Книговод

Избранные письма Льва Толстого (1880 - 1910)

Толстой Лев Николаевич


Избранные письма Льва Толстого
1880 -- 1910

  

Составил В. С. Аньянов, vanyanov@yandex.ru.

Волгодонск

2016

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Полное собрание сочинений Л. Н. Толстого содержит 90 томов, и треть из них занимают письма писателя. До сих пор точно не установлено сколько всего писем было написано Толстым. Разбросанные по всему земному шару, являясь собственностью сотен лиц и учреждений, письма Льва Николаевича продолжают находиться, а также появляться в печати. Пока известны тексты около 8000 писем Толстого.
   При жизни писателя по мере роста его известности в России и зарубежом, рос и объем его переписки. Особенно много писем стало приходить Льву Николаевичу после его 80-летнего юбилея, широко отмечавшегося во всем мире. Так, например, за последние 10 месяцев жизни Толстой получил свыше 3600 писем. На 806 писем он ответил лично, и более 520 писем написано по его поручению, в большинстве случаев по им самим набросанному автографу-конспекту. Таким образом, в одном только 1910 г. Толстой отозвался более чем на 1300 писем.
   Эта книга была создана, чтобы выбрать из огромнейшей переписки писателя все самое важное и интересное. В нее вошло почти 3500 писем (полностью или в сокращении), написанные Толстым в период 1880 - 1910 гг. Сокращения делались в тех случаях, если в письмах встречалось содержание частно-бытового характера, не представляющее интереса для широкого круга читателей. Вместо пропущенного текста ставились скобки с многоточием [...]. Также были опущены обращения к адресатам и прощальные фразы, скобки с многоточием при этом не ставились.
  
  

1880

   А. А. Толстой.
   1880 г. Января 23?
   От вас я пошел в театр. Ужасный воздух, ужасная музыка, ужасная публика так подействовали на меня, что я вернулся больной. И не спал половину ночи. Волнение разговоров с вами -- главная причина. Я не приду к вам и уеду нынче.1 Пожалуйста, простите меня, если я вас оскорбил, но если я сделал вам больно, то за это не прошу прощенья. Нельзя не чувствовать боль, когда начинаешь чувствовать, что надо оторваться от лжи привычной и покойной. Я знаю, что требую от вас почти невозможного -- признания того прямого смысла учения, который отрицает всю ту среду, в которой вы прожили жизнь и положили все свое сердце, но не могу говорить с вами не во всю, как с другими, мне кажется, что у вас есть истинная любовь к Богу, к добру и что не можете не понять, где Он.
   За мою раздражительность, грубость, низменность простите и прощайте, старый милый друг, до следующего письма и свиданья, если даст Бог.
  
   Александра Андреевна Толстая (1817--1904) -- двоюродная тетка Толстого.
  
   1 Постоянно росшее разногласие во взглядах Толстого и А. А. Толстой впервые особенно ярко сказалось в январе 1880 г., когда Лев Николаевич, будучи в Петербурге, откровенно высказался перед "своим старым другом", доказывая не только бесполезность, но и вред, приносимый церковью и церковным учением. Результатом такого столкновения было то, что Лев Николаевич, страшно возбужденный, уехал из Петербурга, не простясь с Александрой Андреевной.
  
   А. А. Толстой.
   (О разногласиях с церковью)
   1880 г. Февраля 2--3?
   Два дня, как я получил ваше письмо,1 дорогой друг, и несколько раз обдумывал, лежа в постеле, мой ответ вам; а теперь сам не знаю, как его напишу.
   Главное то, что ваше исповедание веры есть исповедание веры нашей церкви. Я его знаю и не разделяю. Но не имею ни одного слова сказать против тех, которые верят так. Особенно, когда вы прибавляете о том, что сущность учения в Нагорной проповеди. Не только не отрицаю этого учения, но, если бы мне сказали: чтР я хочу, чтоб дети мои были неверующими, каким я был, или верили бы тому, чему учит церковь? я бы, не задумываясь, выбрал бы веру по церкви. Я знаю например весь народ, который верит не только тому, чему учит церковь, но примешивает еще к тому бездну суеверий, и я себя (убежденный, что я верю истинно) не разделяю от бабы, верящей Пятнице, и утверждаю, что мы с этой бабой совершенно равно (ни больше, ни меньше) знаем истину. Это происходит от того, что мы с бабой одинаково всеми силами души любим истину и стремимся постигнуть ее и верим. Я подчеркиваю верим, потому что можно верить только в то, чего понять мы не можем, но чего и опровергнуть мы не можем. Но верить в то, чтР мне представляется ложью, -- нельзя. И мало того, уверять себя, что я верю в то, во что я не могу верить, во что мне не нужно верить, для того чтоб понять свою душу и Бога, и отношение моей души к Богу, уверять себя в этом есть действие самое противное истинной вере. Это есть кощунство и есть служение князю мира. Первое условие веры есть любовь к свету, к истине, к Богу и сердце чистое без лжи. Все это я говорю к тому, что бабу, верящую в Пятницу, я понимаю, и признаю в ней истинную веру, потому что знаю, что несообразность понятия пятницы, как Бога, для нее не существует, и она смотрит во все свои глаза и больше видеть не может. Она смотрит туда, куда надо, ищет Бога, и Бог найдет ее. И между ею и мною нет перед Богом никакой разницы, потому что мое понятие о Боге, которое кажется мне таким высоким, в сравнении с истинным Богом также мелко, уродливо, как и понятие бабы о пятнице. Но если я стану обращаться к Богу через пятницу, богородицу, верить в воскресение и тому подобное, то я буду кощунствовать и лгать и буду делать это для каких-нибудь земных целей, a веры тут никакой не будет и не может быть.
   И как я чувствую себя в полном согласии с искренно верующими из народа, так точно я чувствую себя в согласии и с верой по церкви и с вами, если вера искренна и вы смотрите на Бога во все глаза, не сквозь очки и не прищуриваясь. А смотрите ли вы во все глаза, или нет, мешают ли вам очки, надетые на вас, или нет, я не могу знать. Мужчина с вашим образованием не может, это я думаю, но про женщин не знаю. И потому я на себя удивляюсь и упрекаю себя, зачем я говорил все, что говорил вам. Может быть, что я говорил потому, что люблю вас и боюсь, что вы нетвердо стоите и что, когда вам нужно (а нам нужно всегда), вы не найдете и не находите опоры там, где надеетесь найти; но это я говорю "может быть"; вероятнее, что я болтал из тщеславия и болтовней моей оскорбил, огорчил вас; за это прошу меня простить. Если это так, чего я и желаю, то мне вас учить нечему, вы все знаете. Если я и пытался говорить вам что-нибудь, то смысл моих слов только тот: "посмотрите, крепок ли тот лед, по которому вы ходите; не попробовать ли вам пробить его? Если проломится, то лучше идти материком. А держит вас, и прекрасно, мы сойдемся все в одно же".
   Но и вам уже учить меня нечему. Я пробил до материка все то, чтР оказалось хрупким, и уже ничего не боюсь, потому что сил у меня нет разбить то, на чем я стою; стало быть, оно настоящее. Прощайте, не сетуйте на меня и постарайтесь смотреть также, как я смотрю на вас, и желайте мне того, чего я желаю себе, вам и всем людям -- идти не назад (уж я не стану на мною самим разбитый ледок и не покачусь легко и весело по нему), а вперед, не к определению словами моего отношения к Богу через искупление и т. п., а идти вперед жизнью, каждым днем, часом, исполняя открытую мне волю Божию. А это очень трудно, даже невозможно, если сказать себе, что это невозможно, и не только возможно, но должно и легко становится, если не застилать себе глаза, а, не спуская их, смотреть на Бога.
   Я только чуть чуть со вчерашнего дня стал это делать, и то вся жизнь моя стала другая и все, чтР я знал прежде, все перевернулось и все, стоявшее прежде вверх ногами, стало вверх головами. [...]
   Насчет того, верю ли я в человека-Бога или Бога-человека, я ничего не умею вам сказать и, если бы и умел, не сказал бы. Об этом расскажут сожженные на кострах и сжигавшие. "Не мы ли призывали тебя, называя Господом". Не знаю вас, идите прочь, творящие беззаконие.
   Написав письмо я подумал, что вы можете упрекнуть меня -- сказать: "я сказала, во чтР я верю, а он не сказал". Сказать свою веру нельзя. Вы сказали только потому, что повторяли то, чтР говорить церковь. А этого то и не нужно, не должно, нельзя, грех делать. Как сказать то, чем я живу. Я все-таки скажу -- не то, во чтР я верю, а то, какое для меня значение имеет Христос и его учение. Это кажется то, о чем вы спрашиваете.
   Я живу и мы все живем, как скоты, и также издохнем. Для того, чтобы спастись от этого ужасного положения, нам дано Христом спасение.
   Кто такой Христос? Бог или человек? Он то, чтР он говорит. Он говорит, что он сын Божий, он говорит, что он сын человеческий, он говорит: Я то, чтР говорю вам. Я путь и истина. Вот он это самое, чтР он говорит о себе. А как только хотели все это свести в одно и сказали: он Бог, 2-е лицо троицы, -- то вышло кощунство, ложь и глупость. Если бы он это был, он бы сумел сказать. Он дал нам спасенье. Чем? Тем, что научил нас дать нашей жизни такой смысл, который не уничтожается смертью. Научил он нас этому веем учением, жизнью и смертью. Чтобы спастись, надо следовать этому учению. Учение вы знаете. Оно не в одной нагорной проповеди, а во всем Евангелии. Для меня главный смысл учения тот, что, чтобы спастись, надо каждый час и день своей жизни помнить о Боге, о душе, и потому любовь к ближнему ставить выше скотской жизни. Фокуса для этого никакого не нужно, а это также просто, как то, что надо ковать, чтобы быть кузнецом.
   И потому то это Божеская истина, что она так проста, что проще ее ничего быть не может, и вместе с тем так важна и велика и для блага каждого человека, и всех людей вместе, что больше ее ничего быть не может.
  
   1 Возмущенная отъездом Льва Николаевича, Александра Андреевна написала ему письмо (23 января 1880 г.), в котором резко выразила свое негодование. Но через шесть дней (29 января 1880 г.) написала ему второе письмо, более спокойное, всецело посвященное тем разногласиям их убеждений, которые привели их к разрыву. Об этом письме и упоминает Толстой.
  
   В. В. Стасову.
   1880 г. Февраля 4?
   [...] Скажите ему, пожалуйста, что на меня сердиться нельзя, потому что у меня теперь одно желание в жизни -- это никого не огорчить, не оскорбить, никому -- палачу, ростовщику не сделать неприятного, а постараться полюбить их и заставить себя полюбить, а что его я люблю без усилия и потому не мог сделать ему неприятного. Но видно я отрицательно нечаянно сделал ему больно тем, что не пришел и не написал, и прошу его простить меня не на словах только, а так, чтобы и не иметь ко мне никакого неприязненного чувства, [...]
   Не сердитесь ли и вы на меня за то, что я грубо затронул тогда ваши задушевные чувства. Пожалуйста, не сердитесь. Что ж делать, если мне перестали быть интересны мысли людские, а занимательно только сердце; а у вас я видел, что оно есть и что то там много всякого добра, и я не мог удержаться от желания толконуться к нему. [...]
   Вам, Петербуржцу, может быть непонятно мое состояние в вашем городе. Я, именно, как угорелый в угарной комнате. Как бы сделать чтР нужно и бежать.
  
   Владимир Васильевич Стасов (1824--1906) -- археолог, художественный и музыкальный критик, библиотекарь публичной библиотеки в Петербурге (по отделению искусств).
  
   Н. Н. Страхову.
   1880 г. Мая 4.
   [...] С Тургеневым много было разговоров интересных. До сих пор, простите за самонадеянность, все слава Богу случается со мной так: "Что это Толстой какими то глупостями занимается. Надо ему сказать и показать, чтобы он этих глупостей не делал". И всякий раз случается так, что советчикам станет стыдно и страшно за себя. Так мне кажется было и с Тургеневым. Мне было с ним и тяжело, и утешительно. И мы расстались дружелюбно. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1880 г. Сентября 1?
   [...] Работы, работы мне впереди бездна, а сил мало. И я хоть и приучаю себя думать, что не мне судить то, чтР выйдет из моей работы, и не мое дело задавать себе работу, а мое дело проживать жизнь так, чтобы это была жизнь, а не смерть, -- часто не могу отделаться от старых дурных привычек заботиться о том, чтР выйдет, -- заботиться, т. е. огорчаться, желать, унывать. Иногда же, и чем дальше живу тем чаще, бываю совсем спокоен. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1880 г. Сентября 26?
   Я давно уж прошу вас ругать меня и вот вы и поругали в последнем письме, хотя и с большими оговорками и с похвалами, но и за то очень благодарен. Скажу в свое оправданье только то, что я не понимаю жизни в Москве тех людей, которые сами не понимают ее. Но жизнь большинства-- мужиков, странников и еще кое кого, понимающих свою жизнь, я понимаю и ужасно люблю.
   Я продолжаю работать все над тем же и, кажется, не бесполезно. На днях нездоровилось и я читал Мертвый дом.1 Я много забыл, перечитал и не знаю лучше книги изо всей новой литературы, включая Пушкина.
   Не тон, а точка зрения удивительна -- искренняя, естественная и христианская. Хорошая, назидательная книга. Я наслаждался вчера целый день, как давно не наслаждался. [...]
  
   1 Ф. М. Достоевский, "Записки из мертвого дома" (1854--1861).
  
   В ответном письме Н. Н. Страхова от 2 ноября 1880 г. читаем по этому поводу: "Видел я Достоевского и передал ему Вашу похвалу и любовь. Он очень был обрадован, и я должен был оставить ему листок из Вашего письма, заключающий такие дорогие слова. Немножко его задело Ваше непочтение к Пушкину, которое тут же выражено ("лучше всей нашей литературы, включая Пушкина"). "Как, -- включая?" -- спросил он. Я сказал, что Вы и прежде были, а теперь особенно стали большим вольнодумцем".
  
   А. А. Фету. Черновое.
   (О евангельском учении)
   1880 г. Октября 10--15?
   Бентам1 мудрец говорит, что intИrЙt и plaisir2 только подвинет человека что-нибудь сделать, -- у Христа немножко (на мой разум) поглубже это. Вся книга учения его называется: возвещение о благе, и вся только наполнена тем, чтобы показать признаки несомненного блага. Чтобы пьяница, скупец, сладострастник, онанист умели бы разбирать, в чем настоящее благо. А то по Бентаму онанист испытывая plaisir в своем упражнении будет предаваться ему до конца дней, и не может усомниться в действительности этого блага. Вы не поверите как мне смешно читать такие рассуждения как ваши (а я только это и слышу). Все рассуждения эти клонятся к тому, чтобы показать, что все, что сказано в Евангелии -- пустяки, и доказывается это тем, что люди любят жить плотью, или иначе, -- жить как попало, -- как каждому кажется хорошо, и что так жили и живут люди. Комизм этого рассуждения состоит в том, что Евангельское учение начинает с того, что признает эту точку зрения, утверждает ее с необычайной силой, и потом объясняет, что этой точки зрения недостаточно, и что в числе бесчисленных рlаisir'ов жизни надо уметь узнавать настоящее благо. Ну разве не смешно бы было, если бы математик стал доказывать вам, что данная фигура не есть круг, а вы бы не слушая его -- убивались бы, утверждая ему, что фигура -- круг. Да постойте. И, именно, ваше представление о том, что эта фигура есть круг, и беру за основание моих доводов. Я признаю его; но чтоб узнать, круг это или не круг -- следите за моими доводами. Вот это я со всеми испытываю, и с особенной яркостью и очень похож с Тургеневым3 и с вами, но с той разницей, что нелогичность в Тургеневе не удивляет меня, а в вас -- удивляет. Все, что вы говорите о том, что книга -- книга, т. е. отвлеченность -- отвлеченность, а жизнь -- жизнь, и заявляете свои права, и от них не уйдешь, все это в Евангелии сказано и сказано с такой яркостью и силою, с какой нам не сказать. Признание неизбежности плотской жизни есть первая посылка необходимая для выражения учения. Она высказана и признана много и много раз. Напомню вам хоть искушение в пустыне. Все, что вы пишите, есть только маленькая частица того, что сказано там.
   Дьявол. ЧтС, Сынок Божий, -- проголодался. Хлеба то не сделаешь разговорами.
   Иисус. Я не хлебом жив. Я жив Богом.
   Дьявол. Разговоры слыхали мы. А коли Богом ты жив, а не своей заботой о себе -- так, ну-ка, чебурахнись отсюда, небось сынок Божий, -- а бережешься.
   Иисус. Я знаю, что Бог всегда со мною (почему таково значение искушать Бога, вы можете найти в Второзаконии4 и Исходе5 XVII).
   Дьявол. Этого, брат, я ничего не понимаю, a дело за себя говорит. Жрать хочется и себя бережешь. Так-то и все люди. Всем жрать хочется, и все себя берегут. Только все не болтают вздора, как ты -- а признают это и служат и хлебу, и своему телу. И вот глядя как все жили и живут, и ты живи так же.
   Иисус. Других я не знаю -- себя знаю. Знаю, что жив я Богом, что в жизни моей Бог всегда со мной, и потому служу одному Богу.6
   Ни Иисус не победил -- ни дьявол не победил, но каждый высказал свои основы. Разница только в том, что Иисус понял все то, что сказал дьявол, а Дьявол не понял того, что сказал Иисус.
   Еще два слова: Вы пишете, что моя мысль та, что Евангелие есть проповедь аскетизма. Совершенно обратное. Евангелие есть возвещение о благе в жизни, -- только в жизни.
   Ваш аргумент, что вы не убиваете себя, зная тщету жизни, потому же, почему вы не перестаете есть, зная тщету еды, не верен. 1) Потому, что еда имеет цель -- жизнь, а жизнь не имеет цели. 2) Потому, что нет такого лекарства, чтобы перестать есть, а есть лекарство, чтобы перестать жить -- пистолет.
   Иоанн I. 18. Бога никто никогда не познал и не познает, только разумение явило Бога. Иоанн I, 1. Начало всего разумение и разумение есть Бог, Иоанн I, 12. Разумением все произошло, и без разумения не произошло ничто из того, что произошло.
   Разумение есть Бог, и ни о каком другом Боге мы не имеем права говорить. Разговоры о Боге в природе, о Боге, сидящем на небесах и творящем, о воле Шопенгауера,7 о субстанции Спинозы,8 о духе Гегеля,9 одинаково произвольны и ни на чем не основаны.
   То, что я знаю себя существующим, и все, что я знаю, происходит от того, что во мне есть разумение, и его то называю Бог, т. е. для меня начало всего. О том начале, которое произвело весь мир явлений я ничего не знаю и не могу знать.
   Разумение есть тот свет (lumen), которым я что-нибудь вижу, и потому, чтобы не путаться, далее его я не иду. Любить Бога поэтому, значит для меня любить свет разумения; служить Богу, значить служить разумению; жить Богом -- значить жить в свете разумения.
   Вы скажете, нельзя заставить себя любить или не любить разумение. А я скажу: заставить себя любить разумение не то что нельзя, но это не имеет смысла. Мы любим только наше разумение, но можно поставить себя в такое положение, чтобы бояться света разумения.
   Иоанн 3, 19. Разумение людей состоит в том, что, хотя свет есть во всех людях, есть такие, которые предпочитают тьму свету, потому что дела их злы. Кто делает зло, тот боится света и не идет к свету, чтоб не видно было ему самому, что дела его злы. А кто делает правду, тот идет к свету, чтобы ясно было ему самому, что дела его в разумении сделаны. И потому заставить себя любить разумение нельзя и не зачем: в нем жизнь и его нельзя не любить; но можно и должно избегать того положения, при котором неприятен свет и выгодна темнота.
   И это отвечает на другой вопрос, что такое благо? Блага абсолютного нет во внешнем мире. Одно истинное благо есть наибольший свет разумения, при котором человек может сделать наивернейший выбор. В совершенной темноте я изобью ноги и голову; при малом свете я хоть огражусь от беды, и найду, чтР мне нужно; при большом свете, я еще больше могу сделать того, чтР мне хорошо. И потому наибольший свет есть наибольшее благо. Вот такой-то наибольший свет в темноте, в которой я жил, дало мне учение Христа. И такой свет, при котором жизнь не представилась мне, как прежде, бессмысленным злом, а разумным благом для меня, для всех и при всех возможных условиях.
   Сущность этого разумения та, что счастье представляется не в том, чтР может составлять хоть малейшее горе других людей, а в том, чтР прямо содействует радости и счастью других людей. Самое короткое и ясное по мне выражение его с этой стороны, то, что счастье в том, чтобы не противиться злу и прощать и любить ближнего. И это не приказание, не правило, a определение того, в чем при свете христианского разумения состоит счастье людей, к чему при этом свете, если люди не будут бояться его, будут сами собой стремиться их желания.
   Если желания мои не стремятся к этому, я, разумеется, не могу сказать себе: давай я буду видеть благо в непротивлении злу, в прощении, смирении и любви10 и еще менее я могу сказать это другому; но я могу и должен спросить себя: Оттого ли я не люблю это, что точно это противно моему сердцу, или оттого, что я нахожусь в ложных условиях, сторонюсь от света, жмурюсь, чтобы только не разрушить своих ложных привычек. Прежде я видел благо в Георгиевском кресте11 и знал в глубине души, что крест вздор, но не хотел видеть этого. Но когда я вышел из ложных условий, при которых крест казался мне важен, я понял, что это не благо и не могу теперь заставить себя видеть в этом какое бы то ни было благо. Точно также долго со мною было с другими благами; я видел, что они не блага, но жмурился, чтобы не разрушить своих ложных привычек. Но теперь пришло время, что я не вижу более в них блага, а вижу его только12 в непротивлении злу и в любви. То, что это хорошо, и что мне хочется этого -- сердце мое мне говорит это; то, что это возможно, я чувствую в себе и вижу на всех людях жизнь, которую я люблю в настоящем и прошедшем; то, что это разумно, -- не может быть для меня никакого сомнения. Если счастье людей в том, чтобы пожирать друг друга, то разумение неразумно, как оно и выходит у Шопенгауера и других. Если же разумение есть основа нашей жизни, то счастье людей и должно состоять в непротивлении злу и любви, и разумение разумно, т. е. нет в нем противоречия. Как же мне не любить, не верить и не следовать тому свету, при котором: 1) благом мне представляется то, к чему стремится мое сердце, 2) то, чтР возможно, 3) то, что, если бы и другие видели в том же благо, чтР дало бы всем высшее счастье, и 4) то, вследствие чего весь мир живых людей является не какой-то злой шуткой кого-то, а той средой, в которой осуществляется вместе и разумение, и высшее благо. Такой свет мне дает Евангелие.
   [...]
  
   1 Иеремия Бентам (Bentham) (1748--1832) -- английский мыслитель, давший теоретическое обоснование утилитаристскому учению о нравственности.
   2 Интерес и удовольствие.
   3 Иван Сергеевич Тургенев.
   4 Второзаконие -- пятая книга библии.
   5 Исход -- вторая книга библии.
   6 См. Евангелие от Матфея гл. IV.
   7 Шопенгауэр в своем учении кладет в основание "бытия" -- волю; самое "бытие" рассматривает как объективацию воли, а внешний мир, как феномен или представление.
   8 Барух Спиноза (1632--1677) -- философ. По учению Спинозы субстанция -- "Бог" отожествляется с природою. Из его понятия Спиноза выводит всё содержание познания, которое является высшим в человеке.
   9 Гегель (1770--1831) -- немецкий философ. Основная мысль философии Гегеля -- тожество бытия и мышления, которое раскрывается в развитии абсолютной идеи. По его учению "дух" есть продукт природы.
   10 Слова: непротивление злу, в прощении, смирении и любви написаны рукой Толстого поверх зачеркнутых в копии: том, чтобы мне было нечего есть и чтобы меня били по щекам
   11 Георгиевский крест -- военный орден в царской России.
   12 Начиная со слов (настоящего абзаца): но я могу и кончая словами: а вижу его только написано рукой Толстого поверх зачеркнутых в копии: мои желания будут стремиться к тому, в чем я вижу благо. Но ведь и то, чтР считаю благом, я считаю таковым только потому, что свет разумения освещает мне его как благо. И я вижу, что это освещение различно и изменялось в моей жизни, и по мере усиления света то, чтР я считал благом, изменялось. Прежде я видел благо в Георгиевском кресте, потом в литературе, потом в десятинах земли, потом в семье, и все это оказалось не благом. И я не могу теперь заставить себя видеть в этом благо, при том свете, который дало мне Евангелие. Я вижу, что одно желательное мне благо состоит
  
   -. Н. Страхову.
   1880 г. Ноября 14?
   [...] А в газеты не пишите и разговоры не разговаривайте, только мне пишите и со мной разговаривайте -- хочется сказать. [...] Это лучше, чем суета мысли. Как я не люблю и боюсь ее. [...]
  
   В. В. Стасову.
   1880 г. Ноября 15?
   [...] Благодарю тоже за хорошее мнение обо мне; но не могу удержаться, чтобы не сказать, что все то хорошее, чтР вам таким кажется и так ужасно нравится во мне, все это явилось во мне только из того темного угла, который вам так ненавистен. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1880 г. Декабря 28?
   [...] Да еще получил от вас весточку -- предисловие к Шопенгауеру -- последняя страница превосходна. А 4 корня ведь я так и не понимаю и боюсь, что и Шопенгауер не понимал их, когда писал -- мальчиком, а потом, когда вырос большой, не хотел отречься. [...]
  
   1881
  
   А. А. Толстой.
   1881 г. Января 1--15?
   [...] Зачем разногласие?1 Не в одного Бога веруем, но под одним Богом ходим. [...]
  
   1 Не получая около года писем Толстого, А. А. Толстая писала ему: "Год кончается, итоги сводятся. Неужели ничего не останется в сумме вашей прежней дружбы ко мне, милый друг LИon? Неужели разногласие наших воззрений совершенно вас оттолкнуло от меня?.... Для меня год был тяжелый -- горе в многоразличных видах, удар за ударом. Пожалуйста, откликнитесь хоть одним словом" (из письма А. А. Толстой от 29 декабря 1880 г.).
  
   Н. Н. Страхову.
   1881 г. Февраля 5--10?
   [...] Как бы я желал уметь сказать все, чтР я чувствую о Достоевском. Вы, описывая свое чувство, выразили часть моего. Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый, самый близкий, дорогой, нужный мне человек. Я был литератор и литераторы все тщеславны завистливы, я по крайней мере такой литератор. И никогда мне в голову не приходило мериться с ним -- никогда. Все, чтР он делал (хорошее, настоящее, чтР он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум тоже, но дело сердца только радость. -- Я его так и считал своим другом, и иначе не думал, как то, что мы увидимся, и что теперь только не пришлось, но что это мое. И вдруг за обедом -- я один обедал, опоздал -- читаю умер. Опора какая то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал и теперь плачу.
   На днях, до его смерти, я прочел Униженные и оскорбленные и умилялся.
   В похоронах я чутьем знал, что как ни обосрали все это газеты, было настоящее чувство. [...]
  
   В данном письме Толстой отвечает на письмо Н. Н. Страхова от 3 февраля 1881 г., в котором последний извещал его о смерти Достоевского, последовавшей 28 января 1881 г. и, между прочим, писал: "Теперь мне задали трудную задачу, вынудили, взяли слово, что я скажу что-нибудь о Достоевском в Славянском комитете 12 февраля. По счастию мне пришли кой-какие мысли, и я постараюсь попроще и пояснее отбыть свой долг перед живыми и перед мертвыми. Прошу у Вас позволения сослаться на Ваше письмо, где Вы говорите о Мертвом доме. Я стал перечитывать эту книгу и удивился ее простоте и искренности, которой прежде не умел ценить".
  
   Императору Александру III. Черновое.
   1881 г. Марта 8--15.
   Я, ничтожный, не призванный и слабый, плохой человек, пишу письмо Русскому Императору и советую ему, чтР ему делать в самых сложных, трудных обстоятельствах, которые когда либо бывали. Я чувствую, как это странно, неприлично, дерзко, и все-таки пишу. Я думаю себе: Если ты напишешь, письмо твое будет не нужно, его не прочтут, или прочтут и найдут, что оно вредно, и накажут тебя за это. Вот все, чтР может быть. И в этом для тебя не будет ничего такого, в чем бы ты раскаивался. Но если ты не напишешь и потом узнаешь, что никто не сказал Царю то, чтР ты хотел сказать, и что Царь потом, когда уже ничего нельзя будет переменить, подумает и скажет: Если бы тогда кто-нибудь сказал мне это! Если это случится так, ты вечно будешь раскаиваться, что не написал того, что думал. И потому я пишу Вашему Величеству то, чтР я думаю.
   Я пишу из деревенской глуши, ничего верно не знаю. То, чтР знаю, знаю по газетам и слухам, и потому, может быть, пишу ненужные пустяки о том, чего вовсе нет, тогда ради Бога, простите мою самонадеянность и верьте, что я пишу не потому, что я высоко о себе думаю, а потому только, что уже столь много виноватый перед всеми, боюсь быть еще виноватым, не сделав того, чтР мог и должен был сделать.
   (Я буду писать не в том тоне, в котором обыкновенно пишутся письма Государям -- с цветами подобострастного и фальшивого красноречия, которые только затемняют и чувства, и мысли. Я буду писать просто, как человек к человеку. Настоящие чувства моего уважения к вам, как к человеку и к Царю, виднее будут без этих украшений).
   Отца Вашего, Царя русского, сделавшего много добра и всегда желавшего добра людям, старого, доброго человека, бесчеловечно изувечили и убили не личные враги его, но враги существующего порядка вещей; убили во имя какого-то высшего блага всего человечества. Вы стали на его место и перед вами те враги, которые отравляли жизнь вашего отца и погубили его. Они враги ваши потому, что вы занимаете место вашего отца и для того мнимого общего блага, которого они ищут, они должны желать убить и вас.
   К этим людям в душе вашей должно быть чувство мести, как к убийцам отца, и чувство ужаса перед той обязанностью, которую вы должны были взять на себя. Более ужасного положения нельзя себе представить, более ужасного потому, что нельзя себе представить более сильного искушения зла. Враги отечества, народа, презренные мальчишки, безбожные твари, нарушающие спокойствие и жизнь вверенных миллионов, и убийцы отца. Что другое можно сделать с ними, как не очистить от этой заразы русскую землю, как не раздавить их, как мерзких гадов. Этого требует не мое личное чувство, даже не возмездие за смерть отца, этого требует от меня мой долг, этого ожидает от меня вся Россия.
   В этом то искушении и состоит весь ужас вашего положения. Кто бы мы ни были, Цари или пастухи, мы люди просвещенные учением Христа.
   Я не говорю о ваших обязанностях Царя. Прежде обязанностей Царя есть обязанности человека, и они должны быть основой обязанности Царя и должны сойтись с ними.
   Бог не спросить вас об исполнении обязанности Царя, не спросит об исполнении царской обязанности, а спросить об исполнении человеческих обязанностей. Положение ваше ужасно, но только за тем и нужно учение Христа, чтобы руководить нас в тех страшных минутах искушения, которые выпадают на долю людей. На вашу долю выпало ужаснейшее из искушений. Но как ни ужасно оно, учение Христа разрушает его и все сети искушения, обставленные вокруг вас, как прах разлетятся перед человеком, исполняющим волю Бога. Мф. 5, 43. Вы слышали, что сказано: люби ближнего и возненавидь врага твоего; а я говорю вам: любите врагов ваших.... благотворите ненавидящим вас -- да будете сынами Отца вашего небесного, 38. Вам сказано: око за око, зуб за зуб, а я говорю: не противься злу. Мф. 18, 20. Не говорю тебе до 7, но до 70 в 7. Не ненавидь врага, а благотвори ему, не противься злу, не уставай прощать. Это сказано человеку, и всякий человек может исполнить это. И никакие царские, государственные соображения не могут нарушить заповедей этих. 5, 19. И кто нарушить одну из сих малейших заповедей, малейшим наречется в Царствии Небесном, а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царствии Небесном. 7, 24. И так, всякого, кто слушает сии мои слова и исполняет их уподоблю мужу разумному, который построил свой дом на камне: пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились в дом тот, и он не упал, ибо основан был на камне. А всякий, слушающий.......1 великое.
   Знаю я, как далек тот мир, в котором мы живем, от тех божеских истин, которые выражены в учении Христа и которые живут в нашем сердце, но истина -- истина, и она живет в нашем сердце и отзывается восторгом и желанием приблизиться к ней. Знаю я, что я ничтожный, дрянной человек, в искушениях, в 1000 раз слабейших, чем те, которые обрушились на вас, отдавался не истине и добру, a искушению и что дерзко, и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от вас той силы духа, которая не имеет примеров, требовать, чтобы вы, Русский Царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын после убийства, простили бы убийц и отдали бы им добро за зло; но не желать этого я не могу, не могу не видеть того, что всякий шаг ваш к прощению, есть шаг к добру; всякий шаг к наказанию, есть шаг к злу, не видеть этого я не могу. И как для себя в спокойную минуту, когда нет искушения, надеюсь, желаю всеми силами души избрать путь любви и добра, так и за вас желаю и не могу не надеяться, что вы будете стремиться к тому, чтобы быть совершенными, как отец ваш на небе, и вы сделаете величайшее дело в мире, поборете искушение, и вы, Царь, дадите миру величайший пример исполнения учения Христа -- отдадите добро за зло.
   Отдайте добро за зло, не противьтесь злу, всем простите.
   Это и только это надо делать, это воля Бога. Достанет ли у кого или не достанет сил сделать это, это другой вопрос. Но только этого одного надо желать, к этому одному стремиться, это одно считать хорошим и знать, что все соображения против этого -- искушения и соблазны, и что все соображения против этого, все ни на чем не основаны, шатки и темны.
   Но кроме того, что всякий человек должен и не может ничем другим руководиться в своей жизни, как этими выражениями воли Божией, исполнение этих заповедей Божиих есть вместе с тем и самое для жизни вашей и вашего народа разумное действие. Истина и благо всегда истина и благо и на земле, и на небе. Простить ужаснейших преступников против человеческих и божеских законов и воздать им добро за зло -- многим это покажется в лучшем смысле идеализмом, безумием, а многим злонамеренностью. Они скажут: не прощать, а вычистить надо гниль, задуть огонь. Но стоит вызвать тех, которые скажут это, на доказательство их мнения, и безумие, и злонамеренность окажутся на их стороне.
   Около 20 лет тому назад завелось какое то гнездо людей, большей частью молодых, ненавидящих существующий порядок вещей и правительство. Люди эти представляют себе какой то другой порядок вещей, или даже никакого себе не представляют и всеми безбожными, бесчеловечными средствами, пожарами, грабежами, убийствами, разрушают существующей строй общества. 20 лет борются с этим гнездом, Как уксусное ? гнездо постоянно зарождающее новых деятелей и до сих пор гнездо это не только не уничтожено, но оно растет, и люди эти дошли до ужаснейших, по жестокости и дерзости, поступков, нарушающих ход государственной жизни. Те, которые хотели бороться с этой язвой внешними, наружными средствами, употребляли два рода средств: одно -- прямое отсечение больного, гнилого, строгость наказания; другое -- предоставление болезни своего хода, регулирование ее. Это были либеральные меры, которые должны были удовлетворить беспокойные силы и утишить напор враждебных сил. Для людей, смотрящих на дело с материальной стороны, нет других путей -- или решительные меры пресечения, или либерального послабления. Какие бы и где ни собрались люди толковать о том, чтР нужно делать в теперешних обстоятельствах, кто бы они ни были, знакомые в гостиной, члены совета, собрания представителей, если они будут говорить о том, что делать для пресечения зла, они не выйдут из этих двух воззрений на предмет: или пресекать -- строгость, казни, ссылки, полиция, стеснения цензуры и т. п., или либеральная потачка -- свобода, умеренная мягкость мер взысканий, даже представительство, конституция, собор. Люди могут сказать много еще нового относительно подробностей того и другого образа действий; во многом многие из одного и того же лагеря будут несогласны, будут спорить, но ни те, ни другие не выйдут -- одни из того, что они будут отыскивать средства насильственного пресечения зла, другие -- из того, что они будут отыскивать средства не стеснения, давания выходу затеявшемуся брожению. Одни будут лечить болезнь решительными средствами против самой болезни, другие будут -- лечить не болезнь, но будут стараться поставить организм в самые выгодные, гигиенически условия, надеясь, что болезнь пройдет сама собою. Очень может быть, что те и другие скажут много новых подробностей, но ничего не скажут нового, потому что и та, и другая система уже были употреблены, и ни та, ни другая не только не излечила больного, но не имела никакого влияния. Болезнь шла доныне, постепенно ухудшаясь. И потому я полагаю, что нельзя так сразу называть исполнение воли Бога, по отношению к делам политическим, мечтанием и безумием. Если даже смотреть на исполнение закона Бога, святыню святынь, как на средство против житейского, мирского зла, и то нельзя смотреть на него презрительно после того, как очевидно вся житейская мудрость не помогла и не может помочь. Больного лечили и сильными средствами, и переставая давать сильные средства, а давая ход его отправлениям, и ни та, ни другая система не помогли, больной все больнее. Представляется еще средство -- средство, о котором ничего не знают врачи, средство странное. Отчего же не испытать его? Одно первое преимущество средство это имеет неотъемлемо перед другими средствами, это то, что те употреблялись бесполезно, а это никогда еще не употреблялось.
   Пробовали во имя государственной необходимости блага масс стеснять, ссылать, казнить, пробовали во имя той же необходимости блага масс давать свободу -- все было тоже. Отчего не попробовать во имя Бога исполнять только закон Его, не думая ни о государстве, ни о благе масс. Во имя Бога и исполнения закона Его не может быть зла.
   Другое преимущество нового средства -- и тоже несомненное -- то, что те два средства сами в себе были нехороши: первое состояло в насилии, казнях (как бы справедливы они ни казались, каждый человек знает, что они зло), второе состояло в не вполне правдивом попущении свободы. Правительство одной рукой давало эту свободу, другой -- придерживало ее. Приложение обоих средств, как ни казались они полезны для государства, было нехорошее дело для тех, которые прилагали их. Новое же средство таково, что оно не только свойственно душе человека, но доставляет высшую радость и счастье для души человека. Прощение и воздаяние добром за зло, есть добро само в себе. И потому приложение двух старых средств должно быть противно душе христианской, должно оставлять по себе раскаяние, прощение же дает высшую радость тому, кто творит его.
   Третье преимущество христианского прощения перед подавлением или искусным направлением вредных элементов, относится к настоящей минуте и имеет особую важность. Положение ваше и России теперь -- как положение больного во время кризиса. Один ложный шаг, прием средства ненужного или вредного, может навсегда погубить больного. Точно также теперь одно действие в том или другом смысле: возмездия за зло жестоких казней, или вызова представителей -- может связать все будущее. Теперь, в эти 2 недели суда над преступниками и приговора, будет сделан шаг, который выберет одну из 3-х дорог, предстоящего распутья: путь подавления зла злом, путь либерального послабления -- оба испытанные и ни к чему не приводящие пути. И еще новый путь -- путь христианского исполнения Царем воли Божьей, как человеком.
   Государь! По каким то роковым, страшным недоразумениям в душе революционеров запала страшная ненависть против отца вашего, -- ненависть, приведшая их к страшному убийству. Ненависть эта может быть похоронена с ним. Революционеры могли -- хотя несправедливо -- осуждать его за погибель десятков своих. Но вы чисты перед всей Россией и перед ними. На руках ваших нет крови. Вы -- невинная жертва своего положения. Вы чисты и невинны перед собой и перед Богом. Но вы стоите на распутье. Несколько дней, и если восторжествуют те, которые говорят и думают, что христианские истины только для разговоров, а в государственной жизни должна проливаться кровь и царствовать смерть, вы навеки выйдете из того блаженного состояния чистоты и жизни с Богом и вступите на путь тьмы государственных необходимостей, оправдывающих все и даже нарушение закона Бога для человека.
   Не простите, казните преступников, вы сделаете то, что из числа сотен вы вырвете 3-х, 4-х, и зло родит зло, и на место 3-х, 4-х вырастут 30, 40, и сами на веки потеряете ту минуту, которая одна дороже всего века, -- минуту, в которую вы могли исполнить волю Бога и не исполнили ее, и сойдете на веки с того распутья, на котором) вы могли выбрать добро вместо зла и навеки завязнете в делах зла, называемых государственной пользой. Мф. 5, 25.
   Простите, воздайте добром за зло и из сотен злодеев десятки перейдут не к вам, не к ним (это не важно), а перейдут от дьявола к Богу и у тысяч, у миллионов дрогнет сердце от радости и умиления при виде примера добра с престола в такую страшную для сына убитого отца минуту.
   Государь, если бы вы сделали это, позвали этих людей, дали им денег и услали их куда-нибудь в Америку и написали бы манифест с словами вверху: а я вам говорю, люби врагов своих, -- не знаю, как другие, но я, плохой верноподданный, был бы собакой, рабом вашим. Я бы плакал от умиления, как я теперь плачу всякий раз, когда бы я слышал ваше имя. Да что я говорю: не знаю, что другие. Знаю, каким потоком разлились бы по России добро и любовь от этих слов. Истины Христовы живы в сердцах людей, и одни они живы, и любим мы людей только во имя этих истин.
   И вы, Царь, провозгласили бы не словом, a делом эту истину. Но может быть, это все мечтания, ничего этого нельзя сделать. Может быть, что хотя и правда, что 1) более вероятности в успехе от таких действий, никогда еще не испытанных, чем от тех, которые пробовали и которые оказались негодными, и что 2) такое действие наверно хорошо для человека, который совершит его и 3) что теперь вы стоите на распутье и это единственный момент, когда вы можете поступить по Божьи, и что упустив этот момент, вы уже не вернете его, -- может быть, что все это правда, но скажут: это невозможно. Если сделать это, то погубишь государство.
   Но положим, что люди привыкли думать, что божественные истины -- истины только духовного мира, а не приложимы к житейскому; положим, что врачи скажут: мы не принимаем вашего средства, потому что, хотя оно и неиспытано и само в себе не вредно, и правда, что теперь кризис, мы знаем, что оно сюда не идет и ничего, кроме вреда, сделать не может. Они скажут: христианское прощение и воздаяние добром за зло хорошо для каждого человека, но не для государства. Приложение этих истин к управлению государством погубит государство.
   Государь, ведь это ложь, злейшая, коварнейшая ложь. Исполнение закона Бога погубить людей. Если это закон Бога для людей, то он всегда и везде закон Бога, и нет другого закона воли его. И нет кощунственнее речи, как сказать: закон Бога не годится. Тогда он не закон Бога. Но положим, мы забудем то, что закон Бога выше всех других законов и всегда приложим, мы забудем это. Хорошо: закон Бога не приложим и если исполнить его, то выйдет зло еще худшее. Если простить преступников, выпустить всех из заключения и ссылок, то произойдет худшее зло. Да почему же это так? Кто сказал это? Чем вы докажете это? Своей трусостью. Другого у вас нет доказательства. И кроме того вы не имеете права отрицать ничьего средства, так как всем известно, что ваши не годятся.
   Они скажут: выпустить всех, и будет резня, потому что немного выпустят, то бывают малые беспорядки, много выпустят, бывают большие беспорядки. Они рассуждают так, говоря о революционерах, как о каких то бандитах, шайке, которая собралась и когда ее переловить, то она кончится Но дело совсем не так: не число важно, не то, чтобы уничтожить или выслать их побольше, а то, чтобы уничтожить их закваску, дать другую закваску. Что такое революционеры? Это люди, которые ненавидят существующий порядок вещей, находят его дурным, и имеют в виду основы для будущего порядка вещей, который будет лучше. Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли. Для того, чтобы бороться с ними, надо бороться духовно. Их идеал есть общий достаток, равенство, свобода. Чтобы бороться с ними, надо поставить против них идеал такой, который бы был выше их идеала, включал бы в себя их идеал. Французы, Англичане, немцы теперь борются с ними и также безуспешно.
   Есть только один идеал, который можно противопоставить им. И тот, из которого они выходят, не понимая его и кощунствуя над ним, -- тот, который включает их идеал, идеал любви, прощения и воздаяния добра за зло. Только одно слово прощения и любви христианской, сказанное и исполненное с высоты престола,47 и путь христианского царствования, на который предстоит вступить вам, может уничтожить то зло, которое точит Россию.
   Как воск от лица огня, растает всякая революционная борьба перед Царем человеком, исполняющим закон Христа.
  
   Александр III (1845--1894), император всероссийский, на престол вступил 2 марта 1881 г.
   Письмо Толстого к Александру III было написано по поводу предстоящего смертного приговора над участниками убийства Александра II 1 марта 1881 г., членами партии "Народная воля": А. И. Желябовым, Н. И. Рысаковым, Т. Михайловым, Н. И. Кибальчичем, С. Л. Перовской и Г. М. Гельфман. Об убийстве царя Толстой узнал 3 марта. Вот как описывает С. А. Толстая обстоятельства и впечатления, сопутствовавшие описываемому событию: "Третьего марта 1881 г. поехала я в Тулу.... У заставы меня спрашивали люди: "Слышали вы, нашего царя убили!" -- Как? -- с ужасом спросила я. -- Мало ли мин под него подводили. Вот карету разорвало и убили.
   С тяжелым сердцем приехала я домой в Ясную поляну с этим известием. А там уже было сообщено это событие прохожим мальчиком итальянцем, который показывал дрессированную птичку, вынимавшую клювом бумажки с гаданием из ящика, куда они вкладывались. Показывая свою птичку, он монотонным, грустным голосом приговаривал: "Мой птиц не ел, царя убиль". -- Что? Кого убили? -- спросил Лев Николаевич. -- Царь убиль, -- повторял мальчик. Когда я приехала, я подтвердила сведения маленького итальянца и видела как искренно был огорчен Лев Николаевич. Вообще же нас поразило, как общество и народ спокойно и равнодушно отнеслись к этому событию, по крайней мере у нас, в Туле и ее окрестностях"
   Об этом же в своих воспоминаниях рассказывает Василий Иванович Алексеев, живший в то время у Толстых:
   "Наступил 1881 год. 1 марта был убит Александр II. Конечно, Лев Николаевич под влиянием учения Христа не мог относиться равнодушно к убийству Александра II. Но его беспокоила мысль и о казни, которая предстояла убийцам царя. Этот момент был как бы пробным камнем для него: -- как он, освещенный словами божественного учителя, отнесется к данному событию. Конечно, убийц все осудили, никто не отнесся к ним сочувственно, исключая их немногочисленных сторонников, особенно, в виду того, что Александр II был государь любимый и уважаемый, давший свободу стольким миллионам лиц, произведший реформы, в основание которых было положено справедливое чувство, одинаковое ко всем людям и сословиям. Но предстояла казнь этих убийц. Христос учил: "не противься злу насилием", "подставь левую щеку, когда ударили тебя в правую". Как примирить эти высокие слова с казнью убийц -- лиц, посягнувших на убийство -- вот мысли, которые мучили Льва Николаевича. В истинности слов Христа он не сомневался. "Неужели же можно оставаться равнодушным к казни только потому, что она будет исполнена не моими руками" -- думал он. Он чувствовал, что именно теперь он должен громогласно произнести слова божественного учителя, чтобы не чувствовать себя участником этой казни. Помню, утром Лев Николаевич мрачный, точно сам присужденный к казни, входит в столовую, где мы все с детьми пили кофе, и глухим голосом зовет меня к себе в гостиную, где он обыкновенно пил кофе. Он сказал, что его очень мучит мысль о предстоящей казни лиц, убивших Александра II, что он, следуя учению Христа, думает, по крайней мере, написать письмо Александру III с просьбой о помиловании преступников, что никакого другого поступка для предотвращения их казни он не представляет себе, и просил об этом моего мнения. Такое обращение ко мне глубокоуважаемого мною Льва Николаевича по такому важному вопросу меня смутило. Я подумал и сказал:
   -- Кроме письма к сыну убитого отца, в воле которого казнить и помиловать преступников, тут ничего придумать нельзя. Напиши такое письмо я, -- замешанный в студенческие годы в революционной пропаганде, -- меня тотчас же заподозрят в сочувствии убийцам и упрятали бы, не имея достаточных улик для обвинения, под надзор полиции в отдаленные края. Что же касается вас, всем известного русского писателя, пользующегося уважением и в придворных сферах, -- ваше письмо прочтут и обратят на него внимание, поверят, что вами движет именно то чувство и те идеи, о которых вы пишете. Поступят ли по вашим словам или нет, -- это их дело. Но вы, написав это письмо, сделаете то, что внушает вам совесть, что предписывает заповедь Христа. Самое худое для вас может быть то, что вам за это письмо сделают выговор, -- "не в свое, мол, дело суешься". Ну что ж, это такое наказание, которое легко перенести за правду. Главное то, что вы этим письмом снимете с себя в вашем сознании вину участия вашего в казни и никогда не будете раскаиваться, что написали его. Ведь государь ослеплен теперь чувством мести. Ему теперь все внушают, что убийц нужно казнить для устрашения вообще врагов государственного строя. Всякий ему говорит теперь: "око за око, зуб за зуб" и "возненавидь врага твоего" и никто не говорит: "не противься злу насилием", "благодари ненавидящих тебя". И вот вы своим письмом напомните ему слова божественного учителя. Какое счастье и радость будет, если, прочитав это письмо, он поступит по учению Христа. И как вы будете раскаиваться, если государь вспомнит эти слова после казни и скажет: "Ах, жаль, что никто мне не напомнил раньше этих слов спасителя".
   Слова эти слышала графиня Софья Андреевна за дверьми из своей комнаты. Вдруг, дверь отворяется, выбегает взволнованная графиня и с сердцем, повышенным голосом говорит мне, указывая пальцем на дверь:
   -- Василий Иванович, что вы говорите... Если бы здесь был не Лев Николаевич, который не нуждается в ваших советах, а мой сын или дочь, то я тотчас же приказала бы вам убираться вон...
   Я был поражен таким выступлением графини и сказал:
   -- Слушаю, уйду....
   После обеда Лев Николаевич пошел к себе в кабинет и на диване задремал, и видел во сне, что убийц Александра II казнят, и будто бы казнит их он сам, а не палачи по постановлению суда. С ужасом Лев Николаевич проснулся и тут же написал письмо к Александру III, в котором указывал на евангельскую истину о непротивлении злу насилием. Просил государя простить лиц, просил испытать это средство для уничтожения крамолы, так как прежние средства, -- ссылка, тюрьма, казни не уничтожают зла".
   В письме к П. И. Бирюкову от 3 марта 1906 г. Толстой рассказывал об этом несколько иначе:
   "О том, как на меня подействовало 1 марта, не могу ничего сказать определенного, особенного. Но суд над убийцами и готовящаяся казнь произвели на меня одно из самых сильных впечатлений моей жизни. Я не мог перестать думать о них, но не столько о них, сколько о тех, кто готовился участвовать в их убийстве, и особенно об Александре III. Мне так ясно было, какое радостное чувство он мог бы испытать, простив их. Я не мог верить, что их казнят, и вместе с тем боялся и мучился за их убийц. Помню, с этою мыслью я после обеда лег внизу на кожаный диван и неожиданно задремал и во сне, в полусне, подумал о них и готовящемся убийстве и почувствовал так ясно, как будто это всё было наяву, что не их казнят, а меня, и казнит не Александр III с палачами и судьями, а я же и казню их, и я с кошмарным ужасом проснулся. И тут написал письмо". (Б II, 1908, гл. 17, стр. 171--172).
   Письмо Толстого было передано через Н. Н. Страхова К. П. Победоносцеву, для передачи государю. Победоносцев исполнить это поручение отказался, возвратив письмо Страхову. Страхов тогда передал его через проф. К. Н. Бестужева-Рюмина вел. кн. Сергею Александровичу для передачи по назначению. Письмо было передано. Но о дальнейшей его судьбе ничего неизвестно.
   В записках С. А. Толстой читаем по этому поводу:
   "На письмо это Александр III велел сказать графу Л. Н. Толстому, что если б покушение было на него самого, он мог бы помиловать, но убийц отца он не имеет права простить" (С. А. Толстая, "Моя жизнь").
   Смертная казнь была приведена в исполнение 3 апреля 1881 г.
  
   1 Лев Николаевич очевидно пропускает из ст. 27 Мф. VII: сии слова мои и не исполняющий их уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке (27). И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его.
  
   В. В. Стасову.
   1881 г. Мая 1?
   [...] Насчет "Карениной". Уверяю вас, что этой мерзости для меня не существует и что мне только досадно, что есть люди, которым это на что-нибудь нужно. И потому я в том же положении, как человек, у которого бы просили права сделать из его экскрементов кушанье. Я ничего не могу сказать, кроме пожать плечами. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1881 г. Мая 26?
   [...] В первой статье вы поставили вопрос так: среди благоустроенного, хорошего общества явились какие то злодеи, 20 лет гонялись за добрым Царем и убили его. Что это за злодеи? И вы выставляете все недостатки этих злодеев во 2-й статье. Но, по мне, вопрос поставлен неправильно. Нет злодеев, а была и есть борьба двух начал, и, разбирая борьбу с нравственной точки зрения, можно только обсуживать, какая из двух сторон более отклонялась от добра и истины; а забывать про борьбу нельзя. Забывать может только тот, кто сам в борьбе. Но вы обсуживаете.
   Другой упрек в том, что для того, чтобы обсуживать, необходима твердая и ясная основа, с высоты которой обсуживается предмет. Вы же выставляете основой "народ". Должен сказать, что в последнее время слово это стало мне также отвратительно, как слова: церковь, культура, прогресс и т. п. Что такое народ, народность, народное мировоззрение? Это ничто иное, как мое мнение с прибавлением моего предположения о том, что это мое мнение разделяется большинством русских людей. Аксаков,1 например, наивно уверен, что самодержавие и православие это идеалы народа. Он и не замечает того, что самодержавие известного характера есть ничто иное, как известная форма, совершенно внешняя, в которой действительно в недолгий промежуток времени жиль русский народ. Но каким образом форма, да еще скверная, да еще явно обличившая свою несостоятельность, может быть идеалом, -- это надо у него спросить. Каким образом внешняя религиозная форма Греко-росийско-иосифлянских догматов вероисповедания и уже очень несостоятельная, и очень скверная может быть идеалом -- народа? Это надо у него спросить. Ведь это так глупо, что совестно возражать. Я буду утверждать, что я знаю Страхова и его идеалы, потому что знаю, что он ходить в библиотеку каждый день и носить черную шляпу и серое пальто. И что потому идеалы Страхова суть: хождение в библиотеку и серое пальто, и страховщина. Случайные две, самые внешние формы -- самодержавие и православие, с прибавлением народности, которая уже ничего не значит, выставляются идеалами. Идеалы Страхова -- хождение в библиотеку, серое пальто и страховщина. Сказать, я знаю народные идеалы, очень смело, но никому не запрещено. Это можно сказать, но надо сказать ясно и определенно, в чем я полагаю, что они состоят, и высказать действительно нравственные идеалы, а не блины на масленице или православие, и не мурмолку или самодержавие.
   Ошибка вашей статьи почти та же. Вы осуждаете во имя идеалов народа и не высказываете их вовсе в первых двух статьях и высказываете неопределенно для других (для меня ясно) в последних статьях. В последних статьях вы судите с высоты христианской и тут народ ни при чем. И эта одна точка зрения, с которой можно судить. Народ ни при чем. Сошелся этот какой то народ с той точкой зрения, которую я считаю истинной, -- тем лучше; не сошелся, -- тем хуже для народа. И как только вы стали на эту точку зрения, то выходит совсем обратное тому, что было в прежних статьях. То были злодеи; а то явились те же злодеи единственными людьми, верующими -- ошибочно,-- но все таки единственными верующими и жертвующими жизнью плотской для небесного, т. е. бесконечного.
   Дорогой Николай Николаич. Богатому красть, старому лгать, -- недолго мне осталось жить, чтобы не говорить прямо всю правду людям, которых я люблю и уважаю, как вас. Разберите, что я говорю, и если не правда, -- укажите, а если правда, то и мне при случае скажите такую же правду. Ваше молчание тяготило меня. Я дорожу и не перестану дорожить дружеским общением с вами. [...]
   Я живу по-старому, росту и ближусь к смерти все с меньшим и меньшим сомнением. Все еще работаю и работы не вижу конца.
  
   1 Иван Сергеевич Аксаков (1823--1886) -- младший сын писателя С. Т. Аксакова, публицист, в то время редактор газеты "Русь".
  
   Н. Н. Страхову. Неотправленное.
   1881 г. Июня 1--5?
   Мне всегда делается ужасно грустно, когда я вдруг с человеком, как вы, с которым мы всегда понимаем друг друга, вдруг упираюсь в тупик. И так мне сделалось грустно от вашего письма.
   Я сказал вам, что письма ваши мне не понравились, потому что точка зрения ваша неправильна; что вы, не видя того, что последнее, поразившее вас зло произошло от борьбы, обсуживаете это зло. Вы отвечаете мне: "я не хочу слышать ни о какой борьбе, ни о каких убеждениях, если они приводят к этому и т. д.". Но если вы обсуждаете дело, то вы обязаны слышать. Я вижу, что чумака 100-летнего убили жесточайшим образом колонисты1 и юношу прекрасного Осинского2 повесили в Киеве. Я не имею никакого права осуждать этих колонистов и тех, кто повесил Осинского, если я не хочу слышать ни о какой борьбе. Только если я хочу слышать, только тогда я узнаю, что чумак убил 60 человек, a Осинский быль революционер и писал прокламации. Вас особенно сильно поразило убийство царя, вам особенно противны те, которых вы называете нигилистами. И то, и другое чувства очень естественные, но для того, чтобы обсуживать предмет, надо стать выше этих чувств; а вы этого не сделали. И потому мне не понравились ваши письма. Если же я и потому, что вы упоминаете о народе, и потому, что вы особенно строго осуждаете это убийство, указывая, почему это убийство значительнее, чем все те убийства, среди которых мы живем, предположим, что вы считаете существующей русский государственный строй очень хорошим, то я это сделал для того, чтобы найти какое-нибудь объяснение той ошибки, которую вы делаете, не желая слышать ни про какую борьбу и вместе с тем обсуживая один из результатов борьбы. Ваша точка зрения мне очень, очень знакома (она очень распространенная теперь и очень мне не сочувственна). Нигилисты -- это название каких-то ужасных существ, имеющих только подобие человеческое. И вы делаете исследование над этими существами. И по вашим исследованиям оказывается, что даже когда они жертвуют своею жизнью для духовной цели, они делают не добро, но действуют по каким то психологическим законам бессознательно и дурно.
   Я не могу разделять этого взгляда и считаю его дурным. Человек всегда хорош и если он делает дурно, то надо искать источник зла в соблазнах вовлекавших его в зло, а не в дурных свойствах гордости, невежества. И для того, чтобы указать соблазны вовлекшие революционеров в убийство нечего далеко ходить. Переполненная Сибирь, тюрьмы, войны, виселицы, нищета народа, кощунство, жадность и жестокость властей -- не отговорки, a настоящий источник соблазна.
   Вот что я думаю. Очень жалею, что я так не согласен с вами, но не забывайте, пожалуйста, что не я обсуживаю то зло, которое творится; вы обсуживаете, и я сказал только свое мнение и не мнение, a объяснение, почему мне не нравятся ваши письма. Я только одного желаю, чтобы никогда не судить и не слышать про это. [...]
  
   1 Вероятно факт, взятый для примера Толстым, из уголовной хроники того времени.
   2 Валериан Андреевич Осинский (1853--1879) -- революционер-террорист, главный организатор террористических актов на юге, землеволец. 7 мая 1879 г. был судим за вооруженное сопротивление и принадлежность к террористической партии; приговорен к смертной казни и казнен 14 мая.
  
   С. А. Толстой
   1881 г. Августа 6.
   [...] Что ты пишешь в одном письме1, что мне, верно, так хорошо в этой среде2, что об доме и своем быте я буду думать с неудовольствием, это как раз наоборот. Все больше и лучше думаю о вас. Ничто не может доказать яснее невозможность жизни по идеалу, как жизнь и Бибикова с семьей, и Василия Ивановича. Люди они прекрасные, всеми силами, всей энергией стремятся к самой хорошей, справедливой жизни, а жизнь и семьи стремятся в свою сторону, и выходит среднее. Со стороны мне видно, как это среднее, хотя и хорошо, как далеко от их цели. Тоже переносишь на себя и научаешься довольствоваться средним. Тоже среднее в молоканстве; тоже среднее в народной жизни, особенно здесь. [...]
  
   1 С. А. Толстая писала в письме от 30 июля: "Но тебе там и вообще интереснее, спокойнее, симпатичнее жизнь, чем дома. Это жалко, но это так".
   2 Толстой находился в это время в своем самарском имении и лечился кумысом.
  
   А. А. Бибикову и В. И. Алексееву.
   1881 г. Сентября 1--5?
   [...] Я попал сюда в страшный сумбур -- театр, гости, суета и странно -- ушел в себя и чувствовал, и чувствую себя лучше, чем когда-нибудь. Несогласие мое с окружающей жизнью больше и решительнее, чем когда-нибудь; и я все яснее и определеннее вижу свою роль и держусь ее.
   Смирение и сознание того, что все, чтР мне противно теперь, есть плод моих же ошибок и потому прощение других и укоризна себе. [...]
  
   Алексей Алексеевич Бибиков (р. 1837 г. -- ум. 30 марта 1914 г.) -- помещик Тульской губ., Чернского у.; происходил из дворян Козельского у., Калужской губ.; в 1862 году окончил Харьковский университет по отделению естественных наук физико-математического факультета; по окончании был мировым посредником. В 1866 г. привлекался по делу Каракозова. После суда, до которого он просидел около шести месяцев в тюрьме, был сослан в г. Кадников, Вологодской губ., где пробыл около двух лет. В 1868 г. его перевели в Великий Устюг, той же губернии, а через год, по болезни, в Воронеж. В 1870 г. ему было разрешено поселиться в своем имении в Тульской губернии под надзором полиции. По возвращении из ссылки он отдал всю землю крестьянам, оставив себе несколько десятин, женился на крестьянке и сам стал вести свое хозяйство на земле, ничем не отличаясь от окружавших его крестьян. К какому времени относится его знакомство с Толстым, в точности сказать нельзя. Известно, что рекомендовала его Толстому, в качестве управляющего Самарским имением Толстых, пользовавшая Софью Андреевну акушерка М. И. Абрамович. Повидимому, это было в 1878 г., так как в этом году в письмах Толстого к жене он упоминается уже как "управляющий". В должности управляющего он пробыл до 1884 г., когда должен был оставить Самарское имение, вследствие столкновения с С. А. Толстой. Нужно отметить, что за свое пребывание в Самарской губернии он подвергся вторичному надзору полиции. 28 июня 1883 г. о Бибикове было возбуждено дело. Было произведено у него несколько обысков, не давших однако никаких результатов для его обвинения. Становой пристав доносил о нем: "Бибиков занимается посевом хлеба и извозом по найму, причем иногда сам отправляется в Самару на возу с хлебом и не отказывается от черной работы (подмазывает колеса и впрягает лошадей). Башкиры считают его очень хорошим барином и выражаются о нем так: с барином он барин, с мужиком -- мужик" (см. А. Дунин, "Граф Л. Н. Толстой и толстовцы в Самарской губернии" -- "Русская мысль" 1912, 11). -- После ухода из имения Толстого А. А. Бибиков поселился невдалеке на земле, снятой в аренду в удельном ведомстве. В 1891 г. работал в Самарской губернии на голоде. В 1906 г. избран в первую государственную думу. -- О А. А. Бибикове люди близко знавшие его отзывались как о "честном деятеле, убежденном народнике, на деле проводившем свои идеи, и человеке кристально-чистом, скромном и любящем". По своим взглядам он примыкал к возникшему в 1870-х годах кружку "богочеловеков", основателем которого был А. К. Маликов, с которым Бибикова соединяла долголетняя дружба, хотя он, повидимому, не вполне разделял это учение. Толстой ценил А. А. Бибикова за его искренность, мягкость и неутолимое стремление "к самой хорошей, справедливой жизни".
  
   В. И. Алексееву.
   1881 г. Ноября 15--30?
   [...] Вы недовольны собой, что же мне то сказать про себя? Мне очень тяжело в Москве. Больше двух месяцев я живу и все также тяжело. Я вижу теперь, что я знал про все зло, про всю громаду соблазнов, в которых живут люди, но не верил им, не мог представить их себе, как вы знали, что есть Канзас по географии, но узнали его только когда приехали в него. И громада этого зла подавляет меня, приводить в отчаяние, вселяет недоверие. Удивляешься, как же никто не видит этого?
   Может быть мне нужно было это, чтобы яснее найти свой частный путь в жизни. Представляется прежде одно из двух: или опустить руки и страдать бездеятельно, предаваясь отчаянию, или мириться со злом, затуманивать себя винтом, пустомельем, суетой. Но, к счастью, я последнего не могу, а первое слишком мучительно, и я ищу выхода. Представляется один выход -- проповедь изустная, печатная, но тут тщеславье, гордость и может быть самообман и боишься его; другой выход -- делать доброе людям; но тут огромность числа несчастных подавляет. Не так, как в деревне, где складывался кружок естественный. Единственный выход, который я вижу -- это жить хорошо -- всегда ко всем поворачиваться доброй стороной. Но этого все еще не умею, как вы. Вспоминаю о вас, когда обрываюсь на этом. Редко могу быть таким -- я горяч, сержусь, негодую и недоволен собой. Есть и здесь люди. И мне дал Бог сойтись с двумя. Орлов1 один, другой и главный Николай федорович федоров.2 Это библиотекарь Румянцевской библиотеки. Помните я вам рассказывал. Он составил план общего дела всего человечества, имеющего целью воскрешение всех людей во плоти. Во-первых, это не так безумно, как кажется. (Не бойтесь, я не разделяю и не разделял никогда его взглядов, но я так понял их, что чувствую себя в силах защитить эти взгляды перед всяким другим верованием, имеющим внешнюю цель.) Во вторых и главное, благодаря этому верованию он по жизни самый чистый христианин. Когда я ему говорю об исполнении Христова учения, он говорить: да это разумеется, и я знаю, что он исполняет его. Ему 60 лет, он нищий и все отдает, всегда весел и кроток. Орлов, пострадавший -- 2 года сидел по делу Нечаева3 и болезненный, тоже аскет по жизни, и кормит 9 душ, и живет хорошо. Он учитель в железнодорожной школе.
   Соловьев4 здесь. Но он головной. Еще был я у Сютаева.5 Тоже христианин и на деле. [...]
   Казалось бы хорошо, но нет, нет спокойствия. Торжество, равнодушие, приличие, привычность зла и обмана давят. Сижу я все дома, утром пытаюсь работать -- плохо идет, часа в 2, 3 иду за Москву реку пилить дрова. И когда есть сила и охота подняться, это освежает меня, придает силы, -- видишь жизнь настоящую и хоть урывками в нее окунешься и освежишься. Но когда не хожу. Тому назад недели 3 я ослабел и перестал ходить, и совсем было опустился -- раздражение, тоска. Вечером сижу дома и одолевают гости. Хоть и интересные, но пустые разговоры и теперь хочу затвориться от них. [...]
  
   Василий Иванович Алексеев (р.15 декабря 1848 г. -- ум. 11 августа 1919 г.) происходил из тамбовских дворян; родился в Псковской губернии в поместье отца своего "Подсосково". В 1869 г. окончил Псковскую гимназию, а в 1873 году Петербургский университет по физико-математическому факультету. Еще в университете сошелся с близким ему по взглядам (впоследствии известным политическим деятелем) Н. В. Чайковским, примкнув к его кружку, который ставил своей целью "служение народу" и распространение знаний среди рабочих и крестьян. По окончании университета В. И. Алексеев начал вести занятия с фабричными рабочими в Петербурге, занимаясь наряду с естественными и общественными науками и разбором Евангелия. В это же приблизительно время он познакомился с А. К. Маликовым и его учением, оказавшим на В. И. Алексеева громадное влияние. Осенью 1875 г. вместе с Н. В. Чайковским, А. К. Маликовым, В. Ф. Орловым и др. эмигрировал в Америку, где в штате Канзас они организовали земледельческую общину. Однако, просуществовав до 1877 г., община распалась, и летом того года В. И. Алексеев возвратился в Россию. В конце лета 1877 г. поступил к Толстым в качестве учителя их старшего сына Сергея Львовича, и прожил у них четыре года. За это время близко сошелся со Львом Николаевичем, который заинтересовался его личностью, жизнью и взглядами, во многом сочувственными и сходными с тогдашними мыслями Толстого. Всегда поддерживая Льва Николаевича в его исканиях правды и смысла жизни и являясь почти единственным человеком, сочувствующим его религиозно-этическим верованиям, В. И. Алексеев стал для Толстого близким и дорогим. Однако это сближение его со Львом Николаевичем вызвало неудовольствие со стороны Софьи Андреевны, со временем перешедшее в явную вражду. Вследствие этого 2 июня 1881 г. В. И. Алексеев вынужден был покинуть дом Толстых. По предложению Льва Николаевича он поселился в их Самарском имении, где управляющим был его давнишний знакомый А. А. Бибиков. Там В. И. Алексееву был отведен участок земли. Но спустя четыре года, после нового столкновения с Софьей Андреевной на почве хозяйственной (в переписке), он уехал и поступил домашним учителем к Д. И. Воейкову в его Симбирском имении. В 1891 г. служил в качестве контролера Харьковско-Азовской железной дороги. В 1894 г. был назначен инспектором сельскохозяйственного ремесленного училища имени Чижова, близ Чухломы, Костромской губ. В 1900 г. был приглашен в Нижний Новгород на место директора вновь открытого Коммерческого училища, где и оставался до своей смерти. -- В течение всей своей жизни В. И. Алексеев не переставал интересоваться Толстым и не прерывал с ним сношений; об этом свидетельствует их переписка. Помимо этого он несколько раз наезжал к Толстым и в Москву, и в Ясную поляну.
  
   1 Владимир Федорович Орлов (1843--1898). Привлекался по делу Нечаева. С Толстым познакомился в 1881 году, в бытность свою учителем одной железнодорожной школы. Лев Николаевич высоко ценил его выдающийся ум, самобытность, независимость характера и взглядов. Жизнь же его, настоящего пролетария, всегда внушала Толстому безграничное уважение.
   2 Николай Федорович Федоров (1824--1903), философ, библиотекарь Румянцевского музея; автор большого труда "Философия общего дела. Статьи и письма", т. 1. Верный. 1906. Не для продажи; т. 2, М. 1913. В его статьях много высказываний против Толстого. Был известен своей праведной, строго ригорической жизнью. О нем Ант. Гинкен в своей статье "Идеальный библиотекарь Н. Ф. Федоров" ("Библиотекарь" вып. I 1911) говорил, как о человеке "совершенно феноменального бескорыстия и аскетического презрения к деньгам и ко всем матерьяльным благам". В. А. Кожевников писал о его жизни: "Из своего ничтожного заработка он отдавал всё, что можно было отдать, оставляя лишь столько, сколько требовалось для уплаты за тесный угол жилья, да за пропитание, настолько скудное, что ему приходилось по долгим месяцам обходиться без горячей пищи. У него не было ни матраса, ни подушки, ни шубы; он не признавал иного платья, кроме сильно поношенного и служившего ему до тех пор, пока оно не превращалось в лохмотья. Никакой обстановки! При каждом перемещении с квартиры раздавались последние жалкие вещи.... из бюджета даже в 17 р. 50 к. в месяц (пенсия) оказывались остатки, которые все шли на помощь просившим и не просившим. И, несмотря на это довольство столь малым, всё еще какая-то нервная боязнь денег, как чего-то ядовитого, заразного, мерзкого. -- Как ни трать их, а они всё еще остаются проклятые! -- восклицал он с неподдельным испугом, когда находился какой-нибудь забытый грош в кармане" (В. А. Кожевников, "Н. Ф. Федоров. Опыт изложения учения по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам". М. 1908). -- Толстой глубоко уважал его за его жизнь и ставил ее для себя примером.
   3 Сергей Геннадьевич Нечаев (1847--1883) -- революционер. В начале 1869 г. был одним из руководителей "студенческих беспорядков". Затем организовал несколько тайных революционных кружков, объединенных в одно общество под названием "Народная расправа". Осенью 1869 г. Нечаев, заподозрив в отступничестве в одном из главных московских кружков некоего студента Иванова, отдал приказание от лица комитета общества убить Иванова, что и было исполнено при его участии. После этого Нечаев уехал за границу. В России же начались аресты, поведшие к так называемому "Нечаевскому делу", в котором привлекалось восемьдесят семь человек. В 1872 г. Нечаев был выдан швейцарским правительством, как уголовный преступник. При помощи шпиона Степковского был схвачен и отправлен в Россию, где был судим судом присяжных и приговорен к двадцати годам каторги, но был тайно посажен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Там же умер от общей водянки 21 ноября 1882 г.
   4 Владимир Сергеевич Соловьев. В Дневнике от 5 октября 1881 г. Толстой записывает о Соловьеве: "Соловьев бедный, не разобрав христианства, осудил его и хочет выдумать лучше. Болтовня, болтовня без конца".
   5 Василий Кириллович Сютаев (1819--1892) -- самобытный народный религиозный мыслитель; крестьянин дер. Шевелино, Новоторжского у. Тверской губ. Имел огромное влияние на Толстого в период определения его религиозных взглядов. Лев Николаевич всегда говорил о Сютаеве, как об одном из главных своих учителей.
  
   С. А. Рачинскому.
   1881 г. Ноября 15 -- декабрь?
   [...] Но богатому красть -- старому лгать. Ваши статьи в Руси мне не понравились. Есть неопределенно-православное направление, -- которое есть не только признание факта требований народа, но к которому, к православию, выражается ваше сочувствие. Сочувствие же ваше не непосредственное и вместе с тем не разъясненное. --
   Чтобы не ходить около, скажу вам прямо, чем я себя считаю: Я считаю себя христианином. Учение Христа есть основа моей жизни. Усомнившись в нем, я бы не мог жить; но православие сознанное, связанное с церковью, с государством, есть для меня основа всех соблазнов, есть соблазн, закрывающий Божескую истину от людей. И я хочу и должен никого не ненавидеть, но полагаю, что хула на святого духа не простится, и ненавижу эту хулу. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1881 г. Ноября 23?
   [...] Правда, что мне тяжело. Бывает очень больно. Но боль эту не отдам за 10 лет веселой, приятной жизни. Даже странно сказать: не отдам за веселую приятную жизнь. Она то мне и противна, а дорога, хотя не больно, та деятельность, которая может выйти из этой боли. [...] Интересных мне людей я вижу много, но зачем? Учиться мне уж нечему от людей. А жить так, как я выучился, я не умею. И все ищу, и стараюсь, и все недоволен собой.
   [...] Мне сердиться на вас не только не за что, но я знаю, что нет человека, который бы так по моему понимал меня, как вы. У меня только происходить иногда по отношению вас обман чувств: "если этот человек так понимает меня, то как же он не разделяет моих чувств и в той же мере?" иногда говорю я себе об вас. И разумеется я говорю вздор, доказывающий только то, что я не умею так понимать вас, как вы меня, и потому не вижу ваших чувств также ясно, как вы мои. [...]
  
  
  
  
   1882
  
  
  
   А. А. Толстой.
   1882 г. Февраля 9--10?
   [...] ради Христа не обращайте меня и не жалейте меня, именно ради Христа. Христос это любовь и согласие; а уж я слишком узнал, что те самые, которые професируют любовь к Христу, те и нарушают это согласие во имя его.
  
   А. А. Толстой. Неотправленное.
   1882 г. Марта 3?
   Ради здравого смысла поймите следующее и уже обращаясь ко мне и думая обо мне -- имейте его в виду. Я раз 20 повторял это изустно и письменно в Москве, но тщетно. Попробую последний раз.
   Вот это рассуждение:
   Общего между мною и вами быть не может, потому что ту святодуховскую веру, которую вы исповедуете, я исповедовал от всей души и изучал всеми силами своими ума и убедился, что это не вера, а мерзкой обман, выдуманный для погибели людей. Убедившись в этом, я написал книгу, обличающую обманщиков. Стало быть вот какое мое отношение к вам. A tort ou Ю raison,1 но я считаю вашу веру произведением дьявола, придуманным для того, чтобы лишать человечества спасения, данного Христом. И книга моя, и я сам есть обличение обманщиков, тех лжепророков, которые придут в овечьей шкуре и которых мы узнаем по плодам. -- Стало быть согласия между обличителем и обличаемым не может быть. Выхода для обвиняемых только два -- оправдаться и доказать, что все мои обвинения несправедливы. (Этого нельзя сделать почерком пера. Для этого нужно изучение предмета, нужна свобода слова и, главное, сознание своей правоты. -- А этого то нет. Обличаемые спрятались за цензуру и штыки и кричат: Господи помилуй -- и вы с ними) -- или признаться в своей вине и отречься от лжи и зла. -- Но говорить, как вы говорите и они: "право, ей Богу, мы не виноваты. Да побойся Бога, право, мы веруем в Христа" и т. п. это то самое, что всегда говорят виноватые.
   Надо оправдаться в насилиях всякого рода, в казнях, в убийствах, в скопище людей, собранных для человекоубийства и называемых в насмешку над Богом -- христолюбивым воинством, во всех ужасах творившихся и теперь творимых с благословенья вашей веры, или покаяться.
   И я знаю, что обманщики не станут ни оправдываться, ни раскаются. Раскаяться им и вам не охота, потому что тогда нельзя служить мамону и уверять себя, что служишь Богу.
   Обманщики сделают, что всегда делали, будут молчать. Но когда нельзя уже будет молчать, они убьют меня. -- Я этого жду. И вы очень содействуете этому, за что я вам и благодарен.
  
   1 Справедливо или нет.
  
   А. А. Толстой. Неотправленное.
   1882 г. Марта 4?
   Вчера в деревне, куда я уехал очнуться от ужасной Московской жизни, я получил ваше письмо и последние слова ваши о Христе взорвали меня и я написал вам резкое письмо и свез его сам на почту; но тотчас же послал за ним и взял его назад. Но все таки чувствую необходимость высказать вам хоть отчасти мое чувство. Не говорите, пожалуйста, о Христе и особенно мне. Вообще не говорите о Христе, чтобы избежать того ridicule,1 который так распространен между придворными дамами -- богословствовать и умиляться Христом и проповедывать, и обращать. Разве не комично то, что придворная дама -- вы, Блудовы, Тютчевы2 чувствуют себя призванными проповедывать православие. Я понимаю, что всякая женщина может желать спасения, но тогда, если она православная, то первое, что она делает, удаляется от двора -- света, ходит к заутреням, постится и спасается, как умеет. Но отчего придворное положение сделалось дипломом на богословие -- это верх комизма. Мне же не говорите о Христе, потому что Христос один, также, как Бог отец быль один, но Иисус Христос говорил Евреям, что мы с вами не одного отца дети -- ваш Бог отец -- дьявол, т. е. ложь. Такая же разница между моим и вашим Христом.
   Я ведь в отношении православия -- вашей веры, нахожусь не в положении заблуждающегося или отклоняющегося, я нахожусь в положении обличителя. Я обличаю православие в отклонении, во лжи сознательной и бессознательной, и потому со мной больше делать нечего, как или с презрением отвернуться от меня, как от безумца, или понять хорошенько то, в чем я обвиняю православие и признаться в своих преступлениях, или опровергнуть все мои обличения. Нет середины: или презирать, или оправдываться. А чтобы оправдываться, надо прежде всего понять. А для того, чтобы понять, надо прежде всего большую искренность (чем не отличается придворный быт); во-вторых надо много труда, внимания и времени (тоже не часто встречаемые при дворе); в третьих надо смирение, а в вас я вижу гордость, не имеющую пределов -- что вы думаете, то святой дух думает.
   И потому мне нечего слушать о вашем Христе, я все это не только слышал, но изучал до малейших подробностей. -- Вам и вашим надо перестать прятаться за насилие и принуждение, а выступить защитниками своей веры, обличаемой во лжи, и смешать меня с грязью. Но этого они не сделают (и вы не делаете). А они будут молчать, пока можно, а когда нельзя уже будет, они убьют меня. И вы, говоря мне о вашем Христе, содействуете этому. Между мной и вами столь же мало общего, сколько было между Христом и Фарисеями. -- И я могу погибнуть физически, но дело Христа не погибнет, и я не отступлюсь от него, потому что в этом только моя жизнь -- сказать то, что я понял заблуждениями и страданиями целой жизни. Простите и вдумайтесь в то, что я пишу.
  
   1 Смешное.
   2 Блудовы и Тютчевы -- старинные дворянские роды, строго-православной традиции. Представители этих фамилий, современные Толстому, были известны как ревностные хранители заветов православной церкви. Так, гр. А. Д. Блудова (1812--1891), камер-фрейлина императрицы Марии Александровны, учреждала церковные братства. Дочь поэта Тютчева, Е. Ф. Тютчева (1835--1882), тоже камер-фрейлина, писала рассказы из священной истории, занималась переводом на английский язык проповедей Филарета и т. д. Это видимое несоответствие их придворной жизни с их желанием "проповедывать" и "обращать" особенно резко бросалось в глаза Толстому, тем более, что в своих отношениях с гр. Александрой Андреевной, тоже фрейлиной, он постоянно чувствовал их фальшь. Толстой знал лично и Блудову и Тютчеву еще с 1850-х гг.
  
   Н. Н. Страхову
   1882 г. Марта 12?
   [...] Позитивисты говорят, что то, о чем люди думают и всегда думали, -- пустяки и не надо о том думать. Они не имеют права этого говорить и выходят из затруднения, отрицая его. Это неправильно. Вы делаете тоже, но хуже. Вы отрицаете не то, чтР думают -- а то, чтР делают люди. Вы говорите -- они делают вздор. Задача в том, чтобы понять чтР и зачем они это делают.
   Этим мне не понравилась ваша книга. -- Простите не за правду, а за правдивость.
   Я устал ужасно и ослабел. Целая зима прошла праздно. -- То, чтР по моему нужнее всего людям, то оказывается никому не нужным. Хочется умереть иногда. Для моего дела смерть моя будет полезна. Но если не умираю, еще видно нет на то воли отца. И часто отдаваясь этой воле не тяготишься жизнью и не боишься смерти. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1882 г. Апреля 1?
   Я говорю, что отрицать то, что делает жизнь, значит не понимать ее. Вы повторяете, что отрицаете отрицание. Я повторяю, что отрицать отрицание значит не понимать того, во имя чего происходить отрицание. Каким образом я оказался с вами вместе, не могу понять.
   Вы находите безобразие и я нахожу. Но вы находите его в том, что люди отрицают безобразие, а я в том, чтР есть безобразие.
   И почему мое отрицаемое труднее для объяснения, чем ваше -- тоже не знаю. Вы отрицаете то, чтР живет, а я отрицаю то, чтР мешает жить. Трудности же для объяснения того, чтР я отрицаю нет никакой. Я отрицаю то, чтР противно смыслу жизни открытому нам Христом, и этим занимается все человечество. До сих пор уяснилось безобразие рабства, неравенства людей и человечество освободилось от него и теперь уясняется безобразие государственности, войн, судов, собственности и человечество все работает чтобы сознать и освободиться от этих обманов. Все это очень просто и ясно для того, кто усвоил себе истины учения Христа; но очень неясно для того, для кого международное, государственное и гражданское право суть святые истины, a учение Христа хорошие слова.
  
   Толстой отвечает на письмо Н. Н. Страхова от 31 марта 1882 г., где последний писал: "Все это движение, которое наполняет собою последний период истории, либеральное, революционное, социалистическое, нигилистическое, -- всегда имело в моих глазах только отрицательный характер: отрицая его, я отрицал отрицание".
  
   К. Д. Кавелину.
   1882 г. Июль--август?
   [...] Нет для меня ничего на свете мучительнее, как разногласие в мнениях; и последнее время я пришел к убеждению, что разногласия в суждениях -- нет и не бывает, а бывает только разногласие в желаниях, пристрастиях, привычках. Сколько я знаю вас и могу судить по вашему письму, вы любите истинную истину и ищете ее для себя; про себя я знаю, что я в том же положении. Истину же я не могу иначе мыслить, как единою. Как же мы можем с вами быть несогласны и спорить. Это может случиться только в том случае, что или кто-нибудь из нас не будет желать видеть истины (и в этом случае никакие доказательства убедить не могут) или, что истин две (и в таком случае опять убеждения не нужны).
   Разногласие бывает только тогда, когда человек не соглашается, потому что защищает не мысль, а свое положение, или потому что ему очень дороги те ходы мысли, которыми он долго ходил и которые он усвоил и полюбил. Я надеюсь не погрешить ни в том, ни в другом: защищать мне нечего, потому что мое положение мне до глубины души вместе со мною -- отвратительно; а излюбленных, целой жизнью выработанных ходов мысли у меня тоже нет, Я вижу истину в старом, всем известном христианском объяснении смысла жизни, как я его понимаю, но держусь этого объяснения не потому, что оно сошло с неба, а потому, что оно без всякого сравнения разумнее и яснее всех тех, которые я знаю. Так что, если завтра кто-нибудь даст мне объяснение более разумное, я тотчас же с восторгом отброшу то, которое имею, и приму новое. И потому мне очень интересно знать те выводы, к которым вы пришли, и то, чтР вам показалось неверным и ошибочным в моей статье. [...]
  
   Константин Дмитриевич Кавелин (р. 4 ноября 1818 г. -- ум. 3 мая 1885 г.) -- ученый и публицист. В 1883 г. -- президент вольно-экономического общества. Научно-литературная деятельность К. Д. Кавелина обнимает собой целый ряд областей знания. Благодаря своим выдающимся дарованиям, Кавелин приобрел известность как историк, цивилист, этнограф и философ.
  
   Н. Н. Страхову.
   1882 г. Октября 11.
   [...] Вы на меня сердитесь за то, что я последний год был неприятен. Мне самому тяжело было переживать то, чтР я пережил. А чтР я пережил? Ничего такого, чтР бы можно было назвать; а все таки очень определенно пережил что-то не только очень, но самое существенное. Говорю вам это затем, чтобы вы были снисходительны ко мне в прошедшем и не имели бы против меня ни малейшего неприятного чувства. Перемениться я нисколько не переменился; но разница моего прошлогоднего состояния и теперешнего такая же, как между строящимся человеком и построившимся. Надеюсь снять леса, вычистить сор вокруг жилья и жить незаметно и покойно.1
   [...] Что вы делаете? Неужели тоскуете. И Эпиктет, и Христос не велят. Они велят радоваться. И можно. [...]
  
   1 По поводу этого письма Н. Н. Страхов 5 ноября 1882 г. писал Н. Я. Данилевскому: "Л. Н. Толстой в хорошем духе. Купил дом в Москве, устроился и, как он пишет, успокоился. Изучает еврейский язык. Я очень радуюсь за него. Мне все страшно о нем думать: так горячо он живет с напряжением, с волнением"
  
   В. И. Алексееву.
   1882 г. Ноября 7--15?
   [...] Никогда не думайте, что вам нехорошо. Ваш удел очень, очень счастливый. Разумеется, счастье все в себе; но по внешним условиям -- можно жить в самых тяжелых условиях -- в самой гуще соблазнов, можно в средних и в самых легких, вы почти в самых легких. Мне Бог никогда не давал таких условий. Завидую вам часто. Любовно завидую, но завидую.
   Жалко мне вашего брата.1 По вашему описанью я понял его совсем и понял в особенности хорошо, потому что это тип мне знакомый -- один из моих умерших братьев2 быль немного такой и брать Фета,3 пропавший в Америке, был точно такой. Очень слабый ум, большая чувственность и святое сердце. И все это свяжется таким узлом, что нельзя распутать -- и разрывается жизнь. Сделать тут ничего нельзя, как и вообще ничего нельзя сделать с другим человеком. Можно только самому не погрешить против такого человека. [...]
   У нас в семье были нездоровья, но теперь все хорошо и более или менее по старому. Сережа много занимается и верит в университет. Таня полудобрая, полусерьезная, полу-умная -- не делается хуже -- скорее делается лучше. Илюша ленится, растет и еще душа в нем задавлена органическими процессами. Леля и Маша мне кажутся лучше. Они не захватили моей грубости, которую захватили старшие, и мне кажется, что они развиваются в лучших условиях, и потому чутче и добрее старших. [...]
   Я довольно спокоен, но грустно -- часто от торжествующего самоуверенного безумия окружающей жизни. Не понимаешь часто, зачем мне дано так ясно видеть их безумие и они совершенно лишены возможности понять свое безумие и свои ошибки; и мы так стоим друг против друга, не понимая друг друга и удивляясь, и осуждая друг друга. Только их легион, а я один. Им как будто весело, a мне как будто грустно.
   [...] Здоровье мое слабеет и очень часто хочется умереть; но знаю, что это дурное желание -- это второе искушение. Видно, я не пережил еще его. [...]
   Прощайте мой дорогой, дай вам Бог того, что у меня бывает в хорошие минуты -- вы это знаете -- лучше этого ничего нет.
  
   1 Гавриил Иванович Алексеев. В. И. Алексеев, рассказывая о скитальческой одинокой его жизни, писал Толстому: "У меня до сих пор живет брат мой Гавриил, тот самый, который в Рославле раздал деньги свои. Странный человек, даже непонятный для меня!" (из письма В. И. Алексеева от 5 ноября 1882 г.).
   2 Гр. Дмитрий Николаевич Толстой (1827--1856). См. Б, I. Прообраз Николая Левина, брата Константина Левина (в "Анне Карениной").
   3 Петр Афанасьевич Шеншин (1834--1881?). См. А. А. Фет, "Мои воспоминания" т. II.
  
   X. Д. Алчевской.
   1882 г. Декабря 20--25?
   [...] наша интеллигенция так воспитывается, чтобы уметь не понимать того, чтР она читает, судить о читаемом так, что выходит похоже на то, что она понимает. Гимназический курс в этом состоит. Человек же с уцелевшим здоровым мозгом прежде всего старается понять глубже то, чтР он читает, а понять можно всякую вещь мелко и глубоко. [...] Сколько раз я замечал в своей практике -- все хорошее, все правдивое, гармоничное, меткое запоминается и передается; все фальшивое, накладное, психологически неверное пропускается или передается в ужасающем безобразии.[...]
  
  
  
  
  
   1883
  
  
  
   М. А. Энгельгардту.
   1882 г. Декабря 20? -- 1883 г. Января 20?
   Дорогой мой Михаил Александрович. Пишу вам "дорогой" не потому, что так пишут, а потому что со времени получения вашего первого, а особенно второго письма чувствую, что вы мне очень близки, и я вас очень люблю. В чувстве, которое я испытываю к вам есть много эгоистичного. Вы верно не думаете этого, но вы не можете и представить себе до какой степени я одинок, до какой степени то, чтР есть настоящий "я" презираемо всеми окружающими меня. Знаю, что претерпевый до конца спасен будет; знаю, что только в пустяках дано человеку право пользоваться плодами своего труда, или хоть видеть этот плод, а что о деле Божьей истины, которая вечна, не может быть дано человеку видеть плод своего дела, особенно же в короткий период своей коротенькой жизни, знаю все и все-таки часто унываю, и потому встреча с вами и надежда, почти уверенность найти в вас человека, искренно идущего со мной по одной дороге и к одной и той же цели, для меня очень радостна.
   Ну, теперь буду отвечать по порядку. Письма ваши к Аксакову1 мне понравились, особенно последнее. Доводы ваши неотразимы, но для него не существуют. Все, чтР он говорит, давно мне знакомо. Все это повторяется в жизни, в литературе, в беседах: все одно и одно. И именно вот что: вы говорите: я вижу, что это истина, а это ложь, вот потому-то и потому-то, и что это добро, а это зло, потому-то и потому. Аксаков и ему подобные видят, что это правда, даже прежде, чем вы сказали им, они знают правду. Но они живут во лжи, и им для того, чтобы человек, как и всякий другой с сердцем, любящим добро и ненавидящим зло, и разумом, имеющим одну цель отличать ложь от истины, для того, чтобы человек мог жить во лжи и зле и служить им, он должен был уже прежде закрыть глаза на истину и продолжать делать любимое им зло. А ширмы эти одни и те же у всех: историческое воззрение, объективный взгляд, забота о других и устранение вопроса о своем отношении к добру и истине. Это делает Аксаков, это делает Соловьев,2 это делают все богословы, это делают все государственные люди, политико-экономы, это делают все, кто живет противно истине и добру и которым нужно оправдаться перед самим собой.
   (Ев. Иоанна III, 19--21). Нельзя сказать этого яснее, чем там сказано. Из этого я делаю тот вывод, что, по отношению к этим людям, не надо метать бисер, а надо выработать в себе известное отношение к ним, при котором не тратились бы напрасно силы. Рассуждение же с ними не только праздное дело, но вредное для нашей цели. Они раздражать вас вызовом на что-нибудь лишнее, неточное и, забывая все главное из того, чтР вы сказали, привяжутся к одному этому. Отношение к ним, которое я стараюсь выработать в себе и советую другим, такое же, какое мое отношение к развращенному, пьяному ухарю, который хочет втянуть в свой разврат моего 16-ти летнего сына. Я жалею этого развратника, но не буду исправлять его, потому что знаю, что это невозможно. Он отпетый -- и только меня перед сыном поднимет на смех. Не буду тоже удалять моего сына насильно от него, потому что сыну моему неизбежно не нынче, так завтра встретиться с ним и с его подобными; я даже не буду стараться перед сыном разоблачить его гадость. Надо, чтобы сын сам открыл ее. А я буду стараться наполнить душу своего сына таким содержанием, чтобы соблазны молодца не захватывали его, а то потратишь силы, которых и так мало, на метание бисера, да еще затопчут и растерзают -- не меня и вас, и NN, а затушат маленький брезжащий свет среди тьмы.
   И вот этим отступлением я прямо нечаянно подошел ко второму и главному пункту вашего письма. Но как же раскрывать глаза людям, спасать их от соблазнов распутников, когда насилие мешает этому? Как добиться осуществления евангельского учения? Не должен ли я заступиться за людей, если они просят меня о помощи, хотя бы пришлось освобождать их силою, если перед моими глазами убивают и мучают людей? Освобождать и заступаться за людей силой -- не должно, потому что этого нельзя и потому что пытаться делать добро насилием, т. е. злом -- глупо. Душа моя, пожалуйста, ради Бога истины, которой выслужите, не торопитесь, не горячитесь, не придумывайте доказательств справедливости вашего мнения прежде, чем не вдумаетесь не в то, чтР я напишу вам, а в Евангелие, и не в Евангелие, как слово Христа или Бога и т. п., а в Евангелие, как самое ясное, простое, всем понятное и практическое учение о том, как надо жить каждому из нас и всем людям.
   Если на моих глазах мать засекает своего ребенка, -- чтР мне делать? Поймите, что вопрос в том, чтР мне следует делать, т. е. чтР хорошо и разумно, а не в том, какое будет мое первое побуждение при этом. Первое побуждение при личном оскорблении -- это отомстить; но вопрос в том -- разумно ли это. И точно такой же вопрос о том, разумно ли употребить насилие против этой матери, которая сечет ребенка. Если мать сечет своего ребенка, то чтР мне больно и чтР я считаю злом? То, что ребенку больно, или то, что мать, вместо радости любви испытывает муки злобы? И я думаю, что зло в том и другом. Один человек не может делать ничего злого. Зло есть разобщение людей. И потому, если я хочу действовать, то могу только с целью уничтожить разобщение и восстановить общение между матерью и ребенком. Как же мне поступить? Насиловать мать? Я не уничтожу ее разобщения (греха) с ребенком, а только внесу новый грех, разобщение со мной. Что же можно? Одно -- подставить себя вместо ребенка -- это не будет неразумно. То, чтР пишет Достоевский,3 и чтР мне очень противно, мне говорили схимники и митрополиты, именно, что воевать можно, что это защита -- душу положить за братьев -- я всегда отвечал: защищать грудью, подставляя себя, -- да, но стрелять в людей из ружей -- это не защищать, а убивать. Вникните в учение Евангелия и вы увидите, что коротенькая 3-я заповедь (Матф. 5, 38, 39) не противиться злу, т. е. злом не отвечать на зло -- есть не скажу главное, но есть смыкающее звено всего учения, и то самое, которое старательно обходили и обходят все учения лжехристианские, и то самое положение, непризнание которого послужило основой всему тому, чтР вы так справедливо ненавидите. Не говорю о Никейском соборе,4 наделавшем столько зла и основанном на этом самом непонимании учения Христа, т. е. на насилии во имя добра и Христа; в Апостольские времена уже у Павла5 в деяниях зарождается это насилие во имя добра и нарушается смысл учения.
   Как часто бывало мне смешно в беседах моих с попами и революционерами, смотрящими на евангельское учение, как на орудие достижения цели внешней -- и те, и другие люди крайних полюсов с одинаковою яростью отрицали это основное положение учения Христа. Первым нельзя не гнать, душить разноверов, не благословлять побоища, казни; вторым нельзя насилием не разрушать существующей безобразный беспорядок, называемый порядком. Очевидно, попы и власти не могут себе представить даже жизни людской без насилия. Точно также и революционеры. По плодам узнаете дерево; не может дерево доброе приносить плоды насилия. Учение Христа не может служить ни тому, чтобы душить, ни тому, чтобы сковыривать. И потому и те, и другие, извращая учение, сами лишают себя той единственной силы, которую дает вера в истину во всю, а не в частичку ее. Поднявшие меч -- мечем погибнут; это не предсказание, а утверждение всем известного факта...
   (Матф. VI. 22, 23, 24 -- в особенности 23.) Если свет твой тьма, если то, что ты считаешь добром -- зло, то каково же будет зло твоей жизни и дел. Нельзя служить немножко Богу, немножко дьяволу. И Евангелие не такая глупая книга, как нам ее расписали попы. И всякое положение сказано там не на ветер, а так, что оно органически связано со всем учением, -- так и заповедь о непротивлении злу проходить через все Евангелие и без нее учение Евангелия для меня по крайней мере все распадается. Мало того, что оно выражено много раз так ясно и прямо, что нельзя его скрасть, мало того, что все описание жизни и дел Христа есть приложение этой заповеди; мало того, что у Иоанна выставлен Каиафа,6 непонимающим этой истины и, вследствие непонимания ее, во имя блага народа, губящий жизнь Христа, там указано прямо на то, что противление злу есть самый страшный и опасный соблазн, которому подпадают не только ученики Христа, а чуть было не подпал и он сам. Но мало того, мне теперь кажется, что если бы и не было Христа и его учения, я бы сам открыл эту истину, -- так она мне теперь кажется проста и ясна и я уверен -- такою же покажется и вам. Мне так ясно теперь, что допусти я для себя малейшее насилие во имя исправления огромнейшего зла, другой на основании того же допустит и для себя маленькое насилие и 3-ий, и 4-й и миллионы маленьких насилий сложатся в то ужасное зло, которое царствует теперь и давит нас.
   Вот, если вы исполнили мою просьбу и дочли до сих пор спокойно, воздерживаясь от доказательств подтверждения вашего мнения, a следили за изложением моего, то, надеюсь, вы согласитесь, что есть сильные доказательства и для противного вам мнения, и надеюсь, еще более согласитесь со мной, когда прочтете краткое изложение и перевод четвероевангелия, которое посылаю вам. Сколько я догадываюсь, вы теперь вот в каком положении: разум ваш говорит вам, что я правь, но сердце ваше возмущается против такого положения о непротивлении злу. Вы говорите себе: что-нибудь тут не так, какая-нибудь тут есть ошибка рассуждения, я найду её и докажу, потому что не может быть, чтобы учение Христа, учение любви к брату -- вело к тому, чтобы сидеть сложа руки, глядя на зло, совершающееся в мире. Хорошо, говорите вы, ему, отжившему старику разводить лясы и уверять всех, что надо терпеть зло. Ему хорошо, он сыт, доволен, все у него есть и осталось доживать немного. Весь жар жизни уже выжит им, но я без рассуждений чувствую, что во мне заложена любовь к добру и правде и ненависть к злу и лжи не даром; я не могу не выражать ее и не жить во имя ее, а каждый шаг моей жизни есть борьба со злом. И я должен бороться и буду бороться с ним теми средствами, которые мне уяснились уже и которые еще уяснятся и представятся. Нужна проповедь в народе, сближение с сектантами, воздействие на правительство и т. п.
   Чувство, подсказывающее это, -- хорошее чувство, и за него то я люблю вас, но это самое чувство побудило Петра7 запастись ножом и отрубить ухо рабу. Представьте себе, что бы было, если бы Иисус не удержал их; сделалась бы свалка, Иисусовы бы победили, и потом завоевали бы Иерусалим.8 Они бы порубили и их бы порубили. Каково было бы христианское учение? Его бы не было и нам бы не на что было упереться; мы были бы хуже Аксаковых и Соловьевых. Для того, чтобы вам полнее выразить мою мысль, скажу вам, в чем я полагаю значение Христа, значение не туманно-метафизическое, a значение ясное, жизненное.
   Все говорят, что значение христианства в том, чтобы любить Бога и ближнего, как самого себя. Но что такое Бог? Что такое любить? Что такое любить что-то непонятное -- Бога? Что такое ближний? Что такое сам я? Слова эти имеют для меня значение такое: любить Бога -- значить любить истину; любить ближнего, как самого себя -- значить признавать единство своей сущности души и жизни со всякой другой человеческой жизнью, с вечной истиной -- Богом. Так это для меня. Но мне ясно, что эти ничего не определяющие слова могут быть понимаемы иначе, и что большинство не может даже их понимать так, как я. Главное же то, что слова эти ни для меня и ни для кого ни к чему не обязывают и ничего не определяют. Как это люби какого-то Бога, которого каждый понимает по-своему, a другие и вовсе не признают, и люби ближнего, как самого себя, тогда как в меня вложена, ни на мгновение не покидающая меня, любовь к себе, и очень часто столь же постоянная ненависть к другим? Это так неясно и неисполнимо, что остается пустою фразою. Мое мнение то, что это положение метафизическое, очень важное, как таковое, но когда это же положение понимается, как правило жизненное, как закон, то оно просто глупо. А к сожалению его очень часто так понимают.
   Все это я говорю к тому, чтобы выяснить то, что значение христианства, как и всякой веры, не в метафизических принципах (метафизические принципы во всем человечестве, Будда, Конфуций, Сократ9 всегда были и будут одни и те же), а в приложении их к жизни, в живом представлении о том благе каждого человека и всего человечества, которое достигается при приложении этих принципов к жизни, в выяснении возможности приложения их и в определении тех правил, которыми оно достигается.
   Еще во Второзаконии10 сказано: люби Бога и ближнего, как самого себя; но приложения этого принципа по второзаконию состояли в обрезании, субботе и уголовном законе. Значение христианства состоять в указании возможности и счастия исполнения закона любви. Христос в нагорной проповеди10 очень ясно определил, как надо и можно, для счастия своего и всех людей, исполнять этот закон. В нагорной проповеди,11 которой если бы не было, не было бы учения Христа, в чем все соглашаются, в которой Христос обращается не к мудрецам, а к безграмотным, к сиволапым, в проповеди, которая обставлена вступлением, что кто не исполнит единой от малых (Мф. 5. 17--20) и заключением, что не говорить надо, а исполнять (Мф. 7. 21--27), в этой проповеди все сказано, и дано 5 заповедей о том, как исполнять учение. В нагорной проповеди изложены самые простые, легкие, понятные правила приложения любви к Богу и ближнему, к жизни, без признания и исполнения которых нельзя говорить о Христианстве. И как не странно сказать это после 1800 лет, мне привелось открывать эти правила, как что-то новое. И только, когда я понял эти правила, только тогда я понял значение учения Христа. Правила эти так удивительно захватываюсь всю жизнь каждого человека и всего человечества, что только представь себе человек исполнение этих правил на земле, и на земле Царство правды. И потом разбери все эти правила отдельно, прилагая их к себе и увидишь, что этот невообразимо блаженный и огромный результат получается от исполнения самых простых, естественных, не только легких, но приятных для исполнения правил. Подумаешь, нужно ли что-нибудь прибавить к этим правилам для того, чтобы осуществилось царство правды? Ничего не нужно. Подумаешь, можно ли отрицать одно из правил, чтобы не нарушилось царство правды? Нельзя. Если бы я ничего не знал из учения Христа, кроме 5 правил, я и тогда бы был таким же христианином, как теперь:
   1) Не сердись; 2) Не блядуй; 3) Не клянись; 4) Не судись и 5) Не воюй. Вот в чем для меня сущность учения Христа.
   И это то ясное выражение учения Христа было спрятано от людей, и потому человечество постоянно отступало от него в две крайние стороны. Одни, видя в учении Христа учение о спасении души, для грубо представляемой ими себе вечной жизни, устранялись от мира, заботясь только о том, чтР им самим для себя делать, -- как усовершенствоваться в одиночку, что было бы смешно, если бы не было жалко. И страшные силы потрачены этими людьми, и их много было, на невозможное и глупое -- делать добро для себя в одиночку, без людей. Другие, напротив, не веря в будущую жизнь, жили, лучшие из них, только для других, но не знали и не хотели знать, что нужно им для себя, и во имя чего они хотят добра другим и какого добра. Мне кажется, что одно невозможно без другого; человек не может делать себе, своей душе добро, не действуя для других и с другими, как это делали аскеты религиозные и лучшие из них, и не может делать доброго людям, не зная, что ему самому нужно, и во имя чего он действует, как это делали и делают общественные деятели без веры. Я люблю людей первого разряда, но всеми силами души ненавижу их учение и люблю, очень люблю людей 2 разряда и ненавижу их учение. В том только учении истина, которое указывает деятельность -- жизнь, удовлетворяющую потребностям души и которая вместе с тем есть постоянная деятельность для блага других. Таково учение Христа. Оно одинаково далеко от квиетизма религиозного, от заботы о своей душе и от революционного задора (правительственная, поповская деятельность есть революционная), желающего благодетельствовать других, не зная вместе с тем, в чем состоит истинное, несомненное благо. Христианская жизнь такова, что нельзя сделать добра людям иначе, как сделав добро самому себе, своей разумной душе, и не сделать добро себе иначе, как делая добро братьям. Христианская жизнь одинаково далека от квиетизма и от задора. Люди молодые и вашего строя мысли, склонны смешивать христианское учение истинное с квиетизмом суеверов. И им кажется, что отказаться от сопротивления злу насилием очень удобно и легко, и что от этого дело христианское ослабевает и лишается сил. Это не верно. Вы поймите, что христианин отрекается от насилия не потому, что он не любит того же, чтР вы желаете, не потому, что он ясно видит, что насилие -- первое, что напрашивается человеку при виде зла, но он видит, что насилие отдалит его от цели, а не приблизит к ней, что оно не разумно, как неразумно человеку, желающему добраться до воды родника, палкой пробивать ту землю, которая отделяет его от ключа. И человеку, отвергающему насилие не легче, -- напротив; как не легче ваять заступ и копать, чем колотить колом землю. Ему легче только тем, что он твердо знает, что не противясь злу насилием, a рассеивая его добром и истиной, он делает, что может, исполняет волю Отца, по выражению Христа. Нельзя огнем тушить огонь, водой тушить воду, злом уничтожать зло. Уж это делали, делали с тех пор, как свет стоить, и вот доделали до того положения, в котором мы живем. Пора бы бросить старый прием и взяться за новый, тем более, что он и разумнее. Если есть движение вперед, то только благодаря тем, которые добром платили за зло. Что если бы одна миллионная тех усилий, которые употребляются людьми на то, чтобы насилием побороть зло, употреблялась на то, чтобы переносить зло, не участвуя в нем, и светить тем светом, который дан каждому. Хоть просто с опытной точки зрения -- тем ничего не добились, -- отчего же не попытать другого, тем более, что это так ясно, очевидно и радостно. Хоть частный пример: вспомним Россию за последние 20 лет. Сколько истинного желания добра, готовности к жертвам, сколько потрачено нашей интеллигенцией молодой на то, чтобы установить правду, чтобы сделать добро людям! И что же сделано? Ничего! Хуже, чем ничего. Погубили страшные душевные силы. Колья переломали и землю убили хуже, чем прежде, что и заступ не берет. -- Вместо тех страшных жертв, которые принесены молодежью, вместо выстрелов, взрывов, типографий, что если бы эти люди верили в учение Христа, т. е. считали бы, что христианская жизнь есть одна разумная жизнь, что если бы вместо этого страшного напряжения сил, один, два, десятки, сотни людей просто бы на призыв их в военную службу, сказали бы: мы не можем служить убийцами, потому что мы верим в учение Христа, то, которое вы исповедуете. Это запрещено его заповедью. То же бы они сказали по отношению присяги. То же бы сказали по отношению судов, то же сказали бы и исполняли по отношению к насилию, утверждающему собственность; что бы было из этого я не знаю, но знаю, что это подвинуло бы дело, и что это один путь деятельности плодотворной,-- не делать того, что противно учению Христа и прямо, и открыто утверждать его -- и не для достижения только внешних целей, а для своего внутреннего удовлетворения, которое состоит в том, чтобы не делать зла другим, пока еще я не в силах делать добро им.
   Вот мой ответ на ваши вопросы о том, чего нужно добиваться. Нужно добиваться того, чтобы исполнять правила Христа для себя и открывать людям свет и радости исполнения их. Все это, впрочем, лучше сказано в Евангелии: Мф. 5. 13--16. -- Предвижу еще возражение. Вы скажете: неясно, как исполнять эти правила и к чему они приведут нас. Как по этим правилам относиться к собственности, к власти, к международным отношениям?
   Не думайте, чтобы у Христа было бы что-нибудь неясное. Все ясно, как день. Отношение к власти выражено в рассказе о динарии.12 Деньги -- собственность есть дело не христианское. Оно идет от властей, власти и отдавай. Но душа твоя свободная от Бога истины и потому твои дела, твою разумную свободу никому не отдавай. кроме Бога. Убить тебя могут, но заставить убивать и сделать нехристианское дело не могут. К собственности: собственности нет по Евангелию и горе тем, у кого она есть, т. е. им плохо и потому в каком положении не находился бы христианин, он по отношению к собственности ничего другого не может делать, как то, чтобы не участвовать в насилии, совершаемом во имя собственности, и того, чтобы разъяснить другим, что собственность есть миф, что собственности нет, а есть известное привычное насилие по отношению к пользованию вещами, которые люди называют собственностью и которое дурно.
   У человека, который будет отдавать кафтан, когда хотят снять рубаху, не может быть речи о собственности. Вопроса о международных отношениях тоже не может быть. Все люди братья -- одинакие. И если пришли Зулу,13 чтобы изжарить моих детей, то одно, что я могу сделать, это постараться внушить Зулу, что это ему не выгодно и не хорошо, -- внушить покоряясь ему по силе. Тем более, что мне нет расчета с Зулу бороться. Или он одолеет меня и еще больше детей моих изжарит, или я одолею и дети мои завтра заболеют в мучениях худших и умрут от болезни. Расчета нет, потому что покоряясь я наверно делаю лучше, а сопротивляясь я сомнительно делаю лучшее.
   Так вот мой ответ: наилучшее, что мы можем сделать -- это исполнять самим все учение Христа. А чтобы исполнять, его мы должны быть уверены, что оно есть истина для всего человечества и для каждого из нас. Имеете ли вы эту веру?
   Статью вашу, я думаю, лучше напечатать, хотя и с сокращениями. Еще два возражения или вопроса, которые, я воображаю, вы должны мне сделать. Первое это то, что если покоряться так, как я говорю, и Зулу, и городовому и отдавать злому человеку все, что он захочет отнять у меня, если не участвовать в государственных учреждениях судов, учебных заведений, университетов, не признавать свою собственность, то падешь на низшую ступень общественной лестницы, тебя затрут, затопчут, ты будешь бродяга-нищий и свет, который есть в тебе, пропадет даром, никто и не увидит его и потому не лучше ли поддерживать себя на известной степени независимости от нужды и возможности образования и общения с наибольшим кругом людей -- печать. Действительно так кажется, но это только кажется. И кажется так потому, что нам дороги наши удобства жизни, наше образование и все те радости мнимые, которые оно доставляет нам, и мы кривим душой, -- говоря это. Это несправедливо потому, что на какой бы низкой степени человек не стоял, он всегда будет с людьми и потому в состоянии делать добро им. А лучше ли профессора университета -- важнее ли жителей ночлежного дома для христианского дела, -- это вопрос, которого никто решить не может. В пользу нищих говорить мое собственное чувство и пример Иисуса. Только нищие могут благовествовать, т. е. учить разумной жизни. Я могу рассуждать прекрасно и быть искренним, но никто никогда не поверит мне, пока видит, что я живу в палатах и проживаю с семьею в день стоимость годовой пищи бедной семьи. А что касается нашего мнимого образования, то пора бы перестать говорить о нем, как о благе. Испортить человека оно испортит совсем из 100 -- 99, но прибавить что-нибудь человеку уж никак не может. Вы верно знаете про Сютаева.14 Вот вам безграмотный мужик, -- а его влияние на людей, на нашу интеллигенцию больше и значительнее, чем всех русских ученых и писателей со всеми Пушкиными, Белинскими15 вместе взятыми, начиная от Тредьяковского16 и до нашего времени. Так потерять ничего не потеряешь. И если кто оставит дом, отца и мать, и братьев, и жену, и детей, то найдет в 100 раз больше здесь в мире этом и домов, и отцов и еще жизнь вечную. Многие первые будут последними: Мф. X. 29.
   Теперь другой вопрос, прямо невольно вытекающий из этого. Ну, а вы Лев Николаевич, проповедывать вы проповедуете, а как исполняете? Вопрос этот самый естественный и мне его делают всегда, и всегда победоносно зажимают мне рот. -- Вы проповедуете, а как вы живете? И я отвечаю, что я не проповедую, и не могу проповедывать, хотя страстно желаю этого. Проповедывать я могу делом, a дела мои скверны. То же, что я говорю, не есть проповедь, а есть только опровержение ложного понимания христианского учения и разъяснение настоящего его значения. Значение его не в том, чтобы во имя его насилием перестраивать общество; значение его в том, чтобы найти смысл жизни в этом мире. Исполнение пяти заповедей дает этот смысл. Если вы хотите быть христианином, то надо исполнять эти заповеди, а не хотите их исполнять, то не толкуйте о христианстве, вне исполнения этих заповедей. Но, говорят мне, -- если вы находите, что вне исполнения христианского учения нет разумной жизни, а вы любите эту разумную жизнь, отчего вы не исполняете заповедей? Я отвечаю, что я виноват, и гадок, и достоин презрения за то, что не исполняю, но при том, не столько в оправдание, сколько в объяснение непоследовательности своей, говорю: посмотрите на мою жизнь прежнюю и теперешнюю и вы увидите, что я пытаюсь исполнять. Я не исполнил и 1/1000, -- это правда и я виноват в этом, но я не исполнил не потому что не хотел, а потому что не умел. Научите меня, как выпутаться из сети соблазнов, охвативших меня, помогите и я исполню, но и без помощи я хочу и надеюсь исполнить. Обвиняйте меня, я сам это делаю, но обвиняйте меня, а не тот путь, по которому я иду и который указываю тем, кто спрашивает меня, где, по моему мнению, дорога. Если я знаю дорогу домой и иду по ней пьяный, шатаясь из стороны в сторону, то неужели от этого не верен путь, по которому я иду? Если не верен -- покажите мне другой, если я сбиваюсь и шатаюсь, -- помогите мне, поддержите меня на настоящем пути, как я готов поддержать вас, а не сбивайте меня, не радуйтесь тому, что я сбился, не кричите с восторгом: вон он! говорит, что идет домой, а сам лезет в болото. Да, не радуйтесь же этому, а помогите мне, поддержите меня.
   Ведь вы не черти из болота, а тоже люди, идущие домой. Ведь я один и ведь я не могу желать идти в болото. Помогите мне, у меня сердце разрывается от отчаяния, что мы все заблудились, и, когда я бьюсь всеми силами, вы, при каждом отклонении, вместо того, чтобы пожалеть себя и меня, суете меня и с восторгом кричите: смотрите, с нами вместе в болото.
   Так вот мое отношение к учению и исполнению. Всеми силами стараюсь исполнить и в каждом неисполнении не то что только каюсь, но прошу помощи, чтобы быть в состоянии исполнять, и с радостью встречаю всякого, ищущего путь, как и я, и слушаюсь его.[...]
  
   Михаил Александрович Энгельгардт (р. 1861 г. -- ум. 21 июля 1915 г.) -- сын известного в свое время общественного деятеля и публициста Александра Николаевича Энгельгардта; воспитывался в Петербургском университете, но курса не кончил и в 1881 г. за участие в студенческих "беспорядках" был выслан на пять лет в имение своего отца Батищево, Смоленской губ. С тех пор посвятил себя почти исключительно журнальной деятельности. В 1890-х и 1900-х годах сотрудничал в "Новостях", помещая статьи по вопросам социально-экономическим и сельско-хозяйственным; состоял секретарем редакции "Хозяина". Отдельно изданы им: "Письма о земледелии" (Спб. 1899); "Вечный мир и разоружение"; "Прогресс, как эволюция жестокости" (Спб. 1899); "Леса и климат" (Спб. 1902). Помимо этого им написаны для "Биографической библиотеки" Павленкова биографии: Дарвина, Гумбольдта, Коперника, Пастера, Лавуазье, Пржевальского и др. История его переписки с Толстым следующая. Прочитав в "Руси" (1882 г.  38, 39, 40) статью В. С. Соловьева "О церкви и расколе", М. А. Энгельгардт написал свои возражения, в которых высказывался против ортодоксального христианства, и послал редактору "Руси" И. С. Аксакову для напечатания. В виду резкости этих возражений Аксаков напечатать их в своем журнале отказался и переслал их для ответа В. С. Соловьеву, уведомив об этом автора. По этому поводу завязалась переписка между И. С. Аксаковым и М. А. Энгельгардтом. Но, не будучи вполне уверенным в себе, М. А. Энгельгардт обратился письменно к Толстому, как к человеку "хорошо изучившему Евангелие и вообще религиозные вопросы", послав ему свою статью для отзыва. Толстой отвечал ему письмом, оставшимся редакции неизвестным. Обрадовавшись такому вниманию и поддержке со стороны Толстого, М. А. Энгельгардт написал ему второе письмо, более пространное, приложив свою переписку с И. С. Аксаковым, где Энгельгардт, указывая Аксакову на несостоятельность церковного христианства с точки зрения истинного учения Христа, между прочим, пытался дать оправдание революционной борьбы, "борьбы во имя общего блага". Вот что писал Энгельгардт Толстому: "Особенно один вопрос занимает меня: отношение к власти, к насилию: должен ли христианин покоряться даже несправедливым и гнусным постановлениям; не делается ли он через это соучастником преступления? По моему делается. Перед моими глазами убивают или мучат людей, не должен ли я заступиться за них, когда они просят меня о помощи, хотя бы пришлось их освободить силой. Но как же теперь добиться осуществления евангельского учения, что делать? Проповедывать словом и делом, основывать самим общины, действовать на народ и на интеллигенцию, стараться приобретать сторонников как из народа, так и из интеллигенции. Не так ли? Стараться завести сношения с существующими в России сектами и добиваться того, чтобы разбросанные по всей России приверженцы истинного учения соединились в один союз? Должно ли при этом преследовать и политические цели, т. е. на ряду с проповедью истинного учения среди народа стараться влиять на правительство с целью добиться известных реформ. Мне кажется, -- должно, для успеха самой проповеди. Многие внешние условия влияют на крестьянство развращающим образом, вызывают и развивают в нем дурные чувства. Возьмем например земельный вопрос. В настоящее время положение вещей, как известно, такое: масса крестьянства поставлена в самые тяжелые экономические условия -- земли мало, податей много, и рядом огромные пространства земли пустуют. Постоянная нищета, вечная необходимость биться из-за куска хлеба не дает крестьянину времени одуматься, оглядеться, задать себе вопрос о смысле его жизни, ожесточает его: тут уж не до других -- было бы самому живу. Развиваются эгоистические наклонности, а тут перед носом пустующие земли -- лакомый кусок; каждому думается: удайся мне заарендовать или купить кусок земли -- и вот я пан. И действительно, наиболее ловким, умным, способным личностям удается захватить себе земли и подчинить остальную массу крестьян в качестве батраков. Таким образом, люди вовсе не Колупаевского пошиба, люди, как говорится, с искрой божьей, выделяются из общины в качестве эксплуататоров, община разрушается. Крестьянин наш не превратился еще в сознательного буржуя, засевшего на принципе собственности, как на каменном фундаменте, с которого его никакими рычагами не сдвинешь; но он всё же не видит в общине единственно справедливого и разумного строя; иначе он давно перешел бы к общинной обработке земли. Он не видит ничего дурного в батраческом хозяйстве: "поломай хряпку с мое и ты станешь богат; я своим трудом добро нажил, не воровством, не грабежом".... Выделяется один, а соблазн действует на всех; всякий стремится разбогатеть индивидуалистическим путем; богачу завидуют, да и друг в друге видят конкурентов, соперников.... Предположим, что совершилось равномерное распределение земель; положение общины: нищета ведь озлобляет, ожесточает человека; раз все пользуются благосостоянием, не из-за чего и враждовать. С другой стороны наиболее выдающимся из крестьян окажется невозможным выделяться из общины в качестве контролистов: земель будет негде взять; да батраков тоже негде. Конечно, останутся ленивые и неспособные, да ведь на них не выедешь, не оснуешь буржуазного строя; масса крестьянства имеет слишком сильное стремление к самостоятельному хозяйству, чтобы пойти в батраки. И вот. придется искать новой формы хозяйства: ум народный естественно натолкнется на мысль вести дело сообща. В этом смысле лучшая часть интеллигенции могла бы -- мне кажется -- оказать огромную услугу сектантству; могла бы исправить ошибку, в которую постоянно впадают секты. Они не обращают внимания на условия жизни народа и думают, оставив эти условия в стороне, преобразовать самих людей; но только часть этих последних способна стать выше окружающих условий; остальные поддаются соблазну. Не должны ли идти рука об руку основание общин, проповедь истинного учения и стремления добиться известных реформ от государства? Не есть ли это наилучший путь для достижения нашей цели? Если бы несколько сот тысяч человек могли соединиться в один союз, то это была бы уже огромная сила. -- Как вы думаете обо всем этом? Наша интеллигенция совершенно оставляет в стороне сектантское движение и, мне кажется, этим сама лишает себя возможности сблизиться с народом. Когда совершалось реформационное движение на западе, тамошняя интеллигенция стояла во главе его; у нас религиозное движение в народе совершается без участия в нем образованных людей. А между тем западное реформационное движение вовсе не было христианским; оно совершалось в духе индивидуализма, не даром оно опиралось главным образом на Ветхий завет. У нас же заметно движение к познанию христианства, евангельского учения, что мешает нашей интеллигенции присоединиться к этому движению. Евангелие, как учение о человеческих отношениях, не имеет себе равных, -- теологические воззрения могут быть сообразны с научными познаниями нашего времени. Отвергать возможность превращения воды в вино, или хождение по морю, как по сухой земле -- не значит отвергать евангельского учения о человеческих отношениях.
   Я слышал, что вы написали комментарии к Евангелию. Мне совестно вас беспокоить, но вы сами поймете, как бы мне хотелось их прочесть. А между тем, я не знаю, как их достать; говорят, что они распространены в Москве в рукописях, но у меня нет знакомых, через которых я бы мог достать их. Нельзя ли будет получить через вас? Аксаков писал мне, что если я сокращу свою статью и выброшу из нее резкие выражения (вроде -- рукоположения собаки), то он может напечатать ее вместе с ответом Соловьева. Как вы думаете, -- стоит? Мне бы хотелось, чтобы мои мнения распространились -- быть может найдутся в интеллигенции еще люди, которые поймут, что нельзя смешивать христианство с православием и что насколько лживо последнее, настолько же высоко первое". На это и отвечал Толстой своим большим письмом. К истории написания этого письма Толстого приведем еще выдержку из дневника Н. Н. Гусева, характеризующую настроение Льва Николаевича и его окружающих в период его написания. Вот что записывает Н. Н. Гусев 21 марта 1908 г. в своем дневнике: "Софья Андреевна вспомнила про письмо к Энгельгардту. -- "Я, -- сказала она, -- положила его в конверт и написала: "Письмо к Энгельгардту, которого Лев Николаевич не только никогда не знал, но и не видал", а там пусть судят, как хотят. Я ужасно оскорбилась этим письмом". -- Это то самое письмо, в котором Лев Николаевич пишет о том, как он "страшно одинок и до какой степени то, что есть мое настоящее "я", презираемо всеми окружающими меня". Написано оно было в 1882 году. Слова Софьи Андреевны живо перенесли меня в это тяжелое для Льва Николаевича время" (Н. Н. Гусев, "Два года с Толстым").
  
   1 Иван Сергеевич Аксаков в письмах к М. А. Энгельгардту отстаивал церковное христианство, стараясь оправдать его с исторической точки зрения. "Христос не упразднил истории, -- говорил он, -- Христос не сказал рабовладельцу: освободи рабов.... но сказал -- вы все перед Богом равны". Другими словами Христос не давал людям практических указаний на их поступки, а дал лишь ряд принципов, рассматривать которые должно в исторической перспективе. В противном же случае, по мнению И. С. Аксакова, из этого может выйти лишь то, что "всякий возомнит себя судьею и начнет творить суд и расправу", т. е. произойдет -- революция.
   2 Владимир Сергеевич Соловьев.
   3 М. А. Энгельгардт, указывая на целесообразность "внутренней" революционной борьбы, между прочим писал: "Замечу еще, что наш знаменитый гуманист, сторонник псевдо-христианского смирения, противник всяких революций, Достоевский тоже признает войну, восстания. Именно, по поводу войны с турками он говорит в одном из номеров "Дневника писателя", что лучше сбросить турецкое иго силой, хотя бы и при помощи кровопролитной войны, чем допускать, чтобы башибузуки сажали на кол детей, жгли, насиловали и совершали всякие неслыханные зверства над несчастными болгарами. Я не помню теперь в каком это номере сказано, но помню, что читав эти рассуждения, восхищался их здравым смыслом и удивлялся, почему это здравый смысл не встречается в других рассуждениях его, касающихся внутренних вопросов. Ибо если позволительна внешняя война за угнетенных, то тем более обязательна внутренняя".
   4 Никейский собор -- церковный собор в Никее (Вифания) в 325 году, где вырабатывался символ церковно-христианской веры.
   5 Павел -- апостол и проповедник христианства в I веке. Казнен при императоре Нероне около 65 г. Церковь приписывает ему четырнадцать "Посланий", которые являются попыткой систематического изложения христианского учения. Толстой всегда относился к его "Посланиям" отрицательно, видя в них непонимание учения Христа и иногда искажение самых основ его. Христианство, проповедуемое Павлом, Толстой называл "павлинизмом" в отличие от истинного христианства.
   6 Каиафа -- прозвище иудейского первосвященника, имя которого было Иосиф. Высокомерный саддукей, выше всего ценивший личные интересы, он выступал ярым врагом Христа, в котором видел опасного возмутителя. Он первый подал совет пожертвовать этим "галилейским учителем", чтобы не "погиб весь народ", т. е. чтобы не произошло возмущение, которое повлекло бы жестокую расправу со стороны римлян.
   7 Петр -- апостол, один из приближенных учеников Христа. Случай, о котором упоминает Толстой, известен в евангельском рассказе о взятии Христа в Гефсиманском саду, где Петр бросился с мечем защищать своего учителя. См. Мф. гл. XXVI, ст. 50--54.
   8 Иерусалим -- главный горо д древней Палестины.
   9 Сократ (469--399 до н. э.) -- греческий философ. Одно из основных положений его учения было направлено на опровержение господствовавшего в то время субъективизма софистов. В противовес последним Сократ настаивал на возможности твердого знания и отсюда -- абсолютной истины, абсолютного добра. Добро есть тоже знание, поэтому все люди могут стать добрыми. Никто не зол по доброй воле, а лишь по неведению.
   10 Второзаконие -- пятая книга Библии, приписываемая церковью Моисею.
   11 Нагорная проповедь -- так в Евангелии называется проповедь Христа, произнесенная им на дороге между Фавором и Капернаумом (на горе Курн-Хаттин). В ней в сжатой форме выражена сущность его учения (см. Мф. гл. V--VII, Лук. XVII--XIX).
   12 "Рассказ о динарии" -- см. Мф. XXII.
   13 "Зулу" -- негритянское племя в юго-восточной Африке, в бассейне реки Тугела.
   14 Василий Кириллович Сютаев.
   15 Виссарион Григорьевич Белинский (1811--1848) -- критик.
   16 Василий Кириллович Тредьяковский (1703--1769) -- русский ученый и поэт.
  
   М. С. Громеке.
   1883 г. Январь.
   [...] Я прочел предисловие1 и перелистовал остальное. Я не могу сказать, что мне нравится или я одобряю то, что я прочел, как не может сказать человек, что ему нравятся те его слова, которые передал переводчик так, что слова прежде непонятные стали понятны. Я испытал только то облегчение, которое испытает этот говоривший среди непонимавших его на чуждом языке, когда нашел переводчика, чтобы восстановить его человеческую связь с другими. Разумеется, переводчик приложил своего и в переводе выходит уж слишком хорошо. Это еще больше бы тронуло этого человека прежде. Теперь же человек этот от нужды во время непонимания его, стал делать отчаянные жесты и кое-как стали уж понимать его жесты.
   Вам показалось, что я не рад сойтись с Писаренко.2 Напротив -- сближение с людьми разделяющими мои мысли и чувства -- для меня слишком большая радость. [...]
  
   Михаил Степанович Громека (р. 1852 г., ум. 22 декабря 1883 г.), сын известного публициста С. С. Громеки (1823--1877); в 1875 г. окончил московский университет по историко-филологическому факультету и переехал в Польшу, где служил преподавателем русского языка и истории в Варшавской гимназии. С Толстым познакомился в 1874 г., будучи у него еще студентом. Известен его этюд о Толстом, выдержавший пять изданий: "Последние произведения гр. Л. Н. Толстого". Впервые был напечатан в "Русской мысли" 1883, 2, 3, 4 и 1884,11. В декабре 1882 г. М. С. Громека вновь посетил Толстого, приехав в Москву в связи с печатанием своей статьи. В последний год своей жизни психически заболел и был помещен в Петербургскую лечебницу д-ра Чечота. Кончил жизнь самоубийством.
  
   1 "Последние произведения графа Л. Н. Толстого" -- первые главы этюда.
   2 Василий Александрович Писаренко -- один из друзей М. С. Громеки. Вот что он писал Толстому по этому поводу: "Я ехал от Вас и всё думал, что такое случилось, что меня встревожило, и когда приехал к Писаренко, понял, что это было то облако сомнения, которое было у Вас на лице, когда Вы соглашались на мою просьбу привезти к Вам Писаренку. Право, это такая прелесть этот Писаренко и он так всем сердцем Вам предан, и не яко Иуда хочет Вас, но яко разбойник" (из письма М. С. Громеки к Толстому от 1 января 1883 г.).
  
   М. С. Громеке.
   1883 г. Февраль?
   [...] Письмо ваше мне все объяснило об Энгельгардте.1 Ужасно больно было; а впрочем так и должно быть. Копаешь канаву и все воображаешь, что добрый человек придет и за тебя выкопает. Нет, видно сам выкопаешь и будет канава, а сама канава не сделается. Это я о себе говорю, о своем ребяческом желании и надежде, что другие с ветра получать те взгляды на жизнь, которые выросли во мне да еще будут помогать мне уяснить их.
   Я часто боюсь, что и с вами мы далеки. С вами мы не врозь только еще потому, что вы не дошли до перекрестков. Надеюсь, что вы пойдете прямою и мы будем вместе. [...]
   Мне часто говорят: пишите художественное и т. д. Я всей душой бы рад и кажется, что есть чтР, да кто же то напишет, чтР я теперь пишу. Пусть кто-нибудь снимет с меня это дело или покажет мне, что оно не нужно, или сделает его -- в ножки поклонюсь.
  
   1 По предложению Толстого М. С. Громека заезжал к М. А. Энгельгардту в Батищево с целью ознакомиться с его жизнью и передать от Толстого рукопись "Краткого изложения Евангелия". Вот что писал М. С. Громека по этому поводу в письме от 25 января 1883 г.: "Семнадцатого утром я приехал к Энгельгардту. Меня встретил юноша в валенных белых и ситцевой грязной рубашке, немытый; в чертах лица у него есть что-то напоминающее вдурне Владимира Соловьева во времена студенчества; есть одна подробность сходства с Вами -- нижняя часть лица выдается вперед. Один глаз немного скошенный; в черных без блеска глазах было что-то тяжелое и странное. В комнате грязно; сидел крестьянский мальчик, которому Михаил Александрович продолжал показывать решение задачи. Когда это кончилось, начался разговор. Я сейчас же напал на центральную ошибку -- на противоречие между христианством и насилием революции. И сразу меня поразила в молодом Энгельгардте совершенная бедность логики и сила одного чувства, далеко не истинно христианского. Да, он глубоко страдает при виде всего угнетенного и несчастного; он так искренно желает ему служить, как очень немногие; но у него к этому примешалось другое, еще более страстное чувство -- ненависть и желание уничтожить силою всё угнетающее и делающее несчастным. Противоречие у него уже в самом чувстве, и его теория есть лишь попытка теоретического оправдания этого противоречивого чувства, в котором ненависти больше, чем христианской любви. Он инстинктивно сознает, что войну, убийство и насилие нельзя делать принципами -- и он выдвигает любовь, но для этой его любви у него лучшим средством оказывается -- ненависть. Революционный фанатизм ослепляет глаз и делает неспособным различать грубейшее противоречие. Он искренно убежден, что насилие и война силою против зла есть следствие и орудия любви. Так как логика, история и знание плохие друзья такому все определяющему противоречию, то их и не оказалось. Тут были и материализм и утилитаризм вдруг; всего менее было истинного христианского чувства, а религии и Бога совсем не было в душе и системы, хотя на языке они и были. Христос был, но только тот Христос, который выгонял торговцев из храма. Бог у него есть не Бог личный или Бог в природе, а логическая фикция человеческого свойства любить, не выходящего за пределы человека. Этот Бог есть даже не человек, а логическое обобщение нашего понятия о свойственной всем людям способности любить: этот Бог есть кусочек человеческой мысли. И остальные кусочки человеческой мысли, изобретшие этот кусочек -- этого жалкого фиктивного Бога, господствуют над своим изобретением, и, в действительности, как и следует, управляют этим Богом, который есть не создатель человека, а сам есть создание человеческого обобщения. Ребяческое утешение верою в такое мелкое ухищрение рассудка называется религиею. Нравственность, проповедующая насилие для любви, называется христианством. Союз людей, осуществляющих такую религию отвлечения и такую нравственность насилия ненавидящей и убивающей любви -- такой союз людей выхолощенного ума и извращенного сердца называется церковью Христа. Цель этого союза, этой церкви -- сделать людей Христами -- человекобогами, богами, у которых нет души, а есть естественный и старческий психофизиологический организм, есть земная жизнь и нет вечной, сумасшествие рефлектирующего, озлобленного и бессильно порывающегося выйти из рефлексии и злобы человека, одаренного от природы очень добрым сердцем, искренним и высоким самоотвержением. Поражающая смесь смирения -- приобретающего ему у мужиков, знакомых и родных репутацию святого -- и оттолкнувшей меня гордыни веры в совершенное знание истины, высоту своего пророческого служения и совершенство его цели, не требующих дополнительного искания правды умом и сердцем. Я испытал очень, очень тяжелое и горькое чувство. Извлекать это миросозерцание было очень трудно и по удивительной путанице принципов и основных черт характера, и еще по тому обоюдному раздражению обманутого желания сойтись, свойственной мне нетерпимости и неспособности переносить терпеливо в собеседнике тупость понимания чужих точек зрения -- и по удивительным постоянным противоречиям. Еще мешало присутствие Энгельгардта-отца, его дочери и очень замечательного господина -- Мертвого, потом других интеллигентов -- мужиков, которые тоже спорили со мною. Я должен был одновременно говорить с десятью противниками и напрягаться, чтобы не потерять нити слов самого Михаила Энгельгардта, и еще направлять их против его раздражавшейся моими мыслями воли так, чтобы они дали мне наконец положительный и связный ответ о том, какую веру и какие цели они в себе заключают. -- Еще было одно обстоятельство, не совсем для меня ясное. Там в Батищеве все сначала долго принимали меня за Вашего посла и полномочного министра, выражающего мысли, тождественные с Вашими во всем. И мне сначала трудно было уверить их, что главного, что их интересовало, именно, Вашего отношения к сектантам из народа -- я совсем не знаю. Я заметил в Москве, что этот предмет составляет для Вас что-то очень священное и лежит в самом отдаленном углу Вашей святая святых, еще для меня не открывшейся -- (я понимал и то, почему это: Вы знали, что те "две капли меда" еще мною не изведаны, и мы не равны) -- и я не хотел быть навязчивым и не спрашивал Вас, особенно после того вопроса о Сютаеве, на который Вы ответили указанием статьи в "Русской мысли". И потому я заметил в Батищевских, что они об этом знают хотя немного, но больше моего. Так что я ничего не мог отвечать на их об этом вопросы. Меня поразило только то, что они считали Вас почти своим, тогда как всё, что я говорил и всё что выходило из почвы или Вашей, или родственной Вам, приводило их в величайшее раздражение, обращавшееся, впрочем, только против меня одного. Этот пункт так и остался для меня невыясненным, хотя я продолжаю быть уверенным, что в Вашей вере нет ничего революционного и если Вы думаете иногда о деятельной и устной проповеди, то лишь свободной и любящей, лишенной насилия, -- что если Вы желаете кому-нибудь страдание и смерти за веру, то лишь самому себе, как высшего счастья и блаженнейшего конца Вашей жизни. И эта уверенность давала мне право горячо защищать Вас против всякого подозрения в малейшей солидарности Вашей с революционными принципами религии молодого Энгельгардта. И это запутало понимание Батищевских Ваших мыслей. А страстность, с какою я спорил обо всем, и нетерпимость моя оттолкнули их от меня, особенно Михаила Александровича. Но к вечеру, когда мы уже поняли друг друга достаточно, мы все присмирели и стали говорить уже более дружелюбно о разных второстепенных вопросах. -- Старик Энгельгардт произвел на меня в общем хотя и не такое сильное как сын, но приятное впечатление и немножко жалкое. В нем ужасно много шестидесятых годов, "Современника", Чернышевского и т.д. Он пресерьезно рассуждал с детьми о письме его жены, где она выражала разные, как новость, афоризмы житейской мудрости, напр. о том, что труд есть цель и содержание человеческого счастья. Так странно и грустно видеть человека, обладающего столькими глубокими мыслями (известными всем по его "Письмам из деревни") и в то же время большею стороною души принадлежащего эпохе уже отошедшей и с нею обреченною на смерть. И грустно было. И грустно было приводить это в связь с тем, как он к вечеру всё чаще и чаще подбегал к шкапчику и к ночи стал петь охмелевшим голосом итальянские арии. Я спал с ним в одной комнате, и сердце у меня так больно сжималось, когда я просыпался от его уходов и возвращений от шкапчика к газетам и обратно. Но утром рано в четыре часа он разбудил меня совсем, мы за чаем мирно поболтали и расстались дружески -- т. е. я хочу сказать, что он опять был трезв, весел и бодр. -- Интеллигентов-мужиков очень интересно было увидеть. Их было человек шесть мужчин и одна женщина. Только у одного было лицо тупое -- у мельника; физиономия его жены тоже пошловатая, в нарядном и чистом крестьянском платье. Остальные были -- весь народ очень молодой. Преобладающее выражение немудрствующего лукаво человека, живущего телесным трудом и спокойного совестью от сознания последовательности между словами и делом. Но, кажется, весь интерес их и исчерпывается этим удовлетворением их личной нравственности. Особенной мысли я не видел на их лицах, исключая Мертвого (внука известного автора записок), который произвел на меня впечатление человека образованного и размышляющего и по натуре более широкого, чем узкие и фанатические мнения его кружка. Что меня особенно поразило, это то, что у них к утешительному для них сознанию своей правоты и полезности примешивается как-то признание совершенной и неизлечимой особенности от них народа. Они все сознают и говорят, что народ, уважая их лично, презирает их мнения, труд и цели, относится к ним и к их делу с непреодолимым недоверием и враждебностью. Полнее и откровеннее всех это признание высказывала дочь Энгельгардта (в чертах лица и высокой сильной фигуре слегка чем-то напоминавшая мне сестру моего милого Шаховского).-- Замечательно их отношение также к революции. Все они полагают, что революция неизбежна, что она будет произведена народом, и что их роль будет -- сдерживать и смягчать (!?) революцию. В этом пункте у них ужасная путаница. С одной стороны они всё еще не могут отделаться от своей прежней мечтательной политики социальной революции, заключающейся в убийстве государей, генералов, жандармов и квартальных надзирателей -- и в эту революцию свихнувшихся барчуков они толкают народ, как-то веря, что он будет этими фантазиями заниматься, и что они будут сдерживать его, ненавидящего их и презирающего. С другой стороны, в них начинает проникать сознание, что далее идти по этому пути невозможно из одного уже инстинкта самосохранения -- что в случае чего народ не оставит камня на камне, и что они сами, просветители и освободители народа, вместе с квартальными будут дрыгать ногами на фонарях и деревьях.
   Наконец, они начинают понимать, что все их мечтания есть ничтожная игра в сравнении с тем, что сделает тогда настоящий мужик, уже теперь расправляющий плечи и чешущий руки на дворянские земли. И вот им и хочется революции, и колется, и маменька не велит. Говорят, что этим и объясняется переезд из Гатчина. -- Так отрадно было после этих болезненных и безнадежных впечатлений снова увидеть чистый снег, ели "в нахмуренной красе", слышать колокольчик и убеждение ямщика, что волк никогда не кинется "на почтового, что с его взять -- у его глаз есть, даром, что зверь". Глядя на доброе лицо ямщика, я всё думал и не мог придумать, какое у него будет выражение, когда ему может быть вдруг придется вешать именно меня с провожавшим меня Мертвого на этих таких прелестных теперь серебряных с бриллиантами и чернью деревьях? И так опять делалось неприятно и дико. Невольно сводились в одно все впечатления этого месяца в России, и так странно было сравнить их вывод с тем, что я думал о ней последние годы в Польше, ничего не зная, кроме газет. По газетам, которые говорят только о начальствах и интеллигенции пишущей и мечтающей, казалось, что уже нет России, и всякий немец теперь может сделать с нею что хочет. Потому что теперь действительно нет начальства и нет интеллигенции. Но теперь я в России видел, что то, что произвело из себя эту разложившуюся кучу начальства и интеллигенции, оно существует -- и живет так широко и сильно, как во сне мне не снилось. Я думал об этом, и такая досада брала меня на наших газетчиков, занимающихся ругатней и дракой в ту минуту, когда все мы ходим на краю уже совсем почти размытой плотины, и вот вот сейчас нас всех унесет и утопит море. И хотя так неприятно и грустно было думать, что и сам, со своими интересами искусства и мысли, погибнешь, может быть завтра, и все дорогие тебе люди тоже исчезнут ни за что, -- но за этой грустной мыслью на конце всегда показывалось что-то чрезвычайно отрадное. Да, всё это может случиться и не случиться; но Россия будет жить всегда во всяком случае".
   Упоминаемые здесь лица:
   Александр Петрович Мертвого (р. 1856 г., ум. ок. 1920 г.) -- деятель по сельскому хозяйству. С 1894 г. редактор журнала "Хозяин".
   Дмитрий Иванович Шаховской (р. 1861 г.) -- общественный деятель, секретарь первой Государственной думы; ученик и друг М. С. Громеки.
  
   М. С. Громеке.
   1883 г. Апреля 1--4?
   [...] Постарайтесь не иметь ни ко мне, ни к кому нелюбовных чувств. И забывайте о себе. Это одно средство чтобы жить. Вы скажете: забыть о себе нельзя. Можно не напоминать себе о себе, прекращать разговоры с самим собою о себе. Я знаю, что это можно.
  
   В. И. Алексееву.
   1883 г.
   Странное дело, вы мне пишете про свое состояние тоски, апатии, что ничего не хочется делать, ни на что не смотрел бы, которое продолжается иногда днями и сменяется возбуждением, а я сам испытываю это и думал об этом.
   Я так думаю: ведь Он Отец, знает, что я хочу служить Ему, не хочу служить себе и сейчас готовь; но вот, или ничто не вызывает меня, я не нужен, или не могу, бессилен, но ведь от того, что я сейчас не действую, я не перестаю быть Его орудием, готовым на работу для Него, для самого себя, имеющим смысл только в той мере, в которой я служу Ему.
   И когда так ясно, хорошо подумаешь, спокойно бывает и в этом апатийном состоянии. Лучше всего работать любя, на людей для Бога. Но если этого нет, хорошо и быть готовым на эту работу, любя людей через Бога. Работать на людей не любя много хуже; а у не религиозных людей считается лучше.
   Еще мне в минуты тоски помогает мысль о смерти. Смерть ведь придет и будет пробуждением от сновидений, при котором вся эта жизнь мне казалась действительностью. Когда живо представишь это себе, то чувствуешь ту настоящую действительность, с которой останешься, когда проснешься.
   Только бы не было гнева злопамятства. Да, верно у вас и нет. Избави Бог. [...]
  
   Письмо В. И. Алексеева, на которое отвечает Толстой, неизвестно. По этому поводу в своих "Воспоминаниях" В. И. Алексеев пишет: "Лев Николаевич заметил.... несоответствие моих идеалов с действительностью моей жизни еще во время своего пребывания в самарском имении в первое же лето. В письме своем (от 6 августа 1881 г.) к Софье Андреевне, между прочим, он писал: "Ничто не может доказать яснее невозможность жизни по идеалу, как жизнь Бибикова с семьей и Василия Ивановича. Люди эти прекрасные и всеми силами, всей энергией стремятся к самой лучшей, справедливой жизни, а жизнь и семья стремятся в свою сторону и выходит среднее. Со стороны мне видно, как это среднее, хотя и хорошо, как далеко от их цели. То же переносишь на себя и поучаешься довольствоваться средним". Я увидел, что у меня не хватает силы повернуть жизнь по своему. И это разочарование мучило меня. Я писал об этом Льву Николаевичу. И в ответ на это получил следующее письмо".
  
  
   1884
  
  
  
   А. Н. Пыпину.
   1884 г. Января 10.
   [...] Очень сочувствую вашей работе и очень интересуюсь ей. Я ничего не пишу о Тургеневе, потому что слишком многое и все в одной связи имею сказать о нем. Я и всегда любил его; но после его смерти только оценил его, как следует. Уверен, что вы видите значение Тургенева в том же, в чем и я, и потому очень радуюсь вашей работе. Не могу, однако, удержаться не сказать то, чтР я думаю о нем. Главное в нем это его правдивость. По моему, в каждом произведении словесном (включая и художественное) есть три фактора: 1) кто и какой человек говорит? 2) как? -- хорошо или дурно он говорит, и 3) говорит ли он то, чтР думает и совершенно то, чтР думает и чувствует. -- Различные сочетания этих 3-х факторов определяют для меня все произведения мысли человеческой. Тургенев прекрасный человек5 (не очень глубокий, очень слабый, но добрый, хороший человек), который хорошо говорит всегда то самое, то, чтР он думает и чувствует. Редко сходятся так благоприятно эти три фактора, и больше нельзя требовать от человека, и потому воздействие Тургенева на нашу литературу было самое хорошее и плодотворное. Он жил, искал и в произведениях своих высказывал то, чтР он нашел -- все, чтР нашел. Он не употреблял свой талант (уменье хорошо изображать) на то, чтобы скрывать свою душу, как это делали и делают, а на то, чтобы всю ее выворотить наружу. Ему нечего было бояться. По моему, в его жизни и произведениях есть три фазиса: 1) вера в красоту (женскую любовь -- искусство). Это выражено во многих и многих его вещах; 2) сомнение в этом и сомнение во всем. И это выражено и трогательно, и прелестно в "Довольно", и 3) не формулированная, как будто нарочно из боязни захватать ее (он сам говорит где-то, что сильно и действительно в нем только бессознательное), не формулированная двигавшая им и в жизни, и в писаниях, вера в добро -- любовь и самоотвержение, выраженная всеми его типами самоотверженных и ярче, и прелестнее всего в Дон-Кихоте, где парадоксальность и особенность формы освобождала его от его стыдливости перед ролью проповедника добра. Много еще хотелось бы сказать про него. Я очень жалел, что мне помешали говорить о нем.1 [...]
  
   Александр Николаевич Пыпин (р. 25 марта 1833 г. -- ум. 26 ноября 1904 г.) -- известный исследователь русской литературы и общественности. Родился в Саратове; учился в Саратовской гимназии, в Казанском (первый курс) и Петербургском университетах, где окончил курс кандидатом историко-филологического факультета в 1853 г. Первой журнальной статьей А. Н. Пыпина было исследование о драматурге В. И. Лукине ("Отечественные записки", 1853). С тех пор принимал деятельное участие в "Отечественных записках", помещая в них рецензии и статьи по истории литературы. С 1858 г. по 1860 г. был за границей, готовясь к кафедре истории европейских литератур. По возвращении был назначен экстраординарным профессором. В ноябре 1861 г. подал в отставку (вместе с Кавелиным, Спасовичем, Стасюлевичем и Утиным), в связи с студенческими волнениями и введением, так называемых, "матрикул". С 1863 г. принимал участие в "Современнике", состоял членом редакции, а в 1865--1866 гг. ответственным редактором его вместе с Н. А. Некрасовым. С 1867 г., с основанием "Вестника Европы", стал одним из виднейших сотрудников его и членом редакции. В начале 1870 гг. был избран членом Академии наук по кафедре русской истории, но вследствие противодействия министра просвещения гр. Д. А. Толстого, утверждение его в этом звании замедлилось, так что А. Н. Пыпин вынужден был отказаться от избрания. И лишь в 1897 г. этот вопрос -- вновь поднятый -- получил положительное разрешение: он был избран членом Академии наук по Отделению русского языка и словесности. В течение пятидесяти лет своей литературной деятельности А. Н. Пыпин написал около пятнадцати томов сочинений, из которых наиболее известны: "История русской литературы", "История русской этнографии", "Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов", "История славянских литератур" и др.
   К Толстому А. Н. Пыпин обратился с письмом, в котором между прочим писал: "Я хотел просить Вас сообщить мне на короткое время те письма Тургенева к Вам, какие у Вас имеются и которые могут представлять интерес по отношению к тем или другим литературным вопросам, Вашим и его литературным мнениям, согласиям и спорам. Цель моей просьбы следующая. У меня давно была мысль в виде продолжения моих прежних работ остановиться на литературе конца сороковых и пятидесятых годов, которые отчасти памятны мне и по собственным воспоминаниям. Вам эти годы также очень хорошо памятны: к ним относится начало Вашей деятельности, а также и первые отношения с Тургеневым.... Эта пора Ваших трудов и отношений играет большую роль в моих исторических представлениях о том, да и о позднейшем времени".
  
   1 Речь идет о предполагавшемся чтении Толстого о И. С. Тургеневе в Обществе любителей российской словесности. Толстой дал на это свое согласие и был уже назначен день -- 23 октября 1883 г., -- но, по докладной записке цензора Е. М. Феоктистова о "недопустимости" выступления Толстого, в самый последний момент последовало из Петербурга запрещение. Об этом подробнее см. в Б, II, 213--214; "Былое" 1917, IV, стр. 152; Е. М. Феоктистов, "За кулисами политики и литературы". Изд. "Прибой", Л. 1929.
  
   На это письмо Толстого А. Н. Пыпин отвечал письмом от 16 января 1884 г. (ИЛ), в котором благодарил за присланное письмо И. С. Тургенева и просил написать о Тургеневе.
  
   Неизвестному. Черновое.
   1883 г. Декабрь -- 1884 г. Январь?
   Вы хотели знать, почему дело Мельницкого1 так интересовало меня, что я сказал Г. Одарченко,2 что охотно бы взял на себя защиту Мельницкого -- вы хотели знать, чтР именно я думал сказать по этому случаю. [...]
   Во-первых, поступок Мельницкого отца никогда не представлялся мне таким возмутительным, каким он выставлялся общественным мнением. Поступок этот мне представляется прежде всего "умным", именно умным, каким представляет нам Христос поступок неверного управителя, говоря, что сыны мира сего умнее сынов света в своем роде. Преступность же этого поступка перед судом сынов мира я решительно не мог видеть. Осуждали и осуждают Мельницкого сыны мира, т. е. те самые люди, деятельность которых всю их жизнь направлена к приобретению палат каменных, как мы все знаем, не от трудов праведных. Христос при суде блудницы сказал: пусть тот, кто без греха, бросит первый камень. Еще можно допустить, чтоб нашлись в среде судивших люди, невиновные в прелюбодеянии; но неужели в нашем обществе можно предположить таких присяжных, которые бы приобрели и приобретали все трудами праведными. Спросите людей от околодочного до сенатора, и от приказчика магазина до миллионера купца, от кулака-мужика до крупного землевладельца, что приобретая свое имение, они всегда приобретали праведно? И всякий человек с совестью скажет, что нет. Только все мы приобретали и приобретаем немножко неправедными делами, мы, как курочка, клюем по зернушку неправедность и делаем это безопасно; a Мельницкий сразу и один раз в жизни сделал то, чтР мы делали всю жизнь, и сделал это с великой опасностью. И не могу не сказать, что его поступок нравственнее. И все поняли, что его поступок умнее, если бы он удался, и всем стало завидно. Только этим я могу объяснить негодование многих людей общества на поступок Мельницкого. "Я плутовал всю жизнь и нажил только немножко, а этот не плутовал всю жизнь, а в один раз ухватил больше, чем я".
  
   1 "Дело Мельницкого" -- в печати известно, как "дело Мельницкого и Литвинова". Суть дела такова. Мельницкий, Федор Илиодорович, казначей Московского воспитательного дома, 3 ноября 1881 г. отправился в сопровождении счетчика Литвинова в Московскую контору Государственного банка, для получения трехсот тридцати девяти тысяч рублей на нужды Воспитательного дома. Получив эту сумму, он отсчитал тридцать одну с половиной тысячи рублей (необходимые на покрытие текущих нужд), и отправил ее со счетчиком Литвиновым; сам же, уложив оставшиеся деньги в кожаный саквояж, направился в Купеческий банк, чтобы внести эти деньги на текущий счет Воспитательного дома. По дороге, почувствовав головокружение, сел. Когда же через некоторое время пришел в себя, он заметил, что саквояжа нет. Тут же он отправился и заявил о происшедшем прокурору Судебной палаты и оберполицейместеру, прося арестовать его. Так освещалось дело по показаниям самого Ф. И. Мельницкого. Однако исследования по этому делу, охватившие его поведение за всю его служебную жизнь, привели к мысли о том, что Ф. И. Мельницкий симулировал свое ограбление, передав саквояж с деньгами своему сыну Б. Ф. Мельницкому. Ряд злоупотреблений и преступлений по службе, выяснившихся в процессе следствия, дали основания к аресту. Дело Ф. И. Мельницкого разбиралось в Московской судебной палате 4--8 ноября 1882 г. Приговором суда он был присужден к ссылке в Томскую губернию и лишению всех особенных прав. Литвинов был оправдан.
   2 Константин Филиппович Одарченко (ум. 12 апреля 1905 г.) -- московский присяжный поверенный, экономист, автор книг по вопросам земского самоуправления.
  
   С. А. Толстой.
   1884 г. Января 29.
   [...] Я утром прочел Макбета1 с большим вниманьем, -- балаганные пьесы, писанные умным и памятливым актером, который начитался умных книг, -- усовершенствованный разбойник Чуркин.2 [...]
  
   1 Трагедия Шекспира.
   2 Разбойник Чуркин -- бывший рабочий города Богородска Московской губернии. Похождения его относятся ко второй половине 1870-х гг. Его образ лег в основу ряда лубочных рассказов.
  
   А. С. Бутурлину.
   1884 г. Февраля 19?
   [...] Вам как будто претит слово и понятие Бог... Отец. Бог с ним -- с Богом, только бы то, чтР требует от нас наша совесть (категорический императив -- слишком уж неясный и не точный термин), было бы разумно и потому обязательно и обще всем людям. В этом вся задача и задача эта вполне разрешена (для меня) Христом или учением, называемым христовым. Не я буду отстаивать метафизическую сторону учения. Я знаю, что каждый видит ее метафизическую сторону сквозь свою призму. Важно только то, чтобы в этическом учении все неизбежно, необходимо сходились. А за свои слова и выражения, и ошибки я не стою. Дорого мне то, чтР и вам дорого -- истина приложимая к жизни. [...]
   О дидрахме дело у меня разобрано подробно. И нет основания отделять подать в две драхмы, только потому, что одно время подать на храм была в две драхмы, от всякой подати. Рассуждение же Иисуса о том, что "сыны свободны" относится к тому, что сын Бога, исполняющий его волю, не может быть ни к чему человеческому обязан. [...]
  
   Александр Сергеевич Бутурлин (р. 2 ноября 1845 г. -- ум. 4 апреля 1916 г.) -- сын генерал-лейтенанта, уроженец Ярославской губернии. В 1867 г. окончил Московский университет кандидатом естественных наук. В 1868 г. поступил на медицинский факультет. В 1869 г. в ноябре был выслан по "полунинской истории" под надзор полиции в Ярославскую губернию на два года. 1 июля 1871 г. предан суду Особого присутствия Петербургской судебной палаты по обвинению в составлении в Москве в 1869 г. заговора с целью низвержения существующего порядка управления в России. 6 августа по суду оправдан. В 1872 г. выехал в Швейцарию; жил в Цюрихе. По агентурным сведениям способствовал организации транспорта нелегальной литературы через границу. По возвращении жил в Москве. В феврале 1876 г. арестован и привлечен в связи с "делом о пропаганде" (процесс пятидесяти). Вскоре был освобожден на поруки. Жил в Москве под гласным надзором полиции. В конце 1881 г. выслан на пять лет в Тобольск. В 1886 г. проживал под надзором в Симбирске. Возвратился в Москву в начале 1890-х годов. В 1894 г поступил на медицинский факультет и в 1898 г. его окончил. По окончании университета работал по изучению социально-экономических вопросов, а также и истории религии. -- С Толстым познакомился в конце 1870-х годов; бывал нередко у него и в Ясной, и в Москве -- в Хамовниках. -- Женат был (с 1872 г.) на Елизавете Михайловне Снитко (ум. в октябре 1918 г.).
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1884 г. Марта 2--3?
   [...] Нарисованное вами1 мне понятно. Правда, что, фигурно говоря, мы переживаем не период проповеди Христа, не период воскресения, a период распинания. Ни за что не поверю, что он воскрес в теле, но никогда не потеряю веры, что он воскреснет в своем учении. Смерть есть рождение, и мы дожили до смерти учения, стало быть вот вот рождение -- при дверях. [...]
  
   1 Речь идет о начатой Н. Н. Ге в то время картине "Распятие". Об этом он писал Толстому 28 февраля того же года: "Сочинил две картины.... такие, что и вы одобрили бы. Одна страшная: "Казнь Христа на кресте", другая -- начало, предчувствие наступающего страдания. Ничего другого не могу ни чувствовать, ни понимать". (В. В. Стасов, "Н. Н. Ге", Изд. "Посредник", М. 1904.)
  
   Н. Н. Ге (отцу)
   1884 г. Апреля 30.
   [...] Вы видали меня в минуты уныния и грусти. В сто раз, в 1000 раз больше грусти готов пережить за такие минуты невыразимой радости, которую я испытал, узнав по этому письму вашего Николая. Я не то что согласен с каждым его словом, чувством и мыслью. Но это все как будто мои слова, чувства и мысли. Меня поразило даже то, что некоторые мысли те самые, которые я выразил в моем последнем писании, которого он не читал. Потому это мне так кажется, что это мысли и чувства не мои и не его, а общи всем людям ищущим Бога. Но я радовался и тому, что эти мысли и чувства освещаются им с новой стороны, для меня новой, но родной и тоже как будто моей. -- Покуда я жив, не перестану смотреть на него с особенными чувствами замирания сердца и любви, как смотрят на любимого человека, поднявшегося на колокольню, чтоб поставить крест. Страх и за то, что он оборвется и убьется, и за то, что заробеет, и за то, что не сделает нужного нам всем дела. Помогай ему Бог. -- Он пишет хорошо. [...] Он ясен, образен и, главное, прост, наивен. Разумеется, я не говорю это за тем, чтобы он избрал ремесло писателя -- избави Бог. Писать, т. е. передавать людям ту истину, которую знаешь, не может быть ремеслом -- это дело другого порядка. Но я говорю это за тем, чтобы сказать ему, что он умеет передавать свои мысли. [...]
  
   А. А. Толстой.
   1884 г. Мая 7.
   С каким хорошим, приятным чувством я прочел ваше письмо, и вдруг под конец опять мне стало больно. Удивительная вещь! несмотря на все ваше желанье быть доброй и особенно ко мне, против вашей воли прорывается непрестанная ненависть.
   Я не говорю о том, что все письмо мое имеет целью объяснить, почему мне неизбежно должно было выразить свое исповедание; вы мне говорите, что почему то лучше делать, а не говорить. Но я не говорю об этом. При этом я говорю, что личных побудительных причин печатать у меня не может быть, что мое писанье не только отталкивает от меня и вызывает презрение всякого рода людей, но и охлаждает, отвращает от меня семью и друзей, и я с болью сердца говорю это вам. И что ж, вам это забавно, вы иронически называете меня страстотерпцем.1 Нет, это истинно жалко таить в себе источник ненависти к людям, и даже не в силах быть удержать выражения его. Истинно жалею вас. Ужасно жить и умереть, нося в себе эту причину ненависти к людям. И от всей души желаю вам освободиться от нее.
  
   1 А. А. Толстая писала: "Дочитываю последние страницы вашей последней книги, в заграничном издании. Вот это то печатание меня и смущает. Слово, как в воду брошенный камень, делает бесчисленные круги, и куда, куда они разойдутся! Пусть будет так -- я вас не сужу -- вы действуете по своему пониманию и вы правы, но faire sans dire по моему было бы еще лучше, даже для вас самих. Страшно опасно глядеть на себя, как на мученика. Дорогой мой долготерпец, люблю вас от всей души!"
  
   А. А. Толстой.
   1884 г. Мая 16?
   Разумеется, я преувеличил с тем, чтобы отомстить вам, и прошу у вас за то прощенья. Надеюсь, что теперь я уже никогда кроме приятного и доброго не буду вам говорить и о вас думать. Желал бы очень того же с вашей стороны.
   Мы переехали в деревню. Как хорошо одиночество после городского шума!
   Очень грустно будет, если Армфелд не позволят жить с дочерью. Она уже начала надеяться. Хочется сказать и скажу: в каком же мире мы живем, если об том, чтобы мать могла жить с несчастной дочерью -- несчастной, потому что ее держат на каторге люди же нашего мира, -- если об этом нужно просить, умолять, хитрить и хлопотать?
   Если есть еще миссионеры, есть люди, любящие своих братьев (не тех, которые на каторге, a тех, которые держат их там), то вот кого надо обращать с утра и до вечера: Государя, министров, комендантов и др. Обращайте их, вы живете среди них, внушайте им, что если от их воли зависит облегчить участь несчастных и они не делают этого, то они нХхристи и очень несчастны.
   Прощайте, милый друг, так не будем обижать друг друга и будем друзьями.
  
   А. А. Толстой.
   1884 г. Мая 28?
   [...] Боже мой! Как ужасно жалки люди, которые могут делать такие грехи. И как помочь им?
   Вы ведь согласны, что нельзя знать это и быть спокойным. Когда я был молод и не знал, я негодовал и осуждал, теперь я ищу понять, чего это требует от меня, чтР я должен делать? А я должен что-то делать! Я думаю, что я должен сколько мне Бог дал силы, стараться смягчить сердца тех людей, помочь им быть лучше и счастливее. И я делаю, и буду делать это до смерти. Если я делаю это с гордостью для себя, то, разумеется, я виноват. И вас, и всех прошу научить меня, поправить или показать, что я не прав.
   Прощайте, мой друг, будем любя доживать наш век и помогать друг другу прожить его по божьи.
  
   Неизвестному (стрелковому прапорщику). Неотправленное?
   1884 г. Июня 6?
   Если я мог написать то, чтР изменило ваш взгляд на жизнь, и если вы могли так понять то, чтР я написал, то это только потому, что это не мои (Льва Николаевича) мысли, а это истина Божеская, которая лежит в сердце вашем, в моем, в сердце всех людей. Если же я бы написал вам, чтР вам делать в тех условиях, в которых вы находитесь, я бы написал вам свои, Льва Николаевича, мысли, которые не имеют никакого значения и, вероятно, были бы вздор. Христос сказал: "Пошлю вам духа истины, и он научит вас всему". И Он точно научает каждого человека, в каких бы условиях он не находился, если этот человек искренен. По письму же вашему я вижу, что вы человек искренний: вы поняли просто и прямо и отнесли к себе и своему положению требования истины. Человек, верующий учению Христа, не может составлять себе плана жизни. В каждую минуту он старается делать то, чтР ему велит Бог, исполнять волю Отца, и знает, что кроме добра ничего из этого выйти не может.
   Вы говорите, что вы находитесь в ложном положении. Всякий находится в нем в нашем мире; но ученик Христа сознает это свое ложное положение и стремится каждым шагом, каждым часом, каждым словом выйти из него. Вся жизнь наша есть труд освобождения себя и других из этого ложного положения. Не надо думать, что христианин может выйти из соблазнов мира и жить вне их. Жизнь христианина есть борьба с соблазнами, освобождение себя и других от них -- это труд жизни христианина, и радостный, блаженный труд, если человек поймет, что это его задача жизни. Радостный труд потому, что каждый шаг на этом пути плодотворен, приближает к цели, к царству Божию и к Богу. Я испытываю это уже несколько лет. Я (так же, как и вы) находился в самых ложных условиях жизни и (так же, как и вы) искал средств освободиться сразу от зла и, не находя их, страдал от этого, но теперь, когда я вижу, что задача моей жизни в том, чтобы освобождаться от соблазнов, я по мере сил своих освобождаюсь от них и, хотя теперь продолжаю жить в соблазнах, я чувствую спокойствие, имею определенную цель в жизни и чувствую радость, оглядываясь назад на то зло, от которого я уже освободился.
   Для вас теперь первый вопрос -- военная служба. Разумеется, нельзя продолжать служить, и вы выйдете из службы, если вы искренни; но жизнь ваша не может никогда устроиться так, чтобы вы были вне зла -- явятся другие соблазны: брачной жизни, собственности, с которыми вы опять будете бороться и от которых вы также освободитесь, если вы искренний человек, и требования истины для вас также ясны относительно этих соблазнов, как и относительно военной службы. Если вы будете писать мне, адресуйте в Тулу. Очень рад буду получению вашего письма и очень желал бы узнать вас ближе.
  
   Личность адресата выяснить не удалось. Письмо, на которое здесь отвечает Толстой, неизвестно. В дневнике Толстого 5 июня 1884 г. есть упоминание о письме офицера: "Письмо Черткова и офицера". Возможно, что об этом письме и говорится здесь. В письме Толстого к В. Г. Черткову от 6? июня 1884 г. также есть упоминание об этом письме (хотя и косвенное): "Вчера вместе с вашим письмом получил письмо, которое вам посылаю.... Письмо очень хорошее, простое, ясное. Одно, что я по письму не могу вполне понять человека (по личному общению я могу всегда решить главный вопрос искренности). Если вам можно, повидайте его. Я сейчас попытаюсь написать ему". Что здесь речь идет именно о письме офицера, явствует из ответного письма В. Г. Черткова от 15 июня 1884 г. (Лондон), где последний писал: "Сегодня получил от вас письмо (с письмом к вам от стрелкового прапорщика) и как раз кстати.... Письмо прапорщика действительно отрадное, и я уверен, что таких людей должно постепенно набираться много и много. В Петербурге непременно с ним познакомлюсь".
  
   А. А. Толстой. Неотправленное.
   1884 г. Июня 6?
   Получил ваше письмо карандашом, милый друг, и очень пожалел о вашей боли. Странно, что письма ваши всегда возбуждают во мне желание возражения. Я считаю это хорошим признаком -- именно, что я серьезно отношусь к вашим мыслям. Возражение которое мне теперь хочется вам сделать, следующее: Собственно это не возражение, а выражение желания мира, согласия и любви в ответ на ваше (простите, пожалуйста) желание спора и несогласия.
   Вы пишете, что мое, будто бы, желание добра вам сочувственно, но несогласны со мной, что человек может делать добро своими силами.1 Заметьте, я ничего подобного никогда не говорил. Так с чем же вы несогласны? Если разбирать, какою силою человек делает добро, то само собою разумеется, что всякой мыслящий человек скажет, что человек делает это той силою божескою, которая есть в нем, и которую вызвал в нем, даль ему Христос. Мужики говорят: это по божески сделано. Или -- в тебе Бога нет. Все доброе в человеке от Бога и от Христа. Положим вы скажете: это так, да не так. Вы не признаете искупления. Милый друг, и искупление признаю, и все, чтР хотите признаю, только бы люди любили добро, т. е. Бога, и делали бы добро, т. е. божеские дела. И это я не фразу говорю. Истинно признаю и искупление, и воскресение, и причастие, разумеется, придавая им такой смысл, который бы не оскорблял моего, Богом же данного разума, -- то самое, чтР делаете и вы, и все верующие; и прошу только снисхождения к особенностям моего понимания, прошу, чтоб не ставили слишком les points sur les i,2 и, главное, допускаю и уважаю, и понимаю всякое другое толкование всех этих таинственных предметов; но выговариваю одно -- любить Бога и ближнего и делать дела Божьи, т. е. добро ближнему, и делает его точно, по настоящему, не на словах, а на деле. И при этом прошу, чтобы, делая это добро, не говорить всякий раз, что это делает во мне Бог, -- не говорить это для того, что это уже раз решенный вопрос, в котором все согласны, и что приговаривать это при каждом деле очень неудобно и затруднительно. В роде того, как затруднительно бы было приговаривать при каждом движении, что это не я протягиваю руку и сжимаю, а такой то нерв передает такому то мускулу, и мускул сокращается и т. д. Ведь это было бы неудобно, да и некогда. Также неудобно приговаривать при каждом поступке, что это делает Бог. Это уже решено: дурное делаю я. Доброе делает во мне Бог, Христос. Но для удобства речи мы все таки будем говорить: он протянул руку и он сделал дурное или доброе. Дело в том, чтобы делать доброе и знать, чтР доброе и чтР злое, т. е. чтР божеское и чтР небожеское. Так вот, видите ли, спорить нам не о чем, а рассуждать о том, чтР божеское и чтР небожеское, необходимо нужно для того, чтобы знать, когда я с Ним и когда врозь. Самое страшное то, чтобы вообразить себе, что я с Ним, когда я врозь. И еще страшнее быть очень довольным, когда я с Ним, и вообразить, что я от этого сделался очень хорош, тогда как я только, только был не отвратителен, а обрадовавшись своему совершенству, сделался отвратителен.
   Так видите, я всегда согласен с вами; вы только хотите не соглашаться со мной в каких-то тонкостях; в том же, что те люди, которые мучают других людей, не знают Христа, и что им надо помогать, в этом вы бы и хотели, но не можете не согласиться со мной. [...]
  
   1 Гр. Александра Андреевна в письме от 31 мая 1884 года, на которое отвечает Толстой, писала: "Недавно А. М. Кузминский напомнил мне как то о Паскале. Я, бывало, знала его почти наизусть, но вот уже довольно долго не читала, а теперь опять взялась за него и должна сознаться, после вашей книги это для меня успокоительное наслаждение, хотя я с ним не во всем согласна, но фундамент верований один и тот же -- это главное. Возможное спасение только через жертву и воскресение Христа. Сами спастись не можем, потому что своими силами не можем исполнить то, что сами считали за самое лучшее и святое".
   2 точки над i
  
   А. А. Толстой.
   1884 г. Июня 7--8?
   [...] Но заметьте, я, по своей дурной, ложной, соблазнительной вере, я -- хотя и гораздо менее добрый по сердцу человек, чем вы, но я по своей дурной, дьявольской вере, ничего кроме доброго и любовного к вам не чувствую и не говорю; а вы, по своей хорошей вере, несмотря на вашу истинную доброту, на любовь ко мне, на мои мольбы не обращать меня (т. е. учтиво выражаясь, не говорить мне неприятностей), вы не можете воздержаться от того, чтобы не сказать тотчас же самого больного и оскорбительного, чтР только можно сказать человеку, именно, что то, чтР есть его святыня, -- есть адская гордость.
   Я вашу веру люблю и уважаю, я не люблю только зло, -- и вы тоже должны бы были не любить.
   [...] но ради всего святого для вас поймите, что и для других есть святое.
  
   В. И. Алексееву и А. А. Бибикову.
   (Об устройстве земельных отношений, предвосхищающее проект Генри Джорджа)
   1884 г. Июня 16.
   [...] Она озабочена тем, чтобы не было просрочек платежей, и я отчасти озабочен этим, ибо это повлечет за собой мне упреки и злобу на меня, которая и так достаточно велика, вследствие совершенно противоположного моего взгляда на жизнь. Прошу вас обоих иметь наблюдение над тем, чтобы земля пахалась по установленному порядку и деньги платились бы в сроки. Надеюсь, что вы ни тот, ни другой не откажете мне в этом. Для облегчения вашего в этом деле скажу еще следующее: я давно уже решил, что деньги эти -- аренда за землю, должны поступить на пользу населения тех деревень, которые снимают эти земли, -- на помощь нуждающимся, на школы, на учреждение зимних заработков (мысль очень занимающая меня последнее время). И это, если Бог захочет, будет сделано с той поры, когда я перестану встречать в этом препятствия семьи. Надеюсь дожить до этого; тогда приеду и устрою, чтР сумею. -- Так, пожалуйста, имейте наблюдение за землей и платежами. Если Бог захочет, платежи эти пойдут на дело. Я знаю, что какое бы ни устроилось дело, оно будет не важно и много в нем будет греха. Но это единственное средство для меня теперь избавиться от этой собственности. Если бы я был один, то, разумеется, я ничего бы не затевал, а прямо предоставил бы пользоваться этой землей тем, кто владеет ею, но теперь назначение этой земли на пользу других есть единственное средство, которое я могу употребить против своей семьи. Всякий член моей семьи, пользуясь этими деньгами, пусть знает, что он пользуется деньгами, имеющими назначение. Хорошо ли, дурно, я лучше не умел придумать. Вы же напишите мне прямо, согласны ли вы исполнить эту мою просьбу -- наблюдать за арендой. [...]
   По случаю этих долгов мне пришла следующая мысль: Образовать из этих долгов фонд для бедных тех сел. Положим, что 2/3 не могут быть получены, все таки соберется более 3 тысяч. Отчего бы не объявить должникам, что деньги эти назначаются на помощь хоть безлошадным семьям (на покупку лошадей тем, у которых пала одна лошадь) или другое чтР? Отчего бы изо всех этих же должников не учредить общину, которая сама бы собирала и распределяла эти деньги по бедным.
   [...] Может быть это стало бы основанием и большого дела, к которому примкнула бы потом и аренда с земель. [...]
   В самом простом и широком выражении задача (о долговой сумме) следующая: собирать долги с тех, которые могут и хотят платить, и отдавать собранное тем, которые нуждаются. Для того, чтобы не было ошибок, привлечь к этому делу мужиков.
   А может быть, все это чепуха и мое подлое тщеславие, тогда все это бросить. И кажется, что так лучше. [...]
  
   В. И. Алексееву.
   1884 г. Июль?
   [...] Мы как будто забываем, что любим друг друга. Я не хочу этого забывать -- не хочу забывать того, что я вам во многом обязан в том спокойствии и ясности моего миросозерцания, до которого я дошел. Я вас узнал первого человека (тронутого образованием), не на словах, но в сердце исповедующего ту веру, которая стала ясным и непоколебимым для меня светом. Это заставило меня верить в возможность того, чтР смутно всегда шевелилось в душе. И поэтому вы как были, так и останетесь всегда дороги. Смущает меня неясность, непоследовательность вашей жизни, смущает ваше предпоследнее письмо, полное забот мирских; но я сам так недавно был переполнен ими и до сих пор так плох в своей жизни, что мне пора знать, как сложно переплетается жизнь с прошедшими соблазнами, и что дело не в внешних формах, а в вере. И мне радостно думать, что у нас с вами вера одна.
   О моих предположениях собирать долги1 и на эти деньги учредить что-нибудь для пользы людей, должен сказать, что все это пустяки -- даже хуже чем пустяки, это дурное -- тщеславие. Одно смягчающее мою вину и объясняющее обстоятельство это то, что я делал это для своих, для своей семьи. Из денег, разумеется, кроме зла (как и вы пишете), едва ли что-нибудь выйдет, но для моей семьи -- это начало того, к чему я тяну постоянно, -- отдать то, чтР есть, не для того, чтобы сделать добро, а чтобы быть меньше виноватым.
   То, что мои доводы мало убедительны, я очень хорошо знаю. Ошибаюсь ли я или нет, но я думаю, что я могу сделать их неопровержимыми для всякого человека логически рассуждающего; но я убедился, что убеждать логически не нужно. Я пережил уже эту эпоху. То, чтР я писал и говорил, достаточно для того, чтобы указать путь ищущему человеку; а став на путь, всякий ищущий сам найдет и найдет лучше и больше, и свойственнее себе доводы; но дело в том, чтобы показать путь. Теперь же я убедился, что показать путь может только жизнь -- пример жизни. Действие этого примера очень не быстро, очень неопределенно (в том смысле, что думаю никак не можешь знать, на кого оно подействует), очень трудно; но оно одно дает толчок. Пример, доказательство возможности христианской, т. е. разумной и счастливой жизни при всех возможных условиях, это одно двигает людей и это одно нужно и мне, и вам, и давайте помогать друг другу это делать. Пишите мне, и будемте как можно правдивее друг перед другом. [...]
  
   1 См. письмо к В. И. Алексееву и А. А. Бибикову, от 16 июня 1884 г. В. И. Алексеев писал Толстому: "Собирать старые долги.... не прибегая ни к каким официальным принудительным мерам, конечно, дело не трудное, и за него взяться можно, а особенно вместе с Алексеем Алексеевичем.... Но что касается до их применения с благотворительной целью, то это дело весьма трудное, и я себя лично по крайней мере считаю на это дело неспособным. Для этого следовало бы вам самому лично приехать и установить дело в той форме, как Вам желательно, тогда поддерживать его легче было бы.... у меня как то эти дела не выходят.... Вот например эти 300 р., которые вы мне оставили в последний раз для раздачи бедным крестьянам, столько неудовольствия вызвали они со стороны этих бедных по отношению ко мне.... так что кроме зла, кажется, я ничего тут не сделал".
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1884 г. Августа 11--12?
   Сына вашего я полюбил еще больше, когда узнал его. Он производит на меня такое впечатление, что мне страшно за него, как страшно за человека, который стоит на огромной высоте, на колокольне ставит крест, и делает дело, которое дороже всего для меня в мире. Страшно и за дело, и за него. [...]
   Он пишет, между прочим, то, чтР особенно тронуло меня, -- то, что на него находят сомнения в моей искренности, но что на эти сомнения он сам отвечает себе тем, что моя искренность или неискренность не изменяют для него веру в то, чтР истина.1 [...]
  
   1 В письме от 3 августа 1884 г. Николай Николаевич между прочим писал: "Одна скверная мысль была во мне -- что если вы не искренний человек -- то на это я решаю всегда так, что всё равно моя вера искренна, а искренна потому, что основана на деле несомненно хорошем и дельном: помочь в боли ближнего".
  
   С. А. Толстой.
   1884 г. Декабря 13.
   [...] Как бы совсем иначе шла жизнь всех людей, и как бы они сами были счастливее, если бы они целью своей ставили произведение того, чего нет, и того, что хорошо и нужно, а не удовольствие. Удовольствия нет настоящего другого, как то, которое следует за произведением. Производить можно и карандаши, и сапоги, и хлеб, и детей, т. е. людей, и мысли, которые питают этих людей. Без произведения чего-нибудь не может быть настоящего удовольствия, т.е. удовольствия, не смешанного с страхом, страданием, угрызением совести, стыдом; и чем важнее произведение, тем больше удовольствия. Так это для нас, для взрослых и стариков; для детей и молодых место произведения заменяет большей частью приобретение знания или искусства. Оно и у старых бывает. Но у старых большая доля произведения, а малая приобретения знания и искусства, а у молодых на оборот. Когда же на место этого станет искание удовольствий и потеряется вкус в произведении вещей и приобретении знаний и искусив, то это не шутка, а погибель.
   Я вспоминаю свою молодость и помню, что я переживал такие периоды; но это были периоды короткие, это были исключения, времена, которые совсем вычеркнулись из моей памяти, о которых, если я вспоминаю, то вспоминаю с омерзением. Мне вспомнились потом слова Ермоловой,1 бывшей красавицы с заплаткой на носу, как она, во-первых, уверяла меня, что я всю молодость свою танцевал с ней (чего я не помню), а главное ее слова: il faut que jeunesse se passe.2 Эти слова любят повторять те, которые в своей vieillesse3 не вышли из jeunesse.4 [...] Jeunesse только тогда se passe благополучно, когда есть vieillesse -- не знаю, как писать -- делающее свое дело; а когда старики сами задерут хвосты, т. е. будут отдаваться тщеславию, праздности, роскоши, то куда же залетит jeunesse. Нехорошо это, и главное неправда. И тот старик, который говорит молодежи: то, что он своим старым умом видит, и говорит серьезно хотя бы это было и неприятно молодежи, тот наверно гораздо больше любит и понимает молодежь, чем Грушеньки, Ермоловы, дяди и Урусов, будто из сочувствия к молодежи резвящийся с ними. [...]
  
   1 Екатерина Петровна Ермолова (1829--1910), "не замужняя старая фрейлина с 1847 г., жившая старыми аристократическими традициями, но хорошая, целомудренная и добрая. Говорили, что император Николай I предлагал ей выгодное и лестное положение при дворе, если она согласится переехать в Петербург во дворец; она от этого отказалась"
   2 нужно, чтобы молодежь перебесилась.
   3 старости
   4 юности.
  
   С. А. Толстой.
   1884 г. Декабря 13.
   [...] Пускай он не стыдится быть в человеческих отношениях с теми, кто его больше всех любит, т. е. больше, чем кто либо другой, а стыдится жить рядом и быть столь же более далеким, чем в Новой Зеландии. [...]
  
   В. И. Алексееву
   1884 г. Декабрь.
   Письмо ваше очень грустное. А не должно бы так быть. Я сейчас перечел его и тоже, тяжелое даже, впечатление. Во-первых вы тяготитесь своей жизнью, говорите, что то, о чем вы мечтали не сбывается и что жизнь ваша дурная. Во-вторых говорите, что добру надо учиться. В третьих тяготитесь тем, что не видите последствий в окружающей вас среде вашей, жизни лучшей, чем жизнь окружающих, в четвертых как будто намекаете мне о том, что вы не можете заплатить аренду. Милый друг, и то, и другое, и 3-е, и 4-е все не хорошо и все не похоже на вас, такого, какого я знаю. Вы спите. Первое и главное -- жизнь наша внешняя всегда и вся отвратительна, как отвратителен акт деторождения, если страсть наша не освящает его особенным светом, так и вся матерьяльная жизнь -- она ужасна и отвратительна, начиная от еды и испражнений, до требований труда других людей для себя. Все отвратительно, если мы только не осветим ее как-нибудь. Иван Дмитриевич освещает любовью к собственности, богатству (я знаю это освещение, испытав его), другие освещают его (вы и все общинники, садящиеся на землю) освещают ее мыслью (гордою и потому ложною), что мы покажем пример жизни справедливой, безобидной (не говорю о тех, к которым я принадлежал и принадлежит моя семья, которые освещают жизнь наслаждением с помощью науки и искусства). И все эти освещения никуда не годятся. Отвратительный акт жизни -- пожирания чужих жизней и праздность своей -- сколько бы вы ни работали руками, остается во всей силе для человека, у которого есть сердце. Только один есть путь, одно средство жить без отвращения, а с радостью, это: не освещать себе жизнь внешним светом, а самому быть свечой, светить и гореть. Говоря без сравнений -- одно средство жить радостно -- это быть апостолом. Не в том смысле только, чтобы ходить и говорить языком, а в том чтобы и руками, и ногами, и брюхом, и боками, и языком, между прочим, служить истине (в той мере, в какой я знаю ее) и распространению ее -- вселению ее в других, не только людей, но в весь мир внешний -- главной целью своей жизни сделать это дело и служить ему. Только тогда никогда не будет тоски и неудовлетворения, только тогда можно умереть радостно, зная, что смерть моя содействует моей цели жизни, потому что всякий, кто пробовал служить истине, знает, как его личность мешает, точно на дороге стоить тем, которых он зовет идти за собой. Как и Христос говорил: всем лучше будет, когда я уйду. Только тот, кто сделал делом жизни -- служение истине, может сказать это и желать умереть, когда придет смерть, потому что только такой человек знает, что его телесная смерть не только не прерывает того, чтР было его жизнью, но содействует тому самому, чтР он сделал своей жизнью. Только тот, кто отдаст жизнь, будет иметь ее. И это отвечает на все то, чтР тяжело поразило меня в вашем письме.
   Что такое значить условность добра и -- учиться добру. Это значит только то, что мы лжем перед собою. У каждого всегда есть знание, в известной степени, истины, общей божеской истины (я говорю общей божеской, чтобы не смешивать ее с практической истиной). Пусть человек только сольет свою жизнь с этой истиной и не обманывая сам себя служит вселению этой истины в мир. Если это соблазн, а не истина, он не будет в силах служить ей всей жизнью, а будет только разговаривать. И тогда пусть ищет такую истину, которой может отдать жизнь. Мы с вами знаем эту истину и можем отдать ей жизнь, так и сделаем, так и те, кто сделают также, будут все вместе. Это же и отвечает на ваше отвращение к собиранию долгов и денежным делам. Если жизнь ваша в служении истине, и явится при поездке в Патровку дилемма -- собрать долг, или отречься от того, в чем моя жизнь -- вселение в других истины, то сомнения и неприятного быть не может, а будет одно радостное, которому никто и ничто помешать не может. Это же относится и к вашему обязательству к земле, называемой моею. Вы знаете также, как и я, что все эти мои земли и имущество суть мои и чужие грехи, соблазнявшие меня и теперь пытающиеся спутать меня. Ни для меня, ни для вас слова: государство, церковь, собственность не могут иметь никакого значения. Если цель жизни ваша служение истине, то не может для вас иметь значение то, как посмотрят на ваш костюм или на ваши денежные отношения. Если над вами смеются и вас ругают, тем лучше для вас -- вы тогда уже наверное знаете, что вы служите не людям, a себе или Богу. Как в вопросах костюма или обязательства собственности одно, чтР может и должно руководить человеком, служащим истине, это боязнь оскорбить людей относительно того, чтР они еще считают собственностью, вызвать в них злое чувство. И потому все эти обязательства не должны стеснять вас при служении истине, вы должны только избирать тот путь, при котором вы менее оскорбляете людей в их воображаемых правах на собственность. Собственность есть самый прочный и страшный соблазн -- я постоянно о нем думаю и борюсь с его хитростями. Мне кажется, что против этого соблазна и всех бесконечных усложнений, связанных с ним, есть только одно средство: совершенное непризнавание его в принципе и потому избегание всяких поступков, подтверждающих его и основанных на нем -- до мелочей, и при этом стремление к сведению своих потребностей до minimum'a и своей работы до maximum'а. Это, я знаю, вы делаете и делали, и потому удивляюсь вашему недовольству собой.
   Я написал это и долго сидел думал. Я теперь печатаю статью (ее не пропустят) о собственности и не переставая думаю об этом. Я написал неверно, что есть средство. Средства нет и не может быть против соблазна, против фикции, кроме ясного отрицания и доведения этого отрицания до последних выводов без всяких компромиссов, по русски без лжи. А то горе в том, что мы не признающие собственности, лжем перед собой. Мы отрицаем собственность в ее крупно уродливых проявлениях, а допускаем ее законность в тех ее формах, которые нам на руку. Мы теоретически отрицаем собственность, а практически признаем. Я отрицаю собственность земли, а признаю собственность кафтана. А то и другое одинаково. Сютаев верно поставил дело -- чтоб замков не было и чтоб не было -- мое и твое в сознании моем, а что я буду пользоваться трудом других людей -- этого я не миную. Если нечего есть мне, я буду побираться, и, если и теперь я пользуюсь чужими трудами, когда не могу поступить иначе, я тоже что побираюсь, и должен знать это. Я вот что хочу сказать: на пользование чужим трудом я должен смотреть всегда, как на печальную необходимость, как на то, чтобы побираться и потому на всякую собственность, как на стыд. Я неясно высказал все вам, но в душе у меня ясно. И, может быть, после скажу лучше. Главное же то, что надо смотреть на всю жизнь свою, как на посланничество, -- это ясно и правда, и утешительно, и, надеюсь, что поддержит вас. Я вам не пишу часто, а вас очень высоко ценю и люблю, и верю, что ваша жизнь не пройдет даром. Только надо точить нож, когда затупится.
  
   Л. Л. Толстому.
   1884 г.
   Мама мне сказала, будто ты сказал, что я сказал, что я буду очень огорчен, ежели ты выдержишь экзамен или чтР то подобное, -- одним словом такое, чтР имело смысл того, что я поощряю тебя к тому, чтобы не держать экзамены и не учиться. Тут недоразумение. Я не могу сказать этого. Гимназист, который приезжал ко мне, спрашивал: выйти ли ему из гимназии и настаивал на том, что он хочет выйти Я отсоветовал ему. Мое мнение то, что человеку никогда не надо переменять свое внешнее положение, а надо постоянно стараться переменять свое внутреннее состояние, т. е. постоянно становиться лучше. (А лучше -- значить быть более полезным и приятным другим). И что, когда переменится внутреннее состояние, тогда только само собою изменится и внешнее состояние, т. е. если бы у тебя было в виду дело более полезное другим, чем гимназия, и ты бы уж начал его и знал, что оно хорошо и не мог бы отстать от него, тогда бы ты мог бросить гимназию. А так как у тебя (к сожалению) нет другого дела, и даже представления о другом деле кроме своего plaisir'a, то самое лучшее для тебя есть гимназия. Она, во-первых удовлетворяеть требованиям от тебя мама, а во-вторых дает труд и хотя некоторые знания, которые могут быть полезны другим. Для того же, чтобы делать то дело, которое я считаю главным и единственным в жизни -- сделать себя как можно лучше и служить другим, для этого дела всякое положение годится: это можно делать и в Москве, и в гимназии, и во дворце, и в деревне. Для этого же дела -- чтобы быть лучше, много есть упражнений, из которых одно состоит в том, чтобы начатое дело сделать, а не бросать его, когда оно покажется трудным. Бросить начатое дело по убеждению или по слабости и бессилию, две разные вещи. А у тебя убеждений никаких нет и хотя тебе кажется, что ты все знаешь, ты даже не знаешь что такое -- убеждения и какие мои убеждения, хотя ты думаешь, что ты это очень хорошо знаешь. -- Но это и рано еще; но дело в том, что я очень за тебя рад и очень рад буду тебя увидеть. И еще более буду рад, если ты хоть немножко, изредка и, особенно, теперь, когда ты один, будешь стараться быть лучше и обдумывать себя, и работать над собой.
  
   Лев Львович Толстой (род. 20 мая 1869 г.) -- третий сын Толстого, писатель. Родился в Ясной поляне; образование получил в классической гимназии Поливанова в Москве (1881--1889 гг.) и на медицинском (три семестра) и филологическом факультетах Московского университета. В 1892 г. поступил вольноопределяющимся в гв ардию, но скоро был освобожден от военной службы совсем. В 1896 г. женился на дочери шведского врача Доре Федоровне Вестерлунд (р. 1879 г.). В 1891--1893 гг. и в 1899 г. работал на голоде в Самарской губернии. В 1904 г. совершил путешествие по Египту. В 1908 г. основал книгоиздательство "Доброе дело". В 1905--1906 гг. принимал деятельное участие в Союзе 17 октября. В 1908--1909 гг. увлекся скульптурой и одно время работал в Париже под руководством Родэна, Верде и др. В 1916--1917 гг. был в кругосветном путешествии. В 1918 г. издавал в Петербурге периодический листок "Весточку", выходивший под его редакцией с 28 августа 1918 г. по 6 сентября того же года (всего вышло 10 номеров).
  
   А. А. Толстой.
   1884 г.
   Письмо ваше совершенно излечило мою царапину раздражения. Но еще хочется сделать одно замечание и не для себя, а для вас, чтобы дать вам правильный ключ ко мне, чтоб вам было легче думать обо мне без горечи; а я вижу, что это стоит вам ужасного труда.
   Вы говорите, что я учительствую. Милый друг, это ужасная неправда. Я считаю, что нет человека убежденного верующего, менее склонного к учительству и менее учительствующего, чем я. Пожалуйста, вникните в то, чтР я скажу, и не горячитесь, a проверьте. Я верю (вера моя дурная -- это все равно). У меня есть семья, дети, друзья, к несчастью есть еще публика русская, которая интересуется моими взглядами на жизнь. Скажите, пожалуйста, что мне делать? Не высказывать своих взглядов, пока они не установились, пока я не знаю твердо, что я так верю и умру в своей вере и за свою веру? Я точно так и делал. Теперь же, когда я верю всеми силами души в то, чтР я считаю истиной, чтР мне делать, когда у меня спрашивают, во чтР я верю? Скрывать свою веру? Скрывать потому, что моя вера несогласна с царствующей верой, потому что мне неприятно, тяжело и опасно высказывать ее? Ясно, что я обязан сказать, во чтР я верю, чтобы не было никаких qui pro quo и чтобы не могли люди употреблять мой авторитет (который вы признаете) на то, что бы поддерживать то, во чтР я верю, Я это самое и сделал, Теперь вы говорите, что я учительствую. Это несправедливо. Весь смысл моих писаний тот, что я высказываю свою, свою личную веру и не только не говорю, что помимо моей веры нет спасения, но признаю, что всякая вера хороша, если она искренна, и непременно соединяет нас в делах любви. Я говорю только то, чему я верю и чему не верю, и почему не верю. Я часто удивляюсь раздражению, которое вызывает мое исповедание веры. Почему протестантизм, унитарьянство, магометанство не вызывают такого раздражения? Я бы очень рад был, если бы вы были бы одной веры со мной; но если вы другой веры, то я очень понимаю, как сделалось то, что вы другой веры, и ваше различие со мной не может раздражать меня. Раздражение же против меня особенно жестоко. Вы вникните немножко в мою жизнь. Все прежние радости моей жизни, я всех их лишился. Всякие утехи жизни -- богатства, почестей, славы, всего этого у меня нет. Друзья мои, семейные даже, отворачиваются от меня. Одни -- либералы и эстетики считают меня сумасшедшим или слабоумным в роде Гоголя; другие -- революционеры, радикалы считают меня мистиком, болтуном; правительственные люди считают меня зловредным революционером; православные считают меня диаволом. Признаюсь, что это тяжело мне, не потому, что обидно, а тяжело то, что нарушается то, чтР составляет главную цель и счастье моей жизни -- любовное общение с людьми: оно труднее, когда всякий налетает на тебя с злобой и упреком. И потому, пожалуйста, смотрите на меня, как на доброго магометанина, тогда все будет прекрасно. [...]
  
  
   1885
  
  
  
   А. А. Толстой.
   1885 г. Января 19?
   [...] Мы все так давно -- с рожденья приговорены к смерти Богом, а, когда нам это скажет доктор, это точно что-то новое. [...]
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Января 19?
   [...] Как я не верил медицине, так и не верю. Знаю, что вы больны, знаю, что вам надо беречься (и без докторов), непосредственное чувство указывает мне это; когда я с вами, хочется служить вам; а что вы будете здоровы или больны, умрете физической смертью нынче или через 20 лет -- это, как было вне знания и власти людей, так и осталось для вашего тела также, как и для всех тел, какие только есть на свете.
   [...] Меня радует то, что она1 читается по корректурам и уже переписывается, далеко не столько по самолюбию (которое все таки мерзкое -- есть), сколько потому, что я ясно вижу, что за эти лет 5 уже много сделано такого, чтР не разделается никогда, и что мы подвигаемся и подвигаемся, и что, если бы сейчас умерли мы все, исповедующие сознательно Христово учение, Христово учение осталось бы среди людей не такое, каким оно было, и движение продолжалось бы точно также.
   Не осудите за гордость. Вы знаете, что это не гордость, а только оглядывание назад. Правда и то, что оглядывающийся назад ненадежен для царствия Бога; но я больше не буду. [...]
   Вчера с Захарьиным я до 12 часов беседовал про веру. Он очень умен и правдив, но нельзя себе представить его невежество. Я ему говорю заповеди Христа: вам сказано. -- не убий, а я... и говорю: "ну, вы помните". Он говорить: нет, не помню; я не читал Евангелия. Ведь это неимоверно. А он молится Богу. Сначала верил троице; но потом не мог и не признает, но молится: Господи, да будет моя молитва истинная, и больше ничего. Прежде он говорил: Господи Исусе Христе, но теперь не говорит. Вы видите, как это искренно. И этот человек не читал Евангелия и мою книгу не хочет прочесть, потому что ему некогда. [...]
  
   Кн. Леонид Дмитриевич Урусов (ум. 23 сентября 1885 г.) -- близкий знакомый Толстых. Окончил университет; служил в министерстве иностранных дел; одно время был секретарем миссии в Гааге. В 1874 г. переведен в министерство внутренних дел; с 1875 г. -- вице-губернатор в Туле. Перевел на французский язык "В чем моя вера", которая была напечатана в Париже в изд. Фишбахера; кроме того им переведены с французского "Размышления императора Марка Аврелия Антонина" (Тула. 1882). С Толстым познакомился в 1877 (конец) -- 1878 гг. Кн. Л. Д. Урусов был симпатичен Толстому как по своему мягкому, сердечному характеру, так и по сочувствию его взглядам, которыми проникся он в последние годы своей жизни. Вот что говорит о нем Н. В. Давыдов в своих воспоминаниях: "Я редко видал человека, нашедшего в жизни такое полное удовлетворение, как оно стало с Урусовым со времени сближения его со Львом Николаевичем. Внешне Урусов изменился мало, но в главном в полной мере. Урегулировав свою жизнь и отношения к людям в согласии с воззрениями, почерпнутыми у Льва Николаевича, Урусов вышел в отставку, но вскоре затем заболел и скончался" (Н. В. Давыдов, "Из прошлого", I, изд. 2-е, М. 1914, стр. 243). В 1880-х годах кн. Л. Д. Урусов бывал частым гостем Толстых в Ясной поляне. Толстой также бывал у Урусовых несколько раз. В начале 1885 г. он сопровождал кн. Л. Д. Урусова в Крым, куда тот должен был отправиться по совету врачей, и некоторое время жил там с ним. Переписка Толстого с кн. Л. Д. Урусовым не могла быть обильна, в виду частых личных сношений в последние годы жизни кн. Л. Д. Урусова, -- т. е. в период их наибольшей духовной близости.
   Д. П. Маковицкий в своем дневнике от 1 апреля 1908 г. передает отзыв Толстого об Л. Д. Урусове: "Урусов был мне совершенно близок по взглядам. Он был не умный, а разумный".
  
   1 Первая часть статьи "Так что же нам делать".
  
   С. А. Толстой.
   1885 г. Февраля 2.
   [...] Много еще было впечатлений бедности и страданий. Я их вижу всегда и везде, но в деревне легче видеть. Здесь видишь все до конца. И видишь и причину, и средство. И я люблю, не то, что люблю, a мне хорошо, когда я ясно вижу свое положение среди других людей.
   [...] Да и вообще я так много принужден видеть людей в Москве, что чем меньше, тем легче. Мне всегда кажется, что я совсем не нужен им. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1885 г. Февраля 4.
   [...] Не помню, говорил ли я вам про ту опору в жизни, которая мне с каждым днем яснее и яснее становится, именно, про посланничество. Вот это чтР: Я пишу вам в сыром виде, как оно мне чувствуется теперь и уверен, что вы поймете меня, потому что мы сходимся центрами. Одна сторона учения Христа, связанная со всем остальным и даже основная, была совсем затемнена, даже скрыта от нас обоготворением его, именно, его учение о посланничестве. Вспомните, сколько раз с разных сторон он говорит о том, что он творит волю Пославшего его, -- что он сам -- ничего, то, что он посланник и сливает свою жизнь с Тем, Кто послал, что вся жизнь его, весь смысл ее есть исполнение посланничества. Только признание его особенным существом, а не человеком, как мы, могло скрыть от нас эту основу его учения. Я теперь пришел к ней и понял ее боками, т. е. своей жизнью. Бесконечные сомнения, неясности в жизни при исполнении учения Христа всегда мучили меня. Я разрешал их, как умел, но всегда чувствовал неясность, нетвердость свою.
   И только теперь мне ясно стало, что разрешение всех сомнений и трудностей при исполнении учения в этом, -- в том, что мы не признали в жизни тот смысл единственный, который она имеет и который указал Христос: служение истине (той высшей, которую ты понял) и вселение ее не только в людей, но во весь мир. Жизнь на то только дана тебе с твоим разумом, чтобы ты вносил этот разум в мир, и потому вся жизнь есть ничто иное, как эта разумная деятельность, проявляющаяся во вне. Христос себя понимал, как посланника и этому учил нас. Каждый из нас сила, сознающая себя, -- сознающая свою общую цель и потому радостно стремящаяся к этой цели, -- летящий камень, который знает, куда он летит, и радуется тому, что он летит, и знает, что сам он ничто -- камень, а все его значение в этом полете.
   Стоит только усвоить себе это воззрение на жизнь (а именно, силу учения Христа), чтобы исчезли всякие страхи и сомнения. Дело мое главное, -- не только то, чтобы исполнять 5 заповедей, не то, чтобы не иметь собственности, не грешить -- это все не дела, а это условия, при которых я могу быть уверен, что я исполняю свое призвание и формы моего воздействия на других, a дело мое -- жить, внося разумное начало в мир всеми средствами, какие даны мне. Я могу падать, грешить, ошибаться -- дело моей жизни не изменится от этого, и счастье, и спокойствие моей жизни также. Только при этом взгляде уничтожаются праздные сожаления и желания, и страх смерти и вся жизнь переносится в одно настоящее. Если жизнь моя вся в том, чтобы светить тем светом, какой есть во мне, то есть жизнь моя в свете, то смерть моя не только не страшна, но радостна, потому что каждый из нас своей личностью затемняет тот свет, который носит. И умереть физически часто содействует тому свету, в котором сосредоточена жизнь. Практическое приложение то, что каждый из нас должен все интересы своей жизни вложить в пронесение через жизнь истины и в вселении ее в других, и тогда для него не будет сомнений и страданий, и не будет праздности. Каждый всегда с людьми и потому всегда может исполнять свое дело жизни. [...]
  
   Николай Николаевич Ге (р. 30 сентября 1857 г.) -- старший сын художника Н. Н. Ге. Учился в Московском университете на юридическом факультете, но курса не кончил. В 1884 г., с желанием опроститься, вышел из университета, поселился на хуторе своего отца в Черниговской губернии (ст. Плиски) и стал работать на земле. Завел собственное крестьянское хозяйство, которое своими силами поддерживал в течение почти десяти лет. Женился на местной крестьянке Агафье Игнатьевне Слюсаревой (1856--1903), не венчаясь. В 1884 году познакомился с Толстым, с которым скоро сдружился, чему способствовала во многом общность их взглядов и верований. В 1885--1887 гг. жил у Толстых, помогая Софье Андреевне по изданию и распространению собрания сочинений Льва Николаевича. В 1891--1892 гг. работал с Толстым, закупая продовольствие для голодающих. Однако в 1894--1895 гг. резко изменил свои убеждения, признав ошибкой весь этот десятилетний период своей жизни и деятельности. Позднее, поселившись в Швейцарии, принял французское подданство.
  
   С. А. Толстой
   1885 г. Февраля 22.
   [...] читаю своего Georg'а.1 [...] Это важная книга. Это тот важный шаг на пути общей жизни, как освобождение крестьян -- освобождение от частной собственности земли. Взгляд на этот предмет есть поверка людей. И надо прочесть Georg'a, который поставил этот вопрос ясно и определенно. Нельзя уж после него вилять, надо прямо стать на ту или другую сторону. Мои требования гораздо дальше его; но это шаг на первую ступень той лестницы, по которой я иду. [...]
  
   1 Генри Джордж (1839-1897) -- американский экономист и социальный реформатор.
  
   М. М. Лисицыну.
   1885 г. Февраля 24?
   [...] На последний вопрос ваш: какой путь избрать -- самоотвержения, или смирения, или борьбы? отвечаю: проникнуться истиной учения Христа и эта истина научит вас всему -- научит, когда борьба порицания, обличения, когда самоотречения, но самосовершенствования -- всегда.
  
   Михаил Михайлович Лисицын (1862--1913). Учился в гимназии в Ельце; затем проходил курс в Ветеринарном институте, сначала в Харькове, а потом в Дерпте, окончив последний в 1889 г. С юности имел тяготение к литературе. Писал стихами и прозой (псевдоним: Лаврецкий). Некоторые его повести и рассказы напечатаны в "Русских ведомостях" и "Русском обозрении". Еще студентом вместе с некоторыми своими товарищами при поддержке профессоров организовал "Общество по устройству научно-литературных вечеров при Дерптском ветеринарном институте". Основал еженедельник "Дерптский листок". (Пробный номер этой газеты вышел в сентябре 1891 г. Регулярно же она выходила лишь в 1892 г. Всего вышло пятьдесят два номера.) В 1894 г. "Дерптский листок" был переименован в "Прибалтийский листок", выходивший в 1894 и 1895 гг. под ред. и в изд. М. М. Лисицына. В начале 1890-х годов (до 1894 г.) заведовал Русской публичной библиотекой в Дерпте и имел там же собственный книжный магазин. Позднее был ветеринарным врачом Сахалинской области. С Толстым лично познакомился в 1888 г. в свой приезд в Ясную поляну. (Воспоминания его об этом напечатаны в пробном номере "Дерптского листка".) В бытность свою у Толстого вступил в "Согласие против пьянства" (в рукописи воззвания "Согласия против пьянства", напечатанной в "Известиях Толстовского музея" 1911,  3--4--5, стр. 22, Лисицын значится под  482) и, возвратившись в Дерпт, много работал над вовлечением окружающих в это общество, в особенности, дерптского студенчества, отличавшегося по словам М. М. Лисицына своей разгульной жизнью. Взгляды М. М. Лисицына на жизнь соответствовали мировоззрению Толстого, к которому он всеми силами своего "слабого существа" старался приблизиться. Толстой ценил в нем его потребность двигаться вперед, соединенную с необыкновенной искренностью, которую Лев Николаевич называл "силой самосознания суда над собой".
   В письме, на которое отвечает Толстой, М. М. Лисицын писал: "объясните и научите меня, что разуметь нужно под следующими словами Христа, помещенными в церковном Евангелии от Мф. ст. 34. "Не думайте, что я пришел принести мир на землю, не мир пришел я принести, но меч". (И дальше ст. 35, 36, 37.) "Каков смысл этих слов в применении к жизни, как следует осуществлять эти слова в действительности? Какую религию избрать в жизни -- религию ли мира, любви и снисхождения к людским слабостям, путь самосовершенствования и всепрощения или по духу учения Христа, выраженному в 34 ст., -- следует взять принесенный им меч и проникнуться духом порицания, кары и неустанной борьбы?" (из письма М. М. Лисицына от 18 февраля 1885 г. ).
  
   Письму Толстого к М. М. Лисицыну предшествовало письмо В. Ф. Орлова к последнему. Вот оно: "Родной мой! Вы не ищете того, чтобы уразуметь учение Христа, а ищете того, чтобы Вам самим хотелось уразуметь в нем. Вы поранены неправдой жизни и ищете того, чтобы унять ту боль и те муки, которые причиняет Вам Ваше пораненное сердце. Вы ищете утоления боли и думаете найти его "в неустанной борьбе". Но правда живет в Вас и она еще более усложняя Ваши страдания, дает Вам всё-таки чувствовать неправду того, на что Вас толкают только: Ваша личная боль, Ваше личное страдание. Вы не решаетесь поэтому и ждете благословения, ищете оправдания в указанных Вами словах Христа. Но Христос не пришел ни обвинять, ни оправдывать; он пришел сказать только то, что передано ему отцом его; он пришел сказать истину, и слово его -- истина, и истина обличит дела наши, и от дел наших мы и оправдаемся, и осудимся... Итак, ищите у Христа не оправдания или осуждения, а ищите истины. "Ищите истины и истина сделает вас свободными". Но эта же истина сделает и то, чего Вы, теперь как будто желаете так: она сделает, что могут быть врагами нашими даже домашние наши, она может разделить, как правду от неправды: и отца с сыном и дочь с матерью; она может породить разделение, поднять меч, -- но не меч в моих руках против других, но меч этих других на меня самого. Ужасно это и ужасно то, что жаль мне моего отца и мать, что они могут быть в таком ослеплении. Ужасно это! Но "кто любит отца или мать больше истины, тот недостоин ее". Ужасно и самому стоять под мечем. Но может быть еще худшее и острого лезвия меча: отделение, одиночество, клевета, обида, напраслина, презрение всех и собственные при этом сомнения и колебания, и удвоенные отсюда страдания -- всё это может быть ужаснее и самого креста Христова, который был легче для него тем, что он шел на него добровольно... Я знаю, что это ужаснее и креста Христова. Но кто не берет креста своего и не следует за истиной, тот не достоин ее. А истина -- в следующем: "Не противься злому! Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, добро творите ненавидящим вас... А добро им творить можно, и только и можно всё тем же неустанным и постоянным признанием всё этой же истины, которую и нельзя иначе заявлять, как только делом самим, т. е. и на самом деле не платить злом, не противиться злому, а действительно любить и врага своего (и кого еще так больше любить, как не врага своего: для него это необходимо, для спасения его) и это и есть единственная возможность и моего от него спасения! И так действительно и ему делать добро, и себя спасти от его зла, и иметь одно добро. В этом всё учение Христа. Но затем, Вы можете, если можете ходить по водам, претворять воду в вино, кормить хлебами, исцелять больных, воскрешать мертвых -- и всё это ничего не принесет, ничему не поможет... "Ищите истины и истина вас сделает свободными". -- Я прочел Ваше письмо ко Льву Николаевичу и мне от души захотелось сказать Вам всё, что я мог только сейчас сказать по силам моим. Не знаю почему, но нудит меня что-то сказать Вам еще и следующее. Никогда не бывши революционером, но любя их, как истинно страдающих, и всячески домогаясь, чтобы снять с души их истому их, я всю жизнь мою (мне 42 года) вожусь с ними: и два года в крепости сидел и судим был; меня освобождали, оправдывали и снова несколько раз брали. Брали меня по недоразумению. Но чего я искал -- искал сознательно и добился своего: -- Я знаю Вас. И так как я хотел понять самых лучших из вас, то и знаю именно этих лучших. Ваши страдания от неудовлетворенной любви к истине, от любви к человеку и человечеству. Великие страдания, но это всё равно: Вам тяжело выносить эти страдания, и страсть Ваших страданий от неудовлетворенной любви к истине заглушила и самую любовь. И теперь уже не любовь и истина, а только эти страдания. И страдания перемогли. Но плюньте на них. Что наши личные страдания перед тем, что может освободить и всех и от всяких страданий?! А это истина. Ищите ее".
   Толстому текст письма В. Ф. Орлова так понравился, что он просил снять с него копию.
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Февраля 26?
   [...] был поглощен чтением Georg'a Progress and poverty,1 которого советую вам прочесть. Это удивительный писатель -- писатель, который произведет эпоху.
   [...] Статья Соquerell'а2 мне была радостна. Он выражает сочувствие тому, чтР главное. Человек хочет войти в дом: Если я вхожу задней дверью или окном, а он находит, что входить так неприлично и нехорошо, а лучше влезть через крышу или непременно войти парадной запертой дверью, то это не важно. Важно, что он (да и все) желают войти в дом. А если искренно желают, то войдут. А то, что он влезет через трубу или как-нибудь еще, это все равно. Мы одинаково будем приветствовать его. [...]
  
   1 Henry George -- Генри Джордж (1839--1897) -- американский общественный деятель и писатель по экономическим вопросам, сторонник национализации земли и системы "единого (земельного) налога". Толстой очень сочувствовал проекту Г. Джорджа и много раз писал о нем, то упоминая или ссылаясь на него, то посвящая целые статьи популярному изложению его проекта (см. статьи: "Великий грех", "Единое возможное решение земельного вопроса", "Письмо к крестьянину", "Письмо о земле" и др.). На русском языке появились почти все сочинения Г. Джорджа, переведенные С. Д. Николаевым, в изд. "Посредник". Упоминаемая книга Джорджа "Progress and Poverty" (1879) переведена почти на все европейские языки. По-русски впервые издана в извлечениях -- "Прогресс и бедность по Генри Джорджу", Спб. 1884.
   2 Трудно сказать, к какому Coquerell'ю относится: их было два -- отец и сын; обоих звали Athanase, оба были французскими протестантскими пасторами в Париже и писателями: вероятнее, к сыну (умер в 1870-х гг.).
  
   Н. Н. Страхову.
   1885 г. Марта 31.
   [...] Вчера видели Ржевскую; ее муж умер. И она рассказывала, как он умирал. Болел 4 дня, почти не страдал, был неверующий -- нравы вы его знаете -- и последние слова его были: Ах, какое счастие! -- Как это хорошо, что и добрым, и злым, и верующим, и неверующим, и умным, и глупым, и в жизни, и в смерти -- и всем равно -- всем благо, не правда ли?
  
   Л. П. Никифорову.
   1885 г. Апрель -- мая 15?
   [...] На сердечный вопрос о будущей жизни я себе не мог ничего другого ответить, как то, чтР сказал кто то из древних. "Где мы будем после смерти?" -- "Там, где те, которые еще не родились". Решение же этого вопроса я всегда чувствовал не в усилиях разума, направленного на этот вопрос, а в усилиях всей души на решение вопросов доброй жизни. Чем добрее моя жизнь, тем вернее воскресение или будущая жизнь, и тем спокойнее я встречаю эту смерть. "Будем жить так, чтоб воскреснуть". Дальше никогда никто не пойдет, да и не куда.
   О "геенне огненной"1 как понимать? Если бы нам с вами сказали, что не Христос, a Владимир Федорович в своей школе2 угрожал ученикам, что он их будет сечь, как бы я отнесся к этому? Я бы спокойно сказал, что рассказывающий перепутал, не расслушал или сам выдумал. Также точно я отношусь к этим словам. [...]
   Читали ли вы Эпиктета, Марка Аврелия, Спинозу, Конфуция учение и Лао-дзи? Вот мне близкие и дорогие мыслители. Последнее же время я многое узнал и нашел близкого себе в двух Американских писателях: 1) Henry George. "Progress and poverty и Social problems", и 2) Theodor Parker.
  
   Лев Павлович Никифоров (р. 5 февраля 1848 г. -- ум. 15 апреля 1917 г.) -- старый народник, видный член партии социалистов-революционеров. Сын крупного пензенского помещика в Краснослободском уезде; окончил Вторую московскую гимназию; учился в Московском и Петербургском университетах. В молодости был близок с С. Г. Нечаевым. В 1869 г. был впервые арестован, как политический и посажен сначала в Литовский замок, затем в Петропавловскую крепость; потом переведен в тюрьму при Третьем отделении. По освобождении жил под гласным надзором полиции в Твери, Солигаличе, Сумах, Холмогорах и Архангельске. В 1876 г. был водворен на родине. В 1880 г. избран Краснослободским земством в гласные, потом почетным мировым судьей.
   В 1884 г. получил разрешение на въезд в Москву. В 1890--1900 гг. занимался переводческой деятельностью. С Толстым познакомился (через посредство В. Ф. Орлова) в 1884 г. К этому же времени нужно отнести и его сближение с кружком "Посредника", где он некоторое время был одним из сотрудников. Л. П. Никифоровым переведены для "Посредника" сочинения Мопассана, Рёскина, Мадзини; составлен сборник: "Афоризмы и избранные мысли Л. Н. Толстого", изданный "Посредником" в 1905 г. Помимо этого им написана в 1891 г. биография Толстого. Женат Никифоров был с августа 1870 г. на сестре Веры Засулич, Екатерине Ивановне Засулич (ум. 1918? г.).
  
   Владимир Федорович Орлов писал Л. П. Никифорову: "Лев Николаевич, наверно, и сам ответит тебе на письмо твое; но побеседовать с тобой хочется и мне. Что человеческие знания предельны -- это слова сатаны. Господь говорит: и пошлю вам духа святого, который вас научит всему. Эти слова ты приводишь и сам. Итак беспредельна сила знаний, разумения, сила истины: нельзя положить пределов силе духа, нельзя поэтому положить пределов и силе истины, -- нельзя поэтому сказать, что невозможно воскресить и мертвого. Невозможное для человека возможно для Бога, а Бог есть дух, Бог есть всё -- воскрешающая сила знания -- Бог есть разумение жизни. Но прежде всего Бог есть истина, а истина в том, что есть доброе. А было ли бы добрым воскресить всех умерших для всех жизненных мук и страданий и для той лжи царящей, которая есть вечный источник и этих страданий? Наших друзей мучили, убивали и ты хочешь их воскресить, чтобы их снова убивали и без конца убивали?! Но ты этого не хочешь и так ты не думаешь. Ты согласен с тем, что ищите прежде царствия божия и всё приложится вам... Из твоего письма видно, что ты согласен с этим; а если согласен, то и со Львом Николаевичем не может у тебя быть никакого разногласия. --"Я есмь истина, свет и живот". Итак прежде всего истина, а затем уж и свет, а затем и живот. Истина -- это та истинная жизнь, о которой ты говоришь -- это то абсолютно доброе, что внутрь вас есть, то абсолютно доброе всего, что и должно всецело поглотить личную жизнь каждого... Тогда уже нет своей личной, погибельной жизни, а есть только жизнь всего -- всего доброго. И доброе это прежде всего должно проявиться в знании -- в знании другой стороны истины: в знании того, что есть зло, что есть ложь и не истина. И тогда Истина, как абсолютное добро, проявившееся в Христе, проявится и как свет, как истинный свет, просвещающий каждого идущего в мир. Не любите мира, ни того, что в мире, -- потому что мир есть зло и зло есть тьма. Но свет теперь светит и тьма его не объяст и мир с его злом является неопасным, потому что и сама тьма его является во мне исчезнувшей. Итак я жил до сих пор в истине (и истина, как дитя, которому обещано царствие, могла быть во мне и соблазненной), в истине непосредственного добра и как тот из малых, которым обещано царствие, мог быть и соблазненным, и погубленным. И нас и соблазняли, и губили. Но теперь истина должна явиться, как обнаружение доброго и злого и тогда она есть свет, как свет духовный. Но что такое этот свет духовный? Если солнце, которое равно греет и праведных, и виновных, светит и животворит, и воскрешает зародыш, похороненный в земле, то тем более этот свет духовный: он не может быть меньше света матерьяльного. Итак истина, являющаяся в лице Христа и его последователей, как абсолютное добро, явится и как свет, и как живот. И тогда встанут мертвые из гробов. И пусть восстанут и в теле, и на земле; но если они восстанут для жизни вечной и в свете и добре, то кто будет против этого? Но всё это будет после, а не теперь и не в ближайшем будущем. И теперь горе и мука жизни усложнились и в будущем оно будет так велико, что ради снисхождения к некоторым избранникам сократятся дни их. И сам Христос, при тех условиях, при которых мы живем, желал нам не жизни, этой злой жизни, а смерти. Но и смерть может быть злой и эта роковая смерть, которая предстоит всем. И вот теперь для моего настоящего спасения, как раньше, чем пришла эта смерть, умереть другой смертью, которая есть лучшая, которая есть тоже и жизнь, и вечная жизнь. Это та смерть, это то состояние, в котором я забываю о прошедшем и будущем, не помню завтрашнего дня, забыл о себе, о детях, о жене и нырнул весь в то дело, которое сейчас надлежит и надлежит и для тебя, и для моей жены, и для всех. И это дело: проявление в каждый момент себя доброго, как доброго, и в то же время, в тот же момент всяческое обнаружение злого, как злого. Тогда я весь в моменте: и здесь и смерть личная, и переживание в каждый момент всей вечности. Это сама вечность. А что я буду воскрешать мертвого, когда я знаю, что и воскресить его не могу, и если бы и воскресил, то пакость делал? Писать больше некогда".
  
   1 По этому поводу Л. П. Никифоров писал: "Я бы умолял Вас разъяснить те места Евангелия, где Христос говорит о геенне огненной. Здесь столько антихристианского, что непонятно как оно могло попасть в проповедь о милосердии и всепрощении. Нет ли тут позднейших вставок?"
   2 В. Ф. Орлов был в то время учителем железнодорожной школы.
  
   Г. А. Русанову.
   1885 г. Апреля 4?
   [...] Раздвоение ужасная вещь, если оно в сознании; но раздвоение жизни, прошедшего и настоящего по инерции, с сознанием -- это то и есть та божеская жизнь, которой мы все ищем. И сознание, когда оно есть, проникнет во всю жизнь и претворит ее -- как? я не знаю, но знаю, -- как и вы прекрасно говорите, -- что заткнуть, затушить это сознание нельзя, потому что оно -- Бог; а потому, что оно -- Бог, оно всемогуще и победит все. [...]
  
   Настоящее письмо Толстого является ответом на письмо Г. А. Русанова от 31 марта 1885 г., в котором читаем: "На днях удалось мне достать статью Вашу "Так что ж нам делать". Ничего сильнее я не читал. Результат чтения: в голове стало ясно, а на сердце -- тоска! Только поздно прояснилось. Ясно стало, что сорок лет жизни прожиты дурно, и что те боги, которым двадцать лет кланялся, вовсе были не боги. Жизни то,-- я это знаю -- мне остается немного. Тоска за прошлое; тоска за настоящее; тоска от бессилия радикально, безусловно изменить это свое настоящее. Успокоение могла бы мне дать только сила перевернуть настоящее кверху дном, а ее нет. А ведь нужен же мне просвет хоть маленький. Где же он? Забыть, забросить "В чем моя вера", "Новое Евангелие", "Письмо к Энгельгардту", "Так что же нам делать?" -- я не могу, я согласился с ними, я полюбил и даже, если можно так выразиться, полюбил в себе то, что согласилось с ними. Но ведь эти вещи ставят вопрос ребром: "всё или ничего; кошелек или жизнь". А вот кошелька-то я и не отдаю".
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Апреля 5?
   [...] Я приехал сюда1 уже с неделю и почти ничего не сделал, так много отнимают времени отношения с людьми часто пустые и ненужные. Впрочем, чем больше я живу тем больше не только убеждаюсь, но чувствую, что важны не дела, а употребление времени, т. е. жизни -- если не для себя дает Бог употреблять хоть малую часть ее, то совершенно спокоен и уверен, что с пользой, хотя бы и не видал, и не мог даже предвидеть никаких результатов. [...]
  
   1 Письмо написано из Москвы.
  
   Л. Е. Оболенскому. Неотправленное?
   1885 г. Апреля 5--10?
   Я совсем не согласен с вашим письмом. Не только не согласен, но правду скажу, оно меня огорчило. Вы в нем отстаиваете себя. Я 40 лет работал над собой, чтобы из тумана философских воззрений и религиозных ощущений выработать ясные и определенные взгляды на явления жизни -- моей самой близкой, ежедневной моей жизни для того, чтобы знать, что хорошо и что дурно. А вы хотите меня уверить, что гораздо выгоднее напустить опять того тумана, от которого я 40 лет освобождался, -- тумана философии и любви вообще, возвышенной христианской любви для того, чтобы не видать опять различия между добрым и злым, и спокойно пользоваться трудами других людей, есть плоть и кровь людей, утешаясь возвышенными словами. Нет, это не годится. -- Если христианское учение и любовь (которую я ненавижу, потому что это стало фарисейским словом) ведет к тому, чтобы спокойно курить папиросы и ездить в концерты и театры, и спорить о Спенсере и Гегеле, то пропади оно совсем такое учение и такая любовь. Я лучше возьму буржуазную мораль, та, по крайней мере, без фарисейства. Оно хуже всего. Простите за резкость.
  
   Леонид Егорович Оболенский (род. 9 марта 1845 г. -- ум. 23 сентября 1906 г.) -- беллетрист, поэт, публицист, критик и философ. Сын землевладельца Орловской губернии. Среднее образование получил в Орле. В 1866 г. поступил секретарем в Козельскую уездную земскую управу. 23 мая того года арестован в связи с покушением Каракозова и заключен в Петропавловскую крепость; 14 июня предан Верховному уголовному суду по обвинению в знании о существовании тайного общества "Организация", в недонесении о том и в агитации среди рабочих Мальцовских заводов (Калужской губ.). 6 октября 1866 г. был выслан в Костромскую губернию; с 22 ноября жил в Буе, потом в Варнавине; в 1870 г. переведен в Орел; в январе 1872 г. освобожден от надзора, а в 1873 г. получил разрешение на въезд в столицы. На литературное поприще Л. Е. Оболенский выступил в 1866 г. со стихотворениями. С 1879 г. по 1891 г. последовательно издавал журналы: "Свет", "Мысль", "Русское богатство". Позднее сотрудничал в "Одесских новостях" и "Русских ведомостях". Был лично знаком с Толстым (об этом см.: Л. Е. Оболенский, "Литературные воспоминания и характеристики" -- "Исторический вестник", 1902, 4). По своим взглядам был до некоторой степени близок Толстому. Написал о Толстом и его писаниях несколько статей, помещенных в "Русском богатстве" и изданных позднее отдельной книгой: "Л. Н. Толстой. Его философия и нравственные идеи".
   Письмо Л. Е. Оболенского, на которое отвечает Толстой, неизвестно. О нем есть намек в письме В. Г. Черткова к Толстому от 13 марта 1885 г., где читаем: "Оболенский написал вам письмо и спрашивает меня послать ли его, или нет. Не зная вас коротко, он боялся, не огорчит ли или рассердит вас его откровенный отзыв. Я внимательно прочел письмо, и оно мне очень, очень понравилось. Вы знаете, что я во многом разделяю те мысли, которые он в письме излагает. Но помимо мысли, мне нравится в письме этом теплота -- настоящая христианская любовь, под влиянием которой он, очевидно, писал. Нравятся мне также откровенность и искренность его отношения к нам. Он честно высказывает то, что думает. Если б он сколько-нибудь был человек расчета, то никогда не рискнул бы на такое письмо. Каюсь вам, Лев Николаевич -- я одну минуту задался вопросом, не раздражит ли вас это письмо, не восстановит ли против него. Но мне тотчас же стало совестно, и за себя и за свое предположение о вас: кому уже говорить друг другу правду, если не нам, которые хотели выяснить и по мере всех сил осуществлять учение Христа? Мы делаем общее дело, не ради себя или друг друга, и потому не только можем, но обязаны высказывать друг другу свои сомнения, не допуская, чтобы авторитет или боязнь не понравиться нас останавливали. Перед Богом все равны. Итак я отправляю вам это письмо, и буду с большим интересом ожидать от вас вашего отзыва о нем".
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Апреля 15?
   [...] Вообще сочувствие со всех сторон я вижу огромное и оно пугает меня: не надежен для царствия Божия пахарь, оглядывающийся назад. Да, надо было подчеркнуть это. Действительно, как ни странно это сказать, но добро свое нельзя видеть, как уши. Как только добро свое, так оно не добро. Добро должно быть ничье или Божие. Иллюстрация к этому мне представляется такая: человек всю жизнь делал добро и гордился им и вдруг узнает, что все оно было не добро; то, чтР он делал нечаянно, не замечая, только то и было оно. [...]
   Похоже на войну, говорят, но я не могу верить. Это мне представляется самым удивительным чудом. Чудеснее ничего нельзя представить того, что какое-нибудь существо, начинает делать то, что противно его природе: рыба -- летать, камень -- расти. [...]
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Мая 1?
   [...] Составьте из Исая1 чтение для народа с объяснениями, если где нужно. [...] он -- предшественник Христа: и обличитель заблуждений и проповедник той же Христовой истины. [...] Знаю, что вы любите добираться до точного выражения мысли. Но здесь этого нельзя. А из многих не совсем точных выражений, подходящих с разных сторон к той же мысли -- мысль выясняется сама.
   [...] Но не радуйтесь тому, что бесы повинуются вам, а ищите того, чтобы имена ваши были записаны на небесах,2 беспрестанно повторяю я себе. И когда понимаю вполне значение этого, то мне хорошо. [...]
   В числе моих внешних радостей есть еще и то, что я не перестаю находить превосходные книги одномыслящих с нами людей. Теперь я читаю Matthew Arnold Literature and dogma.3 Половина моих мыслей, выраженных в Евангелии и критике богословия, высказаны там. [...]
   [...] Все они живут подле меня своей странной, для них естественной жизнью. Я закидываю к ним свои вопросы. Иногда выскакивают назад, иногда, думаю, западает кое что. И то хорошо. [...]
  
   1 Исайя -- ветхозаветный пророк. См. Библия, книга пророка Исайи.
   2 Перифраза из Евангелия от Луки гл. X, ст. 17--20.
   3 Matthew Arnold (Матью Арнольд) (1822--1888), английский писатель. Книга его, о которой здесь упоминается: "Literature and dogma" (Литература и догматика) имеется в русском издании -- "В чем сущность христианства и иудейства?" изд. "Посредник", М. 1908.
  
   На это письмо Толстого кн. Л. Д. Урусов отвечал письмом от 8 мая 1885 г., в котором писал: "Я Вам много благодарен за последнее письмо Ваше. Я всегда в них почерпаю опору и бодрость духа; а тут Вы мне предлагаете работу, которая своим интересом поддержит меня в области мыслей чистых (нечистые часто овладевают мной). -- Когда беспутною жизнью приведешь себя к немощи и невозможности физической работы, то надо держаться в области чистых мыслей, -- это одно спасение от того состояния нечеловеческого, когда мысль не управляет, а получает импульс от тела -- от похотей тела, и из чистой превращается в нечистую, причем поступки вытекают из ощущений, а не из разума, и вот от этого состояния благодаря Вам я нередко освобождаюсь. Ведь Вы уж как то раз говорили мне об этой работе над книгой Исайи. У меня записано так в марте прошлого года: "Из Исайи выбрать все места, где говорится о "царстве Бога, которое внутри нас, в противоположность тому царству Бога, которое иудеи ожидали для себя, как народа избранного, а псевдо-христиане ожидают за гробом". И вот я забыл об этой работе. Теперь не забуду и начну в Дятькове, где у меня осталась библия с отметками в книге пророка Исайи. -- Мне нравится Ваше настроение; из письма чувствуется, что Вас захватывает новая деятельность -- это общедоступная литература, в которой руководящая мысль будет указывать на нагорную проповедь, как магнитная стрелка на север. Понимаю, что этим можно увлечься.... Я думаю Вы неспособны возгордиться, что бесы повинуются и слушают Вас (а оно так и выходит, если священники берутся распространять Ваши мысли). Во всяком случае я радуюсь, что всё написанное Вами в последнее время будет доступно всем.... Я кончил Фейербаха. Нет. Вы не знаете, что это за мыслитель! Надо, необходимо прочесть его до конца, не выпуская нить его мысли и пробегая только мимоходом полемическую часть, т. е. систематическое опровержение каждого основного догмата. Важна главная мысль, резюмированная в заключении: "Идеал христианства есть ничто иное, как символ единения человечества и, как таковой, воспринимается человеческим сознанием. Христос был воплощением этой идеи, т. е. тем человеком, который претворил ее в определенные слова и действия.... Новая и единственная положительная философия заключает в себе отрицание какой-либо научной философии с ее отвлеченными, схоластическими и мистическими чертами... ни особого названия, языка и принципа она не имеет, -- она сосредоточена в самом человеке, т. е. в том, что он сознает себя мыслящей сущностью природы... Философия прошлого заключала в себе две истины: отвлеченную истину, не связанную с человеком, и истину им познаваемую, т. е. религии. Новая философия владеет только одной и настоящей истиной, ставшей плотью и кровью, а именно -- мыслью сознательного человека".
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1885? г. Мая 20?
   [...] Хорошо и косить, и пахать, но нет лучше, как в своем ремесле привычном удается работать на пользу людям. [...]
   [...] Посмотришь на нашу жизнь, на мою, на вашу (я думаю о вашей со всей вашей семьей и различными настроениями в ней) и голова кругом пойдет, если думать о том, как это все будет, как это все лучше устроить. Но стоит только посмотреть на то же, но только с той мыслью, как мне сейчас сделать наилучшее для А, для Б, для В, с которыми я прихожу в прикосновение и все представлявшиеся трудности разрываются, как паутина, и все слагается так, как бы и не придумал. Ищите Царствия Божия и правды его, а остальное все приложится вам; а мы начинаем искать того, что должно приложиться. И того не найдем ни за что (потому что оно дается только как последствие искания Царствия) и Царствие потеряем. -- Вы то знаете это, но как хорошо бы было, если бы все знали, что это не красивые слова, а самое из практических практическое правило. Я уж опытом знаю. Делаешь Ю jour le jour1 только бы худого не делать, -- хлоп! такое вырастит большущее, хорошее, доброе, приятное дело.[...]
  
   1 Изо дня в день.
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Мая 22?
   [...] Выписки, которые вы делаете из Feuerbach'a,1 удивительно хороши и сильны. Как странно, что Feuerbach известен только как отрицатель. Я вам хотел сделать выписки из М. Arnold'а,2 но нынче не успею. Он доставит вам большое удовольствие, потому что он особенно настаивает на уничтожении3 понятия Бога как чего то внешнего A magnified man,4 как он называет. Он находить в Еврейском учении понятие о Боге, не как о лице, а о eternal power, not ourselves, which makes for rightousness.5 Не бойтесь слов not ourselves. Этим он говорит только то, что Евреи видели какой то общий закон, общий всему существующему и человеку, который требует порядка для мира, праведности для человека и ведет к ней. И что только под условием соблюдения этого закона человек получает благо. И этот то закон и ничто иное он называет Богом и утверждает, что это самое подразумевали и Евреи под словом Бог. -- Понятие это, он говорит, исказилось и Христос восстановил его, дав метод для нахождения этого Бога и "secret" тайну, как он называет, для исполнения велений этого закона. Метод есть inwardness,6 т. е. признание источника всего в себе, а тайна исполнения -- это отречения от жизни для приобретения жизни истинной. [...]
   В деревне мне что-то тяжело. Неправильность жизни нашей -- это рабство бедных, которое мне так ясно и которым мы так наивно пользуемся, мне особенно тяжело. Не знаю почему, но часто вспоминаю: претерпевый до конца спасен будет.7 И хотя не следует, но все жду чего-нибудь, что спасет меня от режущего разлада моей жизни с сознанием. [...]
  
   1 Людвиг Фейербах (1804--1872) -- немецкий философ, вначале -- представитель левой Гегелевской школы, позднее сторонник материалистического мировоззрения. См. на русском языке: "Людвиг Фейербах. Сочинения" т. I, II, III. Перевод с немецкого. Со вступительной статьей А. Деборина и с примечаниями Л. Аксельрод-Ортодокс. "Библиотека материализма", изд. Института К. Маркса и Ф. Энгельса. 1923--1924.
   2 М. Арнольд. См. прим. 3 к письму от 1 мая 1885.
   3Зачеркнуто: из созн
   4 Увеличенный человек.
   5 О вечной силе вне нас, которая стремится к праведности.
   6 Внутренняя, душевная сторона.
   7 Евангелие, Мф., X, 22; XXII, 13; Mp. XII, 13.
  
   На это письмо Толстого кн. Л. Д. Урусов отвечал письмом от 29 мая 1885 г., в котором писал: "Пишу Вам накануне отъезда. Так мне почему-то тяжело, грустно и одиноко, и так нехорошо я себя чувствовал, -- и вот подали мне Ваше письмо, оно меня подняло и успокоило, как я счастлив, что Вы меня не оставляете. В Вас есть сила, не унывайте, она настоящая, истинная сила.... И как же Вам не быть спасенным, когда Вы своей силой пробуждаете в других ту же силу -- создаете людей живых и сильных; а в общении с ними и есть спасение, т. е. внутренний мир и успокоение. В письме Вашем понял и оценил каждое слово. Очень все ясно и хорошо. Нельзя не сочувствовать вполне Arnold'у".
  
   А. М. Калмыковой.
   1885 г. Мая 24?
   [...] Нехорошо, что вы чувствуете тяжесть того, что вы делаете.1 Претерпевый до конца спасен будет. А конец всего дурного так недалек. Я это себе говорю, когда ослабеваю и чувствую тяжесть и подбодряюсь. Сократа вашего я мараю отчаянно. [...] Так как ни вам не нужно авторское удовлетворение, ни мне, то дело только в том, чтобы было на пользу людям. Сколько бы я не переделывал, основа ваша. Не было бы вашей умной, доброй и смелой работы -- не над чем и было бы работать. [...]
   Да еще хочется из Протогора разговор о том, почему люди зная что дурно, делают дурное и из этого рассуждение о том, что нравственности можно и должно учиться.
  
   1 А. М. Калмыкова писала: "От моей бодрости не осталось следа. Тяжело сложились последние недели.... Мучат вериги терпенья, с которым выносишь людские немощи душевные; терпишь и мучишься и гордишься этим" (из письма А. М. Калмыковой от 18 мая 1885 г.).
  
   П. И. Бирюкову.
   1885 г. Июня 1--2?
   [...] Сюмурден1 думал, что он знает, чтР хорошо и что дурно, что это он узнает, следуя законам правительства; но убийство его друга показало ему, что по законам хорошим называется дурное и дурным хорошее, и он потерял бывшую у него веру. Новую же веру он не стал, не мог искать, потому что он чувствовал, что она совсем противоположна его прежней вере и что обличит его в непоправимом поступке. Так повесился Иуда. И так убиваются все, кто убиваются. Пока инерция лжи и сознание истины действуют под углом меньше двух прямых -- жизнь идет по равнодействующей, но когда эти две силы станут по одной линии -- жизнь прекращается и раздирается по своей ли или по чужой воле. [...]
   Насчет редакторства будущей газеты я думаю, что вы будете прекрасный редактор, но Чертков еще лучше. Вы во многих отношениях будете лучше его, но в одном, в пуризме христианского учения, никого не знаю лучше его. А это самое дорогое. [...]
  
   1 Герой романа В. Гюго "93-й год".
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Июня 10?
   [...] у нас сидит Самарин.1 Я только что говорил с ним и с досадой. Он толковал с важностью о том, что собственность есть прирожденное свойство человека. Все, чтР говорили брамины, буддисты, Христос -- все это вздор, а юристы знают. Досадно. [...]
  
   1 Петр Федорович Самарин (1830--1901), младший брат известного славянофила Юрия Федоровича. По убеждениям -- консерватор. Толстой, несмотря на давнишнее личное с ним знакомство, не мог переносить в нем его косности и ультра-консерватизма. В Дневнике Толстого 15 мая 1881 г. находим такую запись: "Вечером Писарев и Самарин. Самарин с улыбочкой: "надо их вешать". Хотел смолчать и не знать его, хотел вытолкать в шею. Высказал. Государство. Да мне всё равно в какие игрушки вы играете, только чтобы из за игры зла не было".
  
   В. М. Грибовскому.
   1885 г. Июня 10 -- 11?
   .... Не противиться злу насилием не значить не противиться злу, а значит не противиться злу насилием. Мне грустно, что вы, столь тонко и верно понимая многое, в этом запутались не в рассуждении, а в желании. Доказывать бесполезность и неприменимость всяких ограничений этого принципа бесполезно Они слишком ясны и несомненны. Сказано только то, что люди под влиянием страдания от боли, обиды и зла, вообще склонны, к чему склонны животные -- отдавать тоже зло. И вот сказано, что это есть соблазн заблуждения. Что же тут толковать! Все равно, что сказано: люди склонны смотреть на то, что притягивает их чувственность. Несмотря -- легче будет победить чувственность. И вот чиновник, который не хочет отказаться от балетов, станет допрашивать меня: как не смотреть на обнаженных женщин? Ну, а скажет, утопающую женщину можно вытащить, свидетельствовать докторам можно? Поищите у себя в душе, милый друг, нет ли у вас там чего лишнего, чтР мешает вам понять ясное и простое. А то вы делаете то, чтР я часто встречаю. Человек живет в доме, построенном без отвеса и угольника и, прикинув по отвесу и угольнику, видит, что дом крив, но чтобы не сказать этого, он начинает делать геометрические вычисления, по которым вышло, что тупой или острый углы -- прямые. [...]
  
   Вячеслав Михайлович Грибовский (р. 29 июля 1867 г.), образование получил на юридическом факультете Петербургского университета; в 1897 г. -- магистр, в 1903 г. -- доктор государственного права; с 1910 г. -- профессор, сначала Новороссийского, потом Петербургского университетов. В 1890-х годах напечатал несколько своих стихотворений в "Книжках Недели". Вслед за этим появился там же ряд его рассказов из студенческой жизни и статей публицистического характера, под псевдонимом Гридень. Помимо этого им напечатано несколько трудов по вопросам истории права. Еще в гимназии, за слишком свободное толкование Евангелия и его отношение к христианству и религии вообще, был признан ненормальным и посажен в лечебницу для душевно-больных. По выходе из нее, обратился за разрешением некоторых, так называемых, "проклятых" вопросов с письмом к Толстому, который, разузнав о Грибовском и его положении, просил П. И. Бирюкова навестить его (об этом см. в прим. к письму  341). Так завязалось их знакомство, закрепившееся летом 1885 г. посещением В. М. Грибовским Толстого. Однако происшедшее сближение между ними и даже некоторое увлечение Грибовского Толстым было временное. С годами он, повидимому, охладел к своим юношеским стремлениям и мечтам и совсем отошел от своих прежних верований, всецело отдавшись научно-педагогической деятельности.
   В письме, на которое отвечает Толстой, В. М. Грибовский писал: "Я думаю, есть правило "не противься злу". Это правило должно принимать безо всякого, и следовать ему без всяких уступок в пользу насилия какого бы то ни было. Итак видя, что другой человек страдает от насилия своего врага, я не имею права противиться обидчику, и обижаемый не имеет права сопротивляться врагу силою. Вы говорили, что мы должны взамен насилия простить и доказывать врагу его неправоту. Но разве доказывая или умоляя разбойника я не отсрочиваю или не желаю отсрочить свою смерть, иначе, разве я не противлюсь каким бы то ни было способом долженствующему совершиться злу. Я не желаю этого зла, я считаю его вредным и своей просьбой я хочу его уничтожить, отвратить его, т. е. я всё-таки сопротивляюсь ему. Следовательно, допускается для этого положения первое ограничение. Допустив одно ограничение, люди допустят другое, третье и т. д. Если же выносить зло, даже не говоря делающему зло, что он неправ, никто не будет знать о зле, а наносящий зло часто не будет даже подозревать, что он совершает зло. Примером может служить ребенок, который только впоследствии начинает различать добро от зла. Итак меня занимает теперь вопрос: должно ли допустить ограничение для правила "не противься злу" или нет" (из письма В. М. Грибовского к Толстому от 8 июня 1885 г.).
  
   А. М. Калмыковой.
   1885 г. Июня 11?
   Напрасно вы так тяготитесь своим положением, Александра Михайловна. Если думать о больном месте, оно будет больнее. Как вам надо почитать Эпиктета! Хорошенько почитать и вникнуть. Это гимназия для университета Христа. Если вы знаете, что душа вашего сына не в вашей власти, а есть в вашей власти ваша душа и от нее ваше отношение к людям и вы можете делать многое или сделали чтР могли в улучшении своей души и потому своего отношения к людям и к сыну, и к мужу (не для себя даже, не для него, а для Бога), то что же может вас тяготить. Если же не сделали (а вы наверно не сделали, потому что если бы все сделали, то вас бы ничего не тяготило), то делайте эту радостную и единственную, имеющую смысл в жизни, работу -- ту, для которой мы все живем на свете. Я имею кое-что против вас. И спешу сказать для того, чтобы ничего не было. Вы сказали жене, что Чертков осуждает ее. Вы этим сделали вред. Верно вы согласитесь с этим. А если согласитесь, то ничего и не пишите про это и я не буду ни говорить, ни поминать.1 [...]
   Желаю вам не спокойствия и не тревоги, а упорного и постоянного движения из области тревог в область мира душевного.
  
   1 А. М. Калмыкова писала о тяжести своего семейного положения, непонимании ее близкими ей людьми и между прочим говорила: "Главную боль причиняли грубости сына по отношению ко мне и всякие другие выходки, выдающие душевную мелочность, пустоту".
  
   В ответном письме об этом А. М. Калмыкова писала: "Об осуждении Черткова говорила не я, а Софья Андреевна. Я же говорила, что хочу уехать из Москвы, зная ее, чтобы не быть немым свидетелем осуждения ее другими, немым, потому что не знаешь кто прав: осуждающие или она. Спросите Софью Андреевну, как мы расстались. Повторяю об осуждении Владимиром Григорьевичем не было речи. Удостоверьтесь в этом, Лев Николаевич, иначе меня это будет мучить, сильно мучить. Я не считала вредным сказать Софье Андреевне, что люди никогда не видавшие ее -- осуждают, не считала вредным, потому что видела, что она не боится этого осуждения и действует по убеждению, а лично для себя считала необходимым выяснить многое, что и сделано".
  
   П. И. Бирюкову.
   1885 г. Июня 11 -- 15?
   Напрасно вы, Павел Иванович, не слушаете своего Мефистофеля:1 он все говорит дело. Если бы вы его слушали и доводили до конца свой разговор с ним, то у вас никогда бы не было тени сомнения и раздвоения, которое я считаю самой опасной и жалкой душевной болезнью. Он говорит: "верь твоему рассудку и непреложным законам его логики, взгляни на кровавую историю человечества, пропадающую в бесконечности и, вероятно, не имеющую конца". Это самое важное, что и нужно всегда иметь в виду. Еще он говорит вам: "Напрасно ты думаешь водворить благо каким то (тут неясно, какой способ он отрицает), бестолковым детским путем; а обними вооруженным наукою разумом весь беспредельный мир и не думай нарушать закон причины и следствия и развития. Ты властен направлять действие этих законов во благо себе и другим: изучай их, чтобы уметь пользоваться ими". Это все он прекрасно говорит. Я только это и говорю, и думаю. И не знаю, за что вы называете "гадиной" такой разумный голос. Ему только одному и надо следовать. -- Прежде всего надо узнать, какие из всех законов, управляющих миром, во 1-х, самые важные, а во 2-х (главное), какими я призван "пользоваться", т. е. такие, приложение которых мне наиболее доступно. И по этим соображениям установить правильную очередь в изучении законов и приложения их: прежде понять и научиться пользоваться теми законами, которые мне наиболее доступны и от которых более зависит счастье мое и других, и которые по этому для меня более обязательны; потому, узнав эти законы и прилагая их, заняться следующими по очереди (в смысле доступности и обязательности) и т. д. до самых последних законов, доступных уму человека. И потому голос совершенно справедливо говорит вам: обними весь беспредельный мир вооруженным наукою.... Наука только в том и состоит, чтобы знать эту очередь, знать, чтР мы можем и должны знать прежде, после и то, чего мы не можем знать. Справедливо говорит и то, что всякий другой путь есть детская мечта. Обновление мира посредством спектрального анализа или любви есть одинаковая детская мечта. Не мечта есть только деятельность, сообразная непреложным законам разума. Голос тоже советует вам помнить историю человечества, исполненную страданий и насилий. И в этом я с ним согласен. Это надо всегда помнить. Помнить то, что эти страдания уменьшались и уменьшаются в человечестве только благодаря деятельности разума, вооруженного наукой (подразумевая под наукой -- не считание козявок, звезд, телефон и спектральный анализ, а очередное по важности, доступности и обязательности изучение законов мира). И что, так как я существо одаренное тем средством, которое уменьшает страдания, я и должен прилагать его, тем более, что это приложение доставляет человеку, мне, единственное благо, свободное, не уничтожаемое смертью.
  
   1 Толстой отвечает на следующее место из письма П. И. Бирюкова, выражающее его тогдашнее душевное настроение: "Дело, которое делаю теперь, приближает меня к учению о жизни Вами признаваемому. Я говорю, конечно, о деле "Посредника". Я делаю теперь, собственно говоря, два дела. Дело утреннее -- обсерватория, -- там голова моя, разум. Дело вечернее -- "Посредник" -- там и разум, и воля, и сердце мое. Да, это дело приближает меня к Вам и к учению, которое Вы исповедуете. Быть может редакторство предполагаемой газеты еще более сделает это. Не самый процесс редактированья, разумеется, но проповедь этой идеи, которая мне так дорога, защита ее от противников ей -- быть может это сожительство с ней, объединит, соединит меня с нею и я стану христианином. Почему же я теперь не становлюсь им? Почему не принимаю того учения, которое считаю самым дорогим для себя? Внутри меня, на самом дне моего существа сидит какая-то гадина, она не дает мне отдаться тому, что мне дорого. Околеет она -- и я возьму этот клад, а вырастет -- не даст, утащит меня от него. И вот это-то дело, что я теперь делаю, и редакторство той газеты, мне кажется, не по вкусу той гадине, сушат ее, не дают ей расти. Она шепчет придавленная: опомнись, безумный, брось детские мечты об обновлении мира посредством любви! Верь твоему рассудку, непреложным законам его логики, взгляни на историю кровью залитого человечества, рождение его пропадает в бесконечной дали времен, конца ему не видать ни нам, ни нашим бесконечно удаленным потомкам, и везде всё кровь и насилие! Еще шепчет она, эта гадина: ты хочешь дать благо себе и другим, не мечтай водворить его этим путем, обними вооруженным наукою разумом весь мир, беспредельный в пространстве и времени, и преклонись перед законом причины и следствия и вытекающей из него теории развития. Ты властен направлять действие этих законов во благо себе и другим, изучай же их, чтобы уметь обращаться с ними -- разве не нравится тебе это дело? Ведь ты любишь его? -- За работой в "Посреднике" я реже и глуше слышу этот шепот, и вот почему я дорожу этой работой и жду, что она убьет мою гадину. Быть может, на самом деле я стою гораздо ближе к учению Христа, чем пишу об этом, но я боюсь быть неискренним и, говоря Вам об этом, хочу строже осудить себя, хочу показать и чистую, и грязную свою сторону; ведь Вы не отвернетесь от меня за это, не побрезгаете моею грязью, но поможете снять ее с себя, очиститься? Я верю в это и поэтому взялся за дело "Посредника", и предлагаю себя на дело редакторства".
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Июня 19?
   [...] Порадовался я больше всего вашему участию в нашем споре. Это, что называется, den Nagel auf den Kopf getroffen.1 -- Но..... я последнее время все больше и больше убеждаюсь в том, что люди совершенно напрасно гордятся тем, что они имеют преимущество перед животными в воображаемом даре слова, т. е. способности сообщать свои и, следовательно, понимать чужие мысли. Такого дара у всех людей вообще никогда не было и нет. И изречение дипломата, что слово дано людям для того, чтобы скрывать свои мысли, совсем не шутка, а ужасная правда. Я прибавил бы только еще то, что оно употребляется людьми для того же, для чего употребляется птицами -- соловьями: для удовольствия сочетаний звуков и формальных образов, для личного удовольствия, но никак не для сообщения мыслей. Лучший пример есть учение Христа. Мысль ясно сообщена словами (как нам кажется), мало того -- проведена в жизни -- употреблено средство мимичности. И что же? Если бы ничего не было сказано Христом -- результаты должны бы быть лучше по одной мимичности. Дар слова был употреблен весь на то, чтобы скрыть мысль. И цель, как вы знаете, очень хорошо достигнута. Очень может быть, что и соловей какой-нибудь, или кукушка просвистали или прокуковали какую-нибудь мысль о том, как улучшить жизнь этих птиц. Результаты те же самые. И результаты моих и ваших логических доводов разве не такие же comme si l'on chantait.2 Да, начало всего слово: Слово святыня души, а не свист птицы. И слово это есть одно божество, которое мы знаем, и оно одно делает и претворяет мир. Страшно только, когда смешаешь его с словом -- произведением гортани, языка и губ человеческих.
   Так, как я писал вам в начале письма, я думаю, когда я плох. Так я думал нынче утром, потому что был плох. Но это -- постыдное уныние и близорукость мысли. Меня огорчает то, что слово, сказанное Христом и за которое он умер, в 1800 лет завладело так мало человечеством при моей жизни, тогда как я и не умер для него, и не жил; но дело в том, завладевает ли оно людьми или нет. И по себе я чувствую, что завладевает. То же, чтР, мне кажется, мало завладевает другими, это происходит от моей близорукости. Мне 1800 лет -- одна бесконечно малая частичка времени кажется большою. И от того, что при моей жизни -- мгновение в 60 лет -- я не вижу быстрого движения вперед того, чтР должно двигаться вечно, я отчаиваюсь. Вот к этому-то я и писал вам, и вы как будто не согласились, что Христос запретил ученикам радоваться тому, что бесы им повинуются, а сказал: ищите только того, чтобы имена ваши были записаны на небесах. Т. е. повинуются или не повинуются, все равно. Не смотрите на результаты, a делайте дело. Ненадежен для Царства Божьего тот, кто, взявшись за соху, оглядывается. [...]
  
   В данном письме Толстой отвечает на письмо кн. Урусова от 13 июня 1885 г. (из Дятькова), в котором последний писал: "Мне получшело, я немного отдышался здесь теплым смолистым воздухом и отпился парным молоком, да еще доктор молодой помог неожиданно настойкой из ландыша, которая прямо, несомненно, устранила удушья, приступавшие вместе с кашлем.... Я отсюда впился в Ваш спор с Самариным. Когда Самарин утверждает, что собственность есть свойство прирожденное человеку, то вся сила аргумента в слове прирожденное; поэтому мне хочется только спросить Самарина, что он разумеет под этим словом. Он должен определить точно и ясно, что такое природа человека и чем она управляется. Есть ли это понятие неизменное, косное, или подлежащее изменению, как всё сущее в природе. Чтобы решить этот вопрос надо спросить себя, чем была природа человека (т. е. как проявлялась она) прежде и в позднейшее время. Если эти проявления не схожи -- ясно, что природа изменилась, и необходимо определить каким путем произошли эти изменения. Если мы вникнем в это, то легко увидим, что изменения природы человека зависят от верований, вытекающих из учений -- более или менее здравых и близких к истине. Остальное ясно".
  
   1 Как раз попасть в цель.
   2 Как от пения.
  
   На письмо Толстого кн. Л. Д. Урусов отвечал: "Мне всё лучше. Здесь попался такой молодой доктор (сын здешнего священника), который мне сделал несомненную пользу, -- непосредственно вывел меня из положения человека, который всегда может задохнуться. И это улучшение прочное. Он говорил, что медицина есть отвратительное ремесло, когда она не упирается в философию (под этим выражением он разумеет этику, т. е. добро и все те нравственные факторы, которые по его мнению важнее всяких лекарств). Итак есть вероятие, что на этот раз я поправлюсь. Беспрестанно приходит мне мысль о том, что этот раз я выздоровлю, а позже неизбежно придет время, что уж никак не выздоровлю, и спрашиваю себя, какой же смысл в этой отсрочке -- и слава Богу не остаюсь без ответа, у меня есть ваш ответ, он мне дает полнейшее удовлетворение под условием непременно исполнить. Письмо ваше важно для меня, я нахожу в нем новую правду, вполне и кругом убедительную и понятную, да еще ваше чудное разъяснение того изречения об "именах написанных на небесах" (которое я не понимал) приводит меня в восторг, -- так оно ярко освещается смыслом слов о пахаре. Ясно, что это одно из многих напоминаний о том, что жизнь наилучшая -- в настоящем; а я до сих пор всё не узнавал этой основной мысли Христа под этой фантастической формой: "имена ваши написаны на небесах".
  
   Г. А. Русанову.
   1885 г. Июля 4?
   [...] Вы говорите, что вы больны и бессильны физически и нравственно. Разве есть на свете человек, который бы не был болен, не носил бы в себе зародыша смерти и страданий? Вся разница только в степени и в сознании своей болезни. Плохо не сознавать болезни и еще хуже считать свою болезнь, -- хоть такую, как ваша, -- чем то исключительным, мешающим жить. Умирая, можно жить сильнее, чем будучи самым здоровым и сильным человеком. Точно тоже и с нравственным здоровьем. Можно считать себя совершенно хорошим и еще хуже считать себя неисправимым. Одного желаю и себе, и вам -- чувствовать свои недостатки и не отчаиваться в них. То самое, чтР вы делаете, чтР я пытаюсь делать.
   Я очень рад за вас, что вы едете на воды. Я для себя не верю в лечения; но в вашем исключительном положении я уверен, что вам это нужно. [...] Какое вам счастье -- единство взглядов с женою.1
  
   Письмо Г. А. Русанова, на которое отвечает Толстой, без даты. В нем читаем: "Я окончательно порешил сократиться и упроститься в чем могу. И действительно, кое-что сделал (в отношении одежды, пищи, обстановки). Начал сам своими руками делать для себя, что могу. До сих пор же я, почти буквально, никогда и ничего сам не делал для себя.... Но горе мое в том, что уж нет у меня силы на настоящий физический труд".
  
   1 Об этом Г. А. Русанов писал: "Единственный человек, согласный с моими воззрениями (более или менее согласный) -- моя жена".
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Июля 14?
   [...] Я все занят своей статьей, главой или главами о деньгах.2 Все это разрастается и приводить к таким удивительным для самого меня выводам -- к старым и знакомым вам выводам, но с другой стороны с большей ясностью выраженным.
   Вчера получил статью того молоканина,2 про которую помните говорит Успенский,3 о первородном законе труда в поте лица, который забыт человечеством -- одной частью. Удивительно сильно. Вся наука экономическая ничего подобного не сказала. [...]
  
   1 Речь идет о статье Толстого "Так что же нам делать?", где главы XVII--XX посвящены вопросу о деньгах.
   2 "Молоканин" -- Тимофей Михайлович Бондарев (1820--1898).
   Толстой ошибочно называет его молоканином, -- он был "субботником". См. прим. к письму  396.
   3 Глеб Иванович Успенский (1840--1902) -- писатель: поместил в "Русской мысли" за 1884 г. в  11 статью о Т. М. Бондареве: "Трудами рук своих".
  
   На это письмо Толстого кн. Л. Д. Урусов отвечал письмом (без даты), в котором читаем: "Я получил Ваше письмо. Какая радость! Приезжайте вместе с женой и привозите Лелю.... С каким нетерпением ожидаю обещанные книги и особенно последние два рассказа. "Мартына" тоже хотелось бы прочесть в оконченном виде. Ради Бога не забудьте всего обещанного. Рукопись молоканина замечательна. Этот первобытный закон, пожалуй, скрывает в себе развитие разумной общественной жизни. Странно, что в Евангелии почти не говорится о нем. А впрочем, может быть Вы ошибаетесь, и я за Вами. Труд в поте лица для себя, для добывания благ себе не выражает вечного закона. Вы это знаете и сказали это в рассказе "Два брата".
  
