотъ камень почти до парапета и оттуда толкнулъ его на лѣстницу. Эта огромная тяжесть разбила ее пополамъ и бывшіе на ней люди, сброшенные или убитые, попадали въ ровъ, къ ужасу слѣдовавшихъ за ними товарищей.
   Между-тѣмъ, крики Габріэля подняли тревогу; часовые распространили ее; трубы затрубили сборъ; раздался набатъ. Не прошло пяти минутъ, какъ ужь болѣе ста человѣкъ сбѣжались вокругъ виконта д'Эксме, готовясь вмѣстѣ съ нимъ отражать нападающихъ, стрѣляя въ остававшихся во рву непріятелей, которые не могли отвѣчать на выстрѣлы.
   Смѣлая выходка Испанцевъ не удалась. Въ сущности, она могла удаться только въ томъ случаѣ, когдабъ пунктъ нападенія не былъ защищенъ, какъ это имъ казалось. Но случившійся гамъ Габріэль предупредилъ нечаянность. Осаждающимъ осталось только бить отступленіе, что они скоро и сдѣлали, потерявъ немалое число убитыхъ и раненныхъ.
   Еще разъ былъ спасенъ городъ, и еще разъ -- по милости Габріэля.
   Но нужно было проидти еще четыремъ долгимъ днямъ, чтобъ данное королю обѣщаніе было исполнено.
   

IV.
Доблестное пораженіе.

   Неожиданный уронъ, понесенный осаждавшими, сначала привелъ ихъ въ уныніе; но они, казалось, догадывались, что не овладѣютъ городомъ до-тѣхъ-поръ, пока не лишатъ его всѣхъ средствъ къ защитѣ. Въ-продолженіи трехъ дней, они не дѣлали новаго приступа, но баттареи ихъ гремѣли, подкопы взрывались безпрестанно. Осажденные, дѣйствовавшіе съ нечеловѣческимъ мужествомъ, казались имъ непобѣдимыми; они нападали на стѣны, и стѣны были не такъ крѣпки, какъ грудь противниковъ. Башни рушились, рвы наполнялись землею, отъ стѣнъ оставались однѣ развалины.
   Потомъ, чрезъ четыре дня послѣ ночнаго нападенія, Испанцы рѣшились на приступъ. Это былъ восьмой и послѣдній день изъ выпрошенныхъ Габріэлемъ у Генриха II. Если осада непріятелей будетъ также неудачна и въ этотъ разъ, отецъ его спасенъ вмѣстѣ съ городомъ; иначе -- всѣ груды и усилія сдѣлаются безполезными; старикъ, Діана и самъ онъ, Габріэль, погибнутъ.
   Потому, нельзя описать неистовой отваги, съ какою онъ дѣйствовалъ въ этотъ роковой день. Трудно представить себѣ, чтобъ въ душѣ и тѣлѣ человѣка было столько силы и энергіи. Онъ не видѣлъ смертельной опасности; его занимала только мысль объ отцѣ и невѣстѣ, и онъ шелъ противъ копій, навстрѣчу пулямъ и ядрамъ, какъ-будто они не могли вредить ему. Брошенный камень ударилъ его въ бокъ, остріе копья скользнуло по головѣ, но онъ не чувствовалъ ранъ! онъ, казалось, былъ ополченъ отвагою; онъ ходилъ, бѣгалъ, поражалъ, ободрялъ голосомъ и примѣромъ. Его видѣли вездѣ, гдѣ грозила опасность. Какъ душа оживляетъ тѣло, такъ онъ одушевлялъ весь городъ: онъ дѣйствовалъ за десятерыхъ, за двадцать, за сто человѣкъ. И въ этомъ восторженномъ вдохновеніи ни хладнокровіе, ни благоразуміе не оставляли его. Однимъ, быстрымъ какъ молнія, взглядомъ, онъ замѣчалъ, гдѣ была опасность, и тотчасъ являлся тамъ. Потомъ, когда осаждавшіе уступали, а осажденные, наэлектризованные судорожною храбростію, брали очевидный перевѣсъ, Габріэль спѣшилъ на другой постъ, гдѣ сильнѣе грозила опасность, и, не уставая, не ослабѣвая, снова начиналъ свои историческіе подвиги.
   Такъ прошла четверть сутокъ, съ часа до семи.
   Въ семь часовъ, съ наступленіемъ ночи, Испанцы начали отступать со всѣхъ сторонъ. За нѣсколькими уцѣлѣвшими бастіонами, съ обрушившимися башнями и малочисленными израненными и изувѣченными солдатами, Сен-Кентенъ могъ продлить свою знаменитую защиту еще день, а можетъ-быть и нѣсколько дней.
   Когда послѣдній непріятель оставилъ послѣдній осажденный постъ, Габріэль, изнуренный усталостью и восторгомъ, упалъ на руки окружавшихъ его.
   Его отнесли съ тріумфомъ въ домъ ратуши.
   Впрочемъ, раны его были незначительны и истощеніе не могло быть продолжительно. Когда онъ пришелъ въ себя, адмиралъ Колиньи, съ сіявшимъ отъ радости лицомъ, стоялъ подлѣ него.
   -- Адмиралъ, было первое слово Габріэля:-- я не въ бреду, неправда ли? Сегодня въ-самомъ-дѣлѣ была страшная осада, которую мы опять отразили?
   -- Да, другъ мой, и частію по вашей милости, отвѣчалъ Гаспаръ.
   -- А восемь дней, данные мнѣ королемъ, прошли! вскричалъ Габріэль.-- О! благодарю тебя, Господи, благодарю!
   -- И для совершеннаго вашего выздоровленія я принесъ вамъ, другъ мой, прекрасныя вѣсти, продолжалъ адмиралъ.-- Пока мы защищали Сен-Кентенъ, составлялось, кажется, всеобщее ополченіе; одинъ изъ моихъ шпіоновъ, видѣвшій коннетабля и возвратившійся сегодня во время смятенія, донесъ мнѣ объ этомъ. Гизъ прибылъ въ Парижъ съ пьемонтской арміей и, согласившись съ кардиналомъ лотарингскимъ, приготовляетъ возстаніе городовъ. Сен-Кентенъ, опустошенный и разрушенный, уже не въ состояніи отразить первой осады, но его и наше дѣло сдѣлано -- и Франція спасена, другъ мой. Да, все вооружается за нашей вѣрной защитой; дворянство и всѣ сословія возстаютъ, рекрутовъ много, частныя приношенія сыплются, нанимаютъ два вспомогательные корпуса Германцевъ. Когда непріятель покончитъ дѣло съ нами, а это, къ-несчастію, не можетъ замедлиться, тогда, по-крайней-мѣрѣ, ему будетъ съ кѣмъ развѣдаться послѣ насъ. Франція спасена, Габріэль.
   -- Ахъ, адмиралъ, вы еще не знаете, какъ важны для меня эти вѣсти, продолжалъ Габріэль.-- Но позвольте сдѣлать одинъ вопросъ: не изъ тщеславнаго самолюбія хочу я его сдѣлать! вы хорошо меня знаете и не станете предполагать этого; но важныя, серьёзныя причины побуждаютъ меня спросить васъ, адмиралъ: мое восьмидневное присутствіе здѣсь было ли сколько-нибудь полезно для защиты Сен-Кентена?
   -- Во всемъ, другъ, во всемъ! отвѣчалъ Гаспаръ съ великодушною откровенностью.-- Въ день вашего пріѣзда, вы видѣли, безъ вашего неожиданнаго участія въ дѣлѣ, я уступалъ, я колебался предъ страшною отвѣтственностью, которую возложила на меня совѣсть; я готовъ былъ нести Испанцамъ ключи отъ города, ввѣреннаго мнѣ королемъ для защиты. На утро, вы довершили свое дѣло, введя въ городъ помощь, хотя слабую, но достаточную ободрить осажденныхъ! Не говорю уже о тѣхъ спасительныхъ совѣтахъ, которые вы давали нашимъ инженерамъ и артиллеристамъ. Не говорю о томъ блистательномъ мужествѣ, съ которымъ вы являлись вездѣ на каждомъ приступѣ. Но, четыре дни тому назадъ, кто спасъ нашъ городъ отъ ночнаго нападенія? Но, сегодня, кто съ неслыханною храбростью и счастьемъ выдержалъ сопротивленіе, которое я считалъ невозможнымъ? Вы, постоянно вы, другъ мой, присутствовавшій всюду и всюду готовый на защиту, такъ-что солдаты называютъ васъ уже не иначе, какъ капитанъ Пять-Сотъ! Габріэль! съ чистою радостью и съ глубокою признательностью говорю вамъ, вы первый и единственный спаситель этого города, а, слѣдовательно, и Франціи.
   -- О! благодарю васъ, адмиралъ, за эти добрыя, снисходительныя слова, сказалъ Габріэль.-- Но, простите! захотите ли вы повторить ихъ предъ его величествомъ?
   -- Не только захочу, другъ мой, продолжалъ адмиралъ:-- но это моя обязанность, а вы знаете, что Гаспаръ Колиньи не уклоняется отъ своихъ обязанностей.
   -- Какое блаженство! вскричалъ Габріэль:-- и какъ я буду обязанъ вамъ, адмиралъ! Но согласитесь увеличить эту обязательность: не говорите никому, прошу васъ, даже коннетаблю, особенно коннетаблю не говорите о томъ, чѣмъ я могъ быть полезенъ въ вашемъ славномъ подвигѣ. Пускай одинъ король знаетъ это. Его величество увидитъ, что я дѣйствовалъ не для славы и не для шума, по только для того, чтобъ выполнить условіе, и если ему угодно будетъ наградить меня, въ его рукахъ то, что для меня въ тысячу разъ дороже всѣхъ почестей и званій въ мірѣ. Да, адмиралъ, пусть онъ дастъ мнѣ это, и долгъ Генриха II, если только онъ существуетъ, будетъ уплаченъ сторицею.
   -- Награда дѣйствительно должна быть великолѣпная, сказалъ адмиралъ.-- Дай Богъ, чтобъ признательность короля не лишила васъ этой награды. Впрочемъ, я исполню, что вы желаете, Габріэль, и хотя мнѣ тяжело молчать о вашихъ заслугахъ, но, если вы того требуете, буду молчать.
   -- А! вскричалъ Габріэль: -- давно не былъ я такъ спокоенъ, какъ въ эту минуту. Какъ усладительно надѣяться и вѣрить немного въ будущее! Теперь я весело пойду на укрѣпленія, съ спокойной душой буду драться и, кажется, могу быть непобѣдимъ. Развѣ осмѣлится желѣзо или свинецъ коснуться человѣка, который надѣется?
   -- Впрочемъ, другъ мой, вы не очень на это разсчитывайте, съ улыбкой отвѣчалъ Колиньи.-- Я даже могу сказать вамъ напередъ, что эта увѣренность обманетъ васъ. Городъ почти открытъ; еще нѣсколько пушечныхъ выстрѣловъ разрушатъ послѣдніе остатки стѣнъ и башень. Къ-тому же, у насъ скоро не будетъ и рукъ -- солдатъ, которые до-сихъ-поръ замѣняли собою стѣны, мало. Въ слѣдующій приступъ непріятель овладѣетъ городомъ непремѣнно -- не будемъ обманывать себя несбыточною надеждой.
   -- Но развѣ г. Гизъ не можетъ прислать намъ помощи? спросилъ виконтъ д'Эксме.
   -- Г. Гизъ, отвѣчалъ Гаспаръ:-- не пожертвуетъ своими драгоцѣнными резервами для города, три четверти котораго уже взяты, и, разумѣется, хорошо сдѣлаетъ. Пускай бережетъ людей въ сердцѣ Франціи: тамъ они необходимы; а Сен-Кентенъ принесенъ въ жертву. Очистительная жертва, благодаря Бога, долго сопротивлялась; ей остается только пасть со славою, и объ этомъ мы позаботимся; не правда ли, Габріэль? Надо, чтобъ побѣда Испанцевъ подъ Сен-Кентеномъ обошлась имъ дороже пораженія. Теперь мы будемъ драться не для того, чтобъ спастись, но для того, чтобъ драться.
   -- Да! изъ удовольствія, для забавы! весело подхватилъ Габріэль: -- удовольствіе героевъ! Забава, достойная насъ! Ну! пусть будетъ такъ, будемъ держаться два, три, если можно, четыре дня. Заставимъ Филиппа II, Филибера-Эммануэля, Испанію, Англію и Фландрію стать въ-тупикъ передъ грудой развалинъ. Все-таки выиграемъ время для Гиза, а для себя -- комическую сцену. Какъ вы думаете?
   -- Я думаю, другъ мой, отвѣчалъ адмиралъ:-- что у васъ даже съ шуткой и игрой мѣшается слава.
   Какъ желали Габріэль и Колиньи, такъ и сбылось. Филиппъ II и его полководецъ Филиберъ-Эммануэлъ, раздраженные продолжительнымъ сопротивленіемъ города и безуспѣшностію своихъ приступовъ, не хотѣли отступить безъ побѣды въ одиннадцатый разъ. Они опять простояли три дня не дѣлая нападенія, и замѣнили своихъ солдатъ пушками, потому-что въ осажденномъ городѣ стѣны были рѣшительно не такъ тверды, какъ сердца защищавшихъ его. Въ эти три дня, адмиралъ и виконтъ д'Эксме старались по возможности поправить стѣны и подкопы; но, къ-несчастію, имъ не доставало рукъ. Въ полдень 26 августа не оставалось ни сажени неповрежденной стѣны. Домы стояли на виду, какъ въ простомъ, неукрѣпленномъ городѣ, и солдатъ было такъ мало, что нельзя было составить фронта въ одну шеренгу, даже на главныхъ пунктахъ.
   Самъ Габріэль долженъ былъ въ этомъ сознаться: еще до сигнала на приступъ, городъ ужь былъ взятъ.
   По-крайней-мѣрѣ, его взяли не чрезъ тотъ проломъ, который защищалъ Габріэль. Тутъ онъ стоялъ съ дю-Брёлемъ и Жаномъ Пекуа, и всѣ трое такъ искусно и отчаянно отражали непріятельскіе удары, что заставили нападавшихъ отступать три раза. Съ особеннымъ увлеченіемъ дрался Пекуа, такъ-что Габріэль два раза едва успѣвалъ спасать его въ запальчивыхъ промахахъ. И Пекуа на мѣстѣ поклялся Габріэлю въ вѣчной преданности ему.
   -- Теперь я ужь не такъ жалѣю о своемъ родномъ городѣ, вскричалъ онъ въ энтузіазмѣ: -- потому-что есть чѣмъ замѣнить любовь къ нему, и если Сен-Кентенъ далъ мнѣ жизнь, то виконтъ д'Эксме сохранилъ ее!
   Не смотря на эти геройскія усилія, городъ не могъ долѣе сопротивляться: укрѣпленія его превратились въ развалины, и пока Габріэль, дю-Брёль и Пекуа дрались, за ними улицы Сен-Кентена уже были наполнены непріятелями.
   Но храбрый городъ уступилъ только силѣ, и то чрезъ семьнадцать дней, послѣ одиннадцати приступовъ.
   Габріэль былъ въ Сен-Кентенѣ уже двѣнадцать дней, четверо сутокъ сверхъ даннаго обѣщанія!
   

V.
Арно Тилль продолжаетъ свои дѣлишки.

   Въ первую минуту, городъ былъ жертвою грабежа и кровопролитія. Но Филиберъ далъ строгое приказаніе прекратить безпорядокъ, и когда къ нему привели адмирала Колиньи, онъ гордо привѣтствовалъ его.
   -- Я не умѣю наказывать за храбрость, сказалъ онъ ему: -- и съ Сен-Кентеномъ будетъ поступлено такъ же, какъ если бы онъ сдался въ первый день приступа.
   И побѣдитель, столько же великодушный, какъ и побѣжденный, позволилъ адмиралу возражать на свои требованія.
   Сен-Кентенъ, разумѣется, объявленъ былъ испанскимъ городомъ, по тѣ изъ жителей, которые не хотѣли принять чужеземнаго подданства, могли удалиться, отказавшись, впрочемъ, отъ правъ собственности на свои дома. Всѣ солдаты и горожане были объявлены свободными, и Филиберъ удержалъ за собою только пятьдесятъ плѣнниковъ безъ различія возраста, пола и состоянія, по своему усмотрѣнію или по выбору своихъ капитановъ, съ тѣмъ, чтобъ выкупомъ за нихъ уплатить жалованье войскамъ. Имущества и личность прочихъ объявили неприкосновенными и Филиберъ принялъ всѣ мѣры противу безпорядковъ. Онъ даже не требовалъ денегъ отъ Колиньи. Адмиралу позволяли на другой день возвратиться въ Парижъ, къ дядѣ его коннетаблю Монморанси, который въ свою очередь встрѣтился не съ такими безкорыстными побѣдителями: за него Франція должна была заплатить добрый выкупъ. Но Филиберъ-Эммануэль считалъ за честь сдѣлаться другомъ Гаспара и не хотѣлъ оцѣнить его свободы.
   Эти условія, доказывавшія болѣе благосклонности, нежели сколько можно было ожидать, приняты были адмираломъ съ покорностью, а жителями съ боязливою радостью. На кого-то, дѣйствительно, падетъ выборъ Филибера? Это должно было рѣшиться на другой день, и наканунѣ его самые надменные сдѣлались уклончивыми, и самые богатые громко говорили о своей бѣдности.
   Арно Тилль, дѣйствуя по-прежнему дѣятельно и ловко, провелъ ночь въ размышленіяхъ о своихъ дѣлахъ и придумалъ весьма-выгодный оборотъ. По утру онъ одѣлся въ самое лучшее свое платье и отправился по улицамъ, наполненнымъ побѣдителями всѣхъ націй, Германцами, Англичанами, Испанцами и проч.
   -- Что за вавилонское смѣшеніе языковъ! думалъ озабоченный Арно, прислушиваясь къ разнохарактернымъ звукамъ.-- Съ тѣмъ, что я знаю по-англійски, не удастся мнѣ потолковать ни съ однимъ изъ этихъ Франтовъ. Одни говорятъ: "Carajo!", другіе "Goddam!", третьи "Tausend sapperment!", и ни одинъ...
   -- Стой! закричалъ позади Арно довольно-мощный голосъ.
   Арно поспѣшно оборотился на этотъ зовъ, въ которомъ слышалось достаточное познаніе французскаго языка.
   То былъ высокій, рыжій мужчина, съ лицомъ довольно-плутоватымъ для торгаша, и весьма-глупымъ для обыкновеннаго человѣка. Тилль съ перваго взгляда узналъ въ немъ Англичанина.
   -- Что вамъ угодно? спросилъ онъ.
   -- Ты плѣнникъ, вотъ что мнѣ угодно, отвѣчалъ военный человѣкъ съ замѣтно англійскимъ произношеніемъ, которому Тилль тоже началъ подражать для большей понятности.
   -- Отъ-чего же я, а не другой? отвѣчалъ онъ:-- не ткачъ, напримѣръ, что тамъ идетъ?
   -- Потому что ты одѣтъ лучше, нежели ткачъ, отвѣчалъ Англичанинъ.
   -- Ахъ, да! сказалъ Арно:-- а какое вы имѣете право меня останавливать; кажется, вы не больше, какъ простой солдатъ?
   -- О! я дѣйствую не отъ себя, отвѣчалъ Англичанинъ: -- а по приказанію моего начальника, лорда Грея, который командуетъ здѣсь Англичанами, и которому герцогъ Филиберъ-Эммануэль назначилъ на его долю, за труды, трехъ плѣнныхъ, двухъ благородныхъ и одного горожанина, съ выкупомъ, какой они въ состояніи за себя дать. А мой начальникъ, зная, что у меня и руки и глаза исправны, поручилъ мнѣ идти на охоту и достать трехъ цѣнныхъ плѣнниковъ. Ты хорошая дичь изъ тѣхъ, которыхъ я досихъ-поръ видѣлъ и потому я беру васъ за воротъ, господинъ горожанинъ.
   -- Много чести для бѣднаго конюшаго, скромно отвѣчалъ Арно.-- А кормить хорошо будетъ вашъ начальникъ?
   -- Дуралей! развѣ ты думаешь, что онъ долго будетъ тебя кормить? сказалъ солдатъ.
   -- Да пока не вздумаетъ отпустить меня! отвѣчалъ Арно.-- Вѣдь не уморитъ же голодомъ.
   -- Гм! а если въ-самомъ-дѣлѣ я принялъ ободранную кошку за пушистую лисицу?
   -- Опасно, синьйоръ-служивый, сказалъ Арно: -- и если лордъ Грей обѣщалъ вамъ что-нибудь за коммиссію, то за меня достанется вамъ развѣ двадцать или тридцать палокъ. Если это вамъ пріятно, то совѣтую взять меня.
   -- Ты, можетъ-быть, и правду говоришь! отвѣчалъ Англичанинъ, всматриваясь въ плутоватые глаза Арно:-- пожалуй, я съ тобой потеряю и то, что обѣщалъ мнѣ лордъ Грей, т. е., одинъ ливръ со ста ливровъ, которые онъ получитъ за мою дичь.
   -- А, вотъ кого мнѣ надо! подумалъ Арно.-- Эй! товарищъ-непріятель, сказалъ онъ громко:-- если я укажу вамъ на богатую добычу, на плѣнника, который стоитъ десять тысячь ливровъ, напримѣръ, будете ли вы мнѣ благодарны, а?
   -- Десять тысячь! вскричалъ Англичанинъ:-- сказать правду, такіе плѣнники не часто попадаются! Значитъ, мнѣ достанется сто ливровъ, хорошій кушъ!
   -- Да, но пятьдесятъ изъ нихъ слѣдовало бы дать другу, который укажетъ дорогу. По правдѣ-то, а?
   -- Ну! пусть такъ, сказалъ солдатъ послѣ минутнаго раздумья: -- но веди сейчасъ же къ этому человѣку и скажи мнѣ, какъ его зовутъ.
   -- За нимъ не далеко ходить, продолжалъ Арно.-- Нѣсколько шаговъ въ эту сторону. Постойте, я не хочу показываться съ вами на площади. Дайте мнѣ спрятаться за уголъ этого дома, а сами идите дальше. Видите на балконѣ господина, который разговариваетъ съ горожаниномъ?
   -- Вижу, сказалъ Англичанинъ:-- этотъ-то и есть мой?
   -- Онъ-то и есть нашъ.
   -- А какъ его зовутъ?
   -- Виконтъ д'Эксме.
   -- А! право, вскричалъ солдатъ: -- такъ вотъ онъ, виконтъ-то д'Эксме! о немъ много толковали въ лагерѣ. Развѣ онъ такъ же богатъ, какъ храбръ?
   -- Я за это ручаюсь.
   -- Такъ ты его хорошо знаешь?
   -- Еще бы! я его конюшій.
   -- А, Іуда! невольно воскликнулъ солдатъ.
   -- Нѣтъ, спокойно отвѣчалъ Арно:-- потому-что Іуда повѣсился, а я не повѣшусь.
   -- Можетъ-быть, тебя избавятъ отъ труда! сказалъ Англичанинъ.
   -- Увидимъ, отвѣчалъ Арно:-- а наше условіе, да или нѣтъ?
   -- Да! продолжалъ Англичанинъ: -- я отведу твоего господина къ милорду, а послѣ ты мнѣ укажешь еще одного дворянина и какого-нибудь зажиточнаго горожанина, если знаешь.
   -- Знаю въ ту же цѣну, за половину барышей.
   -- Пускай такъ, чортовъ хожалый.
   -- Вотъ хожалый, сказалъ Арно.-- Только безъ плутней! Между плутами плутней не бываетъ. Впрочемъ, я васъ поймаю; вашъ начальникъ платитъ наличными?
   -- Наличными и впередъ; ты пойдешь съ нами къ милорду, подъ видомъ виконтова конюшаго; я получу свою долю, и тутъ же раздѣлимъ ее. Но ты, въ благодарность, поможешь мнѣ огъискать втораго и третьяго плѣнника.
   -- Увидимъ, сказалъ Арно:-- сначала займемся первымъ.
   -- Мигомъ сдѣлаемъ, отвѣчалъ солдатъ:-- твой господинъ слишкомъ суровъ на войнѣ, такъ ему надо быть добрымъ во время мира, мы это знаемъ. Ступай впередъ и стань за нимъ; увидишь, что мы своего дѣла мастера.
   Арно оставилъ своего достойнаго спутника. Войдя въ комнату, гдѣ Габріэль разговаривалъ съ другомъ своимъ Жаномъ Пекуа, Арно спросилъ, не нуженъ ли онъ ему. Онъ еще говорилъ, когда вошелъ солдатъ. Англичанинъ шелъ прямо къ виконту, который смотрѣлъ на него съ изумленіемъ; низко поклонившись ему, солдатъ спросилъ:
   -- Я имѣю честь говорить съ виконтомъ д'Эксме?
   -- Я дѣйствительно виконтъ д'Эксме, отвѣчалъ еще болѣе удивленный Габріэль:-- что вамъ надо отъ меня?
   -- Вашу шпагу, сударь, сказалъ солдатъ, поклонившись чуть не до земли.
   -- Тебѣ! возразилъ Габріэль, отступая съ невыразимымъ презрѣніемъ.
   -- Именемъ лорда Грея, моего начальника, сударь, отвѣчалъ неспѣсивый солдатъ. Вы въ числѣ пятидесяти плѣнниковъ, которыхъ господинъ адмиралъ долженъ выдать побѣдителямъ. Не извольте сердиться на меня, слабаго, что я долженъ былъ вамъ объявить эту непріятную новость.
   -- На тебя сердиться! сказалъ Габріэль:-- нѣтъ; но лордъ Грей могъ бы самъ спросить у меня шпагу. Я ему отдамъ ее, понимаешь?
   -- Какъ вамъ угодно, сударь.
   -- И надѣюсь, что твой начальникъ освободитъ меня за выкупъ?
   -- О! будьте увѣрены, будьте увѣрены, сударь, торопливо отвѣчалъ солдатъ.
   -- Такъ я иду за тобой, сказалъ Габріэль.
   -- Но это подло! вскричалъ Жанъ Пекуа.-- Вы напрасно соглашаетесь. Вы не житель Сен-Кентена! Вы не здѣшній!
   -- Господинъ Жанъ Пекуа говоритъ правду, продолжалъ Арно Тилль съ жаромъ, указывая солдату исподтишка на самого горожанина.-- Да, господинъ Жанъ Пекуа показалъ истинный путь; виконтъ не сен-кентенскій житель, и господинъ Жанъ Пекуа это знаетъ! господинъ Жанъ Пекуа знаетъ весь городъ! Онъ уже сорокъ лѣтъ здѣсь живетъ горожаниномъ и еще синдикъ общины! капитанъ стрѣлковой роты! Что вы на это скажете, господинъ Англичанинъ?
   -- Я скажу на это, отвѣчалъ сметливый Англичанинъ: -- что если это господинъ Жанъ Пекуа, то я имѣю приказаніе взять также и его: онъ тоже есть въ моемъ спискѣ.
   -- Я! вскричалъ горожанинъ.
   -- Вы сами, сударь, сказалъ солдатъ.
   Пекуа съ вопросительнымъ лицомъ посмотрѣлъ на Габріэля.
   -- Увы! другъ мой, съ невольнымъ вздохомъ сказалъ виконтъ д'Эксме:-- я думаю, что, исполнивъ наши воинскія обязанности во время битвы, мы лучше всего сдѣлаемъ, если признаемъ права побѣдителя. Рѣшимся, Пекуа!
   -- Идти за этимъ? спросилъ Пекуа, указывая на солдата.
   -- Безъ сомнѣнія, другъ мой. И, въ этомъ испытаніи, я утѣшаюсь тѣмъ, что мы будемъ вмѣстѣ.
   -- Ваша правда, виконтъ, сказалъ растроганный Жанъ Пекуа: -- вы слишкомъ добры, а если такой славный и храбрый капитанъ, какъ вы, не противится своей участи, то развѣ смѣетъ сѣтовать на нее простой горожанинъ? Ну! негодяй, продолжалъ онъ, обращаясь къ солдату: -- такъ и быть, я твой плѣнникъ, или твоего командира, что ли?
   -- И вы пойдете за мною къ лорду Грею, сказалъ Англичанинъ:-- и останетесь тамъ, если вамъ угодно, до-тѣхъ-поръ, пока не внесете порядочнаго выкупа.
   -- И останусь тамъ навсегда, чортовъ сынъ! вскричалъ Жанъ Пекуа.-- Или я умру или твоему командиру никогда не видать моего золота; пусть кормитъ меня, если онъ христіанинъ, до послѣдняго дня моей жизни, а я ѣмъ порядочно, предупреждаю тебя.
   Солдатъ испуганными глазами посмотрѣлъ на Арно Тилля, по тотъ разувѣрилъ его знакомъ и указалъ на Габріэля, который смѣялся надъ выходкой своего пріятеля. Англичанинъ успѣлъ понять шутку и началъ добродушно смѣяться.
   -- Такъ вы, сударь, и вы, сказалъ онъ:-- я васъ по...
   -- Ты пойдешь впередъ къ лорду Грею, съ негодованіемъ прервалъ его Габріэль: -- а мы сговоримся уже съ твоимъ господиномъ.
   -- Какъ вамъ угодно, почтительно отвѣчалъ солдатъ, и, отправившись впередъ, привелъ къ лорду Грею дворянина и горожанина, за которыми поодаль шелъ Арно Тилль.
   Лордъ Грей былъ скучный, тяжелый флегматикъ, и, считая воину торговлей, былъ въ дурномъ расположеніи духа, потому-что получилъ, вмѣсто платы себѣ и своимъ солдатамъ, выкупъ за трехъ несчастныхъ плѣнниковъ. Онъ принялъ Габріэля и Жана Пекуа съ холоднымъ достоинствомъ.
   -- А! такъ на мою долю достался плѣнникомъ виконтъ д'Эксме? сказалъ онъ, съ любопытствомъ осматривая Габріэля.-- Вы намъ надѣлали много хлопотъ, и еслибъ я вздумалъ запросить съ васъ столько выкупа, сколько вы причинили убытковъ Филиппу II, то мнѣ, я думаю, пришлось бы получить и Францію и Генриха.
   -- Я дѣйствовалъ, какъ умѣлъ, сказалъ Габріэль.
   -- Ваше умѣнье хорошо! поздравляю васъ, продолжалъ лордъ Грей.-- Но не въ томъ дѣло. Не смотря на чудеса, которыя вы сдѣлали, участь войны передаетъ васъ въ мою власть, васъ и вашу доблестную шпагу... О! не безпокойтесь, не безпокойтесь, прибавилъ онъ, увидѣвъ, что Габріэль хотѣлъ отдать ему свою шпагу.-- Но, чтобъ снова пріобрѣсть право дѣйствовать ею, чѣмъ вы можете жертвовать? Уладимъ это. Я знаю, что храбрость и богатство, къ-несчастію, не всегда живутъ вмѣстѣ. Впрочемъ, я не могу отказаться отъ всего. Пять тысячь экю... согласны ли вы такъ оцѣнить вашу свободу?
   -- Нѣтъ, милордъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Нѣтъ? Вы думаете, что это дорого? продолжалъ лордъ Грей.-- Эхъ! проклятая война! Бѣдная кампанія! Ну! четыре тысячи экю, не много, чортъ меня побери!
   -- Мало, милордъ, холодно отвѣчалъ Габріэль.
   -- Какъ, что вы говорите? вскричалъ Англичишшъ.
   -- Я говорю, продолжалъ Габріэль: -- что вы не такъ поняли мои слова, милордъ. Вы спросили меня, прилично ли взять за мою свободу пять тысячь экю, и я отвѣчалъ вамъ "нѣтъ"; потому-что по моей оцѣнкѣ я стою вдвое болѣе, милордъ.
   -- Хорошо! отвѣчалъ Англичанинъ: -- и въ-самомъ-дѣлѣ, вашъ король можетъ дать эту сумму, чтобъ сохранить такого храбраго воина.
   -- Я надѣюсь обойдтись безъ помощи короля, сказалъ Габріэль:-- и мое состояніе, безъ сомнѣнія, позволитъ мнѣ самому сдѣлать этотъ непредвидѣнный расходъ.
   -- Итакъ -- все къ лучшему, продолжалъ лордъ Грей, нѣсколько изумленный.-- Вы уплатите мнѣ десять тысячь экю; и, простите! въ какой срокъ?
   -- Разумѣется, сказалъ Габріэль: -- я не привезъ съ собою такой суммы въ осажденный городъ; притомъ, средства адмирала Колиньи и его друзей, я думаю, такъ же не велики, какъ мои, и я не хочу ихъ утруждать. Но если вы позволите отсрочить на нѣсколько времени, то мнѣ пришлютъ изъ Парижа...
   -- Очень-хорошо! сказалъ лордъ Грей: -- и въ случаѣ нужды, я положусь на ваше слово, которое стоитъ золота. Но, дѣло -- все дѣло, и какъ неудовольствія между нашими и испанскими войсками, можетъ-быть, заставятъ меня возвратиться въ Англію, то вы не оскорбитесь, если до совершенной уплаты я задержу васъ, не въ этомъ испанскомъ городѣ, изъ котораго я уѣзжаю, а въ Кале, гдѣ мой родственникъ Уэнтвортъ губернаторомъ. Согласны вы?
   -- Охотно, сказалъ Габріэль, и горькая улыбка мелькнула на его блѣдныхъ губахъ: -- я только попрошу васъ позволить мнѣ послать въ Парижъ за деньгами моего конюшаго, чтобъ не продолжить ни моего плѣна, ни вашей довѣренности.
   -- Совершенно справедливо, продолжалъ лордъ Грей: -- а пока не возвратится вашъ посланный, будьте увѣрены, что со стороны моего родственника вы не встрѣтите ни малѣйшей непріятности. Въ Кале вы будете пользоваться совершенною свободою... тѣмъ болѣе, что городъ укрѣпленъ и постоянно запертъ... и лордъ Уэнтвортъ доставитъ вамъ возможныя удовольствія: онъ любитъ поѣсть и тратитъ на это даже болѣе, нежели сколько бы слѣдовало. Но это его дѣло, и жена его, моя сестра, уже умерла. Я только хотѣлъ сказать, что вы не слишкомъ будете скучать.
   Габріэль молча поклонился.
   -- Теперь съ вами, продолжалъ лордъ Грей, обращаясь къ Пекуа, который въ-продолженіе предъидущей сцены не разъ подымалъ плечи отъ удивленія.-- Вы, кажется, тотъ горожанинъ, который предоставленъ мнѣ вмѣстѣ съ двумя дворянами.
   -- Я Жанъ Пекуа, милордъ.
   -- Ну, Жанъ Пекуа, какой выкупъ можно спросить съ васъ?
   -- О! я намѣренъ торговаться, милоръ. Дока на доку, какъ говорятъ. Вы можете хмурить брови, какъ вамъ угодно, я не самолюбивъ, и, по моему мнѣнію, не стою больше десяти ливровъ.
   -- Э! прервалъ лордъ Грей съ презрѣніемъ:-- вы заплатите сто ливровъ, это составитъ почти то, что я обѣщалъ солдату, который привелъ васъ сюда.
   -- Сто ливровъ, такъ и быть! милордъ, если вы такъ дорого меня цѣните, насмѣшливо отвѣчалъ Пекуа.-- Но не наличными деньгами, конечно.
   -- Какъ! не-уже-ли у васъ нѣтъ и этой ничтожной суммы? сказалъ лордъ Грей.
   -- Было, милордъ, отвѣчалъ Жанъ Пекуа: -- но я все роздалъ бѣднымъ и больнымъ во время осады.
   -- У васъ есть, по-крайней-мѣрѣ, друзья? родственники, можетъ-быть? продолжалъ поръ Грей.
   -- Друзья? на нихъ не надо очень разсчитывать, милордъ; родственники? у меня ихъ нѣтъ. Жена моя умерла, не оставивъ дѣтей, а, братьевъ у меня не было; остался одинъ двоюродный братъ...
   -- Ну! этотъ двоюродный братъ?.. сказалъ съ нетерпѣніемъ лордъ Грей.
   -- Онъ, милордъ, конечно, не откажетъ мнѣ въ требуемой суммѣ, но онъ живетъ въ Кале.
   -- А! съ недовѣрчивостію произнесъ лордъ Грей.
   -- Боже мой, да, милордъ, продолжалъ Жанъ Пекуа съ видомъ самой добродушной откровенности:-- моего двоюроднаго брата зовутъ Пьеръ Пекуа; онъ болѣе тридцати лѣтъ занимается оружейнымъ мастерствомъ въ Улицѣ-Мартруа, подъ вывѣской бога Марса.
   -- И онъ близокъ съ вами? спросилъ лордъ Грей.
   -- Я думаю, милордъ, -- я послѣдній изъ рода Пекуа, то-есть, онъ меня обожаетъ. Болѣе двухъ столѣтій тому назадъ, у одного Пекуа, нашего предка, было два сына; одинъ сдѣлался ткачемъ и поселился въ Сен-Кентенѣ, а другой -- оружейникомъ и отправился въ Кале. Съ-тѣхъ-поръ, Пекуа сен-кентенскіе ткутъ, а Пекуа въ Кале куютъ. Но, не смотря на разстояніе, которое раздѣляетъ ихъ, они любятъ другъ друга и помогаютъ, какъ только могутъ, какъ слѣдуетъ добрымъ родственникамъ и горожанамъ древняго рода. Пьеръ дастъ мнѣ сколько нужно для моего выкупа, я въ этомъ увѣренъ, хотя не видалъ его почти десять лѣтъ; потому-что вы, Англичане, не легко позволяете намъ, Французамъ, входить въ ваши укрѣпленные города.
   -- Да, да, привѣтливо сказалъ лордъ Грей: -- слишкомъ двѣсти десять лѣгъ, какъ ваши Пекуа въ Кале сдѣлались Англичанами.
   -- О! вскричалъ Жанъ съ жаромъ: -- Пекуа... потомъ вдругъ замолчалъ.
   -- Ну, прервалъ удивленный лордъ Грей:-- что Пекуа...
   -- Пекуа, милордъ, сказалъ Жанъ съ замѣшательствомъ, вертя свою шапку: -- Пекуа не вмѣшиваются въ политику, хотѣлъ я сказать. Англичане или Французы, Пекуа довольны, если могутъ зашибить деньгу молотомъ или бёрдомъ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ, кто знаетъ? весело примолвилъ лордъ Грей: -- вы, можетъ-быть, поселитесь ткачомъ въ Кале и сдѣлаетесь также подданнымъ королевы Маріи, и Пекуа, послѣ столькихъ лѣтъ, наконецъ соединятся.
   -- Можетъ-быть! добродушно отвѣчалъ Жанъ Пекуа.
   Габріэль не могъ опомниться отъ изумленія, слушая храбраго горожанина, который такъ геройски защищалъ городъ, а теперь такъ спокойно говорили о перемѣнѣ подданства, какъ-будто дѣло шло о перемѣнѣ сюртука. Но сдѣланный Жаномъ украдкой знакъ разувѣрилъ Габріэля и далъ ему замѣтить, что Пекуа задумалъ какую-то хитрость.
   Лордъ Грей скоро отпустилъ ихъ обоихъ.
   -- Завтра мы отправимся вмѣстѣ въ Кале, сказалъ онъ имъ: -- а до-тѣхъ-поръ вы можете заняться приготовленіями къ пути и проститься съ вашими знакомыми. Я полагаюсь на ваше слово и предоставляю вамъ полную свободу, тѣмъ болѣе, прибавилъ онъ съ особенною привѣтливостью:-- что ваши имена запишутся на заставахъ и изъ города не выпустятъ никого безъ позволенія губернатора.
   Габріэль не отвѣчая поклонился лорду Грею и удалился вмѣстѣ съ Пекуа, не замѣтивъ, что конюшій его, Мартэнъ-Герръ, остался въ домѣ Англичанина.
   -- Что ты задумалъ, другъ? сказалъ онъ Жану, когда они вышли.-- Можетъ ли быть, чтобъ у тебя не было ста ливровъ для выкупа? Зачѣмъ тебѣ такъ хочется ѣхать въ Кале? Развѣ этотъ оружейный мастеръ въ-самомъ-дѣлѣ существуетъ?
   -- Тише! отвѣчалъ Жанъ Пекуа съ таинственнымъ видомъ: -- въ этой испанской атмосферѣ я едва осмѣливаюсь разинуть рогъ. Вы, конечно, можете положиться на вашего конюшаго Маргэна-Герра?
   -- За него я отвѣчаю, сказалъ Габріэль: -- кромѣ забывчивости и нѣкоторыхъ вмѣшательствъ не въ свое дѣло, это вѣрнѣйшій человѣкъ въ мірѣ.
   -- Хорошо, отвѣчалъ Пекуа.-- Не надо отправлять его прямо отсюда въ Парижъ; повеземъ его въ Кале и пошлемъ оттуда.
   -- Но къ-чему всѣ эти предосторожности? спросилъ Габріэль.-- Я вижу, въ Кале у тебя пѣгъ никакой родни.
   -- Оно такъ! отвѣчалъ Пекуа: -- Пьеръ Пекуа существуетъ и привыкъ жалѣть объ оставленной родинѣ своей, Франціи; въ случаѣ нужды, если вы задумаете какой-нибудь геройскій подвигъ, онъ поможетъ охотно.
   -- Я догадываюсь, другъ мой, сказалъ Габріэль, сжимая руку своего спутника.-- Но ты слишкомъ-много разсчитываешь на меня; ты не знаешь, сколько было эгоизма въ этомъ мнимомъ геройствѣ; ты не знаешь, что въ будущемъ ждетъ меня другая обязанность, болѣе священная, если можно, нежели слава отечества.
   -- Ну, сказалъ Жанъ Пекуа: -- эту обязанность вы исполните, какъ и другія. А между другими, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ: -- и ту, которая явится, можетъ-быть, когда представится случай взять Кале вмѣсто выкупа за Сен-Кентенъ.
   

VI.
Продолженіе честныхъ продѣлокъ Арно дю-Тилля.

   Но оставимъ молодаго капитана и стараго горожанина съ ихъ геройскими замыслами и возвратимся къ конюшему и солдату, которые ведутъ разсчетъ въ домѣ лорда Грея.
   Солдатъ въ-самомъ-дѣлѣ, послѣ ухода двухъ плѣнпиковъ, потребовалъ обѣщанной платы, и командиръ, довольный его ловкостію, выдалъ ему слѣдовавшую сумму.
   Арно дю-Тилль, въ свою очередь, ждалъ своей доли, которую Англичанинъ добросовѣстно принесъ ему. Онъ нашелъ Тилля писавшаго въ углу свою безконечную ноту коннетаблю Монморанси И бормотавшаго про себя:
   "За то, что ловкимъ манеромъ подвелъ виконта д'Эксме въ число военноплѣнныхъ и такимъ-образомъ на нѣкоторое время избавилъ господина коннетабля отъ сказаннаго виконта..."
   -- Что ты тутъ дѣлаешь, пріятель? сказалъ солдатъ, ударивъ Арно по плечу.
   -- Что я дѣлаю? счетъ, отвѣчалъ мнимый Мартэнъ-Герръ.-- А что дѣлаетъ нашъ счетъ?
   -- Вотъ онъ, сказалъ солдатъ, положивъ деньги въ руку Арно, который началъ ихъ внимательно пересчитывать.-- Я держу свое слово и не жалѣю о деньгахъ. Ты мнѣ показалъ двухъ хорошихъ плѣнниковъ, особенно твоего господина, который не торговался, а напротивъ! Сѣдая борода упрямился; но, для горожанина, онъ тоже не слишкомъ-дуренъ, а безъ тебя я бы, пожалуй, сдѣлалъ еще хуже.
   -- Надѣюсь, отвѣчалъ Арно, опуская деньги въ карманъ.
   -- Ну, да еще не все кончено; ты видишь, что я хорошо плачу; теперь надо указать мнѣ третьяго плѣнника, еще одного благороднаго.
   -- Вотъ еще! сказалъ Арно: -- мнѣ больше некому услужить; выбирай какъ знаешь.
   -- Я это знаю, отвѣчалъ солдатъ: -- и не требую, а прошу тебя выбрать со мной изъ всѣхъ мужчинъ, женщинъ, стариковъ или дѣтей, кого бы изъ нихъ удобнѣе захватить.
   -- Какъ! спросилъ Арно:-- женщинъ тоже?
   -- Женщинъ особенно, сказалъ солдатъ: -- и если ты знаешь какую благородную, да богатую и еще хорошенькую, то намъ прійдется подѣлиться порядочнымъ кушемъ, потому-что милордъ Грей перепродалъ бы ее своему родственнику, лорду Уэнтворту, который гораздо-больше любитъ плѣнницъ, нежели плѣнниковъ.
   -- Къ-несчастію, ни одной не знаю, отвѣчалъ Тилль.-- А впрочемъ... но нѣтъ, нѣтъ; это невозможно.
   -- Отъ-чего невозможно, товарищъ? Развѣ мы здѣсь не побѣдители? кромѣ адмирала, никто не исключенъ изъ капитуляціи.
   -- Оно правда, сказалъ Арно: -- но не надо, чтобъ красотка, о которой я говорю, видѣла моего господина; а посадить ихъ въ тюрьму въ одномъ городѣ не значитъ разлучить.
   -- Гэ! а развѣ лордъ Уэнтвортъ не будетъ держать ее въ тайнѣ, хорошенькую-то?
   -- Да, въ Кале, въ раздумьи говорилъ Арно: -- а на дорогѣ... мой господинъ увидитъ ее и заговоритъ.
   -- Не увидитъ, если я захочу, отвѣчалъ Англичанинъ.-- У насъ пойдетъ два отряда, одинъ послѣ другаго, и если хочешь, отъ кавалера до красавицы будетъ два часа ходьбы.
   -- Да! но что скажетъ старый коннетабль? говорилъ про себя Арно.-- Если онъ узнаетъ, что я замѣшался въ это дѣло, то мнѣ не миновать висѣлицы.
   -- А развѣ онъ узнаетъ? развѣ кто-нибудь узнаетъ? продолжалъ искуситель.-- Ты самъ не скажешь, а иначе -- деньги что ли скажутъ, откуда онѣ пришли?
   -- А деньги будутъ порядочныя? спросилъ Арно.
   -- Пополамъ.
   -- Досадно! продолжалъ Арно: -- потому-что сумму дадутъ порядочную, нечего и говорить; отецъ не постоитъ.
   -- Отецъ принцъ или герцогъ? спросилъ солдатъ.
   -- Отецъ король, пріятель, и называется по имени Генрихъ II.
   -- Дочь короля здѣсь! вскричалъ Англичанинъ.-- Чортъ побери! Если ты теперь мнѣ не скажешь, гдѣ она, я, кажется, проглочу тебя, товарищъ! Дочь короля!
   -- И королева красоты, сказалъ Арно.
   -- О! лордъ Уэнтвортъ съ ума сойдетъ, продолжалъ солдатъ.
   -- Товарищъ, прибавилъ онъ, торжественно вынимая свой кошелекъ и открывая его: -- все твое, если скажешь, какъ зовутъ ее и гдѣ найдти.
   -- Ну! сказалъ Арно, невольно хватаясь за кошелекъ.
   -- Имя? спросилъ солдатъ.
   -- Діана де-Кастро, по прозванію сестра Бени.
   -- А гдѣ?
   -- Въ монастырѣ бенедиктинокъ.
   -- Бѣгу! вскричалъ Англичанинъ, и исчезъ.
   -- Все равно, думалъ Арно, возвращаясь къ своему господину:-- этого я не поставлю въ счетъ коннетаблю.
   

VII.
Лордъ Уэнтвортъ.

   Чрезъ три дня, 1-го сентября, лордъ Уэнтвортъ, губернаторъ Кале, принявъ наставленія отъ своего родственника, лорда Грея, и проводивъ его на корабль, отправлявшійся въ Англію, сѣлъ на лошадь и возвратился въ свой замокъ, гдѣ находились Габріэль и Пекуа, а въ другой комнатѣ Діана.
   Но мадамъ де-Кастро не знала, что она такъ близко отъ своего возлюбленнаго, и не имѣла съ нимъ никакого сообщенія во время переѣзда изъ Сен-Кентена.
   Лордъ Уэнтвортъ былъ прямо противоположнаго характера съ лордомъ Греемъ: какъ послѣдній былъ сухъ, холоденъ и скупъ, такъ первый живъ, любезенъ и щедръ. Онъ былъ красивъ, статенъ и ловокъ. Ему было около сорока лѣтъ, и нѣсколько сѣдыхъ волосъ уже серебрились въ его черныхъ, густыхъ кудряхъ. Но совершенно-юношеская осанка и горѣвшіе огнемъ сѣрые глаза доказывали, что онъ не старѣлъ душою; и дѣйствительно, онъ велъ такую веселую и бодрую жизнь, какъ человѣкъ лѣтъ двадцати-пяти.
   Сначала онъ вошелъ въ залу, гдѣ ожидали его виконтъ д'Эксме и Жанъ Пекуа, и привѣтливо, съ улыбкой поклонился имъ, какъ своимъ гостямъ, а не какъ плѣнникамъ.
   -- Добро пожаловать, виконтъ, и вы, сударь, сказалъ онъ имъ.-- Я очень радъ, что лордъ Грей привелъ васъ сюда, виконтъ, и радуюсь вдвойнѣ взятію Сен-Кентена. Не сѣтуйте на меня; но здѣсь, въ этомъ укрѣпленномъ мѣстѣ, развлеченія рѣдки и общество такъ ограниченно, что я радъ встрѣтить кого-нибудь, съ кѣмъ можно поговорить, и я, признаюсь, отъ души желаю, чтобъ вашъ выкупъ пришелъ какъ-можно-позже.
   -- Онъ прійдетъ дѣйствительно позднѣе, нежели я думалъ, милордъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Лордъ Грей вѣрно предупредилъ васъ, потому-что конюшій мой, котораго я намѣревался послать въ Парижъ, на пути завелъ споръ съ однимъ изъ солдатъ, провожавшихъ насъ, и раненъ въ голову, не опасно, правда, но все же рана задержитъ его въ Кале долѣе, нежели бы мнѣ хотѣлось.
   -- Тѣмъ хуже для него и тѣмъ лучше для васъ, виконтъ! сказалъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- Вы слишкомъ-любезны, милордъ, отвѣчалъ Габріэль съ горькой улыбкой.
   -- О, нѣтъ, нисколько; любезно было бы съ моей стороны отпустить васъ на-слово въ Парижъ. Но, повторяю вамъ, я эгоистъ и мнѣ слишкомъ-скучно: надо исполнить порученія моего недовѣрчиваго родственника, лорда Грея. Что тутъ дѣлать? Мы всѣ плѣнники и постараемся облегчить другъ другу непріятности нашего положенія.
   Габріэль молча поклонился. Ему дѣйствительно хотѣлось, чтобъ лордъ Уэнтвортъ отпустилъ его въ Парижъ. Но могъ ли онъ требовать такой довѣренности отъ человѣка, совершенно незнакомаго ему?
   -- Довольно, виконтъ, продолжалъ Уэптвортъ: -- и если вамъ не поправится помѣщеніе въ моемъ домѣ, вы можете найдти въ Кале другое, лучшее.
   -- О, виконтъ! сказалъ Габріэлю Жанъ Пекуа умоляющимъ голосомъ: -- если вы согласитесь занять прекрасную комнату въ домѣ моего двоюроднаго брата Пьера Пекуа, оружейнаго мастера, вы сдѣлаете честь и ему и мнѣ, сдѣлаете меня счастливымъ.
   -- Благодарю, другъ мой, сказалъ Габріэль: -- но право воспользоваться такимъ предложеніемъ, можетъ-быть, значило бы употребить его во зло.
   -- Нѣтъ, увѣряю васъ, перебилъ лордъ Уэнтвортъ: -- и вы совершенно-свободно можете принять квартиру у Пьера Пекуа. Это зажиточный горожанинъ, дѣятельный, искусный оружейникъ и самый честный человѣкъ. Я знаю его, нѣсколько разъ покупалъ у него оружіе; у него даже есть очень-хорошенькая -- дочь или жена, не знаю.
   -- Моя сестра, милордъ, сказалъ Жанъ Пекуа: -- моя двоюродная сестра Бабетта. А! да, она очень-привѣтлива, и еслибъ я не былъ такъ старъ... но родъ Пекуа отъ этого не прекратится: Пьеръ потерялъ жену, но она оставила ему двухъ весьма-живыхъ сыновей, которые будутъ развлекать васъ, виконтъ, если вы согласитесь принять искреннее гостепріимство моего двоюроднаго брата.
   -- И я не только согласенъ на это, но даже предлагаю вамъ, прибавилъ лордъ Уэнтвортъ.
   Габріэль началъ подозрѣвать (и не безъ причины), что губернатору хотѣлось избавиться отъ него. Такъ и думалъ лордъ Уэнтвортъ, который, какъ сказалъ повѣренный лорда Грея, предпочиталъ плѣнникамъ плѣнницъ.
   -- Итакъ, съ позволенія лорда Уэнтворта, сказалъ Габріэль, обращаясь къ Жану:-- я поселюсь, другъ мой, у твоего родственника.
   Жанъ Пекуа вспрыгнулъ отъ радости.
   -- Право, вы хорошо дѣлаете, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ: -- не потому, конечно, чтобъ мнѣ пріятно было разстаться съ вами; но въ стѣнахъ, окруженныхъ днемъ и ночью солдатами, гдѣ держитъ меня моя скучная обязанность, вамъ бы не всегда было такъ свободно, какъ въ домѣ этого добраго оружейника. А для молодаго человѣка нужна свобода, мы это знаемъ.
   -- Вы въ-самомъ-дѣлѣ, кажется, это знаете, сказалъ смѣясь Габріэль: -- и знаете всю цѣну независимости.
   -- О да, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ тѣмъ же веселымъ тономъ: -- я еще не въ тѣхъ лѣтахъ, когда порицаютъ свободу... А вы, господинъ Пекуа, продолжалъ онъ, обращаясь къ Жану:-- вы также разсчитываете на кошелекъ вашего родственника? Лордъ Грей сказалъ мнѣ, что вы надѣетесь получить отъ него сто экю для вашего выкупа.
   -- Все, что имѣетъ Пьеръ, принадлежитъ Жану, отвѣчалъ горожанинъ: -- такъ было всегда между Пекуа. Я былъ напередъ такъ увѣренъ въ пріемѣ моего родственника, что уже послалъ къ нему раненнаго конюшаго виконта д'Эксме; увѣренъ и въ томъ, что у него кошелекъ такъ же открытъ для меня, какъ двери его дома, и потому прошу васъ послать за нами одного изъ вашихъ людей, который принесетъ вамъ условленную сумму.
   -- Зачѣмъ это, господинъ Пекуа, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ:-- я васъ отпускаю на-слово. Завтра или послѣ завтра я буду у виконта д'Эксме и вмѣсто денегъ выберу у Пьера Пекуа какое-нибудь оружіе.
   -- Какъ вамъ угодно, милордъ, сказалъ Жанъ.
   -- Затѣмъ, господинъ д'Эксме, сказалъ губернаторъ:-- кажется, не нужно говорить, что каждый разъ, когда вы вздумаете посѣтить меня, будете приняты тѣмъ радушнѣе, что могли бы и не сдѣлать этого? Повторяю, въ Кале жизнь однообразна; безъ сомнѣнія, скоро узнаете это сами, и, надѣюсь, соединитесь со мною противъ общаго врага -- скуки. Вашъ пріѣздъ сюда для меня счастливый случай, и я воспользуюсь имъ сколько возможно; если вы будете удаляться, я надоѣмъ вамъ, предупреждаю васъ; а впрочемъ, вспомните, что вы свободны только вполовину, и другъ долженъ часто водить ко мнѣ плѣнника.
   -- Благодарю, милордъ, сказалъ Габріэль: -- но условія войны измѣнчивы и, въ замѣнъ вашей обязательности, прибавилъ онъ: -- сегодняшній другъ завтра сдѣлается снова непріятелемъ.
   -- О! сказалъ лордъ Уэнтвортъ:-- я обезпеченъ, даже, увы! слишкомъ обезпеченъ за моими неприступными стѣнами. Еслибъ Французамъ суждено было овладѣть снова Кале, то они не ждали бы этого двѣсти лѣтъ. Я спокоенъ, и если вы встрѣтите меня въ Парижѣ, то, конечно, въ мирное время.
   -- Все будетъ, какъ Богу угодно, милордъ, продолжалъ Габріэль.-- Адмиралъ Колиньи обыкновенно говоритъ, что лучшее средство въ рукахъ человѣка -- терпѣніе.
   -- Ну! а пока поживемъ какъ-можно-лучше. Кстати, я забылъ: вы, вѣроятно, теперь нуждаетесь въ деньгахъ; мой кошелекъ въ вашемъ распоряженіи.
   -- Еще разъ благодарю, милордъ: мой хотя не такъ полонъ, и я не могу сейчасъ уплатить выкупа, но для ежедневныхъ расходовъ достаточно. У меня, признаюсь, одна матеріальная забота, что появленіе трехъ нежданныхъ гостей произведетъ безпокойство въ домѣ вашего родственника, господинъ Пекуа, и потому мнѣ бы хотѣлось пріискать другую квартиру за нѣсколько экю...
   -- Вы шутите! прервалъ Жанъ Пекуа:-- домъ Пьера довольно-великъ, благодаря Бога! даже для трехъ семействъ. Въ провинціи строятся не такъ тѣсно, какъ въ Парижѣ.
   -- Это справедливо, сказалъ лордъ Уэнтвортъ:-- я рекомендую вамъ, виконтъ -- домъ оружейнаго мастера достоинъ быть жилищемъ капитана. Свита гораздо многочисленнѣйшая, нежели ваша, удобно помѣстится тамъ, нисколько не стѣсняя двухъ мастерскихъ. А вы, господинъ Пекуа, не утвердитесь ли здѣсь съ вашимъ ремесломъ? Лордъ Грей говорилъ мнѣ мелькомъ; я бы очень-радъ былъ исполненію этого намѣренія.
   -- Можетъ-быть, сказалъ Жанъ Пекуа.-- Кале и Сен-Кентенъ скоро будутъ принадлежать одной націи, и я бы весьма желалъ сблизиться съ моими родственниками.
   -- Да, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ, не понявшій тонкаго намека Жана; -- да, легко можетъ статься, что Сен-Кентенъ скоро будетъ принадлежать Англичанамъ. Но я васъ задерживаю, прибавилъ онъ: -- а послѣ дороги вамъ нуженъ покой. Виконтъ, и вы, сударь, еще разъ повторяю вамъ, вы свободны. До свиданія, не надолго, надѣюсь?
   Онъ проводилъ капитана и горожанина до дверей, пожалъ руку одному, дружески поклонился другому, и наши плѣнники отправились въ улицу Мартруа, гдѣ жилъ Пьеръ Пекуа подъ вывѣской бога-Марса, и куда, Богъ-дастъ, мы скоро возвратимся къ Габріэлю и Жану.
   -- Ну! подумалъ лордъ Уэнтвортъ, оставшись одинъ:-- я, кажется, хорошо сдѣлалъ, что выпроводилъ отъ себя этого виконта д'Эксме. Онъ дворянинъ, вѣрно жилъ при дворѣ, и если хотя разъ видѣлъ мою плѣнницу, то вѣрно не забылъ ея. Да, я едва мелькомъ видѣлъ ее, когда она, часа два тому назадъ, проходила мимо, а до-сихъ-поръ точно ослѣпленъ. Какъ хороша! О! я люблю ее! люблю! Бѣдное сердце, такъ давно остывшее въ этомъ мрачномъ уединеніи, какъ сильно ты бьешься теперь! Но этотъ молодой человѣкъ, онъ, кажется, живой и отважный, могъ бы, узнавъ дочь своего короля, вмѣшаться непріятнымъ образомъ въ тѣ отношенія, которыя, конечно, скоро образуются между мной и Діаной. Присутствіе соотечественника, а можетъ-быть и друга, стѣснило бы ее, или поощрило бы къ упорству. Третьяго между нами не должно быть. Если я не хочу прибѣгать къ мѣрамъ, недостойнымъ меня, то безполезно же и затруднять дѣло.
   Онъ сдѣлалъ условный звукъ. Черезъ минуту вошла горничная.
   -- Жанна, сказалъ по-англійски Уэнтвортъ:-- ты, какъ я приказывалъ, ходишь за этой дамой?
   -- Да, милордъ.
   -- Какъ она теперь, Жанна?
   -- Печальна, милордъ, впрочемъ, унынія не замѣтно. Такъ бойко смотритъ и говоритъ; призываетъ кротко, но, кажется, привыкла, чтобъ ей повиновались.
   -- Хорошо, сказалъ губернаторъ.-- Приняла она то, что ты подавала ей?
   -- Едва взяла одинъ фруктъ, милордъ; но какъ она ни старается казаться увѣренною, замѣтно безпокойство и грусть.
   -- Довольно, Жанна, сказалъ лордъ Уэнтвортъ.-- Воротись къ этой дамѣ и спроси ее отъ меня, угодно ли ей меня принять. Ступай и приходи скорѣе.
   Черезъ нѣсколько минутъ, которыя показались нетерпѣливому лорду цѣлымъ вѣкомъ, горничная возвратилась.
   -- Ну? спросилъ онъ.
   -- Ну! милордъ, отвѣчала Жанна:-- эта дама не только согласна, но даже желаетъ сейчасъ же говорить съ вами.
   -- Все къ лучшему! подумалъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- Только, прибавила Жанна:-- она оставила у себя старую Мери и приказала мнѣ вернуться.
   -- Хорошо, Жанна, ступай. Надо ей во всемъ повиноваться, слышишь? Ступай. Скажи, что я иду вслѣдъ за тобою.
   Жанна вышла, и лордъ Уэнтвортъ, съ стѣсненнымъ сердцемъ, какъ двадцатилѣтній любовникъ, пошелъ по лѣстницѣ, которая вела въ комнату Діаны де-Кастро.
   

VIII.
Влюбленный тюремщикъ.

   Діана де-Кастро встрѣтила лорда Уэнтворта съ тѣмъ кроткимъ, цѣломудреннымъ достоинствомъ, которое придавало ея огненному взгляду, ея дѣвственному лицу неотразимую прелесть. Впрочемъ, подъ ея наружнымъ спокойствіемъ скрывалась томительная тоска; она, бѣдное созданіе, дрожала всѣмъ тѣломъ, отвѣчая на поклонъ губернатора и указывая ему, вполнѣ царственнымъ движеніемъ руки, на кресло въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя.
   Потомъ, дала Мери и Жаннѣ, хотѣвшимъ удалиться, знакъ, чтобъ онѣ остались, и, видя, что лордъ, пораженный восторгомъ, молчитъ, рѣшилась сама начать разговоръ.
   -- Кажется, я имѣю честь видѣть лорда Уэнтворта, губернатора Кале? сказала она.
   -- Лордъ Уэнтвортъ, вашъ покорнѣйшій слуга, ожидаетъ вашихъ приказаній, сударыня.
   -- Моихъ приказаній! возразила Діана съ горечью:-- о! милордъ! не говорите такъ: я могу подумать, что вы смѣетесь надо мной. Еслибъ внимали моимъ -- не приказаніямъ, а просьбамъ, моленіямъ, я не была бы здѣсь. Вы знаете, кто я, милордъ? Знаете мое происхожденіе?
   -- Я знаю, что вы -- Діана де-Кастро, сударыня, любимая дочь короля Генриха II.
   -- Въ такомъ случаѣ, зачѣмъ меня сдѣлали плѣнницей? проговорила Діана, у которой голосъ, вмѣсто того, чтобъ возвыситься, ослабѣлъ при этомъ вопросѣ.
   -- Именно за тѣмъ, что вы дочь короля, сударыня, отвѣчалъ Уэнтвортъ: -- за тѣмъ, что, по условіямъ капитуляціи адмирала Колиньи, побѣдителямъ предоставлено взять пятьдесятъ плѣнниковъ по собственному ихъ выбору, безъ различія званія, возраста и пола, и что по-этому очень-естественно было имъ выбрать самыхъ знатныхъ, самыхъ опасныхъ и, позвольте вамъ сказать, такихъ, которые бы могли дать за себя самый большой выкупъ.
   -- Но какъ узнали, спросила Діана:-- что я скрываюсь въ Сен-Кентенѣ, подъ именемъ и одеждой бенедиктинской монахини? Кромѣ настоятельницы монастыря, еще одинъ человѣкъ во всемъ городѣ зналъ эту тайну.
   -- Что жь? этотъ человѣкъ измѣнилъ вамъ, вотъ и все, рѣшилъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- О, нѣтъ! я увѣрена, что нѣтъ! вскричала Діана съ такой живостью, съ такимъ убѣжденіемъ, что лордъ Уэнтвортъ почувствовалъ, какъ змѣя ревности ужалила его въ самое сердце, почувствовалъ и -- не нашелся, что отвѣчать.-- Это было на другой день послѣ взятія Сен-Кентена, продолжала одушевившись Діана.-- Я сидѣла, встревоженная и испуганная, въ своей кельѣ. Въ пріемной спросили сестру Бени -- это мое послушническое имя, милордъ. Спрашивавшій былъ англійскій солдатъ. Я ужаснулась какого-то несчастія, какой-то страшной новости. Не смотря на то, выхожу, проникнутая нестерпимымъ ожиданіемъ горя и слезъ. Незнакомый мнѣ вѣстникъ объявляетъ, что я плѣнница. Я вознегодовала, противилась, но что могла сдѣлать противъ силы? Тутъ было трое солдатъ, да, милордъ, трое, взять одну женщину! Простите, если это уязвляетъ васъ, но я говорю, что было. Эти люди овладѣли мной, потребовали отъ меня признанія, что я Діана де-Кастро, дочь короля Франціи Сначала я отрекалась, но такъ-какъ, не смотря на мои отговорки, меня хотѣли взять, то я потребовала, чтобъ меня отвели къ адмиралу Колиньи; а адмиралъ не зналъ сестры Бени, и потому я объявила свое настоящее имя. Вы, милордъ, можетъ-быть, думаете, что послѣ этого признанія согласились на мою просьбу провести меня къ адмиралу? Совсѣмъ нѣтъ! они только обрадовались своей добычѣ и скорѣй потащили меня, заставили сѣсть, или, лучше, бросили въ закрытыя носилки, и когда я, задушаемая рыданіями, почти уничтоженная, попыталась распознать, куда меня несутъ, оказалось, что я уже была на дорогѣ въ Кале. Потомъ, лордъ Грей, который, какъ сказали мнѣ, командовалъ отрядомъ, отказался меня выслушать, и ужь солдатъ объяснилъ мнѣ, что я плѣнница его командира, и что, въ ожиданіи моего выкупа, меня везутъ въ Кале. Вотъ какъ очутилась я здѣсь, милордъ, не зная ничего больше.
   -- И я не могу вамъ ничего больше сказать, сударыня, сказалъ въ раздумьи лордъ Уэнтвортъ.
   -- Ничего больше, милордъ? вскричала Діана.-- Вы не можете сказать, отъ-чего мнѣ не позволили говорить ни съ настоятельницей бенедиктинокъ, ни съ адмираломъ? Вы не можете сказать, чего же наконецъ хотятъ отъ меня, если не позволили мнѣ видѣть тѣхъ, которые могли бы извѣстить о моемъ плѣнѣ короля, могли бы послать въ Парижъ за выкупомъ? Къ-чему это-тайное похищеніе? Почему я даже не видѣла лорда Грея, когда все это, говорятъ, сдѣлано по его приказанію?
   -- Вы видѣли лорда Грея, сударыня, когда проходили мимо насъ. Это тотъ самый дворянинъ, съ которымъ я разговаривалъ и который поклонился вамъ въ одно время со мною.
   -- Извините, милордъ, я не знала, въ чьемъ присутствіи нахожусь, возразила Діана.-- Но такъ-какъ вы разговаривали съ лордомъ Греемъ, вашимъ родственникомъ, какъ сказала мнѣ вотъ эта дѣвушка, то онъ, конечно, открылъ вамъ свои намѣренія относительно меня?
   -- Точно такъ, сударыня; передъ отплытіемъ въ Англію, онъ объяснилъ мнѣ свои намѣренія въ то самое время, какъ васъ привезли въ этотъ домъ. Онъ сказалъ, что въ Сен-Кентенѣ ему выдали васъ за дочь короля, и онъ, имѣя право на трехъ плѣнниковъ по собственному выбору, поспѣшилъ овладѣть такой драгоцѣнной добычей, не предупреждая о томъ никого, чтобъ избѣжать всякихъ распрей. Цѣль его очень-проста: пріобрѣсть за васъ какъ-можно-больше денегъ, и я, смѣясь, одобрялъ моего корыстолюбиваго роденьку, когда вы проходили мимо насъ по залѣ. Я увидѣлъ васъ, сударыня, и понялъ, что по рожденію вы дочь короля, а по красотѣ -- королева. Съ той минуты, признаюсь къ стыду моему, я разошелся въ мнѣніяхъ съ лордомъ Греемъ, не на счетъ его прошедшихъ дѣйствій, а на счетъ плановъ въ будущемъ. Да! я пересталъ хвалить его намѣреніе -- взять за васъ выкупъ; представилъ ему, что онъ могъ бы надѣяться на большее; что между Англіей и Франціей война, вы -- важная военная добыча, вы стоите цѣлаго города. Однимъ словомъ, я совѣтовалъ ему не уступать такой богатой находки за какихъ-нибудь нѣсколько экю. Вы въ Кале; Кале -- городъ нашъ, и городъ неприступный; должно беречь васъ и ждать.
   -- Какъ! вскричала Діана: -- вы давали лорду Грею подобные совѣты, и рѣшились на нихъ при мнѣ! А! милордъ, зачѣмъ вамъ противиться моему освобожденію? Что я вамъ сдѣлала? Вы видѣли меня всего одну минуту. Стало-быть, вы ненавидите меня?
   -- Я видѣлъ васъ одну минуту и -- полюбилъ васъ, сударыня, сказалъ растерявшійся лордъ Уэнтвортъ.
   Діана поблѣднѣла.
   -- Жанна! Мери! закричала она женщинамъ, стоявшимъ вдали, въ амбразурѣ окна.
   Но лордъ Уэнтвортъ сдѣлалъ имъ повелительный знакъ, и онѣ не трогались съ мѣста.
   -- Не бойтесь, сударыня, я дворянинъ, и не вы, а я долженъ дрожать отъ страха. Да! я люблю васъ, и не могъ удержаться, чтобъ не сказать вамъ этого; да! когда я увидѣлъ, какъ проходили вы, граціозная, прелестная, подобная богинѣ -- сердце мое полетѣло къ вамъ; да! вы здѣсь въ моей власти; здѣсь все повинуется моему знаку... Все равно, не бойтесь ничего -- не столько вы въ моей, сколько я въ вашей власти; не вы плѣнница, я настоящій плѣнникъ. Вы -- царица, я -- рабъ. Повелѣвайте -- я повинуюсь.
   -- Въ такомъ случаѣ, милордъ, сказала трепещущая Діана, отправьте меня въ Парижъ, откуда я вышлю вамъ выкупъ, какой вы назначите.
   Лордъ Уэнтвортъ замялся, потомъ сказалъ:
   -- Все, кромѣ этого, сударыня! я чувствую, что эта жертва выше моихъ силъ. Я сказалъ, что одинъ взглядъ приковалъ навсегда мою жизнь къ вашей. Здѣсь, въ этомъ безвыходномъ заключеніи, мое пламенное сердце ужь давно не любило достойною его любовью. Какъ только я увидѣлъ васъ, прекрасную, величественную, гордую, тутъ же почувствовалъ, что всѣ напряженныя силы души моей получили стремленіе и цѣль. Я люблю васъ только два часа; но еслибъ вы знали меня, то были бы увѣрены, что это все равно, какъ-бы я любилъ уже цѣлыя десять лѣтъ.
   -- Но, Боже мой! чего же вы хотите, милордъ? возразила Діана.-- Чего вы надѣетесь? Чего ожидаете? Какія ваши намѣренія?
   -- Я хочу васъ видѣть, сударыня, хочу наслаждаться вашимъ присутствіемъ, присутствіемъ вашего очаровательнаго образа -- вотъ и все. Не предполагайте, повторяю вамъ, не предполагайте во мнѣ какихъ-нибудь недостойныхъ видовъ. Я только пользуюсь правомъ моимъ, которое благословляю, правомъ -- хранить васъ при себѣ.
   -- И вы думаете, милордъ, сказала Діана: -- что это насиліе заставитъ меня отвѣчать на вашу любовь?..
   -- Я не думаю этого, смиренно отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ: -- но, можетъ-быть, видя меня каждый день такого покорнаго, почтительнаго, являющагося только узнать о васъ, увидѣть васъ на минуту -- вы, можетъ-быть, тронетесь покорностію того, кто могъ бы принуждать, а, между-тѣмъ, только умоляетъ.
   -- И тогда, проговорила Діана съ презрительной улыбкой: -- дочь короля Франціи сдѣлается любовницей лорда Уэнтворта?
   -- И тогда, лордъ Уэнтвортъ, отвѣчалъ губернаторъ: -- лордъ Уэнтвортъ, послѣдняя отрасль богатѣйшей, знатнѣйшей англійской фамиліи, преклонивъ колѣно, предложитъ г-жѣ де-Кастро свое имя, свою жизнь. Вы видите, что любовь моя такъ же благородна, какъ искренна.
   -- Не честолюбивъ ли онъ? подумала Діана.-- Послушайте, милордъ, произнесла она вслухъ, пытаясь улыбнуться: -- я вамъ совѣтую освободить меня, возвратить моему отцу, королю -- и мой долгъ вамъ не ограничится однимъ выкупомъ. Между Англіей и Франціей необходимо установится миръ, и я, если не могу наградить сама, то исходатайствую для васъ такія почести и достоинства, какихъ вы не могли бы желать, еслибъ даже были моимъ мужемъ. Будьте великодушны, милордъ, и я буду признательна.
   -- Я угадываю вашу мысль, сударыня, съ горестью проговорилъ Уэнтвортъ.-- Но я и безкорыстнѣе и честолюбивѣе, нежели вы думаете. Изъ всѣхъ сокровищъ міра, я ничего не хочу, кромѣ васъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, милордъ, послѣднее слово, которое вы, можетъ-быть, поймете, сказала Діана въ смущеніи и въ то же время съ гордостію.-- Милордъ, меня любитъ другой.
   -- И вы воображаете, что я отпущу васъ на благо моему сопернику! вскричалъ внѣ себя Уэнтвортъ.-- Нѣтъ! По-крайней-мѣрѣ и онъ будетъ такъ же несчастенъ, какъ я! даже еще несчастнѣе, потому-что онъ не будетъ видѣть васъ, сударыня. Съ этого дня, только три событія могутъ освободить васъ: или моя смерть, но я еще молодъ и силенъ; или миръ между Франціей и Англіей, но между Франціей и Англіей продолжаются войны, какъ вамъ извѣстно, его лѣтъ; или -- взятіе Кале, но Кале неприступенъ. Безъ этихъ трехъ почти безнадежныхъ случаевъ, вашъ плѣнъ, кажется, будетъ дологъ, потому-что я купилъ у лорда Грея всѣ права на васъ, и не хочу за мою плѣнницу выкупа, хоть бы то было цѣлое царство! Что касается до бѣгства, то вамъ можно не думать о немъ, потому-что я васъ караулю, и вы увидите, какой неусыпный и вѣрный тюремщикъ тотъ человѣкъ, который любитъ.
   За тѣмъ, лордъ Уэнтвортъ низко поклонился и вышелъ, оставивъ Діану въ ужасѣ и отчаяніи.
   Она только тогда успокоилась немного, когда подумала, что смерть -- вѣрное убѣжище, которое, въ крайнихъ опасностяхъ, всегда готово для несчастныхъ.
   

IX.
Домъ оружейника.

   Домъ Петра Пекуа находился на углу Улицы-Мартруа, тамъ, гдѣ выходила она на рыночную площадь. Домъ этотъ, состоявшій изъ двухъ этажей и свѣтелки, стоялъ на толстыхъ деревянныхъ столбахъ. На его фасадѣ дерево, кирпичъ и черепица смѣшивались въ чрезвычайно затѣйливыя, но совершенно правильныя арабески. Сверхъ-того, на подоконьяхъ были нарисованы, середи зелени, какія-то престранныя животныя. Все это, конечно, было грубо, однакожь, не непріятно для глазъ. Что жь касается до кровли, то она была очень-высока и такъ широка, что, сверхъ своего прямаго назначенія, служила еще весьма достаточнымъ прикрытіемъ для наружной галереи, которая тянулась вдоль втораго этажа, на манеръ галерей швейцарскихъ хижинъ.
   Надъ стекляною дверью лавки висѣла большая вывѣска, на которой былъ намалеванъ какой-то господинъ, вооруженный съ головы до ногъ. Вооруженный господинъ, по мнѣнію многихъ, былъ -- богъ войны, Марсъ. Впрочемъ, для вящшаго удостовѣренія въ этомъ, внизу вывѣски находились слова: "Au dieu Mars". Подъ этими словами красовалось имя оружейника.
   У той же самой двери, на наружной площадкѣ лѣсенки, стояло полное вооруженіе, т. е. каска, кираса, нарукавники и набедренники. Это также была вывѣска -- для дворянъ, не умѣвшихъ читать.
   Кромѣ того, сквозь оконныя стекла можно было различить, не смотря на недостатокъ свѣта въ лавкѣ, оружіе всякаго рода, между которымъ первое мѣсто принадлежало шпагамъ, какъ по числу, такъ и по богатству отдѣлки.
   Наконецъ, послѣднее и наиболѣе вѣрное средство пріобрѣтенія покупателей составляли два ученика, сидѣвшіе у входа въ лавку и зазывавшіе прохожихъ самымъ учтивымъ, самымъ ласковымъ образомъ.
   Самъ оружейникъ входилъ въ лавку только тогда, когда требовалъ его туда какой-нибудь особенно-важный покупатель. Иначе, онъ былъ или въ мастерской, или въ комнатѣ, смежной съ лавкою.
   Эта смежная комната, гораздо-болѣе свѣтлая, чѣмъ лавка, служила оружейнику и гостиною, и столовою. Стѣны ея были обиты дубовыми панелями, а мебель ея состояла изъ стола съ витыми ножками, стульевъ, и высокаго, изящно отдѣланнаго сундука съ выпуклою крышкою, на которой красовалась пробная работа Петра Пекуа, лучшее произведеніе его молодости, начатое и конченное передъ полученіемъ имъ званія мастера. Произведеніе это, которымъ оружейникъ гордился по справедливости, было премиленькое миніатюрное вооруженіе съ золотою насѣчкою, отличавшееся рѣдкимъ совершенствомъ отдѣлки.
   Напротивъ сундука, нѣсколько выше его, стояло на нишѣ изображеніе Пресвятой Дѣвы, изъ гипса.
   Подлѣ описанной вами комнаты, была еще другая, поменѣе, въ которой находилась лѣстница во второй этажъ. Лѣстница эта была прямая, деревянная.
   Оружейникъ, чрезвычайно обрадованный пріѣздомъ родственника своего, Жана Пекуа, и Габріэля, помѣстилъ ихъ во второмъ этажѣ. Самъ онъ, съ своими дѣтьми и молоденькою сестрою Бабетою, остался въ первомъ. Тутъ же поселился и раненный конюшій Арно дю-Тилль. Мастера и ученики спали въ свѣтелкѣ. Комнаты, предоставленныя Габріэлю, были лучшія въ домѣ; по и всѣ другія, вообще чистыя, показывали своимъ убранствомъ, что хозяинъ -- человѣкъ зажиточный.
   Былъ вечеръ. Габріэль, Жанъ Пекуа и достойный оружейникъ сидѣли за столомъ. Они ужинали. Нѣсколько поодаль отъ нихъ, тоже ужинали дѣти Петра Пекуа. Всѣмъ имъ прислуживала Бабета.
   -- Осмѣлюсь замѣтить, сказалъ оружейникъ, обращаясь къ Габріэлю:-- вы вовсе не изволите кушать, господинъ виконтъ. Вы сидите все задумавшись, да и Жанъ что-то очень не веселъ. Оно, конечно, угощеніе у меня не первой руки, но за то, могу васъ увѣрить, отъ добраго сердца... Попробуйте, по-крайней-мѣрѣ, вотъ хоть нашего винограда. Здѣсь это рѣдкость. Мнѣ сказывалъ мой дѣдъ, а ему говорилъ его дѣдъ, что будто въ старыя времена, въ тѣ времена, когда наша сторона была во французскомъ подданствѣ, виноградъ очень-хорошо родился въ Кале. Теперь дѣло другое... Теперь виноградъ разлюбилъ насъ. Онъ, должно быть, думаетъ, что здѣсь Англія: такъ, де-скать, какая же стать и созрѣвать мнѣ здѣсь...
   Габріэль не могъ не улыбнуться при этой шуткѣ оружейника.
   Вскорѣ потомъ ужинавшіе встали изъ-за стола, и Петръ Пекуа прочелъ вслухъ молитву. По окончаніи ея, дѣти ушли спать.
   Какъ скоро они вышли изъ комнаты, оружейникъ сказалъ своей сестрѣ:
   -- Ты, Бабета, тоже можешь идти теперь спать. Только позаботься прежде, чтобъ наши мастера и ученики не очень шумѣли у себя въ свѣтелкѣ; да навѣдайся, не нужно ли чего-нибудь конюшему господина виконта. За больнымъ вѣдь надобно приглянуть... Ты зайди къ нему съ Гертрудою.
   Хорошенькая Бабета покраснѣла, потупила глазки и вышла изъ комнаты.
   -- Теперь, любезнѣйшій братецъ, сказалъ оружейникъ Жану Пекуа:-- лишнихъ здѣсь нѣтъ, и мы можемъ говорить откровенно. Ты, вѣдь, кажется, намѣревался сообщить мнѣ что-то по секрету?
   Габріэль съ изумленіемъ посмотрѣлъ на Жана Пекуа; но Жанъ спокойно отвѣчалъ оружейнику:
   -- Да, братецъ, и дѣло, о которомъ желаю я поговорить съ тобою, весьма-важно...
   -- Въ такомъ случаѣ, я оставлю васъ однихъ, сказалъ Габріэль.
   -- Нѣтъ, господинъ виконтъ, отвѣчалъ ткачъ: -- сдѣлайте милость, не уходите. Ваше присутствіе не только полезно, но даже необходимо для насъ; потому-что предположенія, которыя намѣренъ я сообщить братцу, не поведутъ ни къ чему безъ вашего содѣйствія.
   -- Извольте же говорить, я слушаю васъ, сказалъ Габріэль, снова вдаваясь въ задумчивость.
   -- Благодарю, господинъ виконтъ, продолжалъ ткачъ:-- и спѣшу прибавить, что, выслушавъ насъ, вы взглянете на насъ иначе, чѣмъ теперь... взглянете съ надеждою и, быть-можетъ, даже съ радостью въ душѣ.
   Габріэль улыбнулся печально. Ему пришло на мысль, что для него не можетъ существовать никакой радости въ жизни, пока не удастся ему освободить отца изъ заточенія, пока не рушитъ онъ преграды, которая столь неожиданно стала между имъ и Діаною... Онъ, однакожь, сдѣлалъ знакъ, чтобъ ткачъ началъ.
   Жанъ взглянулъ на оружейника и сказалъ ему съ важностію:
   -- Братецъ, ты долженъ говорить первый. Пусть господинъ виконтъ увидитъ, какой у тебя образъ мыслей. Ты скажи намъ, Петръ, что внушалъ тебѣ, въ-отношеніи къ Франціи, отецъ , и что ему внушалъ -- его отецъ; скажи намъ, Англичанинъ ли ты сердцемъ или Французъ, и чью взялъ бы ты сторону, Англіи, или отчизны предковъ своихъ, Франціи, -- еслибъ вдругъ, по какому-либо важному обстоятельству, пришлось тебѣ выбирать между ними...
   -- Жанъ, отвѣчалъ оружейникъ торжественнымъ тономъ:-- предокъ мой, при которомъ Кале сдѣлался англійскимъ городомъ, говорилъ о Франціи своему сыну не иначе, какъ со слезами на глазахъ. Объ Англіи онъ старался не говорить вовсе, потому-что уже самое слово это было ненавистно ему. Та же самая любовь къ Франціи и та же ненависть къ Англіи перешли къ сыну этого предка моего. Потомъ, онѣ неизмѣнно хранились въ нашемъ родѣ, и дошли до меня во всей своей силѣ. Нынѣшній Петръ Пекуа чувствуетъ точно такъ же, какъ чувствовалъ тотъ Петръ Пекуа, который жилъ двѣсти лѣтъ тому назадъ. Теперь ты видишь, Жанъ, кто я сердцемъ. Нужно ли прибавлять, чью возьму я сторону, еслибъ, какъ говорилъ ты, пришлось мнѣ выбирать?..
   -- Вы слышите, господинъ-виконтъ! вскричалъ ткачъ, обращаясь къ Габріэлю.
   -- О, да, отвѣчалъ Габріэль разсѣянно:-- и не могу не одобрить... чувства благородныя...
   -- Еще два слова, братецъ, продолжалъ ткачъ:-- а другіе наши здѣшніе соотечественники? они, конечно, думаютъ иначе?.. Они навѣрное забыли Францію и преданы теперь Англіи?.. Вѣдь двѣсти лѣтъ подданства не шутка...
   -- Ты ошибаешься, Жанъ, отвѣчалъ оружейникъ.-- Здѣсь не мало французскихъ семействъ, преданныхъ Франціи и жалѣющихъ о ней. Всѣ мои предки выбирали себѣ невѣстъ именно въ этихъ семействахъ. И я могу увѣрить тебя, что не одинъ здѣшній горожанинъ, служащій въ городской стражѣ, въ которой служу и я, скорѣе переломитъ свою алебарду, чѣмъ замахнется ею на французскаго солдата.
   -- Лучше и желать нельзя, проговорилъ про себя ткачъ, потирая себѣ руки.-- А ты, братецъ, чѣмъ служишь въ этой стражѣ? прибавилъ онъ потомъ громко.-- Вѣдь ужь, конечно, не простымъ рядовымъ? Вѣдь тебѣ, какъ замѣтно, здѣсь большой почетъ это всѣхъ: такъ, безъ сомнѣнія, тебѣ и должность дали большую?
   -- Давали, да я отказался, отвѣчалъ оружейникъ:-- не хотѣлось брать на себя отвѣтственности... Я считаюсь простымъ стражникомъ.
   -- Ну, это и худо и хорошо. А служба твоя тяжела, Петръ?.. Часто ходишь въ караулъ?
   -- Въ караулъ не слишкомъ часто... разъ въ мѣсяцъ... пятаго числа...
   -- Аккуратно пятаго числа?.. Стало-быть, Англичане-то народъ не очень осторожный?.. Иначе, какъ же можно распредѣлять такъ заранѣе...
   -- О, продолжалъ оружейникъ, покачавъ головою:-- теперь уже нѣтъ никакой опасности... Вѣдь уже цѣлыя двѣсти лѣтъ владѣютъ они городомъ... Они, однакожь, остерегаются и теперь. Городская стража обыкновенно назначается въ караулъ на неприступные пункты. Мнѣ, на-примѣръ, выбрана постомъ платформа восьмиугольной башни; а тутъ, пожалуй, и караульнаго не нужно: высь престрашная, а внизу море. Туда, братъ, развѣ чайки могутъ забраться.
   -- Вотъ что... Да главное: ты регулярно пятаго числа ходишь въ караулъ, и всегда на платформу восьми-угольной башни?
   -- Да. Я бываю тамъ постоянно отъ четырехъ до шести часовъ утра. Я самъ выбралъ эту пору, для того, чтобъ почаще видѣть восходъ солнца... Мнѣ, признаюсь, онъ очень нравится. Сначала, знаешь, красивыя розовыя облачка... потомъ вдругъ сіяніе превеликое... отсвѣтъ пойдетъ по морю... Ну, просто, такая картина, что и описать нельзя.
   -- Картина, должно быть, дѣйствительно превосходная, сказалъ Жанъ Пекуа.-- На нее, мнѣ кажется, можно даже засмотрѣться... засмотрѣться, до того, прибавилъ онъ потомъ вполголоса: что и не замѣтишь, какъ недуманно-негаданно какой-нибудь смѣльчакъ подплыветъ съ этой стороны къ городу, да и начнетъ взбираться на платформу твоей восьми-угольной башни, не побоявшись, что тутъ неприступный пунктъ? Ты какъ думаешь: ты не замѣтилъ бы?
   Петръ Пекуа взглянулъ на ткача съ удивленіемъ, и по-видимому задумался.
   -- Нѣтъ, сказалъ онъ потомъ: -- замѣтилъ бы, только я не помѣшалъ бы смѣльчаку взобраться на платформу... Я, напротивъ того, еще помогъ бы ему... потому-что такой смѣльчакъ былъ бы навѣрное Французъ... Всякому другому не зачѣмъ рѣшаться на подобную попытку.
   -- Хорошо сказано, Петръ! вскричалъ Жанъ Пекуа.-- Вы видите, господинъ виконтъ: Петръ не менѣе меня преданъ Франціи.
   -- Вижу... да... безъ сомнѣнія, отвѣчалъ Габріэль, весьма-мало занимавшійся ихъ разговоромъ, въ которомъ не видѣлъ онъ особой важности.-- Но я не понимаю, къ чему можетъ повести его преданность?..
   -- Къ чему, господинъ виконтъ? продолжалъ ткачъ.-- Я скажу вамъ это: теперь за мной очередь говорить. Кале, г. д'Эксме, можетъ доставить намъ не совсѣмъ дурной реваншъ за Сен-Кентенъ. Англичане стерегутъ его плохо, а мы, какъ видите, не безъ друзей здѣсь. Теперь, если вы употребите ваше посредство гдѣ слѣдуетъ, то мой разсудокъ и, еще болѣе, мой инстинктъ говорятъ мнѣ, что одинъ ударъ смѣлой руки сдѣлаетъ насъ владѣтелями города. Понимаете меня, сударь?
   -- Да, да, разумѣется! отвѣчалъ Габріэль, который на-самомъ-дѣлѣ не слушалъ предложеній Жана Пекуа и вышелъ изъ раздумья только при этомъ прямомъ обращеніи къ нему.-- Да; вашъ благородный братъ намѣренъ возвратиться въ нашу прекрасную Францію. Не такъ ли? Онъ хочетъ поселиться въ какомъ-нибудь французскомъ городѣ, на-примѣръ, въ Амьенѣ... Хорошо; я поговорю съ милордомъ Уэнтвортомъ и также съ Гизомъ. Дѣло можетъ устроиться, и посредничество, котораго вы просите, будетъ не лишнимъ. Продолжайте, другъ мой; я весь вашъ и слушаю.
   И Габріэль снова впалъ въ разсѣянность, потому-что, сказать правду, въ эту минуту онъ слушалъ голосъ не Жана Пекуа, но голосъ короля, Генриха II, повелѣвавшаго, послѣ защиты Сен-Кентена адмираломъ, немедленно освободить графа Монгомери. Кромѣ того, Габріэль слушалъ голосъ своего отца, мрачнаго и ревниваго, говорившій, что Діана была дочерью его королевскаго соперника. Наконецъ, это былъ голосъ самой Діаны, которая, послѣ нѣсколькихъ испытаніи, могла сказать ему и онъ могъ слышать эти высокія и божественныя слова: "Я тебя люблю".
   Понятно, что, погруженный въ этотъ сладостный сонъ, Габріэль только вполовину слушалъ отважныя предположенія Жана Пекуа.
   Но суровый горожанинъ былъ оскорбленъ невниманіемъ Габріэля къ его плану, высокому и смѣлому, и сказалъ голосомъ, нѣсколько взволнованнымъ:
   -- Если бъ, сударь, вы изволили выслушать мои слова не такъ разсѣянно, вы увидѣли бы, что мысли Петра и мои не такъ пусты, какъ вы предполагаете...
   Габріэль не отвѣчалъ.
   -- Онъ не слушаетъ тебя, Жанъ, сказалъ Петръ Пекуа, показывая двоюродному брату на своего гостя, снова погруженнаго въ размышленіе:-- можетъ-быть, у него также есть свои предположенія, свое желаніе...
   -- Его желаніе не такъ безкорыстно, какъ наше! сказалъ Жанъ съ нѣкоторою досадой.-- И если бъ я не зналъ, что этотъ дворянинъ не безъ мужества подвергалъ себя опасности и даже жертвовалъ своею жизнію, стараясь спасти мою, я сказалъ бы даже, что у него одна страсть -- эгоизмъ. Но что за дѣло до этого! Онъ обязанъ былъ слушать меня, когда я говорилъ о благѣ и славѣ отечества. При всемъ нашемъ усердіи, Петръ, мы безъ господина Габріэля будемъ безполезнымъ орудіемъ. У насъ есть только чувства: намъ не достаетъ мысли и силы.
   -- Все равно! доброе чувство, братъ; я тебя слышалъ и понялъ, сказалъ оружейникъ.
   Братья разстались, крѣпко пожавъ одинъ другому руку.
   -- Покамѣстъ, намъ надобно отказаться отъ своей химеры, или, по-крайней-мѣрѣ, отложить ее на нѣкоторое время, сказалъ Жанъ Пекуа.-- Что могутъ сдѣлать руки безъ головы? что можетъ народъ безъ знати?..
   И горожанинъ прибавилъ съ странною улыбкой:
   -- До-тѣхъ-поръ, пока народъ будетъ, въ одно время, и руками и головой.
   

X.
Глава, въ которой съ большимъ искусствомъ соединяются многочисленныя происшествія.

   Прошло три недѣли. Сентябрь кончался; въ положеніи различныхъ лицъ этой исторіи не случилось ни какой замѣтной перемѣны.
   Жанъ Пекуа заплатилъ за себя маленькій выкупъ лорду Уэнтворту и, сверхъ-того, получилъ позволеніе жить въ Кале, но, не спѣшилъ открыть новой фабрики и приниматься за работу. Честный горожанинъ, казалось, былъ очень-любопытенъ и отъ природы очень-небреженъ. Съ утра до вечера онъ ходилъ по валамъ города, разговаривалъ съ гарнизонными солдатами, и, по-видимому, заботился не больше аббата или монаха о ремеслѣ ткача. Однакожь, онъ не хотѣлъ или не могъ отвлечь своего двоюроднаго брата, Петра Пекуа, отъ работы, и никогда еще искусный оружейникъ не приготовлялъ такого множества и такого хорошаго оружія, какъ въ это время.
   Габріэль съ каждымъ днемъ дѣлался скучнѣе. До него доходили изъ Парижа новости самыя общія. Франція начинала дышать свободнѣе. Испанцы и Англичане, овладѣвъ ничтожнымъ мѣстечкомъ, теряли невозвратимое время; страна, между-тѣмъ, могла опомниться; Парижъ и король были спасены. Эти извѣстія, результатъ мужественной обороны Сен-Кентена, безъ-сомнѣнія, радовали Габріэля. Но не было ни слова ни объ его отцѣ, ни о Генрихѣ II, ни о Колиньи, ни о Діанѣ. Мысль эта омрачала духъ Габріэля, и онъ не пользовался дружбою лорда Уэнтворта, которую, можетъ-быть, употребилъ бы въ дѣло при другомъ случаѣ.
   Сговорчивый и добродушный губернаторъ, казалось, дѣйствительно питалъ искреннюю дружбу къ своему плѣннику. Скука и, съ нѣкотораго времени, какая-то печаль, безъ-сомнѣнія, не мало содѣйствовали симпатіи обоихъ. Дѣйствительно, въ мрачномъ Кале, общество молодаго и остроумнаго дворянина, воспитаннаго при французскомъ дворѣ, было драгоцѣннымъ развлеченіемъ. Вотъ почему не проходило двухъ дней безъ того, чтобъ лордъ Уэнтвортъ не навѣстилъ виконта д'Эксме, и, кромѣ того, три раза въ недѣлю приглашалъ его къ себѣ обѣдать. Дружба, если хотите, очень-неловкая, потому-что губернаторъ, смѣясь, божился, что онъ ни за что не отпуститъ своего плѣнника, не рѣшится повѣрить ему на слово, и развѣ только, когда огромный выкупъ будетъ выплаченъ до послѣдняго экю, онъ принужденъ будетъ разстаться съ Габріэлемъ, своимъ безцѣннымъ другомъ.
   Но какъ подъ этою изящною и свѣтскою формою скрывалась недовѣрчивость, то Габріэль не смѣлъ настаивать, и страдалъ безъ жалобы, ожидая выздоровленія своего конюшаго, который, если помните, долженъ былъ привезти изъ Парижа сумму, назначенную для выкупа виконта д'Эксме.
   Но Мартэнъ-Герръ или, вѣрнѣе, замѣнившій его Арно дю-Тилль поправлялся медленно. Однакожь, по прошествіи нѣсколькихъ дней, хирургъ, которому поручено было вылечить рану, полученную этимъ молодцомъ въ одной схваткѣ, объявилъ, что больной не нуждается болѣе въ помощи. Два дня отдыха и заботливость хорошенькой Бабеты, сестры Петра Пекуа, совершенно окончили леченіе.
   Убѣдившись въ томъ, Габріэль велѣлъ своему конюшему послѣзавтра отправиться въ Парижъ; но, въ назначенный день, Арно дю-Тилль началъ жаловаться на боль въ глазахъ, и говорилъ, что онъ можетъ опять подвергнуться прежнимъ припадкамъ, если будетъ лишенъ нѣжной заботливости Бабеты. Поѣздку отсрочили еще на два дня. Но, по прошествіи этого времени, какое-то разслабленіе распространялось въ рукахъ и ногахъ бѣднаго Арно, и, для излеченія отъ этой слабости, происшедшей, безъ-сомнѣнія, отъ болѣзни, онъ долженъ былъ брать ванны и держать строгую діэту, которая, въ свою очередь, до такой степени изнурила его, что оказалось необходимымъ отложить поѣздку вѣрнаго конюшаго до-тѣхъ-поръ, пока онъ совершенно поправится, при помощи разныхъ укрѣпляющихъ средствъ и благодѣтельнаго вина. По-крайней-мѣрѣ, Бабета, ходившая за больнымъ Арно, въ слезахъ клялась Габріэлю, что, требуя немедленной поѣздки Мартэна-Герра, онъ подвергаетъ этого несчастнаго опасности умереть отъ слабости на большой дорогѣ.
   Это странное выздоровленіе, продолжаясь долѣе нежели сколько требовала болѣзнь, благодаря заботливости врача, нѣкоторые скажутъ, можетъ-быть, заботливости Бабеты, дало слабому Арно возможность, откладывая день-за-день, выиграть цѣлыя двѣ недѣли, такъ, что прошло около мѣсяца со времени пріѣзда Габріэля въ Кале.
   Впрочемъ, такія отсрочки не могли тянуться долѣе. Габріэль, наконецъ, потерялъ терпѣніе, и самъ Арно дю-Тилль, до-сихъ-поръ находившій самыя ловкія отговорки, когда только ему была въ нихъ надобность, Арно теперь, съ самодовольнымъ и торжествующимъ видомъ объявилъ Бабетѣ, что онъ не можетъ же выводить своего господина изъ терпѣнія, и что гораздо-лучше скорѣе уѣхать, чтобъ скорѣе возвратиться. Но покраснѣвшіе глаза и печальное личико Бабеты доказывали, что она не очень понимала эти убѣдительныя причины.
   Наканунѣ того дня, въ который, по формальному объясненію, Арно дю-Тилль долженъ былъ, наконецъ, отправиться въ Парижъ, Габріэль ужиналъ у лорда Уэнтворта.
   Губернаторъ, казалось, былъ въ этотъ вечеръ гораздо-скучнѣе обыкновеннаго, потому-что старался заглушить свою задумчивость принужденною веселостью.
   Когда онъ простился съ Габріэлемъ и проводилъ его до площадки, слабо-освѣщенной лампою, молодой человѣкъ, накидывая на себя плащъ, увидѣлъ, что одна изъ дверей, выходившихъ на площадку, отворилась. Женщина, которую Габріэль принялъ за служанку, потихоньку подошла къ нему, приложивъ палецъ лѣвой руки къ губамъ, а въ правой держа записку.
   -- Это для французскаго дворянина, который часто приходитъ къ лорду Уэнтворту, сказала она шопотомъ, подавая ему сложенный лоскутокъ бумаги.
   Прежде, чѣмъ Габріэль успѣлъ опомниться отъ удивленія испросить незнакомку, она уже скрылась.
   Молодой человѣкъ, нѣсколько любопытный и не совсѣмъ благоразумный, думалъ, что идти по темному корридору до комнаты, въ которой онъ могъ свободно прочитать записку, слишкомъ-долго, по-крайней-мѣрѣ четверть часа, и онъ вздумалъ поскорѣе разгадать загадку, подстрекавшую его любопытство. Итакъ, посмотрѣвъ вокругъ себя и видя, что на площадкѣ нѣтъ никого, Габріэль подошелъ къ смрадной лампѣ, развернулъ записку, и съ какимъ-то смущеніемъ прочиталъ слѣдующее:

"Милостивый государь,

   "Я не знаю васъ ни въ лицо, ни по имени; но женщина, которая мнѣ прислуживаетъ, сказала, что вы Французъ, соотечественникъ мой, и подобно мнѣ находитесь въ плѣну. Это подаетъ мнѣ смѣлость обратиться къ вамъ въ несчастіи. Васъ, безъ сомнѣнія, будутъ держать только до выкупа. Вѣроятно, вы скоро возвратитесь въ Парижъ. Тамъ вы увидите моихъ родныхъ, которые не знаютъ, что со мною сдѣлалось. Вамъ будетъ возможность увѣдомить ихъ обо мнѣ, сказать, что лордъ Уэнтвортъ держитъ меня взаперти, запрещаетъ мнѣ встрѣчаться съ живою душою, не хочетъ взять выкупа за мою свободу, и, употребляя во зло ужасное право, которое даетъ ему мое положеніе, онъ еще осмѣливается всякій день говорить мнѣ о своей любви, отвергаемой мною съ ужасомъ. Но это самое презрѣніе и увѣренность, что поступки его, какъ губернатора, безнаказанны, могутъ кончиться преступленіемъ. Французскій дворянинъ, и, главное, соотечественникъ, обязанъ оказать мнѣ помощь въ-этой ужасной крайности. Мнѣ слѣдуетъ еще сказать вамъ, кто я, для того, чтобъ долгъ..."
   На этомъ остановилась письмо; оно было безъ подписи. Вѣроятно, его прервало какое-нибудь неожиданное препятствіе, какой-нибудь мгновенный случай, и между-тѣмъ, письмо это, даже недоконченное, должно было передать, не теряя драгоцѣннаго случая, тѣмъ болѣе, что изъ этихъ неполныхъ строчекъ можно было узнать все, кромѣ имени женщины, съ которою такъ низко поступали.
   Габріэль не зналъ этого имени, онъ не могъ узнать этого быстраго и дрожащаго почерка, и, однакожь, какое-то странное смущеніе, какое-то непонятное предчувствіе закралось въ его сердце. Поблѣднѣвъ отъ волненія, онъ приблизился къ лампѣ, желая еще разъ лучше прочесть записку. Но въ это время отворилась другая дверь, и лордъ Уэнтвортъ, слѣдуя за маленькимъ пажёмъ, вышелъ на площадку, черезъ которую ему надобно проходить въ свою комнату.
   Губернаторъ, увидѣвъ Габріэля, котораго онъ проводилъ назадъ тому пять минутъ, остановился съ замѣтнымъ удивленіемъ.
   -- Вы еще здѣсь, другъ мой? сказалъ лордъ, подходя къ нему съ обыкновенною любезностію.-- Что могло задержать васъ? Надѣюсь, no-крайней-мѣрѣ, что не какой-нибудь несчастный случай?
   Честный молодой человѣкъ, не отвѣчая ни слова лорду Уэнтворту, подалъ ему письмо, которое только-что получилъ. Англичанинъ бросилъ на письмо быстрый взглядъ и поблѣднѣлъ еще болѣе, нежели Габріэль, но умѣлъ показаться хладнокровнымъ, и притворяясь, будто читаетъ записку, самъ между-тѣмъ обдумывалъ отвѣтъ.
   -- Помѣшанная! сказалъ онъ, измявъ записку и бросивъ ее съ пренебреженіемъ, съиграннымъ очень-драматически.
   Нельзя было скорѣе и лучше разочаровать Габріэля, который за минуту терялся въ самыхъ тревожныхъ мысляхъ, и теперь вдругъ охладѣлъ къ незнакомкѣ. Однакожь, онъ еще не вполнѣ отказался отъ своего чувства, и сказалъ съ нѣкоторою недовѣрчивостью:
   -- Впрочемъ, милордъ, вы еще не сказали мнѣ, кто эта женщина, которую вы, противъ ея желанія, держите въ темницѣ?
   -- Противъ ея желанія, сказалъ Уэнтвортъ равнодушно:-- я то же думаю. Это родственница моей жены, безумная, какой не найдти въ цѣломъ свѣтѣ. Родные хотѣли удалить ее изъ Англіи, и очень-некстати поручили мнѣ беречь въ этомъ городѣ, гдѣ такъ же легко смотрѣть за безумными, какъ за плѣнниками. Впрочемъ, ужь если вы проникли въ семейную тайну, любезный другъ, я лучше тотчасъ разскажу вамъ исторію этой женщины. Лэди Гоу начиталась рыцарскихъ романовъ; она прожила пятьдесятъ лѣтъ, нажила сѣдые волосы, но до-сихъ-поръ считаетъ себя героиней, которую преслѣдуютъ и притѣсняютъ, и разными разсказами, болѣе или менѣе удачно выдуманными, желаетъ найдти себѣ защитника въ каждомъ молодомъ и любезномъ кавалерѣ, какой прійдется ей по плечу. Сказки моей старой тётушки, Габріэль, кажется, порядочно тронули васъ. А? признайтесь, что ея посланіе немножко разстроило васъ, мой бѣдный другъ!
   -- Исторія довольно-странная, отвѣчалъ холодно Габріэль:-- вы сами согласитесь въ этомъ, милордъ. Однакожь, вы ни разу не говорили мнѣ о своей родственницѣ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, ни разу, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ:-- да и къ чему посвящать чужихъ въ семейныя дѣла.
   -- Но отъ-чего же ваша родственница называетъ себя Француженкой? спросилъ Габріэль.
   -- Вѣроятно для того, чтобъ васъ еще болѣе заинтересовать, сказалъ лордъ Уэнтвортъ съ замѣтно-притворною улыбкой.
   -- А насильственная любовь, которой отъ нея требуютъ, милордъ?
   -- Старуха бредитъ; она принимаетъ воспоминанія за надежды, отвѣчалъ Уэнтвортъ, обнаруживая нетерпѣніе.
   -- Можетъ-быть, милордъ, вы скрываете ее отъ взоровъ, чтобъ избавиться отъ насмѣшекъ?
   -- Вотъ еще какіе вопросы! сказалъ лордъ Уэнтвортъ, нахмуривъ брови, но стараясь удержать свой гнѣвъ.-- Не зналъ я, что вы такъ любопытны, Габріэль. Впрочемъ, теперь уже три четверти девятаго, и я совѣтую вамъ отправиться домой, покамѣстъ колоколъ не возвѣстилъ, что время тушить огонь, потому-что свобода, которою вы пользуетесь, какъ плѣнникъ, не должна нарушать правилъ, постановленныхъ для безопасности Кале. Если васъ очень занимаетъ лэди Гоу, то мы можемъ завтра возобновить разговоръ объ этомъ интересномъ предметѣ. А между-тѣмъ, я прошу васъ не разглашать этихъ нѣжныхъ семейныхъ обстоятельствъ. Спокойной ночи, господинъ виконтъ.
   Губернаторъ поклонился Габріэлю и ушелъ, опасаясь потерять хладнокровіе, если продолжится разговоръ.
   Послѣ минутной нерѣшительности, Габріэль вышелъ изъ отели губернатора и отправился къ дому оружейника. Но лордъ Уэнтвортъ не умѣлъ овладѣть собою такъ, чтобъ уничтожить всякое подозрѣніе въ сердцѣ Габріэля, и сомнѣніе, подкрѣпляемое какимъ-то непонятнымъ инстинктомъ, снова овладѣло молодымъ человѣкомъ, пока онъ шелъ къ дому оружейника.
   Габріэль, не надѣясь узнать истину отъ лорда Уэнтворта, разсудилъ лучше не заводить съ нимъ разговора, но самому наблюдать, спрашивать постороннихъ и удостовѣриться, дѣйствительно ли незнакомая дама его соотечественница и взята въ плѣнъ Англичанами.
   -- Но, Боже мой, еслибъ даже я убѣдился въ истинѣ ея словъ, сказалъ про-себя Габріэль:-- что могу я для нея сдѣлать? Развѣ я не плѣнникъ? Развѣ у меня не связаны руки? Развѣ лордъ Уэнтвортъ не можетъ отобрать у меня эту шпагу, которую я ношу по его позволенію?.. Пора, наконецъ, мнѣ выйдти изъ этого двусмысленнаго положенія. Мартэнъ-Герръ долженъ ѣхать завтра непремѣнно, безъ всякой отсрочки. Я ныньче же вечеромъ скажу ему объ отъѣздѣ.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, Габріэль, которому ученикъ Петра Пекуа отворилъ дверь, пошелъ во второй этажъ, вмѣсто того, чтобъ остаться въ первомъ, у себя въ комнатѣ. Въ домѣ всѣ спали и Мартэнъ-Герръ, безъ сомнѣнія, слѣдовалъ примѣру прочихъ. Однакожъ, Габріэль хотѣлъ разбудить его, чтобъ передать ему свое рѣшительное приказаніе, и безъ всякаго шума, не желая никого разбудить, добрался до комнаты своего конюшаго.
   Въ первой двери оставался ключъ, и Габріэль осторожно ее отворилъ; но вторая была заперта и Габріэль могъ только разслышать, черезъ перегородку, залпы смѣха и звонъ стакановъ. Тогда онъ началъ стучаться сильнѣе, и повелительнымъ голосомъ назвалъ себя по имени. Тотчасъ все затихло, и Арно дю-Тилль поспѣшно отворилъ дверь своему господину. Но онъ слишкомъ поторопился, и не далъ времени женщинѣ пробѣжать въ другія двери, такъ-что Габріэль могъ замѣтить край ея платья.
   Молодой человѣкъ подумалъ, что это интрижка съ служанкой, и какъ онъ не отличался притворною скромностью, то не могъ не улыбнуться, смотря на своего конюшаго.
   -- А, Мартэнъ, сказалъ Габріэль:-- ты, кажется мнѣ, не такъ опасно боленъ, какъ думаешь... Столъ накрытъ, три бутылки, два прибора! Кажется, я спугнулъ съ мѣста твоего другаго пріятеля. Но что за дѣло; я видѣлъ довольно-убѣдительныя доказательства твоей болѣзни, и, безъ всякихъ отговорокъ, могу приказать тебѣ ѣхать завтра утромъ.
   -- Это, какъ вамъ извѣстно, сударь, и мое желаніе, отвѣчалъ Арно дю-Тилль нѣсколько-пристыженный: -- и я хотѣлъ проститься...
   -- Съ другомъ? это знакъ добраго сердца, сказалъ Габріэль: -- но дружба не должна мѣшать исполненію обязанностей, и я требую, чтобъ завтра, прежде, чѣмъ я проспусь, ты уже былъ на парижской дорогѣ. У тебя есть паспортъ отъ губернатора, экипажъ твой готовъ, лошадь отдохнула, кошелекъ твой полонъ, благодаря довѣрію нашего прекраснаго хозяина, который объ одномъ жалѣетъ, что не могъ достать всей суммы, необходимой для моего выкупа. У тебя все есть, что нужно, Мартэнъ, и если ты отправишься въ дорогу завтра на разсвѣтѣ, то черезъ три дня можешь быть въ Парижѣ. Ты помнишь, что тебѣ слѣдуетъ тамъ дѣлать?
   -- Да; сударь, я немедленно отправлюсь въ отель Улицы-Жарденъ-Сен-Поль; успокою вашу кормилицу на-счетъ вашего положенія; спрошу у ней десять тысячь экю для вашего выкупа, еще три тысячи на ваши издержки и для уплаты вашихъ долговъ, и въ подтвержденіе истицы своихъ словъ покажу ей ваше кольцо.
   -- Безполезныя предосторожности, Мартэнъ; моя добрая кормилица хорошо знаетъ тебя, моего вѣрнаго слугу, и если я далъ тебѣ кольцо, то единственно уступая твоимъ просьбамъ. Похлопочи, чтобъ деньги были собраны поскорѣе, понимаешь?
   -- Будьте спокойны, сударь. Доставъ деньги и вручивъ письмо адмиралу, я ворочусь еще скорѣе, нежели поѣду отсюда.
   -- Только, главное, не начинай на дорогѣ никакихъ исторій.
   -- Объ этомъ, сударь, не безпокойтесь,
   -- Прощай, Мартэнъ, желаю успѣха.
   -- Черезъ десять дней, сударь, мы опять увидимся; а завтра, при восходѣ солнца, я уже буду далеко отъ Кале.
   На этотъ разъ, Арно дю-Тилль сдержалъ свое обѣщаніе. Утромъ онъ позволилъ Бабетѣ проводить себя только до городскихъ ворогъ, поцаловалъ ее въ послѣдній разъ, повторилъ и ей обѣщаніе скоро возвратиться, пришпорилъ лошадь, и скоро исчезъ на поворотѣ дороги.
   Бѣдная дѣвушка торопилась воротиться домой, покамѣстъ еще не проснулся ея грозный братъ, Петръ Пекуа, но сказалась больною, чтобъ на свободѣ наплакаться одной въ своей комнаткѣ.
   Трудно сказать, кто съ-этихъ-поръ нетерпѣливѣе ждалъ возвращенія конюшаго, Габріэль или Бабета.
   Долго суждено было ждать имъ обоимъ.
   

XI.
Какъ Арно дю-Тилль велѣлъ повѣсить Арно дю-Тилля въ Нойонѣ.

   Въ первый день, Арно дю-Тилль не встрѣчалъ на дорогѣ никакихъ особенныхъ препятствій. Правда, отъ-времени-до-времени, ему попадались на встрѣчу группы непріятелей, блуждавшія на дорогѣ, нѣмецкіе дезертиры, уволенные отъ службы Англичане, наглые Испанцы,-- потому-что въ бѣдной Франціи было тогда больше иностранцевъ, нежели Французовъ,-- но въ отвѣтъ на разспросы этихъ добровольныхъ смотрителей большой дороги, Арно гордо показывалъ паспортъ лорда Уэнтворта, и всѣ, хотя не безъ ропота и сожалѣнія, пропускали Арно изъ уваженія къ подписи калескаго губернатора.
   Однакожь, на второй день, въ окрестностяхъ Сен-Кентена, отрядъ Испанцевъ началъ-было дѣлать ему разныя придирки, и хотѣлъ конфисковать у него лошадь, потому-что о ней не упоминалось въ паспортѣ, по мнимый Мартэнъ-Герръ обнаружилъ, при этомъ случаѣ, большую твердость, требовалъ, чтобъ его свели къ начальнику отряда, и выручилъ своего коня.
   Это приключеніе послужило для Арно полезнымъ урокомъ, такъчто онъ поставилъ себѣ за правило на будущее время избѣгать, сколько возможно, встрѣчъ съ непріятельскими отрядами. Странное дѣло: непріятель, не одержавъ, со времени взятія Сен-Кентена, рѣшительной побѣды, занималъ, однакожь, всю страну. Ему принадлежали Катлё, Гэмъ, Нойонъ, Шони, и Арно, прибывшій на другой день вечеромъ къ Нойону, долженъ былъ, для предупрежденія разныхъ препятствій, удалиться отъ города и переночевать въ сосѣдней деревнѣ.
   Но, чтобъ дойдти до нея, слѣдовало свернуть съ большой дороги. Арно, не зная хорошенько мѣстности, заблудился, и, отъискивая дорогу, нечаянно очутился на извилистой тропинкѣ, посреди группы непріятельскихъ рейтаровъ, которые, казалось, тоже чего-то искали.
   Арно былъ чрезвычайно удивленъ, когда одинъ изъ рейтаровъ, замѣтивъ его, закричалъ:
   -- Эге! не этотъ ли молодецъ Арно дю-Тилль?
   -- Развѣ Арно дю-Тилль ѣздитъ верхомъ? отвѣчалъ другой рейтаръ.
   -- Боже мой! поблѣднѣвъ проговорилъ конюшій: -- кажется, меня здѣсь знаютъ, и если знаютъ, я пропалъ.
   Арно думалъ-было ускакать назадъ, по поздно: рейтары окружили его со всѣхъ сторонъ. Къ-счастію, ночь была довольно темная.
   -- Кто вы и куда ѣдете? спросилъ одинъ рейтаръ.
   -- Меня зовутъ Мартэнъ-Герръ, отвѣчалъ Арно, дрожа отъ страха:-- я конюшій виконта д'Эксме, который находится теперь плѣнникомъ въ Кале и послалъ меня въ Парижъ, достать денегъ для своего выкупа. Вотъ паспортъ отъ калёскаго губернатора, лорда Уэнтворта.
   Начальникъ отряда кликнулъ одного изъ своихъ людей, и при свѣтѣ факела началъ съ важностью повѣрять паспортъ Арно дю-Тилля.
   -- Печать подлинная и паспортъ законный: вы сказали правду, и можете продолжать свой путь.
   -- Благодарю покорно, сказалъ Арно, вздохнувъ свободнѣе.
   -- Впрочемъ, еще два слова, пріятель. Не встрѣчался ли вамъ на дорогѣ бѣглецъ, негодяй, мошенникъ, Арно дю-Тилль?
   -- Я не знаю никакого Арно дю-Тилля! поспѣшно вскричалъ Арно дю-Тилль.
   -- Хотя вы не знаете его, пріятель, но вы могли встрѣтить его гдѣ-нибудь на этихъ тропинкахъ. Онъ почти одного съ вами роста, и, сколько я могу судить въ этой темнотѣ, даже нѣсколько похожъ на васъ таліей, только одѣтъ не по-вашему. Онъ носитъ коричневаго цвѣта плащъ съ капюшономъ, круглую шляпу и сѣрые чулки... Разбойникъ этотъ скрывается въ той странѣ, откуда вы ѣдете. О, пускай только попадется намъ подъ руку этотъ проклятый Арно!
   -- Что же онъ сдѣлалъ? спросилъ Арно съ робостью.
   -- Что онъ сдѣлалъ? Вотъ ужь третій разъ, какъ онъ скрывается въ бѣгахъ. Онъ думаетъ, что съ нимъ обходятся слишкомъ-жестоко. Да можно ли поступать иначе! Въ первый разъ, онъ увезъ любовницу своего господина. Мнѣ кажется, такой поступокъ заслуживаетъ наказанія. Притомъ же, ему нечѣмъ заплатить за свой выкупъ! Негодяя покупали, перепродавали; онъ переходилъ изъ рукъ въ руки. Если мы не можемъ извлечь изъ него пользы, такъ пускай онъ, по-крайней-мѣрѣ, забавляетъ васъ. Но нѣтъ, онъ гордъ, онъ не хочетъ этого, онъ бѣгаетъ; вотъ ужъ три раза какъ онъ бѣгаетъ... За то ужь, если намъ попадется въ руки разбойникъ...
   -- Такъ что съ нимъ сдѣлаете? спросилъ Арно.
   -- Въ первый разъ, его поколотили; во второй, чуть не убили; а въ третій, повѣсимъ.
   -- Повѣсите? повторилъ испуганный Арно.
   -- Немедленно, пріятель, и безъ всякихъ околичностей: это доставитъ намъ развлеченіе, а ему послужитъ урокомъ. Посмотрика, пріятель, направо. Видишь ли вонъ эту висѣлицу?.. На этой-то самой висѣлицѣ мы и заставимъ болтаться Арно дю-Тилля, какъ-только намъ удастся поймать его, мерзавца!
   -- О, полноте! сказалъ Арно съ принужденнымъ смѣхомъ.
   -- Могу тебя увѣрить, пріятель! И если тебѣ встрѣтится этотъ негодяй, хватай его и тащи сюда. Мы не останемся у тебя въ долгу за услугу. За тѣмъ, пріятель, счастливый путь!
   Рейтары удалились. Арно, немного опомнившись, закричалъ:
   -- Извините, господа: услуга за услугу. Я заблудился, какъ видите, и не знаю, въ какую сторону ѣхать.Наведите меня на дорогу.
   -- Это не мудрено, любезнѣйшій, сказалъ рейтаръ.-- Можетъ-быть, ты въ состояніи различать въ темнотѣ стѣну и ворота для вылазокъ: это Нойонъ. Да ты смотришь слишкомъ въ правую сторону! Смотри лѣвѣе, туда, гдѣ висѣлица... Видишь, тамъ блестятъ пики нашихъ товарищей; тамъ, въ нынѣшнюю ночь, стоитъ на часахъ нашъ отрядъ, охраняя ворота. Теперь повернись; передъ тобой проходитъ по лѣсу парижская дорога. Въ двадцати шагахъ отсюда, она раздѣляется на двѣ вѣтви. Можешь идти, куда тебѣ заблагоразсудится, направо или налѣво: обѣ дороги равной длины, и въ четверти мили отсюда соединя.ются у парома Оазы. Переправясь на паромѣ, или все прямо. Первая деревня будетъ Овре; она отстоитъ на одну милю отъ берега. Теперь ты не хуже насъ знаешь дорогу. Прощай, пріятель!
   -- Благодарю, Спокойной ночи! сказалъ Арно и поѣхалъ крупною рысью.
   Указанія, которыя онъ получилъ, были вѣрны. Въ двадцати шагахъ, Арно увидѣлъ площадку, и пустилъ свою лошадь по лѣвой дорожкѣ.
   Ночь была темная; деревья сплетались непроницаемою тканью. Однакожь, черезъ десять минутъ, Арно дю-Тилль нашелъ въ лѣсу лужайку, и мѣсяцъ, прорѣзавъ перламутровыя облака, разлилъ слабый свѣтъ на дорогу.
   Въ эту минуту, конюшій думалъ о своемъ испугѣ и странномъ приключеніи, взволновавшемъ его хладнокровіе.
   Успокоенный на-счетъ прошлаго, Арно безъ грусти смотрѣлъ въ будущее.
   -- Можетъ-быть, думалъ онъ:-- подъ моимъ именемъ скрывается настоящій Мартэнъ-Герръ. Но онъ убѣжалъ, бездѣльникъ! Я въ одно время съ нимъ буду въ Парижѣ, и изъ этого можетъ произойдти странное недоразумѣніе. Правда, я могу безстыдно спасти себя, но также безстыдно я могу и погубить себя. Какая необходимость была этому негодяю скрываться въ бѣгахъ! Положеніе, въ-самомъ-дѣлѣ, затруднительное. Непріятели поступили бы очень-хорошо, повѣсивъ для меня этого бездѣльника. Онъ рѣшительно мой злобный геній.
   Пока продолжался этотъ назидательный монологъ, Арно, владѣвшій взоромъ опытнымъ и проницательнымъ, примѣтилъ, или, казалось ему, будто примѣчалъ, на разстояніи сотни шаговъ, человѣка или, вѣрнѣе, призракъ, который, при его приближеніи, быстро исчезъ въ глубинѣ рва.
   -- Эге, еще непріятная встрѣча, еще новая засада, подумалъ благоразумный Арно, и пытался въѣхать въ лѣсъ; но ровъ былъ непроходимъ ни для всадника, ни для лошади. Арно подождалъ нѣсколько минутъ и потомъ осмѣлился взглянуть. Призракъ приподнялся и снова быстро кинулся въ ровъ.
   -- Не боится ли онъ меня такъ же, какъ я боюсь его? подумалъ Арно.-- Можетъ-быть, мы оба стараемся скрыться одинъ отъ другаго. Но надобно же на что-нибудь рѣшиться, потому-что этотъ проклятый кустарникъ мѣшаетъ мнѣ выбраться въ лѣсу на другую дорогу. Не благоразумнѣе ли будетъ вернуться назадъ? Или лучше пустить лошадь во весь галопъ и пролетѣть, какъ молнія, мимо этого человѣка? Дѣло было бы гораздо-короче. Онъ стоитъ на ногахъ, и если выстрѣлъ изъ ружья... Но что за пустяки! Я не дамъ ему времени.
   Вздумано, сдѣлано. Арно пролетѣлъ, какъ стрѣла, мимо человѣка, лежавшаго въ засадѣ. Онъ не трогался. Это придало смѣлости Арно; онъ удержалъ лошадь и даже сдѣлалъ нѣсколько шаговъ назадъ, озаренный молніей внезапной мысли.
   Незнакомецъ не дѣлалъ ни малѣйшаго движенія.
   Это возвратило всю бодрость Арно и, почти увѣренный въ своемъ успѣхѣ, онъ подъѣхалъ прямо ко рву.
   Но въ эту минуту, человѣкъ однимъ прыжкомъ очутился на краю рва, вырвалъ изъ стремени правую ногу Арно, поднялъ ее съ невѣроятною силою, сбросилъ всадника съ лошади, упалъ вмѣстѣ съ нимъ на землю, схватилъ его рукою за горло и колѣномъ уперся ему въ грудь.
   Все это не продолжалось двадцати секундъ.
   -- Кто ты? чего тебѣ надо отъ меня? спросилъ побѣдитель у своего поверженнаго врага.
   -- Оставь меня, умоляю! сказалъ Арно задыхающимся голосомъ.-- Я Французъ, по у меня есть паспортъ отъ лорда Уэнтворта, губернатора Кале.
   -- Если ты Французъ, сказалъ незнакомецъ -- и, въ-самомъ-дѣлѣ, у тебя выговоръ не такой, какъ у всѣхъ этихъ проклятыхъ иностранцевъ -- мнѣ не надо твоего паспорта, Но зачѣмъ ты приближался ко мнѣ съ такимъ любопытствомъ?
   -- Мнѣ показалось, будто во рву шевелится человѣкъ, продолжалъ Арно, чувствуя меньшее давленіе:-- и я приблизился, желая узнать, не раненный ли это и нельзя ли подать ему помощь.
   -- Намѣреніе было доброе, сказалъ незнакомецъ, снимая руку и колѣно съ Арно.-- Теперь встань, товарищъ, прибавилъ онъ, подавая руку дю-Тиллю, который поспѣшно сталъ на ноги.-- Я обошелся съ тобою, можетъ-быть, немножко жестко, въ чемъ и прошу извиненія. Дѣло въ томъ, что я не терплю, чтобъ теперь иностранцы вмѣшивались въ мои дѣла. Но ты -- мой соотечественникъ, это совершенно другая статья, и ты будешь мнѣ служить, а не вредить. Мы сейчасъ объяснимся. Меня зовутъ Мартэнъ-Герръ, а тебя?
   -- Меня? меня?.. зовутъ... Бертранъ, сказалъ Арно, дрожа всѣмъ тѣломъ: -- потому-что, ночью, въ этомъ густомъ лѣсу, человѣкъ, надъ которымъ онъ, обыкновенно, одерживалъ верхъ коварствомъ и хитростью, преобладалъ надъ нимъ, въ свою очередь, силою и мужествомъ.
   Къ-счастію, темная ночь давала Арно возможность быть неузнаннымъ, и онъ употреблялъ всѣ усилья говорить не своимъ голосомъ.
   -- Итакъ, пріятель Бертранъ, продолжалъ Мартэнъ-Герръ: -- знай, что я бѣглый плѣнникъ; сегодня утромъ, я во второй разъ, а нѣкоторые говорятъ, въ третій, убѣжалъ изъ рукъ Испанцевъ, Англичанъ, Нѣмцевъ, Фламандцевъ, отъ этой толпы враговъ, которая налетѣла на нашу бѣдную страну, какъ туча саранчи. Въ настоящую минуту, Франція похожа на вавилонскую, башню. Въ-продолженіе мѣсяца, я принадлежалъ двадцати различнымъ народамъ и слушалъ двадцать нарѣчій, одно другаго грубѣе. Мнѣ наскучило таскаться изъ города въ городъ, тѣмъ болѣе, что, казалось мнѣ, эти варвары смѣялись надо мной и находили для себя забаву въ моихъ мукахъ. Они безпрестанно попрекали меня одною хорошенькой чертовкой, Гудулой, которая, если не ошибаюсь, любила меня до того, что готова была бѣжать со мною.
   -- Эге! замѣтилъ Арно.
   -- Я только повторяю, что мнѣ говорили. Итакъ, насмѣшки дошли до того, что въ одно прекрасное утро -- это было въ Шони -- я убѣжалъ снова, но убѣжалъ одинъ. Къ-несчастію, меня схватили, истерзали побоями. Но къ-чему поведетъ это? Они угрожали повѣсить меня, и этимъ самымъ еще болѣе подстрекали меня приняться за прежнее, и вотъ, ныньче утромъ, когда меня везли въ Нойонъ, я воспользовался благопріятнымъ случаемъ и ускользнулъ отъ своихъ мучителей. Одному Богу извѣстно, какъ они старались меня повѣсить!.. Но мнѣ, какъ видите, не слишкомъ хотѣлось болтаться на висѣлицѣ; я вскарабкался въ лѣсу на огромное дерево, чтобъ тамъ дождаться ночи, и не могъ удержаться отъ смѣха, видя, какъ они, проклиная меня, ходили подъ деревомъ. Вечеромъ, я оставилъ свою обсерваторію. Но, во-первыхъ, я заблудился въ этомъ незнакомомъ лѣсу, и, во-вторыхъ, умираю съ голода, потому-что въ-продолженіе двадцати-четырехъ часовъ мои зубы не грызли ничего, кромѣ листьевъ да кореньевъ. Плохой завтракъ! Вотъ почему я падаю отъ усталости, какъ ты легко могъ самъ замѣтить.
   -- Признаюсь, я не могъ тотчасъ этого замѣтить, сказалъ Арно: -- мнѣ казалось, напротивъ, что у васъ довольно силы.
   -- Отъ-того развѣ, продолжалъ Мартэнъ:-- что я немножко васъ помялъ: меня въ это время дѣйствительно поддерживала голодная лихорадка. Но теперь вы будете мнѣ провидѣніемъ; вы мой соотечественникъ и не дадите мнѣ снова попасть въ руки непріятелей. Не правда ли?
   -- Разумѣется, если только я могу для васъ что-нибудь сдѣлать, отвѣчалъ Арно дю-Тилль, обдумывая слова Мартэна.
   Арно начиналъ чувствовать свои силы, сдавленныя на минуту желѣзною рукою его Созія.
   -- Вы можете много сдѣлать для меня, простодушно продолжалъ Мартэнъ-Герръ.-- Прежде всего, знаете ли вы сколько-нибудь здѣшнія окрестности?
   -- Я изъ Овре; деревня эта отстоитъ отсюда на четверть мили, сказалъ Арно.
   -- Вы туда ѣдете? спросилъ Мартэнъ.
   -- Нѣтъ, я возвращаюсь оттуда, отвѣчалъ хитрецъ, послѣ минутнаго замѣшательства.
   -- Значитъ, Овре лежитъ тамъ? сказалъ Мартэнъ, показывая въ ту сторону, гдѣ находился Нойонъ.
   -- Именно такъ, возразилъ Арно:-- это первая деревня за Нойономъ; она лежитъ на парижской дорогѣ.
   -- На парижской дорогѣ! вскричалъ Мартэнъ.-- Видители, какъ легко заблудиться въ лѣсу. Я думалъ, что стою спиною къ Нойону, а между-тѣмъ онъ у меня передъ глазами. Я думалъ, что иду къ Парижу, а между-тѣмъ отъ него удаляюсь. Ваша проклятая сторона мнѣ вовсе неизвѣстна. Значитъ, мнѣ надобно идти въ ту сторону, откуда вы возвращаетесь, чтобъ не попасть въ волчью пасть?
   -- Совершенно такъ. Я иду въ Нойонъ, не хотите ли ли пройдти со мною нѣсколько шаговъ? Недалеко отсюда, не доходя до парома Оазы, мы найдемъ другую дорогу, которая проведетъ васъ въ Овре.
   -- Чувствительно благодарю, любезный Бертранъ, сказалъ Мартэнъ.-- Мнѣ надо беречь свои ноги; я очень усталъ и ослабъ, потому-что, какъ вы уже знаете, я выдержалъ сегодня самый строгій постъ, какой только можно себѣ вообразить. Кстати, любезный Бертранъ, нѣтъ ли у васъ съ собою чего-нибудь питательнаго? Вы спасли бы меня этимъ вдвойнѣ: и отъ Англичанъ и отъ голода, не менѣе ужаснаго, какъ и Англичане.
   -- Увы, отвѣчалъ Арно:-- у меня нѣтъ ли крошки въ котомкѣ. Но если вы хотите выпить кружку, моя полная тыква готова къ вашимъ услугамъ.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, заботливая Бабета наполнила легкимъ краснымъ виномъ сдѣланную изъ тыквы баклажку своего невѣрнаго любовника, и Арно очень-благоразумно не прикасался къ бутылкѣ, чтобъ сохранить свой немного-хрупкій разсудокъ посреди опасностей дороги.
   -- Я думаю, что у меня пересохло въ горлѣ! вскричалъ съ восторгомъ Мартэнъ-Герръ.-- Кружка вппа нѣсколько оживитъ мои силы.
   -- Берите же и пейте, почтеннѣйшій, сказалъ Арно, подавая ему баклажку.
   -- Благодарю; Господь заплатитъ вамъ за это, замѣтилъ Мартэнъ, и началъ съ довѣрчивостію глотать вино, коварное, какъ тотъ, кто предлагалъ ему этотъ напитокъ, и которое почти тотчасъ своими парами опьянило слабую голову.
   -- Э, сказалъ весело Мартэнъ: -- да вашъ клеретъ горячитъ порядочно.
   -- Помилуйте; это вино самое невинное, отвѣчалъ Арно: -- я пью по двѣ бутылки за обѣдомъ... Да что тутъ толковать. Посмотрите, какой прекрасный вечеръ; знаете, любезнѣйшій: расположимся на травѣ; вы будете отдыхать и пить, сколько душѣ угодно. У меня еще много времени впереди; мнѣ надобно пріѣхать въ Нойонъ къ десяти часамъ, когда будутъ заперты ворота. Значитъ, еще успѣю. Вамъ тоже торопиться не зачѣмъ. Правда, Овре еще держится Франціи, однакожь въ теперешнюю пору на большой дорогѣ вы еще можете встрѣтить непріятные патрули; если же сойдете съ большой дороги, то, пожалуй, снова заблудитесь. Гораздо вѣрнѣе для насъ посидѣть здѣсь нѣсколько минутъ и потолковать по-пріятельски. Гдѣ попались вы въ плѣнъ?
   -- Право, не знаю, сказалъ Мартэнъ-Герръ:-- это вещь не рѣшеная, какъ почти все мое бѣдное существованіе; тутъ находятся два противоположныя мнѣнія: мое собственное, и то, которое говорятъ мнѣ другіе. Увѣряютъ меня, будто я попался въ плѣнъ въ сраженіи при Сен-Лоранѣ, но мнѣ кажется, что я даже не участвовалъ въ этомъ дѣлѣ, а нѣсколько послѣ одинъ попалъ въ руки непріятеля.
   -- Какъ понимать это? спросилъ Арно дю-Тилль, прикидываясь удивленнымъ.-- Значитъ, у васъ двѣ исторіи? Похожденія ваши должны быть очень занимательны и, по-крайней-мѣрѣ, поучительны. Признаюсь, я страстный охотникъ до разсказовъ. Выпейте-ко пять или шесть глотковъ; вино придастъ вамъ побольше памяти, а потомъ разскажите мнѣ какой-нибудь отрывокъ изъ вашей жизни; Такъ ли? Вы не изъ Пикардіи?
   -- Нѣтъ, продолжалъ Мартэнъ послѣ паузы, въ-продолженіе которой онъ опорожнилъ три четверти баклажки:-- нѣтъ, я родился на югѣ, въ Артигѣ.
   -- Говорятъ, это прекрасная страна. Что, у васъ тамъ осталось семейство?
   -- Семейство и жена, любезный другъ, отвѣчалъ Маргэнъ-Герръ, который, благодаря вину, сдѣлался очень-откровеннымъ и довѣрчивымъ.
   И, возбужденный, частію разспросами Арно, частію безпрестанными возліяніями, онъ принялся быстро разсказывать свою исторію, со всѣми подробностями: свою молодость, любовь, женитьбу. Жена его была прелестна, по имѣла одинъ маленькій недостатокъ: именно, рука у ней была очень-рѣзвая и въ то же время тяжелая. Конечно, одна оплеуха, полученная отъ женской руки, еще не дѣлаетъ безчестія мужчинѣ, но, часто повторяясь, такая свобода становится, наконецъ, нестерпимою. Вотъ почему Мартэнъ-Герръ покинулъ свою жену, слишкомъ-выразительную. Затѣмъ слѣдовало въ скобкахъ изложеніе причинъ, обстоятельствъ и послѣдствій этого разрыва. Впрочемъ, Мартэнъ все еще страстно любилъ милую Бертранду; онъ еще носилъ на пальцѣ желѣзное вѣнчальное кольцо, и на груди берегъ два или три письма, которыя прислала къ нему Бертранда послѣ первой разлуки. Разсказывая это, добрый Мартэнъ-Герръ не могъ удержаться отъ слезъ: вино, какъ видно, было очень-нѣжное. Потомъ, онъ хотѣлъ разсказывать, что случилось съ нимъ съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ вступилъ въ услуженіе къ виконту д'Эксме, какъ преслѣдовалъ его какой-то демонъ, и какими судьбами онъ, Мартэнъ-Герръ, явился въ двухъ лицахъ и не могъ узнавать себя въ двухъ существахъ. Но эта часть исторіи, казалось, менѣе интересовала Арно дю-Тилля, который постоянно заставлялъ разскащика возвращаться къ своему дѣтству, родительскому дому, друзьямъ, роднымъ, жившимъ въ Артигѣ, и къ прелестямъ и недостаткамъ Бертранды. Менѣе, нежели въ два часа, вкрадчивый Арно дю-Тилль узналъ искусными разспросами все, что ему надобно было узнать о жизни и самыхъ тайныхъ дѣйствіяхъ бѣднаго Мартэна-Герра.
   Голова Мартэна горѣла, какъ въ огнѣ: черезъ два часа, онъ всталъ или, лучше, хотѣлъ встать, потому-что, при этомъ движеніи, онъ закачался, и въ тяжеломъ паденіи сѣлъ на траву.
   -- Это что значитъ? сказалъ онъ съ громкимъ смѣхомъ, который долго потомъ дрожалъ въ воздухѣ, пока совершенно не затихъ.-- Это легонькое винцо, чортъ меня возьми, кажется, начинаетъ пошаливать. Дай-ко мнѣ руку, товарищъ; хочу постоять прямо.
   Арно мужественно поднялъ его и успѣлъ поставить на ноги, только не въ классическомъ равновѣсіи.
   -- Эге, сколько фонариковъ-то! закричалъ Мартэнъ.-- Впрочемъ, какой же я дуракъ! принялъ звѣзды за фонари.
   И потомъ принялся пѣть невѣрнымъ голосомъ:
   
   Говорятъ, вино -- отрада;
   А не худо на-примѣръ
   Мнѣ прислать вина изъ ада,
   Плутъ старинный, Люциферъ.
   
   -- Замолчите ли вы! закричалъ Арно.-- Если какой-нибудь непріятельскій отрядъ, проходя по окрестностямъ, услышитъ васъ, что тогда?
   -- Ба!.. я плюю на всѣхъ, сказалъ Мартэнъ:-- ну, что они могутъ сдѣлать со мною? повѣсятъ?.. А должно быть очень-пріятно висѣть!.. Однакожь, пріятель, ты подпоилъ меня преизрядно... Я, обыкновенно трезвый, какъ ягненокъ, не умѣю бороться съ опьяненіемъ; притомъ же, я пилъ на тощій желудокъ, я былъ голоденъ, а теперь я жажду.
   
   Говорятъ, вино -- отрада...
   
   -- Тише! сказалъ Арно.-- Попробуйте-ко пройдтись. Вѣрно вы отдумали переночевать въ Овре?
   -- Да, да! переночую, сказалъ Мартэнъ: -- только не въ Овре, а тамъ, на травкѣ, при свѣтѣ божьихъ фонариковъ.
   -- Хорошо, отвѣчалъ Арпо: -- а завтра утромъ испанскій патруль найдетъ васъ и отправитъ спать къ дьяволу.
   -- Къ старому Люциферу? сказалъ Мартэнъ.-- Нѣтъ, въ такомъ случаѣ, ужь лучше дотащиться какъ-нибудь въ Овре. Иду. Куда же идти?.. въ которую сторону?
   Не смотря на всѣ свои усилія поддерживать равновѣсіе, Мартэнъ выдѣлывалъ такіе отчаянные зигзаги, что Арно увидѣлъ необходимымъ немного помочь ему; иначе, Мартэнъ еще разъ пропалъ бы, то-есть на разъ спасся бы отъ погибели, а это вовсе не согласовалось съ желаніемъ низкаго дю-Тилля.
   -- У меня душа добрая, сказалъ онъ Мартэну:-- и притомъ Овре не такъ далеко. Я провожу васъ туда. Дайте мнѣ только отвязать лошадь; я поведу ее подъ-уздцы, а вы дадите мнѣ руку.
   -- Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ Мартэнъ.-- Я человѣкъ не гордый, и, между нами признаюсь, я немножко пьянъ. Вашъ клеретъ порядочно горячитъ. Я очень счастливъ, но немножко пьянъ.
   -- Итакъ, пойдемте; ужь поздно, сказалъ Арно дю-Тилль, взявъ своего Созія подъ-руку, и продолжая идти по дорогѣ, которая вела прямо въ Нойонъ.-- Впрочемъ, замѣтилъ Арно:-- не разскажете ли мнѣ еще какую-нибудь исторійку объ Артигѣ; разговоръ, знаете, сокращаетъ дорогу.
   -- Не хотите ли, чтобъ я разсказалъ вамъ исторію про Папотту? спросилъ Мартэнъ.-- Ахъ, бѣдняжка Папотта!
   Эпопея Папотты очень-часто прерывалась, и мы не станемъ ея разсказывать. Исторія эта была почти окончена, когда два пріятеля кое-какъ пришли къ нойонскимъ воротамъ.
   -- Пришли! сказалъ Арно:-- мнѣ не зачѣмъ идти далѣе. Видите эти ворота? Они ведутъ въ Овре. Стучитесь; сторожъ вамъ отворитъ; назовите себя моимъ именемъ, Бертраномъ, и онъ покажетъ вамъ, въ двухъ шагахъ оттуда, мой домъ, гдѣ братъ мой прійметъ васъ радушно, и вы найдете добрый ужинъ и хорошую постель. Затѣмъ прощайте, пріятель. Да, въ послѣдній разъ дайте мнѣ руку, и прощайте.
   -- Прощайте; я вамъ очень, очень-благодаренъ, отвѣчалъ Мартэнъ.-- Я бѣднякъ и не въ состояніи отплатить вамъ за услугу. Но будьте спокойны: Богъ правосуденъ и заплатитъ вамъ. Прощайте, другъ.
   Странное дѣло! Это предсказаніе пьянаго заставило затрепетать Арно. Хотя онъ не былъ суевѣренъ, однакожь хотѣлъ отозвать Мартэна. Но этотъ ужь стучалъ богатырскою рукою въ ворота.
   -- Несчастный, онъ стучится въ могилу, подумалъ Арно...-- Впрочемъ, все это ребячество.
   Между-тѣмъ, Мартэнъ, не подозрѣвая, что его спутникъ замѣчаетъ за нимъ издали, кричалъ во все горло:
   -- Эй, сторожъ! Эй, церберъ! когда же ты отворишь, мужикъ! Меня прислалъ Бертранъ, слышишь, великій Бертранъ!
   -- Кто тамъ? спросилъ часовой, стоявшій за воротами.-- Теперь не отворяютъ. Кто вы, что поднимаете такую тревогу?
   -- Кто я? Болванъ? Я -- Мартэнъ-Герръ, или Арно дю-Тилль, или, если хочешь, другъ Бертрана. Во мнѣ много лицъ, понимаешь, особенно, когда я выпью. Насъ двадцать молодцовъ, и мы порядочно высѣчемъ тебя, если тотчасъ не отворишь.
   -- Арно дю-Тилль! вы Арно дю-Тилль? спросилъ часовой.
   -- Да, Арно дю-Тилль, двадцать тысячь возовъ чертей! сказалъ Мартэнъ-Герръ, стуча въ ворота ногами и кулаками.
   За воротами послышался говоръ солдатъ, призванныхъ часовымъ. Потомъ, толпа съ фонаремъ отворила ворота, и Арно дю-Тилль, скрывавшійся за деревьями, въ небольшомъ разстояніи отъ воротъ, услышалъ, какъ многіе голоса закричали съ выраженіемъ изумленія:
   -- Это онъ! Это дѣйствительно онъ!
   Мартэнъ-Герръ, узнавъ своихъ тирановъ, испустилъ крикъ отчаянія, который какъ проклятіе поразилъ Арно въ его логовищѣ. Потомъ, судя покрикамъ и топоту, Арно подумалъ, что смѣлый Мартэнъ, видя все потеряннымъ, началъ невозможную борьбу, невозможную потому-что онъ долженъ былъ защищаться двумя кулаками противъ двадцати шпагъ. Шумъ уменьшился, потомъ былъ едва слышенъ въ отдаленіи, и наконецъ совершенно затихъ. Солдаты увели Мартэна, засыпавшаго ихъ проклятіями.
   -- Не думаетъ ли онъ бранью и ударами поправить свои дѣла? сказалъ про себя Арно, потирая руки.
   Когда вдали ничего не было слышно, онъ погрузился на четверть часа въ раздумье, потому-что Арно дю-Тилль былъ глубокій мерзавецъ. Въ-слѣдствіе этихъ размышленій, онъ углубился шаговъ на триста или четыреста въ чащу лѣса, привязалъ свою лошадь къ дереву, разложилъ на поблекшихъ листьяхъ сѣдло и лошадиный коверъ, закутался въ плащъ, и, черезъ нѣсколько минутъ, погрузился въ глубокій сонъ, который природа посылаетъ закоренѣлому злодѣю еще болѣе, нежели робкой невинности.
   Онъ спалъ два часа сряду, и когда проснулся, еще была ночь, по положеніе звѣздъ показывало, что было около четырехъ часовъ утра. Арно всталъ, отвязалъ лошадь и осторожно поѣхалъ къ большой дорогѣ.
   На висѣлицѣ, которую показали ему наканунѣ, тихо качалось тѣло бѣднаго Мартэна-Герра.
   Злобная улыбка мелькнула на губахъ Арно.
   Онъ безъ трепета приблизился къ трупу, по не могъ достать его, потому-что тѣло висѣло очень-высоко. Тогда Арно, со шпагою въ рукѣ, вскарабкался на висѣлицу, и достигнувъ до извѣстной высоты, разрубилъ веревку шпагою.
   Тѣло упало на земь.
   Арно сошелъ, снялъ съ пальца мертвеца желѣзное кольцо, которое вовсе не стоило, чтобъ его снимали, обшарилъ грудь повѣшеннаго и, найдя на ней бумаги, тщательно спряталъ ихъ, надѣлъ на себя плащъ и тихо удалился, не бросивъ даже взгляда на несчастнаго, котораго онъ безпокоилъ въ-теченіи всей его жизни и обокралъ послѣ смерти.
   Арно отъискалъ свою лошадь между деревьями, осѣдлалъ и большимъ галопомъ отправился въ Оне. Негодяй былъ чрезвычайно-доволенъ: Мартэнъ не навелъ на него страха.
   Черезъ полчаса послѣ того, когда слабый блескъ показался на востокѣ, дровосѣкъ, проходившій случайно по дорогѣ, увидѣлъ, что веревка висѣлицы обрѣзана и повѣшенный лежитъ на землѣ. Въ страхѣ и съ любопытствомъ, крестьянинъ приблизился къ мертвецу; платье его было въ безпорядкѣ и веревка довольно слабо обвязана вокругъ шеи. Дровосѣкъ не зналъ, тѣло ли своею тяжестью оборвало веревку, или какой услужливый другъ разрубилъ ее, впрочемъ, очень-поздно -- и даже осмѣлился прикоснуться къ несчастному, желая удостовѣриться, дѣйствительно ли онъ умеръ.
   Но вдругъ, къ великому его ужасу, повѣшенный поднялъ голову и руки и сталъ на колѣни. Дровосѣкъ въ испугѣ побѣжалъ въ лѣсъ, крестясь и призывая себѣ на помощь Бога со всѣми святыми.
   

XII.
Буколическія грезы Арно дю-Тилля.

   Коннетабль Монморанси, заплативъ за себя королевскій выкупъ, на другой день по пріѣздѣ своемъ въ Парижъ представлялся въ Луврѣ, думая этимъ средствомъ немедленно пріобрѣсть благосклонность короля. Но Генрихъ II встрѣтилъ его съ строгою холодностью и началъ выхвалять управленіе герцога Гиза, который, по словамъ короля, умѣлъ вести дѣла такъ, что уменьшилъ, если не совершенно уничтожилъ бѣдствія королевства.
   Коннетабль, поблѣднѣвъ отъ гнѣва и зависти, надѣялся, по-крайней-мѣрѣ, найдти себѣ какое-нибудь утѣшеніе у Діаны Пуатье. Но фаворитка приняла его такъ же холодно, и когда Монморанси жаловался на такой равнодушный пріемъ и, казалось, опасался подумать, что, въ его отсутствіе, другой, болѣе счастливый, вошелъ въ милость у герцогини, госпожа Пуатье сказала довольно строго:
   -- Вѣрно вы не знаете новой поговорки парижскаго народа?
   -- Я только-что пріѣхалъ, и не знаю... проговорилъ коннетабль.
   -- Этотъ злой народъ говоритъ: "C'est aufourd'hui la Saint-Laurent; qui quitte за place la rend".
   Коннетабль поблѣднѣлъ, поклонился герцогинѣ и разстроенный ушелъ изъ Лувра.
   Возвратясь домой, онъ въ бѣшенствѣ бросилъ свою шляпу на полъ.
   -- О, женщины! вскричалъ онъ: -- неблагодарное племя! Оно любитъ только торжествующихъ.
   -- Съ вами желаетъ говорить какой-то господинъ, сказалъ каммердинеръ.
   -- Пускай онъ убирается къ чорту! закричалъ коннетабль.-- Я не принимаю никого! Пошли его къ г. Гизу.
   -- Человѣкъ этотъ просилъ меня сказать вамъ, сударь, что его зовутъ Арно дю-Тилль.
   -- Арно дю-Тилль! повторилъ удивленный коннетабль: это другое дѣло; попроси войдти.
   Слуга поклонился и ушелъ.
   -- Арно, думалъ коннетабль: -- человѣкъ ловкій, хитрый и жадный, и кромѣ того рѣшительный и безсовѣстный. О, еслибъ онъ помогъ мнѣ отмстить всѣмъ этимъ людямъ!.. Но, впрочемъ, что жь я могу выиграть мщеніемъ? Гораздо-лучше, еслибъ онъ помогъ мнѣ снова войдти въ милость. Онъ знаетъ многое. Я уже думалъ воспользоваться тайною Монгомери, по лучше, когда бы Арно могъ избавить меня отъ необходимости прибѣгать къ этой тайнѣ.
   Въ это время вошелъ Арно дю-Тилль. На лицѣ плута сіяла какая-то безстыдная радость. Онъ поклонился коннетаблю почти до полу.
   -- Я думалъ, что ты въ плѣну, сказалъ ему Монморанси.
   -- И я дѣйствительно былъ плѣнникомъ, такъ же, какъ и вы, отвѣчалъ Арно.
   -- Но теперь, какъ кажется, ты освободился изъ неволи? продолжалъ Монморанси.
   -- Да, сударь, только я купилъ свободу своею собственною монетой -- хитростью. Вы употребили деньги, я употребилъ умъ, и мы оба свободны.
   -- Ты, кажется, говоришь дерзость, негодяй? сказалъ коннетабль.
   -- Нисколько, отвѣчалъ Арно: -- я хотѣлъ только сказать, что у меня нѣтъ денегъ -- вотъ и все.
   -- Гм! замѣтилъ Монморанси: -- чего же тебѣ нужно отъ меня?
   -- Денегъ, потому-что у меня ихъ нѣтъ, сударь.
   -- Зачѣмъ же я стану давать тебѣ деньги? спросилъ Монморанси.
   -- Чтобъ расплатиться, отвѣчалъ шпіонъ.
   -- За что, на-примѣръ?
   -- За новости, которыя намѣренъ я сообщить вамъ.
   -- Посмотримъ, какія у тебя новости?
   -- Увидимъ, какія у васъ деньги.
   -- Мерзавецъ! а что, если я прикажу тебя повѣсить?
   -- Вы изберете самое дурное средство развязать мнѣ языкъ, если вздумаете, чтобъ я высунулъ его, отвѣчалъ Арію.
   -- Онъ очень-дерзокъ, подумалъ Монморанси.-- Однакожь, я сперва узнаю все нужное.
   -- Впрочемъ, сказалъ онъ громко: -- я согласенъ еще на маленькую уступку.
   -- Коннетабль очень благосклоненъ, продолжалъ Арно:-- и докажетъ свое великодушіе, заплативъ мнѣ старые долги.
   -- Какіе? спросилъ Монморанси.
   -- Представляю вамъ счетъ, сказалъ Арно, подавая ему списокъ, который, какъ мы видѣли, замѣтно увеличивался.
   Монморанси взглянулъ на бумагу.
   -- Да, сказалъ онъ: -- возлѣ пустыхъ и ложныхъ услугъ здѣсь есть и такія, которыя могли бы послужить мнѣ въ пользу въ то время, когда ты оказывалъ ихъ; по теперь онѣ заставляютъ меня только сожалѣть о прошломъ.
   -- Вы преувеличиваете невыгоды своего положенія, сказалъ Арно.
   -- Что? замѣтилъ коннетабль.-- По этому, ты знаешь, и другіе знаютъ, что я впалъ въ немилость?
   -- Сомнѣваются въ этомъ, сударь, и я тоже сомнѣваюсь.
   -- Итакъ, Арно, продолжалъ горестно Монморанси: -- ты не долженъ сомнѣваться въ томъ, что удаленіе Діаны де-Кастро и виконта д'Эксме изъ Сен-Кентена мнѣ не послужитъ ни къ чему, потому-что, по всей вѣроятности, король не захочетъ, чтобъ его дочь отдала руку моему сыну.
   -- Боже мой, сударь, отвѣчалъ Арно: -- а я думаю, напротивъ, что король охотно согласился бы уступить вамъ свою дочь, еслибъ вы могли возвратить ее его величеству.
   -- Что это значитъ?
   -- Я говорю, сударь, что нашъ государь, Геприхъ IІ, теперь очень тоскуетъ, не только о потерѣ Сен-Кентена и проигранномъ сраженіи при Сен-Лоранѣ, но также о потерѣ своей любимой дочери, Діаны де-Кастро, которая послѣ осады Сен-Кентена исчезла, такъ-что теперь никто не знаетъ, что съ нею сдѣлалось. Объ этой потерѣ носятся самые противоположные слухи. Я самъ узналъ эту новость только сегодня утромъ; вы, сударь, воротились вчера, и не можете знать, что здѣсь дѣлается.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, у меня и безъ того много заботъ, отвѣчалъ коннетабль.-- Мнѣ скорѣе слѣдовало думать о своей настоящей неудачѣ, нежели о прошломъ успѣхѣ.
   -- Совершенная правда, сказалъ Арно.-- Но эта милость короля не можетъ ли возвратиться, если вы скажете ему, на-примѣръ: "Государь, вы оплакиваете свою дочь, вы ищете ее вездѣ, вы спрашиваете о ней у каждаго. Одинъ я знаю, государь, гдѣ находится ваша дочь".
   -- Развѣ ты знаешь, Арно? живо спросилъ Монморанси.
   -- Знать -- мое ремесло, отвѣчалъ шпіонъ.-- Не сказалъ ли я вамъ, что продаю новость. Товаръ у меня, какъ видите, не гнилой. Подумайте, сударь, подумайте.
   -- Я думаю, сказалъ коннетабль:-- если я отдамъ Генриху II его дочь, онъ будетъ въ восторгѣ, и въ первыя минуты увлеченія готовъ будетъ отдать все золото, всѣ почести за услугу. Но потомъ, Діана начнетъ плакать, станетъ говорить, что она лучше готова умереть, нежели отдать свою руку кому другому, а не виконту д'Эксме, и король, тронутый слезами дочери, побѣжденный словами моихъ враговъ, вспомнитъ только проигранную мною битву и забудетъ, что я возвратилъ ему дочь. Значитъ, всѣ мои усилія кончатся тѣмъ, что я доставлю счастіе виконту д'Эксме.
   -- Слѣдовательно, продолжалъ Арно съ злобною улыбкой -- надо, чтобъ въ одно время явилась госпожа де-Кастро и исчезъ виконтъ д'Эксме. Это было бы хорошо съиграно, какъ вы думаете?
   -- Да, но я не хотѣлъ бы прибѣгать къ такимъ средствамъ, сказалъ коннетабль.-- Я знаю, что у тебя рука вѣрная и языкъ не болтливый, однакожь...
   -- А, коннетабль очень ошибается въ моихъ намѣреніяхъ, закричалъ Арно, притворяясь оскорбленнымъ:-- коннетабль хочетъ оклеветать меня; онъ думалъ, что я хочу освободить его отъ этого молодаго человѣка ужаснымъ средствомъ (Арно выразительно махнулъ рукою). Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ. У меня есть лучшія средства!
   -- Какія? живо спросилъ коннетабль.
   -- Но сперва, сударь, заключимъ наши условія, сказалъ Арно.-- Я только указалъ вамъ мѣсто, гдѣ скрывается заблудшая лань. Я могу поручиться по-крайней-мѣрѣ въ томъ, что герцогъ Францискъ вступитъ въ бракъ до возвращенія своего опаснаго соперника. Кажется, сударь, это двѣ блистательныя заслуги. Теперь посмотримъ, чѣмъ вы отплатите мнѣ за это?
   -- Чего ты просишь? сказалъ Монморанси.
   -- Вы человѣкъ разсудительный, и я тоже, отвѣчалъ Арно.-- Во-первыхъ, вы не торгуясь заплатите мнѣ старый долгъ по счету, который сію минуту я имѣлъ честь вамъ представить...
   -- Хорошо, отвѣчалъ коннетабль.
   -- Я зналъ, что у насъ не будетъ спора объ этой новой статьѣ; въ итогѣ -- сущая бездѣлица; денегъ этихъ едва-ли достанетъ на путевыя издержки и покупку кой-какихъ подарковъ, которыми мнѣ надо запастись въ Парижѣ. Но -- деньги еще не все въ мірѣ.
   -- Какъ! сказалъ коннетабль, изумленный и почти испуганный:-- не-уже-ли мнѣ говоритъ Арно дю-Тилль, что деньги еще не все въ мірѣ?
   -- Точно такъ, сударь, Арно дю-Тилль, но не прежній Арно дю-Тилль, не бѣднякъ и жадный, нѣтъ, другой Арно дю-Тилль, довольный маленькимъ состояніемъ, которое онъ умѣлъ пріобрѣсть, и желающій только одного -- провести мирно остатокъ своей жизни на родинѣ, подъ родною кровлей, въ кругу друзей своего дѣтства, въ объятіяхъ семейства. Это была моя всегдашняя мечта, сударь, это была тихая и прекрасная цѣль моего бурнаго существованія.
   -- Правда, сказалъ Монморанси: -- если надо испытать бурю, чтобъ наслаждаться тишиною, ты будешь счастливъ, Арно. Но ты, какъ слышу, разбогатѣлъ?
   -- Довольно для меня, сударь, довольно. Десять тысячь экю для бѣдняка, подобнаго мнѣ -- значительное состояніе, особенно въ деревнѣ, въ объятіяхъ моего скромнаго семейства.
   -- У тебя есть деревня, семейство? спросилъ коннетабль.-- Мнѣ всегда казалось, что у тебя нѣтъ ни дома, ни семейства, что ты живешь подъ именемъ контрабандиста.
   -- Меня зовутъ Арно дю-Тилль такъ, по обстоятельствамъ; мое настоящее имя -- Мартэнъ-Гэрръ; я родился въ деревнѣ Артигѣ, близь Рьё; тамъ остались мои жена и дѣти.
   -- Жена, дѣти! повторилъ Монморанси, удивляясь все болѣе и болѣе.
   -- Да, сударь, отвѣчалъ Арно съ выраженіемъ самой смѣшной нѣжности: -- и я долженъ предупредить васъ, что вы не можете болѣе разсчитывать на мою помощь, и что двѣ услуги, которыя вызвался я оказать вамъ теперь, будутъ, безъ сомнѣнія, послѣдними. Я не хочу болѣе вмѣшиваться ни въ какія дѣла, и намѣренъ, съ-этихъ-поръ, жить честно, наслаждаясь любовью своихъ родныхъ и уваженіемъ соотечественниковъ.
   -- Давно бы такъ, сказалъ коннетабль.-- Но если ты и сдѣлался такимъ скромнымъ пастушкомъ, что не хочешь говорить о деньгахъ, что жь просишь ты въ награду за тайны, которыя находятся у тебя въ рукахъ?
   -- Я прошу вещь, которая и больше и меньше денегъ, отвѣчалъ Арно обыкновеннымъ голосомъ: -- я прошу чести, не почестей, это само-собой разумѣется, но только немного чести, въ которой, должно признаться, я крайне нуждаюсь.
   -- Объяснись, Арно, сказалъ Монморанси:-- потому-что, въ-самомъ-дѣлѣ, ты говоришь загадками.
   -- Извольте, сударь; я приготовилъ бумагу, что я, Мартэнъ-Гэрръ, служилъ вамъ въ-продолженіе столькихъ-то лѣтъ, въ званіи конюшаго, что во все время службы я велъ себя честно, былъ вамъ вполнѣ преданъ, и что, сударь, въ награду за эту преданность, вы подарили мнѣ значительную сумму, желая, чтобъ я провелъ безъ нужды остатокъ своей жизни. Подпишитесь подъ этимъ аттестатомъ, приложите къ нему свою печать -- и мы будемъ квиты.
   -- Нѣтъ, это невозможно, отвѣчалъ коннетабль.-- Подписывая подобную ложь, я дѣлаюсь обманщикомъ, то-есть, заслуживаю названіе...
   -- Но вѣдь это не ложь, прервалъ Арно:-- потому-что я всегда вамъ служилъ вѣрно... по мѣрѣ моихъ средствъ, и объявляю вамъ, что еслибъ я сберегъ всѣ деньги, полученныя мною отъ васъ до-сихъ-поръ, онѣ дали бы въ суммѣ болѣе десяти тысячь экю. Значитъ, вы не подвергаете себя никакому объясненію, и притомъ, знаете ли, какъ жертвовалъ я собою, чтобъ дойдти до счастливаго результата, послѣ котораго останется вамъ только собирать плоды?
   -- Негодяй! такое сравненіе...
   -- Совершенно справедливо, сударь, отвѣчалъ Арно.-- Мы нуждаемся одинъ въ другомъ. Шпіонъ вамъ возвращаетъ вашъ кредитъ, вы отдаете шпіону кредитъ его собственный. Рѣшайтесь, сударь: насъ никто не слышитъ; къ-чему этотъ ложный стыдъ? Окончимъ продажу: она хороша для меня, но еще выгоднѣе для васъ. Подпишите, сударь.
   -- Нѣтъ, послѣ, отвѣчалъ Монморанси.-- Я хочу сперва узнать средства, которыми ты надѣешься достигнуть двухъ обѣщанныхъ результатовъ. Я хочу знать, что сдѣлалось съ Діаной и что сдѣлается съ виконтомъ д'Эксме?
   -- Извольте, сударь. Умалчивая о нѣкоторыхъ обстоятельствахъ по своимъ причинамъ, я отвѣчу вамъ удовлетворительно на оба вопроса, и вы должны будете согласиться, что я и случай вдвоемъ устроили все совершенно для вашихъ выгодъ.
   -- Говори, сказалъ коннетабль.
   -- Во-первыхъ, что касается госпожи де-Кастро, началъ Арно дю-Тилль:-- она не убита, не похищена, но только взята въ плѣнъ при Сен-Кентенѣ, вмѣстѣ съ пятьюдесятью другими знаменитыми особами, которыя могли получить свободу выкупомъ. Но теперь, зачѣмъ тотъ, въ чьи руки попала госпожа де-Кастро, не объявилъ, что она взята въ плѣнъ? Отъ-чего она сама не извѣщала о своемъ положеніи? этого я рѣшительно не знаю. Признаться, я самъ думалъ, что она уже освобождена, и надѣялся по пріѣздѣ своемъ въ Парижъ встрѣтить ее здѣсь, по только ныньче утромъ я услышалъ въ народѣ, что дворъ не знаетъ о судьбѣ дочери короля, и что Генрихъ II не мало озабоченъ своею потерей. Быть-можетъ, въ эти смутныя времена, письма Діаны или доходили не по назначенію, или пропадали, быть-можетъ, также, что подъ этою медленностью скрывается какая-нибудь тайна. Но я могу разсѣять всѣ сомнѣнія объ этомъ предметѣ и сказать положительно, гдѣ и въ чьихъ рукахъ теперь находится госпожа де-Кастро.
   -- Извѣстіе, въ-самомъ-дѣлѣ, драгоцѣнное, сказалъ коннетабль.-- Гдѣ же это мѣсто и кто этотъ человѣкъ?
   -- Подождите, сударь, отвѣчалъ Арно:-- не угодно ли вамъ также узнать о виконтѣ д'Эксме, потому-что, если хорошо знать, гдѣ находятся наши друзья, то еще полезнѣе знать, гдѣ наши враги?
   -- Пожалуйста, безъ сентенцій, сказалъ Монморанси.-- Гдѣ теперь д'Эксме?
   -- Онъ также въ плѣну, отвѣчалъ Арно.-- Кто, въ послѣднее время, не сидѣлъ въ тюрьмѣ? Это пыньче въ большой модѣ, и виконтъ д'Эксме, не отстающій отъ моды, попался въ плѣнъ.
   -- Но виконтъ можетъ увѣдомить о себѣ, прервалъ коннетабль:-- у него есть друзья, деньги; онъ имѣетъ средства заплатить за себя выкупъ, и какъ-разъ упадетъ къ намъ на плечи.
   -- Правда ваша, сударь. Да, у виконта д'Эксме есть деньги, онъ съ нетерпѣніемъ хочетъ вырваться на свободу, и ждетъ, какъ-можно-скорѣе дать за себя выкупъ. Виконтъ даже послалъ въ Париж ъ кого-то, привезти ему немедленно цѣну его свободы.
   -- Что жь тутъ остается дѣлать? сказалъ Монморанси.
   -- Но, къ-счастію для насъ и къ-несчастію для него, продолжалъ Арно: -- этотъ нарочный, посланный въ Парижъ,-- я самъ; я и служилъ виконту д'Эксме подъ своимъ настоящимъ именемъ Мартэна-Герра въ качествѣ конюшаго. Теперь вы видите, что я могу быть конюшимъ по всей справедливости.
   -- И ты, негодяй, не исполнилъ возложеннаго на тебя порученія? сказалъ коннетабль.-- Ты не досталъ денегъ для освобожденія своего господина?
   -- Напротивъ, сударь, я собралъ всю сумму: деньги не должны валяться по землѣ. Притомъ, сами знаете, не брать этихъ денегъ значило бы возбудить подозрѣнія. Я собралъ аккуратно всю сумму, необходимую... для успѣха предпріятія. Но, будьте спокойны: я долго не доставлю денегъ виконту. Эти самыя десять тысячь экю и даютъ мнѣ возможность провести остатокъ своей жизни благочестиво и честно, и я разсудилъ удержать ихъ у себя, защищая свои права бумагою, которую, сударь, вы подпишете.
   -- Я не подпишу, бездѣльникъ! вскричалъ Монморанси.-- Я не сдѣлаюсь соучастникомъ явнаго воровства.
   -- О, сударь, зачѣмъ называть такимъ грубымъ именемъ необходимость, которой я покоряюсь, желая оказать вамъ услугу? Изъ преданности къ вамъ, я заставилъ молчать свою совѣсть, и вы такъ-то награждаете меня?.. Хорошо! Отошлемъ эти деньги виконту д'Эксме, и онъ явится здѣсь въ одно время съ Діаною, если не прежде; между-тѣмъ, какъ если виконтъ не получитъ этой суммы...
   -- Если не получитъ?.. прервалъ коннетабль.
   -- Мы выиграемъ время. Господинъ д'Эксме, надо вамъ сказать, съ нетерпѣніемъ ждетъ меня цѣлыя двѣ недѣли. Но вѣдь нельзя же собрать къ назначенному сроку всѣ десять тысячь экю, и дѣйствительно, я получилъ ихъ только сегодня утромъ отъ кормилицы виконта.
   -- И тебѣ она повѣрила, бѣдная женщина?
   -- Мнѣ, кольцу и запискѣ виконта, сударь. Потомъ, вѣдь она знаетъ меня въ лицо. Итакъ, виконтъ ждалъ двѣ недѣли съ нетерпѣніемъ, третью будетъ ждать съ безпокойствомъ, и четвертую безъ всякой надежды. Значитъ, черезъ мѣсяцъ или полтора, виконтъ д'Эксме отправитъ другаго посланнаго для отъисканія перваго, котораго, я увѣренъ, трудно будетъ найдти. Но если столько труда стоило собрать десять тысячь экю, то другія десять тысячь достать почти невозможно. А вы, между-тѣмъ, можете въ это время двадцать разъ женить своего сына, потому что виконтъ д'Эксме исчезнетъ, умретъ на два мѣсяца, и возвратится только въ слѣдующемъ году.
   -- Но все-таки возвратится, сказалъ Монморанси:-- и развѣ тогда онъ не вздумаетъ узнать, что сдѣлалось съ его вѣрнымъ конюшимъ Мартэномъ-Герромъ?
   -- Ему скажутъ, отвѣчалъ жалобно Арно:-- что вѣрный Мартэнъ-Герръ, возвращаясь съ выкупомъ къ своему господину, къ-несчастію, попалъ въ руки Испанцевъ, которые, по всей вѣроятности, ограбили его, и, чтобъ заставить его молчать, повѣсили его у воротъ Нойона.
   -- Какъ, тебя повѣсятъ, Арно?
   -- Я уже былъ повѣшенъ, сударь. Видите, до чего дошло мое усердіе! Правда, о времени, когда меня повѣсили, будутъ нѣсколько противоположные толки, но развѣ нельзя подумать, что разбойники рейтары старались скрыть истину? Не задумывайтесь, сударь, весело сказалъ безстыдный Арно: -- подумайте только, что я искусно принялъ предосторожности, и что съ такимъ опытнымъ молодцомъ, каковъ я, вашему сіятельству не надо ждать никакой опасности. Если благоразуміе было бы изгнано на землѣ, оно нашло бы себѣ пріютъ въ сердцѣ повѣшеннаго. Притомъ, еще разъ повторяю, вы подтверждаете чистую истину: я давно служу вамъ, слуги ваши могутъ это подтвердить, и вы передавали мнѣ болѣе десяти тысячь экю. Наконецъ, торжественно сказалъ плутъ: хотите ли, чтобъ я далъ вамъ росписку?..
   Коннетабль не могъ не улыбнуться.
   -- Да; но если, негодяй, въ-послѣдствіи...
   -- Что за пустяки, прервалъ его Арно дю-Тилль: -- вы не рѣшаетесь только для формы, а что такое форма для высокихъ умовъ?.. Подпишите, безъ отговорокъ.
   Арно положилъ на столъ передъ глазами Монморанси бумагу, ожидавшую только подписи.
   -- Но сперва назови мнѣ городъ и человѣка, которые держатъ плѣнницей Діану де-Кастро.
   -- Имя за имя, сударь; подпишите свое имя внизу бумаги, и вы узнаете другія.
   -- Хорошо, сказалъ Монморанси, и подписалъ свое имя на бумагѣ.
   -- А печать, сударь?
   -- Вотъ и печать. Доволенъ ли ты?
   -- Такъ доволенъ, какъ-будто вы подарили мнѣ десять тысячь экю.
   -- Гдѣ же Діана?
   -- Въ рукахъ лорда Уэнтворта, въ Кале, сказалъ Арно, стараясь взять бумагу, которую коннетабль все еще не выпускалъ изъ рукъ.
   -- Еще одно слово, сказалъ онъ:-- а виконтъ д'Эксме?
   -- Въ Кале, въ рукахъ лорда Уэнтворта.
   -- Значитъ, виконтъ и Діана видятъ другъ друга?
   -- Никогда, сударь; онъ живетъ у городскаго оружейника Пьера Пекуа, а г-жа де-Кастро въ домѣ губернатора. Виконтъ д'Эксме не знаетъ, что онъ живетъ такъ близко отъ своей красавицы. Въ этомъ я готовъ дать клятву.
   -- Я спѣшу въ Лувръ, сказалъ коннетабль, отдавая бумагу.
   -- А я въ Артигъ, вскричалъ торжествующій Арно.-- желаю успѣха, сударь! Постарайтесь быть коннетаблемъ не въ шутку.
   -- Желаю успѣха, подлецъ! постарайся, чтобъ тебѣ въ-самомъ-дѣлѣ не попасть на висѣлицу.
   Они разошлись, каждый въ свою сторону.
   

XIII.
Оружіе Пьера Пекуа, веревки Жана Пекуа и слезы Бабеты Пекуа.

   Положеніе лицъ, которыхъ мы оставили въ Кале, въ-продолженіе мѣсяца нисколько не перемѣнилось, къ крайнему ихъ сожалѣнію. Пьеръ Пекуа по-прежнему приготовлялъ оружіе; Жанъ Пекуа принялся ткать, и, въ свободное время, вилъ веревки длины невѣроятной; Бабета Пекуа плакала.
   Съ Габріэлемъ сбылось, что предсказалъ Арно дю-Тилль: въ первые пятнадцать дней онъ ждалъ съ нетерпѣніемъ, но потомъ началъ безпокоиться.
   Къ лорду Уэнтворту онъ ходилъ очень-рѣдко и оставался у него на самое короткое время. Они замѣтно охладѣли одинъ къ другому съ того дня, какъ Габріэль вмѣшался будто-бы въ семейныя дѣла губернатора.
   Лордъ Уэнтвортъ съ каждымъ днемъ дѣлался печальнѣе. Впрочемъ, его безпокоили не три письма, посланныя, одно за другимъ, отъ короля французскаго, со времени отъѣзда Арно изъ Кале. Всѣ три письма, одно чрезвычайно-учтивое, другое довольно-колкое, третье наполненное угрозами, имѣли одну цѣль -- возвратить свободу г-жѣ де-Кастро посредствомъ выкупа, который предоставлено было назначить самому губернатору города Кале. Но на всѣ три письма губернаторъ отвѣчалъ одно: что онъ намѣренъ держать г-жу де-Кастро, какъ заложницу, чтобъ, въ случаѣ необходимости, промѣнять ее на какого-нибудь важнаго плѣнника, или возвратить ее королю безъ всякаго выкупа по заключеніи мира. Губернаторъ былъ правъ, и, за своими крѣпкими стѣнами, пренебрегалъ гнѣвомъ Генриха II.
   Но не этотъ гнѣвъ тревожилъ губернатора, хотя онъ и спрашивалъ у себя, какимъ образомъ король узналъ о судьбѣ Діаны; нѣтъ, его безпокоило возраставшее равнодушіе его прекрасной узницы. Ни покорность, ни услужливость не могли смягчить гордаго и презрительнаго вида г-жи де-Кастро. Она по-прежнему была печальна, сохраняла свое спокойствіе и достоинство предъ страстнымъ губернаторомъ, и когда этотъ случайно начиналъ говорить ей о своей любви, Діана, уважая въ немъ права дворянина, бросала на него взглядъ печальный и въ то же время гордый, который разбивалъ сердце и оскорблялъ гордость бѣднаго лорда Уэнтворта. Губернаторъ до такой степени боялся услышать ироническій упрекъ изъ этихъ устъ прекрасныхъ и жестокихъ, что не осмѣливался говорить Діанѣ ни объ ея письмѣ къ Габріэлю, ни о попыткахъ короля возвратить свободу своей дочери.
   Но Діана, не видя служанки, которая осмѣлилась передать ея письмо, поняла, что ей не удалась и эта отчаянная попытка. Однакожь, чистая и благородная дѣвушка не теряла мужества: она ждала и молилась, ввѣряла себя Богу и готовилась умереть, въ случаѣ необходимости.
   Габріэль, назначивъ себѣ ждать Мартэна-Герра не далѣе послѣдняго числа октября, рѣшился идти къ лорду Уэнтворту, и проситъ у него, какъ величайшей услуги, позволенія отправить въ Парижъ другаго гонца.
   Около двухъ часовъ, Габріэль вышелъ изъ дома Пекуа, гдѣ Пьеръ шлифовалъ шпагу, Жанъ крутилъ огромныя веревки, и гдѣ, уже нѣсколько дней, Бабета, съ покрасйѣвшими отъ слезъ глазами, ходила около него, не будучи въ состояніи выговорить ни слова, и отправился прямо къ дому губернатора.
   Лордъ Уэнтвортъ долженъ былъ удалиться на нѣсколько минутъ по какому-то дѣлу, и просилъ Габріэля подождать, говоря, что сейчасъ явится къ его услугамъ.
   Зала, въ которой былъ Габріэль, выходила окнами на дворъ. Габріэль подошелъ къ окну взглянуть, что дѣлается на дворѣ, и машинально началъ барабанить пальцами по стекламъ. Вдругъ онъ почувствовалъ у себя подъ пальцами черты, вырѣзанныя на стеклѣ алмазнымъ кольцомъ. Черты эти обратили на себя вниманіе Габріэля; онъ приблизился къ окну, разсмотрѣть ихъ, и прочелъ на стеклѣ очень-явственно написанныя слова: Діана де-Кастро.
   Этой подписи не доставало на таинственной запискѣ, которую онъ получилъ въ прошломъ мѣсяцѣ.
   У Габріэля потемнѣло въ глазахъ, и онъ принужденъ былъ, чтобъ не упасть, прислониться къ стѣнѣ. Предчувствіе не обмануло его! Діана, да, это была Діана, его невѣста или сестра, которую развратный лордъ Уэнтвортъ держалъ теперь въ своей власти, и этому чистому и нѣжному созданію онъ осмѣливался говорить о своей любви!..
   Габріэль невольнымъ движеніемъ положилъ руку на перевязь, въ которой, на этотъ разъ, не было шпаги.
   Въ эту минуту вошелъ лордъ Уэнтвортъ.
   Габріэль, не произнося ни слова, подвелъ его къ окну и показалъ обвинительныя буквы.
   Губернаторъ сначала поблѣднѣлъ, по тотчасъ оправился, владѣя собою въ высшей степени.
   -- Ну что же? спросилъ онъ.
   -- Кажется, это имя вашей помѣшанной родственницы, которую вы принуждены беречь здѣсь, милордъ? сказалъ Габріэль.
   -- Можетъ-быть; продолжайте, гордо отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- Если это такъ, милордъ, я знаю вашу родственницу... вѣроятно, очень дальнюю. Я видалъ ее въ Луврѣ и преданъ ей, какъ всякій французскій дворянинъ долженъ быть преданъ принцессѣ французскаго королевскаго дома.
   -- Потомъ? спросилъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- Потомъ, милордъ, я попрошу васъ дать мнѣ отчетъ въ вашемъ обращеніи съ такою высокою плѣнницею.
   -- Но если я откажу вамъ въ этомъ отчетѣ, милостивый государь, такъ же, какъ я уже отказалъ французскому королю?
   -- Французскому королю! повторилъ изумленный Габріэль.
   -- Точно такъ, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ съ своимъ невозмутимымъ хладнокровіемъ.-- Англичанинъ, кажется мнѣ, не обязанъ давать отчета въ своихъ дѣйствіяхъ иностранному государю, въ особенности, когда этотъ государь находится въ непріязнедыхъ отношеніяхъ съ его страною. И такъ, г. д'Эксме, если бы я отказался дать вамъ отвѣтъ?
   -- Я попросилъ бы васъ, милордъ, со мною объясниться, вскричалъ Габріэль.
   -- И вы, безъ сомнѣнія, надѣетесь, милостивый государь, продолжалъ губернаторъ:-- убить меня шпагою, которую носите благодаря моему позволенію, и которую я имѣю право тотчасъ отобрать отъ васъ?
   -- Милордъ, вскричалъ Габріэль въ бѣшенствѣ:-- милордъ, вы заплатите мнѣ за это.
   -- Хорошо, милостивый государь, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ:-- и я не откажусь отъ своего долга, если вы заплатите мнѣ свой.
   -- Быть безсильнымъ въ ту минуту, когда я хотѣлъ бы имѣть силу десяти тысячь человѣкъ! вскричалъ Габріэль, ломая себѣ руки.-- О, это ужасно!
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, я очень сожалѣю, сказалъ лордъ Уэнтвортъ: -- что приличіе и право связываютъ вамъ руки; но согласитесь, что военному плѣннику и должнику было бы очень-легко уплатить долгъ и получить свободу, перерѣзавъ горло своему кредитору или непріятелю.
   -- Милордъ, сказалъ Габріэль, стараясь казаться спокойнымъ: -- вамъ извѣстно, что, назадъ тому мѣсяцъ, я отправилъ въ Парижъ конюшаго за деньгами, которыя васъ такъ сильно безпокоятъ. Я не знаю, убитъ ли Мартэнъ-Герръ на дорогѣ, несмотря на вашу подорожную, или его обокрали, только дѣло въ томъ, что онъ не возвращается, и я хотѣлъ сію минуту просить у васъ позволенія -- отправить кого-нибудь въ Парижъ, если вы не вѣрите честному слову дворянина и если бы не предлагали мнѣ отправиться самому за выкупомъ. Теперь, милордъ, я прошу у васъ этого позволенія, и вы не имѣете права отказать мнѣ, или, если угодно, я имѣю право сказать теперь, что боитесь моей свободы и не смѣете отдать мнѣ моей шпаги.
   -- А кому бы сказали вы это, милостивый государь, въ англійскомъ городѣ, находящемся подъ моимъ непосредственнымъ управленіемъ, и гдѣ на васъ должно смотрѣть какъ на плѣнника и врага, спросилъ лордъ Уэнтвортъ?
   -- Я сказалъ бы это, милордъ, каждому человѣку, кто только чувствуетъ и мыслитъ, каждому благородному сердцемъ или именемъ, вашимъ офицерамъ, знающимъ дѣла чести, даже вашимъ работникамъ, понимающимъ ее по инстинкту, и всѣ согласились бы со мною, милордъ, что, отнимая у меня средства выѣхать отсюда, вы не заслуживаете чести -- быть начальникомъ храбраго войска.
   -- Но вы не думаете, милостивый государь, холодно отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ:-- что прежде, нежели вы успѣете бросить сѣмя неповиновенія въ умахъ моихъ солдатъ, я могу однимъ словомъ, однимъ движеніемъ руки бросить васъ въ тюрьму, гдѣ вы будете обвинять меня предъ четырьмя стѣнами.
   -- Правда! проговорилъ Габріэль сквозь зубы и сжимая кулаки,
   Человѣкъ, полный жизни и чувства, не могъ устоять передъ безстрастіемъ своего желѣзнаго соперника.
   Одно слово измѣнило весь ходъ сцены и вдругъ возстановило равенство между Уэнтвортомъ и Габріэлемъ.
   -- Любезная Діана! любезная Діана! повторилъ молодой человѣкъ съ отчаяніемъ:-- и я ничѣмъ не могу помочь тебѣ въ опасности...
   -- Что я слышу? спросилъ лордъ Уэнтвортъ, едва держась на ногахъ.-- Кажется, вы сказали: "любезная Діана". Или мнѣ только послышалось?.. Не-уже-ли и вы также любите г-жу де-Кастро.
   -- Да, я люблю ее! вскричалъ Габріэль.-- Вы очень ее любите, но моя любовь столько же чиста и безкорыстна, сколько ваша недостойна и ужасна. Да, клянусь передъ Богомъ и ангелами, я обожаю Діану.
   -- Что же вы толковали мнѣ сію минуту о дочери короля французскаго и покровительствѣ, которое долженъ оказывать ей всякій дворянинъ? сказалъ лордъ Уэнтвортъ, внѣ себя отъ удивленія.-- А, вы любите ее! и, безъ-сомнѣнія, вы тотъ, кого она любитъ, о комъ она вспоминаетъ, когда хочетъ меня терзать! Любя васъ, она меня презираетъ. Безъ васъ, она, быть-можетъ, любила бы меня! А, значитъ, васъ она любитъ?
   Лордъ Уэнтвортъ, за минуту говорившій съ насмѣшкою и пренебреженіемъ, смотрѣлъ теперь въ какомъ-то почтительномъ ужасѣ на того, кого любила Діана, и Габріэль, въ свою очередь оживленный словами своего соперника, мало-по-малу поднималъ голову; въ лицѣ его выражались радость и торжество.
   -- А, такъ она любитъ меня! вскричалъ онъ: -- Діана еще думаетъ обо мнѣ! она, говорите, зоветъ меня! О, если такъ, если она зоветъ меня, я пойду, я подамъ ей помощь, я спасу Діану. Милордъ, берите мою шпагу, свяжите меня, бросьте въ темницу. Несмотря на васъ, на весь міръ, я найду средства ей помочь, потому-что она все еще меня любитъ, моя Діана! Она любитъ меня, и я васъ презираю; вы вооружены, у меня нѣтъ оружія, но`я увѣренъ, что останусь вашимъ побѣдителемъ: для меня будетъ божественнымъ щитомъ любовь Діаны.
   -- Правда, я вамъ вѣрю, прошепталъ въ свою очередь лордъ Уэнтвортъ, совершенно уничтоженный.
   -- Не будетъ ли съ моей стороны слишкомъ-великодушно, если я теперь васъ вызову на дуэль? продолжалъ Габріэль.-- Позовите стражу и прикажите запереть меня въ темницу. Быть въ темницѣ возлѣ Діаны и притомъ въ одно съ нею время -- и это для меня счастіе.
   Послѣдовало продолжительное молчаніе.
   -- Милостивый государь, сказалъ наконецъ лордъ Уэнтвортъ послѣ минутнаго раздумья:-- кажется, вы просили, чтобъ я отправилъ въ Парижъ втораго гонца за вашимъ выкупомъ?
   -- Я за этимъ и пришелъ къ вамъ, милордъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- И, кажется, вы упрекали меня въ своемъ разговорѣ, продолжалъ губернаторъ: -- что я не вѣрилъ вашему честному слову и не позволялъ вамъ ѣхать за полученіемъ денегъ для выкупа?
   -- Точно такъ, милордъ.
   -- Съ нынѣшняго дня вы можете ѣхать, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ:-- я исполняю вашу просьбу; ворота Кале для васъ отворены.
   -- Понимаю, сказалъ Габріэль съ ироніей:-- вы хотите удалить меня отъ Діаны. Но если я не соглашусь оставить Кале?
   -- Здѣсь господинъ -- я, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ:-- и вы не можете ни отказывать моему требованію, ни соглашаться на него, но должны только повиноваться.
   -- Хорошо, сказалъ Габріэль: -- я поѣду, милордъ; но, предупреждаю васъ, я не вполнѣ доволенъ вашимъ великодушіемъ.
   -- Впрочемъ, я и не нуждаюсь въ вашей благодарности.
   -- Я поѣду, продолжалъ Габріэль:-- но знайте, я недолго останусь вашимъ должникомъ и скоро ворочусь, милордъ, чтобъ разомъ расквитаться съ вами за всѣ долги. И такъ-какъ въ то время я не буду вашимъ плѣнникомъ и вы не будете болѣе моимъ кредиторомъ -- надѣюсь, что тогда ничто не помѣшаетъ моей шпагѣ встрѣтиться съ вашею.
   -- Я могъ бы отказаться отъ этой битвы, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ съ выраженіемъ какой-то грусти: -- я могъ бы отказаться, потому-что выгоды наши неравны: если я васъ убью, она еще болѣе будетъ меня ненавидѣть; если вы меня убьете, она сильнѣе будетъ васъ любить. Но что за дѣло! Я принимаю предложеніе. Но, прибавилъ лордъ съ мрачнымъ видомъ:-- вы не боитесь довести меня до какой-нибудь крайности? Когда всѣ выгоды на вашей сторонѣ, скажите, не могу ли я употребить во зло правъ, которыя у меня еще остались?
   -- Богъ на небесахъ, а на землѣ дворянство всѣхъ странъ осудятъ васъ, милордъ, сказалъ задрожавъ Габріэль: -- если вы отомстите подлостью тому, который не можетъ защищаться и котораго вы не можете побѣдить силою.
   -- Что бы ни было, милостивый государь, отвѣчалъ Уэнтвортъ:-- но я не считаю васъ въ числѣ моихъ судей.
   Послѣ минутной паузы, онъ прибавилъ:
   -- Теперь четвертый часъ, милостивый государь; въ семь часовъ запираютъ главныя ворота; извольте приготовить къ этому времени все нужное для вашего отъѣзда изъ города. Я прикажу, чтобъ васъ пропустили.
   -- Въ семь часовъ, милордъ, меня не будетъ въ Кале, сказалъ Габріэль.
   -- И замѣтьте, произнесъ Уэнтвортъ:-- вы никогда сюда не возвратитесь; даже, если вы убьете меня на дуэли за стѣнами этого города, и тогда страшитесь моей ревности!-- и тогда вы не увидите г-жи де-Кастро, потому-что я возьму заранѣе всѣ предосторожности.
   Габріэль подошелъ-было къ двери, но вдругъ остановился.
   -- Вы обѣщаете невозможное, милордъ, сказалъ онъ:-- я непремѣнно увижу Діану.
   -- Клянусь вамъ, что этого не будетъ, если воля губернатора и послѣднее завѣщаніе умирающаго имѣютъ еще сколько-нибудь значенія.
   -- Не знаю, милордъ, какими средствами я достигну своей цѣли, но только убѣжденъ, что достигну, сказалъ Габріэль.
   -- Въ такомъ случаѣ, милостивый государь, замѣтилъ Уэнтвортъ съ презрительною улыбкой:-- возьмите Кале приступомъ. Средство довольно вѣрно.
   Габріэль задумался на минуту.
   -- Я возьму Кале приступомъ, сказалъ онъ рѣшительнымъ голосомъ.-- До свиданія, милордъ!
   Виконтъ поклонился и вышелъ; лордъ Уэнтвортъ стоялъ какъ окаменѣлый, не зная, бояться ему или хохотать.
   Габріэль немедленно возвратился въ домъ братьевъ Пекуа.
   Пьеръ Пекуа шлифовалъ клинокъ шпаги, Жанъ дѣлалъ узлы на веревкѣ, Бабета вздыхала.
   Разсказавъ друзьямъ разговоръ свой съ губернаторомъ, Габріэль увѣдомилъ ихъ о своемъ немедленномъ отъѣздѣ, и не скрылъ отъ нихъ ничего, даже не скрылъ нѣсколько безразсудныхъ словъ, которыя произнесъ онъ, уходя отъ лорда Уэнтворта.
   -- Теперь я пойду къ себѣ въ комнату, сказалъ Габріэль:-- приготовить все нужное къ отъѣзду, и оставлю васъ, Пьера -- шлифовать шпаги, Жана крутить веревки, а Бабету -- вздыхать.
   Габріэль, дѣйствительно, пошелъ въ свою комнату, поскорѣе приготовить всѣ вещи для отъѣзда. Теперь, получивъ свободу, отважный молодой человѣкъ спѣшилъ отправиться въ Парижъ для спасенія своего отца, и потомъ воротиться въ Кале для спасенія Діаны.
   Черезъ полчаса, выходя изъ своей комнаты, Габріэль встрѣтилъ на площадкѣ лѣстницы Бабету Пекуа.
   -- Вы ѣдете, господинъ виконтъ? сказала она:-- и не спросите, о чемъ я плачу?
   -- Нѣтъ, моя милая, потому-что, надѣюсь, ты перестанешь плакать, когда я пріѣду.
   -- И я тоже надѣюсь, отвѣчала Бабетта.-- Значитъ, не смотря на угрозы губернатора, вы думаете воротиться, не правда ли?
   -- Я въ томъ увѣренъ, Бабета!
   -- И, надѣюсь, вы пріѣдете со своимъ конюшимъ, Мартэномъ-Герромъ?
   -- Непремѣнно.
   -- Значить, господинъ д'Эксме, продолжала дѣвушка:-- вы увѣрены, что встрѣтите Мартэна-Герра въ Парижѣ? Онъ не безчестный человѣкъ, не правда ли? Онъ не укралъ денегъ, назначенныхъ для вашего выкупа? Онъ не воплощенная ложь?..
   -- Нѣтъ, сказалъ Габріэдь, удивленный такими вопросами.-- Правда, Мартэнъ -- существо измѣнчивое, особенно съ нѣкотораго времени; въ немъ какъ-будто живутъ два человѣка, одинъ -- тихій и простодушный, другой -- хитрый и безпокойный. Но въ сторону это непостоянство характера -- Мартэнъ -- слуга честный и вѣрный.
   -- И вы думаете, спросила Бабета:-- что онъ столько же неспособенъ обмануть женщину, какъ и своего господина?
   -- Вотъ на это, признаюсь, отвѣчать труднѣе, сказалъ Габріэль.
   -- Еще одна просьба, сударь, продолжала, поблѣднѣвъ, бѣдная Бабета:-- не будете ли вы такъ добры, что согласитесь передать ему это кольцо? Онъ узнаетъ, отъ кого это кольцо и что оно значитъ.
   -- Я отдамъ это кольцо, Бабета, сказалъ удивленный Габріэль, вспомнивъ вечеръ наканунѣ отъѣзда конюшаго.-- Я отдамъ кольцо; но особа, которая посылаетъ его, знаетъ ли... что Мартэнъ-Герръ женатъ?
   -- Женатъ! вскричала Бабетта.-- О, въ такомъ случаѣ, сударь, оставьте у себя это кольцо, бросьте его, но не отдавайте ему.
   -- Но, Бабета...
   -- Благодарю васъ, сударь... прощайте, проговорила бѣдная дѣвушка.
   Она побѣжала во второй этажъ, и едва вошла въ свою комнату, какъ безъ чувствъ упала на стулъ.
   Подозрѣніе и безпокойство въ первый разъ мелькнули въ умѣ Габріэля; онъ задумчиво сошелъ по деревянной лѣстницѣ стараго дома братьевъ Пекуа, и встрѣтилъ на послѣдней ступени Жана, который подошелъ къ нему съ таинственнымъ видомъ.
   -- Господинъ виконтъ, тихо сказалъ ему горожанинъ:-- вы всегда спрашивали у меня, зачѣмъ я свиваю такія длинныя веревки, и я не пущу васъ уѣхать отсюда, особенно послѣ вашего дружескаго разставанья съ лордомъ Уэнтвортомъ, пока вы не узнаете загадки. Связывая маленькими поперечными веревками двѣ длинныя и крѣпкія веревки, какія скручивалъ я, господинъ виконтъ можетъ получить огромную лѣстницу. Когда часовымъ на городской стѣнѣ будетъ Пьеръ, исправляющій эту должность въ-продолженіе двадцати лѣтъ, или вашъ покорный Жанъ, лѣстницу можно будетъ перенести въ два раза на восьмиугольную башню, въ будку платформы, а потомъ, въ пасмурное декабрьское или япварьское утро, можно, стоя на часахъ, прицѣпить, для опыта, два конца лѣстницы къ желѣзнымъ зубцамъ стѣны, а два другіе опустить на триста футовъ въ море, гдѣ случайно можетъ стоять тогда какой-нибудь смѣлый челнокъ.
   -- Но послушай, мужественный Жанъ... прервалъ Габріэль.
   -- Довольно толковать объ этомъ, господинъ виконтъ, отвѣчалъ ткачъ.-- Извините, что, разставаясь съ вами, я хотѣлъ оставить въ васъ воспоминаніе о преданномъ вамъ слугѣ, Жанѣ Пекуа. Возьмите еще вотъ этотъ рисунокъ, каковъ онъ ни есть: здѣсь вы увидите планъ стѣнъ и укрѣпленій Кале. Я составилъ этотъ рисунокъ послѣ своихъ безконечныхъ прогулокъ, которыя нѣкогда васъ очень удивляли. Спрячьте его подъ камзоломъ, и прошу васъ, ради нашей дружбы, посматривайте иногда на этотъ рисунокъ, когда будете въ Парижѣ.
   Габріэль хотѣлъ еще разъ прервать слова Жана, но тотъ не далъ ему времени говорить, и, сжимая руку, которую подалъ ему молодой человѣкъ, удалился, сказавъ:
   -- До свиданія, г-нъ д'Эксме; у воротъ ожидаетъ васъ Пьеръ; онъ хочетъ съ вами проститься и дополнить то, чего я не могъ досказать.
   Пьеръ стоялъ передъ домомъ, держа за поводья лошадь Габріэля.
   -- Благодарю васъ за радушный пріемъ, сказалъ ему виконтъ д'Эксме.-- Въ непродолжительномъ времени я пришлю вамъ, если не принесу, деньги, которыя вы мнѣ одолжили. Вы прибавите къ нимъ порядочное награжденіе вашимъ работникамъ, а пока потрудитесь передать отъ меня вашей любезной сестрѣ этотъ алмазный перстень.
   -- Беру для нея, г-нъ виконтъ, отвѣчалъ оружейникъ:-- но съ условіемъ, чтобъ и вы приняли отъ меня рожокъ, который я привѣсилъ къ вашему сѣдлу. Я самъ сдѣлалъ этотъ рожокъ, и узнаю звукъ его даже при стонѣ бурнаго моря, какъ это случалось по ночамъ, въ пятое число каждаго мѣсяца, когда я, отъ четырехъ до шести часовъ утра, стоялъ на караулѣ на восьми-угольной башнѣ, построенной при морѣ.
   -- Благодарю, сказалъ Габріэль, сжимая руку Пьера, съ выраженіемъ, которое доказывало оружейнику, что его поняли.
   -- Что касается до оружія, удивлявшаго васъ своимъ множествомъ, продолжалъ Пьеръ:-- признаюсь, я и самъ начинаю раскаиваться, что оставилъ у себя такую пропасть этого товара, потому-что, если Кале будетъ когда-нибудь осажденъ, партія, вѣрная Франціи, завладѣетъ этимъ оружіемъ, и въ самомъ городѣ можетъ произвести опасныя опустошенія.
   -- Правда, сказалъ Габріэль, еще крѣпче сжимая руку достойнаго гражданина.
   -- Затѣмъ, г-въ д'Эксме, желаю вамъ счастливаго пути и успѣха, произнесъ Пьеръ.-- Прощайте, до скораго свиданія.
   -- До свиданія! сказалъ Габріэль.
   Онъ обернулся, и въ послѣдній разъ сдѣлалъ рукою прощальный знакъ Пьеру, стоявшему на порогѣ, Жану, наклонившему голову къ окну перваго этажа, и даже Бабетѣ, которая смотрѣла на отъѣзжающаго изъ-за шторы втораго этажа.
   Потомъ Габріэль далъ лошади шпоры, и она поскакала галопомъ.
   Лордъ Уэнтвортъ уже успѣлъ отдать приказаніе у воротъ Кале; плѣнника пропустили безъ всякихъ затрудненій, и онъ скоро выѣхалъ на парижскую дорогу, одинъ, съ тоскою и надеждами.
   Удастся ли ему освободить своего отца, по прибытіи въ Парижъ? Освободитъ ли онъ Діану, возвратясь въ Кале?
   

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.
Продолженіе несчастій Мартэна-Герра.

   Дороги во Франціи были такъ же не безопасны для Габріэля Монгомери, какъ и для его конюшаго, и только проницательною дѣятельностью своего ума виконтъ могъ избѣжать препятствій, которыя встрѣчались ему во время поѣздки. Но, при всей поспѣшности, онъ пріѣхалъ въ Парижъ только на четвертый день послѣ отъѣзда изъ Кале.
   Впрочемъ, дорожныя опасности занимали душу Габріэля, можетъ-быть, менѣе, нежели безпокойство, съ какимъ онъ приближался къ своей цѣли. Хотя Габріэль былъ отъ природы не очень склоненъ къ мечтательности, но, во время одинокой поѣздки, онъ почти безпрестанно возвращался къ мысли о своемъ отцѣ и Діанѣ, о средствахъ освободить эти существа, милыя и священныя его сердцу, объ обѣщаніи короля, и о томъ, какія мѣры надо будетъ принять, если Генрихъ II не сдержитъ своего слова. Впрочемъ, Генрихъ II не напрасно назывался первымъ рыцаремъ христіанства. Правда, исполненіе клятвы дорого стоило королю, но онъ только ждалъ, чтобъ Габріэль самъ пришелъ просить прощенія своему старому отцу, мятежному графу, и король простилъ бы его. Но если онъ проститъ?..
   При этой страшной мысли, которая, подобно кинжалу, поражала сердце Габріэля, онъ давалъ шпоры коню и хватался за шпагу. Въ эти минуты, обыкновенно, нѣжная и грустная мысль о Діанѣ де-Кастро смиряла его взволнованную душу. Въ такой-то неувѣренности и безнадежной тоскѣ, Габріэль прибылъ утромъ, на четвертый день, къ парижскимъ воротамъ. Онъ ѣхалъ всю ночь, и блѣдный разсвѣтъ едва освѣщалъ городъ, когда путешественникъ проѣзжалъ по улицамъ, прилегавшимъ къ Лувру.
   Габріэль остановился передъ затвореннымъ дворцомъ, въ которомъ всѣ еще спали, и не зналъ, войдти ли туда или подождать. Но неподвижность не согласовалась съ его нетерпѣніемъ, и Габріэль рѣшился тотчасъ отправиться къ себѣ домой, въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль, гдѣ онъ могъ, по-крайней-мѣрѣ, узнать о томъ, чего такъ сильно желало его сердце и чего оно боялось.
   Дорога, выбранная Габріэлемъ, вела его къ башнямъ мрачнаго Шатле. Онъ остановился передъ ужасными воротами. Холодный потъ выступилъ у него на лбу. Все прошлое, вся будущность Габріэля скрывались за этими сырыми стѣнами; но не долго предавался онъ своимъ ощущеніямъ, и не тратилъ времени, которое могъ съ пользою употребить на другія дѣйствія. "Впередъ!" сказалъ себѣ Габріэль, стряхнувъ мрачныя мысли, и пустился далѣе.
   Когда онъ подъѣхалъ къ своему дому, котораго такъ давно не видалъ. Тамъ, сквозь окна низенькой залы, падалъ слабый свѣтъ на улицу. Алоиза уже встала.
   Габріэль постучался въ дверь и назвалъ себя по имени. Спустя двѣ минуты, онъ былъ въ объятіяхъ доброй женщины, замѣнившей Габріэлю его покойную мать.
   -- А, наконецъ-то я вижу васъ, виконтъ, наконецъ-то вы пріѣхали, дитя мое!
   Больше она не могла произнести ни слова.
   Габріэль, нѣжно поцаловавъ свою кормилицу, отошелъ отъ нея на одинъ шагъ и пристально посмотрѣлъ на нее.
   Нѣмой вопросъ, яснѣе всякихъ словъ, говорилъ въ этомъ глубокомъ взорѣ.
   Алоиза поняла виконта и, опустивъ голову, молчала.
   -- Не случилось ли чего новаго при дворѣ? спросилъ виконтъ, какъ-будто не понимая этого продолжительнаго молчанія.
   -- Ничего, сударь, отвѣчала кормилица.
   -- Я такъ и думалъ. Еслибъ случилось какое-нибудь счастіе или несчастіе, ты вскричала бы о немъ при первомъ поцалуѣ. Не знаешь ничего новаго?
   -- Ничего, къ-сожалѣнію.
   -- Да, я понимаю, грустно сказалъ молодой человѣкъ.-- Я былъ въ плѣну; думали, можетъ-быть, что меня уже нѣтъ въ живыхъ. Кто платитъ долги плѣннику, а еще больше умершему! Но я живъ и свободенъ, и должны будутъ, волею или неволею, со мною расплатиться.
   -- О, будьте осторожны, виконтъ! вскричала Алоиза.
   -- Не бойся, няня. Адмиралъ въ Парижѣ?
   -- Онъ приходилъ сюда, сударь, и десять разъ присылалъ справляться о вашемъ пріѣздѣ.
   -- Хорошо. А г-нъ Гизъ?
   -- Онъ также пріѣхалъ. Народъ надѣется, что г-нъ Гизъ поможетъ бѣдствіямъ Франціи и страданіямъ гражданъ.
   -- Дай Богъ, замѣтилъ Габріэль:-- чтобъ онъ не нашелъ страданій, которымъ нельзя помочь!
   -- Что касается г-жи Діаны де-Кастро, продолжала Алоиза:-- г-нъ коннетабль узналъ, что она не пропала, какъ думали, но взята въ плѣнъ, въ Кале, и надѣются скоро ее освободить.
   -- Я зналъ это и раздѣляю надежду, сказалъ Габріэль съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ.-- Но, продолжалъ онъ: -- ты не сказала мнѣ, что такъ долго задержало меня въ плѣну, и отъ-чего опоздалъ Мартэнъ-Герръ? Что случилось съ Мартаномъ?
   -- Онъ все еще здѣсь, негодяй.
   -- Здѣсь? Съ какого времени? Что онъ дѣлаетъ?
   -- Лежитъ и спитъ, отвѣчала Алоиза съ нѣкоторою досадой -- сказывается больнымъ, потому, видите, что его будто, бы повѣсили.
   -- Повѣсили! вскричалъ Габріэль:-- вѣроятно, чтобъ украсть у него деньги, назначенныя для моего выкупа?
   -- Да, попробуйте поговорить съ этимъ идіотомъ о деньгахъ, и увидите, что станетъ онъ отвѣчать. Онъ даже не пойметъ, о чемъ вы ему говорите. Представьте себѣ, сударь: онъ пріѣхалъ сюда, чуть не прилетѣлъ, съ вашимъ письмомъ; взялъ у меня десять тысячь и поѣхалъ назадъ, не теряя ни минуты. Прошло нѣсколько дней... Вообразите мое удивленіе: Мартэнъ-Герръ воротился и увѣряетъ, что не получилъ отъ меня ни мѣднаго деньё. Говоритъ, что онъ попалъ въ плѣнъ еще до взятія Сен-Кентена, и уже три мѣсяца, какъ не знаетъ, что съ вами дѣлается; что вы не давали ему никакого порученія, что онъ былъ избитъ, повѣшенъ, однакожь, успѣлъ спастись, и возвращается въ Парижъ въ первый разъ послѣ войны. Вотъ какія басни разсказываетъ намъ Мартэнъ-Герръ съ утра до вечера, какъ только заговорятъ ему о вашемъ выкупѣ.
   -- Объясни мнѣ это, няня, сказалъ Габріэль.-- Я готовъ дать клятву, что Мартэнъ-Герръ не истратилъ моихъ денегъ; онъ человѣкъ не безчестный и всегда былъ мнѣ душевно преданъ.
   -- Нѣтъ, сударь, онъ человѣкъ не безчестный, но помѣшанный; это сумасшедшій, который ничего не понимаетъ, ничего не помнитъ, безумецъ, какому, повѣрьте моимъ словамъ, надо связать руки. Хоть онъ еще не злодѣй, но, по-крайней-мѣрѣ, онъ человѣкъ опасный. Притомъ, не я одна видѣла его; всѣ ваши люди подтвердятъ мои слова. Онъ дѣйствительно получилъ десять тысячь экю. Не мало труда стоило старику Эліо достать эту сумму.
   -- Однакожь, надо снова и поскорѣе собрать такую же сумму, даже еще болѣе прежней. Но пока не объ этомъ еще дѣло. Теперь разсвѣло, и я спѣшу въ Лувръ -- говорить съ королемъ.
   -- Какъ, сударь, даже не отдохнувъ ни минуты? сказала Алоиза.-- Вспомните, что только еще семь часовъ, а ворота отворяютъ въ девять.
   -- Правда, отвѣчалъ Габріэль:-- надо подождать еще два часа. Господи, пошли мнѣ терпѣніе ждать еще два часа, потому-что я ждалъ два мѣсяца. По-крайней-мѣрѣ, я могу увидѣть г-на Колиньи и г-на Гиза.
   -- Едва ли; они, вѣроятно, теперь въ Луврѣ, сказала Алоиза.-- Притомъ, король не принимаетъ раньше двѣнадцати часовъ, и вы не увидите его до этого времени. Значитъ, вы можете употребить три часа на разговоръ съ г. адмираломъ и г. генерал-намѣстникомъ королевства. Вы знаете, что это новый титулъ, пожалованный королемъ, при нынѣшнихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, г-ну Гизу. Между-тѣмъ, сударь, вы не откажетесь подкрѣпить себя завтракомъ, и принять своихъ вѣрныхъ и старыхъ слугъ, ожидавшихъ васъ съ такимъ нетерпѣніемъ.
   Въ ту же минуту, Мартэнъ-Герръ, вѣроятно, извѣщенный о пріѣздѣ своего господина, вбѣжалъ въ комнату, блѣдный, не столько отъ послѣдствій болѣзни, сколько отъ радости.
   -- Какъ, не-уже-ли это вы, сударь? вскричалъ онъ.-- О, какое счастіе!
   Но Габріэль отвѣчалъ холодностью на восхищеніе бѣднаго конюшаго.
   -- Если я счастливо доѣхалъ сюда, Мартэнъ, сказалъ ему Габріэль:-- согласись, что этимъ я не тебѣ обязанъ; ты, напротивъ, старался задержать меня въ плѣну.
   -- Какъ, господинъ виконтъ, и вы противъ меня? произнесъ Мартэнъ-Герръ.-- Вмѣсто того, чтобъ съ перваго слова оправдать меня, вы обвиняете меня въ похищеніи вашихъ десяти тысячь экю? Не скажете ли еще, что вы поручили мнѣ взять ихъ и привезти вамъ?
   -- Конечно, отвѣчалъ изумленный Габріэль.
   -- Значитъ, сказалъ глухимъ голосомъ бѣдный конюшій: -- вы соглашаетесь, что я, Мартэнъ-Герръ, виноватъ? вы говорите, что я подло присвоилъ себѣ деньги, назначенныя для свободы моего господина?
   -- Нѣтъ, Мартэнъ, нѣтъ, живо прервалъ Габріэль, тронутый голосомъ своего вѣрнаго слуги:-- я никогда не сомнѣвался въ твоей честности, и даже сію минуту говорилъ объ этомъ съ Алоизой. Но у тебя могли отнять деньги, ты могъ потерять ихъ, когда возвращался ко мнѣ.
   -- Когда я возвращался къ вамъ, повторилъ Мартэнъ.-- Но куда же, сударь? Послѣ того, какъ мы вышли изъ Сен-Кентена -- убей меня Богъ -- я рѣшительно не зналъ, куда вы пропали. Гдѣ же я могъ васъ отъискать?
   -- Въ Кале, Мартэнъ. Сколько бы ты ни былъ глупъ и вѣтренъ, однакожь, тебѣ нельзя позабыть Кале.
   -- Совершенная правда! Можно ли, въ-самомъ-дѣлѣ, позабыть то, чего не знаешь? отвѣчалъ спокойно Мартэнъ-Герръ.
   -- Негодяй, развѣ можно такъ отпираться? вскричалъ Габріэль.
   Онъ сказалъ на ухо нѣсколько словъ кормилицѣ, которая тотчасъ вышла изъ комнаты, и потомъ приблизился къ Мартэну-Герру.
   -- А что подѣлываетъ твоя Бабета, неблагодарный? сказалъ ему Габріэль.
   -- Бабета! Какая Бабета? спросилъ изумленный конюшій.
   -- Та самая, которую ты обольстилъ, негодяй.
   -- А, понимаю; вы хотѣли сказать: Гудула! вы ошиблись въ имени, сударь: не Бабета, но Гудула. Да, бѣдная дѣвушка! но, сказать откровенно, я и не думалъ соблазнять ея; клянусь вамъ, она сама виновата.
   -- Еще другая! прервалъ Габріэль.-- Я не знаю твоей новой жертвы, но увѣренъ, что она не столько заслуживаетъ сожалѣнія, какъ Бабета Пекуа.
   Мартэнъ-Герръ не смѣлъ выражать своего неудовольствія, но, безъ сомнѣнія, онъ вступился бы за себя, еслибъ стоялъ на одной ступени съ виконтомъ.
   -- Послушайте, сударь: они всѣ говорятъ здѣсь, что я помѣшался, и, безпрестанно повторяя этотъ вздоръ, собьютъ наконецъ съ толку мой разсудокъ. Однакожь, чортъ возьми, у меня еще есть разсудокъ и память, и хоть я испыталъ не мало несчастій... за двоихъ, однакожь, по необходимости, я готовъ разсказать вамъ все, что случилось со мною, въ-продолженіе трехъ мѣсяцевъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ мы разстались. По-крайней-мѣрѣ, прибавилъ онъ: -- я разскажу то, что могу припомнить о себѣ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, любопытно знать, какъ станешь ты оправдывать свое странное поведеніе, сказалъ Габріэль.
   -- Итакъ, сударь, вышедъ изъ Сен-Кентена на помощь господину де-Вольпергу, мы отправились каждый въ свою сторону. Предсказаніе ваше сбылось совершенно: я попалъ въ руки непріятелей. Слѣдуя вашему совѣту, я хотѣлъ отдѣлаться отъ нихъ храбростью, однакожь, странная вещь! непріятели узнали меня, да въ тотъ же день и взяли меня въ плѣнъ.
   -- Перестань, перервалъ его Габріэль:-- ты уже начинаешь сбиваться.
   -- Умоляю васъ, господинъ виконтъ, продолжалъ Мартэнъ: -- позвольте мнѣ разсказать, что я знаю, и какъ знаю. Повѣрьте, я и самъ едва могу опомниться. Извольте послѣ разбирать мои слова. Какъ только непріятели меня узнали, признаюсь, я рѣшился уступить необходимости, потому-что зналъ, и вы также знаете, сударь, что я существо двойное, и что мой двойникъ, часто не предупредивъ меня, дѣлаетъ непозволительныя проказы. Итакъ, мы покорились своей судьбѣ, потому-что все, что я буду теперь разсказывать, относится лично ко мнѣ, то-есть, къ намъ, говоря во множественномъ числѣ. Гудула, хорошенькая фламандка, которую мы похитили, узнала насъ, за что, замѣчу въ скобкахъ, намъ подсыпали порядочную порцію побоевъ. Перечислять всѣ наши послѣдующія несчастія, разсказывать, черезъ руки сколькихъ господъ, говорившихъ на непонятныхъ нарѣчіяхъ, постепенно переходилъ вашъ несчастный конюшій, было бы слишкомъ-долго, господинъ виконтъ.
   -- Да; нельзя ли сократить списокъ твоихъ страданій, сказалъ Габріэль.
   -- Мой второй нумеръ одинъ разъ уже успѣлъ скрыться, и меня порядочно за него поколотили. Мой первый нумеръ, то-есть, я самъ, повѣствующій вамъ свои страданія, убѣжалъ снова, но имѣлъ глупость опять попасть въ ловушку, и меня уложили на мѣстѣ, разбитаго до полусмерти. Но куда ни шло! Я убѣжалъ въ третій разъ! Вотъ, въ этотъ-то третій разъ, два предателя -- вино и прохожій, схватили меня не на шутку. Я хотѣлъ поднять тревогу, кинулся на тирановъ съ яростію человѣка отчаяннаго и пьянаго. На этотъ разъ, наругавшись надо мною вдоволь и промучивъ меня цѣлую ночь, палачи повѣсили меня поутру.
   -- Какъ? Они повѣсили тебя? вскричалъ Габріэль, думая, что мономанія снова овладѣла его конюшимъ.-- Они повѣсили тебя, Мартэнъ? Что понимаешь ты подъ этимъ?
   -- Я понимаю подъ этимъ, господинъ виконтъ, что заставили меня болтаться между небомъ и землею, на концѣ пеньковой веревки, прикрѣпленной къ деревянной перекладинѣ, которая иначе называется висѣлицей. Поднять на эту перекладину, значитъ попросту повѣсить. По-крайней-мѣрѣ, такъ называютъ это дѣйствіе на всѣхъ нарѣчіяхъ, терзавшихъ мои уши. Понятно ли, сударь?
   -- Не очень, Мартэнъ; потому-что повѣшенный...
   -- Я, благодаря Бога, здоровъ. Но вы еще не дослушали до конца мою исторію. Увидѣвъ себя на висѣлицѣ, я, отъ досады и бѣшенства, совершенно лишился чувствъ, и когда опомнился, то лежалъ на свѣжей травѣ. Веревка на моей шеѣ была перерѣзана. Вѣроятно, какой-нибудь путешественникъ, тронутый моимъ положеніемъ, захотѣлъ избавить висѣлицу отъ лишней тяжести. Впрочемъ, ненависть моя къ человѣчеству заставляетъ меня сомнѣваться въ такой благородной цѣли прохожаго. Еще вѣроятнѣе, какой-нибудь воръ обрѣзалъ веревку, чтобъ удобнѣе обшарить мои карманы. Справедливость моего мнѣнія, не оставляющая, впрочемъ, чернаго клейма на человѣчествѣ, подтверждается, смѣю думать, ещё-тѣмъ, что у меня украдены обручальное кольцо и нѣкоторыя бумаги. Но, дѣло въ томъ, что мнѣ во-время развязали ошейникъ. Не смотря на порядочный ушибъ, я могъ въ четвертый разъ убѣжать черезъ лѣсъ и поля. Днемъ я скрывался; ночью шелъ съ осторожностію, питался кореньями и травою; кушанье чрезвычайно-пріятное: даже скотъ насилу привыкаетъ къ нему! Наконецъ, спустя двѣ недѣли, я снова въ Парижѣ, и двѣнадцать дней живу въ этомъ домѣ, гдѣ меня приняли вовсе не съ тѣмъ радушіемъ, какого я ожидалъ послѣ столькихъ испытаніи. Вотъ моя исторія, господинъ-виконтъ.
   -- Рядомъ съ нею, сказалъ Габріэль:-- я могу разсказать тебѣ другую, совершенно различную отъ первой исторію, которая совершилась передъ моими глазами.
   -- Исторію моего втораго нумера? тихо спросилъ Мартэнъ.-- Мнѣ весьма бы хотѣлось узнать два-три слова о моемъ второмъ нумерѣ, господинъ виконтъ.
   -- Ты еще смѣещься, негодяй? сказалъ Габріэль.
   -- Господинъ-виконтъ знаетъ мое глубокое уваженіе. Странное дѣло: этотъ второй экземпляръ мнѣ надѣлалъ пропасть вреда, ставилъ меня въ ужасное положеніе, и -- смотрите же -- послѣ всего этого, я принимаю въ немъ участіе, и, даю честное слово, пожалуй, co-временемъ, даже полюблю мерзавца.
   -- Дѣйствительно, мерзавца!.. сказалъ Габріэль.
   Виконтъ хотѣлъ начать разсказъ о похожденіяхъ Арно дю-Тилля, но разсказъ этотъ былъ прерванъ приходомъ кормилицы, которая ввела за собою въ комнату человѣка, одѣтаго въ крестьянское платье.
   -- Еще что за новость? сказала Алоиза.-- Этотъ человѣкъ говоритъ, будто его прислали увѣдомить насъ о вашей смерти, Мартэнъ-Герръ. Это что значитъ?
   

II.
Глава, въ которой добродѣтель Мартэна-Герра начинаетъ возстановляться.

   -- О моей смерти! вскричалъ Мартэнъ-Герръ, поблѣднѣвъ отъ ужасныхъ словъ Алоизы.
   -- Господи Іисусе! вскричалъ, въ свою очередь, крестьянинъ, всматриваясь въ конюшаго.
   -- Двойникъ мой умеръ?.. О, благость Божія, произнесъ Мартэнъ.-- Кажется, теперь мое странствованіе будетъ безопаснѣе. Правда, основательно обдумавъ, я не совсѣмъ доволенъ этимъ; впрочемъ, дѣло пойдетъ все-таки лучше. Говори, другъ мой, прибавилъ Мартэнъ, обращаясь къ крестьянину.
   -- Скажите, сударь, продолжалъ тотъ, осмотрѣвъ Мартэна: -- какъ могло случиться, что вы пріѣхали сюда прежде меня? Даю честное слово, сударь, я торопился, какъ только позволяли мнѣ ноги, чтобъ исполнить ваше порученіе и получить десять экю; вы могли перегнать меня только на лошади, и, въ такомъ случаѣ, я непремѣнно увидѣлъ бы васъ на дорогѣ...
   -- Послушай, молодецъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ:-- я никогда не видалъ тебя, а ты говоришь мнѣ, какъ старому знакомому.
   -- Еще бы мнѣ-то не знать васъ! сказалъ изумленный крестьянинъ:-- развѣ не вы приказывали мнѣ прійдти сюда и сказать, что Мартэнъ-Герръ умеръ на висѣлицѣ?
   -- Какъ? Но вѣдь Мартэнъ-Герръ -- я самъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Вы? вотъ ужь это дѣло невозможное! Не-уже-ли вы могли сказать о самомъ-себѣ, что васъ повѣсили? сказалъ крестьянинъ.
   -- Но гдѣ и когда я говорилъ тебѣ подобныя нелѣпости? спросилъ Мартэнъ.
   -- Прикажете сейчасъ разсказать все, какъ было? сказалъ крестьянинъ.
   -- Да, все.
   -- Не смотря на ваше запрещеніе говорить объ этомъ?
   -- Да, не смотря на запрещеніе.
   -- Если, въ-самомъ-дѣлѣ, у васъ такая короткая память, я, пожалуй, все разскажу; тѣмъ хуже для васъ, что принуждаете... Шесть дней тому назадъ, рано утромъ, я сбирался полоть поле...
   -- А скажи сперва, гдѣ лежитъ твое поле? спросилъ Мартэнъ.
   -- Какъ прикажете, сударь, отвѣчать: правду или нѣтъ? спросилъ крестьянинъ.
   -- Разумѣется, правду, негодяй!
   -- Если такъ, извольте: мое поле находится по ту сторону Монтаржи, вонъ тамъ! Я работалъ; вы проходили по дорогѣ; на спинѣ у васъ была сумка.
   "-- Здорово, пріятель; что подѣлываешь? спросили вы.
   "-- Сбираюсь полоть, сударь, отвѣчалъ я.
   "-- А много ли достаешь ты этою работой?
   "-- По четыре су въ день.
   "-- Хочешь ли заработать двадцать экю въ двѣ недѣли?
   "-- Э-ге!
   "-- Говори же, да или нѣтъ?
   "-- Разумѣется, да.
   "-- Итакъ, отправляйся немедленно въ Парижъ. Если пойдешь скоро, будешь тамъ черезъ пять или шесть дней, не позже. Въ Парижѣ, ты спросишь, гдѣ находится Улица-Жарденъ-Сен-Поль и отель виконта д'Эксме. Вотъ въ эту самую отель я и посылаю тебя. Виконта, любезный, ты не застанешь, а найдешь его кормилицу, Алоизу, предобрую женщину, и скажешь ей слѣдующее. Слушай же внимательно! Ты долженъ ей сказать: "Я пришелъ изъ Нойона..." Понимаешь, не изъ Монтаржи, а изъ Нойона. Я пришелъ изъ Нойона, гдѣ, назадъ тому пятнадцать дней, повѣсили одного вашего знакомаго. Имя этого знакомаго -- Мартэнъ-Герръ". Запомни хорошенько имя: Мартэнъ-Герръ. "Сперва у Мартэна-Герра обобрали всѣ деньги, а потомъ его повѣсили, чтобъ онъ не могъ пожаловаться. Но Мартэнъ-Герръ, прежде чѣмъ его повели на висѣлицу, поручилъ мнѣ предупредить васъ объ этомъ несчастіи, для того, говорилъ онъ, чтобъ вы могли снова собрать деньги для выкупа его господина. Въ награду за мои труды, вы дадите мнѣ десять экю. Я видѣлъ, какъ вѣшали Мартэна-Герра, и пришелъ сказать вамъ". Вотъ, что ты скажешь Алоизѣ. Понялъ? спросили вы меня.
   "-- Какъ не понять, сударь, отвѣчалъ я: -- да только прежде вы обѣщали двадцать экю, а теперь только десять.
   "-- Дурень, сказали вы: вотъ тебѣ въ задатокъ десять.
   "-- Давно бы такъ! замѣтилъ я.-- Но если добрая ваша кормилица Алоиза спроситъ, на кого похожъ этотъ Мартэнъ-Герръ, а я никогда не видалъ его?
   "-- Смотри на меня хорошенько.
   "-- Смотрю.
   "-- Вотъ, любезный, и опиши лицо Мартэна-Герра, какъ будтобы дѣло шло обо мнѣ."
   -- Странно! прошепталъ Габріэль, слушавшій разскащика съ глубокимъ вниманіемъ.
   -- Вотъ, сударь, продолжалъ крестьянинъ: -- я и пришелъ сюда повторить урокъ, который два раза вы заставляли меня выучить наизусть, и представьте мое удивленіе, когда я увидѣлъ, что вы пріѣхали сюда прежде меня! Правду сказать, я таки-зѣвалъ по дорогѣ и оставилъ въ кабакахъ ваши десять экю, въ надеждѣ скоро получить другія десять. Однакожь, я не пропустилъ назначеннаго срока; вы дали мнѣ только шесть дней, и ныньче ровно шестой день, какъ я вышелъ изъ Монтаржи.
   -- Шесть дней! сказалъ Мартэнъ-Герръ, погруженный въ раздумье.-- Да; я былъ въ Монтаржи назадъ тому шесть дней; я шелъ оттуда къ себѣ на родину! Въ разсказѣ твоемъ, пріятель, много правдоподобнаго, продолжалъ онъ:-- и я тебѣ вѣрю.
   -- Нѣтъ! живо прервала Алоиза:-- напротивъ, человѣкъ этотъ -- явный обманщикъ: онъ говоритъ, что видѣлъ васъ въ Монтаржи, назадъ тому шесть дней, а вотъ уже двѣнадцать дней, какъ вы не выходите изъ этого дома.
   -- Правда, сказалъ Мартэнъ.-- Однакожь, мой второй нумеръ.
   -- И притомъ, продолжала кормилица:-- по вашему же разсказу, васъ повѣсили въ Нойонѣ назадъ тому цѣлый мѣсяцъ, а не двѣ недѣли.
   -- Справедливо, сказалъ конюшій.-- Однакожь, мой двойникъ...
   -- Пустяки! вскричала Алоиза.
   -- Нѣтъ, не пустяки, прервалъ Габріэль:-- этотъ человѣкъ, кажется, наводитъ насъ на истину.
   -- О, вы не ошибаетесь, сударь, сказалъ крестьянинъ.-- А получу ли я свои десять экю?
   -- Непремѣнно, отвѣчалъ Габріэль: -- но прежде оставь намъ свой адресъ. Можетъ-быть, со-временемъ намъ будетъ нужно твое свидѣтельство. Я начинаю сквозь темныя подозрѣнія замѣчать много преступленіи.
   -- Впрочемъ, сударь... возразилъ Мартэнъ.
   -- Довольно объ этомъ, прервалъ его Габріэль.-- Постарайся, добрая Алоиза, исполнить требованіе этого молодца. Но ты знаешь, прибавилъ онъ, понижая голосъ:-- что я прежде, нежели накажу измѣну конюшаго, можетъ-быть, отомщу за измѣну господину.
   -- Увы! проговорила Алоиза.
   -- Скоро восемь часовъ, сказалъ Габріэль.-- Я повидаюсь съ своими людьми, когда ворочусь домой, потому-что мнѣ надо быть въ Луврѣ какъ-только отворятъ ворота. Если нельзя видѣть короля раньше полудня, по-крайней-мѣрѣ я могу поговорить съ адмираломъ и г-номъ Гизомъ.
   -- И возвратитесь домой тотчасъ послѣ свиданія съ королемъ? спросила Алоиза.
   -- Не теряя ни минуты. Успокойся, моя добрая няня. Какой-то неизвѣстный голосъ говоритъ мнѣ, что я выйду побѣдителемъ изъ этихъ страшныхъ сѣтей, сотканныхъ вокругъ меня интригою и злобою.
   -- Да, г. виконтъ, желаніе ваше сбудется, если Господь услышитъ мою теплую молитву, сказала Алоиза.
   -- Я ухожу, продолжалъ Габріэль.-- Останься, Мартэнъ; мы оправдаемъ, освободимъ тебя, другъ мой. Но, видишь ли, я долженъ сперва оправдать и освободить другихъ. До свиданія, Мартэнъ! Скоро увидимся, няня!
   Женщина и Мартэнъ поцаловали руку молодаго человѣка. Потомъ онъ вышелъ, завернувшись въ широкій плащъ, и гордо пошелъ къ Лувру.
   -- Боже мой, подумала кормилица:-- точно такою поступью пошелъ, однажды, отецъ его, и съ-тѣхъ-поръ не возвращался.
   Въ ту минуту, какъ Габріэль, перешедъ мостъ, пошелъ по Гревской-Площади, онъ замѣтилъ вдали человѣка, закутаннаго въ плащъ и старавшагося закрыть свое лицо широкими полями шляпы.
   Станъ этого человѣка, неясно-очерченный складками плаща, показался довольно-знакомъ Габріэлю, который, однакожь, продолжалъ идти своею дорогой. Незнакомецъ, увидѣвъ виконта д'Эксме, сомнительно сдѣлалъ шагъ впередъ, и потомъ остановился.
   -- Габріэль! другъ мой! сказалъ онъ осторожно, и открылъ свое лицо до половины.
   Габріэль не ошибся.
   -- Г. Колиньи! произнесъ онъ вполголоса.-- Вы здѣсь, въ такую пору!..
   -- Тише! сказалъ адмиралъ.-- Признаюсь, я не хочу, чтобъ меня теперь узнали и подсматривали за мною. Но, другъ мой, увидя васъ послѣ долгой разлуки, которая столько безпокоила насъ на-счетъ вашей участи, я не могъ не пожать вамъ руки. Давно ли вы въ Парижѣ?
   -- Съ нынѣшняго утра, отвѣчалъ Габріэль: -- я теперь шелъ въ Лувръ повидаться съ вами.
   -- Итакъ, если вы не очень торопитесь, продолжалъ адмиралъ: -- пройдемте со мною нѣсколько шаговъ, а между-тѣмъ вы разскажете мнѣ, что вы дѣлали во время долгаго отсутствія?
   -- Разскажу все, что могу разсказать вамъ, какъ вѣрнѣйшему изъ моихъ друзей, отвѣчалъ Габріэль.-- Но сперва позвольте, господинъ адмиралъ, предложить вамъ вопросъ, который всего болѣе занимаетъ меня.
   -- Угадываю этотъ вопросъ, сказалъ адмиралъ.-- Но, я думаю, любезный другъ, вы предвидите также мой отвѣтъ. Вы хотите спросить, сдержалъ ли я свое обѣщаніе, не правда ли? Хотите узнать, разсказалъ ли я королю о вашемъ содѣйствіи при осадѣ Сен-Кентена, не такъ ли?
   -- Нѣтъ, г-нъ адмиралъ, замѣтилъ виконтъ д'Эксме:-- нѣтъ, не объ этомъ я хотѣлъ спросить васъ; я знаю васъ, я научился вѣрить вашему слову, и вполнѣ убѣжденъ, что первымъ дѣломъ вашимъ по возвращеніи въ Парижъ было исполнить свое обѣщаніе и великодушно донести королю, по только одному королю, что я не даромъ находился при осадѣ Сен-Кентена. Я думаю также, что вы преувеличили его величеству мои заслуги; да, я напередъ зналъ это. Но вотъ обстоятельство, неизвѣстное мнѣ и которое хотѣлъ бы я узнать: что отвѣчалъ Генрихъ II на ваши слова?
   -- Увы, Габріэль! сказалъ адмиралъ:-- Генрихъ II отвѣчалъ мнѣ вопросомъ, что сдѣлалось съ вами, и я былъ поставленъ въ большое затрудненіе, не зная, какой дать отвѣтъ королю, потому-что въ письмѣ, которое вы оставили мнѣ, выѣхавъ изъ Кале, не было сказано ничего опредѣленнаго, и вы напоминали мнѣ только о моемъ обѣщаніи. Я отвѣчалъ королю, что вы не убиты; но, вѣроятно, взяты въ плѣнъ и, по свойственной вамъ деликатности, не хотѣли извѣстить меня о своемъ положеніи.
   -- А что жь король?.. спросилъ Габріэль.
   -- У короля явилась на губахъ самодовольная улыбка, и онъ сказалъ только одно слово: "хорошо!" Но какъ я настоятельно говорилъ о вашихъ заслугахъ, оказанныхъ королю и Франціи, то онъ прервалъ мой разсказъ словами, "довольно объ этомъ", произнесенными повелительнымъ голосомъ, и, перемѣнивъ разговоръ, заставилъ меня перейдти къ другимъ предметамъ.
   -- Да, я предвидѣлъ это! сказалъ иронически Габріэль.
   -- Не теряйте мужества, другъ мой! отвѣчалъ адмиралъ.-- Вспомните, что, послѣ сраженія при Сен-Кентенѣ, я далъ вамъ совѣтъ -- не разсчитывать на благодарность сильныхъ земли.
   -- О, я увѣренъ, что королю хотѣлось забыть меня, въ надеждѣ, что я или въ плѣну, или умеръ. Но когда, ставъ лицомъ-къ-лицу съ королемъ, напомню ему свои права -- онъ долженъ будетъ вспомнить!
   -- Но если онъ не захочетъ утруждать свою память? спросилъ Колиньи.
   -- Господинъ адмиралъ, сказалъ Габріэль: -- человѣкъ оскорбленный можетъ требовать правосудія, обращаться къ небесамъ и просить у нихъ посредничества.
   -- Итакъ, продолжалъ Колиньи:-- теперь, можетъ-быть, настало самое удобное время вамъ напомнить нашъ разговоръ о религіи угнетенныхъ, разговоръ, въ которомъ я показалъ вамъ, какъ можно достигнуть вашей цѣли, не оскорбляя справедливости.
   -- О, я хорошо помню этотъ разговоръ! сказалъ Габріэль:-- и, можетъ-быть, даже прибѣгну къ вашему средству.
   -- Если такъ, прервалъ адмиралъ: -- назначьте, когда бы намъ встрѣтиться.
   -- Король принимаетъ не раньше двѣнадцати часовъ. Все мое время до полудня принадлежитъ вамъ.
   -- Пойдемте же со мною, сказалъ адмиралъ.-- Вы дворянинъ, я испыталъ вашъ характеръ, и потому не требую отъ васъ клятвы. Дайте мнѣ только обѣщаніе хранить въ ненарушимой тайнѣ и тѣхъ, кого вы увидите, и то, что вы услышите.
   -- Обѣщаю вамъ безусловное молчаніе.
   -- Итакъ, пойдемте, сказалъ адмиралъ: -- если въ Луврѣ вы встрѣтите какую несправедливость, по-крайней-мѣрѣ у васъ будетъ приготовлена защита. Пойдемте.
   Колиньи и Габріэль перешли Мостъ-Мѣнялъ и Сите, и вступили въ извилистые переулки, примыкавшіе, въ то время, къ Улицѣ-Сен-Жакъ.
   

III.
Философъ и солдатъ.

   Колиньи остановился при входѣ въ Улицу-Сен-Жакъ передъ низенькою дверью довольно-бѣднаго домика и постучался. Сначала открылась форточка, изъ нея выглянулъ сторожъ, и, узнавъ адмирала, тотчасъ отворилъ дверь.
   Габріэль, слѣдуя за своимъ благороднымъ провожатымъ, прошелъ длинную темную аллею и поднялся въ третій этажъ по лѣстницѣ, источенной червями. Добравшись ощупью почти до самаго чердака, Колиньи три раза постучалъ ногою въ дверь. Она отворилась, и два сопутника вошли въ очень-большую, но мрачную комнату. Она едва освѣщалась двумя узкими окнами, изъ которыхъ одно выходило на Улицу-Сен-Жакъ, а другое на задній дворъ. Вся мебель этой комнаты состояла изъ четырехъ табуретовъ и дубоваго стола съ витыми ножками.
   При появленіи адмирала, къ нему подошли два человѣка, которые, казалось, его ожидали. Третій остался у окна, выходившаго на улицу, и только издали почтительно отдалъ поклонъ Колиньи.
   -- Теодоръ и вы, капитанъ, сказалъ адмиралъ встрѣтившимъ его:-- представляю вамъ друга, если не бывшаго или настоящаго, то, по-крайней-мѣрѣ, будущаго.
   Два незнакомца молча поклонились виконту д'Эксме. Послѣ, тотъ изъ нихъ, который былъ моложе, по имени Теодоръ, началъ съ живостью говорить что-то шопотомъ адмиралу.
   Габріэль нѣсколько отошелъ въ сторону, чтобъ дать имъ говорить свободнѣе, и началъ разсматривать людей, которымъ его представилъ Колиньи.
   Капитанъ былъ мужчина высокаго роста, смуглый, съ выразительнымъ лицомъ и рѣшительными пріемами. Не надо было отличаться большою наблюдательностью, чтобъ прочесть смѣлость въ его рѣзкихъ чертахъ, пылкость въ глазахъ, и энергическую волю въ очеркѣ его сжатыхъ губъ.
   Товарищъ этого гордаго мечтателя былъ красивый молодой человѣкъ, съ проницательнымъ взоромъ, совершенно придворный по манерамъ изящнымъ и свободнымъ. Костюмъ его, сшитый по законамъ послѣдней моды, составлялъ странную противоположность съ простою, даже суровою одеждой капитана.
   Смѣлая физіономія третьяго незнакомца, скромно стоявшаго у окна, отдѣльно отъ группы, невольно обращала на себя вниманіе; наблюдатель, даже самый недальновидный, тотчасъ замѣтилъ бы на этомъ широкомъ челѣ и въ этомъ рѣшительномъ и глубокомъ взорѣ признаки человѣка мыслящаго, скажемъ болѣе, геніальнаго.
   Колиньи, обмѣнявшись нѣсколькими словами съ своимъ другомъ, подошелъ къ Габріэлю.
   -- Извините, сказалъ ему адмиралъ: -- я не одинъ здѣсь хозяинъ и долженъ былъ попросить у братьевъ позволеніе открыть вамъ, въ какое общество я привелъ васъ.
   -- И теперь мнѣ можно узнать объ этомъ? спросилъ Габріэль.
   -- Теперь, любезный другъ, можете.
   -- Гдѣ же я?
   -- Въ бѣдной комнаткѣ, гдѣ происходили первыя тайныя собранія реформаторовъ, учениковъ Кальвина, и откуда этотъ учитель, сынъ бочара, долженъ былъ идти на костеръ. Но, вмѣсто того, торжествующій и сильный, Кальвинъ теперь находится въ Женевѣ; и одного воспоминанія о немъ довольно, чтобъ сырыя стѣны этой лачуги сіяли ярче, нежели стѣны Лувра, покрытыя золотыми арабесками.
   Услышавъ имя Кальвина, Габріэль тотчасъ снялъ шляпу. Хотя пылкій молодой человѣкъ не занимался до этого времени религіозными и нравственными вопросами, однакожь онъ не принадлежалъ бы своему вѣку, еслибъ суровая и тревожная жизнь, грозный и высокій характеръ и смѣлое и безусловное ученіе творца реформы не занимали его воображенія.
   -- Кто же тѣ, которыхъ я встрѣчаю въ этой комнатѣ? спросилъ Габріэль съ невозмутимымъ спокойствіемъ.
   -- Его ученики, отвѣчалъ адмиралъ: Теодоръ Безъ -- перо Кальвина; Ла-Реноди -- его шпага.
   Габріэль поклонился изящному писателю, будущему историку реформатской церкви, и смѣлому капитану, будущему защитнику возстанія въ Амбуазѣ.
   Теодоръ Безъ съ придворною ловкостью отблагодарилъ Габріэля за привѣтствіе и сказалъ съ улыбкою:
   -- Господинъ виконтъ д'Эксме, хотя вы введены сюда съ нѣкоторыми предосторожностями, однакожь, прошу васъ, не думайте, что мы слишкомъ-опасные и мрачные заговорщики. Главные представители религіи тайно собираются здѣсь три раза въ недѣлю единственно для того, чтобъ сообщать о новостяхъ реформы и принимать новыхъ членовъ, которые, или раздѣляя наши принципы, желаютъ раздѣлять съ нами опасности, или тѣхъ, которыхъ мы стараемся пріобрѣсть, изъ уваженія къ ихъ личнымъ заслугамъ. Мы благодарны адмиралу за то, что онъ привелъ васъ сюда, г-нъ виконтъ, потому-что вы принадлежите къ этому второму разряду нашихъ членовъ.
   -- Я принадлежу къ первымъ, простодушно сказалъ незнакомецъ, который до-сихъ-поръ стоялъ въ отдаленьи и теперь скромно выступилъ впередъ. Я одинъ изъ ничтожныхъ мечтателей, вызванный изъ мрака свѣтомъ вашихъ понятій и желающій къ нимъ приблизиться.
   -- И скоро, Амброазъ, вы станете въ ряду славнѣйшихъ нашихъ собратій, сказалъ Ла-Реноди.-- Да, милостивые государи, продолжалъ онъ, обращаясь къ Колиньи и Безу: тотъ, кого я представляю вамъ, еще молодъ, какъ вы сами видите, но, отвѣчаю вамъ, онъ много трудится и много думаетъ; онъ самъ пожелалъ вступить въ наше общество, и мы должны радоваться такому пріобрѣтенію, потому-что скоро, между славными именами нашихъ сподвижниковъ, будетъ записано имя хирурга Амброаза Паре.
   -- О, г. капитанъ! вскричалъ Амброазъ.
   -- Кто училъ Амброаза Паре? спросилъ Теодоръ Безъ.
   -- Шодье, познакомившій меня съ г. Ла-Реноди, отвѣчалъ Амброазъ.
   -- И вы уже дали торжественную клятву?
   -- Нѣтъ еще, отвѣчалъ хирургъ.-- Я хочу дѣйствовать прямо и вступлю въ общество, когда узнйю вполнѣ его характеръ. Впрочемъ, должно признаться, я еще нѣсколько сомнѣваюсь, и отдамся вамъ вполнѣ, когда ясно буду понимать нѣкоторые предметы, до-сихъ-поръ для меня темные. Для того именно, чтобъ ихъ понять, я и желалъ познакомиться съ предводителями реформы, и пошелъ бы къ самому Кальвину, еслибъ это было необходимо; потому-что истина -- моя страсть.
   -- Хорошо! вскричалъ адмиралъ: -- и будьте увѣрены, что никто изъ насъ не захотѣлъ бы посягнуть на рѣдкую и гордую независимость вашего ума.
   -- Что жь, не правду ли я сказалъ вамъ? спросилъ торжествующій Ла-Реноди.-- Не драгоцѣнное ли это пріобрѣтеніе для насъ? Я видѣлъ Амброаза Паре въ его книжной лавкѣ, я видѣлъ его надъ изголовьемъ больнаго, я видѣлъ его даже на полѣ сраженія, и вездѣ, передъ заблужденіями и предразсудками, такъ же какъ передъ болѣзнями и ранами людей, вездѣ онъ оставался холоднымъ, спокойнымъ властителемъ надъ другими и надъ самимъ собою.
   -- Позвольте и мнѣ одно слово, произнесъ Габріэль, взволнованный тѣмъ, что онъ видѣлъ и слышалъ: -- теперь я догадываюсь, для чего мой великодушный другъ, г. Колиньи, привелъ меня въ этотъ домъ, гдѣ собираются тѣ, которыхъ называютъ еретиками. Еще болѣе, нежели Амброазъ Паре, я нуждаюсь въ совѣтахъ. Подобно ему, я много дѣйствовалъ, но, къ-сожалѣнію, мало разсуждалъ, и Амброазъ Паре оказалъ бы великую помощь вступающему въ область этихъ новыхъ идей, сказавъ, какіе интересы и причины побудили его умъ принять участіе въ реформѣ?
   -- Тугъ дѣйствовали не интересы, отвѣчалъ Амброазъ Паре:-- напротивъ, мнѣ слѣдовало бы, для своего успѣха на медицинскомъ поприщѣ, держаться придворной религіи; слѣдовательно, не выгоды, г. виконтъ, по разумныя причины руководили мною. И если высокія особы, передъ которыми я говорю, позволятъ мнѣ представить эти причины,-- я выскажу ихъ въ двухъ словахъ.
   -- Говорите! говорите! сказали въ одно слово Колиньи, Ла-Реноди и Теодоръ Безъ.
   -- Я постараюсь говорить короче, продолжалъ Амброазъ, потому-что время принадлежитъ не мнѣ одному. И такъ, прежде всего я хотѣлъ освободить идею реформы отъ всякихъ формулъ и теорій. Раздвинувъ этотъ хворостъ, я увидѣлъ принципы, за которые, право, готовъ терпѣть всѣ возможныя преслѣдованія.
   Габріэль слушалъ безкорыстнаго проповѣдника, не стараясь скрывать своего удивленія; онъ не забывалъ мысли, которая занимала все его существованіе; однакожь, сравнивъ ее съ тѣмъ, что теперь онъ услышалъ, Габріэль задумался.
   -- Вы непремѣнно должны быть членомъ нашего общества! съ живостью сказалъ Теодоръ Безъ смѣлому хирургу.-- Чего требуете вы отъ насъ?
   -- Единственно позволенія бесѣдовать съ вами и повергать передъ свѣтомъ вашихъ лучей нѣкоторыя затрудненія, еще останавливающія меня на пути.
   -- Вы получите болѣе, сказалъ Теодоръ Безъ:-- вы будете вести переписку прямо съ Кальвиномъ.
   -- Мнѣ такая честь! вскричалъ Амброазъ Паре, покраснѣвъ отъ радости.
   -- Да, вы должны знать одинъ другаго, возразилъ адмиралъ.-- Для такого ученика, какъ вы, долженъ быть и достойный учитель. Отдавайте свои письма другу вашему, Ла-Реноди, и мы беремся пересылать ихъ въ Женеву; черезъ насъ также вы будете получать и отвѣты. Вамъ не долго прійдется ихъ ждать: вѣроятно, вамъ извѣстна изумительная дѣятельность Кальвина.
   -- Вы награждаете меня, когда я ничего еще не успѣлъ сдѣлать, сказалъ Амброазъ.-- Чѣмъ заслужилъ я такую благосклонность?
   -- Самимъ-собою, другъ мой, сказалъ Ла-Рсноди: -- Я зналъ, что вы очаруете ихъ съ перваго раза.
   -- О, благодарю, тысячу разъ благодарю! отвѣчалъ Амброазъ.-- Но, продолжалъ онъ:-- къ-сожалѣнію, мнѣ должно васъ оставить. Меня ожидаютъ еще столько страданій.
   -- Идите, идите! сказалъ Теодоръ Безъ:-- причины, побуждающія васъ, такъ важны, что мы не смѣемъ васъ удерживать. Идите. Дѣлайте добро, какъ вы почитаете истину.
   -- Но, замѣтилъ Колиньи: -- повторите, что мы разстаемся друзьями и, какъ мы называемъ своихъ друзей по религіи, братьями.
   Они дружески простились съ нимъ, и Габріэль, съ жаромъ пожавъ руку Амброазу, присоединился къ этому кругу друзей.
   Амброазъ Паре ушелъ съ радостью и гордостью въ сердцѣ.
   -- Вотъ истинно избранная душа! вскричалъ Теодоръ Безъ.
   -- И сколько преданности, дѣйствующей безъ всякихъ разсчетовъ, сказалъ Колиньи.
   -- Увы! замѣтилъ Габріэль:-- возлѣ такого самоотверженія, г-нъ адмиралъ, какъ ничтоженъ покажется вамъ мой эгоизмъ! Я не жертвую, подобно Амброазу Паре, дѣйствіями и людьми для идеи и принциповъ, а, напротивъ того, приношу принципы и идеи въ жертву лицамъ и дѣйствіямъ. Для меня, вы знаете, реформа не цѣль, но средство. Въ вашей борьбѣ я буду дѣйствовать собственно для себя. Побужденія мои -- слишкомъ личныя, такъ что я неосмѣлился бы, защищать такое дѣло, и вы хорошо поступите, изгнавъ меня изъ своихъ рядовъ, какъ недостойнаго.
   -- Вѣроятно, вы клевещете на себя, г. д'Эксме, сказалъ Теодоръ Безъ.-- Если бы даже у васъ были виды не столь высокіе, какъ у Амброаза Паре... но пути къ Богу различны, и не всѣ находятъ истину на одной и той же дор огѣ.
   -- Да, сказалъ Ла-Реноди:-- мы рѣдко встрѣчаемъ вѣроисповѣданіе такое, какъ вы сейчасъ слышали, когда, обращаясь къ будущимъ членамъ своего общества, мы спрашиваемъ: "Чего требуете вы себѣ?".
   -- И на вашъ вопросъ, Амброазъ Паре отвѣчалъ: "Я хочу знать, дѣйствительно ли на вашей сторонѣ справедливость?" По знаете ли, что бы я спросилъ у васъ? замѣтилъ скромно Габріэль.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Теодоръ Безъ:-- впрочемъ, мы готовы удовлетворить васъ на всѣ вопросы.
   -- Я спросилъ бы, сказалъ Габріэль: -- увѣрены ли вы, что у васъ достанетъ матеріальныхъ силъ, если не побѣдить, то, по-крайней-мѣрѣ, бороться?
   Три реформатора опять съ удивленіемъ взглянули другъ на друга; только это удивленіе не походило на прежнее.
   Габріэль, въ задумчивомъ молчаніи, смотрѣлъ на реформаторовъ. Теодоръ Безъ, послѣ минутной паузы, продолжалъ:
   -- Какое бы чувство, г-нъ д'Эксме, ни заставило васъ предложить этотъ вопросъ, но я напередъ обѣщалъ отвѣчать вамъ на всѣ пункты, и сдерживаю свое обѣщаніе. Теперь наше оружіе заключается въ физической силѣ! Успѣхи нашей религіи быстры и несомнѣнны. Въ три года, реформатская церковь утвердилась въ Парижѣ и главнѣйшихъ городахъ королевства, въ Блоа, Турѣ, Пуатье, Марсели, Руанѣ. Вы сами, г. д'Эксме, можете видѣть удивительное стеченіе народа, который привлекаютъ наши прогулки въ Прё-о-Клеркъ. Народъ, дворянство и дворъ оставляютъ празднества и поютъ съ нами французскіе псальмы Климента Маро. Мы надѣемся въ слѣдующемъ году увеличить еще число своихъ членовъ; но пока, могу сказать утвердительно, намъ принадлежитъ пятая часть народонаселенія. Значитъ, мы безъ тщеславія можемъ называть себя партіей, поселять нѣкоторое довѣріе въ нашихъ друзьяхъ и быть нѣсколько опасными для своихъ враговъ.
   -- Если такъ, холодно сказалъ Габріэль:-- я вскорѣ могу вступить въ число первыхъ и помогать вамъ побѣждать вторыхъ.
   -- Но еслибъ мы были слабѣе? спросилъ Ла-Реноди.
   -- Признаюсь, я началъ бы искать другихъ союзниковъ, отвѣчалъ Габріэль съ спокойною твердостью.
   Ла-Реноди и Теодоръ Безъ сдѣлали нетерпѣливое движеніе рукою.
   -- О, не судите такъ скоро и строго, вскричалъ Колиньи.-- Я видѣлъ его въ дѣлѣ при осадѣ Сен-Кентена, и у человѣка, дѣйствующаго съ такимъ самоотверженіемъ, съ какимъ онъ дѣйствовалъ, должна быть душа необыкновенная. Но я знаю, что онъ обязанъ исполнить другой долгъ, который не позволяетъ ему свободно располагать своею преданностью.
   -- И, вмѣсто этой преданности, я желалъ принести вамъ въ жертву, по-крайней-мѣрѣ, свою искренность, сказалъ Габріэль.-- Если обстоятельства заставятъ меня быть въ числѣ вашихъ, г-нъ адмиралъ можетъ засвидѣтельствовать, что я отдаю вамъ крѣпкую руку и твердое сердце. Но справедливость требуетъ отъ меня сознаться, что я не могу предаться вамъ вполнѣ и безъ разсчета. Я долженъ исполнить свое дѣло, и до-тѣхъ-поръ, пока не совершится это дѣло -- простите мнѣ, я не въ состояніи располагать собою. Судьба другаго существа тѣсно связана съ моею, гдѣ бы я ни находился.
   -- Преданность человѣку такъ же возможна, какъ и преданность идеѣ, сказалъ Теодоръ Безъ.
   -- И въ этомъ случаѣ, замѣтилъ Колиньи: -- мы сочтемъ себя счастливыми, любезный другъ, помогать вамъ, и будемъ гордиться, если вы станете намъ служить.
   -- Вамъ будутъ сопутствовать наши молитвы, и, въ случаѣ нужды, пріидетъ на помощь наша воля, продолжалъ Ла-Реноди. Только будь остороженъ, молодой человѣкъ, произнесъ суровый Ла-Реноди простымъ и возвышеннымъ языкомъ: -- если мы назовемъ тебя своимъ братомъ, ты долженъ быть достойнымъ нашего братства. Мы можемъ допустить въ свои ряды безусловную преданность; но вѣдь сердце иногда ошибается. Увѣренъ ли ты, молодой человѣкъ, что, посвятивъ себя исключительно мысли о комъ-нибудь, ты не станешь дѣйствовать для своихъ личныхъ цѣлей? Вполнѣ ли безкорыстна цѣль, къ которой ты стремишься? Наконецъ, твоя страсть, хотя бы она была самая великодушная въ мірѣ, не дѣйствуетъ ли по внушенію другой страсти?
   -- Да, сказалъ Теодоръ Безъ:-- мы не узнаемъ вашихъ тайнъ; однакожь, загляните поглубже въ свое сердце, и скажите, что, еслибъ вы были въ правѣ открыть намъ всѣ свои чувства, всѣ предположенія, вы не задумались бы ни на минуту высказать ихъ, и мы повѣримъ вамъ на-слово.
   -- Любезный другъ, сказалъ въ свою очередь адмиралъ Габріэлю: -- они спрашиваютъ васъ потому, что защищать ваше дѣло можно только чистыми руками; иначе, можно сдѣлать вредъ и ему и самому-себѣ.
   Габріэль слушалъ и смотрѣлъ на каждаго изъ этихъ трехъ лицъ, одинаково строгихъ къ другимъ и къ самимъ-себѣ, которые, стоя вокругъ молодаго человѣка, суровые и проницательные, спрашивали его, какъ друзья и, въ то же время, какъ судьи.
   Габріэль при ихъ словахъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ и вопрошалъ свою совѣсть. Какъ человѣкъ, жившій только внѣшнею жизнію, онъ, безъ сомнѣнія, не очень привыкъ думать и сознавать себя. Въ настоящую минуту, онъ съ ужасомъ спрашивалъ себя, не слабѣло ли его сыновнее благочестіе отъ любви къ г-жѣ де-Кастро; не одинаково ли онъ заботился разгадать тайну рожденія Діаны и освободить стараго графа, и, наконецъ, въ этомъ вопросѣ о жизни и смерти, было ли полное безкорыстіе?
   Что, если какая-нибудь затаенная въ изгибахъ сердца честолюбивая мысль дѣйствительно лишитъ его возможности испросить у Бога счастіе своему отцу?..
   Габріэль затрепеталъ при этой мысли. Обстоятельство, по-видимому, ничтожное, заставило его опомниться.
   На колокольнѣ св. Северина пробило одиннадцать.
   Черезъ часъ, Габріэль долженъ былъ представляться королю.
   Тогда виконтъ д'Эксме довольно-твердымъ голосомъ сказалъ реформаторамъ:
   -- Вы люди, принадлежащіе къ иному вѣку, и тѣ изъ насъ, которые считали себя самыми безукоризненными, сравнивъ себя съ вами, начинаютъ сомнѣваться въ своемъ достоинствѣ. Впрочемъ, невозможно, чтобъ на васъ походили всѣ члены вашего общества. Вы -- глава и сердце реформы, и строго наблюдаете за своими намѣреніями и дѣйствіями -- это полезно и необходимо; но я принимаю участіе въ вашеімъ дѣлѣ, какъ простой солдатъ. Притомъ же, только душевныя пятна не смываются, а на рукахъ пятна еще можно смыть. Я буду вашею рукою, вотъ и все. И смѣю спросить, въ правѣ ли вы отвергнуть эту смѣлую руку?
   -- Нѣтъ, сказалъ Колиньи:-- и мы тотчасъ беремъ ее, любезный другъ.
   -- И я отвѣчаю, продолжалъ Теодоръ Безъ:-- что она такъ же чисто, какъ отважно возьмется за шпагу.
   -- Въ обезпеченіе чего, замѣтилъ Ла-Реноди: -- мы принимаемъ даже нерѣшимость, которую произвели въ вашемъ раздражительномъ сердцѣ наши слова, можетъ-быть, нѣсколько жесткія и строгія. Но, мы умѣемъ обсуживать людей.
   -- Благодарю васъ, господа, благодарю, сказалъ Габріэль:-- что вы не лишили меня довѣрія, столь необходимаго мнѣ для исполненія своего труднаго долга. Въ-особенности, благодарю васъ, г-нъ адмиралъ, что, оставаясь вѣрнымъ своему обѣщанію, вы доставляете мнѣ средства отплатить за недостатокъ доброй совѣсти. Теперь, господа, я оставляю васъ, сказавъ вамъ не "прощай", но "до свиданія". Хоть я принадлежу къ людямъ, которые покоряются дѣйствительнымъ явленіямъ скорѣе, нежели отвлеченностямъ, однакожь могу надѣяться, что сѣмена, брошенныя вами теперь въ мое сердце, принесутъ плодъ со-временемъ.
   -- Желаемъ этого, сказалъ Теодоръ Безъ.
   -- Не желайте, возразилъ Габріэль: -- потому-что, должно признаться, только несчастіе сдѣлаетъ меня участникомъ вашего дѣла. Еще разъ, прощайте, господа: мнѣ сію минуту надо идти въ Лувръ.
   -- Я пойду вмѣстѣ съ вами, сказалъ Колиньи.-- Я долженъ повторить Генриху II передъ вами то, о чемъ я уже говорилъ ему въ вашемъ отсутствіи. Пойдемте вмѣстѣ со мною.
   -- Я не смѣлъ просить у васъ этой услуги, г-нъ адмиралъ, сказалъ д'Эксме: -- но готовъ принять ее съ благодарностью.
   -- Итакъ, пойдемте, сказалъ Колиньи.
   Когда они вышли изъ комнаты Кальвина, Теодоръ Безъ взялъ записную книжку и вписалъ въ нее два имени:
   Амброазъ Паре.
   Габріэль, виконтъ д'Эксме.
   -- Кажется, вы слишкомъ-поспѣшно записали этихъ людей въ наше общество. Они еще не изъявили своего желанія.
   -- Они оба наши, отвѣчалъ Безъ.-- Одинъ ищетъ истины, другой бѣжитъ несправедливости. Говорю вамъ, что они оба принадлежатъ намъ, и напишу объ этомъ Кальвину.
   -- Значитъ, утро было благопріятно для религіи; замѣтилъ Ла-Реноди.
   -- Правда! сказалъ Теодоръ:-- мы пріобрѣли глубокаго философа и смѣлаго солдата, сильную голову и мужественную руку, побѣдителя въ битвахъ и сѣятеля идеи. Да, вы сказали правду, Ла-Реноди: утро, дѣйствительно, очень-благопріятное.
   

IV.
Глава, изъ которой можно заключить, что добродѣтель Маріи Стюартъ проходитъ въ романѣ такъ же быстро, какъ и въ исторіи Франціи.

   Габріэль, подошедъ вмѣстѣ съ Колиньи къ воротамъ Лувра, былъ на первомъ шагу пораженъ словами, что король въ этотъ день не принимаетъ.
   Колиньи, не смотря на свой титулъ адмирала и племянника Монморанси, былъ подозрѣваемъ въ ереси, и, слѣдовательно, не могъ пользоваться большимъ довѣріемъ при дворѣ. Что касается капитана гвардіи, виконта д'Эксме, дворцовый швейцаръ давно успѣлъ позабыть его лицо и фамилію. Габріэль и Колиньи вошли съ трудомъ въ наружныя двери; но еще болѣе препятствій встрѣтили они въ самомъ дворцѣ, и потеряли цѣлый часъ на переговоры, убѣжденія, даже угрозы. По-мѣрѣ-того, какъ передъ ними поднималась одна аллебарда, другая заслоняла имъ дорогу. Всѣ эти драконы, болѣе или менѣе непобѣдимые, казалось, умножались съ каждою минутой передъ обоими посѣтителями дворца. Но когда Колиньи и его другъ, послѣ долгихъ настойчивыхъ требованій, проникли въ большую галерею, находившуюся передъ кабинетомъ Генриха II, они не могли болѣе сдѣлать ни шага впередъ. Король, запершись въ своемъ кабинетѣ съ коннетаблемъ и г-жею Пуатье, строго приказалъ, чтобъ никто ни подъ какимъ предлогомъ не осмѣливался ихъ безпокоить. Габріэлю должно было ждать аудіенціи до вечера.
   Ждать, еще ждать, когда уже готовъ коснуться цѣли, къ которой стремился, не смотря на безконечную борьбу и безчисленныя опасности. Эти нѣсколько часовъ казались Габріэлю несравненно убійственнѣе всѣхъ опасностей, испытанныхъ и побѣжденныхъ имъ.
   Не слушая словъ, которыми адмиралъ старался утѣшить своего друга и убѣждалъ его не терять терпѣнія, Габріэль печально смотрѣлъ въ окно на крупныя капли дождя, начинавшія падать съ пасмурнаго неба, и, волнуемый гнѣвомъ итоскою, судорожно держалъ въ рукахъ эфесъ шпаги.
   Какимъ образомъ убѣдить этихъ тѣлохранителей, заграждающихъ ему путь къ королю, и, быть-можетъ, къ свободѣ отца?..
   Вдругъ дверь королевской пріемной отворилась, и призракъ бѣлый и лучезарный, казалось, освѣтилъ передъ молодымъ человѣкомъ сѣрую, дождливую атмосферу.
   По галереѣ проходила маленькая Марія Стюартъ.
   Габріэль невольно вскрикнулъ и протянула, къ ней обѣ руки. Марія Стюартъ обернулась, узнала Колиньи и Габріэля, и тотчасъ подошла къ нимъ съ своею всегдашнею улыбкой.
   -- Наконецъ воротились вы, г-нъ виконтъ д'Эксме! сказала она весело.-- Какъ я счастлива, что опять васъ вижу; я много слышала про васъ въ послѣднее время. Что вы дѣлаете въ Луврѣ такъ рано? чего вы хотите, виконтъ?
   -- Говорить съ королемъ, говорить съ королемъ, ваше высочество! отвѣчалъ Габріэль задыхающимся голосомъ.
   -- Дѣйствительно, г-ну д'Эксме необходимо сейчасъ говорить съ его величествомъ, сказалъ адмиралъ.-- Дѣло чрезвычайно-важное для виконта и для самого короля, а между-тѣмъ стража загораживаетъ г-ну д'Эксме дорогу и говоритъ, что невозможно видѣть его величество раньше вечера.
   -- Но я не могу откладывать до вечера! вскричалъ Габріэль.
   -- Я думаю, сказала Марія Стюартъ: -- что его величество отдаетъ теперь важныя приказанія. Г-нъ коннетабль Монморанси еще не выходилъ отъ короля, и, право, я боюсь...
   Умоляющій взоръ Габріэля не далъ Маріи докончить фразу.
   -- Пойдемте, посмотримъ, тѣмъ хуже! я подвергаю себя опасности, сказала Марія.
   Она сдѣлала знакъ маленькою ручкою. Стражи почтительно разступились и дали пройдти Габріэлю и адмиралу.
   -- О, благодарю, благодарю, ваше высочество, сказалъ пламенный молодой человѣкъ.-- Благодарю васъ. Вы всегда являетесь утѣшать меня и помогать мнѣ въ печали.
   -- Теперь вы можете пройдти свободно, сказала съ улыбкою Марія Стюартъ.-- Если его величество будетъ очень разгнѣванъ, прошу васъ, только въ случаѣ крайности выдать того кто былъ вашимъ посредникомъ.
   Марія граціозно поклонилась Габріэлю и его товарищу, и исчезла.
   Габріэль уже стоялъ у двери королевскаго кабинета. Въ послѣдней пріемной, дежурный не хотѣлъ-было ихъ пропустить; но въ эту самую минуту дверь отворилась, и Генрихъ II явился на порогѣ, отдавая послѣднія инструкціи коннетаблю.
   При неожиданной встрѣчѣ съ виконтомъ д'Эксме, король отступилъ на одинъ шагъ и даже не успѣлъ разсердиться.
   Добродѣтель Габріэля заключалась въ желѣзной твердости души.
   -- Государь, сказалъ онъ, почтительно склонившись передъ королемъ: -- удостойте принять увѣреніе въ моей глубокой преданности вашему величеству...
   Потомъ Габріэль обратился къ шедшему за нимъ адмиралу и, желая вывести его изъ затруднительнаго положенія начать разговоръ, продолжалъ:
   -- Приблизьтесь, г. адмиралъ, и, выполняя свое благосклонное обѣщаніе, потрудитесь напомнить его величеству объ участіи, которое принималъ я въ оборонѣ Сен-Кентена.
   -- Что это значитъ, милостивый государь? вскричалъ Генрихъ, начинавшій терять хладнокровіе.-- Какъ вы рѣшились войдти сюда, не испросивъ нашего позволенія, даже не увѣдомивъ о себѣ? Какъ вы осмѣлились ввести къ намъ г. адмирала?
   Габріэль, дѣйствовавшій въ подобныхъ рѣшительныхъ обстоятельствахъ такъ же смѣло, какъ при встрѣчѣ съ непріятелемъ, и понимавшій, что въ такую минуту не должно было терять присутствія духа, сказалъ почтительно, впрочемъ съ полною рѣшимостью:
   -- Я думаю, государь, что ваше величество во всякое время готовы отдать справедливость даже послѣднему изъ своихъ подданныхъ.
   Воспользовавшись минутою, когда король отодвинулся назадъ, Габріэль смѣло вошелъ въ кабинетъ, гдѣ Діана Пуатье, блѣдная, вполовину привставъ съ рѣзнаго дубоваго кресла, смотрѣла и слушала дерзкаго виконта, не находя словъ отъ гнѣва и удивленія.
   Колиньи вошелъ вслѣдъ за своимъ смѣлымъ другомъ, и Монморанси, изумленный подобно прочимъ, разсудилъ за лучшее подражать имъ, то-есть, не говорить ни слова.
   Въ кабинетѣ воцарилось минутное молчаніе. Генрихъ II, обратившись къ своей любимицѣ, спрашивалъ ее взорами; но прежде, чѣмъ она подсказала ему на что рѣшиться, Габріэль, зная, что въ эту минуту онъ играетъ главную роль, снова сказалъ адмиралу голосомъ умоляющимъ и, въ то же время, исполненнымъ достоинства:
   -- Умоляю васъ, говорите, г. адмиралъ!
   Монморанси, устремивъ глаза на племянника, отрицательно покачалъ головою; но смѣлый Гаспаръ не обратилъ на это вниманія.
   -- Да, я буду говорить, сказалъ Колиньи:-- это мой долгъ, мое обѣщаніе. Государь, продолжалъ онъ, обратившись къ королю: -- повторяю вамъ въ присутствіи виконта д'Эксме все, что я считалъ долгомъ высказать вамъ въ подробности до его возвращенія. Г-ну виконту д'Эксме, исключительно ему одному обязаны мы тѣмъ, что оборона Сен-Кентена продолжалась долѣе срока, опредѣленнаго вашимъ величествомъ.
   При этихъ словахъ, коннетабль принялъ значительную позу; но Колиньи, устремивъ на него пристальный взоръ, продолжалъ:
   -- Да, государь, г. д'Эксме спасъ городъ, и безъ его мужества, безъ его энергіи, Франція, въ настоящую минуту, вѣроятно, не была бы въ томъ благопріятномъ положеніи, въ которомъ съ этихъ поръ она будетъ держаться.
   -- Перестаньте; вы слишкомъ-скромны, или слишкомъ-снисходительны, любезный племянникъ! вскричалъ Монморанси, будучи не въ силахъ скрывать свое нетерпѣніе.
   -- Нѣтъ, милостивый государь, сказалъ Колиньи: -- нѣтъ, я говорю правду, вотъ и все. Я употреблялъ, съ своей стороны, всѣ свои силы для защиты ввѣреннаго мнѣ города;но виконтъ д'Эксме пробудилъ мужество жителей, которое считалъ я угасшимъ навсегда; виконтъ д'Эксме подалъ помощь, которой самъ я даже не подозрѣвалъ; наконецъ, виконтъ д'Эксме умѣлъ уничтожить планы непріятеля, которыхъ не могъ я самъ предвидѣть. Не говорю о томъ, какъ онъ дѣйствовалъ въ сраженіяхъ: мы сдѣлали все, что могли сдѣлать. Но слава, которую онъ снискалъ единственно своими подвигами, громко объявляю, затемняетъ, если не совершенно уничтожаетъ мою славу.
   И, обратясь къ Габріэлю, адмиралъ прибавилъ:
   -- Такъ ли, другъ, я долженъ былъ говорить? исполнилъ ли я свое обѣщаніе и довольны ли вы мной?
   -- О, благодарю, благословляю васъ, г-нъ адмиралъ, за вашу справедливость! произнесъ растроганный Габріэль, сжимая руки Колиньи.-- Я и не ожидалъ, чтобъ вы сказали менѣе. Прошу васъ, смотрите на меня, какъ на человѣка, обязаннаго вамъ вѣчною благодарностью. Да, съ теперешней минуты, вашъ прежній кредиторъ сдѣлался вашимъ должникомъ и, клянусь, не позабудетъ своего долга.
   Въ это время, король, нахмуривъ брови и опустивъ глаза, нетерпѣливо стучалъ ногою о полъ и, казалось, былъ очень разстроенъ.
   Коннетабль мало-по-малу приблизился къ г-жѣ Пуатье и обмѣнялся съ нею нѣсколькими словами, произнесенными очень-тихо. Они оба, по-видимому, остановились на одномъ рѣшеніи, потому-что Діана улыбнулась, но такъ по-женски, такъ дьявольски улыбнулась она, что Габріэль, который, въ эту минуту, случайно взглянулъ на прекрасную герцогиню, затрепеталъ отъ ея улыбки. Однакожъ, онъ имѣлъ еще довольно силы сказать:
   -- Теперь, г-нъ адмиралъ, вы сдѣлали для меня болѣе, нежели должны были сдѣлать, и если его величество удостоитъ меня частнымъ разговоромъ...
   -- Послѣ, милостивый государь, послѣ; я не говорю "нѣтъ", живо прервалъ Генрихъ II: -- но теперь невозможно.
   -- Невозможно! печально проговорилъ Габріэль.
   -- А почему невозможно, государь? спокойно возразила Діана, къ великому изумленію Габріэля и самого короля.
   -- Какъ, проговорилъ Генрихъ:-- вы думаете?..
   -- Я думаю, государь, что прежде всего нужно отдать должное подданному. Притомъ, кажется мнѣ, вашъ долгъ г. виконту д'Эксме самый законный и священный...
   -- О, безъ сомнѣнія, безъ сомнѣнія, сказалъ Генрихъ, стараясь прочесть отвѣтъ въ глазахъ своей любимицы: -- и я намѣренъ...
   -- Тотчасъ выслушать г. д'Эксме, прервала Діана.-- Тутъ видна справедливость.
   -- Но мнѣ,-- сказалъ Габріэль: -- надобно говорить съ его величествомъ наединѣ.
   -- Г. Монморанси уходилъ, когда вы сюда вошли, отвѣчала г-жа Пуатье.-- Г. адмирала вы сами, кажется, не удерживаете. Что же касается меня, милостивый государь, я была свидѣтельницей обѣщанія, даннаго государемъ, и, въ случаѣ надобности, могу въ точности напомнить его величеству ваши условія. Можетъ-быть, вы позволите мнѣ остаться?
   -- Я хотѣлъ просить васъ объ этомъ, проговорилъ Габріэль.
   Монморанси и племянникъ его поклонились королю и герцогинѣ и вышли изъ кабинета. Коннетабль, отдавая поклонъ Діанѣ, сдѣлалъ ей знакъ одобренія, въ чемъ, казалось, она вовсе не нуждалась. Колиньи, съ своей стороны, осмѣлился пожать руку Габріэлю и ушелъ вслѣдъ за дядею.
   Король и Діана остались одни съ Габріэлемъ, приведеннымъ въ чрезвычайное удивленіе неожиданнымъ и таинственнымъ покровительствомъ, которое оказала ему мать Діаны де-Кастро.
   

V.
Другая Діана.

   Хотя Габріэль имѣлъ большую власть надъ самимъ собою, однакожь лицо его покрылось блѣдностью и голосъ дрожалъ отъ внутренняго волненія, когда, послѣ короткой паузы, онъ сказалъ королю:
   -- Государь, не безъ трепета и въ то же время съ глубокой довѣренностью осмѣливаюсь я, только вчера освободившись изъ плѣна, напомнить вашему величеству обѣщаніе, которое вы изволили мнѣ дать. Графъ Монгомери еще живъ, государь; иначе, вы давно бы остановили мои слова.
   Волненіе стѣснило его грудь. Король также молчалъ и былъ неподвиженъ; Габріэль продолжалъ:
   -- Итакъ, государь, если графъ Монгомери еще живъ, и, по словамъ г-на адмирала, я защищалъ Сен-Кентенъ дольше назначеннаго срока, я сдѣлалъ больше, нежели обѣщалъ... Позвольте обнять мнѣ моего отца!..
   -- Послушайте! сказалъ Генрихъ II, пріискивая отвѣтъ.
   Шагъ, однакожь, былъ трудный. Генрихъ, привыкнувъ считать Габріэля умершимъ или плѣнникомъ, не предвидѣлъ отвѣта на его вопросъ.
   При этой нерѣшительности короля, сердце Габріэля сжалось.
   Но въ ту же минуту г-жа Пуатье замѣтила очень-спокойно:
   -- Король, безъ сомнѣнія, помнитъ обо всемъ, г. д'Эксме; но, кажется, вы сами забыли.
   Еслибъ молнія въ ясный іюньскій день упала къ ногамъ Габріэля, она ужаснула бы его менѣе, чѣмъ эти слова Діаны.
   -- Какъ? проговорилъ онъ.-- Что же я забылъ?
   -- Половину своего обѣщанія, милостивый государь, отвѣчала Діана.-- Не сами ли вы сказали его величеству: "Государь, чтобъ возвратить свободу графу Монгомери, я остановлю непріятеля на его торжественномъ пути къ центру Франціи".
   -- Что же, развѣ я не сдержалъ своего слова? спросилъ смущенный Габріэль.
   -- Да, сдержали, отвѣчала Діана.-- Но вѣдь вы прибавили: "И даже, если необходимо, я сдѣлаюсь изъ осажденнаго осаждающимъ и завладѣю однимъ изъ городовъ, принадлежащихъ непріятелю". Вотъ что сказали вы, милостивый государь. Впрочемъ, кажется, вы сдѣлали только половину обѣщаннаго. Что скажете вы на это? Вы, въ-продолженіе нѣсколькихъ дней, поддерживали Сен-Кентенъ -- прекрасно. Вотъ городъ, спасенный вами; но гдѣ же городъ, который вы завоевали? назовите этотъ городъ...
   -- Боже мой! Боже мой! произнесъ Габріэль, уничтоженный возраженіемъ Діаны.
   -- Видите, продолжала она съ тѣмъ же хладнокровіемъ: -- моя память еще лучше вашей. Впрочемъ, надѣюсь, что теперь и вы сами начинаете припоминать.
   -- Да, теперь я дѣйствительно припоминаю! отвѣчалъ Габріэль.-- Но, я хотѣлъ только выразить, что, въ крайнемъ случаѣ, я готовъ сдѣлать невозможное; потому-что возможно ли въ настоящее время отнять городъ у Испанцевъ или Англичанъ?.. и могъ ли я думать, что, послѣ моихъ геройскихъ усилій, послѣ продолжительнаго плѣна, мнѣ должно будетъ исполнить еще второе условіе? Не-уже-ли слово, которое вылетѣло на воздухъ въ минуту безпамятнаго увлеченія, налагаетъ на меня, бѣднаго Геркулеса, другую обязанность, во сто разъ труднѣйшую, нежели первая, и даже почти неисполнимую?
   -- Но развѣ легче и безопаснѣе, сказала Діана: -- возвратить свободу преступнику, посягнувшему на права величества? Чтобъ получить невозможное, г. д'Эксме, надобно сдѣлать невозможное.
   И когда Габріэль, простирая руки къ королю, вскричалъ съ послѣднимъ усиліемъ: "Государь, обращаюсь къ вашему милосердію! Въ-послѣдствіи, въ другое время, при другихъ обстоятельствахъ, я обязываюсь возвратить этотъ городъ отечеству, или умереть. Но до-тѣхъ-поръ, сжальтесь, государь, дайте мнѣ увидѣть моего отца!" Генрихъ отвѣчалъ твердымъ голосомъ:
   -- Исполните окончательно свое обѣщаніе и тогда, но только тогда я сдержу свое слово. Обѣщаніе мое такъ же сильно, какъ и ваше.
   Габріэль опустилъ голову, разбитый, уничтоженный, и трепеталъ отъ ужаснаго пораженія. Тысячи мыслей вдругъ проснулись въ головѣ молодаго человѣка.
   Всѣ событія, совершившіяся со времени взятія Сен-Кентена, мелькнули, подобно молніи, передъ глазами Габріэля. Всегда смѣлая душа молодаго человѣка встрепенулась гораздо-скорѣе, нежели мы успѣли написать эти строки. Онъ уже рѣшился, обдумалъ планъ и напередъ видѣлъ успѣхъ.
   Король замѣтилъ съ удивленіемъ, какъ виконтъ, за минуту уничтоженный, вдругъ поднялъ блѣдное, но спокойное чело.
   -- Я готовъ! сказалъ молодой человѣкъ.
   -- Вы рѣшаетесь? спросилъ Генрихъ.
   -- Я рѣшился, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Какимъ образомъ? Объяснитесь, сказалъ король.
   -- Попытка моя возвратить городъ, отнятый Испанцами, покажется невозможною, сумасбродною. Намѣреніе мое кажется безумнымъ?..
   -- Да, отвѣчалъ Генрихъ.
   -- Сомнѣваюсь въ успѣхѣ, замѣтила Діана.
   -- По всей вѣроятности, продолжалъ Габріэль:-- эта попытка, за которую прійдется мнѣ заплатить своею жизнію, кончится тѣмъ, что меня сочтутъ за смѣшнаго безумца...
   -- Не я предложилъ вамъ это дѣло, сказалъ король.
   -- И вы поступите благоразумно, отказавшись отъ него, прибавила Діана.
   -- Однакожь, я рѣшаюсь, отвѣчалъ Габріэль.
   Генрихъ и Діана не могли скрыть своего удивленія.
   -- Будьте осторожны! вскричалъ король.
   -- За что бояться мнѣ?.. За свою жизнь? возразилъ Габріэль: -- я давно рѣшился пожертвовать ею.
   Дѣйствительно, Діана думала, что Габріэль лишился разсудка, и съ сожалѣніемъ пожимала плечами.
   -- Теперь, сказалъ Габріэль: -- я не могу терять времени. Черезъ два мѣсяца, я не буду въ живыхъ -- или обниму отца.
   Габріэль поклонился королю и герцогинѣ, и быстрыми шагами вышелъ изъ комнаты.
   Генрихъ, не смотря на все желаніе казаться равнодушнымъ, былъ серьёзенъ и задумчивъ. Діана громко захохотала.
   

VI.
Великая мысль великаго человѣка.

   Герцогъ Гизъ, получивъ титулъ генерала-намѣстника королевства, жилъ въ самомъ Луврѣ. Здѣсь, во дворцѣ королей Франціи, теперь спалъ, или, вѣрнѣе, бодрствовалъ каждую ночь честолюбивый глава лотарингскаго дома.
   Какіе сны онъ видѣлъ на яву въ этихъ роскошныхъ палатахъ, населенныхъ грезами? Сколько видѣлъ онъ такихъ сновъ съ-тѣхъ-поръ, какъ ввѣрилъ Габріэлю свои покушенія на престолъ неаполитанскій? Гость королевскаго дворца не мечталъ ли теперь, что онъ можетъ сдѣлаться его хозяиномъ? Не чувствовалъ ли Гизъ, что къ его головѣ прикасается корона? Не смотрѣлъ ли онъ съ улыбкою на свою шпагу, которая вѣрнѣе волшебнаго жезла могла превратить его надежду въ дѣйствительность?
   Можно предполагать, что даже въ эту эпоху Францискъ питалъ въ душѣ своей подобныя мысли. Самъ король, призвавъ его къ себѣ на помощь, не подтверждалъ ли его смѣлыхъ замысловъ? Ввѣрить герцогу благоденствіе Франціи при такомъ neутѣшительномъ положеніи дѣлъ, не значило ли признать его первымъ полководцемъ своего времени?
   Герцогъ Гизъ зналъ это все, но зналъ также, что его смѣлыя надежды должны быть оправданы, не только въ его личномъ убѣжденіи, но и въ глазахъ Франціи, и что ему должно было купить свои права и покорить судьбу рядомъ блистательныхъ заслугъ и успѣховъ.
   Полководецъ, который такъ счастливо остановилъ, въ Мецѣ, второе нашествіе императора Карла-Пягаго, хорошо понималъ, что эти подвиги еще не даютъ ему права рѣшаться на все. Если бы даже, въ настоящую минуту, онъ еще разъ отбросилъ Испанцевъ и Англичанъ до границъ королевства, и этого было бы еще недостаточно. Нѣтъ, чтобъ завладѣть Франціей, Гизу слѣдовало не только возвратить утраты, но еще и вознаградить ихъ побѣдами.
   Вотъ какія мысли постоянно занимали великій умъ герцога Гиза съ того времени, какъ онъ возвратился изъ Италіи. Онѣ волновали его и въ тотъ день, когда Габріэль Монгомери былъ у Генриха.
   Францискъ Гизъ стоялъ у окна, смотря на дворъ и, не замѣчая, что на немъ дѣлалось, машинально барабанилъ пальцами по стеклу.
   Слуга тихо постучался въ дверь и, вошедъ съ позволенія герцога, объявилъ о приходѣ виконта д'Эксме.
   -- Виконтъ д'Эксме! сказалъ герцогъ Гизъ, который, замѣтимъ между прочимъ, былъ памятливъ, какъ Юлій Цезарь, и притомъ имѣлъ достаточныя причины вспомнить Габріэля. Виконтъ д'Эксме! мой молодой товарищъ по оружію, который дѣйствовалъ подъ Мецомъ, Ранти, Валенцій! Проси, Тибо, сейчасъ проси.
   Слуга поклонился и ушелъ позвать Габріэля.
   Герой нашъ (мы имѣемъ право дать ему это имя) не колебался ни минуты. Слѣдуя инстинкту, который озаряетъ душу въ сильныхъ ея кризисахъ и называется геніемъ, если освѣщаетъ собою всю жизнь человѣка, слѣдуя такому инстинкту, Габріэль, какъ-будто предчувствуя тайныя мысли, которыя, въ это мгновеніе, лелѣяли герцога Гиза, отправился, по выходѣ отъ короля, прямо къ генералу-намѣстнику королевства, потому-что только этотъ человѣкъ одинъ могъ понять Габріэля и подать ему помощь.
   Герцогъ Гизъ встрѣтилъ Габріэля почти у дверей, и сжалъ его въ объятіяхъ.
   -- А, наконецъ я вижу васъ, мой смѣлый товарищъ! сказалъ Гизъ.-- Откуда вы? Что съ вами сдѣлалось послѣ осады Сен-Кентена? Я часто думалъ и говорилъ о васъ, Габріэль!
   -- Не-уже-ли остался для меня уголокъ въ вашей памяти?
   -- Онъ еще спрашиваетъ! вскричалъ герцогъ.-- Стало быть, вы не хорошо помните людей... Колиньи, который одинъ стоитъ больше всѣхъ Монморанси, взятыхъ вмѣстѣ, разсказалъ мнѣ -- хоть не совсѣмъ ясно, не знаю почему -- часть вашихъ подвиговъ при Сен-Кентенѣ, и замѣтилъ, что онъ еще умалчиваетъ о важнѣйшихъ изъ нихъ.
   -- Однакожь, я сдѣлалъ очень-мало! сказалъ съ грустною улыбкой Габріэль.
   -- Честолюбецъ! замѣтилъ герцогъ.
   -- Дѣйствительно, большой честолюбецъ! отвѣчалъ Габріэль, задумчиво опустивъ голову.
   -- Но, благодаря Бога, любезный виконтъ, вы воротились; мы опять вмѣстѣ! сказалъ герцогъ Гизъ.-- Помните, другъ, наши предположенія касательно Италіи?.. Бѣдный Габріэль; теперь болѣе, нежели когда-нибудь, Франція нуждается въ вапіеи храбрости. До какой ужасной крайности довели они отечество!
   -- Всѣ мои силы посвящены его защитѣ и только ждутъ, чтобъ вы подали знакъ.
   -- Благодарю, мой другъ, отвѣчалъ герцогъ: -- я воспользуюсь вашимъ предложеніемъ и, будьте увѣрены, вамъ прійдется не долго ждать этого знака.
   -- Слѣдовательно, мнѣ должно благодарить васъ, вскричалъ Габріэль.
   -- Однакожь, говоря правду, замѣтилъ герцогъ Гизъ: -- чѣмъ больше я смотрю вокругъ себя, тѣмъ болѣе затруднительнымъ кажется мнѣ положеніе. Прежде всего, мнѣ надо приготовить вокругъ Парижа сопротивленіе, организовать страшную оборонительную линію противъ непріятеля, наконецъ, остановить его дальнѣйшіе успѣхи. Но все это ничего не значитъ. У непріятеля Сен-Кентенъ, весь Сѣверъ!.. Я долженъ, я хочу дѣйствовать... Но какимъ образомъ?..
   Герцогъ остановился, какъ-будто спрашивая совѣта у Габріэля, потому-что зналъ высокій умъ молодаго человѣка и во многихъ случаяхъ находилъ хорошими его мнѣнія. По въ этотъ разъ виконтъ д'Эксме молчалъ и, внимательно устремивъ взоръ на герцога, заставлялъ, такъ сказать, его самого прійдти къ какому-нибудь результату.
   Францискъ принужденъ былъ отвѣчать:
   -- Не обвиняйте меня въ медленности, любезный другъ. Вы знаете, что я не изъ тѣхъ, которые колеблются, но изъ тѣхъ, которые обдумываютъ. Не порицайте меня, потому-что вы сами нѣсколько похожи на меня: рѣшительны и, въ то же время, благоразумны. И даже, прибавилъ герцогъ: -- мысль, которую теперь я вижу на вашемъ молодомъ челѣ, кажется мнѣ болѣе мрачною, нежели прежде. Не смѣю разспрашивать васъ; я помню, что вы должны были исполнить важный долгъ и открыть опасныхъ враговъ. Не оплакиваете ли вы другихъ несчастій, кромѣ несчастій отечества?.. Вотъ чего опасаюсь я, потому-что, когда мы разстались, вы были задумчивы, а теперь я нахожу васъ печальнымъ.
   -- Прошу васъ, не говорите обо мнѣ, отвѣчалъ Габріэль:-- поговоримъ лучше о Франціи; говорить о ней значитъ говорить и обо мнѣ.
   -- Хорошо, сказалъ герцогъ Гизъ.-- Я выскажу вамъ открыто свою мысль и свои заботы. Кажется мнѣ, что въ настоящее время всего необходимѣе -- возвысить какимъ-нибудь смѣлымъ и блистательнымъ ударомъ нравственность нашего войска и возстановить нашу прежнюю славу, обратить оборону въ аттаку и, наконецъ, не ограничиваться только исцѣленіемъ нашихъ ранъ, но думать о дальнѣйшемъ успѣхѣ.
   -- Я того же мнѣнія, г-нъ герцогъ! съ живостію вскричалъ Габріэль, удивленный и обрадованный такимъ благопріятнымъ сходствомъ своихъ плановъ съ намѣреніями герцога.
   -- Это ваше мнѣніе? спросилъ Гизъ:-- и, безъ сомнѣнія, вы не одинъ разъ думали объ опасностяхъ Франціи и средствахъ извлечь ее изъ этого положенія?
   -- Да, я часто думалъ объ этомъ, сказалъ Габріэль.
   -- Итакъ, любезный другъ, серьёзно ли вы взглянули на всѣ трудности?.. Когда и какъ думаете вы нанести блистательный ударъ, который мы считаемъ необходимымъ?
   -- Кажется мнѣ, я знаю средства для этого...
   -- Возможно ли? вскричалъ герцогъ.-- О, говорите, говорите, мой другъ!
   -- Можетъ-быть, я сказалъ вамъ объ этомъ очень-рано, замѣтилъ Габріэль.-- Предложеніе мое принадлежитъ къ числу тѣхъ, для которыхъ необходимы долгія приготовленія. Вы -- человѣкъ съ великимъ характеромъ, однакожь, мое намѣреніе можетъ и вамъ показаться огромнымъ.
   -- Не бойтесь, у меня не закружится голова, сказалъ улыбнувшись герцогъ Гизъ.
   -- При первомъ взглядѣ, мой проектъ вамъ покажется страннымъ, безумнымъ, даже неисполнимымъ; но, въ-самомъ-дѣлѣ, онъ только труденъ и опасенъ.
   -- Тѣмъ пріятнѣе! сказалъ Францискъ Лотарингскій.
   -- Итакъ, продолжалъ Габріэль: -- рѣшено, что вы не испугаетесь его съ самаго начала. Повторяю, мы встрѣтимъ много опасностей, но средства для успѣха находятся въ моей власти, и когда я разовью ихъ подробнѣе, вы согласитесь со мною.
   -- Если такъ, говорите, Габріэль, сказалъ герцогъ.
   Въ это время, кто-то осторожно постучался въ дверь.
   -- Еще кто прерываетъ насъ? произнесъ герцогъ съ замѣтнымъ нетерпѣніемъ.-- Тибо?
   -- Точно такъ, сударь, сказалъ слуга, вошедъ въ комнату.-- Вы приказали мнѣ увѣдомить, когда начнется совѣтъ; теперь пробило два часа. Г-нъ Сен-Реми сейчасъ прійдетъ за г-мъ герцогомъ.
   -- Да, да, замѣтилъ герцогъ Гизъ:-- сейчасъ начнется собраніе, и притомъ весьма-важное. Я необходимо долженъ присутствовать въ совѣтѣ. Хорошо, Тибо; теперь ты можешь уйдти. Видите, Габріэль, обязанность призываетъ меня къ королю. Но, до вечера, когда вы вполнѣ разовьете мнѣ свои планъ, безъ сомнѣнія, великій, потому-что вы задумали его, умоляю васъ, удовлетворите въ двухъ словахъ моему любопытству и нетерпѣнію. Скажите, Габріэль, что замышляете вы сдѣлать?
   -- Въ двухъ словахъ, г-нъ герцогъ: взятъ Кале, спокойно сказалъ Габріэль.
   -- Взять Кале! вскричалъ герцогъ Гизъ, въ изумленіи отступивъ назадъ.
   -- Вы забыли, г-нъ герцогъ, свое обѣщаніе не ужасаться перваго впечатлѣнія, продолжалъ Габріэль съ тѣмъ же хладнокровіемъ.
   -- Но хорошо ли вы обдумали свой планъ? сказалъ герцогъ.-- Взять Кале, городъ, защищаемый страшнымъ гарнизономъ, неприступными валами, даже моремъ. Кале, въ-продолженіе двухъ вѣковъ принадлежащій Англичанамъ, которые берегутъ его, какъ ключъ къ воротамъ Франціи!.. Я люблю смѣлость, но вашъ поступокъ не будетъ ли дерзокъ?
   -- Но потому именно, что предпріятіе мое дерзко, что даже нельзя подозрѣвать его, потому именно и есть надежда на успѣхъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, и то правда, сказалъ герцогъ, погруженный въ раздумье.
   -- Выслушавъ меня, вы не станете сомнѣваться. Планъ моихъ дѣйствій начертанъ заранѣе: хранить безусловное молчаніе, обмануть непріятеля ложнымъ манёвромъ и неожиданно явиться передъ городомъ. Черезъ пятнадцать дней, Кале будетъ въ нашихъ рукахъ.
   -- Но вѣдь этихъ общихъ показаній недостаточно! прервалъ герцогъ Гизъ.-- Планъ вашъ, Габріэль, есть у васъ планъ?
   -- Простой и вѣрный...
   Габріэль не успѣлъ окончить. Въ эту минуту отворилась дверь, и вошелъ графъ Сен-Реми съ многочисленною свитою вельможъ, соединившихъ свою судьбу съ судьбою Гизовъ.
   -- Его величество ожидаетъ генерала-намѣстника королевства, сказалъ Сен-Реми.
   -- Я готовъ, господа, сказалъ герцогъ Гизъ, поклонившись вошедшимъ.
   Потомъ онъ подошелъ къ Габріэлю и тихо сказалъ ему:
   -- Я долженъ, какъ видите, оставить васъ, любезный другъ; но мысль неслыханная, блистательная, которую вы бросили въ мою голову, не разстанется со мною въ-продолженіе всего дня: за это я вамъ отвѣчаю! Если въ-самомъ-дѣлѣ вы увѣрены въ исполнимости такого плана, я считаю себя достойнымъ понимать васъ. Не можете ли вы зайдти ко мнѣ сегодня вечеромъ въ восемь часовъ? Ночью никго не будетъ прерывать нашей бесѣды.
   -- Въ восемь часовъ я буду непремѣнно, сказалъ Габріэль: -- а до-тѣхъ-поръ я употреблю съ пользою свое время.
   -- Смѣю замѣтить г-ну герцогу, что теперь уже болѣе двухъ часовъ, сказалъ графъ Сен-Реми.
   -- Я готовъ! отвѣчалъ герцогъ.
   Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ двери, обернулся, взглянулъ на Габріэля и потомъ подошелъ къ нему.
   -- Взять Кале? повторилъ сомнительно герцогъ, какъ-будто желая удостовѣриться, хорошо ли онъ разслушалъ слова виконта.
   Габріэль утвердительно наклонилъ голову и отвѣчалъ съ пріятною и спокойной улыбкой:
   -- Взять Кале!
   Герцогъ Гизъ вышелъ и, вслѣдъ за нимъ, виконтъ д'Эксме пошелъ изъ Лувра.
   

VII.
Различные силуэты воиновъ.

   Съ томительнымъ нетерпѣніемъ ждала Алоиза возвращенія Габріэля. Увидѣвъ его изъ низенькаго окна, добрая женщина подняла къ небу глаза, увлаженные слезами счастія и, на этотъ разъ, благодарности; потомъ побѣжала отворить дверь своему любезному господину.
   -- Благодарю Бога, вскричала она:-- я опять увидѣла васъ, сударь. Откуда вы? Изъ Лувра?.. видѣли короля?..
   -- Видѣлъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Ну, что жь?
   -- Надобно еще подождать, моя добрая няня.
   -- Еще ждать? повторила Алоиза, сложивъ руки.-- Однакожь, какъ тяжело, какъ трудно ждать.
   -- Даже невозможно, если я, ожидая, не стану дѣйствовать, сказалъ Габріэль.-- Но, слава Богу! я буду дѣйствовать и найду себѣ развлеченіе на дорогѣ, смотря на цѣль, къ которой буду стремиться.
   Габріэль вошелъ въ залу, бросилъ плащь на спинку стула, и не замѣтилъ Мартэна-Герра, который сидѣлъ въ углу, погруженный въ глубокія размышленія.
   -- Эй, Мартэнъ! Проснитесь, лѣнтяй! закричала конюшему Алоиза:-- вы даже не снимете плаща господину.
   -- Извините, извините! проговорилъ Мартэнъ, проснувшись отъ задумчивости и вскочивъ со стула.
   -- Не безпокойся, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.-- Алоиза, не обижай моего бѣднаго Мартэна; теперь больше чѣмъ когда-нибудь я имѣю нужду въ его усердіи и преданности, и мнѣ надо поговорить съ нимъ о важныхъ предметахъ.
   Каждое желаніе виконта д'Эксме было священнымъ для Алоизы. Она ласково улыбнулась конюшему и вышла изъ комнаты, чтобъ Габріэль могъ говорить свободнѣе.
   -- Что подѣлывалъ ты, Мартэнъ? спросилъ виконтъ, когда они остались одни.-- О чемъ ты разсуждалъ такъ серьёзно?
   -- Ломалъ себѣ голову, желая разгадать человѣка, приходившаго сегодня утромъ.
   -- И что же, разрѣшилъ ты загадку? спросилъ съ улыбкою Габріэль.
   -- Очень-мало, сударь. Признаюсь, какъ я ни таращилъ глаза, передо мной была черная ночь.
   -- Однакожь, вѣдь я сказалъ тебѣ, Мартэнъ, что подозрѣваю тутъ совершенно-другое дѣло.
   -- Разрѣшите загадку, сударь. А я напрасно стараюсь добиться толку.
   -- Покамѣстъ еще не пришло время разсказать тебѣ все, отвѣчалъ Габріэль.-- Послушай, Мартэнъ, вполнѣ ли ты мнѣ преданъ?
   -- Вопросъ предлагаете мнѣ, г-нъ виконтъ?
   -- Нѣтъ, Мартэнъ, это не вопросъ, но похвала, и я теперь обращаюсь къ твоей вѣрности. Ты долженъ позабыть на время самого-себя, позабыть тѣнь, которую бросили на тебя и которую, даю тебѣ слово, мы разсѣемъ въ-послѣдствіи. Но покамѣстъ, Мартэнъ, я нуждаюсь въ тебѣ.
   -- А, тѣмъ лучше! тѣмъ лучше! тѣмъ лучше! вскричалъ Мартэнъ-Герръ,
   -- Но вотъ условіе, сказалъ Габріэль: -- ты долженъ принадлежать мнѣ вполнѣ, отдать мнѣ всю свою жизнь, все свое мужество. Мартэнъ, хочешь ли ты отдаться мнѣ, отложить свои личныя тревоги и дѣйствовать только для меня?
   -- Хочу ли? вскричалъ Мартэнъ: -- но это мой долгъ, еще болѣе, мое наслажденіе. Клянусь святымъ Мартэномъ: я долго былъ разлученъ съ вами и хочу возвратить потерянные дни. Повѣрьте, г-нъ виконтъ, еслибъ легіоны Мартэновъ-Герровъ шли по моимъ слѣдамъ, и тогда я пренебрегъ бы ими... Идите вы передо мною и, повѣрьте, никого, кромѣ васъ, я не буду видѣть въ цѣломъ мірѣ.
   -- Благородная душа! сказалъ Габріэль.-- Однакожь обдумай, Мартэнъ: подвигъ, на который я вызываю тебя, исполненъ опасностей; это цѣлая бездна.
   -- Что жь, можно перескочить черезъ нее! вскричалъ Мартэнъ, беззаботно щелкнувъ пальцами.
   -- Сто разъ мы будетъ жертвовать своею жизнію, Мартэнъ.
   -- По игрѣ и выигрышъ, г-нъ виконтъ.
   -- Но это игра опасная; какъ только она завяжется, любезный другъ, отъ нея нельзя уже отказаться.
   -- Каковъ игрокъ, хорошъ или дуренъ, гордо отвѣчалъ Мартэнъ.
   -- Но, не смотря на всю рѣшимость, ты не предвидишь опасныхъ превратностей борьбы, въ которую хочу я тебя ввести и, можетъ-быть, всѣ наши усилія останутся безъ награды!.. Подумай объ этомъ, Мартэнъ; когда я всматриваюсь въ планъ, который долженъ я выполнить, мнѣ самому становится страшно.
   -- Я живу рука-объ-руку съ опасностями, отвѣчалъ Мартэнъ:-- и кто имѣлъ честь быть на висѣлицѣ...
   -- Мартэнъ, прервалъ Габріэль: -- надо побѣждать стихіи, наслаждаться бурей, смѣяться надъ невозможнымъ!..
   -- Посмѣемся! сказалъ Мартэнъ-Герръ.-- Сказать откровенно, сударь, послѣ того, какъ я познакомился съ висѣлицей -- остальная жизнь моя кажется мнѣ отсрочкой, и напрасно сталъ бы я роптать на Бога за нѣсколько лишнихъ дней, которые Онъ удѣлилъ мнѣ въ прибавку. Надо быть или глупцомъ, или неблагодарнымъ, чтобъ разбирать товаръ, когда купецъ даетъ его даромъ.
   -- Слѣдовательно, Мартэнъ, сказалъ виконтъ д'Эксме:-- ты раздѣлишь мою судьбу и пойдешь за мною.
   -- Хоть въ самый адъ, только бы досадить сатанѣ, потому-что я добрый католикъ.
   -- Съ этой стороны будь спокоенъ, сказалъ Габріэль:-- ты потеряешь со мною, можетъ-быть, въ здѣшней жизни, но не въ будущей.
   -- Больше я ничего и не требую, сударь, отвѣчалъ Мартэнъ.-- Но развѣ г-нъ виконтъ не требуетъ отъ меня ничего, кромѣ жизни?
   -- Я попрошу тебя, Мартэнъ-Герръ, еще объ одной услугѣ, сказалъ Габріэль, улыбнувшись при геройской наивности вопроса, сдѣланнаго ему конюшимъ.
   -- Въ чемъ же дѣло, сударь?
   -- Постарайся поискать и найдти мнѣ какъ-можно-скорѣе, даже сегодня, дюжину товарищей, такихъ же молодцовъ, какъ ты, храбрыхъ, сильныхъ, отважныхъ, которые не боятся ни меча, ни огня, умѣютъ переносить голодъ и жажду, жаръ и стужу, покорны, какъ ангелы, и дерутся, какъ демоны... Можешь ли?
   -- Смотря по тому, сколько будете платить? спросилъ Мартэнъ-Герръ.
   -- По золотой монетѣ за каждую каплю ихъ крови, сказалъ Габріэль.-- Я не жалѣю о деньгахъ, только бы исполнить свою трудную и благочестивую обязанность.
   -- Въ такомъ случаѣ, сударь, продолжалъ конюшій:-- я пріобрѣту вамъ черезъ два часа нѣсколько молодцовъ, которые не станутъ жаловаться на свои раны. Во Франціи, особенно въ Парижѣ, найдется не мало такихъ праздныхъ головорѣзовъ. Но кому станутъ они служить?
   -- Мнѣ, сказалъ виконтъ д'Эксме:-- я предпринимаю кампанію не какъ офицеръ и капитанъ гвардіи, но какъ волонтеръ. Мнѣ нужны люди.
   -- О, если такъ, сударь, у меня готовы подъ рукою пять или шесть нашихъ старыхъ молодцовъ, которые дѣйствовали въ лотарингской войнѣ. Бѣдняжки пожелтѣли отъ печали съ-тѣхъ-поръ, какъ вы уволили ихъ въ отставку. Вотъ-то обрадуются, какъ снова позовете ихъ идти съ собою въ огонь сраженія... Значитъ, мнѣ приходится для васъ вербовать рекрутовъ. Хорошо; сегодня же вечеромъ я представлю вамъ цѣлую военную галерею.
   -- Хорошо. Но, вотъ одно, главное условіе. Они должны быть готовы оставить Парижъ во всякую минуту, и слѣдовать за мною, куда бы я ни пошелъ, безъ всякихъ вопросовъ и замѣчаній, даже не смотрѣть, куда мы идемъ, на югъ или на сѣверъ.
   -- Они пойдутъ съ завязанными глазами за славой и деньгами, повѣрьте мнѣ, сударь.
   -- И такъ, я полагаюсь на нихъ и на тебя, Мартэнъ. Ты, съ своей стороны...
   -- Обо мнѣ, сударь, нечего и говорить, прервалъ Мартэнъ.
   -- Напротивъ, о тебѣ-то и должно говорить, Мартэнъ. Если мы переживемъ тревогу, мой вѣрный слуга, торжественно даю обѣтъ сдѣлать для тебя то же, что ты сдѣлаешь для меня и въ свою очередь дѣйствовать противъ твоихъ враговъ. Но, до-тѣхъ-поръ, дай мнѣ руку, мой вѣрный Мартэнъ.
   -- Г-нъ виконтъ! сказалъ Мартэнъ-Герръ, почтительно цалуя руку своего господина.
   -- Пора, Мартэнъ, прервалъ его виконтъ д'Эксме:-- принимайся за дѣло. Но помни девизъ: молчаніе и мужество! Теперь мнѣ надо остаться одному.
   -- Еще слово, сударь: вы будете дома? спросилъ Мартэнъ.
   -- До семи часовъ; въ восемь я долженъ быть въ Луврѣ.
   -- Въ такомъ случаѣ, г-нъ виконтъ, я надѣюсь представить вамъ до семи часовъ нѣсколько образчиковъ вашей будущей труппы.
   Кошошій поклонился и ушелъ, гордясь возложеннымъ на него порученіемъ.
   Габріэль, оставшись одинъ, заперся въ комнатѣ, и во все остальное время дня разсматривалъ планъ, данный ему Жаномъ Пекуа, писалъ замѣтки и ходилъ вдоль и поперегъ по комнатѣ, отъ времени до времени повторяя одушевленнымъ голосомъ:
   -- Я спасу тебя, отецъ! Я спасу тебя, Діана.
   Около шести часовъ, Габріэль, по настоятельнымъ просьбамъ Алоизы, подкрѣпилъ себя пищею; въ то же время вошелъ въ комнату Мартэнъ-Герръ съ видомъ важнымъ и значительнымъ.
   -- Г-нъ виконтъ, сказалъ конюшій: -- не угодно ли вамъ видѣть шесть или семь человѣкъ, которые жаждутъ чести служить, подъ вашимъ начальствомъ, Франціи и королю?
   -- Какъ? вскричалъ Габріэль:-- ты уже успѣлъ завербовать семерыхъ?
   -- Шестерыхъ или семерыхъ молодцовъ, незнакомыхъ г-ну виконту. Если прибавить къ нимъ нашихъ старыхъ товарищей, сражавшихся при Мецѣ, будетъ ровно дюжина храбрыхъ, которые съ восторгомъ пожертвуютъ собою для полководца такого, какъ г-нъ виконтъ, и соглашаются на всѣ условія, какія вы имъ предложите.
   -- Чортъ возьми! однакожь, ты не потерялъ времени, сказалъ виконтъ д'Эксме.-- Посмотримъ, какихъ ты привелъ рыцарей.
   -- Прикажете вводить ихъ по одиначкѣ? спросилъ Мартэнъ-Герръ.-- Такъ, я думаю, вы лучше можете разсмотрѣть ихъ.
   -- Хорошо: одного за другимъ, сказалъ Габріэль.
   -- Еще послѣднее слово, прибавилъ конюшій.-- Не считаю нужнымъ предупреждать г-на виконта, что всѣ эти люди извѣстны мнѣ лично, или по самымъ вѣрнымъ справкамъ. У каждаго изъ нихъ свой нравъ, свои побужденія, но всѣ они имѣютъ одинъ общій характеръ -- храбрость, доказанную на дѣлѣ. Я могу поручиться г-ну виконту за это главное качество, если, впрочемъ, онъ будетъ снисходительно смотрѣть на нѣкоторые незначительные недостатки.
   Послѣ этой приготовительной рѣчи, Мартэнъ-Герръ ушелъ на минуту изъ комнаты и тотчасъ воротился, ведя за собою огромнаго молодца, смуглаго, съ ловкими пріемами, лицомъ умнымъ и беззаботнымъ.
   -- Амброзіо, сказалъ Мартэнъ-Герръ, представляя незнакомца виконту.
   -- Амброзіо -- имя не французское. Откуда вы? спросилъ Габріэль.
   -- А Богъ-знаетъ, отвѣчалъ Амброзіо.-- Меня нашли ребенкомъ, и я жилъ въ Пиренеяхъ, одною ногою во Франціи, другою въ Испаніи, и, признаюсь, былъ очень-доволенъ своимъ незаконнымъ рожденіемъ и не просилъ себѣ лучшей доли ни у Бога, ни у своей матери.
   -- Но скажите, въ чемъ проводили вы жизнь? спросилъ Габріэль.
   -- А вотъ въ чемъ, сказалъ Амброзіо: -- будучи безпристрастнымъ къ обѣимъ сторонамъ, я постоянно старался, по мѣрѣ своихъ слабыхъ средствъ, уничтожать между ними преграды, доставляя одной изъ этихъ сторонъ выгоды, которыми пользовалась другая, и такою мѣною даровъ, получаемыхъ ими отъ Провидѣнія, посвящать, какъ слѣдуетъ благочестивому сыну, все свое искусство для ихъ взаимнаго благополучія.
   -- Короче, Амброзіо занимался контрабандою, сказалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Но, продолжалъ Амброзіо: -- преслѣдуемый по обѣимъ сторонамъ Пиренеевъ неблагодарными соотечественниками, Испанцами и Французами, я рѣшился оставить свое прежнее мѣсто и пойдти въ Парижъ, городъ выгодный для смѣлыхъ...
   -- И гдѣ, прибавилъ Мартэнъ: -- Амброзіо почтетъ для себя счастіемъ посвятить г-ну виконту д'Эксме свою храбрость, ловкость и всегдашнюю готовность къ трудамъ и опасностямъ.
   -- Принять контрабандиста Амброзіо! сказалъ Габріэль.-- Слѣдующій.
   Амброзіо вышелъ въ совершенномъ восхищеніи отъ такого пріема и уступилъ свое мѣсто другому товарищу. Это былъ человѣкъ угрюмый, какъ отшельникъ, осторожный, въ длинномъ коричневомъ плащѣ съ капюшономъ и съ крупными четками вокругъ шеи.
   -- Лактанцій! сказалъ Мартэнъ-Герръ.-- Онъ уже служилъ подъ знаменами Колиньи, который можетъ самъ засвидѣтельствовать объ его усердіи. Но Лактанцій -- ревностный католикъ и не захочетъ повиноваться полководцу, подозрѣваемому въ ереси.
   Лактанцій, не говоря ни слова, подтвердилъ наклоненіемъ головы и рукою слова Мартэна, который, послѣ минутнаго молчанія, продолжалъ:
   -- Этотъ набожный воинъ, вѣрный своему долгу, употребитъ всѣ усилія угодить г-ну виконту д'Эксме, но проситъ себѣ полной свободы строго исполнять всѣ условія, которыя предписываетъ религія для его спасенія. Вѣрный своему долгу воина и слѣдуя врожденному призванію сражаться противъ своихъ братьевъ по Христу и поражать ихъ, гдѣ только возможно, Лактанцій очень-умно думаетъ, что ему надо, по-крайней-мѣрѣ, строгостью жизни замѣнить эту страшную необходимость. Чѣмъ яростнѣе Лактанцій дерется въ битвѣ, тѣмъ пламеннѣе молится онъ за обѣдней, и налагаетъ на себя самое строгое покаяніе, самый суровый постъ, чтобъ загладить малѣйшій грѣхъ и смягчить небо за множество жертвъ, которыя онъ преждевременно отослалъ къ подножію престола Господня.
   -- Принять набожнаго Лактанція! сказалъ съ улыбкою Габріэль.
   Лактанцій, не говоря ни слова, низко поклонился и вышелъ, читая про себя благодарственную молитву Всевышнему, удостоившему его поступить подъ начальство такого полководца.
   За Лактанціемъ вошелъ Ивонне, молодой человѣкъ средняго роста, съ благороднымъ и нѣжнымъ лицомъ и маленькими, почти женскими руками. Отъ воротничка до сапоговъ, въ одеждѣ его была видна не только опрятность, но даже кокетливая изъисканность. Онъ очень-граціозно поклонился Габріэлю и сталъ передъ нимъ почтительно и въ то же время съ изящною ловкостью, слегка сметая правою рукою нѣсколько пылинокъ, приставшихъ къ лѣвому рукаву.
   -- Вотъ, сударь, самый рѣшительный изъ всѣхъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ.-- Ивонне въ битвахъ не знаетъ преградъ; это настоящій левъ, который только-что сорвался съ цѣпи. Ивонне рубитъ палашомъ вправо и влѣво. Но лучше всего видѣть, какъ онъ дѣйствуетъ во время аттаки: онъ ужасно самолюбивъ, прежде всѣхъ становится на первую лѣстницу, и первый водружаетъ французское знамя на непріятельскую стѣну.
   -- Да вы настоящій герой, сказалъ Габріэль молодому человѣку.
   -- Я стараюсь какъ только могу, скромно отвѣчалъ Ивонне:-- и мои ничтожныя усилія, безъ сомнѣнія, стоятъ ниже похвалъ г. Мартэна-Герра.
   -- Нѣтъ, я только отдаю вамъ справедливость, отвѣчалъ Мартэнъ: -- и въ доказательство этого, похваливъ ваши достоинства, я представлю и ваши недостатки. Ивонне, сударь, безстрашенъ только на полѣ битвы, когда вокругъ него раздаются барабаны, свистятъ стрѣлы, гремятъ пушки. Здѣсь онъ является истиннымъ героемъ. Но въ домашней жизни, Ивонне робокъ, нѣженъ и раздражителенъ, какъ дѣвушка. Чувствительность его требуетъ большихъ предосторожностей. Онъ не любитъ оставаться одинъ въ темнотѣ, боится мышей и пауковъ, и чуть не падаетъ въ обморокъ отъ царапины. Только запахъ пороха и видъ крови возвращаютъ ему воинственную смѣлость.
   -- Это не наше дѣло, сказалъ Габріэль:-- мы ведемъ его не на балъ, а въ битву. Принять нѣжнаго Ивонне!
   Молодой человѣкъ отдалъ виконту д'Эксме поклонъ по всѣмъ правиламъ искусства, и удалился, покручивая бѣлою рукою свои тоненькіе усы.
   Ивонне смѣнили два колосса, бѣлокурые, крѣпкіе, спокойные. Одинъ казался лѣтъ сорока; другому нельзя было дать и двадцати-пяти.
   -- Генрихъ Шарфенштейнъ и племянникъ его, Францъ Шарфенштейнъ, сказалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Это что за великаны? спросилъ удивленный Габріэль.-- Откуда вы, друзья?
   -- Wir verstehen nur ein wenig das französisch, сказалъ старшій великанъ.
   -- Что? спросилъ виконтъ д'Эксме.
   -- Мы худо понимаемъ по-французски, отвѣчалъ младшій геркулесъ.
   -- Это нѣмецкіе рейтары, замѣтилъ Мартэнъ-Герръ:-- по-итальянски кондотьеры. Они продаютъ свои руки тому, кто лучше платитъ за храбрость. Они уже поработали за Испанцевъ и Англичанъ, но Испанцы дурно платятъ, Англичане много торгуются. Купите, г. виконтъ, эту пару, и вы много пріобрѣтете. Они безпрекословно повинуются приказаніямъ и съ невозмутимымъ хладнокровіемъ станутъ хоть передъ жерломъ пушки. Храбрость для нихъ первое условіе чести; только платите имъ аккуратно жалованье и они безъ всякаго ропота готовы будутъ подвергать себя всѣмъ смертельнымъ опасностямъ своего ремесла.
   -- И такъ, пусть останутся при мнѣ оба героя, сказалъ Габріэль: -- и, для большей вѣрности, они впередъ получатъ мѣсячное жалованье. Однакожь, надо спѣшить. Слѣдующій.
   Два германскіе голіаѳа по-военному приложили руку къ шляпѣ и пошли въ-ногу скорымъ шагомъ, какъ два автомата.
   -- Вотъ и слѣдующій; его зовутъ Пилльтруссъ, объявилъ Мартэнъ-Герръ.
   Незнакомецъ, что-то въ родѣ разбойника, съ свирѣпымъ лицомъ, въ оборванномъ платьѣ, съ угловатыми ухватками, робко вошелъ въ комнату и отвернулъ глаза отъ Габріэля, какъ обвиненный отъ судьи.
   -- Будь посмѣлѣе, Пилльтруссъ, нечего стыдиться, ласково сказалъ Мартэнъ-Гэрръ.-- Г. виконтъ просилъ у меня смѣльчаковъ; ты даже немного побойчѣе прочихъ; однакожь, тебѣ не зачѣмъ краснѣть.
   И потомъ, обращаясь къ своему господину, Мартэнъ-Герръ прибавилъ:
   -- Пилльтруссъ, надо вамъ сказать, сударь, принадлежитъ къ числу людей, которыхъ мы называемъ "дозорными". Въ войнѣ Англичанъ и Испанцевъ, онъ до-сихъ-поръ дѣйствовалъ своими средствами. Пилльтруссъ ходитъ по большимъ дорогамъ, наполненнымъ теперь иностранными хищниками, и рѣжетъ разбойниковъ. Что же касается соотечественниковъ, надо сказать правду, онъ не только не вредитъ, но даже покровительствуетъ имъ. Значитъ, Пилльтруссъ завоеватель, а не воръ; Пилльтруссъ живетъ данью, а не грабежами. При всемъ томъ, онъ почувствовалъ необходимость завести порядокъ въ своихъ занятіяхъ, немножко бродячихъ, и не такъ рѣзко безпокоить непріятелей Франціи. Вотъ почему Пилльтруссъ съ радостью изъявилъ свою готовность стать подъ знамя виконта д'Эксме.
   -- Если ты согласенъ быть порукой, Мартэнъ-Герръ, я принимаю Пилльтрусса, отвѣчалъ Габріэль: -- но только съ условіемъ, чтобъ съ-этихъ-поръ театромъ его дѣйствія были не дороги и тропинки, но укрѣпленные города и поле битвы.
   -- Кланяйся г. виконту, баловень, благодари; ты принятъ въ число нашихъ, сказалъ Пилльтруссу Мартэнъ-Герръ, который, казалось, имѣлъ какую-то слабость къ этому "шалуну".
   -- Благодарю, благодарю васъ, г. виконтъ, проговорилъ Пилльтруссъ.-- Съ нынѣшняго дня, я буду сражаться одинъ не противъ двоихъ или троихъ, но противъ десятерыхъ.
   -- Давно бы такъ! сказалъ Габріэль.
   За Пилльтруссомъ явился человѣкъ блѣдный, задумчивый, съ озабоченнымъ лицомъ, который, казалось, смотрѣлъ на весь свѣтъ съ уныніемъ и печалью. Широкіе рубцы, проведенные на его лицѣ, придавали ему отпечатокъ еще болѣе-мрачный.
   Мартэнъ-Герръ, представляя этого седьмаго и послѣдняго рекрута, объявилъ, что его фамилія Мальморъ.
   -- Г. виконтъ сдѣлаетъ непростительный грѣхъ, если откажетъ бѣдному Мальмору, прибавилъ конюшій.-- Мальморъ, дѣйствительно, питаетъ самую чистую, самую глубокую страсть къ Беллонѣ, если позволите мнѣ выразиться нѣсколько-миѳологически. Но, до-сихъ-поръ, эта страсть была довольно-несчастна. Бѣдняжка Мальморъ чувствуетъ непреодолимую склонность къ войнѣ; вся его отрада, все наслажденіе заключаются въ хорошей сѣчѣ, и, къ-несчастію, онъ едва прикоснулся губами къ чашѣ своего блаженства! Онъ такъ слѣпо, такъ яростно кидаетсявъ кровавую схватку, что всегда съ перваго скачка получаетъ рану и отправляется въ походный госпиталь, гдѣ, лежа на боку до окончанія битвы, жалуется не столько на боль, сколько на невозможность сражаться. Все его тѣло -- одна большая рана; однакожь, благодаря Бога, Мальморъ крѣпокъ и скоро поправляется. Ему только надобно подождать благопріятнаго случая; но это желаніе, долго не находя себѣ пищи, изнуряетъ его болѣе, нежели кровь, которую онъ такъ славно потерялъ въ битвахъ... Видите, г. виконтъ, что, право, грѣшно отказать этому задумчивому воителю въ радости, которую вы можете доставить ему съ выгодою для себя.
   -- Я очень-радъ принять Мальмора, любезный Мартэнъ, отвѣчалъ Габріэль.
   Пріятная улыбка мелькнула на блѣдномъ лицѣ Мальмора; надежда оживила искрою его угасшіе глаза, и онъ пошелъ къ своимъ товарищамъ веселѣе, нежели вошелъ въ комнату виконта.
   -- Теперь ты представилъ всѣхъ? спросилъ Габріэль у конюшаго.
   -- Точно-такъ, сударь; покамѣстъ, я не привелъ еще другихъ. Я не смѣлъ надѣяться, что вы пріймете всѣхъ.
   -- У тебя вѣрный и хорошій вкусъ, Мартэнъ. Благодарю за счастливый выборъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, я осмѣливаюсь думать, скромно отвѣчалъ Мартэнъ-Герръ:-- что нельзя пренебрегать такими молодцами, какъ Мальморъ, Пилльтруссъ, два Шарфенштейна, Лактанцій, Ивонне и Амброзіо.
   -- Я думаю! сказалъ Габріэль.-- Славные товарищи!
   -- Если г-ну виконту угодно будетъ присоединить къ нимъ Ландри, Шепеля, Обріо, Контамина и Балю, ветерановъ лотарингскаго сраженія, я думаю, что подъ начальствомъ г-на д'Эксме такая труппа дастъ себя знать друзьямъ, и еще больше врагамъ.
   -- Да, правда! сказалъ Габріэль: -- желѣзныя руки, желѣзныя головы! Постарайся, Мартэнъ, какъ-можно-скорѣе одѣть и вооружить этихъ двѣнадцать храбрецовъ. Впрочемъ, сегодня тебѣ не худо отдохнуть; ты употребилъ въ дѣло нынѣшній день, и я тебѣ благодаренъ; по мой день еще не конченъ, не смотря на то, что я также не мало дѣйствовалъ.
   -- Куда же, сударь, вы отправляетесь ныньче вечеромъ? спросилъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Въ Лувръ, къ г-ну Гизу; онъ ждетъ меня въ восемь часовъ, сказалъ Габріэль, вставая со стула.-- Но, благодаря твоему быстрому усердію, Мартэнъ, надѣюсь, что кой-какія трудности, которыя могли бы мнѣ представиться въ разговорѣ съ герцогомъ, уничтожены заранѣе.
   -- Это, сударь, меня весьма радуетъ.
   -- И меня также, Мартэнъ. Ты не знаешь, какъ я нуждаюсь въ успѣхѣ!.. Но... я буду имѣть успѣхъ.
   И благородный молодой человѣкъ, подходя къ дверямъ, повторялъ въ своемъ сердцѣ:
   -- Да, я спасу тебя, отецъ! Я спасу тебя, Діана!..
   