   Т. М. Бондареву.
   1885 г. Июля 15--20?
   Доставили мне на днях вашу рукопись -- сокращенное изложение вашего учения,1 я прежде читал из нее извлечения и меня они очень поразили тем, что все это правда и хорошо высказано; но прочтя рукопись, я еще больше обрадовался. То, чтР вы говорите, это святая истина, и то, чтР высказали, не пропадет даром; оно обличит неправду людей. Я буду стараться разъяснять то же самое. Дело людей, познавших истину, говорить ее людям и исполнять, а придется ли им увидать плоды своих трудов -- то Бог один знает...
   Через министра внутренних дел и даже через царя, ничего сделать нельзя, да и не следует.2 Правительство силою заставляет людей делать то, чтР оно считает нужным; а первородный закон Божий люди должны исполнять не по принуждению, а по своей воле. Нужно обличать людей и призывать их к покаянию, как делал Христос, и тогда они сами придут к истине. Дело это делается не скоро -- веками, но не скоро и деревья растут, а мы сажаем их же и бережем, и не мы, так другие дожидаются плода.
   По моему мнению, человеку и некуда больше употреблять свой разум, и слово свое, как на то, чтобы узнавать закон Божий, разъяснять его себе и другим и исполнять его, и помогать в этом и другим. Мф. IX, 37. Жатва великая, а рабочих мало. Просите Господа, чтобы он выслал (т. е. умножил) рабочих. Жатва большая и одному не жать, а хоть бы как-нибудь свою делянку выжать и "козы" (т. е. прожнива) не оставить, как у нас в Туле говорят. Да коли каждый так-то свое дело сделает, то и соберется жатва хозяина, и не оставит он доброго работника. Только бы не зарывать талант в землю, только бы исполнять волю пославшего нас. А воля пославшего в том, чтобы каждый в поте лица добывал хлеб, и это надо толковать людям, и они поймут это и понимают, потому что совесть обличает их.
   Желаю вам успеха в вашем деле, оно же и мое дело, и благодарю вас за ваше писание; оно мне было в большую пользу и радость.
  
   Тимофей Михайлович Бондарев (р. 1820 г. -- ум. в октябре 1898 г.) -- крестьянин, родом из Области войска донского, крепостной, отданный помещиком в солдаты. Под влиянием сектантов "субботников" -- иудействующих -- перешел в эту секту, совершив обряд обрезания и переменив свое имя на "Давида Абрамова". За отпадение от православия был судим в 1867 году и сослан в село Иудино, Бейской вол., Минусинского у., Енисейской губ., где и оставался до конца своей жизни. В ссылке написал сочинение: "Трудолюбие и тунеядство, или торжество земледельца", в котором доказывал обязательность выполнения первородной заповеди о хлебном труде для всех людей без различия, основанной на библейском изречении: "в поте лица твоего снеси хлеб твой" (Быт. 3, 19). Труд свой писал он пять лет; окончив, отправил рукопись в Минусинский городской музей, откуда она, вероятно, заведующим музеем была переслана Г. И. Успенскому, написавшему о ней статью: "Трудами рук своих" ("Русская мысль" 1884, 11). Статья эта сильно заинтересовала Толстого, вступившего в переписку с Т. М. Бондаревым через политических ссыльных В. С. Лебедева и Л. Н. Жебунева, живших в Минусинске.
   Труд Т. М. Бондарева и переписка с ним имели большое влияние на взгляды Толстого, подтверждая и укрепляя его в том направлении, которое его мысли приняли со времени его духовного переворота. К Бондареву, как и к Сютаеву, Толстой относился не только как к своим единомышленникам, но как к любимым "учителям". Сам он так определяет их влияние на его духовное развитие: "За всю мою жизнь два русских мыслящих человека имели на меня большое нравственное влияние и обогатили мою мысль и уяснили мне мое миросозерцание. Люди эти были не русские поэты, ученые, проповедники, -- это были два живущие теперь замечательные человека, оба всю свою жизнь работавшие мужицкую работу крестьяне: Сютаев и Бондарев".
   Толстой посвятил Т. М. Бондареву две статьи: "Предисловие к сочинению Бондарева"; "О Бондареве" (для словаря С. А. Венгерова).
  
   1 Статья Т. М. Бондарева "Трудолюбие и тунеядство, или торжество земледельца". По этому поводу Л. Н. Жебунев писал Толстому 13 января 1886 г.: "Прочитав внимательно ваше письмо к Бондареву, я заметил, что Вы извещаете его о получении "сокращенного изложения" его учения, тогда как я послал Вам в мае 1885 г. через редакцию "Русской мысли" полное изложение учения Бондарева".
   2 Труд свой Бондарев переписывал и рассылал разным высокопоставленным лицам. Так в 1883 г. он послал свою рукопись министру внутренних дел, приложив при ней свое прошение, в котором писал: "Я изобрел и написал до 250 вопросов, под названием "Торжество земледельца", это настолько сильное и полезное для них врачество, что если довести его до сведения всякого человека, то не более как через четыре года, без понесения трудов и без напряжения сил, избавятся все они от тяжкой нищеты и от нестерпимого убожества: тогда глупый сделается умным, лентяй -- трудолюбивым, пьяница -- трезвым, бедный -- богатым, бездомник --прочным хозяином, злодей -- честным человеком, и будет как на них, так и на столе их велик-день, и без всякого противления или закоснелости сольется вся вселенная в одну веру в Бога!". В 1884 г., не дождавшись ответа, он послал вторичное прошение, один экземпляр которого направил лично государю. Лишь 22 июня 1888 г. он получил ответ от "командующего императорской главною квартирою по канцелярии для принятия прошений, на высочайшее имя приносимых". Вот что писал Бондарев об этом: "На поданное мною в прошедшем феврале сего же года на высочайшее имя прошение получил ответ такой (кроме всех тамошних бесполезных для нас протяжениев): "На ходатайство Бондарева чтобы отпечатать его сочинение о трудолюбии и тунеядстве соизволения не последовало, по причине неосновательности его ходатайства. Отобрать от Бондарева подписку (так пишет он Красноярскому губернатору) и хранить это при делах Вашего превосходительства впредь до востребования". На этом и кончилось".
  
   П. И. Бирюкову.
   1885 г. Июля 23--24?
   [...] Библиотеки в острогах очень важное дело и по моему, заняться ими очень доброе дело. Это время досуга, которое часто всю жизнь не знает рабочий человек. Сколько я знаю внутренних переворотов совершилось в тюрьмах среди политических, начиная с декабристов. Знаю и случаи между мужиками. Сютаев спрашивал у меня совета: хорошо ли будет сделать какое-нибудь не грешное дело, но такое; чтобы посадили в острог -- для того, чтобы там проповедывать. В острожную библиотеку, я думаю, хорошо бы включить Евангелия Матфея по 2 к. и учение 12-ти Апостолов [...].
  
   В письме, на которое отвечает Толстой, П. И. Бирюков писал: "Сегодня я получил письмо от одного тюремного начальника из города Суджи; он просил прислать каталог книг нашего склада, так как желает устроить библиотеку для арестантов. Мне кажется, что таким случаем не следует пренебрегать, чтобы сделать всё возможное. Только можно ли здесь что-нибудь сделать? Хочу посоветоваться с вами. Я пошлю ему каталог и напишу, что мы готовы содействовать ему в устройстве библиотеки, а вы помогите мне в этом, если найдете возможным помочь арестантам".
  
   А. М. Калмыковой.
   1885 г. Июля 25?
   [...] Я вам надоел Эпиктетом. Он говорить: если ты боишься прослыть дураком или дрянным человеком, то ты никогда и не начинал быть философом. Я думаю, что Христос не отверг бы этого изречения, заменив слово "философ" моим учеником; а вы говорите, что то, чтР вы созидали 16 лет, разрушено. Если то, чтР вы созидали, может быть разрушено прихотью человека, то здание это не стоить ореховой скорлупы. Если же то, чтР вы созидали, есть настоящее дело, то все попытки разрушить его только докажут твердость здания. Если то, чтР вы делали, имело целью общественное мнение, то для разрушения этого не нужно даже поступков, нужно только ловкое слово клеветы -- дунуть и все пропало; если же вы строили в себе человека (чтР вы и делали, я знаю), то зачем вы, делая его в себе 16 лет, возьмете да и сломаете, чтР строили.
   Дай Бог вам устроиться полегче для себя, но все также -- смиряясь и отрекаясь -- другого нет средства победы, как вы сами знаете.
  
   Л. Д. Урусову.
   1885 г. Августа 20?
   [...] Она1 теперь в Москве по делам и боюсь, что замучает себя не столько хлопотами, сколько беспокойством о том, о чем не только беспокоиться, но и думать нельзя -- о матерьяльных делах. [...]
  
   1 С. А. Толстая
  
   П. И. Бирюкову.
   1885 г. Сентября 7.
   [...] Нельзя и не должно скрывать лжи, неверности и дурное. Надо только осветить все так, что тР -- страдания, а это -- радость и счастье.1 [...]
  
   1 Мысль касается мнения В. Г. Черткова, что нежелательно изображения темных сторон народной жизни.
  
   С. А. Толстой.
   1885 г. Октября 17.
   [...] По всему вижу, что ты очень тревожна, и это меня очень огорчает, т. е. я чувствую за тебя, и мне больно. Желал бы помочь тебе, но ты ведь сама знаешь, что я не могу этого сделать, и что то, что я говорю -- не могу, не есть отговорка. Все те дела, -- или по крайней мере большинство их, -- которые тебя тревожат, как-то: учение детей, их успехи, денежные дела, книжные даже, -- все эти дела мне представляются ненужными и излишними. Ты, пожалуйста, не отдавайся чувству досады и желанию упрека -- ведь ты знаешь, что это происходит не от хитрости моей и лени, чтобы избавиться от труда, но от других причин, которые я не считаю дурными, и потому в этом отношении -- как я ни люблю пытаться исправиться, -- не могу желать исправиться. Если, как ты иногда высказывала, ты думаешь, что я впадаю в крайности, то если ты вникнешь в мои мотивы, то ты увидишь, что в том, что руководит мной, не может быть крайности, потому что если допустить, что на добром пути надо где-то остановиться, то лучше уж и вовсе не ходить по нем. Чем ближе к цели, тем меньше возможна остановка и тем с большим напряжением бежишь. Ведь я смотрю на жизнь и свою и семьи так, а не иначе не по капризу, а потому, что я жизнью выстрадал этот взгляд на жизнь, и я не только не скрываю, почему я смотрю так, а не иначе, а высказываю, насколько умею, в своих писаньях. Все это я пишу только затем, чтобы ты не имела ко мне недоброжелательного чувства, которое, я боюсь, таится в тебе. Если я ошибаюсь, то, пожалуйста, прости меня; если же нет, то искорени свою досаду на меня за то, что я остался здесь и не приезжаю еще в Москву. Присутствие мое в Москве в семье почти что бесполезно: условность тамошней жизни парализирует меня, а жизнь тамошняя очень мне противна, опять по тем же общим причинам моего взгляда на жизнь, которого я изменить не могу, и менее там я могу работать. Мы как будто не договорились о том, как, почему и насколько времени я остался здесь; и мне хочется, чтобы не было ничего недоговоренного. Я остался потому, что мне здесь лучше; там я не нужен исключительно; а насколько? ты знаешь, что я планов никаких не делаю. Пока живется, работается -- живу. Знаю одно, что для моего душевного спокойствия и потому счастья, нужно, чтобы с тобой были любовные отношения, и потому это условие прежде всего. Если увижу, что тебе нехорошо без меня или мне станет тяжела разлука со всеми, и работа станет, то приеду. А там все видно будет, только бы в любви и согласии. [...]
  
   Т. А. Кузминской.
   1885 г. Октября 15--18?
   [...] Без тебя был Фрей1 -- ты слышала -- он интересен и хорош не одним вегетарианством. Жаль, что ты не была при нем. Ты бы многое узнала. У меня от него осталась самая хорошая отрыжка. Я много узнал, научился от него и многое --мне кажется -- не успел узнать. Он интересен тем, что от него веет свежим, сильным, молодым, огромным миром американской жизни (несчастной по твоему, потому что она вне Анковского пирога),2 не только не признающей Анковского пирога, но представляющей себе его чем то в роде колец в носу и перьев на голове и пляски диких. Он 17 лет прожил большей частью в русских и американских коммунах, где нет ни у кого собственности, где все работают не "головой", а руками и где многие и мужчины, и женщины счастливы очень. Ты бы его еще больше расковыряла, и было бы интересно и, хотел сказать, полезно, но боюсь, что судя по твоему письму "денег и денег", ты не можешь сойти с пути начертанного на скрижалях Анковского пирога и что если ты бы как Моисей и обиделась бы на что-нибудь, и скрижали бы разбились, ты бы нашла средство выпросить у своего владыка Анковского пирога -- новые. Я и в письмах дразню тебя -- немножко по старой привычке, а немножко взаправду.
   Это происходит тоже от того, что сидя один, я весь пропитываюсь тем духом, которым я утешаюсь и мне становится все более и более непонятным, как могут люди жертвовать каким то кумирам, куклам, которых они сами себе навертят из тряпок, всем, что у них есть самого драгоценного, т. е. своей жизнью, нынешним днем и завтрашним и послезавтрашним.
   [...] судя по одному из твоих писем о столярной работе и запахе пРтом. Это хорошие духи и от них в голове становится ясно. Желаю ему успеха и уверен, что дойдет в столярном деле до степеней известных и думаю, что эти существенные степени для него важнее, чем ленты через плечо, потому что столярное искусство, как и всякое, есть действительное отличие, а лента есть обратное тому. [...]
  
   Татьяна Андреевна Кузминская, рожд. Берс (р. 29 октября 1846 г. -- ум. 8 января 1925 г.) -- свояченица Толстого. О своей жизни и отношениях со Львом Николаевичем Татьяна Андреевна оставила воспоминания: "Моя жизнь дома и в Ясной поляне".
  
   1 Вильям Фрей.
   2 "Анковский пирог" -- или "Апковский пирог"; над н (или п) Толстой ставит знак] , что должно означать протяжное в нос произношение -- традиционный пирог в доме Толстых, подававшийся в исключительных случаях -- в большие праздники, или при "хороших" гостях. Свое название получил в честь доктора Николая Богдановича Анке (1803-1872), приятеля отца Софьи Андреевны. Для Льва Николаевича этот Анковский пирог имел иносказательное значение. Как часто бывало с Толстым, он почему-либо то или иное явление, бросившееся ему в глаза, выхватывал из жизни и подводил под него целый ряд аналогичных случаев, давая им при этом соответственное название. Таким образом постепенно образовывался целый ряд характерных "толстовских" поговорок и выражений, понятных лишь знающим те анекдоты, из которых возникали эти поговорки. Так было и с Анковским пирогом. Вот, что пишет С. Л. Толстой по этому поводу: "Для отца Анковский пирог служил эмблемой особого мировоззрения, которое трудно формулировать одним словом. Анковский пирог, -- это и домовитость, и семейная традиционность, и -- говоря современным языком -- буржуазный уклад жизни, и вера в необходимость материального благополучия, и непреклонное убеждение в незыблемости современного строя".
  
   Т. Л. Толстой.
   1885 г. Октября 18?
   [...] Ты в первый раз высказалась ясно, что твой взгляд на вещи переменился. Эта моя единственная мечта и возможная радость, на которую я не смею надеяться -- та, чтобы найти в своей семье братьев и сестер, а не то, что я видел до сих пор -- отчуждение и умышленное противодействие, в котором я вижу не то пренебрежение -- не ко мне, а к истине, не то страх перед чем то. А это очень жаль. Нынче завтра придет смерть. За что же мне унести с собой туда одно чувство -- к своим -- неясности умышленной и отчуждения большого, чем с самыми чужими? Мне очень страшно за тебя, за твою не слабость, a восприимчивость к зевоте и желал бы помочь тебе. Мне помогает убеждение несомненное в том, что важнее для тебя в мире, также как и для всех нас, нет ничего наших поступков и из них слагающихся привычек. Для меня, например, важнее гораздо вставать рано и отвыкнуть от табаку, чем исполнение всех моих внешних желаний, для тети Тани, от которой я получил письмо, где она говорит, что ей нужно денег, денег, денег, гораздо важнее не то, что отвыкнуть браниться, а раз удержаться от брани, чем получить Ротшильдово состояние, и последний пример на закуску, тебе важнее убрать свою комнату и сварить свой суп (хорошо бы коли бы ты это устроила -- протискалась бы сквозь все, чтР мешает этому, особенно, мнение), чем хорошо или дурно выйти замуж. Может ты слишком согласна с этим или совсем не согласна, но меня всегда поражает эта бессмыслица: свои поступки, из которых вся жизнь, все человек считает так пустячками, а то, чтР не может изменить его внутренней жизни, считает очень важным. Так вот сознание важности того, чтР важно, и пустячности того, чтР пустячно, может много помочь против всяких искушений. Я только представлю себе Фета, Костиньку, Урусова, Ширковых, Золотаревых с папиросками и разговорами не интересными и не понятными друг другу и никому, и им самим не нужными; но не только их и еще М-me Seuron,1 нагибающуюся чтоб слушать, но чтР и кого я не представлю себе из Московской жизни -- старых и молодых мужчин и женщин -- ужас забирает меня. Одно спасенье во всякой жизни, а особенно в городской -- работа и работа. Я вижу тебя, ты скажешь: все неутешительно. Дело то в том, что не утешаться надо, а идти вперед, куда хочешь не хочешь идешь, и дело только в том, чтобы marcher droit.2 А когда будешь прямо идти, будет и приятное, и очень приятное. Я по опыту говорю. Я теперь испытываю это.
   Я живу очень хорошо. Я никого не вижу, [...] и если бы верил в счастье, т. е. думал бы что надо замечать и желать его, я бы сказал, что я счастлив. Не вижу как проходят дни, не думаю чтР выйдет из моей работы, но думаю, что делаю то, чтР надо, чего хочет от меня То, чтР пустило меня сюда жить. Разлука с семьей здесь теперь не больше той, которая всегда, когда мы все вместе. Даже тогда чувствую себя часто более одиноким. Теперь я очень, очень часто думаю о вас и думаю, и чувствую вас лучше. [...]
  
   Татьяна Львовна Толстая (р. 4 октября 1864 г.) -- старшая дочь Толстого; родилась в Ясной поляне; получила домашнее воспитание; в 1880--1890-х гг. занималась живописью и посещала школу живописи в Москве на Мясницкой улице. 14 ноября 1899 г. вышла замуж за Михаила Сергеевича Сухотина (1850--1914). В 1922 г. организовала в Москве школу рисования и живописи. В 1923--1925 гг. была директором Толстовского музея в Москве, С 1925 г. живет в Париже.
  
   1 M-me Seuron -- француженка, жившая у Толстых в качестве гувернантки. Написала воспоминания: "Шесть лет в доме графа Л. Н. Толстого" (1895).
   2 Идти всё прямо.
  
   На это письмо Толстого Т. Л. Толстая отвечала письмом, в котором писала: "Вчера получила твое письмо, которое очень было радостно и я не ответила сейчас же, потому что много хотела на него ответить. Про важность и пустячность вещей я очень с тобой согласна, но главное то грустно, что все пустяки в жизни так соблазнительны и все соблазны так устроены, что не виден их вред, а только всё прелесть. Здесь я осаждаема ими.... Правда, что ты говоришь, что я подумаю -- неутешительно, но нет того чувства пустоты, как бывало, и чувства, что нет никакой жизни, которой бы стоило жить. Теперь я вижу какой она должна быть, но я чувствую, что внешняя жизнь моя не может измениться до известного предела.... С твоим примером насчет того, что важнее свой суп сварить, чем хорошо выйти замуж, мне трудно согласиться, потому что ты взял один из самых крупных примеров из пустячных вещей и один из самых мелких из важных. Нет это неясно и не совсем то, что я хотела сказать. И, пожалуй, я согласна, что не важно как выйти замуж, а важно как жить с мужем -- но если с дурным человеком жить -- или сама сделаешься дурной, или будешь вечно раздражена, что выходит то же самое. Суп готовить я попробую".
  
   П. И. Бирюкову.
   1885 г. Октябрь 19--20?
   [...] Он1 пробыл 4 дни и мне жалко было и тогда, и теперь, всякий день жалко, что его нет. Во-первых, чистая, искренняя, серьезная натура, потом знаний не книжных, а жизненных, самых важных -- о том, как людям жить с природой и между собой, -- бездна. Я его просил быть сотрудником нашего фантастического пока журнала [...]. Он мог вести три отдела:
   1) гигиена -- народная, для бедняков, практическая гигиена -- как с малыми средствами и в деревнях, и особенно в городах людям здорово жить. По моему он знает по этой части больше, чем все медицинские факультеты. [...]
   2) Техника первых орудий работ: топора, пилы, кочерги, стиральных прессов и снарядов мешения хлебов и т. п. [...] Этого он не обещал, и по моему надо искать такого человека, только не теоретика, а такого, который бы, как Фрей, сам все проделывал, употребляя сам те снаряды и приемы, которые он описывает.
   3) Это его записки о жизни в Америке; о труде, приучении себя к нему, жизни фермерской, о жизни в общинах. [...] Он был в школе со мной на вечернем чтении и начал разговор с мужиками. Надо было видеть, как разинула рты на его рассказы. [...]
  
   1 Вильям Фрей.
  
   П. И. Бирюкову.
   1885 г. Ноября 20.
   [...] Я прошу об одном, чтобы с ним поступили по закону, признав его так называемым сектантом. А то они сами не знают, чтР делать, и прямо отступают от закона и ведут дело тайно. Хорошо бы уж и то, чтобы начальствующие знали, что дело это не тайно и есть люди, следящие за судьбой Залюбовского. Неужели мученичество первых времен христианства опять возможно и нужно?1 [...]
  
   1 Алексей Петрович Залюбовский (р. 1863 г.), единомышленник Толстого, племянник Н. Л. Озмидова, отказавшийся от присяги и военной службы по религиозным убеждениям. После долгих и тяжких мытарств по разным частям, госпиталям и тюрьмам был сослан в Ашхабад, Закаспийской области, здесь отдан под суд, осужден и переведен в дисциплинарный батальон при Екатериноградской станице. В 1887 г. освобожден от военной службы навсегда. Пробыв некоторое время в Тверской общине М. А. Новоселова, стал управляющим одним имением в Новгородской губернии, где прожил четыре года. Позднее служил в акцизном ведомстве в Москве, а потом в Аккермане (Бессарабия), в последние годы в земстве страховым агентом.
  
  
   А. П. Залюбовскому.
   1885 г. Ноября 20?
   [...] Учение Христа никаких поступков не предписывает, оно показывает истину: вопросы же о том, как поступить в данном случае, решаются каждым в своей душе: по мере ясности, силы сознания истины; и решаются не так, что я хочу, или не хочу поступить по учению Христа, а так, что я не могу поступить иначе. Так это всегда было для меня; и потому я решил, что мне не следовало отвечать на письмо вашего брата, тем более, что и мне и ничего нельзя было отвечать. Одинаково бессмысленно отвечать: страдайте и сделайте несчастие своей матери, или -- истина не всегда истина, 2в2 не всегда 4. Я и не отвечал, но с большим волнением следил за его судьбой. Пожалуйста, Анатолий Петрович, не имейте ко мне враждебного чувства, не обвиняйте меня, не думайте, чтоб интерес мой в судьбе вашего брата был связан со мной, с моею личностью. Он следует, ведь, не моему, как вы говорите, учению, а он следует тому учению, про которое Христос говорит, что оно не его, а пославшего его Отца. Ведь то, что ваш брат сделал и делает -- это великое дело, которое может совершить человек в жизни. Не знаю, как бы я выдержал, но я ничего так не желал бы для себя и для своих детей. [...]
   Я понимаю страдания вашей матери и всей душой сочувствую ей. Одно утешение для нее, это сознание высоты совершаемого им подвига, который не останется без последствий для блага людей, и, главное, преданность воле Бога.
   Разве на другом ложном пути всякий из нас не подвержен бесчисленным несчастиям, в которых нет утешения. Мне же ваш брат дорог, как брат по вере, показавший и мне, и тысячам великий пример истинного мужества. [...]
  
   Анатолий Петрович Залюбовский -- в то время офицер, слушатель Михайловской артиллерийской академии в Петербурге; впоследствии генерал-майор, начальник Сестрорецкого оружейного завода.
   Толстой отвечает на письмо А. П. Залюбовского (без даты): "В ноябре прошлого 1884 года Алексей Залюбовский попал по набору в солдаты. Явился он в присутствие в Москве, где и отказался первый раз от присяги. Затеялось дело и переписка, которая потом, вместе с ним, Залюбовским, была препровождена в 14 артиллерийскую бригаду, куда он был зачислен канониром. Из этой переписки видно, что его несколько раз убеждали принять присягу, но это не помогло. Уездный воинский начальник, в распоряжении которого в то время был мой брат, заподозрил его в социализме и направил в жандармское управление, которое совершенно отвергло это подозрение. Тогда обратились к судебным властям. Дело прошло, кажется, через руки военного прокурора и следователя, заключение которых в общем состоит в том, что дело им не подсудно, а по примеру, прежде бывшему, Залюбовского следует отправить в часть со всей о нем перепиской. Время, когда прибыл брат в 14 артиллерийскую бригаду, было для него самое неблагоприятное. Один командир, ныне умерший ген. Худяков, сдавал бригаду, а новый еще не приехал. Разобрать как следует всего дела ген. Худяков не хотел, а разрешил по одному факту отказа от присяги, что брат мой социалист и назначил его в отдельно стоящую в г. Одессе 4-ую батарею. Тут, перед выходом в лагери в г. Николаев Залюбовский вторично отказался от присяги, несмотря на увещания офицеров и командира, и священника. В лагерях начались новые увещания уже и со стороны нового командира бригады (теперь ген.) Куприянова, и опять всё это окончилось ничем. В это время произошло для брата еще одно неблагоприятное обстоятельство -- это назначение его командира батареи (теперь ген.) Гофмана, который очень сочувственно к нему относился (вообще в офицерах и командирах этой бригады он находил много сочувствия, все хотели уладить это дело, не дать ему дальнейшего хода) командиром 4-ой артиллерийской бригады. Заступивший на время его место капитан Степанов стал теснить брата, вызывать его на неповиновение и высказывание своих убеждений; им были назначены доносчики, через которых он и действовал в убеждении, что это социалист, который среди солдат опасен и должен быть удален из батареи. Показания этих соглядатаев имеются в дознании, произведенном после уже, и о котором я буду говорить ниже. В конце лагеря Степанов подал рапорт, что канонир Залюбовский отказывается от исполнения служебных обязанностей и употребления в дело оружия, имеет вредное влияние на низших чинов, проявляющееся в заметном им уже упадке дисциплины, собирает около себя людей и рассказывает им, что их много в Москве и Петербурге, что он с остальными в переписке, и послан теперь, как проба, чтобы узнать, как отнесется к их учению правительство, а в ноябре вот придут все и тогда не будет офицеров и начальников, а все будут равны. На основании всего вышеизложенного он, Степанов, не признавая возможным оставить далее Залюбовского среди людей батареи, арестовал его и просит распоряжения сдать его в комендантское управление. Комендантское управление посадило брата на гауптвахту в общую камеру и начало также доискиваться -- не социалист ли он. Опять его отправили в жандармское управление, которое опять ответило, что не нашло в словах и действиях ничего опасного для государственного строя и потому он, Залюбовский не должен вовсе содержаться под арестом, а только под наблюдением. Характерно, между прочим, в этом ответе поставление на вид жандармским полковником, что Залюбовский здесь не получал никакой пищи и потому ничего не ел. Комендант сделал распоряжение отправить его в свою часть в г. Кишинев, где в конце июня и была получена вся эта переписка (батарея уже вернулась из Николаева). Но вследствие милой маленькой ошибки начальства отправили брата не обыкновенным этапом, а при открытом попутном листе, с партией арестантов, беглых каторжников в оковах, бродяг и пр., так что прибыл он в Кишинев только через месяц. Что он тут вынес и чего насмотрелся я не стану описывать, скажу только, что к прискорбию и моему недоумению, все, описанное Достоевским в его записках совершается и теперь и не только там, в далекой Сибири, но и здесь, в Европейской цивилизованной России. Просто волосы дыбом становились, когда я слушал рассказы брата, до какого зверства, до какой бесчеловечности доходят там начальствующие человеки. Между тем дело побывало уже в окружном штабе и оттуда было прислано в бригаду предписание произвести дознание по обвинению Залюбовского в отказывании от присяги, и рапортом капитана Степанова командир бригады назначил для этого поручика Вороновского, человека прекрасного и знакомого со всеми последними вашими произведениями. Но Степанов умудрился произвести дознание у себя в батарее при посредстве своего брата, подпоручика той же батареи. Дознание это вышло крайне неполное, потому что были спрошены почти только одни назначенные следить за братом, притом самые то показания записаны были в том же нелепом виде, как они и делались и как капитан Степанов написал в своем нелепом рапорте. Напр, там было: говорил глупые слова, что Христос не Христос, богородица не богородица, что их много и прочее. Но было и следующее: хоть и пойдет в караул, но оружия употреблять не станет, а только скажет, что нельзя ходить; на расспросы отвечал неохотно и говорил, что, что я тебе буду говорить, когда ты всё равно ничего не понимаешь и проч. Как ни печально было, что это дознание всё-таки пошло в окружной штаб, но там сказано, что из него всё-таки видно, что утопического распространения своих идей в среде солдат брат не производил и что это дело его религии и его совести не подсудное никаким судам; ближайшее же знакомство с личностью брата и его идеями может дать его собственное показание, это показание с брата снималось уже в Кишиневе Вороновским, тотчас по прибытии его из Николаева. Вот краткое содержание этого показания. Обвиняемый, считая себя христианином, старается жить по Евангелию Христа, которое основано на следующих пяти заповедях 1) не гневаться на брата, 2) не разводиться с женою, 3) не противиться злу, 4) не клясться вовсе и 5) любить врагов. На основании этих пяти заповедей он отказывается от принятия присяги, употребления оружия и участия в военных действиях. Это показание было присоединено к прочей переписке по этому делу и отправлено сюда в главный штаб на заключение военного министра и постановление резолюции административным порядком. Между тем брат был помещен в Кишиневский местный лазарет, где всесильные мира того обещались сделать всё для них возможное, чтобы брат был признан неспособным носить оружие и вообще служить в военной службе. Сначала всё шло отлично, но потом случился вдруг поворот, причин которого я не знаю, но, повидимому, у них явилась боязнь за себя, и чтобы всё-таки прилично отделаться от этого дела, чтобы не показать своего отступления, брата отправили в Киевский военный госпиталь. На сделанный из бригады запрос туда госпиталь ответил, что Залюбовский здоров, и он был прислан обратно в часть, где была уже получена резолюция главного штаба. В предписании было сказано лишь следующее: Канонира Залюбовского со всей перепиской отправить в распоряжение начальника штаба в Закаспийскую область для назначения его этап-начальником в одной из тамошних батарей. Никакого объяснения о том, с какою целью его туда отсылают, на какой срок, при каких обстоятельствах он должен будет там служить и т. п., ничего этого никому неизвестно. И вот 23 октября его отправили из Кишинева на Одессу, Керчь, Батум в Асхабад. На все старания узнать что-нибудь более определенное о предстоящей судьбе брата здесь в штабе ответили, что это тайна, которой они не могут сообщить. Уже сам по себе этот ответ не предвещает по моему ничего доброго, потому что в противном случае я не думаю, чтобы этого нельзя было узнать, чтобы офицер не решился передать этого офицеру и притом родному брату обвиняемого. Но кроме того Закаспийская область находится в исключительном положении, а следовательно есть полное основание опасаться за целость жизни брата".
  
   Неизвестной (О. Ш.) Черновое.
   1885 г. Ноября 25--27?
   Вот вы то такие матери, если вы только признаете свое призвание и отдадитесь ему с сознанием того, что с вами Бог, вы те, которые руководят людьми в их общественном мнении, вы спасете людей, если захотите этого.
   Откиньте ложь и суеверия опутывающие вас и отдайтесь беззаветно своему служению и вы сделаете счастье людей.
  
   В письме своем Толстому О. Ш. писала: "Знакомая с Вами лишь по Вашим талантливым произведениям, я не решалась лично потревожить Вас своим присутствием, но ценя в Вас человека, отзывающегося всегда на помощь ближнему, я осмелилась обратиться к Вам письменно с следующей просьбой. Будьте любезны, уделите минут десять на прочтение приложенной статьи и потрудитесь написать на ней Ваше беспристрастное мнение, годится ли она для появления в печати или нет? Я надеюсь, что Вы поддержите неумелого, начинающего автора или же осудите справедливо, сунувшегося слишком смело в литературу дерзкого неуча. В обоих случаях Вы премного обяжете своим снисхождением обращающуюся и верящую Вам О. Ш.
   P. S. Ровно через неделю я позволю себе явиться за ответом. 1885 г. 22 ноября. Пятница" .
  
   М. Е. Салтыкову-Щедрину.
   1885 г. Декабря 1--3?
   [...] Пишу вам о деле вот каком: Может быть вы слышали о фирме "Посредник" и о Черткове. Письмо это передаст вам В. Г. Чертков и сообщит вам те подробности об этом деле, которые могут интересовать вас. Дело же мое следующее: С тех пор, как мы с вами пишем, читающая публика страшно изменилась, изменились и взгляды на читающую публику. Прежде самая большая и ценная публика была у журналов -- тысяч 20 и из них большая часть искренних, серьезных читателей, теперь сделалось то, что качество интеллигентных читателей очень понизилось -- читают больше для содействия пищеварению, и зародился новый круг читателей, огромный, надо считать сотнями тысяч, чуть не миллионами. Те книжки "Посредника", которые вам покажет Чертков, разошлись в полгода в ста тысячах экземплярах каждая, и требования на них все увеличиваются. Про себя скажу, что, когда я держу корректуру писаний для нашего круга, я чувствую себя в халате, спокойным и развязным, но когда пишешь то, что будут через год читать миллионы и читать так, как они читают, ставя всякое лыко в строку, на меня находит робость и сомнение. Это впрочем не к делу. К делу то, что мне кажется, вспоминая многое и многое из ваших старых и теперешних вещей, что если бы вы представили себе этого мнимого читателя и обратились бы и к нему, и захотели бы этого, вы бы написали превосходную вещь или вещи и нашли бы в этом наслаждение, то, которое находит мастер, проявляя свое мастерство перед настоящими знатоками. Если бы я сказал вам все, чтР я думаю о том, чтР именно вы можете сделать в этом роде по моему мнению, вы бы, не смотря на то, что не считаете меня хитрым человеком, наверно бы приняли за лесть. У вас есть все, что нужно -- сжатый сильный, настоящий язык, характерность оставшаяся у вас одних, не юмор, а то, чтР производить веселый смех, и по содержанию -- любовь и потому знание истинных интересов жизни народа. В изданиях этих есть не направление, а есть исключение некоторых направлений. Но я напрасно говорю это. Мы называем это так, что мы издаем все, что не противоречит Христианскому учению; но вы, называя это может быть иначе, всегда действовали в этом самом духе и потому то вы мне и дороги, и дорога бы была ваша деятельность, и потому вы сами всегда будете действовать так. Вы можете доставить миллионам читателей драгоценную, нужную им и такую пищу, которую не может дать никто кроме вас.
  
   Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (р. 15 января 1826 г. -- ум. 28 апреля 1889 г.) -- писатель-сатирик. -- С Толстым познакомился еще в 1856 г. в Петербурге; однако, личные их отношения не были близкими. Дальнейшее знакомство их ограничилось пятью письмами Салтыкова и четырьмя (?) письмами Толстого. Письма Салтыкова относятся к 1878 г., и к 1883--1884 г.; все они касаются вопроса сотрудничества Толстого в "Отечественных записках", которого добивался Салтыков. Однако дело ограничилось лишь печатанием еще в 1874 г. статьи Толстого "О народном образовании" (в виде письма к И. Н. Шатилову). -- Толстой различно оценивал отдельные произведения Салтыкова. Так например еще в 1857 г. в дневнике от 30 октября находим такую запись: "Смерть Пазухина -- невозможная мерзость". -- В 1884 г. 31 марта Толстой записывает: "Читал "Отечественные записки". Болтовня Щедрина"; 3 апреля 1889 г.: "Читал Щедрина. И хорошо, да старо, нового нет. Мне точно жалко его. Жалко пропавшую силу". Вместе с тем, комментируемое письмо свидетельствует, как высоко он ценил талант и значение творчества Салтыкова. Приводим выдержки из воспоминаний Г. А. Русанова об отношении Толстого к Щедрину: "Разговор коснулся Щедрина. -- Вы читали его "Современную идиллию"? -- спросил меня Толстой. -- Помните суд над пискарями? -- Да, помню, -- ответил я: -- там хороши еще лоботрясы. -- Это прелестно, -- сказал Толстой, и при этом привел на память небольшую цитату из Щедрина, в которой говорилось о лоботрясах. -- Хорошо он пишет, -- закончил Толстой: -- и какой оригинальный слог выработался у него. -- Да, --сказал я и потом прибавил: -- Такой же, в своем роде, оригинальный слог у Достоевского. -- Нет, нет, -- возразил Толстой: -- у Щедрина великолепный, чисто народный, меткий слог, а у Достоевского что-то деланное, натянутое"
   В данном письме Толстой обратился к Салтыкову с просьбой написать что-нибудь для "Посредника". Салтыков, исполняя эту просьбу, дал несколько из своих новых рассказов. Однако ни один из них напечатан не был, по своему содержанию не подходя к направлению "Посредника". В письме к Толстому от 19 марта 1887 г. В. Г. Чертков писал: "Щедрин прислал нам несколько своих вещиц.... Я был у него. Он, повидимому, сознает, что умирает.... Во всех почти его рассказах, подходящих сколько-нибудь к нашей цели, есть что-нибудь прямо противоположное нашему духу; но когда указываешь на это, то он говорит, что всю вещь написал именно для этого места, и никак не соглашается на пропуск".
  
   С. А. Толстой.
   1885. Декабря 15--18.
   За последние 7, 8 лет все наши разговоры с тобой кончались после многих мучительных терзаний -- одним, с моей стороны по крайней мере: я говорил: согласия и любовной жизни между нами быть не может до тех пор, пока -- я говорил -- ты не придешь к тому, к чему я пришел или по любви ко мне или по чутью, которое дано всем, или по убеждению не доверивши мне и не пойдешь со мной вместе. Я говорил: пока ты не придешь ко мне, а не говорил: пока я не приду к тебе, потому что это невозможно для меня. Невозможно потому, что то, чем живешь ты, это то самое, из чего я только что спасся, как от страшного ужаса, едва не приведшего меня к самоубийству. Я не могу вернуться к тому, в чем я жил, в чем нашел погибель и что признал величайшим злом и несчастием. А ты можешь попытаться придти к тому, чего ты еще не знаешь, и что в общих чертах -- именно жизнь не для своих удовольствий (не о твоей жизни говорю, а о жизни детей), не для своего самолюбия, а для Бога или для других -- всегда всеми считалось лучшим и что так и отзывается и в твоей совести. Все наши споры за последние года всегда кончались одним этим. Ведь стоит подумать, отчего это так. И если ты подумаешь искренно и главное спокойно, то тебе будет ясно, отчего это так. Ты издаешь с таким старанием мои сочинения, ты так хлопотала в П-б-ге и горячо защищала запрещенные статьи. Да что ж там написано в этих статьях? В первой из них, в Исповеди, написанной в 79 году, но выражающей чувства и мысли, в которых я жил года два тому назад -- следовательно, без малого 10 лет тому назад. Вот что я писал. Писал не для публики, а то, что я выстрадал, то, к чему я пришел не для разговора и красивых слов, а пришел, как ты знаешь, если ты не будешь в раздражении я приходил ко всему, к чему я приходил искренно и серьезно с тем, чтобы делать то, что я говорил. Вот что я писал: 56, 57, 58, 59 стр. отчеркнуты...........1
   Ведь ты знаешь, что все это я не писал для красоты слога, а что это было то, к чему я пришел, спасаясь от отчаяния. (Ради Бога не говори, что это сумашествие, что тебе нельзя поспевать за всякими фантазиями и т. п. Я прошу тебя не говорить этого, чтобы не развлекаться от предмета. Предмет этот теперь я, о тебе я буду говорить после, и я хочу тебе представить себя в том настоящем состоянии, в каком я нахожусь, живу и умру, прилагая все свои силы к тому, чтобы сказать одну правду перед Богом.) Так вот лет без малого 10 с того же времени, как ссоры не из за мелочей, а между нами все стали кончаться тем, что я говорил, что мы не сойдемся, пока не придем к одному взгляду на жизнь, с того времени моя жизнь пошла не в одних мыслях (в душе я всегда тянул к тому же) совсем в другую сторону, чем она шла прежде и шла так и все идет дальше и дальше по тому же направлению и в мыслях, которые я для себя более и более уясняю и выражаю, как умею ясно и точно и в делах жизни, которые все ближе и ближе выражают то, во что я верю. Здесь, чтобы говорить о себе, я должен сказать о твоем отношении к моей изменившейся вере и жизни. Я буду говорить о тебе не для того, чтобы обвинять -- я и не обвиняю, я понимаю, мне кажется все твои мотивы и не вижу в них дурного, но я должен сказать то, что было, для того, чтобы было понятно то, что вышло; и потому, душа моя, выслушай ради всего святого спокойно, что я буду говорить. Я не обвиняю и не могу, не за что, и не хочу, хочу напротив твоего соединения со мной и любви и потому не могу желать делать тебе больно, но, чтобы объяснить свое положение, должен сказать о тех несчастных недоразумениях, которые привели нас к теперешнему разъединению в соединении, к этому мучительному для нас обоих состоянию.
   Ради Бога воздержись и прочти спокойно, на время отложив мысль о себе. О тебе, о твоих чувствах и твоем положении я буду говорить после, но теперь необходимо тебе, чтобы понять свое отношение ко мне, понять меня, мою жизнь, какая она есть, а не такою, какою бы ты хотела, чтобы она была. То, что я говорю тебе о том, что мое положение в семье составляет мое постоянное несчастие, есть факт несомненный, я его знаю, как знают зубную боль. Может быть я сам виноват, но факт есть и, если тебе мучительно знать, что я несчастлив (я знаю, что тебе мучительно), то надо не отрицать боль, не говорить, что ты сам виноват, а подумать, как от нее избавиться -- от боли, которая болит во мне и заставляет страдать тебя и всю семью. Боль оттого, что я почти 10 лет тому назад пришел к тому, что единственное спасение мое и всякого человека в жизни в том, чтобы жить не для себя, а для других и что наша жизнь нашего сословия вся устроена для жизни для себя, вся построена на гордости, жестокости, насилии, зле и что потому2 человеку в нашем быту, желающему жить хорошо, жить с спокойною совестью и жить радостно, надо не искать каких-нибудь мудреных далеких подвигов, а надо сейчас же, сию минуту действовать, работать, час за часом и день за днем, на то, чтобы изменять ее и идти от дурного к хорошему; и в этом одном счастье и достоинство людей нашего круга, а между тем ты и вся семья идут не к изменению этой жизни, а с возрастанием семьи, с разрастанием эгоизма ее членов к усилению ее дурных сторон. От этого боль. Как ее вылечить? Отказаться мне от своей веры? Ты знаешь, что это нельзя. Если бы я сказал на словах, что отказываюсь, никто, даже ты, мне бы не поверил, как, если бы я сказал что 2 в 2 не 4. Что же делать? Исповедовать эту веру на словах, в книжках, а на деле делать другое? Опять и ты не можешь посоветовать этого. Забыть? Нельзя. -- Что же делать? Ведь в том то и дело, что тот предмет, которым я занят, к которому, может быть, я призван, есть дело нравственного учения. А дело нравственного учения отличается от всех других тем, что оно изменяться не может, что не может оставаться словами, что оно не может быть обязательным для одного, а не обязательным для другого. Если совесть и разум требуют, и мне ясно стало то, чего требуют совесть и разум, я не могу не делать того, что требуют совесть и разум и быть покоен, -- не могу видеть людей, связанных со мной любовью, знающих то, чего требуют разум и совесть и не делающих этого, и не страдать.
   Как ни поверни, я не могу не страдать, живя тою жизнью, которую мы живем. И никто, ни ты не скажешь, чтобы причина, заставляющая меня страдать, была ложная.3 Ты сама знаешь, что, если я завтра умру, то то, что я говорил, будут говорить другие, будете говорить сама совесть в людях, будет говорить до тех пор, пока люди не сделают, или хоть не начнут делать того, чего она требует. Так что, чтобы уничтожить наш разлад и несчастие, нельзя вынуть из меня причину моего страдания, потому что она не я, а она истина в совести всех людей, она и в тебе. И стало быть остается рассмотреть другое: нельзя ли уничтожить то несоответствие нашей жизни требованиями совести? Нельзя ли изменением форм нашей жизни уничтожить то страдание, которое я испытываю и передаю вам? Я сказал, что я спасся от отчаяния тем, что пришел к истине. Это кажется очень гордым утверждением для тех людей, которые как Пилат говорят: что истина? но гордости тут нет никакой. Человек не может жить, не зная истины. Но я хочу сказать то, что готов несмотря на то, что все мудрецы и святые люди мира на моей стороне и что ты сама признаешь истиной тоже, что я признаю, я готов допустить, что то, чем я жил и живу, не истина, а только мое увлечение, что я помешался на том, что знаю истину и не могу перестать верить в нее и жить для нее, не могу излечиться от моего сумашествия. Я готов допустить и это, и в этом случае остается для тебя то же положение: так как нельзя вырвать из меня того, чем я живу и вернуть меня к прежнему, то, как прожить со мной наилучшим образом? уничтожить те страдания, мои и ваши, происходящие от моего неизлечимого сумашествия?
   Для этого, признавая мой взгляд истиной или сумасшествием (все равно), есть одно только средство: вникнуть в этот взгляд, рассмотреть, понять его. И это то самое, по несчастной случайности, о которой я говорил, не только никогда не было сделано тобой, а за тобой и детьми, но этого привыкли опасаться. Выработали себе прием забывать, не видать, не понимать, не признавать существования этого взгляда, относиться к этому, как к литературным интересным мыслям, но не как ключу для понимания человека.4
   Случилось так, что, когда совершался во мне душевный переворот и внутренняя жизнь моя изменилась, ты не приписала этому значения и важности, не вникая в то, что происходило во мне, по несчастной случайности поддаваясь общему мнению, что писателю художнику, как Гоголю,5 надо писать художественные произведения, а не думать о своей жизни и не исправлять ее, что это есть что-то в роде дури или душевной болезни; поддаваясь этому настроению, ты даже сразу стала в враждебное отношение к тому, что было для меня6 спасением от отчаяния и возвращением к жизни.
   Случилось так, что вся моя деятельность на этом новом пути, все, что поддерживало меня на нем, тебе стало представляться вредным, опасным для меня и для детей. Для того, чтобы не возвращаться к этому после, скажу здесь об отношении моего взгляда на жизнь к семье и детям, чтобы ты не делала в душе против того неправильного возражения, что мой взгляд на жизнь мог быть хорош для меня, но неприложим к детям. Есть разные взгляды на жизнь -- частные взгляды: один считает, что для счастья надо главное быть ученым, другие -- художником, третьи -- богатым, или знатным и т. п. Это все частные взгляды, но взгляд мой был взгляд религиозный, нравственный, тот, который говорит о том, чем должен быть всякий человек для того, чтобы исполнить волю Бога, для того, чтобы он и все люди были счастливы. Взгляд религиозный может быть неправилен и тогда его надо опровергнуть, или просто не принимать его; но против религиозного взгляда нельзя говорить, что говорят, и ты иногда, что это хорошо для тебя, но хорошо ли для детей? Мой взгляд состоит в том, что я и моя жизнь не имеют никакого значения и прав, дорог же мне мой взгляд не для меня, а для счастья других людей; а из других людей ближе всех мне дети. И потому то, что я считаю хорошим, я считаю таким не для себя, а для других и главное для своих детей. И так случилось, что по несчастному недоразумению ты и не вникла в то, что было для меня величайшим переворотом и изменило бесповоротно мою жизнь, но даже -- не то что враждебно, но как к болезненному и ненормальному явлению отнеслась к этому, и из хороших побуждений, желая спасти от увлечения меня и других; и с этого времени с особенной энергией потянула как раз в обратную сторону того, куда меня влекла моя новая жизнь. Все, что мне было дорого и важно, все стало тебе противно: и наша прелестная, тихая, скромная деревенская жизнь и люди, которые в ней участвовали, как Василий Иванович,7 которого, я знаю, что ты ценишь, но которого ты тогда сочла врагом, поддерживавшим во мне и детях ложное, болезненное, неестественное, по твоему, настроение. И тогда началось то отношение ко мне, как к душевно больному, которое я очень хорошо чувствовал. И прежде ты была смела и решительна, но теперь эта решительность еще более усилилась, как усиливается решительность людей, ходящих за больными, когда признано, что он душевно больной. Душа моя! вспомни эти последние года жизни в деревне, когда8 с одной стороны я работал так, как никогда не работал и не буду работать в жизни -- над Евангелием (какой бы ни был результат этой работы, я знаю, что я вложил в нее все, что мне дано было от Бога духовной силы), а с другой стороны стал в жизни прилагать то, что мне открылось из учения Евангелия: отрекся от собственности, стал давать, что у меня просили, отрекся от честолюбия и для себя и для детей, зная (что я и давно, 30 лет тому назад знал, то что заглушалось во мне честолюбием), что то, что ты готовила для них в виде утонченного образования с французским, англицким, гувернерами и гувернантками, с музыкой и т. п., были соблазны славолюбия, возвышения себя над людьми, жернова, которые мы им надевали на шею. Вспомни это время и как ты относилась к моей работе и к моей новой жизни. Все это казалось тебе увлечением односторонним, жалким, а результаты этого увлечения казались тебе даже опасными для детей. Боюсь сказать и не настаиваю на этом, но к этому присоединилось еще твое молодое замужество, усталость от материнских трудов, незнание света, который тебе представлялся чем то пленительным, и ты с большей решительностью и энергией и совершенным закрытием глаз на то, что происходило во мне, на то, во имя чего я стал тем, чем стал, потянула в обратную, противоположную сторону: детей в гимназию, девочку -- вывозить, составить знакомства в обществе, устроить приличную обстановку. И в этой твоей деятельности ты почувствовала себя еще совершенно свободно. Тут ты сделала невольную ошибку. Ты поверила и своему чувству и общему мнению, что моя новая жизнь есть увлечение, род душевной болезни и не вникла в смысл ее и начала действовать с решительностью даже не похожей на тебя и с тем большей свободой, что все то, что ты делала: и переезд в Москву, и устройство тамошней жизни, и воспитание детей, все это уже было до такой степени чуждо мне,9 что я не мог уже подавать в этом никакого голоса, потому что все было противно моей вере это происходило в области, признаваемой мною за зло. То, что делалось в деревне на основании взаимных уступок, по самой простоте жизни, и главное, потому что оно было старое, 20-летнее, имело все-таки для меня смысл и значение; новое же, безобразное, противное всем моим представлениям в жизни, устройство уже не могло иметь для меня никакого значения, как только то, что я пытался наилучшим наиспокойнейшим образом переносить это. Эта новая Московская жизнь была для меня страданием, которое я не испытывал всю мою жизнь. Но я не только страдал на каждом шагу, каждую минуту от несоответствия своей и своей семьи жизни и моей жизни и виду роскоши, разврата и нищеты, в которой я чувствовал себя участником, я не только страдал, но я шалел и делался гадок и участвовал прямо сознательно в этом разврате, ел, пил, играл в карты, тщеславился и раскаивался и мерзел самому себе. Одно было спасенье -- писанье и в нем я не успокаивался, но забывался.
   В деревне было не лучше. То же игнорированье меня, не одной тобой, но и подраставшими детьми, естественно склонными усвоить потакающий их слабостям, вкусам и тот взгляд на меня, как на доброго, не слишком вредного душевнобольного, с которым надо только не говорить про его пункт помешательства. Жизнь шла помимо меня. И иногда, ты не права была в этом, ты призывала меня в участии в этой жизни, предъявляла ко мне требования, упрекала меня за то, что я не занимаюсь денежными делами и воспитанием детей, как будто я мог заниматься денежными делами, увеличивать или удерживать состояние для того, чтобы увеличивать и удерживать то самое зло, от которого гибли, по моим понятиям, мои дети. И мог заниматься воспитанием, цель которого гордость -- отделение себя от людей, светское образование и дипломы, были то самое, что я знал за пагубу людей. Ты с детьми выраставшими шла дальше и дальше в одну сторону -- я в другую. Так шло года, год, два -- пять лет. Дети росли и порча их росла, мы расходились дальше и дальше и мое положение становилось ложнее и тяжелее. Я ехал с людьми, заблудившимися по ложной дороге, в надежде своротить их: то ехал молча, то уговаривал остановиться, повернуть, то покоряясь им, то возмущаясь и останавливая. Но чем дальше, тем хуже. Теперь уж установилась инерция -- едут, потому что так поехали, уже привыкли и мои уговариванья только раздражают. Мне осталось одно: не потворствовать и тянуть, пока вытяну жилы в обратную сторону. Но мне от этого не легче и иногда, как в эти дни, я прихожу в отчаяние и спрашиваю свою совесть и разум, как мне поступить, и не нахожу ответа. Выборов есть три: 1)употребить свою власть: отдать состояние тем, кому оно принадлежит -- рабочим, отдать кому-нибудь, только избавить малых и молодых от соблазна и погибели; но я сделаю насилие, я вызову злобу, раздражение, вызову те же желания, но не удовлетворенные, что еще хуже, 2) уйти из семьи? -- но я брошу их совсем одних, -- уничтожить мое кажущееся мне недействительным, а может быть, действующее, имеющее подействовать влияние -- оставлю жену и себя одиноким и нарушу заповедь, 3) продолжать жить, как жил; вырабатывая в себе силы бороться со злом любовно и кротко. Это я и делаю, но не достигаю любовности и кротости и вдвойне страдаю и от жизни и от раскаяния. Неужели так надо? Так в этих мучительных условиях надо дожить до смерти? Она не далека уж. И мне тяжело будет умирать с упреком за всю ту бесполезную тяжесть последних годов жизни, которую едва ли я подавлю и перед смертью, и тебе провожать меня с сомнением о том, что ты могла бы не причинять мне тех единственных тяжелых страданий, которые я испытал в жизни. Боюсь, что эти слова огорчат тебя, и огорчение твое перейдет в раздражение.
   Представь себе, что мне попадется твой дневник, в котором ты высказываешь свои задушевные чувства и мысли, все мотивы твоей той или другой деятельности, с каким интересом я прочту все это. Мои же работы все, которые были ничто иное, как моя жизнь, так мало интересовали и интересуют тебя, что так из любопытства, как литературное произведение прочтешь, когда попадется тебе; a дети, те даже и не интересуются читать. Вам кажется, что я сам по себе, а писанье мое само по себе.
   Писанье же мое есть весь я. В жизни я не мог выразить своих взглядов вполне, в жизни я делаю уступку необходимости сожития в семье; я живу и отрицаю в душе всю эту жизнь, и эту то не мою жизнь вы считаете моей жизнью, а мою жизнь, выраженную в писании, вы считаете словами, не имеющими реальности.
   Весь разлад наш сделала та роковая ошибка, по которой ты 8 лет тому назад признала переворот, который произошел во мне чем то неестественным; переворот, который из области мечтаний и призраков привел меня к действительной жизни, признала чем то неестественным, случайным, временным, фантастическим, односторонним, который не надо исследовать, разобрать, а с которым надо бороться всеми силами. И ты боролась 8 лет и результат этой борьбы тот, что я страдаю больше, чем прежде, задыхаюсь, но не только не оставляю принятого взгляда, но все дальше иду по тому же направлению и задыхаюсь в борьбе и своим страданием заставляю страдать вас.
   Как же тут быть? Странно отвечать, потому что ответ самый простой: надо сделать то, что надо было сделать с самого начала, что люди делают, встречаясь со всяким препятствием в жизни: уничтожить это препятствие силою или понять, откуда происходит это препятствие и поняв уничтожить это препятствие или, признав его неустранимым, покориться ему.
   Вы приписываете всему, только не одному: тому, что вы причиной, невольной, нечаянной причиной моих страданий.
   Едут люди и за ними валяется избитое в кровь, страдающее, умирающее существо. Они жалеют и хотят помочь, но не хотят остановиться. Отчего не попробовать остановиться?
   Вы ищете причину, ищите лекарство. Дети перестанут объедаться (Вегетарианство). Я счастлив, весел (несмотря на отпор, злобные нападки). Дети станут убирать комнату, не поедут в театр, пожалеют мужика, бабу, возьмут серьезную книгу читать -- я счастлив, весел, и все мои болезни проходят мгновенно. Но ведь этого нет, упорно нет, нарочно нет.
   Между нами идет борьба на смерть -- Божье или не божье. И так как в вас есть Бог, вы...
   Надо вникнуть в то, что движет мною и что я выказываю, как умею, тем более это нужно, что рано или поздно -- судя по тому распространению и сочувствию, которое возбуждают мои мысли -- придется понять их, не так, как старательно их понимают навыворот, те, которым они противны, что я только проповедую то, что надо быть диким и всем пахать, лишиться всех удовольствий, -- а так, как я их понимаю и высказываю.
  
   Толстой в конце 1885 г. испытал кризис в связи с теми тяжелыми для него переживаниями, которыми сопровождался разлад, возникший у него в семье. Одним из поводов было отрицательное отношение Толстого к издательской деятельности С. А. Толстой, открывшей подписку на собрание сочинений Толстого. Толстому претило то, что распространение его писаний сопровождается получением доходов. В неотправленном письме к В. Г. Черткову того времени он так писал о своей семье: "То, что я пишу, об этом не читают, что говорю, не слушают или в раздражении отвечают, как только поймут, к чему идет речь; что делаю, не видят или стараются не видеть... Разорвать же всё, освободить себя от лжи без раздражения не умею..... Когда оглянешься..... на ту ложь, в которой живешь и когда слаб духом, то делается отвращение к себе и недоброжелательство к людям, ставящим меня в это положение..... Теряешь эту опору, эту жизнь истинную на время, как я ее сейчас потерял, и тогда тяжело бьешься, как рыба на берегу..... Писал это два дня тому назад. Вчера не выдержал и стал говорить очевидно, с С. А. Толстой, сделалось раздражение, приведшее только к тому, чтобы ничего не слыхать, не видать и всё относить к раздражению. Я целый день плачу один сам с собой и не могу удержаться..... Крошечное утешение у меня в семье -- это девочки. Они любят меня за то, за что следует любить, и любят это". Этими тяжелыми переживаниями и объясняется отъезд Толстого из Москвы в деревню в сопровождении дочери Татьяны. Об этом конфликте С. А. Толстая писала сестре Т. А. Кузминской 20 декабря 1885 г.: "Случилось то, что уже столько раз случалось: Левочка пришел в крайне нервное и мрачное настроение. Сижу раз, пишу, входит; я смотрю -- лицо страшное. До тех пор жили прекрасно; ни одного слова неприятного не было сказано, ну ровно, ровно ничего. "Я пришел сказать, что хочу с тобой разводиться, жить так не могу, еду в Париж или в Америку". Далее С. А. Толстая описывает, что хотела уехать к Кузминским. "Стал умолять: останься. Я осталась; но вдруг начались истерические рыдания, ужас просто, подумай, Левочка, и всего трясет и дергает от рыданий".
  
   1 Вероятно имеются в виду страницы первого заграничного издания "Исповеди", выпущенного Элпидиным в 1884 г. В таком случае Толстой отчеркнул места из X-ой и ХII-ой главы "Исповеди". Установке настоящего письма соответствуют следующие слова конца X-й главы: "Со мной случилось то, что жизнь нашего круга -- богатых ученых -- не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл. Все наши действия, рассуждения, наука, искусства -- всё это предстало мне в новом значении. Я понял, что всё это -- одно баловство, что искать смысла в этом нельзя. Жизнь же всего трудящегося народа, всего человечества, творящего жизнь, представилась мне в ее настоящем значении".
   2 Зачеркнуто: наша жизнь дурная вредная надо изменить ее выйти из нее. Но так как изменить ее нельзя вдруг, надо час за часом день
   3 Зачеркнуто: Причина эта в людях, сознание истины И
   4 Зачеркнуто: ты отчасти не хотела, отчасти не могла. По мере Когда совершался во мне мой переворот и по мере того, как он внутренняя жизнь моя более и более изменялась, ты продолжаешь ты
   5 Толстой писал о Гоголе Н. Н. Страхову 14 (?) октября 1887 г.: "Ведь я опять относительно значения истинного искусства открываю Америку, открытую Гоголем 35 лет тому назад. Значение писателя вообще определено там (письмо к Языкову 29) так, что лучше сказать нельзя". О нем же Толстой писал П. И. Бирюкову 10 октября того же года: "Пошлость, обличенная им, закричала: он сумасшедший и 40 лет литература продолжает идти по тому пути, ложность которого он показал с такой силой, и Гоголь, наш Паскаль, -- лежит под спудом. Пошлость царствует, и я всеми силами стараюсь, как новость, сказать то, что чудно сказано Гоголем".
   6 Зачеркнуто: вопросом жизни или смерти -- повеситься или жить.
   7 Эпизод с жившим в семье Толстых учителем В. И. Алексеевым, которого здесь вспомнил Лев Николаевич, связан с убийством Александра II. Когда это случилось в 1881 г., Толстой решил отправить письмо вступившему на престол Александру III с целью вызвать помилование убийц его отца. Алексеев горячо поддержал этот план. В своих воспоминаниях (не напечатанных) Алексеев пишет, что он так ответил Толстому на его вопрос о целесообразности посылки письма на имя царя: "Какое счастье и радость будет, если прочитав это письмо, он поступит по учению Христа. И как вы будете раскаиваться, если государь вспомнит эти слова после казни: "ах, жаль, что никто мне не напомнил раньше этих слов спасителя". -- Слова эти слышала графиня Софья Андреевна за дверьми из своей комнаты. Вдруг, дверь отворяется, выбегает взволнованная графиня и с сердцем, повышенным голосом говорит мне, указывая пальцем на дверь: -- Василий Иванович, что вы говорите... Если бы здесь был не Лев Николаевич, который не нуждается в ваших советах, а мой сын или дочь, то я тотчас же приказала бы вам убираться вон. -- Я был поражен таким выступлением графини и сказал: "слушаю, уйду...". -- Инцидент загладился тем, что С. А. Толстая за столом при всех извинилась перед Алексеевым за свою резкую выходку.
   8 Зачеркнуто: я работал так, стал раздавать мужикам и своим и чужим то, что у меня просили, когда моя вера стала переходи
   9 На пустом месте страницы, сбоку, написано рукой С. А. Толстой: противоречие этому можно найти в письмах Льва Николаевича к жене. Он сам устроил весь переезд в Москву и давно к нему готовил семью.
  
   Н. Л. Озмидову.
   1885? г. Декабря 19.
   [...] Я уезжаю измученный -- избитый нравственно. Завидую вашей жизни и вашему положению -- именно потому, что вы в нужде, т. е. на свободе, а я в хомуте, который изодрал мне все плечи -- всю душу.
  
   Н. Н. Страхову.
   1885 г. Декабрь?
   Сейчас прочел ваши прекрасные две статьи,1 дорогой Николай Николаевич, они мне очень понравились по строгости и ясности мысли, по простоте распутывания умышленно запутываемого. Я читал их, любуясь на мастерство работы, но с некоторым равнодушием и осуждением: зачем заниматься таким искусственным ходом мыслей, вроде того чувства, с которым разбираешь решение шахматной задачи? Бутлеров2 сочинил задачу; вы решили. Интересно, удивительно, но зачем это мне? Конец статьи, однако, подействовал на меня иначе, он мне объяснил, почему вы сделали и делаете такие усилия, что можете так легко разрешить такие задачи и, главное, показал мне вас, вашу душу, то чужое и родное мне в вашей душе, которое и сближает и разделяет нас. Вы никогда так не высказывались, или я теперь только понял вас. Конец этой статьи объяснил мне все: и ваше пристрастие к индийской мудрости и к m-me Guyion,3 к углублению в себя [...].
   Вы между прочим пишете, что чаще и чаще думаете о смерти, чувствуете ее приближение и уходите из мира, в котором не видите никакого просвета, ничего, чтР бы вызвало надежду на лучшее. Ведь это нездоровое душевное состояние. И вот в этой статье мне дан ключ ко всему. Познание есть в известном смысле отрицание, понижение, удаление от себя того, чтР познается (и далее до черточки). Это совершенно справедливо по отношению к познанию всего внешнего мира, за исключением человека -- всех людей, т. е. того, что познает не во мне одном, но и вне меня. Познание понижает и удаляет внешний мир, но зато и для того только, чтобы поднять и приблизить человека. И тут-то кажущееся мне разномыслие мое с вами. Мне кажется, что вы познание и удаление ставите целью. Я же считаю его средством. Познание мира и человека, принижающее и удаляющее первое и возвышающее, и приближающее второе, есть только орудие, которое надо взять в руки, прежде чем и для того, чтобы начать работу. Я, мы все упали с неба в какое-то заведение. Первое -- нужно жить, т. е. употреблять в дело свои руки, голову, свое движение и время, т. е. работать. Для того, чтобы это делать, надо понять где я? чтР я? Какое мое назначение? (Я подчеркиваю этот вопрос потому, что для меня он главный, и мне кажется, что у вас он выпущен.) И для этого мне надо познать. Познание это дает мне великое удовлетворение; но это удовлетворение делается страданием (как бы я ни раздувал его), если я тотчас не употреблю этого познания, удалившего и принизившего внешний мир, и поднявшего, и приблизившего человека, уяснившего для меня, разместившего для меня правильно весь окружающий меня хаос, если я не употребляю это познание на исполнение своего назначения, на работу, всем существом моим для того, чтР поднялось и приблизилось для человека. [...]
  
   P. S. Я перечел, чтР написал, и боюсь, что не ясно, а мне дорого передать вам всю мою (дорогую мне, которой я живу) мысль. На то только мы, любящие друг друга люди, и нужны друг другу, чтобы общаться духом. Мне кажется, что индийцы, Шопенгауер, мистики и вы делаете ту ошибку, ничем неоправдываемую, что вы признаете мир внешний, природу, бесцельной фантасмагорией. Задача духа есть освобождение от подчинения этой внешней игры материи, но не для того, чтобы освободиться. Иначе гораздо бы проще было и не подневоливать дух этой игре. И каждый может освободиться радикально, убив себя. (Я никогда не верил и не понимал этого страха перед метампсихозой, которая руководит Буддою.) Задача состоит в освобождении не для освобождения, а для освобожденной жизни -- труда в этих самых материальных условиях жизни. Человек, освобождающийся из темницы, почти всегда думает, что освобождение и есть цель, а между тем он освобождается для того, чтобы жить. Также я представляю себе ваш взгляд. Все нереально, все фантасмагория, все мое представление и больше ничего; это так только до тех пор, пока я подчинен этим призракам. Но как скоро я освободился от подчинения, так призраки становятся орудием и реальностью из реальностей; составляют необходимое условие моей жизни духа, когда все эти прежде странные и страшные орудия непонятного мне заведения становятся настолько понятными, необходимыми и покорными, подчиненными мне. Боюсь, что, желая разъяснить вам свою мысль, я еще больше запутал ее. Вы, впрочем, один из тех редких людей, которые умеют понимать чужие ходы мыслей. Материальный мир не есть ни призрак, ни пустяки, ни зло, а это тот материал и те орудия, над которыми и которыми мы призваны работать. Я возьмусь без уменья и без охоты строгать и, сбив себе руки, обругаю доску и рубанок; это же самое я делаю, когда называю материальный мир пустяками или злом.
  
   1 Н. Н. Страхов в  3232 "Нового времени" за 1885 г. от 26 февраля поместил свою статью "Физическая теория спиритизма", на которую отвечал известный сторонник спиритизма А. М. Бутлеров там же в  3411 от 27 августа 1885 г. статьей "Медиумизм и умозрение без опыта". В  3487 и 3502 от 11 и 26 ноября 1885 г. Н. Н. Страхов в свою очередь напечатал свой ответ, в виде открытого письма к А. М. Бутлерову -- "Закономерность стихий и понятий". Эти две статьи вероятно и разумеет Толстой.
   2 Александр Михайлович Бутлеров (1828--1886), химик, академик; был одним из горячих сторонников спиритизма.
   3 Жанна-Мария Бувье де ла Мотт Гюйон (Jeanne-Marie Bouvier de la Motte Guyon) (1648--1717) -- писательница по религиозно-нравственным вопросам, сочинения которой довольно усердно распространялись в России в первой четверти XIX столетия, в эпоху расцвета мистицизма.
  
  
   1886
  
  
  
   Е. Ф. Юнге.
   1886 г. Января 20--21?
   [...] Помогай вам Бог перенести болезнь -- операцию хорошо; если уж нужно. Думка за горами, а смерть за плечами у всех нас и без операции. На днях она (смерть) заглянула к нам. Умер меньшой сын Алеша. Заболел горлом -- простая жаба -- ни круп, ни дифтерит и в 36 часов умер. Жена очень огорчена и мне жалко, что нет любимого мальчика, но огорчаться можно только тогда, когда мы старательно закрываем глаза на те законы, которым мы подчинены.
   [...] желаю вам спокойствия душевного. А что будут резать и на пользу или нет -- это все равно. Только бы сердце не резало ни что; только бы найти для него такое убежище, где ничто не достанет его. И убежище я знаю одно: вера в то, что мы живем не для себя, а для исполнения воли Бога. А воля Бога в том, чтобы все люди любили друг друга как братья. А исполнение ее в том, чтобы самому любить и вокруг себя установлять это любовное общение по мере сил.
  
   Екатерина Федоровна Юнге (р. 24 ноября 1843 г. -- ум. 20 января 1913 г.), рожд. гр. Толстая -- дочь гр. Федора Петровича Толстого (1783--1873), вице-президента Академии художеств и Анастасии Ивановны, рожд. Ивановой (1817--1879), троюродная сестра Льва Николаевича, жена врача-окулиста Эдуарда Андреевича Юнге (1833--1898); художница, автор воспоминаний. Познакомилась с Толстым еще девочкой в доме своего отца. В 1884 же году возобновила знакомство с ним, находясь "под впечатлением" его "Нового Евангелия".
  
   Ф. Ф. Тищенко.
   1886 г. Февраля 11?
   [...] Но дело не в 50 рублях и не в 50 миллионах. Денежная сторона дела не только ничтожная, но и вредная. Избави вас Бог от того, чтобы сделать свое писание средством приобретения денег. Дело в том, чтобы не погрешить словом, а употреблять его на пользу людям. От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься. За всякое слово праздное дашь ответ в день суда. Из вашего рассказа я заключил, что вы имеете способность чувствовать за других и словами связно и ясно выражать эти чувства, и потому полагаю, что вы можете быть полезным людям писанием, если только вы в своем писании будете руководствоваться любовью к людям и истиной.
   Есть издания "Посредника" (может быть вы слышали про них; а если не слышали, то я посылаю вам несколько этих изданий), в котором я принимаю участие и которое считаю самым важным делом. Получив и прочтя ваш рассказ, я тотчас же прикинул его на ту мерку, которой я руководствуюсь для писания и выбора книг для этого издания. С первых же страниц я заметил в вашем рассказе1 достоинства: живого, образного описания событий и недостатки, почерпнутые вами из нашей господской и ничтожной литературы 1) непоследовательность рассказа: после описания болезни Луки -- описание деверьев Анны, которое перебивает рассказ и 2) ненужные эпитеты и украшения, и округления слога, который только расхолаживают впечатление. Читая дальше, я заметил, что рассказ ведется с знанием быта и верным описанием и с чувством, но те же недостатки украшения слога, иностранных слов -- "горизонт" и т. п. и, кроме того, недостаток полной естественности. Например: 1) если женщина могла родить и вернуться на работу, то это надо было подробнее объяснить. 2) Ошибка Анны о том, что урядник спрашивает ее об ее грехе, само по себе верно и очень хорошо, но описано неестественно, преувеличено и от того много теряет. Преувеличена тоже сцена суда. Но все это ничего. Недостатки есть во всяком произведении; в общем повесть написана хорошо. Но главное то, что вся повесть обращена не к большинству людей, -- не к простым людям, не к таким Аннам, которых так много мучается на свете, а к интеллигентному читателю, к урядникам, к судейским. Эти могут почерпнуть пользу из повести; люди же простые, сама Анна и ее близкие ничего не почерпнуть, кроме или того, что грех не грех, или же -- отчаяния. И в этом вы испортили свою повесть влиянием господской отрицательной и байронической литературы. Если бы вы писали, имея в виду Анн и отца ее убитого ребенка, вы бы написали тоже, но осветили бы это иначе. И вышла бы прекрасная повесть. Общий вывод мой тот, что если вы верите в истину (истина одна -- учение Христа), то вы можете писать хорошо; но только при том непременном условии, чтобы иметь в виду не исключительную публику образованного класса, а всю огромную массу рабочих мужчин и женщин. Если вы не читали тех книг, которые я посылаю вам, то прочтите их и вникните и в направление, и в характер их и попытайтесь написать такую же. Мне кажется, что вы можете. Направление ясно -- выражение в художественных образах учения Христа, его 5 заповедей; характер -- чтобы можно было прочесть эту книгу старику, женщине, ребенку, и чтоб и тот, и другой заинтересовались, умилились и почувствовали бы себя добрее.
   Постарайтесь писать в этом роде. Если вам нужны деньги, то вы получите и деньги за этот труд. Но, ради Христа, не стройте свою матерьяльную жизнь на литературной работе. Это разврат.
  
   Федор Федорович Тищенко (р. 1858) -- писатель. Уроженец Харьковской губ., Сумского у., деревни Ульяновки. Учился в Харьковском Ветеринарном институте, но не окончил его, из-за крайне стесненных матерьяльных условий. Служил по акцизу. В 1887 г. вынужден был покинуть Сумский уезд после столкновения с местным старшиной, которого обличал во взяточничестве и несправедливых поборах с крестьян. Был судим; приговорен к одному дню ареста. После этого поселился в Ахтырском у., деревне Краснополье. С 18 марта 1891 г. и по 18 марта 1894 г. был в ссылке в Вологодской губернии. Позднее жил в Москве, работая на Московско-Курской ж. д., а с 1899 г. в Московской городской управе. На литературное поприще выступил в 1886 г. Помещал свои рассказы и повести в "Русском богатстве", "Вестнике Европы" и "Русских ведомостях". Отдельным изданием его сочинения вышли в 1902 и 1908 гг. С Толстым лично познакомился 28 марта 1894 г. в Москве. В 1896--1897 гг. бывал неоднократно у Толстого. Первое письмо Ф. Ф. Тищенко к Толстому относится к началу 1886 г., когда он прислал Толстому на прочтение один из своих рассказов. Лев Николаевич, прочтя и почувствовав в авторе дарование, вступил с Тищенко в переписку, в которой принял, до некоторой степени, роль руководителя начинающего писателя, давая последнему нужные для него указания и советы. Об этом Тищенко впоследствии написал воспоминания. См. Ф. Ф. Тищенко, "Как учит писать гр. Л. Н. Толстой", М. 1903. См. также Ф. Тищенко, "Л. Н. Толстой. Воспоминания и характеристики" -- "Голос минувшего" 1916, 11, стр. 157--190.
  
   1 Упоминаемый здесь рассказ "Грешница" был напечатан в "Русском богатстве" 1886 г.  7 и 8, за подписью "Ф. Тарасенко".
  
   П. А. Денисенко.
   1886 г. Февраля 19?
   Дело, занимающее вас -- народный театр, очень занимает и меня. И я бы очень рад был, если бы мог ему содействовать; и потому не только очень буду рад тому, что вы переделаете мои рассказы в драматическую форму, но и желал бы попытаться написать для этого прямо в этой форме. Откровенно вам скажу, что я не понимаю цели вашего журнала, полагаю, что он не может принести никакой пользы и потому этому делу не сочувствую. Если вы имеете что сказать о народном театре, то это всегда можно сделать в книжке, статье, в журнале. Издание же журнала поглощает много времени непроизводительно и втягивает невольно во многое нехорошее. Главное же, издание вашего журнала отвлечет от вашего главного, огромного по назначению дела: попытки сделать из театра игрушки, препровождения времени или школы разврата, орудие распространения света между людьми. Отдайтесь все этому делу и не раздумывая, не готовясь прямо, перекрестясь, прыгайте в воду; т. е. переделывайте, переводите, собирайте (я сейчас напишу) пьесы такие, которые имели бы глубокое вечное содержание и были понятны всей той публике, которая ходит в балаганы, и ставьте их, и давайте, где можно -- в театрах ли, в балаганах ли. Если вы возьметесь за это дело, я всячески -- и своим писаньем, и привлечением к этому делу людей, которые могут дать средства для затрат (если это нужно), буду служить этому делу. Но дело само по себе огромного значения и доброе божье дело; и непременно пойдет и будет иметь огромный успех. Где тут еще издавать журнал. Это дело займет вас и всех тех, которые возьмутся за него; и если сотни людей отдадутся все этому делу -- все будет мало. [...]
  
   Павел Александрович Денисенко -- петербургский актер. В 1886 г. организовал журнал под названием "Дневник русского актера", который выходил в Петербурге, под его же редакцией (всего вышло семь выпусков). О П. А. Денисенко есть упоминание в письмах В. Г. Черткова к Толстому от 24 февраля 1886 г. и от 28 марта 1886 г. (AЧ). К Толстому П. А. Денисенко обратился по вопросу о создании народного театра. Вот что он писал об этом: "Не задолго до начатия журнального дела мы обратились к графу Л. Н. Толстому с просьбой разрешить нам переделку серии его превосходнейших народных рассказов в пьесы для народного русского театра. По нашему разумению такие пьесы для народа -- пьесы наилучшие; они должны действовать самым благотворным образом на самые его чувства, которые жизнь покрывает вообще густой корой грязи. Не потому, что бы мы претендовали на авторскую славу, связанную с великим именем, или на успешнейший сбыт наших переделок, взялись мы за такое трудное дело, а потому, что на этот дивный материал никто не обращал до сих пор внимания. Между тем этот материал только в настоящее время и может дать пьесам народного театра глубокое, сердечное и простое, до поразительности, разумное направление. На нашу просьбу мы к великому счастью получили полнейшее согласие нашего великого художника писателя" (П. А. Денисенко, "По поводу письма гр. Л. Н. Толстого" -- "Дневник русского актера" 1886. 1 (март). В  2 и 3-4 "Дневника русского актера" появилась инсценировка рассказа Толстого "Чем люди живы" (названная "народной игрой") в изложении "П. А. Д...ова". -- Письма Денисенко к Толстому в архиве последнего не обнаружены; возможно, что Толстой их уничтожил, так как впоследствии отношения с Денисенко были для него тяжелы.
  
   Г. А. Русанову.
   1886 г. Марта 15?
   [...] Так ясно и родно мне ваше душевное состояние, и так вы ясно и просто выразили. Вы по болезни, а я по годам, мы оба стоим ближе к гробу, чем большинство. И те мысли и вопросы, которые занимают вас, не переставая занимают меня. Я также, как и вы, вижу, но приглядываешься иногда, хочется ближе рассмотреть и формулировать; но этого нельзя, не нужно и не должно. Хозяин поставил на работу. Если понял то, чего хочет хозяин от нас, то не зачем и некогда спрашивать и догадываться, что мне будет. Но чем больше и лучше удается работать, тем больше уверенность.
   [...] Мне очень много дела, чему я радуюсь, потому что думаю иногда, что большая часть этого дела -- божье.
  
   Г. А. Русанов писал Толстому: "Положение мое опять очень дурное. Никогда еще оно не было таким дурным во всю мою жизнь. Руки и ноги в паралитическом состоянии (года два уже), которое понемногу ухудшается. Хожу плохо, пишу с трудом. В более или менее близком будущем грозит мне всё самое скверное и, что всего хуже для меня, -- может быть полная потеря зрения, которое и теперь уже очень ослаблено. Доктора находят болезнь неизлечимой" (из письма Г. А. Русанова к Толстому от 11 марта 1886 г. ).
   Г. А. Русанов довольно пространно описывал свое душевное состояние до и после знакомства со взглядами Толстого и его пониманием евангельского учения. Свой духовный подъем он приписывал исключительно влиянию воспринятого им нового мировоззрения. Но это оптимистическое настроение зачастую подавлялось сомнениями. Вот что он писал об этом в своем письме: "Я уже сказал Вам, что у меня есть вопрос, который тревожит меня иногда. Много тоски дал мне он за мою жизнь. Это вопрос о том, что будет со мною, с моим духом, там, по ту сторону жизни, или, правильнее, будет ли что-нибудь там, после смерти, кроме того, что (как выразился дядя Ерошка) "сдохнешь, трава вырастет на могиле, вот и всё" (из письма Г. А. Русанову к Толстому от 11 марта 1886 г.).
  
   Т. М. Бондареву.
   1886 г. Марта 1--20?
   [...] Из вашей статьи я почерпнул много полезного для людей и в той книге,1 которую я пишу об этом же предмете, упомянул о том, что я почерпнул это не от ученых и мудрых мира сего, но от крестьянина Т. М. Бондарева. Свое писание об этом я очень желал бы прислать вам, но вот уж лет пять все, что я пишу об этом предмете, о том, что мы все живем не по закону Бога, все это правительством запрещается, и книжки мои запрещают и сжигают. По этому-то самому я и писал вам, что напрасно вы трудитесь подавать прошения министру Внутренних Дел и государю.2 И государь, и министры, все запрещают даже говорить про это. От этого самого я и боюсь, что и вашу проповедь не позволять напечатать всю вполне, а только с сокращениями. [...]
   Я думаю так, что если человек понял истину Божию и высказал или написал ее, то она не пропадет. Моисею не довелось увидать обетованной земли, а он-то и привел в нее народ. Так-то и всем слугам Божиим. Плохой тот пахарь, который оглядывается назад: много ли он напахал? Скажу вам про себя: пока я писал книжки о пустяках -- по шерсти гладил -- все мои книжки хвалили и печатали, и царь читал и хвалил; но как только я захотел служить Богу, и показывать людям, что они живут не по закону, так все на меня опрокинулись. Книжки мои не пропускают и жгут, и правительство считает меня врагом своим. Но скажу вам, что это не только не огорчает меня, но радует, потому что знаю, что они ненавидят мое писание не за меня, а за то, что оно обличает их; за то, что я говорю о Божием законе, и они его ниспровергли. И я знаю, что закон Божий скрыть нельзя, он в огне не сгорит и в море не потонет. А от гонения он только яснее виден людям тем, которые стремятся к Богу.
   Так-то и вы не тужите о том, что прошения ваши не принимают и ответа не дают. Вы сами говорите, чтР на кого жалуетесь, тому и прошение подаете. Не тужите и о том, что ваши ближние вас не понимают и не ценят. Что вам за дело? Ведь вы не для славы человеческой трудились и трудитесь. А если трудитесь для Бога, то Бог, видящий втайне, -- воздаст явно. Только бы знать, что служишь сыну Божию. А ваше дело Божие. Оно принесло плоды и принесет, только не придется нам видеть их и вкусить от них. Я знаю по себе, что ваше писание много помогло людям и будет помогать. А чтобы сразу это все так сделалось -- этого нельзя и ждать не надо.
   Заставить всех силком трудиться никак нельзя, потому что сила-то вся в руках тех, которые не хотят трудиться. Надо, чтобы люди сами поняли, что жизнь трудовая, по закону Бога, блаженнее, чем тунеядство. И есть люди, которые понимают это и сами бросают тунеядство, и с охотой берутся за земельный труд. Заблудшие же люди еще не понимают этого и отстаивают всеми силами свое тунеядство и не скоро поймут свое заблуждение. А пока они сами не поймут, -- с ними ничего не сделаешь. И вот чтоб они поняли это, нужно им разъяснить закон Бога.
   Вы это самое и делаете -- служите этим Богу и потому знаете, что вы победите, а не они; а скоро ли это будет? -- это дело Божие. Так я сужу.[...]
  
   1 "Так что же нам делать?" гл. XXXVIII
   2 В предыдущем письме Толстой также писал Т. М. Бондареву по поводу подачи прошения министру внутренних дел и государю. Но Бондарев, как видно, не понял слов Толстого и об этом сообщил Жебуневу. Л. Н. Жебунев в свою очередь написал об этом Толстому. И здесь уже последний писал по этому поводу вторично.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1886 г. Марта 12--20?
   [...] По письму вашему вижу, что житейское болото засасывает вас. Держитесь, голубчик, как и я стараюсь держаться, твердо зная, что мое дело (такое же и ваше) содействовать установлению Царства Божия на земле, уясняя его законы; но делая это не иначе, как при доброй жизни; добрая же жизнь в любовных отношениях со всеми людьми. Мне до сих пор помогает Бог в последнем. Помогай Он и вам. Мне представляется, что дело наше -- уяснение истины; но это мало, просто истины -- она бывает шершавая, ершом, -- не входит в людей, и прежде выражения истины нужно расположить людей любовью к принятию ее. [...]
  
   В. Фрею.
   1886 г. Марта 1--31?
   Все недоразумение зиждется на том, что вы, говоря о религии, совсем не то понимаете под нею, что понимали Конфуций, Лао-тзе, Будда, Христос. У вас религию надо выдумать или по крайней мере придумать -- и такую, которая хорошо бы действовала на людей и сходилась бы с наукой и которая бы совокупляла и обнимала все, согревая людей, поощряя их к добру, но не нарушала бы их жизни. Я же понимаю (льщу себя надеждой, что не я один) религию совсем не так. Религия есть сознание тех истин, которые общи, понятны всем людям во всех положениях, во все времена и несомненны как 2 в 2 = 4. Дело религии есть нахождение и выражение этих истин, и когда истина эта выражена, то она неизбежно изменяет жизнь людей. И потому то, чтР вы называете схемой -- не есть вовсе произвольное утверждение кого-нибудь, а есть выражение тех законов, которые всегда неизменны и чувствуются всеми людьми. Дело религии подобно делу геометрии. Отношение катетов к гипотенузе всегда было, и люди знали, что есть какое-то; но когда Пифагор указал и доказал его, то оно стало достоянием всех. И говорить, что схема нравственности нехороша, потому что она исключает другие схемы, все равно, что говорить, что теорема отношения катетов к гипотенузе нехороша, потому что она нарушает другие ложные предположения. -- Оспаривать схему (как вы называете), истину (как я называю) Христа нельзя тем, что она не подходить к выдуманной религии человечества и исключаете другие схемы (по вашему), ложь (по-моему), а ее надо оспаривать, прямо доказав, что она не истина. Религия слагается не из набора слов, который может хорошо действовать на людей; религия слагается из простых, очень видных, ясных, несомненных нравственных истин, которые выделяются из хаоса ложных и обманных суждений, и таковы истины Христа. Если бы я нашел такие истины у Каткова,1 я сейчас же невольно бы их принял. На этом вашем непонимании того, чтР я, да и все люди религиозные считают религией, и на желании поставить на место этого известную форму пропаганды, зиждется недоразумение.
  
   Вильям Фрей -- Владимир Константинович Гейнс (р. 30 октября 1839 г. -- ум. 5 ноября н. ст. 1888 г.) -- писатель и общественный деятель, сторонник учения Огюста Конта, проповедник, так называемой, "религии человечества". Происходил из дворян Эстляндской губернии, воспитывался в Брест-Литовском кадетском корпусе и дворянском полку; затем окончил Академию генерального штаба по геодезическому отделению и был оставлен преподавателем высшей математики в Академии и одновременно прикомандирован к Пулковской обсерватории. Отличаясь выдающимися способностями, скоро обратил на себя внимание высших военных сфер. Перед ним открылась блестящая карьера. Но общественный подъем 1860-х годов, захвативший и его, заставил пойти по другому пути. По своей натуре В. Фрей принадлежал к числу тех, для кого искание правды жизни было единственным стимулом их деятельности. Еще будучи учеником Академии, он сдружился с некоторыми революционерами и одно время входил в тайное общество "Земля и воля". Однако вполне их взглядов не разделял и после разгрома организации "Земля и воля" и ареста некоторых ее членов, отошел совсем. В 1868 г., только что женившись (на Марии Евстафьевне Славинской), уехал с женою в Северную Америку, где принял американское подданство и имя Вильяма Фрея. Его целью было -- примкнуть к какой-нибудь коммунистической общине, каких в то время было много в Америке. Но, побывав в некоторых из них, он не удовлетворился их жизнью. Он, по его словам, понял, что без нравственного возрождения общинная организация невозможна. После долгих скитаний, пройдя самые разнообразные стадии "черного труда" (был извозчиком, наборщиком, просто батраком и т. п.), в половине 1870-х годов вместе с некоторыми русскими эмигрантами (А. К. Маликовым, Н. В. Чайковским, Н. С. Бруевичем и др.) организовал в Канзасе земледельческую ферму-коммуну. Однако, очень скоро эта коммуна распалась, и в 1884 г. он переселился в Англию. Пребывание его в Америке помимо чисто практического значения, было знаменательно для него тем, что там он познакомился с учением О. Конта и Г. Спенсера и стал горячим последователем и проповедником учения позитивизма. Приехав в Лондон, одной из своих главных целей поставил пропаганду идей "религии человечества". С этой же целью в 1885 г. летом он приехал и в Россию. Услышав здесь о деятельности Толстого в области религиозно-общественной и ознакомившись с его сочинениями: "Исповедью" и "В чем моя вера" (которые произвели на него сильное впечатление), он написал Толстому большое письмо, в котором критически разбирал его учение. Толстой пригласил его к себе в Ясную поляну. Свидание состоялось 7 октября 1885 г., когда Фрей приехал к Толстому и прожил до 12 октября 1885 г. Об этом свидании он написал подробный отчет, в котором довольно оптимистично смотрел на возможность обращения Толстого на путь религии человечества. Но уже после второго свидания, в декабре того же года, в Москве, он должен был сознаться, что "несмотря на их взаимную любовь и уважение друг к другу, между ними существует какая-то несоизмеримость, что есть вопросы, по которым и они перестают понимать друг друга" (см. "Письма В. Фрея к Л. Н. Толстому", GenХve. М. Elpidine. 1887, стр. 6-7). Между тем Фрей не терял совсем надежды на свое влияние на Толстого и после неудачной попытки подействовать на него устно, написал второе большое письмо (26 февраля 1886 г.). Толстой, внимательно прочитав его, сделал на некоторые положения Фрея нечто вроде ответов, приписав их на полях рукописи. В конце же сделал заключение, которое мы и приводим выше. В марте 1886 г. В. Фрей выехал из России. Последние годы жизни он провел почти безвыездно в Лондоне, работая в типографии и всё свое свободное время посвящая изучению и распространению учения О. Конта. Умер Фрей в большой бедности.
   Несмотря на крупные разногласия во взглядах, Толстой навсегда сохранил самую лучшую память об этом замечательном человеке "по самым редким нравственным качествам" и его жизни, по словам Льва Николаевича, "бывшей полным осуществлением его убеждений". В 1889 г. Толстой начал статью о Фрее, текст которой неизвестен.
  
   1 Михаил Никифорович Катков (1818--1887), публицист, с 1856 г. (и до смерти) редактор-издатель "Русского вестника". В начале своей литературной деятельности держался умеренно либеральных взглядов; одно время был близок с Н. В. Станкевичем и В. Г. Белинским; позднее изменил свои убеждения вправо, придав "Русскому вестнику" характер органа строго консервативного направления. Толстой поместил в "Русском вестнике": в 1859 г. -- "Семейное счастье"; в 1863 г. -- "Казаки"; в 1865 г. -- "Война и мир" -- первые две части под заглавием: "Тысяча восемьсот пятый год"; в 1875--1877 гг. -- "Анна Каренина".
  
   Н. Н. Ге (отцу) и А. П. Ге.
   1886 г. Марта 30--31?
   [...] Помогай вам Бог, дорогой и милый друг, хорошенько отряхнуть весь прах с ног своих, выйдя из этого столь властного, пока в нем сидишь, и столь ничтожного, смешного, когда из него выйдешь, соблазна собственности.1 Впрочем, напрасно я и говорю это: я по себе знаю, что вернуться к этому нельзя, а только удивляешься, как мог я так портить свою жизнь. Никакой соблазн не нарушает так любви к людям, как этот. [...] Главное не вмешивайтесь, а вообразите себе, что это не ваше было хозяйство, а мое. [...]
  
   Толстой отвечает Н. Н. Ге на его письмо: "Я в настоящем смысле этого слова отказался от всякого имущества своего и по желанию Анны Петровны предложил взять имение Петруше и еще одному стороннему -- оба согласились и потому все отдано Петруше. Я пока веду дело как слуга и таким останусь, но забота, отягчавшая мою душу, свалилась, и я свободен. Я поехал в Киев. Жил у Теплова и ходил в школу учить юношей искусству. Правда умилила юношей, и они поняли, что искусство воскресло. Я нарисовал там же три эскиза. "Ваня перед умирающим отцом" в "Упустишь огонь не потушишь"; Елисея на ходу остановившегося и слушающего двух баб, о нем говорящих -- "Пора уходить"; и Иоанна, обнимающего грешника в дверях райских. Эти эскизы я оставил в Киеве у Теплова для братий. Меня об этом просили. Без слез я не могу ни читать, ни думать об этом Иоанне. Я выразил наверно то, что сам испытал. Он -- вы все от Старика до Саши обняли меня, грешника, полюбили и ввели в двери райские. Кто это испытает, тот поймет эту картину, он поймет, что было в сердце того, кто сочинял.... Переделал "Распятие", надписавши текст: "других спасал, а себя не может спасти" и дух картины поднялся страшно. Вот всё, что я сделал. Затем начинаю неустанно работать: буду делать одно дело -- дело всех: работать по воле отца и служить всем -- любить всех" (из письма Н. Н. Ге от 27 марта 1886 г.).
  
   1 Об этом же Н. Н. Ге писал своему приятелю М. Ф. Каменскому, приблизительно, в это же время (15 июня 1886 г.): "Я повинился во всех моих грехах. Я отказался от всякого имущества, а отдал всё, что имел, жене Анне Петровне и детям. Я живу у них потому, что они этого желают. Всё, что я заработал и что Бог послал, я отдал им и всем, кто меня попросит, потому что я не делаю различия между своими и чужими. У меня нет чужих. Куда я не обращаюсь с любовью, везде меня любят, кормят, заботятся -- против моего желания; у меня никаких забот матерьяльных нет, и я счастлив" (В. В. Стасов, "Н. Н. Ге" изд. "Посредника" М. 1904, стр. 300).
  
   Венделю Гаррисону. Черновое.
   1886 г. Март -- апреля 15?
   [...] Узнать про существование такой чистой христианской личности,1 какою был ваш отец,2 было для меня большою радостью. Я не успел еще прочесть всей книги, но декларация непротивления, по моему мнению, действительно есть эра в истории человечества. Декларация эта, как она была составлена почти полстолетия тому назад, выражает вполне те sentiments, которые мы исповедуем теперь и которые будут исповедовать все люди, потому что они выражают вечный закон Бога для людей, открытый Христом и долженствующий быть выполненным, пока не совершится все.
   Позвольте мне обратить к вам два вопроса и две просьбы. Очень бы был счастлив, если бы мог отплатить вам какой-нибудь услугой. Вопросы и просьбы мои следующие: 1) Нет ли биографии краткой вашего отца, обнимающей всю его жизнь? Мне бы хотелось поскорее узнать всю его судьбу. 2) Продолжает ли существовать общество не противления. И где его орган, и кто его члены? Мне странно делать этот последний вопрос: Общество непротивления есть не исключительное общество, а это собственно есть единая церковь, начавшаяся с Христа и никогда не могущая прекратиться.
   Вопрос мой собственно значит: есть ли люди, сознательно исповедующие истинную веру и обличающие смело заблуждения quasi христиан, признающих правительства и неразлучное с ним насилие. [...]
  
   Вендель Гаррисон (Wendel Р. Garrison) (р. 1844 г. -- ум. в марте 1907 г.) -- сын Вильяма Ллойда Гаррисона.
  
   Толстой сообщает в книге "Царство божие внутри вас" (гл. I): "Сын Вильяма Ллойда Гаррисона, знаменитого борца за свободу негров, писал мне, что прочтя мою книгу "В чем моя вера", в которой он нашел мысли, сходные с теми, которые были выражены его отцом в 1838 году, он, полагая, что мне будет интересно узнать это, присылает мне составленную его отцом почти 50 лет тому назад декларацию или провозглашение непротивления -- "Non-resistance"". Вероятно Толстой получил тогда первые два тома биографии Гаррисона (Нью-Йорк, 1885--1886).
  
   1 Зач.: про которую я к стыду своему не знал
   2 Вильям Ллойд Гаррисон (William Lloyd Garrison) (1805--1879), американский общественный деятель, борец за отмену рабства в Соединенных штатах северной Америки; один из первых проповедников заповеди "непротивления злу злом". Основал в 1883 г. Американское общество против рабства (общество "аболиционистов") в Филадельфии, был его президентом с 1843 г. до самой отмены рабства в 1865 г. Написал трактат под заглавием "Декларация чувств" (Declaration of Sentiments) -- "провозглашение основ, принятых членами общества, основанного для установления между людьми всеобщего мира". Толстой перевел "Декларацию". Из начатого им предисловия к ней выросла книга "Царство божие внутри вас". -- Подробная биография Гаррисона (в нескольких томах), написанная его сыновьями (Нью-Йорк, 1885--1889), была прислана ими Толстому. На основании ее была составлена популярная биография его В. Г. Чертковым и Miss F. Hollah (London, изд. "The Free Age Press", 1904), к которой Толстой написал предисловие, напечатанное в журнале "Свободное слово" 1904 (январь)  9, под заглавием "Гаррисон и непротивление насилием".
  
   Вендель Гаррисон ответил Толстому письмом от 5 мая 1886 г. нов. ст., которое здесь приводим в переводе: "Милостивый государь, Вы должны были уже получить от моего брата краткую биографию моего отца, написанную вскоре после смерти последнего его другом и сотрудником Оливером Джонсоном. Это единственная биография, охватывающая всю его деятельность, но вы заметите, что период после 1840 г. (заключительная дата наших томов) излагается непропорционально сжато. Произошло это не от недостатка материала, а потому, что книга угрожала выйти из своих пределов, в отношении как размера, так и стоимости издания. Мы еще не можем определить объем тома, над которым мы работаем в настоящее время, но он во всяком случае доведет повествование до конца 1846 года. -- Вместе с предыдущим письмом мой брат послал по почте на ваш московский адрес один том на память и два портрета моего отца за последние годы. Я надеюсь, что эти отдельные пакеты дошли до вас благополучно. -- "Непротивление" прекратилось за недостатком денежной поддержки зимою 1842 г. Общество "Непротивление" устраивало ежегодные митинги в Бостоне (но вероятно помимо этого их пропагандистская деятельность мало выражалась) до 1848 г., после которого оно было по всей вероятности закрыто. Подобного общества на смену ему не возникало, хотя непротивленческая "Коммуна" в Хопдэле, Массачусетс, пережила его на много лет (ее основатель Адин Баллу до сих пор живет в Хопдэле). Многие из единомышленников моего отца коренным образом изменили свои взгляды во время нашей большой гражданской войны, поведшей к уничтожению рабства. У моего отца принципы не расходились с делом.--Вы любезно выразили желание обменяться подарками. Для нас достаточно того, что наши книги доставили вам неожиданную радость -- найти родную душу в далекой стране. Мы могли бы прибавить, что чтение ваших мастерских произведений -- не только вашего изложения веры, но ваших в высшей степени нравственных и облагораживающих душу романов -- оставило и навсегда оставит нас вашими должниками. Тем не менее, однако, простите меня, если я попрошу два ваших фотографических портрета (один для брата). И так как ваши почитатели в этой стране были бы рады разделить это приобретение с нами, я, далее, прошу вашего разрешения заказать с них гравюру на дереве для американского народа. Это будет выполнено самым художественным образом. С великим и сердечным уважением остаюсь преданный вам Вендель Гаррисон".
  
   С. А. Толстой.
   1886 г. Мая 4.
   [...] Дома было много приходивших мужиков. Всегда была бедность, но все эти года она шла, усиливаясь, и нынешний год она дошла до ужасающего и волей неволей тревожащей богатых людей. Невозможно есть спокойно даже кашу и калач с чаем, когда знаешь, что тут рядом знакомые мне люди -- дети [...] -- ложатся спать без хлеба, которого они просят и которого нет. И таких много. Не говоря уже об овсе на семена, отсутствие которых мучает этих людей за будущее, т. е. ясно показывает им, что и в будущем, если поле не посеется и отдастся другому, то ждать нечего, кроме продажи последнего и сумы. Закрывать глаза можно, как можно закрывать глаза тому, кто катится в пропасть, но положение от этого не переменяется. Прежде жаловались на бедность, но изредка, некоторые; а теперь это общий один стон. На дороге, в кабаке, в церкви, по домам, все говорят об одном: о нужде. Ты спросишь: что делать, как помочь? Помочь семенами, хлебом тем, кто просят, можно, но это ни помощь, это капля в море, и кроме того сама по себе эта помощь себя отрицает. Дал одному, 3-м почему не 20-и, 1000, миллиону. Очевидно нельзя дать, отдав и все. Что же делать? Чем помочь?1 Только одним: доброй жизнью. Все зло не от того, что богатые забрали у бедных. Это маленькая часть причины. Причина та, что люди и богатые, и средние, и бедные живут по зверски, -- каждый для себя, каждый наступая на другого. От этого горе и бедность. Спасенье от этого только в том, чтобы вносить в жизнь свою и потому других людей другое -- уважение ко всем людям, любовь к ним, заботу о других и наибольше возможное отречение от себя, от своих эгоистических радостей. Я не тебе внушаю или проповедую, я только пишу то, что думаю -- вслух с тобой думаю.
   Я знаю, -- и ты знаешь, -- всякий знает, -- что зло человеческое уничтожится людьми, что в этом одном задача людей, смысл жизни. Люди будут работать и работают для этого, почему же мы не будем для этого самого работать.
   Расписался бы я с тобой об этом, да почему то мне кажется, что ты, читая это, скажешь какое-нибудь жестокое слово, и рука нейдет писать дальше. [...]
  
   1 С. А. Толстая писала 5 мая: "Безнадежно твое отношение к делу, что помочь нельзя. А для переворота общественного твои мысли, твои книги -- важны, а пример и направление в жизни нас грешных, маленьких людей -- ничтожны. Любви же больше необходимо в человечестве, и это, пожалуй, что важнее всего. Еще, мысль о том, что одному, десяти и т. д. -- людям не важно помочь, -- я всегда отвергаю. Одного накормили -- хорошо, двух -- еще лучше, а миллион и того лучше. И потому ты самых голодных пока накорми; а я, как Иван дурак листьями, так я твоими сочинениями денег сколько хочешь натру".
  
   П. А. Буланже.
   1886 г. Мая 10?
   Я скован с другим человеком цепью, которую я сам сковал и которую считаю священною. Мне хочется пить, и я знаю, что тут под горой источник; но тот, с кем я скован, думает, что под горой пропасть, в которой мы оба погибнем. Что ж мне делать? Разорвать цепь? Не могу. Я считаю эту связь не своим делом, a исполнением воли Бога. Насильно тащить этого другого под гору? Не могу. Я знаю, что я этим не привлеку его, а оттолкну от источника, который нужен ему, как и мне. Что ж мне делать? Ничего. Т. е. не делать того, чтР противно моему разумению или воле Бога. И будет то самое, что должно и нужно. Жажда, которая есть во мне, не уничтожится, а только увеличится. Сострадание к тому, кто лишает себя блага, точно также и стремление мое останется тем же.
   Всегда, во всякую минуту, когда я, не разрывая связи и не причиняя боли, могу приблизиться к тому, в чем я вижу благо, я буду приближаться и приближать его; а в этом приближении к свету не одного меня, a всех и есть цель моей жизни. Я смело говорю вам это, потому что я не только так думаю, но я это испытывал и испытываю. Одна опасность при этом, которую я тоже испытываю, это то, что слабость моя пользуется этим, чтобы оправдать мое подчинение тем соблазнам, от которых я освободился теоретически, но которые сидят еще во мне по инерции. Вот тут то на этом пути нужна мудрость и чистота, о которой говорить Христос. Т. е. чем выше та задача, которую поставил себе, тем строже суд над собою.
   Я пишу вам все это и вместе с тем, чувствую, по тому, что я узнал о вас, что мои слова излишни: вы все это знаете и точно так и поступите. В этом особенно подтверждает меня второй ваш вопрос1 и то решение, которое вы себе предложили. Я ничего не мог бы придумать лучшего. Одно, что это план, что это загадыванье, которое тем опасно, что оно накладывает узы лишние на человека и столь легкое и естественное неисполнение этого предположения, можете принести лишнее горе и разочарование. Главное же то, что не верю я не столько докторам, сколько тому, чтобы знание человеческое могло решать вопросы жизни, рождения и смерти.2 Но это мое личное мнение. В вашем же деле, мне думается, главным решителем тех отношений, в которые вы должны стать к вашей жене -- она. Трудное это положение, но и в нем выход не найдется из какого-нибудь нашего решения, а только из того же сознания истины, о котором я говорил сначала, которое тянет не переставая, без поспешности, но и без перерыва от тьмы к свету. Только бы не спутано, не застлано было сознание. Если око твое будет чисто, то и все тело, т. е. матерьяльная жизнь будете светла.
   [...] Чтобы не говорили доктора и какие бы боли и слабость он3 ни испытывал -- он не болен, как сотни и 1000 окружающих его людей с правильной деятельностью спинного мозга.
  
   Павел Александрович Буланже (р. 1 июня 1864 г. -- ум. 25 февраля 1925 г.) -- окончил физико-математический факультет Харьковского университета со степенью кандидата. С Толстым познакомился в 1886 г. В 1897 г. "за участие в агитации среди кавкасских духоборов подлежал высылке в одну из прибалтийских губерний под надзор полиции. Но по распоряжению министра внутренних дел мера эта заменена была разрешением ему выехать за границу, с условием не возвращаться в Россию без особого на то разрешения" (из записки чиновника особых поручений Ратаева от 11 октября 1900 г. Сводка В. Н. Карякина "Московская охранка о Л. Н. Толстом и толстовцах" -- "Голос минувшего" 1918,  4--6). В сентябре 1897 г. выехал за границу. Поселившись в Англии, издал "Братский листок" в духе идей Толстого. Одно время заведывал типографией у В. Г. Черткова, также высланного из России и жившего в Англии. Возвратился в Россию в ноябре 1899 г. С 1900 г. работал в управлении Московско-курской железной дороги. В 1900 г. занят был организацией издания еженедельника "Утро", которое однако не было разрешено цензурой. В 1906--1907 гг. в компании с Александром Петровичем Печковским организовал в Москве типографию, которая просуществовала недолго. -- Написал ряд статей о Толстом.
   В своих "Воспоминаниях" П. А. Буланже замечает, что в этом письме он писал по поводу его разногласий с женой, вызвавших с ней серьезные столкновения и поставивших перед ними вопрос о разводе. Вопрос этот осложнялся рождением у них сына.
  
   1 В письме к Толстому П. А. Буланже ставил ряд вопросов, на которые и отвечал Толстой. Об этом П. А. Буланже делает такое примечание: "Первая часть письма относится к моему вопросу о том, следует ли продолжать жить с своей женой, если мы видим, что совсем не сходимся в своих взглядах на жизнь и совместной жизнью друг с другом только осложняем нашу жизнь? Вторая часть письма говорит о моем предложении, что в случае если мы так несогласны, то можно продолжать жить друг с другом, но не в супружеских отношениях, а в обыкновенных дружеских отношениях, потому что нас уже связало рождение нашего ребенка" ("Воспоминания о Толстом").
   2 Этот абзац является ответом Толстого на третий вопрос, о котором так говорит П. А. Буланже: "Я говорил в своем письме о том, что доктора нашли у моей жены узкий таз и грозят тем, что она никогда не в состоянии разрешаться от бремени благополучно, а потому естественно возникает вопрос о братской жизни с ней" ("Воспоминания о Толстом").
   3 Г. А. Русанов. С Г. А. Русановым П. А. Буланже познакомился случайно в вагоне и скоро сдружился с ним, живя в период своего студенчества в одном городе.
  
   В. Н. Давыдову.
   1886 г. Мая 20.
   Владимир Николаевич, я прочел внимательно ваше письмо и первую часть первого вашего сочинения: "Отбор в этике", и пробежал остальное. Пробежал, потому что не мог интересоваться. Не мог же интересоваться потому, почему нельзя с интересом следить за решением уравнения, по моему мнению, неправильно составленного. Последнее мое сочинение,1 [...] если бы оно попалось вам, объяснило бы вам мое отношение и причины его к позитивизму и к основанной им науке социологии.
   Мы оба старые люди, оба, как вы и предполагаете совершенно верно, любим и ненавидим одно и то же и потому нам лгать друг перед другом не за чем. Меня ужасно огорчило ваше письмо и чтение ваших сочинений. По моему мнению ваша деятельность столь же драгоценная по искренности и силе вашего убеждения отравлена и обессилена суеверием -- одним из самых ядовитых -- "научным", т. е. верою в то, что люди 50 лет тому назад получили откровение о том, как двигалось, движется и должно двигаться человечество, т. е. мы сами, те, которые знаем это. Возражение мое в самой сжатой форме вашей теории такое (не возражение, a устранение ее). В людях существует стремление к человеческой жизни и обратное. Вы испытываете в себе это стремление к человечности, я испытываю его. Я знаю безграмотных мужиков сознательно испытывающих его, Конфуция, Лаодзи, Будду, Сократа, Исайю, Христа (как бы ни были разукрашены эти предания, те, кто писал их испытывали те же стремления и выражали их). Мало того, я по себе и по многим другим вижу людей на моих глазах переходивших от бесчеловечного стремления к человечному. Вся история человечества -- прогресс; в нем есть только уяснение сознания человечности, как закона, есть передвижение линий жизни человечества по равнодействующей между двумя стремлениями по мере уяснения сознания закона человечности. Опыт истории ваш, мой и сотен людей, наблюдаемых мною, показывает мне, что в человеке есть возможность сознания законности и блага человечности и беззаконности и зла бесчеловечности. Из этого я не могу не сделать того вывода, что мое служение человечеству, исполнение дела моей жизни (и вашей также) есть еще большее уяснение закона человечности для себя и для других людей, возбуждение их сознания тем более, что я к этому чувствую непреодолимое стремление и на каждом шагу вижу благие результаты этого. И для такой деятельности научный, социологический аппарат мне представляется не только излишним и неудобным, но и положительно вредным. Вредным он мне представляется потому, во первых, что он называется научным, точно также как церковь называется святою, только потому, что он не имеет ничего научного, а весь основан на самых произвольных, ничем не доказанных предположениях. Уяснения сознания достигается прежде всего уничтожением суеверия. Научная же социология есть только суеверие, начиная с человечества, принимаемого за организм и кончая законом Дарвина.2 Вредно же это учение еще и потому, что вместо того, чтоб указывать ту прямую, которую она ведет к человечности, сторону параллелограмма сил, оно показывает равнодействующую и потому еще более отклоняет равнодействующую. Вредно еще потому, что оно вносит сложность и хитрость туда, где все очень просто и ясно. Люди угнетенные и угнетатели не знают неизменного закона (он скрыть от них), о том, что благо для человека возможно только тогда, когда счастье его не нарушает блага других. Для того же, чтобы найти ту мерку личного блага, которое не нарушает блага других, есть только одно средство: полагать свое благо в благе других. Закон жизни таков, что человек в этом полагающий свою жизнь, получает наибольшее личное благо. И этот закон подтверждается и теоретически, и опытно. Весь прогресс человечества состоит только в этом сознании. Улучшение состояния человечества только в распространении уяснения этого сознания, в увеличении числа людей сознавших то, что их личное благо приобретается только служением благу других. Для меня все в этом (я уверен, что и вы не будете отрицать этого). А если это так, то на что вам и мне социология с своими запутанными и шаткими основами, с своими заданиями (в роде богословских) о происхождении всего и законах этого происхождения, с своими догматами борьбы за существование и подбора? К чему мне факультеты социологии и способы пропаганды? Все, что мне нужно и нужно всему человечеству, -- существовало и существует, и не перестанет существовать; и все так просто и ясно, и все так свойственно природе моей и всякого человека.
   Нравственное учение, состоящее в уяснении сознания блага только общего, а не личного всегда существовало и не перестало существовать; оно освятило и уяснило мое сознание вместе с другими людьми, и я по мере сил своих стараюсь содействовать его уяснению, зная, что только это уяснение даст благо мне и другим людям, и что в этом уяснения словом, и делом, и жизнью задача жизни человека и людей. [...]
  
   Владимир Николаевич Давыдов (р. 9 ноября 1820 г., -- ум. 19.. г.), родился в селе Сотницком, Суджанского у., Курской губ. В 1838 г. кончил курс в морском корпусе и поступил мичманом в Балтийский флот. В 1845 г. вышел в отставку, поселившись у себя в деревне, с целью отдать себя научной работе, в частности -- изучению социологии, которой интересовался еще с ранних лет. В 1873 г. для "облегчения обработки своих трудов" уехал за границу; жил в Лондоне. В том же году в Лейпциге в изд. Брокгауза напечатал первый свой труд: "Научная промышленность". В 1881 г. написал доклад "Федеральному факультету социологов", который он предполагал в будущем организовать для более полной разработки науки социологии. В 1883 г. в Женеве издал по-русски: "Опыт социологии: науки устройства человечно-счастливого сообщежития", за подписью: "О. Че-к" ("Один Человек"). В мае 1884 г. на обратном пути в Россию был арестован на границе и заключен в тюрьму, где просидел шестнадцать дней. По освобождении был отправлен на родину, с обязательством безвыездно проживать в своей деревне. Помимо этого над ним был учрежден гласный надзор, снятый в декабре того года.
   В письме своем от 7 мая 1886 г., на которое отвечает Толстой, старался раскрыть Толстому всё значение социологии и ее роли в будущем, и между прочим писал: "Дарвиновское уяснение биологического закона борьбы за существование вооружало меня новыми рабочими силами. Относительно борьбы за существование у людей Дарвин ограничился только ее стороной зоологической, т. е. борьбой людей только одними их органами и силами антропологическими. А мне пришло в голову уяснить закон борьбы социологической, т. е. специально человеческой: борьбы людей вооруженных (из всех животных одному только человеку свойственными) орудиями человеческого искусства: капиталами имущественными и через них капиталами научного знания".
   Одновременно с письмом послал Толстому одно из последних сочинений: "Отбор в этике" (1884).
  
   1 Толстой разумеет свою статью: "Так что же нам делать?", в извлечениях напечатанную в XII томе пятого издания собраний сочинений Толстого.
   2 Чарльз-Роберт Дарвин (Darwin) (1809--1882) -- естествоиспытатель и философ.
  
   Л. Е. Оболенскому. Неотправленное.
   1886 г. Мая 15--22?
   [...] Мы не можем быть несогласны. Всякое жесткое слово грех; но трудно говорить не оскорбляя, когда имеешь дело с таким запутанным вопросом, каков у нас, т. е. в интеллигенции -- женский вопрос.1 Все дело поставлено навыворот. Говорят и пишут обо всем, только не о главном, о том, как женщинам исполнять свое исключительное призвание. Мой брат смеясь говорить мне, прочтя одну критику на Ивана Ильича. "Тебя хвалят за то, что ты открыл то, что люди умирают. Точно никто не знал этого без тебя". Желал бы я также открыть другую новость, что женщинам свойственно рожать. Но чувствую, что этой новости женщины известного круга долго не поверят. Вы говорите в своей статье, что женщины идут на курсы, чтобы обеспечить себя, мужа. Зачем им обеспечивать мужа мужской работой?
  
   1 Письмо Л. Е. Оболенского от 20 апреля 1886 г., где он писал по поводу резкости нападок Толстого на так называемую "интеллигентную женщину" и, между прочим, говорил, что "истина, высказанная с любовью и мягкостью, убеждает сильнее".
   2 Л. Е. Оболенский, "Лев Толстой о женском вопросе, искусстве и науке" -- "Русское богатство" 1886, 4.
  
   Е. В. Винер.
   1886 г. Мая 21--22?
   Вы пишете, что я не доверяю вам; это несправедливо, это не то. Если бы вы хотели сделаться богатой или самой элегантной дамой Одессы, я бы не сомневался и не боялся бы за успех, главное потому, что мне не интересен успех; но теперь когда вы хотите сделать то, чтР мне радостнее всего видеть на свете, я боюсь, боюсь как боится подрядчик, смотрящий на рабочего делающего на большой высоте драгоценную для него и общую с его делами работу. Я уверен, что вы также смотрите на меня: как бы не сорвался и не убился и не оставил работу неоконченной, да еще даль бы повод другим сказать, что и не следовало туда лазить. [...] Об этом самом вопросе мне хочется написать: именно о том, чтР есть и была всегда только одна истина жизни и потому одна только вера в эту истину, и она раз навсегда открыта в сердцах всех людей: Будда, Конфуций, Лаодзи, Сократ; Христос делали только то, что они откидывали ложь личных заблуждений, нараставшую на эту истину, и показывали истину во всей ее чистоте. Это сделал Христос с необычайной силой и эту самую истину опять засорили люди; и опять до тех пор пока люди будут люди, они будут продолжать дело очищения. Это похоже на то, как чистят песком или кирпичом -- надо запачкать, чтобы чище вычистить. Помогай вам Бог истины не отходить от него и жить с ним и по нем. [...]
  
   Елизавета Владимировна Винер (р. 9 июня 1862 г. -- ум. 15 апреля 1928 г.) -- дочь крымского помещика; в конце 1870-х гг. кончила курс в Астраханской гимназии. В 1887 г. вышла замуж за Н. Ф. Джунковского (1861--1916). Была близка с кружком "Посредника"; одно время сотрудничала в нем, исполняя переводные и компилятивные работы. С Толстым познакомилась в 1886 г. в Ясной поляне, куда она приехала после прочтения его статей: "Жизнь в городе" и "В чем счастье", которые на нее так сильно подействовали, что она решила изменить свою жизнь, поселиться в деревне и работать простую крестьянскую работу. Но, пробыв недолгое время в Ясной, она по совету Льва Николаевича возвратилась к себе на родину (в Крым -- куда она дошла пешком). Позднее (в 1887 и 1897 гг.) еще несколько раз виделась с Толстым.
   Письмо Е. В. Винер, на которое отвечает Толстой, было написано по возвращении ее из Ясной поляны. В нем она рассказывала о своей дороге и благодарила Толстого за всё то, что он ей дал во время ее пребывания в Ясной, и писала: "Мне всегда тяжело говорить об этом, потому что я знала, что Вы не верите моей искренности. И Вы были правы в этом: в моей душе столько гадости и лжи, ко всякой песчинке искреннего чувства примешивается столько фальшивого и тщеславного, что, для чужого глаза в особенности, темнота должна быть непроглядная" (из письма Е. В. Винер от 17 мая 1886 г.).
  
   А. Н. Островскому.
   1886 г. Мая 22?
   [...] Цель наша издавать то, чтР доступно, понятно, нужно всем, а не маленькому кружку людей, и имеет нравственное содержание, согласное с духом учения Христа. Из всех русских писателей ни один не подходит ближе тебя к этим требованиям, и потому мы просим тебя разрешить печатание твоих сочинений в нашем издании и писать для этого издания, если Бог тебе это положит на сердце. Обо всех подробностях, если ты согласишься (о чем я очень прошу и в чем почти уверен), то о всех подробностях чтР, как печатать и многом другом переговори с Чертковым. Я по опыту знаю, как читаются, слушаются и запоминаются твои вещи народом и потому мне хотелось бы содействовать тому, чтобы ты стал теперь поскорее в действительности тем, что ты есть несомненно -- общенародным в самом широком смысле писателем. [...]
  
   Александр Николаевич Островский (1823--1886) -- драматург. Толстой старался привлечь А. Н. Островского к сотрудничеству в "Посреднике". Однако, скоропостижная смерть последнего (2 июня 1886 г.) помешала этому осуществиться в полной мере. В "Посреднике" напечатаны с разрешения
   А. Н. Островского, явившегося результатом письма к нему Толстого, две комедии: "Бедность не порок" и "Не так живи как хочется".
  
   О. Н. Озмидовой.
   1886 г. Май?
   Обыкновенно в нашем взгляде на жизнь и смерть видят что-то мистическое; но тут нет ничего такого. Я люблю свой сад, люблю читать книжки, ласкать детей. Умирая, я лишаюсь этого, и потому мне не хочется умереть и я боюсь смерти. Может случиться, что вся моя жизнь составлена из таких временных мирских желаний и их удовлетворений. Если так, то мне нельзя не бояться того, чтР прекратит эти желания. Но если эти желания и их удовлетворение заменялись во мне и заменились другим желанием исполнять волю Бога, отдаться ему в том виде, в котором я теперь и во всех возможных видах, в которых я буду, или есмь, -- то чем больше они заменились, тем меньше, не столько мне страшна смерть, -- но тем меньше существует для меня смерть. А если они заменились совсем, то и нет ничего, кроме жизни, и нет смерти. Заменять мирское, временное вечным, это -- путь жизни, и по нем то надо идти нам. А как -- это в своей душе знает каждый из нас. И вы знаете, когда поищите у себя в глубине сердца. Помогай вам Бог, милая Ольга Николаевна. Жить вам лучше всего там, где меньше всего заботы о мирских условиях жизни. И я думаю, что это -- дома. Но если вы знаете главное, то вы и все знаете.
  
   Ольга Николаевна Озмидова (р. 1865) -- дочь Н. Л. Озмидова, одна из последовательниц Толстого. В 1884--1885 гг. сотрудничала в "Посреднике". В 1886 г. жила в трудовой земледельческой колонии вместе со своим отцом на Кавказе. В январе 1887 г. вышла замуж за Ф. Э. Спенглер (1860--1908).
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1886 г. Июня 1.
   [...] Сначала Бог сотворил людей вечными. Они все росли, стали глупые, добрые, мягкие и все росли, как лопухи и ничего не делали. Тогда он сократил их рост, сделал их стареющимися, смертными, т. е. что они старелись и умирали, как засыпали и опять рожались, старелись и умирали, и помнили, откуда родились, и знали поэтому куда опять родятся. Тоже было нехорошо. Они стали ленивы -- все откладывали -- после. Тогда он скрыл от них откуда и куда они рожаются. Тогда они подумали, что они только и живут здесь в продолжении короткой жизни и тогда стали очень злы, все хотели для себя. Тогда нечего было делать Богу, и он сделал, как теперь, дал людям разумение жизни, не в прошедшем и будущем, не здесь и там, в жизни самой в себе.1
  
   1 Эту мысль позднее Толстой развил в легенде: "Труд, смерть и болезнь" (1903).
  
   Н. Н. Страхову.
   1886 г. Июня 21.
   [...] Я очень мало знал Николая Яковлевича,1 но очень хорошо полюбил его. И если бы я мог жалеть о чьей-нибудь смерти, то очень жалел бы о нем. [...]
  
   1 Николай Яковлевич Данилевский.
  
   О. Н. Озмидовой.
   1886 г. Июля 5.
   [...] Все то, чтР вы испытываете, и как о том думаете -- очень хорошо. Но не хороши те условия, в которые вы себя поставили: в эти условия поставил вас не Бог, не жизнь, а ваше рассуждение. А рассуждение всегда ошибочно. Вы ищете жизни истинной и чувствуете, что та жизнь, которой вы живете или жили, далека от нее. Это чувствует всякий, кто понял жизнь истинную. Для достижения же жизни истинной после и среди жизни ложной нужно уяснение сознания -- веры и привычки следовать в делах истинной веры, в противность прежней привычке следовать в делах ложной веры. А для этого нужно спокойствие внутреннее и внешнее, устранение от себя всего ничтожного, развлекающего. Вы же, изменив внешним образом жизнь, сделали много затруднений лишних. Скажу вам про себя. Я живу все на том же месте, в тех же условиях; но если я вспомню свою жизнь, свой взгляд на все окружающее за 100 лет тому назад, то я вижу, что переменилось все -- и люди, и места, и условия, -- все я вижу иначе, все более другое, чем если бы я переехал на другой конец света. Я понимаю вашу цель, понимаю, что вас тянуло к изменению жизни на такую, при которой вы бы стали как можно ближе к самым низшим в материальном положении и признаю, что и в этой жизни есть своя польза. Но не говоря о том, что необычные условия стесняют внутреннюю работу, а в ней все -- в этом искусственном изменении условий жизни есть противление воле Бога (что-то в роде поступления в монахи), есть выбор -- я хочу жить с теми, а не с теми, с кем я живу; и есть соблазн, подобный тому, что человек в жару мечется с места на место, думая, что на новом месте воздух будет прохладнее -- среди новых людей будут лучше мои отношения к людям. А люди не столько одинаки, но они все -- один сын человеческий. А если я не нашел или любовного общения, или работы для любовного общения с моей женой, с моей матерью, отцом, сыном, то я нигде не найду. А молодые, непривычные, нетерпеливые работники всегда так делают: покапают в одном месте -- "ахнет, тут крепко, дай попробую в другом, в третьем". Это самообман, не делайте этого, голубушка.... У вас есть теперь, пока у вас нет своей семьи, готовый материал для работы, это -- ваши близкие, т. е. родители. Нет в нас совершенств и все мы друг другу можем и должны помогать. Отец, мать -- вам, вы им. Я знаю, как мне часто помогают и очень люди и много моложе меня и, по-светски судя, много ниже меня по уму и образованию. А.... слабых мест вы не знаете, а своих вы знаете и любите их. [...]
  
   Письмо О. Н. Озмидовой, на которое отвечает Толстой, датировано: "24 июня 1886 г. дер. Хвостово". В нем она писала: "Мой дух сравнительно покоен теперь; я чувствую, что я вышла на тот путь, который ведет к Христу. Мне радостно, что я иду к нему, но счастлива я быть не могу, ибо я вижу, как я еще далеко от него. Тут видя кругом себя только крестьян и их трудовую простую жизнь, которою мы кормимся, нельзя быть довольной. Тут ясно видишь, как я виновата перед ними, виновата вот именно перед всей этой деревней, что ела и ем хлеб, не зарабатывая его.... За ваше письмо большое, большое спасибо. Конечно вы знаете, как я рада была получить его. Я над ним много думала, и сейчас думаю и мне выясняется всё яснее значение вечной жизни в Боге. Лично я не боюсь смерти, и доискиваясь причины этого, я нахожу, что если бы я не чувствовала Бога кругом себя, я бы не хотела умереть."
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1886 г. Июля 17--18?
   [...] С внутренней стороны все хорошо. Отчаиваешься часто, грустишь, и все напрасно, если есть в душе и когда он есть, ключ воды живой, то о н не останавливается и не может не производить последствий; только не надо рассчитывать на них, оглядываться.
   Я ничего не пишу, но не перестаю жить, слава Богу, т. е. двигаться в том направлении, в котором я также, как и вы, радостно чувствую, что я всегда с вами. Вчера вместе с вашим получил письмо от Колички. Как он сильно, спокойно и твердо, не переставая радостно растет, радостно для себя и для других. [...]
  
   Н. Л. и О. Н. Озмидовым.
   1886 г. Сентября 2.
   Получил вчера ваши письма, милые друзья Николай Лукич и Ольга Николаевна и из обоих одно и то же радостное чувство, что вам хорошо и что вы все-таки недовольны -- не недовольны, а не удовлетворены. Это -- признак людей, идущих по пути, а не стоящих, какими мы все хотим быть. [...]
   Самое верное определение моего состояния: помираю от ноги. И, действительно, -- выздоровлю или нет, но теперь помираю, т. е. поток жизни -- служения -- сузился в чуть каплющую струйку. Лежишь и ждешь выхода одного из двух, и оба принимаю с радостью. Доктор, которому я против воли подвергся, говорит, что опасности нет, но будет долго воспаление и разрушение надкостницы. Но это в самом деле никому, ни мне -- если я люблю в себе то, чтР можно любить, -- ни друзьям моим -- если они делают тоже -- не может быть интересно.
   [...] пишет, что ей больно за вас и, кажется, что вы одиноки. Я понимаю это чувство и сам испытываю его к людям, которых люблю, и к вам. И потому хочется сказать вам, что вы не одиноки, а дороги и любимы всеми людьми, любящими ту истину, которой вы служите. Мне не только кажется, но я вижу несомненно, что мы все одинаково любим друг друга. Вы -- только по свойству своего служения истине -- отталкиваете от себя людей, не любящих ее, и знаю, что это вам больно. [...]
   .[...] Как-то странно складывается составь вашего поселения; но все материальное не в нашей власти, а духовное единение -- в нашей, и оно, Бог даст, будет велико у вас. [...]
  
   Толстой отвечает на письмо О. Н. Озмидовой от 23 августа 1886 г., в котором она описывала свое устройство и жизнь в колонии. Между прочим писала: "Как хорошо сегодня у меня на душе, давно так не было; я с особенной любовью сегодня готовлю обед и работаю. Спасибо большое, большое за ваше письмо; если бы не было мне так больно за свою мерзость, это письмо была бы моя радость. Как хорошо место из вашего письма, где вы пишете: "Главное надо стараться, чтобы под состояние общей грусти и раздражения не подставлять выдуманных причин этой грусти и этого раздражения". Только второй раз прочтя ваше письмо, я вдруг их поняла и поняла причину своей грусти. И как часто я это делала, и как часто под таким ложным освещением мне казалась жизнь несносной. Ваши слова: "Дальше от людей -- ближе к Богу" мне понятны с одной стороны и с отрицательной -- меньшее зло. Но ведь без людей -- не познаешь и счастье в добре? Чего я тут не понимаю?" .
   К письму О. Н. Озмидовой сделана приписка Н. Л. Озмидова: "Я живу хорошо и рядом с этим "хорошо" (не умею лучше выразить, вы поймете) ежедневно то самое чувство, которое вас заставило заплакать прочитавши некоторые слова Оли. Это тоже, что вы писали Энгельгардту про свою скорбь об унижении людьми "сына человеческого".
   В своем письме от 23 августа 1886 г. О. Н. Озмиздова писала Толстому: "Про папу просите написать.... он не может жить душою с нами, нашими интересами; мы иногда говорим глупости и нам весело, а ему они не смешны; он улыбнется, скажет: "вот болтают глупости, точно дети" и пойдет в свою палатку. Иногда посмотришь ему вслед и подумаешь: "что у него на душе! Всегда один, сидит или работает, говорит мало". И когда подумаешь это -- больно, больно сожмется сердце! Жаль мне его, что он всегда одинок со своей душою, со своими мыслями, хотелось подойти к нему, приласкать его, а вот не выходит -- и стыдно иногда при всех, или какое-либо движение его, или тон голоса, или самое глупое неважное случится и мешает. Не спит он по ночам -- кости все у него ноют. Что он не передумает за эти часы! Господи, как он одинок, как ужасно это чувство".
  
   А. А. Толстой.
   1886 г. Сентября 2?
   [...] Вы спрашиваете обо мне. Как ни странно это сказать, мне очень, очень хорошо. О ноге там говорят, что воспаление накостницы и рожа и т. п., но я знаю очень хорошо, что главное в том, что я "помираю от ноги", как говорят мужики, т. е. нахожусь в положении немного более близком к смерти, чем обыкновенно, и именно от ноги, которая указывает на себя болью. И это положение, как и вы прекрасно говорите, -- чувствовать себя в руке Божией очень хорошее, и мне и всегда желается в нем быть, и теперь не желается из него выходить.
   В самом деле, очень большие и продолжительные телесные страдания и после них телесная смерть, это такое необходимое и вечное, и общее всем условие жизни, что человеку, вышедшему из детства, странно забывать про это хоть на минуту. Тем более, что память об этом, всегдашнее ожидание этого не только не отравляет жизни (если она есть), но только придает ей твердость и ясность. -- Если я смотрю на свою жизнь, как на свою собственность, данную мне для моего счастья, то никакие ухищрения и обманы не сделают того, чтобы я мог покойно жить в виду смерти. Только тогда можно быть совершенно равнодушным к телесной смерти, когда жизнь представляется только обязанностью -- исполнения воли Отца. Тогда интерес жизни не в том, хорошо ли или дурно мне, а в том, хорошо ли я исполняю то, чтР мне велено; а исполнять я могу до последнего издыхания и до последнего издыхания быть спокоен и радостен. Не говорю, что я такой, -- желаю быть таким и вам желаю этого. И надеюсь, что вы не будете несогласны с такой постановкой вопроса. А что бы вы не думали, что под исполнением воли я разумею что-нибудь особенное, я скажу, что воля Отца одна и всем известна -- любовь ко всем людям и единение с ними, начиная от самых близких до самых далеких. [...]
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1886 г. Сентября 10--11?
   [...] Не могу не дать старческого совета: поменьше предпринимать. Редко приходится раскаиваться в том, чего не сделал, а часто в том, что напрасно сделал. [...]
  
   Н. Н. Миклухо-Маклаю.
   1886 г. Сентября 25.
   [...] Интересует -- не интересует, а умиляет и приводит в восхищение в вашей деятельности то, чтР, сколько мне известно, вы первый несомненно опытом доказали, что человек везде человек, т. е. доброе, общительное существо, в общение с которым можно и должно входить только добром и истиной, а не пушками и водкой. И вы доказали это подвигом истинного мужества, которое так редко встречается в нашем обществе, что люди нашего общества даже его и не понимают. Мне ваше дело представляется так: Люди жили так долго под обманами насилия, что наивно убедились в том и насилующие, и насилуемые, что это-то уродливое отношение людей, не только между людоедами и христианами, но и между христианами, и есть самое нормальное. И вдруг один человек, под предлогом научных исследований (пожалуйста, простите меня за откровенное выражение моих убеждений), является один среди самых страшных диких, вооруженный вместо пуль и штыков одним разумом, и доказывает, что все то безобразное насилие, которым живет наш мир, есть только старый отживший humbug,1 от которого давно пора освободиться людям, хотящим жить разумно. Вот это-то меня в вашей деятельности трогает и восхищает, и поэтому-то я особенно желаю вас видеть и войти в общение с вами. Мне хочется вам сказать следующее: если ваши коллекции очень важны, важнее всего, что собрано до сих пор во всем мире, то и в этом случае все коллекции ваши и все наблюдения научные ничто в сравнении с тем наблюдением о свойствах человека, которое вы сделали, поселившись среди диких и войдя в общение с ними, и воздействуя на них одним разумом; и поэтому ради всего святого изложите с величайшей подробностью и с свойственной вам строгой правдивостью все ваши отношения человека с человеком, в которые вы вступали там с людьми. Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составить эпоху в той науке, которой я служу -- в науке о том, как жить людям друг с другом. Напишите эту историю, и вы сослужите большую и хорошую службу человечеству. На вашем месте я бы описал подробно все свои похождения, отстранив все, кроме отношений с людьми. [...]
  
   Николай Николаевич Миклухо-Маклай (р. 5 июля 1846 г. -- ум. 2 апреля 1888 г.) -- путешественник и естествоиспытатель. Воспитывался во Второй петербургской гимназии, затем в университете. Продолжал образование за границей. В 1866 г. предпринял путешествие на Мадеру, в Марокко; в 1869 г. посетил берега Красного моря и Малой Азии. В 1871 г. совершил поездку в еще почти неизвестную тогда Новую Гвинею, где высадился со своим слугой шведом и одним полинезийцем; прожил там до 1872 г.; после этого отправился на о. Яву, посетил полуостров Малакку. В 1876 г. возвратился в Новую Гвинею, где прожил до 1878 г., занимаясь помимо своих исследовательских работ и экскурсий, лечением туземцев-папуасов которые вначале относились к нему недоверчиво и даже враждебно, но постепенно освоились с неизвестным пришельцем и полюбили его. В 1878 г. отправился в Сингапур; потом переехал в Сидней. В 1879 г. посетил Новую Каледонию, о-ва Лояльти, Ново-Гебридские и др. В 1882 г. приехал в Петербург; посетил также и Москву. После этого вновь отправился в путешествие, был в Сиднее и Новой Гвинее (берег Маклая). С 1886 г. почти безвыездно жил в Петербурге, перевезя из Сиднея свою семью. (Женился он в 1883 г. на дочери сэра Дж. Робертсона, бывшего первого министра Нового Южного Валлиса.) Последние годы занят был описанием своих путешествий. В печати появилось до семидесяти шести его работ. Большинство из них напечатано в "Известиях императорского русского географического общества" и в "Verhandlungen der Berlinen Gesellschaft der Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte".
   Одной из отличительных черт деятельности Н.Н. Миклухо-Маклая был полный отказ его от употребления насилия в отношениях с дикарями. Несмотря на то, что он жил среди них почти один, он не был убит, а жил, сумев приобрести их доверие и любовь.
   Толстой интересовался жизнью Н. Н. Миклухо-Маклая, видя в ней до некоторой степени проведение на практике дорогого ему принципа непротивления злу злом. В дневнике Д. П. Маковицкого приводится характерный в этом отношении рассказ Толстого. Вот что передает Лев Николаевич: "Миклухо-Маклай жил в уединении.... между островитянами Новой Гвинеи, живя с туземцами. Имел на них влияние своим мужеством, -- когда чужое племя взяло в плен старика того племени, у которого жил Миклухо-Маклай, его лакея, чтобы его убить, он пошел туда и внушил им, что нельзя убивать, и они отпустили старика, -- целомудренностью, в противоположность европейским матросам и непротивлением злу. Миклухо-Маклай непротивление злу проводил на практике. Это никем не замечено и им самим" (из дневника Д. П. Маковицкого от 29 августа 1906 г.).
   Письмо Толстого является ответом на письмо Н. Н. Миклухо-Маклая от 19 сентября 1886 г., в котором последний писал: "Я случайно слышал, что Вы интересуетесь некоторыми эпизодами моих странствий. Не знаю, насколько это верно, но на всякий случай, рискуя даже показаться "навязчивым", посылаю Вашему сиятельству две брошюры, касающиеся моего пребывания в Новой Гвинее".
   На это письмо Толстого Н. Н. Миклухо-Маклай отвечал письмом от 21 февраля 1887 г., где писал: "Позвольте искренно поблагодарить Вас за письмо от сентября 25-го и вместе с тем прошу простить, что так долго не отвечал на него. Письмо Ваше было не только для меня интересно, но результат чтения его повлияет немало на содержание книги о моих путешествиях. Обдумав Ваши замечания, и найдя, что без ущерба научному значению описания моего путешествия, рискуя единственно показаться некоторым читателям слишком субъективным и говорящим чересчур много о собственной личности -- я решил включить в мою книгу многое, что прежде, т. е. до получения Вашего письма, думал выбросить. Я знаю, что теперь многие, не знающие меня достаточно, читая мою книгу, будут недоверчиво пожимать плечами, сомневаться и т. д. Но это мне всё равно, так как я убежден, что самым суровым критиком моей книги, ее правдивости, добросовестности во всех отношениях, буду -- я сам. Итак, глубокоуважаемый Лев Николаевич, Ваше письмо сделало свое дело. Разумеется, я не буду возражать на Ваши нападки на науку, ради которой я работал всю жизнь, надеясь подвинуть ее по мере сил и способностей и для которой я всегда готов всем пожертвовать".
  
   Н. Л. Озмидову.
   1886 г. Октября 4.
   [...] Плохой пахарь, ненадежный для царства Божия, который оглядывается назад -- можно прибавить -- и тот, который глядит вперед, а не на свою борозду. Думать о том, что бы я мог сделать, если бы было то-то, и я был бы там-то, или о том, как много я сделал, -- одинаково обессиливает для жизни, как и думать о том, чтР я вперед могу сделать. и как будет важно то, чтР я сделаю. Это я говорю к тому, чтобы Оля раз навсегда выкинула из головы сравнение своей настоящей жизни с какою бы то ни было предшествующей или последующей, по той простой причине, что ни последующей, ни предшествующей -- нет, а есть только представление о ней; а настоящая -- есть и только одна она и важна, и свята. И сравнивать высшую сущность с фантазиями, и подчинять эту сущность фантазиям есть большой грех, т. е. ошибка. И жизнь моя во время моей болезни в тесном кружке людей, и невозможность двигаться, и переменять людей, и ваше письмо, и дневник Оли, рисующий вашу жизнь, навели меня на следующее: чтР я делаю, когда хочу всучить щетинку в дратву? Как обращаюсь с этими предметами? С величайшей внимательностью, осторожностью, нежностью, с любовью почти. Что делает часовщик, собирая часы, если он мастер и точно умеет делать часы? Все пальцы его заняты: одни держат колесо, другие подставляют ось, третьи придвигают шестерню. Все это они делают с мягкостью, нежностью. Он знает, что не только, если он грубо засунет одно в другое, но если даже чуть наляжет неловко на одну часть, забыв другую, то все разлетится и ему лучше не делать этого дела, если он не может отдать ему всех своих сил.
   Это я говорю вот к чему. Сначала люди живут, сами не зная зачем, живут в свое удовольствие, которое подменяет им вопрос "зачем?". Но потом приходит время для всякого разумного существа, он спрашивает зачем и получает тот ответ Христа, который мы с вами знаем: чтобы делать дело Божье. Неужели же дело Божье или менее важно, или менее сложно, чем щетинка или часы? Неужели можно делать дело Божье с плеча и все выйдет? В часах нельзя надавить не туда, куда надо. (Защитники мирской жизни, те прямо говорят: "Эка, тут разбирать! Не входить в место, бабацни молотком хорошенько, прямо войдет". Ему все равно, что остальное все сплющится; он и не видит этого). Так в часах нельзя работать без полного внимания и, так сказать, любви ко всем частям; неужели же можно так работать дело Божье? Хорошо так с плеча делать дело Божье (т. е. жить не в любви с братьями) тому, кто не совсем верит, что его дело есть дело Божье. И так это и бывает, и было со мной, когда человек начинает верить в то, что он живет только затем, чтобы делать дело Божье. Но когда человек поверит, что смысл его жизни только в том, чтобы содействовать единению людей, то он не может не отдаться весь тому делу, которое он делает, не может уже без осторожности, внимания, любви относиться ко всем людям, с которыми он соприкасается, потому что все люди -- это колеса, шестерни и шпеньки дела Божия. Разница между человеком и часовщиком только та, что часовщик знает, чтР выйдет из всех частей; человек же, делая дело Божье, не знает, не видит внешней стороны дела Божьего. Человек скорее подмастерье, который подает, очищая, смазывая и отчасти соединяя составные части неизвестных ему по форме, но известных ему по сущности (благо) часов. -- Я хочу сказать, что у человека, верующего в то, что жизнь есть исполнение дела Божия, должна выработаться серьезность, внимательность, осторожность в отношениях с людьми такая, при которой невозможны скрипения, насилия, поломки. А все всегда будет мягко и любовно не для моего удовольствия, а для того, что это единственное условие, при котором возможно дело Божье. А нет этого условия, то одно из двух: или выработать это условие, или бросить дело Божье и не обманывать себя и других. Как часовщик прекращает работу, как только дерет и скрипит, так и человек верующий должен остановиться, как только есть нелюбовное отношение к человеку, и должен знать, что как бы ни казался ему неважен этот человек, важнее отношений к этому человеку, пока с ним скрипит, ничего нет. Потому что человек есть необходимое колесо в деле Божьем, и пока он не войдет туда любовно, все дело стало.
   По тому, как я расписался на эту тему, вы поймете, что я пишу о своем опыте и опыте, увенчавшемся успехом. -- Есть Сазоновы, знаю, но Сазонов-посетитель обязывает меня к любовной правдивости и вникновению в его желания на время его посещения. Сазонов же -- муж мой, или товарищ, или отец, или дочь, или сын обязывает меня к тому, чтобы найти в нем и в себе сына человеческого, соединиться в нем, вызвать и в себе, и в нем желания сближения, т. е. любовь. Выскажете -- трудно найти это. Только обращайтесь, как часовщик, нежно, осторожно, не для себя, а для дела, и оно найдется само собою. Происходят же разъединения только от того, что я силом хочу вогнать ось не в то колесо. Если же оно не подходить так, ищи иначе, поправляйся. Место ему есть, оно нужно и войдет в дело. И тогда только я могу продолжать делать другое дело Божье, если оно призывает меня.
   Здоровье мое поправляется, говорят, но мне кажется, что совершенно все равно жить с большей или меньшей вероятностью близкой смерти и с большими или меньшими страданиями. Возмездие есть во всем. И эти два месяца болезни дали мне много неизвестного мне прежде блага.
   [...] У меня есть три вещи, о которых я думаю с любовью и с жуткостью. Это жизнь Файнермана, ваша жизнь, и женитьба X. Когда переношусь в тех, о ком думаю, жуткость проходит, чувствую, что у меня бы ее не было; но когда смотрю извне, мне страшно. Думаю -- все от того, что это -- новые ходы в жизни. [...]
   Я, главное, хотел сказать то, что как в работе над сапогами и часами достигаешь своей цели и овладеваешь делом не напряжением силы, а осторожностью, нежностью обращения, -- также точно и в обращении с людьми. И не точно также, а во столько раз больше, во сколько раз человек сложнее и нежнее часов. Нельзя достаточно длинными выработать себе щупальцы, чтобы ими обращаться с людьми. И чем длиннее, и потому тоньше, эти щупальцы, темь сильнее они двигают людей. Я хочу, чтобы близкий мне человек не вел праздную и роскошную жизнь. Я могу по грубости своей отнять у него возможность роскоши и заставить его работать. Если я сделаю это, я ни на волос не подвину дела Божьего, не двину душу этого человека. Если я немного потоньше и отпущу длиннее щупальцы, я докажу ему логически -- несомненно, что он развратный и презренный человек. И этим я не подвину дела Божьего, ни его душу. Хотя и то, и другое действие, казалось бы, прямо достигает цели. Но я отпущу еще длиннее щупальцы и ничего не стану ни делать, ни говорить для того, чтобы заставить его делать дело Божье, а буду только жить с ним в общении, отыскивая и усиливая все то, чтР нас соединяет и отстраняя все то, чтР мне чуждо. И если я сам делаю дело Божье и живу им, я вернее смерти привлеку человека к Богу и заставлю делать Его дело. Мы так привыкли к мирской жизни, достигать своих целей дубинами власти, авторитета или даже дубинами логической мысли, что и в деле Божьем хотим делать тоже. Но дубина наскакивает на дубину. Дело же Божье делается тончайшими щупальцами, для которых нет препятствий.
   После вашего письма лег спать и во сне думал о вас следующее: какая может быть речь о том, хорошо ли или дурно сложилась ваша жизнь на.... Об этом можно будет говорить через два года; а теперь вам надо делать и складывать эту жизнь, не оценивая ее и не примеривая ни к какой другой жизни. [...]
  
   Николай Лукич Озмидов (р. 1844 г. -- ум. 29 февраля 1908 г.) -- знакомый Толстого, до некоторой степени разделявший его взгляды. Окончил гимназию в Кишиневе; слушал лекции в Петровской академии в Москве. Одно время имел под Москвой свою молочную ферму. В 1880--1882 гг. содержал на Арбате в Москве молочный магазин. Однако вскоре разорился; имущество его было продано с аукциона (в сентябре 1882 г.), и он остался без средств к жизни. Не имея постоянной службы, стал заниматься перепиской запрещенных произведений Толстого (с которым он познакомился в начале 1880 годов) и продавать их. Этим он кормил себя и свою семью. В 1886 г. он с некоторыми своими друзьями, собрав небольшую сумму денег, переправился на Кавказ, где образовал земледельческую общину. Однако, просуществовав около полутора лет, община эта распалась. Озмидов возвратился и ему снова пришлось зарабатывать себе пропитание перепиской запрещенных произведений Толстого. Позднее он служил в правлении Moсковско-Курской ж. д. В 1890-х годах за распространение запрещенных цензурой статей Толстого подвергся полицейскому надзору и одно время был выслан в Вятку. Толстой ходатайствовал о смягчении его участи (см. письмо к кн. А. Д. Оболенскому от 27 сентября 1899 г.). Последние годы свои он доживал то у своей дочери (О. Н. Озмидовой-Спенглер), то у друзей, занимаясь изложением своих взглядов, которым он придавал огромное значение в развитии человеческой мысли. Озмидовым написано: "Мое хозяйство под Москвой", М. 1876; "Из дневника деревенского жителя" -- "Русская мысль", 1884, 9; "Голос из Заволжья" (за подписью NN) -- "С.-Петербургские ведомости", 1899,  237 от 31 августа. Ряд его работ остались в рукописях ("В чем моя вера? Л. Н. Толстого. Пересказано Н. Л. Озмидовым, в надежде, что учение Л. Н. Толстого более покорит сердца людей недостаточно добрых и разумных"; сборник "Правда и ложь"; статьи "Что такое истина", "Христианская жизнь" и др.). -- П. И. Бирюков, знавший его лично, так говорил о нем: "Человек недюжинного ума, он прекрасно и ясно понимал, где истина. Но его природа всей своей силой противилась ему. Необыкновенно самолюбивый, он редко сознавал свои слабости. Он верил в свой ум и говорил, что религия это математика. Если 2 в 2 = 4, то так и должно быть и это нужно исполнять и он старался исполнять" (П. И. Бирюков, "Воспоминания"). В биографии Н. Л. Озмидова, написанной его дочерью О. Н. Озмидовой-Спенглер, читаем о нем: "Он был слишком незаурядный человек, очень умный, серьезный, увлекающийся всем новым, что происходило в человечестве, всеми идеями, научными открытиями. Он с увлечением говорил о могуществе ума и воли человека, говорил, что люди достигнут того, что будут летать и тогда будут царями природы. Всегда окруженный научными журналами и разными книгами, он много читал, юношески увлекаясь всем. Таким он остался до самой смерти. Не знаю, было ли у него что-либо, что он бы хотел понять и не мог. Он знал многое, и когда его спрашивали, он всегда всё объяснял ясно, толково и увлекательно. Смеяться и болтать глупости, как он это называл, он не умел, хотя очень любил веселье и смех, но, послушав минут десять, он, добродушно улыбаясь, если это были близкие люди, говорил: "ну вы тут себе болтайте, а я пойду заниматься". Без дела я никогда не видала отца, всегда он или писал, или читал, или спорил, или работал физически. Нового человека отец, обыкновенно, очаровывал своей искренней увлекательной передачей взглядов на жизнь. Увлекался он до того, что беседа кончалась чуть не криком. Сам он вел очень строгую жизнь: не пил, в карты не играл, никаких веселий у него не было. К людям был требователен и всех старался убедить в своих взглядах, и сам во многом жил сообразно им. Перед ним людям неловко было говорить и делать глупости и пошлости; многих это стесняло и потому иногда говорили, что он тяжелый человек. А между тем с людьми, любившими его, отец был весел, остроумен и увлекателен". В 1880--1881 гг. Толстой несколько раз ездил к Озмидову в его имение. Озмидов также неоднократно бывал у Толстого в Москве.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1886 г. Октября 4--5?
   [...] И что то мне чудится, что вам было не совсем хорошо и что вы потому мало работали. Не дай Бог. Ничто в наш возраст так не желательно, как то, чтобы вызревающие на нас плоды без бури и ненастья, а при тишине и солнце падали мягко один за другим на землю. И вот я под вашим деревом стою, дожидаюсь. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1886 г. Октября 12--13?
   [...] Нынешнее письмо со вложением письма Джунковского доставило мне большую радость.1 Радуешься тому, что за стеной идет та же работа, которая для тебя составляет жизнь. И, странно, совсем не хочется видеть, придти в общение с ними: бесполезно, произойдет трата времени. Мы в своей, они в своей траншее. Радостно только слышать работу друг друга.
   [...] Его2 начало метеорологии хорошо по чувству, по отношению к предмету, но мне все кажется, что нужно строго научное, т. е. изложение в сжатой, понятной форме всего того, чтР каждый из нас знает по своему предмету, в более правильном изложении, чем то, в котором мы их воспринимали. И потому не понижение тона, a повышение его. В естественных науках: химии, физике, ботанике и др. мне представляется, что изложение распадается на 3 части. 1) Основы науки, установление взгляда на явления с точки зрения известной науки; 2) те соображения, предположения, аналогии, полузаконы (в химии), которые можно выводить из основных законов, и 3) приложение науки к жизни. Я неясно выражаюсь, но вы отчасти поймете, и, Бог даст, само дело покажет и разъяснит. Я знаю, тоже, что требования такие огромны. Но ведь разве нужно сразу достигнуть совершенства или все бросить. Надо делать -- пытаться. Мне представляется возможным: арифметика, алгебра, геометрия, химия, история и древняя, и средняя, и русской церкви. Но я уверен, что все науки возможны, потому что настолько наука -- наука, насколько она ясно и просто может быть изложена.
  
   1 О Н. Ф. Джунковском П. И. Бирюков писал Толстому: "Посылаю вам копию с письма, полученного мною от того офицера, о котором, помните, я говорил вам. Он выходит в отставку и поселяется в деревне со своим товарищем, также бывшим военным, Хилковым, который отдал всю свою землю крестьянам, оставив себе только надел в три десятины. Этот Хилков человек замечательный. Он был лейб-гусаром, служил одно время на Кавказе, познакомился там с учением духоборцев; оно понравилось ему. Он его изложил так, как понял и как хотел ему следовать. Затем он увидал "Ma religion" "В чем моя вера" -- русского экземпляра до него не дошло -- прочел его и нашел, что он во всем согласен с вами, нашел у вас конечно много для него нового и разъясняющего. Он перевел сам на русский язык "Ma religion", переписал в двенадцати экземплярах и разослал своим друзьям с условием прочесть, переписать и отослать дальше. С тех пор он старается, насколько может, исполнять учение Христа и прилагаемое письмо показывает, как он освободился от земельной собственности" (из письма П. И. Бирюкова к Толстому от 10 октября 1886 г.).
   2 Федор Павлович Симон -- студент Лесного института, поселившийся летом 1886 г. со своей женой и ребенком в Ясной поляне. Вступив в общение с Толстым, Симон подпал под влияние его взглядов и сделался на некоторое время горячим сторонником идей Толстого. Письмо Ф. П. Симона к Толстому неизвестно.
  
   М. А. Новоселову.
   1886 г. Октября 12--13?
   [...] Самый важный и занимающий меня, -- это преподавание истории.1 [...] Только излагайте хорошим языком, понятным, русским и точно так, как вы говорите. Вы убьете двух зайцев. Составьте записки для преподавания и книжки в "Посреднике". Вы говорите про средние века, a мне ясно, как Римская и особенно Греческая история могут составить иллюстрацию зарождения... зла и борьбы его с истиной. Попытайтесь. Напишите какую-нибудь одну эпоху. Не хорошо будет, другой раз сделаете лучше.
   Мнение ваше2 о том, что добро в народе независимо от наград и наказаний, не только справедливо, но удивительно, как могут люди не видеть того, что понятие о наградах и наказаниях есть не что иное, как образная форма выраженья того, что добро не может иметь реальной действительной награды. Правда, что дети и грубые сердечно люди понимают это прямо, и тогда невероятно, но как только человек познал добро, он делает его для добра и не имея никакого рассудочного объяснения для чего он делает., охотно берет то, которое ему представляется. Деятельность, избранная вами и та, которая должна выйти из быта вашей веры и других сил, действующих на нее, деятельность хорошая, т. е. такая, как и всякая не прямо злая, в которой можно служить Богу, т. е. истине.
   [...] Лучшим сочинением по критике текстов священного Писания я считаю перевод с комментариями Reuss'а. По истории церкви Пресансе. Впрочем не советую вам углубляться в эти занятия.3 Тот, кто в Евангелии не сумеет отделить сердцем основного, тот никаким изучением критики не узнает этого. А кто умеет отличать, тому не нужно. Умеет же отличать тот, кому нужно руководство Евангелия для жизни, а не для мудрствования.
   Здоровье мое поправляется. Духом же почти всегда радуюсь, потому что со всех сторон вижу жнецов, выходящих на жатву. Вижу, что вы ищете этого блага и уверен, что найдете его.
   .
   Михаил Александрович Новоселов (р. 1 июля 1864 г.) -- окончил Московский университет; по окончании учительствовал в одной из московских гимназий. В середине 1880-х годов, увлеченный идеями Толстого, бросил город, уехал в деревню, решив "сесть на землю". В конце 1880-х годов организовал в Тверской губернии (Дугино) толстовскую земледельческую колонию. Одно время принимал участие в издании сочинений Толстого и распространении запрещенных его писаний в гектографированном виде, за что (за распространение статьи "Николай Палкин") был посажен в тюрьму. В 1891--1892 гг. работал с Толстым на голоде. Позднее вернулся к православию. См. М. А. Новоселов, "Открытое письмо графу Л. Н. Толстому по поводу его ответа на постановления святейшего синода".
  
   1 Новоселов писал о своем решении поступить преподавателем в учительскую семинарию и высказывал свои соображения по этому поводу: "Особенно много вопросов ставит преподавание истории. Как сделать преподавание этого предмета целесообразным? Больше всего, конечно, хотелось бы внести в преподавание истории моральную точку зрения. Но как она уживается с программой? Бесспорно воспитанники должны будут усвоить требуемое разного рода инструкциями, чтобы кончить курс. Требуются же факты и не в малом количестве -- как выбросить их? Пока мне представляется дело так: выдвигать вперед лица с той стороны, которую обыкновенно игнорируют ученые--историки, увлекаясь своими научными построениями. Мне хотелось бы, чтобы прошлая жизнь человечества дала юношам понятие о людях и их поступках со стороны их приближения или удаления от учения Христа.... Средневековая история особенно поучительна в этом отношении: отрицательная деятельность пап и королей так и бьет в глаза.... Словом, начиная с аристократизации христианства, пойдет ряд самых поучительных примеров отступничества" (из письма М. А. Новоселова к Толстому от 9 октября 1886 г.).
   2 Здесь Толстой отвечает на следующий вопрос М. А. Новоселова: "Существуют ли в нашем деревенском люде какие-либо нравственные принципы помимо строго религиозных? Иначе, руководствуется ли народ в своих действиях исключительно соображением о наказании или наградах в будущей жизни, или он отмечает доброе от худого на основании чистой морали, не имеющей той подкладки, какую дает нравственности церковное учение, обещающее ад и рай в загробном существовании? Очень бы хотелось знать Ваше мнение об этом предмете. Пока я остаюсь одиноким сторонником последнего мнения, находя что единственным стимулом к добрым деяниям нельзя признать боязни будущих мук и желания награды. На основании некоторых наблюдений я готов даже усомниться в прочности веры в загробную жизнь. Разумею не какую-либо секту, а массу народа" (из письма М. А. Новоселова к Толстому от 9 октября 1886 г.).
   3 В письме своем М. А. Новоселов выражал желание заняться изучением истории христианства и в связи с этим просил Толстого дать указания к его работе. -- Эдуард Рейсс (Reuss) (1844--1891) -- протестантский богослов, профессор страсбургского университета. Толстой разумеет здесь его книгу: "La Bible, traduction nouvelle avec introductions et corn mentaires" (1875--1881).
  
   Т. А. Кузминской.
   1886 г. Октября 17.
   [...] У нас все благополучно и очень тихо. По письмам вижу, что и у вас также, и во всей России и Европе также. Но не уповай на эту тишину. Глухая борьба против анковского пирога1 не только не прекращается, но растет и слышны уже кое где раскаты землетрясение, разрывающего пирог. Я только тем и живу, что верою в то, что пирог не вечен, a вечен разум человеческий.
  
   1 "Анковский пирог" -- или "Апковский пирог"; над н (или п) Толстой ставит знак] , что должно означать протяжное в нос произношение -- традиционный пирог в доме Толстых, подававшийся в исключительных случаях -- в большие праздники, или при "хороших" гостях. Свое название получил в честь доктора Николая Богдановича Анке (1803-1872), приятеля отца Софьи Андреевны. Для Льва Николаевича этот Анковский пирог имел иносказательное значение. Как часто бывало с Толстым, он почему-либо то или иное явление, бросившееся ему в глаза, выхватывал из жизни и подводил под него целый ряд аналогичных случаев, давая им при этом соответственное название. Таким образом постепенно образовывался целый ряд характерных "толстовских" поговорок и выражений, понятных лишь знающим те анекдоты, из которых возникали эти поговорки. Так было и с Анковским пирогом. Вот, что пишет С. Л. Толстой по этому поводу: "Для отца Анковский пирог служил эмблемой особого мировоззрения, которое трудно формулировать одним словом. Анковский пирог, -- это и домовитость, и семейная традиционность, и -- говоря современным языком -- буржуазный уклад жизни, и вера в необходимость материального благополучия, и непреклонное убеждение в незыблемости современного строя".
  
   Л. Е. Оболенскому.
   1886 г. Октября 17?
   [...] Жизнь коротка, a дело жизни велико, считаться некогда. Жатва великая и жатва поспела; нельзя говорить: вот придет время -- жатва поспела и гибнет. Нужно жнецов работников сейчас и усердных, без разговоров. И вы такой жнец и работайте вперед и вперед, тем более, что вы уже въехали в работу.
   Вы пишете уныло, а я за вас, за ваш журнал и вашу работу всегда радуюсь. Не знаю, много ли у вас подписчиков (много ли?), но я не встречал за это последнее время ни одного живого молодого человека, который бы не питался, хотя отчасти умственно Русским Богатством. Мне кажется, что Русское Богатство теперь единственный журнал, воздействующий на общество. Его статьи вызывают работу мысли, статьи эти ждут, о них говорят, и они составляют событие в некотором кругу людей. Как ни много читателей других журналов, читатели эти люди готовые, кладут на стол книжку своего направления журнала и потом отыскивают в ней, нет ли чего почитать, но только одни читатели Русского Богатства, учители, фельдшерицы, студенты, курсистки, читают для того, чтобы найти направление и разрезают листы в надежде найти ответы на волнующие их вопросы. Их мало, это люди все молодые и незаметные, но они то те люди, в которых брезжится или светится настоящий свет, и их будет много, и они будут 40 летние и заметные.
   Меня так на вашем месте ужасала бы та ответственность, которая лежит на вас, чтобы не отдать ответа за слово праздно. Это я говорю совсем не затем, чтобы укорять вас; напротив, если вы сумели приобрести этот самый дорогой круг читателей, это доказывает, что ваше слово было не праздно; но для того, чтобы поощрить вас к усилению этой деятельности. Я же, если мой даймон, руководящий моей умственной работой захочет этого, буду всегда помогать вам по мере сил. Бирюков мне говорил, что вы хотите издавать народный журнал; не советую вам этого, не разбрасывайтесь. Дело ваше так важно, что если вы продержитесь на той же высоте, или еще подниметесь, нисколько лет, то вы сделаете самое лучшее дело жизни -- поможете очнуться и найти дорогу, если бы даже и не тысячам, и не сотням, а десятку искренно ищущих пути молодым людям, разбросанным среди миллионов слепых.
   О ваших разногласиях со мной я ничего не буду говорить, потому что эти разногласия, по правде сказать, меня не занимают теперь. Мы идем по пути и для указания пути видим впереди одно и тоже. Вы кроме этого общего нам указателя видите еще веху, которая направляет вас. Что же мне в этом может быть неприятного? Мне кажется, что это не нужно, но это кажется мне, а не вам. Мне бы было не досадно, а жалко вас, если бы я подозревал вас в неискренности того, чтР вы видите общего со мной и всем миром указателя и идете к нему; но так как этого нет, то что же мне в том, что вам нужен еще указатель, a мне нет. Это только различие свойств наших умственных. Если вы мне говорили: брось главного указателя и смотри на моего побочного, я бы не согласился; но если вы говорите, что нужен еще другой указатель, я говорю: мне не нужен, но если вам нужен для достижения главной цели, то держитесь его непременно. И я говорю это тем более охотно, что вы в этом случае служите представителем очень многих. Я же в вас не могу видеть ничего другого, как товарища в общей работе, а по смыслу работы -- брата, которого люблю. По этой же причине вы не можете разойтись с людьми Посредника.1 [...]
  
   Л. Е. Оболенский писал: "Очень бы хотелось знать Ваше мнение о моих статьях. В последней статье я на Вас нападаю. Простите меня. Я высказал то, что думал, что передумал и перечувствовал в течение многих лет. Дай Бог, чтобы моя статья не восстановила Вас против меня. Это было бы для меня величайшим горем, ибо никого я в жизни не любил и не люблю, как Вас".
  
   1 Л. Е. Оболенский, сообщая Толстому о том, что его статьи повлекли за собой его разрыв с либералами, между прочим писал: "Горько, что и "Посредник", кажется, на меня. Это мне особенно больно"
  
   Н. Н. Страхову.
   1886 г. Октября 19.
   [...] Тепло ли вам, независимо от одеяла, на душе? [...]
   Вы угадали в одном из писем, что болезнь мне дает многое.1 Она, мне кажется, мне дала многое новое. Я много передумал и перечувствовал. [...]
   Если бы попались вам Веаl'а Лалитавистара2 и Bouddha SТ. Hillaire,3 кажется, то купите на мой счет. Как всегда книги кажутся нужными, когда их нет, и бесполезными, когда они есть.
   Николай Николаевич, помогите предприятию Посредника изданию научных книг.4 Вы можете помочь и непосредственно и посредственно, возбуждая к работе ваших знакомых. Как мне жаль, что нельзя поговорить с вами об этом. Мне представляется желательным и возможным (отнюдь не легким и даже очень трудным) составление книг, излагающих основы наук в доступной только грамотному человеку форме -- учебников, так сказать, для самообучения самых даровитых и склонных к известному роду знаний, людей из народа; таких книг, которые бы вызвали потребность мышлений по известному предмету и дальнейшего изучения. Такими мне представляются возможными -- арифметика, алгебра, геометрия, химия, физика. Мне представляется, что изложение должно быть самое строгое и серьезное. Не выражу всего, чтР думаю об этом теперь, но рад бы был вызвать ваше мнение.
   Здоровье мое очень хорошо. Иногда думаю: что если бы жизнь моя не имела другого смысла, кроме моей жизни и удовольствий от нее -- выздоровление было бы еще ужаснее, чем смерть. У казненного уже была петля на шее, он совсем приготовился, и вдруг петлю сняли, но не затем, чтобы простить, а чтобы казнить какой то другой казнью. При Христовой же вере в то, что жизнь не во мне, а в служении Богу и ближнему, отсрочка эта самая радостная жизнь какая была, так и остается, а радость служения закону мира -- Богу -- в моей теперешней форме увеличивается. [...]
  
   1 Н. Н. Страхов писал об этом: "С Вашей плодовитой душою Вы вынесете из болезни только новый подъем духовных сил".
   2 Лалита вистара -- Lalita Vistara -- санскритское произведение о жизни Будды неизвестного автора и времени, текст которого появился в Калькутте в "Bibliotheca Indica" и был переведен с тибетского языка на францусский М. Foucaux (Париж, 1848). О каком в данном случае переводе Lalita Vistara Веаl'а говорит Толстой, в точности установить не удалось. Возможно, что он ошибся, передавая свою просьбу. О Будде и буддизме наиболее известны книги Веаl'а: "Outline of Bouddhism from Chinese sources" (Лондон. 1870); "The Bouddhist Tripitaka as is known in China and Japan" (London. 1876); и "The гomantic legend of Sakia Bouddha from the chinese -- sanscrit" (London. 1875). Последним из указанных сочинений Веаl'а пользовался Толстой. В архиве В. Г. Черткова сохранился экземпляр этой книги с отметками Льва Николаевича.
   3 BarthИlИmy Saint-Hilaire. "Le Bouddha et sa religion" (Paris, 1866).
   4 На это Н. Н. Страхов отвечал в своем письме от 2 ноября 1886 г.: "Без сомнения я всей душою готов содействовать, но как? Сам писать не могу, рассматривать чужие писания -- буду очень охотно. Но прежде всего скажу вообще об этом деле. -- Очень трудно мне представить самое его осуществление, то есть, какую меру сведений можно заключить в самоучителе, и как эти самоучители будут действовать, т. е. читаться и пониматься, и что изо всего этого выйдет. Но совершенно согласен, что изложение должно быть и просто, и вполне строго. Мысль эта, однако, уже была не раз приводима в исполнение. Существует и у нас целая литература таких книг, а за границею их еще больше. К несчастию, я вовсе не знаком с этой литературою. Но первым делом, конечно, -- нужно пересмотреть эту литературу, выбрать хорошее из русского, а чего недостает -- перевести. Если бы я был министром просвещения, то непременно учредил бы правильный и непрерывный перевод иностранных учебников. По тем частям, по которым я рассматриваю книги в Ученом комитете т. е. в Ученом комитете министерства народного просвещения, где Н. Н. Страхов был членом. Ред., я знаю, как неизмеримо далеко иностранные учебники (ботаники, зоологии, физики и т. п.) превосходят наши, обыкновенно едва-едва терпимые. Меня ужасает эта непрерывная фабрикация плохих книг, возрастающая с каждым годом. Плохие книги есть зло, потому что мешают хорошим. Так что, если приниматься за издание новых книг, то нужно уже быть твердо уверенным, что книги выйдут хорошие. Англичане, чтобы избежать всяких колебаний, поступают очень умно: они учат геометрии по Эвклиду, а началам механики по Ньютону. Тут в достоинстве книги нельзя сомневаться. Итак, мой совет -- пересмотреть литературу. Вновь составлять книги -- наверное будет меньше удачи. Если что будут переводить, то я готов обучать переводчиков, как это мне доводилось много раз. На всякие совещания также готов, лишь бы не приходилось ездить по вечерам".
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1886 г. Октября 10--20?
   [...] Все идет прекрасно, но стараюсь не разрушать в себе сознания близости смерти среди жизни. Не сплю, как надо, и потому нервы слабы и голова, и не могу работать -- писать. Происходит другая внутренняя и отчасти внешняя работа общения с Богом и людьми, которую сознаю и рад. Радуюсь на вас и с жуткостью ожидаю то, что выйдет у вас. У меня есть странное чувство жуткости к самым мне важным явлениям жизни. Такое у меня чувство к устройству жизни Озмидовской колонии, к браку Черткова, к жизни Фейнермана и к вашей новой работе.1 Должно быть от того, что все это новое -- новые ходы настоящей жизни. [...]
   Симон уехал, его жена увлекла. [...] Какой чудный человек. Весь светится и горит. Тоже за него жутко, когда посмотришь с мирской точки зрения, а перенесешься в его душу, то так радостно и твердо. [...]
  
   1 В то время Н. Н. Ге был занят работой над картинами из евангельской жизни, о чем и писал Толстому.
  
   Е. В. Винер.
   1886 г. Октября 10--20?
   [...] Очень понимаю то, что вы не можете дойти до той отвлеченности при которой не больна смерть близких. Но каких близких и почему больно? Дело все в том чтобы любить прежде Бога, т. е. добро истину, а потом людей. Любить Бога значить делать дело Бога, т. е. добра и истины, и в успех этого дела класть свою жизнь. Если так любить Бога, то непременно будешь любить людей всех, но особенно горячо тех, которые делают дело божье, и будешь болеть об их потере, но не так, как болеют о людях не любя Бога, потому что любишь людей за то, что они работники божьи, а работников у него много и есть кого любить, и сам после потери одного работника невольно постарается заместить его. Для меня эта не мысль, а чувство, служить не то что утешением, а совершенно уничтожило болезненность потери близких и страх, несогласие с своей смертью. Да вы и сами говорите: Будем крепко держаться друг за друга. В этом то и Бог, и добро, и истина, и сила. [...]
  
   А. М. Кузминскому.
   1886 г. Октября 20--30?
   [...] Мой интерес в жизни и в людях все один и тот же и не только не ослабляется, но усиливается с каждым часом моей жизни, интерес в том, чтобы быть полезным другим людям и не оскорблять, и не огорчать их своими неумелыми попытками это делать. Я боюсь, что тебя я таким образом огорчил. Желаю, чтоб этого не было, и учусь тому, чтобы этого не было. Болезнь меня перенесла совсем в другой мир, замкнутый матерьяльно и очень вследствие того расширившейся духовно, и я увидал многое новое, чего я не видал прежде. Желаю тебе не болезни, но того же освобождения на время от суеты житейской, заслоняющей самое важное и дорогое, т. е. вечный смысл нашей жизни, неуничтожаемый смертью и видимый только при свете любви ко всем -- больше чем к самому себе, к самым близким (по духу), спокойной к равнодушным и сострадательной к заблудшим. [...]
  
   Н. Л. Озмидову.
   1886 г. Ноября 4.
   [...] Завидую вашей внешней жизни, но жизнь внутренняя представляется мне несчастливой, и потому предполагаю, что в ней что-нибудь неправильно. [...]
   Самый неотступный соблазн, от которого никогда и не отделаешься, и которого избегнуть нельзя, но который надо уметь поправлять, это соблазн предприятий жизни в будущем внешнем. Без него нельзя, как будто, жить. Я начинаю писать письмо и загадываю, что я кончу его и то-то скажу; я печатаю книги "Посредника", я строю дом и т. п. Без этого нельзя, но как.... говорит -- человек дороже полотна, т. е. человеческие отношения дороже задуманного, начатого. И писание книги, пахота поля, постройка дома -- все это только формы жизни, а жизнь сама -- только в сложной игре отношений людей в этих формах жизни. Положим, рассудительные люди решат, что ваша поездка на Кавказ и форма жизни там неправильна, ошибочна. Допустим это. Но жизнь ваша в продолжении 3--4 месяцев, все сложные отношения с людьми, взаимное духовное влияние на людей, оно-то никак не может быть ошибочно: оно сама жизнь, самая сущность жизни, никогда не прекращающаяся ни на железной дороге, ни на Кавказе и нигде, и ни в каких условиях. Ошибочность может быть для форм, но жизнь, происходящая хотя бы в самых ошибочных формах, всегда может быть свята и потому полна и плодотворна. [...]
   Вы спрашиваете о замене слова "разумение" словом "душа". Оно лучше в некоторых местах, но неудобно то, что слово "психо" -- душа употребляется часто в других местах Евангелия. Кто поймет -- хочет понять -- тот поймет, а кто захочет перетолковать навыворот, тот перетолкует. От них не убережешься. Перетолкователи не переводятся, но за то и не переводятся и истинные толкователи. [...]
  
   Письмо Н. Л. Озмидова, на которое отвечает Толстой, полностью не сохранилось. Имеется очевидно приписка на клочке бумаги, без даты, в которой Озмидов спрашивал мнения Толстого относительно замены слова "разумение" словами: "душа", "дух", "сын божий" и при этом замечал, что первое и последнее "лучше всего и понятнее мужикам" .
   Письмо О. Н. Озмидовой датировано 11 октября 1886 г. В нем она писала, что посылает свои "Заметки" и между прочим говорила: "В них есть и нытье, есть и нерешимость, противоречия, только вы не обращайте на это внимания.... ведь это просто мои мысли, которые приходят в голову, а мысли приходят часто очень противоречивые".
  
  
   Н. Н. Страхову.
   1886 г. Ноября 14.
   Радуюсь очень, что вы в бодром -- в добром вы всегда -- духе, и много работаете. Мы поспелые плоды -- какие ни есть, надо отваливаться и падать. Вашу книгу1 я, как получил, так сейчас же стал читать то, чтР мне было неизвестно и более всего интересно -- об организмах, определении их. Нашел много нового и важного. Теперь не вспомню всего, но помню, что меня поразила мысль о том, что главное, опускаемое всегда свойство организма то, что ему не видно ни начала, ни конца, что то, чтР мы называем организм, есть только одно видимое нами звено, связывающее прошедшее с будущим. Мне дорога эта мысль. Ведь то же и в духовном мире, мире сознания. Меня последнее время особенно поразила мысль, что сознание есть сила в ряду других сил мира. Сила в самом прямом смысле этого слова. Сознание движет другие сознания и приводить в известные положения другие силы, направляет их. Действие его так же инертно, как и действие других сил, и оно не может исчезнуть (если оно есть разумное сознание -- разумное, потому доброе и деятельное). И точно так же, как организм есть звено, так и сознание (разумное), оно несет в себе все прошедшее того же рода и вида сознание и производит будущее, развиваясь и совершенствуясь. [...]
   Я может быть неправильно выразился, назвав сознание силой. Оно, очевидно, не сила в смысле физических сил, но я хочу сказать, что есть явления и законы одного рода физические (я включаю сюда и химические, и все др.), другого рода органические и 3-го рода сознательно-разумные; физические законы учреждают мертвую материю, органические -- живые существа, состоящие из материи, учрежденной по законам физическим; законы разумного сознания учреждают и органические существа, составленный по законам и физическим, и органическим, и неорганическим. И последние властвуют над вторыми и третьи, и вторые властвуют над первыми, т. е. изменяют процессы низшие, давая им другие направления (хотя и подчиняясь всегда законам низших процессов, т. е. не отступаясь от них). Меня главное поразила мысль, что разум, сознание не есть случайное одиночное явление, а что это есть одна из учреждающих сил мира и высшая. Простите за метафизику. [...]
  
   1 Н. Н. Страхов, "Об основных понятиях психологии и физиологии" (СПБ. 1886).
  
  
   Н. Л. Озмидову.
   1886 г. Ноября 15.
   [...] Что вы спрашиваете, дорогой Николай Лукич? Нам друг у друга спрашивать нечего. Мы все знаем, что нам нужно, и знаем, где искать разъяснений, если чего не знаем. В ваших вопросах -- и ответы. "И узнаете от меня, потому что я кроток и смирен сердцем, мне все хорошо и все легко".
   Мы с вами верим что для кроткого и смиренного сердцем все легко и все благо -- верим, я знаю; но, вот, начнем жить и чувствуем, что иго наше не благо и бремя наше тяжело, что Сазоновы огорчают нас, делают нам жизнь тяжелою. Что же это значит? Одно из двух: что неправда то, что для смиренного и кроткого все благо и все легко, или то, что мы недостаточно кротки и смирны. И не потому, что мы не хотим быть такими, а потому что за нами висит наш балласт прошедших годов и привычек заблуждения.
   Это я отвечаю на ваш вопрос: мучиться ли и молчать, или мучиться и искать лекарства? Мучиться, коли мы не выучились еще радоваться и учиться радоваться. Это отвечает, по-моему, на все три вопроса.
   [...] Люди не могут жить без того, чтобы не устраивать себе формы жизни, и формы, сообразной с своею степенью нравственности. Вы избрали форму, например, по-моему наилучшую; но всякая форма жизни, от лорда английского до вашей, сама по себе есть не только мертвечина, но помеха истинной жизни. Из этого не следует, что нужно жить без формы определенной, плана жизни -- без этого не может человек -- но следует то, что не только дорожить ею не должно, но бояться ее, как огня. Жизнь истинная только в отношениях между людьми. В мирской же жизни все в форме, и отношения к людям жертвуются вполне форме. Но и в самой нравственной форме жизни искушение это всегда сопутствует человеку. Я хочу кончить письмо, а пришел рекрут прощаться. Кончить до конца, это -- форма, план, а рекрут, это -- человек, и отношения с ним, это -- истинная жизнь. Ведь это не помешает мне кончить письмо, коли буду жив и т. п. Оглянусь на свою жизнь: сколько разнообразных форм жизни я устраивал себе! Что из них осталось? Ничего. А что осталось в прошедшей жизни -- отношений с людьми? И во всю сороколетнюю мирскую жизнь я отношений почти никаких не устраивал с людьми, потому что жил для формы. А в короткие года, когда жил без формы, сколько дорогих отношений, с которыми и жить, и умирать радостно! [...]
  
   И. Б. Файнерману.
   1886 г. Ноября 14--20?
   [...] Поступайте тогда только, когда не можете не поступить известным образом. Это кажется очень условно, но не для вас. Не может человек не поступить известным образом только тогда, когда он чувствует, что иначе он убивает себя, свое разумное божеское существо. Во всем же остальном нельзя быть достаточно уступчивым, чтобы "не соблазнить их". [...]
  
   Исаак Борисович Файнерман (р. 1863 г. -- ум. 14 декабря 1925 г.) -- в 1883 г. окончил Киевскую гимназию; в начале лета 1885 г., увлекшись взглядами Толстого, поселился среди крестьян Ясной поляны. Желая поступить на должность сельского учителя и тем самым ближе подойти к народу и быть ему полезным, перешел из иудейства в православие, приняв в августе того года крещение. Но учителем в Яснополянской школе ему пришлось пробыть недолго (до середины октября 1885 г.), так как он не был утвержден попечителем. После этого работал и жил у одного яснополянского крестьянина. Потом переехал в Кременчуг (на родину); работал у столяра. В 1903 г. окончил зубоврачебные курсы в Киеве и в 1903--1904 гг. работал в качестве зубного врача в Киеве и Елисаветграде.
   Впоследствии занялся журнальной деятельностью (писал под псевдонимом "Тенеромо") и значительно изменил свои взгляды.
  
   Осенью 1886 г. И. Б. Файнерман был призван для отбывания воинской повинности, для чего отправился на родину в Кременчуг. По своим убеждениям он был противником военной службы и предполагал отказаться от нее. Но впоследствии обошлось без этого. Он был зачислен в ратники ополчения по первой льготе.
  
   П. И. Бирюкову.
   1886 г. Декабря 8?
   [...] То, что вы меня распекаете1 -- это очень хорошо. И хорошо то, что поправляете. Ум хорошо, а два гораздо лучше. Главное, надо чтобы было не так, чтобы оттолкнуло, подорвало доверие у читателя. Еще нельзя ли к тому месту, где говорится о порчах, прибавить следующее: Заболевают от порчи только те, кто верит в колдовство и порчу. Заболевают не от колдовства, а от думы. Начнут думать, скучать, и точно заболеют. А кто не верит в пустяки в эти, тот ни от какого колдовства не заболеет.
  
   1 П. И. Бирюков писал: "Заметки ваши мне очень понравились; там много хорошего, но не всё. Не хорошо, что вы называете самым христианским делом церковное таинство брака и самым лучшим препровождением праздника пойти к обедне. Я с этим не согласен и печатать этого не могу. Простите меня за это, может быть я не так понял, но иначе я не могу сделать. Я изменю эти места так, чтобы в них не было совета, исходящего с нашей стороны, -- обращаться в важных случаях жизни к попам и вообще к государственной церкви. Меня даже огорчило это, когда я прочел эти места и не совсем понимаю, как они попали туда."
  
   А. Г. Штанге.
   1886 г. Декабря 9?
   Ваш поступок не может вызвать ни в одном добром и не спутанном ложными традициями человеке ничего, кроме самого горячего сочувствия; мне же он представляется особенно радостным. Я, ведь, не то что не хочу признавать никакого правительства, но не могу даже представить его себе. Фикция того, чтР называют правительством, неизбежно уничтожается в глазах всякого христианина, т. е. человека верующего в разумную природу всякого человека и ставящего ее -- эту природу -- выше всего. Для меня есть только люди, находящиеся в различных сложных отношениях друг к другу, в различных заблуждениях и все неизбежно стремящиеся к осуществлению своего блага, заключающегося только в разумной жизни. То, чтР я называл прежде правительством, это было несколько людей, находящихся в известных условиях -- Царя, министров; но теперь я не вижу уже, где начинается и кончается правительство -- урядник, староста, дворник, профессор и т. п. Фикция правительства очень вредна именно тем, что к людям, составляющим это воображаемое правительство, устанавливаются нечеловеческие отношения: или им говорят не по-человечески: ваше императорское, высокопревосходительство и т. п., припадаю к стопам, приношу жизнь на престол и т. п., что есть унизительная и вредная ложь; или ненавидят этих людей, за глаза ругают их, считают себя в праве обманывать их, лгать им и готовят на них бомбы и т. п. И все это только потому, что причислили их к какому то воображаемому правительству. -- Забывать, что самый ужасный злодей и падший человек есть человек, такая же непростительная ошибка, как и забывать, что папа, великий инквизитор, жандарм, Царь есть человек и обязывает меня к таким же братским к нему отношениям, как и ко всем близким мне. Больно мне видеть поступки человека -- вижу я зло, которое они производят, -- будь этот человек мой товарищ, племянник или министр, или царь, мне совершенно одинаково надо отнестись к нему, -- указать, если я могу и умею, его ошибки и с любовью просить его, для его же блага, изменить его поступки. И вот это то самое вы и делаете. Давно пора начать это делать тем, которые озабочены общим, внешним устройством человеческих отношений. Только этим путем возможно улучшение устройства человеческих отношений.
   От души желаю, чтобы все то мятущееся молодое поколение. которое стремится переустроить жизнь, примкнуло бы к вам. Но еще больше желаю того, чтобы они поняли еще то, что переустройство отношений человечества возможно только тогда, когда совершится переустройство условий жизни отдельных людей; чтобы они поняли, что так как переустройство так называемых государственных отношений, самих государств и их учреждений встречают неодолимые препятствия, переустройство же условий жизни отдельных людей (в пределах хоть бы одной своей жизни) не представляет никаких преград, то поэтому это-то переустройство своей жизни и есть первая обязанность всякого человека, a тем более того, кто имеет в виду переустройство человеческих отношений. -- Яне только не отрицаю стремления улучшения жизни других людей, но я признаю это стремление главным, основным и личное совершенствование, т. е. подчинение себя тем законам, которыми должно руководствоваться все человечество, считаю нужным не для самоуслаждения, а для служения общему делу. Для служения людям другие пути бывают закрыты, а этот всегда открыть и всегда плодотворен, поэтому то и надо избирать его преимущественно.
  
   Александр Генрихович Штанге (р. 13 августа 1854 г. -- ум. 13 ноября 1932 г.) -- организатор кустарных артелей. Родился в Могилеве в семье мелкого чиновника, воспитывался в Вятской гимназии. В 1872 г. поступил в Петербургский университет. В 1873 г. был выслан в Ригу за участие в студенческих "беспорядках". В 1874 г. поступил в Дерптский университет, который и окончил в 1879 г. со званием кандитата прав. По окончании (в 1880 г.) служил в Министерстве путей сообщения. Однако вскоре вышел в отставку. Жил некоторое время в Батищеве у М. А. Энгельгардта. В 1887 г. поселился в селе Павлово, Нижегородской губернии, где занялся организацией Павловских кустарей в артели. Там он обратил на себя внимание сношениями с кустарями, из которых некоторые привлекались к политическим дознаниям. Был обыскан; взяты были копия его письма к царю и некоторые письма -- среди которых и письмо Толстого. Отдан под негласный надзор, продолжавшийся до 189, г. В 1891 г. ему было запрещено жительство в Нижегородской губернии "в виду вредного влияния его на местных крестьян". Однако это запрещение было снято в том же году, и он, оставаясь в Павлове, продолжал работать по артельному делу. Дело это сильно захватило его, и ему он посвятил всю остальную жизнь. Написал несколько статей по этому вопросу (см. "Русские ведомости" за 1902 г.). -- Одно время был близок к организации "Народная воля", но вполне идей этой партии не разделял, главным образом не сочувствуя ее "якобинскому оттенку". В связи с событием 1 марта 1881 г. это отрицательное отношение усилилось. Летом 1886 г. после бесед с бывш. редактором "Вестника народной воли" Л. Тихомировым, пришел к окончательному разрыву с этой партией. Одновременно выступил с программой партии "Земского собора", "исключающей как политические убийства, так и призыв народа к восстанию". -- После революции 1917 г. принимал деятельное участие в организации целого ряда учреждений, связанных с кустарным делом. В память его, в его квартире в Павлове учрежден музей его имени. С Толстым лично познакомился летом 1884 г., живя на даче вблизи ст. Козловка. Приходил к Толстому беседовать по "разным общественным вопросам".
   А. Г. Штанге писал Толстому: "Мне крайне важно знать ваше мнение о моем недавнем поступке и Ваше отношение к нему. 28 ноября на общем приеме у министра юстиции я обратился к нему с следующими словами: 17 ноября я принимал участие в поминках по известном русском писателе Н. А. Добролюбове. С этого дня тайная полиция неотступно наблюдает за мной. Следя за мной всюду по пятам, она лишает меня возможности посещать близких и знакомых моих. Перед Вами, как представителем правосудия, я считаю своим долгом протестовать против столь грубого проявления административного произвола, препятствующего мне продолжать предпринятое мною дело сближения с студенчеством. Цель этого сближения отклонять студентов от революционных путей, убеждать в возможности честной мирной работы на пользу родины и вселять в них доверие, уважение и любовь к государю. Прошу предать меня законному суду для определения, было ли участие мое в поминках Добролюбова преступно. До суда прошу арестовать меня, ибо не вижу иного способа защитить себя от мести произвола и реакции" (из письма А. Г. Штанге от 6 декабря 1886 г.). При письме А. Г. Штанге к Толстому была приложена копия обращения на имя государя, которое он просил министра внутренних дел передать по назначению. В обращении убеждал государя не увлекаться идеей войны за Болгарию: "России -- русскому народу война не нужна; она нужна лишь небольшой кучке реакционеров, стоящих во главе правительства". По мнению Штанге для сохранения мира необходим союз с "свободолюбивой Францией". Свое "воззвание" он заканчивал следующими словами: "Близко возрождение России. Чуется широкий растущий подъем народного и общественного духа. Реакция корчится в агонии. Скоро поверит вам вся честная Россия и вы поверите ей и, опираясь на нее, созовете всенародный Земский собор" (из письма А. Г. Штанге от 6 декабря 1886 г.).
  
   Ф. Ф. Тищенко.
   1886 г. Декабря 12?
   [...] Впрочем я напрасно все это пишу вам. Если, как я понимаю вас, у вас есть талант, то вы все это должны сами чувствовать. Если же нет, то тупо сковано не наточишь. Я понимаю вас так: у вас тонкая, художественная натура, но взгляд на жизнь у вас неверный. Вы, например, на писание смотрите, как на средство жизни. Это ужасная ошибка. Это значит высшее условие подчинить низшему. Будете думать о том, чтР вам даст писанье, и оно ничего вам не даст. Не будете думать об этом, и оно даст вам гораздо больше того, чтР вы можете ожидать. [...]
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1886 г. Декабря 14--15?
   [...] Работы столько, вероятно что нужной людям, что знаешь вперед, что не кончишь. Также и у вас, я знаю. А как знаешь, что не кончишь работы -- отпадает желание личной награды за нее, а остается сознание служения.
   Я иногда испытываю это и тогда особенно хорошо; но как только начнут другие хвалить (как у меня теперь с драмой),1 так сейчас является личное желание награды за свой труд и глупое самодовольство: Каков я! Что сделал. Правда, спасает от этого -- вы тоже знаете наверное -- то, что некогда, а надо за другое приниматься. [...]
   Дело печатания затихло от цензуры.2 Все марают. Я нахожу, что это хорошо. Ведь то, что насилием ничего нельзя сделать, есть не фраза, а самая очевидная истина. Так как же меня может огорчать то, что против моего дела употребляют то орудие, которое ничего не может сделать. Если огорчает, то тут непременно есть моя личность, та самая, которой не должно быть для моего дела. [...]
   [...] Эпиктет не мешает Христу, но не заменяет Христа. Только через Христа и поймешь Эпиктета. Со мной это так было. Я читал Эпиктета и ничего не нашел. А после Христа понял всю его, Эпиктета глубину, и силу. [...]
  
   1 "Власть тьмы".
   2 Речь идет о печатании "Календаря с пословицами, на 1887 г." Вследствие больших хлопот с цензурой "Календарь" действительно запоздал. Вышел только в январе 1887 г.
  
   N. N. ("Тифлисским барышням").
   1886 г. Декабря 17.
   Вы спрашиваете дела. Кроме общего всем нам дела, -- стараться уменьшать те труды, которые употребляются другими на поддержание нашей жизни, сокращая свои требования и делая своими руками, что можешь сделать для себя и для других, у приобретших знания есть еще дело: поделиться этими знаниями, вернуть их назад тому народу, который воспитал нас. -- И вот такое дело есть у меня:
   Существуют в Москве издатели народных книг, азбук, арифметик, историй, календарей, картин, рассказов. Все это продается в огромных количествах экземпляров независимо от достоинства содержания, а только потому, что приучены покупатели, и есть искусные продавцы. Один из этих издателей, Сытин, мне знакомый хороший человек, желающий сколь возможно улучшить содержание этих книг.
   Дело же, предлагаемое мною вам, следующее: взять одну, или нисколько из этих книг -- азбуку ли, календарь, роман ли (особенно нужна работа над повестями -- они дурны и их много расходится) -- прочесть и исправить, или вовсе переделать. Если вы исправите опечатки, бессмыслицы, там встречающиеся -- ошибки и бессмыслицы исторические и географические, то и то будет польза, потому что как книга ни плоха, она все-таки будет продаваться. Польза будет в том, что меньше будет вздору и бессмыслицы сообщаться народу. Если вы при этом еще выкинете места глупые или безнравственные, заменив их такими, чтобы не нарушался смысл, это будет еще лучше. Если же вы, под тем же заглавием и пользуясь фабулой, составите свою повесть или роман с хорошим содержанием, то это будет уже очень хорошо. Тоже и о календарях, азбуках, арифметиках, историях, картинах.
   И так, если работа эта вам нравится, выбирайте тот род, в котором вам кажется, что вы можете лучше работать и напишите мне. Я вышлю вам несколько книг.
   Очень бы желал, чтобы вы согласились на мое предложение. Работа, несомненно, полезная. Степень пользы будет зависеть от той любви, которую вы положите в нее.
  
   Несколько молодых девушек из среды учащейся молодежи Тифлиса обратились к Толстому с письмом, в котором просили указать им, как наиболее полезно употребить свои силы и знания. Письмо это было анонимно, но прилагался адрес: "Тифлис, Библиотека Де-Капрелевич, в галерее Арцруни. Для передачи А. А.". Толстой отвечал им настоящим письмом (в печати получившим название, как письмо к "тифлисским барышням"), которое было вскоре напечатано в тифлисской газете "Новое обозрение" и затем перепечатано в "Новом времени" (Петербург, 1887,  от 21 марта). Одна из "тифлисских барышень", принявших участие в обращении к Толстому, по поводу этой переписки дала К. С. Шохор-Троцкому следующие сведения: "Это было в Тифлисе в сумрачные реакционные восьмидесятые годы. Группа молодых девушек, только что окончивших гимназию, очутилась перед трудным и для многих мучительным вопросом что делать? Полные сомнений, не зная чему всецело отдаться, они пытали свои неопытные силы во всех видах доступного в то время общественного труда: работали в народных и воскресных школах, в общественных читальнях, музеях. В это время появилась известная статья Л. Н. Толстого "Труд мужчин и женщин". В ней он высказывает мысль, что назначение женщины производить детей и быть матерью. Статья эта внесла смятение в молодые умы. Ища формы, наилучшие способы применения общественного труда, означенная группа молодежи была тверда в одном определенном убеждении -- стержнем, основой жизни является общественный труд. И вдруг Лев Николаевич говорит совсем другое... Не находя выхода из обуревавших их сомнений, они решили написать самому Льву Николаевичу. Ответ не заставил себя ждать. Он пресек все мучительные сомнения, положил конец всякой неопределенности. Принять участие в работе, к которой призывал Лев Николаевич, по некоторым причинам не удалось, но письмо его оказало громадное влияние на ход всей дальнейшей жизни писавших" (архив К. С. Шохор-Троцкого).
   Результатом опубликования этого письма Толстого явилась целая переписка, касающаяся затронутых Толстым в его письме предметов. Со всех концов России от людей самого различного звания и положения (вплоть до одного старичка, бывшего губернатора) стали поступать письма с просьбами прислать статей или книг для исправления и переделок. В печати же это письмо вызвало ожесточенные нападки со стороны представителей радикальной прессы, оскорбленной таким якобы умалением русской литературы. Н. В. Шелгунов посвятил этому довольно обширную статью, в которой писал об оскорблении, наносимом Толстым русской интеллигенции и, в частности, -- литератору, и о "покушении на народный ум". "Для интеллигенции пишут Тургенев, Толстой, Пушкин -- ну, а для народа годятся тифлисские барышни. Верно, вполне верно!" -- иронически восклицает он в своей статье ("Очерки русской жизни", гл. XVI -- "Русская мысль" 1887, 5).
  
   Неизвестному.
   1886 г. Май--декабрь?
   [...] Тот вопрос, который вы мне задаете, я недавно задал Гаррисону,1 который прислал мне биографию своего отца.2 (Именно, я спрашивал, много ли людей в Америке исповедуют истинную христианскую религию, изложенную в декларации непротивления). В ответ на ваш вопрос, могу сказать вам, что мне известны 30--40 лиц, которые разделяют вместе со мной христианские принципы, изложенные в моей книге, и что с каждым годом и месяцем число их увеличивается. Мы не объединены в какую-либо церковь и никогда не станем объединяться. Я считаю, что единственный путь, который ведет к истинной церкви -- это не организовывать какую-либо церковь или общину, а только искать царства Божия и его правды. И если мы искренно ищущие истины, то там мы встретим людей из всех частей света, разных национальностей и вероучений. [...]
  
   1 Вендель Гаррисон.
   2 Вильям Ллойд Гаррисон.
  
   И. Б. Файнерману.
   1886 г. Декабря до 20.
   [...] Вы правы о книжничестве. Я то же чувствую, живя в городе. Фарисеи, иродиане, книжники и законники -- всё те же, но сознание ими своей правоты -- уж не то. Сознание это расшатывается и будет расшатываться, пока не уничтожится, -- не при нас, но мы служим и будем служить истине, чтобы она пробилась для других людей через эти покровы. Но не это для меня важно теперь. Важно ваше душевное состояние и работа, предстоящая вам. Успех в работе зависит не от нас, но: 1) самоотвержение, забвение себя, 2) разумность в последовательности действий и 3) совершенство орудий для работы (в настоящем случае совершенство орудия есть нежность, осторожность, кротость), -- всё это зависит от нас.
   Успеете ли, нет тронуть сердце вашей жены1 -- это как Бог даст, но не лишите ее всего того, что может помочь ей, т. е. вашей самоотреченной кроткой разумности. Если эта сила проявляется вполне, трудно чему кому-нибудь устоять.
   [...] Вообще, не видал еще людей, ставших на путь Христов и не идущих по нем.
   Вы спрашиваете об Илье.2 Он, бедный, страдает несоответственностью своих привычек, поддерживаемых средой и его большой слабостью, с признаваемым его разумом истиной. Несоответствие это велико, так что он может представляться людям прямо обманщиком, болтуном. Жизнь дело важное и сложное. И я смотрю на него, выжидая, как, куда его выпрет.
   Цельных людей в последнее время встречал мало, но разбросанного света среди тьмы, теплящихся искор поразительно много в сравнении с тем, что было хоть три года тому назад. Здесь, например, новый профессор философии, Грот, живой, свежий человек -- очень близок к нашим взглядам, даже совпадает с ними, но, как книжник, хочет всё выразить на своем жаргоне. Когда же откинет всё лишнее, останется Евангелие, -- то самое, которое и дало ему то, что он исповедует. Это приятно видеть и такого вижу много. [...]
  
   1 Жена Файнермана, Эсфирь, требовала от мужа развода, будучи несогласной с его толстовскими взглядами.
   2 Илья Львович Толстой.
  
   В. И. Алексееву.
   1886 г. Октябрь--декабрь?
   Мне очень больно за вас, но милый друг, не сердитесь на меня, не о том болею, что вы потеряли дочь, а о том, что ваша любовная душа сошлась вся на такой маленькой, незаконной по своей исключительности, любви. Любить Бога и ближнего, не любя никого определенно и всей силою души, есть обман, но еще больший обман -- любить одно существо более чем Бога и ближнего. Я был очень болен и яснее, определеннее думал о смерти, чем когда либо прежде и пришел к тому, что для того, чтобы жить и умереть так, как этого хочет от нас та сила, которая нас произвела, надо жить и умирать любя. Но это слово "любить, любовь" -- как вы знаете, ужасно неясное. Мы все бьемся около этого слова, зная что тут спасенье, но как? я по крайней мере до последнего времени не понимал. Для меня представляется так: любить, как и сказано древней мудростью, надо прежде всего Бога, т. е. добро, истину; любить же значит делать ее, вносить по мере сил добро и истину -- в мир. Это первое, чтР должен желать и делать человек -- делать так, чтобы видны были ему самому следы (какие бы малые они ни были) его делания. Без этого первого условия невозможна благая, дающая счастье, любовь к людям. Если же она есть, то тогда делая это дело, внося добро и истину в мир (опять хоть самое крошечное), вносишь его через людей и одних людей, чуждых истине, до времени обходишь, с другими, менее чуждыми, общаешься кротко и любовно, а третьих, любящих добро и истину, любишь больше чем свою душу. Любишь их и детей в том числе, потому что они работники того дела, которое составляет мою жизнь и работники лучшие, чем я, испорченный соблазнами и загрязненный жизнью. Вот так отчасти и вы любили Надю, но почему она у вас одна? Если бы вы любили всех тех близких вам за то, что они будущие лучшие работники дела Божия, вы бы не чувствовали так. Я вас очень люблю, Василий Иванович, люблю за вашу доброту, благодарен вам за то, что вы много помогли мне в освобождении от тех соблазнов, которые связывали меня.1 Но последнее время мне кажется, что вы запустили свою душу и она стала зарастать терниями. Нельзя останавливаться, надо идти вперед, нельзя быть немножко истинным, а не во всю свою силу, во весь свой свет.
   Простите меня, милый друг, если я вместо утешения упрекаю, как будто, вас в вашем состоянии душевном, которое я не знаю, но мне так кажется. Горе питается всегда одним: я был добр, я был хорош, а вот чтР со мной сталось. Утешение истинное тоже в одном: я не сделал того, чтР надо было, и вот последствия. У вас такие силы душевные -- сила одна -- доброта, способность любить -- что не вам отчаиваться, а жить и служить своей жизнью Богу, принимая с благодарностью и с такой же благодарностью отдавая радости, встречающиеся на пути. [...]
  
   В. И. Алексеев в письме от 4 октября 1886 г., на которое отвечает Толстой, писал по поводу смерти своей четырехлетней дочери Нади.
  
   1 Характерный в этом отношении случай описывает В. И. Алексеев в своих "Воспоминаниях": "Не могу пройти молчанием происшествие со Львом Николаевичем, которое сильно потрясло его и оставило глубокий след на всю жизнь в его душе. Случай этот касается чувственного соблазна плоти. Он показывает, какие громадные усилия должен употреблять человек, чтобы не поддаться чувственному соблазну, но каких усилий и мучений стоило это ему.
   Подходит однажды Лев Николаевич ко мне взволнованным и просит меня помочь ему. Смотрю -- на нем лица нет. Я удивился, чем я могу помочь ему? Он говорит взволнованным голосом:
   -- Спасите меня, я падаю.
   Такие слова меня испугали. Чувствую, что у Льва Николаевича что-то не ладно. У меня на голове даже волосы зашевелились.
   -- Что с вами, Лев Николаевич? -- спрашиваю его.
   -- Меня обуревает чувственный соблазн, и я испытываю полное бессилие, боюсь, что поддамся соблазну. Помогите мне.
   -- Я сам слабый человек, чем же я могу помочь вам? -- говорю ему.
   -- Нет, можете помочь, только не откажитесь.
   -- Да что же я должен сделать, -- говорю, -- чтобы помочь?
   -- А вот что: не откажитесь сопутствовать мне во время моих прогулок. Мы будем вместе с вами гулять, разговаривать, и соблазн не будет приходить мне на ум.
   Мы пошли, и тут он мне рассказал, как он во время прогулок почти каждый день встречает Домну, людскую кухарку, как он сначала молча несколько дней следовал за нею, и это ему было приятно. Потом, следуя за ней, стал посвистывать; затем стал ее провожать и разговаривать с нею, и, наконец, дело дошло до того, что назначил ей свидание. Затем, когда он шел на свидание мимо окон дома, в нем происходила страшная борьба чувственного соблазна с совестью. В это время Илья (второй сын), увидев отца в окно, окликнул и напомнил ему об уроке с ним по греческому языку, который был назначен на этот день, и тем самым помешал ему. Это было решающим моментом. Он точно очнулся, не пошел на свидание и был рад этому. Но этим дело не кончилось. Чувственный соблазн продолжал его мучить. Он пробовал молиться, но и это не избавляло его от соблазна. Он страдал и чувствовал себя бессильным. Чувствовал, что наедине он каждую минуту может поддаться соблазну, и решил испытать еще одно средство -- покаяться перед кем-нибудь, рассказать всё подробно о силе подавляющего его соблазна и о душевной слабости его самого перед соблазном. Вот почему он и пришел ко мне и рассказал все подробно, чтобы ему стало как можно больше стыдно за свою слабость. Кроме того, чтобы избавиться от дальнейших условий соблазна, он просил меня каждый день сопутствовать ему во время прогулок, когда он обыкновенно бывает совершенно один. (В. И. Алексеев, "Воспоминания").
   О помощи В. И. Алексеева в освобождении от "соблазнов" Толстой рассказывает и А. Б. Гольденвейзеру: "Раз, когда мне Василий Иванович Алексеев, в то время когда я был в самом разгаре своей помещичьей жизни, впервые высказал мысль, что земельная собственность -- зло. Я помню, как меня поразила эта мысль, и как сразу для меня открылись совершенно новые горизонты" (А. Б. Гольденвейзер, "Вблизи Толстого").
  
   Л. И. Жебуневу.
   1886 г. Ноябрь--декабрь?
   [...] Помнится, вы мне писали последний раз недружелюбно, и это очень огорчило меня. Все люди добры и ищут истины и добра, и если в своих рассуждениях они расходятся, то это только недоразумение и поэтому всегда удобнее просто простить человека за высказанное им противное мне мнение, будучи уверенным, что разногласие происходить от недоразумения (недоразумения, которое очень часто не умеют люди разъяснить, живя вместе, тем более судя друг о друге издалека по отрывкам мысли). Такой образ действий желателен и разумен, потому что во имя неважного не нарушается самое важное. Не важное -- рассудочная деятельность, важное -- единение людей между собой, выражающееся дружелюбными отношениями. [...]
  
   Леонид Николаевич Жебунев (род. 1851? г.) -- дворянин, землевладелец Екатеринославской губернии. Воспитывался дома. В конце 1860-х гг. поступил в Петровскую академию в Москве. В 1869 г. приезжал в Харьков для организации подписки в пользу студентов, исключенных из Петербургского университета. В 1872 г. уехал в Цюрих (Швейцария), где примкнул к революционному кружку, организованному его двоюродными братьями В. А., Н. А. и С. А. Жебуневыми. В 1873 г. вернулся в Россию. В том же году поступил в Технологический институт, откуда через год вышел, поселившись в имении матери в Екатеринославской губернии (село Мариинское). В августе 1874 г., в связи с арестом его братьев, у Л. Н. Жебунева был произведен обыск; 3 сентября того года был арестован и заключен в Екатеринославскую тюрьму, привлеченный по делу о пропаганде в империи; в январе 1875 г. освобожден из тюрьмы и подчинен надзору полиции; а 19 февраля т. г. совсем освобожден от ответственности (по "высочайшему повелению") за недостатком улик. Вторично привлекался в декабре 1881 г. по делу о революционном кружке в Киеве; содержался в Одесской тюрьме. 6 апреля 1883 г. выслан в административном порядке на пять лет в Восточную Сибирь под гласный надзор полиции. Жил в Минусинске. Возвратился в Европейскую Россию в 1887? г. С Толстым вел переписку с начала 1885 г. (ранние письма Толстого к Жебуневу неизвестны). В письмах был одним из посредников сношений Толстого с Т. М. Бондаревым. В 1889 г. приезжал в Ясную поляну, где пробыл 19--20 октября. Был знаком с П. А. Буланже.
  
   1 Л. Н. Жебунев писал Толстому по поводу его отношения к Т. М. Бондареву. В письме от 26 марта 1886 г. к Жебуневу (которое осталось для нас неизвестным) Толстой говорил, что Бондарев "разъяснил больше вопросы нашей жизни, чем все философы и ученые". И вот этот пункт его письма и вызвал нападки Л. Н. Жебунева. "Я скажу Вам, -- писал последний -- что меня удивляет это Ваше утверждение. Мне кажется, что не мало писано и говорено на эту тему. Разница была только в исходящих точках зрения, но те пункты, которые брали за отправную точку образованные люди, были шире, разностороннее и прямо соприкасались с реальною жизнью, исходили из условий последней.... Заманчива перспектива подобного общественного порядка, но я решительно не понимаю, как можно придти к нему путем применения.... одного непротивления злу, когда Вы сами чувствуете на себе всю недостаточность этого руководящего принципа относительно распространения своего учения; и прибегаете к способам, хотя не прямого сопротивления правительственным запрещениям, но к обхождениям их, тогда как по Вашему учению должно подчиняться покорно всякому запрещению и притеснению, как бы оно ни было нелепо и жестоко. И еще более удивляет меня возможность проектируемого Вами порядка при том воззрении на женщину и ее труд, какой высказываете Вы, судя по статье Скабичевского в "Новостях". От этого взгляда несет домостроевским обскурантизмом, азиатскою неподвижностью ума" (из письма Л. Н. Жебунева от 10 мая 1886 г.).
  
   И. Б. Файнерману.
   1886 г. Декабрь?
   [...] Правда, что вам предстоит большая и хорошая работа. Работа внесения добра и света туда, где его мало, и в ту тьму, с которой вы связаны плотски.1 Помогай вам Бог забывать себя, чтобы не бояться и не чувствовать унижений, оскорблений, клеветы. В этом все. Если свободен от желания заявить себя, свою личность, то все сделается так, как того хочет божеская часть нашей души, т. е. Бог. [...]
   [...] кончайте скорее начатый вами рассказ2 и присылайте сюда. Но не увлекайтесь тем, чтобы сказать в одном рассказе все. Это всегдашний камень преткновения не имеющих привычки писать. Вы уже начали запутываться, желая выразить все учение, все заповеди. Не ломайте, не гните по своему события рассказа, а сами идите за ним, куда он ни поведет вас. Куда бы ни повела жизнь, она везде, во всем, может быть освещена одним светом. Несимметричность, случайность (кажущаяся) событий жизни -- есть главный виновник ее. Не отвлекайтесь далеко от сюжета главного и кончайте, и -- присылайте. [...]
   Я живу и хорошо, и дурно. Хорошо тем, что мирно и любовно, дурно -- тем, что физически лениво и нечестно.
  
   1 Вероятно И. Б. Файнерман писал Толстому о своих распрях с женой, требовавшей от него развода.
   2 О каком рассказе говорит здесь Толстой и увидал ли свет этот рассказ, установить не удалось. В одном из писем И. Б. Файнермана к Толстому, не датированном, но, повидимому, относящемся к 1886 г., есть упоминание об одном рассказе, который тот направлял Толстому. Вот что писал он по этому поводу: "Посылаю вам несколько исписанных листов про князя Блохина. Думаю продолжать". Возможно, что об этом рассказе и идет речь.
  
   В. И. Алексееву.
   1886 г. Декабрь?
   Ответ ваш на мое письмо огорчил меня. Я в нем прочел между строк следующее: хорошо тебе рассуждать, как у тебя не болит. А когда сердце болит, то все рассуждения ничто. Это не верно. Во-первых у меня болит за вас, а во вторых: все ничто, исключая жизни той, которая дана от источника жизни и которую каждый из нас сознает в себе. И вот про эту жизнь я говорил и говорю. Если ложно, неправильно рассуждать об этой жизни -- она делается мукой. Ведь это не я выдумал и не вы несогласны, a ведь это есть, как то, что есть солнце. Есть то, что дана жизнь и можно на нее смотреть, как на свою собственность, отдельную свою жизнь, и можно смотреть на нее и понимать ее как служение. В первом случае и своя смерть, и смерть любимых есть ужас, во втором -- нет смерти, потому что цель жизни не жизнь, а то, чему она служит. Отчего хозяйка не в отчаянии, что приготовленное ею с такой любовью кушанье -- съедают. Чтобы с ней было, если бы она полюбила так свое кушанье, что в нем бы видела цель? -- Все дело в том, как понимать жизнь. Можно быть плохим, ленивым слугою, но понимать себя слугою и тогда не страшно все то, что выпадает на долю слуги; но если я понимаю себя барином, хотя бы я делал работу слуги, всякое напоминание мне того, что я слуга, будет мне ужасно. [...]
  
   На это письмо Толстого В. И. Алексеев отвечал письмом, в котором писал: "Меня мучило постоянно, как вы не поняли моего чувства, не поняли того, что чувство мое не выдуманное, а естественное, ну такое, как чувство боли при каком-нибудь увечье. Ведь мне больно не оттого, что я так или иначе смотрел на жизнь, не так рассуждал, а потому что от меня оторвана часть моего личного живого существа".
  
   Л. Е. Оболенскому.
   1886 г. Декабрь?
   [...] Вы прекрасно поставили вопрос и даете очень важные и верные, по моему, указания. Поддержание и размножение жизни не может быть целью жизни -- это несомненно.1 Но тут-то и являются две разные точки зрения: одна та, что знание в человеке, в человечестве-- наука руководить жизнью и что потому цел жизни, руководимой знанием, должна быть известна этому знанию, и другая: что человек есть орудие разума для совершения его (разума), неизвестного вполне человеку, дела, и цел его, разума, не может быть известна, a известен человеку только путь, направление, по которому ведет его, живущий в человеке, разум. (Христос все это сказал и я не перестаю удивляться строгости, точности его философских определений). И в самом деле, разве может быть цел для жизни мира и жизни людей (когда они сливают свою жизнь с жизнью мира). Понятие цель есть понятие ограниченности человеческого разума, в роде понятий награды и наказания и потому понятие не приложимое к жизни мира. Если есть цель, то она должна быть достигнута и тогда конец. Для мира вообще есть только жизнь, для участников в жизни мира есть и может быть только направление, путь. Кроме того: При первой точке зрения предполагается, что вся деятельность человека состоит или, по крайней мере, руководима знанием и что для достижения цели необходима преимущественно (исключительно, думают часто) деятельность умственная. При второй же точке зрения человек, зная только направление, идет зато по этому направлению весь с своими и нервами, и мускулами, и ногтями, т. е. весь подчиняется тому направлению, которое одно он знает и с каждым шагом видит новые вехи на пути, но никогда не видит и не ищет видеть цели. И только при этом условии человек может верить вполне тому направлению, по которому он идет и исполнять то, чтР требует от него разум. Только став в условия поддержания и размножения жизни, согласные с разумом, только с начала пути и всем существом избрав единственное истинное направление, путь, он может с полной уверенностью идти дальше и сознавать себя в согласии и единении с разумом. Чем ближе эти условия, тем вернее, чем дальше, тем сомнительнее. Все это я говорю, однако, не с тем, чтобы ослабить важность вашего положения о том, что жизнь не может состоять в поддержании и размножении ее, и чтобы уклониться от глубокого и важного вашего вопроса.
   По слабости своей, по неполноте подчинения своей всей жизни разуму, я ставлю и ставил себе этот вопрос и старался отвечать на него. Если бы я вполне слился с жизнью разума, вполне жил в согласии с законом мира, я бы и не подумал об этом. Но должен сказать, что не приписывал им важности. Это мечтания, которые волей неволей приходят в голову. Мне представлялось так: Закон жизни органической есть борьба, закон жизни разумной, сознательной есть единение, любовь. На жизни органической -- жизни борьбы рождается жизнь разумная и связана с ней. Цель очевидная: уничтожить борьбу и внести единение, где был раздор. Сначала между людьми, потом между людьми и животными, потом между животными и растениями. Цель давно уже такая поставлена. Еврейский Мессия есть ничто иное. Чтоб перековать копья на орала и чтоб ягненок лежал со львом. Вот цель подобная этой мерещится мне, но я не дорожу ею, знаю, что она далеко не исчерпывает всего. Мне дорога только верность направления пути. А для верности пути я знаю, что первое условие то, чтоб идти по нем всем существом. Как чудесно вы поставили вопрос. И как ясно из самого вопроса различие поверхностного частного знания (науки) и ее метода и предмета с знанием основным, общим (религией) и ее метода и предмета. Вы сделали что? Вы хотите методом научным разрешить вопрос -- предмет, подлежащий только религиозному (под словом религиозное не следует разуметь неясное, неточное, как мы привыкли думать, следует разуметь самое ясное и несомненное знание, вытекающее не из одного рассуждения, но из рассуждения и всего сознания человека) знанию. Цель жизни? Такой цели нет и не может быть и никакие знания не могут найти ее. Закон направления, путь жизни? Да. На это отвечает религия, мудрость, если хотите. Отвечает тем, что показывает ложность всех тех путей, которые не совпадают с одним истинным. Отрицанием ложных направлений она указывает и освящает единый истинный. На этом пути кое что видно, есть ближайшие цели, которые укажет наука, но никак не она покажет этот путь. Она не может по своим задачам. [...]
  
   1 По этому поводу Л. Е. Оболенский писал (письмо без даты): "Я задумался над определением понятия "жизни" и увидал, что фактически жизнь большинства людей состоит в деятельности: 1) самосохранения жизни собственного индивида, 2) размножения жизни и 3) сохранения и размножения жизни вида. Тогда невольно является вопрос: если всё это только сохранения или размножения жизни, то это не есть еще самая жизнь, а только средства ее сохранения и размножения.... Сохранения и размножения жизни не есть еще жизнь или цель. Жизнь, стало быть, есть нечто другое, и целей жизни, и смысла жизни надо искать не в сохранении и размножении, а в том, что мы сохраняем и размножаем.... Что же такое это "нечто", которое мы стремимся сохранить и размножить?"
  
   Неизвестному. (Юноше).
   1886? г.
   Письмо ваше -- не несмотря, a вследствие вашей молодости, так серьезно и так сердечно, что как ни трудно и ни неудобно мне отвечать на него коротким письмом, я попытаюсь это сделать. Вы пишете, что вам не нужна защита необходимости веры, что вы сознаете эту необходимость. Это прекрасно. Благодарите за это Бога. У вас есть то, чего никто не может дать, -- как сказал Христос. "Никто не придет ко мне, как только тот, кого привлечет Отец". Но вы говорите, во что верить? Вы говорите: христианство, но какое?
   Может быть два предложения: Христос -- Бог -- сын Бога, сошедший на землю, чтобы спасти и просветить людей и, -- Христос человек, один из тех, в которого воплотилась высшая божественная мудрость, живший 1800 лет назад и изложивший такое учение, которое охватило человечество, -- перерабатывало и перерабатывает его. Допустим сначала первое предположение, которое мною никогда вполне не допускалось и которое, я думаю, вам неприятно допускать. Но допустим его. Христос великий мудрец и учитель, но не мудрец и учитель только на словах, но мудрец и учитель в жизни и смерти. Есть ли какая-нибудь возможность исказить учение такого человека? Как исказить, положим, учение Сократа? Пускай искажают и перетолковывают его, как хотят. Тот, кто поймет дух учения Сократа, тот без всякого усилия и труда откинет искажения и оставить то, чтР составляет сущность учения. Ведь великий учитель только потому и великий учитель, что он прост, ясен, не двусмыслен и не подвержен искажениям, как бриллиант не может быть стерт ничем, чтР слабее его. По этой же самой причине и различных толкований великого учителя не может быть. Он тем и велик, что он разбросанное, расплывающееся привел к единству. Как же может его учение распасться на разные секты. Если распадется на разные секты великое учение, то это значит только то, что распадается что-то такое ложное, называемое именем великого учителя, но не самое учение. Если бы великое (признаваемое мною великим) учение представлялось мне искаженным или распадающимся на множество сект, что же бы я мог сделать иное, как не взять самое учение, самое близкое к учителю, где больше всего его собственных слов и не начать читать его, вникая в его смысл. Если учение искажено и распалось на множество толков, то одно из двух: или самое учение ничтожно, или я не знаю великого учения. И потому, в случае предположения того, что Христос мудрый человек, необходимо совершенно свободно читать Евангелие 4-х Евангелистов и без самоуверенности, и без ложной робости читать эту книгу, как мы читаем книги мудрецов. И тогда тотчас же окажется величие учения, отпадут сами собой искажения и станет очевидно, что распадение на толки происходить не в самом учении, а в искусственной области, находящейся вне его. Необходимость самому просто и наивно читать 4-х Евангелистов, выделяя из них слова самого Христа, будет еще очевиднее при первом предположении. Христос-Бог, сошел один раз во все продолжение жизни мира на землю, чтобы открыть людям их спасение. Сошел он по любви к людям; жил и учил, и умер, любя людей. Мы с вами люди. Мы страдаем, мучаемся, ища спасения и не находим его. Зачем же сходил Христос в мир? Тут что-то не то. Разве мог Бог, сойдя в мир для нас, забыть нас с вами? Или он не умел так сказать, чтобы нам было понятно? А он говорил, и мы имеем перед собой его слова. Они перед нами точно так же, как они были перед теми, которые слушали его проповедь на горе. Отчего же те все поняли и не сказали, что это неясно, не требовали у него разъяснений, а все поняли и сказали, что они никогда не слыхали ничего подобного, что он учит как ЅЎNoҐцџЂҐ (власть имеющий)?1 Отчего же, или непонятно, или мы боимся, что мы распадемся на секты? Очевидно, оттого, что мы слушаем не Его, а тех, которые стали на его место. Так что и в первом предположении остается одно -- внимать Его словам с детской простотой так, как ребенок слушает мать с полной уверенностью, что мать любя его сумеет сказать ему все ясно и понятно и что только одна мать скажет ему истинную правду и все, чтР нужно для его блага. И стоит начать так читать -- откинув хоть на время -- сначала всякие соображения о том, чтР другими считается божественным, справедливым, законным, -- чтобы стало совершенно ясно, что Бог не обманул нас, что он точно дал нам спасение и открыл нам истину так же несомненно и понятно, как открываются нам математические истины, когда мы познаем их. При таком чтении только откроется дух учения Христа, т. е. то общее начало, которое проникает все и которое будет руководить в понимании или непонимании темных мест. Я говорю: "непонимание", потому что непонимание темных мест для человека, проникнутого духом учения, не мешает ясному, полному пониманию ясных мест. Темное место означает для человека, проникнутого духом учения, только то, что писание на бумаге есть дело рук человеческих и подвержено ошибкам, но никак не может ввести его в заблуждение о значении ясных мест. -- Только человек, ищущий буквы, а не духа, который живит, может приписывать произвольное значение, часто противное духу учения, темным местам. Темные места не могут мешать пониманию учения; слишком много ясных, божественно-светлых мест, неподверженных никаким перетолкованиям и всех связанных между собою одним началом и непосредственно восторженных сознанием истины, отзывающих в сердце каждого человека, чтобы темные места могли мешать пониманию. Мешает пониманию другое, то, чтР сказано в Евангелии: "и не шли к свету, потому что дела их были злы". Мешает пониманию учения Христа то, что дела того мира, среди которого мы выросли и живем, мира, имеющего дерзость называть себя христианским, -- что дела этого мира очень злы, и мы не хотим видеть того, чтР обличает нас, чтР требует от нас отречения от того, чтР мы возлюбили, требует от нас того креста, который Христос признавал необходимым условием жизни своего ученика. Учение Христа так же просто, ясно и несомненно, как и то, что все прямые углы равны между собою, но я видел человека, построившего кривой дом и потому отрицавшего эту истину. -- Чтобы принять учение Христа, надо прежде всего сказать себе, что то, чтР я изучаю, это высший закон, закон Бога, и что потому я этим законом меряю все другие законы, какие я знаю; а не наоборот: отыскивать в законе Бога то, чтР подтверждает наш человеческий закон, вперед уже признав их священными. Только тот поймет учение Христа, кто прежде изучения его ясно установить в своей душе значение того, чего он ищет, тот, кто признает священным только свою душу, как душу человеческую и ее отношения к Богу. -- Нас приучили к тому, что мы можем быть христианами, так, само собой, с крещения, т. е., почти с рождения, без труда, без отречения от себя. Христос сказал: "Л. 14, 33. -- Кто не отрешится от всего, чтР имеет, не может быть моим учеником". Но таких христиан не было, не бывает, и не может быть. Царство Божие нудится, силою берется всегда, и иначе не может быть. Нельзя служить Богу и маммону, нельзя быть немножко христианином, держаться христианства для удобства, для приличия, для утешения в тяжелые минуты в жизни. Христианство есть учение о жизни истинной. Христос говорит: верующий в меня получит жизнь. Не верующий не имеет жизни. И потому вера в Христа изменяет всю жизнь человека и налагает на него то, чтР Христос называет крестом. Крест этот представляется чем-то тяжелым и страшным для людей неверующих. Для верующих же крест этот тотчас же становится благом. Не знаю, сказал ли я что-нибудь нужное вам; боюсь, что нет. Я очень желал бы, потому что полюбил вас по вашему письму. Я думаю, что вы достанете некоторые мои писания о религиозных вопросах и тогда вам может уясниться то, чтР непонятно теперь. Ищите и найдете. Ведь это так просто. Все потребности, заложенные в человеке, получают удовлетворение. Как же может быть, чтобы высшая потребность веры не имела его? Стоит только откинуть ложные представления.
  
   1 Судя по русскому переводу в скобках, Толстой имеет в виду место из Евангелия от Матфея гл. 7, стих 29. Слово это -- оЅЎNoҐцџЂҐ (власть, мощь, свобода, право); но Толстой опускает следующее за ним слово гиҐ (имеющий), поэтому текст получается бессмысленный, т. к. слово "власть" стоит вне контекста, в винительном падеже. Либо по смыслу следовало бы поставить скобку после слова "власть", а не после "имеющий" -- тогда оно просто является переводом греческого слова.
  
   1887
  
  
  
   А. А. Толстой.
   1887 г. Января около 20.
   [...] знал, что вы -- несчастная -- слушаете мое ужасное сочинение.1 Право, это не слова: я истинно считаю это сочинение вовсе не заслуживающим тех разговоров, которые о ней идут в вашем обществе. Надеюсь, что она (пьеса) будет полезна для тех, для "большого света",2 для которого я писал ее, но вам она совсем не нужна. [...]
  
   Александра Андреевна Толстая (1817--1904) -- двоюродная тетка Толстого.
  
   1 "Власть тьмы", которая в то время читалась в "высших" кругах петербургского общества с рукописи А. А. Стаховичем.
   2 "Большим светом" Толстой называл трудовой народ.
  
   Ф. Э. и О. Н. Спенглер.
   1887 г. Января 24.
   [...] Никто из нас не призван к тому, чтобы уничтожить все страдания людей, а на то только, чтобы служить им. Всегда спрашивают: Зачем зло? Что такое зло? То, что мы называем злом, это вызов нам, требования, предъявленные к нашей деятельной любви. И тот человек, который будет отвечать на эти требования любовью деятельною, увидит ровно столько зла, сколько ему нужно, чтобы вызвать его к деятельности. Так я теперь в 60 лет думаю и чувствую, но еще недавно я видел очень много зла и негодовал, и отчаивался, и потому не упрекаю вас, но советую вам тот рецепт, который мне помог: как только видишь зло, хоть самое маленькое -- пытаться исправить, уменьшить его. Тогда никогда не увидишь много зла сразу и не придешь в отчаяние, и руки не опустятся, и сделаешь больше.
   [...] Вы меня простите, но не могу удержаться -- сказать вам: будьте оба осторожны, внимательны больше всего другого к взаимным отношениям, чтобы не закрались привычки раздражения, отчужденности. Не легкое дело стать одною душою и одним телом. Надо стараться. Но и награда за старание большая. А средство я знаю одно главное: ни на минуту из-за любви супружеской не забывать, не утрачивать любви и уважения, как человека к человеку. Чтобы были отношения, как мужа с женою, -- но в основе всего, чтобы были отношения как к постороннему, к ближнему, -- эти-то отношения главное. В них держава. [...]
  
   Федор Эдуардович Спенглер (1860--1908) -- сельский учитель, знакомый В. Г. Черткова.
   Ольга Николаевна Спенглер (р. 1865) -- дочь Н. Л. Озмидова, с января 1887 г. жена Ф. Э. Спенглера.
  
   В. И. Алексееву.
   1887 г. Января конец.
   [...] Он очень хороший человек, мягкий, добрый, истинно тронутый духом Христовым и только одного желающий -- послужить своим богатством для добра людям. Мое мнение, как было, так и есть, что богатством нельзя служить добру. Нужно только освобождаться и помогать другим освобождаться от него; но он в моих глазах не богатый человек, а человек, которому, если я могу и вы можете, мы обязаны помочь братски, если он ищет общения с нами. [...]
   То, что мое первое письмо дурно, холодно подействовало на вас, в этом виновато наше разъединение. Много у меня пороков, но знаю, что нет холодности к людям -- есть, я знаю, нежность и любовь, и была к вам, когда я писал, а вы видели письмо, а меня забыли.
   Я живу очень хорошо, особенно когда помню, что научитеся от меня все, что я кроток и смирен сердцем и найдете покой душам вашим. Это такое верное, несомненное не только лекарство от душевной боли и тревоги, но и пища души, дающая бодрость и радость. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Февраля 5?
   Вы меня распекали, милый друг Павел Иванович, за то, что я посоветовал в церковь ходить -- это старое существующее суеверие и потому простительно, но как же вас распекать за статью астрономическую в календаре?1 Эта отвратительная, ужасная, безбожная, дикая, злодейская статья. Во-первых, гордость -- мы вот что знаем, а вы, что, сиволапые? во 2-х, невежество -- выдавать за знания свои дикие, безбожные суеверия, что оторвался от солнца кусок и что солнце потухнет; в 3-х, незнание народа. Никто не поверит ни одному слову и только на смех поднимет господ (и поделом); в 4-х, главное, не любовное -- не помочь человеку, не рассказать, как я что узнал, чтобы и он мог узнать, а хвастовство чужими, да еще и не усвоенными себе трудами, да еще не правдой.
   Хороша эта статья только тем, что ясно показывает, каких статей не надо. Всё то наверно не годится, что хоть немного похоже на эту статью. Тут на 20 страницах всё: и спектральный анализ, и образование миров, и ничего, кроме кощунства против Бога и науки. Вместо всего этого я бы занял эти страницы описанием видимого неба в разные времена года -- показал бы по отношению звезд места восхождения и захождения солнца -- видимые у нас звезды в разные времена года и место этих звезд -- днем, и того бы много. Если не вы писали эту статью (я уверен, не вы), то не показывайте тому, кто писал, этого письма, а коли он такой, что можно ему сказать, то скажите, что я думаю, если ему интересно. Из популярных книжек в области науки (как и в области искусства) ничего нельзя брать. Надо, став на точку зрения своего читателя, самостоятельно работать. И если работа эта удалась -- передать этот ход работы читателю. Главное же, науку передавать научно, т. е. весь ход мысли при исследовании какого-либо предмета, а не сказочно, как в этой ужасной статье. Вообще календарь произвел во мне грусть, и я спрятал его подальше, чтобы не видать его. [...] Восхождения месяца нет. И злодейская статья, имеющая одно значение для народа -- полемика с библией. А с библией для народа неразрывно связано и Евангелие. Хорошо, если вращение земли и тем более древность за 6000 лет мира вытекает из несомненного знания, но беда, если это новое суеверие вместо старого. Старое нравственнее и умнее нового. Если это -- знание, то с знанием приобретается и критическая способность, и потому знание не опасно. Но голые результаты знаний -- это хуже Иверской и мощей. [...]
  
   1 Имеется в виду статья "О том, что видно на небе", напечатанная в "Календаре с пословицами на 1887 год", изд. "Посредник", 1887, стр. 119--140. Статья эта была написана одним из знакомых П. И. Бирюкова.
   Возможно, речь идет о статье И. А. Клейбера, изданной в 1891 г. "Посредником" под таким же заглавием.
  
   Т. М. Бондареву.
   1887 г. Февраля 12.
   [...] Я согласен с вами, что любовь без труда есть один обман и мертва, но нельзя сказать, чтобы труд включал в себе любовь. Животные трудятся, добывая себе пищу, но не имеют любви -- дерутся и истребляют друг друга. Так же и человек.[...]
   Напрасно вы огорчаетесь тем, что ваше писание не печатается и что правительство не делает распоряжения соответственно вашим мыслям. Мысль человеческая тем-то и важна, что она действует на людей свободно, а не насильно, и никто не может заставить людей думать так, а не иначе, и вместе с тем никто не может остановить и задержать мысль человеческую, если она истина, с Богом думана. Правда возьмет свое, и рано или поздно все люди признают ее. Только как Моисею не дано было войти в обетованную землю, так и людям не дано видеть плодов своих трудов. А надо сеять и радоваться тому, что Бог привел быть сеятелями доброго семени, которое взойдет на пользу людям, если оно доброе. Так и с вашими мыслями. Они многим уже послужили на пользу, открыли им ложь и указали истину и, как свеча от свечи, будут зажигаться дальше. Скучать о том, что мысли мои не признаны сейчас, теперь, и не приведены в исполнение, может только тот человек, который не верит в истину своих мыслей; а если верить тому, что мои мысли думаны с Богом, то и заботушки нет. Бог возьмет свое и слуг себе найдет, и время свое знает, а мне остается только радоваться тому, что довелось быть слугою дела божьего.
   Желаю вам всего лучшего от Бога, душевного спокойствия и радости.
  
   Тимофей Михайлович Бондарев (1820--1898) -- крестьянин, сектант-субботник, сосланный в Минусинский уезд Енисейской губ.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1887 г. Февраля 21?
   [...] Мне очень хорошо; и этому хорошему состоянию содействует и украшает его наш дорогой Количка.1 Как солнце светит и греет вокруг себя и живет всей силой своего духа.
   У меня то то, то сё болит, и жизнь брезжится во вне, но ищу и понемногу достигаю того, чтобы она шла в свете, и тогда нет ни меньшего, ни большего. Да, для того, чтобы производить то, что называют произведениями искусства, надо 1) чтобы человек ясно, несомненно знал, чтС добро, что зло, тонко видел разделяющую черту, и потому писал бы не то, что есть, а что должно быть. А писал бы то, что должно быть, так, как будто оно есть, чтобы для него то, что должно быть -- было бы. Неправда ли? И у вас оба термина очень сильны и равны и потому вы должны писать, когда вам хочется и ничто не мешает. [...]
  
   1 Николай Николаевич Ге, сын художника, в то время гостивший у Толстых в Москве.
  
   В. П. Буренину.
   1887 г. Февраля 1--25.
   Недели две тому назад мне сообщили подписанный несколькими десятками имен известных литераторов протест против написанных вами статей о покойном Надсоне и просили меня подписать его. Я отказался подписать, во-первых, потому, что всё это дело было мне совершенно неизвестно, а во-вторых, и главное, потому, что такой протест, напечатанный в газете, представлялся мне средством отомстить, наказать, осудить вас, на что я, если бы и даже справедливы были все обвинения против вас, я не имею никакого права. На вопрос о том, признаю ли я то, что Буренин поступил дурно, я не мог ответить иначе, как признав то, что если справедливо то, что вы говорите, то Буренин поступил нехорошо; но из этого не следует то, чтобы я потому должен был постараться сделать больно Буренину; Буренин для меня такой же человек, как и Надсон, т. е. брат, которого я люблю и уважаю и которому я не только не желаю сделать больно, потому что он сделал больно другому, но желаю сделать хорошо, если это в моей власти. Я сказал, что, если бы я встретил вас или был бы в сношениях с вами, я бы высказал вам то сомнение, которое имею о вашем поступке, считая обязанным каждого из нас помогать друг другу в самом важном деле жизни -- освобождаться от соблазнов и ошибок, вносящих зло в нашу жизнь. Вышло так, что третьего дня мне сообщили, что кружок писателей, не печатая протеста, заявили желание, чтобы я выразил вам свое мнение о том поступке, в котором обвиняют вас. Я счел себя не в праве отказаться и вот пишу вам. Пожалуйста, не осудите меня за мое это письмо, а постарайтесь прочесть его с тем же спокойным и уважительным чувством братской любви человека к человеку, с которым я пишу вам.
   Вас обвиняют в том, что вы в своих статьях, касаясь семейных и имущественных отношений Надсона, делали оскорбительные и самые жестокие намеки и что эти статьи действовали мучительно и губительно на болезненную, раздражительную, чуткую натуру больного и были причиною ускорения его смерти.
   Если человек, разряжая ружье, убьет нечаянно другого, ему будет больно, и он будет вперед осторожнее разряжать ружья; но чувства раскаяния, сознания дурного поступка у него не будет. Если в костеле шутник, не обдумав последствий своего поступка, для забавы крикнул: пожар! и задавили несколько человек, ему будет еще больнее, и он уж не будет шутить так, но раскаяния тоже почти не будет. Но если человек с злым чувством против другого, чтобы посмеяться над ним, поставив его в смешное положение, выдернет из-под него стул, и тот, упавши, разобьет себе голову и заболеет или умрет, то кроме боли будет тяжелое, мучительное раскаяние, прямо пропорциональное тому чувству зла, которое он имел против человека. Если справедливо обвинение против вас, то вы знаете лучше всех и один вы знаете: есть ли это случай только неосторожности обращения с оружием слова, или легкомыслие, последствия которого не обдуманы, или дурное чувство нелюбви, злобы к человеку. Вы единственный судья, вы же и подсудимый и знаете одни, к какому разряду поступков принадлежат ваши статьи против Надсона.
   "За всякое слово праздно, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда. Ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься".
   Какая это простая и практическая истина; и как она кажется сначала чем-то далеким от практики жизни -- не нужным; а это самое близкое, нужное в жизни правило, не только нам, писателям (особенно публицистам), но и нам, как людям житейским, беспрестанно совершающим грехи, подобные тому, о котором идет речь и последствий которых мы только не замечаем.
   Повторяю, что мои слова не укор и не поучение: укорять я не могу, потому что сам грешил 1000 раз в том, в чем предполагаю ваш грех; а учить не могу человека, в разумности и нравственности которого уверен так же, как и в своей. Пишу только потому, что, так как со стороны виднее ошибки других, почему нам не помогать друг другу, указывая те ошибки, которые портят нашу жизнь?
   На вашем месте я бы сам с собой самым строгим образом разобрал бы это дело. И высказал бы публично то решение, к которому бы пришел -- какое бы оно ни было.
   Во всяком случае простите меня за то, что пишу это вам, и постарайтесь не иметь ко мне дурного чувства, а то было бы очень больно мне, что, желая уменьшить раздражение, я только увеличил его.
  
   Черновое.
   Недели 2 тому назад мне сообщили протест, подписанный более 20 выдающимися литературными именами, против вашего отношения к покойному Надсону и ваших статей, писанных о нем, которым приписывалось гибельное влияние даже на жизнь покойного. Мне предложили тоже подписать. Я отказался, главное, потому, что такой протест представлялся мне как бы желанием отомстить, наказать, осудить вас. Не говоря уже о том, что я ничего не знал о подробностях этого дела (впрочем, знание или незнание тут не при чем), я отказался от подписи. Когда меня спросили: разве вы не признаете, что Буренин поступил нехорошо, я не мог ответить иначе, что, если справедливо то, что говорится, то Буренин поступил нехорошо; Буренин прежде всего человек; а как человек -- одинаково разумный и нравственный, как и я, и потому столь же дорогой мне, как и Надсон и все другие; и потому я не могу осуждать, а тем более -- желать карать его; главное же, никак не могу, вследствие того что он сделал больно другому (если это правда), желать сделать больно ему. Я сказал, что если бы я встретился с Бурениным, или бы был в сношениях с ним, я бы высказал ему то сомнение, которое имею о его поступке, считая обязанным каждого из нас помогать друг другу в единственном важном деле жизни -- освобождаться от ошибок, заблуждений, соблазнов, лишающих нас блага жизни. -- Вышло так, что кружок писателей отложил, надеюсь совсем, свое намерение печатать протест, но заявил ко мне требование, чтобы я, что если я так думаю, то чтобы я написал вам об этом. Я счел себя не в праве отказаться. Пожалуйста отнеситесь по-братски ко мне, так же, как я отношусь к вам. Не осудите меня за мое это письмо, а постарайтесь прочесть его с тем спокойным и уважительным чувством братской любви, с которым я пишу его.
   Говорят, что вы в своих статьях касались личной жизни Надсона, его денежных и семейных дел и что это больно заставляло страдать больного человека и даже усилило его боли. Такие дела делаем мы все беспрестанно. Сколько раз скажешь словечко меткое, и эта меткая шутка сделает человека смешным. А он хотел жениться, и это меткое слово сделало то, что та отказала ему. Шутник в церкви сказал -- пожар, и -- 7 трупов. Разве он виноват? Он хотел пошутить.
   Если человек, разряжая ружье, убьет нечаянно человека, ему будет больно, он будет осторожнее вперед разряжать ружье, но чувства раскаяния, сознания того, что он виноват, поступил дурно, у него не будет. Если в польском костеле шутник, не обдумав последствий, для забавы крикнул: "пожар", и задавили несколько человек, ему будет еще больнее, и он вперед не будет шутить так, но раскаяния, сознанья дурного поступка у него не будет. Но если человек, презирая и ненавидя другого, чтобы посмеяться над ним, поставить его в смешное положение, вынул из-под него стул, и тот, упавши, разбил себе голову и заболел или умер, то кроме боли и сожаления, будет раскаяние тяжелое, мучительное, раскаяние не потому, что человек убился, а потому, что мотив поступка было презрение, ненависть, нелюбовь к человеку.
   Вы сами знаете, если справедливо то, в чем упрекают вас, есть ли это случай неосторожного обращения с оружием, или шутка, последствия которой вы не обдумали, или было в вас дурное чувство против этого человека. Вам, я уверен, больнее всех то, что случилось, и вы в своей душе единственный судья того, к какому разряду поступков принадлежат ваши статьи против Надсона.
   Поверьте, что эти слова не укор и не поучение. Укорять я не могу никого, потому что сам грешил 1000 раз в том, в чем предполагаю ваш грех; а учить не могу человека, в разумности и нравственности которого уверен так же, как и в своей. А мне кажется, что со стороны иногда виднее ошибки другого. И если мы видим ошибки друг друга, портящие нашу жизнь, почему нам не помогать друг другу, указывая их?
  
   Черновой вариант окончания.
   Иногда шутка без враждебности, иногда шутка окрашена желчью, так что делается ядом, убивающим людей. Если не видишь последствий, считаешь это не грехом (религиозные люди), и не негуманным поступком (нерелигиозные); а ведь это ужасный грех или дурной поступок. Если правда всё то, что говорят о влиянии ваших статей на Надсона, то это тот один несчастный случай неосторожного обращения с оружием. И вам последствия его должны быть больнее, чем всем другим. И я уверен, что это так.
   От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься. За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ. Какая это глубокая истина, и как кажется сначала что-то далекое от практики жизни, не нужное; а оно самое близкое, самое нужное не только писателям публицистам, как вы, но и всем нам, которые беспрестанно совершаем подобные грехи.
   Простите же меня за то, что пишу это вам, и не имейте ко мне дурного чувства. А то было бы уже очень мне больно, что, желая уменьшить раздражение, я только увеличил его.
  
   Виктор Петрович Буренин (1841--1926) -- реакционный журналист, с 1876 г. сотрудник, а позднее -- член редакции "Нового времени".
   Буренин поместил в "Новом времени" ряд статей о поэте Семене Яковлевиче Надсоне (1862--1887), касавшихся как творчества поэта, так и его личной жизни. В этих статьях он намекал на притворность болезни Надсона, служившей, по мнению Буренина, лишь средством получения пособий. Эти статьи тяжело отзывались на умирающем Надсоне и усугубляли его страдания, что и заставило некоторых его друзей литераторов составить против Буренина обличительное письмо, которое было предложено подписать Толстому.
  
   Н. Н. Страхову.
   1887 г. Февраля 26.
   [...] Мне всё, когда я слышу похвалы, думается: коли бы я знал, что это может понравиться, я бы хоть постарался это сделать получше. Вообще же на свою блевотину ворочаться боюсь -- очень уж я до ней охотник. И потому уже давно отучил себя от этого -- ввиду того, что это мешает работе. А мне всё хочется и весело работать. Вчера -- вы удивитесь -- я был в заседании психологического общества. Грот читал о свободе воли.1 Я слушал дебаты и прекрасно провел вечер, не без поучительности и, главное, с большим сочувствием лицам общества. Я начинаю выучиваться не сердиться на заблуждения. [...]
  
   1 25 февраля Толстой был на заседании Московского психологического общества, где слушал реферат Н. Я. Грота "О свободе воли".
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Марта 1.
   [...] Чертков пишет о Савихине.1 Язык его поэмы, образы тоже превосходны. Стих хорош местами; но не мешало бы его сделать еще ровнее и лучше, но содержание не то что нехорошо, а его совсем нет. Содержание есть только подражание тому, чему не нужно подражать у Некрасова, т. е. преувеличение народной бедности и отчаянное отношение к ней, вызывающее только негодование к кому-то. Зачем попал туда господин в очках? Что он делает? И главное, чем кормится? Сочувствие никак не может быть на стороне его, потому что в нем что-то таинственное, скрытное. А сочувствие невольно на стороне мужиков, и досадуешь на то, что автор с презрением относится к ним, а с уважением к тому, что возбуждает только недоумение и подозрение. Ни на какой вещи я давно не видал с такой ясностью, как невозможно человеку писать, не проведя для самого себя определенную черту между добром и злом. Талант большой, а художественного произведения нет. Писателю художнику, кроме внешнего таланта, надо две вещи: первое -- знать твердо, что должно быть, а второе -- так верить в то, что должно быть, чтоб изображать то, что должно быть, так, как будто оно есть, как будто я живу среди него. У неполных художников -- неготовых есть что-нибудь одно, а нет другого. У Савихина есть способность видеть, что должно бы быть, как будто оно есть. Но он не знает, что должно быть. У других бывает обратное. Большинство бездарных произведений принадлежит ко 2-му разряду; большинство так называемых художественных произведений принадлежит к первому. Люди чувствуют, что нельзя писать то, что есть -- что это не будет искусство, но не знают, что должно быть, и начинают писать то, что было (историческое искусство -- картина Сурикова2), или пишут не то, что должно быть, а то, что им или их кружку нравится. Оба -- нехорошо. Первый недостаток Иванова,3 второй -- Савихина. Смешать их вместе -- выйдет большой художник. Но и не смешивая, каждый, выработав то, что ему недостает, может сделаться хорошим умственным работником, т. е. Писателем. [...]
   Хотел уехать в деревню. Да совестно стало. Куда уезжать от себя и от людей? И остался. Придет время, и, если это нужно, и я буду делать, что должно, и здесь могу быть полезен. [...]
  
   1 Василий Иванович Савихин-Иванов (1858--1912), писатель из рабочих. Свою поэму о деревенской жизни "Два соседа", написанную белыми стихами, он переслал Толстому через В. Г. Черткова. После исправления В. И. Савихиным (по указаниям Толстого) она была напечатана в изд. "Посредник", М. 1888.
   2 Василий Иванович Суриков (1848--1915). Толстой имеет в виду его картину "Боярыня Морозова", выставленную тогда на выставке "Передвижников".
   3 Николай Никитич Иванов (1867--1912), в то время сотрудник книжного склада "Посредник", автор нескольких стихотворений и рассказов.
  
   Н. Н. Страхову.
   1887 г. Марта 3.
   [...] Какое сильное орудие невежества -- книгопечатание, и эта масса книг без указания выделения того, чтР в книгах есть рост человеческого сознания -- и чтР слова -- и глупые часто. Ведь это читаешь, как вы умели осветить, как новое и самое, самое современное. [...]
   Про себя скажу, что я последнее время решительно мучим последствиями моей несчастной драмы.1 Если бы знал, что столько это у меня отнимет времени, ни за что бы не печатал. Чудной народ люди нашего круга! Как ни думаешь знать их, всякий день удивляют своей праздностью и неожиданностью употребления способности мысли. Вот именно как с писанной торбой. На дело боятся употребить, и болтается она у них перед ногами, бьет и их и других. А делать им, беднякам, больше нечего. [...]
  
   1 Драма Толстого "Власть тьмы" с большим трудом получила цензурное разрешение на опубликование и была запрещена к постановке. Когда же драма была напечатана, к Толстому стали обращаться многие издательства за разрешением перепечатки драмы.
  
   П. М. Свободину.
   1887 г. Марта 5.
   В моем представлении Аким русый, совсем не седой и не плешивый; волосы на голове даже могут немного виться, борода реденькая.
   Говорит с запинкой, и вдруг вырываются фразы, и опять запинка и "тае" и "значит". "Тае" я выговариваю "тае". Впрочем и "таё" возможно. Шамкать, мне кажется, не нужно. Ходит твердо; я представляю себе, вывернутыми ступнями в лаптях. Приемы -- движения -- истовые, только речи гладкой Бог не дал.
   Большая внимательность, вслушиванье во всё, что говорят, особенно ему, и одобрение всего, что говорится хорошего, но тотчас же беспокойство и отпор при дурных речах. В 3-м действии при виде безобразия сына он должен физически страдать.
   Должно пользоваться контрастом комического нескладного лепета и горячего, иногда торжественного произнесения таких слов, которые у него выходят. В 5-м действии он должен упираться, гнушаясь видом свадьбы, потом начать понимать, в чем дело, потом придти в восторг от поступка сына и до конца действия оберегать даже физически, -- расставляя руки и забегая со стороны нарушителей, -- оберегать совершающееся торжественно покаяние от вмешательства. [...]
  
   Павел Матвеевич Свободин (Козиенко, 1850--1892) -- артист Александрийского театра в Петербурге и писатель.
   3 марта 1887 г. писал Толстому по поводу предполагавшейся постановки "Власти тьмы" на сцене Александринского театра и просил дать указания относительно роли Акима, которую он должен был исполнять.
  
   П. И. Бирюкову, А. К. и В. Г. Чертковым.
   1887 г. Марта 20.
   [...] Признаюсь, мне жалко, что Анна Константиновна1 хворает, но радуюсь, что работает. Так и надо. В такие глупости, как болезнь и смерть, будто бы могущие иметь какое-нибудь влияние на нашу жизнь, пора перестать верить. [...]
  
   1 А. К. Черткова.
  
   Н. Л. Озмидову.
   1887 г. Марта 24.
   [...] не посетуйте на меня, что ответа не дам на ваши вопросы. Не могу вдуматься, как надо, в них; а наобум отвечать хуже, чем совсем не отвечать. Знаю только, что руководства (manuel -- как говорят французы) для нравственно-разумно-религиозной поддержки себя -- очень нужны, и что вы можете сделать таковой прекрасно. И потому очень рад, что вы над этим работаете.
   Я живу хорошо, живу -- радуюсь оттого, главное, что дела очень много, как будто нужного людям.
   Не хорошо вы говорите, что письма ваши сердят людей. Этого не надо. Если сердят, то виноваты письма. [...]
   [...] Что у меня в разных местах иначе выражено, это неоконченность или неформальность работы. Надо обращаться со всяким писанием, как с пищей, поглощать ее и претворять в свою плоть и кровь.
   Я теперь уже более месяца занят писанием о том, что есть жизнь. Хочется и надеюсь выразить совсем просто и ясно, что жизнь есть совсем не та путаница и страдания, которые мы себе представляем под этим словом, а нечто очень простое, ясное, легкое и всегда радостное.
  
   А. А. Толстой.
   1887 г. Март.
   [...] Как мне странно вспомнить теперь, что я мог с вами спорить, даже горячиться. Что же делать? Было время, что я и из пушки стрелял, но и то, и другое безвозвратно прошло. [...]
  
   Г. А. Русанову.
   1887 г. Апреля 2.
   [...] Письмо ваше, радостное для меня тою любовью, которая составляет всё значение жизни, грустно и волнительно болезнью детей. [...]
   Женщины редко взращивают у себя в сердце истинную любовь к Богу и к людям, и часто любовь к детям занимает всё место. И часто видишь ужасную казнь за это. Помилуй Бог вас и жену вашу и от греха, и от последствий его. Я знаю, что это кажется недобрым чем-то -- холодным -- рассуждать о Боге, когда есть горе, -- дети больны или умирают; и мы так привыкли к этому, что и мне это показалось совестно. А как мы забыли Бога, если говорим и думаем так! Как очевидно, что мысль о Боге (истине, добре, -- как хотите понимайте) нужна нам только для парада, а как дело серьезное, жизненное, то нам даже совестно упоминать про такую фальшь. [...]
   И родятся, и живут дети и любимые люди только как некоторые подробности Бога, которые без Бога и не имеют смысла и которые поэтому уничтожиться не могут, -- скрыться из глаз наших могут, но не уничтожиться.
   Я пишу, не обдумывая слов, надеясь, что вы совпадете со мной сердцем и поймете меня.
   Два чувства во мне: во-первых, жалость к вам и, главное, к вашей жене за испытание и страх, что вы или она его не выдержит, не обратит его в радость, -- как всё в нашей жизни.
   [...] Работаю над мыслями о жизни и смерти [...] и очень мне предмет этот кажется важен. Кажется, что разъяснение этого -- т. е. того, что именно есть жизнь (у Христа это разъяснено), разъяснение Христово для людей, которые не хотят понимать Евангелие -- это очень важно, нужно, прибавит счастья людям. Видите, какие гордые мысли. Что делать, они есть и они-то поощряют к работе.
   Здоровье мое хуже после болезни: то ноги, то руки, то живот болят, но истинно, не для фразы, говорю, никак, к огорчению моей жены, не могу этим интересоваться, потому что не чувствую, чтобы мне на сколько-нибудь было хуже при нездоровье, чем при здоровье. [...]
  
   Е. В. Винер.
   1887 г. Апреля 11.
   [...] вам хорошо, что и должно быть каждому человеку, который стал на путь жизни.
   Человек должен быть счастлив. Если он несчастлив хоть немного, то он должен быть в отчаянном положении. "Зачем я живу, страдая? Кто это сделал? Чем это кончится?" являются тогда вопросы, на которые нет ответов. Единственный ответ или, скорее, состояние, исключающее эти вопросы, это: "мне хорошо, покорно благодарю", и в такое состояние человек может поставить себя. Если же нет этого состояния, то непременно виноваты мы сами, в чем-нибудь ошиблись, и надо искать ошибку и поправить ее, пока не вернемся к свойственному и предназначенному нам состоянию блаженства. Я искренно думаю так и часто достигаю этого. Вам легче, потому что вы меньше испорчены. [...]
  
   Ф. Ф. Тищенко.
   1887 г. Апреля 18.
   Получил вашу повесть1 и прочел. Вы хотите искреннее мнение. Вот недос татки: всё растянуто, в особенности описание душевного состояния Семена после измены жены. Сцена перед зеркалом и длинна и искусственна. А между тем недостаточно ясны перевороты, происходящие в душе Семена: сначала злобы, потом отчаяния, потом успокоения и наконец решимость вернуть жену. Всё это надо бы, чтобы совершалось в событиях, а не только бы описывалось. У вас есть попытки приурочить эти перевороты к событиям, но не всегда удачно. --
   Сцена с одеколоном длинна. Потом вы делаете ошибку, повторяя некоторые вещи. Это ослабляет впечатление, как например, два раза упоминаете о бросании денег и разрывании гармоники. Потом Семен сначала как бы задуман не для того конца, который теперь. Вот все недостатки, которые старательно вспоминал. Нечто еще иногда неправильность языка. Но про это не стоит говорить. И не я буду в них упрекать. Я люблю то, что называют неправильностью, -- что есть характерность.
   Теперь достоинства: замечательно правдиво. Это важное, большое качество. И самое важное, в последней превосходной сцене с ребенком есть задушевность. Вообще повесть хорошая. И я думаю, что у вас есть те особенности, которые нужны писателю.
   Одно, главное, что я, судя по этой повести, думаю, что у вас есть или может быть, это -- внутреннее содержание. Без этого нечего и браться за писанье. Писателю нужны две вещи: знать то, что должно быть в людях и между людьми, и так верить в то, что должно быть, и любить это, чтобы как будто видеть перед собой то, что должно быть, и то, что отступает от этого. [...]
  
   Федор Федорович Тищенко (р. 1858) -- писатель из крестьян.
  
   1 "Семен сирота и его жена". Первоначально повесть называлась "Несчастные". В такой редакции она была послана автором в сентябре 1886 г. на просмотр Толстому. Сделав замечания к ней и некоторые исправления, Толстой вернул ее Тищенко, который после переработки вторично послал повесть Толстому. В данном письме Толстой дает отзыв об этой новой редакции повести. Повесть была напечатана в "Вестнике Европы" 1888, 1. В том же году была издана "Посредником" отдельной книжкой.
  
   Н. Л. Озмидову.
   1887 г. Апреля 19.
   [...] О чужой работе (мне о вашей), и особенно о предпринимаемом, очень трудно, даже невозможно сказать свое мнение -- сам работающий никогда не знает своей работы, пока он ее не кончил. Скажу о том, что вы прислали. 1-й стих ясен, 2-й неясен совсем. Разбирать теперь этого я не могу, потому что я месяцами думал над этими стихами и как мог, так выразил их. Это не значит, что я выразил их наилучшим образом, но только то, что передумывать их уже не могу; и в вашей версии вижу одну из тех, которые были тогда отвергнуты мною.
   Теперь скажу вообще то, что мне кажется, о вашей работе, т. е. какою она мне представляется, чтобы быть полезною. Мне кажется, надо бы как можно свободнее обращаться с текстами -- не в смысле замены и дополнения их, а в смысле исключения, пропуска всего сколько-нибудь неясного, двусмысленного, требующего объяснения. Пусть скорее будет кажущаяся сначала несвязная непоследовательность (связь эта для прочитавшего до конца так сильна, что никаких дополнений не требуется, как свод: всё держится одно другим), но чтобы не было ничего такого, к чему можно бы придраться. Если уже нужными покажутся объяснения, то их делать отдельно, примечаниями; да это не нужно. Нужно оставить одно несомненное и, где можно, заменять лучшей, более простой, понятной формой выражения. [...]
   Вот я вчера приехал в Вавилон1 после трех недель уединения и каюсь -- смутился было духом. Но помогает мне то, что знаю, что вся причина смущения во мне. И это уже одно, давая надежду и возможность исправить дело, многое облегчает положение. [...]
  
   1 Толстой имеет в виду Москву.
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Апреля около 20.
   [...] Третьего дня были в Ясной Файнерман, Буткевич1 и Сытин Сергей;2 они совсем решили поселиться в деревне около Ясной, чтобы жить, как Файнерман. Я, чувствуя, что это не то, сказал кое-что настолько, насколько мне позволяло мое положение, т. е. то, что отговаривая их от этого, я как бы оберегаю свое спокойствие. Но Количка стал говорить, я слушал. Так мягко, так любовно (не фразы любовные, а настроение) и вместе с тем так сильно и строго! Он показал им, что нельзя, расходуя деньги, ехать куда-то устраиваться работать, что тут есть самообман -- для людей, а не для истины. И говорил любящий истину и людей человек, и слушали такие же люди. И без самолюбия, без ложного стыда, и еще более любовно, чем прежде, они расстались и изменили свои взгляды на излюбленные ими приемы. [...]
   Файнерман почувствовал, да и мы с ним об этом говорили, что была ошибка в его жизни (прекрасной) -- у нас. Как всё легко развязывается, когда у людей не бесчисленные цели жизни, в достижении которых они все мешают друг другу, а только одна, в стремлении к которой все помогают друг другу.
   Приехал в Москву и было смутился духом, но вспомнил, что это грех, и опять стало хорошо. [...]
   Марья Александровна3 так живет, как дай Бог всем. Укрепляет видеть такого человека. [...]
  
   1 Анатолий Степанович Буткевич (1859--1942), будучи студентом, принимал участие в революционном движении; впоследствии -- ученый-пчеловод.
   2 Сергей Дмитриевич Сытин (ум. в 1915), младший брат книгоиздателя.
   3 М. А. Шмидт.
  
   Ф. А. Желтову.
   1887 г. Апреля 21?
   ....1Я полагаю, что задача пишущего человека одна: сообщить другим людям те свои мысли, верования, которые сделали мою жизнь радостною. Радостной, истинно радостной, делает жизнь только уяснение и применение к себе, к разным условиям своей жизни евангельской истины.
   Только это можно и должно писать во всех возможных формах: и как рассуждения, и как притчи, и как рассказы. Одно только опасно: писать только вследствие рассуждения, а не такого чувства, которое обхватывало бы всё существо человека. Надо, главное, не торопиться писать, не скучать поправлять, переделывать 10, 20 раз одно и то же, не много писать и, помилуй Бог, не делать из писания средства существования или значения перед людьми. Одинаково по-моему дурно и вредно писать безнравственные вещи, как и писать поучительные сочинения холодно и не веря в то, чему учишь, не имея страстного желания передать людям то, что тебе дает благо.
   Я не могу вам вкратце выразить то, что я считаю нужным для писания, иначе, как указав вам на мои народные рассказы последнего времени и на предисловие к "Цветнику",2 в котором я старался выразить, в чем состоит дело поэтического писания. Я очень радуюсь тому, что вы хотите писать, во-первых, потому, что вы крестьянин, во-вторых, потому, что вы свободны от ложного церковного учения, закрывающего от людей значение учения Христа.
   Ваши статьи3 я прочел. Лучшее по содержанию -- это путешествие и сон; но статья эта имеет неприятный для меня, литературный, фельетонный характер, и содержания мало. Сон этот мог быть эпизодом в чем-нибудь цельном, но отдельно он имеет мало значения. Статья о празднике холодна и тоже имеет литературный характер. Под литературным характером я разумею то, что она обращена к читателю газетному, интеллигентному. Желательно и я советую вам другое: воображаемый читатель, для которого вы пишете, должен быть не литератор, редактор, чиновник, студент и т. п., а 50-летний хорошо грамотный крестьянин. Вот тот читатель, которого я теперь всегда имею перед собой и что и вам советую. Перед таким читателем не станешь щеголять слогом, выражениями, не станешь говорить пустого и лишнего, а будешь говорить ясно, сжато и содержательно. Прочтите рассказ "Раздел",3 написанный крестьянином, и "Дед Софрон".4 Оба рассказа трогают людей, потому что говорят о существенных интересах людей, и интересы эти дороже авторских. [...]
   Писать вы, как мне кажется, можете и потому, что владеете языком и, главное, потому, что вы с молодых лет всосали в себя учение Христа в его нравственном значении, как это видно из вашего письма.
  
   Федор Алексеевич Желтов (р. 1859) -- из крестьян, сектант-молоканин, автор нескольких очерков и рассказов. В письме к Толстому просил написать о задачах литературы.
  
   1 Начало письма не сохранилось.
   2 "Цветник" -- сборник, составленный сотрудниками "Посредника", к которому Толстой в апреле 1886 написал предисловие.
   3 "Раздел" -- рассказ И. Г. Журавова.
   4 "Дед Софрон" -- рассказ В. И. Савихина.
  
   И. Б. Файнерману.
   1887 г. Мая 5.
   [...] Вы сделали, по-моему, то, что должно, и я рад за вас.1 Только бы знать, что сделал то, что должно, тогда можно быть всем довольным.
  
   1 Файнерман, уступив настояниям своей жены, дал ей развод.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1887 г. Мая 14.
   [...] Все художники настоящие только потому художники, что им есть что писать, что они умеют писать и что у них есть способность писать и в одно и то же время читать или смотреть и самым строгим судом судить себя. Вот этой способности, я боюсь, у вас слишком много и она мешает вам делать для людей то, что им нужно. Я говорю про евангельские картины. Кроме вас никто не знает того содержания этих картин, которые у вас в сердце, кроме вас никто не может их так искренно выразить и никто не может их так написать. Пускай некоторые из них будут ниже того уровня, на котором стоят лучшие. Пускай они будут не доделаны, но самые низкие по уровню будут все-таки большое и важное приобретение в настоящем искусстве и в настоящем единственном деле жизни. Мне особенно живо всё это представилось, когда я получил прекрасный оттиск "Тайной вечери", [...] Знаю я, что нельзя советовать и указывать художнику, что ему делать. Там идет своя внутренняя работа, но мне ужасно жалко подумать, что начатое дело чудесное не осуществится. Меня затащили на выставку;1 так ведь ничего похожего на картины, как произведения человеческой души, а не рук -- нету. [...]
  
   1 14-я выставка Товарищества передвижных выставок.
  
   Н. Н. Страхову.
   1887 г. Мая 20.
   [...] Я очень рад, что вы договорились с Соловьевым.1 Вы будете спокойнее. А то он вас тревожил. Нет ничего беспокойнее, как кажущаяся духовная близость, которая никогда не переходит в настоящую и которая дразнит и большей частью есть самое большое отдаление; знаете, как на кольцах для ключей: те ключи, которые у перерыва кольца, кажутся рядом, а их надо передвинуть на всё кольцо, чтобы соединить. Таково мне казалось всегда ваше отношение к Соловьеву. Трудно представить более отдаленных по умственному характеру людей, чем вы и он. [...]
   Грота вы напрасно не любите. Если его сравнивать с Соловьевым, то оба одинаково легкомысленные; но Грот свободен и ищет истину везде, а Соловьев спутан и не может уже искать истины нигде, кроме (простите меня) в загаженном уголку церкви. Соловьев талантливее, это правда, но Грот шире образован. [...]
   Мне очень хорошо жить на свете, т. е. умирать на этом свете, и вам того же не только желаю, но требую от вас. Человек обязан быть счастлив. Если он не счастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения. Неудобство главное в том, что если человек несчастлив, то не оберешься неразрешимых вопросов: и зачем я на свете, и зачем весь мир? и т. п. А если счастлив, то "покорно благодарю и вам того же желаю", вот и все вопросы. [...]
  
   1 Владимир Сергеевич Соловьев (1853--1900), философ-идеалист, публицист и поэт. Н. Н. Страхов писал Толстому, что он только что кончил "примирительное" письмо к А. А. Фету и В. С. Соловьеву. Письмо касалось их спора о спиритизме.
  
   Ф. Ф. Тищенко.
   1887 г. Мая 25?
   [...] Мне кажется, что в вас есть те данные, при которых никакие внешние условия не могут помешать хорошей жизни и потому счастливой, т. е. такой, при которой человек может служить людям и потому испытывать внутреннее счастие, независимое от внешних условий. Дай вам Бог этого.
  
   А. П. Залюбовскому.
   1887 г. Мая 30 или 31.
   Что это вы, дорогой Алексей Петрович, говорите мне об отвратительно слагающихся обстоятельствах и загадываете, как вам устроить свою жизнь. Вы лучше всех знаете, что дурных обстоятельств не бывает, и из всяких дурных (будто бы) можно сделать хорошие. Мне кажется, что человек должен за первое правило себе поставить -- быть счастливым и довольным, -- стыдиться как дурного поступка своего недовольства и знать, что если у меня что-нибудь не ладится, то мне некогда об этом разговаривать, а надо поскорее поправить то, что жмет или не ладится. В связи с этим и устройство жизни. Как найти ту форму, те условия жизни, которые наилучшие? Созвать великих мудрецов мира, они не найдут ни для одного самого известного им человека. Одно только и замечал, что, чем больше человек живет, чем больше отвечает на заявляемые к нему требования, тем меньше ему известно будущее устройство жизни и тем прочнее само устройство. [...]
   Жениться всякому взрослому и желающему жить хорошо человеку непременно нужно, но жениться никак не по любви, а непременно с расчетом, только понимая эти два слова как раз наоборот тому, как они обыкновенно понимаются, т. е. жениться без чувственной любви, а по расчету, не тому, где и чем жить (все живут), а по тому расчету, насколько вероятно, что будущая жена будет помогать, а не мешать мне жить человеческою жизнью. [...]
  
   Алексей Петрович Залюбовский (р. 1863) -- племянник Н. Л. Озмидова.
  
   Н. Л. Озмидову.
   1887 г. Июня 12.
   [...] К определению Бога для меня надо еще прибавить определение М. Арнольда,1 которое я всегда подразумевал, как одну и главную сторону, с которой представляется нам Бог. (М. Арнольд свое определение выводит от пророков ветхого завета; и действительно, оно до Христа достаточно полно.) Бог -- это вечное, бесконечное, вне нас сущее, ведущее нас -- требующее от нас праведности. Можно сказать: закон жизни человеческой -- воля Бога по отношению к той части жизни людей, которая в их власти. Я говорю, что это определение достаточно было до Христа, но Христом открыто нам то, что исполнение этого закона, кроме своей внешней обязательности для разума человеческого, имеет еще другое, более простое, захватывающее всё существо человека, внутреннее побуждение -- именно любовь. Любовь не к жене, ребенку, отечеству и т. п., а любовь к Богу (Бог есть любовь), любовь любви -- то самое чувство доброты, умиления, радость жизни, которая и есть свойственная человеку блаженная, истинная жизнь, не знающая смерти. [...]
   Работайте свою работу. Как спрашивать: могу ли я? Могу ли я жить? Могу ли я служить людям? Только одно это и может каждый из нас. Если человеком движет любовь и желание служить людям, то он всё может -- может жизнь свою отдать другим, т. е. дойти до пределов бесконечной любви и поэтому бесконечного служения. Вопрос же о том, могу ли я дать то-то и то-то? значит, насколько я заблуждаюсь, делая то-то? Заблуждение же происходит оттого, что на место законного двигателя моей жизни-любви стала какая-нибудь гадость, ложь, кое-где засорила мою любовь. Кто же может, кроме самого меня, узнать, насколько в моей движущей силе сору, лжи и настоящей силы? Я один про себя, и вы про себя знаете. Если есть сомнения -- есть сор. А есть сор -- надо его выкинуть. А насколько сор выкинут, настолько всякий из нас могущественен сделать всё для служения людям.
   Вот мой ответ на ваш вопрос. Мне кажется, что ваша работа будет полезна; но вы только можете знать это наверно. [...]
  
   1 Мэтью Арнольд (1822--1888). Толстой имеет в виду место в его книге "Literature and Dogma" ("Литература и догма"), London 1874, стр. 386--390.
  
   М. А. Шмидт.
   1887 г. Июнь.
   [...] Стремление упростить свою жизнь, отказ от материальных благ и суеты, особенно в молодых годах, всегда верный признак доброй натуры [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Июля 7
   [...] Ах, как бы хорошо было, кабы кто изложил учения, -- истинные коренные учения вер -- 3-х, 6-ти. Как это осветило бы человечество -- букетом света. [...]
  
   И. Б. Файнерману.
   1887 г. Июля 8.
   [...] Да, правда, что надо расти самому, как дерево, не огорчаясь тем, что при других условиях мог бы быть полезнее и людям. Не дано нам знать этого. [...]
   Много работал и продолжаю работать над писанием о жизни и смерти. Только бы делать не для славы людской, а для Бога -- все дела равны. Если бы в тюрьме сидел или в параличе был, делал бы еще меньше. Лепта вдовицы. Только бы отдавать, что имеешь. [...]
   Жалко иногда, что врозь живем, но мы не врозь, если мы всегда вместе идем в настоящей жизни, для которой нет пространства и времени. Мало того, и после смерти будем точно так же, нет, не так же, а гораздо больше вместе. [...]
  
   Ф. А. Желтову.
   1887 г. Июля около 12.
   [...] В общем радуюсь общению с вами. Дело не в том, чтобы писать, а в том, чтобы жить христианскою жизнью; вот величайшее художественное произведение, доступное человеку. Будем же стараться его производить, а по мере достижения этого и наши слова и писания будут хороши и нужны людям. [...]
  
   Н. Д. Валову.
   1887 г. Августа 16.
   [...] Разрешение всех вопросов в себе -- в религиозном уяснении смысла жизни и смерти. Если это решение найдено, то найдены и решения всех самых сложных отношений в жизни. Вы обращаетесь ко мне за решением. Без ложной скромности и гордости скажу, что я такая чуть светящаяся лампочка при свете электрических солнц мудрецов человечества и вечного солнца истины: Конфуций, Будда, Лао-дзе, Эпиктет и, наконец, Евангелие. Всё там есть, и всё одно и то же.
   Если же вы хотите знать, как именно я выбирался из мрака, то вот ответ на ваш вопрос, -- я изложил это в следующих писаниях: 1) Исповедь, 2) В чем моя вера и 3) Что же нам делать? [...]
   Еще вы пишете, что вы хотите бежать, удалиться, -- вообще переменить внешние условия жизни. Мне кажется, этого никогда не нужно. Насколько изменится миросозерцание, настолько само собою изменяются и внешние условия; и тогда только прочно.
  
   Николай Дмитриевич Валов -- нижегородский купец, член, а затем председатель Лукояновской уездной земской управы. В письме от 12 июня 1887 г. сообщал, что хочет познакомиться с последними сочинениями Толстого, и просил указать, где можно их достать.
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Августа 22. 22 авг.
   [...] Ваше объяснение отношения к миру совсем ясно и прекрасно. Но надо больше -- не правда ли? Надо, чтоб это отношение был сам я -- дорогой мне я. [...]
  
   Ответ на письмо П. И. Бирюкова от 17 августа 1887 г. К письму прилагалась заметка П. И. Бирюкова "О моем отношении к миру".
  
   М. А. Новоселову.
   1887 г. Августа после 11-го.
   [...] очень порадовался тому, что вы проверяете перевод Евангелия. Я вперед согласен уже был вообще с теми поправками, слишком отдаленно от прежних переводов и хитро переведенных, и согласен с частными случаями -- "О субботе и беседе с Самарянкой". Об изгнании из храма не согласен. Почему, долго писать, -- увидимся, поговорим. Вообще в переводе моем грубых ошибок не думаю, чтобы было (я советовался с филологом,1 знатоком и тонким критиком), но много должно быть таких мест, как те, которые вы указали, где натянут смысл и перевод искусствен. Это произошло оттого, что мне хотелось как можно более деполяризировать, как магнит, слова церковного толкования, получившие несвойственную им полярность. Исправить это -- будет полезным делом. [...]
  
   М. А. Новоселов писал по поводу книги Толстого "Соединение, перевод и исследование 4-х евангелий", в которой находил неточности перевода с греческого.
  
   С. Т. Семенову.
   1887 г. Сентября 9.
   [...] Очень желаю вам устроить свою судьбу сообразно со своими взглядами на жизнь. Не думаю, чтобы отсутствие денег могло бы мешать этому. Ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится вам.
  
   С. Т. Семенову.
   1887 г. Сентября 14.
   [...] У меня нет денег. Мне для моей жизни они не нужны, а когда ко мне обращаются с просьбами, я обращаюсь к жене, и когда это небольшая сумма, она дает эти деньги. Но 100 р. она не даст незнакомому ей человеку, я и не спрашивал. По правде сказать, я и не жалею, что не могу удовлетворить вашему желанию. Я убежден и разумом и опытом, что деньги никогда не могут быть нужны человеку на доброе. Зла может быть много от них, а добра никогда. Вы скажете, вам нужны они, чтобы жениться, чтобы улучшить ваши отношения с семейными. А я вам скажу, что если человеку нужны деньги, чтоб жениться, то это не женитьба, а что-то другое. И если отношения могут улучшиться от ста рублей, то, значит, нет еще человеческих отношений, и люди только хотят замазать деньгами отсутствие отношений. Но это не надолго. Знаю, что тяжело бывает. Но помочь всякой тяжести можно не внешними делами, а внутренним делом -- тем, что называют молитвой. Я потому говорю: "тем, что называют" молитвой, что обыкновенно под молитвой разумеют прошение к Богу о своих делах. Я не о такой молитве говорю, а о молитве, в которой человек из области мелочей жизни переносится в сознание истинного смысла жизни и смерти и своего долга на земле перед тем отцом небесным, который произвел меня. Такая молитва есть Отче наш. И если ее понимаешь, то это как бы повторение всего Евангелия. А когда восстановишь в себе евангельский дух, то всё легко и всё хорошо. [...]
  
   А. А. Толстой.
   1887 г. Сентября около 15.
   [...] Упреки ваши, право, несправедливы, милый друг. Вы говорите -- не действуйте на других, потому что ваши убеждения могут быть ошибочны и вредны. Этот аргумент неправилен, а главное, может быть обращен против церковного учения, и с гораздо большим правом: если люди считают ложным церковное учение, то каково им должно быть больно видеть ту страшную сеть ложной (по их мнению) пропаганды, в которую улавливаются простые, невинные люди и младенцы. При различии мнений нельзя говорить о тех последствиях, которые производят ложные мнения; надо говорить о самых мнениях; а ложь всегда будет ложь и губительна. В пользу свою скажу только, и очень прошу вас, в том духе любви, в котором вы писали мне, принять и взвесить эти слова: Я ничего не утверждаю такого, чего бы вы не признавали, и потому я имею радость знать, что вы вполне согласны со мной во всем, чем я живу. Вы же утверждаете многое такого, чего я не могу признать, и потому вы имеете огорчение знать, что не только я, но и миллионы людей не признают того, что вы утверждаете. Кто же причиной несогласия? Вы несогласны с магометанами, потому что они признают многоженство и др., но они согласны с вами, что закон Христа есть истина. Кто же причиной несогласия? Но это не то -- главное мне хочется сказать вам вот что: "хочу делать доброе и делаю дурное". Если точно я в своей жизни всегда делаю одно дурное и не делаюсь хоть на волосок лучше, т. е. не начинаю делать немножечко поменьше дурного, то я непременно лгу, говоря, что хочу делать доброе. Если человек хочет точно не для людей, а для Бога, делать хорошее, то он всегда подвигается на пути добра. А это-то движение -- приближение к Богу (как бы оно ни было мало, но только бы оно было) и укрепляет на пути, и дает надежду, и радость, и сознание того, что ты делаешь хоть чуть-чуть то, чего хочет Бог. У китайского царя было написано на ванне: обновляйся каждый день (час) сначала и опять сначала. Толцыте, и отверзится, просите духа, и дастся вам -- это самое и значит. Жизнь вся есть только движение по этому пути -- приближение к Богу (в этом ведь согласны). И это движение радостно, во-первых, тем, что чем ближе к свету, тем лучше; во-вторых, тем, что при всяком новом шаге видишь, как мало ты сделал и как много еще этого радостного пути впереди. Но вы говорите: мои грехи, мое несовершенство, слабость? Но ведь я иду не на Окружной суд, а на суд Бога. Бог же есть любовь. Бога я не могу понимать иначе, как премудрым, всезнающим, и главное, не только не злопамятным (каким я даже стараюсь не быть), но бесконечно милосердным. Так как же мне перед таким судьей бояться моих слабостей, грехов? Всё Евангелие наполнено и прямыми, и приточными указаниями на прощение, на несуществование грехов перед Богом для человека, любящего его. -- Вы говорите, что Бог вперед сделал такое -- не знаю как сказать -- распоряжение или выдумку, чтобы простить мне грехи -- искупить их через сына (не могу спокойно упоминать об этом кощунстве. Простите, простите ради Христа). Не проще ли Богу, которому принадлежу весь я, из которого я исшел, который знает, любит меня, Богу, который есть любовь и милосердие, -- не проще ли Богу прямо простить мне мои грехи. И разве не ужасное кощунство сказать, что Бог не может или не хочет простить мои грехи, когда я верю, что он этого хочет и это сделает, и когда для меня невозможно поверить в то, что он наказал, наказывает и накажет людей за то, что они не верят тому, что он вперед простил их, искупив сыном (не могу без ужаса повторять этих кощунственных слов), -- накажет за то, что я не поверю в то, что он неразумный и злой Бог. Если бы самому алчному человеку сказали: хочешь получить наследство, признай, что твоя мать (про которую человек знает, что она святая женщина) была в связи с богачом, никто бы не мог согласиться признать и неправду, и оскорбление самому святому, что только есть для него.
   Наговорил много лишнего, но хотел сказать только то: все мы живем, если живем по-человечески, стремясь к Богу, приближаясь через посредника его между Богом и человеками Иисуса Христа. Выходя из самого скотского, развратного состояния и достигнув самой высокой святости, мы одинаково чувствуем, что жизнь наша полна грехов. Но человек, начавши эту истинную жизнь, всегда знает и может поверить, оглядываясь назад, что он, как ни медленно, но приближается к свету, и узнает это направление, и в движении в этом направлении полагает жизнь. Грехи, слабости человека велики, и совершенство всегда бесконечно удалено от него; но он все-таки стремится к нему. И тут-то вера в благость божию, в милосердие его и любовь ко мне укрепляет силы человека и показывает ему, что кажущееся невозможным своими силами избавление от грехов и достижение совершенства, блаженства возможно с помощью Бога. Вы говорите, что помощь эта произошла 1880 лет тому назад, а я думаю, что Бог, какой был всегда, такой и теперь, и всегда оказывает помощь людям, и всегда милосерд и хочет их спасения, т. е. блага, и недалек от ищущих его. --
   Я понимаю, как вам дорога та форма представления Бога и его любви, с которой вы свыклись, но одного я не понимаю, почему вам хочется, чтобы другие точно так же бы смотрели? Еще это можно было бы понять, если бы это было что-нибудь новое, вновь открытое, а то это -- давнишнее, давнишнее, всем, не только мне, очень знакомое представление и самое утешительное, как вы сами находите; так отчего же бы те люди, которые ищут Бога и знают учение Христа, не принимали бы его? Я понимаю, что это учение может удовлетворить того, кто никогда не думал о Боге и Христе, и я очень радуюсь за тех, которые принимают его; но почему думать, что люди, ищущие Бога, так без причины отказываются от этого учения, дающего так много утешения. Очевидно, у них есть причины, которые не кажутся вам достаточными. Ну, да что же делать, вы уж их оставьте и простите, и любите, какими они есть. Если же хотите согласиться с ними, то серьезно вникните в эти причины и разберите всё дело сначала, допустив, что, может быть, и ваша вера ошибочна. Но вы не делаете этого, я знаю, вы не хотите и не можете. Вам и так хорошо. Идите по вашему пути. Все, идущие к одной цели, сойдутся в ней. [...]
  
   Н. Л. Озмидову.
   1887 г. Сентября 20.
   [...] В общем всё очень хорошо; но вступление о повелителях -- основах менее ясно, чем всё остальное. Деление на умственное и духовное мне кажется произвольным. Мне кажется, что то же самое свойство человеческого существа, которое открывает ему Пифагорову теорему, открывает ему и несомненную обязательность любви к ближнему. Я говорю только, что деление это произвольно и как бы излишне, но не отрицаю сущности мысли об одинаковой обязательности умственных, отвлеченных и практических, нравственных выводов. Со всем остальным я вполне согласен и нахожу, что всё выражено сильно, сжато и основательно. Мне нравится и отступление о усовершенствованной форме власти. Это очень верно и важно. Это вроде замены грубой плахи усовершенствованной гильотиной. Представляется, что при гильотине людям труднее отстать от казней, чем при плахе. Нравится мне очень и предполагаемый ход осуществления учения. [...]
   Дальнейшее уяснение и изложение истины жизни человеческой совершенно независимо от возможности или невозможности печатать, а распространять очень важно.
   И вот в этом-то деле писания, когда пишешь то, что думаешь с Богом, от всей силы своего разумения (как это делаете вы), я совершенно согласен с вами, с мыслями, выраженными в ваших заметках. Можно и должно знать истину и на основании ее мерить все дела людские, если, как это всегда бывает, предмет писания касается дел людских. Но в прямом общении с людьми, в обсуждении мелких частных поступков, которые суть результат сложнейших условий жизни, связанных с моею личною жизнью -- совсем другое. Совсем другое, что я в те лучшие минуты жизни, когда я один с Богом, стремлюсь всеми силами души понять его, когда я откинул от себя, сколько мог, всё личное, живу одной божественной частью себя, когда я пишу; и я, когда в общении с людьми, подчиняюсь их воздействию на себя, когда во мне поднимаются все скверные свойства моей личности, когда не поспеваю дать себе отчета, кто я, зачем я говорю или делаю то, что говорю и делаю; эти два и очень непохожие по достоинству существа: одно стоит на высшей ступени лестницы доступного мне совершенства, другое -- на низшей. И вот вам объяснение того, почему я, сколько помню, никогда не отрекался ни от одной мысли, которые я излагал в своих писаниях (с тех пор, как я пишу, имея в виду служение истине). Если я и отрекаюсь от некоторых подробностей, форм выражений, то только потому, что и во время писания я не успел отрешиться от суеты и соблазна мира. И нисколько не сожалею о том, что на меня сердятся и меня бранят за то, что я выражаю истину; но в личном общении я чувствую, что я в большей части случаев сам плох, сам вонючий сосуд, оскверняющий его содержание. Когда мы пишем, мы стараемся скрыться самим не потому, что такой прием принят, а потому, что мы знаем, что то, что свято и истинно -- не мы, как личность, а то, что поняла эта личность. И когда нас читают (если мы сумеем скрыть себя), то любят или ненавидят не нас, а истину, и мы не виноваты. Но в общении сейчас же выступает личность собеседника, как бы вы ни были осторожны, он заражает вас, выступает ваша личность, и теряется возможность правильного суждения, оценки, и (что вы верно испытывали 1000 раз) видишь, что я, любя, хотел передать другому то, что я и теоретически, и практически знаю, как истину, дающую благо и которая так несомненна и ясна, что и мудрец и ребенок не могут не согласиться с ней, -- и вдруг вышло, что собеседник мой озлился, не только ничего не понял, но во время разговора со мной выдумал на моих глазах еще более нелепый софизм (скрывающий от него благо), чем тот, который был у него прежде, и с этою новою нелепостью и с злобой не только ко мне, но и к тому направлению, в которое я хотел его ввести, расстался со мною. Как же оставаться равнодушным к такому страшному явлению?
   В Евангелии есть: не мечите бисера....1 Но ведь это жестоко, и как понять и как сметь решить, -- кто свиньи?
   В учении 12 апостолов сказано: одних обличай, за других молись, а третьих люби больше себя. В этом я вижу что-то похожее на руководство. По крайней мере со мною так бывает: сначала обличаешь, т. е. высказываешь свои взгляды, и этим озлобляешь; потом, чтобы не продолжать озлобления, перестаешь обличать, высказывать прямо свои взгляды и только желаешь (молишься), чтобы они поняли; а тех, кто понимают, тех искренно без всякого усилия любишь больше души своей. Вот тут-то, мне кажется, вторая стадия, самая важная, и самая трудная, и самая часто встречающаяся; как только выяснилось разногласие, выяснилось извращение умственное, вследствие которого кажется, что для вашего собеседника разум не обязателен, -- что делать? По-моему, именно молиться, желать всеми силами души, но не говорить, не употреблять то средство, которое уже оказалось недействительным, желать добра этим людям всеми силами души. Что же это значит? Значит любить их делом. Впрочем, вы всё это знаете так же, как и я, и понимаете меня с полслова.
   И благодаря этому достигается то, о чем нельзя было и мечтать при приеме убеждения словами. Достигается не скоро, часто не видно нам, после смерти, но достигается несомненно.
   Но тут является другой, самый главный вопрос, самый важный: любить людей язычников (по вашему выражению), делать для них? Что делать, когда они требуют от тебя дел языческих? Я отвечаю: делать всё, что можешь, доходить до последнего предела того нравственного повелителя, требования, которое преступить, как вы сами знаете, нельзя, когда оно сознано вами. Тут ведь практический вопрос: у нее сын язычник; как мне поступить наицелесообразнейшим образом, чтобы привести его на путь истины -- убеждать его, когда он не понимает меня, -- и осуждать все проявления язычества его, чуждаться его, или, не убеждая его, идти с ним вместе, разделять его жизнь в тех проявлениях, которые возможны для меня, и невольно бессознательно страдать от его заблуждений, отражающихся на мне. Не от него требовать жертвы, а самому жертвовать всем, чем можешь. Ведь если бы он был зверь, а не человек, то он довел бы до последних пределов мои страдания; но он человек, и ему жалко станет, когда он увидит истинное и покорное страдание.
   Знаю, что дьявол силен, и он ловит по обеим сторонам этого узкого пути. Он ловит на одной стороне тем, что то, что делается сначала как жертва, становится привычкой и участием в языческой жизни; с другой стороны он ловит тем, что я радуюсь на себя лично, за свою личную правоту и чистоту. Путь узкий, и будем помогать друг другу идти по нем. Вы и делаете это, когда пишете о моем положении и о воображаемом мною отношении к собственности. Последний путь -- совершенное непризнание прав -- самый, кажется, разумный, тем более, что по нем я и иду до сих пор.
   Но еще совсем с другой стороны: передо мною разумное, любящее по своей природе существо, могущее быть счастливым только в сознании этой своей любовно разумной природы. Я вижу, что существо это несчастливо, и хочу помочь ему. Лошадь запуталась в вожжи, и я хочу распутать ее, лошадь не дается. Неужели я буду тянуть вожжи, затягивая ее? Очевидно, я что-то не то делаю. Человек не дается, он думает, что я хочу ему сделать хуже. Неужели мне продолжать то, чего он не хочет, не потому, что он не хочет себе блага, а потому, что он не верит, что я хочу ему блага. Если он поймет это, он дастся. Но поймет он это не разумом, который пока еще бессилен для него, а поймет прямым прикосновением любви. Так же, как и лошадь, когда я оглажу ее. И лев даст вынуть себе занозу. Разум выражается любовью. И там, где разум затемнен, восстановить его нельзя им самим, а только его последствием, любовью. Разум разумом поверять нельзя; но любовью (его последствием) можно. С затемненным разумом человек не поверит разуму: он, не имея настоящего, не знает, какой настоящий, какой не настоящий; но и не зная никаких доводов разума еще, он видит, что последствие его любовь, он знает, что то, что произвело эту любовь, то разумно, и тогда только исправится его искривленный разум и совпадет с настоящим. Всякий ребенок и наивный человек считает умным того человека, который его любит, и самыми разумными те причины, по которым он его любит. Только по любви к себе разумного человека познает другой и разумные основы его любви.
   Так вот я и думаю, что если бы у меня была такая любовь к тем людям, которым я сообщаю свои разумные основы жизни, такая любовь, какая есть у матери к ребенку, то никто бы не усомнился в истинности этих основ. А то у меня есть одно, а нет другого. Если же мне не допустить этого, что неубедительность моих разумных доводов происходит от недостатка во мне любви, то я должен буду признать еще худшее и невозможное, для меня по крайней мере, что истины христианские не совсем истинны.
   Разумное сознание истин, открытых нам в душе и кроме того Христом, есть великое и великое благо, но мы склонны приписывать этому сознанию слишком большое значение: слишком мы радуемся этому и останавливаемся, как будто уже достигли всего, что нужно. Шаг действительно огромный в сравнении с тем мраком, в котором мы жили; но все-таки это только шаг и даже крошечный шаг, за которым должно следовать шествие по тому огромному бесконечному пути, который открывается нам, по пути применения этого сознания к жизни в любви, которая не так сразу заменяет нашу жестокую зверскую личную жизнь с привычками и страстями, которыми мы жили и живем, а по капелькам вливается нам в душу, -- та любовь, которая по существу своему требует бесконечного роста, увеличения. Работа моя над этим только чуть-чуть начинается. Так вот я в этом смысле и упрекаю себя за то, что не умею -- не убеждать, а побеждать людей той непобедимой силой, которая дана нам. Один ходишь, думаешь и как будто чуешь в себе зарождение этой силы; кажется, сойдусь с человеком и сейчас залью его, заполню этой непобедимой силой, зарождающейся во мне, а приступишь к делу, сойдешься с ним, и вместо несокрушимого меча, который, казалось, держишь в руках, оказывается гибкий, хрупкий росточек, который тут же, при первой схватке, и сломаешь, и бросишь, затопчешь. А знаю, и вы знаете наверное, что возможно не то что овладеть, но быть участником этой силы.
   Пишу, и неприятно вспоминать, что как будто пишу не вам, но читателям, что вы покажете письмо. Так это мне отравляет простое братское общение в письмах.
   Писал, как приходило в голову, -- нескладно; но мне мысль моя ясна. Очень бы рад был, коли вы были согласны. Да почти уверен в этом. Если же не согласны, то постарайтесь понять общий смысл, а не обращайте внимание на подробности.[...]
   Вопрос о единстве того закона разума, которого проявление мы видим вне себя в природе и который мы сознаем в себе, как закон своей жизни, который мы должны исполнять для своего блага[...]. Закон единый, различие только в том, что там мы видим, как он исполняется, но исполняем не мы, а в себе мы не видим его, но должны неизбежно исполнять его для своего блага. [...]
  
   1 Цитата из Евангелия: "Не мечите бисера перед свиньями".
  
   И. Б. Файнерману.
   1887 г. Сентябрь.
   [...] Я всегда боюсь за вас, боюсь увлечения гордостью подвига,1 и люблю подвиг ваш и сам горжусь им. [...]
  
   1 Толстой имеет в виду "опрощение" Файнермана, занимавшегося в то время столярным ремеслом.
  
   И. Б. Файнерману.
   1887 г. Сентябрь -- декабрь?
   [...] радость моей жизни идет последнее время в геометрической прогрессии и обратно пропорциональном уменьшении физических сил. Друзей, т. е. любви, всё больше и больше, всё глубже и глубже чувствуешь борозду своей жизни и всё тверже и тверже плуг. [...]
   Я опытом жизни теперь узнал подтверждение того, что всякое усилие, самое ничтожное, в области истинной жизни несомненно вознаграждается несомненным благом сторицею. Впрочем, иногда думаю, что это я так особенно незаслуженно счастлив. [...]
  
   И. И. Попову.
   1887 г. Сентябрь.
   [...] Желаю, чтоб вы чувствовали себя так же хорошо, свободно, т. е. любовно к людям в тюрьме, как и вне ее. Знаю, что это очень трудно в том периоде испытания, в котором вы находитесь и через который я не прошел, но не могу не желать этого вам, потому что это единственное благо в жизни, к которому мы все сознательно и бессознательно стремимся. [...]
  
   Ромэну Роллану (Romain Rolland).
   1887 г. Октября 3?
   Я получил ваше первое письмо. Оно тронуло мое сердце. Я читал его со слезами на глазах. Я намеревался отвечать на него, но не имел времени, тем более, что -- не говоря уже о трудности для меня писать по-французски -- мне пришлось бы отвечать очень подробно на ваши вопросы, большая часть которых основана на недоразумении.
   Вы спрашиваете: почему ручной труд является одним из существенных условий истинного счастья? Нужно ли добровольно лишать себя умственной деятельности, занятий науками и искусствами, которые кажутся вам несовместимыми с ручным трудом?
   Я отвечал на эти вопросы, как умел, в книге, озаглавленной: "Так что же нам делать?" -- которая, как я слышал, была переведена на французский язык. Я никогда не считал ручной труд самостоятельным принципом, а всегда считал его самым простым и естественным приложением нравственного принципа, -- таким приложением, которое прежде всего представляется уму всякого искреннего человека.
   Ручной труд в нашем развращенном обществе (в обществе так называемых образованных людей) является обязательным для нас единственно потому, что главный недостаток этого общества состоял и до сих состоит в освобождении себя от этого труда и в пользовании, без всякой взаимности, трудом бедных, невежественных, несчастных классов, являющихся рабами, подобными рабам древнего мира.
   Первым доказательством искренности людей, принадлежащих к этому обществу и исповедующих христианские, философские или гуманитарные принципы, является старание выйти, насколько возможно, из этого противоречия.
   Самым простым и находящимся всегда под рукой способом для достижения этого является прежде всего ручной труд, обращенный на заботы о своей личности. Я никогда не поверю искренности христианских, философских и гуманитарных убеждений человека, который заставляет служанку выносить его ночной горшок.
   Самое простое и самое короткое нравственное правило состоит в том, чтобы как можно меньше заставлять других служить себе и как можно больше самому служить другим. Требовать от других как можно меньше и давать другим как можно больше.
   Это правило, дающее нашему существованию разумный смысл и вытекающее из него счастье, разрешает также и все затруднения, в том числе и то, которое возникает перед вами: что остается на долю умственной деятельности, науки, искусства?
   На основании этого правила я только тогда могу быть счастливым и удовлетворенным, когда я имею твердое убеждение, что моя деятельность полезна другим. (Удовлетворение тех, для которых я действую, является уже прибавкой, добавочным счастьем, на которое я не рассчитываю и которое не может влиять на выбор мною моих поступков.) Мое твердое убеждение в том, что то, что я делаю, не есть нечто бесполезное и не есть зло, а есть благо для других, является поэтому главным условием моего счастья.
   Вот это-то невольно и побуждает нравственного и искреннего человека предпочитать ручной труд труду научному и художественному. Книга, которую я пишу и для которой я нуждаюсь в труде наборщиков; симфония, которую я сочиняю и для которой я нуждаюсь в музыкантах; опыты, которые я произвожу и для которых я нуждаюсь в труде тех, которые делают наши лабораторные приборы; картина, которую я пишу и для которой я нуждаюсь в тех, которые делают краски и полотно, -- все эти вещи могут быть полезны людям, но могут также быть, как это и бывает по большей части, совершенно бесполезными и даже вредными. И вот, пока я делаю все эти вещи, польза которых весьма сомнительна и для которых я должен еще заставлять работать других, меня со всех сторон окружает множество дел, которые нужно сделать, которые несомненно полезны другим и для которых мне не нужно ничьей помощи: понести тяжесть, чтобы помочь уставшему; обработать поле, хозяин которого заболел; перевязать рану. Но не будем говорить об этих бесчисленных делах, которые нас окружают, для которых не нужно ничьей помощи и которые доставляют непосредственное удовлетворение тем, для пользы которых вы их делаете. Посадить дерево, выкормить теленка, вычистить колодезь, -- вот дела, несомненно полезные другим и которые всякий искренний человек не может не предпочесть тем сомнительным занятиям, о которых в нашем мире проповедуют, как о самом возвышенном и самом благородном человеческом призвании.
   Призвание пророка есть высокое и благородное призвание. Но мы знаем, что представляют собой священники, считающие себя пророками единственно потому, что это им выгодно и что они имеют возможность выдавать себя за таковых.
   Не тот пророк, который получает воспитание пророка, а тот, кто имеет внутреннее убеждение в том, что он есть пророк, должен им быть и не может не быть им. Такое убеждение редко и может быть доказано только теми жертвами, которые человек приносит своему призванию.
   То же самое относится к истинной науке и к истинному искусству. Какой-нибудь Люлли,1 который на свой страх бросает службу на кухне, чтобы предаться игре на скрипке, приносимыми им жертвами доказывает свое призвание. Но ученик консерватории или студент, единственная обязанность которых изучать то, что им преподают, не имеют даже возможности оказать свое призвание: они просто пользуются положением, которое кажется им выгодным.
   Ручной труд есть обязанность и счастье для всех; умственная деятельность есть деятельность исключительная, которая становится обязанностью и счастьем только для тех, кто имеет соответственное призвание. Призвание может быть указано и доказано только в том случае, когда ученый или художник жертвует своим спокойствием и своим благосостоянием, чтобы следовать своему призванию. Человек, который продолжает исполнять обязанность поддержания своего существования трудами рук своих и, несмотря на то, лишая себя отдыха и сна, находит возможность мыслить и производительно работать в умственной области, -- этим доказывает свое призвание. Тот же, который освобождает себя от общей всем людям нравственной обязанности и, под предлогом своей склонности к наукам и искусствам, устраивает себе жизнь паразита, -- тот никогда не произведет ничего, кроме ложной науки и ложного искусства.
   Произведения истинной науки и истинного искусства суть продукты приносимой человеком жертвы, а никак не тех или иных материальных выгод.
   Но что станется с наукой и искусством? -- сколько раз мне приходилось слышать этот вопрос от людей, которым не было никакого дела ни до наук, ни до искусств, и которые не имели даже мало-мальски ясного представления о том, что такое науки и искусства! Можно было бы подумать, что эти люди ничем так не дорожат, как благом человечества, которое, по их понятиям, состоит в развитии того, что они называют науками и искусствами.
   Но как это случилось, что нашлись люди столь безумные, что они отрицают полезность наук и искусств? Существуют ремесленники, существуют земледельцы. Никому не приходило на ум оспаривать их полезность, и никогда рабочему не придет в голову доказывать полезность своего труда. Он производит; его продукт необходим и представляет собой благо для других. Им пользуются, и никто не сомневается в его полезности; тем более никто ее не доказывает.
   Деятели наук и искусств находятся в тех же самых условиях. Как же это случилось, что находятся люди, которые изо всех сил стараются доказать их полезность?
   Дело в том, что истинные деятели наук и искусств не присваивают себе никаких прав; они отдают произведения своего труда; эти произведения оказываются полезными, и они нисколько не нуждаются в каких-либо правах и в доказательствах, подтверждающих их права. Но огромное большинство тех, которые называют себя учеными и художниками, очень хорошо знают, что то, что они производят, не стоит того, что они потребляют, и вот единственная причина, почему они так усиленно стараются -- подобно священникам всех времен -- доказать, что их деятельность необходима для блага человечества.
   Истинная наука и истинное искусство всегда существовали и всегда будут существовать, подобно всем другим видам человеческой деятельности, и невозможно и бесполезно оспаривать или доказывать их необходимость.
   Ложная роль, которую играют в нашем обществе науки и искусства, происходит от того, что так называемые образованные люди, во главе с учеными и художниками, составляют привилегированную касту, подобно священникам. И эта каста имеет все недостатки, свойственные всем кастам. Недостаток касты в том, что она позорит и унижает тот самый принцип, во имя которого она организовалась. Вместо истинной религии получается ложная религия. Вместо истинной науки -- ложная наука. То же и по отношению к искусству. Недостаток касты в том, что она давит на массы и, сверх того, лишает их того самого, что предполагалось распространить между ними. А самый главный недостаток касты заключается в утешительном для ее членов противоречии того принципа, который они исповедуют, с их образом действия.
   За исключением тех, которые защищают нелепый принцип науки для науки и искусства для искусства, сторонники цивилизации вынуждены утверждать, что наука и искусство представляют собой большое благо для человечества.
   В чем заключается это благо? Каковы суть те признаки, по которым можно было бы отличить благо, добро от зла? Сторонники науки и искусства тщательно избегают ответа на эти вопросы. Они даже утверждают, что определение добра и красоты невозможно. "Добро вообще, -- говорят они, -- добро, красота, не может быть определено". Но они лгут. Во все времена человечество в своем поступательном движении только то и делало, что определяло добро и красоту. Добро определено много веков тому назад. Но это определение не нравится этим людям. Оно вскрывает ничтожество или даже вредные, противные добру и красоте, последствия того, что они называют своими науками и своими искусствами. Добро и красота определены много веков тому назад. Брамины, мудрые буддисты, китайские, еврейские, египетские мудрецы, греческие стоики определили их, а Евангелие дало им самое точное определение.
   Всё, что соединяет людей, есть добро и красота; всё, что разъединяет их, есть зло и безобразие.
   Всем известна эта формула. Она начертана в нашем сердце. Добро и красота для человечества есть то, что соединяет людей. Итак, если бы сторонники наук и искусств действительно имели в виду благо человечества, они знали бы, в чем состоит благо человека, и, зная это, они занимались бы только теми науками и теми искусствами, которые ведут к этой цели. Не было бы юридических наук, военной науки, политической экономии и финансовой науки, так как все эти науки не имеют другой цели, кроме благосостояния одних народов в ущерб другим. Если бы благо было действительно критериумом наук и искусств, никогда изыскания точных наук, совершенно ничтожные по отношению к истинному благу человечества, не приобрели бы того значения, которое они имеют; и особенно не приобрели бы такого значения произведения наших искусств, едва лишь годные на то, чтобы рассеять скуку праздных людей.
   Человеческая мудрость не заключается в познании вещей. Есть бесчисленное множество вещей, которых мы не можем знать. Не в том мудрость, чтобы знать как можно больше. Мудрость человеческая в познании того порядка, в котором полезно знать вещи; она состоит в умении распределять свои знания соответственно степени их важности.
   Между тем, из всех наук, которые человек может и должен знать, главнейшая есть наука о том, как жить, делая как можно меньше зла и как можно больше добра; и из всех искусств главнейшее есть искусство уметь избегать зла и творить добро с наименьшей, по возможности, затратой усилий. И вот оказывается, что между всеми искусствами и науками, имеющими притязание служить благу человечества, важнейшая из наук и важнейшее из искусств не только не существуют, но и исключены из списка наук и искусств.
   То, что в нашем мире называют науками и искусствами, есть не что иное, как огромный "humbug", великое суеверие, в которое мы обыкновенно впадаем, как скоро мы освобождаемся от старого церковного суеверия. Чтобы ясно увидать путь, которому мы должны следовать, надо начать с начала, -- надо снять тот капюшон, в котором мне тепло, но который закрывает мои глаза. Искушение велико. Мы родимся, и затем, при помощи труда или скорее при помощи некоторой умственной ловкости, мы постепенно поднимаемся по ступенькам лестницы и оказываемся среди привилегированных, среди жрецов цивилизации и культуры, и надо иметь -- как это надо и брамину и католическому священнику -- большую искренность и большую любовь к истине и к добру, чтобы усомниться в тех принципах, которым мы обязаны нашим выгодным положением. Но для серьезного человека, который, подобно вам, ставит себе вопрос жизни, -- нет выбора. Чтобы приобрести ясный взгляд на вещи, он должен освободиться от того суеверия, в котором он живет, хотя это суеверие ему и выгодно. Это -- условие sine qua non. Бесполезно рассуждать с человеком, который упорно держится за известное верование, хотя бы только на одном каком-нибудь пункте.
   Если его мысль не вполне свободна от всего предвзятого, сколько бы он ни рассуждал, он ни на шаг не приблизится к истине. Его предвзятое верование остановит и исказит все его рассуждения. Есть вера религиозная, есть и вера в нашу цивилизацию. Они совершенно сходны. Католик говорит: "Я могу рассуждать, но только в пределах того, чему меня учит наше писание и наше предание, обладающие полной, неизменной истиной". Верующий в цивилизацию говорит: "Мое рассуждение останавливается перед данными цивилизации, науки и искусства. Наша наука представляет собой совокупность истинного человеческого знания. Если она еще не обладает всей истиной, то она будет обладать ею. Наше искусство с его классическими преданиями есть единственное истинное искусство". Католики говорят: "Существует вне человека одна вещь в себе, как говорят немцы: это церковь". Люди нашего мира говорят: "Существует вне человека одна вещь в себе: цивилизация". Нам легко видеть ошибки рассуждения религиозных суеверий, потому что мы не разделяем этих суеверий. Но верующий в какую-нибудь положительную религию, даже католик, вполне убежден в том, что есть только одна истинная религия, -- именно та, которую он исповедует; и ему даже кажется, что истинность его религии может быть доказана рассуждением. Точно так же и для нас, верующих в цивилизацию: мы вполне убеждены в том, что существует только одна истинная цивилизация, -- именно наша, и нам почти невозможно усмотреть недостаток логики во всех наших рассуждениях, которые стремятся доказать, что, из всех времен и из всех народов, только наше время и те несколько миллионов человек, которые живут на полуострове, называемом Европой, находятся в обладании истинной цивилизацией, состоящей из истинных наук и истинных искусств.
   Чтобы познать истину жизни, которая столь проста, нет надобности в чем-нибудь положительном, в какой-нибудь философии, в какой-нибудь глубокой науке; нужно только одно отрицательное свойство: не иметь суеверий.
   Надо привести себя в состояние ребенка или Декарта и сказать себе: я ничего не знаю, ничему не верю и хочу только одного: познать истину жизни, которую мне нужно прожить.
   И ответ уже дан века тому назад, и этот ответ прост и ясен.
   Мое внутреннее чувство говорит мне, что мне нужно благо, счастье, для меня, для меня одного. Разум говорит мне: все люди, все существа желают того же самого. Все существа, ищущие, подобно мне, личного счастья, раздавят меня: ясно, что я не могу обладать тем счастьем, которого я желаю; а между тем в стремлении к счастью заключается вся моя жизнь. Не имея возможности обладать счастьем, не стремиться к нему, это значит не жить.
   Стало быть, я не могу жить?
   Рассуждение говорит мне, что при таком устройстве мира, при котором все существа стремятся только к своему собственному благу, я -- существо, желающее того же самого, -- не могу достигнуть блага; я не могу жить. И, однако, несмотря на это столь ясное рассуждение, мы живем, и мы стремимся к счастью, к благу. Мы говорим себе: я только в таком случае мог бы достигнуть блага, быть счастливым, если бы все другие существа любили меня более, чем они любят самих себя. Это вещь невозможная; но, несмотря на это, мы все живем; и вся наша деятельность, наше стремление к богатству, к славе, к власти, есть не что иное, как попытка заставить других полюбить нас больше, чем они любят самих себя. Богатство, слава, власть дают нам подобие такого порядка вещей; и мы почти довольны, мы по временам забываем, что это только подобие, а не действительность. Все существа любят самих себя больше, чем они любят нас, и счастье невозможно. Есть люди (и число их увеличивается со дня на день), которые, не будучи в состоянии разрешить это затруднение, застреливаются, говоря, что жизнь есть только один обман.
   И, однако, решение задачи более чем просто и навязывается само собой. Я только тогда могу быть счастлив, если в этом мире будет существовать такое устройство, что все существа будут любить других больше, чем самих себя. Весь мир был бы счастлив, если бы все существа не любили бы самих себя, а любили бы других.
   Я существо человеческое, и разум открывает мне закон счастья всех существ. Я должен следовать закону моего разума, -- я должен любить других более, чем я люблю самого себя.
   Стоит только человеку сделать это рассуждение, и сейчас жизнь представится ему в ином виде, чем раньше. Все существа истребляют друг друга; но все существа любят друг друга и помогают друг другу. Жизнь поддерживается не истреблением, но взаимным сочувствием существ, которое сказывается в моем сердце чувством любви. Как только я начал понимать ход вещей в этом мире, я увидал, что одно только начало взаимного сочувствия обусловливает собой прогресс человечества. Вся история есть не что иное, как всё большее и большее уяснение и приложение этого единственного принципа солидарности всех существ. Рассуждение, таким образом, подтверждается опытом истории и личным опытом.
   Но и помимо рассуждения человек находит в своем внутреннем чувстве самое убедительное доказательство истинности этого рассуждения. Наибольшее, доступное человеку, счастие, самое свободное, самое счастливое его состояние есть состояние самоотречения и любви. Разум открывает человеку единственно возможный путь счастья, и чувство устремляет его на этот путь.
   Если мысли, которые я пытался вам передать, покажутся вам неясными, не судите их слишком строго. Я надеюсь, что вы когда-нибудь прочтете их в более ясном и более точном изложении.
   Я хотел только дать вам понятие о моем взгляде на вещи.
  
   Ромэн Роллан (Romain Rolland, 1866--1944) -- прогрессивный французский писатель-реалист, драматург и историк музыки.
   О Толстом Р. Роллан написал: "TolstoО ("Толстой") -- "La revue de Paris" 1911, 4, p. 673--707; "Vie de TolstoО" ("Жизнь Толстого"), Paris, 2-me Иd., 1911; "TolstoО, l'esprit libre" ("Толстой -- свободный мыслитель") -- "Les tablettes" 1917, 9, p. 3--4.
   К Толстому P. Роллан обратился, будучи учеником Высшей нормальной школы в Париже, с письмом от 16 апреля н. с. 1887 г. Он ставил ряд вопросов, связанных с наукой и искусством, и, в частности, спрашивал: "Почему вы осуждаете искусство?" (Письмо опубликовано в отрывках по-русски в "Литературном наследстве", 31-32, М. 1937, стр. 1007--1008.) Не получив ответа, Роллан написал вторично, прося Толстого разъяснить его сомнения об истине, о благе, о самопожертвовании, об умственном и физическом труде, говоря, что он не может примириться с "незнанием нравственной сущности вещей", что для него "это значит -- не жить". (Письмо без даты; опубликовано по-русски там же, стр. 1008--1009.)
  
   1 Люлли (Lully, 1633--1687) -- французский композитор; мальчиком попал в Париж и вначале был поваренком у m-lle Монпасье. Своей игрой на скрипке обратил на себя внимание Людовика XIV, который поставил его во главе придворного оркестра.
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Октября 5.
   [...] Очень меня заняла последнее время еще Гоголя переписка с друзьями.1 Какая удивительная вещь! За 40 лет сказано, и прекрасно сказано, то, чем должна быть литература. Пошлые люди не поняли, и 40 лет лежит под спудом наш Паскаль.2 [...]
  
   1 Н. В. Гоголь, "Выбранные места из переписки с друзьями". Книга эта, выпущенная уже больным Гоголем, в последний период его жизни, является по существу глубоко реакционной. Появление ее в печати вызвало сокрушительную критику В. Г. Белинского, резко высказанную им в известном письме к Гоголю от 15 июля 1847 г.
   2 Блез Паскаль (1623--1662), французский математик, физик и философ-идеалист.
  
   Н. Я. Гроту.
   1887 г. Октября 7.
   [...] Вы скажете: Я не знаю Аристотеля.1 Да не знаю-то я его потому, что там нет того, что мне нужно знать. А знаю более недалекого от него -- Лао-дзы и Конфуция, и не мог их не узнать.
   Надо бы сказать: "по ложной постановке вопроса", но ведь тут слишком много пришлось бы разъяснять. Во всяком же случае, каждый не может не видеть просто с исторической точки зрения, что между Аристотелем и Буддой, Христом -- бездна. И не оттого, что этих обоготворили, а тех нет; а их обоготворили, а Аристотеля не обоготворили потому, что между ними бездна в постановке вопроса и в содержательности учения. [...]
  
   1 4 октября 1887 г. Грот писал Толстому: "В начале III главы (сегодня я получил и прочитал первые корректуры) у Вас есть место" меня затрудняющее. Вы говорите: "То, что ничтожные учения Аристотеля, Бэкона, Конта и других остались и остаются всегда достижением малого числа их читателей и почитателей и по своей поверхности (поверхностности?) никогда не могли влиять на массы и потому не подверглись суеверным искажениям и наростам, этот-то признак ничтожества их признается доказательством их значительности". Мне кажется, что следовало бы заменить выражения 1) "ничтожество" словом "менее глубокие" или хоть "ничтожные в нравственном отношении", ибо многое в учении Аристотеля даже с Вашей точки зрения не было ничтожно, так как касается самых глубоких вопросов о смысле жизни; 2) слово "поверхности" (поверхностности) не заменить ли выражением "сухой отвлеченности".... 3) к слову "суеверным искажениям" не прибавить ли "таким значительным суеверным искажениям".... слово же "наростам" не выпустить ли вовсе.... слово "признается".... для благозвучия не заменить ли словом "понимается"?"
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Октября 11 или 12.
   [...] Она, бедная, в великом горе о своей дочери.1 Мы говорили с матерью. И матерьяльно я ничего не могу, да и никто не может ничего сделать. Всё, как всегда, дело в той области истинной жизни, которая находится вне условий временных. И как ни странно отвечать словами на просьбы и желания матерьяльной помощи, но делать больше нечего и нельзя и не должно. Мне кажется, что ей надо жить с тем мужем, с которым она живет, любя его, сколько она может, давая возможность ему поступить с ней добро. И оставить его только тогда, когда он ей прямо скажет, чтобы она уходила. Тогда ей будет нужна помощь, и она найдет ее; но и тогда она победит его, и ей не нужна будет помощь. Разумеется, она этому не поверит, если не полюбит истину, Бога, и тысячи страстей и соображений подскажут ей другое. Но я больше ничего не вижу. [...]
   [...] Много испытал радости, прочтя в 1-й раз Канта Критику практического разума.2 Какая страшная судьба этого удивительного сочинения. Это венец всей его глубокой разумной деятельности, и это-то никому неизвестно. Если вы не прочтете в подлиннике, и я буду жив, переведу или изложу, как умею. [...]
   Вы на себе заметили репья -- самообмана дела, когда главное: душевное желание. Меня это всегда радует тем, что не я один этим занят, и с другими случается то же, что и со мной. Набрался репьев и начинаешь отдирать их, а они пристают к рукам, к рукавам; но все-таки понемногу очищаешься. [...]
  
   1 Судя по ответному письму Бирюкова от 22 октября 1887 г., дочь Е. А. Симон, Е. П. Гимер, хотела развестись со своим мужем, объясняя невозможность их совместной жизни ее болезнью и тяжелыми материальными условиями. Судебное дело супругов Гимер послужило сюжетной основой драмы Толстого "Живой труп".
   2 Иммануил Кант (1724--1804), немецкий философ-идеалист. Упоминаемое сочинение Канта: "Kritik der praktischen Vernunft" ("Критика практического разума"), 1788.
  
   Н. Я. Гроту.
   1887 г. Октября 13?
   Сейчас только получил ваше заказное письмо из Тулы, дорогой Николай Яковлевич. Очень вам благодарен за поправку,1 как вы сделали: мысль остается та же, но выражена умереннее, что всегда лучше.
   Вы меня ловите на слове: я не знаю Аристотеля2 в том смысле, что не читал его сочинений в подлиннике, но изложение его взглядов читал много и много раз и никогд а не был привлечен к тому, чтобы прочесть его. Мало того, прочтя и вникнув самым тщательным образом в смысл и связь учения его (тоже с большинством философских, книжнических учений), я в состоянии выдержать из них экзамен в продолжение не более недели после прочтения -- и потом совершенно забываю их (за что, признаюсь, и благодарю Бога). Но не то бывает со мною по отношению к тем, которые мне представляются не книжниками, а мудрецами: я не могу их забыть, за что еще больше благодарю Бога. Очень может быть, что это мое личное свойство, связанное с неправильностью моих мыслей; но таково свойство всех нас, не имеющих профессионального отношения к философии. Мне кажется, что в этой разнице -- мы и вы имеем свои выгоды и невыгоды. Мы теряем из вида ту общую связь мысли человеческой, которая всегда ясна вам, много знающим, но вы зато склонны смешивать боковые, случайные течения мысли с коренным, основным потоком. Поэтому общение таких людей, как вы и мы, которое вы так охотно вызываете, очень полезно для обеих сторон. И я очень, очень благодарю вас за ваш труд и за ваши совершенно верные замечания.
   Я нездоров эти дни и поэтому читал и прочел в 1-й раз "Критику практического разума" Канта -- и пришел в радостное восхищение. Мне кажется, что вы в своей работе о свободе воли, указавши на нелепые определения свободы новейших, напрасно оставили определение Канта, которое нельзя обойти. Выделение свободы воли, как единственной постигаемой нами вещи в самой себе, из критики всего остального познания, есть венец всей его философской деятельности, как он и сам говорит это. Если несправедливо его определение свободы, то несправедлива и вся его работа критики познания, на которой зиждется вся новая философия. Нельзя ведь сказать: nous avons changИ tout Гa.3 И потому мне кажется, что для изложения нового определения свободы воли необходимо показать: или что Кантовское -- неудовлетворительно, или что вы признаете его.
   По последнему же письму, которое вы мне писали из деревни, о том, что доказательство свободы воли должно быть построено на доказательствах неправильности всех отрицаний ее, я заключаю, что вы признаете в сущности определение Канта, хотя и чувствуете необходимость изложить его вновь соответственно тем возражениям и недоумениям, которые возникли после Канта. [...]
  
   1 Поправка эта касалась фразы Толстого об Аристотеле. См. Прим. 1 к письму от 7 октября 1887.
   2 Толстой отвечает на следующие слова Грота: "Вы осуждаете книжников за то, что они не заглядывают в сочинения Конфуция и Христа и все-таки, не зная их, осуждают их учение, а сами, не заглядывая в сочинения Аристотеля, произносите над ним строжайший приговор".
   3 Имеется в виду реферат "О свободе воли", прочитанный Гротом в заседании Московского психологического общества 25 февраля 1887 г., на котором присутствовал Толстой.
   4 мы всё это изменили. Цитата из комедии Мольера "Le mИdИcin malgrИ lui" ("Лекарь поневоле").
  
   Н. Н. Страхову.
   1887 г. Октября 16.
   Я в большом волнении. Я был нездоров простудой эти несколько дней и, не будучи в силах писать, читал и прочел в 1-й раз Критику практического разума Канта. Пожалуйста, ответьте мне: читали ли вы ее? когда? и поразила ли она вас?
   Я лет 25 тому назад поверил этому талантливому пачкуну Шопенгауеру1 (на днях прочел его биографию русскую и прочел Критику спекулятивного разума,2 которая есть не что иное, как введение полемическое с Юмом3 к изложению его основных взглядов в Критике практического разума) и так и поверил, что старик заврался, и что центр тяжести его -- отрицание. Я и жил 20 лет в таком убеждении, и никогда ничто не навело меня на мысль заглянуть в самую книгу. Ведь такое отношение к Канту всё равно, что принять леса вокруг здания за здание. Моя ли это личная ошибка или общая? Мне кажется, что есть тут общая ошибка. Я нарочно посмотрел историю философии Вебера,4 которая у меня случилась, и увидал, что Г. Вебер не одобряет того основного положения, к которому пришел Кант, что наша свобода, определяемая нравственными законами, и есть вещь сама в себе (т. е. сама жизнь), и видит в нем только повод для элукубраций Фихте,5 Шелинга6 и Гегеля7 и всю заслугу видит в Критике чистого разума, т. е. не видит совсем храма, который построен на расчищенном месте, а видит только расчищенное место, весьма удобное для гимнастических упражнений. Грот, доктор философии, пишет реферат о свободе воли, цитирует каких-то Рибо8 и др., определения которых представляют турнир бессмыслиц и противоречий, и Кантовское определение игнорируется, и мы слушаем и толкуем, открывая открытую Америку. Если не случится среди нашего мира возрождения наук и искусств через выделение жемчуга из навоза, мы так и потонем в нашем нужнике невежественного многокнижия и многозаучиванья подряд.
   [...] Надеюсь, что ваше хорошее мрачное расположение, о котором вы писали в последнем письме, прошло [...]. Я называю хорошим то расположение, которое усмотрел из вашего письма, потому, что по себе судя, знаю, что таковое предшествует напряжению деятельности. Дай вам Бог ее. [...]
   С работой лучше, но и так хорошо. Не сметь быть ничем иным, как счастливым, благодарным и радостным, с успехом иногда повторяю себе. [...]
   Еще сильное впечатление у меня было, подобное Канту -- недели три тому назад при перечитывании в 3-й раз в моей жизни переписки Гоголя. Ведь я опять относительно значения истинного искусства открываю Америку, открытую Гоголем 35 лет тому назад. Значение писателя вообще определено там (письмо его к Языкову, 29)9 так, что лучше сказать нельзя. Да и вся переписка (если исключить немногое частное) полна самых существенных, глубоких мыслей. Великий мастер своего дела увидал возможность лучшего деланья, увидал недостатки своих работ, указал их и доказал искренность своего убеждения и показал хоть не образцы, но программу того, что можно и должно делать, и толпа, не понимавшая никогда смысла делаемых предметов и достоинства их, найдя бойкого представителя10 своей низменной точки зрения, загоготала, и 35 лет лежит под спудом в высшей степени трогательное и значительное житие и поученья подвижника нашего цеха, нашего русского Паскаля. Тот понял несвойственное место, которое в его сознании занимала наука, а этот -- искусство. Но того поняли, выделив то истинное и вечное, которое было в нем, а нашего смешали раз с грязью, так он и лежит, а мы-то над ним проделываем 30 лет ту самую работу, бессмысленность которой он так ясно показал и словами и делами. Я мечтаю издать выбранные места из Переписки в Посреднике, с биографией. Это будет чудесное житие для народа. Хоть они поймут. [...]
  
   1 Артур Шопенгауэр (1788--1860), немецкий философ-идеалист. Толстой впервые читал Шопенгауэра в 1869 г. См. об этом письма Толстого к Фету от 10 мая и 30 августа 1869 г.
   2 И. Кант, "Kritik der reinen Vernunft" ("Критика чистого разума", 1781).
   3 Давид Юм (1711--1776), шотландский философ-идеалист и историк.
   4 Георг Вебер (1808--1888), немецкий историк и историк философии, идеалист.
   5 Иоганн-Готлиб Фихте (1762--1814), немецкий философ; по определению Ленина, был "классическим представителем субъективного идеализма" и вместе с тем развил активную, диалектическую сторону мышления.
   6 Фридрих-Вильгельм Шеллинг (1775--1854), немецкий философ-идеалист, в последние годы жизни мистик.
   7 Георг-Фридрих-Вильгельм Гегель (1770--1831), немецкий философ-идеалист.
   8 Теодуль Рибо (р. 1839), французский психолог и философ экспериментальной школы.
   9 Письмо к Н. М. Языкову,  29.
   10 Толстой имеет в виду известное письмо В. Г. Белинского к Гоголю по поводу "Выбранных мест".
  
   Е. И. Попову.
   1887 г. Октября 1--20?
   [...] Вы говорите: "защитить истину перед людьми, нападающими на нее". Да если она истина, что ей могут сделать нападки лжи? А то, что на нее нападают, -- есть один из признаков того, что она истина. И если гонят вас, радуйтесь и веселитесь, так гнали и всегда будут гнать исповедники лжи исповедников истины.
   Есть период (степень веры -- разумения), при котором гонение истины многими заставляет сомневаться в истине, потом наступает такая уверенность, что является равнодушие к гонению, а потом уже гонения радуют, показывая до очевидности слабость лжи, сознаваемую ею самой. Иисус, сын Давидов, кричат они ей (несмотря на то, что он не трогает их), уйди от нас, зачем ты пришел мучить нас. И, покричав, убегают, -- не так быстро, как нам хочется, но убегают. Если даст вам Бог прожить в своей вере год, два, вы увидите, как перейдут эти стадии, и как, пока вы их будете переходить, вы вокруг себя увидите со всех сторон всё больше и больше подтверждения истины и падения лжи и отречения от нее. Если вы говорите только о непротивлении злу, то подтверждение жизненности, как вы пишете, этого принципа вы найдете хоть бы во всех более истинных, чем католическая, православная, протестантская, исповеданиях христианства (называемых сектами), начиная с павликиан и кончая теперь существующими квакерами, от которых я имею радость часто получать письма и сочинения. [...]
   Вы говорите о поддержке. Поддержка -- в себе, и в том, чего мы постигнуть не можем. "И никто не придет ко мне, если отец не привлечет его", сказал Христос, и я опытом убедился, что это так. При самых выгодных для того условиях, человек не пробуждается к жизни, и наоборот. Но вы скажете -- общение с единоверными людьми. О, да. Это великое благо, и я его ищу, и радуюсь, и желаю его вам.
   Вопрос о деньгах -- действительно, представляется трудным для решения, но таковым он особенно кажется, когда мы хотим решить его внешним образом. Решение его в себе: в своем отношении к ним. Если это решено, то внешнее решение найдется само собой. Беда, и вы остерегайтесь, решать внешним образом, когда есть колебания внутренние. [...]
  
   Евгений Иванович Попов (1864--1938) -- воспитанник второй Московской военной гимназии, один из друзей Толстого. В конце 1880-х гг. и в 1890 г. сотрудничал в "Посреднике"; написал ряд статей и книг по сельскому хозяйству и педагогике.
  
   Н. Л. Озмидову.
   1887 г. Октября 20.
   [...] Я во всем с вами согласен -- в главном без оговорок, а в подробностях только с той оговоркой, что если бы мы -- вы, и я, и всякий другой, согласные в основах, в разумном, -- были бы согласны в подробностях, то одному из нас незачем было бы жить, надо бы умереть -- мы бы повторяли друг друга и ничего бы не могли выработать настоящего для себя и дать другим. Такое согласие было бы ложь, как было бы ложь согласие всех людей о том, что представляет лошадь для смотрящих на нее одного спереди, другого сзади: один бы говорил, что у нее большой хвост над дырой, а другой бы говорил, что у нее маленький хвост над глазами. Если мы знаем, что такое лошадь, то мы не будем отрицать того, что каждый, видя одну и ту же лошадь, видит ее разные стороны. В самом существенном даже, в ваших делениях закона, которому подчиняется человек, я, при первом чтении письма, хотел возражать; но теперь, прочтя внимательно, не буду. Ведь это то же, что отрицать то, что арбуз, разрезанный вдоль или поперек, не тот же арбуз. Если из всех кусков складывается целый, полный арбуз, то как бы он ни был резан, он тот же арбуз. Дело в том, чтобы он был полный, целый. И я вижу, что у вас он такой же целый, и те же семечки и всё то же. Только мне непривычно, несвойственно такое деление, а привычно, свойственно и кажется проще другое -- того же самого. Если это правда, что можно то же самое резать с разных сторон, не нарушая целости всего, то ведь это только радость. Есть умы, родственные по характеру одному типу и родственные другому. И как бы человек ни начал резать (я разумею мыслить), с какой бы ни начал стороны, он найдет предшественников, делавших то же и достигнувших цели, облегчающих ему работу.
   Я совершенно понимаю вашу мысль, исходную точку ее и ее ход, и признаю ее правильность; но я, по свойству своего ума, режу с другой стороны. [...]
   Подумав же сейчас, оторвавшись от письма, мне пришли в голову следующие, кажущиеся мне очень важными, замечания. Жизнь должна быть руководима тремя повелителями (она и подчиняется им волей-неволей), но для личной жизни является вопрос: каким требованиям и в какой мере должен для своего блага отдаваться человек, когда все требования заявляются вместе: ему хочется есть и для этого пойти за картошками, обдумать наилучшее устройство орудия для выкапывания его и для этого сделать расчет и рисунок -- и пойти высушить намокшего и зябнущего ребенка, и для этого взять его к себе в избу? Ведь вся жизнь составлена из таких трилем. Чем руководствоваться в них? Воля Бога проявляется трояко; какому из этих проявлений преимущественно подчиняться? Распределить этого нельзя по %. Надо сейчас решать. Я, становясь на вашу точку зрения, решил бы так (вероятно и вы также). Главный повелитель есть повелитель общения с людьми -- благоволения; ему подчиняются оба остальные. Двигатель главный (единственный по-моему) есть служение другим. Служение же это может совершаться двояко: умственной работой и материальной. Решение же о том, какая в данный момент предпочтительнее, законнее, решает опять только высший двигатель, который не есть одна любовь, но любовь и разумение, т. е. разумение, дошедшее до любви, или любовь, просвещенная разумением. [...]
   Про затеянные вами работы ничего не могу сказать, как не мог сказать и о конченной, не видав ее. Теперь же знаю, что это очень хорошая и полезная книга, как всё, что делается не для себя, а для служения людям. [...]
   В сочинении вашем одно мне не нравится: это то значение, которое вы приписываете мне: кроме того, что совесть моя страдает от этого, я думаю, что это отталкивает многих от истины.
  
   Ответ на письмо от 27 сентября 1887 г., в котором Озмидов, отвечая на письмо Толстого от 20 сентября, писал о своем единомыслии с Толстым и пытался разъяснить неясные места своей статьи.
  
   В. И. Алексееву.
   1887 г. Сентябрь -- октябрь.
   [...] Хотелось бы мне вам послать свою статью о жизни. Я начал с заглавием о жизни и смерти, но когда кончил, то вычеркнул слова "и смерти", потому что слова эти потеряли свой смысл. Знаю, что многие [...] посмеются над этим и скажут страшное слово: мистицизм? но вы, вероятно, согласитесь со мной. Много и много, пиша и думая, представлял себе вас, ваше суждение, и казалось, что мы должны вместе понимать одно и то же. [...]
  
   Неизвестному.
   1887 г. Сентябрь -- октябрь.
   Мне так бывает трудно отвечать на такие письма, как ваше, что большей частью я вовсе не отвечаю на них, но ваше письмо так искренно, так верно вы ставите вопросы, так близко сами находитесь от решения их, что попытаюсь ответить. Под словами: "такие письма, как ваше" я разумею письма лиц, знающих обо мне по искаженным отрывкам моих писаний, выписанных или переданных в статьях богословско-консервативных и революционно-либеральных моих критиков. Ведь я скоро 10 лет только тем и занят, чтобы отвечать себе и другим на те самые вопросы, которые вы ставите, и отвечаю я вовсе не тем, что надо быть здоровым и трудиться на земле.
   Ответы на эти вопросы есть в моих писаниях "В чем моя вера?", "Что ж нам делать?" и в том, что я пишу и печатаю теперь. Я стараюсь ответить на эти вопросы соответственно ложному складу мысли, царствующему теперь, тому самому, который привел вас в этот тупик, из которого вы ищете выхода.
   Но ответы на эти вопросы давно есть и давно известны человечеству. Позвольте вас побранить, или скорее посмеяться над вами. Вы нашли, что жизнь личная, для себя, не есть жизнь, а что должна быть другая, настоящая. Это очень хорошо, -- но не хорошо то, что вам представляется, что это именно вы открыли такую необыкновенную вещь и только в себе. Это вроде того, что если бы человек увидал у себя в зеркале язычок в гортани, считал бы, что он сделал великое открытие и нечто свойственное ему одному. У всех людей есть этот язычок, потому что все люди одинаково устроены, и наблюдательные люди всегда это знали. То же и с нравственным вопросом о жизни. То противоречие жизни, на которое вы указываете, есть свойство жизни всех людей, как разумных существ, и не только известно людям за тысячи лет тому назад, но за тысячи лет тому назад указано великими учителями человечества разрешение этого противоречия -- указано, в чем состоит истинная жизнь человека.
   Знаю я, что есть смягчающие вашу вину обстоятельства -- именно то, что все эти решения с одной стороны затемнены, скрыты ложными позднейшими толкованиями и приращениями; с другой -- прямо отрицаются царствующим в нашем обществе так называемым научным (в сущности же самым невежественным) взглядом, но все-таки решения эти есть и вы найдете их и в учении браминов, и в учении Будды, и в учении Конфуция и Менция, и в учении Лаотзы, и у Эпиктета, и у Платона,1 и в Евангельях, и в христианских свободных мыслителях и писателях, и у Спинозы,2 и у американца Паркера,3 и у англичанина -- Робертсона,4 Матью Арнольда и многих, многих других. Знаю я, что вы не виноваты за то, что из того тупика, в который вас завели люди, вы не видите света, но свет есть, и тоже не виноваты в том, что вы его не видите.
   Вы говорите, что жизнь ваша, как я понимаю, жизнь личная, не имеющая, кроме своей приятности, никаких других целей -- не жизнь, а что должна быть настоящая, такая, которою не скучно жить, и цель, которая всегда достигается и всегда стоит перед нами. Жизнь такая только и есть. Жизнь, в которой нет сознания бесцельности личной жизни (та, которою вы жили прежде), не есть жизнь, а животное существование. Жизнь, в которой вы теперь находитесь, в которой является разлад и отрицание личной жизни, -- есть начало жизни -- рождение ее. Жизнь же настоящая есть та, в которой вся прежняя энергия, вся страстность существования переносится вне себя, на служение тому процессу единения, согласия, большей и большей разумности отношений существ, в котором и состоит жизнь мира. Жизнь истинная есть жизнь разума и любви. И стоит человеку понять так жизнь, родиться к этой жизни, чтобы для него уничтожилось и главное, прежде представлявшееся препятствие к этой жизни -- страх смерти.
   Жизнь настоящая не знает смерти. И стоит родиться к этой жизни, чтобы уничтожились и все вопросы о том, как, где жить? что делать? Для истинной жизни все условия хороши, потому что при всех возможна разумная любовь и служение Богу, т. е. закону мира. Но это вам не понятно. Оно так и должно быть. Только так и говорите, что это еще не понятно вам, но не говорите, что это неправда, пока не испытаете. Идите только без спеха и без отдыха по тому пути, на котором вы стоите, и вы придете.
  
   1 Платон (428--347 до н. э.), древнегреческий философ-идеалист.
   2 Барух Спиноза (1632--1677), голландский философ-материалист и атеист.
   3 Теодор Паркер (1810--1860), американский богослов.
   4 Фридрих-Вильям Робертсон (1816--1853), английский богослов и проповедник.
  
   И. Л. Толстому.
   (О браке)
   1887 г. Октябрь.
   [...] Положим, что Софья Алексеевна1 запрашивает, но подождать не худо -- главное, с той стороны, чтобы укрепить ваши взгляды, веру. Всё в этом. А то ужасно от одного берега отстать, к другому не пристать.
   Берег, собственно, один -- честная добрая жизнь себе на радость и на пользу людям. Но есть не добрая жизнь, так услащенная, такая общая всем, что если держаться ее, то не заметишь того, что это не добрая жизнь и мучаешься одной совестью, если она есть; но если отстать от нее и не пристать к настоящему берегу, то будешь мучиться и одиночеством, и упреками, что отстал от людей, и совестно. Одним словом, я хочу сказать, что нельзя желать быть немножко добрым, нельзя прыгать в воду, не умея плавать. Надо быть правдивым, желать быть и добрым вовсю. А чувствуешь ли ты это в себе? Всё это я говорю к тому, что суждение кн. Марьи Алексевны2 о твоей женитьбе известное: жениться молодым без достаточного состояния. Пойдут дети, нужда, прискучат друг другу через 1--2 года, 10 лет, пойдут ссоры, недостатки, -- ад. И во всем этом княгиня Марья Алексевна совершенно права и предсказывает верно, если только у этих женящихся людей нет другой одной единственной цели, неизвестной кн. Марье Алексевне -- и цели не головной, не рассудком признаваемой, а составляющей свет жизни и достижение которой волнует более, чем всё другое. Есть это у вас -- хорошо, женитесь сейчас же, и Марья Алексевна останется в дураках. А нет этого, из 100 шансов 99, что кроме несчастья от брака ничего не выйдет. Говорю тебе от всей души. И ты также всей душой прими мои слова и взвесь их. Кроме любви моей к тебе, как к сыну, есть еще любовь к тебе, как к человеку, стоящему на распутье. [...]
  
   Илья Львович Толстой (1866--1933) -- второй сын Толстого. 28 февраля 1888 г. женился на Софье Николаевне Философовой (1867--1934).
  
   1 Софья Алексеевна Философова, мать С. Н. Философовой.
   2 Толстой взял образ "княгини Марьи Алексевны" из комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума" как символ общественного мнения.
  
   И. Л. Толстому.
   (О браке)
   1887 г. Октябрь.
   [...] вижу, что ты идешь всё вперед к той же цели, которая поставилась тебе, и захотелось мне написать тебе [...], что я думаю об этом. А думаю я об этом много и с радостью и страхом вместе.
   [...] жениться, чтобы веселей было жить, никогда не удастся. Поставить своей главной, заменяющей всё другое, целью женитьбу -- соединение с тем, кого любишь, -- есть большая ошибка. И очевидная, если вдумаешься. Цель -- женитьба. Ну, женились, а потом что? Если цели жизни другой не было до женитьбы, то потом, вдвоем, ужасно трудно, почти невозможно найти ее. Даже наверное, если не было общей цели до женитьбы, то потом уж ни за что не сойдешься, а всегда разойдешься. Женитьба только тогда дает счастье, когда цель одна -- люди встретились по дороге и говорят: "давай, пойдем вместе". "Давай", и подают друг другу руку; а не тогда, когда они, притянутые друг к другу, оба свернули с дороги. В первом случае будет вот так:
   Во втором так:
  
   Всё это потому, что одинаково ложное понятие, разделяемое многими, то, что жизнь есть юдоль плача, как и то понятие, разделяемое огромным большинством, понятие, к которому и молодость, и здоровье, и богатство тебя склоняют, что жизнь есть место увеселения. Жизнь есть место служения, при котором приходится переносить иногда и много тяжелого, но чаще испытывать очень много радостей. Только радости-то настоящие могут быть только тогда, когда люди сами понимают свою жизнь как служение: имеют определенную вне себя, своего личного счастия, цель жизни. Обыкновенно женящиеся люди совершенно забывают это. Так много предстоит радостных событий женитьбы, рождение детей, что кажется, эти события и составляют самую жизнь, но это опасный обман. Если родители проживут и нарожают детей, не имея цели в жизни, то они отложат только вопрос о цели жизни и то наказание, которому подвергаются люди, живущие не зная зачем, -- они только отложат это, но не избегут, потому что придется воспитывать, руководить детей, а руководить нечем. И тогда родители теряют свои человеческие свойства и счастье, сопряженное с ними, и делаются племенной скотиной. Так вот я и говорю: людям, собирающимся жениться именно потому, что их жизнь кажется им полною, надо больше чем когда-нибудь думать и уяснить себе, во имя чего живет каждый из них. А чтобы уяснять себе это, надо думать, обдумать условия, в которых живешь, свое прошедшее, расценить в жизни всё, что считаешь важным, что неважным, узнать, во что веришь, т. е. что считаешь всегдашней несомненной истиной и чем будешь руководствоваться в жизни. И не столько узнать, уяснить себе, но испытать на деле, провести или проводить в свою жизнь, потому что пока не делаешь того, во что веришь, сам не знаешь, веришь ли или нет. Веру твою я знаю и вот эту веру или те стороны ее, которые выражаются в делах, тебе и надо, больше чем когда-нибудь, именно теперь уяснить себе, проводя ее в дело. Вера в том, что благо в том, чтобы любить людей и быть любимым ими. Для достижения же этого я знаю три деятельности, в которых я постоянно упражняюсь, в которых нельзя достаточно упражняться и которые тебе теперь особенно нужны. Первое -- чтобы быть в состоянии любить людей и быть любимым ими, надо приучить себя как можно меньше требовать от них, потому что если я много требую, и мне много лишений, -- я склоняюсь не любить, а упрекать, -- тут много работы.
   Второе, -- чтобы любить людей не словом, а делом, надо выучить себя делать полезное людям. Тут еще больше работы, особенно для тебя в твои года, когда человеку свойственно учиться.
   Третье, чтобы любить людей и быть любимым ими, надо выучиться кротости, смирению и искусству переносить неприятных людей и неприятности, а в случае невозможности не оскорбить никого, уметь выбирать наименьшее огорчение. И тут работы еще больше всего, и работа постоянная от пробуждения до засыпания. И работа самая радостная, потому что день за днем радуешься на успехи в ней и, кроме того, получаешь, незаметную сначала, но очень радостную награду в любви людей.
   Так вот, я советую тебе, вам обоим, как можно сердечнее и думать и жить, потому что только этим средством вы узнаете, точно ли вы идете по той одной дороге и вам хорошо подать друг другу руки или нет, и вместе с тем, если вы искренни, то приготовите себе будущее. Цель ваша в жизни должна быть не радость женитьбы, а та, чтобы своей жизнью внести в мир больше любви и правды. Женитьба же затем, чтобы помогать друг другу в достижении этой цели.
   Les extrЙmes se touchent.1 Самая эгоистическая и гадкая жизнь есть жизнь двух людей, соединившихся для того, чтобы наслаждаться жизнью, и самое высокое призвание людей, живущих для того, чтобы служить Богу, внося добро в мир и для этого соединившихся друг с другом. Так ты не спутайся -- то, да не то. Почему же человеку не избирать высшего. Но только, избрав высшее, надо точно всю душу положить в него, а не немножечко; немножечко ничего не выйдет. [...]
  
   1 Крайности сходятся.
  
   И. Л. Толстому.
   (О влюблении)
   1887 г. Октябрь.
   [...] Ее1 связывает с тобой две вещи: убеждения -- вера и любовь. По-моему и одной довольно. Настоящая истинная связь -- это любовь человеческая, христианская; если эта будет, и на ней еще вырастет любовь -- влюбленье, то прекрасно и твердо. Если будет любовь одна -- влюбленья, то это не то что дурно, но и хорошего нет, но все-таки возможно. И при честных натурах с большими борьбами можно прожить и с этой. Но если ни того, ни другого, а только prИtexte2 того и другого, то это наверно плохо. Тебе советую быть как можно строже к себе и знать, во имя чего ты действуешь.
  
   1 Софья Николаевна Философова.
   2 вид
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Ноября 8?
   [...] Помогай вам Бог работать ваши работы и поменьше делать то, что вы и не любите и чего никому из нас не нужно -- говорить несерьезные разговоры.
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Ноября 20.
   [...] Я вам говорил о "Christian science",1 учении, которое недавно возникло в Америке. Они очень сочувствуют моим взглядам и пишут мне и присылают книги и брошюры. В этом учении есть много гораздо более важного, чем мне показалось сначала. Слабая сторона их, усиливаемая их женщинами, в том, что можно лечить болезни духовно, и это глупо, но основная мысль, прекрасно выраженная, [...] такая: болезни и грехи это всё равно, что движение и тепло: одно переходит в другое. Болезни большею частью последствия греха, и чтобы избавиться от них, надо избавиться от греха -- заблуждения. И живя в заблуждении, надо знать, что живешь в болезни, которая, если еще не появилась, то неизбежно появится. Важно еще то, что всякий человек, подвергаясь болезням, несет ответственность за заблуждения других: предков и современников, и что каждый, живя в заблуждении, вносит болезнь и страдания в других -- в потомков и современников. И что каждый, живя безболезненно, обязан этим другим -- и предкам и современным добрым людям, и что каждый, освобождаясь от заблуждений, излечивает не одного себя (одного и нельзя), а и потомков и современников. [...]
  
   1 "Christian science" ("Христианская наука") -- американская секта.
  
   П. И. Бирюкову.
   1887 г. Декабря 20.
   Стихи Горбунова хорошие стихи; в них чувствуется искренность, которую редко встречаешь в стихах. Я отметил некоторые стихи слабые -- очевидно вследствие условий размера и рифмы -- напр, "озарив" "нив", "светляки не на нивах аркады" и т. п. Но стихотворение это нравится мне и с своими слабостями и даже по слабостям. Чувство пробивается сквозь путы формы. Почему именно это самая мысль не могла бы быть выражена прозой, но не стихами? Я отвечаю вам на письмо Горбунова, в котором он спрашивает мое мнение о значении стихотворной поэзии. Это мы все знаем. Еще Буало1 сказал, чтоб мысль не калечилась рифмой. Если может поэт так сказать стихами, чтобы мы и не заметили, что это стихи -- хорошо, а без этого лучше говорить, как умеешь, во всю. Ведь всё, и самое хорошее, так испошлилось в мире, что надо всё начинать сначала. Стихи? Мне кажется так, если совсем серьезно относиться к поэзии: хоть эта мысль Светло-Христова Воскресения -- я бы начал говорить -- писать, как вижу, чувствую, не стихами, а потом пришло бы место, где моя мысль потребовала бы больше сжатости, силы, законченности, и вышли бы стихи; может быть, так и кончилось бы стихами, а может быть, несколько строф, а потом опять проза. Только для этого надо забыть хорошенько всякие стихотворения, места, где они помещаются, и пиитику, а хорошенько вспомнить свою душу.
   [...] Для меня за общество трезвости2 то, что кроме его практической пользы (уж теперь десятки людей в продолжение 10 дней не дурманились, не тупили свой разум), то, что в том распущенном мире, в котором мы живем, оно призывает людей хоть к крошечному проявлению нравственной деятельности, указывает на то, что в нашей обыденной жизни всякие вещи: есть, спать, передвигаться, говорить, читать, глядеть и пить можно нравственно и безнравственно. Тут резкий случай, и потому его видят. И удивительно: как лакмусова бумага, такие вещи, как вегетарианство, трезвость, разделяют людей. Есть добрые люди, которые из себя выходят и злятся на общество трезвости, злятся неожиданно, очевидно, на проявление такой какой-то забытой ими силы, которая требует от них чего-то. То же, что это общество или согласие, то это только имя, и бояться этого нечего. Я первое, что всегда всем говорю, что листок есть только то случайное выражение моих мыслей о вреде пьяного, которое мне пришло в голову. А пускай каждый, и вы, выражает свое отношение к этому, как он хочет, только бы было желание противодействовать злу. [...]
  
   Ответ на письмо П. И. Бирюкова от 13 декабря 1887 г., вместе с которым Бирюков прислал Толстому стихотворение И. И. Горбунова-Посадова "Христова ночь" и его письмо к Толстому от 12 декабря 1887 г.
  
   1 Буало Николя (1636--1711), французский поэт-сатирик и критик.
   2 Общество трезвости, или "Согласие против пьянства", было организовано в конце 1887 г. по инициативе Толстого.
  
   А. В. Жиркевичу.
   1887 г. Декабря 27.
   Наше согласие против пьянства вызывает много вопросов и недоумений. [...] Многие находят, что не только совершенно бесполезно записываться членами общества, имеющего целью противодействие пьянству, зло которого понятно каждому, но и нехорошо, потому что в деле нравственного совершенствования всякая внешность, формальность ослабляет силу самодеятельности и подменяет нравственный мотив внешними, часто безнравственными мотивами тщеславия, самолюбия, гордости. Из людей, говорящих это, одни искренно и прямо боятся внести ложный внешний элемент в свою душевную работу, другие вовсе и не работая над собой приводят эти же доводы как отговорку, чтобы не лишить себя привычного удовольствия. Я совершенно согласен с первыми и знаю, что всякая внешность, формальность в деле нравственном бывает вредна.
   Другие находят также, как и вы, что простое соединение в согласие, имеющее общую цель, недостаточно, ничем не обязательно и не нужно, так как не представляет ничего более сильного, чем и несоединенное в согласие единичное действие отдельных лиц, сознающих зло пьянства. С этим я не совсем согласен, "не совсем", потому что я согласен с тем, что деятельность лиц, соединенных мыслью, положим, о том, чтобы заменить увеселения пьянства трезвыми, или учреждением больниц, или лечений для пьяниц, или изданием книг против пьянства и т. п. принесла бы еще большую пользу делу; но не согласен с тем, чтобы простое согласие людей, желающих не пить и отговаривать других, соединенное только сознанием того, что мы не одни, а что нас много, желающих того же -- не согласен, чтобы такое общество, как я себе его представлял, -- не было бы полезно. Мне кажется даже, что в этом -- в знании того, что я один, а есть другие, мало или много желающие того же и работающие в том же направлении -- что в этом и вся сила. Такой взгляд на общество включает возможность всякого рода деятельностей, соединяющих отдельные группы людей с своими уставами, и не исключает тех людей, для которых формальность служит препятствием вступления в общество. Я представляю себе, что нас всех в большом согласии соединяет желание своей жизнью и воздействием на других противодействовать злу пьянства: мы подаем друг другу руки и знаем, что нас много, и это поощряет нас в этой работе. Некоторые из нас составляют себе такие-то правила по отношению к своей этой деятельности, другие -- другие. Одни находят для себя пока неудобным не угощать, не покупать, другие находят неудобным не пить по предписанию врача и не отогреваться и не отогревать водкой в известных случаях, третьи отказываются от водки и от вина, но не от пива, четвертые находят, что необходимо работать над заменою пьяных удовольствий трезвыми и над устройством больниц и для этой цели собирать деньги. Каждый из нас пристает к тому, которое он считает наиболее соответствующим своим взглядам, привычкам и другим условиям. Желательно, мне кажется, одно, чтобы члены были руководимы нравственным стремлением помочь людям в борьбе с этим совершенно исключительным злом. Этим я и отвечаю на ваш вопрос о детях. Дети и старше, и моложе одни не примкнули, другие примкнули и после нравственной борьбы и сознания того, что они делают, к которым они способны, по моим наблюдениям, как и большие. Повторяю: значение по-моему нашего согласия в том, чтобы люди, желающие служить другим уничтожением этого исключительно губительного соблазна пьянства, знали бы всех тех людей, которые хотят служить тому же. В среде этого общего согласия могут и будут образовываться общества, соединяемые единством того средства, которым одни с одной, другие с другой стороны, найдут более удобным служить делу, но и одно общее согласие своей взаимной поддержкой нравственной друг другу будет всегда сильным и даже самым могущественным средством борьбы с соблазном. Наше согласие, в которое вы записались, есть и общая программа и частный случай. Общее там недостаточно ясно выражено и смешано с частным случаем: той формы, которая для нас оказалась удобною; но надо будет выразить общую цель и очень бы был вам благодарен, если вы согласны со мною, если бы вы помогли мне. Главное же, как бы нам поменьше мудрить. Ведь цель и деятельность общие понятны. Хочется и мне и вам как-нибудь избавить этих несчастных, теперь бродящих в зверином образе людей от греха и страданий, которых они набираются благодаря вину, и понятно, что я буду искать все средства противодействия этому, из которого первое есть то, чтобы не содействовать этому своим примером питья и угощенья. В приискании же остальных средств ум хорошо, а два лучше. Вот затем и согласие, что мы не сразу в заседании каком-нибудь всё решили и подписали, а все сознавши одну и ту же цель, каждый в своем уме, и, собираясь, сталкиваясь вместе, будем придумывать и испытывать всякие средства и нынче, и завтра, и 100 лет, как в Америке.[...]
  
   Александр Владимирович Жиркевич (1857--1927) -- военный юрист, поэт и беллетрист, писавший под псевдонимом А. Нивин. С Толстым познакомился 19 декабря 1890 г. в Ясной Поляне. В письме от 23 декабря 1887 г. просил объяснить задачи и цели "Согласия против пьянства" и высказывал сомнение в действенности общества, основанного только на "нравственных истинах", без других "обязательных начал".
  
   А. П. Залюбовскому.
   1887 г. Июль -- декабрь.
   ....Мы не можем поступать просто, находясь в сложных условиях греха, потому что, разрывая насильственно эти условия, а не развязывая их, мы делаем больно другим....
   ....Дело брака совсем не так просто само по себе, как оно кажется. Влюбление есть отступление в одну сторону, но холодный расчет еще худшее отступление в другую. Если, как вы говорите, следовало бы обратиться к первой девушке, т. е. не следует выбирать для своего счастья, то следует отдаться той случайности, судьбе, которая руководит внешними явлениями, подчиняя свой выбор выбору меня. Чувство спутает, но рассудок напутает еще больше, а это самое великое дело в жизни. Я помню, вы уже писали мне о женитьбе как-то так рассудочно, и я тогда заметил, что вы не так, как я, смотрите на женитьбу, на самый процесс, как жениться.1 По-моему, как и во всем, и в жизни больше, чем во всем другом, надо не задавать себе задачу жениться, а задавать себе одну всегдашнюю задачу -- жить хорошо и терпеть и ждать, и тогда придет время, и обстоятельства сделают то, что нельзя не жениться. Так вернее не ошибешься и не согрешишь. Ну, до свидания....
  
   1 Толстой имеет в виду письмо А. П. Залюбовского от 25 июня 1887 г., в котором он, отвечая на письмо Толстого, писал: "Жениться надо по расчету. Да, я с этим очень согласен, даже и думал об этом, только не мог так оформить свою мысль".
  
   Д. А. Хилкову.
   1887 г. Декабрь.
   [...] я давно уж знаю вас, любуюсь, радуясь на вас, эгоистически радуюсь, чуя товарища работника, облегчающего, ускоряющего работу моей жизни, но тут в первый раз я полюбил вас по-настоящему, попросту, т. е. в первый раз я перенесся в вас, в вашу душу и понял то, что кроме того, как во вне выражается ваша жизнь, есть еще ваша внутренняя жизнь со всеми страданиями (страдания не в смысле мучения, но в смысле претерпевания), которые я переносил и которые вы переносите. Я пожалел, полюбил вас, и мне захотелось быть полезным, помочь вам, облегчить вашу жизнь. Не думайте, чтоб я хотел научить вас -- учитель у нас один -- истина, а мне хочется сделать для вас то, чего мне так часто хотелось и теперь и всегда хочется, чтобы другой человек со мной вместе нес мои радости и горести, просто жалел и любил меня. И я это чувствую к вам и знаю, что это чувство более плодотворно и радостно, чем то -- чувство уважения, admiration,1 которым я прежде заслонял всё. Мне ужасно хочется и видеть вас и то, чтобы вы виделись с нашими общими друзьями и братьями, не в том смысле, что мы чем-либо отличаемся от других людей, а в том, что у нас у всех (я это опытом знаю) на пути жизни встречаются одни и те же затруднения, вопросы, и каждый из нас решением этих вопросов (у одного одни раньше, другие позже) облегчает работу друг другу. [...]
  
   Дмитрий Александрович Хилков (1858--1914) -- воспитанник Пажеского корпуса, гусарский офицер, в то время близкий по взглядам Толстому. Выйдя в отставку, отдал землю крестьянам, оставив себе небольшой надел, на котором и вел крестьянское хозяйство. Неоднократно подвергался преследованиям как со стороны духовенства, так и со стороны правительства. Позднее изменил свои взгляды, возвратясь к православию. В 1914 г. вступил в ряды войск добровольцем и погиб в бою в Галиции.
  
   1 восхищение,
  
   Н. Л. Озмидову.
   1887 г. Декабрь.
   [...] Прежде скажу о том моем участии в ваших работах, на которое вы меня вызываете. Работы ваши это всё та же работа, которой посвящена моя жизнь. Работы такого рода совершаются отдельно и независимо в душе каждого человека и в такой глубине, в какой не может быть сотрудничества. Я -- по крайней мере -- в таких работах руковожусь тем, что сознаю в самой глубине своей души: отыскиваю наисильнейшие доводы против того, в чем чувствую свою слабость, в том порядке, которого требует особенность моей души. То же делаете и вы. И наши работы полезны именно людям, подобным нам по душевному складу, и потому, если мы различны (мы всегда различны), то и работы наши нужны различные для различных людей.
   Кроме того, действует на других только полнейшая искренность, а искренность тогда только достигается, когда человек выкладывает только свою душу и руководится в этом изложении только своими мотивами. И потому я над вашими работами работать не могу. Могу делать замечания, и сделал некоторые, которые и сообщу вам, но которые неважны и с которыми, очень вероятно, вы не согласитесь.
   Напишу же на всякий случай главные мои мысли о ваших работах.
   1) Об изложении Евангелия:
   а) Изложение это хорошо, но характер изложения, тон его, неопределенный: оно не держится подлинника, не оправдывает всех прибавок и измененно указывает на стихи; и вместе с тем, не есть свободное изложение сущности вывода из Евангельского учения.
   б) Пословицы не подходят в большинстве случаев, и тон их и отрывочность не подходит уже совсем.
   2) О трилогии. Если выбирать мысли писателей, подходящие задаче, то нельзя ограничиваться Вольтером. Тут можно собрать томы, если подбирать всё то, что вы выбирали из Вольтера. А если выбирать всё из всех наилучшее, то это будет огромный труд (очень нужный), но не благодарный, ибо опять каждый писатель говорит то же, но с своей отдельной точки, как радиусы к центру могут быть проведены из всех точек (бесчисленного количества), и понимание этого-то различия точек, приводящих к одному центру, и есть самое нужное. [...]
   Я высказываю вам отрицательное, положительное же в том, что все эти работы во всяком случае есть дело и, по моему суждению, должны быть на пользу людям.
  
  
  
   1888
  
  
  
   Ф. Н. Бергу.
   1888 г. Январь?
   У меня есть прекрасная статья о Гоголе под заглавием: Гоголь, как учитель жизни, выставляющая с поразительной ясностью и силой высоту христианско-нравственную жизни и смерти и писаний Гоголя. Статья идет в разрез со всем тем, что в продолжение вот уже скоро 50 лет лжется в нашей литературе о Гоголе; но выставляет всё это так, что спорить нельзя, а можно только устыдиться. [...]
  
   Федор Николаевич Берг (1839--1909) -- поэт, переводчик и беллетрист, в 1880-х гг. издатель журнала "Нива"; в 1905--1906 гг. участник многих монархических организаций.
  
   1 Статья А. И. Орлова "Гоголь, как учитель жизни" в журнале "Нива" напечатана не была. Появилась в 1888 г. в изд. "Посредник".
  
   М. М. Чернавскому.
   1888 г. Январь?
   Я долгим и тяжелым опытом пришел к убеждению, что аргументировать с людьми, которые не видят того, чего они не могут видеть, -- бесполезно, потому что такие люди руководимы в своих рассуждениях не исканием правды, а защитой своего положения, своего прошедшего и настоящего. Аргументировать с такими людьми всё равно, что доказывать строителю, который, поставив дом, в котором он полагает всю свою гордость и жизнь, и найдя, что углы его дома не прямые, не хочет знать и видеть того, что прямой угол есть 1/2 углов по одну сторону прямой.
   Ему нужно, чтобы тот угол, который он построил, считая прямым, был бы прямой, и потому он, умный, серьезный человек, не хочет и не может понять свойств прямого угла. То же и с теми возражениями, которые я слышу постоянно против такой же несомненной и очевидной нравственной истины непротивления злу насилием, с двух враждебных друг другу сторон: правительственной консервативной и революционной.
   Одна сторона начала строить тупой угол, другая по этому самому стала строить острый. Обе стороны негодуют друг на друга, а еще более на угольник, который показывает им, что обе неправы. Вы защищаете против очевидности и самих себя тот угол, который вы завели и который не сходится с прямым, который вы очень хорошо знаете. И потому я не стану доказывать вам того, что вы знаете так же, как и я; но только попрошу вас на время усомниться в том, что всё, что вы делали, было то самое, что должно было делать, и что то самое, что вы намерены делать, есть то, что должно быть, и с этой отвлеченной точки взглянуть хоть бы на доводы вашего письма и ясную, прямую цель их.
   Доводы ваши сводятся к тому, что человек, во имя любви к людям, может и должен убивать людей, потому что есть какие-то для меня таинственные или самые непонятные рассуждения, во имя которых люди всегда и убивали друг друга; те самые, по которым Каиафа нашел, что выгоднее убить одного Христа, чем погубить целый народ. Цель же всех доводов есть оправдание убийства. Вы даже как будто негодуете на то, что есть люди, утверждающие, что никогда не надо убивать, точно также как я встречал негодующих на людей, которые утверждают, что жен и детей не надобно бить.
   Человечество живет, нравственное сознание растет в нем и оно доживает сначала до того, что сознает невозможность нравственную есть своих родителей, потом убивать излишних детей, потом убивать пленных, потом держать рабов, потом битьем приводить в согласие своих семейных и потом -- одно из главных приобретений человечества -- невозможность убийством и вообще насилием достигать своего совокупного блага. Есть люди, дожившие до этой стадии нравственного сознания, -- есть люди, не дожившие до нее. Спорить и доказывать друг другу нечего. Как бы убедительно ни доказывали мне, что я достигну большего блага для своих детей и для всего человечества, если я поучу плетью своего сына, я никак не могу этого сделать, как и не могу убивать. Я знаю только то, что, как я не могу драться, бить детей, я не могу убивать. И спорить не о чем. Одно могу сказать, что тем, которые хотят защитить насилие и в особенности убийство, не следует говорить о любви, как людям, хотящим доказать, что острый угол их здания -- прямой, не следует говорить о перпендикулярности сторон, потому что, утверждая это, они сами себя отрицают. Если уже говорить о любви, то никакие примеры разбойников никак не приведут к необходимости убийства другого, а приведут только к самому простому и неизбежному выводу из любви -- к тому, что человек защитит другого своим телом, отдаст свою жизнь, а никак уж не возьмет жизнь другого.
   Я не хотел было доказывать, но как будто начинаю доказывать. Ну и пускай. Письмо ваше не только заинтересовало, но и тронуло меня: под толстой корой (простите меня) ваших суеверий я увидал серьезный ум и доброе сердце и мне бы хотелось братски поделиться с вами тем пониманием жизни, которое дает мне благо.
   Вы прекрасно говорите о том, что основная заповедь есть заповедь любви, но неправильно говорите, что всякие частные заповеди могут нарушать ее. Вы тут неправильно смешиваете две разные вещи: заповедь -- не есть свинины и хоть бы заповедь не убивать. Первая может быть в разногласии с любовью, потому что не имеет предметом любви. Но вторая есть только выражение той степени сознания, которой достигло человечество в определении любви. Любовь очень опасное слово. Вы знаете, что во имя любви к семье совершаются самые злые поступки, во имя любви к отечеству еще худшие, а во имя любви к человечеству самые страшные ужасы. Что любовь дает смысл жизни человеческой, -- давно известно, но в чем любовь? Этот вопрос не переставая решается мудростью человечества и решается всегда отрицательным путем: показывается, что то, что неправильно называлось и проходило под фирмой любви -- не есть любовь. Убивать людей -- не любовь, мучить их, бить их во имя чего бы то ни было, предпочитать одних другим -- тоже не любовь. И заповедь -- не противиться злу насилием есть такая заповедь, указывающая тот предел, на котором прекращается деятельность любви. И в этом деле можно идти вперед, но не назад, как вы хотите.
   Ведь выходит удивительное дело -- вы человек, признающий то, что смысл жизни в служении другим во имя любви, вы негодуете на то, что вам указан верный и несомненный путь этого служения, вроде того, что человек негодовал бы на то, что определен среди мелей и подводных камней верный путь для его плавания. "Зачем это стеснение? Может случиться, что мне надобно будет сесть на мель?" Разве не то же самое вы говорите, когда возмущаетесь на то, что нельзя убивать убивающего воображаемого разбойника. "Ну, а если нельзя иначе?" Ну, а если нельзя иначе, как сесть на мель? Может быть, я сяду на мель, но я не могу не радоваться тому, что у меня есть путь, и не могу не стремиться всеми силами души идти по нем.
   Вы приводите сравнение о том, что правило не противиться злу насилием подобно правилу не бросать детей в окно, а между тем это может понадобиться, и потому делаете заключение, что положение о том, что не надо бросать детей в окно -- неправильно. Но ведь это прямо против вас. Положение это вполне правильно и необходимо. Настаивать на том, что нельзя запрещать бросать детей в окна, потому что надобность эта может встретиться при пожаре, ведь может только тот, для кого нужно мучить вообще детей, тому, кто занят такой деятельностью, при которой эта необходимость беспрестанно встречается. Простите меня, ведь это так и есть в вашем случае. И это-то и ужасно! Вы, несомненно умный человек, идете прямо против здравого смысла и, несомненно добрый и самоотверженный человек, отстаиваете насилие и убийство.
   Насилие и убийство возмутило вас, и вы увлеклись естественным чувством, положим стали противодействовать насилию и убийству насилием и убийством. Такая деятельность, хотя, и близкая к животной, и неразумная, не имеет в себе ничего бессмысленного и противоречивого; но как только правительство или революционеры хотят оправдать такую деятельность разумными основаниями, тогда является ужасающая бессмыслица и необходимо нагромождение софизмов, чтобы не видна была бессмысленность такой попытки. Оправдания такого рода всегда основываются на предположении того воображаемого разбойника, не имеющего в себе ничего человеческого, который убивает и мучает невинных, и этот-то воображаемый зверь, как будто находящийся постоянно в процессе убивания невинных, и служит основанием рассуждений всех насильников о необходимости насилия; но ведь такой разбойник есть самый исключительный, редкий и даже невозможный случай; многие люди могут прожить сотни лет, как я прожил 60 лет, никогда не встретив этого фиктивного разбойника в процессе совершения своего преступления. Зачем же я буду правило своей жизни основывать на этой фикции? Рассуждая о действительной жизни, а не о фикции, мы видим совсем другое: мы видим людей и даже самих себя, совершающих самые жестокие дела, во-первых, не одиночно, как воображаемый разбойник, а всегда в связи с другими людьми, и не потому, что мы звери, не имеющие ничего человеческого, а потому, что мы находимся в заблуждениях и соблазнах. Мало того, рассуждая о жизни, мы видим, напротив, что самые жестокие дела, как побоища людей, динамиты, виселицы, гильотины, одиночные тюрьмы, собственность, суды, власть и все ее последствия, все происходят не от воображаемого разбойника, а от тех людей, которые основывают свои правила жизни на нелепой фикции воображаемого зверя разбойника. Так что человек, рассуждающий о жизни, не может не видеть, что причина зла людей никак не лежит в воображаемом разбойнике, а в заблуждениях своих и других людей, из которых одно из самых жестоких состоит в том, чтобы во имя воображаемого зла совершать действительное, и потому такой человек, направив свою деятельность на причину зла, на искоренение заблуждений в себе и других и посвятив на это свои силы, увидит перед собой такую огромную и плодотворную деятельность, что никак не поймет даже, зачем ему для его деятельности фикция о разбойнике, на которого по всем вероятиям он никогда и не наткнется. Если же и наткнется, то сделает и по отношению к разбойнику по всем вероятиям совсем другое, чем тот, который всю свою жизнь, еще никогда не видав разбойника, злобится на него.
   Теперь я прошу и вас простить меня, если я написал что-либо резкое, и постараться понять меня там, где я неточно выражался, а, главное, верить, что побуждение мое при писании этого письма было одно -- любовь и уважение к вам и желание быть вам полезным.
   P. S. Очень желал бы вас видеть. Письменно нельзя и бесполезно рассуждать. [...]
  
   Михаил Михайлович Чернавский (р. 1855) -- бывший землеволец, впоследствии член партии социалистов-революционеров. В 1876 г. был арестован как политический и приговорен к пятнадцати годам каторги. В 1886--1900 гг. жил в Нерчинске ссыльно-поселенцем.
   Письмо Чернавского, на которое отвечает Толстой, неизвестно. По сообщению Чернавского, оно было написано весной 1887 г. и послано с оказией из Читы.
  
   И. Е. Репину.
   1888 г. Февраля 1--2.
   [...] Что вы делаете? Как живете? Верно, много работаете. Ведь вы не из талантливых, а из "трудолюбивых". Мы часто с дочерьми повторяем это ваше о себе изречение. Вы тем-то и сильны, что искренно верите, как и следует, в это. [...]
  
   Ф. А. Желтову.
   1888 г. Февраля 1--2.
   [...] Ваши оба вопроса: о воспитании и об отношении к людям, сводятся для меня в один вопрос, именно в последний: как относиться к людям не на словах только, а на деле: имею ли я право владеть какою-нибудь собственностью и защищать ее от своих братьев, имею ли я право подразделять своих братьев на ведущих дурную жизнь и на ведущих хорошую. Если этот вопрос решен и жизнь отца идет по такому или другому решению, то в этой жизни отца и будет всё воспитание детей. А если решение правильно, то отец и не введет соблазна в жизнь детей; если же нет, то будет обратное. Знание же, которое приобретут или не приобретут дети, -- это дело второстепенное и ни в каком случае не важное. К чему будут способности у ребенка, тому он научится, хотя бы жил в захолустье. То же, что принято называть образование, содержит больше чем наполовину зла и обмана и потому, чем дальше от такого образования (даваемого во всех наших заведениях), тем лучше для ребенка. Вопрос, стало быть, весь в том, как для себя решит отец вопрос практической жизни.
   Любезный брат мой, будьте осторожны в том, как вы решите вопрос этот в своем сознании. Согрешить может всякий человек и всякий грешит, но беда в том, когда человек ложно судит, сам себе отводит глаза. Если свет, который есть в тебе, тьма, то какова же тьма? Нельзя служить Богу и маммону. Вопрос об отношениях к людям давно решен Христом и решен не только отвлеченно, но и в практическом смысле. "Нельзя богатому войти в царство божье". "Горе богатым. Просящему дай. Продавайте имение и раздавайте и т. п.". Собственность не может признавать христианин и потому у него излишка не должно быть и нет вопроса о том, как делиться излишком. Если же есть излишек, то прежде, чем много судить о достоинстве того, с кем я поделюсь, мне надо судить себя, и судить строго за то, что у меня есть излишек, и признать, что я в грехе и виноват. Для христианина не может быть вопроса о том, как сделать добро своим излишком, а только один вопрос о том, как избавиться от того греха, который заставил меня собрать и сохранить этот излишек.
   Так я сужу, но понимаю вполне и вашу мысль: вам больно видеть то, что люди живут языческой жизнью -- далеки от блага. Чувство ваше самое законное и доброе, но вы напрасно смешиваете с ним собственность, желание поделиться излишком под известными условиями. Действуйте на людей всеми силами, которые вам даны от Бога, и из этих сил главная не есть ваша собственность, а та степень отречения от личной жизни и от собственности, до которой вы дошли. Если бы вы свою собственность просто бросили бы, не давая никому (разумеется не соблазняя людей тем, чтобы губить ее напрасно) и показали бы, что вы не только так же, но еще более радостны, спокойны, добры и счастливы без собственности, чем с собственностью, то вы гораздо сильнее подействовали на людей и сделали бы им больше добра, чем если бы вы приманили их дележом своего избытка.
   Не думайте, милый друг, чтобы я осуждал вас, я далек от этого, потому что сам с болью сердца прошел через те мысли и чувства, которые вы теперь испытываете. Я много думал об этом и пришел к тому, что я выразил в статье "Что ж нам делать?". [...]
   Я не говорю, что не надо действовать на других, помогать им, напротив, я считаю, что в этом жизнь, но помогать надо чистым средством, -- а не нечистым -- собственностью; а для того, чтобы быть в состоянии помогать, главное дело, пока мы сами не чисты -- очищать самого себя. [...]
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1888 г. Февраля 13.
   [...] знаю, что никак нельзя заставить себя работать, когда привык работать на известной глубине сознания и никак не можешь спуститься на нее. Зато какая радость, когда достигнешь. Я теперь в таком положении. Работ пропасть начатых и всё любимых мною, а не могу нырнуть туда, всё выносит опять наверх. [...]
   Илья женится [...] и находится в том невменяемом состоянии, в котором находятся влюбленные. Жизнь для него остановилась и вся в будущем.
   [...] У нас на днях была скоропостижная смерть Оболенского -- мужа племянницы. Всё это как должно быть и хорошо. Человек был очень хороший -- простой, добрый. Теперь вдова с 7-ю детьми осталась -- бедная, долгов много, но и это всё хорошо и много вызывает доброго в людях. Не могу никак видеть дурного, а всё только разнообразный материал для самого прекрасного, которое от нас зависит из него выработать.
   Всё последнее время читал и читаю Герцена и о вас часто поминаю. Что за удивительный писатель. И наша жизнь русская за последние 20 лет была бы не та, если бы этот писатель не был скрыт от молодого поколения. А то из организма русского общества вынут насильственно очень важный орган. [...]
  
   Г. А. Русанову.
   1888 г. Февраля 28.
   [...] Вопрос о том, что читать доброе по-русски? заставляет меня страдать укорами совести. Давно уже я понял, что нужен этот круг чтения, давно уже я читал многое, могущее и долженствующее войти в этот круг, и давно я имею возможность и перевести, и издать, -- и я ничего этого не сделал. Назвать я могу: Конфуция, Лаодзы, Паскаля, Паркера, М. Арнольда и мн. др., но ничего этого нет по-русски. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1888 г. Марта 1.
   [...] Вы очень уж много захватываете -- глубоко слишком сразу запускаете соху. Ответа на вопросы, которые возникают в вас, не бывает такого, чтобы взял, да и ответил, а бывает такое состояние, при котором ответы эти, не высказанные словами, живут в душе и дают ей спокойствие. Это состояние души, при котором ничто не страшно и всё ясно. И состояние это приобретается жизнью. И вы, как я вас понимаю, имеете это состояние большею частью, но бывают минуты требования, большого требования, рассудочного уяснения, и тогда -- ищешь, работаешь и, получив известное решение, опять успокаиваешься. Так, я думаю, и у вас. Главный вопрос -- это вопрос о бессмертии. Вы говорите, что бывают минуты, когда вы не верите в жизнь духа. Но это не неверие, это периоды веры в жизнь плоти. Это со мной бывает. Вдруг я начинаю бояться смерти, это всегда бывает, когда я отуманен чем-нибудь и опять поверил в то, что эта жизнь плотская есть жизнь: точно, как в театре, можно забыться и поверить, что то, что видим, точно и есть. И можно испугаться за то, что случается там на сцене: то же случается и в жизни. После того, как понял, что жизнь моя не на сцене, а в партере, т. е. не в личности, а вне ее, случается, что, по старой привычке, опять подпадаешь соблазну иллюзии, и делается жутко. Но это не может меня все-таки убедить, что то, что происходит предо мною (в моей плотской жизни), происходит взаправду. [...]
   Определение Бога Арнольдом1 верно; он говорит: вне нас. Но это вне нас не исключает внутри нас, напротив, оно признает, что внутри нас есть то, что достигает праведности. Вне нас употреблено затем, чтобы не было понято то, что Бог есть только то, что в нас: нет, он говорит, что он есть и вне нас....[...]
   А вы пишете мне в упадке духа? Верно, теперь уже прошло. А если не прошло, то помните, что в период упадка духа надо обращаться с собой, как с больным -- не шевелиться. [...]
  
   1 Матью Арнольд (Matthew Arnold, 1822--1888), английский поэт и литературный критик, профессор поэзии в Оксфорде, переводчик Гомера. Постепенно перешел от ортодоксально-англиканских взглядов к свободомыслию. Главнейшие труды его: "Literature and Dogma. An Essay towards a better appreciation of the Bible", 1873 г., "God and the Bible", 1875 г., "Last Essays on Church and Rebellion", 1877 г. Толстой с величайшим увлечением читал первую из вышеназванных книг, "Литература и догма". Позднее она вышла на русском языке в изд. "Посредника" под более приемлемым для цензуры заглавием. "В чем сущность христианства и иудейства?".
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1888 г. Марта 11.
   [...] В лечение пьянства, как лечение, как матерьяльное исправление, я, разумеется, не верю, но вера в то, что лекарство облегчит борьбу с соблазном -- вера эта может быть полезна. Хотя в сущности -- это обман, да кроме того и глупо: зачем человеку самому себя обманывать, да еще в деле таком простом и легком, что и хитрить незачем. Всё равно, как если бы человеку давали принимать капли какие-нибудь для того, чтобы он не ел белены. Капель не нужно, а нужно только ясно совсем, без всякого сомнения убедиться, что белена яд и что от нее добра нет, а зло, и человек не станет есть белену, как бы он ни воображал прежде, что привык к ней. Людям так свойственно впадать в обман матерьялизма, что они всегда во всем попадаются на это, и им кажется, что бросить пить (и вообще делать глупое, дурное) можно от какого-нибудь матерьяльно сильного яда или еще чего очевидного, но никак нельзя от мысли, которой не видно. Людям понятно, что матерьяльно вещи бывают большие и малые, и такие же силы, но то, что мысли бывают большие и малые, сильные и слабые, им кажется неясным -- мысли все не видны, невесомы и потому все они по-ихнему одинакие, небольшие, и большое действие по-ихнему не может произойти от мысли. Но дело в том, что как сила самая слабая может относиться к самой большой как к бесконечности, так и мысль может быть доведена до бесконечного могущества, и ей никакой матерьяльной помощи не нужно: ее надо утверждать и усиливать. [...]
  
   Леонила Фоминична Анненкова (1844--1914) -- курская помещица, близкая знакомая семьи Толстого. Письмо Анненковой, на которое отвечает Толстой, неизвестно.
  
   А. А. Толстой.
   1888 г. Марта 26.
   [...] Я живу прекрасно и могу смело рекомендовать всем следующий и единственный рецепт для этого: готовиться умереть. Чем более готов умереть, тем лучше жить, тем легче и расстаться с жизнью, и оставаться в ней. [...]
  
   И. Л. и С. Н. Толстым.
   1888 г. Март.
   [...] Важное вы переживаете время. Всё теперь важно, всякий шаг важен, помните это; слагается ваша жизнь и ваших взаимных отношений -- новый организм -- homme-femme'a, одного существа, и слагаются отношения этого сложного существа ко всему остальному миру, к Марье Афанасьевне,1 к Костюшке2 и т. п. и к неодушевленному миру, к своей пище, одежде и т. д., -- всё новое. Если чего хотите, -- то хотите теперь. А еще, главное дело, будут у вас теперь состояния mauvaise humeur3 и всё, и вы друг перед другом окраситесь в несвойственные цвета, -- не верьте этому, не верьте дурному, -- а переждите, и опять будет хорошо.
   Не знаю, как Соня, а Илья склонен к этому, и ему надо тут быть осторожным. А ты, Соня, вот что: станет тебе вдруг скучно, скучно, скучно, скучно. А ты не верь этому и не поддавайся, а знай, что это вовсе не скука, а простое требование твоей души работы, какой бы то ни было, физической, умственной -- всё равно.
   Главное, еще главнее, будьте добры к людям, добры не издалека, а доступны вблизи. Если это будет, -- то будет жизнь полна и счастлива. [...]
  
   1 Марья Афанасьевна Арбузова, няня у Толстых.
   2 Константин Николаевич Зябрев.
   3 дурного настроения
  
   П. И. Бирюкову.
   1888 г. Апреля 14.
   [...] высшее доступное человеку благо жизни это то, когда его личное стремление влечет его к любовной деятельности, т. е. к такой, цель которой не я, а другие, когда нет ни борьбы, ни напоминаний со стороны разума, ни малейшего остатка силы жизни, не поглощенного деятельностью для других. И это состояние бывает (сколько я знаю) только в двух случаях: в любимой работе нужной и разумной и в любви к избранным лицам, в деятельности для них нужной и разумной. И потому боюсь, не слишком ли вы боитесь того, чего не надо бояться. Я понимаю вас и сам то же испытывал, боясь деятельности писательской, как бы она не была эгоистичной, но знаю, что в ней, когда она истинная, высшее мое благо, и потому и дело. То же и в любви к ближним, к семейным, к детям. [...]
  
   И. Б. Файнерману.
   1888 г. Апрель.
   [...] Ну разве может это быть, чтобы божье дело оставалось и даже вовсе не вышло от недостатка денег?
   Много я думал, и не только думал, но выживал этот вопрос и пришел к тому несомненному положению, что потребность в деньгах показывает неправильность положения, и, чем больше потребность, тем больше неправильность, и что когда испытываешь эту потребность, то дело не в том, чтобы добыть деньги, а в том, чтобы уничтожить эту потребность.
   Всё равно как при чесотке, надо не чесать, а прекратить болезнь.
   И в самом деле, разве возможно, чтобы люди, не признающие ничего своим, хотели бы посредством денег сделать своей собственность земельную? Эту ошибку делают очень многие: так противна жизнь городская, так радостна деревенская, так хочется поставить себя в такие условия, чтобы можно было учесть себя, установить свой баланс с людьми, сказать себе: я живу своим трудом и им же служу другим, -- как будто это возможно, как будто везде и всегда мы не будем в неоплатном долгу? Дело только в том, чтоб мы его чувствовали, этот долг, всегда и везде. Ах, милый друг, как всё это просто и как всё, казавшееся мне столь трудно разрешимым, теперь кажется ясным!
   В денежном вопросе всё сводится к тому, что деньги есть та злая, антихристианская сила, которая заменила владение рабов. Что же нам делать? Никогда не пользоваться рабами, т. е. деньгами. Что делать, чтоб не было нужды в пользовании деньгами? Уменьшить свои потребности. Какие потребности самые денежные, т. е. для удовлетворения которых нужно больше всего денег? Потребность не свободы (познаете истину, и истина освободит вас), а того, что называется свободой, возможностью изменять свое положение. Это самая большая роскошь. И эту-то роскошь дьявол представляет в виде обратном, в виде опрощения. Надо не попадаться на это.
   Что ж плохого в том, что христианин живет в городе? Он принимает участие в городской эксплуатации? Да ведь он знает, радуют его или нет выгоды городской жизни. Он поглощает больше, чем дает? Да кто это счел? Разве христианин дает что-нибудь материальное? Он дает то, что велено, чтобы свет наш светил перед людьми и они прославляли бы... Дело это для искреннего человека всегда будет выражаться в форме материальных дел, но само оно не материально. [...] Нужно одно, что я последнее время постоянно повторяю себе: радостно исполнять волю Отца в чистоте, смирении и любви, т. е. 1) жить, избегать нечистоты душевной (похоти, тщеславия и другого греха против людей); 2) в смирении, т. е. как бы вперед готовясь на то, что люди будут презирать, или хоть не понимать и ставить в неловкое положение тебя, и 3) в любви, т. е. затишая в себе всё то, что может вызвать нерасположение, и возбуждая всё, что может вызвать любовь. И когда удается так жить, то в каких бы ты ни был условиях, -- радость всегда будет непрестанная, вечная.
  
   Ответ на ту часть письма И. Б. Файнермана, где он писал о сборе средств для устройства еврейской земледельческой общины.
  
   И. Л. и С. Н. Толстым.
   1888 г. Апреля конец -- мая 6.
   [...] жду тебя, Илья, и очень жду, и буду очень рад за тебя, когда ты бросишь эти две скверные привычки: алкоголь и табак, привившиеся вне правильной жизни. Жизнь дело не шуточное, особенно теперь для тебя всякий шаг твой важен. Много хорошего есть у вас -- самое главное чистота и любовь, которые берегите всеми силами, но многое-многое угрожает вам, -- вы не видите, а я вижу и боюсь. [...]
  
   С. Т. Семенову.
   1888 г. Июня 2.
   [...] тронуло меня в вашем письме ваше доброе отношение к вашей жене: поддерживайте его всеми силами и спокойно, без ответа, переносите нападки на нее, -- чем дольше вы будете выдерживать, тем больше будет вам награда -- не на небе только, но здесь, тем радостнее будет ваша жизнь. Претерпевый до конца спасен будет. Это великое слово. И я на опыте сколько раз видел и вижу, что человек, делая доброе и разумное, но не получая похвалы и награды, бросает это доброе дело в то самое время, когда дело должно бы начать приносить плоды. То же с земледелием: стоит отнестись к нему, как к тяжести, и оно будет мука; стоит понять, что это радость, и оно будет радость и будет давать высшую награду, которую может получать человек. Не знаю, как вы, но я ни в каком другом деле не испытываю такого удовлетворения, как в земледельческой работе (особенно люблю косьбы, а еще больше пахоту), и главное потому, что во всяком другом деле нужно, хочется одобрения людей, а в этом нет. В писании, в мастерстве всяком, в охоте даже, нужно и приятно одобрение людей, а в земледельческом труде ничего не нужно, кроме произведения труда и сознания хорошо, с пользой и нравственно, по закону божьему проведенного времени. Если бы только люди, -- большинство, поняли так, как это понимаете вы и я, совсем разных привычек люди, что радость и счастие не в пользовании чужими трудами, а в произведении труда, как бы много уничтожилось несчастий. А дело к этому идет, и надо помогать своей жизнью тому, к чему идет дело.
   Я живу очень хорошо. Теперь много работаю в поле и ничего не пишу, чего и вам желаю. Если будет потребность высказаться, если сложатся стоящие того и нужные людям мысли, то они не пропадут. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1888 г. Июня 28.
   [...] Я живу очень хорошо для себя и, думаю, для Бога. Много работаю руками и меньше пером и языком, и потому на совести чище. Ничего не пишу, но не скажу, чтобы не работалось само собой внутри. [...]
  
   П. А. Буланже.
   1888 г. Июня 28.
   [...] Постараемся меньше упрекать тех несчастных заблудших людей, которые по неразумию своему чуть не лишили вас ребенка, слишком уж грубо их заблужденье, несмотря на всю их самоуверенность.1 Но да будет это и нам уроком: верить разуму, совести, а не авторитетам.
  
   Павел Александрович Буланже (1864--1925) -- в то время служащий в управлении Екатерининской ж. д. в Екатеринославе; близкий знакомый Толстого. В письме от 18 июня 1888 г. сообщал Толстому о рождении сына Николая.
  
   1 Толстой имеет в виду врачей, предсказывавших неблагополучные роды.
  
   Е. М. Бутурлиной.
   1888 г. Июня конец -- июля начало.
   [...] Вы не приехали, и потому могу надеяться, что не случилось того, чего вы боялись, и что нравственная болезнь вашего бедного мужа прошла. Что болезнь эта пройдет и что он вернется к жизни (я разумею нравственную, духовную жизнь) и к вам, это так же верно, как и то, что мы все умрем. Дело только в том, чтобы вам иметь силы выждать это без злобы против него и нее и, главное, без сожаления к себе, а с сожалением к ним -- к заблуждающимся, а в особенности к нему, что должно бы быть вам легко. Простите меня, но я заметил в вашем письме черты сожаления к себе и боюсь этого за вас. Не думайте, чтобы я не понимал вашего положения и боли вашего страдания. Я понимаю, всей душой сочувствую, но, именно потому, что сочувствую и знаю эту ужасную боль, именно поэтому и прошу вас всю силу своей души, всё свое внимание употреблять на то, чтобы думать о них -- о нем хоть одном (он ужасно жалок, был ужасно жалок уже в Москве), а не о себе. Чем больше вы будете достигать этого: думать о нем, переноситься в него, и меньше о себе, тем вам будет легче и легче. Семья? Дети? Да тут-то и надо вам думать о них и заместить собою, своей добротой, прощением, высотой душевной всё то, что теряют в отце. [...]
  
   Елизавета Михайловна Бутурлина (ум. 1918) -- с 1872 г. жена Александра Сергеевича Бутурлина. Писала Толстому о предполагаемом разрыве с мужем.
  
   И. Б. Файнерману.
   1888 г. Июля начало.
   [...] верят ли они и исповедуют ли жизнью то, что по плодам узнается дерево, что единственное мерило жизни христианской, т. е. любовной -- в отношении между тем, что человек берет от людей, и тем, что отдает им. И что для того, чтобы достигнуть такой жизни, нужно: 1) как можно ниже оценивать то, что даешь, и как можно выше то, что берешь, и 2) для того, чтобы не ошибиться, -- стараться давать людям самые простые и потому несомненно полезные им вещи и те, которые делаются с наибольшим напряжением труда и при наинеприятнейших внешних условиях и потому встречающих наименьшее число конкурентов. Впрочем, вы всё это знаете так же, как и я. Я только упоминаю об этом потому, что в последнее время всё более и более убеждаюсь в том, что в этом одном различие между истинными, искренними христианами, или живыми людьми, и фарисеями самых разных сортов, или ходячими мертвецами. Чем проще дело и чем труднее и унизительнее оно по мирской оценке, тем с большей радостью за него хватается христианин, считая это дело тем самым хлебом насущным, о котором он просит Отца, и тем с большей хитростью и умствованиями отворачивается от такого дела фарисей, отыскивая самое легонькое высокоценимое мирскими людьми дело, дающее ему оправдание лжи и праздности. [...]
  
   В письме без даты, на которое отвечает Толстой, Файнерман сообщал о переезде в Елисаветград, в общину духовно-библейского братства, и о своей женитьбе на Анне Львовне Любарской.
  
   Н. Я. Гроту.
   1888 г. Июля 15.
   [...] На словах, глядя вам в глаза, ответил бы и знал бы, про что сказать; но в письме трудно. Мне трудно особенно теперь, особенно потому, что я каждый день и целые дни на работе в поле и не беру пера в руки и не скажу, что мало думаю, но совсем иначе думаю. Попробую, однако, нынче в выдуманный и обязательный праздник 900-летия крещения ответить по пунктам.
   Первый и второй пункт сходятся к одному: вы считаете, что нехорошо жениться на женщине, имея в виду ее состояние, или избрать друга, имея в виду выгоды, могущие быть от этой дружбы. Отчего? Оттого, что вы считаете брак и дружбу такими важными и драгоценными отношениями, что вы боитесь нарушить чистоту их соображениями о выгоде? Но не в тысячу ли раз важнее духовная деятельность, ученье и учительство, и в этих делах мы ставим на первый план не только выгоды, но хуже этого. Мы прежде всего решаем, что вся наша жизнь с семьей будет держаться на материальных условиях известного места, а потом уже, сообразно с условиями этого места, устанавливаем нашу духовную деятельность. Что же может быть ужаснее этого? Помоги вам Бог утвердиться в вашем сознании. А выйти матерьяльно из ложного положения всегда легко.
   В 3-х, ваше желание писать социальный роман1 очень вероятно есть ложные потуги. Если бы они были настоящие, ничто бы не помешало вам. В конце этих пунктов вы делаете вопрос: неужели изменить жизнь? Семья, лишения? Как может человек, спасающийся от беды, заглядывать вперед, что он запачкает или разорвет платье или даже свое или даже чужое тело. Ведь дело всё в том, чтобы ясно сознать беду и деятельность, нужную для избавления от нее. А там всё пойдет точно так же, как идет теперь, как идет у всех, т. е. вперемежку дурное и хорошее....2 [...]
  
   Ответ на письмо от 23 июня 1888 г., в котором Грот писал о внутреннем разладе, вызванном сознанием, что он "учит людей за деньги" и что весь строй университетской жизни ненормален; что он портит людей, "наполняя их головы ненужным хламом".
  
   1 Об этом Грот писал: "Меня настойчиво преследует мысль о большом социальном романе, который должен раскрыть новые стороны людских отношений, новый мир идеалов и общественных задач. И я чувствую, что нет у меня теперь ни времени, ни права засесть за эту работу, не совместимую с моим теперешним положением".
   2 Многоточие в копии.
  
   И. Б. Файнерману.
   1888 г. Августа 1--2.
   [...] Будучи сам в вашем положении, я бы не старался разорвать с прежней женой и жениться, и вы не старайтесь; и не советовал бы вам и всякому это делать, но когда уже факт совершился, то я по слабости своей этому рад, рад потому, что мне кажется, что вам будет легче жить. [...]
   Теперь у нас гостит Ге-старший. Хотел сказать, что он такой же, но это была бы неправда, не такой же, но много ушедший вперед, как и все люди живые. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1888 г. Сентября 29.
   [...] Дела всегда много. Хочется и писать иногда, но думаю, что это соблазн, потому что хочется головой, т. е. говорю себе: как бы приятно по примеру прежних лет иметь работу, в которую бы уходить по уши, хочется головою, а не всем существом. И потому думаю, что это соблазн. Вообще, я с нынешнего года ступил на новую ступеньку, -- может быть, она покажется вниз для других, потому что не хочется писать и говорить не хочется и засыпаешь часто -- старческое ослабление, но для меня оно вверх, потому что меньше зла к людям и радостнее жить и умирать. [...]
  
   Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну).
   1888 г. Октября 8.
   [...] Я не пишу, и сначала было скучно, а теперь рад. У меня сделалась привычка от жизни уходить в раковину моего писания -- пренебрегать жизнью (отношениями с людьми) из-за писания, и это нехорошо. Теперь не пишешь, некуда спрятаться, и серьезнее относишься к жизни, всякую минуту ее стараешься прожить вовсю -- лучше, и этак лучше. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1888 г. Октября 12.
   [...] определять словами ничего не надо и незачем. Зачем? Зачем мне проводить ту черту, которая отделит для меня одних и приблизит других людей? Ведь мы только одного хотим: любить и считать братьями всех людей, зачем же лишать себя этой возможности, или, по крайней мере, затруднять это.
   Вы скажете, чтоб не было ложных братьев; да и они тут-то и будут, когда будет формула, под которую им можно будет подделаться (а нет такой формулы, под которую нельзя подделаться). Он откажется от военной службы, от суда, а будет ходить по ночам с револьвером от людей. Одно средство не иметь ложных братьев это всех считать братьями, заблудшими, спящими на время, но способными всякую минуту проснуться. Но как относиться к правительству? церкви? А как относиться к деньгам, к связям с родными и к их ложной жизни, к жене и 1000 таких же вопросов, которые я бы вам сделал, если бы мы говорили, а не переписывались. Разрешение всех этих вопросов одинаково важно, и никто из живых людей не разрешит их вполне чисто. А каждый искренно идущий по пути истины разрешает в одном важном, а в другом менее важном погрешает. Как от репьев отдираешься не сразу, но откидывая большую долю, цепляешься за меньшую. И судья этому он один и Бог, живущий в нем. Нам не надо его судить и не надо устанавливать тех форм, по которым судить его. Но для себя, скажете вы, для себя нужно знать, что я могу и чего не могу делать. На это могу отвечать только по личному опыту. Вот что я знаю по личному опыту: я всегда знал и знаю, чего не должно делать и что не хорошо. Правда, рядом с истинно дурными делами, которые я знаю, что не должно делать, стояли прежде много безразличных дел, которые, мне казалось, тоже не должно делать. И эта ложная совесть затемняла истинную совесть; но с того времени, как у меня открылись глаза, с одной стороны, отпали предметы ложной совести и заметнее стали предметы истинной, с другой -- я разумно понял кое-что из того, что и почему не должно делать, и потому сомнения в том, что не должно делать, для меня нет и, я думаю, не может быть ни для какого правдивого человека. Всякий знает, что предаваться похоти не должно, что приобретать и платить деньги доктору, что прописывать свой паспорт и многое другое -- не должно, это мы все знаем еще прежде, чем сознательно поняли это.
   Когда же сознательно поняли это, то ни для кого из нас не может быть сомнения в том, чего не должно делать. Но мы часто все-таки продолжаем делать то, чего не должно -- одни -- одно, другие -- другое. Вот это отчего происходит и как с этим быть? Представляется вопрос: не нужно ли раз навсегда определить, как вы говорите, что должно делать и чего не должно делать? Я думаю, что нет, и вот отчего. Я опять говорю только по личному опыту. Я всегда знаю всё то, чего не нужно делать и что нужно делать и желаю не делать одного и делать другое всё, но я никогда не знаю, что я могу и чего не могу, до тех пор, пока не наступило время действовать, и только само дело, жизнь показывают мне, что я могу, чего не могу делать и чего не могу не делать, показывают мне, насколько выросла и жива во мне духовная сила. Духовная сила эта выражается в известных поступках и в известных отречениях от поступков, и когда она настоящая, то всегда в такой форме: я не могу того-то сделать или не могу того-то не сделать. Не могу присягать, не могу покупать именье, не могу венчаться и т. п. И когда это выражается так, то, во-первых, я действительно никогда уже не могу сделать таких поступков или не могу не сделать, и, во-вторых, не могу сделать или не могу не сделать целый ряд поступков, находящихся в том же порядке, как и один, который я сделал или не сделал. Но определение поступков, которые должно или не должно делать для того, чтобы принадлежать к известной общине, может заставить человека сделать или воздержаться от поступка, когда бы он мог поступить и иначе и когда он может поступить иначе в области равной по своей нравственной обязательности тому поступку, который он совершает или от которого воздерживается. Вот это-то и опасно. Например: я сейчас могу оставить свою семью и могу остаться с ней. Если бы для того, чтобы исполнить устав, я бы оставил семью, я бы не совершил нравственного поступка, скорее напротив, нравственный поступок был бы тогда, когда я из одних нравственных мотивов не мог бы поступить иначе, как оставить семью. Нравственный, добрый и плодотворный поступок есть тот, который нравственно необходим, если же была нравственная возможность поступить иначе, и если поступок совершен только потому, что я рассудил так поступить, то он нехорош, безнравственен и неплодотворен.
   Боюсь, что неясно вам будет, что я говорю. Я чувствую, что не удалось выразить коротко и ясно, но я неделю целую над этим думал и знаю, что мысль, которую хочу выразить, мне дорога. [...]
  
   Е. П. Свешниковой.
   1888 г. Ноября 2--5.
   [...] Я знал, что дорогой Фрей очень болен, и ждал этого известия. Вы не ошиблись, говоря, что это был один из лучших людей, которых мне привелось знать. И какая хорошая смерть! Так и должно было быть. [...]
  
   Елизавета Петровна Свешникова -- писательница, сотрудница изд. "Посредник", занимавшаяся переделкой и сокращением книг для народного чтения. В письме сообщала о смерти Вильяма Фрея (Владимир Константинович Гейнс, р. 1839), последовавшей 24 октября.
  
   П. И. Бирюкову.
   1888 г. Ноября 6.
   [...] написал длинное письмо, но бестолковое, всё о том же предмете -- о супружеских отношениях. Хотелось бы внести свою лепту в разъяснение этого страшно запутанного и во всеобщем прогрессе отставшего дела, кажущегося неважным, а в сущности самого коренного. [...]
   А еще поразительные две английские книги "Modern Pharisaism" от того англичанина Albert Blake,1 письмо которого, помните, мы вместе читали. Христианство, отрицающее (с слишком большой злобой) всю церковность и требующее не только непротивления злу, но и нищеты. Только недостаточно ясно, слишком задорно и в некоторых пунктах, как, например, о супружестве, для которого он допускает расторжимость брака, -- необдуманно. Надо ему написать. Очевидно, он в Англии забит и раздражен и больше боец за свою партию, чем христианин. [...]
  
   1 См. примечание к следующему письму
  
   А. Блэку (A. Blake).
   1888 г. Ноября 12.
   Благодарю вас за книги, которые вы мне прислали. Я тотчас же прочел их и был рад найти в них, в особенности в "Современном фарисействе", то самое понимание учения Христа, которое он хотел в него вложить, и негодование против тех, которые стараются скрыть его. По многим признакам я думаю, что "истинно, истинно говорю вам, наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас сына божия". Думаю так, потому что не только в вас, но и во многих людях различных культур я вижу это пробуждение сознания того, что мы заблудились, что устройство нашей жизни -- насмешка над тем учением Христа, которое мы исповедуем, что такая жизнь несчастна и греховна, а между тем могла бы быть радостной и святой. Чтобы достигнуть этого, нужно только скинуть с себя тот старый обман, в котором мы все живем теперь. Знаете ли вы писания Мэтью Арнольда, его книгу "Литература и догма", рассуждения Паркера на религиозные темы, "Непротивление" Гаррисона и его "Декларацию чувств". Во всех этих книгах и многих других говорится то же самое, о чем говорите и пишете как вы, так и я, т. е. что Христос дал нам направление жизни совершенно так же, как архитектор дал бы план постройки, но вор украл этот план и подменил его другим -- поддельным, чтобы скомпрометировать архитектора.
   Я думаю, что многие люди по всему свету начинают убеждаться в том, что они страдают напрасно, и возвращаются к истинному учению Христа. Я думаю, что время приближается, но что мы должны помнить слова, сказанные Христом его ученикам: "Итак, будьте мудры, как змии, и кротки, как голуби". Мы должны помнить, что всякая наша ошибка разрушает дело божие. И потому, по вашему желанию, делаю о вашей книге следующие замечания. Ошибки в вашей книге: 1) вы признаете догматы сотворения, искупления, воскресения, существования ада и вечных мук. Эти утверждения не могут быть доказаны и не могут помогать вести христианскую жизнь и должны оттолкнуть многих разумных людей; 2) вы допускаете развод, который Христос самым решительным образом запрещает. Развод нельзя допускать потому, что нельзя предоставить произволу каждого человека решать, когда он больше не может жить с своей женой и должен с нею разойтись.
   Пожалуйста, примите мои замечания с таким же братским чувством, с каким я пишу вам их. Нечего говорить, что я хотел бы продолжать общение с вами, тем более, что это общение установилось само собой, помимо нашего желания, благодаря общности наших мыслей и целей. [...]
  
   Альберт Блэк (Albert Blake) -- английский религиозный писатель, автор книг: "Modern pharisaism" ("Современное фарисейство"), 1888, и "Marriage" ("Брак"), присланных автором Толстому.
  
   Е. В. Святловскому.
   1888 г. Ноября 20.
   Не могу и не хочу ответить вам двумя словами: предмет, о котором вы пишете, слишком важен. Человек -- мужчина или женщина -- женщина особенно, -- который пойдет в деревню, поселится среди народа, в условиях жизни народа и поставит себе хоть не исключительной, но главной целью следить за воспитанием, уходом, кормлением младенцев и детей, и будет помогать правильному воспитанию, словом и делом, -- разумным советом и присмотром, обмывкой, расческой заброшенных, -- такой человек будет делать такое дело, лучше, нужнее и важнее которого нет и быть не может, и будет чувствовать это. Дело это очень трудное с точки зрения эгоистической и барской, и самое легкое (потому что исключает всякую возможность сомнения в важности и пользе дела, и несет с собой свою награду) и радостное с точки зрения человека, имеющего нравственные требования. И нет ничего легче, как приняться за него. Стоит только приехать из города в первую попавшуюся деревню и, если не имеешь средств, то избрать какое-нибудь ремесло, чтобы кормиться (шить, переплетать, переписывать, переводить, учительствовать) и свободное время всё посвящать на это дело. С некоторой смелостью и малыми потребностями можно даже рискнуть и на то, что родители, детям которых лицо будет служить, будут кормить. Но это уже было бы исключение. С некоторым ремеслом же это очень легко и естественно. Я счастлив тем, что знал и знаю таких женщин. Ведь для этого ни перед кем из тех, которые, вы думаете, посвятят себя этому делу, не стоит никаких препятствий, ведь всё, что нужно, это только желание и грамотность, чтобы прочесть книжку о детской гигиене. Так зачем же дело стало: пускай они идут. Пойдя теперь, они покажут, что ими руководит искреннее желание служения людям, а не жалованье (как бы скромно оно ни было, получение определенного, обеспеченного жалованья есть великий соблазн), не положение, не мода. Вы скажете, что люди не знают, как взяться, никогда не слышали про возможность такой деятельности, и я соглашусь с вами. Вам пришла эта благая мысль и надо распространять, уяснять ее, развивать подробности ее исполнения. И давайте это делать. Я, по крайней мере, лично вам очень благодарен за сообщение мне вашей мысли, которая уяснила мне одну из форм служения людям, и готов служить, как умею, к ее распространению; но не только не желаю того, чтобы земство учреждало что-нибудь, но боюсь этого: как только земство возьмется, напечатает первый циркуляр, так этот зародыш добра будет убит.
   Так вот вам мое мнение; пожалуйста, примите его с тем же чувством доброжелательства, с которым я принял ваше, и верьте, что я сказал от всей души всё, что умел и мог сказать.
  
   Евгений Владимирович Святловский (р. 1853) -- доктор медицины, губернский земский врач в Чернигове; автор книги: "Материалы по вопросу о санитарном положении русского крестьянства", Харьков 1887. В письме от 13 ноября 1888 г., на которое отвечает Толстой, писал о "беззащитности" детей в деревне, о большой заболеваемости и смертности их; сообщал свои мысли об организации помощи детям посредством земства. "Я убежден, -- писал он, -- что это дело можно устроить и что на призыв откликнется масса молодежи".
  
   М. М. Лисицыну.
   (О литературной деятельности)
   1888 г. Ноября 21.
   Я прочел те печатные рассказы, которые вы мне прислали, и прочел местами (конец, начало) и пробежал всю рукопись,1 которую вы мне прислали, и как ни неприятно мне это говорить, я должен сказать, что и в том, и в другом я не заметил и признака того, что называют неправильно талантом, и что я называю самобытностью. Всё это не нужно. Я, должен вам сказать, не признаю деления людей на людей с талантом и без него: все люди одинаково могут и физически, и духовно служить людям, когда они к этому призваны. Дело в том, что физически мы знаем, что люди служат другим бесчисленно разнообразными способами; в духовном же служении у нас установилось мнение, что мы можем служить другим только наукой, искусством (литературой). Это всё равно, как если бы люди вообразили себе, что физически служить другим можно только тем, чтобы делать телеги и чемоданы. Очевидно, что их наделали бы столько, что они бы не употреблялись и потому сделались бы плохи и, главное, что они были бы никому не нужны. То же самое происходит вообще с произведениями так называемых наук и искусств вообще и с литературой и повестями и романами в особенности. Если бы вы знали, как я, сколько пишется этих никому не нужных и разнообразно-однообразных пустяков. Бросьте это занятие. Старайтесь быть хорошим человеком, живущим сообразно с тем светом, который есть в вас, т. е. с совестью, и тогда вы неизбежно будете действовать духовно на других людей -- жизнью, речами или даже писаньем, -- я не знаю, но будете действовать. Таков закон человеческой жизни, что человек, как губка, только сам насытившись вполне добром, может изливать его на других; и не только может, но неизбежно будет. А то что же? Зачем не называть вещи по имени? Ведь я прошел через это: не говоря о тех пишущих, которые прямо пишут для репутации и денег и даже и самих себя не обманывают, -- самые искренние писатели, если пишут и печатают, то кроме потребности высказаться, иногда желания добра, они все-таки желают славы и денег. И эти два желания так скверны, особенно в соединении с духовным делом, что отравляют своим ядом всё. Писатель делается тщеславным, жадным, не переносящим осуждения, озлобляется не только на хулителя, но на нехвалителя, делается равнодушным к важнейшим явлениям внутренней жизни; в отношениях к людям -- гордость, злость, зависть -- все дьяволы просыпаются. Скверное состояние -- я его испытал. И зачем вступать в него. Так вот мое мнение, высказанное любя.
  
   Михаил Михайлович Лисицын (р. 1862) -- в то время студент ветеринарного института в Дерпте. В 1891--1892 гг. издатель "Дерптского листка", а в 1894--1895 гг. -- издатель-редактор "Прибалтийского листка"; автор нескольких рассказов и повестей.
  
   1 Какие рассказы прислал М. М. Лисицын Толстому, неизвестно. О "рукописи" есть упоминание в ответном письме Лисицына от 24 ноября 1888 г.: "Рукопись "Человек", которую я Вам посылал и которую Вы просматривали, заключает в себе всю внутреннюю мою жизнь. С маленькими изменениями описал там я себя сам".
  
   Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну).
   1888 г. Ноября 26? и 30.
   [...] как устроили материальную жизнь? Я замечал, что когда трудно, тяжело и все-таки работаешь в том же направлении, то и награда соответственна положенному труду.
   Я с неделю, как переехал в Москву. Как в деревне, так и здесь продолжаю не работать пером, и это воздержание, представьте себе, удовлетворяет, радует меня. Хочется по привычке, по себялюбию, по желанию отуманиться, уйти от жизни, по этим причинам хочется, но нет той непреодолимой силы, которая привлекла бы меня к писанию, нет того снисходительного суда к себе, который, как прежде, одобрял все, и не пишешь и чувствуешь какую-то чистоту, вроде как от некурения.
   Продолжаете ли не курить? Я не нарадуюсь на то, что избавился от этого. Так мы отвыкли от естественного понимания жизни. [...]
   М. М. Лисицыну.
   1888 г. Ноября 30.
   Получил ваше письмо и с истинной душевной радостью прочел его. Не знаю, есть ли у вас "талант", и, признаюсь, и не интересуюсь этим и вам советую тоже -- но по письму вашему думаю не ошибиться, сказав, что у вас есть та главная сила души, которая дает цену жизни для себя и для других -- сила самосознания, суда над собой. Письмо ваше и тронуло и порадовало меня. Помогай вам Бог идти вперед по тому же пути; а вопрос о том, будете ли вы писатель или нет, обманете ли вы ожидания людей, и вам будет стыдно перед ними или нет, это вопрос столь же мало интересный и важный, как и вопрос о том, проносятся ли ваши сапоги еще месяц или нет. И вы сами, я надеюсь, через год, два (может, и больше), оглянувшись назад, скажете это. Я одно время хотел быть героем и получить георгиевский крест, и когда эта возможность, совсем уже было готовая осуществиться, исчезла, я был в самом большом отчаянии. Теперь же я часто делаю тщетные усилия для того, чтобы в воображении своем воскресить то состояние, в котором я находился тогда. [...]
  
   Ответ на письмо от 24 ноября 1888 г., в котором М. М. Лисицын благодарил за откровенное мнение, высказанное Толстым в письме от 21 ноября о его рассказах. Описывая далее свою "исковерканную, изуродованную" жизнь, просил помочь ему "выбраться" из этой жизни.
  
   А. Стокгэм (A. Stockham).
   1888 г. Ноября 30.
   Я получил вашу книгу "Токология" и очень благодарю вас за ее присылку. Я просмотрел ее и нахожу, что она, насколько я в этом компетентен, действительно книга не только для женщин, но для всего человечества. Без работы в этом направлении человечество не может идти вперед; и мне кажется, что мы очень отстали, особенно в вопросе, разбираемом в XI главе вашей книги. Странно, но на прошлой неделе я как раз написал длинное письмо одному из моих друзей1 на ту же тему. Половые отношения без желания и возможности иметь детей хуже проституции и онанизма и фактически являются и тем и другим. Говорю -- хуже, потому что человек, совершающий эти преступления, не будучи женатым, всегда сознает, что поступает дурно, но муж и жена, отдающиеся тому же греху, воображают, что они совершенно нравственны. Поэтому книга ваша (не говоря о ее больших достоинствах) была мне очень приятна. [...]
  
   Алиса Стокгэм (Alice Stockham, p. 1839) -- американка, врач, активная деятельница по борьбе с проституцией. В конце 1889 г. приезжала в Ясную Поляну.
   В ноябре 1888 г. прислала Толстому свою книгу: "Tocology. A book for every woman". М. Д. Revised edition, Chicago 1888. Русский перевод: "Токология, или наука о рождении детей. Книга для женщин. Д-ра медицины Алисы Стокгэм. С предисловием графа Л. Н. Толстого. С портретом автора и с рисунками. С разрешения автора перевел с английского С. Долгов", М. 1892.
  
   1 В. Г. Черткову от 6 ноября 1888 г. Говоря: "на прошлой неделе" -- Толстой, видимо, ошибся.
  
   Е. И. Попову.
   1888 г. Январь -- ноябрь.
   [...] Когда живешь мирскою жизнью, то успех и неуспех ее интересует только тебя, а когда пытаешься жить по-божьи, то успех радостен, а неуспех печален для всех людей, теперь живущих и после имеющих жить. Разумеется, не из-за этого, не для людей, стараешься жить получше, но нельзя закрыть на это глаза.
   Не могу, милый друг, дать вам определенного ответа о постройке, о том, как отнестись к вопросу найма рабочих и распоряжения деньгами жены. Одно могу сказать, это то, что распоряжение деньгами (так же, как распоряжение, положим, даже солдатами) само в себе не имеет ничего дурного, -- дурно пользование чужими трудами и такого рода распоряжение, которое имеет в виду это пользование. Дурно только есть, и было, и будет всегда одно: деятельность, направленная на других и не для их, а для своего личного блага.
   И потому, если вам совершенно всё равно (или даже лучше) жить и работать без своего дома и устройства хозяйства, то вопрос о том, помочь ли жене осуществить ее планы постройки дома, не может быть для вас вопросом, -- разумеется, в тех пределах, где вам не нужно ни на кого сердиться, укорять, обижать. Кроме того, постройка дома и устройство хозяйства имеет еще другое значение: оно помогает вашей милой жене (я искренно говорю) двигаться вперед по пути упрощения, т. е. улучшения жизни, и потому ваше содействие ей имеет еще воспитательное любовное значение. Дело только в том, чтобы вас не утешали и не соблазняли планы земледельческой жизни в своем устроенном крестьянском хозяйстве. Если вы совершенно отрешитесь от личного желания, то вам легко будет решить.
   Еще одно советую вам и вашей жене: при этой постройке выбирать всё самое дешевое и плохое и не скорое, а долгое. А то деньги в банке большой соблазн; всё можно и сейчас можно. Но дело-то в том, что чем скорее и богаче (т. е. больше чужими трудами) вы построите дом, тем меньше вы его будете любить, и наоборот.
   А вот что я бы посоветовал вам, кроме того, что вы очень хорошо решили отдать остальную землю на повинности или на другое дело; главное в том, чтоб без греха избавиться от излишка, так кроме того не сделаете ли вы так: вы, верно, загадывали, сколько вам будет стоить дом и двор, так уменьшите эту сумму вдвое, отдав половину бедняку или беднякам на постройку, или еще лучше обстроив их самим, а половину стройтесь так, чтобы это было с натугой. И вообще строиться надо так, чтобы было только необходимое, а потом уже прибавлять, а не так, чтобы было место запасом. Кроме того, хорошо в постройке ввести как можно больше нового, такого, что могло бы пригодиться соседям мужикам, им не по силам рисковать опытом нововведения, а вам по силам. Я построил нынче избы из земли с соломой и крышу ковровую с глиной. -- Вот не хотел давать советов, а сколько наговорил. Возьмите то, что годится. Только помогай вам Бог, обоим с женой, идти по тому пути, по которому вы идете, и всё будет хорошо.
   Я живу очень хорошо, никогда так много не работал, как нынешнее лето, и так легко и радостно. Любить есть кого, и работать есть над чем -- над своими грехами и людей, всё любящих меня больше и больше, так что жить очень хорошо и умирать не хочется.
  
   Е. И. Попов писал о своих хлопотах по устройству хозяйства в деревне и постройке дома.
  
   Н. Ф. и Е. В. Джунковским.
   1888 г. Декабря 29.
   [...] радостно всегда слышать искренние звуки из глубины сердца, потому что только по мере глубины, до которой мы доходим в сознании себя, мы и сближаемся с другими. Я хочу сказать, что человека, который будет обращаться со мной только внешними светскими приемами, нельзя полюбить; а человека, который, хотя бы я никогда не видал его, который выложил перед вами свою душу до дна, вам нельзя не полюбить. То, что вы пишете о себе, милый друг, мне казалось таковым, но я боялся и сам себе сказать это и вам сказать это, потому что думаю, что вы о себе другого мнения, т. е. я думаю, что вы хотите жить свыше своей совести, свыше того сознания добра, без которого нельзя жить спокойно, которое лежит в вашей совести; но по этому письму вижу, что вы живете ниже своей совести, т. е. хотите жить, нуждая себя. Это лучше, с одной стороны, вызывая смирение вместо самодовольства, но хуже потому, что не вызывает работы над собой. Можно привыкнуть бранить себя и продолжать делать то, за что бранишь. Самым лучшим мне кажется то, чтобы жить немножко выше своей совести, т. е. ставить себе задачей жизнь немножко получше, впереди той, которую ведешь, и постоянно в жизни достигать этого и опять ставить себе цель впереди. Так чтобы идти маленькими шажками и, ступив одной ногой, уже заносить другую. Да я уверен, что вы так и живете. Простите меня, голубчик, если я ошибаюсь, но мне показалось, что в вашем письме я заметил тень недоброжелательства к Хилкову. Если это есть, боритесь с этим так: В мыслях не позволяйте себе относиться к нему иначе, как с любовью. Я это говорю по опыту. Если я ошибаюсь, то простите меня, но во всяком случае не пишите мне об этом.
   Ну а вы, милая и дорогая Лизавета Владимировна, уже совсем неправду пишете о себе. Чего же вам еще, как не ту животную любовь к ребенку -- животную любовь, на которой уже из ваших слов видно, что привита и привилась почка любви человеческой. Только одно позволю себе посоветовать вам. Критически относитесь к своим поступкам относительно ребенка с тем, чтобы животная любовь не захватила место человеческой любви, с тем, чтобы не пропустить тех повертков, когда должны появляться признаки человеческой любви. Признаки этого одни я знаю. Если я делаю для своего ребенка то, что я не делала бы для всякого ребенка, то начинается это захватывание животной любовью места любви человеческой: наряды, украшения, увеселения, игрушки, перепитывание, кушанье и т. п. Впрочем, как и во всем лучший помощник, так и в воспитании -- нужда.
   Так прощайте, милые друзья -- все трое. Знайте, когда запутаешься в жизни и трудно станет, есть еще одно всем нам данное средство, разрешающее все затруднения: сейчас начать желать добра, любить всех тех, с кем сталкиваешься. Ведь всё остальное в жизни: устройство ее и экономические, и вопросы церкви и государства, и все другие, ведь всё только затем, чтобы быть добрыми к людям -- любить, и это можно иногда, если очень плохо сделается. Можно просто сразу, без подготовления.
  
   Николай Федорович Джунковский (1862--1916) -- воспитанник Пажеского корпуса, офицер лейб-гвардии уланского полка, в то время оставивший военную службу; позднее (с 1905 г.) член Совета наместника на Кавказе. Его жена -- Елизавета Владимировна Винер.
   В письме от 23 декабря Джунковский сообщал о своей встрече с Д. А. Хилковым; писал о его "разумности" и ясности в его мировоззрении, о своей зависти к нему и о "бессилии своей мысли". К его письму сделана приписка его жены, которая жаловалась на свою жизнь, сосредоточенную лишь на воспитании сына.
   В. И. Алексееву.
   1888 г.
   [...] Всё яснее и яснее становится перед концом то, что казалось сложно и трудно -- жизненное применение истины Христовой. Застало нас наше сознание (меня, по крайней мере) в разгар эгоистичной жизни, которая держалась посредством сознания пота и крови рабов через деньги. -- Что же делать? Одно: освободить себя от нужды в деньгах, от пользования рабами, сколько могу, и увеличить или начать свой труд для других. Это ясно всегда было; но одно было мне не совсем ясно, это -- то, как, при каких непременных условиях это должно и можно делать. Освобождать себя и увеличивать свой труд -- да, -- но при наибольшей чистоте душевной и телесной (без пьянства, разврата и чего бы то ни было подобного) и любовно, дружелюбно. Вот это я забываю, и это изменяет весь вид дела; оно становится не так прямолинейным, как оно кажется юношам: надел лапти, взялся за соху, не пью чаю, и готово. Всё это нужно, но не нарушая чистоты и дружелюбия. Не правда ли, что так? Ну, а если так, то чем же плоха и железная дорога? Я, правда, не знаю, да и потом всё это матерьяльное вне нашей власти да и не важно.
   Помогай вам Бог не в матерьяльном (это не его дело), а в духовном. [...]
  
   Л. Л. Толстому.
   1888 г. ?
   ....Все самые важные шаги в жизни этак-то и делаются -- не треском, заметно, а именно так -- нынче не хочется, завтра не сел за работу, а глядь уже стоишь в безвыходном положении....
   Делать то, что считаешь дурным, не только свойственно, но неизбежно человеку, потому что по мере того, как человек живет, нравственно растет, он открывает, что дурно то, что он прежде делал, и у него остается привычка дурного. Человек хочет провести прямую, но рука у него трясется, и выходит ломанная. Но если человек скажет себе: что ж, прямая не выходит, нечего и стараться, поведу, куда рука ведет, тогда у него выходит очень скверно. Осуществление того, что хочешь сделать, есть неизбежное условие всякой деятельности; но фальшивые рассуждения о том, что то, что я делаю дурно (и знаю, что это дурно, в глубине души), -- хорошо, это очень, очень опасно....
   Есть одно важное дело, всем нам одно: жить хорошо. Жить же хорошо, значит не делать сейчас того дурного, которое видим и можем не делать. Какие бы ни были те задачи, над которыми работает человек, все они наверное объясняются правильной постановкой жизни, точно так же, как улучшение моего почерка будет зависеть оттого, что я сяду хорошо и твердо, и я никак не скажу, что не могу я заботиться о своем сиденьи, когда я занят тем, чтобы писать хорошо....
   Убирание своей комнаты и выношение горшков никому не может мешать, кроме тех, которым стыдно, что они этого не делают. Если сравнивать два дела, совсем не подлежащие сравнению, учение крестьянских детей и убирание комнаты, то несомненно второе гораздо предпочтительнее. Первое может служить средством выказаться перед людьми и наверное служит средством оправдания своего неуважительного и негуманного отношения к людям; второе же ничего не вызывает, кроме насмешек, всегда тяжело и неловко, но только удовлетворяет самым простым и первобытным требованиям нравственной чистоты.
  
   Лев Львович Толстой (1869--1945) -- третий сын Толстого.
  
  
  
   1889
  
  
  
   Д. А. Хилкову.
   (О проповеди)
  
   1888 г. Декабря 30 и 31 - 1889 г. Января 1.
   [...] Письма ваши всегда радостно действуют на меня, и я прочитываю их несколько раз, стараясь понять ту внутреннюю работу, которой они служат выражением. И мне кажется, что я понимаю ее, в особенности потому, что переживал и переживаю ее. Все мы идем одной дорогой и потому должны понимать друг друга. Отвечать по пунктам на ваше письмо не буду: слишком много бы надо писать. Будем живы, поговорим когда-нибудь, но буду писать то, что мне приходило в голову при чтении.
   На вопрос о том, можно ли, должно ли и в какой мере проповедовать каждому человеку? вопрос, который слышится в обоих ваших письмах и который представляется всякому верующему человеку, на этот вопрос я скажу следующее: Человек сначала живет для себя, потом начинает жить для других. Но как для других? Чтобы другие хвалили (это первый переход от жизни животной к жизни настоящей). Потом, поняв, что, по пословице: себя уморишь, а людей не удивишь, что слава не дает блага, а что в самом делании добра другим есть благо, начинает жить для того, чтобы делать добро другим. И это 2-й переход. Но как делать добро? Добро для него всегда и долго было благо животное, и человек начинает делать это для других сначала, если он богат, самым глупым манером, давая деньги людям, потом и более разумным, давая свои труды другим; но стоит человеку вдуматься в то, что он делает, отдавая свои труды для животного блага других, чтобы увидать, что и в этом нет и не может быть удовлетворения: "Я вылечу, накормлю, отогрею человека, а он станет развращать или убивать людей и т. п." Так что и эта деятельность не удовлетворяет -- она всегда будет только наилучшим употреблением свободного времени, но удовлетворять человека, который понял, что призвание его в том, чтобы делать добро другим, она не может, и человек начинает понимать, что делать истинное добро другим он может только тем, чтобы научить других тому же, что он узнал, тому, что благо не во внешних вещах, а в служении друг другу. И вот, поняв это, человеку хочется проповедывать -- словами передавать ту истину, которую он понял, как можно большему количеству людей. Для того ж, чтоб люди слушали, надо трудиться, хлопотать, обставлять проповедь наилучшим образом, бить в барабаны, ходить к людям и везде всегда долбить одно и то же, как миссионеры, как церковники, как армия спасения, делать то, что делали фарисеи: говорили, но не делали того, что говорили. Так что и это не удовлетворяет. И вот когда человек перейдет все эти ступени: усомнится 1) в том, что животное добро для себя есть добро, 2) в том, что делание животного добра для других есть добро, и 3) в том, что духовное добро можно передать словами, -- человек возвращается к началу, т. е. к тому, чтобы искать блага своего, но только блага не своего животного, а блага своего божественного я. Разница тут главная в том, что, живя для своего животного, удовлетворяя своим потребностям или потребностям других по своей воле, невольно спрашиваешь: зачем -- и ответа нет. Живя же для своего божественного я, вопроса этого нет. Я живу для других не для того, чтобы для них сделать то-то и то-то, а для того, чтобы удовлетворить требованию божественного я -- исполнить волю Бога. Только тем, которые не пережили этого, кажется, что это все то же. Нет, разница большая.
   В первом случае у меня неразрешимые вопросы: 1) Зачем я живу? 2) Зачем я буду делать добро людям? Зачем они все живут? и 3) Как мне наилучшим образом обучить людей той истине, которую я знаю и которую они не хотят принимать. Только при втором понимании жизни все эти вопросы и устраняются, и разрешаются. Живу я затем, что отец хочет, чтобы я делал его дело. Дело его я знаю -- это соединение всех людей и существ любовью. Матерьяльное добро, которое я делаю людям, я делаю не для себя, не для них, чтоб они меня хвалили, даже не для них, чтобы им было лучше, -- от матерьяльного добра им лучше быть не может, -- а делаю для того, чтобы исполнять свое назначение -- волю отца, хозяина. Научить людей я никак не могу помимо всей своей жизни -- только через всю свою жизнь я научаю. Так для всех нас устроил это хозяин, отец. Попытки наши научить людей помимо этого пути суть ошибки желания делать дело не свойственными и данными мне орудиями. И желание проповеди, учительства есть признак отступления от закона и потому всегда бесплодно.
   Вот один пункт. Другой о самой декларации. Правда, обидно и больно то смешение и обман как будто, когда нас принимают за признающих царя и государство, и я знаю это по опыту и вы наверно тоже, что есть потребность, говоря с священником, с военным, с прокурором заявить ему, что я люблю его как человека, но помню, что он, кроме того, слуга дьявола и что в этом качестве я ненавижу его. Кроме того, мне нужно было и заявить это вообще, и я сделал это в книге "В чем моя вера". Вы сделали это тоже в своей записке. Я кое-кому читал и давал ее. Пусть делают так и другие -- случай всегда найдется. Но вызывать к этому, как к подписке Согласия против пьянства, нельзя. Горячий юноша (вы и я так бы сделали в молодости, наверно) подпишет, не взвесив, не разделяя все душой, только потому, что опасно. [...]
  
   Дмитрий Александрович Хилков (1858-1914) -- воспитанник Пажеского корпуса, гусарский офицер, вто время близкий по взглядам Толстому. Выйдя в отставку, отдал землю крестьянам, оставив себе небольшой надел, на котором и вел крестьянское хозяйство. Неоднократно подвергался преследованиям как со стороны духовенства, так и со стороны правительства. Позднее изменил свои взгляды, возвратясь к православию. В 1914 г. вступил в ряды войск добровольцем и погиб в бою в Галиции.
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Января 10.
   Только теперь, дня два после вашего отъезда, совершенно оправившись от физического и духовного волнения, я пришел в спокойное состояние и могу верить своим суждениям и чувствам, и вот пишу вам, дорогой друг. Первое чувство мое, что мне "жутко", было верно -- оно осталось. Относится оно с одной стороны к молодости Маши, к почти детскому, незрелому, преимущественно физическому состоянию, и с другой -- к той высоте требований, которые заявляются ею. -- Ужасно подумать: что, как требования эти навеяны извне, а не идут изнутри. Она сама этого не знает и не может знать, пока время не проверит. Чем выше ее требования, тем жутче мне. И общее мнение всех в этом случае справедливо. Она молода -- ребенок, и надо ждать и ждать чем дольше, тем лучше. В теперешнем сближении вашем есть нечто искусственное, рассудочное, а надо, чтобы оно стало сердечной необходимостью. И оно станет таковою, надо только не портить и не путать. Спрашиваю себя: желаю ли я чего другого, лучшего для Маши? Нет. Так чего же жутко? Молодость, почти ребячество. Что-то как будто жестокое, неестественное мне представляется, если бы она теперь вышла замуж. Как будто меня щемит совесть, когда думаю об этом. Я вас, как любил, так и люблю, и потому, чем ближе мы будем, тем мне лучше, и потому желаю вашего общения с Машей. Я думаю, что ей это хорошо, что ей хорошо будет духовно и телесно расти и крепнуть при этих условиях. Но брак отложить на года, на два года, скажем, отложить до тех пор, пока это сделается естественным и для всех радостным. А это будет. [...]
  
   А. С. Суворину.
   1889 г. Января 31.
   [...] Желаю вам самого хорошего, боюсь, что не того, что вы сами большей частью желаете: разориться матерьяльно и богатеть духовно.
  
   Алексей Сергеевич Суворин (1834--1912) -- издатель реакционной петербургской газеты "Новое время".
  
   Е. И. Попову.
   1889 г. Января 31.
   Помогай вам Бог, главное, в том, чтобы видеть в жене и ее родных существа, которые не могут мыслить и чувствовать иначе, как так, как они мыслят и чувствуют. Сердиться на них ведь все равно, что сердиться на слепого за то, что он столкнулся с вами. Помогайте им сделать их мерку более точною, помогайте им понять, что 1/12 сажени не пустяки, а целые 4 вершка, если мы меряем вершками, и потому не считать их нельзя.
  
   Л. П. Никифорову.
   1889 г. Январь.
   Мысль вашу [...] о составлении извлечения из написанного мною я не могу ни одобрять, ни не одобрять, потому что она касается меня; у меня же давно составилось и выработалось не без труда такое отношение к моим писаниям, критикам, переводам, что я не позволяю себе иметь какое бы то ни было об этом суждение и избегаю думать и говорить об этом. Происходит это от сознания своей слабости и падкости к тщеславию. Поэтому вам показалось, что я холодно отнесся к вашему плану. [...]
  
   Лев Павлович Никифоров (1848--1917) -- бывший народоволец, переводчик, знакомый Толстого с 1884 г.
   В письме, без даты, Никифоров писал о своем желании изложить в краткой форме основы того, что составляет "святое святых" мыслей Толстого; сообщал о планах своих работ.
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Февраля 5.
   [...] Заключенье притчи -- смысл ее я всегда не так думал. Стрелок, пославший стрелу, это Отец, пославший меня в эту жизнь. Мне не допрашиваться надо о том, какая стрела, лук, даже кто стреляет, а лечиться от этой жизни -- перестрадывать ее. Это прелестная притча, но не христианская, а периода предшествовавшего христианству -- буддизма, -- когда жизнь только представлялась как страдание. Она и осталась этим страданием (испытыванием), но как только она была сознана страданием, она и перестала им быть. И вот буддийской момент сознания страдания и воображаемого избавления от него -- там, христианское же сознание показывает избавление от него теперь и вечно. [...]
  
   Ответ на письмо без даты, в котором П. И. Бирюков сообщал о посылке Толстому буддийской притчи "Ядовитая рана" (перевод с китайского).
  
   Е. М. Ещенко.
   1889 г. Февраля около 15.
   [...] Великое дело -- любовь. Если нет любви, то смотрит брат на слабости брата и не страдает за него и не наставляет его, а когда слабости и пороки брата станут ему мешать жить, тогда начинает сердиться, браниться, наказывать, и только этим еще больше увеличиваются пороки брата. Если бы больше было любви, все бы мы болели о слабостях и о пороках друг друга и любовным советом и наставлением помогали бы друг другу. А то другой заброшенный человек (много таких и из богатых и из бедных) век проживет и брани, и угроз, и наказаний узнает много, а поучения от любви никогда не услышит. А ласковое слово кость ломит. [...]
  
   Емельян Максимович Ещенко (р. 1848) -- крестьянин Острогожского уезда Воронежской губ., ранее состоявший в секте хлыстов; в конце 1880-х гг. вышел из секты. В письме от 8 февраля 1889 г., на которое отвечает Толстой, писал о вреде курения и просил написать об этом статью.
  
   Н. В. Михайлову.
   (О чтении книг)
   1889 г. Февраля 16.
   Я бы очень был счастлив, если бы мог ответить на ваш весьма важный -- самый важный в деле умственного и духовного развития -- вопрос так, чтобы быть самому довольным ответом. Но до сих пор, несмотря на то, что я уже давно чувствую необходимость ответить на этот вопрос, я еще не в состоянии этого сделать. Но я думал довольно много об этом и потому постараюсь хоть вкратце передать вам самое главное:
   Первое общее правило: не делайте того, что делает большинство -- не читайте современного, считая таковым всё то, что появилось за последнее полстолетие. То, что из современного есть действительно замечательного хоть сколько-нибудь, вы невольно узнаете; вам прожужжат им уши: и в школе, и в литературе, и в разговорах. Но тратить время на изучение современного невыгодно и опасно, во 1-х, потому, что значение всего видимого вблизи современного невольно всегда преувеличивается; во-2-х, потому, что сплошь да рядом оказывается, что современное, непросеянное сквозь критику веков, казавшееся очень значительным, через 10 лет оказывается пуфом, который все забывают. Читайте древних. Из древних же читайте прежде всего учителей жизни, основателей религиозных учений. Мысли людей, легшие в основу верований и руководства жизни миллионов и миллионов людей, суть самые нужные и самые важные мысли. Таковы учение Конфуция и Менция. Не знаю, есть ли хорошие русские переводы, но французская есть хорошая книга "Les livres sacrИs dе l'Orient, Pothier",1 потом учение браминов и Будды. Есть и Веды и книга немецкого ученого (забыл имя), переведенная по-русски лет пять назад о буддизме, и есть прекрасные книги Макса Мюллера2 по-французски и английски. Того же Макса Мюллера о 3ендавеста -- учении персов. Потом Лаодзы по-французски Julien.3 Потом учение стоиков, Марка Аврелия, особенно Эпиктета, Сенеки. Потом учение еврейских пророков, особенно Исайя, потом Евангелие. Человеку, желающему положить прочные основы истинного образования, надо прочесть и узнать -- понять те учения, по которым жило и живет человечество. Из этих учений особенно доступны по ясности самих книг: Конфуций, Менций, Будда, стоики и пророки и евангелия. Читать эти книги я бы советовал подобно тому, как я советую читать четвероевангелие -- главную из этих книг, позднейшую -- и ту, в атмосфере которой мы воспитались, а именно вот как: читать, если возможно, в подлиннике, т. е. 4 евангелия -- по-гречески. Читая, зачеркнуть сначала все те места, в которых говорится о Христе, оставив те, в которых говорит сам Христос. Самые речи Христа опять разделить, отчеркивая всё непонятное, неясное, противоречивое или кажущееся таким, оставив места вполне ясные. Эти-то места надо прочесть не раз и не два, стараясь соединить их в одно целое, и потом уже, усвоив это целое, усвоив дух учения, вновь прочесть и неясные места, стараясь понять и их, но никак не насилуя смысла; скорее оставляя непонятное, чем делая натяжки. Таким образом прочесть религиозные книги других народов. Изо всего составится одно целое миросозерцание. Это основа всего. уже после этого можно и не бесполезно читать и философов (т. е. составителей теорий философских), как Платоны, Аристотели, Декарты, Лейбницы, Канты и т. д., читать и историков и поэтов. Только тогда, когда будет ясно учение о жизни, чтение философов, поэтов и историков может быть полезно и нужно, освещая действительность. Это всё мои общие советы на ваш вопрос; частный же ответ должен бы был заключаться прямо в перечислении книг, их распределении по степени их важности. Это я давно уже хочу сделать и если не умру очень скоро, постараюсь сделать как умею.
   В указании что читать я вам называл французские, английские и немецкие книги. Может быть, вы не знаете всех этил языков, может быть не знаете ни одного, как это часто бывает с молодыми людьми, кончающими гимназию. Если это так, то займитесь изучением языков новых во время вашего университетского курса. Ведь на каком бы факультете вы ни были, мы все знаем, что студентам делать почти нечего, особенно на юридическом, филологическом и естественном. И потому советую вам прежде всего выработать в себе орудия для чтения -- приобрести знание языков. Это самое гуманное знание. Ничто так не содействует единению людей, как это знание. [...]
  
   1 "Les livres sacrИs de 1'Orient". Traduits ou revues et corriges раг G. Рautheir ("Священные книги Востока"), Paris 1840 (и 2-е изд. 1852).
   2 Макс Мюллер (1823-1900), языковед, санскритолог, исследователь в области мифологии и древних религий Востока.
   3 St. Julien, "Lao Тseu Тао Те king. Се livre de 1а voie et dе 1а vertu" (С. Жюльен, "Лао Тзе Тао Те кинг. Книга пути и добродетели"), Paris 1841.
  
   Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну).
   1889 г. Февраля 19.
   [...] Хотелось бы и мне тоже за зиму сделать кое-что по своей выработанной специальности, да не велит, видно, Бог. Хотелось бы, но и без этого живу радостно. Часто себе говорю: жить не переставая радуясь тому, чему ничто, никогда, нигде помешать не может -- радость исполнения воли Бога в чистоте, смирении и любви. И бывает чаще и чаще, что удается испытывать эту радость. При исполнении того дела, к которому чувствуешь себя непреодолимо и несомненно призванным, как вы в своей теперешней работе -- это бывает чаще всего. Только бы в чистоте, т. е. чистым от всяких похотей -- объедения, вина, курения, половой похоти и славы людской; в смирении, т. е. готовым всегда на то, чтобы мой труд ругали и меня срамили; и в любви, т. е. при этом без злобы, досады, желания удаления от какого бы то ни было человеческого существа. -- Тогда очень хорошо. И мне часто бывает так, и кажется мне, чего желает мое сердце, что и вам теперь так.
   У меня хорошо -- с женой тихо, дружно. Правда, что обидно казалось иногда, что их подвергают соблазнам, но когда решено раз навсегда, что вырвать их из этих соблазнов насилием для меня так же невозможно, как вырвать из соблазнов детей китайцев, живущих в неизвестных мне городах и деревнях, тогда это не больно. Даже иногда видишь, что это лучше -- сильнее, чище работа в них -- лучше, как лучше всё, что есть. [...]
   Да, милый, дорогой друг, самое простое, ясное и хорошее то, что вы сделали.1 Удивительно даже, как прежде вы не сделали этого и никто не научил вас, что так надо. Одно, милый друг, хочется сказать вам: животные отдаются половому общению только тогда, когда может родиться плод. Человек непросвещенный, каковы мы все, готов на это всегда и даже выдумал, что это потребность. И этой выдуманной потребностью губит женщину, -- вызывая ее в то время, когда она носит или кормит, на непосильную и неестественную деятельность любовницы. Мы сами загубили в женщине этим требованием ее разумную природу, а потом или жалуемся на ее неразумность, или развиваем ее книгами и курсами. Да, во всем животном человеку надо сознательно дойти до животного. И это делается само собою, когда разумение начинает жить, а то разумная деятельность направляется только на извращение животной жизни. [...]
  
   1 В Дневнике 18 февраля 1889 г. Толстой записал: "Получил письма от Поши и Ге обоих.... Ге Количка сделал прекрасно, что сошелся супружески с матерью Параси, как он ходил около, а как ясно".
  
   Э. Роду (Е. Rod).
   1889 г. Февраля 22.
   [...] Не зная автора даже по имени, я принялся ее1 перелистывать, но вскоре искренность и сила выражения, так же как и важность самой темы меня захватили, и я прочел и перечел книгу, в особенности некоторые ее места. Не говоря уже об описании интимных переживаний брака и отцовства, два места особенно поразили меня: то, что вы говорите о войне -- это место замечательно, я прочел его несколько раз вслух, а также о биче нашей цивилизации, называемой вами дилетантизмом. Я редко читал что-либо более сильное в смысле анализа умственного состояния большинства нашего общества; но, признаюсь вам чистосердечно, дорогой собрат, что заключение -- слабо и совершенно не на высоте этого и многих других мест книги. Заключение, на мой взгляд, попросту способ как-нибудь развязаться с вопросами, так смело и ясно поставленными в книге.
   Пессимизм, в особенности, например, Шопенгауэра, всегда казался мне не только софизмом, но глупостью, и вдобавок глупостью дурного тона. Пессимизм, высказывающий свое мнение о мире и проповедующий свое учение среди людей, отлично чувствующих себя в жизни, напоминает человека, который, будучи принят в хорошем обществе, имеет бестактность портить удовольствие других выражением своей скуки, доказывая этим лишь то, что он просто не на уровне того круга, в котором находится. Мне всегда хочется сказать пессимисту: "если мир не по тебе, не щеголяй своим неудовольствием, покинь его и не мешай другим". В сущности я обязан вашей книге одним из самых приятных чувств, которые я знаю, -- а именно то, что я нашел себе неожиданного единомышленника, бодро идущего по тому пути, по которому я следую. Что бы вы ни говорили или ни писали о Леопарди,2 молодом или старом, богатом или бедном, очень крепком или слабом телом, я убежден, что вы найдете, если уже не нашли, настоящий ответ на заглавие вашей книги.
  
   Эдуард Род (Eduard Rod, 1857--1910) -- швейцарский романист, критик и историк литературы; по взглядам -- спиритуалист.
  
   1 Книга Эдуарда Рода "Le sens de la vie" ("Смысл жизни").
   2 Леопарди Джакомо, граф Мональдо (1798--1837), итальянский поэт и философ-пессимист.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1889 г. Февраля 27.
   Ваше хорошее письмо [...] заставило опять себя спросить: нет ли равнодушия, холодности к людям в моем молчании на письмо Лебединского.1 Я вновь прочел его письмо, и оно еще больше меня оттолкнуло. Не только писать, но всячески работать, униженно работать на человека, когда это ему нужно, -- радостно и не может в этом отказать тот человек, радость которого только в том и состоит, чтоб быть нужным другим, но резонерство с людьми, набравшимися слов ([...] Рассуждать с таким человеком есть одно из ужаснейших умственных страданий), и в этом облаке слов ничего не видящими, кроме опять своих же слов, это невозможно, потому что это никому не нужно. Помочь ему? да я очень рад словом и советом и всеми силами старался, когда он был у меня, и теперь вероятно можно, избрав счастливую минуту, когда у него раскроется душа, но уж никак не по случаю его письма и в ответ на его письмо, потому что ему нужна не помощь, не ответ, а нужно подтверждение своих догматов, в которые он, бедный, верит и не может перестать верить. Как излечиваются такие духовные страдания? -- не знаю, но знаю наверно, что не рассуждениями. Вот отчего мне неприятно (праздно) писать в этих случаях. Вам это может быть непонятно, но мне, занятому всю жизнь наблюдением таких и подобных явлений, это, т. е. то, что изменение его душевного состояния не может произойти от моих рассуждений, ясно так же, как вам, то, что пятку нельзя вязать так же, как носок. Ему нужна доброта, а для того, чтобы возможна была доброта, нужно смирение, а чтобы было смирение, нужно усомниться в несомненности того, что он начитал себе в гимназии. А усомниться в этом он не может, потому что он и поверил-то так сильно оттого, что сам лишен критической способности или имеет ее в самой слабой степени и верит всегда более громкому большинству, а большинство, кричащее громче, литературно-научное, поддерживает его. Я все-таки написал ему, тем более, что он писал еще мне. И мне было очень неприятно писать и боюсь и ему будет неприятно читать, но я помнил о нем, писавши, и писал для него. Да, это тип очень несчастных людей и помочь им нельзя нам. Поможет им Бог, мы же можем делать одно: по отношению их, как всех других, стараться исполнять волю Отца в чистоте, смирении и любви, чего если я не сделал, особенно в последнем по отношению его, то прошу его простить меня.
   Не знаю, что вам неясно в этой прекрасной шутке Брюлова,2 что лучше ничего не делать, чем делать ничего. Смысл этого для меня тот, что когда человек делает ничего, т. е. пустяки, визиты, туалеты, процессы, обедни и т. п., то это гораздо хуже, чем когда он сидит просто сложа руки, потому что в первом случае он собой бывает очень доволен, а во втором напротив. [...]
  
   1 Иван Филиппович Лебединский, в то время гимназист, приезжавший к Толстому в Ясную Поляну летом 1888 г. См. И. Ф. Лебединский, "Последователи Л. Н. Толстого" -- "Курский листок" 1889,  100 от 29 августа. В письме от 25 января 1889 г. возражал Толстому на его учение о непротивлении и между прочим говорил, что достигнуть мира и благополучия можно будет лишь тогда, "когда каждому человеку будет предоставлена полнейшая свобода: свобода слова, мысли, свобода печати".
   2 Карл Павлович Брюллов (1799--1852), русский художник.
  
   И. Г. Журавову.
   1889 г. Марта 12.
   Как вам не скучно, зная меня столько лет, обращаться ко мне всё с теми же просьбами, которых я исполнить никак не могу. Вперед пожалуйста не огорчайтесь, если на ваши просьбы словесные или письменные о деньгах я буду молчать. Признаюсь, что обидно становится за вас, что вы не можете понять того, о чем я много раз говорил вам, что я деньги считаю таким же и еще больше злом, чем вино и всякий другой яд, и, считая их так, не могу держать их у себя. И если бы я их нашел на улице, то ни в коем бы случае не дал их другому человеку, зная, что от них, кроме вреда, ничего не может быть. [...] Помогай вам Бог понимать его святой закон. Научитесь от меня, я кроток и смирен есть сердцем, и обрящете покой душам вашим, говорит Христос. Если так будете поступать и жить, то легко и радостно будет вам на душе. [...]
  
   Иван Герасимович Журавов -- тульский крестьянин, служивший половым в одном из трактиров вблизи Тулы; автор нескольких рассказов, напечатанных в изд. "Посредник", и воспоминаний о Толстом: "Как я познакомился с графом Львом Николаевичем Толстым и о чем с ним разговаривал и что мне про него другие говорили и рассказывали" ("Миссионерское обозрение" 1911, стр. 975--1248).
   Ответ на письма Журавова от 22 февраля и от 5 марта 1889 г. В первом из них Журавов просил выписать на его имя какой-нибудь журнал или газету, во втором сообщал, что послал Толстому для напечатания свой рассказ, и просил денег.
  
   С. Т. Семенову.
   1889 г. Марта 12.
   [...] Радуюсь тому, что у вас в семье хотя не тот мир, который вы бы желали, но хотя не раздор. Помните, друг мой, что установление этого мира, поддержание его, избежание всего того, что может нарушить его, что это есть главное дело вашей жизни, что всегда надо быть готовым всем пожертвовать, только бы был мир. Главное же препятствие для мира всегда наша гордость. Только смирение: готовность перенести унижение, быть оклеветанным, ложно понятым, только при такой готовности человек может вносить мир в отношения свои с другими людьми и людей между собою.
   Помогай вам Бог узнавать его волю и исполнять ее.
  
   Г. А. Русанову.
   1889 г. Марта 12.
   [...] Я живу очень хорошо, искренно говорю, что дальше, то лучше, и улучшение, т. е. увеличение радости жизни, происходит в роде закона падения тел -- обратно пропорционально квадратам расстояния от смерти. Писать многое хочется, но еще не пишу ничего. Нет тех прежних мотивов тщеславия и корысти, подстегивавших, и потому (знаю, как вы за меня ревнивы, но не могу не сказать, что думаю) производивших незрелые и слабые произведения. Но и зачем писать. Если бы я был законодатель, я бы сделал закон, чтобы писатель не смел при своей жизни обнародовать свои сочинения.
   Странное дело, есть книги, которые я всегда вожу с собою и желал бы всегда иметь, -- это книги неписаные: Пророки, Евангелия, Будда (Биля), Конфуций, Менций, Лаодзы, Марк Аврелий, Сократ, Эпиктет, Паскаль. Иногда хочется все-таки писать и, представьте себе, чаще всего именно роман, широкий, свободный, вроде "Анны Карениной", в который без напряжения входило бы всё, что кажется мне понятым мною с новой, необычной и полезной людям стороны.[...]
   Карамзин где-то сказал, что дело не в том, чтобы писать "Историю Государства Российского", а в том, чтобы жить добро. И этого нельзя достаточно повторять нам, писателям. И я опытом убедился, как это хорошо: не писать. Как ни верти, дело каждого из нас одно -- исполнять волю пославшего. Воля пославшего же в том, чтоб мы были совершенны, как отец наш небесный, и только этим путем, т. е. своим приближением к совершенству, мы можем воздействовать на других, -- налиться должна лейка доверху, чтоб из нее потекло, -- и воздействие будет через нашу жизнь и через слово устное и письменное, насколько это слово будет частью и последствием жизни, насколько от избытка сердца будут говорить уста. [...]
  
   А. И. Ярышкину.
   1889 г. Марта 18.
   [...] Есть только одно средство против всех заблуждений и соблазнов людских и в том числе и против пьянства, это уяснение разумного сознания и потому, по моему мнению, главные силы, вся энергия общества должна быть направлена на популяризацию, распространение того, что сделано по этому вопросу в Европе и Америке и на самое простое, ясное, неоспоримое, до очевидности доведенное изложение зла, безумия, греха пьянства.
   Для этого есть два средства: 1) устное убеждение людей и привлечение их к согласию против пьянства. Посылаю вам наш листок. У нас теперь около 1200 членов, и 2) печатание листков, брошюр, чтение лекций. [...]
   Устройству лечебницы, по правде вам скажу, я не очень сочувствую. Устройство таких лечебниц есть дело и обязанность правительств, но не частных обществ. Частное общество должно иметь более широкие и плодотворные цели, чем пальятивы. Надо хоть стараться под корень подсечь зло. И мне кажется, что это очень возможно. Главное в этом деле личная инициатива и пример. Путь этот кажется только медленным, но он самый радикальный и <1 слово неразбранно> самый быстрый, но единственный. [...]
  
   Александр Иванович Ярышкин -- организатор и председатель Одесского общества трезвости; автор нескольких брошюр, посвященных борьбе с алкоголизмом.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1889 г. Марта 22.
   [...] Надо делать и выражать то, что созрело в душе. Никто ведь никогда этого не выразит, кроме вас. Я жду всей серии евангельских картин. Слышал о той, которая в Петербурге, от Прянишникова по словам Маковского, очень хорошо, говорили. Вот поняли же и они. А простецы-то и подавно. Да не в том дело, как вы знаете, чтобы NN хвалил, а чтоб чувствовать, что говоришь нечто новое и важное и нужное людям. И когда это чувствуешь и работаешь во имя этого -- как вы, надеюсь, теперь работаете, -- то это слишком большое счастье на земле -- даже совестно перед другими. [...]
  
   С. А. Толстой.
   1889 г. Марта 29.
   [...] Ты перечисляешь всё, чему я не сочувствую, но забываешь одно, включающее всё остальное, чему не только не перестаю сочувствовать, но что составляет один из главных интересов моей жизни -- это вся твоя жизнь, то, чему ты сочувствуешь, т. е. то, чем ты живешь. И так как не могу смотреть иначе, как так, что главное есть духовная жизнь, то и не перестаю сочувствовать твоей духовной жизни, радуясь ее проявлению, огорчаясь ее упадку, и всегда не только надеюсь, но уверен, что она всё сильнее и сильнее проявится в тебе и избавит тебя от твоих страданий и даст то счастье, которому ты как будто иногда не веришь, но которое я постоянно испытываю, и тем сильнее, чем ближе приближаюсь к плотскому концу. [...]
  
   С. Т. Семенову.
   1889 г. Апреля. 10.
   [...] Напрасно вы меня, друг мой, спрашиваете о том, ответ на что для вас столь же доступен, сколько и для меня; ответ находится в учении истины, в учении Христа. Ведь, кажется, не может быть для вас сомнения в том, что деньги есть средство пользования трудами других людей, есть безличное рабство, и потому для христианина, желающего жить и трудиться для других, не может не быть тяжелым и мучительным (противоречие с его основой жизни) пользование деньгами. И потому христианин старается уменьшить свои потребности, сделать себя нужным для других, так чтобы его малые потребности удовлетворялись бы без денег или при наименьшем посредстве денег. Так это для одного, но так ли это для христианина, имеющего семью? Я думаю, что семья нисколько не изменяет этого. Как одиноким я старался уменьшить свои потребности и сделать себя нужным и приятным другим, так и семейным я буду стараться делать то же самое, внушая то же моей семье. Но семья моя не хочет уменьшать своих потребностей, хочет увеличивать их и не хочет делать себя нужной и полезной другим, а хочет деньгами, т. е. силой заставить других служить себе. Что мне делать? На этот вопрос ответить может только тот, кому он поставлен, и то не на словах, а делом, потому что только тот, перед кем стоит этот вопрос, знает, с одной стороны, силу своей веры в учение истины и с другой -- силу своей личной привязанности к семье и к ее требованиям. Из этих двух, почти противоположных сил выйдет среднее. Вот так:
   если за две веревки тянуть что-нибудь, например, то, что тянут, пойдет посредине вот так:
   Так будет в действительности. Если же вы спрашиваете меня, как поступать, то я не могу ответить о том, как подготовить себя к наилучшему поступку. И отвечаю так: сила привязанности личности, мирская сила соблазна не может быть сама собой уменьшена, она дана нам с рождением и воспитанием, но другая сила -- сила веры или разумного сознания, может быть увеличена обращением силы жизни на нее. И вот это-то надо делать. Надо стараться делать так, чтобы эта сила так увеличилась, чтобы другая стала ничтожна в сравнении с ней и чтобы направление поступка приблизилось к первой линии так:
   Вы говорите: бросить ли семью и работать на других? Не знаю. Думаю, что бросать семью не нужно, но решить это можете только вы сами, и то только тогда, когда вы всей душой будете стремиться к тому, чтобы исполнить волю Бога вполне. Никто из живых людей никогда не исполнит волю Бога вполне. Но из того, что мы будем видеть и знать, что вполне воля Бога не исполняется, не следует то, что надо вперед задаваться мыслью исполнять волю Бога не вполне, а отчасти (это самый и обычный и ужасный грех людской), а напротив, постоянно и всегда стремиться к тому, чтобы исполнить ее вполне. Ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится.
   Знаю, что семейный человек всегда между двух зол: одно зло, исполняя требования семьи, добывать деньги для нее, для прихотей, суеверий; другое зло -- нарушить любовь семьи, не исполняя этого. Выбрать средний путь нельзя вперед, можно одно в этой задаче: искать одного, исполнения своей жизнью воли Бога. В этих задачах мне всегда помогала мысль о том, как бы я разрешил это затруднение, если бы я знал наверное, что нынче умру. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1889 г. Апреля 10.
   Физический труд, как разрешение вопроса жизни, -- разумеется, что это нелепость, разумеется, что не род труда, не самый труд даже, а то, во имя чего трудишься, разрешает вопрос. Вы говорите: во имя сострадания, любви. Но и тут сами себе возражаете и видите возможность такого положения, при котором некого жалеть, любить, не на кого трудиться, или есть кого жалеть и любить и нельзя трудиться. Стало быть, может быть положение, в котором жизнь бессмысленна, и есть бесцельное страдание, от которого разумно избавиться, как и говорили стоики. Всё это совершенно справедливо, но только при определении смысла жизни в труде во имя любви. Но это не полное и не Христово определение. Христово определение есть исполнение воли Отца; исполнение этой воли при условиях чистоты, смирения и любви.
   В чем воля? На этот вопрос иногда, когда человек ясно сознает ту роль, которую он играет в содействии установления царства божия на земле, есть прямо несомненный ответ в душе; иногда, когда нет такого ответа, стоит только соблюдать условия чистоты, смирения и любви (т. е. не предаваться похотям всякого рода, не искать одобрения людей и не иметь враждебного чувства ни к кому) и сама жизнь -- сама плотская жизнь в труде или вынужденной праздности будет исполнение воли Бога. И потому-то освобождение от плотской жизни есть поступок, несогласный с учением истины. Трудовая же жизнь есть не пустяки, а есть одно из условий чистоты.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1889 г. Апреля 21.
   [...] Иногда и у вас и у меня бывают письма так только, чтобы сделать задуманное -- написать, а иногда, как ваше последнее -- от души, и тогда очень радостно. Постоянно думаю о вас обоих и всё почему-то чего-то боюсь за вас обоих. Должно быть, оттого, что люблю. В любви нет страха. Не боюсь, что вы меня обидите, не боюсь, что вы заболеете и помрете, а боюсь, что вы не будете делать того, что хотите, и будете страдать, и я с вами. Устроилось у вас очень хорошо в крупных чертах, но знаю, что много мелочей, которые мелочи для людей, а важное для Бога. Помогай он вам не устроиться в них -- устроиться нельзя, а устроять их ежедневно.
   Картину вашу ждал и видел. Поразительная иллюстрация того, что есть искусство, на нынешней выставке:1 картина ваша и Репина.2 У Репина представлено то, что человек во имя Христа останавливает казнь, т. е. делает одно из самых поразительных и важных дел. У вас представлено (для меня и для одного из 1000000 то, что в душе Христа происходит внутренняя работа, а для всех) -- то, что Христос с учениками, кроме того, что преображался, въезжал в Ерусалим, распинался, воскресал, еще жил, жил, как мы живем, думал, чувствовал, страдал, и ночью, и утром, и днем. У Репина сказано то, что он хотел сказать, так узко, тесно, что на словах это бы еще точнее можно сказать. Сказано, и больше ничего. Помешал казнить, ну что ж? Ну, помешал. А потом? Но мало того: так как содержание не художественно, не ново, не дорого автору, то даже и то не сказано. Вся картина без фокуса, и все фигуры ползут врозь. У вас же сделано то, что нужно. Я знал эскиз, слышал про картину, но когда увидал, я умилился. Картина делает то, что нужно -- раскрывает целый мир той жизни Христа, вне знакомых моментов, и показывает его там таким, каким каждый может себе его представить по своей духовной силе. -- Единственный упрек, это зачем Иоанн, отыскивая в темноте что-то, стоит так близко от Христа. Удаленная от других фигура Христа мне лучше нравилась. Настоящая картина, т. е. она дает то, что должно давать искусство. И как радостно, что она пробрала всех, самых чуждых ее смыслу людей.
   [...] Начал писать статейку об искусстве, между прочим, и всё не могу кончить. Но не то, не то надо писать. А надо писать. Кое-что есть такое, что я вижу, а никто кроме меня не видит. Так мне кажется, по крайней мере. У вас тоже такое есть. И вот, сделать так, чтобы и другие это видели -- это надо прежде смерти. Тому, чтобы жить честно и чисто, т. е. не на чужой шее, это не только не мешает, но одно поощряет другое. [...]
  
   1 XVII выставка Товарищества передвижных выставок (1888--1889).
   2 Картина И. Е. Репина "Св. Николай избавляет от смерти трех невинно-осужденных в городе Мирах-Ликийских".
  
   Н. Н. Страхову.
   1889 г. Апреля 21.
   [...] Впрочем, Бог с ним и с Дарвином. Надеюсь, что вы не обидитесь, что я скажу, что это всё, т. е. то, что мы думаем о том, как произошли виды, не только не важно, но что даже совестно нам, старым людям, готовящимся предстать там Тому, даже стыдно и грешно говорить и думать об этом. [...]
  
   И. И. Попову.
   1888 г. Октябрь -- 1889 г. апрель.
   Очень рад был [...] тому, что вы собой недовольны, но жаль, что вы как будто отчаиваетесь. В том, что в жизни своей не соответствуешь тому идеалу, который ставишь себе, нет ничего дурного и потому мучительного; дурно то, когда, оглянувшись назад, не видишь ни малейшего приближения к идеалу, когда перестаешь примеривать свою жизнь к идеалу. Когда идеал самый становится неподвижным, а не отдаляется еще и еще по мере приближения к нему, представляя новые и новые черты. Вот этого бойтесь, того, что на монашеском языке называется грехом уныния. [...]
  
   Н. Л. Озмидову.
   1889 г. Мая 9.
   [...] На какую бы то ни было работу, которая бы кормила известным образом, так же мало можно рассчитывать, как и на право собственности, земли или капитала -- еще гораздо меньше, потому что рассчитывающий на право собственности прямо рассчитывает на насилие и не брезгает им, а рассчитывающий на работу постоянную как будто отрицает насилие. Но все мы так испорчены и слабы, что есть minimum удобств жизни, ниже которых мы страдаем и нарушается наша способность быть полезным, а работу обеспечить нельзя. И тут является трагизм. Если у меня нет 100000 в банке, я не буду сердиться, но если у меня нет работы, дающей мне minimum, я считаю всех виноватыми. Никуда не уйти христианину от того, чтобы жить ради Христа. Одна эта и есть для него законная жизнь: брать ради Христа от тех, кто дает, от кого попало, и отдавать свои труды, кому попало -- не сводя баланса, а только чувствуя всегда свою вину, непрестанно желая больше отдать, чем взять, в этом полагая жизнь -- только эта одна и есть форма жизни законная.
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Мая 17?
   [...] Завидую вам, что вы работаете, т. е. не завидую, а радуюсь за вас. Держитесь работы, как можно. Не насилуйте себя, не уставайте очень, но не выходите из привычек работы. Я вижу по Булыгину, который очень хорош и тверд, как это трудно и как без этого неловко. Надо в нашем положении делать усилие, чтобы стать в эти условия работы -- усилие небольшое, но усилие. И когда это сделаешь, то хорошо. [...]
   [...] Я всё писал об искусстве. Всё разрастается [...] Вопрос-то слишком важный. Не одно искусство, а и наука: вообще, вся духовная деятельность и духовное богатство человечества -- что оно, откуда оно и какое настоящее истинное духовное богатство. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Июня 1.
   [...] Не будем судить о чувствах -- поводах, -- вызвавших письмо Софьи Андреевны к вам. Чувства человеческие так многообразны, текучи, так перемешаны, окрашены добром и злом, что разобраться в них с божьей помощью может только тот, кто испытывает их, нам же со стороны можно видеть только то, чего желает или не желает человек, и потому так должны относиться наши поступки к этим желающим. Видно, что она теперь страстно не желает, боится этого брака, считает своим долгом теперь противодействовать ему и готова будет теперь на проявления самые крайние в случае противления ей. Думаю, что если бы ее желание было презрено, она бы сделала такие поступки, которые отравили бы вам жизнь. Другое бы было дело, если бы желание ее или нежелание относилось бы к прямому исполнению или неисполнению воли божьей: никакие посторонние соображения не могли и не должны бы были остановить вас. Но теперь -- напротив -- ваше не отречение от своего решения соединить свою жизнь, а терпение, воздержание не только не противны воле Бога, но напротив -- суть исполнения ее. И потому, как вы и пишете и как думает и чувствует Маша, надо терпеть и ждать -- и не ждать только, а жить с твердым сознанием того, что вы, если принадлежите кому, как муж и жена, то только друг другу. Боюсь, что вы и милая, добрая Варвара Васильевна спросит: когда же? Думаю, что не надо и ставить этот вопрос, а жить хорошо и твердо. И тогда будет то, что должно быть и когда должно быть. По письму вашему вижу, что вам живется хорошо. Помогай вам Бог. На Машу не перестаю радуюсь. С утра она с своими 6-ю школьниками до 12 учит разумно, любовно, терпеливо. Потом поработает около себя или ковры на крышу, потом письма свои и мои, переписка, доение коров и только ждет работ со мною; потом отношения со всеми домашними простые, ровные, дружелюбные, но не шуточно пустячные, как между другими. Все так и привыкли, что она не такая, как все, но другой, чудной, нелегкомысленный, но добрый человек. И все любят ее. Не говоря уж о том, что все нужды до меня или до жены всегда почти идут через нее. [...]
  
   Л. Л. Толстому. Непосланное.
   1889 г. Июня 1--3?
   Сейчас мне мама рассказала, что ты приедешь не 5, а 8-го. Это очень удивило и даже огорчило меня. Если ты поищешь хорошенько, то найдешь дел, подобных пломбированию зубов и заказыванию платьев, не только до 8 июня, но и до 8-го октября. Мне рассказывал Красовский,1 заведовавший сумасшедшим домом, что он раз вывел с собой на прогулку за ворота сумасшедших. Пройдя улицу, они попросились назад: им неловко было не среди сумасшедших. Неужели ты уж дошел до этого состояния. И вместо того, чтобы спешить стряхнуть дурь, желаешь коснеть в ней. Пишу тоже оттого, что хочется тебя видеть скорее.
   [...] Стряхнись поскорее.
  
   1Федор Красовский, московский врач психиатр, основатель психиатрической лечебницы в Плетешковском пер. в Москве. Умер в конце 1880-х годов.
  
   Л. Л. Толстому.
   1889 г. Июня 4.
   [...] Как и что ты решил об университете и факультете? Ведь теперь, кажется, это надо решать. Это, -- не столько самое дело, сколько твое решение в этом деле, -- очень занимает меня. Ты вообще теперь очень интересен, потому что на распутье. И всегда на распутье человек, но иногда, как ты теперь, особенно. И со всеми вами я в эти времена с волненьем жду, воздерживаясь от вмешательства, которое бывает не только бесполезно, но вредно. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Июня 12. Я. П
   [...] Вы молоды и мало испытали, а я опытом узнал и могу уверить, что всё, что только идет против наших желаний, что только называется горем, всё это -- самое настоящее добро, которое посылается нам. Это не только экзамен испытаний, проверка того, насколько мы тверды в том, что знаем и исповедуем, но и утверждение нас в самом важном для нас. Говорю вам то, что говорил Маше, что думаю и чувствую за вас. Если вы точно и всей душой понимаете и верите, что благо истинное не в чем-либо внешнем, не в каком-либо положении вещей и вас, а в вашей деятельности, в прямоте того пути, по которому вы идете, то и вы будете, в настоящем, находить в нем удовлетворение требованиям своего духа и будете отгонять мысль о будущем, как соблазн. Я постоянно делаю это, и чем искреннее, тем мне лучше. [...]
   Часто тяготит тоже роскошная безнравственная жизнь, тем более, что чувствуется всеми, что неправда ее известна, и нет в ней прежней невинности, бессознательности [...]
   Про себя покаюсь, что всё больше и больше, чаще и чаще хочется умереть. Как раз Чертков пишет про это и доказывает мне, что это грех. Я согласен и знаю, что это так, и каюсь в этом. Происходит это оттого, что от нездоровья или от годов прежняя деятельность уменьшилась, а хочется по-прежнему работать, недоволен своей работой, и заглянули как будто уже за дверь туда, и манит. Надеюсь пережить это. Знаете, при достижении каждой степени возраста, отрочества, юности, возмужалости, трудно не радоваться и не заглядывать вперед. Так и достигнув старости с раскрывающеюся будущностью. Но, разумеется, это не надо. [...]
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1889 г. Июня 18.
   [...] письмо ваше пришло в то время, когда я действительно часто думал об этом, желая смерти и упрекая себя за это. Вы совершенно правы, и то, что вы мне говорите, я сам говорю себе, и когда говорю, то освобождаюсь от этого соблазна. Вас как будто удивляет это; но вы не удивляйтесь, а думайте обо мне, как о человеке слабом, исполненном пороков, тех долгов, которые прошу Отца отпустить мне, чтобы они не мешали мне служить ему; и бывают минуты, именно те, когда вполне ясно, сознательно отпустишь должникам своим, т. е. вступишь в то состояние, когда никого не можешь осуждать, когда и сам освобождаешься. Но часто давит всё прошедшее, все долги. Вы думайте обо мне, как об очень дурном человеке, желающем быть очень хорошим, и тогда вы не будете удивляться, и всё вам будет понятно.
   [...] Лебединский огорчает вас. Это напрасно. Мир зажжен Христом и горит. Если каждый из нас сознает то, что он горит, не препятствует, а радуется и содействует своему горению, то это всё, что нужно. Нечего огорчаться о том, что от меня не зажигается та свеча или те дрова, которые рядом со мной. Если мир горит и я горю, то они загорятся, не от меня, но загорятся. Я замечал даже, что только сомнение в том, что я горю, вызывает особенную заботу о горении другого. Только делай по отношению себя то, что тебе свойственно, люби Бога твоего всем сердцем, всем разумением....1 и будешь любить ближнего, и дело божие совершится. Ведь Лебединским имя легион. Они пропитаны каким-то особенным составом (либерализм), препятствующим горению. И когда знаешь это, то и не огорчаешься за них, не тревожишь их, а служишь им, как служишь детям. Так я думаю. Я себе так говорю, несколько изменяя слова учения XII апостолов: одним помогай плотски (в области животной жизни), других обличай, молясь за них, т. е. не перед людьми, не из самолюбия, а перед Богом (в области мирских соблазнов), а третьих люби больше души своей (в области божеской жизни). Разумеется, что к Лебединскому и всем сначала пытаешься отнестись, как к 3-м, но видишь, что этого нельзя, относишься, как к 2-м, если видишь, что и этого нельзя, относишься, как к 1-м. Это всегда можно, и всегда готов будь перейти к 2-му и 3-му.
  
   1 Многоточие в подлиннике.
  
   Г. А. Русанову.
   1889 г. Июня 18.
   [...] Пора убедиться, что нет никакой ни смерти, ни болезней. Ну какая разница между мной теперь и 30 лет тому назад -- та, что я ни пройти, ни поднять, ни сделать руками и ногами того не могу, что я делал, но как мне особенной (даже никакой) радости не доставляло в детстве увеличение моего роста, так и уменьшение моей силы мне не доставляет огорчения и я его не замечаю; а знаю одно, что всё мое здоровое или больное, сильное или чуть двигающееся тело я как тогда, так и теперь мог употребить на служение себе или Богу, но что тогда я не знал, что не выгодно употреблять его на служение себе, а теперь знаю, что оно затем только существует, чтобы служить Богу. Богу же служить, я знаю, что совершенно одинаково можно, поднимая 12 пудов одной рукой или имея силу только кивнуть головой, что для себя только, для служения себе нужно побольше здоровья, силы, а для служения ему не только не нужно, но часто -- напротив. Только перенести смысл своей жизни из достижения внешних, во времени и пространстве поставляемых целей в служение Отцу теперь теми силами, какие в моей власти, и как отпадают, как ничтожные, безразличные вещи, всё то, что называется в мирской жизни счастьем и несчастьем. Сколько лет я вас знаю и только вижу в вас увеличение, а не уменьшение жизни. [...]
   [...] Писать я только собираюсь, но не пишу. Ничего не подвигается. Но я не тужу и вы не тужите. Вы дайте в себе преобладание другу и брату над читателем. Карамзин сказал лучше всего, что он написал: дорого не написание "Истории Государства Российского", а добро жить. Вот этого-то я желаю вам, всем людям и себе. И вы того же желайте. А пути божьи мы не знаем. Может быть, именно не нужно писанье, нужно молчанье, нужно дело. Только бы целей не было вне служения Богу. [...]
   [...] Одним помогай (в области животной жизни), других, молясь за них (т. е. перед Богом), обличай (в области соблазнов мирской жизни), а третьих люби больше души своей (в области божеской жизни). И как я счастлив, что так много тех людей, к которым не могу чувствовать ничего иного, как любить. Кажется, что так.
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Июня 18.
   [...] Только бы избавил нас Бог от лукавого, от дьявола. Он же "я" в Льве Николаевиче и в Павле Ивановиче. Только бы не забывать, что жизнь моя ни завтра, ни на будущий год, ни в Ясной, ни в Москве, ни с Машей, ни без нее, а в служении Отцу везде, всегда и со всеми, -- и хорошо. [...]
  
   А. А. Толстой.
   1889 г. Июня 1--20?
   [...] Хотел писать о Бирюкове, который, как вы верно знаете, хочет жениться на Маше. Они любят друг друга и так хорошо, как я желал бы, чтобы любили друг друга все женящиеся люди, т. е. они оба любят добро, одинаково понимают его и одинаково хотят жить не для себя, а для Бога. Не скажу, чтобы меня радовал этот брак предполагающийся. Ce n'est pas le mot.1 Я нахожу, что это хорошо, что тут дурного ничего нет, но радости, восторга, как это бывает, не испытываю. Напротив, скорее опасения, но опасения только физические, за то, что Маша слаба и молода. К сожалению, жена смотрит на это враждебно и с раздражением, от которого страдают и другие, но больше всего она сама. Я надеюсь, что это пройдет. Насчет же брака думаю, что если это дело божье, то он совершится, а если нет, то тем лучше, что он не совершится.
   Про себя скажу, что я нынешний год хотел посвятить тому, чтобы написать всё то, что у меня в голове и сердце. Иногда кажется, что мне хотелось написать потому, что думается, что я очень скоро умру. Я не противлюсь этой мысли, потому что она, во всяком случае, очень выгодна. Прекрасная пословица: живи до веку и до вечера. Но до сих пор ничего еще не написал. Всё вожусь с писаньем об искусстве и значении его, которое представляется мне очень важным и которое всё более и более разрастается. И эта работа стоит на дороге другим, просящимся наружу; но есть внутренняя полиция, которая знает очень определенно, кому первому надо проходить, и ни за что не пропустит без очереди. Вообще же про себя скажу, что я очень, очень счастлив, очень благодарен Богу за его милости ко мне и с каждым годом и часом делаюсь счастливее. Мое желание писать всё только оттого и происходит, что хочется передать другим людям то, что нам всем дано и чего я так долго не знал и что делает всех нас счастливыми. "И научитесь от меня, что иго мое благо". Вот это-то, как я научился, хотелось бы передать. [...]
  
   1 Это не то слово.
  
   Л. Ж. Вильсону (L. G. Wilson).
   1889 г. Июня 22.
   Я редко испытывал такое удовлетворение, как читая трактат и брошюры г. Баллу,1 и не могу согласиться с вашим мнением, что г. Баллу "не останется бессмертным для потомства". По-моему, как один из первых истинных провозвестников "новых времен", он будет признан в будущем одним из величайших благодетелей человечества. Если в течение своей долгой и с виду не успешной жизни г. Баллу испытывал периоды уныния, думая, что все его усилия напрасны, то в этом отношении он только разделил участь своего и нашего учителя.
   Передайте ему, пожалуйста, что усилия его не были напрасны; они придают силы другим людям, насколько могу судить по себе. В этих писаниях, кроме изложения истинных основ учения, блестяще опровергнуты все возражения, которые обыкновенно делаются против непротивления. Я постараюсь перевести произведения г. Баллу и распространить их, насколько могу, и я не только надеюсь, но убежден, что настало время, когда "мертвые услышат глас сына божия и, услышавши, оживут".
   Единственное замечание, которое я могу сделать относительно толкования им этого учения, во-первых, то, что я не могу согласиться с уступкой, допускаемой им для употребления насилия против пьяниц и сумасшедших. Учитель не делал уступок, и мы не должны делать ни одной. Мы должны стараться, как говорит г. Баллу, сделать невозможным существование подобных лиц, но если они существуют -- мы должны употребить все возможные для нас меры, пожертвовать самими собой, но не употреблять насилия. Истинный христианин всегда предпочтет быть убитым сумасшедшим человеком, нежели лишить его свободы.
   Во-вторых, г. Баллу не достаточно определенно решает вопрос о собственности. Истинный христианин не только не может считать что-либо своим, но даже самое понятие "собственности" не может иметь для него какое-либо значение. Всё, чем пользуется христианин, остается в его пользовании только до тех пор, пока никто не берет это от него; христианин не может защищать свое имущество, и потому у него не может быть собственности. Собственность была Ахиллесовой пятой для квакеров, а также для Хопдэйльской общины.2
   В-третьих, я считаю, что понятие "правительства" (очень верно определенное г. Баллу) не может ни существовать, ни иметь какого-либо значения. Для христианина правительство есть только узаконенное насилие. Слова: правительства, государства, нации, собственность, церкви -- всё это для истинного христианина не имеет никакого смысла; он может понимать смысл, приписываемый этим словам другими людьми, но для него они не имеют никакого; точно так же, как для делового человека, пришедшего в середине игры в крикет, все эти разделения поля и всякие правила игры не оказали бы никакого влияния на его деятельность. Никакого компромисса! Христианские принципы должно проводить до конца, для того, чтобы на них можно было возможно основывать практическую жизнь. Слова Христа "Если кто хочет идти за мною, отвергни себя и возьми крест своей и следуй за мною" были справедливы в его время и таковы они и в наше; последователь Христа должен быть готов к бедности и страданиям, иначе он не ученик его; и в этом заключается непротивление. Более того, необходимость страдания есть великое благо для христианина, иначе мы никогда не знали бы, для кого мы делаем -- для Бога или для себя. Применение учения на практике всегда есть компромисс, но учение в теории не должно допускать компромиссов; хотя мы знаем, что не можем провести математически точной линии, мы не можем дать другого определения прямой линии как только то, что она есть "кратчайшее расстояние между двумя точками". [...]
   "Огонь пришел я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!" Я думаю, что время это пришло, и что мир уже горит, и дело наше только в том, чтоб гореть и, по возможности, соединяться с другими горящими точками, и это я намерен делать весь остаток моей жизни.
   [...] Пожалуйста, передайте ему, что я глубоко уважаю и люблю его и что труд его принес большое благо моей душе, и я молю Бога и надеюсь в свою очередь сделать то же другим людям.
  
   Льюис Жильберт Вильсон (Lewis Gilbert Wilson, 1858--1921) -- американский пастор-унитарианец и писатель-богослов.
  
   1 Адин Баллу (Adin Ballou, 1803--1900), американский писатель, апологет учения о непротивлении злу насилием. См. о нем в трактате Толстого "Царство божие внутри вас". Вильсон прислал Толстому сочинение А. Баллу "Non resistance" ("Непротивление") и несколько небольших брошюр его.
   2 "Hopedale" ("Долина надежды") -- община, основанная А. Баллу в 1841 г.; пастором в 1880-х гг. был Л. Ж. Вильсон.
  
   Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну).
   1889 г. Июня 23.
   Дорогие друзья, дня не проходит, чтобы я не думал про вас, и что дальше, то всё чаще и сильнее и с большим желанием ощущать ваше существование и свою связь с вами. За духовную жизнь вашу я никогда не боюсь, как и нельзя бояться за то, что одно есть. Она есть и должна расти и растет, но условия, в которых вы оба находитесь, представляются мне иногда трудными, трудными, разумеется, только для минут слабости и соблазна (для хороших минут нет трудного), и потому часто по слабости своей боюсь за вас, боюсь за ваши страдания. Во всяком случае, напишите мне, дорогие, милые друзья. Прежде всего вы, старший, если плохо что и тяжело и можно высказать, то напишите мне; если нет ничего такого, как я и думаю, то напишите о своей работе. Я думаю, что она есть. А думаю потому, что желаю этого очень, как я писал вам в последнем письме. Желаю потому, что знаю, что того, что сидит в вас (как я увидал по картине выхода из Тайной Вечери, собственно вспомнил только), нет ни в ком, и долго ни от кого не дождаться, и потому надо думать, что вы это сделаете, т. е. картинами выскажете простое, ясное, понятное и нужное людям христианство.
   Количка же смущает меня в минуты моей слабости тем, что, думается, он недоволен своей семейной жизнью, раскаивается в добром, законном поступке. Помилуй Бог. Поверьте, да вы это знаете, милый мой голубчик, что хороших самих по себе внешних условий нет, и неразумный человек, женатый на ангеле, и другой, женатый на дьяволе, одинаково недовольны, и что много, не только много, но почти все недовольные своим супружеством люди (а они все недовольны), все считают, что хуже их положения не может быть, стало быть, всем ровно. Еще боюсь за вас, что или много физически зарабатываетесь, мало читаете (общаетесь с миром духовным), или опустились как-нибудь. А вернее, что ничего, кроме хорошего, нет. Напишите, голубчик, да смотрите, по своей привычке не клепите на себя. [...]
   На душе большей частью хорошо. Да и грех бы был, коли бы не было. Редкий день проходит без радостных доказательств того, что тот огонь, который Христос низвел на землю, разгорается всё сильнее и сильнее. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1889 г. Июня 23.
   Благодарствуйте, дорогой Дмитрий Александрович, за письмо ваше и письма Любича. И то и другие порадовали и подбодрили меня, а бодрость часто бывает нужна каждому из нас. Мы все склонны думать друг про друга, как про героев, а лучше думать друг про друга, как про слабых людей. (Я, разумеется, говорю про тех, которых любишь; про тех, которых не любишь, надо стараться думать как можно лучше.) [...]
   Вы пишете, что никак не приладитесь в хозяйстве, так чтоб не было заботы о корме скота и своем. Я очень понимаю вас и думаю, что на вашем месте поступал бы (хотя, может быть, и слабее) и думал бы точно так же, но теперь со стороны мне кажется, что видна ошибка, состоящая не в поступках ваших, не в жизни, а во взгляде на свою жизнь. Ведь дело в том, что мы всё хотим устроиться (так сильна эта привычка, и я грешен в том же), а этого-то и нельзя и не должно. Вы пишете еще: оступишься в одну яму, только что справишься, -- в другую. Ну так что ж? В этом нет ничего дурного. Устроиться так, чтобы всё пошло по маслу, нельзя; а в том-то и жизнь христианская, чтобы выбиваться из одной ямы в другую, чтобы трудиться, нести крест и не думать о том, что выйдет из моего труда и несения креста.
   Притча о талантах, о виноградарях, вообще ту мысль, что жизнь наша не в достижении каких бы то ни было (хоть самых кажущихся законных скромных условий, как, например, кормиться честно с семьею), но в выращивании порученного мне таланта, моей божеской жизни, в служении Богу, в выплачивании ему оброка (за сад), так мысль эту я давно уже понял, но по ней жить я всё еще учусь; и чем больше выучиваюсь, тем чувствую себя тверже и радостнее. Вот этого и вам желаю.
   Вы не тужите о том, что жизнь ваша не устраивается так, чтобы вы могли показать пример крестьянам, чтобы могли жить без нехватки и помогать другим, а только не спускайте постромки, тяните во всю, но заботясь не о том, чтобы достало корму или хлеба, а только о том, чтобы порученный вам талант, как няньке ребенок, вашу жизнь, не потратить даром, а соблюсти и возрастить ее. И когда это будете иметь в виду, то и корма, и всего достанет и выскакивание из одной ямы и попадание в другую представится (оглянувшись назад) тем самым, что и должно было быть.
   Насчет общины Алехина я согласен, что правило об общем воспитании детей нехорошо, как правило. Это должно само свободно выходить из взгляда на жизнь. Я бы никогда не одобрил условия принятия в общину или просто в сожительство -- не пить вина или не курить (как и был случай у одного моего друга Золотарева под Москвой, который не берет к себе жить людей курящих и пьющих), тем более такое условие, как не воспитание самой матерью своих детей. Но, впрочем, эти недостатки или ошибки, я уверен, что Алехин сам уже видит или увидит и не может не увидать того же, что и мы, потому что мы ищем все одного же -- истины.
   То, что вы пишете о намерении крестьян отказаться от своих языческих обычаев, не отказываясь от церкви, то это очень мудро. Мудро, потому что тут именно начинается по порядку с того, с чего следует начинать. А только стоит начать думать своим умом и жизнь свою устраивать самому по разуму, а не по обычаю, и далеко пойдешь. Стоит только задрать в кромке, а потом уж раздерешь все легко. О том, как помогать один день у единомышленника, а в праздник у того, кто позовет, это прекрасно, если только естественно устроится, а этого предвидеть никак нельзя. Со мной сколько раз бывало, что то, что кажется самым естественным и простым, не улаживается, а самое кажущееся странным устраивается и никого не удивляет.
   [...] Как радостно видеть и знать, что ты не один ни в пространстве, ни во времени, и что огонь, который Христос низвел на землю, загорается и захватывает всё больше и больше людей. Не проходит дня, чтобы у меня не было новых доказательств этого. Я боюсь радоваться этому, потому что не радуйтесь этому, а ищите того, чтобы имена ваши были записаны на небесах, а все-таки радуюсь. [...]
  
   М. А. Шмидт.
   1889 г. Июня 23.
   Давно поджидал от вас весточки, дорогая Марья Александровна, и вот получил и хорошую и дурную: хорошую потому, что из нее вижу, что вы живы в настоящем значении этого слова, а не то что дурную, но не совсем хорошую потому, что из нее же вижу, что вы как будто жалеете, что поехали на Кавказ1 [...]. Не делайте планов, не предполагайте, что есть время, место и люди, которые могут быть нужны и важны для вашей жизни, и что есть время, место и люди, среди которых вы не можете быть вполне хорошей и потому вполне счастливой. Я знаю это давно, но постоянно всё больше и больше приучаюсь к тому, чтобы не предпочитать никаких одних внешних условий другим и не заботиться о них, а заботиться о том, чтобы в данных условиях соблюсти данную мне божественную искру и исполнить всю волю Отца. Этого же желаю вам, потому что знаю, что в этом одном и успокоение и разрешение всех и отвлеченных и самых практических задач, как, например, так представляется вам теперь: уезжать ли с Кавказа или оставаться? Напишите нам, пожалуйста, еще и поскорее и попросите о том же Ольгу Алексеевну, которой передайте мою любовь и тот же, как и вам, совет: как можно меньше действовать. Чем затруднительнее кажется положение, тем меньше надо действовать. Действиями-то мы обыкновенно и портим начинающие складываться наилучшим для нас образом условия. [...]
   С каждым днем становится радостнее жить и по внутреннему улучшающемуся состоянию и по внешним самым радостным условиям. Дня не проходит, чтобы я не получал доказательства распространения того огня, который Христос зажег на земле. [...]
   Три условия исполнения воли Отца, по-моему, такие: 1) Чистота, т. е. отсутствие всего того, что оскверняет человека -- объедения, пьянство, роскошь, всякая похоть. 2) Смирение, т. е. отсутствие заботы о том, как обо мне будут судить люди, даже готовность прослыть между ними за шута или дурака, и 3) доброжелательство, т. е. отсутствие враждебного чувства к кому-либо, недовольства на что-либо. Если человек соблюдает эти три, то, что бы он ни делал, он будет делать волю Бога.
  
   1 В 1888 г. М. А. Шмидт со своей подругой Ольгой Алексеевной Баршевой (ум. 1893) поселились в Уч-Дере (близ Сочи) и занялись садоводством.
  
   С. Т. Семенову.
   1889 г. Май -- июнь.
   [...] Помогай вам Бог жить так, как вы намереваетесь. Помощь от общения с людьми и чтения книг, разумеется, есть, но всё ничто, если нет в душе источника воды живой. То наборная вода, а то ключевая. И потому я всегда того мнения, что если можно иметь общение и книги, то это очень хорошо и надо пользоваться этим, но важности в этом нет. Важно одно -- это внутренняя работа над собой, состоящая, главное, в соблюдении чистоты своей жизни, в избавлении себя от всякого рода пьянства -- вина, женщин, тщеславия, и всякой суеты, в соблюдении себя чистым сосудом. Если только душа человека чиста, то Бог поселяется в ней. Бог наполняет всё, и если вынешь из души то, что не божье, то Бог наполнит ее, и наполнит в той мере, в которой вынуто не божье. [...]
   Укрепи вас Бог на том добром пути, на котором стоите.
  
   Е. И. Попову.
   1889 г. Июнь.
   [...] всякие недоразумения, противоречия, неясности происходят только оттого, что люди хотят нечто совершить хорошее, нечто узнать, понять истину. Этого ничего не нужно. Так мне показал мой разум и опыт. Нужно жить, отвечая на все заявляемые ко мне потребности наилучшим образом, не стараться совершить нечто хорошее, а стараться только не делать дурного, и не стараться понять истину, а только не лгать [...].
  
   Л. Е. Оболенскому.
   1889 г. Июнь.
   [...] Напишу ли, или не напишу я для вас, будет или не будет существовать ваш журнал, это неважно; важно то, чтобы с вами мы любили друг друга. И затем я и пишу. [...]
  
   В письме Л. Е. Оболенский просил Толстого дать какую-нибудь статью в его журнал, сообщая, что журналу угрожает закрытие из-за отсутствия средств.
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Июля 21.
   [...] В разговорах этих мне очень уяснилась ошибка этих общинников. Я бы никогда не вздумал разыскивать их отступления, если бы они не были так строги к другим. Коренное дело для верующего христианина -- это не только не употреблять насилия, но и не пользоваться насилием других, а потому, как неизбежное следствие этого, не приобретать собственности и не удерживать приобретенную или признаваемую другими моею. Это основная обязанность и на нее должна быть направлена вся энергия, а не на то, чтобы стать в положение кормящегося своими трудами земледельца. Первое, т. е. отречение от собственности, ведет к положению чернорабочего и земледельца, но положение обеспеченного земледельца не только не ведет к отрицанию собственности, но часто напротив -- к утверждению ее. Главное же дело в осуждении. Я всей душой радуюсь на жизнь общинников и на жизнь вашу и Черткова, а они осуждают. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1889 г. Августа 2 или 3.
   [...] нельзя достаточно ценить то положение, в котором вы находитесь, и тот опыт, который у вас производится. Мы все, откинув кое-что от мирской людской жизни, сделав кое-какие усилия для участия в общем труде, поддерживающем жизнь людей, очень склонны думать, что мы сделали всё, что нужно, что мы чисты перед людьми и можем успокоиться, и потому нельзя достаточно ценить того строгого опыта, который производится в общине и который показывает, какую степень суровости жизни и напряжения труда надо держать для того, чтобы быть более или менее чистым от людоедства (мне очень нравится точность этого выражения). Я говорю: "более или менее", потому что собственность земли и инвентари нарушают полную чистоту. Нельзя достаточно ценить того положения, при котором нет места лжи христианского сентиментальничанья. "Я люблю, жалею и отдаю, что имею", а имею-то я незаконно, так что мне без всякого сострадания и милосердия надо бы было отдать то, что я имею. Это сентиментальничанье невозможно у вас, где всякий поступок жалости и милосердия неизбежно выражается лишними часами работы, и меньшей и худшей пищей, или другими неудобствами. Такое положение драгоценно для проверки себя и нельзя достаточно дорожить им.
   Но Бондарев не прав, говоря, что хлебный труд включает в себя любовь, а любовь не включила. Любовь не только к Богу, но и к ближнему, которая есть только последствие любви к Богу (об этом скажу после), включает в себя хлебный труд, так что хлебный труд есть только частный случай любви к ближнему, не говоря о любви к Богу. Любовь к ближнему ведь требует, кроме накормления и одежды, еще посещение заключенного и больного, слова, под которыми нельзя не понимать всех тех духовных утешений, которые могут быть поданы страдающим. Любовь же к ближнему требует того, чтобы свет ваш светил перед людьми, т. е. сообщения им той истины, которую вы знаете. Все эти требования любви к ближнему, и думаю, что еще многие другие, не включены в хлебный труд. Требования же любви к Богу еще менее включаются в него. "Люби господа Бога твоего всем сердцем и т. д." я понимаю как закон любви к Богу моему, к тому, что во мне божественно. И любовь эта обязывает или влечет ко многому, никак не включающемуся в хлебном труде. Она влечет к чистоте, к соблюдению и возращению в себе божественной сущности. Это и, думаю, еще многое другое не включено в хлебный труд. Да, человек, который будет любить Бога своего, будет любить неизбежно ближнего (как и сказано у Иоанна), а, любя ближнего, будет чутко следить за собой, чтобы, скрываясь за христианским сентиментальничаньем, не поедать братьев, и будет дорожить поверкой хлебного труда. Но человек, поставивший себе целью хлебный труд, очень легко может нарушить во многих отношениях и любовь к ближнему (может не утешить страдающего, не просветить темного и мн. др.), и любовь к Богу (может быть распутником, может не двигаться и не расти духовно и мн. др.)1
  
   Е. И. Попов писал Толстому о своей жизни в общине Арк. В. Алехина, в Шевелеве, Дорогобужского уезда Смоленской губ., и о взаимоотношениях членов этой общины.
  
   1 Окончания нет.
  
   О. Н. Кармалиной.
   (О богатстве и браке)
   1889 г. Августа 4--6.
   [...] 1) Вы сомневаетесь в том, что деньгами нельзя сделать доброго, и как раз приводите пример употребления денег (покупки земли для поселенцев из города), доказывающий противное. Я знаю несколько таких поселений (есть такие у богача Сибирякова, где недостатка в средствах нет), и все такие поселения, т. е. жизнь поселенцев, идет хорошо или дурно совершенно независимо от того, есть ли много или мало земли или хоть какая-нибудь земля, а успех зависит только от того, насколько искренно верят люди в закон Христа. Ищите же прежде всего царства божьего и правды его, а это всё приложится вам. Сказано в Евангелии Матфее VI, 33, и это подтверждается во всем и в устройстве людьми своей жизни. Чтобы жить правильно, по-божьи, человеку не может быть нужно ничего внешнего, а всегда всякому дана эта возможность жить по-божьи. Иначе бы Бог был страшно несправедлив, требуя от людей того, чего они одними силами исполнить не могут. Человек, который начнет жить, исполняя закон Христа любви к Богу и ближнему, где бы он ни был, во дворце или в крестьянской избе, может одинаково достичь доброй жизни: разница будет только в том, что живущему во дворце надо будет положить больше силы на избавление себя от самого обычного греха в среде богатых, от праздности и пользования чужими трудами; а живущему в крестьянской избе больше силы на избавления себя от самого обычного греха в среде бедных, от раздражения, зависти или презрения и осуждения богатых. Из этого не следует того (что многие любят выводить), что христианин может жить в роскоши, пользуясь ею, но только то, что он, живя в роскоши, будет стараться не пользоваться ею, а постоянно бороться против нее и стремиться прочь от нее; и еще менее следует, что живущему в бедности не следует дорожить простою и бедною жизнью, но что простая, трудовая, бедная жизнь не должна составлять цели, предмета гордости, и что в трудовой крестьянской жизни искреннему христианину столько же труда совершенствования, как и во всякой другой. В этом, т. е. в приближении к Богу (Матфей V, 48), и состоит благо, неотъемлемое ни при каких условиях, всякого христианина. Цель жизни христианина -- сохранить и разжечь в себе до наибольшего света и огня ту искру божью, которая вложена в нас и поручена нам, как дитя няньке.
   2) Назначение женщины есть прежде и важнее всего назначение человека, то самое, о котором я и говорил. Замужество и дети в сравнении с безбрачием это то же, что условия деревенской жизни в сравнении с городской роскошной: условия жизни -- безбрачие или семья сами по себе не могут влиять на человека. Может быть святое и греховное безбрачие, может быть греховная и святая семья. Девушке же всякой и вам в особенности, как человеку, в котором начинается внутренняя духовная работа, советую как можно больше удаляться от всего, что в нашем обществе поддерживает в девушке мысль о необходимости и желательности брака и располагает к нему: романы, музыка, праздная болтовня, танцы, игры, карты, даже наряды. Право, приятнее выстирать себе рубаху (а уж для души насколько полезнее), чем проиграть вечер в secrИtaire1 даже с самыми остроумными людьми. Главное же, распространенное в свете понятие, что не выйти замуж, остаться в девках стыдно, так же и совершенно противоположно истине, как и все светские суждения о вопросах жизни. Безбрачная жизнь, наполненная делами добра, безбрачная потому, что дела, наполняющие эту жизнь, все выше брака (а такие дела все дела любви к ближнему, напоения чашей воды), в бесконечное число раз выше всякой семейной жизни. Матфей XIX, 11: не все вмещают слово это, но кому дано. И так и смотрели всегда все люди всех народов и всех веков с величайшим уважением и умилением на безбрачных не по неволе, ради Бога, людей: мужчин и женщин. А в нашем мире это самые смешные люди. Оно и правда. Это так же, как бедные ради Бога и такие, которые не умели нажить. Всякой девушке и вам советую поставить себе идеалом служение Богу, т. е. соблюдение и возращение в себе искры божьей, и потому безбрачие, если брак мешает этому служению; если бы же случилось, поддавшись себялюбивому чувству к одному человеку, выйти замуж, так не радоваться и не гордиться, как это обыкновенно бывает, своим положением жены и матери, а не упуская из виду главной цели жизни -- служения Богу, всеми силами стараться о том, чтобы исключительная и эгоистическая привязанность к семье не мешала бы служению Богу. Ну, пока прощайте, помогай вам Бог найти путь к нему, -- путь-то указан, да много очень соблазнов сбивают.
  
   Ольга Николаевна Кармалина (р. 1871) -- позднее жена В. Ц. Гедройца, управляющего Петербургской контрольной палатой. Ответ на письмо Кармалиной от 24 июня.
  
   1 в секретари
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   (О любви)
   1889 г. Августа 4--6.
   [...] Заповеди люби Бога и ближнего всегда кажутся сначала не ясными, не точными, разрозненными и только на известной ступени, которую я недавно проходил, сознаешь не только связь, но единство обеих заповедей. Сначала кажется, что центр тяжести в любви к ближнему, и что любовь к Богу только риторическая фигура. Но потом наступает просветление, т. е. поднимаешься на точку повыше, с которой виднее, и ясно, что сущность заповеди, как и сказано, в одной любви к господу Богу твоему, а другая только подобная ей. Я бы перевел: подобие, тень ее, неизбежное последствие, могущее служить поверкой первой. Есть тень -- есть и предмет.
   Любовь к Богу -- направление, а выражение его внешнее есть любовь к ближнему. Любовь к ближнему одна сама по себе и не имеет смысла. Зачем мне любить ближнего, когда я себя люблю? Только любовь к Богу твоему имеет тот смысл, который вполне удовлетворяет и при котором ни о чем дальше спрашивать нельзя. Люблю я себя, и если в себе я люблю находящегося во мне Бога моего, только тогда всё ясно, и разрешается та задача потребности и эгоизма, и самоотвержения, которые борются в душе проснувшегося человека. Бог мой любит всех людей, и только потому я люблю людей, что люблю его. И только тогда я люблю истинного его, когда я люблю людей, потому что он любит людей и весь мир. Любовь к ближнему, как и сказано в послании Иоанна, есть поверка того, что я знаю и люблю Бога, но это, т. е. любовь к ближнему, не включает в себя всего того, что вытекает из любви к Богу своему: из нее вытекает многое и многое меньше любви и многое и многое больше любви к ближнему. Меньшее видимо и понятно, но большее чувствуется, хотя и не может быть ясно выражено.
   Меньшее -- есть почитание Бога своего, уважение к нему, соблюдение чистоты своей, соблюдение справедливости по отношению к ближнему (не делать зла), проявление его (да светит свет ваш), признание того же Бога в других и многое другое, что вытекает из сознания своей божественности.
   Большее любви к ближнему есть то последствие от любви к своему Богу, которое не выражается здесь в любви к ближнему, но должно выразиться там, за пределами моего духовного зрения. Человек один, безвестно погибший ради любви к своему Богу, знающий и любящий своего Бога, знает, что эта любовь есть одна истинная действительность, и потому, если бы он и не видал последствий действия этой действительности, он не может сомневаться в этом действии, хотя оно за пределами его взора духовного.
   Я не сомневаюсь. Всё Евангелие Иоанна говорит об этом, о том, что сказано в VI гл., 38, 39, 40 стихи, что дело мое творить волю отца, воля же отца в том, чтобы не погубить ничего из того, что он мне дал, но воскресить это вложенное в нас божественное начало. То же сказано и в причте о талантах. И это определение смысла жизни, состоящего в том, чтобы исполнять волю отца, именно ту, чтобы соблюсти, возростить и воскресить ту искру божию, которая вложена в меня, или иначе в том, чтобы любить Бога своего всем сердцем, всею душою и всем разумением своим, это определение самое широкое и, вместе с тем, для меня самое ясное и радостное.
   Разница для меня этого взгляда и прежнего та, что установление царства божия на земле через любовь к ближнему, которая прежде представлялась мне почти целью, теперь представляется только одним из бесконечного ряда последствий любви к Богу своему. Последствия эти в установлении царства божия видимы и нам даны, как поверка и руководство, вот вроде, как компас, но никак не как цель. Это всё равно, как если бы мореплаватель не сказал бы, что цель его приплыть в известную или неизвестную страну, а сказал бы, что цель его та, чтобы на корабле во всё время его плавания стрелка стояла под таким-то углом к направлению севера. Богу моему непременно нужны те условия, при которых устанавливается царство божие, но последствия эти далеко не достаточны для него. Они составляют 1/ всех последствий, которые (говоря во времени) вытекают из этой любви.
   [...] Письмо ваше очень хорошее, но в нем есть черта излишней возбужденности. Если я ошибаюсь, простите меня, но если я прав, то утишайте себя, милый друг. Истина спокойна. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1889 г. Августа 6.
   [...] Я живу очень радостно; много Бог дает радостного со всех сторон; да и научаешься понемногу смотреть, по совету Эпиктета, на вещи так, чтобы всё обращалось в радость. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Августа 6.
   Мы все живы, здоровы, понемножку плетемся по дороге к Богу и вспоминаем ваш совет не спускать требований, а напротив. Да и рад бы, но нельзя иначе. [...]
  
   А. В. Алехину.
   1889 г. Августа 22.
   Вчера получил ваше письмо, дорогие друзья, и рад был очень тому духу, в котором оно написано. Это тот дух, которым мы живы и которым мы живим друг друга. Такое оживление и подъем я почувствовал от вашего письма. Кроме того, я просто рад общению с вами, которое прошу поддерживать. Ругин, спасибо ему, не то что сблизил, а знаете, по сухому провел мокрым, и потекло по этому месту. Я последнее время часто думал об одном давно известном соображении, но которое с особенной живостью мне приходит всё это время в голову и бодрит меня, а именно: Если выразить только одним наипростейшим и яснейшим предложением -- смысл, сущность, цель жизни, то я для себя ее выражаю так, как сказано Ин. VI, 38 и в особенности 39, возрастить в себе, довести ее до высшей возможной степени божественности ту искру, то разумение, которое дано, поручено мне, как дитя няньке. Это определение смысла жизни шире всех других, включает все другие.
   Что же нужно для того, чтобы исполнить это, возрастить это дитя? Не нега, а труд, борьба, лишения, страдания, унижения, гонения, то самое, что сказано много раз в Евангелии. И вот оно самое, то, что нужно нам и посылается нам в самых разнообразных формах и в малых и больших размерах. Только бы мы умели принять это, как следует, как нужно нам, а потому радостную работу, а не как нечто досадное, нарушающее нашу, столь хорошо устроенную жизнь. Помогай Бог вам всем именно так принять не столько то посещение, но и то, если бы вас разогнали и нарушили бы вашу столь радостную для меня и для всех нас хорошую жизнь. Обыкновенно в этих случаях делается такая ошибка -- говорят: "вот обстоятельства, которые нарушают или грозят нарушить нашу хорошую жизнь; надо как-нибудь поскорее обойти, превозмочь эти обстоятельства, с тем, чтобы продолжать свою хорошую жизнь". В действительности же надо смотреть на дело совершенно обратно: "Вот была жизнь, которую мы установили с большой внутренней борьбой и трудами, и жизнь эта удовлетворяла нашим нравственным требованиям, но вот являются новые обстоятельства, заявляющие новые нравственные требования: давайте же постараемся ответить наилучшим образом на эти требования". Эти обстоятельства не случайность, которую можно устранить, но требования новых форм жизни, в которых я должен испытать себя и к которым должен приготовить себя, как я готовил себя к предшествующей форме жизни. Я говорю про ту возможность, что вас разгонят, запрут, сошлют (хотя это не может быть). Впрочем, вы всё это знаете так же, как я. Как только центр один, то и все радиусы совпадают, я это много раз замечал. Пишу это потому, что люблю всех вас и хочу наибольшего с вами общения. [...]
  
   Аркадий Васильевич Алехин (1854--1918) -- из богатой купеческой семьи в Курске, бывший студент Петровской сельскохозяйственной академии, одно время увлекшийся религиозно-нравственными взглядами Толстого. Весной 1889 г., совместно с своими братьями Митрофаном и Алексеем, организовал земледельческую общину в Шевелеве, Дорогобужского уезда Смоленской губ., которая, просуществовав около двух лет, распалась. С Толстым познакомился в 1889 г. в Ясной Поляне. В 1892--1893 гг. работал с Толстым, оказывая помощь голодающим крестьянам. Позднее, в 1905--1914 гг., был курским городским головой.
  
   В. И. Алексееву.
   1889 г. Августа 22.
   [...] Вы говорите, что вы как будто плачетесь на жизнь. Нет, вы не плачетесь, а вы недовольны -- не ею, -- но собою в ней, как и я всегда в хорошие минуты недоволен. А вы всегда недовольны, потому что всегда стремитесь к лучшему и с одной ступени всегда переставляете ногу на другую. И помогай вам Бог. Только на днях приехал один бывший морской офицер Ругин, друг и товарищ теперь по жизни Бирюкова и рассказывал про Алехинскую общину в Смоленской губернии, Дорогобужского уезда. Живут они там 15 человек -- 8 мужчин, 7 женщин -- прекрасно, трудолюбиво, воздержно -- картофель, горох, снятое молоко не всегда, а чай два раза в неделю, и чисто и любовно, помогая окрестным бедным, но одно не совсем хорошо, это то, что некоторые из них думают и говорят, что христианину нет другой жизни, как в общине, что во всякой другой жизни, например, такой, как вы, как я, мы участвуем в людоедстве -- сработаем на 30 к., съедим на рубль. И мне это нравится -- нравится то яркое выставление греха, про который мы так склонны забывать, но в ответ на это и в связи с воспоминанием о вас приходит в голову следующая воображаемая история, которую я бы желал написать, коли бы были силы и время. Живет юноша, поступает в учебное заведение, предается науке; но скоро, увидав и тщету и незаконность досуга и жира научников, бросает, идет в революцию; но познав гордость, жестокость, исключительность революционеров, бросает, идет в народ. В народе суеверия, эгоизм борьбы за существование отталкивают его. Может даже пойти на время в православие, в монастырь -- лицемерие. Попадает в общину -- тоже находит не то -- выходит. Тут сходится с женщиной, которою увлекается, тем более, что она как будто разделяет его стремления -- сходится, родит детей, находит в ней совсем другое, не то, чего он ждал, мучается с ней. Она бросает его. Он остается один и живет у приятеля, сам не зная, что делать, как жить, но, как и всегда, везде любя людей вокруг себя и помогая им, и тут умирает. И умирая говорит себе: неудачник я, пустой, дрянной человек, никуда не годился, за что ни брался, ничего не мог доделать, никому даже не нужный, никого не умел даже привязать к себе. И, ударяя себя в грудь, говорит: Пустой, дрянной я человек, боже, милостив буди мне грешному. Я думаю, что ему хорошо, и я желал бы быть им. Такой спасется и вне общины.
   Живу я хорошо. Из детей моих близка мне по духу одна Маша. А те, бедные, только тяготятся тем, что я торчу перед ними, напоминая им о том, чего требует от них и совесть. Но живем дружно. Я стар, и мне легко так думать, но думаю, что и вам можно и даже должно так ду мать, а именно: Жить мне здесь остается очень недолго -- есть поступки, последствия которых проявляются только в этой жизни и даже в этой очень скоро уничтожаются -- это поступки себялюбивые, устройства себе приятностей и материальных и отвлеченных, как-то -- удовлетворение похотей и славы людской; и есть поступки, последствия которых отражаются на моей душе (бессмертной душе), которая куда-то пойдет, и которые делают ее лучше, более готовой к переходу туда, или хуже и менее готовой к переходу. Очевидно, не стоит делать первые -- для себя и для людей, а прямой расчет делать вторые -- для своей бессмертной души и для Бога. И как только рассудишь так, так легко станет. [...]
  
   А. А. Пастухову.
   1889 г. Августа 25.
   [...] будьте тише, спокойнее, помните, что Бога нет ни в громе, ни в молнии, ни в порывах ветра, а он в тишине. Не ищите подвигов, не бойтесь осуждения людей и еще меньше ищите их одобрения, а ищите удовлетворения в самой внутренней душевной глубине.
  
   Алексей Алексеевич Пастухов (р. 1868) -- товарищ А. В. Дольнера, студент Академии художеств, позднее учитель в Туле и Белеве. С Толстым познакомился через Дольнера 5 мая 1889 г. в Туле, куда Толстой заходил по пути из Москвы в Ясную Поляну. (Об этой встрече с Толстым А. А. Пастухов написал воспоминания; не напечатаны.) У Пастухова в Белеве Толстой был в июне 1889 г., когда ездил навестить свою сестру Марию Николаевну, жившую в то время в Белевском женском монастыре.
  
   М. А. Новоселову.
   1889 г. Август.
   [...] главное, постарайтесь не смотреть на всякие преследования и вмешательства в вашу жизнь и нарушения ее течения как на нечто случайное, от которого надо как-нибудь поскорее избавиться, а как на самое важное дело жизни (на отношение к уряднику, попу, губернатору, на которое надо употребить всё внимание, чтобы поступать с этими людьми по-божьи и по-божьи же с теми учреждениями, которых они служат представителями, т. е., чтобы не нарушить любви, или хоть готовности любви к людям, и не признать того заблуждения, которому они служат). Прекрасно подразделение, которое делает один живой еще американец, современник Гарисона, Балу, приславший мне свои брошюры о непротивлении, между повиновением и покорностью властям. Повиноваться не должно, говорит он, и власти, основанной на насилии, прибавляю я, потому что, если она основана на насилии, она имеет предметом зло, но надо покоряться ей, т. е. не противиться. Ко мне приедут, как к Алехину, и скажут, чтобы я показал им свои бумаги, или поехал бы с ними, или подписал бы что-либо, я считаю справедливым и желаю во всем этом отказать им в повиновении, но не буду и противиться им. Они будут брать мои бумаги, будут нести и сажать и везти меня куда бы то ни было. Я даже не желал бы отвечать им, как только они спрашивают меня в силе власти, признаваемой ими, но отрицаемой мною.
  
   В письме, на которое отвечает Толстой, М. А. Новоселов сообщал, что получил от А. В. Алехина письмо с описанием обыска в их общине, высказывал свои мысли в связи с этим событием и писал о преследованиях его самого со стороны местных властей.
  
   Н. Н. Страхову.
   1889 г. Сентября 12.
   [...] Понравилось мне особенно то, что, по его мнению, совершенно обратно тому, что проповедуется всеми, всякий шаг физиологии вперед всё больше и больше рассеивает заблуждение об механическом объяснении всех явлений мира.
  
   В. В. Майнову.
   1889 г. Сентября 13.
   Я внимательно прочел присланный вами учебник международного языка1 и нахожу, что этот язык вполне удовлетворяет требованиям международного европейского (Европа с колониями, включая Америку) языка. О всемирном языке, включающем Индию, Китай и Африку, еще далеко думать; и считаю дело это -- усвоение европейцами одного языка -- делом первой важности, и потому очень благодарю вас за присылку и буду по мере сил стараться распространять этот язык; и, главное, убеждение в его необходимости.
   [...]
  
   Владимир Владимирович Майнов (р. 1871) -- сын географа и литератора Владимира Николаевича Майнова; эсперантист, переводчик на язык эсперанто; литератор, сотрудник русских, французских и американских газет.
  
   1 Д-р Эсперанто, "Международный язык. Предисловие и полный учебник", Варшава 1888.
  
   T. Л. и C. Л. Толстым.
   1889 г. Сентября 21.
   [...] Смотрите, старайтесь, чтоб у вас вышло. Узок путь всякий настоящий. С одной стороны -- боязнь, как бы не пропустить чего и оттого беспокойство, торопливость, мешающие получению хороших, здоровых впечатлений, с другой стороны апатия, привычность -- играть в винт в Париже и оттого отсутствие всяких новых впечатлений. Так вот желаю вам середину -- и не торопиться и не зевать, и, главное, держать себя в порядке, не объедаться, не уставать, не делать эксесов никаких. Главное же, уважать всё неизвестное и доходить до конца. [...]
  
   T. Л. Толстой.
   1889 г. Сентября 25.
   [...] В наш век есть одна сторона -- главная -- жизни, которой никто не интересуется. А ты поинтересуйся непременно. Это религиозная сторона. Послушай наилучших проповедников и в Madelaine1 католиков и протестантов, и рационалистов -- должны быть. Это сторона меньше всех шумит, а важна. Сестер милосердия St. Vincent de Paul2 и др., что можешь, узнай. [...]
  
   1 Церковь св. Магдалины в Париже.
   2 Община сестер милосердия в Париже, названная по имени основателя ее Винцента де-Поля (1576--1660).
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Сентября 27.
   [...] Таня с Сережей уехали на Парижскую выставку. Мне истинно жаль ее. Это, знаете, как ослабевающему больному дают всё более и более сильные возбуждающие. Но она очень мила и добра. [...]
   Илья нынче уехал. [...] Он совершенно спит и видит во сне экипажи, лошади, охота, хозяйство. Удивительное это дело, как каждый человек живет в своей атмосфере, везде носит ее за собой и ревниво блюдет за тем, чтобы ее кто-нибудь не разрушил. И пробить эту атмосферу нельзя, он все силы души направляет только на соблюдение ее, чтобы не остаться без нее голым. Есть люди голые, вот эти-то хороши.
   Мы с женой живем недурно. Она мягче; иногда мне кажется, что она хочет быть мягче; но суеверия ужасно тверды в ней. И не суеверия, а инерция. Кроме того, духовная сила имеет мало влияния на нее, не двигает ею, а одни физические низшие силы. Кроме того, тут много напутано и напорчено мною. Смотрю так: если я могу передать ей то, что может облегчить ей жизнь, считаю нужным передать (это редко, никогда не бывает до сих пор); если она дает отпор, утруждает жизнь, говорю себе: это тебе работа, ну-ка покажи, насколько ты веришь в то, что исповедуешь. И это тоже редко, почти никогда не делаю. А все-таки идет лучше. [...]
   Маши очень хороши обе. Живут внутренней жизнью, т. е. истинной. Маша моя учит детей по утрам, пишет мне письма и переписывает и читает и хочет языками заняться, английским, французским и немецким. Все ее любят, и везде ей хорошо. О вас, о женитьбе, мы ничего не говорим с ней, но о вас, разумеется, вспоминаем и говорим. Пускай живет сама. Я боюсь с ней всегда, как бы не влиять на нее в какую бы то ни было сторону. Одно знаю, что никогда я от нее не видал попытки компромисса, ослабления требований от себя. [...]
  
   Левенсону.
   1889 г. Сентября 29--30.
   [...] Нас не должно удивлять то, что мы имеем одни и те же мысли относительно нашей жизни. Наша жизнь, которая отличается одна от другой и о которой мы имеем различные мысли, есть только видимость; истинная жизнь во всех и повсюду одна и та же, и это не может быть иначе, так как всё, что действительно живет, живет не само по себе, но живет (как мы это чувствуем в себе) во всем и в нас, и через всё и через нас живет один и тот же Бог. [...]
  
   П. Г. Хохлову.
   1889 г. Сентября 29--30.
   Дорогой друг Петр Галактионович, сейчас получил ваше письмо, и слеза прошибла меня, и теперь пишу со слезами на глазах. Друг мой. Как бы я счастлив был, коли бы мог помочь вам, но то, что предстоит вам решать, вы решите тем лучше, чем более будете одни, т. е. с Богом. Мне-то хочется видеть вас, и потому, в отношении приезда ко мне, делайте так, как Бог на сердце положит. Паскаль говорит, что умирать приходится одному (но не один, ибо Отец со мной), и жить истинной жизнью тоже всегда приходится одному. Вы каетесь, говорите, что не по-христиански разрешили вопрос с родителями, вы сами знаете лучше и один только знаете, в чем согрешили, и что могли сделать иначе, и что вперед в таких случаях будете делать иначе, но я только хочу сказать вам, чтобы вы не думали, что разрешение семейного вопроса, как я его разрешаю, я считаю хорошим. Я знаю свои грехи и каюсь и стараюсь вперед не делать их. Каждый разрешает это по-своему, и истина о мече и разделении остается одинаково истиной для всех, как ни разрешай. Я одно хочу сказать вам -- то, что я опытом изведал -- чем руководствоваться в сложных случаях, -- в тесноте жизни, когда попадешь в нее и чувствуешь, что один, только один есть путь, и что будет всё дурно, если не попадешь на него. Я вот что думаю: волю отца, в чем она состоит, что ему нужно, зачем он всё сделал и делает (если так по старой привычке и для образности выразиться), какая цель вашей и моей жизни -- этого не дано нам знать, и когда мы воображаем, что знаем цель отца, мы путаемся самым жестоким образом. Знать мы его цели не можем уже потому, что она бесконечна, но мы знаем и можем всегда знать, делаем ли мы его волю, то, зачем мы живем, то, чего он от нас хочет. Он как на вожжах держит нас, и мы, как лошадь, не знаем, куда придем, зачем, но знаем по боли, когда идем не туда, куда надобно, и по свободе, отсутствию стеснения, что идем, куда надо. И потому опытом и всем существом узнаем, что первый, главный и единственный (потому что остальные включены в него) признак исполнения воли божьей это то, что нам легко, не больно, даже радостно. Он этого хотел, любя нас, и мы знаем, что это нужно. Второй признак, но в зависимости от первого, это то, чтобы другим было не больно, чтобы моя деятельность не вызывала стона страдания. Вот тут-то и задача: одно как будто исключает другое. Но "как будто". Когда это кажется, это признак только того, что жизнь совершается в тесноте, что безразличной ширины тут мало, что истинный путь тесен, тесен, как острие ножа, но он есть. Чувствуя чужие страдания, как свои, что вы и делаете, можно и должно найти тот путь, при котором будет легко. И это будет тогда, когда я сделал всё, что мог, для облегчения страданий других, зависящее от меня. Есть этот путь, милый друг. Молиться надо, т. е. общаться с Богом, и путь этот находится. И чем труднее его отыскивание, тем он радостнее. Да, человек должен быть свободен и всемогущ, и есть одно направление, по которому он свободен и всемогущ, и можно найти его. Но есть и 3-ий признак, который я нашел для себя. Это не уменьшение, а увеличение души. Этот признак дорог тем, что он поверяет выбор. Если поступок, род жизни, плоть принижает и умаляет душу, это не тот. Не то, чтобы можно было этот признак принять за руководство, помилуй Бог, но все силы употребить на отыскание пути между страданиями от меня других и стеснением, испытываемым мною, и, наметив себе этот путь, можно проверить справедливость его этим признанным. Писал бы еще, но мне помешали. Тронуло меня в письме вашем то, что я узнал свои духовные борьбы. Целую вас и люблю очень, очень, очень.
  
   Петр Галактионович Хохлов (1863--1896) -- студент Московского инженерно-технического училища, оставивший училище, не кончив курса, и поселившийся в общине А. В. Алехина в Шевелеве. Заболел психическим расстройством. Умер в больнице для душевнобольных. С Толстым познакомился летом 1889 г. в Ясной Поляне.
   В письме П. Г. Хохлов писал о своем выходе из Технического училища, разрыве на этой почве со своими родителями и о сомнениях, связанных с его поступком.
  
   T. Л. Толстой.
   1889 г. Октября 2.
   [...] Ты верно набираешься впечатлений, как закупают нужный материал, не разбираясь. Дома увидишь, годится ли он и стоил ли заплаченного.
   [...] Маши живут очень хорошо. Уже тем хорошо, что без всяких удовольствий не скучают. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Октября 2.
   [...] А я так радуюсь на ваше сиденье одинокое! Очень, очень хорошо для души одиночество для того, кто может переносить его, а я думаю, что вы можете. [...]
   [...] Нехорошо, разумеется, когда из-за ближайшей конечной цели забывается бесконечная, т. е. направление, но это естественно нам. Главное же, тут нет потворства себе, а напротив. А если есть, то это дело того, кто грешит с Богом, наше же -- только учиться тому хорошему, которое есть в них, а во мне нет. [...]
  
   Е. Н. Воробьеву.
   1889 г. Октября начало.
   Продать или дать вам земли я не могу, потому что не имею ее, не имею уже потому, что считаю всякую собственность злом и помехой для христианской жизни, а тем более собственность земельную. По этому же самому и не желал бы покупать для вас землю. Вы пишете, что разделяете мои взгляды на жизнь. Взгляды мои на жизнь не мои, но Христа. По учению же Христа весь закон и пророки в любви к Богу и ближнему и один из главных соблазнов в осуществлении этого в устройстве своей жизни, в заботе о завтрашнем дне. Матфее, VI, 19--34. Если вы позволите мне дать вам совет, то я дал бы вам следующий: не изменяйте своей жизни во внешнем, а изменяйте, чем больше, тем лучше, во внутреннем, приближайтесь, сколько можете, к идеалу Христа, устанавливайте царство Бога внутри себя чистотой жизни, смирением, любовью к людям, и жизнь ваша устроится наилучшим образом. Если бы вы были офицером, прокурором, исправником, попом, я понимаю, что вы, уразумев Христа, истину, необходимо старались бы изменить жизнь; но в вашем положении начальника станции разве нельзя быть христианином? Трудиться за других, переносить оскорбления даже, всегда со всеми быть терпеливым и добрым? Я уверен, что можно. Трудная будет жизнь, труднее, чем если бы вы работали на своей земле; я думаю, что да? Но для истинного блага, которого вы ищете, тем лучше. Цель ведь ваша не та, чтобы жить трудами рук своих, непосредственно, а та, чтобы жить по-божьи, "спасти душу", как прекрасно говорит народ, и это можно всегда и везде. Приведет вас Бог жить на земле -- прекрасно, а нет, и так можно жить, и еще лучше. [...]
  
   Ефим Николаевич Воробьев (1852--1914) -- уроженец Ставрополя, железнодорожный служащий, участник нескольких земледельческих общин на Кавказе и в Донской области. Письмо его к Толстому неизвестно.
  