VIII.
Догадливость неловкаго.

   Перешагнемъ мыслію шестдесятъ миль и двѣ недѣли, и возвратимся въ Кале, въ концѣ ноября 1557 года.
   Не прошло двадцати-пяти дней со времени отъѣзда виконта д'Эксме, когда посланный отъ него явился у воротъ англійскаго города.
   Посланный этотъ просилъ, чтобъ его провели къ губернатору, милорду Уэнтворту, которому онъ долженъ былъ вручить выкупъ за его бывшаго плѣнника.
   Курьеръ, казалось, былъ очень-неловокъ, потому-что, какъ ясно ни показывали ему дорогу, какъ ни бились указать ему главныя ворота, онъ двадцать разъ ходилъ мимо ихъ, и стучался въ калитки и запрещенные выходы, такъ-что безтолковый понапрасну обошелъ всѣ валы, снаружи окружавшіе городъ.
   Наконецъ, уступая указаніямъ, изъ которыхъ одни были яснѣе другихъ, онъ попалъ на вѣрную дорогу, и даже въ эту отдаленную эпоху волшебная сила словъ "я несу десять тысячь экю губернатору" была такъ неотразима, что городскіе стражи, не смотря на всѣ предосторожности, предписанныя лордомъ Уэнтвортомъ, пропустили въ Кале вѣстника съ такою почтенною суммой.
   Право, только въ золотой вѣкъ не знали денегъ!
   Безтолковый посланный Габріэля еще долго блуждалъ по улицамъ Кале прежде, чѣмъ пришелъ къ отели губернатора, хотя сострадательныя души на разстояніи каждыхъ ста шаговъ объясняли ему, гдѣ живетъ губернаторъ. Слуга виконта, видя какую-нибудь гауптвахту, думалъ, что тутъ-то непремѣнно и слѣдуетъ спросить о лордѣ Уэнтвортѣ, и бѣжалъ къ гауптвахтѣ.
   Истративъ цѣлый часъ на дорогу, которую всякій другой окончилъ бы въ десять минутъ, онъ пришелъ, наконецъ, къ дому губернатора, и тотчасъ былъ допущенъ къ лорду Уэнтворту, принявшему его съ видомъ не только озабоченнымъ, по даже печальнымъ. Губернаторъ въ этотъ день былъ чрезвычайно-скученъ.
   Когда посланный объяснилъ причину своего прихода и положилъ на столъ мѣшокъ, набитый золотомъ, Англичанинъ спросилъ:
   -- Г. виконтъ поручилъ только отдать эти деньги?.. Не просилъ ли онъ еще что сообщить мнѣ?
   Пьеръ -- такъ звали посланнаго -- посмотрѣлъ съ удивленіемъ на лорда Уэнтворта, и наконецъ отвѣчалъ:
   -- Милордъ, я долженъ только отдать вамъ выкупъ. Господинъ мой больше не приказывалъ ничего, и я, право, не понимаю...
   -- Давно бы такъ! прервалъ лордъ Уэнтвортъ съ презрительною улыбкой.-- Г. виконтъ д'Эксме, кажется мнѣ, сдѣлался благоразумнѣе, съ чѣмъ и поздравляю твоего господина. Французскій придворный воздухъ, какъ видно, разслабляетъ память; тѣмъ лучше для тѣхъ, которые впиваютъ этотъ воздухъ.
   И потомъ губернаторъ сказалъ почти шопотомъ:
   -- Забвеніе -- половина счастія.
   -- Милордъ, съ своей стороны, не желаете ли что сообщить моему господину? спросилъ посланный, который, казалось, беззаботно и безсмысленно слушалъ грустное выраженіе, сказанное въ сторону Англичаниномъ.
   -- Если г-нъ д'Эксме ничего не говоритъ мнѣ, такъ и мнѣ отвѣчать нечего, сказалъ лордъ Уэнтвортъ, -- Впрочемъ, пожалуй, предупреди его, что еще цѣлый мѣсяцъ, то-есть, до перваго числа января, я жду твоего господина и готовъ къ его услугамъ, какъ дворянинъ и какъ губернаторъ Кале. Онъ пойметъ.
   -- До перваго января, милордъ? спросилъ Пьеръ.
   -- Да. Вотъ тебѣ росписка, любезный другъ, и, сверхъ того, маленькое вознагражденіе за трудности, которыя встрѣчались тебѣ во время долгаго пути. Возьми, возьми, любезный другъ!
   Посланный сначала не рѣшался, но потомъ одумался и взялъ кошелекъ, предложенный ему лордомъ Уэнтвортомъ.
   -- Благодарю васъ, милордъ, сказалъ онъ.-- Но, милордъ, у меня еще есть къ вамъ просьба.
   -- Какая? спросилъ губернаторъ.
   -- Кромѣ долга, сейчасъ заплаченнаго милорду, виконтъ д'Эксме поручилъ мнѣ отдать еще деньги, которыя, въ бытность свою въ Кале, онъ задолжалъ одному изъ здѣшнихъ жителей... Какъ бишь его зовутъ?.. Да; Пьеру Пекуа, его бывшему хозяину.
   -- Ну, что жь? сказалъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- Позволите ли мнѣ, милордъ, пойдти къ Пьеру Пекуа и лично передать ему эти деньги?
   -- Безъ сомнѣнія, сказалъ ему губернаторъ.-- Вотъ паспортъ, съ которымъ тебя свободно выпустятъ изъ Кале. Я очень желалъ бы позволить тебѣ пробыть здѣсь нѣсколько дней; можетъ-быть, ты нуждаешься въ отдыхѣ послѣ дороги; но, къ-сожалѣнію, мнѣ запрещено держать здѣсь иностранцевъ, и въ особенности Французовъ. Тебѣ покажутъ домъ Пьера Пекуа. Прощай, любезный другъ; счастливый путь!
   -- Прощайте, милордъ.
   Вышедъ изъ дома губернатора, посланный еще разъ десять сбивался съ дороги, и, наконецъ, пришелъ въ Улицу-Мартруа, гдѣ, если угодно вспомнить читателямъ, жилъ оружейникъ Пьеръ Пекуа.
   Посланный Габріэля нашелъ, что Пьеръ Пекуа былъ еще печальнѣе въ своей мастерской, нежели лордъ Уэнтвортъ въ своемъ кабинетѣ. Оружейникъ, принявъ вошедшаго за покупателя, встрѣтилъ его съ замѣтнымъ равнодушіемъ. Но когда тотъ объявилъ, что онъ пришелъ отъ виконта д'Эксме, лицо честнаго горожанина вдругъ просвѣтлѣло.
   -- Вы пришли отъ виконта д'Эксме? вскричалъ онъ.
   И потомъ, обратившись къ одному изъ своихъ учениковъ, который, раскладывая товаръ, могъ подслушать разговоръ, оружейникъ сказалъ ему:
   -- Кентень, выйдь отсюда и увѣдомь Жана, что пріѣхалъ посланный отъ виконта д'Эксме.
   Ученикъ повиновался приказанію.
   -- Теперь говорите, любезный другъ, сказалъ съ живостію Пьеръ Пекуа.-- О, мы очень-хорошо знали, что виконтъ не забудетъ насъ! Говорите скорѣе. Ну, что принесли вы намъ отъ виконта?
   -- Поклонъ, благодарность, кошелекъ съ деньгами и слова: "Помните пятое число". Виконтъ сказалъ, что вы поймете эти слова.
   -- И только-то? спросилъ Пьеръ Пекуа.
   -- Все тутъ, отвѣчалъ посланный.-- Право, какой прихотливый народъ здѣшніе жители! подумалъ онъ, удивленный вопросомъ Пьера Пекуа.-- Даже не дорожатъ деньгами! У этихъ людей есть какія-то особенныя претензіи, которыхъ самъ чортъ не разгадаетъ.
   -- Но, продолжалъ оружейникъ:-- вѣдь насъ трое въ здѣшнемъ домѣ. Со мною живутъ мой двоюродный братъ Жанъ, и сестра Бабета. Вы исполнили порученіе, которое касалось меня; хорошо. Не надобно ли вамъ еще что сообщить Бабетѣ или Жану?
   Но Жанъ Пекуа, ткачъ, вошелъ въ комнату именно въ ту минуту, когда посланный Габріэля отвѣчалъ:
   -- Все, что мнѣ велѣно было сказать, касалось господина Пьера Пекуа, и я сказалъ ему все, что слѣдовало, а другихъ не дано м нѣ порученій.
   -- Теперь ты видишь, братъ, сказалъ Пьеръ, обращаясь къ Жану: -- г-нъ виконтъ д'Эксме благодаритъ насъ; г-нъ виконтъ д'Эксме спѣшитъ заплатить намъ свой долгъ; г-нъ виконтъ д'Эксме велѣлъ сказать намъ: "Помните пятое число!" а самъ онъ позабылъ!
   -- Увы! сказалъ за дверью слабый и болѣзненный голосъ.
   Это былъ голосъ бѣдной Бабеты, которая слышала весь разговоръ.
   -- Постойте, сказалъ Жанъ Пекуа, еще не теряя надежды.-- Пріятель, продолжалъ онъ, обращаясь къ посланному: -- если вы жили въ домѣ виконта д'Эксме, вы, конечно, знаете одного изъ его слугъ, вашего товарища, по имени Мартэна-Герра?
   -- Мартэна-Герра?.. Какъ не знать Мартэна-Герра!.. Да, сударь, я знаю конюшаго Мартэна-Герра.
   -- Онъ все еще служитъ г-ну д'Эксме?
   -- Какъ не служить; служитъ.
   -- Зналъ ли онъ, что вы отправляетесь въ Кале?
   -- Разумѣется, зналъ, отвѣчалъ посланный:-- я засталъ его передъ своимъ отъѣздомъ въ отели г-на д'Эксме, и они вдвоемъ проводили меня до самыхъ воротъ. Мартэнъ-Герръ видѣлъ, какъ я отправился въ дорогу.
   -- Онъ не просилъ васъ ничего передать ни мнѣ, ни другимъ лицамъ, живущимъ въ этомъ домѣ?
   -- Рѣшительно ничего, повторяю вамъ еще разъ.
   -- Постой, Пьеръ, не выходи изъ терпѣнія, сказалъ Жанъ.-- Любезный другъ, можетъ-быть, Мартэнъ-Герръ просилъ васъ исполнить его порученіе тайно; въ такомъ случаѣ, теперь всѣ предосторожности напрасны, потому-что мы знаемъ истину. Печаль той, передъ которою такъ виноватъ Мартэнъ-Герръ, открыла намъ все, и вы можете говорить въ нашемъ присутствіи. Впрочемъ, для избѣжанія всякихъ недоразуменіи, мы готовы уйдти, и особа, про которую вамъ говорилъ Мартэнъ-Герръ, сейчасъ прійдетъ сюда: вы можете говорить съ нею наединѣ, не опасаясь, что васъ услышатъ.
   -- Клянусь вамъ, отвѣчалъ посланный:-- я рѣшительно не понимаю, про что вы говорите.
   -- Довольно, Жанъ, довольно! вскричалъ Пьеръ Пекуа, глаза котораго зажглись молніей негодованія.-- Клянусь могилою своего отца, я, право, не понимаю, Жанъ, что тебѣ за удовольствіе повторять исторію нашего безславія?
   Жанъ печально опустилъ голову, понимая всю справедливость словъ брата.
   -- Не угодно ли вамъ пересчитать деньги? спросилъ посланный, приведенный въ затрудненіе своею ролью.
   -- Къ-чему? сказалъ Жапъ.-- Оставьте ихъ у себя. Я велю принести вамъ кое-что поѣсть и выпить.
   -- За деньги я вамъ благодаренъ, отвѣчалъ посланный, который, однакожь, казалось, не рѣшался принять ихъ.-- Что же касается до кушанья, то мнѣ, право, не хочется ни ѣсть, ни пить; я сейчасъ обѣдалъ въ Ньёле. Притомъ, я долженъ тотчасъ ѣхать, потому-что вашъ губернаторъ запретилъ мнѣ долго оставаться въ здѣшнемъ городѣ.
   -- Не удерживаемъ васъ, любезный другъ, сказалъ Жанъ Пекуа.-- Прощайте. Скажите Мартэну-Герру... или нѣтъ; отъ насъ ему нечего говорить. Скажите только г-ну д'Эксме, что мы благодаримъ его, помнимъ пятое число, и надѣемся также, что, въ свою очередь, и виконтъ не забудетъ.
   -- Послушайте еще, прибавилъ Пьеръ Пекуа, вышедшій въ эту минуту изъ задумчивости.-- Скажите своему господину, что мы будемъ ждать его цѣлый мѣсяцъ. Въ продолженіе этого времени, вы успѣете воротиться въ Парижъ, и виконтъ пришлетъ къ намъ кого-нибудь съ отвѣтомъ. Если же, до окончанія нынѣшняго года, мы не получимъ отъ г. д'Эксме никакихъ извѣстій, то принуждены будемъ думать, что его сердце лишено памяти, и сожалѣть столько же о немъ, сколько о самихъ-себѣ. Если дворянинъ такъ хорошо помнитъ о какихъ-нибудь ничтожныхъ долгахъ, то онъ еще лучше долженъ помнить о тайнахъ, которыя ввѣрены ему. За тѣмъ прощайте, любезный другъ.
   -- Оставайтесь съ Богомъ, сказалъ посланный Габріэля.-- Всѣ ваши вопросы будутъ въ точности переданы г. д'Эксме.
   Жанъ Пекуа проводилъ его до дверей, выходившихъ на улицу. Пьеръ Пекуа остался, какъ вкопанный, въ своей комнатѣ.
   Досужій вѣстникъ, проблуждавъ еще по извилинамъ запутаннаго и сбивчиваго Кале, дошелъ, наконецъ, до главныхъ воротъ, предъявилъ свой паспортъ, и, давъ часовымъ ощупать у себя всѣ карманы, вышелъ изъ города.
   Три четверти часа онъ почти бѣжалъ и убавилъ шагъ, когда отошелъ на милю отъ заставы. Тогда онъ позволилъ себѣ отдохнуть, сѣлъ на дерновый холмъ, задумался, и улыбка удовольствія оживила его глаза и губы.
   -- Право, не понимаю, сказалъ онъ себѣ: -- отъ-чего жители этого города одни печальнѣе и таинственнѣе другихъ. Лордъ Уэнтвортъ, кажется мнѣ, имѣетъ какія-то претензіи на г-на д'Эксме, братья Пекуа недовольны Мартэномъ-Герромъ. Да, впрочемъ, какое мнѣ дѣло до этого? Мнѣ горевать не о чемъ; у меня здѣсь все, чего я хочу и что мнѣ надобно. Правда, у меня нѣтъ ни черточки пера, ни клочка бумаги; да что за дѣло: у меня все -- въ головѣ, и съ планомъ г. д'Эксме я могу прекрасно построить воображеніемъ весь этотъ городъ, который заставилъ другихъ хмурить брови, а во мнѣ оставилъ пріятныя воспоминанія.
   Посланный пересчиталъ памятью всѣ улицы, бульвары, укрѣпленные посты, которые такъ кстати помогла ему развѣдать его мнимая недогадливость.
   -- Точно, совершенно такъ! сказалъ онъ.-- Все ясно и понятно, какъ-будто лежитъ у меня на ладони. Будетъ же доволенъ герцогъ Гизъ! Благодаря этому путешествію и драгоцѣннымъ показаніямъ капитана гвардіи его величества, мы силою приведемъ сюда любезнаго виконта д'Эксме съ его конюшимъ, и они не опоздаютъ на свиданіе, назначенное имъ, черезъ мѣсяцъ, лордомъ Уэнтвортомъ и Пьеромъ Пекуа. Если угодно Богу и обстоятельствамъ, черезъ шесть недѣль мы возьмемъ Кале, или я сложу здѣсь свою голову!
   И читатели наши согласятся, что послѣднее было бы очень-прискорбно, когда узнаютъ, что здѣсь дѣло идетъ о головѣ маршала Пьера Строцци, одного изъ знаменитѣйшихъ и самыхъ искусныхъ инженеровъ шестнадцатаго столѣтія.
   Отдохнувъ нѣсколько минутъ, Пьеръ Строцци отправился въ путь, много думая о Кале и очень-мало объ его жителяхъ.
   

IX.
31-е декабря 1557 года.

   Читатели, вѣроятно, догадались, отъ-чего Пьеръ Строцци нашелъ лорда Уэнтворта печальнымъ и озабоченнымъ, и отъ-чего губернаторъ Кале говорилъ съ такою гордостью и досадой о виконтѣ д'Эксме.
   Причиною этого было, что г-жа де-Кастро, казалось, все болѣе и болѣе ненавидѣла лорда.
   Когда онъ просилъ позволенія видѣться съ нею, Діана всегда старалась найдти какой нибудь предлогъ избавиться отъ его визитовъ; если же иногда она не могла избѣгнуть его присутствія -- ледяной и церемонный пріемъ ея слишкомъ-ясно обнаруживалъ ея чувства и каждый разъ приводилъ лорда въ новое отчаяніе.
   Между-тѣмъ, онъ еще не отказывался отъ любви. Переставъ надѣяться, онъ еще не отчаявался; онъ хотѣлъ, по-крайней-мѣрѣ, остаться въ глазахъ Діаны совершеннѣйшимъ изъ придворныхъ, который своею утонченною любезностью составилъ себѣ извѣстное имя при дворѣ Маріи англійской. Плѣнницѣ Уэнтворта было душно отъ его услужливости. Діана жила съ царскою роскошью въ темницѣ; предупредительный лордъ назначилъ къ ней французскаго пажа, выписалъ для нея изъ Италіи музыкантовъ, которыми такъ дорожили въ вѣкъ возрожденія; иногда, г-жа де-Кастро находила у себя въ комнатѣ великолѣпные наряды, которые Уэнтвортъ нарочно для нея выписывалъ изъ Лондона, и на все это она не обращала никакого вниманія.
   Однажды, губернаторъ далъ въ честь ея большой балъ, на который были приглашены всѣ англійскія знаменитости, жившія въ Кале и въ окрестностяхъ. Приглашенія были отправлены даже черезъ проливъ; но г-жа де-Кастро рѣшительно отказалась явиться на этомъ балу.
   Видя такую холодность, такое пренебреженіе, лордъ Уэнтвортъ всякій день повторялъ себѣ, что для его спокойствія ему гораздо-лучше было бы принять выкупъ, предложенный ему Генрихомъ II, и возвратить Діанѣ свободу.
   Но вѣдь это значило возвратить счастіе Габріэлю д'Эксме, и Англичанинъ не находилъ у себя въ сердцѣ довольно силы и мужества рѣшиться на такое ужасное пожертвованіе.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, говорилъ губернаторъ:-- если она не будетъ моею, то, по-крайней-мѣрѣ, не будетъ принадлежать никому.
   Дни, недѣли, мѣсяцы проходили въ этой томительной нерѣшительности.
   31-го декабря 1557 года, лорду Уэнтворту удалось, наконецъ, получить позволеніе войдти въ комнаты г-жи де-Кастро. Мы уже сказали, что только здѣсь онъ дышалъ свободнѣе, хотя постоянно уходилъ отсюда съ большею печалью. Но видѣть Діану, даже строгую, слушать ея слова, даже ироническія, сдѣлалось для него неизбѣжною, неотразимою необходимостью.
   Діана сидѣла у камина; передъ нею стоялъ Уэнтвортъ; они разговаривали.
   -- Наконецъ, г-жа де-Кастро, сказалъ влюбленный губернаторъ:-- еслибъ я, измученный вашею жестокостью, раздраженный вашимъ презрѣніемъ, вспомнилъ, что я дворянинъ и здѣсь полный хозяинъ?...
   -- Милордъ, вы обезславили бы себя, но не меня, съ твердостію отвѣчала Діана.
   -- Мы оба лишились бы чести, возразилъ лордъ Уэнтвортъ.-- Вы находитесь въ моей власти. Куда бы убѣжали вы?
   -- Боже мой, я найду себѣ спасеніе въ смерти, отвѣчала она спокойно.
   Лордъ Уэнтвортъ поблѣднѣлъ и задрожалъ при мысли, что онъ будетъ причиною смерти Діаны.
   -- Такое упорство противно природѣ, сказалъ онъ, опустивъ голову:-- вы все еще вѣрите въ какое-то невозможное счастіе. Скажите, отъ кого надѣетесь вы получить помощь въ настоящую минуту?
   -- Отъ Бога, отъ короля... отвѣчала Діана.
   Лордъ Уэнтвортъ хорошо понялъ эту недоконченную фразу, недосказанную мысль.
   -- Она еще думаетъ о д'Эксме, сказалъ про-себя Уэнтвортъ.
   Но онъ не осмѣливался коснуться этого ужаснаго воспоминанія, не хотѣлъ разбудить его и отвѣчалъ съ досадою:
   -- Да, надѣйтесь на короля, надѣйтесь на Бога! Но, еслибъ небо захотѣло помочь вамъ, оно явило бы свою помощь въ первый день вашихъ страданій, а между-тѣмъ сегодня кончается годъ, и Богъ еще не простеръ надъ вами своей спасительной руки.
   -- Я надѣюсь на годъ, который начнется завтра, отвѣчала Діана, поднявъ прекрасные глаза, какъ-будто прося защиты у небесъ.
   -- Что же касается французскаго короля, вашего батюшки, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ: -- я думаю, что руки его слишкомъ обременены дѣлами, и ему невозможно посвятить вамъ всю свою силу, всѣ свои мысли. Франція находится еще въ большей опасности, нежели его собственная дочь.
   -- Да, вы такъ говорите! сказала Діана сомнительнымъ тономъ.
   -- Лордъ Уэнтвортъ не обманываетъ. Знаете ли, въ какомъ положеніи теперь находятся дѣла короля, вашего августѣйшаго отца?..
   -- Что я могу знать въ этой темницѣ? отвѣчала Діана, будучи, однакожь, не въ состояніи скрыть свое любопытство.
   -- Вы спросили бы меня, замѣтилъ лордъ Уэнтвортъ, обрадованный, что наконецъ его выслушаютъ, хотя бы даже онъ явился вѣстникомъ несчастія.-- Итакъ, знайте, госпожа де-Кастро, возвращеніе герцога Гиза въ Парижъ не улучшило положенія Франціи. До-сихъ-поръ, тамъ организовано нѣсколько полковъ, укрѣплены нѣкоторыя мѣста -- вотъ и все. Въ настоящую минуту, Франція не знаетъ, на что рѣшиться. Силы ея, сосредоточенныя на сѣверныхъ границахъ, могли бы остановить торжественное движеніе Испанцевъ, но Франція не предпринимаетъ ничего противъ нихъ. Двинутся ли эти силы противъ Люксанбурга, устремятся ли на Пикардію,-- дѣло неизвѣстное. Не попытаются ли онѣ взять Сен-Кентенъ или Гамъ?..
   -- Или даже Кале? прервала Діана, устремивъ быстрый взоръ на губернатора и желая прочесть на его лицѣ дѣйствіе, произведенное этимъ именемъ.
   Но лордъ Уэнтвортъ гордо улыбнулся и отвѣчалъ:
   -- Позвольте мнѣ даже и не думать о подобномъ вопросѣ. Всякій, кто имѣетъ какое-нибудь понятіе о войнѣ, не допуститъ такого сумасброднаго предположенія ни на минуту, и герцогъ Гизъ столько опытенъ, что не рѣшится на такую странную, неисполнимую попытку, не захочетъ разсмѣшить каждаго, кто только въ Европѣ носитъ шпагу.
   Въ эту самую минуту, у дверей послышался шорохъ, и въ комнату поспѣшно вошелъ егерь.
   Лордъ Уэнтвортъ всталъ и пошелъ къ нему на встрѣчу.
   -- Какое обстоятельство дало вамъ смѣлость безпокоить меня здѣсь? спросилъ взбѣшенный лордъ.
   -- Извините, милордъ, отвѣчалъ егерь: -- меня прислалъ лордъ Дэрби.
   -- За какимъ важнымъ дѣломъ? Говорите же.
   -- Господину лорду Дэрби, отвѣчалъ егерь:-- дано извѣстіе, что вчера, въ десяти миляхъ отъ Кале, видѣли французскій авангардъ изъ двухъ тысячь стрѣлковъ, и потому лордъ Дэрби приказалъ предупредить васъ немедленно.
   Діана вскрикнула, не стараясь скрывать свою радость.
   -- И вы для этого осмѣлились отъискивать меня даже здѣсь? отвѣчалъ холодно лордъ Уэнтвортъ, обращаясь къ егерю.
   -- Милордъ, замѣтилъ изумленный егерь:-- лордъ Дэрби...
   -- Скажи отъ меня лорду Дэрби, прервалъ губернаторъ: -- что онъ близорукій и принимаетъ бугорки за горы.
   -- Итакъ, милордъ, посты, которые лордъ Дэрби хотѣлъ усилить...
   -- Должны остаться по-старому! И пусть не безпокоятъ меня своимъ глупымъ страхомъ.
   Егерь почтительно поклонился и вышелъ.
   -- Однакожь, милордъ, сказала Діана де-Кастро: -- вы видите, что мое безумное предчувствіе осуществляется во мнѣніи даже одного изъ лучшихъ вашихъ офицеровъ.
   -- Теперь болѣе, чѣмъ прежде, я принужденъ вывести васъ изъ заблужденія, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ съ невозмутимою самоувѣренностію.-- Я могу объяснить вамъ въ двухъ словахъ ложное предостереженіе, которое, не понимаю какимъ образомъ, могло поколебать лорда Дэрби.
   -- Посмотримъ, сказала г-жа де-Кастро, желая, чтобъ ей освѣтили предметъ, въ которомъ теперь сосредоточивалась вся ея жизнь.
   -- Итакъ, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ:-- вотъ одно изъ двухъ обстоятельствъ: или господа Гизъ и де-Неверъ, впрочемъ, полководцы искусные и благоразумные, хотятъ доставить провіантъ въ Лрдръ и Булонь, и отправили туда войска, или же они, желая успокоить Гамъ и Сен-Кентень, идутъ будто-бы на Кале, а потомъ вдругъ воротятся захватить одинъ изъ этихъ двухъ городовъ.
   -- Но, можетъ-быть, замѣтила г-жа де-Касгро: -- они дѣлаютъ притворное движеніе на Гамъ и Сен-Кентень, чтобъ вѣрнѣе захватить Кале?
   Къ-счастію, Діана имѣла дѣло съ убѣжденіемъ, утвержденнымъ на гордости національной и гордости личной.
   -- Я уже имѣлъ честь замѣтить вамъ, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ съ пренебреженіемъ: -- что Кале одинъ изъ тѣхъ городовъ, которыхъ нельзя ни захватить врасплохъ, ни взять силою. Прежде, нежели подойдутъ къ нему, должно овладѣть крѣпостями св. Агаты и Ньёле, съ успѣхомъ биться въ-продолженіе пятнадцати дней на всѣхъ пунктахъ, а въ эти пятнадцать дней можно пятнадцать разъ извѣстить Англію, и она поспѣетъ на помощь своему драгоцѣнному городу. Взять Кале!.. Право, я не могу удержаться отъ смѣха, когда подумаю объ этомъ.
   Г-жа де-Кастро, оскорбленная лордомъ, сказала съ нѣкоторою досадой:
   -- То, что печалитъ меня, доставляетъ вамъ радость. Какъ же вы хотите, чтобъ наши души поняли одна другую?
   -- Я хотѣлъ только уничтожить грезы, раздѣляющія насъ, вскричалъ, поблѣднѣвъ, лордъ Уэнтвортъ:-- я хотѣлъ только доказать вамъ, что вы строите воздушные замки, и что французскій дворъ долженъ помѣшаться, чтобъ задумать попытку, о которой вы мечтаете.
   -- Есть гордое безуміе, милордъ, гордо сказала Діана: -- и я дѣйствительно знаю высокихъ безумцевъ, которые, изъ любви къ славѣ, или просто изъ самоотверженія, по отступаютъ ни на шагъ отъ возвышенной попытки.
   -- На-примѣръ, господинъ д'Эксме! вскричалъ лордъ Уэнтвортъ въ порывѣ ревниваго бѣшенства, котораго онъ не могъ преодолѣть.
   -- Отъ кого слышали вы это имя? спросила изумленная Діана,
   -- Признайтесь, что, при самомъ началѣ нашего разговора, это имя было у васъ на губахъ, и вы мысленно обращались къ нему, какъ своему третьему освободителю.
   -- Развѣ я должна отдавать вамъ отчетъ въ своихъ чувствахъ? сказала Діана.
   -- Не отдавайте мнѣ никакихъ отчетовъ, я знаю все, отвѣчалъ губернаторъ:-- я знаю то, чего вы сами не знаете, и что я намѣренъ сообщить вамъ сегодня, чтобъ показать вамъ, много ли можно полагаться на романическую любовь. Именно, я знаю, что виконтъ д'Эксме, взятый, въ одно время съ вами, въ плѣнъ при Сен-Кентенѣ, былъ привезенъ вмѣстѣ съ вами сюда, въ Кале.
   -- Можетъ ли быть? вскричала Діана, пораженная этимъ извѣстіемъ.
   -- Но теперь его нѣтъ болѣе здѣсь, иначе я не сказалъ бы вамъ этой новости. Г-нъ д'Эксме свободенъ около двухъ мѣсяцевъ.
   -- И я не знала, что мой другъ страдалъ вмѣстѣ со мною, такъ близко отъ меня! произнесла Діана.
   -- Да, вы не знали, сударыня, но онъ, онъ зналъ, сказалъ губернаторъ.-- Я долженъ также признаться вамъ, что, услышавъ объ этомъ, онъ разразился угрозами, и не только вызвалъ меня на дуэль, но въ порывѣ безумной любви, которую вы предвидѣли, слѣдуя голосу удивительной симпатіи -- онъ объявилъ мнѣ свое рѣшительное намѣреніе взять Кале.
   -- Теперь еще больше я могу надѣяться! сказала Діана.
   -- Не слишкомъ надѣйтесь, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ:-- потому-что, повторяю вамъ, съ-тѣхъ-поръ, какъ г-нъ д'Эксме такъ грозно разстался со мною, прошло уже два мѣсяца. Правда, въ-продолженіе этихъ двухъ мѣсяцевъ, я получалъ кой-какія извѣстія отъ своего соперника; въ концѣ ноября, онъ прислалъ мнѣ, съ строжайшею аккуратностью, деньги за свой выкупъ, но о гордой угрозѣ не было и помина.
   -- Подождите, милордъ, сказала Діана: -- г-нъ д'Эксме заплатитъ вамъ и другіе долги.
   -- Не думаю; потому-что срокъ скоро кончится.
   -- Что вы хотите сказать этимъ? спросила г-жа де-Кастро.
   -- Я объявилъ виконту д'Эксме черезъ его посланнаго, что буду ждать исполненія обѣихъ его угрозъ до перваго января 1558 года. Впрочемъ, сегодня уже тридцать-первое декабря...
   -- Что жь?.. виконту осталось еще двѣнадцать часовъ, прервала Діана.
   -- Ваша правда, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ: -- если же завтра, въ эту пору, я не получу отъ него извѣстій...
   Онъ не кончилъ фразы, какъ лордъ Дэрби въ испугѣ вбѣжалъ въ комнату.
   -- Милордъ! кричалъ онъ: -- милордъ! Я говорилъ правду: это были французы! Они хотятъ взять Кале!
   -- Перестаньте, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ, который, не смотря на свою притворную самоувѣренность, измѣнился въ лицѣ.-- Перестаньте! Этого быть не можетъ! Это ни чѣмъ не доказывается... Молва, пустой страхъ...
   -- Къ-несчастію, не молва, но сущая правда, отвѣчалъ лордъ Дэрби.
   -- Тише, Дэрби, говорите потише, сказалъ губернаторъ, подошедъ къ поручику:-- будьте нѣсколько хладнокровнѣе. Посмотримъ, въ чемъ заключается эта сущая правда?
   Лордъ Дэрби, повинуясь приказанію своего начальника, не хотѣвшаго показать своей робости передъ Діаной, продолжалъ почти шопотомъ:
   -- Французы неожиданно напали на укрѣпленіе св. Агаты, и я думаю, что теперь они уже завладѣли этимъ первымъ оплотомъ Кале, потому-что въ крѣпости вовсе не приготовлялись встрѣтить ихъ; стѣны въ безпорядкѣ, люди распущены...
   -- Однакожь, они еще далеко отъ насъ! возразилъ съ живостью лордъ Уэнтвортъ.
   -- Да, отвѣчалъ лордъ Дэрби:-- но французы могутъ дойдти, безъ всякихъ препятствій, до моста Ньёле; а мостъ Ньёле находится въ двухъ миляхъ отъ Кале.
   -- Послали вы нашимъ вспомогательное войско, Дэрби?
   -- Извините, милордъ, я послалъ безъ вашего и даже противъ вашего приказанія.
   -- И прекрасно сдѣлали, сказалъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- Но эта помощь прійдетъ очень-поздно, замѣтилъ поручикъ.
   -- По чему знать? Не надобно только бояться. Вы сейчасъ отправитесь со мною въ Ньёле. Мы заставимъ этихъ безумцевъ дорого заплатить за дерзость, и если они уже завладѣли укрѣпленіемъ св.-Агаты -- все равно, мы выгонимъ ихъ оттуда и все тѣмъ кончится!
   -- Дай Богъ! сказалъ лордъ Дэрби: -- но говорятъ, что они хорошо начали партію.
   -- Мы отъиграемся, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ.-- Не знаете ли, кто ихъ ведетъ?
   -- Не знаю; вѣроятно, г. Гизъ или, по-крайней-мѣрѣ, г. де-Неверъ. Унтер-офицеръ, который прискакалъ ко мнѣ съ извѣстіемъ о ихъ неожиданномъ появленіи, сказалъ только, что онъ издалека узналъ въ передовомъ отрядѣ вашего бывшаго плѣнника, виконта д'Эксме...
   -- Проклятіе! вскричалъ губернаторъ, сжимая кулаки: -- пойдемте, Дэрби, пойдемте скорѣе!
   Г-жа де-Кастро, съ тонкою проницательностью, которая появляется въ рѣшительныхъ случаяхъ, слышала почти все донесеніе лорда Дэрби, хотя оно было передано почти шопотомъ.
   И когда лордъ Уэнтвортъ, выходя изъ комнаты, сказалъ Діанѣ:
   -- Извините, я долженъ оставить васъ. Чрезвычайно-важное дѣло...
   Г-жа де-Кастро не дала ему досказать причины такого скораго удаленія, и сказала съ женскою насмѣшкой:
   -- Идите, милордъ; постарайтесь поправить свои надежды, такъ жестоко разбитыя. Но не забудьте двухъ вещей: во-первыхъ, самыя сильныя грезы именно тѣ, которыя чужды всякаго сомнѣнія, и во-вторыхъ, что должно всегда вѣрить слову французскаго дворянина. Еще не пришло первое января, милордъ.
   Лордъ Уэнтвортъ, взбѣшенный, ушелъ, не отвѣчая ни слова.
   

X.
Во время канонады.

   Лордъ Дэрби не ошибся въ своихъ предположеніяхъ. Вотъ что и какъ случилось:
   Войска г-на де-Невера, быстро соединившись ночью съ войсками герцога Гиза, пришли форсированнымъ маршемъ къ укрѣпленію св.-Агаты. Три тысячи стрѣлковъ, подкрѣпляемые двадцатью пятью или тридцатью кавалеристами, менѣе нежели въ часъ завладѣли этимъ укрѣпленіемъ.
   Лордъ Уэнтвортъ, прибывшій съ лордомъ Дэрби къ Ньёле, засталъ свое войско въ печальномъ видѣ: оно бѣжало черезъ мостъ, искать убѣжища во второй и лучшей оградѣ Кале.
   Лордъ Уэнтвортъ -- должно отдать ему справедливость -- послѣ минутнаго замѣшательства тотчасъ оправился. Дѣйствительно, это была высокая душа, почерпавшая великую энергію въ гордости, врожденной британскому племени.
   -- Эти французы не шутя помѣшались! сказалъ онъ простодушно лорду Дэрби.-- Но мы заставимъ ихъ дорого заплатить за безуміе. Два столѣтія назадъ, Кале цѣлый годъ держался противъ Англичанъ, и десять лѣтъ будетъ держаться при ихъ содѣйствіи. Впрочемъ, намъ не зачѣмъ употреблять большихъ усилій. Не пройдетъ недѣли, Дэрби, какъ непріятель будетъ постыдно искать себѣ спасенія въ бѣгствѣ. Онъ захватилъ все, что могъ выиграть неожиданностью. Но теперь мы постоимъ за себя и посмѣемся надъ промахомъ г-на Гиза.
   -- Не будете ли вы просить подкрѣпленія изъ Англіи? спросилъ лордъ Дэрби.
   -- Для чего? гордо спросилъ губернаторъ.-- Если сумасброды будутъ упрямиться, испанскія и англійскія войска, находящіяся во Франціи, пріидутъ къ намъ на помощь и возьмутъ Ньёле. Если же гордые побѣдители рѣшительно не захотятъ смириться, я отправлю извѣстіе въ Дувръ, и черезъ двадцать-четыре часа къ намъ явятся десять тысячь человѣкъ. Но покамѣстъ, къ-чему оказывать французамъ слишкомъ-большую честь нашимъ вниманіемъ. Девять сотъ солдатъ и крѣпкія стѣны справятся съ ними, и незваные гости не пойдутъ дальше Ньёле.
   Однакожь, на слѣдующій день, 1-го января 1558 г., Французы уже стояли на этомъ мосту, который лордъ Уэнтвортъ назначилъ для нихъ послѣднею границей. Ночью, они открыли траншею, и съ полудня картечи разбивали крѣпость Ньёле.
   При этомъ ужасномъ и правильномъ громѣ двухъ артиллерій, происходила торжественная и печальная сцена въ старомъ домѣ Пекуа.
   Изъ настоятельныхъ вопросовъ, которыми Пьеръ Пекуа осаждалъ посланнаго отъ Габріэля, читатель уже знаетъ, что Бабета не могла долго скрывать отъ двоюроднаго брата свои слезы и причину этихъ слезъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, бѣдная дѣвушка была только въ половину виновата, и мнимый Мартэнъ-Герръ долженъ былъ поправить свою ошибку, не только для Бабеты, но и для ея ребенка...
   Бабетѣ Пекуа подходилъ срокъ сдѣлаться матерью.
   Но, сознавая свою вину и ея ужасныя послѣдствія, она еще не осмѣливалась сказать Пьеру и Жану, что ея будущность уже рѣшена, что Мартэнъ-Герръ женатъ.
   Бѣдная дѣвушка не вѣрила даже своему сердцу; она говорила, что г-нъ д'Эксме не могъ обмануться, и что Богъ не наказываетъ такъ жестоко несчастное созданіе, весь грѣхъ котораго заключается только въ любви! Бабета всякій день повторяла эти простодушныя размышленія -- и надѣялась. Она надѣялась на Мартэна-Герра, надѣялась на виконта д'Эксме. Въ чемъ заключались ея надежды, она и сама не знала этого; словомъ, она надѣялась.
   Не смотря на то, молчаніе господина и слуги, молчаніе въ-продолженіе двухъ мѣсяцевъ, которые показались ей цѣлою вѣчностью, было ужаснымъ ударомъ для бѣдной Бабеты.
   Съ нетерпѣніемъ и страхомъ, она ждала первое января, этотъ послѣдній срокъ, который Пьеръ Пекуа осмѣлился назначить самому виконту д'Эксме.
   Вотъ отъ-чего извѣстіе о приближеніи французовъ къ Кале, полученное тридцагь-перваго декабря, извѣстіе сначала смутное, но потомъ ясное и опредѣленное, произвело въ Бабетѣ неизъяснимо-радостный трепетъ. Она услышала въ разговорѣ Жана съ Пьеромъ, что, вѣроятно, виконтъ д'Эксме находится въ числѣ осаждающихъ; стало быть, и Мартэнъ-Герръ также недалеко отъ войска, и Бабета имѣла причину надѣяться.
   Однакожь, на слѣдующій день, перваго января, сердце ея сжалось какимъ-то непонятнымъ страхомъ, когда Пьеръ Пекуа пригласилъ ее сойдти въ нижнюю залу, гдѣ онъ вмѣстѣ съ братомъ своимъ, Жаномъ, хотѣлъ, передъ самою Бабетой, переговорить о мѣрахъ, какія должно было имъ принять при настоящихъ обстоятельствахъ.
   Блѣдная, съ трепетомъ она явилась предъ этимъ домашнимъ трибуналомъ, состоявшимъ пзъ двухъ лицъ, которыя питали, можно сказать, родительскую любовь къ обвиненной.
   -- Садитесь, Бабета, сказалъ Пьеръ, указывая на приготовленный для нея стулъ.
   И потомъ, нѣжно, однакожь серьёзно онъ продолжалъ:
   -- Въ самомъ началѣ, Бабета, когда, уступая нашимъ настоятельнымъ требованіямъ и угрозамъ, вы признались намъ въ печальной истинѣ, помнится мнѣ, къ-сожалѣнію, что, увлеченный первымъ порывомъ гнѣва и печали, я не могъ владѣть собою и оскорбилъ васъ даже угрозами. Къ-счастію, Жанъ явился между нами посредникомъ.
   -- Богъ наградитъ его за великодушіе и снисходительность! сказала Бабета, устремивъ на своего двоюроднаго брата глаза, увлаженные слезами.
   -- Не говорите объ этомъ, Бабета, не говорите! продолжалъ Жанъ, напрасно стараясь скрыть свое волненіе: -- я поступилъ очень-просто: развѣ можно было помочь вашему горю новыми обидами?...
   -- Я хорошо повялъ это, сказалъ Пьеръ: -- притомъ же, Бабета, ваше раскаяніе и слезы тронули меня; гнѣвъ мой обратился въ сожалѣніе, сожалѣніе въ любовь, и я простилъ вамъ пятно, которымъ вы заклеймили наше имя, до-тѣхъ-поръ еще ничѣмъ не запятнанное.
   -- Господь будетъ столько же милостивъ къ вамъ самимъ, какъ вы, братецъ, были добры ко мнѣ, проговорила дрожащимъ голосомъ Бабета.
   -- И еще, Жанъ замѣтилъ мнѣ, продолжалъ Пьеръ: -- что вашему несчастію можно пособить, и что тотъ, кто вовлекъ васъ въ этотъ грѣхъ, имѣетъ право и обязанность извлечь васъ изъ пропасти.
   Бабета еще ниже опустила лицо, на которомъ выступилъ яркій румянецъ.
   Пьеръ продолжалъ:
   -- Я радовался, что твоя и наша честь можетъ возстановиться, и надѣялся; однакожь, Мартэнъ-Герръ молчалъ по-прежнему, и человѣкъ, присланный г-мъ д'Эксме, назадъ тому мѣсяцъ, въ Кале, не принесъ никакой вѣсти отъ твоего обольстителя. Но теперь французы стоятъ передъ нашими стѣнами. Виконтъ д'Эксме и его конюшій, вѣроятно, находятся также при войскѣ...
   -- Не вѣроятно, Пьеръ: скажите лучше, навѣрно! прервалъ его честный Жанъ Пекуа.
   -- Я не стану противорѣчить этому, Жанъ. Допустимъ, что г. д'Эксме и его конюшій отдѣлены отъ насъ только стѣнами и рвами, охраняющими насъ, или, вѣрнѣе, Англичанъ; въ такомъ случаѣ, если мы увидимъ виконта съ его конюшимъ, какимъ-образомъ должны мы поступить съ ними, Бабета? Какъ съ друзьями или какъ съ непріятелями?
   -- Вы лучше знаете, братецъ, что надобно дѣлать, отвѣчала Бабета, испуганная оборотомъ, какой принялъ разговоръ.
   -- Ты не угадываешь ихъ намѣреній, Бабета?
   -- Нисколько... Я жду -- вотъ и все.
   -- Итакъ, ты не знаешь, пришли они тебя спасти или покинуть, и этотъ выстрѣлъ пушки, раздающійся въ одно время съ моими словами, извѣщаетъ ли наше семейство о приходѣ освободителей, которыхъ должно благословлять, или о появленіи злодѣевъ, достойныхъ наказанія? Ты ничего не знаешь, Бабета?
   -- Увы! сказала Бабета: -- зачѣмъ вы спрашиваете меня объ этомъ, меня, бѣдную, безсмысленную дѣвушку, которая умѣетъ только молиться и покоряться.
   -- Зачѣмъ я спрашиваю, Бабета?... Послушай. Помнишь, въ какихъ чувствахъ къ Франціи и французамъ воспиталъ насъ отецъ?... Англичане всегда казались намъ не соотечественниками, но притѣснителями, и въ-продолженіе трехъ мѣсяцевъ никакая музыка не была такъ пріятна моимъ ушамъ, какъ та, которая звучитъ теперь.
   -- Да! вскричалъ Жанъ: -- эта музыка всегда дѣйствуетъ на меня, какъ призывный голосъ родины.
   -- Родина, сказалъ Пьеръ Пекуа: -- многочисленное семейство, обширное братство. Но хорошо ли жертвовать для нея другимъ братствомъ, другимъ очагомъ, другимъ семействомъ?..
   -- На что намекаете вы, Пьеръ? спросила Бабета.
   -- На то, отвѣчалъ Пьеръ:-- что въ грубыхъ, плебейскихъ, рабочихъ рукахъ твоего брата, Бабета, заключается, можетъ-быть, въ настоящую минуту судьба города Кале. Да, эти бѣдныя руки, каждый день чернѣющія отъ работы, могутъ отдать французскому королю ключъ Франціи.
   -- И не рѣшаются! вскричала Бабета, которая, дѣйствительно, всосала съ молокомъ ненависть къ ярму, наложенному на Францію иностранцами.
   -- Благородная дѣвушка! сказалъ Жанъ Пекуа.-- Да, ты была достойна нашего довѣрія.
   -- Нѣтъ, ни сердце, ни руки не поколебались бы у меня, произнесъ Пьеръ:-- если бы я могъ самъ, безъ всякой помощи, возвратить прекрасный городъ королю Генриху II, или его представителю, герцогу Гизу. Но обстоятельства заставляютъ насъ употребить посредничество г-на д'Эксме.
   -- Что жь? спросила Бабета, удивленная этою оговоркой.
   -- Послушай, продолжалъ Пьеръ: -- сколько я горжусь и считаю себя счастливымъ, что могу содѣйствовать великому подвигу нашего прежняго гостя, котораго конюшій долженъ былъ сдѣлаться моимъ братомъ, столько же я не хотѣлъ бы оказать этой чести дворянину безчувственному, который помогъ отнять у насъ честь.
   -- Онъ, виконтъ д'Эксме, такой сострадательный, такой справедливый! вскричала Бабета.
   -- Однакожь, замѣтилъ Пьеръ:-- г-въ д'Эксме, по твоему собственному признанію, Бабета, а Мартэнъ-Герръ, по внушенію своей совѣсти, знали о твоемъ несчастіи, и ты видишь, что они оба молчатъ.
   -- Но что же могъ говорить и дѣлать г-нъ д'Эксме! спросила Бабета.
   -- Онъ могъ, возвратясь въ Парижъ, прислать сюда Мартэна-Герра, и приказать ему предложить тебѣ его имя! Г-нъ д'Эксме могъ, вмѣсто человѣка, намъ незнакомаго, прислать сюда своего конюшаго, и такимъ-образомъ отдать намъ, въ одно время, и долгъ кошелька и долгъ сердца.
   -- Нѣтъ, нѣтъ; виконтъ не могъ сдѣлать этого, отвѣчала простодушная Бабета, печально покачавъ головою.
   -- Какъ? Развѣ онъ не въ правѣ приказать своему слугѣ?
   -- Къ-чему послужитъ это приказаніе? сказала Бабета.
   -- Къ-чему? вскричалъ Пьеръ Пекуа.-- Къ-чему искупать преступленіе? Къ-чему спасать доброе имя?.. Ты, право, помѣшалась, Бабета!..
   -- Увы! къ моему несчастію, я еще не дошла до этого! сказала бѣдная дѣвушка, доливаясь слезами: -- безумцы забываютъ!..
   -- Въ такомъ случаѣ, продолжалъ Пьеръ:-- еслибъ ты была въ здравомъ разсудкѣ, могла ли бы ты сказать, что г-нъ д'Эксме поступилъ хорошо, не воспользовавшись своею властію принудить обольстителя на тебѣ жениться!..
   -- Но развѣ можетъ онъ жениться на мнѣ?.. сказала Бабета.
   -- Но кто же помѣшаетъ ему? закричали Жанъ и Пьеръ въ одинъ голосъ.
   Они оба встали со своихъ мѣстъ. Бабета упала на колѣни.
   -- Простите мнѣ, еще разъ простите!.. вскричала она въ безпамятствѣ:-- я хотѣла скрыть отъ васъ... я скрывала отъ самой-себя!.. Но вы говорите мнѣ о нашей потерянной чести, о Франціи, о г-нѣ д'Эксме, объ этомъ гнусномъ Мартэнѣ-Геррѣ... Боже мой!.. Я забываю себя; голова кружится... Вы сейчасъ спрашивали, не сошла ли я съ ума?.. Въ-самомъ-дѣлѣ, мнѣ кажется, что я помѣшалась. Скажите мнѣ, не ошибаюсь ли я, не приснилось ли мнѣ, или въ-самомъ-дѣлѣ я слышала то, что сказалъ мнѣ г. д'Эксме?..
   -- Что же онъ сказалъ тебѣ! повторилъ Пьеръ, пораженный ужасомъ.
   -- Да, наканунѣ его отъѣзда, я просила его передать это кольцо Мартэну... Я не смѣла признаться виконту въ своемъ преступленіи... Однакожь, онъ, кажется, понялъ меня. И если понялъ, то какъ онъ рѣшился мнѣ сказать...
   -- Что жь? что онъ сказалъ? Докончи! вскричалъ Пьеръ Пекуа.
   -- Увы! Мартэнъ-Герръ женатъ, сказала Бабета.
   -- Несчастная! вскричалъ Пьеръ Пекуа, въ изступленіи поднявъ руки на сестру.
   -- Да, вы правы! сказала бѣдная дѣвушка задыхающимся голосомъ:-- теперь я вижу, что вы правы!
   Бабета безъ чувствъ упала на полъ.
   Жанъ схватилъ Пьера и оттолкнулъ назадъ.
   -- Что ты дѣлаешь, Пьеръ? сказалъ онъ строгимъ голосомъ.-- Не несчастную, но презрѣнную можно бить.
   -- Правда, отвѣчалъ Пьеръ Пекуа, стыдясь своего слѣпаго гнѣва, и отошелъ въ сторону, между-тѣмъ, какъ Жанъ, наклонясь къ Бабетѣ, старался привести ее въ чувство. Въ комнатѣ воцарилось продолжительное молчаніе.
   На улицѣ, почти черезъ равные промежутки времени, все еще гремѣли пушечные выстрѣлы.
   Наконецъ, Бабета открыла глаза и старалась припомнить, что вокругъ нея происходило.
   -- Что случилось? спросила она, устремивъ блуждающій взоръ на лицо склонившагося къ ней Жана Пекуа.
   Странное дѣло! Жанъ, казалось, былъ не очень печаленъ. На благородномъ его лицѣ выражались глубокая любовь и какое-то тайное удовольствіе.
   -- Добрый братъ! произнесла Бабета, протягивая къ нему руку.
   -- Надѣйтесь, Бабета, надѣйтесь! были первыя слова Жана Пекуа, обращенныя къ любимой имъ сестрѣ.
   Но въ эту минуту взоръ Бабеты остановился на мрачномъ и озабоченномъ лицѣ другаго брата, и она затрепетала, потому-что все вдругъ ожило въ ея памяти.
   -- Простите меня, Пьеръ, простите! вскричала бѣдная дѣвушка.
   Пьеръ, послушный знаку Жана Пекуа, умолявшаго его сжалиться, приблизился къ сестрѣ, поднялъ ее и, посадивъ на стулъ, сказалъ ей кроткимъ голосомъ:
   -- Успокойся, Бабета: я тебя не обвиняю. Ты много страдала. Успокойся. Повторяю тебѣ послѣ Жана: не теряй надежды!
   -- На что же я могу теперь надѣяться? сказала она.
   -- Разумѣется, поправить дѣло невозможно, но, по-крайней-мѣрѣ, можно отмстить, отвѣчалъ Пьеръ, нахмуривъ брови.
   -- Но я говорю тебѣ, шепнулъ Жанъ Бабетѣ:-- мы поправимъ дѣло и, въ то же время, отмстимъ.
   Она взглянула на него съ удивленіемъ. Но прежде, чѣмъ успѣла спросить, Пьеръ сказалъ ей съ участіемъ:
   -- Повторяю еще разъ: прощаю тебя, бѣдная сестра. Твой грѣхъ, въ сущности, не такъ великъ, потому-что подлецъ обманулъ тебя два раза. Бабета, я люблю тебя такъ же, какъ всегда любилъ.
   Бабета кинулась на руки къ брату.
   -- Но, замѣтилъ Пьеръ Пекуа, поцаловавъ сестру:-- мой гнѣвъ не угасъ, а только перешелъ на другое мѣсто. Теперь, повторяю тебѣ, онъ падаетъ на гнуснаго развратника, ненавистнаго Мартэна-Герра.
   -- Братецъ! печально произнесла Бабета.
   -- Нѣтъ, вскричалъ суровый горожанинъ:-- къ нему нѣтъ жалости! Но его господинъ, виконтъ д'Эксме, еще можетъ оправдаться. Отъ этого не пострадаютъ ни моя совѣсть, ни моя вѣрность.
   -- Видишь, я сказалъ тебѣ, Пьеръ, замѣтилъ Жанъ Пекуа.
   -- Да, Жанъ, ты не ошибся и въ этотъ разъ, какъ всегда. Я дурно судилъ объ этомъ достойномъ человѣкѣ. Теперь все объясняется. Самое молчаніе виконта происходило отъ излишней его учтивости. Зачѣмъ же такъ жестоко онъ напомнилъ намъ о невознаградимомъ несчастій? Я виноватъ, я виноватъ, когда подумаю, что, увлеченный негодованіемъ, я, быть-можетъ, измѣнилъ бы своимъ убѣжденіямъ и заставилъ любезную Францію такъ дорого заплатить за вину, которая даже не существовала.
   -- Боже мой, отъ какихъ ничтожныхъ причинъ зависятъ великія событія въ здѣшнемъ мірѣ! замѣтилъ съ важностью философа Жанъ Пекуа.-- Но, къ-счастію, еще ничто не пропало, и благодаря откровенности Бабеты, мы знаемъ теперь, что виконтъ д'Эксме по прежнему достоинъ нашей дружбы. О, я зналъ его благородное сердце... я всегда удивлялся ему, кромѣ только одного случая, когда виконтъ, услышавъ наше предложеніе отплатить за потерю Сен-Кентена, отвѣчалъ намъ нерѣшительностью... Но эту нерѣшительность онъ вознаграждаетъ теперь блистательнымъ образомъ.
   И честный ткачъ сдѣлалъ Пьеру знакъ рукою, чтобъ тотъ прислушивался къ ужасному выстрѣлу пушки, которая, казалось, ускоряла и усиливала свои удары.
   -- Жанъ, замѣтилъ Пьеръ Пекуа: -- понимаешь ли ты, что говоритъ вамъ эта канонада?
   -- Она говоритъ, что г-нъ д'Эксме не далеко отъ насъ, отвѣчалъ Жанъ.
   -- Да, братъ; но, шепнулъ Пьеръ своему двоюродному брату:-- она говоритъ еще: "помните пятое число".
   -- И мы будемъ помнить, Пьеръ, не правда ли?
   Этотъ разговоръ встревожилъ Бабету и, занятая одною постоянною мыслію, она прошептала:
   -- Господи! Они составляютъ какой-то заговоръ... Если г-нъ д'Эксме здѣсь, дай Богъ, чтобъ, по-крайней-мѣрѣ, съ нимъ не было Мартэна-Герра.
   -- Мартэна-Герра? сказалъ Жанъ, услышавъ слова Бабеты.-- О, г-нъ д'Эксме прогонитъ своего презрѣннаго слугу, и поступитъ очень-хорошо, даже для самого подлеца, потому-что мы убили бы его на первомъ его шагу въ Кале. Не правда ли, Пьеръ?
   -- Во всякомъ случаѣ, отвѣчалъ неумолимый Пьеръ: -- я его убью, если не въ Кале, то въ Парижѣ!
   -- Вотъ чего и боюсь я! вскричала Бабета: -- боюсь не за него, потому-что я не люблю его, презираю, но я боюсь за васъ, Пьеръ, за васъ, Жанъ, за васъ обоихъ, добрыхъ и чувствительныхъ!
   -- Итакъ, Бабета, сказалъ растроганный Жанъ Пекуа: -- еслибъ началась борьба между имъ и мною, ты стала бы не за него, по за меня молиться?
   -- Одинъ этотъ вопросъ -- самое жестокое наказаніе за мою вину, отвѣчала Бабета.-- Не-уже-ли, Жанъ, я могу теперь еще колебаться въ выборѣ между вами, добрымъ и кроткимъ, и Мартэномъ, этимъ низкимъ предателемъ?
   -- Благодарю! вскричалъ Жанъ:-- твои слова утѣшаютъ меня, Бабета, и повѣрь, Богъ наградитъ тебя за нихъ.
   -- По-крайней-мѣрѣ, я увѣренъ, замѣтилъ Пьеръ: -- что Богъ накажетъ виновнаго. Но еще не пришло время думать о немъ, любезный другъ, сказалъ онъ Жану.-- Мы должны еще многое приготовить, а намъ остается только три дня на эти приготовленія. Намъ надо пойдги повидаться съ друзьями, пересчитать оружіе.
   И, выходя изъ комнаты, онъ повторилъ тихимъ голосомъ:
   -- Жанъ, будемъ помнить пятое число.
   Спустя четверть часа, когда Бабета, нѣсколько успокоенная, удалилась въ свою комнату и благодарила Бога, сама не понимая за что, оружейникъ и ткачъ заботливо ходили по городу.
   Они, казалось, не думали болѣе о Мартэнѣ-Геррѣ, который, замѣтимъ мимоходомъ, очень-мало заботился, въ эту минуту, о непріятномъ положеніи, приготовленномъ ему въ Кадё, хотя даже никогда не была его нога въ этомъ городѣ.
   Между-тѣмъ, пушки все еще гремѣли и, какъ говоритъ Рабютэнъ: "то изрыгали пламя, то стрѣляли, поддерживая съ чудовищною яростію артиллерійскую бурю".
   

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

I.
Въ палаткѣ.

   Черезъ три дня послѣ этой сцены, вечеромъ, четвертаго января, Французы, на зло предсказаніямъ лорда Уэнтворта, продолжали идти впередъ, и не только перешли мостъ, но даже овладѣли поутру фортомъ Ньёле и всѣмъ оружіемъ и провіантомъ, какіе въ немъ находились.
   Въ такой позиціи, французы могли запереть дорогу всякой помощи, испанской и англійской, отправленной къ порту сухимъ путемъ.
   За такой счастливый результатъ стоило заплатить тремя днями яростной и кровопролитной битвы.
   -- Нѣтъ, это сонъ! вскричалъ гордый губернаторъ Кале, когда увидѣлъ войска бѣгущими въ безпорядкѣ къ городу, не смотря на мужественныя усилія свои удержать ихъ на прежнемъ постѣ.
   И, къ довершенію безславія, губернаторъ самъ принужденъ былъ слѣдовать за ними. Долгъ его былъ -- умереть послѣ всѣхъ.
   -- Къ-счастію, что Кале и Вьё-Шато, даже съ незначительнымъ гарнизономъ, какой остался въ нихъ, могутъ еще держаться два или три дня, сказалъ губернатору лордъ Дэрби, когда они пришли въ безопасное мѣсто.-- Укрѣпленіе Рисбанкъ и входъ съ моря еще свободны, и Англія недалеко!
   Совѣтъ, созванный лордомъ Уэнтвортомъ, дѣйствительно съ увѣренностью подтвердилъ мнѣніе, что только изъ Англіи можно ожидать помощи. Внимать голосу національной гордости было бы безразсудно. Если немедленно отправить извѣстіе въ Дувръ, сильное вспомогательное войско явится не позже, какъ на слѣдующій день, -- и Кале будетъ спасенъ.
   Лордъ Уэнтвортъ съ самоотверженіемъ принялъ это мнѣніе, и курьеръ тотчасъ отправленъ съ депешами къ губернатору Дувра.
   Послѣ того, Англичане приняли мѣры къ защитѣ Вьё-Шато, и рѣшили сосредоточить въ немъ всѣ свои силы.
   Вьё-Шато былъ самая больная сторона Кале, потому-что море, подводные камни и горсть городской милиціи могли, даже слишкомъ, сохранить фортъ Рисбанкъ.
   Между-тѣмъ, какъ осажденные готовятъ въ Кале оборону на пунктѣ, на который устремлена аттака, посмотримъ, что дѣлается внѣ города, что дѣлаютъ осажденные, и что произошло вечеромъ четвертаго числа съ виконтомъ д'Эксме, Мартэномъ-Герромъ и храбрыми ихъ рекрутами.
   Такъ-какъ они исполняютъ обязанности солдатъ, а не инженеровъ, и дѣйствуютъ не въ траншеяхъ и при осадныхъ работахъ, но въ битвѣ и на приступѣ, то теперь они, вѣроятно, отдыхаютъ. Итакъ, приподнимемъ полотно палатки, раскинутой въ сторонѣ отъ французскаго лагеря, и посмотримъ на Габріэля съ его маленькою труппою волонтёровъ.
   Картина, которую они представляли собою, была живописна и чрезвычайно-разнообразна.
   Габріэль, опустивъ голову, сидѣлъ въ углу, на срублённомъ пнѣ, погруженный въ глубокую задумчивость.
   У ногъ его Мартэнъ-Герръ чинилъ пряжку пояса, и отъ-времени-до-времени поднималъ внимательные глаза къ своему господину, не нарушая, однакожь, его молчаливой задумчивости.
   Неподалеку отъ нихъ, на постели, сдѣланной изъ шинелей, лежалъ и стоналъ раненный. Увы! это былъ несчастный Мальморъ.
   На другомъ концѣ палатки, благочестивый Лактанцій, стоя на колѣняхъ, быстро и съ жаромъ перебиралъ зерна четокъ. Лактанцій имѣлъ несчастіе уложить поутру, при взятіи форта Ньёле, трехъ собратьевъ по духу вѣры христіанской; за то, для успокоенія своей совѣсти, долженъ былъ триста разъ прочитать Отче нашъ и столько же разъ Ave Maria. Это была обыкновенная очистительная жертва, наложенная на Лактанція его духовникомъ. Раненные считались двое за одного убитаго.
   Близъ Лактанція, Ивонне, старательно вычистивъ щеткою свое платье, забрызганное грязью и покрытое пылью, выбиралъ глазами уголокъ земли не такъ мокрый, чтобъ отдохнуть, потому-что продолжительная безсонница и усталость были несогласны съ его нѣжнымъ темпераментомъ.
   Въ двухъ шагахъ отъ Ивонне, Шарфенштейнъ-дядя и Шарфенштейнъ-племянникъ дѣлали чрезвычайно-важныя вычисленія на своихъ огромныхъ пальцахъ, разсуждая о выгодахъ, какія могла доставить имъ утренняя добыча. Шарфенштейнъ-племянникъ владѣлъ необыкновеннымъ талантомъ налагать свою руку на самое дорогое оружіе, и два достойные Тевтона, съ раскраснѣвшимися лицами, заранѣе раздѣляли между собою деньги, которыя они могли выручить за эту богатую добычу.
   Остальные воины, составивъ кружокъ въ серединѣ палатки, играли въ кости, съ одушевленіемъ слѣдя за различными переходами партіи.
   Толстая пловучая свѣчка, воткнутая въ землю, освѣщала ихъ веселыя и беззаботныя лица, бросая сквозь облака смрадной копоти дрожащій свѣтъ на другія фигуры съ совершенно противоположными выраженіями, и которыя мы постарались подсмотрѣть и обрисовали въ полусвѣтѣ.
   Болѣзненный стонъ бѣднаго Мальмора, раздавшійся сильнѣе прежняго, вывелъ Габріэля изъ задумчивости. Онъ поднялъ голову и обратился къ своему конюшему.
   -- Мартэнъ-Герръ, который часъ можетъ быть теперь? спросилъ его Габріэль.
   -- Трудно сказать, отвѣчалъ Мартэнъ: -- дождливая ночь погасила всѣ звѣзды. Я думаю, теперь около шести часовъ, потому-что болѣе часу, какъ на дворѣ стоитъ самая черная ночь.
   -- Лекарь обѣщалъ тебѣ прійдти въ шесть часовъ? спросилъ Габріэль.
   -- Ровно въ шесть. Да вотъ, сударь, приподнимается дверь; вотъ и самъ лекарь.
   Виконтъ д'Эксме взглянулъ на вошедшаго и тотчасъ узналъ его. Они видѣлись только одинъ разъ, но лицо хирурга принадлежало къ числу тѣхъ, которыя нельзя позабыть, даже послѣ одной встрѣчи.
   -- Амброазъ Паре! вскричалъ Габріэль, вставая съ своего мѣста.
   -- Господинъ виконтъ д'Эксме! сказалъ Паре съ почтительнымъ поклономъ.
   -- Я не зналъ, что вы въ лагерѣ, такъ близко отъ насъ, продолжалъ Габріэль.
   -- Я всегда стараюсь находиться тамъ, гдѣ могу быть полезенъ, отвѣчалъ хирургъ.
   -- О, я узнаю васъ, благородное сердце, и я вдвойнѣ радъ вамъ сегодня, потому-что долженъ прибѣгнуть къ вашему искусству.
   -- Надѣюсь, что не для васъ? спросилъ Амброазъ Паре.-- Въ чемъ дѣло?
   -- Дѣло идетъ объ одномъ изъ моихъ людей, отвѣчалъ Габріэль:-- который ныньче утромъ, бросившись съ яростью на англійскихъ бѣглецовъ, получилъ въ плечо сильный ударъ копьемъ.
   -- Въ плечо? Можетъ-быть, это не опасно, сказалъ хирургъ.
   -- Напротивъ, я опасаюсь, отвѣчалъ Габріэль, понижая голосъ: -- потому-что одинъ изъ товарищей раненнаго, Шарфенштейнъ, вотъ этотъ самый, такъ грубо и неловко постарался вынуть древко копья, что переломилъ его, и желѣзо осталось въ ранѣ.
   Амброазъ Паре сдѣлалъ гримасу, бывшую дурнымъ предзнаменованіемъ.
   -- Посмотримъ, сказалъ онъ, однакожь, съ своимъ всегдашнимъ спокойствіемъ.
   Паре подвели къ постели больнаго. Всѣ солдаты встали и окружили хирурга, бросивъ кто игру, кто вычисленія, кто щетку. Одинъ только Лактанцій продолжалъ бормотать въ углу.
   Амброазъ Паре, откинувъ бѣлье, которымъ было обернуто плечо Мальмора, и внимательно разсмотрѣвъ рану, покачалъ головою сомнительно и съ неудовольствіемъ, но потомъ сказалъ громко:
   -- Опасаться нечего.
   -- Гм! проговорилъ Мальморъ.-- Если нечего, такъ завтра я могу драться?
   -- Не думаю, отвѣчалъ Амброазъ Паре, вкладывая зондъ въ рану.
   -- Эге! Оно немножко больно!.. сказалъ Мальморъ.
   -- Я думаю, отвѣчалъ хирургъ -- надо потерпѣть, любезный другъ.
   -- На счетъ этого не безпокойтесь, замѣтилъ Мальморъ.-- До-сихъ-поръ еще сносно. Не будетъ ли больнѣе, когда вы станете вынимать эту проклятую занозу?
   -- Нѣтъ, потому-что вотъ она, сказалъ торжествующій Амброазъ Паре, показывая Мальмору желѣзо, вынутое изъ плеча.
   -- Очень обязали, г-нъ хирургъ, учтиво сказалъ Мальморъ.
   Шопотъ удивленія и изумленія былъ наградою Амброазу Паре за его искусную операцію.
   -- Какъ! уже все кончено? сказалъ Габріэль.-- Это невѣроятно?
   -- Надо согласиться, замѣтилъ съ улыбкою Амброазъ: -- что раненный не робокъ.
   -- И что операторъ -- не ученикъ! сказалъ позади солдатъ человѣкъ, котораго, при всеобщемъ безпокойствѣ, никто не замѣтилъ, когда онъ вошелъ въ палатку.
   При этомъ знакомомъ голосѣ, всѣ почтительно разступились.
   -- Г-нъ герцогъ Гизъ! сказалъ Паре, узнавъ главнокомандующаго.,
   -- Да, отвѣчалъ герцогъ: -- г-нъ Гизъ, изумленный и восхищенный вашимъ искусствомъ. Клянусь своимъ патрономъ, святымъ Францискомъ, сейчасъ я видѣлъ ословъ-медиковъ, которые надѣлали нашимъ солдатамъ гораздо-больше зла своими инструментами, нежели Англичане оружіемъ. Но вы, любезный другъ, вынули этотъ осколокъ такъ свободно, какъ сѣдой волосъ... и я васъ еще не знаю! Какъ ваше имя?
   -- Амброазъ Паре, отвѣчалъ хирургъ.
   -- И такъ, Амброазъ Паре, продолжалъ герцогъ Гизъ: -- отвѣчаю вамъ за вашу будущность, но только съ условіемъ...
   -- Позволите, г-въ герцогъ, узнать это условіе?
   -- Если я получу рану или ушибъ, что весьма-возможно, особенно теперь, вы возьметесь пользовать меня и будете лечить меня такъ же просто, какъ этого бѣдняка.
   -- Исполню ваше условіе, г-нъ герцогъ, отвѣчалъ Амброазъ: -- всѣ люди равны передъ страданіемъ.
   -- Гм! вы постараетесь, чтобъ въ случаѣ, о которомъ я говорю, замѣтилъ Францискъ Лотарингскій:-- они также были равны передъ исцѣленіемъ.
   -- Теперь, надѣюсь, г-нъ герцогъ позволитъ мнѣ заняться перевязкою раны этого больнаго, сказалъ хирургъ.-- Еще другіе раненные ждутъ сегодня моей помощи.
   -- Продолжайте свое дѣло, г-нъ Амброазъ Паре, и не обращайте на меня вниманія, отвѣчалъ герцогъ Гизъ.-- Я поспѣшу самъ освободить отъ нашихъ записныхъ эскулаповъ и прислать къ вамъ паціентовъ сколько возможно. Притомъ, мнѣ еще надобно поговорить съ господиномъ д'Эксме.
   Амброазъ Паре немедленно началъ перевязывать рану Мальмора.
   -- Еще разъ благодарю васъ, г-нъ хирургъ, сказалъ ему раненный:-- но извините, если и я попрошу васъ еще объ одной услугѣ.
   -- Чего хотите вы, герой? спросилъ амброазъ.
   -- Вотъ чего, г-нъ хирургъ, отвѣчалъ Мальморъ: -- теперь я больше не чувствую въ своемъ тѣлѣ этой проклятой палки, такъ жестоко терзавшей меня и, кажется, я почти здоровъ...
   -- Да, почти, сказалъ Амброазъ Паре, стягивая перевязку.
   -- Итакъ, не потрудитесь ли вы сказать г-ну д'Эксме, что если завтра пойдутъ драться, я совершенно могу участвовать въ сраженіи.
   -- Вамъ идти завтра въ сраженіе! вскричалъ Амброазъ Паре.-- Но вы не думаете о томъ, что говорите!
   -- Очень думаю, печально отвѣчалъ Мальморъ.
   -- Несчастный, сказалъ хирургъ: -- но я предписываю вамъ по-крайней-мѣрѣ восемь дней совершеннаго спокойствія; восемь дней не вставать съ постели, быть на діэтѣ!
   -- Діэта пищи -- это еще не бѣда, замѣтилъ Мальморъ: -- но діэта битвы... Умоляю васъ, г-въ хирургъ...
   -- Вы помѣшались! продолжалъ Амброазъ Паре:-- если вы только встанете -- схватите горячку и вы пропали. Я назначилъ восемь дней и не сбавлю ни полчаса.
   -- Гм! проворчалъ Мальморъ:-- въ восемь дней кончится осада, и мнѣ во все это время валяться на боку!
   -- Вотъ молодецъ! сказалъ герцогъ Гизъ, слышавшій этотъ странный разговоръ.
   -- Мальморъ всегда былъ таковъ, съ улыбкою замѣтилъ Габріэль: -- и я попрошу васъ, герцогъ, приказать, чтобъ его перенесли въ походный госпиталь и держали тамъ подъ присмотромъ, потому-что, услышавъ шумъ какой-нибудь схватки, онъ готовъ встать съ постели, не смотря ни на какія запрещенія.
   -- Что жь, дѣло очень-простое, сказалъ герцогъ Гизъ:-- велите товарищамъ Мальмора перенести его въ больницу.
   -- Вотъ въ этомъ и затрудненіе, отвѣчалъ Габріэль:-- можетъ-быть, мнѣ будутъ нужны люди нынѣшней ночью.
   -- А! произнесъ герцогъ, съ удивленіемъ смотря на виконта д'Эксме.
   -- Если угодно, г. д'Эксме, сказалъ Амброазъ Паре, окончившій перевязку: -- я пришлю двухъ своихъ помощниковъ съ носилками взять этого раненнаго воителя.
   -- Благодарю васъ и принимаю ваше предложеніе, сказалъ Габріэль: -- Поручаю Мальмора вашему бдительному вниманію.
   Мальморъ закричалъ въ отчаяніи.
   Амброазъ Паре простился съ герцогомъ Гизомъ и вышелъ. Люди г-на д'Эксме, по знаку, сдѣланному Мартэномъ-Герромъ, удалились на конецъ палатки, и Габріэль остался, нѣкоторымъ образомъ, безъ свидѣтелей съ главнымъ распорядителемъ осады.
   

II.
Маленькія лодки являются спасать большіе корабли.

   Виконтъ д'Эксме, оставшись почти наединѣ съ герцогомъ Гизомъ, сказалъ ему:
   -- И такъ, герцогъ, довольны ли вы мною?
   -- Да, другъ, отвѣчалъ Францискъ Лотарингскій:-- да, я доволенъ тѣмъ, что уже сдѣлано, по, признаюсь, меня безпокоитъ то, что предстоитъ намъ сдѣлать. Это самое безпокойство и заставило меня выйдти изъ своей палатки, бродить по лагерю и искать у васъ ободренія и мудраго совѣта.
   -- Развѣ случилось что новое? спросилъ Габріэль.-- Результатъ, кажется, превзошелъ наши надежды. Черезъ четыре дня, вы завладѣете обоими щитами Кале. Защитники самаго города и Вьё-Шато не въ состояніи держаться долѣе двухъ сутокъ.
   -- Правда, сказалъ герцогъ: -- но вѣдь они будутъ держаться двое сутокъ, а этого времени довольно имъ, чтобъ погубить насъ и спасти себя.
   -- Въ этомъ позвольте мнѣ сомнѣваться, г-нъ герцогъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Нѣтъ, другъ мой, старая опытность не обманываетъ меня, возразилъ герцогъ Гизъ.-- Одинъ непредвиденный ударъ, одинъ случай, который не подлежитъ человѣческимъ вычисленіямъ -- и наше предпріятіе рушится. Вѣрите ли мнѣ?
   -- Объясните, сказалъ Габріэль съ улыбкою, вовсе не соотвѣтствовавшею печальному тону, съ какимъ герцогъ высказалъ свою мысль.
   -- Я объясню вамъ въ двухъ словахъ, и даже на вашемъ планѣ. Слушайте.
   -- Слушаю, сказалъ Габріэль.
   -- Странная и смѣлая попытка, къ которой ваша юношеская пылкость увлекла мое благоразумное честолюбіе, сказалъ герцогъ: -- имѣла свое возможное основаніе въ увѣренности на разъединеніе и страхъ англійскаго гарнизона. Кале нельзя взять, положимъ такъ, но его можно захватить въ-расплохъ. И на эту мысль разсчитывала наша безумная смѣлость, не правда ли?
   -- И до-сихъ-поръ событія не обманули нашихъ разсчетовъ, замѣтилъ Габріэль.
   -- Безъ сомнѣнія нѣтъ, отвѣчалъ герцогъ Гизъ: -- и вы доказали, Габріэль, что умѣете судить о людяхъ такъ же хорошо, какъ понимаете вещи, и что вы такъ же искусно изучили лорда Уэнтворта, какъ и внутренность города. Лордъ Уэнтвортъ не уклонился ни отъ одного изъ вашихъ предположеній. Онъ думалъ, что девятьсотъ человѣкъ и грозные аванпосты достаточно могутъ заставить насъ раскаяться въ своей смѣлой попыткѣ. Онъ считалъ васъ слишкомъ-ничтожными, не удостоилъ призвать себѣ на помощь ни одного полка ни съ континента, ни изъ Англіи. Благодаря этой самонадѣянной безпечности, мы взяли фортъ св. Агаты почти мгновенно, и фортъ Ньёле въ три дня счастливой битвы...
   -- Такъ-что, сказалъ весело Габріэль: -- еслибъ теперь Англичане или Испанцы, ихъ соотечественники или союзники, пришли сухимъ путемъ на помощь, то встрѣтили бы, вмѣсто дружескихъ пушекъ лорда Уэнтворта, грозныя баттареи герцога Гиза.
   -- И стали бы отъ нихъ на почтительной дистанціи, замѣтилъ съ улыбкою герцогъ Гизъ, раздѣлявшій веселость молодаго человѣка.
   -- Что жь, кажется, мы завладѣли важнымъ пунктомъ? спросилъ Габріэль.
   -- Развѣ я сомнѣваюсь въ этомъ! сказалъ герцогъ:-- но, къ-несчастію, это одинъ только пунктъ, и притомъ не самый важный. Мы заперли внѣшнимъ вспомогательнымъ силамъ Кале одну изъ дорогъ, которая привела бы ихъ къ воротамъ города. Но есть еще другія ворота, другая дорога.
   -- Какая, г-нъ герцогъ? спросилъ Габріэль, подавая видъ, будто хочетъ ее вспомнить.
   -- Взгляните на эту карту, передѣланную маршаломъ Строцци съ плана, который вы дали ему, сказалъ главнокомандующій.-- Кале можетъ получить помощь съ двухъ сторонъ: изъ форта Ньёле, защищаемаго рвами и насыпями...
   -- Но кто же станетъ теперь защищать отъ насъ эти насыпи? прервалъ Габріэль.
   -- Конечно, никто, продолжалъ герцогъ Гизъ:-- но тамъ, близъ моря, охраняемый Океаномъ, болотами и подводными камнями, тамъ, видите ли, есть фортъ Рисбанкъ, или, если угодно, восьмиугольная башня, которая начальствуетъ надъ портомъ и отворяетъ и замыкаетъ его для кораблей. Стоитъ послать извѣстіе въ Дувръ, и черезъ нѣсколько часовъ англійскіе корабли доставятъ и вспомогательное войско и провіантъ, съ которыми городъ можетъ держаться въ-продолженіе многихъ лѣтъ. Итакъ, городъ охраняется фортомъ Рисбанкъ, а море защищаетъ фортъ Рисбанкъ. И знаете ли, Габріэль, какое распоряженіе сдѣлалъ лордъ Уэнтвортъ послѣ несчастной для него битвы?
   -- Очень-хорошо знаю, спокойно отвѣчалъ виконтъ д'Эксме.-- Лордъ Уэнтвортъ, по единогласному мнѣнію совѣта, тотчасъ послалъ въ Дувръ извѣстіе, къ-несчастію, очень-поздно, и надѣется получить завтра, въ это самое время, помощь, въ необходимости которой, наконецъ, убѣдили его обстоятельства.
   -- И послѣ? спросилъ Гизъ.
   -- Признаюсь, г-нъ герцогъ, я не вижу, что будетъ далѣе, отвѣчалъ Габріэль:-- я не владѣю даромъ божескаго предвидѣнія.
   -- Здѣсь довольно человѣческой дальновидности, замѣтилъ Францискъ-Лотарингскій:-- и такъ-какъ ваша остановилась на половинѣ дороги, я поведу васъ далѣе.
   -- Удостойте меня, герцогъ, вразумить, что можетъ случиться, по вашему мнѣнію, сказалъ Габріэль, поклонившись.
   -- Дѣло очень-простое, отвѣчалъ герцогъ.-- Осажденные, получивъ, въ случаѣ крайней необходимости, помощь отъ цѣлой Англіи, могутъ завтра же выставить противъ насъ, при Вьё-Шато, силы, превосходящія насъ, непоколебимыя. Если, притомъ, мы будемъ стоять твердо, Ардръ, Гамъ, Сен-Кентень, всѣ Испанцы и Англичане, находящіеся во Франціи, соединятся, какъ снѣгъ зимою, въ одну массу въ окрестностяхъ Кале, и потомъ, чувствуя свою многочисленность, въ свою очередь осадятъ насъ. Положимъ даже, что они не вдругъ отнимутъ у насъ фортъ Ньёле, однакожь, они возьмутъ фортъ св. Агаты. Этого довольно, и они могутъ насъ громить съ двухъ сторонъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, это была бы ужасная катастрофа, спокойно сказалъ Габріэль.
   -- И, однакожь, она весьма-возможна! произнесъ герцогъ Гизъ, въ отчаяніи склонившись головою на руку.
   -- Впрочемъ, г-нъ герцогъ, вѣроятно, вы думали о средствахъ предупредить эту страшную катастрофу?
   -- Боже мой! Я только объ этомъ и думаю! сказалъ герцогъ Гизъ.
   -- И что жь? пебрежно спросилъ Габріэль.
   -- Я думаю, что намъ осталось только одно средство: завтра, во что бы ни стало, сдѣлать отчаянный приступъ къ Вьё-Шато. Вѣроятно, еще ничего не будетъ приготовлено къ завтрашнему дню, не смотря на то, что вся нынѣшняя ночь пройдетъ въ самыхъ быстрыхъ работахъ; но больше рѣшиться не на что, и притомъ, выбрать это послѣднее средство все-гаки благоразумнѣе, нежели ждать прихода вспомогательныхъ силъ изъ Англіи. Французская ярость, какъ говорятъ въ Италіи, дойдетъ, можетъ-быть, въ своемъ чудовищномъ стремленіи до своей цѣли у этихъ неприступныхъ стѣнъ.
   -- Она разобьется объ эти стѣны, холодно возразилъ Габріэль.-- Простите откровенности, но мнѣ кажется, что въ настоящую минуту французская армія не такъ сильна и не такъ слаба, чтобъ рѣшаться на невозможное. На васъ, герцогъ, лежитъ тяжелая, страшная отвѣтственность. Вѣроятно, что, потерявъ половину своихъ людей, мы будемъ изгнаны окончательно. Какъ, въ такомъ случаѣ, думаетъ поступить герцогъ Гизъ?
   -- Не подвергать себя, по-крайней-мѣрѣ, совершенному пораженію, печально сказалъ Францискъ-Лотарингскій:-- удалиться изъ этихъ проклятыхъ стѣнъ съ остаткомъ своего войска, и беречь его на лучшіе дни для короля и отечества.
   -- Побѣдитель при Мецѣ и Ранти ударитъ отбой! вскричалъ Габріэль.
   -- Все-таки это лучше, нежели упорствовать при пораженіи, какъ, на-примѣръ, коннетабль въ день св. Лорана, сказалъ герцогъ Гизъ.
   -- Все равно, замѣтилъ Габріэль: -- ударъ этотъ будетъ разрушителенъ и для славы Франціи и для вашей славы.
   -- Развѣ я не знаю этого? вскричалъ герцогъ Гизъ.-- Вотъ что значитъ успѣхъ и счастіе! Еслибъ мнѣ удалось -- я былъ бы герой, великій геній, полубогъ. Если я упаду, меня назовутъ умомъ поверхностнымъ и пустымъ, скажутъ, что я заслужилъ стыдъ своего паденія. Одна и та же попытка заслужила бы названіе грандіозной и изумительной, еслибъ она счастливо кончилась, и она же влечетъ на меня ропотъ Европы и отложитъ на дальній срокъ или даже уничтожитъ въ зародышѣ всѣ мои предположенія, всѣ надежды. Вотъ отъ чего зависитъ въ мірѣ бѣдное честолюбіе!
   Герцогъ замолчалъ чрезвычайно встревоженный. Настало продолжительное безмолвіе, которое Габріэль съ намѣреніемъ остерегался нарушить: онъ хотѣлъ, чтобъ Гизъ собственными опытными глазами измѣрилъ всѣ страшныя трудности своего положенія.
   Потомъ, замѣчая, что герцогъ по-прежнему погруженъ въ мрачное раздумье, Габріэль рѣшился прервать молчаніе.
   -- Я вижу васъ, герцогъ, сказалъ онъ: -- въ одну изъ минутъ сомнѣнія, которое находитъ на величайшихъ дѣятелей посреди ихъ величайшихъ предпріятій. Позвольте, однакожь, одно замѣчаніе. Нѣтъ, высокій геній, подобный вамъ, совершенный полководецъ, подобный тому, съ которымъ я теперь имѣю честь говорить, не рѣшится, не обдумавъ сперва, на столь важное предпріятіе. Еще въ Парижѣ, еще въ Луврѣ предвидѣны всѣ малѣйшія подробности, всѣ самыя невѣроятныя случайности. Вы заранѣе нашли развязку всѣхъ запутанныхъ обстоятельствъ и лекарство для всѣхъ золъ. Какъ же теперь вы еще колеблетесь?
   -- Боже мой! сказалъ герцогъ Гизъ: -- я думаю, что вашъ энтузіазмъ, ваша юношеская самоувѣренность околдовали и ослѣпили меня, Габріэль.
   -- Герцогъ!.. сказалъ съ упрекомъ виконтъ д'Эксме.
   -- О, не поражайте меня, другъ! Я всегда удивлялся вашей мысли, великой и патріотической. Но дѣйствительность любитъ убивать именно самыя прекрасныя грезы. По-крайней-мѣрѣ, помнится мнѣ, что я не соглашался на крайность, въ которую мы теперь поставлены, и вы разрушили мои возраженія.
   -- И какимъ образомъ, г. герцогъ? спросилъ Габріэль.
   -- Вы обѣщали мнѣ, сказалъ Гизъ: -- что если въ нѣсколько дней мы овладѣемъ фортами св. Агаты и Ньёле, ваши союзники помогутъ намъ захватить фортъ Рисбанкъ, и такимъ образомъ Кале будетъ лишенъ всякаго подкрѣпленія какъ со стороны моря, такъ и съ материка. Да, Габріэль, я помню это, и вы должны помнить свое обѣщаніе.
   -- И что же? сказалъ виконтъ д'Эксме съ совершеннымъ спокойствіемъ.
   -- Надежды обманули васъ, не правда ли? Ваши друзья, оставшіеся въ Кале, какъ водится, не сдержали слова. Они еще не увѣрены въ нашей побѣдѣ; они боятся, и покажутся тогда только, когда мы не будемъ больше въ нихъ нуждаться.
   -- Извините, герцогъ. Кто сказалъ вамъ это? спросилъ Габріэль.
   -- Само ваше молчаніе. Теперь настало мгновеніе, въ которое ваши тайные союзники должны бы служить намъ и могли бы спасти насъ. И, между-тѣмъ, они не трогаются съ мѣста и вы молчите. Изъ всего этого я заключаю, что вы не разсчитываете больше на нихъ и что должно отказаться отъ этой помощи.
   -- Еслибъ г. герцогъ зналъ меня получше, замѣтилъ Габріэль: -- онъ зналъ бы также, что я не люблю говорить, когда могу дѣйствовать.
   -- Какъ! вы все еще надѣетесь? сказалъ герцогъ Гизъ.
   -- Да, герцогъ, потому-что я живъ, отвѣчалъ Габріэль съ выраженіемъ важнымъ и печальнымъ.
   -- Итакъ, фортъ Рисбанкъ...?
   -- Необходимо будетъ принадлежать вамъ, если я не умру.
   -- Но, Габріэль, необходимо взять его завтра, завтра утромъ.
   -- И мы возьмемъ его завтра утромъ, спокойно отвѣчалъ Габріэль: -- если только, повторяю вамъ, я не буду убитъ; но въ противномъ случаѣ, вы не будете въ правѣ сдѣлать упрекъ въ несдержаніи своего слова тому, кто пожертвовалъ своею жизнію, чтобъ сдержать свое обѣщаніе.
   -- Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ: -- на какой поступокъ вы рѣшаетесь? Идти противъ смертельной опасности, бороться съ безумнымъ случаемъ? Нѣтъ, я не хочу, я не хочу этого! Франція слишкомъ нуждается въ людяхъ, подобныхъ вамъ.
   -- Не безпокойтесь, герцогъ, отвѣчалъ Габріэль: -- если опасность и велика, то также высока и цѣль, къ которой я стремлюсь, и моя игра стоитъ, чтобъ я рисковалъ. Думайте только о томъ, какъ воспользоваться ея послѣдствіями, и предоставьте мнѣ располагать своими средствами. Я отвѣчаю только за себя, вы отвѣчаете за всѣхъ.
   -- Скажите по-крайней-мѣрѣ, что могу я сдѣлать, чтобъ помочь вамъ? сказалъ герцогъ Гизъ.-- Какое участіе вы предоставляете мнѣ въ своихъ планахъ?
   -- Еслибъ, г. герцогъ, ныньче вечеромъ вы не пожаловали въ эту палатку, отвѣчалъ Габріэль: -- я намѣревался идти въ вашу для нѣкоторыхъ предложенй...
   -- Говорите, говорите, съ живостію сказалъ Францискъ-Лотарингскій.
   -- Завтра, пятаго числа, на разсвѣтѣ, то-есть въ восемь часовъ, -- январьскія ночи длинны, -- потрудитесь поставить кого-нибудь изъ своихъ, разумѣется, человѣка надежнаго, на мысъ, съ котораго виденъ Фортъ Рисбанкъ. Если на немъ по-прежнему будетъ развѣваться англійское знамя, рѣшайтесь на отчаянный приступъ, задуманный вами, потому-что я палъ, или, другими словами, умеръ.
   -- Умеръ! вскричалъ герцогъ Гизъ.-- Не сказалъ ли я, Габріэль, что вы погубите себя!
   -- И въ такомъ случаѣ не теряйте времени на сожалѣніе обо мнѣ, сказалъ молодой человѣкъ.-- Пускай только у васъ будетъ все приготовлено къ вашему послѣднему усилію, и я молю Бога даровать вамъ успѣхъ. Идите впередъ и сражайтесь! Помощь явится изъ Англіи не раньше полудня; вамъ остается четыре часа героизма, чтобъ доказать предъ отступленіемъ, что французы столько же безстрашны, какъ и благоразумны.
   -- Однакожь, Габріэль, скажите мнѣ по-крайней-мѣрѣ, есть ли у васъ какая-нибудь надежда на успѣхъ?
   -- Да, есть; объ этомъ не заботьтесь, г. герцогъ. Оставайтесь спокойнымъ и терпѣливымъ, какъ человѣкъ съ сильнымъ характеромъ. Не дѣлайте слишкомъ-скоро сигнала къ приступу; не бросайтесь прежде необходимости въ эту невѣрную крайность. Наконецъ, прикажите маршалу Строцци и его инженерамъ продолжать осадныя работы, и ваши солдаты и артиллеристы дождутся благопріятной минуты для приступа, если въ восемь часовъ вы увидите французское знамя на фортѣ Рисбанкъ.
   -- Французское знамя на фортѣ Рисбанкъ! вскричалъ герцогъ Гизъ.
   -- Откуда одинъ видъ его, я думаю, заставитъ воротиться корабли, которые пріидутъ изъ Англіи.
   -- Я согласенъ съ вами, сказалъ Гизъ: -- но, другъ мой, какъ всего этого достигнуть?
   -- Умоляю васъ, герцогъ, не спрашивайте моей тайны, сказалъ Габріэль.-- Еслибъ вы узнали мой планъ, можетъ-быть, вы захотѣли бы удержать меня. Но теперь некогда обдумывать и сомнѣваться. Притомъ же, я своимъ поступкомъ не нанесу стыда ни арміи, ни вамъ. Люди, которыхъ я выбралъ себѣ, всѣ до одного волонтеры, нанятые мною, и потому прошу васъ оставить мнѣ полную свободу. Я желаю выполнить свой планъ безъ всякой помощи -- или умереть.
   -- Къ-чему такая гордость? спросилъ герцогъ Гизъ.
   -- Нѣтъ, это не гордость, но я хочу достойнымъ образомъ отплатить за неоцѣнимую милость, обѣщанную мнѣ вами въ Парижѣ, и которой, надѣюсь, вы не забыли.
   -- О какой неоцѣнимой милости говорите вы, Габріэль? сказалъ герцогъ Гизъ.-- У меня хорошая память, особенно для своихъ друзей. Но, къ стыду своему, признаюсь, что на этотъ разъ она измѣнила мнѣ...
   -- Однакожь, для меня это обстоятельство весьма-важно, господинъ-герцогъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Вотъ чего я просилъ отъ вашей благосклонности: если бы вамъ сдѣлалось извѣстно, что Франція обязана взятіемъ Кале единственно мнѣ, содѣйствовавшему или оружіемъ или идеей къ исполненію этого предпріятія, я просилъ васъ не свидѣтельствовать объ этомъ публично, потому-что такая честь принадлежитъ вамъ, какъ главному предводителю, но только объявить королю Генриху II объ участіи, которое, подъ вашимъ начальствомъ, я принималъ въ побѣдѣ. И вы обнадежили меня, что я получу эту награду.
   -- Какъ! и на эту неслыханную милость вы намекали, Габріэль? спросилъ герцогъ Гизъ.-- Могъ ли я забыть о ней! Но, другъ мой, это не награда, но долгъ справедливости, и, тайно или публично, по вашему желанію, я всегда готовь и долженъ признать и засвидѣтельствовать ваши заслуги.
   -- Мое честолюбіе не простирается далѣе, сказалъ Габріэль.-- Пусть король только узнаетъ о моихъ стараніяхъ: въ его рукахъ есть награда, которая для меня выше всѣхъ почестей и всякаго счастія въ мірѣ.
   -- Королю будетъ извѣстно все, что вы для него сдѣлали, Габріэль.-- Чѣмъ еще я могу быть вамъ полезенъ?
   -- Я попрошу господина герцога еще о нѣкоторыхъ услугахъ.
   -- Говорите, сказалъ Гизъ.
   -- Во-первыхъ, продолжалъ Габріэль:-- въ нынѣшнюю ночь, мнѣ надобно имѣть пароль, чтобъ, въ какомъ бы то часу ни было, я могъ выйдти изъ лагеря съ своими людьми.
   -- Скажите только: Кале и Шарль, и часовые пропустятъ васъ.
   -- Во-вторыхъ, сказалъ Габріэль:-- если я паду, а вы кончите свое предпріятіе съ успѣхомъ, осмѣливаюсь напомнить вамъ, что госпожа Діана де-Кастро, дочь короля, находится теперь въ темницѣ у лорда Уэнтворта, и имѣетъ самыя законныя права на ваше благородное покровительство.
   -- Я не забуду своего долга какъ человѣкъ и какъ дворянинъ, отвѣчалъ Францискъ-Лотарингскіи.-- Далѣе?
   -- Наконецъ, сказалъ виконтъ д'Эксме: -- въ нынѣшнюю ночь, я обязался заплатить значительный долгъ одному изъ рыбаковъ, живущему на здѣшнемъ берегу, по имени Ансельму. На случай, если Ансельмъ погибнетъ вмѣстѣ со мною, я написалъ старику Эліо, управляющему моимъ имѣніемъ, чтобъ онъ позаботился о существованіи и поддержаніи семейства рыбака, бѣднаго семейства, для котораго Ансельмъ былъ единственною подпорою. Для большей вѣрности, я попрошу господина-герцога присмотрѣть за исполненіемъ моихъ распоряженій, и буду чрезвычайно обязанъ ему.
   -- Просьба ваша будетъ исполнена, сказалъ герцогъ Гизъ.-- И все?
   -- Все, господинъ-герцогъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Еще одна просьба: если мы не увидимся болѣе, вспоминайте обо мнѣ иногда съ сожалѣніемъ, и говорите обо мнѣ съ нѣкоторымъ уваженіемъ и королю и госпожѣ де-Кастро, которая, можетъ-быть, станетъ сожалѣть меня. Теперь я больше не удерживаю васъ, господинъ-герцогъ. Прощайте.
   Гизъ всталъ съ своего мѣста.
   -- Прогоните, другъ, эти мрачныя мысли, сказалъ онъ.-- Оставляю васъ съ таинственнымъ проектомъ, хотя, должно сказать правду, онъ безпокоитъ меня и до восьми часовъ утра едва-ли дастъ мнѣ сомкнуть глаза. Впрочемъ, какое-то предчувствіе говоритъ мнѣ, что мы увидимся, и я не прощаюсь съ вами, Габріэль.
   -- Благодарю за предсказаніе! произнесъ д'Эксме.-- Если вы увидите меня, то увидите въ Кале, французскомъ городѣ.
   -- И въ такомъ случаѣ, замѣтилъ герцогъ Гизъ: -- вы будете въ правѣ гордиться, что извлекли изъ великой опасности честь Франціи и мою собственную честь.
   -- Маленькія лодки, герцогъ, спасаютъ иногда большіе корабли, сказалъ Габріэль.
   Герцогъ Гизъ сталъ на порогѣ палатки, въ послѣдній разъ дружески пожалъ руку виконту д'Эксме и въ задумчивости возвратился въ свой лагерь.
   

III.
Подъ пологомъ черной ночи.

   Проводивъ Гиза до дверей, Габріэль возвратился на свое прежнее мѣсто и сдѣлалъ издали знакъ Мартэну-Герру, который тотчасъ всталъ и вышелъ изъ палатки, не нуждаясь, по-видимому, въ дальнѣйшихъ объясненіяхъ.
   Черезъ четверть часа, конюшій воротился; за нимъ шелъ человѣкъ худощавый, одѣтый очень-бѣдно.
   Мартэнъ приблизился къ своему господину, снова погруженному въ размышленія. Прочіе товарищи, бывшіе въ палаткѣ, одни играли, другіе спали, кому что нравилось.
   -- Вотъ, сударь, человѣкъ, о которомъ я говорилъ, сказалъ Мартэнъ.
   -- А, хорошо, отвѣчалъ Габріэль.-- Это вы рыбакъ Ансельмъ? прибавилъ онъ, обращаясь къ вошедшему.
   -- Точно такъ, сударь; я рыбакъ Ансельмъ, отвѣчалъ незнакомецъ.
   -- И Мартэнъ говорилъ вамъ объ услугѣ, которой мы ожидаемъ отъ васъ? спросилъ виконтъ д'Эксме.
   -- Говорилъ, сударь; я совершенно готовъ.
   -- Но мой конюшій долженъ былъ, однакожь, предупредить васъ, продолжалъ Габріэль: -- что въ этой экспедиціи вы будете, вмѣстѣ съ нами, жертвовать жизнію.
   -- О, замѣтилъ рыбакъ: -- объ этомъ напрасно было бы и говорить. Я хорошо зналъ это, даже лучше, нежели вашъ конюшій.
   -- И, однакожь, вы пришли? сказалъ Габріэль.
   -- Готовый къ вашимъ услугамъ, замѣтилъ Ансельмъ.
   -- Хорошо, другъ! Это признакъ смѣлаго сердца.
   -- Или несчастной жизни, прибавилъ рыбакъ.
   -- Что вы хотите сказать? спросилъ Габріэль.
   -- Клянусь Пречистою Богородицей, сказалъ Ансельмъ:-- всякій день я пренебрегаю смертью, чтобъ наловить сколько-нибудь рыбы, и очень-часто возвращаюсь съ пустыми руками. Значитъ, съ моей стороны небольшая заслуга, если сегодня я жертвую своимъ тощимъ тѣломъ для васъ, обѣщающаго, въ случаѣ моей смерти, обезпечить судьбу моей жены и троихъ моихъ ребятишекъ.
   -- Да, отвѣчалъ Габріэль:-- но опасность, которой вы подвергаете себя ежедневно, сомнительна и неизвѣстна. Вы никогда по пускаетесь въ лодкѣ въ сильную бурю. Въ нынѣшній разъ, опасность очевидна и вѣроятна.
   -- Да, только безумецъ пускается въ море въ такую ночь, сказалъ рыбакъ:-- но это ваше дѣло, и я ни за что тутъ не отвѣчаю. Вы заранѣе заплатили мнѣ за мою барку и за мое тѣло, и вамъ остается только поставить большую восковую свѣчку передъ образомъ Богородицы, если доѣдемъ мы здравы и невредимы.
   -- Но если мы даже благополучно достигнемъ до мѣста, продолжалъ Габріэль: -- еще не кончится этимъ ваше дѣло. Исполнивъ должность гребца, вы, въ случаѣ надобности, должны будете сражаться, положивъ весла, взяться за оружіе. Вмѣсто одной опасности, васъ ожидаютъ двѣ.
   -- Хорошо, сказалъ Ансельмъ:-- не слишкомъ пугайте меня. Я готовъ повиноваться. Вы обезпечиваете жизнь тѣхъ, которые дороги моему сердцу, и я отдаю вамъ свою жизнь. Мы сторговались -- и нечего толковать.
   -- На-счетъ своей жены и своихъ дѣтей останьтесь спокойны, сказалъ виконтъ д'Эксме: -- они не будутъ нуждаться. Я уже писалъ объ этомъ своему управляющему Эліо, и самъ герцогъ Гизъ обѣщалъ позаботиться объ исполненіи моихъ предписаній.
   -- Больше я ничего и не требую, отвѣчалъ рыбакъ: -- вы великодушны; еслибъ даже не дали мнѣ ничего, кромѣ этой суммы, которая въ настоящее время вывела меня изъ затруднительнаго положенія, повѣрьте, я не сталъ бы просить у васъ остальнаго. Но если я доволенъ вами, надѣюсь, что и вы останетесь довольны мною.
   -- Скажите, могутъ ли четырнадцать человѣкъ помѣститься въ вашей лодкѣ? спросилъ Габріэль.
   -- Въ ней помѣщалось до двадцати, сударь.
   -- Вамъ нужны руки, которыя помогали бы грести, не такъ ли?
   -- Это на что? сказалъ Ансельмъ.-- Я одинъ справлюсь съ рулемъ и парусомъ, если только устоитъ парусъ.
   -- У насъ есть Амброзіо, Пилльтруссъ и Ландри, замѣтилъ Мартэнъ-Герръ:-- которые гребутъ такъ искусно, какъ-будто-бы всю жизнь только этимъ и занимались, и я самъ управляю веслами такъ же хорошо, какъ своими руками.
   -- Значитъ, съ такими товарищами я заживу знатнымъ бариномъ! весело сказалъ Ансельмъ.-- Мартэнъ не сказалъ мнѣ только объ одномъ: куда мы причалимъ?
   -- Къ форту Рисбанкъ, отвѣчалъ виконтъ д'Эксме.
   -- Къ форту Рисбанкъ!.. Къ форту Рисбанкъ, сказали вы? вскричалъ изумленный Ансельмъ.
   -- Да; что вы скажете на это? спросилъ Габріэль.
   -- Ничего, отвѣчалъ рыбакъ:-- скажу только, что это мѣсто неприступное и что я никогда не кидалъ тамъ якоря. Это голый утесъ.
   -- И вы отказываетесь везти нась туда? сказалъ Габріэль.
   -- Нисколько, и хотя я не совсѣмъ знакомъ съ этимъ мѣстомъ, однакожь сдѣлаю все, что могу. Отецъ мой, природный рыбакъ, говаривалъ мнѣ: "не должно никогда повелѣвать ни рыбой, ни покупателями". И я поведу васъ къ форту Рисбанкъ, если только буду въ состояніи. Славная прогулка!
   -- Къ которому часу намъ надобно приготовиться? спросилъ Габріэль.
   -- Кажется, вы хотѣли быть тамъ къ четыремъ часамъ? замѣтилъ Ансельмъ.
   -- Между четырьмя и пятью, не раньше.
   -- Итакъ, отъ мѣста нашей отправки до Рисбанка надобно считать два часа плаванія; главное, намъ не должно утомлять себя понапрасну въ морѣ. Да еще на переходъ отсюда до бухты положимъ часъ ходьбы -- всего три часа.
   -- Въ такомъ случаѣ, мы выйдемъ изъ лагеря въ часъ пополуночи, сказалъ Габріэль.
   -- Именно такъ, замѣтилъ Ансельмъ.
   -- Теперь мнѣ должно предупредить своихъ людей, сказалъ Габріэль.
   -- Дѣлайте, что вамъ надобно, сударь, отвѣчалъ рыбакъ: -- я попрошу васъ только позволить мнѣ заснуть до часу. Я уже простился съ домашними; лодка осторожно скрыта и крѣпко привязана канатомъ. Значитъ, мнѣ не за чѣмъ отлучаться.
   -- Отдохните, Ансельмъ, сказалъ Габріэль: -- вы успѣете еще порядочно измучиться въ нынѣшнюю ночь. Теперь, Мартэнъ-Герръ, поди увѣдомить своихъ товарищей.
   -- Эй, вы, игроки и сонные! закричалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Что тамъ? сказали они, вскочивъ съ своихъ мѣстъ и окружая конюшаго.
   -- Благодарите виконта: черезъ часъ, мы отправимся въ экспедицію, сказалъ Мартэнъ.
   -- Хорошо! Знатно! Прекрасно! вскричали хоромъ волонтёры.
   Мальморъ тоже присоединилъ свое радостное "ура!" къ этимъ непритворнымъ знакамъ удовольствія.
   Но въ ту же минуту вошли четыре помощника Амброаза Паре съ извѣстіемъ, что имъ приказано перенести раненнаго въ походный госпиталь.
   Мальморъ началъ громко кричать, но, не обращая вниманія на его ропотъ и сопротивленіе, его положили на носилки. Напрасно Мальморъ засыпалъ своихъ товарищей самыми жестокими упреками, называлъ ихъ дезертирами и предателями, которые идутъ безъ него сражаться: его вынесли изъ палатки.
   -- Теперь намъ остается, сказалъ Мартэнъ-Герръ:-- сдѣлать нѣкоторыя распоряженія и назначить каждому изъ насъ свою роль и свое мѣсто.
   -- А на какое дѣло мы пойдемъ? спросилъ Пилльтруссъ.
   -- Дѣло идетъ о маленькомъ приступѣ, отвѣчалъ Мартэнъ.
   -- О, въ такомъ случаѣ, я иду первый на крѣпость! вскричалъ Ивонне.
   -- Хорошо! сказалъ конюшій.
   -- Нѣтъ, это несправедливо! возразилъ Амброзіо.-- Ивонне всякій разъ бросается прежде всѣхъ въ опасность, какъ-будто онъ одинъ только имѣетъ на нее право!
   -- Оставьте его, сказалъ виконтъ д'Эксме, вмѣшавшись въ разговоръ.-- Въ опасной высадкѣ, на которую мы рѣшаемся, я думаю, легче всѣхъ будетъ тому, кто будетъ впереди. Чтобъ доказать это, я останусь послѣднимъ.
   -- Эге, такъ Ивонне попался на удочку! вскричалъ Амброзіо съ громкимъ смѣхомъ.
   Мартэнъ-Герръ распредѣлилъ, что каждый обязанъ дѣлать на дорогѣ, въ лодкѣ, или во время приступа. Амброзіо, Пилльтруссу и Ландри поручено было грести; словомъ, были приняты въ соображеніе всѣ обстоятельства, какія можно было предвидѣть, для избѣжанія всякихъ недоразумѣній.
   Лактанцій отвелъ на минуту Мартэна-Герра въ сторону.
   -- Какъ вы думаете, прійдется ли намъ убить кого-нибудь?
   -- Не знаю навѣрное; впрочемъ, это очень-возможно, отвѣчалъ Мартэнъ.
   -- Благодарю васъ, сказалъ Лактанцій: -- въ такомъ случаѣ, я заранѣе отмолюсь за троихъ или четверыхъ убитыхъ и за столько же раненныхъ.
   Когда все было улажено, Габріэль велѣлъ своимъ людямъ отдохнуть часъ или два, и обѣщалъ самъ разбудить ихъ во-время.
   -- Да, я съ удовольствіемъ отдохну немного, сказалъ Ивонне: -- мои бѣдные нервы ужасно устали сегодня вечеромъ, и притомъ у меня должна быть свѣжая голова, когда я дерусь.
   Черезъ нѣсколько минутъ, въ палаткѣ были слышны только правильное всхрапыванье солдатъ и монотонныя молитвы Лактанція.
   Скоро замолкъ и этотъ послѣдній шумъ: Лактанцій заснулъ, побѣжденный сномъ.
   Одинъ только Габріэль не спалъ и думалъ.
   Черезъ часъ, онъ безъ шума разбудилъ по-одиначкѣ каждаго изъ своихъ людей. Они встали, вооружились и вышли изъ палатки и лагеря.
   При словахъ Кале и Шарль, тихо произнесенныхъ Габріэлемъ, часовые пропустили его безъ всякаго затрудненія.
   Маленькій отрядъ, слѣдуя за рыбакомъ Аисельмомъ, прошелъ деревню и отправился вдоль по берегу. Никто не говорилъ ни слова. Слышны были только плачъ вѣтра и стопъ отдаленнаго моря.
   Ночь была черная и туманная. Ни одна живая душа не встрѣчалась на дорогѣ нашимъ безстрашнымъ путникамъ. Но еслибъ даже они встрѣтились кому, онъ, можетъ-быть, не увидѣлъ бы ихъ, а если бы даже увидѣлъ въ такую пору, въ такой темнотѣ, онъ, навѣрное, принялъ бы ихъ за призраки.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Внутри города также въ эту минуту не спалъ одинъ человѣкъ. Это былъ лордъ Уэнтвортъ, губернаторъ.
   И, однакожь, разсчитывая на помощь, которую надѣялся онъ получить завтра изъ Дувра, лордъ Уэнтвортъ ушелъ къ себѣ въ комнату, сколько-нибудь отдохнуть. Дѣйствительно, онъ не спалъ трое сутокъ, дѣйствуя -- должно отдать ему справедливость -- съ неутомимою храбростію въ мѣстахъ самыхъ опасныхъ, являясь на всѣхъ пунктахъ, гдѣ его присутствіе было необходимо.
   Вечеромъ, четвертаго января, онъ еще осмотрѣлъ брешь стараго замка, самъ поставилъ часовыхъ и сдѣлалъ смотръ городской милиціи, на которую была возложена легкая оборона форта Рисбанкъ.
   Но, при всей усталости и тишинѣ, лордъ Уэнтвортъ не могъ заснуть.
   Какой-то смутный, глупый страхъ безпрестанно заставлялъ его приподниматься на постели.
   Однакожь, всѣ предосторожности были приняты. Непріятель физически не могъ аттаковать ночью незначительную брешь Вьё-Шато. Что же касается другихъ пунктовъ, они находились въ совершенной безопасности, охраняемые болотами и Океаномъ.
   Все это лордъ Уэнтвортъ передумалъ тысячу разъ и, однакожь, онъ не могъ уснуть.
   Онъ смутно чувствовалъ ночью, что вокругъ города носится грозная опасность, невидимый непріятель.
   И непріятель этотъ былъ не маршалъ Строцци, не герцогъ де-Неверъ, даже не Францискъ Гизъ.
   Кто же былъ этотъ непріятель? Не-уже-ли прежній его плѣнникъ, котораго нѣсколько разъ замѣчалъ съ высоты городскихъ насыпей лордъ Уэнтвортъ въ пылу отчаянныхъ схватокъ? Неуже-ли, дѣйствительно, этотъ непріятель -- виконтъ д'Эксме, безумецъ, влюбленный въ г-жу де-Кастро?
   Смѣшной соперникъ для губернатора, управляющаго неприступнымъ городомъ Кале!
   Какъ бы то ни было, но лордъ Уэнтвортъ не могъ ни преодолѣть, ни объяснить себѣ смутнаго страха.
   Но онъ чувствовалъ этотъ страхъ и не спалъ.
   

IV.
Между двумя безднами.

   Фортъ Рисбанкъ, иначе названный Восьміугольною-Башнею, построенъ, какъ мы уже сказали, при входѣ въ гавань Кале передъ дюнами, и лежитъ огромною массою чернаго гранита на другой, такой же мрачной и огромной массѣ утеса. Море въ сильную бурю плескалось объ утесъ, но никогда не достигало волнами до подножія башни.
   Въ ночь съ четвертаго на пятое января 1558 г., около четырехъ часовъ утра, море сильно бушевало, издавая продолжительные и страшные вопли, и было похоже на душу безпокойную и безнадежную.
   Минуту спустя послѣ того, какъ часовой, стоявшій въ караулѣ отъ двухъ до четырехъ часовъ, смѣнился на платформѣ башни другимъ часовымъ, которому была очередь стоять отъ четырехъ до шести часовъ -- человѣческій крикъ, какъ-будто вырвавшійся изъ мѣднаго рта, смѣшался съ вѣчною жалобой Океана, но такъ, что этотъ крикъ рѣзко отличался отъ шквала.
   Новый часовой задрожалъ, началъ прислушиваться, и, узнавъ, этотъ странный крикъ, положилъ на стѣну самострѣлъ. Потомъ, убѣдившись, что ни одинъ глазъ не замѣчаетъ за нимъ, онъ приподнялъ сильною рукою каменную будку и вытащилъ изъ-подъ нея связку веревокъ, изъ которой образовалась длинная узловатая лѣстница, и прикрѣпилъ ее къ желѣзнымъ скобкамъ, вколоченнымъ въ зубцы башни. Наконецъ, крѣпко связавъ одни съ другими отдѣльные куски веревокъ, онъ перекинулъ ихъ черезъ зубцы, и двѣ тяжелыя свинцовыя пули скоро дотянули конецъ лѣстницы до утеса, на которомъ стояла крѣпость. Лѣстница была длиною въ двѣсти двѣнадцать футовъ, а фортъ Рисбанкъ возвышался на двѣсти пятнадцать футовъ.
   Едва часовой окончилъ свои таинственныя приготовленія, ночной патруль показался на верху каменной лѣстницы, ведущей на платформу.
   Но патруль засталъ часоваго исправно-стоящимъ у будки, спросилъ у него пароль, получилъ отвѣтъ и прошелъ далѣе, ничего не замѣтивъ.
   Часовой ждалъ нѣсколько спокойнѣе. Первая четверть пятаго часа уже прошла.
   На морѣ, послѣ двухъ часовъ борьбы и сверхъчеловѣческихъ усилій, лодка съ четырнадцатью смѣльчаками наконецъ пристала къ утесу рисбанкскаго форта. Деревянная лѣстница, поставленная къ этому утесу, доходила до первой рытвины камня, въ которой могли стоя помѣститься пять или шесть человѣкъ.
   Смѣлые пловцы одинъ за другимъ поднялись по этой лѣстницѣ, и, не останавливаясь въ рытвинѣ, продолжали взбираться наверхъ, единственно при помощи ногъ и рукъ, и хватались за каждую неровность утеса.
   Они торопились достигнуть до основанія башни. А ночь была черная, скала скользкая, ногти ихъ ломались о камень, пальцы были въ крови. Одинъ изъ смѣльчаковъ оступился; онъ былъ не въ состояніи удержаться, покатился и упалъ въ море. Къ-счастію, послѣдній изъ четырнадцати пловцовъ былъ еще въ лодкѣ, которую онъ напрасно старался привязать канатомъ, прежде нежели рѣшился всходить на лѣстницу.
   Человѣкъ, упавшій со скалы, не испустилъ ни малѣйшаго крика при своемъ паденіи, и приплылъ прямо къ лодкѣ. Другой протянулъ къ нему руку, и не смотря на то, что лодка сильно качалась подъ его ногами, невредимо вытащилъ утопавшаго.
   -- Какъ! это Мартэнъ-Герръ? спросилъ человѣкъ, находившійся въ лодкѣ, узнавъ его въ темнотѣ.
   -- Я, сударь, отвѣчалъ конюшій.
   -- Какъ поскользнулся ты, неловкій? сказалъ Габріэль.
   -- Хорошо еще, что это случилось со мною, а не съ другимъ, замѣтилъ Мартэнъ.
   -- Отъ-чего?
   -- Другой, пожалуй, еще закричалъ бы, отвѣчалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Ну, если ужь судьба прислала тебя ко мнѣ, продолжалъ Габріэль:-- помоги мнѣ обвить веревку вокругъ этого толстаго корня. Глупо я сдѣлалъ, отпустивъ Ансельма и прочихъ.
   -- Корень не удержитъ, сударь, сказалъ Мартэнъ:-- вѣтеръ сломитъ его, и мы оба пропали вмѣстѣ съ лодкой.
   -- Но больше нечего дѣлать, отвѣчалъ виконтъ д'Эксме: -- итакъ, будемъ лучше дѣлать, а не разсуждать.
   Когда они привязали лодку, Габріэль сказалъ конюшему:
   -- Ну, поднимайся.
   -- Я пойду послѣ васъ. Кто подержитъ для васъ лѣстницу?
   -- Поднимайся, говорю тебѣ! повторилъ Габріэль, нетерпѣливо топнувъ ногою.
   Спорить и церемониться было никогда. Мартэнъ-Герръ вскарабкался до углубленія, и оттуда поддерживалъ сверху, всѣми силами, концы лѣстницы, по которой, въ свою очередь, взбирался Габріэль.
   Онъ еще не сталъ на послѣднюю ступеньку, какъ страшная волна качнула лодку, разорвала канатъ и унесла ее въ море вмѣстѣ съ лѣстницей.
   Габріэль непремѣнно бы погибъ, еслибъ Мартэнъ, рискуя погибнуть за одно съ нимъ, не склонился къ пропасти и движеніемъ болѣе быстрымъ нежели мысль не схватилъ своего господина за воротникъ камзола. Потомъ съ силою, которую придаетъ отчаяніе, смѣлый конюшій невредимо поднялъ Габріэля на утесъ.
   -- Ты въ свою очередь спасъ меня, храбрый Мартэнъ, сказалъ Габріэль.
   -- Да, но лодка далеко! замѣтилъ конюшій.
   -- Велика бѣда! за нее заплачено! отвѣчалъ Габріэль, стараясь беззаботностью скрыть свое безпокойство.
   -- Все равно, сказалъ благоразумный Мартэнъ-Герръ, качая головою:-- если вашъ другъ не стоитъ на часахъ, если лѣстница не виситъ съ башни или если веревки оборвутся подъ нашею тяжестью, если платформа занята отрядомъ, который сильнѣе нашего -- вся наша надежда, все наше спасеніе пропали съ этою лодкой.
   -- Что жь, тѣмъ лучше! сказалъ Габріэль:-- теперь намъ остается или побѣдить или умереть!
   -- Хорошо! отвѣчалъ Мартэнъ съ равнодушною и геройскою простотою.
   -- Пора! сказалъ Габріэль:-- товарищи наши, вѣроятно, дошли до основанія башни, потому-что я не слышу больше никакого шума. Догонимъ ихъ. На этотъ разъ, Мартэнъ, держись осторожно, и не опускай одной руки, пока не ухватишься крѣпко другою.
   -- Будьте спокойны, постараюсь, отвѣчалъ Мартэнъ.
   Они начали подниматься, и черезъ десять минутъ, преодолѣвъ безчисленныя трудности и опасности, присоединились къ своимъ двѣнадцати спутникамъ, которые, столпившись на скалѣ, съ заботливостью ждали ихъ у форта Рисбанкъ.
   Оставалось нѣсколько минутъ до пяти часовъ.
   Габріэль съ неизъяснимою радостью примѣтилъ веревочную лѣстницу, висѣвшую на утесѣ.
   -- Видите, друзья, сказалъ онъ тихимъ голосомъ своей командѣ:-- насъ ожидаютъ на верху. Благодарите Бога, потому-что намъ не должно больше оглядываться: море унесло барку. Итакъ, впередъ! Да будетъ Богъ нашимъ спасителемъ.
   -- Аминь! сказалъ Лактанцій.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, рѣшительные были тѣ люди, которые окружали Габріэля! Предпріятіе, до-сихъ-поръ дерзкое, сдѣлалось теперь почти безумнымъ, и между-тѣмъ, при ужасномъ извѣстіи, что имъ не оставалось болѣе никакого убѣжища, ни одинъ изъ товарищей виконта д'Эксме не тронулся съ мѣста.
   При мерцаніи, упадающемъ съ неба самаго мрачнаго, Габріэль внимательно смотрѣлъ на ихъ мужественныя лица и нашелъ ихъ совершенно безстрастными.
   -- Впередъ! повторили смѣльчаки за Габріэлемъ.
   -- Помните ли вы условленный порядокъ? спросилъ виконтъ д'Эксме.-- Прежде всѣхъ пойдетъ Ивонне, за нимъ Мартэнъ-Герръ, потомъ остальные, по порядку; я останусь позади всѣхъ. Надѣюсь, что веревки и узлы этой лѣстницы крѣпки!
   -- Желѣзная веревка, сказалъ Амброзіо:-- мы уже испытали ее, сударь; она такъ же легко сдержитъ тридцать, какъ четырнадцать человѣкъ.
   -- Поднимайся, храбрый Ивонне! произнесъ виконтъ д'Эксме:-- тебѣ предстоитъ не совсѣмъ безопасная роль въ этомъ предпріятіи. Иди смѣло!
   -- Въ смѣлости, сударь, у меня нѣтъ недостатка, сказалъ Ивонне:-- особенно, когда вокругъ меня бьетъ барабанъ и гремятъ пушки. Но, признаться, я не привыкъ ни къ безмолвному приступу, ни къ зыбкимъ веревкамъ, и очень-радъ идти впереди прочихъ.
   -- Скромный предлогъ получить почетное мѣсто, замѣтилъ Габріэль, не желавшій входить въ опасный споръ.-- Итакъ, безъ разговоровъ! Хотя вѣтеръ и море заглушаютъ наши слова, однакожь должно дѣйствовать, а не говорить. Впередъ, Ивонне! Помните, что только на сто-пятидесятой ступенькѣ позволено отдохнуть. Готовы ли? Ружье за спиной, шпага въ зубахъ?.. Смотрите вверхъ, а не внизъ! помните Бога, но не опасность. Впередъ!
   Ивонне сталъ ногою на первую ступеньку.
   Пробило пять часовъ. Второй ночной патруль прошелъ мимо часоваго, стоявшаго на платформѣ.
   Тогда четырнадцать безстрашныхъ человѣкъ медленно и безмолвно начали одинъ за другимъ взбираться по легкой лѣстницѣ. Пока Габріэль, поднимавшійся послѣднимъ, былъ еще невысоко отъ земли, опасность казалась небольшою; но по мѣрѣ того, какъ они подвигались впередъ и ихъ живая кисть колебалась, качаемая вѣтромъ, опасность возрастала болѣе и болѣе.
   Величественное и ужасное зрѣлище представляли ночью, при воплѣ шквала, эти безмолвные четырнадцать человѣкъ, четырнадцать демоновъ, ползущихъ по черной стѣнѣ, на вершинѣ которой ожидала ихъ смерть возможная, а внизу -- смерть неизбѣжная.
   На сто-пятидесятомъ узлѣ, Ивонне остановился. Другіе сдѣлали то же.
   Условлено было отдохнуть столько времени, чтобъ каждый прочиталъ два раза Отче нашъ и два Аve.
   Мартэнъ-Герръ, кончивъ молитву, съ ужасомъ увидѣлъ, что Ивонне не трогается съ мѣста. Мартэнъ, думая, что онъ ошибся и упрекая себя въ пустомъ страхѣ, началъ въ третій разъ Pater и въ третій разъ Ave.
   Но Ивонне по-прежнему оставался неподвиженъ.
   Тогда Мартэнъ-Герръ -- хотя имъ оставалось только сто шаговъ до платформы и говорить было бы опасно -- Мартэнъ-Герръ рѣшился ударить Ивонпё по ногамъ, и сказалъ:
   -- Иди же!
   -- Не могу, сказалъ Ивонне задыхающимся голосомъ.
   -- Не можешь, несчастный! Отъ-чего? спросилъ задрожавъ Мартэнъ.
   -- У меня кружится голова, сказалъ Ивонне.
   Холодный потъ выступилъ зернами на лбу Мартэна-Герра.
   Съ минуту онъ не зналъ, на что рѣшиться. Если Ивонне упадетъ, Онъ увлечетъ всѣхъ своимъ паденіемъ. Спускаться внизъ не менѣе опасно. Мартэнъ не смѣлъ принять на себя никакой отвѣтственности въ такомъ ужасномъ положеніи, и ограничился только тѣмъ, что, наклонившись къ слѣдовавшему за нимъ Ансельму, сказалъ ему:
   -- Ивонне дурно.
   Ансельмъ задрожалъ, подобно Мартэну, и сказалъ, въ свою очередь, Шарфенштейну, своему сосѣду:
   -- Ивонне дурно.
   И каждый, вынувъ на минуту свой кинжалъ, стиснутый зубами, говорилъ слѣдовавшему за нимъ товарищу:
   "Ивонне дурно -- Ивонне дурно!" до-тѣхъ-поръ, пока эта роковая новость не дошла, наконецъ, до Габріэля, который, услышавъ ее, поблѣднѣлъ и задрожалъ какъ всѣ прочіе.
   

V.
Убійственное вліяніе, которое Арно дю-Тилль даже въ своемъ отсутствіи обнаруживаетъ на бѣднаго Мартэна-Герра.

   Габріэль находился между тремя опасностями. Подъ нимъ стонало море и ужаснымъ голосомъ, казалось, призывало добычу. Передъ нимъ двѣнадцать человѣкъ, испуганныхъ, окаменѣлыхъ, не могли подвинуться ни впередъ, ни назадъ и загораживали ему дорогу къ третьей опасности -- къ англійскимъ ружьямъ и копьямъ, можетъ-быть, ожидавшимъ его наверху.
   Ужасающая смерть окружала со всѣхъ сторонъ эту зыбкую лѣстницу.
   Къ-счастію, Габріэль былъ не изъ числа людей, которые долго задумываются даже между двумя безднами, и въ минуту рѣшился, какъ ему поступить.
   Не спрашивая у себя, не измѣнитъ ли ему рука и не разобьетъ ли онъ себѣ черепа объ утесы, онъ ухватился за боковую веревку, повисъ на ней и началъ взбираться наверхъ. Изумительная сила рукъ и души спасла Габріэля. Онъ опередилъ двѣнадцать человѣкъ, Которые висѣли на лѣстницѣ, благополучно добрался до Ивонне и, наконецъ, уперся ногами о ступеньку, рядомъ съ Мартэномъ-Герромъ.
   -- Пойдешь ли ты впередъ? сказалъ д'Эксме отрывистымъ и повелительнымъ тономъ, обращаясь къ Ивонне.
   -- У меня... кружится... голова, отвѣчалъ несчастный, у котораго щелкали зубы и поднялись дыбомъ волосы.
   -- Пойдешь ли ты впередъ? повторилъ виконтъ д'Эксме.
   -- Невозможно!.. сказалъ Ивонне.-- Я чувствую, что если руки и ноги соскользнутъ со ступеньки, за которую онѣ уцѣпились... я упаду.
   -- Увидимъ! сказалъ Габріэль.
   Онъ поднялся до пояса Ивонне и воткнулъ ему въ спину конецъ кинжала.
   -- Чувствуешь ли ты остріе кинжала? спросилъ Габріэль.
   -- Да... Сжальтесь... мнѣ страшно!.. сжальтесь!..
   -- Клинокъ острый и тонкій, продолжалъ Габріэль съ удивительнымъ хладнокровіемъ.-- При малѣйшемъ движеніи, онъ вопьется. Послушай, Ивонне! Мартэнъ-Герръ пойдетъ впереди тебя; я останусь сзади. Если ты не будешь слѣдовать за Мартэномъ, клянусь Богомъ, ты не упадешь и не уронишь прочихъ: я приколю тебя кинжаломъ къ стѣнѣ и буду держать до-тѣхъ-поръ, пока они всѣ не пройдутъ надъ твоимъ трупомъ.
   -- О, сжальтесь, г. виконтъ! я буду повиноваться! вскричалъ Ивонне, вылеченный отъ страха другимъ сильнѣйшимъ страхомъ.
   -- Мартэнъ, сказалъ виконтъ д'Эксме: -- поднимайся.
   Мартэнъ-Герръ, въ свою очередь, ухватился обѣими руками за боковую веревку и сталъ выше всѣхъ на лѣстницѣ.
   -- Иди, сказалъ Габріэль.
   Послушный конюшій началъ смѣло подыматься, и бѣдный Ивонне забылъ головную боль и послѣдовалъ за конюшимъ впереди Габріэля, который по-прежнему грозилъ ему кинжаломъ, держась на лѣстницѣ только ногами и лѣвою рукою.
   Такъ четырнадцать человѣкъ прошли остальныя полтораста ступеней.
   -- Чортъ возьми! подумалъ Мартэнъ-Герръ, когда разстояніе, которое отдѣляло его отъ вершины башни, значительно уменьшилось и возвратило веселость конюшему: -- чортъ возьми! виконтъ нашелъ сильное лекарство противъ головокруженія!..
   Голова Мартэна, занятая этою веселою мыслію, поровнялась съ краемъ платформы.
   -- Наши? спросилъ у Мартэна незнакомый голосъ.
   -- Свои! отвѣчалъ конюшій.
   -- Давно бы пора, отвѣчалъ часовой.-- Черезъ пять минутъ пойдетъ третій патруль.
   -- Тѣмъ лучше; мы встрѣтимъ его, отвѣчалъ Мартэнъ, и торжественно уперся колѣномъ о каменный край платформы.
   -- А какъ зовутъ тебя? вдругъ вскричалъ часовой, стараясь въ темнотѣ разсмотрѣть его лицо.
   -- Мартэнъ-Герръ...
   При этихъ словахъ, Пьеръ Пекуа (потому-что онъ стоялъ на часахъ) не далъ конюшему опереться другимъ колѣномъ и въ бѣшенствѣ столкнулъ его локтемъ съ платформы. Несчастный полетѣлъ въ пропасть.
   -- Господи! сказалъ только бѣдный Мартэнъ-Герръ, и онъ упалъ безъ крика, стараясь съ послѣднимъ, благороднымъ усиліемъ взять направленіе вкось отъ лѣстницы, чтобъ не увлечь за собою товарищей и своего господина...
   Ивонне, шедшій за Мартэномъ, снова почувствовавъ у себя подъ ногами твердую землю, сдѣлался смѣлѣе, первый вскарабкался на платформу; за нимъ поднялись Габріэль и всѣ другіе.
   Пьеръ Пекуа не представилъ имъ никакого сопротивленія. Онъ стоялъ безчувственный, окаменѣлый.
   -- Негодяй! сказалъ виконтъ д'Эксме, схвативъ его сильною рукою и наклонивъ къ землѣ: -- какая безумная злость овладѣла тобою? Что тебѣ сдѣлалъ Мартэнъ-Герръ?
   -- Мнѣ? Ничего, отвѣчалъ глухимъ голосомъ оружейникъ.-- Но Бабетѣ, моей сестрѣ!..
   -- Да, я забылъ! вскричалъ Габріэль, пораженный словами Пьера.-- Бѣдный Мартэнъ!.. Но вѣдь не онъ... Нельзя спасти Мартэна?
   -- Спасти, когда онъ упалъ на скалу съ высоты двухъ-сотъ пятидесяти футовъ! сказалъ Пьеръ Пекуа съ злобнымъ хохотомъ.
   -- Перестаньте, г. виконтъ; подумайте лучше, какъ бы вамъ теперь спасти себя и своихъ товарищей.
   -- Моихъ товарищей, отца и Діану! подумалъ молодой человѣкъ, которому эти слова напомнили о его обязанностяхъ и опасностяхъ его положенія.-- Все равно! громко сказалъ Габріэль: -- мой бѣдный Мартэнъ!..
   -- Теперь не время оплакивать преступника, прервалъ Пьеръ Пекуа.
   -- Преступника! Говорю тебѣ, что онъ не виноватъ, и докажу это. Но покамѣстъ еще не пришло время... Вы сказали правду, Пьеръ. Скажите, расположены ли вы служить намъ, какъ прежде? спросилъ Габріэль оружейника.
   -- Я преданъ Франціи и вамъ, виконтъ, отвѣчалъ Пьеръ Пекуа.
   -- Что же остается намъ дѣлать? спросилъ Габріэль.
   -- Сейчасъ пойдетъ ночной патруль, состоящій изъ четырехъ человѣкъ. Ихъ надобно схватить и связать, отвѣчалъ горожанинъ.
   -- Но, прибавилъ онъ: -- выжидать ихъ некогда: вотъ они.
   Пьеръ Пекуа еще не успѣлъ произнести послѣднія слова, какъ городской патруль дѣйствительно показался на лѣстницѣ, ведущей изъ внутренней части башни на платформу. Малѣйшій крикъ дозорныхъ испортилъ бы все предпріятіе. Къ-счастію, Шарфенштейны, дядя и племянникъ, люди отъ природы очень-любопытные, уже прохаживались около лѣстницы. Патрульные не успѣли даже вскрикнуть, какъ широкая ладонь зажала ротъ каждому изъ нихъ и смѣло опрокинула ихъ на спину.
   Пилльтруссъ и еще двое прибѣжали на помощь къ Шарфенштейнамъ, и безъ всякаго труда завязали ротъ и обезоружили четверыхъ стражей, приведенныхъ въ изумленіе отъ такой неожиданности.
   -- Начало недурно! сказалъ Пьеръ Пекуа.-- Теперь надобно обезпечить себя отъ другихъ часовыхъ и потомъ смѣло отправиться къ гауптвахтамъ. Ихъ двѣ, но бояться нечего: вы не встрѣтите легіоновъ. Притомъ же, половина городской милиціи, приготовленная Жаномъ и мною, предана французамъ и прійметъ ихъ сторону. Я пойду предупредить ихъ о вашемъ успѣхѣ, а вы между-тѣмъ расправитесь съ этими часовыми. Когда я возвращусь сюда, мои слова уже произведутъ три четверти дѣйствія.
   -- Я очень благодарилъ бы васъ, Пекуа, сказалъ Габріэль: -- еслибъ не смерть Мартэна-Герра... Впрочемъ, это преступленіе было для васъ дѣломъ справедливости.
   -- Еще разъ, г. д'Эксме, предоставьте судить объ этомъ грѣхѣ Богу и моей совѣсти, сурово отвѣчалъ строгій горожанинъ.-- Теперь прощайте. Дѣйствуйте съ своей стороны такъ же, какъ я буду дѣйствовать.
   Слова Пьера Пекуа сбылись почти совершенно. Часовые большею частію были на сторонѣ Франціи; только одинъ изъ нихъ думалъ-было сопротивляться, но его связали и такимъ образомъ лишили всякой возможности вредить. Когда оружейникъ, сопровождаемый Жаномъ Пекуа и нѣкоторыми изъ своихъ надежныхъ друзей, воротился на платформу, вся верхняя часть крѣпости Рисбанкъ уже находилась во власти виконта д'Эксме.
   Оставалось только овладѣть гауптвахтою, и Габріэль, надѣясь на вспомогательный отрядъ, приведенный Пьеромъ Пекуа, отправился туда, не теряя ни минуты.
   Удивленіе и замѣшательство часовыхъ, застигнутыхъ врасплохъ, содѣйствовали успѣху. Большая часть изъ тѣхъ, которые, по рожденію или для какихъ-либо интересовъ, держались Англіи, беззаботно спали въ такую раннюю пору на походныхъ койкахъ, и прежде, нежели успѣли образумиться, уже были захвачены.
   Шумъ (потому-что еще не завязалось битвы) продолжался нѣсколько минутъ. Друзья братьевъ Пекуа кричали: "Да здравствуетъ Генрихъ II! Да здравствуетъ Франція!" Равнодушные приверженцы нейтралитета, какъ водится, тотчасъ перешли къ торжествующей партіи. Думавшіе сопротивляться принуждены были уступить большинству. При этомъ случаѣ, убитыхъ было только двое, раненныхъ пятеро, и раздалось только три ружейные выстрѣла. Набожный Лактанцій очень сожалѣлъ, что на его долю пришлось двое изъ раненныхъ и одинъ убитый. Къ-счастію, еще не пробило шести часовъ, какъ вся крѣпость Рисбанкъ была покорена Французами. Люди подозрительные были заключены въ мѣста, откуда они не могли вредить, и вся остальная часть городской стражи окружала Габріэля и привѣтствовала его, какъ освободителя.
   Такъ, безъ большихъ усилій, менѣе нежели въ часъ, эта крѣпость, которую Англичане даже не думали охранять, считая море самою вѣрною защитой, эта крѣпость, бывшая ключемъ не къ одной гавани Кале, но къ самому Кале, покорилась неожиданной и сверхъестественной силѣ. Дѣло было ведено такъ быстро, что башня Рисбанкъ сдалась и виконтъ д'Эксме поставилъ на ней новыхъ часовыхъ съ новымъ лозунгомъ прежде, чѣмъ слухъ объ этомъ успѣхѣ распространился въ городѣ.
   -- Но покамѣстъ Кале не въ нашихъ рукахъ, я не считаю дѣла конченнымъ, сказалъ Пьеръ Пекуа.-- По-этому, г. виконтъ, я совѣтовалъ бы вамъ остаться здѣсь съ Жаномъ и половиною нашего отряда для удержанія крѣпости Рисбанкъ, а я между-тѣмъ съ другою половиной пойду въ городъ. Мы постараемся, въ случаѣ надобности, доставить Французамъ какое-нибудь полезное развлеченіе. Послѣ веревокъ Жана, не мѣшаетъ употребить въ дѣло оружіе Пьера.
   -- Остерегайтесь, чтобъ раздраженный лордъ Уэнтвортъ не сдѣлалъ вамъ чего худаго! сказалъ Габріэль.
   -- На этотъ счетъ будьте спокойны, отвѣчалъ Пьеръ Пекуа.-- Я буду дѣйствовать хитростью: это лучшая война съ нашими двухсотлѣтними притѣснителями. Если хотите, я даже сложу всю бѣду на Жана, скажу, что онъ предалъ насъ, и что, неожиданно застигнутые силою, превосходившею нашу силу, мы принуждены были сдаться, не смотря на свое сопротивленіе. Тѣ, которые не согласились признать вашу побѣду, были изгнаны изъ крѣпости, скажу я имъ, и лордъ Уэнтвортъ, не слишкомъ-хорошо понимающій свое дѣло, повѣритъ намъ и еще станетъ благодарить насъ.
   -- Хорошо, идите въ Кале, сказалъ Габріэль: -- вижу, что у васъ столько же ловкости, сколько мужества, и увѣренъ, что вы поможете мнѣ, если, на-примѣръ, я попробую сдѣлать вылазку.
   -- О, не совѣтую вамъ рѣшаться на вылазку! сказалъ Пьеръ Пекуа.-- Сила ваша еще невелика, и вылазка доставитъ вамъ очень-ничтожный выигрышъ; за то она можетъ лишить васъ всего, что вы пріобрѣли бы со временемъ. Вы завладѣли неприступною башнею, и оставайтесь здѣсь за крѣпкими стѣнами. Если вы начнете наступательныя дѣйствія, лордъ Уэнтвортъ отниметъ у васъ крѣпость Рисбанкъ, и вы, послѣ столькихъ трудовъ, потеряете все, къ великому сожалѣнію.
   -- Не-уже-ли мнѣ оставаться здѣсь, скрестя руки, съ шпагою на боку, когда г-нъ Гизъ и всѣ мои соотечественники сражаются и жертвуютъ своею жизнію? сказалъ Габріэль.
   -- Каждый изъ нихъ въ правѣ располагать своею жизнію, а крѣпость Рисбанкъ принадлежитъ Франціи, отвѣчалъ благоразумный горожанинъ.-- Послушайте: когда минута покажется мнѣ удобною для нападенія, достаточно будетъ одного послѣдняго рѣшительнаго удара, чтобъ отнять Кале у Англичанъ: я подниму и тѣхъ, которыхъ я привелъ сюда, и всѣхъ жителей, раздѣляющихъ мои мнѣнія. Когда всѣ средства къ побѣдѣ созрѣютъ, вы пріидете къ намъ на помощь и отворите городъ герцогу Гизу.
   -- Но кто же скажетъ мнѣ, когда я могу рѣшиться на вылазку? спросилъ виконтъ д'Эксме.
   -- Отдайте мнѣ рожокъ, который я вручилъ вамъ и котораго звукъ помогъ мнѣ узнать васъ, сказалъ Пьеръ Пекуа.-- Когда вы въ крѣпости Рисбанкъ услышите звукъ этого рожка, выходите смѣло, и во второй разъ вы будете участникомъ торжества, такъ искусно вами приготовленнаго.
   Габріэль поблагодарилъ Пьера Пекуа, выбралъ людей, которые должны были войдти въ городъ, чтобъ, въ случаѣ нужды, помогать Французамъ, и проводилъ ихъ до воротъ Рисбанка, подъ предлогомъ, что они со стыдомъ изгоняются изъ крѣпости.
   Было около половины восьмаго, и день начиналъ бѣлѣть на небѣ.
   Габріэль, желая видѣть, какъ будутъ ставить на крѣпости Рисбанкъ Французскія знамена, которыя должны были успокоить Гиза и устрашить англійскіе корабли, поднялся на платформу, свидѣтельницу этой ужасной и славной ночи.
   Поблѣднѣвъ отъ усталости и волненія, онъ приблизился къ мѣсту, гдѣ была прикрѣплена веревочная лѣстница и откуда упалъ бѣдный Мартэнъ-Герръ, несчастнѣйшая жертва ошибки. Габріэль, дрожа отъ ужаса, наклонился къ утесу, думая увидѣть на немъ обезображенный трупъ своего вѣрнаго конюшаго, но не могъ замѣтить его съ перваго раза, и долго искалъ его глазами, въ которыхъ сначала выражалось удивленіе, но потомъ блеснули слабые лучи надежды.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, свинцовая труба, по которой стекала съ башни дождевая вода, остановила тѣло на половинѣ дороги въ ужасную пропасть, и на этой-то трубѣ висѣлъ теперь Мартэнъ, согнутый пополамъ, неподвижный.
   Габріэль, при первомъ взглядѣ на бѣдное тѣло, подумалъ, что оно лишено жизни, и, считая напрасною всякую помощь, хотѣлъ, по-крайней-мѣрѣ, отдать послѣдній долгъ своему слугѣ.
   Пилльтруссъ, котораго такъ любилъ Мартэнъ-Герръ, плакалъ, стоя возлѣ Габріэля, и, съ самоотверженіемъ раздѣляя благочестивую мысль своего господина, велѣлъ крѣпко привязать себя къ веревочной лѣстницѣ, приготовленной Пьеромъ Пекуа, и спустить себя въ бездну.
   Когда Пилльтруссъ, держа тѣло своего друга, съ трудомъ поднялся на платформу, то увидѣли, что Мартэнъ еще дышалъ.
   Лекарь, призванный на помощь, также нашелъ въ немъ признаки жизни, и честный конюшій дѣйствительно пришелъ въ память -- для сильнѣйшихъ страданій. Мартэнъ-Герръ находился въ ужасномъ положеніи. У него была вывихнута рука около плеча, и сломано бедро.
   Хирургъ еще могъ вправить руку, но бедро необходимо было отсѣчь, и между-тѣмъ, онъ не смѣлъ взяться за эту трудную операцію.
   Габріэль больше прежняго досадовалъ, что ему, побѣдителю, суждено оставаться взаперти въ крѣпости Рисбанкъ. Ожиданіе, прежде нестерпимое, теперь сдѣлалось ужаснымъ.
   Еслибъ увѣдомить опытнаго врача, Амброаза Паре, онъ, можетъ-быть, спасъ бы Мартэна-Герра.
   

VI.
Затруднительное положеніе лорда Уэнтворта.

   Хотя герцогъ Гизъ, основательно обдумавъ такое смѣлое предпріятіе, не могъ вѣрить его успѣху, по захотѣлъ самъ удостовѣриться, удалась или нѣтъ попытка виконта д'Эксме. Гизъ находился въ одномъ изъ тѣхъ затруднительныхъ положеній, когда вѣришь даже въ невозможное.
   Въ восемь часовъ, онъ пріѣхалъ на лошади, сопровождаемый малочисленною свитою, и остановился на берегу, на томъ мѣстѣ, которое указалъ ему Габріэль, наблюдать отсюда, посредствомъ зрительной трубы, за военными дѣйствіями на крѣпости Рисбанкъ.
   При первомъ взглядѣ на крѣпость, герцогъ вскрикнулъ отъ восторга. Да; онъ не ошибся: онъ ясно видѣлъ цвѣта французскаго знамени, которое струилось въ воздухѣ. Свита, окружавшая герцога, подтвердила то, что онъ увидѣлъ, и раздѣляла съ нимъ радость.
   -- Удивительный Габріэль! вскричалъ Гизъ.-- Онъ дѣйствительно подошелъ къ своей невѣроятной цѣли! Не стоитъ ли онъ выше меня, который сомнѣвался? Теперь, благодаря Габріэлю, мы можемъ свободно приготовиться ко взятію Кале. Если прійдетъ вспомогательное войско изъ Англіи, Габріэль съумѣетъ его встрѣтить.
   -- Г-нъ герцогъ, кажется, накликалъ это войско, сказалъ одинъ изъ офицеровъ, составлявшихъ свиту Гиза, направляя зрительную трубу на море.-- Взгляните, герцогъ, не видно ли англійскихъ кораблей на горизонтѣ?
   -- Да, они не потеряли времени, отвѣчалъ Гизъ.-- Посмотримъ.
   Онъ взялъ зрительную трубу и приставилъ ее къ глазу.
   -- Да, въ-самомъ-дѣлѣ, это наши любезные Англичане поторопились. Я не ожидалъ ихъ такъ скоро! Знаете ли, господа: еслибъ мы осадили теперь Вьё-Шато, неожиданный приходъ этихъ кораблей съигралъ бы съ нами худую шутку. Двойная благодарность виконту д'Эксме. Онъ не только даритъ намъ побѣду, но и спасаетъ насъ отъ постыднаго пораженія. Такъ-какъ торопиться намъ некуда, посмотримъ, что станутъ дѣлать эти новые гости, и какъ будетъ обходиться съ ними молодой губернаторъ крѣпости Рисбанкъ.
   Когда англійскіе корабли остановились въ виду крѣпости, уже совершенно разсвѣло, и французское знамя явилось имъ, какъ грозный призракъ, въ первыхъ лучахъ утра.
   И, какъ бы желая подтвердить это неслыханное явленіе, Габріэль отсалютовалъ приближающіеся корабли тремя или четырьмя пушечными выстрѣлами.
   Итакъ, нельзя было больше сомнѣваться: французское знамя развевалось на англійской башнѣ. Слѣдовательно, вмѣстѣ съ башнею, и самый городъ уже находился во власти осаждающихъ. Вспомогательное войско, при всей своей поспѣшности, пришло очень-поздно.
   Англійскіе корабли простояли нѣсколько минутъ въ недоумѣніи, потомъ мало-по-малу удалились и направили путь къ Дувру. Они имѣли довольно силы помочь Кале, но не могли бы вырвать его у непріятеля.
   -- Слава Богу! вскричалъ въ восхищеніи герцогъ Гизъ.-- Толкуйте мнѣ объ этомъ Габріэлѣ! Онъ такъ же хорошо умѣетъ беречь завоеванное, какъ и одерживать побѣды. Онъ отдалъ Кале въ наши руки, и намъ остается только покрѣпче сжать ихъ, чтобъ не потерять этого прекраснаго города.
   И, сѣвъ на лошадь, онъ весело возвратился въ лагерь ускорять осадныя работы.
   Дѣла человѣческія почти всегда представляются съ двухъ сторонъ, и, заставляя однихъ смѣяться, въ то же время заставляютъ другихъ плакать. Между-тѣмъ, какъ герцогъ Гизъ въ восхищеніи потиралъ руки, лордъ Уэнтвортъ рвалъ на себѣ волосы.
   Послѣ безпокойной ночи и какихъ-то страшныхъ предчувствій, онъ заснулъ, наконецъ, подъ утро, и вышелъ изъ своей комнаты только въ ту минуту, когда мнимо-побѣжденные стражи крѣпости Рисбанкъ, подъ предводительствомъ Пьера-Пекуа, принесли въ городъ роковую новость.
   Губернаторъ, можно сказать, послѣдній получилъ это извѣстіе. Въ печали и бѣшенствѣ, онъ не вѣрилъ своимъ ушамъ и приказалъ привести къ себѣ предводителя бѣглой стражи.
   Ему представили Пьера Пекуа, который вошелъ въ комнату опустивъ голову, въ испугѣ, превосходно-разъигранномъ для тогдашнихъ обстоятельствъ.
   Хитрый горожанинъ разсказалъ о ночномъ нападеніи и обрисовалъ триста ужасныхъ смѣльчаковъ, поднявшихся вдругъ на крѣпость Рисбанкъ, безъ-сомнѣнія, при помощи предательства, которое онъ, Пьеръ Пекуа, не успѣлъ даже объяснить себѣ.
   -- Но кто же былъ начальникомъ этихъ трехъ-сотъ человѣкъ? спросилъ лордъ Уэнтвортъ.
   -- Боже мой! вашъ прежній плѣнникъ, г. д'Эксме! отвѣчалъ хитрый оружейникъ.
   -- Сбылись мои сны! вскричалъ губернаторъ.
   И потомъ, пораженный воспоминаніемъ, онъ сказалъ, нахмуривъ брови:
   -- Однакожь, послушайте: г. д'Эксме, во время своего пребыванія здѣсь, кажется, жилъ у васъ въ домѣ?
   -- Точно такъ, милордъ, отвѣчалъ Пьеръ Пекуа, ни мало не смутившись: -- и мнѣ думается -- къ чему скрывать? что мой двоюродный братъ, Жанъ, ремесломъ ткачъ, участвовалъ въ этой продѣлкѣ г-на д'Эксме больше, нежели сколько слѣдовало.
   Лордъ Уэнтвортъ искоса посмотрѣлъ на горожанина, но горожанинъ смѣло смотрѣлъ въ лицо лорду Уэнтворту.
   Эта смѣлость обезоружила губернатора; онъ чувствовалъ себя слишкомъ слабымъ, и зная, какое вліяніе имѣлъ Пьеръ Пекуа на городскихъ жителей, старался скрыть свои подозрѣнія.
   Сдѣлавъ ему еще нѣсколько послѣднихъ разспросовъ, лордъ Уэнтвортъ разстался съ оружейникомъ печально, но дружески и, оставшись одинъ, впалъ въ глубокое уныніе.
   И было отъ-чего задуматься губернатору! Городъ, ввѣренный слабому гарнизону, затворенный для всякой помощи, которая могла бы прійдти къ нему съ континента или съ моря, стѣсненный между крѣпостями Ньёле и Рисбанкъ, еще болѣе препятствовавшими защищаться ему -- городъ въ такомъ положеніи могъ держаться очень-недолго, нѣсколько дней, или даже нѣсколько часовъ.
   Страшный ударъ для высокой гордости лорда Уэнтворта.
   -- Но все равно! сказалъ онъ, блѣдный отъ ужаса и гнѣва: -- все равно! я дорого продамъ имъ побѣду. Кале навѣрно находится теперь въ ихъ рукахъ; однакожь, я буду здѣсь держаться до послѣдней крайности и заставлю ихъ заплатить трупами за это драгоцѣнное пораженіе. Что же касается любовника прелестной Діаны де-Кастро...
   Лордъ остановился; адская мысль освѣтила радостнымъ лучомъ его мрачное лицо.
   -- Что же до любовника прелестной Діаны, продолжалъ онъ съ какимъ-то самодовольствіемъ:-- постараемся, по-крайней-мѣрѣ, чтобъ онъ не очень радовался нашей смерти. Когда, по долгу и по своему желанію, я буду засыпанъ развалинами Кале, пускай тогда виконтъ узнаетъ, что его соперникъ, побѣжденный и умирающій, приготовилъ ему, въ свою очередь, ужасную новость.
   Потомъ онъ бросился изъ дома оживлять мужество и отдавать приказанія гарнизону. Успокоенный какимъ-то страшнымъ намѣреніемъ, Уэнтвортъ обнаруживалъ такое хладнокровіе, что возвратилъ надежду многимъ умамъ самымъ недовѣрчивымъ.
   Мы не намѣрены здѣсь входить въ длинныя подробности осады Кале. Читатель можетъ ихъ найдти въ Бельгійскихъ Войнахъ Франциска Рабютэна.
   Пятое и шестое января прошли въ усиліяхъ одинаково энергическихъ со стороны осажденныхъ и осаждающихъ. Солдаты обѣихъ сторонъ дѣйствовали съ одинаковымъ мужествомъ и геройскимъ самоотверженіемъ. Но благородное сопротивленіе лорда Уэнтворта должно было уступить превосходящей силѣ: маршалъ Строцци, распоряжавшій осадными работами, казалось, угадывалъ всѣ средства обороны и всѣ движенія Англичанъ, какъ-будто валы, окружавшіе Кале, были прозрачны, какъ хрусталь.
   Вѣроятно, онъ досталъ себѣ планъ города, и мы знаемъ, кто доставилъ этотъ планъ герцогу Гизу.
   Такимъ-образомъ, виконтъ д'Эксме, даже въ своемъ бездѣйствіи, былъ еще полезенъ соотечественникамъ и, по замѣчанію г. Гиза, высказанному въ порывѣ благодарности, обнаруживалъ издалека свое спасительное вліяніе.
   Однакожь, это невольное бездѣйствіе лежало свинцомъ на пылкомъ сердцѣ молодаго человѣка! Скованный своею побѣдой, онъ былъ принужденъ отдать свою дѣятельность заботамъ объ охраненіи завоеванной крѣпости, казавшимся ему слишкомъ-легкими и ничтожными.
   Черезъ каждый часъ, обошедъ башню съ неусыпною внимательностью, которой научила его оборона Сен-Кентена, онъ садился къ изголовью Мартэна-Герра, утѣшалъ его, ободрялъ и честный конюшій переносилъ свои страданія съ удивительнымъ терпѣніемъ и спокойствіемъ души. Но злой поступокъ Пьера Пекуа приводилъ Мартэна въ печальное негодованіе.
   Непритворная печаль и удивленіе, которыя рождались въ душѣ конюшаго, когда онъ старался объяснить себѣ темную причину злобы Пьера Пекуа, разсѣяли въ Габріэлѣ послѣднее сомнѣніе на счетъ добросовѣстности Мартэна.
   Молодой человѣкъ рѣшился разсказать Маргэну-Герру его собственную исторію, по-крайней-мѣрѣ, въ томъ видѣ, въ какомъ она представлялась ему изъ обстоятельствъ и соображеній. Очевидно, что плутъ воспользовался своимъ удивительнымъ сходствомъ съ Мартэномъ-Герромъ, чтобъ подъ его именемъ дѣлать всѣ возможныя подлости, не подвергаясь за нихъ никакой отвѣтственности и, въ то же время, воспользоваться всѣми выгодами и преимуществами, которыя онъ могъ отклонить отъ своего Созія и обратить на самого-себя.
   Габріэль высказалъ эти мысли въ присутствіи Жана Пекуа, и честный ткачъ съ ужасомъ смотрѣлъ на послѣдствія роковой ошибки. Въ особенности безпокоилъ его человѣкъ, который такъ низко воспользовался ими. Кто былъ этотъ негодяй? женатъ ли онъ? Гдѣ онъ скрывается?
   Мартэнъ-Герръ, съ своей стороны, не могъ не ужаснуться мысли о такой превратности. Онъ радовался, видя, свою совѣсть освобожденною отъ множества преступленій, тяготѣвшихъ на ней, и въ то же время приходилъ въ уныніе при мысли, что плутъ, скрывавшійся подъ его именемъ, заклеймилъ его гнусными поступками. И какъ знать, можетъ-быть, подъ защитою псевдонима, онъ совершалъ еще новыя преступленія въ ту самую минуту, какъ Мартэнъ лежалъ на одрѣ болѣзни?
   Но въ особенности растрогала сердце добраго Мартэна-Герра исторія Бабеты Пекуа. Теперь онъ извинялъ жестокость Пьера и не только прощалъ, но даже одобрялъ его поступокъ, потому-что долгъ благороднаго человѣка требовалъ отмстить за такое низкое посягательство на честь. Теперь Мартэнъ-Герръ утѣшалъ и старался успокоить Жана Пекуа.
   Добрый конюшій, одобряя поведеніе брата Бабеты, позабылъ только одно обстоятельство, именно, что онъ заплатилъ собою за дѣйствительнаго виновника несчастій бѣдной дѣвушки.
   И когда Габріэль съ улыбкою напомнилъ объ этомъ своему слугѣ, Мартэнъ-Герръ отвѣчалъ:
   -- Велика бѣда! Напротивъ, я еще благословляю судьбу за свое несчастіе; по-крайней-мѣрѣ, если я переживу его, моя хромая нога или, вѣрнѣе, деревянная, дастъ мнѣ возможность не походить на обманщика и предателя.
   Къ-сожалѣнію, ничтожное утѣшеніе, на которое надѣялся Мартэнъ, было еще очень-сомнительно, потому-что не знали, останется ли онъ въ живыхъ. Городской хирургъ не ручался за его жизнь; необходимо было скорое пособіе искуснаго врача, а между-тѣмъ уже прошло почти два дня съ-тѣхъ-поръ, какъ опасное положеніе Мартэна-Герра не находило себѣ достаточной помощи.
   Страданія Мартэна были одною изъ главныхъ причинъ, возбуждавшихъ нетерпѣніе Габріэля, и часто, днемъ и ночью, онъ приподнималъ голову и прислушивался, въ надеждѣ, не извлечетъ ли, наконецъ, его изъ невольнаго бездѣйствія такъ жадно ожидаемый звукъ рожка. Но никакой шумъ, сколько-нибудь подобный этому звуку, не прорывался сквозь отдаленный и однообразный гулъ двухъ артиллерій, англійской и французской.
   И только вечеромъ шестаго января, Габріэлю, уже въ-продолженіе тридцати-шести часовъ владѣвшему крѣпостью Рисбанкъ, послышались, со стороны города, шумъ сильнѣе прежняго и необыкновенные крики торжества или отчаянія.
   Французы, послѣ одной изъ самыхъ жаркихъ схватокъ, вошли побѣдителями въ Вьё-Шато.
   Кале могъ держаться еще не болѣе двадцати-четырехъ часовъ.
   При всемъ томъ, цѣлый день седьмаго япваря Англичане провели въ неимовѣрныхъ усиліяхъ занять столь важную позицію и удержаться на послѣднихъ пунктахъ, которыми они еще владѣли. Но Гизъ, не уступая непріятелю ни клочка завоеванной земли, все далѣе подвигался впередъ, такъ-что Англичане увидѣли неизбѣжную необходимость отказаться на слѣдующій день отъ своего господства въ Кале.
   Было около трехъ часовъ пополудни. Лордъ Уэнтвортъ, который въ-теченіе семи дней дѣйствовалъ постоянно въ первомъ ряду, наносилъ другимъ смерть и ускользалъ отъ ея ударовъ, разсудилъ теперь, что его войску оставалось не болѣе двухъ часовъ физической силы и нравственной энергіи.
   Въ отчаяніи, онъ позвалъ лорда Дэрби.
   -- Какъ вы думаете, долго ли еще мы въ состояніи держаться? спросилъ губернаторъ.
   -- Не больше трехъ часовъ, и то не навѣрно, отвѣчалъ печально лордъ Дэрби.
   -- Но, по-крайней-мѣрѣ, отвѣчаете вы за два часа?
   -- Да, если не представится какого-нибудь непредвидимаго случая, сказалъ Дэрби, измѣряя дорогу, которую оставалось еще пройдти Французамъ.
   -- Итакъ, другъ мой, продолжалъ лордъ Уэнтвортъ: -- я передаю вамъ главное начальство -- и удаляюсь. Если Англичане черезъ два часа, но не прежде -- понимаете -- если, черезъ два часа, наши будутъ находиться все въ томъ же невыгодномъ положеніи, что весьма-вѣроятно -- позволяю вамъ, даже приказываю, для уменьшенія вашей же отвѣтственности, барабанить отбой и просить капитуляціи.
   -- Двухъ часовъ довольно, милордъ, сказалъ Дэрби.
   Лордъ Уэнтвортъ сообщилъ своему намѣстнику всѣ условія, какихъ онъ могъ бы требовать и какихъ, безъ всякаго сомнѣнія, не отказался бы исполнить герцогъ Гизъ.
   -- Но вы забыли одно условіе, именно, условіе о самомъ-себѣ, милордъ, замѣтилъ ему лордъ Дэрби.-- Я долженъ также просить г-на Гиза, чтобъ онъ принялъ васъ съ условіемъ выкупа, не такъ ли?
   Огонь блеснулъ въ печальныхъ глазахъ лорда Уэнтворта.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ съ странною улыбкой:-- не безпокойтесь обо мнѣ, любезный другъ. Я заранѣе позаботился обо всемъ, что для меня нужно, обо всемъ, чего я еще желаю.
   -- Однакожъ... прервалъ лордъ Дэрби.
   -- Довольно! сказалъ повелительнымъ тономъ губернаторъ.-- Исполняйте только мои слова -- и ничего болѣе. Прощайте. Скажите Англіи, что я сдѣлалъ все, что было возможно мнѣ сдѣлать для защиты своего города, и уступилъ только роковой необходимости. Вы, въ свою очередь, старайтесь до послѣдней минуты, но берегите англійскую честь и англійскую кровь, Дэрби. Вотъ мои послѣднія слова. Прощайте.
   Лордъ Уэнтвортъ не хотѣлъ больше ни слышать, ни говорить, и, пожавъ руку лорду Дэрби, оставилъ мѣсто битвы и одинъ удалился въ свой пустынный домъ, строго приказавъ не впускать туда никого ни подъ какимъ предлогомъ.
   Уэнтвортъ былъ увѣренъ, что ему оставалось еще по-крайней-мѣрѣ два часа.
   