   О. Н. Спенглер.
   1889 г. Октября 17.
   .... Так немного, недолго нам жить временной жизнью, что, право, не стоит того -- не жить хорошо, если только особенно сильные соблазны или страсти не сбивают в сторону.
   .... У меня теперь сделалось вот что: прежде, бывало, хотелось совершить подвиг -- удивить и людей, и Бога даже, и себя даже, всё натуживался, всё придумывал, как бы чем бы пожертвовать, а теперь боишься подвигов, блеска, треска, сторонишься от всего такого; а только как-нибудь, как-нибудь потихоньку, не слишком скверно, чтобы стыдно не было слишком перед Богом или перед совестью, прожить эти годочки, которые остались. Ну, у вас немножко больше остается, побольше у вас и соблазнов, но ведь всё то же. Прежде я говорил себе: я сделаю нечто важное и значительное из моей жизни; а теперь говорю, -- как бы только не совсем изгадиться и не напортить в то короткое время, которое остается. Я так думаю и чувствую и этого же и вам желаю. Очень покойно и радостно. Выгода главная та, что для совершения подвигов другие люди могут мешать, и всегда есть такие мешающие люди, а для того, чтобы как-нибудь прожить не постыдно только, ничто не мешает.
  
   П. Г. Хохлову.
   1889 г. Октября 18.
   [...] Я сейчас получил письмо от вашего отца, которое очень тронуло меня. Это не шутка, милый друг, надежды и труды, направляемые этими надеждами, в продолжение 20 лет. Ему должно быть больно, больно, ужасно больно. И не могу я примириться с тою мыслью, чтобы учение о благе, исполняемое в жизни, могло иметь такие последствия. Что-нибудь тут не так. Если тянешь и затягиваешь узел на шее близкого человека, надо перестать тянуть. Посмотрите, дорогой друг, хорошенько себе в душу: всё ли то, что вы делаете, вы делаете для Бога. Нет ли тут доли славы людской? Это желание славы людской до такой степени похоже подделывается под дело божье, что ее часто не узнаешь. Но вы найдете, коли поищете, потому что вы искренни, а если найдете и откинете прочь, может быть и в силах будете окончить училище. Отец может умереть в то время, когда страдает от вас, страдает недоброжелательством к вам, ко мне наверное, может быть и к Христу. Только можно несомненно утверждать верность пути, когда шествие по нем не заставляет страдать никого. Предписывать, даже советовать я не могу, дело это слишком важно, и решение его только в глубине вашей души. Но на весы я кладу песчинку того, что если вы огорчите отца, мне больно будет. Выходите из училища, но тогда, когда это не будет заставлять страдать отца. Еще песчинка. Рахманов теперь у нас, и он не слыхал моего мнения, сказал: "напрасно он выходит". Знаете еще что? Зачем эта поспешность? поспешность подвига, страдания? Как будто вы сомневаетесь в том, что и после 2-х лет в училище вы будете точно такой же нравственно. Откладывать, самому откладывать исполнение воли Бога, своих нравственных требований -- нельзя и не хорошо, но здесь нет ясных, определенных нравственных требований, а есть дилемма нравственная же. Ах, не поддавайтесь желанию совершить подвиг. Имейте прежде всего в виду отрицательное, т. е. то, чтобы не сделать дурно, не сделать такое, в чем бы пришлось раскаиваться. Если стремитесь к первому, всегда встретятся люди мешающие, и придется им делать больно. Для второго же никто мешать не может и никому не придется делать больно.
   Помолитесь и думайте с Богом, милый друг.
  
   Г. И. Хохлову.
   1889 г. Октября 18.
   Учение Христа есть учение о благе и потому, если последствие учения Христа нарушает благо людей, то надо предполагать, что в понимании учения Христа есть ошибка и надо искать эту ошибку до тех пор, пока не будет найден такой путь, при котором не нарушается ничье истинное благо. Позвольте мне дать вам совет. Если он не понравится вам, пожалуйста, простите меня и верьте, что я пишу то, что пишу, только руководствуясь желанием блага вам и вашему сыну. Совет мой вот в чем: постарайтесь не сердиться на вашего сына, подавить в себе чувство оскорбления, если вы его испытываете, вызовите в себе самые лучшие чувства ваши к сыну и только в таком миролюбивом и любовном настроении говорите с ним. Вы покорите его любовью. Ведь всё, что он делает и хочет делать, он делает только из желания исполнить волю Бога, главная заповедь которого есть любовь. Если вы будете руководиться тем же, то не может быть, чтобы вы вместе не нашли того, что следует сделать, и не согласились бы. Пожалуйста, примите эти слова не за фразу, а сделайте так, или еще лучше, как сказано в Евангелии Матфея, XVIII, 15, 16, 17. Во всяком случае прошу вас не иметь ко мне дурного чувства, так как это было бы несправедливо, потому что я не имею к вам, ни к вашему сыну никакого другого чувства, кроме самой искренней братской любви.
  
   Галактион Иванович Хохлов (р. 1842) -- московский биржевой маклер, отец П. Г. Хохлова. 5 октября 1889 г. писал Толстому, что сын его под влиянием взглядов Толстого решил выйти из училища, и просил Толстого отговорить его от этого "необдуманного" шага. "Мы, его родители, -- писал он, -- я, отец, старый и больной человек, и мать его, жена моя, слабая, болезненная женщина, и он у нас единственная опора".
  
   А. Г. Холлистеру (A. G. Hollister).
   1889 г. Октября 18.
   [...] Я думаю, что идеалом христианина всегда было и должно быть полное целомудрие, и очень ценю ваши книги на эту тему.
   Знаю, что вы, шекеры, всегда говорите правду и того же ожидаете от других, и потому скажу вам совершенно откровенно всё, что я думаю о ваших религиозных взглядах. Я думаю, что вы исповедуете истинную христианскую религию и ведете истинную христианскую жизнь, но вы верите в две вещи, в которые я никогда не смогу уверовать и в которые вам не следовало бы верить: во-первых, в святость всей библии, включая ветхий завет и послания и откровения матери Анны,1 и, во-вторых, в воплощение духов.
   Истинное откровение божие содержится лишь в словах Иисуса, которые приведены в евангелиях, и только они могут руководить нами. Нет других духов, кроме нашего духа, который всегда борется с материей. Дух есть противоположность материи, но проявляется только в материи. Всякое проявление духов без материи есть обман. [...]
  
   Алонзо Холлистер (Alonzo G. Hollister, p. 1830) -- американец, сектант-шекер; в письме к Толстому от 23 сентября 1889 г. из Mount Lebanon излагал учение шекеров, писал, что основное их правило -- безбрачие.
  
   1 Анна Ли, руководительница шекеров.
  
   С. Т. Семенову.
   1889 г. Октября после 15.
   [...] Ваши наблюдения над народом и их воззрениями очень грустны; но я знаю, что это правда и что истинная христианская проповедь между нашими крестьянами теперь труднее, чем если бы они никогда не слыхали про Христа. Среди народа существует представление о том, что есть две веры -- одна неученая, глупая, мужицкая в то, что Христос смирялся, прощал, жалел людей и нам так велел, но что эта вера старая, нынче уже оставленная умными людьми, тем более, что по этой вере нельзя ни богатеть, ни судиться, ни воевать, ни драться, ни пить, ни распутничать, а без этого нынче нельзя. Так это глупая вера одна, а другая вера попов, господ, купчая, вера ученая по книгам, по которой всё можно, только уметь соблюдать все законы перед правительством и церковью. Я знаю, что таковы мнения огромных масс, и это ужасно. -- Ужасно, если знать это и смотреть на это, праздно ужасаясь; но дело в том, что никто из нас не должен и не может быть празден, если признает то, что он живет не по своей воле, не для своего удовольствия, а для исполнения воли божьей, вложенной ему в сердце. Если человек не видит той страшной дикости, в которой живет народ, то он и не страдает от этого, если же он видит и страдает, то это страдание неизбежно призывает его к деятельности, а деятельность утишает страдание. Только лже-либералы любят расчесывать свое сострадание к бедности и невежеству народа, продолжая жить на его шее и чуждаясь его. Да, надо проповедывать всеми средствами, которые даны нам, но прежде всего своей жизнью. Чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что голод матерьяльный ничто в сравнении с голодом духовным, и потому не столько грех не подать хлеба телесного, чем хлеба духовного, тем более, что последнего люди не просят, полагая, что они сыты. [...]
  
   С. Т. Семенов писал о своей жизни, работе и результатах своих наблюдений над жизнью крестьян. "У всех и каждого, -- писал он, -- почти одно и то же стремление к легкой, беззаботной жизни, к довольству, почету -- и тому подобное".
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Ноября 1.
   [...] Во 1-х, о книге Ballou. Я очень рад, что она на вас произвела такое же впечатление, как на меня -- восторга, желания общения с ним, выражения ему своей благодарности и любви, что я и исполнил. И вы, пожалуйста, не оставляйте своего намерения и напишите ему. Еще чувство, которое я испытал при этом чтении -- это было чувство недоумения: каким образом эти мысли, самые важные для людей, мысли, которые восторжествуют неизбежно и сделаются общими, каким образом такие мысли, так сильно выраженные, напечатанные, изданные, так замолчаны, что ни Гаррисон-сын, которого я спрашивал, ни все те американцы, которых я видел (человек 10, и всё люди религиозные), даже не слыхали ничего про это и не знают имени Ballou. Совершенно то же, что в первые времена христианства, образованные римляне 50 лет после и не слыхали. Только тогда была одна ступень, а теперь другая. И кажется мне, что наше участие в деле будет состоять в том, чтоб уже сделать невозможным замалчиванье. [...]
   Не знаю, пошлю ли вам выписку из дневника, хотя Маша списала ее. Не пошлю, потому что это слишком задушевное, не сложившееся еще вполне, не выразившееся душевное движение. Ход его нарушится. [...]
   [...] понятия бесконечности пространства и времени сами в себе содержат противоречия и не укладываются в человеческом уме, а они есть, без них нельзя думать. Но ведь это противоречие происходит только оттого, что мы думаем о том, о чем нам вовсе не нужно думать, для забавы думаем. Нам о времени и пространстве думать совсем не нужно. Нам нужно думать только о своей жизни; и в жизни думать только о том, как быть совершенным, как Отец. Что если бы мы представили себе не то, что мы счастливы, но что мы совершенны, что мы совершенно довольны собой: ведь это было бы нечто ужасное. Ведь одно это предположение уничтожает всякое понятие о добре. Стало быть, как бы мы ни шли вперед совершенствуясь, необходимо, чтобы впереди нам открывалось бы бесконечное поле совершенства. Без бесконечности совершенствования не было бы жизни. Стало быть, бесконечность, когда мы думаем о том, о чем следует думать, не только не противоречива, но необходима. Без нее нет понятия жизни. Живем же мы и мыслим в пространстве и времени, а потому нам и необходимо мыслить пространство и время бесконечными.
  
   В. В. Майнову.
   1889 г. Ноября 1.
   Очень радуюсь выраженному вами желанию работать общее дело Христово; но не берусь указать вам какое-либо определенное дело, во 1-х, потому, что не знаю вас, ни вашего возраста, ни образования, ни положения, а во 2-х, потому, что работу эту указывает каждому человеку его внутренний голос, т. е. совесть. В 3-х, и главное, потому, что Богу, по моему понятию, не нужно от нас никакого дела, так, как не нужно и никаких жертв -- Богу нужно одно: то, чтобы мы соблюли и возрастили тот талант, ту божественную сущность, которая поручена нам как дитя няне, которая дана нам, разумея под этим талантом не какое-либо увеличение умственное или образования, а увеличение только нашей любви к Богу и его твари. Так что человек, исполняющий это дело божие, всегда неизбежно исполняет и всё остальное и будет, сам не зная того, многообразно полезен всем людям.
  
   В письме от 25 октября 1889 г. В. В. Майнов просил Толстого сообщить ему, чем он мог бы быть полезен для людей.
  
   Т. Л. Толстой.
   1889 г. Ноября 1.
   [...] Ты так описала Гельбиг, что я ее полюбил, а, главное, за то, что тебя они любят или делают как бы любят. Да и за что не любить вам, да и всем людям, друг друга. Мне всё чаще и чаще благочестивые размышления приходят, именно в этой форме: так недолго тут жить, и так не особенно-то привлекательна эта жизнь, несмотря даже на красоту Неаполя, что не стоит того делать дурное, а, главное, разрывать столь свойственные, радостные (единственно радостные) любовные отношения. Непременно надо улыбаться душою не переставая, а этого невозможно делать, как только вообразить себе, что сердишься или не любишь кого-то. Ты что-то подобное раз написала, и это мне было радостно. Да только ты не в Риме или в вилле, где тебе все льстят, выучись, а в своей комнате, у колодца, где дымит или стучит. А стоит только, чтоб в душе улыбалось, и у колодца будет не хуже Рима. [...]
  
   Неизвестному.
   (О перемене внешней жизни)
   1889 г. Ноября 5.
   Я чувствую, что вы много перестрадали нравственно, и мне хотелось понять вас, но с одной стороны вы были расстроены, с другой я не сумел достаточно добро обратиться с вами; и я только догадывался, но не понял то, что происходит в вас.
   Я пережил тот же переворот, который описываете в своем письме, и знаю, что после того совершенного изменения, которое происходит внутри, кажется, что необходимо должно произойти соответствующее изменение и внешней жизни. Но это несправедливо. Внутренняя перемена делает то, что человек относится иначе к внешнему, так что те же внешние условия получают совершенно другое значение.
   Со мной, по крайней мере, было это. Мне хотелось всё изменить; но оказалось, что изменить всего я не мог, именно на основании тех самых основ, во имя которых я хотел изменить, т. е. я хотел устроить себе такую жизнь, в которой я мог бы любовно служить людям, но для этого я должен был нарушить любовные отношения, прежде установившиеся, и заменить их ненавистью. И кончилось тем, что я не изменил свою внешнюю жизнь, но мое отношение к этой жизни невольно изменилось, вследствие моей внутренней перемены. И вот прошло несколько лет, и я увидал, что то, что мне так хотелось изменить, -- незачем изменять. Желал бы очень, чтобы вы испытали то же самое.
   Главное же, не знаю, говорил ли я вам про это, -- это то, чтобы понимать то, что сказано (Матфей, ХХV), что и я, и вы (и не говорите, что между мною и вами есть разница), жизнь наша не дана нам для нашего увеселения или радости, а мы рабы, орудия, органы Бога, которым предназначено делать его дело (а дело, кажущееся незаметным, которое вы сделаете, может быть в тысячу раз важнее громких дел нам известных), и, ежели мы делаем это дело, нам хорошо, где бы ни были, в каких бы условиях ни были, больные или здоровые, старые или молодые. Дело же его есть одно: возрастить порученный мне талант, божественную искру, взращивать же его нельзя иначе, как любя ближних и служа им, как и сказано в конце той же главы.
  
   Е. И. Попову.
   1889 г. Ноября 1--10.
   [...] Я и прежде говорил и чувствую справедливость, что надо говорить не "скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается", а наоборот -- "скоро дело делается, а не скоро сказка сказывается". Я решил давно, что так как мне остается жить недолго, а кажется, что нужно еще кое-что сказать, чего, по всем вероятиям, я не успею сказать самым наилучшим образом, то надо оставить авторское кокетство, а писать, как напишется, но вот никак не могу. [...]
  
   В. П. Золотареву.
   (О бессмертии)
   1889 г. Ноября 10.
   [...] Напишу хоть несколько слов на самый главный вопрос ваш о вере в свое бессмертие. Боюсь говорить фразы, придумывать о таком важном, задушевном для всех и особенно для вас вопросе, скажу то, что я испытал и испытываю:
   Было время, что я, как прежде вы, совсем не только не верил, но не понимал возможности бессмертия. Помню, на меня находил тогда ужас при одном представлении о смерти. Потом изменилась моя жизнь, главное -- мое воззрение на благо в жизни, и я перестал думать о смерти; если же и думал, то страха не было, как теперь у вас, хотя и не было уверенности в бессмертии; но потом пришло время, когда я опять стал думать о смерти, и уже без страха, а с радостью, -- особенно в тяжелые, запутанные минуты. Есть в этой жизни такое состояние, при котором не видишь смерти, а видишь и сознаешь только жизнь вечную. Как бы в туннеле есть такое положение, в котором видишь свет, -- это положение по направлению туннеля. И в жизни то же, если стоишь по направлению воли Бога, то видишь жизнь вечную, станешь к ней боком -- и видишь мрак. Вера в бессмертие дается не рассуждением, а жизнью. Признак того, что живешь той жизнью, которая приводит к сознанию своего бессмертия, это то, когда живешь только перед Богом, можешь себя привести в общение с Богом, совершенно независимо от мнений людских, когда можешь сказать себе, что то, что я делаю, я точно так же делал бы, если бы никто, никогда и не знал этого. Это-то главное я и хотел сказать: пытайтесь почаще жить только перед Богом, и вы почувствуете, как утвердится ваша вера. Собственно это не вера утверждается, это только разрушается напущенное на нас ложной жизнью суеверие смерти, -- человек повернется лицом к свету. [...]
  
   Василий Петрович Золотарев (р. 1866) -- сын черниговского купца, в то время сочувствовавший взглядам Толстого; в 1889 г. жил под Москвой у своего брата Максима Петровича Золотарева, занимаясь сельским хозяйством. С Толстым познакомился в 1888 г. в Ясной Поляне. В письме от 7 октября спрашивал об отношении Толстого к вопросу "о бессмертии".
  
   А. Н. Дунаеву.
   (О неосуждении мирской жизни)
   1889 г. Ноября 10.
   Все мы подвержены тем же периодам упадка духа, дорогой Александр Никифорович.
   Не надо давать ходу своему чувству осуждения людей и мира, а вы даете ход не только в мыслях, но в письме. Есть средство умерять это недовольство, это страдание -- как-то сжаться, как-то умственно зажмуриться. И это нужно выучиться делать.
   А я так на днях был в Туле и видел всё, что давно не видал: войска, лавки, полицию и т. п. и захотел было осердиться на всё это, как бывало, да потом опомнился. Что это всё такое? Не что иное, как кипение или закисание, движение, перемещение частиц, страдания, наслаждения, убегание от одних и погоня за другими, и всё от подлежащего закону истины и добра. Что же тут дурного? Не только нет ничего дурного, но это радостно. Ведь это творится то, чего я желаю, для чего живу здесь. Царство божие на земле. Если я знаю, во имя чего это творится, к чему это неизбежно приведет, то я не могу не радоваться, глядя на это кипенье. Ведь разве может постигнуть тщету наслаждений плоти человек, не испытавший наслаждений, и благость страданий, тоже не прошедший через них. И сами люди себя учат и других, и предки -- потомков. И нет той судороги во всей этой кишащей жизни, которая бы не имела смысла и не вела бы к тому, во имя чего мне хочется осуждать эту кашу. Вот если бы кончилось это кипение, вот тогда точно ужасно было бы и можно отчаяться. [...]
  
   В письме от 7 ноября 1889 г. Дунаев писал Толстому о недовольстве своей жизнью и жизнью окружающих и о своем "бессилии в осуществлении поставленных идеалов".
  
   В. П. Золотареву.
   (О жизни как прохождении туннеля)
   1889 г. Ноября 11 и 12.
   [...] Да, сравнение это для меня вполне выражает мое понимание жизни вечной. Наше положение в этой жизни -- как положение удлиненного тела в трубе, в тунеле. Воля Бога в том, чтобы мы шли по направлению тунеля, и как скоро мы идем по нем (как идут дети), мы, во-1-х идем, движемся, живем и видим впереди себя бесконечный свет. Но стоит нам стать поперек, и нам нельзя уже идти, мы останавливаемся и перед собой видим мрак. (Это положение почти всех нас, вследствие соблазнов нашей жизни потерявших смысл, сознание истинной жизни, и на место ее получивших ложное сознание того, что наша плотская земная жизнь есть наша настоящая жизнь.)
   Надо повернуться -- стать лицом к Богу. (Иоанн, ХVII, 3.) Познать истинного Бога. В этом познании жизнь вечная. Так что и выходит то, что никто не может придти к Христу, т. е. понять, полюбить его учение так, чтобы исполнение его было радостно, как только тот, который привлечен будет к этому отцом -- познанием Бога, -- тем светом, который он увидит из тунеля, став в нем прямо.
   Без текстов, без связывания своей мысли со словами евангелия, скажу так: Полюбить жертву своей плотской жизни, отречение от нее, находить счастье в этом отречении нельзя только потому, что узнаешь учение Христа -- только оттого, что поймешь разумом его истинность. Это недостаточно. Для того, чтобы жертвы эти перестали быть жертвами и отречение было бы благом, нужно увидать Бога из своей тунели, установить общение с ним, чувствовать его и идти на его свет. Когда же это случится после остановки жизни и мрака, в котором находился, когда потерял его и стал поперек, тогда это делается особенно радостным и неудержимым. Не желайте чувствовать это, если вы не чувствуете, но дожидайтесь того, когда это придет. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1889 г. Ноября 13.
   Пишите, пишите, Поша! Это нужно, непременно нужно, и вы можете. Только просевайте хорошенько. Всё, что покажется не совсем ясным, натянутым, у вас это бывает в рассуждениях, выбрасывайте и дожидайтесь, чтоб созрело. У вас бывает часто и очень ясно и образно. Уже созревшего и вполне ясного для нас много, и это многое остается неизвестным и невыраженным. Так много злоупотребляют словом говоренным, писанным и печатным, что иногда совестно становится заниматься таким пустым и загаженным делом, а между тем это из всех практических дел несомненно самое великое. Я думал, что на меня одного подействовал так Ballou, но, вот, оказывается, что и на вас, и Черткова, и Горбунова, и Ругина он подействовал так же, точно нашел новую точку опоры, когда карабкаешься в трудном месте. Можно отдохнуть и подниматься дальше.
   Хохлов пугает меня. Что у него в душе? На сколько это перед людьми и на сколько перед Богом? Помоги ему Бог.
   Так пишите, Поша; а я только этого одного и желаю перед смертью, т. е. того, чтобы высказать то, что знаю о Боге и его законе. [...]
   Да чем Чертков мучается? Отчего нет спокойствия душевного? Знаете, я сам часто говаривал, что надо быть счастливым, что если ты в истине, то ты будешь покоен и радостен. Нельзя так говорить. Спокойствие и радостность для нас, грешников, несущих на себе грехи и предков и современников и свои (как я -- кучу целую), есть случайность счастливая. Спокойным и радостным будет только святой, и я буду стараться и стараюсь быть им; но не могу я быть спокойным и радостным, когда борюсь с грехами. И драгоценно указание евангелия, что Христос не всегда был радостен, а страдал, внутренно мучался. Я знаю, да и вы верно тоже, что некоторые внутренние страдания, от которых бываешь не радостен, а мрачен, ни за что не отдашь и не желал бы миновать. -- Если растешь, если рожаешься, то не может быть легко, а муки. Всегда радостен, ненарушимо спокоен по отношению мирских внешних дел -- да, но не по отношению внутренней борьбы с грехом. Стараться быть святым -- да, но не радостным, а то будет притворство. И таков Чертков: он правдив и борется с грехом с напряжением. Так ли я понимаю его? Так напишите ответы на все вопросы. На днях я думал, что в обращениях в письмах и в подписях: "дорогой", "брат", "любящий" есть что-то ненатуральное, и решил оставить это.
  
   В письме от 10 ноября 1889 г. П. И. Бирюков писал о своей жизни и жизни общих с Толстым знакомых, о предстоящем призыве П. Г. Хохлова к отбыванию воинской повинности и его намерении отказаться от службы; сообщал свои планы написать статью о непротивлении.
  
   Н. Н. Страхову.
   1889 г. Ноября 17.
   Спасибо, Николай Николаевич (я так запутался в разных эпитетах при обращении, что решил отныне не употреблять никаких), за письмо. Я очень дорожил вашим мнением и получил суждение гораздо более снисходительное, чем ожидал. В художественном отношении я знаю, что это писание ниже всякой критики: оно произошло двумя приемами, и оба приема несогласные между собой, и от этого то безобразие, которое вы слышали. Но все-таки оставляю, как есть, и не жалею. Не от лени, но не могу поправлять: не жалею же оттого, что знаю верно, что то, что там написано, не то что небесполезно, а наверное очень полезно людям и ново отчасти. Если художественное писать, в чем не зарекаюсь, то надо сначала и сразу.
   Очень радуюсь слышать о вас хорошие вести и о здоровье и о работах -- главное, что ответ Тимирязеву и краткий и кроткий. Это высший идеал. [...]
  
   Е. С. Толстой.
   1889 г. Ноября 27.
   Милая Леночка, если Таня передала тебе то, что я велел сказать тебе, именно то, чтобы ты не верила в свою болезнь, ты, верно, или посмеялась, или осудила меня, а это напрасно, потому что я серьезно думаю это, а о тебе и твоей болезни часто думаю, потому что тебя очень люблю.
   Я думаю, что всей нашей жизнью управляет духовная сила, и что потому от того, в каком состоянии наше духовное существо, зависит в большей степени и наше телесное состояние. Стоит, как твоя мама, вообразить себя больной, верить в то, что ты больна, и будешь больна. Она, твоя мама, действительно и мучительно больна; и стоит вообразить себе обратное, что ты здоров, и верить в это и будешь здоров. Но entendons nous:1 я помню и понимаю то, что когда у человека боли, или нога распухла, высохла, или даже ее оторвало ядром, он не может вообразить себе, что он здоров. И если бы вообразил себе, то вообразил бы хуже, чем глупость -- ложь. А надо вообразить правду и верить в правду. Правда же в твоем положении та, что если бы ты даже была принуждена лежать, у тебя все-таки есть глаза, уши, язык, руки, которые действуют и могут служить Богу и людям, а этого у многих нет, и потому твое положение не только не дурно, а очень хорошо; боли же твои начались недавно, и так как их и всякой болезни не должно быть, то они непременно пройдут (если даже с смертью, то все-таки пройдут), и потому надо верить, что они пройдут, а пока они есть, сколько возможно меньше о них говорить и думать, а пользоваться вполне тем, что есть. Кроме того, вообще надо помнить и думать, что мы очень счастливы и всеми теми удобствами и матерьяльной и духовной жизни, которые нас окружают, и теми людьми, которые нас любят и которых, главное, мы можем любить, и, главное счастье, что мы можем во всех возможных условиях быть добрыми и потому счастливыми. Так вот что я тебе хотел сказать, милая Леночка, и не для того, чтобы что-нибудь поговорить, а для того, чтобы указать тебе на то счастье, которое около тебя и в тебе и которое я хоть по слабому и редкому опыту, но знаю, что всегда можно найти. [...]
  
   Елена Сергеевна Толстая (1863--1942) -- дочь сестры Толстого, Марии Николаевны (1830--1912) и Гектора Виктора де-Клена (1831--1874); с 1893 г. была замужем за Иваном Васильевичем Денисенко (1851--1916).
  
   1 согласись:
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1889 г. Ноября 27.
   [...] я так же, как вы, живу, как чистый господин -- пишу, а кормить себя предоставляю другим. Чувствуется, что не хорошо, что есть тут доля потакания себе, но знаю и то, что хочу, всеми силами хочу, когда я сам в себе, хочу только одного -- служить Богу, -- которому нельзя служить иначе, как служа людям, -- и потому, когда я пишу в хорошем состоянии, то совесть радостна.
   [...] Читаю газеты, празднество 500-летия русской артиллерии,1 молебствия, речи, пальба, величие торжества, или еще 50-летие Мольтке ордена pour le mИrite2 и торжество это. Всё так важно, импозантно. Или дипломатические речи -- быть или не быть войне и кому с кем. Всё тоже так глубокомысленно, серьезно -- и с другой стороны, какой-то мещанин трясется, волнуется и заикаясь говорит, что он присягать и служить не будет по закону Христа -- и все говорят: да, сумасшедший, ведите следующего и следующего, а потом поедем обедать, играть в винт. И ceci tuera cela.3 Это так же верно, как то, что когда забрезжит только свет утра, что взойдет солнце и tuera темноту. Был у меня Алехин осенью. Живет он и они все удивительно. Например, вопрос половой они все решают полным воздержанием, жизнь святая. Но -- господи, прости мои согрешения -- осталось мне тяжелое впечатление. Не оттого, что я завидую чистоте их жизни из своей грязи, этого нет, я признаю их высоту и, как на свою, радуюсь на нее, но что-то не то. [...]
  
   1 Пятисотлетие русской артиллерии праздновалось 8 ноября 1889 г.
   2 Геллмут-Карл-Бернгардт Мольтке (1800--1891), германский фельдмаршал и военный писатель; играл одну из главных ролей в деле милитаризации Германии. Толстой прочел телеграмму в "Новом времени" о праздновании пятидесятилетия получения Мольтке почетного ордена "Pour le mИrite" ("За заслугу").
   3 это убьет то.
  
   Т. А. Кузминской.
   1889 г. Декабря 2.
   [...] Отношение мое ко всему, что я пишу теперь, такое, как будто я умер, и я потому ничего не разрешаю и ничего не запрещаю. [...]
   [...] Disciple1 очень скверно. Нагромождено всего куча, и всё это не нужно автору -- ничего ему сказать не нужно.
   Прочти Fort comme la mort.2 Это написано прекрасно и задушевно, оттого и тонко, но горе, что автору кажется, что мир сотворен только для приятных адюльтеров. [...]
  
   1 Поль Бурже, "Le disciple" ("Ученик").
   2 Гюи де Мопассан, "Fort comme la mort" ("Сильна как смерть").
  
   И. Д. Ругину.
   (О перенесении страданий)
   1889 г. Декабря 7.
   [...] Крест дается по силам, и вам выпал страшно тяжелый. Радуюсь слышать, что вы уже чувствуете силы легко нести его, если нужно продолжать нести его. Благодарите Бога за это; то, что вы приобретаете и приобрели в душе от этого испытания, то, что передумали, перечувствовали из-за этого, дало или дает вам такую силу и радость, в сравнении с которой ничто ваши страдания. Верите ли вы в это? Я верю и не могу не верить, потому что опытом знаю, что чем тяжелее были страдания -- если только удавалось в христианском духе принимать их, а вы так принимаете ваши -- тем полнее, сильнее, радостнее, значительнее становилась жизнь. Так часто повторяется не искренно, что страдания нужны нам и посылаются Богом, что мы перестали верить в это. А это самая простая, ясная и несомненная истина. Страдания, то, что называется страданиями, есть условие духовного роста. Без страданий невозможен рост, невозможно увеличение жизни -- от этого-то страдания и сопутствуют всегда смерти. Если бы у человека не было страданий, плохо бы ему было. От этого и говорят в народе, что того Бог любит, кого посещают бедствия. В этом смысл и Полюкратова кольца.1 Я понимаю, что человеку может сделаться грустно и страшно, когда долго его не посещают страдания. Нет движений роста жизни. Страдание есть страдание только для язычника, для непросвещенного истиной и в той мере для нас, в которой мы не просвещены. Но страдание перестает быть им для христианина -- оно становится муками рождения, как и обещал Христос избавить нас от зла. И это всё не риторика, а всё это для меня и по разуму и по опыту так несомненно, как то, что теперь зима. [...]
  
   Ответ на недатированное письмо И. Д. Ругина, в котором он писал об улучшении своего здоровья и страданиях, перенесенных в связи с болезнью.
  
   1 Толстой вспоминает древнее сказание о самосском тиране Поликрате. Ср. балладу Шиллера "Поликратов перстень".
  
   В. В. Майнову.
   1889 г. Декабря 8.
   [...] Форму обращения я не изменяю, потому что замечал, что измененная форма обращения стесняет более, чем не измененная, а значения не имеет как та, так и другая. Так зачем же стеснять себя?
  
   А. С. Зонову. Черновое.
   1889 г. Декабря до 20.
   Издавать журнал бесполезно. Издание журнала -- денежное дело. Если кому что есть сказать, то можно напечатать в существующих. [...]
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1889 г. Декабря 25.
   [...] Очень, очень рад за вас, что болезнь не страшна вам, а если не страшна, то и не больна: главная боль ее в страхе. То, что вы пишете об этом, не только справедливо, но, главное, я чувствую, что это вы опытом узнали. [...]
  
   П. А. Буланже.
   (О смерти)
   1889 г. Декабря 25.
   [...] Страдания от болезней и препятствия к занятиям, которые мы испытываем от болезней, происходят не от болезней, а от нашего отношения к смерти. Если мы признаем, что смерть есть необходимый конец нашего плотского существования и что в этом предстоящем конце, так же, как и в продолжении этой жизни, нет ничего ни хорошего, ни дурного, то страдания перестанут быть мучительны и не будут препятствовать жизни. Если бы человек не сомневался нисколько в неразрушимости своей жизни после смерти, то все болезни представлялись бы ему только условиями перехода из одной формы жизни в другую, перехода скорее желательного, чем нежелательного, и тогда он переносил бы боль от болезни так же, как мы переносим боль от напряжения труда, которая, мы знаем, кончится добром. И не было бы страдания, и не было бы сознания прекращения деятельности, потому что во время болезни мы имели бы определенную деятельность готовиться к новому состоянию; что это так, мы все в состоянии испытать это, хотя отчасти. Но как же не страдать ужасно людям, когда вся жизнь их состоит в попытках осуществления желаний в этом мире в будущем, в постоянном желании того, чтобы скорее наступило будущее, и когда они все-таки знают,что в конце этого будущего стоит то, чего они боятся так, что не смеют даже об этом думать, -- смерть. Как же не страдать, находясь постоянно в этом внутреннем противоречии, когда приходит болезнь, ведущая за собою смерть, как ведет ее всякая болезнь. От этого -- мучительность страданий. От этого и то, что мы называем прекращением всякой жизни от болезни. Как же не казаться, что жизнь всякая прекратилась, если я от болей не могу продолжать бухгалтерские счеты или сочинение книги, занятия, которые я считаю жизнью? [...]
  
   Н. Л. Озмидову.
   1889 г. Июль -- декабрь?
   [...] Начал было вам писать на то, что вы пишете, не соглашаясь с вами в одном пункте, но, обдумав, бросил письмо. Мы не можем быть не согласны, живя одним учением. Если же на словах выходит несогласие, то надо не прибавлять слов, а избегать их, т. е. слов, того самого, от чего происходит несогласие, а помогать друг другу, как можем. Все мы не только не чистые христиане, а полны грехов, и потому часто и делаем и говорим не то, что надо. Но вместе с тем все желаем и не можем не желать и говорить и делать то, что надо, потому что в этом одном наша жизнь. Если прошибаемся, то от слабости и прежних заблуждений, и потому нам доказывать друг другу нечего, а надо только помогать. И это-то я прошу от других и это желал бы делать.
  
   В. И. Алексееву.
   1889 г. Декабря 31.
   [...] Утешайтесь мыслью, что всем нам, женатым, одно: что это не может быть иначе. Христос прямо говорит: кто может вместить, да вместит. Ну, а мы не вместили с вами, и надо нести всё то, что вытекает из этого. Вытекает же, что страдания нравственные; но что если бы вам сказали: хотите вы, чтобы не было у вас этих страданий, т. е. того, что заставляет вас страдать, ваших требований от жизни, разве вы согласились бы? Вы хотите, и я хотел, чтобы близкий мне человек, жена чувствовала то же, что я, стал бы на ту же точку зрения; но ведь это безумно, это всё равно, что желать, чтобы в возу две замеченных горошины легли бы рядом. А страдания те нравственные, которые я пережил, мне были очень, очень нужны, как дети болеют к росту, так и мне это было к нравственному росту. [...]
  
   В письме без даты В. И. Алексеев сообщал о разрыве с женой и о своих столкновениях с Д. А. Воейковым на почве их разногласия в религиозных вопросах.
  
   Е. М. Ещенко.
   1889 г.
   Очень радуюсь, дорогой брат Емельян Максимович, тому, что мы, никогда не видя друг друга, живем одною жизнью, одного желаем, -- пришествия царствия божьего на земле так же, как и на небеси, и одного и того же боимся -- отступления от воли божией, и оттого любим друг друга. Радуюсь и тому, что, по словам NN, вы не столько ищете того, чтобы обращать других, сколько того, чтобы самому быть в истине, как сказано в евангелии: "не надежен для царствия божия тот работник, который, идя за плугом, оглядывается назад". Только бы верно держать плуг, а пашня будет. И оглядываться на нее нечего. Братски целую вас.
  
   Неизвестному.
   1889 г.
   Я прочел ваше письмо, и не один раз, а поверяя свое впечатление, читал его другим, и все нашли не только, что оно понятно, но и прекрасно выражает ваши мысли. Для меня же оно не только понятно, но и родственно. Это тот самый ход мыслей, чувств, сомнений, страданий и просветления, по которому я шел, и мне кажется, что я вполне понимаю вас. И понимая вас, радуюсь тому, что нахожу родственную натуру, которая подходит к тому же источнику истины, к которому и я иду. Надеюсь, что мы не потеряем друг друга из вида и увидимся, тогда переговорим о том, что для нас может казаться неясным. Письменно же отвечать на ваши вопросы слишком трудно и долго. [...]
   [...] Я по годам гожусь вам в деды и потому позволяю себе дать вам совет, выведенный из опыта жизни, и совет очень важный, по моему, и соответствующий вашим взглядам: Дар жизни в себе есть высшая святыня в мире. Цвет этого дара жизни есть наша духовная жизнь. О святости духа в человеке говорили много, даже слишком много, забывая то, что цвет этот может расцвести и дать плод только в здоровом теле. Это есть старая истина, но слишком забытая и признаваемая справедливой только в язычестве: но она справедлива и в христианстве и даже вытекает из него. Жить, как птицы небесные, значит не только то, чтоб не заботиться, но и то, чтоб повиноваться естественным законам природы для тела.
   По моему, тело человеческое есть такая же святыня, как и дух, с которым оно нераздельно, и нарушение законов тела в себе или других есть великий грех, т. е. ошибка, влекущая за собою наказание. И потому я считаю, что человек никогда не имеет права пренебрегать своим здоровьем, если только это пренебрежение не нужно для дела божия, как жертва, а должен, сколько возможно, блюсти себя, т. е. руководиться теми естественными законами, которые он знает. Из этого вытекает мой совет, относящийся к вашей молодости. Не пренебрегайте своим здоровьем, не отступайте от естественных условий жизни -- в числе которых главные те, от которых мы все в нашей жизни отступаем: физический труд и полное воздержание в половом отношении или брачная жизнь. [...]
  
  
   1890
  
  
  
   А. И. Эртелю.
   1890 г. Января 15.
   Ничего вам не могу сказать про Наполеона. Да, я не изменил своего взгляда и даже скажу, что очень дорожу им. Светлых сторон не найдете, нельзя найти, пока не исчерпаются все темные, страшные, которые представляет это лицо. [...] Как ни раздувают они его величие, жалкая толстая фигура с брюхом, в шляпе, шляющаяся по острову и живущая только воспоминаниями своего бывшего quasi-величия, поразительно жалка и гадка. Меня страшно волновало всегда это чтение, и я очень жалею, что не пришлось коснуться этого периода жизни. Эти последние годы его жизни -- где он играет в величие и сам видит, что не выходит -- и в которые он оказывается совершенным нравственным банкротом, и смерть его -- это должно быть очень важной и большой частью его жизнеописания. [...]
  
   Александр Иванович Эртель (1855--1908), писатель.
   Письмо Эртеля, на которое отвечает Толстой, неизвестно. В. Г. Чертков в письме от 19 октября 1889 г. предложил Эртелю составить для "Посредника" исторический очерк о Наполеоне I.
  
   В. В. Рахманову.
   (Об истинной вере)
   1890 г. Января 17.
   Спасибо, что написали, Владимир Васильевич. Всегда с радостной улыбкой в душе думаю про вас.-Страшно даже сказать, что жизнь в бесконечном совершенствовании. Кажется, как широко, а такое определение скорее суживает. Скажу вам то, что мне думалось последнее время; оно отвечает отчасти на это.
   Говорят, вера, надежда, любовь. Почему вера? и во что вера? Почему надежда? Надежда уж тут ровно ни к селу ни к городу -- надежда есть одно из последствий веры. Говорят: всё дело в вере; верить надо в библию, в церковь, в Магомета, Будду и всякую чепуху. И наслушавшись всего этого, мы получаем отвращение к этому слову и понятию веры и отбрасываем его. А это неверно, вера есть необходимое условие религиозного мировоззрения или, проще, разумного взгляда на жизнь. Без веры нельзя разумно смотреть на мир. Без веры можно только безумно смотреть на, мир, воображая, что он как-то начался по механическим законам и никогда не кончится. Такой взгляд нелеп, главное, тем, что говорится о том, как произошел мир и как развивался и т. п. , а ничего не говорится о том едином, что нужно знать: что мне делать? И при нелепом взгляде веры не нужно. Но как только взгляд не безумен и составляет ответ на вопрос: что мне делать? так без веры нельзя. Ответ на вопрос: что мне делать? ясен для всякого искреннего человека -- любить выше всего Истину, благо -- Бога и вследствие того ближнего, и дальнего, и курицу, и дерево (всё по порядку), и жить, руководясь этой любовью. Но из-за этого ответа выступает другой вопрос, на который нет, да и не может быть ответа: зачем Богу или той силе, которая меня послала сюда, сделала, зачем ей нужно, чтобы через меня делалось добро? Что ей, этой силе, нужно, чтоб через меня делалось добро, это несомненно, но зачем это ей нужно? Что выйдет из того, что через меня делается, что выйдет из этого для меня? этого не дано мне знать. И тут место вере, но вере не в троицу, не в Магомета, не в Христа, не в Бога даже, а вера Богу, вера тому началу, которое меня послало сюда. Я верю ему, тому, что он разумен и благ, и потому худого мне от него не будет. Вот эта вера необходима, нужна; для нее прямо сделано место. И без нее беспокойно и жутко. И вера эта есть у вас и у меня, и тем сильнее, чем больше мы исполняем волю пославшего. Чем более исполняешь, тем больше веришь -- не потому, что раз попал, так уж надо верить, а потому, что по мере исполнения как бы уясняется смысл, не словами, а всей жизнью -- тем тверже веришь в него, в его разумность и доброту и даже в то, что то, чего я не знаю, мне не надо знать, что иначе и быть не могло.
   Так что не бесконечное совершенствование -- жизнь -- тут могут быть упадки, и от того разочарования, сомнения. А "возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, что я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим". Не могу вам передать словами чувства, которое всегда возбуждали и возбуждают во мне эти слова, и как они отвечают для меня на всё.
   Не совершенствоваться мне, гордому мне, поганому мне, а взять то положение, то тело, то здоровье, тот нрав, то прошедшее, те грехи даже, и с кротостью и смирением сердца искать всегда, всякую минуту случая исполнить нужное ему дело. Не гожусь ли я заткнуть дыру какую-нибудь? Подтереть мной что-нибудь? Примерами мерзости порока и грехов не могу ли пригодиться? Просто телом моим понавозить. И если удается чувствовать себя так, тогда а всё чудесно, легко и твердо.
   Скажут: это уничтожает стимул совершенствования. Не бойтесь: потребность быть лучше та же, что потребность быть счастливее; ее поощрять не нужно. Надо, чтобы это делалось само собой, а нехорошо, когда это становится целью.
   Ум, знаете, как бинокль, -- развертывать до известной степени, а дальше вертеть хуже. Так и в вопросах о жизни, о "зачем" жизни. Помилуй Бог. Ответы на эти вопросы в вере Ему (вера, подобная той, которая есть у клеточки тела, работающей для него), а вера дается по мере смиренной готовности творить волю Его. [...]
  
   Владимир Васильевич Рахманов (1865-1918) -- с 1889 г. врач, автор ряда статей по популярной медицине и вопросам воспитания, участник нескольких земледельческих общин. В 1886-1889 гг. бывал неоднократно у Толстого в Ясной Поляне и в Москве и написал воспоминания.
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Января 17.
   [...] Понимаю, знаю, пережил ваше уныние. Претерпевый до конца спасен будет. Но тут даже и терпеть нечего; только бы не требовать того, чтобы тот матерьял, из которого мы призваны строить (участвовать в постройке) был мягкий, легкий, так, чтобы его легко было формовать по своему желанию; а вспомнить, как тешут Сютаевы камни. Да и это дурное сравнение. Не сравнение даже, а определение скорее, которое всегда утешает меня в такие минуты, как те, которые вы переживаете, это то, что всё живое растет, рост же есть незаметное, но и не останавливающееся достижение того, чем должно быть. И царство божие и в наших душах и в мире растет. И когда оно растет в нашем сознании быстрее, чем в внешнем мире, нам кажется, что мир стоит. [...]
   [...] Но и кроме ее у меня начаты еще другие художественные работы всё на тему половой любви (это секрет),1 я и своим не говорю, и тоже низкое ремесленное занятие, к которому я вижу, как полезно относиться презрительно.
   [...] В ваших отношениях вы, надеюсь, понимаете мое положение. Я не только не хочу позволить себе вмешиваться в них, в ту или в другую сторону, но не позволяю себе даже желать чего-либо в ту или другую сторону. Роль моя здесь та, что, любя вас обоих, я боюсь за вас, как бы не ошиблись, нравственно не согрешили, и хотелось бы, если могу, избавить вас от греха, потому что знаю, что только одно это -- грех -- дурно и больно.2
  
   1 Роман "Воскресение", начатый Толстым в декабре 1889 г. и повесть "Дьявол".
   2 Предполагался брак М. Л. Толстой с Бирюковым.
  
   Е. И. Попову.
   1890 г. Января 17.
   То, что вы пишете во 2-м письме о жизни, многое давно, а одно, именно то, что благо личности для мирского человека не призрачно, а законно, это очень недавно думал, разумеется иначе, -- как всякий человек, по-своему, -- но это самое, именно то, что несправедлива строгость и осуждение к мирским людям, не только несправедливо, но даже жестоко, вроде того, как злиться и бить глухонемого за то, что он не делает того, что я велю. Я много грешен в этом и стал понимать это только последнее время. Ведь стоит только вспомнить, как сам относился к учению истины в прежнее время: не видел ее, не имел органа для понимания ее. Так и они.
  
   П. В. Попову.
   1890 г. Февраля 1.
   [...] в письме такие вопросы выяснить нельзя: о них надо или беседовать устно, или писать сочинения, что я и делаю по мере сил. Одно могу сказать по отношению к вашим вопросам -- это то, что меня в законе Христа преимущественно интересует то, что вполне ясно и несомненно и все-таки не исполняется нами, а именно то, чтобы жить, никогда не нарушая любви к людям, не сердясь, не клянясь, не прелюбодействуя даже в сердце, не противясь злому, а подставляя щеку и любя не одних ближних, но и ненавидящих нас. Вот это, разъяснение этого, затверждение этого, облегчение исполнения этого, устранение всех соблазнов, мешающих исполнению этого, этих пяти заповедей (Мф., V, 21--47), это занимает всё мое внимание; и я думаю, что пока христианин не достигнет этого, ему некогда ни о чем другом думать. О том же, как, когда будет второе пришествие и воскресение, я предоставляю думать богословам, архиереям, полагая, что, если я исполню повеленное Хозяином, Хозяин меня не оставит, и со мной будет то самое, что должно быть и что я в свое время узнаю. [...]
  
   Петр Васильевич Попов (ум. 1895) -- уроженец села Рассказово, Тамбовской губ., сектант-молоканин.
   Ответ на письмо Попова от 27 ноября 1889 г., посвященное ряду религиозных вопросов.
  
   Е. Н. Воробьеву.
   (Ответ на упрек в непоследовательности)
   1890 г. Февраля 2.
   Разъяснять то, что в газетном известии несправедливо, не считаю возможным в письме, да это и не нужно. Одно, что вам нужно, -- это знать, продолжаю ли я так же смотреть на жизнь и стараюсь ли я так жить, как я высказывал в своих писаниях.
   На этот вопрос отвечаю, что чем ближе я подхожу к плотской смерти, тем несомненнее для меня истинность высказанного мною взгляда на жизнь, тем несомненнее для меня требования моей совести и тем радостнее мне им следовать. Вот тут-то я боюсь, судя по первому ответу вашему на мое письмо и по сегодняшнему письму, что у вас другим, чем у меня, определяется исполнение требований совести.
   Каждый из нас, познав истину, застает себя в известном далеком от этой истины мирском положении, в связях, узлами завязанных и мертвыми петлями нашими грехами, затянутых связях с людьми мира. И человеку, познавшему истину, прежде всего представляется, что главное, что он должен делать, состоит в том, чтобы сейчас же, во что бы то ни стало выйти из тех условий, в которых он находится, и поставить себя в такие условия, находясь в которых бы ясно видно было людям, что я живу по закону Христа, и жить в этих условиях, показывая людям пример истинной христианской жизни. Но это не так: требования совести не состоят в том, чтобы быть в том или другом положении, а в том, чтобы жить, не нарушая любви к Богу и ближнему. Христианин всегда будет стремиться к чистой от греха жизни, всегда изберет такую жизнь, если для достижения ее не будут требоваться от него дела, нарушающие любовь; но дело в том, что никогда человек не бывает так мало связан своими и чужими грехами с прошлым, чтобы быть в состоянии, не нарушив любви к Богу и ближнему, сразу вступить в такое внешнее положение. Всякий христианин среди мирских людей находится в таких условиях, что для того, чтобы ему приблизиться к этому положению, ему надо прежде распутывать узлы своих прежних грехов, которыми он связан с людьми, и потому главная и первая задача его в том, чтобы по закону любви к Богу и ближнему распутывать эти узлы, а не затягивать их, и, главное, не делать больно тем, с кем он связан. Дело христианина не в каком-нибудь известном положении: в положении земледельца и т. п., а в исполнении воли Бога. Воля же Бога в том, чтобы на все требования жизни отвечать так, как того требует любовь к Богу и людям. И потому определять близость или отдаленность себя и других от идеала Христа никак нельзя по тому положению, в котором находится человек, а по тем поступкам, которые он совершает. Отвращение христианина к мирской жизни всегда будет одно и то же и не может измениться, и потому поступки христианина будут всегда клониться к тому, чтобы уйти от зла, суеты, роскоши, жестокости мирской жизни и прийти к самому низкому, презираемому в мирском смысле положению. Но то, в каком будет находиться христианин положении, будет зависеть от условий, в которых его застало сознание истины, и от степени чуткости его к страданиям других. Его поступки могут привести его на виселицу, в тюрьму, в ночлежный, но могут привести его и во дворец и на бал. Важно не положение, в котором находится человек, а те поступки, которые привели его в то положение, в котором он находится; судьей же в этих поступках может быть только он сам и Бог.
   Но вы скажете: поэтому человек, исповедуя христианское учение, может, под предлогом того, что он не хочет оскорбить близких людей, продолжать жить греховной жизнью, оправдывая себя мнимой любовью к Богу и ближнему. Да, может, но точно так же может, как и человек, который, устроив себе безгрешное (или кажущееся ему таковым) положение земледельца, может жить в нем только для того, чтобы хвалиться этим положением перед людьми. В том и в другом случае суждение невозможно, и в том и в другом случае опасность одинакова. Для первого опасность в том, что, продолжая жить ради любви к людям, в мирских условиях жизни, соблазняешься этими мирскими условиями и пользуешься ими не потому, что не можешь иначе, а по своей слабости, это я испытываю часто; для второго опасность в том, что, поставив себя сразу в те условия жизни, которые считаешь праведными, живешь в этих условиях, не стараясь идти вперед к совершенству любви, а гордясь своим положением, презирая и не любя всех тех, которые не находятся в этом положении; и это я испытывал, только не так часто. Путь узкий в обоих случаях, и знает о том -- стоит ли он на пути, только тот, кто идет, и Бог. Судить же одному о другом нельзя и по различию положения, и более всего по различию степени чуткости душевной. Один человек, оставив жену, или мать, или отца, огорчив и озлобив их своим оставлением, не делает почти дурного поступка, потому что он не чувствует всей причиняемой боли; другой, сделав тот же поступок, сделал бы гадкий поступок, потому что он чувствует вполне боль, которую причиняет. Судить о богатстве, красоте, силе людей мы можем, но о степени праведности их не то что запрещено нам, но мы не можем судить. И это великое благо. Если бы могли судить, мы бы не могли любить некоторых людей; а не будучи в состоянии судить, у нас нет препятствий любить всех. Одно только мы знаем, что сказано Мф.,VI, что для человека положение, в котором люди хвалят, невыгоднее, чем то, в котором ругают. В первом случае к делу божью может примешиваться желание похвалы людской, во втором случае, если что делается для Бога, то только для него.
   Еще скажу вам вот что: положим, шел человек без дороги, мучаясь, целиком, и потом нашел дорогу и пошел к ней сам и указал ее другим людям. Неужели люди, увидав дорогу и вместе с тем заметив, что человек, указавший им ее, идет еще целиком, подумают, что человек усомнился в преимуществе дороги перед бездорожьем, и даже сами усомнятся в том, что по дороге лучше идти, чем без нее? Всё, что могут подумать люди, увидав, что выведший их на дорогу человек не идет еще по ней, это то, что есть какие-то невидные им причины, мешающие ему выйти на дорогу (овраг, ручей), сами же они никак не усомнятся. И потому, если вы осуждаете меня просто как человека, вы делаете неправильно, судя по моему положению (о даже не по положению, а по суждению другого человека, превратно описывающего это положение), то поступаете неправильно, как мы все поступаем, судя о других людях. Если же вы судите обо мне, как вы говорите, как о вашем руководителе к истинному благу, то еще более неправильно, предполагая, что человек, познавший благо, может бросить его и вернуться опять к злу, от которого он только что спасся. Мы всё забываем, что учение Христа не есть учение вроде Моисеева, Магометова и всех человеческих учений, учение о правилах, которые надо исполнять. Учение Христа есть Евангелие, т. е. учение о благе. Кто жаждет, иди и пей. И потому в этом учении нельзя никому ничего предписывать, никого ни в чем укорять, никого судить. Иди и пей, кто жаждет, т. е. бери то благо, которое нам открыл дут истины. Как же предписывать пить или быть блаженным? Нельзя и укорять человека за то, что он не пьет, или не блажен, нельзя и судить за это. Одно, что можно, что и делали и всегда будут делать христиане, это чувствовать себя блаженным и желать сообщить этот ключ к блаженству другим людям. Вопрос, который вы затронули, занимал меня давно, и я часто встречая недоразумение в этом смысле и потому рад был случаю высказаться. [...]
  
   Ефим Николаевич Воробьев (1852--1914)--в 1890 г. был начальником станции Деконской, Донецкой ж. д.
   Ответ на письмо Воробьева от 29 января 1890 г., в которое была вложена газетная вырезка (она не сохранилась ) о бывшем в доме Толстых зимой 1889/90 г. костюмированном вечере, на котором присутствовал Толстой и в котором он, по словам Воробьева, "принимал участие.... может быть, во фраке и в галстуке". Воробьев, считая, что такой поступок Толстого является "отступлением от его проповеди", просил опровергнуть это сообщение, чтобы не дать повод к обвинению Толстого в фарисействе.
  
   В. И. Алексееву.
   1890 г. Февраля 10.
   [...] Содержание того, что я писал, мне было так же ново, как и тем, которые читают. Мне в этом отношении открылся идеал, столь далекой от действительности моей, что сначала я ужаснулся и не поверил, но потом убедился, покаялся и порадовался тому, какое радостное движение предстоит другим и мне, пока еще жив, для этой ясно обозначившейся цели -- так далеко стоящей впереди нашей гнусной действительности. Желаю и надеюсь, чтобы вам пришлось по душе. Надеюсь, потому что оно обличает, заставляет каяться. А покаяние из страдания делает благо.
  
   Василий Иванович Алексеев (1848--1919). В 1890 г. Алексеев жил на хуторе своего приятеля А. А. Бибикова в Самарской губ.
   Ответ на письмо Алексеева от 1 февраля 1890 г. с просьбой прислать список "Крейцеровой сонаты".
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1890 г. Февраля 10.
   [...] Вновь прибывшего Ивана1 приветствую. Откуда он? Зачем он? Куда он? и кто он? Хорошо тем, для кого протоплазма составляет достаточный ответ на эти вопросы; кого же не удовлетворяет этот ответ, тем неизбежно надо верить в то, что есть глубокий смысл в появлении и жизни Ивана и что смысл этот мы поймем настолько, насколько мы сделаем всё, что должно, по отношению к нему, к Ивану.
  
   Николай Николаевич Ге (1857--1939) -- старший сын художника Н. Н. Ге.
  
   1 31 января у Н. Н. Ге родился сын Иван (ум. 1916).
  
   П. И. Бирюкову.
   (О необходимости молитвы)
   1890 г. Февраля 14.
   Это так я думаю. Молитва нужна. Начал так. Хотел согласиться с вами; но, спросив себя поглубже, увидал, что нет. Для меня не так: молитва не есть только заглаживанье своего разрыва с Богом, молитва для меня есть с одной стороны сознание моего отношения к Богу, с другой стороны есть увеличение моей духовной силы, есть как бы разведение паров, которые будут работать, размахиванье колеса, набирание силы. (Я говорю тут только то, что знаю из опыта). Молюсь я часто, т. е. раза два-три в день, и всегда "Отче наш". Пробовал я слагать свои молитвы, последнее время сложил молитву, выражавшую сознание того, что я есмь орудие, орган Бога и что я желаю одного -- исполнять свое назначение без небрежности и без напряжения, постоянно сознавая, что через меня действует сила божия, и иногда и вспоминаю это; но, как молитва, "Отче наш" остается для меня не то что незаменимым, но заменяющим и исполняющим все требования сердца. -- "Отче наш" теперь для меня выражается пятью положениями, которые так мне ясны, необходимы, связаны между собой и радостны, что они свободно возникают в душе и всякий раз говорят как будто что-то новое, из меня исходящее. Мф., 9, ст. 1) Свята сущность Твоя -- любовь. Стало быть, всё должно быть меряно и руководимо только ею -- любовью. И сейчас уж становится тверже и легче, и все затруднения распутываются. 2) 10 ст. Указание того, что делать надо, руководясь любовью в том, чтобы делать то, что содействует установлению царства Твоего, свободного, радостного на земле, как на небе. Это дает содержание любовной деятельности, -- если не знаешь, что делать вообще, или что из двух. 3) 11 ст. И делать это дело любовного установления царства божия я хочу и буду теперь, сейчас, сию минуту, там, где и с кем я теперь. И это еще усиливает размах и дает страшную твердость, если только слился с этой мыслью. 4) Если есть препятствие к этому, то только в моем прошедшем, в грехах -- хочу избавиться от них (грехи похоти, грех самолюбия, грех нелюбовности). Да я и просто говорю Кому-то и люблю это говорить: прости мне, как я говорил перед людьми, каясь. И говоря это, вспоминаю грехи других, самые мне противные, и прощаешь, не только прощаешь, не понимаешь, как можно сердиться, не прощать. И 5) боюсь искушений похоти, самолюбия, злости и бегу от них; но главное, главное зло в сердце -- оно мешает. Его чтоб не было.
   Вот так и молюсь гуляя, иногда даже в трудные минуты и будучи между людьми, и знаю так же, как знает машинист, прорезавший половину сугроба, но завязший все-таки, что если он проехал половину большого сугроба, а маленький совсем переехал, то только потому, что разводил пары. Так знаю и я, что если бы я не молился, то был бы несравненно хуже. И знаю еще, что если бы я достиг того, возможность чего как будто вижу, когда молюсь, то жить бы незачем было. Знаю, что совершенным надо быть, как отец. -- Ну вот. Пишу, что испытываю и как попало. Вы поймете. Ошибка главная в том, чтобы молитву делать обязательной. Мне она полезна. А могут быть люди, иначе устанавливающие свое отношение к Богу. Вера для меня же только одна, и в одно я верю: в то, что отец, пославший меня сюда, добр -- любовь. И наваливаюсь на него, а он делай, что хочет, и всё будет не то что хорошо, а божественно.
   Сколько вас знаю, думаю, что вам нужна молитва -- как выражаемое сознание своего отношения к Богу. Одно советую: ищите своего выражения отношения к Богу. Я всегда искал и ищу своего. В "Отче наш" я впадаю невольно.
   Молитва -- это символ веры -- profession de foi.1 Таков "Отче наш", и повторить себе ясно, сжато, сильно всю сущность своего отношения к Богу дает силу.
  
   Ответ на два письма Бирюкова: одно несохранившееся и другое от 6 февраля 1890 г., в котором Бирюков спрашивал, необходима ли для христианина молитва.
  
   1 исповедание веры.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   (Об исполнении учения истины)
   1890 г. Февраля 10--18.
   Спасибо, что написали, милый друг Колечка. Долго очень ничего не знал про вас и часто думал и боялся, а теперь вдруг со всех сторон: и отец рассказал, и письмо к Черткову, которое он мне прислал, и ваше письмо. Я говорю "боялся". Это не то, что боишься, а дорожишь очень жизнью, как в себе, так и в других. За не зажженную свечку не боишься, а за зажженную, и не потому, что огонь ее не настоящий, а потому, что таково свойство огня, что он может потухать и разгораться. В вашей переписке с Чертковым я на вашей стороне, если только вы в разных сторонах, чего я не допускаю, -- на вашей стороне в том, что нельзя достаточно стремиться к осуществлению в своей жизни своего сознания. Чем больше осуществление, тем лучше не только для себя, но и для людей, и для Бога. Всякое осуществление, кроме удовлетворения своей совести, прокладывает путь, облегчает его людям. Но я уверен, что вы согласны и с общим смыслом того, что я пишу в этом прилагаемом письме одному Воробьеву, который хочет бросить службу на железной дороге, перейти на землю и, узнав из газет, что в Ясной Поляне был будто бы бал, упрекает меня в этом. В этом письме я хотел бы прибавить еще то, что касается меня и касается вас. Меня -- вот что.
   Нынче ночью меня разбудил в спальне плеск воды в тазу. Я окликнул жену, думал, что это она моется. Она же спала. Это была мышь, которая попала в таз и билась, чтобы вылезть оттуда. С мышами уж прежде было такое столкновение, которое заставляло задумываться. Поймается мышь в мышеловке, которую ставлю не я. Я беру ее вынести и хочу выпустить на дворе. Жена говорит: нет, лучше не трогай, я сама вынесу и велю убить. Я оставляю, зная, что мышь убьют. Но нынче, когда я лежу и хочу заснуть и слышу, как бьется, утопая, это маленькое существо, я увидал, что это нельзя и что я дурно делал, когда позволял убивать мышь, когда мог спасти ее, я увидал, что я это делал не для того, чтобы не нарушить любовь, а для того, чтобы избежать себе маленькой неприятности. Вот это и скверно в нашем положении: позволять гибнуть не мышам, но людям, потворствуя другим, избегая себе неприятности, и чем больше помнишь это, тем лучше. И потому люди, которые живут, как вы, делают хорошо не для себя одного, а для других, для меня, указывая нам, чего и как много чего не хватает в нашей жизни.
   Кроме же того главное христианское учение, учение истины в своем приложении прошло все ступени сознания и словесного выражения и возбуждения религиозного чувства: всё это делано, переделано, и нового тут сказать и сделать нечего, но оно только начинает требовать настоящего жизненного приложения и вот тут-то оно -- ученики этого учения, как норовистая лошадь с возом у горы, проделывают все возможные штуки и вправо, и влево, и назад, и на дыбки, только одного не делают -- влечь в хомут и везти в гору, одного, что только нужно: исполнять учение, несмотря на напряжение труда, нечистоту, вшей, бедность, нужду. И потому нельзя делать достаточных усилий и жертв для того, чтобы из разговоров и чувств христианских перейти к делам, от верчения под горой перейти к первым шагам в гору, как вы делаете. Это я вижу всей жизнью своей. Но (теперь говорю о вас) жертвовать для перехода к делу от разговоров можно всем, только не тем, чем везешь, не гужами. Т. е. не нарушить любви, не сентиментальности, но доброжелательства к людям, любовной связью с людьми, с мышами даже, -- с Богом. И это в свободные от увлечений минуты совесть указывает ясно. А то я бросил всё мирское, живу по-христиански, а в душе у меня мысль о человеке, который ненавидит меня и от ненависти или хоть только нелюбви которого я страдаю, как было бы у меня, если бы я бросил жену. Но это вы знаете так же, как и я.
   Другое же, и главное, вот что. Барышня раз пришла ко мне спрашивать, как ей жить по-хорошему. Я ей и говорю: живите, как вы считаете хорошим. А то если я вам скажу, то вы будете жить по моей совести, а это неудобно, надо каждому жить по своей совести и немного ниже ее. Жить самое лучшее так, чтобы было немножко ниже своей совести, с тем, чтобы догонять свою совесть в то время, как она вперед уходит, как фонарь, который несешь впереди себя на палке. Это самое лучшее. Тогда всегда человек недоволен собой, не отвечает требованиям своей совести, кается и идет вперед -- живет. Жить много ниже своей совести дурно -- отчаиваешься догнать ее и замираешь; жить выше ее нехорошо, потому что может случиться то, что с Петром с петухом,1 и что еще хуже, что если не отречешься, то дойдешь до своей совести и остановишься.
   Вот этого чтобы не было с вами, милый, дорогой друг. Пишу это не потому, что замечаю это в вас--нисколько, а только потому, что это может быть. [...]
     
   1 По евангельскому преданию, апостол Петр трижды отрекся от Иисуса под страхом гонений за общую с ним веру.
  
   Н. А. Немолодышеву.
   1890 г. Февраля 18.
   Из вашего письма я заметил, что вас очень занимают те вопросы, о которых вы пишете, и еще то, что вы об этих вопросах имеете самое превратное или, скорее, не имеете почти никакого понятия, и потому скажу вам то, что я думал об этих вопросах. Может быть, это поможет вам разобраться в них.
   Вы пишете, что не надо делать усилий. Какие усилия? Делать усилия в темноте для того, чтобы работать как можно лучше, очень неразумно; но еще неразумнее не делать усилий для того, чтобы зажечь свет.
   Человеку свойственно делать -- и даже никогда не переставать делать -- усилия. Усилие просветить себя, не в смысле приобретения каких-нибудь случайных знаний, а в смысле познания закона своей жизни, познания того, что должно и чего не должно делать, -- нравственного закона. И насколько просвещен в этом смысле человек, насколько больше он сделал усилий, чтобы просветить себя, настолько меньше усилий ему нужно будет для того, чтобы радостно и спокойно делать то, к чему влечет его природа.
   И потому я совсем не согласен с вами в том, что "надо поменьше, и главное, попроще думать". Напротив, надо думать как можно больше и лучше. Лучше думать значит то, чтобы, думая о предмете, пользоваться всем тем, что думали и думают об этом предмете лучшие мыслители, точно так же, как, думая о том, как противодействовать запору, или о том, от каких микроорганизмов происходят какие болезни, надо пользоваться всем тем, что думали и думают о тех же предметах люди, занимающиеся этими, очевидно, далеко не столь важными вопросами, как вопрос о том, что должно и чего не должно делать человеку, вопрос о нравственном законе. Простота же мысли о предметах происходит от двух противоположных причин: от совершенного непонимания вопроса и от глубокого всестороннего изучения его. То, разумеется, надо думать просто по второй, а не по первой причине.
   Да, милый друг, простите меня, если вам неприятно покажется то, что я пишу, но подумайте о том, что пишу. Я пишу только любя вас.
   Думать (и много самому с собой, а не с людьми, не перед людьми), думать надо об этом, не только главном, но единственном стоющем такой думы предмете, о том, как провести свою жизнь? Ошибиться в лекарстве, в операции -- никакой беды нет для того, кто подвергается этой ошибке, умрет, но вся жизнь его останется, какою была. Ошибиться же в руководстве своей жизни ужасно, потому что вся жизнь погублена. А смерть придет сама собой.
  
   Никита Арсеньевич Немолодышев -- врач. В 1888 г. состоял земским врачом в Данковском уезде Рязанской губ. и затем в Туле; в 1889--1890 гг. работал в Петербурге. С Толстым познакомился через врача Н. Е. Богоявленского. Толстой писал Немолодышеву 31 декабря 1888 г. и в январе или начале февраля 1890 г. Письма эти неизвестны.
   В данном письме Толстой отвечает на письмо Немолодышева из Петербурга, без даты, с почт. шт. "СПб. 14 февраля 1890", в котором Немолодышев, описывая свои впечатления от "собрания" в складе "Посредника" и от своего разговора с П. И. Бирюковым, между прочим замечал, что "стараться работать, силиться быть (не казаться, конечно) хорошим человеком -- в этом ничего нет хорошего, лучше быть самим собой", и что "усилие не есть добро".
  
   Л. Л. Толстому.
   1890 г. Февраля 21.
   [...] Ты как будто нарочно сказал такое словечко, которое меня вызовет: о том, что ты хочешь бросать занятия. Не делай этого. Мало того, что не делай этого, не ослабляй своего напряжения к занятиям, не ослабляй, а увеличивай сознание нравственного долга продолжать занятия. А то все самые важные шаги в жизни ведь этак-то и делаются. Важные шаги делаются не с треском, заметно, а именно так -- нынче не пошел, завтра не сел за работу, сказал: всё равно, а глядь через месяц, два уже сидишь в безвыходном положении -- нет выбора, надо выходить. А выходить значит употребить свое время иначе. А как его употреблять-то иначе? С Фомичем и Бибиковым на охоту и т. п. Оно правда, что если у тебя это намерение кончить курс завинчено только в верхние планки людского мнения и самолюбия, то их легко отодрать и оно отстанет. Крепко будет только тогда, когда прихватишь винтами за сознание долга перед своей совестью и Богом. И потому если не довинчено, винти. Я тебе отвертку дам, коли твоя не берет. Ну вот. А то это-то апатия: зачем ходить? к чему? да что? Это начало гниения. А коли запустишь и глубоко загниешь -- шабаш.
   У нас хорошо, даже очень хорошо живется. Если бы на что я мог жаловаться, так это на то, что хочется очень многое написать, а нет той свежести головы, при которой знаешь, что не испортишь, -- и ничего почти не пишу. Но утешаюсь тем, что это и не нужно. Нужно жить получше. Ну вот и стараюсь. И ты старайся. А когда будешь стараться, тогда и решишь, выходить или не выходить. А пока нет светлого бодрого настроения, ничего не решай, а только старайся приходить в такое настроение.
  
   Лев Львович Толстой (1869--1945) -- третий сын Толстого. Осенью 1889 г. Л. Л. Толстой поступил на медицинский факультет Московского университета, который к следующему учебному году оставил, перейдя на филологический факультет.
  
   Д. А. Хилкову.
   1890 г. Февраля 21.
   [...] Мы живем нынешнюю зиму в деревне. Мне меньше суеты, да и думается, что недолго остается жить, и вот всё хочется написать всё то, что кажется нужным людям и неизвестно им. И потому больше пишу, чем в городе. Результаты же этого пока еще очень слабые -- всё нездоровится и нет нужной ясности мысли. -- С другой же стороны думаю, что всего, что хочется, никогда не напишешь, и что будет 80 лет и всё так же будет казаться, что вот-вот надо написать, а сил нет. Так что я знаю хорошо, что дело вовсе не в том, чтобы писать, а в том, чтобы пока жив делать наилучшим образом то, на что годен, и то, чего от тебя требуют люди и Бог. Я до сих пор не могу вполне победить в себе эту вечную и общую людям ошибку -- желание совершить что-либо, забывая то, что совершить нам в жизни ничего нельзя, потому что жизнь наша не есть что-либо цельное, законченное, а только частица видимая чего-то бесконечного и невидимого, но сознаваемого. Совершить мы ничего не можем. Всё, что можем, это только до последнего издыхания делать то, что велит Бог или совесть. Так что если жизнь наша и может получить характер чего-то полузаконченного, то для других, а не для нас самих. Мы же сами никак не можем знать, что выходит и выйдет из того ряда поступков, которые мы производим. [...]
  
   Дмитрий Александрович Хилков (1857--1914) -- бывший князь и гвардейский офицер, крупный помещик Полтавской губ., отказавшийся от своих имений и привилегий, сочувствовавший взглядам Толстого.
  
   Н. В. Рейнгардту.
   1890 г. Февраля 22.
   Очень благодарен вам за присылку вашей книжки о Фрее.1 Это один из самых замечательных людей нашего времени. [...] Кроме того глубокого уважения, которое он возбуждал к себе своей жизнью, бывшей полным осуществлением его убеждений, он вызывал еще к себе любовь своей добротой и любовностью. Помню, в Ясной Поляне мы спорили. Я жестоко возражал ему, и, когда он вышел из комнаты, я опомнился и устыдился своего недружелюбного тона. Когда он вернулся, я сказал ему, что мне совестно за свою горячность, что я прошу его извинить меня. Я не успел договорить, как он уже со слезами на глазах обнял и поцеловал меня.
   Я многим ему обязан и всегда с умилением вспоминаю об этом святом человеке.
  
   Николай Викторович Рейнгардт (1842-- ум. после 1905) -- присяжный поверенный в Казани, сотрудник (псевдоним "Фигаро") и редактор-издатель газеты "Волжский вестник", сотрудник "Казанского биржевого листка" и журнала "Наука и жизнь"; последователь О. Конта; автор многих статей по вопросам социологии и права. О Толстом напечатал брошюру: "Воскресение" гр. Л. Н. Толстого и вопросы уголовного права", Казань 1903.
   В письме от 14 февраля 1890 г. извещал Толстого, что посвящает ему свою книгу о В. Фрее "Необыкновенная личность" (Казань 1889), и просил сообщить личные впечатления Толстого о В. Фрее, которые Рейнгардт думал использовать для второго издания своей книги.
  
   1 Владимир Константинович Гейнс (1839--1888), русский по происхождению, в 1868 г. эмигрировавший в США и принявший американское подданство и имя Вильям Фрей; один из организаторов в Америке земледельческих интеллигентских ферм -- "коммун"; последователь О. Конта.
  
   А. И. Аполлову.
   (О борьбе не с церковью, а с невежеством)
   1890 г. Февраля 22.
   Хотя и обещал писать вам, Александр Иванович, я боюсь, что в коротком письме не сумею выразить ясно мое отношение к тем предметам, о которых вы говорите.
   Я поникаю, что в вашем положении, так много переиспытав от иерархии, вы видите в них врагов, с которыми надо бороться; но мне ваша иерархия никогда не представляется таким врагом. Враг истины есть невежество суеверия; выросшие же на этом невежестве церкви, и наша, и католическая, и протестантская иерархия, суть грибы, растущие на этом навозе. Покуда будет невежество, будут иерархии, попы, папы, мощи, причастия, семинарии, академии, догматы, троицы и воскресения и всей этой ужасной богословской хулы на св. духа.
   И потому надо уничтожать не грибы, а тот навоз, на котором они растут. Его надо вычищать, т. е. рассеивать невежество. Рассеивать же мрак невежества есть только одно средство -- это свет истины учения Христа. Это самое я и стараюсь делать и теперь делаю. Если бы можно было, нажав одну пуговицу, мгновенно уничтожить (не убивая, а лишив их возможности проповедовать) всех попов, я бы не нажал ее, потому что завелись бы новые, худшие. До тех пор, пока есть почва для этих суеверия ж невежества, не только среди неученых, но и среди ученых классов (пример -- спиритизм), будут и эти наросты. Как ни верти, дело для всякого христианина одно -- проповедовать истину не словом только, но всею жизнью. -- Вы говорите об успехах эпископата в создании приютов развращения молодого поколения, я прибавлю: и народа. Правда, что по внешности успехи мракобесия в это царствование кажутся большими; но это только кажется. В сущности же едва ли в какое-нибудь время происходило такое сильное рационалистическое движение, как в последние 6, 7 лет. В народе распространяются и нарождаются со всех сторон рационалистические учения. В семинариях и академиях среди лучшей части учеников происходит движение, совершенно обратное тому, которое увеличивается давлением.
   Я написал уже более 10 лет тому назад Критику Догматического Богословия1 Макария2 и исследование Евангелия.3 (Книги эти, как я узнал на-днях, печатаются в Женеве у Элпидина4), и книги эти, в особенности первая, чрезвычайно распространены между семинаристами. Но сила не в этих книгах, и ни в каких книгах; сила главная в христианской жизни, в попытках осуществления жизни по учению истины. Славословия, толкования, молитвы, таинства, споры, определения, храмовые служения, всего этого уже было достаточно во всех возможных видах и всем уже набило оскомину. Теперь перед христианским человечеством стоит уже в упор другая задача осуществления в жизни христианского мировоззрения, вопросы собственности, войны, наказания, власти, проституции... И вот уже лет 20 последних заметно, как человечество уткнувшись в эти вопросы, как норовистая лошадь у подъема, кидается и вправо, и влево, и на дыбки, а не делает одного, что нужно -- влечь в хомут и по мере сил тянуть в гору.
   Это начинается, мне кажется. Начинают, кажется, люди делать попытки приложения к жизни того, что они исповедуют. Вот что занимает меня и на что я намерен посвятить оставшуюся мне, очевидно очень небольшую, частицу своей жизни. [...]
        
   Александр Иванович Аполлов (1864--1893) -- ставропольский священник, в октябре 1889 г. подавший прошение о снятии с него сана. Однако вскоре под давлением церковной администрации и семейных Аполлов отказался от своего заявления и продолжал священствовать до 1892 г. когда окончательно порвал с церковью. Автор нескольких обличавших духовенство статей и заметок, помещенных в ставропольской газете, а также нескольких рассказов и легенд.
  
   1 "Исследование догматического богословия", написано Толстым в 1880--1881 гг.
   2 Макарий -- Михаил Петрович Булгаков (1816-1882), московский митрополит и церковный писатель; автор "Догматического богословия" в пяти томах.
   3 "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий" написано в 1880--1882 гг.
   4 Михаил Константинович Элпидин (1835?--1908), женевский издатель запрещенных в России книг; русский революционер, бежавший в 1865 г. из-под ареста, переселившийся в Швейцарию и принявший швейцарское подданство. Издал и распространил при помощи П. И. Бирюкова много запрещенных произведений Толстого.
  
   Ф. П. Симону.
   (Об укреплении веры)
   1890 г. Февраля 22.
   [...] Друг мой! помощь человека недействительна, бессильна в том, в чем вы ищете помощи, -- в вере; в вере помочь может только Бог, т. е. установление отношений прямо непосредственно с Богом. Только отрешившись, отвернувшись от всех людей и обратившись к одному Богу, можно установить отношение к нему, т. е. веру. Верите ли вы -- не в то, что есть Бог-творец, троица, Иисус Христос и т. п., -- а в то, что в жизни вашей есть смысл и что смысл этот зависит от того благого и разумного начала, от которого вы произошли? Если верите, то вам ничто не может быть страшно или тяжело. Мф., XI, 28--30. Если же не верите, то ищите этой веры, и опять так же, как Христос отвечал ученикам, просившим его утвердить их в вере. Он отвечал им притчей о хозяине, пришедшем с работниками с поля. О том, что неверие происходит от того, что работник ложно понимает свое значение: если работник будет думать, что, приехав с поля, хозяин сейчас посадит его за стол и велит есть, то, когда это не сбудется, он будет не верить. Верить же работник будет тогда, когда он, ничего не ожидая, будет продолжать служить хозяину, отпряжет волов, даст им корму, будет служить хозяину за столом, тогда он будет верить. Коротко выражаясь, я хочу сказать: 1) то, что для того, чтобы жить, надо верить; 2) то, что верить значит не то, чтобы доверять всему тому, что мне выдают за истину о мире, о Боге и т. п., а значит верить в то, что сила, произведшая и пославшая меня в этот мир, есть сила благая и разумная и 3) то, что для того, чтобы верить в это, надо не то чтобы в чем-либо уверять себя, а напротив, надо ничего о себе не думать, а только исполнять всё то, что требует от тебя хозяин или твоя совесть в жизни: самые простые дела. Исполнять эти самые простые дела, т. е. любовно отвечать на предъявленные к тебе требования и ничего о себе не думать, ничего себе не ожидать. Вы говорите: апатия! Ну что же апатия. Сидеть и ждать, пока она пройдет, зная, что это так должно быть. Как ни странно это кажется: гордость производит неверие, а смирение веру. Стоит человеку сказать себе в какой бы то ни было момент, вот в вашем теперешнем положении: я не по своей воле явился сюда, я явился такой, какой есть, со всеми моими слабостями и пороками. Я не люблю своих пороков и себя не люблю и ничего для себя не хочу; а пусть со мной делает тот, кто меня послал, что он хочет. Чего же он хочет? И стоит искренно, отрекшись от себя, прислушаться к тому, чего он хочет и не брезгать никаким делом, и сейчас найдется дело нужное хозяину, вступив в которое будешь знать, что ему служишь. А не найдется дело, значит хозяин пока не хочет, но я готов и не перестаю чувствовать себя на службе хозяина. А созвав это, сознаете радость жизни и найдете покой душам вашим.
     
      Федор Павлович Симон (р. 1861) -- в 1890 г. помощник лесничего в Бирском уезде Уфимской губ. Летом 1886 г., будучи студентом Лесного института в Петербурге, приезжал в Ясную Поляну, познакомился лично с Толстым и около трех месяцев прожил в деревне Ясная Поляна, работая с крестьянами.
  
   Адину Баллу.
   (О недопустимости компромиссов в теории)
   1890 г. Февраля 21 -- 24.
   Я не стану возражать на ваши возражения -- это ни к чему не привело бы нас.
   Однако недостаточно ясно высказанное в моем последнем письме я должен объяснить во избежание недоразумения. Это -- о компромиссе. Я сказал, что компромисс, неизбежный на практике, не может быть допускаем в теории. Я разумею вот что: человек никогда не достигает совершенства, но только приближается к нему. Как невозможно в действительности начертить математически прямую линию и как всякая линия есть только приближение к прямой, так и всякая степень совершенства, достигаемая человеком, есть только приближение к тому совершенству отца, путь к которому нам указал Христос. Поэтому в действительной жизни всякий поступок лучшего человека и вся его жизнь всегда будут только практическим компромиссом -- взаимодействующей между его слабостью и его стремлением к достижению совершенства. И такой компромисс на практике -- не есть грех, во необходимое условие всякой христианской жизни.
   Великая грех же есть компромисс в теории, намерение понизить идеал Христа, с целью сделать его осуществимым. И я считаю, что таким теоретическим компромиссом является допущение насилия, хотя бы даже доброжелательного, над сумасшедшим (очень трудно дать точное определение сумасшедшего). Не признавая этого компромисса, я рискую лишь жизнью своей или других людей, которые могут быть убиты сумасшедшим; но смерть придет рано или поздно, а смерть за исполнением воли божьей есть благословение, как вы сами говорите в вашей книге. Но допуская этот компромисс, я рискую поступать противно закону Христа, что хуже смерти.
   То же самое с собственностью. Как только я признаю в принципе мое право на собственность, я неизбежно буду стараться удержать ее от других, а также увеличивать ее, и потому очень далеко отклонюсь от идеала Христа.
   Только в том случае я приближусь на деле к идеалу Христа, если я смело буду исповедовать, что христианин не может иметь какую-либо собственность. Разительным примером такого отступления в теории являет стих 22 V главы Матфея о гневе, где прибавленное слово ЅџгЇ ("напрасно") всегда оправдывало и до сих пор оправдывает всякую нетерпимость, наказание и зло, так часто творимые так называемыми христианами. Чем больше мы будем хранить в памяти идеал прямой линии, как кратчайшего расстояния между двумя точками, тем ближе мы подойдем к проведению прямой линии в действительности. Чем чище мы сохраним идеал совершенства Христа в его недостижимости, тем ближе подойдем к нему в действительности.
   Позвольте мне не возражать на некоторые догматические разногласия в наших мнениях о смысле слов "сын божий", о личной жизни после смерти, о воскресении. Я написал большую книгу -- перевод, соединение и толкование Евангелий, -- в которой я изложил всё, что думаю по этим вопросам. Положив в то время -- десять лет тому назад -- всю силу моей души на познание этих вопросов, я теперь не могу ничего изменить, не проверив всего заново. Но различие взглядов на эти понятия представляются мне малозначительными. Я твердо верю, что если я посвящу все мои силы на исполнение воли Хозяина, так ясно выраженной в его словах и в моей совести, -- хотя бы я и не вполне верно представлял себе цели и намерения Хозяина, которому я служу, -- он меня не оставит и устроит всё к моему благу. [...]
     
   Адин Баллу (Adin Ballou, 1803--1890) -- американский пастор, выступавший против рабства негров в США, проповедник "христианского непротивления", автор многих статей и брошюр о христианстве, церкви, государстве, войне и т. п.
   Толстой узнал о Баллу из письма от 21 июня нов. ст. 1889 г. единомышленника Баллу Л. Вильсона, приславшего Толстому книгу Баллу "Christian non-resistance" ("Христианское непротивление"), о которой Толстой подробно говорит в первой главе своего трактата "Царство божие внутри вас".
  
   В. В. Майнову.
   (О жизни без общин)
   1890 г. Марта 3.
   Я не отвечал вам потому, что в вашем письме о колонии так много--пожалуйста, не сердитесь на меня за то, что вынужден сказать вам, что думаю -- несообразностей, происходящих от совершенного непонимания того, о чем говорится, что отвечать нельзя. Вообще же об этом предмете я думаю так: цель человека, желающего жить по закону Христа, состоит в исполнении открытого им закона; закон же его в том, чтобы любить Бога и ближнего; любовь же к Богу выражается в том, чтобы поступать с другими, как мы хотим, чтобы они поступали с нами; и поэтому человек, желающий жить по закону Христа, будет прежде всего исполнять это, а не будет заботиться об устройстве своей жизни и других людей в колониях. Христианин будет, исполняя свой закон, стремиться всегда к самой презираемой, но нужной людям работе, и такова работа на земле; и такова же работа в городе, чистка нужников, копание могил и т. п.; но то, что он достигнет этого положения или нет, будет зависеть от тех условий, в которых он находится. И внешние условия жизни не только не надо искусственно устраивать, но надо всячески стараться избегать внешнего устройства, потому что ничто так не убивает внутреннее, как внешнее, и ничто так не развивает лицемерие (самого страшного врага истины), лицемерие, гордость, неуважение к людям, как приписывание значения внешним формам жизни. Это же относится к форме общения "ты и вы", как я вам писал в прежнем письме. Христианин прежде всего не должен делать различия между людьми или по крайней мере сознательно стремиться к этому, и в обращении, наименовании людей избегать внешних форм. Лучше всем говорить: ты, скотина и т. п., но всем, чем одним говорить: ты, брат; другим -- ты, дурак, третьим -- вы, Г-н N или Михаил Иванович; а четвертым -- вы, ваше превосходительство или величество.
   Так вот простите, пожалуйста, если письмо это огорчит вас. Советую вам побольше читать, думать, избегая поспешных решений.
  
   С. Л. Толстому.
   (О выборе карьеры)
   1890 г. Марта. 8.
   Не думай, Сережа, что я к тебе отношусь иронически, как ты пишешь. Если я пошутил с Сашей Кузминским, то я только пошутил. Я стараюсь помнить и помню свою молодость, и надеюсь и даже почти уверен, что ты делаешь и делал меньше глупостей, чем я, даже относительно, т. е. пропорционально времени и условий, в которых я находился и ты находишься. Одно, что прежде меня сердило в тебе (прежде, теперь этого нет), это то, что ты, столь разумный и как бы практический в приобретении знаний научных и практических, умевший всегда пользоваться тем, что сделано прежде тебя людьми, не выдумывавший сам логарифмов и т. п. вещей, которые давно выдуманы, и знающий, куда обращаться за этими знаниями, ты в самом важном знании -- что хорошо, что дурно и потому как жить, хочешь доходить своим умом и опытом; а не пользуешься тем, что давно, несомненно и очевиднее всякой геометрической теоремы, объяснено и доказано. --
   Например, ты открыл, что непременно надо быть заняту, и ищешь себе занятия, но хорошенько не знаешь, чем именно тебе надо заниматься: банком, тюрьмами, хозяйством или уездным начальничеством. Но и это не всё: почему не музыкой, не литературой, не фабрикой, не путешествиями и т. д.? Очевидно, что положение, что надо быть заняту, не имеет никакого значения и смысла, если не решено, чем надо быть заняту. И вот это-то давным-давно решено людьми, которые занимались этими вопросами. Заняту надо быть тем (au risque de te deplaire,1 должен повторить тебе то, что тобою давно по твоему мнению опровергнуто), заняту надо быть тем прежде всего в нашем привилегированном положении, чтобы слезть с шеи народа, на которой сидишь, и прежде чем делать что-либо по своему мнению полезное для этого народа, перестать утруждать его требованиями удовлетворения своих прихотей жизни, т. е. прежде всего делать то, что себе нужно. Сомнения тогда в том, что делать, не будет, и будет спокойная, радостная жизнь. Исключение из этого только тогда возможно, когда есть какое-либо исключительное призвание. Определить же то, что есть исключительное призвание, никогда не может тот, кто имеет или не имеет призвание, а другие люди, которые в случае такого призвания будут требовать того, чтобы человек отдавался своему полезному или радостному для других призванию.
   Пожалуйста, голубчик, не спорь со мною. Я не для спора пишу, а не пригодится ли тебе. А попробуй обсудить то, что я говорю, как серьезно решают уравнения, т. е. предполагая вперед, что х (а х здесь твое положение) может быть и положительною, и отрицательною величиною, и нолем. А не так, чтобы, вперед решив, что х положительная величина, придумывать такие штуки, чтобы уравнение решилось и х был бы положительная величина.
   Ведь ошибка в том, что мы, потомки людей и принадлежащие к кругу людей угнетателей, тиранов, хотим, не изменив своего положения, не признавая его преступность, сразу найти такое занятие, пользой которою мы бы выкупили все прошедшие и настоящие грехи. Надо раз навсегда признать свое положение, и это не трудно. А поняв это, очевидно, что, прежде чем думать о пользе, приносимой народу (людям), надо перестать участвовать в его угнетении посредством землевладения, чиновничества, торгашества и др. И остается одно: как можно меньше брать с произведения труда людей и как можно больше трудиться самому. И это правило, как оно ни надоело, боюсь, тебе, таково, что оно приложимо к самому сложному, запутанному положению, в котором мы часто находимся. Во всяком положении можно стремиться к этому и всё более и более осуществлять. Никак нельзя извне, с поверхности определить свое положение. Но непременно надо изнутри, из середины, т. е. не решать: где мне лучше служить или жить, а решать: что я такое? чем я живу? какие мои отношения к людям и какие мои права и обязанности в отношении их. [...]
  
   Сергей Львович Толстой (1863-1947) -- старший сын Л. Н. Толстого.
  
   1 рискуя тебе не понравиться,
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Марта 6--9.
   [...] в получаемом мною Сведенборгианском1 прекрасном журнале читаю: "Никогда еще в мире не было столько людей, проникнутых духом христианства, несмотря на то, что каждому исповеданию может казаться, что количество его последователей уменьшается".2 [...]
  
   1 Сведенборгиане -- последователи шведского мистика Эммануила фон Сведенборга (Emanuel von Svedenborg, 1688--1772).
   2 В яснополянской библиотеке не сохранился номер журнала "New Christianity", читанный Толстым 7 и 8 марта, из которого он приводит настоящую фразу.
  
   Л. Е. Душкину.
   1890 г. Марта 15.
   [...] Помню одно: "иго мое благо, и бремя мое легко", -- иго, а не подушка, -- иго и бремя. Если оно вам кажется тяжелым, то только потому, что вы представляете себе, может быть, благо при полном отсутствии ига. Оно легко, но -- иго. И вы наверное узнаете это, когда проживете подольше так, как вы живете. [...]
  
   Леонтий Евсеевич Душкин (1865--1898 или 1899) -- слесарь-механик. Познакомился с Толстым в 1889 г.; несколько раз бывал у Толстого в Москве.
   Ответ на письмо Душкина из Петербурга от 25 февраля 1890 г., в котором Душкин писал о своих сомнениях, вызванных противоречием его жизни и взглядов.
  
   А. А. Зеленецкому.
   1890 г. Марта 15.
   [...] В тех местах, где сказано "из мертвых", говорится о сыне человеческом; где же Христос говорит о себе, он говорит "восстанет". Так, мне помнится, я подтверждал то, что Христос никогда не говорил о своем воскресении из мертвых, и, сколько помню, я объяснял все места удовлетворительно в этом смысле.
   Теперь же откровенно скажу вам, что буква, слова не интересуют меня, и я часто сожалею, что придавал её слишком большое значение и делал, увлекаясь своими гипотезами, натяжки в толкованиях буквы. И потому во всяких ошибках и толкованиях буквы охотно соглашаюсь. Дух же учения не нуждается в толковании и не может измениться ни от каких толкований. Если бы и даже мог предстать мне вопрос о том, воскрес ли Христос или нет, я бы никак не мог заставить себя интересоваться им. Воскрес ли он или нет, от этого не могут измениться мои обязанности перед Отцом; даже и то, воскресну ли я (если бы можно было серьезно задать себе такой вопрос), не может иметь для меня ни малейшего значения, потому что, если мне суждено воскреснуть, то то, что я знаю или не знаю этого, не может изменить того, что должно быть.
   Изменить мое состояние может только направление моей жизни, то, в чем я полагаю благо; благо же в исполнении воли Отца, и потому во всяком случае мне нужно и важно знать только одно: в чем относительно меня воля Отца. И вот это-то с поразительной ясностью выражено Христом в слове и Отцом в наших сердцах; и вот это было заглушено метафизически-богословскими толкованиями, и вот эти наросты мне так хотелось счистить, что, может быть, я погрешил где против формальной правды, погрешил невольно.
   Это один вопрос.
   Другой ваш вопрос: "что мне делать на моей должности?" Могу ответить только самым общим, а вместе и самым точным ответом: исполнять волю Отца, выраженную в Евангелии. Не изменять рассудочно своего положения внешнего, а всеми силами разжигать в себе свет истинного разумения, и в свете этом действовать. Действовать в тех условиях, в которых находишься, пока это возможно, не противоречит совести. Не выходить из службы, а на службе служить прежде Богу, а потом начальству, и ждать того, чтобы выгнали, если это нужно, не желая и не боясь этого.
  
   Алексей Алексеевич Зеленецкий -- кандидат Петербургской духовной академии, помощник смотрителя духовного училища в г. Бугуруслане; обратился к Толстому с письмом (без даты), в котором писал о своем впечатлении от чтения книги Толстого "В чем моя вера?".
  
   В. С. Соловьеву и Э. М. Диллону (Е. J. Dillon).
   1890 г. Марта 15.
   [...] Я всей душой буду рад участвовать в этом деле и вперед знаю, что если вы, Владимир Сергеевич, выразите то, что вы думаете об этом предмете, то вы выразите и мои мысли и чувства, потому что основа нашего отвращения от мер угнетения еврейской национальности одна и та же -- сознание братской связи со всеми народами и тем более с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и страдают от языческого невежества так называемых христиан. Вам это естественно написать, потому что вы знаете, что именно угрожает евреям и что говорят об этом. Я же не могу себе приказать писать на заданную тему, а побуждения -- нет. [...]
  
   Владимир Сергеевич Соловьев (1853--1900) -- философ-идеалист, поэт и публицист.
   Эмилий Михайлович Диллон (Е. J. Dillon, 1854--1933) -- англичанин, доктор восточных языков и литературы. В 1884 г. был профессором сравнительного языкознания в Харькове. Переводчик Толстого и автор ряда статей о нем. С Толстым лично познакомился в 1890 г., посетив Ясную Поляну 13--15 декабря.
   Ответ на письмо без даты, которое было написано В. С. Соловьевым и подписано им и Диллоном. Авторы письма просили Толстого написать протест или подписать коллективный протест против готовящихся новых правил для евреев, живущих в России. Протест был составлен В. С. Соловьевым. Толстой подписал этот протест первым. Опубликование текста протеста было запрещено.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1890 г. Марта 20.
   Нет, милый друг Колечка, вы не правы: не в том, что вы говорите, а в том, как вы говорите.
   Что хотите, как хотите, а одно только нужно Богу, одно нужно людям и мне самому -- это то, чтобы во мне было сердце чистое от осуждения, презрения, раздражения, насмешки, вражды к людям. И чорт ее побери всю работу, если она отдалит меня от людей сердцем, а не приблизит к ним, лучше, как буддист, пойти побираться с кубышкой. Но мне не пишется это вам, потому что, как вы мне говорите, так я говорю вам, -- вы всё это лучше меня знаете. И знаете, что у вас недоброе чувство к Черткову, а это нехорошо, и вам больно. Да, надо, чтобы была правда. Это важнее всего. И Бог это знает и поставил нас в такие условия, что от правды не уйдешь: не уйдешь от физических и еще меньше от нравственных страданий, не уйдешь от смерти. И все мы в этой правде, и Чертков в ней, и нельзя ни про кого сказать: он во лжи. А сказать, что во лжи он, так это всё равно, что сказать, что человек в дерме, и потому отбросить его. В дерме он, так тем больше надо жалеть и очистить его; любить он этого не может, так, как и все мы. Вы пишете: где двое и трое во имя мое, там жизнь только. Жизнь и у того, кто 25 лет сидит в крепости или стоит на столбу один.
   Но это всё ни то, ни сё, а хочу я сказать вам главное вот что: живой человек тот, который идет вперед, туда, где освещено его впереди его двигающимся фонарем, и который никогда не доходит до конца освещенного места, а освещенное место идет впереди его. И это жизнь. И другой нет; и только при такой жизни нет смерти, потому что фонарь освещает туда, и туда и уходить за ним так же спокойно, как и во всё продолжение жизни. Если же человек заслонит фонарь или станет им освещать вокруг себя или назади, а не впереди и перестанет идти, то будет остановка жизни.
   Ну вот, простите, друг, примите с той любовью, с какой я пишу. Я боюсь, что, достигнув того, что вам так долго показывал фонарь, вы перестали его нести перед собой. Помилуй Бог. Ведь это вечный обман: нам всё хочется, так же, как хочется сделать что-то внешнее, дело совершить, также хочется найти наилучшее положение и стать в него; а также, как совершить нельзя, да и не нужно никакого дела, а нужно только свои силы прилагать наилучшим образом к вечному божьему делу, также и положения ни лучшего, ни худшего никакого не может быть, а всякое положение есть только известное в известное время последствие моего отношения к божьему делу, и положения нет и не может быть одного постоянного, а оно текучее, и ваше положение теперешнее есть один момент ни более ни менее законный, чем тот, когда вы жили в Твери, и непременно сменится другим положением. [...]
   Слышал, что "Что есть истина" сняли с выставки. Правда ли? Я порадовался. Признак значения. А мира не может быть между Христом и миром. [...]
  
   А. В. Дольнеру.
   1890 г. Марта 20.
   Ведь дело в том, что выгодно ли, невыгодно для внешнего успеха дела любовное (ненасильственное) обращение с учениками, вы не можете обращаться иначе. Одно, что можно сказать наверное, это то, что добро будит добро в сердцах людей и наверное производит это действие, хотя оно и не видно.
   Одна такая драма, что вы уйдете от учеников, заплачете (если они узнают), одна такая драма (драмы такие бывали и со мной,1 и с Файнерманом, когда он учил в Ясной Поляне,2 и на днях была с дочерью Таней, которая учит) -- одна такая драма оставит в сердцах учеников большие, более важные следы, чем сотни уроков.
   Если же вы спросите меня: практически возможно ли вести дело так, как вы повели, то скажу, что думаю -- да, возможно. [...]
  
   Анатолий Владиславович Дольнер (1867--1896) -- художник.
   Ответ на недатированное письмо Дольнера из Воронежской губ., в котором Дольнер писал о своих занятиях в школе и затруднениях, которые он встречал как учитель, не прибегая к методу "дисциплинарного насилия".
  
   1 Толстой занимался школьным делом в Ясной Поляне в 1849 г., в 1859--1862 и в 1871--1872 гг.
   2 И. Б. Файнерман преподавал в земской школе в Ясной Поляне в 1885--1887 гг.
  
  
  
   Неизвестному.
   1890 г. Марта 20.
   Жизнь ваша, судя по вашему письму и по тому, как я помню вас, очень хорошая. Не тяготитесь ею, а благодарите за нее Бога. Можно сомневаться о том, полезно или нет чтение рабочему народу, но когда приходят просить почитать и вы даете Достоевского вместо Гуака,1 которого бы они читали, нет места сомнению. То-то и хорошо в вашей жизни. Помогай вам Бог. [...]
  
   1 Лубочная повесть "Гуак, или непреоборимая верность". Многократно издавалась книгопродавцами Т. А. Губановым, Е. И. Коноваловой и Ко, А. Д. Сазоновым, И. Д. Сытиным и др.
  
   Неизвестному.
   1890 г. Марта 20.
   Получил оба ваши письма и должен огорчить вас тем, что ничего не могу сделать для вас. Пожалуйста, не сердитесь на меня за это и постарайтесь устроить свою судьбу без внешней помощи. Не рассчитывайте на нее. Она всегда не нужна и полезна бывает только на короткое время. Пожалуйста, не сердитесь на меня, я не могу.
  
   М. А. Новоселову и В. В. Рахманову.
   1890 г. Марта 20?
   [...] Он рассказывал мне, что вам тяжело стало ваше положение в общине, в особенности потому, что вы воображаемый хозяин,1 и к вам, как к таковому, обращаются. Я подумал поэтому следующее: Отказаться от собственности и от того, что она дает, удобства, прихоти и обеспечение жизни, это один шаг, по странному заблуждению кажущийся ужасно трудным людям мирским, но в сущности -- шаг этот не очень труден бывает, потому что, когда поднимаешь эту тяжесть, на другую сторону весов кладется незаметно тяжелая гиря тщеславия, славы перед людьми. "Вот посмотрите, я что говорю, то и делаю". Но за этим шагом идет следующий, предстоит поднять следующую тяжесть -- отречение от славы людской. Тут уж мирского нечего положить на другую сторону коромысла, и потому является то, что то, что мирскими людьми считается далеко не столь трудным, как первое, оказывается гораздо труднее. Ну, вы хозяин земли, вы перед людьми землевладелец, вы отстаиваете свои интересы; ну и пускай. Если у вас есть то, что надо положить тут на весы (а у вас оно есть), именно любовь к Богу, к добру, желание служить ему, то и кладите на весы и смотрите, что перевесит. Вы ведь знаете и Бог знает, зачем вы покупали землю и жили, как живете, и если это делано для служения Богу, то уж никак то, что будут думать и говорить про вас, не может это расстроить.
   Хорошо сказано: и блаженны вы, когда поносят вас. Да, только тогда вы найдете в своей душе, а не найдете, то выработаете, ту силу, для которой не нужно ни личных радостей, ни славы людской. [...]
  
   1 М. А. Новоселов купил землю для общины на свои деньги и был официальным собственником ее, так как община формально не была утверждена.
  
   С. Т. Семенову.
   1890 г. Марта 20.
   [...] Помогай вам Бог продолжать с женою те же отношения. Страшная сила -- любовь, только часто бывает, что мы не видим силы ее действия. От этого мы и редко пользуемся этим орудием, а употребляем обратное ей, последствия которого всегда сейчас видны. Любовью нельзя заставить человека сейчас, завтра, через месяц, через год даже, заставить человека делать то, что я хочу, но можно, и наверное, изменить всего человека так, что он будет делать лучше, чем то, чего я хочу, он будет делать то, чего Бог хочет.
   Другое важное дело в вашем письме, это ваше желание и надежда прожить без прибавочных средств через писанье. Держитесь этого и ничего не загадывайте. Придет нужда, суму наденете, или же прежде попросите ради Христа у того, у кого есть. Совершенно ложное мнение: дай Бог подать, не дай Бог взять. Одно не лучше и не хуже другого. Если же сравнивать, что лучше: просить у людей и докучать им, когда истинная нужда, или ни у кого не просить, никому не докучать и еще подавать другим, обеспечив свое состояние нехристианским путем: службой, кабаком, ростовщичеством и вообще делом, которое сам считаешь не добрым. [...]
  
   Сергей Терентьевич Семенов (1868--1922) -- писатель из крестьян.
  
   А. Д. Погодину.
   (О холодности к самым близким людям)
   1890 г. Марта 20.
   Я долго не отвечал на ваше письмо, потому что был болен. Вы рассказываете мне свою жизнь и спрашиваете совета; я буду говорить, что думаю, вы не обижайтесь. Вы страдаете знакомым мне очень и тяжелым недугом -- нелюбовью, холодностью, враждебностью к людям, и к самым близким -- к тем именно, с которыми у вас самые частые сношения.
   "Я со всеми могу ужиться, только не с своим отцом, матерью, женою, братом, сыном... Бывают люди дурные, с пороками, самоуверенные, лживые, бессовестные, жестокие, непонимающие; но такого или такой, как мой отец, мать, жена и пр., нет другого на свете..."
   Это самое обычное суждение людей, страдающих холодностью к людям. Трение, неизбежное с одним человеком, вызывает вместо холодности -- ненависть; и ненависть, вражда к одному человеку, заражает всю душу так, что Калигула, желавший срубить голову всему человечеству, 1 не злее и потому не более страдает, как и тот человек, который ненавидит только одного человека.
   Холодность же к людям, на которой вырастает ненависть, происходит от ложного взгляда на жизнь, на свое значение в ней: Если смотреть так, что жизнь дана мне для удовольствия, то люди будут мешать мне, и я буду ненавидеть их; если же смотреть на жизнь так, что она дана мне за тем, чтобы исполнить волю Того, кто дал мне эту жизнь (воля же его в том, чтобы жить не для своего удовольствия, а для блага других), то будет совсем другое отношение к людям.
   Если усвоить себе этот взгляд, то скоро увидишь, что главное препятствие исполнения воли Отца и служения людям -- во враждебности, и начнешь подавлять в себе эту враждебность во всех ее проявлениях: в осуждении, в насмешке, в требовательности; и в особенности станешь подавлять ее по отношению самых близких людей, -- тех, с которыми в более частых сношениях. Сначала будешь подавлять внешним образом, но потом станешь подавлять внутренне: не только не будешь делать упреков, не только за глаза не будешь осуждать, но в душе сам с собой сначала не будешь позволять себе думать дурно, а потом выучишься видеть хорошее (во всех оно есть), и сейчас же почувствуешь награду не в одних отношениях с этим лицом, а просто почувствуешь во всем удесятеренную радость жизни.
   Я прочел и обдумал ваше письмо очень внимательно, сделайте то же и с моим. Я пишу то, к чему пришел после внимательного обсуждения.
  
   1 По преданию, римский император Калигула (Гай-Цезарь Германии, 12--41) выразил сожаление, что римский народ не обладает одной головой, которую можно бы было отрубить сразу.
   И. И. Горбунову-Посадову.
   (О браке)
   1890 г. Марта 20.
   [...] Тут невольно возникло для меня важное и новое соображение, а именно о том, что христианское учение не определяет форм жизни, а только во всех отношениях человека указывает идеал, направление; то же и о половом вопросе. Люди же не христианского духа хотят определений форм. Для них выдумали церковный брак, не имеющий в себе ничего христианского. А в половых сношениях, как и в других: насилия, гнева, нельзя и не должно спускать идеала, кривить его. А это сделали церковники по отношению к браку. Другое соображение то, что вследствие этого непонимания духа христианства обыкновенно делят людей на христиан и не христиан. Самое грубое деление состоит в том, чтобы крещеного только считать христианином, но деление, хотя и менее грубое -- человека, на основании учения Христа живущего чистой семейной жизнью, не убийцу и т. п., называть христианином, в противоположность живущих иначе, также не верно. В христианстве нет черты, отделяющей христианина от нехристианина; есть свет, идеал -- Христос, и есть мрак, животное и движение во имя Христа, к Христу на этом пути. И все мы где-нибудь идем на этом пути. Так вот по отношению полов идеал целомудрие, полное, совершенное. Человек, служащий Богу, так же мало может желать напиться, как и жениться, но на пути к целомудрию есть разные стадии. И одно можно сказать для тех, которые хотят ответа: что ж, жениться или нет? это то, что если вы не видите идеала целомудрия, не чувствуете потребность отдаться ему, то идите к целомудрию, сами не зная того, нецеломудренным путем брака. Как не могу я, будучи высок ростом и видя перед собой колокольню, указать ее идущему подле меня невысокому человеку, не видящему ее, как направление пути, а я должен указать ему какую-либо другую веху на том же пути. Такая веха есть брак честный, для тех, которые не видят идеала целомудрия. Но это могу указывать я, вы, но Христос ничего иного не указывал и не мог указывать, как целомудрие. [...]
     
   Н. Н. Ге (сыну).
   (О нравственном самосовершенствовании)
   1890 г. Марта 22.
   Я писал вам в дурном, слабом состоянии духа и потому и что написал, то неясно, и не досказал главного, к чему вел. Вел я к тому, что для того, чтобы жить, надо непременно идти вперед в таком деле, которому нет конца и в совершении которого нет помехи. И такое дело есть только одно: совершенство в любви. Работа же, известное положение, есть только в известном случае последствие любви. Работа и известное низкое экономическое положение есть последствие и потому проверка истинной любви. Отсутствие работы и высокое обеспеченное экономическое положение обличают неискренность, и неправдивость, и слабость человека и потому имеют значение отрицательное; но положительного не имеют никакого значения, латрея1 -- идолопоклонство, будет идолопоклонство работы. Опасное дело и самое обычное. Молитва, следствие стремления обращения к Богу, самое законное действие, ставится целью, и является богослужение, убивающее нравственную жизнь; милосердие, помощь ближнему, как следствие любви к Богу -- самое законное действие, становится целью, и является филантропизм. Бедность, нищета, отсутствие собственности, как последствие непротивления насилием и отречения от обеспечения, -- самое законное состояние, ставится условием, целью, и является формальная бедность буддистов, монахов. То же и с работой. Если она, последствие отречения от обеспеченности и желания служить другим, ставится целью, -- она непременно приведет к заблуждению.
   Главное же, главное, душа в душу говорю вам, милый друг: единственная цель бесконечная, радостная, всегда достижимая и достойная сил, данных нам, это увеличение любви. Увеличение же любви достигается одним определенным усилием: очищением своей души от всего личного, похотливого, враждебного. "Душа человека христианка", 2 т. е. ей не только свойственно, но сущность ее есть любовь, и потому, чтобы усилить, увеличить любовь, надо только очищать, шлифовать ее, как стекло, собирающее лучи. Насколько будет шлифованнее и чище, настолько будет сильнее пропускать и изливать свет и тепло любви. И этому делу нет конца, нет препятствий, нет пределов радости и нет ничего доброго, того, что должен человек сделать, что бы не входило частью в это дело, т. е. в дело очищения души, и, вследствие того, увеличения любви. Вы это знаете, милый друг, знаете эту радость, потому что шли по этому пути и теперь, вероятно, идете в глубине своего сознания. Я же, чем ближе подхожу к плотской смерти, тем яснее это вижу и познаю не одним созерцательным, но и действительным опытным путем: учусь не только к присутствующим, живым людям, но и к отсутствующим, к животным, к умершим подавлять в себе всякий оттенок презрения, насмешки, раздражительности, не только враждебности; и удивительно: по мере достижения получаешь и награду в ясности мысли, жизнерадостности, плодотворности и скорости работы. В этом деле, вы, верно, знаете это, нелюбовь к одному человеку парализует силы жизни, точно так же, как нелюбовь, ненависть ко всему роду человеческому. Стекло замутнится и не пропускает света от одной капли грязи, так же, как и от бочки. Пишите, пожалуйста.
  
   1 служба, служение
   2 Слова эти принадлежат карфагенскому богослову Тертуллиану.
  
   Н. П. Вагнеру.
   (О суевериях)
   1890 г. Марта 25.
   Истинно уважаемый и любимый Николай Петрович. Письмо ваше вызвало те самые чувства, которые вы им, вероятно, и хотели вызвать, чувства сожаления, раскаяния почти, грусти в том, что я огорчил, хотя и нечаянно, человека, которого люблю и уважаю, и главное, любви и благодарности к вам за ваше любовное отношение к человеку, сделавшему вам больно. Пожалуйста, прежде всего простите меня, а потом уже выслушайте. В мое оправданье скажу следующее: 1) что эта комедия давно была мною написана начерно и заброшена; явилась же она на свет божий нечаянно: дочери попросили ее играть, я стал поправлять, никак не думая, что она пойдет дальше нашего дома, а кончилось тем, что она распространилась. Это оправдание слабое, но все-таки оправдание: если бы я прямо задумал ее для печати, очень может быть, что я такою не издал ее. 2) О вас и о Бутлерове 1 я никогда не думал, пиша комедию. Про Бутлерова всё, что я знал, внушало мне уважение к нему, к вам, я уже говорил вам, какие я имею чувства. Профессор же является как олицетворение того беспрестанно встречающегося и комического противоречия: исповедание строгих научных приемов и самых фантастических построений и утверждений. 3) И главное мое с годами всё усиливающееся отвращение, от которого я не отрекаюсь, ко всяким суевериям, к которым я причисляю спиритизм. Чем больше я вглядываюсь в жизнь людей, тем больше я убеждаюсь, что главное препятствие для осуществления, или, скорее, задержка -- в суевериях различных, прирастающих с разных сторон к истинному учению и мешающие ему проникать в души людей. Суеверия это те ложки дегтю, губящие бочки меду, и их нельзя не ненавидеть или, по крайней мере, не смеяться над ними. Недавно я был в Оптиной пустыни и видел там людей, горящих искренней любовью к Богу и людям и, рядом с этим, считающих необходимым по нескольку часов каждый день стоять в церкви, причащаться, благословлять и благословляться и потому парализующих в себе деятельную силу любви. Не могу я не ненавидеть этих суеверий. Я вижу, как эти суеверия для одних подменяют сущность формой, для других служат орудием разъединения, третьих отталкивают от учения истины. То же со всяким суеверием, со всякой ложкой дегтю. И это потому, что истина обща, всемирна, всечеловечна, суеверия же эгоистичны. Суеверия -- это известные формы, приятные, удобные для известных лиц в известном положении. Как только человек в ином положении, суеверия других его отталкивают, а его суеверия их отталкивают. Таковы, по моему мнению, суеверия всех церквей и таковы же -- спиритизма. Мне кажется, что людям, преданным известного рода частным учениям, надо бы выучиться отделять общую всем истину от того, что они только, известные люди, считают за истину. Если бы это было так, если бы они не считали того, что причащение, или происхождение св. духа, или существование духов суть такие же несомненные истины, как и закон смирения, нестяжания, чистоты любви, если бы они свою ложку дегтю разводили бы в особенной посудинке, не заражая всю бочку, то можно было бы не ненавидеть этих частных учений. Тогда бы можно было сходиться теми огромными сторонами, которые общи у всех людей, и не прикасаться теми сторонами, которые так разнообразно прихотливо изогнуты у стольких различных исповеданий. Думал же я это особенно живо, когда читал или слышал про вашу глубоко сочувственную мне деятельность во имя того принципа человечности, о котором вы упоминаете в вашем письме. Эти же чувства испытываю я беспрестанно, получая в последнее время из Америки очень много спиритических изданий и журналов, из которых многие, например, World's Advance Thought, самого высокого христианского настроения.
   Вот вам моя исповедь; пожалуйста, еще раз простите меня, если я, излагая ее, где-нибудь слишком резко выразился. Я скажу, как дети: простите, это в первый и последний раз, последний раз потому, что, раз высказавшись, я уже не буду никогда впредь говорить с вами о спиритизме, а если вы не лишите меня своей дружбы и общения, буду общаться с вами теми сторонами, которые у нас согласны. Мне кажется, что это можно, и надеюсь, что то обстоятельство, которое вызвало эту переписку, будет не орудием разъединения, а, напротив, сближения между нами. [...]
     
   Николай Петрович Вагнер (1829--1907) -- профессор зоологии Петербургского университета, с 1898г. член Академии наук, писатель-беллетрист, печатавшийся под псевдонимом "Кот-Мурлыка", сторонник спиритизма.
   Ответ на письмо Вагнера от 13 марта 1890 г. из Петербурга, написанное после прослушания им комедии Толстого "Плоды просвещения" в заседании Русского литературного общества. Вагнер упрекал Толстого в том, что Толстой, осмеивая спиритизм, "глумился" и над ним, Вагнером, и его "покойным другом" А. М. Бутлеровым; говорил, что Толстой в этом произведении унизил себя до "пасквиля на профессоров и ученых".
     
   1 Александр Михайлович Бутлеров (1828--1886), великий русский химик, академик, профессор Петербургского университета, в общих философских вопросах -- идеалист и сторонник спиритизма.
  
   Л. Е. Оболенскому.
   (В защиту "Крейцеровой сонаты")
   1890 г. Марта 29--31?
   Я получил ваше письмо, Леонид Егорович, и меня очень огорчило то раздражение против моего рассказа, которое я нашел в нем. Мне кажется, что причина этого та, что там сказано, что неправильность и потому бедственность половых отношений происходит от того взгляда, общего людям нашего мира, что половые отношения есть предмет наслаждения, удовольствия, и что потому для мужчины женщина, и, надо бы прибавить, для женщины мужчина, есть орудие наслаждения, и что освобождение от неправильности и бедственности половых сношений будет тогда, когда люди перестанут так смотреть на это. Так думает Позднышев, пострадав от этого разделяемого им со всеми взгляда. При этом прибавлено, что внешнее умственное образование женщин, получаемое на курсах, не может достигнуть этой цели, как многие склонны думать, потому что никакое самое высокое научное образование не может изменить взгляда на этот предмет, так как и не задается этой целью. Мне кажется, что я не ошибаюсь в этом.
   И потому мне кажется, что вы неправы в этом, неправы и в тех раздражительных нападках на рассказчика, преувеличивая его недостатки, тогда как по самому замыслу рассказа Позднышев выдает себя головой, не только тем, что он бранит сам себя (бранить себя легко), но тем, что он умышленно скрывает все добрые черты, которые, как в каждом человеке, должны были быть в нем, и в азарте самоосуждения, разоблачая все обычные самообманы, видит в себе одну только животную мерзость.
   Ну вот, что я имею сказать на ваше письмо. Право, это так. И если вы спокойно обсудите, вы с вашим критическим и нравственным чутьем, верно, согласитесь со мной.
   Ведь мне достоинство моих писаний и одобрение их мало интересны. Уж мне скоро помирать, и всё чаще и чаще думаю о жизни в виду смерти. И потому интересно, важно для меня одно, это чтобы не сделать худого своим писанием: не соблазнить, не оскорбить. Этого я боюсь и надеюсь, что не сделал. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1890 г. Апреля 6.
   [...] Совершенно справедливо, что готовиться к тому, что скажешь, не надо и нельзя. Сказать не то, что сейчас чувствуешь, а что приготовил, есть ложь. [...]
   Меня очень порадовало то, что Крейцерову Сонату вы одобрили, т. е. так же думаете. Мысли, выраженные там, для меня самого были очень странны и неожиданны, когда они ясно пришли мне. И иногда я думал, что не оттого ли я так смотрю, что я стар. И потому мне важно суждения людей, как вы. Теперь я написал к этому послесловие -- его от меня требовали многие -- Чертков в том числе -- т. е. ясно и определенно выразить, как я смотрю на брак. [...]
  
   Ф. А. Желтову.
   1890 г. Апреля 8.
   [...] Помогай вам Бог искренно, не заботясь о людях, ни об опасности от них, ни, пуще всего, о похвале от них, идти дальше и дальше по избранному вами узкому пути. [...]
  
   Федор Алексеевич Желтов (р. 1859) -- сектант-молоканин, крестьянин села Богородское, Нижегородской губ.
  
   А. С. Зонову.
   1890 г. Апреля 8.
   Ответом на ваш первый вопрос: "Как быть, когда, с одной стороны, сознание истины не дает покоя, а с другой -- кусок хлеба мешает говорить?" Ответом на это будет вам: "Фарисеи же, услышав сие, сказали: он изгоняет бесов не иначе, как силою вельзевула, князя бесовского. Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.
   И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собой: как же устоит царство его?" (Мф., 12, 24--26).
   Тем-то и хорошо, что ученикам Христа нельзя быть немножко его учеником. Надо быть совсем или вовсе не быть его учеником, надо быть готовым на всё, не ожидая награды, не ожидая войти в обетованную землю. Тем-то хорошо, что эта необходимость быть совсем учеником или вовсе не быть, и отсеивает мякину ложных учеников.
   Второй ваш вопрос: "Так, стало быть, молчать?" Зачем же молчать? Но только не надо радоваться тому, что бесы повинуются, а искать того, чтобы имена наши были записаны на небесах,1 -- не оглядываться назад, а смотреть перед собой на ту борозду, которую ведешь,2 т. е. не надо думать о том, хорошо или дурно живут другие, и как мне их исправить, пока еще есть что исправлять в себе.
   А воздействие на людей главное -- не словами, а жизнью, т. е. что самое сильное орудие воздействия на людей есть совершенство своей жизни. Только в той мере, в которой хороша своя жизнь, и действовать можно на других. А хорошая жизнь сама не может укрыться, как город наверху горы. Можно не видать действия, но нельзя сомневаться, что оно есть и будет.
   Народ не больше запутан, чем ученые. Меньше. Невежество не в незнании, а в ложном знании. И из народа не меньше относительно приходит людей к истине, чем из так называемых образованных.
   Да это и не может быть иначе. Мир может быть так устроен, что богатые едят слаще, спят мягче, чем бедные; но не может мир быть так устроен, чтобы богатый или образованный скорее познал истину жизни, чем бедный.
   Хочется сказать, что напротив; но это было бы неверно, шансы равны. "И никто не придет ко мне, если не отец привлечет к себе".3 Почему, когда, как приходит один, а не приходит другой? -- это тайна.
   Так вот, что умею, отвечаю на ваши вопросы.
   Главное же хочется вам сказать, что уныние для христианина есть признание в своем неверии в истину Христову. Для того, кто понял ее и верит в нее, не может быть уныния, потому что не может быть ничего дурного, а всё благо. И если человеку, верующему в Христову истину, представится что-нибудь дурно в мире, то он должен искать не объяснения этого зла, не средства побороть его, а должен искать свою ошибку. Мне представляется, что если есть зло на свете, да еще такое, которого нельзя побороть Христовой истиной и любовью, -- значит, я чего-то не понимаю; надо пересмотреть свою веру и найти свою ошибку. Евангелие -- учение о благе.
  
   Алексей Сергеевич Зонов (1870--1919) -- в то время ученик Московского железнодорожного училища, позднее служащий Управления Московско-Казанской железной дороги; сотрудник "Посредника"; с 1907 г. издатель "Календаря для всех".
  
   1, 2, 3 Евангельские тексты.
  
   А. Д. Погодину.
   (О пробуждении любви в себе)
   1890 г. Апреля 8.
   Я отвечал вам прямо на ваш вопрос, на тот самый, который вы повторяете: возможно ли пробудить давно угасшее (почему давно угасшее?) чувство и способность быть более сердечным, и если возможно, то каким путем?
   Одно есть только средство -- любить, понимать, что жизнь есть не что иное, как любовь (читали ли вы мою книгу о жизни, если не читали, то прочтите), устанавливать любовные отношения со всеми людьми, с которыми приходишь в столкновение, и в особенности -- с самыми близкими и с теми, которых считаешь дурными. Учиться любви -- учиться тем, чтобы не позволять себе враждебно, недоброжелательно не только поступать или говорить с людьми, но не позволять себе недоброжелательно говорить и думать про отсутствующих, про незнакомых, не позволять себе недоброжелательного отношения, раздражения к животным, напрягать свои силы на отыскивание и держание перед собой добрых сторон людей. Поступать так, как поступаешь, когда любишь; и при этом не ожидать, что в сердце твое сразу придет сознание умиленной радостной любви, которую испытывал в детстве или испытываешь к исключительно приятным тебе людям.
   Если не будет огня сразу, довольствуйся теплотой. И знай, что теплота увеличится и огонь разгорится. А то часто, настроив всю жизнь на деятельность эгоистическую, исключающую возможность любви, мы сетуем, что не ощущаем ее. Любовь, главное, может придти только к тому, кто отрекся от себя, как говорит Христос. А то как же придет ко мне любовь к Богу и людям, когда я полон любовью к себе? Надо очистить сосуд, чтобы влить в него то, что мы хотим влить. В этом же случае -- только нужно очистить; содержание же, вливаемое, наполнит его, потому что вся жизнь есть только любовь.
  
   В. В. Прозину.
   1890 г. Апрель 9.
   [...] То, что вы пишете про хотение, я вполне понимаю и нахожу справедливым. Вы называете требования совести, разума, божественного начала в человеке хотением и замечаете, что требования эти идут всё выше и выше. Это верно. В этом движении от низшего состояния к высшему, от большего и большего покорения животного начала духовному или личного, эгоистического -- началу любви, -- и состоит жизнь..... [...]
   Но если вы думаете так всей душой, то почему же вы недовольны своей внешней обстановкой? Никакие внешние условия не могут препятствовать достижению главной цели жизни -- движению от низшего состояния к высшему, усовершенствованию в любви не в словах только, но, главное, на деле. Для того же, чтобы усовершенствовать себя в любви и подниматься от низшего состояния к высшему, всякие условия годятся, и даже чем хуже эти условия (в мирском смысле), т. е. чем враждебнее к вам люди, окружающие вас, чем менее они вас понимают, тем удобнее вам показать им любовь.
   "Если любите любящих вас, говорит Христос, что делаете особенного?"...
   И потому, отвечая на ваш вопрос: можете ли вы у меня заняться хлебопашеством, я отвечаю, во-первых, по отношению вас то, что совсем вам не нужно, для осуществления главной дели жизни, идти или ехать за 1000 верст, а там, где вы теперь (и где бы ни был человек), вы можете вполне делать дело божье, т. е. подниматься от низшего состояния к высшему, быть готовым, любя, служить людям: если они позволят, то служить, а если не позволят (что трудно допустить), то продолжать отвечать на все их требования с готовностью и любовью. По отношению же меня лично на вашу просьбу я отвечаю тем, что я, во-первых, у себя не хозяин, а во-вторых, и слаб, и болен, и едва ли буду работать.
   Так вот мое мнение, то, что если вы прислушаетесь к своему хотению, то вы никуда не пойдете, а останетесь у своих родных, перенося с смирением то мнение, которое они составили о вас, и с любовью отвечая на все их требования, если только они не противны вашей совести.
   Верьте, что то, что пишу, пишу перед Богом, имея в виду только ваше благо. Попробуйте то, что вам я говорю, и через 3 месяца напишите мне, что будет.
  
   Виктор Васильевич Прозин (р. 1859 или 1860) -- в то время сочувствовавший взглядам Толстого. Был у Толстого летом 1888 г.
  
   С. А. Рачинскому.
   1890 г. Апреля 9.
   [...] Очень, очень радуюсь движению, которое вы подняли в этом направлении.1 Надо не умолкать и не давать заснуть. Впрочем, есть свои судьбы такого рода движений. Если оно своевременно, дрова сухи, то разгорятся, если нет, то сколько ни трудись, ничего не будет. Разумеется, это не доказывает того, что можно сказать, что дрова сыры, и перестать раздувать. На том мы и живем только, что авось на что-нибудь пригодимся, и потому никогда нельзя перестать. Мне кажется, так же как и вы пишете, что время благоприятно. У меня лежит прекрасная статья доктора Алексеева: история борьбы против пьянства, и мне очень хочется написать к ней предисловие. Разумеется, это для образованного класса. Образованный-то класс в этом отношении очень необразован. [...]
   Не говорите, что вы не разделяете моих религиозных воззрений; мы оба с вами разделяем не воззрения, а учение общего нашего учителя Христа; и как мне, так и вам дорого только оно, его положительное учение любви к Богу и ближнему, любви к врагам, требование делать другому то, что мы хотим, чтобы нам делали. И будем держаться этого, и будем вместе соединены любовью, как он заповедал нам, -- то самое, что мы одного желаем всей душой, и тем сильнее, чем ближе мы подходим к плотской смерти, к которой мы оба, слава Богу, уже очень близки. Так и будем просто, несмотря ни на какие особенности наших поверхностных взглядов, в глубине души сердцем любить друг друга, как я и всегда, даже нехорошо (не так, как велит Христос, если любите любящих вас...) любил вас.
  
   Сергей Александрович Рачинский (1833--1902) -- ботаник, профессор, педагог.
   Ответ на письмо Рачинского из Татева от 26 марта 1890 г., с которым Рачинский послал Толстому свои статьи о борьбе с пьянством.
  
   1 В статье "Из записок сельского учителя" Рачинский рассказывает о создании им Татевского общества трезвости и его работе.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   (О молитве Толстого)
   1890 г. Апреля 9.
   Колечка, милый друг! Как же это может быть, чтобы я вас не любил. Во-первых, я вас люблю, как не велит любить Христос, -- любящих нас и просто приятных нам; а во-вторых, люблю за то, что вы сотрудник, сотоварищ, единомышленник -- и за это не хорошо любить; а в-третьих, главное, люблю для Бога, для себя.
   Чем ближе подхожу к концу этой жизни (а я чувствую совсем его близость), тем больше и больше выделяется для меня из всего, что я думал и чувствовал, из всего, что я исповедую, одно не только главное, но единственное, чем только можно жить и чем я живу теперь. Каждый день по многу и по многу раз я молюсь так: Отец мой на небе, свято для меня одно в мире -- твое имя (т. е. сущность твоя), сущность же твоя -- любовь. Ищу, желаю одного, чтобы пришло, установилось царство твое, царство любви. Какой? -- Такой, чтобы, как на небе солнце, звезды, месяц ходят, заходят без столкновения, борьбы, так бы и здесь, в наших человеческих делах, всё бы совершалось с помощью любви. И дай мня жизни. Жизнь в том, чтобы участвовать в этом установлении твоего царства любви, сейчас, теперь, потому что в этом жизнь. И сделай так (или я желаю, чтобы было так), чтобы мои ошибки против любви (других нет), сделанные мною прежде, не мешали мне в этом, в жизни теперь; я же ошибки против любви других людей все изгоняю из своей памяти и сознания. И избавь меня (или боюсь же я) одного -- это таких тяжелых положений раздражения, заблуждении, болезни, при которых нельзя или трудно участвовать в деле любви; от этого избавь, но пуще всего от злости -- нелюбви во мне самом, в моем сердце.
   Так я молюсь, разумеется всякий раз разными условиями жизни освещая молитву, и так стараюсь жить. И достигаю многого сравнительно с прежним. Учусь не осуждать, сейчас же перенестись в него, не сердиться на животных, на отсутствующих, воображаемых, не смеяться, учусь, главное, тому, чтобы не желать себе ничего, если можно, затем, чтобы очистить то место, которое должно наполниться любовью. И достигаю многого сравнительно. И с женой, и с Сережей, и с журналистами, и корреспондентами, и пьяными. И чем ближе к смерти, тем яснее вижу, что это одно дело нашей жизни, которое надо не переставая ставить выше всего. И дело огромное, бесконечное, оно включает в себе всё, и само в себе носит доказательство истинности. [...]
  
   Х.-В. Л. Кантеру.
   (О непротивлении)
   1890 г. Апреля 9.
   Письмо ваше мне очень было приятно. То, что вы думали о противлении злу, совершенно верно, как вы и сами знаете.
   Иногда грустно думать, что наше общество находится в таком глубоком мраке, что нужны большие усилия -- те самые, которые вы употребили и которые не многие способны сделать -- чтобы вырваться, с одной стороны, из сетей формального ложного христианства, с другой -- из революционного либерализма, владеющего печатью, и понять самые простые истины, вроде 2 в 2 = 4, в области нравственной, т. е. что не нужно делать того самого зла, с которым борешься. Ведь всё это кажущееся сложным, положение о непротивлении злу, и возражения против него сводятся к тому, что вместо того, чтобы понимать, что сказано: злом или насилием не противься злу или насилию, понимается (мне даже кажется нарочно), что сказано не противься злу, т. е. потакай злу, будь к нему равнодушен; тогда как противиться злу, бороться с ним есть единственная внешняя задача христианства, и что правило о непротивлении злу сказано, как правило, каким образом бороться со злом самым успешным образом. Сказано: вы привыкли бороться со злом насилием, отплатой. Это нехорошее, дурное средство. Самое лучшее средство -- не отплатой, а добром. Вроде того, как если бы кто бился отворять дверь наружу, когда она отворяется внутрь, и знающий сказал бы: не туда толкайте, а сюда тяните. -- Но ведь это так только в нашем очень культурно отсталом обществе. В Америке, например, вопрос этот 50 лет тому назад разработан со всех сторон, и совестно говорить про это, вроде того, как доказывать теперь Коперникову систему тем, которые бы ее оспаривали, как оспаривали Галилея. Если хотите, возьмите в редакции Газеты Гацука статью Балу (одну из многих) об этом предмете. Так с одной стороны, говорю, иногда грустно на наше невежество, а с другое -- видишь пользу этого; тот, кто, как вы, сам своим усилием пробьет эту кору лжи и непонимания, тот имеет задатки более твердого понимания и всего того, что связано с этим положением, чем тот, кому бы это разжевали и в рот положили.
   В одном вы только не правы, это в том, что вы робеете идти за рассуждением в вопросе о бешеных. В идее нельзя допускать ни малейшего компромисс. Компромисс выйдет неизбежно в практике (как вы верно говорите), и потому тем меньше можно допустить компромисс в теории. Если я хочу провести линию, близкую к математической прямой, я ни на секунду не должен допускать того, что прямая может быть не кратчайшее расстояние между двумя точками. Если я допущу, что бешеного можно запереть, то я должен допустить и то, что его должно убить. А то что же он будет мучиться? Возьмите пример с бешеной собаки. И ее нельзя ни запереть, ни убить. Если я допущу, что очень бешеного можно запереть, то и немного бешеного, то и меня, и вас можно и нужно окажется для кого-нибудь запереть. И не бойтесь, как вы испугались, рассуждать на этом пути. Если можно запирать, то будет то насилие, от которого теперь стонет мир -- в России 100 тысяч заключенных; а если нельзя, то что же будет такого страшного? То, что бешеный убьет меня, вас, мою дочь, вашу мать? Да что же тут такого страшного? Умереть мы все можем и должны. А дурного делать мы не должны. Но, во-первых, бешеные редко убивают; а если убивают, то ведь предмет, который надо жалеть, которому надо помогать, не я, которого может еще только убить бешеный, а он -- наверное изуродованный, страдающий; и помогать надо ему, думать о нем. Если бы люди не позволяли себе для своей безопасности запирать и убивать тех бешеных и так называемых преступников, то они бы позаботились о том, чтобы не образовывались вновь бешеные и преступники. А то я знаю случай совершенно дикого человека, нищего 45 лет, который бродяжил с дочерью и не ночевал зимой в избах и изнасильничал свою дочь; другой случай, мальчика 11 лет, убившего свою сестру 5 лет и сделавшего из ее жира свечу, чтобы при воровстве отворялись все запоры; третий случай, моего ученика школы, отданного в ученики, споенного средой, допившегося до болезни мозга, и, для спокойствия своих домашних и окружающих, отданного в сумасшедший дом и там умершего; все мы знаем Скублинскую. Ну, и вот их всех посудят, потом запрут, чтобы они нам не мешали приготовлять еще таких же, и мы говорим, что жестоко бы было оставить их на воле. -- Нет, если бы они были на воле, у нас не было бы диких людей, ходящих под проволоками телефонов, не было бы мальчиков, делающих свечи из жира сестер, не было бы допивающихся до бешенства токарей, не было бы Скублинских.
   [...] Помогай вам Бог идти по тому пути, на который вы стали: он единственный.
  
   Д. А. Хилкову.
   (О недостижимости звания христианина)
   1890 г. Апреля 9.
   Письмо, которое я вам написал, Дмитрий Александрович, есть отчасти иллюстрация того, что я пишу в нем, что не надо готовиться говорить, когда не хочется, а говорить только то и тогда, когда хочется, а то выйдет ложь, как вы говорите. Так и в моем письме к вам ничего нет особенного, но мне неприятно о нем вспомнить; что-то не то. А вышло это потому, что я во что бы то ни стало решил написать вам. Это навело меня на следующие мысли, которые хочется сообщить вам, а именно:
   Одна из больших и более всего повредивших распространению христианства ошибок была та, что, как евреев внешним образом -- обрезанием -- присоединяли к вере, так и христиан внешним образом, крещением, присоединяли к вере. А ведь это совсем нелепо и невозможно. Христианство тем и отличается от еврейства и всех внешних религий (магометанство, церковность), что оно ничего не учреждает, а открывает людям идеал, к которому им свойственно стремиться, и идеал недостижимый, или достижимый в бесконечности. Идеал только направление -- как солнце на пути человека. И потому христианином нельзя быть так же, как можно быть евреем, магометанином, церковникам. Нельзя сказать про себя или про другого, что я или он христианин, потому что нет таких поступков, которыми бы я себя отличил от других как христианин. Еврей обрезался, соблюл субботу, магометанин помолился 5 раз, отдал десятину бедным, церковник окрестился, поговел; но христианину нечего такого сделать. То, что ему нужно сделать -- его идеал, отдать всего себя, всю свою жизнь в жертву Богу и людям, он, очевидно, всего далеко еще не сделал. Так что же ему показать, чтобы выказать себя христианином? Нечего.
   Одно, что можно сказать, что христианин отличается от не христианина тем, что в жизни своей он руководится идеалом Христа, стремится к нему, в достижении его кладет свою жизнь, а не христианин не считает этого обязательным для себя, успокаиваясь исполнением внешних обрядов. Но и тут нельзя про себя сказать, что я христианин больше, чем не христианин, -- татарин, поп и т. п. Как сказал какой-то писатель, "душа человека христианка". Это правда, и у еврея, несмотря на соблазн успокоения внешними обрядами, есть тоже, хотя и бессознательно, стремление к добру, которое указал нам Христос. А мы, исповедующие Христа, ведь бываем неровны: иногда мы точно всей душой готовы служить Богу и людям, а иногда мы спим, как скоты, и не лучше, а хуже татарина, еврея или церковника, у которых заговорила душа. Так что христианина не только нет и не может быть в том грубом смысле, что окрестил Владимир и стали христиане, -- но и в том смысле, что люди стараются исполнить всё учение Христа в жизни, ставят себе это главной целью, и то они не христиане, а живут Христовой истиной только временами, и называться христианами не то, что не имеют права, а название это неточно. Человек не озеро, а река, да еще река, как в степи, где местами пересыхает. Так что река то широка, то глубока, то мелка, то грязь одна, то мутна, то чиста, то быстра, то тиха; а всё одна. Так и человек, то к Христу близок, то к свинье. И надо это знать. И когда это знаешь, то легче подвигаться к Христу и уходить от свиньи. А если вообразить, что я христианин, стало быть, почти святой, то и не разберешь, где начинается свинья и кончается человек. Есть христианское учение, есть христианский идеал, но христиан нет и не может быть.
   Всё это я думал именно по случаю моего последнего ненатурального письма к вам. Как я ни хотел написать вам тогда хорошее письмо, -- не мог. И не надо было писать. Надо уметь различать в себе человека от животного -- только тогда можно поощрять человека и оставаться равнодушным к животному, не поощрять его. Всё это можно делать только, когда умеешь различать.
   Вам пишу это особенно, потому что по вашим письмам мне кажется, что вы близки к такому взгляду и согласитесь со мной. [...]
  
   П. Г. и А. В. Ганзен.
   1890 г. Апреля 25.
   [...] На вопросы о Боге, о загробной жизни, о смысле жизни, я, как умел, старался ответить в своей книге о жизни, и, простите мою самонадеянность, полагаю, что ответил достаточно ясно, но только для того, кто захочет со мной вместе идти с того места и тем путем, которым я иду. Во всяком случае, если я там не ответил, то в письме уже никак не отвечу на все эти вопросы, которые я, именно те же самые, ставил себе. Это ответ на 2-й ваш вопрос о религии.
   Ответ же на первый -- о воспитании религиозном и нравственном -- вытекает из 2-го. Воспитание волчонка, ласточки и ребенка подчиняется одному закону: воспитываемый подчиняется, как нынче говорят, внушениям воспитателя, и потому для того, чтобы хорошо воспитать, надо самому быть хорошим. Всё воспитание в этом. И это очень радостно, потому что лишнее побуждение к совершенствованию.
   Что же касается до ответов на вопросы, которые задают дети о Боге, будущей жизни и т. п., то ответы эти не важны. Разумеется, лучше ответить разумно; но если бы и отвечать совершенный вздор, как это мы видим на опыте, как, например, то, что Бог троица послал своего сына искупить грехи и т. п., то это не беда. Дети, еще больше, чем большие, не верят словам и не обращают на них внимания, а верят делам. И потому опять всё сводится к примеру нравственной, доброй жизни. А для руководства в доброй жизни совсем не нужно знать, что такое Бог, что будет на том свете и т. п. Добро ведь тогда только добро, когда делается без всякого ожидания наград, а только для добра,и потому делать его можно, не рассуждая ни о Боге, ни о вечной жизни. И стоит начать делать его, чтобы увидать, что и Бог и вечная жизнь и есть это самое делание добра. [...]
  
   Петр Готфридович Ганзен (Hansen Peter Emanuel, 1846--1930) -- датчанин, переводчик, писатель и педагог, принявший русское подданство. Перевел на датский язык ряд произведений Толстого; автор воспоминаний о Толстом "Пять дней в Ясной Поляне. (В апреле 1890 г.)" -- "Исторический вестник" 1917, 1 (CXLVII), стр. 140--161, и статьи "Толстой и Ибсен" -- газета "Politiken", номер от 25 декабря 1917 г.
   Анна Васильевна Ганзен, рожд. Васильева, -- вторая жена П. Г. Ганзена, переводчица.
   Ответ на письма П. Г. и А. В. Ганзен от 16 апреля 1890 г. по поводу переводов "Крейцеровой сонаты" и "Плодов просвещения" на датский язык и с вопросами о религиозном воспитании.
  
  
   Г. А. Русанову.
   1890 г. Апреля 27.
   [...] Ваше суждение о смысле Крейцеровой Сонаты разумеется вполне верно. Вы меня знаете и понимаете лучше меня самого. И это не шутка. Во время процесса -- иногда (особенно последний раз) болезненного прохождения через меня мыслей -- я не успеваю их усвоить. И часто, от других слыша их, я понимаю яснее. А я не знаю никого, кто бы так тонко и верно понимал мои мысли, как вас.
   [...] Ни на ком больше, как на вас, не видно того, какое суеверие -- телесное здоровье. Я знаю это и по себе. Не могу я так прыгать, бегать, как прежде, скоро не буду в состоянии так ходить и совсем ходить. Какая же разница? Разница в большей или меньшей степени одного из самых несущественных моих свойств. Вот если бы вы и я лишились бы способности любить. А этого нет. Про себя скажу, что с каждым годом, часом всё легче хоть не любить, а не злиться, прощать и радоваться на доброе. Уверен, что у вас тоже, и желаю вам одного этого.
   [...]
  
   Гавриил Андреевич Русанов (1845--1907) -- воронежский помещик, бывший член окружного суда в Харькове, близкий знакомый Толстого, болевший сухоткой спинного мозга и лишенный возможности передвигаться
  
   Э. Ж. Диллону (Е. J. Dillon).
   1890 г. Апреля 29.
   [...] Если бы вы напечатали с Послесловием в первой версии, то ничего дурного бы не было, так как в следующей версии прибавлено к нему не много и ничего не изменено; но кажется мне, что последняя будет яснее и полнее.
   Этому делу никогда не бывает конца. Я и теперь думаю о том же, и всё кажется, что нужно бы еще много уяснить и прибавить. И это понятно, потому что дело такой огромной важности и новизны, а силы, без ложной скромности говоря, так слабы и несоответственны значительности предмета.
   Поэтому я думаю, что всем надо работать, -- тем, кого это, как вас, интересует сердечно, -- всем надо разрабатывать этот предмет по мере сил своих. Если каждый с своей личной точки зрения скажет искренно то, что он думает и чувствует об этом предмете, то многое темное уяснится, привычно лживо скрытое откроется, кажущееся странным по непривычности видеть это перестанет казаться таким, и многое, кажущееся естественным по привычке жить дурно, перестанет казаться таким. По счастливой случайности я больше, чем другие, имел возможности обратить внимание общества на этот предмет. Надо, чтобы другие продолжали дело с разных сторон. [...]
  
   Ответ на недатированное письмо Диллона на русском языке из Петербурга с почтовым штемпелем: "Москва, 23 апреля 1890", в котором Диллон сообщал, что перевел на английский язык "Крейцерову сонату" и "Послесловие" к ней по версии, привезенной П. Г. Ганзеном в Петербург; просил разрешения опубликовать его перевод в Англии, куда он должен был уехать через несколько дней.
  
   Ф. А. Желтову.
   (О браке)
   1890 г. Апреля 29.
   [...] очень порадовался тому, как вы глубоко вникаете в нравственно-религиозные вопросы и верно понимаете их.
   Да, я так думаю, что брак есть не христианское учреждение. Христос никогда не женился, не женились и его ученики, и он никогда не учреждал брака, а обращаясь к людям, из которых одни были женаты, а другие нет, говорил: женатым, чтобы они не переменяли своих жен (разводясь), как это можно было по закону Моисея (Мф., V, 32), а не женатым, чтобы они, если могут, то лучше не женились бы (Мф., XIX, 10--12). И тем же и другим говорил, чтобы они понимали, что главный грех состоит в том, чтобы смотреть на женщину, как на предмет наслаждения (Мф., V, 28) (само собой разумеется, что то же надо понимать и со стороны женщины по отношению мужчин).
   Из этих положений естественно вытекают следующие практические нравственные выводы:
   1) Не смотреть, как теперь смотрят, что каждому молодому человеку, мужчине, девушке, нужно непременно вступить в брак, а, напротив, смотреть так, что каждому человеку, мужчине и женщине, лучше всего соблюсти свою чистоту для того, чтобы ничто не мешало отдать все свои силы на служение Богу.
   2) Не смотреть, как теперь, на падение человека, мужчины или женщины, т. е. на вступление в половое общение, как на ошибку, которую можно исправить вступлением в половое общение (в виде брака) с другим лицом, или даже как на простительное удовлетворение потребности, или даже удовольствие; а смотреть на первое вступление в половое общение кого бы то ни было, с кем бы то ни было, как на вступление в неразрывный брав (Мф., XIX, 4--6), обязывающее брачующихся к определенной деятельности, служащей искуплением совершенного греха.
   3) Не смотреть на брак, как теперь, как на разрешение удовлетворения плотской похоти, а как на грех, требующий своего искупления. Искупление же греха состоит, во-первых, -- в освобождении себя, помогая в этом друг другу, обоим супругам от похоти и достижения насколько возможно установления между собой отношений не любовников, а брата и сестры; и, во-вторых, в воспитании тех детей, будущих служителей Богу, которые возникнут от брака.
   Разница такого взгляда на брак от того, который существует, очень большая: точно так же будут жениться и выходить замуж; точно так же родители будут заботиться о том, чтобы женить и выдавать замуж детей; но разница большая в том, когда удовлетворение похоти считается возвышенным, законным и самым большим счастием на свете, или когда оно считается грехом; человек, следуя христианскому учению, женится только тогда, когда он будет чувствовать, что не может поступить иначе, и, женившись, будет не предаваться похоти, а стремиться к укрощению ее (мужчина так же, как и женщина); родители, заботясь о духовном благе своих детей, не будут считать необходимым женить каждого и выдавать замуж, а женят и выдадут замуж (т. е. посоветуют им, облегчат им падение) только тех, которые не в силах удержать чистоту, и тогда когда будет ясно, что дети не могут жить иначе. Супруги не будут гордиться, как это бывает теперь, большим количеством, детей, а напротив, стремясь к чистоте жизни, будут радоваться тому, что у них мало детей и они могут посвятить все свои силы на воспитание тех своих детей, которые уже есть, и тех чужих детей, которым они могут служить, если они хотят служить Богу воспитанием будущих служителей ему. Разница будет та, которая есть между людьми, которые употребляют только пищу потому, что не могут обойтись без этого, и потому стараются как можно меньше тратить времени, сил и внимания на приготовление и потребление пищи, и теми, которые кладут в придумывание, приспособление, увеличение вкуса и в потребление пищи главный интерес жизни, как это до последней степени доводили римляне, которые принимали рвотное, чтобы быть в состоянии опять есть. Совершенно то же самое -- средства, употребляемые для нерождения детей. [...]
  
   А. С. Буткевичу.
   1890 г. Апреля 30.
   [...] Вы знаете так же, как я, что дороги и важны не общины, а люди и их отношения между собой. Если бы можно было жить не греша или скорее не выбираясь из греха, то было бы царство Бога на земле, и трудно представить себе, зачем бы жить.
   То, что происходит между вами, не есть помеха в жизни, задержка, которую надо как-нибудь перескочить и потом жить, а эти-то затруднения и есть сама жизнь, на которую надо направлять всё свое внимание и всю способность смирения, самоотречения и любви, посредством которых только и можно преодолеть эти кажущиеся трудности и перейти от смерти к жизни.
   Главное препятствие мне всегда представляется в такого рода затруднениях это гордость, тщеславие, забота о славе людской, о том, что скажут. Если хорошенько поискать в своей душе и отыскать запрятавшиеся по углам и скрывающиеся под другими названиями остатки этих грехов, -- отыскать и выкинуть, то все затруднения уничтожаются. Ну прекрасно, ну я непоследователен, ну я легкомыслен, ну я лжив, ну я дрянь, но только бы никто не сердился на меня, не страдал бы из-за меня, только бы я мог внести в отношения людей больше любви и согласия. Стоит сказать себе это, и всё разрешается, точно как вынули маленькую соринку, из-за которой винт не входил на свое место. [...]
   В практическом отношении смело даю совет, в правде которого и приложимости которого не могу сомневаться.
   Есть в шахматах задача, называемая проблемой коня, она решается сложнейшим математическим вычислением высшей математики; и существуют томы, написанных о ней вычислений, и всё решения полного нет. И вместе с тем решается эта задача несомненно самым простым, понятным каждому, практическим способом: всякий ход должен быть сделан на такую клетку, с которой наименьшее число ходов.
   То же самое в жизненных вопросах, когда их хочешь решить наивысшим по отношению нравственности способом; существует такой простой практический прием: избрать тот поступок, при котором, при равном нравственном значении, наименьшая перемена, наименьшая практическая деятельность.
   Так и при вашем вопросе: продолжать ли общину или разъехаться? спросите себя, при какой альтернативе меньше хлопот, меньше надо предпринимать. Это и будет более нравственно, будет то, что должно делать. Для того же, чтобы спокойно взвесить это, надо изгнать всякое воспоминание о долгах должников наших, вызвать любовь.
   И это вы наверное уже сделали. Помогай вам Бог.
   Важнее всех общин в мире попросить прощения у человека, который сердится на меня. В этом одном жизнь. [...]
  
   Анатолий Степанович Буткевич (1869--1942) -- ученый пчеловод, знакомый Толстого с 1886 г.; автор воспоминаний о Толстом. В 1889 г. и первой половине 1890 г. жил в Глодосской земледельческой общине, основанной И. Б. Файнерманом.
   Ответ на письмо Буткевича к А. А. Пастухову от 8 апреля 1890 г., пересланное последним Толстому. Буткевич писал о разногласиях среди членов Глодосской общины и о возможности ее ликвидации; высказывал свои мысли о неудачах в построении общинной жизни.
  
   А. А. Пастухову.
   1890 г. Апреля 30.
   [...] В деле Файнермана, т. е. в размолвке, я еще не вижу ничего дурного. Без этого не может быть; только бы они не торопились, не смотрели бы на эти недоразумения, как на помеху для жизни. Ведь устранение этих недоразумений, развязывание их и составляет самую жизнь. Я уверен, что они развяжут грех. [...]
  
   Алексей Алексеевич Пастухов (р. 1868) -- бывший воспитанник Академии художеств, с 1889 г. учитель рисования сначала в Белеве, потом в Туле.
   Ответ на письмо Пастухова из Белева от 15 апреля 1890 г., в котором Пастухов писал о разногласиях в Глодосской общине Файнермана.
  
   Е. И. Попову.
   1890 г. Апреля 30.
   [...] Мысли ваши о Боге я понял, но неясно, как и выражены. Вы говорите: зачем писать определения Бога? Я совершенно согласен с вами. Я написал тогда, потому что Чертков просил меня сказать самым хотя бы неопределенным образом. "Я могу, пойму с полуслова, что вы думаете, когда произносите слово Бог". И таким образом, именно, не желая определять Бога, как в Богословиях, а как то думает Матью Арнольд,2 объясняя, что он подразумевает под словом "Бог", когда его употребляет. Такое определение не опасно. Но и то лучше не делать этого.
   Нынче приехал милый Золотарев и рассказал про вас всё хорошее, именно, что вы находите поддержку духовную в сознании того, что жизнь только в настоящем.
   Представьте себе, что последнее время я это самое вызываю в себе, молюсь так, кроме "Отче наш", в котором ведь это самое сказано. Говорю я себе так: "Жизнь твоя и благо твое не в том, чтобы вызывать известное духовное состояние в известном человеке, не в том, чтобы написать хорошо и ясно то-то и то-то, не в том, чтобы вспахать, посеять, помочь материально или духовно тому-то (о том, что жизнь не в своем личном наслаждении -- к этому в сознании уже привык, хотя и страшно далек от этого на практике); жизнь твоя в том, чтобы сейчас, теперь всё свое внимание употребить на то, чтобы поступить наилучшим образом, по-божески в эту минуту, не рассчитывая на то, что из этого выйдет -- главное не рассчитывать, что выйдет, зная вперед, что, делая, мы не можем знать, что выйдет, зная то, что никакое совершенство -- ни ума, ни силы, ни доброты -- недоступно человеку, а только одно: соответствие меня, какой есмь, требованиям настоящей минуты, а для соответствия этого не нужно ничего, ни здоровья, ни ума, ни спокойствия; нет такого положения, в котором я не мог бы достигнуть этого соответствия: я могу его достигнуть и больной, и глупый, и в самой большой суете.
   [...] Я живу хорошо, жизнь полна и радостна, насколько достигаю этого соответствия.
  
   Ответ на недатированное письмо Попова из Москвы с почтовым штемпелем: "Москва, 14 апреля 1890", в котором Попов спрашивал, как Толстой определяет слово "Бог".
  
   1 Цитата из письма В. Г. Черткова от 19 мая 1887 г.
   2 Matthew Arnold (1822--1888), английский богослов, критик и поэт.
  
   И. Д. Ругину.
   1890 г. Апреля 30.
   [...] Я всегда видел в нем способность и потребность судить себя, каяться, а при этой способности человек всегда идет вперед. [...]
   Золотарев тоже один из тех будет, которые, как Поша, и вы, и Ге, и Рубан, Хилков и Прокопенко, и еще, вероятно, некоторые, которые просто избирают самую естественную и серую жизнь, не приобретая для этого, но пользуясь для этого тем, что есть. И я думаю, что это одно из хороших положений. [...]
  
   Иван Дмитриевич: Ругин (р. 1866) -- в начале 1890 г. работал в смоленской общине А. В. Алехина Шевелево, затем на хуторе П. И. Бирюкова в Костромской губ.
   Ответ на письмо Ругина с хутора Бирюкова от 23 апреля 1890 г., сообщавшего о причинах своего ухода из общины и о впечатлении от знакомства с А. В. Алехиным.
  
   Д. А. Хилкову.
   1890 г. Апреля 30.
   [...] хотя и нельзя себя назвать и считать христианином по жизни и делам, все-таки есть различие между человеком, который ставит перед собой идеал Христа, в приближении к нему кладет благо своей жизни, и тем, который этого не делает и не считает для себя учение Христа обязательным. Различие это есть, и мы его знаем по себе, по разным периодам своей жизни; но чем меньше мы будем обращать на него внимание, тем легче будет для нас самих, тем легче нам будет любить людей и не делать между ними подразделений. [...]
   Письмо Трегубова показывает, что его мысль работает по верному направлению, но что он не додумался еще до конца и напрасно робеет перед тем, в чем нет ничего страшного -- именно в том, что брака христианского никогда не было и быть не может, как никогда не было собственности христианской и многого другого. Но есть отношение христианское к браку, как и к собственности. Отношение христианина к собственности то, что хотя я рубаху и считаю своею, но все-таки считаю нужным отдать ее, когда ее потребует другой, также и к браку отношение христианина то, что мое соединение с женщиной есть самый законный, неразрывный брак и что в этом браке я должен стремиться с женою своей к 2-м делам, во 1-х, к наилучшему перед Богом воспитанию детей наших и, во 2-х, к освобождению нас обоих от соблазна похоти по мере сил и установлению вместо любовно плотских любовно духовных отношений. Если только понимать хорошо и ясно, что падение грех, соединение с женщиной есть не, как теперь считается, дело поправимое с другою, а есть единственный неразрывный брак, составляющий искупление греха, то ясно, что только при таком взгляде может увеличиваться целомудрие людей. [...]
  
   Неизвестному.
   1890 г. Март -- апрель?
   Я всей душой сочувствую всякого рода борьбе против этого страшного бедствия и полагаю, что в наше время всякому мыслящему человеку, ввиду всего происходящего от пьянства зла, нельзя оставаться к этому вопросу безразличным, а надо или сказать себе, что для меня гораздо важнее иметь удовольствие выпить, когда мне хочется, и угостить приятелей, чем знать то, что я помогаю этим погибели народа, и потому я, не обращая на это никакого внимания, буду продолжать пить в свое удовольствие и угощать других, или сказать себе, что я как мыслящий и честный человек, видя всё зло, происходящее от употребления вина, не могу участвовать в этом зле и потому не буду ни пить, как бы то мало ни было, ни угощать других, ни равнодушно смотреть, как люди будут отравлять себя. И я очень радуюсь тому, что чаще и чаще встречаю людей последнего разряда, к которым принадлежите вы и от которых зависит спасение нашего народа от страшного, давящего его бедствия.
  
   Н. Н. Страхову.
   1890 г. Мая 18.
   [...] И болезнь очень хорошо, особенно при тех заботах, которыми я окружен, и так мало страданий, и так много поучительного, подвигающего.
   Почему вы говорите, что не оценю вполне теперь ни одного из ваших писаний? Нет, оценю и оценяю -- и очень -- все ваши работы научной критики и философии и жду еще многого для себя и для других просветительного в этой области.
   Поездка1 мне скорее не нравится -- именно тем, чем она нравится гр. Александре Андревне (не Алексевне) Толстой. И утверждение о том, что повторение десятки раз сряду одних и тех же слов может быть не отвратительно по своему безумно и кощунственно механическому отношению к Богу, мне очень противно. Противно, потому что вредно. Надо нам, старикам, глядя уже туда, помогать людям распутываться, а не запутываться. [...] Мне всегда душевно больно, когда я вижу в вас эти черты умышленного принижения своего духовного я во имя чего-то такого мелкого, ничтожного, как привычка, семья, народ, церковь. Я знаю, что вы можете повторить: семья! народ! церковь! ничтожное; но от этого отношение вашего духовного, божеского я к этим названиям игрушек человеческих не станет другим. Нельзя идти назад. У меня есть очень умный знакомый Орлов,2 который говорит: я верю, как мужик, в Христа, Бога и во всё. Но ведь это нельзя. Если он верит, как мужик, в Христа, то этим самым он говорит, что верит совсем не так, как мужик. Мужик верит так, как верили и верят величайшие мудрецы, до которых он может подняться, отцы и святители, т. е. верит в самое высшее, что еле-еле может понять. И прекрасно делает. И так надо делать и нам, чтобы у нас была вера, которая бы выдержала в смертный час, quand il faudra parler franГais, как говорит Montaigne.3 Да и как же нам верить в символ веры и его догматы, когда мы его со всех сторон видим и знаем до подробностей, как он сделан и как сделаны все его догматы. Мужик может, а мы не можем. И если брать уроки у народа, то не в том, чтобы верить в то, во что он верит, а в том, чтобы уметь избирать предмет своей веры так высоко, как только можно, -- покуда хватает духовный взор. [...]
   Роковой же Вопрос и Перелом4, как и всё славянофильское, -- простите, простите -- ужасно молодо. Ну что, как вам на смертном одре напомнят Роковой вопрос и всё славянофильство, как вы презрительно и грустно улыбнетесь. Я как будто нарочно раздразниваю вас, чтобы вы мне сказали, чтР вы в самые желчные минуты думаете о моих недостатках. Ведь мне это нужно. [...]
  
   Николай Николаевич Страхов (1828--1896) -- литературный критик и философ-идеалист, был в дружеских отношениях с Толстым.
  
   1 Вместе с письмом к С. А. Толстой от 22 января 1890 г. Страхов прислал для Толстого свою статью "Воспоминание о поездке на Афон" -- отдельный оттиск из журнала "Русский вестник" 1889,10, где статья была впервые напечатана на стр. 120--144.
   2 Владимир Федорович Орлов (1843--1898), учитель.
   3 Michel de Montaigne (Мишель де Монтэнь, 1533--1592), французский философ и писатель-гуманист, автор сочинения "Essais" ("Опыты"). В восемнадцатой главе тома I Монтэнь говорит: "ю ce dernier rТle de la mort et de nous il n'y a plus que feindre, il faut parler franГais" ("В этой последней, предсмертной роли нельзя более притворяться, надо говорить по-французски"). Богослужение католической церкви совершается на латинском языке, и словами о том, что перед смертью надо говорить по-французски, Монтэнь выражает уверенность, что в эти минуты недопустима никакая искусственность в поведении человека.
   4 "Роковой вопрос" и "Перелом" -- статьи Н. Н. Страхова.
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Мая 21--22.
   [...] Мы все живем и растем, и что вы мне писали о том, что чувствуете совершающийся не переворот, а ступень -- я так понял -- меня интересует, и потому что люблю вас, и потому что это общий всем нам процесс. Процесс этот с старостью не кончается.
   [...] Были Дунаев, Золотарев Василий, Рахманов, Пастухов. [...] Да все эти передвижения, не могу ими интересоваться. Движение же духовное, как весною. Не успеешь заметить один распустившийся цветок, как зацветает другой, а тот завязывается. И это не мечта, а самая реальная реальность.
  
   В. П. Золотареву.
   1890 г. Мая 21--22.
   [...] подавляйте тщеславие писательское, если будете подниматься. А радостно, что имеете способность выражать мысли, и старайтесь выражать их (учитесь, практикуйтесь) как можно яснее и короче. Это всем нужно и важно.
   Ваше столкновение с родственником мне очень понравилось. Я не только верю, но знаю несомненно, что нет того человека, которого не победила бы кротость и смирение Христовы, если только мы сумели от души последовать им не перед людьми, а перед Богом.
   [...] Община Глодосская расстроилась, но люди, слава Богу, растут. [...]
  
   Василий Петрович Золотарев (р. 1866) -- сын черниговского купца-старообрядца Петра Ивановича Золотарева; участник смоленской общины Шевелево. В то время, по просьбе старика отца, вернулся к нему, на родину.
   Ответ на письма Золотарева от 6 и 15 мая 1890 г. В первом из них Золотарев описывал свое столкновение с богатым купцом, его родственником, "требовавшим" от него поклонения иконам. Во втором сообщал о посылке им Толстому рукописи своей статьи о "Крейцеровой сонате" (напечатана она не была).
  
   Ф. Б. Гецу.
   1890 г. Мая 25--26.
   [...] Во-первых, вы приписываете моему (да и всякому) слову значение, которого оно не имеет и сотой доли; во 2-х, вы невольно переносите воображением в меня всю ту страстность желания улучшения материального положения евреев и возмущения за переносимые ими гонения, которые сами испытываете.
   Я жалею о стеснениях, которым подвергаются евреи, считаю их не только несправедливыми и жестокими, но и безумными, но предмет этот не занимает исключительно или предпочтительно перед другими моих чувств и мыслей. Есть много предметов, более волнующих меня, чем этот, и потому я бы не мог ничего написать об этом предмете такого, что бы тронуло людей.
   Думаю я об еврейском вопросе то, в чем еще больше подтвердило меня чтение ваших статей об еврейской этике, что нравственное учение евреев и практика их жизни стоит без сравнения выше нравственного учения и практики жизни нашего quasi-христианского общества, признающего из христианского учения только выдуманные богословами теории покаяния и искупления, освобождающие их от всяких нравственных обязанностей, и что поэтому еврейство, держащееся нравственных основ, которые оно исповедует, во всем, что составляет цели стремлений нашего общества, берет верх над quasi-христианскими людьми, не имеющими никаких нравственных основ, и что от этого происходят зависть, ненависть и гонения.1
   Поэтому я думаю тоже, что гонения эти никак не прекратятся, как в Америке не прекратятся гонения на лучших, более дешевых и трудолюбивых работников, чем американцы -- китайцев. Американцы очень хорошо знают, что, изгоняя китайцев, они отступают от основных принципов равенства и свободы, которые исповедуют; но дело касается их шкуры, и они топчут под ноги принципы, исповедуемые ими на словах. Точно так же у нас, с тою разницей, что у нас даже и не профессируют принципов равенства и свободы, и потому и под ноги топтать нечего.
   Евреи в умении достигать того, что составляет цель стремления большинства, несомненно превосходят квази-христиан, и потому, насколько есть возможность, квази-христиане всегда будут в этом препятствовать. Так и делают, и будут делать, и перестанут только тогда, когда усвоят истинные христианские основы жизни, оставляющие далеко за собой архаические, отжитые еврейские основы нравственности, -- те самые, во имя которых и происходят теперешние гонения, как и сказано, что нищие города твоего имеют первенство перед нищими чужого города,2 и если кто-нибудь готов убить тебя, то предупреди и убей его3 и т. п. [...]
  
   Файвель-Меер Бенцелович Гец (р. 1853) -- публицист и педагог; корреспондент многих русских, немецких и венгерских газет и журналов. Между 3 и 10 мая 1890 г. Гец приезжал в Ясную Поляну, не застав Толстого, Гец оставил ему книги, по еврейскому вопросу и уехал в Москву, дожидаясь извещения о возвращении Толстого из Пирогова. 19 мая он получил телеграмму от Л. Л. Толстого о том, что Лев Николаевич ввиду болезни не может его принять. После этого он обратился к Толстому с письмом от 20 мая.
  
   1 В следующем письме к Гецу (от 30 июня 1900 г.) эту точку зрения Толстой признал ошибочной.
   2-3 Выдержки из талмуда.
  
   В. И. Алексееву.
   1890 г. Мая 18--30.
   Спасибо, дорогой друг Василий Иваныч, что пишете мне, выкладывая свою душу. Может быть, вам легче, а я рад хоть воображением и мыслью помучаться с вами.
   Борьба с чувственностью это борьба хорошая, это сама жизнь. И для нас грешников обязательная. Надо учиться только вести ее. Я сам вел ее и вокруг себя вижу людей, ведущих ее. Для меня было, кроме многих других, два средства: одно, внутреннее, состоящее в том, чтобы переводить жизнь свою из области интересов мирских в область служения Богу, без соображений о своих выгодах, вкусах и суждении людском. В той мере, в которой удается это, утишается и соблазн: всякая женщина становится прежде всего материалом служения Богу. Мне это помогало. Другое, внешнее средство -- это уметь предвидеть козни дьявола воображения и прихлопывать проявления его в самом начале, ожидая встретить эти козни в самых разнообразных видах.
   Об отношении вашем к Лизавете Александровне1 скажу, что, по-моему, оно не достаточно добро и самоотреченно, самоуниженно. Слова ее ничего не значат. Чем решительнее и увереннее ее тон, тем она жалчее. Сделать для нее надо всё, чего она хочет, хотя бы это и нарушило вашу жизнь. Целомудрие же с нею соблюдать тоже нужно.
   Я думаю, что люди, впавшие в брак вместе, вместе и должны освобождаться от этого соблазна, помогая в этом друг другу. Этому же помогают и дети, чем они больше. И как совесть обязывает меня лечить человека, которого я ранил или вовлек в болезнь, так и здесь супруги друг друга расслабили, им и надо помогать друг другу и нельзя смотреть -- помимо уж детей -- на такую связь, как будто ее никогда не было.
   А еще, голубчик, постарайтесь не осуждать ее, а себя, себя, себя. Ищите в себе своих грехов к ней, как собака блох. И чем больше найдете, тем легче вам будет.
   Я был болен -- печенью -- и теперь не справился. Но истинно говорю, мне очень хорошо. Матерьяльно уход за мной идеальный, а духовно болезнь помогает, подгоняет, счищает много лишнего, [...]
  
   Ответ на письмо В. И. Алексеева от 12 мая, в котором Алексеев писал о своих отношениях с женой и предстоящем разводе.
  
   1 Елизавета Александровна Маликова, первая жена В. И. Алексеева.
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Июня 2.
   Всё это очень хорошо. Так и надо сделать. Вы поплатились за грехи наши всеобщие -- взгляд на брак и приготовления к нему, забегающие вперед и вперед неправильно обставляющие сущность его. Я понимаю теперешнее предложение ваше и Маши так: между вами и Машей не существует ничего внешнего, особенного. Вы не ручаетесь никому, ни себе в том, что вы соединитесь браком, и никому не обещаетесь, что не соединитесь браком. То, что вы любите друг друга, то вы в этом не только не раскаиваетесь, но очень рады этому и желаете только того, чтобы это усиливалось и продолжалось. Так ли я понимаю? Маша понимает так совершенно независимо от меня. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Июня 11.
   [...] Не одобрил я письма вашего к Маше за то, во 1-х, что, решив то, чтобы откинуть те внешние формы исключительного сближения, которые вы оба усвоили, вы сразу в письме продолжаете не только эти формы, но усиливаете их; во 2-х, то, что в письме этом есть некоторый задор -- гордости, который неприятно поразил меня. Я знаю и понимаю, что этот тон смелый, мужественный вызван именно теми несправедливыми нападками, которым вы подвергались, но тон, неприятно подействовавший на меня, любящего вас, и потому тем более неприятно долженствовавший подействовать на Софью Андреевну. [...]
   Я смотрю и не могу смотреть иначе (не можете смотреть иначе и вы, и Маша) на брак, как на падение. В романах пишут, и мы привыкли к тому, что бороться с препятствиями, мешающими браку, есть доблесть. Для христианина препятствие вступлению в брак -- падению, есть желательное явление -- он должен сам желать воздвигать их. "Но стремление непреодолимо -- мешает жить, воздержание от брака делает жизнь еще менее христианской, доброй, чем она бы была при браке". Так это часто бывает, но так ли это в вашем случае? Это вы знаете и должны решить перед Богом, только перед одним Богом, имея в виду не себя одного, но и ее. Так ли это по отношению ее? Потребность вступить в брак нарушает ли для нее возможность доброй христианской жизни и движение вперед? Сколько я вижу и понимаю ее -- нет. Если бы я видел в ней апатию, рассеянность, поворот назад к мирской жизни, даже поползновение к этому, я бы сказал: да, ей лучше брак. Но я не вижу в ней этого. Она медленно, но без отклонений идет по одному и тому же пути, по которому идете и вы. И идете оба, думая только о нем, об этом пути. Так я думаю, но это я, и мне 7-й десяток, и я могу, не замечая того, руководиться эгоизмом; и я не знаю всего, что происходит в ее душе. Она одна знает, хотя и не сумеет, вероятно, высказать, но говорите оба, главное, как можно более забывая себя и мнения людей, а помня одного Бога.
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1890 г. Июня 11.
   [...] Вот то, что вы пишете о себе, о своем положении с братом в Посреднике и о том, как вы относитесь к этому, вот это интересно мне очень и трогает меня. И мытарь ушел оправданным, оправданным потому, что он чувствовал свои грехи; а чувствовал он их только перед Богом. Ушел же оправданным он не оттого, что он побил себя в грудь и говорил: Боже, милостив буди мне грешному,1 а потому, что, вероятно сознавая свои вины, не хватал за горло должника, как тот немилосердный человек, которого простил хозяин.2 И потому оправдать ничем нельзя, ни исповедью, ни разговором вашего греха, и говорить вам про этот грех ни с кем не надо, как только с Богом. И как только перестанешь о своих грехах говорить с людьми и станешь говорить о них с одним Богом, так сейчас делается страшная, мгновенная точно перемена декорации: те грехи, что казались большими, кажутся малыми, оказывается, что Бог (и это чаще всего бывает) гораздо снисходительнее людей, а те, которые казались малыми или даже вовсе не грехами, вырастают в большие. Не надо говорить про свой грех ни с кем, как перед Богом, надо не баловать этим сознанием грехов. [...]
  
   Ответ на письмо И. И. Горбунова-Посадова от 5 июня 1890 г., в котором Горбунов писал о своем отношении к Толстому и, кроме того, сообщал, что он принужден, за неимением других подходящих лиц, взять на себя дело редакции "Посредника", которое к тому же давало ему средства для поддержания семьи его брата.
  
   1, 2 Примеры Толстого взяты из евангельских притч.
  
   П. М. Третьякову.
   1890 г. Июня 11.
   Я вчера увидал картину Ге "Что есть истина?". И теперь пишу в Америку моим друзьям там письма об этой картине. Ее везут туда на днях. Я ее видел, и она мне более не нужна. Те русские, которые видели ее, тоже видели, и она им больше не нужна, те, которые не увидят ее, если она, по всем вероятиям, останется за границей, не увидят ее, как не увидали бы ее американцы, если бы она осталась в России. Я ни в каком отношении не признаю патриотизма, тем более в деле просвещения. Где бы ни разносился свет, всё равно, только бы разносился. И потому я пишу вам об этой картине не потому, что для себя или для России желаю, чтобы картина осталась в ней, а пишу только для вас.
   Выйдет поразительная вещь: вы посвятили жизнь на собирание предметов искусства -- живописи и собрали подряд всё для того, чтобы не пропустить в тысяче ничтожных полотен то, во имя которого стоило собирать все остальные. Вы собрали кучу навоза для того, чтобы не упустить жемчужину. И когда прямо среди навоза лежит очевидная жемчужина, вы забираете всё, только не ее.
   Для меня это просто непостижимо. Простите меня, если оскорбил вас, и постарайтесь поправить свою ошибку, если вы видите ее, чтобы не погубить всё свое многолетнее дело. Если же вы думаете, что я ошибаюсь, считая эту картину эпохой в христианском, т. е. в нашем истинном искусстве, то, пожалуйста, объясните мне мою ошибку. [...]
  
   Павел Михайлович Третьяков (1832--1898) -- богатый московский купец, основатель, вместе со своим братом Сергеем Михаиловичем (1834--1892) художественной галлереи (ныне Государственная Третьяковская галлерея).
  
   П. М. Третьякову. Черновое.
   1890 г. Июня 11
   [...] прежде верили в божественность Христа и так и писали его, и была католическая, христианская живопись. Потом перестали верить в Христа, как в Бога, и стали писать Христа, как историческое лицо; но это не удавалось, и это воззрение на Христа не дало больших художественных произведений, во 1-х, потому, что это вызывало спор, во 2-х, потому, что Христос, как историческое лицо, никак не мог быть так интересен, как Людовик XIV, Кромвель, Бонапарт и т. п. И от этого последнее время все картины Христа были неудачны: не было найдено отношения к нему.
   Картина Ге есть выражение нового отношения к Христу, состоящего в том, что изображается столкновение двух миров -- языческого с христианским и выражается не как историческое явление.
  
   Картина Ге "Что есть истина?" была приобретена Третьяковым и ныне находится в Государственной Третьяковской галерее.
  
   М. М. Лисицыну.
   1890 г. Июня 18.
   Хотя в учреждении всякого общества есть нечто искусственное и потому не вполне правдивое, общества трезвости полезны и нужны, потому что борются с поступками, кажущимися безразличными, не кажущимися прямо противными нравственности, но влекущими за собой безнравственные поступки, вследствие одурения. Не то с половой распущенностью, -- она сама по себе безнравственна, и потому для борьбы с ней едва ли нужно общество. Тот, кто воздержится от этого порока ради общества, а не для Бога, едва ли поступит хорошо. Так мне кажется. И я не стал бы учреждать общество; но сочувствовал бы основанию такого общества. Люди находятся на самых разных ступенях нравственного миросозерцания и могут быть такие, которым это нужно.
   Вопросы ваши, после прочтения послесловия, огорчили меня. Эпизод на браке в Кане1 ничего другого не показывает, как только то, что в евангелиях есть места, или внесенные очень тупыми и не понимавшими смысла учения людьми, или такие, смысл которых потерян. Из того, что Христос был на свадьбе (т. е. на гуляньи и попойке), скорее можно вывести (особенно из слов распорядителя: когда напьются, то подают плохое вино), что он одобрял пьянство, чем то, что он одобрял брак, о котором не сказано ни одного слова. По-гречески: ЁpЌNoІ употребляется как брак и как пир (в басне Эзопа: собака и волк),2 как у французов, noce, faire la noce, nocer значит кутить. Так что ссылки церковников на это место в пользу брака лучше всего показывают полное отсутствие в учении Христа учреждения или одобрения брака.
   Слова: "Да прилепится к жене и будет...." -- суть слова ветхого завета, которые Христос повторяет, чтобы показать им, что женатому нельзя разводиться. Он говорит, что женатому надо жить честно и целомудренно с женой, а не женатому вовсе не жениться. Это всё сказано, мне помнится, в Послесловии, если у вас настоящий список.
   О том, как смотреть на стремление человека к половому общению для продолжения рода, тоже сказано: Цель жизни человека есть служение Богу. Служению Богу никак не может содействовать половое общение. Оно всегда препятствует ему, точно так же, как питание себя никак не содействует прямо служению Богу. Но как голод может мешать и мешает служению Богу, и человеку разумнее поесть, утолить голод, чтобы спокойно служить Богу, так точно и в половом общении, если человек чувствует, что он не может быть спокоен без этого, то лучше взять жену и слиться с ней (как и говорит Христос), но с тою разницей, что от пищи мы знаем, что невозможно совсем воздержаться (хотя чем больше, тем лучше), а от полового общения очень можно, в особенности тем, которые еще не испортили себя и понимают и верят, что девственность лучше брака, потому что вне брака лучше можно служить Богу.
  
   Михаил Михайлович Лисицын (1862--1913) -- ветеринарный врач в Дерпте, автор нескольких повестей и рассказов, напечатанных под псевдонимом "М. Лаврецкий".
   Ответ на письмо Лисицина от 12 июня, в котором Лисицын писал о своем намерении организовать общество по борьбе "с страшным злом.... половых излишеств" по образцу "Согласия против пьянства" и спрашивал совета Толстого. Помимо этого он задавал ряд вопросов о браке и половых отношениях в связи с чтением "Крейцеровой сонаты".
  
   1 Евангельский эпизод.
   2 Эзоп (ок. VI в. до н. э.), греческий баснописец. Перевод басни "Собака и волк" помещен Толстым в его "Третьей русской книге для чтения", изд. 1-е, М. 1875, стр. 2, где слово ЁpЌNoІ переведено как "свадьба".
  
  
   В. И. Алексееву.
   1890. Июня 30.
   [...] Больным я был много ближе к Богу. Помните, житие есть монаха, который умер, но не успел помириться с врагом. Его там пожалели, что за это нельзя его впустить в лучшее место рая, и оживили его, чтобы он исправил это дело. Вот он и ожил в гробу и рассказывал, как там в раю было хорошо, какое великолепие, прохлада, духи райские везде, и как вдруг его из этих райских мест (когда решено было его оживить) повели на задний двор и на заднем дворе привели к вонючему гноищу, яме и велели лезть туда, и как ему было ужасно видеть, нюхать, прикоснуться, не то, что лезть. Но нечего делать, велели лезть. И он с отвращением влез. И, влезши, вдруг потерял отвращение и очнулся, и гноище и было его самое тело.1 [...]
  
   1 Легенда взята из сборника "Пролог" на 28 марта.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1890 г. Июня 30.
   [...] Вы спрашиваете о своих грехах и слабостях. И это правда, что в указании слабостей и грехов друг друга мы больше всего нуждаемся; и в этом прежде всего должна выражаться наша любовь. Ваша слабость, которую я заметил, это желание отделиться от людей грешных, мирских своей добродетелью и потому осуждение этих людей, которое выражается у вас сожалением к ним. Самое лучшее, самое желательное, идеал, это то, чтобы не только не находить человека дурным, т. е. хуже себя, не только не находить себя лучше других, не находить даже себя лучше, чем был прежде, не видеть в себе улучшения, а до такой степени быть занятым улучшением себя, чтобы не видеть его. Не пишите мне ничего про это свое свойство, про то, так ли, верно ли я сужу или нет, а в ответ на это пишите мне о моих недостатках, которые вам бросаются в глаза. [...]
   Вы спрашиваете: покоен ли я духом. Слава Богу, не спокоен. Если вы спросите в том смысле, что нет ли у меня сомнений в пути, по которому хочу идти, нет ли у меня отчаяния или хоть недовольства на устройство и порядок мира, нет ли у меня страха перед смертью или жизнью? то прямо скажу, что нет, и в этом смысле спокоен; но неспокоен в том, что вижу ясно отклонение моих поступков от того пути, по которому хочу идти, и оттого неспокоен.
  
   Леонила Фоминична Анненкова (1844--1914) -- с 1886 г. знакомая Толстого, жена курского помещика и юриста Константина Никаноровича Анненкова (1842--1910).
  
   Адину Баллу (Adin Ballou).
   1890 г. Июня 30.
   Дорогой друг и брат, я редко испытывал такое истинное и большое удовольствие, как при чтении вашего истинно братского и христианского письма. Очень благодарю вас за книги и брошюры, которые вы мне прислали.1 Я получил их благополучно и некоторые из них прочел с большим удовольствием и пользой. Катехизис непротивляющихся я перевел и буду распространять его среди наших друзей. В нем замечательно хорошо изложены в такой сжатой форме главные истины нашей веры. Каково ваше отношение к декларации взглядов общества непротивления, основанного Гаррисоном?2 Состояли вы его членом в то время?
   Я совершенно согласен с вами, что христианство никогда не войдет в свою обетованную землю, пока божественная истина принципа непротивления не получит признания. Но признана она будет не так называемой церковью. Я совершенно убежден, что церкви всегда были и остались злейшими врагами дела Христа. Они всегда вели человечество не по пути Христа, а в сторону от него. Я думаю, что всё, что мы можем сказать и желать относительно церкви, это пытаться быть членом Христовой церкви; но мы никогда не можем определить самую церковь, ее границы и утверждать, что мы члены единой, истинной церкви. [...]
  
   Ответ на письмо Баллу от 30 мая нов. ст. 1890 г., написанное в ответ на письмо Толстого от 21--24 февраля 1890 г. Баллу благодарил Толстого за "разъяснение мысли относительно допущения компромисса на практике" и писал о своем нежелании "пререкаться относительно словесных разногласий".
  
   1 Баллу прислал Толстому брошюру "Non-resistance catechism" ("Катехизис непротивления"), Hopedale, Milford, и несколько других книг по вопросам религии. Катехизис был переведен гостившим у Толстого Н. Н. Страховым. Толстой, исправляя этот перевод, задумал написать к нему предисловие (одновременно и к "Декларации Гаррисона"), положившее начало большому трактату "Царство божие внутри вас".
   2 Вильям-Ллойд Гаррисон (William Lloyd Garrison, 1805--1879), американский общественный деятель, выступавший за освобождение негров; сторонник учения о непротивлении злу насилием, основатель обществ и журнала "Non-resistant" ("Непротивляющийся") в Бостоне.
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Июня 30.
   [...] Жизнь и формы ее пускай будут впереди, а любовь, пускай будет неразлучна с нами. [...] Мне здорово вспоминать, что я живу дурно и, под предлогом избегания вражды, подчиняюсь своим слабостям, похотям тела. Друг мой, любя меня, напишите мне, не смягчая, а в самой строгой форме, суждения о мне, осуждающие меня, не называя никого. Вы ведь много таких слышали. [...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1890 г. Июня 30.
   [...] надо дорожить сознанием ясным своей неправоты, а не стараться заглушать это сознание разговором о ней (о неправоте) с другими. [...]
   Я совсем здоров и тужу о том состоянии, в котором был больной: далеко я ушел в дурную сторону от того состояния. [...]
  
   В. П. Золотареву.
   1890 г. Июня 30.
   [...] чем хуже условия жизни в мирском смысле, тем больше матерьяла для работы в духовном. [...]
  
   Г. А. Русанову.
   1890 г. Июня 30.
   [...] Нет ничего худого и в болезни, если мы сами не вносим это худое в нашем взгляде на нее. И как вижу из письма, она не нарушает вашей жизни, как не нарушит ее и смерть тела. [...]
   Я теперь совсем здоров и с умилением вспоминаю о том хорошем состоянии, в котором был во время болезни: чувствую, как с тех пор опять далеко отошел от духовного состояния, в котором был -- оскотинился.
   [...] Поцелуйте их за меня и посоветуйте от меня не ленясь, с некоторым даже усилием работать полевую работу. Они увидят, какие радостные останутся воспоминания. [...]
  
   П. М. Третьякову.
   1890 г. Июня 30.
   [...] Что я разумею под словами: "Картина Ге составит эпоху в истории христианского искусства"? Следующее: Католическое искусство изображало преимущественно святых, мадону и Христа, как Бога. Так это шло до последнего времени, когда начались попытки изображать его, как историческое лицо.
   Но изображать, как историческое лицо, то лицо, которое признавалось веками и признается теперь миллионами людей Богом, неудобно: неудобно потому, что такое изображение вызывает спор. А спор нарушает художественное впечатление. И вот я вижу много всяких попыток выйти из этого затруднения. Одни прямо с задором спорили, таковы у нас картины Верещагина,1 даже и Ге Воскресенье.2 Другие хотели третировать эти сюжеты, как исторические, у нас Иванов,3 Крамской,4 опять Ге Тайная вечеря.5 Третьи хотели игнорировать всякий спор, а просто брали сюжет, как всем знакомый, и заботились только о красоте (Доре,6 Поленов7). И всё не выходило дело.
   Потом еще были попытки свести Христа с неба, как Бога, и с пьедестала исторического лица на почву простой обыденной жизни, придавая этой обыденной жизни религиозное освещение, несколько мистическое. Такова Ге Милосердие8 и французского художника: Христос в виде священника босой, среди детей9 и др. И всё не выходило. И вот Ге взял самый простой и теперь понятный, после того как он его взял, мотив: Христос и его учение не на одних словах, а и на словах, и на деле в столкновении с учением мира, т. е. тот мотив, который составлял тогда и теперь составляет главное значение явления Христа, и значение не спорное, а такое, с которым не могут не быть согласны и церковники, признающие его Богом, и историки, признающие его важным лицом в истории, и христиане, признающие главным в нем его практическое учение.
   На картине изображен с совершенной исторической верностью тот момент, когда Христа водили, мучили, били, таскали из одной кутузки в другую, от одного начальства к другому и привели к губернатору, добрейшему малому, которому дела нет ни до Христа, ни до евреев, но еще менее до какой-то истины, о которой ему, знакомому со всеми учеными и философами Рима, толкует этот оборванец; ему дело только до высшего начальства, чтоб не ошибиться перед ним. Христос видит, что перед ним заблудший человек, заплывший жиром, но он не решается отвергнуть его по одному виду и потому начинает высказывать ему сущность своего учения. Но губернатору не до этого, он говорит: Какая такая истина? и уходит. И Христос смотрит с грустью на этого непронизываемого человека.
   Таково было положение тогда, таково положение тысячи, миллионы раз повторяется везде, всегда между учением истины и представителями сего мира. И это выражено на картине. И это верно исторически, и верно современно, и потому хватает за сердце всякого, того, у кого есть сердце. Ну вот, такое-то отношение к христианству и составляет эпоху в искусстве, потому что такого рода картин может быть бездна. И будет. [...]
  
   1 Василий Васильевич Верещагин (1842--1904), знаменитый русский батальный живописец; написал также ряд картин из жизни Востока на евангельские темы. В майской книжке парижского журнала "Nouvelle revue" за 1866 г. поместил статью "О прогрессе в искусстве", где укорял художников в подражании старым мастерам и в повторении старых способов (см. В. В. Стасов, "Верещагин об искусстве" -- Собрание сочинений В. В. Стасова, М. 1894, II, столб. 967. Статья впервые опубликована в газете "Новости" 1886,  134 от 17 мая).
   2 "Вестники воскресения" (1867).
   3 Александр Андреевич Иванов (1806--1858). Толстой имеет в виду его картину "Явление Христа народу" (1836--1857).
   4 Иван Николаевич Крамской (1837--1887). Толстой имеет в виду его картину "Христос в пустыне" (1872).
   5 Написана в 1863 г. Далее в тексте зачеркнуто: Поленов Грешница.
   6 Гюстав Доре (Louis Christophe Paul Gustave DorИ, 1833--1883), французский иллюстратор, художник, скульптор и гравер. Иллюстрировал Библию (1864) и написал несколько картин на библейские темы.
   7 Василий Дмитриевич Поленов (1844--1927), исторический живописец и пейзажист; написал ряд картин из жизни Христа.
   8 Написана зимой 1879--1880 г. и уничтожена автором.
   9 Вероятно, картина французского художника Жана Беро (Jean BИraud, род. в Петербурге в 1849 г.).
  
   М. А Шмидт.
   1890 г. Июня 30.
   [...] Странное у меня о вас чувство, знаю я, что когда в душе хорошо, то и в мире всё будет хорошо, и знаю, что у вас в душе всё хорошо, а всегда страшно за вас, что вы пересилите, переработаете, и что-то случится, хотя и знаю, что случиться нечему. До сих пор страхи эти не сбывались, и приходилось только радоваться на вашу жизнь. Дай Бог, чтобы вас так же радовали мы и другие ваши близкие. [...]
  
   Мария Александровна Шмидт (1843--1911) -- близкая знакомая Толстого.
  
   Н. Н. Ге. (сыну).
   (О жизни как непрекращающейся борьбе)
   1890 г. Июня 30.
   [...] Я всё понял и заметил то, что вы (если пишу это, то пишу обдумав и с той мыслью, что, любя друг друга, мы обязаны говорить правду, ту, о которой прошу всех и вас для себя) многое объясните себе так (к чему мы все всегда склонны), чтобы то положение, в котором вы находитесь, представлялось тем самым, каким и должно быть.
   Будьте в этом строги и внимательны к себе. Повторяю то, что я, кажется, писал вам и что для меня всё уясняет по отношению и экономического (участия в труде) положения каждого человека, и брачного, и всяких других, а именно:
   Есть жизнь злая, мирская, и учение, оправдывающее эту жизнь. Есть жизнь в сознании нашем, жизнь святая, божеская, и учение, определяющее эту жизнь. Все люди живут жизнью мирскою, злою и среди ее. Но одни не знают, не видят, не веруют в святую, божескую жизнь, и исповедуют учение мирское, и не хотят изменить своей жизни; другие знают и верят в святую жизнь и в ее учение и ненавидят и жизнь, и учение мирское. Эти последние (я про них только и говорю) для спасения себя от мирского зла и причастия к святой жизни, делают самые разнообразно бесконечные дела, сообразно с их характерами, прошедшим и условиями, в которых их застает сознание мерзости мирской и блага святой жизни.
   И вот эти-то дела, начиная от стояния на столбу и поселения отца Дамиана на острове с прокаженными,1 до общины Алехиных, и от семейной жизни удовлетворения потребности потухающей похоти, до борьбы аскетической, -- все хороши, если имеют источником стремление от сатаны к Богу. Цену им знает только Бог, потому что обе стороны параллелограмма, длина их сторон, выражающая необходимость материальную, характер условий и стремления к Богу, известны только самому и Богу, что одно и то же.
   Такого же положения, в котором всё будет хорошо, и легко, и просто, как вам кажется, -- такого нет.
   И тот, кто экономически весь живет чужими трудами, как вы, положим, жили в Твери и в Москве, и который соблазняется на женщин и мучается, и борется, и тот, который живет, как вы, или как Алехин, или как Чертков, и еще миллионы и миллионы разных положений -- все равны. Неравенство только перед людьми.
   Человек борется напряженно с своими страстями, с прошедшим, с средой и, измученный, говорит себе: вот теперь я кончу, вот положение, в которое я вступлю и отдохну. (Так вы думаете, что, живя, кормясь и плодясь, как животное, и оставаясь разумным, вы достигнете отдыха.) Но это обман чувств, которому не надо предаваться.
   Бороться -- это самая жизнь, она только и жизнь. Отдыха нет никакого. Идеал всегда впереди, и никогда я не спокоен, пока не то что не достигну, а не движусь к нему.
   Хотя бы идеал безбрачия. Не насыщение физического чувства, успокоив на время похоть, удовлетворит меня, как накормление всех голодных вокруг меня не удовлетворит меня в экономическом отношении. Удовлетворит вас только ясное созерцание идеала во всей его высоте, такое же ясное созерцание своей слабости во всей отдаленности ее от идеала и стремление приблизиться к идеалу. Удовлетворит только это, а не доставление себя в такое положение, в котором я, прищурившись, могу не видать различия своего положения от требования идеала.
     
   1 Иосиф Дамиен де Вестер (1839--1889), бельгиец, миссионер, поселившийся в 1873 г. среди прокаженных на острове Молокаи (Гавайские острова) и сам заразившийся проказой.
  
   Ф. Б. Гецу.
   (О евреях и национализме)
   1890 г. Июня 30.
   [...] Впрочем, в предпоследнем письме вашем, писанном из Ясенков, вы вполне ответили или скорее объяснили мне мою ошибку о степени высоты требований еврейской этики, указав на различие того, что требуется от всех, и того идеала совершенства, который представляется тем, которые в силах идти к нему. Я составил мое мнение тогда преимущественно по вашей же книге об еврейской этике и очень рад был разубедиться в этом.
   Рад потому, что для меня равенство всех людей -- аксиома, без которой я не мог бы мыслить. То, что заложено в сердце одного человека, лежит и в сознании всякого другого, и то, что лежит в сознании одного народа, то лежит и в сознании всякого другого. Смотрят только люди и народы с разных сторон. Высота же их или низость -- уровень их один и тот же. И потому я теоретически признавал всегда то, что вся высота христианского учения доступна всякому народу, тем более еврейскому, из которого оно вышло.
   Мешает этому, я думаю, преимущественно та исключительность, та особенная миссия, которую приписывают себе евреи. Знать свою миссию народу, как человеку свое призвание, не только не нужно, но вредно. Человек и народ должен всеми силами делать то, что составляет его призвание, а не определять его, так как определить его и нельзя до самой смерти. Призвание определяется после смерти. Последние часы, минуты могут придать смысл всей предшествующей деятельности, или погубить ее, -- и потому, пока жив, ни на минуту не надо отвлекаться рассуждениями праздными о том, в чем состоит моя миссия, -- от исполнения ее; кроме того, рассуждения о миссии еврейства, обособляя еврейство, делают его отталкивающим, для меня по крайней мере. Как противно, отвратительно англо-саксонство, германство, славянство (в особенности мне славянство), так противно еврейство, как какое-то сознанное, обособленное начало, возведшее себя самозвано в какую-то должность и чин.
   Есть люди более или менее разумные (и потому свободные) и добрые -- и чем они разумнее и добрее, тем они теснее, органичнее сливаются друг с другом воедино, будь они германцы, англо-саксонцы, евреи или славяне, тем они дороже друг другу; чем они менее разумны и добры, тем более они распадаются и становятся ненавистными друг другу. И потому кажется, что и еврею, и зулу, и русскому больше нечего и делать и не к чему иному стремиться, как к тому, чтобы быть как можно разумнее и добрее, забывая о своем славянстве или еврействе, что и давайте с вами делать.
  
   А. В. Жиркевичу.
   (О писательстве)
   1890 г. Июня 30.
   Я получил вашу книжку и письмо тогда же, во время моей болезни, и прочел их. Вы спрашиваете моего мнения о книге и совета.
   Совет мой тот, чтобы оставили литературные занятия, в особенности в такой неестественной форме, как стихотворная. Простите меня, если мои слова оскорбят вас, но старому лгать, как богатому красть, незачем и стыдно. Правда же может быть полезна. Книжка ваша не может никого увлечь и никому ни на что не может быть нужна. А между тем, она стоила вам, очевидно, большого и продолжительного труда. Вы спрашиваете: есть ли у вас то, что называется талантом? По-моему -- нет. Продолжать ли вам писать? Нет, если мотивы, побуждающие вас писать, будут такие же, как и те, которые побудили вас написать эту книгу. С вашим мнением о том, что есть искусство, я совсем несогласен.
   Писать надо только тогда, когда чувствуешь в себе совершенно новое, важное содержание, ясное для себя, но непонятное людям, и когда потребность выразить это содержание не дает покоя.
   Для того же, чтобы выразить это содержание наиболее ясно, пишущий будет употреблять все возможные средства, будет освобождать себя от всяких стеснений, препятствующих точной передаче содержания, а никак не спутает, стеснит себя обязательством выражать это содержание в известном размере и с известным повторением созвучий на определенных расстояниях.
   Человек мыслит словом, как утверждает Макс Мюллер1 без слов нет мысли, и я совершенно согласен с этим. Мысль же есть та сила, которая движет жизнью и моей, и всего человечества. И потому несерьезно обращаться с мыслью есть грех большой, и "verbicide" 2 не меньше грех, чем "homicide". 3
   Я сказал, что у вас нет, по-моему, того, что называется талантом, я этим хотел сказать, что у вас нет в этой книге того блеску, образности, которые считаются необходимыми для писателя и называются талантом, но который я не считаю нужным для писателя.
   Для писателя, по-моему, нужна только искренность и серьезность отношения к своему предмету. А это будет ли у вас или нет, никто не может знать, и я не знаю. Могу только сказать, что когда у вас будет такое отношение к предмету, вас занимающему, тогда пишите, и тогда то, что вы напишете, будет хорошо.
   Мне очень больно думать, что я этим письмом вызову в вас недоброжелательное к себе чувство, и буду вам очень благодарен, если вы ответите мне.
     
   1 Макс Мюллер (Max Muller, 1823-1900), автор ряда трудов по языковедению и истории религий. Толстой имеет в виду мысль Мюллера, высказанную в его книге "Lectures on the science of language"
   2 "убийство слова"
   3 "убийство человека"
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Июля 11.
   [...] Вот то, что про меня говорят: что я вместо того, чтобы жить хорошо, живу дурно и из своей дурной жизни пишу советы, как жить хорошо, вот это верно и то, что нужно мне. И другое всё верно, но это то, что нужно, настоящее указание греха. Кабы еще, да побольше. Кольнуло меня, потому что правда, и подействовало. Будем помогать друг другу. Помогайте мне. Ко мне обращаются за помощью, а мне ее как нужно. [...]
   Недавно узнал, что в 70-х годах нашего столетия в Италии в горах жили люди под руководством одного человека Лазарони,1 исповедовавшие непротивление злу и практическое христианство. Им велено было разойтись. Они не послушались. В них стреляли и убили нескольких и Лазарони. Мне обещали подробные сведения.
   Еще есть "Назарены"2 в Сербии, основалось в 50-х годах. О них есть где-то у меня сведения в письме -- очень краткие. При этом же нужно бы собрать всё, что у нас зародилось и зарождается: Сютаев, казак в Сибири, Зосима,3 Емельян4 и многие, многие другие. Такой сборник, сначала исторический с краткими описаниями учений так называемых ересей и с выставлением главного -- практически-христианского значения, и потом -- современных проявлений того же -- была бы драгоценная книга. В предисловии надо бы подчеркнуть то, что как было христианство в его начале при Христе, и при апостолах, и при мучениках -- всегда смиренно, тайно почти, так оно осталось и до конца, таково оно и теперь; с тою только разницей, что оно прежде захватывало десятки, а теперь захватывает десятки тысяч людей. И что торжествующим, блестящим, победным, каким его представляют церкви, оно никогда не было и по свойству своему не может быть. -- Оно по свойству своему смиренно и незаметно. Оно и душу человеческую и всё человечество захватывает без треска, так, что и не знаешь, когда оно вошло и окрепло.
   Замечали ли вы проницательность злобы, того, что мы называем злобой, но что есть не что иное, как не в своем месте, запутавшаяся та же доброта и любовь, которою жив мир. Я это говорю по случаю той пользы, которую мы всегда получаем от осуждений, и тем большую, чем больше они проникнуты злобой. Это как какая-то серная кислота, которая выедает грязь во всех закоулочках. Чем ядовитее, тем лучше. Коли бы мы были чисты, на нас бы не стали употреблять этой серной кислоты, а то наша гадость, вызывая ее, вызывает чувство испортившейся любви, которая и представляется злобой и выедает и которая полезна очень, очень. А мы как привыкли угощать людей вином, мясом, обкармливать их, думая делать им пользу, так мы и обкармливаем их лестью. А любя, надо дать им попоститься, поголодать и почувствовать то, как они воздействуют на других. [...]
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 6 июля 1890 г., в котором он, исполняя просьбу Толстого, в письме от 30 июня, сообщал Толстому известные ему отрицательные суждения окружающих его людей о жизни и взглядах Толстого. В конце письма Бирюков писал: "Я недавно слышал осуждение вас за то, что вы много пишете писем, отвечая на частные вопросы. Говорилось, что вы поставили себя в ложное положение учителя, оракула, вместо того чтобы самою жизнью отвечать на эти вопросы. Вместо того, чтобы жить, вы пишете рассуждения о жизни".
  
   1 Толстой имеет в виду итальянского религиозного проповедника "Общества священной лиги" Давида Лазаретти (1834--1878), которого он ошибочно называет Лазарони.
   2 Назарены -- сектанты в Венгрии и Сербии. См. В. Ольховский В. Д. Бонч-Бруевич, "Назарены в Венгрии и Сербии", изд. "Посредник", М. 1905.
   3 Зосима Семенович Широв, арестованный в марте 1881 г. за "непочтительное отношение к властям" и за отрицание церкви. Толстой узнал о нем от А. С. Пругавина.
   4 Емельян Максимович Ещенко.
  
   А. В. Жиркевичу.
   1890 г. Июля 28.
   [...] Страстное влечение ваше к литературе говорит в пользу того, что я ошибся, что очень вероятно и чего очень желаю.
   Повторяю только то, что пишите только в том случае, если потребность высказаться будет неотступно преследовать вас. [...]
  
   Ответ на письмо А. В. Жиркевича от 14 июля 1890 г., в котором он благодарил Толстого за откровенно высказанное мнение о его литературном таланте и писал, что с советом Толстого -- бросить литературу -- он не может согласиться, потому что "не в силах" побороть своего влечения.
  
   Б. Н. Чичерину.
   1890 г. Июля 31.
   [...] заглянув в воспоминания о Кривцове,1 не мог оторваться от нее и прочел; так замечательно хорошо, просто, естественно и содержательно она написана. Пожалел я об одном, что не рассказано очень важное: отношения к крепостным. Невольно возникает вопрос: как, чем поддерживалась вся эта утонченность жизни? Была ли такая же нравственная тонкость, -- чуткость в отношениях с крепостными? Я уверен, что отношения эти должны были быть лучше, чем у других, но это хотелось бы знать. С заключением я, противно ожиданию своему, совершенно согласен, и в особенности поразила меня справедливость мысли о зловредном действии на общество развившейся журналистики нашего времени, конца XIX в., при формах правления ХV-го.
   Недаром Герцен говорил о том, как ужасен бы был Чингис-Хан с телеграфами, с железными дорогами, журналистикой.2 У нас это самое совершилось теперь. И более всего несоответствие этого заметно -- именно на журналистике. [...]
  
   Борис Николаевич Чичерин (1828--1904) -- юрист и философ-идеалист. Был профессором Московского университета. В молодости был дружен с Толстым, но дружба их была нарушена резким различием убеждений.
  
   1 Николай Иванович Кривцов (1791--1849), брат декабриста С. И. Кривцова; был ранен в Бородинском сражении и под Кульмом (лишился ноги); друг Пушкина. Толстой читал статью Чичерина "Из моих воспоминаний. По поводу дневника Н. И. Кривцова", М. 1890 -- отдельный оттиск из журнала "Русский архив" 1890, I, стр. 501--525 (сохранилась в яснополянской библиотеке).
   2 Толстой имеет в виду статью Герцена "Письмо к императору Александру II".
  
   Д. А. Хилкову.
   (О церковном христианстве)
   1890 г. Августа 3.
   [...] То, что вы пишете, очень, очень интересно и много занимало меня, именно ваше отношение к церковной вере. Я пришел к следующему: Отчего я не волнуюсь, не вступаю в рассуждения по случаю распоряжений министра финансов о конверсиях или министра военного о мобилизации и т. п.? Оттого, что все конверсии и мобилизации чужды мне: я знаю, что это происходит в области заблуждений, греха. Почему же распоряжения, проповеди архиерея и исцеления Иоанна 1 как будто вызывают во мне протест, желание сказать, что это не хорошо, что это обман? Это оттого, что, обманутый словом "христианский", я предполагаю, что это деятельность родственная мне, в одном направлении, только отклоняющаяся. Если вы во мне заметите отклонение и я в вас, мы ведь сейчас с жаром станем говорить друг другу. Хотя церковные христиане и священник Иоанн и гораздо отдаленнее нам кажутся от нас, но все-таки признаем их занятыми одним с нами, и от этого наше желание поправить их ошибки. Но это заблужденье. Между нами и ими, т. е. их деятельностью и нашей (люди всегда останутся братьями, и нашим братом бедный Иоанн), нет ничего общего. Менее, чем между деятельностью военного министра и нашей. Нас вводит в заблуждение слово. Я это болью, страданием изведал. На слово христианский бросишься, и вдруг оказывается, что тут ничего нет похожего, и ты во всем помеха. Я стараюсь выработать, и отчасти достигаю, и вам желаю, такое отношение к этим делам, т. е. слушать рассказ о том, как тот ходил причащаться, а этот к св. Иоанну так, как слушаешь рассказы о том, как этот ездил с визитами, а этот затравил зайца.
   Рассказ ваш об Иоанне чудесен, я хохотал все время, пока читал его вслух. Тут ужасно то, что сделали в продолжение 900 лет христианства с народом русским. Он, особенно женщины, совершенно дикие идолопоклонницы. Тот дух христианский, выражающийся в милостыне, в милосердии вообще, занесен помимо, malgre 2 церкви. [...]
  
   1 Иоанн Ильич Сергиев (Кронштадтский, 1829--1908), протоиерей Кронштадтского собора, один из столпов реакционного бюрократического духовенства. С его именем связывается организация изуверской секты Иоаннитов. Неоднократно выступал против Толстого.
   2 вопреки, против воли,
  
   K. А. Вяземскому.
   1890 г. Августа 8.
   Вы спрашиваете, почему нельзя любить Христа. Я не говорю о том, что можно или нельзя, должно или не должно любить Христа; я говорю, что я этого чувства не знаю и не понимаю. Говорил же я про это, потому что часто встречал людей, профессирующих фальшивую любовь к Христу; а фальшивое мне всё очень противно, особенно когда оно касается самых важных и дорогих предметов.
   Я знаю только две любви: любовь к Богу и к живому ближнему. А Христос не Бог и не живой человек. И этому, т. е. любви к Богу и ближнему, научил меня Христос, за что я ему очень благодарен, почитаю его память, но не люблю, потому что любить можно только Бога-отца и живых людей. Христа любить, как Бога, я не могу, потому что любовь к неживому во плоти существу может быть только одна к Богу-отцу, тому, от которого я исшел и к которому иду, как и научил нас Христос.
   Нам не Христа надо любить, а от него понять, как надо любить Бога. Если же мы будем себя уверять, что любим Христа, как Бога, то мы никак не можем подражать Христу в установлении правильного отношения к отцу, в его любви к Богу. А он сам сказал, и я ему верю, что в этой любви всё.
   Мы же, пропустив эту сущность учения Христа, делаем себе кумира из Христа и потому, хотя и считаем Христа Богом, удаляемся совершенно от учения Христа и лишаем себя возможности следовать ему. И вот эту-то ошибку делают часто; и ошибка эта производит много зла.
  
   Константин Александрович Вяземский (1852--1903) -- воспитанник Пажеского корпуса, путешественник, в 1883--1884 гг. совершивший путешествие верхом по Африке, а в 1891--1893 гг. по Азии. В 1896 г. постригся в монахи в Пантелеймоновском монастыре в Турции. С Толстым познакомился 11 июня 1890 г. в Ясной Поляне.
  
   Джорджу Кеннану (George Kennan).
   1890 г. Августа 8.
   [...] Очень, очень благодарен вам, как и все живые русские люди, за оглашение совершающихся в теперешнее царствование ужасов.
   Вы, верно, слышали про страшную историю повешения в Пензе двух крестьян из 7, приговоренных к этому за то, что они убили управляющего, убившего одного из них. Это было в газетах, и даже при том освещении, которое дано этому правительственными органами, возбуждает страшное негодование и отвращение, особенно в нас русских, воспитанных в сознании того, что смертная казнь не существует в нашем законодательстве. Помню, сколько раз молодым человеком я гордился этим, теперь же с нынешнего царствования смертная казнь получила у нас права гражданства и без всякого суда, т. е. с подобием его.
   Об ужасах, совершаемых над политическими, и говорить нечего. Мы ничего здесь не знаем. Знаем только, что тысячи людей подвергаются страшным мучениям одиночного заключения, каторге, смерти и что всё это скрыто от всех, кроме участников в этих жестокостях.
   Разговорился я о том, что интересует вас и не может не интересовать меня; цель же моего этого письма вот какая:
   Нынешней зимой появилась на Петербургской выставке передвижников картина Н. Ге: Христос перед Пилатом, под названием "Что есть истина", Иоанн XVIII, 38. Не говоря о том, что картина написана большим мастером (профессором академии) и известным своими картинами -- самая замечательная: "Тайная вечеря" -- художником, картина эта, кроме мастерской техники, обратила особенно внимание всех силою выражения основной мысли и новизною и искренностью отношения к предмету. Как верно говорит, кажется, Swift,1 что "we usually find that to be the best fruit which the birds have been picking at",2 картина эта вызвала страшные нападки, негодование всех церковных людей и всех правительственных. До такой степени, что по приказу царя ее сняли с выставки и запретили показывать.
   [...] Цель моего письма та, чтобы обратить ваше внимание на эту, по моему мнению, составляющую эпоху в истории христианской живописи картину [...]
   Смысл картины на мой взгляд следующий: в историческом отношении она выражает ту минуту, когда Иисуса, после бессонной ночи, во время которой его, связанного, водили из места в место и били, привели к Пилату. Пилат -- римский губернатор, вроде наших сибирских губернаторов, которых вы знаете, живет только интересами метрополии и, разумеется, с презрением и некоторой гадливостью относится к тем смутам, да еще религиозным, грубого, суеверного народа, которым он управляет.
   Тут-то происходит разговор, Иоанна XVIII, 33--38, в котором добродушный губернатор хочет опуститься en bon prince3 до варварских интересов своих подчиненных и, как это свойственно важным людям, составил себе понятие о том, о чем он спрашивает, и сам вперед говорит, не интересуясь даже ответами; с улыбкой снисхождения, я полагаю, всё говорит: "так ты царь?" Иисус измучен, и одного взгляда на это выхоленное, самодовольное, отупевшее от роскошной жизни лицо достаточно, чтобы понять ту пропасть, которая их разделяет, и невозможность или страшную трудность для Пилата понять его учение. Но Иисус помнит, что и Пилат человек и брат, заблудший, но брат, и что он не имеет права не открывать ему ту истину, которую он открывает людям, и он начинает говорить (37). Но Пилат останавливает его на слове истина. Что может оборванный нищий, мальчишка сказать ему, другу и собеседнику римских поэтов и философов, -- сказать об истине? Ему не интересно дослушивать тот вздор, который ему может сказать этот еврейский жидок, и даже немножко неприятно, что этот бродяга может вообразить, что он может поучать римского вельможу, и потому он сразу останавливает его и показывает ему, что об слове и понятии истина думали люди поумнее, поучёнее и поутонченнее его и его евреев и давно уже решили, что нельзя знать, что такое истина, что истина -- пустое слово. И, сказав: "Что есть истина?" и повернувшись на каблуке, добродушный и самодовольный губернатор уходит к себе. А Иисусу жалко человека и страшно за ту пучину лжи, которая отделяет его и таких людей от истины, и это выражено на его лице.
   Достоинство картины, по моему мнению, в том, что она правдива (реалистична, как говорят теперь) в самом настоящем значении этого слова. Христос не такой, какого бы было приятно видеть, а именно такой, каким должен быть человек, которого мучили целую ночь и ведут мучить. И Пилат такой, каким должен быть губернатор теперь [...] и в Масачузете.
   Эпоху же в христианской живописи эта картина производит потому, что она устанавливает новое отношение к христианским сюжетам. Это не есть отношение к христианским сюжетам, как к историческим событиям, как это пробовали многие и всегда неудачно, потому что отречение Наполеона или смерть Елизаветы представляет нечто важное по важности лиц изображаемых; но Христос в то время, когда действовал, не был не только важен, но даже и заметен, и потому картины из его жизни никогда не будут картинами историческими. Отношение к Христу, как к Богу, произвело много картин, высшее совершенство которых давно уже позади нас. Настоящее искусство не может теперь относиться так к Христу. И вот в наше время делают попытки изобразить нравственное понятие жизни и учения Христа. И попытки эти до сих пор были неудачны. Ге же нашел в жизни Христа такой момент, который важен теперь для всех нас и повторяется везде во всем мире, в борьбе нравственного, разумного сознания человека, проявляющегося в неблестящих сферах жизни, с преданиями утонченного и добродушного, и самоуверенного насилия, подавляющего это сознание. И таких моментов много, и впечатление, производимое изображением таких моментов, очень сильно и плодотворно. [...]
  
   Джордж Кеннан (George Kennan, 1845--1924) -- американец-путешественник, писатель, лектор и публицист. В 1885--1886 гг. совершил путешествие по Сибири, с целью изучить систему ссылок в России. Об этом своем путешествии напечатал ряд очерков в "Century Magazine", объединенных потом и изданных в 1891 г. отдельно в двух томах под заглавием: "Siberia and the Exile System" ("Сибирь и система ссылки"). Книга эта создала Кеннану большую популярность. В России она была запрещена цензурой и только в 1906 г. появилась одновременно в нескольких переводах.
   По возвращении из Сибири Кеннан навестил Толстого. Посещение это описано в его статье "А visit to count Tolstoi" ("Посещение графа Толстого"), напечатанной в том же "Century" 1887, июнь. Изложение этой статьи, под заглавием "Американец в гостях у Л. Н. Толстого", см. "Неделя" 1887,  28 от 12 июля, стр. 889--891.
  
   1 Джонатан Свифт (Swift, 1667--1745), английский писатель-сатирик, автор всемирно-известного "Путешествия Лемюэля Гулливера" -- сатиры на современный ему общественный строй Англии.
   2 мы обычно находим более вкусным тот плод, который клевали птицы,
   3 По смыслу: с начальнической снисходительностью. Буквальный перевод: добрым принцем
  
   Д. А. Хилкову.
   (О совести)
   1890 г. Августа 9.
   1 что мы (большей частью, даже всегда -- это наши прошедшие грехи) действуем в области недолжного, и тогда должны, выбирать, что из дурного менее дурно, и как нам поступить, чтобы сделать, как должно. Рассудить это, во-первых, никогда не успеешь, а, во-вторых, если бы и успел, этого никогда нельзя сделать, и потому решителем того, что должно, или, скорее чего не должно, а что скорее можно сделать, остается совесть. Совесть, которая может быть темная, непросвещенная светом христианского разумения, может быть бессознательная, т. е. такая, что человек не знает сам про нее, и может быть просвещенная и сознательная, т. е. что человек вперед определил себе с помощью христианского учения то, чего не должно делать, и, кроме того, в минуту сомнения не отдается одному чувству, но еще спросит себя: как мне должно поступить? Вот к такой совести я и прибегаю, и прибегаю в таких случаях, и совесть эта всегда несомненно и так, что потом я не только не раскаиваюсь, но радуюсь, решала в этих случаях. И решала не так, как можно бы думать, и как говорят многие, что совесть решит, что именно нужно сделать. Совесть моя никогда ничего подобного не решает, -- она только ясно, несомненно и бесспорно решает, чего нельзя, невозможно сделать. У нее только один ответ: этого нельзя, и кончено.
     
      1 Начало не сохранилось.
  
   М. А. Шмидт.
   1890 г. Августа 9.
   [...] Вот живут люди по-человечески и не только не жалеют о брошенном язычестве, а только радуются. И какие люди -- испорченные, слабые. Никогда мне не удастся придумать и написать таких доводов в пользу исповедуемого нами учения, какие вы даете своей жизнью.
   [...] В Америке происходит, на мой взгляд, огромное движение христианское, практическое, которое короче всего определить -- стремлением ко всеобщему братству. [...]
   [...] Я очень боюсь, что вы очень изморены. Да, впрочем, это ничего. Только бы жить.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1890 г. Августа 22.
   [...] Третьякову я, грешный человек, писал [...] под секретом от всех. Мне искренно было жалко его, что он, по недоразумению, упустит ту картину, во имя которой он скупает всю дрянь, надеясь на то, что, собрав весь навоз, попадет и жемчужина.
   [...] Ведь везде всё дело рекламы, а тем более в Америке, и успех и неуспех ничего не показывают, как только достоинство и мастерство рекламиста. А вы волнуетесь. Стыдно, дедушка, голубчик. Я говорю стыдно, а сам такой же -- дорожу славой мирской. Но борюсь сильно и упорно и вам советую. [...]
  
   П. И. Бирюкову и Е. И. Попову.
   (Об укреплении веры)
   1890 г. Августа 24.
   Слова же "верую, помоги моему неверию" я никогда не любил. Петр I повторял их.
   Не надо говорить: не верю, а хочу верить (то же, только переставлено), а если чуть-чуть не веришь, то сейчас же всеми силами души, т. е. ума, внимания, энергии, идти по этому открывающемуся пути неверия. Если же искать, искать извне помощи, то я искал бы ее для неверия. И сказал бы: не верю, помогите все моему неверию.
   Надо смело идти по неизвестному пути, который открывается, его узнаешь только, когда пойдешь по нем. "Ну, не верю, ну, всё это слова, измышления людские. Ничего нет разумного, совершенного вне меня. Назначения мне нет никакого. И мои дела, и жизнь безразличны и никому не нужны такие или иные". Ну, и прекрасно, и давай жить дальше с такими взглядами, давай действовать, а если скучно и совсем ясно, что всё -- всё равно, давай застрелюсь. Где пистолет, и порох, и пуля?
   Я хочу сказать, что для познания истины мало ума и желания, нужна энергия, последовательность, упорная мысль. Чтобы узнать истину, нужно пробить перегородки, стены лжи. А чтобы пробить их, надо смело идти на них, в них.
   "Верую, помоги моему неверию", это то рассуждение, которое поддерживает подобие веры, держит на балансе палку, которая должна упасть. Это та вера, которая делается, а не та настоящая, которою всё остальное делается.
   Так: "Господи, милостив буди мне грешному" я теперь не совсем люблю, потому что это молитва эгоистическая, молитва слабости личной и потому бесполезная.
   Опять слабость личности никто не поддержит. Если личность, то слабость. Чтобы спастись от нее, надо найти опору вне себя -- забыться в работе (как мы забываемся в тачании сапогов, в пахоте), в работе всей жизни. А успокоить личность нельзя. Как скоро личность, то она мечется и страдает. А "Верую, господи, помоги моему неверию" я совсем не люблю, потому что это прямо дурно. Если уже так, то лучше сказать себе: не верю, как прекрасно, что я не верю. Давай разрушу в себе всю эту чепуху, которую я назвал верой, и буду жить весело и свободно. Только этим путем можно прийти, и не прийти, а сознать, обнажить свою веру. Перестать, как тот мальчик, который упал в колодезь, держаться за край и прыгнуть вниз на дно. [...]
  
   Чарльзу Андерсену (Charles Andersen).
   1890 г. Августа 25.
   [...] Вы спрашиваете, разумею ли я, что следует совершенно воздержаться от половых сношений? Отвечаю: да. Каждому мужчине и каждой женщине следует знать и верить, что для него или для нее было бы лучше оставаться совершенно целомудренными (как в браке, так и вне его) и вовсе не иметь половых сношении. Но если вы спросите меня, каковы будут последствия такого убеждения (если оно станет всеобщим, -- а это может совершиться не ранее многих и многих столетий), то я отвечу вам, что я этого не знаю и не хочу знать, потому что это вовсе не мое дело; знаю же я то, что для моей души и для души всякого человека всегда будет лучше быть целомудренным, нежели предаваться половой любви. И это я отлично знаю в моей совести, и вы знаете то же самое. И это мое дело, потому что оно касается моей души, которая мне поручена. (Извините мой скверный английский язык и постарайтесь понять то, что я разумею.) Судя по вашему письму, вы искренно относитесь к нравственным вопросам, т. е. к поведению, и потому я уверен, что вы найдете правильный путь в этом вопросе, так же, как и в других.
  
   Ответ на письмо от 19 июля нов. ст. 1890 г. Чарльза Андерсена (Charles Andersen, p. 1859 или 1860), инженера, датчанина по происхождению, проживавшего в городе Астории штата Орегон в США, который писал по поводу "Крейцеровой сонаты".
  
   А. С. Губкиной.
   1890 г. Августа 29.
   [...] Вы знаете мое мнение о том, насколько ошибочно утверждение, что деньгами можно сделать добро; но я не отрицаю, что могут быть такие случаи или что я ошибаюсь. [...]
   У меня есть один план, который я предложил: это то, чтобы брать заброшенных детей-сирот, нищих и раздавать их по деревням хорошо живущим там людям, между прочим учителям и учительницам, с тем, чтобы дети эти воспитывались так, чтобы могли быть крестьянами земледельцами или их женами. [...]
  
   Анна Сергеевна Губкина (1857--1922) -- учительница младших сыновей Толстого в 1887 г. Впоследствии преподавала в женском профессиональном училище Лепешкиной в Москве.
  
   А. М. Калмыковой.
   1890 г. Августа 29.
   [...] Вы знаете, что я думаю, что деньгами нельзя сделать добра. Я не могу иначе думать. Но, может быть, я и ошибаюсь; и может быть еще то, что есть такие случаи, в которых деньги могут понадобиться для скорейшего осуществления доброго дела. [...]
   Мне кажется, что хорошо и можно бы было заброшенных детей-сирот брать и раздавать людям, хорошо живущим в деревнях, между прочим учителям и учительницам, с тем, чтобы они воспитывали их, приготавливая к крестьянской или ремесленной (что хуже) жизни так, чтобы мальчиков охотно брали бы в зятья, а девочек в невестки крестьянские семьи. [...]
  
   В. П. Золотареву.
   1890 г. Сентября 3.
   [...] То, что мое желание смерти дурное чувство, это правда, и я каюсь в этом. Это эгоизм -- вы угадали. Здесь для удовлетворения личности ничего не осталось, и вот -- скучно и хочется нового. Но не только скучно, а часто тяжело, трудно -- много напутано грехов, связывающих по рукам и ногам и мешающих делать то и так, как хотелось бы. Знаю я, что распутать грехи можно и что желание действовать без помехи грехов всё равно, как желание ходить без тяжести тела, и бывают времена, когда не тяготишься этими грехами и понимаешь, что и здесь и там дело одно: избавиться от грехов, очищаться и приближаться к Богу; но бывают, и чаще, минуты слабости -- именно эгоизма. И каюсь в них. Эгоизм тем более скверный, что я знаю, что я теперь-то только и стал хоть немного способен на деланье дела божьего. Меня Бог учил, берег и приготовил так, что я могу теперь начинать на него работать, а я тут и хочу уйти. Как мальчик, отданный на годы на хозяйское иждивение, который только что подрос и стал способен работать, хочет уйти к другому хозяину. К счастью, тут нет другого хозяина и уйти некуда. Одно могу сказать в свое оправдание, это то, что так радостно не бояться смерти, что я хвастаюсь этим и преувеличиваю на словах свое желание смерти. Тягощусь я, главное, оттого, что не делаю, не могу делать того, что хочется. Вы говорите, что я что-то могу делать. Вот и я тоже думаю в дурные минуты. И когда оказывается, что ничего не могу делать, я прихожу в уныние. Ошибка в том, что я задаюсь многим.
   Одно, что нужно, это жить хоть и не без грехов, так хоть с наименьшими грехами. Только бы этим служить Богу -- тем, чтобы не загрязнить совсем данную мне душу, а очистить ее, а уже о воздействии на других, о подвигах оставить думать. [...]
   Не ищите подвига, не ищите многого, и у вас будет вера. Сомнения являются, главное, оттого, что мы задаем себе не по силам свои, а не божьи задачи. "Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, ибо я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим". Помните, как ученики просили его укрепить в них веру, и он сказал притчу о работнике, пришедшем с поля. Не ставь своего значения выше того, что ты еси, и будет вера.
   А еще нужно для веры не бояться сомнений, как вы, я вижу, и делаете. Не скрывать от себя сомнений, а, напротив, идти за ними, не бояться их. Не бояться копать до материка: материк никуда не уйдет. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1890 г. Сентября 3.
   [...] пишите то, что самое, самое задушевное. Трудно узнать, что самое задушевное, скажут. Это правда. Но есть приемы узнать. Во-первых, это то, про что никому не рассказываешь, во 2-х, то, что всегда откладываешь.1 Я пишу так вам, потому что сам это больно чувствую. Всё откладываешь, откладываешь, занимаешься менее нужным, а силы слабеют, и видишь, что не сделаешь того, что мог. Я думаю, что то же и с вами. Так давайте же делать, что можем, пока живы.
   [...] Если с выраженными мною мыслями кто-либо несогласен, то происходит это, главное, потому, что мы стоим на разных точках зрения. Продолжать мне говорить и разъяснять то, что я сказал, с той же точки зрения -- бесполезно. Лучше сначала начинать, отыскивая другую более общую точку зрения, с которой, может быть, он и увидит то же, что я. [...]
  
   1 Толстой намекает на слова Страхова в письме от 24 апреля: "Всё мне думается, что я что-то откладываю, что есть что-то самое серьезное, за что нужно взяться всею душою и чего я не делаю".
  
   В. И. Алексееву.
   (О воздержании от женитьбы)
   1890 г. Сентября 3.
   Получил ваше письмо, дорогой друг Василий Иванович, и, несмотря на то, что вы не даете мне адреса, пытаюсь ответить вам через Орфано, которого адреса тоже не знаю. Ответить мне хочется, потому что я сам много страдал тем, на что вы жалуетесь, и много думал об этом.
   Первое, не думайте, что состояние ваше вызвано разлукой с женой, холостой жизнью. Хотя это и могло иметь влияние, главная причина, по моим наблюдением и опыту, возраст: зенит физической силы и даже склон к уменьшению -- самое напряженное половое время. Надо знать это, знать, что переживаешь тяжелое время, кризис, и напрячь все силы духовные на эту борьбу, вперед веря в победу, а не готовясь покориться, жениться. Это нехорошо, -- неразумно, грех. Второе то, что, как мне пишет один американский корреспондент по случаю Крейцеровой Сонаты, замечено было в Америке во время войны, что женатые солдаты были самые развращенные. Удобство, ничем не сдерживаемое, удовлетворения полового во время женатой жизни ослабляет, если не сказать развращает. И поэтому мы, испорченные люди, находимся в самых невыгодных условиях для борьбы, как вы -- только что от жизни, в которой вы десятком лет приучались к полной распущенности в этом отношении. Третье же и главное это то, что, как говорит Батенков декабрист, 1 как мы это читали об Антонии, 2 как это я знаю от Урусова 3 и по себе, страсть эта никогда не кончается, и потому жениться, т. е. потакать этой страсти, не есть средство исцелиться от нее. Благодарите Бога, что вы свободны, и несите крест, как осилите, крест на каждый день. Не могу здесь не повторить того, что я думал и писал в послесловии к Крейцеровой Сонате. Старался я думать с Богом всеми силами души и думал не для разговора, а для того, чтобы жить по тому, что мне уяснится. И уяснилось мне то, что сказано Коринфянам, 1, VII. Если холост или вдов, то оставайся так, и всеми силами старайся остаться так, надеясь на то, что Бог тебе поможет остаться чистым. А пал, то неси всё то, что вытекает из твоего падения. Вытекает же из падения то, что прежде у тебя была одна воля, которую ты подчинял воле Бога, а теперь две: твоя и та, с которой ты стал плоть едина. Это не предписание, а это факт. С кем бы ни пал -- женился и всё, что следует из женитьбы. Если же хотеть жениться, то это хуже, чем падение, это отступление от идеала, образца, указанного Христом, принижение его. И последствия такого отступления ужасны. Я это знаю по себе. Так вот, милый друг, как я думаю, любя вас всею душой и желая, как умею, помочь вам, как вы мне когда-то помогли. [...]
     
   Ответ на письмо Алексеева из Москвы от 29 августа 1890 г., в котором Алексеев писал о своей жизни после развода с женой и о своем намерении жениться на другой.
  
   1 Гавриил Степанович Батенков (1793--1863), один из видных декабристов, приговоренный за участие в восстании к 20 годам каторги и проведший этот срок в одиночном заключении в крепостях Свартгольме на Аландских островах и в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. В 1846--1855 гг. был в ссылке в Томске. Автор записок "Повесть собственной жизни" -- "Русский архив" 1881, II (2), стр. 251-276. Возможно, что Толстой имеет в виду письмо Батенкова к Н. А. Бестужеву из Томска от 17 марта 1855 г., опубликованное в "Русской старине" 1889, 8, стр. 334.
   2 Антоний Фивский (ок. 251-- ок. 356). Толстой имеет в виду легенду Флобера "La tentation de St. Antoine" ("Искушение св. Антония").
   3 Сергей Семенович Урусов (1827--1897), находившийся в дружественных отношениях с Толстым, его сослуживец по Севастопольской войне; известный шахматист.
  
   Е. И. Попову.
   (О целомудрии)
   1890 г. Сентября 16.
   Представьте себе, что я измарал 8 листов почтовой бумаги, три раза принимаясь отвечать на ваше письмо. Всё это от того соблазна, что я знаю, что письма мои читают и переписывают. Хотелось написать яснее и глубже захватить, и ничего не вышло. Пишу теперь, не думая о том, будут или не будут читать, и что ни напишу, пошлю. Пишу, главное, с мыслью быть, если могу, хоть сколько-нибудь полезен вам.
   Думаю, что причина тяжести и борьбы, которые вы испытываете и я испытываю, происходит преимущественно от того, что мы не освободились от заботы о славе людской, о мнении людей о нас. (Под словом людей разумейте иногда одного человека -- только вашу жену.) Постарайтесь решать свои сомнения о том, как поступить, независимо от мнения людского, представив себе, что никто никогда не узнает, как вы поступите, или что, поступив так или иначе, вы тотчас же умрете, или, что легче всего, выставив себя нарочно перед людьми в действительности в самом подлом, низком свете так, что, как бы ни поступить, упасть ниже уже было бы некуда. "Я и лгун, и свинья, и хвастун, и одно говорю, а другое делаю, и жестокий, и плут". Сделать это, если осилишь в действительности, а не осилишь, то хоть в воображении. Ничто так не путает нас в наших решениях, и не ослабляет в наших поступках, и не вызывает такого мучительного сознания борьбы, как смешение двух мотивов -- деятельности для Бога, и для славы людской. Не знаешь, где кончается одно и где начинается другое. Не знаешь, во что точно веришь. Точно ли веришь, или хочешь, чтобы люди думали, что ты веришь. Иногда бывает, что думаешь, что веришь в то, во что не веришь, а иногда наоборот -- думаешь, что не веришь в то, во что веришь. Может быть, что, как монах, даешь обет целомудрия, не веря в то, что целомудрие лучше наслаждения, и мучаешься; может быть, и то, что думаешь, что ты не выдержишь соблазна, и мучаешься своей слабостью, а ты уже сильнее соблазна и выдержишь его. И потому мой один совет: всеми силами стараться устранить заботу о мнении людском, чтобы узнать, во что веришь. Средство для этого самое лучшее и всегда подручное -- унижение себя. И тогда уже жить сообразно тому, во что веришь. Жить же сообразно тому, во что веришь, по моему, состоит вот в чем: положим, человек про себя знает, что он верит в то, что распутство -- будем говорить по отношению к половым сношениям, -- зло и потому не может блудить с разными женщинами, а живет с одной и, кроме того, хочет верить в то, что полное целомудрие лучше распущенности, и потому стремится прекратить свои сношения и с одной женщиной, но еще не достиг того, чтобы мог сказать, что он не может этого. И вот между этими двумя пределами движется, живет человек, подвигаясь всё ближе и ближе к второму, и так жить хорошо. И это я вам советую: т. е. найти, определить предел того, чего вы по своей вере не можете, и предел того, чего бы вы хотели не мочь, но еще можете, и подвигаться от 1-го ко 2-му.
   А то всегда делаешь ошибку: задаешь себе непосильную задачу -- говоришь, например, то, что я буду вполне целомудрен, и потом, не достигнув непосильной задачи, говоришь себе: это невозможно, и отрекаешься от добра, к которому должны бы стремиться.
   Не целомудрия задачу должен задавать себе человек, а приближение к целомудрию. Целомудренный живой человек, строго говоря, не может быть. Живой человек может только стремиться к целомудрию, именно потому, что он не целомудрен, а похотлив. Если бы человек не был похотлив, то для него не было бы никакого целомудрия и понятия о нем. Ошибка в том, чтобы задавать себе задачу целомудрия (внешнего состояния целомудрия), а не стремления к целомудрию, внутреннего признания всегда во всех условиях жизни преимущество целомудрия перед распущенностью, преимущество большей чистоты перед меньшей. Ошибка эта очень важная. Для человека, поставившего задачей внешнее состоянье целомудрия, отступление от этого внешнего состояния, падение разрушает всё и прекращает возможность деятельности и жизни; для чело века, поставившего себе задачей стремление к целомудрию, нет паденья, нет прекращения деятельности; и искушения, и падение могут не прекращать стремления к целомудрию, часто даже усиливают его.
   Так вот, стараясь свести к короткому выражению то, что я думаю об этом, вот что: 1) Стараться как можно отстранять от себя заботу о славе людской и решать этот вопрос, как бы накануне смерти, как Ренан написал драму, что во время французской революции аббат и графиня, в которую он был влюблен, ночь накануне казни, к которой оба приговорены, проводят вместе. Решить, как бы я поступил в таких условиях, и так и поступать без приговора к казни. 2) Как можно больше унизить себя в людском мнении и особенно во мнении той, которая служит предметом соблазна. Тетерев и индейский петух куражится, распушается, гордится, величится, чтобы прельстить ее и самого себя возбудить. Чтобы достигнуть обратного, надо делать обратное -- смириться, унизиться -- перед ней. 3) Не забывать, что ты никогда не был и не будешь вполне целомудрен, а что ты находишься на известной степени приближения к целомудрию в стремишься приблизиться больше и потому никогда не унывать в этом приближении: в минуты искушения, в минуты падения даже, не переставая сознавать к чему стремишься, и говорить себе: падаю, а ненавижу паденье и знаю, что если не теперь, то после победа будет не за ним, а за мною.
   Ну вот, ясно, неясно, как умел, сказал вам, милый друг, что передумывал и передумываю, что перечувствовал и перечувствоваю. Может вам пригодиться, даже наверно, потому что мы все идем одной дорогой.
  
   П. И. Бирюкову.
   1890 г. Сентября 17.
   [...] И я правда что придрался больше к тому, что вы сказали, чтоб высказать свою мысль по случаю антипатичного мне текста: "верую, помоги моему неверию". А чувство сиротливости смиренной и покорной, когда хочется отдохнуть, отдавшись кому-нибудь другому, сильному, чувство, при котором говорится: "Господи, милостив буди мне грешному", я не только понимаю, но часто испытываю. [...] Правда, что это слабость, но слабость общая людям. [...]
   Я чувствую, что у вас в душе вопрос: любит ли она меня? Я думаю, что да. По крайней мере, из посторонних мужчин никто для нее не имеет такого значения, как вы, и она любит вас. Но, как вы писали, разъяснение брачного вопроса с христианской точки зрения, имело на нее такое же влияние, как и на вас. Прежде разумное сознание влекло туда же, куда и чувство; теперь оно влечет в другую сторону, и сила не чувства, а влечения чувства уменьшилась, но толчки и дерганья, происшедшие от этой перемены, еще не прошли, и душевное состояние еще не установилось ни у вас (я думаю), ни у нее. Поэтому тем лучше ничего не предпринимать. Когда мы говорили с ней, она сказала: пока ты жив, мне есть дело здесь, и я ничего не буду предпринимать. Но если ты умрешь, я не останусь дома. Нечего загадывать, сказал я, и она от сердца согласилась. [...]
   Писать мне многое хочется, но главное, что на очереди и влечет меня, это заключение к декларации Гаррисона и катехизису Балу (он умер), в котором хотелось бы ясно и коротко выразить значение непротивления для христианства и то, что люди, признающие закон непротивления и не признающие его, не могут исповедовать одно и то же учение и потому не могут и называться одним и тем же именем.
  
   Е. И. Попову.
   (О разделении всех дел на 3 разряда)
   1890 г. Сентября 20.
   То, о чем я писал вам, продолжает занимать меня. Это всем нам, всем людям нужно. И дорога хоть какая-нибудь помощь в единой нужной всем работе. Я думал об этом и не дописал вам, кажется, еще вот что:
   Ослабляет нас в нашей борьбе с искушением то, что мы задаемся вперед мыслью о победе, задаем себе задачу сверх сил, задачу, которую исполнить или не исполнить не в нашей власти. Мы, как монах, говорим себе вперед: я обещаюсь быть целомудренным, подразумевая под этим внешнее целомудрие. И это, во-первых, невозможно, потому что мы не можем себе представить тех условий, в которых мы можем быть поставлены и в которых мы не выдержим соблазна. И, кроме того, дурно; дурно потому, что не помогает достижению цели -- приближения к наибольшему целомудрию, а напротив.
   Решив, что задача в том, чтобы соблюсти внешнее целомудрие, или уходят из мира, бегут от женщин, как Афонские монахи, или скопятся и пренебрегают тем, что важнее всего, внутренней борьбой с помыслами, в миру среди соблазнов. Это всё равно как воин, который сказал бы себе, что он пойдет на войну, но только с тем условием, чтобы наверно победить. Такому воину придется уходить от врагов настоящих, воевать с воображаемыми врагами. Такой воин не выучится воевать и будет всегда плох.
   Кроме того, это поставление себе задачей внешнего целомудрия и надежда, иногда уверенность осуществить его невыгодно еще и оттого, что, стремясь к этому, всякое искушение, которому подпадает человек, и тем более падение, сразу уничтожает всё, заставляет усомниться в возможности, даже законности борьбы. "Так, стало быть, нельзя быть целомудренным, и я поставил себе ложную задачу". И кончено, и человек отдается весь похоти и погрязает в ней. Это всё равно, что воин с амулетом, который в его воображении обеспечивает его в том, что он не будет ни убит, ни ранен. Такой воин теряет последнее мужество в бежит при малейшей ране -- царапине.
   Задачей может быть одно: достижение наибольшего по моему характеру, темпераменту, условиям прошедшего и настоящего, целомудрия -- не перед людьми, которые не знают того, с чем мне надо бороться, а перед собой и Богом. Тогда ничто не нарушает, не останавливает движения, тогда искушение, падение даже, всё ведет к одной вечной цели, -- удаления от животного и приближения к Богу.
   Это-то и приводит меня к самому главному, о чем я тоже писал, но не договорил.
   Все дела, которые совершает человек, можно разделить на три разряда дел: одни, такие, которые мы делаем, не спрашивая себя о них, хороши ли они, дурны, делаем их, не замечая их; другие такие дела, которые мы, как говорит Павел, считаем дурными, но все-таки делаем, такие дела, которые мы желаем делать, но не всегда делаем, или не желаем делать, а все-таки иногда делаем. И третьи такие дела, которые мы желаем делать и всегда делаем или не желаем делать и никогда не делаем. Первый разряд дел это те, которые еще не подпали под суд вашей совести, но из которых, по мере движения нашей жизни, всё больше и больше дел подпадает под суд и переходят во второй разряд, Третий разряд дел это те, которые уже прошли суд нашей совести и, разделившись на добрые и злые, желательґные и нежелательные, стали достоянием нашей нравственной природы, -- это наш рост жизни, наше единственное и неотъемґлемое богатство, приобретенное жизнью (это то, что я прежде мог подраться, напиться, блудить и т. п., теперь не то что не хочу, но уже не могу). Так что первый разряд это материал для переработки жизнь ю; третий разряд это изготовленное, совершенное жизнью, лежащее в кладовой; второй разряд это то, что теперь на верстаке, что работается.
   И как удивительно счастливо, радостно положение людей: хочешь, не хочешь в жизни перерабатывается тот третий разряд: мужает человек -- мудреет умом и опытом, стареется -- слабеет страстями, и дело жизни совершается. Если же в этом деле положить весь смысл, всю цель жизни, то постоянная радость постоянного успеха.
   Так вот понимать это и сознавать, какие дела принадлежат к какому разряду, и всё внимание напрягать на второй разряд -- это поможет в борьбе.
  
   Л. Ю. Трушевой.
   (О желании приносить пользу людям)
   1890 г. Сентября 24.
   Не советую вам поступать на фельдшерские курсы. Не совеґтую вообще искать средств делать добро. Прежде всего надо искать средств перестать делать зло, которым полна наша жизнь. И нет лучшего средства делать самое плодотворное добро, как переставать делать зло. А то искание возможґности делать большое добро, воображение о том, что мы готоґвимся к нему или делаем его, лишает нас ясности взгляда на зло нашей жизни. Для себя, по крайней мере, я делаю так, и с тех пор как делаю так, т. е. стараюсь уменьшать зло в моей жизни, жизнь моя полна, и меня не мучает сознание бесполезности ее. Человек доброе существо, и если только он не делает дурное, он делает хорошее. Идеал христианский есть V, VI, VII гл. Матфея. Сличайте с ними свою жизнь, приближайте ее к этому идеалу и вам хватит работы на всю жизнь.
     
   Ответ на письмо молодой девушки, Лидии Юдифовны Трушевой, от 21 сентября 1890 г. из Харькова. Трушева просила Толстого ответить на вопросы: "Что делать, куда приложить свои силы, жажду деятельности, по какой дороге пойти, чтобы выйти на истинный путь?" и сообщала, что собирается поступить на фельдшерские курсы, чтобы с "орудием знаний в руках пойти навстречу всем обездоленным и страждущим".
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1890 г. Октября 17.
   [...] Дело, предстоящее вам и смущающее вас (об иконе), есть то самое, что я считаю делом истинной жизни. Именно в этой тесноте, на этом узком пути, где согрешишь, ступив и направо, и налево, тут-то и совершается самое настоящее божье дело. Одно могу посоветовать по опыту, это то, чтобы хорошенько при решении дела освободить себя от заботы о мнении людском. "Как бы поступил, если бы знал, что к вечеру умру". Так и поступить. Это один совет, другой -- тот, чтобы сделать так, как велел Христос. Когда поведут вас к правителям и судьям, не думайте, что будете говорить, дух божий будет говорить за вас. Не делать то, что думаешь, что будет хорошо, а то, чего нельзя не сделать, всем существом нельзя. [...]
  
   А. Н. Дунаеву.
   1890 г. Октября 17.
   [...] Что я могу сказать вам, чего бы вы не знали? То, что трудно вам, именно то, что и мне трудно. И то, что сделать так, чтоб это перестало быть трудно, и есть дело нашей жизни. Если научимся от Него кротости и смирению, то и найдем покой душам нашим. Для меня трудность всегда уничтожается, когда удается освободиться совсем от заботы о людском мнении. Если делать так, как велел Христос в трудных минутах жизни, не думая вперед, что сказать, а предоставлять говорить тому, что есть во мне, тогда тоже облегчается. Если есть во мне гадость -- выйдет наружу гадость. Тем лучше, я так и буду знать, и люди будут знать. [...] Да, то, что вас занимает, есть самое дело жизни, которым каждый живет один с Богом. И помогай вам Бог подвигаться в этой жизни, что, как мне думается, вы и делаете.
  
   Александр Никифорович Дунаев (1850--1920) -- знакомый Толстого, один из директоров Московского торгового банка.
   Ответ на письмо Дунаева от 12 октября 1890 г., в котором Дунаев писал, что к нему иногда приходит ночевать П. Г. Хохлов, не имеющий паспорта, и что это волнует его жену, которая боится, что из-за этого могут сделать обыск; сообщая о своих столкновениях по этому поводу с женой, просил совета Толстого, как лучше поступить в данном случае.
  
   В. И. Алексееву.
   1890 г. Октября 23.
   [...] не знаю, не умею сказать то чувство, которое вызвано во мне известием о вашей женитьбе. Скорее жалко. Друг мой, поймите, что я вас так люблю и так высоко ценю, что я не позволяю себе сказать вам ничего того, чего у меня нет в душе, и ничего скрыть из того, что есть. Мне жалко и хочется сказать: женитесь и живите, как брат с сестрой. Прямо идите на это, а там пусть будет то, что будет по силам. Я не имею права говорить вам -- ей молодой, вам в самом трудном возрасте: живите так -- это можно, я так жил. Я не имею права говорить это, но еще менее права имею не высказать то страшное, мучительное раскаяние, которое я испытываю в том, что не жил так, то умиление и восторг, которые я чувствую перед такою жизнью, ту уверенность несомненную, что так можно и должно жить тем, у которых, как у вас, есть то, во имя чего можно так жить. Прочтите коринфянам 1-е послание, 7 глава. [...] Радуюсь я только тому, что через вас сблизится со мной Вера Владимировна, человек из семейства, которое я очень любил -- и которую я очень люблю уже за то, что она полюбила вас. То, что она полюбила вас, для меня самая полная ее характеристика в самых существенных чертах. [...]
   Еще хочется сказать вам вот что: Если вы женитесь для своего личного счастья семейного, которого вы были лишены, надеясь найти его теперь, то ни то, что это нехорошо, а ведь наверно вы ошибетесь, ошибется и ваша невеста. Для того, чтобы решить верно, нужно одно: "И кто хочет идти за мной, отвергнися от себя..." Отвергнитесь от себя и, только думая о ней, решайте. Тогда решите верно. Вы всё это, может, знаете лучше меня, но мы бываем ослеплены, и любовь в том, чтобы, не дорожа любовью людей к себе, с риском лишиться ее, помогать любимым людям. [...]
  
  
   Н. Н. Страхову.
   1890 г. Октября, 27 или 28.
   [...] Сколько я помню, мне понравилось именно за то, что она высказывает то самое, что я всегда чувствую от чтения ваших книг, -- расширение понимания и пробуждение интереса к тому, что прежде казалось мало интересным, потому что знакомым. Радуюсь знать, что вы взялись за настоящую работу. Про себя, к сожалению, не могу этого сказать. Утешаюсь тем, что сказано в 3-х Евангелиях в Гефсиманском саду: "Но не моя воля да будет, но твоя (в одном). И не то, что я хочу, а то, что ты хочешь (в другом). И не так, как я хочу, а ты (в третьем)". И когда вспомню это, то мирюсь с своей теперешней мне кажущейся непроизводительностью. Не знаем мы и не можем знать, чем мы призваны служить Пославшему. И то, что мы ценим в себе, может быть, не нужно, а наоборот. Только бы помог Бог об себе забывать -- отвергнуться от себя. [...]
  
   Эмилю де Лавелэ (Emile de Laveleye).
   1890 г. Октября 30.
   [...] прочел обе статьи вашей книги1 и был счастлив найти там мысли, особенно для меня дорогие, -- об ошибочных представлениях, составляемых людьми о ценности потребностей и о первостепенном значении нравственности в вопросах политической экономии. Вы совершенно правы, говоря в вашем письме, что массы прибегают к насилию для достижения лучшего социального строя, не будучи достаточно к нему подготовленными. Это большой вопрос. Одно влечет за собой другое. Лучшая организация требует умственного развития и в особенности нравственного состояния масс, готовых ее принять, и только христианские принципы могут достичь того и другого: основания новой организации и готовности масс к ее принятию. [...]
  
   Эмиль де Лавелэ (Emile de Laveleye, 1822--1892) -- бельгийский буржуазный экономист и публицист, профессор политической экономии в Люттихском университете.
   В письме из Аржанто (Argenteau), близ Льежа, без даты, с почтовым штемпелем: VisИ, 27 октября нов. ст. 1890 г., писал Толстому (на французском языке) о посылке ему своих книг, в которых, по его мнению, изложены идеи, "могущие показаться.... справедливыми". Просил известить о получении книг.
  
   1 Книга "Le luxe" содержит две статьи: "Le luxe" (стр. 11--88) и "Le droit et la morale en Иconomie politique" ("Право и мораль в политической экономии" (стр. 89--133).
  
   А. В. Жиркевичу.
   1890 г. Ноября 2.
   [...] мне страшно, что вы нарочно заедете так далеко в сторону и не найдете того, что ищете. Если судьба заведет вас в нашу сторону, тогда другое дело. Я же с своей стороны всегда рад, если могу быть полезен или хоть приятен человеку, и живые отношения с людьми считаю самым важным делом. [...]
  
   Л. П. Никифорову.
   1890 г. Ноября 14.
   [...] Вы пишете, что живете очень скудно; и не знаю, жалею ли вас, или завидую вам. Главное дело, как переносят это ваши жена и дети? [...]
  
   А. М. Жемчужникову.
   1890 г. Ноября 14.
   [...] Картина семейной жизни очень милая и описание прекрасное, но мысль поэмы для меня почти непонятна: как мысль о смерти, стоящей так уже близко от нас с тобой по нашим годам, не вызывает в тебе мыслей другого порядка? Впрочем, то хорошо, что все люди разны по своему взгляду на мир -- каждый смотрит с своей особенной точки зрения. [...]
  
   Алексей Михайлович Жемчужников (1821--1908) -- поэт, с 1900 г. почетный академик по разряду изящной словесности; один из соавторов, вместе с А. К. Толстым и своими двумя братьями Владимиром и Александром, шуточных и сатирических произведений под общим псевдонимом "Козьма Петрович Прутков".
   С Толстым Жемчужников познакомился зимой 1855--1856 гг. в Петербурге и был одним из немногих, с кем Толстой был на "ты".
  
   Г. А. Русанову.
   1890 г. Ноября 17.
   [...] вы всё так же живете духом; а жизнь плотская не наша. [...]
   Но стараюсь не делать планов, а ждать каждый день смерти и радоваться тому, что сделал нынешним днем, и не тому, что сделал, а тому, что провел день более или менее так, как должно. -- Всегда любил, почти не понимая, 28, 29, 30 ст. Мф. XI, и что старше делаюсь, то больше люблю и, кажется, понимаю. Что нами хочет делать Бог мы не можем знать, как не может знать лошадь запряженная, куда, зачем и что она везет, но если она кротка и смирна и везет, то она знает, что она работает хозяину, и ей хорошо. Иго мое благо и бремя мое легко. [...]
  
   Ф. Б. Гецу.
   1890 г. Ноября 21.
   [...] Мне очень радостно было узнать из них, что этическое учение евреев гораздо выше, чем то, которое я предполагал. Христианское учение устанавливает равенство и братство всех людей, и потому предположение о том, что какие-нибудь люди могут быть обижены в самых важных людских свойствах, в сознании нравственного идеала, есть нехристианское понятие. И потому чем выше понимаешь нравственное учение других людей или народов, тем это радостнее для христианина. [...]
   Желаю вам всего хорошего, а главное освобождения, или, скорее, превозможения сознания обиды, которую терпит ваш народ. Это сознание должно быть очень мучительно и отравляет жизнь. Я думаю, что можно превозмочь это чувство -- прощением и любовью к врагам, и от всей души желаю вам этого.
  
   В. М. Грибовскому.
   1890 г. Ноября 21.
   [...] издание хорошего по направлению народного журнала у нас будет не изданием, а танцеванием на канате, конец которого может быть только двух родов -- оба печальные -- компромиссы с совестью или запрещение.
   Журнал нужен такой, который просвещал бы народ, а правительство, сидящее над литературой, знает, что просвещение народное губительно для него, и очень тонко видит и знает, что просвещает, т. е. что ему вредно, и всё это запрещает, делая вид, что оно озабочено просвещением: это самый страшный обман, и надо не попадаться на него и разрушать его. [...]
   Прощайте. Желаю вам всего хорошего -- главное спокойно плодотворной работы, такой, которой бы никто не мешал и не мог помешать -- это работа над собой. Она же и сама бывает плодотворная в смысле воздействия на других: так мир устроен.
  
   Вячеслав Михайлович Грибовский (1867--1925 или 1928) -- в то время студент последнего курса юридического факультета Петербургского университета. С 1910 г. профессор государственного права.
   Ответ на письмо Грибовского от 14 ноября 1890 г. из Петербурга, в котором Грибовский писал о намерении издавать газету "для низших классов и для рабочих, с известным направлением" и просил "совета и указания" Толстого.
   Е. М. Ещенко.
   (О воле Бога)
   1890 г. Ноября 21.
   [...] Я думаю, что ваше желанье покупать землю нехорошее.
   Не хорошо, во-первых, то, чтобы покупать землю, -- пользоваться тем, что есть такой закон, что можно покупать и себе отбирать то, что не должно никому принадлежать, как вода и воздух; это почти так же, я полагаю, грешно теперь, как 30 лет тому назад было грешно покупать людей.
   Во-вторых, думаю, что это не хорошо еще и потому, что христианину незачем изменять свою жизнь во внешних делах: для христианина всякая жизнь должна быть хороша; и если он может хотеть изменить что, так только свою и ближних своих духовную жизнь. А полагать, что от перемены внешней жизни -- больше земли, лучше земля -- переменится внутренняя истинная жизнь -- большая ошибка -- грех.
   Я недавно думал о том, что дела христианина творить волю Отца, но в чем воля Отца? Как узнать, чтоб не ошибаться? А то начнешь думать, что воля Отца в том, чтоб я проповедывал, или в том, чтоб жил так или этак; в том, чтобы жил с семьей или без семьи? И если начнешь так себя спрашивать, никогда не найдешь, в чем воля Отца, и придешь в сомнение и смущение: зачем велено делать волю Отца, а не показано в чём она?
   И вот об этом я думаю так: что воля Отца нам показана ясно, но мы не там ищем ее, где она показана нам. Мы всё думаем, что воля Отца может быть во внешних делах, как то, чтобы Аврааму идти в чужую землю и тому подобное, а воля Отца только в том, чтобы мы в том ярме, в которое мы запряжены, были кротки и смиренны и, не спрашивая куда, зачем, что везем, везли бы, пока есть сила, останавливались бы, когда велят, и опять везли бы, когда велят, и поворачивали бы, куда велят, и не спрашивали бы зачем и куда. "Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, ибо я кроток и смирен сердцем".
   Будь кроток и смирен сердцем, будь доволен всем, согласен на всякое положение, и исполнишь волю Отца. Так что волю Отца чтоб исполнять, надо узнать не что делать, а надо узнать как делать то, что приходится делать. [...]
  
   Емельян Максимович Ещенко (р. 1848) -- крестьянин Острогожского уезда Воронежской губ., бывший сектант из хлыстов, оставивший секту в конце 1880-х гг.
   Ответ на несохранившееся письмо Ещенко. Судя по последующим письмам, он спрашивал совета о покупке земли в Оренбургской губ. для переселения туда своей семьи.
  
   Л. Л. Толстому.
   1890 г. Ноября 30.
   [...] Статью не надо печатать и не надо также писать. Если неприятны бестолковые и ложные суждения, то лучшее средство, чтобы их было как можно меньше, ничего не отвечать, как я всегда и делал и считаю даже нужным делать. Кроме того, отвечать значит идти против принятой мною издавна системы. [...]
   У тебя, я думаю, есть то, что называют талант и что очень обыкновенно и не ценно, т. е. способность видеть, замечать и передавать, но до сих пор в этих двух рассказах не видно еще потребности внутренней, задушевной высказаться, или ты не находишь искреннюю, задушевную форму этого высказывания.
   В обоих рассказах ты берешься за сверхсильное, сверхвозрастное, за слишком крупное. Я не буду отстаивать своего мнения, я стараюсь только как умею высказать то, что думаю. Попытайся взять менее широкий, видный сюжет и постарайся разработать его в глубину, где бы выразилось больше чувства, простого, детского, юношеского, пережитого. [...]
  
   А. В. Алехину.
   1890 г. Декабря 2.
   [...] Объективное изложение самое невыгодное. Оно избирается большей частью людьми, которым нужно скрывать; вам же, напротив, нужно выворотить нутро. Чем искреннее, задушевнее (обыкновенно искренность приравнивают с самоосуждением; не впадайте в эту ошибку: искренно только вполне, когда себя и ругаешь, и осуждаешь, и одобряешь), тем лучше -- нужнее людям. Первая форма -- исповеди, самой задушевной -- наилучшая; но недостаток такой формы, часто впадение в рефлексию, копание в душе, и оттого холодность, отвлеченность, неинтересность. Я думаю, надо руководящей нитью всего рассказа взять свою внутреннюю душевную жизнь -- свой рост, но описывать его образами, событиями самыми простыми, обычными, хоть в форме дневника, в котором останавливаться на том, что привлечет внимание. Так себе воображаю: 1 февраля. Своя внутренняя душевная одинокая работа и краткое упоминание о товарищах, работах. 2, 3, 4, 5 февраля ничего особенного -- всё то же. 6-го. Приезд NN или отъезд: его характеристика, отношение с ним. 7-го. Работа на гумне, со скотом, отношение к ней мое, моих товарищей. 8-го. Приход крестьян, разговоры. 9-го. Разговор с товарищами, столкновение. Внутренняя одинокая работа. Пища, лишения, радости, дети; опять внутренняя работа.
   Это, боюсь, неясно, но, главное, желал бы, чтобы был описан и тот материал жизни, над которой приходилось работать, и сама работа. Главное -- работа внутренняя, душевная, и чтобы показана была не оконченная работа, а процесс работы на самом деле. Задаваться не надо никакой темой общей, например, хоть той, что общинная жизнь желательна или нежелательна, а только высказывать свое отношение к той жизни, которая велась, и различные фазисы этого отношения. Не бояться подробностей, не бояться оскорбить товарищей: писать, что чувствуешь, и давать характеристики самые подробные, опять не общие, а из течения жизни. Писать с мыслью о том, что прочтется это после моей смерти и произведенное впечатление на мне не отразится, а пишу только для служения Богу, для того, чтобы сказать братьям то, что мне удалось узнать, и чего они не знают, и что им нужно знать.
   Не жалеть своего труда, писать, как пишется, длинно и потом исправлять и, главное -- сокращать. Золото в деле писания получается, по моему опыту, только просеиванием.
   Писать таким языком (если возможно, это очень желательно), чтобы крестьянин с аттестатом грамотности мог понять. [...]
  
   Аркадий Васильевич Алехин (1854--1918).
   Ответ на несохранившееся письмо Алехина, в котором, судя по записи в Дневнике Толстого 7 ноября, Алехин писал о своем намерении составить "декларацию своих религиозных основ жизни"
  
   Н. C. Лескову.
   1890 г. Декабря 3.
   [...] Я начал читать1, и мне очень понравился тон и необыкновенное мастерство языка, но... потом выступил ваш особенный недостаток, от которого так легко казалось бы исправиться и который есть само по себе качество, а не недостаток -- exubИrance2 образов, красок, характерных выражений, которая вас опьяняет и увлекает. Много лишнего, несоразмерного, но verve3 и тон удивительны. Сказка все-таки очень хороша, но досадно, что она, если бы не излишек таланта, была бы лучше. [...]
  
   Николай Семенович Лесков (1831--1895) -- писатель. Находился в дружественных отношениях с Толстым.
  
   1 Н. С. Лесков, "Час воли божией". Сюжет этого рассказа был сообщен Лескову Толстым.
   2 избыток, излишество
   3 жар, восторг
  
   Н. Н. Страхову.
   1890 г. Декабря 3.
   [...] Что с Соловьевым ваша полемика кончилась, очень радуюсь за вас и еще больше за то, что он поймал вас и вы осрамлены. Я для себя желаю или, по крайней мере, хочу желать унижения: "горе вам, если хвалят вас и радуйтесь, если ругают..." Ведь это не шутка, не преувеличение, а истинная правда. Большая для души от этого польза, а от хвалы вред. Для себя желаю, потому и для вас также. [...]
   "Aids to reflection"1 сначала понравились мне точностью выражений, а потом я увидал, что точность, ясность выражения, а не содержание -- преобладающая забота, и оттолкнуло меня.
  
   1 Книга Сэмуеля Кольриджа (1772 -- 1834) -- английского поэта, философа и критика.
  
   И. Б. Файнерману.
   1890 г. Декабря 12.
   [...] Вы слишком строги к вашему прошедшему опыту, или не совсем точно определяете то, что оказалось ошибкой. Принципы (разумея под этим словом то, что должно руководить всей жизнью) не виноваты ни в чем, и без принципов жить дурно. Ошибка только в том, что в принципы возводится то, что не может быть принципом -- как крепко париться в бане и т. п. Принципом даже не может быть то, чтобы работать хлебную работу, как говорит Бондарев.1
   Принцип наш один общий, основной -- любовь, не словом только и языком, а делом и истиною, т. е. тратою, жертвою своей жизни для Бога и ближнего. Из этого общего принципа -- частный принцип -- смирение, кротость, непротивление злу. Последствие этого частного принципа, по всем вероятиям (я говорю, по всем вероятиям, а не всегда, потому что может же быть человек посажен в тюрьму или подобное этому), будет земельный, ремесленный или фабричный даже, но только во всяком случае тот труд, на который менее всего конкурентов и вознаграждение за который самое малое. Из всех сфер, где конкуренция велика, человек, не на словах, а на деле держащийся учения Христа, будет всегда выжат и невольно очутится среди рабочих. Так что рабочее положение христианина есть последствие приложения принципа, а не принцип; и если люди возьмут за основной принцип то, чтобы быть рабочим, не исполнив того, что приводит к этому, то очевидно, что выйдет путаница. [...]
   Не увлекайтесь вы этими вариантами2. Я это испытал, это скользкий путь. Смысл каждого места -- во всем Евангелии, и кто не может понять смысла отдельного места сообразно всему духу его, того ничем не убедить. [...]
  
   Исаак Борисович Файнерман (1863--1925) -- в то время разделявший взгляды Толстого. В 1889--1891 гг. жил в Елизаветграде и Полтаве, где занимался столярным ремеслом, а также работал в основанной им земледельческой общине в Глодоссах; позднее литератор, писавший под псевдонимом Тенеромо.
  
   1 Тимофей Михаилович Бондарев (1820--1898), крестьянин, автор книги "Торжество земледельца или трудолюбие и тунеядство".
   2 Толстой имеет в виду книги: Иогана-Якоба Гризбаха (I. J. Griesbach, 1745--1812) "Novum testamentum graece" ("Новый завет по-гречески") и Константина фон Тишендорфа (K. von Tischendorf, 1845--1874) "Novum testamentum graece et latine" ("Новый завет по-гречески и по-латыни"). Этими книгами Толстой пользовался в работе над "Соединением, переводом и исследованием четырех евангелий"
  
   О. А. Баршевой.
   1890 г. Декабря 13.
   [...] Все живут как люди, только я живу не как люди, а как скверно. Иногда скучаю этим, но браню себя за это; не надо скучать, а лучше жить. Всё стараюсь писать, да плохо пишется. Только бы помог Бог не делать, не говорить, не думать зла.
  
   Ольга Алексеевна Баршева (1844--1893) -- бывшая классная дама московского Николаевского сиротского института, сослуживица и подруга М. А. Шмидт.
  
   А. В. Дольнеру.
   1890 г. Декабря 17.
   [...] Сам не знаю, жалею ли я вас. Простое первое, непосредственное чувство это жалость, но как подумаю о вас, насколько я знаю происходящую в вас внутреннюю работу, так думаю, что хорошо, как и всё, совершающееся по закону Бога и жизни. Но если это хорошо, то для вас; для меня же очень нехорошо то, что вы страдаете, нехорошо и больно. [...]
   Ничто, я думаю, столько, как ваше положение, не освобождает от зависимости от людей, и не приближает или, скорее, может приближать к Богу. Только тогда обопрешься на него, когда люди оставят. Помогай вам Бог нести свой крест терпеливо, покорно, чтобы вынести всё то добро, которое дает и может дать внешнее страдание. А то обидно, как страдание было тоже, а борясь с ним, негодуя, отчаиваясь, не вынес из него всё то, что свойственно ему давать.
  
   После увольнения от должности сельского учителя Дольнер сделал неудачную попытку поселиться на Кавказе; с Кавказа Дольнер поехал в Одессу, где заболел. Очутившись без средств в незнакомом городе, он испытывал сильную нужду.
  
   И. Г. Журавову.
   1890 г. Декабря 17.
   Как хорошо, что вы [...] довольны своей участью, не ищете изменения ее, и теперь выражаете еще большее довольство. Я радуюсь за вас, потому что довольство своими внешними материальными условиями показывает совсем не то, как думают обыкновенно, что эти условия хороши, а только то, что внутреннее, душевное состояние хорошо, что у человека есть духовная пища. Если же нет этой духовной пищи, то какие бы ни были внешние условия, человек никогда ими не доволен. Пища же жизни истинной состоит в том, чтобы творить волю пославшего нас сюда и совершить дело его. Воля же его и дело его то, чтобы, во-первых, отдавать оброк за данную нам жизнь добрыми делами, добрые же дела суть те дела, которые увеличивают любовь в людях, а дело его то, чтобы увеличить, возрастить тот талант, нашу душу, который дан нам. И одно нельзя сделать без другого. Нельзя делать добрых дел, увеличивающих любовь, без того, чтобы не увеличить свой талант, свою душу, не увеличить в ней любовь, и нельзя увеличить свой талант, увеличить любовь в своей душе без того, чтобы не делать добро людям, увеличивая в них любовь. Так что одно зависит от другого, и одно поверяет другое. Если ты делаешь дело, которое считаешь добрым, но не чувствуешь увеличения любви в своей душе, если в твоей душе при этом не радостно, то знай, что дело, которое ты делаешь, не доброе. Если ты что-либо делаешь для своей души и при этом не увеличивается добро в людях, то знай, что бесполезно то, что ты делаешь для своей души. [...]
  
   Иван Герасимович Журавов (р. 1862) -- крестьянин села Хотуш, Тульского уезда, автор нескольких рассказов, напечатанных в "Посреднике".
  
  
  
   С. Т. Семенову.
   (О семейных дрязгах)
   1890 г. Декабря 17.
   [...] вижу, что вы, не перестаете стремиться к тому совершенству, которое указано нам Христом, и страдаете, когда отступаете от него, и не теряете надежду приближаться к нему.
   Как ни дурен поступок Петра, отрекшегося от своего учителя, мы все, вероятно, испытали одно и то же чувство увеличения, любви к Петру тогда, когда он оплакивал это свое отречение.
   Семейные дрязги, как вы пишете, самый сильный соблазн. Трудней всего среди них удержать верность своим намерениям добра; и потому, я думаю, все силы души надо напрягать на то, чтобы не понижать своей жизни именно в этой домашней среде. Я говорю вам то, что сам испытываю и чем сам страдаю. Помогает мне в этом, главное, память о том, что семейные -- жена, дети, для вас -- отец, мать, если сами не уважают меня, как бы мне хотелось, то себе требуют от меня уважения, и что, если я не могу относиться к ним всегда с любовью, и всегда должен, несмотря на их ко мне отношение, относиться к ним с уважением. А то самое обыкновенное в семье: либо любовь, либо презрение, пренебрежение; а пренебрежение после любви особенно чувствительно. Кроме того, если я в глубине души считаю, что я нравственно стою выше, ближе к истине, к Христу, чем они, что очень дурно, то эта самая большая близость к Христу обязывает меня не считаться с ними, не судить их недостатков, а переносить их обиды терпеливо, радостно. Если я более христианин, чем они, то это должно чем-нибудь выразиться, а больше нечем, как смирением, покорностью, неосуждением.
   Еще помогает мне в этих соблазнах молитва. Молитесь беспрестанно, чтобы не впасть в искушение. Это трудно, но если достигнешь этого, то очень много придает нравственной силы. Молиться беспрестанно в середине разговора, который начинает становиться раздражительным, в суете работы, можно только какой-нибудь очень короткой молитвой, такой, которая напоминала бы двумя, тремя словами то, что нужно помнить. У каждого такая своя должна быть молитва. Я чаще всего в эти минуты, когда вижу, что я сбиваюсь и начинаю говорить или делать не то, что надо, молюсь так: живи для Бога, или перед Богом, и это образумивает меня. Мне жаль, что у вас нет близких по духу людей -- это большая радость; но не скажу, чтоб это была необходимость. Духовный рост иногда лучше совершается в одиночестве.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1890 г. Декабря 18.
   [...] Это большое счастье, когда работается с верой в свою работу, счастье, которое когда дается, чувствуешь, что его не стоишь. [...]
   Читаю я теперь в свободное время книгу Renan, "L'avenir de la science"1 -- это он написал в 48 году, когда еще не был эстетиком и верил в то, что единое на потребу. Теперь же он сам в предисловии с высоты своего нравственного оскопления смотрит на свою молодую книгу. [...]
   Чертков просил написать или поправить тексты к картинам, и представьте, что, попытавшись это исполнить, я убедился больше, чем когда-нибудь, что эти выбранные лучшие по содержанию картины -- пустяки. К евангельской картине могу пытаться писать текст -- выразить то, как понял художник известное место, а тут -- хоть осужденный,2 или повсюду жизнь3 очень хорошие картины, но не нужные и нечего писать о них. Всякий, взглянув на них, получит свое какое-либо впечатление, но одного чего-нибудь ясного, определенного она не говорит, и объяснение суживает значение ее, а углублять нечего. [...]
  
   1 Ernest Renan, "L'avenir de la science. PensИes de 1848", Paris 1890 (Эрнест Ренан, "Будущее науки. Мысли 1848 г.").
   2 "Осужденный", картина В. Е. Маковского, написанная в 1879 г. Находится в Русском музее в Ленинграде.
   3 "Всюду жизнь", картина Н. А. Ярошенко, написанная в 1888 г. Находится в Третьяковской галлерее в Москве.
   1891
  
   П. И. Бирюкову.
   1891 г. Января 1.
   [...] В том, что идеал недостижим и непостижим, я не только согласен, но так и выражаю это. По мере того, как идеал постигается и достигается, он опять удаляется, чтобы вновь еще яснее быть постигнутым и достигнутым. Насчет же того, что по моему определению христианство сливается с движением прогресса, я не могу решить, хорошо ли это или дурно. Прогресс есть христианство: он только в христианстве, и поэтому я склоняюсь к такому взгляду. [...]
   О ваших личных делах не скажу, что скорблю. Разумеется, больно, но в этом жизнь. В этом жизнь, чтобы делать это не больно себе и другим. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1891 г. Января 7.
   [...] Вы каетесь, милый друг, что вам приходят мысли об общественной деятельности. Грех не в том, чтобы думать об общественной деятельности или о чем-либо другом, а в том, чтобы думать о будущем. Не могу вам передать, до какой степени мне ясно, что всякие думы о будущем с нашей возможностью, очень вероятной, не дожить до вечера, есть безумие. Всякое самое хорошее вероятное предположение о будущем, то, что я доеду туда, буду жить там с тем, так же нелепо, как предположение о том, что я буду китайским императором. Нисколько одно не нелепее другого. Нелепее только те мечты, для исполнения которых нужно предполагать не одну свою, но еще и чужую жизнь в известных условиях. Это камень в ваш огород, если огород этот у вас открыт. Жить нынче, жить завтра, когда оно будет нынче, и выйдет то самое, что нужно и лучшее для нас.
   [...] Маша, как и все мы, грешные, то поднимается, то падает духом волнообразно, но живет, кажется, хорошо: "кажется", потому что она одна знает. [...]
   Н. Н. Страхову.
   1891 г. Января 7.
   [...] Все силы, какие есть, кладу в работу, которой занят и которая подвигается понемногу -- вступила в тот фазис, при котором регулярно каждый день берешься за прежнее, проглядываешь, поправляешь последнее и двигаешь хоть немного вперед, а то зады исправляешь в 10 и 20-й раз, но уже видишь, что основа заложена и останется. [...]
   [...] я читаю книгу, при которой беспрестанно вас поминаю и всё хочется с вами поделиться впечатлением; это книга Ренана "L'avenir de la science".1 [...] по-моему, никогда Ренан не писал ничего умнее: вся блестит умом и тонкими, верными, глубокими замечаниями о самых важных предметах, о науке, философии, филологии, как он ее понимает, о религии. В предисловии он сам себя третирует свысока, а в книге 48 года (я думаю, что он много подправил ее в 90-м году) он иронически и презрительно и замечательно умно отзывается о людях, судящих о предметах так, как он судит в предисловии; так что понимайте, как хотите, но знайте, что ума в нас бездна, что одно и требуется доказать. В общем и ложная постановка вопроса того, что есть наука, и отсутствие серьезности сердечной, т. е. что ему всё всё равно; такой же он легченый, с вырезанными нравственными яйцами, как и все ученые нашего времени, но зато светлая голова и замечательно умен. -- Например, разве не прелестно рассуждение о том, что для людей древних чудеса не были сверхъестественными, а естественными явлениями: всё для них совершалось чудесами, как и для народа теперь. Но каково же положение головы человека с научным воззрением на мир, который хочет втиснуть в эти воззрения чудеса древнего мира? [...]
  
   П. В. Засодимскому.
   1891 г. Января 13.
   Я получил ваш рассказ1 и тотчас же прочел про себя и другой раз своим домашним, так он мне понравился. Это то самое искусство, которое имеет право на существование. Рассказ прекрасный, и значение его не только ясно, но хватает за сердце. Вы спрашиваете о слабых сторонах. Слабого нет, всё сильно, а недостатки есть: недостаток один тот, что во многих местах слишком подчеркнута дрянность рассказчика, например, где он говорит про свою храбрость -- товарищ, дворник, дуэль -- это надо выкинуть; другое это его рассуждения и чувство под взглядом ребенка -- это неверно в противуположную сторону (притом у новорожденных не бывает голубых глаз). Третье -- не нравятся мне в конце его мечты о том, что могло бы быть, о елке. -- Рассказ очень, очень хороший и по форме и по содержанию, и очень благодарен вам за присылку его.
  
   Павел Владимирович Засодимский (1843--1912) -- писатель-народник.
  
   1 "У потухшего камелька".
  
   Г. С. Рубану-Щуровскому.
   1891 г. Января 13.
   [...] Чем отличается искусство, -- та особенная деятельность людская, которая называется этим именем, -- от всякой другой деятельности, я знаю, но чем отличаются произведения искусства, нужные и важные для людей, от ненужных и неважных, где эта черта, отделяющая одно от другого? -- я еще не сумел ясно выразить, хотя знаю, что она есть, и что есть такое нужное и важное искусство. Само евангелие есть произведение такого искусства.
   Есть самое важное -- жизнь, как вы справедливо говорите, но жизнь наша связана с жизнью других людей и в настоящем, и в прошедшем, и в будущем. Жизнь -- тем более жизнь, чем теснее ее связь с жизнью других, с общей жизнью. Вот эта-то связь и устанавливается искусством в самом широком его смысле. -- Если бы никто не употребил словесного искусства для выражения жизни и учения Христа, я бы не знал его.
   И потому я думаю, что искусство важное дело, и его не надо смешивать с жизнью. Жизнь сама по себе, а искусство само по себе. [...]
  
   Григорий Семенович Рубан-Щуровский (1857--1920) -- фельдшер; был женат на племяннице художника Ге Зое Григорьевне Ге. В 1889--1895 г. жил на хуторе Ге.
  
   Д. А. Хилкову.
   1891 г. Января 19.
   [...] Что же за беда, что община распалась? Если бы мы считали, что общины эти образец того, как должно осуществиться в мире учение Христа и как установиться царство божье, тогда бы это было ужасно: тогда распадение общины показало бы несостоятельность учения Христа; но так ведь не смотрели на эти общины не только мы со стороны, но и участвовавшие в них. (Если кто смотрел так, то распадение исправит этот ложный взгляд, и потому распадение в этом смысле даже полезно.) Общины эти были известной формой жизни, какую избрали некоторые люди в своем движении по пути, указанном Христом. Другие люди избрали другие формы (или другие люди были поставлены в другие условия), как вы, я, Ге и все люди, идущие по тому же пути. И, как вы сами пишете это, как ни хороши поселения отдельные, они хороши, пока нужны всякие формы, как формы непременно переходные, как волны. Если общины распались, то только потому, что люди, жившие в них, выросли из своей оболочки и разорвали ее. И этому можно только радоваться. [...]
   Христианство есть движение по пути, указанному Христом, истиною, к совершенству полному отца небесного. И христианство тем более христианство, чем более оно движение, чем ускореннее это движение. Так что начальник мытарей Закхей, весь живший в своей похоти, вдруг решивший отдать..., в этот момент больше христианин, чем ученики, спрашивавшие, какие им будут награды за их верность, разбойник на кресте, блудница, мытарь -- больше, чем фарисей. Всякий человек, на какой бы он низкой ступени ни стоял, может быть христианином, двигаться, и может ускорить это движение до бесконечности (заметьте, ничто не трогает нас, не радует нас так сильно, как эти движения, когда грешник кается -- потерянная овца, монета), и на какой бы высокой ступени праведности человек ни стоял, он может перестать двигаться, перестать быть христианином. Ничто же не останавливает так движения, как известная форма, как оглядыванье на себя, сознание себя на известной ступени (ведь это сознание и есть форма), (чтобы левая не знала, что делает правая, и не надежен для царства божия взявшийся за плуг и оглядывающийся назад). Это самое делали и делают все церкви. Что есть церковь? Прочтите в катехизисе в православном, и католическом, и лютеранском. Они друг друга отрицают и каждая утверждает, что она в истине. Так что строгое, точное определение церкви -- это люди, утверждающие про себя, что то понимание истины и исполнение ее, которое они себе усвоили, есть единое правильное. А это ведь говорит всякий человек, который признает ту форму, которую он избрал, единой правильной. Это стремление людей создавать форму и признавать ее правильной, хотя бы это и не доходило до жестокости церковной, есть главное препятствие христианству -- это трение. И задача людей, идущих за Христом, -- уменьшать это трение сколь возможно. Форм для следования по пути Христа, как точек на бесконечной линии, бесконечное количество и ни одна не важнее другой. Важна быстрота движения. А быстрота движения в обратном отношении к возможности определения точек.
   Еще: вы говорите, что вам не нравится слово и понятие самосовершенствование и также не нравится совершенствование: оно слишком неопределенно и широко. Я это понимаю. Я об этом самом, -- а это имеет связь с вопросом об общинах и о формах -- думал так (притча о садовниках, не дающих оброка, и о талантах). Жизнь истинная дана человеку под двумя условиями: 1) чтобы он делал добро людям (добро же есть только одно -- увеличивать любовь в людях -- накормить голодного, посетить больного и т. д. -- всё это только для того, чтобы увеличивать любовь в людях), а 2) чтобы он увеличивал данную ему силу любви. Одно обусловливает другое: добрые дела, увеличивающие любовь в людях, только тогда таковы, когда при совершении их я чувствую, что во мне увеличивается любовь, когда делаю их любя, с умилением; увеличивается не во мне любовь (я совершенствуюсь) только тогда, когда я делаю добрые дела и вызываю любовь в других людях. Так что, если я делаю добрые дела и остаюсь холоден, или если совершенствуюсь и думаю, что увеличиваю в себе любовь, а это не вызывает любви в людях (другой раз еще вызывает зло), то это не то. Только тогда -- и мы все это знаем -- я наверно знаю, что то, когда и я люблю больше, и люди делаются от этого любовнее (между прочим это доказательство того, что любовь есть единая сущность. Бог один во всех нас -- раскрывая его в себе, раскрываешь его в других, и наоборот).
   Так вот я думаю, что всякое устройство, всякое определение, всякая остановка сознания на каком-нибудь состоянии есть преобладание заботы об увеличении в себе любви, самосовершенствования без добрых дел. Самая грубая форма такая есть стояние на столбу, но всякая форма есть более или менее такое стояние. Всякая форма отдаляет от людей, следовательно, и от возможности добрых дел и вызывания в них любви. Таковы и общины, и это их недостаток, если признать их постоянной формой. Стояние на столбу и ухождение в пустыню, и жизнь в общине может быть нужно временно людям, но как постоянная форма это очевидный грех и неразумие. Жить чистой, святой жизнью на столбу или в общине нельзя, потому что человек лишен одной половины жизни -- общения с людьми, без которых его жизнь не имеет смысла. Чтобы жить постоянно так, надо обманывать себя, потому что слишком ясно, что как невозможно в потоке мутной реки выделить каким-нибудь химическим процессом кружок чистой воды, так невозможна среди всего мира, живущего насилием для похоти, жить одному или одним святым. Ведь надо купить или нанять землю, корову, надо войти в отношения с внешним миром нехристианским. А в этих-то отношениях самое важное и нужное. Уйти от них нельзя, да и не следует, как вообще бывает нельзя делать того, что не следует. Можно только обманывать себя. Ведь всё дело ученика Христа -- установить наихристианнейшие отношения с этим миром.
   Представьте себе, что все люди, понимающие учение истины, как мы, собрались бы вместе и поселились бы на острове. Неужели это была бы жизнь? И представьте себе, что весь мир, все люди идут волей-неволей по одному и тому же пути, по которому идем мы; но люди, понимающие так же, как и мы, стоящие на той же ступени (теперь), разбросаны по всему миру, и мы имеем радость встречаться с ними, узнавать их и их работы. Разве это не лучше? И это то самое и есть.
   Вы говорите: нельзя любить Ирода. Не знаю. Но знаю и вы знаете, что надо его любить; знаю и вы знаете, что если я не люблю его, то мне больно, у меня нет жизни (Послание Иоанна III, 15), и потому надо стараться работать. И можно. Я представляю себе человека, прожившего среди любящих его всю жизнь в любви, но не любившего Ирода, и другого, который все силы употребил на любовь к Ироду и оставался равнодушен к любящим его и 20 лет не любил, а на 21-й полюбил Ирода и заставил Ирода полюбить себя и других людей. Не знаю, кто лучше. И если любите любящих вас... [...]
  
   А. А. Толстой.
   1891 г. Января 20.
   [...] Всякий раз с особенно приятным чувством вижу ваш почерк (какое определенно приятное или неприятное впечатление почерка) и, внимательно вникая, прочитываю то, что им написано.
   Drummond'а проповедь1 я знаю и очень люблю. Но всё это ничто в сравнении с словами Послания Иоанна IV, 16, 12, III, 18, 17, IV, 20, III, 14, 15, IV, 7, 8. Я их часто читаю наизусть в этом порядке и иногда понимаю и чувствую; и тогда всё легко. Главное стих 15. Это я опытом узнал, да и всякий. Я думаю, что если есть один человек, которого не любишь, то всё равно, что весь мир ненавидишь: в душе ад.
   Как вы живете? Хорошо ли вам? Дай Бог, чтобы было хорошо. Да и, верно, хорошо, потому что вы добрая. Я живу тихо и плохо. Мало полезен людям и чувствую, как слабеют силы, так что нет надежды поправиться. Но тут утешенье Мф. XI, 28--30. Только бы быть кротким и смиренным.
  
   Александра Андреевна Толстая (1817--1904) -- двоюродная тетка Толстого.
  
   1 Имеется в виду книга Генри Друммонда "The greatest thing in the world".
  
  
   Н. С. Лескову.
   1891 г. Января 21--22.
   Ваша защита -- прелесть,1 помогай вам Бог так учить людей. Какая ясность, простота, сила и мягкость. Спасибо тем, кто вызвал эту статью. [...]
  
   1 Толстой имеет в виду заметку Лескова "Обуянная соль" -- "Петербургская газета" 1891, 12, написанную по поводу нападок на Лескова за его одобренный Толстым рассказ "Под Рождество обидели".
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Января 23.
   [...]
   Очень сочувствую вам, милый друг, в том вмешательстве церковности и правительства в вашу жизнь, которое произошло без вас и угрожает вам. Знаю я по себе, что, грешный человек, часто желаю столкновений с ними, в которых бы я мог с достаточным основанием высказать свое отношение к ним, но как только случится или узнаю, что будет такое столкновение, так начинает усиленно биться сердце и является раздражение, которое я не одобряю в себе. Так вот, этому состоянию я сочувствую, предполагая, что в вас тем же вызывается то же. Решили вы с Гапкой прекрасно, и в этом уж сочувствую радостно.1
   Хилков огорчен, что вы не заехали, потому что особенно дорожит общением и об этом пишет. Предполагает что-то вроде съездов. Я отвечал ему, как я понимаю: прежде я бы еще колебался, а теперь для меня это ясно и несомненно. Всякое оглядывание назад есть остановка и отклонение. Как в сказках, чтобы достать живую воду и поющее дерево, надо идти и главное не оглядываться. И какая страшная непреодолимая сила каждого из нас (всех людей) могла бы, да и может быть, если бы мы совсем, совсем не думали ни о себе, ни о суждениях людских, а делали бы только для Бога и боговским орудием, любовью. А чтобы достичь этого, одно из условий -- не оглядываться и вперед не смотреть. [...]
  
   1 Н. Н. Ге с женой решили не крестить ребенка, несмотря на угрозы со стороны властей.
  
   М. М. Лисицыну.
   1891 г. Января 27.
   [...] Советовать вам ничего не могу. Знаю одно, что денежные дела очень опасны -- и могут затянуть и погубить, как ничто иное, душевное спокойствие и задержать движение истинной жизни. И потому, любя вас, советую как можно быть осторожнее с этой стороной дела. Лучше всего отстранить ее от себя совершенно. [...]
  
   Ответ на письмо Лисицына от 24 января 1891 г., в котором Лисицын излагал соображения относительно издания предполагаемой газеты, просил совета Толстого и разрешения выставить его имя в качестве сотрудника.
  
   Д. А. Хилкову.
   1891 г. Января 28.
   [...] Вы говорите: единение. Но единение возможно только в истине. Для того, чтобы найти единение с людьми, не нужно идти навстречу друг другу, навстречу людям, а нужно всем идти к Богу или истине. Там только единение, и не с тем, с кем я хочу или предполагаю, что у меня должно быть единение, а с тем, кто пришел туда же, куда и я.
   Я себе представляю мир огромным храмом, в котором свет падает сверху к самой середине. Чтобы сойтись, надо всем идти на этот свет, и там мы все, приходя с разных сторон, все сойдемся и -- с совсем неожиданными людьми. И в том-то и радость. Так вот этого единения и этим средством мы можем и должны искать; и помогать в этом друг другу нельзя. То же, что вы говорите о необходимости формы жизни, совершенно справедливо; но мало сказать -- необходимость, надо сказать неизбежность формы. Если кто живет отдельно, или люди живут вместе матерьяльно, или только духовно вместе (как я полагаю, что живу с вами, и вы с другими), то непременно есть форма этой жизни. И смотреть на эту форму, определить ее очень неудобно, да и вредно. Другие пускай смотрят и определяют форму, в которой я живу, а мне надо жить.
   Еще вы нехорошо говорите, что когда придет нищий, некогда справляться, увеличивается ли любовь и т. д. Ведь вы знаете, что я сказал это не для того, чтобы рассуждать, ничего не делая, а для того, чтобы, если есть сомнение в своей деятельности, по этой мере прикинуть свою деятельность. И потому скажу, взяв ваш же пример, что если насыпаешь ковш с досадой, или если тот, кому насыпают ковш, ожидал не ковш, а меру, и принимает его с досадой, то деятельность эта неправильная. --
   Не пойму, почему вы недовольны собой и другими и чего вы хотите. Недовольство собой -- не другими -- мне кажется должно быть, и я часто утешаюсь тем, что не совсем еще пропал, что постоянно недоволен собой; но я знаю, чем я недоволен -- своими определенными гадостями, в избавлении от которых никто мне помочь не может и работа над которыми составляет мою жизнь. О среде же, в которой я живу, о внешних условиях моей жизни я не забочусь, потому что знаю опытом, что та или другая среда, те или другие условия вытекают из моей большей или меньшей близости к Христу, к истине. Я живу так, как я живу, не потому, что меня застало просветление в тяжелых, трудных условиях (как я думал прежде), а оттого, что я дурен. Насколько я лучше буду и бываю, настолько лучше среда и внешние условия. Если бы я был свят, среда и внешние условия были бы идеальные, я бы жил так, как я представляю себе жизнь ученика Христа -- нищим бродягой, слугою всех, и я не отчаиваюсь и теперь достигнуть этого, потому что это все-таки в моей власти. Стать лучше, ближе к истине, вследствие внешних условий так же нельзя, как нельзя сесть на палку, взяться за нее руками и поднять себя. Внешние условия, форма жизни, единение, всё это последствия внутреннего совершенствования -- приближения к Христу. Ищите царства божия, которое внутри вас есть, и правды его, а остальное приложится вам. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Января 28.
   [...] Есть эта одна линия, этот единый путь, на котором на одном получается успокоение и уверенность, но трудно удержаться на нем. Уж только бы знать, когда на этом пути и когда соскакиваешь с него. Для меня это такое ясное, определенное внутреннее ощущение, когда я хоть на короткое время попаду на путь. Радостно, твердо, спокойно и, главное, дружелюбность к людям. [...]
   [...] Вчера было радостное, как всегда, письмо от Марьи Александровны. К ним прибился старик татарин. Он им работает, они его обшивают, обмывают и кормят. Вот христианские робинзонки. И Пятницу им Бог послал. [...]
   Хилков говорит -- форму. Да как же мы, вы увидите и определите свою форму. Вот проживем жизнь, помрем, и добрые люди увидят, если захотят, форму нашей жизни. [...]
   [...] Просить, искать поддержки вне себя -- не надо, потому что нельзя, но, зная, что она есть, испытав ее действие, нельзя отказывать в ней. [...]
  
   Ответ на недатированное письмо Н. Н. Ге (сына) с почтовым штемпелем "Плиски, 26 января 1891", в котором Ге писал о своих разногласиях с Д. А. Хилковым в вопросах веры и жизни.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1891 г. Января 29.
   Радуюсь всей душой на вашу работу, дорогой друг. Не торопитесь. Забудьте выставку. Не хорошо приписывать важность своим работам, но беда и пренебрегать ими. [...]
  
   М. А. Шмидт и О. А. Баршевой.
   1891 г. Февраля 1?
   [...] Вы так хорошо живете (я говорю о внешней форме жизни), что всякий раз, как получаю ваши письма, робею, распечатывая и начиная читать, как бы не узнать, что жизнь ваша изменилась. Но, слава Богу, всё идет хорошо, и вы, христианские робинзонки, еще нашли своего Пятницу -- Али, которому передайте мой привет.
   Я говорю о внешней форме жизни, потому что она только одна подвержена изменению независимо от нас. Об этом предмете, о взаимной зависимости внешней формы и внутреннего содержания приходилось думать и говорить последнее время по случаю разных перемен в жизни так называемых общинников. Форма жизни, я думаю, не всегда, но большей частью зависит от внутреннего содержания, так что из ста случаев в 99-й хорошая, правильная жизнь будет последствием хорошего, нравственного состояния. Так это у вас. Но никогда хорошее, нравственное состояние не зависит от внешних условий. И сколько ни ставь себя человек, нравственно стоящий низко, в условия жизни, которые выше его нравственного состояния, он от этого не станет выше, а скорее напротив. И наоборот, человек, ставший нравственно высоко, непременно образует вокруг себя формы жизни, соответственные его высоте. Я часто обманывал себя прежде, думал противное, думал, что если формы моей жизни безнравственны и я не могу изменить их, то это происходит от особенно несчастных случайностей, но теперь я знаю, что это происходит только оттого, что я по своим нравственным силам не готов, не имею права на лучшие условия. Думать обратное, сваливать на внешние условия есть страшно вредный самообман, парализующий силы, нужные для истинной жизни, т. е. для движения по пути истины и любви. [...]
  
   Ответ на письмо М. А. Шмидт от 4 января из Сочи, в котором она писала о своей жизни и сообщала, что с ними живет старик-татарин Али, который зашел к ним в непогоду и решил остаться жить с ними, помогая им в хозяйстве.
  
   А. В. Жиркевичу.
   1891 г. Февраля 3.
   [...] о воспитании и детях: учение Христа, -- я думаю, -- даст ответ на вопрос, как жить самому, и это указание, путь жизни, отвечает на все возможные отношения -- к родителям, жене, детям, злым, добрым. Ведь, в сущности, всё сводится к своим поступкам. Так и с детьми нет другой формы отношений, как и со всеми людьми: уважение, любовь, правдивость и, разумеется, не насилие и не страх. Во всем -- ищите царства божия и правды его, а остальное приложится вам.
   [...] моего учения нет никакого; есть учение Христа, и оно всё в Евангелии, и тот, кто будет искать истины для себя, перед Богом, только тот найдет всё там, и вы найдете там и в своем сердце.
   А что я для себя нашел, я написал в книгах. Если это кому пригодилось, я рад. Так вы ищите без страха. Там всё благо, хотя и иное, чем то, что мы часто называем благо.
  
   Ответ на письма Жиркевича от 28 декабря 1890 г. и от 24 января 1891 г. В первом Жиркевич писал о своих колебаниях: следует ли ему оставаться на тяготившей его службе военного прокурора, имея на своем иждивении большую семью, или отказаться от службы. В том же письме он просил сообщить ему, как Толстой определяет искусство. Во втором -- просил написать о воспитании.
  
   Гамильтону Кэмпбеллу (Hamilton Campbell). Черновое.
   1891 г. Января 27 -- февраля 6.
   [...] 1) Допускаю ли я в евангелии чудотворную сторону?
   Я думаю, что принять или верить евангельским чудесам здравому человеку в наше время совершенно невозможно. Мы не можем верить чудесам не потому, чтобы желали или не желали верить им, но потому, что подобные повествования, имея некоторое значение для людей 4-го столетия, для нас не имеют никакого значения. Если Христос во плоти вознесся на небеса, то он и до сих пор продолжает возноситься, и никогда не достигнет места одесную отца. То же самое относится ко всем евангельским чудесам. Я думаю, что вера в чудо исключает веру в учение. Если бы Христос имел возможность сделать всех людей здоровыми и богатыми (что было бы ему возможно, если он мог претворять воду в вино), он сделал бы это вместо того, чтобы научить людей тому, как быть блаженными помимо здоровья и богатства. Принимающие чудеса принимают их только потому, что не хотят принимать учения.
   2) Божественность Христа?
   Главный смысл понятия о Боге в том, что он -- существо, отличное от человека, выше его; и потому, если скажу, что человек есть Бог, то скажу противоречие; всё равно как если бы я сказал, что дух (отличительный признак которого -- тот, что он не материя) -- дух есть материя. В божественность Христа верят лишь те, кто не хотят принять его учение: если Христос -- человек, то главная цель его пришествия есть его учение; если я признаю в Христе учителя, то я должен следовать его учению, но если он -- Бог, то его учение представляет лишь маленькую частичку его значения. Главное заключается в рассказе об его отношении к отцу, наказании невинных людей, искуплении, таинствах, церкви, папе и т. д., но не в его учении, которое не может быть принято духовенством, потому что оно сразу разрушает их положение, обнаруживая, что профессия их служит только предлогом для того, чтобы кормиться на счет народа.
   3) О личном бессмертии?
   Я думаю, что в этой жизни наш внутренний опыт показывает нам, что чем меньше мы живем личной жизнью, тем несомненнее мы уверены в бессмертии, и наоборот; так что, судя по аналогии, мы должны думать, что бессмертие должно совпадать с полным отречением от себя. Всё, что я думаю об этом предмете, я высказал в последних главах моей книги "О жизни".
   4) Я не только думаю, что жизнь, основанная на законах Христа, как они выражены в нагорной проповеди, должна быть осуществлена очень скоро, но убежден в том, что в этом единственное избавление нашего христианского человечества от полного уничтожения и что мы теперь дошли до такого критического положения, что мы будем вынуждены руководствоваться этими законами. Больше того, я думаю, что вполне ясно, что если бы все следовали законам Христа, то царство божие давно бы наступило. И потому мы все обязаны жить теперь же так, как будто законы эти управляют в мире. Вот почему и сказано: "Царство божие внутри вас есть". [...]
  
   Ответ на письмо ученика колледжа "Свободной церкви" ("Free Church") Гамильтона Кэмпбелла (окончание фамилии в письмах адресата неразборчиво) из Глазго от 28 января нов. ст. 1891 г. на английском языке, сообщавшего, что он "занят в настоящее время приготовлением доклада к митингу теософского общества" на тему: "Религия Толстого", и задававшего в связи с этим ряд вопросов.
  
  
   Алонзо Холлистеру (Alonzo Hollister).
   1891 г. Января 27 -- февраля 6?
   [...] должен признаться, что все ваши доводы, взятые из Откровения Иоанна, не убедили меня. Я не считаю эту книгу нравственным руководством. Я думаю, что откровение божие должно быть просто и понятно самой простой душе. Вообще, как я вам прежде говорил, дорогой друг, я вполне согласен с вашим образом жизни, но не с вашей теорией, особенно относительно духов. [...]
  
   Алонзо Холлистер (Alonzo Hollister, p. 1830) -- американец, шекер.
   Ответ на письмо Холлистера от 9 декабря нов. ст. 1890 г. о спиритизме и о доказательстве его на основании Апокалипсиса.
  
   Фредерику Эвансу (Frederic W. Evans).
   1891 г. Января 27 -- февраля 6?
   [...] Вы, насколько я знаю, непротивящиеся. Каким же образом вы удерживаете хотя бы и общинную, но все-таки собственность? Считаете ли вы допустимым для христианина защищать собственность от посягателей на нее? Задаю этот вопрос, потому что считаю, что принцип непротивления -- главная черта истинного христианства, и самое трудное в наше время это быть верным ему. Как же справляетесь вы с этим в вашей общине? С искренним уважением и любовью искренно ваш
   [...] Я получал время от времени, более года тому назад, орегонский журнал "World's Advance Thought".[...] В каждом номере я черпаю духовную пищу, если бы только не спиритическая тенденция, которая мне чужда. [...]
  
   Фредерик Эванс (Frederic W. Ewans, 1808--1893) -- американец, шекер, проповедник, автор ряда брошюр и листовок, посвященных изложению мировоззрения секты шекеров и ее истории.
   Ответ на письмо Эванса (на английском языке) от 6 декабря нов. ст. 1890 г., в котором Эванс извещал, что послал Толстому свои брошюры, излагающие учение шекеров и историю этой секты, а также высказывал свои мысли о некоторой общности их взглядов с Толстым.
  
   Н. Н. Страхову.
   1891 г. Февраля 6.
   [...] Очень неопределенные определения.1 Я имел еще несколько с других сторон -- из энциклопедических лексиконов, и Грот2 прислал мне свое, и все приблизительно одинаково неточны. Как давно хочется выразить всё, что я думаю об этом. И кажется совсем ясно, а всё не выходит достаточно точно и кратко. -- Писать об этом длинно, а поговорить с вами об этом хотелось бы: именно хотелось бы ответить на вопросы: 1) Прилагает ли наука, отличительный признак которой состоит в строгой проверке своих положений, в критике, прилагает ли наука эту критику к тем положениям, на основании которых известные знания, сведения выделяются из всего бесконечного количества передаваемых людьми от поколений к поколениям знаний? 2) Не могут ли те признаки, которые по существующему определению составляют особенность научного знания, быть приложены ко всякого рода сведениям -- самым ничтожным и даже вредным? 3) Не составляет ли отличительное свойство науки особенность не формы, но содержания? -- 4) И если есть такое по содержанию знание, которое выделяется из всех других, как особенно важное и заслуживающее то особенное уважение, которое свойственно приписывать науке, то не отличается ли по этому же содержанию и истинное искусство от не истинного?
   [...] Не понравилось же его желание обосновать нравственность на эволюции, что совершенно невозможно, потому что нравственность не только бесполезна, но всегда вредна, и для индивида, и для рода, для всего матерьяльного, точно так же как огонь всегда вреден для сала свечи. Нельзя служить двум господам и никак нельзя помирить одно с другим. [...]
  
   Д. Р. Кудрявцеву.
   1891 г. Февраля 10.
   [...] Учение Христа отличается от всех других учений, и в особенности от церковного, именно тем, что оно никакое состояние не считает оправдывающим, а говорит: "будьте совершенны, как отец ваш небесный". Чистота, перенесение жизни в настоящий момент, отсутствие забот о завтра, самоотвержение -- всё это идеалы такие же, как совершенный круг, совершенная прямая, которых нет в действительности, но которые необходимы для приближения к ним.
   Все же веры языческие и церковные состоят в утверждении того, что известное понимание истины и известная степень исполнения окончательны и вполне оправдывают человека.
   Христианство -- это вечное движение и приближение к совершенству; церковные веры, какие бы они ни были рациональные -- застой.
   Заповеди Христовы не предписывают идеала, а только призывают на ту ступень, ниже которой не должно опускаться ученикам Христа, если они хотят быть учениками его, и которая может и должна быть исполнена.
   1) Не сердиться и не презирать брата, это ступень, которая может и должна быть исполнена. Идеал -- всегда любить его.
   2) Не прелюбодействовать, это ступень, которая может и должна быть исполнена. Идеал -- быть вполне чистым.
   3) Не клясться -- та ступень, которая должна быть исполнена. Идеал -- быть вполне свободным и не связанным ничем.
   4) Не противиться злу, насилию людей, это та ступень, которая должна быть исполнена. Идеал -- не противиться насилию, злу животных.
   5) Не иметь врагов -- та ступень, которая должна быть исполнена. Идеал любить врагов.
   Сознание идеала не только не мешает, но без этого сознания всё учение делается мертвой буквой, хотя и стоящей выше учения церковного, но столь же мертвым, как и то. [...]
  
   Дмитрий Ростиславович Кудрявцев (ум. 1906) -- богатый помещик Николаевского уезда Херсонской губ.; был близок с сектантами-штундистами; занимался распространением запрещенных произведений Толстого, составил несколько сборников из выдержек из Дневников и писем Толстого, напечатанных под заглавием: "Л. Н. Толстой. Спелые колосья. Сборник мыслей и афоризмов, извлеченных из частной переписки Л. Н. Толстого", изд. М. К. Элпидина, Женева 1894--1896. Распространение Кудрявцевым нелегальной литературы вызвало недовольство властей. В 1894 г. у него был сделан обыск, а сам он был подвергнут двухнедельному аресту и потом взят под следствие. Желая избежать дальнейших преследований, переселился в Швейцарию, где и умер.
  
   А. Н. Дунаеву.
   1891 г. Февраля 11.
   [...] Я знаю, как это бывает больно: не знаешь, как поступить, и хочется себя винить, и не знаешь за что; а знаешь, что если вызвал дурное в другом -- вражду к себе, то виноват сам. Это хуже зубной боли; но зато и еще нужнее бывает для души. "И радуйтесь, когда возненавидят и поносят вас". Как ни страшно это сказать, но это одно утешало и подкрепляло меня в такие минуты. Трудно радоваться этому, главное потому, что всегда чувствуешь, что в этом есть твоя вина -- что-нибудь не для Бога, а для себя, для славы людской делал -- и тогда нельзя радоваться своему греху; но если нет греха или был и понял его и раскаялся в нем, то можно радоваться поношению от людей, должно даже, потому что если не можешь быть радостным, когда поносят тебя, значит, что нет у тебя опоры в Боге.
   [...] Нынче ходил и думал, как бы хорошо было выучиться относиться к людям, ничего не требуя от них. Не то, чтобы быть низкого о людях мнения, но не требовать от них того, что мне нужно, приятно или желательно -- не требовать от них никаких поступков, не перестать или меньше любить человека, который ничего не делает и ничего не говорит, не высказывает ни малейшего сочувствия мне или моим взглядам. Ничего не требование от людей это предшествующее любви состояние. [...]
  
   Ответ на письмо Дунаева от 5--6 февраля 1891 г., в котором Дунаев писал о своих отношениях с одним из знакомых ему молодых людей, Федором Федоровичем Афанасьевым, страдавшим запоем. Афанасьев досаждал Дунаеву своими просьбами о денежной помощи.
  
   С. Н. Толстому.
   1891 г. Февраля 12.
   [...] меня в печати то слишком высоко поднимают, то слишком спускают, часто тяжело и нарушает душевное спокойствие. Надо быть всегда на стороже, чтобы не поддаваться ни тому, ни другому. [...]
  
   А. Н. Дунаеву.
   1891 г. Февраля 16.
   [...] Нужно мне список наук . Нельзя ли выписать сколь можно больше -- несколько десятков, сотен (всех, я думаю, тысячи) -- с кратким означением их предмета: богословские, коммерческие (есть такие), лесные, сельскохозяйственные, юридические, естественные, математические, филологические, медицинских, ветеринарных и т. д.1
   Почерпнуть это можно прежде всего в программах учебных заведений высших и потом в энциклопедиях и в специальных сочинениях. Один такой список был бы уже сильный аргумент в пользу критического отношения к тому, что называется наукой. [...]
  
   1 Список названий "наук" требовался Толстому для его статьи об искусстве.
  
   А. И. Ярышкину.
   1891 г. Февраля 18.
   [...] Денег я уже очень давно не имею никаких и ни на что их не употребляю. Признаюсь, мне всегда обидно, когда у меня просят денег. Если я считаю деньги злом, то я или не имею их, или если имею, то лгун и ко мне не следует обращаться. [...]
  
   Ответ на письмо Ярышкина из Одессы от 14 февраля, в котором Ярышкин просил ссудить денег для общества трезвости.
  
   С. П. Софронову.
   1891 г. Февраля 20.
   Я о воспитании никогда не писал, потому что полагаю, что воспитание есть последствие жизни. Обыкновенно предполагается, что люди известного поколения знают, какими должны быть люди вообще, и потому могут их готовить к такому состоянию. Это совершенно несправедливо: люди, во 1-х, не знают, какими должны быть люди -- могут в лучшем случае знать только идеал, к которому им свойственно стремиться, а во 2-х, люди воспитывающие сами никогда не готовы, не воспитаны, а сами, если они не мертвы, движутся и воспитываются. И потому всё воспитание сводится к тому, чтобы самому жить хорошо, т. е. самому двигаться, воспитываться: только этим люди влияют на других, воспитывают их, и тем более на детей, с которыми они связаны.
   Быть правдивым и честным с детьми, не скрывая от них того, что происходит в душе, есть единственное воспитание.
   Педагогика же есть наука о том, каким образом, живя дурно, можно иметь хорошее влияние на детей, вроде того есть наша медицина -- как, живя противно законам природы, все-таки быть здоровым. Науки хитрые и пустые, никогда не достигающие своей цели. [...]
  
   Сергей Павлович Софронов (1863--1915) -- учитель, сын фабриканта из Владимирской губ. Был лично знаком с Толстым, неоднократно посещая его и в Москве и в Ясной Поляне. Впервые обратился к Толстому с письмом от 3 апреля 1890 г. по поводу "Крейцеровой сонаты".
   В письме от 4 февраля 1891 г. из Москвы, на которое здесь отвечает Толстой, Софронов просил написать по вопросу о воспитании детей.
  
   П. И. Бирюкову.
   1891 г. Февраля 21.
   [...] Больше же всего меня интересует то, что у вас слагается в душе. Разумеется, не говорите, если еще нельзя выразить коротко и просто. Только бы давало спокойствие, твердость. А что свое должно быть -- непременно; прекрасно у квакеров то, что молитва всякий раз и для каждого человека должна быть новая, своя -- только это молитва, только это укрепляет. [...]
   Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Февраля 22.
   [...] Как хотите -- всегда у меня при виде таких больших картин -- неудовлетворение: больше от меня требуется того, что я могу дать. Если бы это была иллюстрация, гравюра, маленькое, а то это что-то большое, а впечатление маленькое. Я, впрочем, на живопись туп.
   [...] Я был очень рад видеть Анну Петровну, но поразительно то военное положение, в котором она находится всегда относительно отца. [...] Разумеется, виноваты мы. Мужчина может понять, хотя сам не носил и не рожал, что и носить и рожать и тяжело, и больно, и что это дело важное, но женщина редкая, едва ли какая-нибудь может понять, что носить и рожать духовно новое жизнепонимание и тяжело, и дело важное. Они поймут это на минутку, но сейчас же забывают. И как только на сцену выступают заботы ихние, хоть хозяйство, наряды, так они не могут уже помнить о реальности убеждений мужчин, и всё это кажется им выдумками не реальными в сравнении с пирогами и ситчиками. [...]
  
   А. Н. Дунаеву.
   1891 г. Февраля 24.
   [...] Знаю я, что вы измучены немилым трудом, занимающим лучшее время дня, но все-таки думаю, что можно облегчить себе крест, если кротко и смиренно нести его. Скажу то, что для меня облегчило: 1) не смешивать того, что люди называют христианством, с тем, что оно есть: так же спокойно относиться к явлениям лжехристианства, как относишься к магометанству, ламаизму; 2) что я писал уже вам и что мне много помогло -- не требовать от других людей ничего, кроме того, что они дают, главное же не требовать понимания того, что сам понимаешь и чего они не то что не хотят, но не могут понять. Если бы они могли, то они поняли бы, а поняв бы, отдались этому так же, как и я, потому что это истина, а она радостна. Они или они не могут и страдают от этой невозможности, тем более, что чувствуют, что этого требуют от них, страдают и раздражаются, но главное страдают, и потому надо переноситься в них. И 3) надо верить (а чтобы верить, надо презирать себя, не приписывать себе никакой заслуги), надо верить в то, что дело божье -- дело божье и делается и сделается, разумеется, не через меня одного. Если же мне доведется быть хоть немного участником, то считать это особенным счастьем, но никак не должным. Дело делается и сделается. Мое дело только, главное, не помешать, а быть готовым, коли понадоблюсь. --
   Еще помогает мне молитва -- молитва в минуты соблазна, такая молитва, которая напоминала бы мне, кто, что и зачем я и перед кем я. [...]
  
   Я. П. Полонскому.
   1891 г. Февраля 26.
   [...] Правда, что я иначе смотрю на стихи, чем как я смотрел прежде и как смотрят вообще; но я умею смотреть и по-прежнему. Мне давно уже хочется высказать пояснее и покороче, почему я смотрю иначе на искусство вообще, чем большинство, и почему не могу смотреть иначе; и теперь даже занят отчасти этим предметом. [...]
  
   Яков Петрович Полонский (1820--1898) -- поэт.
  
   В. В. Рахманову.
   1891 г. февраля 28.
   [...] Мысли, чувства, которые волнуют вас, те новые горизонты, которые открываются вам, это то самое, что меня волнует, чем я живу [...]. Единство это не происходит от внешнего общения, а от внутреннего. Единственное истинное единение есть то, которое получается не вследствие искания единения, а вследствие того, что истина одна: Кто в истине, или близок к ней -- те вместе. И потому это единение наше особенно радует меня.
   [...] Когда мы прочли то место, где вы говорите о том, что у Христа нет заповедей (вернее бы сказать; что учение его не в заповедях) и что Христос научил достижению царства божия, которое сделает невозможным нарушение заповедей, когда я прочел это, я напомнил ему то, что я говорил ему то же вчера. Именно, что учение Христа состоит в постановке идеала царства божия, для достижения которого нужно быть совершенным, как Отец, т. е. идеал совершенства внешнего и внутреннего, а что заповеди, 5 заповедей, суть только зарубки на этом бесконечном пути того места, ниже которого в настоящий период жизни человечества не следует, желательно, можно не спускаться. Совершенство 1) в том, чтобы всех: Зулу, идиота, злодея, зверя, считать равными, братом, и любить, как любишь любимых. Зарубка, заповедь, что не должно и можно не гневаться на брата,
   2) в том, чтобы быть вполне чистым; зарубка не прелюбодействовать,
   3) в том, чтобы быть вполне свободным, не связанным ничем; зарубка не клясться,
   4) в том, чтоб никогда не приложить насилия, ни для защиты другого и себя, ни против животного; зарубка не уничтожать зло силою.
   5) Не иметь врагов; зарубка творить добро врагам.
   Не думайте, что я защищаю прежнюю точку зрения в Чем Моя Bepa. Я не только не защищаю, но радуюсь тому, что мы пережили ее. Вступив на новый путь, нельзя не обрадоваться тому, что первое увидал впереди себя. И простительно принять то, что на начале дороги, за цель пути. Но, подойдя ближе и только благодаря тому, что видел сначала, нельзя не радоваться тому, что увидал впереди бесконечную светлую даль. [...]
   Теперь о государстве и отношении к нему. Опять вы совершенно правы, или, скорее, думаете то самое, что я, но тут нужно ограничение. Не отрицать государства, т. е. насилия, мы не можем, как не можем не отрицать блуда, независимо от того, пользуемся ли мы тем и другим. И, разумеется, что вполне свободным от государства, как вполне свободным от блуда, может считать себя только святой, и что отвращение к тому и другому и есть стимул истинной жизни -- стремления к святости. Но опасно впасть в обратную ошибку, в которую впадает Сютаев, сколько я понял из вашего письма и помню его взгляды; сказать себе, что я не могу быть чист от насилия (потому что пользуюсь им) и потому могу в известных пределах участвовать в нем, могу подать становому о лошади и т. п. Это всё равно что сказать себе: я не могу быть чист от блуда помыслов и даже падений, и потому пойду в дом, и потом буду целомудренно долго жить. Это тот самый страшный путь, который называется компромисс, сделка. Христианское учение тем отличается от всех других, что оно не в заповедях, а в указании идеала полного совершенства и пути к нему, и это стремление заменяет для ученика Христа все заповеди и оно же указывает ему все соблазны. Отступает ученик Христа от пути, указанного Христом, не по обдуманному рассуждению, а по бессилию или, скорее, по отношению сил, стремящейся к идеалу и противодействующей. И потому равнодействующую этих двух сил нельзя никогда определить, как это пытаются делать любители компромиссов -- она всегда переменяющаяся, особенная для каждого человека и даже для одного и того же человека в разное время. Всегда, всякую минуту, всякий пусть стремится ко всей истине, к полному освобождению от похоти, к полному освобождению от насилия, участия в нем и пользования им; а что выйдет -- никто не знает. Но никогда пусть не содействует ни разврату, ни насилию, и в светлую минуту (не в увлечении) не пользуется ими. В прежней вере и вообще в нехристианских верах заповеди стоят впереди (они так стояли для нас по В чем моя вера -- отчасти), в христианстве заповеди стоят назади, т. е. в известный период развития человечества сознание его говорит ему -- стремись к полному совершенству, но, стремясь вперед, не спускайся ниже известных ступеней. Христос сказал: не сердись, не ругайся, не блуди, не клянись, не борись силою, не воюй, 1800 лет тому назад, как, я думаю, 6000 лет тому назад сказано было: не убивай, не ешь людей и т. п. Христианство тем и велико, что оно не выдумано Христом, а что оно есть закон вечный, которому следовало человечество гораздо прежде, чем закон этот был выражен, и которому оно всегда будет следовать и следует теперь в лице тех, которые не знают или не хотят знать христианства. Разница только в том, что для знающих смысл христианства жизнь полна смысла и радости. Христианская жизнь не в следовании заповедям, не в следовании учению даже, а в движении к совершенству, в уяснении всё большем5 и большем этого совершенства и всё большем и большем приближении к нему. И сила жизни христианской не в различной степени совершенства (все степени равны, потому что путь бесконечен), а в ускорении движения. Чем быстрее движение, тем сильнее жизнь. И это жизнепонимание дает особую радость, соединяя со всеми людьми, стоящими на самых различных степенях, а не разъединяя, как это делает заповедь. Разбойник на кресте и Закхей живут более христианской жизнью, чем апостолы и т. п.
   То, что вы говорите об отношении к государству, когда его отрицаешь, а сам пользуешься им, совершенно справедливо, но из этого не следует, чтобы можно было признавать его и мириться с ним, а следует только сознание своей слабости, негодности (как вы верно говорите), следует смирение, смирение, приближающее к любви. [...]
  
   М. М. Лисицыну.
   (О браке)
   1891 г. Марта 3.
   [...] какие браки лучше -- браки по увлечению или по рассудку? Я высказал в "Послесловии" то, что я не могу не думать и что будет думать всякий, кто серьезно отнесется к этому вопросу, потому что это одна истина и другой нет. Брак всякий хуже безбрачия, и потому стремиться должно только к безбрачию, и потому не может быть вопроса о браке по разуму; всякий брак противен разуму и может быть совершен только по чувству, по увлечению.
   Страдания ваши, которым всей душой сочувствую, испытав их и любя вас, происходят от ложного взгляда, о котором я тоже писал, состоящего в том, что может быть общение с женщиной, которое не есть брак. Всякое общение с женщиной есть брак. И если вы будете смотреть так (действительно верить в это), то вам труднее будет пасть, а потом, павши раз, вы уже не будете вновь падать, а будете там, куда вы упали, т. е. будете жить в плотском общении (в браке) с той женщиной, с которой вы пали, и, живя с ней, будете стремиться с ней вместе выйти из этого состояния падения, подняться к целомудрию. Всё происходит от ложного и безобразного представления, что те женщины, с которыми мы падаем, не люди и мы ничем не обязаны к ним. Если вы пали с проституткой, возьмите ее и живите с ней как муж с женой -- женитесь на ней, и это будет много лучше, чем то, что с вами теперь. Эти падения не что иное, как браки по рассудку. И если рассудок будет не содействовать, а противодействовать увлечению, то борьба будет много выгоднее для вашей высшей природы. [...]
  
   Ответ на письмо М. М. Лисицына из Дерпта от 24 февраля 1891 г. с вопросами о половой жизни и о браке.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1891 г. Марта 12.
   [...] И когда отречешься совсем от своей воли, [...] прежде чем предпринять что-либо, то решение будет принято то, которое должно. [...]
  
   В. П. Золотареву.
   1891 г. Марта 14.
   [...] От Рахманова недавно получил очень хорошее письмо, в котором он осуждает внешность общин и, очевидно, идет в своих нравственных требованиях дальше. То же движение, я знаю, происходит и в Алехиных, и в Хилкове, и в Новоселове, и Ге, с которым я виделся недавно. То же я чувствую, хотя и слабо, в себе: именно потребность деятельности только для Бога с исключением всего того, что во всякой деятельности есть личного и тщеславного.
   Вы спрашиваете о моей истории Отца Сергия. Там я хотел бы выразить эти две различные основы деятельности. То он думал, что живет для Бога, а под эту жизнь так подставилось тщеславие, что божьего ничего не осталось, и он пал; и только в падении, осрамившись навеки перед людьми, он нашел настоящую опору в Боге. Надо опустить руки, чтобы стать на ноги. [...]
   Что же вы хотели писать об иконах? Предмет очень важный; но сказать, что всё православие в иконах -- слишком. Есть еще кое-что. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1891 г. Марта 19.
   [...] Все мы тем же страдаем -- все мы несем грехи своего прошедшего, своих живых и умерших братьев. И слава Богу, что мы страдаем, т. е. чувствуем страдание. Страдание и есть искупление. Разве можем мы, испорченные до мозга костей и воспитанием, и привычкой, и праздностью, и исключительностью положения, из которого мы, частью по слабости, частью по другим причинам, не можем выйти, -- разве можем мы не страдать. Все мы тем или другим способом, с женою, без жены, делом или помыслом оскверняемся и страдаем из-за этого.
   Для того, чтобы не страдать, нам надо не знать своего греха -- иметь любовниц, жен, быть влюбленным и всё это считать хорошим, чистым, как мы прежде это считали; а мы, слава Богу, не можем этого. И остается нам одно -- падать, пока не окрепнем, и страдать, всё так же страдать, ни на минуту не спуская требования от себя.
   Вы пишете, что апатия, лень. У меня то же самое. Всё это от того же. Только бы не перестать быть себе гадким.
   Утешать вас не умею и не могу: одного желаю, чего и себе: не перестать страдать.
   Теперь о другом, хотя и имеет отношение к этому же, -- знаете ли, что я замечаю последнее время, -- то, что путь наш (всех нас, идущих по одному пути) становится или, скорее, начинает казаться особенно трудным. Восторг, увлечение новизны, радость просветления прошли. Возможность осуществления становится всё трудней и трудней, разочарования в возможности осуществления всё чаще и чаще. Недоброжелательство людей и радость при виде наших ошибок всё сильней и сильней. Всё больше и больше людей отпадающих. Мне кажется, теперь такое время. И я рад, что знаю это. Все эти явления меня не огорчают. Главное же, я рад тому, что внутреннее чувство -- сознание пути жизни и истины ни на один волос не ослабевает. Напротив, крепнет. Одна слабость, хочется испытания, жертвы. Знаю, что грех, но хочется. [...]
  
   К. А. Гринштайну.
   1891 г. Марта 19--24?
   Хотя чувствую большое сравнительно с прежним ослабление умственных и физических сил, но чувствую тоже и то, что жизнь моя не зависит ни от тех, ни от других. Иоанн, в глубокой старости говоривший только: братья, любите друг друга, и сосредоточивший всю свою жизнедеятельность в одной любви, он жил высшею и уже здесь вечною жизнью. И когда знаешь, что это всегда возможно, то не жалко того, что теряешь с годами, только бы это росло.
  
   Константин Андреевич Гринштайн -- учитель в местечке Песчанка, Ольгопольского уезда Подольской губ., написал Толстому несколько писем по вопросам религии. В письме от 25 февраля 1891 г. справлялся о состоянии здоровья Толстого.
  
   И. Б. Файнерману.
   1891 г. Марта 22--24.
   [...] письмо ваше я получил -- письмо о принципах. Я не отвечал, потому что нечего было. Отчасти я согласен с вами, хотя нахожу, что тут есть слишком тонкое деление. А всё слишком тонкое опасно, не потому, чтобы оно было несправедливо, а потому, что может выродиться в словопрение.
   Верно то, что есть различие между поступками, вызываемыми рассудком, и поступками, вызываемыми верой; но и те и другие свойственны человеку, и человек движется вперед, делая и те и другие.
   Впрочем, в этом мы согласны -- в существенном, и не будем письменно рассуждать; можно поговорить о жизни на досуге, и, может, Бог приведет, а в письме есть более, для обоих нас, интересные сообщения.
   Письмо ваше очень поразило меня тем, что вы пишете в конце о том шатании беспрестанном, которое происходит между нашими друзьями. Вы пишете: "считаю это наказанием божиим и верю, что оно кончится к радости и возвышению духа". Меня поразило это, потому что в этот самый день я писал Попову, который живет с Чертковым в Воронежской губ., что мне кажется, что в нашей жизни, -- нашей я разумею людей, идущих по одному пути, -- наступило тяжелое, или, скорее, кажущееся тяжелым время, требующее напряжения, твердости и лишенное той прежней радости -- восторга, даже просветления; наступило время разочарований в попытках быстрого и полного осуществления, время отпадения, равнодушия и презрения и даже гонений (которые, напротив, ободряют). Я чувствую эту перемену и, к радости своей, вижу, что это положение вещей не только не колеблет того жизнепонимания, которое стало моим, но, напротив, очищает его от наносного, чуждого ему, и утверждает меня в нем. [...]
   Пускай шатанье; только бы каждый делал, что ему велит Бог, без заботы о людях, и выйдет то, что должно быть, и чего ты наверно угадать и представить себе не можешь. [...]
   Радостны очень всё более и более завязывающиеся отношения мои с шекерами. [...] Если бы не спиритизм, духовидство, это было бы наивысшее до сих пор проявившееся осуществление учения Христа: 1) Непротивление насилию. 2) Отсутствие частной собственности. 3) Отрицание священства, докторов, судейских. 4) Равенство полов. 5) Стремление к чистоте в половом отношении. -- На вопрос мой, как они удерживают от внешних свою общую собственность, он отвечал, что они в этом отношении далеки от идеала; но стараются как можно ближе быть к нему. [...]
  
   Ответ на два письма Файнермана -- одно несохранившееся, другое с почтовым штемпелем "Полтава. 5 февраля 1891 г.", в котором Файнерман писал Толстому "о вере и принципах" и о разнице в поступках, вызываемых верой и "принципами".
  
   Н. Н. Страхову.
   1891 г. Марта 25.
   [...] Я совсем забыл уже то действие, которое производит на меня Спенсер,1 но при попытке прочтения этой брошюрки повторялось много раз испытанное прежде: не скука, но подавленность, уныние и физическая невозможность читать дальше одной страницы. Между прочим мне в эту минуту она и не нужна была, так как свою статью о науке и искусстве я опять отложил -- она меня отвлекала от другого, более по моему мнению важного дела. Да кроме того и взялся я теперь за нее опять не по внутреннему влечению, а по разным натолкнувшим обстоятельствам, из которых одно было то, что со мной не рассуждают, а махают на меня рукой, как на врага науки и искусства, что мне показалось обидным, так как я всю жизнь только и занимался тем, чего они меня называют врагом, считая эти предметы самыми важными в жизни человеческой.
   Выписал я себе Diderot2 и читал последнее время, и вспоминал о вас. Помните вы его De l'interprИtation de la nature -- первые параграфы до VII, да и далее, в особенности там, где он говорит об увлечении математикой в его время, и о том, как на ее место станут науки естественные, и о том, как и они дойдут до своего предела. И как их предел есть полезное. Всё это и многое другое поразило меня своей правдой и новизной. [...]
   [...]Вы не можете себе представить, какое тут было -- прежде трагическое, а теперь комическое недоразумение: Софья Андреевна хлопочет, и как будто для меня, о выходе этого тома, тогда как всё в выходе этого тома мне только неприятно -- прежде было очень, но теперь чуть-чуть, но все-таки -- неприятно: неприятно, что выходят отрывки статей с урезками, неприятно, что продаются мои сочинения, неприятно, что просто появляются теперь, в этой пошлой форме полного собрания. [...]
   Успешна ли работа? Это важно. Я по себе знаю, что только тогда не совестно жить, когда думаешь, что успешно. [...]
  
   1 Герберт Спенсер (Herbert Spencer, 1820--1903), английский буржуазный философ и социолог, позитивист, апологет капитализма.. Страхов прислал его книгу: "Classification of the sciences" ("Классификация наук"), вышедшую первым изданием в 1864 г., для работы Толстого над статьей о науке и искусстве.
   2 Дени Дидро (Denis Diderot, 1713--1784), французский писатель и философ-энциклопедист. Толстой имеет в виду его книгу: Diderot, "Oeuvres choisies. Edition du centenaire. 30 juillet 1884", Paris 1884 (Дидро, "Избранные сочинения. Издание к столетию со дня смерти. 30 июля 1884"). Статья "De l'interprИtation de la nature" ("Об истолковании природы") написана в 1757 г.; напечатана на стр. 11--72 этой книги. В сохранившемся в яснополянской библиотеке экземпляре этой книги Толстым отчеркнут на полях почти весь параграф пятый -- о развитии науки и отношении к ней общества и ученых -- и два места в параграфе шестом.
  
   П. И. Бирюкову.
   1891 г. Марта 26.
   [...] Со мной -- я думаю, и со всеми тоже -- всегда бывает, что когда я думаю, больше, чем думаю, когда мысль какая овладеет мной, то со всех сторон я слышу отголоски той же мысли. Файнерман писал мне предпоследнее письмо [...] о пагубности жизни по "принципам", которые он противуполагает вере; он очень верно говорит, что принципы говорят "дай-ка я сделаю", а вера говорит "нельзя не сделать", принципы цепляют, тянут, а вера сзади толкает, прет. Вы пишете о том же. И я в своем писании1 думаю о том же: о том, как движется вперед человек и человечество. И я понимаю отрицание рассудочной программной деятельности, но не разделяю его. Рассудочная деятельность забирает действительно вперед стремления; но это не только не беда, но необходимое условие движения вперед: надо прежде занести одну ногу вперед, не перенося еще на нее тяжести всего тела, а потом уже оттолкнуться другою ногою и перенести вперед тяжесть тела. Без этого нет движенья. И упрекать себя за то, что живешь или стараешься жить по вперед определенным правилам, а не по стремлению всего существа, всё равно, что упрекать себя за то, что заносишь вперед ногу, а не прыгаешь всё на одной. [...]
  
   1 "Царство божие внутри вас".
  
  
   И. В. Файнерману.
   1891 г. Марта 26.
   [...]
   Я согласен совершенно в том, что жить принципами одними пагубно; но не согласен в том, чтобы можно было жить без них, т. е. без умственной деятельности, определяющей жизнь. Жить одной верой так же пагубно, как и жить одними принципами. Одно не только связано с другим, но есть часть одного целого: нравственного движения вперед, т. е. жизни. Сказать, что бесполезно или пагубно составлять определение жизни и пытаться сообразовать с ним действительность, всё равно, что сказать, что бесполезно и пагубно заносить одну ногу вперед, не перенесши на нее тяжесть всего тела. Как нельзя идти, не занося ноги и прыгая на одной, так нельзя двигаться в жизни, не определяя умственно пути -- не составляя принципов, и не соображая с ними жизнь. И то, и другое, т. е. и определенный вперед принцип и неизбежное следование вере нужно для движения. И даже трудно отделить одно от другого, сказать, где одно начинается и другое кончается, точно так же, как при ходьбе сказать, на какую ногу я в данную минуту опираюсь и которая движет меня. [...]
  
   Л. П. Никифорову.
   1891 г. Марта 31.
   [...] Я последнее время не избалован выражениями ласки и любви и потому особенно ценю их, тем более от людей, которыми дорожишь.
   О Бутсе и армии спасенья1 не хочется говорить; придется осуждать, а это всегда тяжело, а особенно теперь, в том радостном настроении работы, в котором я нахожусь. Скажу, как Гамалиил:2 если от Бога это дело, то как бы не быть врагом дела божья, а если не от Бога, то оно само погибнет.
   Как вы мне не сказали о книжке о Достоевском -- это очень интересует меня; и я уверен, книжка будет прекрасная.3 Хоть одно его изречение о том, что всякое дело добра, как волна, всколыхивает всё море и отражается на том берегу.4
   [...] У нас страшная нищета и нужда везде кругом -- ни хлеба, ни корма скоту, ни семян. Я сейчас пришел домой, набравшись этих впечатлений, и очень тяжело жить в той роскоши, в которой я живу. Успокоение дает только работа. [...]
  
   1 Бутс (William Booth, p. 1829), основатель секты в Англии "Армия спасения" ("Salvation Army").
   2 Библейский персонаж.
   3 Никифоров составлял книжку: "Ф. М. Достоевский. Задачи русского народа". Вышла в издании составителя с указанием: "Составлено по "Дневнику писателя" (СПб. 1891).
   4 См. Ф. М. Достоевский, "Братья Карамазовы", часть 2, книга 6, гл. III: "Из бесед и поучении старца Зосимы".
  
   М. А. Стаховичу.
   1891 г. Апреля 1.
   [...] Желаю вам всего хорошего -- быть таким же добрым, как вы были в последний приезд. Если это будет, т. е. доброта, всё будет хорошо.
  
   Г. А. Русанову.
   1891 г. Апреля 7.
   [...] Одно хорошо, что, как из личного общения, так и из письма, я вижу, как ясно, независимо от страдании тела, течет ваша духовная жизнь.
   Спасибо за выписки из слова Буткевича, они очень мне были интересны и полезны. Похвастаюсь вам, всякая брань, осуждение, даже столь дикое, как это, мне, не скажу радостно, но я рад, когда слышу их, желаю их,1 и наоборот, всякие похвалы самым неприятным, расслабляющим образом действуют на меня. Такое действие произвела на меня статья Страхова2 [...]. Несмотря на мою любовь к Страхову и на задушевность этой статьи, она произвела на меня тяжелое впечатление выходящим из всяких пределов преувеличением значения моей деятельности. Одно знаю, что хочется не думать про это, а делать по силе, по мочи. А силы и мочи уже остается мало. [...]
   Радуюсь за вас, что вы уезжаете в деревню и жалею ваших мальчиков, пока привязанных к городу.
   Ох, боюсь я всякого принуждения к физической работе. Ведь это вроде принуждения есть суп. Надо, чтоб был голод, голод работы. И он будет. [...]
  
   1 Харьковская газета "Южный край" опубликовала в  3494 от 5 марта 1891 г. проповедь местного протоиерея Т. Буткевича, произнесенную в кафедральном соборе: "О лжеучении графа Л. Н. Толстого", в которой говорится, что сочинения Толстого отличаются "разрушительной силой и растлевающим характером". Буткевич выражал надежду, что "благочестивый государь" пресечет своевременно разрушающую деятельность Толстого.
   2 Н. Страхов, "Толки об Л. Н. Толстом".
  
   Н. Н. Страхову.
   1891 г. Апреля 7.
   Прочел вашу статью,1 дорогой Николай Николаевич, и, признаюсь, не ожидал ее такою. Вы понимаете, что мне неудобно говорить про нее, и не из ложной скромности говорю, а мне неприятно было читать про то преувеличенное значение, которое вы приписываете моей деятельности. Было бы несправедливо, если бы я сказал, что я сам в своих мыслях, неясных, неопределенных, вырывающихся без моего на то согласия, не поднимаю себя иногда на ту же высоту, но зато в своих мыслях я и спускаю себя часто, и всегда с удовольствием, на самую низкую низость; так что это уравновешивается на нечто очень среднее. И потому читать это неприятно. Но, оставив это в стороне, статья ваша поразила меня своей задушевностью, своей любовью и глубоким пониманием того христианского духа, который вы мне приписываете. Кроме того, когда примешь во внимание те условия цензурные, при которых вы писали, поражаешься мастерством изложения. Но все-таки, простите меня, я буду рад, если ее запретят.
   Во всяком случае эта ваша статья сблизила меня еще больше с вами самыми основами.
   [...] хочется и не смею писать художественное. Иногда думаю, что не хочу, а иногда думаю, что, верно, и не могу. [...]
  
   1 Н. Страхов, "Толки об Л. Н. Толстом". Толстой получил от Страхова отдельный оттиск из журнала "Русское обозрение", где статья не была напечатана.
  
   С. Т. Семенову.
   1891 г. Апреля 10.
   [...] Не унывайте, пожалуйста. Знаю, что вам нужно, но не рассчитывайте на этот заработок. Он самый обманчивый и вредный. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Апреля 17.
   [...] Не говорите, милый друг, что вам не хорошо (вы, правда, не говорите этого, но говорите, что не хорошо живете), я об вас часто думаю и всегда с той особенной завистью, которой завидуешь* людям, которых любишь. Вы мне раз давно сказали, что бывает так, что к чему стремишься, чего желаешь, получается так, что и не заметишь, что получил. Оглянешься, вспомнишь: "ах да, да у меня то же самое, о чем я мечтал, как о великом счастье".
   Это очень правда, и я это много раз испытывал, и вы должны испытывать. Счастье, добро, благо незаметно, как чистый воздух. [...]
  
   * Завидую я вашей суровой, рабочей, близкой к природе, законной жизни. Цените ее. Моя ненормальная, роскошная, гадкая жизнь, не подправляемая теперь работой в поле, к которой не решаюсь приступить, всегда тяготит и мучает. Одно спасенье, когда пишется и веришь, что это важно и нужно людям, а это бывает редко.
  
   Е. И. Попову.
   1891 г. Апреля 24--28.
   [...] Как радостно, когда люди любят друг друга, и как мало кажется разницы между тем, чтобы сказать доброе, любовное слово о человеке, или злое, и какая это не то что разница, а противуположность: одно служит любви, Богу, другое -- ненависти, дьяволу. Странно даже думать, как легко мы говорим злое. [...]
  
   М. В. Алехину.
   1891 г. Мая 9.
   [...] С мнением вашим о том, что многим людям нужно было уединение и пост для укрепления и испытания себя, я совершенно согласен; но думаю -- вероятно, и вы тоже -- что это не может быть правилом: одним нужны уединение и пост прежде, чем другие испытания, другим нет. При одинаково искреннем стремлении к добру и истине пути, по которым идут к ним люди, могут быть совершенно различны.
   Мне кажется, что одна из главных причин несогласия людей это то, что каждый, идя по своему известному пути к цели и видя другого, идущего по другому пути к той же цели (а путей столько же, сколько радиусов), мы склонны настаивать на том, что истинный путь только тот, по которому мы идем.
   Вообще же статья о постниках мне была интересна, потому что в последнее время пришлось много читать и думать об обжорстве (прекрасная английская книга о том, что с древнейших времен, с Пифагора до наших дней писалось о вегетарьянстве, вообще о воздержании, переводится у нас1), и я думаю, что один из главных грехов, самый распространенный и едва ли не коренной, на котором вырастает куча других, есть обжорство -- гортано и чревобесие -- желание долго и как можно больше и приятно есть. В статье о постниках много суеверного, преувеличенного, и самый мотив постничества, состоящий в казнении своего тела и в надежде через постничество усилить свою духовную силу, мне кажется неверным. Но сущность дела то, что человек ест теперь большей частью во много раз больше, чем это нужно для наилучшего проявления его сил (под силами я разумею наивыгоднейшее отношение для человеческой деятельности духовных и физических сил) и что поэтому всем полезно постничество, сознательное уничтожение чревобесия, т. е. приучение себя к наименьшему количеству пищи, при котором достигается наивыгоднейшее состояние. Наивыгоднейшее же состояние достигается, я думаю, при потреблении гораздо меньшего количества пищи, чем вообще это считается нужным. Вы говорите, что победить пищевую похоть вам было бы легче всего, для меня же напротив. И я думаю, что пищевая похоть связана тесно с половою и служит основою ей. Вы, может быть, скажете: что считать наивыгоднейшим отношением духовных и телесных сил? и что это понятие относительное. Я не возьмусь теперь определить абсолютно, какое это должно быть отношение; но для себя знаю его и думаю, что каждый знает. Я знаю в себе то состояние, которое ближе всего подходит к тому, в котором я всегда желал бы быть: большая ясность мысли, способность переноситься в состояние другого, понимать его и легкость физическая, подвижность, отсутствие сознания своего тела. И вот известная мера пищи удаляет или приближает меня к этому состоянию. Если я перепощу, мой желудок чувствуется мне, нет ясности мысли и сочувствия, хотя и есть подвижность. Если я переел, то теряется всё: и ясность мысли, и сочувствие, и даже подвижность. И потому я всегда найду ту степень, которая нужна, и она всегда ниже обычно принимаемой большинством пищи. Если вам покажется, что я напрасно толкую о таком предмете, то простите; я считаю этот предмет из практических приложений к жизни несомненно самым важным. --
   Ваше миросозерцание я более или менее понимаю, но говорю более или менее, потому что вполне выразить свой взгляд на жизнь невозможно. Мы понимаем миросозерцание друг друга не вследствие того, что мы его выразили в общей связи, а больше вследствие разных случайных выражений согласия, сочувствия по разным вопросам. И так я знаю вас и ваши взгляды по рассказам о вас Исаака, Ге, вашего брата и знаю, что мы одному верим и одно любим. [...]
  
   Митрофан Васильевич Алехин (1857--1935) -- брат Аркадия Васильевича, художник, организатор общины Байрачная в 18 верстах от Харькова. С ноября 1890 г. до мая 1891 г. М. В. Алехин жил на хуторе Д. А. Хилкова в Сумском уезде Харьковской губ.
   Ответ на письмо Алехина без даты, в котором Алехин сообщал, что посылает Толстому статью из церковного журнала "о постниках" (сектантах), присланную ему И. Б. Файнерманом, и писал о своем мировоззрении.
  
   1 Книга Хауарда Уильямса (Howard Williams) "The Ethics of Diet" ("Этика пищи"). Была издана "Посредником" в русском переводе под заглавием: "Этика пищи или нравственные основы безубойного питания для человека. Со вступительной статьей "Первая ступень" Льва Николаевича Толстого", М. 1893.
  
   В. В. Рахманову.
   1891 г. Мая 9.
   [...] Колебался я отвечать, потому что мне не ясен ваш вопрос. Вы как-то связываете сознание того, что вы пользуетесь насилием, с состраданием к мучающимся и мученным людям. Я связи этой не вижу. Это первое, а второе не согласен с тем, что вы живете насилием. Я сужу по себе; я живу в условиях гораздо худших, чем вы, и все-таки не считаю, что я живу насилием. Да и вообще не понимаю хорошенько, что разуметь под этими словами. Я не живу насилием в том смысле, что знаю, что всякий раз, как мне представится вопрос, употребить ли насилие, или нет, я не пожелаю насилия и не употреблю его сознательно. (Пример, который я всегда для себя употребляю: если скажут, что подходит Пугачев, убивающий и насилующий всех, я не только не приготовлю ружье и порох, а утоплю его, чтобы избавиться от искушения.) -- Но сказать, что я никогда не употреблю насилия или незаметно для себя не воспользуюсь им -- не могу, потому что сказать это значит сказать, что я свят. И колебаться и сомневаться о том, действительно ли я не участвую в насилии, я не могу, потому что знаю очень хорошо, что было, когда я участвовал в нем, знаю, что всё мое миросозерцание и вся жизнь моя другие и что я не обманываю себя, когда думаю, что ненавижу насилие и всеми силами души стремлюсь жить без него, т. е. жить по закону Бога -- любовью.
   Теперь вопрос о страданиях людей, производимых насилием. Я знаю, что они есть. Я ненавижу насилие и отрекаюсь от него только потому, что знаю, что они есть, что есть эти страдания, но мое отречение от насилия, я знаю, не спасет от страданий людей. Я этого и не ждал. Спасет людей от страдания установление царства божия, и оно устанавливается и мною. Средство установления его есть любовь. -- Любовь и руководит теми поступками, которые надо совершать. А какие эти поступки, которые по любви надо совершать, это знает тот, кому надо поступать. Итти ли в копи и вместе работать? Увещевать ли хозяев изменить положение рабочих? Или рабочих свою жизнь, чтобы им нужно было идти? Или еще что, это знает каждый в своем положении. И если он слушается голоса любви, а не эгоизма, то он сделает, что должно, и, сделав или делая, не то что будет спокоен, но не будет беспокоен. Учение же Христа покажет ему, чего не надо делать. Не злить, не злиться, не разделять людей.
   Главное же, главное то, что мне очень ясно теперь и что бы мне так хотелось с тою же ясностью передать другим. Это то, что как идеал внутреннего совершенства бесконечен, не бесконечен, а достижим только бесконечным приближением (как многоугольник в круге), так и идеал внешнего совершенства, царства божия (льва с ягненком и дальше...) достижим только в бесконечности, и что потому поверку своих поступков человек должен искать не во внешнем сравнении себя, своих достоинств с идеалом внутреннего совершенства (будьте совершенны как отец), не с внешним идеалом царства божия, а во внутреннем сознании наибольшего, возможного в его положении, исполнении воли пославшего. Вроде как работник, которому от хозяина велено бить молотом и которому нечего заботиться о том, что от его ударов не разбивается сразу то, что он разбивает, и о том, что завод, на котором он работает, не кончит всю работу к празднику, а которому надо только делать в том, к чему он приставлен, всё, что он может, твердо веруя, что то, что он делает, нужно и разумно.
   Нет, не сумел сказать: надо не думать о том, как бы мне сделать как можно более важное дело, отличиться, и о том, что выходит из того, что я делаю, а только о том, как бы мне не прозевать чего на том месте, к которому я приставлен. А дело делается и сделается и без меня. Я же имею счастье быть участником его. Так как бы мне воспользоваться этим счастьем и не подгадить. [...]
  
   Письмо Рахманова, на которое отвечает Толстой, неизвестно. В комментарии к переписке с Толстым Рахманов замечает по поводу публикуемого письма Толстого, что оно было написано в ответ на его письмо, в котором он высказывал "свои сомнения по вопросу о насилии".
  
   А. В. Алехину.
   1891 г. Мая 14.
   [...] На три пункта постараюсь ответить: 1) о воскресении и бессмертии личном, 2) о личном Боге и его участии в нашем спасении и 3) главное, о средствах объединения.
   1) Места из Павла о воскресении, которые вы приводите, как и большая часть писания Павла, мне представляются неясными и неточно выраженными: воскресение Христа -- одно, наша надежда на вечную жизнь -- другое, и нет прямой связи между тем и другим.
   То, что вы пишете нынче о переходе сущности жизни, искры божией, находящейся в нас в этой жизни, в другую форму, но без памяти и сознания, я также понимаю. Но боюсь и считаю излишним много думать об этом и определять словами. Вера в Бога, преданность его воле не только заменяет, но дает бессмертие. Верить в Бога, предаваться его воле и верить в бессмертие личное есть плеоназм -- новое доказательство того, что уже доказано. Если я точно сердцем говорю: да будет воля твоя, как на земле, так и на небе, т. е. как в временной этой жизни, так и в вечной, то мне не нужно никаких ни утверждений, ни доказательств бессмертия. Отдаюсь воле бесконечного существа, благословляю эту волю, знаю, что она есть любовь, так чего же мне еще? Всё равно, как работник говорит хозяину: сколько пожалуете, а потом еще хочет определить цену! Если я отдаюсь на его волю, то зачем мне выговаривать бессмертие, да еще личное.
   2) То, что вы пишете об участии Бога и личного Бога в спасении нашем, я не понимаю.
   Говорить о Боге, что он личный или безличный, есть кощунство. Он -- тот, который есть, от которого я исшел и к которому я иду. А кто он и какой он -- не знаю и не могу знать.
   Знаю только то, как я должен относиться к нему. О том же, как он относится ко мне, я не могу знать. Да и верное или неверное знание или догадка об его отношении ко мне не изменяет этого отношения.
   Мне нужно знать, что делать мне, чтобы спастись, а что ему делать, чтобы меня спасти, он знает и будет делать, и рассуждать об этом мне бесполезно.
   3) Теперь главный вопрос для всех и для меня: о средствах единения.
   Представляю себе мир храмом, в котором свет падает только сверху в середине. Этот свет есть божеская истина. Люди рассыпаны везде в пределах темного храма. Все попытки их объединиться в углах храма, в темноте, с целью объединения, были и будут тщетны. Одно средство единения есть то, которое и не ставит себе это целью, но одно достигает его, это стремление каждого отдельного человека к свету истины, к средине храма.
   Люди в темноте должны оставить всякие попытки единения и стремиться к одному свету истины, к Богу. И не думая об единении, а стремясь только к середине, к свету, они, по мере приближения к нему, найдут истинное, ненарушимое, вечное единение, прежде с Богом, а потом между собой.
   Церковь, видимая церковь, которой вы так желаете, есть излишнее подтверждение доказанного: в церкви те, кто со Христом; так насколько мы будем с ним, настолько мы и будем в церкви. Для чего же нам еще видимая церковь? Для чего человеку начертание окружности, когда ему дан ее радиус?
   Ведь подумайте, если есть теперь тысяча истинных христиан среди ста миллионов русских (и то ведь много), то придется один христианин на сто тысяч. И не забудьте, что истинные христиане таковы, что они не идут на площади, провозглашая себя христианами, а сидят незаметными во внешних проявлениях и потому неизвестными своим современникам, по своим углам. Какая же вероятность есть при этом, чтобы у нас в России сошлись или хотя бы знали друг друга не говорю тысячи, но хоть сотни таких людей, которые могли бы представлять из себя видимую церковь?
   Если есть церковь, в том смысле, в котором вы ищете ее, т. е. из людей истинно верующих и праведных, то и эта церковь состоит из людей, живущих прошедшие века и теперь живущих, разбросанных по лицу земли.
   Но кроме того скажу прямо, что понятие церкви, собрания избранных, лучших есть понятие не христианское, гордое, ложное. Кто лучший, кто худший? Петр был лучшим до петуха, а разбойник худшим до креста. Разве мы не знаем в самих себе то ангела, то дьявола, которые перемешиваются в нашей жизни так, что нет человека, который бы совсем изгнал из себя ангела, ни того, у которого из-за ангела не выступал бы иногда дьявол? Как же нам, таким пестрым существам, составлять собрание избранных, праведных?
   Есть свет истины и есть люди, со всех сторон приближающиеся к нему, -- с стольких разных сторон, сколько есть радиусов в круге, стало быть до бесконечности разнообразными путями. Будем всеми силами стремиться к свету истины, объединяющему всех, а насколько мы близки к нему и объединены -- судить не нам.
   Так вот, дорогой друг и брат, всё, что я думаю и чувствую об этих предметах, которые для меня важнее жизни.
   Об единении хочется сказать еще следующее: мешает единению еще и то, что люди, сойдясь у света и придя к нему разными путями, вместо того, чтобы радоваться своему соединению, начинают спорить о том, каким путем удобнее и следует другим идти. Что мне за дело до того, как пришел туда, куда он пришел, тот чудный старец, о котором вы пишете мне.1 Если Бог дал радость встретиться с таким человеком, то можно только желать учиться у него, укрепляться от него. А мы часто начинаем спорить.
   Все сомнения наши возникают, как не может быть иначе, от недостатка веры: каково бессмертие? Личное или нет? Как и участвует ли Бог в нашем спасении? Нахожусь ли я в истине, или нет, т. е. в церкви? Всё это попытки чем-нибудь заместить отсутствие веры.
   Церковные христиане крестятся и миропомазывают, чтобы приобщиться к Христу и спастись. Казалось бы, всё сделано; но нет, они еще исповедуются, причащаются, молятся о своем спасении и заставляют молиться других, -- не только Богу (всем трем лицам), но богородице, святым, мощам, иконам; кроме того, верят в искупление, которое, в сущности, одно уже обеспечивает спасение; сейчас перед смертью исповедуются, причащаются, соборуются; в руки мертвому дают молитву, над мертвым и за мертвого молятся, -- всё, чтобы обеспечить свое спасение. Ясно, что они не верят ни в одно из этих средств, потому и употребляют их все. Не верят, главное, в Бога.
   То же отчасти делаем и мы, когда ищем разрешения вопросов: участия Бога в спасении, о личном бессмертии, о церкви.
   Христос, умирая, сказал: "Отец, в руки твои отдаю дух мой". Для того, кто может сказать эти слова, разумея их во всем их значении, ничего больше не нужно: вера, истинная вера разрешает всё.
   А чтобы иметь эту веру, надо воспитывать ее в себе. А чтобы воспитывать, надо творить дела веры.
   Сущность дел веры не в подвигах, а -- в делах, может иногда незаметных, ничтожных, но творимых несомненно и исключительно для Бога.
   Умирать придется одному, сказал Паскаль.2 И жить надо одному, перед одним Богом, а не перед людьми. В той мере, в которой достигаешь этого, -- и достигаешь веры; а вследствие веры -- устранение всех сомнений; и то, главное (о чем вы пишете и я думаю), -- единение с Богом, а через Бога -- со всеми. [...]
  
   Ответ на два письма Алехина: одно несохранившееся, другое от 2 (или 21 -- дата почти стерлась) апреля, с вопросами религиозного характера и об "общинной" жизни.
  
   1 Во втором письме Алехин писал о старике-сектанте (штундистемистике), о его жизни и взглядах.
   2 См. "PensИes de Pascal, prИcИdИes de sa vie par m-me Perier, sa soeur", Paris 1850, Article VII, "MisХre de l'homme", pp. 72--82 ("Мысли Паскаля, со вступительной биографической статьей его сестры г-жи Перье", Париж 1850. Статья VII, "Слабость человека").
  
   М. Л. Толстой.
   1891 г. Мая 21.
   [...] Фет говорит, что он завидует молодым за то, что они сильны и молоды, а я говорю, что если человек поставил себе целью быть тем, чему учит Христос, т. е. отречься от себя и жить для Бога, то старость приближает к этому положению, и потому выгоднее быть христианином, чем язычником. -- Притом еще и то, что взгляд этот на жизнь христианина не придуман затем, чтобы облегчить старость и смерть, а выведен из других совсем соображений; а это его сверхкомплектная выгода. -- И нынче думал: старость это точно как давка у двери, выходящей на чистый воздух. Что больше сдавлен, что меньше сил, то ближе к двери.
   Ну, смотри же, хорошенько живи, почаще молись, вспоминай, перед кем живешь, и не спеши ни в чем. [...]
  
   В. И. Алексееву.
   1891 г. Мая 22.
   [...] Вы пишете о своем душевном состоянии (что интереснее для меня всего), что молитвенное настроение наступает редко, а что больше состояние, подобное сну. Это общий удел людей, важно только знать, что состояние сна есть состояние сна и не верить ему, а верить одному бодрственному состоянию, когда чувствуешь свое общение с Богом. А то бывает, что оба состояния считаешь равноправными и безразлично отдаешься тому и другому. Этого не надо. Я стараюсь всегда, когда сонное состояние тяготит, когда в нем являются соблазны, не верить им, а вспомнить, что я сплю, как это вспоминаешь в кошмаре, и очнуться. [...]
  
   О. А. Баршевой и М. А. Шмидт.
   1891 г. Мая 22.
   [...] Маша (так как ее нет теперь и она не прочтет этого письма) большая для меня радость. Я вижу, что она твердо стала на тот путь, на котором не может быть ничего дурного, а есть только одна радость всё большего и большего приближения к Богу. Что бы с ней ни случилось, как бы и чем бы она ни увлеклась, (я нарочно допускаю эту возможность, в которой нет никакого вероятия), она не сойдет с того пути, который ведет к свету через все возможные испытания и искушения этой жизни. Она всегда недовольна собой, никогда не придумывает оправданий себе и своей жизни, а постоянно всё выше и выше ставит себе требования и, не замечая того, всё делается лучше и лучше.
   [...] Илья, очень жалок, увлекается роскошной и праздной помещичьей жизнью и чует в глубине души, что это не благо, старается забыться, не думать. Я говорю с ним, когда могу, но "никто не придет ко мне, если не Отец привлечет к себе". Пути, которые идут все к одному и тому же, бесконечно разнообразны, и я верю, что он придет. [...]
   [...] Да вам всё хорошо, потому что вы сами хороши. [...] Я когда-то хотел написать такую басню, миф, что люди на салазках скатываются в пропасть, где они должны разбиться вдребезги, так что ничего от них не останется, и они дорогой, сидя на этих самых салазках, спорят и ссорятся о том, что один другому не дает усесться попокойнее или пачкает его одежду. Единственное дело, которое стоит делать нам всем на этих салазках, это то, чтобы вызвать радостную любовную улыбку друг у друга -- вызвать любовь, то одно, что не разобьется в пропасти, а останется.
   Я много занимаюсь писаньем. Пишу очень медленно, переделываю бесчисленное число раз и не знаю, происходит ли это оттого, что ослабели умственные силы, в чем дурного ничего нет, только бы способность любви росла, или оттого, что предмет, о котором пишу, очень важен. Предмет всё тот же -- необходимость для людей нашего времени принять на деле учение Христа и что из этого будет. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1891 г. Мая 24.
   [...] Да, гармония есть свойство Бога. Но это не то свойство, которое мы можем поставить себе образцом для подражания, как мы можем и должны ставить себе образцом любовь, уже потому, что гармония Бога проявляется в бесконечном, безграничном, наша же в граничном. Для достижения наибольшей гармонии надо стремиться к покорности воле божьей, к смирению, к любви, а не к гармонии. Мы не можем ставить ее целью, потому что не можем определить ее, живя во времени и пространстве, ограничивающими нас и скрывающими от нас будущее и недоступное нам пространство. Можно ошибиться и наверное ошибешься и нарушишь гармонию, поставив ее себе целью. Это я думаю о гармонии. Но я ахнул от удовольствия, прочтя ваши замечания о том, что звереешь от излишней физической работы и что потому тем более не должно наваливать ее на других. Это одно из тех дорогих, кратких, ясных выражений мыслей, убеждающих больше диссертаций. [...]
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 18 и 20 мая (написано в два приема), в котором Бирюков писал о своей жизни и работе на хуторе; сообщал свои мысли о физическом труде.
  
  
   П. Г. Хохлову.
   1891 г. Мая 27.
   [...] Спасибо, что написали, открыли мне душу: вы говорите, вам легче; и мне легче, зная, что есть люди, так чувствующие и думающие, как вы.
   Вы говорите о чередующихся подъемах и упадках духа и думаете, что это ваша особенность, болезнь, от которой можно излечиться. Сколько я понимаю, это волнообразное движение подъема и упадка есть необходимое условие духовной жизни -- как день и ночь, сон и бдение. Надо только узнать, что это так и что ночь -- ночь, и не пугаться ее и ждать утра. И главное, пользоваться днем, т. е. периодом подъема, сколько можно, зная, что наступит ночь, когда уже нельзя будет работать. Мне, по крайней мере, это знание того, что жизнь слагается из дня и ночи, помогает жить: не тратить даром периода света, а пользоваться им сколько можно и не отчаиваться в периоды тьмы. [...]
   Чем больше думать о том, что выйдет из того, что делаешь, чем дальше заглядывать вперед, тем положение ваше, да и всех нас представляется тяжелее, а чем меньше заглядывать вперед, делая только то, что сейчас надо, должно, чем больше вбирать в себя, в настоящее растянутое ка будущее предположение, тем легче.
   Как разрешится ваше затруднение с требованием говения, я не могу себе и представить. Очень жаль, что это так огорчает вашего отца,1 но решительно нельзя придумать, чем бы успокоить его.
   Как хорошо вы говорите, что чем совершеннее хочешь ответить на требования жизни, тем труднее становится жить; а все-таки она одна только и есть такая жизнь.
   Ге младший был зимой у нас. Он живет прекрасно с крестьянкой-женой, двумя детьми, трудится для других в самых коренных условиях и что же? он вспоминает с умилением про свою жизнь в Москве, когда он жил конторщиком и бегал по городу в летнем пальто, помогая людям, живущим в еще худших условиях. Красота, доброта жизни, оцениваемая всегда верно воспоминанием, определяется не внешними условиями, а внутренним движением, ускорением движения. Это я говорю к тому, чтобы вы не думали, что ваша теперешняя жизнь тяжела от внешних условий. Может быть, вы также с умилением будете вспоминать ее, как Ге. [...]
  
   Петр Галактионович Хохлов (1868--1896) -- в то время студент Московского высшего технического училища, участник смоленской земледельческой общины Шевелево.
   Ответ на недатированное письмо Хохлова с почтовым штемпелем "Москва, 25 мая 1891", в котором Хохлов писал о своей жизни, занятиях в училище и о своих столкновениях с отцом на почве увлечения "толстовством".
  
   1 Галактион Иванович Хохлов (р. 1842), московский биржевой маклер. П. Г. Хохлов в письме своем сообщал Толстому, что в училище от него требовали свидетельство о "говении", которого у него не было, так как он отказался идти к священнику исповедоваться. Это обстоятельство вызвало гнев его отца.
  
   М. С. Дудченко.
   1891 г. Мая 28.
   Очень рад был войти с вами в прямые сношения, дорогой Митрофан Семенович, хотя и по случаю, не скажу тяжелых, но требующих напряжения условий, в которых вы находитесь, т. е. вы и ваша жена.1
   Тяжелыми нельзя признать никакие условия, потому что тяжесть проистекает не из внешних условий, а из своего отношения к ним. Тяжело бывает только оттого, что поступаем не вполне сообразно с своею совестью, или поступили уже не сообразно с своей совестью, а выше или ниже ее требований. И это мы делаем беспрестанно. Этого нельзя не делать. И наступает потом испытание или искушение, во время которого приходится сообразовать свои поступки с совестью: если они были ниже ее требований, приподнять их (поступки) до требований или спустить. В таком положении находитесь и вы теперь, как мне кажется. Вы подвергаетесь искушению, и любящему вас может быть жалко и страшно за вас, и я не могу удержаться от этого чувства, и мне и жалко и страшно за вас, и еще более за вашу жену, которую я знаю -- хотя не лично -- но более вас; но любящему вашу душу, как я преимущественно люблю вас обоих, то, что вы подвергаетесь искушению, может быть только радостно. Радостно то, что волей-неволей отделится в огне чистое золото от примесей. Какой бы ни был результат этого отделения, какой бы малый % ни получился, это все-таки будет чистое золото, и это хорошо. Допустим, что вы, для избавления себя и жены, главное, от непосильных ей страданий, решились бы обвенчаться и потом, сознавая то, что, сделав это, вы сделали дурно, отдались слабости, вы продолжали бы жить, как вы живете, я думаю, что ваша жизнь была бы лучше и чище, чем если бы вы жили с ложной уверенностью, что вы победили врага и что ничто не может заставить вас уступить. Даже и в этом худшем случае было бы. лучше -- правдивее и смиреннее; в лучшем же случае, т. е. что вы выдержите испытание, не поддавшись слабости, и ваша жизнь несомненно будет радостнее, каковы бы ни были внешние условия.
   Мне, сидящему спокойно, старому и не подвергающемуся испытаниям, жутко давать советы; но скажу то, что я всей душой и перед Богом думаю, дам все-таки совет. Совет мой в том, чтобы вы, разрешая те вопросы, которые предстоят и будут предстоять вам, остерегались руководиться мнением людей, хотя бы самых лучших и самых дорогих вам людей. При каждом разрешении вопроса: поступить так или этак? спросите себя, как бы вы поступили, если бы вы знали, что вы к вечеру умрете и никто никогда не узнает о том, как вы поступили. Поступок самого низшего порядка, но совершенный вполне правдиво, только для Бога, без сравнения дороже, т. е. принесет больше блага себе и другим, чем поступок самый возвышенный, самоотверженный, совершенный для людей, который не сделан бы был, если бы люди не знали про него. Мне совестно писать про это, потому что вы всё это знаете; но, говоря это, напоминаю, потому что по моему опыту только это делание перед одним Богом разрешает те дилеммы, из которых и слагаются испытания.
   [...] Его2 заставляют говеть в техническом училище, а он заявил священнику, что считает церковь главной гонительницей Христа. Я хотел привести его пример, как он уступил отцу, в чем мог, а остановился в том, что было выше его нравственных сил. [...]
  
   Митрофан Семенович Дудченко (1867--193...) -- близкий по взглядам Толстому; в 1887--1891 гг. жил на хуторе в Сумском уезде Харьковской губ., занимаясь сельским хозяйством.
   Ответ на письмо Дудченко от 21 мая, в котором Дудченко сообщал о высылке своей жены и писал о своем к этому отношении; просил Толстого высказать "свое мнение и совет по этому поводу".
  
   1 Мария Федоровна Симонсон (1867--1903), первая жена М. С. Дудченко, бывшая слушательница Петербургских высших женских курсов. Причиной ее высылки с хутора Дудченко послужило "вредное влияние на народ" ее "сожительства с Дудченкой", с которым они не венчались, отрицая религиозные обряды.
   2 П. Г. Хохлов -- ученик технического училища.
  
   А. С. Буткевичу.
   (О деньгах)
   1891 г. Июня 4.
   [...] Денежный соблазн очень тонкий, и очень легко запутаться в нем. Мне он особенно близок, потому что окружал и окружает меня. В том, что деньги зло (я не помню, выражал ли я так, но если и не выразился, то готов принять это выражение), нет никакого сектантства, а простое утверждение того, что зло -- зло; кнут, штык, пушка, тюрьма, всякое орудие насилия, если и не есть само по себе зло, то без опасности ошибки может быть названо злом; деньги тоже орудие насилия и потому -- зло или назовите, как хотите, но только такая вещь, которой я пользоваться не желаю, и точно так же не желаю участвовать в пользовании и распределении их. Не желаю же пользоваться и участвовать в пользовании ими потому, что они орудие насилия. Приобретать деньги значит приобретать орудия насилия, распределять деньги, употреблять их, направлять их значит распоряжаться насилием. При крепостном праве помещик посылал своих рабов работать тому, кому он хотел благодетельствовать; теперь мы делаем то же самое, давая деньги или выпрашивая их в одном месте и давая другому. Дать человеку 20 рублей в месяц значит прислать рабов работать на него каждый месяц. Распоряжаться так чужим трудом я считаю неправильным и потому избегаю денег, распоряжения ими и участия в их распределении. И этот вопрос я решил таким образом давно и давно уже повел и жизнь и свои рассуждения в этом направлении. Подтверждением в моем таком взгляде на деньги служит мне еще и то, что в продолжение моей 63-летней жизни я бесчисленное число раз делал и терпел зло от денег и ни разу не делал, не терпел зла от недостатка их. Кроме того, всякий раз, когда мне бывало нужно денег, когда я поддавался этому соблазну и мне отказывали в деньгах и еще напоминали, что деньги никогда не нужны на добро, то я всегда был благодарен за это и потому заключаю по правилу: "делай другому то, что желаешь, чтобы тебе делали", что если я не буду в состоянии никому давать деньги, то я никому этим не сделаю зла. И решив дело так, я сообразно с этим повел свою жизнь. Если бы я считал, что деньгами можно сделать добро, то я не только не отказался бы от распоряжения собственностью и приобретением ее, но старался, как Иоанн Кронштадтский или как Бутс, увеличивать свои средства, чтобы сделать ими добро. Но так как я пришел к обратному заключению, то я так и распорядился своею жизнью: я не только не имею возможности располагать деньгами, считающимися моими, но не могу даже и у других выпрашивать денег. Самый близкий человек мне -- жена, если я спрошу у нее денег, всегда скажет, и совершенно справедливо: "Как же ты говоришь, что денег не нужно? Зачем же ты свалил на меня всю заботу приобретения и удержания денег, говоря, что они не нужны, а теперь просишь их". То же скажут и говорят все другие, к кому обратишься за деньгами. Кроме того, в деньгах нуждаются все мирские люди, и как вы знаете, чем ниже в нравственном отношении, тем больше, и потому всякие деньги окружают толпы таких людей и никогда нет ни у кого многих1 денег. Всякие деньги надо давать с борьбой.
   [...] Тут нет никакого сектантства, а только ясность в вопросе очень запутанном. Если мне удалось с большим трудом и страданиями выпутаться из этой запутанности, то это произошло вследствие особенных условий моего положения, в которых я волей-неволей должен был разобраться. Деньги есть средство насилия, как кнут, цепи и т. п., и потому если можно и кнут употребить на повод и цепи и деньги на какое-нибудь безвредное дело, то это не доказывает, чтобы и кнут, и цепи, и деньги были хорошее или даже безразличное дело. И я думаю, что если я буду стараться не иметь у себя в руках кнутов, цепей, пистолетов, денег, то тут ничего не будет дурного; а напротив, если скажу себе, что могут быть случаи, когда пригодятся и кнут, и пистолет, и деньги, и что не нужно брезгать этим, то может быть очень нехорошо. Всё, что вы говорите о том, что человеку, желающему иметь что-либо безразличное, страдающему от лишения чего-либо безразличного, не должно отказывать, несмотря на то, что я знаю, что то, чего он желает, не нужно ему, а, напротив, должно стараться дать ему радость, избавить его от его горести -- совершенно справедливо: но только не относительно не безразличного предмета, как деньги. Человек желает иметь 10, 30, 300 р. в месяц, чтобы что-то сделать. Желание его не безразлично: он, сам не зная того, желает иметь рабов, которые служили бы ему. Я не думаю, чтобы было хорошо содействовать ему в этом. Так стоит дело теоретически. Практически же я не могу содействовать этому.
   [...] Я всё это пишу не для спора, не для отстаивания своего мнения (очень может быть, что я резко, даже наверно в дурную минуту нелюбовно написал вам, и вы простите меня за то), а для того, что это всё доведено во мне и рассуждением, и опытом жизни, и, смело скажу, болью жизни до последней степени ясности. Деньги ни на что, кроме как на дурное, не бывают нужны; если же случится, что за деньги купишь и иначе не можешь приобрести хлеб, который отдашь голодному, то может случиться и то, что кнутом свяжешь сломавшуюся телегу и доедешь, но от этого нельзя говорить, что деньги могут быть полезны и человек в здоровом уме и в спокойном состоянии не может желать приобрести их для себя или для кого-либо другого. Деньги есть прямо отрицание положения Христа о том, чтобы не заботиться о завтрашнем дне, о том, что есть и во что одеться. Насколько пользуешься деньгами, настолько считаешь себя виноватым и стремишься всё меньше и меньше пользоваться или нуждаться в них. Как же при таком взгляде я стану для других добывать деньги? [...]
   Я не знаю, кто меньше грешит: тот ли, увлеченный страстью человек, который содержит актрису, или тот светский благотворитель, который дает пенсию семействам, могущим жить проще и работать. Первый под давлением страсти употребляет орудие насилия, а второй из баловства.
   Главный грех распоряжения деньгами не в том, как это кажется сначала, что я их употребляю для своей похоти или тщеславия, -- тут грех похоти и тщеславия сам по себе, а грех в произвольном по своей фантазии распоряжении чужим трудом. Ведь я знаю, что каждый рубль есть средство заставить людей делать то, чего они не хотят, и потому не могу обращаться с рублем иначе, как в крайней необходимости и с страшной осторожностью, так же, как бы я обращался с электрическими проводниками, зная, что от прикосновения, перемещения их могут произойти взрывы.
  
   Ответ на письмо Анат. С. Буткевича, написанное в ответ на не дошедшее до нас письмо к нему Толстого о деньгах, -- повидимому, от второй половины мая 1891 г. В этом не дошедшем до нас письме Толстой отвечал на просьбу Буткевича помочь ученице акушерской школы Мацкиной, которую Толстой немного знал. Буткевич просил Толстого письменно обратиться к "кому-нибудь" из его знакомых, могущих ежемесячно давать Мацкиной 10--30 рублей в продолжение одного года. Буткевич, возражая Толстому на не известное нам письмо, писал, что он несогласен с его взглядом на деньги, и "положение": "деньги -- зло" он не считает "нравственным принципом".
  
   А. А. Толстой.
   1891 г. Мая 31 или июня 7.
   [...] Обо многом хочется беседовать с вами и не только не спорить, но ни в чем не расходиться, как не должны и не могут расходиться люди серьезные, старые, готовящиеся к смерти, да еще любящие друг друга.
  
   А. Н. Дунаеву.
   1891 г. Июня 21?
   [...] Везде одна и та же открытая или скрытая, глухая борьба с упирающимися женщинами. Что может быть глупее и вреднее для женщин модных толков о равенстве полов, даже о превосходстве женщин над мужчинами. Для человека с христианским миросозерцанием не может быть, само собой разумеется, вопроса о том, чтобы предоставить какие-нибудь права исключительно мужчине, о том, чтобы не уважать и не любить женщину так же, как и всякого человека; но утверждать, что женщина имеет теже духовные силы, как и мужчина, -- особенно то, что женщина может быть так же руководима разумом -- может так же верить ему, как и мужчина, это значит требовать от женщины того, чего она не может дать (я не говорю об исключениях, а о средней женщине и среднем мужчине), и вызывать к ней раздражение, основанное на предположении, что она не хочет делать того, чего она не может делать, не имея для этого категорического императива в разуме. Я много пострадал и погрешил от этого заблуждения и потому знаю, как оно опасно. [...]
  
   Ответ на письмо А. Н. Дунаева ив Москвы от 18 июня 1891 г., в котором он описывал свои впечатления от посещения им Буткевичей и Булыгина и сообщал о своих разногласиях с женой в вопросах воспитания.
  
   С. Т. Семенову.
   1891 г. Июня 21.
   [...] Будем надеяться, что следующая ваша работа будет счастливее. Я не люблю поощрять к литературному труду, в особенности когда это заработок; но ваши писания всегда мне нравятся своей содержательностью и правдивостью, и потому в отношении вас я делаю исключение. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1891 г. Июня 21?
   [...] По внешним формам в жизни близких нам людей -- и тех, про которых слышу, и которых вижу, происходит точно путаница, но по тому, что я вижу -- насколько могу видеть -- в душах этих людей происходит равномерное движение, то же самое, которое происходит во мне, в одном и том же направлении -- от тьмы к свету, от суеты к спокойствию, от путаницы к ясности, от нерешительности к твердости, и, главное, от возможности враждебности и равнодушия к людям, к любви к ним. Я испытываю чувство, как если бы толпа людей рассыпалась по густому лесу с намерением всем, не видя друг друга, идти по одному направлению, и я, усомнившись в том, так ли я шел, увидел бы на поляне или пройдя поперек, что все мы верно идем по одному и тому же направлению. И это не то, что поддерживает энергию, а веселит. [...]
  
   О помощи голодающим
   (Н. С. Лескову.)
   1891 г. Июля 4.
   [...] На вопрос, который вы делаете мне о голоде, очень бы хотелось суметь ясно выразить, что я по отношению этого думаю и чувствую. А думаю и чувствую я об этом предмете нечто очень определенное; именно: голод в некоторых местах (не у нас, но вблизи от нас, в некоторых уездах -- Ефремовском, Епифанском, Богородицком) есть и будет еще сильнее, но голод, т. е. больший, чем обыкновенно, недостаток хлеба у тех людей, которым он нужен, хотя он есть в изобилии у тех, которым он не нужен, -- отвратить никак нельзя тем, чтобы собрать, занять деньги и купить хлеба и раздать его тем, кому он нужен, -- потому что дело всё в разделении хлеба, который был у людей. Если этот хлеб, который был и есть теперь, или ту землю, или деньги, которые есть, разделили так, что остались голодные, то трудно думать, чтобы тот хлеб или деньги, которые дадут теперь, -- разделили бы лучше. Только новый соблазн представят те деньги, которые вновь соберут и будут раздавать. Когда кормят кур и цыплят, то если старые куры и петухи обижают, -- быстрее подхватывают и отгоняют слабых, -- то мало вероятного в том, чтобы, давая больше корма, насытили бы голодных. При этом надо представлять себе отбивающих петухов и кур ненасытными. Дело всё в том, -- так как убивать отбивающих кур и петухов нельзя, -- чтобы научить их делиться с слабыми. А покуда этого не будет -- голод всегда будет. Он всегда и был, и не переставал: голод тела, голод ума, голод души.
   Я думаю, что надо все силы употреблять на то, чтобы противодействовать, -- разумеется, начиная с себя, -- тому, что производит этот голод. А взять у правительства или вызвать пожертвования, т. е. собрать побольше мамона неправды и, не изменяя подразделения, увеличить количество корма, -- я думаю не нужно, и ничего, кроме греха, не произведет. Делать этого рода дела есть тьма охотников, -- людей, которые живут всегда не заботясь о народе, часто даже ненавидя и презирая его, которые вдруг возгораются заботами о меньшем брате, -- и пускай их это делают. Мотивы их и тщеславие, и честолюбие, и страх, как бы не ожесточился народ. Я же думаю, что добрых дел нельзя делать вдруг по случаю голода, а что если кто делает добро, тот делал его и вчера, и третьего дня, и будет делать его и завтра, и послезавтра, и во время голода, и не во время голода. И потому против голода одно нужно, чтобы люди делали как можно больше добрых дел, -- вот и давайте, -- так как мы люди, -- стараться это делать и вчера, и нынче, и всегда. Доброе же дело не в том, чтобы накормить хлебом голодных, а в том, чтобы любить и голодных, и сытых. И любить важнее, чем кормить, потому что можно кормить и не любить, т. е. делать зло людям, но нельзя любить и не накормить. -- Пишу это не столько вам, сколько тем людям, с которыми беспрестанно приходится говорить и которые утверждают, что собрать денег или достать и роздать -- доброе дело, -- не понимая того, что доброе дело только дело любви, а дело любви -- всегда дело жертвы. И потому, если вы спрашиваете: что именно вам делать? -- я отвечаю: вызывать, если вы можете (а вы можете), в людях любовь друг к другу, и любовь не по случаю голода, а любовь всегда и везде; но, кажется, будет самым действительным средством против голода написать то, что тронуло бы сердца богатых. Как вам Бог положит на сердце, напишите, и я бы рад был, кабы и мне Бог велел написать такое. [...]
  
   Николай Семенович Лесков (1831--1895) -- русский писатель.
   Ответ на письмо Лескова от 20 июня 1891 г., в котором Лесков писал о постигшем некоторые губернии центральной России неурожае и надвигавшемся голоде; спрашивал, нужно ли что предпринимать в связи с этим.
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1891 г. Июля 20.
   [...] Как радостно, что вы пишете про Симонсон.1 Как ни слабо это гонение, а закаливает. Особенно для женщин, я думаю, нужно гонение -- оно действует на их главный орган -- чувство и через него утверждает их в разумении. [...]
  
   Иван Иванович Горбунов-Посадов (1864--1940) -- поэт, один из ближайших друзей Толстого. С 1889 г. сотрудник, а с середины девяностых годов -- руководитель книгоиздательства "Посредник".
  
   1 Мария Федоровна Симонсон (1867--1903), слушательница Высших женских курсов в Петербурге; в 1889 г. жила в Смоленской общине Шевелево; с 1890 г. гражданская жена Митрофана Семеновича Дудченко. В мае 1891 г. была выслана харьковским губернатором, за нежелание оформить свой брак религиозным обрядом, с хутора Дудченко в Сумском уезде Харьковской губ. в Тверь. Получив вскоре освобождение, она в июле 1891 г. вернулась к мужу, заехав предварительно в Петербург, где виделась с И. И. Горбуновым.
  
   О крещении
   (Е. В. Буткевич.)
   1891 г. Июля 14...21.
   [...] Очень рад был услышать, что у вас благополучно родился сын.
   На ваш вопрос о крещении мне очень легко ответить. Такие дела, как крещение, не носящие сами в себе свое значение, как, например, пища, одежда, даже образование, могут делаться только тогда, когда делающий их твердо верит,в их необходимостъ; всё равно для себя или для другого они делаются. Нельзя об этих делах рассуждать так, как о пище, например, что хорошо или нет, много или мало покормить человека. В этих делах -- крещения или причастия -- нет середины: или это дело первейшей важности, или это не только глупость, но и гадкий обман, и потому в этих делах нельзя делать соображений о том, насколько это может быть полезно, а если верить, то исполнять это, несмотря ни на какие преграды, если же не веришь и считаешь это обманом, то ни в каком случае не делать этого. Родитель (он или она), который верит, ни в каком случае не оставит своего ребенка не крещеным, сам окрестит его. Тот же, который не верит, как я или ваш муж, и считает это обманом, не может, именно не может сделать этого, и потому с этой стороны вопрос решается самым простым образом: надо делать только то, чего не можешь не сделать, и не требовать от другого, чего он не может сделать. Соображения же о документах и о бумагах и что может из этого выйти не имеют никакого значения, потому что мы не можем угадать того, что с нами будет через день, тем менее можем предвидеть, что будет с нашим сыном через двадцать лет. Вы скажете, что обрекаете мальчика на нравственные мученья, потому что у него не будет документов (что весьма сомнительно), а я скажу и несомненно, если он будет правдивый человек, чего мы желаем, то нравственные мучения произойдут не от отсутствия документов, а оттого, что ему надо будет, как все мы, страданием выдираться из той лжи, в которую мы вросли, но, и главное, страдать и стыдиться за ту ложь, которую сознательно проделали над ним его родители.
  
   Евгения Васильевна Буткевич, рожд. Рахманова (1861--194...) -- сестра врача В. В. Рахманова, с 1887 г. жена Андрея Степановича Буткевича. С. Толстым познакомилась в его хамовническом доме в Москве в 1887 г.
   Ответ на письмо Буткевич от 13 июля , в котором она извещала о рождении у них сына Виктора и спрашивала Толстого, следует ли ей крестить ребенка. Сообщала о просьбе своего мужа "хоть этого оставить некрещеным" и высказывала ряд доводов в необходимости "крещения".
  
   Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Июля 21.
   [...] Сюжеты ваши мне нравятся. Не нравится одно, что так много нужно для картин. Жизни не много нам осталось. Холсты расписать много есть мастеров, а выразить те моменты евангельских истин, которые вам ясны, я не знаю никого, кроме вас. Это одно.
   Другое об ищущих людях. Они тяжелы. Я знаю, что они тяжелы. Не говоря, какой и что, но мне скажут: вот человек хочет изменить жизнь, жить по-божьи и хочет для этого с вами видеться, говорить. Первое чувство неприятное. Думается иногда, что это дело открыто всякому, и я тут ничего помочь не могу, но потом говорить себе: тебе неприятно, так тем более ты должен сделать то, что может быть ему нужно. Но что делать, не знаешь. И большей частью при этом совестно. [...]
   Репин хорошая художественная натура, но совсем сырая, нетронутая и едва ли он когда проснется. [...]
  
   А. В. Дольнеру.
   1891 г. Июля 12...21.
   [...] По моему мнению, журналов всяких слишком много, и все они ни на что не нужны. Издавать же журнал есть страшная, развращающая работа, на которую нужно большую энергию, опытность и много денег. Дело же самое ни на что не нужно. Если люди имеют что сказать, то существует бесчисленное количество газет и журналов, которые не знают, чем наполнить свои столбцы. [...]
   Мнение Озмидова1 о том, как почему-то не надо бороться, я знаю и не одобряю. Человеку указан идеал добра -- человек находит этот идеал в своем сердце, и истинная жизнь человека состоит в всё большем и большем приближении к этому идеалу. Инерция прошедшей жизни, страсти, слабости мешают человеку приблизиться к этому идеалу, так как же ему не бороться с привычками, страстями, слабостями?
   Если под этим разумеется то, что человеку не надо бороться, не зная зачем, -- что человеку не надо стараться работать в темноте, а надо стараться зажечь свет и тогда работать, что человеку надо не только бороться, но и просвещать себя, уяснять идеал, увеличивать свою любовь к нему; если так, то это справедливо.
   Но борьба всегда будет: всегда, если человек движется вперед, будет состояние по отношению некоторых добродетелей, которые он приобретает, -- падения, раскаяния, борьба. Без этих признаков не бывает движения вперед. У меня, по крайней мере, не бывало.
   Не читайте, пожалуйста, логики. Глупее этой науки нет никакой. [...]
  
   Анатолий Владиславович Дольнер (1867--1896) -- воспитанник Академии художеств; в 1889 г. работал сельским учителем в Воронежской губ.; в 1890 г., уволенный по неблагонадежности, уехал в Одессу.
   Ответ на письмо Дольнера от 10 июля, в котором Дольнер спрашивал, советует ли Толстой издавать узко специальный журнал или помещать в нем посторонний для непосредственной цели общества материал, и просил содействия Толстого в хлопотах о разрешении журнала. В том же письме Дольнер рассказывал, что часто видится с Н. Л. Озмидовым. "Много приходится говорить с ним, -- писал он. -- Он как-то своеобразно смотрит на некоторые нравственные вопросы. Например, он говорит, что нравственное совершенствование должно совершаться как-то без борьбы, как это делают стоики, а как-то так, что родовые хотения подчиняют себе видовые, которые сами уничтожаются без борьбы, если они противны видовым хотениям".
  
   1 Николай Лукич Озмидов (1844--1908), знакомый Толстого, в продолжение ряда лет занимавшийся перепиской и распространением его запрещенных произведений.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1891 г. Июля 30.
   [...] мне страшно и жалко, что нынче завтра вы помрете и всё то, что вы передумали и перечувствовали в художественных образах об евангельской истории, останется не высказанным. И даже не то, что страшно и жалко; это не беда -- я так-то и о себе думал -- что будет не высказано. Если это нужно, то Бог вложит это другому в душу и тот выскажет, но то, что мне кажется, что, высказывая это, вы радостнее будете жить, т. е. будете иметь более твердое сознание того, что вы делаете дело божие. Я разумею те картины, которые вы начали рисовать тогда. Я это хотел сказать, но сейчас же отказываюсь, прибавляя, что все-таки вы лучше всякого другого знаете, что вам делать. Меня только пугает продолжительность работы больших картин и заставляет желать маленьких,2 то, что многое уже почти сделано, и сочинено, и задумано. [...]
   У нас очень много посетителей, и я относительно их всегда стараюсь держаться вашего правила, что человек дороже полотна. И бывает за это тяжесть, скука, но бывают и награды. Избавиться от этого одно средство -- работа, когда ею живешь и других кормишь, как Количка, но нам не только нельзя отказываться, но надо радоваться, что мы на что-нибудь пригодились; но еще лучше, если и от работы можно оторвать время для человека, для болтовни с ним. Крайности всегда сходятся: болтовня самое пустое и самое великое дело. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Июля 30.
   [...] помогай вам Бог разрешить это дело так, чтоб не переставая быть в любви, в наибольшей любви с наибольшим числом людей, или, так как смерять и исчислять любовь к людям нельзя, -- в наибольшей любви к Богу, что с другой стороны выражается тем, чтобы поступать не перед людьми, а перед Богом.
   Дело это -- крещение детей, кажется ничтожным, а оно важно, как и все дела не матерьяльные. Недавно жена Буткевича Андрея,1 врача, писала мне об этом: у ней родился 3-й ребенок, и муж ее не хочет крестить, а она сомневается. Так что мне пришлось на-днях думать об этом предмете. Если бы дело шло о том, чтобы учить чему-либо или нет, кормить чем-либо или нет ребенка, то можно спорить, колебаться, решать так или иначе, но в делах религиозных не может быть этих колебаний: крещение, причастие и т. п. есть или дело самой первой важности, без которого навеки погибнет душа моего ребенка, или -- глупость или обман, и мой поступок крещения ребенка или -- исполнение священной обязанности, если я верю, или -- притворство, иезуитство, если я не верю и делаю все-таки по собственному побуждению, или -- уступка необходимости, чтобы не заставить страдать другого. Случай этот ваш. И разобраться в нем можете только вы сами; только вы сами можете решить, насколько побуждает вас к тому поступку страх за себя или за другого и, главное, насколько такой поступок прямо возможен. Я знаю, например, что ни вам, ни мне, думаю, невозможно, даже для избавления от бед самых дорогих людей, пойти говеть или самому снести своего ребенка крестить, т. е. отречься от своего Бога, принести жертву Юпитеру. Скажу еще одно то, что претерпевший до конца спасен будет, т. е. то, что часто люди уступают именно тогда, когда нужно еще только одно маленькое усилие, чтобы прекратилось и давление. -- А вы строги, милый друг, к людям ходящим и ищущим. Если и 29 ищут вчерашнего дня, а один настоящий, то страшно оттолкнуть его в числе 29. Я знаю это опытом. [...]
  
   Ответ на недатированное письмо Н. Н. Ге (сына), в котором Ге, между прочим, писал: "На-днях приезжал становой от исправника с предупреждением, что если я не окрещу ребенка, то нас с женой посадят в острог, а детей заберут под опеку, что будто недавно вышел такой закон. Не знаю, что будет. Иногда мне кажется, что этого не сделают. Я становому сказал, что иного ничего не могу делать, как то, что делаю".
  
   1 Андрей Степанович Буткевич (1865--1948), врач, знакомый с Толстым с 1886 г.
  
   Д. Р. Кудрявцеву.
   1891 г. Августа 4.
   Я получил вашу книгу1 и прочел ее частью с удовольствием, вспоминая те ходы мысли и те чувства, которые я переживал, когда высказывал собранные там мысли, частью с досадой и сожалением, что так неясно выражено то, что хотелось высказать.2
   Я давно уже борюсь с тщеславием и самолюбием и настолько победил их, что уже не испытываю неприятного чувства при мысли о том, что меня осудят за слишком смелое, необдуманное и часто даже недостаточно обоснованное высказывание мыслей, тем более что согласен с вами, что кое-что из собранного там действительно может быть на пользу людям.
   Я бы никак не издал такой книги, но раз она издана, я ничего не имею против нее и только благодарю вас за высказываемое вами сочувствие.
  
   Дмитрий Ростиславович Кудрявцев (ум. 1906?) -- помещик Николаевского уезда Херсонской губ., в 1884--1894 гг. занимавшийся гектографированием и распространением запрещенных в России произведений Толстого.
   Ответ на письмо Кудрявцева от 17 июля, в котором Кудрявцев извещал Толстого о посылке ему составленного из отрывков из Дневника Толстого и его писем сборника под названием "Спелые колосья", отпечатанного на гектографе, и сообщал, что по поводу этого издания он получил "предостерегающее" письмо от Е. И. Попова, который писал, что появление этой книжки будет неприятно Толстому. Просил "разрешить его недоумение" в связи с письмом Попова.
  
   1 "Спелые колосья". Происхождение этой книги, по свидетельству И. И. Горбунова-Посадова, таково. У В. Г. Черткова имелись рукописные тетради, куда списывались многие письма Толстого к разным лицам, преимущественно с копий, присылаемых Черткову дочерью Толстого Марией Львовной с согласия Толстого. Тетради эти имелись в двух экземплярах. Один из них Чертков передал И. И. Горбунову, который дал почитать И. Д. Ругину. Последний послал эти тетради Кудрявцеву, и тот, не попросив разрешения, составил из них и напечатал на гектографе сборник. Позднее книга, дополненная выдержками из писем и Дневников Толстого после 1891 г., а также статьей "О голоде", была издана в Женеве под заглавием: "Спелые колосья. Сборник мыслей и афоризмов, извлеченных из частной переписки Л. Н. Толстого", изд. М. К. Элпидина, Саrоuge (GenХve); выпуск 1-й -- 1894 г., выпуск 2-й и 3-й -- 1895 г., выпуск 4-й -- 1896 г.
   2 Текст Толстого в сборнике был сильно искажен и местами дополнен Кудрявцевым.
  
   Е. И. Попову.
   1891 г. Августа 6.
   Получил ваше письмо и стало ужасно грустно, как это может быть, чтобы такие два человека могли перестать любить друг друга. Зачем вера, зачем Бог, Христос, учение истины, если можно не любить. Да пропади пропадом всё и не то, что моя гордость, самолюбие, мои привычки, мои взгляды, а вся моя земная жизнь, если я должен разделиться с любовью. Чертков1 мне не писал об этом, но я отношу к нему то же самое, что и к вам. И не надо объясняться, мириться, а просто надо быть, -- вы сами знаете -- научиться от него быть кротким и смиренным сердцем. Помоги вам, помоги вам Бог. Я в этих случаях ищу уединения и молюсь. Потом примеряюсь, если опять не очистился, опять ищу уединения и молюсь.
  
   Евгений Иванович Попов (1864--1938) -- один из близких знакомых Толстого. В 1891 г. Попов, приглашенный В. Г. Чертковым, работал в редакции "Посредника".
   Ответ на письмо Попова от 1 августа, в котором Попов писал о своих отношениях с Чертковым.
  
   1 Владимир Григорьевич Чертков (1854--1936), в 1887--1896 гг. жил в Воронежской губ. на своем хуторе Ржевск, где до 1893 г. находилась редакция книгоиздательства "Посредник".
  
   А. А. Толстой.
   1891 г. Августа 29...31.
   [...] Экермана разговоры1 не читал и на-днях только вспоминал о них. Гёте-то2 я очень не люблю. Не люблю его самоуверенное язычество. [...]
   [...] О Damiens3 очень мало, но все-таки рад был прочесть. Но Гордон4 не понравился мне -- не читалось дальше. Не могу примириться с христианским генералом. Это нечто в роде сухой воды. [...]
  
   1 Иоганн Эккерман (І.-Р. Eckermann, 1792--1854), немецкий писатель и поэт, большой почитатель Гете, живший в его доме с 1823 г. и приготовивший к печати сорок томов посмертного издания его сочинений (1839--1840). Получил известность благодаря своей книге: "GesprДche mit Goethe in den Letzten Jahren seines Lebens". Русский перевод Д. В. Аверкиева: "Разговоры с Гете, собранные Эккерманом", СПб. 1891. Толстой прочел эту книгу в 1897 г. и нашел, что чтение это "довольно интересно" ему "и для искусства, и для изучения старости" (см. письмо к П. И. Бирюкову от 13 апреля 1897 г.).
   2 Иоганн-Вольфганг Гете (1749--1832).
   3 Дамиен (Damien), в мире Жозеф де Вестер (De Veuster, 1840--1889), бельгийский миссионер, добровольно поселившийся на гавайском острове Молокаи один среди прокаженных.
   4 Чарльз-Джордж Гордон (1833--1885), английский генерал. В литературе о нем отмечалась, наравне с его храбростью и даже жестокостью, его религиозность.
  
   Марте Мак-Уистер (М. Mac-Whister). Черновое.
   1891 г. Сентября
   [...] Пожалуйста, сообщите мне побольше подробностей о вашей жизни: есть ли у вас собственность? как вы ею распоряжаетесь? непротивленцы ли вы? То, о чем вы пишете: что вы берете на себя низшие обязанности, трудясь, как прислуга, работаете собственными руками и что вы освободились от принадлежности к какому-либо признанному вероисповеданию, -- представляется мне истинными условиями христианской жизни. Но буду вполне искренним, надеясь, что и вы будете так же искренни по отношению ко мне, и выскажу вам, что мне кажется неправильным в вашей жизни. Я думаю, что покидать мужей, жен и детей -- ошибка. Я думаю, что христианин должен научиться жить со всеми людьми, как с братьями и сестрами; и мужья, жены и дети не должны составлять исключения. Чем труднее для христианина установить братские отношения между собой и своими ближайшими родственниками, тем более он должен стараться делать это.
   Другое, что я не одобряю, это то, что вы не позволяете вашим детям общаться с внешним миром. Я думаю, что христианин не должен замыкать себя и своих детей в узкий круг своей общины, но должен стараться относиться ко всему миру так, как будто весь мир его община, и в таком духе воспитывать своих детей.
   Пожалуйста, объясните мне ваши слова "когда мы получили свет". Как вы получили его и что вы разумеете под словом "свет". [...]
  
   Ответ на письмо жительницы г. Белтона в североамериканском штате Техас Марты Мак-Уистер на английском языке от 28 августа нов. ст. 1891 г., сообщавшей, что она и члены христианской общины, к которой она принадлежит, слыша о Толстом и прочтя "некоторые" из его произведений, захотели вступить с ним в общение. В письме своем она рассказывала о жизни своей общины, составе ее и их взглядах.
  
   М. А. Шмидт и О. А. Баршевой.
   1891 г. Сентября 6...11.
   [...] Жалко, Ольга Алексеевна, что вы строго осудили общинников. Все, которых я видел, все пошли вперед и идут вперед. И это для меня всегдашняя большая радость. Община была школа очень полезная, и большинство из них переросли ее и убедились, что надо выучиться жить во всем мире со всеми как в общине, содействуя установлению великой общины царства божия, а не составить кружок, обращик общины. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Сентября 12?
   [...] Я часто, часто думаю о вас, думаю о вашей суровой одинокой жизни. и приходит в голову: ведь он, пожалуй, думает, что есть другая жизнь, лучше той, которую он ведет, что он не то делает; а как я твердо знаю, что он то самое делает, что надо, и что ему хорошо и есть и будет. Разумеется, я думаю это и сам себя разуверяю, но всегда радостно услыхать от вас подтверждение, что вам хорошо.
   Вчера встретил на дороге в Ясенки Булыгина.1 Жена его уехала в Тверь в школу, и он остался один. И ему жалко ее, но я знаю, что ему хорошо без нее. Сейчас же без нее он стал есть вместе с работником и пастухом и сейчас же ему стало легче и распуталась большая доля путаницы по собственности. Еще были на-днях Новоселов и Гастев. Оба славные люди, легкие. Живут хорошо, свободно. Община пережита ими. [...]
   Какая удивительная вещь -- работа! Ведь мы думаем, что работаем, чтоб есть, чтоб одеться, чтоб услужить людям, чтоб похвалили; неправда: все мы работаем для того, чтобы уйти из себя в работу. И уходить из себя -- счастье -- благо. И разумеется радостнее уходить в работу, в пользу которой веришь и которой наверно не воспользуешься.
   [...] был у меня проездом англичанин, его друг Батерсби. Такого свободного от суеверий англичанина я не только не видел, но и не воображал. Наши девочки решили, что он совсем темный.1 У них -- даже в Англии -- идет тоже движение к установлению царства божия. Всё мне кажется, что оно у дверей. [...]
   Как смешон Репин. Пишет Тане письма, в которых эмансипируется старательно от доброго влияния на него пребывания у нас. [...]
  
   1 Михаил Васильевич Булыгин (1863--1943), бывший гвардейский офицер, вышедший в 1886 г. в отставку; один из близких друзей Толстого и его семьи; с 1887 г. жил на своем хуторе Хатунка, близ Ясной Поляны.
   2 "Темными" у Толстых называли толстовцев.
  
   П. Г. Ганзену.
   1891 г. Сентября 14.
   [...] Бьернсона я читал еще летом: "Новые веяния". Очень хорошая, интересная вещь. Читал тоже по-английски его роман, переведенный под заглавием "In God's way". Тоже хороший.1 Он во всем верен себе, искренно любит добро и потому имеет что сказать и говорит сильно. И я всё, что он пишет, читаю и люблю, и его cамого тоже.2 Но не могу того сказать про Ибсена. Его драмы я тоже все читал, и его поэма Бранд, которую я имел терпение дочесть,3 все выдуманы, фальшивы и даже очень дурно написаны в том смысле, что все характеры не верны и не выдержаны. Репутация его в Европе доказывает только страшную бедность творческой силы в Европе. То ли дело Киркегор4 и Бьернсон, хотя и различные по роду писаний, но оба имеют еще главное качество писателя -- искренность, горячность, серьезность. Серьезно думают и говорят то, что думают и говорят. [...]
  
   Петр Готфридович Ганзен (Peter Е. Hansen, 1846--1930) -- переводчик Толстого и Гончарова на датский язык и многих скандинавских писателей на русский язык.
   Ответ на письма Ганзена из Петербурга от 7 августа и 6 сентября 1891 г. Вместе с первым письмом, привезенным И. И. Горбуновым-Посадовым, Ганзен послал свои последние переводы произведений Толстого "Плоды просвещения", "Крейцерова соната" (второе датское издание), а также драмы Ибсена "Гедда Габлер" (оттиск из журнала "Северный вестник" 1891, VII, стр. 129--200). Сообщая в этом письме, что взялся за переводы своих любимых писателей Киркегора, Ибсена и Бьернстьерне-Бьернсона и предпринял совместно с женой переработку своего прежнего перевода речи Киркегора "Лилии и птицы" и, желая подвергнуть такой же переработке оставшиеся в Ясной Поляне рукописи статей Киркегора "In vino veritas" и "О Дон-Жуане", просил Толстого вернуть ему эти две статьи с Горбуновым. Кроме того, Ганзен рассказывал, что занят переводом появившегося в печати "уже пять лет тому назад" призыва Бьернсона к северной молодежи "о сохранении нравственной чистоты в молодости", озаглавленного "Единобрачие и многобрачие", и сообщал, что послал Толстому две выдержки из этой брошюры, близкой, по его мнению, к "Крейцеровой сонате". Ганзен писал, что ни одно из предыдущих произведений Ибсена не волновало общество до такой степени, как "Гедда Габлер", и спрашивал мнения Толстого об этом произведении, написанном, как ему представлялось, под впечатлением "Крейцеровой сонаты". Во втором письме Ганзен извещал, что выслал ценной посылкой на Тулу рукопись своих переводов статьи Бьернсона "Единобрачие и многобрачие" и предисловия Бьернсона к сочинению Арнольдсона "Закон, а не война". "О том, насколько Бьернсон проникнут симпатией к Вам, Лев Николаевич, -- писал Ганзен, -- свидетельствует особенно конец письма Бьернсона к Ганзену 1891 г., где он трижды просит передать Вам поклон".
  
   1 Роман Бьернстьерне-Бьернсона "На божьем пути" Толстой читал в английском переводе "In God's way. Translated from the norvegian by Е. Carmichael", London 1890, в сентябре -- октябре 1890 г. См. письмо к Никифорову от 14 ноября 1890 г.
   2 Отзыв о Бьернсоне, данный Толстым в настоящем письме, относится к содержанию его произведений. О художественной стороне Д. П. Маковицкий записал 10 апреля 1908 г. в своем дневнике следующий разговор: "Лев Николаевич сказал, что Бьернсон никогда для него не представлял величины. -- Ты его ценил, помнить "Перчатку"? -- заметила Татьяна Львовна. Лев Николаевич: Ах, как же, помню! Тоже посредственное, второго, третьего разряда" (Д. П. Маковицкий, "Яснополянские записки",).
   3 Драматическую поэму Ибсена "Бранд", написанную в 1865 г., Толстой читал вместе со всеми вышедшими в 1889 г. драмами Ибсена в немецком трехтомном издании. См. прим. 5 к письму  32. Из написанных после 1891 г. драм Ибсена, Толстой дает резко отрицательные отзывы: о "Строителе Сольнесе" и "Маленьком Эйольфе" в черновиках трактата "Что такое искусство?"; о драме "Когда мы мертвые пробуждаемся" -- в разговоре 27 декабря 1900 г. (А. Б. Гольденвейзер, "Вблизи Толстого").
   4 Сёрен-Обю-Киркегор (SЖren Kierkegaard, 1813--1855), датский писатель, поэт и публицист.
  
   В. П. Золотареву.
   (О неуживчивости с близкими людьми)
   1891 г. Октября 8.
   [...] В вашем письме меня главное заняло то, что вы пишете о ваших отношениях с отцом. На это-то мне хотелось вам ответить. Страшная вещь это неумение наше уживаться с теми людьми, с которыми нам приходится жить постоянно, видеться. Разумеется, есть у каждого из нас такие люди, с которыми нам легко жить, и продолжительность сожития не производит раздражения, но ведь эти редки -- это исключения, большинство же люди такие, с которыми трение производит раздражение. С ними-то, с этим большинством, и надо уметь жить. В этом-то и экзамен нам. И между тем каждый из нас не выдерживает его, да еще и не стыдится этого, а говорит себе, что это только с этим человеком я не могу жить. Я это испытал и испытываю и борюсь с этим. И пока я внимателен к себе, дело идет. Но стоит распуститься, обходить этого человека, перестать работать над своими отношениями к нему, и начинается опять разделение, нелюбовь, ненависть, ад.
   Работать над собой надо так: Во 1-х, никогда в мыслях, один на один с собою не позволять себе думать дурно об этом человеке, не перечислять себе его недостатки, не обвинять его, а напротив, старательно искать своей вины перед ним; не говоря уже о том, чтобы никогда с другими не говорить про этого человека дурно. Во 2-х, в общении с этим человеком отыскивать случаи, когда можно согласиться с ним, и эти точки соприкосновения беречь и развивать сколько можно больше. В 3-х, в присутствии этого человека никогда не распускаться, не забывать его, не забывать того, что пока он здесь, -- предстоит самая важная работа установлений наилучших отношений к нему и что всё другое (разумеется, кроме святого, т. е. служения Богу) не важно в сравнении с этим. -- В 4-х, как учил какой-то старец о том, как поступать при встрече с враждебным человеком, -- молиться за него. Мне это очень понравилось. Молиться ведь значит желать за него самого доброго, что может для него быть, перенестись в его душу и понять, чего ему недостает. [...]
  
   В 1890 г. Золотарев жил в доме своего отца в Климовом посаде, Черниговской губ.
   Ответ на письмо Золотарева от 20 сентября , в котором Золотарев писал о своих отношениях с отцом, говоря, что отец его "один из тех людей, с которыми трудно и тяжело жить".
  
   Е. И. Попову.
   1891 г. Октября 8.
   [...] Грустно, что не сумели вы перенести недостатки друг друга с Чертковым. Я это по себе знаю, как трудно это при постоянном сожитии. Это самый простой, обыкновенный и трудный экзамен не столько доброты, сколько самоотречения, отсутствия самолюбия. Письма о вас Черткова и особенно Гали самые хорошие; ему, вероятно, так же больно, как и вам, что он экзамен не выдержал, и он так же, как и вы, считает, что расстались вы все-таки в любви. Но не это главное в вашей жизни теперь, главное то, что вы мне написали о вашем желании и надежде сойтись с женой. Об этом-то я и хотел написать вам -- ничего особенного, но только то, что я всей душой сочувствую вам, потому что понимаю, как это мучительно тяжело: не желать желать и желать. -- Одно могу сказать, чем мне приходилось самого себя утешать и укреплять в такие минуты борьбы: это мысль о том, что чем труднее борьба, Тем, очевидно, хозяин надеется больше на меня, задав мне такую трудную задачу. Буду помнить, что я борюсь по его воле. [...]
  
   П. Г. Хохлову.
   1891 г. Октября 8.
   [...] Как это страшно, что совершенно как от древних христиан требовали поклонения богам, так и теперь главной преградой общению с миром является требование поклонения, говения, как у вас.1 Это повторяется во многих случаях.
   О деньгах вы правы. [...] Вы правы, что это тонкий соблазн, который надо избегать, сколько возможно, и я вижу теперь это с помощью голодающим. Но деньги сделались таким необходимым условием жизни, что нельзя всегда обойти их. (Говорю не про себя, потому что я вполне обхожусь без приобретения, удержания и расходования их; но то ли бы я заговорил, если бы я, например, остался вдовцом с малыми детьми?)
   Я думаю так: главный грех денег есть власть, которую они дают над людьми, -- власть употреблять их так или этак, т. е. заставить людей делать то или это, -- сознание того, что я могу этот рубль проесть, проехать на железной дороге или отдать.
   И потому тем меньше греха в деньгах и расходовании их, чем несомненнее их употребление. Умирающий человек хочет меня видеть и присылает мне 200 рублей на дорогу за границу, или я беру 15 коп. и покупаю себе винограду, который могу не купить. В первом нет греха, во втором грех. [...]
  
   Петр Галактионович Хохлов (1867--1896) -- в то время студент Московского высшего технического училища.
   Ответ на письмо Хохлова из Москвы от 26 сентября : "...Меня просили передать, не можете ли вы помочь одному делу. В Москве есть студент Зальцман. Он по каким-то делам попал в Петропавловскую крепость, высидел там три месяца и теперь выпущен и дожидается суда. Дело его находится в руках у Кузминского, и Кузминский может, кажется, ускорить его ход. Так вот не попросите ли вы Кузминского об этом. Студент Зальцман в ожидании суда находится в высшей степени неопределенном положении, ибо официального права на прожитие не имеет и бедствует материально. У меня с Техническим училищем, кажется, приходит к концу. Попросту говоря, меня хотят исключить. Экзамены я сдал все, но требования о говении не исполнил. А потому совет не может допустить дальнейшего пребывания моего в училище.... Теперь сижу и дожидаюсь окончания своего дела. Вот уже два месяца скоро, как я бросил курить, как ушел от вас". Далее Хохлов писал о своем отношении к деньгам.
  
   1 В дореволюционной школе учащиеся были обязаны ежегодно "говеть". Еще весной 1891 г. Хохлов отказался выполнить этот обряд и с тех пор ожидал увольнения из числа студентов Технического училища.
  
   П. И. Бирюкову.
   1891 г. Октября 9?
   [...] Особенно поразило меня то, что вы узнали об отказывающихся от военной службы. Я не смел этого думать, и это превосходит мои ожидания. Как одинаковы средства, которыми борется ложь, т. е. фиктивное признание христианства, с истиной. Средство одно: умолчание и тайна. И как я не ошибаюсь, что воинская повинность есть тот крайний предел извращения христианства, при котором обнажается ложь этого извращения. [...]
   [...] Вы верно догадываетесь, что наш грех разъединения с братьями -- касты интелигентов; и чем дальше пишу, тем более кажется нужным то, что пишу, и тем менее цензурно. [...]
  
   Берте фон-Зуттнер (Bertha von Suttner). Черновое.
   1891 г. Октября 9.
   [...] Я очень ценю ваше произведение, и мне приходит мысль, что опубликование вашего романа является счастливым предзнаменованием.
   Отмене невольничества предшествовала знаменитая книга женщины, г-жи Бичер-Стоу;1 дай Бог, чтобы ваша книга предшествовала уничтожению войны. Я не верю, чтобы третейский суд был действенным средством для уничтожения войны. Я заканчиваю одно писание по этому предмету, в котором говорю об единственном средстве, которое, по моему мнению, может сделать войны невозможными.2 Между тем все усилия, подсказанные искренной любовью к человечеству, принесут свои плоды, и конгресс в Риме,3 я в этом уверен, будет много содействовать, как и прошлогодний конгресс в Лондоне,4 популяризации идеи о явном противоречии, в котором находится Европа, между военным положением народов и нравственными правилами христианства и гуманности, которые они исповедуют. [...]
  
   Берта фон Зуттнер (В. von Suttner), рожд. Кинская (1843--1914) -- австрийская писательница, пацифистка; автор романа "Die Waffen nieder!" ("Долой оружие!").
   Ответ на первое письмо Берты Зуттнер от 16 октября нов. ст. на французском языке, в котором она выражала надежду, что "г. Булгаков из "Нового времени" послал Толстому перевод ее романа "Долой оружие!". Кроме того, напоминая, что в скором времени в Риме соберется международный конгресс мира с парламентскими представителями, а в Вене одновременно формируется австрийская секция всемирной лиги мира, Зуттнер, как организатор пацифистского движения в Вене, просила Толстого написать ей о том, что он одобряет мысль лиги и верит в возможность достижения ее стремлений.
  
   1 Гарриет Бичер-Стоу (Beecher Stowe, 1812--1896), американская романистка и поэтесса, автор романа "Хижина дяди Тома" ("Uncle Tom's cabin"), печатавшегося в 1851--1852 гг.
   Невольничество в Соединенных Штатах Америки формально было отменено в 1865 г., но по существу осталось, приобретя новые формы расовой дискриминации и рабской эксплуатации негров.
   2 Высказываясь о третейских судах, Толстой писал в гл. VI книги "Царство божие внутри вас": "Удивительно, чем могут себя обманывать люди, когда им нужно обмануть себя".
   Говоря в начале главы о "всей литературе" того времени, Толстой замечает: "Пишутся и говорятся грациозные ненужности, пишутся и говорятся прямо гадости, дикости, пишутся и говорятся самым утонченным образом рассуждения, возвращающие людей к первобытной дикости, к основам жизни, не только языческой, но даже животной, уже 5000 лет пережитой нами".
   Единственное средство, которое, по мению Толстого, может сделать войны невозможными, это "изменение жизни и сознания" современного общества.
   3 Третий конгресс мира, собравшийся в Риме 9 ноября 1891 г., состоял из делегатов более ста буржуазно-пацифистских обществ мира различных государств и из добровольно собравшихся представителей законодательных учреждении, сочувствовавших введению международного третейского суда.
   4 Второй конгресс мира состоялся в июне 1890 г. в Лондоне. Об этом конгрессе Толстой писал в той же гл. VI книги "Царство божие внутри вас": "Вот результаты конгресса: собрав с разных концов света от ученых лично или письменно их мнения, конгресс, начав молебствием в соборе и кончив обедом со спичем, в продолжение 5 дней выслушал много речей и пришел к следующим решениям". Далее Толстой излагает 19 пунктов решения этого конгресса, резко обличая его лицемерную эксплоататорскую сущность.
  
   Остину Димитту (Austin Dimitt). Черновое.
   1891 г. Октября 17...24.
   ...И последняя глава Christian Revival of the Nation1 сильнее всех. Также некоторые слова и понятия неопределенны и мистичны, как the lamb,2 the cross,3 the redemption,4 которые вы употребляете как что-то, имеющее определенное значение, ослабляет силу вашей проповеди. [...]
  
   Ответ на письмо Остина Димитта (Austin Dimitt, p. 1829) из Канзаса на английском языке от 30 августа нов. ст. 1891 г., написанное после прочтения книг Толстого "В чем моя вера?" и "Так что же нам делать?". Димитт сообщал, что посылает Толстому вышедшую недавно из печати свою книгу "The two Kingdoms. The Kingdom of Jesus Christ and the Kingdom of the Clergy Contrasted" 1891 ("Два царства. Сравнение царства Иисуса Христа с царством духовенства").
  
   1 Христианское возрождение народа
   2 агнец,
   3 крест,
   4 искупление,
  
   О. И. Фельдману.
   1891 г. Октября 24.
   [...] Ответить категорически на ваше письмо никак не могу. Я вообще не признаю сумашествия, как особенного состояния, и мне кажется, что от идеального, вполне здорового человека, -- которого нет -- до самой высшей степени психического расстройства -- есть постепенная градация, и черты, отделяющей больного от здорового, провести нельзя.
   Я встречал часто людей, считающихся сумашедшими, которые, на мой взгляд, не были сумашедшее людей, считавшихся здоровыми. Это одно, и потому, я думаю, лечить девушку, о которой вы пишете, -- нельзя. По крайней мере я участвовать в таком лечении не считаю себя вправе. [...]
  
   Осип Ильич Фельдман (1863--1912) -- врач и "гипнотизер"; в середине 1880-х годов был в составе петербургской врачебной комиссии при Медикохирургической академии для научной разработки терапевтического применения гипноза, потом работал с проф. Склифасовским в Москве. Во второй половине 1880-х годов недолго работал во Франции у Шарко, в 1887 г. жил в Соединенных Штатах; в 1889 г. вернулся в Россию. Автор нескольких брошюр о гипнотизме. С Толстым познакомился в Москве, посетив его 17 и 29 апреля 1889 г. В Дневнике Толстого отмечено непосредственное впечатление от рассказов Фельдмана об его деятельности: "Фельдман гипнотизер. Шарлатанство, а что не шарлатанство, то не нужно" (запись 17 апреля 1889 г.); "был Фельдман -- пустяки" (запись 29 апреля). Фельдман описал свои посещения Толстого в статье "Отношение Толстого к гипнотизму", последние две страницы которой посвящены описанию истории с больной девушкой.
   Ответ на письмо Фельдмана от 12 октября из Петербурга с просьбой "спасти несчастную молодую девушку", "лишившуюся рассудка" с весны 1890 г. "Девушка эта, -- писал Фельдман, -- весьма отзывчивая и увлекающаяся, всецело в последнее время находилась под влиянием Ваших последних работ. Она говорила только о Вас. В первое время это казалось вполне нормальным, но впоследствии в ее поведении стали замечать некоторые уклонения. Очень добрая по натуре, девушка сделалась крайне раздражительной; она постепенно стала избегать общества. На вопросы о причинах всего этого она говорила, что общество ее безнравственное, гадкое, она не хочет никого видеть, потому что боится заразиться пороками.... С этих пор она по целым дням не выходит из своей комнаты. Бывают целые недели такого заточения.... Она имеет обыкновение становиться перед Вашей фотографией и беседовать вслух с Вами; она слышит Ваши ответы. Словом, она явно галлюцинирует". В конце письма Фельдман просил разрешения приехать этой девушке с отцом к Толстому.
  
   М. М. Ледерле.
   1891 г. Октября 25.
   [...] Очень благодарен вам за присылку этой копии; список этот составлен по отметкам, сделанным мною на списке 100 лучших книг, напечатанных в Pall Mall газете,1 и список этот никуда не годится, во 1-х, потому, что он называет только авторов, не определяя, что именно из часто весьма плодовитых и неровных авторов; а во 2-х, потому, что лучшие книги могут быть лучшими и не лучшими, смотря по возрасту, образованию, характеру лиц, для которых они отбираются. Вообще, подумав, серьезнее об этом предмете, я пришел к заключению, что проект составления списка 100 абсолютно лучших книг не осуществим и что затея, которой я необдуманно поддался, отметив книги по списку Стэда, была затея неосновательная.
   Первый же ваш вопрос, относящийся к каждому отдельному лицу о книгах, имевших на него наибольшее влияние, по-моему представляет серьезный интерес и данные на него добросовестно ответы могут повести к интересным выводам.
   Письмо это, которое я теперь переписываю, я написал уже недели три тому назад и тогда же начал составлять список книг, произведших на меня сильное впечатление, определяя меру впечатления четырьмя степенями, которые обозначал словами: огромное, очень большое и большое. Список я подразделил по возрастам: 1) детство до 14 лет; 2) с 14 до 20; 3) с 20 до 35; 4) с 35 до 50 и 5) от 50 до 63. Я и составил отчасти этот список, в котором вспомнил до 50 различных сочинений, произведших на меня сильное впечатление, но увидал, что он очень неполон, так как не мог всего вспомнить, а вспоминаю понемногу и вношу.
   Из всего этого вывод следующий: желания вашего, составить список ста книг, исполнить не могу и очень сожалею об этом; тот же список книг, произведших на меня впечатление, о котором пишу, постараюсь дополнить и прислать вам.
   Посылаю начатый и неоконченный список для вашего соображения, но не для печатания, так как он еще далеко не полон.
  
   Сочинения, произведшие впечатление.
   Детство до 14-ти лет или около того.
   История Иосифа из Библии. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .огромное
   Сказки тысячи одной ночи: 40 разбойников. Принц Камаральзаман2 . большое
   Черная курица -- Погорельского3 . . . . . . . . . . . . . . . .оч. большое
   Русские былины: Добрыня Никитич, Илья Муромец,
   Алеша Попович. Народные сказки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . огромное
   Стихи Пушкина: Наполеон4 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .большое
  
   С 14-ти лет до 20-ти.
   Евангелие Матфее: Нагорная проповедь . . .. . . . . . .огромное5
   Stern'a Sentimental Journey6 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое
   Rousseau Confession . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . огромное
   -- Emile . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . огромное
   -- Nouvelle HИloОse7 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . очень большое
   Пушкина Евгений Онегин8 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .оч. большое
   Шиллера Разбойники9 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое
   Гоголя Шинель. Иван Иванович, Иван Никифорович. большое
   Невский проспект . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . большое
   Вий. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .огромное
   Мертвые души10. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . очень большое
   Тургенева Записки охотника . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое
   Полинька Сакс Дружинина11 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое
   Григоровича Антон Горемыка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое12
   Дикенса Давид Коперфильд13 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . огромное
   Лермонтова Герой нашего времени. Тамань . . . . . . . . . оч. большое
   Прескота Завоевание Мексики14 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . большое
  
   С 20-ти до 35-ти лет.
   Гете. Герман и Доротея15 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое16
   Виктор Гюго. Notre Dame de Paris17 . . . . . . . . . . . . . . . .оч. большое
   Тютчева стихотворения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .большое
   Кольцова18 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .большое
   Одиссея и Илиада (читанные по русски)19 . . . . . . . . . . большое
   Фета стихотворения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .большое
   Платона (в переводе Cousin) Федон и Пир20 . . . . . . . . . большое
  
   С 35-ти до 50-ти лет.
   Одиссея и Илиада (по-гречески)21 . . . . . . . . . . . . . . . . . .оч. большое
   Былины . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .оч. большое
   Ксенофонт Анабазис22 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .оч. большое23
   Виктор Гюго. MisИrables24 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .огромное
   Mrs Wood. Романы25 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . большое
   George Elliot. Романы26 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . большое
   Троллоп -- романы27 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..большое
  
   С 50-ти до 63-х лет.
   Евангелия все по-гречески . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . огромное
   Книга Бытия (по-еврейски) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое
   Henry George. Progress and poverty28 . . . . . . . . . . . . . . . . оч. большое
   Parker. Discourse on religious subject. . . . . . . . . . . . . . . . . большое29
   Robertson's sermons30 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . большое
   Feierbach (забыл заглавие, сочинение о христианстве)31 большое
   Pascal pensИes32 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . огромное
   Эпиктет33 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .огромное
   Конфуций и Менций34 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .оч. большое
   О Будде. Француза известного (забыл)35 . . . . . . . . . . . . . огромное
   Лаодцы Julien36 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . огромное
  
   Михаил Михайлович Ледерле (1857--1908) -- в 1890--1896 гг. книгоиздатель и владелец книжного магазина в Петербурге, автор ряда детских книг и издатель "Моей библиотеки". Состоял членом совета Петербургского комитета грамотности. С Толстым лично знаком не был.
   1 июня 1891 г. М. М. Ледерле впервые обратился к Толстому с письмом, посланным им циркулярно русским ученым, писателям, художникам, артистам, педагогам и общественным деятелям. Ледерле в своем циркуляре просил прислать ему, по возможности в течение двух месяцев: 1) список всевозможных книг, произведших на адресата наибольшее впечатление в различные периоды его жизни; 2) список книг, с которыми адресат считает "необходимым познакомить молодежь и читающую публику". В конце этого машинописного циркуляра Ледерле своей рукой приписал Толстому: "Следует ли уверять вас, горячо любимый Лев Николаевич, что огромное большинство читателей первым делом будет искать в моей книге Ваших указаний". На циркуляр ответила Т. Л. Толстая на основании следующей надписи Толстого на конверте циркуляра: Ответить поучтивее, что список такой есть у Маракуева. Маракуеву написать, что прошу сообщить.
   Настоящим письмом Толстой отвечает на письмо Ледерле к Т. Л. Толстой от 2 сентября 1891 г. из Петербурга, сообщавшего, что он получил "список книг, имевших влияние на нравственный рост Вашего батюшки", но не решается его опубликовать без просмотра и санкции Толстого. К письму была приложена несохранившаяся копия списка.
  
   1 Журнал "Pall Mall Budget" издавался публицистом Вильямсом-Томасом Стэдом (Stead, 1849--1912) в Лондоне. В начале 1889 г. в этом журнале была напечатана статья английского естествоиспытателя-дарвиниста Джона Леббока (Lubbock, 1834--1913) о ста лучших книгах всемирной литературы.
   В письме от 5 января 1890 г. Маракуев прислал Толстому этот список для просмотра, изменений и дополнений, прося разрешения опубликовать рекомендуемый Толстым список в журнале "Сотрудник". Но Толстой просмотр и составление этого списка не закончил. Маракуеву пришлось ограничиться напечатанием перевода статьи Леббока "Сто лучших книг" в журнале "Сотрудник" 1890, 1-2 (сентябрь--октябрь), стр. 155--164.
   2 Число сорок часто встречается в этом сборнике, но не в отношений к разбойникам. Быть может, Толстой говорит о "большой толпе разбойников", действующей в "Истории Али-ибн-Бекара и Шамс-ан-Нахар". "Повесть о царе Шахрамане, сыне его Камар-аз-Замане (или Камаральза-мане) и царевне Будур" занимает большое место в сборнике.
   3 "Черная курица, или подземные жители. Волшебная повесть", написана в 1829 г. Антонием Погорельским -- псевдоним Алексея Алексеевича Перовского (1787--1836).
   4 О стихотворении Пушкина "Наполеон" Толстой упоминает в своих "Воспоминаниях".
   5 Далее было написано рукой М. Л. Толстой: Романы Марлинского, Греча Монастырка, Бегичева -- влияние. Последнее слово было сначала переделано Толстым на впечатление, но потом вся строка им была зачеркнута.
   Роман "Монастырка" написан Погорельским, издан впервые в типографии Греча, СПб. 1830 (первая часть) и СПб. 1833 (вторая часть).
   Дмитрий Никитич Бегичев (1786--1855), писатель-беллетрист. Автор нескольких романов из быта русских дворян и, попутно, крестьянства. Его первый и наиболее известный роман "Семейство Холмских" опубликован в 1832 г.
   6 Книги английского писателя Лоренса Стерна (1713--1788): "A Sentimental Journey through France and Italy ("Сентиментальное путешествие по Франции и Италии", тт. I и II, Лондон 1768).
   7 Сочинения Жан-Жака Руссо (1712--1778): "Confession" ("Исповедь"), трактат "Emile ou de l'Иducation" ("Эмиль, или о воспитании") и роман "La Nouvelle HИloОse" ("Новая Элоиза").
   8 Первое впечатление от "Евгения Онегина" Толстой получил семнадцатилетним юношей. Известны и дальнейшие исключительно положительные отзывы Толстого об этом произведении. См. Н. Н. Гусев, "Молодой Толстой".
   9 "Разбойники" ("Die RДuber") -- трагедия Иоганна-Фридриха Шиллера, написанная в 1777--1781 гг.
   10 Эти произведения записаны Толстым вместо следующей зачеркнутой им фразы: Все художественные, кроме Тараса Бульбы.
   11 "Полинька Сакс" -- повесть (1847) А. В. Дружинина.
   12 Далее зачеркнуто: Дюма-отца Trois Mousquetaires "Три мушкетера" -- влияние.
   13 Роман Чарльза Диккенса "Давид Копперфильд" Толстой читал в журнале "Современник" за 1851 г.,  1--9. В Дневнике 2 сентября 1852 г. Толстой назвал его "прелестью".
   14 Вильямс-Гиклинг Прескотт (Prescott, 1796--1859), американский историк и литературный критик. Его книга "History of the Conquest of Mexico" ("История завоевания Мексики") появилась в Бостоне в 1843 г. Толстой мог читать и русский перевод в "Современнике" или "Отечественных записках".
   15 Поэму Гете "Герман и Доротея" Толстой читал, вероятно, в русском переводе А. А. Фета, опубликованном впервые в "Современнике" 1856, июль -- август, стр. 5--56.
   16 ДалееТолстым зачеркнута строка: Фауст и мелкие стихотворения -- влияние.
   17 Роман Виктора Гюго "Собор Парижской богоматери".
   18 В Дневнике Толстого 26 августа 1857 г. записано: "Читал Кольцова. Прелесть и сила необъятная".
   19 "Одиссею" и "Илиаду" Гомера Толстой читал в переводах В. А. Жуковского и Н. И. Гнедича.
   20 Диалоги греческого философа Платона "Федон" и "Пир" были переведены в числе прочих его произведений с греческого на французский язык В. Кузеном (Cousin, 1792--1867).
   21 Эти произведения Толстой читал в подлиннике в марте 1871 г.
   22 Толстой читал "Анабазис" Ксенофонта в подлиннике при изучении греческого языка в конце 1870 и в 1871 г.
   23 Далее зачеркнуто: Дикенса. Все романы -- очень большое.
   24 Роман В. Гюго "Les misИrables" ("Отверженные") Толстой читал в 1863 г. В трактате "Что такое искусство?" он упоминается в разряде образцов "высшего искусства".
   25 Генри (Эллен) Вуд (Wood, 1814--1887), английская романистка. В яснополянской библиотеке хранятся восемь ее книг.
   26 Джордж Элиот (George Eliot), псевдоним английской писательницы Марии-Анны Эванс (Evans, 1819--1880). Ее роман: "Adam Bede" ("Адам Бид", напечатан в 1859 г. в русском переводе в "Отечественных записках", 8--12, и отдельное изд. М. 1859) Толстой читал 11 октября 1859 г. В трактате "Что такое искусство?" Толстой называет "Адама Бида" в числе образцов "высшего искусства".
   27 Антони Троллоп (Trollope, 1815--1882), английский романист, бытописатель сельской жизни -- преимущественно помещичьей и духовенства. В яснополянской библиотеке хранятся одиннадцать романов Троллопа в издании Таухниц 1859--1883 гг.
   28 Название сочинения вписано Толстым. В первой редакции оно отсутствует.
   "Progress and Poverty" ("Прогресс и бедность") Генри Джорджа Толстой читал в феврале 1885 г.
   29 В первой редакции рукой Толстого: очень большое.
   Теодор Паркер (Parker, 1810--1860), американский богослов. Два из главнейших его сочинений -- "А Discourse of Matters Pertaining to Religion" ("Исследование вопросов, относящихся к религии", 1842) и "The Transient and Permanent in Christianity" ("О преходящем и постоянном в христианстве", 1841) -- Чертков прислал Толстому в 1885 г.
   30 Фредерик-Вильямс Робертсон (Robertson, 1816--1853), английский богослов и проповедник. Четыре тома его проповедей "Sermons" вышли в Лондоне девятым изданием в 1876 г.
   31 Указанное Толстым сочинение Людвига Фейербаха "Das Wesen des Christenthums" ("Сущность христианства"), появившееся в 1841 г., было рекомендовано Толстому Л. Д. Урусовым в 1885 г.
   32 Книгу Паскаля "PensИes" ("Мысли") Толстой впервые читал в марте 1876 г.
   33 Эпиктет (p. 50 г., ум. в начале II в.), греческий философ-стоик Толстой впервые читал его в октябре 1882 г.
   34 Толстой впервые читал китайских философов Конфуция и Менция в 1884 г.
   35 Имеется в виду книга Филиппа-Эдуарда Фуко (Foucaux, 1811--1894) "Lalita vistara" ("Annales du MusИe Guimet", т. VI), которую он выписал от Н. Н. Страхова 19 октября 1886 г..
   36 Запись касается перевода французского ученого Станислава Жюльена (S. Julien, 1799--1873) книги китайского философа Лao-Тзе "Тао-те-кинг" под заглавием: "Lao Tseu "Tao-teh-king. Le livre de la voie et de la vertu", Paris 1841, которую Толстой читал в 1884 г.
   В ответном письме от 31 октября Ледерле писал: "Окончания Вашего списка я буду ждать терпеливо и тотчас по получении его приступлю к печатанию книги". Тем не менее после нового обращения Ледерле пришлось издать книгу без участия Толстого. Она вышла под заглавием: "Мнения русских людей о лучших книгах для чтения", изд. М. М. Ледерле и К®, СПб. 1895. К пополнению этого списка Толстой никогда не возвращался.
  
   Т. Фишеру Унуину (Т. Fisher Unwin).
   1891 г. Ноября 4.
   Я очень тронут тою симпатией, которую выражает английский народ к бедствию, постигшему ныне Россию. Для меня большая радость видеть, что братство людей не есть пустое слово, а факт. [...]
  
   Ответ на письмо лондонского издателя Фишера Унуина из Лондона от 5 ноября нов. ст. 1891 г., в котором Фишер Унуин писал о сборе пожертвований в Англии для помощи пострадавшему от неурожая русскому крестьянству и о двух затруднениях, связанных с организацией фонда. "Первое касается, -- говорил он, -- пересылки денег из Англии в Россию; второе -- того, кому и в какие пункты или области их следует адресовать". Унуин спрашивал, согласен ли Толстой дать свое имя для подтверждения солидности "всякого движения в Англии, направленного к сбору денег и пожертвований, устройства их, распределения в верных местах и среди достойных людей". "Наша мысль состоит в том, чтобы вы сделались посредником между руководителями сбора пожертвований в Англии и добровольными местными комитетами или земствами, которыми, как мы слышали, организована помощь. Мы будем, таким образом, смотреть на вас, как на наше доверенное лицо и советчика, и вы тем самым окажете нам большую услугу и существенную помощь в нашей работе в Англии".
  
   Л. П. Никифорову.
   1891 г. Ноября 3...6.
   [...] Нужно ли воздержаться от исполнения дел добра (под делами добра вы разумеете: одеть нагого, накормить голодного и т. д.), потому что делание этих дел разъединит меня с моими близкими? Разумеется, нет. И отговорка о том, что если дело делается не от сердца, не по влечению, а по рассуждению, то дело кормления голодного, одевание нагого и т. д. не есть дело добра -- отговорка ложная. Если кто любит добро, ищет того, чтобы творить волю пославшего его, то тот будет делать добро всеми средствами: и сердцем, и разумом, и ногами, и руками, и подбородком; и, разумеется, справедливо то, что, только делая добро всеми средствами, добьешься до того, что оно станет влечением сердца. А тот, кто дожидается влечения сердца, не любит добро и не хочет его делать. Добро должно делать всегда -- и по влечению сердца и без этого влечения, и с согласия близких и без согласия их, и даже противно их желанию, рискуя разъединиться с ними. Таков идеал и к нему должно стремиться, но не будем осуждать тех, кто не достигает его: ни тех, которые не достигают его, потому что любят эгоистически, любят своих близких и для себя не хотят разъединиться с ними, ни тех, которые не из эгоистической любви не могут разорвать с ними, а из слабости, жалости к ним, из страха за ненависть к себе и за горечь в них, которую они вызовут. Всё это не должно. Должно идти перед собой, творя волю пославшего, и быть готовым не только лишиться тех, которых любишь, но и их любви к себе, и не бояться того, что ты огорчишь и ожесточишь их, зная, что Бог, для которого ты делаешь, и утешит и смягчит их. Так должно, и не все могут это. И я первый не могу второго. Не могу, но не оправдываю себя и знаю,что это дурно, и стремлюсь к тому, чтобы достигнуть этого. [...]
  
   Ответ на два недатированных письма Никифорова с вопросами о разумности помощи "голодному, больному, заключенному", если она вызывает недоброжелательство и разъединение с семейными.
  
   Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Ноября 9?
   [...] Мы живем здесь и устраиваем столовые, в которых кормятся голодные. Не упрекайте меня вдруг. Тут много не того, что должно быть, тут деньги от Софьи Андреевны и жертвованные,1 тут отношения кормящих к кормимым, тут греха конца нет, но не могу жить дома, писать. Чувствую потребность участвовать, что-то делать. И знаю, что делаю не то, но не могу делать то, а не могу ничего не делать. Славы людской боюсь и каждый час спрашиваю себя, не грешу ли этим, и стараюсь строго судить себя и делать перед Богом и для Бога. [...]
   Мне кажется, что с этим голодом что-то важное совершается, кончается или начинается. [...]
  
   1 С. А. Толстая, 9 сентября писавшая Толстому из Москвы в Я сную Поляну, что на нее тяжело действуют рассказы о голодающих, дала Толстому 500 рублей на начало помощи. Кроме того, она написала воззвание о пожертвованиях, указав свой адрес в Москве, как место сбора пожертвований, а также T. Л. Толстой в Бегичевке, Л. Л. Толстого в Самарской губ. и C. Л. Толстого в Никольском-Вяземском, Чернского уезда. С. А. Толстая получила пожертвований с 3 по 12 ноября 9000 руб. и немедленно выслала из этой суммы Толстому в Бегичевку 1273 р. За всё время голода Толстыми было, получено из разных мест более 200 тысяч рублей.
  
   В. И. Алексееву.
   1891 г. Ноября 10.
   [...] Мы [...] живем теперь в Данковском уезде, куда мы поехали, чтобы устраивать столовые, кормить народ, и как ни дико то, что мы, которых всегда кормил и кормит народ, мы его кормим, я делаю это и не могу не делать. [...]
  
   С. П. Софронову.
   1891 г. Ноября начало.
   [...] Я говорю, что ваше письмо одно из тех редких, которые мне больно оставлять без ответа, потому что оно дышит искренностью и серьезностью; говорю же, что ничего определенного не могу ответить вам, потому что на частный вопрос жизни: хорошо ли вам устроиться учителем? -- не могу ответить. Все вопросы такого рода решаются внутри сознания каждого отдельного человека: у каждого есть свое прошедшее, своя инерция прошедшей жизни и своя сила стремления к познанной истине. Жизнь, поступки жизни пойдут по равнодействующей этих двух сил. Определит же направление равнодействующей отношение этих двух сил. А отношение их никто, кроме самого, не знает. И потому совета практического дать не могу. Могу советовать, что и делаю: помнить, что высшее и единственное благо жизни есть приближение к совершенству отца небесного (будьте совершенны, как отец ваш) и что для приближения к этому совершенству нужно стремиться всё к бРльшему и бРльшему уяснению идеала и к большему и большему осуществлению его. А к чему это приведет, сказать и предвидеть нельзя. Но мне кажется, что вам, может быть бессознательно, не столько нужен совет, сколько сочувствие, и пишу я вам преимущественно с той целью, чтобы сказать вам, что я полюбил вас по вашему письму и очень желал бы быть полезен вам. [...]
  
   Сергей Павлович Софронов (1863--1915), в 1892--1894 гг. учитель в селе Ирошниково. Владимирской губ.
   Ответ на письмо Софронова от 25 сентября из Москвы с описанием своей жизни, своих взглядов и с вопросом: "Можно ли теперь быть учителем, не кривя душой перед Богом, не обманывая людей?"
  
   И. М. Ивакину.
   1891 г. Ноября 12?
   [...] Обмену книжному я, разумеется, всей душой сочувствую и думаю, что в деле духовном нельзя считаться, и нет таких весов, на которых бы можно было вешать выгоды и невыгоды. А чем больше общения, тем лучше. Мне кажется, что за последнее время с чрезвычайной, всё увеличивающейся быстротой стягиваются связи международные, братские, несмотря на страшные угрозы войны. [...]
  
  
   Н. Н. Страхову.
   1891 г. Ноября 17?
   [...] Я с этими периодами унылости, упадка духа мирюсь тем, что признаю это состояние сном, во время которого дожидаюсь пробужденья терпеливо и стараюсь только не повредить себе, своей деятельности и не жду от себя ничего путного. -- Если бы даже сон этот продолжался и до самой смерти, то это не помешало бы мне ждать пробуждения и еще более радостного, с еще более возобновленными силами.
   Дело наше идет очень хорошо. Страшно говорить. Всё разрастается и разрастается. Теперь с 6-ю Философскими 23 столовые, в которых кормятся, я думаю, до 1000 человек. И если бы вы видели, как это всё делается добро и просто. Много хороших чувств я испытал и радуюсь за девочек. Всё это не то. Чем ближе к этому делу, тем очевиднее свои грехи, но утешаешься тем, что желал бы лучше, и чувствуешь всю свою мерзость и недостаточность. --
   О том, что вы пишете о Соловьеве, я и согласен и несогласен. Разумеется, цель к которой должно и свойственно стремиться человеку, никак не есть его благополучие, но вместе с тем не есть и его спасение: цель есть подчинение, наибольшее слияние с волею Отца; воля же Отца есть, с нашей человеческой точки зрения, установление царства божия -- единения всех в Нем. --
   Стремясь к слиянию с волей Отца, невольно достигаешь установления царства божия. Стремясь к установлению царства божия, неизбежно придешь к необходимости слияния с волей Отца. Только через слияние своей воли с волею Отца возможно содействие установлению царства божия. Я из этого не могу выйти. И для меня в этом всё.
   Прощайте, милый друг, от души, любя целую вас. -- Не считайте себя одиноким. Вас любят, и я первый. -- И не думайте, чтобы была еще какая-нибудь лучшая любовь у нас, семейных людей. Всё она одна -- настоящая.
  
   Ответ на письмо Н. Н. Страхова от 10 ноября , в котором Страхов писал о сильном впечатлении от статьи Толстого "О голоде", чтение которой он слышал на обеде у Фета, и от статьи Толстого "Страшный вопрос", полученной им от Грота. Кроме того, Страхов сообщал о докладе В. С. Соловьева "О причинах упадка средневекового миросозерцания", прочитанном им в заседании Психологического общества.
  
   А. Н. Дунаеву.
   1891 г. Ноября 18.
   [...] Верно, очень верно ваше описание мирского богатого человека и полезно для тех, которые, особенно в теперешнее время, сердятся, негодуют на них, осуждают. А они жалки. И хорошо, и необходимо напоминать это людям. Правы вы и в том, что нужнее духовный хлеб, чем телесный, да только телесный тут в нашей власти, мы можем перемещать его, а духовный хлеб сходит с неба, и не наш, а только иногда проходит через нас и потому не в нашей власти. -- А я, странное дело, -- здесь чувствую себя особенно невосприимчивым к этому духовному хлебу. Он идет где-то помимо меня. Но, несмотря на это, не скажу,чтобы мне было нехорошо. Напротив, хотя постоянно чувствую, что всё, что мы делаем, не то, что надо бы иначе, но мирюсь с тем, что есть, что по силам, смиряюсь и часто испытываю радостные минуты.
  
   И. В. Файнерману.
   1891 г. Ноября 23?
   [...] Я живу скверно. Сам не знаю, как меня затянуло в работу по кормлению голодающих, в скверное дело, потому что не мне, кормящемуся ими, кормить их. Но затянуло так, что я оказался распределителем той блевотины, которою рвет богачей. Чувствую, что это скверно и противно, но не могу устраниться, не то, что не считаю этого нужным -- считаю, что должно мне устраниться -- но недостает сил.
   Я начал с того, что написал статью по случаю голода, в которой высказывал главную мысль ту, что всё произошло от нашего греха, отделения себя от братьев и порабощения их, и что спасенье и поправка делу одна: покаяние, т. е. изменение жизни, разрушение стены между нами и народом, возвращение ему похищенного и сближение, слияние с ним невольное вследствие отречения от преимуществ насилия. [...] Мысли же, вызванные статьей, заставили меня поселиться среди голодающих, а тут жена написала письмо, вызвавшее пожертвования, и я сам не заметил, как я очутился в положении распределителя чужой блевотины и вместе с тем стал в известные обязательные отношения к здешнему народу. [...]
  
   Исаак Борисович Файнерман (1863--1925) -- по профессии учитель, впоследствии журналист (псевдоним: Тенеромо). В 1891--1893 гг. Файнерман жил с семьей в Полтаве; в 1892 г. помогал А. А. Волкенштейну по закупке продуктов для устраиваемых Толстым столовых.
   Ответ на письмо Файнермана от 12 ноября, в котором Файнерман сообщал о своей жизни, писал о сборе хлеба и денег в пользу голодающих; спрашивал, куда переслать собранное.
  
   А. А. Толстой.
   1891 г. Декабря 8.
   Благодарю вас очень [...] за те сердечные, добрые слова, которые вы мне в нем говорите о смерти Раевского. [...] Так верно вы сердцем поняли мое чувство и выразили его. Утешительно то, что мы с ним провели месяц, который наверно и в моей и его жизни будет один из самых счастливых -- не счастливых веселых, а счастливых значительных и удовлетворяющих. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1891 г. Декабря 10.
   Ваши несколько слов о вашем отношении к смерти матери тронули меня и были мне поучительны. Все мы недостаточно бережно обращаемся с людьми, со всеми людьми. Мне, уже столь близкому к смерти, это особенно непростительно. Слава Богу, сейчас у меня с женой самые радостные отношения: мы сошлись с ней на общем деле. И хоть за это я люблю то дело, которым занят, в котором много греха, не только несмотря, но именно вследствие его матерьяльной пользы и кажущейся благодетельности. [...]
  
   А. В. Алехину.
   1891 г. Декабря 11.
   В теперешнем положении есть 4 решения.
   Одно решение, единственно истинное, это то, чтобы пойти служить голодающим одною своею жизнью, т. е. не пользуясь ни своими, ни чужими деньгами, стать ниже голодающих -- иметь, есть меньше их и все-таки служить им. Это решение несомненно верное и говорить про него нечего, надо исполнять его. И выбирать место тут не к чему. Если кто готов отдать жизнь за друга своя, то жизнь одна и отдать ее недолго и нетрудно. Везде можно и равно.
   Другое решение то, чтобы, считая свою жизнь хорошею, правильной, продолжать ее, не изменяя, вследствие исключительных условий голода. Для того, чтобы принять это решение, необходимо не сомневаться в том, что то, что ты делаешь, и есть то самое, что хочет от тебя Бог. Решение это не несомненно. Я пытался принять его, но не выдержал. Вы то же испытываете, желая связать деятельность свою с голодающими. Всегда страшно: не требует ли чего от тебя особенного это исключительное положение.
   Третье решение то, чтобы придти в середину людей нуждающихся и, так как естественно помогать людям тем, чего они требуют -- голодающим пищей, а пищу нельзя иначе получить, как деньгами, то, несмотря на сознание греха денег, стать посредником между богатыми и бедными, не боясь самому изгваздаться по уши в нечистоте, связанной с деньгами. Решение это очень сомнительное, Я никак не думал, что изберу его. Но неизбежно был приведен к принятию его, и вот барахтаюсь в условиях, исполненных соблазна и греха, но чувствую, что не могу пока избрать первого решения, не могу, не имея силы духовной; не могу и избрать второго -- оставаться безучастным.
   Четвертое же решение, очень опасное, в том, чтобы, не избрав ни одного, говорить о том, что следует делать и как и, не делая ничего, осуждать и тех, и других, и третьих.
   Так вот каково положение. Если вы спрашиваете меня, где служить, и имеете в виду первое решение, то вопрос ваш излишен; если бы вы имели в виду второе решение -- оставаться безучастным, вы бы не спрашивали меня. Четвертого решения вы, с вашей искренностью, не можете принять. И потому остается третье: быть посредником между богатыми и нищими -- помогать первым освобождаться -- не препятствовать, по крайней мере, быть им Закхеями,1 не бояться испачкаться и пострадать от славы людской, и для вторых, т. е. нищих, делать то простое и неважное дело, но которое всегда тянет к себе -- материально служить их нуждам в той форме, в которой способен это сделать. Что я делаю, устраивая столовые, заботясь об одежде, лошадях, о материальном благе людей, удовлетворяя ему деньгами, которые нам дают, -- вы, верно, знаете, а не знаете, то можете догадаться.
   Если вам не противно это, то приезжайте, будем вместе делать, помогая друг другу удерживаться от соблазнов, окружающих нас и цепляющихся со всех сторон. Много тут противного, соблазнительного, прямо совестного. Становишься в роль и благодетеля и начальства, но много есть и доброго. Возможно по крайней мере и доброе. Главное то, что я не знаю для себя иного выхода пока. Первого еще не сделал; второго не могу по слабости духовной; четвертое просто противно, потому что все-таки выше этого. Так вот и решайте, любезный друг.
   Если же спрашиваете о том, где больше нужда, то я думаю, что везде одинакова и так тяжела, что хуже едва ли и может быть, если иметь в виду не одно, что есть, а и то, что неизбежно будет.
  
   Аркадий Васильевич Алехин (1854--1918) -- основатель земледельческой общины Шевелево в Дорогобужском уезде Смоленской губ.
   Ответ на письмо Алехина из Петербурга от 1 декабря, в котором Алехин просил Толстого указать ему "тот пост", где он мог бы быть полезен и нужен в деле помощи голодающим.
   С середины января 1892 г. Алехин принял участие в помощи голодающим, начав с командировки за хлебом в Черниговскую губ. по поручению Толстого. Вернувшись в Бегичевку, он с 20 февраля поселился в деревне Муравлянке, Скопинского уезда, вместе с Ф. А. Страховым, а после отъезда Страхова принял заведование столовыми Скопинского уезда Рязанской губ., где в селе Горлове, близ станции Кашино, Сызрано-Вяземской ж. д., устроил склад продуктов для 39 столовых.
  
   1 Евангельский персонаж.
  
   Е. В. Джунковской.
   (О смерти детей)
   1891 г. Декабря середина.
   [...] Думаю, что понимаю вас вполне, по крайней мере сердцем чувствую вашу боль и неизбежность вопросов, которые представляются вам. Особенно живо, понятно и трогательно мне ваше возмущение против Бога. Богом же вы отрицаете Бога. Бог есть любовь и вместе с тем любовь есть Бог. Только любовью мы можем познать Бога, и Бог открывается, проявляется нам только любовью. И вот в вас зажглась эта любовь, эта искра божия, разгорелась (любовь к вашим детям), вы несомненно познали, что эта любовь есть высшее доступное человеку божественное состояние и вдруг предмет этой любви исчез из области наших плотских чувств, и вам кажется, во 1-х, что исчезла сама любовь (сам Бог), хотя она в вашей печали еще сильнее в вас, и, во 2-х, что Бог уничтожил вашу любовь, тогда как Бог есть любовь и потому не может уничтожить любовь. Если это вам кажется, то оттого, что в вашей любви к детям было не всё божеская любовь, а примешивалось человеческое эгоистическое чувство. Страдать заставляет вас это эгоистическое чувство. И еще оттого, что вы не верите в Бога любви, того, который кроме блага ничего не может дать вам, а страдание свое приписываете ему. Если бы в комнате никого не было, кроме человека, в любви которого я уверен, и я почувствовал, что меня ударили сзади, я бы подумал, что упало на меня что-нибудь или взошел кто-нибудь, но никак не приписал бы удар тому, в любовь которого я верю.
   Я стар и близок к смерти. В моей жизни была самая близкая мне смерть моего брата. Эта смерть и всё связанное с вей осталась одним из лучших воспоминаний моей жизни.1 То же недавно случилось со мной при смерти того прекрасного человека, Раевского, у которого мы жили в Бегичевке, вместе работали, которого я полюбил вновь (я знал и любил его прежде) так, как я думал, что я уже не способен любить, и который умер на-днях на моих руках. Воспоминания о нашей взаимной любви и дружной работе в последний перед его смертью месяц останутся наверно лучшими в моей жизни.
   Но где они, мой брат, ваши дети? Где те, которых мы потеряли из вида. Ведь нельзя, милый друг Лизавета Владимировна, сказать нам этого. Нельзя, потому что это секрет, касающийся всех нас и который нельзя поверить нам. Если бы мы знали, где они -- любимые наши, мы бы знали и где и что будем мы. А если бы мы это знали -- не было бы жизни. Жизнь есть движение вперед, а движение только тогда движение вперед, когда мы из известного переходим в неизвестное. Таково всё движение жизни; завтрашний день в его истинном значении для меня, для моей души -- не внешние события, что я буду с тем же лицом, телом, в том же платье, в том же доме и т. п. -- есть движение в неизвестное -- только довольно близкое, доступное взгляду, но загробный день есть более отдаленное неизвестное, не видное мне, но тем более манящее, если я верю в свое движение. А движась, нельзя не верить в него.
   Вы говорите, что на вас находят минуты сомнения. Я боюсь, что вы неверно называете эти минуты. Это не сомнение, у меня по крайней мере, но минуты усыпления, минуты, когда от усталости или других причин закрываются духовные глаза; но я знаю тогда, что я не слепой и не во мраке, а что глаза мои на время закрыты, и спокойно жду, когда они опять откроются. Пишу вам то, что всей душой всегда думаю.
   Всей душой сочувствую вашему испытанию, дорогая и милая Лизавета Владимировна. Помоги вам Бог расти духовно в тех испытаниях, которые встречаются на вашем пути. [...]
  
   Елизавета Владимировна Джунковская, рожд. Винер (1862--1928) -- с 1887 г. жена Н. Ф. Джунковского.
   Ответ на письмо Е. В. Джунковской из г. Богодухова, Харьковской губ., от 22 ноября, в котором она сообщала свои мысли, вызванные смертью ее детей.
  
   1 Толстой имеет в виду смерть своего старшего брата -- Николая Николаевича Толстого (1823--1860).
  
   И. М. Трегубову.
   (О сомнении)
   1891 г. Декабря 23.
   [...] Сомнение мучительно, но сомнение есть грех, т. е. в сомнении виноваты всегда мы сами. Не мог Бог сотворить нас или просто не могут существовать разумные существа, каковыми мы себя сознаем, не зная, что мы, зачем мы, а главное -- что нам делать. Если есть сомнение, то непременно вследствие того, что мы не делаем того, что знаем, что должны делать и в оправдание себя хотим узнать то, что нам не дано, не нужно и не должно знать. Нам нужно знать, что нам делать, как прожить эту жизнь? Как направлять свою волю? Что считать добром? И неужели мы не знаем этого и есть в этом хоть малейшее сомнение? И мудрость человеческая, и откровение, то, что мы считаем выражением воли Бога, и наша совесть ясно говорят нам одно и то же: что надо не для себя, а для Бога, служа ему; служение же ему проявляется в любви деятельной к ближнему, в любовном служении ближним. И больше знать ничего не нужно. Всякие попытки знать больше этого вытекают из неисполнения того, что дано знать, и составляют всегда ужасавшее меня кощунство, которым наполнены все богословия.
   Вы говорите: "спастись". От чего спасаться? От того положения, в которое нас поставил Бог, Бог любви? Какое бессмысленное кощунство! Отец наш не губил нас и не ставил в такое положение, от которого надо спасаться. Напротив, oн поставил нас в самое твердое п безопасное положение, в котором нам не от чего спасаться, а нужно только исполнять его волю. От чего нам спасаться, когда мы от него изошли и к нему идем? В роде как когда мать, чтобы выучить своего ребенка ходить, только выпустила его из своих объятий. То же с нами делает Отец, пуская нас в жизнь. Так и не от чего нам спасаться. Нужно нам только делать то, чего он от нас хочет: верить в то, что мы от него изошли и к нему идем, что он, любя, бережет нас, и с любовью глядя на него, как ребенок на мать, делать то, что он хочет -- шагать, как умеем. Он знает нашу слабость и не только не накажет или осудит наши слабые, неумелые шаги, но поддержит и ободрит, если мы сердцем захотим служить ему.
   Не помню, в каком смысле я выразил согласие с мыслью вашего дяди1 о том, что Бога нельзя знать. Знаю только то, что не в том смысле, что Бог есть нечто недоступное для человека. Я не мог думать того, что Бога нельзя знать, потому что убежден, что Бога нельзя не знать, что единственное, что несомненно знает человек, -- это Бог. И это не может быть иначе, потому что Бог в нас, и человек непосредственно сознает свое единство с ним. Нельзя рассуждать о Боге, определять его, как это делают богословы, нельзя описывать его, так же как нельзя рассуждать о сущности своего "я" и описывать его. Но не знать его мы не можем.
   Всей душой желаю вам спастись, но не от того положения, в которое вас поставил Бог, а от того, в которое поставила вас ложь жизни. Желаю вам спастись от того, чего вы ищете в академиях: от успокоительного (только на время) обмана.
   Простите, если чем оскорбил вас. Предмет, о котором пишу, слишком важен, чтобы говорить о нем обиняками, да и чувство любви, которое к вам испытываю, велит мне говорить прямо.
  
   Иван Михайлович Трегубов (1858--1931) -- в то время студент Московской духовной академии, которую покинул в 1893 г. С 1893 г. работал в "Посреднике". В 1897 г. за подписание воззвания о помощи духоборам (вместе с Чертковым и Бирюковым) был выслан в Курляндскую губ., где жил до 1901 г., когда ему было разрешено выехать за границу. Вернулся в Россию в 1905 г. Написал ряд статей о русском сектантстве. Был в переписке с Толстым до 1910 г. Всего Толстой написал Трегубову 98 писем.
   Ответ на письмо Трегубова из Московской духовной академии (Сергиев Посад) от 11 декабря, с вопросами религиозного характера.
  
   1 Юрий Иванович Морозов, профессор естественных наук Харьковского университета. Свою переписку с ним Трегубов давал читать Толстому 3 сентября.
  
  
   1892
  
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Января 2.
   [...] Вот, милый друг, чем мы занимаемся.1 Удивительно. Не думайте, чтобы я считал, что делаю, что должно. Напротив, постоянно думаю и чувствую, что делаю не совсем хорошо, иногда даже думаю, что совсем нехорошее, но лучшего не могу делать. Спасибо вашему старику, он утешительно говорит, что хорошо одно то, что нет боязни перед внешним противоречием. Я знаю, что надо бы сделать, да этого не осилю (пока), а сидеть ничего не делая, соблюдая свою внешнюю правоту, не могу; вот и делаю среднее -- дело, исполненное греха и соблазнов. [...]
  
   1 Деятельность помощи голодающим.
  
   Е. П. Раевской.
   1892 г. Января 2.
   [...] Я вполне понимаю вас и ваше чувство, но не могу за вас даже примириться с ним.
   Чувство это есть, но нельзя признавать его законным, пока Бог требует от нас чего-то, оставляя нас жить, и должно бороться с ним, в чем и помогай вам Бог.
   Тяжело кажется жить, оставив позади себя все радости жизни, но есть и хорошая, и очень хорошая стороны в таком состоянии.
   Я вследствие старости отчасти испытываю это, и живо могу себе представить ваше состояние.
   Хорошая сторона такого состояния в том, что ничто личное не отклоняет от исполнения того, чего хочет от нас Бог, можно жить только для исполнени его воли. Он хочет, чтобы я жила, -- ну и буду жить, если он этого хочет, и как он хочет.
   А для вас исполнение его воли ясно: передать вашим мальчикам не словами, а всей остальной вашей жизнью то, что он, ваш муж, хотел передать им, сделать их такими же, какой был он. И мне думается, что это вы и делаете, и это вам легко и радостно делать. [...]
  
   П. В. Великанову.
   1892 г. Января 26.
   [...] пишу в последнем моем писании, именно о том, что царство божие внутрь нас есть и спасение от насилия есть только в сознании его бесцельности и в воздержании от него. А что насильники всегда были и будут рабами. [...]
   [...] Знаю, что пища духовная не только так же, но гораздо более нужна, чем телесная, но, во 1-х, кто скажет про себя, что он владеет духовной пищей, годной для других, а, во 2-х, для того, чтобы духовная пища могла быть точно пищей, надо не пренебрегать исполнением тех телесных обязанностей, которые жизнь накладывает на нас. А такого рода обязанности, и очень тяжелые нравственно (исполненные соблазна), наложила на меня жизнь с этой деятельностью.1 А отклониться от нее не чувствую никакого права. Оно и хорошо; а то, что же бы это была за служба Богу и людям, если бы она была веселая и опрятная. А эта и не веселая, и не опрятная. [...] Есть и радости -- радости общения с людьми и сознания приближения царства божия. "Если видите, что ветки смоковницы становятся мягки, знайте, что близко лето, при дверях".
   И оно близко. Не могу себе представить того, чтобы жизнь после нынешнего года вернулась к прежнему. -- Изменение жизни уже свершилось и видно тем, которые могут видеть. [...]
  
   1 Деятельность помощи голодающим.
  
   Д. А. Хилкову.
   1892 г. Января 31.
   [...] Хотелось знать, что вы не переменились ко мне. А то, когда ко мне долго не пишут, я всегда думаю, что поняли, наконец, какой я плохой человек, и не хотят знать меня. И это не фраза, а истинно так. Постараюсь ответить и о буддизме, но прежде о том, что больше занимает меня, о вас, о вашей высылке.
   Я очень рад, что вы не подписали им ничего, ничего не обещались, а сказали, что делать они могут всё, что может делать более сильный над слабым, да еще над таким, который не считает законным сопротивляться насилию, но что слушаться их и исполнять их требования вы не намерены. Я всегда удивлялся, почему так не поступали люди, которых они угнетают и мучают. Мне не довелось до сих пор, но я всегда хотел поступить именно так. Я, однако, не ждал, чтобы они вас тронули, и желал бы знать, как это у них всё обдумано: почему именно так?
   Помогай вам Бог. Трудно, как бедному Дрожжину.1 Я говорю: "бедному", потому что он сердится и ненавидит, страдает и ненавидит. Это очень тяжело.
   Вот уже 3-й месяц всё пишу, переделываю и переделываю 8-ю, последнюю, главу моего сочинения о насилии и самой жестокой форме его, о воинской повинности, и всё не могу кончить, всё кажется не так сильно и убедительно, как оно у меня в сердце и в голове. Хочется так выразить, чтобы было несомненно для всех. И надеюсь, что выражу. Думается, что Бог позволит мне это сделать до смерти. Там всё есть и о церкви, всё, от чего мы не то что страдали, но то, обо что мы бьемся.
   Теперь о буддизме. Разумеется, это всё одно и то же. И не может не быть одно и то же, как не может быть не один ствол у дерева, как не может не быть одна истина. Сейчас почитал ваше письмо и подумал о буддизме и о христианстве, чтобы вам написать о нем, но как ни думаю, всё одно. Хотел сказать, что преимущество христианства в том, что его царство божие и на небе и на земле, а у Будды только на небе в нирване, но это не точно. То же море, на которое только они въехали с севера, мы с юга, а еще третьи с востока или запада. Различие только в берегах, в том месте, с которого въезжать на море, а море одно, и чем дальше от берега, тем менее различия и очевиднее, что море одно. [...]
  
   Дмитрий Александрович Хилков (1857--1914) -- помещик, бывший гвардейский офицер, вышедший в середине восьмидесятых годов в отставку и продавший за небольшую плату свою землю соседним крестьянам. Жил близ села Павловки, Сумского уезда Харьковской губ., на небольшом участке земли, который обрабатывал личным трудом.
  
   1 Евдоким Никитич Дрожжин (1866--1894), сельский учитель, отказавшийся от воинской обязанности и в сентябре 1892 г. приговоренный к двухлетнему заключению в дисциплинарный батальон.
  
   Д. А. Хилкову.
   1892 г. Февраля 1.
   [...] Всё время, читая ваше письмо о письме Бодянского, говорил "аминь". Меня удивляет, как человек, так глубоко и трезво понимающий учение Христа, как он [...], может ожидать чего-нибудь от насилия и слуг его, как царь. Это ужасный обман. В роде обмана денег. И царь и деньги, кажется, что всё могут сделать. И так прямо сказать человеку, не имеющему ясного понятия о том, что -- добро, что ни то, ни другое не может сделать добра, представляется странным. Как? У человека не было хлеба, я за деньги купил, и он стал сыт. Или -- люди сидели в тюрьме, царь велел выпустить, разве это не добро? Не добро, потому что если бы не было денег и всего того, что связано с ними, у человека не могло бы не быть хлеба, и если бы не было царя и того, что связано с ним, никто бы и не сидел в тюрьме.
   Удивительное дело! Я хотел написать это вам в прошлом письме, что если у меня было сомнение о том, можно ли деньгами делать добро, то теперь, на деньги покупая хлеб и кормя несколько тысяч человек, я уже совершенно убедился, что кроме зла ничего деньгами сделать нельзя. -- Вы скажете: зачем же вы продолжаете делать? Затем, что не могу вырваться, что кроме самого тяжелого состояния ничего не испытываю, и потому думаю, что делаю это не для удовольствия личности. Тяжесть не в труде. Труд, напротив, радостен и увлекает, и не в занятии, к которому не лежит сердце, а в внутреннем постоянном сознании, что это не то, и в сознании стыда перед самим собою. Пожалуйста, не ищите в этих моих словах какого-нибудь общего смысла, я пишу просто au courant de la plume1 человеку, родственному по духу, который, знаю, с намека поймет меня, то, что чувствую. Мне бывает очень тяжело или скорее неловко то, что меня часто слишком расположенные ко мне люди принимают всерьез, отыскивая и требуя полного соответствия моих слов и поступков. "Как же вы говорите то, а делаете вот что?" Да я не святой и никогда не выдавал себя за такого, а человек, увлекающийся и говорящий иногда, даже всегда, не вполне то, что думаю и чувствую, не потому, что не хочу сказать, а не умею, часто преувеличиваю, просто ошибаюсь. Это в словах. В поступках еще хуже. Я вполне слабый, с порочными навыками человек, желающий служить Богу истины, но постоянно свихивающийся. Как только на меня так смотрят, как на человека, который не может ошибаться, так всякая моя ошибка является или ложью или лицемерием. Если же понимать меня, как слабого человека, то несогласие слов с поступками -- признак слабости, а не лжи и лицемерия. И тогда я представляюсь людям тем, что я точно есть: плохой, но точно всей душой всегда желавший и теперь желающий быть вполне хорошим, т. е. хорошим слугою Бога. [...]
  
   Ответ на письмо Хилкова от 23 января 1892 г., о получении которого Толстой упоминал в конце письма от 31 января. Хилков выражал сомнение по поводу высказанного в несохранившемся письме А. М. Бодянского к Хилкову предположения, что Александр III, если к нему обратиться, может отменить высылку Хилкова.
  
   1 как напишется
  
   Д. А. Хилкову.
   1892 г. Февраля 7.
   Вы меня спрашиваете про буддийское понятие "карма". Я вот что думал недавно:
   Во сне мы живем точно так же, как и наяву. Паскаль говорит, кажется, так, что если бы мы видели себя во сне постоянно в одном и том же положении, а наяву в различных, то мы бы считали сон за действительность, а действительность за сон. Это не совсем справедливо. Действительность отличается от сна тем, что она, главное, действительнее, реальнее. Так что я бы сказал так:
   Если бы мы не знали жизни более действительной, чем сон, то мы сон считали бы вполне жизнью и никогда не усумнились бы в том, что это не настоящая жизнь. Теперь наша вся жизнь от рождения до смерти с своими снами не есть ли в свою очередь сон, который мы принимаем за действительную жизнь и в действительности которой мы не сомневаемся только потому, что мы не знаем другой более действительной жизни? Я не только думаю, но убежден, что это так.
   Как сны в этой жизни суть состояния, во время которых мы живем впечатлениями, чувствами, мыслями предшествовавшей жизни и набираемся сил для последующей жизни, так точно теперешняя вся наша жизнь есть состояние, во время которого мы живем "кармой" предшествующей, более действительной жизни и во время которого набираемся сил, вырабатываем карму для последующей, той более действительной жизни, из которой мы вышли.
   Как снов мы переживаем тысячи в этой нашей жизни, так и эта наша жизнь есть одна из тысяч таких жизней, в которые мы вступаем из той более действительной, реальной, настоящей жизни, из которой мы выходим, вступая в эту жизнь, и возвращаемся умирая. Наша жизнь есть один из снов той, более настоящей жизни. Но и та, более настоящая жизнь, есть только один из снов другой, еще более настоящей жизни и т. д. до бесконечности, до одной последней настоящей жизни -- жизни Бога.
   Рождение и появление первых представлений о мире, это засыпание и самый сладкий сон, смерть -- это пробуждение.
   Ранняя смерть -- это человека разбудили, но он не выспался; старческая смерть, это -- выспался и уж спал слабо и сам проснулся. Самоубийство -- это кошмар, который разрушается, тем, что вспоминаешь, что ты спишь, делаешь усилие и просыпаешься.
   Человек, живущий одной этой жизнью, не предчувствующий другой -- это крепкий сон; самый крепкий сон без сновидений-- это полуживотное состояние. Чувствовать во сне то, что происходит вокруг тебя, спать чутко, быть готовым всякую минуту проснуться -- это сознавать, хоть смутно, ту другую жизнь, из которой вышел и в которую идешь. --
   Во сне человек всегда эгоист и живет один, без участия других, без связи с ними. В той жизни, которую мы называем действительностью, уже есть что-то похожее на любовь к ближнему. В той же, из которой мы вышли и куда идем, эта связь еще теснее, любовь уж не только нечто желаемое, но действительное. В той, для которой и та жизнь -- сон, связь и любовь еще большие. И мы в этом сне уже чувствуем всё то, что там может быть и будет. Основа всего уже есть в нас и проникает все сны.
   Желал бы, чтобы вы поняли меня. Я не то, что забавляюсь, придумывая. Я верю в это, вижу, несомненно знаю это, и, умирая, буду радоваться, что просыпаюсь к тому более реальному любовному миру. [...]
  
   М. Н. Чистякову.
   1892 г. Февраля 11.
   [...] Тут -- как сказать -- и хорошо и дурно. Хорошо, что нужды нет, но дурно, что зависть, попрошайничество и всякие дурные чувства, вызываемые деньгами, дурашными деньгами, вызваны и развились в большой степени. Если прежде еще могло быть во мне сомнение о том, что деньгами нельзя сделать доброго, то теперь уже нет никакого. А между тем вырваться из того механизма, который захватил меня и крутит и треплет -- не могу. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Февраля 17.
   [...] Измучился я, голубчик, от этой деятельности, не физически, но нравственно. Если было сомненье в возможность делать добро деньгами, то теперь его уж нет -- нельзя.
   Нельзя тоже и не делать того, что я делаю, т. е. мне нельзя. Я не умею не делать. Утешаюсь тем, что это я расплачиваюсь за грехи свои и своих братьев и отцов. Тяжесть в том, что не веришь в добро матерьяльной помощи и что главный труд есть не доброе отношение к людям, а напротив -- злое, недоброе, по крайней мере: удерживаешь их в их требованиях, попрошайничестве, уличаешь в неправде и вызываешь в них недобрые чувства. Не только в них, но сплошь да рядом и в себе. [...]
  
   Н. Я. Гроту.
   1892 г. Марта 1...3?
   [...] Слышал с большим сожалением о том, что вы заработались и слабеете здоровьем. Это нехорошо, и я бы очень советовал вам бросить всё лишнее, всё, к чему не влечет непреодолимо сердце, и не заботиться. Я верю, что "ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится вам" -- не пустые слова, а практическое правило. [...]
  
   В редакцию газеты "Русская жизнь"
   1892 г. Январь...марта начало.
   1я не знаю, как исполнить ваше желание.
   Французы имеют перед нами в этом отношении то преимущество, что они знают, как это делать, и им не совестно. Мне же, признаюсь, так совестно, что я не могу преодолеть себя. Кому может быть какая нужда в моем писании. Ради Бога не думайте, что я говорю, что не думаю и не чувствую.
   Не могу и не мог никогда ни публично читать, ни писать в альбомы.[...]
  
   Ответ на несохранившееся приглашение редакции петербургской газеты "Русская жизнь", выходившей в 1890--1895 гг. в изд. и под ред. А. А. Проховщикова, принять участие в издаваемом сборнике: "Голодному на хлеб. Альбом автографов писателей, художников, артистов и общественных деятелей".
  
   1 начало письма неизвестно
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Марта 11.
   [...] Вы пишете, что сошлись с братом; не поверите, как мне это радостно слышать. Очень радостно. Со мной то же с женой. Могу сказать, что лет за десять не было такого сближения. А ведь это важнее всего. И если любите любящих вас (хотя они и любящие, но не так, как мы хотим), надо бы сказать, если любите единомышленных, единоверных, то что делаете? А дорога именно любовь к разноверным. Многому научил и научит этот голод. [...]
  
   Г. А. Русанову.
   1892 г. Марта 11.
   Очень рад был, дорогой Гаврило Андреевич, получить ваше письмо, хотя известия и нехорошие о вашем здоровье. Пишу: нехорошие и думаю, что ни вы, ни я не можем серьезно называть нехорошим то, что ведет и приближает к пробуждению, к новой форме жизни, являющейся нам в виде смерти. Не можем и серьезно называть нехорошим то, что есть внешнее условие жизни.
   Страшно, разумеется, страшно мне, не страдающему еще, вам, который уже страдает физически, говорить о том, как должно и свойственно относиться к страданиям, но не могу не говорить того, что думаю, чувствую, к чему стремлюсь. Если, когда наступят страдания, я, может быть, и ослабею и не съумею, не осилю нести их, как хочу, я все-таки, и тем более теперь, говорю, как я хочу нести их, и говорю вам, потому что, сколько знаю, вы так и несли и несете их.
   Помогай вам Бог. Нехорошо не желать умереть, бояться смерти, как бывало в молодости, нехорошо желать умереть, как бывало и, каюсь, бывает в минуты слабости, но поставить коромысло весов так, чтобы стрелка стояла прямо и ни одна чаша весов не перевешивала, это -- лучшее условие жизни. И будем пользоваться ими и ценить их. [...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову и Е. И. Попову.
   1892 г. Марта 23.
   [...] 1) О книгах для воспитания. Книг таких много, и надо подумать. -- Эмиль Руссо непременно должен стоять в главных. [...] Да, В. Гюго Бедные люди.
   Спасибо, что написали о поляке. Буду помнить. Сближение с поляками особенно радостно. Они дальше от нас, чем африканцы, а должны бы быть близки. [...]
   [...] Самому не надо быть причиной поругания, а поругание без причины в себе -- баня.
   [...] Одно главное чувство усталости, стыда за свое дело, недовольства собою и сознания, что надо кончать, не перед людьми, а перед своим Богом.
   Знаете вы рассказ из Прологов1 о том, как монах взял к себе в дом с улицы нищего в ранах и стал ходить за ним, обмывать и перевязывать раны. Нищий сначала был рад; но прошло несколько недель, во время которых нищий становился всё мрачнее и мрачнее, раздраженнее и раздраженнее, и наконец, когда в один день монах подошел к нему, чтобы перевязать его раны, нищий с злостью закричал на него: не могу видеть лица твоего, уйди ты от меня, ненавижу тебя, потому что вижу, что то, что ты делаешь, ты делаешь не для меня, ты не любишь меня, а только мной спастись хочешь. Отнеси меня назад, на угол улицы. Мне легче было там, чем здесь принимать твои услуги.
   Вот такое же я чувствую отношение к нам народа и чувствую, что так и должно быть, что и мы им спастись хотим, а не его просто любим -- или мало любим.
   То, что вы думаете о семейной жизни, пишите. Только не программу, а что есть, то выкладывайте. Сейчас увидите, есть ли что выкладывать. [...]
  
   Ответ на письма И. И. Горбунова-Посадова и Е. И. Попова от 5 марта 1892 г., написанные одно за другим рукой Е. И. Попова. Горбунов при письме прилагал список книг (несохранившийся) по вопросу о воспитании, который он думал поместить в конце составленного им сборника "Русским матерям", и просил его дополнить; сообщал о том, что его знакомый, Ю. О. Якубовский, переводит книгу о вегетарианстве знакомого ему врача Моэс-Оскрагелло; в заключение указывал на рассказ -- пасквиль на И. И. Горбунова и "Посредник", написанный бывшим сотрудником "Посредника" И. Л. Леонтьевым (Щегловым) и напечатанный в "Русском вестнике". Попов сообщал свои мысли по поводу предполагаемой им статьи "о брачных отношениях".
  
   1 "Пролог" -- сборник, распространенный в древней Руси, заключающий жития святых, поучения и повести, размещенные в порядке церковного календаря. Древнейший список восходит к XII веку.
  
   П. Г. Хохлову.
   1892 г. Марта 23.
   [...] Не огорчайтесь, милый друг, тем одиночеством и как будто сухостью, которые вы испытываете. Это так должно быть. Мне, по крайней мере, так думается, что это так должно быть, и что, увлекшись работой в одном направлении, вы дошли в ней до крайних пределов. Но работа эта не только не вредная (как это может казаться вам, измученному ею), не бесполезная, но самая драгоценная работа. И я радуюсь за вас, что вы проделали ее. Сама жизнь остановила вас в ней и направит вас в свое время на другую внешнюю борьбу. Но эта внутренняя работа (и -- самое драгоценное -- сознание ничтожества ее, которое вы выражаете в своем письме), не пропадет, а дала и даст вам много.
   Мне думается, что вы ждете от меня совета, и самому хочется дать вам совет: что делать, как жить; но решительно не могу и выдумывал бы, если бы попытался советовать. Одно, что могу сказать, это то, что положение ваше, духовные страдания ваши-- не праздные, а плодотворные, и не вечные, а временные. Всё равно, как мучающаяся родами женщина могла бы отчаяться, если бы не знала, что эти мучения имеют предел и, главное, смысл. И я думаю и уверен, что ваши имеют и предел и, главное, благой для вас смысл. Куда, как дальше поведет вас Бог, никто знать не может, но худого не будет, если вы так будете искренно следовать его воле, как и в чем она открывается вам. Я по крайней мере, любя вас и прочтя ваше письмо, испытал радость за вас. И людям, которых я люблю, сыновьям моим и другим желал бы именно этих страданий. [...]
  
   Ответ на письмо П. Г. Хохлова из Москвы от 23 марта, в котором Хохлов писал о своих душевных переживаниях и одиночестве; просил совета, как ему жить.
  
   Жоржу Дюма (Georges Dumas).
   1892 г. Апреля 1.
   [...] Я думаю, что вы совершенно правы, предполагая, что перемена, о которой я говорю в "Исповеди", произошла не сразу, но что те же идеи, которые яснее выражены в моих последних произведениях, находятся в зародыше в более ранних. Эта перемена показалась мне неожиданной потому, что я неожиданно ее осознал. Мне кажется также, что ваша мысль рассматривать книгу "О жизни" как поворотный пункт вполне верна. Я очень желал бы помочь вам в вашей работе, но, к сожалению, не могу этого сделать, так как не имею времени и не знаю, как за эта взяться.
  
   Жорж Дюма (G. Dumas, р. 1866) -- в 1892 г. был доцентом по кафедре философии; позднее доктор философии, профессор философии в collХge Chaptal и профессор психологии Парижского университета; автор ряда книг по психологии.
   Ответ на письмо Дюма от 9 марта : "Перечитывая сейчас Вашу "Исповедь", я был остановлен затруднением, которое позволяю себе представить на Ваш суд. Вы пишете на стр. 41 французского перевода "Так я жил, но пять лет тому назад со мною стало случаться что-то очень странное". Следовательно, только в 1877 г. Вы в первый раз испытали сомнения в нравственной ценности Вашей жизни и начали видеть новую жизнь, которую прежде не знали. -- Эта дата, признаюсь, является для меня новостью. Я полагал, что принципы Вашей моральной философии находятся в "Анне Карениной" и даже в "Войне и мире". Я представлял себе, быть может ошибочно, что Ваши романы были как бы предисловием к Вашей системе и что они имели целью показать нам человека беспокойного, несчастного, колеблющегося, пока он ведет жизнь искусственную и ложную, созданную цивилизацией, пока он не уразумеет очень простой смысл истинной жизни.... Должен добавить, Monsieur, что помимо личного интереса, который я нахожу в этом вопросе, я готовлю довольно обширный труд о Вашей морали и что несколько Ваших слов смогут очень упростить мою задачу. Дело в том, что Ваша книга "О жизни" была для меня центром Вашей системы и позволяла до сих пор понимать как Ваши философские произведения, так и Ваши романы и новеллы. -- Только чтение Вашей "Исповеди" возбудило во мне сомнения в истинности моего толкования и вот почему я позволил себе написать Вам".
  
   Анжеле де Сен-Франсуа (AngХle de St. FranГois).
   1892 г. Апреля 1.
   Благодарю вас от всего сердца за присылку маленькой книжки Ант. Бузиньан.1 Я знал ее только по имени и нашел в ней много прекрасного. "Крайности соприкасаются" -- поговорка, которая особенно справедлива в религиозных вопросах. Вы совершенно правы, говоря, что мистицизм Ант. Бузиньан является позитивизмом, который невозможно превзойти. Например, когда она говорит, что свобода воли -- это единственное, что связывает людей с Богом и с другими людьми. Я также очень восхищался вашим предисловием.
  
   Анжела де Сен-Франсуа (AngХle de Saint-FranГois) -- французская писательница, автор многих брошюр религиозно-мистического содержания. С Толстым вступила в переписку (на французском языке) в 1890 г., после прочтения "Крейцеровой сонаты". В 1891 г. посетила Толстого, о чем известно из ее письма от 31 января 1892 г.
   Ответ на письмо А. де С.-Франсуа из Парижа от 1 апреля нов. ст., извещавшей, что посылает составленную ею 16 лет назад совместно с Евгением Штурмом (Stourm) книгу об Антуанете Буриньон (см. прим. 1).
   1 Правильно Antoinette Bourignon, а не Bouzignan (Антуанетта Буриньон, 1616--1680), француженка, автор мало известных религиозно-мистических писаний, собранных в 21 томах (Амстердам, 1679--1684). А. де C.-Франсуа прислала Толстому свою выборку из этих писаний, озаглавленную: Без автора, "иtude sur Antoinette Bourignon, la prophИtesse des derniers temps", Paris 1876 (хранится в яснополянской библиотеке). Изречениям Антуанетты Буриньон предпослано большое "Введение" (стр. 5--43,) подписанное инициалами "EugХne Stourm".
  
   М. В. Алехину.
   1892 г. Апреля 2.
   Еще мешает суета: пожертвования, письма, посетители, иностранцы. [...] Здесь впечатление насчет голода получается такое: что как будто сделано уже слишком много и что всего -- и денег, и хлеба так много, что девать некуда и что мы все такие благодетели, что на нас только надо умиляться. Но вместе с тем есть и то сознание, что мы много должны народу и что несколькими вагонами пшена не расчесться. Вообще же есть, или мне кажется, что есть, в обществе сознание греха и неправильности нашей жизни. И это сознание не в одной России, а везде. Вчера читал книгу француза Вагнера -- Jeunesse (она имеет успех), проповедующего молодежи чистоту половую, физический труд, труд земледельческий и евангельскую мораль. Всё это мелко, но дорого направление и то, что то, что вызывало бы одни насмешки 10 лет назад, вызывает сочувствие.
   [...] Еще новость: Тихомиров1 [...] вследствие того, что Антоний архимандрит и ректор Троицкой академии напечатал в журнале Грота религиозно-либеральную статью и был у меня, поколебался в вере в православие. -- "Что ж, говорит, если опоры церкви так непрочны, на что же опереться? Придется -- с выражением отчаяния -- опереться на разум и совесть". [...]
  
   1 Лев Александрович Тихомиров (1850--1923), публицист, вначале революционер, редактор "Земли и воли", "Народной воли", член Исполнительного комитета "Народной воли". С 1888 г. резко переменил свои взгляды, перейдя в лагерь реакционеров и монархистов; сотрудничал в "Московских ведомостях" и "Русском обозрении".
  
   Л. П. Никифорову.
   1892 г. Апреля 2.
   [...] На 1-е о жизни -- сне. Я понимаю так, что как каждый наш нынешний день после сна есть возвращение в ту же сферу действительности, в которой мы были, так и смерть возвратит нас в ту же сферу, из которой мы вышли, но не в такую же, а в подвинувшуюся вперед жизнь, настолько же подвинувшуюся вперед, насколько нынешний день подвинулся в смысле разумности и любви против вчерашнего.
   В следующей же сфере жизни наша теперешняя жизнь -- много отдельных таких же жизней -- будут проявлениями сна. Это мечта, гадание, которые нельзя поправлять. Ваше представление было бы хорошо, если бы в жизни был один сон, а не повторение многих.
   О 2-м пункте решительно не знаю, что и говорить, и признаюсь вам, мне грустно, что кому бы то ни было может быть тут что-либо неясное или соблазнительное.
   Распределять значит раздавать, значит считать что-либо своим и в раздаче, в выборе тех, кому раздаешь, утверждать свою собственность. Поэтому раздавать нельзя, т. е. нехорошо, и отдавать именье нищим тоже нехорошо, хотя бы это и было написано в книге. Христианин не признает ничего своим, кроме себя, своего тела, труда, и его только может раздавать и распределять. -- И это можно распределить правильно, хорошо, а имущество нельзя.
   Мне грустно то, что вы так не понимаете или криво понимаете, предполагая как бы возможность того, чтобы я защищал, что ли, собственность. (Я уже не понимаю.) Я требую не меньшего, а большего, и говорить о том, что то, что считалось у христианина до его христианства своим, собственностью, само собой перестает быть своим и собственным и поступает тому, кому это нужно, нищим, не может быть и речи, я говорю только, что распределять этого, т. е. утверждать на это в процессе раздачи свое право -- нельзя и нехорошо, а откинув то, нужно отдавать себя.
   Третье же уж я совсем не понимаю. Между тем, чтобы исполнять обряды и не исполнять их, есть большая разница, и смешивать требование исполнения и неисполнения нельзя, всё равно, как смешивать требование учить детей танцам или не учить их. Светская барыня требует обучения манерам и танцам, а здравый педагог отрицает это обучение не потому, что он что-либо хочет внушить детям, чем-нибудь заменить отсутствие содержания в их жизни, а только потому, что он считает вредным всё то внешнее, которое скрывает от людей внутреннее. Тем более это в деле обрядов. Может быть преувеличение важности отрицания обрядности, да и то редко, но оба отношения совсем не равны. [...]
  
   Ответ на недатированное письмо Л. П. Никифорова, в котором Никифоров задавал Толстому три вопроса: 1) просил разъяснить некоторые места из письма Толстого к Д. А. Хилкову о карме; 2) разъяснить место в статье Толстого "О голоде", где отрицательно говорится о благотворительности и распределении имущества богатых среди бедных; 3) третий вопрос касался обрядов.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Апреля 2.
   [...] На душе у меня не скажу, что дурно и что хорошо, -- но ново и потому не весело и трудно. -- Вас люблю всей душой и желаю, но не смею желать увидать. Чтоб вы не думали, что "ново" значит какое-нибудь отступление или сомнение (да вы и не можете подумать этого), скажу, что, напротив, "ново" для меня значит несколько дальше и может быть и прямее всё в том же направлении. Всё это мое участие в этой заботе о голодающих -- это грех, я свихнулся, поддался славе людской и теперь каюсь, ясней вижу тот путь, с которого не надо сходить. Не согрешишь -- не покаешься, а покаешься, то на время тверже становишься. Уйти все-таки нельзя. Еще больше был бы грех. Надо кончать, признаваясь в грехе, что я и хочу делать. [...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1892 г. Апреля 3.
   [...]Любовь людей в Боге, любовь такая, как ваша и Владимира Григорьевича и других многих, слава Богу, есть великое счастье и поддержка. Коли падаешь, она поддержит; коли не падаешь, поднимет.
   Письмо ваше к матерям я прочел, и оно не понравилось мне, несмотря на всё желание, чтобы оно понравилось, несмотря на то, что со всем согласен. Хотел написать: простите, но это не то: поймите, что я это пишу потому, что в наших отношениях не должно и не может быть ничего скрытого, неясного. Таковы наши отношения, что этого и не может быть в них. И вот поэтому пишу всё, что думал и чувствовал. Не понравилось оттого, что холодно, с первых слов о голоде риторично. Отчего вся статья не написана с той сердечностью, с которой написано письмо ко мне. Я думаю, что положение, которое вы приняли в этой статье, не верно. Вы можете и должны писать всё пережитое, личное, субъективное, а не объективное, учительное. Во 1-х, вы молоды, во 2-х, мало знаете жизнь, в 3-х, и ваше дарованье не такое, не объективное, а задушевное. И как только вы говорите от себя о себе, что вы чувствуете, что видите, я всегда невольно сочувствую, умиляюсь, но как только вы берете тот тон объективный и учительный, который взят в статье, вы становитесь холодны, риторичны, и я становлюсь на дыбы. -- Может быть, я слишком строг, во 1-х, потому, что я слишком люблю вашу сердечность и требую ее от вас, а, во 2-х, потому, что всё, что изложено в статье, слишком мне знакомо. И потому, может быть, я ошибаюсь.[...]
  
   И. Б. Файнерману.
   1892 г. Апреля 3 или 4.
   [...] Очевидно, вы писали под впечатлением слухов, что меня посадили или сделали надо мной какое-либо насилие. К сожалению для меня и к счастью для делающих насилие, ничего подобного не случилось, и я вижу, что вокруг меня насилуют моих друзей, а меня оставляют в покое, хотя, если кто вреден им бы должен быть, то это я. Очевидно, я еще не стою гонения. И мне совестно за это.[...]
   Я теперь в Москве, на святой возвращаюсь в Бегичевку. Друзья наши там живут, трудятся и тяготятся той нравственной тяготой, которая связана с делом. Нельзя представить себе, до какой степени тяжело быть в положении распорядителя, раздавателя и по своему выбору давать или не давать. А всё дело в этом. Очень тяжело, но уйти нельзя. И я томлюсь поскорее выбраться отсюда.[...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1892 г. Апреля 24.
   [...] Книгу вашу "Мир как целое" я получил в Москве и прочел предисловие, прочел и вашу статью в Новом Времени. Вы выразили в ней ваше несогласие со мной. Хорошо в ней и очень то, что она трактует с искренностью -- и потому серьезностью и заразительностью -- о самых важных предметах в мире, "о том, что единое на потребу", но мне кажется, что хотя и три ступени совершенства верны, их определение не верно: право есть произведение общества, милосердие есть известное действие, святость есть известное состояние, и очень неопределенное, или недостижимый идеал. [...]
   [...] в последнее время мне стало нравственно легче. Чувствуется, что нечто делается и что твое участие хоть немного, но нужно. -- Бывают хорошие минуты, но большей частью, копаясь в этих внутренностях в утробе народа, мучительно видеть то унижение и развращение, до которого он доведен. -- И они всё его хотят опекать и научать. Взять человека, напоить пьяным, обобрать, да еще связать его и бросить в помойную яму, а потом, указывая на его положение, говорить, что он ничего не может сам и вот до чего дойдет предоставленный самому себе -- и, пользуясь этим, продолжать держать его в рабстве. Да только перестаньте хоть на один год спаивать его, одурять его, грабить и связывать его и посмотрите, что он сделает и как он достигнет того благосостояния, о котором вы и мечтать не смеете. Уничтожьте выкупные платежи, уничтожьте земских начальников и розги, уничтожьте церковь государственную, дайте полную свободу веры, уничтожьте обязательную воинскую повинность, а набирайте вольных, если вам нужно, уничтожьте, если вы правительство и заботитесь о народе, водку, запретите -- и посмотрите, что будет с русским народом через 10 лет. Скажут, что это невозможно. А если невозможно, то невозможно ничем помочь и чем больше заботиться о народе, тем будет всё хуже и хуже, как это и шло и идет. И вся деятельность правительственная не улучшает, а ухудшает положение народа, и участвовать в этой деятельности -- грех. [...]
  
   Ответ на письмо Страхова от 18 апреля 1892 г. из Петербурга, сообщавшего, что он получил четыре экземпляра первого тома "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий" (изд. Элпидина в Женеве) и что ему с трудом удалось наладить через цензора Е. М. Феоктистова дело с выпиской этого издания. В том же письме Страхов писал: "Мне так много хотелось бы написать Вам, что не знаю, на чем остановиться. Всё время я с умилением думал об Ваших теперешних трудах, сердился на низкие выходки "Московских ведомостей" и других подобных изданий, на цензуру, на затруднения, в которые Вы попали благодаря переводчикам и всем, желающим пользоваться Вами, и т. д.... Но в конце марта обнаружилось что-то удивительное -- против Вас поднялась такая злоба, такое непобедимое раздражение, что ясно было: Вы задели людей за живое сильнее всяких революционеров и вольнодумцев; дело, очевидно, не в Ваших мнениях, а в Вашей личности".
  
   Д. А. Хилкову.
   1892 г. Апреля 25.
   [...]Вы делаете наблюдения над жизнью духоборов, и неутешительные, а я такие же невольно делаю над жизнью здешних крестьян. Трудно себе представить положение христиан, хотя бы и номинальных, но все-таки людей, среди которых проповедывалось и как будто принято учение Христа, более диких в более далеких от Христа, как здешние жители. Интересы: пища, одежда, жилища и улучшение этих предметов и увеличение денег. Все борются, одни вверху, другие внизу, но стремления у всех одни -- все гипнотизируют, заражают друг друга этой жадностью и все горят одним желанием, стремятся в одну сторону и только отдыхаешь при виде детей, сумашедших и пьяных. Особенно заметно это при теперешнем положении голода и при нашем занятии. Мне всё кажется, что так продолжаться не может и что должен произойти переворот. Может быть, это так кажется мне оттого, что в моей жизни готовится переворот -- переворот смерти уже наверное скоро. [...]
   Дело наше исполнено греха, как я уже писал вам, но уйти от него нельзя. Иногда кажется, что сделаешь больше греха, зависти, недовольства даровой раздачей, но это несправедливо.
   Зависть и нелюбовь и без этого есть, а хоть на малую часть уменьшить богатство богатых, передав его бедным, не может быть дурно. При этом только невольно приходит в голову мысль, что если хорошо уменьшать богатство богатых, передавая часть его бедным, то хорошо бы было и мне то состояние, которое считалось моим, отдать бедным. Но я не съумел сделать этого и каюсь, что сделал дурно. Это было бы лучше и для меня, и для моей семьи, и для уравнения. Но я не осилил сделать этого. Побоялся озлобления на себя. А может быть, всё обошлось бы хорошо, лучше, чем теперь. Хотя и теперь мне не дурно. Довольно спокойно.
   [...] Из-за границы и в последнее время получаю сочувственные письма, и из Германии. Кажется, что везде взгляды людей обращены в одну сторону и все ждут спасения уже не извне, а от внутреннего перерождения. [...]
   [...] Вот у меня еще почти неожиданная радость -- сын Лев очень приблизился к Христу, т. е. понял всё безумие жизни вне его учения. -- Как грустно зато, когда видишь, как я эта сейчас видел в Аркадии Алехине, разговаривая с ним (уж это не первый раз он высказывает это), что человек для чего-то, из ясного, простого понимания учения о жизни лезет в самую бессмысленную, да еще в старую, опошлившуюся путаницу понятий -- божественности Христа, воскресения, искупления. Это не только огорчает меня, но ужасает, потому что совсем я не понимаю этого, и единственное объяснение этого то, что когда я думал, что мы с человеком едино, мы были врозь. И это страшно. Неужели я так врозь и с другими? С вами? Как вы думаете, есть что-нибудь с вами в самом основном понимании учения, в чем бы мы расходились? Я верю, что нет. [...]
  
   Ответ на письмо Хилкова из Башкичета, Борчалинского уезда Тифлисской губ., от 29 марта 1892 г. с описанием его жизни в ссылке и наблюдений над жизнью духоборов, среди которых он поселился.
  
   Е. П. Раевской.
   1892 г. Апреля 26.
   Только вы с своей удивительной добротой можете так перевернуть роли, как вы это сделали относительно нас: вы, которой мы обязаны столь многим, которая постоянно стеснялась и лишалась для нас, вы вдруг являетесь перед нами в роли просительницы, а мы в роли обиженных. -- Но ни я, никто из нас, слава Богу, не заблуждается в этом отношении, и мы все знаем, что не мы для вас, а вы для нас сделаете и делаете очень многое, и мы очень благодарны вам. Если и была речь у детей о том, чтобы переехать, то другой причины этого намерения не могло и не может быть, как только страх стеснить вас. Но если вы так прямо говорите, что вам наш переезд был бы неприятен, то про это больше говорить нечего. Но, пожалуйста, будьте до конца откровенны и скажите нам всё и как вы желали бы, чтоб мы разместились, с тем, чтобы не нарушать или как можно меньше нарушать вашу обычную жизнь. Нам, с точки зрения внешних удобств, положительно слишком удобно, и стесняет только сознание, что вы боитесь нас стеснить. Это я говорю свое и дочерей чувство. --
   Мы очень теперь заняты обеспечением посева, помощью лошадьми и столовыми, особенно детскими, и хотя очень много дела, но почему-то у меня всё время более радостное чувство, чем зимой, сознание того, что дело, которое делаешь, было нужно и теперь еще нужнее, чем когда-нибудь, несмотря на то, что дело это всем наскучило, кроме тех, для которых оно делается. [...]
  
   Ответ на письмо Е. П. Раевской из Тулы от 20 апреля 1892 г., в котором она писала, что слышала от С. А. Толстой о предполагаемом переезде Толстого с его помощниками из имения Раевских в другое место; просила этого не делать, говоря, что она не чувствует никакого стеснения от их присутствия и что такое "переселение" ее бы "глубоко оскорбило".
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Мая 12.
   [...] Как идет жизнь? Нет ли недовольства? У меня постоянное недовольство, но я знаю, что это не недовольство жизнью, а собой. Дело наше всё продолжается и всё яснее и яснее становится пальятивность его и необходимость основного лечения.[...]
   [...] Та же статья большая, которую я назвал "Царство божие внутри вас есть", очень занимала меня. Казалось, что нужно было ее написать, и думается, что она подействует на людей, но это всегда -- какие бы пустяки ни писал, -- думается. И освободиться хочется от этой работы, и жалко расставаться с ней. Всякая работа со стороны кажется легка и весела, приятна, а когда делаешь ее -- тяжела; и радостна только, если она настоящая, в прошедшем. Такова, мне думается, будет ваша тихая работа, которая, я боюсь, иногда кажется вам тяжелой и ненужной. Меня всегда эта мысль мучает за вас. И не потому, чтобы я считал, что такова эта работа, а напротив, потому, что она, и особенно выдержка в ней, особенно драгоценны для того, кто ее делает, что я боюсь, как бы вы не бросили ее, или, что еще хуже, работали бы ее, не ценя ее. --
   Ha-днях явился к нам швед 70 лет, жил 30 лет в Америке, был в Китае, Японии и Индии и везде работал среди народа и проповедывал работу для прокормления себя, без помощи скота, лопатой и воздержание от роскоши, самое строгое вегетарианство. Много очень хорошего он говорит -- он европейский Сютаев, Бондарев -- неверующий, -- но едва ли практический человек, наводит на мысли.1 [...]
  
   1 Абрагам фон Бонде (Abraham von Bonde), уроженец Швеции, в молодости -- богатый коммерсант, в сорокалетнем возрасте раздавший свое имущество и в течение тридцати лет ведший страннический образ жизни. 28 апреля он приехал к Толстому в Бегичевку; затем недолгое время пробыл в Ясной Поляне и потом до конца июня прожил в имении Т. Л. Толстой Овсянникове.
  
   С. А. Толстой.
   1892 г. Мая 16.
   [...] Вегетарианство, если только оно не имеет целью здоровье, всегда связывается с высоко нравственными взглядами на жизнь.[...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1892 г. Мая 24...29.
   [...]Ваша ссылка, как и всё, что с нами случается, а особенно то, что случается вследствие нашего следования воле Бога, всегда нам на пользу. И я думаю, желаю и надеюсь, что такова будет ваша ссылка. Мне она на радость и пользу тем, что больше сблизила меня с вами.
   Мне очень радостно было прочесть в вашем письме, что вы ни в чем существенном -- в определении смысла нашей жизни -- не думаете иначе, чем я. Это мне особенно радостно, потому что в последнее время я был грустно удивлен, встретив в людях, казалось бы свободных и потому единомысленных -- единомыслие только и может быть при свободе -- (ужасный вздор, который говорил когда-то Хомяков1 и в который никогда не верил: возлюбим друг друга да единомыслием, что будто любовь может привести к единению в мыслях! Любовь не может привести к единомыслию, так же как и единомыслие не может привести к любви. Истина и любовь это две самостоятельные стороны Бога). Так я грустно был удивлен, встретив у Алехиных, особенно у Аркадия, у Новоселова (и у Трегубова, хотя и очень неопределенно), самое странное разногласие -- не веру (такой веры не может быть), а потребность уверить себя в божественности Христа, в воскресении, в какой-то сверхъестественной помощи, вообще в церковной чепухе, одинаково нелепой, как и вера в Иверскую. Я был и продолжаю быть ужасно удивлен, и огорчен, и научен. И мне всегда хочется испытывать жалость, хотя и не могу или редко могу вызвать ее в себе, так мне досадно на них, как бывает досадно на человека, который предлагает вам во всем хорошую пищу, но испорченную каким-нибудь прогорклым маслом, которое он подбавил, думая сделать лучше. Жалко же мне их, потому что, как есть рассказ Горбунова, в котором портной хочет лететь в балоне, и в толпе, рассуждая про него, говорят, что вероятно портной пропился: "от хорошей жизни не полетишь". Так и потребность уверить себя в нелепостях искупления и т. п. происходит не от хорошей жизни, т. е. не от хорошего, а мучительного душевного состояния, от скрываемой раны, болячки душевной. В самом деле, как de gaНtИ de coeur2 в чистую воду учения Христа напу стить этой ужасной вонючей дряни. На это должны быть мучительные причины.
   Ваше мнение об Антоние3 совершенно верно. [...] Он находится под одним из самых страшных соблазнов людских -- учительства. По своему положению всякий священник, монах, тем более чиновный монах, архимандрит, да еще ректор, должен быть учителем, и учителем христианства, того христианства, в котором сказано, чтобы никто не был учителем. Как же тут быть? А вместе с тем человек по характеру добрый, воздержный и желающий быть христианином, -- быть христианином, не исполняя существенного положения христианства.
   Христианство, как и всякая истина, имеет то свойство, что если не признать его всё вполне, то всё равно что не признать ничего. Не это ли подразумевал Яков?4 В этом почти все, да, все, искажения христианства. Не признают какую-нибудь одну черту, например, равенство, братство, смирение, ненасилие, и всё учение теряет смысл. И вот, чтобы восстановить смысл, придумываются свои искусственные подпорки, теории, чудеса и т. п.
   Очень вы верно говорите о грехе интеллигентов, не только не заявляющих своего непризнания церкви, но и своего отрицания ее. -- Но, знаете ли, это грех не одних интеллигентов, это грех и людей из народа на всех степенях образования. Если бы все те, которые не верят, сказали бы только это, то никого бы не осталось в церковной вере, потому что никто в нее не верят, как нельзя верить в чушь, -- а все взаимными внушениями делают то, что все как будто верят: кто больше, кто меньше нагипнотизирован. Интеллигенты нечестны только тем, что они потихоньку говорят, что они не верят, а гласно прикидываются, что верят. Но ведь когда они говорят, что не верят, они ведь тоже говорят не свое. А им совестно в известном кругу говорить, что они верят. От этого они так часто и начинают будто бы опять верить в то, во что они будто бы не верили. Вообще под словом веры разумеют большей частью только известное внушение, не имеющее ничего общего с верой, с моей, по крайней мере. И с тех пор, как я уяснил себе это, мне стало легче общаться с людьми, и я избегаю многих столкновений и споров. Вера для меня это мое понимание моей жизни, смысл ее, руководящий моими поступками. И вдруг мне говорят или спрашивают: верю ли я в то, что Христос Бог, что он воскрес, что Бог сотворил людей так-то и т. п. Очевидно, мы говорим о разном, потому что всё это не может иметь никакого влияния на смысл, придаваемый мною моей жизни. Напротив, такие положения, как, например, искупление или священство и т. п., нарушают смысл моей жизни, так что, очевидно, мы говорим о совершенно различном и спорить нам не о чем.
   Вы говорите, что поверка христианского отношения к жизни для вас это делание дел по долгу, как работник, вернувшийся с поля. Это мне тоже радостно от вас слышать. Для меня учение Христа более всего стало понятно, более всего завладело мной, когда я ясно понял, что жизнь моя не моя, а того, кто дал ее, и что цель жизни не во мне, а в его воле, и надо узнать и делать ее. Это перевернуло меня.[...]
  
   Ответ на письмо Д. А. Хилкова от 10 мая 1892 г. из селения Башкичет (близ Тифлиса), в котором Хилков отвечал на вопрос Толстого в письме от 25 апреля, расходится ли Хилков с ним в понимании учения Христа. Высказывал также свои мысли об отношении рядовой интеллигенции к церкви и обрядности.
  
   1 Алексей Степанович Хомяков (1804--1860), писатель и поэт, один из видных славянофилов. Цитируемые Толстым слова, взятые из православного богослужения, Хомяков приводил в следующих богословских сочинениях: "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях" (Полное собрание сочинений, М. 1900, II, стр. 162, 248); "Письмо к Утрехтскому епископу жансенисту Лоосу" (там же, стр. 300).
   2 по собственной охоте
   3 Хилков писал, что получил от И. М. Трегубова брошюру архимандрита Антония "Беседы о превосходстве православного понимания евангелия, сравнительно с учением Л. Толстого" и сообщал о ней свое мнение: "в брошюре нет содержания", в ней "всё перепутано".
   4 Апостол Иаков.
  
   Г. А. Русанову.
   1892 г. Мая 31.
   [...] несмотря на всё мое желание помириться с медицинской наукой и не быть несправедливым относительно ее, чем больше живу, тем больше убеждаюсь, что мания лечения (надежды исцеления от смерти), которой пользуются доктора, есть одно из тех бедствий человечества, которые, как всякие роскоши, бесполезные траты сил, я понимаю как запасы, собираемые человечеством, и которые ему, как придет нужда, придется только выпускать, т. е. перестать делать пустое и глупое, чтобы освободить огромное количество сил и увеличить свое благосостояние.
   Много я за нынешний год, копаясь во внутренностях народа и пытаясь делать невозможное -- помогать деньгами беде людской, многое я узнал, передумал и более всего проверил и подтвердил известное, а именно, что внешней беды нет, а все беды внутренние. Какая будет развязка, не знаю, но что дело подходит к ней и что так продолжаться, в таких формах, жизнь не может, -- я уверен.
   [...] Что вы думаете? Как приближаетесь к смерти? Спокойнее ли еще, чем прежде? Хотя я и прежде радовался на ваше отношение к своим страданиям и плотскому концу, т. е. пробуждению. Я думаю, что у людей, как мы с вами, любящих красоту эстетическую и, главное, этическую жизни, никогда нельзя придти к желанию смерти, к возможности самоубийства, и потому всегда есть работа -- и радостная работа -- увеличивать в себе готовность к смерти, из готовности этой делать даже что-то в роде радости ожидания: "Здесь хорошо и там будет еще лучше". Я начинаю испытывать это -- иногда -- и желаю вам этого.[...]
  
   Н. Н. Ге (отцу) и Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Июня 20.
   [...] простите, что не скоро отвечаю. Это не от недостатка любви. Как было, так и есть и будет, -- вы одни из тех самых близких к сердцу друзей, которых я, грешу, люблю исключительно. [...]
   Вы знаете, как для зрителей и читателей кажущееся неважным, важно для нас. И важно потому, что читатель говорит о себе одном, а я должен приготовить такое, что годилось бы, подействовало -- если я верю в себя -- на миллионы разнообразных людей. Мы всё не кончили своего странного, неожиданного для меня и чуждого дела. [...] Очень мы с Машей испортились за это время, избаловались -- разделение труда: мы заняты распределением, давай нам все готовенькое. Хорошо еще, что мы знаем, что балуемся, и не хотим этого.
   [...] Вы не можете себе представить, как это для меня важно и радостно. Я не увижу обетованной земли, так хоть другие дошли бы до нее и радовались бы в ней.
   Мне жить хорошо. Не тем, что я доволен собой, а, напротив, недоволен и надеюсь, что ползу к лучшему. [...]
  
   Чарльзу Тёрнеру (Ch. Е. Turner).
   1892 г. Июля 1...8.
   В этой книге1 три главные мысли: 1) та, что христианство не есть только богопочитание и учение о спасении, как оно понимается большинством лже-христиан, а есть прежде всего иное понимание жизни, изменяющее весь строй человеческого общества; 2) та, что со времени появления христианства шли в нем два противоположные течения: одно -- всё большее ибольшее уяснение того нового и истинного понимания жизни, которое оно дало людям, другое -- всё большее и большее извращение христианства и превращение его в языческое учение, и что в наше время противоречие дошло до последней степени напряжения и вполне выразилось во всеобщем вооружении и общей воинской повинности; и 3) та, что необходимое разрешение этого назревшего противоречия, прикрываемого доведенным до высшей степени в наше время лицемерием, может совершиться только усилием искренности каждого отдельного человека: согласованием своей жизни и поступков, независимо от требования семьи, общества и государства, с теми нравственными основаниями, которые он считает истинными.
  
   Карл Иванович Тёрнер (Charles Edward Turner, 1832--1903) -- англичанин, в 1859 г. переселившийся в Россию; с 1862 г. профессор истории английской литературы в Александровском лицее; переводчик русских классиков. Автор книги "Count Tolstoi as novelist and thinker" ("Граф Толстой как писатель и мыслитель"). В 1894 г. перевел книгу Толстого "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий".
  
   1 Соединение, перевод и исследование четырех евангелий
  
   И. Б. Файнерману.
   1892 г. Августа 4?
   [...] Я уже много раз высказывал ту мысль, что единение между людьми можно найти, только ища единения с истиной, с Богом. Попытки же искания единения с людьми, -- с известными, избранными людьми, или показывают то, что люди не умеют, не хотят, или устали искать единение с Богом, или не верят, что единение с Богом даст и единение с людьми, или ослабляет стремление к единению с Богом, и потому нежелательны. Кроме того, как я могу знать, с кем именно мне предстоит теснейшее единение? По каким признакам я узнаю, что мне предстоит единение с Иваном, а не с Петром, не с монахом Антонием, не с черниговским губернатором или с крапивенским конокрадом? Самая мысль, проект такого единения, внешнего, как то, которое вы предлагаете, есть в сущности проект разъединения: мы должны признать, что на пространстве между Харьковом и Тулой есть только два-три человека, которые могут нас понять, а это -- грех, да и не правда, да и не нужно.
   Простите, милый друг, что так осуждаю ваш проект, но я стар и мне некоторые вещи виднее. Соединяет нас и может соединить еще больше -- большее и большее приближение наше к совершенству Отца, которое нам указано искать, и я уверен, что вы так же, как и я, как и все мы, испытывали те периоды настроения любви, в которых близки все люди [...], и единение совершается легкое, радостное, изнутри. А такое внешнее единение, которое вы предлагаете, по всем вероятиям, только разъединит тех, которые этим способом затеют единятъся. Какое же единение может установиться между людьми, которые, как Бодянский нынче, как Аркадий Алехин или Новоселов, держатся за объяснение догматов божественности Христа, воскресения, искупления и т. п., да еще не так, как их понимает церковь, а каждый как-то по-своему. Единение может быть только тогда, когда мы всё, что разъединяет, что может подать повод к искушению, всё отбросим, как, защищая крепость, сжигают предместья, оставим только то, что вечно, всеобще всем и, прежде всего, нам самим нужно. А что -- это мы все знаем. И чем искреннее мы будем жить для исполнения этого, тем теснее мы будем не только с известным десятком людей, но всеми людьми мира. [...]
   Свидание с вами и всеми людьми, признавшими для себя обязательность закона Христа, надевшими эту узду, каковы вы, Алехины и другие, я всегда рад и очень рад видеться и всегда воспользуюсь случаем повидаться и буду рад видеть у себя, но нарочно собираться считаю не только лишним, но вредным.
  
   Ответ на недатированное письмо И. Б. Файнермана из Полтавы, в котором Файнерман предлагал собраться в Ясной Поляне всем единомышленникам Толстого, чтобы обсудить дальнейшие планы их жизни.
  
   М. В. Алехину.
   1892 г. Августа 4?
   [...]Если мы не поддерживаем друга друга ни матерьяльно, ни духовно, если мы блуждаем, если уходим друг от друга, и, главное, нет у нас единой общей цели, то нам не поправить этого искусственным соединением и словами, сказанными друг другу. Единение возможно только в истине, а чтобы достигнуть истины, надо одно: искать ее постоянным, неперестающим духовным усилием "толцыте и отверзется", и другое: быть смиренным, откинуть гордость, самолюбие своего отдельного, своего мнения, и, главное, всякие соображения, как, например, о том, что, веруя так, я буду с правительством или с народом, или с святыми отцами или церковью, или, что, веруя так, я могу быть оправдан перед людьми и собой, или так приятно верить. Надо всё это откинуть и вперед быть готовым к тому, что познание истины будет невыгодно мне, унизит меня. Собраться же вместе не поможет познанию истины. Спасение одно -- в приближении к истине, и в этом одном средство единения. Искусственное же единение может ослабить стремление к истине.
   Потом, кому да кому собраться для искания единения? И кому и кому помогать матерьяльно и духовно? Где та печать, по которой мы узнаем наших? Не грех ли выделять себя и других от остальных? И не есть ли это единение с десятками -- разъединение с тысячами и миллионами.
   И потом единение то, которое вы ищете, единение в Боге, совершается на такой глубине, в которую часто и не проникает наш взгляд. Я уверен, что если спросить на смертном одре старика -- меня например, с кем у меня было истинное, самое тесное единение, то едва ли бы я назову тех, которых я бы назвал теперь. Единение с умершими часто больше, чем с живыми. Будем делать то, что ведет к единению -- приближаться к Богу, а об единении не будем заботиться. Оно будет по мере нашего совершенства, нашей любви.
   Вы говорите, сообща легче. Что легче? пахать, косить, сваи бить -- да, но приближаться к Богу можно только поодиночке. Только через Бога, как через сердце, есть сообщение всех частей тела. А прямое, не через Бога общение, только кажущееся. Вы, верно, испытывали это. И я испытывал и испытываю. И что странно может показаться: с людьми, с которыми есть настоящее общение через Бога, и говорить нечего, и незачем, и не хочется, а хочется говорить и что-то доказывать и определять только с теми, с кем еще нет этого божеского общения, с этими стараешься установить кровообращение помимо сердца, но этого нельзя и праздное занятие. [...]
   Вы говорите, что вместе лучше, а мне кажется, что этого нельзя решить, надо делать, что велит Бог. Сведет вместе -- прекрасно, разбросит по разным углам -- тоже хорошо. То же, что вы говорите о дальнейших шагах, то эти дальнейшие шаги я вижу теперь уже не в том, чтобы отречься от себя (это, я думаю, для многих -- для вас, я думаю, да и для других сделано уже в сознании, т. е. люди готовы к отречению, стремятся к нему), а в том, чтобы делать как раз обратное того, что вы хотите -- выделиться, сплотиться -- делать обратное: найти наибольшие средства общения со всем большим миром всех людей, найти такое общение, при котором, не делая уступок, общаться, любить и быть любимым.[...]
  
   Ответ на недатированное письмо М. В. Алехина из Харьковской губ., в котором Алехин сообщал о своем свидании с Файнерманом и их решении собраться всем единомышленникам Толстого.
   С. П. Прокопенко.
   1892 г. Августа 14.
   [...]Со многим, что вы пишете, я согласен, но остаюсь при своем убеждении о том, что единение возможно только через единение каждого с истиной.
   Не согласен я также с тем, что вы пишете об особенности христианского учения, как вы понимаете его. Эти ваши мысли меня особенно поразили еще тем, что я в них нашел много общего с такими же мыслями, слышанными мною в последнее время довольно часто от Арк. Алехина, Новоселова, Бодянского и одного Тушина, которого вы, вероятно, не знаете.
   Сущность этих мыслей, мне кажется, заключается, как это и выражено в вашем письме, в понятии живого Христа. И вот об этом-то понятии мне и хочется поговорить.
   Прежде всего я решительно не понимаю, что подразумевается под этими словами.
   Христом мы называем человека, 1800 лет тому назад жившего и умершего, но про которого сложилось предание, которое складывалось и про многих других людей между суеверными людьми, что он воскрес. Но мы знаем, что ни воскресать нельзя, ни улетать на небо, как это рассказывали про Христа, люди не могут.
   Что же означают слова: живой Христос?
   Если они означают то, что учение его живо, то это выражение неловкое и никогда не употребляющееся (мы не говорим: живой Сократ, -- вера в живого Сократа) и выражение, которого надо избегать, так как при существующем суеверном предании о воскресении Христа выражение это может быть принято в смысле утверждения чуда воскресения.
   Если же под словами "живой Христос" разуметь то, что он невидимо, как те духи, которых воображают спириты, присутствует при нашей жизни, то надо определить, как надо понимать этого духа: Христа, как одного из многих таких же духов, или как церковное богословие понимает Христа, как Бога, второе лицо троицы?
   В первом случае это будет произвольное и бесполезное представление, во втором же это неизбежно приведет нас, если не ко всем, то главным положениям церковного богословия.
   Слова "живой Христос" требуют объяснения и вызывают вопросы, на которые необходимо отвечать: Кто он? Бог или не Бог? Если Бог, то в каком отношении к Богу творцу? Когда произошел? Зачем воплотился? Ответы же на эти вопросы приведут неизбежно или к "рожденна, несотворенна прежде всех век, им же вся быша", к падению ангела и Адама или к выдумыванию нового своего богословия. А я думаю, и вы согласитесь с этим, что ни то, ни другое нежелательно.
   Да и зачем это? Для чего мне нужно вообразить то, что умерший человек -- жив, или утверждать, что человек -- Бог? Тогда как я знаю, что это не только не правда, но что это бесполезное и бессмысленное утверждение невозможного, потому что живой не может быть мертвым и человек не может быть Богом. Неужели оттого, что я введу в свое миросозерцание такую нелепость, мне станет легче достигнуть доброй жизни. Я думаю, что как раз наоборот.
   Вы спросите: как же понимать Христа? Неужели так же, как всякого простого человека?
   Непременно, отвечу я, именно, как всякого простого человека.
   Это необходимо, во 1-х, потому, что это правда;
   во 2-х, потому-что без примеси чудес и утверждения о воскресении учение само по себе так истинно, просто и привлекательно, так всемирно, что нет человека, китайца, японца и другого, который имел бы основание не принять его. С утверждением же о воскресении учителя я без надобности присоединяю к великому учению пошлую и избитую выдумку, которая может только оттолкнуть от него большинство людей;
   в 3-х, и потому, что учение Христа важно и нужно именно как учение человека, точно такого же, как мы все: важно то, что он, будучи точно такой же, как мы все, показал нам, как каждому из нас можно хорошо жить. Неужели, если учитель примером и наставлением показал мне, как надо жить, и потом оставил меня, мне будет полезнее вообразить себе, что учитель невидимо присутствует при моей жизни и помогает мне, чем стараться по мере сил моих жить так, как он показал;
   в 4-х, понимать Христа простым человеком мне необходимо еще и потому, что представление о нем, как о Боге, заслоняет, умаляет и часто совершенно уничтожает отношение человека к Богу-отцу, а в этом отношении вся сущность учения Христа. Так что из-за излишнего почитания Христа, возведения его в боги, я обезличиваю его учение и извращаю его, т. е. лишаюсь того самого, во имя чего я так возвеличиваю его. Да и неужели весь тот ужасный опыт церквей, признавших Христа Богом и вследствие того пришедших к совершенному отрицанию сущности учения, не достаточный урок для нас, чтобы не заходить больше на эту дорогу.
   Главное, что это неправда, и это все знают.
   Христос для меня, да -- простите меня -- и для вас тоже, и для всех людей, есть не то, что мы воображаем себе о нем, а то, что он есть в действительности -- великий учитель жизни, живший 1800 лет тому назад, умерший на кресте, но такой же настоящей смертью, как и все люди, и оставивший нам свое великое, высшее из всех известных нам учений, которое дает смысл и благо нашей жизни. Будемте питаться этим учением, стараться глубже и глубже вникать в смысл его, делать из него дальнейшие выводы и приложения, но что бы мы ни говорили, Христос останется для нас тем, что он есть, словом, служащим обозначением того человека, которому приписывается известное учение и больше ничего.
   Всякое же приписывание слову Христос другого значения только разрушает серьезность и искренность отношения к учению Христа и нарушает даже смысл его.
   Смысл учения в самом простом его выражении для меня такой. Жизнь моя, которую я представлял себе прежде своею собственной, данной мне для моего наслаждения, принадлежит не мне, а тому, кто дал мне эту жизнь и для исполнения своей воли послал меня в этот мир, отцу, как называл Христос того, кто дает жизнь людям и всему миру. И потому смысл моей жизни не в моем личном благе, а в исполнении воли пославшего меня, воли, состоящей в том, чтобы увеличивать любовь к себе и в других людях. В этом жизнь и благо и мое и всех людей. Жизнь моя не моя, а его, от него изошла и к нему идет. В этом смысл учения. Я знаю, кто я, что мне делать и что со мною будет. Чего же мне еще? Буду, полагаясь на отца, стараться делать то, что мне назначено. В этом моя жизнь и мое благо.
   Таков в самом простом его выражении смысл учения Христа, как я его понимаю. Как же мне к такому пониманию учения приплести живого, воскресшего Христа? Зачем он мне?
   Вы говорите -- и это говорят многие -- что нельзя надеяться на свои усилия, на себя.
   Простите меня, но эти слова только слова и не имеют никакого значения ни для меня, ни для вас. То, что человек не должен надеяться на себя, может сказать матерьялист, представляющий себе человека сцеплением механических сил, подлежащего законам, управляющим материей, но для меня и для вас, как и для всякого религиозного человека, человек есть живая сила, искра божеская, вложенная в тело и живущая в нем; Бог послал в тело мое эту частицу себя, надеясь на то, что она будет делать его дело, как же я не буду надеяться на нее. Бог надеется на меня, так как же я не буду надеяться. Жизнь человека есть его деятельность; человек может спасти и погубить свою душу. Всё учение Христа есть учение о том, что должен делать человек: не говорить господи, господи, а исполнять, быть совершенным, как отец, быть милосердым, быть кротким, быть самоотверженным. Кто же будет всё это делать, если сам человек не будет, а чтобы делать, надо надеяться, что сделаешь.
   Если под словами: не надеяться на себя разуметь то, что не надо быть уверенным в том, что сделаешь всё, чего хочешь, что достигнешь того совершенства, к которому стремишься, что не надо гордиться тем, что сделал, а быть, как работник, пришедший с поля; если под этим разуметь то, что всё. доброе, что есть в человеке, есть только то, что в нем есть божеского, то в этом смысле не надо надеяться на себя. Но как же не надеяться человеку на себя, когда вся истинная жизнь его есть только ряд усилий, которыми берется царство божие и которых нельзя делать, если не надеяться на себя.
   И для чего может быть нужна такая странная теория, при которой людям внушается, что они не должны надеяться на то, что действительно есть и в существовании чего они опытом постоянно могут убедиться, именно, что свои усилия есть и что они помогают двигаться вперед; и должны надеяться на то, чего нет и чего не было и в существовании чего никто ничем не может убедиться: на фантастическую помощь фантастического существа.
   Простите меня, если я, говоря так, оскорбляю вас, но я не могу в таком важном деле не говорить всю правду, как я ее вижу. Пишу я с любовью к вам, но не хочу скрывать того, что думаю. Я стою одной ногой в гробу и мне не к чему подделываться. Если я огорчил вас, то вы простите меня.
   Хочется мне еще ответить на вопрос, который естественно возникает: если всё это неправда, то откуда берется это представление о воскресшем Христе, об его помощи нам, о воскресении людей и т. п.?
   Я думаю, что происходит это оттого, что сущность христианства состоит в установлении каждым отдельным человеком своего отношения к бесконечному, к началу всего в моей жизни, к Богу, к отцу. Человек, понявший жизнь, как учит понимать ее Христос, как бы протягивает от себя наверх нить к Богу, связывает себя с ним, и, обрывая все боковые нити, связывавшие его с людьми, как и велит это Христос -- оставить, отца, мать, жену, -- держится только на одной божеской нити и ею только руководится в жизни. И вот, я думаю, что случается то, что некоторые люди, установив свое отношение к Богу, связав себя с ним нитью, вместе с тем, не довольствуясь тем, чего требует от них Бог, а составив себе по рассуждению представление о том, какою должна быть истинная христианская жизнь, становятся не в то положение, в которое их ставит нить, соединяющая их с Богом, а в то, какое им представляется, что перед лицами других людей должны занимать истинные христиане. Такие люди, оборвав обыкновенно прежние боковые нити, связывавшие их с людьми, неизбежно для поддержания себя в том положении, которое не вытекает из непосредственного отношения к Богу, а которое они себе представили, завязывают новые отношения с людьми, новые боковые нити, которые удерживают их на избранном ими положении. И от этого случается то, что нить божеская ослабевает всё больше и больше, и людям кажется, что для продолжения начатой жизни на той высокой степени, -- не соответствующей иногда внутренней потребности, -- на какую поставлена их жизнь, недостаточно уже одинокого непосредственного отношения к Богу, а нужно с одной стороны представление (вера) в нечто сверхъестественное, особенное, которое бы поддерживало их в избранном ими положении, а так как верить в то, чего нет, нельзя одному, то с другой стороны нужно внешнее единение с людьми, которые старались бы одинаково верить в то, чего нет, и поддерживали бы друг друга на избранном пути, поощряя друг друга осуждением за отступление от известных правил, и одобрением за следование им. Этим я объясняю одновременное стремление многих людей к мистическим представлениям и к внешнему единению.
   Очень боюсь, что доводы мои не убедят вас и что было бы очень больно мне огорчать вас, но не отчаиваюсь и в том, что вы согласитесь со всем или хоть с частью того, что я пишу. Если бы у меня не было этой надежды, я бы и не писал. Главное же, пожалуйста, сделайте усилие над собой самим, не предоставляя его делать за вас другим, усилие в том, чтоб вызвать в себе те же ко мне чувства уважения и любви, с которыми я писал вам.
  
   Семен Павлович Прокопенко (1865--1933) -- уроженец Сумского уезда Харьковской губ., сын крестьянина-бедняка; учился в сумской гимназии на казенный счет, из которой вышел, не окончив ее; участник нескольких земледельческих общин.
   Письмо Прокопенко, на которое отвечает Толстой, неизвестно. По сообщению Прокопенко в письме от 18 декабря 1928 г. в редакцию настоящего издания, оно было посвящено религиозным вопросам и, в частности, вопросу "божественности" Христа.
  