VII.
Отвергнутая любовь.

   Лордъ Уэнтвортъ былъ твердо увѣренъ въ двухъ вещахъ: во-первыхъ, что ему оставалось еще два часа до сдачи Кале, и, во-вторыхъ, что онъ найдетъ свою отель совершенно-пустою, потому-что для предосторожности съ утра отослалъ даже свою прислугу на оборонительныя работы. Андре, французскій пажъ г-жи де-Кастро, былъ запертъ по его приказанію. Діана оставалась только съ двумя женщинами.
   Все было пусто, какъ-будто вымерло передъ Уэнтвортомъ, когда онъ возвращался къ себѣ домой, и Кале, подобно тѣлу, изъ котораго вылетаетъ жизнь, сосредоточилъ всю свою силу въ томъ мѣстѣ, гдѣ происходило сраженіе.
   Лордъ Уэнтвортъ, мрачный, свирѣпый, отуманенный отчаяніемъ, пошелъ прямо къ комнатамъ, занимаемымъ г-жею де-Кастро. Въ этотъ разъ, измѣнивъ своему обыкновенію, онъ даже не велѣлъ доложить о себѣ Діанѣ, но смѣло, господиномъ вошелъ въ комнату, въ которой она была съ своей служанкой. Губернаторъ, не поклонившись Діанѣ, изумленной такою странною перемѣною, обратился прямо къ служанкѣ:
   -- Уйдите отсюда сію минуту! сказалъ онъ повелительнымъ тономъ.-- Можетъ-быть, ныньче вечеромъ Французы вступятъ въ городъ, и у меня нѣтъ ни времени, ни средствъ защищать васъ. Пойдите къ своему отцу: тамъ ваше мѣсто. Идите немедленно, и скажите двумъ или тремъ, которыя остались еще здѣсь, что я приказываю имъ тотчасъ послѣдовать вашему примѣру.
   -- Милордъ... сказала служанка.
   -- Вы слышали, что я сказалъ, вскричалъ губернаторъ, топнувъ ногою:-- "я приказываю!"
   -- Однакожь, милордъ... возразила Діана въ свою очередь.
   -- Я сказалъ "приказываю", произнесъ лордъ Уэнтвортъ, сдѣлавъ нетерпѣливое движеніе рукою.
   Служанка перепуганная ушла изъ комнаты.
   -- Право, я не узнаю васъ, милордъ, сказала Діана послѣ томительнаго молчанія.
   -- Потому-что вы никогда не видали меня побѣжденнымъ, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ съ горькою улыбкой.-- Вы были для меня превосходнымъ пророчествомъ о разрушеніи и проклятіи, и я, безумецъ, еще не вѣрилъ вамъ! Я побѣжденъ, совершенно побѣжденъ, побѣжденъ такъ, что мнѣ больше не остается никакой надежды, никакихъ средствъ. Радуйтесь!
   -- Не-уже-ли вы такъ увѣрены въ успѣхѣ Французовъ? сказала Діана, едва скрывая свою радость.
   -- Какъ же мнѣ еще не быть увѣреннымъ? Ньёле, Рисбанкъ, Вьё-Шато находятся въ ихъ рукахъ. Между тремя огнями не трудно взять городъ. Кале во власти Французовъ. Радуйтесь.
   -- О, милордъ, съ такимъ соперникомъ, какъ вы, невозможно быть увѣрену въ побѣдѣ, отвѣчала Діана:-- и, не смотря на свое желаніе вѣрить, признаюсь, я все еще сомнѣваюсь.
   -- Но развѣ не видите вы, что я бѣгу отъ своихъ? вскричалъ лордъ Уэнтвортъ:-- что, оставаясь до послѣдней крайности на полѣ битвы, я не хотѣлъ быть свидѣтелемъ пораженія, и за тѣмъ пришелъ сюда; развѣ не видите вы этого? Черезъ полтора часа, лордъ Дэрби положитъ оружіе. Черезъ полтора часа, Французы торжественно вступятъ въ Кале -- и вмѣстѣ съ ними виконтъ д'Эксме. Радуйтесь.
   -- Милордъ, вы говорите такимъ тономъ, что, право, не знаешь, можно ли вамъ вѣрить, сказала Діана, у которой, однакожь, блеснула на губахъ улыбка при мысли объ освобожденіи.
   -- Въ такомъ случаѣ, чтобъ убѣдить васъ, потому-что мнѣ хочется убѣдить васъ, сказалъ лордъ Уэнтвортъ:-- я буду иначе говорить. Черезъ полтора часа, Французы торжественно вступятъ сюда и съ ними -- виконтъ д'Эксме... Трепещите!
   -- Чтё это значитъ? вскричала, поблѣднѣвъ, Діана.
   -- Кажется, я говорю ясно, сказалъ лордъ Уэнтвортъ, съ злобнымъ смѣхомъ приблизившись къ Діанѣ.-- Черезъ полтора часа, мы помѣняемся ролями. Вы будете свободны, я буду плѣнникомъ. Виконтъ д'Эксме прійдетъ сюда возвратить вамъ свободу, любовь, счастіе, и бросить меня въ смрадную темницу. Трепещите!
   -- Чего же я должна трепетать? спросила Діана, отступивъ къ стѣнѣ отъ грознаго и сверкающаго взорами губернатора.
   -- Боже мой! Не трудно понять, сказалъ лордъ Уэнтвортъ: -- теперь -- я господинъ, черезъ полтора часа я буду рабомъ, даже черезъ часъ съ четвертью, потому-что минуты проходятъ. Черезъ часъ съ четвертью, я буду въ вашей власти; теперь -- вы находитесь въ моей. Черезъ часъ съ четвертью, здѣсь будетъ виконтъ д'Эксме; въ настоящую минуту здѣсь -- я. Итакъ, радуйтесь и трепещите!..
   -- Милордъ! милордъ! вскричала дрожа бѣдная дѣвушка, отталкивая лорда Уэнтворта:-- чего хотите вы отъ меня?
   -- Чего я хочу отъ тебя?.. сказалъ губернаторъ глухимъ голосомъ.
   -- Не подходите ко мнѣ: или я буду кричать, звать на помощь, и лишу васъ чести, презрѣнный! вскричала Діана въ ужасѣ.
   -- Кричи, зови, мнѣ все равно, отвѣчалъ лордъ Уэнтвортъ съ адскимъ спокойствіемъ: -- въ домѣ нѣтъ ни души, улицы пусты, никто не явится на твой крикъ, по-крайней-мѣрѣ, раньше, какъ черезъ часъ. Видишь, я даже не заперъ ни дверей, ни оконъ: такъ я увѣренъ, что никто не прійдетъ сюда раньше, какъ черезъ часъ.
   -- Однакожь, черезъ часъ прійдутъ, возразила Діана:-- я обвиню васъ, разскажу все, васъ убьютъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ холодно лордъ Уэнтвортъ:-- я самъ убью себя. Не думаешь ли, что я захочу пережить взятіе Кале? Черезъ часъ, я убью себя... я уже рѣшился. Перестанемъ говорить объ этомъ. Но сперва я хочу тебя отнять у твоей любви... Перестаньте, моя красавица! Ваше упорство, презрѣніе теперь не у мѣста; я не прошу васъ больше -- но приказываю! Я больше не умоляю васъ -- по требую!
   -- А я... я умираю! вскричала Діана, выхвативъ ножъ изъ-за корсета.
   Но прежде, нежели она успѣла поразить себя, лордъ Уэнтвортъ бросился къ ней, выхватилъ крѣпкими руками ножъ изъ ея слабыхъ рукъ и бросилъ его въ сторону.
   -- Еще рано! вскричалъ лордъ Уэнтвортъ съ ужасною улыбкой.-- Я не хочу, чтобъ вы такъ рано убивали себя. Послѣ дѣлайте что вамъ угодно, и если вы хотите лучше умереть со мною, нежели жить съ нимъ, разумѣется, вы будете свободны. Но въ этотъ послѣдній часъ -- потому-что теперь, дѣйствительно, остается намъ только одинъ часъ -- въ этотъ послѣдній часъ жизнь ваша принадлежитъ мнѣ, и въ этотъ часъ я хочу вознаградить себя за вѣчную жизнь въ аду. Повѣрьте, что я не откажусь отъ своего слова.
   Онъ хотѣлъ обнять ее; но въ это время Діана, чувствуя, что силы измѣняютъ ей, въ изнеможеніи бросилась къ его ногамъ.
   -- Сжальтесь, милордъ! кричала она: -- сжальтесь!.. на колѣняхъ умоляю васъ, сжальтесь, простите! Умоляю васъ именемъ вашей матери! вспомните, что вы дворянинъ.
   -- Дворянинъ! замѣтилъ лордъ Уэнтвортъ, опустивъ голову: -- да, я былъ дворянинъ, и, кажется, поступалъ, какъ слѣдовало поступать дворянину, пока я торжествовалъ, надѣялся, жилъ. Но теперь я больше не дворянинъ, я просто человѣкъ, который умираетъ и хочетъ отмстить за себя.
   Онъ поднялъ г-жу де-Кастро, лежавшую въ обморокѣ у ногъ его. Прекрасное тѣло Діаны страдало отъ пряжки, которою былъ стянутъ поясъ вокругъ ея таліи. Бѣдная дѣвушка хотѣла просить, кричать, но не могла произнесть ни слова.
   Въ эту минуту послышался страшный шумъ на улицѣ.
   Діана лишилась чувствъ.
   Но губернаторъ еще не успѣлъ приложить свои губы къ поблѣднѣвшимъ губамъ ея, какъ шумъ приблизился и дверь съ трескомъ растворилась настежь.
   Виконтъ д'Эксме, оба Пекуа и три или четыре французскихъ егеря явились на порогѣ.
   Габріэль, со шпагою въ рукѣ, бросился на лорда Уэнтворта.
   -- Мерзавецъ! вскричалъ Габріэль ужаснымъ голосомъ.
   Лордъ Уэнтвортъ, стиснувъ зубы, схватился за шпагу, оставленную имъ на креслахъ.
   -- Прочь! сказалъ Габріэль, обращаясь къ своимъ спутникамъ, хотѣвшимъ вмѣшаться въ дѣло.-- Я хочу одинъ наказать негодяя.
   Два соперника, не говоря ни слова, въ бѣшенствѣ скрестили шпаги.
   Пьеръ и Жанъ Пекуа и ихъ товарищи разступились по двумъ сторонамъ, безмолвные, но не равнодушные свидѣтели смертнаго боя.
   Діана все еще лежала безъ чувствъ.
   Читатель, вѣроятно, догадался, какимъ образомъ эта помощь, посланная Провидѣніемъ беззащитной плѣнницѣ, явилась раньше, нежели ожидалъ ее лордъ Уэнтвортъ.
   Пьеръ Пекуа, исполняя свое обѣщаніе, данное Габріэлю, въ-продолженіе двухъ предшествующихъ дней возбуждалъ и вооружалъ всѣхъ, которые, вмѣстѣ съ нимъ, тайно были на сторонѣ Франціи, и число ихъ значительно возрасло, потому-что побѣда казалась несомнѣнною. Это большею частію были благоразумные горожане, которые в сѣ согласно думали, что такъ-какъ уже не оставалось средствъ сопротивляться, то гораздо-вѣрнѣе заключить выгодную капитуляцію.
   Оружейникъ, желая дать рѣшительный ударъ съ совершенною увѣренностью, не хотѣлъ напрасно жертвовать жизнію тѣхъ, которые довѣряли себя ему, и отъ-того ждалъ, чтобъ союзники его сдѣлались довольно-сильны и самая осада была приготовлена. Когда Вьё-Шато сдался Французамъ, Пьеръ Пекуа рѣшился дѣйствовать; но не вдругъ успѣлъ собрать своихъ соучастниковъ, разсѣянныхъ по городу, и только въ ту минуту, когда лордъ Уэнтвортъ оставилъ брешь, обнаружилось вслѣдъ за нимъ возстаніе въ городѣ.
   Чѣмъ оно медленнѣе приготовлялось, тѣмъ болѣе было неотразимо.
   Услышавъ пронзительный звукъ рожка, условленный съ Пьеромъ Пекуа, виконтъ д'Эксме, Жанъ и половина ихъ отряда бросились съ крѣпости Рисбанкъ, какъ-бы повинуясь силѣ волшебства. Слабый гарнизонъ, охранявшій городъ съ этой стороны, былъ тотчасъ обезоруженъ, и ворота отворились передъ Французами.
   Потомъ, партія братьевъ Пекуа, усиленная новыми товарищами и ободренная первымъ и легкимъ успѣхомъ, устремилась на брешь, гдѣ лордъ Дерби старался, сколько было возможно, пасть достойнымъ образомъ.
   Но когда возстаніе съ двухъ сторонъ захватило намѣстника лорда Уэнтворта, что оставалось ему дѣлать между двумя огнями? Французское знамя уже вступило въ Кале вмѣстѣ съ виконтомъ д'Эксме. Городская милиція возмутилась и угрожала отворить ворота осаждающимъ. Лордъ Дэрби счелъ за лучшее -- сдаться немедленно. Впрочемъ, онъ только ускорилъ немного то, что предписывалъ ему губернаторъ; но полтора часа безполезнаго сопротивленія, даже когда оно не казалось невозможнымъ, не избавили бы отъ пораженія и только могли бы еще усилить возмездіе осаждающихъ.
   Лордъ Дэрби отправилъ парламентеровъ къ герцогу Гизу.
   Только этого и желали Габріэль и Пекуа въ настоящую минуту. Отсутствіе лорда Уэнтворта начинало ихъ безпокоить. Они оставили брешь, гдѣ еще раздавался послѣдній громъ орудій, и, увлекаемые какимъ-то таинственнымъ предчувствіемъ, отправились съ двумя или тремя солдатами по дорогѣ, которая вела къ дому губернатора.
   Всѣ двери были растворены, и они безъ всякаго труда могли дойдти до комнаты г-жи де-Кастро, куда велъ ихъ Габріэль. Они пришли, и шпага любовника Діаны во время поднялась надъ дочерью Генриха II-го, чтобъ спасти ее отъ другаго болѣе-низкаго посягательства.
   Битва между Габріэлемъ и губернаторомъ продолжалась довольно-долго. Оба противника, казалось, были равно опытны въ искусствѣ владѣть шпагою; оба дрались съ одинаковымъ хладнокровіемъ, хотя и пылали гнѣвомъ; шпаги обвивались одна вокругъ другой, какъ двѣ змѣи, и скрещались, какъ двѣ молніи.
   Но спустя двѣ минуты, шпага выпала изъ рукъ лорда Уэнтворта отъ сильнаго удара, нанесеннаго ей виконтомъ д'Эксме.
   Лордъ Уэнтвортъ, желая спастись отъ удара, поскользнулся и упалъ.
   Гнѣвъ, презрѣніе, месть, всѣ ужасныя чувства, волновавшія сердце Габріэля, не уступили великодушію. Онъ не хотѣлъ щадить подобнаго врага, бросился на него и приставилъ къ его груди шпагу. Ни одинъ изъ свидѣтелей этой сцены, въ душѣ которыхъ еще такъ свѣжо было негодованіе, не остановилъ мстительной руки.
   Въ-продолженіе этого поединка, Діана успѣла опомниться отъ обморока. Она открыла отяжелѣвшіе глаза, она увидѣла, поняла все, и бросилась между Габріэлемъ и лордомъ Уэнтвортомъ.
   По какому-то странному сходству, послѣднее слово, произнесенное Діаною, когда она падала въ обморокъ, было первымъ, которое она произнесла, когда пришла въ чувство:
   -- Сжальтесь!
   Она молила теперь за того, котораго напрасно умоляла.
   Габріэль, увидѣвъ драгоцѣнный образъ Діаны, услышавъ ея всемогущій голосъ, позабылъ все: нѣжность и любовь смирили его сердце; великодушіе вдругъ замѣнило собою порывы гнѣва.
   -- Діана, вы хотите, чтобъ онъ жилъ? спросилъ Габріэль.
   -- Умоляю васъ, Габріэль, сказала она: -- не-уже-ли вы не дадите ему времени раскаяться?
   -- Извольте, отвѣчалъ молодой человѣкъ: -- пусть вы спасаете демона: это его назначеніе.
   И упираясь колѣномъ въ грудь лорда Уэнтворта, взбѣшеннаго и проклинающаго, Габріэль сказалъ спокойно, обращаясь къ братьямъ Пекуа и троимъ егерямъ:
   -- Свяжите этого человѣка покамѣстъ я держу его; а потомъ вы отведете его въ темницу, находящуюся въ его собственномъ домѣ, и оставите тамъ до прихода герцога Гиза, который рѣшитъ его участь.
   -- Нѣтъ, убейте меня, убейте! кричалъ лордъ Уэнтвортъ, отбиваясь отъ егерей, связывавшихъ ему руки.
   -- Дѣлайте, что я приказываю вамъ, продолжалъ Габріэль, не выпуская врага изъ-подъ своего колѣна.-- Я думаю, что жизнь будетъ для него большимъ наказаніемъ, нежели смерть.
   Люди повиновались виконту д'Эксме. Напрасно лордъ Уэнтвортъ противился, засыпалъ ихъ проклятіями: онъ былъ связанъ въ одну минуту, и два или три егеря, взявъ его подъ руки, понесли безъ всякой церемоніи бывшаго губернатора Кале.
   Потомъ Габріэль оборотился къ Жану Пекуа, и сказалъ въ присутствіи его двоюроднаго брата:
   -- Любезный другъ, вы слышали странную исторію, которую при васъ я разсказалъ Мартэну-Герру, а теперь у васъ есть и доказательства его невинности. Вы раскаялись, узнавъ ужасную ошибку, поразившую невиннаго вмѣсто виноватаго, и я увѣренъ, что постараетесь облегчить какъ-можно-скорѣе страданія, которыя теперь онъ терпитъ за другаго. Окажите мнѣ услугу...
   -- Догадываюсь, прервалъ Жанъ Пекуа: -- вы хотите послать меня за Амброазомъ Паре, чтобъ онъ спасъ вашего бѣднаго конюшаго? Бѣгу, г-нъ виконтъ, и велю немедленно перенести его къ намъ, если только это не будетъ для него опасно.
   Пьеръ Пекуа, изумленный, какъ-будто во снѣ, смотрѣлъ и слушалъ Габріэля и своего двоюроднаго брата.
   -- Пойдемъ, Пьеръ, сказалъ ему Жанъ: -- ты пособишь мнѣ обдѣлать все это. Да, тебѣ странно, ты не понимаешь? Я объясню тебѣ все на дорогѣ, и ты легко со мною согласишься. Я знаю твой характеръ: ты первый захочешь загладить свой невольный проступокъ.
   Жанъ поклонился Діанѣ и Габріэлю и увелъ Пьера, который уже начала, его разспрашивать.
   Когда Діана осталась одна съ Габріэлемъ, она упала на колѣни въ невольномъ порывѣ благочестія и благодарности, и, поднявъ глаза и руки въ одно время и къ небесамъ и къ тому, кого они избрали оружіемъ ея спасенія, сказала:
   -- Благодарю тебя, Господи, дважды благодарю: за то, что я спасена, и что онъ былъ моимъ избавителемъ.
   

VIII.
Взаимная любовь.

   Потомъ Діана упала на руки къ Габріэлю.
   -- Габріэль, сказала она:-- и васъ я должна также благодарить и благословлять. Когда мысль моя готова была угаснуть, я призывала своего ангела-хранигеля, и вы явились на мой призывъ. Благодарю, благодарю!
   -- О, сколько я страдалъ, Діана, съ того дня, какъ видѣлся съ вами въ послѣдній разъ! сказалъ Габріэль: -- и какъ давно я васъ не видалъ!
   Они начали разсказывать, что каждый изъ нихъ дѣлалъ и чувствовалъ во время этой тяжелой разлуки, и должно признаться, что въ разговорѣ были длинноты, не очень драматическія.
   Кале, герцогъ Гизъ, побѣжденные, побѣдители -- все было забыто. Весь шумъ, всѣ страсти, окружавшіе любовниковъ, не доходили до ихъ слуха. Погруженные въ свой собственный міръ любви и упоенія, они больше не смотрѣли на другой печальный міръ, не вслушивались въ его отголоски.
   Испытавъ столько печали, столько ужасовъ, душа слабѣетъ и, такъ-сказать, упоепная страданіемъ, дѣлается нечувствительною къ нему; но за то не можетъ устоять противъ малѣйшаго впечатлѣнія, произведеннаго на нее счастіемъ. Въ этой теплой атмосферѣ чистыхъ движеній сердца, Габріэль и Діана свободно предавались спокойствію и радости -- наслажденіямъ, отъ которыхъ оеи давно отвыкли.
   За сценою бурной любви послѣдовала другая сцена, въ одно время подобная первой и отличавшаяся отъ нея.
   -- О, какъ отрадно быть возлѣ васъ! сказала Діана: -- послѣ присутствія этого безбожника, ненавистная любовь котораго приводила меня въ трепетъ, какъ упоительно мнѣ быть съ вами, какъ успокоиваетъ меня ваше присутствіе.
   -- Послѣ дней нашего дѣтства, когда мы были такъ счастливы, не понимая своего счастія, отвѣчалъ Габріэль: -- я не помню, Діана, чтобъ въ моей бѣдной жизни, тревожной и одинокой, былъ хоть одинъ мигъ, подобный настоящему.
   Послѣ короткой паузы, въ-продолженіе которой любовники смотрѣли другъ на друга, Діана сказала:
   -- Габріэль, сядьте же возлѣ меня. Повѣрите ли, я видѣла во снѣ, я почти предвидѣла даже въ своемъ плѣну это мгновеніе, соединившее насъ такъ неожиданно. Мнѣ всегда казалось, что вы будете моимъ освободителемъ, и что, въ минуту крайней опасности, васъ, моего рыцаря, небо вдругъ пошлетъ сюда освободить меня.
   -- Ваша мысль, Діана, отвѣчалъ Габріэль: -- привлекла меня, какъ магнитъ, и вела меня, какъ путеводная звѣзда. Признаться ли передъ вами и своею совѣстью?.. Хотя многія сильныя причины должны были навести меня на мысль -- взять Кале, но, можетъ-быть, я отказался бы, Діана, отъ своей мысли -- потому-что мысль эта принадлежитъ собственно мнѣ; можетъ-быть, я не рѣшился бы осуществить ее дерзкими средствами, еслибъ вы не были здѣсь въ плѣну, еслибъ воспоминаніе объ опасностяхъ, которымъ подвергались вы здѣсь, не оживляло меня и не придавало мнѣ мужества. Еслибъ надежда спасти васъ, и еще другая священная цѣль не управляли моею жизнію, Кале оставался бы еще во власти Англичанъ. И правосудный Богъ накажетъ меня за то, что я хотѣлъ дѣлать добро, и дѣлалъ добро изъ корыстныхъ цѣлей.
   Виконтъ д'Эксме думалъ въ эту минуту о сценѣ въ Улицѣ-Сен-Жакъ, о самоотверженіи Амброаза Паре и словахъ адмирала, сказавшаго, что небо требуетъ, чтобъ святое дѣло защищали чистыми руками.
   Но полный любви голосъ Діаны нѣсколько успокоилъ Габріэля.
   -- Какъ?.. Небо накажетъ васъ, Габріэль, вскричала она: -- накажетъ за высокія желанія, за великодушіе?..
   -- Кто знаетъ объ этомъ? сказалъ онъ, вопрошая небо взоромъ, въ которомъ выражалось какое-то печальное предчувствіе.
   -- Я знаю, Габріэль! сказала Діана съ очаровательною улыбкой.
   Произнося эти слова, Діана была такъ восхитительна, что Габріэль, пораженный блескомъ ея красоты, забылъ все и не могъ не вскричать:
   -- О, какъ вы прекрасны, Діана!
   -- И вы мужественны, какъ герой, Габріэль! сказала Діана.
   Они сидѣли очень-близко одинъ къ другому; руки ихъ случайно встрѣтились въ нѣжномъ пожатіи. Начинало смеркаться.
   Румянецъ разлился на лицѣ Діаны; она встала и сдѣлала нѣсколько шаговъ по комнатѣ.
   -- Вы удаляетесь, вы убѣгаете отъ меня, Діана! печально произнесъ молодой человѣкъ.
   -- О, нѣтъ, нѣтъ! сказала она, съ живостью подходя къ Габріэлю: -- съ вами, другъ мой, нечего мнѣ бояться!
   Діана ошибалась. Тутъ была другая опасность, но все-таки опасность и, можетъ-быть, ей слѣдовало бояться друга не менѣе, чѣмъ врага.
   -- Давно бы такъ, Діана! сказалъ Габріэль, взявъ ея крошечную и нѣжную ручку: -- давно бы такъ. Послѣ столькихъ страданій, мы, кажется, можемъ предаться на нѣсколько минутъ счастію, и отдохнуть свободною душою въ созвучіи чувствъ и радости.
   -- Правда, Габріэль: подлѣ васъ такъ хорошо! сказала Діана.-- Забудемъ на мгновеніе свѣтъ съ его шумомъ; безмятежно и безъ страха вдохнемъ благоуханіе счастія въ этотъ отрадный и единственный часъ. Вы правы, Габріэль: за что мы столько страдали?..
   И граціозно склонилась она прелестной головкой на плечо Габріэля; большіе бархатные глаза ея медленно закрылись; ея локоны коснулись горячихъ губъ молодаго человѣка.
   Въ трепетѣ и самозабвеніи, онъ поднялся съ своего мѣста.
   -- Что съ вами? сказала Діана, открывъ изумленные и полные пѣгою глаза.
   Габріэль, блѣдный, упалъ передъ нею на колѣни и обвилъ ее руками.
   -- Діана, я люблю тебя! вскричалъ онъ голосомъ, исполненнымъ чувства.
   -- Я люблю тебя, Габріэль! отвѣчала Діана, спокойно, какъ-будто повинуясь непреодолимому инстинкту сердца.
   Какъ лица ихъ сблизились, какъ губы соединились и въ долгомъ поцалуѣ слились ихъ души -- извѣстно Богу, потому-что ни Габріэль, ни Діана не знали этого.
   Но Габріэль, чувствуя, что его разсудокъ слабѣетъ въ этомъ водоворотѣ счастія, вдругъ вырвался изъ рукъ Діаны.
   -- Отпустите меня, Діана!.. Я долженъ бѣжать!.. закричалъ онъ голосомъ, исполненнымъ глубокаго ужаса.
   -- Бѣжать?.. Зачѣмъ вамъ бѣжать? спросила она съ удивленіемъ.
   -- Діана!.. Діана!.. Что, если вы моя сестра!.. произнесъ Габріэль въ безпамятствѣ.
   -- Ваша сестра! повторила Діана, пораженная какъ громомъ.
   Габріэль остановился, изумленный и какъ-будто оглушенный своими словами, и, проведя рукою по горячему лбу, спросилъ громкимъ голосомъ:
   -- Что я сказалъ, Діана?
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, что вы сказали? Принимать ли буквально эти странныя слова? Гдѣ разгадка этой ужасной тайны?.. Боже мой! Не-уже-ли я дѣйствительно ваша сестра?
   -- Моя сестра?.. Развѣ я признался, что вы моя сестра? сказалъ Габріэль.
   -- А, такъ это истина! вскричала Діана.
   -- Нѣтъ, не истина!.. Я и самъ не знаю, и кто можетъ знать это?.. Притомъ, я не долженъ вамъ разсказывать! Это -- тайна жизни и смерти, тайна, которую клялся я хранить!.. О, небесное милосердіе!.. Я сохранилъ спокойствіе души и разсудокъ среди своихъ страданій и несчастій... Не-уже-ли первая капля блаженства, которая теперь коснулась моихъ губъ, опьянила меня до безумія, до забвенія моей клятвы?
   -- Габріэль, сказала съ важностью г-жа де-Кастро: -- извѣстно Богу, что не пустое любопытство понуждаетъ меня. Но вы сказали много или слишкомъ-мало для моего спокойствія. Вы должны докончить то, что начали говорить.
   -- Невозможно, невозможно! вскричалъ Габріэль въ ужасѣ.
   -- И отъ-чего невозможно? сказала Діана.-- Какое-то непонятное предчувствіе увѣряетъ меня, что тайна эта принадлежитъ столько же вамъ, какъ и мнѣ, и что вы не имѣете права скрывать ее отъ меня.
   -- Правда, сказалъ Габріэль:-- вы не меньше моего имѣете право на участіе въ этихъ страданіяхъ; но какъ они всею тяжестію гнетутъ одного меня -- не просите, чтобъ я уступилъ вамъ половину своей ноши.
   -- Я прошу, я хочу, я требую половины вашихъ страданіи! отвѣчала Діана.-- Скажу болѣе, Габріэль: я умоляю васъ... Неуже-ли вы откажете мнѣ?
   -- Но я далъ клятву королю, печально сказалъ Габріэль.
   -- Дали клятву? повторила Діана.-- Итакъ, храните свято свою тайну отъ чужихъ, отъ равнодушныхъ къ ней, даже отъ друзей. Но должны ли вы хранить обидное молчаніе со мною, которая, по вашимъ же словамъ, имѣетъ наравнѣ съ вами причины участвовать въ этой тайнѣ? Нѣтъ, Габріэль, если вы сколько-нибудь сожалѣете меня, вы не захотите скрываться отъ меня! Сомнѣнія, безпокойства уже довольно истерзали мое сердце. Въ другихъ обстоятельствахъ вашей жизни, мы оба составляли одно существо. Діана была вторымъ вашимъ "я". Скажите, развѣ нарушаете вы клятву, размышляя объ этой тайнѣ въ глубинѣ своей совѣсти? Не думаете ли вы, что моя душа, созрѣвшая въ столькихъ испытаніяхъ, не съумѣетъ вмѣстить въ себѣ и ревниво запереть отъ радости и печали сокровище, которое вы ввѣрите ей, которое принадлежитъ столько же ей, какъ и вамъ?
   И нѣжнымъ, сладостнымъ голосомъ, потрясшимъ душевныя фибры молодаго человѣка, будто струны послушнаго инструмента, Діана продолжала:
   -- Габріэль, если судьба запрещаетъ намъ взаимность въ любви и счастіи, не-уже-ли вы въ силахъ отвергнуть единственную взаимность, позволенную намъ -- взаимность печали? Не легче ли покажутся намъ страданія, когда мы будемъ страдать вмѣстѣ? Не прискорбно ли подумать, что единственное звѣно, которое должно бы соединить насъ, раздѣляетъ насъ?
   И, видя, что Габріэль, въ-половину убѣжденный, однакожь, еще не рѣшался, Діана сказала:
   -- Берегитесь, впрочемъ: если вы будете молчать такъ упорно, развѣ я не могу заговорить съ вами языкомъ, который теперь, не знаю почему, наводитъ на васъ столько ужаса и печали, по которому нѣкогда вы сами научили мои уста и мое сердце. Ваша невѣста имѣетъ право повторить, что она любитъ васъ, и любитъ только васъ одного. Невѣста, обрученная съ вами передъ Богомъ, можетъ съ чистою лаской прилечь головою къ вашему плечу, коснуться вашего чела губами...
   Но Габріэль дрожащею рукою снова отдалилъ отъ себя Діану.
   -- Нѣтъ! вскричалъ онъ:-- умоляю васъ, Діана, сжальтесь надъ моимъ разсудкомъ. Вы непремѣнно хотите узнать страшную тайну? Итакъ, возможность совершить преступленіе заставляетъ меня открыть эту тайну. Да, пріймите буквально слова, которыя, Діана, сейчасъ вырвались у меня въ припадкѣ безумія. Діана, можетъ-быть, вы дочь графа Монгомери, моего отца; можетъ-быть, вы моя сестра!
   -- Пречистая Дѣва! проговорила г-жа де-Кастро, пораженная словами Габріэля.-- Но какъ могло это совершиться?
   -- Я хотѣлъ, сказалъ Габріэль: -- чтобъ ваша чистая и безмятежная душа никогда не узнала этой исторіи, исполненной ужасовъ и преступленій. Но, увы! теперь я чувствую, что мои силы не могутъ устоять противъ моей любви. Помогите мнѣ, Діана, противъ самой-себя, и я все разскажу вамъ.
   -- Говорите, отвѣчала Діана, испуганная, по внимательная.
   Дѣйствительно, Габріэль разсказалъ ей все; разсказалъ, какъ отецъ его любилъ г-жу Пуатье и въ глазахъ цѣлаго двора казался ея любимцемъ; какъ дофинъ, нынѣшній король, сдѣлался его соперникомъ; какъ графъ Монгомери пропалъ однажды и какъ Алоиза узнала и открыла его сыну судьбу несчастнаго графа. Но больше ничего не знала кормилица, и какъ г-жа Пуатье рѣшительно не соглашалась признаться, то одинъ только графъ Монгомери, еслибъ онъ былъ еще живъ, могъ открыть тайну рожденія Діаны.
   -- Это ужасно! вскричала Діана, когда Габріэль окончилъ свою мрачную повѣсть.-- Какъ бы ни началась наша судьба, но конецъ ея будетъ несчастный. Если я дочь графа Монгомери, то вы мнѣ братъ, Габріэль. Если я дочь короля -- вы справедливо-раздраженный врагъ моего отца. Во всякомъ случаѣ, между нами находится непроходимая преграда.
   -- Нѣтъ, Діана, отвѣчалъ Габріэль:-- благодаря Бога, наше несчастіе не совсѣмъ уничтожаетъ надежду. Начавъ разсказывать вамъ, я долженъ кончить свою исторію. Теперь я чувствую, что вы правы: это довѣріе облегчило меня.
   Потомъ Габріэль сообщилъ г-жѣ де-Кастро странный и опасный договоръ, который заключилъ онъ съ Генрихомъ II, и торжественное обѣщаніе короля возвратить свободу графу Монгомери, если виконтъ Монгомери, защищавшій Сен-Кентенъ отъ Испанцевъ, возвратитъ Кале отъ Англичанъ. Но уже цѣлый часъ Кале находился во власти Французовъ, и Габріэль безъ тщеславія могъ думать, что онъ много содѣйствовалъ достиженію этого блистательнаго результата.
   По мѣрѣ того, какъ Габріэль говорилъ, надежда мало-по-малу разсѣявала печаль на лицѣ Діаны, какъ заря разгоняетъ ночную темноту.
   Когда Габріэль кончилъ разсказъ, Діана задумалась на минуту, и потомъ, подавъ ему руку, сказала съ твердостью:
   -- Мой бѣдный Габріэль! Вспомнивъ прошлое и смотря на будущее, намъ есть о чемъ подумать, есть о чемъ страдать. Но, другъ мой, не будемъ останавливаться; намъ не должно погружаться душою въ разслабляющей нѣгѣ. Я, въ свою очередь, постараюсь показать вамъ свою силу и свое мужество, достойныя васъ. Теперь должно дѣйствовать и развязать, такъ или иначе, нашу судьбу. Страданія наши, кажется, приближаются къ концу. Вы сдержали и даже превзошли обѣщанія, данныя вами королю. Надѣюсь, что и король исполнитъ свои, На этой надеждѣ должны сосредоточиться всѣ наши чувства и всѣ наши мысли. Что теперь намѣрены вы дѣлать?
   -- Г-нъ герцогъ Гизъ, отвѣчалъ Габріэль:-- былъ знаменитымъ повѣреннымъ всѣхъ моихъ преднамѣреній. Знаю, что безъ него я ничего бы не сдѣлалъ, и ему также извѣстно, что онъ ничего бы не сдѣлалъ безъ меня. Одинъ только герцогъ Гизъ можетъ и долженъ засвидѣтельствовать королю объ участіи, которое принималъ я въ этой новой побѣдѣ. Я тѣмъ болѣе жду отъ него этой справедливости, что на-дняхъ г. Гизъ торжественно во второй разъ обѣщался мнѣ дать это доказательство признательности. Впрочемъ, я напомню объ этомъ обѣщаніи герцогу, буду просить отъ него письма къ королю, и потомъ, когда мое присутствіе здѣсь не будетъ болѣе необходимымъ, немедленно поѣду въ Парижъ...
   Въ то время, какъ Габріэль съ одушевленіемъ говорилъ это и Діана слушала, устремивъ на него взоръ, блиставшій надеждою, дверь отворилась и на порогѣ явился Жанъ Пекуа, мрачный, испуганный.
   -- Ну, что? не хуже ли Мартэну-Герру? спросилъ Габріэль съ безпокойствомъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Жанъ Пекуа:-- Мартэна-Герра перенесли къ намъ въ домъ. Амброазъ Паре навѣщалъ больнаго и хотя сказалъ, что необходимо отсѣчь ему бедро, однакожь увѣренъ, что вашъ храбрый слуга переживетъ эту операцію.
   -- Прекрасная новость! сказалъ Габріэль.-- Амброазъ Паре, вѣроятно, еще сидитъ возлѣ больнаго?
   -- Нѣтъ, сударь, печально отвѣчалъ горожанинъ: -- онъ долженъ былъ оставить его для другаго раненнаго, котораго положеніе еще опаснѣе и важнѣе для насъ...
   -- Кто же это? спросилъ Габріэль, измѣнившись въ лицѣ.-- Маршалъ Строцци? г-нъ де-Неверъ?
   -- Г-нъ герцогъ Гизъ; онъ лежитъ при смерти, отвѣчалъ Жанъ Пекуа.
   Габріэль и Діана вскричали отъ ужаса.
   -- Я сказала, что наши страданія еще не кончились! произнесла послѣ минутнаго молчанія г-жа де-Кастро.-- Боже мой! Боже мой! Боже мой!
   -- Не призывайте Бога, сказалъ Габріэль съ печальною улыбкой.-- Богъ правосуденъ и справедливо наказываетъ мое самолюбіе. Да, я взялъ Кале только для своего отца и для васъ. Богъ требуетъ, чтобъ я взялъ этотъ городъ для одной Франціи.
   

IX.
Разрубленный лобъ.

   Но герцогъ Гизъ еще дышалъ, и надежда еще не умерла для Габріэля и Діаны. Несчастные жадно хватаются за самую невѣрную надежду, какъ утопающіе за щепку.
   Габріэль разстался съ Діаной и пошелъ взглянуть, до какой степени поразилъ ихъ новый ударъ въ ту минуту, какъ злосчастная судьба, казалось, смягчила для нихъ свои преслѣдованія.
   Жанъ Пекуа, сопровождавшій виконта, разсказалъ ему дорогою все, что случилось.
   Лордъ Дэрби, уступая взбунтовавшимся горожанамъ, которые требовали сдачи города прежде срока, назначеннаго лордомъ Уэнтвортомъ, отправилъ къ герцогу Гизу парламентеровъ для переговоровъ о капитуляціи.
   Между-тѣмъ, на многихъ пунктахъ битва еще продолжалась, и въ послѣднемъ пароксизмѣ своихъ усилій разгорѣлась еще сильнѣе отъ ярости побѣжденныхъ и нетерпѣнія побѣдителей.
   Францискъ-Лотарингскій, безстрашный солдатъ и искусный полководецъ, являлся тамъ, гдѣ бой казался наиболѣе жаркимъ и опаснымъ.
   За брешью, вполовину взятою, на краю рва, засыпаннаго обломками, герцогъ Гизъ, на лошади, не обращая вниманія на стрѣлы, которыя летѣли на него со всѣхъ сторонъ, спокойно одушевлялъ свое войско словомъ и примѣромъ.
   Вдругъ замѣтилъ онъ надъ брешью бѣлое знамя парламентеровъ. Гордая улыбка блеснула на благородномъ лицѣ герцога, потому-что въ этомъ знамени онъ видѣлъ рѣшительное приближеніе побѣды.
   -- Остановитесь! вскричалъ онъ посреди страшнаго шума сражающихся:-- Кале сдается! Опустите оружіе!
   Онъ приподнялъ забрало каски и подъѣхалъ на нѣсколько шаговъ впередъ, устремивъ глаза на знамя, этотъ знакъ торжества и мира.
   Между-тѣмъ, начинало смеркаться, и бой не утихалъ.
   Одинъ англійскій солдатъ, который, вѣроятно, не видѣлъ парламентеровъ и въ шумѣ не разслушалъ словъ Гиза, схватилъ за узду его лошадь, и когда герцогъ въ разсѣянности, не обращая даже вниманія на препятствіе, остановившее лошадь, далъ ей шпоры, солдатъ поразилъ его копьемъ въ голову.
   -- Не могли сказать мнѣ, продолжалъ Жанъ Пекуа: -- въ какую часть лица получилъ ударъ господинъ герцогъ Гизъ, но достовѣрно только, что рана опасная. Древко переломилось и желѣзо копья осталось въ язвѣ. Герцогъ не могъ произнести ни слова и упалъ головою на сѣдло. Кажется, что Англичанинъ, который нанесъ этотъ убійственный ударъ, былъ разорванъ въ клочки Французами; однакожь, это не спасло господина Гиза. Его унесли почти мертваго, и съ-тѣхъ-поръ онъ еще не можетъ опомниться.
   -- Такъ-что мы потеряли Кале? спросилъ Габріэль.
   -- Онъ принадлежитъ намъ, отвѣчалъ Жанъ Пекуа?-- Герцогъ де-Неверъ принялъ парламентеровъ и предложилъ имъ самыя выгодныя для насъ условія. Но пріобрѣтеніе такого города едва-ли вознаградитъ Францію за потерю такого героя.
   -- Боже мой! вы смотрите на него, какъ на умершаго? сказалъ задрожавъ Габріэль.
   -- Увы! отвѣчалъ ткачъ, качая головою.
   -- Куда же вы такъ скоро ведете меня? спросилъ Габріэль: -- знаете ли вы, куда перенесли господина Гиза?
   -- На гауптвахту Шато-Нёфъ, сказалъ Амброазу Паре человѣкъ, передавшій намъ эту роковую новость. Господинъ Паре хотѣлъ бѣжать туда немедленно, Пьеръ взялся показать ему дорогу, а я между-тѣмъ побѣжалъ увѣдомить васъ. Я предчувствовалъ, что для васъ это чрезвычайно-важная новость, и что въ подобномъ обстоятельствѣ вы, безъ сомнѣнія, можете что-нибудь сдѣлать.
   -- Я могу только сожалѣть больше, нежели прочіе, сказалъ виконтъ д'Эксме.-- Но, прибавилъ онъ: -- сколько мнѣ кажется въ этой темнотѣ, мы приближаемся къ Шато-Нёфъ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ и Шато-Нёфъ, сказалъ Жанъ Пекуа.
   Горожане и солдаты огромною, сжатою толпою тѣснились и волновались у перилъ гауптвахты, куда былъ перенесенъ герцогъ Гизъ. Вопросы, предположенія, замѣчанія пробѣгали въ безпокойныхъ группахъ, какъ дыханіе вѣтра между звучными вѣтвями лѣса.
   Не мало стоило труда виконту д'Эксме и Жану Пекуа пробраться сквозь эту густую толпу до ступеней гауптвахты, у дверей которой былъ поставленъ большой отрядъ пикенеровъ и аллебардистовъ. Нѣкоторые изъ нихъ держали зажженные факелы, бросавшіе красноватый отблескъ на движущіяся массы народа.
   Габріэль затрепеталъ, увидѣвъ при этомъ невѣрномъ свѣтѣ Амброаза Паре, который, нахмуривъ брови и судорожно скрестивъ руки на своей взволнованной груди, неподвижно стоялъ внизу лѣстницы. Слезы печали и негодованія сверкали въ его прекрасныхъ глазахъ. Позади Амброаза, мрачный и убитый, подобно ему, стоялъ Пьеръ Пекуа.
   -- А, вы здѣсь, господинъ Паре? вскричалъ Габріэль:-- что дѣлаете вы? Если господинъ герцогъ Гизъ еще не лишился дыханія жизни, ваше мѣсто должно быть возлѣ него.
   -- Не мнѣ, господинъ д'Эксме, говорите объ этомъ! сказалъ хирургъ, когда, поднявъ глаза, онъ узналъ Габріэля.-- Скажите вотъ этимъ безсмысленнымъ часовымъ, если имѣете надъ ними какую-нибудь власть.
   -- Какъ! вскричалъ Габріэль:-- они не хотятъ пустить васъ?
   -- Не хотятъ ничего слышать, отвѣчалъ Амброазъ Паре.-- Подумайте, что драгоцѣнная жизнь такого человѣка зависитъ, можетъ-быть, отъ такого ничтожнаго случая!
   -- Но вы должны туда войдти! сказалъ Габріэль.
   -- Сначала, мы умоляли, сказалъ Пьеръ, вмѣшавшись въ разговоръ:-- потомъ угрожали. На просьбы отвѣчали намъ смѣхомъ, на угрозы -- ударами. Господинъ Паре хотѣлъ-было проложить себѣ дорогу силою, но его толкнули и чуть ли не ударили аллебардой.
   -- Дѣло весьма-простое, замѣтилъ Амброазъ Паре съ горькою улыбкой:-- у меня нѣтъ ни золотаго ошейника, ни шпоръ; у меня есть только быстрый взглядъ и вѣрная рука.
   -- Погодите, сказалъ Габріэль:-- я съумѣю заставить ихъ пропустить васъ.
   Онъ подошелъ къ ступенькамъ гауптвахты; но пикинеръ, поклонившись ему, загородилъ дорогу.
   -- Извините, сказалъ онъ почтительно виконту д'Эксме:-- намъ запрещено впускать кого бы то ни было.
   -- Болванъ! вскричалъ Габріэль, стараясь, впрочемъ, удержать себя отъ гнѣва:-- развѣ это запрещеніе относится къ виконту д'Эксме, капитану гвардіи его величества, другу господина Гиза? Гдѣ твой начальникъ?
   -- Онъ охраняетъ внутреннюю дверь, отвѣчалъ пикинеръ почтительнѣе прежняго.
   -- Хорошо, я иду къ нему, сказалъ повелительнымъ тономъ виконтъ д'Эксме:-- пойдемте со мною, господинъ Паре.
   -- Можете идти одни, если непремѣнно требуете этого, замѣтилъ солдатъ:-- но его не пропущу.
   -- Почему? спросилъ Габріэль:-- почему хирургу не идти къ раненному?
   -- Всѣ хирурги и медики, по-крайней-мѣрѣ тѣ изъ нихъ, которые пользуются извѣстностью и имѣютъ патентъ, отвѣчалъ часовой:-- призваны къ герцогу.
   -- Вотъ что и ужасаетъ меня! сказалъ съ ироническимъ пренебреженіемъ Амброазъ Паре.
   -- Между-тѣмъ, у этого нѣтъ патента въ карманѣ, продолжалъ солдатъ:-- правда, онъ спасъ не одного на полѣ битвы, но все-таки онъ не герцогскій медикъ.
   -- Не разсуждай! вскричалъ Габріэль, нетерпѣливо топнувъ ногою.-- Я хочу, слышишь, я хочу, чтобъ господинъ Паре прошелъ со мною.
   -- Невозможно, господинъ виконтъ.
   -- Говорятъ тебѣ, болванъ: я хочу.
   -- Вспомните, замѣтилъ солдатъ: -- что мой долгъ заставляетъ меня не повиноваться вамъ.
   -- Ахъ! печально вскричалъ Амброазъ:-- можетъ-быть, герцогъ умретъ во время нашихъ глупыхъ споровъ.
   Крикъ этотъ разсѣялъ бы всѣ сомнѣнія Габріэля, еслибъ еще онъ могъ сомнѣваться въ подобную минуту.
   -- Вы непремѣнно хотите, чтобъ я поступилъ съ вами какъ съ Англичанами? вскричалъ онъ аллебардистамъ: -- тѣмъ хуже для васъ! жизнь Гиза дороже двадцати вашихъ существованіи. Посмотримъ, осмѣлятся ли ваши пики дотронуться до моей шпаги.
   Клинокъ ея сверкнулъ какъ молнія изъ ноженъ, и, таща за собою Амброаза Паре, Габріэль взбѣжалъ съ поднятой шпагой по лѣстницѣ гауптвахты.
   Въ движеніи и взорѣ Габріэля было столько угрозы, столько спокойствія и силы выражалось во взорѣ и движеніяхъ хирурга, и наконецъ лицо и воля дворянина заключали въ себѣ въ эту грубую эпоху столько волшебства, что часовые покорно разступились и опустили оружіе не столько передъ шпагою, сколько передъ именемъ виконта д'Эксме.
   -- Пропустите ихъ! закричалъ въ толпѣ чей-то голосъ: -- они похожи на божьихъ посланниковъ, избранныхъ для спасенія герцога Гиза.
   Габріэль и Амброазъ Паре дошли безъ всякихъ препятствіи до дверей гауптвахты. Въ узкой прихожей, находившейся передъ большою залой, былъ еще съ тремя или четырьмя солдатами поручикъ наружнаго отряда. Но викотъ д'Эксме, не останавливаясь, сказалъ офицеру съ краткостью, не требовавшею возраженій:
   -- Я веду новаго хирурга.
   Поручикъ поклонился и пропустилъ ихъ не говоря ни слова.
   Габріэль и Паре вошли въ залу.
   Вниманіе всѣхъ было съ такимъ живымъ ужасомъ отвлечено отъ окружающаго, что никто не замѣтилъ вошедшихъ.
   Зрѣлище, которое представилось имъ, дѣйствительно было ужасно и раздирало сердце.
   Посерединѣ залы, на походной постели, лежалъ герцогъ Гизъ неподвижно, безъ памяти, утопая въ крови. Рана проходила поперегъ всего лица; желѣзо копья попало въ щеку, ниже праваго глаза, прошло до затылка и сломанный осколокъ выходилъ подъ лѣвымъ ухомъ на полфута изъ раздробленной головы. Ужасно было видѣть эту рану.
   Вокругъ постели умирающаго стояло десять или двѣнадцать медиковъ и хирурговъ въ совершенномъ отчаяніи. Ни одинъ изъ нихъ не дѣйствовалъ; они только смотрѣли и говорили.
   Когда Габріэль вошелъ съ Амброазомъ Паре, какой-то изъ лекарей сказалъ громко;
   -- Итакъ, господа, мы видимъ печальную необходимость сознаться, что господинъ герцогъ Гизъ раненъ смертельно, безъ всякой надежды, потому-что для его спасенія должно вынуть изъ головы обломокъ копья, но такой операціи навѣрно не перенесетъ герцогъ.
   -- То-есть, вы хотите лучше, чтобъ онъ умеръ! сказалъ смѣло стоявшій за первымъ рядомъ зрителей Амброазъ Паре, который издали однимъ взглядомъ понялъ дѣйствительно отчаянное положеніе знаменитаго раненнаго.
   Хирургъ обернулся, отъискивая глазами, кто осмѣлился сдѣлать это дерзкое возраженіе, и, не нашедъ своего соперника въ толпѣ, продолжалъ:
   -- Кто дерзнетъ наложить безстыдныя руки на это высокое лицо, и, безъ увѣренности въ себѣ, окончить жизнь умирающаго?
   -- Я! сказалъ Амброазъ Паре, гордо, съ поднятымъ челомъ вступивъ въ кружокъ хирурговъ.
   И, не обращая вниманія на ропотъ удивленія, возбужденный его словами, онъ наклонился къ герцогу, чтобъ ближе разсмотрѣть рану.
   -- А! это г-нъ Амброазъ Паре! сказалъ съ презрѣніемъ главный хирургъ, узнавъ безумца, дерзнувшаго не согласиться съ его мнѣніемъ.-- Г-нъ Амброазъ Паре забываетъ, что онъ не имѣлъ чести быть въ числѣ хирурговъ герцога Гиза.
   -- Скажите лучше, возразилъ Амброазъ:-- что я -- единственный хирургъ его, потому-что постоянные хирурги герцога покидаютъ его. Впрочемъ, нѣсколько дней тому, г-нъ Гизъ, бывшій свидѣтелемъ операціи, которую мнѣ удалось сдѣлать при его глазахъ, изволилъ сказать мнѣ, и очень-серьёзно, если не оффиціально, что, въ случаѣ нужды, онъ, на будущее время, требуетъ моей услуги. Г-нъ виконтъ д'Эксме слышалъ слова герцога и можетъ ихъ подтвердить.
   -- Объявляю, что это сущая правда, сказалъ Габріэль.
   Амброазъ Паре обратился къ тѣлу герцога, по-видимому, бездушному, и снова началъ разсматривать рану.
   -- Ну, что жь? иронически спросилъ главный хирургъ:-- осмотрѣвъ рану, не-уже-ли вы еще рѣшаетесь вырвать изъ нея желѣзо.
   -- Разсмотрѣлъ и рѣшаюсь, твердо сказалъ Амброазъ Паре.
   -- А какими, на-примѣръ, чудесными инструментами надѣетесь вы сдѣлать операцію?
   -- Своими руками, сказалъ Амброазъ.
   -- Руками?.. Нѣтъ, я громко протестую, вскричалъ взбѣшенный хирургъ.
   -- И мы всѣ протестуемъ вмѣстѣ съ вами, завопили его собратья.
   -- Скажите, нашли вы какое-нибудь средство спасти герцога? спросилъ Амброазъ Паре.
   -- Нѣтъ, и невозможно найдти! отвѣчали они въ одинъ голосъ.
   -- Итакъ, предоставьте его мнѣ, сказалъ Амброазъ, закрывая больнаго рукою, какъ-будто для того, чтобъ завладѣть его тѣломъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, мы уйдемъ, сказалъ главный хирургъ, удаляясь отъ постели.
   -- Но что жь вы хотите дѣлать? со всѣхъ сторонъ спрашивали Амброаза.
   -- Герцогъ Гизъ умеръ для всѣхъ, отвѣчалъ онъ: -- и я буду поступать съ нимъ, какъ съ умершимъ.
   Сказавъ это, онъ снялъ съ себя камзолъ и засучилъ рукава.
   -- Дѣлать такіе опыты надъ герцогомъ, lanquam in anima vili! сказалъ сложивъ руки старый медикъ, пораженный вольностью дерзкаго хирурга.
   -- Да! отвѣчалъ Амброазъ, не отводя глазъ отъ раненнаго: -- дѣйствительно, я буду обходиться съ нимъ не какъ съ человѣкомъ, даже не какъ съ животнымъ, но какъ съ вещью. Смотрите.
   Амброазъ сталъ ногою на грудь герцога.
   Шопотъ страха, сомнѣнія и угрозы пробѣжалъ по собранію.
   -- Берегите себя! сказалъ де-Неверъ, прикоснувшись къ плечу Амброаза Паре.-- Берегите себя! Если вамъ не удастся, я не отвѣчаю за гнѣвъ друзей и приверженцевъ герцога.
   Амброазъ печально улыбнулся.
   -- Вы рискуете своею головою! замѣтилъ кто-то.
   Амброазъ Паре взглянулъ на небо, и потомъ сказалъ съ важностью:
   -- Хорошо, я жертвую своею головою, только бы спасти вотъ эту. Но, по-крайней-мѣрѣ, не безпокойте меня, прибавилъ онъ, гордо взглянувъ на окружающихъ.
   Всѣ разступились съ какимъ-то благоговѣніемъ передъ силою генія. Все затихло, и въ торжественной тишинѣ были слышны только тяжелые вздохи.
   Амброазъ Паре уперся лѣвымъ колѣномъ въ грудь герцога, наклонился къ нему, взялъ ногтями дерево копья и началъ покачивать его, сперва тихо, потомъ сильнѣе. Герцогъ задрожалъ, какъ-будто чувствуя ужасную боль.
   Лица присутствующихъ поблѣднѣли отъ ужаса.
   Амброазъ Паре остановился на секунду. Холодный потъ выступилъ у него на лбу. Хирургъ тотчасъ опять принялся за операцію.
   Черезъ минуту, показавшуюся длиннѣе часа, желѣзо вышло, наконецъ, изъ раны.
   Амброазъ Паре бросилъ его и живо наклонился къ отворенной ранѣ. Когда онъ приподнялся, молнія радости освѣтила его лицо. Потомъ онъ упалъ на колѣни и слеза счастія медленно покатилась по его щекѣ.
   Да, это была торжественная минута. Хотя великій хирургъ не говорилъ ни слова, но всѣ поняли, что теперь можно надѣяться. Слуги герцога плакали теплыми слезами, другіе цаловали сзади платье Амброаза Паре.
   Но всѣ молчали въ ожиданіи, что онъ скажетъ.
   Наконецъ, онъ сказалъ голосомъ, полнымъ увѣренности, хотя взволнованнымъ:
   -- Теперь я отвѣчаю за жизнь герцога Гиза.
   И дѣйствительно, черезъ часъ, герцогъ Гизъ опомнился и даже былъ въ состояніи говорить. Амброазъ Паре продолжалъ перевязывать рану, и Габріэль сталъ у постели, куда хирургъ велѣлъ перенести своего высокаго паціента.
   -- Габріэль, сказалъ герцогъ:-- я обязанъ вамъ не только взятіемъ Кале, но и жизнію, потому что вы почти силою привели сюда г-на Паре.
   -- Да, г-нъ герцогъ, замѣтилъ Амброазъ: -- безъ г-на д'Эксме не дали бы мнѣ приблизиться къ вамъ.
   -- Вотъ мои два спасителя! сказалъ Францискъ-Лотарингскій.
   -- Умоляю васъ, герцогъ, не разговаривайте, сказалъ хирургъ.
   -- Хорошо, я буду молчать. Позвольте только одно слово, одинъ вопросъ...
   -- Что прикажете, герцогъ?
   -- Какъ вы думаете, г-нъ Паре, спросилъ Гизъ: -- послѣдствія этой ужасной раны не будутъ опасны для моего здоровья, или для моего мозга?
   -- Я увѣренъ въ этомъ, г-нъ герцогъ, отвѣчалъ Амброазъ:-- я боюсь только одного: можетъ-быть, останется у васъ рубецъ.
   -- Рубецъ! вскричалъ герцогъ: -- о, это не бѣда! Напротивъ, рубецъ еще украшаетъ лицо воина! Значокъ этотъ мнѣ столько правится, какъ прозваніе "разрубленное лицо".
   Извѣстно, что современники и потомки герцога Гиза были того же мнѣнія, и герой получилъ прозваніе "разрубленное лицо",-- прозваніе, признанное вѣкомъ, въ который онъ жилъ, и сохраненное на страницахъ исторіи.
   

X.
Домашняя развязка.

   Сцена, которую мы будемъ описывать, происходила 8-го января, на другой день послѣ того, какъ виконтъ д'Эксме возвратилъ Франціи прекраснѣйшій изъ потерянныхъ ею городовъ, Кале, и извлекъ изъ опасности величайшаго ея полководца, герцога Гиза.
   Здѣсь говорится не о вопросахъ, рѣшающихъ будущность народовъ, но просто объ интересахъ горожанъ и семейныхъ дѣлахъ. Мы переходимъ отъ бреши, пробитой въ стѣнахъ Кале, и умирающаго Франциска-Лотарингскаго въ низенькую комнату братьевъ Пекуа, куда Жанъ Пекуа велѣлъ перенести Мартэна-Герра, и гдѣ, наканунѣ вечеромъ, Амброазъ Паре счастливо произвелъ надъ смѣлымъ конюшимъ необходимую ампутацію. Благодаря искусству Амброаза, надежда обратилась въ полную увѣренность; Мартэнъ-Герръ остался живъ.
   Невозможно описать сожалѣніе, или, вѣрнѣе, упреки совѣсти Пьера Пекуа, когда онъ узналъ истину отъ Жана. Эта строгая, но честная и прямая душа не могла простить себѣ ужасной ошибки. Оружейникъ безпрестанно предлагалъ Мартэну-Герру все свое имущество, сердце и руки, деньги и жизнь въ вознагражденіе за жестокую обиду. Но читатель уже знаетъ; что Мартэнъ-Герръ, не дожидаясь этого раскаянія, не только простилъ Пьера, но даже одобрялъ его поступокъ.
   Они жили вмѣстѣ какъ-нельзя-лучше, и потому не удивительно, что въ присутствіи Мартэна-Герра, сдѣлавшагося съ-тѣхъ-поръ членомъ семейства Пекуа, происходилъ, домашній совѣтъ, подобный тому, какой мы видѣли во время канонады.
   Виконтъ д'Эксме, отправлявшійся въ тотъ же вечеръ въ Парижъ, также находился при этомъ совѣщаніи, но менѣе тягостномъ, нежели предъидущее, для смѣлыхъ союзниковъ Габріэля по дѣлу при фортѣ Рисбанкъ.
   Дѣйствительно, удовлетвореніе, котораго требовала честь фамиліи Пекуа, казалось возможнымъ. Настоящій Мартэнъ-Герръ былъ женатъ, но это еще ничѣмъ не доказывалось, и оставалось только отъискать соблазнителя Бабеты.
   Вотъ отъ-чего на лицѣ Пьера Пекуа выражалось болѣе спокойствія, и, напротивъ, лицо Жана было печально и Бабета казалась очень разстроенною.
   Габріэль молча наблюдалъ за ними, а Мартэнъ-Герръ, лежа на страдальческой постели, крайне сожалѣлъ, что онъ могъ доставить новымъ друзьямъ только смутныя и неопредѣленныя свѣдѣнія о лицѣ своего Созія.
   Пьеръ и Жанъ Пекуа сію минуту возвратились отъ герцога Гиза, который, желая немедленно отблагодарить достойныхъ горожанъ за ихъ успѣшное и славное участіе при взятіи Кале, настоятельно просилъ Габріэля привести къ нему обоихъ братьевъ.
   Пьеръ Пекуа гордо и радостно разсказывалъ Бабетѣ подробности своего свиданія съ герцогомъ.
   -- Да, сестра, сказалъ оружейникъ: -- когда г-нъ д'Эксме разсказалъ, разумѣется, въ выраженіяхъ очень лестныхъ и слишкомъ-преувеличенныхъ, герцогу Гизу о нашемъ содѣйствіи во всемъ предпріятіи, этотъ достойный человѣкъ благоволилъ засвидѣтельствовать намъ, мнѣ и Жану, свое удовольствіе съ такою любезностью, которой, въ свою очередь, я никогда не забуду, хотя бы мнѣ привелось жить болѣе ста лѣтъ. Но въ особенности обрадовалъ и тронулъ меня герцогъ, прибавивъ, что онъ желалъ бы съ своей стороны быть для насъ полезнымъ, и спрашиваетъ, чѣмъ онъ можетъ услужить намъ. Я человѣкъ не корыстолюбивый, ты знаешь меня, Бабета. Но знаешь ли ты, чего намѣренъ я просить у герцога?..
   -- Нѣтъ, братецъ, право, не знаю, проговорила Бабета.
   -- Вотъ что, сестра, сказалъ Пьеръ Пекуа: -- какъ-только мы найдемъ того, который такъ безстыдно обманулъ тебя, а мы найдемъ его, въ этомъ будь увѣрена, я попрошу г-на Гиза, чтобъ онъ своею властію помогъ мнѣ возвратить тебѣ честь. Сами-по-себѣ, мы люди не сильные, не богатые, и такая подпора окажется, можетъ-быть, необходимою для насъ, чтобъ получить правосудіе.
   -- Если же, братъ, даже при этой подпорѣ намъ будетъ отказано въ правосудіи? спросилъ Жанъ.
   -- При помощи этой руки, сказалъ энергически Пьеръ:-- я могу по-крайней-мѣрѣ отмстить. Впрочемъ, продолжалъ онъ, устремивъ кроткій взоръ на Мартэна-Герра: -- я долженъ согласиться, что жестокость не удавалась мнѣ до-сихъ-поръ.
   Пьеръ замолчалъ, съ минуту оставался въ задумчивости, и когда опомнился, то увидѣлъ, что Бабета плакала.
   -- Что съ тобою, сестра? спросилъ Пьеръ.
   -- О, я очень несчастна! рыдая вскричала Бабета.
   -- Несчастна? Отъ-чего же ты несчастна? Будущность, кажется мнѣ, проясняется...
   -- Она темнѣетъ, сказала дѣвушка.
   -- Нѣтъ, все пойдетъ хорошо, успокойся, отвѣчалъ Пьеръ: -- между возможностью поправить ошибку и жестокимъ наказаніемъ теперь нечего колебаться. Любовникъ твой возвратится сюда и ты будешь его женою...
   -- Но если я откажусь отъ такого мужа? вскричала Бабета.
   Жанъ Пекуа не могъ удержаться отъ радостнаго движенія, которое хорошо замѣтилъ Габріэль.
   -- Откажешься? спросилъ Пьеръ, удивленный до крайности: -- но вѣдь ты любила его?
   -- Да, я любила того, кто оказывалъ мнѣ свою нѣжность и уваженіе. Но того, который обманулъ меня, бросилъ, и, чтобъ завладѣть бѣднымъ сердцемъ, укралъ голосъ, имя и, можетъ-быть, чужую одежду,-- о, я ненавижу его и презираю.
   -- А если онъ женится на тебѣ? спросилъ Пьеръ Пекуа.
   -- Пожалуй, отвѣчала Бабета:-- онъ женится по принужденію, или въ надеждѣ на будущія милости герцога Гиза; отдастъ свое имя изъ страха или корыстолюбія... Нѣтъ! нѣтъ! въ свою очередь, я не хочу такого мужа.
   -- Бабета, строго произнесъ Пьеръ Пекуа: -- вы не въ правѣ говорить: "я не хочу его".
   -- Мой добрый братъ, въ слезахъ вскричала Бабета:-- изъ жалости, изъ великодушія не принуждайте меня сдѣлаться женою того, котораго называли вы плутомъ и подлецомъ.
   -- Бабета, подумайте, что на вашемъ лбу лежитъ клеймо безчестія.
   -- Я лучше согласна краснѣть за свою минутную любовь, нежели всю жизнь краснѣть за своего мужа.
   -- Подумайте, Бабета, что у вашего ребенка не будетъ отца.
   -- Я думаю, сказала Бабета:-- что ребенку лучше потерять отца, котораго онъ сталъ бы ненавидѣть, нежели мать, которую онъ будетъ обожать. Притомъ, если я выйду замужъ за этого человѣка, я навѣрно умру отъ стыда и печали.
   -- Итакъ, Бабета, вы не хотите слушать ни просьбъ, ни увѣщаній?
   -- Я прошу вашей любви, братъ, прошу вашей жалости.
   -- Хорошо, сказалъ Пьеръ Пекуа:-- моя любовь и жалость дадутъ вамъ печальный, по твердый отвѣтъ. Такъ-какъ, Бабета, прежде всего вамъ должно позаботиться о томъ, чтобъ другіе уважали васъ и чтобъ въ своихъ собственныхъ глазахъ вы казались достойною уваженія, и такъ-какъ я лучше хотѣлъ бы видѣть васъ несчастною, нежели лишенною чести -- потому-что, потерявъ честь, вы будете вдвое несчастнѣе, -- то я, вашъ братъ, вашъ старшій братъ, глава семейства, къ которому вы принадлежите, я хочу -- слышите ли?-- я хочу, чтобъ вы сдѣлались женою того, который погубилъ васъ и одинъ только можетъ дѣйствительно возвратить вамъ отнятую у васъ честь. Законъ и религія вооружаютъ меня противъ васъ властію, и, въ случаѣ надобности -- предупреждаю васъ -- я воспользуюсь этимъ оружіемъ, чтобъ принудить васъ къ исполненію того, на что я смотрю, какъ на вашъ долгъ передъ Богомъ, передъ вашимъ семействомъ, передъ вашимъ ребенкомъ и, наконецъ, какъ на долгъ самой-себѣ.
   -- Вы осуждаете меня на смерть, произнесла Бабета дрожащимъ голосомъ:-- хорошо, я покоряюсь: этого хочетъ моя судьба, мнѣ избрано такое наказаніе, и притомъ, никто не вступается за меня.
   Говоря это, она смотрѣла на Габріэля и Жана Пекуа, которые оба молчали, потому-что послѣдній страдалъ, а первый наблюдалъ за происходившею передъ нимъ сценою.
   Но при этомъ прямомъ призывѣ Бабеты, Жанъ Пекуа не могъ удержаться, и, обращаясь къ ней, но смотря на Пьера, ткачъ сказалъ съ горькою ироніей, впрочемъ, бывшею не въ его характерѣ:
   -- Кто же можетъ вступаться за васъ, Бабета? Развѣ не справедливо и вполнѣ благоразумно то, чего требуетъ отъ васъ братъ? У него, право, удивительный взглядъ на вещи! Пьеръ хлопочетъ о чести своего семейства и вашей собственной, и что же дѣлаетъ онъ для возстановленія этой чести? Принуждаетъ васъ выйдти замужъ за обманщика! Прекрасно! Правда, этотъ негодяй, вступивъ въ семейство, вѣроятно, обезчеститъ его своими поступками. Но нѣтъ сомнѣнія, что г-нъ д'Эксме, присутствующій здѣсь, заставитъ его, во имя Мартэна-Герра, дать отчетъ въ гнусномъ подлогѣ, и, представъ передъ судьями, Бабета, вы будете названы женою этого ненавистнаго вора, похитившаго чужое имя. Но все равно, вы сдѣлаетесь законною женою плута, и вашъ ребенокъ законнымъ сыномъ ложнаго Мартэна-Герра. Можетъ-быть, какъ жена, вы умрете отъ стыда, но за то ваша честь, какъ дѣвушки, останется незапятнанною въ глазахъ всѣхъ.
   Жанъ Пекуа выражался съ жаромъ и негодованіемъ, изумившими даже Бабету.
   -- Я не узнаю тебя. Жанъ! сказалъ удивленный Пьеръ Пекуа.
   -- Не-уже-ли это говоришь ты, всегда тихій и воздержный на слова?
   -- Именно потому-что я тихъ и воздерженъ, отвѣчалъ Жанъ:-- и я лучше вижу положеніе, въ которое такъ безразсудно ты хочешь вовлечь насъ теперь.
   -- Не-уже-ли ты думаешь, спросилъ Пьеръ Пекуа: -- что гнусные поступки зятя для меня будутъ легче, нежели безчестіе сестры? Нѣтъ, если мы найдемъ обольстителя Бабеты, надѣюсь, что его обманъ повредитъ только намъ и Мартэну-Герру, и въ такомъ случаѣ я полагаюсь на дружбу благороднаго Мартэна: онъ откажется отъ жалобы, которая можетъ упасть на невинныхъ и, въ то же время, на виноватаго.
   -- О, повѣрьте, сказалъ въ постели Мартэнъ-Герръ: -- у меня душа не мстительная, и я не хочу смерти грѣшника. Пускай онъ заплатитъ вамъ долгъ, и мы съ нимъ квиты.
   -- Это прекрасно для прошлаго, замѣтилъ Жанъ Пекуа, повидимому, не слишкомъ-довольный снисходительностью конюшаго:-- но будущее? Кто отвѣтитъ намъ за будущее?
   -- Я самъ стану заботиться о будущемъ, сказалъ Пьеръ:-- я не спущу глазъ съ мужа Бабеты; онъ долженъ будетъ вести себя честно и идти прямою дорогою; въ противномъ случаѣ...
   -- Ты расправишься съ нимъ за самого себя, не такъ ли? прервалъ Жанъ.-- Во-время вздумалъ ты образумиться! А между-тѣмъ, Бабета будетъ страдать, какъ несчастная жертва!
   -- Но если наше положеніе такъ затруднительно, сказалъ Пьеръ съ нетерпѣніемъ: -- не я былъ тому причиною, Жанъ, я только покоряюсь необходимости. Ты говоришь, а посмотримъ, нашелъ ли ты какое средство кромѣ того, которое теперь я предлагаю?
   -- Да, нашелъ, отвѣчалъ Жанъ Пекуа.
   -- Какое? спросили вдругъ и Пьеръ и Бабета, и должно сказать, что Пьеръ произнесъ этотъ вопросъ съ такимъ же участіемъ, какъ и Бабета.
   Виконтъ д'Эксме по-прежнему, не говорилъ ни слова; онъ только смотрѣлъ съ удвоеннымъ вниманіемъ.
   -- Подождемъ, сказалъ Жанъ Пекуа:-- не встрѣтится ли честный человѣкъ, который, не столько ужасаясь несчастія Бабеты, сколько будучи тронутъ ея положеніемъ, согласится дать ей свое имя?
   Пьеръ недовѣрчиво покачалъ головою.
   -- На это нечего разсчитывать, сказалъ онъ: -- надо или влюбиться до безумія или быть низкимъ человѣкомъ, чтобъ закрыть себѣ глаза. Во всякомъ случаѣ, мы принуждены будемъ посвящать постороннихъ, людей равнодушныхъ, въ нашу печальную тайну, и хотя г-нъ д'Эксме и Мартэнъ -- наши искренніе друзья, однакожь я очень-сожалѣю, что обстоятельства открыли имъ вещи, которыя должны были не выходить изъ семейства.
   Жанъ Пекуа, напрасно стараясь скрыть свое волненіе, продолжалъ:
   -- Я не предложилъ бы какого-нибудь негодяя въ мужья Бабетѣ; но развѣ нельзя, Пьеръ, допустить ваше второе предположеніе? Если кто-нибудь любитъ мою двоюродную сестру, если онъ, зная обстоятельства ея невольнаго проступка и ея раскаяніе, рѣшится, для обезпеченія счастливой и спокойной ея будущности, забыть прошлое, которое, навѣрно, постарается Бабета загладить своею добродѣтелью... Что скажешь ты на это, Пьеръ? Что скажете вы, Бабета?
   -- О, этого не можетъ быть! Это сонъ! вскричала Бабета, у которой, однакожь, глаза вдругъ зажглись лучомъ надежды.
   -- А развѣ ты знаешь такого человѣка, Жапъ? спросилъ Пьеръ Пекуа:-- или, можетъ-быть, это -- одно предположеніе, или сонъ, какъ говоритъ Бабета?
   Жанъ Пекуа, при этомъ положительномъ вопросѣ, совершенно смѣшался, растерялся, не зналъ, что сказать...
   Онъ не замѣчалъ вниманія безмолвнаго и глубокаго, съ какимъ Пьеръ слѣдилъ за всѣми его движеніями; онъ былъ весь погруженъ въ мысли о Бабетѣ, которая, опустивъ глаза, казалось, чувствовала волненіе души честнаго ткача, неопытнаго въ дѣлахъ любви, и не знавшаго, какъ объяснить себѣ то, что онъ чувствовалъ.
   Жанъ не рѣшился перевести свои желанія на языкъ болѣе-понятный, и отвѣчалъ жалобнымъ тономъ на прямой вопросъ своего брага:
   -- Увы, Пьеръ; очень-вѣроятно, что это не сонъ; дѣйствительно, для осуществленія моего сна необходимо только, чтобъ наша Бабета была очень-любима и чтобъ она сама немножко любила; безъ чего, разумѣется, она будетъ несчастна. Впрочемъ, тотъ, кто захотѣлъ бы купить счастіе Бабеты цѣною забвенія, конечно, въ свою очередь и пожелалъ бы, чтобъ забыли какой-нибудь его недостатокъ, какъ человѣкъ, вѣроятно, не молодой, не красивый, словомъ, не любезный. Но, кажется, сама Бабета еще не согласна сдѣлаться его женою, и вотъ что заставляетъ меня думать, что мои слова -- пустой сонъ.
   -- Да, это сонъ, печально сказала Бабета:-- но не по тѣмъ причинамъ, которыя вы теперь высказали. Если бъ человѣкъ, такъ великодушно помогшій мнѣ, былъ даже старикъ, отцвѣтшій и угрюмый, я должна была бы считать его за молодаго, потому-что его поступокъ доказывалъ бы свѣжесть души, часто недоступную двадцатилѣтнему; онъ казался бы красавцемъ, потому-что такія, добрыя и высокія мысли могутъ давать его лицу благородный отпечатокъ; наконецъ, я находила бы его любезнымъ, потому-что онъ представилъ бы мнѣ самое полное доказательство любви, какое только возможно принести въ даръ женщинѣ. Мой долгъ и моя радость заключались бы въ любви къ нему, въ любви безпредѣльной... И это очень-просто и понятно. Но только невозможно найдти самоотверженіе, о которомъ вы говорите, братецъ, самоотверженіе для бѣдной дѣвушки, подобной мнѣ, лишенной красоты и чести. Можетъ-быть, найдутся люди съ высокимъ характеромъ и великодушные, которымъ прійдетъ на минуту мысль о такой жертвѣ: и довольно этого; но, обдумавъ хорошенько, они откажутся отъ минутнаго увлеченія состраданіемъ, и я снова упаду изъ надежды въ отчаяніе. Вотъ, мой добрый Жанъ, настоящія причины, почему ваше предположеніе -- одинъ сонъ.
   -- Но если это истина? неожиданно спросилъ Габріэль, вставая съ своего мѣста.
   -- Какъ? Что сказали вы? вскричала въ замѣшательствѣ Бабета Пекуа.
   -- Я сказалъ, Бабета, отвѣчалъ Габріэль: -- что этотъ великодушный, преданный человѣкъ существуетъ.
   -- А вы знаете его? спросилъ изумленный Пьеръ.
   -- Знаю, отвѣчалъ съ улыбкою молодой человѣкъ: -- онъ дѣйствительно любитъ васъ, Бабета, но любитъ нѣжною, отеческою любовью, любовью, готовою покровительствовать и прощать. Итакъ, хотите ли вы, не задумываясь, принять его жертву, чуждую всякаго презрѣнія и внушенную столько же самою нѣжною жалосгью, сколько самою чистосердечною преданностью. Притомъ, вы даете столько же, сколько получаете, Бабета: вы получите честь и дадите счастіе; потому-что тотъ, который васъ любитъ, одинокъ на землѣ; нѣтъ у него ни радости, ни интересовъ, ни будущности; вы можете доставить ему все это, и отъ васъ зависитъ сдѣлать его такъ же счастливымъ сегодня, сколько, со временемъ, онъ сдѣлаетъ васъ счастливою. Не правда ли, Жанъ Пекуа?..
   -- Но... г-нъ виконтъ... я не понимаю... проговорилъ Жанъ, дрожа какъ листокъ на стеблѣ.
   -- Да, Жанъ, продолжалъ улыбаясь Габріэль: -- да, можетъ-быть, вы не знаете одного, не знаете, что Бабета въ свою очередь чувствуетъ не только глубокое уваженіе, не только благодарность къ тому, который любитъ ее, она чувствуетъ еще благочестивую привязанность. Бабета если не угадала, то, по-краиней-мѣрѣ, неясно предчувствовала вашу любовь къ ней, и эта любовь сначала возвысила бѣдную дѣвушку въ ея собственныхъ глазахъ, потомъ тронула ее, послѣ дала ей надежду на счастіе. Съ-тѣхъ-поръ, Бабета почувствовала такое сильное отвращеніе къ обманувшему ее мерзавцу. Вотъ отъ-чего сейчасъ на колѣняхъ она умоляла брата не соединять ее ужасными узами съ тѣмъ, къ которому, изъ какого-то страха и удивленія, она хранила привязанность, ошибочно принимая это чувство за любовь... Но только теперь Бабета поняла что такое любовь, и приноситъ ее въ даръ своему избавителю... Кажется, я не ошибаюсь, Бабета?
   -- Право... г-нъ виконтъ... я не знаю, сказала Бабета, блѣдная какъ снѣгъ.
   -- Одна не знаетъ, другой не понимаетъ, продолжалъ Габріэль.-- Бабета, Жанъ, не-уже-ли вы не знаете самихъ себя? Неужели вы не понимаете своихъ собственныхъ чувствъ?.. Перестаньте, этого не можетъ быть! Не я долженъ говорить вамъ, Бабета, что васъ любитъ Жанъ, или увѣрять васъ, Жанъ, что вы любимы Бабетой. Вы знали это прежде меня.
   -- Возможно ли! вскричалъ восхищенный Пьеръ Пекуа:-- нѣтъ, тутъ слишкомъ-много радости!..
   -- Посмотрите на нихъ, сказалъ ему Габріэль.
   Бабета и Жанъ взглянули другъ на друга, еще не рѣшаясь и вполовину довѣряя себѣ.
   И потомъ, Жанъ прочелъ въ глазахъ Бабеты такую пламенную благодарность, и Бабета прочла въ глазахъ Жана такую трогательную молитву, что они вдругъ оба увѣрились и рѣшились, и упали одинъ къ другому въ объятія, не понимая сами, какъ это сдѣлалось.
   Пьеръ Пекуа, въ восторгѣ, не могъ произнести ни слова; онъ только пожалъ руку Жана, но это пожатіе говорило краснорѣчивѣе всѣхъ фразъ, какія возможно придумать.
   Мартэнъ-Герръ, собравъ всѣ свои силы, приподнялся на кровати, и съ крупными слезами радости на рѣсницахъ, въ восхищеніи хлопалъ руками при этой неожиданной развязкѣ.
   Когда первые порывы радости нѣсколько утихли, Габріэль сказалъ:
   -- Вотъ заключеніе: Жанъ Пекуа женится какъ-можно-скорѣе на Бабетѣ Пекуа, и они пріѣдутъ на нѣсколько мѣсяцевъ ко мнѣ въ Парижъ, прежде нежели поселятся у брата. Такимъ-образомъ, тайна Бабеты, печальная причина этого счастливаго союза, умретъ въ груди пятерыхъ, присутствующихъ здѣсь; правда, есть человѣкъ, шестой, который могъ бы обнаружить тайну, но если онъ станетъ справляться объ участи Бабеты -- что, впрочемъ, сомнительно, -- онъ не долго будетъ ихъ безпокоить: за это я вамъ отвѣчаю. Итакъ, добрые друзья, вы можете жить спокойно и не бояться будущаго.
   -- Мой благородный и великодушный гость! сказалъ Пьеръ Пекуа, цалуя руку Габріэля.
   -- Только вамъ, одному вамъ, произнесъ Жанъ: -- мы обязаны своимъ счастіемъ, какъ король обязанъ вамъ взятіемъ Кале.
   -- И каждый день, утромъ и вечеромъ, сказала Бабета: -- мы будемъ пламенно молиться Богу за своего спасителя.
   -- Да, Бабета, сказалъ тронутый Габріэль: -- да, благодарю васъ за эту мысль: просите у Бога, чтобъ вашъ спаситель могъ теперь спасти самого-себя.
   

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

I.
Счастливыя предзнаменованія.

   -- О, развѣ не всѣ ваши предпріятія удались вамъ? отвѣчала Бабетта Пекуа, стараясь разсѣять грустное сомнѣніе Габріэля: -- развѣ защита Сен-Кентена и взятіе Кале не такъ же удались вамъ, какъ свадьба бѣдной Бабетты?
   -- Правда, отвѣчалъ Габріэль съ печальною улыбкой:-- Богу угодно, чтобъ самыя непреодолимыя и страшныя преграды, встрѣчавшіяся мнѣ на пути, разсѣялись, какъ-бы повинуясь волшебству. Но, увы, изъ этихъ успѣховъ, моя милая, не слѣдуетъ еще, что я достигъ желанной цѣли.
   -- Перестаньте, замѣтилъ Жанъ Пекуа:-- вы доставили другимъ столько счастія, что пора, наконецъ, и вамъ быть счастливымъ.
   -- Принимаю твое предсказаніе, Жанъ, отвѣчалъ Габріэль: -- и ничто не можетъ быть для меня. предзнаменованіемъ болѣе благопріятнымъ, какъ спокойствіе и радость, съ какими я оставляю друзей своихъ въ Кале. Но вы знаете, что теперь я долженъ разстаться съ ними, и -- какъ знать? можетъ-быть, оставить ихъ въ жертву слезамъ и печали. По-крайней-мѣрѣ, обдумаемъ и устроимъ все, что такъ важно для насъ.
   Потомъ назначили время свадьбы, при которой Габріэль, къ крайнему своему сожалѣнію, не могъ присутствовать, и наконецъ день, когда Бабетта и Жанъ должны были отправиться въ Парижъ.
   -- Можетъ-быть, печально сказалъ Габріэль:-- вы не найдете меня въ моей отели и я не встрѣчу васъ. Надѣюсь, что это предчувствіе не исполнится; однакожь, можетъ-быть, обстоятельства заставятъ меня удалиться на время изъ Парижа и отъ двора. Но это ничего не значитъ. Алоиза, добрая моя кормилица, прійметъ васъ въ моемъ отсутствіи съ такимъ же радушіемъ, съ какимъ я бы самъ васъ принялъ. Вспоминайте съ нею подъ-часъ о своемъ уѣхавшемъ хозяинѣ.
   Что касается Мартэна-Герра, онъ долженъ былъ по неволѣ оставаться въ Кале. Амброазъ Паре объявилъ, что его выздоровленіе протянется долго и требуетъ особенной заботливости и предосторожностей. Нечего дѣлать: Мартэнъ, скрѣпя сердце, повиновался.
   -- Какъ только ты выздоровѣешь, мой неизмѣнный, сказалъ ему виконтъ д'Эксме: -- также возвращайся въ Парижъ, и будь увѣренъ, что бы со мной ни случилось, я сдержу свое обѣщаніе и избавлю тебя отъ твоего страннаго преслѣдователя.
   -- О, сударь, думайте лучше о себѣ, нежели обо мнѣ, сказалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Должно платить всякій долгъ, замѣтилъ Габріэль:-- но прощайте, добрые друзья. Мнѣ пора идти къ г-ну Гизу. Я просилъ у него, въ вашемъ присутствіи, нѣкоторыхъ милостей, и надѣюсь, онъ исполнитъ ихъ, если я могъ быть полезенъ ему въ послѣднихъ событіяхъ.
   Но Пекуа не хотѣли такимъ образомъ разстаться съ Габріэлемъ. Они собирались пойдти въ три часа къ парижскимъ воротамъ, чтобъ еще разъ увидѣть его и проститься съ нимъ.
   Одинъ только Мартэнъ-Герръ, не безъ сожалѣнія и печали, разстался въ эту минуту съ своимъ господиномъ; но Габріэль нѣсколько утѣшилъ своего конюшаго ласковыми словами, которыя такъ хорошо умѣлъ онъ находить для облегченія грусти.
   Черезъ четверть часа, виконтъ д'Эксме былъ введенъ къ герцогу Гизу.
   -- А, вотъ и вы, честолюбецъ! сказалъ разсмѣявшись Францискъ Лотарингскій, увидя вошедшаго Габріэля.
   -- Но мое честолюбіе ограничивается тѣмъ, чтобъ всѣми своими средствами слѣдовать за вами, герцогъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- О, съ этой стороны вы не обнаружили особеннаго честолюбія, сказалъ Гизъ: -- я называю васъ честолюбивымъ, Габріэль, продолжалъ онъ съ улыбкою: -- за ваши многочисленныя и чрезмѣрныя требованія: право, не знаю, достанетъ ли у меня силы исполнить ихъ!
   -- Дѣйствительно, г. герцогъ, я измѣрялъ свои просьбы скорѣе вашимъ великодушіемъ, нежели своими заслугами, сказалъ Габріэль.
   -- Славное же вы имѣете мнѣніе о моемъ великодушіи! возразилъ герцогъ Гизъ съ легкою насмѣшкой.-- Будьте судьею, г. Водмонъ, сказалъ онъ сидѣвшему возлѣ постели вельможѣ, который пришелъ навѣстить больнаго.-- Я избираю васъ судьею, и вы увидите, позволительно ли представлять принцу подобныя прошенія.
   -- Вы не такъ поняли меня, замѣтилъ Габріэль: -- только свои просьбы я измѣрялъ по своимъ заслугамъ, а не по вашему великодушію.
   -- И еще ложное возраженіе! сказалъ герцогъ:-- заслуги ваши во сто разъ выше моей власти. Впрочемъ, послушайте, г. Водмонъ, какихъ неслыханныхъ милостей проситъ у меня виконтъ д'Эксме.
   -- Я готовъ сказать напереди, отвѣчалъ маркизъ де-Водмонъ:-- что онѣ слишкомъ незначительны и для васъ, герцогъ, и для него. Однакожь, посмотримъ.
   -- Во-первыхъ, продолжалъ герцогъ Гизъ:-- г. д'Эксме проситъ, чтобъ я взялъ его съ собою въ Парижъ, а до-тѣхъ-поръ употреблялъ для какихъ вздумается цѣлей небольшую команду, которую онъ нанялъ на свой счетъ. Г. виконтъ оставляетъ себѣ только четырехъ человѣкъ, для сопровожденія его въ Парижъ. И эти молодцы, г. де-Водмонъ, оставляемые мнѣ, какъ-будто для ихъ защиты, тѣ самые воплощенные демоны, которые, вмѣстѣ съ г-мъ д'Эксме, взяли титановскимъ приступомъ непобѣдимый фортъ Рисбанкъ. Скажите же, кто изъ насъ двоихъ, въ настоящемъ случаѣ, дѣлаетъ услугу, я или г. д'Эксме?
   -- Должно согласиться, что г-нъ д'Эксме, сказалъ маркизъ де-Водмонъ.
   -- И, разумѣется, я принимаю это новое обязательство, весело замѣтилъ герцогъ Гизъ:-- не безпокойтесь, Габріэль, я не испорчу вашихъ восьмерыхъ молодцовъ лѣностью, и какъ только встану, поведу ихъ съ собою къ Гаму, потому-что я не хочу оставлять Англичанамъ ни клочка земли въ нашей Франціи. Даже Мальморъ, этотъ вѣчный раненный, пойдетъ со мною. Паре обѣщалъ вылечить его къ тому времени, когда и я поправлюсь.
   -- Онъ будетъ очень-счастливъ, г-нъ герцогъ! сказалъ Габріэль.
   -- Итакъ, продолжалъ Гизъ: -- первую милость вы получили безъ большихъ препятствій съ моей стороны. Что жь касается втораго обязательства, г-нъ д'Эксме напоминаетъ мнѣ, что здѣсь, въ Кале, находится теперь госпожа Діана де-Кастро, дочь короля, которую Англичане держали въ темницѣ. Виконтъ д'Эксме заставляетъ меня, среди множества занятій, обременяющихъ мою память, подумать о защитѣ и почестяхъ, которыя должно оказать особѣ, принадлежащей къ королевской крови... Скажите, развѣ это для меня не услуга со стороны г-на д'Эксме?
   -- Безъ сомнѣнія, услуга, отвѣчалъ маркизъ де-Водмонъ.
   -- На счетъ этого втораго предмета уже все устроено, сказалъ герцогъ Гизъ.-- Я уже сдѣлалъ распоряженія, и хотя меня считаютъ плохимъ придворнымъ, однакожь я, будучи дворяниномъ, понимаю свой долгъ къ дамамъ, и не забылъ, въ настоящемъ случаѣ, принять предосторожности, которыхъ требуютъ особа и званіе г-жи де-Кастро. Она можетъ ѣхать въ Парижъ какъ и когда ей вздумается, и я уже назначилъ охранительный отрядъ сопровождать ее до столицы.
   Габріэль поклонился герцогу, боясь обнаружить болѣе выразительною благодарностью интересъ и важность, которые соединялъ онъ съ этимъ обѣщаніемъ.
   -- Въ-третьихъ, продолжалъ герцогъ Гизъ;-- лордъ Уэнтвортъ, бывшій англійскій губернаторъ покореннаго города, взятъ въ плѣнъ виконтомъ д'Эксме. По капитуляціи, предложенной лорду Дерби, мы обязались освободить губернатора за выкупъ; но г-нъ д'Эксме, которому принадлежитъ и плѣнникъ и выкупъ, позволяетъ намъ явиться еще болѣе великодушными, и дѣйствительно, онъ проситъ позволенія отослать лорда Уэнтворта въ Англію, не требуя отъ него никакой платы за свободу. Такой поступокъ не дастъ ли по ту сторону пролива высокаго понятія о нашей вѣжливости, и г-нъ д'Эксме не оказываетъ ли намъ еще истинной услуги своимъ поступкомъ?
   -- Въ этомъ нѣтъ сомнѣнія, сказалъ г. де-Водмонъ.
   -- Итакъ, замѣтилъ герцогъ: -- будьте спокойны, Габріэль. Г. де-Термъ, съ вашей и съ моей стороны, поѣхалъ освободить лорда Уэнтворта и отдать ему его шпагу. Онъ можетъ уѣхать когда ему заблагоразсудится.
   -- Благодарю васъ, г. герцогъ, сказалъ Габріэль: -- впрочемъ, не считайте меня слишкомъ-великодушнымъ. Я только хочу отплатить лорду Уэнтворту за его благородное обхожденіе со мною, когда я былъ плѣнникомъ, и въ то же время дать ему урокъ въ честности, безмолвный упрекъ и намекъ, которые, надѣюсь, будутъ ему понятны.
   -- Вы больше всякаго другаго имѣете право быть строгимъ въ этомъ отношеніи, сказалъ герцогъ Гизъ.
   -- Теперь, герцогъ, продолжалъ Габріэль съ безпокойствомъ, видя, что Гизъ умалчиваетъ о томъ, что въ особенности безпокоило его прежде:-- теперь позвольте мнѣ напомнить вамъ объ обѣщаніи, которое вы дали мнѣ въ моей палаткѣ, наканунѣ взятія форта Рисбанкъ.
   -- Подождите, молодой человѣкъ! сказалъ Гизъ.-- Послѣ трехъ великихъ услугъ, сдѣланныхъ вамъ мною въ присутствіи г. де-Водмона, я имѣю полное право, въ свою очередь, попросить и отъ васъ одной услуги. Я прошу васъ, такъ-какъ вы ѣдете въ Парижъ, взять съ собою и представить королю ключи города Кале...
   -- О, г. Гизъ! прервалъ Габріэль въ порывѣ благодарности.
   -- Надѣюсь, что это не стѣснитъ васъ очень, продолжалъ герцогъ.-- Притомъ, вѣдь вы уже привыкли къ подобнымъ порученіямъ, и взялись доставить знамена, взятыя нами въ итальянскую кампанію.
   -- О, вы умѣете какъ герцогъ удвоивать благодѣяніе любезностью! вскричалъ восхищенный Габріэль...
   -- Сверхъ-того, продолжалъ герцогъ Гизъ: -- вы вручите его величеству при этомъ случаѣ копію съ капитуляціи и вотъ это письмо, извѣщающее о нашемъ успѣхѣ, и написанное отъ первой до послѣдней строчки моею рукою, почти на зло предписаніямъ Амброаза Паре.-- Но, прибавилъ онъ съ значительнымъ выраженіемъ:-- никто, безъ сомнѣнія, не могъ бы съ такою властію, какъ я, отдать вамъ справедливость, Габріэль, и отдаю вамъ справедливость. Надѣюсь, что вы останетесь довольны мною. Вотъ это письмо; возьмите его, вотъ и ключи. Считаю излишнимъ говорить, что вы должны беречь то и другое.
   -- И я считаю напраснымъ говорить, герцогъ, что принадлежу вамъ на жизнь и на смерть, отвѣчалъ Габріэль взволнованнымъ голосомъ.
   Габріэль принялъ изъ рукъ Гиза украшенную рѣзьбою шкатулку и запечатанное письмо. Это были драгоцѣнные талисманы, которые стоили, можетъ-быть, и свободы его отца и его собственнаго счастія.
   -- Теперь, я не удерживаю васъ, сказалъ герцогъ Гизъ.-- Вѣроятно, вы торопитесь уѣхать, а я, менѣе васъ счастливый, чувствую, что послѣ утреннихъ безпокойствъ, усталость, которая еще повелительнѣе Амброаза Паре, заставляетъ меня отдохнуть нѣсколько часовъ.
   -- Итакъ, прощайте, герцогъ; благодарю васъ еще разъ, произнесъ виконтъ д'Эксме.
   Въ эту минуту, г-нъ де-Термъ, посланный Гизомъ къ лорду Уэнтворту, вошелъ совершенно-разстроенный.
   -- А, вѣрно посолъ, отправленный къ побѣдителю, не уѣдетъ, не увидавъ посла, прибывшаго отъ побѣжденнаго, сказалъ герцогъ Гизъ Габріэлю.-- Но, прибавилъ онъ:-- не случилось ли чего, г-нъ де-Термъ? Вы, кажется, очень печальны?
   -- Точно такъ, г-нъ герцогъ, отвѣчалъ г-нъ де-Термъ,
   -- Какъ!.. что случилось? спросилъ Гизъ.-- Развѣ лордъ Уэнтвортъ...
   -- Лордъ Уэнтвортъ, которому, по вашему приказанію, я принесъ извѣстіе объ его освобожденіи и вручилъ шпагу, принялъ эту милость холодно и не сказавъ ни слова. Я ушелъ отъ него, чрезвычайно-удивленный такимъ равнодушіемъ, какъ вдругъ ужасный крикъ заставилъ меня воротиться. Лордъ Уэнтвортъ воспользовался своею свободою: онъ прокололъ себя насквозь шпагой. Я не засталъ его въ живыхъ и увидѣлъ только его трупъ.
   -- О! вскричалъ герцогъ Гизъ:-- отчаяніе, потеря города заставили его рѣшиться на эту крайность... Какъ думаете вы, Габріэль?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ печально Габріэль::-- нѣтъ, лордъ Уэнтвортъ лишилъ себя жизни не отъ-того, что онъ побѣжденъ.
   -- Какъ! отъ-чего же? спросилъ Гизъ.
   -- Позвольте мнѣ, герцогъ, умолчать о причинѣ этой смерти, отвѣчалъ Габріэль.-- Если я хранилъ бы тайну при жизни лорда Уэнтворта, тѣмъ болѣе-долженъ я хранить ее послѣ его смерти. Однакожь, при видѣ этого гордаго самоубійства, продолжалъ Габріэль, понижая голосъ:-- я могу признаться вамъ, герцогъ, что на мѣстѣ лорда Уэнтворта я поступилъ бы точно такимъ же образомъ. Да, лордъ Уэнтвортъ хорошо поступилъ, потому-что совѣсть дворянина уже грозный свидѣтель, котораго, какими бы ни было средствами, должно заставить молчать; а когда имѣешь честь принадлежать къ аристократіи благородной страны, бываетъ роковое паденіе, изъ котораго можно подняться только падая мертвымъ.
   -- Понимаю васъ, Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ: -- и намъ остается теперь отдать послѣднюю честь лорду Уэнтворту.
   -- Теперь онъ достоинъ этой чести, отвѣчалъ Габріэль: -- и горько оплакивая этотъ конецъ... необходимый, я доволенъ, по-крайней-мѣрѣ, что могу передъ своимъ отъѣздомъ почтить и пожалѣть того, у котораго я былъ гостемъ въ этомъ городѣ.
   Черезъ нѣсколько минутъ, Габріэль, простившись съ герцогомъ Гизомъ и еще разъ поблагодаривъ его, пошелъ прямо къ старому губернаторскому дому, гдѣ еще жила г-жа де-Кастро.
   Онъ не видалъ Діаны со вчерашняго дня, однакожь, она скоро узнала, вмѣстѣ со всѣми жителями Кале, о счастливомъ вмѣшательствѣ Амброаза Паре и здоровьѣ герцога Гиза. Это успокоило Діану.
   Влюбленные суевѣрны, и спокойствіе, которое Габріэль увидѣлъ на лицѣ своей любезной, благодѣтельно подѣйствовало на него.
   Діана, естественнымъ образомъ, еще болѣе обрадовалась, когда виконтъ д'Эксме разсказалъ ей все, что происходило между имъ и герцогомъ Гизомъ, и показалъ ей шкатулку и письмо, купленныя цѣною столькихъ опасностей.
   Однакожь, посреди радости, Діана съ христіанскою любовью пожалѣла о печальномъ концѣ лорда Уэнтворта, который, правда, оскорбилъ ее на минуту, но, въ-продолженіе трехъ мѣсяцевъ, почиталъ ее и былъ ея хранителемъ.
   -- Да проститъ его Богъ, какъ я его прощаю! сказала Діана.
   Потомъ Габріэль разсказалъ ей о Мартэнѣ-Геррѣ, о семействѣ Пекуа, о покровительствѣ, которое оказывалъ ей, Діанѣ, герцогъ Гизъ... Габріэль говорилъ ей обо всемъ, что окружало ее и было ему чуждо.
   Онъ хотѣлъ найдти тысячу другихъ предметовъ для разговора, по мысль, призывавшая его въ Парижъ, заглушала всѣ другія мысли въ его сердцѣ. Онъ хотѣлъ ѣхать и остаться, онъ былъ счастливъ и въ то же время встревоженъ.
   Между-тѣмъ, часъ приблизился, Габріэль долженъ былъ увѣдомить о своемъ отъѣздѣ, который онъ могъ отстрочить не болѣе, какъ на нѣсколько минутъ.
   -- Вы ѣдете, Габріэль? тѣмъ лучше! сказала Діана.-- Я не имѣла духа говорить вамъ объ этомъ отъѣздѣ, и, однакожь, не скрывая его, вы тѣмъ самымъ даете мнѣ новое доказательство привязанности, которой могла я ожидать отъ васъ. Да, другъ мой, поѣзжайте, чтобъ мнѣ не такъ долго оставалось страдать и ждать. Поѣзжайте, чтобъ наша судьба скорѣе рѣшилась.
   -- Да благословитъ васъ Богъ за эту смѣлость, которая поддерживаетъ меня! сказалъ Габріэль.
   -- Да, сію минуту, я, слушая васъ, и вы, говоря со мною, оба мы должны были чувствовать не знаю какое-то замѣшательство. Мы говорили про тысячу вещей, и не смѣли коснуться вопроса о своемъ сердцѣ, о своей жизни. Но если вы ѣдете черезъ нѣсколько минутъ, мы безъ страха можемъ возвратиться къ предмету, который для насъ такъ важенъ.
   -- Вы однимъ взглядомъ читаете и въ моей душѣ и въ своей, замѣтилъ Габріэль.
   -- Итакъ, выслушайте меня, сказала Діана.-- Кромѣ письма отъ герцога Гиза, которое вы вручите королю, вы отдадите его величеству еще другое письмо, написанное мною въ нынѣшнюю ночь. Вотъ оно. Я разсказываю королю, какъ вы освободили и спасли меня; теперь ему и всѣмъ прочимъ будетъ ясно, что вы возвратили французскому королю его городъ, и отцу -- его дочь. Я говорю такимъ образомъ, надѣясь, что Генрихъ II не ошибается въ своихъ чувствахъ ко мнѣ и что я въ правѣ называть его своимъ отцомъ.
   -- Любезная Діана!.. О, еслибъ сбылись ваши слова! вскричалъ Габріэль.
   -- Я завидую вамъ, Габріэль, продолжала г-жа де-Кастро:-- вы раньше меня поднимете покрывало съ нашей участи. Впрочемъ, я не далеко отстану отъ васъ, другъ мой. Если г-нъ Гизъ такъ хорошо расположенъ ко мнѣ, я попрошу у него позволенія уѣхать завтра же, и хотя мнѣ должно будетъ ѣхать тише, нежели вамъ, однакожь вы пріѣдете въ Парижъ только немногими днями раньше меня.
   -- О, пріѣзжайте скорѣе, сказалъ Габріэль:-- ваше присутствіе послужитъ мнѣ счастіемъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, продолжала Діана: -- я не хочу совершенно разстаться съ вами; я хочу, чтобъ кто-нибудь отъ времени-до-времени напоминалъ вамъ меня. Такъ-какъ вы принуждены оставить здѣсь своего вѣрнаго конюшаго, Мартэна-Герра, возьмите съ собою французскаго пажа, опредѣленнаго ко мнѣ лордомъ Уэнтвортомъ. Андре -- еще ребенокъ; ему нѣтъ и пятнадцати лѣтъ, и по характеру онъ еще, можетъ-быть, моложе своего возраста; но онъ преданный, честный ребенокъ, и можетъ оказать вамъ услугу. Возьмите его съ собою. Между другими суровыми товарищами, сопровождающими васъ, онъ будетъ самый любезный, самый нѣжный слуга, и мнѣ пріятно будетъ знать, что онъ подлѣ васъ.
   -- О, благодарю васъ за эту нѣжную заботливость, сказалъ Габріэль.-- Но вы знаете, что мнѣ должно ѣхать черезъ нѣсколько минутъ.
   -- Я уже предупредила Андре, отвѣчала Діана.-- Еслибъ знали вы, какъ онъ гордится, что будетъ принадлежать вамъ! Андре, я думаю, теперь уже совсѣмъ готовъ, и я должна только сдѣлать ему нѣсколько послѣднихъ распоряженій. Пока вы проститесь съ добрымъ семействомъ Пекуа, Андре догонитъ васъ, еще до вашего выѣзда изъ Кале.
   -- Принимаю съ радостью ваше предложеніе, произнесъ Габріэль.-- По-крайней-мѣрѣ у меня будетъ съ кѣмъ поговорить о васъ.
   -- Я и сама думала объ этомъ, отвѣчала покраснѣвъ г-жа де-Кастро.-- Но теперь прощайте, замѣтила она: -- пора намъ проститься.
   -- О, не говорите "проститься"! произнесъ Габріэль:-- это печальное слово; скажите лучше: "до свиданія".
   -- Увы! сказала Діана: -- кто знаетъ, когда и, главное, какъ мы увидимся? Если загадка нашей судьбы разрѣшится несчастіемъ, не лучше ли было бы намъ не видѣться болѣе?
   -- О, не говорите этого, Діана! вскричалъ Габріэль:-- не говорите этого. Притомъ, кто же, если не я, увѣдомитъ васъ объ ужасной или счастливой развязкѣ?
   -- Боже мой, отвѣчала съ трепетомъ Діана: -- будетъ ли она счастливая или ужасная, мнѣ кажется, что, услышавъ ее отъ васъ, я умру отъ радости или отъ печали.
   -- Однакожь, какъ же мнѣ должно увѣдомить васъ? сказалъ Габріэль.
   -- Подождите минуту, отвѣчала г-жа де-Кастро.
   Она сняла съ пальца золотое кольцо, потомъ вынула изъ шкатулки вуаль, которую носила въ сен-кентенскомъ монастырѣ бенедиктинокъ.
   -- Послушайте, Габріэль, сказала Діана: -- по всей вѣроятности, все рѣшится до моего возвращенія; пошлите же изъ Парижа Андре ко мнѣ на встрѣчу. Если Богъ вступится за насъ, отдайте это кольцо виконтессѣ Монгомери; если, напротивъ, надежда обманетъ насъ, пошлите эту монашескую вуаль сестрѣ бенедиктинкѣ.
   -- О, дайте мнѣ упасть на колѣни передъ вами! вскричалъ молодой человѣкъ, проникнутый такимъ трогательнымъ свидѣтельствомъ любви.
   -- Нѣтъ, Габріэль, нѣтъ; встаньте, сказала Діана: -- будемъ тверды и достойны самихъ себя передъ намѣреніями Бога. Положите на мой лобъ одинъ чистый и братскій поцалуй, такъ же, какъ я теперь цалую вашъ, и дарую вамъ въ этомъ поцалуѣ вѣру и мужество, сколько находится ихъ въ моей власти.
   Они молча обмѣнялись печальнымъ поцалуемъ.
   -- Теперь, другъ мой, сказала Діана:-- мы должны разстаться, сказавъ другъ другу не "прощай",-- потому-что вы боитесь этого слова,-- но "до свиданія" -- если не въ здѣшнемъ мірѣ, то въ другомъ.
   -- До свиданія! до свиданія! прошепталъ Габріэль.
   Онъ безмолвно прижалъ къ груди своей Діану, и съ жадностію смотрѣлъ на нее, какъ-будто почерпая въ ея прекрасныхъ глазахъ силу, которая была ему такъ необходима.
   Наконецъ, по знаку печальному, но выразительному, сдѣланному Діаной, онъ надѣлъ на палецъ кольцо, взялъ вуаль, и еще разъ сказалъ задыхающимся голосомъ:
   -- До свиданія, Діана!
   -- До свиданія, Габріэль, произнесла Діана, сопровождая свои слова жестомъ, выражавшимъ надежду.
   Габріэль побѣжалъ, какъ безумный.
   Черезъ полчаса, виконтъ д'Эксме, немного успокоенный, выѣхалъ изъ города Кале, подареннаго имъ Франціи.
   Онъ ѣхалъ верхомъ, съ пажомъ Андре и четырьмя изъ своихъ волонтеровъ.
   Это были:
   Амброазъ, чрезвычайно-довольный тѣмъ, что ему удалось вывезти въ Парижъ кой-какіе англійскіе товары, которые онъ могъ съ выгодою продать придворнымъ.
   Пилльтруссъ, который въ завоеванномъ городѣ боялся впасть въ искушеніе и возвратиться къ своимъ старымъ привычкамъ.
   Ивонне, очень-недовольный тѣмъ, что въ этомъ провинціальномъ Кале ему не удалось найдти ни одного портнаго, достойнаго его довѣренности, и что его костюмъ, изношенный въ сраженіяхъ, рѣшительно не могъ явиться въ порядочномъ обществѣ. Ивонне спѣшилъ въ Парижъ перемѣнить свое платье.
   Наконецъ, Лактанцій просился ѣхать въ Парижъ, желая посовѣтоваться съ духовникомъ о спасеніи своей души и узнать, равняются ли подвиги его оружія строгимъ правиламъ покаянія.
   Пьеръ и Жанъ Пекуа вмѣстѣ съ Бабеттою провожали пѣшкомъ пятерыхъ всадниковъ до воротъ, называемыхъ Парижскими.
   Здѣсь имъ непремѣнно слѣдовало разстаться. Габріэль въ послѣдній разъ простился голосомъ и рукою съ своими добрыми друзьями, которые со слезами на глазахъ посылали вслѣдъ ему тысячу желаній, тысячу благословеній.
   Маленькая группа скоро понеслась рысью и скрылась на поворотѣ дороги. Честные горожане печально воротились домой къ Мартэну-Герру.
   Что касается Габріэля, онъ былъ задумчивъ, но не печаленъ. Онъ надѣялся.
   Одинъ разъ, точно такимъ же образомъ, онъ уѣхалъ изъ Кале, думая найдти въ Парижѣ разгадку своей участи. Но въ тотъ разъ обстоятельства менѣе благопріятствовали Габріэлю: онъ безпокоился о Мартэнѣ-Геррѣ, безпокоился о Бабеттѣ Пекуа, безпокоился о Діанѣ, которую оставилъ плѣнницей во власти влюбленнаго лорда Уэнтворта. Наконецъ, смутныя предчувствія Габріэля не говорили ему ничего добраго, потому-что хотя онъ и продлилъ оборону города, однакожь, городъ этотъ былъ еще потерянъ для государства. Развѣ эта оборона была достаточною заслугой для такой большой награды?
   Теперь же Габріэля не тревожило ни одно печальное недоумѣніе. Раненные друзья виконта, полководецъ и конюшій, были оба спасены и Амброазъ Паре отвѣчалъ за ихъ выздоровленіе; Бабетта Пекуа выходила замужъ за человѣка, котораго она любила и которымъ сама была любима, и честь ея, такъ же какъ и счастіе, были обезпечены на будущее время; госпожа де-Кастро была свободна, оставалась королевою во французскомъ городѣ, и завтра отправлялась въ путь для встрѣчи съ Габріэлемъ въ Парижѣ.
   Наконецъ, нашъ герой довольно боролся съ Фортуною, и она, казалось, должна была уступить, утомленная борьбою; предпріятіе, оконченное Габріэлемъ, который далъ и первую мысль о взятіи Кале и средства для осуществленія этой мысли -- такое предпріятіе не могло возбудить споровъ или несогласій за великость награды. Ключъ отъ Франціи отдать королю Франціи! такой подвигъ дѣлалъ законными самыя честолюбивыя требованія, а честолюбіе виконта д'Эксме было справедливое...
   Онъ надѣялся. Убѣдительныя слова ободренія и сладостныя обѣщанія Діаны еще раздавались въ его ушахъ съ послѣдними молитвами Пекуа. Габріэль смотрѣлъ вокругъ себя: на Андре, напоминавшаго ему своимъ присутствіемъ объ его любезной, и на четырехъ вѣрныхъ и смѣлыхъ солдатъ, охранявшихъ его. Габріэль видѣлъ передъ собою шкатулку съ ключами отъ города Кале, крѣпко привязанную къ сѣдлу; онъ ощупывалъ у себя въ камзолѣ драгоцѣнную капитуляцію и еще болѣе драгоцѣнныя письма герцога Гиза и госпожи де-Кастро; кольцо Діаны блестѣло у него на мизинцѣ. Сколько краснорѣчивыхъ залоговъ счастія!
   Само небо, голубое и безоблачное, казалось, обѣщало награду; свѣжій, но чистый воздухъ благотворно вѣялъ на тѣло, и кровь живѣе обращалась въ жилахъ; тысяча деревенскихъ звуковъ, струившихся въ вечернемъ сумракѣ, были проникнуты спокойствіемъ и миромъ, и солнце, утопая въ пурпурномъ сіяніи, придавало глазамъ и мысли Габріэля видъ утѣшительный и оградный.
   Невозможно было отправиться къ желанной цѣли съ болѣе счастливыми предзнаменованіями!
   Увидимъ, чѣмъ они кончились.
   

II.
Четверостишіе.

   12-го января 1558 года, въ Луврѣ, у королевы Екатерины Медичи, былъ одинъ изъ тѣхъ описанныхъ нами вечеровъ, на которыхъ собирались вокругъ короля всѣ принцы и вельможи королевства. Особенно блистателенъ и оживленъ былъ этотъ вечеръ, хотя въ это время война удерживала возлѣ герцога Гиза большую часть дворянства.
   Между дамами, кромѣ Екатерины Медичи, королевы по праву, находилась здѣсь Діана Пуатье, молодая королева дофина Марія Стюартъ, и задумчивая принцесса Елизавета, будущая королева испанская, которую красота ея должна была сдѣлать несчастною.
   Изъ кавалеровъ, былъ здѣсь глава бурбонскаго дома, Антоанъ, двусмысленный король наваррскій, человѣкъ нерѣшительный и слабый, посланный своею мужественною супругой, Жанною д'Альбре, къ Французскому двору, чтобъ тамъ, при содѣйствіи Генриха II, постараться возвратить себѣ наваррскія земли, отнятыя Испаніей.
   Но Антоанъ Наваррскій уже покровительствовалъ идеямъ кальвинистовъ, и на него не слишкомъ-привѣтливо смотрѣлъ дворъ, сожигавшій еретиковъ.
   Братъ Антоана, Лудовикъ Бурбонскій, принцъ Конде, также присутствовалъ здѣсь, и если онъ не пріобрѣлъ себѣ особенной любви, то по-крайней-мѣрѣ умѣлъ заставить уважать себя. И между-тѣмъ, онъ былъ преданъ кальвинистамъ еще болѣе, нежели король наваррскій, и его считали тайнымъ предводителемъ мятежниковъ. Однакожь, Лудовикъ имѣлъ даръ внушить любовь народу. Онъ былъ превосходный наѣздникъ, и при своемъ маленькомъ ростѣ искусно владѣлъ шпагою и кинжаломъ; кромѣ того, онъ былъ любезенъ, остроуменъ, страстный поклонникъ женщинъ, такъ-что народная пѣсня говорила о немъ:
   
   Ce petit homme tant joli,
   Toujours cause et toujours rit,
   Et toujours baise за mignonne.
   Dieu gard' do mal le petit homme!
   
   Вокругъ короля наваррскаго и принца Конде составилась группа дворянъ, тайно или явно принадлежавшихъ партіи реформы -- адмиралъ Колиньи, ла-Реноди, баронъ де-Кастельно, который, недавно пріѣхавъ изъ своей провинціи, въ этотъ день въ первый разъ представлялся при дворѣ.
   Общество, не смотря на отсутствующихъ, было, какъ видите, многочисленное и знаменитое. Но посреди шума, движенія и радости, два человѣка оставались задумчивыми и почти печальными.
   Это были король и коннетабль Монморанси. Печаль ихъ происходила отъ причинъ совершенно противоположныхъ.
   Генрихъ II находился лично въ Луврѣ, но мыслію былъ въ Кале.
   Въ-продолженіе трехъ недѣль, съ отъѣзда герцога Гиза, онъ безпрестанно, днемъ и ночью, думалъ объ отважной экспедиціи, которая могла навсегда изгнать Англичанъ изъ королевства, но въ то же время угрожала благоденствію Франціи.
   Генрихъ не одинъ разъ упрекалъ себя въ томъ, что позволилъ г-ну Гизу сдѣлать такой опасный ударъ.
   Еслибъ попытка не удалась, какой стыдъ покрылъ бы Францію въ глазахъ Европы, какія усилія потребовались бы вознаградить такую неудачу! День Сен-Лорана былъ бы ничто въ сравненіи съ этимъ ударомъ. Коннетабль былъ разбитъ по необходимости, Францискъ Лотарингскій самъ искалъ пораженія.
   Король, въ-теченіе трехъ дней не получая изъ арміи никакого извѣстія о ходѣ осады, былъ чрезвычайно-печаленъ и едва слушалъ кардинала лотарингскаго, который, стоя возлѣ его креселъ, старался оживить въ немъ надежду.
   Діана Пуатье хорошо замѣтила мрачное настроеніе Генриха, но съ другой стороны, видя, что Монморанси не менѣе задумчивъ, она подошла къ нему.
   И коннетабля безпокоила тоже осада Кале, но только совершенно въ другомъ смыслѣ.
   Король боялся пораженія, коннетабль боялся успѣха.
   Дѣйствительно, успѣхъ непремѣнно поставилъ бы герцога Гиза въ первомъ ряду и отбросилъ бы коннетабля во второй. Благополучіе Франціи грозило погибелью бѣдному коннетаблю, а должно согласиться, что самолюбіе въ немъ всегда стояло впереди патріотизма.
   Вотъ отъ-чего коннетабль очень неласково встрѣтилъ прекрасную фаворитку, когда она съ улыбкою подошла къ нему.
   Вы помните странную любовь наперсницы короля, самаго любезнаго въ мірѣ, къ этому грубому солдату.
   -- Что съ вами сегодня, мой старый воинъ? спросила его Діана самымъ ласковымъ голосомъ.
   -- А, вы тоже смѣетесь надо мной! сказалъ Монморанси съ досадою.
   -- Мнѣ смѣяться надъ вами! Вы, право, не думаете о томъ, что говорите.
   -- Я думаю о томъ, что вы говорите, отвѣчалъ сварливый коннетабль:-- вы называете меня старымъ воиномъ, старымъ -- правда, я уже не двадцатилѣтій молокососъ; воиномъ -- вы видите, что во дворцѣ меня считаютъ годнымъ только на то, чтобъ со шпагою въ рукѣ являлся я на луврскихъ парадахъ.
   -- Не говорите такъ, сказала Фаворитка, устремивъ нѣжный взоръ на Монморанси:-- развѣ вы не по-прежнему коннетабль?
   -- Что значитъ коннетабль, когда есть генерал-намѣстникъ королевства?
   -- Этотъ послѣдній титулъ проходитъ съ событіями, для которыхъ его употребляютъ, тогда-какъ вашъ, соединенный неразрывно съ первымъ военнымъ лицомъ королевства, кончится только съ вами.
   -- Значитъ, я уже кончился и скончался, сказалъ коннетабль съ печальнымъ смѣхомъ.
   -- Отъ-чего вы такъ думаете, другъ мой? спросила г-жа де-Пуатье:-- вы по-прежнему сильны и страшны, какъ внѣшнимъ общимъ врагамъ, такъ и вашимъ личнымъ врагамъ, находящимся внутри королевства.
   -- Поговоримъ серьёзнѣе, Діана, и не станемъ обольщать одинъ другаго пустыми словами.
   -- Если я обманываю васъ, отвѣчала Діана: -- то обманываю потому, что сама ошибаюсь. Докажите мнѣ истину, и я не только сейчасъ сознаюсь въ своемъ заблужденіи, но постараюсь исправить его, сколько это въ моихъ средствахъ.
   -- Послушайте, сказалъ коннетабль: -- во-первыхъ, вы заставляете внѣшнихъ враговъ трепетать передо мною -- это одни утѣшительныя слова; а на-самомъ-дѣлѣ, кого посылаютъ противъ этихъ враговъ? Генерала, который моложе меня и, безъ сомнѣнія, счастливѣе, и можетъ воспользоваться для себя этимъ счастіемъ.
   -- Изъ чего заключаете вы объ успѣхѣ герцога Гиза? спросила Діана съ самою ловкою любезностью.
   -- Неудачи его, притворно продолжалъ коннетабль:-- были бы для Франціи ужаснымъ несчастіемъ, которое заставитъ меня горько плакать за свое отечество; за то успѣхи герцога Гиза могутъ быть еще болѣе ужаснымъ несчастіемъ для моего короля.
   -- Не-уже-ли вы думаете, сказала Діана:-- что честолюбіе господина Гиза?..,
   -- Я вымѣрилъ глубину этого честолюбія, отвѣчалъ завистливый придворный.-- Если какимъ-нибудь случаемъ произойдетъ перемѣна въ правленіи, думали ли вы, Діана, о томъ, какое дѣйствіе на разумъ короля, юнаго и неопытнаго, можетъ имѣть это честолюбіе, поддерживаемое вліяніемъ Маріи Стюартъ? Преданность моя вашимъ интересамъ совершенно соединила меня съ королевой Екатериной. Гизы могутъ быть сильнѣе короля.
   -- Такое несчастіе, благодаря Бога, очень-невѣроятно и слишкомъ-далеко, отвѣчала Діана, думая, что шестидесятилѣтій коннетабль очень-легкомысленно предсказывалъ смерть сорокалѣтняго короля.
   -- Намъ угрожаютъ другія обстоятельства, которыя ближе къ намъ, хотя столь же ужасны, печально сказалъ Монморанси, опустивъ голову.
   -- Какія же это обстоятельства?
   -- Діана, или вы потеряли память, или только подаете видъ, будто не знаете, кто отправился въ Кале съ герцогомъ Гизомъ, кто, по всей вѣроятности, внушилъ ему это дерзкое предпріятіе, кто возвратится сюда съ торжествомъ, если только герцогъ восторжествуетъ, и, можетъ-быть, умѣя воспользоваться благосклонностью господина Гиза, присвоитъ себѣ честь побѣды?
   -- Вы говорите о виконтѣ д'Эксме? спросила Діана.
   -- О комъ же больше? Если вы позабыли его дерзкое обѣщаніе, д'Эксме хорошо его помнитъ. Онъ способенъ явиться къ королю и громко требовать, чтобъ его величество сдержалъ свое слово.
   -- Не можетъ быть! вскричала Діана.
   -- Что же вамъ кажется невозможнымъ? Чтобъ виконтъ д'Эксме сдержалъ свое слово, или чтобъ король сдержалъ свое?
   -- Обѣ крайности равно безумцы.
   -- Если же первая осуществится, сказалъ коннетабль:-- необходимо осуществится и вторая; король слабъ, гдѣ вопросы касаются чести; онъ очень способенъ выказать свою рыцарскую справедливость и такимъ образомъ отдать свою и нашу тайну въ руки враговъ...
   -- Еще разъ, это безумная мечта! вскричала, поблѣднѣвъ, Діана.
   -- Но еслибъ вы ощупали эту мечту своими руками, еслибъ вы увидѣли ее, Діана, скажите, что сдѣлали бы вы тогда?
   -- Не знаю, мой добрый коннетабль, сказала г-жа де-Валантинуа: надо соображать, изобрѣтать, дѣйствовать. Если король оставитъ насъ, что за бѣда! мы обойдемся и безъ короля, и, увѣренные заранѣе, что онъ не посмѣетъ отговариваться отъ сдиланнаго, употребимъ свою силу, свой личный кредитъ.
   -- Вотъ этого я только и ждалъ, сказалъ коннетабль: -- наша сила, нашъ личный кредитъ! Говорите о своей силѣ, но моя такъ ничтожна, что, сказать правду, я не вѣрю больше въ ея существованіе. Мои домашніе враги, которыхъ сейчасъ вы называли такими жалкими, могутъ теперь съиграть со мною славную шутку. При дворѣ нѣтъ человѣка слабѣе этого жалкаго коннетабля. Отъ-того посмотрите, какъ вокругъ меня пусто -- и очень-понятно: кто станетъ служить павшему могуществу? Слѣдовательно, сударыня, для васъ гораздо вѣрнѣе не разсчитывать болѣе на помощь стараго слуги, не имѣющаго ни друзей, ни вліянія, ни даже денегъ.
   -- Даже денегъ? повторила Діана съ нѣкоторою недовѣрчивостью.
   -- Да, денегъ! во второй разъ сказалъ коннетабль съ досадою:-- и въ мои лѣта, и послѣ оказанныхъ мною заслугъ, можетъ-быть, этотъ недостатокъ всего болѣе и огорчаетъ меня! Послѣдняя война разорила меня: выкупъ мой и нѣкоторыхъ изъ моихъ людей истощилъ мои послѣднія денежныя средства. Это хорошо извѣстно тѣмъ, которые теперь покидаютъ меня! Я принужденъ буду, не сегодня, такъ завтра, просить по улицамъ милостыни, какъ карѳагенскій полководецъ, кажется, Велисарій, о которомъ говорилъ мнѣ адмиралъ, мой племянникъ.
   -- Перестаньте, коннетабль, будто у васъ дѣйствительно нѣтъ друзей? сказала Діана, улыбнувшись въ одно время и учености и жадности своего стараго любовника.
   -- Нѣтъ, замѣтилъ коннетабль: -- говорю вамъ, у меня нѣтъ больше друзей.
   И потомъ, съ самымъ патетическимъ выраженіемъ онъ прибавилъ:
   -- У несчастныхъ не бываетъ друзей.
   -- Я докажу вамъ противное, отвѣчала Діана:-- теперь я вижу, откуда происходитъ ваша суровость. Но зачѣмъ вы съ самаго начала не сказали мнѣ объ этомъ? Вы не хотите быть довѣрчивымъ со мною? это нехорошо. Но все равно, я отмщу вамъ по-дружески. Скажите, не назначилъ ли король новаго налога на прошлой недѣлѣ?
   -- Да, милая Діана, отвѣчалъ коннетабль съ странною нѣжностью: -- налогъ очень справедливый и довольно-тяжелый, для покрытія военныхъ издержекъ.
   -- Довольно, сказала Діана: -- я тотчасъ докажу вамъ, что женщина можетъ, и даже очень, вознаградить за несправедливость Фортуны къ людямъ такимъ заслуженнымъ, какъ вы. Генрихъ, кажется, тоже очень-худо настроенъ сегодня; однакожь, все равно; я приступлю къ нему, и тогда вы согласитесь, что я вѣрная и добрая подруга.
   -- О, я теперь же объявляю, что доброта Діаны не уступаетъ ея красотѣ, съ любезностью сказалъ Монморанси.
   -- Но когда я возобновлю источники вашего кредита, продолжала Діана: -- надѣюсь, что вы, съ своей стороны, не покинете меня въ нуждѣ; не правда ли, мой старый левъ? и не станете говорить своей преданной подругѣ о вашемъ безсиліи противъ ея и своихъ враговъ?
   -- О, любезная Діана, развѣ всѣ мои жилы не принадлежатъ вамъ? сказалъ коннетабль: -- и если иногда я сожалѣю о потерѣ своего вліянія, то сожалѣю единственно потому, что боюсь быть плохимъ слугою моей прекрасной повелительницы.
   -- Хорошо! произнесла Діана съ обольстительною улыбкой.
   Діана приложила бѣлую руку къ губамъ своего заслуженнаго обожателя, окаймленнымъ серебряными усами; коннетабль оставилъ на этой рукѣ нѣжный поцалуй, и Діана, успокоивъ старика еще однимъ взглядомъ, тотчасъ пошла въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ король.
   Кардиналъ лотарингскій все еще стоялъ возлѣ Генриха, и, замѣняя своего отсутствующаго брата, употреблялъ все свое краснорѣчіе стараясь разсѣять въ королѣ опасенія касательно смѣлой экспедиціи, предпринятой въ Кале.
   Но Генрихъ болѣе внималъ голосу своей безпокойной мысли, нежели кардиналу.
   И въ эту минуту подошла къ нимъ Діана.
   -- Я увѣрена, сказала она съ живостью кардиналу:-- что ваше высокопреосвященство говорите королю что-нибудь дурное о бѣдномъ Монморанси?
   -- О, произнесъ Шарль Лотарингскій, пораженный этимъ неожиданнымъ нападеніемъ: -- смѣю призвать его величество въ свидѣтели, что даже имени г-на коннетабля не было въ нашемъ разговорѣ.
   -- Это правда, небрежно сказалъ король.
   -- Новое средство вредить ему! замѣтила Діана.
   -- Но если я не могу ни говорить, ни молчать о коннетаблѣ, что же прикажете мнѣ дѣлать?
   -- Надо говорить, но говорить хорошее, отвѣчала г-жа Пуатье.
   -- Извольте, отвѣчалъ хитрый кардиналъ: -- въ такомъ случаѣ я скажу, потому-что воля красоты всегда дѣлала меня покорнымъ, я скажу, что г-нъ Монморанси великій полководецъ, что онъ выигралъ сен-лоранское сраженіе, устроилъ счастіе Франціи, и, еще въ настоящую минуту, доканчивая свое славное дѣло, достойнымъ образомъ защищается противъ враговъ и посягаетъ на безсмертный подвигъ подъ стѣнами Кале.
   -- Кале! Кале! а, кто сообщитъ мнѣ извѣстія изъ Кале? продолжалъ король, который въ словесной войнѣ между министромъ и фавориткой разслушалъ только это имя.
   -- У васъ удивительный, вполнѣ-христіанскій способъ хвалить, господинъ кардиналъ, замѣтила Діана: -- поздравляю васъ съ такимъ колкимъ милосердіемъ.
   -- Дѣйствительно, сказалъ Шарль Лотарингскій: -- я не вижу, какую можно найдти еще похвалу для этого бѣднаго Монморанси, какъ вы сейчасъ его назвали.
   -- Вы дурно ищете, отвѣчала Діана: -- развѣ нельзя, на-примѣръ, отдать справедливости усердію, съ какимъ коннетабль организуетъ въ Парижѣ послѣднія средства защиты и собираетъ горсть войска, остающагося во Франціи, между-тѣмъ, какъ другіе съ вѣрными силами отечества наудачу пускаются въ загадочныя экспедиціи?
   Кардиналъ иронически улыбнулся.
   -- Увы! произнесъ король, до котораго доходило изъ этого разговора только то, что гармонировало съ его мыслями.
   -- Развѣ нельзя еще прибавить, продолжала Діана: -- что если случаи не благопріятствовалъ высокимъ усиліямъ г-на Монморанси, если несчастіе вооружилось противъ него, по крайней-мѣрѣ онъ чуждъ всякаго личнаго честолюбія, онъ дѣйствуетъ только для своего отечества и посвятилъ ему все: свою жизнь, которою онъ прежде всѣхъ жертвовалъ; свою свободу, которую надолго отняли у него, наконецъ, свое богатство, отъ котораго теперь у него ничего не осталось.
   -- А! проговорилъ Шарль Лотарингскій съ видомъ удивленія.
   -- Да, ваше высокопреосвященство, сказала настойчивая Діана: -- знайте, что г-нъ Монморанси разорился.
   -- Разорился! Не-уже-ли? спросилъ кардиналъ.
   -- И до того разорился, продолжала безстыдная любовница: -- что я теперь же прошу его величество помочь этому честному слугѣ въ нищетѣ.
   Король, занятый своими мыслями, не отвѣчалъ, но Діана прямо обратилась къ нему, желая обратить его вниманіе на этотъ предметъ.
   -- Да, государь, сказала она:-- умоляю васъ помочь своему вѣрному коннетаблю, котораго выкупъ и значительныя издержки во время войны, поддерживаемой для пользы вашего величества, лишили послѣднихъ средствъ существованія... Слушаете меня, государь?
   -- Извините, сказалъ Генрихъ: -- ныньче вечеромъ я не могу остановить своего вниманія на этомъ предметѣ. Вамъ извѣстно, что мысль о пораженіи, которое можетъ быть въ Кале, заглушаетъ во мнѣ всѣ другія мысли.
   -- По этому самому, сказала Діана:-- ваше величество, кажется мнѣ, должны покровительствовать человѣку, который заранѣе готовится загладить слѣдствія этого пораженія, если оно падетъ на Францію.
   -- Но мы сами не меньше коннетабля нуждаемся въ деньгахъ, сказалъ король.
   -- А новый налогъ? замѣтила Діана.
   -- Деньги эти, сказалъ кардиналъ: -- назначены на содержаніе войска.
   -- Въ такомъ случаѣ, прервала Діана: -- большая часть этихъ денегъ слѣдуетъ главному начальнику войскъ.
   -- Главный начальникъ этотъ находится теперь въ Кале, отвѣчалъ кардиналъ.
   -- Нѣтъ, онъ въ Парижѣ, въ Луврѣ, сказала Діана.
   -- Такъ вы хотите, чтобъ онъ получилъ награду за проигранную битву?
   -- Все-таки это лучше, г-нъ кардиналъ, нежели награждать за безуміе.
   -- Довольно! прервалъ король: -- кажется, вы видите, что эти споры утомляютъ меня. Знаете ли, г-жа де-Пуатье и г-нъ кардиналъ, четверостишіе, которое сейчасъ я нашелъ въ своемъ молитвенникѣ?
   -- Четверостишіе? повторили въ одинъ голосъ Діана и Шарль Лотарингскій.
   -- Сколько могу припомнить, сказалъ Генрихъ:-- вотъ оно:
   
   Sire, si vous laissez, comme Charles désire,
   "Comme Diane fait, par trop vous.gouverner,
   "Fondre, pétrir, mollir, réfondre et retourner,
   Sire, vous n'êtes plus, vous n'êtes plus que cire."
   
   Діана нисколько не смутилась.
   -- Игра словъ, сказала она:-- которая только приписываетъ мнѣ вліяніе на умъ вашего величества, къ-сожалѣнію еще не пріобрѣтенное мною.
   -- И вы не должны бы употреблять во зло это вліяніе именно потому-что вы умѣете имъ пользоваться, произнесъ король.
   -- Не-уже-ли, государь, я дѣйствительно имѣю такое вліяніе? сказала Діана сладостнымъ голосомъ.-- Слѣдовательно, ваше величество согласны исполнить то, чего я прошу для коннетабля?
   -- Да! произнесъ Генрихъ, выведенный изъ терпѣнія:-- но только оставьте меня теперь съ моими печальными предчувствіями и тревогами.
   Кардиналъ, при такой слабости короля, могъ только поднять глаза къ небу. Діана, съ своей стороны, бросила на кардинала торжествующій взоръ.
   -- Благодарю ваше величество, сказала она королю:-- и, удаляясь, исполняю ваше желаніе. Но не предавайтесь, государь, лишнему страху, лишнему безпокойству: побѣда любитъ великодушныхъ. и предчувствіе говоритъ мнѣ, что вы побѣдите.
   -- Принимаю предсказаніе, Діана, отвѣчалъ Генрихъ.-- Съ какимъ восторгомъ я услышалъ бы эту новость. Съ нѣкотораго времени, я не сплю, не существую. Боже мой! какъ ограниченна власть, моя! Не имѣть никакого средства узнать, что происходитъ теперь въ Кале!.. Что бы ни говорили вы, г. кардиналъ, молчаніе вашего брата ужасно... Извѣстія изъ Кале!.. Господи, кто принесетъ мнѣ извѣстія изъ Кале?..
   Дежурный докладчикъ вошелъ въ залу, и поклонившись предъ королемъ, извѣстилъ громкимъ голосомъ:
   -- Посланный отъ г-на Гиза, прибывшій изъ Кале, проситъ позволенія представиться его величеству.
   -- Посланный изъ Кале! повторилъ король съ засверкавшими глазами, вставъ съ креселъ и едва удерживая душевное волненіе.
   -- Наконецъ! сказалъ кардиналъ, трепеща отъ страха и радости.
   -- Введите посланнаго отъ г-на Гиза, введите немедленно! съ живостью произнесъ король.
   Разумѣется, что всѣ разговоры замолкли, всѣ сердца забились, и взоры всѣхъ обратились къ двери.
   Габріэль вошелъ посреди молчанія людей, походившихъ на статуи.
   

III.
Виконтъ Монгомери.

   За Габріэлемъ слѣдовали, какъ послѣ его возвращенія изъ Италіи, четверо воиновъ его команды: Амброзіо, Лактанцій, Ивонне и Пилльтруссъ. Они несли англійскія знамена и остановились при входѣ въ залу на порогѣ.
   Молодой человѣкъ держалъ обѣими руками, на бархатной подушкѣ, два письма и ключи горда.
   При видѣ этого на лицѣ Генриха II выразилась какая-то странная смѣсь радости и ужаса.
   Король понялъ счастливое извѣстіе, но былъ встревоженъ суровымъ вѣстникомъ.
   -- Виконтъ д'Эксме! проговорилъ онъ, увидѣвъ Габріэля, подходившаго къ нему медленными шагами.
   Г-жа Пуатье и коннетабль обмѣнялись безпокойнымъ взоромъ и прошептали:
   -- Виконтъ д'Эксме!
   Между-тѣмъ, Габріэль сталъ на колѣно передъ королемъ и сказалъ твердымъ голосомъ:
   -- Государь, вотъ ключи города Кале, который, послѣ семи дней осады и трехъ яростныхъ нападеній, Англичане уступили г-ну. герцогу Гизу и г-нъ герцогъ Гизъ спѣшитъ передать его вашему величеству.
   -- Кале принадлежитъ намъ? еще разъ спросилъ король, хотя онъ хорошо слышалъ слова Габріэля.
   -- Кале принадлежитъ вамъ, государь, повторилъ Габріэль.
   -- Да здравствуетъ король! вскричали въ одни!" голосъ всѣ присутствующіе, исключая, можетъ-быть, коннетабля Монморанси.
   Генрихъ II, думая только о своемъ страхѣ, такъ мгновенно разсѣянномъ, и о блистательномъ торжествѣ своего оружія, поклонился взволнованному собранію.
   -- Благодарю, господа, благодарю, сказалъ онъ:-- и принимаю отъ имени Франціи эти восклицанія; но они должны относиться не ко мнѣ одному; большая доля торжества принадлежитъ, по праву, мужественному виновнику побѣды, моему благородному брату, господину Гизу.
   Одобрительный шопотъ пробѣжалъ между присутствующими. Но вще не пришло время осмѣлиться закричать предъ королемъ: "да здравствуетъ герцогъ Гизъ!"
   -- И, въ отсутствіе нашего любезнаго брата, продолжалъ Генрихъ:-- мы считаемъ себя счастливыми, что можемъ, по-крайней-мѣрѣ, принести нашу благодарность и наше привѣтствіе тѣмъ, которые здѣсь представляютъ г-на герцога Гиза: вамъ, г-нъ кардиналъ лотарингскій, и вамъ, г-нъ виконтъ д'Эксме, на котораго онъ возложилъ это славное порученіе.
   -- Государь, сказалъ почтительно, но смѣло Габріэль: -- государь, простите мнѣ, что теперь я болѣе не называюсь виконтомъ д'Эксме.
   -- Какъ? произнесъ Генрихъ II, сдвинувъ густыя брови.
   -- Государь, продолжалъ Габріэль: -- со дня взятія Кале мнѣ казалось, что я въ правѣ называться своимъ настоящимъ именемъ, и носить свой дѣйствительный титулъ -- виконта Монгомери.
   При этомъ имени, которое уже столько лѣтъ не произносили вслухъ при дворѣ, въ толпѣ раздался взрывъ удивленія. Этотъ молодой человѣкъ называетъ себя виконтомъ Монгомери; слѣдовательно, графъ Монгомери, вѣроятно отецъ его, еще живъ! Послѣ такого долгаго, безвѣстнаго отсутствія, что значитъ возвращеніе этого древняго имени, нѣкогда столь славнаго?
   Король не слышалъ этихъ замѣчаній, такъ-сказать, безмолвныхъ, но онъ легко угадывалъ ихъ; лицо его сдѣлалось блѣднѣе его итальянскихъ брыжжей, и губы дрожали отъ нетерпѣнія и гнѣва.
   Г-жа Пуатье также задрожала; коннетабль, въ своемъ углу, вышелъ изъ мрачной неподвижности, и въ мутныхъ его глазахъ зажглися искры.
   -- Что значитъ это, милостивый государь? спросилъ король, стараясь удержать свой голосъ: -- чье осмѣливаетесь вы принимать имя? Откуда явилась у васъ такая дерзость?
   -- Имя это -- мое, государь, отвѣчалъ спокойно Габріэль:-- и то, что ваше величество считаете дерзостью -- одна откровенность.
   Очевидно, что Габріэль хотѣлъ рѣшительнымъ ударомъ начать свой процессъ, жертвовать всѣмъ, чтобъ получить все, и отнять у самого-себя всякую возможность отступать и сомнѣваться.
   Генрихъ понялъ это, но боялся своего собственнаго гнѣва, и, желая по-крайней-мѣрѣ отсрочить опасный ударъ, сказалъ:
   -- Дѣло, которое касается лично васъ, милостивый государь, можетъ идти послѣ; теперь же не забудьте, что вы посланникъ г-на Гиза, и, кажется, еще не исполнили вполнѣ его порученія.
   -- Правда, сказалъ Габріэль съ низкимъ поклономъ:-- мнѣ остается еще представить вашему величеству знамена, отнятыя у Англичанъ. Вотъ эти знамена. Кромѣ того, г-нъ герцогъ Гизъ самъ написалъ это письмо королю.
   Габріэль подалъ на подушкѣ письмо герцога. Король сломалъ печать, разорвалъ конвертъ, и подавая письмо кардиналу лотарингскому, сказалъ:
   -- Вамъ, г. кардиналъ, предоставляю радость прочитать вслухъ это письмо вашего брата. Оно адресовано не королю, но Франціи.
   -- Какъ, государь, сказалъ кардиналъ:-- вашему величеству угодно..
   -- Я желаю, г-нъ кардиналъ, чтобъ вы приняли эту должную вамъ честь.
   Шарль Лотарингскій поклонился, почтительно взялъ изъ рукъ короля письмо, развернулъ его, и, посреди глубочайшаго безмолвія, прочиталъ слѣдующее:

"Государь!

   "Кале въ нашей власти; мы отняли въ одну недѣлю у Англичанъ то, что стоило имъ двухъ вѣковъ и годовой осады.
   "Гипъ и Гамъ, два послѣдніе пункта, которыми они еще владѣютъ во Франціи, теперь не могутъ долго держаться, и я осмѣливаюсь обѣщать вашему величеству, что не пройдетъ двухъ недѣль, какъ наши наслѣдственные враги будутъ окончательно изгнаны изъ всего королевства.
   "Я счелъ долгомъ быть великодушнымъ къ побѣжденнымъ. Они сдали намъ свою артиллерію и свое оружіе; но капитуляція, на которую я согласился, даетъ жителямъ Кале, если они пожелаютъ, право удалиться съ своимъ имуществомъ въ Англію. Можетъ-быть также, что опасно было бы оставить въ городѣ, еще недавно занятомъ, это дѣятельное сѣмя возмущенія.
   "Число нашихъ убитыхъ и раненныхъ незначительно, благодаря быстротѣ, съ которою взята крѣпость.
   "Недостатокъ времени, государь, не позволяетъ мнѣ сегодня представить большихъ подробностей вашему величеству. Будучи самъ тяжело раненъ..."
   При этой вѣсти, кардиналъ поблѣднѣлъ и остановился.
   -- Что, братъ нашъ раненъ? вскричалъ король съ притворнымъ участіемъ.
   -- Успокойтесь, ваше величество и ваше высокопреосвященство, сказалъ Габріэль:-- рана г-на герцога Гиза, благодаря Бога, не будетъ имѣть опасныхъ послѣдствій; отъ нея теперь остались только благородный рубецъ на лицѣ и славное прозваніе "разрубленный".
   Кардиналъ, пробѣжавъ нѣсколько строчекъ, могъ самъ убѣдиться въ справедливости словъ Габріэля и, успокоенный, продолжалъ читать:
   "Будучи самъ тяжело раненъ при нашемъ вступленіи въ Кале, я обязанъ своимъ спасеніемъ быстрой помоши и удивительному генію молодаго хирурга, г. Амброаза Паре; впрочемъ, я еще слабъ и, слѣдовательно, лишенъ радости говорить съ вашимъ величествомъ.
   "Прочія подробности узнаете, государь, отъ того, кто съ этимъ письмомъ принесетъ вамъ ключи города и завоеванныя англійскія знамена, и заслуживаетъ, чтобъ я сказалъ о немъ вашему величеству прежде, нежели кончу это письмо.
   "Потому-что не одному мнѣ, государь, принадлежитъ честь изумительнаго завоеванія Кале. Я старался съ своими храбрыми войсками способствовать всѣми силами побѣдѣ, но первою мыслію объ этомъ предпріятіи, средствами исполненія и самымъ успѣхомъ мы обязаны вручителю этого письма, г-ну виконту д'Эксме..."
   -- Кажется, милостивый государь, прервалъ король, обращаясь къ Габріэлю:-- кажется, что нашъ двоюродный братъ еще не знаетъ вашего новаго имени.
   -- Государь, сказалъ Габріэль: -- я осмѣлился принять его въ первый разъ только въ присутствіи вашего величества.
   Кардиналъ, по знаку, данному королемъ, продолжалъ:
   "Дѣйствительно, мнѣ должно признаться, что я даже не думалъ объ этомъ смѣломъ ударѣ, когда г. д'Эксме пришелъ ко мнѣ въ Лувръ, представилъ мнѣ свой высокій планъ, разсѣялъ всѣ мои сомнѣнія, и наконецъ заставилъ меня рѣшиться на неслыханное дѣло, котораго было бы довольно, государь, для славы вашего царствованія.
   "Но это еще не все: на такой важный подвигъ невозможно было идти легкомысленно и только мудрая опытность могли внушить эту отважную мечту. Г-нъ д'Эксме доставилъ г-ну маршалу Строцци средства войдти въ Кале и удостовѣриться въ возможности аттаки и обороны. Кромѣ того, г. д'Эксме доставилъ намъ вѣрный и подробный планъ валовъ и укрѣпленныхъ постовъ, такъ-что мы подошли къ Кале, какъ-будто онъ былъ окруженъ стеклянною оградой.
   "Подъ стѣнами города и на приступахъ, у форта Ньёле, у Вьё-Шато, вездѣ виконтъ д'Эксме, начальствуя маленькою командой, нанятою на его счетъ, показывалъ чудеса храбрости. Но здѣсь, онъ былъ равенъ только немногимъ изъ нашихъ военачальниковъ, которыхъ, я думаю, невозможно превзойдти; потому я не буду останавливаться на подвигахъ мужества, оказанныхъ имъ при всякомъ случаѣ, и укажу на дѣянія, принадлежащія лично и исключительно ему самому.
   "Итакъ, начну со взятія форта Рисбанкъ. Этотъ входъ въ Кале, открытый со стороны моря, представлялъ свободный путь для грозной помощи, которая могла явиться изъ Англіи. Тогда мы были бы разбиты на голову, пропали окончательно, и наше гигантское предпріятіе обрушилось бы при смѣхѣ цѣлой Европы. И между-тѣмъ, не имѣя кораблей, какъ могли мы завладѣть башнею, защищаемою океаномъ? И виконтъ д'Эксме совершилъ это чудо. Одинъ съ своими волонтерами, онъ пустился ночью, въ страшную бурю, въ рыбачьей лодкѣ и при содѣйствіи своихъ соучастниковъ, которые оставались въ крѣпости, взобрался на стѣну и водрузилъ французское знамя на этомъ неприступномъ фортѣ!"
   Здѣсь, не смотря на присутствіе короля, говоръ удивленія, котораго ничто не могло удержать, прервалъ на минуту чтеніе и раздался въ этой блистательной и смѣлой толпѣ, какъ неудержимый голосъ каждаго сердца.
   Положеніе Габріэля, стоявшаго въ двухъ шагахъ отъ короля, спокойно, благородно, скромно, съ опущенными глазами, положеніе Габріэля еще болѣе придавало силы впечатлѣнію, произведенному разсказомъ о рыцарскомъ подвигѣ, и восхищало молодыхъ дамъ и старыхъ солдатъ.
   Даже король былъ растроганъ и устремилъ смягченный взоръ на молодаго героя этого эпическаго приключенія.
   Только г-жа Пуатье кусала себѣ блѣдныя губы и г-нъ Монморанси хмурилъ густыя брови.
   Послѣ этого короткаго перерыва, кардиналъ продолжалъ:
   "Взять укрѣпленіе Рисбанкъ значило -- завладѣть самимъ городомъ. Англійскіе корабли не осмѣлились даже посягнуть на безполезную аттаку. Черезъ три дня, мы торжественно вступили въ Кале, при помощи нашихъ союзниковъ, находившихся въ крѣпости, и при смѣлой вылазкѣ самого виконта д'Эксме.
   "Въ этомъ-то послѣднемъ сраженіи, государь, я получилъ ужасную рану, за которую мнѣ приходилось заплатить своею жизнію, и, -- если позволите мнѣ напомнить личную заслугу послѣ столькихъ общихъ заслугъ, -- я присовокуплю, что опять г. д'Эксме почти силою привелъ къ моему смертному одру Амброаза Паре, хирурга, спасшаго мою жизнь."
   -- О, благодарю васъ и я въ свою очередь! сказалъ дрожащимъ голосомъ Шарль Лотарингскій, прерывая чтеніе.
   И потомъ, голосомъ болѣе спокойнымъ, онъ продолжалъ, какъ-будто говоря за своего брата:
   "Государь, честь такихъ великихъ успѣховъ обыкновенно приписываютъ тому, подъ чьимъ предводительствомъ они были сдѣланы. Г-нъ д'Эксме, столько скромный, сколько великій, охотно пожертвовалъ бы первый славою своего имени, чтобъ окружить мое новымъ ореоломъ. Однакожь, мнѣ казалось справедливымъ передать вашему величеству, что молодой человѣкъ, который вручитъ вамъ это письмо, былъ дѣйствительно головою и рукою нашего предпріятія, и что безъ него, Кале -- въ ту минуту, какъ я пишу эти строки въ Кале -- принадлежалъ бы по-прежнему Англичанамъ. Г-нъ д'Эксме просилъ меня не объявлять объ этомъ никому, кромѣ короля, что я и исполняю теперь громко, съ совершенною радостью.
   "Мой долгъ былъ -- дать г-ну д'Эксме это славное свидѣтельство. Остальное -- въ вашей власти, государь, и только вы имѣете на то право, право, которое желалъ бы я имѣть, но котораго не могу и не хочу употреблять во зло. Впрочемъ, думаю, немного есть даровъ, достаточныхъ заплатить за возвращеніе пограничнаго города и за обезпеченіе цѣлости королевства.
   "Кажется, однакожь, судя, по словамъ г-на д'Эксме, что въ рукахъ вашего величества есть достаточная награда за его побѣду, и я вѣрю этому, государь. Но только одинъ король и король великій, подобный вашему величеству, можетъ опредѣлить награду, почти равную по своему достоинству этому великому подвигу.
   "Затѣмъ, молю Всевышняго, государь, продлить вашу жизнь и ниспослать вамъ благополучное царствованіе.

"Нижайшій и покорнѣйшій слуга и подданный вашего величества
"Францискъ Лотарингскій."

   Кале, 8-го января 1338 іода.
   
   Когда Шарль Лотаринскій окончилъ чтеніе и вручилъ письмо королю, знаки одобренія, до-тѣхъ-поръ удерживаемые присутствующими, обнаружились снова, и снова заставили забиться сердце Габріэля, который, подъ спокойною наружностью, былъ сильно взволнованъ. Еслибъ этикетъ не покорялъ восторга молчанію, рукоплесканія непремѣнно разразились бы громомъ вокругъ молодаго побѣдителя.
   Король инстинктивно чувствовалъ это одушевленіе, даже самъ нѣсколько раздѣлялъ его, и, какъ-будто представитель желанія, еще никѣмъ не выраженнаго, сказалъ Габріэлю:
   -- Хорошо, г. д'Эксме; вы поступили прекрасно, и я желаю дѣйствительно имѣть возможность предложить вамъ награду, достойную васъ и меня.
   -- Государь, отвѣчалъ Габріэль:-- я желаю только одной награды, и вашему величеству извѣстно, какая эта награда.
   Потомъ, замѣтивъ движеніе Генриха, онъ сказалъ съ живостію:
   -- Но простите, государь: я исполнилъ еще не всѣ порученія.
   -- Что жь осталось еще? спросилъ король.
   -- Письмо г-жи де-Кастро къ вашему величеству.
   -- Отъ г-жи де-Кастро? повторилъ изумленный Генрихъ.
   Не обдумавъ своего движенія, онъ быстро всталъ съ креселъ, сошелъ со ступеней королевской эстрады, чтобъ взять письмо Діаны, и сказалъ, понижая голосъ:
   -- Да, м. г., вы не только возвращаете королю городъ, вы отдаете отцу его дочь. Я заключилъ съ вами два обязательства... Но сперва прочтемъ письмо...
   И такъ-какъ д'Эксме, по-прежнему неподвижный и безмолвный, почтительно ждалъ приказаній короля, Генрихъ, и самъ также стѣсняемый этимъ наблюдательнымъ молчаніемъ, громко сказалъ:
   -- Господа, я больше не препятствую выраженію вашей радости; больше я не могу ничего сообщить вамъ; прочее касается собственно меня и посланнаго отъ г-на Гиза. Вамъ остается только поздравлять другъ друга съ радостнымъ извѣстіемъ, и я не помѣшаю вамъ, господа.
   Позволеніе короля было тотчасъ принято; группы разговаривающихъ образовались снова, и скоро былъ слышенъ только неясный и смѣшанный шопотъ, происходившій въ кружкахъ отъ сотни различныхъ разговоровъ.
   Г-жа Пуатье и коннетабль одни только издалека наблюдали за королемъ и Габріэлемъ.
   Краснорѣчивымъ взглядомъ они сообщили другъ другу свой страхъ, и Діана непримѣтнымъ движеніемъ приблизилась къ королю.
   Генрихъ, весь погруженный въ письмо своей дочери, не замѣчалъ завистливой четы.
   -- Любезная Діана!.. Бѣдная, милая Діана! шепталъ онъ, глубоко-растроганный.
   И, прочитавъ письмо до конца, Генрихъ, увлекаемый великодушіемъ и справедливостью, Генрихъ почти громко сказалъ Габріэлю:
   -- Г-жа де-Кастро представляетъ мнѣ своего освободителя: такъ и должно! Она говоритъ, что вы не только возвратили ей свободу, вы, какъ можно думать, спасли ея честь.
   -- Государь, я только исполнилъ свой долгъ, сказалъ Габріэль.
   -- Значитъ, теперь моя очередь исполнить свой долгъ, отвѣчалъ съ живостію Генрихъ:-- теперь вы можете говорить о себѣ. Скажите, чего желаете вы отъ насъ, господинъ виконтъ Монгомери!
   