   Е. И. Чертковой.
   1892 г. Августа 15.
   [...] Устыдило меня то, что я по своей грубости и жестокосердию, вероятно, больно огорчил вас словом и не заметил этого и забыл. И вы же еще говорите мне: простите. Я к стыду своему действительно не помню такого разговора, который оставил бы во мне недоброе впечатление. Это понятно, потому что недоброе было с моей стороны, а не с вашей. Мне, напротив, казалось, что мы расстались в хорошем, братском расположении друг к другу, и я радовался этому. Благодарю вас еще раз за ваше письмо. Я понимаю, что вы написали его для Бога, но мне-то оно было радостно и полезно, и прошу вас очень простить мне всё, чем я виноват перед вами. Мы с вами, кроме той общей всем людям, желающим следовать учению Христа, связи, связаны еще общей любовью нашей к вашему сыну. Разумеется, моя любовь к нему перед вашей материнской ничтожна, но сама по себе, в сравнении с моими привязанностями к другим людям, она не мала.
   О том, что мы не одинаково верим, я не хочу думать и не допускаю этого. В той мере, в которой мы в истине, мы вместе. В том же, в чем мы заблуждаемся (говоря это, имею в виду, главное, себя), я надеюсь, что Бог поможет нам найти истину, .а если мы по бессилию своему и не найдем ее или не сумеем вполне выразить, то он простит нас.[...]
  
   Елизавета Ивановна Черткова, рожд. Чернышева-Кругликова (1831--1922) -- племянница декабристов З. Г. Чернышева и Н. М. Муравьева, мать В. Г. Черткова; сочувствовала секте "евангельских христиан". Познакомилась лично с Толстым в январе 1888 г.
   Ответ на письмо Е. И. Чертковой от 7 августа 1892 г. из Лизиновки, Воронежской губ., в котором она, вспоминая о разговоре "не в духе любви", который она имела с Толстым "несколько лет тому назад", писала, что он "тяжело лежит" у нее на сердце, и просила за него простить ее.
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1892 г. Августа 18?
   [...]Странно сказать, я завидую вам в том, что вы можете стараться помогать. У нас же нынче на деревне был случай заболевания холерой женщины (смерти еще нет и, кажется, не будет), но Маша, которая была там, вынесла тяжелые упреки; мне же и думать нельзя идти служить больным. Если я это сделаю, то я вижу, что убью жену. А нужды настоятельной еще нет. Впрочем, как придется поступать далее, будет видно. Помогай вам Бог делать то, что вы делаете, не замечая того, что делаете. Мне-то, стоящему одной ногой в гробу, странна та важность, которая приписывается холере, но молодым я понимаю, что должно быть и жутко, и радостно, и возбудительно, как на войне.[...]
  
   Живя в 1892 г. на хуторе В. Г. Черткова Ржевск, Воронежской губ., И. И. Горбунов-Посадов, кроме работы в редакции "Посредник", принимал участие и в помощи голодающему крестьянству. В начале августа Горбунов писал С. А. Толстой, прося уделить из полученных ею пожертвований в пользу голодающих сколько возможно денег для постановки ухода за больными холерой. В письме к Толстому от 11 августа Горбунов просил напомнить о своей просьбе Софье Андреевне.
  
   Н. Н. Страхову.
   1892 г. Сентября 3.
   [...]Получил ваше чудесное письмо и согласился и не согласился с ним. Не согласился, потому что письмо ваше лучше всего подтверждает мои слова и опровергает его содержание.
   В письме этом вы именно делаете то, что я вам советовал, и последствия этого те, что вы и убеждаете и умиляете меня. -- Нет, я остаюсь при своем мнении. Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее. Не только в художественных, но в научных философских сочинениях, как бы он ни старался быть объективен -- пускай Кант, пускай Спиноза, -- мы видим, я вижу душу только, ум, характер человека пишущего.[...]
  
   Ответ на письмо Страхова из Петербурга от 29 августа 1892 г., являющееся отголоском бесед его с Толстым в Ясной Поляне летом 1892 г., в частности по поводу книги Страхова "Мир как целое". Страхов писал, что он прочел в августовской книжке "Русского вестника" статью В. В. Розанова. Розанов высказывал взгляд, что Страхов не договаривает своих мыслей до конца и проявляет "нежелание обнаружить самые заветные из своих убеждений перед толпою..." Страхов по этому поводу писал: "Я не могу говорить о своих личных делах и вкусах; мне это стыдно, стыдно заниматься собою и занимать других своею личностью. Мне кажется всегда, что это не может быть для других занимательно, и потому я берусь за их дела, за их интересы или рассуждаю об общих, объективных вопросах. Или же иначе: у меня есть действительное расположение к скромности; я не считаю себя, как Руссо или Достоевский, образцом людей -- напротив, я очень ясно вижу свою слабость и скудость и потому высоко ценю всякую силу и способность других, а главное -- ищу всегда общей мерки чувств и мыслей, а не увлекаюсь своими мгновенными расположениями, не считаю своих мнений и волнений за норму, за пример, за закон. Достоевский, создавая свои лица по своему образу и подобию, написал множество полупомешанных и больных людей и был твердо уверен, что списывает с действительности и что такова именно душа человеческая. К такой ошибке я неспособен, я не могу не объективизировать самого себя, я слишком маловлюблен в себя и вижу хотя отчасти свои недостатки.... нужно быть самим собою -- этого правила я всегда держался; но Вы -- сердцевед и можете указать мне, где я прикидываюсь и ломаюсь".
  
   Ю. О. Якубовскому
   1892 г. Сентября 3.
   [...] Радостна видеть, что вегетарьянство, как часть только или скорее практический вывод из учения Христа, всё больше и больше распространяется. [...]
   [...] Желаю вам того блага, которого никто и ничто не может отнять.
  
   Юрий Осипович Якубовский (1857--1929) -- из местечка Несвиж, Новогрудского уезда Минской губ.; с 1882 г. работал в различных отделениях Государственного банка; с 1886 г. был в близких отношениях с кружком "Посредника". Бывал в Ясной Поляне у Толстого несколько раз. начиная с 1890 г. Автор воспоминаний: "Вблизи Толстого, его друзей и единомышленников".
   Ответ на письмо Якубовского из Самарканда от 14 августа 1892 г., в котором Якубовский писал по поводу книги Моэс-Оскрагелло о вегетарианстве.
  
   М. Л. Толстой.
   1892 г. Сентября 9.
   [...] так мне ясно, что то, что тебя трогает и огорчает, не должно трогать и огорчать. Неужели свет сошелся клином и на этом клину только один человек.1
   Мне-то со стороны видно, что этот один человек заслоняет от тебя мир, и, чем скорее он устранится, тем тебе будет светлее и лучше. И не думай, чтобы я это говорил потому, что он мне неприятен. Если бы ты вышла за него замуж, это не отдалило бы тебя от меня. Но тебе я желаю лучшего. И это не много.
  
   Мария Львовна Толстая (1871--1906) -- с 1897 г. Оболенская, вторая дочь Толстого.
  
   1 Речь идет об увлечении М. Л. Толстой Петром Ивановичем Раевским.
  
   Д. А. Хилкову.
   1892 г. Сентября 14.
   [...] О теософическом обществе1 я просил [...] послать вам всё, что у меня есть, но вперед говорю, что вы ничего там не найдете. Я так же, как и вы, сначала очень заинтересовался им и думал найти там многое, но скоро разочаровался: ложка дегтя там очень большая. [...]
  
   1 "Теософическое общество", основанное в 1875 г. Е. П. Блаватской (1831--1891) и английским полковником Генри Олькоттом в Лондоне -- реакционное псевдонаучное общество, ставившее в числе своих целей изучение "сверхнормальных психических способностей" человека.
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1892 г. Сентября 22.
   [...] Простите меня, милый друг, если я ошибаюсь, но ужасно крепко засела мне в голову мысль, что в вашей "Повинен смерти" необходимо переписать Христа: сделать его с простым, добрым лицом и с выражением сострадания -- таким, какое бывает на лице доброго человека, когда он знакомого, доброго старого человека видит мертвецки пьяным, или что-нибудь в этом роде.1 Мне представляется, что будь лицо Христа простое, доброе, сострадающее, все всё поймут. Вы не сердитесь, что я советую, когда вы всё думали передумали тысячи раз. Уж очень мне хотелось бы, чтоб поняли все то, что сказано в картине: "То, что велико перед людьми, мерзость перед Богом, и многое другое. У меня есть картинка шведского художника, где Христос и разбойники распяты так, что ноги стоят на земле. [...]
  
   1 Картину "Повинен смерти" Толстой видел в Москве в апреле 1892 г., когда Ге заезжал к нему, возвращаясь из Петербурга с выставки Передвижников. Картина Ге была запрещена и убрана при открытии выставки.
  
   С. П. Прокопенко.
   1892 г. Сентября 26.
   [...] Всей душой подписываюсь под мыслью, которую вы выражаете и в том письме, о том, что дело наше главное в том, чтобы всегда каждый мог держать себя открытым для христианского, т. е. любовного, ответа не словом только, но делом на все те требования, которые предъявляет к нам жизнь. Что будет с каждым из нас, никто не знает и не может знать; но что должен делать каждый при всем том, что может случиться с ним, каждый знает и не может не знать, и в этом всё.
   [...] Очень может быть, что я не так ответил, как должно было, и что его упрек в холодности справедлив. Если это так, то прошу его простить меня. Я думаю, что я действительно и вследствие своего столь далекого от желаемого мною положения, и вследствие лет, живу в слишком отвлеченном мире и недостаточно сочувствую потребностям практического осуществления исповедуемого нами учения; и каюсь в этом грехе. [...]
  
   Т. Л. Толстой.
   1892 г. Октября 4.
   [...]
   Если надо жалеть тебя и tu fais bonne mine Ю mauvais jeu,1 то я жалею тебя всей душой. А то, что тебя мне недостает, так очень чувствую. Хотя дела от тебя мало. Да и не требуется. Тебе верно всё написали о положении вещей. Сейчас был у нас с Левой большой задушевный разговор об его воинской повинности2 и очень хорошо, любовно говорили. А когда любовно, то всё хорошо, и последствия хорошие будут. Писанье мое всё двигается черепашьими шагами, но движется.
   Маша скучает. Но это неизбежно, только бы произошло выпотение этой скверной заразы. Говорю скверной заразы, только по тем обстоятельствам, при которых это расскочилось,3 а если бы не то, да даже и при этом сейчас готов благословить образом, равно и тебя. И не только без неудовольствия, но с истинным.[...]
  
   1 ты делаешь хорошую мину при плохой игре,
   2 Льву Львовичу Толстому предстояло отбывание воинской повинности, от которой он, сочувствуя взглядам отца, сначала предполагал отказаться, но потом написал письмо Кузминским, прося хлопотать о зачислении его в конную артиллерию. Он был зачислен вольноопределяющимся в Четвертый стрелковый императорской фамилии батальон и в конце октября уехал в Петербург. Через полтора месяца его освободили от поенной службы за непригодностью.
   3 Подразумевается отношение М. Л. Толстой к П. И. Раевскому.
  
   М. В. Алехину.
   1892 г. Октября 7.
   [...]Переносился душою в ваше положение и страдал вместе с вами за этого конвойного, который заряжает на людей ружье и готов убить, и вместе понимает учение Христа. Я особенно живо чувствую это, потому что не переставая 2-й год стараюсь проникнуть эту тайну, вдумываюсь в эти явления и живу в них.
   Ha днях, ехавши в Бегичевку, я съехался с экстренным поездом солдат с розгами и боевыми патронами, ехавшими усмирять тех голодных, с которыми мы жили последний год. И ехали всё такие же, как ваш конвойный, но только с тою разницею, что эти уже понимают то, что они делают, это видно по их бегающим глазам и потому, что они сами признаются, что им стыдно.
   Близко царствие божие, при дверях. Я не могу не думать этого и буду умирать с этим сознанием и жить, главное то, что мне осталось жить, хочу жить так, чтобы содействовать этому осуществлению.
   Очень может быть, что я делаю не то, что нужно для этого, может быть, что я заблуждаюсь, но знаю, что только в такой жизни, которая осуществляет царствие божие, в искании царствия божия и правды его для меня весь смысл жизни.
   Знаю, что то же для вас, и когда вижу, как теперь, что вы и Бодянский, ища осуществления царствия божия и правды его, вступаете не в борьбу -- борьбы нет для идущего Христовым путем, всё расступается перед ним, -- но подвергаетесь всей силе искушения, волнуюсь за вас и люблю вас особенной, восторженной любовью.
   Соблазны с двух сторон: ослабеть, отречься, этого я не боюсь за вас; и -- возгордиться своей силой. Я знаю, что вы лучше меня знаете этот соблазн и бережетесь его, но говорю, что думаю и чувствую за вас. Сила та, которой мы побеждаем и победили, не наша, а сила отца, и чем больше мы себя устраним, тем действительнее эта сила.[...]
  
   Митрофан Васильевич Алехин, ушедший в мае 1892 г. из Бегичевки и проведший лето в Харьковской и Полтавской губерниях, был заподозрен властями во "вредном" влиянии на местных крестьян, в августе арестован и заключен в тюрьму в г. Волчанске, Харьковской губ., куда 3 сентября присоединили и А. М. Бодянского. Около 10 сентября обоих под конвоем перевели в следующую по этапному пути тюрьму -- в г. Белгород, Курской губ., откуда М. В. Алехин около 20 сентября был отправлен в Полтаву и через несколько месяцев освобожден из тюрьмы за недостатком улик.
  
   Л. Е. Оболенскому.
   1892 г. Октября 15.
   [...] Очень рад был узнать, что вы устроились в Одессе и довольны своим положением, главное, своим состоянием духа. Я знаю только два состояния духа: одно -- вся жизнь в себе, для себя -- это ад, и другая жизнь -- в служении делу божию -- это рай, если нет сомнения в том участии, которое ты призван принимать в этом деле. Всей душой желаю вам этого.
  
   Леонид Егорович Оболенский (1845--1906) -- либеральный публицист и литературный критик, в 1880-х годах редактор-издатель журнала "Русское богатство".
   Ответ на недатированное письмо Оболенского, в котором Оболенский писал о своей жизни, сообщал о продаже им своего журнала и о том, что теперь он сотрудничает в газете "Одесские новости" и живет в Одессе.
  
   М. А. Шмидт и О. А. Баршевой.
   1892 г. Октября 9...18.
   [...] Особенно сад ваш прельщает меня. Немцы-вегетарьянцы пишут, что всё земледелие должно перейти в садоводство, потому что человеку и здоровее, и легче, и меньше земли нужно кормиться фруктами. Про себя могу сказать только то, что чем дольше живу, чем меньше остается времени, тем больше хочется сделать, и всё яснее становится, что не сделаю и 1/100-й того, что хочется.
   [...] Вы это всё знаете, мало что знаете, вы это уже и делаете. А пишешь для тех колеблющихся людей, которые то видят, то опять не видят истину. [...]
  
   В. В. Рахманову.
   1892 г. Октября 20.
   [...]Вы правы, что до тех пор, пока отношение к вопросам жизни не изменяется, до тех пор искание и парение мистическое безвредно, а до сих пор я в этих друзьях наших вижу самое строгое отношение к себе. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1892 г. Октября 27.
   [...]Живем одни, хорошо, но девочкам бедным пусто. Как справедливо то, что он сказал: "а кто хочет узнать, правду ли я говорю, пусть попробует". Стоит только испытать -- как ни плохо, ни нескладно, ни нечисто, смешано с славой людской, жизнь служения -- для того, чтобы потом уже жизнь для себя потеряла весь jest, как говорят англичане -- букет, прелесть. И это я с радостью испытываю сам и вижу на девочках. У меня есть мое писанье, которое немного, в той мере, в которой я верю в его пользу, помогает жить, и есть слабость старости, но молодым и вкусившим от ключа воды живой уж нельзя вернуться к подобию жизни. И это-то дорого и на это радуюсь.[...]
  
   Ю. О. Якубовскому.
   1892 г. Сентября конец...октябрь.
   [...] Очень сердечно пожалел я о судьбе вашей дочери, т. е. не о ней, а о вас и о вашей жене. Такие смерти всегда представляются тайной. Зачем надо умереть этому молодому существу, а не тому. И несмотря на то, что нет ответа на этот вопрос, такого, который удовлетворил бы вполне разум, сердцем чувствуется, что и это совершается по закону и по благому закону любви.
   Здоровье мое для моих лет хорошо. И вегетарьянство несомненно делает мне большую пользу. [...] Для меня всегда останется главным мотивом нравственный -- 1) не убивать, и 2) как можно меньше труда доставлять людям. И соблюдая эти две цели, я уверен, что будет и самая естественная, а потому -- здоровая для человека пища.
   Желаю вам духовной радости, мира и любви.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Ноября 8.
   [...] Жена досадует, что мы не едем. А я не могу подняться и ехать на эту умственную суету всех этих Гротов, Трегубовых, психологий, богословий и т. п. В мои годы хорошо жить в тишине, ожидать голоса Бога и прислушиваться к нему, готовясь идти к нему. Что мне говорить вам про то, что вся энергия жизни должна быть направлена на то, чтобы устранить то, что мешает ему через меня любить людей, что это есть то усилие, которым берется царство божие внутри и вне себя, -- вы это знаете так же, как и я. Но я себе это постоянно напоминаю и люблю, когда кто напоминает.
   Соловьев написал статью в "Вопросах Психологии" о смысле любви и говорит, что половая любовь есть та любовь, которая разрушает эгоизм. [...] это неправда. Это также эгоизм Ю deux,1 как давно кто-то сказал. Стремится разрушить этот эгоизм только божеская любовь, любовь ко всем равная (как дождь на праведных и неправедвых). И этой любви мы ищем, и она только есть жизнь, есть труд, есть усилие. Любить любящих, милых детей это не жизнь, это изнеженность, это в котором теряешь силы. В этой любви не надо останавливаться. А вот ту, где нас не любят -- врагов. От этого-то и мучает это нас, что мы чувствуем, что можем что-то сделать и не сделали. Я для себя и о себе говорю.[...]
  
   1 вдвоем,
  
   Л. И. Веселитской.
   1892 г. Ноября 17.
   [...]То, что вам передавал Суворин о моем восхищении перед вашей повестью, наверное только в малой степени выражает то, как она мне нравится. Очень интересно, что вы напишете теперь. И по правде скажу, очень боюсь. Надо, чтобы было очень, очень хорошо, чтобы было не хуже Мимочки. А Мимочка по тону своему так оригинальна, что следующая вещь не может уже быть похожа на нее по тону. Какой же будет тон следующей -- тоже особенный оригинальный или простой -- языком автора? [...]
   Интересно мне тоже ваше отношение к монаху Варнаве.1 И еще более ваша мечта пойти с котомочкой на богомолье. Я нахожу, что это не только не странно я смешно, но гораздо более естественно, чем в шляпе и ротонде пойти по Невскому.
   Желаю вам мира с людьми и любви к ним и от них и как можно более серьезного религиозного отношения к своему писанию: т. е. чувствовать, что делаешь это больше для Бога, или скорее перед Богом, чем перед людьми.
  
   Лидия Ивановна Веселитская-Божидарович (1857--1936) -- псевдоним "В. Микулич", писательница; автор трилогии "Мимочка": "Мимочка невеста" ("Вестник Европы" 1883, 9), "Мимочка на водах" (там же, 1891, 2 и 3), "Мимочка отравилась" (там же, 1893, 9 и 10). С Толстым лично познакомилась 12 мая 1893 г. в Ясной Поляне.
   Вторая часть трилогии Веселитской ("Мимочка на водах") обратила на себя внимание Толстого, и он поручил бывшему у него А. С. Суворину, если он узнает скрывавшегося под псевдонимом автора, передать ему свое восхищение этой повестью и сказать, "чтоб он года два ничего не печатал: "А то наши писатели, как начнут хорошо, их начинают рвать во все стороны, и они начинают писать без удержу, и ничего из них не выходит".
   Ответ на письмо Веселитской из Петербурга от 7 ноября 1892 г., в котором она между прочим писала: "Давно, когда Суворин только что сообщил мне о том, что вы одобрили мою повесть "Мимочка", мне многие советовали написать вам о том, как я тронута, польщена и пр. Но я нашла, что об этом незачем писать". Сообщала, что получила приглашение Т. А. Кузминской, встречавшейся с ней в Петербурге, побывать в Ясной Поляне летом, но что она не нашла это возможным. "Тем не менее, -- говорила она, -- во мне еще живет вера (с горчичное зерно) в то, что когда-нибудь я увижу вас во плоти, и это будет для меня такой большой, большой радостью, что при одной мысли о возможности ее, вера моя становится меньше горчичного зерна. Я охотно пошла бы к вам пешком и думаю, что недурно бы мне так пройтись по голодной и холодной России -- Моя любимая мечта пойти куда-нибудь пешком на богомолье с котомочкой; осуществится ли она?"
  
   1 Варнава -- "старец", живший в Черниговском скиту Троице-Сергиевской лавры.
  
   Т. А. Кузминской.
   1892 г. Ноября 17.
   [...] Если ты за Веру благодаришь, так я буду благодарить тебя за то, что любишь обедать, или музыку, или Леву, с тем, чтобы заодно сделать комплимент и ему, и Вере. Чтобы Вере быть прекрасной, ей надо только быть такой, какой она у нас бывает. Только бы прибавить занятий. Это ее, да и многих беда, что делать нечего. Хотя, если не делает худого и молода, и в таких условиях, как она, -- простительно. Я ей советовал открыть вегетарьянскую кухмистерскую. [...]
   [...] Очень уж чист и самоуверен, и подл, и гадок ваш Петербург. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   1892 г. Ноября 25?
   [...] Отсылаю вам назад брошюры. Я их прочел без всякого ни удовольствия, ни интереса. Ключевского1 хорошо риторически написано, искусно скрыто то, что нечего сказать. Брошюра все-таки вредная, как всякая неправда. Брошюра же Антония2 ужасна. Я начал было делать отметки карандашом, но потом стер. Мне его очень жалко. Он с своим пастырством доучительствовался до последних пределов нелепости и самоуверенного, совершенно бессодержательного пустословия. Ведь всё это уж говорено и переговорено, всё это труп. И зачем его ворочать и отравлять воздух этим трупным запахом? То, что человек знает себя личностью и что освобождение себя от страданий и неразумения, связанного с этой личностью, достигается любовью, -- совершенно справедливо, -- и это единственная живая мысль (не своя) в статье, но что тут общего с троицей?
   А, главное, что вы ко мне обращаетесь с такими брошюрами? Между мною и такими элукубрациями ведь нет ни малейшей точки соприкосновения, нечто только той, что мы оба заняты христианским учением: одни тем, чтобы скрыть его, а другие тем, чтобы не дать ему совершенно быть скрытому.
   Ведь у ваших профессоров и ректоров есть огромные аудитории: сотни человек с бородами серьезно слушают всё это и запоминают, и пересказывают, и даже как-то обсуждают. У Сергия есть миллионы поклонников, и хоругвеносцы ездят и носят что-то и кричат что-то. Чего же вам от нас нужно? То, чтобы мы признали, что это очень хорошо. Очень бы желал быть в единении с вами и с милым Антонием Храповицким, но не могу не признавать всего, что у вас делается и пишется, и очень глупым, и очень вредным. И, кроме того, делая свое дело, не могу к несчастью оставаться вполне, как бы мне хотелось -- индиферентным к этой всей деятельности, потому что всё это губит самое драгоценное в людях -- их разумное сознание, -- всё это есть та хула на святого духа, которая не может пройти бесследно и хуже всех грехов. -- Писать о связи религии и поэзии я вам не советую. Надо прежде ясно определить, что мы разумеем под словом религия и словом поэзия, а я думаю, что под религией вы понимаете нечто такое, что не есть религия. Пожалуй, то же и о поэзии. [...]
   Простите, если оскорбил вас своими суждениями. Я стою одной ногой в гробе и мне не к чему скрывать то, что я знаю. Ведь я твердо уверен, что не только вы, колеблющийся, но все эти архиереи, мандриты и т. п. в глубине души, когда они раздеваются и ложатся спать, знают, что всё, что они проповедуют, всю эту троицу, и таинства, и церкви, что всё это ужасный вздор, в который нельзя верить и с которым нельзя жить и тем более умирать.
  
   Ответ на письмо И. М. Трегубова из Сергиева посада от 28 октября 1892 г., уведомлявшего, что посылает Толстому изданные в виде отдельных статей речи ректора Антония Храповицкого и проф. Ключевского, прочитанные ими в Московской духовной академии 25 сентября 1892 г на торжественном акте в память пятисотлетия со дня смерти Сергия Радонежского, основателя Троице-Сергиевской лавры. Трегубов просил Толстого высказать свое мнение об этих брошюрах, хотя бы в виде отметок на полях; кроме того, он сообщал, что взял для семестрового сочинения интересующий его вопрос "Связь поэзии с религией".
  
   1 Василий Осипович Ключевский (1841--1911), историк, профессор Московского университета, занимавший кафедру гражданской истории в Московской духовной академии. Трегубов прислал Толстому отдельный оттиск его статьи "Значение преподобного Сергия Радонежского для русского народа и государства".
   2 Статья ректор академии архимандрита Антония "Нравственная идея догмата пресвятой троицы" .
  
   Д. А. Хилкову.
   1892 г. Декабря 8?
   [...]Мне жутко и совестно говорить это, потому что я сам не гоним, но я гонений не боюсь. И если бы работал по случаю гонений, то работал бы прежде всего над тем, чтобы избавить гонителей от их зла. Они, а не гонимые, жалки.[...]
  
   Л. Е. Оболенскому.
   1892 г. Декабря 8.
   [...] Есть три ступени жизни: 1) для своего животного, 2) для славы людской, 3) для Бога. И мы все всегда стоим на всех трех. И трудно разобрать часто, что делаешь для своего животного, что для людей -- всякая роскошь. И еще труднее разобраться на двух высших ступенях, что делаешь для людей, что для Бога. Часто оба сливаются, и можно только разобрать, который преобладает. Важно, главное, то, чтобы знать, какая ступень ниже, какая выше, и желать всегда стоять на высшей или скорее стремиться к ней. Хороши для этого такие положения -- большей частью они считаются самыми страшными несчастиями -- как, например, нос провалится, присудят к каторге, все признают мерзавцем. -- Ничто так, как эти положения, не помогают освобождению от заботы о славе людской.
  
   Ответ на письмо Л. Е. Оболенского от 27 октября 1892 г., просившего Толстого высказаться, "как вытравить из себя -- себя", "как и какими средствами подавить индивидуальность, эгоизм" и связанное с ними честолюбие.
  
   Г. С. Рубан-Щуровскому.
   1892 г. Декабря 8.
   [...] Напрасно только вы меня ставите в положение судьи. Я не судья. Судит истина. И разумеется, истина так, как вы ее выражаете. Особенно мне понравилось то, что вы говорите о том, как зло, уничтоженное насилием, переходит в того, кто пытался уничтожить его. [...] Я думаю, что человечество идет вперед в своем просвещении истинным светом не благодаря насилию, а несмотря на насилие. И потому все успехи, приобретаемые насилием, только кажущиеся. [...]
   Когда слышу и думаю про вас, всегда мне прежде всего становится завидно за то, что так сложилась ваша, а не моя жизнь, потом подавляю в себе это чувство, а потом всегда думаю и боюсь, что, живя этой простой, чистой и суровой жизнью, вы, пожалуй, не цените ее, тяготитесь ею -- избави Бог -- сомневаетесь в ней. Мне же со стороны видно, как такая жизнь, особенно как ваша, семейная, с детьми, несмотря на то, что нам не видны ее последствия, важна, нужна Богу, нужнее всей той суеты, которой служат ему те, которые хотят видеть и думают, что видят плоды своей деятельности. При этом всегда вспоминаю притчу о девах, ждущих жениха. Только бы быть готовыми и иметь светильники горящими, а придет он или нет и призовет нас -- это уж его дело. И я думаю, что такова ваша жизнь, и желал бы, чтобы вы ценили ее хоть в 1/10 того, как я ценю ее.
   Помогай вам Бог прожить так и вырастить детей.
  
   Григорий Семенович Рубан-Щуровский (р. 1857? -- ум. 1919--1920) -- фельдшер, в 1889--1895 гг. занимавшийся земледельческим трудом на хуторе художника Ге, на племяннице которого Зое Григорьевне он был женат.
   Ответ на письмо Рубана от 3 декабря 1892 г., в котором Рубан писал по поводу его спора с Н. Н. Ге (отцом) и Н. Н. Ге (сыном) о непротивлении злу злом и об отношении к революции. Спор этот был вызван чтением книги Т. Карлейля. "Герои и героическое в истории". Об этом же Толстому писал Н. Н. Ге (отец) в недатированном письме.
  
   М. Н. Чистякову.
   1892 г. Декабря 9.
   [...]Что это вы унываете? Всё чего-то многого ждете. Ждете, мне кажется, Бога в громе и буре, а не в тишине. Самое лучшее то, что "некуда податься", как вы говорите. В этом виднее, ощутительнее всего рука божия. Впрочем, вы как-то Бога не признаете.
   [...] Вы там говорите, что я как будто не признаю Бога. Тут недоразумение. Я ничего не признаю, кроме Бога.
   Я, кажется, писал, да и говорил вам мое определение Бога, которое я бы дал теперь на вопрос, что такое Бог? Бог это то всё, бесконечное всё, чего я сознаю себя частью, потому всё во мне граничит Богом, и я чувствую его во всем. И это вовсе не фраза, а это то, чем я живу.
   Вы там в том письме тоже говорите о молитве. Разумеется, я не могу молиться о том, чтобы Бог дал мне чего мне хочется. Но я не могу не молиться, т. е. не пытаться, отрешившись от всех временных, конечных вещей, становиться как можно ближе к нему, -- не пытаться чувствовать его. И эта молитва совершенно заменяет ту просительную молитву, потому, что она дает то, чего только может желать человек, она всегда исполняется. Если станешь лицом к Богу, почуешь его, всё есть, и ничего больше не нужно.
   Ваше сомненье о том, что а ну-ка пропустишь, и пропустишь хорошее оттого, что станешь приближаться к Богу -- очень опасное.
   К Богу никогда не надо ходить нарочно: "дай я пойду к Богу, стану жить по-божьи. Жил по-дьявольски, дай поживу по-божьи, попробую, авось не беда".... Это беда, и большая. К Богу в роде того, как жениться, надо только тогда, когда и рад бы не пошел и рад бы не женился, да не могу. И потому всякому не то, что скажу: иди в соблазны нарочно, а тому, кто так поставит вопрос: "а что, не прогадаю ли, если пойду не к чорту, а к Богу?" закричу во всю глотку: "Иди, иди к чорту, непременно к чорту". В сто раз лучше обжечься хорошенько на чорте, чем стоять на распутьи или лицемерно идти к Богу.[...]
  
   Ответ на письмо М. Н. Чистякова от 15 ноября 1892 г., в котором Чистяков между прочим писал: "Всё кажется вокруг меня благополучно, но внутри растет ужасная тоска.... Иной раз покажется, что тоска эта самой низменной пробы -- просто соблазны плоти лезут: любящая женщина, дети, эти еще не изведанные мною блага подманивают. И досадно, не изведав всей прелести благ земных, уйти из этого мира. И всё озираешься назад: а ну, мол, впереди только журавли в небе?"
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1892 г. Декабря 24.
   [...] Не унывайте, милый друг, не предпринимайте ничего, не портите своего положения, которое так хорошо. Терпите, претерпевый до конца спасен будет; запасайте масла в светильник, чтобы быть готовым к приходу жениха,1 к ответу на требование дела жизни, которое может быть предъявлено всякую минуту. [...]
  
   Ответ на письмо Н. Н. Ге (сына) от 12 декабря 1892 г., в котором Ге писал об осложнениях в своей семейной жизни.
  
   1 Цитаты из Евангелия.
  
   О. А. Баршевой и М. А. Шмидт.
   1892 г. Декабря 27.
   [...] вас очень люблю и радуюсь на вашу жизнь. Ведь если бы не было несчастий, то не стоило бы жить. Ведь это самая жизнь и есть.
  
   Ответ на письмо О. А. Баршевой с Кавказа от 2 декабря 1892 г., в котором Баршева писала, что они потеряли во время эпидемии в течение месяца трех своих коров и трех больших телок; просила выслать скотолечебник и термометр для скота.
  
   1893
  
  
  
   П. И. Бирюкову.
   1892 г. Декабря 25...1893 г. Января начало.
   [...] Живем мы в Москве. Стараюсь не одуреть от суеты Гротов и т. п. Продолжаю свою работу и нахожусь всё в том же заблуждении, что то, что пишу, нужно. [...]
  
   Е. С. Толстой.
   (О браке)
   1893 г. Февраля 5.
   Хотя ты и знаешь, милая Леночка, мои взгляды на брак, теоретические взгляды, я, узнав про то, что ты выходишь замуж за того, кого ты любишь, очень, очень непосредственно обрадовался и не перестаю радоваться, когда вспоминаю об этом, что мы часто делаем с девочками.
   Ты знаешь, что всегда составляешь себе невольно определенное мнение о людях почему-либо интересных, но которых не видел, и у меня уже составилось само собой самое определенное мнение о твоем женихе.1 Скажи ему, что я его смело поздравляю с тем, что он на тебе женится, и от души желаю вам счастья, которое все-таки очень редко и которое надо старательно добывать.
  
   Елена Сергеевна Толстая (1863--1942) -- с конца 1893 г. Денисенко, племянница Толстого, младшая дочь его сестры Марии Николаевны от гражданского брака с виконтом де Клен Гектором.
  
   1 Иван Васильевич Денисенко (1851--1916), юрист, в то время председатель Воронежского окружного суда.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1893 г. Февраля 5.
   [...] В Москве народу столько видишь, что выходит, что никого не видишь и себя не видишь.
   Мы здесь теперь в Бегичевке [...]. Положение очень тяжелое в народе, но как чахоточный, на которого страшно взглянуть со стороны, сам не видит своей исчахлости, так и народ. То же и я испытывал в Севастополе, на войне. Все говорили: ужасы, ужасы. А приехали, никаких ужасов нет, а живут люди, ходят, говорят, смеются, едят. Только и разницы, что их убивают. То же и здесь. Только и разницы, что чаще мрут. А этого не видно. [...]
   Боюсь я, что вы мало себе внушаете, что вам хорошо. Мы все к этому склонны: составили себе воображаемую не столько жизнь, но радость на эту жизнь, и как только радости этой нет, так нам скучно, мы чувствуем себя неудовлетворенными. Вчера Поша получил письмо от Леонтьева, он пишет, что ему скучно, что он не удовлетворен духовно (он иначе выражается), что причина этого разъединение. Вот и выскочило шило из мешка. Как может мое отношение к людям дать или не дать мне духовное удовлетворение. Мне-то, стоящему по моим годам одной ногой в гробу, это так ясно видно. Il faudra mourir seul и il faut vivre seul,1 т. e. с Богом. Пока на него не обопрешься, не выдержит ни одна подпорка. А что если бывает неинтересно, неувлекательно жить, как это я теперь вижу у многих, и в чем, в недовольстве на это, я вас подозреваю, то надо знать и помнить, что весна и лето бывают не постоянно, а есть зима. И в духовном движении есть эта периодичность. Нужна зима и ночь для отдыха. И чем холоднее зима и темнее ночь, тем ближе рассвет. [...]
  
   1 умирать придется одному и надо жить одному,. Слова эти взяты из "Мыслей" Паскаля.
  
   Е. А. Березовской.
   (О супружеской неверности)
   1893 г. Февраля 8.
   "Что должна делать жена, если у мужа есть любовница, и он хочет жить и с тою и с другою?" Конечно, ни в коем случае не жить брачно с таким мужем.
   "Имеет ли жена право взять детей и уйти от мужа?"
   О правах между женою и мужем не может быть речи. Но уйти даже от неверного мужа, если он дорожит совместною жизнью с женой и нуждается в ней, не хорошо и потому не следует. Отнять детей от отца, если он дорожит ими, тоже нехорошо и потому не следует.
   Что же делать? скажете вы. Терпеть, стараясь самой не быть виноватой перед мужем. Слишком часто бывает так, что один из супругов виноват увлечением, неверностью, а другой вместо того, чтобы, оставаясь чистым, помогать сбившемуся вернуться на путь, сам начинает грешить гордостью за свою чистоту, осуждением, злобой, обидами. Самое сильное орудие против зла есть добро.
   Вот всё, что я умею ответить на ваши вопросы. Оставайтесь сами чистыми и обращайтесь с мужем, как бы обращалась с ним любящая сестра. Это, по-моему, единственный выход из вашего тяжелого положения.
  
   Д. А. Хилкову.
   1893 г. Февраля 13.
   [...] Жалко мне только, что они связывают себя верою в некоторые догматы церковные, как воскресенье, божественность, и, главное, жаль, что они не доделали того неизбежного вывода отрицания государства, который вытекает из их положения непротивления.[...]
  
   И. А. Бунину.
   1893 г. Февраля 20.
   [...] Ничто бы столько не должно было успокаивать нас в минуты волнения и тревог, как опыт того, каким образом прежде казавшиеся сложными и затянутыми узлы просто и легко распутывались временем.
   Важны только свои поступки и духовные причины, вызывающие их. [...]
  
   Иван Алексеевич Бунин (р. 1870) -- поэт и писатель. Лично познакомился с Толстым в середине февраля 1894 г.
  
   М. А. Шмидт.
   1893 г. февраля 20.
   [...] как ни естественна смерть, особенно мне уже по годам своим стоящему так близко к ней, всегда она не то что поражает, а трогает и умиляет. Хочется узнать, что чувствовал, что думал тот, кто отходит? Хорошо ли ему было в эту торжественную минуту жизни. И я поплакал, читая ваше письмо, -- не от грусти, что не увижу ее больше, хотя и это жалко, особенно за вас, -- но от чувства умиления. Она хорошо, спокойно, как видно из вашего письма, и без страха умерла. Милое, тихое, смиренное и серьезное было существо, как я ее вспоминаю. Как теперь вижу вас двух в зале утром, когда вы пришли ко мне, и я в первый раз увидал вас обеих.1 Она была тогда еще полумолодая, полная жизни, настоящей жизни духовной. Полноте, милый друг, упрекать и мучать себя. Разве может человек что-нибудь сделать и прибавить жизни на один локоть. Жизнь и смерть не в наших руках. Ваша жизнь с вашим пошатнутым здоровьем, в тех условиях, в которых вы жили последние годы, лучшее подтверждение этого. Как ни странно это сказать, и я бы не сказал этого другим, -- всё к лучшему. Особенно такая смерть. Дай Бог нам такую же. А днем или десятилетием раньше или позже разве не всё равно.[...]
   Удивительно, каким светом освещает смерть умерших. Как вспомню теперь про Ольгу Алексеевну, так слезы навертываются от умиления. Вспоминаю ее шутки, ее отношение к вам, ее покорность, ее тихую ласковость, и совсем яснее, лучше понимаю ту самую внутреннюю ее душу. Пишите, что вы решите делать. Велите мне служить вам, чем могу. Вы нераздельны были с ней, и часть того увеличенного и просветленного чувства любви, которую я чувствую к ней, я испытываю и к вам.[...] >  
   Ответ на письмо М. А. Шмидт с Кавказа от 4 февраля 1893 г., описывавшей смерть О. А. Баршевой, последовавшую 3 февраля от крупозного воспаления легких.
  
   1 Первое знакомство М. А. Шмидт и О. А. Баршевой с Толстым состоялось 20 апреля 1884 г. в доме Толстых в Долгохамовническом переулке в Москве, куда они пришли за запрещенным "Евангелием" Толстого.
  
   Н. Н. Страхову.
   1893 г. Февраля 25.
   [...] Я в жизни никогда с таким напряжением и упорством не работал, как я теперь работаю над всей моей книгой и в особенности над заключительными главами ее. Должно быть, я поглупел или, напротив, ослабел творчеством, а поумнел критическим умом. [...]
  
   М. В. Алехину.
   1893 г. Февраля 25.
   [...]Вопрос ваш о том, как и куда лучше употреблять свои силы, был бы очень труден, если бы требовалось дать одно и безошибочное решение; но решений его может быть столько же, сколько предположений, и все могут быть и даже наверно будут ошибочны, как и всё, что делают люди.
   Да, дорогой Митрофан Васильевич, обрывать одну путу и затягивать другую, и так до гроба и с тем умереть. Я скажу вам, что думаю, вполне такова жизнь -- прекрасная, дарованная нам Отцом жизнь. И так точно жили и живут все лучшие люди, и так жил Христос и так возвещал жить нам.
   Прекрасна эта жизнь тем, что, во-первых, обрывая одну путу, более связывающую и крепкую, затягиваешь другую, менее связывающую и крепкую, идешь вперед к освобождению, и в этом радость.
   Но не в этом всё дело, и оглядываться на это не хорошо и не должно. А, главное, в том, что за одно с этим обрыванием пут и медленным задерживаемым движением чувствуешь, что этим самым своим личным умом делаешь другое дело -- установление царства божия и на земле, и на небе. И лучше такой жизни я ничего не желаю и не придумаю желать.
   Теперь ответы на ваши вопросы.
   Ответ непосредственный такой: если бы я,я был на вашем месте, я бы пошел к Мищенко1 и не то, что устраивал бы что там, а работал бы там с ним, кормясь. (При этом может быть что-нибудь сложилось бы, пришли бы еще люди, а может быть и ничего; это меня бы не занимало.) [...]
   А делать из двух хороших или хоть не дурных дел, по-моему, всегда надо самое приятное, -- потому что это лучше будешь делать; так что большая приятность есть отчасти признак назначения от Бога.
   Другой ответ -- тот, что бы я желал для себя, чтобы вы сделали? Я желал бы для себя, чтобы вы отправились на Кавказ помогать молоканам. Вы им, на мой взгляд, можете помочь и укрепить, и просветить их. А это мне хочется. Но именно потому, что это мне хочется, это не имеет никакого веса.
   Третий ответ -- тот, что надо как можно меньше предпринимать, двигаться, а отвечать на те требования, которые предъявляются тут же, сейчас же, и тогда надо принять Файнерманово предложение.
   Четвертый и самый правильный, по-моему, ответ, хотя он и кажется общим и неопределенным, -- тот, что служить Богу надо не на той или на этой горе, а в духе и истине. По смыслу этого ответа всё значение во внутренней деятельности, при которой всякий внешний выбор становится безразличным, и человек склонится к тому, другому, или десятому поступку, т. е. такому, который и не предвидел, даже не выбирал, а незаметно само собою.[...]
  
   Ответ на письмо М. В. Алехина из Полтавы от 5 февраля 1893 г., который писал, что столярная артель их распадается и участники ее разъезжаются; спрашивал, что ему делать и как наилучшим образом употребить свои силы; сообщал о ряде предложений от его друзей -- от Хилкова, Бодянского, Файнермана и других.
  
   1 Филипп Антонович Мищенко, хуторянин Зеньковского уезда Полтавской губ., друг М. В. Алехина. Мищенко звал Алехина к себе с целью организации земледельческой колонии.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1893 г. Февраля 25.
   Благодарствуйте [...] за вашу любовь ко мне. И если любите любящих вас, что делаете особенного. То же делают и язычники, т. е., мне думается, что на эту любовь не стоит и обращать внимания, подчеркивать ее, а напротив, не то, что бороться с нею, а скорее пренебрегать ею для того, чтобы все силы направить на одну нужнейшую и сладчайшую любовь к ненавидящим вас и, главное, противным нам.
   Не могу сказать, чтоб я делал это, но имею крошечный опыт (верно и вы), и когда удастся полюбить того, кто вас не любит и если противен, -- как бывает радостно. Я маленький опыт этого имел в школе с ребятами. [...]
  
   Леонила Фоминична Анненкова (1845--1914) -- близкая знакомая Толстых, курская помещица.
  
   П. И. Бирюкову и С. Т. Семенову.
   1893 г. Марта 3.
   [...] Очень жаль людей, и тех, которые страдают, и тех, которые мучают. Думаю и верю, что это, такой порядок вещей, продолжится не долго. Созрели уже новые души людей, которые не могут уложиться в старых мехах. [...]
  
   Н. Дризену.
   1893 г. Апреля 15.
   [...] Пожалуйста, не печатайте этого. Всё это так и не так. Вопросы, о которых мы с вами говорили, для меня очень важные и такие, о которых я думаю годами, но которые для вас были новы, и потому во многом освещение не верно и совершенно искажает мысль, и может ввести в заблуждение людей. О многом я говорил, предполагая, что вы знаете уже то, из чего это вытекает, и сами выведете то, что из этого выходит, и от этого многое не только неясно, но представляется превратно: то, что главное, кажется побочным и наоборот. [...]
  
   Николай Дризен, посетивший Толстого в конце марта 1893 г. в Москве, в письме от 5 апреля 1893 г. прислал рукопись своей статьи с описанием своего посещения и разговоров с Толстым и просил разрешения опубликовать ее.
   В ответном письме от 13 мая Дризен писал: "Нечего говорить, что желание Ваше видеть мою рукопись не напечатанной будет свято исполнено". Статья Дризена напечатана не была.
   И. Б. Файнерману.
   1893 г. Апреля 15.
   [...] Вы знаете, что у меня нет денег и никакого имущества, просить же денег у людей, для которых цель ваша совершенно чужда, значит только раздражать людей. Я говорю: как будто, потому что я не отказываю, а заявляю невозможность. Особенно больно, потому что между нами произошло охлаждение, а это всегда, и особенно теперь, когда я чувствую близость смерти, больно, и я не хочу этого и смело пишу, что люблю вас и уверен, что вы мне ответите тем же.
  
   Ответ на два письма И. Б. Файнермана из Полтавы с просьбой помощи деньгами для переезда в Палестину.
  
   Д. А. Хилкову.
   1893 г. Апреля 16.
   [...] Мы уезжаем на-днях в деревню, а оттуда поеду в Бегичевку, где продолжается бесполезное дело кормления голодных людей, которым, ввязав меня в него, меня наказал Бог, должно быть за мою гордость. Здесь очень заметно быстрое одурение и оправославление людей, которого никогда прежде не было. Я думаю, даже уверен, что это, как в Риме, при Августе, было особенное усиление язычества перед его падением. [...]
  
   М. А. Шмидт.
   1893 г. Апреля конец.
   На письмо Душкина1 ответить надо, уговаривая не изменять своего положения, не ездить к вам и, главное, не переходить в православие. Разве можно нам, смертным людям, делать дурные дела, как ложь притворного обращения, для того, чтобы вышло что-то хорошее -- ведь он может умереть в минуту произнесения лжи, то есть совершения самого большого зла, какое только может сделать человек. Да и зачем ему переменять свое положение? Если ему живется хорошо там, то надо так и жить, а если ему тяжела эта жизнь, то там, на месте надо изменять свое внутреннее отношение к ней. И, главное, не считать себя лучше, чем есть, не обманывать самого себя.[...]
  
   21 апреля 1893 г. из станицы Кавказской, Кубанской области, в котором Шмидт сообщала о полученных ею письмах от Л. Е. Душкина. Душкин выражал желание приехать к ней и работать, но так как евреи не имели права жительства в Кубанской области, то он был готов принять православие.
  
   1 Леонтий Евсеевич Душкин (р. в середине 1860-х -- ум. 1898--1899?), еврей, в конце восьмидесятых годов сблизившийся с кружком "Посредника".
  
   А. М. Бодянскому.
   1893 г. Мая 14.
   [...]О том, что вы говорите о разумении и о Боге, я не то что согласен, но думаю так же, как и вы. Я не говорю согласен, потому что, говоря об этпх предметах, трудно бывает их точно выразить, и слово может выразить лишнее или недосказать, и потому нельзя никогда признать известную формулировку совершенно соответствующею своему пониманию. Я чувствую только, что мы думаем и чувствуем в одинаковом направлении, и это меня очень радует. О предметах этих нельзя не думать, но каждый невольно думает по-своему; формулировать же их, как это делали в символах веры, не только бесполезно, но может быть опасно. Формулировать можно и должно выводы, приложимые к жизни, как это делал Моисей: "Не убий", Христос: "Не противься злому!" Но повторяю, что думаю в том же направлении и совершенно согласен, что мера разумения дается по мере чистоты, смирения и любви.
   В письмах, которые вы прислали мне [...] есть одно очень грустное известие о том, что между ссыльными христианами1 идут препирательства о сравнительных достоинствах и истинности вер. Это ужасно! Ведь это всё люди, исповедующие закон Христа, закон единения, призывающий нас быть едиными, как Отец в нем, и он в Отце.
   Мне всегда казалось, что единение это (а в нем сущность христианства) достигается самым простым способом: тем, чтобы не признавать истиною и не исповедывать того, что другие христиане не признают истиною, а держаться того, в чем мы согласны; т. е. если я признаю и исповедую нечто, отрицаемое моим братом, то воздерживаться от этого исповедания, направляя все свои общие силы на уяснение, вместо того, в чем мы согласны.
   Так, например, если я признаю и исповедую троицу, и вижу, что брат мой не признает ее, я должен воздержаться от этого исповедания и соединиться с ним в том, что мы оба признаем: положим, в обязанности учения любви. Если же он не признает и обязанности учения любви -- как это не признает ни один ребенок, -- я должен искать других точек соединения, если не в учении Христа, то в том, что не противно этому учению.
   Точно так же и в отношениях моих с человеком, который признает то, что я не признаю, положим в отношениях с человеком, который признает таинства, крещение или хоть божественность Христа, которого я не признаю, я могу и должен просить его не требовать от меня признания тех положений, в которые он верит, и искать нашего сближения на том, во что мы оба верим.
   Ведь в сущности мы так и поступаем с людьми, которых мы любим и с которыми нам приходится жить. И так надо бы поступать со всеми. Не требовать от других признанийтехнашихверований, которые они не признают, и просить других не требовать от нас того же.
   Я думаю, что если бы мы сходились с людьми прежде всего тем, во что мы все верим, например на том, что все люди братья, и из этих простых истин, развивая их дальше, доходили бы до высших, мы никогда бы не разделялись в мнениях и были бы едины.
   Мы говорим, что жалеем людей за их заблуждения (как православные жалеют сектантов), и желаем для их добра передать им истину. Всё это неправда. Ведь хорошо бы было передавать людям такую истину, о которой они никогда не слышали; а то все споры всегда идут о предметах, о которых спорящие тысячи и тысячи раз слышали, говорили, читали. Как же может быть то, чтобы человек не принял истину, известную ему и со всех сторон рассмотренную и еще такую, от которой зависит его спасение? Неужели Бог допустил, или мир так устроен, что человек может понять истину, нужную для его спасения, только потому, что мы придумаем в сотый раз искусные доказательства и подберем тексты? Очевидно, что тут что-то не то. Не принимаем мы так старательно передаваемые нам доказательства потому, что не можем принять противное нашему сознанию. И доказывать-то мы трудимся, очевидно, не для блага человека, а из упрямства, гордости, чувства товарищества с своими, иногда и еще худших целей: из корысти, самолюбия, как это бывает среди благоденствующих церквей.
   Крайности сходятся: и большею частью там, где идут самые оживленные споры о верованиях, о христианстве, нет никакого ни христианства, ни верования, а есть только человеческое самолюбие. Истина проста и ясна и открыта младенцам. И первая основная истина есть истина единения людей. И единение это возможно, если мы принесем ему в жертву наши привычки, нашу гордость ума, наше желание быть правым.
   Я потому так подробно говорю об этом, что, зная это правило, сам много раз грешил против него. Согрешил и с вами. И совершенно напрасно. У нас с вами так много общего, я думаю даже всё общее, что ваше иное чем мое понятие о Христе никак не может разделить нас. (Я только прошу вас не требовать от меня признания вашего понятия о Христе.)
   Вы пишете о ссыльных и их нужде, борьбе и искушениях. Я беспрестанно думаю о них и много слышал и от квакеров, и общих друзей. Мне очень трудно высказать вам свое мнение на этот предмет, но все-таки постараюсь откровенно сказать его. Мне трудно говорить, потому что я по несчастию и недостоинству моему живу во всех удобствах и говорю о людях, мучимых и страдающих; но все-таки я не могу не сказать того, что думаю.
   Как сказал Христос: "Меня гнали и вас будут гнать", так и есть и должно быть. И не может быть иначе. Если человека не гонят в нашем мире, то потому только, что он не исповедует того, что должен исповедывать; и потому, как ни тяжелы могут быть испытания гонимых, они не могут не радоваться им, и не можем не печалиться мы, негонимые. "Не на этот час ли я пришел", сказал Христос, и мы должны чувствовать то же. Ведь тут только начинается настоящая жизнь. Ведь вся остальная жизнь была только приготовлением к этому часу. Ведь если не это, -- не пострадать за истину, -- то зачем же жить?
   Знаю, что если бы я был на месте изгнанных, унижаемых, нуждающихся, я, может быть, был бы в тысячу раз худшем унынии, чем они; но все-таки не могу не сказать того, что думаю.
   Подкрепи вас всех Бог и дай вам сознания того единственного дела истинной жизни, которое вы делаете с кротостью, твердостью и радостью, исповедуя истину среди гонений.
  
   Александр Михайлович Бодянский (1842--1916) -- бывший помещик Екатеринославской и Харьковской губерний, отказавшийся от своей земли; в конце 1880-х гг. познакомился с М. В. Алехиным и общинниками Байрачной и увлекся их идеями. В августе 1892 г. был арестован за сношения с сектантами и сослан в Закавказье. В 1896 г. за распространение "вредных идей среди нижних чинов местных войск", был из Закавказья направлен в Лифляндскую губернию. В 1899 г. эмигрировал в Канаду, где жил среди духоборов до 1905 г., когда вернулся в Россию. С Толстым познакомился в августе 1892 г. в Ясной Поляне.
  
   1 Толстой имеет в виду сектантов, сосланных на Кавказ при Николае I.
  
   Т. Ганусову и В. Кондратьеву.
   (Об опасности говорить людям всю истину)
   1893 г. Мая 15.
   [...] В последнем же письме вы пишете, что опасно народу говорить всю истину, как мы понимаем ее. Это мнение совершенно несправедливо. Нельзя вливать вина нового в меха старые. Всё учение Христа есть не что иное, как учение об истине, что он неоднократно и высказывал, и не то, чтобы то, что он говорил, была истина, потому что он говорил это, а то, что он требует веры себе только потому, что то, что он говорит, есть истина (Иоан. VIII, 46, и мн. др.).
   И потому надо говорить людям всю истину, а не часть ее; или подмешивать к истине долю лжи для того, чтобы, как нам кажется, люди легче приняли ее.
   Истину надо говорить всю до конца, до тех пор, пока она открылась нам, только тогда она убедительна. А главное то, что по отношению принятия истины все люди равны: нет умных и глупых, ученых и не ученых, и если есть преимущества, то на стороне не ученых в светском смысле.
   Я знаю это по рассуждению и на опыте. Ложь о том, что Христос был Бог и родился от девы, не может быть передана всякому, а с выбором и с разными подходами и хитростями, а истина о том, что Христос учил, что все люди братья и должны, если хотят блага, жить для служения тому, кто послал нас в мир, служения, состоящего в единении и любви между собой, истина эта так проста и близка сердцу каждого человека, что ее можно и должно передавать без всяких соображений.
   На вопрос же о том, Бог или не Бог этот Христос и было ли его пришествие предсказано пророками, мы можем ответить только тем, что мы не знаем этого, и не желаем знать, и просим, отложив этот неясный вопрос, заняться вместе уяснением того, что нам всем одинаково понятно, близко и важно, а именно что, как и вы пишете, как сделать то, чтобы у нас не было разделений, всё было общее, как у апостолов. -- А первое средство сделать это, состоит в том, чтобы всегда, перед всеми, перед "малыми сими" и сильными мира одинаково исповедывать всю истину вполне, как мы понимаем ее. Соединиться воедино мы все можем не около Христа, а около истины, которая наверное одна прежде всех веков. Христос для меня до сих пор совпадает с истиной, но верю я ему не потому, что он Христос, а потому, что он в истине.
   Один английский писатель, Кольридж, писавший довольно много вещей не замечательных, сказал одно глубочайшее слово: тот, кто начинает с того, что любит христианство более, чем истину, очень скоро начнет любить свою церковь или секту более, чем христианство, неизбежно кончит тем, что будет любить себя более всего остального.1
   Всё разъединение христиан, т. е. людей, называющихся этим именем, о которых вы тоже говорите в вашем письме, происходит оттого, что люди делают это первое отступление.
   [...] к сожалению, не мог исполнить вашего желания:2 содействовать вашему переселению в деревню и обучению работе. Я сам живу на земле, мне не принадлежащей, и в условиях, совершенно противных всем моим взглядам, и даже в среде людей, не сочувствующих переходу людей, занимавшихся интеллектной работой, к земельной работе. Я знаю нескольких лиц, живущих на своей земле и работающих сами, но для того, чтобы жить у них, надо их согласие и сближение независимо от воззрений. Главное же то, что я полагаю, что выучиться работать везде можно. Перейти же от жизни городской, ремесленной, трудовой к жизни деревенской надо естественно, а не искусственным путем, т. е. не так, чтобы этим переходом огорчить, лишить кого-либо чего-нибудь, и сделать кому-нибудь лишнее затруднение, а напротив, чтобы этот переход был бы вынужденным и облегчал бы положение связанных с нами людей: было бы не прихотью, а необходимостью. Эту ошибку делали многие. Признание и исповедание человеком христианской истины в нашем мире неизбежно должно привести его из более выгодного положения в менее выгодное, из положения начальствующего, богатого в положение подчиненное и бедное. Но будет ли это положение ремесленника, земледельца или положение узника или казнимого -- неизвестно. Умышленно же стать в наилучшее положение из этих -- земледельца и особенно земледельца хозяина или живущего у христианина хозяина совершенно неправильно. Надо, чтобы это или другое положение вытекло из самой жизни. А то избрать излюбленное положение земледельца, купив для этого землю, инвентарь, т. е. совершив то, что считаешь грехом, или заставить другого совершить это для того, чтобы жить лучше, есть очевидное противоречие. [...]
  
   Т. Ганусов -- молодой человек, работавший в типографии в г. Николаеве, Херсонской губ., познакомившийся с запрещенными произведениями Толстого через Д. Р. Кудрявцева, получая от него гектографированные сборники произведений Толстого. Находился в переписке с И. М. Трегубовым. Трегубов показывал письма Ганусова Толстому.
   Василий Кондратьев (р. 1873) -- товарищ Ганусова, работавший с десятилетнего возраста в той же типографии, тоже ведший переписку с Трегубовым и, как хорошо грамотный, писавший за Ганусова.
  
   1 Самуэль Тэйлор Кольридж (1772--1834), английский поэт, публицист, критик и писатель по религиозно-нравственным вопросам. Приведенная Толстым фраза взята из его произведения: "Aids to reflection" ("Помощь в размышлении").
   2 В недатированном письме к Толстому Кондратьев просил разрешения "хоть на время" приехать к Толстому и работать у него в деревне.
  
   Л. Л. и М. Л. Толстым.
   1893 г. Мая 15.
   [...] Вчера Илья прибежал на велосипеде и всё торопится, кусая усы и заботясь о шептунах, обезьянах и т. п., забыть то, что знает или знал и чего нельзя не знать, -- что жить так мужчине (женщинам и детям еще простительно) стыдно. Устроили Lown tennis и с Верой Кузминской и Машей топчутся с мячиками. Посмотришь, посмотришь, как Таня, и сам станешь играть. Не я, а Таня. Больше делать нечего. Видно, так надо. Это я серьезно говорю. Думаю, что мне нужна эта тоска, и так не пройдет. [...] Без поглощающей всего работы и про которую позволяешь себе думать, что она может быть нужна, трудно жить. Впрочем, мое теперешнее настроение исключительное и, должно быть, вызвано бывшим нездоровьем. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1893 г. Мая 15.
   [...] Удивительное дело, что то, что вы пишете в конце вашего письма о так называемой свободе воли, составляло главную мысль окончания моей работы, к которой с одной стороны и свелся вывод книги. [...]
   Истина всё больше и больше открывается людям, и свойство жизни людей таково, что они все приходят к истине -- волей или неволей освещаются ей. И свобода человека состоит только в том, чтобы признать охотно, радостно открывшуюся ему истину, или быть против своей воли увлеченным другими людьми, принявшими ее. От признания же истины, высшей или низшей степени истины, зависят и все поступки человека. (Человек делает то, что делает, только потому, что считает это истиной, или потому, что так привык прежде считать это истиной, что не может отстать от этого). Людям же кажется, что они свободны в поступках. Люди не свободны в поступках, а в том, что вызывает их, в коснении в том, что прежде было признано истиной, или в признании открывшейся высшей степени истины. Как со стороны может казаться, что машинист свободен двигать колесами тендера взад или вперед, тогда как он свободен только в управлении паром. И как неизбежно следует движение за действием пара, так же неизбежно и следуют поступки за признанием истины. (Разумеется, это говорится о внутреннем, а не внешнем, искреннем признании истины.) [...]
   Из этого же вытекает и то, что для истинного движения жизни не только не нужна, но вредна внешняя суетливая деятельность. Деятельность нужна только, как проверка того, верны ли мои выводы, и кроме того есть неизбежное условие истины. Ничегонеделание, без увеселений, доставляемых трудами других людей, есть самое тяжелое состояние, если оно не наполнено внутренней работой; и потому если только быть вне условий роскоши и чужого труда, нечего бояться этой праздности. Человечеству наверно в милион раз сделало и делает больше вреда трудолюбие, чем праздность.
   Вчера читал в Русских Ведомостях речь Zola1 к студентам против проявляющегося в них расположения к мистицизму, как он называет религиозные течения в новой французской молодежи [...]. И против этого он им рекомендует науку и труд, не объясняя того, что мы должны называть и признавать наукой, и, главное, какой труд. Труд, le travail, это единственный идол людей, желающих освободиться от требований христианства, которые заявляются со всех сторон, и людям так нужно, так хочется затуманиться, что они не видят даже всей очевидной глупости проповеди науки, не определяя того, что должно называть наукой, и труда, не определяя того, в чем он должен состоять.
   Знаете ли вы Лаодзи? У него есть удивительные вещи именно об этой высшей выставляемой им добродетели, которая состоит в "non agir".2 [...] Он, т. е. Лаодзи, прямо выводит всё зло мира из "agir", из заботы людей о своем и чужом мнимом добре. И как ни странно это, нельзя не согласиться с этим: голод наш оттого, что мы очень озабочены пропитанием, всё распахали; болезни наши оттого, что мы очень заботимся о здоровье -- наша расслабленность; необеспеченность и опасность нашей жизни оттого, что мы заботимся о безопасности -- наши правительства, полиция, войска; рабство наше потому, что мы заботимся о свободе -- наши обязанности участия в правлении; невежество наше потому, что заботимся о просвещении -- наша церковная проповедь лжи и суеверия.
   Я уже имею откровение Христа и потому не довольствуюсь откровением истины Лаодзи, но не могу не видеть всю глубину и правду этой забытой нами истины. И нельзя забывать то, что мы слишком часто забываем, что нельзя начать делать доброе, не перестав делать злое, прямо противуположное этому доброму: нельзя землевладельцу помогать голодающему народу; нельзя судье, царю, правителю, военному противодействовать убийствам и насилиям; не говорю уже суеверному православному противодействовать суевериям и т. п. Мы все так погрязли в зле, так привыкли к нему, что та мертвая точка, на которой не будет еще добра, но не будет и зла, есть для всех нас та ближайшая веха по пути идеала, к которой мы пока еще должны стремиться. А то в этом-то и страшное зло, что люди, по уши погрязшие в зло, воображают себе, что они святые, и потому не делают ни малейшего усилия выбраться из зла.
   Я постоянно слышу от развратно, роскошно живущих людей -- судейских, офицеров, земских начальников -- наивные упреки нашим друзьям, ничего не требующим от людей, при всяком случае готовым служить людям, за то, что они ничего не делают, т. е. не заняты тем, чтобы сажать в тюрьмы, убивать, сечь людей. Le travail -- это единственная добродетель, которая признается теперь большинством людей, а это не только не добродетель, а средство скрыть от себя свою низость и отсутствие всяких добродетелей, вроде охоты, вина, табаку. (Неужели вы еще не отстали от него? Если нет, то наверное курение имеет для вас особенное значение. И, как у каждого из нас, есть своя особенная выдающаяся шишка. Другие удивляются, как я не избавлюсь от нее, а я удивляюсь, как он не избавится от своей. Я не удивляюсь теперь, а знаю, что у каждого свой крест, разумея под крестом то, что мне тяжело стало вследствие признания высшей степени истины, т. е. борьбу между тем, что, вследствие прежнего признания истины, стало привычкой, с признанием высшей степени истины.) [...]
   О том, что вы пишете вначале об отношениях к людям, разно верующим, я вчера писал Бодянскому, а именно вот что: что, если бы мы только держались твердо того правила, чтобы, соединяясь с каждым человеком в том, в чем мы согласны, не требовать от него признания того, в чем он не согласен, и просили бы его не требовать того же от нас, то мы никогда бы и не нарушали главного завета Христа -- единения, и были бы, не произнося слова Христос, гораздо более христианами, чем если бы мы какими бы то ни было средствами заставили людей сказать, что они поверили в Христа и разные догматы, приписываемые ему, в которые они не поверили.
   [...] Я смотрю на ссыльных и на вас в том числе, как вы знаете, как бывший военный, мы смотрели, бывало, на те войска, которые уже вступили в бой: и завидно, и жутко. Главное же, тем, которые вступили в бой, надо чувствовать, что вся предшествующая жизнь была только приготовлением к этому, что теперь-то наступило время показать свою правду и сослужить всю службу пославшему нас. Мне казалось бы, что люди в гонении должны чувствовать тот подъем духа, который чувствовался, бывало, под пулями и ядрами. И подъему этому нельзя давать падать и переходить в уныние: не допускать того, чтобы то, что дано нам, как радость, перешло бы в горе и страдание. [...]
  
   1 Эмиль Золя (Zola, 1840--1902), выдающийся французский писатель. Автор ряда реалистических романов.
   Толстой читал корреспонденцию из Парижа: К., "Золя и студенчество (От нашего корреспондента)" -- "Русские ведомости" 1893,  128 от 12 мая. В корреспонденции напечатано подробное содержание речи Золя, которую Толстой привел полностью в своей статье "Неделание".
   2 неделание.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1893 г. Мая 16.
   Не переставая думаю о вас и, каюсь, завидую. Знаю, что претерпевый до конца спасен будет, но иногда становится особенно тошно. Теперь так. Заключение свое кончил и послал и, как человек, уткнувшийся в одну точку и не видавший ничего кругом, оглянулся и возмутился, и уныл. -- Сколько ошибок сделано, много и непоправимых и вредных для детей, соблазняющих их. И как я был и продолжаю быть плох -- слаб.
   Дорожите, милый друг, своим положением, цените его.
   Если вам кажется иногда, что вы стоите, то это оттого, что вы слишком ровно течете туда, куда надо. Какой след оставит ваша жизнь, когда, где? не знаю. Но добрая жизнь оставит большой добрый след, и чем незаметнее он вам, тем вернее то, что он есть. А я так знаю, что жизнь моя дурная, вижу вредный след, который она оставляет, и не переставая страдаю. Может быть, страданье оставит след. Дай Бог, от этого я не плачусь на него. Очень уж многого от меня требуется теперь после всех сделанных мною ошибок; требуется, чтобы я жил постоянно противно своей совести, подавал пример дурной жизни -- лжи и слышал бы и читал восхваления себя за свою добрую жизнь. Единственное утешение, единственная радость жизни для меня теперь только в том, чтобы знать, что, живя так, как я живу, я исполняю волю пославшего меня. Но это говорить легко, а делать трудно. В жизни мы всегда движемся, хоть подбодряемся, мотивами личных радостей или одобрения людей, а когда этого нет, то трудно жить только для исполнения воли Бога. Иногда, в редкие минуты, я это могу, большей частью же -- нет. Радостей никаких и сознание того, что служишь соблазном для людей, -- но не хватает сил жить всякую минуту и только для Бога. А этого от меня требует мое положение. Я должен жить юродивым, а не в силах этого делать.
   Так дорожите своим крестом и несите его. Не знаю, поняли ли вы меня. Но мне хотелось пожаловаться, и именно вам. Не утешайте меня, мне только нужно было высказаться.[...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1893 г. Мая 17.
   [...] кажущаяся для меня тяжесть моего положения в том, что я вынужден жить без радостей личных, законных, тех, которые вы имеете: труда, общения с животными, природой, общение, не отравленное их развращением, с детьми, и без поощрения мнения людского. Со мной случилось то, что именно слава людская не столько убила для меня привлекательность славы людской, но слава эта отравилась -- стала ядом, позором: той славы людской, известности в толпе, я уже не могу желать, потому что имею ее и знаю, как она двойственна: если есть хвалители, то есть ругатели; славы людской, ту, которую вы имеете, -- доброе мнение уважаемых людей за свою добрую, хоть согласную с убеждениями жизнь, тоже не могу иметь. И сверх всего этого эта же слава людская -- как пишут за границей и установилось мнение, что я живу скромной, трудовой, бедной жизнью -- эта же слава всякую секунду обличает меня лгуном, подлецом, живущим в роскоши, наживающим деньги продажей своих книг. Я если думаю о славе людской, то вроде вора, который боится всякую минуту, что его уличат. Так что жить мне приходится без стимула радостей законных и не только без славы людской, но и с постоянным сознанием позора своей жизни, приходится жить тем, чем я считаю, что может и должен жить человек: только сознанием исполнения воли пославшего. И вот я вижу, что я еще далеко не готов для этого и только, только учусь. И жизнь учит меня. И я должен радоваться и радуюсь. -- А вам другое дело: у вас должно быть другое дело, которому вас учит жизнь. У вас есть радости -- нет позора, но, должно быть, есть охлаждение сердца -- любви. И ваша работа в том, чтобы увеличивать ее: кротость, мягкость -- настоящую, на справедливости стоящую любовь. И помогай нам Бог работать свое дело каждому и приближаться к нему вечно охотно. [...]
  
   Феликсу Шрёдеру (Felix Schroeder).
   1893 г. Мая 20 или 21.
   [...]Я редко видел себя настолько полно понятым, как вы это сделали, что должно было быть для вас тем более трудным, что моя главная работа, которая составляет основу всех других моих писаний, -- Критика православного богословия и соединение и перевод четырех евангелий с комментариями и объяснениями, -- была вам незнакома, как и вообще иностранной публике. Эта работа, написанная между 1879 и 1882 годами, только что была издана в первый раз в Женеве по-русски и никогда не была переведена. [...] Однако, несмотря на отсутствие этого писания, наиболее необходимого для того, чтобы составить себе ясное представление о моей точке зрения, вы изложили главный смысл христианского учения настолько правильно, что мне нечего прибавить к этому изложению. [...]
   [...] вы высказываетесь о влиянии на меня религиозных идей Сютаева и Бондарева. Кажется, в "Так что же нам делать?", желая привести разительный пример ничтожности влияния, произведенного на меня научной литературой, я где-то сказал, что ни одно писание в течение всей моей жизни не оказало на меня столько влияния, как мысли двух крестьян, которые едва умеют читать и писать. Это выражение было не только понято в буквальном смысле, но отсюда сделали вывод, что убеждения, которые я исповедывал, были заимствованы у Сютаева и Бондарева. Как будто это не те же самые мысли, которые тысячи раз повторяли так называемые сектанты-рационалисты, начиная от павликиан и кончая квакерами и другими. Г-н Пажес в своем предисловии1 повторяет то же недоразумение, и признаюсь вам, что я был удивлен, увидев повторение этого вами, несмотря на то, что вы так хорошо поняли и выразили умственное состояние русского народа, в котором, как вы это прекрасно сказали, евангельские чувства никогда не переставали бродить под усыпляющим формализмом православной церкви. Не то что я бы не хотел, чтобы меня считали последователем мужика, -- я ничего не имею против этого, и во много раз предпочитаю, чтобы меня считали последователем мужика, чем какой-нибудь школы, слывущей научной, -- но дело в том, что было бы по меньшей мере странно заимствовать мысли у ученика, когда имеешь перед собою учение учителя. Эта ошибка может быть сделана только теми, кто принимает за учение учителя учение плохого последователя, последователя предателя. И это случается почти со всеми католиками. Все, кто был воспитан в принципах католицизма, будь то ученые, умные, образованные, мыслители, философы, как Прудон,2 Ренан3 и другие, никогда не могут отделаться от иллюзии, что католическая церковь -- синоним христианства и что всякое другое понимание христианства -- произвольная выдумка, не имеющая прямого отношения к истинной религии.
   Вот почему люди, пропитанные этими идеями, всегда воображают, имея дело с евангельским учением, что это не учение учителя, но система, выдуманная Сютаевым или Толстым, вследствие этого один должен быть непременно последователем другого. Всё это не относится к вам, кроме этой незначительной ошибки, в которой вы повторили мнение, высказанное прежде вас, и которое по существу противоречит всему вашему изложению учения; я любуюсь верностью вашего понимания, в особенности в заключении [...]. Это заключение, которое вы выводите из всего предыдущего, настолько в духе лица, мысли которого вы изучили, что оно могло бы служить предисловием к труду, который я только что закончил и который появится за границей через несколько недель.4
   [...]
  
   Феликс Шрёдер (Felix Schroeder) -- в то время молодой человек -- обратился с письмом от 21 августа нов. ст. 1890 г. из Лозанны к Тастевену, издателю и владельцу французского книжного магазина в Москве, прося дать ему справку для подготавливаемой им книги о произведениях Толстого с указанием: 1) в каком порядке и под какими датами они появились на русском языке; 2) нет ли важных для изучения взглядов Толстого его произведений, не переведенных на французский язык или о переводе которых Шрёдер не знает (в письме дан список французских изданий, известных Шрёдеру). Тастевен передал это письмо С. А. Толстой, ответившей Шрёдеру в сентябре 1890 г. В 1893 г. Шрёдер закончил и издал в Париже свое исследование "Le TolstoОsme" ("Толстоизм"). Посылая эту книгу Толстому, он написал С. А. Толстой письмо от 16 мая нов. ст. 1893 г. из Мелюна (Melun) и в тот же конверт вложил письмо к Толстому от 17 мая с просьбой высказать свое мнение об его книге.
  
   1 А. Пажес (PagХs), переведший совместно с Б. Цейтлиным сочинение Т. М. Бондарева "Торжество земледельца или трудолюбие и тунеядство" с предисловием к нему Толстого ("LИon TolstoО et TimothИe Bondareff. LИ travail". Traduit du russe par B. Tseytline et A. PagХs, 1890) и написавший к этому изданию предисловие.
   2 Пьер Жозеф Прудон (Proudhon, 1809--1865), французский экономист и теоретик анархизма. Толстой в 1861 г. был у Прудона в Швейцарии. О разговоре с Прудоном Толстой писал в своей статье "О значении народного образования".
   3 Жозеф Эрнест Ренан (Renan, 1823--1892), французский писатель, историк и философ-индивидуалист, сторонник теории "господства избранных".
   4 Речь идет о книге "Царство божие внутри вас".
  
   Ф. И. Рыбакову.
   1893 г. Мая 23.
   Вы думаете, что "то, что есть, -- то есть настоящая действительность, настоящая жизнь, а то, чего нет -- то выдумано, то мистическое...."
   Как раз наоборот: только то, чего нет и чего мы никогда не видали в этой жизни, только то и есть действительное, настоящее; так что если бы не было этого нами никогда не виденного, ничего бы остального не существовало.
   Как прекрасно сказал Шиллер: истинно только то, что никогда не случилось.1 Как мы никогда не видали вполне прямой линии, вполне правильного круга, вполне совершенной красоты, так мы никогда не видали вполне ясного, убедительного выражения истины, вполне совершенного добродетельного поступка или человека; но без вполне ясного представления о прямой линии, о правильном круге, о красоте и полной разумности и добродетели мы бы не могли иметь никакого понятия ни о формах тел, ни о красоте их, ни о большей или меньшей степени разумности или красоты.
   Вы говорите, что если не допустить, что всё разумно и хорошо, то будет противоречие, сколько я понял, в том, что мы хотим и должны любить, а находя действия людей неразумными и недобрыми, мы их должны осуждать и потому не любить. Но в том, что вы называете противоречием, и заключается жизнь. Если бы не было этого противоречия или несогласия идеала с действительностью, не было бы постоянного движения всего живущего к идеалу, к всё большему совершенству -- не было бы никакой жизни. Только в этом и жизнь. Как смысл деятельности чертежника всё более и более приближаться к идеальным линиям прямой и кривой, так и смысл жизни и каждого человека, и всех людей в приближении к идеальной, т. е. к совершенной разумности и любви. И нет никакой причины человеку, видящему неразумность поступков других людей, не любить их. Напротив -- как болезнь других вызывает большее сострадание и любовь, так и неразумность должна и может вызывать такую же усиленную деятельность любви. И к такому отношению к неразумности других надо стремиться.
   Признать всё существующее разумным это всё равно, что признать всякую линию соответствующей тому представлению, которое мы имеем о геометрических линиях, т. е. отказаться от того, что дает единственный смысл жизни: значит совершить над собою нравственное самоубийство. Жизнь состоит только в движении к большему и большему совершенству. Движение это возможно только тогда, когда у нас есть идеал этого совершенства. Уничтожить же, или скорее закрыть умышленно глаза на этот идеал (так как уничтожить его нельзя), значит лишить себя возможности жизни. Избави нас от этого Бог. Я понимаю, что большие внутренние страдания и соблазны привели вас к этому заблуждению, но надеюсь, что вы стряхнете с себя его и узнаете благо истинной жизни, никогда неотъемлемое от человека и состоящее в постоянном движении к большему и большему совершенству Отца, т. е. к Отцу.
  
   Федор Ильич Рыбаков (р. 1872) -- сельский учитель в Воронежской губ. В 1893 г. работал на голоде в Бегичевке, где и познакомился с Толстым; автор воспоминаний, опубликованных под псевдонимом Юрий Пригорский: "Воспоминания о Толстом" и "Памяти великого человека".
  
  
   1 Иоганн Фридрих Шиллер (1759--1805). Приведенные Толстым слова принадлежат не Шиллеру, но Жан Жаку Руссо и точнее таковы: "Il n'y a de beau que ce qui n'est pas" ("Прекрасно только то, чего нет").
  
   Е. И. Попову.
   1893 г. Мая 28.
   [...] ответ мой на ваш вопрос: можно ли передать статью Кудрявцеву?1 Я как будто уклоняюсь от прямого ответа, говоря, что я не имею ничего против распространения этого писания. Сущность моей мысли та, что я писал и пишу для того, чтобы сообщать мои мысли людям, и потому желаю наибольшего распространения их и потому никогда и никому не отказываю в сообщении того, что мною написано (я даже не знаю, хорошо ли делали мы, не сообщая всем желающим знать во время писания), но желаю в этом отношении поступать открыто, т. е. читать, говорить, давать переписывать, печатать открыто в русских типографиях, как я это сделал в "В чем моя вера"2 (если я этого не делаю теперь, то только потому, что это очевидно совершенно непроизводительная трата труда), и печатать за границей в подлиннике и переводах, но не желаю ничего делать скрывая, так, чтобы быть вынужденным говорить неправду.
   Так что если бы меня допрашивали, и я счел бы нужным отвечать, чтобы я мог сказать вполне правду, именно то, что я писал для того, чтобы сообщить мои мысли людям, и потому, как никогда не скрывал своих мыслей в разговоре, так и не препятствовал и не препятствую распространению их в списках или книгах, а напротив, содействую этому, когда имею возможность. И считаю себя обязанным так поступать и так всегда буду поступать.
  
   1 Д. Р. Кудрявцев занимался распространением произведений Толстого, размножая их на гектографе и ремингтоне. В письме от 18 мая Попов спрашивал Толстого, может ли он послать Кудрявцеву одну из сделанных им копий с рукописи "Царство божие внутри вас".
   2 Написав в 1883 г. статью "В чем моя вера?", Толстой напечатал ее в России в 50 экземплярах без предварительной цензуры. Напечатанная книга все-таки была запрещена К. П. Победоносцевым.
  
   А. И. Аполлову.
   1893 г. Мая 21...29.
   [...] Хотя я знаю и люблю вас, мне хотелось видеть вас, говорить с вами, главное хотелось узнать (что можно только при личном свидании), степень напряжения вашей внутренней борьбы и вытекающего из нее необходимого страдания; есть ли сомнения в том, что можно было поступить иначе, и сожаление о том, что сделано. Судя по тому, как шла ваша борьба, и по своему личному опыту, я должен бы быть убежден, что сомнений не может быть и что необходимое при истинной жизни, как необходимо при движении трение, -- страдание вы несете, как крест, т. е. не ропща, а сознавая необходимость его. Но хочется слышать это от вас с тем, чтобы не жалеть, а только больше любить вас.
   Вы, верно, знаете ту огромную разницу между тяжелым отчаяньем, чувством наваливания на тебя кажущейся непосильной тяжести, и радостным напряжением подъема тяжести, к которой приготовлен и несение которой составляет необходимое условие жизни.
   Три вещи беспокоят меня о вас: 1) Как вы переносите разлуку с семьей, 2) есть ли у вас работа, удовлетворяющая вас, и 3) ваше здоровье. О первом я ничего не знаю, и об этом то думаю, что всякое отношение с семьей, вместе ли с нею, или врозь-- есть крест. О втором я думаю, что вам бы надо иметь сознание того, что вы можете работать полезное, нужное людям дело. Я разумею вашу литературную работу. Мне кажется, что то, что и занимает вас (как мне говорили), философия, изложение наидоступнейшее философских этических (только этических) истин есть дело очень нужное и важное, к которому вы способны, что не метает вам излагать ваши мысли и в художественной форме, как вы это делали и часто очень хорошо. О третьем, т. е. о вашем здоровье, я думаю то, что если вам теперь не стало совсем хорошо, то самое лучшее было бы вам съездить в Самару на кумыс [...]. Кумыс тем-то и хорош, что он восстановляет вообще силы организма, и что бы у вас ни было расстроено, при вашей молодости всё поправится, если при этом вы не пренебрежете духовным лечением, состоящим, главное, в том, чтобы сколь возможно больше переносить интересы своей жизни из области временной жизни в область жизни вечной и всемирной, которой мы призваны служить своей плотской жизнью.[...]
  
   Александр Иванович Аполлов (1864--1893) -- священник, снявший сан под влиянием взглядов Толстого. Жена его уехала к родителям, оставив ему одного из трех малолетних детей, с которым Аполлов направился в Воронежскую губ. к В. Г. Черткову, где остался жить, участвуя в литературных работах "Посредника". Но быстро развивавшаяся болезнь (туберкулез кишечника) помешала ему продолжить работу. В мае 1893 г. он уехал на родину в Костромскую губернию, где умер в начале августа того же года.
  
   П. И. Бирюкову.
   1893 г. Июня 2?
   [...]Мне писать нечего. Я всё в нерешительности, за что взяться, и, признаюсь, всё в тоске, несмотря на то, что всякий час говорю себе, что во всяком положении можно и должно исполнять дело божие. Хотелось бы получить должность не то что более видную, но более чистую, а то приходится копаться в нравственном г.... и противно, и тошнит, и не могу привыкнуть. А должно привыкнуть и делать то, к чему приставлен, сознавая то, что заслужил это положение, или что это некоторое, необходимое уравновешание данных других преимуществ. Да, только радостное мы не чувствуем, не благодарны за него, а чувствуем одно противушерстное. Я говорю про то, что стоят дожидаясь голодные, а лакей бежит с пирожным, и игроки зажаривают в lown-tennis, а я во всем участник, я, призывающий других к простоте жизни и сравнению с бедными. -- Видно, того стою. Но всё надеюсь как-нибудь освободиться не от людей, а от себя. Несвободен только раб греха. Так и я. [...]
   Прислали мне письмо Al. Dumas в газеты,1 ответ на вопрос: что ожидает человечество? Он пишет, что мы, ему кажется, дожили до того времени, когда люди всерьез возьмутся исполнять правило: aimez vous les uns les autres,2 что это будет увлечением всех, что к этому и идет и что кроме этого нет выхода ни из антагонизма сословий, ни из вооружений народов.
   Всё письмо грациозно полушутливо, но это заключение и видимо сердечно, искренно.
  
   1 Александр Дюма-сын (1824--1895), французский романист и драматург. Толстой получил в письме Смита, редактора "Revue des Revues", вырезки из французских газет с письмом А. Дюма и речью Эмиля Золя.
   2 любите друг друга,
  
   А. М. Аполлову.
   1893 г. Июня 20.
   [...] богослужение нельзя признать теперь проявлением истинного искусства: это было, но теперь уже прошло и нельзя восстановить отжитого. Нужно в нашей жизни найти искусству такое же законное место, какое оно занимало в древнем мире. Если есть люди, которые стоят выше того, что представляется высочайшим народу, то это уже не настоящее дело, а нечто отживающее: это хризолида1 пустая, а бабочка уже улетела. Дело, мне кажется, главное, в том, что истина, включающая в себе или совпадающая, нераздельная с добром и любовью, поставленная перед нами христианством, как идеал жизни, устранила, свела на служебное место идеал языческий -- красоту; люди же со времени возрождения не могут помириться с таким упразднением привычного им языческого идеала и ставят на одну степень истину (наука), красоту (искусство) и добро (нравственность), составляя из этого свою философскую троицу. И этакая постановка дела извращает весь смысл христианства. Тогда как в действительности для христианина есть только один идеал -- истина (включающая добро или совпадающая с ним), оказывается, что эта истина не имеет места в этой троице, а есть только истина, под которой подразумевается не истина, указывающая путь жизни, т. е. добро, а познание, т. е. наука и красота, т. е. искусство, и к этим двум без связи пристегнуто добро. [...]
  
   1 Хризалида -- куколка бабочки.
  
   Л. Л. Толстому.
   1893 г. Июня 23...25.
   [...] обрадуюсь, тебе, когда ты приедешь и приедешь здоровым. Ужасно то, что это cercle vicieux,1 -- от нездоровья ты думаешь о своем здоровье, а от думы ты делаешься нездоров. Нужнее всего и полезнее всего тебе было бы увлечение сильное мыслью и делом. И этого я желаю тебе, зная, что этого нельзя заказать.[...]
   Жизнь наша идет по-старому, и ты правду пишешь, что жалко и больно будет многим, когда она прекратится. [...] у них, [...] как я знаю, сложилась такая легенда, что мама мученица, святая, что ей ужасно тяжело нести посланный в моем лице крест, и потому все эти дамы и Ольга Фредерикс всегда очень дурно действуют на мама. И вот случилось, что тетя Таня и Ольга Фредерикс стали разговаривать о воспитании детей, и я сказал свое мнение, что детей надо уважать, как посторонних, и мама вдруг начала не возражать, а пикировать меня, и это меня раздражило. Ничего не было сказано неприятного, но осталось у меня очень тяжелое впечатление, тем более, что таких стычек -- не то, чтобы раздраженных, как прежде, но чуть-чуть недоброжелательных, уже давно не было. Но вчера мы заговорили, и я сказал ей, что меня очень огорчил этот разговор, то, что она несправедливо придиралась ко мне, и она так просто и добро сказала: да, это правда, я была раздражена, не в духе и мне кажется, что никто меня не любит и все уходят от меня. И мне так стало жаль ее, и я так радостно полюбил ее. Вот тебе образец наших отношений и нашей внутренней жизни. Я боюсь, что ты слишком привык осуждать. Себя, себя, давай пробирать и осуждать, а люди всякие Богу нужны. И мы слишком избалованы и счастливы тем, все-таки высшим против среднего уровня, нравственным складом нашей семьи.
   [...] ничего не кончил, кроме маленькой статьи по случаю двух противуположных и очень характерных писем Зола и Дюма [...]. Я в статье подчеркиваю глупость речи Зола и провиденье Дюма и высказываю слегка свои мысли и об науке и о том, что только усвоение людьми христианского мировоззрения спасет человечество, т. е. намеки на то, что я говорю в большой статье. [...]
  
   1 заколдованный, ошибочный, ложный круг,
  
   С. П. Софронову.
   1893 г. Июля 2.
   [...] Всё, что вы пишете, вполне верно, и как-то совестно за этих многознающих философов с их тонкими и неопределенными рассуждениями перед серьезностью ваших требований. Я думаю, что вам полезно чтение этих quasi философов тем, что вы перестанете тратить время на чтение их.[...]
   Понимаю, что положение ваше тяжело и, главное, неопределенно. Но не тяготитесь этим. Никакое положение не важно и ни одно не лучше и не хуже другого: важно ясность сознания истины и неизбежно вытекающее из этого исполнение ее. Положение палача или тюремного смотрителя, или солдата нисколько не хуже положения земледельца. Палач, солдат, тюремщик может, подвергнув себя лишениям и страданиям, отказаться от исполнения насилий, которые от него требуются, и земледелец может поймать потравщика на своем поле и без всяких лишений и страданий для себя и с сознанием своей правоты отнять у другого часть его труда. Положение, в котором находится человек, должно быть последствием его поступков, а не его планов, которые он приводит в исполнение, часто совершая дела, им самим признаваемые дурными.
   Помоги вам Бог поступать всегда по его воле, а положение пусть будет то, какое будет.[...]
  
   Е. И. Попову.
   1893 г. Июля 2.
   [...]Мне жалко, что вы бросаете приготовление к ручному земледелию. Я боюсь, что то, что вы пишете о невозможности отдавать свои силы продолжительному делу, есть соблазн, что это опять он, диавол, прикинулся добрым советчиком. Отчего же не залечивать раны месяцами? Отчего не воспитывать физически -- хоть ребенка годами, если я в тех условиях, что я могу это делать, и ничто меня не отрывает? И даже мне кажется, что известные внешние условия, в которых мы находимся и которые мы изменяем для себя, для своей выгоды, своего удобства, обязывают нас к известной продолжительной деятельности. Я старик, живу в деревне, меня кормят, а я знаю грамоте, я буду учить детей, буду проходить с ними курс целый, буду делать планы их ученья. Меня обязывает к этому не перед ними, а перед своей совестью, Богом, мое положение. Само собой разумеется, что планы мои подлежат мгновенному пренебрежению в случае требований других, высших и определенных.[...]
  
   Н. С. Лескову.
   1893 г. Июля 10.
   Начал было продолжать одну художественную вещь,1 но, поверите ли, совестно писать про людей, которых не было и которые ничего этого не делали. Что-то не то. Форма ли эта художественная изжила, повести отживают, или я отживаю? Испытываете ли вы что-нибудь подобное?[...]
  
   1 Рассказ "Кто прав?".
  
   Н. Н. Страхову.
   1893 г. Июля 13.
   [...]Вам нравится славянофильский кружок, а мне бы он очень не понравился, особенно, если Розанов1 -- лучший из них. Мне его статьи и в "Вопросах" и в "Русском Обозрении" кажутся очень противны. Обо всем слегка, выспренно, необдуманно, фальшиво возбужденно и с самодовольством ретроградно. Очень гадко. Вы доброе дело сделаете, если внесете свободомыслие. А лучше всего бы уговорить их заниматься только контролем.2 А то употреблять мысль и слово на то, чтобы противодействовать истине совершенно нецелесообразно. Я вообще последнее время перед смертью получил такое отвращение к лжи и лицемерию, что не могу переносить его спокойно даже в самых малых дозах. А в славянофильстве есть много самого утонченного и того и другого.
   [...] Здесь мы кончаем наше глупое дело, продолжавшееся два года, и, как всегда, делая это дело, становишься грустен и приходишь в недоумение, как могут люди нашего круга жить спокойно, зная, что они погубили и догубляют целый народ, высосав из него всё, что можно, и досасывая теперь последнее, рассуждать о Боге, добре, справедливости, науке, искусстве.3
   Я свою статью кончил. [...] Я уже теперь смотрю на нее со стороны и вижу ее недостатки, и знаю, что она пройдет бесследно (пока я писал, я думал, что она изменит весь мир). [...]
  
  
   1 Василий Васильевич Розанов (1856--1919), реакционный публицист и критик. Наряду с сотрудничеством в реакционной газете "Новое время" под псевдонимом В. Варварин сотрудничал в либеральном "Русском слове".
   2 Страхов писал: "Перед отъездом из Петербурга меня очень занимала "колония славянофилов", которую я открыл на Петербургской стороне. Т. И. Филиппов, государственный контролер и известный ревнитель православия, набрал к себе в Контроль целую толпу писателей: 1. Аф. В. Васильев, 2. Каблиц, 3. Т. Соловьев, 4. Н. Аксаков, 5. Романов, 6. В. В. Розанов. О последнем вы кое-что знаете, и он-то, перебравшись недавно в Петербург, свел меня с некоторыми из них. Какие умные, чистосердечные и скромные люди! Розанов во всех отношениях звезда между ними. Мне придется, кажется, больше всего внушать им всякое вольнодумство: они почти все с таким же жаром отдаются консерватизму, с каким когда-то нигилисты бросались в нигилизм. Во всяком случае кружок мой заметно изменился и освежился".
   3 В 1892 г. Толстой с ядовитой насмешкой говорил о том, что "паразит собирается накормить то растение, соками которого он питается".
  
   А. И. Аполлову.
   1893 г. Июля 20.
   [...]То, что срок нашей земной жизни не в нашей власти и всякую секунду может быть оборван, всегда забывается нами, и ничто больше этого забвения не извращает нашей жизни. Я чувствую это в старости, и это же должен чувствовать человек и в болезни. И как старость тяжела, если продолжать искать того, что дает молодость, и не пользоваться теми великими духовными благами, которые она дает, так и в болезни жалко бы потерять то, что только она одна может дать: ясное сознание себя в воле того, кто послал меня сюда и велел мне страдать и болеть.
   Не думайте, чтобы я говорил слова только. Я последнее время очень состарелся, чувствую близость смерти и часто благодаря этому испытываю особенно радостное чувство сознания себя в воле божией. Не всегда и даже не часто я испытываю это чувство, но зато те мгновения, когда я испытываю это, -- лучшие в жизни.
   Ход моих мыслей или чувств при этом такой: Вот он я, какой я есть, я жив и ничего не хочу для себя, хочу только делать то, что Ты хочешь от меня, -- то, для чего Ты меня послал сюда. Если я плох и был, и есть, то ведь Ты все-таки держишь меня, каким я есть, и я плох для себя, а не для Тебя, стало быть я нужен Тебе. Ну и вели мне делать, что Тебе надо. Я готов на всё. Я плох, но с моим телесным и душевным убожеством я готов на всё и буду делать это Твое дело, как я делал его прежде бессознательно, теперь сознательно, и не только в этой жизни, но всегда, везде, и во время моей смерти, и после нее. Я от Тебя не уйду, и Ты от меня не уйдешь, потому что я часть Тебя. И нет разделения между Тобою, и нет смерти; а есть ряд перемен, которые и пережил уже я и лучшие переживу еще.
   Так иногда чувствую минутами, и когда так чувствую, становится твердо и радостно. Но недолго. Но все-таки, когда побывал в этом состоянии и знаешь, что оно есть, то и в слабые минуты тверже.
   Испытываете ли вы подобное? Или болезнь, страдания, молодость мешают этому? [...]
  
   Н. А. Зандеру.
   1893 г. Августа 3.
   [...] я получил ваше письмо уже давно и долго не отвечал на него, не столько оттого, что было некогда, сколько оттого, что не мог собраться с мыслями, чтобы ответить вам так, как хотелось, т. е. чтобы не быть несправедливым и вместе с тем искренним.
   Судя по письму вашему ко мне и Марье Александровне, я совершенно ясно вижу, что то, что вы принимаете за внутреннюю работу вашего сознания, есть только увлечение и невольный самообман. Внутренняя работа сознания есть дело такое важное, что для того, чтобы она успешно совершалась, надо быть совершенно спокойным, а не под внешним влиянием.
   С другой стороны, женитьба есть такой страшный шаг в жизни, что для того, чтобы сделать его, надо, как я и говорил вам, иметь ясно определенные и твердые воззрения, а не в ту минуту, когда увлечен, составлять себе эти воззрения, и даже этими воззрениями поддерживать и оправдывать свое увлечение.
   Вы знаете мои взгляды на брак вообще: лучше не жениться, чем жениться. Жениться можно только в том случае, когда есть полное согласие взглядов или непреодолимая страсть. Здесь же нет ни того, ни другого: взгляды, хотя вам и кажется, что они одинаковы -- совершенно различны, как они и были различны месяц тому назад; а страсти, по крайней мере со стороны Маши, я знаю, что нет, а есть самое странное, быстрое, случайное, ничем не оправдываемое увлечение. То, что я вам пишу, я сообщу Маше, зная ее любовь и доверие ко мне, и боясь, злоупотребив этой любовью, насиловать ее.
   Искренно от всей души желаю вам всего хорошего и прошу вас с той же любовью и уважением отнестись ко мне, с каким я отношусь к вам.
  
   Николай Августович Зандер -- врач по профессии; с 1 марта 1893 г. учитель музыки (скрипки) младших сыновей, сначала приходящий, а 6 мая 1893 г. переехавший с семьей Толстых в Ясную Поляну.
  
   М. Л. Толстой. Неотправленное.
   1893 г. Июля 31 и августа 3.
   [...] боюсь влиять на тебя, мешать тебе жить, мешать проделать всё, даже несчастье, понести наказание за свои грехи, которое, может быть, неизбежно нужно тебе, и боюсь не сказать той правды, которую обязан говорить всякому. Не думай, что я что-нибудь новое хочу сказать тебе. Сейчас перечитывал письмо Зандера и тужился, тужился, чтобы что-нибудь написать, и не мог.
   [...] Прости меня, если я огорчил тебя тем, что я пишу о твоем чувстве. Если ты меня не простишь, то Бог простит меня, потому что я перед ним употреблял все силы, чтобы поступить не для себя, а для него, как нужно и как он хочет. И думаю, что правда не может быть грехом. [...]
   Грубо сказать тебе -- мое чувство такое: подумаю прежде, что ты выйдешь за Пошу, за Раевского, что Таня выйдет за Мишу и ничего: интересно и волнительно. Но подумаю об этом и больно, больно, как было, когда ты на диване в первый раз сказала мне. И не думай, что тут аристократизм -- нет. [...] а что-то не то, не правда. Милая, голубушка, хоть я в письме скажу то, что часто хочу сказать, но совестно: как ни больно тебе, но надо тебе вынуть эту занозу, признаться себе, что на тебя нашла какая-то болезнь -- я знаю такие -- кумыс ли это сделал? И ряд случайностей. Против него не хочу говорить. Для меня одно, это то, что я пишу ему: самый нелепый, не имеющий никакой основы, брак: ни рассудочной, ни страстной, ни разумной. А какая-то уродливая выходка.[...]
   То, что ты говоришь и думаешь, что это давно, есть обман чувства. То, что ты относилась иногда с кокетливым легкомысленным чувством к человеку, которого постоянно видела, осталось бы тобою не замечено, если бы ничего не случилось. Но как только случилось, так всё собралось в кучу и представляется чем-то.
  
   М. В. Алехину.
   1893 г. Августа 3.
   [...]Я так в странном положении: не могу не завидовать гонениям, не могу не видеть того, что гонят Христовых, а не гонят тех, в ком больше дьявола, чем Христова.[...]
  
   Ответ на письмо М. В. Алехина от 21 июля 1893 г. из Полтавы, в котором Алехин писал о своей жизни и сообщал о высылке М. С. Дудченко с женой М. Ф. Симонсон и малолетними детьми в Полтаву под надзор полиции на два года. В конце письма Алехин рассказывал об одном человеке, сидевшем в 1892 г. с ним и А. М. Бодянским в одной камере Волчанской тюрьмы, что, "когда этого человека осудили в Сибирь, то он попросил начальство вызвать к нему А. Е. Алехина и многих других людей и публично признался перед всеми в своих многочисленных грабежах и убийствах. У А. Е. Алехина он украл лошадей, повозку и др. вещи и намеревался убить его с целью грабежа".
  
   М. А. Новоселову.
   1893 г. Августа 3.
   [...] И такое странное отношение: просить мучителей поменьше мучить. Чувствуешь, что если можешь просить, и просьба принимается, то сам стоишь на одной доске с ними, и стыдно.
   [...] Нам, старикам, стоящим одной ногой в гробу, некогда затевать иные, кроме любовных, отношения [...]
   [...] Да, еще хотел сказать о разногласии нашем -- разногласия нет и не может быть, если только мы не будем требовать друг от друга веры в то, во что другой не верит. [...]
  
   М. Л. Толстой.
   1893 г. Августа 4.
   [...] Я между двух опасностей: повлиять на тебя так, чтобы произвести насилие над тобой, и -- другое -- не сказать то, что чувствую, не сказать во-время нужное слово. Главное, что я так люблю тебя и так мне жалко тебя, особенно когда я вижу тебя, что не хочется, не могу огорчить тебя, стараюсь говорить по тебе, а ты иначе толкуешь мои слова и совсем иначе представляешь себе мое чувство. Я не переставая думаю и болею о тебе. Многое хотелось бы сказать, скажу одно: не верь себе. Я знаю, как это бывает при частом свидании: вдруг западет -- не мысль, а соблазн -- присосется и начнет расти, расти -- особенно при нашей роскошной, праздной жизни, да еще кумыс -- и если не дойдет ни до чего, то так и пройдет без следа, но если выскажется, то все эти обрывки мыслей и чувств, соберутся в одно и составится что-то как будто целое, длинное. "Я давно уже любила, или любил". Сколько раз приходилось это слышать. [...]
  
   Б. Н. Леонтьеву.
   1893 г. Августа 9.
   [...]Много в этом деле1 было невольной и вольной лжи, больше чем когда-нибудь оно подтвердило мне то, что деньгами добра делать нельзя, и многому еще научило меня. Как ни знаешь твердо весь грех нашего сословия перед народом, эти года и это отношение близкое с беднотой народа яснее и неизгладимее показали мне всю величину и мерзость этого греха.
   Вам легче, потому что вы теперь свободны от этого греха, а я всё связан с ним своей семьей, которую не могу оставить.[...]
   Я был всё это последнее время занят своей работой писательской, и она немного, не скажу успокаивала меня от сознания греха моей жизни, но отвлекала мысли от этого. Никогда нельзя быть уверенным в том, что твоя умственная работа нужна кому-нибудь, но когда знаешь, что делаешь всё, что можешь и с желанием служить Богу, а не себе, то еще можно жить. Вот этого-то и стараюсь, хотя, разумеется, не всегда достигаешь и увлекаешься то самолюбием, то раздражением.[...]
  
   Леонтьев весной 1893 г. переехал из Полтавы в местечко Самтреди под Кутаисом, где жил на общинных началах с А. М. Бодянским, В. И. Скороходовым и их семьями.
  
   1 Помощь голодающим.
  
   Н. Я. Гроту.
   1893 г. Августа 9.
   [...] Покаюсь вам, что не написал оттого, что перед тем только что скончался ваш отец и, пиша к вам, надо было упомянуть об этом, сказать несколько слов de condolИance,1 а я этого, дожив до старости, не умею, а ничего не сказать нельзя. Вот я теперь, после некоторого времени, пишу это и то неловко; но зато, правда, я ничего не могу писать вам об этой смерти, потому что не знаю вашего отношения к этому [...]
  
   1 соболезнования,
  
   Т. Ф. Гаврилову.
   1893 г. Августа 16.
   [...]То, что вы пишете о том, что в познании истины мы должны, быть руководимы не писанием, а тем разумом, который выражен в писании, -- совершенно справедливо. Буква мертвит, а дух живит. Руководиться разумом не значит то, чтобы каждый человек руководился своим умом, а то, чтобы каждый держался того, что уже открылось разуму всех людей и в чем все согласны.
   Так, все люди нашего времени согласны в том, что открыто нам разумом и проявителем его Христом, -- что все мы сыны одного отца, все братья; что природе нашей свойственно не ненавидеть и обижать, а любить и благотворить друг друга; что мы сотворены или посланы в мир для того, чтобы устанавливать в нем царство божие, т. е. единение и любовь вместо разъединения и борьбы.
   И вот это-то нам надо всё больше и больше уяснять себе, напоминать другим и исполнять во всю меру сил наших. И потому всё, что в писании приводит к этому, то хорошо читать, и вспоминать, а всё то, что в писаниях приводит к разделению, то надо стараться забывать.
   Я написал к тому, чтобы вы не подумали, что я отрицаю писание, и не думали того, что я признаю за ним какое-либо особенное достоинство. Какие люди жили тогда, такие же живут и теперь. И когда дух божий говорит через тех людей, так он может говорить и через людей нашего времени.
   Что значит слово креститься?
   Слова этого совсем нет в еврейском писании в ветхом завете. Оно появилось только в новом завете по-гречески и произносится баптизо и значит купаю. То же, что по-русски оно имеет еще значение креста, то это особенность русского языка.
   Желаю вам всё большего и большего познания истины и жизни о том, что должен делать человек для исполнения воли пославшего, и всё большего и большего исполнения этой истины в жизни.
  
   Тимофей Федорович Гаврилов, крестьянин села Чернавки, Митропольской волости Тамбовской губ., посетивший Толстого в Ясной Поляне летом 1893 г., в недатированном письме (с карандашной пометой неизвестной рукой "28 июля") благодарил Толстого за свидание и задавал ряд вопросов религиозного характера.
  
   А. Н. Дунаеву.
   1893 г. Августа 22.
   [...] Вы верно указали ту главную помеху, которая стоит у всех нас более или менее на дороге исполнения воли Бога. Но, читая конец вашего письма, где вы воздаете такую неумеренную хвалу мне и моей книге, я невольно посмеялся, подумав, что вы тут же, в том же письме, где сознаете свой грех, тут же и совершаете его: делаете инстинктивно то, что должно привлечь к вам любовь того, кого вы хвалите. И я отдаюсь этому чувству и всегда вместе с тем возмущаюсь против него. Трудно это, но юродство, именно вызывание хоть не отталкивающих чувств, а равнодушия, есть то, что нам нужнее всего. И удивительное дело, то, что нам полезно, полезно и для других. Сказать человеку приятное, привлечь его к себе, потворствовать своей слабости и, большей частью, вредить ему; и напротив, сказать ему жесткую правду, оттолкнуть его, победить свою слабость, и ему сделаешь добро, иногда такое, которое изменит всю его жизнь.[...].
   Целую вас и желаю не тяготиться -- жить больше той стороной себя, для которой нет разницы в условиях жизни.[...]
  
   Ответ на письмо Дунаева от 19 августа 1893 г., в котором Дунаев писал, что в жизни ему более всего вредит то, что он добивается хорошего к нему отношения людей. В конце письма Дунаев сообщал свое восторженное впечатление от чтения книги Толстого "Царство божие внутри вас".
  
   М. Ф. Кудрявцевой.
   1893 г. Августа 24.
   О духовном лечении некоторые говорят слишком много, т. е. приписывают ему слишком большое значение, но несомненно то, что в каждой болезни духовная сторона, воображение и обусловливаемая им деятельность нервов играют важную роль и могут, смотря по человеку, составлять от 10 до 80 и больше процентов всего страдания. И потому я думаю, что духовное воздействие, самовнушение, основанное на всегдашней готовности к смерти и к страданиям, равнодушие и презрение к болезни, незамечание ее может значительно уменьшить все эти прибавляемые воображением проценты страдания.
   Я это немножко испытывал на себе. Если только удастся не думать о болезни и вообще о себе, то половины, а то и больше ее нет.
   Прощайте, дай вам Бог того, что себе больше всего всегда желаю -- такого душевного состояния, при котором помнил бы только то дело, которое требуется от меня, а не думал бы о его последствиях и о себе. Я так понимаю слова: и не надежен для царства божьего взявшийся за плуг и оглядывающийся назад.
  
   Мария Федоровна Кудрявцева (ум. в 1900 или 1901) -- жена врача Петра Григорьевича Кудрявцева, жившая в станице Кавказской, Кубанской области, знакомая Толстого с 1890 г.
  
   М. А. Сопоцько.
   1893 г. Августа 24.
   [...]Чувство, вызываемое во мне этим вашим намерением, двоякое: одобрения, сознания того, что лучше этого сделать ничего нельзя, и страха за то, что нехватит сил, что нет в душе того, что сделает вам эту жизнь радостью. Как зажигать костер страшно, когда одна спичка, и не знаешь, зажжешь ли весь костер, или потушишь ее. Вы -- это спичка, и если вы будете гореть, хоть тлеться, ожидая времени и передавая свой огонь другим, то вы благую часть избрали. Но что если сама спичка сыра или нет на ней достаточно фосфора. Главное то, есть ли у вас сознание возможности жить только тем, чтобы служить людям? И не людям только, а Богу, т. е. исполнять то, чего хочет от вас тот, кто послал вас в эту жизнь? Нет ли у вас стремления в этой другой более энергичной, близкой к природе жизни найти для себя больше счастья? Нет ли тут, что страшнее всего для молодого, сильного человека, полового соблазна? -- Взвесьте всё это, милый друг, и хорошенько проверьте себя. Не потому, чтобы это было очень страшно, страшного ничего нет. Страшнее гораздо -- поступить в университет, или в чиновники, или сотрудники газеты; страшного ничего нет, если бы даже и, пожив этой жизнью, вы бросили ее. Но страшно то, чтобы, начав жить такою полной и твердой жизнью, вы бы вдруг отреклись от нее, признав ее невозможной только потому, что захотели от нее не того, что она может дать, или взялись за нее, сами не будучи готовы к ней. Как бы человек бросил самородок золота только потому, что не умеет или недостало терпения выделить его. То, что вы пишете о том, что нам надо растаять в народе, совершенно справедливо, что если мы сахар, то только затем, чтобы распуститься там, где его нет. Но этого мало. Главное то, что, только слезши с шеи народа и став с ним рядом, можно при известной степени искреннего нравственного развития, можно не то, что найти спокойствие, но перестать краснеть за каждый час своей жизни. Это всё так, но кроме этого для вас тут еще вопрос, как вы отнесетесь к требованиям своей семьи помогать ей? Всё это вопросы самые внутренние, в которых судья -- один вы.
   Подумайте хорошенько, прикиньте все эти вопросы к такому положению, в котором вы бы были накануне верной смерти, что бы вы сделали, если бы знали, что завтра умереть: поехали бы в Москву, чтобы исполнить желание отца или матери, или остались там, где вы теперь.
   Главное, подумайте 20, 100 раз о женитьбе. Связать свою жизнь с жизнью другого человека половою связью для нравственно чуткого человека есть самый значительный и чреватый последствиями поступок, который только может совершить человек. Жениться надо всегда так же, как мы умираем, т. е. только тогда, когда невозможно иначе. И знайте, что то, что притягивает нас к крестьянской жизни, то не в женщине крестьянской, а напротив, в ней, женщине крестьянской, то самое, что отталкивает нас от нашей господской жизни. Оно сидит в ней, не проявляясь только под гнетом нужды и насилия.[...]
  
   Михаил Аркадьевич Сопоцько (р. 1869) -- в то время сочувствовавший взглядам Толстого бывший студент Московского университета, исключенный за участие в студенческой демонстрации в марте 1890 г. В 1894--1896 гг. неоднократно привлекался как "неблагонадежный" и дважды был высылаем в Вологодскую губ. Со второй половины 1890-х гг. резко изменил свои взгляды, склонившись к православию и сотрудничая в реакционных органах печати (псевдоним "Сырокомля-Сопоцько"). В 1906 г. вступил в черносотенный "Союз русского народа". С 1911 г. врач. После 1917 г. белоэмигрант. С Толстым лично познакомился в марте 1892 г.; с октября 1892 г. до августа 1893 г. работал с Толстым на голоде в Ефремовском уезде Тульской губ.
   В конце 1896 г. Сопоцько впервые выступил в печати против Толстого, напечатав брошюру "Плоды учения гр. Л. Н. Толстого", приложенную, по распоряжению К. П. Победоносцева, к журналу "Церковные ведомости", выпущенную затем Синодом в четырех изданиях и переизданную в Туле. В этой брошюре Сопоцько проявил еще некоторую сдержанность в выпадах против Толстого; но позднее в своих статьях в черносотенной газете "Русское знамя" и в основанных им в 1908 г. журналах "Студент-христианин" и "Врач-христианин" он выступал с грубой и резкой бранью на Толстого.
  
   В. В. Стасову.
   (Об отношении к животным)
   1893 г. Августа 31.
   [...] Я совершенно согласен с тем, что вы говорите о том, что отношение людей к животным жестоко и не должно быть таковым и что наступило или наступает время, когда большинству людей пора сознать это, когда это сознание о том, что жестоко и не нужно и глупо мучать животных, должно перейти в общественное мнение и передаваться литературой, искусством и воспитанием. К тому, что вы говорите, я имею сделать только следующие оговорки, дополнения или замечания:
   1) То, что Христос никогда не проповедовал милосердия к животным, и потому его путешествие на осле (в котором, между прочим, нет ничего интересного) не противоречит его учению. Христос проповедовал любовь, вообще состояние любви, и из его учения о любви мы сами невольно выводим любовь и к животным, до которой в его время еще не дошла очередь. 2) То, что брахман1 едва ли ездит на волах, так как, не позволяя себе убивать животных, вероятно не позволяет себе и мучать их. В буддийской легенде о Сакиамуни есть, как вы знаете, рассказ о ристалище, в котором Сакиамуни с ужасом видит страдания животных. 3) То, что мысль эта о том, что человек не должен мучать животных, начинает распространяться. В Англии есть humanitarian league,2 имеющая эту цель: она борется с охотой, спортом, ездой, скачками, вивисекцией, бойнями и всеми видами жестокости к животным. 4) То, что я убежден, что уже теперь будущность земледелия не в работе силою животных и не в выведении особых выездных пород их, а в ручном и машинном, приводимом в движение паром, электричеством, ручной силой земледелия, производящем многое на малом пространстве, как это доказывают подгородние maraНchers3 под Парижем и Лондоном. 5) И главное, что достигается желаемое освобождение от зависимости от животных двумя путями, с двух концов: а) овладеванием силами природы посредством изучения их и б) ограничением своих похотей, умеренностью, воздержанием и трудолюбием. Первый шаг к освобождению себя от животных -- это то, чтобы не питаться ими, не ездить на них, а ходить пешком. И это сейчас надо начинать делать каждому из нас. А то, если мы, продолжая есть мясо и ездить на животных и пользоваться всеми теми тысячами произведениями животного царства, будем всё увеличивать свои похоти (а они растут бесконечно), ожидая, что наука нам всё заменит своими искусственными произведениями, похоти наши так разрастутся, что наука никогда не поспеет. [...]
  
   1 Брахманы -- "высший" класс в Индии и каста жрецов.
   2 гуманитарная лига,
   3 огородники
  
   М. В. Алехину.
   1893 г. Сентября 4.
   Вы пишете, что были больны и более живо, чем обыкновенно, думали о смерти. Со мной почти в то же время (недавно) было то же. Я был болен животом, и так как болезнь эта очень мучительна, и я, по моим годам, уже близок к смерти, то я тоже живее, чем обыкновенно, думал о ней.
   1) Думаю я почти то же, что и вы, но с некоторыми особенностями. Первое то, что для того, чтобы хорошо жить и умереть, -- мало быть чистым. Стремления к чистоте, к совершенству недостаточно, чтобы определить цель жизни. Надо быть чистым для того, чтобы быть в состоянии делать порученное нам дело божие. Всё равно как работнику надо держать топор острым не для топора, а для того, чтобы им работать хозяйское дело. Я часто замечал у многих и у вас в том числе, что эта сторона христианского учения (и самая основная) о том, что человек не хозяин своей жизни, что цель его жизни не может состоять в его благе (благо человека приобретается попутно при исполнении воли Бога), не может быть даже вполне понятна ему, что человек, как работник на большом заводе, делая свое, назначенное ему дело, может знать только, когда он содействует и когда не содействует общему делу, но не может знать всего устройства завода и цели, для которой он работает, что человек есть орудие высшей силы, Бога, через которую он делает свое дело, -- эта сторона христианского учения большей частью пропускается людьми. А в этом всё и, главное, не успокоение, а главная сила уверенности, уничтожающей всякий страх перед смертью и всякое сомнение о том, что будет. Он вывел меня на свет для своих целей. Я ему нужен во всяком случае, даже если я не стараюсь делать его дела (иначе он не стал бы держать меня).
   Если же я делаю дело его, я чувствую, слышу его одобрение, вроде того, как в игру, когда прячут предмет и вам кричат: тепло, горячо, горит, когда ближе и ближе угадываешь. И тогда уже совершенно уверен в том, что он знает меня, и я нужен ему. Говорю я это вам не рассуждения мой, а перечувствованное много раз и теперь вот с особенной силой во время моей болезни. --
   Он вывел меня на свет, сделал таким, каков я есть, со всеми моими наследственными и приобретенными в период моего незнания гадостями, пороками, страстями; я понял теперь, что я не свой, а его, и ничего не хочу себе, а хочу только делать волю его, прислушиваюсь, приглядываюсь, всеми силами стараюсь узнать ее, чтобы делать ее. Если я точно, взаправду сказал себе: не моя воля да будет (и на небе и на земле, т. е. в этой жизни и вне ее), но твоя, и пусть будет не то, чего я хочу, а то, чего ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь (опять и в этой жизни и вне ее), если искренно это сказал, а я часто говорю это от всей души, вероятно и вы тоже, как и всякий религиозный человек, то чего же я могу бояться, в чем сомневаться, о чем спрашивать? Вот теперь во время моей болезни мне стало от сильной боли тоскливо; не было спокойствия, уверенности, даже как будто не захотелось умирать. И я живо, ясно вспомнил, что я не свой, а его, что он послал меня и, может быть, теперь не то, что решил, а выходит, что я стал не нужен, и он хочет устранить меня, перевести из водокачалки в кочегарню, или еще куда к станку, или, может быть, даже вовсе уничтожить меня. И тотчас же мне так стало ясно, спокойно. Ведь он -- любовь (иначе я не могу понимать его), он вывел меня любя и потому уведет меня, куда ему нужно, тоже любя. И заботиться мне не о чем, кроме как о том, чтобы пока я на своем месте, делать то, что свойственно мне на этом месте. И это я знаю твердо: не делать неразумного и злого, и если есть силы делать разумное и любовное, и самому не переставая делаться разумнее и любовнее.
   Вы говорите, что смерти не должно бы быть, что смерть только оттого, что мы дурны. Я согласен с этим, но только с той оговоркой, что смерти для каждого из нас для самого себя не должно быть и может не быть, если бы мы были чисты, как вы говорите, если бы мы были совершенны. То есть, что мы видели бы смерть других людей, но не видали бы, не чувствовали бы своей. Смерть других людей, -- т. е. исчезновение жизни из тела людей, мы не можем не видеть, и другие увидят исчезновение жизни из нашего тела; но сами мы, если бы мы были безгрешны, мы бы ничем не были приводимы к мысли о смерти: мы не боялись бы ее, не думали бы о ней, как не думаем о перемене вещества в нашем теле, главное, не испытывали бы никаких страданий и боязни их. Организм должен с зародыша расти, развиваться, доходить до высшей степени, потом спускаться, стареться и уничтожаться, как организм, но нет никакой надобности ему болеть и страдать, не теми свойственными жизни легкими и состоящими в соответствии с удовольствиями страданиями, а страданиями болезненными, при которых душа хочет вырваться из тела. И если бы у нас не было этих страданий, мы бы не думали о смерти, и организм наш прекращал бы свое существование, так что мы бы и не заметили этого. В этом смысле могло бы не быть смерти. Ведь мы не говорим, что гусеница умерла, когда она засохла сверху; также мы и не имели основания говорить, что человек умер, когда организм его перестал существовать. Мы можем говорить только по опыту и внутреннему чувству; а и то, и другое, если бы мы были безгрешны, и потому безболезненны, говорило бы нам противное.
   Так что я думаю, что как для того, чтобы быть наиболее чистым в половом отношении, надо стремиться к полному целомудрию; для того, чтобы не противиться злу, надо подставить щеку; для того, чтобы быть способным служить людям, надо быть готовым отдать здешнюю жизнь свою. Как во всем идеал для жизни отдельного человека представляется недостижимым, и этим самым постоянно указывает то, к чему должен не переставая стремиться человек, так и это безболезненное существование, при котором смерть сделалась бы невидимой, есть тот идеал, к которому должно стремиться и стремится всё человечество и которого оно непременно достигнет.[...]
  
   Н. Н. Ге (сыну)
   1893 г. Сентября 8.
   [...] Уединение ваше очень хорошо. Вы делаете в тишине и закрытии, хотел сказать большое, но лучше скажу истинное дело: живете и живете всеми сторонами жизни непосредственно, по-настоящему. Главное важно, что с детьми. Мне всегда жутко, что вы недостаточно цените важность их -- детей. Жизнь наша, чтобы быть полной, непременно должна иметь две стороны: исполнение самой жизни для себя и воздействие на людей -- для изменения их ложной жизни -- проповедь. У вас обе стороны. Я говорю и думаю и про меня думают, что я имею влияние на людей проповедью: на всех языках печатают, читают. А у вас дети, которые в сердце вынесут всю вашу душу, все мысли лучшего свойства и навеки понесут их в мир, передавая их.
   Моя деятельность трескучая и потому внешняя и сомнительная, а ваша -- на детей тихая, невидная, подземная, но неудержимая, вечная, несомненная и безнаградная. Только бы религиозно относиться к ним, помнить, что это живой божий станок, из которого не вырубишь топором ничего из того, что вложишь в них. Меня Бог лишил этой деятельности. Я вижу, как мои растут, портясь жизнью, приготавливаемые к тому, чтобы стараться не понять меня и не только не передать, но передать превратно. Цените свое положение, милый друг. И я вижу, что вы цените его. И помогай вам Бог. Большинство людей не только далеких, но, казалось бы, близких, по убеждениям, не оценят вашу жизнь, даже осудят ее; но дети, выросшие тут, только бы они всегда ощущали любовную атмосферу, поймут и в них окупится. Только как можно больше свободы им и просвещения, разумеется не гимназического, а христианского. Как всё это делать, не знаю, потому что не испытал, но вижу важность, значительность этого дела. Вижу, что пустить на свет живого человека просвещенного важнее сотен книжек.
   Ваш духовный сын Михаил Васильевич1 вот должен радовать вас. Он очень силен. Я всегда любуюсь его отношением к требованиям власти и неослабевающему стремлению к освобождению себя от грехов нашей роскоши.
   Вы мне рассказываете, как вас сын 4-х летний научил, а у меня начат рассказ, очень меня занимающий, о детях богатых помещиков, принявших участие в помощи голодающим и увидавших всю ложь и лицемерие старших и возмутившихся против них.2
   Постоянно приходится перекладывать то то, то другое сказание евангелия вверх. Так теперь мне особенно важно и дорого, и вам должно быть, указание о святости детей и о страшном грехе нашем соблазна их, когда, не замечая того, делаем уступки, кривим душой и не каемся, а еще оправдываемся.
   [...] Не могу не ожидать перемен в жизни христианского мира. Так много людей ждут этого, хотят, предвидят. [...]
  
   1 М. В. Булыгин.
   2 "Кто прав?".
  
   Эдуарду Казалету (Edward A. Cazalet).
   1893 г. Октября 5.
   Очень благодарю вас за выраженное вами желание избрать меня членом вашего общества. Я всей душой сочувствую всякому способу единения людей, независимо от политических партий, и в особенности сознательному единению духовному людей разных национальностей и государств, которое с такой быстротой и энергией совершается теперь во всем мире. Ваше общество имеет такую идею, и потому желаю ему наибольшего успеха. [...]
  
   По сведениям, полученным редакцией через Всесоюзное общество культурной связи с заграницей, англичанин Эдуард Казалет (ум. 1921?) был монархистом, "членом семьи, составившей себе состояние в России". Желая "организовать группу для собственного удовольствия", он в январе 1893 г. учредил в Лондоне "Англо-русское литературное общество", которое "никогда не имело какого-либо значения и не совершило ничего полезного". Общество, председателем которого был Казалет, просуществовало до 1921 г., имело около 600 членов, но на ежемесячных собраниях "присутствовало обыкновенно не более 24 человек". Попечителями общества уже с первой половины 1893 г. согласились состоять: герцог и герцогиня Эдинбургские и русский наследник престола, ставший с 1894 г. императором Николаем II, имя которого ставилось впереди других. По мнению Моода, Казалет "не проявлял особого интереса к Толстому, которому он предложил стать членом только для того, чтобы заполучить имя знаменитости в список своих членов". Толстой ничего не знал об этом обществе до получения письма Казалета на русском языке из Лондона от 5 октября нов. ст. 1893 г., в котором Казалет просил разрешения избрать Толстого членом этого общества. "Мы любим Россию и русских, -- писал он, -- и желаем сблизить оба народа в областях литературы, торговли и пр., но политика нам не нужна".
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1893 г. Октября 8.
   [...] Я последовал вашему примеру и отказался от молока, кофе и чаю уже с месяц, но заменил это овсянкой. Сделайте это: утром и вечером, когда пьют чай. И прекрасно: меньше сплю и голова свежей.[...]
  
   С. А. Толстой.
   1893 г. Октября 20.
   [...] Зачитался [...] повестью Потапенко1, -- удивительно! Мальчик 18 лет узнает, что у отца любовница, а у матери любовник, возмущается этим и выражает свое чувство. И оказывается, что этим он нарушил счастье всей семьи и поступил дурно. Ужасно. Я давно не читал ничего такого возмутительного! Ужасно то, что все эти пишущие и Потапенки, и Чеховы, Зола и Мопасаны даже не знают, что хорошо, что дурно; большей частью, что дурно, то считают хорошим и этим, под видом искусства, угощают публику, развращая ее. Мне эта повесть была coup de grБce,2 уяснившая то, что давно смутно чувствуется. [...]
  
   1 Толстой читал повесть Потапенко "Семейная история" по первой публикации в "Северном вестнике" за 1893 г. (август -- сентябрь).
   2 счастливым случаем
  
   Н. С. Лескову.
   1893 г. Октября 20.
   [...]Вчера я прочел повесть Потапенко [...]. Какая мерзость! Решительно не знают люди, что хорошо и что дурно. Хуже -- думают, что знают, и что хорошо именно то, что дурно. Положительно можно сказать, как про наши школы, что они не только не полезны, но прямо вредны, если ими исполняется всё тот же мрак. Вся наша беллетристика всех этих Потапенок положительно вредна. Когда они напишут что-нибудь не безнравственное, то это нечаянно. А критики-то распинаются и разбирают, кто из них лучше. Все лучше. Эта повесть Потапенко была для меня coup de grБce.1 Я давно уж подумывал, что вся эта беллетристика со включением, и очень, всех Зола, Бурже2 и т. п., есть бесполезная пакость, а теперь это стало для меня полной несомненностью.[...]
  
   1 Игнатий Николаевич Потапенко (1856--1929), писатель-беллетрист. В письме Толстого говорится о повести Потапенко "Семейная история" -- "Северный вестник" 1893, август -- октябрь. Содержание повести Толстой кратко излагает в письме к С. А. Толстой, написанном в тот же день.
   2 Поль Бурже (Bourget, 1852--1936), французский писатель-беллетрист, автор ряда психологических романов, реакционер.
  
   T. Л. Толстой.
   1893 г. Октября 22.
   [...] Всё одно, и всё мы знаем, и всё очень ему тяжело, и всем нам тоже. На что, в самом деле, доктора, когда они всегда, когда что-нибудь нужно знать, ничего не знают? Совершенно, как фокусы с картами, когда как будто угадывают, а в сущности только повторяют то, что ты сам ему сказал, только запутавши ответ. А притом лапис и бром. Ну, да главное дело надо отрешиться от своей воли. Авось лапис и бром не сделают слишком много вреда. Скажи Леве, что я продолжаю ему советовать подчинение. Оно нужно, как успокоение нерв и некоторое освобождение от заботы о себе. Это очень важно. И потому одобряю и план его приглашения его знакомого доктора.
   [...] А днем мне приятный собеседник Леонтьев. [...] По крайней мере, мужчина. А то всё дамы.
   Верочка (я не жалуюсь) удивительно разозлилась на Машу без всякого повода и злилась целый день. Потом пришла к ней в комнату, начала хохотать, а потом плакать. И это было примирение. Я ее люблю именно за то, что в ней дека стеклянная и виден весь механизм.[...]
  
   Д. В. Григоровичу.
   1893 г. Октября 27.
   От всей души поздравляю вас, дорогой Дмитрий Васильевич. Вы мне дороги и по воспоминаниям почти 40-летних дружеских отношений, на которые за всё это время ничто не бросило ни малейшей тени, и в особенности по тем незабвенным впечатлениям, которые произвели на меня, вместе с "Записками Охотника", ваши первые повести.
   Помню умиление и восторг, произведенные на меня, тогда 16-тилетнего мальчика, не смевшего верить себе, -- Антоном-Горемыкой, бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика -- нашего кормильца и -- хочется сказать: нашего учителя, -- можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом.
   Вот за это-то благотворное на меня влияние ваших сочинений вы особенно дороги мне, и через 40 лет от всего сердца благодарю вас за него.
   От всей души желаю вам того, что всегда нужно вообще, но что нам, старикам, нужнее всего в мире: побольше любви от людей и к людям, без которой еще кое-как можно обходиться в молодости, но без которой жизнь в старости -- одно мученье.
   Надеюсь, что празднование вашего юбилея особенно будет содействовать исполнению моего желания.
  
   Дмитрий Васильевич Григорович (1822--1899) -- писатель. С Толстым познакомился в 1855 г. в Москве. С ноября того же года много раз встречался с Толстым в Петербурге на почве совместного участия в "Современнике". После эпохи "Современника" Григорович виделся с Толстым еще зимой 1893--1894 гг., посетив его в Москве, а в феврале 1897 г. Толстой, будучи в Петербурге, заходил к Григоровичу.
   Письмо Толстого написано в Петербург к пятидесятилетию литературной деятельности Григоровича. Оно было прочитано вслух на многолюдном чествовании Григоровича 31 октября 1893 г. в помещении Общества поощрения художеств.
  
   Григорович отвечал письмом из Петербурга от 8 ноября: "Много всяких поздравлений, телеграмм и писем получил я в день моего юбилея, дорогой граф Лев Николаевич, но даю Вам слово, -- письмо Ваше тронуло меня больше всех остальных вместе взятых. Оно было мне дорого и по воспоминаниям, и по смыслу своему, и по тому также, что чтение его среди собрания вызвало единодушный восторг, доказавший, как высоко Вас ценят и любят, доказавший мне также, что в обществе, которое способно так живо, горячо, единодушно отзываться на слова выдающихся общественных деятелей, хранится еще запас здоровой нравственной силы. -- То, что Вы пишете о впечатлении, сделанном на Вас в юности повестью моей "Антон-горемыка", свидетельствует Вам, насколько любовь моя к народу и сочувствие его горестям были во мне тогда живы и искренни; полнота этих чувств была первым и главным двигателем моим на литературном поприще. Я и теперь не изменил им. Если я не пишу теперь повестей из простонародного быта, то это потому, что сложные семейные обстоятельства лишили меня возможности жить в деревне среди народа; писать на заданную тему, без живого образца перед глазами, я не могу, да и было бы бесполезно: хорошая цель достигается в литературе не мозговой работой; надо, чтобы то, что пишешь, прочувствовано было сердцем, -- истина не новая, но несомненная. К Рождеству на праздниках буду в Москве, и первым моим делом будет повидаться с Вами, поблагодарить Вас за дорогую мне память обо мне и обнять Вас от всей души. Сердечно Вас любящий Григорович".
  
   Д. А. Хилкову.
   1893 г. Октября 30.
   [...] я заключил, что вы устали от одиночества и, главное, бездействия и даже готовы предпринять что-нибудь, чтобы изменить свое положение. [...] И скажу правду, что мне жалко бы было, если бы вы изменили сами свое положение. Смысл жизни нашей, единственный разумный и радостный, в том, чтобы служить и чувствовать себя служащим делу божью, установлению царства его. Иногда бывает -- я думаю, что вы в таком положении теперь, -- что не чувствуешь этого служения, кажется, что вышел из хомута, или ослабли постромки, но иногда это кажется оттого, что привык к хомуту, что втянулся в работу и не чувствуешь ее. Во всяком же случае, если и не чувствуешь внешним образом своего служения, если только знаешь в глубине души, что не отказывался служить, не снимал хомута, можно быть уверенным, что служишь; а, видно, дело под гору или хозяин хочет дать вздохнуть.
   [...] Еще написал статью протест против франко-русских празднеств, которыми нас хотят уверить, что мы все сочувствуем. [...]
  
   Т. Л. Толстой
   1893 г. Октября 31.
   [...] Поддержите Андрюшу в некурении. Это одна из тех важных мелочей, из которых складывается всё самое хорошее.[...]
  
   Л. П. Никифорову.
   1893г. Ноября 3.
   [...]Я очень понимаю, что суждение о том, что писателя нужно судить по его писаниям, а не по делам, не нравится вам. Мне такое суждение тоже противно. Но я, как и говорил вам тогда, только делаю замечание, что писание -- дела писателя, как это метко сказал Пушкин,1 т. е. что если хороший кузнец, работник, напивается, то я должен принять во внимание его работу и не равнять его с праздным пьяницей. Если Руссо был слаб и отдавал детей в Воспитательный дом и мн. др., то все-таки дела его, как писателя, хороши и его нельзя равнять с праздным развратником. А что человеку надо всеми силами стремиться делать и исполнять то, что он говорит, то про это не может быть и речи, потому что только в этом жизнь человеческая. Скажу даже, что если человек не стремится всеми силами делать то, что он говорит, то он никогда и не скажет хорошо того, что надо делать, никогда не заразит других.[...]
  
   Осенью 1893 г. "Посредник", по предложению Толстого, заключил соглашение с Л. П. Никифоровым на переводы избранных произведений Гюи де Мопассана, к которым Толстой предполагал написать предисловие. Никифоров периодически посылал Т. Л. Толстой корректуры для редактирования и правки. Закончив книгу "Царство божие внутри вас", Толстой сам просматривал вместе с Татьяной Львовной корректуры.
   В письме от 29 октября 1893 г. Никифоров сообщал, что выслал Толстому для просмотра свои переводы нескольких рассказов Мопассана и спрашивал, с какого произведения лучше начинать переводить: "Mont Oriol" ("Монт-Ориоль"), "Pierre et Jean" ("Пьер и Жан") или "Sur l'еаu" ("На воде"). "Я начал переводить первый, то есть "Mont Oriol", -- писал он. -- Не знаю, насколько Вы это одобрите?" В конце письма Никифоров, вспоминая свой разговор с Толстым в Ясной Поляне в сентябре 1893 г., писал: "Меня очень задело одно Ваше замечание: что писателя нужно судить по его писанию, а не по его нравственной личности, не по его жизни.... Я не знаю, не противоречит ли это Вашему взгляду?"
  
   1 Цитируемое замечание Пушкина Толстой мог почерпнуть из сочинений Н. В. Гоголя или В. А. Жуковского.
   В 1844 г. в статье "О том, что такое слово" Гоголь писал: "Пушкин, когда прочитал следующие стихи из оды Державина к Храповицкому:
   За слова меня пусть гложет,
   За дела сатирик чтит --
   сказал так: "Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела". Развивая мысль Пушкина, Гоголь доказывал: "Поэт на поприще слова должен быть так же безукоризнен, как и всякий другой на своем поприще" (Н. В. Гоголь, "О том,что такое слово" -- "Выбранные места из переписки с друзьями".).
  
   Н. Н. Страхову.
   (О тщеславии)
   1893 г. Ноября 3.
   Благодарю вас за ваши всегдашние добрые чувства ко мне [...]. Разумеется, мне это приятно, но вредно, и я знаю, как вредно. Верно говорит Куно Фишер,1 что это последнее снимаемое платье. Ужасно трудно его снять. А тяготит оно ужасно. Страшно мешает свободным духовным движениям, свободному служению Богу. Как раз вместе с вашим письмом я получил от Стасова, с его обычными преувеличениями, описание юбилея Григоровича, на котором будто бы чтение моего к нему письма произвело какой-то особенный эффект. И, каюсь, даже это его письмо совсем расслабило меня. Хорошо то, что тут же третье письмо было анонимное, наполненное самыми жестокими обличениями моего фарисейства и т. п. Сегодня читал описание Чайковского о болезни и смерти его знаменитого брата. Вот это чтение полезно нам: страдания, жестокие физические страдания, страх: не смерть ли? сомнения, надежды, внутреннее убеждение, что она, и все-таки и при этом неперестающие страдания и истощение, притупление чувствующей способности и почти примиренье и забытье, и перед самым концом какое-то внутреннее видение, уяснение всего "так вот что" и... конец.2 Вот это для нас нужное, хорошее чтение. Не то, чтобы только об этом думать и не жить, а жить и работать, но постоянно одним глазом видя и помня ее, поощрительницу всего твердого, истинного и доброго.[...]
  
   Ответ на письмо Страхова из Петербурга от 29 октября 1893 г., написанное по поводу "замечательных отзывов" о Толстом Куно Фишера в его книге "Артур Шопенгауэр": Kuno Fischer, "Arthur Schopenhauer. Geschichte der neuern Philosophie", Band 9, Heidelberg 1893.
  
   1 Куно Фишер (Fischer, 1824--1907), профессор Гейдельбергского университета, историк философии, по своим убеждениям идеалист, автор десятитомной "Истории новой философии" ("Geschichte der neuern Philosophie"), выходившей в течение сорока лет (1852--1893). Шопенгауэру посвящен т. 9 этого труда. Русский перевод под ред. В. П. Преображенского: Куно Фишер, "Артур Шопенгауэр", М. 1896 (о Толстом см. стр. 113--114 и 123).
   2 Композитор Петр Ильич Чайковский (1840--1893) умер в Петербурге 25 октября, проболев четыре дня холерой. Статья о Чайковском, упоминаемая Толстым, написана его братом Модестом Ильичом (1850--1918): "Болезнь П. И. Чайковского. Письмо в редакцию "Новое время".
  
   П. Г. Хохлову.
   (О сближении с женщинами)
   1893 г. Ноября 3.
   Я только радуюсь тому, что вы пишете мне, дорогой Петр Галактионович, потому что люблю вас, вижу, что источник ваших страданий добрый (боязнь греха), и всей душой желал бы помочь вам, и хотя и не надеюсь, что помогу, все-таки буду пытаться, все-таки буду участвовать в вашем труде.
   Не думаю, чтобы вам нужно было сближение с женщинами, особенно духовное общение с ними. С ними только тогда общение хорошо и радостно, когда в сознании своем ничем не отличаешь их по их полу от всех людей.
   Нужно вам, мне кажется, больше всего труд, труд, который поглотил бы все ваши силы.
   Мне понравилась недавно присланная мне брошюра Стокгем о "творческой жизни",1 как она озаглавила ее. Она говорит, что когда у человека появляется, кроме всех его обычных отправлений, еще потребность половая, то он должен знать, что эта потребность творческая, которая только в самом низшем проявлении выражается половою похотью, это есть творческая способность, и от воли и старания, упорного старания зависит перевести ее в другую, физическую, или лучше всего духовную деятельность.
   Я думаю, что действительно это есть сила, участвующая в деле божием, установления царства божия на земле; при половом акте это есть только передача другим -- детям -- возможности участия в деле божием; при воздержании и деятельности прямой служения Богу это есть высшее проявление жизни.
   Переход труден, но он возможен и совершается на наших глазах сотнями и тысячами людей.
   Осилите -- будет хорошо, не осилите -- женитесь, -- будет не так хорошо, но не дурно. Дурно, как Павел2 говорит, разжигаться, дурно носиться с этим ядом,всасывая его всею кровью.
   Не верьте только себе в том, что в сближении с женщинами есть что-то особенно хорошее, смягчающее. Всё это обман похоти. В сближении с женщиной, как и со всяким человеком, много радостного, но особенно радостного в женском сближении ничего нет; а что есть, то обман чувственности, очень скрытой, но все-таки чувственности.
   Хотел тоже вам сказать: постарайтесь в деле воинской повинности быть свободным от влияния мнения нас, близких вам по духу людей.3 Знайте, что мы все, я знаю это про себя твердо: уважать вас буду солдатом столько же, сколько не солдатом, а любить буду больше. [...]
  
   Ответ на письмо Хохлова от 2 ноября 1893 г. , в котором Хохлов писал о своей половой жизни и спрашивал совета Толстого.
  
   1 Алиса Стокгэм (Alice В. Stockham), американка, доктор медицины. В настоящем письме Толстой говорит о сохранившейся в яснополянской библиотеке брошюре Стокгэм "Creative Life. A special Letter to Young Girls", Чикаго 1893, вышедшей через год на русском языке в переложении Е. И. Баратынской под заглавием "Творческая сила жизни" -- сборник "Тайный порок", выпуск второй, изд., "Посредник", М. 1894.
   2 Апостол Павел.
   3 П. Г. Хохлову предстоял в 1894 г. призыв к отбыванию воинской повинности, и одно время он думал отказаться от службы в войсках.
  
   Д. А. Хилкову.
   1893 г. Ноября 5.
   [...] Поступок вашей матери для меня непостижим, особенно после тех сведений, которые я имел об ее будто бы смягчившихся чувствах к вам и вашей жене. Я решительно не могу понять, чем она руководится, поступая так, на основании чего так действует и чего ожидает от своих поступков. Я пишу это для того, чтобы выразить вам, как мне трудно, почти невозможно писать ей, решительно не зная на что опереться. Я попытаюсь все-таки исполнить ваше желание, но очень сомневаюсь, удастся ли мне это.
   Меня гнали и вас будут гнать.1 Я не могу не повторять этого сам себе; и хотя мне больно, что я повторяю это только о других, я все-таки не могу не видеть истинности и неизбежности этого. Ведь положение ваше, исповедующего словом и делом учение Христа в мире, ненавидящем это учение, всё равно что положение человека, который хотел бы идти навстречу бегущей на него толпы. Он не может не быть смят. Это признак того, что он идет куда должно. Но ужасно жалко и больно и в особенности за мать, за Цецилию Владимировну. Утешаюсь тем, что Бог по силам дает испытание, и что это не сломят, а укрепит ее. Кроме того я уверен, что это не может продолжиться, что она опомнится, и отдадут детей. [...]
   Что же это значит? Хочет она, чтоб их признали князьями Хилковыми, и чтобы было кому отдать состояние? Или просто желание сделать больно? [...]
   Мне очень, очень близко к сердцу ваше положение, особенно положение Цецилии Владимировны. Одно думаю, что чем тяжелее и труднее то положение, в которое вы поставлены, тем необходимее не торопиться, не горячиться, не отдаваться чувству, а поступить по тем самым основам любви, прощения, подставления другой щеки, во имя которых изменилась ваша жизнь, и случилось с вами всё, что случилось.
   Претерпевый до конца спасен будет. Сколько раз мне случалось раскаиваться, что немного не выдержал и изменил тому, что начал. Вот тут-то нужна вера -- не вера в какую-либо метафизическую сущность, а вера в тот закон любви, который могущественнее всего и побеждает всё. -- Помоги вам Бог, вам и Цецилии Владимировне, иметь эту веру, и горе ее наверное обратится в радость. Как? я не знаю, но уверен, что так будет.[...]
  
   Письмо Хилкова, на которое отвечает Толстой, неизвестно. Судя по последующим письмам, 21 октября у Хилкова и его жены "по высочайшему повелению" были отняты и увезены их малолетние дети приехавшей за ними внезапно вечером его матерью, Юлией Петровной, вместе с двумя представителями полиции. Несмотря на протесты родителей и на их просьбу оставить детей хотя бы на одну ночь, дети были увезены, причем никакие хлопоты в Тифлисе Хилкова и его жены не помогли. Вскоре выяснилось, что Ю. П Хилкова добилась у Александра III, с помощью обер-прокурора Синода Победоносцева и др., "повеления" передать ей для усыновления незаконных и некрещеных детей ее сына, с целью их крещения, передачи им княжеского имени, соответствующего воспитания и наследства бабушки.
  
   1 Цитата из Евангелия.
  
   Ю. П. Хилковой.
   1893 г. Ноября 5.
   Сейчас получил письмо от вашего сына, который пишет мне о том, что вы, приехав к нему, взяли и увезли его детей, и просит меня написать вам. Я так люблю и уважаю вашего сына, что не могу оставить его просьбу без исполнения, и между тем боюсь, что этим письмом, что мне особенно тяжело, навлеку на себя ваши справедливые себе упреки за то, что позволяю себе писать вам о таком мучительном для него, его жены и одинаково, я уверен, мучительном для вас, деле. Было бы бессмысленно с моей стороны писать вам, матери, о страданиях матери, разлученной насильно с детьми, и о других тяжелых условиях всего этого дела, потому что я уверен, что вы всё это знаете и взвесили лучше меня, и если поступили так, то имели на это какие- либо особые, неизвестные мне причины, и потому единственно, о чем я позволяю себе просить вас, это то, чтобы вы, если найдете это стоящим того, сообщили бы мне, зачем вы это сделали, чем вы были вынуждены поступать так и какие вы предвидите от этого желательные последствия. Пожалуйста, не сердитесь на меня, княгиня, если я этим письмом неприятно подействовал на вас, и простите меня и или вовсе не отвечайте мне, или отвечайте мне с тем же чувством уважения и доброжелательства, с которым я обращаюсь к вам. Между такими людьми, как вы и ваш сын и его жена, которая, сколько я знаю, вполне разделяет все мысли и чувства своего мужа, казалось бы не может быть не только вражды, но и недоразумения; и как бы я был счастлив, если бы с вашего согласия я бы мог содействовать хоть сколько-нибудь разъяснению этих недоразумений. В ожидании доброго ответа остаюсь с совершенным уважением и преданностью
  
   Ю. П. Хилкова отвечала 12 ноября из имения Павловки, Сумского уезда Харьковской губ.: "Многоуважаемый граф Лев Николаевич. Доказательство того, что я не ставлю Вам в упрек Ваше письмо, это то, что я Вам немедленно отвечаю. -- Сын мой Вам не точно написал: дети взяты не у него, а у Цецилии Владимировны. Мне нечего распространяться о том, как я искренно и горячо люблю сына, всё, что его огорчает, мне чувствительней, чем ему. Вы совершенно справедливо предполагаете, что если я так поступила, то имела на то важные причины. Извините, пожалуйста, граф, но писать о тех обстоятельствах, которые вызвали этот решительный шаг, я нахожу лишним..." На конверте помета Толстого: "Без ответа".
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1893 г. Ноября 5.
   Рад был вашему письму, дорогой друг Николай Николаевич, и рад известию, что вы довольны последним замыслом картины. Я уверен, что это будет хорошо. Мне нравится дрожащий в лихорадке разбойник (я уже давно знаю и жду), нравится и момент. Только бы Христос не был исключителен, и даже исключительно непривлекателен, каким он на последней картине.1 И только бы вы по технике удовлетворили требованиям художнической толпы. Если уж выставка и большая картина, то надо считаться с этим. Вы меня простите, если то, что я скажу, не то, но я не могу не сказать всё, что думаю: Мне кажется, в ваших картинах, в работе ваших картин происходит страшная трата самого драгоценного матерьяла, вроде, простите за сравнение, печенья белого хлеба из первого сорта муки, который любят господа, и бросания отрубей, в которых самое вкусное и питательное. Вы мне рассказывали первую мысль картины -- и, верно, она была написана, -- состоящую в том, что смерть на кресте Христа побеждает разбойника. И мне это очень понравилось по своей ясности, живописности, по выражению величия Христа на впечатлении, произведенном им на разбойника. Как Гомер, чтобы описать красоту Элены, говорит, что когда она вошла, старцы изумились ее красоте и встали.2 Потом еще иначе вы изображали. Прежде еще иначе. И всё это были картины важные по содержанию. То же у вас было, сколько я знаю, с Иудой.3 Все эти эскизы самые питательные отруби и все они пропадают, чтоб делать господский белый хлеб. Я первый буду радоваться на вашу теперешнюю картину и умиляться ею, но все-таки жалею про все те, которые остались по дороге и которых теперь по крайней мере никто, кроме вас, написать не может.
   Я непрестанно жалею, что вы оставили тот план ряда картин евангельских.4 Может быть, трудно их кончать, довести до известной нужной степени технического совершенства, этого я не знаю, но знаю, что это -- всё то, что передумали, перечувствовали и перевидели своим художественным, христианским зрением, всё это вы должны сделать: в этом ваша прямая обязанность, ваша служба Богу. Dixi.5 Если ошибаюсь, простите.
   Нынче получил от Хилкова поразительное известие. Его мать приехала к нему с приставом из Тифлиса и по высочайшему повелению взяла у него детей и увезла их к себе, пока в Харьковскую губернию, а потом в Петербург? "Если меня гнали, то и вас будут гнать". Но все-таки грустно за мать и за всех тех, которые участвуют в этом грехе. [...]
  
   1 Н. Н. Ге, "Повинен смерти" ("Суд Синедриона").
   2 Описание это Толстой вспоминает не по Гомеру, но по стихотворению А. Н. Майкова на тему из "Илиады" -- "Сидели старцы Илиона" (1869). У Гомера это место читается иначе, чем в передаче Толстого.
   3 Картина "Совесть" ("Иуда", "Предатель"), начатая осенью 1891 г., многократно переписанная, бывшая на двадцатой выставке "Передвижников" весной 1892 г. и находящаяся ныне в Государственной Третьяковской галерее в Москве.
   4 Еще летом 1886 г. Ге задумал ряд эскизов и композиций сначала карандашных, потом в два тона масляными красками на евангельские сюжеты. Темы эти он описывал в нескольких письмах к Толстому, выражавшему свою радость, что Ге занят "своей работой".
   5 Я сказал.
  
   Н. Я. Гроту.
   1893 г. Ноября 6...10.
   [...] кроме точки зрения, при которой всякий человек любит прежде себя, свое животное, потом свою семью животных, потом свое отечество и человечество, существует еще другая точка зрения, совсем другая, при которой эта градация совсем изменяется. [...]
  
   Ответ на письмо Грота от 31 октября, сообщавшего, что статья Толстого "О неделании" "сильно" не понравилась ему и некоторым другим друзьям Толстого, как, например, А.Ф. Кони. "Эта статья, -- писал Грот,--написана Вами в плохую, ненавистническую минуту, когда Вы всех нас, малых сих, презирали.... Все-таки мы с Вами, Лев Николаевич, сначала и прежде всего любим себя, потом свою семью, потом Россию и уже потом человечество. И если Вы думаете, что любите больше всего человека, то ужасно заблуждаетесь".
  
   В. В. Стасову.
   1893 г. Ноября 12.
   [...] Хотел сказать, что благодарю вас за ваше описание юбилея Григоровича, но чтобы быть правдивым, не скажу этого. Такие сведения всегда щекочут пакостное неистребимое тщеславное самолюбие, и потому я не рад, когда получаю их. [...]
  
  
   П. Г. Хохлову.
   1893 г. Ноября 12.
   [...]Написал было вам письмо, в котором обличал вас в непоследовательности, но разорвал, потому что это слишком легко, и не то вам нужно.
   Перечел ваше письмо, постарался глубже вникнуть в ваше положение и вижу, что главное дело в том, что вы страдаете от ожидания, -- от борьбы плотского человека с духовным, и понимаю, что нельзя не страдать.
   Доводы ваши все не верны: вы говорите, что не хочется страдать, потому что вам так жить хочется и потому что в вас нет веры в добро и Бога. Да если бы это было так, то вы бы и не думали мучаться, а преспокойно пошли бы в солдаты и бодро и весело отслужили бы свой срок. Но в том и дело, что мысль о том, что в вас нет веры в добро и Бога, вам подсказывает робкий плотский человек.
   Он же приводит вам не плохие доводы, которые вы высказываете, что нет ничего важного и дурного в том, чтобы лгать.
   Ведь вы знаете, так же, как и все мы, что истина есть единственное, вместе с любовью, доступное нам проявление божества, и что у вас есть вера и в добро, и в Бога, потому что, если бы ее не было, вы ни о чем бы и не спрашивали; но так силен голос плотского человека, что вы приписываете ему значение, которого он не имеет. А то вы клевещете на себя, приписывая почти физическому -- и весьма понятному -- волнению и страху разумный смысл.
   Повторяю вам то, что уже говорил вам, старайтесь не думать, о мнении людском, а решайте вопрос сами с собой и не думайте вперед, что вам его надо решить непременно в известном смысле.
   Как бы вы ни поступили, вы не уйдете от Бога, в которого вы не верите, и он не уйдет от вас, и общение с ним возможно и в солдатском мундире. А в жизни только и важно общение с ним.
   Если бы я вам сказал: молитесь Богу, вы могли бы ответить: как молиться, когда я не верю в него; и потому я советовал бы, хоть не молиться, а думать о своем значении среди этого бесконечного мира и по отношению к тем законам, которыми он управляется. Если нет никаких законов, то всё легко, и не может быть ни в чем трудности; если есть законы, то есть закон вашей жизни, найдите его и руководитесь им. И опять легко.
   Всей душой сочувствую вашей душевной борьбе. И как бы хотелось облегчить ее.
  
   Ответ на письмо П. Г. Хохлова из Москвы, в котором Хохлов писал о предстоящем призыве к отбыванию воинской повинности.
  
   Д. А. Хилкову.
   1893 г. Ноября 18.
   Получил от вашей матери ответ на письмо, которое писал ей. Письмо ее очень нехорошее: она отказывается сказать причины, по которым она поступила так, и говорит, что она любит вас и делает это для добра.
   Не могу вам высказать того странного чувства недоумения и ужаса перед той степенью заблуждения и поэтому жестокости, до которой могут доходить люди. Как только вспомню об этом, так на меня находит какое-то физическое чувство -- сердце сжимается от боли и страха за вас и вашу жену. Как бы это не озлобило вас, не заставило отказаться от непобедимого, хотя и долгого, in the long run1 непобедимого оружия любви и взяться за другое, быстро действующее, обманчивое и всегда на себя возвращающееся орудие возмездия.
   [...] Трудно придумать более тяжелое испытание, чем то, которому вы подверглись: всё и то, что это мать, и что вы согласны, и что вы и ваша жена лишены матерьяльных средств ехать за детьми.
   Помоги вам Бог выдержать испытание так, чтобы не сказать себе потом: зачем я не сделал, а главное, зачем я сделал это? Чем больше живу, тем больше и разумом и опытом убеждаюсь в мудрости "неделания". Даже против диких зверей, говорят, сильнее всего действует: лечь и быть неподвижным. И люди злые, заблудшие должны больше всего бояться неподвижности и молчания, такого же, каково молчание Бога, видящего наши злые дела. [...]
  
   1 в конце концов
  
   С. Н. Зименко.
   1893 г. Ноября 25.
   Вы хорошо делаете, что не отдаете свою мать в больницу. Не говоря о том, насколько это будет мучительнее для нее, -- что бы ни говорили доктора, -- вам самим будет несравненно хуже, если бы вы отдали ее. Это ваш крест. Под крестом я разумею такую тяжесть, неприятность, бедствие, от которого человек может избавиться, отступив от требований своей совести. И крест свой надо нести бодро; тогда он становится менее тяжелым, иногда незаметным и даже радостным. "Чем больше отталкивать свой крест, тем он делается тяжелее", сказал один французский писатель.1 И крест всегда соразмерен силам.
   Если вы спрашиваете моего совета, то прямо говорю вам, что ваша деятельность учительницы, как бы она ни была плодотворна, ничто в сравнении с той, никому, кроме Бога, неизвестной и, казалось, бесплодной деятельностью вашей работы над собой, чтобы переносить всю ужасную тяжесть ухода за вашей несчастной матерью. Помогай вам Бог с терпением и постоянством и любовью делать это никому не известное и кажущееся нам ненужным дело; и чем больше вы будете отдаваться ему не как тяжелой необходимости, а как исполнению самого важного и нужного для роста вашей души дела, тем оно будет легче.
   Вот всё, что имел сказать вам. Желаю вам успеха в вашей душевной работе.
  
   София Николаевна Зименко -- молодая девушка, дочь тамбовского мирового судьи, работавшая учительницей в воскресной школе; писала Толстому 5 ноября из Тамбова, что ее отец и мать после холеры 1870-х гг. пристрастились к вину и превратились в горьких пьяниц. Отец умер в больнице от прогрессивного паралича; мать -- продолжая пить "изо дня в день, в пьяном состоянии груба и нередко вступает в драку". Врачи предлагали определить ее в Елизаветинский приют для неизлечимых больных. "А между тем я знаю, -- писала она, -- что посадить ее туда это всё равно, что живую зарыть в могилу. Она будет страшно страдать, а я -- втрое". Спрашивала совета Толстого, как поступить.
  
   1 А. Ф. Амиель.
  
   В. В. Стасову.
   1893 г. Ноября 25.
   [...] Мне очень приятно было узнать, что моя книга1 понравилась вам. То, что вы несогласны с ее доводами, не удивляет и не смущает меня. Если вы по прочтении книги хоть с чем-нибудь согласитесь, с чем прежде не были согласны, то и это хорошо. Если бы все люди соглашались бы с тем, что пишешь, то не стоило бы писать. [...]
  
   1 "Царство божие внутри вас".
  
   Г. А. Русанову.
   1893 г. Ноября 27? и декабря 3.
   Третьего дня получил ваше письмо и как всегда очень обрадовался ему двойной радостью: эгоистической: тому, что буду читать ваши умные и сердечные слова, и неэгоистической -- тому, что вы живы и здоровы. Как ни странно звучит слово "здоровы" в соединении с тем описанием вашего физического состояния (за которое очень благодарю и прошу всегда так же подробно извещать меня о нем), я все-таки настаиваю на слове "здоровы", потому что так думать, чувствовать, тонко понимать и даже наблюдать свое состояние может только истинно здоровый человек, гораздо здоровее тех атлетов, которые могут делать чудеса физической силы, но для которых закрыт весь тот мир мысли и духовной жизни, который, как я вижу, не только так же, но более чем прежде открыт для вас.
   [...] Я не знал, что она такой убежденный сторонник вегетарьянства, и очень рад этому. Как ни неважно это, я не могу не видеть в этом признака очень симпатичного мне склада характера.
   Вы мне пишете про себя, и я должен заплатить вам тем же, потому что знаю, что вам так же интересны подробности о моей жизни, как мне о вашей. Поглощает теперь всю мою жизнь писание. Утро от 9 до 12, до 1 иногда, пишу, потом завтракаю, отдыхаю, потом хожу или колю дрова, хотя сил уже становится меньше, потом обедаю, после обеда перевожу с Машей Амиеля (такой милый, умерший уже французский писатель, -- женевец); он будет напечатан в Северном Вестнике; или Лаодзе с Поповым, потом письма или посетители. Но всё это по энергии жизни, направленной на это, относится к утренней работе как 1:10. Вся жизнь сосредоточивается в утреннем писании. Теперь пишу о Тулоне, гипнотизации патриотизма, кажется кончил. На очереди теперь предисловие к Мопасану -- написано начерно, предисловие к Амиелю, послесловие к Царству Божию тоже написано почти, статью об искусстве. И тогда только буду в состоянии взяться за художественное, начатое и не начатое, к которому особенно тянет. Вы мне признавались в своих слабостях, и я признаюсь вам: часто думал и думаю: вот если бы посадили меня в тюрьму и дали бы бумагу и перо, как бы я радостно стал писать художественное. Разумеется, это так же, как ваши мечты о путешествиях, так же несбыточно и напрасно. Вы больше всех других людей влечете меня к художественной работе, не тем, что вы советуете мне ее, а тем, что на себе показываете, так она может хорошо, благотворно действовать.
   [...] Помогай вам Бог всё так же и всё больше жить истинной жизнью и, приближаясь к смерти, всё больше и больше уходить от нее. [...]
  
   Ответ на письмо Г. А. Русанова от 18 октября -- 24 ноября 1893 г., в котором Русанов писал о своей жизни, своих мыслях и о состоянии своего здоровья.
  
   Т. М. Бондареву.
   1893 г. Декабря 3.
   [...]Евреи и суботники ненавидят Христа по недоразумению, потому что заблудшие люди на место единого вечного Бога поставили в виде Христа другого Бога и этим заслонили истинного Бога и даже скрыли его от людей. Я говорю, что ненавидят они Христа по недоразумению, потому что им обвинять надо не Христа, который никогда не говорил про себя, что он Бог, а называл себя сыном божьим так же, как и всех людей, а обвинять им надо тех людей, которые его сделали Богом. Этим же я объясняю ненависть евреев к Христу.
   Христос, по моему понятию, не Бог и никогда не выдавал себя за Бога, а был великий и последний пророк еврейский, учивший не только евреев, но и всех людей тому, как надо служить единому истинному Богу, сознавая себя так же, как и всех людей, сыном его.
   И потому евреи и суботники не только не должны ненавидеть Христа, а должны почитать его и следовать тому божескому закону, который он открыл нам. Закон Христов согласен с законом Моисеевым и с пророками не во всех мелочах, но в главном, в любви к Богу и ближнему. Христос только точнее, яснее выразил этот закон, а главное, он, один Христос из всех пророков еврейских, дал закон не одним евреям, а всему миру и прекратил отделение евреев от других народов. Со времени Христа закон божий стал общим для всех людей, как и предсказывали пророки. (Про это сказано в главе XII, 20, Иоанна, когда он прямо объявил истину эллинам.) Мучали и распяли Христа первосвященники, фарисеи и садукеи, а не все иудеи. Иудеи, напротив, были его учениками и разнесли его учение по миру. И если бы безбожники не назвали бы Христа Богом, все евреи уже давно бы не только не ненавидели бы Христа, но почитали бы и любили его, как самого последнего и великого пророка, открывшего нам истину. Кощунство безбожников, назвавших Христа Богом, помешало этому, но евреи все-таки придут и уже приходят к этому. Еврею нельзя перейти в православие, но евреям, так же как и православным, надо признать Христа человеком, пророком божьим, и тогда и те и другие соединятся.[...]
  
   Тимофей Михайлович Бондарев (1820--1898) -- крестьянин из области Войска Донского, сосланный в 1867 г. за переход в секту субботников в Минусинский уезд Енисейской губ.; автор книги "Торжество земледельца или трудолюбие и тунеядство".
   Ответ на письмо Бондарева от 1 октября 1893 г., в котором Бондарев писал об отношении евреев и сектантов-субботников к Христу.
  
   И. Ф. Макарову.
   1893 г. Декабря начало.
   [...]Безнравственно и грешно поступать противно своей совести. В Евангелии Иоанна сказано: если бы не знали истины, если бы она не открыта была вам, то не имели бы греха, а если знаете, в чем истина, и поступаете противно ей, то поступаете дурно. Люди, которые, как ваши родители и многие другие люди, не видят греха торговли, не имеют греха; но если вы увидали грех этого дела, то вам надо стараться избавиться от этого греха.
   Я не говорю вам, что надо тотчас же бросить торговлю, но нужно стараться сделать это, потому что, бросая торговлю противно воле родителей, считающих, что вы должны им повиноваться и им помогать, вы вызываете в родителях зло и совершаете грех, может быть не меньший, чем тот, который вы совершаете, продолжая торговать, когда вы уже знаете, что это не хорошо.
   Путь, ведущий к истине, к Богу, узкий и трудный; и трудность его состоит именно в том, что всегда приходится избирать из двух и иногда из многих зол меньшее. И если человек искренно хочет, не перед людьми, а перед Богом и своей совестью найти истинный путь, то он с помощью христианского учения всегда найдет его.
   Очень легко сказать себе: торговля не доброе дело, не хочу торговать и не буду. Но дело в том, что если вы не хотите торговать, то только потому, что не хотите поступать противно нравственному закону, открытому нам Христом и состоящему в том, чтобы любить Бога (т. е. истину, добро) и ближних; а торговля противна любви к Богу и направлена на обман этих ближних. Стало быть, вы не хотите торговать только потому, что не хотите нарушить закон любви. Но, отказываясь торговать, вы тоже нарушаете закон любви, вызывая нелюбовь в своих родителях. Как же быть?
   Увеличивать в себе любовь; с любовью обращаться ко всем людям, и к покупателям, и к родителям, и делать это не на показ, перед людьми, а перед Богом и своей совестью, и положение ваше непременно изменится. -- Как? нельзя предвидеть, но непременно изменится, так что вы не будете чувствовать более того противоречия между своей деятельностью и совестью, которое вы теперь испытываете.[...]
  
   Иван Федорович Макаров (р. 1876) -- сын мелкого торговца в селе Утешево, Калужской губ.; писал Толстому 12 ноября 1893 г., что, согласно желанию своего отца, "человека необразованного и преследующего одну цель -- наживу", он обязан был с двенадцати лет торговать разными мелочными товарами на базаре и ярмарках, но, желая быть "правым относительно своей совести, стал вдумываться в свое положение и нашел, что оно фальшиво и даже очень фальшиво". Спрашивал совета, продолжать ли ему жить "согласно родительской воле", или же отказаться от этой жизни, тем вызвав ненависть родителей.
  
   Феликсу Шрёдеру (FИlix Schroeder).
   1893 г. Декабря 10.
   [...]Хотя я и не разделяю надежды молодых людей, находящихся во главе "La paix par le droit", достигнуть цели, которую они себе ставят, с помощью третейского суда, но я любуюсь смелостью мысли этих юношей, которые, в противоположность тому, что им проповедуют их старшие и их учителя, имеют смелость верить, что война не есть нормальное состояние человечества, но только один из моментов его эволюции. Идея между народности этого органа мне чрезвычайно симпатична. [...]
  
   Ответ на письмо Феликса Шрёдера от 23 ноября нов. ст. 1893 г., обратившегося к Толстому по просьбе членов основанного в Nimes, на юге Франции, общества "Молодых друзей мира" ("Jeunes amis de la paix"). Шрёдер сообщал, что общество это с 1890 г. печатало для своих членов маленький журнал "La paix par le droit", орган международной молодежи. Надеясь, что мир установится путем распространения третейских судов, которые они проповедовали в своем журнале, и желая привлечь внимание публики к своему органу, эти молодые люди просили Шрёдера передать Толстому их просьбу предоставить что-нибудь из его писаний в январский номер журнала.
  
   Н. Н. Неплюеву.
   1893 г. Декабря 10.
   [...] Но старому лгать, что богатому красть. Я очень люблю эту пословицу, она так ясно выражает часто испытываемое мною в старости чувство. Жить остается недолго, как же скрыть то, что перед Богом считаешь правдой, такой правдой, которой живешь и с которой предстанешь на суд тому, кто послал нас сюда. Я бы не стал вам говорить того, что считаю правдой, если бы, за что я вам очень благодарен, вы не сочли нужным высказать мне то, в чем вы не согласны со мною. Но раз вы сказали это, с моей стороны была бы ложь промолчать.
   Я думаю, что ученье Христа есть прежде всего ученье истины, как он сам сказал это, и что поэтому всё, что отдаляет нас от истины, усложняет, путает понимание ее, всё это мешает нам соединиться с Христом, с Богом, а потому и друг с другом. В вашем же исповедании есть много лишнего, мешающего вам самим, такого, что вы с трудом можете облечь в понятную, уд обовоспринимаемую, разумную форму. А это опасно. Я знаю и перестрадал ту страшную дилемму, которая становится перед каждым человеком, проснувшимся к религиозному чувству и начинающим устанавливать свое отношение к Богу: Отделиться от людей, но не принять ничего лишнего, или остаться с людьми, загромоздить свое понимание Бога сложными, ненужными, застилающими Бога верованиями, стараясь придать им искусственный смысл. Выбор второго выхода опасен. В деле веры нельзя удовлетвориться Ю peu prХs.1 Истина всегда ясна и проста. И я избрал первый выход; сначала остался один, но, как я верю, с Богом; но потом оказалось, что я не только не один, но со всеми теми людьми и прошедшего и настоящего, с которыми более всего желал единения. Боюсь же за вас того, что вы, желая остаться с людьми и для них сделав уступки, почувствуете себя одиноким, потому что сближение, единение людей только в одной любви, в одном Боге; ни в Христе, ни в Магомете, ни в Будде, а в Боге.
   Пожалуйста, кротко и сердечно отнеситесь к моим словам, главное не забывая того, что я не себя защищаю, не на вас нападаю, не имею никакого при этом личного чувства, а одну мысль, что, войдя в общение, и любовное общенье, с искренним человеком, как вы, я поступил бы дурно, если бы не сказал того, что думаю и чувствую.
   Если вам покажется несправедливым всё, что я сказал -- простите меня, если же что-нибудь из этого пригодится вам, буду очень рад. [...]
  
   Николай Николаевич Неплюев (1851--1908) -- писатель в духе христианско-православной церкви; организатор сельскохозяйственных школ и "Крестовоздвиженского трудового братства" в Глуховском уезде Черниговской губ.
   Ответ на письмо Неплюева из Воздвиженска от 12 ноября 1893 г., в котором Неплюев излагал свои религиозные взгляды и указывал, в чем он не согласен с Толстым.
  
   1 приблизительно.
  
   Г. Харазову.
   1893 г. Декабря 10.
   [...]Жить каждому надо там, где он живет. Перемена места и даже всех внешних условий жизни не важны, и не следует им приписывать важность и желать их. Перемены места и самой жизни должны естественно вытекать из перемены внутренней, из перемены взгляда на жизнь; перемена же взгляда на жизнь происходит от религиозного отношения к жизни.
   Судя по вашему письму, я думаю, что в вас начинается этот переворот. Советую вам не торопиться изменять свое внешнее положение, а все свои душевные силы употреблять на то, чтобы в том положении, в котором вы находитесь, не отступать от чистоты, от истины и от любви, т. е. доброжелательства ко всем людям. Только держитесь этого, и сама жизнь ваша изменится так, как ей должно измениться; и вы достигнете того, что вы пожелали, проснувшись от вашего сна: того, что сделаете то дело, которое предназначено вам Богом.[...]
  
   Георгий Харазов (р. 1877) -- уроженец г. Тифлиса, ученик-экстерн одесской гимназии; в письме от 6 ноября 1893 г. сообщал, что в прошлом году познакомился за границей с последними сочинениями Толстого, вызвавшими в нем желание изменить свою жизнь. "Я слышал, -- писал он, -- что один офицер, находясь в моем положении, написал Вам об этом и, по Вашему совету, переехал к Вам и живет с Вами. Я прошу такой же милостыни у Вас".
  
   Ал. В. Алехину.
   1893 г. Декабря 24.
   [...] А у меня есть чудная английская книга: "The true Son of Liberty, or a Man, who would not be a Patriot",1 которая никак не может быть напечатана, но превосходна и могла бы быть очень полезна. В художественной форме изображается, как патриотизм не только не может быть добродетелью, но есть величайшее преступление или порок, ведущий к преступлениям. [...]
   Я живу в большой суете. Жить остается мало, и потому жалко по пустякам расходовать эти остатки. Впрочем, как никогда не знаешь, когда умрешь, и это хорошо, никогда не знаешь и то, насколько и в чем ты полезен, а только знаешь, насколько и в чем ты дурен, т. е. отступаешь от того, чего хочет от тебя Бог. [...]
  
   Алексей Васильевич Алехин (1859--1934) -- химик по образованию, брат Аркадия и Митрофана Васильевичей; участник нескольких земледельческих интеллигентских общин. Познакомился с Толстым лично в июне 1891 г. в Ясной Поляне. В 1892 г. работал с Толстым на голоде.
   Ответ на письмо Ал. В. Алехина от 17 декабря 1893 г. из тверской общины Дугино, в котором Алехин писал, что все свободное время тратит на. перевод "для домашнего употребления" "Апологии" Беркли и на чтение. При письме прилагал два своих стихотворения: "Сон" и "Храм Бога истины".
  
   1Williams, "The true Son of Liberty or a Man who would not be a Patriot" (Вильямс, "Истинный сын свободы или человек, который не захотел быть патриотом").
  
   П. И. Бессонову.
   1893 г. Декабря 24.
   Предпринимаемое вами дело очень хорошее, и артельное земледелие самое выгодное. Но, для осуществления этого дела, кроме капитала, уменья работать и охоты трудиться, нужно еще высокую степень нравственного совершенства. Нужно привычку к воздержанию, кротость, терпение, смирение, любовь. В этих нравственных свойствах главный залог успеха, и потому, готовясь к осуществлению вашего плана, советую более всего стараться выработать в себе эти свойства.
  
   Павел И. Бессонов (р. 1871 или 1873) обратился к Толстому с письмом от 12 декабря 1893 г. из Екатеринбурга, в котором сообщал, что, работая "мастеровым" на одном из приуральских железоделательных заводов, он с четырьмя товарищами мастеровыми решил организовать земледельческую коммуну и спрашивал, как Толстой относится к "артельной, коммунистической форме земледелия".
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1893 г. Декабря 24.
   [...] Бьюсь над статьей о Тулоне, т. е. о жестокости, безбожности патриотизма и наглости обмана народа патриотизмом, которого давно уже нет и не может быть. Мне всё кажется, что время конца века сего близится и наступает новый; в связи с тем, что и мой век здесь кончается и наступает новый, всё хочется поторопить это наступление, сделать, по крайней мере, всё от меня зависящее для этого наступления. И всем нам, всем людям на земле только это и есть настоящее дело. И утешительно и бодрительно это делать: делаешь, что можешь, и никто не знает, ты ли или кто делает то, что движется. И себе никто ничего приписать не может, и всякий может думать, что от его-то усилий и движется всё.[...].
  
   Д. А. Хилкову.
   1893 г. Декабря 24.
   [...]Я боюсь, что ваша жена, хорошим расположением которой я дорожу, если узнает (и пускай узнает, что делать?) мое мнение об этом деле, очень возненавидит меня. Но все-таки не могу не сказать, что самое сильное оружие ее в этом деле это покорное несение своего горя. Люди, которые так больно измучали ее, непременно опомнятся, и дети будут возвращены ей, и это случится тем скорее, чем менее она будет делать dИmarches,1 которые скорее могут повредить делу, чем содействовать ему.2 Ведь дело так возмутительно безобразно, что тут нельзя вразумлять, а есть только два выхода: насилие против насилия или христианская покорность не людям, но Богу, которому орудием служат эти люди. Всякая же средняя деятельность: усовещиванья, сделки с этими людьми могут только запутать, унизить тех, кто пойдут на эти сделки, а не могут достигнуть цели. --
   Сейчас перечел ваше письмо и вижу, что вы хотите, чтоб я написал вашей жене. Постараюсь это сделать. Письмо ее сжег, хотя мне это и очень жалко было. Оно очень характерно женское и мне понятное.[...]
  
   Ответ на письмо Д. А. Хилкова из Башкичета от 30 ноября, прилагавшего письмо к себе своей жены Цецилии Владимировны. Хилков просил по прочтении сжечь это письмо. Отвечая на письмо Толстого от 18 ноября, Хилков писал в объяснение поступка своей матери, что главный довод ее в пользу отнятия детей тот, что жена Хилкова хотела от него уйти и плохо обращалась с детьми. "Первое неверно по духу, -- говорил он, -- второе ложь. Но дело вот в чем. Мы с женой иногда ссорились, и главный упрек ее был в том, что я ее угнетаю и будто бы мог бы, да не хочу уезжать из Башкичета, где очень плохо для детей и для нее. Тогда я стал ее уговаривать ехать в Россию, главным образом в Павловки.... Она поехала в Немецкую колонию в 35 верстах отсюда. Я там был и радовался, как хорошо и мирно они живут. И оттуда и взяли детей, когда я там был. Теперь дело в том, что моя жена имела привычку всем на меня жаловаться в письмах. Вот от этих писем и пошли сплетни, преувеличения и искажения. Моя мать за всё это и уцепилась и выставила себя в Петербурге, как спасительница меня и детей от моей жены, которая нехороша". В заключение Хилков просил Толстого написать его жене и, если возможно, в заграничные газеты.
  
   1 выступлений,
   2 Ц. В. Винер была у Толстого в Москве 2 января 1894 г. проездом в Петербург, прося отредактировать написанное для нее Н. Ф. Джунковским прошение на "высочайшее имя" о возвращении детей. Не одобрив тона и содержания прошения, Толстой направил Винер к А. Ф. Кони, прося переделать прошение или написать новое. Хлопоты Винер оказались безрезультатны.
  
   М. А. Сопоцько.
   1893 г. Декабря 25.
   Статью вашу внимательно прочел. [...] Мне понравилась мысль о том, что вошедшее в сознание человека сильнее и действеннее, чем чувство. Это совершенно справедливо, хотя обыкновенно судят обратно. Недостаток статьи невольный тот, что в доводах своих многих вы невольно сходитесь с людьми, уже писавшими о том же предмете.[...]
  
   Ответ на письмо М. А. Сопоцько из Петербурга от 9 декабря 1893 г., в которое была вложена статья Сопоцько о вегетарианстве. Сопоцько просил Толстого сообщить о ней свой отзыв.
  
   1 Статья Сопоцько была напечатана под заглавием "Вегетарианство, его смысл и общественное значение" (за подписью Михаил Изгоев) в сборнике "Гуманитарное учение или гуманитаризм Г. С. Солта".
   1894
  
  
  
   Императору Александру III.
   1894 г. Января 2--3?
   Простите меня, если тон этого письма и самое обращение к Вам будут не такие, к каким Вы привыкли; простите меня и, ради Бога, прочтите это письмо без чувства предубеждения и, если возможно, с тем чувством братской любви, которое свойственно всем людям и которое одно побудило меня писать Вам.
   Над князем Дмитрием Александровичем Хилковым, отставным полковником, живущим теперь в Закавказском крае, куда он сослан за свои религиозные убеждения, и в особенности над его женой, совершено было в октябре нынешнего (теперь уже прошлого, 93-го) года именем Вашим одно из самых жестоких и возмутительных преступлений, противных всем законам божеским и человеческим. Из прилагаемого письма,1 писанного не для Вас и потому не подготовленного (в котором я нарочно не изменил и не прибавил ни одного слова), Вы узнаете, в чем заключается это неслыханное в наше время по своей жестокости дело, совершавшееся, как все совершавшие его говорили, по Вашему, т. е. высочайшему повелению. К прилагаемому письму считаю нужным прибавить только некоторые подробности о положении, характере и жизни самого Хилкова.
   Хилков, единственный сын богатой семьи, служил сначала в лейб-гусарах, потом, во время турецкой кампании, кажется, командовал казачьим полком. Во время этой войны ему случилось в рукопашной схватке своими руками убить турецкого офицера. Случай этот имел на него такое влияние, что он тогда же объявил начальству, что не может продолжать более военной службы, и тотчас же после кампании вышел в отставку, убедившись в том, что христианство, которое он исповедовал, требует совсем другой жизни, чем ту, которую он вел, и поселился в деревне. В деревне он старался вести жизнь, сообразную с тем представлением, которое, справедливо или нет, он составил себе о христианской жизни. Он отдал всё свое, переданное ему матерью, довольно большое имение крестьянам, не оставив себе ничего, и на наемной земле своим трудом стал зарабатывать свой хлеб и так жил около десяти лет.2
   Всё это я говорю для того, чтобы обратить Ваше внимание на искренность этого человека, не задумавшегося бросить ожидавшее его блестящее служебное положение и большое ожидавшее его состояние, только чтобы не лгать перед своею совестью. Лет семь тому назад он сошелся с девушкой Винер, дочерью отставного полковника и крымского помещика, женился на ней, и у него родилось от нее двое детей. Главное обвинение против него состоит в том, что он не венчался церковным браком с своей женой и не крестил своих детей, но он не сделал этого, как не делают это все миллионы христиан, не признающих крещения и брака за таинства, не потому, чтобы он хотел разрушать верований православной церкви, а потому, что, как правдивый человек, он не мог исполнять обряда, в который он не верил. "Я не могу этого сделать, -- говорил он при мне тем, которые убеждали его венчаться с женой и крестить детей, -- не могу сделать этого, потому что, если бы я пришел к священнику, прося его обвенчать меня или окрестить моих детей, и он спросил бы меня, верю ли я в то таинство, которое прошу совершить надо мною и моими детьми, я должен бы был или солгать, чего я не могу сделать, или сказать священнику правду, что я не верю в эти обряды и только для приличия требую совершения их, и тогда всякий честный священник должен бы был прогнать меня".
   Живя в деревне тяжелым земледельческим трудом, зарабатывая своей семье скудное пропитание, он, бывший богатый и знатный человек, отдавший всё состояние, не мог не обратить на себя внимание окружных крестьян, и они ходили к нему, прося его заступничества в своих обидах, совета в своих затруднениях и разъяснения в своих религиозных сомнениях; и он помогал им словом, делом, советом и разъяснением их недоумений, не скрывая от них то, что он считает открытой для блага людей божеской истиной.
   Жизнь его признана была вредной, и с ним поступили так же, как, к сожалению, поступают последнее время, Вашим же именем, со всеми так называемыми сектантами, штундистами, т. е. без суда приговорили его к шестилетней ссылке3 и увезли его на Кавказ, где и поселили в одной из худших тамошних местностей.4 Как ни жестока была эта ссылка для него, семейного человека, эта ссылка, лишившая его всего того, что было устроено им годами тяжелого личного труда на прежнем месте его жительства, и переносившая его в чужую, тяжелую обстановку ссыльного, он нес спокойно свое положение, продолжая на Кавказе ту же жизнь, которую он вел и в Харьковской губернии, т. е. зарабатывая своим трудом средства для самой воздержанной жизни и помогая в его нуждах окрестному населению,5 которому он оказался нужен, ухаживая в прошлом году за холерными. Но гонителям его показалось этого мало, и они придумали самое ухищренное, жестокое насилие, которое только можно произвести над семейным человеком. Они, как это описывается в письме, вошли в его дом, вырвали из его рук и рук его жены ее детей в том возрасте, когда нежнее всего бывает взаимная привязанность детей и родителей, и увезли их, зная, что он, связанный ссылкой, из которой его не выпускают, и отсутствием денег, которые он отдал, не может ни сам ехать за детьми, ни дать жене средства ехать за ними.6
   И всё это сделано, государь, Вашим именем.
   Может быть, что письмо это прогневит Вас, и Вы скажете: по какому праву позволяет себе этот человек писать мне про это?
   Государь! у меня есть на это неотъемлемое право, -- право, которое мы слишком часто забываем и упоминание о котором, может быть, удивит Вас, -- право это есть право моей братской любви ко всем людям и поэтому и к Вам, несмотря на те мнимые перегородки, которые разделяют Вас, императора величайшей империи, и меня, ничтожного частного человека. Я считаю, что Вы согрешили,7 допустив возможность совершить такое злодейское дело Вашим именем. В Евангелии же сказано, как должны поступать люди относительно согрешивших братьев. И я поступаю так: "Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата своего" (Мф. 18, 15).
   Получив последнее письмо Хилкова и его жены, очевидно вызывающее меня на то, чтобы я как-нибудь помог им, я был так возмущен тем, что узнал, что хотел тотчас же послать описание всего этого дела в иностранные газеты.8 Но, перед Богом спросив себя, хорошо ли бы я сделал, поступив так, я увидал, что поступить так было бы, во-первых, неразумно, потому что никакие статьи в газетах не могут изменить решения власти, если она захочет поставить на своем, а во-вторых, и главное, то, что, сделав это, я поступил бы не по-евангельски относительно Вас, и потому я решил, будет, что будет, по слову евангельскому, один-на-один писать Вам, надеясь не прогневить Вас, а приобрести в Вас брата.
   (Про письмо это никто не знает, кроме одного переписчика, скромного человека, содействия которого я не мог избежать.)
   Боюсь, что письмо это мое покажется Вам дерзким,9 в первую минуту оскорбит Вас и вызовет в Вас, что бы мне было очень больно, недоброжелательное ко мне чувство.
   Но что же мне было другого делать? Молчать мне нельзя было, совесть моя замучила бы меня. А писать Вам со всеми теми околичностями и льстивыми словами, с которыми принято обращаться к государям, я не мог, да это было бы дурно, потому что в этих условных, искусственных формах нельзя сказать всего, что нужно, и добраться до сердца человека, к которому пишешь. А мне этого только и нужно, потому что я знаю, что если слова мои дойдут до Вашего сердца, то дело мое будет выиграно. И потому умоляю Вас, государь, победите в себе чувство недоброжелательства, которое вызовет, может быть, в Вас непривычная Вам откровенность этого письма, и верьте, что руководит мной только любовь к Вам -- братская, христианская любовь, которая не знает различий положений, а знает только желание добра тому, к кому она обращена.
   Вы, я думаю, так привыкли к тому, что все обращения к Вам имеют корыстную или вообще личную цель, что, получая письмо или прошение, всегда думаете: чего собственно для себя хочет этот проситель? Но мне ведь для себя ничего не нужно. Вы ничего и не можете дать мне и ничего не можете лишить меня; и то, о чем я позволяю себе просить Вас, не только для меня, но даже и для Хилкова и его семьи меньше нужно, чем для Вас. Они перенесут свои страдания и лишения легко, потому что они несут их во имя Христа, и на их стороне будут и теперь уже лучшие люди, от немца колониста, который готов был загнать лошадей, только бы помочь невинно страдающим людям, и полицейского, нарушающего приказ, только бы облегчить участь обиженных; -- все будут на их стороне, от этих малообразованных людей до всех самых высокообразованных людей мира теперешнего и будущего, которые когда-либо узнают про это дело. Вам же, государь, не может не быть мучительно тяжело знать, какое ужасное дело сделалось Вашим именем, и на Вашей стороне никто не будет,10 кроме худших людей, тех льстецов, которые готовы оправдать и даже восхвалять всё, что делается не только Вами, но и Вашим именем.
   И не слушайте, ради Бога, всего, что будут говорить Вам о том, будто бы есть какие-то соображения государственные и, -- что особенно лживо, -- соображения церковные, т. е. христианские, по которым нужно совершать такие антихристианские поступки, как отнятие детей у матери.
   Не слушайте и не верьте тем, которые будут говорить Вам это, потому что не могут быть для человека, в каком бы положении он ни находился, -- царя, как Вы, или полицейского, как тот пристав, который вырывал у матери детей, -- по которым бы мог быть принужден человек совершать поступки, противные божескому закону любви, открытому нам в писании и в нашей совести. Не может этого быть, во-первых, потому, что всякие гонения за веру, как те, которые с особенной жестокостью производят у нас последнее время, не только не достигают своей цели, но, напротив, роняют в глазах людей ту церковь, для поддержания которой совершаются нехристианские дела. Не может быть этого еще и потому, -- и это главное, -- что все общие государственные и церковные соображения, как бы мы ни были уверены в них, могут оказаться несправедливыми, как это постоянно и оказывается; то же, что каждый из нас всякую минуту может умереть, т. е. вернуться к тому, кто, послав нас в этот мир, дал нам для исполнения один вечный и несомненный закон любви, по которому никто из нас не может и не должен быть не только совершителем, но хотя бы и самым далеким участником жестоких, недобрых, немилостивых дел, -- в этом-то уже не может быть ни для кого ни малейшего сомнения.11
   Верьте, государь, что всё, что я написал здесь, я писал в виду того же смертного часа, который ожидает всех нас и тем более меня, стоящего уже по своим годам одной ногой в гробу, -- писал перед Богом и писал с искренним уважением и с состраданием любящего брата к Вам, человеку, поставленному в одно из самых исполненных соблазнов и потому тяжелых и мучительных положений, которые только выпадают на долю человека.
  
   2 января 1894 г. Ц. В. Винер приезжала к Толстому в Москву с просьбой "исправить" подаваемое ею на "высочайшее имя" прошение, в котором она ходатайствовала о возвращении отобранных у нее детей. Отказавшись от участия в составлении этого прошения, Толстой решил, однако, сам написать письмо Александру III.
  
   1 Приложено было письмо Д. А. Хилкова к А. К. Чертковой с подробным рассказом о налете полиции и отобрании его детей.
   2 В деревне Павловки Сумского уезда Харьковской губ. Свое имение в 430 десятин земли Хилков продал по цене годовой аренды местным крестьянам, по решению которых ему было выделено из этой земли, в качестве надела, семь десятин для его пользования.
   3 Зачеркнуто в 3-й ред.: как преступника, и с жандармами и полицейскими, окружив его дом, схватили его.
   4 В 1892 г. за "вредную деятельность" среди крестьян Хилков был сослан в Закавказье и поселен в селении Башкичет Эриванской губ., в 100 км к югу от Тбилиси.
   5 Зачеркнуто в 3-й ред.: переносил без ропота совершенное над ним, так же как и над тысячами других христиан, гонимых в последнее время с особенной жестокостью за их веру.
   6 Зачеркнуто в 3-й ред.: Злодеяние это, напоминающее средневековые ужасы
   7 Зачеркнуто в 3-й ред.: если не по своей вине и не по своему желанию, но согрешили, согрешили тем, что, будучи введены в заблуждение, допустили
   8 Зачеркнуто в 3-й ред.: надеясь, что шум, который оно поднимет там, заставит русское правительство возвратить детей Хилкову.
   9 Зачеркнуто в 3-й ред.: по своей необычности среди тех условий, в которых Вы постоянно живете, и
   10 Зачеркнутой 3-й ред.: а все лучшие люди осудят Вас, не разбирая того, как мало Вы лично виноваты в этом деле.
   11 Во 2-й (зачеркнутой) ред. эта мысль выражена так: то же, что каждый из нас всякую минуту не должен ни прямо, ни косвенно участвовать в таких делах, как заточение, убийство, отнятие детей у матери, не может быть несправедливо, и это каждый из нас знает несомненно. Знает несомненно, в особенности, потому, что каждый из нас, стар он или молод, здоров или слаб, самый ничтожнейший он человек или император, каждый из нас знает, что всякую минуту может умереть, т. е. вернуться к тому, кто послал нас в этот мир не для соблюдения каких-либо государственных или церковных, шатких и преходящих соображений, а для исполнения одного вечного, написанного в наших душах, в откровении, закона любви, по которому никто из нас не может и не должен быть не только совершителем, но хотя бы и самым далеким участником таких дел, как то, которое совершилось над Хилковым и его женой. Не может этого быть, во-первых, потому что гонения на людей за веру не только не содействуют укреплению православной церкви, но, напротив, роняют в глазах людей ту церковь, для поддержания которой нужны такие нехристианские дела. И еще менее может быть это нужным по личным соображениям. Не может никакой смертный человек во имя каких бы то ни было, всегда изменяющихся и сомнительных, так называемых государственных соображений, принимать прямое или хотя бы отдаленное участие в делах мучительства других людей, потому что такое участие запрещено ему начертанным в его сердце и в откровении вечным и несомненным законом того самого Бога, от которого он исшел и к которому всякую минуту может вернуться.
   Ответа на письмо Толстой не получил. В Дневнике 23 марта 1894 г. Толстой записал: "Письмо не имело никакого действия -- скорее вредное".
  
   В. М. Величкиной.
   1894 г. Января 5.
   Я очень рад был получить ваше письмо и рад был читать ваши мысли. Во всем, почти со всем, что вы пишете, я согласен, но одно: ваше желание того, чтобы всё это сделалось в определенное время и вами, я не разделяю. Наше дело только знать, что мы сделали то, что могли, для служения делу божьему, а как, когда оно сделается и кем, об этом не должно думать.
   Я очень люблю в истории Моисея то, что он, выведший народ из плена и ведший его, не увидал обетованной земли. Что-то в этом есть трогательное, в особенности потому, что чувствуешь, что это глубокая правда, что никогда, никому, если он только отдаст всю жизнь на стремление к Богу, к совершенству, к осуществлению идеала, никогда, никому не придется увидать полного осуществления идеала, потому что, если он только стремится, то он всегда видит далеко впереди себя. Я кое-что об этом написал в своей книге.1 Читая ваше письмо, я подумал, что вы не прочли ее, потому что на некоторые ваши вопросы там есть ответы.
   Часто вспоминаю вас с любовью и вашу деятельность в Рязани, и самую эту глупую деятельность вспоминаю радостно.2 Это лучший пример того, как удовлетворяет не результат (его мы никогда не знаем, и он не в нашей власти), а степень нашего усилия.[...]
  
   Вера Михайловна Величкина (1868--1918) -- студентка Бернского университета, позднее врач-общественник, писательница, активная революционерка и член ВКП(б), сотрудница Толстого на голоде 1892 г. Автор воспоминаний: Вера Величкина, "В голодный год со Львом Толстым", Гиз, М. 1928. С 1900 г. жена В. Д. Бонч-Бруевича. После Великой Октябрьской социалистической революции была членом коллегии Наркомздрава РСФСР.
  
   1 "Царство божие внутри вас", гл. XII.
   2 Имеется в виду работа Толстого и его сотрудников на голоде в 1891--1892 гг. в Рязанской губ.
  
   Л. Л. Толстому.
   1894 г. Января 28.
   [...] Твой переезд в Париж, [...] я ни одобряю, ни осуждаю. Всё будет зависеть от тебя, а немного от случайностей. [...] Одиночество везде хорошо, и в деревне и в Париже. Даже не скажу -- не утруждай себя слишком впечатлениями. Можно в толпе и при самом волнительном зрелище оставаться спокойным и радостным, и можно лежа в постели себя измучить своими мыслями, так что будешь задыхаться от волнения. Соблазнитель только великий Париж. Не в грубом смысле соблазна всякой похоти, это само собой, но я не про то говорю, но в смысле прикрытия жестокости жизни и нравов.
   Здесь, приехавши в Гриневку и увидав заморышей мужичков ростом с 12-летнего мальчика, работающих целый день за 20 к. у Илюши, мне так ясно то учреждение рабства, которым пользуются люди нашего класса, особенно ясно, видя этих рабов во власти Илюши, который недавно был ребенком, мальчиком, что рабство это, вследствие которого вырождаются поколения людей, возмущает меня, и я, старик, ищу, как бы мне те последние годы или месяцы, которые осталось мне жить, употребить на то, чтобы разрушить это ужасное рабство; но в Париже то же рабство, которым ты будешь пользоваться, получив 500 р. из России, то же самое, только оно закрыто. Только и можно жить, пользуясь нашей властью, чтобы поддерживать свою избалованную жизнь (и то minimum), когда всею душой хочешь служить делу уничтожения этого зла, и не делу уничтожения, а делу распространения тех мыслей и чувств добра, которые должны уничтожить это зло. [...] ты выражаешь свое чувство упрека мне за мое попустительство. Не думай, чтобы я за это сетовал на тебя, напротив, я люблю это, люблю, когда будят во мне сознание моего старого греха слабости и вызывают еще большее желание искупить его. [...]
  
   К. К. Бооль
   (Об унынии)
   1894 г. Января 29.
   [...] Из вашего письма я вижу, что вы страдаете тем, что отцы церкви называли унынием и что можно назвать недостатком терпения, настойчивости в борьбе с собой. Это самое обыкновенное заблуждение молодых людей, что им кажется, что им предстоит какая-то легкая (и полезная) жизнь без борьбы и что эта борьба с собой мешает этой жизни. "СтРит только устранить эту борьбу, победить свои страсти, слабости, и тогда начнется настоящая жизнь". -- А так как борьба та не кончается, победа не одерживается, то человек приходит в уныние, считает себя дурным, хуже всех, никуда не годным и старается забываться чем-нибудь. Ошибка тут в том, что человек считает борьбу с страстями только препятствием к достижению хорошей жизни, которая, ему кажется, ему предназначена и должна наступить сейчас; ошибка в том, что то, что человек считает препятствием для дела жизни, и есть само дело жизни. Другого никакого высшего дела нам не предстоит, как эта борьба с своим животным, одухотворение этого животного. И мир так устроен, что, делая это дело, сосредоточивая все свои силы на борьбе с собой, человек делает наилучшее дело жизни, дело божье, наидействительнейшим образом влияет на людей вокруг себя. То, что вы считаете себя нехорошей, -- это прекрасно, но из этого не следует, что надо отчаяться, а напротив то, что надо всю жизнь стараться быть менее нехорошей и в этом видеть всё дело жизни. Сколько раз ни падать, опять и опять подниматься, зная, что больше ни за чем мы не посланы сюда. Желаю вам успешной борьбы, не в смысле достижения каких-либо совершенств (это не в нашей власти), а неперестающего стремления к совершенству, т. е. к Богу.
  
   Клара Карловна Бооль (р. 1869) -- педагог. Ответ на письмо Бооль от 10 января 1894 г. из г. Сум Харьковской губ., где она служила гувернанткой.
  
   И. Б. Файнерману.
   1894 г. Января 29.
   [...] Как неожиданно, по-своему, складывается жизнь, и гораздо лучше, чем как мы хотим устроить ее. Радуюсь на вашу деятельность в школе и на то, что это вызывает подражание. Только бы не испортилось кем или чем-нибудь дело. Мне очень больно, что я огорчил Митрофана Васильевича.1 Я сказал ему, что я думаю о той странной перемене убеждений, которая произошла в нем. Но, разумеется, по недостатку именно того драгоценного качества смирения, о котором вы говорите и от недостатка которого происходит неуважение к чужим мнениям, не умел сказать этого так, чтобы не оскорбить его. [...]
  
   Исаак Борисович Файнерман. В 1894 г. жил с семьей в Полтаве, занимаясь столярным ремеслом, где объединял вокруг себя группу толстовцев.
   Ответ на письмо И. Б. Файнермана из Полтавы от 15 января 1894 г., в котором он рассказывал о своих занятиях с еврейскими мальчиками, которых он обучал столярному ремеслу.
  
   1 Описка Толстого: в письме Файнермана упоминается не Митрофан, а Аркадий Васильевич Алехин (1854--1918), брат Митрофана Васильевича, бывший одно время последователем Толстого, но затем отошедший от него.
  
   А. В. Дольнеру. Отрывок.
   1894 г. Января 29 или 30.
   ..... Очень вы, бедный, много пострадали от этой ужасной страсти, особенно когда она разнуздана, т. е. ей дан уже ход. Знаю, как она всё застилает, уничтожает на время всё, чем жило сердце и разум. Но одно спасение против нее, это знать, что это сон, наваждение, которое пройдет, и я вернусь к настоящей жизни, к тому месту, с которого она схватила меня. Это можно знать даже в минуты ее власти. Помогай вам Бог.
  
   Анатолий Владиславович Дольнер (1867--1896) -- бывший студент Академии художеств, последователь Толстого. В 1894--1896 гг. учительствовал в деревне Тираспольского уезда Херсонской губ.
  
   Шарлю Саломону (Charles A. Salomon).
   1894 г. Января 30.
   [...] Если бы мы всё яснее понимали и больше помнили то, что главная и могущественнейшая сила, которой мы обладаем, есть мысль и выражение ее -- слово, мы бы были и осторожнее, где это нужно, и смелее, где это тоже нужно, в пользовании этой силой, и много бы зла уничтожилось и добра прибавилось в мире.
   [...] Я не согласен с ним1 только в том, что читается между строк его статьи, что если программа социалистов неисполнима, то настоящее положение вещей может и должно оставаться, каким оно есть, с собственностью земли и капитализмом. Я думаю, что настоящий порядок вещей еще менее может продолжаться, чем государственный социализм -- осуществиться. [...]
  
   Шарль Саломон -- французский литератор, автор ряда статей о Толстом, переводчик его сочинений на французский язык.
  
   1 Ашиль Артур Дежарден (Desjardins, 1835--1901), французский юрист и буржуазный публицист, издатель журнала "L'union pour l'action morale" ("Союз морального действия"). В письме от 14/26 января Саломон высказывал сожаление, что при своем посещении Толстого в конце 1893 г. говорил о Дежардене "с некоторой иронией", между тем как потом он узнал о нем факты, характеризующие его положительно.
   Статья Дежардена "Le socialisme et la libertИ" ("Социализм и свобода"), в которой он защищает частную собственность и характеризует уничтожение ее как "нанесение серьезного ущерба личной свободе". Напечатана в "Revue des deux mondes" ("Обозрение двух миров") 1894,  1. Перевод этой статьи в "Посреднике" не был издан.
  
   Н. Н. Страхову.
   1894 г. Января 30.
   [...] Помню, что очень хорошо это указание на различие между школьной, внешней историей философии и самой философией. Сейчас вспомнил конец статьи -- историю замирания философии на 40 лет и пробуждение ее Гельмгольцем.1 Ведь та философия, которая могла так замереть и воскреснуть, была чем-то ненастоящим. [...]
  
   Николай Николаевич Страхов (1828--1896) -- критик славянофильского направления и философ-идеалист, находившийся с Толстым в дружественных отношениях и в длительной переписке.
  
   1 Герман Людвиг Фердинанд Гельмгольц (Hermann Ludvig Ferdinand Helmgoltz, 1821--1894), один из крупнейших немецких естествоиспытателей, стихийный материалист в естествознании и идеалист, близкий к Канту в философии.
  
   Д. А. Хилкову.
   (Об общинах)
   1894 г. Января 30.
   [...] Прошение это мне очень не понравилось, -- что я ей и сказал: во 1-х, потому что в нем как бы допускается возможность отнятия детей у матери и просится только о том, чтобы их отдали другой особе; во 2-х, потому что всё оно проникнуто осуждением и нелюбовью к вашей матери, тогда как главное лицо тут не она, а правительство, и в 3-х, и главное, потому что по-моему нельзя покорнейше просить о том, чтобы на моих глазах не перегрызали горло моим детям; можно образумливать таких людей, но не покорнейше просить их, чтобы они этого не делали. [...]
   То, что вы говорите об общине,1 что люди не доросли до нее, совершенно справедливо. Люди многие переросли ту общину, в которой подчиняешься правилу извне, но не доросли до той, которая устраивается внутри нас, как и царство божие, т. е. до такого состояния, что ничего ни перед кем не назовешь своим и не станешь отстаивать, и не только от своих, но и от всех смиренно перенесешь оскорбление. Эта община внутри людей медленно устанавливается. И всякий в этой общине занимает не то место, которое ему хочется занять, а которого он стоит.
   С мыслью же вашей о культе и собраниях, хотя вы выражаете ее еще сомнительно, я совсем не согласен. Правда, что многим это нужно; но тем, которым это нужно, еще нужнее совершенно другое: утверждение в вере, вникновение в смысл жизни. Культ, как и организованные общины, как все государственное устройство с своей полицией, угрозами, насильственными поборами, делает то, что люди кажутся лучше, чем они есть в действительности, себе даже кажутся лучше, а этого-то и надо избегать. Раны, чтоб лечить, надо раскрыть и размыть.
   Написал неверное сравнение и вычеркнул.2 Сказать же мне без сравнения хочется то, что выгоднее, чтобы было в миллионах нехристиан два истинные внутренние христианина, которым не нужны внешние поддержки, чем десятки тысяч подобий христиан, поддерживаемых только внешними воздействиями.[...]
  
   1 В том же письме от 9 января Хилков писал Толстому о неладах в земледельческой общине Бодянского.
   2 Перед этой фразой густо зачеркнуто 5 строк. Можно разобрать: Пускай лучше будут две свечи ярко и прочно гореть, чем сотни и тысячи спичек, которые сейчас потухнут и не дадут ни капельки ? света, и от которых ничто не загорится.
  
   Бона Вейльшоф (Bona Weillschoff).
   1894 г. Февраля 8.
   "Вам сказано: око за око и зуб за зуб, а я говорю вам: не противься злому..."
   Сознание исполнимости этого правила дает человечеству новую, блаженную жизнь.
  
   Бона Вейльшоф, из Милана, обратилась к Толстому с письмом от 19/31 января 1894 г., в котором она писала, что выучилась русскому языку для того, чтобы читать в подлиннике сочинения Толстого и просить его написать ей несколько слов на прилагаемом листочке. Ее письмо написано по-русски, старательно, крупным почерком.
  
   А. Д. Зютфену (A. D. Zutphen).
   1894 г. Февраля 8.
   Вот что я могу ответить на ваши вопросы: Мое питание состоит главным образом из горячей овсяной каши, которую я ем два раза в день с пшеничным хлебом (грехэмский хлеб). Кроме этого, за обедом я ем щи или картофельный суп, гречневую кашу или картофель, вареный или жаренный на подсолнечном или горчичном масле, и компот из чернослива и яблок. Обед, который я съедаю вместе с семьей, может быть заменен, как я это пробовал делать, одной овсяной кашей, которая составляет мою основную пищу. Здоровье мое не только не пострадало, но значительно улучшилось с тех пор, как я отказался от молока, масла и яиц, а также от сахара, чая и кофе.
  
   А. Д. Зютфен -- студент-медик из местечка Беркель в Голландии. Прочитав в газете, что Толстой "тратит на питание 18 сантимов в день", он в письме от конца января 1894 г. спрашивал Толстого, чем он питается.
  
   В. А. Козлову.
   1894 г. Февраля 8.
   Письмо ваше долго лежало без ответа: не было возможности. Сейчас перечел его и отвечаю на ваш вопрос следующее: Вера, которую вы описываете, во всем хорошая. Нехорошо только то, что требуется подчинение себя старшему и исполнение его воли. Это противно учению Христа, в котором сказано: Мт. 23, 8: "А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас учитель Христос". Каждый человек должен сам установить свое отношение к Богу, через Христа, его учение, а не через учителей.
   Еще нехорошо то, что во всем, что вы описываете, -- одна только обрядность и внешность, а ничего не говорится про внутреннее и главное. А внутреннее и главное в том, чтобы признавать себя и всех людей сынами божьими и потому братьями между собой, и потому иметь любовь прежде всего к Богу отцу, а потом к братьям, ко всем людям, равно, без различия, кто какой веры и какого народа. И посты, и воздержание от напитков и мяса, и, пуще всего, от блудной страсти -- всё это очень хорошо, но тогда, когда есть самое главное -- любовь к братьям, всем людям без различия, когда мы исполняем 5 заповедей Христа, написанных в 5-й главе Матвея. Первая заповедь, стихи 21, 22, 23, 24, 25, 26: не гневаться на братьев, а всем прощать. Вторая заповедь, стихи 27, 28, 29, 30, 31, 32: не соблазняться в мыслях на женщин и не покидать той жены, с которой сошелся (если осилишь жить с ней по-братски, еще того лучше). Третья заповедь, стихи 33, 34, 35, 36: не клясться и не присягать ни царю, ни на судах, ни на военной службе. Четвертая заповедь, стихи 37, 38, 39, 40, 41, 42: не противиться силой злому, а уступать и терпеть и не служить ни в судах, ни в полицейских, ни в войске и не прибегать за помощью против злых к власти. Это самая коренная и трудная заповедь. Пятая заповедь, стихи 43, 44, 45, 46, 47, 48: не воевать с врагами (чужими народами) и с своими врагами и не делать им зло, а,напротив, всем делать добро за зло. Когда мы исполним всё это, тогда и посты и воздержание сами собой придут. И тогда мы будем делать это не по предписанию земного, а небесного старшего, и тогда вера наша будет нам на пользу в жизнь вечную.
   Следовать надо вере Христовой, а не той или другой секте и, следуя ей, не смущаться тем, что не находить сотоварищей видимых. Если следуешь Христу, т. е. истине, то будешь не один, а со всеми истинно верующими и прежнего и теперешнего времени.
   Вы спрашиваете моего совета, так вот мой совет. И помогай вам Бог найти эту веру.
  
   Василий Акимович Козлов -- купец в Ростове-на-Дону.
  
   В. Кондратьеву.
   1894 г. Февраля 8.
   Получил ваше письмо -- не знаю ни вашего имени, ни отчества -- и с большим, не только интересом, но волнением прочел его. В том деле, которое предстоит вам, я думаю, что самое лучшее держаться того, что говорит Христос своим ученикам: И не думайте о том, что вы будете говорить тогда, когда поведут вас к властям, дух божий будет тогда говорить за вас. Это самое относится до вас. Нельзя вперед предвидеть, что и как вы скажете в том или в другом случае, во-первых, потому что человек не всегда одинаков, а постоянно изменяется, и мы не можем знать, в какую минуту нас застанет испытание; во-вторых, потому что обстоятельства, в которые мы можем быть поставлены, бесконечно разнообразны. Вы будете ждать и думать о том, что отвечать на призыв к военной службе, а вы, может быть, призваны к совсем другому испытанию, в котором ваш поступок может быть еще важнее, чем в деле военной службы. Дело ваше только в том, чтобы в сознании своем довести истину до наибольшей ясности и свою склонность следовать ей до наибольшей привычности. Не думайте, чтобы я осуждал вас за то, что вы думаете и так серьезно о том, что предстоит вам -- это вполне естественно, -- но я советовал бы вам сколько можно воздерживаться от этих дум. Чем меньше вы будете вперед думать, тем больше у вас будет силы в решительную минуту. Вы, вероятно, уже знаете о судьбе сельского учителя крестьянина Дрожжина, который года два тому назад отказался, будучи призван к военной службе, от присяги и ношения оружия и был за то приговорен в дисциплинарный батальон в Воронеже, где его замучили, так что он на днях умер от чахотки. Совет мой во всех такого рода делах такой: не загадывать вперед, не возбуждать в себе желание отказаться; напротив, возбуждайте в себе желание покориться, что для вас вполне естественно, так как своим отказом вы повергнете в отчаяние своих близких, любящих вас; откажитесь же только в том случае, если вы будете не в силах поступить иначе. При этом, главное, постарайтесь отрешиться от мнения людей, чтобы оно не влияло на вас, а поступайте так, как бы вы поступили перед Богом, если бы никто никогда не узнал про то, что вы сделали.
  
   Василий Кондратьев (р. 1873) -- рабочий-печатник из г. Николаева Херсонской губ.
   Ответ на письмо В. Кондратьева от 31 января 1894 г., в котором он сообщал о предстоящем ему осенью 1894 г. призыве на военную службу.
  
   Б. Н. Леонтьеву.
   1894 г. Февраля 8.
   [...] Смерть Дрожжина очень поразила меня. Что-то очень значительное совершается вокруг нас. Такое мое чувство. И смерть Дрожжина особенно усилила во мне сознание важности переживаемой минуты. Всякая минута всегда важна, но не всегда сознаешь это, как я сознаю теперь. Мысль, выраженная вами о том, чтобы составить биографию Дрожжина, пришла всем нам. [...] Мне тоже самому пришла эта мысль. [...] Так как я всю жизнь занимался писанием, я знаю, что нельзя по своей воле писать, что и как хочешь. Писать повести и глупости можно, но писать такие вещи, которые тронут сердца людей, нельзя по своей воле. Одно, что от нас зависит, это то, чтобы быть наиболее чистым проводником этой силы, не задерживая ее и не загрязняя ее своим. Это и не может быть иначе. Если браки, в смысле выбора супругов и рождения детей, происходят независимо от нашей воли, то брак или воздержание от брака в нашей воле.1 Если это не в нашей воле, то как же может рождение мыслей, того, что движет всем человечеством, быть предоставлено произволу людей. Я пишу всё это к тому, что напишет биографию Дрожжина (а это должна быть книга, которая глубоко тронет сердца людей) тот, кому это будет предназначено. [...]
   [...] Очень мне жаль тоже Бодянского.2 Мне кажется, что при том напряженном труде и внимании, которые нужны для устройства жизни, как жизнь Скороходова3 и Бодянского, надо со стороны их друзей самую большую внимательность и осторожность, как бы чем помочь ему, поддержать его и не помешать ему. Особенно таким самоотверженным натурам, как они оба, связанные семьями. [...]
  
   Борис Николаевич Леонтьев (1866--1909) -- участник земледельческих общин; помогал Толстому в его работе на голоде в 1892 г.; в 1894 г. жил в Полтаве, занимаясь столярным трудом.
  
   1 Зачеркнуто: но вне нашей воли выбор супругов
   2 Александр Михайлович Бодянский (1845--1916), участник земледельческих общин. В 1892 г. был выслан в Закавказье на пять лет.
   3 Владимир Иванович Скороходов (1861--1924), участник земледельческих общин. В 1894 г. жил с семьей на Кавказе в общине вместе с А. М. Бодянским, М. В. Алехиным и др.
  
   С. П. Плотникову.
   1894 г. Февраля 8.
   Очень сожалею, что статья моя ввела вас в недоумение. Я думал и думаю, что я в ней не только не отрицаю, но вполне твердо устанавливаю ответственность человека и вытекающую из того нравственность. Недоумение ваше происходит оттого, что вы совершенно произвольно утверждаете обратное того, что я стараюсь доказать, именно, что выбор идей совершается только под влиянием желаний человека, и еще потому, что вы признаете волю, как некоторую особенную способность человека. Для того, чтобы правильно отнестись к моей мысли, надо сделать то, что нужно сделать для понимания всякой чужой мысли, отложить на время свои понятия о разбираемом предмете и следить за рассуждениями писателя. -- Я не признаю волю, как отдельную душевную силу, а стараюсь разъяснить то, что люди обыкновенно называют волей и свободою этой воли. Если же я так неясно выразил свою мысль, что высказал совершенно обратное того, что хотел сказать, то прошу вас в этом извинить меня.
  
   Сергей Павлович Плотников, из г. Екатеринослава, в письме от 27 января 1894 г. обратился к Толстому за разъяснением его статьи "К вопросу о свободе воли" ("Вопросы философии и психологии" 1894, кн. 21, стр. 1--7), представляющей собой отрывок из трактата "Царство божие внутри вас", гл. XII, 5.
  
   Ц. В. Винер.
   1894 г. Февраля 12.
   [...] надо терпеливо и твердо ждать, надеясь на то, твердо веруя в то, что худого ничего не могут сделать нам люди. И что даже всё то, что случается с нами, как будто несчастье, обращается нам же в благо, если мы только с преданностью воле Бога и желанием исполнить и нести крест, который посылается нам [...]
  
   Цецилия Владимировна Винер (1860--1922) -- дочь полковника; в 1887 г. вышла замуж (без венчания) за Д. А. Хилкова и имела от него детей: Бориса (р. 1889), Ольгу (1891--1909), Елизавету (1894--1910) и Александра (р. 1898). В 1892 г. последовала за мужем в ссылку на Кавказ с двумя маленькими детьми.
   10 февраля 1894 г. И. М. Трегубов телеграфировал из Москвы Толстому, что он только что получил от Ц. В. Винер телеграмму, в которой она умоляла Толстого немедленно приехать в Петербург, чтобы помочь ей в деле возвращения детей. Ей брался содействовать в этом пастор американской церкви А. Френсис, надеявшийся получить на это через генерала О. Б. Рихтера разрешение царя, но ставивший условием, что он предварительно окрестит детей. Письмо Толстого является, повидимому, ответом на эту телеграмму Винер.
  
   Неизвестной (Л. И. П.).
   1894 г. Февраля 18.
   Ваше письмо так умно и, главное, так искренно, что мне хочется тотчас же отвечать на него тем более, что ответ мне представляется, благодаря ясно поставленному вопросу, чрезвычайно прост и несомненен.
   Вы пишете, что, несмотря на то, что ваш идеал юношеский служения народу был вполне искренен, вы, отдавшись семье, детям, служение которым было и продолжает быть для вас и радостно и естественно, вы отступили от прежнего идеала служения народу тем более, что при попытках такого служения вы всегда испытывали неестественность, и теперь сомневаетесь, правильно ли поступаете, отдавшись одной семье, и начинаете чувствовать неудовлетворение. Я думаю, что это неудовлетворение не может не быть и с годами всё будет усиливаться и что для того, чтобы избавиться от этого чувства, вам не нужно бросать семью или ослаблять свою заботу о ней, но нужно внести в семейную жизнь и заботу тот идеал, к которому вы стремились и который не осуществили, но который был несомненно истинен. Нужно соединить служение людям и служение семье не механически, распределяя время на то и другое, а химически, придав заботе о семье, воспитанию детей идеальное, служебное людям значение. Брак, настоящий брак, проявляющийся в рождении детей, есть, в своем истинном значении, только посредственное служение Богу, служение Богу через детей. От этого-то брак, супружеская любовь всегда испытывается нами как некоторое облегчение, успокоение. Это есть момент передачи своего дела другому. "Если, мол, я не сделал того, что мог и должен был сделать, так вот на мою смену мои дети -- они будут делать".
   Но в том-то и дело, чтобы они делали, чтобы их воспитать так, чтобы они были не помехой дела божия, а работниками его, чтобы, если я не мог или не могла служить тому идеалу, который стоял передо мною, то сделать всё возможное для того, чтобы дети служили ему. И это дает целую программу и весь характер воспитания, дает воспитанию религиозный смысл, и это-то химически соединяет в одно лучшее самоотверженные стремления юности и заботу о семье.
   Вот это-то я вам советую и этого от всей души желаю вам. Я думаю, что такое направление воспитания довольно определенно, и легко на примерах показать, чтР сообразно и чтР несообразно с ним.
   Желаю вам радостного успеха в этом деле.
  
   Эдварду Петерсону (Edward Peterson).
   1894 г. Февраля 18.
   [...] я считаю, что церкви являются величайшими врагами хорошей христианской жизни.
  
   Эдвард Петерсон -- представитель конторы Д. А. Петерсона, архивариуса Уебстерского графства, от лица своих друзей обратился к Толстому с письмом от 17/29 января 1894 г., в котором он спрашивал: "Считаете ли вы, что церковь имеет право на существование или нет? Мы склоняемся к последнему, но хотели бы знать ваше мнение, как мнение человека, чье учение мы исповедуем".
  
   В черновике письма это было формулировано Толстым так: "D. S. I think that the churches have always been the greatest ennemies of christianity" ("Милостивый государь. Я думаю, что церкви всегда были величайшими врагами христианства").
  
   Л. Л. и Т. Л. Толстым.
   1894 г. Февраля 21.
   [...] Мне совсем ясно твое душевное состояние одиночества и тоски в огромном, веселом, блестящем городе. Должно быть, в роде того, что я испытывал в детстве, когда меня запирали в комнату и я слышал радостные визги братьев в соседней комнате. -- Как видно, болезнь твоя знакома всем врачам и кажется очень простою и обыкновенною. Я понимаю, как она не проста и обыкновенна тому, кто страдает от нее. Как смерть, которая так проста, как предмет наблюдений, и так бесконечно таинственна, когда ее будешь испытывать. Но я говорю о том, что болезнь понятна врачам, они опытом знают ее течение и исход, и потому надо подчиниться им. [...] Ты не конфузься за свою слабость, что не перенес одиночества и отчаивался. Я не только не осуждаю тебя, но радуюсь видеть, что ты и больной живешь, не спускаешь нравственных требований к себе. А это главное. Не количество жизни дорого, а качество. И это мы, стареющие и слабеющие люди, знаем опытом.[...]
  
   М. В. Алехину.
   1894 г. Февраля 23.
   [...] Мне жалко, что вы уходите оттуда.1 Разумеется, я не судья, но жалко. Нет большей роскоши, как переходить с места на место. Как скоро семья, то уже большое отклонение от христианского идеала и требование оседлости неизбежно. Дай Бог вам, т. е. Бодянскому и Скороходову, которым передайте мою любовь, так же как и другим товарищам, -- устроиться, где бы не было ничего нарушающего самые скромные требования матерей, как нарушает это нездоровый климат.
  
   Митрофан Васильевич Алехин (1857--1935) -- художник-пейзажист, участник и организатор земледельческих общин. Работал с Толстым на голоде в зиму 1891/92 г. В 1893 г. был арестован за размножение на гектографе книги "Царство божие внутри вас" и выслан в Закавказье.
  
   1 Алехин жил в поселке Самтреди Кутаисской губ.; из-за нездорового малярийного климата он решил искать на Северном Кавказе новое место для поселения.
  
   И. А. Бунину.
   1894 г. Февраля 23.
   [...]Не ждите от жизни ничего: лучше того, что у вас есть теперь, и момента более серьезного и важного, чем тот, который вы теперь переживаете, не может быть, потому что он настоящий и один в вашей власти. Не думайте тоже о форме жизни, иной, более желательной: все безразличны. Лучше только та, в которой требуется наибольшее напряжение духовной силы. А я думаю, что это напряжение духовной любовной силы очень нужно вам для того, чтобы удержать хорошие отношения с женою и, вместе с тем, не переставая в мыслях и деле идти вперед в деле христианского совершенствования и служения Богу.
   Смерть Дрожжина и отнятие детей Хилкова суть два важные события, которые призывают всех нас к большей нравственной требовательности к самим себе и к всё большему и большему освобождению себя от всякой солидарности с той силой, которая творит такие дела.
  
   Иван Алексеевич Бунин (1870--1953) -- русский писатель и поэт. В 1921 г. эмигрировал в Париж. Умер в эмиграции. В 1894 г. служил в библиотеке Губернской земской управы в г. Полтаве и сотрудничал в провинциальных газетах, поддерживая отношения с полтавским кружком толстовцев. В середине января он приезжал в Москву лично познакомиться с Толстым.
   В письме от 30 января 1894 г. Б. Н. Леонтьев писал Толстому о Бунине: "Бунин рассказывал про всех московских друзей, но приехал очень огорченный, что так мало провел времени с вами, -- вы были главная цель его поездки, -- он вас очень любит и давно жаждал знакомства с вами. Он не может спокойно, без волнения говорить о вас... Он хочет бросить свою службу и заняться продажей книжек "Посредника".
  
   М. В. Алехину.
   1894 г. Февраля 24.
   [...] Мне ужасно жалко, что расстроилась жизнь Бодянских и Скороходова. Им, семейным людям, надо или бросить жен и детей, -- а этого нельзя сделать, -- или жить оседло. А то это кочеванье должно быть мучительно женам, которые всегда (да простят они меня) в лучшем случае, ведя христианскую жизнь, ведут ее не для Бога, а для мужей. И им, бедным, это трудно. И потому, мне кажется, их надо беречь и жалеть. Еле-еле у мужа с женою, как Бодянский или Скороходов, установится кое-какое равновесие, кое-как они станут на ноги, а тут трудность переселения, нового устройства. И им не по силам, и всё с трудом воздвигнутое здание заваливается. Я знаю, вы скажете, что и не нужно жить с семьей: оставь жену, детей, что это сказано Христом, но я думаю, что это можно сделать только по взаимному согласию, и есть другое слово Христа и более обязательное: муж и жена не двое, а одна плоть, и что Бог соединил, того человек не может разъединить. Надо не жениться, как вы и другие, счастливые и сильные, но, женившись и имея детей, нельзя нарушить того, что сделано, нельзя стереть грех, а надо нести последствия его. И я думаю, что требовать или советывать мужьям бросать жен -- большой грех. Правда, кажется, что дело божье выиграет от этого, что без жены я сделаю много, больше того, что теперь. Но ведь часто это кажется только. Если бы я мог быть вполне чист, вполне без греха, тогда бы так. Не надо этого требовать и советывать еще и потому, что при таком взгляде люди согрешившие, т. е. женатые, представляются самим себе и другим отпетыми, и это нехорошо. Я думаю, что и грешные и слабые люди могут служить Богу. -- Верьте, милый друг, что я, говоря это, защищаю не себя, а говорю, чтР думаю перед Богом. Раз согрешив браком, надо нести последствия своего греха наилучшим, наихристианнейшим образом, а не освобождаться от него, делая новый грех, и в этом положении всеми силами служить Богу. Другое, что хотел сказать вам, это о Дрожжине. Это не первая жертва. Аполлов. А еще Хилковы и отъем их детей. На мое чувство жизнь становится серьезнее и требовательнее, и совершенно разделяю ваше чувство. Прошу у Бога случая и силы пострадать для его дела. Только страданием и смертью сам себе докажешь без сомнений и колебаний свою искренность. [...]
  
   В. И. Минофьевой.
   (О смысле жизни)
   1894 г. Февраля 24--25.
   Вы спрашиваете: Для чего жить, как жить и что делать, чтобы иметь право на жизнь? На эти вопросы я старался отвечать, как умел, во всем том, что писал последние 10, 15 лет. Может быть, вы не читали, может быть, вам покажется трудным прочесть всё и извлечь оттуда ответы на эти вопросы, кроме того, я думаю (может быть, это самонадеянность, но я так думаю), что я могу коротко, ясно и понятно ответить на эти вопросы, и ваше письмо так искренно, что я постараюсь сделать это сейчас же в этом письме. Прежде всего надо переставить вопросы и прежде отвечать на вопрос: как жить, а потом уже постараться понять: для чего? Жить надо, прежде всякого рассуждения мы жили и живем: каждые сутки спим, несколько раз едим, движемся, мыслим. Мы все, как лошадь на топчаке, колесо которого вертится под нами и заставляет нас двигаться, не можем не жить, и потому первый и главный вопрос (и, по-моему, единственный разумный) в том -- как жить? Ответ первый мы все знаем и вы знаете: как можно получше. Так все люди жили, т. е. стремясь к этому, так живут и так будут жить. Второй вопрос: что значит лучше? Ответ для человека, знающего только себя, -- ясен: как можно больше наслаждений. Но как только человек понял, что он не один, почувствовал страдания других людей, так первый ответ уже не удовлетворяет, является противоречие личных стремлений к наслаждению и совести. Вот в этом противоречии вы и находитесь. И чтобы разрешить его, надо отдаться одной из этих двух сил: стремлению к благу личному или совести; и отдаться совершенно без исключения и отговорок и компромиссов. Отдаться же совести или стремлению к личному счастью не значит то, чтобы заглушить в себе голос совести или личного счастья, но значит то, чтобы в сознании признать жизнью, истинной жизнью только одно из двух. Страдания, сомнения происходят от нерешенности вопроса в сознании. Если бы было то, что ваши требования правды не суть требования вашей совести, а навеянное вам извне, то, отрекшись от совести, вы успокоитесь и будете жить, и наслаждаться, пока можете. (Разумеется, это кончится страданием, я знаю это. Но вы не можете поверить этому на слово, если требования совести в вас еще не проснулись пока.) Но они должны проснуться, потому что движение всего человечества идет от стремления к личному благу к требованиям совести. (И всё это я говорю только как очень невероятную возможность.) Если же совесть проснулась в вас, то признайте раз навсегда, что жизнь только в удовлетворении требований этой совести, и тогда вы опять будете спокойны, и жизнь получит для вас смысл. Потому что чтР такое совесть? Совесть есть тот высший закон всего живущего, который каждый сознает в себе не только признанием прав этого всего живущего, но любовью к нему. Требования совести суть то, что на христианском языке называется волей Бога, и потому смысл жизни и ответ на оба вопроса: для чего жить и как сделать, чтобы иметь право жить? состоит в том, чтобы исполнять волю Бога, сознаваемую нами в нашей совести. К чему приведет всё это? Я не знаю, но знаю, что ясное сознание этого изменит всю нашу внешнюю жизнь и приведет к тому, что даст вашей жизни постоянный, всё более и более уясняющийся, радостный и разумный смысл. Если же вам не ясно, чего требует совесть, то ответ на это даст Евангелие.
  
   Ей же (на следующий день).
   Вы спрашиваете: для чего жить? как жить? и как сделать так, чтобы иметь право на жизнь? Жить надо для того, чтобы исполнять волю того, кто нас послал в жизнь. Жить же надо так, чтобы воля эта была исполняема. И исполнение этой воли дает право на жизнь или, чтобы выразиться точнее, дает уверенность в том, что жизнь твоя не только имеет смысл, но нужна, необходима для того, кто послал тебя в жизнь. Но вы спросите: в чем эта воля и как знать, когда исполняешь и когда не исполняешь ее? Воля эта требует от нас два дела: постоянное совершенствование себя и постоянное же содействие установлению царства божьего на земле, т. е. такого строя жизни, при котором бы все люди сознавали бы себя равными братьями и любили бы друг друга. Для того, чтобы узнать в каждом деле, исполняешь ли или нет волю пославшего, надо спросить себя -- содействует ли это дело вместе твоему совершенствованию (совершенствование же состоит в увеличивании любви) и установлению царства божия, т. е. увеличению любви в людях. Если дело удовлетворяет только одному: своему совершенствованию, но не служит людям, увеличивая в них любовь, если оно служит людям, но не вызывает в самом тебе любовь, увеличивая ее -- это не дело божье, не исполнение его воли.
   Как осветится этим пониманием жизни ваша настоящая деятельность, я не знаю, -- это дело ваше, но знаю, что это поверка истинного дела жизни безошибочная и, руководясь ею, жизнь получает всё более и более ясный смысл. Коротко выраженный смысл жизни тот, что всякий живой человек есть орудие божие, орудие, через которое высшая сила делает свое дело. И потому смысл жизни в том, чтобы наилучшим образом делать то дело, которое от тебя требует эта высшая сила. Знать же, делаешь или не делаешь это дело, всегда можно: совесть есть указатель этого. Надо только слушать ее и стараться делать ее всё более и более чуткою.
   Ваше письмо показалось мне так искренно, что мне очень захотелось как можно яснее сказать вам, что могу, на ваши кажущиеся мне вполне разрешимыми вопросы. Я вчера написал вам другое письмо, но то показалось мне не достаточно ясным. Однако посылаю вам и то. Там то же сказано с другой стороны и, может быть, оно вам пригодится.
  
   А. В. Бурову.
   1894 г. Февраля 23--25?
   Вам, вероятно, известно уже, что мучимый в продолжение 2-х лет в том ужасном заведении,1 которого вы состоите начальником, Дрожжин умер от этих мучений. Причиной его страданий и смерти многие, но преимущественно вы, так как от вас исходили приказания о его мучениях. Знаю, как целым рядом обманов и заблуждений люди, находящиеся в одном положении с вами, приводятся незаметно к совершению самых ужасных злодейств, с убеждением, что они делают хотя тяжелое, но необходимое и потому полезное дело, поэтому не упрекаю и не осуждаю вас. Я не имею на это никакого права, так как, вероятно, совершал и совершаю, не видя их значения, такие же, как и те ваши поступки, которые были причиною смерти Дрожжина, но пишу, потому что считаю это своею обязанностью перед Богом. Будучи случайно поставлен в такие условия, в которых мне со стороны видно всё значение совершившегося дела, я считаю своею братскою обязанностью перед вами указать вам на значение вашей деятельности. Поступок, совершенный вами (и поступков таких, сколько мне известно, совершено вами сотни, и такие дела постоянно совершаются в вашем ужасном заведении), поступок ваш по отношению к Дрожжину один из самых ужасных грехов, которые только могут совершать люди. -- Вы в страшных физических страданиях убили не только невинного, но святого человека, страдавшего за истину, за учение того, кого ваши же начальники и вы сами признаете Богом. Вы думаете в своей душе и скажете, вероятно, что, делая то, что вы делали, вы исполняли закон службы и присяги, приказания высшего начальства, государя, которому вы не могли не повиноваться. Вы скажете это, но в глубине души, перед Богом, вы знаете, что это неправда. Есть закон выше всех законов гражданских и военных, закон, незнанием которого действительно никто не может отговариваться, и есть начальство гораздо более высшее, чем все императоры в мире и от власти которого и обязанности повиноваться которому мы никогда не можем освободиться. И по этому закону вы не могли участвовать, а тем более руководить истязаниями и убийством невинного человека, поставленного виновным только за то, что он не хотел убивать и готовиться к убийству. Истязая и убивая этого человека, вы поступали прямо противно воли известного вам закона и против высшего начальства. И это вы в глубине души знали.2 Простите меня, пожалуйста, если письмо это огорчит вас. Я повторяю, что в мыслях не имею осуждать вас, а пиш у только потому, что боюсь -- молчание будет нарушением того самого высшего закона, которому мы все одинаково подлежим. Если я ясно и несомненно вижу ваше ужасное заблуждение, позволяющее вам продолжать служить вообще в военной службе и в особенности в том зверском учреждении, в котором вы состоите начальником, то я не имею права молчать об этом перед вами и другими людьми, находящимися в таком же заблуждении, как и вы. От вас зависит сказать себе: с какого права он лезет учить меня, в таком духе осветить и продолжать свою вредную деятельность или подавить в себе то неприятное чувство, которое вызовет в вас это письмо, подумать перед Богом, заглянуть в свою совесть и бросить то ужасное дело, которым вы заняты, каких бы это ни стоило вам лишений.
  
   Алексей Васильевич Буров -- полковник. В 1892--1894 гг. был начальником дисциплинарного батальона в Воронеже и отличался особенно жестоким обращением с заключенными.
  
   1 Товарищ Дрожжина Н. Т. Изюмченко, одновременно с ним отбывавший наказание в Воронежском дисциплинарном батальоне, составил записки, в которых обрисовал фигуру начальника батальона Бурова, занятия заключенных и режим этого "зверского учреждения". См. "В дисциплинарном батальоне. Записки Н. Т. Изюмченко", опубликованные в Англии под ред. В. Г. Черткова "Свободным словом",  97, Crhistchurch, 1905.
   2 Зачеркнуто: Отговариваться тем, что вы, убивая невинного человека, исполняли приказание высшего, так же не действительно, как была бы отговорка низшего чина, поступившего противно закону и приказанию фельдмаршала, потому что ему это приказал ефрейтор.
  
   О. Б. Рихтеру.
   1894 г. Февраля 23--25?.
   Пишу вам о деле детей Хилковой, отнятых у матери противно всем законам божеским и человеческим и с жестокостью, свойственной только каким-нибудь диким курдам или зулусам. Описывать этого дела я не стану. Ваша совесть, вероятно, не переставая напоминает вам об этом зверстве и вашем участии1 в нем.
   Прежде всего скажу о том, по какому праву и с какою целью я пишу вам об этом. Право мое вытекает из сознаваемой мною обязанности перед Богом указывать людям на те преступления, которые они совершают вследствие ложных условий, в которых они находятся, не понимая их; цель моя состоит в том, чтобы помочь вам избавиться от того ужасного зла, в котором вы запутались, и помешать -- сколько это будет в моих силах -- повторению таких зверств, как то, которое совершилось над Хилковым и, главное, его женою.
  
   Оттон Борисович Рихтер (1830--1908) -- генерал-адъютант, член Государственного совета, заведующий делами "Комиссии по принятию прошений и жалоб, на высочайшее имя приносимых".
  
   1 Рихтер знал от Е. И. Чертковой истинное положение дела и всю его закулисную сторону, но стоял на стороне Ю. П. Хилковой.
  
   А. А. Толстой.
   1894 г. Февраля 28.
   [...] мне много хочется сделать до смерти, и я уже начинаю теряться, как человек, который знает, что он всего не захватит и не донесет, и не знает, что выбрать, потому что много очень и личных, и письменных сношений с людьми, и потом я становлюсь слаб и стар.
   [...] Чем дольше живу и чем ближе к смерти, тем несомненнее для меня неправда нашей богатой жизни, и не могу не страдать от этого.
   [...] Я говорю, что Соня больше страдает о сыне, потому что, странно сказать, я не боюсь его потерять физически, как никогда не боюсь ни за кого, кого люблю, а боюсь потерять духовно, как я терял и теряю беспрестанно столь многих. Духовно же он со мной, и я ли, он ли раньше умрет, я знаю, что мы вместе, и вместе там, где нет смерти. [...]
  
   Л. Л. и Т. Л. Толстым.
   (О смерти)
   1894 г. Марта 2.
   А ты, Таня, милая, не падай духом. Кроме хорошего ни с кем, ни с тобой, ни с Левой, ни с нами быть не может. Может быть новое -- смерть, и самое не дурное. Я знаю, что ты этого терпеть не можешь, да ведь это я не для того, чтобы agacer1 тебя, говорю, а ведь такая это веревка, что сколько ее ни перебирай, на конце ее эта шишка -- смерть. Надо не обижаться на это, а, напротив, рассмотреть ее хорошенько и убедиться, что она не только не неприятна, но в ней самый-то главный интерес, самое лучшее спрятано, самый лучший сюрприз. Не надо очень думать о сюрпризе, но бояться-то его нечего. А если его не бояться, то и нечего бояться. Как мужики говорят: упадешь не кверху, а книзу, так и о смерти можно сказать: умрешь не к уничтожению, а к оживлению.
   Вчера я думал об этом и думал: ну, я для вас умру, или вы для меня умрете, как говорится: вы меня потеряете, или я вас. Ну, что же тут страшного, и разве не ясно, что это неверно сказано? Ни вы меня, ни я вас не могу потерять, потому что мы вместе, и наше соединение не то что гораздо сильнее смерти, а смерть бессильна перед ним. Потерять? Да я про себя знаю: я потеряю и теряю беспрестанно людей и самых близких, а они живут и будут жить еще долго, а с мертвыми я соединяюсь. И мало того, когда люди потеряют, как это говорится, человека, т. е. он умрет, они могут найти его и соединиться с ним. И я даже надеюсь, что многие из тех, которых я потерял, когда мы были живы, соединятся со мной, когда я умру. И этим еще хороша смерть. Ну, да что я всё про смерть говорю, я только хочу тебе внушить, что напрасно tu te cramponnes2 за берег руками, когда твердое дно под ногами.
   Brissaud мне нравится. Вот умница! Хочет пробовать прилаживаться к болезни и организму, имея большой опыт и знания и не имея самоуверенности. Это очень хорошо. И кроме того с убеждением, что корень болезни в нервах, т. е. в высших функциях, а не в низших. [...]
   Ты пишешь про внешнюю сторону искусства и отсутствие содержания, вот эти-то и причины и вред этого мне хочется выразить в статье о Мопассане. Он сам говорит, что цель искусства faire quelque chose de beau. А beau это une convention humaine,3 т. e. что где что считается beau, то и beau. И этак все думают: и Репины, и Касаткины, и Чеховы. А надо показать, что есть истинно прекрасное и что условное. Сколько раз я возвращался к этому предмету и всё не умею его ясно высказать. Должно быть, еще во мне неясно. А предмет такой важности, что скрасть неясности не хочется. [...]
  
   1 дразнить, раздражать
   2 цепляешься
   3 создавать что-либо прекрасное. А прекрасное -- это условное человеческое понятие,
  
   Джону Крауфорду (John Crauford).
   1894 г. Марта 5.
   Я получил вчера ваше письмо с брошюрами и сердечно благодарю вас за присылку их мне. Одна из величайших моих радостей в этой жизни -- знать, что то же божье дело, которое я стараюсь делать, делается также многими другими. Я твердо верю, что очень близко то время, когда учение Христа станет не только учением, но действительностью, и ваши писания и деятельность укрепляют эту веру.[...]
  
   Джон Крауфорд (John Crauford) из г. Манчестера. В письме от 12 марта н. ст. 1894 г. Крауфорд писал Толстому, что, познакомившись с его книгой "Царство божие внутри вас", узнал в нем человека, близкого ему по взглядам, в подтверждение чего посылает ему две своих брошюры. Заглавие одной из них, сохранившейся в яснополянской библиотеке, "Religion of humanity" ("Религия человечества"), Бостон, 1883.
  
   Неизвестной (Л. И. П.).
   (О воспитании)
   1894 г. Марта 5.
   Воспитание есть воздействие на сердце тех, кого мы воспитываем. Воздействовать же на сердце можно только гипнотизацией (которой так подлежат дети), гипнотизацией, заразительностью примера. Ребенок увидит, что я раздражаюсь и оскорбляю людей, что я заставляю делать других то, что сам могу сделать, что я потворствую своей жадности, похотям, что я избегаю труда для других и ищу только удовольствия, что я горжусь, тщеславлюсь своим положением, говорю про других злое, говорю за глаза не то, что говорю в глаза, притворяюсь, что верю тому, во что не верю, и тысячи и тысячи таких поступков, или поступков обратных -- кротости, смирения, трудолюбия, самопожертвования, воздержания, правдивости, и заражается тем или другим в сто раз сильнее, чем самыми красноречивыми и разумными поучениями. И потому всё, или 0,999... воспитания сводится к примеру, к исправлению и совершенствованию своей жизни. Так что то, с чего вы начали внутри себя, когда были на курсах и мечтали об идеале, т. е. о добре, достижение которого несомненно только в себе, к тому самому вы приведены теперь при воспитании детей извне. То, чего вы хотели для себя, еще хорошенько не зная зачем, то теперь вам уж необходимо нужно для того, чтобы не развратить детей. От воспитания обыкновенно требуют и слишком много и слишком мало. Требовать того, чтобы воспитываемые выучились тому-то и тому-то, образовались (как мы разумеем образование) -- это невозможно; также невозможно и то, чтобы они сделались нравственными, как мы разумеем это слово. Но совершенно возможно то, чтобы не быть самому участником в развращении детей (и в этом не может помешать ни жене муж, ни мужу жена), а всей своей жизнью по мере сил своих воздействовать на них, заражая их примером добра. Вы пишете, что с философской точки зрения легко, а на практике трудно. Я думаю, что со всякой точки не только трудно, но невозможно воспитать хорошо детей, если сам дурен. И что воспитание детей есть только самосовершенствование, которому ничто не помогает столько, как дети. Как смешны требования людей курящих, пьющих, объедающихся, не работающих и превращающих ночь в день, о том, чтобы доктор сделал их здоровыми, несмотря на их нездоровый образ жизни, так же смешны требования людей научить их, как, продолжая вести жизнь не нравственную, можно было бы дать нравственное воспитание детям. Всё воспитание состоит в большем и большем сознании своих ошибок и исправлении себя от них. А это может делать всякий и во всех возможных условиях жизни. И это же и есть самое могущественное орудие, данное человеку для воздействия на других людей, в том числе и на своих детей, которые всегда невольно ближе всего к нам. Fais ce que dois, advienne que pourra1 более всего относятся к воспитанию.
  
   1 Делай, что должно, и пусть будет, что будет
  
  
   В. М. Пуришкевичу.
   1894 г. Марта 5.
   Рассказ недурен и по форме и, в особенности, по содержанию. Недостаток его по форме в том, что он слишком цветист, по содержанию же в том, что он оставляет вопрос открытым, тогда как полное разрешение его дано христианством.
   Христос идет в пустыню для того, чтобы там, вне всяких внешних воздействий, установить свое отношение к Отцу, и потом уже идет в мир для того, чтобы служить людям, открывая им то, что должно избавить их от страданий и дать им благо.
  
   Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870--1919) -- бессарабский землевладелец, член Государственной думы 2, 3 и 4-го созывов, крайний монархист, черносотенец и погромщик, организатор "Союза Михаила Архангела". После Великой Октябрьской революции -- активный участник борьбы против советской власти. В 1894 г. Пуришкевич был студентом-филологом IV курса Новороссийского университета.
   Ответ на письмо от 15 февраля 1894 г., в котором, посылая свой рассказ "Накута и Карни. Этюд", напечатанный в газете "Одесские новости" от 21 декабря 1893 г., автор просил Толстого ответить ему, верно ли определено им "психическое состояние двух людей... которые в течение долгих лет жили -- один в пустыне, другой в городе".
  
   Шарлю Саломону (Charles A. Salomon).
   1894 г. Марта 5.
   [...] Если вам скучно переводить мою статью о религии и нравственности, передайте ее г-ну Легра и во всяком случае не печатайте ее в "Revue ChrИtienne".1 Я боюсь всего, что носит название христианского. [...]
  
   1 "Христианское обозрение".
  
   О. П. Феокритовой.
   (О смысле жизни)
   1894 г. Марта 5.
   Для того, чтобы ответить на вопрос: зачем жить? надо прежде всего, отвечая на этот вопрос, отрешиться от всех мирских соображений: от вопросов о таких или иных курсах, о том, что может быть приятно или неприятно мне или моим родителям, а живо представить себе свое положение одинокого, отдельного человеческого существа, недавно, лет двадцать, тридцать откуда-то явившегося и нынче, завтра, через 10, 20, 30 лет долженствующего куда-то исчезнуть. Зачем может быть нужно жить такому существу и миллионам, миллиардам таких же существ, находящихся совершенно в таком же положении? Очевидно, всё это сделано не для этих существ, так же как все гайки, винты, колеса, поршни большой машины сделаны не для них, а для служения общей цели машины. То же и с нами: мы орудия той высшей воли, которая через нас творит свое, нужное ей дело. Различие только в том, что мы сознаем себя живыми и можем, не признавая себя орудиями высшей воли, страдать от своего положения, и можем, сознавая себя нужными орудиями жизни, чувствовать радость участия в бесконечно великом деле, совершаемом жизнью мира. Но вы спросите: в чем это дело? На это я отвечу, что мы не можем знать всего его, но всегда можем знать, когда мы содействуем и когда противимся ему. Любовные отношения ко всему живущему -- прежде всего, разумеется, к человеку, к ближайшим из них, -- испытывание любви и возбуждение в других этого чувства, есть признак участия в общем деле; возбуждение в себе и других вражды, ненависти, есть признак противодействия общему делу. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1894 г. Марта 5.
   [...] всё собирался писать вам о вашей жене, о том, что она рассказывала, и о впечатлении, которое произвела на меня она и ее поездка в Петербург. Говорить и судить теперь о том, нужно или не нужно было ей ездить в Петербург, теперь уж поздно (разумеется, если бы повторился подобный случай и у меня спросили бы совета, я бы не посоветовал), теперь интересно обсудить последствия этой поездки. Я думаю, что последствия эти полезны для того, чтобы большее количество людей узнало всю гнусность нашего правительства и вместе с тем истинное мировоззрение ваше и вашей жены. В то время, как Цецилия Владимировна была в Петербурге, я получил письмо от англичанки -- жены доктора Зельгейм, у которой жила Цецилия Владимировна, такое глупое, что я не мог отвечать на него. Она писала мне, например, что она не может разделять моих убеждений, потому что она верующая и что она, как англичанка, стоит за свободу -- libertИ, но не за licence -- распущенность. Американский же пастор Mr. Francis, очень добрый человек, бывший у меня в это же время, очень удивился тому, что вы смотрите на ваши отношения с Цецилией Владимировной как на брак перед Богом, который неразрывно связывает вас с нею. -- В этом отношении, в установлении более верного взгляда на нравственные свойства тех людей, которых они гонят, чему много содействовала кроткая и твердая и достойная личность Цецилии Владимировны, поездка ее была полезна. Хотя я этого не понимаю по себе, я понимаю это по наблюдению над женщинами, -- они не могут сидеть спокойно, когда их постигает горе, особенно самое чувствительное им в их детях, и потому вижу, что Цецилия Владимировна не могла поступить иначе. Нехорошо только то, что она упрекает или упрекала вас в том, что вы не делали того же, чего вам невозможно было делать, как я и говорил ей. Простите меня, Дмитрий Александрович, если я заговорю о том, о чем вы, может быть, не хотели бы, чтоб я говорил, но вы мне писали о бывших недоразумениях и несогласиях с вашей женой, и я не могу удержаться, чтобы не сказать вам, как мне больно знать, что между такими двумя людьми дьявол, тот, который приставлен к продолжению рода человеческого, сумел поселить раздор, и как я горячо желаю для вас, для нее, для детей, для всех людей, чтобы раздор этот залечился и затянулся чистой любовью, так чтобы не видно было и следов его.
   Успеха, как вы знаете, прошение ее не имело никакого. Может быть, как ей и говорил Джунковский, виною этому мое письмо к государю. Если так, то я очень жалею, но не мог не сделать того, что требовала от меня совесть. Старался сделать наилучшим образом и не чувствую себя виноватым, что не мог сделать лучше. Важно было и полезно в этой поездке то, что она выяснила всю глубину развращенности того мира, в котором задумано и совершено это дело: всех этих Победоносцевых1 и, в особенности, Рихтера. Я хотел ему написать письмо, чтобы указать ему всю неблаговидность его роли и усовестить его, но как начну писать ему, так начинаю ругаться. Так до сих пор и не мог достаточно успокоиться, чтобы написать ему. Что будет дальше по этому делу -- не знаю. [...]
   Насчет культа вы пишете так неясно, что сначала я прочел и не понял, но теперь, прочтя во второй раз, я понял. Я думаю, что то, чего вы требуете, это общения более тесного, более определенного, более влиятельного, такого, которое могло бы привлекать к себе и поддерживать нерассуждающих, не рассудком, а сердцем живущих людей: детей, женщин, слабых и всех людей в периоды ослабления, которые находят на самых сильных. Я думаю, что это нужно, желательно и должно быть. Думаю, что это то самое, в чем роль всякого искусства, от архитектуры (убранство хоть ветвями, цветами) до музыки, пения, и думаю, что при всяком истинном (соответственно времени) понимании жизни этот культ, художественное выражение его, то самое, что легче всего объединяет людей, что этот культ непременно наступит, но думаю, что нет ничего опаснее и вреднее, как придумывать его или удерживать отживший старый. Надо устанавливать свое отношение к Богу и, сообразно ему, устанавливать его к людям, т. е. жить. И когда у многих людей установится это одно и то же отношение к Богу, то само собою вытечет культ -- художественное проявление его, которое прямо будет влиять на сердца людей и привлекать их. Надо как bourgeois gentilhomme, faisant de la prose sans le savoir,2 чтобы и культ совершался также без того, чтобы мы знали про него. О том, что вы говорите о смешении и одновременном, скорее разновременном, присутствии в одном и том же человеке всех трех отношений к миру (религий), я совершенно согласен [...]
  
   1 Константин Петрович Победоносцев (1827--1907), обер-прокурор синода, крайний реакционер. Косвенно участвовал в насильственном отобрании и крещении в православную веру детей Хилкова.
   2 Мещанин во дворянстве, который говорит прозой, сам того не зная. Журден, герой комедии Мольера "Мещанин во дворянстве".
  
   А. А. Штевен.
   (О компромиссах)
   1894 г. Марта 5.
   [...] то, что вы говорите о вашей деятельности, о необходимости или, скорее, о выгоде некоторых компромиссов для того только, чтобы быть в состоянии продолжать вашу деятельность, меня не убеждает. Самое драгоценное из всего того, чем вы обладаете и можете обладать, это ваша душа, ваша духовная личность, и она же и есть самое могущественное орудие вашего воздействия на людей, и потому понижение вашей духовной личности (а всякий сознательный компромисс есть такое понижение) ни для какой цели не может быть выгоден. Впрочем, перечтя ваше письмо, я вижу, что вы и не хотите делать такого компромисса, а только без надобности не хотите изменять своего положения; но я так напуган теми обычными пагубными компромиссами, которые лишают ее значения всю нашу жизнь, что везде вижу этого врага и нападаю на него, особенно когда слышу соображения о видимой приносимой нами пользе. Мне всегда думается, что так как конечная цель жизни человечества не открыта нам, то не открыты нам и истинные последствия наших поступков; открыто же нам то, что мы должны делать для удовлетворения внутренних требований своей совести. Fais ce que dois, advienne que pourra.1
   [...] Желаю, чтобы вам и не приходилось испытать искушения компромисса и чтобы в случае искушения вы бы решительно победили его.
  
   Александра Алексеевна Штевен (1865--1933), в замужестве Ершова -- педагог.
  
   1 Делай, что должно, и пусть будет, что будет.
  
   М. В. Алехину.
   1894 г. Марта 6.
   [...]Да, разумеется, ничто так не уясняет жизни истинной, как смерть таких людей, как Дрожжин. Христос говорил, что когда он умрет, то привлечет всех к себе; то же и с теми, которые следуют по его пути. Когда двое или трое соединятся во имя его, то и он среди нас. (Под он я разумею Отца жизни.) Соединение во имя его есть соединение с ним, с источником вечной жизни.
   Соединяемся же мы во имя его иногда в этой жизни, но чаще с людьми, ушедшими из этой жизни, как с Дрожжиным. И он, уйдя из жизни, привлекает нас к себе и соединяет нас. Кто из нас не испытывал этого: находишься с людьми, далекими от тебя по духу (пускай они самые близкие по плоти), и чувствуешь себя в смерти; но вступить в духовное единение с человеком и чувствуешь жизнь неумирающую, как я почувствовал, читая ваше письмо. Вы спрашиваете -- понимаю ли я вас? Совершенно. С радостью чувствую, как одним пульсом с вами бьется мое духовное сердце. Так же, как и вас, меня неотступно после смерти Дрожжина нудит мысль последовать его примеру и сделать то, что он. Будем желать этого не переставая, готовиться, не забывать, не ослабевать и, может быть, и нам придется так же ярко сгореть, как он, а не придется -- сотлеем все тем же огнем. [...]
  
   В ответном письме от 20 марта М. В. Алехин писал: "Доброе, ободряющее письмо ваше, дорогой Лев Николаевич, я получил. Оно попало как раз во-время и ободрило нас. 15 марта здесь у нас был обыск: забрали всю переписку и ваши сочинения. Пока результаты неизвестны. Ждем со дня на день. Придется отсидеть".
  
   Л. Л. и Т. Л. Толстым.
   1894 г. Марта 6.
   [...] Боюсь, чтобы у тебя не достало терпения. Главное -- выдержка. Дело середкой крепко. И начать легко и доделывать легко. А вот середка. [...]
  
   Л. Л. и Т. Л. Толстым.
   1894 г. Марта 7.
   Маша говорит: тоска, тоска, тоска. И тотчас же прибавила, что это от физических причин -- ожидания... Я это очень люблю, когда люди не верят своим настроениям, а знают, какое настоящее, а за настоящее считают самое доброе. [...]
  
   Б. Н. Леонтьеву.
   1894 г. Марта 9.
   [...] И это бывает, т. е. такая усталость от жизни мирской, только с людьми, предъявляющими запросы к другой, к истинной жизни.
   То сознание важности переживаемого нами времени [...] есть общее чувство всех нас, как мне кажется, и я испытываю его в высшей степени и рад, когда вижу его в других. Тут совершается то, что говорил Христос про себя и что верно и относительно учеников его. Чем выше духом и жизнью поднимется кто-нибудь из них, тем сильнее он привлечет к себе и к тому, во имя чего он поднялся, всех остальных. И это сделал с особенною силою Дрожжин.
   Вы спрашиваете про Хохлова.1 Он всё это время продолжал быть в том же тяжелом неопределенном и нерешительном положении. На его несчастье с его воинской повинностью случилось какое-то недоразумение, ему дали паспорт с надписью, что он зачислен в ополчение, и до сих пор не требовали его. Я думаю, что для него было бы гораздо легче, если бы его призвали. А то эта неопределенность дурно влияла на него. Вчера еще я долго беседовал с ним, уговаривая его жить пока с отцом, и он, казалось, соглашался; нынче же он утром зашел проститься, сказав, что идет на юг, сам не зная куда. Что с ним будет? Нельзя предвидеть, но думаю, что он будет служить делу божьему. Как? Нельзя себе представить; но в нем слишком много не хорошего, но сознанного божеского, чтобы он не был так или иначе слугой его. [...]
  
   1 Петр Галактионович Хохлов (1864--1896), бывший студент Московского технического училища.
  
   П. С. Боброву.
   1894 г. Марта 10.
   [...] очень порадовался на ту внутреннюю работу, которая происходит в вас. Помогай вам Бог подвигаться на этом пути. В этом движении только истинная жизнь, которую называют вечной. [...]
  
   Павел Степанович Бобров -- крестьянин села Пустовалова Бузулукского уезда Самарской губ.; приезжал в начале 1894 г. в Москву повидаться с Толстым и бывал у него.
  
  
   Л. Л. и Т. Л. Толстым.
   1894 г. Марта 12.
   Нынче же приехал Поша. Рассказывает, что там дома ему чуждо, особенно с братом1, и грустно видеть то неудовлетворение, которое дает жизнь, которую он ведет. Это всегда особенно трагично. Человек приносит самую большую жертву, которую он может принести: поступается требованиями своей совести и не получает того, во имя чего он принес эту жертву.
   [...] я разговорился с виолончелем -- ученик, очень хорошо играющий в консерватории. А там начали петь. Чтобы не мешать пению, мы ушли в другую заднюю комнату, и я горячо доказывал ему, что музыка новая зашла на ложную дорогу; вдруг что-то перебивает мне мысли, захватывает меня и влечет к себе, требует покорности. А это там начали петь -- ученик консерватории, прелестный баритон Бабурин и девица Риг -- дуэт La ci darem la mano.2 Я перестал говорить и стал слушать и радоваться, и улыбаться чему-то. Что же это за страшная сила. Так же и твой Louvre. Как за колдовство, т. е. за таинственное воздействие злое, казнили, а за молитвы, таинственное воздействие доброе, прославляли, возвеличивали, так и с искусством надо. Это не шутка, а ужасная власть. А оказывается, что люди хотят только дурного воздействия. [...]
  
   1 Сергей Иванович Бирюков (р. 1865), предводитель дворянства в Нижегородской губ., впоследствии занимал пост нижегородского вице-губернатора.
   2 "Дай руку мне, красотка", дуэт из любимой Толстым оперы Моцарта "Дон-Жуан".
  
   Н. Н. Ге (отцу).
   1894 г. Марта 14.
   [...]То, что картину сняли, и то, что про нее говорили, -- очень хорошо и поучительно. В особенности слова "это бойня". Слова эти все говорят: надо, чтобы была представлена казнь, та самая казнь, которая теперь производится, так, чтобы на нее было так же приятно смотреть, как на цветочки. Удивительная судьба христианства! Его сделали домашним, карманным, обезвредили его и в таком виде люди приняли его, и мало того, что приняли его, привыкли к нему, на нем устроились и успокоились. И вдруг оно начинает развертываться во всем своем громадном, ужасающем для них, разрушающем всё их устройство, значении.
   Не только учение (об этом и говорить нечего), но самая история жизни, смерти вдруг получает свое настоящее, обличающее людей значение, и они ужасаются и чураются. Снятие с выставки -- ваше торжество. Когда я в первый раз увидал, я был уверен, что ее снимут, и теперь, когда живо представил себе обычную выставку с их величествами и высочествами, с дамами и пейзажами и nature morte'ами, мне даже смешно подумать, чтобы она стояла. Я не понял хорошенько слова государя,1 кажется, о том, что религия религией, а зачем писать неприятное.[...]
  
   Николай Николаевич Ге (1831--1894) -- художник и близкий друг Толстого.
   Ответ на несохранившееся письмо Н. Н. Ге от 8 марта 1894 г. из Петербурга, частично опубликованное в книге В. В. Стасова: "Николай Николаевич Ге, его жизнь, произведения и переписка", М. 1904, стр. 382--383.
   В письме Ге сообщал Толстому о снятии с передвижной выставки по распоряжению правительства его картины "Распятие".
  
   1 В письме от 8 марта Ге писал: "Я получил бумагу, где сказано, что картина должна быть снята... X. сказал мне: "Собственно безразлично отношение к этому предмету, но нужно считаться с толпой, ей это кажется карикатурно, а этого делать нельзя". Бирюков передает, что "президент Академии художеств вел. кн. Владимир Александрович посмотрел на картину, отвернулся и произнес: "Это бойня". Этого слова было достаточно, чтобы картину сняли" (Б, III, стр. 229). По письму М. Л. Толстой к сестре Татьяне Львовне от 8 марта, слова: "Это бойня" были сказаны не Владимиром Александровичем, а Александром III.
  
   П. Л. Киселеву.
   1894 г. Марта 17.
   [...] 1) Следует ли принимать водное крещение? Крещение имеет значение только духовного перерождения человека и такое перерождение может совершиться только с взрослым человеком, понявшим учение Христа (Марк, I, 8; Иоанн I, 33). Крещение же водное, т. е. купание или обливание водой, не имеет никакого значения и скорее вредно, так как внушает сверхъестественное, волшебное действие этого обряда и этим закрывает от людей (особенно, когда оно производится над детьми) истинное значение требуемого для принятия учения внутреннего перерождения.
   2) Что такое рождение свыше? Слова Христа (Иоанн III, 1--13) означают то, что Христос открывает Никодиму и всем людям то, что человек, кроме своего плотского рождения, есть еще сын божий, имеет в себе искру божью и потому только знает Бога, что сам исшел от Бога (Иоанн X, 34 и др.).
   3) Как следует, понимать хлеб, даваемый ученикам? Хлеб и вино, которые дал Христос ученикам и велел им есть и пить, сказав, что это есть тело и кровь моя, означает, с одной стороны, то, что Христос, зная (догадываясь), что Иуда предаст его, давая всем ученикам хлеб и вино из своих рук и обмывая им всем ноги, хотел привести к раскаянию и к сознанию Иуду; с другой стороны (Иоанн, VI, 27--35), хлеб означает тот дух истины, который нужен человеку для истинной и благой жизни.
   4) Следует ли делать омовение ног и пр.? Никаких обрядов и внешних форм не следует исполнять. Христос учил людей тому, чтобы они освобождались от внешних форм и обрядов, потому что знал, что всякое исполнение обрядов убивает дух и освобождает людей от внутреннего совершенствования и дел любви.
   5) Следует ли принимать учение апостолов? Можно принимать учение апостолов, как и учение всякого доброго и мудрого человека, каковы были и Сократ, и Конфуций,1 и Эпиктет,2 и Паскаль и мн. др. Но нельзя словами апостолов опровергать слова Христа, как это делают многие церковники.
   6) Как понимать Христа? сыном божьим или человеком? Понимать Христа надо так же, как и всех людей. Все люди сыны божьи и человеческие. И Христос был таким же. И не был Богом, как кощунственно учат этому церковники, а был такой же человек, как и все, но только более святой и мудрый, показавший нам путь, жизнь и истину (Тим. II, 5). [...]
  