IV.
Радость и тоска.

   Слова: "господинъ виконтъ Монгомери", произнесенныя королемъ, содержали въ себѣ не одно пустое обѣщаніе, и Габріэль затрепеталъ отъ радости.
   Ясно, что Генрихъ готовился простить!
   -- Посмотрите, какъ онъ слабъ! тихо сказала Діана подошедшему къ ней коннетаблю.
   -- Подождемъ своей очереди, спокойно отвѣчалъ Монморанси.
   -- Государь, сказалъ королю Габріэль, взволнованный не столько страхомъ, сколько надеждою; -- государь, я не имѣю надобности повторять вашему величеству, какой милости я осмѣливаюсь ожидать отъ вашей доброты и вашего милосердія. То, чего требовали отъ меня ваше величество, надѣюсь, исполнено мною... Удостоите ли ваше величество исполнить мою просьбу?
   -- Да, м. г., я сдержу свое обѣщаніе, съ условіемъ, чтобъ вы хранили молчаніе, отвѣчалъ Генрихъ не колеблясь ни минуты.
   -- Честь моя, государь, можетъ быть залогомъ строгаго исполненія вашихъ условій, сказалъ виконтъ д'Эксме.
   -- Приблизьтесь ко мнѣ, произнесъ король.
   Габріэль, дѣйствительно, приблизился къ королю. Кардиналъ скромно отошелъ отъ нихъ. Но г-жа Пуатье, сидѣвшая почти возлѣ Генриха, не трогалась съ мѣста, и, безъ сомнѣнія, могла слышать всѣ его слова, хотя онъ понизилъ голосъ, желая говорить только одному Габріэлю.
   Этотъ, нѣкоторымъ образомъ, надзоръ Діаны, однакожь, не поколебалъ воли короля, продолжавшаго съ твердостью:
   -- Г-нъ виконтъ Монгомери, храбрость ваша достойна моего уваженія, и, конечно, я еще буду въ долгу у васъ, если даже исполню то, чего вы просите у меня и что вы такъ прекрасно пріобрѣли. Но возьмите это кольцо. Завтра утромъ въ восемь часовъ представьте его губернатору Шатле; онъ уже будетъ предупрежденъ мною и немедленно отдастъ вамъ предметъ вашего высокаго желанія.
   Габріэль, упоенный радостью, чувствуя, что колѣни его начинаютъ подгибаться, не могъ удержаться и упалъ къ ногамъ короля.
   -- О, государь, сказалъ онъ, устремивъ на него глаза, увлаженные слезами счастія: -- вся моя воля, все мое мужество, которое, кажется, я уже доказалъ, будутъ принадлежать пользамъ вашего величества.
   -- Право? сказалъ король, пріятно улыбнувшись.
   -- Да, государь, я признаюсь въ этомъ; теперь я буду защищать васъ, государь, и любить ваше величество въ вашихъ потомкахъ; клянусь передъ Богомъ, который рано или поздно наказываетъ нарушеніе клятвы, я сдержу свой обѣтъ вѣрности.
   -- Довольно, встаньте, виконтъ, сказалъ король, все еще улыбаясь:-- успокойтесь, и разскажите мнѣ какія-нибудь подробности о столь неожиданномъ взятіи Кале, о которомъ, кажется, я никогда не перестану говорить.
   Генрихъ II около часа удержалъ возлѣ себя Габріэля, спрашивалъ его, слушалъ, и заставлялъ его по сту разъ повторять однѣ и тѣ же подробности, и потомъ отпустилъ его къ дамамъ, которыя, въ свою очередь, горѣли нетерпѣніемъ разспросить молодаго героя.
   Кардиналъ, не знавшій хорошо предъидущихъ обстоятельствъ Габріэля, и видя въ немъ друга и любимца своего брата -- кардиналъ непремѣнно хотѣлъ самъ представить Габріэля королевѣ.
   Екатерина Медичи въ присутствіи всего двора принуждена была поздравить того, кто доставилъ королю такое блистательное пріобрѣтеніе; но она приняла побѣдителя съ замѣтною холодностью и надменностью, и строгій, полный пренебреженія взглядъ ея сѣрыхъ глазъ измѣнялъ словамъ, которыя она должна была произносить противъ своего сердца.
   Габріэль, обращаясь къ Екатеринѣ въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ, былъ пораженъ холодомъ ложныхъ привѣтствій королевы, подъ которыми онъ, вспомнивъ прошлое, казалось, угадывалъ тайную иронію и затаенную угрозу.
   Когда, поклонившись Екатеринѣ Медичи, Габріэль удалялся -- онъ увидѣлъ причину своего печальнаго предчувствія.
   Нечаянно уронивъ взоръ въ ту сторону, гдѣ былъ король, онъ съ ужасомъ увидѣлъ Діану Пуатье, которая, приблизившись къ Генриху, говорила ему что-то съ злою и сардоническою улыбкой. Чѣмъ болѣе король, казалось, заступался, тѣмъ болѣе настаивала Діана.
   Потомъ она подозвала коннетабля, который тоже долго и съ жаромъ говорилъ королю.
   Габріэль издали видѣлъ все это. Онъ не потерялъ изъ вида ни одного движенія своихъ враговъ и страдалъ, какъ мученикъ.
   Но въ ту минуту, какъ сердце молодаго человѣка разрывалось, къ нему подошла молодая королева-дофина, Марія Стюартъ, и начала осыпать его похвалами и вопросами. Габріэль, не смотря на все свое безпокойство, отвѣчалъ ей съ величайшею готовностью.
   -- Это превосходно! сказала Марія Стюартъ, приведенная въ восторгъ словами Габріэля: -- это превосходно! Не правда ли, мой милый дофинъ? прибавила она, обращаясь къ Франциску, своему молодому супругу, соединившему свои похвалы съ похвалами жены.
   -- Чтобъ заслужить такія слова, на что нельзя рѣшиться? сказалъ Габріэль, не сводя разсѣянныхъ глазъ съ группы, составленной изъ короля, Діаны и коннетабля.
   -- Когда я подошла къ вамъ, продолжала Марія Стюартъ съ своею всегдашнею граціей:-- не знаю, какая-то симпатія обѣщала моему сердцу, что вы совершите этотъ чудесный подвигъ и доставите славу моему дядѣ, герцогу Гизу. Какъ бы я хотѣла теперь быть королемъ, чтобъ въ свою очередь наградить васъ. По женщина, увы! не можетъ располагать ни титулами, ни почестями.
   -- О, я получилъ все, чего могъ желать въ мірѣ! сказалъ Габріэль и потомъ подумалъ:-- король не отвѣчаетъ, онъ только слушаетъ.
   -- Все равно! продолжала Марія Стюартъ: -- еслибъ я могла, я выдумала бы для васъ желанія, чтобъ ихъ исполнить. Но теперь у меня нѣтъ ничего, кромѣ этого букета фіалокъ, которыя турнельскій садовникъ прислалъ мнѣ, какъ рѣдкость послѣ холила, бывшаго въ послѣднее время. Итакъ, г-нъ д'Эксме, съ позволенія г-на дофина, я дарю вамъ эти цвѣты въ воспоминаніе нынѣшняго вечера. Хотите ли ихъ принять?
   -- О, ваше высочество!.. вскричалъ Габріэль, почтительно цалуя руку, которая подавала ему букетъ.
   -- Цвѣты, продолжала Марія Стюартъ: -- благоуханіе въ радости и утѣшеніе въ печали. Если когда-нибудь меня постигнетъ несчастіе, я буду не совсѣмъ несчастна до-тѣхъ-поръ, пока со мною будутъ цвѣты. Понятно, г-нъ д'Эксме, что вамъ, счастливому и торжествующему, я предлагаю эти цвѣты какъ благоуханіе.
   -- Какъ знать? сказалъ Габріэль, задумчиво опустивъ голову: -- какъ знать, можетъ-быть, торжествующій и счастливый еще скорѣе нуждается въ утѣшеніи.
   Говоря это, онъ не сводилъ глазъ съ короля, который, казалось, думалъ и поникнулъ головою передъ усиленными доводами г-жи Пуатье и коннетабля. Габріэль дрожалъ при мысли, что, вѣроятно, фаворитка подслушала обѣщаніе короля, и дѣло шло о виконтѣ Монгомери и его отцъ.
   Молодая королева-дофина удалилась, смѣясь надъ задумчивостью Габріэля.
   Въ эту минуту подошелъ къ нему адмиралъ Колиньи и съ своей стороны въ самыхъ задушевныхъ выраженіяхъ поздравилъ его съ блистательнымъ успѣхомъ при Кале, который оправдалъ и превзошелъ славу, пріобрѣтенную имъ при Сен-Кентенѣ.
   -- Вы не только одерживаете побѣды, сказалъ ему адмиралъ: вы заглаживаете пораженія. Я горжусь своимъ предчувствіемъ о вашихъ заслугахъ и сожалѣю только о томъ, что не раздѣлялъ съ вами подвиговъ, столь счастливыхъ для васъ и славныхъ для Франціи.
   -- Еще представится случай, г-нъ адмиралъ, сказалъ Габріэль.
   -- Я нѣсколько сомнѣваюсь въ этомъ, отвѣчалъ Колиньи съ какою-то грустью.-- Дай Богъ только намъ быть не въ противныхъ одинъ другому лагеряхъ, если еще разъ мы встрѣтимся на полѣ сраженія.
   -- Сохрани Богъ отъ этого! съ жаромъ сказалъ Габріэль.-- Впрочемъ, г. адмиралъ, что понимаете вы подъ этими словами?
   -- Въ прошломъ мѣсяцѣ сожгли четверыхъ живыхъ за религію, отвѣчалъ Колиньи.-- Реформаторы, которые съ каждымъ днемъ становятся страшнѣе и числомъ и силою, перестанутъ наконецъ терпѣть эти ненавистныя и несправедливыя преслѣдованія. Въ этотъ день, двѣ партіи раздѣлятъ Францію, и могутъ образоваться двѣ арміи...
   -- Что же? спросилъ Габріэль.
   -- Вотъ что, г. д'Эксме: не смотря на нашу прогулку въ Улицу-Сен-Жакъ, вы сохранили свою свободу и не дали слова вступить въ общество положительно. Кромѣ того, мнѣ кажется, вы очень-хорошо и справедливо вошли въ милость, и не можете не вступить въ армію противъ такъ-называемыхъ еретиковъ.
   -- Я думаю, что вы ошибаетесь, г. адмиралъ, сказалъ Габріэль, не отводя глазъ отъ короля.
   -- Какъ! что значитъ это? спросилъ адмиралъ.-- Вы блѣднѣете, Габріэль, вашъ голосъ измѣняется... Что съ вами?
   -- Ничего, ничего, г. адмиралъ. Но мнѣ должно оставить васъ. До свиданія. Скоро увидимся.
   Габріэль замѣтилъ издали одобрительный знакъ, сдѣланный королемъ, и г. Монморанси тотчасъ удалился, бросивъ на Діану торжествующій взоръ.
   Спустя нѣсколько минутъ, собраніе разошлось, и Габріэль, подошедъ къ королю проститься съ нимъ, осмѣлился сказать:
   -- До завтрашняго дня, государь.
   -- До завтрашняго дня, отвѣчалъ король.
   Но, говоря это, Генрихъ II не смотрѣлъ на Габріэля, даже отворотилъ отъ него лицо и не улыбался; за то улыбалась г-жа Пуатье.
   Габріэль, котораго лицо за минуту блестѣло надеждой и радостью, ушелъ съ ужасомъ и печалью въ сердцѣ.
   Цѣлый вечеръ онъ блуждалъ вокругъ Шатле и нѣсколько успокоился, видя, что Монморанси еще не выходитъ изъ дворца.
   Потомъ, ощупавъ у себя на пальцѣ королевское кольцо, Габріэль вспомнилъ формальныя слова Генриха II, не допускавшія ни малѣйшаго сомнѣнія въ ихъ истинѣ, слова: "предметъ вашего высокаго самолюбія будетъ возвращенъ вамъ".
   Какъ бы ни было, но эта ночь, отдѣлявшая Габріэля отъ рѣшительной минуты, казалась ему длиннѣе года.
   

V.
Предосторожности.

   О чемъ думалъ Габріэль, сколько страдалъ онъ въ эти смертельные часы, извѣстно только Богу, потому-что, возвратившись домой, онъ не хотѣлъ говорить ни съ кѣмъ изъ своихъ слугъ, даже не хотѣлъ говорить съ своею кормилицей, и съ этого мгновенія началась для него жизнь безмолвная, сосредоточенная нѣкоторымъ образомъ въ дѣйствіи, скупая на слова, жизнь внутренняя, которой съ-этихъ-поръ не измѣнялъ Габріэль, какъ-будто мысленно далъ онъ себѣ обѣтъ молчанія.
   Такъ, взволнованныя надежды, энергическія рѣшенія, планы любви и мщенія -- все, что въ эту ночь, полную ожиданій, перечувствовалъ Габріэль, все осталось тайной между его глубокою душою и Богомъ.
   Только въ восемь часовъ онъ могъ представиться въ Шатле, съ кольцомъ, которое вручилъ ему король и которое должно было отворить ворота не только ему, но и его отцу.
   До шести часовъ утра Габріэль пробылъ одинъ въ своей комнатѣ, не принимая никого.
   Въ шесть часовъ, онъ вышелъ изъ своей комнаты, одѣтый подорожному. Еще наканунѣ онъ велѣлъ своей кормилицѣ собрать денегъ сколько возможно.
   Слуги, собравшись вокругъ Габріэля, и четверо волонтеровъ, привезенныхъ имъ изъ Кале, предлагали свою готовность исполнить его приказанія. Но Габріэль ласково отблагодарилъ ихъ и отпустилъ, оставивъ при себѣ только пажа Андрё и кормилицу Алоизу.
   -- Добрая Алоиза, сказалъ ей Габріэль:-- на-дняхъ я жду къ себѣ двоихъ гостей, двухъ друзей изъ Кале, Жана Пекуа и жену его Бабетту. Можетъ случиться, Алоиза, что меня не будетъ дома въ день ихъ пріѣзда; но даже въ моемъ отсутствіи, и особенно въ моемъ отсутствіи, прошу тебя, Алоиза, принять ихъ и обходиться съ ними, какъ съ моимъ братомъ и сестрою. Бабетта знаетъ тебя по-наслышкѣ, потому-что я сотню разъ говорилъ ей о тебѣ. Бабетта Пекуа будетъ надѣяться на тебя съ дочернею довѣренностью. Итакъ, умоляю тебя именемъ твоей привязанности ко мнѣ, будь нѣжною и доброю матерью для моей гостьи.
   -- Обѣщаю вамъ это, сударь, простодушно отвѣчала кормилица: -- и вы знаете, что моего слова довольно. Не безпокойтесь о своихъ гостяхъ: я позабочусь о ихъ душѣ и тѣлѣ.
   -- Благодарю, Алоиза, сказалъ Габріэль, сжимая ей руку.-- Теперь, Андре, ваша очередь, продолжалъ онъ, обращаясь къ пажу, котораго дала ему г-жа Діана де-Кастро.-- У меня осталось еще нѣсколько порученій, которыя хочу я возложить на человѣка вѣрнаго -- и вы, Андре, исполните эти порученія, вы замѣните мнѣ моего вѣрнаго Мартэна-Герра.
   -- Жду вашихъ приказаній, г. виконтъ, сказалъ Андре.
   -- Слушайте, продолжалъ Габріэль: -- черезъ часъ я долженъ уйдти изъ дома, уйдти одинъ. Если я ворочусь скоро, вамъ нечего дѣлать, или, вѣрнѣе, вы получите другія приказанія. Но если я не ворочусь -- это очень-возможно -- по-крайней-мѣрѣ, если я ворочусь не сегодня, не завтра, словомъ, не ворочусь долгое время...
   Кормилица подняла умоляющія руки къ небу. Андре прервалъ Габріэля:
   -- Извините, г. виконтъ: вы сказали, что, можетъ-быть, долго не воротитесь домой?
   -- Да, Андре.
   -- И я не буду сопровождать васъ? и, можетъ-быть, долго не увижу васъ? сказалъ Андре, по-видимому опечаленный и поставленный въ затрудненіе этимъ извѣстіемъ.
   -- Да, это очень-возможно, сказалъ Габріэль.
   -- Но, продолжалъ пажъ:-- г-жа де-Касгро передъ моимъ отъѣздомъ вручила мнѣ письмо, которое долженъ я передать г-ну виконту...
   -- И вы еще не отдали мнѣ этого письма, Андре? съ живостію сказалъ Габріэль.
   -- Извините, г. виконтъ, отвѣчалъ Андре: -- я долженъ былъ передать вамъ это письмо, если, по возвращеніи своемъ изъ Лувра, вы будете очень-печальны или очень разгнѣваны. "Въ такомъ только случаѣ" сказала мнѣ г-жа Діана: "отдайте г-ну д'Эксме это письмо, въ которомъ онъ найдетъ для себя совѣтъ или утѣшеніе."
   -- О, дайте, дайте скорѣе! вскричалъ Габріэль:-- совѣтъ и утѣшеніе не могли явиться болѣе во-время.
   Андре вынулъ изъ жилета письмо, старательно запечатанное, и подалъ его своему новому господину. Габріэль тотчасъ сломалъ печать и удалился въ амбразуру окна.
   Вотъ что содержалось въ письмѣ:
   
   "Другъ, между множествомъ томительныхъ думъ, преслѣдовавшихъ меня въ эту послѣднюю ночь, которая, можетъ-быть, навсегда меня разлучитъ съ вами -- вотъ ужаснѣйшая мысль, разрывавшая мое сердце:
   "Великій и страшный долгъ, такъ мужественно исполняемый вами, можетъ-быть, поставитъ васъ въ столкновеніе съ королемъ; можетъ-быть также, что непредвидимое окончаніе борьбы заставитъ васъ ненавидѣть его и приведетъ къ мысли о мщеніи.
   " Габріэль, я не знаю еще, точно ли король -- мнѣ отецъ, но знаю, что до-сихъ-поръ онъ любилъ меня, какъ свое дитя. Одна мысль о вашей мести заставляетъ меня трепетать въ эту минуту; исполненіе этой мести убьетъ меня.
   "И между-тѣмъ, врожденный долгъ, можетъ-быть, заставитъ меня раздѣлять ваши мысли.
   "Но покамѣстъ сомнѣніе и мракъ еще скрываютъ отъ меня этотъ ужасный вопросъ, покамѣстъ я не знаю, куда обратить мнѣ свою ненависть и любовь -- Габріэль, умоляю васъ, Габріэль, если вы любили меня, послушайтесь меня -- уважите особу короля.
   "Я разсуждаю теперь, если не безъ волненія, то, по-крайней-мѣрѣ, безъ страсти, и я думаю... мнѣ кажется, что Богу одному предоставлено наказывать людей...
   "Итакъ, предоставьте свое дѣло Его правосудію.
   "Но покамѣстъ Богъ не сдѣлаетъ васъ невольнымъ орудіемъ правосудія, Габріэль, не назначайте себя исполнителемъ приговора.
   "Послушайтесь меня изъ любви ко мнѣ.-- Сжальтесь! Это послѣдняя молитва и послѣдній вопль Діаны де-Кастро."
   
   Габріэль два раза прочиталъ письмо, но въ-продолженіе этого двукратнаго чтенія, Андре и кормилица не замѣтили на блѣдномъ лицѣ виконта никакого другаго выраженія, кромѣ печальной улыбки.
   Сложивъ письмо Діаны, Габріэль положилъ его къ груди и нѣсколько минутъ стоялъ молча, задумчивый, опустивъ голову.
   Потомъ, какъ-будто проснувшись, онъ сказалъ:
   -- Хорошо, Андре, и если, какъ уже я сказалъ вамъ, я не возвращусь скоро, если вы узнаете что-нибудь обо мнѣ или если вы ничего обо мнѣ не услышите -- словомъ, что бы ни случилось -- помните мои слова. Вотъ что вамъ надо будетъ дѣлать.
   -- Слушаю, г. виконтъ, сказалъ Андре: -- и буду повиноваться вамъ, потому-что я васъ люблю и вполнѣ вамъ преданъ.
   -- Г-жа де-Кастро, продолжалъ Габріэль: -- чрезъ нѣсколько дней будетъ въ Парижѣ. Постарайтесь узнать поскорѣе объ ея пріѣздѣ.
   -- Это очень-легко, г. виконтъ, сказалъ Андре.
   -- Если можно, отправьтесь къ ней на встрѣчу и вручите ей отъ меня этотъ запечатанный пакетъ. Не потеряйте его, Андре. Хотя въ немъ нѣтъ ничего драгоцѣннаго -- простая женская вуаль -- однакожь, передайте собственноручно эту вуаль г-жѣ де-Кастро, и скажите ей...
   -- Что же прикажете сказать? спросилъ Андре, видя, что Габріэль колеблется.
   -- Нѣтъ, не говорите ничего, продолжалъ Габріэль:-- скажите развѣ только, что она свободна и что я исполню всѣ обѣщанія, даже тѣ, залогомъ которыхъ будетъ эта вуаль.
   -- И только, г. виконтъ? спросилъ пажъ.
   -- Все тутъ, сказалъ Габріэль.-- Если, однакожь, г-жа де-Кастро ничего по слышала про меня, Андре, если вы увидите, что это безпокоитъ ее, скажите... Но къ-чему?.. Ничего не говорите, Андре; но просите только, чтобъ она позволила вамъ вступить въ ея службу... Если же нѣтъ, возвращайтесь сюда и ждите моего пріѣзда.
   -- Слѣдовательно, вы навѣрно пріѣдете сюда, сударь? спросила кормилица съ заплаканными глазами.-- Но вѣдь вы сказали, что, можетъ-быть, мы не услышимъ о васъ?..
   -- Да, это было бы лучше всего, отвѣчалъ Габріэль.-- Если ты не услышишь обо мнѣ, въ такомъ случаѣ надѣйся и жди моего возвращенія.
   -- Надѣяться, когда вы исчезнете для всѣхъ, даже для своей кормилицы! О, это трудно, очень-трудно! сказала Алоиза.
   -- Но кто же сказалъ тебѣ, что я пропаду? возразилъ Габріэль: -- развѣ мѣшаетъ предусмотрительность? Что касается меня, право, хоть я и принимаю свои предосторожности, однакожь надѣюсь скоро обнять тебя, Алоиза, обнять отъ всего сердца! Это всего вѣроятнѣе, потому-что Провидѣніе милостиво ко всѣмъ, кто призываетъ его. Развѣ я не сказалъ Андре, что всѣ мой предосторожности, вѣроятно, окажутся безполезны, когда почти нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что я ворочусь даже сегодня?
   -- О, да наградитъ васъ Богъ за эти утѣшительныя слова! вскричала растроганная Алоиза.
   . И больше не будетъ никакихъ распоряженій на случай вашего короткаго отсутствія? спросилъ Андре.
   -- Постойте, сказалъ Габріэль, пораженный, по-видимому, воспоминаніемъ, и, сѣвъ къ столу, написалъ слѣдующее письмо Колиньи:

"Господинъ адмиралъ,

   "Я хочу постигнуть вашу религію; разсчитывайте на меня, потому-что съ нынѣшняго дня я принадлежу къ числу вашихъ.
   "Чтобы ни было, вѣра или убѣдительное ваше слово, или другая причина -- я безвозвратно обѣщаю на защиту вашего дѣла -- свое сердце, свою жизнь и шпагу.
   "Вашъ покорный товарищъ и вѣрный другъ,

"Габріэль Монгомери."

   -- Если я не ворочусь, отдайте еще вотъ это, сказалъ Габріэль, подавая Андре запечатанное письмо.-- А теперь, друзья мои, мнѣ должно съ вами проститься. Пора...
   Дѣйствительно, черезъ полчаса Габріэль уже стучался дрожащею рукою въ ворота Шатле.
   

VI.
Тайный узникъ.

   Г-нъ де-Сальвуазонъ, губернаторъ Шатле, встрѣтившій Габріеля при первомъ его посѣщеніи, недавно умеръ, и мѣсто его занялъ г-нъ Сазеракъ.
   Къ нему-то былъ приведенъ молодой человѣкъ.
   Тоска желѣзною рукою такъ сильно сжала горло бѣдному Габріэлю, что онъ не могъ произнести ни слова и только молча представилъ губернатору кольцо, полученное отъ короля.
   Г-нъ Сазеракъ съ важностью поклонился.
   -- Я ждалъ васъ, милостивый государь, сказалъ онъ Габріэлю.-- Съ часъ назадъ, я получилъ приказаніе, которое относится къ вамъ. При одномъ взглядѣ на это кольцо, я долженъ, не спрашивая у васъ дальнѣйшихъ объясненій, отдать вамъ безъименнаго узника, содержащагося нѣсколько лѣтъ въ Шатлё, подъ двадцать-первымъ нумеромъ. Такъ ли, милостивый государь?
   -- Да, да, отвѣчалъ Габріэль, которому надежда возвратила голосъ:-- и это приказаніе, г-нъ губернаторъ...
   -- Я готовъ сію минуту исполнить.
   -- О, не-уже-ли! сказалъ Габріэль, затрепетавъ съ головы до ногъ.
   -- Безъ всякаго сомнѣнія, отвѣчалъ Сазеракъ голосомъ, въ которомъ человѣкъ равнодушный замѣтилъ бы смѣсь печали и досады.
   Но Габріэль былъ слишкомъ взволнованъ, слишкомъ раздраженъ радостью.
   -- А, значитъ, это не сонъ! вскричалъ онъ:--глаза мои открыты... Только безразсудный страхъ заставилъ меня сомнѣваться... А, вы отдадите мнѣ этого узника!.. Благодарю Тебя, Господи!.. Благодарю короля!.. Но, умоляю васъ, побѣжимте скорѣе.
   Габріэль сдѣлалъ два или три шага впередъ, какъ-бы желая предупредить Сазерака, но силы его, непреклонныя передъ страданіями, ослабѣли отъ радости. Онъ принужденъ былъ на минуту остановиться. Сердце его билось такъ скоро и такъ сильно, что онъ едва не задохнулся.
   Бѣдная человѣческая природа не можетъ устоять противъ столькихъ волненій.
   Осуществленіе почти неожиданное такихъ отдаленныхъ надеждъ -- цѣль сверхчеловѣческихъ усилій, достигнутая вдругъ -- благодарность къ королю и Богу -- сыновняя любовь и другая любовь еще болѣе пламенная, которая обнаружилась теперь въ полномъ свѣтѣ -- столько различныхъ чувствъ, разомъ возбужденныхъ, переполнили душу Габріэля.
   Но это невыразимое смущеніе, это счастіе -- были гимнъ благодарности Генриху II, и Габріэль повторялъ въ признательномъ сердцѣ клятву -- отдать всю свою жизнь ему и его дѣтямъ.
   Наконецъ, ожививъ свои мысли. Габріэль сказалъ стоявшему съ нимъ губернатору Шатле:
   -- Извините, м. г., простите слабость, которая чуть не уничтожила меня... Иногда, видите сами, трудно бываетъ перенести радость.
   -- О, не извиняйтесь, м. г., прошу васъ, отвѣчалъ губернаторъ съ участіемъ.
   Габріэль, пораженный этимъ голосомъ, поднялъ глаза на Сазерака: трудно было встрѣтить лицо болѣе добродушное, болѣе открытое и честное. Все въ этомъ смотрителѣ темницы обнаруживало доброту и чистосердечіе.
   И что же -- странное дѣло -- чувство, которое рисовалось на лицѣ этого честнаго человѣка, когда онъ смотрѣлъ на радость Габріэля -- чувство это было -- нѣжное состраданіе.
   Габріэль замѣтилъ это странное выраженіе, и, пораженный какимъ-то несчастнымъ предчувствіемъ, вдругъ поблѣднѣлъ.
   Но природа Габріэля была такова, что этотъ смутный страхъ, вдругъ проникнувъ въ надежду, только еще придалъ новую силу его смѣлому уму.
   -- Пойдемте, милостивый государь, сказалъ Габріэль губернатору, гордо поднявъ голову: -- пойдемте, я готовъ и совершенно оправился.
   Виконтъ д'Эксме и Сазеракъ сошли въ корридоръ темницы. Передъ ними шелъ слуга, держа въ рукѣ Факелъ.
   Съ каждымъ шагомъ Габріэля, въ груди его вставали мрачныя воспоминанія; онъ узнавалъ извивы корридоровъ, лѣстницы и черныя стѣны, уже видѣнные имъ прежде, и темныя впечатлѣнія, которыя онъ чувствовалъ здѣсь когда-то, не будучи въ состояніи объяснить ихъ себѣ, ожили въ немъ.
   Когда губернаторъ и Габріэль подошли къ желѣзной двери темницы, куда съ непонятнымъ стѣсненіемъ въ сердцѣ онъ приходилъ къ плѣннику, исхудавшему и нѣмому, Габріэль вдругъ остановился.
   -- Здѣсь? проговорилъ онъ задыхающимся голосомъ.
   -- Нѣтъ, еще не здѣсь, сказалъ Сазеракъ, печально покачивая головою.
   -- Какъ, еще не здѣсь? вскричалъ Габріэль: -- вы хотите смѣяться надо мною?
   -- Нѣтъ, сказалъ губернаторъ съ выраженіемъ нѣжнаго упрека. Холодный потъ выступилъ на лбу Габріэля.
   -- Простите, простите! произнесъ онъ.-- Но скажите, скажите скорѣе, что значатъ ваши слова?
   -- Со вчерашняго вечера, милостивый государь -- я долженъ сообщить вамъ печальную новость -- тайный узникъ, находившійся въ этой келльѣ, переведенъ однимъ этажемъ ниже.
   -- А! сказалъ Габріэль, какъ-будто въ безпамятствѣ.-- Зачѣмъ же?
   -- Его предупредили, милостивый государь, какъ, вѣроятно, извѣстно вамъ, что если онъ осмѣлится сказать кому хоть одно слово, если онъ испуститъ малѣйшій крикъ, произнесетъ чье-нибудь имя, его тотчасъ переведутъ въ другую келлью, еще глубже, страшнѣе и убійственнѣе той, въ которой онъ находился прежде.
   -- Знаю, проговорилъ Габріэль, но такъ тихо, что губернаторъ не слышалъ этого отвѣта.
   -- Однажды, милостивый государь, продолжалъ Сазеракъ:-- узникъ осмѣлился нарушить это приказаніе, и тогда бросили его въ темницу, смрадную темницу, въ которой вы видѣли его. Кажется, милостивый государь, мнѣ говорили, что вы когда-то справлялись о причинѣ этого молчанія, къ которому приговорили его живаго.
   -- Дѣйствительно, сказалъ Габріэль съ какимъ-то ужаснымъ нетерпѣніемъ.-- Ну, что же, милостивый государь?
   -- Увы! печально отвѣчалъ Сазеракъ: -- вчера вечеромъ, незадолго до того времени, когда запираются наружныя ворота, прибылъ человѣкъ въ Шатле, человѣкъ сильный, объ имени котораго я долженъ молчать.
   -- Все равно, говорите! сказалъ Габріэль.
   -- Человѣкъ этотъ, продолжалъ губернаторъ:-- приказалъ перевести заключеннаго въ келлью подъ нумеромъ тридцать-первымъ. Только я одинъ провожалъ узника. Посланный изъ Шатле спросилъ о чемъ-то заключеннаго, и сначала не получилъ отвѣта; я надѣялся, что старецъ выйдетъ побѣдителемъ изъ этого искушенія, потому-что цѣлые полчаса, не смотря ни на какія старанія, онъ хранилъ упорное молчаніе.
   Габріэль глубоко вздохнулъ и поднялъ глаза къ небу, но не сказалъ ни слова, чтобъ не прервать печальнаго разсказа губернатора.
   -- Къ-несчастію, продолжалъ этотъ:-- узникъ, при одномъ выраженіи, сказанномъ ему на ухо, приподнялся съ своего стула, слезы брызнули изъ его каменныхъ глазъ... Онъ произнесъ нѣсколько словъ... Мнѣ позволено сообщить вамъ обо всемъ этомъ, чтобъ вы лучше повѣрили моему свидѣтельству, когда я скажу вамъ: узникъ говорилъ, да, увѣряю честью, что я самъ слышалъ его слова...
   -- И что же? спросилъ Габріэль отрывисто.
   -- И потомъ, сказалъ Сазеракъ: -- я принужденъ былъ исполнить долгъ, наложенный на меня моимъ званіемъ, и велѣлъ отвести узника въ келлью, находящуюся подъ этой.
   -- Еще ниже! вскричалъ Габріэль:-- о, побѣжимъ туда скорѣе!.. потому-что мнѣ должно, наконецъ, освободить его...
   Губернаторъ печально покачалъ головою, по Габріэль не замѣтилъ этого движенія; онъ уже оступился на скользкихъ и сломанныхъ ступеняхъ лѣстницы, которая вела въ самую глубокую пропасть печальной темницы.
   Сазеракъ взялъ факелъ изъ рукъ слуги, и пошелъ за Габріэлемъ.
   По мѣрѣ того, какъ они спускались, воздухъ дѣлался все рѣже и удушливѣе, такъ-что въ самомъ низу лѣстницы грудь едва могла дышать....
   Но Габріэль не думалъ объ этомъ. Онъ взялъ дрожащими руками ржавый ключъ, который держалъ губернаторъ, и отворивъ тяжелую, источенную червями дверь, бросился въ погребъ.
   При блескѣ факела можно было разглядѣть въ углу, на соломенной подстилкѣ, простертое тѣло.
   Габріэль упалъ на это тѣло, обнялъ его, приподнялся и закричалъ:
   -- Мой отецъ!
   Сазеракъ задрожалъ отъ ужаса при этомъ крикѣ.
   Руки и голова старика упали безчувственно, на минуту обезпокоенныя движеніемъ Габріэля.
   

VII.
Графъ Монгомери.

   Габріэль все еще стоялъ на колѣняхъ и, поднявъ блѣдную голову, обвелъ вокругъ себя взоръ страшно-спокойный, какъ-будто спрашивая себя и обдумывая. Но это спокойствіе больше всякихъ криковъ и рыданій взволновало и испугало Сазерака.
   Потомъ, какъ-будто пораженный внезапною мыслью, Габріэль положилъ руку на сердце трупа, и началъ прислушиваться.
   Ничего, сказалъ онъ ровнымъ и тихимъ голосомъ, который и былъ ужасенъ именно своимъ спокойствіемъ: -- ничего; сердце не бьется, но тѣло еще не простыло.
   Между-тѣмъ, глаза трупа были открыты. Габріэль наклонился къ нему и благочестиво закрылъ ихъ. Потомъ онъ положилъ почтительный поцалуй, первый и послѣдній, на эти угасшіе глаза, которые орошались такими горькими слезами.
   -- Милостивый государь, сказалъ Габріэлю Сазеракъ, желая вывести его изъ этого страшнаго созерцанія: -- если умершій былъ дорогъ вамъ...
   -- Былъ ли онъ дорогъ мнѣ!.. прервалъ Габріэль.-- Конечно, дорогъ, потому-что это мой отецъ.
   -- И такъ, милостивый государь, если вы хотите отдать ему послѣдній долгъ, вы можете взять его. Пора проститься съ тѣмъ, кого вы такъ оплакиваете.
   -- Видите, что я прощаюсь, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Да; но я жду васъ; намъ пора уйдти отсюда. Довольно, пойдемте, замѣтилъ наконецъ губернаторъ, взявъ молодаго человѣка подъ руку и стараясь увести его.
   -- Хорошо, я пойду за вами, сказалъ Габріэль:-- но, прибавилъ онъ умоляющимъ голосомъ: -- прошу васъ, дайте мнѣ остаться здѣсь еще на минуту.
   Сазеракъ сдѣлалъ утвердительный знакъ рукою и отошелъ къ дверямъ.
   Габріэль по-прежнему стоялъ возлѣ трупа и, опустивъ голову и руки, нѣсколько минутъ пробылъ безъ всякаго движенія, въ молитвѣ или размышленіи.
   Что говорилъ онъ своему мертвому отцу? Просилъ ли онъ у этихъ губъ, рано затворенныхъ перстомъ смерти, разрѣшить ему загадку? Хотѣлъ ли онъ прочесть въ этихъ чертахъ, уже обезображенныхъ, что было съ его отцомъ, котораго онъ видѣлъ во второй разъ? Наконецъ, думалъ ли онъ о прошломъ или о будущемъ, о людяхъ или о Богѣ, о правосудіи или о прощеніи?
   Этотъ мрачный разговоръ между мертвымъ отцомъ и его сыномъ остался тайною между Габріэлемъ и Богомъ.
   Прошли четыре или пять минутъ.
   -- Умоляю васъ въ свою очередь, сказалъ Габріэлю честный губернаторъ:-- намъ пора подняться.
   -- Я готовъ, сказалъ Габріэль.
   Онъ взялъ охладѣвшую руку отца и поцаловалъ ее, потомъ поцаловалъ его влажный лобъ, но не выронилъ при этомъ ни одной слезы: онъ не могъ плакать.
   -- До свиданія, сказалъ Габріэль:-- до свиданія.
   Потомъ онъ всталъ, спокойный и твердый, поступью, если не сердцемъ, головой, если не душою, и, бросивъ послѣдній взоръ на отца, медленнымъ и важнымъ шагомъ пошелъ за Сазеракомъ.
   Поднявшись въ верхній этажъ, Габріэль попросилъ позволенія снова посмотрѣть на мрачную и холодную келлью, въ которой узникъ прожилъ столько лѣтъ, оставивъ въ ней столько печальныхъ мыслей, и куда онъ, Габріэль, уже входилъ однажды, обнять своего отца.
   Габріэль провелъ здѣсь еще нѣсколько минутъ въ безмолвной задумчивости и съ жаднымъ и отчаяннымъ любопытствомъ.
   Когда онъ вышелъ съ губернаторомъ на свѣтъ, Сазеракъ затрепеталъ, взглянувъ на Габріэля, но не смѣлъ замѣтить молодому человѣку, что его каштановые волосы мѣстами начали серебриться, и только, послѣ короткой паузы, сказалъ ему взволнованнымъ голосомъ:
   -- Не могу ли я теперь служить вамъ чѣмъ-нибудь? Я счелъ бы себя очень-счастливымъ, еслибъ могъ сдѣлать для васъ все, чего не запрещаютъ мнѣ мои обязанности.
   -- Милостивый государь, отвѣчалъ Габріэль:-- вы сказали, что мнѣ позволено отдать послѣднюю честь умершему. Сегодня вечеромъ, я пришлю сюда нѣсколько человѣкъ, и если вы потрудитесь приказать заранѣе положить это тѣло въ гробъ и позволите имъ унести этотъ гробъ, они поставятъ узника въ его семейной могилѣ.
   -- Очень-хорошо, милостивый государь, отвѣчалъ Сазеракъ: -- впрочемъ, я долженъ предупредить васъ, что такая снисходительность позволяется вамъ подъ условіемъ.
   -- Подъ какимъ? холодно спросилъ Габріэль.
   -- Подъ условіемъ, какъ вы сами обѣщали, не подавать при этомъ случаѣ никакого повода къ соблазну.
   -- Я сдержу также и это обѣщаніе, отвѣчалъ Габріэль.-- Люди прійдутъ ночью, и, не зная въ чемъ дѣло, только перенесутъ покойника въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль, въ могильный склепъ графовъ...
   -- Извините, милостивый государь, съ живостью прервалъ губернаторъ Шатле: -- я не зналъ имени узника, и не хочу и не долженъ его знать.
   -- Но мнѣ нечего скрывать, гордо отвѣчалъ Габріэль.
   -- А вы принадлежите только къ числу несчастныхъ, сказалъ губернаторъ.
   -- Притомъ же, продолжалъ Габріэль:-- я угадалъ вещи, о которыхъ вы умалчиваете, и могу самъ разсказать вамъ о нихъ. Вотъ, на-примѣръ, человѣкъ сильный, который пріѣзжалъ сюда вчера вечеромъ и хотѣлъ говорить съ узникомъ, чтобъ заставить его самого говорить, я почти знаю, какими обольстительными средствами этотъ самый человѣкъ заставилъ узника прервать молчаніе, отъ котораго зависѣлъ остатокъ его жизни.
   -- Какъ? Вы знаете? сказалъ изумленный Сазеракъ.
   -- Безъ сомнѣнія, отвѣчалъ Габріэль:-- сильный человѣкъ сказалъ старику: "вашъ сынъ еще живъ", или "вашъ сынъ покрылъ себя славою", или еще "вашъ сынъ прійдетъ освободить васъ"; словомъ, онъ говорилъ старику объ его сынѣ, безстыдный!..
   Губернаторъ обнаружилъ движеніемъ руки свое удивленіе.
   -- И при этомъ имени сына, продолжалъ Габріэль: -- несчастный отецъ, который до-сихъ-поръ умѣлъ воздержаться передъ своимъ смертельнымъ врагомъ, не могъ преодолѣть порыва радости, и, нѣмой для новости, вскричалъ для любви. Скажите, милостивый государь, правду ли я говорю?
   Губернаторъ не отвѣчая опустилъ голову.
   -- Да, правду, потому-что вы не отрицаете, сказалъ Габріэль.-- Видите, что безполезно было таить отъ меня то, что сильный человѣкъ говорилъ бѣдному узнику. Вы умалчиваете также объ имени этого сильнаго, но хотите ли, чтобъ я назвалъ его?
   -- О, прошу васъ!.. вскричалъ съ жаромъ губернаторъ.-- Мы здѣсь одни, это правда, однакожь, будьте осторожны... Развѣ не боитесь вы?..
   -- Я сказалъ вамъ, возразилъ Габріэль:-- что мнѣ нечего бояться!.. И такъ, этого человѣка, милостивый государь, зовутъ господинъ коннетабль герцогъ Монморанси.
   -- О, прошу васъ, прервалъ губернаторъ, съ ужасомъ осматриваясь.
   -- Что касается имени узника, спокойно продолжалъ Габріэль: -- и до моего имени, вы не знаете ихъ; впрочемъ, ничто не мѣшаетъ мнѣ открыть эти имена. Притомъ, вы уже могли встрѣтить меня и можете еще встрѣтить меня въ жизни. Вы были добры ко мнѣ въ эти минуты, и если вы услышите мое имя, что, можетъ-быть, случится черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, вамъ не мѣшаетъ знать, что человѣкъ, о которомъ говорятъ, обязанъ вамъ сегодня.
   -- И я буду счастливъ, сказалъ Сазеракъ:-- узнавъ, что судьба не всегда была жестока съ вами.
   -- О, я не забочусь объ этихъ вещахъ, съ важностью сказалъ Габріэль:-- но на всякій случай, чтобъ вы знали мое имя -- меня зовутъ, со дня смерти отца моего, кончившаго жизнь ныньче ночью, -- меня зовутъ графомъ Монгомери.
   Губернаторъ Шатле, какъ-будто окаменѣлый, не нашелся, что сказать.
   -- Затѣмъ прощайте, милостивый государь, произнесъ Габріэль: -- прощайте; благодарю васъ и да хранитъ васъ Богъ!
   Габріэль поклонился Сазераку и твердымъ шагомъ вышелъ изъ Шатле.
   Однакожь, когда прохожіе начали смотрѣть на него съ нѣкоторымъ изумленіемъ, онъ собралъ свои силы и удалился отъ роковаго мѣста.
   Габріэль пошелъ къ пустынной площади, и, вырвавъ листокъ изъ записной книжки, написалъ къ своей кормилицѣ:

"Добрая Алоиза!

   "Сегодня я не ворочусь домой, и потому не жди меня. Нѣсколько времени мнѣ надо остаться одному, ходить, думать, ждать. Но не безпокойся обо мнѣ: я ворочусь непремѣнно.
   "Постарайся, чтобъ сегодня вечеромъ всѣ пораньше дома улеглись; только ты одна не будешь спать и отворишь четверымъ, которые постучатся въ ворота, вечеромъ, когда улица пустѣетъ.
   "Эти четверо принесутъ тяжелую и драгоцѣнную ношу. Ты сама отведешь ихъ въ нашу семейную гробницу и покажешь имъ открытую могилу, въ которую они опустятъ гробъ. Ты будешь наблюдать за похоронами, и когда они кончатся, дашь каждому изъ этихъ четырехъ человѣкъ по четыре золотыхъ экю; потомъ, безъ шума проводивъ ихъ, возвратишься къ могилѣ, и тамъ помолишься на колѣняхъ за своего господина и отца.
   "Я самъ буду молиться въ это время, но только далеко отсюда. Такъ должно.
   "До свиданія, добрая Алоиза, до свиданія. Напомни Андре о томъ, что касается г-жи де-Кастро и не забудь моихъ распоряженій на-счетъ моихъ гостей, Жанны и Бабетты Пекуа. До свиданія; да сохранитъ тебя Богъ.

"Габріэль де-М***"

   Написавъ это письмо, Габріэль пошелъ искать и нашелъ четырехъ простолюдиновъ, четырехъ работниковъ. Онъ далъ каждому изъ нихъ по четыре экю и по стольку же обѣщалъ дать послѣ. Для полученія этой суммы, одинъ изъ нихъ долженъ былъ немедленно доставить письмо по адресу, а потомъ всѣ четверо должны были явиться въ Шатле, въ тотъ же вечеръ, около десяти часовъ, и принять изъ рукъ губернатора, г. Сазерака, гробъ, и перенести этотъ гробъ тайно и тихо въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль, куда было адресовано письмо.
   Бѣдные работники отъ души поблагодарили Габріэля и, разставаясь съ нимъ, въ восторгѣ отъ неожиданной прибыли, обѣщали съ точностью исполнить его приказанія.
   -- Что жь! по-крайней-мѣрѣ четверо счастливы отъ этого! сказалъ Габріэль съ грустною радостью, если можно такъ выразиться.
   Потомъ, онъ отправился по дорогѣ, ведущей въ Парижъ.
   Габріэль ѣхалъ прямо къ Лувру. Завернувшись въ плащъ и скрестивъ руки на груди, онъ остановился, и нѣсколько минутъ смотрѣлъ на королевскій замокъ.
   

VIII.
Странствующій дворянинъ.

   Бѣдная Алоиза провела два или три безконечные часа, сидя у окна, въ ожиданіи, скоро ли воротится ея молодой господинъ, и когда работникъ, посланный съ письмомъ отъ Габріэля, постучался въ ворота, она первая побѣжала отворить ихъ. Наконецъ-то пришло извѣстіе.
   Ужасное извѣстіе! Алоиза, прочитавъ первыя строки, почувствовала, что въ глазахъ у пёя потемнѣло, и, чтобъ скрыть свое безпокойство, принуждена была тотчасъ удалиться въ свою комнату, гдѣ не безъ труда дочитала роковое письмо глазами, полными слезъ.
   Но Алоиза имѣла мужественную душу и крѣпкую натуру. Она тотчасъ оправилась, утерла слезы, и пошла къ посланному.
   -- Хорошо; я буду ждать васъ сегодня вечеромъ, сказала добрая женщина;
   Андре съ безпокойствомъ спрашивалъ у ней, однакожь Алоиза отложила отвѣтъ до завтрашняго дня. До-тѣхъ-поръ, ей приходилось еще многое обдумать, не мало сдѣлать.
   Вечеромъ, она отослала всѣхъ домашнихъ спать, сказавъ имъ, что господинъ навѣрное не воротится въ эту ночь, и, оставшись одна, подумала:
   -- Нѣтъ, господинъ воротится!.. Но, увы! не молодой господинъ, а старый, не живой, а мертвый, потому-что вѣдь чей же трупъ приказано мнѣ опустить въ гробницу графовъ Монгомери, какъ не трупъ графа Монгомери?.. О, мой благородный господинъ, для котораго умеръ мой бѣдный Перро, ты хочешь повидаться съ своимъ вѣрнымъ слугою! Но ты унесъ въ могилу свою тайну... О, тайна, тайна! Вездѣ тайна и ужасъ! Но все равно; не зная, не понимая, не надѣясь, я буду повиноваться. Это мой долгъ...
   И печальное раздумье Алоизы кончилось молитвой. Такова природа человѣческая: когда бремя жизни становится для нея слишкомъ-тяжело, она ищетъ успокоенія въ лонѣ Бога.
   Около одиннадцати часовъ -- улицы были тогда совершенно пусты -- глухой стукъ раздался у главнаго входа.
   Алоиза вздрогнула и поблѣднѣла, по, собравъ всю свою бодрость, пошла съ факеломъ въ рукѣ отворить ворота четыремъ человѣкамъ, обремененнымъ печальною ношею.
   -- Идите за мною, но какъ-можно-тише, сказала она носильщикамъ:-- я покажу вамъ дорогу.
   Алоиза, держа въ рукѣ свѣчу, привела ихъ въ могильный склепъ.
   Работники опустили гробъ въ открытую могилу, и опять положили на мѣсто черную мраморную крышку; потомъ бѣдные люди, которыхъ нужда сдѣлала почтительными къ умершему, сняли колпаки, стали на колѣни и прочли краткую молитву за душу умершаго незнакомца.
   Когда они встали, кормилица тихо отвела ихъ, и на порогѣ двери всунула одному изъ нихъ въ руку деньги, обѣщанныя Габріэлемъ. Носильщики удалились какъ нѣмыя тѣни, не сказавъ ни слова.
   Алоиза возвратилась къ гробницѣ и провела остатокъ ночи на колѣняхъ, въ слезахъ и молитвѣ.
   На слѣдующее утро, Андре нашелъ Алоизу блѣдною, но спокойною.
   -- Дитя мое, сказала ему добрая женщина:-- мы все еще должны надѣяться, но не должны больше ждать г-на виконта д'Эксме. Позаботьтесь же исполнить порученія, которыя онъ возложилъ на васъ въ случаѣ, если бы онъ не скоро вернулся домой.
   -- Хорошо, сказалъ печально пажъ:-- я сегодня же ѣду на встрѣчу г-жи де-Кастро.
   -- Благодарю васъ, Андре, за это усердіе, благодарю именемъ моего отсутствующаго господина, сказала Алоиза.
   Мальчикъ сдѣлалъ какъ обѣщалъ, и въ тотъ же день отправился бъ дорогу.
   Онъ спрашивалъ у всѣхъ о благородной путешественницѣ, и нашелъ ее не ближе, какъ въ Амьенѣ.
   Діана де-Кастро только-что прибыла въ этотъ городъ, сопровождаемая свитою, которую герцогъ Гизъ далъ дочери Генриха II, и остановилась отдохнуть нѣсколько часовъ у губернатора, г-на Тюре.
   Какъ-только Діана примѣтила пажа, она измѣнилась въ лицѣ, но, пересиливъ себя, позвала его въ сосѣднюю комнату.
   -- Ну, что, Андре? спросила она, когда они остались вдвоемъ: -- какое привезли вы извѣстіе?
   -- Только это, отвѣчалъ пажъ, подавая ей вуаль.
   -- А не кольцо! вскричала Діана.
   Потомъ, немного опомнившись и увлекаемая любопытствомъ, которое побуждаетъ несчастныхъ проникать до сокровенной глубины ихъ печали, г-жа де-Кастро начала съ жаромъ разспрашивать Андре.
   -- Г. д'Эксме не поручалъ вамъ никакого письма ко мнѣ? сказала Діана.
   -- Никакого.
   -- Но, по-крайней-мѣрѣ, онъ велѣлъ сообщить мнѣ что-нибудь словесно?
   -- Увы, отвѣчалъ пажъ, опустивъ голову: -- г. д'Эксме сказалъ только, что онъ отдаетъ вамъ всѣ ваши обѣщанія, даже тѣ, залогомъ которыхъ была эта вуаль; больше онъ не прибавилъ ни слова.
   -- Но въ какихъ обстоятельствахъ, однакожь, былъ онъ, когда послалъ васъ ко мнѣ? Получилъ ли онъ отъ меня письмо? Что сказалъ онъ, прочитавъ это письмо? Не говорилъ ли онъ чего, когда отдавалъ вамъ эту вуаль? Говорите, Андре. Вы мой пажъ преданный и вѣрный. Счастіе моей жизни зависитъ, можетъ-быть, отъ вашихъ отвѣтовъ, и малѣйшее указаніе можетъ показать мнѣ путь въ этомъ мракѣ.
   -- Я разскажу вамъ все, что знаю, сказалъ Андре:-- но я знаю очень-мало.
   -- О, говорите, говорите! вскричала г-жа де-Кастро.
   Габріэль не приказывалъ своему пажу ни о чемъ умалчивать передъ Діаной, и потому Андре разсказалъ все, что господинъ его поручилъ имъ, Алоизѣ и Андре, на случай своего продолжительнаго отсутствія, разсказалъ, въ какое недоумѣніе и безпокойство былъ приведенъ молодой человѣкъ получивъ письмо Діаны, и какъ, прочитавъ его, Габріэль сначала хотѣлъ-было говорить, потомъ вдругъ замолчалъ, и произнесъ только немного неясныхъ словъ. Андре, вѣрный своему обѣщанію, не позабылъ ничего, ни одного движенія, ни одного малѣйшаго слова, но какъ онъ зналъ очень немногое, то разсказъ его только увеличилъ сомнѣнія Діаны.
   Она печально посмотрѣла на эту черную вуаль, символъ своей участи и, казалось, просила у ней себѣ совѣта.
   -- Во всякомъ случаѣ, сказала Діана: -- одно изъ двухъ: или Габріэль знаетъ, что онъ мой братъ, или онъ потерялъ всякую надежду и всякое средство проникнуть когда-нибудь въ роковую тайну. Изъ двухъ несчастій, мнѣ остается выбрать одно. Да, теперь больше сомнѣнія нѣтъ, и мнѣ нечего себя обманывать надеждой. Но не долженъ ли былъ Габріэль говорить со мною безъ двусмысленныхъ выраженій? Онъ возвращаетъ мое обѣщаніе; но къ-чему? Зачѣмъ скрываетъ онъ, что случилось съ нимъ и что хочетъ онъ дѣлать? О, это молчаніе ужасаетъ меня больше всякаго гнѣва, больше всякой угрозы!
   И Діана спрашивала у себя, слѣдовать ли ей своему первому намѣренію и навсегда вступить въ какой-нибудь монастырь въ Парижѣ или въ провинціи, или возвратиться ко двору и искать случая увидѣться съ Габріэлемъ, узнать отъ него истину о томъ, что уже случилось и объ его планахъ будущаго, и заботиться о жизни короля, ея отца, которой, быть-можетъ, угрожаетъ опасность.
   Впрочемъ, Діана была женщина и притомъ женщина нѣжная и великодушная.
   -- Что бы ни случилось, гнѣвъ, но не милость заставляютъ раскаяваться, сказала Діана, и, увлекаемая врожденною склонностью къ доброму, рѣшилась возвратиться въ Парижъ и оставаться возлѣ короля его хранительницей до того дня, пока она не удостовѣрится въ намѣреніяхъ Габріэля. Какъ знать, можетъ-быть и самъ Габріэль нуждался въ этомъ посредничествѣ? Діана разсудила, что она могла сперва спасти обоихъ, которыхъ она любила, и потомъ уже посвятить себя Богу. Рѣшившись такимъ образомъ, она продолжала путь къ Парижу.
   Прибывъ туда черезъ три дня, Діана остановилась въ Луврѣ, гдѣ Генрихъ II встрѣтилъ ее съ живѣйшею радостью и отцовскою нѣжностью. Но, не смотря на то, Діана приняла съ какою-то печалью и холодностью эти выраженія признательности, и самъ король, помня привязанность Діаны къ Габріэлю, былъ нѣсколько приведенъ въ замѣшательство и разстроенъ присутствіемъ своей дочери. Она напомнила ему отношенія, которыя онъ лучше хотѣлъ бы позабыть.
   Вотъ почему Генрихъ II не осмѣливался говорить ей о бракѣ, предложенномъ когда-то Францискомъ Монморанси, и г-жа де-Кастро была спокойна, по-крайней-мѣрѣ, съ этой стороны.
   У Діаны было довольно другихъ заботъ: ни въ отели Монгомери, ни въ Луврѣ, нигдѣ не имѣли положительныхъ извѣстій о виконтѣ д'Эксме.
   Молодой человѣкъ такъ-сказать исчезъ. Проходили дни, недѣли, цѣлые мѣсяцы: Діана прямо и косвенно справлялась о Габріелѣ, по никто не могъ сказать, что съ нимъ сдѣлалось. Нѣкоторые утверждали, будто-бы онъ встрѣчался имъ мрачный и угрюмый, но никто не говорилъ еще съ нимъ: жалость, которую они обнаруживали къ Габріэлю, съ перваго слова отталкивала ихъ отъ него. Впрочемъ, показанія касательно мѣста, гдѣ встрѣчался виконтъ д'Эксме, были очень разнообразны: одни видѣли его въ Сен-Жерменѣ, другіе въ Фонтенбло, третьи въ Венсеннѣ, нѣкоторые даже говорили, будто видѣли его въ Парижѣ. Можно ли было узнать что положительно изъ этихъ противорѣчій?
   И, однакожь, многія изъ нихъ имѣли основаніе. Дѣйствительно, Габріэль, преслѣдуемый страшнымъ воспоминаніемъ и еще болѣе страшною мыслію, не могъ пробыть дня на одномъ мѣстѣ. Вѣчная жажда дѣйствія и движенія гнала его изъ края въ край, и блѣдный и страшный, то пѣшкомъ, то на лошади, онъ безпрестанно мелькалъ по городамъ и полямъ, какъ въ древности Орестъ, преслѣдуемый Фуріями.
   Онъ блуждалъ подъ открытымъ небомъ, и входилъ въ дома только въ случаѣ крайней необходимости.
   Одинъ разъ, однакожь, когда больные Амброаза Паре поправились и непріятельскія дѣйствія нѣсколько затихли на сѣверѣ, и геніальный врачъ воротился въ столицу, къ нему зашелъ его старый знакомый, виконтъ д'Эксме, и былъ принятъ Амброазомъ съ уваженіемъ и радушіемъ, какъ дворянинъ и другъ.
   Габріэль, какъ человѣкъ, возвращающійся изъ чужой земли, разспрашивалъ хирурга о вещахъ никому неизвѣстныхъ. Узнавъ, что Мартэнъ-Герръ совершенно выздоровѣлъ и, вѣроятно, уже вышелъ на парижскую дорогу, Габріэль спросилъ о герцогѣ Гизѣ, объ арміи. Отвѣты были самые утѣшительные. Гизъ стоялъ передъ Тіонвилемъ; маршалъ де-Термъ взялъ Дюнкирхенъ; Гаспаръ де-Товэннъ овладѣлъ областью Оа. Предсказаніе Франциска Лотарингскаго сбылось: Англичанамъ не оставалось ни клочка земли въ цѣломъ королевствѣ.
   Габріэль слушалъ серьёзно и по-видимому холодно эти добрыя вѣсти.
   -- Благодарю васъ, сказалъ онъ Амброазу Паре:-- я радъ, что наше взятіе Кале не останется безъ послѣдствіи для Франціи. Впрочемъ, не желаніе узнать объ этихъ дѣлахъ побудило меня прійдти къ вамъ. Еще прежде, чѣмъ я началъ дивиться вашему искусству подлѣ изголовья больнаго -- я былъ глубоко взволнованъ вашимъ словомъ въ одинъ изъ дней прошедшаго года, въ маленькомъ домикѣ Улицы-Сен-Жакъ. Учитель, я пришелъ поговорить съ вами о дѣлахъ религіи, въ которую такъ далеко проникаетъ ваша мысль. Вѣроятно, вы рѣшительно отдали себя реформѣ?
   -- Да, господинъ д'Эксме, съ твердостью сказалъ Амброазъ Паре:-- переписка моя съ Кальвиномъ окончательно разсѣяла мои послѣднія сомнѣнія.
   -- Итакъ, учитель, сказалъ виконтъ д'Эксме:-- хотите ли имѣть новаго ученика? Я говорю о себѣ. Хотите ли укрѣпить мою шаткую вѣру, какъ вы вправляете сломанный членъ?
   -- Мой долгъ, по мѣрѣ моихъ силъ, успокоивать душу своихъ ближнихъ такъ же, какъ ихъ тѣло, отвѣчалъ Амброазъ Паре.-- Я вполнѣ принадлежу вамъ, господинъ д'Эксме.
   Они говорили болѣе двухъ часовъ: Амброазъ Паре -- краснорѣчиво и съ жаромъ, Габріэль -- спокойно, печально и покорно.
   По прошествіи этого времени, Габріэль всталъ, и, пожавъ руку хирургу, сказалъ:
   -- Съ нынѣшняго дня -- вѣрьте мнѣ -- я принадлежу вамъ сердцемъ, если не дѣломъ. Прощайте, Амброазъ, прощайте. Мы еще увидимся.
   И Габріэль безъ дальнѣйшихъ объясненій ушелъ, поклонившись хирургу-философу.
   Въ первыхъ дняхъ слѣдующаго мѣсяца, въ маѣ 1558 года, онъ, въ первый разъ послѣ своего таинственнаго отъѣзда, явился въ отели Улицы-Жарденъ-Сен-Поль.
   Тамъ его ожидала новость. Двѣ недѣли, какъ пришелъ туда Мартэнъ-Герръ; Жанъ Пекуа съ женою своей Бабеттой гостилъ тамъ уже три мѣсяца. Нѣсколько дней назадъ, Бабетта преждевременно разрѣшилась отъ бремени мертвымъ ребенкомъ. Бѣдная мать много плакала, но склонилась передъ печалью, и, полная раскаяніемъ, смотрѣла на нее, какъ на искупительную жертву за свое преступленіе. Впрочемъ, утѣшенія мужа и материнская заботливость Алоизы облегчили ея страданія. Мартэнъ-Герръ, съ свойственнымъ ему добродушіемъ, также старался, какъ только могъ, утѣшить Бабетту.
   Разъ, когда они дружески разговаривали вчетверомъ, отворилась дверь, и въ комнату вошелъ хозяинъ дома, виконтъ д'Эксме.
   Крикъ четверыхъ слился въ одинъ голосъ, и Габріэля тотчасъ окружили двое гостей, конюшій и кормилица, изумленные и обрадованные его неожиданнымъ появленіемъ.
   Когда первые восторги нѣсколько затихли, Алоиза хотѣла разспросить того, кого она называла вслухъ господиномъ, а въ сердцѣ называла своимъ ребенкомъ.
   Что было съ нимъ во время этого долгаго отсутствія? Что намѣревался онъ дѣлать? Хотѣлъ ли онъ, наконецъ, остаться съ тѣми, которые такъ его любили?
   Габріэль приложилъ палецъ къ губамъ, и печальнымъ взоромъ прервалъ нѣжные вопросы Алоизы. Очевидно, онъ не хотѣлъ объяснять ни прошлаго, ни будущаго.
   Но за то онъ спросилъ Бабетту и Жана Пекуа объ нихъ самихъ, спросилъ, не нуждаются ли они въ чемъ, и давно ли получали извѣстія отъ своего брата Пьера, оставшагося въ Кале?
   Габріэль сожалѣлъ о несчастіи Бабетты и старался утѣшить ее, сколько можно утѣшить мать, оплакивающую своего ребенка. Остальное время дня Габріэль провелъ въ кругу своихъ друзей и слугъ, добрый и ласковый ко всѣмъ, но задумчивый; черныя думы не покидали его ни на мгновеніе.
   Мартэнъ-Герръ не сводилъ глазъ съ своего господина, найденнаго наконецъ. Габріэль разговаривалъ съ нимъ, спрашивалъ его съ большимъ участіемъ, но цѣлый день не упоминалъ ни слова объ обѣщаніи, которое когда-то далъ ему, и казалось, что забылъ открыть и наказать похитителя имени и чести, такъ долго преслѣдовавшаго бѣднаго Мартэна.
   Мартэнъ-Герръ, съ своей стороны, былъ слишкомъ почтителенъ и нѣсколько самолюбивъ: онъ не хотѣлъ напоминать виконту д'Эксме объ этомъ предметѣ.
   Вечеромъ, Габріэль всталъ и сказалъ тономъ, не допускавшимъ ни противорѣчія, ни возраженія:
   -- Мнѣ должно опять уѣхать.
   И потомъ, обратясь къ Мартэну-Герру, прибавилъ:
   -- Во время своихъ поѣздокъ, добрый Мартэнъ, я хлопоталъ о тебѣ, и пользуясь своею неизвѣстностью, спрашивалъ, искалъ и, думаю, нашелъ слѣды истины, которая такъ занимаетъ тебя, потому-что я хорошо помнилъ, Мартэнъ, данное тебѣ слово.
   -- О, сударь! вскричалъ счастливый конюшій, совершенно-смѣшавшись.
   -- Итакъ, повторяю тебѣ, сказалъ Габріэль:-- я собралъ достаточно указаній и нашелъ на дорогу. Но ты долженъ помочь мнѣ, другъ. Поѣзжай на этой недѣлѣ въ Ріё, на свою родину, но отправляйся не прямо туда, а будь только ровно черезъ мѣсяцъ въ Ліонѣ. Я встрѣчусь тамъ съ тобою, и мы уговоримся дѣйствовать вмѣстѣ.
   -- Слушаю, сударь, сказалъ Мартэнъ-Герръ: -- но увидимся ли мы до-тѣхъ-поръ?
   -- Нѣтъ, мнѣ должно быть одному, съ жаромъ отвѣчалъ Габріэль.-- Я опять ѣду, и не удерживайте меня, если не хотите огорчать меня. Прощайте, добрые друзья. Помни, Мартэнъ, что ровно черезъ мѣсяцъ ты долженъ быть въ Ліонѣ.
   -- Буду ждать васъ въ Ліонѣ, сударь, сказалъ конюшій.
   Габріэль дружески простился съ Жаномъ Пекуа и его женою, пожалъ руку Алоизѣ, и, не желая видѣть печали своей кормилицы, еще разъ пустился въ дорогу, какъ-будто приговоренный къ страннической жизни.
   

IX.
Гдѣ находятъ Арно дю-Тилля.

   Шесть недѣль спустя, 15 іюня 1558 года, въ деревнѣ Артигъ, близь Ріё, на порогѣ самаго красиваго изъ домиковъ этого мѣстечка, зеленая виноградная лоза, бѣжавшая по темной стѣнѣ, служила канвою для семейной и сельской картины, которая въ простотѣ своей, даже нѣсколько-грубой, была однакожь не лишена выразительности.
   Женщина, стоя на колѣняхъ, снимала башмаки у мужчины, который сидѣлъ передъ нею на деревянной скамейкѣ, небрежно протянувъ ноги, покрытыя пылью, вѣроятно, отъ долгаго путешествія.
   Мужчина хмурилъ брови, женщина улыбалась.
   -- Скоро ли же ты кончишь, Бертранда? грубо сказалъ мужчина.-- Фу, какая же ты неловкая! Твоя медленность выводитъ меня изъ терпѣнія.
   -- Готово, Мартэнъ, нѣжно сказала женщина, снявъ съ него обувь.
   -- Гм! готово? проворчалъ мнимый Мартэнъ.-- А гдѣ же другіе башмаки для перемѣны? Такъ и есть! Я зналъ, что не приготовила, дура. Извольте сидѣть двѣ минуты босикомъ!
   Бертранда сбѣгала домой и меньше нежели черезъ секунду принесла другіе башмаки и поспѣшно надѣла ихъ на ноги своего властелина.
   Читатель, вѣроятно, узналъ дѣйствующихъ лицъ этой сцены. Это были, подъ именемъ Мартэна-Герра -- Арно дю-Тилль, по-прежнему дерзкій, и Бертранда Ролль, которая сдѣлалась несравненно нѣжнѣе и чудеснымъ образомъ пришла въ разсудокъ.
   -- А стаканъ меду, гдѣ же онъ? спросилъ Мартэнъ тѣмъ же сварливымъ тономъ.
   -- Все приготовлено, другъ мой, робко сказала Бертранда.-- Я сейчасъ принесу.
   -- Вѣчно ждать! вскричалъ Мартэнъ, нетерпѣливо топнувъ ногою.-- Бѣги же, поворачивайся, а не то...
   Выразительное движеніе руки докончило мысль.
   Бертранда ушла и воротилась быстрѣе молніи. Мартэнъ взялъ изъ рукъ Бертранды полный стаканъ меду и выпилъ его залпомъ съ видимымъ удовольствіемъ.
   -- Недурно! сказалъ онъ, подавая женѣ пустой стаканъ.
   -- Бѣдняжка! тебѣ жарко? осмѣлилась произнести жена, вытирая платкомъ лобъ своему строгому супругу.-- Надѣнь лучше шляпу, чтобъ не простудиться отъ сквознаго вѣтра. Ты очень усталъ, не правда ли?
   -- Что? проворчалъ Маргэнъ-Герръ и потомъ продолжалъ: -- не мѣшало бы, изъ уваженія къ глупымъ обычаямъ этой глупой страны, созвать изъ всѣхъ окрестныхъ деревень стаю голодныхъ родственниковъ къ обѣду на годовщину нашей свадьбы? а?.. Чортъ возьми! я совсѣмъ забылъ бы этотъ нелѣпый обычай, еслибъ вчера ты не напомнила мнѣ, Бертранда. Напослѣдокъ окончены эти приглашенія; черезъ два часа соберегся сюда вся родня съ разинутыми глотками.
   -- Благодарю, другъ мой, сказала Бертранда.-- Правда твоя, это глупый обычай, но обычай, съ которымъ должно соображаться, чтобъ не прослыть невѣжами и дерзкими.
   -- Умно, умно! съ насмѣшкою замѣтилъ Мартэнъ-Герръ.-- А ты, лѣнивица, приготовила ли ты что-нибудь? а? Накрытъ ли столъ въ виноградникѣ?
   -- Да, Мартэнъ, какъ ты приказывалъ.
   -- А пригласила ты судью? спросилъ нѣжный супругъ.
   -- Какъ же, Мартэнъ, отвѣчала Бертранда:-- онъ обѣщалъ быть къ обѣду, если только возможно.
   -- Если возможно! вскричалъ взбѣшенный Мартэнъ.-- Какая тутъ еще возможность: онъ долженъ обѣдать -- вотъ и все! Ты приглашала его вскользь! Ты знаешь, что судья -- человѣкъ нужный для меня, но дѣлаешь мнѣ на зло! Только присутствіе судьи и заставило меня покориться пустому обычаю и праздновать эту глупую свадьбу.
   -- Глупую свадьбу! прервала Бертранда со слезами на глазахъ.-- Ахъ, Мартэнъ, ты теперь человѣкъ образованный, ты много видѣлъ, много путешествовалъ, ты можешь презирать старинными предразсудками страны... однакожь, эта годовщина свадьбы напоминаетъ мнѣ то время, когда ты былъ добрѣе къ своей бѣдной женѣ.
   -- Да, отвѣчалъ Мартэнъ, злобно захохотавъ: -- то время, когда жена моя была своенравнѣе, когда она забывала себя до такой степени, что...
   -- О, Мартэнъ, Мартэнъ! вскричала Бертранда: -- не вызывай воспоминаній, которыя заставляютъ меня теперь краснѣть и въ которыхъ теперь я едва могу отдать себѣ отчетъ.
   -- Но я, когда вспомню, что я былъ такой дуракъ и могъ переносить!.. Ха, ха, ха! Но полно объ этомъ: теперь мой характеръ измѣнился, да и твой также, и я съ удовольствіемъ отдаю тебѣ справедливость. Ты говоришь, Бертранда, что давно не видала меня: да, твои поступки принудили меня бѣгать по свѣту, искать опытности, и, прибывъ сюда въ прошломъ году, я могъ возстановить вещи въ ихъ естественномъ порядкѣ; для этого стоило мнѣ только привести съ собою другаго Мартэна, подъ названіемъ Мартэнъ-Батона. Отъ-того ныньче все идетъ прекрасно, и мы составляемъ, право, удивительную чету.
   -- Правда, благодаря Бога, сказала Бертранда.
   -- Бертранда!
   -- Мартэнъ!
   -- Бѣги сейчасъ же къ судьѣ, сказалъ Мартэнъ-Герръ повелительнымъ тономъ: -- возьми съ него формальное обѣщаніе обѣдать у насъ; если же онъ не будетъ, подумай, что ты одна будешь расплачиваться со мною. Бѣги, Бертранда, и скорѣе домой.
   -- Сейчасъ, сказала Бертранда и исчезла въ ту же минуту.
   Арно дю-Тилль проводилъ ее самодовольнымъ взоромъ, потомъ, оставшись одинъ, лѣниво растянулся на деревянной скамейкѣ, впивая воздухъ и подмигивая глазами съ эгоистическимъ блаженствомъ человѣка, которому нечего бояться и нечего желать.
   Впивая воздухъ, Арно не замѣтилъ, какъ приблизился къ нему путникъ, насилу шедшій по дорогѣ, безлюдной въ эту жаркую пору.
   -- Извините, любезный, сказалъ незнакомецъ, остановись передъ Арно: -- скажите, Бога ради, нѣтъ ли здѣсь гостинницы, гдѣ бы отдохнуть и пообѣдать?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ Арно, не перемѣняя своего успокоительнаго положенія: -- вамъ надо идти въ Ріё, двѣ мили отсюда; тамъ вы найдете трактирную вывѣску.
   -- Еще двѣ мили! вскричалъ путешественникъ:-- когда я не въ силахъ шагнуть отъ усталости. Я съ удовольствіемъ далъ бы пистоль, чтобъ тотчасъ найдти постель и обѣдъ.
   -- Пистоль? повторилъ Арно, по-прежнему жадный къ деньгамъ.-- Если хотите, у насъ есть постель въ углу; что же касается обѣда, мы справляемъ сегодня свадебную годовщину, и по этому случаю у насъ обѣдаютъ нѣсколько гостей, и за столомъ одинъ лишній человѣкъ не помѣшаетъ. Годился ли вамъ это предложеніе?
   -- Какъ-нельзя-лучше, отвѣчалъ путешественникъ: -- я сказалъ вамъ, что падаю отъ усталости и голода.
   -- Итакъ, дѣло слажено; оставайтесь... за пистоль.
   -- Вотъ вамъ и деньги впередъ, сказалъ путникъ.
   Арно дю-Тилль выпрямился взять монету, и въ то же время приподнялъ шляпу, которая закрывала ему глаза и лицо.
   Незнакомецъ тогда только увидѣлъ его черты и, отступивъ, закричалъ:
   -- Мой племянникъ! Арно дю-Тилль!
   Арно посмотрѣлъ ему въ лицо и поблѣднѣлъ, однакожь тотчасъ же оправился.
   -- Вашъ племянникъ? сказалъ онъ:-- но я не знаю васъ. Кто вы?
   -- Ты не узнаёшь меня, Арно! продолжалъ незнакомецъ: -- ты не узнаёшь своего стараго дядю, брата твоей матери, Карбона Барро, которому ты надѣлалъ столько же безпокойства, какъ и цѣлому семейству?
   -- Право, нѣтъ! отвѣчалъ Арно съ безстыднымъ смѣхомъ.
   -- Какъ? ты отказываешься отъ меня, ты отказываешься! сказалъ Карбонъ Барро.-- Развѣ ты не убилъ печалью свою мать, мою сестру, бѣдную вдову, которую ты бросилъ въ Сажіа назадъ тому десять лѣтъ? А! ты не узнаешь меня, черствое сердце! Но я узнаю тебя, да, узнаю!
   -- Я рѣшительно не понимаю, что вы хотите сказать, отвѣчалъ безстыдный Арно, нисколько не смущенный.-- Меня зовутъ не Арно, но Мартэнъ-Герръ, я родился не въ Сажіа, но въ Артигѣ. Земляки мои подтвердятъ вамъ это; старожилы помнятъ меня еще ребенкомъ, и если хотите, чтобъ васъ подняли на смѣхъ, повторите свои слова передъ моею женою, Бертрандою Ролль, и моею роднею.
   -- Жена! родные! сказалъ изумленный Карбонъ Барро.-- Извините, не-уже-ли я въ-самомъ-дѣлѣ ошибся? Нѣтъ, этого не можетъ быть! такое сходство...
   -- Спустя десять лѣтъ, трудно утверждать, прервалъ Арно.-- Перестаньте, почтеннѣйшій: вы по-просту несете дичь. Вотъ вы сейчасъ увидите моихъ настоящихъ родственниковъ и услышите, что они говорятъ.
   -- О, въ такомъ случаѣ, сказалъ Карбонъ Барро, начинавшій вѣрить: -- вы можете похвалиться, что походите на моего племянника Арно дю-Тилля.
   -- Благодарю за честь, отвѣчалъ Арно съ насмѣшкой: -- впрочемъ, это совершенно напрасно.
   -- О, когда я говорю, что вы можете похвалиться, замѣтилъ простякъ:-- изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ вы гордились сходствомъ съ этимъ записнымъ мерзавцемъ. Я могу говорить такъ, потому-что онъ принадлежитъ къ нашему семейству, и я знаю своего племянника за отъявленнаго негодяя, какого свѣтъ не производилъ. Какъ подумаю о немъ, трудно повѣрить, чтобъ онъ былъ еще живъ; его давно слѣдовало вздернуть на висѣлицу, мерзавца!
   -- Вы думаете? спросилъ Арно дю-Тилль съ нѣкоторою досадой.
   -- Даже вполнѣ убѣжденъ, г. Мартэнъ-Герръ, сказалъ съ самоувѣренностью Карбонъ Барро.-- Впрочемъ, я думаю, для васъ совершенно все равно, что я такъ отзываюсь о подлецѣ, потому-что вѣдь онъ не вы, мой почтенный хозяинъ?
   -- Для меня это совершенно все равно, сказалъ Арно, не совсѣмъ довольный.
   -- А, сударь, продолжалъ дядя, который, нельзя не замѣтить, былъ преизрядный пустомеля: -- сколько разъ, видя его мать въ слезахъ, я благодарилъ судьбу, что остался холостякомъ и не буду имѣть дѣтей, изъ которыхъ, чего добраго, пожалуй, вышли бы такіе же негодяи, какъ племянничекъ, и обезславили мое имя и отравили мою жизнь огорченіями.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, сказалъ про себя Арно:-- дядя Карбонъ не имѣлъ дѣтей... то-есть, наслѣдниковъ.
   -- О чемъ задумались вы, господинъ Мартэнъ? спросилъ путешественникъ.
   -- Я думаю, сказалъ съ нѣжностью Арно:-- что, не смотря на всѣ свои увѣренія, господинъ Карбонъ Барро, вы, можетъ-быть, желали бы теперь имѣть сына, или даже, за недостаткомъ сына, хоть этого гадкаго племянника, о которомъ вы такъ мало сожалѣете, но который, однакожь, могъ бы замѣнить для васъ семейство и быть вашимъ наслѣдникомъ.
   -- Моимъ наслѣдникомъ? сказалъ Карбонъ Барро.
   -- Да, наслѣдникомъ вашего имѣнія, отвѣчалъ Арно дю-Тилль.
   -- Вы сорите пистолями, вы должны быть человѣкъ не бѣдный, и Арно былъ бы вашимъ наслѣдникомъ. Чортъ возьми! Немножко жаль, что я не вашъ племянникъ.
   -- Еслибъ Арно не былъ повѣшенъ, онъ, дѣйствительно, былъ бы моимъ наслѣдникомъ, продолжалъ Карбонъ Барро.-- Впрочемъ, онъ не много сдѣлалъ бы пользы изъ права быть моимъ наслѣдникомъ: я не богатъ. Я даю теперь пистоль за отдыхъ и обѣдъ, потому-что я измученъ усталостью и голодомъ; впрочемъ, эта щедрость, къ-сожалѣнію, не мѣшаетъ моему кошельку быть очень-легкимъ.
   -- Гы, недовѣрчиво замѣтилъ Арно дю-Тилль.
   -- Вы не вѣрите мнѣ, почтеннѣйшій Мартэнъ-Герръ? Думайте, что угодно. Однакожь, я отправляюсь въ Ліонъ, гдѣ президентъ парламента, въ которомъ я двадцать лѣтъ былъ докладчикомъ, предлагаетъ мнѣ уголъ и кусокъ хлѣба на остатокъ моей жизни. Президентъ прислалъ мнѣ двадцать-пять пистолей, чтобъ я заплатилъ свои кой-какіе должишки и не нуждался въ дорогѣ, добрѣйшая душа! Но за издержками, у меня останется сущая бездѣлица, и, слѣдовательно, еслибъ Арно дю-Тилль даже былъ живъ, онъ не сталъ бы хлопотать о наслѣдствѣ. Вотъ почему...
   -- Довольно, болтунъ, съ досадою прервалъ Арно дю-Тилль: -- некогда мнѣ слушать ваши сказки-то! Дайте пистоль и входите въ комнату, если вамъ угодно. Черезъ часъ вы дообѣдаете, послѣ заснете, а тамъ -- прощайте. Стоитъ ли для этого столько толковать.
   -- Но вѣдь вы сами начали меня разспрашивать, замѣтилъ Карбонъ Барро.
   -- Ну, полно, идете или не идете? Вотъ нѣсколько моихъ гостей, и вы позволите мнѣ заняться ими. Входите. Я поступаю съ вами безъ церемоніи.
   -- Вижу, вижу, сказалъ Карбонъ Барро.
   И онъ вошелъ въ домъ, удивляясь такой быстрой перемѣнѣ въ обращеніи своего хозяина.
   Черезъ три часа, гости еще сидѣли за столомъ подъ молодымъ вязомъ. Они были всѣ налицо; артигскій судья, благосклонностью котораго такъ дорожилъ Арно, сидѣлъ на почетномъ мѣстѣ.
   Хорошее вино мѣшалось съ веселыми шутками. Молодые люди говорили о будущемъ, старики о прошломъ, и дядя Карбонъ Барро убѣдился, что его хозяина зовутъ Мартэномъ-Герромъ и что самъ артигскій судья обходился съ нимъ, какъ съ своимъ старымъ знакомымъ.
   -- Помнишь ли, Мартэнъ-Герръ, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ:-- монаха Антуана, который училъ обоихъ насъ читать?
   -- Какъ не помнить! отвѣчалъ Арно.
   -- А помнишь ли, пріятель Мартэнъ, замѣтилъ другой гость:-- какъ на твоей свадьбѣ въ первый разъ выстрѣлили изъ ружья и потѣшили всю деревню?
   -- Еще бы не помнить, сказалъ Арно.
   И, какъ-бы желая оживить воспоминанія, онъ поцаловалъ свою жену, которая гордо и весело сидѣла возлѣ мужа.
   -- Если у тебя, любезнѣйшій, такая чудесная память, вдругъ произнесъ позади присутствующихъ громкій и гордый голосъ, поразивъ Арно дю-Тилля:-- если ты помнишь столько вещей, можетъ-быть, вспомнишь также и меня!
   

X.
Затруднительное положеніе правосудія.

   Человѣкъ, говорившій такимъ повелительнымъ тономъ, сбросилъ съ себя коричневаго цвѣта плащъ и шляпу съ широкими полями, и гости Арно дю-Тилля, которые обернулись въ ту сторону, откуда послышался голосъ, увидѣли молодаго человѣка съ благородной осанкой и въ богатой одеждѣ.
   Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, слуга держалъ за поводья вару лошадей.
   Гости почтительно встали, удивленные и подстрекаемые любопытствомъ.
   Арно дю-Тилль поблѣднѣлъ какъ смерть.
   -- Господинъ виконтъ д'Эксме! проговорилъ онъ въ испугѣ.
   -- Ну, что, произнесъ Габріэль громовымъ голосомъ, обращаясь къ нему:-- узнаешь меня?
   Арно, послѣ минутнаго недоумѣнія, сообразилъ свою роль.
   -- Безъ всякаго сомнѣнія, отвѣчалъ онъ, стараясь придать нѣсколько твердости своему голосу:-- нѣсколько разъ я имѣлъ честь видѣть господина виконта д'Эксме въ Луврѣ, когда находился въ услуженіи у г-на Монморанси; по только не могу понять, какъ г-нъ виконтъ могъ узнать меня, бѣднаго слугу коннетабля.
   -- И также моего, прибавилъ Габріэль:-- ты позабылъ это?
   -- Кто, я! вскричалъ Арно, притворяясь чрезвычайно-изумленнымъ.-- Извините; г-нъ виконтъ, вѣроятно, ошибается.
   -- Я до такой степени увѣренъ, продолжалъ спокойно Габріэль: -- что требую отъ артигскаго судьи, присутствующаго здѣсь, немедленно, взять тебя и посадить въ тюрьму. Понятно?
   Гости были поражены такими неожиданными словами. Судья съ удивленіемъ приблизился къ Габріэлю. Одинъ только Арно сохранилъ свое наружное спокойствіе.
   -- Нельзя ли по-крайней-мѣрѣ узнать, въ чемъ обвиняютъ меня?
   -- Я обвиняю тебя, отвѣчалъ съ твердостью Габріэль: -- въ томъ, что ты обманомъ выдавалъ себя за моего конюшаго, Мартэна-Герра, и подло и предательски укралъ у него имя, домъ и жену, пользуясь сходствомъ наружности, которое своимъ совершенствомъ превосходитъ всякое воображеніе.
   При этомъ обвиненіи, высказанномъ такъ рѣшительно, гости съ изумленіемъ взглянули другъ на друга.
   -- Что бы это значило? говорили они:-- Мартэнъ-Герръ -- не Мартэнъ-Герръ. Тутъ какая-то дьявольская загадка.
   Многіе изъ этихъ добрыхъ людей крестились и шептали молитвы, надѣясь отогнать лукаваго. Большая часть смотрѣла съ ужасомъ на хозяина.
   Арно дю-Тилль понялъ, что надо рѣшительнымъ ударомъ привлечь къ себѣ взволнованные умы, и обратился къ той, которую называлъ своею женою.
   -- Бертранда! вскричалъ онъ:-- говори же, мужъ я тебѣ или нѣтъ? Бертранда до-тѣхъ-поръ не говорила ни слова, и смотрѣла то на Габріэля, то на мужа. Но повелительный жестъ и грозный голосъ Арно дю-Тилля заставили ее не колебаться болѣе.
   -- Мартэнъ-Герръ! вскричала она, упавъ къ нему на руки въ изліяніи любви.
   При этихъ словахъ, очарованіе исчезло, и говоръ упрека обратился противъ виконта д'Эксме.
   -- Милостивый государь, сказалъ съ торжествующимъ видомъ Арно дю-Тилль: -- при этомъ свидѣтельствѣ моей жены и въ присутствіи моихъ друзей и родственниковъ, не-уже-ли вы не отказываетесь отъ своего страннаго обвиненія?
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ спокойно Габріэль.
   -- Позвольте! вскричалъ Карбонъ Барро, вмѣшиваясь въ разговоръ.-- Я зналъ, любезнѣйшій хозяинъ, что на меня еще не напала куриная слѣпота! Но какъ гдѣ-то есть другой человѣкъ, похожій какъ двѣ капли воды на этого, я утверждаю, что одинъ изъ нихъ -- мой племянникъ, Арно дю-Тилль, родившійся, какъ я же, въ Сажіа.
   -- Вотъ помощь, посланная во-время Провидѣніемъ, сказалъ Габріэль.-- М. г., прибавилъ онъ, обращаясь къ старику: -- признаете ли вы своего племянника въ этомъ человѣкѣ?
   -- Право, сказалъ Карбонъ Барро:-- не могу сказать навѣрное, онъ ли это или другой, но готовъ побожиться заранѣе, что если тутъ есть какой подлогъ, его сдѣлалъ мой племянникъ, человѣкъ, которому не учиться такимъ вещамъ.
   -- Слышите, г-нъ судья? сказалъ Габріэль чиновнику:-- кто бы ни былъ виновный, въ преступленіи нельзя сомнѣваться.
   -- Скажите, по-крайней-мѣрѣ, кто же этотъ человѣкъ, который желаетъ погубить меня, считая себя оскорбленнымъ? дерзко вскричалъ Арно дю-Тилль.-- Пускай сличатъ меня съ нимъ! Онъ прячется!.. Пускай онъ прійдетъ сюда, пускай онъ покажется, и тогда судите.
   -- Мартэнъ-Герръ, мой конюшій, сказалъ Габріэль: -- по моему приказанію первый заключенъ въ тюрьму въ Ріё.-- Г-нъ судья, меня зовутъ графъ Монгомери, капитанъ гвардіи его величества. Обвиненный самъ узналъ меня. Прошу васъ, какъ обвинитель, арестовать его и запереть. Когда оба они будутъ подъ рукою правосудія, надѣюсь, что тогда легко откроется, на чьей сторонѣ истина и на чьей подлогъ.
   -- Это очевидно, графъ, отвѣчалъ ослѣпленный судья.-- Ведите Мартэна-Гэрра въ тюрьму.
   -- Я и самъ пойду туда, будучи увѣренъ въ своей невинности, сказалъ Арно.-- Любезные и добрые друзья, прибавилъ онъ, обращаясь къ толпѣ, которую считалъ не лишнимъ привлечь на свою сторону: -- надѣюсь, что ваши справедливыя показанія помогутъ мцѣ въ этой крайности. Вы всѣ знали меня и не откажетесь отъ меня, не правда ли?
   -- Да, да, будь спокоенъ, Мартэнъ, сказали всѣ друзья и родственники, растроганные этимъ призывомъ.
   Бертранда упала въ обморокъ.
   Недѣлю спустя, началось слѣдствіе въ судѣ Ріё.
   Любопытный и трудный процессъ, который достоинъ былъ въ то время сдѣлаться знаменитымъ, потому-что и теперь, черезъ триста лѣтъ, онъ еще пользуется извѣстностью!
   Еслибъ Габріэль Монгомери не вмѣшался въ это дѣло, вѣроятно, превосходные судьи Ріё, которымъ оно было ввѣрено, никогда бы не выпутались изъ этого лабиринта.
   Прежде всего Габріэль просилъ, чтобъ два противника ни подъ какимъ предлогомъ не сходились одинъ съ другимъ до новаго распоряженія. Вопросы и сличенія должны были производиться порознь, и Мартэнъ такъ же какъ и Арно дю-Тилль содержались въ строжайшей тайнѣ.
   Мартэна-Герра, завернутаго въ плащъ, подводили поочередно къ его женѣ, къ Карбону Барро, ко всѣмъ сосѣдямъ и родственникамъ. Всѣ узнавали его лицо, его ростъ. Ошибиться было невозможно.
   Но также точно всѣ признавали Арно дю-Тюлля, когда его подводили къ нимъ.
   Кричали, удивлялись, не находя ключа къ разгадкѣ.
   Дѣйствительно, какъ отличить двухъ Созіевъ, до такой степени похожихъ одинъ на другаго, какъ Маргэнъ-Герръ и Арно дюТилль?
   -- Тутъ самъ чортъ сломитъ себѣ голову! говорилъ Карбонъ Барро, поставленный въ крайнее затрудненіе своими двумя племянниками.
   Но передъ этою неслыханною и чудесною игрою природы, указали Габріэлю и судьямъ дорогу если не матеріальныя различія, то противорѣчія фактовъ и, въ особенности, характеровъ.
   Въ разсказѣ о своемъ дѣтствѣ, Арно и Мартэнъ совершенно сходились между собою, и съ изумительнымъ единствомъ припоминали одни и тѣ же годы, называли одни и тѣ же имена, указывали на одни и тѣ же событія.
   Въ подтвержденіе своихъ словъ, Арно принесъ письма Бертранды, семейныя бумаги и кольцо, которымъ онъ обручился съ женою.
   Но Мартэнъ говорилъ, что Арно, заставивъ повѣсить его въ Нойонѣ, могъ украсть у него бумаги и обручальное кольцо.
   Такимъ-образомъ, судьи по-прежнему были въ великомъ недоумѣніи. Показанія были такъ же ясны и краснорѣчивы съ одной стороны, какъ съ другой они казались непритворны.
   Для рѣшенія этого узловатаго вопроса требовались формальныя доказательства и очевидныя свидѣтельства. Габріэль взялся найдти и представить ихъ.
   Сначала, по просьбѣ его, предсѣдатель суда снова предложилъ этотъ вопросъ Мартэну и Арно дю-Тиллю, по-прежнему призываемымъ на слѣдствіе порознь:
   -- Гдѣ провели вы время между двѣнадцатилѣтнимъ и шестнадцатилѣтнимъ возрастомъ?
   -- Въ Сен-Себастьенѣ, въ Бискаіи, у двоюроднаго брата Санкси, немедленно отвѣчалъ каждый изъ обвиненныхъ.
   Саикси, бывшій свидѣтелемъ при слѣдствіи, подтвердилъ справедливость этого показанія.
   Габріэль приблизился къ нему и сказалъ что-то на ухо. Санкси захохоталъ и сказалъ что-то Арно дю-Тиллю на языкѣ Басковъ. Арно поблѣднѣлъ и не отвѣчалъ ни слова.
   -- Какъ? спросилъ Габріэль:-- вы прожили четыре года въ Сен-Себастьенѣ, и не понимаете нарѣчія этой страны?
   -- Я позабылъ, проговорилъ Арно.
   Мартэнъ-Герръ, призванный въ свою очередь на испытаніе, болталъ четверть часа на языкѣ Басковъ, къ великой радости брата Санкси и къ совершенному удовольствію присутствующихъ и судей.
   За этимъ первымъ испытаніемъ, нѣсколько озарившимъ умы, слѣдовало другое, которое хотя взято изъ Одиссеи, однакожь не менѣе значительно.
   Жители Артига, ровесники Мартэна-Герра, еще съ удивленіемъ и завистью вспоминали, съ какою ловкостью онъ игралъ въ мячъ.
   Но со времени своего возвращенія, мнимый Мартэнъ отказывался отъ игры, отговариваясь тѣмъ, что у него на правой рукѣ рана.
   Дѣйствительный Мартэнъ-Герръ, напротивъ, охотно состязался предъ судьями съ самыми искусными игроками. Онъ игралъ даже сидя, завернувшись въ плащъ, и партнёръ его только поднималъ шары, которые Мартэнъ бросалъ съ ловкостью истинно изумительною.
   Съ этой минуты, сочувствіе присутствующихъ, столь необходимое въ подобныхъ случаяхъ, перешло на сторону Мартэна-Герра, то-есть, рѣдкая вещь -- на сторону справедливости.
   Послѣднее, странное обстоятельство окончательно уничтожило Арно дю-Тилля въ умахъ судей.
   Оба обвиненные были совершенно одинакаго роста; но Габріэль замѣтилъ, что у его честнаго конюшаго нога -- къ-сожалѣнію, единственная! была гораздо меньше ноги Арно дю-Тилля.
   Старый артигскій сапожникъ, призванный къ суду, принесъ свои старинныя и новыя мѣрки.
   -- Да, сказалъ онъ:-- я очень-хорошо помню, что прежде нога у Мартэна-Герра была гораздо меньше, и очень удивился, что послѣ его возвращенія башмаки его больше тѣхъ, какіе прежде я шилъ; впрочемъ, я думаю, что такая перемѣна произошла отъ продолжительнаго путешествія.
   Тогда настоящій Мартэнъ-Герръ гордо протянулъ къ сапожнику свою единственную ногу, сохраненную Провидѣніемъ, конечно для того, чтобъ доказать торжество истины. Простодушный сапожникъ смѣрялъ ногу старинною мѣркой, и объявилъ, что это та самая нога, которую нѣкогда онъ обувалъ, и которая, не смотря на долгое путешествіе и удвоенную усталость, почти нисколько не измѣнилась.
   Тогда всѣ присутствующіе признали согласнымъ крикомъ невинность Мартэна и виновность Арно дю-Тилля.
   Но недостаточно было однихъ матеріальныхъ доказательствъ. Габріэль хотѣлъ представить свидѣтельства нравственныя.
   Онъ представилъ крестьянина, которому Арно дю-Тилль далъ странное порученіе увѣдомить въ Парижѣ, что Мартэна-Герра повѣсили въ Нойонѣ. Простякъ наивно разсказалъ, какъ онъ былъ изумленъ, когда нашелъ въ Улицѣ-Жарденъ-Сен-Поль того, который при немъ отправился по ліонской дорогѣ. Это самое обстоятельство и внушило Габріэлю первую мысль объ истинѣ.
   Потомъ выслушали Бертранду Ролль.
   . Бѣдная Бертранда, хотя общее мнѣніе приняло другой оборотъ, оставалась по-прежнему на сторонѣ того, котораго она такъ боялась.
   Впрочемъ, на вопросъ, не замѣтила ли она перемѣны въ характерѣ мужа съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ возвратился, Бертранда отвѣчала:
   -- Да, онъ очень перемѣнился... но только къ лучшему, господа судьи, поспѣшно прибавила женщина.
   И, уступая требованію объясниться, продолжала:
   -- Сперва Мартэнъ былъ слабъ и робокъ, какъ теленокъ, и позволялъ мнѣ ворчать на него такъ, что мнѣ самой становилось подъ конецъ стыдно. Но теперь онъ воротился мужчиною, господиномъ. Не позволяя возражать, онъ доказалъ мнѣ, что я прежде поступала дурно, потому-что жена обязана повиноваться слову и палкѣ мужа. Теперь приказываетъ -- онъ, а служу -- я; теперь онъ поднимаетъ руку, а я склоняю голову. Власть эту вынесъ онъ изъ путешествій, и со дня его прихода наши роли установились такъ, какъ давно бы слѣдовало имъ быть. Дѣло приняло теперь другой оборотъ -- и я рада этому.
   Прочіе жители Артига подтверждали въ свою очередь, что прежній Мартэнъ былъ беззащитный, благочестивый и добрый, между-тѣмъ, какъ нынѣшній Мартэнъ -- напротивъ, безстыденъ и дерзокъ.
   Сапожникъ и Бертранда приписывали такую перемѣну путешествіямъ.
   Тогда Габріэль Монгомери рѣшился говорить самъ и началъ посреди почтительнаго молчанія судей и присутствующихъ.
   Онъ разсказалъ, по какимъ страннымъ обстоятельствамъ ему служили поперемѣнно два Мартэна-Герра, какъ долгое время онъ не могъ объяснить себѣ перемѣны характера и натуры своего двойнаго конюшаго, и какія событія навели его, подъ-конецъ, на вѣрную дорогу.
   Габріэль разсказалъ все: страданія Мартэна, предательства Арно дю-Тилля, добрыя качества одного и преступленія другаго; обнаружилъ передъ глазами всѣхъ эту темную и запутанную исторію, и кончилъ разсказъ, требуя наказанія виновному и возстановленія чести невиннаго.
   Правосудіе, въ тѣ времена, было менѣе сострадательно къ обвиняемымъ, нежели теперь. Такимъ образомъ, Арно дю-Тилль еще не зналъ оружія, устремленнаго противъ него. Правда, онъ видѣлъ, что, послѣ испытанія въ нарѣчіи Басковъ и въ игрѣ въ мячъ, справедливость его пошатнулась, но онъ еще надѣялся, что оправданія, представленныя имъ, очень удовлетворительны. Касательно результата, произнесеннаго старымъ сапожникомъ, Арно былъ въ совершенномъ недоумѣніи, и не зналъ, удачнѣе ли выпутался Мартэнъ-Герръ изъ разныхъ вопросовъ и затрудненій.
   Габріэль, движимый великодушіемъ, требовалъ, чтобъ Арно дю-Тилль присутствовалъ при производствѣ дѣла и, въ случаѣ надобности, могъ отвѣчать. Мартэну было нечего дѣлать при судебномъ слѣдствіи, и онъ оставался въ тюрьмѣ. Арно дю-Тилль былъ приведенъ въ судъ и не обронилъ ни слова изъ убѣдительнаго разсказа Габріэля.
   Однакожь, когда виконтъ д'Эксме кончилъ, Арно безъ всяко й робости спокойно всталъ и спросилъ позволенія защищаться. Судъ хотѣлъ-было отказать ему, но Габріэль принялъ сторону обвиняемаго, и ему позволено было говорить.
   Арно говорилъ удивительно. Хитрый подлецъ дѣйствительно владѣлъ природнымъ краснорѣчіемъ, соединеннымъ съ умомъ ловкимъ и глубокимъ.
   Габріэль старался разлить свѣтъ вѣроятности на темныя приключенія обоихъ Мартэновъ. Арно старался перепутать всѣ нити и во второй разъ поселить въ умахъ судей спасительное недоразумѣніе. Онъ объявилъ, что не можетъ рѣшительно ничего понять изъ этихъ смѣшанныхъ обстоятельствъ и двухъ существованій, принимаемыхъ одно за другое. Впрочемъ, Арно дю-Тиллю приказали не затрудняться критическимъ разборомъ всѣхъ этихъ qui pro quo, но только отвѣчать прямо на вопросы объ его собственной жизни и оправдывать только свои собственные поступки. Арно изъявилъ совершенную готовность исполнить это требованіе, и началъ логическій разсказъ о своихъ дѣйствіяхъ, отъ самаго дѣтства до настоящаго времени. Онъ призвалъ своихъ друзей и родственниковъ, напоминалъ имъ обстоятельства, о которыхъ даже они сами забыли, при однихъ воспоминаніяхъ смѣялся, при другихъ плакалъ.
   Конечно, онъ не умѣлъ говорить на языкѣ Басковъ, ни играть въ шары, но не у всѣхъ же хорошая память для языковъ, и притомъ у него была на рукѣ рана. Если же его противникъ и удовлетворилъ судей на двухъ испытаніяхъ, то это еще не служило оправданіемъ, потому-что легко выучиться игрѣ и провинціальному нарѣчію.
   Наконецъ, если графъ Монгомери, вѣроятно введенный въ заблужденіе какимъ-нибудь интриганомъ, и обвинялъ Арно въ покражѣ у конюшаго бумагъ, которыя подтверждали объ его личности, то все-таки онъ не представилъ никакого доказательства въ подтвержденіе своихъ словъ.
   Что же касается до крестьянина, могъ ли кто поручиться, что онъ не кумъ мнимаго Мартэна-Герра?
   Графъ Монгомери обвинялъ его въ похищеніи денегъ, назначенныхъ для выкупа. Дѣйствительно, онъ, Мартэнъ-Герръ, возвратился въ Артигъ съ деньгами, но только сумма, которую принесъ онъ, была гораздо-значительнѣе суммы, показанной графомъ Монгомери, и плутъ объяснилъ происхожденіе своихъ денегъ, представивъ свидѣтельство сильнаго и высокаго вельможи, коннетабля Монморанси.
   Арно дю-Тилль для своего оправданія съ чрезвычайною ловкостью выставилъ волшебное имя коннетабля глазамъ ослѣпленныхъ судей, и настоятельно просилъ, чтобъ послали справиться о немъ у знаменитаго человѣка. Арно былъ увѣренъ, что послѣ этого слѣдствія невинность его окажется несомнѣнною.
   Короче, рѣчь хитраго мерзавца была ведена такъ ловко, такъ искусно, онъ выражался съ такимъ жаромъ, и притомъ безстыдство иногда такъ хорошо походитъ на невинность, что Габріэль снова увидѣлъ сомнѣніе на лицѣ судей.
   Надо было употребить рѣшительный ударъ, и Габріэль, хотя не безъ труда, принялъ эту мѣру.
   Онъ шепнулъ на ухо президенту, который тотчасъ приказалъ отвести Арно дю-Тилля въ темницу и привести Мартэна-Герра.
   

XI.
Недоразумѣнія по-видимому возобновляются.

   Арно дю-Тилля отвели не прямо въ тюрьму Ріё, но въ комнату, находившуюся возлѣ судилища, и оставили тамъ его на нѣсколько минутъ одного, чтобъ призвать его снова, еслибъ судьи почли нужнымъ отобрать отъ него отвѣтъ послѣ показаній противника.
   Оставшись одинъ, хитрый негодяй предался размышленіямъ и внутренно поздравлялъ себя съ успѣшнымъ дѣйствіемъ, которое, по-видимому, произвелъ онъ легкою и безстыдною рѣчью. Честный Мартэнъ-Герръ съ своею справедливостью, навѣрное, не былъ бы такъ убѣдителенъ.
   Во всякомъ случаѣ, Арно выигралъ время! Но, углубившись въ обстоятельства, онъ не могъ не сознаться, что выигралъ только одно время. Истина, которую онъ такъ дерзко опровергалъ, должна была, наконецъ, обнаружиться со всѣхъ сторонъ. Самъ г-нъ Монморанси, призванный плутомъ въ свидѣтели, едва ли рѣшился бы своимъ авторитетомъ защищать гнусные поступки своего шпіона...
   Напослѣдокъ, Арно дю-Тилль, сначала веселый, мало-по-малу упалъ изъ надежды въ сомнѣніе, и, вникнувъ хорошенько въ дѣло, согласился, что его положеніе самое неутѣшительное.
   Арно склонилъ голову передъ отчаяніемъ, и пошелъ за сторожемъ, которому приказано было отвести его въ тюрьму.
   Судъ почелъ ненужнымъ спрашивать его послѣ объясненій Мартэна-Герра... Новый поводъ опасаться.
   Впрочемъ, это не помѣшало Арно дю-Тиллю, замѣчавшему все, замѣтить также, что за нимъ прислали теперь не того тюремщика, который обыкновенію отводилъ его въ тюрьму.
   Къ чему такая перемѣна? Не удвоилъ ли судъ предосторожностей? Не хотятъ ли его заставить говорить? Арно дю-Тилль обѣщалъ себѣ быть осторожнымъ и во всю дорогу не говорилъ ни слова.
   Еще новая причина опасаться: новый стражъ привелъ Арно дю-Тилля въ другую тюрьму, не туда, гдѣ онъ содержался прежде.
   Въ этой новой тюрьмѣ окно было съ рѣшеткою, и стоялъ высокій каминъ, котораго не доставало въ первой.
   Между-тѣмъ, все доказывало въ этой келльѣ, что здѣсь еще недавно находился арестантъ: остатки мягкаго хлѣба, кружка воды, выпитая до половины, соломенная подстилка и отворенный сундукъ съ мужскимъ платьемъ.
   Арно дю-Тилль, привыкнувъ владѣть собою, не обнаружилъ никакого удивленія; по какъ-только тюремщикъ ушелъ и заперъ дверь, онъ бросился къ сундуку.
   Здѣсь лежало только платье, безъ всякихъ признаковъ; но цвѣтъ и покрой этого платья показались знакомы Арно дю-Тиллю. Особенно обратили на себя его вниманіе два камзола изъ коричневаго сукна и желтые панталоны, не совсѣмъ общіе по цвѣту и фасону.
   -- О-го! сказалъ про себя Арно дю-Тилль: -- это было славно! Когда уже смерклось, въ келлью вошелъ незнакомый тюремщикъ.
   -- Эй, Мартэнъ-Герръ! сказалъ онъ, ударивъ дремавшаго Арно дю-Тилля по плечу въ знакъ того, что если арестантъ и не зналъ своего тюремщика, то этотъ очень-хорошо зналъ своего арестанта.
   -- Что такое еще? спросилъ Арно у тюремщика.
   -- А то, любезнѣйшій, что дѣлишки ваши идутъ лучше и лучше. Знаете ли, кто просилъ у судей и получилъ позволеніе поговорить съ вами нѣсколько минутъ?
   -- Нѣтъ, не знаю... да откуда же мнѣ знать? сказалъ Арно.
   -- Жена ваша, любезнѣйшій, Бертранда Ролль, лично просила за васъ... Вѣрно, она увидѣла, на чьей сторонѣ справедливость. Впрочемъ, знаете ли: на вашемъ мѣстѣ я не принялъ бы жены.
   -- А почему? спросилъ Арно дю-Тилль.
   -- Почему? отвѣчалъ тюремщикъ: -- а потому-что она долго не хотѣла признать васъ. Вотъ что! Пора, наконецъ, ей перейдти на сторону истины. Завтра, не позже какъ завтра, судъ публично произнесетъ сентенцію. Согласны ли вы со мною? Какъ думаете, стоило ли прогнать неблагодарную?
   Тюремщикъ подошелъ къ двери, по Арно дю-Тилль позвалъ его рукою.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не гоните ее; напротивъ, я хочу съ нею видѣться, да, хочу. Если Бертранда Ролль выпросила у судей позволеніе, пускай она войдетъ сюда, любезный другъ.
   -- Гм, замѣтилъ тюремщикъ: -- экой вы снисходительный... Впрочемъ, это ваше дѣло.
   Тюремщикъ вышелъ, съ сожалѣніемъ пожимая плечами.
   Черезъ десять минутъ онъ воротился съ Бертрандою Ролль. Вечеръ становился темнѣе и темнѣе.
   -- Я оставлю васъ однихъ, сказалъ тюремщикъ: -- и прійду за Бертрандой прежде, чѣмъ настанетъ совершенная ночь: у насъ такое заведеніе. Вамъ дана только четверть часа; пользуйтесь временемъ; можете ссориться или мириться, смотря по вкусу.
   И тюремщикъ вышелъ во второй разъ.
   Бертранда Ролль, пристыженная, опустивъ голову, подошла къ мнимому Мартэнъ-Герру, который сидѣлъ молча и далъ ей полную свободу говорить.
   -- О, Мартэнъ, сказала наконецъ Бертранда слабымъ и робкимъ голосомъ.-- Не-уже-ли ты никогда не простишь меня, Мартэнъ?
   Глаза ея покрылись слезами; она дрожала всѣмъ тѣломъ.
   -- Въ чемъ же васъ простить? спросилъ Арно дю-Тилль, не желая унизиться.
   -- Въ моей грубой ошибкѣ, сказала Бертранда.-- Да, я поступила дурно, что не узнала тебя. Однакожь, развѣ я не могла ошибиться, если ты самъ, кажется, когда-то ошибся? Признаюсь, чтобъ я созналась въ своей ошибкѣ, надо было всей деревнѣ, графу Монгомери и судьямъ объявить, что ты -- мой настоящій мужъ, и что другой былъ обманщикъ.
   -- Который же дѣйствительно обманщикъ? сказалъ Арно: -- тотъ ли, котораго привелъ г-нъ Монгомери, или тотъ, который завладѣлъ именемъ и имѣніемъ Мартэна-Герра?
   -- Разумѣется, второй! отвѣчала Бертранда: -- который обманулъ меня, котораго я, глупая и слѣпая, называла еще на прошлой недѣлѣ своимъ мужемъ!
   -- А, значитъ дѣло рѣшено теперь? спросилъ взволнованный Арно.
   -- Боже мой! конечно, Мартэнъ, отвѣчала Бертранда съ тѣмъ же замѣшательствомъ.-- Господа-судьи и твой господинъ, этотъ благородный господинъ, сейчасъ объявили мнѣ, что теперь не можетъ быть никакого сомнѣнія для нихъ, и что ты -- настоящій Мартэнъ-Герръ, мой добрый и любезный мужъ.
   -- А! право? сказалъ поблѣднѣвъ Арно дю-Тилль.
   -- Притомъ, продолжала Бертранда: -- мнѣ замѣтили, что я хорошо бы сдѣлала, еслибъ попросила у тебя прощенья и помирилась съ тобою, и я просила и получила позволеніе повидаться съ тобою...
   Бертранда остановилась, но, видя, что ея мнимый мужъ не отвѣчаетъ, продолжала:
   -- Очень-вѣроятно, мой добрый Мартэнъ, что я крайне виновата передъ вами, но призываю въ свидѣтели Пресвятую Дѣву и Младенца Іисуса -- я сдѣлала ошибку невольно. Я виновата въ томъ, что не открыла обмана Арно дю-Тилля, но могла ли я думать, что въ мірѣ можетъ существовать такое сходство и что природа создала два существа, такъ похожія одно на другое? Они совершенно одинаковы лицомъ и ростомъ, но только не характеромъ и не сердцемъ, и признаюсь, что различіе должно было открыть мнѣ глаза. Арно дю-Тилль говорилъ со мною о прошломъ, какъ говорили бы вы сами. У него было ваше кольцо, были ваши бумаги. Ни одинъ другъ, ни одинъ родственникъ не подозрѣвалъ обмана. Я вдалась въ него съ полною увѣренностью. Я приписывала перемѣну вашего характера продолжительному странствованію по свѣту. Подумайте, другъ мой, что все-таки я любила васъ въ этомъ незнакомцѣ, вамъ покорялась я съ такою готовностью. Подумайте объ этомъ, другъ мой, и вы простите мнѣ первое заблужденіе, которое, безъ всякаго участія съ моей стороны, вовлекло меня въ грѣхъ, и въ которомъ всю свою жизнь я буду просить прощенія у неба и у васъ.
   Бертранда Ролль снова замолчала, желая видѣть, что скажетъ Мартэнъ-Герръ на ея слова и сжалится ли онъ хоть не много. Но онъ упорно молчалъ, и бѣдная Бертранда съ разрывающимся сердцемъ продолжала:
   -- Если, Мартэнъ, вы не можете обвинять меня въ этой невольной ошибкѣ, то другая ошибка моя, къ-несчастію, вполнѣ заслуживаетъ вашихъ упрековъ и гнѣва. Когда васъ не было здѣсь, я могла принять другаго за васъ; ко когда вы явились и когда я могла сдѣлать сравненія, мнѣ слѣдовало узнать васъ съ перваго раза. Подумайте, однакожь, не заслуживаетъ ли мое поведеніе какого-нибудь оправданія и съ этой стороны? Во-первыхъ, какъ вы сами сказали, Арно дю-Тилль присвоивалъ себѣ и имя и званіе, принадлежащія вамъ, и отнялъ у меня всякую возможность допустить предположеніе, составляющее теперь мою вину. Во-вторыхъ, меня не допускали ни видѣть васъ, ни говорить съ вами. Когда же меня привели къ вамъ, вы были не въ обыкновенномъ своемъ платьѣ, но въ длинномъ плащѣ, закрывавшемъ отъ меня вашъ ростъ и талію. Притомъ, я сама содержалась въ тюрьмѣ, какъ Арно дю-Тилль и какъ вы, и видѣла васъ обоихъ только передъ судомъ, каждаго порознь и не вблизи. Передъ такимъ сходствомъ, скажите, какими средствами узнать истину? Я почти невольно приняла сторону того, котораго называла вчера своимъ мужемъ. Клянусь вамъ, я сдѣлала это невольно. Сегодня судьи увѣряли меня, что я ошиблась, и что у нихъ есть на это доказательства. Въ ту же минуту, я съ раскаяніемъ побѣжала къ вамъ, полагаясь единственно на вашу доброту и вашу прежнюю любовь. Не ошиблась ли я, разсчитывая на ваше великодушіе?
   Послѣ этого почти прямаго вопроса, Бертранда снова замолчала. Но ложный Мартэнъ попрежнему не отвѣчалъ.
   Очевидно, Бертранда, отказываясь такимъ образомъ отъ Арно дю-Тилля, вздумала смягчить его очень-страннымъ средствомъ; но Бертранда была женщина простодушная и довѣрчиво шла по дорогѣ, казавшейся ей самою вѣрною къ сердцу того, кого она умоляла.
   -- Вы также замѣтили, продолжала Бертранда: -- что и мой нравъ измѣнился. Теперь я больше не злая и не своенравная женщина, отъ которой вы столько страдали. Дурное обращеніе со мною Арно дю-Тилля имѣло по-крайней-мѣрѣ хорошія послѣдствія, и на будущее время вы увидите меня такъ же послушною и кроткою, какъ прежде вы были нѣжны и добры ко мнѣ... потому-что вѣдь вы будете обращаться со мною такъ же кротко, какъ и прежде, не правда ли? И вы сейчасъ докажете мнѣ это, простивъ меня, и я узнаю ваше сердце, какъ я узнала ваши черты.
   -- Итакъ, ты узнаёшь меня? сказалъ наконецъ Арно дю-Тилль.
   -- О, да! отвѣчала Бертранда: -- и только я упрекаю себя въ томъ, что слушала для этого приговоръ и мнѣнія судей.
   -- Ты узнаешь меня? продолжалъ настойчивый Арно:-- ты узнаешь во мнѣ не того интригана, который еще на прошлой недѣлѣ дерзко называлъ себя твоимъ мужемъ, но узнаешь во мнѣ истиннаго и законнаго Мартэна-Герра, котораго не видѣла столько лѣтъ? Посмотри на меня. Точно ли ты признаешь меня за твоего перваго, единственнаго мужа?
   -- Безъ сомнѣнія, сказала Бертранда.
   -- А по какимъ признакамъ ты узнаешь меня? спросилъ Арно.
   -- Увы, простодушно сказала Бертранда: -- по признакамъ совершенно постороннимъ, и которые, признаюсь, не зависятъ отъ вашей личности. Еслибъ вы находились возлѣ Арно дю-Тилля и были одинаково съ нимъ одѣты, можетъ-быть, я не различила бы васъ. Я признаю васъ за своего настоящаго мужа потому-что меня вели къ моему настоящему мужу -- потому-что вы содержитесь въ этой комнатѣ, а не въ тои, гдѣ находится Арно -- потому-что вы встрѣчаете меня съ строгостью, которой я заслуживаю, между-тѣмъ, какъ Арно еще старался воспользоваться моею довѣренностью и обольстить меня...
   -- Подлецъ Арно! вскричалъ Арно свирѣпымъ голосомъ. А ты -- женщина слабая, легковѣрная!...
   -- Да, браните меня, отвѣчала Бертранда Ролль:-- а мнѣ лучше ваши упреки, нежели молчаніе. Когда выскажете вы все, что лежитъ у васъ на сердцѣ, я знаю васъ -- вы сжалитесь, вы простите мнѣ!
   -- Перестань! сказалъ Арно нѣсколько смягченнымъ голосомъ: -- не отчаявайся, Бертранда; мы увидимъ!
   -- О, вскричала Бертранда:-- не правду ли я сказала!... Да, какъ ты добръ, мой любезный Мартэнъ-Герръ!
   Она бросилась къ его ногамъ, обливала его руки чистосердечными слезами, потому-что дѣйствительно принимала его за своего мужа, и Арно дю-Тилль, смотря на нее недовѣрчивымъ взоромъ, не подозрѣвалъ тутъ никакого притворства. Знаки радости и раскаяніе, которое обнаруживала она, были нисколько не двусмысленны.
   -- Хорошо! тихо проговорилъ Арно:-- хорошо; когда-нибудь ты заплатишь мнѣ за это, измѣнница!
   Между-тѣмъ, онъ притворился, будто не можетъ устоять противъ дѣйствій неотразимой нѣжности.
   -- Я теряю бодрость и чувствую, что начинаю слабѣть, сказалъ онъ, вытирая съ глазъ слезу, которой, впрочемъ, и не было.
   И какъ-бы невольно онъ поцаловалъ склонившуюся къ нему измѣнницу.
   -- Какое счастіе! вскричала Бертранда:-- я почти прощена?...
   Въ ту же минуту отворилась дверь и вошелъ тюремщикъ.
   -- Помирились! сказалъ онъ грубымъ голосомъ, замѣтивъ сантиментальную группу двухъ мнимыхъ супруговъ.-- Я зналъ это напередъ! Экая вы мокрая курица, Мартэнъ!
   -- Какъ! вы упрекаете его въ добромъ сердцѣ? спросила Бертранда.
   -- Ну, полно, полно! сказалъ Арно, улыбаясь съ возможною пріятностью.
   -- Впрочемъ, еще разъ повторяю: это его дѣло, замѣтилъ непреклонный тюремщикъ.-- Мое дѣло -- стоять на часахъ. Срокъ прошелъ, и вы можете оставаться здѣсь не больше минуты, прекрасная страдалица.
   -- Какъ! уже пора уйдти? спросила Бертранда.
   -- Ладно, еще успѣете налюбоваться другъ на друга завтра и въ слѣдующіе дни, замѣтилъ тюремщикъ.
   -- Правда, завтра онъ будетъ освобожденъ! сказала Бертранда.-- Завтра вдругъ мой, мы опять начнемъ прежнюю спокойную жизнь.
   -- Отложите нѣжности до завтрашняго дня, прервалъ грубый тюремщикъ.-- Теперь время разойдтись.
   Бертранда въ послѣдній разъ поцаловала руку, которую гордо протянулъ къ ней Арно дю-Тилль, и вышла изъ келльи, сопровождаемая тюремщикомъ.
   Когда этотъ хотѣлъ запирать дверь, Арно кликнулъ его.
   -- А нельзя ли достать огня, хоть лампу? спросилъ Арно.
   -- Отъ-чего же нельзя! отвѣчалъ тюремщикъ: -- сегодня, какъ и всякій вечеръ, вы можете сидѣть при огнѣ до девяти часовъ. Чортъ возьми! васъ держутъ не такъ строго, какъ Арно дю-Тилля; притомъ же вашъ господинъ, графъ Монгомери -- человѣкъ великодушный, обязательный!.. Черезъ пять минутъ, я принесу вамъ свѣчку, любезный Мартэнъ.
   Дѣйствительно, тюремный прислужникъ принесъ огня и тотчасъ вышелъ, пожелавъ спокойной ночи арестанту и снова напомнивъ ему, что должно погасить огонь въ девять часовъ.
   Арно дю-Тилль, оставшись одинъ, снялъ съ себя холстинное платье и тотчасъ надѣлъ коричневый камзолъ и желтые панталоны, которые нашелъ въ сундукѣ Мартэна-Герра.
   Потомъ онъ сжегъ на свѣчкѣ по лоскутку свое прежнее платье и смѣшалъ пепелъ съ золою, лежавшею въ каминѣ.
   Все это продолжалось не болѣе часа, и онъ могъ погасить свѣчу и пресмирно лечь прежде, нежели раздался звонокъ, которымъ возвѣщалось, что пора тушить огонь.
   -- Посмотримъ теперь, сказалъ про себя Арно дю-Тилль.-- Кажется, что я дѣйствительно проигралъ сраженіе съ судьями; но любопытно было бы мнѣ одержать побѣду тѣмъ же орудіемъ, которымъ я побѣжденъ. Посмотримъ.
   

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

I.
Доносъ преступника на самого себя.

   Понятно, что въ эту ночь Арно дю-Тилль уже не заснулъ. Онъ лежалъ на соломѣ, глядя во всѣ глаза, погруженный въ соображенія о своемъ положеніи, въ составленіе плана, въ изъисканіе средствъ.
   Придуманный имъ проектъ, состоявшій въ томъ, чтобъ въ послѣдній разъ подмѣнить себя бѣднымъ Мартэнъ-Герромъ, былъ, конечно, смѣлъ; но по самой этой смѣлости обѣщалъ успѣхъ.
   Если случай такъ чудесно помогалъ ему, измѣнитъ ли себѣ Арно чрезъ собственную свою отвагу? Нѣтъ: онъ скоро оправился, не думая, впрочемъ, готовиться къ будущимъ событіямъ и нежданнымъ обстоятельствамъ.
   Когда разсвѣло, Арно осмотрѣлъ свой костюмъ, нашелъ его совершенно приличнымъ, и постарался принять видъ и осанку, которые нѣкогда изучалъ у Мартэнъ-Герра. Подражаніе было удивительно, особенно, еслибъ еще немножко добродушія занять ему у своего двойника. Надо признаться, что этотъ пройдоха былъ рожденъ превосходнымъ актёромъ.
   Въ восемь часовъ утра, дверь тюрьмы отворилась. Арно дю-Тилль подавилъ въ себѣ трепетъ и принялъ видъ равнодушный и спокойный. Показался сторожъ и ввелъ графа Монгомери.
   -- Чортъ возьми! вотъ минута! подумалъ Арно.-- Теперь не плошай!
   Съ тоскливымъ нетерпѣніемъ онъ ждалъ перваго слова, которое вырвется у Габріэля при видѣ его.
   -- Здравствуй, бѣдняжка Мартэнъ-Герръ! вдругъ произнесъ Габріэль.
   Арно дю-Тилль отдохнулъ. Графъ Монгомери, называя его Мартэномъ, смотрѣлъ ему прямо въ лицо. Заблужденіе опять начиналось. Арно былъ спасенъ!
   -- Здравствуйте, мой добрый, дорогой господинъ, отвѣчалъ онъ съ чувствомъ признательности, которая, сказать по правдѣ, была не совсѣмъ притворна. Онъ осмѣлился примолвить:
   -- Ну, что жь новаго, сударь?
   -- По всѣмъ вѣроятіямъ, приговоръ будетъ произнесенъ сегодня утромъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Наконецъ! слава Господу! вскрикнулъ Арно.-- Признаюсь, хочется скорѣй дождаться конца. И нѣтъ никакого сомнѣнія, бояться тутъ нечего; не правда ли, сударь? Правое дѣло возьметъ верхъ.
   -- Надѣюсь, сказалъ Габріэль, глядя на Арно пристальнѣй, нежели когда-нибудь.-- Этотъ подлый Арно дю-Тилль пускается на отчаянныя средства.
   -- Не-уже-ли? что жь онъ тамъ еще путаетъ? спросилъ Арно.
   -- Повѣришь ли? отвѣчалъ Габріэль:-- предатель еще-таки пытается возобновить прежній подлогъ.
   -- Можетъ ли быть! вскрикнулъ Арно, поднявъ руки къ небу.-- Да какъ же это, Боже мой?
   -- Онъ смѣетъ увѣрять, сказалъ Габріэль:-- что вчера, по окончаніи присутствія, стража ошиблась -- отвела его въ тюрьму Арно дю-Тилля, а тебя въ его.
   -- Возможно ли! проговорилъ Арно съ видомъ изумленія и негодованія.-- И на чемъ онъ, несчастный, основываетъ это безстыдное* увѣреніе?
   -- Вотъ видишь ли, отвѣчалъ Габріэль.-- Вчера и его и тебя не тотчасъ повели въ тюрьму. Судьи, во время совѣщанія, могли еще потребовать къ допросу того или другаго. Но этому караульные оставили его въ подъѣздѣ, между-тѣмъ, какъ тебя оставили на площадкѣ. Теперь онъ клянется, что тутъ-то и есть причина ошибки, и что обыкновенно оставляли Арно въ подъѣздѣ, а Мартэна на площадкѣ. Караульные, отправившись за своими арестантами, по его мнѣнію, очень-естественно перемѣшали васъ. Что касается до караульныхъ солдатъ, они тѣ же самые, что вели васъ обоихъ; эти человѣческія машины знаютъ только арестанта, не разбирая личности. На такихъ-то жалкихъ доводахъ основываетъ онъ свои новыя козни. Плачетъ человѣкъ, кричитъ, зоветъ меня, хочетъ меня видѣть!
   -- Вы его въ-самомъ-дѣлѣ видѣли, сударь? быстро спросилъ Арно.
   -- О, нѣтъ, сказалъ Габріэль.-- Я боюсь его хитростей и уловокъ. Онъ способенъ еще меня опутать и обмануть. Этотъ плутъ такъ уменъ и такъ дерзокъ!
   -- Что жь это? Вы, сударь, теперь защищаете его! возразилъ Арно дю-Тилль, притворяясь недовольнымъ.
   -- Я не защищаю его, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.-- Но согласись, что у этого человѣка преизворотливый умъ, и что еслибъ онъ употребилъ на добро хоть половину своихъ способностей...
   -- Онъ низкій человѣкъ! съ жаромъ закричалъ Арно.
   -- Какъ ты сегодня нападаешь на него! замѣтилъ Габріэль.-- А я, признаюсь, когда шелъ сюда, думалъ, что вѣдь онъ никого не убилъ, что если его осудили, онъ будетъ повѣшенъ на этой же недѣлѣ, что смертная казнь, можетъ-быть, будетъ слишкомъ жестокимъ наказаніемъ за его преступленія, и что, наконецъ... мы могли бы, если ты хочешь, испросить ему помилованіе.
   -- Испросить ему помилованіе! повторилъ Арно дю-Тилль съ маленькой нерѣшимостью.
   -- Да, я знаю, что это дѣло нужно обдумать, сказалъ Габріэль.-- Ну-ка, подумай, Мартэнъ, что ты объ этомъ скажешь?
   Арно дю-Тилль, подперши подбородокъ рукою и почесывая щеку, молча размышлялъ нѣсколько минутъ. Наконецъ -- надумался.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! не надо пощады! сказалъ онъ рѣшительно.-- Не надо пощады! это будетъ лучше.
   -- О! о! произнесъ Габріэль:-- не зналъ я, что ты такой безжалостный, Мартэнъ; это не въ твоемъ обычаѣ; а ты же еще вчера жалѣлъ о своемъ подмѣнщикѣ, и только одного и просилъ, Чтобъ спасти его*
   -- Вчера! вчера! бормоталъ Арно:-- вчера я еще не зналъ его послѣдней выходки, которая, по моему мнѣнію, гнуснѣйшая изъ всѣхъ.
   -- Это правда, сказалъ Габріэль.-- Стало-быть, твое рѣшительное мнѣніе -- смерть преступнику?
   -- Боже мой! возразилъ Арно дю-Тилль:-- вы, сударь, знаете, какъ душу мою возмущаютъ насиліе, мщеніе и кровавые приговоры. У меня сердце разрывается, когда подумаю, что долженъ согласиться съ этой жестокой необходимостью. Но -- это необходимость! Сообразите, сударь, что пока живъ этотъ человѣкъ, до такой степени похожій на меня, мое существованіе не можетъ быть спокойно. Послѣдняя дерзкая выходка, на которую онъ рѣшился, доказываетъ, что онъ неисправимъ. Держите его въ тюрьмѣ -- онъ убѣжитъ; сошлите въ ссылку -- воротится! И вотъ -- я въ вѣчномъ безпокойствѣ и мучительной тревогѣ: каждую минуту жду, что онъ явится возмутить и отравить мою жизнь. Друзья мои, моя жена никогда не могутъ быть увѣрены, что имѣютъ дѣло дѣйствительно со мною. Будетъ постоянная недовѣрчивость. Прійдется постоянно ждать новыхъ стычекъ, новыхъ споровъ. Наконецъ, я никогда не буду въ состояніи увѣриться, что владѣю самъ собою. Слѣдовательно, я долженъ буду насиловать свой характеръ, сударь, бороться съ тоской, съ отчаяніемъ! Конечно, остатокъ дней моихъ будетъ отравленъ горькой мыслью, что я былъ причиною смерти человѣка; но -- тому должно быть! тому должно быть! Его сегодняшняя ложь разогнала мои послѣдніе страхи. Пусть умретъ Арно дю-Тилль! Покоряюсь этой необходимости!
   -- Пусть! онъ умретъ! сказалъ Габріэль.-- То-есть, умретъ, если осужденъ, потому-что приговоръ еще не объявленъ.
   -- Какъ? развѣ это еще не достовѣрно извѣстно? спросилъ Арно.
   -- Вѣроятно, но не вполнѣ извѣстно, отвѣчалъ Габріэль.-- Этотъ проклятый Арно вчера говорилъ предъ судомъ рѣчь очень-ловкую и очень-убѣдительную.
   -- Вдвойнѣ я былъ глупъ! подумалъ Арно.
   -- Вотъ, Мартэнъ, продолжалъ Габріэль:-- теперь ты такъ краснорѣчиво, съ такой увѣренностью доказываешь мнѣ необходимость смерти Арно, а между-тѣмъ -- помнишь ли, вчера предъ судомъ не могъ найдти ни одного довода, ни одного факта въ защиту истины. Не смотря на мои убѣжденія, ты стоялъ смущенный, почти безгласный. Тебѣ, однако, внушали средства защищаться отъ противника; но ты умѣлъ только обратить ихъ на себя же.
   -- Это отъ-того, сударь, возразилъ Арно:-- что при васъ мнѣ не страшно, а передъ судьями я робѣю. Впрочемъ, признаюсь вамъ, я разсчитывалъ на свою правоту. Мнѣ казалось, что правосудіе будетъ ходатайствовать обо мнѣ больше, нежели я самъ. Но, видно, не то нужно съ этими законниками. Я вижу, что они хотятъ словъ. А! еслибъ это было въ началѣ! еслибъ они согласились еще меня выслушать!..
   -- Ну! что жь бы ты сдѣлалъ, Мартэнъ?
   -- О! я бы немножко принудилъ себя, я бы сталъ говорить! Мнѣ бы такимъ образомъ не трудно было уничтожить всѣ доказательства и ссылки этого Арно дю-Тилля.
   -- О! это еще не такъ легко! сказалъ Габріэль.
   -- Извините, сударь, возразилъ Арно.-- Я видѣлъ недостатки его хитростей, можетъ-быть, такъ же ясно, какъ онъ самъ ихъ видитъ, и еслибъ я не былъ такъ робокъ, еслибъ у меня всегда доставало словъ, я бы сказалъ судьямъ...
   -- Посмотримъ, что бы ты сказалъ имъ? говори.
   -- Что бы я сказалъ имъ? проговорилъ Арно.-- Ну, да очень-просто, сударь; слушайте!
   Тутъ Арно дю-Тилль принялся опровергать свою вчерашнюю рѣчь. Онъ распутывалъ факты и недоразумѣнія отъ двойственнаго существованія Мартэнъ-Герра тѣмъ съ большею легкостью, что они были запутаны его собственною волею. Графъ Монгомери не могъ объяснить судьямъ нѣкоторыхъ обстоятельствъ, потому-что они для него самого показались необъяснимыми. Арно дю-Тилль изложилъ ему все съ удивительной ясностью. Онъ наконецъ показалъ Габріэлю два назначенія -- честнаго человѣка и плута, такъ же рѣзко различныхъ, такъ же не соединимыхъ между собою, какъ масло съ водой.
   -- Но ты, съ своей стороны, имѣешь же на что сослаться въ Парижѣ? спросилъ Габріэль.
   -- Безъ сомнѣнія, сударь, возразилъ Арно:-- и, въ случаѣ нужды, воспользуюсь приготовленными доказательствами. Я не вдругъ сдамся, и если ужь прижмутъ меня до-нельзя, я съумѣю сдѣлать отчаянную вылазку.
   -- Однако, замѣтилъ Габріэль; -- Арно дю-Тилль ссылался на свидѣтельство г. Монморанси, и ты на это ничего не отвѣчалъ.
   -- Пожалуй, я готовъ отвѣчать, сударь. Дѣйствительно, этотъ Арно дю-Тилль служилъ коннетаблю, но его служба была низкая. Онъ былъ чѣмъ-нибудь въ родѣ шпіона; этимъ-то и можно объяснить, какимъ образомъ и для чего онъ привязался къ вамъ -- для того, чтобъ слѣдить и наблюдать за вами. Но такими людьми пользуются, а не признаютъ ихъ. Вы думаете, что г. Монморанси рѣшится отвѣчать за поступки своего клеврета? Нѣтъ! нѣтъ! Арно дю-Тилль въ самой крайности не осмѣлится обратиться къ коннетаблю, и еслибъ, въ порывѣ отчаянія, и осмѣлился, то не сдѣлаетъ этого отъ стыда: г. Монморанси отрекся бы отъ него. И такъ, я заключаю...
   Въ этомъ заключеніи, логическомъ и ясномъ, Арно дю-Тилль разрушилъ въ куски, до основанія, зданіе лжи, которое самъ такъ искусно построилъ наканунѣ.
   Съ такою силою убѣжденія, съ такой подвижной рѣчью, Арно дю-Тилль въ наше время былъ бы превосходнымъ адвокатомъ. Тремя стами лѣтъ поторопился онъ родиться на свѣтъ. Пожалѣемъ о его тѣни!
   -- Надѣюсь, что все это неопровержимо, сказалъ онъ въ заключеніе Габріэлю.-- Какъ досадно, что судьи не слышатъ, или не слыхали меня!
   -- Они тебя слышали, сказалъ Габріэль.
   -- Какъ такъ?
   -- Смотри!
   Дверь отворилась и -- пораженный, испуганный Арно увидѣлъ стоявшихъ съ величавой неподвижностью у самаго порога -- президента суда и двухъ судей.
   -- Что это значитъ? проговорилъ онъ, обращаясь къ Габріэлю.
   -- Это значитъ, отвѣчалъ графъ Монгомери:-- что я опасался застѣнчивости моего бѣднаго Мартэнъ-Герра; я хотѣлъ, чтобъ судьи выслушали его неопровержимые доводы.
   -- Удивительно! произнесъ отдохнувшій Арно.-- Тысячу разъ благодаренъ вамъ, сударь.
   И онъ обратился къ судьямъ:
   -- Могу ли думать, сказалъ онъ, стараясь выразить голосомъ робость:-- могу ли надѣяться, что слова мои успѣли доказать правоту моего дѣла тѣмъ просвѣщеннымъ умамъ, которые въ эту минуту должны рѣшить судьбу мою?
   -- Да, сказалъ президентъ:-- послѣ полученныхъ нами сейчасъ доказательствъ, мы убѣждены.
   -- А!.. произнесъ торжествующій Арно дю-Тилль.
   -- Но, возразилъ президентъ:-- другія доказательства, не менѣе ясныя, не менѣе сильныя, заставляютъ навѣрное думать, что вчера произошла ошибка и арестанты были перемѣшаны: что Мартэнъ-Герра отвели въ твою камеру, Арно дю-Тилля; а ты находишься теперь въ его камерѣ.
   -- Какъ!.. Что такое? бормоталъ остолбенѣвшій Арно.-- Что вы скажете объ этомъ, сударь? прибавилъ онъ, обращаясь къ Габріэлю.
   -- Я скажу то, что зналъ, отвѣчалъ Габріэль съ строгостію.-- Повторяю тебѣ, Арно, что я хотѣлъ, посредствомъ самого тебя, утвердить доказательства невинности Мартэна и твоей преступности. Ты, несчастный, принудилъ меня взяться за роль, къ которой я чувствую отвращеніе. Но твое безстыдство дало мнѣ вчера понять, что, вступая въ борьбу съ подобными тебѣ людьми, должно дѣйствовать ихъ же оружіемъ, и что обманщика можно побѣдить только обманомъ. Впрочемъ, ты и не допустилъ меня до хлопотъ, ты такъ поторопился измѣнить самому-себѣ, что одинъ, съ своей низостью, подошелъ къ самой западнѣ.
   -- Къ западнѣ, повторилъ Арно.-- Такъ тутъ западня? Но, во всякомъ случаѣ, вы во мнѣ предаете своего Мартэна; не обманывайте себя, сударь!
   -- Не настаивай, Арно дю-Тилль, возразилъ президентъ.-- Ошибка въ помѣщеніи была сдѣлана умышленно, по приказанію суда. Ты обличенъ невозвратно, говорю я.
   -- Но если вы говорите, что была ошибка, продолжалъ безстыдный Арно:-- то кто же васъ увѣритъ, господинъ президентъ, что не было такой же ошибки въ исполненіи вашего приказанія?
   -- Свидѣтельство караульныхъ и сторожей, отвѣчалъ президентъ.
   -- Они ошибаются, возразилъ Арно дю-Тилль: -- я Мартэнъ-Герръ, конюшій г-на Монгомери; я не позволю осудить себя такимъ-образомъ! Сведите насъ вмѣстѣ съ вашимъ другимъ арестантомъ, поставьте насъ рядомъ и тогда попытайтесь угадать, попытайтесь отличить Арно дю-Тилля отъ Мартэнъ-Герра! преступника отъ невиннаго! Еще ли не было запутанности въ этомъ дѣлѣ -- а вы прибавляете новое недоразумѣніе. Вамъ совѣсть не позволитъ выйдти изъ него. Не смотря ни на что, я до конца буду кричать: Я Мартэнъ-Герръ! ничто меня не изобличитъ, ничто не опровергнетъ.
   Судьи и Габріэль покачивали головами и тихо, грустно улыбались, глядя на это наглое, безстыдное упрямство.
   -- Еще разъ говорю тебѣ, Арно дю-Тилль, сказалъ президентъ: -- что уже нѣтъ никакой возможности смѣшать тебя съ Мартэнъ-Герромъ.
   -- Отъ-чего же? спросилъ Арно: -- почему это извѣстно? по какой примѣтѣ вы отличите насъ?
   -- Ты сейчасъ это узнаешь, подлый человѣкъ! произнесъ съ негодованіемъ Габріэль.
   Онъ подалъ знакъ -- и Мартэнъ-Герръ показался въ дверяхъ.
   Мартэнъ-Герръ безъ плаща! Мартэнъ-Герръ калѣка! Мартэнъ-Герръ съ деревянной ногой!
   -- Мартэнъ, мой вѣрный конюшій, говорилъ Габріэль, обращаясь къ Арно: -- избѣжавъ висѣлицы, которую ты велѣлъ построить для него въ Нойонѣ, не могъ избѣжать, подъ Калэ, слишкомъ законнаго мщенія, которое готовилось тебѣ за одно изъ твоихъ безчестныхъ дѣлъ; онъ вмѣсто тебя былъ брошенъ въ пропасть и лишился ноги, которая, по-крайней-мѣрѣ, по таинственной волѣ Провидѣнія, послужила теперь средствомъ распознать преслѣдователя отъ жертвы. Судьи здѣсь налицо; имъ уже нечего бояться ошибки: преступника они узнаютъ по его безстыдству, праваго -- по увѣчью.
   Арно дю-Тилль, блѣдный, пораженный, уничтоженный страшнымъ словомъ и грознымъ взглядомъ Габріэля, не могъ болѣе защищаться и отрекаться: видъ изувѣченнаго Мартэна-Герра разрушилъ всю его ложь.
   Тяжело, какъ безжизненная глыба, опустился Арно на полъ.
   -- Я погибъ! пробормоталъ онъ: -- погибъ!
   

II.
Правосудіе.

   Арно дю-Тилль въ-самомъ-дѣлѣ погибъ. Судъ немедленно приступилъ къ рѣшенію дѣла и, черезъ четверть часа, обвиненный былъ призванъ къ выслушанію приговора, который мы выписываемъ отъ слова до слова изъ тогдашнихъ документовъ.
   "По допросу, произведенному узнику рюйской тюрьмы, Арно дю-Тиллю, онъ же Сансетъ, мнимый Мартэнъ-Герръ; по показаніямъ разныхъ свидѣтелей, Мартэнъ-Герра, Бертранды де-Ролль, Карбона-Баро и другихъ, и въ особенности -- графа Монгомери;
   "По признанію самого обвиненнаго, который, послѣ тщетныхъ усилій оправдаться, наконецъ повинился въ своемъ преступленіи;
   "Изъ которыхъ -- допроса, показаній и признанія явствуетъ:
   "Что упомянутый Арно дю-Тилль ясно и достодолжно изобличенъ въ обманѣ, во лжи, въ подмѣнѣ фамиліи и имени, даннаго при крещеніи, въ прелюбодѣяніи, въ похищеніи, въ святотатствѣ, въ разныхъ кражахъ, присвоеніяхъ и проч.
   "Судъ присудилъ и присуждаетъ означеннаго Арно дю-Тилля:
   "Во-первыхъ, принести покаяніе предъ артигской церковью, на колѣняхъ, въ рубашкѣ, съ непокрытою головою и босыми ногами, съ петлею на шеѣ и зажженнымъ факеломъ въ рукахъ.
   "Потомъ -- публично просить прощенія у Бога, короля и суда, а также у сказанныхъ Мартэнъ-Герра и Бертранды де-Ролль.
   "По окончаніи сего, упомянутый Арно дю-Тилль будетъ отданъ въ руки палача, который будетъ водить его по улицамъ и площадямъ города Артига, постоянно съ петлею на шеѣ, и приведетъ предъ домъ вышерѣченнаго Мартэна-Герра.
   "Затѣмъ, ему, дю-Тиллю, на висѣлицѣ, которая по сему случаю будетъ тамъ воздвигнута, быть повѣшену, удавлену, а тѣлу его -- сожжену.
   "Сверхъ-того, судъ объявилъ и объявляетъ свободными отъ сужденія вышеозначенныхъ Мартэна-Герра и Бертранду де-Ролль и отсылаетъ сказаннаго Арно дю-Тилля къ артигскому судьѣ, чтобъ онъ привелъ въ исполненіе изложенный приговоръ, согласно его формѣ и содержанію.
   "Произнесенъ судебнымъ порядкомъ въ Рюѣ, во второй день іюля мѣсяца 1558 года."
   Арно дю-Тилль выслушалъ эту предвидѣнную имъ сентенцію съ угрюмымъ, мрачнымъ видомъ. Впрочемъ, онъ повторилъ свои признанія, согласился въ справедливости приговора и изъявилъ нѣкоторое раскаяніе.
   -- Прошу милосердія у Бога и прощенія у людей, готовъ идти на казнь съ христіанскимъ смиреніемъ.
   Мартэнъ-Герръ, бывшій тутъ же, явилъ новое доказательство своей неизмѣнной доброты, проливая слезы при этихъ, можетъ-быть, и лицемѣрныхъ словахъ своего врага.
   Онъ побѣдилъ даже свою обычную скромность и спросилъ президента, нѣтъ ли какого-нибудь средства вымолить прощеніе Арно дю-Тиллю, которому онъ, съ своей стороны, отъ чистаго сердца прощалъ прошлое.
   Но доброму Мартэну-Герру отвѣчали, что одинъ король имѣетъ право прощать, и что за такое важное и необыкновенное преступленіе онъ непремѣнно откажетъ въ милости, хотя бы даже самъ судъ принялъ на себя ходатайство.
   -- Да! ворчалъ про себя Габріэль:-- да! король отказалъ бы въ помилованіи! Нѣтъ пощады! не бывать пощадѣ! пусть будетъ одна справедливость!
   Мартэнъ-Герръ, вѣроятно, думалъ не такъ, какъ его господинъ; потому-что, слѣдуя своей склонности къ прощенію, онъ тутъ же протянулъ руки къ печальной и кающейся Бертрандѣ де-Ролль.
   Бертранда не имѣла даже времени повторить просьбъ и обѣщаній, съ которыми она, по послѣдней благодѣтельной ошибкѣ, обращалась къ обманщику Арно дю-Тиллю, думая, что говоритъ мужу. Мартэнъ-Герръ не допустилъ ея снова оплакивать свои заблужденія и слабости. Жаркимъ поцалуемъ заставилъ онъ ее замолчать, и торжественно, весело повелъ въ тотъ маленькій, счастливый артигскій домикъ, котораго онъ такъ давно не видалъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Предъ этимъ самымъ домикомъ, который теперь опять былъ въ рукахъ законнаго владѣтеля, Арно дю-Тилль, спустя восемь дней послѣ объявленія приговора, подвергся, согласно сентенціи суда, заслуженному наказанію.
   Изъ многихъ деревень, льё за двадцать, шли жители на зрѣлище казни, и улицы бѣднаго городка Артига въ этотъ день были многолюднѣе столичныхъ улицъ.
   Надо замѣтить, что виновный въ послѣднія минуты показалъ нѣкоторую твердость, и увѣнчалъ по-крайней-мѣрѣ примѣрнымъ концомъ свое недостойное существованіе.
   И когда, по установленному обычаю, палачъ трижды прокричалъ народу: "Правосудіе совершено!" когда безмолвная, пораженная толпа медленно удалялась, въ домѣ жертвы одинъ человѣкъ плакалъ и одна женщина молилась: то были Мартэнъ-Герръ и Бертранда де-Ролль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Воздухъ родной стороны, видъ знакомыхъ мѣстъ, гдѣ протекла молодость Мартэна, гдѣ ласкала его любовь родныхъ и друзей; наконецъ, попеченія Бертранды, все это въ нѣсколько дней изгладило съ лица его слѣды скорби и заботъ.
   Разъ, вечеромъ, въ томъ же полѣ, послѣ тихаго, счастливо-проведеннаго дня, сидѣлъ онъ на своемъ крыльцѣ, подъ вьющимся виноградомъ. Жена занималась чѣмъ-то по хозяйству въ домѣ. Мартэну слышны были ея шаги и потому онъ былъ какъ будто не одинъ. Глаза его были обращены въ правую сторону, къ солнцу, которое закатывалось въ полномъ блескѣ и обѣщало на завтра такой же прекрасный день.
   Вотъ почему Мартэнъ-Герръ не замѣтилъ человѣка, который тихо подошелъ къ нему съ лѣвой стороны.
   Этотъ человѣкъ остановился на минуту и съ улыбкой любовался спокойнымъ, нѣмымъ созерцаніемъ Мартэна.
   Потомъ, онъ протянулъ къ нему руку и не говоря ни слова ударилъ его по-плечу.
   Мартэнъ-Герръ быстро обернулся, поднялъ руку къ шляпѣ и всталъ.
   -- Какъ! это вы, сударь! сказалъ онъ смутившись.-- Извините, я не замѣтилъ какъ вы подошли.
   -- Не извиняйся, мой добрый Мартэнъ, возразилъ Габріэль (потому-что это былъ онъ): -- я пришелъ не нарушить твое спокойствіе, а напротивъ, чтобъ убѣдиться въ немъ.
   -- А! въ такомъ случаѣ, сударь, посмотрите на меня, сказалъ Мартэнъ.
   -- Я то и дѣлаю, Мартэнъ. Стало-быть, ты счастливъ?
   -- О! счастливѣе ласточки въ воздухѣ, счастливѣе рыбы въ водѣ.
   -- Понятно, возразилъ Габріэль: -- ты опять нашелъ въ своемъ домикѣ изобиліе и покой.
   -- Да, это, конечно, одна изъ причинъ моего блаженства. Я, кажется, довольно побѣгалъ по свѣту, столько видѣлъ битвъ, столько бодрствовалъ, постился и страдалъ на разныя манеры, что ужь имѣю право отдохнуть нѣсколько дней съ пріятностію; не правда ли, сударь? Что касается до изобилія, прибавилъ онъ съ важностію -- я нашелъ домъ въ-самомъ-дѣлѣ богатымъ, даже слишкомъ богатымъ. Эти деньги не мои, я не хочу ихъ трогать. Арно дю-Тилль ихъ принесъ, и я ожидаю случая возвратить ихъ кому слѣдуетъ. Первая и большая часть принадлежитъ вамъ, сударь, потому-что онѣ утаены отъ вашего выкупа въ Кале. Сумма эта отложена въ сторону и совсѣмъ готова для врученія вамъ. А остальныя, какимъ бы образомъ ни достались онѣ Арно дю-Тиллю, мнѣ до нихъ дѣла нѣтъ! Эти экю могутъ осквернить руки. Господинъ Карбонъ-Барра думалъ такъ же какъ и я, честный онъ человѣкъ! Не имѣя большой нужды, онъ отказался отъ недостойнаго наслѣдства своего племянника. Судебныя издержки заплачены, слѣдовательно, этотъ остатокъ долженъ принадлежать неимущимъ.
   -- По этому не великъ же твой достатокъ, бѣдный Мартэнъ! сказалъ Габріэль.
   -- Извините, возразилъ конюшій: -- прослуживъ такъ долго у такого щедраго господина, какъ вы, нельзя не составить себѣ какого-нибудь состоянія. Я привезъ изъ Парижа довольно-значительную сумму. Сверхъ-того, родители Бертранды имѣли кое-что и оставили ей маленькое наслѣдство. Словомъ: мы будемъ даже богачами нашего околодка, когда я очищу свои долги и поисправлю кое-какія нужды.
   -- Для этихъ-то исправленій, сказалъ Габріэль -- надѣюсь, ты, Мартэнъ, не откажешься принять отъ меня то, что отказался принять отъ Арно. Прошу тебя оставить у себя, въ знакъ моей памяти и признательности, ту сумму, которая, какъ ты говоришь, принадлежитъ мнѣ.
   -- Какъ, сударь! вскричалъ Мартэнъ-Герръ:-- мнѣ такой значительный подарокъ!
   -- Полно! не думаешь ли ты, что я хочу заплатить за твою преданность? я навсегда останусь твоимъ должникомъ! Перестань же упрямиться, Мартэнъ, и кончимъ этотъ разговоръ. Рѣшено! ты принимаешь эту бездѣлицу, не столько для себя, сколько для меня: вѣдь ты сказалъ, что не нуждаешься въ деньгахъ; можешь жить въ довольствѣ и пользоваться уваженіемъ; что не деньги составляютъ твое счастіе. Счастіе твое -- можетъ-быть, ты этого и не подозрѣваешь -- заключается въ томъ, что ты воротился въ тѣ мѣста, которыя видѣли тебя ребенкомъ и юношею, не правда ли?
   -- Вы правы, сударь, сказалъ Мартэнъ-Герръ.-- Я чувствую себя довольнымъ съ-тѣхъ-поръ, какъ живу здѣсь, и именно потому, что я здѣсь... Съ какой радостію смотрю я на домы, деревья, дороги, на которые другой и не обратилъ бы вниманія. Мнѣ кажется, дышешь хорошо только тѣмъ воздухомъ, которымъ дышалъ въ первые дни жизни.
   -- А что дѣлаютъ твои друзья, Мартэнъ? спросилъ Габріэль.-- Отъискалъ ли ты ихъ?
   -- А, сударь! нѣкоторые ужь умерли... Но я-еще засталъ многихъ товарищей моей молодости; всѣ они любятъ меня по-прежнему, съ удовольствіемъ видятъ во мнѣ то же чистосердечіе, ту же дружбу и преданность. Всѣ они стыдятся, что смѣшали меня съ Арно дю-Тиллемъ, который, кажется, представилъ имъ образчикъ характера, совершенно противнаго моему. Двое или трое изъ нихъ даже поссорились съ подложнымъ Мартэнъ-Герромъ за его недобрые поступки. Надо видѣть, какъ они теперь этимъ гордятся! Однимъ-словомъ: они осыпаютъ меня наперерывъ, другъ передъ другомъ, знаками уваженія и вниманія, вѣроятно, для того, чтобъ вознаградить потерянное время. И, вотъ, мы говорили, сударь, о моемъ благополучіи: увѣряю васъ, что это одна изъ самыхъ важныхъ причинъ его.
   -- Вѣрю, добрый Мартэнъ, вѣрю! сказалъ Габріэль.-- Но постой, говоря о друзьяхъ, ты ничего не говоришь о своей женѣ?
   -- А! о моей женѣ... возразилъ Мартэнъ-Герръ, почесывая за ухомъ.
   -- Ну, да! о твоей женѣ, сказалъ встревоженный Габріэль.-- А что? развѣ Бертранда по-прежнему тебя безпокоитъ? развѣ она не исправилась? Не-уже-ли она все еще не понимаетъ твоей доброты, не благодаритъ судьбу, давшую ей такого нѣжнаго и честнаго мужа? Не-уже-ли, Мартэнъ, она своими капризами опять принудитъ тебя оставить родину, разстаться съ своими привычками.
   -- Хе! напротивъ, сударь! она слишкомъ привязываетъ меня къ этимъ привычкамъ, къ этому краю! Она ухаживаетъ за мной, ласкаетъ меня, цалуетъ. Ужь теперь нѣтъ ни капризовъ, ни ссоръ! Подлинно! она такого тихаго и ровнаго характера, какого я даже не стою. Я только-что открою ротъ, она ужь и бѣжитъ. Она не дожидается, чтобъ я сказалъ; сама отгадываетъ мои желанія. Удивительно! и какъ я отъ природы совсѣмъ не гордъ, не властолюбивъ, а скорѣе тихъ и скроменъ, то мы ведемъ просто медовую жизнь, составляемъ чету, лучше которой нѣтъ на свѣтѣ.
   -- Ну, слава Богу! сказалъ Габріэль:-- а то, ты было-испугалъ меня.
   -- Это вотъ отъ-чего, сударь: я чувствую какую-то неловкость, замѣшательство, когда нужно говорить объ этомъ предметѣ. У меня тогда на сердцѣ что-то особенное, мнѣ становится даже стыдно. Но съ вами, сударь, я могу говорить съ полной откровенностію и чистосердечіемъ, не правда ли?
   -- Конечно.
   Мартэнъ-Герръ боязливо осмотрѣлся, не подслушиваютъ ли его, а главное, не слышитъ ли жена. Потомъ, понизивъ голосъ, сказалъ:
   -- Такъ вотъ что, сударь? Не только я прощаю этому бѣдному Арно дю-Тиллю, но теперь даже благословляю его. Какую услугу оказалъ онъ мнѣ! изъ тигрицы сдѣлалъ овцу, изъ демона -- ангела. Я собираю плоды его грубаго обращенія, не имѣя причины упрекать себя за это. Я желаю всѣмъ мужьямъ, которыхъ терзаютъ и мучатъ жены,-- а число ихъ, говорятъ, довольно не малое... Желаю имъ двойника, и двойника такого же... убѣждающаго, какъ мой. Однимъ-словомъ, сударь, Арно дю-Тилль причинилъ мнѣ много непріятностей и горя, это правда; но онъ вознаградилъ меня за все зло, упрочивъ, своею энергическою системою, мое домашнее счастіе, и спокойствіе моихъ послѣднихъ дней.
   -- Конечно! сказалъ улыбаясь графъ Монгомери.
   -- Стало-быть, я правъ, весело заключилъ Мартэнъ:-- благословляя Арно, хотя и тайно, потому-что каждый часъ наслаждаюсь счастливыми плодами его сотрудничества. У меня, вы знаете, сударь, есть нѣкоторая фантазія въ характерѣ: я во всемъ вижу хорошую сторону. И потому надо сознаться, что Арно больше послужилъ мнѣ, нежели повредилъ. Онъ былъ на время мужемъ моей жены; но передалъ мнѣ ее такою милою: слаще майскаго дня; похитилъ-было у меня имущество и друзей, но, благодаря ему, имущество возвратилось ко мнѣ съ избыткомъ, а дружба стала крѣпче прежней. Онъ заставилъ меня пройдти чрезъ самыя жестокія испытанія, именно, въ Нойонѣ и Кале; за то теперешняя жизнь моя кажется мнѣ еще пріятнѣе. Итакъ, мнѣ остается только благодарить добраго Арно, и я благодарю его.
   -- Благородное у тебя сердце, сказалъ Габріель!
   -- О! возразилъ Мартэнъ-Герръ, принявъ снова серьёзный видъ: -- тотъ, кого прежде всего и больше всего должно благодарить и уважать -- не Арно дю-Тилля, невольнаго благодѣтеля, а васъ, сударь, васъ, которому дѣйствительно обязанъ я всѣми благами -- отечествомъ, состояніемъ, друзьями -- женой!
   -- Еще разъ говорю, довольно объ этомъ, Мартэнъ, сказалъ Габріэль.-- Я желаю только, чтобъ ты пользовался всѣми этими благами. И ты ими пользуешься, не правда ли? скажи мнѣ еще разъ: ты счастливъ?
   -- Счастливъ, сударь, повторяю вамъ, счастливъ, какъ никогда не бывалъ.
   -- Вотъ все, что я хотѣлъ знать, сказалъ Габріэль.-- И теперь могу уѣхать.
   -- Какъ уѣхать? вскричалъ Мартэнъ.-- Вы думаете ѣхать, сударь?
   -- Да, Мартэнъ. Меня ничто здѣсь не удерживаетъ.
   -- Простите! это правда. Когда же вы ѣдете?
   -- Сегодня вечеромъ.
   -- И вы меня не предупредили! вскричалъ Мартэнъ-Герръ.-- Ахъ, я, соня! лѣнивый! какъ я могъ забыть! Но постойте, постойте, сударь! это васъ не задержитъ! сейчасъ.
   -- Что такое! спросилъ Габріэль.
   -- А мои сборы къ отъѣзду! Онъ проворно вскочилъ и побѣжалъ къ дому.
   -- Бертранда! Бертранда! кричалъ онъ.
   -- Зачѣмъ зовешь ты жену, Мартэнъ? спросилъ Габріэль.
   -- Сейчасъ уложить мои вещи и проститься со мной, сударь.
   -- Но этого не нужно, добрый Мартэнъ; вѣдь ты не ѣдешь со мной.
   -- Какъ! вы не берете меня съ собой! сказалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Нѣтъ, я ѣду одинъ.
   -- Съ тѣмъ, чтобъ больше не возвратиться?
   -- По-крайней-мѣрѣ, чтобъ долго не возвратиться.
   -- Въ такомъ случаѣ, чѣмъ же вы мной недовольны, сударь? печально проговорилъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Напротивъ, Мартэнъ, ты мой самый вѣрный, самый преданный слуга.
   -- Однако, возразилъ Мартэнъ: -- обыкновенно водится такъ, что слуга слѣдуетъ за своимъ господиномъ, конюшій за всадникомъ, а вы не берете меня!
   -- У меня на это три достаточныя причины, Мартэнъ.
   -- Осмѣлюсь ли спросить, сударь, какія?
   -- Во-первыхъ, возразилъ Габріэль: -- было бы жестоко, Мартэнъ, оторвать тебя отъ этого счастія, до котораго ты такъ поздно добился, лишить тебя отдыха, такъ справедливо заслуженнаго?
   -- О, если такъ, сударь, моя обязанность за вами слѣдовать, служить вамъ до послѣдней минуты, Я готовъ бы былъ, кажется, покинуть рай для васъ.
   -- Да; но я не долженъ употреблять во зло этого усердія, за которое благодарю тебя, сказалъ Габріэль.-- Притомъ, несчастный случай, котораго ты былъ жертвою въ Кале, не позволяетъ тебѣ, бѣдный Мартэнъ, оказывать мнѣ такія же дѣятельныя услуги, какъ прежде.
   -- А! это правда, сударь! Я ужь не могу сражаться подлѣ васъ, не могу ѣздить верхомъ за вами. Но въ Парижѣ, въ Монгомери, или даже въ лагерѣ -- есть услуги, для которыхъ бываетъ нуженъ человѣкъ довѣренный, и эти-то услуги, надѣюсь, еы можете возложить на бѣднаго инвалида -- онъ исполнитъ ихъ со всею точностью.
   -- Знаю, Мартэнъ, и можетъ-быть эгоизмъ заставилъ бы меня согласиться съ тобою, еслибъ не было еще третьей причины.
   -- Могу ли я знать ее, сударь?
   -- Да, отвѣчалъ Габріэль, серьёзно и задумчиво:-- но съ условіемъ, что ты, не углубляясь въ подробности, удовольствуешься тѣмъ, что я скажу, и не будешь больше усиливаться служить мнѣ.
   -- Стало-быть, это что-нибудь очень-важное, повелительное, сударь?
   -- Грустное и недопускающее возраженій, Мартэнъ, сказалъ Габріэль мрачнымъ голосомъ.-- До-сихъ-поръ, удѣломъ всей моей жизни была честь; а еслибъ я чаще дозволилъ произносить мое имя, жизнь моя была бы полна славы. Кажется, я оказалъ Франціи не мало услугъ; Сен-Кентенъ и Кале доказываютъ, что я благородно, доблестно заплатилъ долгъ отечеству.
   -- Кто лучше меня это знаетъ! сказалъ Мартэнъ-Герръ.
   -- Да; но, Мартэнъ, сколько эта первая часть моей жизни была чиста и великодушна, не боялась людей и свѣта, столько та, которую мнѣ остается пройдти -- будетъ темна, ужасна, будетъ искать тайны и мрака. Въ дѣйствіяхъ, вѣроятно, будетъ та же энергія; но причины и цѣль -- останутся скрытыми. До-сихъ-поръ предо мною было обширное поле, на которомъ я могъ открыто дѣйствовать предъ очами Бога и людей, и весело ратовать, стараясь заслужить общую благодарность. Теперь -- во мракѣ ночи долженъ я мстить врагамъ моимъ. Прежде, я сражался, теперь -- долженъ наказывать. Изъ французскаго солдата я сдѣлаюсь бичомъ.
   -- Боже мой! вскричалъ Мартэнъ-Герръ, скрестивъ руки.
   -- И такъ -- я долженъ быть одинъ въ этомъ тайномъ дѣлѣ; въ немъ хочу я быть одной бездушной машиной, а не существомъ мыслящимъ. И если я желаю, чтобъ въ исполненіи этого страшнаго дѣла только половина моего собственнаго существа приняла участіе, то какъ же ты хочешь, Мартэнъ, чтобъ я рѣшился принять тебя въ товарищи?
   -- Вы правы; я понимаю васъ, сударь, сказалъ вѣрный конюшій, печально опустивъ голову. Благодарю васъ за это объясненіе, хотя мнѣ горько его слышать; но покоряюсь, потому-что такъ обѣщалъ.
   -- Въ свою очередь и я благодарю тебя за эту покорность, сказалъ Габріэль: -- преданность здѣсь состоитъ въ томъ, чтобъ не слишкомъ увеличивать тяжелое бремя отвѣтственности, которая и безъ того давитъ меня.
   -- Впрочемъ, не-уже-ли, сударь, я рѣшительно ничѣмъ не могу быть вамъ полезенъ въ этомъ случаѣ?
   -- Ты можешь молить Бога, Мартэнъ, чтобы Онъ, согласно съ моимъ желаніемъ, пощадилъ меня отъ того, къ чему мнѣ такъ трудно приступить. Ты благочестивъ, честенъ и непороченъ, другъ мой, и потому мнѣ нужнѣе твоя молитва, нежели рука.
   -- Я буду молиться, сударь, молиться -- и съ какимъ усердіемъ!
   -- Прощай же, Мартэнъ, сказалъ Габріэль: -- прощай; я долженъ спѣшить въ Парижъ, приготовиться и ждать дня, который Богу угодно будетъ назначить. Всю жизнь мою я защищалъ правду, сражаясь за праваго. Да вспомнитъ это Господь въ тотъ страшный день, о которомъ я говорю!
   И, поднявъ глаза къ небу, онъ проговорилъ:
   -- Правосудіе! правосудіе!
   Въ-теченіе шести мѣсяцевъ, всякій разъ, когда Габріэль открывалъ глаза, они обращались къ небу, у котораго просилъ онъ правосудія. А когда закрывалъ ихъ -- мрачная темница Шатле представлялась его воображенію еще мрачнѣе!
   Спустя десять минутъ, онъ съ трудомъ освободился отъ слезныхъ прощаній Мартэна-Герра и Бертранды де-Ролль.
   -- Прощай же, прощай, добрый Мартэнъ, вѣрный мой другъ! говорилъ онъ, освобождая почти насильно свои руки изъ рукъ конюшаго, который, заливаясь слезами, цаловалъ ихъ.-- Прощай! мнѣ нужно ѣхать, мы увидимся.
   -- Прощайте, сударь, благослови васъ Богъ! сохрани васъ Господь!
   Вотъ все, что могъ сказать бѣдный Мартэнъ-Герръ, совершенно задыхаясь отъ слезъ.,
   И сквозь слезы смотрѣлъ онъ на своего господина и благодѣтеля, пока тотъ садился на лошадь и пока не исчезъ въ темнотѣ наступавшей ночи.
   

III.
Два письма.

   По окончаніи процесса о двухъ Мартэнъ-Геррахъ, такого запутаннаго и такъ счастливо кончившагося, Габріэль Монгомери слова исчезъ на нѣсколько мѣсяцевъ и снова началъ жизнь скитальческую, неопредѣленную и таинственную. Его встрѣчали въ двадцати различныхъ мѣстахъ. Однакожь, онъ никогда не удалялся ни отъ окрестностей Парижа, ни отъ двора, скрываясь въ тѣни такимъ образомъ, что все видѣлъ, не будучи самъ замѣченъ.
   Онъ выжидалъ случая, но случаи располагались не по его желанію. Умъ молодаго человѣка, весь занятый одною мыслію, еще не видѣлъ конца, котораго ждалъ.
   Одно замѣчательное событіе случилось въ политическомъ мірѣ въ-теченіе этихъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ, именно: заключеніе шатокамбрзскаго договора.
   Коннетабль Монморанси, завидуя подвигамъ герцога Гиза и новымъ правамъ, которыя его соперникъ пріобрѣталъ съ каждымъ днемъ на благодарность народа и милость короля, заставилъ наконецъ Генриха II согласиться на миръ, съ помощію сильнаго вліянія Діаны Пуатье.
   Договоръ былъ подписанъ 3-го апрѣля 1559. Хотя онъ былъ слѣдствіемъ одержанной полной побѣды, но не былъ выгоденъ для Франціи.
   Она удержала три епископства: Мецъ, Туль и Верденъ съ ихъ округами. Кале оставленъ за нею только на восемь лѣтъ, съ обязательствомъ уплатить восемь сотъ тысячь золотыхъ экю Англіи, если эта крѣпость не будетъ возвращена по истеченіи срока (но Кале, этотъ ключъ Франціи, никогда послѣ не былъ возвращенъ, и восемь сотъ тысячь экю не были заплачены). Наконецъ, Франціи были возвращены Сен-Кентенъ и Гамъ и временно предоставлены Пьемонтъ, Туринъ и Пиньероль.
   Но Филиппъ II получилъ въ безусловное владѣніе сильныя крѣпости: Тіонвиль, Маріенбуръ, Гедевъ. Онъ велѣлъ срыть Теруанъ и Ивуа, и заставилъ отдать Бульйонъ епископу люттихскому, Гэнуэзцамъ островъ Корсику, Филиберу-Савойскому большую часть Савойи и Пьемонта, завоеванныхъ въ царствованіе Франциска I. Наконецъ, онъ обнародовалъ свой бракъ съ Елизаветою, дочерью короля французскаго и бракъ герцога савойскаго съ принцессою Маргаритою. Такихъ благопріятныхъ послѣдствій онъ не могъ ожидать даже и послѣ побѣды при Сен-Лоранѣ.
   Герцогъ Гизъ, взбѣшенный, прискакалъ изъ арміи и громко и не безъ причины осуждалъ Монморанси въ измѣнѣ и порицалъ слабость короля, которцій однимъ почеркомъ пера уступилъ то, чего оружіе испанское не могло бы вырвать послѣ тридцатилѣтнихъ успѣховъ.
   Но дѣло было слѣлапо, и мрачное негодованіе Балафре (новое названіе Гиза отъ полученной имъ раны) ничего не поправило.
   Габріэль не упустилъ изъ виду досады, которую долженъ питать и питаетъ герцогъ Гизъ, видя, какъ всѣ его геніальныя соображенія разрѣшились ничѣмъ, по милости коварныхъ происковъ.
   Гнѣвъ этого новаго Коріолана можетъ при случаѣ содѣйствовать къ осуществленію намѣреній Габріэля.
   Не одинъ Франсуа-Лотарингскій былъ недоволенъ правительствомъ.
   Однажды Габріэль встрѣтилъ въ окрестностяхъ Пре-о-Клера барона Ла-Реноди, котораго онъ не видалъ со времени утренней конференціи въ Улицѣ-Св.-Якова.
   Вмѣсто того, чтобъ скрыться отъ него, какъ онъ это обыкновенно дѣлалъ при встрѣчѣ съ знакомыми, Габріэль подошелъ къ нему.
   Эти люди были созданы другъ для друга; много добрыхъ свойствъ было въ нихъ общихъ: оба -- существа энергическія, доблестныя; ихъ призваніемъ была неутомимая дѣятельность, ихъ страстью -- любовь къ правосудію.
   Послѣ первыхъ привѣтствій:
   -- А что, сказалъ рѣшительнымъ тономъ Ла-Реноди:-- я видѣлъ Амброаза Паре. Вѣдь ты изъ нашихъ, не такъ ли?
   -- По сердцу да, но на дѣлѣ нѣтъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- А когда же, наконецъ, ты пристанешь къ намъ совершенно и открыто? сказалъ Ла-Реноди.
   -- Я не буду теперь говорить съ тобою языкомъ эгоистическимъ, который, можетъ-быть, былъ причиною твоего негодованія, возразилъ Габріэль. Я, напротивъ, скажу тебѣ, что я захочу быть вашимъ, когда вы будете нуждаться во мнѣ, и когда вы мнѣ болѣе нужны не будете.
   -- Это великодушно! воскликнулъ Ла-Реподи.-- Благородный человѣкъ тебѣ удивляется: по человѣкъ, принадлежащій къ партіи, не можетъ подражать тебѣ. Если ты ждешь той минуты, когда понадобятся намъ всѣ наши друзья, то знай же, что эта минута настала.
   -- Что же случилось? спросилъ Габріэль.
   -- Есть тайный замыселъ противъ свободы исповѣданій, сказалъ Ла-Реноди.-- Хотятъ разомъ избавиться отъ всѣхъ протестантовъ.
   -- А на чемъ основываешь ты эти слухи?
   -- Да это очень-ясно, возразилъ баронъ.-- Антуанъ Минаръ, президентъ парламента, громко сказалъ на совѣтѣ въ Сен-Жерменѣ: "что надо нанести сильный ударъ, если не хотятъ увидѣть здѣсь скоро республику въ родѣ швейцарскихъ "кантоновъ"?
   -- Какъ! онъ произнесъ слово республика? вскричалъ удивленный Габріэль.-- Но, безъ сомнѣнія, онъ хотѣлъ усилить мѣры къ спасенію, и преувеличилъ опасность?
   -- Немногимъ, отвѣчалъ Ла-Реноди, понизивъ голосъ.-- Немногимъ, по правдѣ сказать, онъ ее преувеличилъ. Мы тоже нѣсколько перемѣнились со времени нашего собранія въ комнатѣ Кальвина. Теоріи Амброаза Паре не показались бы намъ теперь такими смѣлыми; впрочемъ, ты видишь, насъ доводятъ до крайности.
   -- Если такъ, живо отвѣчалъ Габріэль: -- я буду вашимъ, можетъ-быть, гораздо-скорѣе, чѣмъ думалъ.
   -- И слава Богу! вскричалъ Ла-Реноди.
   -- На которую же сторону должно мнѣ обратить глаза? спросилъ Габріэль.
   -- На парламентъ, гдѣ завязался споръ по поводу этого вопроса, сказалъ баронъ.-- Евангелическая партія насчитываетъ тамъ немного голосовъ въ свою пользу: Анна Дюбургъ, Анри Дюфоръ, Никола Дюваль, Эсташъ Де-ла-Портъ и еще человѣкъ двадцать... Но сильны эти голоса и страшна партія! Верховнымъ совѣтомъ домогаются гопенія на еретиковъ; приверженцы кальвинизма отвѣчаютъ, что по смыслу копстанцскаго и базельскаго уставовъ дѣла религіозныя должны быть рѣшаемы на генеральномъ соборѣ. Они имѣютъ на своей сторонѣ законъ; поэтому прійдется употребить противъ нихъ насиліе. Но мы бодрствуемъ, бодрствуй же и ты съ нами.
   -- Довольно, сказалъ Габріэль.
   -- Оставайся въ Парижѣ въ своемъ домѣ, чтобъ можно было извѣстить тебя въ случаѣ нужды, продолжалъ Ла-Реноди.
   -- Это для меня будетъ дорого стоить, но я останусь, сказалъ Габріэль: -- съ тѣмъ только, чтобъ вы не долго заставили меня томиться. Вы уже много говорили и писали, теперь пора исполнять и дѣйствовать.
   -- Это и мое мнѣніе, сказалъ Ла-Реноди.-- Будь наготовѣ и успокойся.
   Они разстались. Габріэль задумчиво удалился.
   Въ порывѣ гнѣва, совѣсть его не совращалась ли съ пути? Не дѣлался ли онъ однимъ изъ виновниковъ междоусобной войны?
   Но обстоятельства не благопріятствовали его планамъ, и потому онъ принужденъ былъ примѣняться къ обстоятельствамъ.
   Въ тотъ же день, Габріэль вернулся въ свой домъ въ Улицѣ-Жарденъ-Сенъ-Поль. Здѣсь нашелъ онъ только свою вѣрную Алоизу. Мартэна-Герра не было. Андре остался у г-жи де-Кастро. Жанъ и Бабета Пекуа возвратились въ Кале, съ намѣреніемъ отправиться въ Сен-Кентенъ, врата котораго шато-камбрэскій трактатъ открылъ ткачамъ-патріотамъ.
   Возвращеніе хозяина въ свой опустѣлый домъ на этотъ разъ было еще печальнѣе обыкновеннаго. Но кормилица не любила ли его одна за всѣхъ? Невозможно представить себѣ радость доброй женщины, когда Габріэль сказалъ ей, что пришелъ сюда на нѣсколько дней. Онъ будетъ жить самымъ скрытнымъ образомъ, въ совершенномъ уединеніи; будетъ постоянно дома, выходить очень-рѣдко; Алоиза будетъ его видѣть, будетъ ходить за нимъ. Давно уже не была она такъ счастлива.
   Габріэль завидовалъ съ печальной улыбкой этому счастію души любящей. Онъ не могъ раздѣлять его. Отнынѣ жизнь его была для него ужасною загадкою, разрѣшенія которой страшился онъ и въ то же время нетерпѣливо ожидалъ.
   Въ такомъ-то состояніи безпокойства и ожиданія прожилъ онъ болѣе мѣсяца.
   По обѣщанію, данному кормилицѣ, онъ не покидалъ дома; только иногда вечеромъ ходилъ побродить вокругъ замка, и возвращаясь запирался на долгое время въ темный подземный склепъ, куда однажды ночью неизвѣстные носильщики принесли тайно трупъ его отца.
   Габріэль находилъ мрачное удовольствіе напоминать себѣ такимъ-образомъ день обиды, и поддерживать въ себѣ мужество и злобу.
   При видѣ мрачныхъ стѣнъ замка, и еще болѣе при видѣ мраморной гробницы, гдѣ успокоился благородный страдалецъ, ему представлялось во всемъ ужасѣ то страшное утро, когда онъ закрылъ глаза убитому отцу.
   Тогда руки его судорожно сжимались, волосы становились дыбомъ, грудь подымалась и страшное воспоминаніе обновляло его ненависть.
   Въ эти минуты, Габріэль жалѣлъ, зачѣмъ откладывалъ свою месть до удобнаго случая: ждать становилось ему невыносимо.
   Онъ остается въ бездѣйствіи, а убійцы торжествуютъ и веселятся! Коннетабль богатѣетъ на-счётъ нищаго народа! Діана де-Пуатье беззавѣтно тѣшится съ своими любовниками... Но это не можетъ такъ продолжаться!
   Увлекаемый непреодолимымъ движеніемъ, онъ хватался за шпагу и порывался идти...
   Но тогда приходило ему на память письмо Діаны де-Кастро, письмо, написанное изъ Кале, гдѣ она убѣждала его не карать самопроизвольно, не наносить удара виновнымъ, если только онъ не будетъ въ этомъ случаѣ орудіемъ чужой воли.
   Габріэль перечитывалъ это трогательное письмо и опускалъ шпагу.
   И онъ опять рѣшался -- ждать...
   Габріэль въ-самомъ-дѣлѣ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которые способны дѣйствовать, но не направлять дѣйствія. Его энергія была удивительная, когда при немъ была цѣлая армія, или партія, или даже одинъ необыкновенный человѣкъ.
   Но онъ ни по происхожденію, ни по натурѣ не былъ способенъ безъ всякаго посторонняго участія совершить необыкновенный подвигъ, будь то даже подвигъ благости, и тѣмъ болѣе злодѣяніе. Ему не доставало на то силы.
   Подъ вліяніемъ Колиньи и герцога де-Гиза онъ совершалъ удивительные подвиги. Но теперь, какъ онъ намекалъ объ этомъ Мартэну-Герру, его роль очень перемѣнилась: ему приходилось не сражаться съ непріятелемъ, а строить новые ковы. И на этотъ разъ никто не возьмется помочь ему въ страшномъ дѣлѣ!
   Но онъ еще надѣялся на тѣхъ самыхъ людей, въ силѣ которыхъ убѣдился на опытѣ, на Колиньи -- протестанта, и на герцога Гиза -- честолюбца.
   По утру 13 іюня, Габріэль получилъ почти въ одно время два письма.
   Первое было принесено около пяти часовъ пополудни таинственнымъ человѣкомъ, который хотѣлъ непремѣнно вручить письмо ему прямо въ руки, и отдалъ его не прежде, какъ сличивъ черты габріэлева лица съ точнымъ описаніемъ примѣтъ, которое имѣлъ при себѣ.
   Вотъ что заключало въ себѣ это письмо:

"Другъ и братъ.

   "Насталъ часъ; гонители сняли съ себя личину. Благословимъ Бога! Мученичество ведетъ къ побѣдѣ.
   "Сегодня же вечеромъ, въ девять часовъ, ступай на площадь Моберъ, отъищи дверь темносиняго цвѣта, подъ 11.
   "Ударь три раза въ дверь съ ровными перемежками, тогда человѣкъ тебѣ отворитъ и скажетъ: не входи, тутъ темно. Отвѣчай на это: свѣтъ со мной. Человѣкъ поведетъ тебя по лѣстницѣ: до семьнадцати ступеней ты подымешься въ потьмахъ. Тутъ другой человѣкъ подойдетъ къ тебѣ съ вопросомъ: что вамъ нужно? отвѣчай: то, что справедливо. Потомъ введутъ тебя въ пустую комнату, въ которой нѣкто скажетъ тебѣ на ухо пароль: Женева, отвѣчай ему лозунгомъ: Слава; послѣ чего ты очутишься съ тѣми, которымъ ты теперь нуженъ.
   "Прощай, братъ и другъ -- до вечера. Сожги эту записку. Скромность и мужество!

"Л. P."

   Габріэль велѣлъ подать лампу, сжегъ письмо въ глазахъ посланнаго и отпустилъ его съ отвѣтомъ:
   -- Я пріиду.
   Человѣкъ поклонился и вышелъ.
   -- Ладно! сказалъ про себя Габріэль:-- наконецъ-то реформаторы потеряли терпѣніе!
   Около восьми часовъ, когда онъ все еще размышлялъ о приглашеніи Ла-Реноди, Алоиза ввела къ не му пажа, украшеннаго гербомъ герцога лотарингскаго.
   Пажъ принесъ письмо слѣдующаго содержанія:

"Любезный товарищъ.

   "Вотъ уже шесть недѣль, какъ я воротился въ Парижъ изъ той арміи, гдѣ мнѣ болѣе нечего дѣлать.
   "Меня увѣряютъ, что съ нѣкотораго времени и вы также должны быть дома. Отъ-чего я до-сихъ-поръ васъ не вижу? Не-уже-ли и вы забыли меня въ эту пору неблагодарности и забвенія? Нѣтъ, я васъ знаю! это невозможно!
   "Приходите же: я буду ждать васъ, если угодно, даже завтра утромъ въ десять часовъ, у себя на квартирѣ въ Турнели.
   "Приходите: по-крайней-мѣрѣ, утѣшимъ себя взаимно въ томъ, что сдѣлали они изъ нашихъ успѣховъ.
   "Вашъ усердный другъ

"Франсуа-Лотарингскій."

   -- Прійду, сказалъ Габріэль пажу.
   И когда юноша ушелъ, онъ подумалъ:
   -- Вотъ и честолюбецъ пробуждается!
   Обольщенный двойною надеждой, Габріэль чрезъ четверть часа отправился на площадь Моберъ.
   

IV.
Сборище протестантовъ.

   Домъ подъ 11, на площади Моберъ, который Ла-Реноди, въ письмѣ своемъ, назначалъ Габріэлю мѣстомъ свиданія, принадлежалъ адвокату Труильяру. Объ этомъ домѣ ходила въ народѣ темная молва, какъ о мѣстѣ сборища еретиковъ. Отдаленное пѣніе псалмовъ, слышанное иногда вечеромъ сосѣдями, подтверждало это опасное мнѣніе. Но то была только молва, и тогдашней полиціи еще не приходило въ голову убѣдиться въ истинѣ.
   Габріэль безъ труда отъискалъ дверь темносиняго цвѣта и, слѣдуя наставленіямъ письма, сдѣлалъ три мѣрные удара.
   Дверь отворилась какъ-будто сама собой; но чья-то рука въ потьмахъ коснулась руки Габріэля и чей-то голосъ проговорилъ:
   -- Не входите, здѣсь темно.
   -- Мой свѣтъ со мной, отвѣчалъ Габріэль, помня наставленія.
   -- Ну, войдите, сказалъ голосъ: -- слѣдуйте за рукой, которая поведетъ васъ.
   Габріэль повиновался; но чрезъ нѣсколько шаговъ невидимая рука оставила его руку и голосъ произнесъ:
   -- Теперь ступайте.
   Габріэль ощупалъ ногой первую ступень лѣстницы. Поднялся на семнадцатую и остановился.
   -- Что вамъ нужно? спросилъ другой голосъ.
   -- То, что справедливо, отвѣчалъ онъ.
   Дверь тутъ же отворилась и Габріэль вошелъ въ слабо-освѣщенную комнату.
   Въ ней былъ только одинъ человѣкъ, который подошелъ къ Габріэлю и тихо сказалъ ему:
   -- Женева!
   -- Слава! отвѣчалъ графъ Монгомери.
   Незнакомецъ ударилъ по металлической доскѣ, и Ла-Реноди явился чрезъ потаенную дверь.
   Онъ подошелъ къ Габріэлю и пожалъ ему руку.
   -- Знаешь ли ты, что произошло сегодня въ парламентѣ? спросилъ онъ.
   -- Я не выходилъ изъ дома, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Здѣсь ты все узнаеши, примолвилъ Ла-Реноди.-- Ты еще не соединился съ вами; нужды нѣтъ, мы сами соединимся съ тобою. Ты узнаешь наши намѣренія, измѣришь наши силы; ничто въ нашихъ дѣйствіяхъ не будетъ для тебя тайною. Но ты по-прежнему будешь свободенъ: отъ тебя будетъ зависѣть дѣйствовать ли отдѣльно, или вмѣстѣ съ нами. Ты сказалъ мнѣ, что ты нашъ по сердцу -- этого довольно; я даже не требую отъ тебя честнаго слова хранить въ тайнѣ то, что ты здѣсь увидишь и услышишь. Съ тобой ненужна эта предосторожность.
   -- Благодарю за довѣренность! съ чувствомъ сказалъ Габріэль.-- Я не заставлю васъ раскаиваться въ ней.
   -- Пойдемъ со мной, продолжалъ Ла-Реноди:-- и не отходи отъ меня; я назову тебѣ тѣхъ изъ нашихъ братій, которыхъ ты не знаешь! Объ остальномъ суди самъ. Пойдемъ же.
   Онъ взялъ Габріэля за руку, подавилъ незамѣтную пружину потаенной двери, и они очутились въ большой продолговатой залѣ, въ которой было около двухъ-сотъ человѣкъ.
   Нѣсколько свѣчей, разставленныхъ тамъ-и-сямъ, едва вполовину освѣщали движущіяся группы. Но -- ни мебели, ни обоевъ, ни скамеекъ; одна только каѳедра изъ грубаго дерева для проповѣдника или оратора: вотъ и все.
   Присутствіе десятковъ двухъ женщинъ объясняло (но никакъ не оправдывало) клевету, которую порождали между католиками эти ночныя таинственныя собранія реформаторовъ.
   Никто не замѣтилъ, какъ вошли Габріэль и его спутникъ. Глаза и мысли всѣхъ обращены были на стоявшаго въ эту минуту на каѳедрѣ реформатора съ печальнымъ лицомъ и важною рѣчью.
   Ла-Реноди сказалъ Габріэлю его имя.
   -- Это парламентскій совѣтникъ Никола Дюваль, шепнулъ онъ ему.-- Онъ сейчасъ началъ говорить о томъ, что произошло сегодня у августинцевъ. Слушай:
   Габріэль сталъ слушать.
   "-- Наша дворцовая обыкновенная зала, говорилъ ораторъ -- была полна разными приготовленіями по случаю празднованія бракосочетанія принцессы Елизаветы; мы въ первый разъ временно засѣдали у августинцевъ и, не знаю почему, видъ этой странной залы внушилъ намъ темное предчувствіе какихъ-то тоже странныхъ явленій.
   "Впрочемъ, президентъ Жиль Леметръ открылъ собраніе обыкновеннымъ порядкомъ, и ничто, казалось, не могло внушить намъ опасеній.
   "Снова принялись за вопросъ, о которомъ разсуждали въ прошедшую среду. Онъ относился до религіозныхъ мнѣній. Антуанъ Фюме, Поль де-Фуа и Эсташъ Де-ла-Портъ одинъ за другимъ говорили въ защиту вѣротерпимости, и ихъ сильныя, твердыя рѣчи, казалось, произвели живое впечатлѣніе на многихъ слушателей.
   "Эсташъ Де-ла-Портъ только-что успѣлъ занять свое мѣсто среди рукоплесканій, а Генрихъ Дюфоръ начиналъ рѣчь при неумолкавшихъ еще крикахъ одобренія, какъ вдругъ главная дверь отворилась и парламентскій швейцаръ громко провозгласилъ:-- Король!
   "Президентъ, казалось, нисколько не изумился и торопливо сошелъ съ каѳедры, встрѣтить короля. Всѣ присутствующіе поднялись въ безпорядкѣ, одни совершенно изумленные, другіе безмолвные и какъ-будто заранѣе ожидавшіе того, что случилось.
   "Король вошелъ въ сопровожденіи кардинала лотарингскаго и коннетабля.
   "-- Я пришелъ не помѣшать вашимъ занятіямъ, господа члены парламента, сказалъ онъ:-- я пришелъ помогать вамъ.
   "И, сказавъ нѣсколько незначительныхъ привѣтствій, король кончилъ такъ:
   "-- Миръ заключенъ съ Испаніею; но, по случаю войнъ, вредныя ереси проникли въ наше государство; ихъ надо потушить, какъ потушили мы войну. Зачѣмъ вы не подтвердили эдикта противъ лютеранъ, который я сообщилъ вамъ? Впрочемъ, повторяю, продолжайте смѣло въ моемъ присутствіи начатыя разсужденія.
   "Анри Дюфоръ, начавшій передъ тѣмъ говорить, исполнилъ волю короля; онъ защищалъ право свободы совѣсти и даже прибавилъ къ этой смѣлой защитительной рѣчи нѣсколько строгихъ и печальныхъ истинъ на-счетъ правительства.
   "Тогда всталъ Анна Дюбуръ и произнесъ упреки еще гораздо прямѣе, еще суровѣе.
   "-- Я знаю, сказалъ онъ: -- что есть преступленія, которыя должно безжалостно наказывать -- развратъ, богохульство, клятвопреступничество -- но они каждый день поощряются безпорядками и преступными страстями. Въ чемъ же обвиняютъ тѣхъ, которыхъ предаютъ въ руки палачей? Въ оскорбленіи величества? Никогда не исключали они имени короля изъ своихъ молитвъ! Никогда не замышляли они ни возмущеній, ни измѣнъ! Что я говорю! они, водимые свѣтомъ божественнаго писанія, открыли тяжкіе грѣхи и темныя дѣянія римской власти, они требовали ея исправленія и -- это ли достойное сожженія вольнодумство?
   "Хотя король все еще оставался неподвиженъ, но, казалось, слышно было, съ какимъ трудомъ удерживалъ онъ свой гнѣвъ.
   "Президентъ Жиль Леметръ униженно польстилъ этой молчаливости.
   "-- Дѣло идетъ объ еретикахъ! вскричалъ онъ съ притворнымъ негодованіемъ.-- Пускай же поступятъ съ-ними, какъ съ Альбигойцами, которыхъ Филиппъ-Августъ велѣлъ жечь по шести сотъ въ день.
   "Это наглое слово подѣйствовало сильнѣе, нежели умѣренная твердость нашихъ. Стало ясно, что равновѣсіе мнѣній наконецъ готово было нарушиться.
   "Генрихъ II понялъ это и ловкимъ ударомъ хотѣлъ все покончить.
   "-- Господинъ президентъ правъ, сказалъ онъ.-- Пора положить конецъ еретикамъ. И для начала, господинъ коннетабль, велите сейчасъ же арестовать этихъ двухъ мятежниковъ.
   "Онъ показалъ рукою на Анри Дюфора и Анна Дюбура, и быстро вышелъ, какъ-будто не въ силахъ былъ долѣе удерживать свои гнѣвъ.
   "Считаю излишнимъ говорить вамъ, друзья и братья, что г-нъ Монморанси тотчасъ исполнилъ повелѣніе короля. Дюбура и Дюфора схватили и арестовали въ полномъ собраніи парламента; мы всѣ были поражены...
   "У одного Жиля Леметра достало духа еще прибавить:
   "-- Вотъ правосудіе! Да покараетъ оно такъ всякаго, кто посягнетъ на оскорбленіе правительства!
   "-- Но, какъ-будто въ опроверженіе его, снова вошли солдаты въ святилище законовъ и арестовали Де-Фуа, Фюме и Де-ла-Порта, которые говорили передъ приходомъ короля; по рѣчи ихъ ограничивались защитою вѣротерпимости; противъ правительства они не произнесли ни малѣйшаго намека.
   "Итакъ, ясно, что не за оскорбленіе правительства, а за религіозныя мнѣнія пять неприкосновеннымъ членовъ парламента подверглись уголовному обвиненію."
   Никола Дюваль умолкъ. Ропотъ скорби и гнѣва, нѣсколько разъ прерывавшій оратора, шумно разразился по окончаніи разсказа объ этомъ бурномъ собраніи, въ которомъ намъ издали чудится иное собраніе, имѣвшее другой конецъ.
   Послѣ Дюваля, вступилъ на каѳедру пасторъ Давидъ.
   -- Братья! сказалъ онъ:-- прежде, нежели приступимъ къ совѣщанію, воспоемъ псаломъ Богу, да просвѣтитъ Онъ мысли наши духомъ истины.
   -- 40-й псаломъ! кричали многіе изъ реформатовъ.
   И всѣ запѣли 40-й псаломъ.
   Выборъ псалма не соотвѣтствовалъ цѣли -- возстановить душевное спокойствіе. Это пѣніе было скорѣй похоже на угрозу, чѣмъ на молитву.
   Но въ эту минуту негодованіе разлилось въ душахъ присутствующихъ, и всѣ глубоко трогательнымъ голосомъ пѣли слѣдующія строки, которымъ душевное волненіе пѣвцовъ придавало характеръ поэзіи:
   
   Gens insensés, où avez-vous les coeurs
             De faire guerre à Jésus-Christ?
             Pour soutenir cet Anti-Christ,
   Jusques à quand serez persécuteurs?
             Traîtres abominables!
             Le service des diables
             Vous allez soutenant;
             Et de Dieu les édits
             Par vous sont interdits
             А tout homme vivant.
   
   (Безумные! гдѣ ваши сердца? вы ведете брань съ Іисусомъ, чтобъ поддержать антихриста! Долго ли будете вы гонителями?тгнусные предатели! Вы покровительствуете бѣсовскому служенію, а законъ Бога истиннаго запрещаете всѣмъ людямъ живущимъ). Послѣдняя строфа была особенно замѣчательна.
   
   N'empêchez plus la prédication
             De la parole et vive voix
             De notre Dieu, le roi des rois!
   Ou vous verrez за malédiction
             Sur vous, prompte, s'étendre;
             Qui vous fera descendre
             Aux enfers ténébreux,
             Où vous serez punis
             Des maux qu'avez commis
             Par tourments douloureux.
   
   (Не препятствуйте изустно и громогласно исповѣдывать нашего Бога, Царя-Царей! Или -- внезапно падетъ на васъ Его проклятіе, которое низринетъ васъ въ темный адъ, гдѣ страшныя муки будутъ вамъ казнью за совершенное вами зло).
   Это пѣніе, казалось, успокоило сердца: тишина возстановилась и стало можно начать совѣщаніе.
   Ла-Реноди первый началъ излагать сущность дѣла.
   -- Братья, сказалъ онъ, оставаясь на своемъ мѣстѣ: -- передъ нами событіе неслыханное, которое убиваетъ всякую мысль о правѣ и правосудіи; мы должны теперь рѣшить, какъ вести себя реформатской партіи. Терпѣть ли намъ еще, или уже дѣйствовать? И въ такомъ случаѣ -- какъ мы поступимъ? Вотъ вопросы, которые каждый изъ насъ долженъ здѣсь разсмотрѣть и рѣшить по совѣсти. Вы видите, что наши гонители имѣютъ въ виду не что иное, какъ всеобщее убійство; они хотятъ всѣхъ насъ вычеркнуть изъ списка живыхъ существъ, какъ вычеркиваютъ дурно-написанное слово изъ книги. Будемъ ли мы спокойно ждать смертельнаго удара, или, видя нарушеніе закона и справедливости, почтемъ себя въ правѣ поддержать ихъ, оказать самимъ-себѣ справедливость и... на время замѣнить законъ силою?... Отвѣчайте, друзья и братья.
   Ла-Реноди остановился, какъ-бы давая время страшному предложенію проникнуть въ умы слушателей; потомъ онъ продолжалъ, желая скорѣе объяснить дѣло и -- заключить:
   -- Двѣ партіи -- къ-несчастію, всѣ мы это хорошо знаемъ -- раздѣляютъ тѣхъ, которыхъ дѣло реформы и истины должно бы было соединить: между нами есть партія дворянъ и партія женевская; но въ минуту опасности, передъ лицомъ общаго непріятеля, намъ нужно слиться въ одно, такъ, чтобъ у насъ было одно сердце, одна воля. Члены обѣихъ партій здѣсь; тѣхъ и другихъ просятъ высказать мнѣнія, указать средства. И то мнѣніе, которое совѣтъ найдетъ лучшимъ, должно быть принято всѣми, какой бы партіи оно ни принадлежало. Теперь, говорите, друзья и братья, говорите съ полной свободой и увѣренностію.
   Рѣчь Ла-Реноди произвела довольно-продолжительное колебаніе между слушателями.
   Въ самомъ дѣлѣ, у нихъ не доставало свободы и довѣренности.
   Не смотря на одушевлявшее всѣхъ негодованіе, реформаторы неосмѣливались вдругъ откровенно и ясно высказать свои мысли объ энергическомъ возстаніи. Вмѣстѣ, они были и рѣшительны и преданы общему дѣлу; но каждый порознь при первомъ движеніи старался отклонить отъ себя отвѣтственность. Всѣ желали слѣдовать за движеніемъ, но никто не хотѣлъ самъ начать.
   Кромѣ того, какъ замѣтилъ Ла-Реноди, они не довѣряли другъ другу; одна сторона не знала, куда поведетъ ее другая; виды обѣихъ были такъ различны, что нельзя имъ было оставаться равнодушными при выборѣ пути и руководителя.
   Въ-самомъ-дѣлѣ: сторона женевцевъ втайнѣ желала республики, а сторона дворянства -- только измѣненія королевской власти.
   Избирательныя формы кальвинизма, начало равенства, вездѣ распространяемое новою церковію, вели прямо къ республиканской системѣ, съ условіями, принятыми въ швейцарскихъ кантонахъ. Но дворянство не хотѣло идти такъ далеко и, согласно съ видами Елизаветы, королевы англійской, довольствовалось низверженіемъ Генриха II и замѣненіемъ его другимъ королемъ, кальвинистомъ. Заранѣе говорили подъ рукой о принцѣ Конде.
   Изъ этого видно, какъ трудно было направить къ одному общему дѣлу два такіе противоположные элемента.
   Габріэль, послѣ рѣчи Ла-Реноди, съ сожалѣніемъ замѣтилъ, что двѣ партіи, почти непріязненныя, озирали другъ друга недовѣрчивымъ взглядомъ и не думали выводить заключенія изъ силлогизма, такъ смѣло высказаннаго.
   Двѣ или три минуты длился смутный ропотъ, тяжелая нерѣшительность; Ла-Реноди спрашивалъ самого-себя, ужь не уничтожилъ ли онъ своей рѣзкой откровенностію дѣйствія рѣчи Дюваля. Но, попавъ разъ на эту дорогу, онъ готовъ былъ отважиться на все, только бы спасти все, и, обратясь къ стоявшему въ ближней толпѣ маленькому человѣку, худощавому, щедушному, съ густыми бровями и жёлчнымъ лицомъ, Ла-Реноди сказалъ:
   -- Что же, Линьеръ? не скажете ли чего-нибудь нашимъ братьямъ? не скажете ли имъ, что у васъ на сердцѣ!
   -- Пожалуй, отвѣчалъ маленькій человѣкъ, томный взглядъ котораго вдругъ воспламенился.-- Но я буду говорить, ничего не скрывая, ничего не измѣняя.
   -- Говорите, вѣдь вы среди друзей, возразилъ Ла-Реноди, и пока Линьеръ всходилъ на каѳедру, онъ сказалъ на ухо Габріэлю:
   -- Я употребляю опасное средство. Линьеръ фанатикъ, простодушный или хитрый -- не знаю. Онъ пускается въ крайности и скорѣе возбуждаетъ отвращеніе, нежели симпатію! Но все равно! Во что бы то ни стало, надо рѣшить, что намъ дѣлать, не правда ли?
   -- Да; нужно вырвать истину изъ этихъ закрытыхъ сердецъ, сказалъ Габріэль.
   -- Будь спокоенъ, возразилъ Ла-Реноди.-- Линьеръ и его женевское ученье не дадутъ ей дремать!
   Ораторъ въ-самомъ-дѣлѣ сдѣлалъ совершенно-неожиданный приступъ.
   -- Законъ самъ осуждаетъ себя, сказалъ онъ.-- Какая надежда послѣ этого остается намъ? Надежда на силу и больше ни на что! Вы спрашиваете, что намъ дѣлать? Если я на этотъ вопросъ не дамъ вамъ отвѣта, то вотъ эта вещица будетъ отвѣчать за меня.
   Онъ поднялъ руку и показалъ серебряную медаль.
   -- Эта медаль, продолжалъ онъ:-- будетъ говорить краснорѣчивѣе меня. Тѣмъ, которые издали не могутъ разглядѣть ее, я разскажу, Что на ней представлено: она изображаетъ огненный мечъ, посѣкающій лилію; стебель лиліи клонится, падаетъ.
   Линьеръ, какъ-бы боясь, что его не поймутъ, примолвилъ:
   -- Обыкновенныя медали служатъ для воспоминанія о минувшихъ дѣлахъ: эта да будетъ пророчествомъ будущихъ! Больше я ничего не скажу.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, Линьеръ сказалъ довольно! Онъ сошелъ съ каѳедры среди рукоплесканія немногихъ и ропота большинства.
   Но общее расположеніе собранія было какое то нѣмое оцѣпенѣніе.
   -- Нѣтъ! шепнулъ Ла-Реноди Габріэлю: -- нѣтъ, не эта струна издастъ звукъ между дами. Надо затронуть другую.
   -- Господинъ баронъ де-Кастельно, проговорилъ онъ громко, обращаясь къ молодому, хорошо-одѣтому и задумчивому человѣку, стоявшему прислонясь къ стѣнѣ, шагахъ въ десяти отъ него: -- баронъ де-Кастельно, не имѣете ли вы въ свою очередь сказать что-нибудь?
   -- Мнѣ бы, можетъ-быть, нечего было говорить, еслибъ не пришлось отвѣчать, сказалъ молодой человѣкъ.
   -- Мы слушаемъ, сказалъ Ла-Реноди.
   -- Этотъ, прибавилъ онъ на ухо Габріэлю: -- принадлежитъ къ партіи дворянъ, и вы, вѣроятно, его видѣли въ Луврѣ, въ тотъ день, когда пріѣзжали съ извѣстіемъ о взятіи Кале. Кастельно чистосердеченъ, честенъ и храбръ. Онъ водрузитъ такъ же смѣло свое знамя, какъ Линьеръ, и мы посмотримъ, будетъ ли онъ лучше принятъ.
   Кастельно остановился на одной изъ ступенекъ каѳедры и оттуда сталъ говорить.
   -- Я начну, сказалъ онъ:-- такъ же, какъ предъидущіе ораторы. Насъ поразили неправдой и мы будемъ защищаться неправдой. Будемъ вести войну въ открытомъ полѣ подъ броней, какъ вели въ парламентѣ подъ красными плащами!.. Но въ остальномъ я не согласенъ съ г. Линьеромъ. У меня также есть медаль и я вамъ покажу ее. Вотъ она. Издали кажется она вамъ похожею на экю, что у насъ въ кошелькахъ. Это правда; на ней также есть изображеніе короля. Только вмѣсто: Henricus II rex Galliae -- написано: Ludovicus XIII rex Galliae {Обѣ эти странныя и любопытныя медали хранятся въ королевскомъ кабинете.}. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать.
   Баронъ де-Кастельно гордо сошелъ съ своего мѣста. Намекъ на принца Лудовика Конде былъ сказанъ во-время. Тѣ, которые рукоплескали Линьеру, стали роптать, а которые роптали, теперь изъявляли громкое одобреніе. Но масса все еще оставалась неподвижною и нѣмою.
   -- Чего жь они хотятъ? тихо спросилъ Габріэль у Ла-Реноди.
   -- Я боюсь, что они ничего не хотятъ, отвѣчалъ баронъ.
   Въ эту минуту, адвокатъ Дез-Авенель просилъ позволенія говорить.
   -- Это, кажется, ихъ органъ, шепнулъ Ла-Реноди.-- Дез-Авенель мой хозяинъ, когда я бываю въ Парижѣ; онъ честенъ и уменъ, но слишкомъ благоразуменъ, даже слишкомъ-робокъ. Его мнѣніе будетъ для нихъ закономъ.
   Дез-Авенель съ самаго начала оправдалъ предсказаніе Ла-Реноди.
   -- Мы сейчасъ слышали, сказалъ онъ:-- смѣлыя и даже слишкомъ-отважныя рѣчи. Но настала ли пора произносить ихъ. Не слишкомъ ли мы поторопились? Намъ указываютъ цѣль, но не говорятъ о средствахъ. Средство можетъ быть только одно -- преступленіе. Больше нежели у кого-либо, ноетъ у меня душа отъ притѣсненій, которыя заставляютъ насъ переносить. Но когда намъ предстоитъ побѣдить столько предразсудковъ, должны ли мы осквернить дѣло реформаціи гнуснымъ преступленіемъ? Да, преступленіемъ, потому-что инымъ путемъ нельзя достигнуть цѣли, которую осмѣлились намъ предложить.
   Рукоплесканія почти всеобщія прервали рѣчь Дез-Авенеля.
   -- Не правду ли я сказалъ? ворчалъ Ла-Реноди.-- Этотъ адвокатъ ихъ истинный представитель!
   -- Эхъ! шепнулъ Ла-Реноди Габріэлю: -- теперь я жалѣю, что пригласилъ тебя. Ты составишь себѣ о насъ жалкое мнѣніе.
   Но задумчивый Габріэль говорилъ про себя:
   -- Нѣтъ, я не могу упрекать ихъ въ слабости, потому-что эта слабость похожа на мою. Какъ я втайнѣ разсчитывалъ на нихъ, такъ, кажется, и они разсчитываютъ на меня.
   -- Что же вы намѣрены дѣлать? закричалъ Ла-Реноди своему торжествующему хозяину.
   -- Оставаться въ тѣни и ожидать! отвѣчалъ рѣшительно адвокатъ.-- Анна Дюбуръ, Анри Дюфоръ и трое изъ нашихъ парламентскихъ друзей схвачены; но кто сказалъ намъ, что осмѣлятся ихъ судить и осуждать? Мое мнѣніе то, что насиліе съ нашей стороны можетъ вызвать насиліе со стороны власти. Почему знать, что наша скромность не послужитъ дѣйствительно къ спасенію жертвъ! Будемъ оставаться въ спокойномъ сознаніи собственныхъ силъ и правоты своего дѣла. Пусть будетъ неправда на сторонѣ нашихъ гонителей. Подождемъ.
   Дез-Авенель замолчалъ, рукоплесканія раздались снова.
   Гордый адвокатъ хотѣлъ довершить свою побѣду.
   -- Пусть подымутъ руки, сказалъ онъ:-- всѣ согласные съ моимъ мнѣніемъ.
   Почти всѣ руки поднялись, въ доказательство, что голосъ Дез-Авенеля былъ -- голосъ всего собранія.
   -- Итакъ, сказалъ онъ:-- рѣшеніе принято...
   -- Чтобъ совсѣмъ ничего не рѣшить, перебилъ де-Кастельно.
   -- Чтобъ отложить до болѣе-благопріятной минуты крайнее средство, возразилъ Дез-Авенель, бросивъ грозный взглядъ на противника.
   Проповѣдникъ Давидъ предложилъ еще пропѣть псаломъ, и испросить у Бога освобожденіе бѣдныхъ узниковъ.
   -- Уйдемъ отсюда, сказалъ Ла-Реноди Габріэлю.-- Все это бѣситъ меня.
   Они вышли на улицу молча, погрузившись каждый въ свои мысли.
   На мосту Notre-Dame они разошлись; Ла-Реноди поворотилъ въ Сен-Жерменское-Предмѣстье, а Габріэль къ арсеналу.
   -- Прощайте же, господинъ д'Эксме, говорилъ Ла-Реноди.-- Мнѣ жаль, что я заставилъ васъ потерять время. Но повѣрьте, это еще не послѣднее наше рѣшеніе. Колиньи и нашихъ лучшихъ головъ сегодня не доставало.
   -- Я не потерялъ времени, сказалъ Габріэль:-- и, можетъ-быть, вы скоро въ этомъ убѣдитесь.
   -- Тѣмъ лучше, тѣмъ лучше! возразилъ Ла-Реноди.-- Впрочемъ, сомнѣваюсь...
   -- Не сомнѣвайтесь; мнѣ нужно было знать, дѣйствительно ли протестанты начали терять терпѣнье. И для меня важнѣе, нежели вы думаете, убѣдиться, что они еще терпятъ...
   

V.
Еще попытка.

   Отъ недовольства реформаторовъ немногаго могъ ожидать Габріэль для своей цѣли; оставалась еще одна надежда -- на честолюбіе герцога Гиза.
   И вотъ, на другой день, ровно въ десять часовъ, явился онъ въ Турнельскій-Дворецъ, гдѣ Францискъ Лотарингскій назначилъ ему свиданіе.
   Графа Монгомери ждали. Какъ только онъ пришелъ, его тотчасъ ввели къ тому, кто, благодаря его отвагѣ, слылъ теперь покорителемъ Кале.
   Балафре поспѣшилъ на встрѣчу Габріэлю и ласково пожалъ ему руку.
   -- Наконецъ-то, забывчивый другъ! сказалъ онъ.-- Я долженъ былъ искать васъ, преслѣдовать; а безъ того -- Богъ-знаетъ, когда бы мнѣ удалось съ вами увидѣться! Что это значитъ? Отъ-чего вы давно не пришли ко мнѣ?
   -- Тяжелыя заботы, герцогъ... проговорилъ Габріэль тихимъ голосомъ.
   -- А! вотъ что! Я въ этомъ былъ увѣренъ! прервалъ герцогъ Гизъ.-- Они тоже не исполнили данныхъ вамъ обѣщаній? не правда ли? Они обманули, огорчили, оскорбили васъ? Васъ, спасителя Франціи! Я сильно подозрѣвалъ тутъ какое-нибудь вѣроломство! Мои братъ, кардиналъ лотарингскій, который присутствовалъ при вашемъ вступленіи въ Лувръ, услышавъ, что васъ называютъ графомъ Монгомери, отгадалъ своею кардинальскою тонкостію, что вы или будете обмануты, или сдѣлаетесь жертвою этихъ людей. Зачѣмъ вы не обратились къ нему, Габріэль? Онъ помогъ бы вамъ безъ меня.
   -- Благодарю васъ, герцогъ, медленно произнесъ Габріэль:-- но, увѣряю васъ, вы ошибаетесь. Всѣ условія со мною были соблюдены въ точности.
   -- О, другъ мой! вы говорите такимъ тономъ...
   -- Я говорю, ваша свѣтлость, какъ чувствую, и готовъ повторить, что ни на что не жалуюсь, что обѣщанія, на которыя я разсчитывалъ, всѣ выполнены... въ точности. Не будемъ же болѣе говорить обо мнѣ, умоляю васъ! Вы знаете, что этотъ предметъ разговора всегда мнѣ былъ непріятенъ; а сегодня онъ для меня тяжелѣй, чѣмъ когда-нибудь... Еще разъ, герцогъ, прошу у васъ какъ милости -- не настаивать въ вашихъ благосклонныхъ вопросахъ.
   Герцога Гиза поразилъ грустный тонъ, которымъ говорилъ Габріэль.
   -- Довольно, другъ мой, я не буду больше разспрашивать васъ о вашихъ дѣлахъ, чтобъ невольно не растревожить какой-нибудь еще не закрывшейся раны.
   -- Благодарю, герцогъ, сказалъ Габріэль съ чувствомъ.
   -- Помните только, примолвилъ Балафре:-- что вездѣ и во всякое время, для чего бы то ни было, мое вліяніе, достояніе и жизнь -- къ вашимъ услугамъ; когда я буду вамъ нуженъ, протяните только руку, и встрѣтите мою.
   -- Благодарю, ваша свѣтлость, благодарю еще разъ! повторилъ Габріэль.
   -- Рѣшено! сказалъ герцогъ Гизъ.-- О чемъ же намъ теперь говорить?
   -- О васъ, герцогъ, отвѣчалъ Габріэль:-- о вашей славѣ, о вашихъ планахъ,-- вотъ что меня занимаетъ! Этотъ магнитъ заставляетъ меня летѣть на первый зовъ вашъ!
   -- Моя слава? мои планы? проговорилъ Францискъ-Лотарингскій, качая головою.-- Увы! для меня это также непріятный предметъ разговора.
   -- О! что вы говорите, герцогъ, вскричалъ Габріэль.
   -- Истину, другъ мой! Признаюсь, я надѣялся, что заслужилъ нѣкоторую извѣстность; мнѣ казалось, что мое имя дѣйствительно могло быть произносимо съ уваженіемъ во Франціи, со страхомъ въ Европѣ. Блестящее прошедшее внушало мнѣ мысли о будущемъ; я мечталъ о славѣ, о великихъ дѣлахъ, и для отечества и для меня-самого. Мнѣ казалось, что я совершилъ бы ихъ!..
   -- И что жь, ваша свѣтлость? спросилъ Габріэль.
   -- Что? возразилъ герцогъ Гизъ.-- Въ-продолженіе шести недѣль, съ-тѣхъ-поръ, какъ воротился къ этому двору, я пересталъ думать о славѣ, отказался отъ всѣхъ своихъ предпріятій.
   -- Отъ-чего же, Боже мой?
   -- Но развѣ вы не знаете, на какой постыдный договоръ употребили они наши побѣды! Еслибъ мы принуждены были снять осаду Кале, еслибъ Англичане владѣли еще портами Франціи, еслибъ наше пораженіе на всѣхъ пунктахъ обличило недостаточность нашихъ силъ и невозможность продолжать неровную борьбу, то и тогда нельзя было бы рѣшиться на такой невыгодный, такой позорный миръ, какой заключили они въ Шато-Камбрези.
   -- Вы правы, ваша свѣтлость, сказалъ Габріэль:-- всѣ жалѣютъ, что мы собрали такъ мало плодовъ съ такой обильной жатвы.
   -- Ну, вотъ! возразилъ герцогъ:-- какъ же вы хотите, чтобъ я сталъ сѣять для людей, которые такъ худо умѣютъ собирать? Притомъ, не они ли принуждаютъ меня къ бездѣйствію этимъ прекраснымъ миромъ? И вотъ моей шпагѣ долго суждено оставаться въ ножнахъ! Война тухнетъ вездѣ, во что бы то ни стало; тухнутъ въ то же время и всѣ мои блестящія мечты; а это, между нами будь сказано, это одна изъ цѣлей, которыхъ они добивались.
   -- Но, герцогъ, вы и въ этомъ спокойствіи также могущественны, сказалъ Габріэль.-- Дворъ васъ уважаетъ, народъ боготворитъ, внѣшніе непріятели боятся.
   -- Да, я вѣрю, что меня любятъ Французы, боятся чужестранцы, отвѣчалъ герцогъ: -- но не говори, другъ мой, что въ Луврѣ меня уважаютъ, когда явно уничтожаютъ несомнѣнные плоды нашихъ побѣдъ, даже подкапываются подъ меня лично... Когда я возвратился сюда -- кого, ты думаешь, нашелъ я всего болѣе въ милости? нашего Монморанси, разбитаго при Сенъ-Лоранѣ, Монморанси, котораго я такъ презираю!..
   -- Вѣрно не больше, чѣмъ я! шепталъ про себя Габріэль.
   -- Чрезъ него и для него заключенъ этотъ миръ, за который мы всѣ краснѣемъ. Недовольный тѣмъ, что унижалъ мои побѣды, онъ умѣлъ еще позаботиться при заключеніи трактата и о собственныхъ выгодахъ; умѣлъ возвратить вдвое, если не втрое, свой выкупъ въ Сен-Лоранѣ. Онъ извлекаетъ выгоду даже изъ собственнаго позора!
   -- И такого-то соперника терпитъ герцогъ Гизъ! проговорилъ Габріэль съ презрительной улыбкой.
   -- Это его бѣситъ, другъ мой! по что же дѣлать? Ты видишь, что конетаблю покровительствуетъ нѣчто сильнѣе славы! Ты знаешь, что мои услуги никогда не могутъ сравняться съ услугами Діаны де-Пуатье -- да поразитъ ее громъ небесный!
   -- О! да услышитъ васъ Господь! возразилъ Габріэль.
   -- И къ довершенію оскорбленія, продолжалъ герцогъ Гизъ:-- знаешь ли, другъ мой -- кромѣ ужаснаго шато-камбрсскаго договора -- знаешь ли, какую награду получилъ я здѣсь, воротясь изъ арміи? Увольненіе отъ званія главнокомандующаго. Говорятъ, что это достоинство безполезно во время мира. И, не предупредивъ меня, не поблагодаривъ, отняли у меня это титло, какъ выкидываютъ совершенно ни къ чему негодную мебель.
   -- Возможно ли? и не оказали вамъ никакой почести? спросилъ Габріэль, желая раздуть огонь въ этой оскорбленной душѣ.
   -- Зачѣмъ излишнее уваженіе къ лишнему слугѣ!-- сказалъ герцогъ Гизъ, стиснувъ зубы.-- Вотъ, что касается до господина Монморанси, это дѣло другое. Онъ былъ и останется конетаблемъ! У него не отнимаютъ этого званія, которое онъ такъ хорошо заслужилъ сорокалѣтними промахами! Да! Но клянусь лотарингскимъ крестомъ, если снова подуетъ вѣтеръ войны, если еще разъ пріидутъ просить меня, заклинать, называть спасителемъ отечества!.. я пошлю ихъ къ конетаблю. Пусть онъ спасаетъ ихъ, если можетъ! То его долгъ, обязанность его званія. А что касается до меня -- они осуждаютъ меня на бездѣйствіе, и я покоряюсь, буду отдыхать до другаго, лучшаго времени.
   Послѣ минутнаго молчанія, Габріэль произнесъ съ важностію:
   -- Печально ваше рѣшеніе, герцогъ; мнѣ горько его слышать, потому-что я пришелъ именно за тѣмъ, чтобъ сдѣлать вамъ предложеніе...
   -- Напрасно, другъ мой! напрасно! сказалъ Балафре.-- Я рѣшился. Повторяю тебѣ, да ты и самъ знаешь: сколько надеждъ отнялъ у насъ этотъ миръ.
   -- Извините, ваша свѣтлость, возразилъ Габріэль: -- этотъ-то миръ и дѣлаетъ мое предложеніе исполнимымъ.
   -- Право? произнесъ Францискъ-Лотарнигскій:-- ну, это что-то смѣлое, въ родѣ осады Кале?...
   -- Да, ваша свѣтлость! еще смѣлѣе.
   -- Какъ такъ? возразилъ удивленный герцогъ:-- признаюсь, ты сильно подстрекаешь мое любопытство.
   -- Позволите говорить? спросилъ Габріэль.
   -- Конечно, даже прошу.
   -- Мы совершенно одни здѣсь?
   -- Совершенно; ни одна живая душа не можетъ насъ подслушать.
   -- Такъ вотъ что я хотѣлъ сказать вамъ, герцогъ, проговорилъ Габріэль рѣшительно.-- Ненавистники ваши хотятъ обойдтись безъ васъ,-- оставьте же и вы ихъ. Они отняли у васъ титулъ главнокомандующаго -- вы пріймите его снова!
   -- Какъ? Объяснитесь! сказалъ герцогъ.
   -- Герцогъ! Иностранныя державы васъ боятся, народъ васъ любитъ, войско предано вамъ. Скажите повелительное слово -- и всѣ будутъ вамъ послушны. Будетъ ли Генрихъ II сильнѣе въ Луврѣ, нежели вы въ вашемъ лагерѣ? Говорящій теперь съ вами почтетъ себя счастливымъ, будетъ гордиться тѣмъ, что первый назоветъ васъ: ваше величество.
   -- Ужь подлинно смѣлое предпріятіе, Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ.
   Но онъ, казалось, не разсердился. Онъ даже улыбался, притворяясь изумленнымъ.
   -- Я дѣлаю это дерзкое предложеніе великой душѣ, сказалъ Габріэль твердымъ голосомъ.-- Я дѣлаю его для блага Франціи. Ей нуженъ великій Человѣкъ... Развѣ не бѣда, не зло, что всѣ ваши планы ко благу и славѣ Франціи -- безстыдно разрушены капризами фаворитки, или завистью придворнаго? Еслибъ вы стали полнымъ повелителемъ, на чемъ остановился бы вашъ геній? Вы воскресили бы время Карла-Великаго.
   -- Ты знаешь, что домъ лотарингскій происходитъ отъ него! быстро произнесъ Балафре.
   -- Никому не прійдетъ въ голову сомнѣваться въ этомъ, кто увидитъ васъ дѣйствующимъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Будьте же для Валуа новымъ Гуго Капетомъ!
   -- Да! но если я буду конетаблемъ Бурбономъ! сказалъ герцогъ Гизъ.
   -- Вы клевещете на себя, герцогъ. Конетабль-Бурбонъ позвалъ на помощь чужеземныхъ враговъ. А вы употребите только силы своего отечества.
   -- Но эти силы, которыми я, по вашему мнѣнію, могу располагать,-- гдѣ же онѣ?
   -- Двѣ партіи готовы предаться вамъ.
   -- Какія же?.. я, въ-самомъ-дѣлѣ, говорю съ вами объ этомъ, какъ-будто это и не химера. Какія же эти двѣ партіи?
   -- Армія и реформація, герцогъ, отвѣчалъ Габріэль.-- Вы сейчасъ же можете быть полководцемъ.
   -- Похитителемъ престола, замѣтилъ Балафре.
   -- Скажите: завоевателемъ! Или, если угодно, будьте королемъ гугенотовъ.
   -- А принцъ Конде? сказалъ улыбаясь герцогъ.
   -- У него любезность и ловкость, а у васъ слава и блескъ. Вы думаете, что Кальвинъ будетъ колебаться между вами? Скажите слово -- и завтра же увидите въ своемъ распоряженіи тридцать тысячь реформатовъ.
   -- Но, Габріэль, я католическій принцъ.
   -- Религія такихъ людей, какъ ваша свѣтлость -- слава.
   -- Я поссорюсь съ Римомъ.
   -- Это будетъ поводомъ покорить его.
   -- Другъ мой, другъ мой! возразилъ герцогъ Гизъ, пристально смотря на Габріэля:-- ты слишкомъ ненавидишь враговъ своихъ.
   -- Столько же, сколько васъ люблю, отвѣчалъ молодой человѣкъ въ порывѣ откровенности.
   -- Уважаю эту искренность, Габріэль, съ важностью возразилъ Балафре:-- и, чтобъ доказать тебѣ это, буду самъ говорить откровенно.
   -- Сердце мое сохранитъ навсегда вашу тайну, сказалъ Габріэль.
   -- Слушай же! началъ Францискъ-Лотарингскій.-- Признаюсь, иногда воображеніе рисовало предо мной то, что ты мнѣ сейчасъ предлагалъ; но ты безъ сомнѣнія согласишься, другъ мой, что, идучи къ такой цѣли, надо быть увѣреннымъ, что достигнешь ее; что преждевременно пойдти къ ней -- значитъ хотѣть ее потерять?..
   -- Это правда, сказалъ Габріэль.
   -- Послѣ этого, продолжалъ герцогъ Гизъ:-- думаешь ли ты въ-самомъ-дѣлѣ, что мое честолюбіе возмужало, и что пришла пора?.. Такія сильныя потрясенія приготовляются заранѣе! Нужно, чтобъ умы были совершенно готовы къ принятію ихъ! Или ты думаешь, что такъ всѣ сейчасъ и привыкнутъ къ мысли о перемѣнѣ правленія?
   -- Привыкли бы! сказалъ Габріэль.
   -- Сомнѣваюсь, возразилъ герцогъ Гизъ.-- Я командовалъ войсками, защищалъ Мецъ, взялъ Кале, два раза былъ главнокомандующимъ. Но этого еще недовольно. Еще не такъ я близокъ къ королевской власти. Конечно, есть недовольные; но партіи -- не народъ. Генрихъ II молодъ, уменъ и храбръ. Онъ сынъ Франциска I. Нѣтъ причины думать, что онъ можетъ лишиться престола.
   -- Такъ вы колеблетесь, ваша свѣтлость? спросилъ Габріэль.
   -- Не только колеблюсь, мой другъ, даже отказываюсь, отвѣчалъ Балафре.-- Вотъ, еслибъ завтра Генрихъ II умеръ?..
   -- И онъ то же! подумалъ Габріэль.
   -- А еслибъ этотъ непредвидѣнный ударъ совершился, герцогъ? сказалъ онъ въ-слухъ:-- что бъ вы тогда сдѣлали?
   -- Тогда, отвѣчалъ герцогъ Гизъ:-- при молодомъ, неопытномъ, порученномъ мнѣ королѣ, я бы сдѣлался нѣкоторымъ образомъ правителемъ королевства. И еслибъ королева-мать или господинъ конетабль осмѣлился мнѣ противиться; еслибъ реформаторы возмутились; еслибъ, наконецъ, государство, угрожаемое опасностью, требовало твердой руки, -- обстоятельства сами указали бы что дѣлать; я бы сталъ тогда почти необходимымъ! И твои предложенія, мой другъ, были бы, можетъ-быть, кстати, и я бы послушался тебя.
   -- Но до-тѣхъ-поръ? сказалъ Габріэль.
   -- Покоряюсь судьбѣ, мой другъ. Буду довольствоваться приготовленіемъ будущаго. И если мои завѣтныя мечты осуществятся только на моемъ сынѣ -- значитъ, такъ опредѣлено волею Божіею.
   -- Это ваше послѣднее слово, герцогъ?
   -- Мое послѣднее слово, отвѣчалъ герцогъ Гизъ.-- Но я все-таки благодарю васъ, Габріэль, за ваше довѣріе и участіе къ моей судьбѣ.
   -- А я, ваша свѣтлость, сказалъ Габріэль: -- я благодарю васъ за увѣренность въ моей скромности.
   -- Да, примолвилъ герцогъ:-- все это, конечно, останется между нами.
   -- Теперь, сказалъ Габріэль вставая: -- позвольте мнѣ удалиться.
   -- Какъ! вы ужь уходите!
   -- Да, ваша свѣтлость; я узналъ, что мнѣ надо было знать; буду помнить ваши слова. Они замерли въ душѣ моей, но я ихъ буду помнить. Прощайте.
   -- До свиданія, мой другъ.
   Габріэль оставилъ Турнельскій-Дворецъ еще съ большей грустью, съ большимъ безпокойствомъ, нежели вошелъ туда.
   -- И вотъ! говорилъ онъ про-себя:-- изъ двухъ опоръ, на которыя я разсчитывалъ, ни одна мнѣ не послужитъ.
   

VI.
Опасный поступокъ.

   Діана де-Кастро, въ своемъ королевскомъ Луврѣ, жила въ постоянной скорби и мучительномъ страхѣ. Она тоже ждала. Но ея чисто-страдательная роль была, можетъ-быть, еще тяжеле роли Габріэля.
   Не смотря на то, союзъ между ею и любившимъ ее существомъ оставался неразрывнымъ. Почти всякую недѣлю пажъ Андре ходилъ въ Улицу-Жарденъ-Сен-Поль и спрашивалъ Алоизу о Габріэлѣ.
   Новости, приносимыя имъ Діанѣ, были нисколько не утѣшительны. Графъ Монгомери былъ по-прежнему молчаливъ, мраченъ, безпокоенъ. Кормилица говорила о немъ не иначе, какъ блѣднѣя и со слезами на глазахъ.
   Діана долго колебалась; потомъ, въ одно іюньское утро, приняла рѣшительныя мѣры положить конецъ своимъ опасеніямъ.
   Она накинула на себя самый простенькій плащъ, накрылась вуалемъ и, въ тотъ часъ, когда еще въ замкѣ едва просыпаются, вышла изъ Лувра въ сопровожденіи одного Андре и отправилась къ Габріэлю.
   Габріэль убѣгалъ ея; Габріэль молчалъ, и вотъ она шла къ нему, она хотѣла наконецъ узнать причину его молчанія.
   Почему же сестрѣ не посѣтить брата? Не была ли она даже обязана предостеречь или даже утѣшить его?
   Къ-несчастію, вся твердость, которою вооружилась Діана, сбираясь на отчаянный подвигъ, осталась напрасною.
   Габріэль, для своихъ странствованій, отъ которыхъ еще не отвыкъ, выбиралъ также ранніе часы.
   Когда Діана дрожащею рукой постучала у дверей Габріэля, его уже болѣе получаса не было дома.
   Ждать ли ей его? Никто по обыкновенію не зналъ, скоро ли онъ воротится. А слишкомъ-долгое отсутствіе Діаны изъ Лувра могло навлечь на нее клеветы...
   Нужды нѣтъ! она употребитъ на ожиданіе по-крайней-мѣрѣ то время, которое хотѣла посвятить ему.
   Она спросила Алоизу. Ей нужно было видѣть и Алоизу: ей нужно было самой разспросить ее.
   Андре провелъ свою госпожу въ отдаленную комнату и побѣжалъ за кормилицей.
   Послѣ счастливыхъ дней Монгомери и Вимутье, Алоиза и Діана -- простолюдинка и дочь короля -- ни разу не видались. Но однѣ и тѣ же мысли занимали ихъ обѣихъ; одни и тѣ же безпокойства и страхи томили ихъ днемъ, заставляли проводитъ безсонныя ночи.
   И когда Алоиза, торопливо вбѣжавъ въ комнату, хотѣла поклониться госпожѣ де-Кастро, Діана по-прежнему кинулась къ ней на шею и, какъ прежде, проговорила:
   -- Милая мамушка!..
   -- Какъ, сударыня! сказала Алоиза со слезами на глазахъ: -- вы еще помните меня? вы узнали меня?..
   -- Помню ли тебя! узнала ли тебя! возразила Діана:-- какъ-будто я могу не помнить дома Энгерана! Какъ-будто мнѣ можно не узнать замка Монгомери!
   А между-тѣмъ, Алоиза, не сводя глазъ, любовалась Діаной и наконецъ всплеснула руками.
   -- Какъ вы хороши! проговорила она, улыбнувшись и вздохнувъ въ одно и то же время.
   Она улыбнулась, потому-что очень любила ту дѣвушку, которая теперь превратилась въ такую прекрасную даму; она вздохнула, потому-что поняла всю силу скорби Габріэля.
   И Діана поняла взглядъ Алоизы, взглядъ и печальный и радостный, и тутъ же примолвила, слегка покраснѣвъ:
   -- Я, кормилица, пришла говорить не о себѣ.
   -- Такъ о немъ? спросила Алоиза.
   -- О комъ же, какъ не о немъ? Тебѣ я могу открыть все. Какое несчастіе, что я его не застала! Я пришла утѣшить его, да и себя также. Каковъ онъ? очень-мраченъ и грустенъ, не правда ли? Зачѣмъ онъ ни разу не пришелъ ко мнѣ въ Лувръ? Что говоритъ онъ? Что дѣлаетъ? Говори! говори же, мамушка.
   -- А! сударыня! возразила Алоиза:-- вы угадали: онъ точно задумчивъ и грустенъ. Представьте себѣ...
   Діана перебила кормилицу.
   -- Постой, добрая Алоиза, у меня есть къ тебѣ просьба; видишь ли, я готова до завтра оставаться здѣсь и слушать тебя безъ устали, не замѣчая, какъ летитъ время. Но мнѣ надо воротиться въ Лувръ прежде, чѣмъ замѣтятъ мое отсутствіе. И потому, обѣщай мнѣ: какъ только минетъ часъ съ-тѣхъ-поръ, какъ я здѣсь -- прійдетъ ли онъ или не прійдетъ -- скажи, что пора; прогони меня?
   -- Но, сударыня, отвѣчала Алоиза:-- я также могу не замѣтить, какъ пройдетъ часъ; я не больше устану разсказывать, чѣмъ вы слушать!
   -- Какъ же намъ это сдѣлать? спросила Діана.
   -- Поручимъ эту тяжелую должность третьему, сказала Алоиза.
   -- Хорошо!.. Андре!
   Пажъ, остававшійся въ сосѣдней комнатѣ, обѣщалъ постучать въ дверь, когда пройдетъ часъ.
   -- Теперь, сказала Діана, садясь подлѣ кормилицы: -- поговоримъ на свободѣ, спокойно, хоть и невесело.
   Но этотъ разгодоръ, очень-занимательный для обѣихъ собесѣдницъ, представлялъ много затрудненій и горечи.
   Во-первыхъ, ни одна изъ нихъ не знала навѣрное, сколько другой было извѣстно изъ страшныхъ фамильныхъ тайнъ Монгомери.
   Сверхъ-того, во всемъ, что Алоиза знала изъ жизни Габріэля, было много безпокоившихъ ее пропусковъ, которые она боялась толковать. Какъ объяснить его исчезновенія, внезапныя возвращенія, задумчивость, молчаніе?
   Наконецъ, кормилица разсказала Діанѣ все, что знала, по-крайней-мѣрѣ все, что видѣла, и Діанѣ отрадно было ее слушать; но въ то же время -- печальный разсказъ наводилъ на нее грусть.
   Дѣйствительно, откровенность Алоизы не могла уменьшить страданій госпожи де-Кастро, а, напротивъ, скорѣй могла возбудить ихъ: этотъ живой, чувствующій свидѣтель отчаянія графа ярко изображалъ Діанѣ всѣ муки бурной жизни.
   Діана все болѣе-и-болѣе убѣждалась, что если хочетъ спасти любимаго, то пришла пора и ей дѣйствовать.
   Въ радушной, хотя бы и грустной бесѣдѣ, долго ли пройдти часу! Собесѣдницы вздрогнули отъ удивленія, когда Андре постучалъ въ дверь.
   -- Какъ! уже! вскрикнули онѣ въ одинъ голосъ.
   -- О! тѣмъ хуже! прибавила Діана: -- я еще останусь хоть четверть часа.
   -- Берегитесь, сударыня! отвѣчала кормилица.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, мамушка, я должна, я хочу уйдти. Только одно слово: изъ всего, что ты мнѣ разсказала о Габріэлѣ, ты пропустила... кажется... онъ никогда не говоритъ обо мнѣ?
   -- Никогда, сударыня, увѣряю васъ.
   -- О! онъ хорошо дѣлаетъ! сказала вздохнувъ Діана.
   -- А еще бы лучше онъ сдѣлалъ, еслибъ никогда и не думалъ о васъ.
   -- Такъ онъ думаетъ обо мнѣ, кормилица? съ живостью спросила госпожа де-Кастро.
   -- Въ этомъ я слишкомъ увѣрена, сударыня, сказала Алоиза.
   -- Впрочемъ, онъ убѣгаетъ меня, убѣгаетъ Лувра.
   -- Если онъ убѣгаетъ Лувра, сударыня, сказала Алоиза, покачивая головой -- то, конечно, не отъ-того, что любитъ.
   -- Понимаю, подумала съ трепетомъ Діана:-- отъ-того, что ненавидитъ.
   -- О! произнесла она вслухъ: -- мнѣ нужно видѣть его, непремѣнно нужно!
   -- Если вамъ угодно, сударыня, сказала Алоиза:-- я ему передамъ отъ вашего имени, чтобъ онъ пришелъ къ вамъ, въ Лувръ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не въ Лувръ! вскричала въ испугѣ Діана: -- пусть не приходитъ въ Лувръ! Я буду искать. Я найду опять такой же случай. Я сама прійду сюда.
   -- А если онъ опять уйдетъ, сказала Алоиза:-- по-крайней-мѣрѣ, въ какой день это будетъ? Не можете ли назначить? Онъ конечно бы подождалъ васъ.
   -- Увы! сказала Діана: -- бѣдная я дочь короля! Какъ могу я знать, въ какой день буду свободна? Но если будетъ можно, я пришлю впередъ Андре.
   Въ эту минуту, пажъ, думая, что его не слыхали, опять постучалъ въ дверь.
   -- Сударыня, закричалъ онъ: -- по улицамъ начинаетъ ходить народъ.
   -- Иду, иду, отвѣчала госпожа де-Кастро.
   -- Прощай! Надо разстаться, добрая мамушка, сказала она громко Алоизѣ.-- Обними меня покрѣпче, знаешь, какъ тогда, когда я была ребенкомъ, когда я была счастлива.
   И между-тѣмъ, какъ Алоиза, не имѣвшая силы проговорить ни слова, крѣпко сжимала Діану въ своихъ объятіяхъ, она шепнула ей на ухо:
   -- Смотри за нимъ, береги его хорошенько...
   -- Какъ тогда, когда онъ былъ ребенкомъ, когда онъ былъ счастливъ, сказала кормилица.
   -- О! больше, больше прежняго, Алоиза; тогда онъ не такъ нуждался въ этомъ.
   Діана ушла, когда Габріэль еще не возвращался.
   Черезъ полчаса, она была ужь въ Луврѣ. Когда нечего стало бояться послѣдствій смѣлаго поступка, тогда неизвѣстныя намѣренія Габріэля сильнѣй овладѣли ея пугливымъ воображеніемъ. Предчувствіе любящей женщины -- самое вѣрное и самое ясное предсказаніе...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Габріэль довольно-поздно воротился домой. День былъ жаркій. Онъ усталъ тѣломъ, а еще больше духомъ.
   Но когда Алоиза произнесла имя Діаны и разсказала о ея посѣщеніи, онъ выпрямился, ожилъ и задрожалъ.
   -- Чего она хотѣла?... что она говорила?... что дѣлала?... О! зачѣмъ меня тогда не было! Но говори, разскажи мнѣ все, Алоиза, всѣ ея слова, опиши всѣ движенія.
   Теперь и онъ въ свою очередь принялся съ жадностью разспрашивать кормилицу, не давая ей времени отвѣчать порядкомъ.
   -- Она хочетъ видѣть меня? Хочетъ что-то сказать мнѣ? но не знаетъ, когда ей можно будетъ прійдти? О! у меня не станетъ силъ ждать въ такой неизвѣстности -- ты понимаешь это, Алоиза. Я сейчасъ пойду въ Лувръ.
   -- Въ Лувръ, Господи! вскричала съ ужасомъ кормилица.
   -- Да, конечно! спокойно отвѣчалъ Габріэль.-- Я, надѣюсь, еще не изгнанъ изъ Лувра; кто въ Кале освободилъ госпожу де-Кастро, тотъ имѣетъ полное право засвидѣтельствовать ей свое почтеніе въ Парижѣ.
   -- Безъ сомнѣнія, сказала трепещущая Алоиза.-- Но госпожа де-Кастро очень просила, чтобъ вы не приходили къ ней въ Лувръ.
   -- Развѣ тамъ есть для меня опасность? тѣмъ болѣе я долженъ туда идти.
   -- Нѣтъ, отвѣчала кормилица:-- госпожа де-Кастро, вѣроятно, боится больше за себя?
   -- Ея репутація больше пострадала бы, еслибъ узнали, что она украдкой была здѣсь, нежели пострадаетъ отъ-того, что я открыто, среди бѣлаго дня пріиду къ ней... и я пойду къ ней сегодня, сейчасъ же.
   Габріэль спросилъ одѣваться.
   -- Но, сударь, сказала бѣдная Алоиза, не находя больше убѣжденій: -- вы сами избѣгали до-сихъ-поръ Лувра; госпожа де-Кастро замѣтила это. Вы ни разу не хотѣли посѣтить ее съ-тѣхъ-поръ, какъ возвратились.
   -- Я не ходилъ къ госпожѣ де-Кастро, когда она не звала меня, сказалъ Габріэль.-- Я избѣгалъ Лувра, когда не имѣлъ никакого повода идти туда. Но сегодня -- что-то непреодолимое влечетъ меня туда. Госпожа де-Кастро желаетъ меня видѣть. Я поклялся, Алоиза, не напрягать своей воли, а предоставить все на произволъ судьбы и... сейчасъ отправляюсь въ Лувръ.
   Такъ поступокъ Діаны произвелъ совершенно противное тому, чего она желала.
   

VII.
Опасная предосторожность.

   Габріэль прошелъ въ Лувръ безъ всякаго препятствія. Со времени осады Кале, имя молодаго графа Монгомери повторялось такъ часто, что его не могли не впустить въ покои госпожи де-Кастро. Въ это время, Діана была съ одной изъ своихъ женщинъ и что-то вышивала. Часто рука ея упадала, и она погружалась въ раздумье, вспоминая свой разговоръ съ Алоизой.
   Вдругъ вошелъ Андре, весь встревоженный.
   -- Сударыня! виконтъ д'Эксме... (Ребенокъ не отвыкъ еще называть этимъ именемъ своего прежняго господина.)
   -- Кто? Г. д'Эксме здѣсь! повторила Діана въ волненіи.
   -- Сударыня, онъ идетъ за мной, сказалъ пажъ.-- Вотъ онъ.
   Габріэль показался въ дверяхъ, скрывая сколько могъ свое смущеніе. Онъ низко поклонился госпожѣ де-Кастро, которая такъ была поражена, что не отвѣчала на его поклонъ.
   Но она дала пажу и служанкѣ знакъ выйдти.
   Оставшись вдвоемъ, Діана и Габріэль подошли другъ къ другу, протянули и крѣпко пожали другъ другу руки.
   Съ минуту стояли они молча, смотря другъ на друга.
   -- Вы были у меня, Діана, сказалъ наконецъ Габріэль взволнованнымъ голосомъ.-- Вы хотѣли видѣть меня, говорить со мною, и я поспѣшилъ...
   -- Развѣ вы только изъ моего посѣщенія узнали, Габріэль, что мнѣ нужно васъ видѣть? Прежде вы этого не знали?
   -- Діана, отвѣчалъ Габріэль съ грустной улыбкой:-- были случаи, въ которыхъ я успѣлъ доказать свое мужество, и потому могу сказать, что прійдти сюда, въ Лувръ, я побоялся бы...
   -- Побоялись бы? Кого? спросила Діана и сама испугалась своего вопроса.
   -- Побоялся бы васъ... побоялся бы себя! отвѣчалъ Габріэль.
   -- И вотъ почему, сказала Діана:-- вы рѣшились лучше забыть наши старыя отношенія... я говорю о законной старинѣ нашихъ отношеній, прибавила она.
   -- Признаюсь, Діана, я бы скорѣе рѣшился забыть все, нежели снова войдти самому въ этотъ Лувръ, Но я не выдержалъ... и доказательство этому...
   -- Доказательство?
   -- Доказательство то, что я искалъ васъ вездѣ; что, убѣгая васъ, я въ то же время готовъ былъ отдать все на свѣтѣ, чтобы хоть издали, хоть на минуту увидѣть васъ; что, бродя въ Парижѣ, Фонтенбло и Сен-Жерменѣ вкругъ королевскихъ дворцовъ, я ждалъ, не увижу ли вашего кроткаго образа, не мелькнетъ ли гдѣ-нибудь между деревьями или на террассѣ ваше платье; что васъ одну призывалъ я мысленно, васъ сторожилъ; что, наконецъ, вамъ стоило только сдѣлать шагъ ко мнѣ, чтобы долгъ благоразумія, ужасъ -- все было забыто мною. И вотъ я опять въ Луврѣ, откуда долженъ бы бѣжать. И я отвѣчаю на всѣ ваши вопросы! Чувствую, что все это опасно, безразсудно; все-таки дѣлаю это, Діана!.. Довольно ли доказательствъ!
   -- Да, да, Габріэль, быстро проговорила трепещущая Діана.
   -- Ахъ! зачѣмъ не устоялъ я въ своемъ твердомъ намѣреніи -- никогда не видѣть васъ, бѣжать -- если вы будете звать меня, молчать -- если вы будете спрашивать. Это было бы благоразумнѣе, лучше и для меня и для васъ; вѣрьте мнѣ, Діана, я зналъ, что дѣлалъ. Я все-таки предпочиталъ для васъ безпокойства огорченіямъ. Зачѣмъ, Боже мой! зачѣмъ не могу я устоять противъ вашего голоса, противъ вашего взгляда!
   Діана начинала понимать, что она въ-самомъ-дѣлѣ некстати захотѣла выйдти изъ своей смертельной нерѣшительности. Всякій разговоръ ихъ былъ страданіемъ, всякій вопросъ -- опасность. Между этими существами, созданными, можетъ-быть, для счастья -- отнынѣ, благодаря людямъ, будутъ существовать только недовѣрчивость и опасность.
   Но, вызвавъ судьбу на бой, Діана уже не хотѣла отступить; она должна была измѣрить всю бездну до дна, хотя бы нашла на немъ только отчаяніе и смерть!
   Послѣ минутнаго задумчиваго молчанія, она сказала:
   -- Я желала видѣть васъ, Габріэль, по двумъ причинамъ. Вопервыхъ, мнѣ должно было объясниться съ вами, потомъ -- попросить у васъ объясненія...
   -- Говорите, Діана, отвѣчалъ Габріэль: -- терзайте мое сердце сколько угодно: оно принадлежитъ вамъ.
   -- Прежде всего, мнѣ надо было сказать вамъ, Габріэль, отъ-чего, получивъ ваше посланіе, я тотчасъ не приняла покрывала, которое вы мнѣ возвращали, и не вступила тогда же въ монастырь, какъ думала во время нашего послѣдняго, горестнаго свиданія въ Кале.
   -- Развѣ я упрекалъ васъ въ этомъ, Діана? возразилъ Габріэль.-- Я передалъ вамъ черезъ Андре, что я возвращаю вамъ ваше обѣщаніе. Это было съ моей стороны не пустое слово, но дѣйствительное намѣреніе.
   -- Сдѣлаться монахиней -- было у меня также дѣйствительнымъ намѣреніемъ, Габріэль и -- это намѣреніе только на время отложено... не забудьте!
   -- Зачѣмъ, Діана? зачѣмъ отказываться отъ свѣта, для котораго вы созданы?
   -- Пусть ваша совѣсть будетъ спокойна въ этомъ отношеніи, другъ мой! Не столько для того, чтобъ исполнить данную вамъ клятву, сколько для удовлетворенія тайнаго желанія души моей, рѣшаюсь я оставить свѣтъ, гдѣ такъ страдала. Повѣрьте, мнѣ нуженъ миръ и покой! и только съ Богомъ могу я найдти ихъ. Не завидуйте моему послѣднему убѣжищу!
   -- О! да! я завидую ему! произнесъ Габріэль.
   -- Одно помѣшало моему намѣренію: я хотѣла видѣть, исполните ли вы просьбу, которая заключалась въ моемъ послѣднемъ письмѣ.
   -- Я надѣюсь, наконецъ, продолжала Діана: -- въ случаѣ нужды, броситься между людьми, которыхъ я люблю, и которые ненавидятъ другъ друга, и -- кто знаетъ?-- можетъ-быть, отклонить несчастіе или преступленіе. Сердитесь вы на меня, Габріэль, за эту мысль?
   -- Можно ли сердиться за то, что свойственно вашей природѣ? Діана, вы были великодушны -- это понятно.
   -- Я даже не знаю, была ли я великодушна, возразила госпожа де-Кастро:-- или, по-крайней-мѣрѣ, если была, то въ какой степени. Я прощала на обумъ. И объ этомъ-то намѣрена я разспросить васъ, Габріэль, потому-что хочу узнать свою судьбу -- во всей ея наготѣ.
   -- Діана, Діана! это гибельное любопытство!
   -- Все равно; я не останусь ни дня въ этомъ ужасномъ недоумѣніи. Скажите мнѣ, Габріэль, убѣдились ли вы, наконецъ, что я дѣйствительно ваша сестра; или вы потеряли всякую надежду разузнать эту страшную тайну? Отвѣчайте! я прошу, я умоляю васъ.
   -- Я буду отвѣчать, печально сказалъ Габріэль.-- Діана! есть испанская пословица, которая говоритъ: всегда должно ожидать худшаго; и, во время нашей разлуки, я пріучилъ себя думать о васъ, какъ о сестрѣ; но не нашелъ никакихъ новыхъ доказательствъ, и нѣтъ у меня никакой надежды, никакого средства найдти ихъ.
   -- Боже мой! вскричала Діана.-- Но тотъ, кто долженъ былъ представить вамъ эти доказательства... развѣ онъ ужь не существовалъ, когда вы возвратились въ Кале.
   -- Онъ существовалъ, Діана.
   -- Стало-быть, обѣщаніе, которое вамъ дали, не было выполнено! Впрочемъ, кто это сказалъ мнѣ, что король прекрасно принялъ васъ?...
   -- Все, что обѣщали мнѣ, исполнили въ точности, Діана!
   -- О! Габріэль, съ какимъ мрачнымъ видомъ вы говорите это! Какая страшная загадка еще кроется тутъ, Матерь Божія!
   -- Вы требовали -- и узнаете все, Діана, сказалъ Габріэль.-- Посмотримъ, что вы подумаете объ этомъ открытіи; будете ли вы потомъ упорствовать въ своемъ великодушіи; не измѣнятъ ли, по-крайней-мѣрѣ, этимъ словамъ вашъ видъ, ваше лицо, ваши движенія. Слушайте!
   -- Слушаю и дрожу, Габріэль!
   Тутъ Габріэль задыхающимся голосомъ разсказалъ госпожѣ де-Кастро все -- пріемъ короля, доводы, которые представляли ему госпожа де-Пуатье и коннетабль; какую ужасную, лихорадочную ночь онъ, Габріэль, провелъ тогда; второй визитъ его въ Шатле; его сошествіе въ адъ зачумленной тюрьмы, мрачное повѣствованіе г-на Сазерака -- наконецъ все!
   Діана слушала не прерывая, не вскрикивая, не двигаясь съ мѣста, нѣмая и блѣдная, какъ мраморная статуя, съ устремленнымъ на Габріэля неподвижнымъ взглядомъ, съ поднявшимися на головѣ волосами.
   Долгое молчаніе послѣдовало за мрачнымъ разсказомъ Габріэля. Потомъ -- Діана хотѣла говорить, но не могла. Голосъ ея замиралъ. Габріэль смотрѣлъ на ея ужасъ съ какой-то злобной радостью. Наконецъ -- у нея вырвался крикъ ужаса...
   Въ эту минуту кто-то слегка постучалъ въ дверь.
   -- Кто тамъ? Чего еще хотятъ отъ меня, Боже мой! произнесла г-жа де-Кастро. Андре отворилъ дверь.
   -- Простите, сударыня, сказалъ онъ:-- но... письмо отъ короля..
   -- Отъ короля! повторилъ Габріэль, и глаза его заблистали.
   -- Зачѣмъ приносить мнѣ это письмо, Андре?
   -- Мнѣ сказали, что оно нужное.
   -- Подай... Ступай, Андре. Если будетъ отвѣтъ -- я позову.
   Андре вышелъ. Діана распечатала письмо и съ возрастающимъ ужасомъ прочла про себя слѣдующее:

"Милая Діана.

   "Мнѣ сказали, что вы въ Луврѣ. Прошу васъ, не выходите, пока я не буду у васъ. Я въ совѣтѣ, который кончится черезъ нѣсколько минутъ. Отсюда я прямо къ вамъ. Ждите меня каждую минуту. Я такъ давно не видалъ васъ одну. Мнѣ грустно; мнѣ хотѣлось бы поговорить нѣсколько минутъ съ моей милой дочерью. До свиданья!

"Генрихъ."

   Діана поблѣднѣла и судорожно сжала письмо въ рукахъ.
   Что было ей дѣлать?
   Отпустить Габріэля? но если онъ встрѣтится съ королемъ, который того-и-гляди могъ прійдти?
   Удержать Габріэля? но король увидитъ его. Предупредить короля, значило возбудить въ немъ подозрѣнія. Предупредить Габріэля -- значило подвергнуться вспышкѣ, которой она такъ боялась. Встрѣча эта казалась теперь неизбѣжною; и виновницею этой роковой встрѣчи была она, Діана, которая отдала бы жизнь свою, чтобъ отвратить бѣдствіе...
   -- Что пишетъ вамъ король, Діана? спросилъ Габріэль, притворяясь спокойнымъ, хотя дрожащій голосъ измѣнялъ ему.
   -- Ничего, право, ничего, отвѣчала Діана.-- Приглашеніе къ нынѣшнему вечеру...
   -- Я, можетъ-быть, безпокою васъ, Діана, сказалъ Габріэль.-- Я ухожу.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! останьтесь! быстро возразила она.-- А впрочемъ, если какія-нибудь дѣла требуютъ васъ, я не хочу васъ удерживать.
   -- Письмо встревожило васъ, Діана. Я боюсь быть вамъ въ тягость, и потому уйду.
   -- Вы мнѣ въ тягость, другъ мой! можете ли вы это думать? Не сама ли я, нѣкоторымъ образомъ, привела васъ сюда; увы! можетъ-быть, это было безразсудно... и я боюсь! Я васъ увижу еще; но не здѣсь -- у васъ. Какъ только я буду свободна, я тотчасъ прійду къ вамъ, возобновить этотъ ужасный и сладкій разговоръ. Я обѣщаю вамъ. Считайте на меня. Теперь же -- вы правы -- немного озабочена, немного страдаю... у меня какъ-будто лихорадка.
   -- Я вижу это, Діана, и оставляю васъ, печально сказалъ Габріэль.
   -- До свиданья, другъ! не на долго! Идите... идите...
   И она шла за нимъ къ дверямъ комнаты.
   -- Если я удержу его, думала она, провожая его:-- король непремѣнно увидитъ его; если онъ удалится сейчасъ же, есть еще надежда, что они не встрѣтятся...
   И, однакожь, она все еще колебалась и дрожала.
   -- Извините, Габріэль! одно послѣднее слово... сказала она внѣ себя, на порогѣ комнаты.-- Боже мой! вашъ разсказъ такъ встревожилъ меня! Я едва могу собрать мысли. Что я хотѣла спросить васъ? Да! одно только слово -- одно важное слово... Вы не сказали мнѣ, что вы намѣрены дѣлать?
   -- Я еще ничего не знаю, сказалъ Габріэль съ мрачнымъ видомъ.-- Ввѣряю себя Богу, обстоятельствамъ и случаю.
   -- Случаю! повторила съ трепетомъ Діана.-- Случаю! что вы хотите этимъ сказать? О! войдите, войдите. Я не отпущу васъ, Габріэль, пока вы не объясните мнѣ этого слова: случаю! Останьтесь... заклинаю васъ.
   И, взявъ Габріэля за руку, она ввела его въ комнату.
   -- Если онъ встрѣтитъ короля, думала бѣдная Діана:?-- они будутъ съ-глазу-на-глазъ... По-крайней-мѣрѣ, если я тутъ... Габріэль долженъ остаться.
   -- Я чувствую себя лучше, сказала она вслухъ.-- Габріэль, возобновимъ нашъ разговоръ... я жду вашего объясненія... Мнѣ теперь гораздо-лучше.
   -- Нѣтъ, Діана, теперь вы еще больше встревожены, возразилъ Габріэль:-- и знаете ли, что приходитъ Мнѣ на мысль? знаете ли, что кажется мнѣ причиной вашего волненія...
   -- Нѣтъ... Габріэль... не продолжайте... Оставьте меня, оставьте Лувръ. Я прійду къ вамъ докончить разговоръ. Идите, другъ мой, идите. Вы видите, какъ я стараюсь васъ удержать. И, говоря это, она проводила его до передней. Тамъ былъ пажъ. Діана хотѣла-было приказать ему проводить Габріэля изъ Лувра; но эта предосторожность опять обнаружила бы ея недовѣрчивость. Но она не могла удержаться, не позвать знакомъ Андре и не спросить его на ухо:
   -- Ты не знаешь, совѣтъ кончился?
   -- Нѣтъ еще, сударыня, шопотомъ отвѣчалъ Андре.-- Я не замѣтилъ, чтобъ совѣтники выходили изъ большой залы.
   -- Прощайте, Габріэль, громко и живо сказала Діана.-- Прощайте, другъ мой. Вы принуждаете меня почти выгнать васъ, чтобъ доказать, что я васъ не удерживаю. Прощайте, по не надолго.
   -- Ненадолго, съ задумчивой улыбкой сказалъ Габріэль, пожимая ей руку.
   Онъ ушелъ. Діана провожала его глазами, пока послѣдняя дверь не затворилась за нимъ.
   Потомъ, войдя въ свою комнату, она, со слезами на глазахъ, съ біющимся сердцемъ упала на колѣни передъ налоемъ.
   

VIII.
Предвѣщанія.

   Недѣли черезъ двѣ послѣ описаннаго нами посѣщенія, въ Луврѣ начались приготовленія къ великолѣпнымъ пиршествамъ, которыя Король собирался дать своему доброму городу Парижу, по случаю счастливыхъ бракосочетаній дочери своей Елизаветы съ Филиппомъ II и сестры Маргариты съ герцогомъ савойскимъ.
   Дѣйствительно, то были счастливые браки! стоило отпраздновать ихъ всевозможными удовольствіями! Поэтъ донъ-Карлоса разсказалъ о первомъ такъ, что уже нечего договаривать. Теперь мы увидимъ, какъ готовился второй.
   Брачный договоръ Филибера Эммануэля съ принцессой Маргаритой долженъ быль заключиться 28-го іюня.
   Генрихъ объявилъ, что въ этотъ и два слѣдующіе дня, въ Typнелли будутъ происходить турниры и другія рыцарскія игры.
   И, подъ предлогомъ желанія лучше почтить двухъ супруговъ, а въ сущности съ цѣлію удовлетворить собственной страсти къ подобнымъ забавамъ, король сказалъ, что самъ будетъ въ числѣ бойцовъ.
   Но утромъ 28-го іюня, королева Катерина Медичи, все это время не выходившая изъ своего убѣжища, настойчиво потребовала свиданія съ королемъ.
   Генрихъ, само-собою разумѣется, тотчасъ согласился на желаніе своей супруги.
   Катерина, вся взволнованная, вошла въ комнату короля.
   -- А, государь! сказала она, завидѣвъ его:-- именемъ Бога заклинаю васъ, до конца іюня не выходите изъ Лувра.
   -- Почему? спросилъ Генрихъ, изумленный такимъ быстрымъ приступомъ.
   -- Государь, въ эти дни вамъ готовится несчастіе, отвѣчала флорентинка.
   -- Кто вамъ сказалъ это? произнесъ король.
   -- Ваша звѣзда, государь, которую въ прошлую ночь наблюдала я съ моимъ итальянскимъ астрологомъ: мы видѣли признаки грозящей опасности, смертельной опасности.
   Надо знать, что Катерина Медичи въ эту пору начинала предаваться тѣмъ занятіямъ магіею и астрологіею, которыя, если вѣрить современнымъ сказаніямъ, рѣдко обманывали ее въ-продолженіе всей ея жизни.
   Но Генрихъ II вовсе не вѣрилъ звѣздамъ, и потому смѣясь отвѣчалъ:
   -- Э, королева! если моя звѣзда предвѣщаетъ несчастіе, то это несчастіе постигнетъ меня и въ Луврѣ точно такъ же, какъ внѣ Лувра.
   -- Нѣтъ, государь, отвѣчала Катерина:-- бѣда ждетъ васъ только подъ небомъ, на открытомъ воздухѣ.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? такъ, можетъ-быть, не грозитъ ли мнѣ бѣдой какой-нибудь порывъ вѣтра? проговорилъ Генрихъ.
   -- Государь, не шутите подобными вещами! возразила королева:-- звѣзды -- это слова, начертанныя Богомъ.
   -- Вы, не правда ли, видѣли въ небесномъ начертаніи, что моя жизнь подвергнется опасности, если я оставлю Лувръ?
   -- Да, государь.
   -- Хорошо! Форкатель въ прошедшемъ мѣсяцѣ видѣлъ совсѣмъ другое.-- Вы, я думаю, уважаете Форкателя?
   -- Да, отвѣчала королева: -- это ученый человѣкъ! онъ читаетъ тамъ, гдѣ мы еще едва различаемъ буквы.
   -- Такъ знайте же, сударыня, возразилъ король:-- что Форкатель прочелъ для меня въ вашихъ звѣздахъ слѣдующій прекрасный стихъ, въ которомъ только одинъ недостатокъ -- непонятность:
   
   "Si ce n'est Mars, redoutez son image".
   ("Если это не Марсъ, боитесь его изображенія".)
   
   -- Чѣмъ же это предсказаніе опровергаетъ то, которое я вамъ принесла? сказала Катерина.
   -- Позвольте! возразилъ Генрихъ.-- У меня есть гдѣ-то мой гороскопъ, составленный въ прошломъ году. Вы помните, что онъ мнѣ предсказывалъ?
   -- Очень смутно, государь.
   -- По этому гороскопу, мнѣ опредѣлено погибнуть на дуэли; оно, конечно, ново и рѣдко для короля! Но дуэль, мнѣ кажется, не изображеніе Марса, а самъ Марсъ.
   -- Что жь вы заключаете изъ этого, государь? спросила Катерина.
   -- То, что всѣ предсказанія противорѣчатъ одно другому, и потому лучше всего не вѣрить ни одному изъ нихъ. Вы видите, что они сами-себя изобличаютъ во лжи!
   -- И ваше величество оставите Лувръ въ эти дни? спросила Катерина.
   -- При всякихъ другихъ обстоятельствахъ, отвѣчалъ король:-- я былъ бы счастливъ, оставшись на это время съ вами. Но я обѣщалъ и уже объявилъ всенародно, что буду на этихъ празднествахъ. Я долженъ быть на нихъ.
   -- По-крайней-мѣрѣ, государь, вы не выйдете на арену турнира? возразила Катерина.
   -- Къ-сожалѣнію, данное слово заставляетъ меня отказать вамъ и въ этомъ. Но что за опасность въ этихъ играхъ? я отъ всей души благодаренъ вамъ за вашу заботливость, и при всемъ томъ, позвольте мнѣ сказать, что эти страхи -- совершенная химера, что уступить имъ значитъ внушит ь ложную мысль объ опасности благородныхъ, веселыхъ турнировъ: я не хочу, чтобъ они изъ-за меня были отмѣнены.
   -- Государь, сказала побѣжденная Катерина Медичи: -- я привыкла покоряться вашей волѣ; покорюсь и теперь, но съ скорбью и ужасомъ въ душѣ.
   -- И вы будете въ Турнелли, не правда ли? спросилъ Генрихъ, цалуя руку королевы: -- вы прійдете рукоплескать моимъ ударамъ и побѣдить въ себѣ эти слѣпые страхи?
   -- Я буду повиноваться вамъ до конца, государь, сказала королева удаляясь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Катерина Медичи, дѣйствительно, со всѣмъ дворомъ, кромѣ Діаны де-Кастро, присутствовала на первомъ турнирѣ, въ которомъ Генрихъ цѣлый день ломалъ копья съ каждымъ встрѣчнымъ.
   -- Ну, что же? ваши звѣзды ошиблись? смѣясь говорилъ онъ вечеромъ королевѣ.
   Королева грустно покачивала головой.
   -- Увы! іюнь еще не кончился, сказала она.
   Но на другой день, 29-го іюня, было то же самое: Генрихъ не оставлялъ арены, былъ и отваженъ и счастлвъ.
   -- Вотъ, видите ли, говорилъ онъ опять королевѣ цо возвращеніи въ Лувръ:-- звѣзды и на нынѣшній день обманули.
   -- А, государь! я всего больше боюсь за третій день! сказала королева.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Этому послѣднему дню турнировъ, 30-го іюня, средѣ, слѣдовало быть самымъ торжественнымъ, самымъ блестящимъ заключеніемъ перваго праздника.
   Бойцовъ было четверо.
   Король, который былъ одѣтъ въ бѣлое и черное -- цвѣта г-жи де-Пуатье.
   Герцогъ Гизъ-въ бѣломъ и аломъ.
   Альфонсъ д'Эсте, герцогъ Феррарскій -- въ желтомъ и красномъ, Жакъ савойскій, герцогъ немурскій -- въ желтомъ и черномъ. "То были", говоритъ Брантомъ: "четыре принца, лучшіе воины, "какихъ только можно найдти не только во Франціи, во и въ другихъ странахъ. И всѣ они въ тотъ день были такіе чудные, что и не знали, кому изъ нихъ отдать преимущество, хотя король былъ одинъ изъ самыхъ лучшихъ, изъ самыхъ ловкихъ всадниковъ въ своемъ королевствѣ".
   Въ-самомъ-дѣлѣ, счастіе колебалось между этими четырьмя ловкими, славными рыцарями; поединки смѣнялись, время шло и неизвѣстно было, кому достанется честь турнира.
   Генрихъ II былъ весь одушевленъ, весь взволнованъ. Тутъ, въ этихъ играхъ, въ этихъ бранныхъ потѣхахъ, онъ чувствовалъ себя въ своей сферѣ; здѣсь онъ дорожилъ побѣдой, можетъ-быть, столько же, какъ на полѣ настоящей битвы.
   Но вотъ, приближался вечеръ и трубы прозвучали послѣдній поединокъ.
   Онъ остался за герцогомъ Гизомъ, при громкихъ рукоплесканіяхъ дамъ и собравшейся толпы.
   Потомъ, королева, у которой отлегло на сердцѣ, встала. То былъ знакъ разъѣзда.
   -- Какъ! ужь кончено? вскрикнулъ разгорячившійся король.-- Постойте, ваше величество, постойте! не моя ли теперь очередь?
   Г. Вьелльвиль замѣтилъ королю, что онъ первый открылъ турниръ; что всѣ четыре рыцаря получили ровное число вызововъ, что, правда, счастіе осталось между ними равнымъ и побѣдителя не было; но что, наконецъ, арена закрыта, день прошелъ.
   -- Э! возразилъ съ нетерпѣніемъ Генрихъ:-- если король вошелъ первымъ, то онъ долженъ выйдти послѣднимъ. Я не хочу, чтобъ это такъ кончилось. Вотъ же еще два полные поединка.
   -- Но, государь, возразилъ Вьелльвиль: -- ужь больше нѣтъ соперниковъ.
   -- Будто! продолжалъ король; -- а вотъ тотъ, который все время оставался съ опущеннымъ забраломъ и ни разу не бился? Кто это такой, Вьелльвиль?
   -- Государь, я не знаю... я не замѣтилъ... отвѣчалъ Вьелльвиль.
   -- Э! милостивый государь, кричалъ король, подходя къ незнакомцу:-- не угодно ли вамъ переломить копье, послѣднее копье, со мною?
   Незнакомецъ нѣсколько времени не отвѣчалъ; потомъ важнымъ, проникающимъ душу, взволнованнымъ голосомъ проговорилъ:
   -- Ваше величество, позвольте мнѣ отказаться отъ этой чести.
   Генрихъ не могъ дать себѣ отчета, отъ-чего этотъ голосъ примѣшалъ странную тревогу къ одолѣвавшему его нетерпѣнію.
   -- Позволить вамъ отказаться! нѣтъ, я вамъ этого не позволю, милостивый государь, проговорилъ онъ въ порывѣ нервическаго гнѣва.
   Незнакомецъ молча поднялъ наличникъ.
   Король увидѣлъ блѣдное, мертвенно-холодное лицо Габріэля Монгомери.
   

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.

I.
Роковой турниръ.

   При взглядѣ на мрачную и торжественную фигуру молодаго графа Монгомери, король почувствовалъ, какъ трепетъ изумленія пробѣжалъ по всѣмъ его жиламъ.
   Габріэль сказалъ во второй разъ, своимъ медленнымъ и важнымъ голосомъ;
   -- Умоляю васъ, ваше величество, не упорствовать въ своемъ вызовѣ?
   -- Я, однакожь, упорствую, графъ Монгомери, отвѣчалъ король.
   И такъ, онъ еще разъ сказалъ Габріэлю съ преувеличенною твердостію:
   -- Графъ, готовьтесь сразиться со мною.
   Габріэль, внутренно смущенный по-крайней-мѣрѣ столько же, сколько и самъ король, молча поклонился.
   Въ эту минуту, подошелъ г. де-Буасси, великій конюшій, и сказалъ королю, что королева послала его умолять съ ея стороны его величество, изъ любви къ ней не сражаться болѣе.
   -- Доложите королевѣ, сказалъ Генрихъ:-- что именно изъ любви къ ней я хочу еще разъ сразиться.
   И, оборотившись къ г. де-Вьельвиллю, онъ сказалъ ему:
   -- Ну, г. де-Вьельвилль, вооружите меня сейчасъ же.
   Въ замѣшательствѣ, онъ требовалъ отъ г. де-Вьельвилля услуги, входившей въ разрядъ должностей великаго конюшаго, г. де-Буасси. Удивленный г. де-Вьельвилль почтительно замѣтилъ ему это.
   -- Правда! сказалъ король.-- Гдѣ жь это у меня память сегодня?
   И продолжалъ съ нетерпѣніемъ:
   -- Но какъ же! я говорилъ правду! Вѣдь г-ну де-Буасси нужно окончить порученіе королевы и передать ей мой отвѣтъ! Я зналъ, что дѣлалъ и что говорилъ! Вооружайте меня, г. де-Вьельвилль.
   -- Слушаю, государь, сказалъ г. де-Вьельвилль: -- и такъ-какъ вашему величеству непремѣнно угодно переломить еще послѣднее копье, то я осмѣлюсь замѣтить, что моя очередь сразиться съ вами, и я остаюсь при своемъ правѣ. Въ-самомъ дѣлѣ, г. де-Монгомери явился на аренѣ не въ началѣ состязанія, а уже тогда, когда полагалъ его оконченнымъ.
   -- Ваша правда, сказалъ съ живостію Габріэль: -- и я удаляюсь, уступая вамъ свое мѣсто.
   -- Нѣтъ! нѣтъ! отвѣчалъ король г. де-Вьельвиллю, топнувъ ногою.-- Съ г. де-Монгомери, а не съ другимъ хочу я на этотъ разъ сразиться! И безъ того уже довольно промѣшкали! Вооружайте меня.
   Принцъ савойскій также подошелъ къ нему и умолялъ отъ имени Катерины Медичи оставить поле.
   И какъ король даже не отвѣчалъ на его убѣжденіе, онъ тихо прибавилъ:
   -- Госпожа Діана де-Пуатье, государь, также просила меня тайно убѣдить васъ обратить вниманіе на то, съ кѣмъ на этотъ разъ вы войдете въ состязаніе.
   При имени Діаны де-Пуатье, Генрихъ какъ-будто невольно содрогнулся.
   И онъ продолжалъ хранить молчаніе человѣка рѣшительнаго, которому тщетно докучаютъ.
   Между-тѣмъ, г. де-Вьельвилль, продолжая вооружать его, говорилъ ему тихимъ голосомъ:
   -- Государь, клянусь Богомъ живымъ, что вотъ уже три ночи сряду мнѣ о томъ только и снится, что ныньче съ вами должно быть несчастіе и что послѣднее число іюля для васъ роковое число {Мемуары Венсена Карлуа, секретаря г. де-Вьельвилля.}.
   Но король, казалось, и не слушалъ его: онъ былъ вооруженъ и схватилъ уже копье.
   Габріэль держалъ свое и также выступалъ на арену.
   Оба-противника сѣли на коней и выѣхали на средину...
   Тогда въ толпѣ царствовало странное и глубокое молчаніе. Глаза всѣхъ стали внимательнѣе, дыханье притаилось.
   Никто въ этомъ подражаніи поединку не могъ предвидѣть кровавыхъ послѣдствій. Король, привыкшій къ этимъ безопаснымъ играмъ, въ продолженіи трехъ дней едва ли не сто разъ показывался на аренѣ, при условіяхъ, по-видимому, подобныхъ тѣмъ, которыя и теперь представлялись.
   И, не смотря на то, всѣ неопредѣленно ощущали что-то необыкновенное, ужасное, и всѣ ждали и молчали передъ невѣдомой опасностью. Почему? никто не могъ бы объяснить этого! Но явись въ ту минуту посторонній, онъ при одномъ взглядѣ на эти лица сказалъ бы себѣ: быть какому-нибудь необычайному происшествію!
   Ужасъ господствовалъ.
   Одно замѣчательное обстоятельство очевидно подало поводъ къ такому мрачному настроенію мыслей въ толпѣ:
   При обыкновенныхъ ристаніяхъ, и вовсе время, какъ они продолжались, рожки и трубы не переставали издавать безпрерывные и оглушающіе звуки. То былъ какъ-будто громкій и радостный голосъ самаго турнира.
   Но только король и Габріэль выѣхали на поприще, трубы вдругъ всѣ умолкли; не стало ни одной, которая бы звучала, и безсознательно удвоился всеобщій ужасъ среди этого необыкновеннаго молчанія.
   Оба противника ощущали, еще болѣе нежели зрители, странныя впечатлѣнія того смущенія, которое, такъ-сказать, наполняло атмосферу.
   Габріэль не думалъ болѣе, не видѣлъ, даже не жилъ почти. Онъ дѣйствовалъ машинально и будто во снѣ, по инстинкту, какъ, уже прежде поступалъ въ подобныхъ обстоятельствахъ.
   Король былъ еще болѣе страдателенъ и потерянъ. И у него передъ глазами носилось какое то облако, и самъ онъ, казалось, двигался среди неслыханной фантасмагоріи, не бывшей ни сномъ, ни дѣйствительностью.
   Но все-таки передъ нимъ мелькнула молнія мысли, въ которой онъ ясно и разомъ увидѣлъ предсказанія, переданныя ему третьяго-дня утромъ королевой, предсказанія при его рожденіи и предсказанія Форкастеля. Вдругъ, освѣщенный какимъ-то страшнымъ блескомъ, онъ понялъ и смыслъ и связь этихъ роковыхъ намековъ. На одинъ мигъ явилось у него желаніе выйдти изъ ограды и отказаться отъ боя. Но тысячи внительныхъ глазъ приковывали его къ мѣсту.
   Къ-тому же, г. де-Вьельвилль только-что подалъ знакъ къ начатію.
   Жребій выпалъ. Впередъ! и будь что Богу угодно!
   Разомъ сорвались съ мѣста и помчались галопомъ оба коня.
   Габріэль и король встрѣтились посереди арены. Копья обоихъ скрестились, сломались на кирасахъ, и всадники счастливо разъѣхались другъ съ другомъ.
   Стало-быть, ужасныя предчувствія оказались ложными. Какъ-будто радостный ропотъ вырвался разомъ у всѣхъ изъ облегченной груди. Королева подняла къ небу взглядъ, исполненный благодарности.
   Но слишкомъ-рано начали радоваться!
   И въ-самомъ-дѣлѣ, всадники были ещё въ оградѣ. Достигнувъ каждый конца, противоположнаго тому, черезъ который въѣхали, они на всемъ скаку должны были возвратиться на свои мѣста и, слѣдовательно, еще разъ встрѣтиться.
   Только какой же опасности можно было еще бояться? При встрѣчѣ, они уже не сшибались.
   Но по несчастію, Габріэль, возвращаясь, не бросилъ, по обычаю, осколка отъ сломаннаго копья. Онъ держалъ его передъ собою на перевѣсѣ...
   И на всемъ скаку, увлеченный конемъ, пущеннымъ въ галопъ, возвращаясь, этимъ осколкомъ онъ наткнулся на голову Генриха II!
   Силой удара подняло забрало каски, и осколокъ глубоко впился въ глазъ королю и вышелъ изъ уха.
   Развѣ только половина зрителей, и то вставшихъ и сбиравшихся уже уходить, видѣла этотъ страшный ударъ. Но они громко вскрикнули и тѣмъ предувѣдомили другихъ.
   Между-тѣмъ, Генрихъ выпустилъ поводья, уцѣпился за шею своей лошади и такимъ-образомъ проскакалъ по всей аренѣ, на концѣ которой приняли его господа де-Вьельвилль и де-Буаси.
   -- Ахъ! я умираю! было первымъ словомъ короля.
   Онъ прошепталъ еще:
   -- Не безпокоить г-на де-Монгомери!.. я ему прощаю.
   И онъ лишился чувствъ.
   Не будемъ описывать послѣдовавшаго за тѣмъ смятенія. Катерину Медичи вынесли полуживую. Король былъ немедленно перенесенъ въ свои турнельскіе покои, и оставался въ безпамятствѣ.
   Габріэль, сошедши съ лошади, стоялъ прислонившись къ барьеру, недвижный, уничтоженный и будто самъ ошеломленный ударомъ, имъ же напесеннымъ.
   Послѣднія слова короля были услышаны и повторены. Никто не смѣлъ его безпокоить. Но около него слышался ропотъ и на него посматривали искоса и съ какимъ-то ужасомъ.
   Одинъ только адмиралъ Колиньи, присутствовавшій на турнирѣ, осмѣлился приблизиться къ молодому человѣку и, слѣва проходя мимо его, шепнулъ ему:
   -- Вотъ страшное-то несчастіе, другъ! Знаю, что всему этому виною здѣсь случай; наши идеи и рѣчи, слышанныя вами, какъ сказывалъ мнѣ Ла-Реноди, въ совѣщаніяхъ на Моберовой Площади, ровно ничего не значатъ въ этомъ роковомъ происшествіи! Но все-таки, хоть васъ и нельзя обвинять, берегитесь. Совѣтую вамъ скрыться на нѣкоторое время, оставить Парижъ и даже Францію. Полагайтесь на меня какъ всегда. До свиданія.
   -- Благодарю васъ, отвѣчалъ Габріэль, не перемѣняя положенія.
   Грустная и слабая улыбка задѣла его блѣдныя губы во время разговора съ главою протестантовъ.
   Колиньи кивнулъ ему головою и удалился.
   Нѣсколько минутъ спустя, герцогъ Гизъ, только-что увидѣвшій, какъ выносили короля, также приблизился къ Габріэлю, отдавая кой-какія приказанія.
   Онъ также, справа, прошелъ мимо графа, и, проходя, сказалъ ему на ухо:
   -- Несчастный ударъ, Габріэль! Но скорѣй жалѣть васъ надобно. Однако, еслибъ кто подслушалъ разговоръ нашъ въ Турнелѣ, какихъ бы ужасныхъ заключеній не вывели злые языки изъ этого простаго, но роковаго случая! Но все равно, теперь я въ силѣ и вамъ преданъ, вы это знаете. Нѣсколько дней нигдѣ не показывайтесь, но не оставляйте Парижа: это безполезно. Еслибъ кто осмѣлился стать вашимъ обвинителемъ, вспомните, что я вамъ сказалъ: "полагайтесь на меня вездѣ, всегда и въ какомъ бы то ни было случаѣ."
   -- Благодарю, ваша свѣтлость, сказалъ еще разъ Габріэль тѣмъ же голосомъ и съ тою же грустною улыбкою.
   Между-тѣмъ, герцогъ Гизъ вмѣшался въ смущенныя, окружавшія его группы. Габріэль взглянулъ наконецъ вокругъ себя, увидѣлъ испуганное любопытство, съ какимъ на, него смотрѣли, вздохнулъ и рѣшился удалиться изъ этого роковаго мѣста.
   Онъ возвратился въ свою отель въ Улицѣ-Жарденъ-Сенъ-Поль, и никто не остановилъ его, никто не сказалъ ему ни слова.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ Турнелѣ, въ комнату къ королю никого не впускали, исключая королевы, его дѣтей и хирурговъ, сбѣжавшихся на помощь къ царственному больному.
   Но Фернель и всѣ другіе медики скоро увидѣли, что не было уже никакой надежды и что нельзя было спасти Генриха II.
   Амбруазъ Паре былъ въ Пероннѣ. Герцогъ Гизъ и не подумалъ послать за нимъ.
   Король оставался четыре дня въ безпамятствѣ.
   На пятый день онъ пришелъ въ себя, казалось, для того только, чтобъ отдать кой-какія приказанія, а главное повелѣть, чтобъ немедленно праздновали бракосочетаніе сестры его.
   Онъ видѣлся также съ королевой и далъ ей нѣкоторыя наставленія касательно дѣтей своихъ и государственныхъ дѣлъ.
   Потомъ его схватила опять горячка, и бредъ, и агонія.
   Наконецъ, 10 іюля 1559 года, на другой день послѣ того, какъ сестра его Маргарита въ слезахъ вышла за герцога савойскаго, Генрихъ II скончался послѣ одиннадцати долгихъ дней агоніи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ тотъ же самый день, госпожа Діана де-Кастро удалилась, или, лучше сказать, убѣжала въ свой прежній монастырь сен-кентенскихъ бенедиктинокъ, снова открытый со времени шато-камбрёзскаго мира.
   

II.
Новый порядокъ вещей.

   Для королевской фаворитки, такъ же какъ и для фаворита, истинною смертью бываетъ не смерть, но немилость.
   Такимъ-образомъ, сынъ графа де-Монгомери достаточно отмстилъ бы коннетаблю и Діанѣ де-Пуатье за ужасную смерть своего отца, если черезъ него оба виновные пали съ высоты могущества въ изгнаніе, съ высоты блеска въ забвеніе.
   Именно этого результата ждалъ Габріэль въ глубокомъ и полномъ думъ уединеніи своей отели, гдѣ онъ схоронилъ себя послѣ роковаго происшествія 30-го іюня. Не казни своей страшился онъ въ случаѣ, еслибъ Монморанси и его соучастница остались въ силѣ, но ихъ помилованія.-- И онъ ждалъ.
   Въ-продолженіи одиннадцати-дневной агоніи Генриха II, коннетабль Монморанси употребилъ всѣ средства къ сохраненію вліянія своего на правительство. Онъ писалъ къ принцамъ крови, увѣщавая ихъ прибыть и занять мѣсто въ совѣтѣ молодаго короля. Особенно уговаривалъ онъ Антуана-Бурбонскаго, короля наваррскаго, ближайшаго наслѣдника престола послѣ королевскихъ братьевъ. Онъ убѣждалъ его спѣшить, потому-что малѣйшее промедленіе можетъ дать власть чужимъ, которой уже нельзя будетъ отнять у нихъ послѣ. Наконецъ, онъ посылалъ курьера за курьеромъ, подговаривалъ однихъ, кланялся другимъ и не пренебрегалъ никакими средствами для составленія партіи, способной устоять противъ партіи Гизовъ.
   Діана де-Пуатье, не взирая на горе, помогала ему какъ могла въ этихъ усиліяхъ, потому-что и ея судьба была теперь тѣсно связана съ судьбою ея стариннаго обожателя.
   Съ нимъ она еще могла властвовать, хотя и не прямо, по-крайней-мѣрѣ косвенно.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, когда, 10-го іюля 1559 года, герольды провозгласили королемъ старшаго изъ сыновей Генриха II, молодому принцу было только шестнадцать лѣтъ, и хотя законъ объявлялъ его совершеннолѣтнимъ, но его возрастъ, неопытность и слабость здоровья заставляли предоставить веденіе дѣлъ на многіе годы министру, гораздо могущественнѣйшему подъ его именемъ, нежели онъ самъ.
   И такъ, кто будетъ этимъ министромъ, или, лучше, опекуномъ? Герцогъ Гизъ или коннетабль? Катерина Медичи или Антуанъ Бурбонъ?
   Вотъ въ чемъ состоялъ вопросъ на другой день смерти Генриха II.
   Въ этотъ же день, Франциску II надлежало въ три часа принимать парламентскихъ депутатовъ. Тому, кого онъ представилъ онъ имъ, какъ своего министра, они могли по справедливости поклониться, какъ своему настоящему королю.
   Дѣло, стало-быть, состояло въ томъ, чтобъ побѣдить, и потому утромъ 12-го іюля Катерина Медичи и Францискъ-Лотарингскій, каждый самъ-по-себѣ, отправились къ молодому королю, подъ предлогомъ изъявленія ему своихъ сожалѣній, на дѣлѣ же, чтобъ надавать ему разныхъ совѣтовъ.
   Вдова Генриха II для этой цѣли преступила даже этикетъ, предписывавшій ей нигдѣ не показываться въ-продолженіе сорока дней.
   Катерина Медичи, притѣсненная и отстраненная мужемъ, уже двѣнадцать дней чувствовала, какъ въ ней пробуждалось то громадное и глубокое честолюбіе, которое наполняло послѣдніе дни ея жизни.
   Но какъ она не имѣла возможности быть правительницею при совершеннолѣтнемъ королѣ, то у ней оставался одинъ только случай властвовать, именно, посредствомъ министра, преданнаго ея выгодамъ.
   Коннетабль Монморанси не долженъ быть этимъ министромъ. Въ предшествующее царствованіе, онъ не мало содѣйствовалъ къ устраненію законнаго вліянія Катерины, съ цѣлью замѣстить его вліяніемъ Діаны де-Пуатье. Королева-мать не могла простить ему этихъ козней, и думала только, какъ бы наказать его за поступки съ нею, всегда грубые и часто безчеловѣчные.
   Антуанъ Бурбонъ могъ бы быть въ рукахъ ея орудіемъ болѣе послушнымъ. Но онъ принадлежалъ къ религіи реформатской; Жанна д'Альбре, жена его, была сама женщина честолюбивая; наконецъ, его титулъ принца крови, соединенный съ такою дѣйствительною властью, могъ внушить ему опасныя желанія.
   Оставался герцогъ Гизъ. Но признаетъ ли Францискъ-Лотарингскій нравственный авторитетъ королевы-матери, или вовсе откажется отъ раздѣла съ нею власти?
   Вотъ на-счетъ чего Катеринѣ Медичи очень хотѣлось бы увѣриться. И потому она съ радостью приняла родъ свиданія, которое случай въ присутствіи короля въ этотъ рѣшительный день устроилъ между ней и Францискомъ-Лотарингскимъ.
   Тутъ она могла найдти или создать случай испытать герцога и вызнать его расположеніе къ ней.
   Но герцогъ Гизъ, съ своей стороны, былъ не менѣе искусенъ въ политикѣ, чѣмъ на войнѣ, и приготовился быть на сторожѣ.
   Этотъ прологъ происходилъ въ Луврѣ, въ королевской комнатѣ, въ которой Францискъ II наканунѣ помѣстился; дѣйствующими лицами въ немъ были: королева-мать, Балафре, молодой король и Марія Стюартъ.
   Сами же Францискъ и его молодая королева, наряду съ эгоистическими и холодными честолюбіями Катерины и герцога Гиза, были только милыми, наивными и влюбленными дѣтьми, которыхъ довѣріе должно было принадлежать первому встрѣчному, ловко съумѣющему овладѣть ихъ сердцами.
   Они искренно оплакивали смерть короля, своего родителя, и Катерина застала ихъ грустными и огорченными.
   -- Сынъ мой, сказала она Франциску: -- съ вашей стороны похвально чтить слезами память того, о комъ первый изъ всѣхъ вы должны сожалѣть. Вы знаете, раздѣляю ли я эту горесть! Вспомните, однакожь, и о томъ, что на васъ лежатъ не однѣ сыновнія обязанности. Вы тоже отецъ, отецъ своего народа! Отдавъ прошедшему законную дань сожалѣній, обратитесь къ будущему. Вспомните, наконецъ, что вы король.
   -- Ахъ, сказалъ, покачавъ головою, Францискъ:-- тяжелое бремя скипетръ Франціи для шестнадцатилѣтнихъ рукъ! И ничто не приготовило меня къ мысли, что такая ноша такъ рано отяготѣетъ надъ моею пеопытною юностію.
   -- Государь, продолжала королева: -- пріймите съ покорностью судьбѣ, и вмѣстѣ съ благодарностью, Богомъ налагаемую на васъ обязанность; облегчить же ее всѣми силами, присоединить свои стремленія къ вашимъ, и тѣмъ помочь вамъ достойно нести ее -- будетъ уже дѣломъ тѣхъ, кто окружаетъ васъ и любитъ.
   -- Ваше величество... благодарю васъ... проговорилъ молодой король въ затрудненіи, что отвѣчать на такіе доводы.
   И машинально онъ обращалъ взоры къ герцогу Гизу, будто прося совѣта у дяди жены своей.
   На первомъ шагу царствованія, и даже въ-отношеніи къ своей матери, юный вѣнценосецъ уже инстинктивно чувствовалъ засады на своей дорогѣ.
   Но герцогъ Гизъ, нисколько не запинаясь, сказалъ ему тогда:
   -- Да, вы правы, государь; благодарите, горячо благодарите королеву за ея добрыя и одобрительныя слова. Но не довольствуйтесь одной благодарностью. Смѣло скажите ей, что среди всѣхъ, кто васъ любитъ и кого вы любите, она все же на первомъ мѣстѣ, и что поэтому вы должны разсчитывать и разсчитываете на ея дѣйствительное и материнское соучастіе въ томъ трудномъ дѣлѣ, на которое вы такъ съ-молода призваны.
   -- Дядя мой Гизъ былъ вѣрнымъ истолкователемъ моихъ мыслей, ваше величество, сказалъ обрадованный король своей матери:-- и если я, изъ страха ослабить, не повторяю вамъ его выраженій, считайте ихъ какъ-бы сказанными мною и удостойте обѣщать моей слабости свою драгоцѣнную подпору.
   Королева-мать успѣла уже бросить герцогу Гизу взглядъ благоволенія и сочувствія.
   -- Государь, отвѣчала она сыну: -- все мое небольшое знаніе принадлежитъ вамъ, и я буду гордиться и считать себя счастливой всякій разъ, какъ вамъ угодно будетъ попросить у меня совѣта. Но я женщина; у вашего же престола долженъ быть защитникъ со шпагою въ рукѣ. Эту сильную руку, эту мужескую энергію ваше величество безъ сомнѣнія найдете среди тѣхъ, кто по связямъ и по родству составляетъ вашу естественную подпору.
   Катерина Медичи тотчасъ же платила герцогу Гизу долгъ свой относительно благорасположенія.
   Между ними былъ родъ какой-то нѣмой стачки, заключенной въ одномъ взглядѣ, но которая, надобно сказать, не была искренней ни съ той, ни съ другой стороны и, какъ увидимъ, не могла быть продолжительною.
   Молодой король понялъ мать свою, и, ободренный взглядомъ Маріи, подалъ свою робкую руку герцогу Гизу.
   Этимъ онъ отдавалъ ему правленіе Франціею.
   Катеринѣ Медичи, однако, не хотѣлось дать сыну слишкомъ-далеко зайдти, пока самъ герцогъ Гизъ не обезпечитъ ее вѣрными залогами въ своемъ расположеніи къ ней.
   И потому она успѣла перебить короля, который, по всей вѣроятности, тутъ же утвердилъ бы какимъ-нибудь формальнымъ обѣщаніемъ довѣрчивый жестъ свой, и первая сказала:
   -- Во всякомъ случаѣ, прежде, нежели вы изберете себѣ министра, государь, мать ваша будетъ просить у васъ не милости, но права сдѣлать вамъ одно напоминаніе.
   -- Скажите: приказать мнѣ, королева, отвѣчалъ Францискъ II.-- Говорите, прошу васъ.
   -- Хорошо, сынъ мой, начала Катерина:-- дѣло идетъ о женщинѣ, сдѣлавшей много зла мнѣ и еще больше Франціи. Не намъ порицать слабости того, кто для насъ теперь болѣе, чѣмъ когда-либо, священъ. Но отецъ вашъ, государь, къ-несчастію, уже не существуетъ, воля его уже не властвуетъ во дворцѣ этомъ; а женщина, которую я даже и назвать не хочу, смѣетъ еще жить въ немъ. Вовремя долгой летаргіи короля, ей не разъ было говорено, какъ неприлично оставаться ей въ Луврѣ.-- Король развѣ умеръ? спросила она.-- Нѣтъ, еще дышетъ.-- Такъ никто кромѣ его не можетъ мнѣ приказывать.-- И она осталась.
   Герцогъ Гизъ почтительно перебилъ королеву-мать и поспѣшилъ сказать:
   -- Простите, королева, но мнѣ извѣстны намѣренія его величества на-счетъ той, о которой вы говорите.
   И не медля ни мало онъ ударилъ въ металлическую доску. Вошелъ дежурный.
   -- Доложить госпожѣ де-Пуатье, сказалъ онъ ему: -- что королю угодно говорить съ ней сію минуту.
   Король, казалось, ни мало не удивлялся и не безпокоился, что у него такимъ образомъ и безъ согласія вырывали власть изъ рукъ. Онъ даже радовался всему тому, что могло уменьшить его отвѣтственность и избавить его отъ труда дѣйствовать.
   Герцогу, однако, хотѣлось дать своей выходкѣ силу королевскаго согласія.
   -- Не правда ли, государь, я не поступилъ слишкомъ самоувѣренно, сказавъ, что мнѣ извѣстна воля вашего величества касательно этого дѣла?
   -- Нѣтъ, конечно, любезный дядя, поспѣшно перебилъ его Францискъ.-- Дѣлайте, что вамъ угодно! я напередъ знаю, что все, что вы ни сдѣлаете, будетъ хорошо сдѣлано.
   -- И все, что вы ни говорите, хорошо сказано, прошептала Марія Стюартъ на ухо своему мужу.
   Францискъ былъ внѣ себя отъ самодовольства и гордости. За одно слово, за одинъ одобрительный взглядъ своей обожаемой Маріи, онъ бросилъ бы и отдалъ всѣ королевства въ мірѣ.
   Королева-мать ждала съ нетерпѣливымъ любопытствомъ, на что рѣшится герцогъ Гизъ.
   Она, однако, сочла за нужное прибавить, сколько для того, чтобъ прервать молчаніе, столько же, чтобъ лучше обозначить свои намѣренія:
   -- Та, которую вы только-что позвали, государь, могла бы, кажется, предоставить Лувръ безъ раздѣла единственной законной королевѣ прошедшаго, такъ же какъ и прелестной королевѣ настоящаго, прибавила она, граціозно поклонившись Маріи Стюартъ.-- У великолѣпной и прекрасной дамы вѣдь есть для убѣжища и утѣшенія чудесный Анетскій-Дворецъ, который ужь, конечно, лучше и чудеснѣе моего простаго дома въ Шомонъ-сюр-Луаръ.
   Герцогъ Гизъ ничего не отвѣтилъ, но сберегъ въ умѣ своемъ этотъ намекъ.
   Надо признаться, что онъ не менѣе Катерины Медичи ненавидѣлъ Діану де-Пуатье. Она до-сихъ-поръ, въ угоду своему конетаблю, всею своею властію задерживала карьеру и планы герцога; она же, безъ-сомнѣнія, оставила бы его навсегда въ тѣни, не разбей только копье Габріэля, вмѣстѣ съ жизнію Генриха II, власти очаровательницы.
   Но день отмщенія насталъ, наконецъ, для Франциска-Лотарингскаго, а онъ умѣлъ столько же ненавидѣть, сколько и любить.
   Въ эту минуту, докладчикъ громкимъ голосомъ прокричалъ:
   -- Госпожа герцогиня де-Валентинуа.
   Діана де-Пуатье вошла, очевидно смущенная, но по-прежнему высокомѣрная.
   

III.
Слѣдствіе габріелевой мести.

   Герцогиня де-Валентинуа легко поклонилась молодому королю, еще легче Катеринѣ Медичи и Маріи Стюартъ, и, казалось, даже не замѣтила присутствія герцога Гиза.
   -- Государь, сказала она:-- ваше величество изволили приказать мнѣ явиться къ себѣ...
   Она остановилась. Францискъ II, смущенный и вмѣстѣ раздраженный высокомѣріемъ ея, замялся, покраснѣлъ и наконецъ сказалъ:
   -- Нашему дядѣ Гизу угодно было принять на себя трудъ сообщить вамъ наши намѣренія, герцогиня.
   И онъ началъ въ пол-голоса говорить съ Маріею Стюартъ.
   Діана медленно оборотилась къ Балафре, и при видѣ тонкой и насмѣшливой улыбки, бродившей у него на губахъ, попыталась-было противопоставить ей самый повелительный изъ своихъ взглядовъ разгнѣванной Юноны.
   Но Балафре не такъ легко было запугать.
   -- Герцогиня, сказалъ онъ, низко поклонившись Діанѣ:-- королю извѣстно искреннее огорченіе ваше по случаю страшнаго несчастія, постигшаго всѣхъ насъ. Онъ благодаритъ васъ за это. Его величество полагаетъ предупредить жарчайшее ваше желаніе, позволяя вамъ оставить дворъ для уединенія. Вы можете отправиться, когда заблагоразсудите -- сегодня вечеромъ, на-примѣръ.
   Діана подавила слезу бѣшенства на воспламененномъ глазу.
   -- Его величество точно исполняетъ мое задушевное желаніе, сказала она.-- И что мнѣ дѣлать здѣсь теперь? Я только того и хочу, чтобъ удалиться въ свое изгнаніе, и будьте покойны, м. г., какъ только можно скорѣе!
   -- Такъ, стало-быть, все къ лучшему, легко и насмѣшливо сказалъ герцогъ Гизъ, играя кистями своего бархатнаго плаща.-- Но, герцогиня, прибавилъ онъ серьёзнѣе, и давая словамъ своимъ удареніе и значеніе приказа:-- вашъ Анетскій-Дворецъ, которымъ вы владѣете, можетъ-быть, есть убѣжище слишкомъ-свѣтское, слишкомъ-открытое и веселое для такой убитой горемъ отшельницы, какъ вы. Такъ вотъ, королева предлагаетъ вамъ взамѣнъ свой Шомон-сюр-луарскій Дворецъ, болѣе удаленный отъ Парижа и потому, думаю, болѣе сообразный съ вашимъ вкусомъ и теперешними нуждами. Онъ будетъ отданъ въ ваше распоряженіе, лишь-только вы пожелаете.
   Госпожа де-Пуатье очень-хорошо поняла, что подъ этой мнимою мѣной скрывалась предполагаемая конфискація. Но что жь было дѣлать? Какъ противиться? у ней не было болѣе ни кредита, ни власти! Всѣ ея вчерашніе друзья стали сегодня врагами! Уступить было нужно. И она уступила.
   -- Я почитаю себя счастливой, сказала она глухимъ голосомъ:-- что могу предложить королевѣ великолѣпное свое помѣстье.
   -- Принимаю это удовлетвореніе, сударыня, сухо сказала Катерина Медичи, бросивъ холодный взглядъ на Діану и благодарный на герцога Гиза.
   Казалось, какъ-будто онъ сдѣлалъ ей этотъ подарокъ.
   -- Шомон-сюр-луарскій Дворецъ теперь вашъ, сударыня, прибавила она: -- и будетъ приведенъ въ состояніе достойно принять свою новую владѣтельницу.
   -- И тамъ,-- продолжалъ герцогъ Гизъ, чтобъ по-крайней-мѣрѣ противопоставить невинную насмѣшку бѣшенымъ взглядамъ, которыми пепелила его Діана:-- тамъ въ затишьѣ вы будете имѣть возможность, сударыня, на досугѣ отдохнуть отъ заботъ и усталости, причиненныхъ вамъ, какъ мнѣ сказывали, въ это послѣднее время огромною корреспонденціею и совѣщаніями, которыя вы держали вмѣстѣ съ г-номъ Монморанси...
   -- Я полагала, что оказывала услугу, подхватила Діана: -- совѣщаясь съ великимъ государственнымъ мужемъ, великимъ полководцемъ, на-счетъ всего, что касалось блага королевства.
   Но поспѣшивъ заплатить острымъ словомъ за острое слово, госпожа де-Пуатье не сообразила, что доставляла этимъ оружіе противъ самой же себя и напоминала злопамятству Катерины Медичи ея другаго врага, коннетабля.
   -- Правда, сказала неумолимая королева-мать: -- г. Монморанси наполнилъ своею славою и трудами два цѣлыхъ царствованія!
   -- И уже давно пора, сынъ мой, прибавила она, обращаясь къ королю: -- чтобъ вы позаботились дать ему почетную отставку, такъ трудолюбиво имъ заслуженную.
   -- Господинъ де-Монморанси, сказала съ горечью, Діана:-- приготовленъ, какъ и я, къ такой наградѣ за свою долгую службу! Онъ былъ у меня въ то время, какъ его величество благоволилъ прислать за мною и долженъ быть еще тамъ; я пойду къ коннетаблю и разскажу, какъ здѣсь расположены къ нему; онъ сейчасъ же будетъ здѣсь, -- принести королю свою благодарность и вмѣстѣ съ тѣмъ проститься. Онъ мужчина, онъ коннетабль, онъ одинъ изъ могущественнѣйшихъ людей въ королевствѣ! и, безъ-сомнѣнія, рано ли, поздно ли, найдетъ случай, лучше нежели словами, доказать свою благодарность королю, такъ справедливому къ прошлымъ заслугамъ, и новымъ совѣтникамъ, которые съ такою пользою содѣйствуютъ ему въ дѣлѣ правосудія и государственныхъ интересовъ.
   -- Угроза! про себя сказалъ герцогъ.-- Эхидна поднимаетъ все еще голову изъ-подъ каблука. Что жь? Тѣмъ лучше!
   -- Король всегда готовъ принять г. коннетабля, сказала королева-мать, поблѣднѣвъ отъ негодованія.-- И если г. коннетабль имѣетъ что-либо напомнить, или замѣтить его величеству, ему стоитъ только явиться! Его выслушаютъ и, какъ вы говорите, сударыня, ему окажутъ полную справедливость.
   -- Я сейчасъ пришлю его, отвѣчала тономъ вызова госпожа де-Пуатье.
   Она снова отдала королю и обѣимъ королевамъ свой горделивый поклонъ, и вышла съ подъятымъ челомъ, но съ убитой душою, съ гордостью на лицѣ и съ смертію въ сердцѣ.
   Еслибъ Габріэль могъ ее увидѣть въ эту минуту, онъ нашелъ бы, что уже довольно отмстилъ ей.
   Даже сама Катерина Медичи, за цѣну этого униженія, соглашалась впередъ менѣе ненавидѣть Діану!..
   Только королева-мать съ безпокойствомъ замѣтила, что, при имени конетабля, герцогъ Гизъ замолкъ и не отражалъ болѣе дерзкихъ вызововъ г-жи де-Пуатье.
   Не боится ли ужь герцогъ коннетабля и не хочетъ ли поберечь его? Не думаетъ ли ужь заключить союза съ этимъ стариннымъ врагомъ Катерины?
   Для флорентинки важнѣе всего было знать, чего держаться, прежде, чѣмъ безъ боя допустить утвердиться власти въ рукахъ Франциска Лотарингскаго.
   И такъ, съ цѣлью испытать его, да и короля также, только-что Діана вышла, она сказала:
   -- Герцогиня что-то очень дерзка и ужь слишкомъ надѣется на своего конетабля! И точно, дать сколько-нибудь ему власти, мой сынъ, будетъ значить дать половину этой власти Діанѣ.
   Герцогъ Гизъ и тутъ промолчалъ.
   -- Что касается до меня, продолжала Катерина:-- то я посовѣтовала бы вашему величеству не раздѣлять своего довѣрія между многими, избрать себѣ въ министры или Монморанси, или своего дядю Гиза, или дядю Бурбона, но своему усмотрѣнію. Но того или другаго, а не тѣхъ и другихъ. Одна воля въ государствѣ, съ волею короля, вспомоществуемаго совѣтами небольшаго числа особъ, которыя бы, кромѣ его блага и славы, не имѣли другихъ интересовъ... вы такого же мнѣнія, герцогъ?
   -- Да, ваше величество, если оно ваше, отвѣчалъ герцогъ Гизъ какъ-будто съ нѣкоторою уступчивостью.
   -- Такъ и есть! подумала Катерина:-- я вѣрно угадала! онъ думалъ опереться на конетабля. Но между нимъ и мною онъ долженъ сдѣлать выборъ, и я не думаю, чтобъ онъ могъ колебаться.
   -- Мнѣ кажется, герцогъ, продолжала она вслухъ: -- вы тѣмъ болѣе должны раздѣлять совѣтъ мой, что онъ вамъ же въ пользу; королю извѣстны мои мысли, и ни коннетабля Монморанси, ни Антуана Наваррскаго не хотѣлось бы мнѣ видѣть у него въ совѣтѣ. А если я объявляю себя въ пользу исключительности, то ужь вѣрно не противъ васъ я объявляю себя.
   -- Государыня, отвѣчалъ герцогъ: -- будьте увѣрены въ одно время и въ моей глубочайшей признательности и въ не менѣе исключительной преданности.
   Тонкій политикъ сдѣлалъ удареніе на послѣднихъ словахъ, какъ-будто ужь рѣшился и окончательно пожертвовалъ конетаблемъ Катеринѣ.
   -- И прекрасно! сказала королева-мать.-- Хорошо бы было, когда явятся парламентскіе господа, чтобъ они нашли между нами такое рѣдкое и, трогательное единодушіе въ видахъ и чувствахъ.
   -- А я-то, больше всѣхъ радъ этому согласію! вскричалъ король.
   -- Мы будемъ царствовать семейно, весело прибавила Марія Стюартъ.
   Катерина Медичи и Францискъ Лотарингскій улыбались при такихъ надеждахъ, или, лучше, самообольщеніяхъ своихъ молодыхъ государей. Каждый изъ нихъ успѣлъ уже достичь, чего домогался: одинъ увѣренности, что королева-мать не воспротивится, если ему будетъ отдано всемогущество, другая убѣжденія, что онъ раздѣлитъ это всемогущество съ нею.
   Но тутъ возвѣстили о приходѣ г. Монморанси.
   Надобно сказать, что конетабль показалъ сперва болѣе достоинства и спокойствія, нежели г-жа де-Валентинуа. Безъ-сомнѣнія, онъ ужь былъ предупрежденъ ею и рѣшился по-крайней-мѣрѣ пасть съ честію.
   Онъ почтительно поклонился Франциску II и началъ говорить первый.
   -- Государь, сказалъ онъ:-- я зналъ напередъ, что старый слуга вашего родителя и дѣда не будетъ у васъ пользоваться большою благосклонностью. Не жалуюсь наоборотъ счастія, который я предвидѣлъ. Я удаляюсь безъ ропота. Если когда-либо король Французскій будетъ имѣть нужду во мнѣ, меня найдутъ въ Шаптильи, государь, и мое имущество, дѣти, собственная жизнь, все, чѣмъ я обладаю, будетъ всегда къ услугамъ вашего величества.
   Такая умѣренность, казалось, тронула молодаго короля, и онъ, болѣе нежели когда-либо смущенный, обратился къ своей матери съ самымъ плачевнымъ видомъ.
   Но герцогъ Гизъ, предчувствуя, что одно его вмѣшательство въ силахъ превратить въ гнѣвъ умѣренность стараго конетабля, сказалъ съ выраженіемъ самой утонченной вѣжливости:
   -- Такъ-какъ г. Монморанси оставляетъ дворъ, то, я полагаю, онъ не затруднится передъ своимъ отъѣздомъ вручить его величеству королевскую печать, повѣренную ему покойнымъ королемъ, и которая съ нынѣшняго же дня будетъ намъ необходима.
   Герцогъ не ошибся. Эти простыя слова въ высшей степени взволновали жолчь завистливаго конетабля.
   -- Печать... вотъ она! сказалъ онъ съ сердцемъ, вынимая ее изъ-подъ своего камзола.-- Я и безъ всякихъ напоминаній и просьбъ хотѣлъ отдать ее его величеству; но его величество, я вижу, окруженъ людьми, способными посовѣтовать ему оскорблять тѣхъ, кто имѣетъ право на одну благодарность.
   -- О комъ это говоритъ г. Монморанси? спросила съ гордымъ взглядомъ Катерина.
   -- Э! я говорилъ о тѣхъ, которые окружаютъ его величество, государыня, отвѣчалъ конетабль, возвращаясь къ своей угрюмой и грубой натурѣ.
   Но онъ дурно выбралъ время: Катерина только и ждала такого случая разразиться.
   Она встала и, безъ всякой умѣренности, начала упрекать конетабля за его всегдашнее грубое и презрительное обхожденіе съ нею, за его ненависть ко всему флорентинскому, за предпочтеніе, оказываемое имъ другимъ. Она знала, что ему одному должно приписывать всѣ униженія, претерпѣнныя послѣдовавшими за ней во Францію! Она знала, что, въ первые годы ея супружества, Монморанси осмѣливался предлагать Генриху II удалить ее, какъ безплодную, что потомъ онъ клеветалъ на нее самымъ низкимъ образомъ!..
   На это взбѣшенный и мало привычный къ упрекамъ конетабль отвѣчалъ усмѣшкой, которая была новою обидой.
   Между-тѣмъ, герцогъ Гизъ успѣлъ шопотомъ принять кой-какія приказанія отъ Франциска II или, лучше сказать, продиктовать ихъ ему, и въ свою очередь, спокойно возвысивъ голосъ, поразилъ своего противника къ особенному удовольствію Катерины Медичи.
   -- Господинъ конетабль, сказалъ онъ ему съ своею насмѣшливой вѣжливостію:-- ваши друзья и созданія, засѣдавшіе съ вами въ совѣтѣ, Бошетель, Обеспинь и другіе, а главное, его преосвященство хранитель печати Жанъ Бертранди, вѣроятно, вздумаютъ подражать вамъ въ желаніи удалиться. Король поручаетъ вамъ въ-самомъ-дѣлѣ отблагодарить ихъ отъ его имени. Съ завтрашнаго же дня, они будутъ совершенно свободны и уже замѣщены.
   -- Хорошо! проворчалъ сквозь зубы Монморанси.
   -- Что касается до г-на Колиньи, вашего племянника, который теперь вмѣстѣ губернаторъ и Пикардіи и Иль-де-Франса, продолжалъ Балафре: -- то король, принимая въ соображеніе, что такая двойная обязанность точно слишкомъ-тяжела для одного, желаетъ освободить адмирала отъ того или другаго изъ губернаторствъ, по его выбору. Вы вѣрно будете такъ обязательны, что увѣдомите его объ этомъ.
   -- Какъ же! возразилъ конетабль съ горькою усмѣшкою.
   -- Вамъ же, господинъ конетабль... спокойно продолжалъ герцогъ Гизъ.
   -- Не хотятъ ли у меня также отнять и конетабльскій жезлъ? прервалъ его съ сердцемъ Монморанси.
   -- О! возразилъ Францискъ Лотарингскій:-- вы знаете, что это невозможно и что санъ конетабля не то, что санъ намѣстника королевства: онъ не снимается. Конечно, того же нельзя сказать, на-примѣръ, о санѣ гросмейстера, въ который вы также возведены. Это мнѣніе его величества и онъ требуетъ у васъ его назадъ, жалуя мнѣ, мнѣ, у котораго нѣтъ другаго сана.
   -- Все лучше и лучше! отвѣчалъ Монморанси, скрежеща зубами.-- Все ли, наконецъ, герцогъ?
   -- Да, кажется, все, отвѣчалъ садясь Гизъ.
   Конетабль почувствовалъ, что ему трудно долѣе сдерживать свое бѣшенство, что онъ того-и-гляди разразится, проступится противъ уваженія къ королю, изъ опальнаго сдѣлается бунтовщикомъ... Ему не хотѣлось доставить такой радости торжествующему врагу. Онъ коротко поклонился и приготовился выйдти.
   Однакожь, передъ самымъ выходомъ, будто опомнившись, онъ сказалъ королю:
   -- Государь, послѣднее слово, послѣдній долгъ къ памяти вашего славнаго родителя. Тотъ, кто поразилъ его смертельнымъ ударомъ, виновникъ нашего общаго отчаянія, быть-можетъ, былъ не съ-проста неловкимъ, государь; я, по-крайней-мѣрѣ, имѣю полное право такъ думать. Въ такую роковую случайность могло войдти, по моему мнѣнію, и преступное намѣреніе. Я знаю, чъ о человѣкъ, котораго я обвиняю, считалъ себя оскорбленнымъ покойнымъ королемъ. Ваше величество, безъ сомнѣнія, нарядить изволите строгое слѣдствіе...
   Герцогъ Гизъ содрогнулся, услышавъ такое формальное и опасное обвиненіе противъ Габріэля. Но Катерина Медичи взяла на себя трудъ отвѣтить коннетаблю.
   -- Знайте, милостивый государь, сказала она ему:-- что, и безъ вашего вмѣшательства, на это событіе обращено вниманіе тѣхъ, которымъ не менѣе вашего была драгоцѣнна царственная жизнь, такъ жестоко прерванная. Я, вдова Генриха II, я никому въ мірѣ не дамъ упредить себя въ этомъ дѣлѣ. Будьте жь покойны, милостивый государь, васъ уже предупредили. На-счетъ этого можете удалиться съ миромъ.
   -- Въ такомъ случаѣ мнѣ нечего сказать болѣе, проговорилъ коннетабль.
   Ему даже не дозволили удовлетворить глубокую злобу противъ графа де-Монгомери, стать обвинителемъ виновнаго и мстителемъ своего государя.
   Задушаемый стыдомъ и гнѣвомъ, онъ въ отчаяніи вышелъ.
   Въ тотъ же вечеръ онъ уѣхалъ въ свое помѣстье Шантильи.
   Въ тотъ же день, госпожа де-Валентинуа также покинула Лувръ, гдѣ она царствовала болѣе, чѣмъ королева, и удалилась въ Шомонъ-сюр-Луаръ, глухое и отдаленное мѣсто изгнанія, изъ котораго она уже не выходила до самой смерти.
   И такъ, относительно къ Діанѣ де-Пуатье, месть Габріэля совершилась.
   Правда, что экс-фаворитка, съ своей стороны, приготовляла ужасную месть тому, кто такимъ-образомъ низвергъ ее съ высоты величія.
   Съ коннетаблемъ Габріэль еще не покончилъ и долженъ еще сойдтись съ нимъ въ то время, когда онъ опять будетъ въ силѣ.
   Но не будемъ предупреждать происшествій и возвратимся поскорѣе въ Лувръ, гдѣ Франциску II только-что доложили о прибытіи парламентскихъ депутатовъ.
   