   Павел Ларионович Киселев -- крестьянин села Брыковки Николаевского уезда Саратовской губ., баптист.
  
   1 Конфуций, или Кун-Фу-Цзы (551--479 до н. э.), китайский мыслитель, основатель одной из распространенных в Китае религий -- конфуцианства.
   2 Эпиктет (конец I -- начало II в.), римский и греческий философ, стоик.
  
   М. В. Алехину.
   (Об оставлении семьи)
   1894 г. Марта 19.
   [...] Я не думал никогда того, что вы разлучаете мужей с женами, и не мог думать, потому что знаю, как дорога для вас любовь между людьми [...]. Я только хотел сказать, что при семейной жизни, при положении всех людей семейных таком, что они, как всегда, страдая несут последствия своего греха и еле-еле могут установить свое равновесие, нельзя быть достаточно осторожным в воздействии на них. И что одно из главных условий, облегчающих их положение, есть оседлость (как вы верно говорите), и надо быть как можно осторожнее, чтобы не нарушать ее. Мне же казалось, что вы повлияли в этом смысле. Я не сообразил того, что вы это сделали ввиду болезненности детей, которая вам со стороны была виднее, чем им. -- Была у меня и та мысль, каюсь в этом, что вы слишком прямолинейно понимаете слова евангелия: оставь отца и мать, и жену, и детей и иди за мной; а о значении этих слов, главное, о том, как должно разрешать те столкновения и противоречия, которые происходят между семейными связями и требованиями Христа, т. е. истины, я ничего не знаю. Думаю, что разрешение этих вопросов не может быть извне, посредством правила или предписания, а каждый решает их по своим силам. Идеал, разумеется, остается всегда один и высказан в евангелии: оставь жену и иди за мной; но до какой степени может человек это сделать, это знает только он сам и Бог. -- Вы спрашиваете: что значит: оставь жену? Значит ли это: уйти от нее или перестать спать с ней и перестать производить детей? Разумеется, оставить значит: сделать так, чтобы жена была как не жена, а как всякая другая женщина -- сестра. В этом идеал. И сделать надо это так, чтобы не раздражить жену, не соблазнить ее, не ввергнуть ее в злобу и соблазн. И это ужасно трудно. И всякий женатый человек, стремящийся к христианской жизни, чувствует сердцем всю трудность залечивания этой, им самим сделанной раны. Одно я думаю и говорю и сам пытаюсь делать, это то, чтобы, будучи женатым, всю жизнь свою и все силы свои напрягать на то, чтобы разжениться, не увеличив греха.[...]
  
   Т. Л. Толстой.
   1894 г. Марта 22?
   Милая, голубушка, очень любимая и дорогая Таня, ради Бога прими мои слова любя, серьезно и вдумайся в них. Если я где ошибся и преувеличил, откинь лишнее, но не перечеркивай мысленно всего, а прими к сердцу, прими то, что верно из того, что я скажу. После этого вступления начинаю о том, что с утра до вечера и ночью, когда я просыпаюсь, томит меня и чем дальше, с тех пор как я узнал, тем сильнее мучает меня. NN1 сейчас ушел от меня. Два дня мы виделись, но при других, были сухи, и я избегал tЙte Ю tЙte,2 избегал мучительного, унизительного для меня, скверного гордеца, разговора и думал, глядя на него: petite brebis de Dieu3 NN, но тщетно. Сейчас был этот мучительный разговор. Было всё одно и то же: сознание с его стороны, что он давно чувствовал, что это не хорошо, и с моей стороны страдание за то, чтР он говорит. Прежде чем сказать, чем кончился наш разговор, скажу то, что я теперь ясно обдумал обо всем этом. Всё это Ю lang fea,4 что дальше, то больше поражало меня. В первую минуту, когда я узнал, я не понял всего ужаса этого дела, как это бывает, когда узнают о каком-нибудь ужасном несчастии, но чем дальше, тем яснее мне представлялось всё значение этого дела. Дело просто, ясно и, грубо говоря, ведь вот в чем: Ты вошла в исключительно близкие отношения, в те отношения, в которые входят только с людьми, которых любят любовью, в те отношения, которые никогда не бывают неподвижны, а всегда идут вперед, усиливаясь и всё более и более сближая, и приводят к законному или незаконному браку с человеком, презираемым и ненавидимым даже всеми твоими самыми близкими родными, с человеком с не совсем хорошим прошедшим, человеком, не имеющим тех главных свойств мужества, которые вызывают настоящую любовь женщины, и с человеком женатым.5 Маша мне сказала, что смотришь на него, как на неженатого. Это неправда. То, что он женат, придает особенную едкость дурному скрываемому чувству. И потом, разве может быть справедливо, чтобы ты стала выше этих соображений о его женитьбе, когда ты не можешь перед светом стать выше галстучков.
   Отношения эти до такой степени близки и личность человека такова, что тебе не может не быть стыдно теперь даже признаться в них. Тебе не может не быть стыдно твоих писем и обращения твоего к нему. А когда я вспомню, какою я видел тебя подле него в Долгом переулке,6 у меня вся кровь приливает к сердцу от странного смешанного чувства жалости к тебе, стыда за тебя и за себя. Это какое-то непонятное, дьявольское навождение. Он от всего отказывается, т. е. признает справедливость моего суждения; на всё согласен, и я просил его не писать тебе (надеюсь, что ты не будешь), не видаться с тобой и всё мне говорить, что будет касаться тебя. А то он хотел писать тебе, чтобы ты не писала, а потом можно писать, извиняться в том, что писал, чтобы ты не писала, и так до вечности. Тебе же я советую сжечь все дневники и письма, посмотреть на этот эпизод, как на образец того, как хитро может поймать нас дьявол, и быть вперед настороже против него. А жизнь велика, и у тебя много хорошего впереди. За это губить его? Ты мне говорила, чтобы я спросил у него позволения прочесть его дневники. Я забыл спросить, да и не хочется спрашивать, потому что не хочется читать, не хочется вновь болеть этой мучительной болью жалости за тебя, такую чистую, ясную, бодрую, благородную, видеть тебя копошащуюся в этой тине неопределенных и неоткровенных, лживых и прямо дурных чувств. Впрочем, я спрошу у него -- мы расстались дружно -- и он, наверно, разрешит читать, и я прочту. И я уверен, что чтение это объяснит мне путь, по которому ты шла. -- Ну прости меня, голубушка, и не накажи меня за резкость этого письма недоверием в будущем. Ради Бога, оставайся так же открытою мне. Я готов в 100 раз больше перестрадать (да и что за страданья, это не фразы), только бы не потерять тебя. Целую тебя, милая моя Таня, очень нежно и прошу простить, если обидел.
  
   1 Евгений Иванович Попов.
   2 разговор с глазу на глаз,
   3 овечка божия, слова Франциска Ассизского, выражавшие его любовное чувство в обращении к человеку.
   4 на протяжении долгого времени,
   5 Е. И. Попов был женат на Елене Александровне Зотовой, но в 1888 г. разошелся с женой.
   6 В Долгом переулке (ныне улица Бурденко), в доме Нюнина, помещалось издательство "Посредник".
  
   Т. Л. Толстой.
   1894 г. Марта 28.
   [...] В общем жизнь здесь производит по мне радостное, освежающее впечатление: видно, что живут люди не по велениям "оn",1 а по своему уму и сердцу. [...]
  
   Толстой пишет с хутора Ржевск Богучарского уезда Воронежской губ. -- имения В. Г. Черткова, где он пробыл с 27 марта до 2 апреля.
  
   1 Непереводимое французское слово. В данном случае в значении чего-то неопределенного, общества, окружающей среды и т. п.
  
   T. Л. Толстой.
   1894 г. Марта 29.
   Сейчас час ночи, вторник, сижу и думаю и болею всё об одном: какое-то странное чувство позора, осквернения самого дорогого. И всё ищу, отчего такое чувство. Думаю, что от того, что вы, обе дочери, как бы признали меня своим и себя моими, так что я особенно живо чувствую ответственность за вас -- не скажу перед Богом только, а перед людьми и перед Богом. Кроме того, я так высоко привык ставить вообще женщин, а особенно вас, и особенно тебя, что это ужасное падение совсем ошеломило меня. Как бывает в несчастиях: вспоминаю и содрогаюсь и думаю: да не может быть. Что-нибудь не то. И потом опять вспоминаю, что знаю, вижу доказательства. Вечером принесли Черткову письма и вижу, письмо твоей рукой он откладывает ему.1 Письмо ничего не заключает, но ненужное письмо. Он мне принес его и свой дневник. И я читал его и мучался жестоко. Он твердо уверен и спокойно уверен, что ты покорена (выговаривать противно), и только жалеет о том, что ты так должна страдать по нем, страдать от ревности к нему. Это ужасно. И на всё это ты дала ему право. Как можно так играть собой. Он хочет быть хорошим, но ему это очень трудно, потому что это хитрая, пронырливая восточная натура и неправдивая. Неужели навождение так сильно, что нельзя освободиться от него. Мне страшно теперь увидать тебя и узнать твое душевное состояние. Неужели будет только борьба во имя любви ко мне, к нему, во имя общественного мнения, а не внутренняя борьба опоминания и отвращения. -- Всё думал, следует ли высказывать тебе во всей их сырости эти мои вечерние мысли и чувства, и пишу их, сам не зная, пошлю ли тебе. --
   Писание дневника, и показыванье мне, и готовность показать тебе есть продолжение всё той же бессознательной хитрости немужественной и неправдивой натуры, хитрости -- свойства слабости. -- Отношения наши такие же, какие были всегда. Мне только труднее скрывать теперь свое недоверие и тяжесть от его близости, которая была всегда.
   Теперь утро. И ночь, когда не спал и просыпался, и теперь утром мучительно думаю всё о том же: всё спрашиваю себя, есть ли и если есть, то насколько в этом страхе, стыде есть личного, эгоистического. Если есть, то очень мало. Всё в том, что я вижу ясно то, чего ты не видишь, и не могу не говорить. Как ребенок бежит всё шибче и шибче, разбегаясь под гору, и рад, а я вижу, что под горой, куда он направляется, вонючая яма, в которой он потонет. Ты говоришь, что ты не думаешь о женитьбе (больно произносить), но то-то и дурно, что не думаешь. А зачем ты спросила, как он пишет в дневнике, думал ли он когда, что ты можешь выйти за него замуж? Ты спросила так, пробуя, а он принял как вопрос. Я говорю это только к тому, что когда существуют такие сближающиеся отношения, то то, чтобы наступил вопрос о браке, дело только времени. Случайность, намек, столкновение внешнее -- и вспыхнет и пробьет то, что настроено и вызвано трением частого и долгого общения, как электричество. -- Да, если ты не думала, то очень дурно, потому что этот вопрос всегда стоит перед теми, которые вступают в исключительные отношения. -- А чтР такое брак с ним? (Опять ужасно выговорить.) Мы ужасались на Машу с Зандером,2 но ведь то было верх благоразумия и желательного в сравнении с этим. Там, как я говорил уж, мог осуществиться отчасти и даже вполне идеал семьи, служения Богу детьми, честной трудовой жизни. Там впереди был план жизни, от которого, вероятно, далеко бы было отступлено, но нечто разумное, возможное. У него своя профессия, у нее семья, дети. Здесь что? Ужасная семья его, которую можно игнорировать злым, холодным людям, но не нам с тобой, нелюбовь, ненависть, презрение, отвращение всех наших семейных, отсутствие всякого положения, а в будущем приживальщичество при жене, как и было, отсутствие уважения всех близких, и неопределенная неуловимая, хитрая натура, та самая, которая в жене вызвала ненависть и упрек главный неправдивости, который она упорно повторяет, хотя и не может указать, в чем, так как он умнее ее. Неправдивость теперь с тобой в том, что все приемы его с тобой, как скоро ты кокетством, испытаниями своей силы дала ему повод, были самые тонкие приемы соблазнителя, на это дело полагающего всю свою душу. Это ничего, это даже хорошо, потому что приемы эти хороши -- духовные, но неправдивость в том, что всё это делается в сапогах, при исповедании отрицания всего этого. Тут неправдивость, и it is not fair,3 потому что если бы он стал в те общие условия всех Трескиных, Олсуфьевых, Всеволожских, он не имел бы тех особенных преимуществ, которые он имел в своем положении с сапогами. Знаю, что ты будешь говорить, что я вижу, чего нет, но, душа моя, милый друг, я вижу то, что должно быть, как бы оно уже было. Если бы я видел, что Андрюша в дурной болезни и не лечится, не мог бы я быть спокоен. То же и теперь с тобой. Я вижу тебя, как человека, который лег на рельсы и не видит поезда, а поезд надвигается, и если человек со всей возможной поспешностью не вскочит, он будет раздавлен. Может быть, ты скажешь: и страдания могут быть хороши. Но тут не страдания, а осквернение себя, грех, который не может быть на пользу -- грех лжи. Распутай всё прежде, чтобы не было ничего скрытого, и потом обсуди. И ты увидишь, что и обсуживать нечего, а можно только содрогаться от той ужасной опасности, в которой находишься.
   Ведь если я думал, мечтал о твоей жизни, то мне представлялось или семья, в которую ты вносишь всё то хорошее, что можешь внести, и получаешь или -- не скажу радости, но большие чувства, которые связаны с ней, или целомудренная духовная жизнь, любовная в роде той, какой жила твоя тезка Татьяна Александровна.4 Я видел даже эти черты. Видел и черты семейности. -- Обе дороги хорошие, и ты стояла на распутьи их, и вдруг вижу, что ты бросила и ту и другую и вниз головой прицеливаешься слететь в вонючую яму. Остановись, ради Бога. Я понимаю, что ты разбежалась, и тебе трудно. Но ведь это трудно только на 5 минут.
   То я писал вчера ночью. Кое-что приписываю, и это пишу нынче утром, во вторник, с свежей головой и с самым напряженным вниманием, вникая во всё дело и пересматривая его.
   Боюсь только, что ты скажешь, подумаешь, что я воспользовался твоим доверием, злоупотребил им, что я стар, щепетилен, преувеличиваю, и раскаешься в том, что сказала мне. Пожалуйста, не раскаивайся. Мне хорошо и в глубине души радостно от этого сближения с тобой и думаю, что, может быть, и тебе будет это хорошо. Думаю так, потому что это всё вызвано только любовью хорошей, и от нее худого быть не может. Что дурного есть в моем чувстве, я уберу, постараюсь убрать, и останется только хорошее и к нему. И даже так и есть.
   Я спросил про дневник, можно ли мне прочесть. Он смутился и долго не мог ответить. Наконец, уж долго после сказал: прочтите, но вы уж совсем возненавидите меня. Разве это хорошо?
  
   1 Евгению Ивановичу Попову, жившему на хуторе у В. Г. Черткова.
   2 Об отношении М. Л. Толстой к Н. А. Зандеру см. письма к ней 1893 г.
   3 это некрасиво,
   4 Татьяна Александровна Ергольская, троюродная тетка Толстого.
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Апреля 4--5?
   Ваше предположение, дорогой Евгений Иванович, о том, что, прочтя ваши дневники, я совсем возненавижу вас, не осуществилось. Напротив, прочтя их, я больше понял вас, а поняв, вернее судил о вас и не отдалился, а скорее сблизился. Мнение мое остается то же: тo, что вы обманывали себя, считая для себя неважным то, что было для вас важнее всего; но я яснее вижу, каким образом вы попали в этот обман. Подтвердилось мое мнение и о том, что волнения, тревоги, слезы, которые были, имели своей причиной не то, что считалось их причиной, а сознание ошибки, греха, который всё больше и больше овладевал. Доказательством этому служит для меня то, что освобождение от ошибки и поступков, хотя бы самых невинных, связанных с нею, сразу освободили и от страданий, и явилось совершенное спокойствие. И именно спокойствие, не какая-либо реакция, а просто спокойствие, которое радостно и которым нельзя не дорожить. Хотя она могла бы придти раньше, я все-таки очень благодарен за откровенность. Мне эта откровенность и уверенность в том, что она всегда будет, много дала хорошего и очень меня успокоила. Желал бы я отплатить за нее добром. Скоро ли вы едете?1 Как вам живется? Не поддавайтесь первым настроениям, а помните, что борьба с собой есть не случайность, а наше нормальное положение. [...]
   [...] Вчера встретил на улице Хохлова оборванного, обовшивевшего и измученного. Я много говорил с ним -- и боюсь сказать, чтобы не ошибиться -- но мне кажется, что он выйдет на путь. Надо бы ему выйти, потому что всё, что он делает, он делает только во имя самого хорошего. И мы не судья. Он знает, чтС ему хорошо. [...]
  
   <На отдельном листке от блокнота:>
   1. Недостает правды. Надо назвать по имени, что значит эта исключительная привязанность. -- Дружба? Отчего ее нет с другими.
   2. А если это простое влюбление, то надо знать это.
   3. А если знать, то нельзя не видеть, что это очень дурно, потому что заставляет страдать и мать, и ее, и Сережу, и Леву, и меня, и заставляет скрывать.
   4. Она чувствовала верно, и вы невольно, я думаю, хитрили, стараясь удержать эти неестественные отношения.
   5. Показыванье дневников есть нечто в роде умышленного духовного декольте друг для друга -- средство привлечения друг друга, совсем дурное и лживое.
   6. Лечение -- сознание правды. Лекарство -- противоположное причине. Причина было неестественное продолжительное сближение и гипнотизация. Лечение -- отдаление.
   7. Ничего не было и нет. Нет никакого "это". Все прежние отношения должны быть кончены.
  
   Шарлю Саломону (Charles Salomon).
   1894 г. Апреля 6.
   [...] Рассуждения Г. Арвед Барин,1 напечатанные в...... о том, как вследствие неприложимости к жизни христианского учения нравственности, я, для того, чтобы быть доступным детям, должен был в своей азбуке отступить от духа этого учения и проповедывать в детских рассказах мораль языческую, -- рассуждения эти очень тонки и остроумны, но, к сожалению, совершенно неприложимы к настоящему случаю, так как рассказы, помещенные в азбуке, написаны мною не 18 месяцев тому назад, как это пишет Г. Арвед Барин, а 27 лет тому назад, тогда, когда христианское учение мне было совершенно чуждо, и я руководился в выборе рассказов для азбуки только их понятностью и интересом для детей. [...]
  
   1 Арвед Барин, псевдоним французской писательницы Шарль Венсан (Charles Vincens, 1840--1908), автора нескольких историко-литературных и исторических этюдов и переводчицы на французский язык "Детства", "Отрочества" и "Юности" Толстого (LИon Tolstoi, Souvenirs: Enfance, Adolescence, Jeunesse", Париж, 1887).
   Статья Арведа Барина: "Un AbИcИdaire de Tolstoi" "Азбука" Толстого была напечатана в газете "Journal des DИbats" от 27 марта 1894 г. Автор статьи по недоразумению принял 18-е издание "Азбуки" 1892 г. за новый труд Толстого, якобы составленный им 18 месяцев тому назад и оставшийся до сих пор неизвестным за границей.
  
   Т. С. Дудченко.
   1894 г. Апреля 7.
   [...] Знать, что делается близкими нам по духу людьми, и то, что над ними делается, нам всем очень нужно. Знать, что делают люди во имя учения Христа, как, например, то, что делал Дрожжин, который, как вы знаете, вероятно, был замучен и умер за истину, или даже что, как вы пишете, делается у вас, где чужие люди сходятся для того, чтобы жить братскою любовью, -- знать это нам всем поучительно и ободрительно. Самая действительная проповедь есть проповедь жизнью, примером и потому, чем больше известны другим людям христианские дела, тем это лучше. Знать же, что всем тем, которые пойдут по пути Христа, предстоят гонения и страдания, еще более полезно знать для того, чтобы люди делали свои дела не для своей выгоды, а для Бога. Я на днях был в Воронежской губернии у Черткова и был там у крестьянина Емельяна Ещенко. который последние годы был руководителем общины духовных христиан, отказавшихся от церкви, хотя и не открыто, и старавшихся в жизни исполнить учение Христа. Емельян человек очень умный и искренно верующий и потому ему в последнее время показалось противным духу христианскому те почести, которые ему оказывали, то повиновение, которое они к нему имели, и все те обряды, которые у них установились, и он отказался быть руководителем, говоря, что руководителем каждого может быть только Христос или истина. И отказ его вызвал большое недовольство. Я же считаю, что он поступил вполне разумно. Я рассказываю вам этот случай для того, чтобы узнать, есть ли у вас что-либо подобное, есть ли известные формы и обряды? Я же думаю, что все такие формы и обряды служат большей частью признаком ослабления истинного христианского духа, который выражается всегда в делах любви, а не в общественных молитвах, постах, собраниях и т. п. -- Как у вас? Дай Бог, чтобы не складывались такие формы, служащие признаком омертвелости, а была бы, как теперь, деятельная, живая любовь, выражающаяся взаимной помощью и единением.[...]
  
   Тихон Семенович Дудченко (1853--1920) -- из г. Сум Харьковской губ., бывший студент юридического факультета Петербургского университета. Оставив университет, занялся земледельческим трудом. С Толстым познакомился в 1889 г. и бывал у него несколько раз в Ясной Поляне. В 1892 г. был административно выслан на два года из Харьковской губ.; жил одно время в общине на хуторе "Водопад" близ Пятигорска, а затем в Кисловодске, где имел небольшой участок земли.
  
   Воронежским эсперантистам.
   (Об эсперанто)
   1894 г. Апреля 27.
   Я получил ваши письма и постараюсь, как сумею, исполнить ваше желание, т. е. -- высказать свое мнение о мысли вообще всенародного языка и о том, насколько язык эсперанто1 соответствует этой мысли.
   В том, что люди идут к тому, чтобы составить одно стадо, с одним пастырем разума и любви, и что одной из ближайших предшествующих ступеней этого должно быть взаимное понимание людей друг друга, в этом не может быть никакого сомнения. Для того же, чтобы люди понимали друг друга, нужно или то, чтобы все языки сами собою слились в один (что если и случится когда-либо, то только через очень большое время), или то, чтобы знание всех языков так распространилось, чтобы не только все сочинения были переведены на все языки, но и все бы люди знали так много языков, чтобы все имели возможность на том или другом языке сообщаться друг с другом, или то, чтобы был избран всеми один язык, которому обязательно обучились бы все народы, или, наконец, то (как это предполагается волапюкистами и эсперантистами), чтобы все люди разных народностей составили бы себе один международный облегченный язык и все обучились ему. В этом состоит мысль эсперантистов. Мне кажется, что последнее предположение самое разумное и, главное, скорее всего осуществимое.
   Так я отвечаю на первый вопрос. На второй вопрос -- насколько язык эсперанто удовлетворяет требованиям международного языка, -- я не могу ответить решительно. Я не компетентный судья в этом. Одно, что я знаю, это то, что воляпюк2 показался мне очень сложным, эсперанто же, напротив, очень легким, каким он должен показаться всякому европейскому человеку. (Я думаю, что для всемирности в настоящем смысле этого слова, т. е. для того, чтобы соединить индийцев, китайцев, африканские народы и пр., понадобится другой язык, но для европейского человека эсперанто чрезвычайно легок.) Легкость обучения его такова, что, получив лет шесть тому назад эсперантскую грамматику, словарь и статьи, написанные на этом языке, я после не более двух часов занятий был в состоянии, если не писать, то свободно читать на этом языке.
   Во всяком случае, жертвы, которые принесет каждый человек нашего европейского мира, посвятив несколько времени на изучение этого языка, так незначительны, а последствия, которые могут произойти от усвоения всеми, -- хотя бы только европейцами и американцами -- всеми христианами -- этого языка так огромны, что нельзя не сделать этой попытки. Я всегда думал, что нет более христианской науки, как знание языков, то знание, которое дает возможность общения и единения с наибольшим количеством людей. Я не раз видал, как люди становились во враждебные отношения друг к другу только от механического препятствия к взаимному пониманию. И потому изучение эсперанто и распространение его есть несомненно христианское дело, способствующее установлению царства божия, того дела, которое составляет главное и единственное назначение жизни человеческой.
  
   1 Эсперанто -- искусственный язык, изобретенный варшавским врачом Л. Л. Заменгофом.
   2 Воляпюк (Volapuk) -- искусственный язык, изобретенный в 1880 г. пастором И. М. Шлейером.
  
   Бернгарду Эйленштейну (Bernhard Eulenstein).
   (О Генри Джордже и его проекте)
   1894 г. Апреля 27.
   [...] Я знаю Генри Джорджа1 со времени появления его "Social Problems".2 Я прочел их и был поражен верностью его основной мысли и исключительной, не имеющей себе подобной в ученой литературе ясностью, популярностью и силой изложения и, в особенности, тем, тоже исключительным в ученой литературе, христианским духом, которым проникнута вся книга. Прочтя эту книгу, я возвратился назад по времени и прочел "Progress and Poverty",3 и еще более оценил значение деятельности Генри Джорджа.
   Вы спрашиваете моего мнения о деятельности Генри Джорджа и его системе единой подати. Мнение мое на этот счет следующее: человечество постоянно движется вперед в смысле уяснения своего сознания и установления форм жизни, соответственных этому изменяемому сознанию. И потому в каждый период жизни человечества происходит, с одной стороны, процесс уяснения сознания и, с другой стороны, осуществления в жизни того, что уяснено сознанием.
   В конце прошлого столетия и в начале нынешнего происходил в христианском человечестве процесс уяснения сознания относительно рабочего сословия, находившегося в различных видах рабства, и процесс установления соответственных выясненному сознанию новых форм жизни: уничтожения рабства и замены его свободным наемным трудом; в настоящее время происходит процесс уяснения сознания людей по отношению пользования землею, и скоро должен наступить, как мне кажется, процесс осуществления этого сознания в жизни.
   И в этом-то процессе, как уяснения сознания по отношению пользования землею, так и по отношению осуществления этого сознания, составляющем главную задачу нашего времени, передовым человеком, руководителем движения был и есть Генри Джордж. В этом его огромное и первостепенное значение. Он содействовал своими прекрасными книгами и уяснению сознания людей относительно этого вопроса и постановке его на практическую почву.4
   Но при уничтожении возмутительного права собственности на землю повторяется совершенно то же, что на нашей памяти происходило с уничтожением рабства. Правительство и правящие классы, зная,5 что с земельным вопросом связано их выгодное и преобладающее положение в обществе, правительство и правящие классы, делая вид, что они озабочены благом народа, учреждая кассы рабочих, инспекции, подоходные налоги, даже 8-часовой рабочий день, старательно игнорируют вопрос земельный и даже с помощью своей покладистой, доказывающей всё, что им нужно, науки, утверждают, что земельная экспроприация бесполезна, вредна, невозможна. Совершается вполне то же самое, что было с рабством. Люди начала нынешнего столетия и конца прошлого уже давно чувствовали, что рабство есть ужасный, возмущающий душу анахронизм; но quasi-религия и наука доказывали, что в рабстве нет ничего дурного, что оно необходимо, или по крайней мере то, что его уничтожать еще преждевременно. Теперь то же самое совершается по отношению земельной собственности. Точно так же quasi-религия и quasi-наука доказывают, что в земельной собственности нет ничего дурного и нет никакой надобности уничтожать ее.
   Казалось бы, должно бы быть ясно каждому образованному человеку нашего времени, что исключительное право на землю людей, не работающих на ней и лишающих доступа к ней сотни и тысячи бедствующих семей, есть дело прямо столь же злое и подлое, как обладание рабами, а между тем мы видим quasi-образованных, утонченных аристократов, английских, австрийских, прусских, русских, пользующихся этим жестоким и подлым правом, не только не стыдящихся, но гордящихся этим. Религия благословляет такое обладание и наука политико-экономическая6 доказывает, что это так и должно быть для наибольшего блага людей. Заслуга Генри Джорджа в том, что он7 не только разбил все те софизмы,8 которыми религия и наука оправдывают земельную собственность, довел вопрос до последней степени ясности, при которой не признать незаконности владения землей нельзя иначе, как заткнув себе уши, но и в том, что первый дал указание на возможность разрешения этого вопроса. Он первый дал ясный и прямой ответ на те обычные отговорки, которые употребляются врагами всякого прогресса и состоящие в том, что требования прогресса суть мечты, непрактические, неприложимые.
   Проект Генри Джорджа уничтожает эту отговорку, ставя вопрос так, что завтра же могут быть собраны комитеты для рассмотрения и обсуждения проекта и преобразования его в закон. В России, например, обсуждение вопроса выкупа земли, или отобрания ее бесплатно для национализации ее, может быть начато завтра, и точно так же, с различными перипетиями, решено так же, как был разрешен 33 года тому назад вопрос освобождении крестьян. Людям разъяснена необходимость изменения положения и показана возможность этого (могут быть и изменения, поправки в системе single tax, но основная мысль исполнима), и потому они не могут не сделать того, чего требует их разум. Нужно только, чтобы мысль эта стала общественным мнением,9 а чтобы она стала общественным мнением, нужно распространять и уяснять ее, то самое, что вы и делаете и в чем я всей душой сочувствую вам и желаю успеха.
  
   Бернгард Эйленштейн -- немецкий последователь Генри Джорджа, автор книг, посвященных его системе единого налога на землю.
  
   1 Генри Джордж (1839--1897) -- американский буржуазный экономист и публицист, автор теории решения общественных противоречий установлением "единого налога" с ценности земли.
   2 "Social problems", Лондон, 1884 -- "Общественные задачи", пер. С. Д. Николаева, изд. "Посредник", М. 1907. См. статью Толстого "Единственное средство".
   3 "Progress and Poverty. An inguiry into the cause of industrial depressions and of increase of want with increase of wealth. The remedy", Лондон, 1885. В русском переводе: "Прогресс и бедность. Исследование причины промышленных застоев и бедности, растущей вместе с ростом богатства. Средство избавления", пер. С. Д. Николаева, изд. Пантелеева, Спб. 1896.
   4 Зачеркнуто во 2-й ред.: Я не сторонник государственного насилия и полагаю, что государственная форма есть форма отжившая и долженствующая в скором времени уступить место другому устройству жизни; но нельзя отрицать того, что, пока существует государственное насилие, меры, принимаемые им, менее согласны с движением человечества, и что потому желательны такие меры, которые содействуют осуществлению форм, соответствующих настоящему сознанию человечества; и потому желательны меры, которые бы поощряли разрешение земельного вопроса в том смысле, в котором, очевидно, требует его самая простая справедливость.
   5 Зачеркнуто в 3-й ред.: в глубине души, что в земельном вопросе заключается разрешение всех социальных вопросов и потому разрушение всех их привилегий.
   6 Зачеркнуто в 3-й ред.: поставляет им для этого готовые софизмы.
   7 Зачеркнуто в 3-й ред.: как знаменитые борцы за свободу в Америке, Англии и России -- Чанинг, Гаррисон, Вильберфорс, наши декабристы,
   8 Зачеркнуто в 3-й ред.: которые выставляют в защиту земельной собственности, и защитники ее уже не спорят, а только стараются замалчивать его,
   9 Зачеркнуто в 3-й ред.: и вы делаете это, и я тоже делаю это -- считаю это своей священной обязанностью.
  
   Н. Я. Гроту.
   1894 г. Апреля 28.
   [...] Как интересно и справедливо всё, что вы пишете об отношении народностей в том краю, где вы живете. Как вы знаете, этот вопрос патриотизма много занимал меня в последнее время. Он, как и все вопросы самые важные, которые неизбежно требуют от людей известного отношения к ним, представляется как будто старым и давно решенным, а между тем -- есть вопрос самый новый и допускающий самые неожиданные соображения. Так, например, одни люди считают несомненным необходимость признания патриотизма и с презрением относятся ко всем не признающим этого, а между тем доводы против патриотизма до такой степени ясны и очевидны, что их невозможно опровергнуть и можно только обойти умалчиваньем и показываньем вида, что в пользу патриотизма существуют всеми признанные, неопровержимые аргументы, а их-то и нет.
   Прочел я внимательно ваши лекции о Платоне, на мой взгляд они очень интересны, прямо поучительны для того круга людей, для которых назначаются наши издания. Я по себе проверил это, узнав из них многое, чего не знал, и изложение, как и всегда у вас, очень хорошо. Но есть кое-что, по-моему, для нашей цели излишнее: вступление, общий взгляд на задачи философии вообще и Платона в особенности. Излишни тоже подробности об источниках и критика их и, само собой, некоторые формы обращения к аудитории. Если бы оставить биографию и изложение сущности философии Платона, как она у вас есть, то это вышла бы превосходная книга, за которую не только издатели Посредника, но и все ее будущие читатели будут вам очень благодарны.[...]
  
   Николай Яковлевич Грот (1852--1899) -- философ-идеалист, профессор, редактор журнала "Вопросы философии и психологии". Об отношении Толстого к Н. Я. Гроту см. "Воспоминания о Гроте" Л. Н. Толстого, написанные в 1910 г.
  
   Ф. А. Желтову.
   1894 г. Апреля 28.
   [...] Слово есть одно из самых естественных, распространенных и легчайших способов передачи мысли. К сожалению, оно же и самое обманчивое, и потому-то в воспитании, при котором опаснее всего обман, и обман, всегда легко раскрываемый детьми, самым действительным и лучшим и исключающим возможность обмана, часто невольного, средством -- всегда было и будет личный пример жизни воспитателя. Только в этом смысле я и писал в письме, про которое вы говорите, о примере из своей жизни, как главном средстве воспитания. Пример и своя жизнь включает в себя и слово. Пример учит жить и говорить. Слово же не включает в себя примера. [...]
  
   Федор Алексеевич Желтов (р. 1859) -- сын крестьянина-шорника села Богородского Нижегородской губ., сектант-молоканин, автор нескольких очерков и рассказов, знаком с Толстым с 1888 г.
  
   Н. Л. Озмидову.
   1894 г. Апреля 28.
   Напрасно вы думаете, что я, или вообще люди несогласны с вашими мыслями относительно трех выражений воли божией. Истинность их всегда пленяла меня. Но дело в том, что для того, чтобы мысли сильно воздействовали на людей, нужно, чтобы они представлялись или в том необработанном первом виде, или выражении, в котором они представляются тому, в душе которого они возникают, или в самом строго и трудолюбиво обработанном виде, до которого мы в состоянии довести их. А этого последнего условия нет в вашем сочинении. И потому мысли ваши действуют на людей, когда вы их просто излагаете в разговоре, или как в последнем вашем письме, и они ослабляются в той искусственной форме, в которой они изложены в вашем сочинении. Так это по крайней мере для меня. Как вы и знаете, это не мешало и не меша ет вам влиять на людей и этим служить Богу.[...]
  
   Николай Лукич Озмидов (1844--1908) -- знакомый Толстого, разделявший его взгляды.
   Ответ на письмо Озмидова от 21 апреля 1844 г., в котором он сетует, что никто, в том числе и Толстой, не хочет вникнуть в его статью (ненапечатанную) "Что такое истина?".
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Апреля 30.
   [...] Пишите биографию и не загадывайте вперед, как и что вы напишете, и не отчаивайтесь в том, что вы напишете то самое, что нужно. В этом деле более, чем в каком-либо другом, дух дышит, где хочет и когда хочет. Вы только пишите, собирайте любя, и будет, что нужно. А напишу ли заключение я, или вы, или кто другой -- этого никто не знает.
   Ваше сомнение о том, насколько Дрожжин делал то, что он делал, для людей, а не для Бога, мне кажется, не может мешать вам. Для истины есть только один узкий путь, узкий, как математическая линия. Чем ближе к этой линии, тем плодотворнее действует истина. И приближение к истине иногда и даже чаще в сомнении, в накладывании теней, чем в бесконтрольном восхвалении. Где же те совсем чистые, совсем святые люди? Судить мы можем только по себе. А каждый из нас знает, сколько гадостей в каждом из нас, как неразрывны эти гадости с самыми высокими нашими свойствами. Для того, чтобы описать человека -- пускай это будет Христос -- надо описывать, судя по себе (иначе и нельзя), только в самые лучшие свои минуты. А и в самые лучшие минуты мы остаемся людьми с нашими человеческими свойствами. Идем на смерть, чтобы спасти людей, и просим, чтобы Бог отвел от нас то, чем мы спасаем людей. Умираем для свидетельства истины и упрекаем Бога за то, что он оставил нас. Для описания людей, как образцов для жизни, нужнее всего не забывать элемент человеческий, слабостей, в деле Дрожжина тщеславия даже, привычки к одурманению табаком и т. п. Сильнее, благотворнее подействует на людей описание разбойника с его злобой, жестокостью и похотью и проблесками раскаяния, жалости, чем описание святого без слабостей. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1894 г. Мая 8 или 9.
   [...]Как бы хотелось послужить вам в деле воспитания детей составлением катехизиса -- изложения веры, который я пишу теперь. Хочется, чтобы отвечало на те вопросы, которые всегда одинаково возникают во всех детях и простых людях, и ответить убедительно, доказательно и бесспорно и без спора; и чтобы было коротко и понятно. [...]
   Я всё подвигаюсь к плотской смерти и годами, и силами, а главное -- сознанием. Так иногда манит та новая жизнь, которая ожидает там, что если бы здесь не было так много хорошего, радостного дела, то стремился бы туда, несмотря на трудность этого маленького переезда из этой жизни в ту. [...]
  
   Николай Николаевич Ге (1857--1933) -- старший сын художника Н. Н. Ге.
  
   М. А. Сопоцько.
   1894 г. Мая 2--9?
   [...]Для того чтобы писать, нужно много труда, много напряжения внимания на одно какое-нибудь явление или ряд явлений. А у вас до сих пор я еще не вижу этого. Вы разбрасываетесь. В дневнике говорится, что писать дневник полезно для выработки языка, мастерства выражения. Это всё неважно. Важно так полюбить какую-нибудь сторону жизни, так увлечься ею, чтобы ничего не видеть, кроме нее, и от этого увидать в ней то, чего никто не видел, и потом все силы души положить на то, чтобы как возможно лучше выразить то, что видишь. Переделываете ли вы то, что пишете? Я думаю, что нет. Вы легко и хорошо пишете; но нет того, что выделяет одни писания из всех других. -- Да вы еще молоды. Вам много впереди.
   Вы пишете, что вы со мною не согласны. Отчего вы не согласны и в чем? Я так не знаю, что вы думаете и о чем, но вперед знаю и заявляю, что я согласен с вами. Надо всем быть согласными в области мысли. Если двое людей не согласны в области мысли, то кто-нибудь вне ее. А я и вообще-то уверен, что согласен с вами, потому что знаю (я думаю) ваше не направление, а то, во имя чего вы живете, и так как я живу тем же, то уверен, что мы всегда будем согласны.[...]
  
   Михаил Аркадьевич Сопоцько (р. 1869) -- бывший студент Московского университета, подвергался репрессиям за участие в студенческой демонстрации, впоследствии реакционер и черносотенец.
  
   Н. С. Лескову.
   1894 г. Мая 14.
   Николай Семенович, в последнее время мне привелось так очевидно неправдиво употреблять обычные в письмах эпитеты, что я решил раз навсегда не употреблять никаких, и потому и перед вашим именем не ставлю теперь ни одного из тех выражающих уважение и симпатию эпитетов, которые совершенно искренно могу обратить к вам.
   То, что я писал о том, что мне опротивели вымыслы, нельзя относить к другим, а относится только ко мне, и только в известное время и в известном настроении, в том, в котором я вам писал тогда. Притом же вымыслы вымыслам рознь. Противны могут быть вымыслы, за которыми ничего не выступает. У вас же этого никогда не было и прежде, а теперь еще меньше, чем когда-нибудь. И потому в ответ на ваш вопрос говорю, что желаю только продолжения вашей деятельности, хотя это желание не исключает и другого желания, свойственного нам всем для себя, а потому и для людей, которых мы любим, чтобы они, а потому и дело их, вечно, до смерти совершенствовалось бы и становилось бы всё важнее и важнее, и нужнее и нужнее людям, и приятнее Богу. Всегда страшно, когда близок к смерти, я говорю это про себя, потому что всё больше и больше чувствую это, что достаешь из своего мешка всякий хлам, воображая, что это и это нужно людям, и вдруг окажется, что забыл и не вытряхнул забившееся в уголок самое важное и нужное. И мешок отслуживший бросят в навоз, и пропадет в нем задаром то одно хорошее, что было в нем. Ради Бога не думайте, что это какое-нибудь ложное смирение. Нашему брату, пользующемуся людской славой, легче всего подпасть этой ошибке: уверишься, что то, что люди хвалят в тебе, есть то самое, что нужно Богу, а это нужное Богу так и останется и сопреет.
   Так вот это страшно всем нам, старым людям, я думаю и вам. И потому жутко перед смертью и надо шарить хорошенько по всем углам. А у нас еще много там сидит хорошего.[...]
  
   Николай Семенович Лесков (1831--1895) -- писатель.
   Ответ на письмо Лескова от 8 апреля 1894 г., в котором Лесков просил Толстого высказаться по вопросу о том, "что полезно писать".
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Мая 14.
   Сейчас получил ваше письмо, переполненное интересными и важными сведениями. Разумеется, надо описывать Дрожжина именно так, как вы понимаете его, -- простым, горячим, решительным и добрым человеком, который сделал гораздо больше того, что он хотел. Если бы ему сказали: согласен ли он умереть за дело божие? Едва ли бы он согласился, но он, не соглашаясь вперед, делал просто и бодро всё то, что должно было привести его к этому. Чем будет больше подробностей его интимной жизни, подробностей таких, какие должна была рассказывать про него мать, таких, которые показывают любовь к нему описывающего, чем меньше будет подчеркнуто значение того, что он сделал, предоставляя это сделать самому читателю, тем сильнее будет действовать на людей его биография. Мне кажется по вашему письму, что вы в самом хорошем для этого настроении. И куйте железо, пока горячо, пока впечатления свежи. Описывайте, как вы описываете в письме, коротко и то, что нужно. Вы это умеете делать и не боитесь высказывать все ваши поднятые в вас душевные чувства тем, что вы узнали и что описываете. Вы в прошлом письме говорили, что не доверяете ему, что вам кажется, что он делал то, что делал, для людей -- пишите это. Гораздо выгоднее для произведения хорошего впечатления на читателя явное осуждение писателем (особенно, если оно не вполне справедливо) описываемого лица -- читатель начинает спорить и ухватывается за свою мысль, -- чем неискренное восхваление. Кроме того, часто осуждаешь в душе и кажется, что прав, начнешь осуждать на бумаге и переменишь мнение. Два совета даю вам: 1) главное, быть вполне, вполне искренним, 2) избегать всяких отступлений, всего того, что не рисует его. Чем больше подробностей, сцен, тем лучше. Психологическая черта, например, восторг, воздействие письма революционера,1 уныние и потом письмо Изюмченко2 и вновь утверждение и до конца в своем решении -- эта черта драгоценна. Это показывает, как не только неважно и не доказывает неверности дела -- уныние при известном фазисе исполнения его -- то, что у Колички,3 но как, напротив, такой период уныния, легко вызываемый всяким ничтожным обстоятельством, есть неизбежное условие совершения всякого настоящего дела жизни. [...]
   Если я не пишу условного эпитета "дорогой", то это не потому, что я сколько-нибудь изменился к вам. Я так же люблю и ценю вас, а я решил бросить эти условные эпитеты, всегда неприятные. [...]
  
   Ответ на письмо Е. И. Попова от 11 мая 1894 г., в котором, рассказав о своих поисках материалов для биографии Н. Е. Дрожжина, он спрашивал совета, как ему работать над характеристикой личности Дрожжина.
  
   1 Имеется в виду Дядиченко, друг Дрожжина, вместе с ним отбывавший наказание в Воронежском дисциплинарном батальоне.
   2 Николай Трофимович Изюмченко (1867--1927), сын крестьянина села Обуховки Курской губ. В 1885 г. познакомился с Дрожжиным.
   3 Николай Николаевич Ге-сын.
  
   И. М. Трегубову.
   1894 г. Мая 14.
   Книга, о которой пишет вам ваш брат, вероятно "Исторические письма" Лаврова (кажется, так заглавие). Книга эта действительно появилась в 60-х годах и когда-то была катехизисом либералов, революционеров. Теперь уж она так отстала от того, что сделано в их же направлении, что странно говорить про нее. [...] Не огорчайтесь суждениями вашего брата Николая. Все такого рода суждения очень шатки, и изучать их основы не стоит того, потому что не успеете изучить, как он уже может изменить их.
   Прекрасно в учении 12 апостолов: одних любить больше своей души, других обличать, за третьих молиться. Ваш брат по отношению вас, должно быть, принадлежит к этому разряду. Молиться, ЅUгNoЌЂЉ, т. е. желать всякую минуту его возвращения, всякую минуту быть готовым любовно принять его. Обличать же людей, как ваш брат -- социалистов, убеждением бесполезно.
   Очень рад за улучшение ваших отношений с матерью и другим братом. Это дороже всего. Если наше дело увеличивать любовь в мире, то всякое положение наше, при котором уменьшается уже существующая любовь (как любовь вашей матери, брата), -- есть грех, потому что им тушится любовь. Делается дело прямо противное закону и смыслу жизни, и потому особенно больно, когда утрачивается такая любовь, особенно радостно, когда восстанавливается. Дай Бог вам найти те пути, по которым вы возвратите себе эту любовь, не потеряв ничего.
   Вы спрашиваете, какое средство для борьбы с страстью. В числе маленьких средств, вроде труда, поста, самое действительное средство есть бедность, неимение денег, внешний вид нищеты, такое положение, при котором очевидно, что ты не можешь быть привлекательным для никакой женщины. Я думаю, Хохлов с этой целью доводил себя до того положения, в котором он был. Главное же и единственное средство, которое я знаю, есть неустанность борьбы, сознание того, что борьба не есть случайное временное состояние, а постоянное, неизменное условие жизни.[...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1894 г. Мая 14?
   [...]Вы пишете про план вашей жены ехать за границу и оттуда хлопотать. Я думаю, что это неосуществимо, дорого и, главное, ни к чему не поведет. Мне кажется, что за границей, т. е. у немцев, французов, италянцев, англичан, так же дурно или так же хорошо нашему брату, как и в России. Расстояние их от христианства так же велико, как и у нас, хотя в другом направлении. И потому меня радуют ваши слова о том, что вы за границу не желаете ехать. Отношения ваши с женой, как и вообще все отношения мужей с женами в наше время (я думаю, именно в наше время. Я не люблю говорить про особенности нашего времени, но в отношениях мужей и жен, мужчин и женщин, во всех христианских странах, среди богатых и бедных, есть что-то особенное). Так отношения ваши с женою, мне кажется, испорчены тем духом не только непокорности, но враждебности женщин к мужчинам, задора, желания показать, что они не хуже их, что они могут делать всё то же, что и мужчины, и вместе с тем отсутствием нравственного, религиозного чувства, заменяющегося у женщин, когда оно и было, материнским чувством. Я думаю, что женщины совершенно равны мужчинам, но как скоро они выходят замуж и становятся матерями, в супружеской чете естественно происходит разделение труда. Материнские чувства поглощают так много душевной энергии, что ее уже не достает для нравственного руководства, и руководство это естественно переходит к мужу. Так это и было с тех пор, как мы знаем мир. Теперь же, когда после злоупотребления этим естественным порядком вещей, когда руководительство мужчины утверждалось грубым насилием, и женщины были освобождены христианством и еще раздражены разными нелепостями о равных правах (которых им и не нужно и никто, разумный человек, и не хочет отнимать у них), женщины перестали повиноваться из страха мужчине и еще не начали не повиноваться, а представлять ему руководительство жизни из сознания того, что так лучше, и началась путаница и расстройство жизни, которое заметно во всех слоях общества и при всяких условиях.
   С тем, что вы пишете об особенности христианского высшего жизнепонимания и различии его от других, состоящего в том, чтобы жить всем тем светом, который есть в нас, и как все три жизнепонимания часто перепутаны, я совершенно согласен. И очень рад, что вы так понимаете это. -- Это очень важно.
   Я теперь занят писанием краткого изложения своей, надеюсь, что и вашей веры и многих людей в катехизической форме. Хочется, чтобы это было ясно, коротко и бесспорно, т. е. чтобы и не вызывало к спору. Боюсь, что вы осудите меня за эту слишком большую смелость. Я сам боюсь того, за что взялся. Сначала мне показалось, что это легко и что я могу очень скоро сделать это; но чем больше я занимаюсь этим, тем более вижу трудности этого дела и, странное дело, тем более вижу необходимость этого и чувствую обязанность попытаться сделать, что могу. [...]
  
   Джону Кенворти (John С. Kenworthy).
   1894 г. Мая 15.
   [...]Не знаю, как выразить вам ту радость, которую я испытываю, видя, что такой способный и искренний человек, как вы, занимается тем же делом, на которое и я положил свою жизнь, и положил не потому, что избрал это призвание, а потому, что это единственное дело в этой нашей жизни, которое стоит делать.
   Я полагаю, что вы находитесь в том же самом положении, и думаю, что наша задача заключается в том, чтобы дать людям почувствовать, что в этой жизни не может быть другого дела, как помогать установлению царства божия, -- того, которое не может быть установлено иначе, как прежде всего в наших собственных сердцах тем, что мы будем стремиться быть совершенными, как совершен отец наш небесный.
   Пожалуйста, сообщите, много ли у вас единомышленников. Живо ли религиозное чувство среди английских рабочих? Не заглушено ли оно социалистическими учениями? Мне очень нравится, как вы толкуете различие между христианством и социализмом. Нельзя достаточно настаивать на нем. Для того, чтобы христианство было могущественным, оно должно быть свободным от всякой примеси как догматизма, сентиментализма и евангелизма, так и социализма, анархии или филантропизма.[...]
  
   Письмо вызвано прочтением книг Джона Кенворти: "From Bondage to Brotherhood. A Message to the workers" ("От рабства к братству. Послание к рабочим"), Лондон, 1894, и сборника статей Кенворти под заглавием "The Christian Revolt" ("Христианское восстание"), Лондон, 1894.
  
   А. Л. Флексеру (Волынскому).
   1894 г. Мая 23.
   [...] Один выход для евреев, и еще более для их гонителей, в том, чтобы соединиться в истине, во всей доступной сознанию человечества истине, т. е. впереди, а не в той истине, которая когда-то прежде была истиною. И потому все, кто работает для привлечения людей к этой истине и отвлечения их от пережитой, делают самое лучшее, самое божеское дело, которое они только могут делать. Для евреев, среди которых, больше по вине гонителей, чем по их вине, случилась особенная задержка прилепления к отжитому, проповедь наивысшей доступной человечеству истины, которая соединит всех, устыдит гонителей и освободит гонимых ("познаете истину, и истина освободит вас"), такая проповедь настоятельно необходима и жатва эта давно зовет делателей. Это дело плодотворное и самое радостное, какое можно найти в жизни, потому что оно несомненно дело божье. Не откладывайте. Жизнь не только коротка, но и совсем не наша. Как мне ни сочувственна ваша деятельность литературная, она игрушка в сравнении с тем, что представляется там. Гонений и страданий там будет еще больше. Готовы ли вы на них?
  
   Аким Львович Флексер (1863--1926) -- критик и искусствовед идеалистического направления, писавший под псевдонимом "А. Волынский", с 1889 г. постоянный сотрудник и фактический редактор журнала "Северный вестник". Автор ряда статей о Толстом. Лично познакомился с Толстым в 1894 г., в августе месяце, побывав у него в Ясной Поляне.
  
   Джорджу Григсу (George F. Grigs).
   1894 г. Мая 23?
   [...]1) Вы совершенно правы в вашем понимании текста Евангелия об изгнании из храма. Такой смысл прямо вытекает из чтения этого места. И я всегда удивлялся наглости тех толкователей, которые для своих личных целей позволяли себе клеветать на Христа.[...]
   3) Третий вопрос ваш о том, как вам поступить: бросить ли службу, несогласную с вашими убеждениями, и этим огорчить своих близких, или продолжать ее? не может быть решен как первые два, потому что решить можете его только вы сами. И решается этот вопрос не рассуждением, а чувством.1 Вы решаете его теперь тем, что остаетесь в своем положении потому что можете переносить противоречие своего положения с своим сознанием, но может наступить такое время, когда это станет для вас невозможно. И тогда вы не будете спрашивать, что надо сделать, и неизбежно сделаете то, чего не будете в состоянии не сделать. Я думаю, что изменять свою жизнь надо никак не по рассуждению, что хорошо бы поступить так, а по тому, что не можешь поступить иначе.
   И потому, как я и поступаю сам, так и советую своим друзьям не изменять свою жизнь по рассуждению, а только заботиться об уяснении своего сознания, о нескрывании истины, об исповедании ее, хотя бы она обличала нашу жизнь. И тогда перемена совершится неизбежно и будет прочная. Так и советую вам. Оставьте службу только в том случае, если будете чувствовать невозможность продолжать ее так же сильно, как вы чувствуете теперь невозможность хотя бы украсть, убить и т. п.[...]
  
   Джордж Ф. Григс -- сын капитана морской службы, служил клерком в Лондонском городском совете.
  
   1 Зачеркнуто: Всякий шаг наш вперед в движении к христианскому совершенствованию состоит в разрешении противоречия. Если вы можете переносить противоречие вашей деятельности с вашими убеждениями
  
   А. Н. Дунаеву.
   1894 г. Мая 23.
   [...] Как много развелось на свете писак и какой недостаток людей, которые писали бы то, что нужно. Вот именно, жатва велика, а делателей мало. Надо бы, чтобы ни одно такое явление, даже как освящение банка Митрополитом1, не говоря уже о казни, памятках2 и других подобных вопиющих противоречиях и жестокостях, не проходили бы без протеста. Надо бы выразить этот протест ясно, как умеешь, и пускать в обращение в заграничную печать, или хоть в рукописи, чтобы они видели, что есть люди, видящие и понимающие значение того, что делается, и чтобы слабые духом укреплялись.[...]
  
   Александр Никифорович Дунаев (1850--1920) -- близкий знакомый Толстого, директор Московского торгового банка.
  
   1 Сергий (Николай Яковлевич Ляпидевский, 1820--1898), с 1893 г. митрополит московский. 1 мая при его участии было произведено торжественное освящение Московской конторы Государственного банка, причем митрополитом было произнесено "приличное настоящему торжеству слово".
   2 Под "памятками" имеются в виду раздававшиеся в войсковых частях составленные в казенно-патриотическом и монархическом духе листовки и брошюры.
  
   Л. Е. Душкину.
   1894 г. Мая 23.
   Как мне ни жалко вас за те душевные тревоги, которые вы переживаете теперь, я рад тому, что вы написали мне и дали мне случай ответить вам. [...] Я тогда не понял того душевного состояния, в котором вы писали его. И потому не мог ответить на него. Я понимаю теперь, как должно было потрясти вас то убийство, о котором вы пишете, и очень рад, что оно подействовало на вас так, как оно не может не подействовать на человека, искренно идущего в своей жизни служения Богу. -- Именно сознанием своей и других людей вины перед Богом и сострадания к несчастному.1 Я рад, что вы высказали это и высказали, вероятно, сильно, если это навлекло на вас гонение. Я бы рад был написать всё, что вы хотите, но едва ли мое письмо губернатору вызвало бы в нем что-либо другое, кроме раздражения и укора мне за мою самоуверенность, позволяющую мне вмешиваться не в свои дела.
   Как бы дело ни кончилось, оно кончится хорошо, потому что то, что вызвало его, был хороший поступок.
   Напишите, чем кончится всё это и в особенности судьба того несчастного. Нельзя оставлять без протеста и без освещения те злые дела, которые совершаются среди нас, когда они затрогивают нас. В этом наша священнейшая обязанность, и вы исполнили ее. Если бы все всегда делали это, как много облегчалась бы жизнь. И оттого, что вы сделали это, ничего кроме хорошего и для вас и для всех людей выйти не может. [...]
  
   Леонтий Евсеевич Душкин (1863 или 1865--1899) -- слесарь-механик в г. Баку, знакомый Толстого с 1889 г.
   Ответ на письмо Л. Е. Душкина от 13 мая 1894 г. (Баку), в котором он рассказывал о потрясшем его событии -- убийстве днем на улице в Баку знакомой девушки-гимназистки. На могиле ее Душкин произнес обличительную речь, за что губернатор собирался его выслать из Баку.
  
   1 Богатуров, убийца гимназистки, служил писцом городской больницы в Баку. Уволенный со службы врачом Гальпериным Богатуров из мести к нему днем, на глазах у публики, убил свояченицу Гальперина -- девушку 17 лет.
  
   Ф. А. Желтову.
   1894 г. Мая 23.
   [...] Я думаю, что, как я и писал вам, не существует особенного вопроса воспитания. Для того, чтобы воспитывать хорошо, надо жить хорошо перед теми, которых воспитываешь. И потому и в вопросе о половом общении надо быть, насколько можешь, чистым и правдивым: если считаешь половое общение грехом и живешь целомудренно, можно и нужно проповедывать целомудрие детям; если стремишься к целомудрию, но не достигаешь его, так и надо говорить им. Если же живешь нецеломудренно и не можешь и не хочешь жить иначе, то невольно будешь скрывать это от детей и не будешь им говорить про это. Так это и делают.[...]
  
   П. П. Кандидову.
   1894 г. Мая 23.
   [...] Мне кажется, что вы на самом хорошем, самом твердом, узком пути служения Богу через внутреннее совершенствование. Всё может быть отнято у человека, всё может наскучить, но только не это постоянное и бесконечное движение, как бы медленно оно ни было и на какой бы ступени лестницы оно ни находилось.
   Последнее время, чувствуя близость своей смерти, мне всё яснее и яснее становится необходимость и цельность этой внутренней деятельности, неизбежно воздействующей на всех окружающих во всех отраслях жизни. Жатва велика, делателей мало. Так много темноты, сырья, требующего света и работы, и так мало этого настоящего света и настоящей работы, любовного и просветительного общения с людьми. Все как будто заняты всё большими делами государственными, экономическими, литературными, научными, что пренебрегают тем, что нужно одно: любовно просвещать словом, делом и примером меньших темных братьев. А всё в этом: и наша жизнь, и наша радость, и наше спасение, и жизнь и радость ближних, и дело божие.
   Делайте это дело и не унывайте. Важнее этого нет ничего.[...]
  
   Павел Петрович Кандидов (р. 1867) -- окончил юридический факультет Московского университета; в 1893 г. был учителем Андрея и Михаила Львовичей Толстых и секретарем Софьи Андреевны по делам издания сочинений Толстого. В 1911 г. Кандидов стал вице-губернатором г. Омска.
   Ответ на большое письмо-исповедь Кандидова от 19 мая 1894 г.
  
   И. Ф. Лазареву.
   1894 г. Мая 23.
   [...]Давно уже не сомневаются в вечности и неистребимости материи; теперь открыт закон сохранения энергии, как физической силы. Для меня же давно несомненен закон не только вечности и сохранения, но и постоянного творческого действия мысли. И потому мысли, высказанные вами, не пропадут, а действуют и никогда не перестанут действовать.
  
   Иван Федорович Лазарев (р. 1830) -- врач. Его "Воспоминания из врачебной службы в Сибири" напечатаны в "Медицинском вестнике". Участвовал в русско-турецкой войне 1877--1878 гг. Знаком с Толстым с начала 1880-х гг., не раз бывал в Ясной Поляне и переписывался с Толстым с начала 1880-х гг. по 1895 г.
  
   Ф. А. Желтову.
   1894 г. Конец мая, после 23-го.
   [...] Простите меня, но всё то нехристианское устройство нашей жизни, после 1800 лет исповедания Христа и после всех чувствительных рассуждений и проповеди о любви на тему 13 Коринфянам,1 происходит от того, что вы делаете в вашем письме. Любовь без дел мертва. Мы так забыли это, так загромоздили свою жизнь нелюбовными, зверскими, дьявольскими учреждениями, что любовь задушена в зародыше и ей проявляться негде и невозможно ни в чем, кроме как в подаче левой рукой гривенника, когда мы правой рукой сдираем сотни и тысячи, или в сантиментальной любви к своей семье, своей жене, своим матерям, отцам, детям. И вот, как только проявится требование не то что разрушить, а только не содействовать этим учреждениям, исключающим возможность проявления любви, так тотчас же раздаются голоса, указывающие на то, что дело не в учреждениях, а в любви. Да какая же может быть любовь у палача, у солдата, у землевладельца, у купца, у продажного священника, врача, адвоката? Так что первое проявление любви в нашем обществе неизбежно столкнется с учреждениями -- не то, что станет разрушать их, а перестанет участвовать в них. И потом хорошо доказывать то, что сущность всего дела в любви, а не в учреждениях, тому, кто думает так, как революционеры, а не мне, который, до скуки повторяя всё одно и то же, борется с этими взглядами, утверждая всё одно и одно: ищите царства божия и правды его. Царство божие внутри вас, а остальное приложится вам.
   А между тем, если уже делать сравнение, то из двух людей: атеиста и нехристя, который, жертвуя собой, борется с теми учреждениями, которые он считает гибельными для людей -- своих братьев, и номинального христианина, который, как английские пасторы да и многие другие, читает проповеди на 13 Коринфянам, а обходит осторожно учреждения, которые ему выгодны и которыми он живет, несмотря на то, что они гибельны для его братьев: -- из этих двух я все-таки предпочитаю первого, хотя и не согласен с ним. Ученик Христов так же, как учитель, ищет царства божия и правды его и в искании этом так же, как и учитель, столкнется, неизбежно столкнется с учреждениями нехристианскими. Если же он не сталкивается, то что-нибудь да не то. Меня гнали и вас будут гнать. [...] Помогай вам Бог быть в любви и истине.
  
   1 Глава XIII Первого послания апостола Павла к коринфянам.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   (О разочаровании в христианстве)
   1894 г. Июня 1.
   [...] Евгений Иванович рассказал про вас такое, чему не хочется верить.1 Сущность его рассказов та, что вы говорите, что всё скверно, что ваши последние 8 лет ничего не дали вам, и что христианство есть хотя и наилучший выход из той ловушки, в которую нас здесь поймал кто-то, но оно все-таки не удовлетворяет. Многое хотелось бы сказать на всё это, но не знаю, до какой степени это верно передано. Скажу только два замечания, которые из меня просятся. Первое то, что все мои большие и малые ошибки, грехи в жизни происходят -- я уверен, что и у всех тоже -- от того, что я не выдерживал, от того, что вынимал удочку в то самое время, когда на червяка нацеливалась самая необыкновенная добыча. "Претерпевый до конца спасен будет". Но когда же конец? Никогда. Это одно, а второе, связанное с этим замечание, то, что вы говорите: христианство наилучший, хотя и плохой выход. Но христианство ли то, что вы называете христианством? Христианство для меня в самом сжатом выражении ведь то, чтобы цель своей жизни перенести из себя в Бога, в служение ему. Если это так, то каким же образом ваша жизнь не была осуществлением этой цели -- служения Богу? По-моему она была, вы другого не могли сделать. А то, что вам не видно, как это ваша жизнь послужила Богу, то никогда никакой Моисей не вошел в обетованную землю. В том и дело, в том и христианство, чтобы верить в свое посланничество. Ну, да это я говорю наобум. Боюсь, что au fond2 всего этого у вас есть личное горе. [...]
  
   1 Евгений Иванович Попов проездом из Харьковской губ. заезжал на хутор Ге, откуда 11 мая писал Толстому о разочаровании Н. Н. Ге в "толстовщине" и вызванной этим его душевной драме.
   2 на дне, в глубине
  
   Ф. Б. Гецу.
   1894 г. Июня 1.
   [...]Очень бы желал быть вам чем-нибудь полезным и потому очень рад тому, что письма мои могут вам пригодиться. Печатайте их где и как хотите. Жалею только о том, что не могу более сильно и внушительно выразить мое отвращение к приемам, употребляемым русским правительством по отношению к евреям, и мое недоумевающее удивление перед той глупостью и нецелесообразностью приемов, отставших на несколько веков от своего времени.[...]
  
   Файвель Меер Бенцелович Гец (р. 1853) -- публицист и педагог.
   Ответ на письмо Геца от 18 мая 1894 г. (Вильно), в котором он просит у Толстого разрешения напечатать в немецком переводе свои письма к нему и к В. С. Соловьеву в подготовляемом им издании немецкого перевода статьи В. С. Соловьева "Талмуд и новейшая полемическая литература о нем". Издание это, повидимому, не состоялось.
  
   И. Б. Файнерману.
   1894 г. Июня 1.
   [...] Помешают или не помешают вам, -- хорошо то, что вы успели сделать. Как и в наше время, только в более расширенном смысле, верно то, что ученикам Христа надо идти в другое место, когда их выгонят в одном. Так и делается и делалось. И не может не делаться, потому что другого делать нечего.3 [...]
   Слышали вы, что Кудрявцев взят жандармами и где-то сидит?
   Мне тяжело быть на воле.
   Впрочем, не надо напрашиваться, так же, как и отказываться. [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1894 г. Июня 4...6.
   [...] получил ужасно поразившее всех нас известие о смерти моего бесценного друга Н. Н. Ге. Это был очень большой человек, наивный и "детик", как все гениальные люди. Надеюсь, что его смерть откроет толпе глаза на значение того, что она потеряла в его лице. Мне же он дорог, как любящий, всегда милый друг. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1894 г. Июня 11.
   [...]Не могу привыкнуть к смерти Ге старшего Николая Николаевича [...] Редкая смерть так поражала меня. Уж очень он был жив и очень был хорош, так что доброта его не замечалась, а принималась как что-то самое естественное. И потом мне казалось, что он так много еще может и должен сделать. Очевидно, мы никак не поймем, что человеку нужно и должно сделать, и полагаем, что нужно, чего вовсе не нужно, и, главное, не видим, зачем и когда нужно умереть. Вы, верно, также очень любили, любите его. Он очень любил и любит вас. [...] Картины на меня мало действуют, но его распятие нынешнего года удивительная картина. В первый раз все увидали, что распятие -- казнь и ужасная казнь. [...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1894 г. Июня 12.
   [...] От смерти нашего друга1 не могу опомниться, не могу привыкнуть. Какая удивительная таинственная связь между смертью и любовью. Смерть как будто обнажает любовь, снимает то, что скрывало ее, и всегда огорчаешься, жалеешь, удивляешься, как мог так мало любить или, скорее, проявлять ту любовь, которая связывала меня с умершим. И когда его нет, того, кто умер, чувствуешь всю силу связывающей тебя с ним любви. Усиливается, удесятеряется проницательность любви, видишь всё то, достойное любви, чего не видал прежде или не видел, но как-то совестился высказывать, как будто это хорошее было уже что-то излишнее. Это был удивительный, чистый, нежный, гениальный старый ребенок, весь по края полный любовью ко всем и ко всему, как те дети, подобно которым нам надо быть, чтобы вступить в царство небесное. Детская сила была у него и досада и обида на людей, не любивших его и его дело, а его дело было всегда не его, а божие, и детская благодарность и радость тем, кто ценили его и его дело.
   Он, которому должен был поклоняться весь христианский мир, был вполне счастлив и сиял, если труды его оценивались гимназистом и курсисткой. Как много было людей, которые прямо не верили ему только потому, что он был слишком ясен, прост и любовен со всеми. Люди так испорчены, что им казалось, что за его добротой и лаской было что-то, а за ней ничего не было, кроме Бога-любви, которая жила в его сердце. А мы так плохи часто, что нам совестно, неловко видеть этого Бога любви, он обличает нас, и мы отворачиваемся от него. Я говорю не про кого-нибудь, а про себя. Ну зато теперь больше люблю. И он не ушел от меня. Знаю, где найти его. В Боге. Поднимает такая смерть, такая жизнь. [...]
  
   Иван Иванович Горбунов-Посадов (1864--1940) -- в то время ближайший помощник Бирюкова по издательству "Посредник".
  
   1 Николая Николаевича Ге.
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Июня 12.
   [...] в этом деле надо иметь в виду преимущественно ее -- вашу жену, -- что для нее важнее, чем для вас, ваш поступок не по сущности, а по последствиям.1 Главное, что если бы для этого -- для поступка, могущего причинить вред ближнему, нужно бы было совершить безразличный поступок, а то поступок-то -- обещаться подписать всё, что она вздумает, -- не хороший. Может быть, то, что она пришлет, подписать можно, тогда прекрасно. От души очень желаю вам освобождения, но не через грех, который не освобождает, а связывает.
  
   1 Речь идет об отношении Е. И. Попова к своей жене, обратившейся к нему с просьбой дать согласие на оформление развода.
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Июня 12.
   Приписал нынче несколько слов к письму Черткова о требованиях вашей жены, прибавить к ним ничего не могу. Если бы у вас было желание удержать ее, воспользоваться своим правом, тогда бы вам было трудно отказать ей, -- но так как этого нет, то вам нечего бояться. Пусть только она не требует от вас дурного. Она должна бы понимать это. Я удивлялся всегда и теперь удивляюсь на ее ужасный тон относительно вас. И очень сочувствую вам, и если могу советовать, то советую только одно: не поддаваться тем чувствам раздражения или желания освобождения во что бы то ни стало, которые должен вызывать в вас этот тон. Не решайте дела под влиянием чувства, а тогда, когда почувствуете себя свободным. Вы говорите, что если бы это было накануне смерти, вы бы не отказали ей. Разумеется, никто не откажет просящему накануне смерти, если просьба эта относится только до просящего. Но если меня накануне смерти попросят о чем-либо, касающемся меня, например, попросят причаститься, я наверное откажу. [...]
  
   В. В. Стасову.
   1894 г. Июня 12.
   Очень рад, что вы цените деятельность Ге и понимаете ее. По моему мнению, это был не то, что выдающийся русский художник, а это один из великих художников, делающих эпоху в искусстве. Разница наших с вами воззрений на него та, что для вас та христианская живопись, которой он посвящал исключительно свою деятельность, представляется одним из многих интересных исторических сюжетов, для меня же, как это было и для него, христианское содержание его картин было изображение тех главных, важнейших моментов, которые переживает человечество, потому что движется вперед человечество только в той мере, в которой оно исполняет ту программу, которая поставлена ему Христом и которая включает в себя всю, какую хотите, интелектуальную жизнь человечества.
   Это мое мнение отчасти и отвечает на ваш вопрос, почему я говорю о Христе.1 Не говорить о Христе, говоря о жизни, человечестве, и о тех путях, по которым оно должно идти, и о требованиях нравственности для отдельного человека, всё равно, что не говорить о Копернике или Ньютоне, говоря о небесной механике.
   О Боге же я говорю, потому что это понятие самое простое, точное и необходимое, без которого говорить о законах нравственности и добра так же невозможно, как говорить о той же небесной механике, не говоря о силе притяжения, которая сама по себе не имеет ясного определения. Так же, как Ньютон, для того, чтобы объяснить движение тел, должен был сказать, что есть что-то, похожее на притяжение тела -- quasi attrahuntur,2 так и Христос и всякий мыслящий человек не может не сказать, что есть что-то такое, от чего произошли мы и всё, что существует, и как будто по воле которого всё и мы должны жить. Вот это есть Бог -- понятие очень точное и необходимое. Избегать же этого понятия нет никакой надобности, и такой мистический страх перед этим понятием ведет к очень вредным суевериям.[...]
  
   1 В письме от 9 июня Стасов писал: "Почти постоянно вы опираетесь на мысли о Христе, о Боге. На что это? На что нам тот и другой, когда так легко и разумно вовсе обойтись без них? По крайней мере я лично, сам не чувствую ни малейшей надобности ни в том, ни в другом представлении для того, чтобы быть хорошим и настоящим человеком (чего себе от всей души всего более желаю). На что мне чьи-то изречения, чьи-то приказы, чьи-то требования, когда я и сам способен поставить самому себе все эти законы и цели из самого себя, помимо идеи и о Христе и о Боге. Я желаю и чувствую себя способным быть самостоятельным и идти к добру и правде без "высших", фантастических, выдуманных существ".
   2 как бы притягиваются, слова Ньютона из его формулировки закона притяжения.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1894 г. Июня 13?
   В ответ на вопрос вашего мужа о моем мнении касательно делаемого ему вызова имею сказать следующее. Константин Никанорович работает постоянно в области юридической и потому, вероятно, считает эту деятельность плодотворной. Вызывается он для работ в той же области, но уже не книжной, необязательной, а живой законодательной, переходящей в жизнь. Я думаю, что эта вторая деятельность может быть более плодотворна. Перемены они сделают, будет или не будет в них участвовать Константин Никанорович. Участие же его может дать этим переменам более полезный или менее вредный характер. В юриспруденции, как и в медицине, я думаю, что движение вперед, совершенствование, состоит в самоуничижении, в отказе от лечения и от суда. И в этом направлении, я думаю, что Константин Никанорович может быть очень полезен свойственным ему самым гуманным либерализмом, который он наверно внесет в свои занятия и который всегда ведет к уменьшению судебного вмешательства в жизнь людей. [...]
   Не помню, чтобы какая-либо смерть так сильно действовала на меня.1 Как всегда при близости смерти дорогого человека стала очень серьезна жизнь, яснее стали свои слабости, грехи, легкомыслие, недостаток любви, одного того, что не умирает, и просто жалко стало, что в этом мире стало одним другом, помощником, работником меньше. [...] А вот и в вашем письме звучит нота усталости, уныния. Не поддавайтесь этому чувству, дорогой друг. Вам есть, чем бороться с ним, и ясный ум и, главное, любящее сердце. [...] Для того, чтобы быть твердым и не унывать, нужно, главное, ясно понимать и не забывать единственный разумный и радостный смысл нашей жизни, состоящий в том, чтобы не только провести через всю жизнь, не потушив ее, ту искру божественной любви, которая вложена в нас и составляет нашу душу, но разжечь ее, сколько хватит наших сил, чтобы внести ее в ту жизнь уже не искрой, а пламенем.
  
   Ответ на письмо Л. Ф. Анненковой от 12 июня 1894 г. (г. Льгов Курской губ.), в котором она сообщает, что муж ее получил от министра юстиции приглашение участвовать в Комиссии для пересмотра судебных уставов, что "ему очень хочется знать ваше мнение, он говорит, ему это важно".
  
   1 Смерть Н. Н. Ге-старшего
  
   П. Н. Ге.
   1894 г. Июня 13.
   [...] Едва ли я когда испытывал такое больное чувство потери, как то, которое испытываю теперь. Не могу привыкнуть и по нескольку раз в день вспоминаю, и первую минуту не верю, и всякий раз вновь переживаю чувство утраты. Испытываю и то, что вы пишете, как бы раскаяние и позднее сожаление о том, что недостаточно любил его или, скорее, недостаточно проявлял свою любовь к нему, потому что любил я его всей душой. Но он-то был уж очень любовен, и иногда думается, что недостаточно ценил это счастье. В особенности трудно привыкнуть к его смерти, потому что я не знаю человека на наш человеческий взгляд -- более полного душевных сил и будущности. С ним никак не соединялась мысль о смерти. Хочется жалеть о том, что он не сделал всего того, что он хотел и мог, но, видно, этого не нужно было. Видно, есть другие, высшие соображения, недоступные нам, по которым ему надо было теперь уйти из жизни. Я верю в это. Смерть его подействовала на меня и на всех возвышающим образом, как действует всегда смерть человека, большого не одним внешним даром, но чистого сердцем и такого любовного, каков был ваш отец. [...] Стасов хочет писать его биографию, или очерк его деятельности, и хотя это будет не очень основательно, это будет не дурно, потому что он понимает хотя одну сторону величия вашего отца.[...]
  
   В начале письма П. Н. Ге писал: "Вам первому пишу о нашем несчастии, о котором вы уже знаете, о смерти отца нашего, потому что отец любил и ценил вас больше всякого другого человека..."
  
   П. М. Третьякову.
   (О значении Н. Н. Ге)
   1894 г. Июня 7--14.
   Вот 5 дней уже прошло с тех пор, как я узнал о смерти Ге, и не могу опомниться. В этом человеке соединялись для меня два существа, три даже: 1) один из милейших, чистейших и прекраснейших людей, которых я знал, 2) друг, нежно любящий и нежно любимый не только мной, но и всей моей семьей от старых до малых, и 3) один из самых великих художников, не говорю России, но всего мира. Вот об этом-то третьем значении Ге мне и хотелось сообщить вам свои мысли. Пожалуйста, не думайте, чтобы дружба моя ослепляла меня: во-первых, я настолько стар и опытен, чтобы уметь различить чувства от оценки, а во-вторых, мне незачем из дружбы приписывать ему такое большое значение в искусстве; мне было бы достаточно восхвалять его как человека, что я и делаю и что гораздо важнее. Если я ошибаюсь, то ошибаюсь не из дружбы, а от того, что имею ложное представление об искусстве. По тому же представлению, которое я имею об искусстве, Ге между всеми современными художниками, и русскими и иностранными, которых я знаю, всё равно, что Монблан перед муравьиными кочками. -- Боюсь, что это сравнение покажется вам странным и неверным, но если вы станете на мою точку зрения, то согласитесь со мной. В искусстве, кроме искренности, т. е. того, чтобы художник не притворялся, что он любит то, чего не любит, и верит в то, во что не верит, как притворяются многие теперь, будто бы религиозные живописцы, кроме этой черты, которая у Ге была в высшей степени, в искусстве есть две стороны: форма -- техника и содержание -- мысль. Форма -- техника выработана в наше время до большого совершенства. И мастеров по технике в последнее время, когда обучение стало более доступно массам, явилось огромное количество, и со временем явится еще больше; но людей, обладающих содержанием, т. е. художественною мыслью, т. е. новым освещением важных вопросов жизни, таких людей по мере усиления техники, которой удовлетворяются мало развитые любители, становилось всё меньше и меньше, и в последнее время стало так мало, что все не только наши выставки, но и заграничные салоны наполнены или картинами, бьющими на внешние эффекты, или пейзажи, портреты, бессмысленные жанры и выдуманные исторические или религиозные картины, как Уде1 или Беро,2 или наш Васнецов.3 Искренних сердцем содержательных картин нет. Ге же главная сила в искренности, значительном и самом ясном, доступном всем содержании. Говорят, что его техника слаба, но это неправда. В содержательной картине всегда техника кажется плохою для тех особенно, которые не понимают содержания. А с Ге это постоянно происходило. Рядовая публика требует Христа-иконы, на которую бы ей молиться, а он дает ей Христа живого человека, и происходит разочарование и неудовлетворение в роде того, как если бы человек готовился бы выпить вина, а ему влили в рот воды, человек с отвращением выплюнет воду, хотя вода здоровее и лучше вина. Я нынче зимою был три раза в вашей галлерее и всякий раз невольно останавливался перед "Что есть истина",4 совершенно независимо от моей дружбы с Ге и забывая, что это его картина. В эту же зиму у меня были два приезжие умные и образованные крестьяне, так называемые молокане, один из Самары, другой из Тамбова. Я посоветовал им сходить в вашу галлерею. И оба, несмотря на то, что я им ничего не говорил про картину Ге, оба они были в разное время -- были более всего поражены картиной Ге "Что есть истина".
   Пишу вам это мое мнение затем, чтобы посоветовать приобрести всё, что осталось от Ге, так чтобы ваша, т. е. национальная русская галлерея, не лишилась произведений самого своего лучшего живописца с тех пор, как существует русская живопись.[...]
  
   Павел Михайлович Третьяков (1832--1898) -- основатель картинной галереи в Москве, ныне Государственной Третьяковской галереи.
  
   1 Фриц Уде (Fritz Uhde, 1848--1911), немецкий художник-жанрист, реалистически изображавший в своих картинах евангельские сюжеты и темы.
   2 Шан Беро (Jean BИraud, 1848--1910), французский художник-жанрист, родившийся в Петербурге, известный своими картинами из народной жизни. В 1890-х гг. написал несколько картин на евангельские темы, причем он, как и Уде, изображал Христа в современной бытовой обстановке.
   3 Виктор Михайлович Васнецов (1848--1926), выдающийся русский живописец-передвижник. Толстой имеет в виду росписи Васнецова в киевском Владимирском соборе.
   4 "Что есть истина?" -- картина Н. Н. Ге, написанная им в 1889--1890 гг. и тогда же, по совету Толстого, купленная П. М. Третьяковым.
  
   М. П. Третьяков отвечал двумя письмами от 29 июня и 12 июля, в которых говорил, что не понимает картину Ге "Что есть истина?" и даже иногда сомневается, "можно ли поставить ее в галерею".
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1894 г. Июня 14.
   Получил ваше письмо, милый Колечка, и не могу понять того, что вы говорите. Человек 10 лет перестал красть и вдруг на 11-й год говорит, что он ошибся. Да ведь в нашей и вашей жизни только та и разница, что всякая чистая рубаха, которую я надеваю, всякий кусок, который я кладу в рот -- краденные, и мне больно и стыдно так жить, а у вас были некраденные и вам не было стыдно. Остальные все условия жизни и моей и вашей были равны, и мы могли быть злы или добры и на краденном и на своем. Ведь главное то, что делать больше нечего как то, что вы делали. Может быть, можно лучше делать, но другого все-таки нечего. Ведь делаем мы то, что делаем -- я, по крайней мере, не потому что это мне приятно или поучительно, а потому что ничего другого нельзя делать. [...]
   Смерть милого друга очень была поучительна и значительна для меня. Я думаю и для вас. Я никак не думал, что я так любил его, и, как всегда, удивляюсь, как недостаточно ценил его.
  
   Ответ на письмо Н. Н. Ге от 11 июня 1894 г., в котором он вновь возвращается к описанию своих душевных переживаний и страданий.
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Июня 20.
   Всей душой был с вами, Евгений Иванович, в обоих делах -- испытаниях, которые вам довелось пережить.1 [...] Меня особенно радостно поразило то, что вы говорили, что всё, что вы говорили приготовленное (я тоже иногда приготавливаю) выходило "не то", и наоборот. Хорошо сделали, что отказались участвовать в обыске. Ничто так не укрепляет заблуждения заблудших, как содействие им. Ухудшить же это положение не может. Да хоть бы и ухудшило. Дай Бог вам силы, хотел сказать, перенести то гонение -- если бы даже и заключение, которое придется нести, да потом подумал, что силы надо просить у Бога не меньше для того, чтобы нести те условия свободной жизни, которые мы несем все всегда.
   Думаю постоянно, хотя и не пишу теперь, об изложении, главное, о самом учении жизни, о самой сущности его, и очень рад, что занят этим: всё яснее и яснее мне становится то, что только единое на потребу -- одно нужно: блюсти в себе свое божественное я и растить его, с тем, чтобы перенести его в другую жизнь возращенным, -- след же, который оно оставит в этой жизни, есть только неизбежное последствие этого возращения, совершенствования. Я боюсь, что это покажется словами только: для меня это дело, не только дело, но единственная связь моя с жизнью. Только этим можно жить бодро, энергично, после того как в сознании, по крайней мере, отказался от земных внешних радостей, как цели жизни. Земные радости, когда их не ставишь целью, прикладываются. [...]
   Второе, по времени первое -- ваше испытание с женой, я тоже переживал с вами. И мне кажется, что понял ваше состояние по вашим письмам. Вопрос этот, я думаю, надо решить только на основании того же, что нужно для своей души, для соблюдения и возращения ее. Может быть, нужно отказать, может быть, нужно согласиться: это знаете только вы. Что нужно для того, чтобы поступить по отношению ее и самого себя так, как того хочет для ее и для вашего блага Бог. Словами выразить, как и почему решено так или иначе, этого нельзя, а решить можно, потому что решитель есть в нас: та частица Бога, которая составляет нашу жизнь.
   Только бы не заглушать его, очистить от всех наносов, и решение будет верно.
  
   1 Толстой имеет в виду дело об оформлении Поповым развода с женой и обыск, произведенный на квартире издательства "Посредник", где он проживал.
   18 июня в 7 часов утра к нему явились 9 человек жандармов и произвели тщательный обыск, длившийся четыре с половиной часа. Письма и все бумаги, касавшиеся составляемой Поповым биографии Дрожжина, были взяты, а ему было предложено дать подписку о невыезде из Москвы, что он отказался сделать.
  
   Т. М. Бондареву.
   (О проекте Генри Джорджа)
   1894 г. Июня 23.
   Пишу вам о том, что Генри Джордж составил проект об освобождении земли от ее похитителей, или, скорее, освобождение рабочих от рабства вследствие завладения землею теми, которые ее не работают, а не написал вам, в чем состоит этот проект. [...]
   Проект Генри Джорджа состоит вот в чем:
   Выгоды и удобства пользования землями не везде одинаковы; и так как на более плодородные, удобные, близкие к более населенным местам земли всегда будет много охотников и тем больше, чем лучше и выгоднее земли, то следует все такие земли оценить соответственно их выгоде: более выгодную дороже, менее выгодную дешевле, еще менее выгодную еще дешевле. Такую же землю, на которую нет многих охотников, совсем не оценивать и предоставить бесплатно тем, которые захотят обрабатывать ее сами лично. --
   При такой оценке земли будет то, что у нас, например, в Тульской губернии, удобная полевая земля будет оценена около 5 или 6 рублей за десятину, огородная при селениях около 10 р. за десятину, заливная луговая около 15 р.1 и т. п. В городе же будет оценена по 100 и 500 р. десятина, а в Москве и Петербурге, и на бойком месте, и у пристаней судоходных рек в несколько тысяч и даже десятки тысяч рублей за десятину. Оценив таким образом всю землю по всему государству, Генри Джордж предлагает объявить законом, что вся земля с такого-то года и числа не принадлежит уже никому отдельно, а принадлежит всему государству, всему народу, и что потому всякий, кто владеет землей, должен выплачивать за нее государству, т. е. всему народу, то, во что она оценена. Плата эта должна употребляться на все общественные, государственные дела, так что должна заменить все другие подати и всякие налоги, и внутренние и внешние таможенные. По этому проекту выходило бы так, что помещик, который владеет теперь 2000 десятин, может продолжать владеть ими, но обязан выплачивать за них в казну, у нас в Туле тысяч 12 или 15 в год, потому что тут будет и луговая и усадебная земля, и ни один помещик не выдержит такого платежа и откажется от земли. Крестьянин же наш тульский в той же местности будет платить рубля на два с десятины меньше того, что он платит теперь, будет иметь всегда вокруг себя вольную землю, которую он может взять по 5 или 6 рублей, и, кроме того, не только не будет платить никаких податей, но еще будет иметь все нужные ему товары, и русские и заграничные, без пошлины. В городах владельцы домов и фабрик могут продолжать владеть своими имуществами, но должны будут платить по оценке за занимаемую ими землю в общую казну.2
   Выгода такого устройства будет состоять:
   1-е в том, что не будет людей, лишенных возможности пользоваться землею.
   2-е в том, что не будет праздных людей, владеющих землями и заставляющих работать на себя за право пользования землею.
   3-е в том, что земля будет в руках тех, которые работают ее, а не тех, которые не работают.
   4-е в том, что народ, имея возможность работать на земле, перестанет закабаляться в работники на заводы, фабрики и в прислуги в городах и разойдется по деревням.
   5-е в том, что не будет больше никаких надсмотрщиков и сборщиков податей на заводах, фабриках, заведениях и таможнях, а будут только собиратели платы за землю, которую украсть нельзя и с которой собирать подать легче всего, и 6-е, главное,3 избавятся люди неработающие от греха пользования чужим трудом, в котором они часто и не виноваты, так как с детства воспитаны в праздности и не умеют работать, и от еще большего греха всякой лжи и изворотов для оправдания себя в этом грехе, и избавятся люди работающие от соблазна и греха, зависти, осуждения и озлобления против не работающих людей, и уничтожится одна из причин разделения людей.
  
   Тимофей Михайлович Бондарев (1820--1898) -- крестьянин, бывший крепостной, отданный помещиком в солдаты; за отход от православия был отдан под суд и сослан в Сибирь на поселение; жил с 1867 г. в деревне Иудино Енисейской губ., где и умер.
   Ответ на письмо Бондарева от 30 апреля 1894 г. Рассказав о своей жизни и своих работах, Бондарев заканчивает письмо следующими словами: "У нас на родине две версты в ширину и 8 верст в длину сенокосный луг, где весною вода заливает там тысячи и тысячи копей сена, всё помещицкое, а людям и одной охапки сена накосить негде. У моего брата в 1893 году первого января одна была корова и та с голоду пропала; ни скота, ни овец, ни коней, ни свиней, ни курей, ничево нету. С озер рыбных и река рыбная. "Ни моги и не смей и никто и близко к озеру или реке подойти, -- говорит купец, купивший у помещика землю, -- это моя вечная собственность". С этого видно, что и по всей России то же делается. А вы, Лев Николаевич, в Москве живши, ничего этого не воображаете, сами сыты, помещики и миллионеры довольны, ну и всё, а людям хоть пусто будь! Не верно ли я говорю? Верно, верно". Сбоку Бондаревым приписано: "Тут 4 рода преступления: 1) дармоедство, 2) рабство, 3) прикрытие закона и 4) нагло отнятая от людей земля".
  
   1 Зачеркнуто: лесная, без леса 3 р.
   2 В черновике следует: Города и фабричные производства при таком порядке многие опустеют, потому что весь народ бросится на освободившуюся дешевую землю. Много еще предвидится выгод от такого устройства. Вот в чем проект Г. Джорджа.
   3 Зачеркнуто: в том, что будет восстановлено правильное отношение между собой, так что не будут уже, как теперь, работающие люди кормиться около не работающих, а напротив, будут из милости кормиться не работающие у работающих.
  
   М. В. Алехину.
   1894 г. Июня 24.
   [...] Очень мне больно и обидно, что другие страдают, а не я, с точки зрения гонителей самый виноватый. [...]
   [...] Смерть Ге очень тронула меня. Я никак не ожидал, что я так сильно люблю его. Вы мало знали его. Это было умное, даровитое, страстно любившее Христа -- кроткое дитя.
   [...] Пути, по которым идут Новоселов1 и ваш брат Аркадий, совершенно непонятны для меня, но уверен, что они ведут туда же, куда мы все идем: к истине и Богу.
  
   1 Михаил Александрович Новоселов (р. 1864, ум. в 1920-х гг.) основатель в конце 1880-х гг. первой толстовской общины в Тверской губ., затем отошедший к православию.
  
   П. И. Бирюкову.
   1894 г. Июня 24.
   Получил ваше письмо [...] и порадовался и пострадал за вас. Порадовался потому, что вы поступили так, как следует, -- как нельзя иначе поступить христианину, если он свободен от соблазнов и страдал за вас, потому что за других всегда страшно, особенно когда есть близкие: жены, матери, дети, не разделяющие того же жизнепонимания. На днях Булыгин сидел в тюрьме по решению земского начальника за отказ поставки лошадей для воинской повинности, и я был у него и застал его оба раза в самом радостном состоянии духа, в которое, как он говорил, приводило его преимущественно то, что жена его не только не упрекала, но сочувствовала ему. Для того экзамена, как вы говорите, который производится этими нападками, нужно некоторое сосредоточение и напряжение, и потому если в эту минуту недовольство, раздражение, упреки, даже горе близких вам развлекают вас, то становится очень мучительно, в роде того, как когда человек готовится сделать решительный прыжок, его хоть слегка дернуть за рукав. Обратное же: выражение сочувствия -- окрыляет, как я это видел на Булыгине. Так вот, об этом я страдал за вас и о том, что и вам может быть тяжело, если вас посадят. [...] Радовался же я преимущественно на то, что вы и Женя1 поступили совершенно одинаково и совершенно так же, как каждый из нас считает нужным поступить: т. е. не только не обидеть этих людей, но быть полезным им, и вместе с тем своим содействием, участием, согласием, повиновением им не усилить их заблуждение о том, что они делают что-то хорошее и должное; а напротив, своим несодействием, несогласием, неодобрением их дела заставить их увидать или хоть почувствовать всю гнусность его. [...]
  
   Ответ на письмо П. И. Бирюкова к Л. Л. Толстому от 20 июня 1894 г., в котором он описывал обыск, произведенный у него жандармами.
  
   1 Евгений Иванович Попов.
  
   В. В. Стасову.
   1894 г. Июля 6.
   [...] Так мало людей -- особенно художников -- понимают значение содержания произведения, что радостно встретить такого единомышленника, как вы.
   Ни один художник не позволит себе в технике опуститься ниже той степени, до которой он достиг в прежних произведениях; но после серьезной и значительной вещи писать дребедень считается позволительным и даже очень милым. [...] Прекрасная бы была работа и глубоко поучительная для всех художников история его распятия.1[...]
  
   Ответ на письмо В. В. Стасова от 28 июня 1894 г., в котором он выражает свой восторг по поводу только что прочтенного им предисловия Толстого к сочинениям Мопассана и свое полное согласие с взглядами Толстого на задачи искусства.
  
   1 История писания Ге его картины "Распятие" подробно рассказана В. В. Стасовым в его книге "Николай Николаевич Ге", изд. "Посредник", М. 1904, стр. 368--392.
  
   Джону Кенворти (John Kenworthy).
   (Об общинах)
   1894 г. Июля 8.
   [...] На предпоследнее письмо ваше, в котором вы пишете, что скоро у вас составится община, community, я хотел отвечать вам следующее:
   Конечно, нельзя не желать наибольшего распространения того, что считаешь истиной, и не только отвлеченной истиной, но истиной практической, такой, признание которой избавит людей от их бедствий и даст им величайшее благо; но, как ни странно сказать это, ничто не препятствовало столько распространению истины, как слишком поспешное желание заставить других принять ее.
   Меня всегда поражали мало замеченные вообще слова Христа своим 70 ученикам, когда они вернулись с проповеди и хвалились своими успехами, говоря, что везде бесы повинуются им: "Не ищите того, чтобы бесы повиновались вам, а того, чтобы имена ваши были написаны на небесах". Другими словами: не ищите внешнего, видимого всем успеха, не перечисляйте своих прозелитов, как церковники и армия спасения,1 а ищите того, чтобы быть в истине, никогда не отступать от нее, и успех, может быть и невидимый, будет, наверное будет, потому что, когда человек отыщет истину, действие неизбежно будет, хотя бы оно было и невидимо для него. То же говорят и слова: "Ищите царства божия и правды его, а остальное приложится вам", и слова: "Будьте чисты, как голуби, и мудры, как змии".
   Истина, чтобы действовать на людей, должна быть полною, неурезанною, не сделанною Ю l'usage des gens du monde.2 И это-то всегда забывается людьми. И это делает тщетными самые могущественные усилия. Драгоценна не та община, которую мы образуем в Туле или Croydon'e3 из близких по времени и пространству людей, хотя и такая община может иметь свое место и значение, но драгоценна та община людей всех времен и народов, которые сходятся в единой истине, в которой я встретился с такими далекими мне по месту и по времени людьми, и между прочим и с вами. Община, предстоящая теперь человечеству, составляется не из людей, которые соберутся вместе для того, чтобы осуществить известные экономические, выгодные для них самих, цели, как тот Trust,4 о котором вы прислали мне описание; а из тех людей, которые рассыпаны везде и навсегда отреклись от всяких мирских целей и посвятили свою жизнь одному служению Богу.
   Все самые величайшие начинания кончались не только ничем, но обращались против того дела, которому они хотели служить, только вследствие поспешности, вследствие желания людей поскорее обратить как можно больше других людей или, если не обратить, то сделать их по внешнему виду подобными обращенным. Так, еще первый Павел начал урезывать требования Христа и приспосабливать их к существующему порядку; так, но уже в огромных размерах, извратил христианство Константин5 для того, чтобы сделать его доступным себе и своему народу. Так же поступали все те вводители христианства в Англии, Франции, России, когда они почти насильно крестили свои народы. И так же извращают христианство все учредители и организаторы сект, от мормонов6 до армии спасения; это же было и продолжает быть главным тормозом для распространения христианства.
   Будем всеми силами держаться сами, для себя, всей истины во всем том свете, в котором она открылась нам, и этот свет неизбежно будет освещать людей вокруг нас, и эта же истина неизбежно соединит всех нас, если бы мы даже об этом не думали, потому что истина одна, и только она одна прочно соединяет людей.
   Какие глубокомысленные и добрые начинания были начинания С. Симона,7 Фурье,8 Прудона,9 Robert'a Owen'a10 и сотни основателей общин в Америке, и что осталось от них? А как ничтожна была деятельность назаретского столяра,11 которого повесили за не понравившиеся властям того времени речи, а какие огромные последствия.12
   Анархизм есть поразительное знамение времени. Это начало разрушения старого порядка. А когда разрушается старое, нельзя строить. Одно, что можно, это указывать законность этого разрушения, возможность и необходимость новой постройки, и те основы, на которых она может быть сделана. In time like ours, when the existing order is falling to pieces under its own, weight, what the men are especially13 маяк, который звал бы их к себе. И вот этот-то маяк надо стараться не затемнять. Это самое значительное и плодотворное дело, которое мы можем сделать.
   Сбережем же на него все свои силы. Главное же напряжем все усилия и всё внимание на то, чтобы не отступить от истины, не умалить ее, не поддаться сознательно ни на какой компромисс. Если мы в жизни не будем в состоянии вполне осуществить ту истину, которую мы знаем, то пусть будет виною этому одно наше несовершенство и слабость, а не сознательное умаление, искривление истины. Будем искать царства божия и правды его и твердо верить, что остальное (включая в него воздействие на других людей) само собой приложится нам.
   Ваша деятельность мне тем особенно дорога, что вы не боите сь исповедовать всю истину, без тех ограничений, посредством которых ее делают бессильною. [...] Для того, чтобы огонь жег, тот огонь, который Христос желал низвести на землю, нужно, чтобы он был огонь, а не потушенная, только дымящаяся лучина.
   Один из признаков исполнения закона Христа -- единение. А мы все разбиты на партии, сословия, народы, веры, секты, партии: политические, экономические, литературные, сословия: богатых, бедных, интеллигентных, народных, аристократов, vulgo14 народы, племена: разных цветов белых, черных, желтых... разные правительства, веры, секты: христианские, магометанские, еврейские, будистские и куча других, и еще в каждой -- секты. Как же тут основывать секты, communion, не бояться этого, не бояться увеличивать разъединения. Напротив, главное наше дело: ломать все перегородки, отделяющие нас, держаться только того, что единит не только с христианами, но с будистами, магометанами, дикими. В этом христианство.
  
   Ответ на два письма Кенворти: от 9/21 июня 1894 г. и второе (без даты), сохранившееся только в русском переводе, помещенном в рукописном журнале "Архив Л. Н. Толстого",  2, стр. 16--18. В первом письме он говорит о признаках успеха поднятого им движения, и во втором -- о необходимости организовать в Англии христианские общины.
  
   1 Армия спасения -- реакционная религиозно-филантропическая буржуазная организация, основанная в 1865 г. в Англии методистским священником Вильямом Бутсом (1829--1912).
   2 в угоду светским людям.
   3 Кройдон -- город в графстве Саррей, в десяти милях от Лондона.
   4 На полях рукописи  2 против слова "Trust" Толстым отмечено: "Надо посмотреть объявление об этом "Trust". Речь идет о кооперативе "Brotherhood Trust", описание которого было напечатано Д. Кенворти в первом номере его журнала "Croydon Brotherhood Intelligencer" ("Вестник Кройдонского братства"), выходившего в Кройдоне с января 1895 г.
   5 Константин I Великий (273--337), римский император, придавший христианству значение государственной религии.
   6 Мормоны -- американская религиозная секта, основанная Джозефом Смитом (1805--1844). Название получила от мистической "книги Мормона". Учение мормонов эклектично и содействовало системе эксплуатации и порабощению рядовых членов секты, особенно женщин.
   7 Клод Анри де Сен-Симон (1760--1825), французский социалист-утопист.
   8 Шарль Фурье (1772--1837), французский социалист-утопист.
   9 Пьер Жозеф Прудон (1809--1865), французский мелкобуржуазный философ и теоретик анархизма, автор книги "Система экономических противоречий или философия нищеты", вызвавшей резкую критику Маркса в его "Нищете философии". Толстой лично познакомился с Прудоном в 1861 г. В рукописи  3 после слова Proudhon зачеркнуто: with his national Bank (с его национальным банком).
   10 Роберт Оуэн (1771--1858), английский социалист-утопист.
   11 Имеется в виду Христос.
   12 Зачеркнуто в рукописи  3: It is always most necessary to be in the complete truth without compromise, without the admixture of untruth, in order that it might enlighten men: but how, at the present time, it is especially necessary. It is necessary to be in the complete truth, because all the existing organisation of life is so evidently falling to pieces under its own weight. Всегда нужно быть во всей истине, без компромиссов, без примеси лжи, чтобы истина светила людям; теперь же в наше время это особенно нужно. Нужно быть во всей истине потому, что всё существующее устройство жизни так очевидно разваливается от своей собственной тяжести.
   13 В такие времена, как наше, когда существующий порядок разваливается от своей собственной тяжести, то, что людям особенно нужно -- это
   14 простой народ
  
   Н. Д. Фоминой.
   1894 г. Июля 11.
   [...] В романе этом автор притворяется, что сочувствует нравственному и хочет обличать безнравственное, но как нельзя утаить в мешке шила, так нельзя в художественном произведении скрыть того, что составляет предмет любви автора, и в этом романе видно, что автор любит только самое гадкое, безнравственное, и потому роман этот не только не может принести никому никакой пользы, но может быть только вреден, как всякое порнографическое сочинение. [...]
  
   Ответ Н. Д. Фоминой на ее письмо от 27 июня 1894 г., в котором она сообщала, что посылает Толстому роман Марселя Прево "Les demi-viХrges" ("Полудевы"), и просила его написать предисловие к начатому ею переводу этого романа.
   Эжен Марсель Прево (1862--1941) -- французский буржуазный писатель, автор ряда романов, изображающих деморализацию и нравственный упадок буржуазного общества. В разговоре с В. Ф. Лазурским 11 июля Толстой называл роман Прево грязным, "безнравственным".
  
   М. А. Сопоцько.
   1894 г. Июля 13.
   [...] всё то, что вы пишете и о выборе чтения и о голоде, очень хорошо, но вы забываете немного, что мне остается жить немного и что у меня много начатых работ, которые я считаю очень важными, на которые считаю своей обязанностью положить остаток своих сил и которые, при самых выгодных условиях, знаю, что никогда не буду в состоянии окончить. И потому всякое отвлечение внимания и времени на другой предмет мне тяжело. Кроме того, я не умею слегка и кое-как заниматься тем, чем занимаюсь.
   О том, как и что читать, уже многие думали и затевали такие издания, но из них пока ничего не вышло, да и едва ли может выйти. Для помощи в этом деле нужно то, что давно уже существует и занимает тысячи и тысячи томов, -- именно критика, если бы она делала то, что ей свойственно, т. е. отбирала бы всё, что есть лучшего, написанного во все времена, и у всех народов, и по степени добротности этого написанного распределяла бы его и указывала бы, почему она считает то-то прекрасным, первоклассным, то второклассным, то плохим и не стоющим упоминания. Об этом значении критики есть прекрасная статья Матью Арнольда.1 Ваше издание не поможет. Нужно, чтобы критика поняла свое назначение, перестала бы заниматься теми глупостями, которыми она занимается со времен Белинского и до нашего времени, и чтобы критики были даровитые, умные и религиозно-нравственные люди, которые знали бы, что хорошо и что дурно. И кроме того, нужно еще, чтобы они завладели вниманием публики. Вот и старайтесь делать это.
   Что же касается второго вашего проекта, то он неисполним, потому что главные причины голода таковы, что цензура не позволит высказать их. Да и зачем вы хотите делать всё каким-то механическим коллективным путем, какими-то изданиями. Делайте сами из всех сил, что можете, и при наивысшей удаче вы будете только одной чуть и изредка слышимой в своем месте флейточкой в оркестре.[...]
  
   1 Мэтью Арнольд (Matthew Arnold, 1822--1888), английский писатель, поэт, критик и религиозный проповедник. Толстой имеет в виду статью Арнольда "The Function of Criticismat the present time", открывающую собой его сборник статей "Essays in Criticism" ("Критические опыты"), Лондон, 1865, и изданную в русском (несколько сокращенном) переводе под заглавием "Задачи современной критики", "Посредник", М. 1902.
  
   П. М. Третьякову.
   1894 г. Июля 14.
   Мне хотелось ответить на ваше предпоследнее письмо, но я решил лучше молчать, так как очевидно я не могу вам передать ту мою оценку последних произведений Ге, которая будет через 100 лет всеми признанною, но, получив ваше последнее письмо, не могу удержаться, чтобы не ответить на ваше замечание о том, что так как одни ужасаются на последние картины Ге, а другие на -- не умею как назвать -- мазню Васнецова, которая висит у вас в галлерее, то доказательства в пользу и против того и другого равны. Это совсем не справедливо. Люди ужасаются на произведения Васнецова, потому что они исполнены лжи, и все знают, что ни таких Христов, ни Саваофов, ни богородиц не было, не могло быть и не должно быть; люди же, ужасающиеся на произведения Ге, ужасаются только потому, что не находят в ней той лжи, которую они любят. О значении последних произведений Ге я вам писал когда-то: в них выражен не Христос как человек, один сам с собою и с Богом, как у него же в Гефсиманском саду1 и у Крамского в пустыне2 (это лучший Христос, которого я знаю), а Христос в известном олицетворяющем всегдашнее и теперешнее положение всех последователей Христа отношении его к окружающему миру. Таков он и в "Что есть истина", и в "Повинен смерти", и в "Распятии"3. И тут мотив другой, и отношение зрителя должно быть другое. Если же зритель уперся и хочет видеть в произведении искусства то, что ему хочется видеть, а не то, что ему хочет показать художник, то, очевидно, он будет не удовлетворен до тех пор, пока не поднимется до высоты понимания художника. --
   Читали ли вы письмо Антокольского о французской живописи.4 Оно перепечатано в Северном Вестнике. Он пишет там об акварелях Тиссо5 из жизни Христа и совершенно верно замечает, что то, что сделал Тиссо, сделано Ивановым6 40 лет тому назад. То же будет и с картинами Ге. Лет через 100 иностранцы попадут, наконец, на ту простую, ясную и гениальную точку зрения, на которой стоял Ге, и тоже задним числом какой-нибудь русский критик догадается, что то, что кажется таким новым и гениальным, уже 100 лет было показано людям нашим художником Ге, которого мы не поняли. Очень жалею о полном нашем разногласии.
  
   1 "В Гефсиманском саду", картина Ге, написанная в 1896 г. (Третьяковская галерея).
   2 "Христос в пустыне", картина И. Н. Крамского (Третьяковская галерея).
   3 Картины Ге "Что есть истина?" (1890), "Повинен смерти" (или "Суд синедриона", 1892, обе в Третьяковской галерее) и "Распятие" (1894, в Городском музее в Женеве).
   4 Марк Матвеевич Антокольский (1843--1902), выдающийся русский скульптор-реалист. Статья его о новой французской живописи под заглавием "Правда и ложь в искусстве" была напечатана в форме письма из Парижа в газете "Новости" (1894, 21 мая) и перепечатана в "Северном вестнике" (1894,  7, стр. 91--94).
   5 Джемс (Жак Жозеф) Тиссо (1836--1902), французский живописец, известный главным образом своими акварелями на евангельские темы.
   6 Александр Андреевич Иванов (1806--1858), знаменитый русский живописец.
  
   П. М. Третьякову.
   1894 г. Июля 15.
   В дополнение к тому, что писал вам вчера, хочется сказать еще следующее: различие главное между Ге и Васнецовым еще в том, что Ге открывает людям то, что впереди их, зовет их к деятельности и добру и опережает свое время на столетие, тогда как Васнецов зовет людей назад, в тот мрак, из которого они с такими усилиями и жертвами только что выбираются, зовет их к неподвижности, суеверию, дикости и отстает от своего времени на столетие.
   Простите меня, пожалуйста, если я своими суждениями огорчаю или оскорбляю вас. Признаюсь, меня волнует и поражает то, что я в вас встречаю то суждение, которое свойственно только людям равнодушно и поверхностно относящимся к искусству. -- Ведь если есть какое-нибудь оправдание всем тем огромным трудам людей, которые сосредоточены в виде картин в вашей галлерее, то это оправдание только в таких картинах, как Христос Крамского и картины Ге и, главное, его картина: Что есть истина. А вы эту-то самую картину, которая одна во всем вашем собрании сильнее и плодотворнее всех других трогает людей, вы ее-то считаете пятном вашей галлереи, недостойной стоять в одном здании с дамами Лемана1 и т. п. Вы говорите: Распятие нехудожественно. Да художественных картин не оберешься. Рынок завален ими, но горе в том, что они никому ни на что не нужны и только обличают праздность и роскошь богатых, служат уликой им в их грехах; о содержательных, искренних -- содержательных картин нет, или очень, очень мало, а только одни такие картины имеют право существовать, потому что нравственно служат людям. -- Ну, да я знаю, что я не убежу вас, да это и не нужно. Произведения настоящие, нужные человечеству, как картины Ге, не погибают, а своим особенным путем завоевывают себе признание. Оно иначе и быть не может. Если бы гениальные произведения были сразу всем понятны, они бы не были гениальные произведения. Могут быть произведения непонятны, но вместе с тем плохи; но гениальное произведение всегда было и будет непонятно большинству в первое время.[...]
  
   1 Егор Иванович Леман (1834--1901), живописец, писавший преимущественно женские портреты. В Третьяковской галерее есть его "Дама времен Директории".
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1894 г. Июля 10--15.
   Вы пишете, дорогой друг, что у вас чувство, точно вы меня огорчили, обидели. Этого ничего подобного нет. Я, слава Богу, думаю только о вас, чувствую за вас и -- хоть вы и не велите говорить больше про это, -- я не могу не сказать -- мне страшно за вас. Вы находитесь в том положении, о котором я мечтал и мечтаю, в которое всякую минуту вступаю, как только будет малейшая возможность, и вдруг не только бросаете это положение, но осуждаете его. [...] я не понимаю, не понимаю вашего теперешнего настроения и состояния. Нас всех, воспитанных в лживой языческой, называемой христианской среде, застает опоминание от лжи в такой сложной, запутанной обстановке, что главная потребность, которую мы испытываем, состоит в том, чтобы как-нибудь выбраться из этой путаницы для того, чтобы быть в состоянии действовать сообразно своей совести или хоть перестать каждым своим движением действовать противно своей совести. И вот вы с борьбой, с усилием и с помощью благоприятных условий выпутались. И тут-то вместо того, чтобы начать действовать, хотите опять запутаться. Этого-то я не понимаю. Вы, очевидно, так привыкли к своему положению, как здоровый человек к здоровью, что не цените его.
   Не буду ходить вокруг да около и скрывать то, о чем я справедливо, а может быть и не справедливо, догадываюсь. Всё дело, мне кажется, в вашей жене. Вы недовольный ей. И, как скоро вы недовольны ей, простой, необразованной, деревенской женщиной, с которой вы раз уже расходились, а сошлись тогда, когда могли и не сойтись, вам кажется, что всё это возможно исправить, разойдясь с нею. А чтобы разойтись с нею -- надо изменить всю свою жизнь. Я так понимаю это. И считаю это совершенно ошибочным. Разойтись нельзя. Не потому что Христос или кто бы там ни было этого не велел, а потому же, почему нельзя разойтись с ногой, которая болит, иначе, как отрезать ее, с болью и лишив себя части жизни. Кто бы она ни была, какая бы она ни была, она -- вы, и то, что в ней тяжело, ваш есть крест, который вы должны, не можете не нести до смерти. И крест этот будет тем тяжелее, чем больше вы будете стараться сбросить его с себя. И не думайте, чтобы этот крест был тяжел. Я не переставая завидовал и завидую вам. Знаю, что вы можете завидовать мне. Но ведь это ничего не решает. А только доказывает, что мы не судьи в своем деле. Главное же то, что руководителя нашей жизни не может и не должно быть, то, что нам приятно, а то, что хорошо и важно. А остальное приложится, т. е. делай то, что должно, и будет приятно. Всё это очень пошло, что я пишу. Но я боюсь писать тонкости умные и не хочу, а хочу писать то простое, что думаю и чувствую о вас. И потому, как мне ни больно думать, что вы осудите меня и разлюбите за это. А я не разлюблю вас, что бы вы ни сделали.[...]
  
   Письмо является ответом на письмо Н. Н. Ге от 24 июня, где он возражал Толстому на его слова в письме от 14 июня о краже и просил Толстого больше не касаться его личных дел.
  
   Джону Моррисону Давидсону (John Morrison Davidson).
   1894 г. Июля 23--24?
   Я получил обе ваши книги и сердечно благодарю вас за них. Самая большая радость моей жизни -- знать таких людей, как вы, и видеть, что идеи, для которых я живу, служат важнейшим источником жизни для других людей и что они выражены таким прекрасным и сильным языком, обратившим мое внимание в ваших обеих книгах.
   Обе ваши книги замечательно хороши, и я не могу ни одной из них отдать предпочтения. В книге "Старый и новый порядок" христианская истина приводится в подкрепление истины социалистических целей, тогда как в книге "Евангелие бедняка" социалистическая, коммунистическая и анархическая теории приводятся в подкрепление христианской истины, которая составляет ее главную часть.[...]
   У врагов царства божия осталось лишь одно средство: замалчивать истину и уверять, что они не слышат и не понимают ее; это особенно ярко подтвердилось во Франции, когда было запрещено писать о процессе анархистов.
   Отсюда следует, что главная борьба, предстоящая работнику царства божия, состоит в том, чтобы разрушить этот заговор неверия и глухоты по отношению к тому, что видят и слышат все.
   Итак, желаю вам, как сильному и деятельному работнику, возможно большего запаса духовной энергии и полного успеха в вашем деле.
  
   Джон Моррисон Давидсон (John Morrison Davidson, p. 1843) -- христианский социалист, близкий по некоторым взглядам к Толстому, адвокат и журналист, автор книг: "Gospel of the poor" ("Евангелие бедняка"), Лондон, 1893, "The old order and the new. From individualism to collectivism" ("Старый и новый порядок. От индивидуализма к коллективизму"), Лондон, 1892, и др. В переводе на русский язык издана "Посредником" его книга "Предшественники Генри Джорджа", М. 1907.
   Ответ на письмо Давидсона от 12 июля н. ст. 1894 г., в котором он извещал о посылке своих двух упоминаемых в письме Толстого книг.
   Давидсон ответил Толстому присылкой в следующем году своей только что напечатанной книги "Let there be Light" ("Да будет свет"), Лондон, 1895.
  
   Л. И. Веселитской.
   1894 г. Июль, вторая половина.
   [...] И мне кажется, что он1 понял теперь всю греховность и, главное, тупость уныния и, в особенности, высказывания своего уныния.
   Лекарство от его душевной болезни, поддерживающей телесную, -- одно: сознание своего положения, не исключительно его положения, а положения каждого из нас, слабого, подверженного страданиям, неизбежной старости и смерти преходящего телесного существа, и сознание своего связанного с этим телесным существом другого, духовного, ненарушимого, не могущего ни страдать, ни стариться, ни умирать, а могущего только расти и утверждаться. Мы последнее время много говорили с ним об этом, и я надеюсь, что ему лучше, т. е. что он яснее видит свое положение. Мокрому дождь не страшен. Ведь надо только знать, что мы все насквозь мокры и что потому никакой ливень не может быть нам страшен. "Ну, будешь болеть еще год-два и, наконец, -- не выздоровеешь, а умрешь в больших страданиях. Если это случится, то будет то самое обыкновенное, чего следует ожидать, то, на что следует быть готовым, и то, сознание чего не должно мешать жить, т. е. делать во всю данную силу дело божие, говорю я ему.... Если же этого не случится, и ты не умрешь еще через два года и будешь еще несколько лет здоров, то тут не будет ничего особенно приятного, -- нужно будет доуметь употреблять эти годы и здоровье, и нужно будет сначала привыкать к страданиям и смерти, потому что они не минуют". Я не говорю, чтобы нужно было всегда думать о страданиях и смерти. Если занят делом, то не думаешь о них; но если уже начал думать, то думай хорошенько и знай, что они -- всегдашний удел человека, и думай, не думай, от них не уйдешь. [...]
  
   Лидия Ивановна Веселитская-Божидарович (1857--1935) -- писательница (литературный псевдоним "В. Микулич").
  
   1 Л. Л. Толстой
  
   Е. И. Чертковой.
   1894 г. Конец июля.
   [...] Я не возьмусь объяснить, почему он предпочитает принимать подсолнух, а не хинин, но знаю, что мотив его не личный -- эгоистический, и потому не могу убеждать его; тем более, что всё это время вижу его в самом хорошем религиозном настроении, т. е. в таком состоянии, в котором он всеми силами своей души старается исполнять то, чего хочет от него Отец. А больше этого ничего нельзя требовать от человека. [...]
  
   Л. Е. Душкину.
   1894 г. Августа 7.
   [...] Очень сочувствовал и сочувствую вам в том волнении, которое должно было вызвать в вас невольное участие в этом страшном деле. Меня очень порадовало ваше отношение к суду и к клятве и то, что вы так жестоко упрекаете себя за то отступление, которое вы сделали от своего намерения. "И не думайте вперед, что вы будете говорить, когда..." Нельзя никогда быть всем тем, чем хочешь быть, потому что христианин хочет быть совершенным, как отец, и потому всегда будет чувствовать себя ниже своего идеала. Дорого то, чтобы чувствовать свою слабость, несовершенство. И это меня радует в вас. Мне страшно было читать преимущественно про убийство убийцы, так же как недавно убили Казерио.1 Боже мой, как жертв много. Будем, друг мой, делателями по мере сил наших. Только в этом жизнь. Другой нет. [...]
  
   Ответ на письмо Л. Е. Душкина от 21 июля 1894 г., в котором он, по просьбе Толстого, подробно описывает заседание Бакинского губернского суда по делу об убийстве Богатуровым гимназистки Веры Глаузбер. Богатуров был приговорен к смертной казни через повешение.
  
   1 Санто Казерио (1872--1894), итальянский анархист, убивший 13 июня 1894 г. кинжалом президента Французской республики Сади Карно и казненный по приговору суда.
  
   В. С. Соловьеву.
   1894 г. Августа 7.
   [...] Д-р Краузкопф оказался человеком очень нехристианского духа [...]. Нехристианский же дух я усмотрел из данной мне им брошюры на тему "Око за око" и непротивления. Он говорит там, что "око за око" правильно, а подставление щеки неправильно, и что на случай удара по щеке и отнятия кафтана, надо не подставлять другую и не отдавать рубаху, а показать кулак и кнут. Это мне показалось очень гадко, хотя пора бы привыкнуть к этим гадостям среди окружающих нас казней.
   [...] Простите, что даю непрошенные советы, но, любя и уважая вас, не могу воздержаться, чтоб не посоветовать вам раз навсегда отказаться от полемики. Сколько вы сбережете сил. А вам есть на что положить их. Жатва многая.
  
   Владимир Сергеевич Соловьев (1853--1900) -- философ-идеалист.
  
   Редактору иностранной газеты.
   1894 г. Августа 11?
   [...]В последнее время большинство сочинений моих печатается не в России, а в иностранных переводах. Право перевода я предоставляю без всякого ограничения всякому, кто пожелает взять на себя труд перевода. Но, желая распространения между людьми своих мыслей, я желаю вместе с тем и правильного воспроизведения их. А между тем весьма часто случается, во-1-х, то, что переводчики переводят или с неверной рукописи, или с перевода же на другом языке, часто очень неверного, а во-2-х, то, что сами переводчики иногда так плохо знают русский язык, а иные и тот, на который переводят, что совершенно извращают подлинник, и, в-3-х, то, что господа издатели, иногда произвольно соединяя несколько статей под одним заглавием, часто заменяют данные мною заглавия своими и часто исключают то, что им не нравится или почему-нибудь неудобно для печатания, объявляя иногда при этом, что это их издание есть единственное разрешенное автором. Ввиду всего этого считаю нужным объявить, что, предоставляя попрежнему всем и каждому право переводить и пользоваться моими сочинениями, как кому угодно, я для тех, которые желали бы читать мои сочинения в их настоящем виде, впредь буду выделять от других ошибочных и неточных переводов те, которые я признаю правильными -- указанием на то, что эти переводы сделаны с одобренных мною текстов и с моего согласия.
  
   Печатаемое заявление в иностранные газеты было послано Толстым одновременно в Германию, Францию и Англию, где оно было опубликовано в лондонском "Daily Chronicle" 1894, от 30 августа.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1894 г. Августа 12.
   [...] Я теперь сижу часто в мастерской Тани, смотрю на обе картины,1 и что больше смотрю, то больше понимаю и люблю. Картины эти слагались в сердце и голове художника -- да еще какого -- десятки лет, а мы хотим в 5 минут понять и обсудить.
   [...] вы переживаете критический период своей жизни, очень мучительный и трудный. Я всей душой сочувствую вам и желаю, чтобы вы поступили по-божьи -- в виду Бога, в виду вечности, помня плотскую смерть, которая вводит нас и всех людей в общую всем нам жизнь непространственную, невременную. Если есть такая жизнь, то надо жить и действовать в виду ее, если же нет, то совершенно всё равно, как ни действовать. Писали вы ночью, но письмо ваше дышит неспокойствием и недобротой. В сомнении воздерживайся, говорят, а я бы сказал еще: в неспокойном, нелюбовном состоянии воздерживайся, замри, жди, когда придет доброта; а пока не решай. [...]
  
   1 Картины "Суд" и "Распятие".
  
   Карлу Грунскому (Karl Grunsky).
   1894 г. Августа 13--14?
   [...] Я не думаю, чтобы журнал был бы удобной формой для достижения такой цели, которую вы преследуете. Журнал связывает себя различными обязательствами, вследствие которых становятся необходимы компромисы. А в наше время нужнее, чем когда-нибудь, следовать сказанному 1850 лет тому назад Христом совету своим ученикам, чтобы быть чистым как голуби и мудрым как змеи -- чистым нравственно, как вы сами говорите, от корысти (интереса) и от лжи, и мудрым, т. е. говорить только то, что значительно, нужно и разумно. А с изданием журнала трудно эта исполнить. Кроме того, вообще говоря, деятельность печати уже оказала свое -- если не бессилие -- то недостаточность для совершения того переворота, к которому готовы и которого жаждут люди. Печать стала орудием, и более сильным, врагов движения, чем сторонников его. Печать сделала уже свое дело. Все знают, что не хорошо и чего не должно делать и что хорошо и должно делать, но недостает чего-то еще -- той искры электрической, которая превращает жидкость в газы, недостает поступков, согласия поступков с сознанием. И этому уже нельзя учить людей словом, этим можно только заразить людей делом. Вот это-то нужнее всего. "Того не оставляйте и это делайте", можно сказать теперь о печати и делах, т. е. печать печатью, но, чтобы она принесла свои плоды, нужны дела. И дела не подвиги какие-либо, а только неделание того, что мы сами же отрицаем: мы отрицаем ложь церкви -- не ходить в нее, ложь суда -- не участвовать в нем, ложь войны -- не быть солдатом, ложь земельной собственности -- не владеть ей, ложь капитализма -- не пользоваться процентами. Если бы 0,0001 того, что мы считаем справедливым, исполнялось бы нами, или хоть не делали бы то, что мы считаем несправедливым, как быстро изменился бы весь строй нашей жизни и из языческого стал бы христианским. А то мало того, что мы в сознании ушли вперед от исполнения на деле, мы так приучили себя к тому, что можно сознавать, говорить и не исполнять, что мысль и слово потеряли свою двигательную силу. -- Точно сняли передаточный ремень с махового колеса, тот, который должен двигать машину. Итак, более всего желаю успеха вам в слове, т. е. в вашем издании, но более всего в деле -- в исполнении слова.
  
   Карл Грунский (р. 1871) -- немецкий музыкальный критик. C 1 января 1895 г. издавал журнал "Neues Leben", который ставил перед собой задачу борьбы за новое мировоззрение. Всего с января по июнь Грунский выпустил 12 номеров, из них  4 целиком был посвящен Толстому.
   Ответ на два письма Грунского: от 25 мая/6 июня и 1/13 августа 1894 г., в которых он обращался с просьбой поддержать задуманный им журнал "Neues Leben" ("Новая жизнь") периодической публикацией в нем своих статей. При втором письме, написанном по-русски, он прилагал несколько своих статей, предназначенных для помещения в этом журнале.
  
   Н. С. Лескову.
   1894 г. Августа 14?
   Дорогой Николай Семенович, боюсь, что работа, за которую я взялся и о которой вы пишете, мне не по силам. До сих пор, несмотря на упорное занятие, я очень мало подвинулся. Я думаю, что я захотел слишком многого: изложить в краткой, ясной, неоспоримой и неспорной и доступной самому неученому человеку форме -- истину христианского мировоззрения -- замысел слишком гордый, безумный. И от того до сих пор ничего нет такого, что бы не стыдно было показать людям. Впрочем, в таком деле должно быть всё или ничего. И до сих пор, да, вероятно, и навсегда, останется ничего. Хотя для меня лично работа эта очень полезна, она и поучает и смиряет, и я не бросаю ее.
   О Ге я не переставая думаю и не переставая чувствую его, чему содействует то, что его две картины: "Суд" и "Распятие" стоят у нас, и я часто смотрю на них, и что больше смотрю, то больше понимаю и люблю. Хорошо бы было, если бы вы написали о нем! Должно быть, и я напишу. Это был такой большой человек, что мы все, если будем писать о нем, с разных сторон, мы едва ли сойдемся, т. е. будем повторять друг друга. Рад знать, что здоровье ваше относительно лучше. Если не увидимся здесь -- чего бы очень желал -- то увидимся -- не увидимся, а сообщимся там, т. е. не там, а вне земной жизни. Я верю в это общение, и тем больше, чем больше тот человек, об общении с которым думаю, вступает здесь уже в область духовной жизни. Сам в одну дверь уже вступаешь, или заглядываешь в эту область вне временного, вне пространственного бытия и видишь, или чувствуешь, что и другой вступает или заглядывает в нее: как же не верить, что соединишься с ним?
  
   Ответ на письмо Н. С. Лескова от 1 августа 1894 г., в котором Лесков писал: "О друге нашем Н. Н. Ге я, кажется, не могу писать и Стасову еще не отвечал... Я бы по поводу Ге все говорил колкости и обиды... и Стасову это было бы неприятно, а потому, вернее всего, я откажусь писать о Ге".
  
   Д. А. Хилкову.
   (О браке)
   1894 г. Августа 17--18.
   [...] Пора бы мне знать, что в супружеской жизни в наше время не бывает другого, чем то, что происходит между вами и Цецилией Владимировной, но всякий раз, когда узнаю об этом, всякий раз удивляюсь, огорчаюсь, как будто узнаю то, чего не ожидал. [...]
   Для того, чтобы двум супругам быть счастливым, как это пишется в романах и как этого желает всякое сердце человеческое, нужно, чтобы было между ними согласие. Для того же, чтобы было согласие, нужно, чтобы муж и жена совершенно одинаково смотрели на мир и на смысл жизни (это особенно нужно по отношению детей). То же, чтобы муж и жена одинаково понимали жизнь, стояли бы на одной и той же степени понимания, так же редко может случиться, как то, чтобы один лист дерева вполне покрывал другой. А так как этого нет, то единственная возможность согласия и потому счастия состоит в том, чтобы один из двух подчинил свое понимание другому. И вот тут-то главное затруднение: супругу с высшим пониманием, несмотря на все желание, нельзя подчинить его низшему. Можно для достижения согласия не спать, не есть, копать грядки для цветов и т. п., но невозможно делать то, что считаешь дурным, греховным, не только неразумным, но прямо противным разуму и не добрым. Несмотря на всё сознание того, что счастие обоих зависит от согласия, что это согласие нужно для счастия и правильного воспитания детей, не может жена содействовать пьянству или картежной игре мужа и не может муж содействовать балам жены и обучению детей танцам и фехтованию, закону божью по катехизису Филарета.1 Для соблюдения согласия и не только счастия, но истинного блага, которое совпадает с любовью и единением, нужно тому, кто, стоя на низшей степени понимания, чувствует более высокое понимание другого, -- покориться и не то, чтобы покориться в делах житейских, практических, в том, что есть, как есть, как одеваться, помещаться, а покориться в направлении жизни, в целях деятельности. Ну, что же в вашем отношении к детям, к отнятию их, чье отношение выше, вернее: нести покорно посланное испытание, стараться на пользу себе, своей души обратить его, или, употребляя средства недобрые, стараться вырвать детей, рискуя не достигнуть цели и потерять ту главную основу жизни, во имя которой и сложились такие условия, при которых могли отнять детей? Ведь какой из этих двух путей добро и какой следует избрать, не может быть сомнения. Не может быть, потому что отнятие детей есть ничто иное, как последствие того образа жизни, который вытекал из известного понимания жизни. А основа этого понимания есть покорность, смирение, непротивление, добро за зло. Нести разлуку с детьми покорно и смиренно нужно уже потому, что дети отняты у тех людей, которые исповедуют учение Христа, повелевающее подставлять щеку, любить врагов, оставить отца, мать, жену, детей для того, чтобы идти за ним. Цецилия Владимировна говорит, что эта ваша бездеятельность происходит от того, что вы не любите детей. Да ведь это для христианина не укор, а похвала. C'est Ю prendre ou Ю laisser.2 В том учении, которому мы стараемся следовать. Если бы оказалось, что я люблю больше, чем своих детей, игру на билиарде, или скачки, или свое тщеславие, тогда бы еще это мог быть упрек; или если бы оказалось, что я трус и боюсь идти против существующего порядка, чтобы, выручая детей, не нарушить своего спокойствия, тогда бы еще эти упреки могли тронуть меня. Но если я люблю Бога, т. е. добро и истину, то я наверно наилучшим образом люблю детей и для них делаю самое лучшее, что могу делать. Для счастья, больше -- для истинного блага нас, двух супругов, и детей, которые живут с нами, и для блага всех близких нам нужно наше согласие супругов; разъединение, наши ссоры, это несчастие для нас, для детей, это соблазн для людей, это самый ужасный ад. Для того, чтобы этого не было, нужно только одно: одному из двух супругов покориться. Боже мой! Я про себя говорю, сколько раз думал, как бы рад покориться, избавиться от этого ада несогласия и избавить от этого детей, готов на всё, на всякие уступки, унижения -- всё лучше этого ада. Но как же мне покориться в том, чтобы содействовать развращению детей роскошью, извращенным учением, или отнятию, под видом земельной собственности, которую я признаю и чувствую явным преступлением, отнятию трудов у нуждающихся работников для усиления развращения своей семьи. Не могу я покориться, потому что я знаю, чего от меня требуют: от меня требуют не чего-либо нового, неизвестного мне, а давно известного, знакомого мне зла, которое я только что узнал и от которого только что освободился. Мне кажется, что тому из двух супругов, который чувствует, что другая его половина стоит выше его, понимает что-то, не вполне доступное ему, но хорошее, божеское -- это всегда чувствуется -- так легко и радостно покориться, что удивляешься, когда не делают этого. [...]
  
   Ответ Д. А. Хилкову на его письма от 22 июля и 11 августа 1894 г., в которых он писал о своих разногласиях с женой, в особенности по вопросу об отнятых у них детях.
  
   1 Филарет (1782--1867) -- митрополит московский. Составленный им "Катехизис" был принят для преподавания "закона божия" во всех учебных заведениях дореволюционной России.
   2 Это надо принимать, как есть, или вовсе не принимать.
  
   М. В. Алехину.
   1894 г. Августа 18.
   [...] То, что пишете мне, возражая на мои слова о том, что все мы тем или другим путем придем к Богу, совершенно справедливо. Я отступил от истины из желания не осудить и найти точку примирения. Тяжело осуждать, хочется не делать того, что делают те, которые, считая себя в истине, осуждают других и нас. Одно, что можно, мне кажется, и что я и делаю, когда не увлекаюсь и слежу за собой, это не оспаривать, молчать, а говорить только тогда, когда тебя спрашивают, -- не для спору, а из желания узнать.
   [...] меня радовало последнее время то, что в Европе происходит и явно обозначилось в последнее время христианское движение жизненное, т. е. проповедь изменения всего строя жизни. [...] Мне кажется, что одновременно разгорается свет с одной стороны и сгущается мрак с другой: казни, розги, гонения за веру, поощрение убийств на дуэлях;1 в Европе безумная ненависть к анархистам с безумным приложением око за око. [...]
  
   1 После запрещения в 1891 г. дуэлей семейным офицерам и тем, которые уже трижды дрались на дуэли, в 1894 г. приказом по военному ведомству за  118 и 119 были вновь изданы "Правила о поединках", согласно которым дуэль признавалась обязательной во всех случаях, когда не могло быть достигнуто примирение или же примирение считалось несовместимым с традиционными понятиями об офицерской чести.
  
   Е. А. Ждан.
   1894 г. Августа 18.
   [...] Вы кончаете ваше первое письмо следующими словами: "скажите мне, что всё, всё надо терпеть и пить не морщась горькую чашу.... что я не имею права делать несчастной семью, мужа, что я должна покориться и забыть совсем, что я человек, что я буду крепка и здорова, если сброшу злость и ненависть.... что не вне меня, а во мне самой живут мои беды..... что я буду вновь счастлива, бодра и радостна, как в юности.... и мы будем счастливы с мужем именно так, как мы мечтали". Из этих слов видно, что вы знаете, в чем беда и чтР вам нужно, чтобы избавиться от нее, но что есть что-то, что мешает вам сделать то, что, как вы сами знаете, может дать вам истинное благо. Мешает вам в этом, как мне кажется, то, чтР я подчеркнул в ваших словах: 1) жалость перед собой, самая злая форма эгоизма, 2) ложное понимание назначения человека и потому его достоинства, и третье, еще более ложное представление о том, в чем состоит благо человека. Начну с конца, с ложного представления о счастии, которое кажется вам, что состоит в том, чтобы исполнилось то, о чем вы мечтали. Уже не говоря о том, что если счастье представляется тем, о чем мечтали в юности, то это доказывает то, что человек нравственно не двигается, не говоря об этом, счастье человеческое никогда не было и не может быть в каком-либо определенном положении. (Так оно представляется только самым грубым людям: покой, праздность, богатство.) Счастье не может состоять в каком-либо определенном состоянии, как бы оно, это состояние, ни казалось нравственно и утонченно; счастье состоит в радостном исполнении своего дела жизни, радостного, спокойного, твердого ответа на все те требования, какие заявляет жизнь. А вам жизнь предъявляет самые скромные требования. Она дала вам очень многое: прекрасного мужа, образование, безбедное существование и предъявила вам самые скромные требования -- ужиться в той новой среде, в которую она поставила вас, и внести в эту среду то доброе и высшее, что есть в вас, и научиться и усвоить из той среды то доброе, что есть в ней. А вы эти требования приняли за горькую чашу и стали жалеть себя и потому не любить тех людей, с которыми вы должны были жить. Вы говорите, что вам надо было покориться, т. е. забыть, что вы человек. Напротив, вам надо было помнить, что вы человек, т. е. существо, способное к самопожертвованию, смирению, любви и потому покориться во всем внешнем. И если бы вы это сделали и сделаете это, то никакой горькой чаши, которую вам надо пить, не будет больше, и, покорившись, вы будете счастливы, правда не тем счастьем, о котором вы мечтали, но лучшим счастьем, тем, которое не отнимется от вас. Забудьте о своем счастье, о своем достоинстве, о своих обидах, а смиритесь, признайте себя хуже других, отрекитесь хоть на время от того счастья, которого вам хочется, и вырвите из своего сердца всякое недоброжелательство к кому бы то ни было из всех, с кем вы связаны. Сделайте это на время в виде опыта, поработайте в этом направлении над собой хоть на короткое время, и посмотрите, что будет. Будет счастье совсем другое, чем то, о котором вы мечтали, но гораздо лучшее. -- Я написал вам много и сейчас вспомнил, что не написал главного. Понимаете ли вы, что жизнь наша не ограничивается этой жизнью, что есть духовное начало нашей жизни, что есть закон нашей жизни, которому мы должны свободно подчиняться? Есть ли у вас религиозное чувство? Если есть, то вы поймете меня и найдете успокоение и радость и будете радостью для всех близких; если нет, то всегда будете несчастливы и будете содействовать несчастью других. Надеюсь на первое и очень желаю этого.
  
   Ответ на два письма Е. А. Ждан из Могилева: от 16 и 26 июля 1894 г.; в них она жалуется на тяжелые семейные обстоятельства, из которых не видит выхода.
  
   Н. С. Кашкину.
   1894 г. Августа 18.
   [...] Как бы я рад был встретиться с тобою еще в этой жизни. Может быть, и удастся, если мы постараемся. Если же нет, то до свидания там. Я смело даю rendez-vous1 там всем тем, которые верят в это там, а ты, наверно, принадлежишь к таким людям. А так как я уже очень близок к этому переходу, то для меня естественнее давать это rendez-vous там, чем где-нибудь у Dussaux.2
   [...]
  
   Николай Сергеевич Кашкин (1829--1914) -- сын декабриста С. Н. Кашкина, петрашевец. В молодости был знаком с Толстым. В 1894 г. Кашкин состоял товарищем председателя Калужского окружного суда.
  
   1 свидание
   2 Дюссо -- ресторан в Москве.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1894 г. Августа 18.
   [...] Я полагаю, что теперь наступило время, когда наибольшая энергия должна быть направлена на уничтожение основных неправд, на которых покоится всё зло нашего общества, как вы это прекрасно делаете в вашей брошюре. Сильнейший враг правды, а потому и истинного прогресса, в настоящее время не незнание, а хитрые компромиссы, которые вплетаются во все дела. Самая нужная и важная деятельность нашего времени есть разоблачение этих компромиссов и краткое, ясное и простое изложение правды жизни. [...]
  
   Эуген Генрих Шмит (1851--1916) -- публицист христианско-анархического направления, издававший в Будапеште религиозный журнал "Religion des Geistes" ("Религия духа").
   Ответ на письмо Э. Шмита от 24 июля 1894 г., при котором им была прислана Толстому его брошюра "Маммон и Велиал".
  
   С. П. Софронову.
   (О компромиссах)
   1894 г. Августа 21.
   [...] Как ни трудно ваше положение по отношению вашей жены, требующей от вас венчания, и как ни страдала бы она от вашего отказа, дело, которое вы собираетесь сделать, не так ничтожно, как оно вам кажется. Обыкновенно говорят: уступка эта или другая, какая бы ни была -- так не важна, никто не пострадает от этого. А не сделай этой уступки, и ты причина страданий, отчаяния человека. Рассуждение это неправильно: два дела эти несоизмеримы. Нельзя рассматривать их так, что на одной стороне весов моя уступка, маленькая для меня неприятность, на другой -- большое страданье человека. Тут нет двух сторон: моей и того человека, а есть сторона правды, сторона служения ей, т. е. Богу, и сторона страдания, происшедшего от меня, но в котором я могу каяться, но которого не могу поправить. Я говорю это не с тем, чтобы советовать вам не поступать так, как вы намерены, а с тем, чтобы сказать вам, как я смотрю и как должно смотреть на дело. Мы все не святые и далеко не всегда исполняем правду, т. е. то, чего требует от нас Бог, но, нарушая правду, мы должны знать, что мы не делаем маленькую уступку, которая перевешивается добром -- уничтожением страдания, но что мы поступаем дурно по своей слабости, нарушая правду божию.
   Главное дело в том, мне кажется, что вы согласны с этим, и мы говорим с вами про это, что первая и главная обязанность наша к Богу и заповедь любви к Богу, а потом уже к ближнему. И заповеди не противоречат друг другу, если человек живет правильно, но как скоро мы в грехе, так является кажущееся противоречие, как теперь в вашем деле. И в этом кажущемся противоречии очевидно, чью надо брать сторону. Это же относится и до того, что вы пишете о школе.1 Может быть, слова мои вам покажутся жестоки, но я думаю, что я прав, прав потому, что руководим я в этом только любовью к Богу и сердечной любовью к вам.
  
   Сергей Павлович Софронов (1863--1915) -- один из последователей Толстого.
   Ответ Софронову на письмо от 16 августа 1894 г. из села Ирошникова Владимирской губ.
  
   1 Живя в деревне, Софронов учил на дому приходивших к нему крестьянских детей. В письме от 14 марта он писал Толстому о своем желании открыть настоящую школу и о своих колебаниях, вызванных необходимостью ее официально оформить.
  
   Е. И. Чертковой.
   1894 г. Августа 21.
   [...]Все мы, и молодые и старые, и в лихорадке и без нее, под Богом ходим, как говорит народ, и бояться никогда нечего, кроме как греха [...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1894 г. Августа 23.
   [...] мне очень больно, что вы усмотрели во мне признаки моей недоброй души и не отнесли этого, как следовало, ко мне, а к себе. Можно упрекать себя в говорливости, а уж никак не в молчаливости -- золотых словах.1 Из того, что вы пишете, мне очень хочется ответить на то, что вы пишете -- о трудности примирения стремления к вечному с временным или даже о невозможности такого примирения, как мне кажется, что вам кажется. Что же нам делать, коли это так.
   Ведь истину или, скорее, сознание ее нельзя урезывать по действительности. Уж пускай действительность устраивается, как она знает и умеет по истине. Ведь пугаться тем, что действительность не сходится с истиной, это всё равно, что в математике испугаться иррациональной величины.
   Вы говорите, что вас приводит в недоумение отрицание государства, науки, музыки, философии, патриотизма, поэзии. Но что же мне делать, и вам тоже, если мы, как люди, видим, что от патриотизма, государства, или философии Гегеля, или поэзии Фета происходит много зла (от первых двух) и много недостойного человека -- от последних двух, то неужели мне надо перестать видеть это и свое божественное начало жизни спрятать или скривить для того, чтобы не отстать от того, чем живут люди и, по вашему убеждению, не перестанут жить. То, что люди не перестанут жить вредными глупостями и никогда не начнут жить благодетельным разумом -- этого пророчества я не признаю. Если же под государством, патриотизмом, наукой, философией, поэзией вы разумеете отношение людей между собой, их умственные занятия, то я согласен, что без этого люди никогда не жили и не будут жить. Но не согласен, что те формы, в которые отлились эти отношения, как патриотизм и государство, и умственные занятия и духовные радости, как теперешняя наука, философия и поэзия, несогласен, что эти безобразные, прямо противоположные всем разумным и нравственным требованиям человека -- формы должны оставаться вечно.
   Если бы я убедился, что это так, то я сейчас бы повесился и не стал бы доживать того короткого срока, который мне остался, не стал бы доживать потому, что весь и единственный смысл моей жизни состоит в преобразовании этих форм соответственно требованиям моего любовного разума или разумной любви; преобразовании, которого я достигаю внутренним совершенствованием, т. е. наибольшим согласованием своей жизни с требованиями этой разумной любви и веры в ее всемогущество. Простите, что так расфилософствовался. Я всё об этом думаю, и потому во мне эти мысли в самом впереди.
  
   1 Страхов писал 18 августа по поводу своего пребывания в Ясной Поляне в июне -- июле 1894 г.: "Много раз мне казалось, что я играю роль какого-то молчаливого свидетеля, а не участника той жизни, которая ключом бьет в Вас и около Вас. И Вы иногда косились на меня, не правда ли? И у меня не хватило живости и речистости, чтобы сейчас же рассеять это настроение".
  
   Л. Л. и М. Л. Толстым.
   1894 г. Августа 27.
   Хочется высказаться, или чтоб другой тебе высказался, хочется что-нибудь доброе сделать кому-нибудь, или чтобы тебе что-нибудь сделал, хочется деятельной разумной любви, и как будто нет ее в людях, меня окружающих, или нет во мне, или что-либо мешает, и не умею вызвать и разрушить то, что мешает. И вот как сантиментальная барышня пишу вам, хотя здесь наверху сидят: мама, Илюша, тетя Таня, Миша и, главное, Таня. Знаете ли вы, верно знаете это чувство умиленно грустное как будто должно быть, как будто готовности на всё хорошее, на любовь, на жертву и сознание своей никому ненужности, неуместности, стен какой-то духовной тюрьмы, которые тебя отделяют от людей, от любовного общения с ними, от жизни. Ужасно думать, если и другие испытывают тоже. Из всех тех, которые наверху, наверное Таня временами испытывает это и ищет того же. [...]
   Вчера Таня ездила в Овсянниково с мужиками писать условие. Мне было грустно за нее, но я старательно молчал. Она, приехавши, была очень грустна. Нынче утром, проходя через ее комнату, я спросил ее: отчего она грустна? Она сказала: "ото всего, но нет, есть одно". -- "Что? " -- "Овсянниково. Зачем делать гадости, когда они никому не нужны". И губы вспухли, и она заревела. Оправившись, она сказала, что поговорит со мной об этом. Я придумал ей, как сделать. И сердце радовалось во мне, но вот прошел день, и она не говорила со мной. Может, она думает, что я забыл (когда я этим только живу), может быть, стыдится. Но это с ней всё будет хорошо, потому что она не старается не видеть, чего не хочет.
   Мама с Ильей целый день всё толковали со сходкой и с мужиками о том, сколько с них брать работ за ограбленную землю. Прежде меня это лично мучило, стыдило, теперь мне только жалко -- не прибавляю -- жалко, как жалко человека с неприятной вонючей раной, и жалко и гадко, но, главное, жалко, потому что я знаю, что мама не может поступать иначе, теперь уже не может понять то, что можно еще было несколько лет тому назад. Жалко и еще грустно за то, что я не могу и не умею сказать того, что так ясно и так нужно им. Вроде чувства немого, который не может передать то, что знает, и то, что нужно и спасительно знать тем, кому он хотел бы сказать.
   Всё это испытываемое мною чувство умиленного над собою уныния скорее нехорошо, но мне все-таки хочется высказать вам его, чтобы вы знали меня, какой я есть (верно, вы точно такие же), и помогали бы мне иногда выходить из него, и я буду помогать вам. Главное, в этом чувстве обманчивое то, что себя хвалишь за то, что для тебя ничего не нужно, готов служить всем и всё делать, но просишь от людей только немножко любви. В роде Фета: дайте мне всё, что нужно для жизни, и тогда мне ничего не нужно. Нет, ты сам давай ее, коли ты знаешь, как она нужна сердцу человеческому.
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1894 г. Сентября 2.
   [...] Желаю г-ну Тревору1 успеха в его работе и думаю, что у него нет основания отчаиваться, имея столько соработников по всему миру, а то благородное дело, которому он служит, -- единственное истинное человеческое дело нашего времени.[...]
  
   Эрнест Кросби (1856--1906) -- американский литератор и общественный деятель, находившийся под влиянием идей Л. Толстого.
  
   1 Джон Тревор (р. 1855), редактор журнала "Labour Prophet. The organ of the Labour church" ("Пророк труда. Орган трудовой церкви"), издававшегося в Манчестере.
  
   М. Ф. Кудрявцевой.
   1894 г. Сентября 3.
   [...] Как прекрасно сказала на днях моя племянница, растут люди только испытаниями. Хорошо знать это и так принимать выпадающие на нашу долю горести. Это очень облегчает, обращая тяжелое и кажущееся бесполезным в полезное, нужное душевное дело. Облегчать свой крест тем, чтобы охотно подставлять под него спину. Вы это, кажется, и делаете. И прекрасно делаете. Помогай вам Бог стараться делать это всё лучше и лучше, уничтожая в душе своей всякое раздражение и не гордясь этим.
   [...] Внутренняя же моя работа всё одна и та же: недовольство собой и желание достойно употребить последние силы, и сознание своей лени, слабости и небрежности в этом отношении. [...]
   Прощайте пока, желаю вам успеха в едином на потребу: увеличения в себе разума и любви и проявления их среди тех людей, с которыми вы живете.
  
   Мария Федоровна Кудрявцева -- жена врача, жила в станице Кавказской.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1894 г. Сентября 4.
   [...] Положим, что я много старше вас, но мне все-таки хочется сказать вам, что пора нам, старикам, утихать -- не волноваться, не негодовать, не отчаиваться (я, к счастию, этого отчаяния никогда не знал с тех пор, как родился вновь, я думаю, и вы тоже), не восторгаться, не рваться, а мягко влечь в хомут и не спускать постромки. -- Не знаю, удастся ли мне когда-нибудь -- уж мало осталось времени, описать те различные фазы, возрасты духовные, которые мы все проходили и проходим и которые я очень живо всегда вижу на вас. Описать это хорошо бы потому, что если это описать верно, то каждый, проходя эти возрасты, эти кризисы, не будет пугаться, а будет ждать следующего состояния, будет знать, что то же было и с другими. Надеюсь, что мучительная болезнь ваша прошла и что она, как и всё для того, кто умеет жить, принесла вам благо, и что мы скоро увидим вас. [...]
  
   О. С. Лебедевой.
   1894 г. Сентября 4.
   [...]Я прочел ваше предисловие, и простите меня за то, что высказываю свое мнение, о котором вы меня не спрашиваете; я должен сказать, что оно нехорошо и я не советовал бы вам печатать его в том виде, в каком оно теперь. Нехорошо в нем то, что автор слишком поверхностно и потому неправильно судит о том, что составляет сущность религии вообще и в частности христианства. Кроме того, исламизм представляется автором как особая, независимая от христианства религия, тогда как магометанство есть не что иное, как протестантство против Византийского извращенного, перешедшего в многобожие христианства, и протестантство, имеющее в основе своей те же предания, как и христианство, почерпнутые только в апокрифических библейских и евангельских сказаниях.
   Мысль об параллельном издании избранных, одинаковых по духу стихов Евангелия и Корана так хороша, важна и может произвести так много добра, что надо стараться осуществить ее наилучшим образом. А для этого надо, кроме того что подобрать в порядке их значительности стихи этих двух священных книг, выражающие самые основные, важные жизненно-нравственно-религиозные истины (которые во всех религиях одинаковы), надо еще в предисловии указать, во-1-х, на то, что нравственно-религиозные истины, те самые, которые важны для людей, всегда одинаковы во всех религиях, а во-2-х, то, что христианство и магометанство имеют один и тот же источник и расходятся только в своих искажениях этих источников, с одной стороны, христианами, а с другой -- магометанами, и что стоит только откинуть эти искажения, и обе религии неизбежно совпадут.
   Дело это очень важное, вы же говорите, что вы посвятили ему свою жизнь, и потому я говорю вам прямо, что думаю. Переработайте ваше предисловие не раз, не два, а 20, 30 раз, воспользуйтесь всем тем, что сделано по этому вопросу (прекрасные по этому вопросу об единстве религии статьи Макса Мюллера), и тогда книга ваша будет иметь то действие, которого вы желаете от нее.[...]
  
   Ольга Сергеевна Лебедева -- переводчица Толстого на турецкий язык.
  
   Ответ на два письма Лебедевой: одно от 1 августа, на которое Толстой ответил 21 августа (см. в "Списке писем Толстого, текст которых неизвестен",  40), и второе -- около 20 августа, разминувшееся с ответом Толстого. В первом она сообщала между прочим о своем стремлении "найти точку соприкосновения между христианством и исламом" и намерении для этой цели "выписать стихи из корана и евангелия, похожие между собой, комментировать их и составить книгу". Написанное к этой будущей книге предисловие в виде статьи было послано ею Толстому при втором письме.
  
   В. В. Стасову.
   1894 г. Сентября 4.
   [...]Вы так неумеренно хвалите меня за Тулон,1 что я мог бы возгордиться, если бы я не получал постоянно ругательных за него и за Царство божие статей и писем. Вчера вместе с вашим письмом пришла целая французская книга L'anarchie passive, par Marie de ManassИine. Вероятно, она либералка с оттенком революционерства. И меня всегда радует вид горящих шапок как на консерваторах православных, так и на вольнодумных либералах.
   О картинах Ге и всем том, что он оставил у меня, такая мысль: устроить музей Ге, в котором собрать все его картины, преимущественно запрещенные, рисунки, картоны, этюды и всё, что он делал, и хранить это и показывать. Я надеюсь найти такого богатого человека, который возьмет на себя расходы такого дела. Что вы об этом думаете?
   Мне, признаюсь, досадно думать то, что мы по глупости, дикости, закоснении, суеверности не поймем и отвернемся от oeuvre Ге, который, по моему мнению, упредил отношение к христианству на много десятков лет, а какой-нибудь француз или немец через 50 лет или раньше, пользуясь Ге, установит такое отношение к христианству и напишет картины, и мы все будем восхищаться, как восхищаются теперь Тиссо, который повторяет только Иванова. По-моему, ведь главное -- всем понятное и независимое от миросозерцания ценителей -- значение Ге, кроме его удивительной реальности, т. е. правдивости, в том, что он нашел то новое отношение к христианству в живописи, вокруг которого ходят и которое ищут все живописцы в Европе, и Беро, и Уде, и другие. Новое отношение Ге к христианским сюжетам то, что он не старается сделать то, что тщетно старались прежде -- в лице Христа выразить его значение, а берет из жизни Христа те эпизоды, которые олицетворяют отношение людей к тем вечным истинам, которые с того времени еще осуществляются в мире, и те практические положения, в которые становятся люди, осуществляющие их и борющиеся с ними. [...]
  
   1 Статья "Христианство и патриотизм"
  
   Ф. Ф. Тищенко.
   1894 г. Сентября 4.
   [...] Не огорчайтесь тем, что эта вещь ваша не может быть -- как я думаю -- напечатана в том виде, в котором она теперь. Вы молоды, и у вас еще много впереди, и есть и способность и энергия. Только спокойнее, покорнее несите те условия жизни, в которых вас ставит судьба, и условия эти изменятся. [...]
  
   Федор Федорович Тищенко (р. 1858) -- писатель из крестьян. С Толстым познакомился в марте 1894 г. в Хамовниках, проездом из вологодской трехгодичной ссылки за заступничество по делу крестьянина своей деревни, приговоренного к телесному наказанию.
  
   А. А. Толстой.
   1894 г. Сентября 4.
   [...] Приведет ли Бог увидаться с ней на этом свете? А очень бы хотелось. Что там мы не увидимся, ce n'est pas le mot,1 но будем сообщены, в этом я, чем ближе к смерти, тем утвердительнее, яснее уверен. [...]
  
   1 это не то слово,
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1894 г. Сентября 7.
   Пожалуйста не прерывайте, дорогой Количка, наших хороших, исключительно дружных и имеющих так много самых важных основ, отношений. Под основами этими я разумею и нашу непосредственную, простую взаимную симпатию и нашу любовь к умершему другу и, главное, единство нашей веры.
   Внешние перспективы в жизнь не могут, не должны этого изменить. Очень вам трудно. Знаю, но хоть робко, но все-таки скажу вам совет: ничего не разрубайте, ничего не рвите силами, ни на кого не сердитесь, никого не обвиняйте кроме себя. Себя всегда можно обвинить и всегда справедливо, потому что как бы ни клеветали на нас, ни осуждали нас, никто не знает наших гадостей и всего размера их. [...]
  
   Ц. В. Винер.
   (О распределении обязанностей в семье)
   1894. Сентября 22.
   [...] Если вопрос в том, что устранение себя мужчиной от тех забот и трудов, которые вытекают из воспитания или, скорее, из ухода за маленькими детьми: от укладывания их спать, мытья их и вообще всякого белья, от приготовления им, да и всем пищи, от шитья им одежды и т. п., в высшей степени не только по-христиански не добро, но несправедливо. Женщина и так неизбежно несет самую большую долю труда ношения и кормления грудью детей, а потому казалось бы естественно, что все остальные заботы мужчина должен бы брать на себя в той мере, в которой это возможно без помех его делу, тоже нужного для семьи. И так бы это непременно было, если бы варварский обычай взваливать всю тяжесть работы на более слабых и потому покоренных так прочно не установился бы в нашем обществе. Обычай этот так въелся в наши привычки, что, несмотря на признаваемое мужчинами равенство женщины, самый либеральный мужчина, так же как и самый рыцарски учтивый, будет горой стоять за права женщины быть профессором, священником, или с опасностью жизни бросится поднимать платок, уроненный женщиной и т. п., но не догадается пойти выстирать пеленки, которые загадил их общий ребенок, или сшить портки сынишке, когда жена беременна, кормит или просто устала, или просто хочет за то пропущенное ею время в ношении и кормлении почитать или подумать.
   Общественное мнение так извращено в этом направлении, что такие поступки найдут ridicules,1 и нужно много мужества, чтобы совершить их. Так вот я в этом с вами совершенно согласен и очень рад, что согласен, и очень благодарен вам, что вы помогли мне разъяснить себе этот предмет. [...]
  
   Ответ на письмо Ц. В. Винер от 10 сентября 1894 г. (Кикеты Тифлисской губ.), в котором она, отвечая на обращенные к ней слова Толстого в его письме к Д. А. Хилкову от 17--18 августа, подробнее разъясняет мучившую ее мысль о несправедливом разделении труда между мужчиной и женщиной при современном укладе жизни.
  
   1 смешными,
  
   О. С. Лебедевой.
   1894 г. Сентября 22.
   [...] Я думаю, что в книгах самого Баба1 это учение затеряно в восточном напыщенном (для нас) многословии и в натяжках для сближения с кораном, и потому интересно бы было извлечение из этих книг всего существенного, касающегося нравственности и общественной жизни. [...]
  
   1 Под именем Баба известен иранский религиозный проповедник Мирза-Али-Мухаммед (1820--1850) из Шираза, провозгласивший себя "вратами" (по-персидски "баб"), то есть посредником божественного откровения; основатель секты бабидов (бабистов), возглавившей массовые бабидские восстания в 1848--1852 гг.
   Учение Баба, критиковавшее феодальные порядки и законы в Иране, носило демократический характер.
  
   В. Н. Мак-Гахан.
   (О толстовцах и Генри Джордже)
   1894 г. Сентября 22.
   Я уже давно поставил себе за правило не принимать никакого участия в том, что пишется обо мне: не препятствовать, не поощрять, не поправлять и не возражать, но если вы спрашиваете, чего мне хочется, то откровенно скажу, что хотел бы, чтобы как можно меньше писали обо мне. Всё, что я думаю, и почему так думаю, я, как умел, изложил в своих книгах, и потому всякий, кого интересуют те вопросы, которыми я занимался, найдет их в моих книгах. Все же описания по случайным встречам, разговорам не только не уяснят дела, но большей частью запутают его.
   Вы вот пишете о "толстовцах" и других моих последователях, о движении, поднятом моей проповедью, и о том, почему толстовцы проявляют мало рвения к пропаганде мыслей, которые осчастливят человечество; а я не знаю не только каких-либо других последователей, но и толстовцев, и вовсе не знаю, в чем бы должно было проявиться их рвение. Я думал о жизни мира и о своей жизни и пришел к заключению, что люди живут дурно, и я жил очень дурно, и от этого очень страдают, и постарался уяснить себе, как бы надо было жить людям, чтобы меньше делать зла и меньше страдать, и уяснение это нашел в учении Христа. И вот изложил это учение, как я его понял, и так, что если бы люди следовали ему, то они были бы и счастливее и лучше. Есть несколько человек, которые так же понимают учение Христа, и с этими людьми -- человек 5, 6, я всегда радостно видаюсь и общаюсь. А о толстовцах, движении и т. п. я ничего не знаю, или даже знаю, что этого ничего нет. -- Если же вы у меня спросите, почему я не забочусь о том, чтобы как можно поскорее распространить свои мысли, то я отвечу, что я об этом не могу заботиться и беспокоиться, так же как не мог беспокоиться человек, написавший таблицу умножения, о том, чтобы она как можно скорее распространялась. Есть люди, которые заботятся о том, чтобы эта таблица умножения не распространялась, и против этих людей я ничего не могу сделать. Кому понадобится таблица, тот обратится к ней.
   [...] поблагодарите от меня очень Генри Джорджа и за чувства, которые побудили его прислать мне свои книги, и за самые книги. Я очень высоко ценю и то и другое. Некоторые из этих книг The perplexed philosopher (превосходная книга, я надеюсь провести перевод ее через цензуру).1 The land question2 и Free Trade3 были мне неизвестны. Читая их, я, как всегда при чтении книг Джорджа, испытывал восхищение перед ясностью, блеском, мастерством изложения и убедительностью, и чувство негодования против тех людей, которые стараются не понимать и замалчивать его проповедь. Мысли его доведены до такой степени ясности и убедительности, что всякий человек, начинающий думать об этих вопросах, не может не принять его проект, как только он его узнает. А между тем вот уже 2-й десяток лет проходит с тех пор, как он выступил, и нигде еще мысли эти не нашли себе практического приложения, несмотря на то, что 70 газет пропагандируют его. Мне всегда нравился библейский рассказ о том, что Моисей не увидал той обетованной земли, в которую он вывел свой народ. Не то, чтобы был о неизбежно, необходимо не видать плоды своих трудов, но то, что люди, лучшие люди, работают самую важную в мире работу, не только не ожидая за нее награды, но даже без надежды увидать осуществление того, на что посвящена была жизнь.
   Генри Джордж принадлежит к этим людям. Он первый заложил прочный фундамент постройке будущего экономического строя, и человечество всегда с благодарностью и уважением будет поминать его имя. Но удастся ли ему увидать плоды своих трудов? Я никогда не отчаиваюсь. Мне кажется, что нужно работать всегда так, чтобы быть готовым завтра осуществить свою мысль и не огорчиться тем, что она отложится, может быть, на столетие.
   Г. Джордж составил таблицу умножения, ясную, всем понятную, бесспорную. Он сделал свое дело. Пусть практические деятели делают свое. Одно несомненно, что как те люди, которые захотят делать вычисления, не могут обойти таблицу умножения, так и те люди, которые захотят организовать на более справедливых основах человеческую общественную жизнь, не будут в состоянии обойти проект Г. Джорджа и его возьмут в основание. Скажите ему, что очень высоко ценю его и люблю.
  
   Ответ на письмо В. Н. Мак-Гахан от 16 сентября 1894 г. Сообщив, что первоначально она не предполагала писать о Толстом корреспонденций в американских газетах и "обращать свои наблюдения в доллары", но затем, поездив по России, она передумала и просит у Толстого разрешения писать и о нем лично, когда будет писать о "толстовцах" и других его последователях.
  
   1 "А Perplexed Philosopher. Being ап examination of Mr. Herbert Spencer's various utterances on the Land Question with some Incidental References to his Synthetic Philosophy", Нью-Йорк, 1892. Книга эта с надписью автора: "Count Leon Tolstoi with esteem of Henry George. March 25 1894" ("Графу Льву Толстому с уважением от Генри Джорджа. Марта 25 1894") хранится в яснополянской библиотеке. Русский перевод ее был сделан по предложению Толстого и вышел под заглавием: "Генри Джордж, "Запутавшийся философ. Разбор мнений Герберта Спенсера по земельному вопросу в связи с его синтетической философией", СПб. 1902.
   2 "The Land Question", Нью-Йорк, 1881. В переводе С. Д. Николаева: Генри Джордж, "Земельный вопрос. Его сущность и единственное решение", изд. "Посредник", М. 1906.
   3 "Protection of the Free Trade", Нью-Йорк, 1892. В переводе С. Д. Николаева: Генри Джордж, "Покровительство отечественной промышленности или свобода торговли", изд. "Посредник", М. 1903.
  
   С. Д. Чалиной.
   (О возможности разумной жизни в любом положении)
   1894 г. Сентября 22.
   Вы пишете, что хотите разумной жизни и свободы, но что вам кажется, что ваше теперешнее положение не дает вам возможности этого. Я думаю, что это несправедливо, что нет такого положения, в котором нельзя бы было вести разумную жизнь и быть свободной. Я не говорю, что можно вести разумную жизнь и быть свободной и сохранить известное положение, но я говорю, что всегда и везде можно вести разумную, т. е. христианскую жизнь, и что эта христианская жизнь сама собой выведет из того положения, которое противно ей, и поставит в такое, которое ей свойственно.
   Христианская жизнь ведь состоит в том, чтобы служить не себе, а Богу -- делать его дело. Его же дело состоит в том, чтобы разъединение и вражда людей между собой заменилась единением и согласием. Делать же это дело может человек, исповедуя истину и проявляя любовь. И для того, чтобы делать и то и другое, не может быть никаких препятствий.
   Но поймите хорошенько то, что для того, чтобы делать это дело божие, надо быть твердо, несомненно убежденным, что в этом истина -- так убежденным, чтобы на это полагать все силы своей души было бы так же естественно, как прежде вам было естественно полагать все силы души на удовлетворение своих личных желаний. Если же этого убеждения, этой веры еще нет, то надо приобрести ее. А чтобы приобрести ее, надо, как сказал Христос: если хотите узнать, правда ли мое учение, делайте, что я говорю, надо испытать эту жизнь, приучать себя к этой жизни и внутренним усилием и общением с людьми, жившими (все мудрецы мира и во главе их Христос) и теперь так живущими людьми. А чтобы это делать, тоже никакое положение не может препятствовать. Можно классной дамой вести более христианскую жизнь, чем нищей работницей или сестрой милосердия. Вообще же надо самому сознательно менять свое положение. Надо блюсти в себе и растить вложенное в нас семя божие и жить сообразно с этим. Если же такая жизнь несообразна с тем положением, которое вы занимаете, тогда вас заставят переменить это положение, т. е. выгонят, а не вы перемените его. [...]
  
   Софья Дмитриевна Чалина (р. 1874) -- классная дама в Институте принцессы Ольденбургской в Петербурге. В письме от 5 сентября 1894 г. она писала о том, как она остро переживает несправедливость своего привилегированного социального положения, и просила у Толстого совета, как ей быть.
  
   М. Л. Толстой.
   1894 г. Сентября 26.
   [...] Я ездил покупать яблони и испытываю, как всегда после практических дел, стыд и неловкость и вместе с тем глупую озабоченность. [...]
  
   Е. С. Денисенко.
   1894 г. Октября 1.
   [...] Я был лет 20 тому назад также тяжело болен ревматизмом, и ничто не помогало, и потом прошло вдруг всё, не знаю от чего -- от пиявок ли, которые тогда поставили к ноге, или от массажа. Я думаю, что массаж самое полезное, главное же, безвредное. Опасаюсь я за внутренние средства, которые вам дают. Не может это быть не вредно для общего состояния организма, и я бы советовал вам воздерживаться от этих внутренних приемов. -- Еще думаю я, что всякая болезнь имеет свое течение и что надо терпеливо переносить, терпеливо ожидать, стараясь от нетерпения не повредить себе. Очень трудно это, но все-таки, я думаю, легче переносить всякое горе и всякое страдание, когда принимаешь его, как должное и нужное. [...]
  
   Елена Сергеевна Денисенко (1863--1940) -- племянница Толстого, дочь Марьи Николаевны Толстой.
  
   И. М. Трегубову.
   (О борьбе с половой похотью)
   1894 г. Октября 3.
   [...] Не думайте, чтобы ваши страдания были чужды мне: я их переживал и переживаю и потому всей душой сочувствую вам и желал бы помочь вам так же, как желал бы помочь себе. Но в таких делах, в наших падениях, совершенно противных нашему сознанию, когда точно перевертывается на минуту человек вверх дном, и то, что властвует и должно властвовать и должно быть наверху -- духовное разумное -- вдруг спускается куда-то вниз, исчезает и подпадает под власть телесного, животного, бессмысленного, которое поднимается вверх и властвует, в таких делах помочь нельзя: это последствие предшествующих грехов, которые должны иметь свое наказание. Это вроде того, что если я въехал в рытвину и меня толкнуло передней осью, то нечего удивляться, что толкнет задней, и избавиться от этого толчка нельзя; надо его переносить и не заезжать вперед в рытвины; или как то, что у меня родится полынь вместе с хлебом от того, что плохо вспахал. Делать больше нечего, как ожидать спелости и хлеба и полыни и жать, потом отбирать, а главное, вперед учиться не делать огрехов. Я хочу сказать этим, что не надо отчаиваться и от того, что уродилась полынь, перестать пахать, а надо, напротив, пожиная полынь, сеять следующий посев такой, в котором бы не было полыни.
   Многие грехи наши, особенно когда уже мы давно перестали делать то, что их производило, и живем, ждем плодов добрых от более доброй жизни, когда эти грехи проявляются в нас своими последствиями, удивляют, ужасают нас; так это бывало много раз со мной; но не надо ужасаться, это только значит то, что ты не расчелся еще с грехом, и, как в пушкинском "Выстреле", грех требует от тебя расчета, тогда как ты думал, что ушел от него. Это карма в этой жизни. Факт греха ведь не грех, самый грех это то душевное состояние, которое его вызывало. В вашем случае это признание того, что телесное наслаждение, известное телесное наслаждение есть благо и что можно поставить его себе целью жизни. Самый же грех есть только неизбежное последствие этого ложного душевного состояния. Избегайте греха теперь, устраняйте всё то, что нарушает настоящее христианское, любовное, служебное состояние души, вызывайте в себе сознание того, кто вы и зачем вы живете здесь, и вы пожнете плоды этого в будущем; последствия же прежнего греховного состояния всё реже и реже будут проявляться; может быть, уже и кончились.
   Вот всё, что могу сказать вам. Говорю же то, что сам для себя думаю и делаю. Хорошо это сказано в статье, которая, кажется, у сына Льва, что у нас три могучие учителя: нужда, болезнь и грех. Грех высший учитель, если только мы понимаем его учение так, как вы понимаете. Как важно одно то смирение, которым он награждает нас. Я знаю это по себе. Ищите царства божия, которое внутри вас, и правды его, а остальное приложится вам, т. е. ищите наивысшего доступного вам душевного состояния (это состояние наибольшей любви), и остальное всё будет хорошо, и перенесете легко последствия грехов прошлого, и они всё реже и реже будут повторяться, и не впадете в уныние.
  
   Д. П. Маковицкому.
   1894 г. Октября 5.
   [...] По их отзывам я вижу, что вы близко сошлись с ними и сошлись на том, что одно прочно соединяет людей, на исповедании одной истины и служении одному делу. [...]
   От всей души желаю вам всё большего и большего движения на том пути сознания и исполнения истины, на который вы вступили, и всё большей и большей радости, которую дает это движение. [...]
   Продолжаю свою работу и работаю с радостью и надеждой на то, что работа эта пригодится людям. [...]
  
   Душан Петрович Маковицкий (1866--1921) -- врач, словак из г. Жилина в Венгрии. С декабря 1904 г. до смерти Толстого жил в Ясной Поляне в качестве домашнего врача. Вел дневник "Яснополянские записки"; первые два выпуска за 1904 и 1905 гг. опубликованы в 1922 г.
  
   М. Л. Толстой.
   1894 г. Октября 6.
   [...] Впрочем, со времени того письма уже много прошло времени, и твое настроение 20 раз могло измениться. Но как бы оно ни изменилось, одно несомненно, что через 10 лет -- это так скоро проходит -- ты будешь удивляться на то, что тебя теперь тревожит, и не будешь в состоянии восстановить теперешнее свое состояние. Тане минуло 30 лет 3-го дня, а мне, которому 66, так ясно, что это только меньшая и несомненно худшая половина жизни прожита, и что настоящая жизнь только начинается. Так и тем более твоя. Только не унывай и не продешеви свою эту самую лучшую, более свободную, разумную и любовную предстоящую жизнь. [...]
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinriech Schmitt).
   1894 г. Октября 6.
   [...] Положение, в которое ставит себя каждый человек, серьезно принимающий истинную и единственную религию нашего времени -- называется ли она христианством, или религией духа -- и следующий ей в своей жизни, везде одинаково. Так что я убежден, что самое важное, а также и самое трудное для людей, которые хотят служить истине, это не изложение религиозных принципов, а выполнение этих принципов в нашей жизни.
   Что касается вашего отношения к интеллигенции и рабочим, то у нас замечается совершенно то же самое. Интеллигенция ищет спасения там, где его нет, и в сущности не вполне искренна в своей деятельности: она хочет сделать что-нибудь хорошее, не жертвуя своими выгодами. А социалистически настроенные рабочие хотят изменить теперешнее положение не потому, что оно несправедливо и противоречит любви, но потому, что в данном случае установление справедливости будет для них выгодно. Спасение, я думаю, придет не от интеллигенции и не от социалистически настроенных рабочих и их вождей, а от таких людей, для которых религия является единственной путеводной нитью в жизни, как назарены в Сербии или в других местах Австрии, где сотни людей ежегодно отказываются от присяги и военной службы и годами отсиживают за это в крепостях и тюрьмах. Только от таких людей, готовых отдать жизнь за свои убеждения, придет спасение. И такие люди есть везде, и такими людьми должны быть мы сами, чтобы исполнить свое назначение и чтоб влиять на других.
   Я думаю, что вы -- один из таких людей, и потому мне очень радостно поддерживать с вами непосредственные отношения. Мои письма плохо написаны, и их не стоит печатать. Но если у меня будет время, напишу что-нибудь для вашей газеты и вам пошлю.
  
   Ответ на письмо Шмита из Будапешта от 18/30 сентября 1894 г., в котором он говорил о впечатлении, произведенном на него чтением книги Толстого "Царство божие внутри вас", и рассказывал об условиях своей деятельности среди интеллигенции, в кругах рабочих и крестьян, о своем журнале "Религия духа".
  
   Н. C. Лескову.
   1894 г. Октября 7.
   [...] Вы спрашиваете у меня в предпоследнем письме, не могу ли я прислать вам то, что я пишу, или часть этого.1 Никак не могу -- не то что не хочу, напротив, очень хотел бы, но не могу, потому что всё, что написано, так несовершенно, и так отрывочно, и так запутано, и так беспрестанно изменяется, что в том виде, в каком оно теперь, оно не может дать никакого понятия о том, чем бы я хотел, чтобы это было. [...] Всё это должно быть коротко, но так связано, как свод, который не может держаться без замка. И вот этот-то свод до сих пор еще не сведен мною. Но я не отчаиваюсь и работаю с большим напряжением, радостью и пользою для души.
   Что касается до книги Манасеиной, то мне очень жалко, что я написал про нее. [...] Если бы отвечать на все такие книги, то не достало бы времени ни на что другое, а времени мало и всё меньше и меньше.
   Те доводы из отцов, на которые вы указываете, могут быть полезны для некоторых искренно сомневающихся людей и приписывающих значение внешнему авторитету, но я думаю, что таких мало. Я думаю, что человека, который, прочтя хотя только нагорную проповедь, не говорю все Евангелия, не пришел к убеждению, что непротивление злу насилием составляет основное условие христианского жизнепонимания, такого человека не убедят никакие доводы.
   От души желаю вам здоровья, и еще больше душевного спокойствия. [...]
  
   1 Речь идет о работе Толстого над "Катехизисом".
  
   Т. Л. Толстой.
   1894 г. Октября 15.
   Напрасно ты на себя жалуешься, Таня. Я только видел, что ты жила внутренней жизнью и не хотела рассеяний -- внутренней жизнью, про которую говорит Амиель -- сам не знаешь, что в ней делается что-то. [...]
  
   Карлу Грунскому (Karl Grunsky).
   1894 г. Октября 17.
   [...]Я не отрицаю силу печати, но только нахожу, что главная деятельность, предстоящая людям, желающим служить истине, не столько в ее области (в области печати), сколько в области практического приложения истины к жизни.[...]
  
   Кларе Бьюик Колби (Clara Bewick Colby).
   1894 г. Октября 17.
   [...] Я думаю, что борьба между капиталистами и рабочими не может быть прекращена путем принуждения, т. е. насилия, и был рад узнать, что вы того же мнения и что вы разумеете под принуждением моральное влияние и общественное мнение.[...]
  
   Клара Бьюик Колби -- американка, редактор-издатель вашингтонской газеты "Woman's Tribune" ("Трибуна женщины").
   Ответ на письмо Колби от 7/19 сентября 1894 г. с приложением 10 долларов, собранных американскими женщинами, и текста доклада Колби по вопросу об улаживании конфликтов между рабочими и нанимателями.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1894 г. Октября 19?
   [...] вы вычеркиваете из вашей жизни всё прошедшее, всё, что было за эти 8--10 лет, говорите, что всё это было не то, обман, что вы притворялись и т. п., а другой может сказать, что ваша теперешняя жизнь есть обман, что вы притворяетесь, что то, что вы теперь, это не вы, а что-то ложное, искусственное, болезненное (болезненное, потому что есть это неестественное отрицание целого периода своей жизни). Но я не согласен с вами, чтоб вычеркнуть прошедшее, и не согласился бы с теми, которые утверждают, что теперешняя жизнь обман. Ни то, ни другое. А и в той жизни было то, что есть у всех нас -- людей, много участия в нашей жизни тщеславия, заботы о мнении людей, много слабостей; и в теперешней жизни вашей много неясного, подавленного, чуждого вам. Вопрос в том, какая была чище, лучше, правее, ближе к Богу?
   На вопрос этот ответить можете только вы сами. Я только хотел сказать, что отрицать свою жизнь, свое прошедшее нельзя: оно нас родило такими, какими мы теперь. Да и судить о прошедшем незачем. Надо судить о настоящем, и в настоящем искать жизни, движения жизни. Вчера я перечитывал мои старые дневники 84 года. И много раз там поминаю вас. Помните, мы ходили к Урусову в Тулу? Мне почему-то очень памятно, и радостно памятна эта прогулка. Разве я могу поверить вам, что вы не жили тогда? Судите, как хотите, о себе, только поосторожнее, получше, а я, как любил, так и люблю вас и вы меня нисколько не испугали. [...]
  
   Ответ на письмо Н. Н. Ге от 10 октября 1894 г. из г. Николаева, куда Ге в конце сентября переехал после смерти отца. В письме Ге продолжает разъяснять причины своего отхода от "толстовства".
  
   N. N.
   (О браке)
   1894 г. Октября 20.
   Получил ваше письмо и очень желал бы правильно ответить на ваши очень часто встречающиеся и действительно неразрешенные недоумения. В библии и Евангелии сказано, что муж и жена не два существа, а одно, и это справедливо, не потому что это будто бы сказано Богом, а потому что это есть утверждение несомненной истины о том, что половое общение двух существ, имеющее последствием деторождение, соединяет эти существа каким-то особенным от всех других соединений таинственным образом, так что эти двое в известном отношении перестают быть двое, а становятся одним существом. И потому я думаю, что стремиться к целомудрию, к прекращению половых отношений, может и должно это совокупное существо, т. е. оба супруга вместе, и тот, кто впереди в этом отношении, должен стараться воздействовать на другого всеми находящимися в его руках средствами: простотою жизни, примером, убеждением. До тех же пор, пока оба не сошлись в одном желании -- нести вместе тяжесть грехов своего совокупного существа. Ведь делаем же мы по своим страстям дела нам противные, противные нашей совести; точно так же приходится делать дела, противные нашей совести, если только считать себя не отдельным существом, а частью совокупного существа двух супругов. Дело только в том, чтобы, как при своих личных соблазнах, так и в этом соблазне этого совокупного существа, ни на минуту не признавать грех не грехом, не переставать бороться.
   Вы правы, говоря, что есть обязанности к самому себе, образу и подобию божию, и человек не может и не должен допускать осквернения своего тела, но это относится не к тем брачным отношениям, от которых были и могут быть дети. Рождение детей и воспитание, кормление их уничтожает большую долю тяжести и преступности этих отношений и, кроме того, на долгое время беременности и кормления освобождает от них. Рассуждать о том, благо или не благо рождение детей, не наше дело. Тот, кто установил это искупление за грех нарушения целомудрия, знал, что он делал. Да и, простите меня, если то, что я скажу, покажется вам неприятным: в том, что вы говорите о том, что, рожая детей, становишься всё нервнее и нервнее, выражается нехорошая, грубо эгоистическая черта: вы живете не за тем, чтобы вам быть веселой и здоровой, а затем, чтобы делать то дело, к которому вы приставлены. Дело же это состоит в том, кроме всех важнейших дел вашей внутренней жизни, чтобы, если вы впереди своего мужа в деле целомудрия, помогать ему двигаться на этом пути, и в том, чтобы, если вы сами не исполнили всего, что от вас требуется, дать миру другие существа, которые будут иметь возможность исполнить это.
   Кроме того, если существуют между супругами известные отношения, то участвуют в них непременно оба. Если один из супругов более страстен, то другому уже кажется, что он совершенно целомудрен, но это несправедливо. Я думаю, несправедливо и в вашем случае. Вам только не видно своего греха из-за более заметного греха другого. Если бы вы были совершенно чисты в этом отношении, вы бы были равнодушны к тому, где будет искать ваш муж удовлетворения своей страсти, равнодушны в смысле ревности, а только жалели бы его за его падение, но этого нет. Если бы вы потребовали от меня практического совета, как поступить, я сказал бы: Выберите лучшую минуту чистого любовного настроения в вашем муже и скажите ему, как тяжелы, мучительны для вас эти отношения и как страстно вы желаете избавиться от них. Если, как вы пишете, он не согласен с вами, что целомудрие хорошо, и будет настаивать, покоритесь и, если вы будете беременны, чего вы должны желать, потребуйте своей свободы во всё время беременности и кормления. И опять делайте то же и не заботьтесь о том, что выйдет из этого. Кроме хорошего, из этого ни для вас, ни для вашего мужа, ни для ваших детей ничего выйти не может, потому что, поступая так, вы будете искать не своего счастья и спокойствия, а исполнения того, чего хочет от вас Бог.
   Простите, если что нехорошо написал, старался перед Богом высказать то, что пережил и передумал об этом вопросе.[...]
  
   Н. Я. Гроту.
   1894 г. Октября 20--21.
   [...] Зачем вы пишете, что вы разошлись со мной. Этого не может быть. Я, напротив, чем дольше живу, тем больше сближаюсь со всеми и уверен, что в том, что нам обоим важно, мы опять будем вполне согласны, а в том, что не важно, предоставим каждому думать по-своему. Вот сейчас пример несогласия в том, что не важно: наши мнения о значении царствования Александра III. Мне его очень жалко, как человека страдающего и умирающего в таких тяжелых для души условиях, но эта жалость не заставляет меня изменить мое мнение о плачевном итоге его царствования. И от этого-то мне его особенно жалко. Но наши мнения об этом -- мое наверное -- нисколько не важны, и потому мы и не будем спорить. [...]
  
   Ответ на письмо Н. Я. Грота от 16 октября 1894 г., в котором он дает положительную оценку царствования Александра III и "умоляет" Толстого написать "свои мысли об этом".
  
   Н. Н. Страхову.
   1894 г. Октября 21.
   Как мне жаль, дорогой Николай Николаевич, что вы не дописали и не прислали вашего длинного письма в ответ на мои разъяснения, почему государство, церковь, наука, поэзия и т. п. дела человеческие должны уступать делу божию, когда встречаются на его дороге, и не в вопросах общих, а в вопросе личной жизни каждого отдельного человека, желающего идти по пути его истины. Для меня то, что я не думаю только, а чувствую всем существом своим по отношению этого столкновения, до такой степени несомненно ясно, что я часто недоумеваю, как могут другие искренние и серьезные люди думать иначе, и потому очень желал бы узнать, что мешает им видеть то, что я вижу, или что обманывает, так удивительно обманывает меня.[...]
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Октября 22.
   Я слышал от Поши про ваше искушение в отношениях с женой и очень сожалел о вас. Я очень рад, что вы, как мне думается, решили так, как велит Бог, -- не ниже и не выше своей совести. Вы так знаете мои мысли, так одинаков источник, из которого мы черпаем, что боишься говорить вам давно знакомое: именно то хочу сказать, что главное дело в душе, перед совестью не кривить душою, не называть зла добром, а ненавидеть зло, которое сам делаешь, не только так же, как то зло, которое делает другой, но еще больше в тысячу раз. В этом в области духовной, т. е. свободной -- всё дело, а что сделаешь под давлением соблазна, нельзя предрешить. Одно знаешь, что ненавидишь зло, и цепляешься за всё и всем готов пожертвовать, чтоб не сделать его. Вчера пришел сюда Хохлов. Вот тоже искушение. Он больной душевно, т. е. очень приблизившийся к полюсу безумия, и помочь ему я, по крайней мере, чувствую, что не в силах, а оставить его, отвернуться от него, тоже еще менее в силах. Хотел он уходить, но всё остается. Я умолял его, чтобы он вернулся к отцу и в физически спокойном состоянии трудился бы над установлением добрых, любовных отношений с людьми, которые он все потерял и от этого ужасно несчастлив.[...]
   Я не могу даже сказать, что продолжаю свою работу, дня три ничего не пишу и чувствую необходимость всё изменить и всё начать сначала. Я увидел на этой работе опасность отвлеченного умствования. Не успеешь оглянуться, как забредешь в страшные дебри. Кажется, что остановился во-время. Поверка одна -- доступность младенцам и простым людям -- чтобы было понятно Ваничке2 и дворнику. А если нет, то ищи, в чем заврался.
   Ну, так вот, пока до свиданья, пишите о том, что будет с вами. Помогай вам Бог не изменить ему, т. е. правде. Это кажется так мало, а практическое дело для другой стороны так велико и важно. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1894 г. Октября 22.
   [...] забыл сказать еще то, что хотел, о ваших письмах к Тане. Письма эти вызывают самые недобрые чувства в Софье Андреевне, неприятны мне, боюсь, что стеснительны и тяжелы для Тани. Не показывать их мне неприятно, показывать, как будто исполняя обязанность, тоже неприятно. И самые письма ненатуральны. Если у вас есть дела до нас, то с ними вам удобнее обратиться ко всем более, чем к Тане. Было время, что она не отвечала вам на два письма, вы писали ей третье. Если признано и вами и ею, что исключительность ваших отношений не имеет никакого смысла и ничего кроме тяжелого и неприятного принести не может, то и надо прекратить ее. Я понимаю, что в случае надобности нет причины, почему вы не можете написать Тане, и она ответить вам, но от этого до постоянной переписки, наполняемой искусственно всякими мнимыми делами, большая разница. Я знаю, что вы делали это без умысла и по естественному чувству, но думаю, что чувство это обманывает вас, и я указываю вам на это. Если то, что я высказываю вам, неприятно вам, простите меня и поймите, что, испытывая постоянно тяжелое чувство, готовое перейти во враждебность к вам, при виде ваших писем беспрестанных к Тане, испытанное мною и нынче при получении вашего письма, я решил, что лучше высказаться, чем дать подниматься этому чувству.[...]
   Le vagabond1 Мопасана я знаю и не поместил его, потому что он очень груб и слишком жестокими представляет людей, а сцена бродяги с женщиной гадка. Если вы согласны со мной о том, о чем пишу, то не отвечайте на это письмо, а помогите восстановить простые, естественные, без задних мыслей, отношения между всеми нами и вами.
  
   1 Рассказ Мопассана "Бродяга" не был включен Толстым в список рассказов Мопассана, намеченных к изданию в "Посреднике".
  
   М. Л. Урусовой.
   1894 г. Октября 22.
   Письмо ваше было для меня большой радостью: и характер чувства, и склад мыслей, и способ выражения их, и самый почерк -- всё это живо не напомнило, а воскресило во мне мое отношение к вашему дорогому мне и милому отцу,1 память о сближении с которым составляет одно из лучших воспоминаний моей жизни. Я очень радуюсь за вас, что вы ближе узнали вашего отца и через него общего Отца нашего, без сознания общения с которым жизнь не жизнь, а или попытки забвения, или уныние и злобное отчаяние.
   Вы мне казались очень далеки от этого, когда я вас видел. Мне казалось, что музыка и ваш талант к ней были большим соблазном, отводившим вас от возможности желания познания истины. Как и что случилось в вашей внутренней жизни, и что означает то, что год этот был для вас особенно важным? Напишите мне об этом, если вам этого захочется. Мне вы близки и по памяти к вашему отцу, моему другу, и по непосредственной симпатии к вам, и по важности того душевного процесса, который, как думаю, происходит в вас. [...]
  
   Мария Леонидовна Урусова (1867--1895) -- старшая дочь Л. Д. Урусова.
   Ответ на письмо М. Л. Урусовой от 2/14 октября 1894 г. В нем она посылала Толстому выписку из записной книжки своего отца под заглавием "Чему я научился от Л. Н." и писала о переломе в ее миросозерцании под влиянием Толстого.
  
   1 Леонид Дмитриевич Урусов (ум. 1885), тульский вице-губернатор (с 1875 г.), вышедший под влиянием Толстого в отставку.
  
   Ч. Н. Фойстеру (Ch. N. Foyster).
   (О том, как быть без правительства)
   1894 г. Октября 17--26.
   Вы пишете мне, что, прочтя мою статью: Христианство и Патриотизм, вы совершенно согласились с первой частью статьи, в которой излагалось всё то зло, которое происходит от патриотизма и войн, но что вы не согласны с моими доводами о том, что для избавления себя от этих зол люди не должны участвовать в правительствах. И на вопрос этот отвечаете признанием того, что часто приходится слышать в разговорах и читать, что это невозможно. По вашему мнению, нужно не отказываться от участия в правительстве, а, напротив, участвовать в нем, избирать таких представителей, которые были бы друзьями народа и врагами всякой несправедливости и войны. Тогда, по вашему мнению, зло существующего порядка искоренится и люди, жизнь людей станет лучше. Но как же быть без правительств? спрашиваете вы. На этот вопрос я не берусь отвечать вам.
   Всё это очень хорошо, говорят мне. Деспотизм, насилие правительств, войны и вооружение всей Европы действительно ужасны, и вы правы, осуждая всё это. Но как можно быть без правительств? Чем заменить их? How can we do without government? Имеем ли мы, ограниченные умом и знанием люди, право, только потому, что нам это кажется лучше, уничтожать то, чем много веков жили наши предки, чем живем мы и благодаря чему мы достигли современной цивилизации и ее благ, и, не имея ничего определенного, которое мы могли бы поставить на месте уничтоженного, рисковать всеми теми бедствиями и ужасами, которые постигнут нас при уничтожении правительств?
   Ответ на вопрос, так поставленный, слишком ясен. Но дело в том, что вопрос поставлен неправильно. Перед людьми, исповедующими христианство, как жизненную веру, -- вопрос стоит совсем не в той форме. Христианское учение в его истинном смысле никогда не предлагает ничего разрушать и не предлагает никакого нового своего устройства, которое будто бы должно заменить прежнее. Христианское учение тем отличается от всех других и религиозных и общественных учений, что оно дает благо людям не посредством общих законов для жизни всех людей, но уяснением каждому отдельному человеку смысла его жизни: того, в чем заключается зло его жизни и в чем его истинное благо. И этот смысл жизни, открываемый христианским учением человеку, до такой степени ясен, убедителен и несомненен, что раз человек понял его и потому познал то, в чем зло и в чем благо его жизни, он уже никак не может сознательно делать то, в чем он видит зло своей жизни, и не делать того, в чем он видит истинное благо ее. Не может воздержаться от этого точно так же, как не может растение не стремиться к свету или вода к низу.
   Единственный смысл, который может иметь твоя жизнь в этом мире, состоит в том, чтобы исполнять то, что от тебя требует тот, кто послал тебя в эту жизнь, тот, от кого ты пришел и к кому придешь, выходя из этой жизни. Зло твоей жизни состоит в отступлении от требований того, кто послал тебя, благо -- в наиточнейшем исполнении этих требований. Требует же от тебя тот, кто послал тебя в этот мир, того самого, чего желает твое сердце, что указывает тебе твой разум, чему учили люди и величайшие мудрецы человечества, чего требует от тебя тот учитель, которого, если не ты, то большинство твоих соотечественников признают Богом. И требование это не туманно и неопределенно, а очень ясно и точно и просто. "Если ты не можешь делать другому того, чего хочешь, чтоб тебе делали, то по крайней мере не делай другому, чего ты не хочешь, чтобы тебе делали: не хочешь, чтобы тебя заставляли работать на фабрике или в рудниках 10 часов сряду, не хочешь, чтобы дети твои были голодные, холодные, невежественные, не хочешь, чтоб у тебя отняли землю, на которой ты мог бы кормиться, не хочешь, чтобы тебя запирали в тюрьму, вешали за то, что ты по страсти, соблазну или невежеству совершил дурной поступок, не хочешь, чтоб тебя ранили, убивали на войне, -- не делай этого другим. Всё это так просто, ясно и несомненно, что не понять этого нельзя; но кроме того, для того чтобы люди не могли придумать такие отговорки, по которым можно было бы не всегда исполнять эти требования, над людьми повешен еще на волоске Дамоклов меч, т. е. смерть, которая всякую минуту может постигнуть каждого человека и, если смерть есть полное уничтожение, лишить его возможности поправить сделанную ошибку, если же смерть есть возвращение к Богу, то заставить его возвратиться к Богу, не исполнив того несомненного закона, который он дал нам, посылая нас в жизнь. Всё это так ясно и просто и неопровержимо, что каждый ребенок поймет и никакой мудрец не опровергнет. Представим себе, что работник приставлен хозяином к понятной ему работе и любимому им делу. Кроме того, работник знает, что он весь находится во власти хозяина, всякую минуту хозяин может его взять и призвать к другому делу. И вдруг к этому работнику приходят люди, которые, он знает, находятся в той же зависимости от хозяина, как и он, и которым поручено такое же дело, и люди эти требуют от него, чтобы он делал прямо обратное тому, что ему несомненно и ясно, без всяких исключений, предписано хозяином, и уверяют его, что, если он не сделает этого, произойдут ужасные беды, и что, исполняя волю хозяина, он поступает легкомысленно, неразумно, жестоко и безбожно. Но это сравнение далеко не выражает того, что должен испытывать христианин, к которому обращаются с требованием участия в угнетении, отнятии земли, казнях, войнах и т. п., с которыми обращается к нам государственная власть, потому что, как ни внушительны могли быть для работника приказания хозяина, они никогда не сравнятся с тем несомненным знанием каждого, неизвращенного ложными учениями человека о том, что он не может и не должен участвовать в насилиях, поборах, казнях, убийствах своего ближнего: это говорит ему и разум, и сердце, и всё существо его. Так что вопрос для христианина не в том, как его неумышленно, а иногда и умышленно ставят противники христианства: имеет ли человек право разрушить существующий порядок и заменить его новым, -- христианин и не думает об общем порядке, предоставляя ведение этого порядка Богу, твердо уверенный в том, что Бог вложил в наш разум и сердце свой закон не для беспорядка, а для порядка, и что от следования открытому мне несомненно закону Бога ничего худого выйти не может, -- вопрос не в замене одного порядка другим, а в том, следует ли человеку, пришедшему от Бога и всякую минуту могущему возвратиться к нему, повиноваться вложенному в его сердце и разуме закону Бога, или следует повиноваться закону людскому, прямо противоположному закону Бога? И на этот вопрос может быть только один ответ. Люди боятся, что разрушится существующий порядок. Но до тех пор, пока только некоторые люди следуют закону Бога, большинство же держится существующего порядка, то большинство это всегда подавит то меньшинство, которое противодействует существующему порядку, как это и было до сих пор, и существующий порядок не разрушится, и бояться за него нечего -- пострадают только люди, противящиеся этому порядку, порядок же будет продолжаться. Если же при этом разрушается существующий порядок, не доказывает ли это только то, что порядок этот ложный, противен воле Бога и потому подлежит уничтожению. Если же все люди, как сказано у пророка, будут научены Богом и потому будут следовать закону его, то существующий порядок разрушится и наступит новый, лучший порядок, при котором копья перекуют на серпы и мечи на орала. Несогласие между волею Бога и существующим порядком доказывает только то, что между волею Бога и существующим порядком полное несогласие и происходит борьба. Тысячелетия уже идет эта борьба между законами божьими и человеческими, между любовью и ненавистью, и безостановочно, с каждым веком, с каждым годом, каждым днем и часом, свет побеждает тьму и люди всё более и более приближаются к идеалу, указанному всеми пророками, Христом и нашим сердцем, и исход борьбы несомненен.
   Но как ни очевидно в наше время приближение торжества истины, не внешние цели руководят деятельностью христианина: христианин не участвует в деятельности правительства и не подчиняется ему, не платит подати, не участвует в управлении, в судах, в государственной религии, в войске не потому, что он хочет разрушить что-либо и установить какой-либо новый порядок, а только потому, что он следует тому, что ему повелено от Того, кто послал его в жизнь, твердо веруя в то, что ничего кроме блага себе и всему миру от этого следования быть не может.
  
   Ч. Н. Фойстер обратился к Толстому с письмом из Лондона от 9 сентября н. ст. 1894 г., в котором писал, что прочитанная им в газете "Daily Chronicle" статья Толстого "Христианство и патриотизм" вызвала в нем "настоящий энтузиазм", и он старается следовать выраженным в ней мыслям, но не понимает только того, как можно обойтись без правительства, и потому просит Толстого объяснить ему этот пункт своего учения.
  
   Л. Л. Толстому.
   1894 г. Октября 29.
   [...]Болезнь многому научила тебя, но далеко еще не всему, и если проживешь здоровый, и даже больной, еще 50 лет, всё будешь учиться и всё всего не узнаешь. Это я по себе чувствую и, несмотря на то, что это une vИritИ de Mr. de la Paillisse,1 не боюсь сказать это, потому что каждый не день, а иногда и день, а то неделя, месяц, год, узнаю всё новое и самое нужное и радостное.
   Ты хорошо говоришь, что -- настоящего в жизни: служение истине, -- оно же любовь (тут слово у тебя, которое мы не разберем), но неверно говоришь, что для служения нужны внешние силы. Это неправда, здоровья и внешних сил не нужно. Этим-то и поразительна для меня благость и мудрость Бога, что он дал нам возможность блага, независимо от всех каких бы то ни было материальных условий. Нам дана возможность духовной жизни, духовного совершенствования, увеличения в себе любви, приближения к Богу (эта деятельность всегда неизбежно совпадает с служением истине: воздействие на людей так же неизбежно, как тень от предмета) -- дана эта возможность, ничем не могущая быть остановленной. Только надо верить в эту духовную жизнь, перенести в нее всю свою энергию. Это как крылья у птицы. Жить можно и должно всей материальной жизнью, работая в ней; но как только препятствие, так развернуть крылья и верить в них и лететь. И эта духовная жизнь всегда свободна, всегда радостна, всегда плодотворна.
   Так вот тебе на пути жизни стала болезнь -- раскрывай крылья и смело пускайся в жизнь духовную: увеличения любви, приближения к Богу, и увидишь, что это-то жизнь истинная, -- что ты напрасно мучаешься ходить на своих птичьих ногах, когда тебе, как и всем нам, даны крылья.
   Еще я хотел спросить тебя: веришь ли ты в Бога? -- В какого? -- ты спросишь. -- В такого, по воле которого существует всё, что существует, и существует так, как существует, и, главное, явился ты с своей разумной, любовной, бессмертной душой, заключенной на время в этом теле.
   Не может же быть, чтобы эта душа за тем была заключена в тело (всё равно: тело, в котором выработалась душа, как говорят материалисты) для того, чтобы ее поманить жизнью, наслаждениями, помучать и страданиями, и неосуществимыми желаниями, вырвать из этого тела или затушить в этом теле, противно всем требованиям этой души и разума. Ни на чем это так не видно, как именно на больном человеке. Никакие рассуждения о премудрости устройства небесных тел или микроскопических животных не убеждает так в существовании Бога, как бессмысленные для нас страдания людей, детей, старух, Агафьи Михайловны2 и, особенно, наши. Очевидно, что не de gaitИ decoeur3 посланы люди в рудники и оттуда вытаскивают какие-то черные камни, и не сдуру вертятся все эти колеса и пыхтят паровики на заводе, хотя я и не знаю, что там работают. То, что я не знаю, никак не доказывает мне, что всё это делается сдуру: напротив, я уверен, что если так мучаются, напрягаются люди, то тут есть смысл и есть хозяин. То же и с жизнью мира, в особенности когда я вижу и, еще лучше, чувствую кажущиеся мне бесцельными страдания.
   Так вот, тот, кто не только знает, для чего всё это делается, но сам сделал и делает то, что делается, вот это Бог. И вот в этого-то веришь ли ты?
   Надо верить в такого Бога, и хорошо верить в такого Бога. Такому Богу можно молиться, разумеется не о том, чтобы изменилось что-нибудь в материальном мире, чтоб прошла болезнь, не пришла бы смерть и т. п., а можно молиться о том, чтобы он помог познавать и исполнять волю его, чтоб он приблизил меня к себе, чтоб он помог откинуть то, что отделяет меня от него. "Приди и вселися в ны", как говорится в прекрасной молитве. И не только можно молиться такому Богу, но должно молиться беспрестанно, как говорит Христос, постоянно чувствовать себя перед ним, или, скорее, его чувствовать в себе.
   Хотелось бы, чтоб то, что я пишу, -- когда пишешь или говоришь, сейчас всё делается холодным рассудительством, -- хоть отчасти так же жизненно было принято тобою, как я чувствую то, что пишу. Твоя болезнь стирает то различие лет, которое есть между нами, и, судя по твоему письму, я думаю, что ты поймешь хоть отчасти меня.[...]
  
   1 Истина господина де ла Палиса, в смысле: избитая истина. Ла Палис -- герои старинной французской народной песенки, имя которого вошло в поговорку.
   2 Агафья Михайловна (1812--1896), бывшая крепостная, горничная бабушки Толстого Пелагеи Николаевны.
   3 по собственной охоте
  
   Ф. Ф. Тищенко.
   1894 г. Октября 28--31.
   [...]Знаю, что это письмо мое будет вам очень не только неприятно, но и тяжело, но что же мне было делать? Лучше сказать правду. У вас есть способность писать, но нет строго критического отношения к себе и потому терпения перерабатывать. Пожалуйста же, не сердитесь на меня и верьте искреннему расположению к вам и желанию вам истинного блага. Как и во всех делах, "тише едешь, дальше будешь". Гораздо выгоднее, даже в материальном отношении, -- если вы уже непременно хотите зарабатывать хлеб этой опасной для души литературной работой, -- подвергнуть свою работу самой строгой своей критике, не скучая этим, переделать ее 10, 20, 30 раз, откинуть всё лишнее, очистить до конца, и тогда только отдать ее в печать. Тогда устанавливается репутация и можно добывать и этим опасным путем средства к жизни, и гораздо легче, чем писать кое-как и много. [...]
   Ну прощайте, так не сердитесь. Желаю вам не литературного успеха, а того состояния, при котором можно быть равнодушным к нему.
  
   Г. А. Русанову.
   1894 г. Ноября 3.
   Слышал [...], что ваше здоровье стало хуже, и стараюсь не огорчаться этому. Стараюсь не огорчаться, потому что, в виду того перехода в другое состояние, которое -- мне по моим летам, а вам по вашей болезни, -- так скоро предстоит нам, небольшое и недолгое ухудшение или улучшение положения так неважно, что не стоит думать о нем. А все-таки огорчаюсь, потому что, пока жив, больны свои страдания и жалко других, особенно тех, кого любишь, за их страдания. Я не говорю, чтобы можно было, в виду приближения перехода в другую жизнь, можно и должно бы было перестать отдавать те силы, какие есть, на служение Богу в этой жизни -- этого и нельзя сделать человеку, понявшему смысл жизни, -- но невольно, приближаясь к концу путешествия, все мысли и надежды переносятся туда, за предел этой жизни. Как путешественник, подходя к цели путешествия, хотя и продолжает так же идти, как он шел сначала, невольно думает только о том, что ожидает его, так и мы, подходя к той двери в другую жизнь, которой так пугали нас, называя ее смертью, и которой мы так боялись, когда она была далека от нас, не можем не думать о ней, хотя и не перестаем делать то же, что делали и тогда, когда она была далека от нас. Мне эта близость теперь только приятна. Она отдаляет от меня всё пустое, не нужное и дает особенную прелесть и значительность тому, что делается. -- Как вы? Часто ли думаете о смерти и как относитесь к ней? Удерживаетесь ли на той идеальной точке, или хоть близко к ней, при которой не желаешь и не боишься ее. Дай Бог вам находиться в этом равновесии. [...]
   Взялся я за работу краткого изложения веры и до сих пор думаю часто, что работа эта не по силам мне; но никак не могу оставить ее и, не переставая, думаю всё об одном и том, о том, чтР нужнее всего человеку. И мысли эти очень много мне сделали добра. Какая огромная разница между таким философствованием, при котором играешь словами, и таким изложением мысли, при котором готовишься жить и умереть на основании тех слов, которые высказываешь. [...]
  
   А. С. Буткевичу.
   1894 г. Ноября 9?
   [...] чем дольше живу, тем больше испытываю радости единения и любви с самыми, казалось бы, и по положению и по пространству отдаленными людьми. [...]
  
   К. Г. Вальронту.
   (О вере в Бога и смысле жизни)
   1894 г. Ноября 9.
   Те два вопроса, которые вы ставите мне: как верить в Бога и для чего жить? не переставая занимали и занимают меня, не в том смысле, чтобы я искал ответа на них -- ответы эти, несомненные, простые и ясные, уже давно даны мне, -- а в том смысле, что я и прежде, и в особенности теперь, около полугода работаю над тем, чтобы выразить эти ответы наиубедительнейшим и простейшим образом. Мне всегда мучительно больно думать, что есть люди, как вы, страдающие от незнания, сомнения, заблуждения, а истина так ясна и проста и известна мне, и не теоретически только, а практически, т. е. что я живу уже давно этой истиной, и после самых страшных сомнений и такого же отчаяния, как и то, которое вы испытываете, живу этой истиной спокойно и радостно.
   Жизнь есть освобождение души (духовной, самобытно-живущей сущности) от тех условий телесной личности, в которые она поставлена. Бог есть то духовное самобытно-живущее существо, по воле которого душа наша заключена в нашу телесную личность. Освобождение души может быть двух родов: посредством одновременного или постепенного самоубийства, т. е. уклонения от исполнения воли Бога, или посредством исполнения в жизни того дела, для которого душа заключена Богом в нашу личность. Первое освобождение есть освобождение только кажущееся, потому что происшедшая от Бога душа, и вся находящаяся в его власти, не может перестать быть тем, чем она должна быть по воле Бога, и, сколько бы она ни противилась, будет принуждена исполнить то, чего требует от нее Бог; только исполнить это с противлением и страданием; второе же освобождение есть освобождение истинное, состоящее во всё большем и большем исполнении воли Бога и большем и большем приближении к нему и уподоблении ему. Освобождение же души по воле Бога, производящее всю работу жизни, достигается только одним: любовью и увеличением ее, т. е. любви. Любовь есть уничтожение преград, отделяющих нашу личность от других личностей. Чем больше мы любим людей и существ, тем более расширяется наша личность. Любовь ко всему, к источнику жизни, к Богу, уничтожает все преграды личности и соединяет нас с Богом. В стремлении к этому идеалу и в приближении к нему -- жизнь человеческая, другой жизни нет. И приближение это возможно до бесконечности, и в приближении этом благо.
  
   Константин Ростиславович Вальронт -- моряк Черноморского флота, капитан 1-го ранга, обратился к Толстому с письмом из Петербурга от 2 ноября 1894 г., в котором он ставил два приведенных в письме Толстого вопроса и говорил, что, кроме надежды на получение ответа на них, ничто не удерживает его от самовольного ухода из жизни.
  
   Л. Я. Гуревич.
   1894 г. Ноября 17.
   Посылаю вам переведенную мною из американского журнала "Open Court" буддийскую сказочку под заглавием "Карма".1 Сказочка эта очень понравилась мне и своей наивностью, и своей глубиной. Особенно хорошо в ней разъяснение той часто с разных сторон, особенно в последнее время, затемняемой истины, что избавление от зла и приобретение блага добывается только своим усилием; что нет и не может быть такого приспособления или учреждения, посредством которого, помимо своего личного усердия, достигалось бы свое или общее благо; что нельзя ни спасать других, ни спасаться посредством других. Разъяснение это в особенности хорошо тем, что тут же показывает и то, что благо отдельного человека только тогда истинное благо, когда оно благо общее. Как только разбойник, вылезавший из ада, пожелал блага себе одному, так его благо перестало быть благом, и он оборвался.
   Сказочка эта как бы с новой стороны освещает две основные открытые христианством людям истины: о том, что жизнь только в отречении от личности, -- кто погубит душу, тот обретет ее, и что благо людей только в их единении с Богом и через Бога между собой: Как ты, Отче, во мне и я в тебе, так и они да будут в нас едино... Иоан. XVII, 21.
   Я читал эту сказочку детям, и она понравилась им. Среди больших же после чтения ее всегда возникали разговоры о самых важных вопросах жизни, и мне кажется, что это очень хорошая рекомендация.[...]
   После заглавия Карма в выноску надо напечатать объяснение этого слова. Если не найдете лучшего, то напечатайте хоть следующее:
   Карма есть буддийское верование, состоящее в том, что не только склад характера каждого человека, но и вся судьба в этой жизни есть последствие его поступков в предшествующей жизни, и от тех наших усилий избежания зла и совершения добра, которые мы сделаем в этой... [...]
  
   1 "Карма" -- сказка Поля Каруса (Paul Carus, 1852--1919), переведенная Толстым из американского журнала "Open Court" ("Открытая трибуна") 1894, была напечатана в "Северном вестнике" 1894,  12, под заглавием: "Карма. Буддийская сказка. Перевод с предисловием гр. Льва Толстого".
  
   В. С. Соловьеву.
   1894 г. Середина ноября.
   [...] Уверен, что разногласия между нами не будет. А если бы случилось, то давайте вместе стараться, чтобы его не было, и для этого работать, не убеждая другого, а проверяя себя. С вами, мне всегда казалось, что мы должны быть согласны и вместе работать. Это я почувствовал, когда только что узнал вас; потом это чувство утратилось, застелилось чем-то, но первое чувство, как и всегда, было верное. И мне с вами легко, потому что я вполне верю в вашу искренность. --
   Очень радуюсь тому, что вы не будете полемизировать. Ваше отношение к Страхову я понимаю и разделяю. Мое почти такое же: я дорожу человеком, но недоумеваю часто перед его суждениями. Различие наше заметно теперь еще в том, что вы, вероятно, ждете многого от нового царствования, а я ничего, и думаю, что для того, чтобы мне содействовать согреванию всей массы, или части ее, нет и не может быть другого средства, как развитие наибольшего тепла в себе, и что всякое усилие мое, употребляемое на что-либо другое, есть напрасная трата энергии. [...]
  
   Ответ на письмо В. С. Соловьева (без даты), посланное Толстому из Петербурга через общего знакомого Жюля Гюре. Соловьев писал в нем о своей работе над составлением свода мыслей Толстого по основным вопросам мировоззрения и о своем намерении вскоре повидаться с Толстым, а также о желании примириться с Н. Н. Страховым.
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1894 г. Ноября 24.
   Пишу вам это письмо только для того, чтобы сказать вам, что г-н Владимир Чертков, о котором вы, я уверен, уже слышали от меня и который обратится к вам по поводу некоторых литературных дел, т. е. издания кое-каких переводов моих сочинений, мой большой друг, и вы очень обяжете меня, если поможете ему в его работе.
   Из письма, полученного мною от сотрудника журнала "Пророк труда", я догадываюсь, что вы сообщили издателю мое мнение о его газете. Благодарю вас за это, так как я очень ценю его деятельность и хочу, чтобы он знал об этом.
   Генри Джордж прислал мне все свои книги. Некоторые из них мне знакомы, но другие, как "Запутавшийся философ" и пр., оказались для меня новыми. Чем больше я узнаю его, тем больше я его уважаю и удивляюсь равнодушию цивилизованного мира к его деятельности.
   Если бы новый царь спросил у меня, что бы я ему посоветовал делать, я бы сказал ему: употребите свою неограниченную власть на уничтожение земельной собственности в России и введите систему единого налога, а затем откажитесь от власти и дайте народу свободу управления.
   Пишу вам это, потому что знаю, что вы один из сотрудников Г. Джорджа и разделяете его идеи.[...]
  
   А. Г. Розен.
   (О разуме)
   1894 г. Ноября 26.
   [...]1) Следует ли людям, несомненно выдающимся умственно, искать выражения в словах постигнутых ими истин внутренней жизни?
   2) Следует ли добиваться в своей внутренней жизни полной сознательности?
   3) Чем нам руководиться в минуты борьбы и колебаний, чтобы узнать, говорит ли в нас действительно наша совесть или рассуждение, подкупленное нашей слабостью? 3-й вопрос этот я выразил для краткости своими словами, надеюсь, не изменив его смысла.
   Три вопроса эти, по моему мнению, сводятся к одному -- второму, потому что, если не следует добиваться полной сознательности своей внутренней жизни, то и не следует и невозможно будет выразить словами постигнутые нами истины и, в минуты колебания, нечем будет руководиться для того, чтобы узнать, говорит ли в нас наша совесть или ложное рассуждение. Если же следует добиваться наибольшей доступной разуму человека (какой бы ни был этот разум) сознательности, то и следует выражать словами -- постигнутые нами истины, и этими-то самыми доведенными до полной сознательности и выраженными истинами и следует руководиться в минуты борьбы и колебаний. И потому я отвечаю вам на средний и коренной вопрос -- положительно, именно, что всякий человек для исполнения своего назначения на земле и для достижения истинного блага (что всегда сходится) должен всегда все силы своего ума напрягать на уяснение для самого себя тех религиозных основ, которыми он живет, т. е. смысла своей жизни.
   Я часто встречал между безграмотными рабочими-землекопами, которым приходится вычислять кубические меры, распространенное убеждение, что математическое вычисление обманчиво и что не надо доверять ему. Оттого ли, что они не знают математики, или оттого, что люди, математически вычислявшие за них, часто умышленно или неумышленно обманывали их, но мнение о недостоверности и негодности для определения мер математики установилось между безграмотными рабочими и сделалось для большинства несомненной истиной, которую они даже не считают нужным доказывать.
   Такое же мнение установилось и между людьми, смело скажу, нерелигиозными -- мнение о том, что разум не может решать вопросов религиозных, что приложение разума к этим вопросам есть главная причина заблуждений, что решение религиозных вопросов разумом есть преступная гордость. Я говорю это к тому, что выраженное в ваших вопросах сомнение о том, нужно ли добиваться сознательности в своих религиозных убеждениях, может быть основано только на этом предположении, именно о том, что разум не может быть прилагаем к решению религиозных вопросов, а между тем такое предположение столь же странно и очевидно ложно, как и предположение о том, что вычисление не может решать вопросов математических.
   Человеку дано прямо от Бога только одно орудие познания себя и своего отношения к миру: другого нет, и орудие это -- разум, и вдруг ему говорят, что разум он может употребить на уяснение своих домашних, семейных, хозяйственных, политических, научных, художественных вопросов, но только не на уяснение самых важных истин, тех, от познания которых зависит вся жизнь его, человек никак не должен употреблять разум, а должен познавать эти истины помимо разума, тогда как помимо разума человек ничего познать не может. Говорят: познавай откровение верой, но и верить человек не может помимо разума. Если человек верит в то и не верит в это, то только потому, что разум его говорит ему, что в это не надо, а в это надо верить. Сказать, что человек не должен руководиться разумом -- это всё равно, что человеку в темном подземелье несущему лампочку сказать, что для того, чтобы ему выбраться из подземелья и найти путь, надо потушить лампочку и руководствоваться не светом, а чем-то другим.
   Но, может быть, скажут вам, как и вы говорите в своем письме, что не все люди одарены большим умом и особенной способностью выражать свои мысли, и потому неумелое выражение своих мыслей о религии может повести к заблуждению. На это отвечу словами Евангелия: "что скрыто от мудрых, открыто младенцам". И это изречение не есть преувеличение или парадокс, как принято судить о тех изречениях Евангелия, которые нам не нравятся, а это утверждение самой простой и несомненной истины о том, что каждому существу в мире дан закон, которому существо это должно следовать, и для познания этого закона даны каждому существу соответственные для этого органы.2 И потому каждый человек одарен разумом, и в разуме этом открыт каждому человеку закон, которому он должен следовать. Скрыт этот закон только от тех людей, которые не хотят следовать ему, а для того, чтобы не следовать закону, отрекаются от разума и вместо того, чтобы для познания истины пользоваться данным ему для этого разумом, пользуются для этого взятыми на веру указаниями таких же, как и они, людей, отказавшихся от разума.
   Закон же, которому должен следовать человек, так прост, что он доступен каждому ребенку, тем более, что человеку не приходится самому вновь открывать закон своей жизни. Люди, прежде него жившие, открыли и выразили его, и человеку нужно только проверить их своим разумом, принять или не принять те положения, которые он находит выраженными в предании, т. е. не как это советуют делать люди, желающие не исполнить закон: преданием поверять разум, а напротив: разумом поверять предание. Предания могут быть от людей и ложные, а разум наверно прямо от Бога и не может быть лжив. И потому для познания и выражения истины не нужны никакие особенно выдающиеся способности, а нужно только верить в то, что разум есть не только высшее божественное свойство человека, но и единственное орудие познания истины. Особенный ум и дарования нужны бывают не для познания и изложения истины, а для придумывания и изложения лжи. Раз отступив от указаний разума, не поверив ему, а поверив на слово тому, что выдается за истину, люди нагромождают и принимают на веру, обыкновенно в виде законов, откровений, догматов, такие сложные, неестественные и противоречивые положения, что для того, чтобы изложить их и связать с жизнью, нужна действительно большая тонкость ума и особенное дарование. Только стоит представить себе человека нашего мира, воспитанного на религиозных основах какого бы ты ни было христианского исповедания -- католического, православного, протестантского, -- который захочет уяснить себе религиозные основы, привитые ему с детства, и захочет связать их с жизнью, -- какую сложную умственную работу он должен проделать, чтобы примирить все противоречия, находящиеся в привитом ему воспитанием исповедании. Бог творец и благой сотворил зло, казнит людей и требует искупления и т. п., и мы исповедуем закон любви и прощения, и казним, воюем, отнимаем у нищих собственность и т. п. и т. п.
   Так вот для распутывания этих-то неразрешимых противоречий, или, скорее, сокрытия их от себя, нужно много ума и особенных дарований; но для того, чтобы узнать закон своей жизни или, как вы выражаетесь, привести в полную сознательность свою веру, не нужно никаких особенных умственных дарований, нужно только не допускать ничего противного разуму, не отрицать разума, а религиозно беречь свой разум и верить только ему.
   Если смысл жизни представляется человеку неясным, то это доказывает не то, что разум не годится для уяснения этого смысла, а только то, что допущено на веру слишком много неразумного, и надо откинуть всё то, что не подтверждается разумом. И потому ответ мой на коренной ваш вопрос о том, нужно ли добиваться сознательности в внутренней своей жизни? -- тот, что это самое нужное и важное дело, которое мы можем делать в жизни. Нужно и важно оно потому, что единственный разумный смысл нашей жизни состоит в исполнении воли пославшего нас в эту жизнь Бога. Воля же Бога познается не каким-либо необыкновенным чудом, написанием божественным пальцем закона на скрижалях, или составлением через посредство святого духа непогрешимой книги, или непогрешимостью какого-либо святого лица или собрания людей, а только деятельностью разума всех людей, передающих друг другу и делом и словом всё более и более уясняющееся их сознание истины. Познание это никогда не было и не будет полное, а постоянно увеличивается, по мере движения жизни человечества: чем дальше мы живем, тем яснее и полнее мы понимаем волю Бога и, следовательно, и то, что мы должны делать для исполнения ее. И потому я думаю, что уяснение каждым человеком (каким бы он сам и его ни считали маленьким: маленькие-то и бывают большими) всей той религиозной истины, которая доступна ему, и выражение ее словами (так как выражение словами есть один несомненный признак полной ясности мысли) есть одна из самых главных и священных обязанностей каждого человека.[...]
  
   Анна Германовна Розен -- помещица Эстляндской губ. Задумав издать в пользу прокаженных больных литературный сборник, обратилась к Толстому в письме от 8 мая 1894 г. с просьбой дать в этот сборник какое-нибудь свое произведение. Толстой ответил в положительном смысле (см. "Список писем Толстого, текст которых неизвестен",  25), но, занятый другими работами, долго медлил с исполнением обещания, пока Розен в письме от 17 сентября не попросила его, если ему "не удастся написать что-нибудь литературно оконченное" для ее книжки, то "все-таки принять участие в ней, ответив на три вопроса, запавшие ей в сердце". Далее следуют три мотивированные вопроса, повторенные Толстым в его письме.
  
   1 Опущенное (в 4-й редакции) начало письма: "Уважаемая Анна Германовна, Ваши вопросы так интересны (как они и должны быть интересны для всякого человека, жившего внутренней жизнью) и так хорошо поставлены, что мне очень бы хотелось ответить на них. Постараюсь это сделать".
   2 В 1-й редакции предшествующая мысль выражена так: Муха, заяц, ястреб, слон, все знают, что им делать, и точно так же знает это младенец и простой человек, знает, потому что тот, кто послал его в мир, дал ему также, как мухе, зайцу, слону, тот орган, посредством которого он может познать тот закон, которому он должен следовать; не знает этого только тот, кто не хочет пользоваться этим органом, и берет на веру, и принимает через чувство то, что ему говорят другие. Закон, которому должен следовать человек, очень прост, и для того, чтобы найти его, не нужно особенных усилий, особенно потому, что он подсказывается нам и нашим опытом, и нашим сердцем, и преданием. Только для того, чтобы найти этот закон, человеку необходимо пользоваться своим разумом и верить в него больше, чем во всякие предания человеческие, и не преданиями проверять разум, а разумом проверять предания.
   В ответном письме от 18 декабря А. Г. Розен писала Толстому: "К сожалению, цензура отняла у меня радость видеть Ваше письмо напечатанным в нашем сборнике. Нам наотрез отказали пропустить ответ Ваш на мои вопросы".
  
   М. Л. Толстой.
   1894 г. Декабря 2--3.
   [...] Мне грустно, но хорошо. Задача в том, чтобы жить наилучшим образом, когда грустно. [...]
  
   Н. Н. Иванову.
   1894 г. Декабря 9.
   [...] Сосланный Веригин1 виновен в том, что оживил дух застывших в своих верованиях и опустившихся по жизни единоверцев, вызвал в них истинную христианскую жизнь, так что они стали отдавать всё свое имущество в общину, перестали курить, пить, есть мясо и отказываются от присяги и военной службы. Тех, которых я видел [...], радостны и спокойны; таков еще в большей степени тот, кого ссылают и кому хотели сделать зло этим. Такой же дух я почуял из вашего письма и порадовался. Искать гонений грех, но нельзя не признавать того, что гонения невинные, за правду, желательны, потому что доказывают хоть то, что ты не вместе с гонителями.
   И раз подпав гонениям, нельзя не радоваться тому, что вам дается случай проверить себя и перенести их без ропота и озлобления. Помогай вам Бог это сделать. Время, которое вы переживаете теперь, вероятно самое важное в вашей жизни; то, как вы переживаете его, будет иметь самое важное влияние на всю жизнь, и потому будьте строги и внимательны к себе более, чем когда-нибудь, как работник, работающий в присутствии хозяина.[...]
  
   1 Петр Васильевич Веригин (1859--1924), руководитель кавказских духоборов, в феврале 1887 г. был арестован и выслан сначала в Шенкурск Архангельской губ., а в декабре 1894 г. в Обдорск Тобольской губ., откуда вернулся и переселился в Канаду толь ко в 1902 г., пробыв таким образом в ссылке 15 лет.
  
   М. В. Алехину.
   1894 г. Декабря 11.
   [...] спешу вам написать хоть только то, что переживаю с вами то, что вы переживаете, и страдаю и радуюсь за вас и люблю вас. -- Напрасно представляют себе человека сильным, слабым, добрым, злым, умным, глупым; человек бывает то то, то другое, то силен, то слаб, то разумен, то безумен, то добр, то зол; человек не определенная постоянная величина, а нечто постоянно изменяющееся, то опускающаяся, то поднимающаяся. Оттого-то мы и знаем всякого рода людей и можем любить всяких людей, что бываем всякими. И оттого плохо человеку жить без Бога, что тогда он вечно колеблется, весь то падает, то поднимается. Только признание Бога и своей души происшедшим от него, подобным ему существом, дает возможность человеку падать, и видеть свое падение, и не признавать его, и подниматься, зная, что этот подъем свойствен мне, дает возможность жить в сознании с Богом и сказать, как Христос в минуту слабости: да мимо идет чаша сия, и тут же сказать: но не так, как я хочу, а как ты. Я потому говорю это, что в вашем первом заявлении о присяге было как бы излишнее желание обличить и вызвать гонение и пострадать, а в теперешнем отношении вашем к властям, как вы описываете его, как будто желание, чтобы чаша эта прошла мимо.1 Я, к сожалению, не испытал этого, но в воображении постоянно испытываю то то, то другое настроение. В сознании же своем постоянно, особенно когда читаю письма, как ваше, досадую на то, что эти люди преследуют и гонят людей за распространение моих книг, а не гонят того, кто их написал и пишет. [...]
  
   1 Вследствие вступления на престол 21 октября 1894 г. Николая II в России повсеместно была проведена среди населения гражданская присяга новому царю. М. В. Алехин отказался дать присягу, подав об этом заявление.
  
   Е. П. Князьковой.
   1894 г. Декабря 9--11.
   [...] Что же касается до вашей внутренней жизни, то она глубоко интересует меня -- не как материал, а так страдания человека, брата или сестры, которому всей душой хотелось бы помочь. И мне кажется, что я бы мог дать вам ту помощь, в которой вы нуждаетесь. Нет, не может быть страданий, которые давали бы право на самоубийство; нет даже и таких страданий, которые бы не были благом.[...]
  
   Елена Петровна Князькова, из деревни Дарьевки, Елисаветградского уезда Херсонской губ. В письме от 29 ноября 1894 г. описывала свою очень тяжелую жизнь и просила помочь ей открыть в деревне, где она работает, школу для обучения грамоте.
  
   П. К. Новицкой.
   (О том, в чем дело жизни)
   1894 г. Декабря 11.
   В чем суть того дела, которое должно идти параллельно строго выдержанной жизни? спрашиваете вы.
   Дело, которое мы призваны делать в жизни, -- двоякое, хотя и достигается одним и тем же действием: внешнее дело состоит в том, чтобы своей жизнью содействовать установлению царства божия на земле, т. е. замене вражды, борьбы и разъединения -- согласием, взаимной помощью и единением, такого состояния, при котором копья были бы перекованы на серпы... и т. д. Содействовать этому мы можем правдивостью в словах и делах; внутреннее дело состоит в совершенствовании, в приближении к Богу. Будьте совершенны, как Отец ваш небесный. Для того же, чтобы постоянно совершенствоваться, нужно увеличивать в себе любовь, т. е. расширять круг своей любви, любить не за то, что нам приятно, а любить, как Бог любит существа, -- только затем, чтобы желать и доставлять им благо. Для того же, чтобы увеличивать в себе любовь, нужно только не мешать ей проявляться и расти. Она всегда сама собой стремится к увеличению. Мешают же проявлению любви соблазны.1 Соблазны же состоят в том, чтобы считать своим благом и целью своей жизни благо животной личности, а не увеличение любви. Увеличение любви и есть то действие, посредством которого достигаются обе цели -- и содействие установлению царства божия и достижение наибольшего совершенства. Оно же -- это4 увеличение любви -- и дает людям такое благо, которое заменяет все те мнимые радости соблазнов, которые оно исключает. И не надо думать, что жизнь, посвященная5 увеличению любви, есть жизнь мрачная, несчастная, исполненная лишений. Напротив, такая жизнь имеет за собой более вероятий счастья, даже земного, чем жизнь мирская, имеющая целью блага животной личности. Такая жизнь не исключает всех самых доступных всем радостей, доставляемых и природой, и весельем, и пением, и дружбой, и общением с людьми и животными.2 [...]
  
   П. К. Новицкая (р. 1874) из Бессарабии -- по окончании гимназии с 16 лет работала гувернанткой.
  
   1 Другой вариант следующих двух фраз таков: Соблазны состоят в ложном учении о том, что благо животной личности может быть целью жизни. И потому для увеличения любви надо разрушать ложь, т. е. служить истине, быть правдивым в мыслях, словах и делах, так что обе цели -- и содействие установлению царства божия и внутреннее совершенство, увеличение любви -- достигаются одним и тем же служением истине.
   2 Другой вариант: После слов: и животными добавлено: только бы эти радости не противоречили любви и истине.
  
   М. Л. Толстой.
   1894 г. Декабря 11--12.
   [...] Жизнь и смерть не в нашей власти. И надо делать, что можно, но всегда помнить это и быть готовым расставаться со всеми. [...] Духовная сила всемогуща и может проснуться всякую минуту. [...]
  
   Сесилю Гранту (Cecil Grant).
   1894 г. Декабря 22.
   Вы совершенно правы, работая так, как вы работаете, в качестве учителя, и я уверен, что вы приносите много добра вашим ученикам. Мы не можем по своей воле изменять условия нашей жизни, но мы можем исповедовать истину даже тогда, когда это ведет к осуждению нас. Это -- то самое, что вы и делаете [...]
  
   Сесиль Грант -- преподаватель в Allhallows school в Ганитоне (Англия). В письме от 15/27 ноября он обратился к Толстому с вопросом, продолжать ли ему работать учителем, или заняться земледельческим трудом.
  
   И. Д. Гальперину-Каминскому.
   1894 г. Декабря 23.
   [...] мне нечего ответить на главный вопрос вашего письма, почему моя жизнь такова, какова она есть? Я знаю всем существом моим, почему она такова, но разъяснить этого не могу, потому что разъяснить это значит написать свою самую задушевную автобиографию. А я не имею ни времени, ни охоты заниматься этим. Так много еще хотелось бы сделать, и так мало остается времени. Не советовал бы я и вам заниматься моей биографией, и потому что, без ложной скромности говоря, считаю этот предмет мало интересным, и потому что едва ли возможно и удобно хорошо написать биографию живого человека.[...]
  
   В. О. Португалову.
   1894 г. Декабря 23.
   [...] Для меня уже давно положение о том, что так же, как не только не полезно, но всегда вредно, наполнять желудок, не требующий пищи, так же бесполезно и всегда вредно передавать знания насильно, а не в виде удовлетворения требований учащегося, уже давно положение стало несомненной истиной [...]
  
   Вениамин Осипович Португалов (1835--1896) -- самарский врач, публицист, сотрудник журналов "Дело", "Неделя", "Вестник воспитания", "Русское богатство", "Русская мысль" и автор книги "Вопросы общественной гигиены" (1874).
   Ответ на письмо В. О. Португалова от 1 декабря 1894 г. из Самары, в котором он сообщал свое впечатление от чтения "Царства божия внутри вас" и рекомендовал вниманию Толстого свою статью о системе воспитания немецкого ученого Артура Шульца, последователя педагогических взглядов Руссо.
  
   Ф. Ф. Лахману (F. F. Lachman).
   1894 г. Декабря 31.
   Я получил вашу книгу и сердечно благодарю вас за нее. Книга прекрасная во всех отношениях и по важности содержания, и по искренности автора, и по мастерству изложения.
   Узнавать людей, работающих сознательно ту же работу, которой я посвятил свою жизнь, составляет величайшую радость моей жизни. Жатва велика, а деятелей еще мало. Вы, вероятно, молоды и сильны, и потому перед вами открывается великая, хотя, может быть, и страдальческая в мирском смысле деятельность. Сознание служения Богу истиной да поддержит вас в ней.
  
   Ф. Ф. Лахман (F. F. Lachman) -- датский писатель, близкий по взглядам Толстому.
   Письмо Толстого вызвано чтением присланной ему книги Лахмана: "Weder Dogma, noch Glaubensbekenntnis, sondern Religion" ("Не догмат и не вероисповедание, а религия")
  
  
   1895
  
  
  
   А. С. Буткевичу.
   1895 г. Января 3.
   Переделки евангельских стихов стихами я считаю неправильным. Лучше они от этого не становятся, а теряют одно из важных свойств -- простоту и даже краткость. Но это делали многие поэты, и, может быть, и найдется охотник напечатать. [...]
   Скажу только, что чем дальше иду по тому пути, по которому пошел, тем радостнее и, главное, спокойнее.
   Прощайте пока, дай Бог вам истинного блага, т. е. сознание движения на пути и личного совершенствования и содействия установлению царства Бога. [...]
  
   Анатолий Степанович Буткевич (1859--1942) -- занимался пчеловодством. Был близок по взглядам к Толстому.
   В письмах от 23 ноября и 20 декабря 1894 г. А. С. Буткевич прислал несколько своих стихотворных переложений евангелия и спрашивал о них мнение Толстого.
  
  
   Е. Н. Воробьеву.
   1895 г. Января 4.
   [...] Не нравится мне то, что вы связываете свой рассказ с Крейцеровой Сонатой.1 Таких рассказов было много; лучше самостоятельно и независимо от того, что было написано прежде, рассказывать то, что имеешь рассказать. [...]
   [...] всей душой желаю вам истинного блага, состоящего в сознании того, что приближаешься все более и более к тому, в чем мы все одинаково полагаем волю божию, а именно, чтобы самому быть лучше и содействовать улучшению и увеличению блага мира.
  
   Ефим Николаевич Воробьев (1852--1914) -- служил одно время капитаном на волжских пароходах, а потом на железной дороге начальником станции. С 1890 г. жил в Нальчике, занимаясь пчеловодством.
   Ответ на письмо Воробьева от 19 декабря 1894 г., в котором он просил у Толстого разрешения прислать ему рукопись своего рассказа для просмотра и отзыва.
  
   1 В письме от 19 декабря 1894 г. Воробьев писал, что рассказ его "написан так же, как... "Крейцерова соната", в вагоне".
  
   Артуру Син-Джону (Arthour St.-John).
   1895 г. Января 4.
   [...] Самая большая для меня радость в жизни, это знать, что на свете есть люди, подобные вам, которые чувствуют и думают одинаково со мной, в особенности, если они так прямодушны и искренни, как вы. Я уверен, что чем дальше вы пойдете по избранному вами пути, тем счастливее будете себя чувствовать. Говорю это по личному опыту. Наша жизнь так коротка, и сила разума и любви, которая в нас, так велика, что не стоит жить, поступая неправильно. Если будете так добры известить меня о том, что вы делаете, буду вам очень признателен.[...]
  
   Артур Син-Джон (Arthour St.-John) -- англичанин, бывший офицер индийской службы. Под влиянием идей Толстого он покинул армию и поселился в земледельческой колонии на юге Англии.
   Ответ на письмо Син-Джона от 22 октября н. ст. 1894 г., в котором он рассказывал историю своего идейного переворота.
  
   Н. Н. Страхову.
   1895 г. Января 14.
   [...] Я так давно не писал ничего художественного, что, право, не знаю, что вышло.1 Писал я с большим удовольствием, но что вышло, не знаю. Если вы скажете, что нехорошо, я нисколько не обижусь. [...]
  
   1 "Хозяин и работник".
  
   П. П. Кандидову.
   1895 г. Января 16.
   [...] Не унывайте, голубчик. Не думайте, если можете, о том, что о вас думают и толкуют. И пусть это не смущает вас и не нарушает вашу деятельность. "Претерпевый до конца спасен будет". Как часто это бывало со мной и бывает со всеми, что именно в тот момент, когда отчаиваешься изменить взгляд другого, смягчить его, именно в этот момент тот, кого я считаю непоколебимым, уже колеблется и вот, вот поймет меня и вместо врага станет братом. Я сказал: не изменяйте вашей деятельности, и хочу сказать, как я разумею вашу деятельность и в чем представляю себе ее. Я думаю, что деятельность ваша, несмотря на то, что она не зачислена ни в какое министерство и не имеет определенной формы, -- есть деятельность самая важная в мире и единственно нужная деятельность, про которую говорил Христос, когда говорил: "пусть свет ваш светит перед людьми, чтобы они познавали (хвалили) отца вашего". Но надо, чтобы деятельность эта всегда светила, всегда была свет и не застилалась раздражением или унынием. А в чем она должна состоять, спросят люди? В том, чтобы, забывая о себе, о своей выгоде и своей славе (людской), всегда быть готовым служить Богу, делая всегда то, что он хочет, т. е. 1) добро людям, добро и материальное, отдавая свой труд другим, и, главное, добро духовное, не скрывая перед людьми тот свет, который есть в нас, и 2) стараясь с каждым днем и часом быть лучше и ближе к нему. "Будьте совершенны, как отец небесный".
   Знаю, что это трудно, но знаю, что это одно радостно и всегда радостно, и знаю, что вы можете это, особенно первое. Постарайтесь же воспитать в себе и второе. Чего вам не достает (мы все более успеваем в одном, менее в другом) -- так это мужества, христианского, смиренного мужества, при котором осуждения и незаслуженное недоброжелательство людей не ввергают в уныние, а только увеличивают силы для того, чтобы победить зло добром. [...]
  
   Павел Петрович Кандидов (р. 1867) -- в 1893 г. был учителем Андрея и Михаила, сыновей Толстого. В 1895 г. жил у матери в г. Елатьме Тамбовской губ., занимаясь огородничеством.
  
   Д. Р. Кудрявцеву.
   1895 г. Января 16.
   [...] положение ваше,1 я думаю, вас не будет тяготить, и вы можете, -- как тот мудрец, который, когда его изгнали из Афин, сказал: "вы приговариваете меня не быть в Афинах, а я приговариваю вас оставаться в них", -- сказать, что и вы приговариваете жителей городов оставаться в них, а сами будете продолжать жить и работать в своем уединении. Досадно и обидно, что они отняли у вас бумаги и книги, но и тут, я думаю, если поискать, найдется возмездие.
   [...] Хорошо бы вашими устами мед пить и думать, что хоть не везешь, но участвуешь в везении воза. Этого только одного желаю, но то, что меня оставляют в покое, заставляет меня сомневаться в этом. [...]
   Прощайте пока, желаю душевного спокойствия и душевных радостей, таких, которые никакие жандармы отнять не могут и которые вы знаете.
  
   Дмитрий Ростиславович Кудрявцев (ум. 1906) -- помещик Николаевского уезда Херсонской губ., сочувствовавший тогда взглядам Толстого и занимавшийся воспроизведением на гектографе нелегальных произведений Толстого.
  
   1 В 1894 г. у Кудрявцева был жандармский обыск, и он был арестован, но затем до суда выпущен на поруки, причем с него была взята подписка о невыезде.
  
   П. А. Сергеенко.
   1895 г. Января 16--17.
   [...] Всё это слишком хорошо, и потому боишься верить этому -- именно, верить тому, что оставляешь по себе след добра. [...]
   Радостно узнавать про влияние на других людей, потому что только тогда несомненно убеждаешься, что огонь, который есть в тебе, настоящий. Настоящий -- если зажигает.
  
   Петр Алексеевич Сергеенко (1854--1930) -- писатель, один из близких знакомых Толстого.
  
   Л. П. Никифорову.
   1895 г. Января 18--19.
   [...] Добрая жизнь есть необходимое условие познания истины. Но истина познается все-таки не доброй жизнью, а любовью к истине. И потому человек, не любящий истины, если может быть такой добрый человек, как бы он ни был добр, не узнает истины. И точно так же человек, не живущий добро, никогда не узнает истины, как бы он ни желал узнать ее, если может человек недобрый желать узнать истину. [...]
  
   Лев Павлович Никифоров (1848--1917) -- переводчик, сотрудник "Посредника".
   Ответ на письмо Никифорова от 5 января 1895 г., в котором он обращался к Толстому с вопросом о связи между "доброй жизнью" и познанием истины.
  
   Н. Н. Страхову.
   1895 г. Января 27--28.
   [...] Мне интересно знать: ослабела ли моя способность, или нет. И если да, то это меня так же мало огорчит и удивит, как и то, что я не могу бегать так же, как 40 лет тому назад.[...]
  
   На письмо Толстого с сомнениями относительно возможного с годами ослабления его творческих способностей Страхов отвечает в своих последующих трех письмах (от 29 января, 3 и 21 февраля), высказывая каждый раз, по мере чтения новых корректур рассказа, всё более восторженные отзывы о нем.
  
   Е. Н. Воробьеву.
   1895 г. Февраля 1.
   Всё, что вы пишете мне о своей жизни и жизни наших общих знакомых, очень грустно с материальной стороны; но не скажу того же со стороны духовной и нравственной. Судя по мыслям, изложенным вами и в повести и в письме, которое вы прислали, видно, что в вас, не переставая, происходила духовная работа и работа небесплодная. А я думаю, что в этом всё и что, если мы только правильно, т. е. по закону Бога, смотрим на жизнь, то жизнь практическая сложится так, как она должна сложиться, и всё будет хорошо. [...]
  
   В письме от 24 января 1895 г., прилагая свою рукопись, Воробьев писал о своей жизни в земледельческой общине и о возникших у него сомнениях в целесообразности такого устройства жизни.
  
   Арвиду Ернефельту (Arvid JДrnefelt).
   1895 г. Февраля 1.
   [...] Желаю вам неперестающего движения вперед на том пути, на который вы вступили. Желаю этого вам, потому что радость жизни на пути Христовом приобретается только неустанным движением вперед, стремлением к бесконечному совершенствованию и вследствие того всё большим и большим осуществлением в этой жизни учения Христа, т. е. установлением царства Бога.[...]
  
   Арвид Ернефельт (Arvid JДrnefelt, 1861--1933) -- финский писатель, брат художника Эро Ернефельта, разделявший взгляды Толстого. Знакомство Ернефельта с Толстым началось с 1891 г. У Толстого Ернефельт был в 1899 и 1910 гг., в переписке состоял с 1895 по 1910 г. Ернефельт перевел на финский язык сочинения Л. Н. Толстого: "Воскресение", "Посмертные художественные произведения" и ряд статей.
   Ответ на первое письмо Ернефельта от 2 февраля н. ст. 1895 г., одновременно с которым он послал Толстому свою книгу "Мое пробуждение" (на финском и шведском языках) с переводом на русский язык 15-й главы этой книги: "Почему я не вступил в должность судьи".
  
   Г. А. Русанову.
   1895 г. Февраля 1--2.
   [...] Всё больше дела и всё меньше сил. Утешение в том, что дело всё как будто содержательнее и важнее с годами и с приближением к перемещению на другое дело. -- Радуют особенно загорающиеся в разных местах Европы центры священного огня, который Христос свел на землю. У меня теперь истинных друзей, единомышленников и соработников несколько в Англии, в Штутгарте некто Грунский,1 в Будапеште целый кружок людей, принадлежащих к "религии духа", из которых я общаюсь с Eugen Schmitt, в Дании Лахман2 написал чудесную книгу о христианстве в жизни, и на днях получил из Финляндии письмо и книги от Арвида Эрневельда, который весь горит огнем христианского учения и проповедует в Финляндии и Швеции. Я согрешил рассказом, который послал в Северный Вестник; пишу: согрешил, потому что совестно тратить на это время. [...]
  
   Гавриил Андреевич Русанов (1846--1907)-- один из друзей Толстого, жил в Воронежской губернии.
  
   1 Карл Грунский -- издатель журнала "Neues Leben" ("Новая жизнь") в Штутгарте.
   2 Карл Лахман -- датский писатель.
  
   Г. Фасту.
   1895 г. Февраля 1.
   [...] Жизнь ваша, если и не складывается так, как вы того желали, складывается все-таки очень хорошо. Только бы что-нибудь не помешало вам, а то влияние, которое вы можете иметь на деревенских детей, обучая их, может быть настоящим служением Богу. Мне Бог не привел устроить свою жизнь так, как бы я хотел, т. е. живя на земле и кормясь своим трудом, но мне всегда представлялось, что если бы я мог устроить так свою жизнь, то я поселился бы один, или с семьей, но без товарищей, в деревне и жил бы в экономическом отношении совершенно так же, как мои односельцы, вознаграждая свою непривычку работать и слабость бСльшей, чем большинство людей, воздержанностью в жизни и каким-нибудь полезным людям промыслом, вроде того обучения, которым вы занимаетесь. Но, видно, так вам не пришлось, или вы не нашли нужным устроиться. Во всяком случае полагаю, что если только цель вашей жизни заключается, как я и уверен о вас, не в служении себе, а в служении Богу, то всё будет хорошо.[...]
  
   Герман Фаст -- сектант-баптист, сопровождавший квакеров Беллоуза и Нива во время их поездки по России в 1892--1893 гг. и вместе с ними посетивший Толстого в Москве.
   Ответ на письмо Фаста от 13 января 1895 г., в котором он описывал трудности первоначального поселения на земле в условиях общинной жизни.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1895 г. Февраля 1.
   [...] Ваше дело, наше дело, т. е. божье дело, у вас делает успехи. То же самое могу сказать не только о России, но и об Англии (Дж. Кенворти, Моррисон1), Дании (Лахман), Швеции и Финляндии (Ернефельт). Сердечно благодарю вас за обе ваши брошюры, которые мне очень понравились, главным образом "Охота", и особенно тот процесс, который она вызвала. О "Катехизисе религии духа" не могу того же сказать. Хотя в нем нет ни одного пункта, с которым бы я был несогласен, но я желал бы в целом больше глубины и, в связи с этим, больше единства. Но все-таки сердечно благодарю вас не только за присылку, но и за самое сочинение. Оно многим поможет создать себе новое и притом более правильное и возвышенное мировоззрение. [...]
  
   Эуген Генрих Шмит (1851--1916) -- австрийский писатель, анархист, во многом разделявший взгляды Толстого, издатель журнала "Религия духа".
   Ответ на письмо Шмита от 27 декабря н. ст. 1894 г., в котором он, посылая свои две брошюры "Катехизис религии духа" и "Охота", сообщает о судебном процессе, возбужденном в Берлине против его издателя Хейдемана по поводу этой второй статьи, в которой власти усмотрели "оскорбление величества".
  
   Д. П. Маковицкому.
   1895 г. Февраля 10.
   [...] очень был тронут и поражен сообщаемым вами известием о поступке нашего общего друга Шкарвана. Когда я узнаю про такого рода поступки, то испытываю всегда очень сильное смешанное чувство страха, торжества, сострадания и радости. Во всех такого рода делах непременно одно из двух: или это есть проявление всемогущего Бога в человеке -- и тогда это торжество и радость и несомненная победа, хотя бы и сгорел тот человек, в котором проявился Бог, или дело человеческого личного побуждения -- славолюбия, раздражения, страсти -- и тогда это проявление только служит источником страдания для того, кто проявляет его, и не только не служит, но только вредит делу божьему. Признак же того, что это дело божье, а не человеческое, есть то, что, совершая его, человек делает не то, что ему хочется, а то, чего он не может не делать. Надеюсь и верю, что наш дорогой Шкарван поступил так, как он поступил, потому, что не мог поступить иначе, и тогда это дело божие творится через него и, что бы с ним ни делали, он не будет страдать, а будет радоваться вместе с нами.
   [...] Брошюра обо мне1 не хороша. Автор приписывает ложное значение художеству, ставит его выше всего и потому совершенно не понимает того, в чем состоит религия вообще и христианство в частности.
   Также поразила меня брошюра о Назаренах.2 Видно, среди вашего духовенства та же ужасная недобросовестность и выставление человеческих государственных интересов впереди божеских. Поразителен страх духовенства перед истиной, часть которой проявилась в учении Назаренов, и сознание своего бессилия. Гнать нельзя -- совестно, надо быть либеральным, а толкование учения только обличает правду Назаренов и ложь церквей. Что же делать? Надо вилять. Они это и делают, стараясь хоть на время, на свою жизнь, отстоять свое положение.[...]
   Учение же Назаренов я понял еще яснее, чем прежде, и продолжаю считать это явление очень важным и считать то, что общение с ними интеллигентов будет иметь огромное значение.
  
   Душан Петрович Маковицкий (1866--1921) -- словак, последователь учения Толстого и его близкий друг, с 1904 по 1910 г. личный врач Толстого.
   Ответ на письмо Маковицкого от 16 февраля н. ст. 1895 г., в котором он сообщал об отказе Шкарвана от продолжения военной службы.
  
   1 Одновременно с письмом Маковицкий прислал Толстому статью словацкого писателя Светозара Гурбан-Ваянского "Лев Толстой как художник и мудрец" (отдельный оттиск из "Славянского обозрения" 1892, кн. II и IV).
   2 Имеется в виду статья венгерского протестантского пастора Себереньи (L. S. Szeberenyi) "Die Secte der Nazarenen in Ungarn" ("Секта назаренов в Венгрии"). Назарены -- христианская секта, последователи которой признавали обязательным для себя только учение Христа, как оно изложено в Нагорной проповеди, отвергали государство, суд и отказывались от присяги и военной службы. О них см. книгу В. Ольховского В. Д. Бонч-Бруевича "Назарены в Венгрии и Сербии", изд. "Посредник", М. 1905.
  
   М. В. Алехину.
   1895 г. Февраля 14.
   [...] Ваша записка о присяге прекрасна, я бы прибавил только в конце: но клясться или обещаться ему в особенных, исключительных чувствах считаю не только ненужным, но и противоположным учению Христа. [...]
  
   Митрофан Васильевич Алехин (1857--1935) -- художник-пейзажист, был последователем Толстого. В 1895 г. жил возле г. Нальчика, занимаясь пчеловодством и огородничеством.
  
   Е. Н. Воробьеву.
   1895 г. Февраля 14--16?
   [...] описание правдивое жизни человека и всех его грехов очень полезно, и потому я не скажу вам, что описание вашей жизни и всех тех соблазнов, через которые вы прошли, -- мне кажется, что вы были особенно несчастливы в этом отношении, -- не было бы полезно и поучительно людям, но думаю, что для того, чтобы это описание принесло свою пользу, нужно, чтобы оно было написано хорошо, т. е. ярко, подробно, последовательно и все связано одной идеей. А такое описание не дается сразу, а большим и упорным трудом. [...]
  
   Ответ на письмо Воробьева от 7 февраля, в котором он высказывал намерение приступить к писанию своей исповеди.
  
   М. А. Миловидову.
   1895 г. Февраля 16.
   [...] Ответа на вопрос вашего знакомого о том, на что полезное отдать деньги? не могу дать другого ответа, как тот, который дал Христос богатому юноше, именно: отдать деньги нищим, т. е. кому попало, тем, кто просит, только с тою целью, избавиться от них. На вопрос этот мне не раз приходилось отвечать, и я всеми силами души старался найти ответ и не нашел другого. Вчера еще целый вечер я провел с богатой женщиной, обратившейся ко мне с тем же вопросом, и мы ничего не нашли, кроме издания в Европе международного издания на 4-х языках, которое проводило бы идеи всемирного братства народов и сословий, т. е. уничтожения государственной обособленности и капиталистического и землевладельческого строя жизни. Попытаться можно, но едва ли и на такое предприятие нужны деньги.
   На второй ваш вопрос, о воспитании детей, могу ответить очень определенно. Общественное воспитание, как оно ведется у нас, прямо направлено и очень искусно организовано для нравственного извращения детей. И потому я считаю, что следует принести все возможные жертвы для того только, чтобы не подвергать детей этому извращению. Но при теперешнем устройстве школ даже и жертв не приходится приносить больших, так как преподавание в училищах ведется так плохо, что дома образованные родители могут сообщить в более короткое время более знаний. [...]
  
   Михаил Александрович Миловидов (р. 1860) -- бывший домашний учитель в семье приятеля Л. Н. Толстого И. И. Раевского. Познакомившись с идеями Толстого, он хотел следовать им и посвятить себя трудовой жизни крестьянина, о чем советовался с Толстым в своем письме от 2 августа 1886 г.
   Ответ на письмо Миловидова от 5 февраля 1895 г., в котором он просилТолстого прислать ему "Царство божие внутри вас" и другие свои книги, а затем обращался с двумя вопросами: от имени своего знакомого купца Н. И. Токарева о полезном употреблении денег и от себя -- о воспитании детей.
  
   Н. Т. Изюмченко.
   1895 г. Февраля 19.
   [...] я вас помню и люблю и [...] испытываю смешанное чувство -- жалости, страха, и радости, и торжества. Люди думают, что, засадив вас за решетку и стены,1 они отделили вас от других людей, а напротив, они этим самым только теснее соединили вас с самыми близкими вам людьми. Еще поразило меня в вашем письме то, что между вами, сидящими вместе заключенными, страдающими от одной и той же власти, нет единения, а напротив, разногласие: одни хотят вас обращать в католицизм, другие в революционерство (как я понял). А казалось бы, как легко и естественно было бы всем быть согласными.
   Все не могут не признавать того, что все произошли и находятся в зависимости от одного и того же начала, которое Христос называет отцом, и что смысл нашей жизни в том, чтобы исполнять его волю, волю этого начала, и употребить жизнь на то самое дело, для которого она дана нам. Дело же это, мы тоже все несомненно знаем, состоит в том, чтобы с каждым днем и часом этой жизни становиться самому бодрее, т. е. самоотверженнее, любовнее, и участвовать в том, чтобы сделать этот мир лучше хоть на крупинку, чем он был, когда мы вступили в жизнь. Самим сделаться лучше и мир сделать лучшим; в том, что в этом задача жизни человека, в этом, я думаю, все согласны. Всё же другое, если в этом согласиться, можно уступить или, по крайней мере, просить позволения не высказывать никакого мнения -- ни о троице, ни о революции, ни о папе, ни о Марксе и т. п. Я, мол, от вас не требую никакой веры ни во что, кроме как в то, что нам надо стараться делаться лучше и мир делать лучше, и вы тоже не требуйте от меня веры в разные ваши кумиры.
   Из письма вашего узнал тоже, что вы едите мясо. Очень советую вам для вашего здоровья в тюрьме, без движенья, не есть мясного. Я знал одного Декабриста, который во время заключения отказался от мяса и вышел 70 лет поразительно свежим и здоровым.2 Главное же, советую, если это не трудно в вашем положении, сделать это, потому что нравственно это должно. [...]
  
   Николай Трофимович Изюмченко (1867--1927) -- крестьянин села Обуховки Курской губ., отбывавший наказание за отказ от военной службы.
  
   1 В это время Изюмченко, привезенный в конце 1894 г. из Воронежского дисциплинарного батальона, был заключен в Пугачевскую башню Бутырской пересыльной тюрьмы и вместе с партией политических заключенных предназначался к отправке этапом в Сибирь.
   2 Утверждение Толстого может относиться только к декабристу Гавриилу Степановичу Батенкову (1793--1863). Будучи приговорен к двадцати годам каторги, он, вместо отбывания наказания в Сибири, был заключен в Петропавловскую крепость, в одиночную камеру Алексеевского равелина, где в полном одиночестве просидел двадцать лет. По его желанию, ему давали вегетарианскую пищу. Хотя употребленный Толстым оборот: "Я знал одного Декабриста" и говорит как будто о личном знакомстве, однако никаких других данных, подтверждающих факт личного общения его с Батенковым, до сих пор установить не удалось.
  
   Н. Н. Ге-сыну.
   1895 г. Марта 4.
   [...] всегда, со всяким человеком, не только с ним,1 можно устроить все эти материальные дела так, чтобы они не нарушали любви. Вспомните старика,2 вспомните, главное, себя, копните у себя в душе поглубже, и вы не можете не признать, что всё это ужасный вздор, из-за которого не стоит лишаться доброго расположения к людям. [...]
   [...] У нас тяжелое испытание: умер Ваничка. Скарлатиной в два дня. И ребенок был особенно милый и последний, и жене очень тяжело. Но она хорошо несет, и, как всегда, смерть, особенно такого чистого, любящего существа, сближает и дает много духовно хорошего.
   Что вы? Не прячьтесь от меня, милый друг. Я слишком люблю и привык любить вас, чтобы оставить вас в покое. [...]
  
   Николай Николаевич Ге (1857--1939) -- старший сын художника Н. Н. Ге.
   Ответ на письмо Ге от 14 февраля 1895 г., в котором он писал Толстому о недоразумениях с братом П. Н. Ге по имущественным делам. В конце письма он спрашивает, что предполагается делать с картинами его отца, оставшимися после его внезапной смерти (в июле 1894 г.) и о судьбе которых заботился Толстой, причем часть картин временно была перевезена в Ясную Поляну.
  
   1 Петр Николаевич Ге (1859--1922), второй сын художника, архитектор. В 1895 г. служил в земстве в г. Нежине.
   2 Николая Николаевича Ге-отца.
  
   Г. А. Русанову.
   1895 г. Марта 5.
   [...] Смерть нашего меньшого сына, особенно нежного, любовного ребенка, очень значительное событие в нашей жизни. Как всегда, смерть, особенно такого не прикрытого заблуждениями -- грехами прекрасного существа, как ребенок, приближает к Богу. И то же я чувствую и благодарен за это. То же чувствует и жена, но ей тяжело забыть телесную прелесть, прикрывавшую это божеское проявление. И она, бедная, тяжело борется, но я надеюсь, что духовная природа выйдет победительницей. Я рад, что могу сочувствовать ей в этом и облегчать хоть немного ее положение. Помочь же ей может только Бог, т. е. та внутренняя сила, которая живет в ней. И эта сила просится наружу. И я надеюсь и молю Бога, чтобы она восторжествовала. [...]
  
   Ответ на письмо Русанова от 27 февраля 1895 г., в котором он выражал Толстому сочувствие по поводу смерти его младшего сына Ивана.
  
   Н. Н. Страхову.
   1895 г. Марта 8.
   [...] Для меня эта смерть была таким же, еще более значительным событием, чем смерть моего брата.1
   Такие смерти (такие, в смысле особенно большой любви к умершему и особенной чистоты и высоты духовной умершего) точно раскрывают тайну жизни, так что это откровение возмещает с излишком за потерю. Таково было мое чувство.
   Софья Андреевна поразила меня. Под влиянием этой скорби в ней обнаружилось удивительное по красоте ядро души ее. Теперь понемногу это начинает застилаться. И я не знаю, радуюсь ли я тому, что она понемногу успокаивается, или жалею, что теряется тот удивительный любовный подъем духа. Хотя и года всё больше и больше сближают нас, смерть эта еще более сблизила нас с нею и со всею семьею.[...]
  
   1 Николая Николаевича Толстого (1823--1860), старшего брата Толстого, наиболее им любимого, скончавшегося от чахотки в Гиере на его руках.
  
   Д. А. Хилкову.
   1895 г. Марта 12.
   [...] У нас, вы, может быть, слышали, умер в два дня от скарлатины меньшой 7-летний, особенно милый, нежный, любовный мальчик. Смерть, как всякая смерть, особенно милого, чистого ребенка, очень приближает к Богу и возвышает и делает любовнее жизнь остающихся. Это случилось и в нашей семье, но у жены, несмотря на то, что очень религиозно приняла эту смерть, она вызывает в ней неудержимую боль, и она очень страдает. И ее страдания более всего заставляют страдать и меня. Но искренно могу сказать, что всё это хорошо и для умершего, и для нее, и для меня. -- Это произошло недавно -- 2 недели, и до сих пор я почти только то и делаю, что слежу за женой и стараюсь помочь ей. -- Как бы много легче ей было, если бы была нужда.
   Вы пишете, что гонения продолжаются и принимают самые безобразные формы. Я знаю это и по тому, что делается здесь. Я нынче еще получил письмо коллективное о том, чтобы я, как Тургенев о крепостном праве, писал бы о гонениях за веру. Но во-1-х, нельзя это заказывать, а во-2-х, мне всегда кажется, что об этом просить и этого достигать какими-либо внешними мерами нельзя. Надо терпеть и крепнуть и больше ничего. Мне только всегда больно высказывать это, когда я сижу спокойно, виновный более других, с точки зрения властей, а другие страдают. Я смутно надеялся, что Царство божие,1 потом письмо мое о ваших детях, потом Тулон2 заставят их взяться за меня, но всё напрасно. Видно, Бог не cчитает меня достойным этого. Иногда хочется нарочно вызвать чем-нибудь гонение, но чувствую, что это дурно. Так, недавно, я совсем было хотел написать письмо Николаю по случаю его речи земствам, но почувствовал, что руководило мною не доброе чувство, а, с одной стороны, раздражение, а с другой, желание вызвать на гонение, -- и оставил... Может быть, так и не нужно, а может быть, придет случай и время, когда потребуется.3 Жду указания Бога и совести. Были в Петербурге, вы, может быть, слышали, квакеры, -- два. Один из них [...] читал мне записку, которую они послали царю, уговаривая его прекратить гонения и дать свободу совести. Записка с обычной формальной риторикой. Царь выслушал их и ничего не сказал им -- ровно ничего. Ждать сверху какого-либо изменения и улучшения никак нельзя и не могу отделаться от той мысли, что оно и не нужно. Всё в нас самих, и мы свободны, если только живем истинной жизнью. --
   Про Клопского4 не будем писать. Мое впечатление то, что он не агент, а только путаный человек и такой, с которым желательно иметь как можно меньше дела до тех пор, пока ему не нужна помощь. Решать же этот вопрос не нахожу нужным.[...]
   Я последнее время, недели две, ничего не пишу. Хочется кончить катехизис,5 но чем дальше я вникаю в него, тем хочется короче, яснее и общедоступнее и бесспорнее. А это очень трудно, и боюсь, что я взялся за сверхсильное дело. [...]
  