IV.
Перемѣна температуры.

   По желанію Катерины Медичи, парламентскіе уполномоченные нашли въ Луврѣ совершеннѣйшее единодушіе. Францискъ II, сидѣвшій между матерью и женою, представилъ имъ герцога Гиза, какъ намѣстника королевства, кардинала лотарингскаго какъ интенданта финансовъ, и Франсуа Оливье, какъ хранителя печати. Гизъ торжествовалъ, королева-мать улыбалась, смотря на торжество его; все, стало-быть, шло какъ-нельзя-лучше! И ни одинъ признакъ разногласія, казалось, не смущалъ счастливыхъ предзнаменованій царствованія, обѣщавшаго быть и долгимъ и благополучнымъ.
   Одинъ изъ парламентскихъ совѣтниковъ, безъ сомнѣнія, полагая, что милосердіе не будетъ гостемъ не-въ-попадъ среди такого счастія, проходя мимо короля, вскричалъ изъ толпы:
   -- Пощади Анну Дюбура!
   Но этотъ совѣтникъ забылъ, вѣроятно, какой ревностный католикъ былъ новый министръ. Балафре, по своему обыкновенію, притворился, будто не разслушалъ, и даже не спросивъ ни короля, ни королеву-мать,-- такъ онъ былъ увѣренъ въ ихъ согласіи!-- отвѣчалъ твердымъ и громкимъ голосомъ:
   -- Да, господа, да, процессъ Анны Дюбура и всѣхъ соучастниковъ будетъ разсмотрѣнъ и скоро оконченъ, будьте покойны!
   Послѣ такого завѣренія, члены парламента вышли изъ Лувра, радостные и печальные, смотря по своимъ мнѣніямъ, но въ полномъ убѣжденіи, что никогда правительствующія лица не были согласнѣе и довольнѣе другъ другомъ тѣхъ, которыхъ они только-что привѣтствовали.
   Въ-самомъ-дѣлѣ, послѣ ихъ ухода, герцогъ Гизъ все еще видѣлъ на губахъ Катерины Медичи улыбку, которая, всякій разъ, какъ на него взглядывала королева-мать, казалась на нихъ стереотипированною.
   Что до Франциска II, то онъ всталъ съ мѣста, уже усталый отъ всѣхъ этихъ представленій.
   -- Ну, сегодня мы, надѣюсь, раздѣлались съ дѣлами и церемоніями, сказалъ онъ,-- Матушка, герцогъ, нельзя ли намъ на-дняхъ бросить не надолго Парижъ, и окончить срокъ нашего траура въ Блуа, на-примѣръ, на берегахъ Луары, которую такъ любитъ Марія! Нельзя ли, въ-самомъ-дѣлѣ, скажите!
   -- Ахъ! постарайтесь вы всѣ, чтобъ это было можно! сказала Марія Стюартъ.-- Въ эти чудные, лѣтніе дни, Парижъ такъ скученъ, а поля такъ веселы.
   -- Господинъ Гизъ позаботится объ этомъ, сказала Катерина.-- Но на сегодня, сынъ мой, ваши занятія еще не совсѣмъ окончены. Я у васъ попрошу еще полчаса времени, тѣмъ болѣе, что вамъ остается еще исполнить одинъ священный долгъ.
   -- Какой же это, матушка? спросилъ Францискъ.
   -- Долгъ судіи, государь, сказала Катерина:-- долгъ, въ исполненіи котораго конетабль думалъ опередить меня. Но судъ супруги поспѣшнѣе суда друга.
   -- О чемъ это она заговорила? спросилъ самого-себя встревоженный герцогъ.
   -- Государь, продолжала Катерина:-- августѣйшій родитель вашъ умеръ насильственною смертью. Поразившій его несчастливъ ли только, или вмѣстѣ преступенъ? Я, съ своей стороны, стою за послѣднее предположеніе... Но во всякомъ случаѣ вопросъ, кажется, стоитъ изслѣдованія. Если мы останемся равнодушными къ такому покушенію, не позаботясь даже спросить, было ли оно вольно, или невольно, какимъ опасностямъ подвергаетесь вы первый, государь? И такъ, необходимо изслѣдованіе того, что называется несчастіемъ 30-го іюня.
   -- Но въ такомъ случаѣ, сказалъ герцогъ: -- по-вашему, королева, должно немедленно арестовать г-на Монгомери по подозрѣнію въ цареубійствѣ?
   -- Господинъ Монгомери уже съ самаго утра арестованъ, отвѣчала Катерина.
   -- Арестованъ! а по чьему приказанію? вскричалъ герцогъ Гизъ.
   -- По моему приказанію, возразила королева-мать.-- Власти еще никакой не было установлено, такъ я взяла на себя отдать это приказаніе. Графъ Монгомери могъ каждую минуту бѣжать, а потому необходимо было предупредить его. Его отвели въ Лувръ безъ всякаго шума и соблазна. Я попрошу васъ, государь, сдѣлать допросъ ему.
   И, никого неспросясь, она ударила въ металлическую доску, чтобъ позвать, какъ поступилъ за два часа передъ тѣмъ самъ герцогъ.
   Но на сей разъ Балафре нахмурилъ брови. Гроза приготовлялась.
   -- Приказать привести сюда арестованнаго, сказала Катерина Медичи вошедшему дежурному.
   Когда тотъ вышелъ, настало затруднительное молчаніе. Король, казалось, былъ въ нерѣшимости, Марія Стюартъ безпокоилась, герцогъ Гизъ дулся. Одна королева-мать смотрѣла съ достоинствомъ и самоувѣренностію.
   Герцогъ Гизъ проронилъ только слѣдующія простыя слова:
   -- Мнѣ кажется, если бы графъ Монгомери хотѣлъ убѣжать, то легче этого онъ ничего не могъ сдѣлать въ-продолженіи послѣднихъ двухъ недѣль.
   Катерина собралась-было отвѣтить ему, но въ ту жь минуту привели Габріэля.
   Онъ былъ блѣденъ, но спокоенъ. Утромъ рано четыре гайдука пришли за нимъ въ отель его, къ великому ужасу Алоизы. Онъ послѣдовалъ за ними безъ всякаго сопротивленія и ждалъ съ-тѣхъ-поръ, что будетъ, безъ видимаго смущенія.
   Только-что вошелъ онъ твердымъ шагомъ и съ спокойнымъ видомъ, король измѣнился въ лицѣ, отъ волненія ли при видѣ того, кто поразилъ отца его, или отъ ужаса передъ исполненіемъ въ первый разъ долга судіи, о которомъ говорила сію минуту мать его. И долгъ, въ-самомъ-дѣлѣ, ужаснѣйшій.
   Отъ-того, голосомъ едва-слышнымъ сказалъ онъ Катеринѣ, обратившись къ ней:
   -- Говорите, матушка, вамъ говорить.
   Катерина Медичи немедленно воспользовалась позволеніемъ. Она почитала себя теперь увѣренною во всемогуществѣ своего вліянія на Франциска II и на его министра. И потому сказала Габріэлю судейскимъ и медленнымъ голосомъ:
   -- Прежде всѣхъ розъисковъ, графъ, намъ хотѣлось представить васъ его величеству и самимъ допросить васъ, чтобъ въ послѣдствіи даже не было нужды въ возстановленіи вашей чести, если мы найдемъ васъ невиннымъ, и чтобъ разительнѣе было правосудіе, если мы найдемъ васъ виновнымъ. Необыкновенныя преступленія требуютъ и судей необыкновенныхъ. Готовы ли вы отвѣчать намъ, милостивый государь?
   -- Я готовъ васъ слушать, ваше величество, отвѣчалъ Габріэль.
   Катерина была скорѣе раздражена, нежели разувѣрена такимъ спокойствіемъ человѣка, котораго она уже ненавидѣла прежде, нежели стала черезъ него вдовою, ненавидѣла всею любовью, какую на минуту къ нему почувствовала.
   И потому она опять начала съ какою-то оскорбительною горечью:
   -- Странныя обстоятельства возстаютъ противъ васъ и обвиняютъ васъ, графъ: ваши долгія отлучки изъ Парижа, добровольное двухлѣтнее почти изгнаніе отъ двора, присутствіе и таинственность на роковомъ турнирѣ, даже отказы войдти въ состязаніе съ королемъ. Какъ это случилось, что вы, привычный ко всѣмъ играмъ и упражненіямъ, что вы упустили изъ вида обычную и необходимую предосторожность отбросить на возвратномъ пути обломокъ копья своего? Какъ растолкуете вы такую странную забывчивость? Отвѣчайте же. Что вы скажете на все это?
   -- Ничего, ваше величество, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Ничего? промолвила удивленная королева-мать.
   -- Совершенно ничего.
   -- Какъ! начала опять Катерина:-- стало-быть, вы сознаетесь?.. сознаетесь?
   -- Я ни въ чемъ не сознаюсь, ваше величество.
   -- Въ такомъ случаѣ, вы опровергаете?
   -- Ничего также и не опровергаю. Я молчу.
   У Маріи Стюартъ сорвался жестъ одобренія; Францискъ II слушалъ и смотрѣлъ съ какою-то жадностью; герцогъ Гизъ молчалъ и былъ неподвиженъ.
   Катерина снова начала, все болѣе и болѣе жосткимъ тономъ:
   -- Берегитесь, графъ! Вамъ, можетъ-быть, лучше бы было защищаться и попробовать оправдать себя. Узнайте одно обстоятельство: господинъ Монморанси, который въ нуждѣ можетъ быть свидѣтелемъ въ этомъ дѣлѣ, утверждаетъ, что, сколько ему извѣстно, вы были съ королемъ во враждѣ и имѣли причины лично ненавидѣть его.
   -- Какія причины, ваше величество? Сказалъ ли господинъ Монморанси, какія были это причины?
   -- Нѣтъ еще, но онъ, безъ сомнѣнія, ихъ скажетъ.
   -- Ну, такъ пусть его говоритъ -- коли смѣетъ! сказалъ Габріэль съ гордой и спокойной улыбкой.
   -- Такъ вы совсѣмъ отказываетесь говорить? спросила настойчиво Катерина.
   -- Отказываюсь.
   -- Знаете ли, что пытка можетъ побѣдить такое надменное молчаніе?
   -- Не думаю, ваше величество.
   -- И предупреждаю васъ, такимъ образомъ вы рискуете жизнью.
   -- Я и не стану защищать ее, ваше величество. Она болѣе того не стоитъ.
   -- Вы совершенно рѣшились, графъ? ни одного слова?
   -- Ни одного, ваше величество, сказалъ Габріэль, покачавъ головою.
   -- Хорошо! прекрасно! вскричала Марія Стюартъ, будто увлеченная неодолимымъ порывомъ.-- Благородно и велико такое молчаніе! достойно дворянина, который не хочетъ даже отстранить подозрѣніе, изъ страха, чтобъ оно его не коснулось. Я утверждаю, что подобное молчаніе есть самое краснорѣчивое изъ оправданій!
   Между-тѣмъ, старая королева строго и гнѣвно смотрѣла на молодую.
   -- Да, я бы, можетъ-быть, не должна была говорить такимъ образомъ, продолжала Марія Стюартъ:-- но тѣмъ хуже! Я говорю, что чувствую и думаю. Сердце у меня никогда не заставитъ молчать языкъ. Просторъ нуженъ моимъ движеніямъ и впечатлѣніямъ. Мой инстинктъ -- вотъ вся моя политика. А онъ вопіетъ во мнѣ, что господинъ д'Эксме не хладнокровно задумалъ и не преднамѣренно совершилъ такое преступленіе, что онъ былъ только слѣпымъ орудіемъ рока, что онъ считаетъ себя выше всякихъ противныхъ предположеніи, и что онъ пренебрегаетъ оправданіемъ. Инстинктъ говоритъ это во мнѣ, и я говорю это во всеуслышаніе. Да и почему же не говорить?
   Король съ любовью и радостію смотрѣлъ, какъ супруга его краснорѣчиво и увлекательно говорила, отъ-чего становилась въ двадцать разъ прекраснѣе, чѣмъ обыкновенно.
   Что касается до Габріэля, онъ вскричалъ глубокимъ и растроганнымъ голосомъ:
   -- О! благодарю васъ, королева, благодарю васъ! И вы хорошо дѣлаете! Не для меня, но для себя -- хорошо вы дѣлаете, что такъ поступаете.
   -- А вѣдь я это знаю! подхватила Марія самымъ граціознымъ голосомъ, какой только можно вообразить себѣ.
   -- Кончимъ ли мы наконецъ съ этимъ ребячествомъ? вскричала раздраженная Катерина.
   -- Нѣтъ, сударыня, сказала Марія Стюартъ съ уязвленнымъ самолюбіемъ молодой женщины и королевы: -- нѣтъ! если вы уже кончили съ этими ребячествами -- мы, которые, слава Богу, молоды -- мы только начинаемъ. Не такъ ли, мой милый государь? прибавила она, граціозно оборотись къ своему молодому супругу.
   Король не отвѣчалъ, но задѣлъ губами концы розовыхъ пальцевъ, протянутыхъ ему Маріею.
   Гнѣвъ Катерины, сдерживаемый до-сихъ-поръ, наконецъ разразился. Она еще не успѣла привыкнуть съ сыномъ, почти ребенкомъ, обходиться какъ съ королемъ; къ-тому жь, она разсчитывала на подпору герцога Гиза, который до-сихъ-поръ еще не высказывался, и за которымъ она не знала, что онъ преданный покровитель и, такъ-сказать, нѣмой сообщникъ графа Монгомери. И потому она осмѣлилась открыто разгнѣваться.
   -- А! такъ вотъ какъ! сказала она при послѣднихъ, нѣсколько насмѣшливыхъ словахъ Маріи.-- Я требую правосудія, а надо мной насмѣхаются! Я требую со всею умѣренностію, чтобъ убійца Генриха II былъ по-крайней-мѣрѣ допрошенъ, и когда онъ отказывается отъ оправданій, его молчаніе одобряютъ, его превозносятъ! Хорошо же! если ужь дѣло пошло на то, прочь робкія полуслова и полумѣры! Я во всеуслышаніе объявляю себя обвинительницей графа Монгомери! Не-уже-ли король откажетъ въ правосудіи своей матери потому только, что она мать ему?.. Услышимъ конетабля, услышимъ, если нужно будетъ, госпожу де-Пуатье! Истина выйдетъ наружу; и если въ этомъ дѣлѣ замѣшаны государственныя тайны, у насъ будутъ тайныя судилища, тайное осужденіе. Но за то смерть короля, измѣннически умерщвленнаго въ глазахъ всего его народа, будетъ отомщена по-крайней-мѣрѣ.
   Во все время выходки королевы-матери, грустная и спокойная улыбка бродила на губахъ Габріэля.
   И вспомнилъ онъ два послѣдніе стиха изъ предсказанія Нострадамуса:
   
   ...И полюбитъ его и потомъ умертвятъ
             Госпожа короля.
   
   Итакъ, предсказаніе, доселѣ точное, должно до конца совершиться. Катерина заставитъ осудить и погибнуть того, кого она любила! Габріэль ожидалъ этого, Габріэль приготовился къ тому.
   Однакожь, флорентинка, подумавъ, можетъ-быть, что она далеко зашла, остановилась на минуту, и, обратясь, какъ только могла пріятнѣе, къ молчаливому герцогу Гизу, сказала:
   -- Но вы ничего не говорите, герцогъ? Вы согласны со мною, не правда ли?
   -- Нѣтъ, ваше величество, началъ медленно Балафре: -- нѣтъ, признаюсь, я не согласенъ съ вами, и вотъ почему не говорилъ ничего.
   -- А! и вы также!.. и вы противъ меня! возразила Катерина глухимъ и угрожающимъ голосомъ.
   -- Къ-сожалѣнію, на этотъ разъ, ваше величество, отвѣчалъ герцогъ Гизъ.-- Впрочемъ, до-сихъ-поръ вы сами видѣли, что я былъ за васъ и касательно конетабля и госпожи де-Валетинуа совершенно вошелъ въ ваши планы.
   -- Да, потому-что они были полезны вашимъ, проворчала Катерина Медичи.-- Я вижу это теперь, хоть и поздно.
   -- Но что касается до господина де-Монгомери, спокойно продолжалъ Балафре:-- я не могу по совѣсти раздѣлять мнѣній вашего величества. Мнѣ кажется невозможнымъ заставить отвѣчать за совершенно-случайное несчастіе храбраго и благороднаго дворянина. Всякій процессъ будетъ для него торжествомъ, для его обвинителей посмѣяніемъ. А что до опасностей, какими, по-вашему, будетъ угрожать жизни короля снисхожденіе, хотящее скорѣе вѣрить въ несчастіе, нежели въ преступленіе, то, напротивъ, опасно будетъ слишкомъ пріучить народъ къ мысли, что жизнь царя не для всѣхъ въ такой же мѣрѣ невредима и священна, какъ онъ предполагаетъ...
   -- Вотъ, безъ сомнѣнія, мудрыя политическія правила! перебила съ сердцемъ Катерина.,
   -- Я, по-крайней-мѣрѣ, почитаю ихъ вѣрными и благоразумными, ваше величество, прибавилъ герцогъ:-- и ради всѣхъ этихъ и еще другихъ причинъ, я того мнѣнія, что намъ остается теперь только извиниться передъ господиномъ де-Монгомери за неосновательное арестованіе, оставшееся, по счастію, секретнымъ, -- по счастію болѣе для насъ, нежели для него! и по принятіи имъ вашихъ извиненій, отпустить его свободнымъ, благороднымъ и уважаемымъ, какимъ онъ былъ вчера, какимъ будетъ завтра, какимъ будетъ всегда. Вотъ мое мнѣніе.
   -- Превосходно! злобно проговорила Катерина.
   И, внезапно обратившись къ королю, спросила его:
   -- А вы, мой сынъ, что скажете? вы какого мнѣнія?
   Поза Маріи Стюартъ, взглядъ и улыбка, которыми она благодарила герцога Гиза, не могли ни на минуту заставить колебаться Франциска II.
   -- Да, матушка, сказалъ онъ:-- признаюсь вамъ, я одного мнѣнія съ герцогомъ.
   -- Такъ вы измѣняете памяти отца своего? спросила Катерина дрожащимъ и убѣждающимъ голосомъ.
   -- Напротивъ, я уважаю ее, государыня, сказалъ Францискъ II.-- Развѣ первымъ словомъ моего отца послѣ раны не была просьба не безпокоить г. де-Монгомери? Развѣ въ одну изъ свѣтлыхъ минутъ своей агоніи, онъ не повторилъ этой просьбы, или, лучше сказать, приказанія? Позвольте же сыну ему повиноваться.
   -- А между-тѣмъ, для начала, вы презираете волю своей матери?..
   -- Ваше величество, прервалъ ее герцогъ Гизъ:-- позвольте напомнить вамъ ваши собственныя слова: "одна воля въ государствѣ!"
   -- Но я сказала также, герцогъ, что воля министра должна идти за волей короля, вскричала Катерина.
   -- Да, подхватила Марія Стюартъ:-- но вы прибавили, что воля короля можетъ быть руководима особами, заботящимися единственно о его благѣ и славѣ. А никто, кромѣ меня, его жены, объ этомъ, надѣюсь, не заботится болѣе. И я ему совѣтую, за одно съ герцогомъ Гизомъ, вѣрить скорѣе прямодушію, чѣмъ вѣроломству храбраго и испытаннаго подданнаго, и не начинать своего царствованія несправедливостью.
   -- И подобнымъ наущеніямъ вы можете поддаваться, сынъ мой! сказала еще Катерина.
   -- Я уступаю голосу своей совѣсти, матушка, отвѣчалъ король съ большею твердостью, нежели можно было ожидать отъ него.
   -- Это послѣднее ваше слово, Францискъ? начала опять Катерина.-- Подумайте! Если вы отказываете своей матери въ первой ея просьбѣ, если вы съ перваго же раза становитесь для нея независимымъ властелиномъ, а для другихъ послушнымъ орудіемъ -- то царствуйте одни съ своими вѣрными министрами! Я болѣе не вхожу ни во что, касающееся короля, или королевства, не буду давать вамъ болѣе совѣтовъ, основанныхъ на опытности и преданности къ вамъ, удалюсь отъ двора и оставлю васъ, Францискъ! Подумайте объ этомъ, подумайте хорошенько.
   -- Мы крайне пожалѣемъ о вашемъ отсутствіи, но покоримся необходимости, прошептала Марія Стюартъ, такъ-что Францискъ II одинъ только и слышалъ это.
   Но влюбленный юноша, какъ вѣрное эхо, повторилъ вслухъ:
   -- Мы крайне пожалѣемъ о вашемъ отсутствіи, но покоримся необходимости, сударыня.
   -- Хорошо!.. сказала только Катерина.
   И тихо прибавила она, показывая на Габріэля:
   -- А до него я доберусь, рано ли, поздно ли,
   -- Я это знаю, ваше величество, отвѣчалъ ей молодой человѣкъ, все еще размышлявшій о предсказаніи.
   Но Катерина его не слыхала.
   Въ бѣшенствѣ она уставила на царственную и прелестную чету и на герцога Гиза взглядъ кровавый и ужасный -- взглядъ роковой, въ которомъ предчувствовались всѣ преступленія честолюбивой Катерины и вся темная исторія послѣднихъ Валуа!
   Потомъ, послѣ этого молніеноснаго взгляда, она вышла, не сказавъ ни слова.
   

V.
Гизъ и Колиньи.

   По уходѣ Катерины Медичи, настало минутное молчаніе. Король, казалось, самъ удивлялся своей смѣлости. Марія, подъ вліяніемъ дѣтскаго страха, не безъ ужаса вспоминала объ угрожающемъ взглядѣ королевы-матери. Одинъ герцогъ Гизъ внутренно радовался, что съ перваго часа, своего владычества избавился отъ честолюбивой и опасной соучастницы.
   Габріэль, подавшій поводъ къ этому раздору, первый началъ говорить:
   -- Государь, сказалъ онъ:-- и вы, королева, и вы, ваша свѣтлость, благодарю всѣхъ васъ за доброе и великодушное расположеніе къ несчастному, котораго само небо оставляетъ. Но, не смотря на глубокую благодарность, преисполнившую къ вамъ мое сердце, я все-таки говорю: къ-чему отстранять опасности и смерть отъ такого печальнаго и погибшаго существованія, какъ мое? жизнь моя ни къ чему и ни для кого не годится, даже и для меня-самого. Нѣтъ! Я никогда бы не сталъ оспоривать ее у королевы-матери, потому-что съ-этихъ-поръ она безполезна...
   И въ мысляхъ своихъ, онъ грустно прибавилъ:
   -- И потому-что когда-нибудь она можетъ стать еще вредною.
   -- Габріэль, прервалъ его герцогъ Гизъ: -- жизнь ваша была славна и прекрасна въ прошедшемъ, и будетъ еще славна и прекрасна въ будущемъ. Вы человѣкъ энергическій, одинъ изъ тѣхъ людей, какихъ много нужно для государей, и какихъ они слишкомъ-мало находятъ.
   -- И къ-тому же, прибавилъ сладкій и утѣшающій голосъ Маріи Стюартъ: -- вы, г. де-Монгомери, вы великій и благородный характеръ. Съ-давнихъ-поръ я уже васъ знаю, и мы часто о васъ говаривали съ г-жею де-Кастро.
   -- Наконецъ, сказалъ Францискъ II: -- ваши прежнія заслуги, графъ, заставляютъ меня разсчитывать и на ваши будущія заслуги. Войны, погасшія теперь, могутъ снова возгорѣться, и я не хотѣлъ бы, чтобъ минута отчаянія, какая бы тому ни была причина, лишила навсегда отечество защитника, столь же благороднаго, я въ этомъ увѣренъ, какъ и храбраго.
   Габріэль слушалъ съ какимъ-то меланхолическимъ и серьёзнымъ удивленіемъ такія милостивыя слова ободренія и надежды. Онъ поочередно взглядывалъ на каждое изъ высокихъ лицъ, съ нимъ говорившихъ, и казался погруженнымъ въ глубокое размышленіе.
   -- Да, сказалъ онъ наконецъ:-- неожиданная милость, которою вы меня награждаете, вы всѣ, долженствующіе меня, можетъ-быть, ненавидѣть, измѣняетъ мою душу и участь. Вамъ, государь, вамъ, королева, вамъ, герцогъ, доколѣ жить вы будете, эта жизнь, такъ-сказать, подаренная мнѣ вами! Я не родился злымъ! Благодѣяніе ваше трогаетъ меня до глубины сердца. Я созданъ жертвовать собою, служить орудіемъ прекраснымъ идеямъ и великимъ людямъ -- орудіемъ иногда счастливымъ, иногда роковымъ! Увы! одному гнѣву Божьему то было извѣстно!.. Но оставимъ разговоръ о мрачномъ прошедшемъ, такъ-какъ вамъ угодно предполагать во мнѣ будущность. И эта будущность не мнѣ, но, вамъ принадлежитъ, и моимъ собственнымъ удивленіямъ и убѣжденіямъ. Я отрекаюсь отъ своей воли. Пусть существа и событія, въ которыя я вѣрую, дѣлаютъ изъ меня что хотятъ. Моя шпага, кровь, смерть, весь я принадлежу имъ. Безвозвратно и безъ оговорокъ отдаю я свою руку вашему генію, ваша свѣтлость, какъ душу свою религіи...
   Онъ не сказалъ какой религіи. Но слушавшіе его были до того слѣпыми католиками, что мысль о реформѣ ни на одинъ мигъ не могла пршдти имъ въ голову.
   Ихъ тронуло краснорѣчивое самоотреченіе молодаго графа. У Маріи глаза увлажились слезами, король радовался, что показалъ твердость и спасъ такое благородное сердце. Что касается до герцога Гиза, то онъ зналъ лучше, чѣмъ кто другой, до чего могло доходить у Габріэля пламенное самопожертвованіе.
   -- Да, другъ, сказалъ онъ ему:-- вы мнѣ понадобитесь. Я когда-нибудь объявлю отъ имени Франціи и короля объ этой храброй шпагѣ, которую вы намъ обѣщаете.
   -- И она будетъ готова, ваша свѣтлость, завтра, сегодня, всегда!
   -- Поберегите ее нѣсколько времени въ ножнахъ, продолжалъ герцогъ Гизъ.-- Его величество уже сказалъ вамъ, что теперь все спокойно, войны и возмущенія прекратились. Отдохните теперь, Габріэль, и дайте также отдохнуть и утихнуть зловѣщему шуму, окружившему въ послѣднее время ваше имя. Конечно, ни одинъ дворянинъ по сану и по сердцу не думаетъ обвинять васъ въ несчастіи. Но ваша истинная слава требуетъ, чтобъ поугасла немного эта жестокая знаменитость. Позже, такъ, черезъ годъ или два, я опять выпрошу для васъ у короля должность капитана королевской стражи, которой вы не переставали быть достойнымъ...
   -- Ахъ! сказалъ Габріэль:-- не почестей желаю я, но случаевъ быть полезнымъ королю и Франціи, случаевъ сражаться, и -- не смѣю сказать вамъ, изъ страха показаться неблагодарнымъ, случаевъ умереть.
   -- Не говорите этого, Габріэль, перебилъ его Балафре.-- Скажите лучше, что если король позоветъ васъ на враговъ своихъ, вы немедленно явитесь на зовъ его.
   -- Въ какомъ бы мѣстѣ я ни былъ, и если нуженъ буду -- да, ваша свѣтлость.
   -- Хорошо, сказалъ герцогъ Гизъ: -- болѣе я отъ васъ ничего не требую;
   -- А я, сказалъ Францискъ II:-- благодарю васъ за это обѣщаніе, и постараюсь устроить такъ, чтобъ вы въ немъ не раскаивались.
   -- А я, прибавила Марія Стюартъ:-- увѣряю васъ, что довѣріе наше будетъ всегда отвѣчать вашей преданности, и что на наши глаза вы будете такимъ другомъ, отъ котораго ничего не скрываютъ, и которому ни въ чемъ не отказываютъ.
   Молодой графъ, растроганный болѣе, нежели самъ хотѣлъ въ томъ признаться, поклонился и почтительно коснулся губами руки, протянутой ему королевою.
   Потомъ онъ пожалъ руку герцога Гиза, и, удостоенный милостивымъ жестомъ короля, удалился, преданный съ-этихъ-поръ черезъ благодѣяніе сыну Генриха.
   Габріэль нашелъ у себя адмирала Колиньи, ждавшаго его прибытія.
   Алоиза разсказала адмиралу, пришедшему посѣтить своего Сен-Кентенскаго товарища, какъ потребовали ея господина утромъ въ Лувръ; сообщила ему также о своихъ опасеніяхъ, и Колиньи рѣшился остаться, пока не возвратится графъ де-Монгомери и не успокоитъ его, вмѣстѣ съ кормилицей.
   Габріэля встрѣтилъ онъ съ восторженною радостью и цачалъ разспрашивать о томъ, что случилось.
   Габріэль, не входя ни въ какія подробности, сообщилъ ему только, что по простому объясненію, данному имъ касательно несчастной кончины Генриха II, онъ былъ отпущенъ цѣлъ и невредимъ и въ своей особѣ и въ чести.
   -- Иначе и быть не могло, отвѣчалъ ему адмиралъ: -- а не то все французское дворянство протестовало бы противъ подозрѣнія, пятнающаго одного изъ достойнѣйшихъ его представителей.
   -- Полно объ этомъ, сказалъ Габріэль съ грустію и принужденіемъ.-- Я очень радъ, что васъ вижу, адмиралъ. Вамъ уже извѣстно, что сердцемъ я давно принадлежу реформатской религіи; объ этомъ я уже говорилъ и писалъ вамъ. Такъ-какъ вы полагаете, что я не обезчещу дѣла, въ которое увѣровалъ, то я хочу и могу теперь сдѣлать свое отреченіе: ваши рѣчи, рѣчи Паре, книги и мои собственныя размышленія меня совершенно убѣдили! Я вашъ.
   -- Добрая новость и приходитъ кстати! отвѣчалъ ему адмиралъ.
   -- Но мнѣ кажется, продолжалъ Габріэль:-- что, для пользы самой религіи, было бы лучше держать нѣкоторое время въ тайнѣ мое отреченіе. Герцогъ Гизъ тоже сейчасъ только мнѣ замѣтилъ, что въ-отношеніи къ моему имени должно на время избѣгать всякой огласки. Къ-тому же, эта отсрочка согласуется съ новыми обязанностями, которыя мнѣ прійдется исполнять.
   -- Мы всегда гордились бы публично назвать васъ въ числѣ своихъ, сказалъ Колиньи.
   -- Но за мною остается право отказаться отъ такого драгоцѣннаго знака вашего уваженія, или, по-крайней-мѣрѣ, отсрочить его, отвѣчалъ Габріэль.-- Я иаъ дорожу, какъ залогомъ въ своей задушевной и непоколебимой вѣрѣ и потому еще, что оно даетъ мнѣ право назваться вашимъ братомъ по мысли и по дѣлу.
   -- И прекрасно! сказалъ Колиньи.-- Я попрошу у васъ только позволенія объявить начальникамъ партіи о замѣчательной побѣдѣ, сдѣланной, наконецъ, нашими идеями.
   -- О! на это я отъ всего сердца согласенъ, отвѣчалъ Габріэль.
   -- И то сказать, продолжалъ адмиралъ:-- принцъ Конде, ла-Реноди, баронъ де-Кастельно уже знакомы съ вами и знаютъ вамъ цѣну.
   -- Увы! я боюсь, чтобъ они ея не преувеличивали: во всякомъ случаѣ, цѣна эта значительно поуменьшилась.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! прервалъ его Колиньи:-- они по справедливости разсчитываютъ на нее. Я самъ развѣ не знаю васъ? Къ-тому же, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: -- можетъ-быть, скоро намъ представится случай испытать вашу ревность.
   -- А! въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ удивленный Габріэль.-- Вы знаете, адмиралъ, что можете на меня положиться; однакожь, съ нѣкоторыми ограниченіями, которыя мнѣ необходимо сообщить вамъ.
   -- У кого жь ихъ нѣтъ? отвѣчалъ адмиралъ.-- Но послушайте, Габріэль. Ныньче я у васъ не какъ другъ только, но какъ сектаторъ. Я говорилъ о васъ съ принцемъ и съ ла-Реноди. Даже и до окончательнаго пріобрѣтенія вашей особы въ пользу нашихъ принциповъ, мы считали васъ союзникомъ рѣдкаго достоинства и неприкосновенной честности. Наконецъ, всѣ вмѣстѣ, мы согласились смотрѣть на васъ какъ на человѣка, способнаго служить намъ, если будетъ можно, но неспособнаго измѣнить намъ, что бы ни случилось.
   -- Этимъ послѣднимъ качествомъ я въ-самомъ-дѣлѣ обладаю въ ущербъ первому, сказалъ Габріэль.-- Всегда можно полагаться, если не на мою помощь, то, по-крайней-мѣрѣ, на мое слово.
   -- Потому-то мы и положили никогда не имѣть съ вами секретовъ, сказалъ адмиралъ.-- Вы будете у насъ такъ же, какъ-будто начальникъ, посвященный во всѣ наши планы, посвязанный только отвѣтственностью молчанія. Вы не такой человѣкъ, какъ другіе, а съ исключительными людьми должно и поступать исключительно. Вы останетесь свободны, а мы одни будемъ связаны...
   -- Такое довѣріе!.. сказалъ Габріэль.
   -- Обязуетъ васъ только къ молчанію, повторяю вамъ, перебилъ его адмиралъ.-- А для начину, узнайте одно обстоятельство: предположенія, открытыя вамъ въ совѣщаніяхъ на Моберовой Площади, и которыя положено было отсрочить, оказываются теперь исполнимыми. Слабость молодаго короля, дерзость Гизовъ, идеи о гоненіи, которыхъ уже болѣе не скрываютъ, все зоветъ насъ къ дѣятельности, и мы будемъ дѣйствовать.
   -- Извините! прервалъ его Габріэль.-- Я уже вамъ сказалъ, адмиралъ, что я предаюсь вамъ въ извѣстныхъ только границахъ. Прежде, чѣмъ вы приступите къ дальнѣйшимъ сообщеніямъ, я обязанъ объявить вамъ, что я не намѣренъ касаться ни въ чемъ именно политической стороны реформы. Для распространенія нашихъ идей, нашего нравственнаго вліянія, я охотно предлагаю состояніе, время и жизнь. Но я имѣю право видѣть въ реформѣ только религію, а не партію. Францискъ II, Марія Стюартъ и самъ герцогъ Гизъ сейчасъ только поступили со мной великодушно и милостиво. Я не измѣню ихъ довѣренности, точно такъ же, какъ и вашей. Позвольте жь мнѣ отстранить себя отъ дѣйствія и заняться однѣми идеями. Требуйте отъ меня во всякое время моего свидѣтельства, но дайте мнѣ сохранить независимость моей шпаги.
   Колиньи, подумавъ съ минуту, сказалъ:
   -- Слова мои, Габріэль, были не пустыми словами. Вы свободны и останетесь всегда свободнымъ. Идите жь одни по пути своему, если это для васъ такъ необходимо. Дѣйствуйте безъ насъ, или и вовсе не дѣйствуйте. Отъ васъ мы не потребуемъ никакого отчета. Мы уже знаемъ, прибавилъ онъ съ значительнымъ видомъ: -- что у васъ иногда въ характерѣ не хотѣть ни союзниковъ, ни совѣтниковъ.
   -- Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ удивленный Габріэль.
   -- Понимаю ваше положеніе, продолжалъ адмиралъ.-- Теперь вы отказываетесь отъ всякаго вмѣшательства въ нашемъ заговорѣ? Пусть такъ! Наша роль, стало-быть, ограничится теперь сообщеніемъ вамъ о нашихъ движеніяхъ и проектахъ. Вы всегда узнаете, черезъ письмо ли, или черезъ нарочнаго, когда и какъ вы намъ нужны, и потомъ поступите, какъ вамъ заблагоразсудится. Прійдете вы къ намъ -- милости просимъ; будете отстраняться -- никто не упрекнетъ васъ за это. Вотъ что было положено, относительно васъ, у начальниковъ нашей партіи еще прежде, чѣмъ вы сообщили мнѣ о своемъ положеніи. Такія условія, кажется, вамъ можно принять?
   -- И я ихъ принимаю и благодарю васъ, сказалъ Габріэль.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Въ слѣдующую за тѣмъ ночь, Габріэль, колѣнопреклоненный въ погребальномъ склепѣ графовъ Монгомери, молился передъ могилой отца своего.
   

VI.
Рапорты и доносы.

   Семь или восемь мѣсяцовъ протекли безъ большихъ приключеній для героевъ нашей книги и для героевъ исторіи...
   Но въ-продолженіе этого времени приготовлялись происшествія не совсѣмъ неважныя.
   Чтобъ узнать и прослѣдить ихъ, намъ стоитъ только перенестись, 25 февраля 1560 года, въ кабинетъ г. начальника полиціи, которымъ въ то время былъ господинъ де-Браглонь.
   И такъ, 25 Февраля 1560 года, вечеромъ, г. де-Браглонь, сидя небрежно въ большихъ, обитыхъ кордовской кожею креслахъ, слушалъ рапортъ мэтра Арпіона, одного изъ секретарей своихъ.
   Мэтръ Арпіонъ читалъ:
   "Сего числа, знаменитый воръ, Жиль Розъ, былъ схваченъ въ большой дворцовой залѣ въ то время, какъ отрѣзывалъ конецъ пояса съ золотомъ у каноника святой капеллы."
   -- У каноника святой капеллы! Смотри, пожалуй! вскричалъ г. де-Браглонь.
   -- Безбожно, безбожно! сказалъ мэтръ Арпіонъ.
   -- Но какъ смѣло! возразилъ начальникъ полиціи:-- какъ смѣло! каноники всѣ вѣдь народъ подозрительный. Я вамъ сейчасъ скажу, мэтръ Арпіонъ, какъ нужно будетъ поступить съ этимъ отчаяннымъ плутомъ. Далѣе.
   "Дѣвицы, которыя содержатся въ нашихъ конуркахъ, въ улицѣ Grand-Heuleu", продолжалъ Арпіонъ: "открыто взбунтовались..."
   -- По какой же причинѣ, Боже мой?
   -- Онѣ говорятъ, что подали просьбу о томъ, чтобъ содержать ихъ въ ихъ же квартирахъ, а въ ожиданіи, онѣ разбили или заставили разбить караулъ.
   -- Смѣшная исторія! сказалъ смѣясь Браглонь.-- Но этому легко пособить. Бѣдныя дѣвушки! Далѣе.
   Мэтръ Арпіонъ снова началъ:
   "Гг. депутаты Сорбонны, явившись въ Парижѣ у госпожи принцессы Конде, были неприлично приняты г-мъ де-Сешеллемъ, который, между прочими оскорбленіями, сказалъ имъ, что они ему нравятся, какъ прыщи на носу, и что такіе телята, какъ они, престранные посланники.
   -- А! вотъ это дѣло важное! сказалъ начальникъ полиціи, вставая.-- Оскорблять Сорбонну. Это увеличитъ вашъ счетъ, г-жа де-Конде, а когда мы вамъ представимъ итогъ!.. Все ли, Арпіонъ?
   -- Слава Богу, все на нынѣшній день. Но ваше превосходи. тельство еще не сказали, что дѣлать съ Жилемъ Розъ?
   -- Вотъ что, сказалъ Браглонь:-- взять его изъ тюрьмы вмѣстѣ съ искуснѣйшими ворами и мошенниками, какіе только тамъ съ нимъ найдутся, и отослать въ Блуа, гдѣ хотятъ, во время праздниковъ, приготовляемыхъ въ честь короля, потѣшить народъ, заставивъ ихъ показать всю свою ловкость и всѣ пріемы.
   -- Но, ваше превосходительство, а если смѣха-ради они удержатъ у себя украденныя вещи?
   -- Тогда ихъ повѣсятъ.
   Въ эту минуту вошелъ лакей и доложилъ:
   -- Господинъ инквизиторъ.
   Мэтру Арпіону не нужно даже было говорить, чтобъ онъ вышелъ. Онъ почтительно поклонился и исчезъ куда-то.
   Вошедшій былъ въ-самомъ-дѣлѣ важная и страшная особа.
   Къ обыкновеннымъ титуламъ доктора Сорбонны и пойонскаго каноника, онъ присоединилъ еще прекрасный, необычайный титулъ великаго-инквизитора во Франціи. И потому, чтобъ обладать и именемъ столь же благозвучнымъ, какъ его титулъ, онъ назвалъ себя Демошаресомъ, хотя назывался просто Антуаномъ де-Муши. Народъ перекрестилъ его клевретовъ въ мушары.
   -- Ну, господинъ начальникъ полиціи? спросилъ великій инквизиторъ.
   -- Ну, господинъ великій-инквизиторъ? спросилъ начальникъ полиціи.
   -- Что новаго въ Парижѣ?
   -- Именно этимъ вопросомъ я хотѣлъ самъ васъ встрѣтить.
   -- Это значитъ, что нечего нѣтъ, снова началъ Демошаресъ съ глубокимъ вздохомъ.-- Ахъ! тяжелыя времена. Ничего нѣтъ. Ни малѣйшаго заговора. Какіе трусы эти гугеноты! Ремесло наше погибаетъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ Браглонь съ убѣжденіемъ.
   -- Однакожь, возразилъ съ горечью де-Муши:-- посмотрите, чѣмъ кончилось ваше вооруженное вторженіе къ реформаторамъ въ Улицѣ-де-Маре. Заставъ ихъ за столомъ середи трапезы, ужь, кажется, можно было надѣяться уличить ихъ. Что жь? изъ всей этой прекрасной экспедиціи не вышло ничего!
   -- Не всегда же имѣешь успѣхъ! сказалъ задѣтый за живое Браглонь.-- Да были ли вы сами-то счастливѣе въ дѣлѣ этого адвоката на Моберовой Площади, Трульяра, что ли? А вѣдь чудесъ ждали.
   -- Признаюсь, сказалъ жалобно Демошаресъ.
   -- Вы надѣялись доказать яснѣе дня, продолжалъ Браглонь:-- будто этотъ Трульяръ выдалъ своимъ единовѣрцамъ двухъ дочерей своихъ; и вотъ свидѣтели, которымъ вы такъ дорого заплатили, ха! ха! ха! вдругъ отрекаются и уличаютъ самихъ же васъ.
   -- Измѣнники! пробормоталъ де-Муши.
   -- Сверхъ-того, продолжалъ начальникъ полиціи:-- у меня есть документы, наиясеѣйшимъ образомъ доказывающіе добродѣтель этихъ двухъ дѣвушекъ.
   -- Какая подлость! прогремѣлъ Демошаресъ.
   -- Неудача! господинъ великій-инквизиторъ. Неудача! повторилъ Браглонь.
   -- Ахъ! нетерпѣливо вскричалъ Демошаресъ: -- если неудача, такъ по вашей же милости.
   -- Какъ! по моей милости? спросилъ изумленный начальникъ полиціи.
   -- Да, разумѣется. Останавливаться на рапортахъ, на отреченіяхъ, на пустякахъ! Ну, что жь за важное дѣло! Ихъ бы все-таки преслѣдовать, и, будто ни въ чемъ не бывало, смѣло обвинять этихъ безбожниковъ.
   -- Какъ! безъ доказательствъ?
   -- Да, и осудить ихъ.
   -- Безъ улики?
   -- Да! и еще повѣсить.
   -- Безъ суда?
   -- Да, тысячу разъ да! безъ суда, безъ улики, безъ доказательствъ! Велика важность вѣшать настоящихъ преступниковъ!
   -- А какіе крики, какое бѣшенство подымутся тогда на насъ! сказалъ Браглонь.
   -- А! наконецъ-то я-таки поймалъ васъ, отвѣчалъ торжествующій Демошаресъ.-- Вотъ краеугольный камень всей моей системы, милостивый государь. И въ-правду, что жь произведутъ всѣ эти крики, о которыхъ вы говорите? заговоры. Что ведутъ за собою заговоры? возмущенія.
   -- Конечно, смотря съ этой точки зрѣнія!.. сказалъ смѣясь Браглонь.
   -- Послушайте, продолжалъ докторально Демошаресъ:-- затвердите хорошенько слѣдующее правило: чтобъ пожинать преступленія, нужно ихъ сѣять. Гоненіе есть сила.
   -- Эхъ! сказалъ начальникъ полицій:-- мнѣ кажется, что съ самаго начала этого царствованія, мы только и дѣлаемъ, что гонимъ да преслѣдуемъ. Ужь, кажется, трудно возбудить и раздразнить болѣе недовольныхъ всякаго рода, чѣмъ было сдѣлано.
   -- Фуй! Что же сдѣлали? сказалъ великій инквизиторъ съ нѣкоторымъ презрѣніемъ.
   -- Да развѣ вы за ничто считаете вседневные объиски, вторженія и грабежъ въ домахъ и правыхъ и виноватыхъ гугенотовъ?
   -- Ну, да! я за ничто считаю все это, сказалъ Демошаресъ:-- вы сами видите, съ какимъ кроткимъ терпѣніемъ они переносятъ всѣ эти черезъ-чуръ посредственные нападки.
   -- А казнь Анны Дюбура, племянника канцлера Франціи, сожженнаго два мѣсяца тому назадъ на Гревской-Площади: и она ничто по вашему?
   -- Все-таки и этого мало, сказалъ разборчивый де-Муши.-- Что произвела эта казнь? Убійство президента Минара, одного изъ судей, и мнимый заговоръ, котораго и слѣдовъ не нашли. Не изъ чего тутъ дѣлать много шума!
   -- А послѣднее узаконеніе: что вы о немъ думаете? спросилъ Браглонь:-- послѣднее узаконеніе, задѣвающее не однихъ гугенотовъ, но и дворянство цѣлаго королевства. Что касается до меня, я откровенно сказалъ кардиналу лотарингскому, что нахожу его слишкомъ смѣлымъ.
   -- Какъ! сказалъ Демошаресъ: -- вы говорите объ указѣ, уничтожающемъ пенсіи?
   -- Совсѣмъ нѣтъ, но о томъ, который предписывалъ всѣмъ просителямъ, и дворянамъ, и разночинцамъ, оставить въ двадцать-четыре часа дворъ подъ страхомъ быть повѣшенными. Сознайтесь, что это довольно-жестоко.
   -- Правда, дѣльцо довольно-отважное, сказалъ Демошаресъ.-- Признаюсь, пятьдесятъ только лѣтъ назадъ, подобный указъ поднялъ бы дворянство цѣлаго королевства. Но ныньче, вы вѣдь видѣли: покричали, покричали, да такъ и оставили. Ни одинъ и не тронулся.
   -- Вотъ вы и ошибаетесь, господинъ великій-инквизиторъ, сказалъ Браглонь, понизивъ голосъ: -- и если они не трогаются въ Парижѣ, то, я думаю, кишатъ въ провинціи.
   -- Ба! вскричалъ де-Муши съ любопытствомъ:-- вы имѣете извѣстія?
   -- Еще не имѣю извѣстій, но жду съ минуты на минуту.
   -- А откуда?
   -- Съ Луары.
   -- У васъ тамъ есть лазутчики?
   -- Только одинъ, но за то хорошій.
   -- Одинъ! это рисково, сказалъ самоувѣренно Демошаресъ.
   -- По-моему лучше, отвѣчалъ Браглонь:-- платить одному расторопному и вѣрному столько же, сколько двадцати безполезнымъ. Что прикажете! я всегда такъ дѣлаю.
   -- Такъ; но кто отвѣчаетъ вамъ за этого человѣка?
   -- Его голова, во-первыхъ, а потомъ его прежнія заслуги; онъ ужь показалъ себя на дѣлѣ.
   -- Все равно, а это рисково, снова замѣтилъ Демошаресъ.
   Мэтръ Арпіонъ тихонько вошелъ во время послѣднихъ словъ де-Муши и сказалъ что-то на ухо своему господину.
   -- А, а! вскричалъ торжествующій начальникъ полиціи.-- Это хорошо! Арпіонъ, сейчасъ же ведите сюда Линьера... Да, при господинѣ великомъ инквизиторѣ! Вѣдь онъ также немного изъ нашихъ.
   Арпіонъ поклонился и вышелъ.
   -- Этотъ Линьеръ именно тотъ человѣкъ, о которомъ я говорилъ вамъ, продолжалъ Браглонь, потирая руки.-- Вотъ вы его услышите. Онъ сію минуту изъ Нанта. Вѣдь у насъ нѣтъ секретовъ другъ для друга, не правда ли? и я еще радъ доказать вамъ, что мой способъ стоитъ другаго.
   Тутъ мэтръ Арпіонъ отворилъ дверь Линьеру.
   Это былъ тотъ самый худенькій, щедушный и черненькій человѣчекъ, котораго мы уже видѣли въ протестантскомъ сборищѣ на Моберовой-Площади -- тотъ самый, который еще такъ смѣло показалъ республиканскую медаль, и говорилъ о лиліяхъ, потоптанныхъ ногами.
   

VII.
Шпіонъ.

   Линьеръ, войдя, бросилъ сперва холодный и недовѣрчивый взглядъ на Демошареса, и поклонившись Браглоню, остался неподвижнымъ и осторожно-молчаливымъ, выжидая, чтобъ его сами начали разспрашивать.
   -- Очень-радъ, что вижу васъ, господинъ Линьеръ, сказалъ Браглонь.-- Можете безопасно говорить въ присутствіи г-на великаго-инквизитора Франціи.
   -- О! конечно! вскричалъ съ живостью Линьеръ: -- и еслибъ я только зналъ, что нахожусь въ присутствіи знаменитаго Демошареса, повѣрьте, ваше превосходительство, я не сталъ бы мѣшкать.
   -- Хорошо! сказалъ вскинувъ голову и съ одобрительнымъ видомъ де-Муши, очевидно польщенный почтительнымъ обхожденіемъ шпіона.
   -- Ну же!.. говорите, господинъ Линьеръ, говорите скорѣе! сказалъ начальникъ полиціи.
   -- Но, началъ Линьеръ:-- господину инквизитору, можетъ-быть, не совсѣмъ извѣстно, что происходило на предпослѣднемъ совѣщаніи протестантовъ въ Ферте.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, мнѣ это не совсѣмъ хорошо извѣстно, сказалъ Демошаресъ.
   -- Итакъ, если мнѣ будетъ позволено, прибавилъ Линьеръ: -- я въ нѣсколькихъ словахъ начну разсказъ съ тѣхъ поръ, и потомъ уже перейду къ отчету о важныхъ событіяхъ послѣдняго времени; такъ будетъ яснѣе и понятнѣе.
   Тутъ Браглонь сдѣлалъ знакъ Линьеру подождать. Эта маленькая отсрочка, правда, не согласовалась съ нетерпѣніемъ начальника полиціи, но за то льстила его гордости, выказывая передъ великимъ инквизиторомъ высокія способности и даже рѣдкое краснорѣчіе въ его агентахъ. Демошаресъ, съ своей стороны, также былъ удивленъ и очарованъ, какъ искусный знатокъ, вдругъ встрѣчающій инструментъ совершеннѣе тѣхъ, какіе онъ употреблялъ до-тѣхъ-поръ.
   Линьеръ, подстрекнутый такою высокою милостію, хотѣлъ показаться достойнымъ ея и былъ, въ-самомъ-дѣлѣ, превосходенъ.
   -- Первое сборище въ Ферте точно не было важно, сказалъ онъ.-- Говорились и дѣлались вещи довольно-пустыя, и я сколько ни предлагалъ учредить во Франціи конституцію швейцарскихъ кантоновъ, эхомъ мнѣ были одни лишь ругательства. Остановились предварительно на томъ, чтобъ подать королю просьбу о прекращеніи гоненій противъ протестантовъ, объ отставленіи Гизовъ, о министерствѣ изъ принцевъ крови и о немедленномъ созваніи генеральныхъ штатовъ. Простая просьба, какой тутъ результатъ! Однакожь, всѣхъ переписали и организовали. Это ужь поважнѣе. Потомъ, дѣло шло о выборѣ начальниковъ. Относительно второстепенныхъ начальниковъ округовъ еще не встрѣчалось никакихъ затрудненій. За то выборъ главнаго начальника, главы заговора, задалъ имъ работы. Адмиралъ Колиньи и принцъ Конде, каждый черезъ своихъ представителей, отказались отъ опасной чести, которую вздумали-было имъ сдѣлать. Лучше бы, было сказано отъ ихъ имени, избрать въ это званіе гугенота изъ нѣсколько нисшей среды. Славный предлогъ для глупцовъ! Они и успокоились, и послѣ долгихъ споровъ выбрали, наконецъ, Годфруа де-Барри, сеньёра де-ла-Реноди!
   -- Ла-Реноди! повторилъ Демошаресъ.-- Да, это, въ-самомъ-дѣлѣ, одинъ изъ самыхъ жаркихъ коноводовъ у этихъ безбожниковъ. Я его знаю какъ человѣка энергическаго и убѣжденнаго.
   -- Вы его скоро узнаете какъ Катилину! сказалъ Линьеръ.
   -- О, о! возразилъ начальникъ полиціи;-- мнѣ кажется, вы ужь о немъ слишкомъ высокаго мнѣнія.
   -- Сами увидите, началъ опять шпіонъ: -- сами увидите, слишкомъ ли я высокаго мнѣнія о немъ! Приступаю теперь къ нашей второй сходкѣ, бывшей въ Нантѣ, 5-го числа сего февраля мѣсяца.
   -- А, а! вскричали въ одно время Демошаресъ и Браглонь.
   И оба подвинулись къ Линьеру съ жаднымъ любопытствомъ.
   -- Дѣло въ томъ, что тамъ, сказалъ Линьеръ съ важнымъ видомъ:-- не ограничились однѣми рѣчами! Послушайте... но сообщать ли мнѣ вамъ длинныя подробности и доказательства, или прямо перейдти къ результатамъ? прибавилъ Линьеръ, какъ-будто хотѣлъ какъ можно продолжить своего рода обладаніе этими двумя душами.
   -- Событій, событій! вскричалъ начальникъ полиціи съ нетерпѣніемъ.
   -- Вотъ они, и вы содрогнетесь. Послѣ нѣсколькихъ предварительныхъ неважныхъ рѣчей, ла-Реноди началъ говорить, и вотъ что въ сущности сказалъ онъ: "Въ прошедшемъ году, когда шотландская королева намѣревалась судить священниковъ въ Штирлингѣ, всѣ ихъ прихожане рѣшились послѣдовать за ними въ этотъ городъ. Я предлагаю точно такимъ же образомъ начать намъ во Франціи; пусть цѣлыя толпы протестантовъ отправятся въ Блуа, гдѣ находится теперь король, и явятся тамъ безъ всякаго оружія, вручить ему просьбу, въ которой надобно умолять объ уничтоженіи указовъ о гоненіяхъ и о дозволеніи реформаторамъ свободнаго отправленія ихъ религіи; а такъ-какъ ихъ ночныя и тайныя сходбища были оклеветаны, то позволить имъ собираться въ храмахъ, въ виду правительства.
   -- Да это старая пѣсня! прервалъ его Демошаресъ, съ видомъ обманутаго ожиданія.-- Мирныя и почтительныя представленія, которыя ни къ чему не ведутъ! Просьбы! протестаціи! мольбы! такъ вотъ эти страшныя новости, о которыхъ вы насъ извѣщали, Линкеръ.
   -- Подождите, подождите! сказалъ Линкеръ.-- Можете себѣ представить, что и я, подобно вамъ, закричалъ на невинное предложеніе ла-Реноди. Къ чему вели и къ чему поведутъ такія пустыя попытки? Нѣкоторые другіе протестанты то же самое возражали. Тогда восхищенный ла-Реноди открылъ всю глубину своей мысли и сообщилъ смѣлый проектъ, скрываемый имъ подъ такою робкою наружностью.
   -- Посмотримъ, что за смѣлый проектъ, сказалъ Демошаресъ съ видомъ человѣка, рѣшившагося не удивляться по пустому.
   -- Да, стоитъ того, чтобъ его разстроить, возразилъ Линьеръ.-- Между-тѣмъ, какъ вниманіе будетъ развлечено этой толпою робкихъ просителей, которые соберутся безоружные, умоляющіе -- пятьсотъ всадниковъ и тысяча пѣшихъ, понимаете, господа, полторы тысячи человѣкъ, -- выбранныхъ изъ дворянъ самыхъ рѣшительныхъ и самыхъ преданныхъ реформѣ и принцамъ, соединятся изъ разныхъ провинцій подъ предводительствомъ тридцати предводителей, тихо, различными дорогами прокрадутся въ Блуа, мирно или силою проникнутъ въ городъ,-- я говорю мирно или силою,-- похитятъ короля, королеву-мать и Гизовъ, и вручатъ правленіе принцамъ крови, предоставляя въ-послѣдствіи генеральнымъ штатамъ рѣшить, какую лучше усвоить форму администраціи... Вотъ весь заговоръ, господа. Что вы теперь скажете? Дѣтская ли это шутка? Можно ли оставить её безъ вниманія? Гожусь ли я къ чему-нибудь, наконецъ, и могу ли какъ-нибудь быть полезнымъ?..
   Онъ замолкъ торжествуя. Великій инквизиторъ и начальникъ полиціи поглядывали другъ на друга изумленные и крайне-озабоченные. Настала довольно-долгая пауза, исполненная для нихъ всякаго рода размышленій.
   -- Клянусь! это удивительно, признаюсь! вскричалъ наконецъ Демошаресъ.
   -- Скажите ужасно, замѣтилъ Браглонь.
   -- Должно принять мѣры! принять мѣры! продолжалъ великій инквизиторъ, вскинувъ голову и съ самоувѣреннымъ видомъ.
   -- Э! сказалъ Браглонь:-- намъ извѣстны только планы ла-Реноди; но легко угадать, что дѣло пойдетъ иначе, что Гизы будутъ защищаться, что они скорѣе дадутъ изрубить себя въ куски.
   -- Но вѣдь мы предувѣдомлены! замѣтилъ Демошаресъ.-- Все, что эти жалкіе безбожники затѣяли противъ насъ, должно обратиться на нихъ же самихъ, и они должны попасться въ свою же западню. Бьюсь объ закладъ, что господинъ кардиналъ будетъ въ восхищеніи, и что онъ дорого бы далъ за такой случай покончить разомъ съ своими врагами.
   -- Дай Богъ, чтобъ онъ до конца восхищался, замѣтилъ Браглонь.
   И, обращаясь къ Линьеру, ставшему человѣкомъ нужнымъ, человѣкомъ важнымъ, онъ сказалъ ему:
   -- Что касается до васъ, маркизъ (Линьеръ былъ въ-самомъ-дѣлѣ маркизомъ), что касается до васъ, то вы оказали самую важную заслугу. Вы будете достойнымъ образомъ награждены, будьте покойны.
   -- Да, ужь правда, сказалъ Демошаресъ:-- васъ стоитъ похвалить, маркизъ, вы имѣете полное право на мое уваженіе! Васъ также, господинъ Браглонь, позвольте отъ всего сердца похвалить за выборъ особъ, вами употребляемыхъ! Ахъ! г. де-Линьеръ имѣетъ право на мое глубочайшее уваженіе!
   -- Слова ваши служатъ для меня дорогою наградою за все, что я могъ сдѣлать, сказалъ Линьеръ, скромно поклонившись.
   -- Вы уже знаете, г. Линьеръ, что мы не неблагодарны, продолжалъ начальникъ полиціи.-- Но вѣдь вы еще не все сказали? Назначено ли время? Сборное мѣсто?
   -- Они должны соединиться въ окрестностяхъ Блуа 15 марта, отвѣчалъ Линьеръ.
   -- 15 марта! Каково! сказалъ Браглонь.-- У насъ и двадцати дней не остается! А господинъ кардиналъ лотарингскій теперь въ Блуа! Въ-продолженіе двухъ дней нужно его увѣдомить и принять отъ него приказанія! Какая отвѣтственность!
   -- А какой тріумфъ, когда окончимъ дѣло! замѣтилъ Демошаресъ.
   -- Ну, любезнѣйшій г. Линьеръ, спросилъ начальникъ полиціи: -- а есть ли у насъ имена предводителей?
   -- Всѣ записаны, отвѣчалъ Линьеръ.
   -- Единственный человѣкъ! сказалъ Демошаресъ съ удивленіемъ.-- Линьеръ отпоролъ немного подкладку своего камзола, вынулъ бумаги, развернулъ ихъ и громко прочелъ:
   "Списокъ предводителямъ, съ означеніемъ именъ и провинцій, которыми они распоряжаютъ:
   "Кастельно-де-Шалосъ,-- Гасконія.
   "Мазеръ,-- Беарнъ.
   "Дю-Мениль -- Перигоръ.
   "Малье де-Брезе,-- Пуату.
   "Ла-Шене, -- Менъ.
   "Сен-Мари,-- Нормандія.
   "Коквиль, -- Пикардія.
   "Де-Ферьеръ-Малиньи,-- Иль-де-Франсъ и Шампапья.
   "Шатовье,-- Провансъ, и проч."
   -- Вы прочтете и обсудите этотъ списокъ на досугѣ, сказалъ Линьеръ, подавая начальнику полиціи списокъ.
   -- И замѣтьте, прибавилъ Линьеръ:-- что въ тоже время, какъ всѣ шайки направятся къ Блуа, другіе предводители въ каждой провинціи должны быть готовыми подавить всякое движеніе въ пользу Гизовъ.
   -- Хорошо! мы ихъ всѣхъ покроемъ будто огромною сѣтью! говорилъ Демошаресъ, потирая руки.-- Э! какъ вы упали духомъ, г. Браглонь! Послѣ первой минуты изумленія, объявляю, что для меня было бы крайне-непріятно, еслибъ всего этого не было.
   -- Но посмотрите, сколько намъ остается времени! сказалъ начальникъ полиціи.-- Право, мой добрый Линьеръ, ни за что на свѣтѣ не хотѣлось бы мнѣ дѣлать вамъ упрека, но съ 5-го февраля вамъ бы уже давно можно было предупредить меня.
   -- А можно ли мнѣ было? отвѣчалъ Линьеръ.-- Ла-Реноди надавалъ мнѣ болѣе двадцати порученій, начиная съ Нанта до Парижа. Кромѣ того, что я могъ такимъ-образомъ собрать драгоцѣнныя справки,-- пренебрегать или опаздывать такими коммисіями значило бы возбудить подозрѣнія; написать вамъ письмо, или прислать нарочнаго, значило бы подвергать опасности наши тайны.
   -- Справедливо! сказалъ Браглонь:-- вы всегда правы. И такъ, полно говорить о томъ, что сдѣлано, а потолкуемъ лучше о томъ, что прійдется сдѣлать. Вы ничего не сказали намъ о принцѣ Конде? Развѣ его не было съ вами въ Нантѣ?
   -- Былъ, отвѣчалъ Линьеръ.-- Но прежде, чѣмъ на что-нибудь рѣшиться, ему хотѣлось видѣться съ Шодье и англійскимъ посланникомъ, и потому онъ сказалъ, что для этого поѣдетъ вмѣстѣ съ ла-Реноди въ Парижъ.
   -- Такъ онъ будетъ въ Парижѣ? Ла-Реноди будетъ въ Парижѣ?
   -- Еще лучше: онъ уже долженъ быть въ Парижѣ, отвѣчалъ Линьеръ.
   -- Гдѣ жь они остановились? съ живостію спросилъ Браглонь.
   -- Вотъ этого ужь я не знаю. Спрашивалъ я, такъ, мимоходомъ, гдѣ мнѣ будетъ найдти нашего предводителя, въ случаѣ, еслибъ пришлось сообщить что ему, но мнѣ указали способъ не прямаго сообщенія. Безъ-сомнѣнія, Ла-Реноди не хочетъ подвергать опасности принца.
   -- Надо согласиться, что досаднѣе этого ничего быть не можетъ, замѣтилъ начальникъ полиціи.-- Намъ бы должно было до конца не терять слѣда ихъ.
   Мэтръ Арпіонъ вошелъ еще разъ въ эту минуту своимъ легкимъ и таинственнымъ шагомъ.
   -- Что это значитъ, Арпіонъ? съ нетерпѣніемъ сказалъ Браглонь.-- Вы видите, чоргъ возьми, что мы занимаемся важными дѣлами.
   -- Я и не осмѣлился бы войдти безъ чего-нибудь не менѣе важнаго, отвѣчалъ Арпіонъ.
   -- Посмотримъ, что такое? Говорите скорѣе и громче. Здѣсь все свои.
   -- Нѣкто Пьеръ дез-Авенель... началъ-было Арпіонъ.
   Браглонь, Демошаресъ и Линьеръ въ одинъ голосъ прервали Арпіопа.
   -- Пьеръ дез-Авенель!
   -- Тотъ адвокатъ изъ Улицы-Мармуа, у котораго обыкновенно пристаютъ реформаторы въ Парижѣ, сказалъ Демошаресъ.
   -- И на чей домъ уже съ давнихъ поръ смотрю я зоркимъ глазомъ, замѣтилъ Браглонь.-- Но хитеръ мошенникъ и остороженъ, и всегда увертывается изъ-подъ моего надзора. Чего онъ хочетъ, Арпіонъ?
   -- Говорить сейчасъ же съ вашимъ превосходительствомъ, сказалъ секретарь.-- Мнѣ показался онъ въ большомъ смятеніи.
   -- Онъ ничего не можетъ знать! живо и съ завистью сказалъ Линьеръ.-- Къ-тому же, прибавилъ онъ презрительно:-- это честный человѣкъ.
   -- Посмотримъ! посмотримъ! возразилъ инквизиторъ. (Это было его любимое словцо.)
   -- Арпіонъ, сказалъ Браглонь: -- введите сейчасъ же ко мнѣ этого человѣка.
   -- Сію минуту, ваше превосходительство, отвѣчалъ, выходя, Арпіонъ.
   -- Извините, любезнѣйшій маркизъ, продолжалъ Браглонь, обращаясь къ Линьеру: -- этотъ дез-Авенель васъ знаетъ и ваше неожиданное присутствіе можетъ смутить его. Къ-тому же, и вы и я должны какъ можно скрывать отъ него, что вы изъ нашихъ. Такъ будьте такъ обязательны, уйдите на время нашего разговора въ кабинетъ Арпіона, тамъ, на концѣ корридора. Я прикажу васъ позвать, только-что мы окончимъ. Вы же оставайтесь, господинъ великій-инквизиторъ. Ваше присутствіе будетъ очень-полезно въ этомъ случаѣ.
   -- Хорошо, остаюсь къ вашимъ услугамъ, отвѣчалъ удовольствованный Демошаресъ,
   -- А я удаляюсь, сказалъ Линьеръ.-- Но вспомните, что я вамъ сказалъ, господинъ начальникъ полиціи: не много выпытаете вы изъ этого дез-Авенеля. Слабая голова! Умъ ограниченный, но честный! Мало проку отъ него! мало проку!
   -- Все обдѣлаемъ къ лучшему. Но только уходите, уходите, любезный Линьеръ. Онъ идетъ уже.
   И точно, Линьеръ едва успѣлъ убѣжать... Вошелъ человѣкъ весь блѣдный, потрясаемый нервическою дрожью, ведомый, или, лучше сказать, тащимый мэтромъ Арпіономъ.
   Это былъ адвокатъ Пьеръ дез Авенель, котораго мы видѣли въ первый разъ вмѣстѣ съ Линьеромъ въ совѣщаніи на Моберовой Площади, и который, если припомнятъ, имѣлъ такой успѣхъ своею храбро-робкою рѣчью.
   

VII.
Переметчикъ.

   Въ тотъ день, когда мы его опять встрѣчаемъ, дез-Авенель совершенно оробѣлъ и вовсе уже не храбрился.
   Поклонившись чуть не въ землю Демошаресу и Браглоню, онъ сказалъ дрожащимъ голосомъ:
   -- Я, безъ сомнѣнія, въ присутствіи господина начальника полиціи?..
   -- И господина великаго-инквизитора, прибавилъ Браглонь, указывая на Муши.
   -- О! Іисусе! вскричалъ бѣдный дез-Авенель, поблѣднѣвъ до невозможности.-- Ваши свѣтлости видятъ передъ собою великаго преступника, слишкомъ-великаго преступника. Не знаю, могу ли надѣяться на милость? Можетъ ли чистосердечное признаніе загладить мои проступки? Одно ваше милосердіе въ состояніи дать отвѣтъ на это!
   Браглонь сейчасъ увидѣлъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.
   -- Одного признанія недостаточно, строго сказалъ онъ: -- нужно загладить.
   -- О, если могу, я это сдѣлаю, ваша свѣтлость! отвѣчалъ дез-Авенель.
   -- Да; но, чтобъ это сдѣлать, продолжалъ начальникъ полиціи:-- нужно оказать намъ какую-нибудь услугу, сообщить какое-нибудь драгоцѣнное извѣстіе.
   -- Постараюсь сообщить его вамъ, сказалъ адвокатъ хриплымъ голосомъ.
   -- Трудненько будетъ, отвѣчалъ небрежно Браглонь:-- потому-что мы все знаемъ.
   -- Какъ! вы знаете?
   -- Все! говорю вамъ, и въ положеніи, въ которое вы себя поставили, запоздалое раскаяніе, предупреждаю васъ, не въ состояніи болѣе спасти головы вашей.
   -- Головы! о, Боже! моя голова въ опасности? Но вѣдь я самъ пришелъ...
   -- Слишкомъ-поздно! отвѣчалъ непреклонный Браглонь.-- Вы уже не можете быть намъ полезнымъ, и мы напередъ знаемъ, что открыть вы намъ сбираетесь.
   -- Можетъ-быть! сказалъ Авенель.-- Простите за вопросъ, что же вы знаете?
   -- Во-первыхъ, что вы одинъ изъ этихъ проклятыхъ еретиковъ, сказалъ, вмѣшавшись, громовымъ голосомъ Демошаресъ.
   -- Увы! увы! ваша правда! отвѣчалъ дез-Авенель.-- Да, я принадлежу къ протестантамъ. Для чего?-- и самъ не знаю. Но я отрекусь, ваша свѣтлость, даруйте мнѣ только жизнь.
   -- Это еще не все, сказалъ Демошаресъ:-- вы укрываете у себя гугенотовъ.
   -- Сколько ни объискивали, не могли найдти ни одного, съ живостію отвѣчалъ адвокатъ.
   -- Да, сказалъ Браглонь: -- въ вашемъ домѣ, вѣроятно, есть какой-нибудь тайный выходъ, скрытый корридоръ, какое-нибудь неизвѣстное сообщеніе съ дворомъ. А вотъ, какъ на-дняхъ мы разберемъ вашъ домъ по камешку, такъ секретъ-то и самъ откроется.
   -- Самъ я его вамъ открою, сказалъ адвокатъ.-- Правда, признаюсь, ваша свѣтлость, иногда я укрывалъ у себя гугенотовъ. Вѣдь платятъ славныя деньги; а процессы что приносятъ? Надо жить! Но этого больше не будетъ, и если я, наконецъ, отрекусь, ужь ни одинъ гугенотъ, повѣрьте, не постучится болѣе ко мнѣ въ ворота.
   -- Вы часто также, продолжалъ Демошаресъ: -- держали рѣчи на протестантскихъ сходкахъ.
   -- Я адвокатъ, сказалъ жалобно дез-Авенель.-- Но я всегда стоялъ за умѣренность. Вы должны знать это, такъ-какъ уже вамъ все извѣстно...
   И, осмѣлившись поднять глаза на обѣихъ зловѣщихъ особъ, онъ продолжалъ:
   -- Но простите, мнѣ кажется, вы не все знаете, потому-что говорите только обо мнѣ и умалчиваете о дѣлахъ партіи, въ сущности гораздо важнѣйшихъ... Такъ я съ удовольствіемъ вижу, что вамъ еще многое неизвѣстно.
   -- Въ этомъ вы ошибаетесь, сказалъ начальникъ полиціи: -- и мы вамъ сейчасъ докажемъ противное.
   Демошаресъ сдѣлалъ ему знакъ остерегаться.
   -- Понимаю васъ, г. великій-инквизиторъ, сказалъ онъ ему: -- но съ моей стороны нѣтъ неблагоразумія показать наши карты этому господину, потому-что онъ долго отсюда не выйдетъ.
   -- Какъ! я долго отсюда не выйду? вскричалъ съ ужасомъ дез-Авенелъ.
   -- Разумѣется, нѣтъ, равнодушно отвѣчалъ Браглонь.-- Не-ужели вы думаете, что, подъ предлогомъ кой-какихъ открытій, вы можете спокойно приходить сюда, наблюдать за нами и узнавать, что намъ извѣстно, чтобъ потомъ все переносить своимъ сообщникамъ? Нѣтъ, это не идетъ, любезнѣйшій, и съ этой минуты вы нашъ арестантъ.
   -- Арестантъ! повторилъ сначала было озадаченный Авенель.
   Потомъ, поразмысливъ, онъ успокоился. Нашъ знакомецъ, какъ припомнятъ, обладалъ въ высшей степени храбростью трусости.
   -- Такъ что же! И точно, это будетъ лучше! вскричалъ онъ.-- Здѣсь я все-таки безопаснѣе, чѣмъ у себя дома, посреди ихъ заговоровъ. И такъ-какъ я ужь остаюсь у васъ, господинъ начальникъ полиціи, вы вѣрно не откажетесь отвѣчать мнѣ на нѣсколько моихъ почтительныхъ вопросовъ.-- Мнѣ все сдается, что вамъ не все извѣстно, какъ вы полагаете, и что я найду средство доказать вамъ какимъ нибудь полезнымъ открытіемъ и добрую волю свою и прямодушіе.
   -- Гмъ! сомнѣваюсь, отвѣчалъ Браглонь.
   -- Что вамъ извѣстно, во-первыхъ, о послѣднихъ совѣщаніяхъ гугенотовъ, ваша свѣтлость? спросилъ адвокатъ.
   -- О нантскихъ что ли вы говорите? сказалъ начальникъ полиціи.
   -- Ай! вы это знаете. Ну, да хоть о нантскихъ. Что тамъ происходило?
   -- Не на заговоръ ли, составленный тамъ, вы намекаете? спросилъ Браглонь.
   -- Увы! да, и я вижу, что немного мнѣ прійдется вамъ объ этомъ разсказывать, отвѣчалъ Авенель.-- Этотъ заговоръ?..
   -- Состоитъ въ томъ, чтобъ увезти короля изъ Блуа, замѣнить принцами господъ Гизовъ, созвать генеральные штаты, и прочее... Все это древняя исторія, любезнѣйшій, и она началась уже съ пятаго февраля.
   -- А заговорщики-то такъ увѣрены въ своей тайнѣ! вскричалъ адвокатъ.-- Они погибли, и я также. Потому-что, безъ сомнѣнія, вамъ извѣстны имена начальниковъ заговора?
   -- Начальниковъ тайныхъ и начальниковъ гласныхъ. Тайные начальники -- принцъ Конде, адмиралъ. Гласные -- ла-Реноди, Кастельно, Мазеръ... Да долго будетъ считать. Вотъ, смотрите списокъ ихъ именъ и провинцій, которыя они должны возмутить.
   -- Небесное милосердіе! Какъ хитра полиція, и какъ глупы заговорщики, вскричалъ дез-Авенель.-- Не-уже-ли и словечка чего-нибудь новаго не прійдется сказать вамъ? А знаете ли вы, гдѣ принцъ Конде и ла-Реноди?
   -- Оба въ Парижѣ.
   -- Это ужасно! Послѣ этого, мнѣ остается только поручить свою душу Богу. Впрочемъ, еще одно слово: гдѣ они въ Парижѣ?
   Браглонь не отвѣчалъ ему немедленно, но яснымъ и проникающимъ взглядомъ, казалось, хотѣлъ выщупать душу и глаза Авенеля.
   А онъ еле дыша повторилъ вопросъ свой:
   -- Знаете ли, ваша свѣтлость, гдѣ въ Парижѣ принцъ Конде и ла-Реноди?
   -- Ужь мы ихъ отѣйщемъ, отвѣчалъ Браглонь.
   -- Такъ вы ихъ еще не отъискали! вскричалъ восхищенный дез-Авенель.-- Ахъ! слава Богу! Я могу еще заслужить прощеніе. Я знаю, гдѣ они, ваша свѣтлость, я!
   Взглядъ Демошареса заблисталъ, но начальникъ полиціи скрылъ свою радость.
   -- Гдѣ же они? спросилъ онъ самымъ равнодушнымъ голосомъ.
   -- У меня, господа, у меня! сказалъ гордо адвокатъ.
   -- Я это зналъ, спокойно отвѣчалъ Браглонь.
   -- Какъ! что! вы и это знали? вскричалъ поблѣднѣвъ дез-Авенель.
   -- Разумѣется!.. Мнѣ только хотѣлось васъ испытать, посмотрѣть, чистосердечны ли вы. Ну, хорошо! я доволенъ вами. Вина-то ваша такая важная! Укрывать у себя подобныхъ преступниковъ!
   -- Вы сдѣлались столь же преступны, какъ и они! назидательно проговорилъ Демошаресъ.
   -- Охъ! ужь не говорите мнѣ объ этомъ, ваша свѣтлость, отвѣчалъ дез-Авенель.-- Самъ я понялъ, что оно опасно, рисково. А какъ узналъ еще страшные замыслы своихъ двухъ постояльцевъ, такъ ужь съ-тѣхъ-поръ просто не существую. Но я знаю ихъ не болѣе трехъ дней. Никакъ не болѣе трехъ дней, клянусь вамъ. Вамъ должно быть извѣстно, что меня не было на нантскомъ совѣщаніи. Когда принцъ Конде и сеньёръ де-ла-Реноди остановились у меня въ началѣ этой недѣли, я зналъ только, что принималъ реформаторовъ, но не заговорщиковъ. Терпѣть не могу заговоровъ и заговорщиковъ. Сначала, они мнѣ ничего не говорили, и вотъ за что я золъ на нихъ. Подвергать такимъ опасностямъ, безъ его вѣдома, бѣднаго человѣка, оказывавшаго имъ однѣ только услуги! Это гадко, дурно! Но чего ждать отъ такихъ знатныхъ особъ.
   -- Что? спросилъ Браглонь, считавшій себя весьма-знатною особою.
   -- Я говорю о знатныхъ особахъ реформы! поспѣшилъ сказать адвокатъ.-- Итакъ, они начали съ того, что все отъ меня скрывали. А сами по цѣлымъ днямъ все шептались между собою, денно и нощно все писали; каждую минуту принимали визиты. Я сторожилъ, подслушивалъ. Словомъ, я угадалъ начало, такъ-что они должны были мнѣ открыть ужь и конецъ: ихъ сходбища въ Нантѣ, ихъ великій заговоръ, все, что вы, наконецъ, знаете, и что, по ихъ мнѣнію, шито-крыто. И вотъ, съ самаго этого открытія, я болѣе не сплю, не ѣмъ, не живу. Стоитъ только кому войдти ко мнѣ -- а одному Богу извѣстно, какъ часто ко мнѣ входятъ! я и воображаю, что это пришли за мною, что меня потащатъ къ судьямъ. Ночью, въ рѣдкія минуты лихорадочнаго сна, мнѣ только и снятся, что судъ, эшафоты, палачи. И я просыпаюсь, облитый холоднымъ потомъ, и начинаю обдумывать, предусматривать и измѣрять опасности, какимъ я подвергаю себя.
   -- Опасности, какимъ вы подвергаете себя? сказалъ Браглонь.
   -- Но, во-первыхъ, тюрьма...
   -- Пытка потомъ, подхватилъ Демошаресъ.
   -- Потомъ, вѣроятно, висѣлица, прибавилъ начальникъ полиціи.
   -- Костеръ, можетъ-быть, продолжалъ великій-инквизиторъ.
   -- А при случаѣ и колесо, сказалъ, желая завершить посильнѣе, Браглонь.
   -- Заключенъ въ тюрьму! подверженъ пыткѣ! повѣшенъ! сожженъ! колесованъ! восклицалъ при каждомъ словѣ дез-Авенель, будто вытерпливая каждую изъ казней, какія ему высчитывали.
   -- Да вѣдь вы сами адвокатъ, знаете законъ, замѣтилъ начальникъ полиціи.
   -- Слишкомъ-хорошо знаю! воскликнулъ дез Авенель.-- Потому-то послѣ трехъ мучительныхъ дней я не могъ терпѣть долѣе, созпалъ, что такая тайна была слишкомъ-тяжелымъ бременемъ для моей отвѣтственности, и пришелъ сложить ее въ ваши руки, господинъ начальникъ полиціи.
   -- Этакъ-то вѣрнѣе, сказалъ Браглонь:-- и хоть ваше открытіе, какъ видите, намъ не слишкомъ полезно, мы, однакожь, пріймемъ въ соображеніе вашу добрую волю.
   Нѣсколько минутъ онъ шопотомъ поговорилъ съ де-Муши, который, казалось, не безъ нѣкоторыхъ затрудненій одобрилъ его намѣренія.
   -- Больше всего я попрошу у васъ, какъ милости, сказалъ имъ дез-Авенель: -- не выдавать меня моимъ старымъ... сообщникамъ; а не то умертвившіе президента Минаре могутъ и со мною сдѣлать такую же штуку.
   -- Все это мы будемъ держать въ тайнѣ, отвѣчалъ ему начальникъ полиціи.
   -- А меня вы все-таки арестуете? спросилъ дез-Авенель съ униженнымъ и боязливымъ видомъ.
   -- Нѣтъ, вы можете сейчасъ же идти къ себѣ, отвѣчалъ Браглонь.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ? сказалъ адвокатъ.-- Въ такомъ случаѣ, я вижу, вы хотите схватить моихъ постояльцевъ.
   -- И того меньше. Они останутся свободными, какъ и вы.
   -- Какъ такъ? спросилъ изумленный дез-Авенель.
   -- Послушайте меня, началъ Браглонь съ важностью:-- и удержите у себя въ памяти, что я буду говорить вамъ. Вы сейчасъ же возвратитесь къ себѣ, чтобъ долгое отсутствіе ваше не возбудило какихъ подозрѣній; не скажете ни слова вашимъ постояльцамъ, ни о своихъ опасеніяхъ, ни объ ихъ тайнѣ. Словомъ, будете поступать и смотрѣть, какъ-будто и не были сегодня въ этомъ кабинетѣ. Хорошо ли вы меня поняли? Не мѣшайте ничему и ничему не удивляйтесь,
   -- Это не трудно, сказалъ дез-Авенель.
   -- Только, прибавилъ Браглонь:-- если намъ понадобятся какія поясненія, мы поручимъ ихъ спросить у васъ, или сюда васъ призовемъ, а вы, между-тѣмъ, будьте всякую минуту къ тому готовы. Если потребуется сдѣлать объискъ въ вашемъ домѣ, вы намъ поможете.
   -- Ужь если началъ, такъ кончу, сказалъ со вздохомъ дез-Авенель.
   -- Хорошо. Одно слово въ заключеніе. Если поведеніе ваше докажетъ, что вы исполнили эти простыя инструкціи, вы получите прощеніе. Но при одномъ подозрѣніи въ нескромности съ вашей стороны, вы будете первый и жесточайшимъ образомъ наказаны.
   -- Будете сожжены на маломъ огнѣ! сказалъ Демошаресъ своимъ зловѣщимъ и твердымъ голосомъ.
   -- Однакожь!.. хотѣлъ-было сказать содрогнувшійся адвокатъ.
   -- Довольно, замѣтилъ Браглонь.-- Вы слышали. Помните же. До свиданія.
   Онъ сдѣлалъ ему рукою повелительный знакъ. Слишкомъ благоразумный адвокатъ вышелъ вмѣстѣ и облегченный и озабоченный.
   Когда онъ вышелъ, между начальникомъ полиціи и великимъ инквизиторомъ настало минутное молчаніе.
   -- Вы хотѣли этого, я уступилъ, сказалъ наконецъ первый.-- Признаюсь, я все что-то сомнѣваюсь на-счетъ такого образа дѣйствій.
   -- Нѣтъ, все-къ лучшему! возразилъ Демошаресъ.-- Необходимо, чтобъ это дѣло пошло своимъ порядкомъ, говорю я вамъ, а для этого, главное, нужно не пугать заговорщиковъ. Пусть они будутъ увѣрены въ своей тайнѣ и пусть ихъ дѣйствуютъ. Они воображаютъ, что ходятъ ночью, а мы слѣдимъ за всѣми ихъ движеніями днемъ. Это чудесно! И въ двадцать лѣтъ не представится такого случая однимъ ударомъ разгромить ересь. А на этотъ счетъ мнѣ извѣстны идеи его преосвященства, кардинала лотарингскаго.
   -- Лучше, чѣмъ мнѣ, это справедливо, сказалъ Браглонь.-- Однакожь, что намъ остается дѣлать?
   -- Вы, отвѣчалъ Демошаресъ: -- вы живете въ Парижѣ и наблюдаете черезъ Линьера и дез-Авенеля за своими обоими начальниками заговора. Я черезъ часъ отправлюсь въ Блуа и увѣдомлю господъ Гизовъ. Кардиналъ сначала испугается, но Балафре будетъ тутъ и успокоитъ его; а поразмысливъ, и самъ онъ прійдетъ въ восхищеніе. Ихъ дѣломъ будетъ собрать въ-тихомолку, въ-продолженіе пятнадцати дней, около короля всѣ силы, какими они только располагать могутъ. Между-тѣмъ, наши гугеноты и подозрѣвать ничего не будутъ. И всѣ эти ослѣпленные ястребы слетятся вмѣстѣ, или одинъ за другимъ, въ растянутыя сѣти, и будутъ наши! у насъ въ рукахъ! И тогда всеобщая бойня!
   Великій-инквизиторъ большими шагами ходилъ по комнатѣ и съ радости потиралъ руки.
   -- Дай только Богъ, замѣтилъ Браглонь:-- чтобъ какое-нибудь непредвидѣнное обстоятельство не обратило въ прахъ нашихъ великолѣпныхъ плановъ.
   -- Невозможно, возразилъ Демошаресъ.-- Всеобщая бойня! Она у насъ въ рукахъ!-- Прикажите, сдѣлайте одолженіе, позвать Линьера; пусть онъ окончательно доставитъ намъ всѣ извѣстія, и я ихъ отвезу къ кардиналу лотарингскому. А я считаю уже ересь убитою. Всеобщая бойня!
   

IX.
Блуа.

   Перелетѣвъ мысленно два дня и сорокъ льё, мы очутимся 27 февраля въ великолѣпномъ дворцѣ въ Блуа, куда въ это время собрался весь дворъ.
   Наканунѣ былъ большой праздникъ и разныя увеселенія во дворцѣ; праздникъ, устроенный поэтомъ Антуаномъ де-Байфъ, съ играми, балетами и аллегоріями.
   Отъ-чего въ это утро молодой король и королева, для увеселенія которыхъ данъ былъ праздникъ, встали позже обыкновеннаго и нѣсколько еще утомленные вчерашними удовольствіями.
   Къ-счастію, не было назначено никакихъ пріемовъ и, отдыхая, они могли на досугѣ перебирать въ памяти всѣ прекрасныя вещи, которымъ наканунѣ удивлялись.
   -- Что до меня касается, говорила Марія Стюартъ: -- всѣ эти увеселенія мнѣ показались прекрасными и самыми удивительными въ мірѣ.
   -- Да, замѣтилъ Францискъ II: -- особенно балеты и съигранныя сцены. Но сонеты и мадригалы по мнѣ, признаюсь, были немного длинноваты.
   -- Вотъ! возразила Марія Стюартъ: -- увѣряю васъ, они были очень-милы и остроумны.
   -- Но все такіе похвальные, признайся. Право, не слишкомъ весело слушать по цѣлымъ часамъ все похвалы да похвалы. Прибавь еще, что эти господа -- особенно господа де-Байфъ и де-Мезонфлёръ,-- пересыпаютъ свои рѣчи все латинскими словами, которыя я не всегда понимаю.
   -- Но за то это въ тонѣ, сказала Марія: -- показываетъ человѣка ученаго и съ изъисканнымъ вкусомъ.
   -- А! потому-что ты сама ученая, Марія! возразилъ король со вздохомъ.-- Пишешь стихи и понимаешь по-латини, чего я не могъ никогда добиться.
   -- Но для насъ, женщинъ, знаніе есть благо, наслажденіе, такъ, какъ для васъ, мужчинъ и принцевъ, дѣйствіе и власть.
   -- Все равно! возразилъ Францискъ II: -- а мнѣ бы хотѣлось, хоть для-того, чтобъ поравняться въ чемъ-нибудь съ тобою, быть ученымъ -- ну, хоть такъ, какъ братъ Карлъ.
   -- Кстати о братѣ Карлѣ, прервала Марія: -- замѣтили ли вы его въ роли аллегоріи о религіи, защищаемой тремя богословскими добродѣтелями?
   -- Да, отвѣчалъ король: -- онъ игралъ одного изъ рыцарей, представлявшихъ добродѣтели -- кажется, милосердіе.
   -- Да, да, сказала Марія.-- А замѣтили ли вы, государь, съ какою свирѣпостью онъ разилъ голову ереси?
   -- Да, въ-самомъ-дѣлѣ, когда еще она посреди пламени показалась на смѣшномъ туловищѣ... Карлъ былъ точно внѣ себя.
   -- А скажите-ка, продолжала королева:-- не показалась ли вамъ на кого-нибудь похожею эта голова ереси?
   -- И въ-правду, отвѣчалъ Францискъ II: -- я подумалъ, что ошибся, но она точно имѣла видъ г-на Колиньи, не правда ли?
   -- Скажите, что это былъ точь-въ-точь адмиралъ.
   -- А всѣ эти черти, которые его унесли! сказалъ король.
   -- А радость нашего дяди-кардинала! подхватила Марія.
   -- А улыбка маменьки!..
   -- Была просто ужасна! сказала молодая королева.-- Ничего, Францискъ, она была все-таки прекрасна, ваша маменька, въ платьѣ изъ крученаго золота и въ креповомъ темно-красномъ вуалѣ! Великолѣпный нарядъ!
   -- Да, возразилъ король: -- вотъ я и для тебя выписываю такое же платье изъ Константинополя черезъ г-на де-Граншана; и у тебя будетъ такой же вуаль изъ римскаго газа, какъ у моей матери.
   -- О! благодарю! благодарю! Конечно, я не завидую участи нашей сестры Елизаветы-Испанской, которая, говорятъ, болѣе двухъ разъ не надѣваетъ одного и того же платья. Однакожь, мнѣ бы не хотѣлось, чтобъ хоть одна женщина во Франціи -- будь даже это мать ваша -- казалась, особенно вамъ, лучше меня одѣтою.
   -- Э! да что нужды тебѣ въ томъ! перебилъ ее король: -- развѣ ты не будешь всегда самою прекрасною?
   -- Только, кажется, не вчера, возразила Марія: -- потому-что послѣ branle au flambeau, который я вчера танцовала, вы мнѣ не сказали ни одного слова. Надобно предполагать, что онъ вамъ не понравился.
   -- Какъ не понравился! вскричалъ Францискъ.-- Но, Боже мой, что сказалъ бы я послѣ придворныхъ умниковъ, говорившихъ тебѣ комплименты въ стихахъ и прозѣ. Дюбеле увѣрялъ, что тебѣ не нужны факелы, какъ другимъ дамамъ, потому-что довольно однихъ глазъ твоихъ. Мезонфлёръ приходилъ въ ужасъ отъ двухъ свѣтилъ у тебя въ зрачкахъ, которыя не погасали и могли зажечь всю залу. А Ронсаръ прибавилъ, что звѣзды твоихъ взглядовъ должны освѣщать ночь съ ея мракомъ и день съ его солнцемъ. Такъ можно ли было, послѣ такой поэзіи, прійдти къ тебѣ и попросту сказать, что ты и твой танецъ мнѣ показались прелестными.
   -- Почему жь и нельзя? возразила Марія.-- Ваше простое слово порадовало бы меня болѣе, чѣмъ всѣ ихъ плоскости.
   -- Такъ это слово говорю я тебѣ сегодня утромъ, и отъ всего сердца, потому-что этотъ танецъ удивителенъ и заставилъ меня почти позабыть испанскую павану, которую я такъ любилъ, и итальянскія пацемени, которыя ты такъ чудесно танцовала съ бѣдняжкой Елизаветой. И это отъ-того, что ты все дѣлаешь лучше, чѣмъ другія. Отъ-того, что ты красавица изъ красавицъ, и что самыя хорошенькія женщины кажутся горничными предъ тобою. Да, въ королевскомъ ли костюмѣ, въ этомъ ли простенькомъ дезабилье, ты всегда моя королева, всегда моя любовь. Тебя только и вижу я! одну тебя люблю!
   -- Мой милый Францискъ!
   -- Обожаемая Марія!
   -- Жизнь моя!
   -- Мое высшее благо! Слушай! Будь ты простою крестьянкой, я бы любилъ тебя болѣе всѣхъ королевъ на свѣтѣ.
   -- А я, отвѣчала Марія:-- еслибъ ты былъ простымъ пажемъ, все ты бы обладалъ моимъ сердцемъ.
   -- О! Боже мой! сказалъ Францискъ:-- какъ люблю я гладить и спутывать эти волосы, такіе мягкіе, такіе свѣтлые, такіе тонкіе. Понимаю, почему твои дамы такъ часто просятъ у тебя поцаловать эту кругленькую и бѣленькую шею, и эти граціозныя и полненькія ручки... Кстати, не позволяй имъ этого болѣе, Марія.
   -- Почему же?
   -- Я ревную! отвѣчалъ король.
   -- Дитя! сказала Марія съ невыразимымъ дѣтскимъ жестомъ.-- Но у меня изъ ума вонъ, что намъ нужно окончить еще одно дѣло... дѣло очень-важное, пересланное къ намъ кардиналомъ лотарингскимъ.
   -- О! о! воскликнулъ король:-- это съ нимъ не такъ-то часто случается.
   -- Развѣ вы не знаете, государь, сказала Марія: -- что дяди мои пекутся только объ интересахъ вашихъ и Франціи?
   -- Какъ же не знать этого? отвѣчалъ король: -- они такъ часто повторяютъ мнѣ объ этомъ, что забыть никакъ нельзя. Вотъ, на-примѣръ, ныньче день совѣта; мы увидимъ, какъ явится г. кардиналъ лотарингскій, съ своими униженными манерами и преувеличеннымъ почтеніемъ, которое, признаться, не всегда меня забавляетъ, и услышимъ, какъ онъ скажетъ мнѣ своимъ нѣжнымъ голоскомъ и кланяясь на всякомъ словѣ: "Государь, предложеніе, которое я представляю вашему величеству, имѣетъ въ виду только честь вашей короны. Ваше величество не можете сомнѣваться въ рвеніи, одушевляющемъ насъ къ славѣ вашего царствованія и ко благу вашего народа. Государь, блескъ трона и церкви есть единственная цѣль, и пр. и пр."
   -- Какъ вы хорошо его представляете! вскричала Марія.
   Но болѣе серьёзнымъ голосомъ она Продолжала:
   -- Однакожь, Францискъ, нужно быть снисходительнымъ и великодушнымъ. Не-уже-ли вы думаете, что мнѣ также весело, когда мать ваша, Катерина Медичи, съ своей длинной, строгой и блѣдной фигурой, читаетъ мнѣ безконечныя проповѣди о моемъ нарядѣ, о моихъ людяхъ и экипажахъ? Вы услышите, какъ она говоритъ мнѣ, стиснувъ губы: "Вы королева, дочь моя; теперь я только вторая женщина въ королевствѣ; но еслибъ была на вашемъ мѣстѣ, я бы потребовала, чтобъ мои женщины никогда не пропускали обѣдни, вечерни и проповѣди. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я не носила бы краснаго бархата, потому-что этотъ цвѣтъ совсѣмъ не солиденъ. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я бы передѣлала серебряное и коломбиновое платье à la bourbonnaise, потому-что оно слишкомъ-открыто. Будь я на вашемъ мѣстѣ, я никогда бы сама не танцовала, по только смотрѣла, какъ другія танцуютъ. Будь я на вашемъ мѣстѣ...
   -- О! вскричалъ король: -- какъ это похоже на мать мою!-- Но, видишь ли, она все-таки моя мать, и я безъ того довольно-сильно обидѣлъ ее, отстранивъ ее отъ управленія государственными дѣлами, которыми завѣдываютъ одни твои дяди. Такъ можно и спустить ей кое-что и снести почтительно ея журенья. Я, съ своей стороны, покоряюсь опекѣ кардинала-лотарингскаго единственно потому, что ты его племянница, слышишь?
   -- Благодарю, дорогой государь, благодарю за эту жертву! промолвила Марія.
   -- А въ-самомъ-дѣлѣ, продолжалъ Францискъ: -- со мной бываютъ минуты, когда мнѣ хочется съѣздить въ Италію.
   -- Ну, да, въ Италію! продолжала Марія.-- Тамъ всегда хорошая погода, всегда тепло. Голубое небо и голубое море! вездѣ цвѣтутъ лимоны, вездѣ музыка, празднества!
   Но въ то самое время, какъ она говорила слова эти, внезапно отворилась дверь, и кардиналъ лотарингскій, отталкивая дежурнаго докладчика, не успѣвшаго даже и доложить о немъ, вошелъ весь блѣдный и запыхавшійся въ королевскіе покои.
   Герцогъ Гизъ, болѣе спокойный, но столько же серьёзный, слѣдовалъ въ нѣкоторомъ разстояніи за своимъ братомъ; уже слышенъ былъ въ передней его мѣрный шагъ сквозь отворенныя двери.
   

Х.
Конецъ поѣздки въ Италію.

   -- Что это значитъ, господинъ кардиналъ, сказалъ съ живостію король: -- не-уже-ли и въ этомъ мѣстѣ я не могу имѣть минуты свободы и покоя?
   -- Государь, отвѣчалъ Шарль-Лотарингскій: -- сожалѣю, что долженъ преступить повелѣнія вашего величества, но дѣло, приводящее насъ сюда съ братомъ, до того важно, что не терпитъ отлагательства.
   Въ эту минуту, медленно вошелъ герцогъ Гизъ, молча поклонился королю и королевѣ, и сталъ позади своего брата не говоря ни слова, неподвижный и серьёзный.
   -- Хорошо! я васъ слушаю, говорите только, милостивый государь, сказалъ Францискъ кардиналу.
   -- Государь, началъ послѣдній:-- только-что открытъ заговоръ противъ вашего величества; вы не безопасны болѣе въ Блуаскомъ дворцѣ: необходимо сейчасъ же оставить его.
   -- Заговоръ! оставить Блуа! вскричалъ король: -- что все это значитъ?
   -- Это значитъ, государь, что злоумышленники покушаются на власть вашего величества.
   -- Что! сказалъ Францискъ:-- они покушаются на корону мою. Кто же эти злоумышленники, господинъ кардиналъ?
   -- Кому же быть, отвѣчалъ Шарль-Лотарингскій: -- какъ не этимъ проклятымъ гугенотамъ и еретикамъ.
   -- Опять еретики! вскричалъ король.-- Увѣрены ли вы, кардиналъ, что не увлекаетесь противъ нихъ неосновательнымъ подозрѣніемъ?
   -- Увы! отвѣчалъ кардиналъ:-- на этотъ разъ, къ-несчастію, нельзя сомнѣваться. Юный король, такъ некстати прерванный такою горькою дѣйствительностью, казался глубоко встревоженнымъ; Марія была вся взволнована перемѣной расположенія его духа, а кардиналъ не приходилъ еще въ себя отъ припесенныхъ имъ новостей. Одинъ Балафре, спокойный и владѣющій собою, выжидалъ послѣдствій, отъ всѣхъ этихъ словъ въ безстрастномъ положеніи.
   -- Что жь я сдѣлалъ своему народу, что онъ меня не любитъ? началъ опечаленный Францискъ.
   -- Кажется, я уже сказалъ вашему величеству, что мятежники одни гугеноты, сказалъ кардиналъ лотарингскій.
   -- Но они такіе же Французы! возразилъ король.-- Наконецъ, господинъ кардиналъ, я отдалъ вамъ всю свою власть, въ надеждѣ, что вы заставите благословлять ее, а между-тѣмъ, я вижу вокругъ себя одни только смятенія, жалобы и неудовольствія.
   -- О! государь! государь! сказала Марія-Стюартъ съ упрекомъ.
   Кардиналъ лотарингскій началъ съ нѣкоторою сухостію:
   -- Несправедливо бы было, государь, требовать отъ насъ отвѣтственности въ томъ, что входитъ въ разрядъ бѣдствій эпохи.
   -- Однакожь, милостивый государь, продолжалъ король: -- мнѣ бы хотѣлось узнать сущность дѣла, и на нѣкоторое время остаться одному, безъ васъ, чтобъ убѣдиться, на кого негодуютъ, на васъ или на меня.
   -- О! ваше величество! вскричала еще разъ Марія Стюартъ, сильно встревоженная.
   Францискъ остановился, упрекая уже себя за то, что слишкомъ-далеко зашелъ. Герцогъ Гизъ не показывалъ ни малѣйшаго смущенія. Шарль-Лотарингскій, послѣ ледянаго молчанія, началъ съ достойнымъ и принужденнымъ видомъ человѣка, несправедливо обиженнаго:
   -- Государь, такъ-какъ мы имѣемъ горесть видѣть наши усилія непризнанными или безполезными, то намъ, какъ вѣрноподданнымъ и преданнымъ родственникамъ, остается только удалиться, и дать дорогу болѣе достойнымъ или болѣе счастливымъ...
   Смущенный король хранилъ молчаніе, и кардиналъ продолжалъ послѣ недолгой паузы:
   -- И такъ, ваше величество, благоволите намъ сказать только, въ какія руки угодно передать вамъ наши должности. Что до меня касается, то, безъ сомнѣнія, ничего не будетъ легче, какъ замѣстить меня, и вашему величеству стоитъ только выбрать между канцлеромъ Оливье, кардиналомъ де Турпономъ, де-л'Опиталемъ...
   Марія Стюартъ въ отчаяніи закрыла лицо руками, а Францискъ раскаялся. Гордое молчаніе Балафре устрашало его.
   -- Но, продолжалъ Шарль-Лотарингскій:-- званіе главнокомандующаго и веденіе военныхъ дѣлъ требуютъ столь рѣдкихъ талантовъ и такой высокой славы, что послѣ брата я едва нахожу двухъ человѣкъ, могущихъ имѣть на то притязаніе -- г-на де-Бриссака, можетъ-быть...
   -- Охъ! ужь этотъ Бриссакъ, такой всегда ворчливый, сердитый, возразилъ король:-- невозможно!
   -- А второй, по моему мнѣнію, продолжалъ кардиналъ:-- господинъ Монморанси, который, за недостаткомъ качествъ, обладаетъ по-крайней-мѣрѣ извѣстностью.
   -- Э! перервалъ его еще разъ Францискъ: -- господинъ конетабль слишкомъ-старъ для меня, и слишкомъ-запросто обходился со мною, когда я былъ еще дофиномъ, но, господинъ кардиналъ, зачѣмъ же вы, пропускаете моихъ другихъ родственниковъ, принцевъ крови, принца Конде, на-примѣръ?..
   -- Государь, сказалъ кардиналъ:-- съ сожалѣніемъ докладываю вашему величеству, что между именами тайныхъ предводителей заговора, первое попадается имя принца Конде.
   -- Возможно ли? вскричалъ изумленный король.
   -- Государь, это правда.
   -- Такъ этотъ заговоръ въ-самомъ-дѣлѣ нѣчто важное? спросилъ Францискъ.
   -- Это почти возмущеніе, государь, отвѣчалъ кардиналъ:-- и такъ-какъ ваше величество увольняете насъ съ братомъ отъ самой ужасной отвѣтственности, когда-либо тяготѣвшей надъ нами, то долгъ обязываетъ меня умолять васъ назначить какъ-можно-скорѣе нашихъ преемниковъ, потому-что реформаторы черезъ нѣсколько дней будутъ подъ стѣнами Блуа.
   -- Что вы говорите? ъскричала испуганная Марія.
   -- Истину, ваше величество.
   -- А многочисленны мятежники? спросилъ король.
   -- Государь, поговариваютъ о двухъ тысячахъ человѣкъ, отвѣчалъ кардиналъ.-- По рапортамъ, которымъ я не могъ вѣрить до полученія изъ Парижа черезъ де-Муши извѣстій о заговорѣ, видно, что ихъ авангардъ уже около Каррельера... И такъ, государь, мы идемъ сейчасъ съ братомъ...
   -- Какъ! что! съ живостью сказалъ Францискъ:-- вы оба меня оставляете въ минуту подобной опасности?
   -- Но я понялъ, государь, отвѣчалъ Шарль-Лотарингскій: -- что таково намѣреніе вашего величества.
   -- Что жь мнѣ дѣлать? сказалъ король:-- мнѣ всегда такъ грустно, когда я вижу, что вы... что я имѣю враговъ!.. Но, полно, не будемъ болѣе говорить объ-этомъ, bel oncle; разскажите-ка мнѣ лучше подробности объ этомъ дерзкомъ покушеніи мятежниковъ. Что вы думаете сдѣлать, чтобъ предупредить его?
   -- Простите, государь! возразилъ затронутый кардиналъ:-- судя по тому, какъ ваше величество намекнуть изволили, мнѣ кажется, что другіе...
   -- Эхъ! bel oncle, прошу васъ, пусть и помина болѣе не будетъ объ этомъ первомъ движеніи, о которомъ я сожалѣю, сказалъ Францискъ II.-- Что жь мнѣ еще сказать вамъ? Не-уже-ли жь мнѣ извиняться и просить у васъ прощенія?
   -- О! государь, отвѣчалъ Шарль-Лотарингскій:-- съ той минуты, какъ ваше величество возвращаете намъ свое драгоцѣнное довѣріе...
   -- Сполна и отъ всего сердца, прибавилъ король, протягивая кардиналу руку.
   -- Нужно было терять столько времени! важно сказалъ герцогъ Гизъ.
   Это было первымъ словомъ, произнесеннымъ имъ съ самаго начала свиданія.
   И онъ выступилъ впередъ, какъ-будто все происшедшее было только незначительнымъ вступленіемъ, скучнымъ прологомъ, въ которомъ главную роль онъ предоставилъ кардиналу лотарингскому. Но лишь-только кончилась эта ссора, онъ громко и первый взялся за слово.
   -- Государь, сказалъ онъ королю: -- вотъ въ чемъ дѣло: двѣ тысячи мятежниковъ, предводительствуемыхъ барономъ де-ла-Реноди и поддерживаемыхъ тайно принцемъ Конде, на-дняхъ прибудутъ изъ Пуату, Беарна и другихъ провинціи, и сдѣлаютъ покушеніе взять приступомъ Блуа и похитить ваше величество.
   Францискъ сдѣлалъ движеніе негодованія и изумленія.
   -- Похитить короля! вскричала Марія Стюартъ.
   -- И васъ также, государыня, продолжалъ Балафре:-- но успокоитесь: мы на стражѣ у вашихъ величествъ.
   -- Какія мѣры вы предпріимете? спросилъ король.
   -- И часу нѣтъ еще, какъ насъ предупредили, отвѣчалъ герцогъ Гизъ.-- Но первымъ дѣломъ, государь, должно быть обезопасеніе вашей священной особы. И потому необходимо, чтобъ нынѣшній же день вы оставили открытый Блуа и его беззащитный дворецъ, удалились въ Амбуазъ и скрылись въ этомъ укрѣпленномъ замкѣ отъ внезапныхъ покушеній.
   -- Какъ! сказала королева: -- заключить насъ въ Амбуазскомъ Замкѣ, который такъ мраченъ, такъ скученъ!
   -- Такъ нужно, государыня.
   -- Стало-быть, мы обращаемся въ бѣгство передъ мятежниками! сказалъ король, трепеща отъ гнѣва.
   -- Государь, отвѣчалъ герцогъ Гизъ:-- не бѣгутъ отъ непріятеля, когда еще онъ не нападалъ на васъ, когда даже и войны не объявлялъ. Мы показываемъ видъ, что совсѣмъ не знаемъ преступныхъ замысловъ этихъ мятежниковъ.
   -- Но, однакожь, мы ихъ знаемъ, сказалъ Францискъ.
   -- Извольте, ваше величество, положиться на меня во всемъ, что касается вопросовъ чести, отвѣчалъ Францискъ Лотарингскій.-- Мы не избѣгаемъ битвы, перемѣняя поле сраженія. И я надѣюсь, бунтовщики потрудятся слѣдовать за нами до Амбуаза.
   -- Почему вы гов орите, что надѣетесь, герцогъ? спросилъ король.
   -- Почему? сказалъ Балафре съ своей надменной улыбкой:-- потому-что тогда представится случай разомъ покончить съ еретиками и ересью, потому-что настало время поражать ихъ иначе, нежели въ изображеніяхъ и въ аллегоріяхъ, потому-что я далъ бы на отсѣченіе два пальца своей руки... лѣвой руки, чтобъ вызвать, безъ всякаго повода съ нашей стороны, на эту рѣшительную борьбу, какую неблагоразумные сами затѣваютъ для торжества нашего.
   -- Увы! сказалъ король:-- все же это междоусобная война.
   -- Пріймемъ же ее, чтобъ окончить разомъ, государь, сказалъ герцогъ Гизъ.-- Въ двухъ словахъ, вотъ мой планъ... но вспомните, ваше величество, что здѣсь мы будемъ имѣть дѣло съ бунтовщиками. Исключая удаленія нашего изъ Блуа, которое, надѣюсь, ихъ не слишкомъ испугаетъ, мы покажемъ видъ, что ничего не знаемъ и считаемъ себя въ совершенной безопасности. И когда они нагрянутъ на насъ, какъ измѣнники, мы сами нагрянемъ на нихъ и захватимъ въ ихъ же западнѣ. Итакъ, и вида не подавать смущенія, или бѣгства -- это говорю я вамъ въ особенности, государыня, сказалъ онъ, обращаясь къ Маріи.-- Приказанія будутъ отданы и ваши люди предувѣдомлены, но тайно. Чтобъ только никто изъ постороннихъ не зналъ о нашихъ приготовленіяхъ и планахъ, и я отвѣчаю за все.
   -- А въ которомъ часу назначенъ отъѣздъ? спросилъ Францискъ, съ какою-то тяжкою покорностью судьбѣ.
   -- Въ три часа послѣ обѣда, государь, отвѣчалъ герцогъ Гизъ: -- я уже заранѣе распорядился о принятіи необходимыхъ мѣръ.
   -- Какъ! заранѣе?
   -- Да, государь, заранѣе, отвѣчалъ съ твердостью Балафре: -- потому-что заранѣе я зналъ, что ваше величество будете на сторонѣ совѣтовъ благоразумія и чести.
   -- Хорошо! сказалъ съ слабою улыбкою подчинившійся король: -- мы будемъ готовы къ тремъ часамъ, герцогъ; мы во всемъ на васъ полагаемся.
   -- Государь, отвѣчалъ герцогъ:-- благодарю васъ за это довѣріе. Буду достойнымъ его. Но да извинитъ меня ваше величество, минуты теперь сочтены у меня, и мнѣ нужно еще написать съ двадцать писемъ, отдать съ сотню приказаній. И потому, мы съ братомъ униженно свидѣтельствуемъ почтеніе вашему величеству.
   Онъ поклонился королю и королевѣ, и вышелъ вмѣстѣ съ кардиналомъ.
   Францискъ и Марія, молча и печально, съ минуту глядѣли другъ на друга.
   -- Ну, душа моя, сказалъ наконецъ король:-- а наша прекрасная поѣздка въ Римъ?
   -- Ограничивается удаленіемъ въ Амбуазъ, отвѣчала со вздохомъ Марія Стюартъ.
   Въ эту минуту вошла г-жа Дайель, первая камеръ-юнгфера королевы.
   -- Правда ли, ваше величество, что говорятъ? спросила она послѣ обычныхъ поклоновъ.-- Мы сейчасъ перебираемся и уѣзжаемъ изъ Блуа въ Амбуазъ?
   -- И очень правда, бѣдняжка Дайель, отвѣчала Марія.
   -- Но знаете ли, государыня, что ничего, даже таки-ничего нѣтъ въ этомъ замкѣ. Ни одного исправнаго зеркала.
   -- Все будетъ нужно взять отсюда, Дайель, сказала королева.-- Начинайте-ка писать сейчасъ же списокъ необходимымъ вещамъ.
   И, обращаясь къ королю, грустно и задумчиво стоявшему въ амбразурѣ окна, сказала она ему:
   -- Понимаете ли вы, милый государь, дерзость этихъ реформаторовъ?... но извините, вамъ бы тоже заняться предметами, необходимыми тамъ, чтобъ не натерпѣться нужды по-крайней-мѣрѣ.
   -- Нѣтъ, сказалъ Францискъ: -- объ этомъ пусть позаботится мой слуга Оберъ. Я только и думаю о своемъ горѣ.
   -- А у меня развѣ его меньше? отвѣчала Марія.-- Уже цѣлые вѣка, не правда ли, государь, какъ въ этомъ старомъ Амбуазскомъ Замкѣ не живетъ болѣе дворъ?
   -- Съ Карла VIII, отвѣчалъ Францискъ:-- не думаю, чтобъ хотя одинъ изъ королей Франціи прожилъ въ немъ болѣе двухъ, трехъ дней.
   -- А кто знаетъ, что мы не останемся тамъ на цѣлый мѣсяцъ! сказала Марія.-- Охъ! эти гугеноты! какъ вы думаете, г-жа Дайель?
   -- Всего лучше, государыня, сказала г-жа Дайель, покачивая головою:-- поступать такъ, какъ-будто бы тамъ ничего не было.
   -- Но видано ли когда-нибудь, государь, начала королева въ-полголоса, обращаясь къ королю:-- чтобъ подданные шли такимъ-образомъ противъ своего государя, и, такъ-сказать, выгоняли его изъ дома?
   -- Я думаю, никогда, Марія, печально отвѣчалъ король.-- Бывали примѣры, что иногда сволочь воспротивится повелѣніямъ короля, какъ пятнадцать лѣтъ тому въ Мерендолѣ и въ Кабріерѣ; но первымъ осаждать короля... признаюсь, я бы даже не вообразилъ этого никогда.
   -- О! сказала Марія:-- стало-быть, дядя Гизъ правъ; прійдется принять противъ этихъ бѣшеныхъ бунтовщиковъ всѣ предосторожности...
   

XI.
Два зова.

   Со времени роковаго турнира 10-го іюля, Габріэль велъ жизнь тихую, уединенную и печальную. Онъ, человѣкъ энергическій, человѣкъ движенія и дѣйствія, котораго дни были нѣкогда такъ полны и страстны, онъ довольствовался теперь уединеніемъ и забвеніемъ.
   Никогда не являлся онъ ко двору, никогда не посѣщалъ друзей, рѣдко выходилъ изъ дому, гдѣ долгіе часы грустной однообразно протекали для него въ обществѣ кормилицы Алоизы и пажа Андре, возвратившагося къ нему, лишь-только Діана де-Кастро удалилась въ монастырь сен-кентенскихъ бенедиктинокъ.
   Габріэль, еще молодой человѣкъ по лѣтамъ, сталъ старикомъ по горести.
   Онъ вспоминалъ, онъ болѣе не надѣялся.
   Сколько разъ, въ теченіе этихъ мѣсяцевъ, болѣе долгихъ чѣмъ годы, сожалѣлъ онъ о смерти! Сколько разъ спрашивалъ себя, зачѣмъ герцогъ Гизъ и Марія Стюартъ, ставъ между имъ и гнѣвомъ Катерины Медичи, наложили на него горькое благодѣяніе жизни! И точно: что онъ дѣлалъ въ этомъ мірѣ? На что былъ нуженъ? Не-уже-ли могила безплоднѣе бытія, въ которомъ прозябалъ онъ, если только оно могло назваться бытіемъ?
   Были, однакожь, минуты, когда молодость и сила громко возставали въ немъ противъ него самого.
   Тогда онъ протягивалъ руки, поднималъ голову и глядѣлъ на шпагу.
   И неопредѣленно чувствовалъ онъ, что жизнь его не кончилась, что для него существовала еще будущность, и что жаркіе часы борьбы и, можетъ-быть, побѣды, рано ли, поздно ли, воротятся къ судьбѣ его.
   Впрочемъ, пораздумавъ, онъ видѣлъ только два случая, которые могли возвратить его къ истинной жизни, къ дѣятельности -- войну иностранную или религіозное преслѣдованіе.
   Будь Франція, будь король вовлечены въ какую-нибудь новую воину, въ покушеніе на побѣду или въ отраженіе какого-нибудь нашествія, графъ Монгомери говорилъ самъ себѣ, что его юношескій жаръ безъ труда возродился бы и что ему было бы сладко умереть, какъ онъ жилъ -- въ борьбѣ.
   А потомъ ему пріятно бы было заплатить также невольный долгъ свой герцогу Гизу и королю Франциску II.
   Габріэль думалъ еще, что хорошо бы было также отдать свою жизнь во свидѣтельство новыхъ идей, какими занялась въ послѣднее время душа его. Дѣло реформы, по его мнѣнію, было благороднымъ дѣломъ.
   Молодой графъ постоянно читалъ книги религіозныхъ преній и проповѣдей, бывшія въ то время въ большомъ ходу. Онъ пристращался къ великимъ принципамъ, развитымъ въ великолѣпныхъ словахъ Лютера, Меланхтона, Кальвина, Теодора де-Беля и столькихъ другихъ. Книги всѣхъ этихъ мыслителей обольстили его, убѣдили, увлекли. Онъ былъ бы гордъ и счастливъ, еслибъ кровью своею могъ подписать свое убѣжденіе въ вѣрѣ.
   Въ благородномъ инстинктѣ этого благороднаго сердца было врожденнымъ качествомъ жертвовать своею жизнію кому-нибудь, или чему-нибудь.
   Прежде, онъ сто разъ жертвовалъ собою, желая спасти или отмстить то отца своего, то возлюбленную Діану... (О, вѣчно болѣзненныя воспоминанія въ его уязвленной душѣ!) Теперь, за неимѣніемъ этихъ дорогихъ существъ, онъ хотѣлъ защищать идеи.
   Отечество вмѣсто отца, религію вмѣсто любви. Увы! увы! легко сказать, но это все не одно и то же! Энтузіазмъ за идеи, съ своими страданіями и радостями не стоитъ нѣжности къ твореніямъ.
   Но что нужды! за одно или за другое, за реформу, или за Францію, только Габріэлю хотѣлось пожертвовать собою, и онъ разсчитывалъ на одну изъ этихъ жертвъ для желанной развязки судьбы своей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   6 марта 1560 года, въ дождливое утро, Габріэль, облокотясь на стулѣ около камина, перебиралъ въ умѣ эти мысли, ставшія у него постоянными, когда Алоиза ввела къ нему посланнаго, въ сапогахъ со шпорами и покрытаго грязью, будто послѣ долгаго пути.
   Курьеръ этотъ прибылъ изъ Амбуаза съ сильнымъ прикрытіемъ и съ письмами его свѣтлости герцога Гиза, намѣстника королевства.
   Одно изъ писемъ было адресовано Габріэлю, и вотъ что содержало оно:

"Добрый и дорогой товарищъ,

   "Пишу къ вамъ на-скоро, не имѣя ни времени, ни возможности объясниться. Вы сказали королю и мнѣ, что намъ преданы, и что, если мы будемъ нуждаться въ этой преданности, то дали бы только знать вамъ объ этомъ.
   "Мы зовемъ васъ теперь.
   "Отправляйтесь сейчасъ же въ Амбуазъ, куда король съ королевой только-что прибыли на нѣсколько недѣль. Я вамъ скажу, когда пріѣдете, какую услугу вы можете оказать имъ.
   "Разумѣется, во всякомъ случаѣ вы свободны дѣйствовать или, не дѣйствовать. Рвеніе ваше для меня такъ драгоцѣнно, что я никогда не захочу ни подвергнуть его нареканію, ни употреблять во зло. Но будете ли вы съ нами, останетесь ли постороннимъ, я поступилъ бы противъ долга, поступивъ противъ довѣрія къ вамъ.
   "Итакъ, пріѣзжайте какъ-можно-скорѣе, и вамъ будутъ какъ всегда рады.

"Вамъ преданный
"Францискъ Лотарингскій."

   Амбуазъ. 4 февраля 1560 года.
   "P. S. У сего прилагается пропускной видъ на случай, еслибъ на дорогѣ вы были остановлены какимъ-нибудь королевскимъ отрядомъ."
   
   Курьеръ герцога Гиза уже отправился по другимъ порученіямъ, когда Габріэль прочелъ письмо это.
   Пылкій молодой человѣкъ сейчасъ же всталъ и сказалъ кормилицѣ:
   -- Прошу тебя, добрая Алоиза, пошли за Андре, прикажи осѣдлать буланаго и приготовить мнѣ боевой чемоданъ.
   -- Вы опять уѣзжаете, государь-графъ? спросила Алоиза.
   -- Да, кормилица, черезъ два часа въ Амбуазъ.
   Нечего было противорѣчить, и Алоиза печально и молча вышла исполнять приказанія своего молодаго господина.
   Но, во время приготовленіи, другой курьеръ попросилъ позволенія тайно поговорить съ графомъ Монгомери.
   Этотъ не дѣлалъ никакого шума и не имѣлъ при себѣ прикрытія. Вошелъ онъ молча, скромно, и отдалъ Габріэлю письмо, не говоря ни слова.
   Габріэль вздрогнулъ, узнавая въ немъ того самаго человѣка, который прежде принесъ ему отъ ла-Реноди приглашеніе посѣтить протестантское сборище на Мобертовой Площади.
   И точно, это былъ тотъ самый человѣкъ, и на письмѣ та же надпись.
   Въ письмѣ было слѣдующее:

"Другъ и братъ,

   "Мнѣ не хотѣлось оставить Парижа, не повидавшись съ вами; но времени не достало; событія толпятся и влекутъ меня; нужно ѣхать, а я вамъ не пожалъ руки, не разсказалъ ничего о "нашихъ проектахъ и надеждахъ.
   "Но мы знаемъ, что вы съ нами, и я знаю, какой вы человѣкъ.
   "Съ подобными вамъ не нужно ни приготовленій, ни сходбищъ, ни рѣчей. Одного слова довольно.
   "Вотъ это слово:-- Вы намъ нужны. Пріѣзжайте.
   "Будьте отъ 10 до 12 числа сего марта мѣсяца въ Пуазе, около Амбуаза. Тамъ вы найдете нашего храбраго и благороднаго друга Кастельно. Онъ разскажетъ вамъ, въ чемъ дѣло и чего я не могу повѣрить бумагѣ.
   "Только съ уговоромъ, что вы совершенно свободны, что имѣете полное право остаться въ сторонѣ, и что всегда можете остановиться, не навлекая на себя ни малѣйшаго подозрѣнія и упрека.
   "Но все-таки пріѣзжайте въ Пуазе: я съ вами встрѣчусь тамъ, и если не помощи, попросимъ у васъ совѣтовъ.
   "Къ-тому же, что можетъ быть у насъ приведено въ дѣйствіе безъ увѣдомленія о томъ васъ!
   "Итакъ, до скораго свиданія въ Нуазѣ. Мы надѣемся хоть на присутствіе ваше. Л. Р.
   "P. S. Если какой изъ нашихъ отрядовъ встрѣтитъ васъ на дорогѣ, нашъ пароль на этотъ разъ тотъ же: Женева, а лозунгъ: Божья слава."
   -- Черезъ часъ я ѣду, сказалъ графъ Монгомери молчаливому курьеру, который поклонился и вышелъ.
   -- Что же все это значитъ? спросилъ себя, оставшись одинъ, Габріэль.-- Что значатъ эти два зова, присланные ко мнѣ отъ двухъ совершенно противоположныхъ партій, и назначающіе мнѣ свиданіе почти въ одинъ день и въ одномъ и томъ же мѣстѣ. Все равно! все равно! обязанности мои опредѣлены какъ къ всемогущему герцогу, такъ и къ притѣсненнымъ протестантамъ. Мой долгъ, вопервыхъ, ѣхать. А тамъ будь что будетъ! Какъ ни трудно становится мое положеніе, совѣсти моей хорошо извѣстно, что я никогда не буду измѣнникомъ.
   И, часъ спустя, Габріэль отправился въ путь, въ сопровожденіи одного Андре.
   И онъ не предвидѣлъ страннаго и ужаснаго выбора, какой предстоялъ самому благородству его!
   

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ И ПОСЛѢДНЯЯ.

I.
Опасная откровенность.

   Въ Амбуазскомъ Замкѣ, въ комнатахъ герцога Гиза, Балафре разспрашивалъ человѣка высокаго, здороваго, съ чертами выразительными, лицомъ гордымъ и смѣлымъ, одѣтаго въ мундиръ капитана стрѣлковъ.
   -- Маршалъ де-Бриссакъ, сказалъ герцогъ:-- увѣрялъ меня, капитанъ Ришлье, что я могу имѣть къ вамъ полную довѣренность,
   -- Господинъ-маршалъ очень-добръ, отвѣчалъ Ришлье.
   -- Кажется, что вы честолюбивы, милостивый государь? замѣтилъ Гизъ.
   -- По-крайней-мѣрѣ, я не хотѣлъ бы остаться навсегда капитаномъ стрѣлковъ. Хотя я происхожу отъ хорошаго рода, потому-что фамилія Плесси уже давно извѣстна въ Бовине, однакожь, я пятый изъ шести братьевъ, и долженъ нѣсколько поправить свое имѣніе, да и не слишкомъ разсчитывать на состояніе предковъ.
   -- Хорошо, сказалъ съ удовольствіемъ герцогъ Гизъ: -- здѣсь вы можете, м. г., оказать намъ кой-какія услуги, въ которыхъ не будете раскаяваться.
   -- Я готовъ на все, герцогъ, чтобъ исполнить ваше желаніе, сказалъ Ришлье.
   -- Для начала, я ввѣрю вамъ охраненіе главныхъ воротъ замка.
   -- И я обѣщаю отвѣчать за нихъ.
   -- Вѣроятно, продолжалъ герцогъ: -- господа реформаторы не совсѣмъ безразсудны, и не начнутъ аттаки съ фланга, гдѣ имъ должно будетъ взять сряду семь воротъ; но какъ выходить изъ замка и входить въ него можно, будетъ только въ эти ворота, то, естественно, они будутъ однимъ изъ самыхъ главныхъ постовъ. По этому, не пускайте никого ни въ замокъ, ни изъ замка иначе, какъ по приказанію, подписанному моею рукою.
   -- Будетъ исполнено, герцогъ. Впрочемъ, молодой дворянинъ, называющій себя графомъ Монгомери, явился сію-минуту безъ вашего приказанія, но съ охраннымъ листомъ, подписаннымъ вашею рукою. Монгомери говоритъ, будто онъ прибылъ изъ Парижа. Должно ли мнѣ допустить его къ вамъ, герцогъ, потому-что онъ желаетъ съ вами видѣться?
   -- Да, да, немедленно, съ живостью сказалъ герцогъ Гизъ.-- Но постойте, я передалъ вамъ еще не всѣ инструкціи: сегодня, около полудня, долженъ прибыть къ воротамъ, которыя вы будете охранять, принцъ Конде. Мы призвали его, чтобъ имѣть подъ рукою подозрѣваемаго главу мятежниковъ, и я увѣренъ, что принцъ не захочетъ оправдать нашихъ подозрѣній, не явившись по нашему призыву. Итакъ, капитанъ Ришлье, вы отворите ворота принцу Конде, но только ему одному: не впускайте ни одного изъ его спутниковъ. Разставьте своихъ солдатъ по всѣмъ нишамъ и казематамъ, находящимся вдоль арки, и какъ только онъ въѣдетъ, солдаты должны будутъ слѣдовать за нимъ конвоемъ, съ заряженными аркебузами, подъ предлогомъ, будто отдаютъ ему военныя почести.
   -- Будетъ исполнено, сказалъ Ришлье.
   -- Кромѣ того, продолжалъ Гизъ:-- когда реформаторы начнутъ аттаку и завяжется дѣло, наблюдайте лично, капитанъ, за нашимъ плѣнникомъ, и -- понимаете -- если онъ только тронется съ мѣста, если онъ только подастъ видъ, что хочетъ соединиться съ осаждающими, или если только онъ, забывъ свой долгъ, обнаружитъ нерѣшимость вынуть противъ нихъ шпагу... въ такомъ случаѣ, капитанъ, не задумываясь, поразите его своею рукою.
   -- Это было бы очень не трудно, отвѣчалъ простодушно капитанъ Ришлье: -- еслибъ только простой чинъ капитана стрѣлковъ не препятствовалъ мнѣ находиться на такомъ разстояніи отъ принца, какое нужно для того, чтобъ исполнить ваше приказаніе.
   Гизъ задумался на минуту и сказалъ:
   -- Господинъ великій пріоръ и герцогъ омальскій, которые не будутъ отступать ни на шагъ отъ предполагаемаго измѣнника, дадутъ вамъ знакъ и вы должны имъ повиноваться.
   -- Буду повиноваться, господинъ герцогъ, сказалъ Ришлье.
   -- Хорошо, капитанъ, отвѣчалъ Гизъ: -- больше не будетъ никакихъ приказаній. Ступайте. Если слава вашего дома началась при Филиппѣ-Августѣ, то вы можете возобновить ее при герцогѣ Гизѣ. Надѣюсь на васъ, надѣйтесь на меня. Теперь потрудитесь немедленно ввести ко мнѣ господина де-Монгомери.
   Капитанъ Ришлье почтительно поклонился и вышелъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ, Гизу доложили о приходѣ Габріэля. Габріэль былъ печаленъ и блѣденъ, и радушный пріемъ герцога не прояснилъ его лица.
   Дѣйствительно, собственныя предположенія Монгомери и нѣсколько словъ, неосторожно произнесенныхъ стражею въ присутствіи молодаго дворянина, получившаго охранный листъ отъ герцога Гиза, почти обнаружили ему всю истину.
   Габріэль былъ поставленъ между двумя страшными крайностями, потому что, будучи обязанъ благодарностью королю, онъ въ то же время принадлежалъ къ партіи гугенотовъ.
   -- Ну, что, Габріэль, сказалъ ему герцогъ Гизъ: -- я думаю, вамъ извѣстно теперь, за чѣмъ я васъ призвалъ?
   -- Не знаю навѣрное, но догадываюсь, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Реформаторы явно возстали, продолжалъ Балафре: -- они хотятъ осадить Амбуазскій-Замокъ; вотъ какія новости.
   -- Да, это печальная и ужасная крайность, сказалъ Габріэль, думая о своемъ собственномъ положеніи.
   -- Напротивъ, другъ мой, это превосходный случай, замѣтилъ герцогъ Гизъ.
   -- Что вы понимаете подъ этимъ? спросилъ изумленный Габріэль.
   -- Я хочу сказать, что гугеноты думаютъ застать насъ врасплохъ, между-тѣмъ, какъ мы ожидаемъ ихъ: планы ихъ открыты, предположенія обнаружены. Это будетъ славная война, потому-что они первые взялись за шпагу; но враги наши сами себя предали. Они погибли, говорю вамъ.
   -- Возможно ли? вскричалъ пораженный графъ Монгомери.
   -- Посудите, продолжалъ Балафре: -- посудите, до какой степени намъ извѣстны всѣ подробности ихъ безумнаго предпріятія. Шестнадцатаго марта, въ полдень, они должны собраться передъ городомъ и начать аттаку. У нихъ есть шпіоны въ королевской стражѣ, но эта стража уже смѣнена. Друзья мятежниковъ должны отворить имъ западныя ворота, но эти ворота уже задѣланы. Наконецъ, отдѣльные отряды мятежниковъ должны тайно пробраться сюда по тропинкамъ, проложеннымъ въ лѣсу Шато-Реньйо; но королевскія войска неожиданно нападутъ на эти отдѣльные отряды и не допустятъ половины враждебныхъ силъ дойдти до Амбуаза. Намъ доставлены самыя точныя свѣдѣнія и, кажется, мы прекрасно приняли свои мѣры!
   -- Прекрасно! повторилъ изумленный Габріэль: -- но, прибавилъ онъ въ замѣшательству и не помня, что онъ говоритъ: -- но кто же могъ сообщить вамъ такія подробности?..
   -- А, вотъ вопросъ! замѣтилъ герцогъ.-- Ихъ же соучастники измѣнили своимъ: одинъ за деньги, другой изъ страха. Два предателя -- подкупленный шпіонъ, испуганный распространитель ложныхъ слуховъ. Шпіонъ, котораго, можетъ-быть, вы знаете и котораго должно остерегаться, называется маркизомъ де....
   -- Не говорите! вскричалъ Габріэль:-- не произносите мнѣ этихъ именъ! Я спросилъ о нихъ по неосторожности; вы и такъ довольно высказали мнѣ!.. Всего труднѣе для честнаго человѣка -- не предать измѣнниковъ.
   -- О, сказалъ герцогъ Гизъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ:-- мы всѣ вполнѣ полагаемся на васъ, Габріэль, и не дальше, какъ вчера вечеромъ, разговаривая съ молодой королевой, я сказалъ ея величеству, что пригласилъ васъ и уже послалъ за вами, и королева одобрила меня.
   -- Но зачѣмъ, герцогъ, вы требовали меня?.. Вы еще не сказали.
   -- Зачѣмъ? сказалъ Гизъ: -- но у короля не много слугъ преданныхъ и вѣрныхъ. Вы принадлежите къ этому небольшому числу и будете командовать однимъ изъ отрядовъ, высланныхъ противъ гугенотовъ.
   -- Противъ гугенотовъ?.. Это невозможно! сказалъ Габріэль.
   -- Невозможно!.. Почему же? спросилъ Гизъ: -- я не привыкъ слышать отъ васъ, Габріэль, это слово.
   -- Господинъ герцогъ, сказалъ Габріэль:-- я также принадлежу къ ихъ религіи.
   Герцогъ Гизъ выпрямился, задрожалъ и смотрѣлъ на Габріэля съ удивленіемъ, почти съ ужасомъ.
   -- Да, точно такъ, продолжалъ Габріэль съ печальною улыбкой:-- если вамъ угодно будетъ, герцогъ, поставить меня противъ Англичанъ или Испанцевъ -- вы знаете, что я не отступлю ни на шагъ и отдамъ вамъ свою жизнь не только съ готовностью, съ радостью. Но въ войнѣ междоусобной, въ войнѣ за вѣру, противъ своихъ соотечественниковъ, противъ своихъ братьевъ, я долженъ, герцогъ, сохранить свободу, которую вы хотѣли мнѣ обезпечить.
   -- Вы гугенотъ! произнесъ, наконецъ, герцогъ Гизъ.
   -- И гугенотъ по убѣжденію, сказалъ Габріэль:-- это мое преступленіе, но, въ то же время, оно служитъ и моимъ оправданіемъ. Я вѣрую въ новыя идеи и отдалъ имъ свою душу.
   -- И свою шпагу? спросилъ Гизъ съ ироніей.
   -- Нѣтъ, герцогъ, отвѣчалъ съ важностью Габріэль.
   -- Перестаньте, замѣтилъ герцогъ: -- если вы станете увѣрять меня, что не знаете заговора, составленнаго противъ короля вашими братьями, какъ вы ихъ называете, и что эти братья охотно откажутся отъ такого, какъ вы, безстрашнаго союзника.
   -- Но дѣлать нечего, сказалъ молодой графъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, продолжалъ Гизъ: -- вы измѣняете имъ, потому-что ваша новая вѣра ставитъ васъ между двумя нарушеніями клятвы.
   -- О, вскричалъ Габріэль съ упрекомъ.
   -- Но какъ же поступите вы иначе? сказалъ Гпзъ, вставъ со стула и съ гнѣвомъ бросивъ на него свою каску.
   -- Какъ поступлю я иначе? холодно спросилъ Габріэль: -- но положеніе загруднительное, тѣмъ прямѣе должно дѣйствовать. Сдѣлавшись протестантомъ, я прямо и законно объявилъ гугенотамъ, что священныя обязанности къ королю, королевѣ и герцогу Гизу препятствуютъ мнѣ, въ-продолженіе всего этого царствованія, сражаться въ рядахъ протестантовъ, еслибы случилась война. Они знаютъ, что для меня реформа -- религія, а не партія. Съ ними, такъ же какъ и съ вами, герцогъ, я заключилъ строгій договоръ, дозволяющій мнѣ свободу располагать своими дѣйствіями, и потому я имѣю право имъ, такъ же какъ и вамъ, отказать въ своемъ содѣйствіи. Въ этомъ печальномъ столкновеніи благодарности съ вѣрованіемъ, мое сердце вытерпитъ всѣ кровавые удары, но рука не нанесетъ ни одного. Вотъ, какъ худо вы знаете меня, герцогъ, и какъ, оставаясь нейтральнымъ, я надѣюсь остаться честнымъ и достойнымъ чести.
   Габріэль говорилъ это съ одушевленіемъ и гордостью. Гизъ, мало по малу успокоившись, не могъ удержаться отъ удивленія къ прямодушію и благородству своего прежняго военнаго товарища.
   -- Странный вы человѣкъ, Габріэль! сказалъ онъ задумчиво.
   -- Чѣмъ же я страненъ, господинъ герцогъ? Не тѣмъ ли, что я; говорю, какъ дѣйствую, и дѣйствую, какъ говорю?.. Клянусь вамъ, я не зналъ этого заговора протестантовъ. Правда, въ Парижѣ, въ одно время съ вашимъ письмомъ, я получилъ письмо и отъ нихъ; но въ этомъ письмѣ, не было никакихъ объясненій; въ немъ заключалось только одно слово: "приходите". Я предвидѣлъ свое затруднительное положеніе, и однакожь повиновался двойному призыву. Я пришелъ не измѣнить ни одной изъ своихъ обязанностей: я пришелъ сказать вамъ: "я не могу сражаться съ своими единовѣрцами", а имъ: "я не могу сражаться съ тѣми, которые спасли мою жизнь"?
   Герцогъ Гизъ подалъ руку молодому графу Монгомери.
   -- Я ошибся, сказалъ онъ дружески: -- припишите только дѣйствію досады сожалѣніе, которое почувствовалъ я, увидя васъ, на кого я такъ надѣялся, въ числѣ своихъ враговъ...
   -- Враговъ! прервалъ Габріэль:-- я никогда не былъ, никогда не буду вашимъ врагомъ. Не-уже-ли, поступая прямѣе, нежели они поступаютъ, я больше заслужилъ названіе вашего врага, нежели принцъ Конде и господинъ де-Колиньи, которые, подобно мнѣ, оба невооруженные протестанты?...
   -- Нѣтъ, сказалъ Гизъ:-- это вооруженные враги; я это знаю... я знаю все! Они только прячутъ свое оружіе... Но если мы встрѣтимся, я буду скрытенъ, какъ они сами, назову ихъ друзьями, и, въ случаѣ надобности, оффиціально объявлю себя защитникомъ ихъ невинности. Комедія, въ этомъ нѣтъ спора, но комедія необходимая!...
   -- И такъ, господинъ герцогъ, сказалъ Габріэль: -- если вы были такъ добры ко мнѣ, что открыли мнѣ подобныя тайны -- скажите мнѣ теперь, что въ дѣлахъ, чуждыхъ политикѣ, вы еще можете вѣрить моей преданности и моей чести, вѣрить мнѣ, гугеноту; скажите, что если снова вспыхнетъ когда-нибудь чужеземная война -- вы потребуете, чтобъ я исполнилъ свое слово и пошлете меня съ войскомъ умереть за отечество и короля.
   -- Да, Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ:-- при всемъ прискорбіи о различіи, которое теперь разлучаетъ насъ, я вѣрю и всегда буду вѣрить вамъ, въ доказательство чего и въ вознагражденіе за минутное подозрѣніе, я прошу васъ принять это и сдѣлать изъ него что вамъ вздумается.
   Гизъ подошелъ къ столу, подписалъ бумагу и подалъ ее молодому графу.
   -- Вотъ вамъ пропускъ на выѣздъ изъ Амбуаза, сказалъ онъ:-- съ этой бумагой вы свободны и можете отправиться куда вамъ угодно. Этого знака уваженія и довѣренности я не дамъ принцу Конде, о которомъ вы сейчасъ упомянули, и котораго, съ перваго шага его въ замокъ, мы будемъ безмолвно стеречь, какъ плѣнника.
   -- Въ такомъ случаѣ, герцогъ, я отказываюсь принять этотъ знакъ довѣрія и уваженія, сказалъ Габріэль.
   -- Какъ! отъ-чего же? спросилъ съ удивленіемъ герцогъ Гизъ.
   -- Знаете ли, герцогъ, куда я пойду, если вы отпустите меня изъ Амбуаза?
   -- Это ваше дѣло, и я не спрашиваю у васъ отчета, сказалъ Гизъ.
   -- Но я именно хочу дать вамъ отчетъ, продолжалъ Габріэль: -- оставивъ васъ, я пойду куда призываетъ меня моя другая обязанность, я пойду къ гугенотамъ, видѣться съ однимъ изъ нихъ въ Пуазе...
   -- Въ Пуазе?.. Тамъ командуетъ Кастельно, сказалъ Гизъ.
   -- Да. О, какъ хорошо вы знаете все, господинъ герцогъ.
   -- И зачѣмъ вы пойдете въ Пуазе, несчастный? спросилъ Балафре.
   -- А, въ-самомъ-дѣлѣ, вотъ вопросъ!.. Я пошелъ бы сказать имъ: вы звали меня -- и я здѣсь, но не могу ничего сдѣлать для васъ, и еслибъ они спросили, что я слышалъ и замѣтилъ по дорогѣ, я долженъ былъ бы молчать и не могъ бы предупредить о сѣтяхъ, которыя вы разставляете имъ, потому-что одна ваша довѣренность отнимаетъ у меня это право. Итакъ, герцогъ, прошу теперь у васъ одной милости...
   -- Какой?
   -- Оставьте меня здѣсь плѣнникомъ; этимъ вы спасете меня отъ страшнаго затрудненія, потому-что если вы отпустите меня, я захочу по-крайней-мѣрѣ присутствовать между тѣми, которыхъ ожидаетъ погибель; а между-тѣмъ, находясь посреди ихъ, я не буду въ правѣ спасти своихъ братьевъ.
   -- Габріэль, сказалъ герцогъ Гизъ послѣ минутнаго размышленія;-- я не могу и не хочу обнаруживать такой недовѣрчивости къ вамъ. Я обнаружилъ вамъ свой планъ битвы, вы отправляетесь къ своимъ друзьямъ, которымъ всего нужнѣе узнать этотъ планъ -- и, однакожь, вотъ вамъ пропускъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, возразилъ уничтоженный Габріэль: -- окажите мнѣ послѣднюю милость: умоляю васъ именемъ всего, что могъ я сдѣлать для вашей славы при Мецѣ, въ Италіи, въ Кале, умоляю васъ именемъ всего, что я выстрадалъ съ-тѣхъ-поръ, а я такъ много страдалъ съ-тѣхъ-поръ...
   -- Въ чемъ же дѣло? спросилъ герцогъ Гизъ: -- если могу, я сдѣлаю, другъ мой.
   -- Вы въ состояніи, герцогъ, можетъ-быть, даже вы должны это сдѣлать, потому-что вы сражаетесь съ французами... Позвольте мнѣ отклонить ихъ отъ страшнаго намѣренія, не обнаруживая вашего плана, но только умоляя, заклиная ихъ отказаться отъ своихъ замысловъ.
   -- Габріэль, берегитесь! произнесъ герцогъ Гизъ:-- если у васъ вырвется одно только слово, гугеноты, не отказываясь отъ своего плана, только перемѣнятъ его выполненіе. Взвѣсьте хорошенько все это. Теперь, поклянитесь честью дворянина, что ни однимъ словомъ, ни однимъ намекомъ, ни однимъ знакомъ вы не подадите имъ причины подозрѣвать то, что здѣсь происходитъ?..
   -- Клянусь честью дворянина, что все это останется тайной, сказалъ графъ Монгомери.
   -- Поѣзжайте, сказалъ герцогъ Гизъ: -- и постарайтесь отклонить ихъ отъ преступной аттаки; а я съ радостью откажусь отъ всякой побѣды, потому-что сберегу французскую кровь. Но если послѣднія донесенія не обманываютъ, они слѣпо вѣрятъ въ свое предпріятіе -- и вы не успѣете, Габріэль. Но все равно! Употребите послѣднее усиліе: я не хочу противиться ему, какъ для нихъ самихъ, такъ особенно для васъ.
   -- Благодарю васъ, герцогъ, за нихъ и за себя, сказалъ Габріэль.
   Черезъ четверть часа послѣ этого разговора, онъ уже былъ на дорогѣ, ведущей въ Пуазе.
   

ІІ.
Невѣрность отъ вѣрности.

   Баронъ Кастельно де-Шалессъ былъ смѣлый и великодушный молодой человѣкъ, которому протестанты назначили постъ не совсѣмъ-легкій, пославъ его брать передовыя укрѣпленія замка Пуазе -- мѣсто главной сходки отдѣльныхъ отрядовъ для шестнадцато марта.
   Онъ долженъ былъ показываться гугенотамъ и скрываться отъ католиковъ, и это щекотливое положеніе требовало столько же благоразумія и хладнокровія, какъ и мужества.
   Габріэль, пользуясь лозунгомъ, который сообщилъ ему въ письмѣ Ла-Реноди, могъ безъ всякихъ затрудненій дойдти до барона Кастельно.
   Это было 15-го марта, послѣ полудня.
   Черезъ восьмнадцать часовъ, протестанты должны были собраться у Пуазе; а черезъ двадцать-четыре часа начать аттаку Амбуаза.
   Слѣдовательно, чтобъ отклонить ихъ отъ этого намѣренія; надо было не терять времени.
   Баронъ Кастельно хорошо зналъ графа Монгомери, съ которымъ онъ нѣсколько разъ видѣлся въ Луврѣ, и о которомъ говорили ему главные приверженцы партіи.
   Кастельно подошелъ къ Габріэлю и принялъ его, какъ друга и союзника.
   -- А, вотъ и вы, господинъ де-Монгомери, сказалъ баронъ, когда они остались наединѣ:-- сказать правду, я надѣялся на васъ, но не ожидалъ васъ. Адмиралъ сдѣлалъ выговоръ Ла-Реноди за то, что онъ написалъ вамъ это письмо. "Надо было увѣдомить графа Монгомери о нашихъ намѣреніяхъ", сказалъ адмиралъ: "но не призывать его. Онъ могъ поступать, какъ бы ему вздумалось. Развѣ графъ не предупредилъ насъ, что во все царствованіе Франциска II шпага его не будетъ принадлежать намъ, потому-что онъ самъ не въ-правѣ ею располагать?" -- Ла-Реноди отвѣчалъ на это, что онъ не обязывалъ васъ ни къ чему своимъ письмомъ и предоставлялъ вамъ полную независимость.
   -- Это правда, сказалъ Габріэль.
   -- По-крайней-мѣрѣ, мы думали, что вы пріидете, замѣтилъ Кастельно: -- потому-что посланіе этого неистоваго барона не содержало въ себѣ никакихъ объясненій, а я взялъ на себя обязанность сообщить вамъ нашъ планъ и наши надежды.
   -- Говорите, сказалъ графъ Монгомери.
   Тогда Кастельно повторилъ Габріэлю все, что уже разсказалъ ему въ подробности герцогъ Гизъ. И Габріэль съ ужасомъ увидѣлъ, до какой степени были вѣрны показанія, сообщенныя Гизу. Ни одно извѣстіе донощиковъ не было ошибочно, ни одно обстоятельство не опущено ими безъ вниманія.
   Гугеноты видимо погибли.
   -- Теперь вы знаете все, сказалъ Кастельно своему пораженному слушателю: -- и мнѣ остается только предложить вамъ вопросъ, на который, впрочемъ, я уже предвижу отвѣтъ. Вы не можете идти съ нами, не правда ли?
   -- Не могу, отвѣчалъ Габріэль, печально опустивъ голову.
   -- Хорошо, сказалъ Кастельно: -- это не помѣшаетъ намъ остаться по-прежнему добрыми друзьями. Я знаю, что вы заранѣе пріобрѣли право не вмѣшиваться въ битву, и особенно можете пользоваться этимъ правомъ при теперешнихъ обстоятельствахъ, когда мы увѣрены въ побѣдѣ.
   -- Но вполнѣ ли вы увѣрены? спросилъ Габріэль.
   -- Совершенно, отвѣчалъ баронъ:-- непріятель ничего не знаетъ и будетъ захваченъ въ-расплохъ. Мы нѣсколько опасались сначала, когда король и дворъ переселились изъ открытаго города Блоа въ укрѣпленный замокъ Амбуазъ. Очевидно, у нихъ были кой-какія подозрѣнія.
   -- Да, это дѣйствительно бросалось въ глаза, отвѣчалъ Габріэлѣ.
   -- Но, продолжалъ Кастельно: -- нерѣшительность наша скоро прошла; оказалось, что эта неожиданная перемѣна мѣстопребыванія не только не вредила нашимъ предположеніямъ, но еще, напротивъ, помогала имъ. Теперь герцогъ Гизъ дремлетъ въ обманчивой безопасности, а между-тѣмъ, представьте себѣ, любезный графъ, что у насъ въ замкѣ есть шпіоны, которые отворятъ намъ западныя ворота при первомъ нашемъ появленіи. О, въ успѣхѣ невозможно и сомнѣваться, и вы можете, не стѣсняясь, отказаться отъ битвы.
   -- Иногда самая блистательная надежда не сбывается на дѣлѣ, замѣтилъ Габріэль.
   -- Но здѣсь нѣтъ ни одного обстоятельства противъ насъ,-- ни одного! повторилъ Кастельно, весело потирая руки:-- завтра увидятъ торжество нашей партіи и паденіе Гизовъ.
   -- А... измѣна... произнесъ съ усиліемъ Габріэль, котораго сердце разрывалось при видѣ, что храбрость и молодость такъ безразсудно, съ завязанными глазами, кидаются въ бездну.
   -- Измѣна невозможна, отвѣчалъ съ увѣренностью Кастельно: -- только предводители знаютъ тайну и ни одинъ между ними по способенъ... Впрочемъ, господинъ де-Монгомери, прибавилъ онъ, прерывая свою мысль: -- я думаю, что вы завидуете намъ и, кажется, хотите печальными предсказаніями отклонить насъ отъ предпріятія, въ которомъ не можете имѣть участія... Завистникъ!
   -- Да, правда, я завидую вамъ! съ мрачнымъ видомъ сказалъ Габріэль.
   -- Я заранѣе былъ увѣренъ въ этомъ! вскричалъ, смѣясь, молодой баронъ.
   -- Однакожь, имѣете ли вы какое-нибудь довѣріе ко мнѣ? спросилъ Габріэль.
   -- Говоря серьёзно, слѣпое довѣріе, отвѣчалъ Кастельно.
   -- Хотите ли выслушать отъ меня добрый, дружескій совѣтъ?
   -- Какой?
   -- Откажитесь отъ намѣренія брать Амбуазъ завтра. Пошлите надежныхъ гонцовъ ко всѣмъ нашимъ, которые должны соединиться здѣсь съ вами ныньче ночью или завтра, и велите сказать имъ, что замыселъ не удался, или, по-крайней-мѣрѣ, должно его отсрочить.
   -- Но зачѣмъ? зачѣмъ? сказалъ Кастельно, уже начинавшій безпокоиться:-- вѣроятно, какая-нибудь чрезвычайно-важная причина заставляетъ васъ говорить это?
   -- Боже мой, нѣтъ!.. отвѣчалъ Габріэль съ печальнымъ усиліемъ.
   -- Наконецъ, графъ, сказалъ Кастельно: -- вѣдь не даромъ вы совѣтуете мнѣ и хотите заставить своихъ братьевъ отказаться отъ намѣренія, которое представляется подъ такими благопріятными предзнаменованіями?
   -- Нѣтъ сомнѣнія, что я совѣтую вамъ не безъ причины, но я не могу сказать вамъ, для чего именно. Хотите ли и можете ли вы повѣрить мнѣ на-слово? Я зашелъ далѣе, нежели сколько долженъ былъ идти. Умоляю васъ, повѣрьте мнѣ, другъ, на-слово...
   -- Послушайте, серьёзно сказалъ Кастельно: -- если я соглашусь на странное рѣшеніе -- удержать удила при послѣднемъ мгновеніи, я долженъ буду отвѣчать за это передъ Ла-Реноди и другими вождями. Могу ли, по-крайней-мѣрѣ, сказать, чтобъ они обратились къ вамъ?
   -- Да, отвѣчалъ Габріэль.
   -- И вы скажете имъ причины, которыя побудили васъ дать такіе совѣты? замѣтилъ Кастельно.
   -- Я не буду въ правѣ исполнить это, къ-сожалѣнію!..
   -- Какъ же хотите вы, чтобъ я уступилъ вашимъ просьбамъ? сказалъ Кастельно: -- не станутъ ли упрекать меня, что я, повѣривъ одному слову, уничтожилъ вѣрнѣйшія надежды? Какое бы заслуженное довѣріе мы ни питали къ вамъ, господинъ де-Монгомери, однакожь, человѣкъ -- не больше, какъ человѣкъ, и съ самыми благими намѣреніями можетъ ошибаться. Если никто не можетъ обсудить и повѣрить ваши совѣты, мы, конечно, будемъ принуждены отъ нихъ отказаться.
   -- Въ такомъ случаѣ, берегитесь! произнесъ Габріэль: на васъ одного падетъ отвѣтственность за всякое несчастіе, могущее случиться!
   Кастельно былъ пораженъ голосомъ, какимъ графъ произнесъ эти слова.
   -- Г. де-Монгомери, сказалъ онъ, какъ-будто озаренный внезапнымъ свѣтомъ:-- мнѣ кажется, что я угадываю истину. Вамъ ввѣрили, или вы случайно узнали тайну, которой не смѣете обнаружить. Но вы знаете нѣчто важное о вѣроятномъ окончаніи нашего предпріятія, на-примѣръ, о томъ, что намъ измѣнили, не правда ли?
   -- О, я не сказалъ этого! съ жаромъ вскричалъ Габріэль.
   -- Или, продолжалъ Кастельно:-- уѣзжая сюда, вы видѣли герцога Гиза, который, будучи вашимъ другомъ, и, можетъ-быть, не зная, что вы принадлежите къ нашему обществу, открылъ вамъ всѣ обстоятельства?
   -- Ни одно мое слово не могло привести васъ къ этой мысли!.. снова вскричалъ Габріэль.
   -- Или же, продолжалъ Кастельно:-- проѣзжая черезъ Амбуазъ, вы могли замѣтить нѣкоторыя приготовленія... Словомъ, наши планы открыты?..
   -- Развѣ далъ я вамъ поводъ дѣлать, такое заключеніе? сказалъ Габріэль съ ужасомъ.
   -- Нѣтъ, графъ, но я самъ вижу это, потому-что вы обязались хранить тайну, -- и не прошу у васъ никакихъ положительныхъ удостовѣреній, ни слова, если хотите. Но, если не ошибаюсь, одинъ жестъ, одинъ взглядъ, самое ваше молчаніе достаточно объясняютъ мнѣ...
   Габріэль, между-тѣмъ, съ безпокойствомъ припоминалъ клятву, которую далъ онъ герцогу Гизу.
   Онъ обязался честью дворянина никакимъ словомъ, никакимъ намекомъ, никакимъ знакомъ не вселять подозрѣнія о томъ, что происходило въ Амбуазѣ.
   И, однакожь, онъ молчалъ по-прежнему.
   -- Вы еще молчите, сказалъ баронъ Кастельно, не сводя съ него глазъ:-- вы молчите, но я понимаю васъ и буду дѣйствовать сообразно съ вами.
   -- А что станете вы дѣлать? съ живостью спросилъ Габріэль.
   -- Я предупрежу, какъ вы сначала совѣтовали мнѣ, Ла-Реноди и другихъ вождей, что должно остановить всякое движеніе и объявлю нашимъ, когда они пріидутъ сюда, что человѣкъ, къ которому должны мы имѣть полное довѣріе, извѣстилъ меня... извѣстилъ меня о возможности измѣны...
   -- Но это неправда!.. прервалъ его графъ Монгомери: -- я ни о чемъ не извѣщалъ васъ, г. де-Кастельно.
   -- Графъ, сказалъ Кастельно, сжимая съ нѣмой выразительностію руку Габріэля:-- развѣ самое молчаніе не можетъ послужить къ нашей пользѣ? и если мы однажды пріймемъ свои мѣры, тогда....
   -- Тогда? повторилъ Габріэль.
   -- Все пойдетъ хорошо для насъ и дурно для нихъ, сказалъ Кастельно: -- мы отложимъ свое предпріятіе до болѣе удобнаго времени, откроемъ, какимъ бы ни было средствомъ, предателей, если только они есть между нами, удалимъ предосторожности и скрытность, и въ одинъ благопріятный день, когда все будетъ приготовлено, мы, увѣренные на этотъ разъ въ удачномъ ударѣ, возобновимъ свою попытку и, благодаря васъ, графъ, вмѣсто того, чтобъ пасть, восторжествуемъ.
   -- Вотъ чего я и хотѣлъ избѣжать! вскричалъ Габріэль, съ ужасомъ увидѣвъ себя увлеченнымъ въ невольную измѣну:-- вотъ, г. де-Кастельно, настоящая причина моихъ совѣтовъ и предостереженій. Говоря прямо, я нахожу ваше предпріятіе преступнымъ и опаснымъ. Нападая на католиковъ, вы, съ своей стороны, дѣлаете большую ошибку и оправдываете всѣ ихъ противодѣйствія, потому-что изъ угнетенныхъ становитесь мятежниками. Одна мысль обо всемъ этомъ терзаетъ меня до крайности. Гораздо-лучше было бы вамъ отказаться навсегда отъ этой безбожной борьбы. Пускай за васъ ратуютъ ваши принципы. Не обагряйте истины кровью,-- вотъ только, что хотѣлъ я сказать; вотъ почему я заклинаю васъ и всѣхъ нашихъ братьевъ удержаться отъ ужасныхъ междоусобныхъ войнъ, которыя могутъ только остановить развитіе нашихъ идей.
   -- И это единственная и настоящая причина вашихъ разговоровъ? спросилъ Кастельно.
   -- Единственная, отвѣчалъ Габріэль глухимъ голосомъ.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ за намѣреніе, г. де-Монгомери, замѣтилъ Кастельно съ нѣкоторою холодностью:-- но я долженъ дѣйствовать въ духѣ, сообразномъ съ предложеніемъ начальниковъ реформы. Я очень-хорошо понимаю, что вамъ, дворянину, прискорбно видѣть, какъ другіе будутъ сражаться безъ васъ, но за всѣмъ тѣмъ, вы не можете одни удержать и ослабить цѣлую армію.
   -- И такъ, сказалъ Габріэль блѣдный и печальный: -- вы не хотите остановить другихъ отъ страшнаго намѣренія и хотите подать имъ примѣръ собою?
   -- Да, графъ, отвѣчалъ Кастельно съ твердостью, не допускавшею возраженій: -- и, если позволите, иду немедленно приказать имъ готовиться къ завтрашней аттакѣ.
   Кастельно поклонился Габріэлю и вышелъ, не дожидаясь отвѣта.
   

III.
Начало окончанія.

   Однакожь, Габріэль не оставлялъ замка Пуазе и рѣшился провести въ немъ ночь, потому-что его присутствіе могло послужить для гугенотовъ залогомъ надежды въ случаѣ аттаки, и притомъ, онъ еще думалъ убѣдить, въ слѣдующее утро, другаго предводителя, ослѣпленнаго менѣе, нежели Кастельно. Что, еслибъ могъ пріѣхать Ла-Реноди!
   Кастельно съ какимъ-то пренебреженіемъ не обращалъ больше вниманія на Габріэля.
   Нѣсколько разъ встрѣчались они, вечеромъ, въ корридорахъ и залахъ замка; но оба, одинаково гордые и благородные, они не обмѣнялись ни однимъ словомъ.
   Въ-теченіе долгихъ часовъ этой томительной ночи, взволнованный графъ Монгомери не могъ заснуть и оставался на укрѣпленіяхъ, слушая, обдумывая, молясь.
   Далѣе, войска реформаторовъ начали приходить небольшими отдѣльными отрядами.
   Въ восемь часовъ, ихъ собралось уже большое число; въ одиннадцать часовъ, Кастельно не ожидалъ болѣе ни одного отряда.
   Но Габріэль не зналъ никого изъ предводителей. Ла-Реноди велѣлъ сказать, что онъ пойдетъ къ Амбуазу съ своимъ войскомъ черезъ лѣсъ Шато-Реньйо.
   Все было готово къ отправленію. Капитаны Мазеръ и Роне, которые должны были составлять авангардъ, спустились на террасу замка, сформировать тамъ отдѣльные отряды и идти маршемъ къ Амбуазу. Кастельно торжествовалъ.
   -- Ну, что, сказалъ онъ весело Габріэлю при встрѣчѣ съ нимъ и прощая ему вчерашній разговоръ: -- ну, что, любезный графъ, видите, какъ вы ошиблись: все идетъ какъ-нельзя-лучше...
   -- Подождемъ, отвѣчалъ Габріэль, опустивъ голову.
   -- Но чѣмъ же еще можно убѣдить васъ, маловѣрный? сказалъ съ улыбкою Кастельно:-- ни одинъ изъ нашихъ не измѣнилъ своему обѣщанію; они всѣ собрались на мѣстѣ въ назначенный часъ, и еще съ большимъ числомъ людей, нежели сколько обѣщали. Они прошли по всѣмъ провинціямъ безъ малѣйшаго противодѣйствія, и, что еще лучше, никого сами не безпокоили. Вотъ смѣшное счастіе, не правда ли?..
   Слова барона были прерваны звукомъ трубъ и оружія и большимъ шумомъ на дорогѣ.
   Но, въ упоеніи надежды, Кастельно былъ спокоенъ и вѣрилъ только въ счастливую развязку.
   -- Слышите, сказалъ онъ Габріэлю: -- держу пари, что идетъ еще новое вспомогательное войско, вѣроятно, Ламоттъ и Дешанъ съ братьями изъ Пикардіи. Они должны были прійдти къ завтрашнему утру, но шли форсированнымъ маршемъ и поспѣли до срока... Славные товарищи для битвы и побѣды. Вотъ это настоящіе друзья!..
   -- Дѣйствительно ли это друзья? спросилъ Габріэль, поблѣднѣвъ при звукѣ трубъ.
   -- А кто же можетъ быть? спросилъ Кастельно.-- Выйдемте на галерею, графъ. Изъ оконъ видна терраса, съ которой слышенъ этотъ шумъ.
   Баронъ увелъ Габріэля, но, дошедъ до края стѣны, вскрикнулъ, поднялъ руки и остановился, какъ окаменѣлый.
   Не отрядъ реформаторовъ, но королевскія войска произвели эту тревогу. Не Ламоттъ командовалъ пришедшими, но Жакъ Савойскій, герцогъ немурскій.
   Прикрытая лѣсомъ, которымъ былъ окруженъ замокъ Пуазе, королевская конница могла неожиданно пробраться на открытую террасу, гдѣ авангардъ реформаторовъ строился въ боевой порядокъ.
   Дѣло обошлось даже безъ битвы.
   Мазеръ и Роне должны были сдаться немедленно, и въ то время, какъ Кастельно смотрѣлъ со стѣны, его приверженцы, побѣжденные безъ борьбы, отдавали побѣдителямъ оружіе. Тамъ, гдѣ онъ думалъ найдти солдатъ онъ увидѣлъ плѣнниковъ.
   Кастельно не вѣрилъ своимъ глазамъ. Онъ стоялъ неподвижно, пораженный, какъ вкопанный, не произнося ни слова. Онъ такъ мало ждалъ подобной развязки, что сначала не могъ дать себѣ отчета въ томъ, что дѣлалось передъ его глазами.
   Габріэль, менѣе удивленный такимъ быстрымъ ударомъ, однакожь, былъ опечаленъ имъ не меньше Кастельно.
   Въ то время, какъ они оба, одинаково убитые и блѣдные, смотрѣли другъ на друга, явился посланный, отъискивая Кастельно.
   -- Ну, что наши? спросилъ этотъ съ печальнымъ усиліемъ.
   -- Господинъ баронъ, отвѣчалъ вѣстникъ: -- непріятель завладѣлъ подъемнымъ мостомъ и первыми воротами; мы только успѣли запереть вторыя; но они устоятъ недолго, и черезъ четверть часа непріятель будетъ въ замкѣ. Войско ждетъ вашихъ распоряженій: сражаться ли намъ или начать переговоры?
   -- Я готовъ, сказалъ Кастельно.
   Онъ поспѣшно пошелъ въ сосѣднюю комнату, надѣть латы и шпагу. Габріэль слѣдовалъ за нимъ.
   -- Что хотите вы дѣлать, любезный другъ? спросилъ Монгомери.
   -- Не знаю, не знаю, отвѣчалъ Кастельно въ замѣшательствѣ: -- однакожь, еще можно умереть.
   -- Увы, сказалъ Габріэль:-- зачѣмъ вы не повѣрили мнѣ вчера?
   -- Да, вы правы, отвѣчалъ баронъ: -- вы предвидѣли все, что могло случиться, можетъ-быть, даже знали напередъ?..
   -- Можетъ-быть!.. И это самое терзаетъ меня. Но подумайте, Кастельно: въ жизни случаются странныя и ужасныя сцѣпленія обстоятельствъ... Если я не смѣлъ разувѣрить васъ словами, которыя были у меня на губахъ? если я далъ благородное слово дворянина не давать вамъ повода ни прямо, ни косвенно подозрѣвать истину?..
   -- Въ такомъ случаѣ, вы дѣйствовали благородно, когда молчали, прервалъ Кастельно: -- я самъ не поступилъ бы иначе на вашемъ мѣстѣ... Безумецъ, я долженъ былъ понять васъ, я долженъ былъ подумать, что воинъ, мужественный какъ вы, не станетъ отсовѣтывать битву безъ сильныхъ побудительныхъ причинъ... Но я искуплю свою ошибку -- я умру.
   -- Я умру вмѣстѣ съ вами, спокойно сказалъ Габріэль.
   -- Вы?.. Зачѣмъ? вскричалъ Кастельно: -- вы обязаны только сдѣлать одно -- не сражаться.
   -- Я и не буду, я не могу сражаться, сказалъ Габріэль: -- но жизнь для меня тяжелое бремя; двойная роль, которую долженъ я разъигрывать, ненавистна мнѣ. Я пойду въ сраженіе безоружный; я не стану убивать, но буду искать себѣ смерти. Можетъ-быть, я брошусь подъ ударъ, устремленный противъ васъ. Если я не могу быть шпагою, то по-крайней-мѣрѣ могу служить щитомъ.
   -- Нѣтъ, замѣтилъ Кастельно:-- оставайтесь здѣсь; я не долженъ, я не хочу увлекать васъ вмѣстѣ съ собою на погибель.
   -- Но вы безполезно и безъ пользы увлекли всѣхъ нашихъ, которые заперлись вмѣстѣ съ вами въ этомъ замкѣ. Моя жизнь еще безполезнѣе жизни этихъ жертвъ.
   -- Но развѣ могъ я поступить иначе? спросилъ Кастельно: -- какъ же долженъ былъ я поступать для славы своихъ братьевъ, какъ не требуя отъ нихъ этой жертвы?
   -- Да, отвѣчалъ Габріэль: -- но вы, какъ начальникъ, должны были сперва постараться спасти ввѣренныя вамъ силы, а потомъ, если славу нельзя согласить съ честью, рѣшиться на самую смерть.
   -- Итакъ, сказалъ Кастельно:-- вы совѣтуете мнѣ?..
   -- Употребить мирныя средства, отвѣчалъ Габріэль.-- Если вы будете упорствовать, вамъ нѣтъ никакой возможности избѣжать пораженія; если же вы уступите необходимости, они, кажется, не имѣютъ права наказывать за намѣреніе, еще не приведенное въ исполненіе. Снимая съ себя оружіе, вы обезоруживаете своихъ непріятелей.
   -- Я такъ раскаиваюсь въ непослушаніи вашему первому совѣту, сказалъ Кастельно: -- что на этотъ разъ хотѣлъ бы вамъ повиноваться. Однакожь, признаться, я еще не рѣшаюсь. Я стыжусь отступить.
   -- Чтобъ отступать, надо прежде сдѣлать шагъ впередъ, сказалъ Габріэль.-- Теперь еще нельзя доказать вашего намѣренія, и только обнажая шпагу, вы дѣлаетесь виновными. Мое присутствіе между вами, можетъ быть, еще послужитъ къ чему-нибудь доброму. Если я не могъ спасти васъ вчера, хотите ли, чтобъ я постарался спасти васъ сегодня?
   ~ Что же думаете вы сдѣлать? спросилъ встревоженный Кастельно.
   -- Будьте спокойны: только то, что достойно васъ! сказалъ Габріэль.-- Я пойду къ герцогу немурскому, командующему королевскими войсками, и скажу, что вы не будете нисколько сопротивляться ему, отворите ворота и сдадитесь на-слово; онъ, съ своей стороны, обяжется честнымъ словомъ герцога не дѣлать зла ни вамъ, ни вашимъ дворянамъ, и только, представивъ васъ королю для изложенія всѣхъ требованій, возвратитъ вамъ свободу.
   -- А если онъ откажетъ? сказалъ Кастельно.
   -- Если откажетъ, отвѣчалъ Габріэль: -- если не согласится на справедливое и честное примиреніе, тогда вся отвѣтственность за пролитую кровь падетъ на его голову. Если онъ откажетъ, Кастельно, я пріиду къ вамъ и умру въ вашихъ рядахъ.
   -- Думаете ли вы, сказалъ Кастельно: -- что Ла-Реноди, находясь на моемъ мѣстѣ, согласился'бы на ваши предложенія?
   -- Клянусь своею душою, я увѣренъ, что всякій благоразумный человѣкъ согласится на это.
   -- Итакъ, поступайте, какъ знаете! сказалъ Кастельно.-- Если вы не будете имѣть успѣха у герцога, наше отчаянное положеніе будетъ еще ужаснѣе.
   -- Благодарю, сказалъ онъ:-- надѣюсь, что съ Божьей помощью я успѣю спасти жизнь своихъ благородныхъ и мужественныхъ братьевъ.
   Габріэль приказалъ отворить себѣ ворота замка, и съ знаменемъ парламентёра подошелъ къ герцогу немурскому, который сидѣлъ верхомъ на лошади, окруженный своею свитою, ожидая мира или войны.
   -- Не знаю, сказалъ Габріэль:-- припоминаетъ ли меня герцогъ: я -- графъ Монгомери.
   -- Да, господинъ де-Монгомери, я узнаю васъ, отвѣчалъ Жакъ-Савойскій: -- господинъ Гизъ предупредилъ меня, что мы встрѣтимся здѣсь; онъ прибавилъ, что вы находитесь здѣсь съ его позволенія, и просилъ меня обращаться съ вами, какъ съ другомъ.
   -- Такая предосторожность могла повредить мнѣ въ мнѣніи другихъ моихъ несчастныхъ друзей!.. сказалъ Габріэль, печально наклонивъ голову.-- Но, господинъ-герцогъ, могу ли надѣяться, что вы удостоите меня минутнымъ разговоромъ?
   -- Съ совершенною готовностью, сказалъ герцогъ немурскій.
   Кастельно, съ безпокойствомъ слѣдившій сквозь рѣшетчатое окно замка за всѣми движеніями герцога и Габріэля, увидѣлъ, что они отошли въ сторону, и съ жаромъ разговаривали нѣсколько минутъ. Потомъ Жакъ-Савойскій спросилъ листъ бумаги и, положивъ его на барабанъ, быстро написалъ нѣсколько строчекъ и вручилъ записку графу Монгомери. Габріэль, казалось, очень благодарилъ герцога.
   Значитъ, можно было надѣяться. Дѣйствительно, Габріэль скоро возвратился въ замокъ и, не говоря ни слова и задыхаясь отъ усталости, передалъ Кастельно слѣдующую декларацію:
   "Г. де-Кастельно и его союзники, находящіеся съ нимъ въ замкѣ Пуазе, при самомъ прибытіи моемъ, согласились положить оружіе и сдаться. Во уваженіе чего, я, нижеподписавшійся, Жакъ-Савойскій, поклялся своею честью и душою -- не дѣлать имъ никакого вреда и въ совершенной неприкосновенности привести барона Кастельно и пятнадцать его товарищей въ Амбуазъ, для того, чтобъ они лично представили королю, нашему государю, доказательства своей покорности.

"Дано въ замкѣ Пуазе, 16-го марта 1560.
"Жакъ-Савойскій."

   -- Благодарю васъ, другъ мой, сказалъ Кастельно Габріэлю, прочитавъ бумагу:-- вы спасли нашу жизнь, и еще больше, нежели жизнь -- вы спасли нашу честь. На такихъ условіяхъ я готовъ слѣдовать за герцогомъ немурскимъ въ Амбуазъ, потому-что, по-крайней-мѣрѣ, мы явимся туда не какъ плѣнники къ побѣдителю, но какъ угнетенные къ королю. Еще разъ благодарю васъ.
   Пожимая руку своего освободителя, Кастельно замѣтилъ, однакожь, что Габріэль былъ печальнѣе прежняго.
   -- Что съ вами? спросилъ у него баронъ.
   -- Я думаю о Ла-Реноди и другихъ протестантахъ, которые должны напасть на Амбуазъ нынѣшней ночью, отвѣчалъ Габріэль.-- Безъ-сомнѣнія, теперь уже поздно спасти ихъ; но почему же не попытаться?.. Кажется, Ла-Реноди долженъ идти лѣсомъ Шато-Реньйо?
   -- Да, сказалъ Кастельно торопливо: -- можетъ-быть, вы еще встрѣтите его тамъ и спасете, какъ вы спасли насъ.
   -- По-крайней-мѣрѣ постараюсь, сказалъ Габріэль.-- Герцогъ немурскій, кажется, далъ мнѣ полную свободу. Итакъ, прощайте, другъ мой; я буду, по возможности, продолжать свою роль примирителя. До свиданія въ Амбуазѣ.
   -- До свиданія, отвѣчалъ Кастельно.
   Герцогъ немурскій, какъ это предвидѣлъ Габріэль, не противился его отъѣзду изъ Пуазе и удаленію отъ королевскихъ войскъ.
   Пламенный и преданный молодой человѣкъ сѣлъ на лошадь и пустился по направленію къ лѣсу Шато-Реньйо.
   Кастельно и пятнадцать предводителей довѣрчиво и спокойно слѣдовали за герцогомъ немурскимъ въ Амбуазъ.
   Но, тотчасъ по прибытіи своемъ туда, они были заключены въ темницу, и должны были оставаться въ ней до-тѣхъ-поръ, пока угаснетъ вспышка и можно будетъ безъ опасности допустить ихъ къ королю.
   

IV.
Лѣсъ Шато-Реньйо.

   Къ-счастію, лѣсъ Шато-Реньйо не болѣе какъ въ полуторѣ мили отъ Пуазе, и Габріэль пустился туда въ галопъ на своей быстрой лошади; но онъ въ-продолженіе часа изъѣздилъ лѣсъ во всѣхъ направленіяхъ, не встрѣчая ни одного отряда, дружескаго или непріятельскаго.
   Наконецъ, своротивъ на дорогу, онъ услышалъ мѣрный топотъ конницы; но это не могли быть реформаторы, потому-что вдали раздавался смѣхъ и говоръ, тогда-какъ гугеноты, для своего успѣха, условились идти какъ-можно-спокойнѣе и скрывать свой маршъ.
   Но все равно! Габріэль отправился въ ту сторону, и скоро увидѣлъ красные шарфы королевскихъ войскъ.
   Онъ приблизился къ главному начальнику, узналъ его и былъ самъ узнанъ.
   Начальникъ этотъ былъ баронъ де-Пардальянъ, молодой и храбрый офицеръ, сражавшійся вмѣстѣ съ нимъ подъ знаменами Гиза въ Италіи.
   -- А, графъ Монгомери! вскричалъ Пардальянъ: -- я думалъ, что вы въ Пуазе.
   -- Я сію минуту оттуда, отвѣчалъ Габріэль.
   -- Что дѣлается тамъ хорошаго? Проѣдемте немного съ нами, поговоримъ.
   Габріэль разсказалъ о неожиданномъ появленіи герцога немурскаго, о дѣлѣ на террасѣ и подъемномъ мосту, о своемъ посредничествѣ между обѣими партіями, и о мирной покорности, которая была результатомъ его вмѣшательства.
   -- Чортъ возьми! вскричалъ Пардальянъ: -- герцогу немурскому посчастливилось, и я хочу слѣдовать его примѣру. Знаете ли, господинъ Монгомери, на кого я иду теперь?
   -- На Ла-Реноди, безъ-сомнѣнія? сказалъ Габріэль.
   -- Именно такъ. А знаете ли, кѣмъ приходится мнѣ Ла-Реноди?
   -- Кажется, онъ вашъ двоюродный братъ. Да, именно такъ; теперь я припоминаю.
   -- Да, двоюродный братъ, отвѣчалъ Пардальянъ: -- и еще больше, нежели братъ, -- онъ мой другъ, товарищъ по оружію. Знаете ли, что трудно сражаться противъ того, кто столько разъ сражался въ нашихъ рядахъ?..
   -- О, да!.. произнесъ Габріэль: -- но вы еще не увѣрены, что съ нимъ встрѣтитесь.
   -- Совершенно увѣренъ, прервалъ Пардальянъ:--показанія тѣхъ, которые предали его, очень-вѣрны, и притомъ мнѣ уже даны самыя точныя инструкціи. Слѣдуя четверть часа тѣмъ же маршемъ, мы должны, во второй лѣвой аллеѣ, соидтись лицомъ-къ-лицу съ Ла-Реноди.
   -- Но если вы не пойдете по аллеѣ? замѣтилъ Габріэль.
   -- О, я не измѣню своему долгу, отвѣчалъ Пардальянъ:-- двое изъ моихъ офицеровъ и я получили приказанія отъ самого герцога Гиза; ничто не совратитъ насъ съ должнаго пути. Мнѣ осталась только одна надежда -- именно, что Ла-Реноди будетъ согласенъ сдаться мнѣ добровольно. Надежда очень-невѣрная, потому-что онъ гордъ и храбръ, и на полѣ сраженія не будетъ встрѣченъ въ-расплохъ, какъ Кастельно, потому что нашъ отрядъ не далеко превосходитъ собою войско Ла-Реноди. Однакожь, въ заключеніе всего, вы поможете мнѣ, господинъ Монгомери, склонить его къ миру?
   -- Постараюсь, сколько это будетъ въ моихъ силахъ, печально отвѣчалъ Габріэль.
   -- Да будутъ прокляты эти междоусобныя войны! вскричалъ Пардальянъ, желая прервать разговоръ.
   Около десяти минутъ они ѣхали, не говоря ни слова, и когда свернули во вторую лѣвую аллею,
   -- Приблизимся, сказалъ Пардальянъ:-- сердце бьется у меня; кажется, въ первый разъ въ моей жизни я чувствую страхъ.
   Королевскіе всадники не смѣялись больше, не разговаривали, но подвигались впередъ медленно и осторожно.
   Они еще не успѣли сдѣлать двухъ-сотъ шаговъ, какъ, сквозь вѣтви деревьевъ, на тропинкѣ, идущей по краю большой дороги, имъ блеснуло оружіе.
   Сомнѣваться было напрасно, потому-что тотчасъ громкій голосъ закричалъ:
   -- Стой! Кто идетъ?
   -- Это голосъ Ла-Реноди, сказалъ Пардальянъ Габріэлю.
   -- Валуа и Лорренъ!
   Въ ту же минуту Ла-Реноди, сопровождаемый своимъ войскомъ, выѣхалъ на дорогу.
   Однакожь, онъ приказалъ своимъ остановиться, и одинъ подъѣхалъ на нѣсколько шаговъ впередъ.
   Пардальянъ сдѣлалъ то же, и закричавъ своимъ: "стой!" приблизился къ нему съ Габріэлемъю
   Смотря на нихъ, скорѣе можно было сказать, что это встрѣча двухъ друзей послѣ долгой разлуки, нежели встрѣча враговъ, готовыхъ сразиться.
   -- Я отвѣтилъ бы тебѣ, какъ слѣдуетъ, сказалъ Ла-Реноди приближаясь: -- если бы не узналъ друга въ этомъ голосѣ... Или я ошибаюсь, или это забрало скрываетъ отъ меня черты моего любезнаго Пардальяна.
   -- Да, это я, мой бѣдный Ла-Реноди, отвѣчалъ Пардальянъ:-- и, какъ братъ, я могу дать тебѣ одинъ только совѣтъ: откажись, другъ, отъ своего предпріятія, и немедленно положи оружіе.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, братскій совѣтъ! сказалъ Ла-Реноди съ ироніей.
   -- Да, господинъ Ла-Реноди, отвѣчалъ Габріэль, поднимая забрало:-- совѣтъ вѣрнаго друга -- въ этомъ я ручаюсь вамъ. Кастельно сдался герцогу немурскому ныньче утромъ, и если вы не послѣдуете его примѣру вы погибли.
   -- А, господинъ Монгомери, замѣтилъ Ла-Реноди:-- и вы также съ ними?
   -- Ни съ ними, ни съ вами, твердо и печально отвѣчалъ Габріэль: -- я между вами.
   -- О, простите мнѣ, графъ, сказалъ Ла-Реноди, тронутый благородными словами Габріэля.-- Я не хотѣлъ оскорбить васъ, и, кажется мнѣ, сомнѣвался болѣе въ самомъ-себѣ, нежели въ васъ.
   -- Итакъ, вѣрьте мнѣ, сказалъ Габріэль: -- и не рѣшайтесь на безполезную и опасную битву. Сдайтесь.
   -- Невозможно! отвѣчалъ Ла-Реноди.
   -- Знай же, сказалъ Пардальянъ: -- что мы здѣсь -- только слабый авангардъ.
   -- А не-уже-ли ты думаешь, что я начну только съ горстью этихъ храбрецовъ? отвѣчалъ глава реформаторовъ.
   -- Предупреждаю тебя, что въ твоихъ рядахъ есть измѣнники, сказалъ Пардальянъ.
   -- Теперь они есть изъ твоихъ, отвѣчалъ Ла-Реноди.
   -- Я берусъ доставить вамъ прощеніе, продолжалъ Пардальянъ, не находя другихъ словъ.
   -- Прощеніе... мнѣ?.. вскричалъ Ла-Реноди:-- но я скорѣе соглашусь прощать самъ, нежели получать прощеніе!..
   -- Ла-Реноди! Ла-Реноди! Ты не захочешь заставить меня обнажить мечъ противъ тебя, моего стараго товарища, друга моего дѣтства.
   -- Однакожь, надо готовиться, Пардальянъ: ты знаешь меня столько, что самъ рѣшишь, соглашусь ли я уступить тебѣ поле битвы...
   -- Господинъ ла-Реноди, вскричалъ Габріэль;-- еще разъ повторяю, вы ошибаетесь!..
   Но слова его были неожиданно прерваны...
   Всадники обѣихъ сторонъ, стоявшіе одни противъ другихъ въ нѣкоторомъ разстояніи, не понимали ничего изъ переговоровъ своихъ вождей, и горѣли желаніемъ схватиться.
   -- Чортъ возьми! О чемъ они такъ долго толкуютъ? шептали между собою солдаты Пардальяна.
   -- Не-уже-ли думаютъ они, что мы пришли сюда смотрѣть, какъ они разсуждаютъ о своихъ домашнихъ дѣлахъ? говорили съ своей стороны гугеноты.
   -- Постойте, братцы! сказалъ одинъ изъ войска Ла-Реноди, гдѣ всякій солдатъ былъ начальникомъ:-- у меня есть средство сократить ихъ разговоръ.
   И въ ту минуту, какъ Габріэль говорилъ., онъ выстрѣлилъ изъ пистолета въ войско Пардальяна.
   -- Видишь! печально вскричалъ Пардальянъ:-- первый выстрѣлъ съ твоей стороны.
   -- Безъ моего приказанія! съ жаромъ замѣтилъ Ла-Реноди.-- Но если жребій выпалъ, тѣмъ лучше!.. Друзья, впередъ!..
   Онъ воротился къ своему войску; Пардальянъ, не хотѣвшій ни въ чемъ уступать ему, сдѣлалъ тоже самое, и закричалъ:
   -- Впередъ!
   Началась перестрѣлка.
   Между-тѣмъ, Габріэль неподвижно стоялъ между красными и бѣлыми, между королевскимъ войскомъ и гугенотами, нѣсколько отодвинувъ лошадь въ сторону, между двумя огнями.
   При первыхъ выстрѣлахъ, пуля пролетѣла сквозь перья его каски, и лошадь его упала, убитая на мѣстѣ.
   Габріэль соскочилъ на землю и стоялъ неподвижно, какъ-бы въ раздумьѣ, посреди ужаснаго шума.
   Порохъ былъ истраченъ весь, войска бросились и продолжали драться палашами.
   Габріэль,не трогался съ мѣста, оглушаемый звономъ мечей, и, не дотрогиваясь до ручки своего, только смотрѣлъ на страшные удары, которые раздавались вокругъ него, печальный, какъ образъ самой Франціи посреди этихъ враговъ-французовъ.
   Гугеноты, уступавшіе королевскимъ войскамъ и въ числѣ и въ дисциплинѣ, начинали ослабѣватъ.
   Ла-Реноди, посреди этой тревоги, приблизился къ Пардальяну.
   -- О, еслибъ я могъ, по-крайней-мѣрѣ, умереть отъ твоей руки! вскричалъ Ла-Реноди.
   -- О, тотъ изъ насъ двоихъ будетъ великодушнѣе, который убьетъ другаго! сказалъ Пардальянъ.
   Они бросились другъ на друга, и мечи звучали по ихъ вооруженію, какъ удары молотка по наковальнѣ. Ла-Реноди вертѣлся вокругъ Пардальяна; между-тѣмъ, этотъ неутомимо отбивалъ его удары. Два соперника пылали неукротимою местью.
   Наконецъ, Ла-Реноди воткнулъ шпагу въ грудь Пардальяна, и этотъ упалъ безъ чувствъ.
   Но не Пардальянъ, а Ла-Реноли испустилъ крикъ...
   Къ счастію для побѣдителя, онъ не успѣлъ даже увидѣть своей побѣды.
   Монтиньи, пажъ Пардальяна, выстрѣлилъ въ Ла-Реноди изъ ружья, и онъ свалился съ лошади, смертельно-раненный.
   Однакожъ, умирая, Ла-Реноди нашелъ въ себѣ силу отплатить врагу, и убилъ пажа тупою стороной шпаги.
   Схватка завязалась яростнѣе прежняго вокругъ этихъ трехъ труповъ.
   Но гугеноты видимо уступали и, лишенные предводителя, должны были уступить..
   Большая часть ихъ были убиты; нѣсколько человѣкъ взято въ плѣнъ, остальные разбѣжались.
   Жестокая и кровавая битва продолжалась не болѣе десяти минутъ.
   Королевская конница рѣшилась воротиться въ Амбуазъ. Трупы Пардальяна и Ла-Реноди были положены на одну лошадь.
   Габріэль, такъ пламенно желавшій смерти, и, безъ сомнѣнія, хранимый обѣими партіями, не получилъ ни малѣйшей царапины. Онъ печально смотрѣлъ на оба трупа, которые еще за нѣсколько мгновеній оживлялись двумя благородными сердцами.
   -- Кто изъ нихъ двоихъ былъ честнѣе? говорилъ про себя Габріэль.-- Кто изъ нихъ двоихъ больше любилъ другаго? Въ комъ изъ нихъ отечество понесло большую потерю?..
   

V.
Политика шестнадцатаго вѣка.

   Сдачею замка Пуазе и схваткою въ лѣсу Шато-Реньйо еще не все кончилось.
   Большая часть нантскихъ заговорщиковъ, не зная о двухъ пораженіяхъ, нанесенныхъ ихъ партіи, продолжала путь къ Амбуазу, располагаясь напасть на него ночью.
   Но уже извѣстно, что приходъ ихъ не былъ неожиданностью послѣ доноса, сдѣланнаго Линьеромъ.
   Король не ложился въ постель, по съ безпокойствомъ ходилъ неровными шагами по комнатѣ, обращенной на время въ его спальню.
   Возлѣ него находились Марія Стюартъ, герцогъ Гизъ и кардиналъ лотарингскій.
   -- Какая безконечная ночь! говорилъ Францискъ II.-- Я боленъ, голова моя пылаетъ, и нестерпимая боль въ ухѣ опять начинаетъ терзать меня. Какая ночь! Боже, какая ночь!
   -- Бѣдный и милый король, сказала съ нѣжностью Марія:-- не безпокойтесь такъ, умоляю васъ; вы только увеличиваете свои тѣлесныя и душевныя страданія. Умоляю васъ, отдохните лучше нѣсколько минутъ.
   -- Могу ли я отдыхать, Марія, могу ли я быть спокоенъ?.. сказалъ король.-- А, эти тревоги сократятъ и безъ того короткую жизнь, назначенную мнѣ Богомъ.
   Марія отвѣчала только слезами, которыя струились по ея прекрасному лицу.
   -- Не безпокойте себя до такой степени, ваше величество, сказалъ Гизъ: -- я уже имѣлъ честь извѣстить васъ, что мы приняли свои мѣры, и что въ побѣдѣ нельзя сомнѣваться. Государь, я отвѣчаю вамъ за неприкосновенность вашей о собы.
   -- Развѣ не хорошо мы начали? прибавилъ кардиналъ лотарингскій.-- Кастельно -- въ плѣну; Ла-Реноди -- убитъ; развѣ это не счастливыя предзнаменованія?
   -- Да, въ-самомъ-дѣлѣ, счастливыя предзнаменованія! иронически сказалъ Францискъ.
   -- Завтра все кончится, продолжалъ кардиналъ:-- прочіе предводители мятежниковъ будутъ въ нашей власти, и мы можемъ тогда ужаснымъ примѣромъ устранишь тѣхъ, которые бы дерзнули подражать имъ. Это необходимо, государь: для славы оскорбленной религіи необходимо торжественное ау-то-да-фе. Для перваго опыта долженъ умереть Кастельно, и хотя герцогъ немурскій поклялся ему за безопасность его жизни, однакожь, это не касается до насъ: мы ничего не обѣщали. Ла-Реноди избѣжалъ казни; но я уже приказалъ, чтобъ завтра голова его была выставлена на амбуазскомъ мосту, съ надписью: "предводитель мятежниковъ".
   -- Предводитель мятежниковъ! повторилъ король:-- но вы сами говорите, что онъ никогда не былъ предводителемъ ихъ, и что изъ переписки заговорщиковъ видно, что настоящій виновникъ этой попытки -- только одинъ принцъ Конде.
   -- Ради Бога, не говорите такъ громко, государь, умоляю васъ, прервалъ кардиналъ: -- да, это правда; да, принцъ все устроилъ, всѣмъ руководилъ -- издали. Гугеноты прозвали его нѣмымъ капитаномъ, который долженъ былъ объявить себя членомъ ихъ партіи послѣ перваго успѣха; но какъ попытка не удалась, то онъ не объявилъ и не объявитъ себя гугенотомъ. И такъ, подадимъ видъ, будто мы не замѣтили его, чтобъ не выдать его вмѣстѣ съ другими.
   -- Но господинъ Конде дѣйствительно мятежникъ! сказалъ молодой Францискъ, котораго вспыльчивость и неопытность не могли согласиться на правительственныя выдумки, какъ называли ихъ въ то время.
   -- Да, государь, замѣтилъ Гизъ:-- но принцъ, не признаваясь въ своихъ планахъ, отказывается отъ нихъ. Сегодня онъ прибылъ въ Амбуазъ, чтобъ сдѣлаться плѣнникомъ, гдѣ наблюдаютъ за нимъ такъ же точно, какъ онъ принималъ участіе въ заговорѣ -- издали. Будемъ обходиться съ нимъ, какъ съ своимъ союзникомъ; это для насъ гораздо безопаснѣе, нежели вооружать его противъ себя. Наконецъ, если это необходимо, принцъ въ нынѣшнюю ночь будетъ сражаться въ нашихъ рядахъ противъ своихъ же соучастниковъ, и завтра присутствовать при ихъ казни.
   -- Хорошо, сказалъ король: -- но согласится ли онъ на это? И если согласится, то какъ доказать, что онъ виноватъ?
   -- Государь, отвѣчалъ кардиналъ:-- у насъ въ рукахъ есть доказательства тайнаго соучастія принца Конде въ заговорѣ, и мы вручимъ ихъ вашему величеству, если только вамъ это будетъ угодно. Но чѣмъ яснѣе доказательства, тѣмъ больше мы должны стараться скрывать ихъ, и я весьма сожалѣю, съ своей стороны, что у меня вырвалось нѣсколько словъ, которыя могутъ оскорбить принца, если кто-нибудь вздумаетъ передать ему нашъ разговоръ.
   -- И вы боитесь оскорбить преступника! вскричалъ Францискъ.-- Боже мой, что значитъ этотъ шумъ на улицѣ?.. Не-уже-ли это гугеноты?..
   -- Бѣгу, сказалъ герцогъ Гизъ.
   Но еще не успѣлъ онъ перешагнуть порогъ двери, какъ Ришлье, капитанъ стрѣлковъ, съ поспѣшностью вошелъ въ комнату и сказалъ королю:
   -- Извините, государь; принцъ Конде, услышавъ нѣкоторыя слова, оскорбительныя для его чести, настоятельно требуетъ смыть съ себя, въ присутствіи вашего величества, эти обидныя подозрѣнія.
   Король, можетъ-быть, и отказался бы принять принца; но герцогъ Гизъ уже подалъ знакъ рукою. Стрѣлки капитана Ришлье разступились, и Конде вошедъ съ гордо-поднятою головою и одушевленнымъ лицомъ.
   За принцемъ слѣдовали нѣсколько дворянъ и канониковъ св. Флорентина, которые, въ эту ночь, были обращены кардиналомъ въ солдатъ, на случай защиты Амбуазскаго Замка, и, что оказалось очень-обыкновеннымъ для того времени, носили ружье вмѣстѣ съ четками и каску подъ капюшономъ.
   -- Государь, вы простите мою дерзость, сказалъ принцъ, поклонившись королю:-- но эта дерзость, можетъ-быть, заранѣе оправдывается необдуманностью нѣкоторыхъ обвиненій, расточаемыхъ во тмѣ моими врагами, которыя намѣренъ я немедленно вывести на свѣтъ, для доказательства своей справедливости.
   -- Въ чемъ же дѣло, любезный братъ? серьёзно спросилъ молодой король.
   -- Государь, отвѣчалъ принцъ Конде: -- меня осмѣливаются называть главнымъ предводителемъ мятежниковъ, которыхъ безумное и безбожное посягательство нарушаетъ теперь тишину государства и безпокоитъ ваше величество.
   -- А, объ этомъ говорятъ? возразилъ Францискъ: -- но кто же говоритъ это?
   -- Я могъ сію минуту самъ подслушать ненавистныя клеветы, государь, въ устахъ этихъ почтенныхъ канониковъ св. Флорентина, которые, безъ сомнѣнія, будучи здѣсь, какъ у себя дома, позволяютъ себѣ повторять въ слухъ то, что было сказано имъ на ухо.
   -- Кого же обвиняете вы, тѣхъ ли, кто повторяетъ слышанное, или тѣхъ, кто нашептываетъ клевету? спросилъ Францискъ.
   -- Я обвиняю и тѣхъ и другихъ, государь, отвѣчалъ Конде: -- но особенно повторяющихъ подлую клевету.
   Говоря это, онъ смотрѣлъ прямо въ лицо кардиналу лотарингскому, который, смѣшавшись, старался, какъ только могъ, скрыться позади своего брата.
   -- Итакъ, кузенъ, продолжалъ молодой король;-- мы позволяемъ вамъ обнаружить клевету и обвинить клеветниковъ. Укажите...
   -- Обнаружить клевету, государь? повторилъ принцъ Конде: -- но мои поступки развѣ не лучше моихъ словъ говорятъ за меня? Развѣ я не являюсь, по первому призыву, въ этотъ замокъ, занять въ немъ мѣсто посреди защитниковъ вашего величества? Развѣ такъ поступитъ виновный?..
   -- Въ такомъ случаѣ, представьте клеветниковъ! сказалъ Францискъ, не хотѣвшій дать другаго отвѣта.
   -- Я отвѣчу на это, государь, не словами, но дѣйствіями, отвѣчалъ Конде:-- если это люди не безъ сердца, пускай они сами обвинятъ и назовутъ себя. Здѣсь, передъ лицомъ Бога и моего короля, я при всѣхъ бросаю имъ перчатку. Пусть выйдетъ впередъ, кто хочетъ утверждать, что я -- виновникъ заговора! Я буду драться съ нимъ, когда и гдѣ онъ захочетъ, и если соперникъ мнѣ не равенъ, я во всемъ готовъ сравниться съ нимъ для битвы.
   Сказавъ это, принцъ бросилъ къ своимъ ногамъ перчатку, не сводя глазъ съ герцога Гиза, который оставался совершенно спокоенъ.
   Послѣдовало минутное молчаніе; всѣ съ любопытствомъ слушали ложь, такъ смѣло произнесенную принцемъ крови въ присутствіи двора, гдѣ каждый пажъ зналъ, что принцъ двадцать разъ былъ виноватъ въ дѣлѣ, которое теперь онъ защищалъ съ негодованіемъ, такъ искусно разъиграннымъ.
   Сказать правду, молодой король, можетъ-быть, одинъ только удивлялся этой нежданной сценѣ, и никто не удивлялся хитрости принца.
   Понятія итальянскихъ дворовъ о политикѣ, внесенныя Катериною Медичи и ея флорентинцами, были тогда въ модѣ во Франціи; обманъ считался тогда ловкостью; умѣнье скрывать свои мысли и дѣйствія признавалось за великое искусство; прямодушіе значило, на языкѣ дипломатовъ, то же, что глупость.
   Самые благородные характеры того времени, Колиньи, Конде, канцлеръ Оливье не спаслись отъ этой заразы.
   Отъ-того, герцогъ Гизъ не презиралъ принца Конде, но удивлялся ему.
   Гизъ выступилъ на одинъ шагъ впередъ, медленно снялъ съ руки перчатку и бросилъ ее возлѣ перчатки принца.
   Окружающіе были изумлены на минуту, и думали сначала, что герцогъ принимаетъ дерзкій вызовъ Конде.
   Но, поступая такимъ образомъ, Гизъ не былъ бы великимъ политикомъ, какимъ ему хотѣлось казаться, и громкимъ, почти рѣшительнымъ голосомъ, сказалъ:
   -- Я одобряю и поддерживаю слова принца Конде, и я, имѣя честь быть его родственникомъ, изъявляю готовность быть его секундантомъ и взяться за оружіе противъ каждаго, чтобъ участвовать въ защитѣ праваго дѣла.
   И Гизъ окинулъ смѣлымъ и испытующимъ взоромъ всѣхъ, которые его окружали.
   Что касается принца Конде, онъ опустилъ глаза и чувствовалъ себя совершенно пораженнымъ.
   -- Никто, повторилъ герцогъ Гизъ:-- не поднимаетъ ни перчатки принца Конде, ни моей?
   И дѣйствительно, никто не трогался съ мѣста, какъ и слѣдовало этого ожидать.
   -- Итакъ, мой любезный братъ, сказалъ Францискъ II съ печальною улыбкой:-- кажется, вы смыли съ себя подозрѣніе.
   -- Да, государь, безстыдно отвѣчалъ нѣмой капитанъ: -- и благодарю ваше величество, что вы помогли мнѣ...
   Сказавъ это, онъ обратился къ Гизу и прибавилъ:
   -- Благодарю васъ, мой добрый союзникъ и родственникъ, господинъ Гизъ, и надѣюсь доказать вамъ свои слова, вступая ныньче ночью въ битву съ мятежниками, если только она начнется.
   За тѣмъ принцъ Конде и герцогъ Гизъ поклонились одинъ другому съ совершенною любезностью.
   Принцъ, которому ничего больше не оставалось послѣ такого яснаго и законнаго оправданія, поклонился королю и вышелъ, сопровождаемый зрителями, слѣдовавшими за нимъ при его входѣ въ залу.
   Въ комнатѣ короля остались только четверо, которыхъ ожиданія и опасенія нѣсколько разсѣялись при этой странной комедіи...
   Изъ этой рыцарской сцены видно, что политика получила свое начало въ шестнадцатомъ вѣкѣ... по-крайней-мѣрѣ.
   

VI.
Безпокойства въ Амбуазѣ.

   По выходѣ принца Конде, ни король, ни Марія Стуартъ, ни оба брата лотарингскіе не возобновляли разговора о случившемся. Казалось, что по какому-то безмолвному и общему согласію они избѣгали этого опаснаго предмета.
   Минуты и часы проходили въ нетерпѣливомъ и мрачномъ ожиданіи.
   Францискъ II часто щупалъ рукою свою горячую голову. Марія, сидя въ сторонѣ, печально смотрѣла на блѣдное и изнуренное лицо своего молодаго супруга, и отъ-времени-до-времени отирала на глазахъ слезы. Кардиналъ лотарингскій внимательно прислушивался къ внѣшнему шуму. Что касается герцога Гиза, которому не оставалось болѣе отдавать приказаній и по обязанности должно было находиться возлѣ короля, онъ, казалось, жестоко страдалъ отъ этого принужденнаго бездѣйствія и по временамъ вздрагивалъ и стучалъ ногою, подобно боевой лошади, которая грызетъ удерживающія ее удила.
   Между-тѣмъ, ночь удалялась. На часахъ замка, а потомъ на часахъ церкви св. Флорентина пробило шесть часовъ и потомъ шесть съ половиной. Начиналъ мерцать день, и никакой шумъ аттаки, никакіе сигналы часовыхъ не нарушали ночной тишины.
   -- Я начинаю думать, господинъ кардиналъ, сказалъ король вздыхая:-- что Линьеръ обманулъ ваше высокопреосвященство, или что гугеноты перемѣнили свое намѣреніе.
   -- Тѣмъ хуже, сказалъ Шарль-Лотарингскій; -- потому-что мы надѣялись подавить возстаніе.
   -- О, нѣтъ, тѣмъ лучше, замѣтилъ Францискъ:-- уже одна битва могла быть стыдомъ для королевской власти...
   Король не успѣлъ окончить словъ, какъ два выстрѣла раздались на укрѣпленіяхъ, и отъ поста до поста пролетѣло восклицаніе:
   "Къ оружію, къ оружію!"
   -- Сомнѣваться нечего -- это непріятели! вскричалъ кардиналъ лотарингскій, невольно поблѣднѣвъ.
   Герцогъ Гизъ всталъ съ своего мѣста и, поклонившись королю, сказалъ почти веселымъ голосомъ:
   -- Государь, положитесь на меня.
   Послѣ этого онъ вышелъ изъ кабинета.
   Еще не замолкъ въ прихожей громкій голосъ его, отдававшій приказанія, какъ снова раздались выстрѣлы.
   -- Видите, государь, сказалъ кардиналъ, стараясь, можетъ-быть, разсѣять свой страхъ твердымъ голосомъ: -- видите, что Линьеръ хорошо зналъ весь ходъ дѣла и ошибся только нѣсколькими часами.
   Но король не слушалъ и, съ досадою кусая поблѣднѣвшія губы, прислушивался къ возраставшему грому перестрѣлки.
   -- Я насилу вѣрю такой дерзости, прошепталъ онъ.-- Такой стыдъ коронѣ...
   -- Обратится въ посрамленіе мятежниковъ, государь! сказалъ кардиналъ.
   -- Э-ге, замѣтилъ король: -- судя по шуму, какой затѣяли господа реформаторы, можно подумать, что ихъ не мало и что это народъ не трусливый.
   -- Все это погаснетъ сію минуту, какъ пылающая солома, отвѣчалъ Шарль-Лотарингскій.
   -- Не думаю, сказалъ Францискъ: -- шумъ усиливается и огонь, какъ кажется, разгарается, а не угасаетъ.
   -- Боже мой! вскричала Марія Стюартъ съ безпокойствомъ: -- слышите ли, какъ пули ударяются объ стѣны?..
   -- Мнѣ, впрочемъ, кажется... ваше величество, прошепталъ кардиналъ; -- я думаю... что касается до меня, я не слышу, чтобъ шумъ увеличивался...
   Страшный взрывъ прервалъ слова кардинала.
   -- Вотъ отвѣтъ на ваши слова, сказалъ король съ горькой улыбкой:-- притомъ же ваше блѣдное и испуганное лицо рѣшительна противорѣчитъ вашимъ словамъ.
   -- Я слышу запахъ пороха, прибавила Марія: -- послушайте, какіе вопли...
   . Ну, воскликнулъ Францискь:-- вѣроятно, господа реформаторы разрушили городскія укрѣпленія, и идутъ, какъ слѣдуетъ, осадить насъ въ нашемъ королевскомъ замкѣ.
   -- Но, ваше величество, перервалъ съ трепетомъ кардиналъ: -- въ настоящемъ положеніи не лучше ли было бы вамъ удалиться въ крѣпостную башню? По-крайней-мѣрѣ, можно быть увѣреннымъ, что они ею не овладѣютъ.
   -- Какъ? мнѣ! вскричалъ король:-- мнѣ бояться еретиковъ! Пусть ихъ появятся сюда, любезный дядюшка; хотѣлъ бы я посмотрѣть, до чего простирается ихъ дерзость.
   -- Государь, прошу васъ, будьте благоразумны, сказала Марія.
   -- Нѣтъ, возразилъ король:-- нѣтъ, я хочу дойдти до конца, я дождусь здѣсь моихъ вѣрныхъ подданныхъ и, клянусь, первый, который не окажетъ мнѣ должнаго уваженія, увидитъ, для парада ли я ношу этотъ кинжалъ.
   Время текло и выстрѣлы продолжались, безпрестанно усиливаясь. Бѣдный кардиналъ лотарингскій не могъ произнести ни слова. Юный король сжималъ кулаки отъ гнѣва.
   -- И никто не прійдетъ увѣдомить насъ, что тамъ дѣлается, сказала Марія: -- развѣ намъ предстоитъ такая опасность, что никто не можетъ отлучиться?..
   -- О, да это ожиданіе невыносимо! воскликнулъ король внѣ себя:-- но я знаю средство узнать, что тамъ дѣлается: я пойду самъ. Господинъ генерал-намѣстникъ, вѣроятно, не откажется принять меня какъ волонтера.
   Францискъ сдѣлалъ два шага, намѣреваясь выйдти. Марія бросилась удержать его.
   -- Государь! вскричала она: -- вы думаете идти туда, тогда какъ вы больны!
   -- Я не чувствую теперь боли, отвѣчалъ король: -- негодованіе излечило меня.
   -- Подождите, государь, быстро прибавилъ кардиналъ: -- мнѣ кажется, что теперь шумъ дѣйствительно уменьшился. Да, выстрѣлы рѣдѣютъ... А, вотъ пажъ, вѣроятно, съ вѣстями...
   -- Государь! сказалъ пажъ, входя въ комнату:-- господинъ герцогъ Гизъ приказалъ мнѣ извѣстить ваше величество, что реформаторы оставили осаду и отступаютъ.
   -- Наконецъ-то. Ну, слава Богу! вскричалъ король.
   -- Тотчасъ, какъ будетъ возможность оставить укрѣпленіе, продолжалъ пажъ: -- г. герцогъ явится самъ отдать отчетъ вашему величеству.
   Пажъ вышелъ.
   -- Ну, государь! сказалъ кардиналъ торжествуя: -- не говорилъ ли я, что это была пустая шалость, и что мой знаменитый и храбрый братъ скоро дастъ себя знать всѣмъ этимъ распѣвателямъ псалмовъ.
   -- О, дядюшка! возразилъ Францискъ:-- какъ бодрость къ вамъ скоро возвратилась.
   Но въ эту минуту раздался новый взрывъ, еще ужаснѣе прежняго.
   -- Это что еще за шумъ? сказалъ король.
   -- Дѣйствительно, это что-то странное, возразилъ кардиналъ, блѣднѣя.
   По счастію, это ужасъ не былъ продолжителенъ. Почти въ ту же минуту вошелъ капитанъ стрѣлковъ, Ришлье, весь почернѣвшій отъ пороха.
   -- Государь! сказалъ онъ королю:-- гугеноты совершенно уничтожены, едва успѣвъ произвести взрывъ пороха, положеннаго подъ одними изъ воротъ крѣпости. Впрочемъ, этотъ взрывъ не причинилъ никому вреда. Тѣ изъ нихъ, которые не взяты нами или не убиты, перешли мостъ и укрѣпились въ одномъ изъ домовъ предмѣстья Вандомуа; мы тамъ справимся съ ними. Ваше величество можете видѣть изъ окна, какъ наши раздѣлываются съ гугенотами.
   Король быстро подошелъ къ окну въ сопровожденіи кардинала. Королева остановилась нѣсколько позади.
   -- Да, дѣйствительно, сказалъ онъ: -- ихъ осадили, пламя пожираетъ зданіе, и домъ, кажется, обрушится на несчастныхъ.
   -- Онъ валится, прибавилъ король.
   -- Виватъ! все кончено! воскликнулъ кардиналъ.
   -- О, отойдемте отъ окна, государь, ужасно смотрѣть на это зрѣлище, сказала Марія, увлекая Франциска.
   -- Да, отвѣчалъ онъ:-- мнѣ теперь жалко ихъ.
   И онъ отошелъ отъ окна, у котораго остался одинъ кардиналъ, совершенно счастливый.
   Но онъ тотчасъ обернулся, услышавъ голосъ Гиза.
   Балафре вошелъ, спокойный, горделивый. Его сопровождалъ принцъ Конде, которому трудно было скрывать свой стыдъ и печаль свою.
   -- Государь, все кончено! сказалъ Гизъ:-- возмутители получили наказаніе за свои преступленія. Благодарю Бога за освобожденіе отечества отъ этой опасности. Правду сказать, она была гораздоважнѣе, нежели мы думали. Между нами явились измѣнники.
   -- Возможно ли! вскричалъ кардиналъ.
   -- Да, возразилъ Балафре:-- при первомъ нападеніи реформаторы были подкрѣпляемы солдатами, которыхъ привелъ Ламотъ. Они-то было и помогли тому, что реформаторы сдѣлались на нѣсколько минутъ властителями города.
   -- Это ужасно, сказала Марія, прижимаясь къ королю.
   -- Было бы еще хуже, государыня, продолжалъ герцогъ: -- еслибъ возмутители получили помощь отъ Шодье, брата министра. Они надѣялись на эту помощь. Шодье долженъ былъ сдѣлать нападеніе на Бономскія-Ворога.
   -- Такъ нападеніе не имѣло успѣха? спросилъ король.
   -- Его вовсе не было, государь. Капитанъ Шодье, благодаря Бога, опоздалъ и явится уже, вѣроятно, за тѣмъ, чтобъ найдти друзей своихъ погибшими. Теперь пускай онъ дѣлаетъ сколько ему угодно нападеній. Ему будетъ съ кѣмъ имѣть дѣло и на чистомъ полѣ и въ самомъ городъ. Чтобъ онъ одумался, я приказалъ повѣсить двадцать или тридцать его сообщниковъ на стѣнахъ Амбуаза. Это зрѣлище, надѣюсь, увѣдомитъ его обо всемъ происшедшемъ.
   -- Прекрасно сдѣлано, сказалъ кардиналъ.
   -- Благодарю васъ, кузенъ, сказалъ король герцогу Гизу: -- но я вижу, что десница Божія въ особенности помогла намъ, потому-что Богъ одинъ хотѣлъ, чтобъ случился безпорядокъ въ совѣтѣ нашихъ непріятелей. Идемте же теперь, во-первыхъ, въ капеллу возблагодарить Его.
   -- И потомъ, прибавилъ кардиналъ: -- отдать приказанія къ казни виновныхъ, которые еще остались въ живыхъ. Государь! вы, конечно, будете присутствовать при исполненіи ихъ казни, вмѣстѣ съ королевой и королевой-матерью?
   -- Но... развѣ это необходимо? спросилъ король съ недовольнымъ видомъ.
   -- О, да, государь, это необходимо, прибавилъ кардиналъ, слѣдуя за королемъ, который въ это время хотѣлъ выйдти изъ комнаты:-- славный король Францискъ I и вашъ знаменитый родитель никогда не отказывались присутствовать при сожженіи еретиковъ. Что же касается до короля испанскаго...
   -- Другіе государи поступаютъ какъ имъ угодно, отвѣчалъ Францискъ: -- а я... я хочу тоже дѣлать, что мнѣ угодно.
   -- Я долженъ, наконецъ, увѣдомить ваше величество, что нунцій его святѣйшества папы рѣшительно разсчитываетъ на присутствіе вашего величества при первомъ ауто-да-фе вашего царствованія, прибавилъ неумолимый кардиналъ.-- Когда всѣ, даже господинъ принцъ Конде, будутъ присутствовать на этомъ зрѣлищѣ, невозможно, чтобъ ваше величество на него не явились.
   -- О, Боже мой! возразилъ Францискъ:-- послѣ поговоримъ объ этомъ. Виновные еще не осуждены.
   -- О, нѣтъ! ваше величество, они осуждены, возразилъ Шарль Лотарингскій, съ увѣренностью.
   -- Хорошо господинъ кардиналъ; въ иное время и въ другомъ мѣстѣ вы вынудите меня исполнить эту необходимую, по вашему мнѣнію, мѣру. Теперь же пойдемте преклониться предъ престоломъ Всевышняго, и возблагодаримъ Бога, который удостоилъ отвратить отъ насъ опасности этого заговора.
   -- Государь! сказалъ въ свою очередь герцогъ Гизъ:-- не должно увеличивать вешей и придавать имъ болѣе важности, нежели онѣ стоютъ. Не называйте, ваше величество, этого волненія заговоромъ: въ дѣйствительности, это было только маленькое безпокойство.
   

VII.
Ауто-да-фе.

   Хотя реформаторы и включили въ манифестѣ, который былъ найденъ въ бумагахъ Ла-Реноди, повелѣніе: "не покушаться никакимъ образомъ ни противъ королевскаго величества, ни противъ принцевъ крови, ни противъ государства", они все-таки были приняты за явныхъ возмутителей и долженствовали ожидать участи побѣжденныхъ въ междоусобныхъ войнахъ.
   Правила, которыми руководствовались въ обхожденіи съ сектаторами, даже въ мирное время, подавали имъ мало надежды на милосердіе.
   Дѣйствительно, кардиналъ лотарингскій торопилъ ихъ осужденіе съ страстію чисто не-христіанскою.
   Онъ поручилъ парижскому парламенту и канцлеру Оливье процессъ всѣхъ знатныхъ особъ, участвовавшихъ въ этомъ горестномъ предпріятіи. Такимъ-образомъ, дѣло подвигалось быстро. Допросы были ведены съ величайшей поспѣшностью, осужденія произносились еще скорѣе.
   Даже постарались ускорить ходъ дѣлъ, отложивъ въ сторону всѣ формальности, особенно если дѣло шло о тѣхъ нисшихъ слояхъ возмутителей, о тѣхъ малозначительныхъ людяхъ, которыхъ ежедневно колесовали или вѣшали въ Амбуазѣ, не желая даже докучать ими парламенту. Только лица нѣсколько извѣстныя или знатныя пользовались честью, которую правосудіе оказывало имъ своими формальностями.
   Наконецъ, благодаря благочестивой ревности Шарля Лотарингскаго, и дѣла послѣднихъ были окончены менѣе нежели въ три недѣли.
   15-е число апрѣля было назначено днемъ исполненія публичной казни двадцати-семи бароновъ, одиннадцати графовъ и семи маркизовъ, всего-на-все пятидесяти дворянъ, реформаторскихъ предводителей.
   Для этой единственной религіозной церемоніи сдѣланы были огромныя приготовленія. Ей постарались придать весь блескъ и все желаемое великолѣпіе. Отъ Парижа до Нанта старались возбудить всеобщее любопытство, объявляя по церквамъ черезъ проповѣдниковъ о предстоящемъ ауто-да-фе. Такого рода объявленія были почти единственными въ ту эпоху.
   Въ назначенный день, на платформѣ замка поставлены были три довольно-высокія трибуны, изъ которыхъ средняя, убранная великолѣпнѣе другихъ, была назначена для королевской фамиліи. Передъ этой платформой должно было совершиться кровавое зрѣлище.
   Вокругъ площадки, деревянныя подмостки были наполнены всѣми вѣрными окрестностей, волею или неволею собранными на мѣсто казни. Горожане и жители деревень, которые могли бы возъимѣть отвращеніе отъ такого рода представленій, были приведены на площадь угрозами или подкупомъ. На однихъ обѣщали надбавить податей, у другихъ отнять мѣста, или привилегіи. Всѣ эти причины, взятыя вмѣстѣ съ любопытствомъ однихъ и фанатизмомъ другихъ, привлекли.въ Амбуазъ такую толпу, что наканунѣ ауто-да-фе болѣе десяти тысячь человѣкъ должны были расположиться лагеремъ подъ открытымъ небомъ.
   15 апрѣля, съ утра, крыши домовъ были покрыты народомъ, и окна, выходившія на площадь, были нанимаемы за десять и болѣе золотыхъ экю -- сумма нссметная для того времени.
   Обширный эшафотъ, покрытый чернымъ сукномъ, былъ поставленъ посреди площади. На него положена была плаха, на которую каждый изъ осужденныхъ долженъ былъ, ставъ на колѣни, класть голову. Подлѣ поставили кресла, тоже покрытыя чернымъ, для актуаріуса, который долженъ былъ вызывать по очередно каждаго изъ осужденныхъ дворянъ и произнесть вслухъ его приговоръ.
   Шотландскіе стрѣлки и королевскіе жандармы охраняли площадь.
   Послѣ торжественной обѣдни въ капеллѣ св. Флорентина, осужденныхъ привели къ эшафоту. Многіе изъ нихъ уже были подвержены пыткамъ. Монахи старались уговорить ихъ отречься отъ ихъ религіозныхъ принциповъ; но ни одинъ изъ гугенотовъ не согласился быть отступникомъ: всѣ отказались даже отвѣчать монахамъ, подозрѣвая въ нихъ шпіоновъ кардинала.
   Двѣ изъ приготовленныхъ трибунъ уже наполнились. Въ королевской, однакожь, никто не появлялся. Король и королева согласились присутствовать при казни только главнѣйшихъ предводителей реформы. И это согласіе почти насильно вырвали у нихъ. Наконецъ, они должны были появиться. Этого только кардиналъ и хотѣлъ.
   Въ полдень начались казни.
   Когда первый изъ гугенотовъ взошелъ на эшафотъ, его товарищи запѣли по-французски одинъ изъ псалмовъ, переведенныхъ Клеманомъ Маро, какъ послѣднее утѣшеніе передъ казнью, и какъ выраженіе твердости передъ лицомъ смерти и своихъ непріятелей.
   Они пѣли:
   
   "Да будетъ къ намъ милосердъ Господь,
   Благословляющій насъ по своей благости.
   Да прольетъ Онъ на насъ свѣтъ
   Своимъ божественнымъ ликомъ."
   
   Каждый, падшій на плахѣ, былъ сопровождаемъ въ иной міръ подобнымъ четверостишіемъ. Но съ каждымъ падшимъ въ хорѣ оставалось голосомъ менѣе.
   Въ часъ осталось только двѣнадцать дворянъ, главныхъ начальниковъ партіи.
   Казни на нѣсколько минутъ остановились. Палачи устали.
   Францискъ II былъ ужасно блѣденъ. Марія Стуартъ сѣла подлѣ него съ правой стороны; съ лѣвой помѣстилась Катерина.
   Кардиналъ лотарингскій былъ возлѣ Катерины, Конде возлѣ Маріи.
   Когда принцъ появился на эстрадѣ, почти столько же блѣдный, сколько король, двѣнадцать осужденныхъ ему поклонились.
   Конде отвѣчалъ на ихъ привѣтствіе.
   -- Я всегда преклоняюсь передъ смертію, сказалъ онъ вслухъ.
   Король былъ встрѣченъ съ меньшимъ уваженіемъ, нежели Конде. При его появленіи не было слышно никакихъ восклицаній. Онъ это замѣтилъ, нахмурилъ брови и сказалъ:
   -- А! господинъ кардиналъ, вы виноваты, что я пришелъ сюда...
   Шарль Лотарингскій поднялъ руку, и при этомъ знакѣ нѣсколько голосовъ въ толпѣ вскрикнули:
   -- Да здравствуетъ король!
   -- Слышите, государь! возразилъ кардиналъ.
   -- Да, отвѣчалъ король, грустно склонивъ голову: -- я слышу нѣсколько неудачныхъ возгласовъ, которые даютъ случай еще болѣе замѣтить общее молчаніе.
   Между-тѣмъ, трибуна королевская наполнялась. Королевскіе братья, папскій нунцій, герцогиня Гизъ по-очередно туда всходили.
   Потомъ явился герцогъ немурскій, тоже печальный и какъ-будто томимый угрызеніями совѣсти.
   Наконецъ, въ королевской трибунѣ, въ самой глубинѣ ея, усѣлись два человѣка, которыхъ присутствіе въ эту минуту и въ этомъ мѣстѣ было столько же странно, какъ и присутствіе принца Конде.
   Это были Амброазъ Паре и Габріэль Монгомери.
   Различныя обязанности привлекли ихъ обоихъ на мѣсто казни.
   Амброазъ Паре, за нѣсколько дней передъ тѣмъ, былъ приглашенъ въ Амбуазъ герцогомъ Гизомъ, который безпокоился о здоровьѣ своего державнаго племянника. Марія Стуартъ, встревоженная не менѣе дяди тѣмъ, что одна мысль объ ауто-да-фе приводила короля въ ужасъ и разстроивала его здоровье, просила знаменитаго хирурга быть при королѣ, для скорѣйшей помощи въ случаѣ нужды.
   Габріэль явился испытать послѣднее средство къ спасенію одного изъ осужденныхъ, котораго сѣкира палача должна была поразить послѣдняго. Габріэль упрекалъ себя внутренно, что онъ своими совѣтами довелъ этого осужденнаго до плахи. Этотъ осужденный былъ юный и мужественный Кастельно де-Шалюсъ.
   Читатель, конечно, помнитъ, что Кастельно сдался только на честное слово, данное ему письменно герцогомъ немурскимъ. Это слово обезпечивало ему жизнь и свободу.
   Но, прибывъ въ Амбуазъ, Кастельно былъ брошенъ въ тюрьму и теперь осужденъ быть казненнымъ послѣ всѣхъ, какъ виновнѣйшій изъ нихъ.
   Впрочемъ, надо быть справедливымъ къ герцогу немурскому: видя свою благородную подпись безъ дѣйствія, онъ выходилъ изъ себя отъ гнѣва и отчаянія, и въ-теченіе трехъ недѣль, въ которыя производился процессъ гугенотовъ, ходилъ отъ кардинала къ Гизу, отъ Маріи Стуартъ къ королю, требуя, умоляя объ освобожденіи человѣка, положившагося на его честное слово. Но канцлеръ Оливье, къ которому его отослали, объявилъ ему, какъ говоритъ хроника Вьельвиля, что нѣтъ надобности держать слова въ-отношеніи къ мятежникамъ. Герцогъ немурскій съ бѣшенствомъ выслушалъ эти слова.
   "Такъ сильно" прибавляетъ Вьельвиль: "герцогъ безпокоился о чести своей подписи. Онъ всегда вмѣнялъ въ стыдъ отреченіе отъ своихъ словъ всѣмъ. Такъ былъ великодушенъ этотъ принцъ."
   Какъ и Габріэль, герцогъ появился на мѣсто казни, ужаснѣйшее для него нежели для всякаго другаго, только съ тайной надеждой спасти Кастельно.
   Между-тѣмъ, герцогъ Гизъ, находившійся внизу трибуны, вмѣстѣ съ своими офицерами, подалъ знакъ исполнителямъ: казнь и пѣніе псалма, на минуту прерванные, начались снова.
   Менѣе, чѣмъ въ четверть часа, восемь головъ легли на плахѣ.
   Молодая королева готова была упасть въ обморокъ.
   У подножія эшафота осталось только четверо осужденныхъ.
   Актуаріусъ громко прочелъ:
   -- Альбертъ Эдмондъ Рожеръ, графъ де-Мазаресъ, обвиненный въ ереси, въ оскорбленіи королевскаго величества и въ нападеніи съ оружіемъ на особу короля.
   -- Ложь! воскликнулъ графъ на эшафотѣ.
   И потомъ, показывая народу свои посинѣвшія руки и грудь, изможденную пыткой, онъ прибавилъ:
   -- Вотъ въ какое состояніе ввергли меня именемъ короля; по король объ этомъ не знаетъ ничего, и я все-таки воскликну:
   "Да здравствуетъ король!"
   Голова его покатилась по эшафоту.
   Трое послѣднихъ осужденныхъ, которые ожидали своей участи у подножія эшафота, повторили первые четыре стиха псалма:
   
   "Да будетъ къ намъ милосердъ Господь,
   Благословляющій насъ по своей благости.
   Да прольетъ онъ на насъ свѣтъ
   Своимъ божественнымъ ликомъ."
   
   Актуаріусъ продолжалъ:
   -- Жанъ Луи Альберикъ, баронъ де-Ропэ, обвиненный въ ереси, въ оскорбленіи его величества и въ нападеніи съ оружіемъ на особу короля.
   -- Ты и твой кардиналъ, вы лжете, какъ двое нищихъ, сказалъ де-Ронэ.-- Мы вооружились единственно противъ кардинала и его брата. Желаю имъ обоимъ умереть столь же спокойными и чистыми, какъ умираемъ мы.
   И онъ положилъ голову на плаху.
   Двое оставшихся осужденныхъ пѣли:
   
   "Господи, ты испыталъ насъ,
   Какъ золото, посредствомъ огня."
   
   Актуаріусъ возгласилъ снова:
   -- Роберъ-Жанъ-Рене Брикмо, графъ де-Вильмонсне, виновный въ ереси, въ оскорбленіи величества и покушеніи на особу короля.
   Вильмонсне омочилъ руки кровью де-Ронэ и, поднявъ ихъ къ небу, вскричалъ:
   -- Отецъ небесный! вотъ кровь дѣтей Твоихъ! О, Ты отмстишь за нее!
   И онъ палъ мертвый на плахѣ.
   Кастельно, оставшись одинъ, пѣлъ:
   
   "Ты допустилъ насъ упасть въ сѣти,
   Раскинутыя вашими врагами.
   Ты допустилъ насъ вытерпѣть
   Пытки, которымъ они подвергали насъ."
   
   Герцогъ немурскій, въ надеждѣ спасти Кастельно, не жалѣлъ золота. Актуаріусъ и сами исполнители казни имѣли интересъ въ спасеніи Кастельно. Первый изъ палачей сказалъ, что онъ болѣе не въ силахъ исполнять казни. Второй замѣнилъ его. Поневолѣ казнь была нѣсколько задержана.
   Габріэль воспользовался этимъ временемъ, стараясь возбудить герцога сдѣлать новыя усилія.
   Жакъ-Савойскій наклонился къ герцогинѣ Гизъ, съ которою онѣ, какъ говорятъ, былъ въ близкихъ отношеніяхъ, и что-то шепнулъ ей на ухо. Герцогиня имѣла большое вліяніе на королеву.
   Она тотчасъ встала, какъ-будто не могла болѣе выносить подобнаго зрѣлища, и сказала такъ громко, чтобъ Марія услышала ее:
   -- О, это слишкомъ-невыносимо для женщины. Посмотрите, королевѣ дѣлается дурно. Уйдемте.
   Но кардиналъ лотарингскій бросилъ строгій взглядъ на Марію, свою невѣстку.
   -- Превозмогите себя, герцогиня, сказалъ онъ сухо: -- вспомните, что вы отъ крови д'Эстовъ и что вы жена герцога Гиза.
   -- Э, да это-то именно и досадуетъ меня! воскликнула герцогиня.-- Никогда мать не имѣла болѣе причины печалиться. Вся эта кровь, вся эта ненависть падутъ на дѣтей нашихъ.
   -- Какія трусихи эти женщины! прошепталъ кардиналъ, который былъ низокъ.
   -- Но, возразилъ герцогъ немурскій: -- не нужно быть женщиной, чтобъ растрогаться такой страшной сценой. Вы, принцъ, сказалъ онъ Конде: -- вы вѣдь тоже взволнованы?
   -- О, возразилъ кардиналъ:-- принцъ -- солдатъ, привыкшій видѣть смерть предъ собою...
   -- Да, въ сраженіи, отвѣчалъ отважно Конде:-- но на эшафотѣ и хладнокровно...
   -- Принцъ крови, стало-быть, питаетъ большое сожалѣніе къ возмутителямъ? спросилъ Шарль-Лотарингскій.
   -- Мнѣ жаль, возразилъ Конде: -- храбрыхъ офицеровъ, которые всегда достойно служили королю французскому.
   Но что могъ сказать или сдѣлать болѣе Конде, какъ человѣкъ лично подозрѣваемый? Герцогъ немурскій понялъ это и адресовался къ королевѣ-матери.
   -- Смотрите, государыня, остается только одинъ, сказалъ онъ, не называя Кастельно: -- нельзя ли, по-крайней-мѣрѣ, хоть его спасти?
   -- Я не могу ничего сдѣлать, отвѣчала Катерина, отвращая голову.
   Между-тѣмъ, несчастный Кастельно вскочилъ на эшафотъ и пѣлъ:
   
   Да будетъ ко мнѣ милостивъ Господь,
   Благословляющій меня по Своей благости.
   Да прольетъ Онъ на меня свѣтъ
   Своимъ божественнымъ ликомъ.
   
   Народъ, глубоко тронутый, позабылъ страхъ, который внушали ему шпіоны и мушары, и кричалъ громко:
   -- Милосердіе! милосердіе!
   Герцогъ немурскій хотѣлъ убѣдить герцога орлеанскаго.
   -- Принцъ, говорилъ онъ: -- развѣ вы позабыли, что этотъ самый Кастельно, въ этомъ самомъ Амбоазѣ, во время мятежа спасъ жизнь покойнаго герцога орлеанскаго?
   -- Я сдѣлаю, что будетъ угодно моей матери, отвѣчалъ орлеанскій.
   -- Но, возразилъ герцогъ немурскій:-- еслибъ вы попросили короля! одно слово, сказанное вами...
   -- Повторяю вамъ, отвѣчалъ орлеанскій:-- я ожидаю приказаній моей матери.
   -- О, герцогъ! сказалъ съ упрекомъ герцогъ немурскій.
   И онъ показалъ Габріэлю знакъ совершеннаго отчаянія.
   Въ это время актуаріусъ медленно прочелъ:
   -- Мишель-Жанъ-Луи, баронъ де-Кастельно Шалюсъ, обвиненный въ ереси, въ оскорбленіи величества и покушеніи на жизнь королевской особы.
   -- Судьи мои сами засвидѣтельствуютъ, что обвиненіе несправедливо, сказалъ Кастельпо: -- по-крайней-мѣрѣ, я не оскорбилъ королевскаго величества, если всѣми силами хотѣлъ воспротивиться тиранніи Гизовъ. Если мой поступокъ принимаютъ за оскорбленіе величества, такъ надобно бы было объявить Гизовъ королями. Можетъ-быть, и дойдутъ до этого; но объ этомъ подумаютъ тѣ, которые переживутъ меня.
   И, обращаясь къ палачу, Кастельно сказалъ твердымъ голосомъ:
   -- Исполняй свою обязанность.
   Но палачъ, замѣтивъ волненіе на трибунахъ, сталъ поправлять сѣкиру, желая выиграть время.
   -- Эта сѣкира притупилась, господинъ баронъ, сказалъ онъ тихо:-- а вы достойны умереть, по-крайней-мѣрѣ, отъ одного удара... и кто знаетъ, можетъ-быть... еще минута... Мнѣ кажется, что тамъ происходитъ что-то доброе, полезное для васъ...
   Весь народъ снова вскричалъ:
   -- Милосердіе! милосердіе!..
   Габріэль въ эту торжественную минуту позабылъ всякую осторожность, и осмѣлился вскричать Маріи Стуартъ:
   -- Милосердіе, государыня! милосердіе!
   Марія обернулась, увидѣла взглядъ, раздирающій сердце, поняла этотъ отчаянный вопль Габріэля, и, преклонивъ колѣно предъ королемъ:
   -- Государь! сказала она: -- умоляю васъ на колѣняхъ, явите милосердіе хоть этому несчастному...
   -- Государь! вскричалъ герцогъ немурскій:-- развѣ не довольно уже пролито крови? И однако вы знаете, что милосердіе въ волѣ короля...
   Францискъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Слова немурскаго поразили его. Онъ схватилъ руку королевы.
   -- Вспомните, ваше величестао, строго сказалъ королю папскій нунцій, желая подкрѣпить его: -- вспомните, что вы король католическій...
   -- Да, я помню объ этомъ, съ твердостью отвѣчалъ Францискъ.-- Да будетъ барону Кастельно оказано прощеніе!..
   Но кардиналъ лотарингскій, притворившись, будто не понялъ смысла первой фразы короля, подалъ знакъ къ исполненію казни. И въ ту минуту, когда Францискъ II произносилъ слово прощенія, голова Кастельно отлетѣла отъ плахи и покатилась по ступенькамъ эшафота.
   На другой день, принцъ Конде уѣхалъ въ Наварру.
   

VIII.
Другой образчикъ политики.

   Со времени ужаснаго осужденія, здоровье Франциска II день-ото-дяя все болѣе и болѣе разстроивалось.
   Семь мѣсяцевъ спустя (въ концѣ ноября 1560), когда дворъ находился въ Орлеанѣ, куда были призваны Гизомъ и генеральные штаты, бѣдный шестнадцатилѣтпій король долженъ былъ слечь въ постелю.
   Возлѣ этого болѣзненнаго одра, у котораго молилась и плакала Марія Стуартъ, трогательная драма должна была ожидать своей развязки отъ смерти или отъ жизни сына Генриха II.
   Въ ночь 4-го декабря, блѣдная, худая женщина и мужчина съ зловѣщей физіономіей сидѣли другъ подлѣ друга, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ постели больнаго короля. Марія Стуартъ плакала.
   Мужчина былъ Шарлъ-Лотарингскій, женщина -- Марія Медичи.
   Мстительная королева-мать, которая сначала разъигрывала роль страдательную, съ амбоазскаго волненія пробудилась совершенно.
   Вотъ въ двухъ словахъ то, что въ скрытной злобѣ своей сдѣлала она противъ Гизовъ. Катерина тайно соединилась съ принцомъ Конде и Антуаномъ Бурбономъ. Точно также тайно помирилась она съ старымъ конетаблемъ Монморанси. Ненависть къ однимъ заставляла ее позабывать это чувство къ другимъ.
   Ея новые друзья, руководимые ею, произвели бунты въ различныхъ мѣстахъ, возмутили Дофине въ лицѣ Монбрёна, Провансъ въ лицѣ двухъ братьевъ Муванъ -- и посредствомъ Малиньи сдѣлали нападеніе на Ліонъ.
   Гизы, съ своей стороны, также не дремали. Они собрали въ Орлеанѣ генеральные штаты и имѣли въ нихъ сильную власть.
   Потомъ потребовали они, какъ-будто имѣли право, короля наваррскаго и принца Конде къ отвѣту.
   Катерина Медичи старалась убѣдить принцевъ не являться къ ихъ непріятелямъ. Но ихъ призывали въ Орлеанъ и долгъ и честное слово кардинала, данное имъ, во имя короля въ залогъ безопасности.
   Они явились въ Орлеанъ.
   Въ самый день прибытія принцевъ, Антуанъ-Наваррскій былъ посаженъ подъ арестъ въ одномъ домѣ, гдѣ за нимъ строго присматривали. Конде заключили въ тюрьму.
   Потомъ чрезвычайная коммиссія произвела надъ Конде судъ и осудила его на смертную казнь въ Орлеанѣ, тогда-какъ въ Амбоазѣ герцогъ Гизъ своей шпагой обезпечивалъ его невинность.
   Для исполненія казни не доставало только одной или двухъ подписей, остановленныхъ канцлеромъ Лопиталемъ.
   Итакъ, въ ночь 4-го декабря, въ такомъ положеніи находились дѣла обѣихъ партій; партіи Гизовъ, у которой рукою былъ Балафре, а головою кардиналъ, и партіи Бурбоновъ, у которыхъ Катерина была тайной душою...
   Для тѣхъ и для другихъ все зависѣло отъ послѣдняго вздоха коронованнаго юноши.
   Если Францискъ II могъ бы прожить еще нѣсколько дней, принцъ Конде былъ бы казненъ, король наваррскій погибъ бы какъ-нибудь по ошибкѣ, Катерину сослали бы въ Флоренцію. Приговоромъ генеральныхъ штатовъ Гизы сдѣлались бы властителями, а по необходимости, пожалуй, и королями.
   Если же, напротивъ, король умеръ бы прежде, нежели Гизы успѣли бъ освободиться отъ своихъ непріятелей, борьба могла возобновиться, и выгоды ея скорѣе были бы неблагопріятны для нихъ, чѣмъ для Бурбоновъ. Итакъ, въ эту холодную декабрьскую ночь, Катерина и кардиналъ ожидали съ нетерпѣніемъ, не столько смерти, сколько своего торжества или пораженія.
   Марія Стуартъ одна ходила за своимъ юнымъ и горячо любимымъ супругомъ, нисколько не думая о томъ, чего могла лишить ее смерть его...
   Впрочемъ, не надо полагать, чтобъ тайная злоба королевы-матери и кардинала какъ-нибудь проявилась въ ихъ поступкахъ или въ разговорѣ. Напротивъ, никогда они не казались болѣе довѣрчивыми и болѣе расположенными другъ къ другу.
   Еще въ эту самую минуту, пользуясь сномъ Франциска II, они увѣряли другъ друга въ искреннемъ расположеніи, въ общности ихъ мыслей и интересовъ.
   Мы уже видѣли образчики этой итальянской политики, руководствуясь которою Катерина всегда скрывала свои тайныя побужденія, а Шарлъ-Лотарингскій притворялся, будто-бы ихъ вовсе не понимаетъ.
   Итакѣ, они говорили по-дружески. Это были два игрока, которые употребляли все свое искусство другъ противъ друга и открыто пользовались поддѣльными костями.
   -- Да, государыня, говорилъ кардиналъ: -- да, этотъ упрямый Лопиталь отказывается подписать осужденіе Конде. О, какъ вы основательно противились, назадъ тому шесть мѣсяцовъ, опредѣленію его на мѣсто Оливье. Зачѣмъ я тогда васъ не понялъ?
   -- Какъ! развѣ рѣшительно нельзя побѣдить его сопротивленія? сказала Катерина, которая именно сама приказывала Лопиталю отказаться отъ подписи.
   -- Я употребилъ все, угрозы и ласки, возразилъ кардиналъ: -- но онъ остался непреклоненъ.
   -- Но еслибъ господинъ герцогъ, въ свою очередь, попробовалъ...
   -- Къ-несчастью, ничѣмъ нельзя склонить этого овернскаго орла, сказалъ кардиналъ: -- мой братъ объявилъ, впрочемъ, что онъ не хочетъ ни во что вмѣшиваться по поводу этого дѣла.
   -- Въ такомъ случаѣ, очень-трудно дѣйствовать, сказала Катерина, совершенно-довольная.
   -- Есть, однакожь, одно средство, сказалъ кардиналъ:-- съ помощью котораго мы обойдемся безъ всякихъ канцлеровъ.
   -- Возможно ли? Какое же это средство? вскричала королевамать съ безпокойствомъ.
   -- Стоитъ только королю подписать это осужденіе, сказалъ кардиналъ.
   -- Королю? повторила Катерина: -- да это можно ли? Развѣ король имѣетъ это право?
   -- Да, отвѣчалъ кардиналъ: -- мы уже говорили съ лучшими законовѣдами...
   -- Но что же скажетъ канцлеръ? вскричала Катерина, встревоженная.
   -- Посердится, какъ обыкновенно, отвѣчалъ спокойно кардиналъ: -- можетъ-быть, будетъ угрожать отдать печати...
   -- А если онъ дѣйствительно отдастъ ихъ?..
   -- Тѣмъ лучше! мы освободимся отъ такого безпокойнаго ценсора.
   -- Когда же вы хотѣли бы испросить подпись у короля? сказала Катерина послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Нынѣшнюю же ночь, государыня.
   -- А когда вы исполните казнь?
   -- Завтра.
   Королева-мать затрепетала.
   -- Нынѣшнюю ночь! завтра! Подумали ли вы, прибавила она: -- что король очень-боленъ, что его разсудокъ такъ разстроенъ, что онъ не будетъ въ-состояніи понять, чего у него просятъ.
   -- Да зачѣмъ ему понимать... Лишь бы только онъ подписалъ.
   -- Но его руки такъ слабы, что онъ не можетъ водить перомъ.
   -- Можно водить его рукой, возразилъ кардиналъ, довольный ужасомъ, который онъ видѣлъ въ глазахъ своей непріятельницы.
   -- Послушайте, сказала серьёзно Катерина.-- Мнѣ надо съ вами посовѣтоваться. Кончина моего бѣднаго сына, можетъ-быть, ближе, нежели вы думаете. Знаете ли, что мнѣ сказалъ Шапеленъ, первый докторъ его величества? Онъ почитаетъ истиннымъ чудомъ, если король доживетъ до завтрашняго вечера.
   -- Тѣмъ болѣе намъ надобно торопиться, холодно сказалъ Шарль-Лотарингскій.
   -- Да; но если Францискъ II завтра умретъ, возразила Катерина:-- Карлъ IX вступитъ на престолъ, король наваррскій, можетъ-быть, будетъ регентомъ. Какого страшнаго отчета тогда потребуетъ онъ отъ васъ за позорную смерть своего брата! Вы можите быть, въ свою очередь, судимы и осуждены...
   -- Э, государыня, кто не рискуетъ, ничего не выигрываетъ, воскликнулъ съ жаромъ кардиналъ:-- притомъ же, еще не извѣстно, будетъ ли Антуанъ-Наваррскій регентомъ. Шапеленъ можетъ ошибиться. Да, наконецъ, король еще существуетъ...
   -- Тише, тише, дядюшка! сказала Марія, вставая: -- вы разбудите короля. Посмотрите, вы его разбудили...
   -- Марія! гдѣ ты? спросилъ слабымъ голосомъ Францискъ II.
   -- Здѣсь, возлѣ васъ, мой милый государь, отвѣчала Марія.
   -- О, я жестоко страдаю, говорилъ король: -- голова моя вся въ огнѣ, въ ушахъ колетъ. Я спалъ, но страдалъ и во снѣ. О, я умираю...
   -- Не говорите этого, не говорите! перебила его Марія, едва удерживая слезы.
   -- Память мнѣ измѣняетъ, возразилъ Францискъ.-- Исповѣдывался ли я? Скорѣе, скорѣе позовите моего духовника Бриманто.
   -- Сейчасъ, государь, онъ пріидетъ къ вамъ, отвѣчала Марія.
   -- По-крайней-мѣрѣ, молятся ли обо мнѣ? спросилъ король.
   -- Я не переставала съ утра о васъ молиться.
   -- Бѣдняжка Марія! а Шапеленъ? гдѣ онъ?
   -- Здѣсь, въ сосѣдней комнатѣ, онъ готовъ къ вашему призыву. Мать ваша и кардиналъ тоже здѣсь. Государь, угодно вамъ ихъ видѣть?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, тебя одну, Марія! проговорилъ умирающимъ голосомъ король:-- обернись ко мнѣ!.. такъ... Дай на себя посмотрѣть еще разъ.
   -- Мужайтесь, государь, отвѣчала Марія Стюартъ:-- Богъ милосердъ! Я отъ сердца молю Его о вашемъ спасеніи.
   -- О, какъ мнѣ больно. Я ничего не вижу, ничего не слышу. Дай мнѣ руку, Марія.
   -- Вотъ она! обопритесь объ меня, сказала Марія, положивъ блѣдную голову своего мужа къ себѣ на плечо.
   -- Вся душа моя Богу, но сердце тебѣ, Марія, навсегда тебѣ. Увы! умереть, умереть семнадцати лѣтъ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вы не умрете! вскричала Марія: -- что сдѣлали мы небу? за что оно будетъ насъ наказывать.
   -- Не плачь, Марія, возразилъ король: -- тамъ, на небѣ, мы соединимся. Мнѣ тебя только и жаль въ этомъ мірѣ. Еслибъ я могъ тебя увлечь съ собою въ другой міръ, я былъ бы готовъ умереть. Путешествіе на небо отраднѣе путешествія въ Италію. Мнѣ кажется, что безъ меня тебѣ будетъ скучно. Они погубятъ тебя. Ты останешься одна, бѣдняжка. Они тебя погубятъ! Эта мысль мнѣ тяжеле мысли о смерти.
   Король, въ изнеможеніи, упалъ на подушку и хранилъ мрачное молчаніе.
   -- Но вы не умрете, государь, вскричала Марія:-- я очень надѣюсь: намъ еще осталось средство, въ которое я вѣрю.
   -- Что значитъ это? прервала изумленная Екатерина Медичи, подходя къ Маріи.
   -- Да, отвѣчала Марія: -- король еще можетъ быть спасенъ и будетъ спасенъ. Какой-то тайный голосъ говоритъ моему сердцу, что всѣ врачи, окружающіе короля, невѣжды и слѣпцы. Но есть человѣкъ искусный, ученый и славный, человѣкъ, который, при осадѣ Кале, спасъ дни моего дяди.
   -- Амброазъ Паре? спросилъ кардиналъ.
   -- Да, Амброазъ Паре, повторила Марія.-- Говорили, будто этотъ человѣкъ не долженъ былъ и самъ не хотѣлъ имѣть въ своихъ рукахъ жизнь короля, что это проклятый еретикъ, и что, если даже онъ прійметъ на себя отвѣтственность за успѣхъ въ леченіи, то и въ такомъ случаѣ нельзя ему довѣряться.
   -- Да, это извѣстно! съ пренебреженіемъ сказала королева-мать.
   -- И, однакожь, я ввѣряю ему эту жизнь! вскричала Марія: -- развѣ геніальный человѣкъ можетъ быть предателемъ? Высокій геній неразлученъ съ возвышенной душою.
   -- Но братъ мой, сказалъ кардиналъ: -- не ждалъ Амброаза Паре до послѣдней крайности.
   -- Но кого же послали къ нему! спросила Марія:-- людей холодныхъ, можетъ-быть, враговъ? А я послала къ нему вѣрнаго друга, и онъ прійдетъ.
   -- Но вѣдь нужно время, чтобъ онъ прибылъ въ Парижъ, сказала Катерина.
   -- Онъ уже въ дорогѣ, и вѣроятно уже пріѣхалъ, возразила молодая королева.-- Другъ, о которомъ я говорю, обѣщалъ привезти его сегодня.
   -- Но кто же, наконецъ, этотъ таинственный другъ? спросила королева-мать.
   -- Графъ Габріэль Монгомери.
   Прежде, нежели Катерина успѣла вскрикнуть, Дайель, старшая Фрейлина Маріи Стюартъ, вошла въ комнату и увѣдомила о прибытіи Габріэля.
   -- Графъ Монгомери здѣсь, государыня. Онъ ожидаетъ приказаній вашего величества.
   -- О, введите его поскорѣе, введите его.
   

ІХ.
Свѣтъ надежды.

   -- Подождите! сказала Катерина Медичи сухо и холодно: -- дайте мнѣ, по-крайней-мѣрѣ, уйдти отсюда прежде, чѣмъ войдетъ этотъ человѣкъ. Если вы хотите ввѣрить жизнь сына тому, кто прервалъ жизнь отца, то я не хочу видѣть и слышать убійцу моего мужа.
   И она ушла, даже не взглянувъ на своего умирающаго сына,-- не потому ли, что ненавистное имя Габріэля Монгомери напоминало ей первое оскорбленіе, которое перенесла она отъ короля?.. Очень можетъ быть; однакожь, видъ и голосъ Габріэля были не столько ненавистны ей, какъ она говорила, потому-что, удалившись въ свою комнату, находившуюся возлѣ спальни короля, она оставила дверь полурастворенною, и затворила дверь, выходившую въ корридоръ, совершенно-пустой въ это ночное время, поминутно прикладывала то глазъ, то ухо къ замку, чтобъ видѣть и слышать все, что дѣлалось въ залѣ послѣ ея быстраго удаленія.
   Габріэль вошелъ, слѣдуя за Дайелемъ, сталъ на одно колѣно, чтобъ поцаловать руку, протянутую къ нему королевою, и почтительно поклонился кардиналу.
   -- Что жь? съ нетерпѣніемъ спросила Марія Стюартъ.
   -- Я убѣдилъ, государыня, Амброаза Паре, сказалъ Габріэль:-- онъ здѣсь.
   -- О, благодарю, благодарю, мой вѣрный другъ! вскричала Марія.
   -- Развѣ королю хуже? тихо спросилъ Габріэль, съ безпокойствомъ смотря на постель, на которой Францискъ II лежалъ блѣдный, безъ движенія.
   -- Увы, все еще не лучше! сказала королева: -- и мнѣ очень-нужно было васъ видѣть. Господинъ Паре не заставлялъ убѣждать себя, когда вы его звали?
   -- Нѣтъ, государыня, отвѣчалъ Габріэль:-- его уже просили, но такимъ тономъ, который, какъ сказалъ онъ, вызывалъ отказъ съ его стороны. Требовали, чтобъ онъ, не видѣвъ короля, поручился своею головою и честью за его спасеніе. Отъ Паре не скрывали, что, будучи протестантомъ, онъ можетъ навлечь на себя подозрѣгніе въ покушеніи на жизнь преслѣдователя протестантовъ, и предлагали ему такія строгія условія, что только безразсудный человѣкъ могъ не отказаться отъ нихъ,-- и Паре, къ крайнему своему сожалѣнію, отказался.
   -- Возможно ли, чтобъ ему такъ перетолковали наши намѣренія? съ жаромъ сказалъ кардиналъ лотарингскій.-- Однакожь, я и братъ мой три раза посылали за нимъ и получали въ отвѣтъ тотъ же отказъ, то же сомнѣніе. И еще вѣрили въ честность выбранныхъ нами депутатовъ!
   -- Амброазъ Паре думаетъ, напротивъ, сказалъ Габріэль: -- что люди злонамѣренные старались удалить его отъ страдальческой постели короля.,
   -- Дѣло теперь очевидно, отвѣчалъ Шарль-Лотарингскій: -- я узнаю въ этомъ, прошепталъ онъ: -- руку королевы-матери... Но не удастся ли ей развратить всѣхъ, на кого мы разсчитываемъ?.. Какъ она играетъ нами!..
   Между-тѣмъ, Марія Стюартъ, предоставивъ кардиналу размышлять о случившемся, сказала Габріэлю:
   -- Однакожь, господинъ Амброазъ Паре согласился идти съ вами?
   -- При первой моей просьбѣ, отвѣчалъ молодой графъ.
   -- И онъ здѣсь?
   -- Ждетъ вашего милостиваго позволенія, государыня, чтобъ войдти сюда.
   -- Просите его, просите его войдти немедленно! вскричала Марія Стюартъ.
   Габріэль Монгомери ушелъ на минуту, и возвратился, ведя за собою хирурга.
   Катерина Медичи съ удвоеннымъ вниманіемъ прислушивалась у двери.
   Марія Стуартъ подбѣжала на встрѣчу къ Амброазу, взяла его за руку и повела къ постели больнаго.
   -- Благодарю васъ за приходъ, господинъ Паре, сказала Марія: -- я надѣялась на ваше усердіе, какъ я надѣюсь на ваши знанія... Подойдите къ постели короля, скорѣе къ постели короля.
   Амброазъ Паре, повинуясь нетерпѣнію королевы, тотчасъ приблизился къ постели, на которой Францискъ II, побѣжденный страданіемъ, лежалъ неподвижно и могъ только испускать стонъ слабый и почти неслышный.
   Великій хирургъ остановился на минуту, и разсматривалъ это маленькое лицо, исхудалое и какъ-бы сморщенное отъ боли; потомъ наклонился къ нему и ощупалъ его правое ухо рукою, легкою и нѣжною, какъ рука Маріи.
   Король инстинктивно узналъ медика и не открывалъ отяжелѣвшихъ глазъ.
   -- О, какъ я страдаю! прошепталъ онъ слабымъ голосомъ: -- какъ я страдаю!.. Помогите...
   Амброазъ подалъ Габріэлю знакъ, чтобъ тотъ приблизилъ свѣчу, стоявшую отъ него въ нѣкоторомъ отдаленіи; но Марія Стуартъ предупредила Габріэля, взяла подсвѣчникъ и свѣтила хирургу, пока онъ внимательно разсматривалъ больное мѣсто.
   Это нѣмое и подробное разсматриваніе продолжалось около десяти минутъ; потомъ Амброазъ Паре выпрямился, серьезный и утомленный размышленіемъ, и опустилъ занавѣску постели.
   Марія Стуартъ, вся дрожа, не осмѣливалась заговорить съ нимъ, боясь прервать его мысли, и печально ждала отвѣта на его лицѣ.
   Знаменитый медикъ опустилъ голову; королева въ отчаяніи приняла это движеніе за смертный приговоръ.
   -- Не-уже-ли, сказала она, будучи не въ состояніи преодолѣть своего безпокойства: -- не-уже-ли не остается больше никакой надежды на его выздоровленіе?
   -- Есть, и даже не одна, ваше величество, отвѣчалъ Амброазъ Паре.
   -- Но, по-крайней-мѣрѣ, есть ли хоть одна? вскричала королева.
   -- Есть, и хотя это надежда невѣрная, однакожь, она существуетъ, и я бы могъ вполнѣ надѣяться, еслибъ...
   -- Что?.. спросила Марія.
   -- Еслибъ тотъ, кого мнѣ надо спасти, не былъ королемъ...
   -- О, вскричала Марія:-- лечите его, спасайте, какъ послѣдняго изъ его подданныхъ!
   -- Но если будетъ неудача?.. сказалъ Амброазъ: -- потому-что все зависитъ отъ Бога. Не обвинятъ ли меня тогда, меня, гугенота? Эта тяжелая и страшная отвѣтственность не заставитъ ли трепетать мою руку въ то время, когда я долженъ дѣйствовать съ совершеннымъ спокойствіемъ и увѣренностью?
   -- Послушайте, отвѣчала Марія: -- если онъ останется живъ, я буду благословлять васъ въ-продолженіе всей своей жизни, но если... если онъ умретъ, я буду защищать васъ до самой своей смерти... Итакъ, попытайтесь, заклинаю васъ, умоляю васъ, попытайтесь. Если вы говорите, что это единственная и послѣдняя надежда -- не лишайте насъ этой надежды: иначе, вы сдѣлаете преступленіе.
   -- Вы правы, королева, сказалъ Амброазъ: -- и я попытаюсь, если только вы позволяете мнѣ употребить средство -- не скрываю отъ васъ -- необыкновенное и, по-крайней-мѣрѣ по-видимому, жестокое и опасное.
   -- И не-уже-ли нѣтъ другаго средства? сказала Марія, трепеща отъ испуга.
   -- Нѣтъ! Но черезъ двадцать четыре часа, черезъ двѣнадцать часовъ и это послѣднее средство будетъ поздно. Въ головѣ короля скопился гной, и если не выпустить паровъ немедленно быстрою операціей, смерть короля неминуема.
   -- И такъ, хотите вы тотчасъ приступить къ операціи? сказалъ кардиналъ.-- Но прежде всего, я не принимаю на себя одного: отвѣтственности въ этомъ дѣлѣ.
   -- Вы уже начинаете сомнѣваться? сказалъ Амброазъ: -- нѣтъ, для операціи мнѣ надобенъ дневной свѣтъ, а ныньче ночью я долженъ многое обдумать и сдѣлать одинъ или два опыта, для упражненія руки... Но завтра утромъ въ девять часовъ я могу быть здѣсь. Потрудитесь присутствовать здѣсь, королева, и вы также, кардиналъ; пускай находятся здѣсь также лица, которыхъ привязанность къ королю уже доказана; но другихъ -- никого. Постарайтесь также, чтобъ здѣсь было какъ-можно-меньше медиковъ. Тогда я объясню все, что я намѣреваюсь дѣлать, и если вы всѣ одобрите мое предложеніе, тогда, съ помощію Бога, я рѣшусь на послѣднее средство, которое намъ еще оставилъ Богъ.
   -- А до завтра не будетъ опасности? спросила королева.
   -- Нѣтъ, государыня, сказалъ Паре:-- только для этой операціи королю необходимо отдохнуть и собраться съ силами. Въ питье, которое стоитъ здѣсь на столѣ, я волью двѣ капли вотъ этого эликсира, -- прибавилъ онъ, дополняя слова дѣйствіемъ: -- пускай король прійметъ все это сейчасъ же, и вы увидите, какъ онъ погрузится въ самый спокойный и глубокій сонъ. Наблюдайте, ваше величество, наблюдайте сами, чтобъ этотъ сонъ не былъ нарушаемъ ни подъ какимъ предлогомъ.
   -- Будьте спокойны, я отвѣчаю за это, сказала Марія Стуартъ: -- я не сойду съ этого мѣста въ-продолженіе всей ночи.
   -- Теперь мнѣ здѣсь нечего дѣлать, сказалъ Амброазъ Паре: -- и я попрошу у васъ позволенія удалиться: мнѣ должно подумать о королѣ и приготовиться къ своей великой обязанности.
   -- Идите, г. Паре, идите, отвѣчала Марія:-- благодарю и благословляю васъ заранѣе. Завтра увидимся.
   -- Завтра, сказалъ Амброазъ: -- надѣйтесь, королева.
   -- И васъ также благодарю еще разъ, сказала Марія, обратясь къ Габріэлю: -- вы изъ числа тѣхъ, о которыхъ говорилъ Паре, изъ числа людей, преданныхъ королю. Итакъ, будьте здѣсь завтра; своимъ присутствіемъ вы можете поддержать вашего славнаго друга.
   -- Буду, государыня, сказалъ Габріэль, поклонившись королевѣ и кардиналу и уходя съ хирургомъ.
   -- И я также буду! сказала про себя Катерина Медичи за дверью, въ которую она наблюдала за тѣмъ, что дѣлалось.-- Да, я буду.
   

X.

   Катерина Медичи все еще наблюдала, хотя въ комнатѣ короля остались только Марія Стуартъ и кардиналъ, но не видала и не слышала ничего любопытнаго. Королева подала усыпительное питье Франциску, который, какъ обѣщалъ Амброазъ Паре, казалось, заснулъ въ ту же минуту. Потомъ все затихло. Кардиналъ сидѣлъ, погруженный въ размышленіе; Марія молилась на колѣняхъ.
   Королева-мать тихо удалилась въ свою комнату, чтобъ, подобно кардиналу, обдумать многое.
   Еслибъ она пробыла здѣсь еще нѣсколько секундъ, она была бы свидѣтельницей сцены, вполнѣ достойной королевы.
   Марія Стуартъ, окончивъ теплую молитву, встала и сказала кардиналу:
   -- Ничто не заставляетъ васъ, дядюшка, сидѣть здѣсь со мною, потому-что я намѣрена остаться здѣсь до пробужденія короля. Врачи и прислуга находятся въ сосѣдней комнатѣ, и сдѣлаютъ все, что понадобится. Вы можете нѣсколько отдохнуть; я предупрежу васъ, если будетъ необходимо.
   -- Нѣтъ, сказалъ кардиналъ: -- герцогъ Гизъ хотѣлъ зайдти сюда, и я обѣщалъ дождаться его прихода... Кажется, я слышу его шаги...
   -- О, ради Бога, чтобъ онъ не дѣлалъ шума! сказала Марія, побѣжавъ навстрѣчу къ герцогу.
   Дѣйствительно, герцогъ Гизъ вошелъ въ комнату, блѣдный и взволнованный, поклонился королевѣ, но, будучи занятъ какою-то мыслію, не спросилъ ни слова о королѣ, а подошелъ прямо къ брату и отвелъ его въ широкую амбразуру окна.
   -- Ужасная новость, громовый ударъ! сказалъ Гизъ.
   -- Еще что? спросилъ Шарль Лотарингскій.
   -- Конпетабль Монморанси уѣхалъ изъ Шантильи съ тысячью пятью стами дворянъ, сказалъ Гизъ;-- и, чтобъ лучше скрыть свой слѣдъ, онъ миновалъ Парижъ и отправился изъ Экуана и Корбеля въ Питивье черезъ Эссонскую Долину. Завтра онъ будетъ съ войскомъ передъ воротами Орлеана. Меня уже увѣдомили.
   -- Въ-самомъ-дѣлѣ, это ужасно! сказалъ кардиналъ: -- старый хитрецъ хочетъ спасти голову своего племянника. Я увѣренъ, что его предупредила королева-мать!.. И мы не въ состояніи ничего сдѣлать противъ этой женщины!
   -- Еще не время дѣйствовать противъ нея; теперь мы должны покамѣстъ дѣйствовать для себя, сказалъ Балафре.-- Какъ намъ поступать?
   -- Идите съ войскомъ навстрѣчу коннетаблю, отвѣчалъ Шарль Лотарингскій.
   -- Но беретесь ли вы удержать Орлеанъ, когда меня тамъ не будетъ съ войскомъ? спросилъ герцогъ.
   -- Увы, нѣтъ! отвѣчалъ кардиналъ:-- жители Орлеана -- народъ дурной, гугеноты и Бурбоны въ душѣ. Но, по-крайней-мѣрѣ, штаты на нашей сторонѣ.
   -- И Лопиталь противъ насъ, подумайте объ этомъ, любезный братъ. Положеніе трудное!.. Каково здоровье короля? спросилъ онъ наконецъ.
   -- Дурно, отвѣчалъ Шарль Лотарингскій:-- но Амброазъ Паре, прибывшій изъ Орлеана но приглашенію королевы -- я объясню вамъ это -- надѣется спасти его завтра странною, но необходимою операціей, которая можетъ имѣть счастливыя йослѣдствія. Будьте здѣсь, братъ, въ девять часовъ, чтобъ, въ случаѣ надобности, поддержать Амброаза.
   -- Непремѣнно, отвѣчалъ Гизъ: -- на него наша единственная надежда. Наша власть умретъ вмѣстѣ съ Францискомъ II и, однакожь, не мѣшало бы устрашить, а можетъ-быть, и заставить отступить коннетабля, пославъ ему навстрѣчу голову его прекраснаго племянника, принца Конде.
   -- Да, это было бы краснорѣчивое извѣстіе, сказалъ кардиналъ задумчиво.
   -- Но проклятый Лопиталь мѣшаетъ всему! замѣтилъ герцогъ.
   -- Еслибъ, вмѣсто его подписи, на приговорѣ принца была подпись короля, сказалъ Шарль Лотарингскій: -- ничто не препятствовало бы намъ исполнить приговоръ завтра утромъ, до пріѣзда Монморанси и попытки Амброаза Паре... не правда ли, братъ?
   -- Это было бы не совсѣмъ справедливо, однакожь возможно, отвѣчалъ Гизъ.
   -- Итакъ, сказалъ съ жаромъ Шарль Лотарингскій: -- оставьте меня здѣсь одного; вамъ здѣсь нечего дѣлать въ эту ночь, и вамъ надо отдохнуть; на колокольнѣ Балльяжа бьетъ одиннадцать часовъ. Вамъ должно беречь свои силы для завтрашняго дня. Уйдите и оставьте меня; я тоже хочу поискать лекарства своему счастію.
   -- Что это значитъ? спросилъ герцогъ Гизъ: -- пожалуйста, не предпринимайте ничего рѣшительнаго, не посовѣтовавшись, покрайней-мѣрѣ, со много, любезный братъ.
   -- Будьте покойны; если въ моихъ рукахъ будетъ то, чего я желаю -- въ такомъ случаѣ я разбужу васъ завтра утромъ, и мы переговоримъ.
   -- Давно бы такъ! отвѣчалъ Гизъ: -- при такомъ, обѣщаніи, я могу уйдти, потому-что, сказать правду, я очень утомленъ. Но только -- благоразуміе!..
   Гизъ приблизился къ Маріи Стуартъ, сказалъ ей нѣсколько утѣшительныхъ словъ и вышелъ изъ комнаты на ципочкахъ, чтобъ не произвести ни малѣйшаго шума.
   Между-тѣмъ, кардиналъ сѣлъ къ столу и снялъ копію съ приговора коммиссіи, потомъ всталъ и пошелъ къ постели короля.
   Но Марія остановила его повелительнымъ движеніемъ руки.
   -- Куда вы? сказала ему королева тихимъ и въ то же время твердымъ и угрожающимъ голосомъ.
   -- Необходимо, чтобъ король подписалъ эту бумагу, отвѣчалъ кардиналъ.
   -- Королю необходимо теперь одно, чтобъ его не безпокоили, сказала Марія.
   -- Только подписать имя внизу этой бумаги, ваше величество -- и я не буду его безпокоить.
   -- Но вы разбудите его, прервала королева:-- и я не хочу этого. Притомъ, онъ теперь не въ силахъ держать перо.
   -- Все равно, я буду держать за него, отвѣчалъ Шарль-Лотарингскій.
   -- Говорю вамъ: я не хочу! произнесла повелительнымъ голосомъ Марія Стюартъ.
   Кардиналъ остановился на минуту, удивленный противодѣйствіемъ, котораго никакъ не ожидалъ, и послѣ минутной паузы сказалъ убѣдительнымъ голосомъ:
   -- Послушайте, королева, выслушайте меня, любезная племянница; я объясню вамъ, въ чемъ заключается дѣло. Вы понимаете, что я не потревожилъ бы спокойствія короля, еслибъ не побуждала меня къ тому крайняя необходимость. Здѣсь рѣшается вопросъ о нашемъ и вашемъ благополучіи, о нашемъ и вашемъ, счастіи. Послушайте. Король необходимо долженъ подписать эту бумагу до разсвѣта -- или мы пропали -- клянусь вамъ, пропали!
   -- Для меня это все равно, спокойно сказала Марія.
   -- Но, говорю вамъ еще разъ, наша погибель будетъ погибелью и для васъ... какое вы дитя!
   -- Что за дѣло! сказала Марія:-- развѣ я думаю о вашемъ честолюбіи?.. У меня только одно желаніе -- спасти того, котораго я люблю, спасти его жизнь, а пока хранить его спокойствіе. Амброазъ Паре поручилъ мнѣ наблюдать за сномъ короля -- и я запрещаю вамъ, кардиналъ, нарушать этотъ сонъ! Я запрещаю вамъ!.. Умретъ -- умретъ король и моя власть -- для меня это все равно... Но до-тѣхъ-поръ, пока въ немъ еще есть дыханіе жизни, я буду защищать это послѣднее дыханіе противъ всѣхъ ненавистныхъ искательствъ и вашихъ придворныхъ интригъ. Я помогала, дядюшка, окрѣпнуть власти въ вашихъ рукахъ, пока мой Францискъ ходилъ и былъ здоровъ; но я отнимаю всю эту власть съ той минуты, когда теряютъ уваженіе къ послѣднимъ, можетъ-быть, часамъ спокойствія, которые даритъ ему Богъ въ здѣшней жизни. Король, сказалъ Амброазъ Паре, долженъ собраться къ завтрашнему дню съ остаткомъ своихъ силъ, и никто въ мірѣ, подъ какимъ бы ни было предлогомъ, не осмѣлится нарушить этотъ спасительный сонъ.
   -- Но если это предметъ до такой степени важный и необходимый... сказалъ кардиналъ.
   -- Какая бы ни была причина, никто не посмѣетъ разбудить короля!.. прервала Марія.
   -- Но мнѣ это необходимо, сказалъ Шарль Лотарингскій, досадуя, что такъ долго его останавливаетъ ребенокъ, его племянница: -- интересы государства должны иногда брать верхъ надъ чувствомъ сердца. Мнѣ нужна подпись короля, и она будетъ у меня немедленно!
   -- Не будетъ, господинъ кардиналъ, сказала Марія.
   Кардиналъ сдѣлалъ еще шагъ къ постели короля.
   Марія Стуартъ снова заступила ему дорогу.
   Королева и министръ съ минуту смотрѣли другъ на друга, дрожа отъ гнѣва.
   -- Я пройду, сказалъ отрывистымъ голосомъ Шарль Лотарингскій.
   -- Такъ вы осмѣлитесь наложить на меня руку?
   -- Племянница!
   -- Не племянница, но ваша королева.
   Эти слова были сказаны Маріей съ сознаніемъ своего достоинства. Уничтоженный кардиналъ отступилъ.
   -- Да, ваша королева! возразила Марія: -- и если вы сдѣлаете еще одинъ шагъ, еще одно движеніе, я подойду къ двери, призову стражу -- и будете ли вы мой дядя, министръ или кардиналъ -- я прикажу васъ арестовать, какъ преступника, посягающаго на права величества.
   -- Какой стыдъ, прошепталъ устрашенный кардиналъ.
   -- Но кто же изъ насъ двоихъ хотѣлъ этого?
   Глаза королевы сверкали, грудь волновалась; все доказывало, что молодая королева непремѣнно исполнила бы свою угрозу.
   А какъ была прекрасна Марія! Въ лицѣ ея было столько гордости, что мѣдное сердце кардинала было побѣждено, обезоружено.
   Мужчина уступилъ ребенку; политика уступила голосу природы.
   -- Хорошо, сказалъ съ глубокимъ вздохомъ кардиналъ:-- я подожду пробужденія короля.
   -- Благодарю, отвѣчала Марія съ печальнымъ и нѣжнымъ выраженіемъ, къ которому она привыкла со времени болѣзни короля.
   -- Но, по-крайней-мѣрѣ, какъ только онъ проснется... продолжалъ Шарль Лотарингскій.
   -- Если онъ будетъ въ состояніи слушать васъ и отвѣчать вамъ, дядюшка, я не стану мѣшать вамъ.
   Кардиналъ, принужденный удовольствоваться такимъ обѣщаніемъ, сѣлъ къ столу. Марія воротилась къ своему молитвеннику; онъ ждалъ; она надѣялась.
   Францискъ II не просыпался въ-продолженіе всей ночи. Значитъ, Амброазъ Паре обѣщалъ не по напрасну; уже много ночей король не наслаждался такимъ продолжительнымъ и глубокимъ сномъ.
   Отъ-времени-до-времени, онъ пошевеливался, вздыхалъ и повторялъ одно слово: "Марія".
   Но почти въ ту же минуту онъ впадалъ въ безчувствіе, и кардиналъ, поднимаясь съ бумагою, опять возвращался на свое мѣсто, и нетерпѣливо мялъ въ рукѣ безполезный приговоръ, роковой приговоръ, который, безъ подписи короля, долженъ былъ, пожалуй, упасть на него самого...
   Мало-по-малу, свѣчи догорали и блѣднѣли, и холодное декабрьское утро бѣлѣло въ окна.
   Наконецъ, въ восемь часовъ, король пошевелился, открылъ глаза и сказалъ:
   -- Марія, ты еще здѣсь, Марія?
   -- Да, отвѣчала Марія Стуартъ.
   Шарль Лотарингскій подошелъ съ бумагою въ рукѣ. Время еще, можетъ-быть, не ушло! Эшафотъ построить не долго...
   Но въ то же мгновеніе, Катерина Медичи вошла изъ своей комнаты въ спальню короля.
   -- Уже поздно! сказалъ про себя кардиналъ:-- счастіе измѣнило намъ, и если Амброазъ Паре не спасетъ короля -- мы погибли!
   

ХІ.
Смертный одръ.

   Королева-мать, въ эту ночь, не потеряла времени. Сперва она послала къ королю наваррскому кардинала Турнона, свое созданіе, заключить условіе съ Бурбонами. Потомъ, на разсвѣтѣ, она увидѣлась съ канцлеромъ Лопиталемъ, сообщившимъ ей о скоромъ приближеніи коннетабля, ея союзника, къ Орлеану. Лопиталь, по совѣтамъ королевы-матери, обѣщалъ быть въ девять часовъ въ большой залѣ Балльяжа, находившейся передъ спальнею короля, и привести туда приверженцевъ Катерины, сколько ихъ можетъ тамъ помѣститься. Наконецъ, королева-мать приказала собраться къ половинѣ девятаго Шаплену и еще двумъ-тремъ придворнымъ медикамъ, заклятымъ врагамъ генія Амброаза-Паре.
   Принявъ свои предосторожности, Катерина вошла первая въ спальню короля, который только-что проснулся. Подошедъ къ постели сына, она нѣсколько секундъ смотрѣла на него, качая головою, какъ опечаленная мать, поцаловала его повисшую руку, и, стеревъ съ глазъ двѣ-три слезы, сѣла, но такъ, чтобъ не терять его изъ вида.
   Теперь и она, какъ Марія Стуартъ, хотѣла слѣдить, но только по-своему, за этою драгоцѣнною жизнію.
   Почти въ ту же минуту пришелъ герцогъ Гизъ. Обмѣнявшись нѣсколькими словами съ Маріей, онъ подошелъ къ брату.
   -- Вы не сдѣлали ничего? спросилъ онъ кардинала.
   -- Къ-сожалѣнію, не могъ ничего сдѣлать! отвѣчалъ Шарль Лотарингскій.
   -- Въ такомъ случаѣ, все противъ насъ, сказалъ Гизъ: -- сегодня утромъ было множество народа въ пріемной Антуана-Наваррскаго.
   -- Не знаете ли чего новаго о Монморанси?
   -- Ничего. Можетъ-быть, теперь онъ уже у городскихъ воротъ.
   -- Если Амброазу Паре не удастся операція -- прощай наше счастіе! съ выраженіемъ отчаянія произнесъ Шарль Лотарингскій.
   Въ это время, пришли медики, призванные Катериною Медичи.
   Она сама подвела ихъ къ постели короля, котораго страданія и стоны начинались по-прежнему.
   Врачи одинъ за другимъ осмотрѣли царственнаго страдальца, и потомъ столпились въ углу для совѣщаній. Шапленъ предложилъ катапласму, для извлеченія испареній наружу; два другіе медика утверждали, что въ ухо надо шпринцовать какой-то водою, и уже согласились на это послѣднее средство, какъ неожиданно въ комнату вошелъ Амброазъ Паре, сопровождаемый Габріэлемъ.
   Осмотрѣвъ больнаго, хирургъ присоединился къ своимъ собратьямъ.
   Амброазъ Паре, хирургъ герцога Гиза, уже пріобрѣвшій себѣ значительность, былъ теперь авторитетомъ, на который слѣдовало разсчитывать. Медики сообщили ему свое рѣшеніе.
   -- Лекарства этого недостаточно, сказалъ Амброазъ Паре громкимъ голосомъ: -- а между-тѣмъ надо поторопиться, потому-что мозгъ наполнится раньше, нежели какъ я думалъ.
   -- О, ради самаго неба, поспѣшите! вскричала Марія Стуартъ, услышавъ разговоръ.
   Королева-мать и двое Гизовъ вмѣшались въ группу медиковъ.
   -- Но есть ли у васъ, господинъ Паре, сказала Шапленъ: -- средство, которое дѣйствовало бы лучше и скорѣе нашего?
   -- Есть, отвѣчалъ Паре.
   -- Какое?
   -- Надо просверлить черепъ короля, сказалъ Амброазъ Паре.
   -- Просверлить черепъ короля! вскричали съ ужасомъ три медика.
   -- А въ чемъ заключается эта операція? спросилъ герцогъ Гизъ.
   -- Она пока еще мало извѣстна, герцогъ, отвѣчалъ хирургъ: -- дѣло состоитъ въ томъ, чтобъ, посредствомъ изобрѣтеннаго мною инструмента, называемаго трепаномъ, сдѣлать въ темени головы или въ боковой сторонѣ мозга отверстіе, шириною въ ноготь.
   -- Боже милосердый! вскричала съ негодованіемъ Катерина Медичи: -- поднять оружіе надъ головою короля!.. И вы осмѣлитесь на это?
   -- Да, отвѣчалъ Амброазъ.
   -- Но вѣдь это убійство! сказала Катерина Медичи.
   -- Но просверлить голову съ знаніемъ и предосторожностью, сказалъ Амброазъ: -- развѣ не значитъ сдѣлать то же самое, что ежедневно дѣлаетъ на полѣ битвы шпага, слѣпая и жестокая? Однакожь, сколько ранъ мы исцѣляемъ?
   -- Наконецъ, отвѣчаете ли вы за жизнь короля, господинъ Паре? спросилъ кардиналъ лотарингскій.
   -- Жизнь и смерть человѣческая зависятъ отъ одного Бога; вы лучше меня знаете это, господинъ кардиналъ. Я могу сказать только, что это послѣдняя и единственная попытка спасти короля. Да, это единственная попытка, но, помните, только попытка.
   -- Однакожь, говорите вы, Амброазъ, эта попытка можетъ имѣть успѣхъ? спросилъ герцогъ: -- удавалась ли вамъ она въ практикѣ?
   -- Да, господинъ герцогъ, отвѣчалъ Амброазъ Паре:-- еще недавно надъ господиномъ Бретеско, въ Улицѣ-Ла-Гарпъ, надъ Розъ-Ружъ, и, что еще лучше извѣстно вамъ, при осадѣ Кале я сдѣлалъ такую операцію надъ Піенномъ, который былъ раненъ въ брешѣ.
   Амброазъ Паре, можетъ-быть, не безъ цѣли пробудилъ воспоминаніе о Кале. Но дѣло въ томъ, что хирургъ успѣлъ въ своемъ желаніи, и герцогъ Гизъ, казалось, былъ убѣжденъ его словами.
   -- Да, дѣйствительно, помню... сказалъ онъ: -- съ-тѣхъ-поръ я не сомнѣваюсь болѣе въ вашемъ искусствѣ, и соглашаюсь на операцію.
   -- И я также, сказала Марія Стуартъ, внимавшая голосу своего любящаго сердца.
   -- Но я не соглашаюсь! вскричала Катерина Медичи.
   -- Но если это наша послѣдняя надежда! замѣтила Марія.
   -- Кто сказалъ вамъ это? прервала королева-мать: -- Амброазъ Паре -- еретикъ!.. Съ нимъ не согласны придворные врачи.
   -- Нѣтъ, ваше величество, сказалъ Шапленъ:-- и мои товарищи, и я самъ возстаемъ противъ средства, предложеннаго господиномъ Паре.
   -- Видите! вскричала торжествующая Катерина.
   Гизъ, внѣ себя отъ гнѣва, подошелъ къ королевѣ-матери и отвелъ ее въ амбразуру окна.
   -- Послушайте, ваше величество, сказалъ онъ глухимъ голосомъ сквозь зубы:-- вы хотите, чтобъ вашъ сынъ умеръ, а принцъ Конде былъ живъ!.. Вы сговорились съ Бурбонами и Монморанси!.. Торгъ заключенъ, выгоды раздѣлены заранѣе!.. Я знаю все. Берегитесь! Мнѣ извѣстно все, говорю вамъ!..
   Кётерина Медичи была не изъ числа тѣхъ, на которыхъ можно навести робость, и герцогъ Гизъ обманулся въ разсчетѣ. Она еще лучше поняла, что теперь, когда врагъ снялъ съ нея и съ caмого-себя маску, необходима смѣлость. Королева-мать бросила сверкающій взоръ на Гиза, и ускользнувъ отъ него, быстрымъ движеніемъ, подбѣжала къ двери и распахнула ее настежь.
   -- Господинъ канцлеръ! вскричала Медичи.
   Лопиталь, по ея приказанію, находился въ большой залѣ, съ собранными имъ приверженцами королевы-матери и принцевъ.
   По призыву Катерины, онъ тотчасъ подошелъ къ ней, и группа вельможъ съ любопытствомъ собралась у растворенной двери.
   -- Господинъ канцлеръ, продолжала Катерина громкимъ голосомъ, чтобъ лучше можно было ее слышать: -- нѣкоторые дозволяютъ сдѣлать ужасную и отчаянную операцію надъ особою короля. Врачъ Паре предлагаетъ просверлить инструментомъ голову короля. Я, мать его величества, и три медика, присутствующіе здѣсь, возстаемъ противъ такого преступленія... Господинъ канцлеръ, запишите мое требованіе.
   -- Запереть эту дверь! вскричалъ герцогъ Гизъ.
   Габріэль исполнилъ приказаніе герцога, не смотря на ропотъ дворянъ, собравшихся въ большой залѣ.
   Канцлеръ одинъ только остался въ спальнѣ короля.
   -- Господинъ канцлеръ, сказалъ ему Гизъ: -- операція, о которой вамъ говорятъ, необходима, и королева и я, генерал-намѣстникъ королевства, отвѣчаемъ если не за операцію, то по-крайней-мѣрѣ за хирурга.
   -- И я принимаю, въ настоящую минуту, всякую отвѣтственность, которую захотятъ наложить на меня, вскричалъ Амброазъ Паре:-- да, я готовъ отвѣчать своею жизнію, если мнѣ не удастся спасти жизнь короля. Но уже пора!.. давно пора... Взгляните на короля...
   Въ-самомъ-дѣлѣ, Францискъ II, блѣдный, неподвижный, съ угасшими глазами, казалось, ничего больше не видѣлъ, ничего не слышалъ, не существовалъ. Онъ не отвѣчалъ ни на ласки, ни на слова Маріи.
   -- О, скорѣе, сказала она Амброазу:-- именемъ Бога умоляю васъ, постарайтесь спасти жизнь короля. Я буду защищать вашу собственную жизнь.
   -- Я не имѣю права ни въ чемъ препятствовать, равнодушно сказалъ канцлеръ:-- но мой долгъ исполнить требованіе королевы-матери.
   -- Господинъ Лопиталь, вы больше не канцлеръ, холодно отвѣчалъ герцогъ Гизъ.-- Начните, Амброазъ, сказалъ онъ хирургу.
   -- Послѣ этого мы уходимъ, сказалъ Шапленъ отъ имени врачей.
   -- Прекрасно, отвѣчалъ Амброазъ:-- мнѣ нужно спокойствіе. Не угодно ли вамъ, господа, удалиться: будучи одинъ во имя искусства, я буду одинъ и отвѣчать.
   Катерина Медичи въ-продолженіе нѣсколькихъ минутъ не произносила ни дного слова, не дѣлала ни малѣйшаго движенія. Она сидѣла возлѣ окна, смотря на дворъ Балльяжа, гдѣ происходила большая тревога; но въ настоящую минуту никто, кромѣ королевы-матери, не прислушивался къ внѣшнему шуму. Всѣ, и самъ канцлеръ, не сводили глазъ съ Амброаза Паре, который съ величайшимъ хладнокровіемъ геніальнаго хирурга приготовлялъ свои инструменты.
   Но въ ту минуту, какъ онъ наклонился къ Франциску II, раздался шумъ въ сосѣдней комнатѣ. Злобная и радостная улыбка мелькнула на блѣдныхъ губахъ Катерины. Дверь распахнулась настежь, и коннетабль Монморанси, вооруженный какъ для битвы, явился грозно на порогѣ.
   -- Я пришелъ кстати!.. вскричалъ коннетабль.
   -- Что это значитъ? произнесъ герцогъ Гизъ, хватаясь за шпагу. Амброазъ Паре былъ принужденъ остановиться. Двадцать дворянъ вошли за коннетаблемъ даже въ самую спальню короля. Возлѣ Монморанси стояли Антуанъ Бурбонскій и принцъ Конде. Къ этой группѣ присоединились королева-мать и канцлеръ Лопиталь. Не оставалось никакихъ средствъ овладѣть комнатою короля.
   -- И я удаляюсь въ свою очередь, сказалъ съ отчаяніемъ Амброазъ.
   -- Господинъ Паре, вскричала Марія Стуартъ: -- я, королева, приказываю вамъ продолжать операцію.
   -- Я имѣлъ честь докладывать вашему величеству, отвѣчалъ хирургъ;-- что мнѣ необходимо совершенное спокойствіе... А посмотрите...
   Онъ указалъ на коннетабля и его свиту.
   -- Господинъ Шапленъ, сказалъ онъ старшему врачу: -- попробуйте ваше шпринцованье.
   -- О, это минутное дѣло, съ живостію сказалъ Шапленъ.-- Все приготовлено для операціи.
   И онъ, въ присутствіи двухъ товарищей, тотчасъ сдѣлалъ отверстіе въ ухѣ короля.
   Марія Стуартъ, Гизы, Габріэль, Амброазъ не вмѣшивались и молчали, какъ-будто окаменѣлые.
   Одинъ только коннетабль болталъ безъ умолку.
   -- Давно бы такъ! говорилъ онъ, довольный принужденнымъ послушаніемъ Паре:-- безъ меня вы вскрыли бы черепъ короля, но такъ поражаютъ королей Франціи только на полѣ сраженія... да!.. Только мечъ непріятеля можетъ Касаться ихъ, а ножъ хирурга -- никогда!..
   И, наслаждаясь уныніемъ герцога Гиза, онъ прибавилъ:
   -- Да, я поспѣлъ во-время, слава Богу! А, господа, вы хотѣли, говорятъ, отрубить голову моему любезному племяннику, принцу Конде,-- но вы разбудили стараго льва въ пещерѣ -- и вотъ онъ! Я освободилъ принца; я говорилъ штатамъ, которые вы притѣсняете; я, какъ коннетабль, удалилъ часовыхъ, разставленныхъ вами у воротъ Орлеана... Скажите, давно ли заведено ставить стражу вокругъ короля, какъ-будто онъ не можетъ быть въ безопасности посреди своихъ подданныхъ?..
   -- О какомъ королѣ говорите вы? спросилъ Амброазъ Паре: -- скоро не будетъ другаго короля, кромѣ короля Карла IX, потому-что, видите, господа, сказалъ онъ врачамъ:-- не смотря на шпринцованье, въ мозгу начинается воспаленіе.
   Катерина Медичи вполнѣ поняла изъ отчаяннаго выраженія лица Амброаза, что больше нѣтъ никакой надежды.
   -- Ваше царствованіе кончается, герцогъ, сказала она Гизу, будучи не въ силахъ скрыть свою мысль.
   Въ это время, Францискъ II быстро приподнялся, открылъ большіе блуждающіе глаза, пошевелилъ губами, какъ-будто произнесъ чье-то имя, и потомъ тяжело упалъ на подушку.
   Онъ умеръ.
   Амброазъ Паре печальнымъ движеніемъ руки передалъ это извѣстіе присутствующимъ.
   -- О, вы убили, вы убили свое дитя! вскричала Марія Стуартъ, бросаясь къ Катеринѣ Медичи.
   Королева-мать бросила на нее ледяной и ядовитый взоръ, выражавшій всю ненависть, которую питала она къ Маріи въ-продолженіе восьмнадцати мѣсяцевъ.
   -- Вы больше не имѣете права, моя милая, говорить такимъ тономъ, слышите ли? вы больше не королева, сказала ей Катерина:-- ахъ, въ-самомъ-дѣлѣ, вѣдь вы королева шотландская -- и мы поскорѣе отошлемъ, васъ царствовать въ вашихъ туманахъ.
   Марія Стуартъ, послѣ этого перваго порыва печали, рыдая и въ изнеможеніи припала къ постели, на которой лежалъ король.
   -- Госпожа Фіески, спокойно сказала Катерина:-- позовите сейчасъ же герцога орлеанскаго.
   И потомъ, смотря на герцога Гиза и на кардинала, продолжала:
   -- Господа, штаты, принадлежавшіе, можетъ-быть, за четверть часа вамъ, теперь принадлежатъ намъ, чего, вѣроятно, вы ожидали и прежде. Герцогъ бурбонскій и я, будущая регентша, условились, кто будетъ генерал-намѣстникомъ королевства. Но вы, г. Гизъ, еще не сдали своей должности, и потому, исполняя обязанность своего званія, извѣстите о смерти короля Франциска II.
   -- Король скончался! произнесъ Гизъ глухимъ голосомъ.
   Герольдмейстеръ, по правиламъ церемоніала, повторилъ громкимъ голосомъ на порогѣ большой залы:
   -- Король скончался! король скончался! король скончался! Молитесь Господу за успокоеніе его души.
   И въ ту же минуту, первый каммергеръ произнесъ:
   -- Да здравствуетъ король!
   Въ это время, г-жа Фіески подвела герцога орлеанскаго къ королевѣ-матери, которая, взявъ его за руку, представила придворнымъ, и тѣ закричали:
   -- Да здравствуетъ король Карлъ ІХ!
   -- Вотъ паденіе нашего счастія! печально сказалъ кардиналъ своему брату, который стоялъ съ нимъ позади прочихъ.
   -- Нашего, можетъ-быть, но не паденіе счастія нашего дома, отвѣчалъ честолюбецъ:-- теперь надо подумать объ очищеніи дороги для моего сына.
   -- Но какъ помириться намъ съ королевой-матерью? спросилъ Шарль Лотарингскій.
   -- Поссорить ее съ Бурбонами и гугенотами, отвѣчалъ Гизъ.
   И они вышли въ боковую дверь, продолжая разговаривать...
   -- Увы! проговорила Марія Стуартъ, цалуя охладѣвшую руку Франциска II: -- здѣсь не кому, кромѣ одной меня, плакать надъ нимъ... Бѣдняжка, онъ такъ страстно любилъ меня!..
   -- А я развѣ не раздѣляю вашей скорби? сказалъ съ глазами полными слезъ Габріэль Монгомери, стоявшій до-тѣхъ-поръ въ отдаленіи.
   -- О, благодарю васъ! произнесла Марія, устремивъ на него взоръ, въ которомъ отражалась вся ея душа.
   -- И не ограничусь однѣми слезами, сказалъ въ-полголоса Габріэль, слѣдя издали гнѣвнымъ взглядомъ за коннетаблемъ Монморанси, гордо стоявшимъ возлѣ Катерины Медичи.-- Да, я отмщу ему, можетъ-быть, возобновивъ неоконченное дѣло моей собственной мести. Коннетабль сдѣлался силенъ -- значитъ, борьба между нами не кончилась.
   И Габріэль также таилъ, въ присутствіи умершаго короля, свою личную мысль.
   Да, Реньо ла-Планшъ былъ правъ, сказавъ, что въ царствованіе Франциска II Франція была театромъ, гдѣ разъигрывалось много ужасныхъ трагедій, которымъ потомство, по справедливости, будетъ удивляться и, въ то же время, смотрѣть на нихъ съ отвращеніемъ.
   

XII.
Прости, Франція!..

   Спустя восемь мѣсяцевъ послѣ смерти Франциска II, 15-го августа 1561, Марія Стуартъ готовилась въ Кале къ отъѣзду въ свое королевство, Шотландію.
   Эти восемь мѣсяцевъ она вымолила по днямъ и, такъ сказать, по часамъ у Катерины Медичи и у своихъ дядей, желавшихъ, по различнымъ причинамъ, чтобъ она скорѣе оставила Францію. Но Марія не рѣшалась удалиться изъ страны, въ которой она была такою счастливой и любимою королевой. Эти драгоцѣнныя мѣста имѣли для нея прелесть и поэзію, отъ которыхъ она не могла оторваться, даже при видѣ печальныхъ предметовъ, напоминавшихъ ей раннюю потерю мужа.
   Марія Стуартъ не только чувствовала эту поэзію, но и выражала ее; бѣдная королева не только оплакивала смерть Франциска II, какъ его жена, но и воспѣвала ее, какъ муза. Брайтомъ сохранилъ вамъ нѣжную элегію, которая написана Маріей Стуартъ по этому случаю, и можетъ стоять наряду съ замѣчательнѣйшими стихотвореніями того времени:
   
   En mon triste et doux charte,
   D'un ton fort lamentable,
   Je jette un deuil tranchant
   De perte incomparable,
   Et en soupirs croissants
   Passent mes meilleurs ans.
   
   Fut-il un tel malheur
   De dure destinée,
   Ni si triste douleur
   De dame fortunée,
   Que mon coeur et mon oeil
   Voit en bière, en cercueil!
   
   Que dans mon doux printemps,
   А fleur de ma jeunesse
   Toutes les peines sens
   D'une extrême tristesse,
   Et en rien n'ai plaisir
   Qu'en regret et désir.
   
   Ce qui m'était plaisant
   Me devient peine dure!
   Le jour le plus luisant
   Est pour moi nuit obscure!
   Et n'est rien si exquis
   Qui de moi soit requis!
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Эта гармоническая и трогательная жалоба написана въ Реймсѣ, куда Марія Стуартъ сначала удалилась къ своему дядѣ лотарингскому. До окончанія весны, она пробыла въ Шампани. Потомъ, религіозныя смуты, вспыхнувшія въ Шотландіи, сдѣлали необходимымъ присутствіе Маріи Стуартъ въ этой странѣ. Съ другой стороны, удивленіе, почти доходившее до страсти, которое Карлъ IX обнаруживалъ, говоря о своей свояченицѣ, сильно безпокоило мрачную правительницу Катерину Медичи. Марія Стуартъ принуждена была рѣшиться на отъѣздъ.
   Въ іюнѣ она простилась съ сен-жерменскимъ дворомъ, и выраженіе преданности и почти обожанія, съ которыми она была здѣсь встрѣчена, еще увеличили ея печаль, если только было возможно ее увеличить.
   Имѣніе, назначенное ей въ пожизненное владѣніе въ Пуату, могло приносить ей въ годъ двадцать тысячь ливровъ; вмѣстѣ съ тѣмъ, она везла въ Шотландію драгоцѣнные камни, и такая добыча могла подстрекнуть какого-нибудь пирата. Кромѣ того, опасались за Марію, чтобъ она не испытала жестокости со стороны Елизаветы англійской, видѣвшей въ молодой шотландской королевѣ свою соперницу. Многіе изъ дворянъ изъявили готовность сопровождать Марію до ея королевства, и когда она прибыла въ Кале, то увидѣла вокругъ себя не только своихъ дядей, по также герцога немурскаго, Данвилля, Брантома и лучшую часть французскаго изящнаго и рыцарскаго двора.
   Въ гавани Кале, Марію ожидали двѣ галеры, готовыя отправиться по ея первому приказанію; но она провела въ Кале еще шесть дней: такъ тяжело было сопровождавшимъ Марію разстаться съ нею въ этотъ роковой срокъ.
   Отъѣздъ, какъ мы уже сказали, былъ назначенъ 15-го августа. День былъ сѣрый и печальный, но безъ вѣтра и безъ дождя.
   На берегу, еще не всходя на палубу корабля, Марія захотѣла отблагодарить всѣхъ, слѣдовавшихъ за нею до границъ отечества, позволивъ каждому изъ нихъ поцаловать ея руку въ знакъ прощанья.
   Всѣ съ печалью и уваженіемъ становились передъ нею на колѣни, и одинъ за другимъ прикладывали губы къ этой нѣжной рукѣ.
   Послѣ всѣхъ подошелъ дворянинъ, который не оставлялъ свиты Маріи отъ самаго Сен-Жерменя, но ѣхалъ постоянно позади прочихъ, завернувшись въ плащъ, закрывъ лицо шляпою, и ни съ кѣмъ не говорилъ ни слова.
   Но когда, въ свою очередь, онъ сталъ на колѣни передъ королевой, держа въ рукѣ шляпу, Марія узнала Габріэля Монгомери.
   -- Какъ! это вы, графъ? сказала она:-- о, какъ я счастлива, что еще разъ вижу васъ, вѣрный другъ, который плакалъ вмѣстѣ со мною у постели умершаго короля. Но если вы ѣхали вмѣстѣ съ моими спутниками, зачѣмъ не показались мнѣ?
   -- Мнѣ надо было видѣть васъ, но не быть видимымъ, отвѣчалъ Габріэль:-- вдали отъ прочихъ, я лучше могъ погрузиться въ свои воспоминанія и впивалъ въ себя сладость исполненія такого пріятнаго долга къ вашему величеству.
   -- Благодарю, еще разъ благодарю васъ за это послѣднее доказательство привязанности, графъ, сказала Марія Стуартъ:-- я хотѣла бы выразить вамъ свою признательность лучше, нежели словами,-- но я не могу сдѣлать ничего больше, и предлагаю вамъ только, если хотите, слѣдовать за мною въ мою бѣдную Шотландію, съ Анвиллемъ и Брантомомъ.
   -- О, это самое пламенное мое желаніе! вскричалъ Габріэль: -- но, государыня, еще другой голосъ удерживаетъ меня во Франціи: одна драгоцѣнная и священная для меня особа, которую не видалъ я уже два года, ждетъ меня теперь...
   -- Діана де-Кастро? съ живостію спросила Марія.
   -- Да, государыня, сказалъ Габріэль:-- въ письмѣ, которое получилъ я отъ нея въ Парижѣ, въ прошломъ мѣсяцѣ, она просила меня быть въ Сен-Кентенѣ сегодня, 15-го августа. Я пріѣду къ ней не раньше, какъ завтра. Какая бы причина ни заставляла ее звать меня, но я увѣренъ, она проститъ мнѣ, когда узнаетъ, что я не хотѣлъ оставлять васъ до-тѣхъ-поръ, пока вы не оставите Франціи.
   -- Милая Діана! задумчиво произнесла Марія: -- да, она очень любила меня, она была для меня сестрою. Господинъ Монгомери, передайте ей отъ меня это кольцо, и поѣзжайте къ ней поскорѣе. Можетъ-быть, она теперь нуждается въ васъ, и съ-тѣхъ-поръ, какъ дѣло идетъ о Діанѣ, я не хочу удерживать васъ. Прощайте.-- Прощайте, мои друзья, прощайте всѣ. Меня зовутъ. Надо ѣхать, увы!.. надо...
   Марія оторвалась отъ прощаній, которыми еще старались удержать ее, стала на доску и перешла на галеру капитана Мевильйона, сопровождаемая вельможами, которые хотѣли слѣдовать за нею до самой Шотландіи.
   Но какъ Шотландія не могла замѣнить Франціи для Маріи, такъ и тѣ, которые отправлялись вмѣстѣ съ королевой, не могли заставить ее позабыть о тѣхъ, кого она покидала. Марія, стоя на кормѣ галеры, не переставала махать платкомъ, которымъ она вытирала свои влажные глаза, разставаясь съ родными и друзьями, оставленными ею на берегу.
   Наконецъ, галера вступила въ открытое море.
   Взоръ Мдріи невольно остановился на кораблѣ, входившемъ въ пристань, которую она только-что оставила. Марія слѣдила за нимъ глазами, завидуя его участи, какъ вдругъ корабль качнулся впередъ, какъ-будто получивъ подводный толчокъ, и задрожавъ отъ киля до мачты, началъ, при крикахъ цѣлаго экипажа, погружаться въ воду. Все это произошло такъ быстро, что онъ пропалъ изъ вида прежде, нежели Мевильйонъ спустилъ лодку на помощь ему. На мѣстѣ, гдѣ потонулъ корабль, всплыли черныя точки, пробыли нѣсколько мгновеній на поверхности воды, потомъ опустились, одна за другою, прежде, чѣмъ могли достигнуть до нихъ, такъ-что лодка воротилась, не успѣвъ спасти ни одного утопающаго.
   -- Господи, Господи! вскричала Марія Стуартъ: -- что значитъ это предзнаменованіе?
   Въ это время подулъ вѣтеръ свѣжѣе и галера пошла на парусахъ. Марія, видя, какъ быстро корабль удалялся отъ земли, облокотилась на руль и, обративъ къ пристани глаза, омраченные крупными слезами, не переставала повторять:
   -- Прощай, Франція! Прощай, Франція!
   Въ такомъ положеніи она провела пять часовъ, то-есть, до той минуты, когда начало смеркаться и, навѣрно, она не вздумала бы уйдти сама, еслибъ Брантомъ не извѣстилъ ее, что пора ужинать.
   -- Теперь, моя любезная Франція, сказала Марія, зарыдавъ сильнѣе прежняго:-- теперь я теряю тебя навсегда; ночь, завидуя моему послѣднему счастію, набрасываетъ черное покрывало на мои глаза, чтобъ лишить меня отрады. Итакъ, прощай, любезная Франція; я никогда тебя больше не увижу!
   Потомъ, подавъ Брайтону знакъ, что она пойдетъ за нимъ, Марія взяла свою записную книжку, вынула карандашъ, сѣла на скамейку и, при послѣднихъ лучахъ дня, написала эти извѣстные стихи:
   
   "Adieu, plaisant pays do France!
             O ma patrie
             La plus chérie,
   Qui а nourri ma jeune enfance!
   Adieu, France! adieu, mes beaux jours!
   La nef qui disjoint nos amour
   N'а eu de moi que la moitié:
   Une part te reste, elle est tienne,
   Je la fie à ton amitié,
   Pour que l'autre il te souvienne."
   
   (Прощай, отрадная страна, Франція, моя драгоцѣнная родина, которая взлелѣяла мое дѣтство! Прощай, Франція, прощайте, мои прекрасные дни. На кораблѣ, который разлучаетъ насъ, находится только одна половина меня самой; другая остается у тебя, и я посвящаю эту часть твоей дружбѣ, съ тѣмъ, чтобъ первая вспоминала о тебѣ).
   Марія сошла въ каюту и приблизилась къ спутникамъ, ожидавшимъ ее къ столу.
   -- Я поступаю совершенно противно царицѣ карѳагенской, сказала она: -- потому-что Дидона, когда Эней покидалъ ее, не переставала смотрѣть на волны, между-тѣмъ, какъ я не могу оторваться взоромъ отъ земли.
   Марію пригласили сѣсть за столъ, но она не хотѣла ничего ѣсть, и удалилась въ свою комнату, приказавъ кормчему разбудить себя на разсвѣтѣ, если еще будетъ видна земля.
   Счастіе, по-крайней-мѣрѣ, въ этомъ отношеніи, благопріятствовало бѣдной Маріи, потому-что вѣтеръ былъ слабъ и галера шла на веслахъ, такъ-что при разсвѣтѣ она еще находилась въ виду Франціи.
   Кормчій вошелъ въ комнату королевы, какъ было ему приказано; но Марія уже проснулась и сидѣла на постели, смотря въ отворенное окно на любимый берегъ.
   Но радость эта была непродолжительна; вѣтеръ окрѣпъ и скоро Франція пропала изъ вида. Маріи оставалась только одна надежда,-- именно, что многочисленный англійскій флотъ заставитъ галеру воротиться; но и эта послѣдняя надежда исчезла, какъ всѣ другія: на морѣ былъ такой густой туманъ, что невозможно было видѣть съ одного конца галеры что дѣлается на другомъ и, что еще удивительнѣе, такой туманъ былъ посреди жаркаго лѣта. Галера плыла на удачу, подвергая себя опасности принять ложный путь, и въ то же время стараясь быть незамѣченною непріятелемъ.
   На третій день, когда туманъ разсѣялся, галера шла между утесовъ, и навѣрно разбилась бы о камни, еслибъ кормчій не прибавилъ двухъ кабельтововъ. Потомъ, вымѣривъ долготу, онъ удостовѣрился, что судно находится у береговъ Шотландіи, и съ большимъ искусствомъ выведя изъ рифовъ, куда оно зашло, присталъ къ Лейту, близь Эдинборга.
   Марію вовсе не ожидали здѣсь, и она съ своею свитою принуждена была ѣхать изъ Эдинбурга на ослахъ, изъ которыхъ иные были даже не осѣдланы, а поводья и стремена были наскоро сдѣланы изъ веревокъ. Смотря на эту бѣдную упряжь, Марія не могла не вспомнить о красивыхъ лошадяхъ, которыхъ она привыкла видѣть во Франціи на охотѣ и турнирахъ, и уронила еще нѣсколько слезъ, сравнивая страну, которую она покинула, съ тою, куда теперь вступила. Но въ ту же минуту, стараясь улыбнуться сквозь слезы, Марія сказала съ невыразимою прелестью:
   -- Надо терпѣливо привыкать къ дурному, если я уже перемѣнила рай на этотъ адъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Такъ вступила Марія Стюартъ въ Англію. Въ другомъ мѣстѣ {Les Stuarts.} мы уже разсказали остальные дни ея жизни и показали, какъ Англія, этотъ роковой бичъ всего, что только есть священнаго для Франціи, убила въ лицѣ Маріи Стюартъ красоту, какъ прежде убила вдохновеніе въ лицѣ Жанны д'Аркъ, и какъ должна была, въ-послѣдствіи, убить геній въ Наполеонѣ.
   

ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

   На слѣдующій день, 16-го августа, Габріэль прибылъ въ Сен-Кентень.
   У городскихъ воротъ встрѣтилъ его Жанъ Пекуа.
   -- А, наконецъ-то вы здѣсь, графъ! сказалъ честный ткачъ:-- я былъ увѣренъ, что вы пріѣдете,-- но, къ-несчастью, очень-поздно, да, очень-поздно!
   -- Какъ, очень-поздно? спросилъ пораженный его словами Габріэль.
   -- Да, къ-сожалѣнію: госпожа Діана де-Кастро, кажется, просила васъ прибыть сюда 15-го августа?
   -- Но, сказалъ Габріэль:-- она не обращала-особеннаго вниманія на это число; она не говорила, для чего нужно ей мое присутствіе.
   -- Графъ, продолжалъ Жанъ Пекуа:-- вчера, 15-го августа, госпожа де-Кастро, или, вѣрнѣе, сестра Беата, дала вѣчный обѣтъ, по которому она сдѣлалась монахинею невозвратно для свѣта.
   -- А! поблѣднѣвъ вскричалъ Габріэль.
   -- Но еслибъ вы были здѣсь, сказалъ Жанъ Пекуа: -- можетъ-быть, вы успѣли бы остановить то, что теперь уже совершено навсегда.
   -- Нѣтъ, мрачно отвѣчалъ Габріэль: -- нѣтъ, я не могъ бы, не долженъ былъ бы, я не захотѣлъ бы противиться ея намѣренію. И нѣтъ сомнѣнія, что само Провидѣніе удержало меня въ Кале. Сердце мое дѣйствительно разбилось бы отъ своего безсилія передъ такою жертвой, и бѣдная душа, посвятившая себя Богу, можетъ-быть, больше страдала бы отъ моего присутствія, нежели сколько она должна была страдать въ эту торжественную минуту отъ моего удаленія.
   -- О, сказалъ Жанъ Пекуа: -- она была не одна.
   -- Да, отвѣчалъ Габріэль:-- вы тоже были тамъ, ты, Жанъ, и Бабетта, и ея друзья...
   -- Не мы одни были тамъ, грасъ, замѣтилъ Жанъ Пекуа: -- возлѣ сестры Беаты находилась и ея мать.
   -- Кто! госпожа де-Пуатье? вскричалъ Габріэль.
   -- Да, графъ, сама госпожа Пуатье. Получивъ письмо отъ своей дочери, она тотчасъ пріѣхала изъ своего уединенія Шомонъ-сюр-Оаза, и присутствовала вчера при обрядѣ посвященія. Вѣроятно, теперь ее можно встрѣтить у новопосвященной.
   -- Но зачѣмъ, вскричалъ съ ужасомъ Габріэль: -- зачѣмъ госпожа де-Кастро посылала за этою женщиной?
   -- Но, сударь, она сказала Бабеттѣ, что все-таки эта женщина приходится ей матерью.
   -- Все равно! сказалъ Габріэль: -- теперь я начинаю думать, что мнѣ должно было пріѣхать сюда. Если госпожа де-Пуатье пріѣхала, то вѣрно не за тѣмъ, чтобъ сдѣлать добро или исполнить свой долгъ. Сейчасъ же отправляюсь въ монастырь бенедиктинокъ. Хотите ли ѣхать со мною, любезный Жанъ? Я спѣшу больше, чѣмъ когда-нибудь, увидѣть госпожу де-Кастро. Кажется, она нуждается во мнѣ. Скорѣе въ дорогу!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Габріэль Монгомери, котораго ждали еще наканунѣ, былъ введенъ безъ всякаго затрудненія въ пріемную комнату монастыря.
   Діана уже была здѣсь съ своею матерью.
   Габріэль, увидѣвъ Діану послѣ столь долгой разлуки, блѣдный и печальный, въ порывѣ неудержимаго увлеченія, упалъ на колѣни передъ рѣшоткою, навсегда разлучившею ихъ другъ отъ друга.
   -- Сестра! сестра! проговорилъ онъ.
   -- Братъ мой! отвѣчала ему съ нѣжностью сестра Беата.
   Слеза медленно покатилась по ея щекѣ, но въ то же время Діана улыбалась ангельскою улыбкой.
   Габріэль, обернувшись немного, примѣтилъ другую Діану -- госпожу де-Пуатье. Она смѣялась, какъ могутъ смѣяться только демоны.
   Но Габріэль съ беззаботнымъ презрѣніемъ отвернулся отъ нея, и взоромъ и мыслью предался сестрѣ Беатѣ.
   -- Сестра моя! повторилъ онъ съ жаромъ и тоскою.
   -- Вѣроятно, вы называете ее сестрою по Іисусу Христу, потому-что еще вчера она называлась госпожею де-Кастро? холодно замѣтила Діана де-Пуатье.
   -- Что хотите вы сказать? Боже мой, что хотите вы сказать? спросилъ Габріэль, вставъ и дрожа невольно.
   Діана де-Пуатье, не давая прямаго отвѣта, обратилась къ своей дочери:
   -- Дитя мое, теперь, я думаю, настала минута обнаружить тайну, о которой говорила я тебѣ вчера, и которую, кажется, я не въ-правѣ больше скрывать отъ васъ.
   -- О, что все это значитъ? вскричалъ въ безпамятствѣ Габріэль.
   -- Дитя мое, спокойно продолжала госпожа де-Пуатье:-- не затѣмъ только, чтобъ благословить тебя, я вышла изъ убѣжища, въ которомъ живу почти два года, благодаря графу Монгомери.-- Не ищите никакой насмѣшки въ моихъ словахъ, милостивый государь, сказала она иронически, отвѣчая на движеніе Габріэля.-- Я знаю, что вы довольны, успѣвъ извлечь меня, силою или нѣтъ, изъ міра безчестнаго и развратнаго. Теперь я счастлива! На меня сошла милость Божія, и любовь къ Богу наполняетъ все мое сердце. Въ благодарность за это, я спасаю васъ отъ грѣха, можетъ-быть, даже отъ преступленія.
   -- О, что это значитъ? сказала въ свою очередь сестра Беата, дрожа отъ ужаса.
   -- Дитя мое, продолжала Діана де-Пуатье съ адскимъ равнодушіемъ:-- еще вчера я могла бы однимъ словомъ остановить на твоихъ губахъ священный обѣтъ, который ты готовилась произнести. Но смѣла ли я, бѣдная грѣшница, такъ счастливая теперь освобожденіемъ отъ всѣхъ земныхъ оковъ, -- смѣла ли я отнять у небесъ душу, свободную и цѣломудренную, которая отдавала себя имъ? Нѣтъ -- и я молчала.
   -- Не смѣю догадываться, не смѣю!.. прошепталъ Габріэль.
   -- Но сегодня, мое дитя, продолжала бывшая любимица короля:-- сегодня я прерываю молчаніе, видя, что печаль и гнѣвъ господина Монгомери обнаружили вамъ вполнѣ его мысль. Но вамъ должно забыть другъ друга, да, вамъ должно. Еслибъ онъ постоянно лелѣялъ себя мыслію, что ты можешь быть его сестрою, дочерью графа Монгомери, онъ, не чувствуя упрековъ совѣсти, вспомнилъ бы о тебѣ, -- и это было бы преступленіемъ!.. преступленіемъ, въ которомъ я не хочу быть соучастницей, я, только вчера вступившая на дорогу спасенія. Итакъ, знай, Діана: ты не сестра графа, но дѣйствительно дочь Генриха II, убитаго графомъ на роковомъ турнирѣ...
   Сестра Беата вскрикнула въ ужасъ и закрыла лицо обѣими руками.
   -- Вы лжете! съ гнѣвомъ вскричалъ Габріэль:-- да, вы лжете!.. Гдѣ доказательства, что не лжете?
   -- Вотъ они, спокойно отвѣчала Діана де-Пуатье, подавая ему бумагу.
   Габріэль схватилъ бумагу дрожащею рукою и съ жадностью началъ читать.
   -- Это, какъ видите, пцсьмо, написанное вашимъ отцомъ за нѣсколько дней передъ смертью, продолжала госпожа де-Пуатье: -- онъ жалуется, какъ видите, на мою строгость, но рѣшается терпѣть, въ надеждѣ, что я скоро буду его женою, и что любовникъ только сберегъ вполнѣ чистое блаженство для супруга... Въ подлиности чиселъ и именѣ, написанныхъ здѣсь, кажется, нельзя сомнѣваться; не правда ли? Теперь вы видите, господинъ Монгомери, что вамъ грѣшно было бы мечтать о сестрѣ Беатѣ, потому-что никакія узы крови не соединяли васъ съ тою, которая теперь не принадлежитъ здѣшнему міру. Избавляя васъ отъ такого грѣха, надѣюсь, что я вполнѣ и даже слишкомъ отплатила вамъ за блаженство, которымъ наслаждаюсь, благодаря вамъ, въ своемъ уединеніи. Теперь мы квиты, графъ, и больше мнѣ нечего говорить вамъ.
   Въ-продолженіе этой насмѣшливой рѣчи, Габріэль уже прочиталъ роковое письмо; сомнѣваться было напрасно: оно говорило Габріэлю, какъ голосъ его отца, вставшаго изъ гробницы засвидѣтельствовать истину.
   Когда несчастный молодой человѣкъ поднялъ блуждающіе глаза, Діана де-Кастро лежала безъ чувствъ у налоя.
   Габріэль бросился къ ней, но, остановленный толстою желѣзною рѣшоткой, онъ обернулся, и увидѣлъ на губахъ Діаны де-Пуатье улыбку гнуснаго самодовольствія.
   Обезумѣвъ отъ печали, онъ съ поднятою рукою подошелъ на два шага къ госпожѣ де-Пуатье, но вдругъ остановился, ужаснувшись самого-себя, ударилъ себя рукою по лбу и вскричалъ:
   -- Прости, Діана! Прости!.. и убѣжалъ изъ залы.
   Еще одна секунда, и онъ убилъ бы эту безстыдную мать, какъ ехидну.
   У воротъ монастыря, Жанъ Пекуа съ безпокойствомъ ждалъ графа Монгомери.
   -- Не спрашивайте меня, не спрашивайте ни о чемъ! закричалъ ему Габріэль, и видя, что честный Пекуа смотрѣлъ на него съ печальнымъ удивленіемъ, прибавилъ нѣсколько спокойнѣе: -- прости мнѣ, Жанъ; кажется, я теряю разсудокъ. Видишь ли, я не хочу думать, и чтобъ скрыться отъ своей мысли, бѣгу въ Парижъ. Если хочешь, другъ, проводи меня до воротъ города, гдѣ я оставилъ свою лошадь. Но, ради Бога, не говори обо мнѣ, говори о себѣ...
   Почтенный ткачъ, столько же изъ послушанія Габріэлю, сколько изъ желанія развлечь его, разсказалъ о томъ, какъ Бабетта живетъ въ добромъ здоровьѣ и сдѣлалась матерью маленькаго Пекуа; какъ братъ его, Пьеръ, завелъ оружейную Фабрику въ Сен-Кентенѣ; какъ, наконецъ, въ прошломъ мѣсяцѣ, они получили отъ одного пикардійскаго рейтара извѣстіе о Мартэнѣ-Геррѣ и услышали, что онъ живетъ счастливо съ своею Бертрандой.
   Но должно признаться, что Габріэль, оглушенный горестью, не ясно понялъ или разслушалъ этотъ радостный разсказъ.
   Однакожь, прибывъ съ Жаномъ Пекуа къ парижскимъ воротамъ, онъ дружески подалъ руку горожанину.
   -- Прощай, другъ мой, сказалъ ему Габріэль: -- благодарю за доброе расположеніе. Напомни обо мнѣ всѣмъ, которыхъ ты любишь... Я счастливъ, узнавъ о твоемъ счастіи... Вы, которымъ дано въ удѣлъ благоденствовать, вспоминайте иногда обо мнѣ, которому суждено страдать...
   Слезы брызнули изъ глазъ Жана Пекуа... Габріэль не дожидался другаго отвѣта, вскочилъ на лошадь и помчался въ галопъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Судьба какъ-будто хотѣла, чтобъ всѣ несчастія разомъ обрушились на голову Габріэля. Кормилица его, Алоиза, не дождавшись возвращенія своего господина, умерла, послѣ краткой болѣзни, до его пріѣзда въ Парижъ.
   На другой день, Габріэль пошелъ къ адмиралу Колиньи.
   -- Господинъ адмиралъ, сказалъ ему Монгомери:-- я знаю, что преслѣдованіе и религіозныя войны не замедлятъ начаться снова, не смотря на всѣ усилія предупредить ихъ. Теперь я могу т не только свою мысль, но и шпагу защитѣ реформы. Жизнь моя годится только служить вамъ: возьмите ее и не щадите. Притомъ, въ вашихъ рядахъ мнѣ всего лучше сражаться противъ одного изъ своихъ враговъ, и окончательно наказать другаго.
   Габріэль думалъ о королевѣ-правительницѣ и коннетаблѣ.
   Напрасно было бы говорить, что Колуньи съ восторгомъ принялъ неоцѣнимаго помощника, столько разъ уже доказавшаго ему свою храбрость и энергію.
   Исторія графа дѣлается съ этихъ поръ исторіей религіозныхъ войнъ, обагрившихъ кровью царствованіе Карла IX.
   Габріэль Монгомери игралъ страшную роль въ этихъ войнахъ, и его имя, произносимое при каждомъ важномъ событіи, заставляло блѣднѣть Катерину Медичи.
   Когда, послѣ рѣзни, бывшей въ Васси, въ 1562 году, Руанъ и вся Нормандія открыто объявили себя въ пользу гугенотовъ, главнымъ виновникомъ возстанія всей провинціи былъ -- графъ Монгомери.
   Въ томъ же году, графъ Монгомери оказалъ чудеса храбрости въ битвъ при Дре.
   Онъ же, какъ говорятъ, выстрѣломъ изъ пистолета ранилъ коннетабля Монморанси, главнокомандующаго войсками, и окончательно довершилъ бы его участь, еслибъ принцъ Парсвень не защитилъ коннетабля.
   Извѣстно также, какъ черезъ мѣсяцъ послѣ этой битвы, гдѣ Балафре вырвалъ побѣду изъ неискусныхъ рукъ коннетабля, благородный герцогъ Гизъ былъ предательски убитъ, у Орлеана, фанатикомъ Польтро.
   Монморанси, избавившись отъ своего соперника, но въ то же время лишившись своего союзника, былъ, въ 1567 году, еще несчастнѣе въ битвѣ при Сен-Дени, нежели въ сраженіи при Дре.
   Шотландецъ, Робертъ Брюсъ, принуждалъ его сдаться. Монморанси отвѣчалъ на это предложеніе, ударивъ Брюса въ лицо ефесомъ шпаги. Въ то мгновеніе кто то выстрѣлилъ изъ пистолета: пуля впилась въ бокъ коннетаблю, и онъ упалъ смертельно-раненный.
   Сквозь облако крови, которая бросилась въ глаза Монморанси, онъ узналъ лицо Габріэля.
   Коннетабль умеръ на слѣдующій день...
   Графъ Монгомери не замедлялъ ударовъ противъ своихъ прямыхъ враговъ, непобѣдимый, неотразимый.
   Когда Катерина Медичи спросила, кто возвратилъ Беарнъ королевѣ наваррской и заставилъ признать принца беарнскаго генералиссимусомъ гугенотовъ,-- ей отвѣчали: Монгомери.
   Когда, на другой день послѣ варѳоломеевской ночи (1572 г.), королева-мать, пылая нетерпѣливымъ мщеніемъ, спрашивала имена не тѣхъ, которые погибли, но тѣхъ, которые спаслись -- ей назвали прежде всѣхъ графа Монгомери.
   Монгомери, вмѣстѣ съ Лану, бросился въ Ла-Рошель. Городъ выдержалъ девять большихъ приступовъ, и королевская армія потеряла сорокъ тысячь человѣкъ. Наконецъ, Ла-Рошель получилъ свободу по капитуляціи, и Габріэль вышелъ невредимый изъ огня битвы.
   Потомъ Габріэль проникъ въ Сансерръ, осажденный губернаторомъ беррійскимъ. Монгомери, какъ уже извѣстно читателямъ, владѣлъ искусствомъ защищать крѣпости. Горсть Сансеррцевъ, вооруженныхъ только палками съ желѣзнымъ остріемъ, противодѣйствовала, въ-продолженіе четырехъ мѣсяцевъ, корпусу, составленному изъ шести тысячь солдатъ. Крѣпость сдалась на капитуляцію, и жители Сансерра, подобно жителямъ Ла-Рошели, получили свободу и обезпеченіе ихъ личности.
   Катерина Медичи съ возрастающимъ гнѣвомъ видѣла, какъ ускользалъ отъ ея рукъ старинный и неуловимый непріятель.
   Монгомери оставилъ воспламененный Пуату и отправился раздувать огонь въ усмиренной Нормандіи.
   Отправившись изъ Сен-Ло, онъ въ три дня взялъ Карантанъ и истребилъ всѣ военные припасы въ Валонѣ. Все нормандское дворянство стало подъ его знамена.
   Катерина Медичи и король тотчасъ собрали три арміи и приказали обнародовать въ Першѣ и Манѣ всеобщее ополченіе. Начальникомъ королевскихъ войскъ былъ сдѣланъ герцогъ Мартиньйонъ.
   Въ этотъ разъ, Монгомери не сражался болѣе. Дѣйствуя въ рядахъ реформаторовъ, онъ имѣлъ, однакожь, свою армію, такъ же какъ король свою.
   Габріэль задумалъ удивительный планъ, обѣщавшій блистательную побѣду.
   Предоставивъ Мартиньйону осаждать Сен-Ло, Монгомери тайно оставилъ городъ и пошелъ на Данфоръ, куда Францискъ дю-Галло долженъ былъ привести къ нему всю конницу изъ Бретани, Анжу и области Ко. Съ такою силою, Габріэль намѣревался неожиданно напасть у Сен-Ло на королевскую армію, которая, находясь между двумя огнями, была бы истреблена окончательно.
   Но измѣна сразила непобѣдимаго. Какой-то предатель извѣстилъ Мартиньйона о тайномъ отъѣздѣ Монгомери въ Данфоръ, въ сопровожденіи только сорока всадниковъ.
   Мартиньйонъ не столько заботился о взятіи Сен-Ло, сколько о взятіи самого Монгомери и, поручивъ осаду одному изъ своихъ генераловъ, поспѣшилъ къ Данфору съ двумя полками, шестью-стами всадниковъ и сильною артиллеріей.
   Всякій, на мѣстѣ Габріэля Монгомери, сдался бы тотчасъ, не пытаясь на безполезное сопротивленіе; но Габріэль, съ четырьмя десятками людей, захотѣлъ состязаться съ арміей.
   Надо читать въ исторіи Де-Ту разсказъ объ этой невѣроятной осадѣ.
   Данфоръ держался двѣнадцать дней. Въ-теченіе этого времени, графъ Монгомери сдѣлалъ семь отчаянныхъ вылазокъ. Наконецъ, когда городскія стѣны были пробиты насквозь, и качаясь уже принадлежали непріятелю, Габріэль оставилъ ихъ и удалился сражаться въ башнѣ, называемой башнею Гильйома де-Беллема.
   Съ Монгомери было только тридцать человѣкъ.
   Мартиньйонъ приказалъ начать аттаку. У него было пять большихъ пушекъ, пять-сотъ кирасировъ изъ дворянъ, семь-сотъ мушкетеровъ и сто цикеровъ.
   Осада продолжалась пять часовъ. Старая башня выдержала шестьсотъ пушечныхъ выстрѣловъ.
   Вечеромъ, у Монгомери осталось только шестнадцать человѣкъ, но онъ еще не сдавался и провелъ ночь, поправляя брешь, какъ простой работникъ.
   Приступъ начался поутру. Между-тѣмъ, Мартиньйонъ получилъ ночью новыя вспомогательныя войска, такъ-что вокругъ башни Гильйома де-Беллема и ея семнадцати воиновъ стояло пятнадцать тысячь солдатъ и восьмнадцать пушекъ.
   Осажденнымъ недоставало не мужества, но пороха.
   Монгомери, не желая достаться живымъ въ руки непріятелей, хотѣлъ приколоть себя шпагою; но Мартиньйонъ послалъ къ нему парламентера, который поклялся Габріэлю именемъ своего начальника, что онъ получитъ полную свободу удалиться.
   Монгомери сдался, повѣривъ клятвѣ. Ему должно было бы, однакожь, вспомнить примѣръ Кастельно.
   Въ тотъ же день, Габріэля связали и отослали въ Парижъ. Наконецъ, онъ былъ въ рукахъ Катерины Медичи! Правда, его захватили предательски, но для нея это было все равно! Карлъ IX умеръ, Генрихъ III еще не возвратился изъ Польши, и Катерина была всемогущею королевой-правительницей.
   Монгомери, представленный на судъ парламента, былъ пригововоренъ къ смерти, 26 іюня 1574 года.
   Четырнадцать лѣтъ онъ сражался съ женою Генриха II.
   27-го іюня, графъ Монгомери былъ возведенъ на эшафотъ и обезглавленъ, а тѣло его четвертовали.
   Катерина Медичи присутствовала при совершеніи казни.
   Такъ кончилъ свою жизнь этотъ необыкновенный человѣкъ, одинъ изъ самыхъ сильныхъ и самыхъ прекрасныхъ характеровъ шестнадцатаго столѣтія. Онъ постоянно являлся на второмъ планѣ, но являлся достойнымъ перваго.
   Смерть Габріэля вполнѣ оправдала слова Нострадамуса:
   
   ...Enfin, l'aimera, puis, las! le tuera
             Dame du roy.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Діана де-Кастро не узнала объ его казни: она умерла въ предъидущемъ году, настоятельницей монастыря бенедиктинокъ въ Сен-Кентенѣ.

"Отечественныя Записки", NoNo 4--12, 1847

   
   
   
dd>
Ко всем произведениям автора К списку авторов