   Дмитрий Александрович Хилков (1858--1914) -- бывший офицер Лейб-гвардии гусарского полка, участник Русско-турецкой воины 1877--1878 гг. В 90-х гг. разделял взгляды Толстого.
  
   1 "Царствие божие внтури вас"
   2 "Тулон" -- так Толстой называл свою статью "Христианство и патриотизм", написанную им в марте 1894 г. по поводу манифестаций, вызванных посещением Тулона русской эскадрой.
   3 В 1895 г. Толстой осуществил это свое намерение и написал резко обличительную статью "Бессмысленные мечтания".
   4 Иван Михайлович Клопский или Клобский (1852--1898), бывший семинарист и студент Петербургского университета. Был лично знаком с Толстым и Горьким, который резко отрицательно отозвался о нем в "Моих университетах".
   5 Катехизис -- краткое изложение учения Толстого, вышедшее позднее под названием "Христианское учение".
  
   А. И. Толстой.
   1895 г. Марта 16.
   [...] Ваничка ушел от нас к Богу. Ему там очень хорошо, и потому грех об нем плакать и жалеть. А все-таки жалко, что его нет больше с нами. [...]
  
   Анна Ильинишна Толстая (1888--1954) -- внучка Толстого, старшая дочь Ильи Львовича Толстого и Софьи Николаевны Философовой.
  
   А. Г. Макееву.
   1895 г. Марта 2--17.
   [...] Вы спрашиваете у меня совета: писать ли вам? Советую не писать, теперь, по крайней мере. Если у вас и есть некоторая способность схватывать подробности и передавать их, то этого недостаточно. Людей, умеющих это делать, и гораздо лучше -- легион. [...]
  
   Александр Гордеевич Макеев -- сын крестьянина села Россоши Воронежской губ.; самоучкой подготовился к экзамену на сельского учителя. В начале 1893 г. работал у Толстого на голоде и в ноябре того же года поступил на место учителя в село Архангельское Тульской губ. За отказ от присяги был уволен из школы и находился под надзором как политически неблагонадежный; в 1894 г. переселился на Кавказ, где жил в земледельческих общинах.
  
   М. Л. Толстой.
   1895 г. Марта 18.
   [...] Немножко тебя соблазняют рукава и всё, что связано с ними, но меня всегда очень радует то, что в этих рукавах живут руки, всегда готовые служить людям -- всем людям -- т. е. Богу. Не отучай от этого эти руки и то сердце, которое посылает их. Только в этом жизнь и радость и всех тех, кто окружает тебя, и твоя. Главное, то, что истинное дело, истинная жизнь, так не блестящи, не громки, не торжественны, а соблазны все -- как тот полк гусар, который сейчас прошел с музыкой мимо окон, -- блестящи, громки, притягательны; но не надо попадаться на это -- по крайней мере, в своем сознании. На то соблазны и окружены блеском, что они пусты, а то бы никто и не взглянул на них. И на то и лишена истинная жизнь блеска, что она и без него -- радостна и содержательна, или, скорее, содержательна и потому тихо притягательна.
   У меня всё голова болит и тяжела. Но хорошо. МамА пережила, кажется, период острой боли и вступает в ту новую жизнь, которая открылась ей и которая есть ступень к верху, к свету. И я вижу это и радуюсь на это. И хотя как будто перед людьми совестно, радуюсь и благодарю Бога -- не страстно, восторженно, а тихо, но искренно, за эту смерть -- в смысле плотском, -- но оживление, воскресение в смысле духовном, -- и мамЮ, и мое.[...] Будем только мы больше, лучше, шире и, главное, забывая себя и помня только Бога, любить друг друга. [...]
  
   Неизвестной. Черновое.
   1895 г. Марта 23?
   Есть такие вопросы, на которые почти невозможно высказать какое-либо суждение, именно вследствие их явной безнравственности. К их числу принадлежит и тот, который занимает вас.
  
   А. И. Чичаговой.
   1895 г. Марта 23.
   [...] Рассказ ваш не плох, как вы пишете, но и не отличается ничем от большого числа таких же рассказов и не дает ничего нового. Способность изображать положения и чувства у вас есть, есть и натуральность, и потому я думаю, что если бы вы прежде всего имели бы что-либо новое высказать и потрудились бы упорно над тем, чтобы высказать это наилучшим образом, вы бы могли писать. Рассчитывать же на заработок посредством литературного труда я никому не советую. Это очень тонкий и опасный для души соблазн. А душа дороже всего.
  
   Ответ на письмо Чичаговой от 22 марта 1895 г., в котором она просила у Толстого разрешения прислать за своим рассказом "Горькие дни Кати".
  
   Джону Кенворти (John Kenworthy).
   1895 г. Марта 27.
   [...] Книга превосходно переведена и издана. Я перечел ее. В ней много недостатков, которых я не сделал бы, если бы писал ее теперь, но исправлять ее уже не могу. Главный недостаток в ней -- излишние филологические тонкости, которые никого не убеждают: что такое-то слово именно так, а не иначе, надо понимать, а напротив, дают возможность, опровергая частности, подрывать доверие ко всему. А между тем истинность общего смысла так несомненна, что тот, кто не будет развлекаться подробностями, неизбежно согласится с ним.
   Брошюра ваша превосходна, особенно конец. Давно пора сказать народу то условие, при котором он достигает блага. Глядя на страдания народа, всегда страшно предъявлять к нему еще тяжелые требования. А это необходимо, и вы сделали это прекрасно.
   Теперь скажу вам о том проекте, который в последнее время занимает меня. В последнее время я с нескольких сторон получил предложение денег, с просьбой употребить их на полезное для людей дело. Вместе с тем у меня всё больше и больше накопляется материала: статей, книг, брошюр: русских, немецких, английских (удивительна в этом отношении безжизненность французов) -- одного и того же направления и духа, указывающих на невозможность продолжения существующего порядка вещей и на необходимость изменения его, и изменения не старыми, оказавшимися недействительными средствами: насильственным низвержением существующего порядка или попытками постепенного изменения его посредством участия в существующем правительстве, а религиозным усилием отдельных личностей, как это отлично выражено в вашем письме. Я говорю не свою программу, а только выражаю один несомненный признак, общий всем тем статьям и книгам, которые я получаю. То и другое обстоятельство: предложение денег и накопление книг и статей одного и того же характера, и часто очень сильных по мысли и по выражению, побуждает меня вернуться к давно уже занимавшей меня мысли основать в Европе, в свободном государстве, в Швейцарии, например, международный не журнал, а издание под одним и тем же заглавием, в одной и той же форме, книг и брошюр на четырех языках: французском, английском, немецком и русском, в котором бы печатались самым дешевым образом все сочинения, 1-ое, уясняющие истинный смысл человеческой жизни, 2-ое, указывающие несогласие нашей жизни с этим смыслом, и 3-ье, средства согласования того и другого. Общее заглавие всему ряду изданий можно бы дать "Возрождение", или что-нибудь подобное. [...]
  
   Джон Кенворти (John Kenworthy) -- английский пастор, писатель и лектор, в то время восторженный почитатель Толстого, переводчик на английский язык и издатель его сочинений.
   Ответ на письмо Кенворти от 24/12 марта 1895 г., в котором он, посылая Толстому первую часть только что вышедшего из печати перевода "Соединения, перевода и исследования четырех евангелий" и брошюру "Slavery: ancient and modern" ("Рабство древнее и новое"), Лондон, 1895, сообщает об учреждении им, совместно с несколькими друзьями, небольшого издательства, "The Brotherhood publishing Со" ("Братское издательство") для распространения сочинений Толстого и его последователей.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1895 г. Марта 27.
   [...] Действительно, цензура везде есть и не может не быть там, где есть насилие, потому что насильники не могут не знать, что сила, могущая уничтожить их власть, в мысли, а зная это и имея власть задерживать на известное время и в известных местах проявления мысли, они не могут не делать этого, хотя бы для того, чтобы отдалить изменение своего положения, которое они по недоразумению и нравственному невежеству считают для себя благом.[...]
   Вы спрашиваете, имею ли я сношение с так называемыми сектантами -- молоканами, штундистами, духоборцами и др. Некоторые из них бывают у меня и изредка пишут. Но сколько я могу судить, их отделяют от нас удержанные ими некоторые церковные догматы, троицы, искупления, вера в божественность Христа, в непогрешимость всей библии, признание ветхого завета и посланий столь же обязательными, как и евангелие, и потому идолопоклонничество перед буквой библии и потребность внешней обрядности, собраний и песнопений и определенное руководство пресвитеров.
   Исключение из этого составляют новоштундисты в последнее время, духоборцы на Кавказе, которых более 20,000 (о них пришлю вам, если успею, записку), и вообще все вновь зарождающиеся религиозно-рационалистические учения, которых очень много возникает в различных самых глухих местностях России.
   Что вы думаете и знаете о назаренах? [...] Почему вы не входите в общение с ними? Если вас разделяют с ними признаваемые ими церковные догматы, то я думаю, что эти догматы тверды в старом поколении, в молодом же поколении должно быть движение вперед к освобождению от мертвящих церковных форм. Такое явление я постоянно наблюдаю в молоканстве и штундизме. Освобождаясь от стесняющей их мертвящей догматики, молодые поколения очень часто, не видя перед собой другого выбора, как коснение в старом или совершенное неверие, -- переходят ко второму, принимая личину царствующего исповедания. И тут-то драгоценно указание этим лучшим молодым элементам того свободного, нравственно-религиозного учения, которое мы с вами исповедуем и которое требует от людей не лжи и подавления энергии, а, напротив, смелого исповедания истины и проявления нравственной силы, мужества и человеческого достоинства.
   Вы спрашиваете о Сютаеве. Он умер уже пять лет тому назад. Сютаев не принадлежал ни к какой известной секте, а он был одним из тех явлений самозарождения свободомыслящего, протестующего против лжи мира христианского мировоззрения. Ваше суждение в статье о русских сектантах о моем отношении к нему совершенно ошибочно. Я очень рад был встретить в нем человека, одной стороной своего верования совпадающего со мной и пытавшегося прилагать к жизни христианское учение, и старался помогать ему в этом, но никак не мог быть его учеником, как это почему-то придумали французы, всегда толкующие о разных вопросах, как слепые о красках, прочтя в моей книге фразу, в которой я говорил, что я получил от безграмотного Сютаева больше поучения, чем от всей научной мудрости ученых.
   Знаете ли вы про Бондарева, другого русского мужика, про которого я писал тоже, который до сих пор жив, в ссылке, и от которого я почерпнул еще гораздо больше поучения, чем от Сютаева. [...]
   Людей, сознающих невозможность продолжения существующего порядка жизни и видящих возможность исправления его совершенным изменением строя жизни и исполнением в жизни учения Христа, в последнее время является всё больше и больше, и в нашем крестьянстве, и в образованном мире, и у вас, и в Америке, и в Англии. И радостно жить в такое время. Жидкость начинает не только согреваться, но и закипать. И не успеете оглянуться, как она вся сольется в одну кипучую волну и очистится и установится в новом, ином, лучшем виде.
   [...] Я прочел внимательно этот выпуск и скажу вам о нем свое мнение, не боясь оскорбить и огорчить вас, потому что руководит мною искренняя любовь к Богу, к истине и к вам, его искреннему служителю.
   Во-первых, скажу вам, что вы слишком много и слишком поспешно пишете. Мысли, высказываемые вами, не только мне сочувственны, но и часто блестяще выражены. Прекрасна и ваша критика Дарвинизма и статья "Der Geist als kosmische Function". Мне очень нравится мысль об отношении духа к мозгу и божеству, выраженная и в катехизисе; но мысль эта не доведена до полной ясности и простоты, не сделаны из нее выводы, не связана она с другими требованиями разума. Не видно, почему из такого понимания духа и Бога вытекает любовь. Я бы не советовал вам теперь вдаваться в метафизическую область, а больше направлять ваши силы на разъяснение приложения всеми признаваемых истин к жизни. Вы делаете это прекрасно, с большим талантом, искренностью и силою. Кроме того, советовал бы писать меньше и больше обрабатывать написанное.
   Теперь скажу вам о том проекте, который в последнее время занимает меня.
   В последнее время я с нескольких сторон получил предложение денег с просьбой употребить их на полезное для людей дело. Вместе с этим у меня всё больше и больше накопляется материала для статей, книг, брошюр: русских, немецких, английских (удивительна в этом отношении безжизненность французов) -- одного и того же направления и духа, указывающих на невозможность продолжения существующего порядка вещей и на необходимость изменения его, и изменения не старым, оказавшимся недействительным средством насильственного низвержения его, а внутренним, индивидуальным, религиозным совершенствованием. (Я говорю не свою программу, а только выражаю один несомненно общий признак всех тех статей и книг, которые я получаю.)
   То и другое обстоятельство: предложение денег и накопление книг и статей одного и того же характера и часто очень сильных, в числе которых занимают не последнее место и ваши, побуждает меня вернуться к давно уже приходившей мне мысли основать в Европе, в свободном государстве, в Швейцарии, например, международный не журнал, а издание под одним и тем же заглавием, в одной и той же форме, книг и брошюр на четырех языках: французском, английском, немецком и русском, в котором бы печатались самым дешевым образом все сочинения, отвечающие следующей программе:
   Существующий строй жизни подлежит разрушению. В этом согласны как те, которые стремятся разрушить, так и те, которые защищают его.
   Уничтожиться должен строй соревновательный и замениться должен коммунистическим; уничтожиться должен строй капиталистический и замениться социалистическим; уничтожиться должен строй милитаризма и замениться разоружением и арбитрацией; уничтожиться должен сепаратизм узкой национальности и замениться космополитизмом и всеобщим братством; уничтожиться должны всякие религиозные суеверия и замениться разумным религиозным нравственным сознанием; уничтожиться должен всякого рода деспотизм и замениться свободой; одним словом, уничтожиться должно насилие и замениться свободным и любовным единением людей.
   До сих пор для достижения всех этих целей употреблялись два средства: первое -- насильственные революции, свержение людей, поддерживающих нежелательный порядок и замещение их другими, долженствующими устроить другой, желательный порядок жизни; и другое -- состоящее в том, чтобы, не разрушая существующего порядка, вступая в ряды правительства, постепенно, понемногу достигать того изменения существующего порядка, которого требует человеческое сознание нашего времени.
   Первый способ не достигает своей цели, потому что, во-первых, всякое насильственное разрушение существующего порядка вызывает в большинстве индифферентных людей реакцию, желание удержать во что бы то ни стало, какой бы то ни было ценой, существующий и даже существовавший прежде, когда не было пертурбаций, порядок вещей, и потому вызывает реакцию, только отдаляющую достижение цели.
   Во-вторых, потому что люди, вступающие во власть при удержании прежней государственной машины насилия, очень скоро становятся столь же деспотичны, иногда еще и более, чем сверженные. (Реакция большой французской революции против деспотизма королевской власти, реакция Наполеона и реакция 15-го года, реакция после 30-го, после 48-го, после 81-го у нас и реакция теперь, после анархистских взрывов и убийств во Франции.)
   Второй способ, состоящий в том, чтобы, участвуя в правительстве, улучшая, изменять его, еще менее достигает своей цели, потому что люди, не только вступающие в ряды правительства с целью постепенного улучшения существующего порядка, но даже признающие правительство и пользующиеся его выгодами и уверяющие себя, что они пользуются выгодами правительства только для того, чтобы быть в состоянии видоизменять его и улучшить, -- незаметно для себя, очень скоро и неизбежно, потому что вся жизнь их опирается на правительственном насилии, становятся не только исправителями и изменителями насилий правительства, но самыми горячими защитниками его. Всё равно как если бы человек, взявшийся исправлять лодку, сидел бы и плыл в ней.
   Люди в продолжение нескольких поколений, уже сознав ложность своего положения, стараются изменить его то тем, то другим средством, но ни то, ни другое не производит действия, и положение становится всё хуже и хуже. Существует же одно средство достижения этой цели, и самое простое и естественное, состоящее в том, чтобы оставить в покое государство и правительство и не думать о нем, а думать только о себе и своей жизни; уяснять себе цель и значение своей жизни и, соответственно уясненного сознания, вести свою жизнь. И удивительное дело, это средство, оставляющее совершенно в стороне вопросы о государстве, правительстве, обществе, одно разрешает (и самым несомненным образом) все вопросы государственные, правительственные и общественные. Средство это, по отношению к вопросам государственным, правительственным и общественным, состоит в том, чтобы вместо того, чтобы насильственно разрушать существующий строй жизни или, желая разрушить или заменить его, на нем строить свою жизнь, -- средство это состоит в самом простом приеме, который, казалось бы, первый должен бы был придти в голову людям, -- именно в том, чтобы не участвовать в этом насильственном строе жизни, который мы отрицаем и хотим изменить.
   Для того же, чтобы не участвовать в этом насильственном и ложном строе жизни, нужно 1) сознавать ясно смысл и назначение своей жизни, 2) ясно понимать, чтС в нашей жизни соответствует назначению нашей жизни и чтС противоречит ему, и 3) знать те средства, которыми возможно привести в согласие свою жизнь с требованиями своего сознания, и потому в предполагаемых изданиях печатались бы:
   1) Сочинения, уясняющие религиозное сознание людей; 2) указывающие на несоответствие этого сознания с существующим порядком, и 3) разъясняющие средства изменения существующего порядка и осуществления нового, соответствующего сознанию строя жизни. Назвать эти издания можно бы было: "Возрождение" или что-нибудь подобное.
   Такова приблизительно была бы программа этих изданий "Возрождения". Я знаю теперь десятки таких книг и статей; в том числе ваши, которые бы нашли там место. Такое издание соединило бы в один фокус всех единомыслящих людей, теперь рассеянных и незаметных людей. А их много и становится всё больше и больше. И сила их великая, потому что будущее принадлежит им. [...]
  
   А. А. Нагорному.
   1895 г. Марта 28.
   [...] Образование нужно всякому человеку и, тем более, крестьянину, потому что крестьянин, землепашец, самый полезный человек и самый настоящий житель. Он может жить без всяких других сословий, а другие без него не могут жить. И жизнь крестьянская была бы самая хорошая жизнь, если бы крестьяне были образованы. Но надо знать, что разуметь под словом: образование. Образование состоит не в том, чтоб изучить все науки или хоть часть их (потому что наук столько, что нет никакой возможности одному человеку изучить и десятую долю их), не в том, чтобы прочесть много книг и уметь рассуждать о многих предметах, а в том, чтобы уметь ясно и несомненно отвечать на тот вопрос, который вы ставите в конце вашего письма, а именно: в чем состоит главная (лучше, единственная) задача жизни каждого человека на земле? Знать ответ на этот вопрос и уметь из этого ответа делать все дальнейшие выводы и приложения к своей жизни -- в этом только истинное образование. И образование это довольно легко получить. Ответ этот дан нам в евангелии, и если мы только не приняли вперед на веру чего-либо лишнего, такого, что мешает принять евангельский ответ во всей его простоте и ясности, то ответ этот легко открывается всякому, как и сказано: скрыто от мудрых и открыто младенцам. Ответ этот, по моему мнению, состоит в следующем: задача человека в том, чтобы исполнить в этой жизни то, для чего он послан в нее Богом, от которого он исшел и к которому придет. Хочет же Бог от человека того, чтобы он (человек) тратил свою жизнь, свое тело на служение благу мира, благу всех людей и всех существ. Делать же это может человек, отрекаясь от своей животной личности и вызывая в себе любовь к людям и всем существам. В человеке есть духовная, бессмертная, божественная сущность и есть его животная личность. Если человек будет думать, что жизнь его в его теле, будет служить телу, он погубит свою душу и не исполнит свою задачу; если же он будет считать собою свою божественную, духовную сущность и будет жить для нее, жить по-божьи, будет желать того, чего желает Бог, т. е. не своего блага, а блага всех существ, то он исполнит свою задачу и получит истинное благо.
   [...] Вы пишете, что вы сектант. К какой вы принадлежите секте? Я думал, что разделения вер не должно быть. Если держаться только того, чего все люди держатся и что все признают, то и не будет разделения. [...]
  
   Андрей Алексеевич Нагорный -- крестьянин села Заплавного Царевского уезда Астраханской губ., баптист.
  
   А. А. Толстой.
   1895 г. Марта 31.
   [...] Телесная болезнь Сони, кажется, не опасна и не тяжела; но душевная боль ее очень тяжела, хотя, мне думается, не только не опасна, но благотворна и радостна, как роды, как рождение к духовной жизни. Горе ее огромно. Она от всего, что было для нее тяжелого, неразъясненного, смутно тревожащего ее в жизни, спасалась в этой любви, любви страстной и взаимной к действительно особенно духовно, любовно одаренному мальчику. (Он был один из тех детей, которых Бог посылает преждевременно в мир, еще не готовый для них, один из передовых, как ласточки, прилетающие слишком рано и замерзающие.) И вдруг он взят был у нее, и в жизни мирской, несмотря на ее материнство, у нее как будто ничего не осталось. И она невольно приведена к необходимости подняться в другой, духовный мир, в котором она не жила до сих пор. И удивительно, как ее материнство сохранило ее чистой и способной к воспринятию духовных истин. Она поражает меня своей духовной чистотой -- смирением особенно. Она еще ищет, но так искренно, всем сердцем, что я уверен, что найдет. Хорошо в ней то, что она покорна воле Бога и только просит его научить ее, как ей жить без существа, в которое вложена была вся сила любви. И до сих пор еще не знает как. Мне потеря эта больна, но я далеко не чувствую ее так, как Соня, во-1-х, потому что у меня была и есть другая жизнь, духовная, во-2-х, потому что я из-за ее горя не вижу своего лишения и потому что вижу, что что-то великое совершается к ее душе, и жаль мне ее, и волнует меня ее состояние. Вообще могу сказать, что мне хорошо.[...]
   Сколько раз прежде я себя спрашивал, как спрашивают многие: для чего дети умирают? И никогда не находил ответа. В последнее же время, вовсе не думая о детях, а о своей и вообще человеческой жизни, я пришел к убеждению, что единственная задача жизни всякого человека -- в том только, чтобы увеличить в себе любовь и, увеличивая в себе любовь, заражать этим других, увеличивая в них любовь. И когда теперь сама жизнь поставила мне вопрос: зачем жил и умер этот мальчик, не дожив и десятой доли обычной человеческой жизни? Ответ общий для всех людей, к которому я пришел, вовсе не думая о детях, не только пришелся к этой смерти, но самым тем, что случилось со всеми нами, подтвердил справедливость этого ответа. Он жил для того, чтобы увеличить в себе любовь, вырасти в любви, так как это нужно было тому, кто его послал, и для того, чтобы заразить нас всех, окружающих его, этой же любовью, для того, чтобы, уходя из жизни к тому, кто есть любовь, оставить эту выросшую в нем любовь в нас, сплотить нас ею. Никогда мы все не были так близки друг к другу, как теперь, и никогда ни в Соне, ни в себе я не чувствовал такой потребности любви и такого отвращения ко всякому разъединению и злу. Никогда я Соню так не любил, как теперь. И от этого мне хорошо.[...]
  
   Александра Андреевна Толстая (1817--1904) -- двоюродная тетка Толстого.
  
   Н. В. Давыдову.
   1895 г. Начало марта.
   [...] Горе для жены ужасное; но, слава Богу, она несет его хорошо, т. е. религиозно, признавая, что в этом была воля Бога и что так должно было быть, в особенности для него. Но все-таки ей очень, очень тяжело, и если что смягчает ее горе, то это участие добрых друзей. [...]
  
   Николай Васильевич Давыдов (1848--1920) -- близкий знакомый Толстого; в 1895 г. был председателем Тульского окружного суда.
  
   Б. Н. Чичерину.
   1895 г. Март.
   [...] Жене очень тяжело. Но я с радостью вижу, что она без ропота, религиозно несет его. Как всегда, такая смерть просветляет и сближает с Богом, и я вижу, что это совершается в ней. Желаю, чтобы то же совершалось и во мне. [...]
  
   Борис Николаевич Чичерин (1828--1904) был другом молодости Толстого, юрист и философ-идеалист.
  
   А. Г. Макееву.
   1895 г. Начало апреля?
   [...] Очень и мне тяжело было написать вам то, что я думаю о вашем писании, -- а я думал, что не ошибаюсь, -- но лучше вам не возлагать надежд на эту деятельность. Когда есть способность, то еще хуже кормиться этим. Но вы, пожалуйста, не унывайте и поддерживайте вашу жену, внушая ей, что ее уныние ненормально и зависит от ее беременности и, главное, лихорадки. Небо прояснится, и много еще будет светлых дней. Только бы в ненастные дни не наделать ошибок, которые повредят потом, когда и настанут светлые дни. Главное, как сказал древний мудрец, надо стараться знать самого себя.1 Христос сказал: кто хочет быть его последователем, тот оставь жену и детей, а вы, желая быть его последователем, завели жену и детей. Если жениться, то надо и жить по-мирски, или, по крайней мере, настолько по-мирски, насколько к тому принуждает необходимость соблюдать жену и детей. Я знаю, что так обдуманно и рассчитанно никто не может жить, и что в ваши годы свойственно увлекаться, и что бесполезно рассуждать о том, что бы надо было сделать, когда уже дело сделано, а надо как-нибудь помогать страдающим, тем более, что вы сами знаете свою вину и каетесь в ней.[...]
  
   Ответ на письмо Макеева от 23 марта 1895 г., в котором он просит Толстого переслать открытку В. Г. Черткову, надписав адрес, а также сообщить ему, где находится М. А. Сопоцько, у матери которого, акушерки, он надеялся на лето устроить свою больную жену.
  
   1 "Познай самого себя" -- по Плутарху, надпись на древнем Дельфийском храме в Греции.
  
   С. И. Кобелеву.
   1895 г. Апреля 17--19.
   [...] Многое в вашем рассуждении неясно выражено, но по тому, что я понял, я думаю, что вы на настоящем пути и ищете истины и спасения не у царствующей ложной церкви, и не у мирских писателей, а в евангелии. Советовал бы вам держаться преимущественно евангелия, и в евангелии -- преимущественно самых слов Христа, а из этих слов, выбирая самые ясные, понятные и такие, которые прямо указывают на жизнь: на то, чего не должно делать и что должно делать нам сейчас в нашей жизни. А не делать так, как делают церковники, опираясь более всего на ветхий завет и на послания, а из евангелий выбирая слова самые непонятные. Евангелие не за тем дано, чтобы о нем рассуждать, а чтобы по нем жить и переделать всю жизнь так, чтобы вместо войн, тюрем, виселиц между людьми была бы одна любовь и радостное служение друг другу. А для того, чтобы так переделать мир, нужно переделать себя и делать себя таким, чтобы не только не участвовать в войнах, тюрьмах, виселицах, но и не нуждаться в их защите, а быть всякую минуту готовым умереть, свидетельствуя истину Христову. Будем просить Бога, чтобы он помог нам жить так, и сами будем полагать на это все силы. [...]
  
   Степан Ильич Кобелев -- бывший унтер-офицер, жил в станице Ессентуки на Кавказе, занимаясь пчеловодством.
  
   М. А. Левитскому.
   1895 г. Апреля 19.
   [...] Я не только согласен с этим взглядом, именно о том, что наступает время, когда жизнь человеческая должна перестроиться из жизни языческой, насильнической, в жизнь христианскую, в которой исполнится пророчество, и копья будут перекованы на серпы, и мечи на орала, и люди перестанут властвовать друг над другом, а будут любить друг друга и свободно, радостно служить друг другу, -- что время это наступает и наступило, я не только согласен с этим, но об этом только и писал в продолжение последних 12 лет в сочинениях, не пропущенных цензурою. [...]
  
   Михаил Алексеевич Левитский (р. 1848) -- присяжный поверенный и журналист в г. Владимире; в 1901 г. редактировал "Владимирскую газету", закрытую по распоряжению министра внутренних дел за "вредное направление". С Толстым познакомился в начале 1890-х гг., во время одной из железнодорожных поездок.
   Ответ на письмо Левитского от 16 апреля 1895 г., в котором он излагал свои взгляды на исторический процесс и смысл жизни, близкие к взглядам Толстого и развитые им в сочинении, с которым он хотел бы познакомить Толстого.
  
   С. В. Хряпину.
   (О борьбе с похотью)
   1895 г. Середина апреля.
   Я получил ваше письмо и всей душой сочувствую вашему стремлению и вашей борьбе. Те средства, которые вы перечисляете, все хороши и ими всеми надо пользоваться (не помню, упоминаете ли вы о посте -- тоже одно из важных внешних средств), но одно главное и могущественнейшее из всех средств, или скорее не средство, а состояние, при котором упраздняется борьба -- это молитва, т. е. общение с Богом: признание себя его орудием и перенесение всей энергии жизни на исполнение воли его. Я говорю, что это -- состояние, при котором упраздняется борьба, потому что при полной преданности воле Бога все, что совершается, совершается уже не по своей, а по его воле. Помогай вам Бог исполнять его волю для блага истинного своего и других.
  
   Сергей Владимирович Хряпин -- сын директора льнопрядильной фабрики в Муроме Владимирской губ., ученик 7-го класса реального училища.
  
   Н. Н. Страхову.
   1895 г. Апреля 26.
   Узнал [...], что вы больны, и одиноки, и унылы, и сердцем захотелось помочь, облегчить, успокоить вас. Уныние, вы знаете, что грех, и потому, верно, боретесь с ним, а одиноким не может быть никто, у кого есть общение с Богом. Если открыт путь на эту главную станцию, то оттуда уж беспрепятственное и бесконечное общение со всем истинно живым. А у вас должно быть это общение с главной станцией, с Богом. Я говорю "должно быть это общение", потому что вполне не знаю: молитесь ли вы, можете ли молиться? Не в церкви, не говея (такого рода, по моему опыту, несовместна с той молитвой, которая поддерживает и утверждает), а молитесь ли так, чтобы, отказавшись от всяких рассуждений, от всяких мыслей, слов, просто жалобно отдаться той власти, в которой находишься, и просить ее или взять от меня мою волю, или вложить в меня свою. Я молюсь так, и не знаю кому, и как может отозваться тот, кому молюсь, на нее, но знаю, что мне это нужно, необходимо и что этот акт молитвы не пустой крик только моей слабости, но важнейшее и лучшее дело, которое я могу сделать. Желаю вам этого или другого, мне неизвестного, способа общения с Богом, но это общение необходимо и излечит вас и телесно и духовно. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1895 г. Апреля 28.
   [...] Не знаю, старость ли это, новая ступень ее, наступила, или напряженная жизнь этих последних двух с половиною месяцев -- смерть ребенка, болезнь жены -- сделали то, что я очень умственно ослабел. Нет прежней энергии, радости мысли, а хочется не думать. Я немного жалею об этом, но утешаюсь тем, что это состояние не мешает, даже скорее содействует духовной жизни, т. е. доброму отношению к людям и существам и смирению.
   Очень хотелось бы также, как и вы пишете, работать в поле, да, видно, не надо. [...] Впрочем, я написал, что мне очень хочется работать в поле. Это не совсем так. Мне почти всё равно. Знаю, что по моей слабости мне не удалось провести хоть часть моей жизни так, как я считаю хорошим, и я, хоть и с болью в сердце, но примирился с этим. Вот вас так мне очень жаль, что вы лишены этого. Но, верно, и вам так нужно; и я думаю, что ваша жизнь такая, какая она есть, нужна и полезна -- и думаю, особенно полезна для так называемых сектантов, с которыми вы в близких отношениях.
   [...] Очень тяжелое это вам, особенно Цецилии Владимировне, испытание,1 но что же делать, надо стараться употребить его себе на пользу. Отнять детей нельзя. И я искренно думаю, что отнятие это может сильнее привлечь к вам мнимо отнятых детей. От вас зависит привлечь их, и не только их, но и многих других к себе, что вы и делаете. Я на своих детях на опыте видел это: в возрасте от 10, 12 до 17, иногда позже -- до 20 и больше лет, они уходят, отнимаются, а потом возвращаются, а вместо тех, которые не возвращаются, приходят другие. Не осудите меня в жестокости, Цецилия Владимировна, но я не только разумом, но опытом убедился в том, что тот, кто оставит дома, поля, жену, детей, братьев, найдет в 100 раз больше. На моих глазах вижу, что мать готова убить себя, ожидая смерти любимого 4-х, 5, 6-ти летнего милого ребенка, а пройдет 15 лет, ребенок выходит бессердечным, развратным малым, и мать страдает в 100 раз больше от его жизни, чем от его смерти. Всё это я говорю к тому (мысли эти особенно освежила во мне беседа с одним врачом С., у которого отняли единственную дочь 3-х лет, тоже через Комиссию прошений, чтобы отдать нелюбящей и рассеянной жизни матери), я говорю к тому, что нельзя и не должно, во-1-х, любить известных одних детей для себя, для своей радости, и во-2-х, не должно рассчитывать на то, что ты можешь сделать из своих детей, на последствия своего влияния на них. Делать нужно по отношению как своих детей, так и всяких других детей и людей, всё то, что считаешь должным перед своей совестью, т. е. Богом, а что выйдет из этого, предоставить Богу. Разумеется, нельзя не болеть, и когда лишен детей, и когда из них выходит не то, чего хочешь; но болеть будешь меньше, и останется больше досуга и энергии для жизни, если будешь вперед знать, что дети эти не исключительно мои, что обязанности я имею перед ними только потому, что они со мной живут, и нет у них более близких, а что особенной, исключительной связи у меня с ними нет, и знать, что выйдет из них не то, что я хочу, а что Бог хочет, а что мое дело только в том, чтобы исполнить не только перед ними, но перед Богом и всеми людьми, в той мере, в какой я это могу, то, чего от меня хочет Бог. Простите, что так непрошенно и нескладно пишу, но вы поймете меня. Я думаю и чувствую, чтР пишу. Знаю, что трудно так думать и чувствовать, что все мы слабы [...]
  
   1 Д. А. Хилков был женат (с 1887 г.) на Цецилии Владимировне Винер без церковного обряда, что вызывало ненависть к ней его матери княгини Юлии Петровны Хилковой. По ее настоянию, в октябре 1893 г., приехавшими ночью жандармами у Хилкова были отняты "по высочайшему повелению" их малолетние дети Борис и Ольга, увезены в Петербург и отданы на воспитание бабушке. См. письмо Толстого к Александру III от января 1894 г. и брошюру В. Г. Черткова "Похищение детей Хилковых", изд. "Свободное слово", Крайстчёрч, 1901.
  
   Э. А. Виману (Е. A. Wiman).
   1895 г. Мая 4.
   [...]Что же касается мыслей, высказанных в ваших письмах, я думаю, что математика не может ни помочь в познании религиозных вещей, ни тем менее их доказать. Это происходит от того, что математика занимается лишь соотношением вещей в пределах времени и пространства, тогда как религия -- лишь постольку действительная религия, поскольку она открывает человеку законы жизни независимо от времени и пространства.[...]
  
   Виман (1838--1905) -- швед, инженер. В двух письмах к Толстому, от 17/5 и 21/9 апреля 1895 г., он пытался изложить свою теорию новой религии, построенной на началах высшей математики, теории функций и т. п., приводящей, по его мнению, к признанию абсолютного Бога и бессмертию души.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1895 г. Мая 4.
   [...] статью Христос и Будда прочитал с большим интересом. Статья содержит очень много ценного и нового об основах обеих религий, о которых так много говорят, и существенное различие между религией сострадания и религией любви отмечено вами совершенно правильно.[...]
   К. Н. Скугаревской.
   1895 г. Мая 5.
   [...] Больше читайте не современного, а признанного несомненно хорошим старинного, больше думайте, а главное, больше живите сообразно с тем идеалом правды и добра, который выяснился и будет выясняться вам, а не торопитесь писать. [...]
  
   Ксения Николаевна Скугаревская -- окончившая институт в Харькове. В письме от 30 апреля 1895 г. она упоминает о своем посещении Толстого в Москве и о его разрешении послать ему на просмотр несколько страниц из ее дневника с просьбой ответить, "имеют ли эти и подобные им листки какую-нибудь безотносительную ценность".
  
   Н. Н. Страхову.
   1895 г. Мая 5.
   [...] Соня мало поправилась [...] нравственно: всё то прекрасное, духовное, что открылось тотчас после смерти Вани, и от проявления и развития чего я ждал так много, опять закрылось, и осталось одно отчаяние и эгоистическое горе. Какие необыкновенные переливы форм, красок представляет душа человеческая в теле![...]
  
   Джен Хойак (Jane Hoyack).
   1895 г. Мая 5.
   [...]Я буду счастлив, если мои сочинения помогут вам найти истину, которую вы ищете. Во всяком случае ее нетрудно найти для всех, кто ее искренно ищет, особенно, если они не принимают ничего противоречащего разуму.
  
   Ю. B.
   1895 г. Мая 5.
   Нужно ли ехать на курсы и работать на крестьян, или нужно кончить гимназию и работать на семью? Нужно кончить гимназию и работать на семью. Почему? потому что прежде всего нужно не нарушать любви между близкими, т. е. теми, с которыми мы сейчас живем, а близкие ваши, вероятно, ожидают от вас сейчас помощи, и ваше оставление их вызовет в них недоброе чувство. Кроме того, жизнь наша, как старого, так и молодого, подлежит возможности ежеминутного прекращения, и поэтому нельзя откладывать исполнения своего дела жизни: служения Богу и людям, а надо жить и служить Богу и людям сейчас, всякую минуту своей жизни. Служение же Богу и людям состоит в улучшении любви в себе и в других, и это дело мы можем делать всегда, во всевозможных условиях. Правда, что желательно расширить круг своего служения и служить не одним семейным, но многим людям и самым нуждающимся, и надо стараться достигать этого расширения и служения наибольшему числу лиц и наиболее нуждающимся, но для этого нельзя нарушать любовь с близкими. В крестьянах вы не вызовете дурного чувства, если не будете работать на них, а в семейных вызовете. Старайтесь, не нарушая любви, соединить то и другое. В этом ваша главная задача.
  
   Адресат, пожелавший скрыться за инициалами "Ю. В.", -- 18-летняя девушка, кончившая гимназию в г. Екатеринославе, что видно из ее письма от 20 апреля 1895 г., на которое отвечает Толстой.
  
   Неизвестной (Ольге Петровне).
   1895 г. Мая 14.
   [...] Прислать вам денег на поездку в Москву и Петербург я не могу, потому что не имею денег. Если же бы у меня и были деньги, какие бывают иногда от людей, поручающих мне передать их нуждающимся, то и тогда я не думаю, чтобы поездка ваша в столицы могла бы быть полезна для ваших детей и для вас.
   Я думаю, во-первых, что вы совершенно неправильно судите о том, что вам не должно обращаться к отцу ваших детей (вы пишете: не хочу и не могу). Связь между мужчиной и женщиной, от которой родились дети, есть связь неразрывная, независимо от того, освящена ли эта связь внешним образом -- церковным браком. И потому я думаю, что кто бы такой ни был отец ваших детей, женат он или холост, богат или беден, дурен или хорош, оскорбил ли вас или не оскорбил, вы должны обратиться к нему и указать ему его обязанность, если он пренебрег ею, служить своей жизнью своим детям и их матери. Если бы он ответил на это не только равнодушием, но презрением и оскорблением, вы все-таки обязаны перед Богом, перед собой, перед детьми и. главное, перед ним обратиться к нему, напомнить ему, просить его для него же самого исполнить свою обязанность, -- просить кротко, любовно, но упорно, как евангельская вдова судью. Это мое обдуманное и искреннее мнение; можете оставить его без внимания или последовать ему. Я же чувствовал себя обязанным высказать его вам. [...]
   Желаю вам твердости и спокойствия душевного, которые мы почерпаем в преданности воле Бога [...]
  
   М. В. Алехину.
   1895 г. Мая 16.
   [...] Файнерман пишет, услыхав про то, что мы собирались за границу, что это так и надо, и что надо, когда гонят в одном городе, бежать в другой, и что вы даже думали об этом. Не знаю, как вы думаете, но я считаю, что не надо никуда ни от чего уходить: везде те же люди, тот же я и, главное, тот же Бог, от которого я могу удалиться и гибнуть и с которым могу соединиться и быть неуязвимым. Я думаю, что, напротив, надо по отношению гонений поступать по словам: претерпевый до конца спасен будет. И думаю, что претерпевый до конца, как Христос, не только сам спасется, но и спасет многих. Только претерпеть понимая и потому прощая и любя. Помоги вам Бог так пережить предстоящее вам испытание.[...]
  
   И. Б. Файнерману.
   1895 г. Мая 16.
   Мы собирались одно время за границу, но совершенно произвольно и независимо от гонений или возможности их. Я -- грешный человек -- желаю их и делаю усилия, чтобы не вызывать их. Но, видно, я недостоин этого, и так мне и придется умереть, не пожив хотя приблизительно и хотя короткое время так, как я считаю это должным, и не придется хоть какими-нибудь страданиями тела свидетельствовать истину.
   C волнением буду ждать известий о деле Митрофана. Не думаю, чтобы следовало уходить от гонений, скорее думаю, что надо помнить слова и следовать им: претерпевый до конца спасен будет. Побуждало нас к поездке за границу нездоровье жены и ее страшно напряженное душевное состояние после смерти меньшаго сына Ванички. Я же, больше чем когда-нибудь, теперь, когда она так страдает, чувствую всем существом истину слов, что муж и жена не отдельные существа, а одно. [...] Ужасно хотелось бы передать ей хоть часть того религиозного сознания, которое имею, хотя и в слабой степени, но все-таки в такой, чтобы иметь возможность подниматься иногда над горестями жизни, потому что знаю, что только оно, это сознание Бога и своей сыновности ему, дает жизнь; и надеюсь, что оно придет, разумеется не от меня, но от Бога, хотя очень трудно дается это сознание женщинам. [...]
  
   Исаак Борисович Файнерман (1863--1925) -- бывший учитель, сочувствовал взглядам Толстого.
  
   Л. Л. Толстому.
   1895 г. Мая 19.
   [...] Не знаю, как на тебя, -- и в болезненном состоянии, -- но я любил и молодым и теперь люблю быть один. Ближе к Богу, не развлекают от него. А это очень хорошо всем нам и тебе в особенности, в твоей болезни. Море, мало того, что действует своими испарениями, оно действует и тем, что помогает установлению близости к Богу и сознанию своего отношения к нему, к тому, кто послал тебя в мир, -- и своего места и дела в мире. А тебе со всех сторон, и по твоей молодости, и по твоей болезни, это нужно. Тело влияет на душу, душа влияет на тело, но один полюс положительный, другой отрицательный, одно -- причина, другое -- следствие (хотя и следствие влияет на причину). И положительный полюс, существенное, реальное, это душа. И вот ей-то надо воскреснуть в тебе. И я жду этого. И это будет. [...] Для того, чтобы душа воспрянула, нужны тоже определенные внутренние процессы и нужно, чтобы они совершились. Одно, что бы я желал для тебя, это то, чтобы ты хоть немного верил, что основа твоей жизни в душе, а не в теле. Я говорю: хоть немного верил, потому что, если бы ты вполне верил, то процесс бы уже совершился, и ты победил бы болезнь. [...]
   Душевное состояние мама лучше в том смысле, что горе менее остро, физически лучше, но нехорошо тем, что она не может подняться на религиозную точку зрения и прямо страдает о том, что дорогое ей существо, бывшее живым, зарыли в землю, и от существа этого ничего не осталось. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1895 г. Мая 31.
   [...] А я почему-то боюсь, что она1 пройдет незамечена -- слишком она впереди среднего человека. [...]
  
   Евгений Иванович Попов (1864--1938) -- один из последователей Толстого.
  
   1 Биография Е. Н. Дрожжина, под названием: "Жизнь и смерть Евдокима Никитича Дрожжина", составленная Е. И. Поповым, в то время печаталась на русском языке в Берлине в издательстве Готгейнера с предисловием к ней Толстого.
  
   А. А. Толстой.
   1895 г. Конец мая.
   Не удалось мне увидеть Sophie1 до ее смерти, и я очень жалею об этом, хотя уверен, что не только не разлучился с нею, но соединюсь истинно и навсегда, как и со всеми, кого любил и кто меня любили.
   [...] Всей душой сочувствую вашему горю и знаю, что, как ни близки мы все к нашему пределу, разлука здесь не может быть не болезненна, особенно вам, так горячо любившей ее. Как всегда, умирающие близкие люди как будто нам отдают тот запас любви, который они набрали в жизни, и мы чувствуем приливы ее. Я думаю, что вы испытали это, и в сильной мере, потому что у Sophie было ее много. И много она страдала. [...] Потеря близких дорогих людей для людей нерелигиозных есть непереносимое страдание и удаление от Бога, для людей же религиозных это приближение к Богу, и в этом есть что-то торжественное, умиляющее и обнадеживающее. Я уверен, что вы испытываете это. И помогай вам Бог все больше и больше приближаться к нему. Насколько я приближаюсь к нему, настолько сближаюсь -- и уже без разлуки; со всеми теми, кого люблю. [...]
  
   1 Софья Андреевна Толстая (1824--1895), сестра Александры Андреевны, двоюродная тетка Толстого.
  
   П. И. Бирюкову.
   1895 г. Июня 8.
   [...] Я был болен всё это последнее время и чувствую себя всё более и более близким к смерти, и потому часто чувствую себя более живым. -- Как-то все явления мира всё более и более теряют свою реальность, и не в мыслях, не вследствие философствования, а прямо непосредственно изменилась, как будто декорация, и я вижу, чтР за ней. А за ней истинная реальность, такая же, как и та, которую я чувствую в себе.
   [...] Сережа женится на Мане Рачинской. [...] Я и рад, и страшно мне за них, а чаще всего прямо жаль. Люди, которые женятся так, мне представляются людьми, которые падают, не споткнувшись. Я сам женился так. Не женитесь так. Если упал, то что же делать. А если не споткнулся, то зачем же нарочно падать.[...]
  
   Павел Иванович Бирюков (1860--1931) -- близкий друг и биограф Толстого.
  
   С. А. Венгерову.
   1895 г. Июня 8.
   [...] Я никогда не понимал, что такое значит посвящение и зачем это делается, и потому лучше бы желал, чтобы он мне ничего не посвящал. [...]
  
   В. И. Горнунгу.
   1895 г. Июня 8.
   [...] я и вообще считаю обычай посвящений отжившим и не имеющим в наше время никакого значения.[...]
  
   Н. Н. Страхову.
   1895 г. Июня 13.
   [...] Они, кажется, очень любят друг друга, но мне всегда страшно за любящих людей, когда они женятся, вроде того как страшно за родильницу, только в этом случае больше несчастных, чем счастливых родов. Я знаю, что вы часто тоскуете от своего одиночества, вероятно теперь более, чем когда-нибудь. Не тоскуйте, а цените свою свободу, которую вы не чувствуете, как здоровый -- здоровье. [...] Статья Вл. Соловьева о нравственности, напротив, очень не понравилась мне; в нем нет бессознательной внутренней оригинальности.
  
   Л. Л. Толстому.
   1895 г. Июня 13.
   [...] На ней поразительно видно, как страшно опасно всю жизнь положить в чем бы то ни было, кроме служения Богу. В ней теперь нет жизни. Она1 бьется и не может еще выбиться в область божескую, т. е. духовной жизни. Вернуться же к другим интересам мирской жизни, к другим детям, она хочет, но не может, потому что жизнь с Ваничкой, и по его возрасту и милым свойствам, была самая высокая, нежная, чистая. А вкусив сладкого, не хочется не только горького, но и менее сладкого. Один выход ей -- духовная жизнь, Бог и служение ему ради духовных целей на земле. И я с волнением жду, найдет ли она этот путь. Мне кажется, так бы просто ей было понять меня, примкнуть ко мне, но -- удивительное дело -- она ищет везде, но только не подле себя, как будто не то что не может понять, но не хочет, нарочно понимает превратно. А как бы ей легко было, тем более, что она любит меня. Но горе в том, что она любит меня такого, какого уже нет давно. А того, какой есть, она не признает, он ей кажется чужд, страшен, опасен. Мало того, она имеет rancune2 против него, в чем, разумеется, я виноват. -- Но я не отчаиваюсь и всеми силами души желаю этого, и надеюсь, и делаю, что умею; и желаю этого уж совсем не для себя, а для нее, потому что знаю, что это одно могло бы дать ей жизнь истинную.*[...]
  
   * Нет, чтобы быть вполне правдивым, должен сказать, что желаю и для себя, но не для себя одного, а столько же для нее, и больше для нее, чем для себя, желаю для Бога.
  
   1 С. А. Толстая
   2 Злопамятство.
  
   С. Н. Толстому.
   1895 г. Июня 22--23.
   [...] Хоть мы и стары и спорим, а все-таки никто нас так не понимает и не любит, как мы понимаем и любим друг друга. [...] могу сказать, что здоров, и всё слаб. Это ничего, больше помнишь о путешествии дальше Пирогова и привыкаешь с меньшим страхом и большей надеждой, что и там будет хорошо, смотреть на это путешествие. [...]
  
   Сергей Николаевич Толстой (1826--1904) -- второй брат Льва Николаевича.
  
   Джорджу Девису Херрону (George Davis Herron).
   1895 г. Июля 2--3.
   [...]Я совершенно разделяю ваш взгляд на значение христианства, как политического и экономического учения. Многие места вашей книги, в которой вы указываете на грехи нашей жизни, на антихристианское положение нашего общества, поразительно верны. Особенно поразило меня ваше смелое осуждение американского народа, не исполнившего своего (vocation) призвания. Вообще вся книга эта проникнута самым глубоким, истинно христианским духом. Но я нахожу в ней один важный недостаток, ослабляющий ее значение. Надеюсь, что вы примете мое мнение, справедливо ли оно, или нет, с тем же самым религиозным сознанием, с которым я обращаюсь к вам, а именно с тем, что наши отношения по этому предмету суть отношения не наши -- между нами: Толстым и Herron'ом, -- а отношения наши к Богу. Вся книга и проповедь ваша, по моему мнению, ослабляется тем, что пытаетесь влить вино новое в мехи старые.
   Мехи старые, которые вы хотите наполнить новым вином, это государство и церковь. Государство есть форма языческая, и государство с самоотречением (sacrifice) есть отрицание государства. Еще более церковь -- та, которую мы знаем, как католическая, так и протестантская, -- как только она в лице своих членов перестала быть самоотверженной христианской, а стала тем стремящимся к своим целям учреждением, так церковь уже перестала быть формой, годной для принятия в себя христианского содержания. -- То, что вы хотите удержать неудержимое, отжившее, -- государство и церковь -- лишает ваше сочинение во многих местах ясности и силы и вводит читателя в область чего-то неясного и неопределенного. [...]
  
   С. А. Роза (S. A. Rosa).
   1895 г. Июля 2--3.
   [...]Ваша страна находится в самых выгодных условиях для того, чтобы установить свободный от грехов старого мира истинно христианский и братский порядок жизни. Мне кажется, что коренной вопрос есть вопрос земельной собственности, порождающий wage slavedom.1 [...] По моему мнению, Неnrу George2 вполне решает этот вопрос. [...]
  
   С. А. Роза -- из г. Сиднея в Австралии. В письме от 13/1 мая (с опиской в годовой дате: 1893 вместо 1895) он пишет, что посылает одновременно две свои брошюры: "Federation" ("Федерация") и "The coming terror" ("Будущий террор"), Сидней, 1894, трактующие об объединении австралийских колоний в единую федерацию с мощным централизованным управлением, а также задает ряд вопросов относительно платежа податей и непротивления злу насилием.
  
   1 Рабство наемного труда.
   2 Генри Джордж (1839--1897), американский экономист и общественный деятель. Толстой сочувствовал его системе единого налога на землю.
  
   В. И. Горнунгу.
   1895 г. Июля 2.
   Какой бы я ни дал отзыв о вашем сочинении, колебания ваши не прекратятся. Вопрос о том, посвящать ли свое время писанию, или нет, решается не внешним указанием, а внутренним. [...] Пошлите в какую-нибудь редакцию и поверьте, что если статья хороша, ее возьмут. А если даже не возьмут, несмотря на ее достоинства, никакой беды не будет. Вообще советую вам не предаваться своей охоте писания. От того, что вы воздержитесь от писания, а отдадите свою энергию на жизнь, никакой беды не будет, а от развитого желания писать и часто сопутствующего этому желанию тщеславия часто бывают дурные последствия. [...]
  
   Ответ на письмо Горнунга от 20 июня 1895 г., в котором он просил разрешения прислать на отзыв Толстого рукопись какого-то своего литературного произведения.
  
   П. Т. Саханскому.
   1895 г. Июля 2--3.
   Не советую вам приезжать ко мне, потому что должности никакой я не только незнакомому мне человеку, но и знакомым людям приискать не могу; точно так же не могу дать вам совета о том, как устроить вашу жизнь. Пишу это не потому, чтобы не желал быть вам полезным, но потому что действительно, по много раз повторявшемуся опыту, знаю, что не могу сделать ни того, ни другого, а вместе не желал бы заставить вас тратить и деньги и время и вызывать в вас несбыточные надежды. [...]
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1895 г. Июля 3.
   [...] Отношение к вам социал-демократов не представляет для меня ничего нового. Это только доказательство того, что ваша деятельность важна и потому кажется социал-демократам опасной. Мне только жаль, что вам приходится при этом терпеть клеветы. Вы не должны падать духом и прекращать издание вашего журнала. [...]
  
   Л. И. Веселитской.
   1895 г. Июля 10.
   [...] Вы, верно, знаете стихотворение, кажется, Фрейлиграта, о том, что смерть напоминает нам о том, как мы пропускаем случай любить.1 Ваши сожаления о том, что вы уехали от вашего отчима, и еще многое другое напомнили мне это. Как хорошо бы было, если бы мы всегда помнили это. Кажется, вся наша жизнь с своими бедствиями, болезнями достаточно напоминает нам это, а мы все забываем. Хотим, чтоб на каждого человека было наложено особое клеймо: этот человек непременно умрет. Желаю, чтобы вам никогда не нужно было напоминать этого, это самое лучшее, что могу пожелать.
  
   Лидия Ивановна Веселитская-Божидарович (1857--1935) -- писательница (литературный псевдоним "В. Микулич"). Была в дружеских отношениях с семьей Толстых и часто гостила у них в Москве и в Ясной Поляне.
  
   1 Имеется в виду стихотворение немецкого поэта Фердинанда Фрейлиграта (1814--1876), озаглавленное "Oh, lieb so lang du lieben kannst" ("Люби, пока можешь любить"). Перевод его, сделанный А. Н. Плещеевым, напечатан в сборнике "Немецкие поэты в биографиях и образцах", под ред. Н. В. Гербеля, СПб. 1877, стр. 585--586.
  
   Джону Кенворти (John Kenworthy).
   1895 г. Июля 10.
   [...]Продолжается ли издание следующих томов The Four Gospels? Очень жалко бы было, если бы оно остановилось на первом томе. Неполнота более всего помешала бы пониманию сочинения. Я не удивляюсь тому, что книга эта так плохо продается. Это не может быть иначе. Книгу эту нельзя понимать, перетолковывая ее по-своему; нельзя соглашаться кое с чем, отбрасывая другое, а надо принять всю, -- не в ее подробностях, а в ее общем смысле, -- или всю отбросить. Рискуя подпасть обычному парадоксу о том, что сам автор всегда ложно оценивает свои писания, я все-таки скажу, что это (Work) сочинение важнее в 1000 раз всего, того, что я написал, и я знаю, что не ошибаюсь, потому что это сочинение стоило мне наибольшего радостного труда, было поворотным пунктом всей моей жизни и легло в основание всего того, что я писал после того. [...]
  
   Алексею Кельшу.
   1895 г. Июля 13.
   [...]Не нравится мне то, что вы смотрите на писанье, как на средство приобрести денег. Это совсем неправильно. Писанье должно быть независимо от денег для того, чтобы оно из хорошего дела не перешло в самое гадкое. Советовал бы вам тоже не торопиться писать. И писать как можно более обдумывая, обрабатывая, и как можно меньше.
  
   Алексей Кельш -- молодой, начинающий автор из г. Коломны. Название упоминаемой в письме повести неизвестно.
  
   В. Ф. Максимову.
   1895 г. Июля 13.
   Вы спрашиваете: в чем спасение людей? В следовании учению Христа или учению православной церкви? Следовать нельзя ни тому, ни другому, а следовать можно только своему разуму.
   Если я буду следовать учению Христа, то только потому, что разум мой решил, что учение Христа истинно; если я буду следовать учению так называемой православной церкви, то буду следовать ему только потому, что разум мой решил, что истину можно познать только через учение православной церкви. Чему бы я ни следовал и что бы ни признавал за истину, причиной моего решения будет всегда только мой разум, и потому следовать можно не тому и другому учению, а только своему разуму. Для того же, чтобы разум наш не обманывал нас, а открывал бы всю ту истину, которая нам доступна, надо делать две вещи: во-1-х, знать, что разум есть высшая наша божественная сила, и потому не столько развивать его, сколько беречь его -- не искривлять, не ослаблять его принимаемыми неразумными верованиями, а, во-2-х, очищать свое сердце от пороков, страстей, себялюбия, с тем чтобы наши страсти не соблазнили наш разум. Так я думаю вообще о том, что нужно для нашего спасения. Если же вы меня спрашиваете, чему я для своего спасения, по своему разуму, нашел нужным следовать: учению Христа или учению так называемой православной церкви, то отвечу так:
   Для спасения себя и всех людей считаю нужным следовать учению Христа, как оно выражено в евангелиях и, в особенности, в нагорной проповеди, потому что разум мой говорит мне, что, исполняя это учение, все люди вместо страданий, которые испытывают теперь, все будут блаженны. Учение же так называемой церкви я считаю совершенно ложным, препятствующим спасению людей и во всех своих догматах противным разуму.[...]
  
   Ю. Эйнарович.
   1895 г. Июля 13.
   [...] Вы пишете, что есть крестьянин, который проявляет большие способности и вместе с тем хороший человек, и желаете, чтобы я помог найти ему деятельность по душе. Но, во-1-х, я не знаю, какого рода необыкновенные способности проявляет этот молодой человек, во-2-х, полагаю, что самая чистая и нравственная деятельность есть деятельность крестьянская, земледельческого труда.
   У меня есть знакомый крестьянин с большими способностями и очень нравственный человек, которому я посоветовал оставить московскую жизнь и поселиться у себя в деревне, что он и сделал, женившись, и до сих пор, сколько я знаю, не раскаивается в этом.
   Я не разделяю очень распространенного мнения о том, что окружающая среда может иметь вредное или благотворное влияние на душу. Я думаю, что мы сами составляем свою окружающую нас атмосферу -- среду и что нет такого места, где бы хороший человек не нашел общества хороших людей, и такого -- где бы дурной человек не нашел бы общества дурных.
   Всё это я пишу вам не для того, чтобы сказать, что я не хочу помочь вашему знакомому в уяснении себе истины и в утверждении себя в ней, но, не зная его, не зная его духовных потребностей, не могу этого сделать. Одно могу посоветовать ему -- уяснить для себя свои религиозные верования и вытекающий из них смысл жизни. Это главное дело, и если у человека есть ясное понимание того, зачем он живет на свете, то никакая среда, никакое занятие не может повредить человеку. Для уяснения же себе смысла жизни надо читать всё то, что было писано об этом предмете людьми, искавшими и определявшими этот смысл жизни. Приезда же этого молодого человека для свидания со мною я бы скорее не желал, так как всё, что я имел сказать людям, я сказал в моих писаниях, а личное свидание, если оно не случайно, а устроено нарочно, с тратою времени и денег, бывает только стеснительно для обеих сторон и бесполезно. [...]
  
   Юлия Самуиловна Эйнарович -- из г. Жемлославы Виленской губ. С Толстым знакома не была. Ответ на третье по счету письмо Эйнарович от 22 июня 1895 г. Первые два были от 1 и 17 мая. Во всех трех она просит Толстого помочь знакомому крестьянину переменить образ жизни.
  
   А. А. Бруни.
   1895 г. Июля 14--26?
   Повесть ваша неестественна и потому не возбуждает ни интереса, ни сочувствия. [...]
  
   Александру Макдональду (Alexander Macdonald).
   1895 г. Июля 26.
   Вы пишете, что желаете мне encouragement in my work.1 Нет никакого более радостного для меня encouragement, как получение таких писем, как ваше. Что касается до ваших вопросов, то я с большой радостью постараюсь, как умею, ответить на них.
   1) Я ничего не имею против обычного воскресного worship,2 но полагаю, что оно должно быть разумно, а не бессмысленно, как оно бывает большей частью, состоя преимущественно в чтении одних и тех же книг и повторении одних и тех же слов.3 Воскресный отдых и посвящение этого дня для духовной деятельности может проявиться в самых различных формах. Можно себе представить, что люди одного духа, собираясь по воскресеньям, приносят в собранья те религиозные книги, статьи, которые они находят из старых и новых сочинений, и читают их; можно себе представить, что, сходясь по воскресеньям, люди одного духа устраивают обеды для бедных и служат на них; можно себе представить, что, собираясь, люди одного духа каются друг другу в своих грехах и обсуживают их. Я могу себе представить сотни форм worship'а, только бы они имели целью взаимную духовную помощь и были бы не механичны, а разумны.
   2) Do I believe in the resurrection and that there is a hereafter. "I am resurrection and the life. Before Abraham was I am",4 сказано в евангелии Иоанна словами Христа, и я думаю также, что для человека, исповедующего христианское учение, нет смерти, а есть жизнь истинная, и потому вечная, хотя жизнь эту никак не следует понимать, как воскресение -- жизнь будущего -- hereafter.
   Нельзя быть достаточно осторожным в употреблении слов и понятий для определения истинной и вечной жизни. Если мы скажем, что жизнь эта будет личная, что мы перейдем в другие тела или существа, как понимают это буддисты, мы будем утверждать то, на что не имеем права (it will be a gratuitous assertion5). Если же мы будем утверждать, что смерть уничтожает всё то, что составляет наше "я", это будет еще более произвольно и прямо противоречивое разуму, потому что в нашем "я", как и во всем существующем, есть нечто истинное и непреходящее; если же я признаю своим "я" это непреходящее, то очевидно, что я не уничтожусь.
   Сущность учения Христа в том и состоит, чтобы признавать своим "я" это нечто не уничтожающееся и непреходящее.
   Главная ошибка наших суждений о том состоянии, в котором мы будем находиться после смерти, происходит от того, что мы не можем отрешиться от понятий отдельной личности и связанных с этой отдельностью понятий пространства и времени.
   Свойство отдельной личности в том, что она не может себя понимать иначе, как в пространстве и времени; смерть же уничтожает личность и потому условные, свойственные только личности, понятия пространства и времени; и потому, когда мы спрашиваем: где или буду после смерти, мы спрашиваем, в каком пространстве и времени мы будем, когда для нас не будет ни пространства, ни времени. Так как слово где означает требование определения пространства, слово буду -- требование определения времени. И потому определение Христа о том, что есть жизнь, выраженное в словах: я есмь воскресение и жизнь, и: прежде, чем был Авраам, я есмь, не только мудрее и возвышеннее, но и гораздо точнее определяет истинную и потому вечную жизнь, чем учение церквей о том, что душа человека воскреснет после смерти и пойдет в рай или ад.
   По учению Христа истинная жизнь есть и потому не нарушается смертью. Смерть же только разрушает те преграды, которые в этой жизни отделяют нас от всего мира, и уничтожает для нас пространство и время. Какое будет это состояние без пространства и времени, мы не можем себе представить, но, по Иоанну, Христос говорит: у отца вашего обителей много есть. И обителей этих, т. е. другого, чем наше, состояния, мы представить себе не можем, но не можем и отрицать их. То же, что жизнь не прекратится с уничтожением личности, в этом не может быть никакого сомнения, потому что в мире есть что-то вечное, а если есть в мире что-либо вечное, то я часть мира, и это вечное есть во мне. Если же вечное есть во мне и я соединяю свое сознание с тем, что вечно, то смерть не может уничтожить меня.
   3) В-третьих, вы пишете: you seem to condemn commerce and business, and in that case, if a man is so engaged, would you have him give up his business and live upon the land,6 что вы говорите, было бы очень приятно, но часто трудно и даже невозможно, особенно людям семейным. How to steer clear off the present network which surround us.7 В этом и только в этом не только вся задача, но всё дело жизни ученика Христа. Всё дело жизни ученика Христа в том, чтобы исполнить волю отца, который послал нас в жизнь. Воля же его в том, чтобы люди и все существа не враждовали между собой, а жили соединены любовью, чтобы вы все были едины, как я един с отцом... Для достижения же этого единства есть только одно средство: уничтожение тех соблазнов (обманов), которые разделяют нас; что же мы можем делать для уничтожения этих соблазнов? Прежде всего освобождение себя от них -- неучастие в них и обличение их.
   Это я говорю по отношению к тому, что вы говорите: you seem to condemn commerce or business. Я думаю, что для ученика Христа не может быть сомнения в том, что торговля есть дело нехристианское (Unto this last. J. Ruskin) и что надо не участвовать в нем. И потому не надо скрывать этого от себя, а, напротив, надо, как можно яснее, стараться убедиться в этом.
   Для того, чтобы освободиться от соблазнов и быть в состоянии обличать их, прежде всего нужно признание обмана обманом, такое разъяснение его, чтобы вся неправда обмана была очевидна каждому. И это надо делать не только независимо от от того, участвуешь ли ты в обмане, или нет, но, напротив, с тем большим старанием, чем больше ты в нем запутан. Пусть военный не скрывает от себя греха, соблазна своего положения, землевладелец, купец, судья -- своего, а, напротив, все силы ума употреблять на то, чтобы ясно видеть его, и тогда он не в состоянии будет продолжать дело, которое осуждает его совесть, а не будет в состоянии продолжать его или найдет средство выйти из него (where is a will is a way8); а не найдет средства, будет страдать, искать его и каяться в своем грехе. А это самое выгодное положение для христианина.
   В чудеса я не верю, потому что верю в разум. Нельзя верить в то и другое. Верить в чудеса значит не верить в разум. А разум наверное нам дан от Бога, про чудеса же мы только слышим, но ни один душевно здоровый человек никогда не видал их. Кроме того, разум убедителен и общ всем людям, чудеса же ни в чем не убеждают и у каждой группы людей свои особенные. [...]
   [...] Очень желал бы, чтобы мой ответ удовлетворил вас, и еще более желал бы, чтобы вы ответы на эти вопросы нашли из того же единственного источника, из которого мы черпаем их -- из учения Христа и своего сердца, всеми силами своими обращенного к Богу.
  
   Ответ на письмо А. Макдональда от 24/12 июня 1895 г., в котором он, сообщая о прочтении им ряда книг Толстого: "Царство божие внутри вас", "В чем моя вера"?, "Где любовь, там и Бог" и др., просит его ответить на несколько вопросов.
  
   1 Ободрение в моей работе.
   2 Богослужения.
   3 В английском переводе эта фраза перечеркнута синим карандашом и заменена следующей вставкой, на русском языке, переведенной впоследствии на английский, рукой Л. Н. Толстого: "Но я думаю, что эти собрания не должны быть посвящены, как это делается обыкновенно, общим одним и тем же молитвам, во-1-х, потому что повторение каждое воскресение одних и тех же слов совершенно бесполезно, так как очень скоро становится механическим делом, а во-2-х, и главное, потому что в евангелии прямо указано это заблуждение и определенно сказано (Мф. VI), что молиться не надо в публичных местах, в собраниях, а одному, что и подтверждается и рассуждением и опытом всякого человека, когда-либо искренно молившегося Богу, так как собрание людей только рассеивает и развлекает мысль".
   4 Верю ли я в воскресение и в то, что есть будущая жизнь? "Я воскресение и жизнь". Прежде чем был Авраам, я есмь".
   5 Это будет произвольным утверждением.
   6 Вы как будто осуждаете торговлю и коммерческую жизнь, и в случае, если человек занимается ими, желали ли бы вы, чтобы он бросил свое занятие и поселился на земле?
   7 Как выбраться из окружающей нас сети. -- Следующая фраза зачеркнута в английском переводе и поверх строк написано рукой Л. Н. Толстого: "That is the question. Steer clear off all the seductions of the world is impossible, because every one of us В этом вопрос. Выбраться из соблазнов мира невозможно, потому что каждый из нас имеет прошедшие связи и познал истину уже тогда, когда успел запутаться в соблазнах мира, и соблазны эти мешают каждому из нас делать то доброе, которое мы считаем должным. Но то, что мы не можем вполне исполнить то добро, которое считаем должным, не доказывает того, что человек не может исполнять закон Христа и делать дело божие. Закон Христа в том, чтобы делать волю отца".
   8 Кто хочет, тот найдет и средства.
  
   Д. А. Хилкову.
   1895 г. Июля 29.
   [...] Послать ваш рассказ в иностранные газеты считаю тоже излишним, главное, потому что рассказ этот написан очень дурно, и дурно не потому, что в нем нет литературных достоинств, напротив, в нем нет простоты, точности, определенности и правдивости, и тон всего рассказа нехороший -- какой-то иронический, шутливый, такой тон, которым нельзя говорить о таких ужасных делах. Не нужно писать о христолюбивых воинах белого царя, а нужно объяснить, как убили 4-х человек, кто были эти люди, их возраст, имя, как они умерли, отчего, когда убили 4-х человек, казачий командир убедился в бесплодности атаки. Всё это и многое другое об изнасиловании так нехорошо, неясно, преувеличенно, что вызывает полное недоверие ко всему. В таком виде статья или вовсе не будет напечатана, или если и будет напечатана в какой-нибудь маленькой газете, то не вызовет никакого впечатления. -- Я совершенно согласен с вами, что надо бы об этом напечатать в иностранных изданиях, в русских и думать нечего, если и напечатают, то с такими урезками, что пройдет незамечено, -- но для того, чтобы статья имела влияние на тех, на кого она должна иметь влияние, нужно, чтобы она была написана строго правдиво, обстоятельно, точно. [...]
  
   В письме от 14 июля 1895 г. Хилков писал Толстому со слов очевидца о тех насилиях, которым подвергались духоборы, жившие на Кавказе, отказавшиеся от военной службы и сжегшие военное оружие в ночь с 28 на 29 июня 1895 г.
  
   А. Н. Каневскому.
   1895 г. Конец июля, не позже 30-го.
   [...] Боюсь только, что ваше представление о жизни очень далеко от возможности осуществления. Все мы стремимся к одному и тому же роду жизни, но все мы задерживаемся в осуществлении его нашими страстями, слабостями, а главное, нашими семейными связями. Это не значит, чтобы мы должны были перестать стремиться к такой жизни, но значит то, что мы должны знать те трудности, которые предстоят нам, и должны, несмотря на эти трудности, не переставая стремиться к тому же. Собраться в отдельную общину признающих себя отличными от мира людей, я считаю не только невозможным (недостаточно еще привыкли к самоотвержению люди, чтобы ужиться в таком тесном единении, как это и показал опыт), но считаю и нехорошим: общиной христианина должен быть весь мир. Христианин должен жить так, как будто все люди -- какие бы они ни были -- были такие же, как он, готовы не на обиду и своекорыстие, а на самопожертвование и любовь. И тогда только, хоть и не при его жизни, но когда-нибудь, осуществится братская жизнь на земле, а устройство малых общин избранных -- церквей, не улучшает, а часто ухудшает жизнь людей, делает ее более жестокой и равнодушной к другим.[...]
  
   Анатолий Николаевич Каневский (р. 1866) -- сын рязанского нотариуса, сочувствовавший взглядам Толстого, участник толстовских общин.
   Ответ на письмо Каневского из г. Коломны от 17 июля 1895 г., в котором он просил Толстого указать, где бы он мог достать еще не читанные им его сочинения, и говорил, что хорошо было бы собраться всем ученикам Толстого вместе для общинной жизни.
  
   М. А. Сопоцько.
   1895 г. Июля 30.
   [...] Жить для приобретения любви других, делать что-нибудь для достижения этой цели -- нехорошо, но когда получаешь эту любовь, как всегда -- незаслуженно, потому что ничего не делал для приобретения ее, то нельзя не радоваться и не умиляться, как я радовался и умилялся, получив ваше письмо. Очень радуюсь за вас, что вы пережили, хотя бы и не вполне, но отчасти, страх смерти. Этот страх никогда не переживается сразу, а всегда во много приемов -- ступенями. Хорошо то, что вы начинаете переживать его. Степень страха, который мы испытываем перед смертью, есть показатель степени истинности понимания нами жизни. И потому всегда полезно примеривать себя к этому страху, чтобы по нем судить о своем душевном состоянии -- росте или умалении. Я не говорю о большом разряде людей, которые утверждают, что не боятся смерти, иногда и поступают так, как будто не боятся ее, только от того, что они еще не вступали в истинную жизнь и находятся в положении, близком к животному. Чем меньше страха смерти, тем больше свобода, спокойствие, сознание могущества духа и радость жизни. При полном освобождении от этого страха, при полном сознании единства жизни этой с бесконечной, истинной жизнью, должно быть полное, ничем не нарушимое спокойствие, сознание своего всемогущества и блаженства.
   [...] Дай вам Бог не пасть духом и не потерять лучшего дара любви к людям -- не озлобиться, тогда вы победите все препятствия.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1895 г. Августа 1--10.
   [...] Жалею о вас за ваше нездоровье, по своей человеческой слабости, но знаю, что вы не только твердо перенесете болезнь, но что сумеете извлечь из нее для души пользу.
   Про себя скажу, что мое приближение к плотской смерти, которое я всё более и более чувствую, укрепляет меня в этой жизни и иногда прямо радует, не потому что я уйду от этой жизни, а потому что чувствую большую твердость в этой жизни.[...]
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1895 г. Августа 19.
   [...] Сила наша в немощах совершается. Так это справедливо! Я знаю это по себе и знаю по вас. Радуюсь на то, как вы несете свою болезнь, и, признаюсь, немного иногда боюсь, как бы вы не ослабели. Не то, чтобы я сомневался в вас, напротив, мало есть людей, в твердость которых я так бы верил, но всегда, чем ближе подходит человек к цели, тем больше за него боишься. [...]
   Кто-то мне говорил, что вы одиноки. Я не верю этому. Вы не можете быть одиноки, потому что люди самых различных взглядов любят вас. Рассказывал мне Сергей Терентьевич, что у вас был разговор о Неплюеве2 и пользе, которую приносят его приюты и тому подобное, и что вы или еще кто-то говорит, что он бы больше принес пользы, если бы не делал уступок для успеха своего дела, а показывал бы пример твердости. Я и с этим несогласен. Вопрос о пользе должен быть совсем оставлен христианином. Никто не может знать, какую и чем и кому он может принести пользу. Польза вся вне нашей власти; но знать, что мы должны делать для исполнения воли отца, это мы знаем и это должны делать. Я пишу это, потому что часто про это думал и говорил в последнее время и считаю это очень важным.
  
   Ф. А. Желтову.
   1895 г. Августа 19.
   [...] В сборник ничего дать не могу, да и вам не советую издавать. Все эти благотворительные балы, спектакли, сборники -- нехорошо. Кто хочет помочь, так может помочь.
   Как ваше здоровье и телесное и душевное? Дай Бог, главное, чтобы второе было хорошо; тогда первое теряет свою важность.[...]
  
   Федор Алексеевич Желтов (р. 1859) -- сектант-молоканин, знакомый Толстого.
   Пересылая Толстому письмо о духоборах, полученное им с Кавказа, Желтов в письме от 6 августа 1895 г. просил Толстого прислать в затеянный им сборник, прибыль с которого должна была поступить на учреждение бесплатной народной библиотеки-читальни в его селе, "какую-либо статейку или рассказец".
  
   Т. М. Бондареву.
   1895 г. Августа 19--26.
   [...] проще и приличнее нам, старикам, писать друг другу ты, а не вы [...] Видно, я еще того не заслужил, чтоб пострадать за божье дело, а до сих пор все хлещут по оглоблям, а по лошади не попадают или не хотят.
   [...] За границей везде, где живут просвещенные народы, земля отобрана от земледельцев и владеют ею те, кто на ней не работает. Только у диких, непросвещенных людей земля считается божиим имуществом, и владеют ею те, кто на ней работает. Вот от этого-то и нужно стараться показать людям, что то, что они считают просвещением, есть не просвещение, а омрачение, и что до тех пор, пока они будут владеть землею и покупать и продавать ее, они хуже всяких диких и идолопоклонников и разбойников. Вот это-то мне хочется перед смертью как можно яснее показать людям. Об этом и пишу теперь.[...]
  
   Тимофей Михайлович Бондарев (1820--1898) -- крестьянин-сектант, автор книги "Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство".
  
   А. Ф. Кони.
   1895 г. Августа 26.
   [...] Утешаю себя мыслью, что доктора всегда врут и что ваше нездоровье не так опасно, как вы думаете. Впрочем, думаю, и от всей души желаю вам этого, если у вас его нет, веры в жизнь вечную и потому бесстрашия перед смертью, уничтожающего главное жало всякой болезни. [...]
  
   Анатолий Федорович Кони (1844--1927) -- юрист, в 1895 г. обер-прокурор уголовного кассационного департамента сената, близкий знакомый Толстого.
  
   М. О. Меньшикову.
   1895 г. Августа 26--29.
   [...]Вы пишете, что непротивление злу Никиты, доходящее даже до добродушного служения злу, выше непротивления тех людей, которые, как вы говорите, не противясь злу насилием, враждебно относятся к тем, которых они считают злыми, раздражаются на них.
   Тут есть большая, опасная и очень распространенная ошибка. Есть любовь не только к людям, но ко всем существам, непосредственная, неразумная, доброжелательство, одинаковое к злым и добрым, потому что оно не различает злых от добрых, ласковость добрых ручных животных, и почти таков Никита, и таковы были когда-то все мы, таковы все дети. И это есть низшая степень любви. И есть другая, высшая степень любви, тоже одинаковая к злым и добрым, но не потому что она не различает злых и добрых, а потому что она победила уже недоброжелательство к злым, стала выше его и дошла до сознательной разумной любви. Это есть высшая степень любви, святость, до которой, как мы знаем по Евангелию, не дошел и Христос в то время, когда он обличал фарисеев, и дошел только тогда, когда с креста жалел тех, которые не знали, что творили. Это два полюса любви, и от первой до второй бесконечное количество ступеней, и все мы, вышедшие из детства люди, стоим на одной из них. Крупные подразделения этих ступеней такие: 1) безразличное отношение к злым и добрым (Никита), 2) различение злых и добрых и употребление насилия против злых (возмездие, закон Моисея), 3) различение злых и добрых и сознательное непротивление насилием против злых и все-таки недоброжелательство к ним -- это та ступень, на которую теперь только начинают подниматься люди, на деле исповедующие закон Христа, и 4) различение злых и добрых, непротивление злым и еще большее, чем к добрым, доброжелательство и любовь к ним (это высшая, божеская святость). Между этими главными ступенями есть много промежуточных. Движение же по этим ступеням, восхождение от низших к высшим, есть движение человеческой жизни, каждого отдельного человека и всего человечества, и единственный смысл как отдельной, так и общей жизни. Говорить же, что тот, кто не достиг высшей ступени, а находится на одной из промежуточных, стоит ниже того, кто стоит на самой низшей и не начинал еще восхождение, только потому, что мы знаем и можем представить себе высшую ступень, -- есть большая ошибка. Я понимаю, что Никиты могут прельщать своей стихийной христианственностью, но про них можно только сказать, что они то дерево, из которого легко делаются хорошие святые, но нельзя говорить, что человек, работающий над единственно свойственной человеку работой, старающийся не противиться злу насилием, несущий всю тяжесть этого, но не в силах еще вырвать из сердца раздражение на злых, стоит ниже того, который еще не начинал этой работы. Письмо это я пишу вам, как другу и брату, а не для печати, и потому вы очень обрадуете меня искренним, обдуманным перед Богом ответом.
  
   Михаил Осипович Меньшиков (1859--1919) -- в то время сотрудник либеральной газеты "Неделя" и журнала "Книжки Недели", впоследствии реакционный публицист, активный сотрудник "Нового времени". Автор ряда пасквилей на Толстого.
  
   По поводу рассказа Толстого "Хозяин и работник" Меньшиков написал статью "Сбились с дороги", в которой возвеличивал как идеал "стихийную мудрость" и кротость Никиты.
  
   А. И. Архангельскому.
   1895 г. Августа 29.
   [...] Очень радостно чувствовать свое единение и знать, что единение это не есть заимствование, не основывается на доверии, а вытекает из того, что сходишься в том, что истина. [...] Вся же исповедь ваша поразила меня, во-1-х, своей искренностью; видно, что она писана не для читателей, как литературные произведения, а для того, чтобы самому себе уяснить свои мысли и свое отношение к предмету, а во-2-х, тем, что из нее видно, что нет того мирского положения, высокого или скромного, которое бы при настоящем серьезном усвоении христианского мировоззрения, не оказалось бы ложным и несовместимым с христианской совестью.[...]
  
   Александр Иванович Архангельский (1857--1906) -- бывший ветеринарный фельдшер, сочувствовавший взглядам Толстого, в 1895 г. жил в г. Бронницы Московской губ., занимаясь часовым ремеслом.
   При втором издании "Посредником" книги Архангельского "Сельский скотолечебник" цензура потребовала от издателя обязательного включения в нее правил об исполнении крестьянами всех принудительных полицейско-ветеринарных мероприятий. В ответ на сообщение об этом Горбунова-Посадова Архангельский написал ему большое письмо -- страстный протест против требования властей с вопросом: "Кому служить?" Письмо Архангельского, дополненное им вторым письмом, обратило на себя внимание Толстого и послужило основой будущей книги Архангельского "Кому служить?".
  
   М. В. Алехину.
   1895 г. Сентября 4.
   [...] Вы хотите написать министру внутренних дел. И прекрасно. Так не только будет одна искра, но несколько и, если угодно Богу, они загорятся. Загорятся ли они теперь, и увидим ли это пламя, увидать которое томилась душа Христа, -- дело божие, но раздувать эту искру в себе, зная, что этим я зажигаю других, это наше дело и дело всегда радостное. -- И даже, как оглянешься назад, видишь, что сетование о том, что не увидишь пламени, несправедливо. Пламя разгорелось и разгорается в сравнении с тем, что было, но оно кажется малым в сравнении с тем, что оно будет и должно быть. [...]
  
   Ответ на письмо Алехина от 30 августа 1895 г., в котором он сообщал, что получил от прокурора судебной палаты извещение о том, что дело его прекращено.
  
   Н. В. Стасовой.
   1895 г. Сентября 4.
   [...] Никогда не видал, чтобы из общества с уставом и высочайшим утверждением и т. п. выходило бы что-нибудь настоящее, и потому думаю, что и из вашего общества ничего не выйдет. То. что по отношению женщин и их труда существует много очень вредных, из древности укоренившихся предрассудков, совершенно справедливо, и еще более справедливо, что надо бороться против них. Но не думаю, чтобы общество в Петербурге, которое будет устраивать читальни и помещения для женщин, было бы средством борьбы. Меня не то возмущает, что женщина получает меньше жалованья, чем мужчина: цены устанавливаются достоинством труда. А что если правительство дает мужчине больше, чем женщине, то это не от того, что оно женщине дает слишком мало, а от того, что мужчине дает слишком много; меня возмущает то, что на женщину, которая носит, кормит, воспитывает маленьких детей, навален еще труд кухни, жариться у печи, мыть посуду, стирать белье, шить одежды, мыть столы, полы, окна. Почему весь этот труд, страшно тяжелый, навален исключительно на женщину? Мужику, фабричному, чиновнику и всякому мужчине бывает делать нечего, но он будет лежать и курить, предоставляя женщине -- и женщина покоряется -- часто беременной, больной, с детьми, жариться у печи или нести страшный труд стирки белья, или ночного ухаживанья за больным ребенком. И всё это от суеверия, что есть какой-то бабий труд.
   Это страшное зло и от этого неисчислимые болезни несчастных женщин, преждевременная старость, смерть, отупение самих женщин и их детей.
   Вот с чем надо бороться и словом, и делом, и примером.[...]
  
   Надежда Васильевна Стасова (1822--1895) -- сестра известного искусствоведа В. В. Стасова. С 1867 г. активная участница движения в пользу женского высшего образования в России.
   Ответ на письмо Стасовой от 5 августа 1895 г., в котором, приложив к нему устав Женского взаимно-благотворительного общества, она писала Толстому: "Научите, Лев Николаевич, меня, как говорится, уму разуму. Устав утвержден, меня выбрали председательницей, а я и прошу, научите, чтобы точно вышла бы помощь, а не болтовня".
  
   Л. Л. Толстому.
   1895 г. Сентября 4.
   [...] На вопросы твои о том, что тебе предпринять: Швеция или остров Вайт, я не имею никакого мнения. Болезнь твоя, по моему мнению, пройдет не от лечения, не от докторов, не от климата даже, а от того, что придет ей время пройти, как проходят все болезни, которые проходят. Если выбирать, то я бы советовал выбирать то, что проще, меньше хлопот и расходов и меньше вводит в атмосферу лечащихся. Курорты все имеют этот недостаток, что в них все заняты своими недугами, и поневоле приучаешься приписывать здоровью или нездоровью больше значения, чем оно того заслуживает. [...]
   Не переставая занимался своею повестью.1 И думаю, что не стоило тратить на нее время. Очень она опротивела мне последнее время. Тем более, что, стоя, как я стою, на краю гроба, много приходит более, как думается, серьезных и нужных людям мыслей. А начато и хочется кончить, а время затягивается.
   Чехов был у нас, и он понравился мне. Он очень даровит, и сердце у него, должно быть, доброе, но до сих пор нет у него своей определенной точки зрения.
  
   1 Имеется в виду "Коневская повесть" -- "Воскресение".
  
   М. Л. Толстой.
   1895 г. Сентября 4.
   [...] Стоит ли матерьяльно устраиваться подле меня, когда моя жизнь на волоске и я всякий день могу отправиться в большое путешествие.
   Вчера получил от Анненковой письмо [...]. Она истинно живет, истинною жизнью. Не так, как ты, бедная, которую борят всякие страсти.
   Письмо твое, очень хорошее, читал с большой радостью, и знаю, что всё так и всё искренно, но знаю тоже, что всё в одну минуту может перевернуться. Радостно то, что ты знаешь, когда перевернулось и когда стоишь кверху ногами. [...]
   Только бы было сознание того, чтС хорошо и чтС дурно, и в представлении не делалось бы дурное хорошим только от того, что заехал в дурное. Он в Ясной сказал как-то, что он не согласен со мною в том, что курят для одурения себя и что курить дурно. Такое одно рассуждение хуже, чем сто раз напиться пьяным. [...]
  
   М. О. Меньшикову.
   1895 г. Сентября 8.
   Из вашего письма я увидал, что разномыслие наше гораздо больше, чем я думал. Очень сожалею об этом, но не отчаиваюсь уничтожить его. Вы пишете, что вмешательство разума не делает людей более любящими и добрыми, что разум не содействует добру, а что доброта зависит от практики добра и условий, в которые поставлены люди. Тут самый корень нашего разномыслия. Bo-1-x, разум и ум -- Vernunft и Verstand -- суть два совершенно различные свойства, и надо различать между ними. Бисмарки и им подобные имеют много ума, но не имеют разума. Ум есть способность понимать и соображать жизненные, мирские условия, разум же есть божественная сила души, открывающая ей ее отношение к миру и к Богу. Разум не только не одно и то же, что ум, но противоположен ему: разум освобождает человека от тех соблазнов (обманов), которые накладывает на человека ум. В этом главная деятельность разума: -- уничтожая соблазны, разум освобождает сущность души человеческой -- любовь и дает ей возможность проявления. В детском возрасте мало соблазнов, и потому сущность души -- любовь -- виднее в детях, но соблазны должны войти в мир1 и входят, и возвращение к любви возможно только через уничтожение соблазнов, а уничтожение соблазнов совершается только деятельностью разума. Это основная мысль христианского учения, и я, как умел, старался выразить ее во всех моих писаниях. Это во-1-х. -- Bo-2-x же то, что если бы доброта -- любовь -- увеличивалась только, как вы говорите, от наследственных свойств, от среды, от условий, в которых находится человек, от практики добра -- тоже независимой от его воли, -- то все наши рассуждения о доброте были бы совершенно бесполезны. Если наследственность моя не добрая, среда не добрая и практика моей жизни была не добрая, то не только мне не нужны никакие рассуждения о том, что есть доброта, но нужны, напротив, такие рассуждения, которые мою злость представляли бы добротой. Так это и бывает.2 Если нет свободной деятельности разума, уничтожающей в людях соблазны и тем освобождающей в них божественную сущность их жизни, -- любовь, если весь человек есть произведение условий, его окружающих, и причин, ему предшествовавших, то нет ни добра, ни зла, ни нравственного, ни безнравственного, и незачем нам и думать, и говорить, и писать письма и статьи, а надо жить, как набежит, как говорит пословица. Попал я в дурную наследственность и среду -- буду злой; попал в хорошую -- буду добрый.3 Я думаю, что это не так. Я думаю, что каждый человек обладает свободной, творческой, божественной силой. (Ибо как отец имеет жизнь в самом себе, так и сыну дал иметь жизнь в самом себе. Ин. V. 26.) И сила эта есть разум. Чем более увеличивается эта сила, тем более освобождается в нем сущность его жизни -- любовь и тем теснее соединяется человек с другими существами и с Богом. Цель жизни каждого отдельного человека и всего человечества в этом, достигаемом только разумом -- всё большем и бо льшем единении людей между собою, со всем миром и с Богом. И потому деятельность разума есть высшая деятельность человека. В признании этой деятельности самой жизнью и состоит христианское учение, которое я исповедую. Вот почему я никак не могу согласиться с вами не только в том, что можно и должно предпочитать непосредственную, неразумную доброту, составляющую физиологическое свойство известных существ, разумной деятельности людей, сознательно стремящихся к следованию указаниям разума,4 но не могу даже их сравнивать.
   Доброта голубя не есть добродетель. И голубь не добродетельнее волка, и кроткий славянин не добродетельнее мстительного черкеса. Добродетель и ее степени начинаются только тогда, когда начинается разумная деятельность.
   Очень буду огорчен, если мои доводы не уничтожат нашего разномыслия. Я же согласиться с вами никак не могу, потому что для того, чтобы сделать это, мне нужно отречься от всего того, чем я жил эти последние 15 лет, и чем живу теперь, и с чем собираюсь умереть.[...]
  
   1 Евангелие Матфея, XVIII, 7.
   2 Зачеркнуто: Главное то, что если разум не есть в нас творящая сила, то у нас и нет никакого орудия для того, чтобы двигаться от зла к добру.
   3 Зачеркнуто: И каждый человек может увеличивать в себе эту силу и может пренебречь ею и ослабить ее.
   4 Зачеркнуто: уничтожению соблазнов и вследствие этого к освобождению любви в себе и других.
  
   Л. П. Никифорову.
   1895 г. Сентября 8.
   [...] Одно изменение очень хотелось бы сделать [...], чтобы смягчить всё то резкое и недоброе, что есть там по отношению к Меньшикову. Во многих местах вы, очевидно, приписываете ему то, чего он не думал. А ведь неважно то, чтобы уколоть его, а то, чтобы выяснить истину со всех сторон. И вы сделали это прекрасно, и потому исключение или смягчение этих мест только улучшит статью; нам она всем очень понравилась и тем, что тонко и верно определяет то, что люди стараются смешать, и искренностью и горячностью своего тона. [...]
  
   Джону Моррисону Давидсону (John Morrison Davidson).
   1895 г. Сентября 10.
   [...] Вся книга1 проникнута истинно христианским духом, который побуждает к действию, а не к подчинению или приспособлению к существующему положению вещей.
   Я был счастлив получить от вас хорошие известия, тем более что те же события наблюдаются также в России и Германии и, в особенности, в Австрии. Я думаю, что царство божие действительно близко. [...]
   Хотя ваша книга посвящена внуку, но я всё же думаю, что вы еще молодой человек, и потому сердечно желаю вам еще долго работать в том же направлении, по которому вы сейчас идете, и испытать всё больше и больше радости и уверенности, что вы исполняете волю того, кто послал вас сюда.
  
   Джон Моррисон Давидсон (р. 1843) -- английский адвокат и журналист, сотрудник газеты "Daily chronicle", автор книги "The Gospel of poor" ("Евангелие бедняка"), Лондон, 1893.
  
   1 Брошюра "Let there bе light!" ("Да будет свет!"), Лондон, 1895.
  
   М. Э. Здзеховскому.
   (О патриотизме)
   1895 г. Сентября 10.
   [...] Я знал про Мицкевича1 и Товянского.2 Но я приписывал их религиозное настроение исключительным свойствам этих двух одиночных людей. Из вашей же статьи я узнал,3 что они были только родоначальниками вызванного патриотизмом, глубоко трогательного по своей возвышенности и искренности, истинно христианского движения, продолжающегося до сих пор.
   Статья моя "Патриотизм и христианство" вызвала очень много возражений. Возражали мне и философы, и публицисты, и русские, и французские, и немецкие, и австрийские; возражаете и вы; и все возражения, так же как и ваше, сводятся к тому, что мои осуждения патриотизма справедливы по отношению к дурному патриотизму, но не имеют никакого основания, если относятся к хорошему и полезному патриотизму; о том же, в чем состоит этот хороший и полезный патриотизм и чем он отличается от дурного, -- никто до сих пор не потрудился объяснить.
   Вы пишете в вашем письме, что, "кроме завоевательного, человеконенавистнического патриотизма могущественных народов, существует еще совершенно противоположный патриотизм народов порабощенных, стремящихся единственно к защите родной веры и языка от врагов".4 И этим положением угнетенности определяете хороший патриотизм.
   Но угнетенность или могущественность народов не делает различия в сущности того, что называется патриотизмом. Огонь будет всё такой же жгучий и опасный огонь, будет ли он пылать костром или теплиться спичкой.
   Под патриотизмом разумеется обыкновенно предпочтительная перед другими народами любовь к своему народу, точно так же как под эгоизмом разумеется предпочтительная любовь перед другими людьми к одной своей личности. И трудно представить себе, каким образом такая предпочтительность одного народа перед другим может считаться добрым и потому желательным свойством. Если вы скажете, что патриотизм извинительнее в угнетаемом, чем в угнетателе, так же как извинительнее проявление эгоизма в человеке, которого душат, чем в человеке, никем не тревожимом, то нельзя будет не согласиться с вами, но изменить своего свойства патриотизм не может от того, что он будет проявляем угнетаемым или угнетателем. И свойство это: предпочтение одного народа перед всеми другими, так же как и эгоизм, никак не может быть доброе. Но мало того, что патриотизм есть свойство недоброе, оно есть и неразумное учение.
   Под словом патриотизм подразумевается ведь не только непосредственная, невольная любовь к своему народу и предпочтение его перед другими,5 но еще и учение о том, что такая любовь и предпочтение хороши и полезны. И это-то учение особенно неразумно среди христианских народов.6 Неразумно оно не только потому, что оно противоречит и основному смыслу учения Христа, но еще и потому, что христианство, достигая своим путем всего того, к чему стремится патриотизм, делает патриотизм излишним и ненужным и мешающим, как лампа при дневном свете.
   Человек, верующий, как Красинский,7 в то, что "церковь божья -- не то или другое место, не тот или другой обряд, но вся планета и все, какие только могут существовать отношения личностей и народов между собой", -- не может уже быть патриотом, потому что он во имя христианства совершит все те дела, которые может требовать от него патриотизм. Патриотизм требует, например, от своего ученика жертвы своей жизнью для блага своих единордцев, христианство же требует такой же жертвы для блага всех людей, и потому тем более и естественнее такая жертва для людей своего народа.
   Вы пишете о тех страшных насилиях, которые совершаются дикими, глупыми и жестокими русскими властями над верою и языком поляков, и выставляете это как бы поводом для патриотической деятельности. Но я не вижу этого. Для того, чтобы быть возмущенным этими насилиями я всеми силами противодействовать им, не нужно быть ни поляком, ни патриотом, нужно только быть христианином.
   В данном случае, например, я, не будучи поляком, поспорю с каждым поляком в степени отвращения, негодования к тем диким и глупым мерам русских правительственных лиц, которые употребляются против веры и языка поляков; поспорю, и в желании противодействовать этим мерам, и не потому, что я люблю католичество больше, чем другие веры, или польский язык больше, чем другие языки, а потому, что я стараюсь быть христианином. И потому, для того чтобы ничего подобного не было ни в Польше, ни в Эльзасе, ни в Чехии, нужно не распространение патриотизма, а распространение истинного христианства.
   Можно сказать, что мы не хотим знать христианства, и тогда возможно восхвалять патриотизм; но как скоро мы признали христианство, или хоть вытекающее из него сознание равенства людей и уважение к человеческому достоинству, то никакому патриотизму уже нет места. Меня удивляет при этом, главное, то, каким образом защитники патриотизма угнетенных народов (каким бы усовершенствованным и утонченным они его ни представляли) не видят того, как вреден патриотизм именно для их целей.
   Во имя чего совершались и совершаются все насилия над языком и верою в Польше, Остзейском краю, в Эльзасе, Чехии, над евреями в России -- везде, где совершались и совершаются такие насилия? Только во имя того самого патриотизма, который вы защищаете.8
   Спросите у наших диких руссификаторов Польши, Остзейского края, у гонителей евреев, зачем они делают то, что делают? Они скажут вам, что это делается для защиты родной веры и языка, скажут, что если они не будут делать то, что делают, то пострадают родная вера и язык. Русские ополячатся, онемечатся, объевреятся.
   Если бы не было учения о том, что патриотизм есть нечто хорошее, никогда не нашлось бы людей столь гнусных, которые в конце XIX века решились бы делать те мерзости, которые они делают теперь.
   Теперь же ученые -- у нас самый дикий гонитель веры бывший профессор9 -- имеют точку опоры в патриотизме. Они знают историю, знают про все бесполезные ужасы гонений языка и веры; но благодаря учению патриотизма у них есть оправдание.10 Патриотизм дает им точку опоры, христианство же вынимает у них ее из-под ног. И потому народам покоренным, страдающим от угнетения, надо уничтожать патриотизм, разрушать теоретические основы его, осмеивать его, а не восхвалять.
   Защищая патриотизм, говорят еще об индивидуальности народностей, о том, что патриотизм имеет целью спасти индивидуальность народа; индивидуальность же народов предполагается необходимым условием прогресса.11
   Но во-1-х, кто сказал, что индивидуальность есть необходимое условие прогресса? Это ничем не доказано, и мы не имеем права принимать это произвольное положение за аксиому.
   Bo-2-x, если даже и допустить, что это так, то и тогда средство для народа проявить свою индивидуальность никак не будет состоять в том, чтобы стараться проявить ее, а в том, напротив, чтобы, забыв о своей индивидуальности, всеми своими силами12 делать то, к чему народ чувствует себя наиболее способным и потому призванным, точно так же, как отдельный человек проявит свою индивидуальность не тогда, когда он будет заботиться о ней, а тогда, когда он, забыв о ней, будет по мере своих сил и способностей делать то, к чему его влечет его природа.*
   Один из самых обыкновенных софизмов, употребляемых для защиты безнравственного, состоит в том, чтобы нарочно смешивать то, что есть, с тем, что должно быть, и, начав говорить об одном, подставлять другое. И этот самый софизм употребляется чаще всего и по отношению к патриотизму. Есть то, что всякому поляку ближе и дороже -- поляк, немцу -- немец, еврею -- еврей, русскому -- русский. Есть даже и то, что вследствие исторических причин и дурного воспитания люди одного народа испытывают бессознательное отвращение и недоброжелательство к людям другого народа. Всё это есть, но признание того, что это есть, так же как и признание того, что каждый человек любит свою особу больше других людей, никак не может доказывать, что это должно быть. Напротив: всё дело всего человечества и всякого отдельного человека состоит только в том, чтобы подавлять эти предпочтения и недоброжелательства, бороться с ними и сознательно поступать по отношению к другим народам и людям других народов совершенно так же, как поступаешь по отношению к своему народу и своим соотечественникам.15 Заботиться о патриотизме, как о чувстве, которое желательно воспитать в каждом человеке, совершенно излишне. Бог или природа уже без нас так позаботились об этом чувстве, что оно присуще всякому человеку и народу, так что нам нечего заботиться о воспитании его в себе и других. Заботиться нам надо не о патриотизме, а о том, чтобы,16 внося в жизнь тот свет, который есть в нас, изменять ее и приближать к тому идеалу, который стоит перед нами. Идеал же, стоящий в наше время перед каждым человеком, просвещенным истинным светом Христа, состоит не в восстановлении Польши, Богемии, Ирландии, Армении и не в сохранении единства и величия России, Англии, Германии, Австрии, а, напротив, в уничтожении этого единства и величия России, Англии, Германии и других, в уничтожении этих насильнических, антихристианских соединений, называемых государствами и стоящих на пути всякого истинного прогресса и порождающих страдания угнетенных и покоренных народов, -- всё то зло, от которого страдает современное человечество17. Уничтожение же это возможно только истинным просвещением: признанием того, что мы прежде, чем русские, поляки, немцы -- люди, ученики одного учителя, сыны одного отца, братья между собою. И это понимали и понимают лучшие представители польского народа, как вы это прекрасно рассказали в своей статье. И это же с каждым днем понимает всё большее и большее количество людей во всем мире. Так что дни государственного насилия уже сочтены, и освобождение не только покоренных народов, но и задавленных рабочих, уже близко, если мы только сами не будем отдалять времени этого освобождения тем, что будем делом и словом участвовать в насильнических делах правительств. Признание же патриотизма, какого бы то ни было, добрым свойством и возбуждение к нему народа есть одно из главных препятствий для достижения стоящих перед нами идеалов.
   Очень благодарю вас еще раз за ваше хорошее письмо, за прекрасную статью и за случай, который вы мне этим подали еще раз проверить, обдумать и высказать мои мысли о патриотизме.
  
   * Это все равно, что забота о13 том, чтобы люди, работающие для содержания своей общины, работали бы разнообразную работу и в различных местах. Пусть только каждый делает по мере своих сил и способностей самое нужное для общины, и делает из всех своих сил, и они все будут невольно работать различное разными орудиями и в разных местах14. (Сноска Толстого.)
  
   Мариан Эдмундович Здзеховский (р. 1861) -- польский ученый, профессор Краковского университета по кафедре славянских литератур. Здзеховский написал статью о религиозно-политических идеалах польского общества. Статья была напечатана в июльской книжке "Северного вестника" под псевдонимом М. Урсина из-за цензурных соображений в сокращенном почти наполовину виде. Желая издать ее за границей полностью и считая свое имя недостаточно известным, чтобы рассчитывать на успех издания, Здзеховский обратился к Толстому с письмом от 12 августа 1895 г., в котором просил его "о помощи в виде краткого предисловия, хотя бы в полемическом тоне" против его взглядов, которые он излагал в том же письме, по поводу прочитанной им статьи Толстого "Христианство и патриотизм". На это письмо Толстой и отвечает.
  
   1 Адам Мицкевич (1798--1855).
   2 Андрей Товянский (1799--1878), польский мистик, создатель теории так называемого "мессианизма" -- религиозного избранничества польского народа.
   3 Зачеркнуто в первой редакции: что это было и есть глубоко трогательное религиозное течение, приведшее этих людей к тому самому отрицанию патриотизма или, скорее, поглощению патриотизма христианством, с которым вы выражаете свое несогласие по поводу моей статьи Патриотизм и Христианство.
   4 Зачеркнуто в первой редакции: Мне кажется, что, говоря это, вы противоречите той мысли вашей статьи, что польские мыслители всегда старались, как вы выражаетесь, всегда согласовать национальные идеалы с законом Христа. Если закон Христа становится законом жизни, а не пустым словом, то он неизбежно поглощает и растворяет в себе всякий патриотизм. Насилия, совершаемые над польскими панами и народом, возмущают меня, наверно, не менее, чем кого бы то ни было -- поляка патриота, и точно так же возмущают меня насилия над евреями и финляндцами и остзейцами. Одно, что, мне кажется, может и должен испытывать поляк при насилиях, совершаемых над ним, это сознание того, что его патриотизм такой же.
   5 Зачеркнуто в третьей редакции: И если чувство это производит вредные последствия для народов могущественных, то должно производить те же последствия и для народов покоренных. Мне кажется, что если эгоизм -- дурное свойство, то оно дурное свойство и у сильных и у слабых.
   6 Зачеркнуто в четвертой редакции: совершенно независимо от того, будут ли народы, которым проповедуют патриотизм, могущественнее или слабее. Учение патриотизма особенно неразумно среди христианских народов.
   7 Сигизмунд Красинский (1812--1859), польский поэт, автор "Небожественной комедии", "Иридиона" и др., испытавший на себе, так же как и Мицкевич, сильное влияние идей Товянского.
   8 Зачеркнуто в третьей редакции: Француз говорит: вы насилуете альзасца, делая из него немца, а немец говорит: вы насильно сделали его французом, и потому я освобождаю его. То же в нашей Польше и в деле унии.
   9 Толстой имеет здесь в виду обер-прокурора синода К. П. Победоносцева, который в 1860--1865 гг. занимал кафедру гражданского права в Московском университете.
   10 Зачеркнуто в четвертой редакции: Так что в основе всяких насилий над покоренными народами лежит патриотизм угнетателей.
   11 Зачеркнуто во второй редакции: Совестно отвечать на это, так очевиден софизм этого рассуждения. Точно как будто христианское, человеческое отношение к людям исключает индивидуальность.
   12 Зачеркнуто в четвертой редакции: работать для общего дела человечества. Чем энергичнее будет работать народ для исполнения этого общего дела человечества, тем резче проявится его индивидуальность. Забота о сохранении индивидуальности народностей.
   13 Зачеркнуто во второй редакции: сохранение известного своего особенного выражения лица. Выражение свое особенное лица будет, что бы ты ни думал и ни делал. А делай и думай самое хорошее, и выражение лица будет самое хорошее и особенное. Смешная забота об индивидуальности. Предоставим Богу это или природе. Они уж позаботятся об индивидуальности.
   14 Зачеркнуто в четвертой редакции: Когда Мицкевич писал своих Дзядов, а Красинский своего Иридиона, они не думали о проявлении своей индивидуальности, а проявляли то высшее, что было в них, и проявляли действительно поразительно высокие черты именно польской индивидуальности.
   15 Зачеркнуто в четвертой редакции: Потому что в том, чтобы делать из того, что есть, то, что должно быть, состоит единственный смысл и задача человеческой жизни.
   Поверх этих зачеркнутых строк надписано и снова зачеркнуто: что же касается до индивидуальности, представляющей будто бы необходимое условие прогресса, то если это так и индивидуальность народа действительно так необходима, то излишне
   16 Зачеркнуто в четвертой редакции: претворять жизнь на основании того света, который есть в нас. А свет этот требует от нас не патриотизма, т. е. предпочтения одной народности перед другою, а, напротив, отрешения от него во всех его проявлениях, в виде ли воинствующего, угнетающего и сильного, или мирного, покоренного и слабого, -- отрешения от всякого патриотизма и замены его таким отношением ко всем людям, при котором уже нет ни своих, ни чужих, а есть только сыны одного отца, все братья между собою. Людям нашего времени, просвещенным христианским светом истины, так же неразумно признавать патриотизм и пользоваться им для достижения своих целей, как людям, испытавшим тепло летнего солнца, продолжать сидеть с закрытыми окнами и искусственно поддерживая тепло каждому отдельно в своем жилище.
   17 Зачеркнуто в четвертой редакции: Для освобождения от угнетения покоренных народов нужно не восстановление государственного устройства этих народов, а, напротив, уничтожение государственного устройства тех народов, которые порабощают их.
  
   Редактору английской газеты.
   1895 г. Сентября 10.
   Посылаю вам для напечатания в вашей газете записку о гонениях, которым нынешним летом подверглись кавказские сектанты духоборцы.1 Средство помочь как гонимым, так в особенности гонителям, не знающим, что творят, есть только одно: гласность, представление дела на суд общественного мнения,2 которое, выразив свое неодобрение гонителям и сочувствие гонимым, удержит первых от их часто только по темноте и невежеству совершаемых жестокостей и поддержит бодрость во вторых и даст им утешение в их страданиях.
   В России статью не пропустит цензура, потому обращаюсь к вам, прося напечатать ее в вашем издании. Записка эта составлена моим другом, ездившим на место для собрания точных сведений о происшедших событиях, и потому сообщаемым им сведениям можно верить.3
   То, что передаваемые в этой записке сведения получены только от одной стороны -- гонимых, а не спрошена другая сторона -- гонителей, не уменьшает достоверности сообщаемого. Гонимым незачем было скрывать то, что они делали: они провозглашают это на весь мир; гонителям же не может не быть стыдно за те меры, которые они употребляли против гонимых, и потому они всеми средствами будут стараться скрыть свои дела. Если же в рассказах духоборов и могли быть преувеличения, то мы старательно исключили всё то, что нам казалось таковым. Достоверно и несомненно самое существенное, рассказанное в этой записке, а именно то, что духоборы были в разных местах неоднократно жестоко истязуемы, что большое число их засажено в тюрьмы и что более 450 семей совершенно разорены и выгнаны из своих жилищ только за то, что они не хотели поступать противно своим религиозным верованиям. Всё это несомненно достоверно, потому что было напечатано во многих русских газетах и не вызвало никакого опровержения со стороны правительства.[...]
  
   1 Зачеркнуто во второй редакции: Зная о тех ужасах, которые совершались и совершаются над этими людьми, нельзя оставаться равнодушным.
   2 Зачеркнуто во второй редакции: с тем, чтобы поддержать бодрость в гонимых и вызвать в гонителях сознание своего заблуждения.
   3 Зачеркнуто во второй редакции: Факты, описываемые им, так возмутительны, что распространяться об их значении излишне. Они говорят сами за себя.
  
   Вальтеру Хансфорду (Walter J. Hansford).
   1895 г. Начало сентября.
   [...] Я очень интересуюсь Австралией и происходящим в ней движением. Дай Бог, чтобы движение это всё более и более приобретало христианское направление, которое одно может привести к истинному братству людей. Австралия находится в самых выгодных условиях для того, чтобы, избежав ошибки Европы и Америки, стать в первые ряды христианского движения и указать человечеству средства мирного решения мучающих его противоречий. Что сделано в Австралии по первому на очереди стоящему вопросу об освобождении людей от земельного рабства и осуществления Single Tax System Henry George?1 [...]
  
   1 Система единого налога Генри Джорджа.
  
   Д. П. Маковицкому.
   1895 г. Сентября 11.
   [...]Не унывайте о том, что жизнь наша не такая, какою бы вы желали ее видеть. Это участь всех тех, кто стремится к христианскому совершенству. Страшно не то, чтобы не достигнуть того, чего для себя, для своей души хочешь, а страшно то, чтобы, не достигнув этого, перестать хотеть этого.
   Что дорогой Шкарван1? [...] Страшно трудно ему, если он не вполне отдался жизни духа. Трудно ему и потому, что он молод и силен, и потому, что он врач, всю свою молодость обращавший внимание на свое тело. [...]
   То, что газеты писали о нем, мне известно. Сначала больно бывает, когда слышишь клевету на лучших людей, думаешь, что клевета помешает успеху дела божия, что люди скорее бы почувствовали свои заблуждения, если бы они верили в чистоту и безупречность тех людей, которые, как Шкарван, указывают им путь, но, подумавши, утешаешься тем, что это -- мое мнение, что для дела божия нужна добрая слава его служителей. Может быть, нужна не добрая, а дурная слава. Христос умер оклеветанным и неизвестным. Я бы желал сказать это Шкарвану; желал бы, чтобы в перенесении страданий его не поддерживала слава людская, чтобы он подломил эти искусственные подмостки с тем, чтобы опереться на незыблемую основу сознания жизни в духе, в Боге.
   Что он делает в тюрьме? Как его содержат? Читает ли? Работает ли? Желал бы я сказать ему тоже, чтобы он в тюрьме устроил себе сколько возможно правильный и здоровый образ жизни с сменой умственного и физического труда: учился бы умственно языку, которого не знает, и физически какому-нибудь ремеслу. [...]
  
   1 Альберт Шкарван отбывал в это время четырехмесячное тюремное заключение в г. Кошау в Австро-Венгрии за отказ от продолжения военной службы.
  
   М. А. Сопоцько.
   1895 г. Сентября 11.
   [...] В письме вашем больше всего меня порадовало то, что вы говорите о вашем отношении к Богу, что это одно, чтС вы знаете несомненно. Я всегда это говорю этими же словами. Всё, что я знаю, я знаю, потому что есть Бог и я знаю его. Только на этом можно основаться твердо и в отношении к людям и к себе и к внеземной и вневременной жизни. Я не только не нахожу этого мистичным, но нахожу, что противоположный взгляд есть мистицизм, а что эта одна самая понятная и всем доступная реальность.
   [...] Если будете писать, представляйте себе читателя -- честного, умного, грамотного, некультурного человека, и обращайтесь только к нему и с одною определенною целью.[...]
  
   Ответ на письмо Сопоцько от 28 августа 1895 г. из Пудожа Олонецкой губ., куда он был административно сослан.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1895 г. Середина сентября.
   Мысль ваша обращения к людям по поводу гонений за неисполнение государственных требований -- прекрасная. Вы увидите, что я сделал это отчасти в том предисловии к книге Дрожжина, о котором я пишу вам. Я сделал это по поводу Дрожжина, вы делаете это по поводу Шкарвана. И чем больше будет искренних и горячих голосов за правду, тем лучше. А ваш голос я люблю слушать и думаю, что он действует на людей. Но, простите меня за совет: больше обрабатывайте свои писания; представляйте себе читателем честного, умного, но некультурного рабочего и доводите свои мысли до возможной простоты и ясности. Я советую это вам, потому что знаю, что вы можете это сделать. Господ Эгиди1 и Гутцейта2 я знаю давно, и от него, как от всех людей, сознательно берущих истину не всю, а частицу ее, я не жду ничего, кроме затемнения истины и вреда делу божию, и потому очень сочувствую вашему намерению указать на их ошибки и помешать смешению их с нами в понятиях людей. [...]
   [...] ваше намерение собирать подписи под манифестом считаю нецелесообразным. Наше единственное и могущественнейшее оружие, это -- слово, т. е. ясно и сильно выраженная истина. Число же подписей лиц, настроение и взгляды которых нам не известны, не имеет никакого значения. Напишите ваш манифест так сильно и убедительно, как вы только можете, и опубликуйте его. Это единственное и лучшее, что мы можем сделать. [...]
   Сожалею, что должен писать вам по-немецки: так как я не могу бегло выражать свои мысли, то мои письма невольно приобретают детский характер. [...]
  
   1 Мориц фон Эгиди (Moritz von Egidy, 1847--1898), автор книги "Ernste Gedanken" ("Серьезные мысли"), Берлин, 1890.
   2 Иоганнес Гутцейт (Johannes Guttzeit) -- единомышленник Эгиди; его статья "Himmel und Erde, HЭbbe und Egidy, oder mein Reich ist von dieser Welt" ("Небо и земля, Хюббе и Эгиди, или царство мое от мира сего").
  
   В. Ф. Андрееву.
   1895 г. Сентября 18.
   [...] Я знаю, как безнадежно тяжело положение молодых людей, как вы пишете, потерявших веру в Бога и полагающих, что это положение неверия в Бога есть положение нормальное и что виновата в этом бессмысленность нашей жизни, а не их душевное болезненное состояние. Эпидемия эта очень распространена среди молодежи. Очень рад бы был помочь вашему племяннику. Но для того, чтобы попытаться это сделать, надо знать его душевное состояние. Если он напишет мне о том, что мучает его, я постараюсь, если буду в состоянии, ответить на его вопросы или указать на мои сочинения, в которых он найдет ответы на них.
  
   Виктор Федорович Андреев из Петербурга, в письме от 31 августа 1895 г., просил Толстого помочь его племяннику -- отвратить его от появившихся у него на почве жизненных неудач мыслей о самоубийстве.
  
   И. Л. Пучковскому.
   1895 г. Сентября 18.
   [...] Добрая, нравственная жизнь приносит свою награду, вроде как пенсию на службе: чем дольше ведешь ее, тем больше награда. [...]
  
   А. Фадееву.
   1895 г. Сентября 18.
   Письмо ваше не только заинтересовало меня, но и привлекло к вам. Я думаю, что вы ищете того, чего должен искать каждый человек и без чего не могут жить люди, несмотря на то, что вся их жизнь среди высших достаточных классов сложилась так, чтобы люди могли жить без этого. Это-то, чего вы ищете, и к чему вас раньше, чем обыкновенно влечет людей, влекут ваши исключительные условия, а может быть, и ваша более серьезная, чем у большинства людей, натура, это ясно сознанный смысл своей жизни. Зачем я живу? Не для того же, чтобы мне было весело; не для того, чтобы произвести, пустить на свет и воспитать таких же, как я, не знающих, зачем они живут, людей, и не для того же, чтобы делать археологические, очень сомнительно нужные людям изыскания. Без всего этого можно жить, но только не без ответа на этот вопрос. А между тем в нашем quasi просвещенном мире считается даже некоторым умственным превосходством не только не знать этого, но утверждать, что этого и нельзя знать. Ответ на этот вопрос даст только религия. Если та религия, в которую вы верили, разрушена вашим критическим отношением к ней, тотчас ищите другую, т. е. другой ответ на вопрос: зачем вы живете? Как без короля, говорят, нельзя быть минуты: Le roi est mort, vive le roi,1 так тем меньше нельзя быть минуты без этого царя в голове и сердце. Только религия, т. е. ответ на вопрос: зачем я живу? даст такое дело, при котором можно забыть себя, свою ничтожную, гибнущую и надоевшую себе и столь несносно требовательную личность.
   В моих запрещенных в России книгах я писал только об этом. Если вы прочтете их, вы найдете там тот ответ, который я нашел для себя. Но если вы не читали моих книг, или читали и не извлекли там этого ответа, я могу вам в трех строчках сказать его: Я живу затем, чтобы исполнить волю того, кто послал меня в жизнь. Воля же его в том, чтобы я довел свою душу до высшей степени совершенства в любви, и этим самым содействовал установлению единения между людьми и всеми существами в мире.
  
   Александр Фадеев (р. 1868) -- сотрудник Русского археологического института в Константинополе. Ответ на письмо его от августа 1895 г.
  
   1 Король умер, да здравствует король.
  
   М. Л. Толстой.
   1895 г. Сентября 23.
   [...] нынче вечером решил, придумал нечто очень для меня интересное, а именно то, что не могу писать с увлечением для господ -- их ничем не проберешь: у них и философия, и богословие, и эстетика, которыми они, как латами, защищены от всякой истины, требующей следования ей. Я это инстинктивно чувствую, когда пишу вещи, как Хозяин и работник и теперь Воскресение. А если подумаю, что пишу для Афанасьев и даже для Данил и Игнатов1 и их детей, то делается бодрость и хочется писать. [...]
   [...] Таня правду говорит, что она, ходя за грибами, думала: что браки, если они языческие -- то несчастные, а если христианские -- то их совсем нет. Это я не против тебя. Выходи, если тебе это хорошо. И тебе будет хорошо, потому что ты уж на том пути, на котором несчастье в благо. [...]
  
   1 Афанасий Николаевич Аггеев (1861--1908) -- крестьянин деревни Казначеевки. Данила Давыдович Козлов и Игнат Севастьянович Макаров -- яснополянские крестьяне, были учениками школы Л. Н. Толстого в 1860-х годах.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1895 г. Сентября 29.
   [...] Вообще мне нравится в ваших писаниях ваша искренность (sincИritИ) и огненность (не знаю, можно ли так сказать по-немецки), но упоминание, которое вы при этом делаете о вашем мировоззрении, я не мог одобрить. Никогда нельзя правильно оценить важность своих собственных мыслей. Это надо предоставить другим. Кроме того, ваше мировоззрение не ваше, а христианское, которое следует из евангелия, если читать его без предвзятого намерения. Ваша заслуга заключается только в том, что вы осветили это мировоззрение с новых сторон. [...]
  
   М. Л. Толстой.
   (О влюбленности)
   1895 г. Конец сентября.
   [...] Мне очень больно за тебя, без всякого чувства оскорбления, которое бывало прежде, просто больно за тебя, жалко, что ты страдаешь, страдаешь таким тяжелым страданием -- я знаю его, -- когда низшее подавило высшее духовное и топчет его, и это духовное оскорблено, изувечено, раздергано, хочет подняться, собраться и не может, -- страдаешь и хочется тебе сразу помочь, избавить от мученья, и знаешь, что нельзя, что это так должно быть, что это отплата за грех -- не твой один, а многих, -- и мой, и очень, в том числе, -- и что надо пережить это. Одно могу сказать: это то, что это пройдет, и опять настанут ясные дни, ясное, твердое, радостное состояние, и это состояние после страданий -- вследствие страдания, если оно будет хорошо, перенесено -- будет еще тверже, чем прежде. Только бы выдержать время испытания и наказания, не испортив себе будущее.
   Еще очень советую тебе две вещи: 1) как можно меньше двигаться, предпринимать: dans le doute abstiens toi,1 и в этом положении борьбы тоже воздерживайся от всякого начинания, движения, и 2) старайся не нарушить равновесия в таком шатающемся положении чем-нибудь еще другим, иногда кажущимся самым ничтожным поступком: не недоспи, не засидись поздно, не переешь, не недоешь, не рассердись, не обидь кого, не трать праздно время... старайся во всем остальном собраться в кучку. Особенно жалко и больно, потому что ты так хороша, уравновешена была это последнее время. Еще пусть поддержит тебя то, что у тебя много другого счастья, и лучшего, а именно того, что тебя очень хорошо любит так много людей и что мне в том числе ты особенно всегда была и будешь дорога. Но и это всё ничего. Главное, то лекарство, которое ты не сумеешь употребить, это то, чтобы знать и помнить, кто ты, и то, что ты не Маша Толстая, имеющая такие-то и такие-то чувства, начавшаяся тогда и долженствующая кончиться тогда-то, а ты божественная сила, вечная, орудие Бога, которое должно делать его дело здесь и там и везде, куда он пошлет тебя.
  
   1 В сомнении воздержись.
  
   А. М. Бодянскому.
   1895 г. Октября 2.
   [...] То, что вы говорите о художественной работе, совершенно справедливо. Ложь противна, но и выдумка не внушает серьезного отношения. И совершенно справедливо, что из художественного произведения берут только то, что по шерсти, и что не по шерсти -- откидывают. Мне всегда совестно заниматься таким писанием, но иногда хочется, и думаешь, что не вредно, а кроме того, все окружающие поощряют к этому. Спасибо, что вы мне написали об этом. Надо поддерживать друг друга на добром пути. Со стороны всегда виднее. Что же касается до вашего суждения о духоборах, о том, что девушки их выходят за грузин и принимают православие, и о хлопотах для переселения их за границу, я совсем несогласен с вами. Несогласен и в том, что желательно бы было нашим друзьям переселиться за границу в условия, более легкие для жизни, и соединившись вместе. Я нахожусь в очень неудобном положении -- я, пользующийся всеми внешними удобствами жизни и ничем не стесняемый, обращаясь к вам и говоря про людей, несущих годами тяжесть изгнания и всякого рода притеснений, -- но не могу не говорить то, что всей душой чувствую и исповедаю, и что связано с моим жизнепониманием или верою. Христос сказал: меня гнали и вас будут гнать. Но если бы он и не сказал этого, мы, старающиеся быть его учениками и внести в языческий мир христианские начала жизни, не можем не видеть, что гонения и потому страдания суть необходимое условие исполнения или хоть приближения к исполнению его закона. Степень страдания внешнего в мирском смысле показывает степень нашего следования Христу, как трение показывает степень напряжения всякой работы. Всё это мы знаем, и вы знаете лучше меня, но мы склонны в минуты усталости забывать это и принимать ту тяжесть условий жизни, которую несем -- в самых разнообразных видах -- за исключительно несчастные условия лично мои, Александра Михайловича, или Льва Николаевича, или моих друзей, и тогда ищем внешних средств облегчения этих страданий. Тогда как эти страдания суть только то благое иго, которое, хочет ли, не хочет он того, берет на себя всякий, кто идет за Христом. Желать уничтожить эти страдания -- все равно, что желать облегчить напряжение тяги пашущего плуга. Облегчить можно тем, чтобы вынуть совсем плуг из борозды или хоть тем, чтобы взять мельче пласт. Так же и нам в наших страданиях, принимающих самые разнообразные формы, особенно у людей семейных. Вы сами пишете, что семья не есть условие, свойственное христианину, и потому всякий семейный христианин должен страдать. Вы говорите: сойтись нескольким семьям вместе, чтобы воспитывать детей. Чьих детей? Почему ваши дети больше ваши, чем мои дети, чем дети вашего соседа? Вы говорите: вредно задаваться такими задачами, которых не в силах выдержать. Я с этим совершенно согласен. Но из этого никак не следует то, что я могу, благодаря среде, друзьям, устроить себе такую жизнь, которая будет легка и будет похожа на христианскую, как это бывает во всех общинах, начиная с монастырей. Во-первых, такой жизни устроить нельзя, если она не будет вся пропитана лицемерием, а во-2-х, эта жизнь не будет христианская, а только подобие ее. Для желающего идти по пути Христа женатому человеку, по-моему, есть только два христианских выхода: один, который и вы указываете, уйти от семьи, если у него, как вы говорите, есть несомненное призвание и если -- как я скажу -- он может это сделать, не нарушив главного завета учителя -- любви. Это один выход. Другой выход тот, чтобы признать свое положение бесконечно далеким от христианской жизни и, не унывая, в этом положении стремиться неустанно к христианской жизни и к освобождению себя и тех, с кем он связан, от этого нехристианского положения. И жизнь такая будет непременно полна страданий. И страдания эти надо нести, зная, что через эти страдания делается дело божие. И потому я думаю, что представление, которое имеют многие, и которое я имел когда-то, о том, что могут теперь, сейчас, сложиться условия, при которых христиане, да еще семейные, будут жить вместе, воспитывая в своей вере своих детей и помогая друг другу матерьяльно и духовно, есть одно из самых неосуществимых мечтаний, заключающее в себе, кроме того, внутреннее противоречие. Христианин всякий неизбежно должен нести свой крест, т. е. посредством борьбы с миром вносить в него божию истину, -- тем более тяжелый, чем более он христианин. Женатый же христианин должен нести еще более тяжелый крест, потому что он сложнее запутан и связан с миром. Единственное облегчение в этом труде для женатого христианина, кроме оставления семьи, не устройство более удобных условий жизни, а сознание того, что несомые им страдания служат признаком исполнения им того, на что он послан в мир. И, как вы знаете, утешение это не фиктивное, а настоящее. Нельзя быть сразу на двух сторонах. Если духоборческие девушки выходят в православие и замуж за грузин, если бы даже и некоторые или даже все духоборы, ослабев в гонениях, отреклись бы от своей веры, то это доказывало бы то, что у них нет этой единственной опоры и радости -- сознания исполнения дела божия, и потому им не на чем держаться и надо непременно сдаваться. Те же, которые знают, что они живут не для себя, а для исполнения дела божия, тем нельзя сдаться, потому что, отказавшись от Бога, им будет нечем жить. И этим-то и драгоценны гонения, что они подламывают всякие искусственные подпорки -- внешне хорошей общинной жизни и вызывают наружу ту настоящую веру, которой живет человек. Это полезно и для самих людей, выводя их из самообмана, в котором они часто находятся, и хорошо для дела божия. Войско в 100 человек, непоколебимых и готовых умереть за свое дело, в тысячу раз сильнее миллионного войска трусов и не верующих в то дело, за которое они сражаются. Роды всякие всегда сопровождаются страданиями, но как Христос сказал: когда женщина родит, она забывает страдания и радуется, так же и роды царства божия. Нужно быть гонениям и страданиям. Повторяю, мне, сидящему спокойно и неудостоившемуся участвовать в страданиях, жутко говорить это, но чувство, испытываемое мною при известиях о том, что делается среди не одних духоборов, но многих людей, теперь страдающих за истину, главное чувство, испытываемое мною, это радость за то, что дано мне видеть, если не участвовать, как творится дело божье. То, что я радуюсь, слыша про гонения и христианскую твердость гонимых, не мешает мне желать всеми силами помочь гонимым. Помощь, которая одна в моей власти, это -- вызывание сочувствия к делу божьему в наибольшем количестве людей и в выражении сочувствия и любви к тем, которые его делают. Это я и попытался, как умел, сделать, написав статью об этом и послав ее в английские и немецкие газеты. Выразить же прямо свое сочувствие и любовь духоборам я бы очень желал, но не знаю, как это сделать. [...]
  
   Александр Михайлович Бодянский (1842--1916) -- бывший помещик Харьковской губ., сочувствовавший взглядам Толстого. В 1892 г. за распространение антицерковных взглядов был сослан в Закавказье, в район селений духоборов и молокан.
   Ответ на два письма Бодянского: от 15 и 16 сентября, в которых он впервые высказывает мысль о необходимости начать хлопоты о переселении духоборов куда-нибудь за границу, где бы им была предоставлена возможность жить согласно их убеждениям.
  
   М. О. Меньшикову.
   (О разуме)
   1895 г. Октября 2--5.
   Вы говорите, что не знаете, что такое разум. Разум есть то свойство нашей души, вследствие которого мы получаем те знания, которые нам нужны для исполнения своего назначения в жизни. Разум есть основа всяких знаний, и первое действие его состоит в том, что человек сознает себя живущим. Пока человек не сознает себя живущим, он не может иметь никаких знаний. С сознания себя живущим начинаются все возможные знания. Второе действие разума состоит в том, чтобы найти смысл, цель, закон этой сознаваемой человеком жизни. Только затем и сознает человек себя живущим, чтобы узнать, зачем он живет. Третье действие разума -- в том, чтобы в тех пространственных и временных условиях, в которых сознает себя человек живущим, определить, соответственно найденному им смыслу, цели, закону своей жизни, свою деятельность. В этой своей деятельности разум совпадает с деятельностью ума, отличаясь от нее только тем, что ум безразлично направляет свою способность рассуждения на всё, что попало, тогда как разум всегда рассматривает и определяет отношения явлений только в виду достижения установленной разумом цели жизни. Разум есть орудие, данное человеку для исполнения своего назначения или закона жизни, и так как закон жизни один для всех людей, то и разум один для всех, хотя и проявляется в различной степени в различных людях. Всё движение жизни -- что называют прогрессом -- есть всё большее объединение людей в уясняемом разумом определении цели, назначении жизни и средств исполнения этого назначения. Разум есть сила, которая дана человеку для указания направления жизни. Жизнь есть непрестанное движение или скорее напряжение; направление же этому движению или переход этого напряжения в движение дает разум, открывая пути движения. (Всё это я говорю не гадательно, по наблюдениям над внешним миром, а потому что это постоянно, всякую минуту, происходит во мне и в каждом из нас. Я непрестанно чувствую потребность жить, а как жить, что делать, показывает мне разум.) Разум указывает путь движения и, так как разум один, то он неизбежно объединяет всех людей во всё более и более ясном определении цели жизни и средств ее достижения. В наше время цель жизни, указанная разумом, состоит в единении людей и существ; средства же для достижения этой цели, указанные разумом, состоят в уничтожении суеверий, заблуждений и соблазнов, препятствующих проявлению в людях основного свойства их жизни -- любви. -- Вот что такое разум, как я более или менее ясно старался выражать это во всех моих писаниях последних 10 лет. Но вам это не ясно, и вы говорите мне про какой-то "мой" разум, точно я его выдумал, и желаете, чтобы я написал вам, как я "чувствую" разум. Причина такого вашего непонимания, мне кажется, заключается в том, что вы, с огромным числом людей нашего времени, полагаете, что та способность человеческого ума наблюдать, различать и определять пространственные и временные явления внешнего, матерьяльного мира, которая составляет только один частный случай всей познавательной способности человека, есть вся совокупность познавательной способности человека. Ошибка эта незаметна до тех пор, пока люди такого взгляда направляют свои мысли на явления внешнего мира, познаваемые пятью чувствами. До тех пор, пока люди такого взгляда на познавательную способность человека заняты практическими или научными вопросами: изобретением телефона, лечением чахотки и т. п. или исследованием химического состава звезд и происхождения видов и т. п., эта точка зрения, состоящая в том, что истинное знание получается только в области пространственных и временных отношений, не только не производит вредных последствий, но, напротив, дает самые блестящие результаты. Но как только люди с таким взглядом на познавательную способность человека приступают к решению вопросов самых важных, даже единственно важных в жизни человеческой -- вопросов о том, что нравственно хорошо или дурно, должно и не должно, так неизбежно являются, я бы сказал, самые комические недоразумения, если бы последствия такой ошибки не были бы так губительны. Выходит то, что человеку всё больше и больше открывается познание предметов ни на что не нужных ему; ему становятся всё более и более ясными причины пятен на солнце и т. п. и всё больше и больше закрывается познание того, без чего ему жить нельзя, а именно познание того, чтС хорошо, чтС дурно, чтС должно и не должно. Вы говорите, например, что ощущаете в себе 1) ум, показывающий вам более или менее ясно механические отношения между вещами и явлениями; 2) эстетическое сознание любви к проявлениям действительности (?); 3) нравственное сознание -- любви к живым существам (?) и 4) зачатки религиозного сознания -- любви к миру (?), и что все эти три сознания вы ощущаете, как безотчетные волевые состояния. И что вам кажется, что эти безотчетные сознания принадлежат роду и накапливаются в ряду поколений и тратятся.
   Оказывается, что то, что вам совершенно не нужно (точно как будто на смех), познание механических отношений между явлениями и вещами, вам понятно; то же, что важно для жизни (по вашему определению), любовь к проявлениям действительности, любовь к живым существам и любовь к миру, т. е. всё то, что заставляет вас действовать так или иначе, всё это совершенно непонятно для вас же самих, и тем непонятнее, чем важнее. Не могла судьба или Бог так надсмеяться над нами, чтобы заставить нас жить, сознавать свою жизнь и вместе с тем скрыть от нас то, что нам нужно знать для того, чтобы жить, и открыть нам то, что нам совсем не нужно. Не вернее ли предположить, что тут наша ошибка, состоящая в том, что то орудие ума, данное нам для разрешения задач, поставленных разумом, мы приняли за всю совокупность наших познавательных способностей и хотим умом, действующим только в области пространственных и временных условий, решать вопросы духовные, внепространственные и вневременные, о том, чтС должно и не должно, вопросы решаемые очень легко разумом, если мы только верим в него, а не ставим на его место одно из его проявлений. Простите.
  
   <Вариант>
   Очень бы хотелось коротко выяснить причину нашего разногласия, в особенности, потому что та же причина моего разногласия с большим числом людей. Попытаюсь сделать это.
   Человек рождается к жизни тогда, когда сознает себя живущим. Пока он этого не сознает, как ребенок, как, вероятно, Каспар Гаузер,1 как животное и растение, он не знает про себя, что живет, и потому не живет. И это я знаю не по каким-либо наблюдениям, опытам, сведениям, сообщенным мне другими, но знаю по себе несомненно: когда я не сознавал себя, я не знал, что живу, и не жил; когда перестаю сознавать себя (сон), я не живу. Вот это сознание себя живущим и есть разум. Он дает жизнь. Эта самая мысль лежит в основе всей новой, не только научной философии -- со времени Декарта: "cogito, ergo sum",2 но и в основе мышления новых людей, и лежит главное и яснее всего выраженная в евангелиях. Разум, открывая человеку то, что он живет, дает этим самым ему жизнь. Но сознание своей жизни есть только первое действие разума, за которым неизбежно следует другое: именно, вопрос о том, зачем я живу.3 Если мне дано сознавать свою жизнь, то, очевидно, для того, чтобы понять ее. И вот тут человек начинает употреблять свою способность рассуждения, которая есть действие разума, если она употреблена на разрешение вопроса жизни, и которая есть действие ума4, если она направлена на разрешение каких бы то ни было других вопросов, кроме вопроса о том, зачем я живу. (Ответы бывают самые первобытные, наивные, сводящиеся к тому, что живу для своего удовольствия, для произведения детей, для приобретения для них денег и т. п., но ответы всегда есть: без них не может жить человек.) Разумное разрешение -- следующее действие разума -- состоит в том, чтобы найти пути для достижения той цели, которую он поставил себе. Как скоро же найдены эти пути, то человек так и поступает и не может поступать иначе. Так вот в чем состоит разум и в чем его действие. Это высшая божественная сила, которая дана человеку, и, как я вам писал, она сама не двигает, но дает направление движению. Сама жизнь есть движение (воля Шопенгауера), направление этого движения дается разумом. В той. степени развития, на которой мы находимся, движение это, направленное разумом, выражается любовью. Вот то простое жизнепонимание, которое я более или менее ясно высказывал во всех своих писаниях. Вы говорите, что вы не понимаете этого, а между прочим, мне кажется, понять это нетрудно, и потому я думаю, что если вы не понимаете этого, то только потому, что у вас есть другое установившееся не жизнепонимание, а миропонимание, которое стоит вам на дороге и мешает вам понимать. Вы отчасти и высказываете это миропонимание в вашем письме. Хотелось бы его выписать, но, надеюсь, что вы его помните. Простите меня, но это ваше миропонимание не имеет никаких оснований. Сущность его в том, что знания, почерпнутые вами из внешнего мира, наблюдения над явлениями жизни людей, животных и всего материального, познаваемого нашими чувствами мира, суть действительные, несомненные знания, на которых зиждутся все остальные и, главное, наши знания о своих внутренних движениях. У вас есть 1) ум, 2) эстетическое, 3) нравственное и 4) религиозное сознание, которые вам кажутся чем-то непонятным, как вы называете, стихийным, тогда как только всё это, только не так перепутанно, как это у вас, вы несомненно и твердо знаете, как сознание-разум-разумение. Разница в том, что вы считаете, что действительно, реально, доступно знанию прежде всего материальное, пространственное и временное, а что всё духовное, непространственное и невременное есть только произведение этого понятного материального мира, тогда как в действительности это как раз наоборот. Для целей практических, для устройства телефона, даже для исследования вопроса о происхождении видов, эта ваша точка зрения не только правильна, но и необходима, но для исследования самых основных вопросов жизни эта точка зрения не только неправильна, но совершенно извращает те предметы, которых она касается. Всё пространственное и временное, которое кажется столь понятным, мы в сущности не можем действительно знать. Те надетые на нас очки пространственного и временного, мимо которых мы не можем смотреть на явления материального мира, делают для нас невозможным какое-нибудь действительное, точное понимание сущности материальных явлений. Знаем мы точно и вполне только духовный мир своей жизни, того, что мы сознаем разумом. Здесь только знание полное и точное. И потому жизнь -- и миропонимание будет правильное только тогда, когда исходной точкой знания будет духовный мир, а знания из области материального мира будут только выводами, добавлениями, последствиями знания мира духовного. Миропонимание же, которое будет ставить в основу знания из мира внешнего, материального, основанного на данных наших чувств, и из этих знаний будет выводить явления духовного мира, как нечто неизвестное, будет всегда сложным, неясным и путаным, как оно и есть. Вы говорите, почему у Бисмарка есть ум, а не разум? И про себя говорите: может быть, и я лишен этого свойства.
   Разум есть сознание своей жизни и познания ее смысла и назначения и отыскивания путей, по которым человек может исполнить это назначение. Ум есть способность видеть отношение явлений между собою и может видеть цели не разумные.
   Разум для достижения своих целей всегда пользуется умом, но ум может быть употребляем для целей совершенно не разумных.
  
   1 Каспар Гаузер (1812--1833) -- первые 16 лет своей жизни он провел в одиночном заключении и потому был лишен всех самых элементарных представлений о жизни. В 1828 г. его нашли на площади в Нюрнберге (Германия). В 1833 г. он был найден убитым; тайна его рождения и смерти осталась нераскрытой.
   2 Я мыслю, следовательно я существую.
   3 Зачеркнуто: И свойство разума таково, что он не может успокоиться до тех пор, пока не получит ответа.
  
   А. М. Бодянскому.
   1895 г. Октября 5.
   [...] С мыслями, выраженными в первом письме, о том, что в жизни людей не увеличивается свобода и не уменьшается насилие, -- я совершенно несогласен и, признаюсь вам, удивляюсь, для чего вы поддерживаете такой не только не нужный, но вредный и безнравственный софизм. Я не могу с этим согласиться, потому что постоянное движение вперед и нравственное совершенствование всех существ и людей, всё большее и большее объединение всех людей разумом, проявляющим любовь, как вы сами это говорите в другом месте, есть основной закон жизни, без веры, в который не может быть никакого смысла в существовании.
   То же, что вы говорите в другом письме о заблуждении людей, признающих материю чем-то реально существующим, совершенно, по моему мнению, справедливо, и я недавно только об этом самом предмете писал письмо Меньшикову. Тоже согласен совершенно и с вашим изложением того, чтС есть разум. Всё это хорошо. Но если вы спрашиваете меня: продолжать ли это? я скажу -- нет. Bo-1-x, потому что для того, чтобы писать эти философские рассуждения надо еще больше углубиться в это, изучить всё то, что было уже сказано по этому предмету, выработать еще более точный способ выражения; во-2-х, потому что таких рассуждений в этой области уже и так слишком много. Вы сами верно говорите, как сильны духоборы именно тем, что они не развращены научно искусственным воспитанием.
   В-3-х, главное, потому что силы наши нам лучше всего употреблять на писание самых простых, доступных простым людям вещей о том, как жить и почему так жить. Вы уже, помнится, писали в этом роде. И я думаю, что это самое наше дело и на него, на служение простым людям, надо нам полагать все свои силы. [...]
  
   Ответ на два письма Бодянского, представляющие собою философские рассуждения -- одно на девяти, другое на тринадцати страницах. В первом письме Бодянский говорит о свободе и формах насилия, во втором -- о материализме.
  
   М. О. Меньшикову.
   1895 г. Октября 5.
   [...] Но Пушкин не прав, и одна истина дороже тьмы возвышающих нас будто бы обманов.1
  
   1 По поводу слов в стихотворении Пушкина "Герой":
   Тьмы низких истин нам дороже
   Нас возвышающий обман.
  
   Е. И. Попову.
   1895 г. Октября 5.
   [...] Вегетарианскую книгу1 хорошо делаете, что пишете. Только бы как можно короче, яснее, доступнее Афанасью и ему подобным. Очень меня тяготит писание для господ и хочется хоть половину (а то и всё) оставшееся время и силы отдавать на писание книг Афанасьям.
   [...] В том, что вы пишете о дилеммах важно то, чтобы себя не оправдывать и в себе не отчаиваться, т. е. не сбавлять к себе требования. [...]
  
   1 Книга Е. И. Попова "Вегетарианская кухня. Составлена по иностранным и русским источникам", была издана "Посредником" в 1894 г.; 2-е издание вышло в 1895 г.
  
   Н. Н. Страхову.
   1895 г. Октября 5.
   [...] Нас теперь очень занимали гонения на духоборов. [...] Всё это очень радостно, как радостны страдания родов, приближающихся к концу.
   Знаю, что вы не верите этому. Я же верю и знаю несомненно, что это так. И от этого мне хорошо жить и умирать. Писание мое ужасно усложнилось и надоело мне, -- ничтожно, пошло, главное, противно писать3 для этой никуда ни на что не годной паразитной интеллигенции, от которой никогда ничего, кроме суеты, не было и не будет.
   [...] прочел последнюю книгу Вопросов Философии. Как всё учено, умно и как всё пусто. [...] А уж о журналах и говорить нечего, -- там всё пусто и еще нахально и лживо.
   Нынче приехал американец посетитель и говорит, что Америка совершенно та же Россия, но только там нет мужика. Он этим хотел прельстить меня. А я подумал: я бы давно уже умер бы от тоски и отчаяния, если бы его -- мужика -- не было.
  
   T. Л. Толстой.
   1895 г. Октября 5.
   [...] с большим удовольствием читал евангелие по-итальянски. Всякое слово замечаешь и узнаешь новый язык. [...] Андрей всё так же мучителен. Пропадания или гармония и худое, больное лицо и вялые глаза. Неужели так же смотреть придется на погибель Миши. Это ужасно, хоть бы умереть скорее. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   1895 г. Октября 5.
   [...] Ваши доводы об эсперанто всегда убеждают меня. Но не настолько, чтобы я сам горячо взялся за это дело; содействовать же ему я всегда готов. [...]
   Меня всегда трогает ваша правдивость и строгость к себе, и я только благодарен вам за то, что вы сказали мне. Только бы мы во-время вырывали те семена злобы, которые не переставая сеет в наши сердца нечистый.[...]
  
   Джозефу Эдвардсу (Joseph Edwards).
   1895 г. Октября 5.
   [...]Я думаю, что заглавие вашего издания слишком узко. Содержание его шире. Оно содержит не только сведения о рабочем движении, но обо всем движении общественного переустройства, которое так усиленно развивается сейчас во всем мире.
   Разрешение рабочего вопроса не разрешает социального вопроса, но социальный вопрос включает рабочий вопрос. Социальный вопрос может быть разрешен только с уничтожением всякого вида насилия, применяемого одним человеком или соединением людей над другим человеком или людьми. Это может быть достигнуто только с изменением общественного мнения. Социальный вопрос будет разрешен только тогда, когда огромное большинство людей проникнется сознанием, что применение насилия над. всяким человеком, будь то вор или убийца, есть нечто низкое, позорное и приравнивающее человека к животному. Такой взгляд получает всё больше и больше распространения, и именно ради этого, ради установления такого общественного мнения, я и работал со всем напряжением сил и буду работать до последнего дня своей жизни.[...]
  
   Джозеф Эдвардс -- основатель и редактор "Рабочего ежегодника"
   Ответ на письме Эдвардса от 27/15 сентября 1895 г., в котором, посылая Толстому выпуск своего "Рабочего ежегодника" на 1895 г., он просил его написать ему несколько слов для следующего тома "Ежегодника", а также прислать свою фотографию с подписью, для помещения ее в этом томе. Действительно, в выпуске "Рабочего ежегодника" на 1896 г. была помещена небольшая заметка о Толстом (стр. 225--230) и его портрет с подписью: Wishing you success in your work and in our common work I remain yours truly Leo Tolstoy. October the 17/5 1895" ("Желаю вам успеха в вашем деле и в нашем общем деле, остаюсь преданный вам Лев Толстой. 17/5 октября 1895").
  
   Джону Беллоузу (John Bellows).
   1895 г. Октября 5--6.
   [...] Если бы я считал, что христианину хорошо иметь в своем распоряжении деньги и что можно делать добро деньгами, я сохранил бы свое состояние и помогал бы людям деньгами. Но так как я считаю, что христианин не должен иметь никакой собственности и что деньгами невозможно делать никакого добра, то потому не могу никогда просить денег ни для себя, ни для кого-либо другого. Если люди считают, как вы, правильным давать свои деньги другим и делают это через меня, как это делалось во время голода, я буду исполнять их желания, но я предпочел бы не иметь никакого отношения к денежным делам, которые всегда полны греха. И случай этот пример тому: вы не богаты и все же дали порядочную сумму денег с лучшим чувством, а это ваше пожертвование пробудило во мне очень дурные чувства: мне показалось, что вы должны упрекать меня в непоследовательности или недостатке деликатности, если я, хотя и не обращаюсь сам, но через других прошу денег у иностранцев для своих друзей, в то время как члены моей семьи богаты.[...]
  
   Джон Беллоуз (John Bellows, 1831--1902) -- англичанин, член Общества друзей (квакеров), дважды приезжавший в Россию и бывший у Толстого в Москве.
  
   А. Л. Толстому.
   1895 г. Октября 16?
   Хотя я обещал тебе больше не обращаться к тебе, но дожидаться, пока ты не обратишься ко мне за советом (я и продолжаю ждать этого), я все-таки пишу тебе, во-1-х, потому что меня слишком мучает твое положение, я не переставая думаю о нем; во-2-х, потому что есть недоразумение в твоем понимании сказанных мною тебе слов, и надо исправить его, чтобы не вводить тебя и других в заблуждение, и в-3-х, потому что я надеюсь, что письмо тебе будет легче прочесть и хорошенько понять, чем слова. Очень прошу тебя, прочти внимательно и подумай хорошенько о том, что я пишу.
   Недоразумение, о котором я говорю, состоит в том, что ты мои слова о том, что по моему мнению совершенно всё равно: жениться на принцессе или крестьянке (я даже считаю лучше на крестьянке, чем на принцессе), ты принял за мое согласие на то, чтобы ты женился на Акулине Макаровой1 в том состоянии, в котором ты находишься теперь. Я не только не могу быть согласен на это, но считал бы свое согласие или даже равнодушие к такому поступку с твоей стороны величайшим грехом перед тобой, перед той девушкой и, главное, перед Богом. Я тогда же тебе сказал, что жениться -- всегда можно, и даже должно, если молодой человек чувствует, что он без жены не может жить чисто или так влюблен, что теряет спокойствие и способность что-либо делать, но что женитьба и знакомство с Бибиковым, Бергерами, и питье водки с ними и крестьянами, и игра на гармонии не имеют ничего общего с женитьбой. Напротив, такое настроение и препровождение времени и, главное, неперестающее при этом одурманивание себя вином показывают, что человек никак не может жениться, будучи в таком состоянии. Для того, чтобы сделать покупки, собраться на охоту, написать письмо, человек должен быть в трезвом, ясном состоянии; для того же, чтобы жениться, сделать самое важное дело в жизни, которое делается только один раз, нужно тем более полную ясность головы и устранение всего того, что может отуманить суждение и развлечь внимание. Ты же, напротив, с тех пор как хочешь жениться, не переставая усиленно одуряешь себя всеми средствами, табаком, вином, гармонией, всякого рода суетой, при которой ты ни на минуты не можешь оставаться спокойным один со своими мыслями. Так что это твое состояние показывает то, что ты не только не обдумал всё значение того поступка, который ты хочешь совершить, но, напротив, хочешь не думать о нем, хочешь заставить себя забыть об его значении, и то, что тут дело не в женитьбе, а в неестественном возбуждении, в котором ты находишься и которое тебе всеми силами надо стараться прекратить, потому что такое искусственное возбуждение никак не прекратится женитьбой, а будет только возрастать и возрастать и доведет тебя до погибели. И потому я не только не могу быть согласен на твою женитьбу теперь, но, напротив, счел бы это самым решительным шагом к погибели, после которого возврат к хорошей жизни едва ли был бы возможен. Женитьба твоя теперь, по всем вероятиям, сделала бы то, что ты через неделю, а может и раньше, очнулся бы не только с нелюбимой, но с ненавидимой, возбуждающей отвращение женой на шее (так всегда это бывает при одном чувственном сближении) и в руках жадных и грубых родных жены, которые не выпустят из рук тебя с тем состоянием, которое у тебя будет. При взятой тобой привычке вином заглушать неприятности, с помощью тех же родственников, с которыми ты и теперь пьешь, пьянство совсем овладеет тобой, и страшно подумать о том несчастном положении, в котором ты, наверное, будешь через два, три, много -- через 5 лет, т. е. в те го да, когда тебе только бы следовало начинать жить семейной жизнью, если уж тебе так необходимо жениться.
   И потому повторяю тебе то, что я сказал, когда сказал, что всё равно: жениться на принцессе или на крестьянке, именно то, что прежде чем тебе думать о какой-либо женитьбе, тебе надо успокоиться, прийти в нормальное состояние, в такое, в котором ты бы мог общаться с людьми тебе близкими, мог бы спокойно думать, мог бы не оскорблять самых близких тебе людей, главное, мог бы работать, делать какое-нибудь дело и прожить так не неделю, месяц, а по крайней мере год или два. Для этого же главное, что тебе нужно, это -- перестать пить вино, а для того, чтобы не пить его -- перестать общаться с теми, которые его пьют. Богом дана человеку бессмертная душа и для руководства этой души -- разум. И вот человек придумал средство заглушать этот разум, чтобы душа оставалась без руководства. Это делает вино. И от этого это ужасный не только грех, но обман, потому что душа без руководства всегда заведет человека в такое положение, что он страшно пострадает. -- И ты уже начинаешь страдать, и я уверен, что ты страдаешь, и очень, тем, что ты мучаешь свою мать (я знаю, у тебя доброе сердце и ты любишь ее), страдаешь и сознанием своего падения, которое ты хочешь скрыть от себя. Не старайся скрывать, а сознайся сам себе, покайся перед Богом и с его помощью начни новую жизнь, в которой поставь себе главной целью себя самого, свое исправление, свое нравственное усовершенствование. Для достижения же этой цели советую тебе четыре вещи: 1) главное, воздержание от всего отуманивающего разум, в особенности от всякого алкоголя; 2) общение с людьми выше себя по образованию, уму, даже общественному положению, по состоянию даже, а никак не с низшими себя; 3) перемена внешняя условий жизни -- уехать куда-нибудь от тех условий, в которых жил дурно, а никак не оставаться в них, и 4) воздерживаться от увеселений и развлечений и не бояться скуки на первое время. Это для того, чтобы найти дело, взяться за него и полюбить его. Дьявол забирает нас хитростью, и нам надо хитростью бороться против него. И вот эти 4 правила -- такие хитрости, они уничтожают его козни. Впрочем, если и захочешь жить хорошо, то найдешь сам, что тебе нужно. Where is a will is a way.1 Только бы ты понял, кто ты такой. Только бы ты понял, что ты сын божий, которого, любя, Бог послал в мир для того, чтобы ты делал там ему угодное дело, и для этого дал тебе и разум и любовь, которые наверно дадут тебе счастье, если ты только будешь развивать, а не заглушать их.
  
   Андрей Львович Толстой (1877--1916) -- четвертый сын Л. Н. Толстого.
  
   1 Кто захочет, тот найдет и путь.
  
   И. И. Худякову.
   1895 г. Октября 16--17.
   Благодарю вас за ваше письмо, в котором вы извещаете меня о положении наших гонимых братьев. Я радуюсь всякому известию о них; живу с ними душою и жалею только о том, что не могу быть с ними и телом. Дай Бог им послужить ему своею твердостью и кротостью в гонениях. Я послал в иностранные газеты составленную Павлом Ивановичем записку о всем случившемся с братьями, с своим письмом, и мне отвечали, что будет напечатано в самых распространенных газетах; но до сих пор еще не появлялось. Описание того, как переносят христиане гонения и как исповедуют истину, может открыть глаза многим, и потому я думаю, что опубликование всего, что было, будет на пользу. [...] Сейчас получил из Австрии письмо от военного врача, который отказался от военной службы и за это сидит в тюрьме -- и из тюрьмы исповедует истину с большей силой, чем исповедуют ее люди на воле. [...]
  
   Иван Иванович Худяков (р. ок. 1874) -- сектант-духобор. В 1895 г. отбывал военную службу в нестроевой команде в Тифлисе. В 1898 г. Худяков был сослан на поселение в Якутскую область вместе с другими духоборами (в числе семидесяти). В 1905--1906 гг. был амнистирован и уехал в Канаду "к своим братьям".
   Ответ на письмо Худякова от 1 октября 1895 г., в котором он сообщал Толстому сведения о положении преследуемых царским правительством духоборов.
  
   М. Л. Толстому.
   1895 г. Октября 16--19.
   Пишу тебе, Миша, а не на словах говорю, то, что хочу передать тебе, потому что между нами, мною и тобой, в нашем личном общении установилась как бы какая-то непроницаемая преграда -- стена, через которую нам нет никакой возможности общения. И оттого, что эта стена существует, мы всё дальше и дальше расходимся между собой, так что мы стали так далеки, что нам уж трудно понимать друг друга. Вот, чтобы сломать эту стену и передать тебе то очень важное, что я имею передать тебе и без чего тебе будет становиться всё труднее и труднее жить, я и пишу тебе это письмо. Пожалуйста, внимательно прочти его и подумай об его содержании. Стоит того это сделать уж только потому, что я с трудом удерживаемыми слезами и умилением в сердце пишу его, стараясь высказать все то, что я мучительно перечувствовал и передумал многими бессонными ночами это последнее время. То, что я пишу здесь, относится и к Андрюше и ко всем молодым людям, находящимся в твоем положении, хотя пиша имею перед собой одного тебя и с тою естественною любовью, которую я чувствую к тебе, обращаюсь к тебе одному. Не обращаюсь же я к Андрюше, потому что он уж слишком далеко ушел по тому губительному пути, по которому идешь и ты, и я менее надеюсь на то, чтобы он вполне понял меня и мои слова так же, как я их понимаю, и вник в их значение. Мы с вами похожи на двух людей, которые идут в разные стороны, встретились и разошлись, и чем дальше идут, тем больше расходятся, так что приходит время, когда они уже не могут или с трудом могут слышать друг друга. Ты еще, я надеюсь, на таком расстоянии от меня, что можешь еще услыхать мой голос, но Андрюша уже так далек, что меньше вероятия, чтобы он меня услышал. Но чем он дальше, тем ему нужнее услыхать, и потому кричу, сколько сил есть, кричу и ему, и не отчаиваюсь, чтобы он услыхал меня и вернулся или хоть бы остановился. Я сейчас написал и ему, но написал относящееся более к тому тяжелому положению, в котором он находится. Тебе же пишу, надеясь предупредить это положение.
   Все молодые люди твоего возраста,1 живущие в тех условиях, в которых ты живешь, все находятся в очень опасном положении. Опасность эта состоит в том, что в том возрасте, когда складываются привычки, которые останутся навсегда, как складки на бумаге, вы живете3 без всякой, без всякой нравственной, религиозной узды, не видя ничего, кроме тех неприятностей учения, к которому вас принуждают и от которого вы стараетесь так или иначе избавиться, и тех всех самых разнообразных удовлетворений похоти, которые вас привлекают со всех сторон и которые вы имеете возможность удовлетворять. Такое положение вам кажется совершенно естественным и не может казаться иным, и вы никак не виноваты, что оно кажется вам таковым, потому что в нем выросли, и в таком же положении находятся ваши товарищи, -- но положение это совершенно исключительно и ужасно опасно. Ужасно опасно оно потому, что если поставить всю цель жизни, как она у вас, у молодых людей, когда похоти эти внове и особенно сильны, то непременно, по очень известному и несомненному закону, -- выйдет то, что для того, чтобы получать то удовольствие, которое привык получать от удовлетворения похоти: сладкой еды, катанья, игры, нарядов, музыки, надо будет всё прибавлять и прибавлять предметы похоти, потому что похоть, раз уже удовлетворенная, в другой и третий раз не доставляет уже того наслаждения, и надо удовлетворять новые -- более сильные. (Существует даже закон, по которому известно, что наслаждение увеличивается в арифметической прогрессии, тогда как средства для произведения этого наслаждения должны быть увеличены в квадратах.)
   Так это всегда и идет: сначала ягоды, пряники, простые игрушки, потом конфеты, водицы, велосипеды, лошади, потом колбаса, сыр, вино, женщины. И так как из всех похотей самая сильная половая, выражающаяся в влюблении, ласках, онанизме и совокуплении, то всегда очень скоро доходит до этого, всегда одного и того же. И тут, когда эти наслаждения уже нельзя заменить чем-нибудь новым, более сильным, то начинается искусственное увеличение этого самого наслаждения посредством одурманения себя -- вином, табаком, чувственной музыкой.
   Это путь такой обычный, что по нем, за редкими исключениями, идут все молодые люди, и богатые и бедные, и если вовремя останавливаются, то отправляются к настоящей жизни более или менее искалеченные, или погибают совершенно, как погибли на моих глазах сотни молодых людей и как погибает на моих глазах Андрюша. Это -- опасность, предстоявшая и предстоящая теперь всем молодым людям, и богатым и бедным, но ясно, что эта опасность больше для людей богатых, к которым вы принадлежите, потому что они скорее могут удовлетворять свои похоти и потому скорее наскучить первыми и дойти скорее до конца: женщин и одурманения вином и чувственной музыкой; но опасность эта особенно велика именно в наше время, когда старые правила жизни, старые идеалы жизни разрушены для большинства вашего брата, а новые правила и новые идеалы не только не признаются общественным мнением, но, напротив, выставляются чем-то странным, смешным и даже вредным.
   Я, как очень увлекающийся человек, прошел в моей юности через этот постепенный ход удовлетворения похоти, но у меня, как и у всех молодых людей нашего времени, были очень определенные правила и идеалы. Правила были очень глупые, аристократические, но они сдерживали меня. Для меня, например, мысль о том, чтобы делать то, что вы делаете, -- пить с мужиками и кучерами водку или перед людьми выказать свое пристрастие к крестьянской девушке, было так же невозможно, как украсть или убить. Идеалы же жизни были такие, при которых я должен был продолжать жизнь, которую вели отец и дед, т. е. составить себе видное и уважаемое общественное положение, и для этого должен был быть утонченно образован, как они, и так же мнимо благороден. Идеалы эти теперь кажутся мне дикими, вероятно и тебе тоже, но идеалы были во мне так тверды, что удерживали меня от многого и отвлекали от всего того, что мешало достижению их. Есть еще семьи наши дворянские, в которых еще живы такие идеалы и держат в узде молодых людей. Я думаю, и ты знаешь таких. Идеалы эти несвоевременные и должны разрушиться, и потому молодым людям, воспитанным под их влиянием, придется во многом разочароваться в жизни и пострадать, но воспитываться им лучше. Они не погибнут в цвету, как можете погибнуть вы, не имеющие никаких идеалов.
   Ваше положение -- и таких, как вы, очень много -- очень страшно именно потому, что вы не признаете никаких ни правил, ни идеалов, и потому, как на рельсах, катитесь под крутую горку похотей и неизбежно вкатываетесь в вечно одно и то же болото, из которого почти нет выхода, -- женщины и вино.
   Спасение от вашего положения есть только одно: остановиться, опомниться, оглянуться и найти себе идеалы, т. е. то, чем хочешь быть, и жить так, чтобы достигнуть того, чем хочешь быть.
   Ваше положение тем ужасно, что если вы честные люди, не лжете зачем-нибудь перед самими собой, то вы знаете, что прежние верования, те, которым вас учат в гимназиях под названием закона божия, -- есть бессмыслица, в которую никто не верит, знаете тоже, что те аристократические идеалы, по которым надо быть исключительным человеком, лучше, образованнее, утонченнее других для того, чтобы управлять толпою, знаете, что эти идеалы устарели и разбиты,4 видите, что все вокруг вас живут без всяких правил и идеалов, кроме того, чтобы жить как можно веселее. Если вы и слышите или видите, что есть какие-то люди, которые что-то исповедуют странное, ходят скверно одетые, едят дурно, не пьют, не курят, то по всему, что вы видите, слышите и читаете даже про них, вы убеждаетесь, что это какие-то чудаки, от которых, вы вперед решаете, что ничего нужного вам не узнать. И потому не интересуетесь ими. Так это для всех молодых людей нашего времени, для тебя же и Андрюши и всех наших уже несомненно решено, что вы везде можете искать решение вопросов, возникающих в вас, но только не среди темных.5 Они чудаки, и всё. Во мне же вы видите писателя, который прекрасно написал бал, и скачки, и охоту, но который что-то странное и неинтересное говорит и пишет теперь и никак уж не укажет того, что нужно нам, простым молодым людям, делать. Вы, близкие мне, особенно тупы и жестоки в этом отношении. Вы -- как люди, стоящие слишком близко к предмету и потому не видящие его, тогда как им только стоит протянуть руки, чтобы взять его.
   Вот это-то мне особенно больно, и вот это-то самое разъединение между нами -- мною и всей молодежью -- разъединение, искусственно устроенное врагами добра, и хотелось бы мне разрушить этим письмом. Толстовцы, темные3, Поша, Чертков, чудаки, вегетарианство, оборвашки, религии, горшки носят: и готово и всё решено. Решено, что всё это фантазии, непрактичные, неприложимые вообще к жизни, годные для чудаков, но никак уже не для нас, для простых молодых людей, не хотящих ничем отличаться и хотящих жить, как все. Вот этот-то взгляд на то, что я исповедую, на то, на что я посвятил все свои силы и посвящу до конца своих дней, особенно мучительно мне.
   Ведь исповедую и проповедую я то, что проповедую, не потому что это мне нравится, а потому что я знаю, что эта одно может спасти людей, и именно вас, начинающих жить молодых людей, от тех несчастий, в которые вы наверняка лезете, и дать вам то истинное благо, кототорого вы сами желаете; только от того, что то, что я исповедую и проповедую, одно только практично и просто и легко среди тех фантастических, сложных и трудных, невозможных целей, которые вы ставите себе.
   Ведь то, что не я один исповедую и проповедую, а то, что исповедывали и проповедывали Христос и все лучшие люди мира, состоит в том, чтобы указать вам бедствия вашей жизни, в которые вы, не видя их, лезете, как бабочки на огонь, и ваше предназначенное вам благо, которое вы, не зная, где оно, безжалостно губите и топчете ногами. Вы живете, не имея определенного направления жизни, кроме того, в которое влекут вас -- нынче сюда, завтра туда -- ваши похоти, а так нельзя жить. И вот то учение Христа, которое я исповедую, дает вам направление, указывает путь жизни, тот путь, по которому людям легко и радостно идти, и всякое отклонение от которого наказывается страданиями. Дает же это учение это направление тем, что указывает смысл и цель жизни. А без этого жить нельзя, потому что это одно сдерживает жизнь похоти.
   Ведь то, что мы называем идеалами, есть не что иное, как указание цели и смысла жизни. Пускай будет у человека идеал самый низкий -- хоть приобретение богатства, и это будет сдерживать похотливую жизнь. Так же будет сдерживать похоть идеал честолюбия, славолюбия. Но все эти идеалы могут быть разрушены, и потому нужен такой идеал, который бы не мог быть разрушен, и такой идеал дает нам смысл жизни, открываемый христианством.
   Смысл этот в том, что жизнь наша не имеет цели в самой себе, цели, которая могла бы удовлетворить нас; цель ее вне нас и недоступна нам, и потому смысл жизни нашей в том, чтобы исполнить то, для чего она предназначена.
   Для того же, чтобы узнать, для чего она предназначена, нам дан разум, свойство, соединяющее нас всех, свойство, дающее возможность воспринимать всё то, что открыто разумом тысячи лет тому назад давно не существующим людям, я передавать то, что разум откроет нам, людям, которые будут жить тысячи и миллионы лет после нас. Следование тому, что открыто разумом и составляет смысл жизни. И следование это составляет высшее благо, доступное человеку.
   И такое следование тому, что открыто разумом, не только не неопределенно и необязательно, как это может показаться для тех, которые никогда не думали о значении разума, а, напротив, очень определенно и тотчас налагает на нас очень ясные и простые обязанности. Требования разума не суть требования твоего личного разума, обдумывающего явления мира, а суть требования всего человеческого разума, выраженные для нас в словах, правилах, учении, которое нам передается.
   Это не значит то, что мы должны принимать всё то, что нам передается от древних, но то, что мы должны проверять своим разумом все, что передастся нам, и то, что совпадает с нашим разумом, принимать и, приняв эти требования разума, руководствоваться ими в жизни.
   Так, например, мне передают, как нечто древнее и разумное, то, что Бог состоит из троицы, и Христос -- Бог, и что надо причащаться и т. п. Разум мой не принимает этого, и я не ставлю эти требования в руководство своей жизни, но мне передают еще правила о том, что не надо делать другому того, что я не хочу, чтобы мне делали, или то, что все люди братья, что, так как человек не может дать жизни, то он не должен отнимать ее, или что человек должен постоянно стремиться к совершенствованию и, если согрешил, то не отчаиваться, а опять сначала исправляться и стараться не согрешить опять, или что для блага людей нужно, чтобы они любили друг друга и прощали бы друг другу, или что нужно жалеть страдающих и помогать им, или что для блага всех людей нужно, чтобы каждый мужчина любил, как жену, одну женщину, и женщина одного мужчину, или что для блага и всех людей вместе и каждого отдельно нужно, чтобы каждый работал, а не поглощал труды других людей, или что для того, чтобы всем было хорошо, надо, чтобы каждый человек поступал так, что если бы всякий поступал так же, как и он, то счастье всех людей не уменьшалось бы, а увеличивалось, и т. п.; и такие требования древнего разума, будь они произведение китайской, индейской, древней или новой, немецкой или французской мудрости, я принимаю и ставлю их в руководство своей жизни, так как эти требования согласны с моим разумом. Такая проверка своим разумом требований древнего разума и принятие тех, которые согласны с моим разумом, и составляет то, что значит следовать требованиям разума.
   С тех пор, как стоит мир, люди всё более и более накопляли эти указания разума, и теперь у нас есть эти очень определенные указания, следование которым избавляет нас от страданий и дает вам истинное благо. И вот эти-то указания разума христианского учения и есть то, что я исповедую и проповедую, и эти указания очень определенные и обязательны.
   Сущность христианского учения состоит в том, что оно открывает человеку его истинное благо, состоящее в исполнении его назначения, и указывает всё то, что под видом радостей и удовольствий может нарушить это благо. Эти мнимые радости и удовольствия христианское учение называет ловушками -- соблазнами и подробно определяет их, предостерегает от них, дает средства спасения от них и взамен их обещает, кроме истинного блага, предназначенного человеку, такие еще большие радости и удовольствия взамен тех, которые, уловляя его в соблазны, губят его.
   Главный и основной соблазн, против которого предостерегает учение Христа, состоит в том, чтобы верить, что счастье состоит в удовлетворении похоти своей личности. Личность, животная личность, всегда будет искать удовлетворения своих похотей, но соблазн состоит в том, чтобы верить, что это удовлетворение доставит благо. И потому огромная разница в том, чтобы, чувствуя стремление к похоти, верить, что удовлетворение ее доставляет благо, и потому усиливать похоть; или, напротив, знать, что это удовлетворение удаляет от истинного блага, и потому ослаблять стремление.
   Соблазн этот, если только человек даст ход своему разуму, ясно виден ему, так что, кроме того, что удовлетворение всякой похоти совершается в ущерб другим людям и потому с борьбой, всякое удовлетворение похоти влечет за собой потребность новой похоти, труднее удовлетворяемой, и так до конца, и потому для того, чтобы разум не открывал тщеты этого соблазна, к этому соблазну присоединяется другой, самый ужасный, состоящий в том, чтобы ослаблять свой разум, одурманивать его: табак, вино, музыка.
   На этих двух главных соблазнах держатся все мелкие соблазны, которые улавливают людей и, лишая их истинного блага, мучают их.
   Человеку дана радость пищи -- вкуса, развивающегося от труда и воздержания. Корка черного хлеба съедается с большим наслаждением, если голоден, чем ананасы и трюфели, и человек устраивает себе жизнь так, что почти никогда не голоден, и пряной, жирной, искусственной пищей портит себе вкус и часто совсем лишается всякого удовольствия от еды и только страдает от пищеварения в больном желудке.
   Человеку дано удовольствие упражнения своих мускулов в работе и радости отдыха, и он заставляет делать всё за себя других, лишается этих радостей и теряет способность и уменье работать.
   Человеку дано счастье общения с людьми, дружбы, братства, и он вместо того, чтобы пользоваться им, выделяет себя из всех своей гордостью и ограничивает свое сближение с людьми маленьким кружком большей частью худших, таких же, как он, людей. Человеку дано огромное счастье семейной любви, и он растрачивает это счастье или онанизмом или распутством.
   Человеку дана высшая радость сознания себя разумным существом и он, отступая от деятельности, приписываемой ему разумом, заглушает этот разум табаком, вином, суетой и опускается на степень неразумного животного.
   Таково то учение, которое я исповедую и проповедую и которое тебе и многим кажется чем-то фантастическим, туманным, странным и неприменимым. Учение это всё состоит только в том, чтобы не делать глупостей и напрасно, без всякой пользы себе и другим, не губить в себе ту божественную силу, которая вложена в тебя, и не лишать себя того счастья, которое предназначено всем нам. Учение всё состоит в том, чтобы верить своему разуму, блюсти его во всей чистоте и развивать его и, поступая так, получить благо истинное, вечное истинной жизни и, сверх того, гораздо в большей степени те самые радости, которые теперь привлекают тебя.
   Ты хочешь радостей вкуса и придумываешь, что еще вкуснее и вкуснее поесть, и вкус твой всё притупляется и ты лишаешься очень скоро самых лучших из этих удовольствий.
   Ты хочешь удовольствия спокойствия, отдыха и перестаешь трудиться -- и физически и умственно, и теряешь способность и уменье работать и от того и не знаешь истинной радости отдыха после труда.
   Ты хочешь отличаться от других, возвыситься чем-нибудь, чтобы привлечь к себе внимание других, и ты, вместо внимания, вызываешь к себе зависть и лишаешься братской любви, в которую ты мог бы вступить с ними.
   Ты хочешь радостей половой любви и губишь в себе возможность этой любви тогда, когда наступает ее время.
   Ты хочешь скрыть от себя несогласие твоего разума с твоей жизнью для того, чтобы не нарушилось твое наслаждение благами жизни, но, заглушая разум, ты разрушаешь его и разрушаешь этим все свои человеческие радости.
   Человек есть соединение двух начал: животного, телесного и разумного, духовного. Движение жизни совершается в животном существе, оно движет жизнь и свою и продолжает эту жизнь в дальнейших поколениях; разумное, духовное существо направляет это движение. Если нет разума в существовании, то жизнь идет в нас по предназначенному ему направлению, как в животном, в растении; но как скоро в животном появился разум, разум этот должен руководить жизнью, проявляя, образовывая какую-то другую жизнь, высшую, духовную. Если же разум направляется не на направление животной жизни, как это делают люди, впадающие в соблазны, так нарушаются правильные движения животной жизни.
   Само собой разумеется, что заблуждения некоторых людей не могут нарушить течения жизни и что даже эти заблуждения нужны и приносят свои плоды в общей экономии жизни; но заблуждения эти погибельны для тех людей, которые отдаются им. Такие люди, как непрорастающие семена, которые приносят деревья.
   Для разумного существа, связанного с животной жизнью, есть только два пути: путь следования разуму, подчинения ему своей животной природы, путь радостный, дающий сознание жизни вечной и радости этой жизни, и путь подчинения разума животной природе, употребление его на достижение животных целей, путь гибельный, лишающий человека сознания вечной жизни и даже тех радостей, которые свойственны животному.
   Всё это я написал тебе затем, чтобы ты остановился и подумал, и перестал бы думать, что если ты не видишь никакого смысла в жизни, кроме удовлетворения похоти, то это не от того, что это так, а от того, что ты в заблуждении, и что подле тебя, рядом с тобой, есть указание на то заблуждение, в котором ты живешь и в которое уходишь, и что тебе стоит только опомниться, чтобы увидать это.
   Писал потому, главное, что мне ужасно, ужасно больно видеть, как ты и многие с тобой вместе гибнут, так страшно гибнут задаром, тогда как спасение так близко и так легко.
  
   Михаил Львович Толстой (1879--1944) -- младший сын Л. И. Толстого. Учился сначала в частной гимназии Поливанова в Москве, откуда, по окончании шести классов, перешел в Катковский лицей. В 1901 г. женился на Александре Владимировне Глебовой (р. 1880).
  
   1 Зачеркнуто: особенно воспитанные в той безумной роскоши, в которой ты воспитан, и особенно в наше время, и особенно в тех исключительных условиях, в которых ты находишься.
   2 Зачеркнуто: без всякого какого бы то ни было нравственного руководства, т. е., что ими ничего не считается ничего для себя священным и обязательным живут и предаваясь в этой жизни всем тем похотям, которые окружают ее.
   3"Темными" в семье Толстых назывались лица не их круга, последователи Толстого, посещавшие Льва Николаевича.
   Письмо это Толстой не послал сыну, записав в Дневнике от 24 октября 1895 г.: "Написал Мише письмо -- длинное и слишком рассуждающее". Вместо него Толстой написал и отослал другое письмо от 27--30 октября.
  
   Л. Л. Толстому.
   1895 г. Октября 19.
   [...] Андрюше я написал письмо об его жизни и нынче целый день писал письмо Мише, в которых хочу заставить их оглянуться на жизнь и на ее требования. Они очень занимают меня. Делаю, что могу. Утешение, или, скорее, сверх ожидаемого радость моя -- это обе милые дочери. Жаль мне, что они не выходят замуж, особенно Машу, которой натура требует этого, но вижу, что они проживут, и хорошо, или, по крайней мере, теперь живут и без брака. Я много писал свою повесть, но последнее время она опротивела мне. Fiction1 -- неприятно. Всё выдумка, неправда. А столько, столько наболело в душе невысказанной правды. Я это последнее время, недели две, не совсем здоров и от этого отстал от начатой работы, а хочется начать другое. Время уж осталось мало, и надо успевать сделать самое важное.[...]
  
   1 Вымысел, художественная литература
  
   П. М. Ахременко.
   1895 г. Октября 7--20.
   Я очень рад буду помочь вам, т. е. постараться найти вам место на железной дороге, но я не вижу причины, почему вам не продолжать быть учителем. Почему взгляды детей так тревожат вас? Я думаю, что для того, чтобы взгляды эти перестали так действовать на вас, вам надо сблизиться, если не со всеми, то с некоторыми из детей, сблизиться вне уроков, войти в их интересы, постараться быть им полезным и приятным в жизни.
   Попробуйте это. Я думаю, что такое сближение должно прекратить испытываемое вами чувство. Желаю вам душевного спокойствия, которое приобретается преимущественно посредством любви. Полюбите детей, и вы будете радостны и спокойны.
  
   Павел Михайлович Ахременко (р. 1874) -- учитель городского училища в г. Везенберге Эстлянской губ.
   Ответ на письмо Ахременко от 2 октября 1895 г., в котором он писал Толстому о сознании своей непригодности к должности учителя и просил найти ему другую работу.
  
   Е. И. Попову.
   1895 г. Октября 24--25.
   [...] Великое дело: слово, выражение мысли. Выкинуть надо многое из сырого материала. Он ведь писал для себя.1 Если бы он думал, что всё, что он пишет, напечатается, он бы обдумал всё. [...]
  
   1 К книге "Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина" в первом издании был приложен оставшийся от Дрожжина дневник его и записки -- об этих писаниях и идет здесь речь.
  
   Д. П. Маковицкому.
   1895 г. Октября 24--25.
   [...] Ничто так очевидно и несомненно не убеждает в том, что есть Бог, и что дух, живущий во мне, есть частица его, что я есмь сын божий, по выражению Христа, как то, что этот дух, точно такой же во всех своих свойствах и стремлениях, проявляется в другом человеке, по материальным условиям совершенно чуждом мне. Письмо Шкарвана произвело на меня это впечатление. [...]
  
   М. А. Сопоцько.
   (О сочинительстве и оправдании себя)
   1895 г. Октября 28.
   [...] То, что я говорю, что много ваших поручений, не значит, что я не желаю исполнять их. Напротив, не стесняйтесь, я знаю, как в том одиночестве, в котором вы, много думается и потому хочется многое сделать и сообщить другим [...].
   На вопросы или, скорее, допросы ваши о сочинительстве ничего не буду отвечать, потому что всё это праздные вопросы. Одно могу сказать и советовать вам, это то, чтобы всеми силами стараться не быть сочинителем или быть им только тогда, когда уж не быть им не можешь. Как в речи сказанное слово серебряное, а несказанное золотое, так и в писании -- я бы сказал: написанное слово оловянное, а не написанное золотое. А вы именно хотите быть писателем, выработать, как вы говорите, писательскую способность. Избави вас от этого Бог. Попробуйте вот что: сказать себе, что то, что вы пишете, вы никому не покажете и предоставите опубликовать только после вашей смерти, и пишите. Если и при этом условии будете писать, это будет настоящее. Настоящее тогда, когда я пишу преимущественно для того, чтобы самому себе уяснить свою мысль, верно ли я думаю; вроде того, как изобретатель машины делает модель, чтобы узнать, не наврал ли он. В слове это так же видно, как на модели, если кто пишет для себя, для уяснения самому себе своей мысли. В этом-то и ужасная разница двух родов писания: они стоят рядом и как будто очень мало отличаются одно от другого (так это во всех важных вещах -- есть сама вещь, от Бога сделанная, и ее подобие, сделанное дьяволом, чтобы обманывать людей), два рода писания, как будто похожие, а между ними бездна, прямая противоположность: один род законный, божеский, это -- писание, писанное человеком для того, чтобы самому себе уяснить свои мысли -- и тут внутренний строгий судья недоволен до тех пор, пока мысли не доведены до возможной ясности, и судья этот старательно откидывает всё, что может затемнить, запутать мысль, даже слова, выражения, обороты. Другой род дьявольский, часто совершенно по внешности похожий на первый, это -- писание, писанное для того, чтобы перед самим собою и перед другими затемнить, запутать истину, и тут чем больше искусства, ловкости, украшений, учености, иностранных слов, цитат, пословиц, тем лучше. Первым способом пишет человек только тогда, когда в нем родилась мысль и как будто складывается в известную форму, но требует своего уяснения, и это бывает редко; и такое писание тяжело, мучительно часто, не дает покоя и отдыха; вторым же способом можно писать всегда, когда сядешь к столу и возьмешь в руки перо, особенно когда жизнь устроена так, что кроме этого делать нечего, и печи истоплены, и обед и платья приготовлены рабами, а я твердо уверил себя в том, что мое дьявольское, развращающее людей писание очень полезно. Это то писание, которое наполняет наши, да и все, газеты и журналы, всех возможных направлений, и которое я ненавижу всеми силами души, потому что это самое сильное орудие дьявола. Избави нас Бог от этого. И потому всеми силами старайтесь не быть сочинителем и разучитесь тому, чему вы уже научились в этом роде.
   Вот о писательстве; начал же писать вам, чтобы ответить вам на два очень важные пункта в вашем предшествующем письме, именно, о вашем суждении о вегетарьянстве и присяге.
   То, что вы от того, что не были известным образом настроены и были захвачены врасплох и присягнули, вы сделали нехорошо, или, скорее, сделали бы лучше, если бы воздержались от лживого и унизительного и, как пример, вредно действующего на людей, менее вас развитых, поступка; но то, что вы эту свою временную слабость и ошибку оправдываете совершенно ложными рассуждениями о том, что вам легче бы было отказаться, чем присягнуть и др. -- это не то что нехорошо, а очень дурно. То же самое и о вегетарьяистве. То, что вы в тех тяжелых условиях, в которых находитесь, будете есть мясо, нет ничего дурного (могло бы быть лучше, если бы вы не ели, особенно после того, как вы написали статью), но то, что вы оправдываете себя в этом опять очень слабыми рассуждениями, это очень дурно и очень опасно. Простите меня, милый Михаил Аркадьевич, если огорчил или оскорбил вас резкостью моего суждения, но в последнем письме вы так верно и убедительно пишете, что вам в теперешнем вашем положении одиночества и внутренней усиленной работы очень важно участие и общение мыслей. Я люблю вас истинно, кроме той общей любви, которую стараюсь иметь ко всем людям, и потому мне больно было читать эти ваши рассуждения, направленные к тому только, чтобы оправдать себя, выставить себя непогрешимым, безошибочным, и только этим желанием могущие быть объяснимы. Путь этот -- оправдывания себя, придумыванья рассуждений, по которым выходило бы, что всё, что я делал, всё так и должно было делать, страшно опасный путь (я объяснял этим то, что в евангелии называется хулой на святого духа), во 1-х, потому что он, странно сказать, нарушает любовь, вызывает недобрые чувства к самым лучшим людям (вы это испытали и выразили в недоброжелательстве, с которым вы отзываетесь о тех, которые не присягали и твердо держатся непожирания живых существ), и во-2-х, потому что он извращает самую святую святых нашей души, наш разум, то единственное орудие, которое мы имеем для познания воли Бога или закона своей жизни, что одно и то же.[...]
  
   Ответ на два письма Сопоцько: от 18 сентября и 10 октября 1895 г. Первое содержало рассуждения о присяге и вегетарианстве; во втором же он просил узнать о его деле в Московской судебной палате.
  
   М. Л. Толстому.
   1895 г. Октября 27--30.
   [...]Твое положение плохо, потому что ты живешь без всяких религиозных, нравственных основ; в православно-аристократические или буржуазные правила общественного приличия ты не веришь -- и очень хорошо делаешь, потому что эти правила в наше время долго не выдерживают, а других у тебя никаких нет. И что хуже всего, это то, что другие естественные, свойственные людям в наше время религиозно-нравственные основы, которыми живут все лучшие люди мира, скрыты от тебя тем, что они совсем подле тебя в упор, так что ты не видишь их, как не видать предмета, который слишком близок к глазам. Тебе представляется, что всё то, что я исповедую и проповедую, есть что-то, хотя и не дурное, но неопределенное, неясное и неприложимое. Ты, я думаю, ни разу не заглянул ни в одну из моих книг, кроме романов, а между тем я исповедую и проповедую то, что исповедую и проповедую, только потому, что считаю это самым точным, ясным и приложимым и нужным руководством для поведения именно таким молодым людям, как ты.
   Так ты и живешь без всякого руководящего начала, кроме инстинкта добра, под влиянием своих похотей, раздутых роскошной и праздной жизнью до ужасных размеров. А жить так нельзя, потому что инстинкт добра всегда заглушается похотями, и такая жизнь неизбежно приводит к страшным страданиям и к погибели самого дорогого, что есть в человеке, его души, разума. Приводит к погибели такая жизнь потому, что, если счастье жизни положено в удовлетворении похотей, то по мере удовлетворения их удовольствие всё уменьшается и уменьшается, и нужно вызывать всё новые и более сильные похоти, чтобы получать то же удовольствие. И в этом увеличении похотей всегда неизбежно доходят до двух самых сильных: женщины и вино. И тут верная погибель. Ты, вероятно, подумаешь и скажешь, что ты не предаешься женской похоти, но что ты влюблен. Не знаю, что лучше: грех с женщиной или влюбление, про которое ты думаешь. Оба хуже. Для того, чтобы влюбление было чисто и высоко, надо, чтобы оба влюбленные были на высокой, одинаковой степени духовного развития; кроме того, влюбление имеет благотворное влияние тогда, когда для достижения взаимности от предмета любви нужны большие усилия, подвиги со стороны влюбленного, а не тогда, как это в твоем случае, когда для достижения взаимности ничего не нужно, кроме гармонии и пряников, и для уравнения себя с предметом любви нужно не поднятие себя до него, а принижение себя, такое влюбление есть не что иное, как скрытая похоть, усиленная прелестью первобытности жизни1 народа.
   Последствия твоего теперешнего отношения к крестьянской девушке могут быть только такие: самое худшее: то, что ты раньше полной возмужалости, т. е. до 21 -- до 25 лет, женишься без венчания в церкви и, поживя так несколько времени и огрубев и умом и совестью, с помощью всегда готового к услугам, особенно в том быту, -- вина, разойдешься с ней и, сознавая то, что этим совершил преступление, будешь искать забвения этого преступления в таких же отношениях с другими и опять в вине. Это самое вероятное и худшее последствие -- такое, при котором совершится погибель души и тела.
   Менее худшее это то, что до 25 лет, вообще до полной возмужалости, ты женишься по-настоящему, с венчанием, на крестьянской девушке и, вследствие своей невозмужалости и нетвердости, не только не возвысишь ее до более нравственного уровня, но, напротив, сам падешь на ту степень грубости и безнравственности, в которой она жила и будет продолжать жить. Сознавая свое это падение, ты будешь пить или развратничать для того, чтобы забыться, или совсем бросишь ее. Это второй выход. Третий выход, менее худой, это то, что ты проведешь лучшие, самые важные для образования характера и привычек и самые энергические года, в которые делаются главные успехи в нравственном развитии и закладываются основы всей жизни, проведешь эти года в расслабляющем, одуряющем, лишающем всякого движения вперед влюблении (которое в сущности есть только прикрытая воображением похоть) и потом очнешься, поняв, что безвозвратно потерял лучшие года жизни, ослабил лучшие силы, приобретая пагубные привычки одурманения себя, и затратил безвозвратно возможность будущего семейного счастья. Это самый лучший выход. Но и этот ужасен, и мне страшно предвидеть его для тебя. То же, о чем ты, вероятно, смутно мечтаешь, не отдавая себе ясного отчета о том, как это сделается, именно то, что ты женишься на предмете своей любви и будешь жить хорошей жизнью, так же мало вероятно, как то, чтобы выиграть на один билет из миллиона. Для того, чтобы это случилось, нужно, во-1-х, чтобы ты женился никак уже не раньше 21 года, следовательно не ранее 5 лет, а то и 8, 10 лет, взяв среднее, скажем 7 лет; во-2-х, то, чтобы ты в эти 7 лет не то что выучился бы играть на гармонике и плясать, а приучил бы себя ко всякому воздержанию, труду и, вместе с тем, не только не спустился бы в умственном и нравственном развитии, но поднялся и утвердился в нем для того, чтобы поднять в этом же отношении и твою жену; в-3-х, то, чтобы ты и она в чистоте прожили эти семь лет, не переставая работать над собой.
   Как ни трудно это и как ни далеко это от твоего теперешнего направления жизни, это возможно, и если ты хочешь пытаться осуществить это, то я только буду радоваться и всеми силами содействовать тебе. Но только надо начинать с того, чтобы делать всё совершенно обратное тому, что ты делаешь: во всем воздерживаться, постоянно работать над собой, заставляя себя трудиться либо для других, либо для своего совершенствования, а не для своего удовольствия, как это ты делаешь теперь.
   Потребность жениться законна только в человеке вполне возмужалом, и тогда встреча с женщиной может вызвать влюбление, т. е. исключительную любовь к этой женщине, и тогда это чувство естественно, хотя и тогда надо не подстегивать это чувство, как вы делаете, но бороться с ним. В твои же года это прямо только баловство, вызванное роскошной, и праздной, и беспринципной жизнью, и подражательностью. И потому главное, что тебе нужно теперь, это то, чтобы опомниться, оглянуться на себя, на жизнь других людей и задать себе вопрос: зачем ты живешь?2 И чего ты от себя хочешь?
   Сказать себе то, что подсказывает животное, что ты хочешь себе как можно больше удовольствий, наслаждений, -- и что в этом цель и смысл твоей жизни, никак нельзя человеку еще не совершенно одуревшему, не сделавшемуся совершенной свиньей, нельзя потому, что в нашем богатом быту (это наша выгода) мы сейчас же доходим до конца этих наслаждений и видим, к чему они приводят нас -- сладкая еда, катанья, велосипеды, театры и т. п., всё надоедает и остается одно: женская любовь, в какой бы то ни было форме, и вино. А и то и другое губит под корень душу человека. Ты скажешь: зачем же вложено в человека это сильнейшее всего другого стремление к женской любви, если человек не должен стремиться к нему? Вложено оно в нас, как ты знаешь, для продолжения рода, а никак не для наcлаждения. Наслаждение же сопровождает это чувство только тогда, когда оно не ставится целью жизни. Наслаждение является, как награда, только тому человеку, который не ищет его, не ставит в нем цель жизни. Когда же человек ставит в этом цель жизни, то случается всегда совершенно обратное, он губит жизнь: разврат, болезни, онанизм или то одуряющее влюбление, которому ты предаешься, и неизбежное последствие: искалечение души и тела и неспособность ни к какому наслаждению. Вино же, табак и другие одуряющие приемы, как гармоники, сопутствуют непременно такому настроению, потому что, затемняя разум, скрывают от человека ложность его цели. Цель эта ложная, во-1-х, потому что достижение ее губит нашу жизнь и душу и тело, и, во-2-х, потому что цель эта коротка и может быть достигнута. Ну, женишься на предмете своей любви -- а потом что? Тем более, что предмет любви стареется и наступает неизбежное разочарование.
   Так что на вопрос, зачем ты живешь, и чего ты от себя хочешь, никак нельзя ответить: для наслаждения; а надо неизбежно поставить себе другую цель жизни, такую, которая, во-1-х. не губила бы данную тебе жизнь и душу и тело и, во-2-х, всегда могла бы быть достигаема и никогда не могла бы быть вполне достигнута, так чтобы к ней всегда, покуда живешь, можно было стремиться, постоянно приближаясь к ней. А такая есть цель только одна, такая, к которой невольно влечет каждого человека и которая свойственна не только тебе в 16 лет, но и мне в 67, и одинаково удовлетворяет меня, как и может удовлетворять тебя, и достижение которой ничем не может быть воспрепятствовано. Не хочется говорить, а хотелось бы, чтобы ты сам назвал эту цель, -- ты, верно, догадываешься, что единственное и важное, радостное дело, в котором никогда никто не может помешать нам и которое никогда не может быть всё доделано так, чтобы нечего было больше делать, -- есть только одно: свое духовное -- нравственное совершенствование. Как человека с завязанными глазами направляют на путь тем, что толкают его со всех тех сторон, в которые ему не нужно идти, и оставляют одну ту, по которой ему надо идти, так и нас все наши похоти, кончающиеся разочарованием и бедствиями, толкают со всех сторон и оставляют нам открытой только одну дорогу нравственного совершенствования, и нравственного, а не физического, и не умственного, опять потому же, что могут быть условия, при которых я не могу быть сильным, ловким -- я калека, -- могут быть условия, при которых я не могу умственно развиться -- я живу в глуши, я не быстр умом, -- но нравственное совершенствование всякому всегда и везде возможно, и радость, доставляемая этим движением вперед, огромна, как это ты узнаешь, если только испытаешь это. И мало того, что само стремление и движение вперед доставляет духовную радость жизни, при такой жизни большей частью бывает то, что и все мирские радости именно тогда, когда их не ищешь, не ставишь себе целью, бывает то, что и мирские и лучшие радости сами собой приходят такому человеку.
   Так вот что я советую тебе сделать: прежде всего опомниться, оглянуться на себя, -- это значит, серьезно усомниться в себе, увидав ложность своей жизни, признать ту единственную цель жизни, которая свойственна человеку, и попробовать жить для этой цели. Испытай сам и тогда узнаешь, правда ли это. И если начнешь делать так, то не поддавайся одному, самому обычному соблазну, чаще всего отпугивающему начинающих. Соблазн этот состоит в том, что, взявшись за внутреннюю работу совершенствования над собой, человек нашего круга находит себя в таких безумных, далеких от нравственного совершенства условиях жизни, с такими дурными, ложными привычками, что так много предстоит дела, что отпадают руки, и хочется всё бросить и ничего не делать. Нравственная жизнь должна быть такая, чтобы человек не пользовался трудами других людей, чтобы не заставлял бедных работать для своих прихотей, должен сам работать на других, а мы живем, поглощая труды тысяч людей и ничего не давая им. Как тут быть? Надо всё изменить, говорит соблазн, и когда придет время, я так и сделаю, а теперь пока надо жить, как все. Вот тут-то самый обман. Это всё равно, что человек не стал бы пахать, потому что поле, которое ему надо вспахать, слишком велико. Напротив, тем усерднее надо пахать. И стоит только человеку начать работу, чтобы увидать, что чем больше будет подвигаться работа, тем будет радостнее. Так же и в деле нашей жизни. Если цель моя мое совершенствование, то как же перестать работать сейчас оттого, что слишком много дела? Делай, что первое попало под руку: уменьшай требования работы на себя и увеличивай работу на других: принеси, вычисти сам, что можешь принесть и вычистить, пройди пешком вместо того, чтобы проехать, услужи другому вместо того, чтобы себе. И работа эта, что дальше будет идти, то будет радостнее. Надо делать сейчас, что можешь, не пренебрегая малым. А откладывать, значит обманывать себя. Это одно, что я советую тебе, если ты попробуешь жить не для наслаждения животного, а для нравственного совершенствования. Другое же и очень важное, что я советую, это то, чтобы помнить, что разум есть то орудие, которое дано нам для познания добра, и потому для того, чтобы мы могли совершенствоваться и видеть тот идеал добра, к которому мы должны стремиться, мы должны всеми силами стараться беречь свой разум, не нарушать его роста, увеличивать его содержание восприятием в свой разум всего того, что сделано разумом людей, живших прежде нас, т. е. общаться с людьми наиболее разумными, и живыми и умершими, через их мысли, выраженные в их сочинениях. Если же мы не имеем еще склонности к этому, то, по крайней мере, не делать того ужасного дела, которое делается теперь всеми вами и всё больше и больше, -- именно: не одурманивать, не убивать свой разум горячительной, несвойственной человеку пищей и одуряющими напитками и вдыханием.
   Разум есть высшая духовная сила человека, есть частица Бога в нас, и потому всякое покушение на заглушение его есть самый ужасный грех, который не проходит даром.
   Еще совет, и очень важный, тот, что если ты начнешь такую жизнь, попробуешь жить для нравственного совершенствования и потом почему-либо ослабеешь, отвлечешься, вернешься опять к тем дурным привычкам, которые уже взяты, -- то никак не унывай и не махай на себя рукой, а знай, что такие падения и возвращения назад свойственны всякому движению и что не падает только тот, кто ни к чему не стремится, а живет только животной жизнью. Тысячу раз падай и тысячу раз поднимайся, и если ты не будешь унывать, и ты будешь непрестанно подвигаться и, как я уже говорил, кроме величайшей духовной радости жизни, и все мирские радости жизни, которых ты желал прежде, приложатся тебе и будут во сто раз больше, как это обещал Христос.
   Прощай. Помогай тебе Бог, тот, который в тебе и во мне и вне нас. [...] Великая бы была мне радость, если бы оно помогло кому-нибудь из вас избавиться от затопляющих вас соблазнов и хоть увидать настоящую дорогу, чтобы выбраться на нее.
  
   1 Зачеркнуто: чем-то вроде охоты, так как прелесть охоты, состоящая в том, что человек возвращается к первобытному состоянию -- детству человечества, когда ему надо было борьбой с животным поддерживать свою жизнь; затем слово: чем-то -- переделано в: чувством и продоложено: которое мы испытываем на охоте; все это зачеркнуто и над словом: чувством надписано: народа.
  
   В. М. Владиславлеву.
   1895 г. Ноября 2.
   Я с радостью подпишу всякий адрес, который вы напишете Николаю Федоровичу.1 И как бы высоко вы в этом адресе ни оценили и личность и труды Николая Федоровича, вы не выразите того глубокого уважения, которое я питаю к его личности, и признания мною того добра, которое он делал и делает людям своей самоотверженной деятельностью. [...]
  
   Владимир Михайлович Владиславлев (р. 1868) -- по окончании Московского университета служил по финансовому ведомству в разных городах России. С Толстым лично знаком не был. В 1910 г., с делегацией от Нижнего-Новгорода, приезжал в Ясную Поляну на похороны Толстого.
   Ответ на письмо Владиславлева от 29 октября 1895 г., в котором он предлагал Толстому подписаться под адресом, подносимым Н. Ф. Федорову его почитателями, с тем чтобы убедить его не покидать своего поста в Румянцевской библиотеке, где он оказывал всем неоценимые услуги своими знаниями и библиографическими советами.
  
   1 Николай Федорович Федоров (1824--1903) -- библиотекарь Румянцевского музея, пользовавшийся чрезвычайной популярностью в кругах читателей.
   С ответным письмом от 8 ноября Владиславлев прислал Толстому для подписи адрес Федорову. Адрес Толстым был подписан, однако поднесен он не был, так как Федоров, чтобы избежать подношения адреса согласился продолжать работать в библиотеке.
  
   И. Р. Баженову.
   1895 г. Ноября 8--9.
   [...]Все церкви, в том числе и русско-греческая, называемая православной, давно знают, что их догматы и писание, признаваемое ими священным, не только не священны, но исполнены бессмыслиц и противоречий, не выдерживающих критики, и потому единственная возможность для церквей сохранить свое положение, -- а люди, составляющие церкви, их служители, дорожат им, -- состоит в том, чтобы избегать всякого обсуждения догматов и писания, а основываться только на предании. Это они и делают и потому никогда не допустят настоящего собора.
   Христианское человечество уже давно пережило ту церковную веру, которую столько веков выдавали за христианскую, так что теперь всякое серьезное рассмотрение основ этой веры неизбежно приведет к распадению ее, как гнилое дерево, которое стоит подобно живому, но стоит тронуть его, и оно распадется прахом.
   Если бы и собрали собор, то он был бы таким же мошенническим и насильническим, какими были прежние так называемые вселенские соборы.
   Настоящий же вселенский собор давно уже существует и, не переставая, работает и обнародовает выработанные им положения: собор этот состоит из всех тех людей, которые, во имя Бога истины, исследуют писание, называемое священным, выделяя из него всё разумное и доброе, выкидывают, доказывая их нелепость и вред, установленные десятками людей, называвших себя пастырями и учителями (тем самым, чем Христос запретил называться), мнимохристианские догматы и выясняют смысл христианского учения. И собор этот соединяет всё большее и большее количество людей, иногда даже и не знающих про существование друг друга.
   Для успокоения человека, который, как вы, не только усомнился в истине преподаваемого ему учения, но и понял, что оно не христианское, а еврейское (по-моему, оно даже не еврейское, а чисто языческое), есть только два пути: или, заглушая в себе голос совести, опереться только на предание, убедить себя, что истина в том, чему верило и верит большинство людей, стараться поддаться гипнотическому действию церковного одурения и не проверять утверждаемых церквами положений разумом; или, признав то, что разум дан нам не для того, чтобы вводить нас в обман, а для того, чтобы указывать нам истину, отдаться его руководству, не во имя праздного любопытства или тщеславия, а во имя спасения своей души и исполнения воли того Бога, который дал мне разум. И тогда, не робея уже, не ожидая решения вопросов своей жизни, могущей через час кончиться, от собора, который соберется через год и определит для меня мое отношение к Богу, а самому, с помощью всех тех людей, которые жили прежде меня и так же, как я, искали истины, с помощью этих людей, из которых первый и самый важный для нас Христос, оставивший свое учение в евангелии, -- установить свое отношение к Богу и жить по нем.
   Я поступил так и с тех пор, как поступил так, чувствую такую, всё увеличивающуюся по мере того, как я приближаюсь к смерти, уверенность, что не могу не советовать каждому, усомнившемуся в том обмане, в котором воспитываемся мы и наш несчастный народ, избрать этот второй путь, не могущий привести ни к чему дурному, а только к полной уверенности, радости и к истинному единению людей между собой.
   Говорят, писание и предание церковное -- от Бога; это еще, может быть, неправда, но то, что разум, вложенный в меня -- от Бога, в этом уже не может быть никакого сомнения. Если я приму даже и предание и писание, то приму его только потому, что разум мой признает это предание и писание достоверным.
   Стало быть, авторитет разума сильнее всего, и потому, поверив разуму (опять повторяю, во имя не личных целей, а искания истины и спасения души), я не могу ошибиться. Бог дал мне свыше орудие познания себя; я употребил это орудие с одним желанием познать и исполнить его волю, я сделал всё, что мог, и потому не могу быть виноват, и спокоен.
  
   Иван Романович Баженов (р. 1835) -- судья Временного морского суда Владивостокского порта. При письме от 24 августа 1895 г. Баженов прислал Толстому свою статью о необходимости созыва вселенского собора и просил его высказаться по этому вопросу.
  
   К. К. Бооль.
   1895 г. Ноября 9.
   [...] Я очень рад был увидать вас и очень рад был особенно тому, что внутренняя работа над собой, не переставая, совершается в вас. Что главное дело нашей жизни состоит в стремлении к совершенству, "будьте совершенны как отец", -- совершенству в смысле увеличения любви, несомненно подтверждается уже тем, что во всем другом мы можем встретить препятствия, в этом же -- увеличении любви, всегда доставляющем нам радость, ничто и никогда не может помешать нам. Хорошо бы было, если бы физическое ваше состояние было бы так же удовлетворительно, как и нравственное, если же этого и не будет, то все-таки вам будет хорошо, если вы, не переставая, будете идти вперед в нравственном.
  
   Клара Карловна Бооль -- сочувствовавшая взглядам Толстого. Занималась педагогическим трудом.
   Ответ на письмо Бооль от 15 сентября 1895 г. из г. Кременчуга, посланное ею вместе со своим переводом на немецкий язык статьи Е. И. Попова: "Открытое письмо к обществу по поводу правительственных гонений на людей, отказавшихся от воинской повинности", о чем просил ее Толстой, когда она была у него в этом году осенью в Ясной Поляне.
  
   Е. И. Попову.
   1895 г. Ноября 14.
   [...] Нынче написал письмо Шкарвану. Как бы я его узнал, если бы у нас не было центра общения -- Бога.[...]
  
   А. А. Шкарвану.
   1895 г. Ноября 14.
   [...] Письмо ваше мне было особенно радостно, потому что по всем чувствам и мыслям, выраженным в нем, я узнавал в нем брата по духу. Радостно оно было мне, для меня, как радостно (как и вы говорите) найти нового спутника по дороге; радостно было и за вас в том смысле, что, прочтя ваше письмо, мне перестало быть страшно за вас, не боюсь того, чего боялся прежде, что вы ослабеете духом или от тяжести гонения, или, напротив, от того, что прекратится гонение, и после того как люди, делавшие, хотя и невольно, дело божие за вас тем, что гнали вас, перестанут это делать, и вам самим придется продолжать это дело. Я не боюсь этого теперь, потому что по письму вашему вижу, что у вас есть никогда не изменяющая точка опоры, вера в духовную жизнь, в то, что сущность жизни не в матерьяльном, познаваемом нашими чувствами мире, а в том, что мы называем Богом и что сознаем в себе. -- Очень часто встречаешь людей, казалось бы, очень близких нам по взглядам, признающих добром и злом то же, что и мы признаем таковым, но не знающих никакой другой жизни, не допускающих даже возможности другой жизни, кроме той, которую они познают чувствами, и всегда оказывается, что сближение с этими людьми только случайное, что мы сблизились с ними только потому, что пути наши перекрестились, но что мы не идем вместе и при дальнейшем движении жизни, расходимся с ними. Этого не может быть с людьми, полагающими сущность жизни в духе: представление о мире материальном может быть бесконечно различным, но сознание своей души и Бога у всех одно и то же. Вы принадлежите к этим, и потому я уверен, что и без того поощрения, которое дают гонения, вы будете продолжать дело божие. Не думайте, чтобы я под словами: делать дело божие подразумевал какую-нибудь особую деятельность внешнюю. Под этими словами я разумею деятельность внутреннюю, духовную, которая иногда ничем внешним не выражается и даже часто заглушается попытками преднамеренной внешней деятельности. -- И как это ни неприятно революционерам и социалистам, истинная христианская и самая плодотворная в мире деятельность состоит вся только из отрицательных поступков -- как ваш -- не делать того, что противно Богу и совести. Многие, не понимая того, что сама жизнь, движение жизни, то, что Шопенгауер называет Wille zum Leben,1 есть любовь, думают, что только отрицательные поступки, без положительных, могут уменьшить силу любви и плодотворность деятельности. Но думать так -- все равно, что думать, что. плотина на мельнице и спуск воды на колесо уменьшают силу воды и пользу ее движения. О, если бы только 0,001 той энергии, которую употребляют люди на произведение всяких глупостей и гадостей под видом общего блага, была направлена на то, чтобы не делать того, что прямо противно нашему разуму и нашей совести, как плодотворна бы сделалась деятельность людей! Я пишу так же, как вы, отдаваясь течению своих мыслей, но имею в виду вас, ваше теперешнее положение, и мне хочется посоветовать вам то, что вы, вероятно, и без меня знаете, именно, чтобы вы теперь не тяготились своим бездействием, если оно наступит, а только, не делая того, что противно вашей совести, отдавались бы с любовью тем требованиям, опять-таки согласным с совестью, которые предъявят вам люди, окружающие вас, и ваша личность. [...]
  
   Альберт Альбертович Шкарван (Albert Škarvan, 1869--1926) -- словак, врач, сочувствовавший взглядам Толстого и подвергавшийся гонениям со стороны австро-венгерского правительства за отказ от должности военного врача.
  
   1 Воля к жизни.
  
   Г. Ф. Ван Дейлю (G. F. Van Duyl).
   1895 г. Ноября 18.
   [...] Письма, подобные вашему, которые показывают мне, что идеи, которые не только дороги мне, но составляют часть моего существа, вызывают те же чувства в других людях, -- эти письма самая большая радость моей жизни.
   Затруднение, которое вы встретили в ответе молодого человека, который хотел бы следовать требованиям своей совести и в то же время чувствует невозможность покинуть и огорчить свою мать, это затруднение я знаю, и мне приходилось несколько раз отвечать на это. Учение Христа не есть учение, которое требует известных поступков, соблюдения или воздержания от известных поступков, учение Христа ничего не требует от тех, кто хочет следовать ему; оно состоит, как говорит само слово "евангелие", в познании истинного блага человека. Раз человек понял и проникся идеей, что его истинное благо, благо его вечной жизни, той, которая не ограничивается этим миром, состоит в исполнении воли Бога, и что совершать убийство или готовиться к убийству, как это делают те, кто становятся военными, что это противно этой воле, тогда никакое соображение не может заставить этого человека действовать противно своему истинному благу. Если есть внутренняя борьба и если, как в том случае, о котором вы говорите, семейные соображения берут верх, это служит лишь доказательством того, что учение Христа не понято и не принято тем, кто не может ему следовать, это доказывает только, что он хотел бы казаться христианином, но не таков на самом деле.
   И вот почему я нахожу бесполезным и часто даже вредным проповедовать известные поступки или воздержание от поступков, как отказ от военной службы и другие поступки того же рода. Нужно, чтобы все действия происходили не из желания следовать известным правилам, но из совершенной невозможности действовать иначе. И потому, когда я нахожусь в положении, в котором вы очутились перед этим молодым человеком, я всегда советую делать всё то, что от них требуют: поступать на службу, служить, присягать и т. д. -- если только это им нравственно возможно, ни от чего не воздерживаться, пока это не станет столь же нравственно невозможным, как невозможно человеку поднять гору или подняться на воздух. Я всегда говорю им: если вы хотите отказаться от военной службы и перенести все последствия этого отказа, старайтесь дойти до той степени уверенности и ясности в христианской истине, чтобы вам стало столь же невозможным присягать и делать ружейные приемы, как невозможно для вас задушить ребенка или сделать что-нибудь подобное.
   Но если это для вас возможно, то делайте это, потому что лучше доставить лишнего солдата, чем лишнего лицемера или отступника учения, что случается с теми, кто предпринимает дела свыше своих сил. Вот почему я убежден, что христианская истина не может распространяться проповедью известных внешних поступков, как это делается в мнимо христианских религиях, но только разрушением и обличением соблазнов и обманов и, особенно, убеждением, что единое истинное благо человека заключается в исполнении воли Бога, которая есть не что иное, как закон и назначение человека.
   В ту минуту, как я вам пишу, два молодых человека из моих друзей заключены один в тюрьму, другой в сумасшедший дом за отказ от военной службы. Один из них -- молодой живописец в Москве. И вот я стараюсь как можно меньше влиять на него в деле его отказа, потому что я знаю, что для того, чтобы перенести все испытания, которые ему предстоят, ему нужна сила, которая не может прийти извне, нужно твердое убеждение, что его жизнь не имеет другого смысла, как только в исполнении воли того, кто его сюда послал. А это убеждение складывается внутри. Я могу помочь образованию его, но не могу его ему дать, я боюсь больше всего заставить его поверить в то, что у него есть убеждение, когда его у него нет. Мне несколько трудно выразить свою мысль по-французски, но надеюсь, что вы поймете мою мысль, тем более, что я считаю, что выразил ее в моих сочинениях, уже переведенных.[...]
  
   Ван Дейль (Van Duyl, р. 1857) -- голландский писатель и журналист.
   Ответ на два письма Ван Дейля, в которых он рассказывал о лекциях, прочитанных им в кругах молодежи на темы пацифистского характера, и о вопросах, которые задавались ему слушателями.
  
   И. Б. Файнерману.
   1895 г. Ноября 18.
   [...] Продолжать стоит, если есть влечение. Для того, чтобы имело силу, надо переделывать, в особенности сокращать, просевать и избегать желания сказать всё. Слишком много несогласованного между собой содержания нарушает впечатление.
  
   И. Б. Файнерману.
   1895 г. Ноября 18?
   [...]Знаю, что это письмо мое будет вам очень не только неприятно, но и тяжело, но что же мне было делать? Лучше сказать правду. У вас есть способность писать, но нет строгого критического отношения к себе и потому терпения перерабатывать. Пожалуйста же, не сердитесь на меня и верьте искреннему расположению к вам и желанию вам истинного блага. Как и во всех делах, "тише едешь, дальше будешь". Гораздо выгоднее, даже в материальном отношении, -- если вы уже непременно хотите зарабатывать хлеб этой опасной для души литературной работой, -- подвергнуть свою работу самой строгой своей критике, не скучая этим, переделать ее 10, 20, 30 раз, откинуть всё лишнее, очистить до конца и тогда только отдать ее в печать. Тогда устанавливается репутация, и можно добывать и этим опасным путем -- средства жизни, и гораздо легче, чем писать кое-как и много. [...]
   [...] Желаю вам не литературного успеха, а того состояния, при котором можно быть равнодушным к нему.
  
   П. В. Веригину.
   1895 г. Ноября 21.
   [...] Вижу из письма вашего, что вы живете в духовном мире и заняты духовными вопросами. А для блага человека это главное, потому что только в духе человек свободен, и только духом творится дело божие, и только в духе человек чувствует себя в единении с Богом, так как "Бог есть дух". Мысли, высказанные вами в письме о преимуществе живого общения над мертвой книгой, мне очень понравились, и я разделяю их. Я пишу книги и потому знаю весь тот вред, который они производят, знаю, как люди, не желающие принять истину, умеют не читать или не понимать того, что им против шерсти и обличает их, как перетолковывают и извращают, как они перетолковали евангелие. Всё это я знаю, но все-таки считаю в наше время книгу неизбежною. Я говорю: в наше время, в противоположность временам евангельским, когда не было книгопечатания, не было книг и средство распространения мыслей было только устное. Тогда можно было обходиться без книги, потому что и у врагов истины не было книги; теперь же нельзя предоставлять одним врагам это могущественное орудие для обмана, и не пользоваться книгой или письмом для передачи своих мыслей и восприятия мыслей других людей -- всё равно, что не пользоваться силой своего голоса для передачи сразу многим людям того, что имеешь сказать, и своим слухом -- для того, чтобы понять то, что громко говорит другой человек, а признавать возможность передачи и восприятия мыслей только один на один или шопотом.
   Письмо и печать только увеличили в тысячи, сотни тысяч раз число людей, которым может быть слышен выражающий свои мысли, но отношение между выражающим и воспринимающим остается то же; как в устной беседе слушающий может вникать и понимать и может точно так же пропускать мимо ушей то, что ему говорится, то же и в печати; как может читающий книгу вкривь и вкось перетолковывать ее, так же и слушающий ушами; как в книгах можно -- как мы это и видим -- много писать лишнего и пустого, так точно можно и говорить. Разница есть, но разница иногда в пользу устного, иногда в пользу печатного общения. Выгода устной передачи та, что слушатель чувствует душу говорящего, но тут же и невыгода та, что очень часто пустые говоруны, как, например, адвокаты, одаренные даром слова, увлекают людей не разумностью речи, а мастерством ораторского искусства, чего нет при книге; выгода другая устной передачи та, что непонявший может переспросить, зато невыгода та, что непонимающие, часто нарочно непонимающие, люди могут спрашивать то, что не нужно, и перебивать ход мысли, чего тоже нет при книге. Невыгоды книги те, что, во-1-х, бумага всё терпит и можно печатать всякий вздор, стоящий таких огромных трудов рабочих бумаги и типографщиков, чего нельзя делать при устной передаче, потому что вздор не станут слушать; во-2-х, те, что они (книги) разрастаются в огромном количестве и хорошие теряются в море глупых, пустых и вредных книг. Но зато выгоды печати тоже очень велики и состоят, главное, в том, что круг слушателей раздвигается в сотни, тысячи раз против слушателей устной речи. И это увеличение круга читателей важно не потому, что их становится много, а потому, что среди миллионов людей разнообразных народов и положений, которым доступна книга, отбираются сами собой единомышленники и благодаря книге, находясь за десятки тысяч верст друг от друга, не зная друг друга, соединяются в одно и живут единой душой и получают духовную радость и бодрость сознания того, что они не одиноки. Такое общение теперь я имею с вами и с многими и многими людьми других наций, никогда не видавших меня, но которые мне близки больше моих сыновей и братьев по крови. Главное же соображение в пользу книги то, что при известной степени развития внешних условий жизни книга, печать вообще, сделалась средством общения людей между собою и потому нельзя пренебрегать этим средством. Столько вредных книг написано и распространено, что противодействовать этому вреду можно только книгой же. Клин выбивать клином. Христос сказал: "Что я говорю вам на ухо, то будете говорить с крыш". Это самое провозглашение с крыш и есть печатное слово. Печатное слово есть тот же язык, только хватающий очень далеко, и потому к печатному слову относится и всё то, что сказано об языке: им же благословляем Бога и им же проклинаем человеков, сотворенных по подобию божию; и потому нельзя быть достаточно внимательным к тому, что говоришь и слушаешь, так же как и к тому, что печатаешь и читаешь. Пишу всё это не потому, чтобы думал, что вы иначе думаете (из вашего письма вижу, что вы так и понимаете это), но потому, что эти мысли пришли мне в голову и захотелось поделиться ими с вами. В особенности полюбилось мне в письме вашем то, что вы говорите о том, что "если бы мы сохранили всё, даденное уже свыше нам, то вполне бы были счастливы. А то, что необходимо и законно, то непременно должно быть в каждом и получается непосредственно свыше или от самого себя". Это совершенно справедливо, и я точно так же понимаю человека. Всякий человек несомненно знал бы всю истину божию, всё то, что ему нужно знать для того, чтобы исполнять в этой жизни то, чего хочет от него Бог, если бы только эта открытая человеку истина не затемнялась бы ложными толкованиями человеческими. И потому для познания божеской истины человеку нужно прежде всего откинуть все ложные толкования и все соблазны мирские, влекущие его к принятию этих толкований, и тогда останется одна истина, которая доступна младенцам, потому что она свойственна душе человеческой. Трудность же главная в том, чтобы, откидывая ложь, не откинуть вместе с ней и часть истины, и в том, чтобы, разъясняя истину, не внести новых заблуждений.[...]
  
   Петр Васильевич Веригин (1859--1924) -- руководитель так называемой "большой партии" духоборов. В феврале 1887 г. он был арестован и выслан сначала в Шенкурск Архангельской губ., потом в Обдорск Тобольской губ. Во время ссылки Веригин познакомился с сочинениями Л. Н. Толстого и усвоил некоторые из его взглядов. Находясь в постоянных сношениях со своими приверженцами на Кавказе, он сделался главою нового движения, начавшегося в то время среди духоборов и закончившегося их переселением в Канаду, куда в 1902 г., после пятнадцатилетней ссылки уехал и Веригин. С Толстым переписывался с 1895 по 1909 г. (16 писем Толстого); лично познакомился с ним осенью 1902 г., проездом из сибирской ссылки в Канаду.
  
   Джону Джепсону (John Jepson).
   1895 г. Ноября 21.
   [...]Я был очень рад услышать, что тем же самым путем, т. е. при помощи христианского учения, вы дошли до того же самого заключения, что и я, именно, что нужно освободить себя от всех мирских авторитетов и покоряться только своей совести и заповедям Христа. Я думаю, что при нашем языческом общественном устройстве совершенно невозможно быть истинным христианином без оппозиции требованиям правительств и что человек серьезный необходимо должен стать противником правительства, если он желает поступать согласно своей совести. И я думаю, что в самом деле уже пора, чтобы люди начали поступать таким образом. Поэтому мне очень хочется услышать вашу историю, как вы ее называете.[...]
  
   Джон Джепсон -- торговец, родом из Чикаго. В письме от конца октября (почтовый штемпель получения: "Москва, 29. X. 1895"), написанном под впечатлением чтения "Царства божия внутри вас", он сообщает Толстому, что, идя своим путем, он пришел к тем же выводам, что и Толстой.
  
   Е. И. Попову.
   1895 г. Ноября 30.
   [...] Жаль, что вы не посетили сейчас страдающего Суллержицкого.1 Я на днях был у него и был тронут и поражен его простотой, спокойствием и благодушием. У него настоящий внутренний переворот, ему хорошо везде.
   [...] Мне это особенно было близко, потому что я теперь уже две недели опять всеми силами души занят тем же: выразить, как можно проще и бесспорнее, наше миросамопонимание2.
   Ваше деление на 3 вопроса я не оспариваю, но я не люблю делений. Если приходится делать деления, то значит, что еще не вполне овладел предметом. Будем стараться сказать то, что мы знаем нужное, радостное нам и несомненное, и Бог (тот самый, которого вы думаете, что надо обходить) нам поможет. Называя его, я признаю свою недостаточность, стараюсь я, слабое, частное вместилище его, раскрыть себя, ту часть себя, которая принимает его, чтобы он вошел в меня, насколько я могу и годен принять его. Главное же, он мне нужен для того, чтобы выразить то, куда я иду и к кому приду. В этой однообразной жизни здешней я могу не чувствовать его, обходиться без этой формы мысли и выражения, по при переходе из прежней жизни в эту, и из этой в иную, я не могу не называть им того, откуда я пришел и куда иду, потому что это есть самый близкий к истинному смыслу дела способ выражения: -- от Бога к Богу: из вневременного и внепространственного и в такое же. Я не спорю с вами и вполне понимаю вас, и одобряю, и уверен даже, что эта ваша осторожность не принять своего произведения за существующее, только придает вам твердости, и что вы только копаете до материка, на который можно опереться и который не подается. [...]
   Вегетарианская народная книга очень нужна. Если бы вы не писали, я хотел писать. Заглавие: перестань есть мясо или живое.
   Как хорошо и верно вы говорите, что надо не обличать, а просвещать.
   В мыслях о сне и бессознательной жизни много хорошего, но опасно отрицательное возводить в положительное и мерять положительное отрицательным. [...]
  
   1 Леопольд Антонович Сулержицкий (1872--1916) учился вместе с Т. Л. Толстой в Школе живописи, ваяния и зодчества в Москве. Осенью 1895 г. был арестован за отказ от военной службы по религиозным убеждениям и помещен в отделение для душевнобольных при военном госпитале. Однако вскоре он, под влиянием просьб родных, согласился нести военную службу и был послан в пограничные кордоны в Туркестан. Позднее был режиссером Художественного академического театра им. А. М. Горького.
   2 В то время Толстой особенно напряженно был занят "Катехизисом", или "Изложением веры", впоследствии получившим свое окончательное название "Христианского учения".
  
   М. А. Сопоцько.
   1895 г. Ноября 30.
   [...] передал с большим неудовольствием ваше поручение жене,1 последствием которого был, разумеется, справедливый и законный отказ. Солдат, и не солдат, и людей столь же жалких есть достаточно в виду у каждого, и каждый устанавливает какое-нибудь свое отношение к таким людям и держится его, вмешательство же других людей, всегда бывает только неприятно. Вопросы благотворительности я ведь уже лет 15 тому назад передумал, и перечувствовал, и переболел ими, и давно решил, что надо или всё отдать и ничего не иметь своего, или ничего не давать из того, что имеешь, а играть в милосердие нехорошо. Почему я дам этому, а не тому? На этот вопрос нет и не может быть ответа. И если я даю этому, а не тому, то только потому, что это мне так нравится, и такое давание по нравственному достоинству равняется даванию тому, кто веселит, забавляет меня. Билет солдата возвращаю. --
   К последнему письму моему вам хотел приписать post scriptum о том, что как рассуждения о том, что вы присягнули для того, чтобы не выделяться, и едите мясо для того, чтобы быть свободным, несправедливы и основаны только на том, что вы хотите оправдать себя, так и рассуждение ваше о том, что есть личный Бог, которому можно и должно молиться, основано на том, что в минуты слабости душевной вам хотелось бы, чтобы был такой Бог и вы молились (бы) этому воображаемому вами Богу. Самое драгоценное свойство мысли в том, чтобы думать свободно, т. е. совершенно независимо от своих чувств и своего положения. Простите, если вам неприятно то, что пишу вам. Нынче такой день, что пишу вам всё неприятное. Неприятное еще и то, что статья ваша нехороша -- разбросана и нет ничего нового. Единственно приятное, что могу сказать вам, это то, что я исполняю ваше желание, люблю вас и от этого пишу вам правду, приглашая вас как можно больше давать в себе развиваться критику, судье и как можно задерживать мыслителя. Еще вам много впереди. [...]
  
   1 В письме от 17 ноября 1895 г. Сопоцько посылал Толстому свидетельство об отставке "одного колченогого солдата -- николаевского" и просил устроить так, чтобы С. А. Толстая высылала этому солдату ежемесячно по 3 рубля из гонорара за представления "Власти тьмы".
  
   Д. А. Хилкову.
   1895 г. Ноября 30.
   [...] Мне было радостно сознавать свое полное согласие со всем тем, что вы говорите там. Если есть несогласие -- но и то, вероятно, оттого, что вы поспешно выражаетесь, -- то только в том, что вы говорите о том, что в этом мире человек воскресает или Христос воскресает в человеке, но погребается в человечестве. Я думаю, что работа, совершающаяся в человечестве, не праздная, а что в нас идет такая же работа, как и во всем человечестве, и с теми же последствиями. Последствия, цель Бога недоступна нам, но нам дано знать, что есть цель, и что мы должны делать для содействия этой неизвестной нам цели. [...]
  
   И. Б. Файнерману.
   1895 г. Конец ноября.
   [...] Вы там пишете, что вы признаете себя христианином, но не православным и не рационалистом, но признаете живого Христа. Что вы разумеете под этим? Истинно, смутно даже не могу представить себе, что вы под этим разумеете. Что Христос -- Бог и что поэтому он всегда, везде, как Бог? Если так, то он замещает Бога или составляет с ним двоицу? Или вы признаете Троицу, как все церковники? Если же не так, то как? Христос умер, как Сократ и все умершие люди, и потому живой не может быть. Если же под словом живой разуметь то, что образ его, представление о нем живо, то так и надо говорить, и именно избегать о Христе, о котором столько наговорено суеверного, выражения: "живой". Простите пожалуйста, если то, что пишу, будет неприятно вам, но пишу, потому что это думаю и, любя и уважая, хочу говорить вам то, что думаю о вас. Боюсь, что у вас тут есть неясность, вкравшаяся вследствие какого-нибудь чувства. Не отвечая мне, подумайте об этом, уясните себе свои мысли и, если есть ошибка, исправьте ее. Если же я чего не понимаю, то разъясните мне.
   Пишу же вам об этом, потому что много раз видел, как раз допущенное, неоправданное, на веру принятое или чувствами вызванное положение может извратить всё миросозерцание и подорвать твердость веры. [...]
  
   Н. Т. Изюмченко.
   1895 г. Декабря 4.
   [...] очень пожалел о том, что вести о вас нехорошие: необстоятельная, -- т. е. бестолковая жизнь, как вы пишете, и болезнь. Хуже всего первое: такая жизнь, -- которой недоволен тот, кто ее ведет. -- Болезнь не от нас, и потому разумный и верующий в Бога человек может переносить ее спокойно; но жизнь свою нельзя тратить, как попало, и везде и во всех условиях можно делать то, для чего нам дана жизнь, а именно, совершенствоваться, приближаться к Богу -- "Будьте совершенны, как отец ваш небесный", стараться быть разумным и любовным во всем. И если не делать этого, то бывает очень грустно. -- Делать же это, т. е. совершенствоваться и приближаться к Богу, не только всегда и везде можно, но и не трудно. Некоторые думают, что для этого нужно что-то предпринимать, устраивать. Это несправедливо, надо только не делать ничего из того, что считаешь дурным; жизнь же сама сложится так или иначе, и если только не будешь делать того, что считаешь дурным, то непременно будешь делать хорошее, потому что здоровый человек не может оставаться праздным. Это самое я и советую вам, милый друг: только воздерживайтесь, не ссорьтесь, не старайтесь выказаться, не затевайте ничего нового, только не пускайте воду никуда, кроме как на колесо, и колесо будет работать на пользу вам и людям. Бог есть любовь, и человек есть любовь. И если только человек не будет отдаваться соблазнам, обманам, которые заставляют его напрасно тратить жизнь, то любовь проявится и будет делать в нем дело божие. [...]
  
   П. Н. Гастеву.
   1895 г. Декабря 7.
   [...] Волнующее для меня событие в Москве был отказ нашего хорошего знакомого киевского [...] Суллержицкого, от военной службы. Он сидит в отделении душевно-больных в военном госпитале на испытании в умственных способностях. [...] Мы посещаем его. Нынче была Софья Андреевна и всё свое красноречие употребляла на то, чтобы отговорить его. И я был очень рад этому. Опаснее всего для души обмануться в своих силах и начать строить башню, не имея средств достроить. [...]
  
   Петр Николаевич Гастев (р. 1866) -- участник земледельческих общин, сторонник взглядов Толстого.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1895 г. Декабря 12.
   [...] То, что вы пишете мне о том, что будто я могу быть полезен, уяснив таким людям -- им имя легион, -- которые, как овцы без пастыря, блуждают по жизни, не зная зачем, я сам часто думаю. Но не могу знать, правда ли это, т. е. то, что я могу и должен это сделать. Знаю я, что иногда и большей частью мне кажется всё так ясно, что кажется, что я могу и должен это сделать, главное, что я сам чувствую такую твердость и часто радость, что хочется сделать, но от того, чтобы самому испытывать и знать, до того, чтобы выразить это ясно и понятно всякому самому простому человеку, -- большое расстояние. Я все-таки всё это последнее время занят этим изложением своей веры или своего понимания жизни, опять всё сначала, и иногда чувствую восторг просветления, иногда опять затемняется не в душе, но в форме выражения. Я все-таки продолжаю работать и хотелось бы, чтобы смерть застала за этой работой.[...]
  
   А. М. Бодянскому.
   1895 г. Декабря 12.
   [...] Bo-1-x, хочется написать вам о том, что вы не у дела и одиноки. Дело ваше вы делаете, не переставая, уж хоть одним тем, что живете в изгнании за то, что служите истине, но я уверен, что вы не перестаете делать дело божие, только оно стало вам так привычно, что вы и не замечаете его. Одиноким же никто из нас быть не может, потому что каждый из нас может перенести свою жизнь в Бога и в Боге найти общение со всем миром. Bo-2-x, хочется написать о том, что вы напрасно жалуетесь на упадок духа. Упадок духа чувствует только тот, кто стремится к высшему состоянию духа; а есть стремление к высшему, то дух и достигнет этого высшего состояния, потому что дух свободен, и потому хорошо, что вы чувствуете упадок духа. Вот я, напротив, должно быть, теперь в низком состоянии духа, потому что не могу не радоваться на то вспыхиванье света истины со всех сторон, и у нас в России, и в2 Австрии и Англии. Я всегда боюсь этой радости и вспоминаю стих: не радуйтесь тому, что бесы повинуются вам, а ищите того, чтобы имена ваши были написаны на небесах. [...]
  
   А. А. Шкарвану.
   1895 г. Декабря 16.
   [...] Известие о том, что вы не освобождены совсем, а что вам предстоит опять служба или борьба, очень поразило и огорчило меня. Пожалуйста, простите меня, если то, что я скажу вам, покажется вам неприятным, но мне нужно это сказать вам; именно то, что если бы вы в предстоящем вам решении поступить или не поступить на службу1 избрали бы первое, то уважение и любовь моя и всех наших друзей ни на волос бы не уменьшилась. Во мне же лично есть одна сторона души, та, которая просто по-человечески любит вас, как брата, эта сторона души очень бы обрадовалась, узнав, что ей не предстоит страдать за вас, когда вас опять станут мучить. Я уверен, что все эти соображения весят очень мало для людей, решающих в своем сознании те вопросы, которые вам приходится решать, но мне хотелось снять с весов и эти маленькие тяжести, которые в такие минуты, когда весы колеблются, могут человеческими соображениями нарушать решение божеское. [...]
  
   1 Постановлением военно-врачебной комиссии от 25 октября 1895 г. Шкарван был признан негодным для военной службы, и дело его кончилось сначала только отнятием докторского диплома; но в декабре постановление комиссии было отменено и Шкарвану предоставили лишь годовой отпуск, по окончании которого он снова должен был быть призван на военную службу.
  
   Ф. А. Желтову.
   (О воспитании)
   1895 г. Декабря 18.
   [...] О воспитании я думал очень много. И бывают вопросы, в которых приходишь к выводам сомнительным, и бывают вопросы, в которых выводы, к которым пришел, окончательные, и чувствуешь себя не в состоянии ни изменить их, ни прибавить к ним что-либо: таковы выводы, к которым я пришел, о воспитании. Они следующие: Воспитание представляется сложным и трудным делом только до тех пор, пока мы хотим, не воспитывая себя, воспитывать своих детей или кого бы то ни было. Если же поймем, что воспитывать других мы можем только через себя, воспитывая себя, то упраздняется вопрос о воспитании и остается один вопрос жизни: как надо самому жить? Я не знаю ни одного действия воспитания детей, которое не включало бы и воспитания себя. Как одевать, как кормить, как класть спать, как учить детей? Точно так же, как себя. Если отец, мать, одеваются, едят, спят умеренно и работают, и учатся, то и дети будут то же делать. Два правила я бы дал для воспитания: самому не только жить хорошо, но работать над собой, постоянно совершенствуясь, и ничего не скрывать из своей жизни от детей. Лучше, чтобы дети знали про слабые стороны своих родителей, чем то, чтобы они чувствовали, что есть у их родителей скрытая от них жизнь и есть показная. Все трудности воспитания вытекают от того, что родители, не только не исправляясь от своих недостатков, но даже не признавая их недостатками, оправдывая их в себе, хотят не видеть эти недостатки в детях. В этом вся трудность и вся борьба с детьми. Дети нравственно гораздо проницательнее взрослых, и они -- часто не выказывая и даже не сознавая этого -- видят не только недостатки родителей, но и худший из всех недостатков -- лицемерие родителей, и теряют к ним уважение и интерес ко всем их поучениям. Лицемерие родителей при воспитании детей есть самое обычное явление, и дети чутки и замечают его сейчас же и отвращаются и развращаются. Правда есть первое, главное условие действенности духовного влияния, и потому она есть первое условие воспитания. А чтоб не страшно было показать детям всю правду своей жизни, надо сделать свою жизнь хорошей или хоть менее дурной. И потому воспитание других включается в воспитание себя, и другого ничего не нужно.
  
   Л. Л. Толстому.
   1895 г. Декабря 18.
   [...] Ты пишешь, что тебе одиноко перед праздниками, я очень понимаю это, но тут же пишешь, что у тебя есть друзья, тебя любят, -- это очень радостно. Вчера был Поша у Суллера1 -- ты знаешь, что он отказался от военной службы и его держат на испытании в психиатрическом отделении военного госпиталя. Так, вчера его заперли -- прежде он был на свободе и общался с своими всё такими же, как он, здоровыми товарищами -- и ему стало грустно, но не надолго; все эти его товарищи солдаты, с которыми он сдружился, учил их, все пришли к его двери, все выражали ему такую любовь, что он не только утешился, но почувствовал себя счастливым взаперти. Он очень просто, добро несет свое положение, но страшно за него.
   [...] Знаешь ли ты про Шкарвана, про духоборов? Про Суллержицкого? Знаешь ли про статьи Соловьева?2 Это всё в одном направлении. Напряжение всё растет и растет. Иногда мне это кажется, а иногда кажется, что этого ничего нет. Одно я знаю, и это несомненно, что та истина, которой я живу всё больше и больше, будет завоевывать мир и завоюет его весь, а что я с этой истиной умру спокойно. [...]
  
   1 У Леопольда Антоновича Сулержицкого. В семье Толстых его сокращенно называли "Суллер".
   2 Речь идет, вероятно, о статьях В. С. Соловьева "Нравственность и право" ("Вестник Европы" 1895, XI) и "Значение государства" (там же, XII). Обе статьи представляли собою отдельные главы из его большого сочинения "Оправдание добра" и резко противоречили взглядам Толстого.
  
   И. М. Трегубову.
   1895 г. Декабря 18?
   [...] Я делаю большие усилия для того, чтобы понять тот интерес, который вы можете находить в вопросах критики, и все-таки не могу ясно представить себе вашего душевного состояния; но, зная вашу серьезность и искренность, понимаю, что вам это нужно, и единственное объяснение этого для меня явления, что яд безбожия, привитой вам вашим воспитанием, еще действует в вас, хотя и много слабее, так что можно надеяться на скорое совершенное освобождение. [...]
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1895 г. Декабря 18.
   [...] Успех вашей деятельности меня очень радует, хотя при таких обстоятельствах я всегда вспоминаю изречение евангелия, где, Лука, X, 20, говорится, что ученики не должны радоваться... и т. д. Так естественно и опасно обмануться и придать желательным для нас событиям больше значения, чем они в действительности имеют, а еще опаснее приписать внешнему больше значения, чем внутреннему, -- что даже сейчас, когда я со всех сторон встречаю одинаковое признание истины, я зачастую вспоминаю об этом изречении.
  
   Арвиду Ернефельту.
   1895 г. Декабря 22.
   [...] В книге вашей есть драгоценные черты правдивости и серьезности, и потому она действует на людей.[...]
  
   Ответ на письмо Ернефельта от 10 мая 1895 г., в котором он спрашивал о судьбе посланного им русского перевода своей книги "Мое пробуждение" и просил Толстого высказать о ней свое мнение.
   1896
  
  
  
   И. М. Трегубову.
   (О борьбе с похотью)
   1896 г. Января 6.
   [...] Не унывайте, дорогой брат, не вы одни, все мы страдаем слабостью своей и грехами; только каждый по-своему. Пока живы, будем бороться, падать и подниматься, потому что некогда лежать, надо работать для Бога: в этом жизнь. Стыд может помогать, но не надо злоупотреблять им. Думал о том, не знаю ли чего, чем бы мог помочь вам, и одно только могу посоветовать вам: смириться, сколько возможно понизить о себе мнение, признать, себя не перед людьми и не на словах, а перед Богом, в своей душе, плохим, дурным, и не просто дурным, а дурным сравнительно с другими людьми, с знакомыми, осуждаемыми мною людьми. Я думаю, что это принижение себя поможет борьбе. Чем выше себя поднимаешь, тем легче падаешь. Не тем себя поддерживать, чтобы считать себя в других отношениях хорошим или стремящимся к хорошему,1 а тем, чтобы признавать себя таким же дрянным, во всех отношениях, каким чувствуешь себя в этом. Признавать то, что если я падаю в этом, то и во всем другом я так же плох и так же пал бы, а только условия, в которых я нахожусь, таковы, что нет соблазна. И когда сознаешь свою низость, тогда есть одно утешение, и утешение твердое -- это сознание того, что все-таки такой, какой я есмь, я нужен Богу и хочу служить ему. Больше не знаю.
   Одно только еще -- больше общения самого простого с людьми, меньше уединения.
  
   Иван Михайлович Трегубов (1858--1931) -- один из последователей Толстого.
  
   1 Переделано из: святости.
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   (О непротивлении злу насилием)
   1896 г. Января 4--12.
   Я очень радуюсь известиям о вашей деятельности и о том, что деятельность эта начинает обращать на себя внимание. Пятьдесят лет тому назад провозглашение Гаррисона1 о непротивлении вызвало только охлаждение к нему, и вся 50-летняя работа Баллу2 в том же направлении была встречена упорным молчанием. Я с большим удовольствием прочел в Voice3 прекрасные мысли американских писателей о вопросе непротивления.
   Делаю исключение только для старого, ни на чем не основанного, клевещущего на Христа мнения господина Bemis, предполагающего, что изгнание Христом скотины из храма означает то, что он бил кнутом людей и советывал поступать так же своим ученикам.
   Мысли, выраженные этими писателями, в особенности Н. Newton'ом4 и G. Herron'ом,5 прекрасны, но нельзя не пожалеть о том, что мысли эти отвечают не на тот вопрос, который Христос поставил перед людьми, а на тот, который поставили на его место так называемые православные учители церквей, главные и самые опасные противники христианства.
   Mr. Higginson6 говорит, что закон непротивления недопустим, как общее правило (non-resistance is not admissible as a general rule). Н. Newton говорит, что практические последствия (practical results) приложения учения Христа будут зависеть от степени веры, которую будут иметь люди в это учение. Г-н С. Магtyn7 полагает, что та стадия, в которой мы находимся, еще неудобна для приложения учения о непротивлении. G. Herron говорит о том, что для того, чтобы исполнять закон непротивления, нужно выучиться прилагать его к жизни. То же говорит и г-жа Livermore,8 предполагая только в будущем возможным исполнение закона непротивления.
   Мнения эти все трактуют о том, что выйдет для людей, если бы все были поставлены в необходимость исполнения закона непротивления; но, во-первых, совершенно невозможно заставить всех людей принять закон непротивления, а во-вторых, если бы это и было возможно, то это было бы самым резким отрицанием того самого принципа, который устанавливается. Заставить всех людей не насиловать других! Кто же будет заставлять людей?
   В-третьих, и главное, то, что вопрос, поставленный Христом, совсем не в том, может ли непротивление стать общим законом для всего человечества, а в том, что должен делать каждый отдельный человек для исполнения своего назначения, для спасения своей души и для совершения дела божия, что сходится к одному и тому же.
   Христианское учение не предписывает всем людям никаких законов, оно не говорит людям; следуйте все, под страхом наказания, таким-то правилам, и вы все будете счастливы, -- а объясняет каждому отдельному человеку его положение в мире и показывает ему то, что для него лично неизбежно вытекает из этого положения. Христианское учение говорит каждому отдельному человеку, что жизнь его, если он признает свою жизнь своею и целью ее -- мирское благо своей личности или личностей других людей, не может иметь никакого разумного смысла, потому что благо это, поставленное целью жизни, никогда не может быть достигнуто, потому что, во-первых, все существа стремятся к благам мирской жизни и блага эти приобретаются всегда одними существами в ущерб других, так что каждый отдельный человек не только не может получить желаемого блага, но, по всем вероятиям, должен даже испытать в борьбе за эти недостигнутые блага еще много ненужных страданий; во-вторых, потому что если человек и приобретает мирские блага, то, чем больше он приобретает их, тем меньше они удовлетворяют его и тем больше он желает новых; в-третьих, главное, потому что, чем дольше живет человек, тем неизбежнее наступают для него старость, болезни и, наконец, смерть, уничтожающая возможность какого-либо мирского блага.
   Так что если человек считает свою жизнь своею и целью ее -- мирское благо, свое или других людей, то жизнь эта не может иметь для него никакого разумного смысла. Разумный смысл жизнь получает только тогда, когда человек понимает, что признание своей жизни своею и целью ее -- мирское благо личности, своей или других людей, -- есть заблуждение и что жизнь человека принадлежит не ему, получившему эту жизнь от кого-то, но тому, кто произвел эту жизнь, а потому и цель ее должна состоять не в достижении блага своего или других людей, а только в исполнении воли того, кто произвел ее. Только при таком понимании жизни она получает разумный смысл, и цель ее, состоящая в исполнении воли Бога, становится достижимой, и, главное, только при таком понимании становится ясно определенною деятельность человека, и он не подлежит уже неизбежным при прежнем понимании отчаянию и страданиям.
   Мир и я в нем, -- говорит себе такой человек, -- мы существуем по воле Бога. Мира всего и моего отношения к нему я не могу знать, но то, что хочет от меня Бог, пославший меня в этот бесконечный по времени и пространству и потому недоступный моему пониманию мир, я могу знать, потому что это открыто мне и в предании, т. е. в совокупном разуме прежде меня живших лучших людей мира, и в моем разуме, и в моем сердце, т. е. в стремлении всего моего существа.
   В предании, совокупности мудрости всех лучших людей, живших до меня, мне сказано то, что я должен поступать с другими так, как хотел бы, чтобы другие поступали со мною; разум мой говорит мне, что наибольшее благо людей возможно только тогда, когда все люди будут поступать так же.
   Сердце мое спокойно и радостно только тогда, когда я отдаюсь чувству любви к людям, требующему того же. И не только я могу знать, что мне надо делать, но могу знать и знаю то дело, для которого нужна и определена моя деятельность.
   Всего дела божия, того, для чего существует и живет мир, я не могу постигнуть, но совершающееся в этом мире дело божье, в котором я участвую своей жизнью, доступно мне. Дело это есть уничтожение раздора и борьбы между людьми и другими существами и установление между ними наибольшего единения, согласия в любви; дело это есть осуществление того, что обещали еврейские пророки, говоря, что наступит время, когда все люди будут научены истине, перекуют копья на серпы и мечи на орала и лев будет лежать с ягненком.
   Так что человек христианского понимания не только знает то, как ему надо поступать в жизни, но знает и то, что ему надо делать.
   Ему надо делать то, что содействует установлению царства божия в мире. Для того же, чтобы делать это, человеку нужно исполнять внутренние требования воли Бога, т. е. поступать любовно с другими так, как бы он хотел, чтобы поступали с ним. Так что внутренние требования души человека сходятся с тою внешнею целью жизни, которая поставлена перед ним.
   Человек, по христианскому учению, есть работник Бога. Работник не знает всего дела хозяина, но ему открыта та ближайшая цель, которая достигается его работой, и даны определенные указания о том, что он должен делать, в особенности даны ясные указания о том, чего он не должен делать, чтобы не противодействовать той цели, для достижения которой он послан на работу. В остальном же ему предоставлена полная свобода. И потому для человека, усвоившего христианское понимание жизни, совершенно ясен и разумен смысл его жизни, и не может быть ни минуты колебания о том, как ему надо поступать в жизни и что ему следует и, главное, чего не следует делать для того, чтобы исполнить назначение своей жизни.
   И тут-то, при таком для человека христианского понимания; ясном, несомненном с двух сторон указании того, в чем состоит смысл и цель человеческой жизни, и как человек должен поступать, и что делать и чего не делать, и являются люди, называющие себя христианами, которые решают, что в таких-то и таких-то случаях человек должен отступать от данного ему закона Бога и указания общего дела жизни и поступать противно и данному закону и общему делу жизни, потому что, по их умозаключениям, последствия поступков, совершенных по данному Богом закону, могут быть невыгодны или неудобны для людей.
   По данному и в предании, и в разуме, и в сердце закону человек должен поступать всегда с другими так, как он хочет, чтобы поступали с ним; должен содействовать установлению между существами любви и единения; по решению же этих дальновидных людей, человек должен, пока еще исполнение закона, по их мнению, преждевременно, насиловать, лишать свободы, убивать людей и этим содействовать не любовному единению, а раздражению и озлоблению людей. Вроде того, как если бы приставленный к определенной работе каменщик, знающий, что он участвует вместе с другими в постройке дома, и получивший ясное и несомненное распоряжение от самого хозяина о том, что ему надо выкладывать стену, получил бы приказание от таких же, как он, каменщиков, не знающих, как и он, общего плана постройки и того, что полезно для общего блага, о том, чтобы перестать выкладывать свою стену, а раскидывать работу других.
   Удивительное заблуждение! Существо, нынче дышащее и завтра исчезающее, которому дан один определенный, несомненный закон, как ему прожить свой короткий срок, это существо воображает себе, что он знает то, что нужно и полезно и своевременно всем людям, всему миру, тому миру, который, не переставая, движется, развивается, и во имя этой воображаемой каждым по-своему пользы предписывает себе и другим на время отступать от данного ему и всем людям несомненного закона и не поступать со всеми так, как бы он хотел, чтобы поступали с ним, не вносить в мир любовь, а насиловать, лишать свободы, казнить, убивать, вносить в мир озлобление тогда, когда мы найдем, что это нужно. И предписывает поступать так, зная, что самые ужасные жестокости, мучения, убийства людей, от инквизиций и казней и ужасов всех революций до теперешних зверств анархистов и избиения их, происходили и происходят только потому, что люди предполагают, что они знают то, что нужно людям и миру; зная, что в каждый данный момент всегда есть две противоположные партии, из которых каждая утверждает, что надо употреблять насилие против противуположной: государственники против анархистов, анархисты против государственников, англичане против американцев, американцы против англичан, немцы против англичан, англичане против немцев и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях.
   Но мало того, что человек христианского понимания жизни по рассуждению ясно видит, что нет для него никакого основания отступать от ясно указанного ему Богом закона его жизни для того, чтобы следовать случайным, шатким, часто противоречивым требованиям человеческим, но такой человек, если он уже некоторое время живет христианскою жизнью и развил в себе христианскую нравственную чуткость, уже не по одному рассуждению, но по чувству -- буквально не может поступать так, как требуют от него люди.
   Как для многих людей нашего мира невозможно истязать, убить ребенка, хотя бы такое истязание могло спасти сотни других людей, так точно для человека, развившего в себе христианскую чуткость сердца, становится невозможным целый ряд поступков. Христианин, например, принужденный к участию в суде, где человек может быть приговорен к казни, к участию в делах насильственного отнятия имущества, в прениях об объявлении войны или в приготовлениях к ней, не говоря уже про самую войну, находится в том же положении, в котором находился бы добрый человек, принуждаемый к истязанию или убийству ребенка. Он не то что по рассуждению решает, что ему не должно, но он не может сделать то, чего от него требуют. Потому что для человека существует нравственная невозможность известных поступков, такая же точно, как и невозможность физическая. Как человеку невозможно поднять гору, как невозможно доброму человеку убить ребенка, так невозможно и человеку, живущему христианской жизнью, участвовать в насилии. Какое же могут иметь значение для такого человека рассуждения о том, что для какого-то воображаемого блага он должен сделать то, что для него уже стало нравственно невозможно?
   Но как же поступать человеку, когда для него очевиден вред следования закону любви и вытекающему из него закону непротивления? Как поступать человеку, -- всегда приводимый пример, -- когда на его глазах разбойник убивает, насилует ребенка, и спасти ребенка нельзя иначе, как убив разбойника?
   Обыкновенно предполагается, что, представив такой пример, ответ на вопрос не может быть иной, как тот, что надо убить разбойника для того, чтобы спасти ребенка. Но ответ этот ведь дается так решительно и скоро только потому, что мы не только все привыкли поступать так в случае защиты ребенка, но привыкли поступать так в случае увеличения границ соседнего государства в ущерб нашего, или в случае провоза через границу кружев, или даже в случае защиты плодов нашего сада от похищения их прохожим.
   Предполагается, что необходимо убить разбойника, чтобы спасти ребенка; но стоит только подумать о том, на каком основании должен поступить так человек, будь он христианин или нехристианин, для того чтобы убедиться, что поступок такой не может иметь никаких разумных оснований и считается необходимым только потому, что 2000 лет тому назад такой образ действия считался справедливым, и люди привыкли поступать так. Для чего нехристианин, не признающий Бога и смысла жизни в исполнении его воли, защищая ребенка, убьет разбойника? Не говоря уже о том, что, убивая разбойника, он убивает наверное, а не знает еще наверное до последней минуты, убил бы разбойник ребенка или нет, не говоря уже об этой неправильности, кто решил, что жизнь ребенка нужнее, лучше жизни разбойника?
   Ведь если человек нехристианин и не признает Бога и смысла жизни в исполнении его воли, то руководить выбором его поступков может только расчет, т. е. соображения о том, что выгоднее для него и для всех людей: продолжение жизни разбойника или ребенка? Для того же, чтобы решить это, он должен знать, что будет с ребенком, которого он спасает, и что было бы с разбойником, которого он убивает, если бы он не убил его. А этого он не может знать. И потому, если человек нехристианин, он не имеет никакого разумного основания для того, чтобы смертью разбойника спасать ребенка.
   Если же человек христианин и потому признает Бога и смысл жизни в исполнении его воли, то какой бы страшный разбойник ни нападал на какого бы то ни было невинного и прекрасного ребенка, то еще менее имеет основания, отступив от данного ему Богом закона, делать над разбойником то, что разбойник хочет сделать над ребенком; он может умолять разбойника, может подставить свое тело между разбойником и его жертвой, но одного он не может: сознательно отступить от данного ему закона Бога, исполнение которого составляет смысл его жизни. Очень может быть, что, по своему дурному воспитанию, по своей животности, человек, будучи язычником или христианином, убьет разбойника не только в защиту ребенка, но даже в защиту себя или даже своего кошелька, но это никак не будет значить, что это должно делать, что должно приучать себя и других думать, что это нужно делать.
   Это будет значить только то, что, несмотря на внешнее образование и христианство, привычки каменного периода так сильны еще в человеке, что он может делать поступки, уже давно отрицаемые его сознанием. Разбойник на моих глазах убивает ребенка, и я могу спасти его, убив разбойника; стало быть, в известных случаях надо противиться злу насилием.
   Человек находится в опасности жизни и может быть спасен только моею ложью; стало быть, в известных случаях надо лгать. Человек умирает от голода,и я не могу спасти его иначе, как украв; стало быть, в известных случаях надо красть.
   Недавно я читал рассказ Коппе,9 где денщик убивает своего офицера, застраховавшего свою жизнь, и тем спасает его честь и жизнь его семьи. Стало быть, в известных случаях надо убивать.
   Такие придуманные случаи и выводимые из них рассуждения доказывают только то, что есть люди, которые знают, что не хорошо красть, лгать, убивать, но которым так не хочется перестать это делать, что они все силы своего ума употребляют на то, чтобы оправдать эти поступки. Нет такого нравственного правила, против которого нельзя бы было придумать такого положения, при котором трудно решить, что нравственнее: отступить от правила или исполнить его? Но такие придуманные случаи никак не доказывают того, что правила о том, что не надо лгать, красть, убивать, были бы несправедливы. То же и с вопросом непротивления злу насилием; люди знают, что это дурно, но им так хочется продолжать жить насилием, что они все силы своего ума употребляют не на уяснение всего того зла, которое произвело и производит признание человеком права насилия над другим, а на то, чтобы защитить это право.
   "Fais ce que dois, advienne que pourra" -- "делай, что должно, и пусть будет, что будет" -- есть выражение глубокой мудрости. То, что каждый из нас должен делать, каждый несомненно знает, то же, что случится, мы никто не знаем и знать не можем. И потому уже не только тем,что мы должны делать должное, мы приведены к тому же, но и тем, что мы знаем, что должно, а совсем не знаем того, что случится и выйдет из наших поступков.
   Христианское учение есть учение о том, что должен делать человек для исполнения воли того, кто послал его в жизнь. Рассуждение же о том, какие мы предполагаем последствия от тех или других поступков людей, не только не имеет ничего общего с христианством, но есть то самое заблуждение, которое разрушается христианством.
   Воображаемого разбойника с воображаемым ребенком никто еще не видал, и все ужасы, наполняющие историю и современность, и производились и производятся только потому, что люди воображают, что они могут знать последствия могущих совершиться поступков.
   Ведь дело в чем? Люди жили прежде зверской жизнью и насиловали и убивали всех тех, кого им было выгодно насиловать и убивать, даже ели друг друга и считали, что это хорошо. Потом пришло время, и в людях, тысячи лет тому назад, еще при Моисее, явилось сознание, что насиловать и убивать друг друга дурно. Но были люди, которым насилие было выгодно, и они не признавали этого и уверяли себя и других, что насиловать и убивать людей дурно не всегда, но что есть случаи, в которых это нужно, полезно и даже хорошо. И насилие и убийства, хотя и не столь частые и жестокие, продолжались, только с той разницей, что те, которые совершали их, оправдывали их пользой людей. Вот это-то ложное оправдание насилия и обличил Христос. Он показал, что так как всякое насилие может быть оправдываемо, как это и бывает, когда два врага насилуют друг друга и оба считают свое насилие оправдываемым, и нет никакой поверки справедливости определения того или другого, то надо не верить ни в какие оправдания насилия, и ни под каким предлогом, как это сначала еще сознано человечеством, никогда не употреблять их.
   Казалось бы, что людям, проповедующим христианство, надо бы старательно разоблачать этот обман, потому что в разоблачении этого обмана и состоит одно из главных проявлений христианства. Но случилось обратно: люди, которым выгодно было насилие и которые не хотели расстаться с этими выгодами, взяли на себя исключительное проповедование христианства и, проповедуя его, утверждали, что так как есть случаи, в которых неупотребление насилия производит больше зла, чем употребление его (воображаемый разбойник, убивающий воображаемого ребенка), то учению Христа о непротивлении злу насилием не надо следовать вполне, и что отступать от этого учения можно для защиты жизни своей и других людей, для защиты отечества, ограждения общества от безумцев и злодеев и еще во многих других случаях. Решение же вопроса о том, в каких именно случаях должно быть отменяемо учение Христа, предоставлялось тем самым людям, которые употребляли насилие. Так что учение Христа о непротивлении злу насилием оказалось совершенно отмененным и, что хуже всего этого, что те самые, которых обличал Христос, стали считать себя исключительными проповедниками и толкователями его учения. Но свет во тьме светит, и ложные проповедники христианства опять обличены его учением.
   Можно думать об устройстве по нашему вкусу мира, никто не может помешать этому, можно делать то, что нам выгодно и приятно и для этого употреблять насилие над людьми под предлогом блага людей, но никак нельзя утверждать, что, делая это, мы исповедуем учение Христа, потому что Христос обличал этот самый обман. Истина рано или поздно окажется и обличит обманщиков, как это и случается теперь.
   Только бы был поставлен правильно вопрос человеческой жизни, так, как он поставлен Христом, а не так, как он извращен церквами, и сами собою разрушатся все нагроможденные церквами на учение Христа обманы. Вопрос ведь не в том, что хорошо или дурно будет для человеческого общества следование людьми закону любви и вытекающему из него закону непротивления, а в том, хочешь ли ты -- нынче живущее, а завтра и всякую минуту понемногу умирающее существо -- исполнить сейчас, сию минуту и вполне волю того, кто послал тебя и ясно выразил ее и в предании, и в твоем разуме и сердце, или хочешь, делать противное этой воле? И как только вопрос поставлен, так, то и ответ может быть только один: хочу сейчас, сию минуту, ни докудова не откладывая, и никого не дожидаясь, и не соображаясь с кажущимися мне последствиями, по мере всех сил моих, исполнять то, что мне одно несомненно повелено тем, кто послал меня в мир, и ни в каком случае, ни при каких условиях, не хочу, не могу делать противное этому, потому что в этом единственная возможность разумной, небедственной моей жизни.
  
   Эрнест Кросби (1856--1906) -- американский писатель и общественный деятель, сочувствовавший взглядам Толстого.
  
   1 Гаррисон (William Lloyd Garrison, 1805--1879), американский прогрессивный общественный деятель и писатель, борец за отмену рабства в Соединенных Штатах; к концу жизни был сторонником учения о непротивлении злу насилием.
   2 Адин Баллу (Adin Ballon, 1803--1890), американский писатель и общественный деятель, сторонник учения о непротивлении злу насилием.
   3 "Voice". ("Голос"), нью-йоркская газета.
   4 X. Ньютон (Richard Heber Newton, 1840--1914), американский пастор в г. Бостоне.
   5 Джордж Херрон (George Herron, 1862--1925), американский пастор, сторонник христианского социализма.
   6 Хиггинсон (Thomas Wentworth Higginson, 1823--1911), американский журналист, сотрудник газеты "Vоісе".
   7 Карлос Мартин (Carlos Martyn, 1843--1917), американский пастор.
   8 Ливермор (Mary Ashton Livermore, 1820--1905), участница движения против рабства в Соединенных Штатах, поборница женского равноправия.
   9 Коппе (Francois CoppИe, 1842--1908), французский поэт и драматург. Имеется в виду его рассказ "Le bon crime" ("Преступление с доброй целью") из сборника "Contes tout simples" ("Совсем простые рассказы"), Париж, 1894, стр. 1--37.
  
   Г. А. Русанову.
   (Об изучении философии)
   1896 г. Января 16.
   [...] То, что вы занимаетесь философией, очень радует меня за вас. Как вы и говорите, такое занятие отрывает от--скорее--поднимает над интересами мирской жизни и делает, вместо обрыва, покатым тот переход, к которому мы приближаемся. Мнение о том, что легче начинать с Шопенгауера, я повторяю. Со мной так было. Я читал Канта и почти не понял, и понял его только тогда, когда стал читать и, особенно, перечитывать Шопенгауэра, которым я одно время очень увлекался.1 То, [...] что надо отрешиться от всякого своего мировоззрения для того, чтобы понять философа, я тоже подтверждаю. Может быть, это трудно сделать в известные года и тогда, когда свое миросозерцание уже утверждено опытом жизни, но все-таки это conditio sine qua non,2 нет понимания. Надо приступать к чтению с готовностью отречься от всего своего и принять всё предлагаемое, если только оно более освещает путь жизни. Этого условия я требую от своих читателей и потому не могу не считать себя обязанным так же относиться ко всякой выражаемой системе или мысли. Во всех философских системах есть истина, но она мало трогает нас, потому что в системе она всегда перемешана с той оправой, в которую она вставлена. От этого, не говорю уже об евангелии, мысли Паскаля, Эпиктета, Лаотцы сильнее на меня действуют и больше мне дали, чем книги систематизирующих философов. От этого и я, опять взявшись за свое изложение веры, теперь уж не в катехизической форме, опять оставил его. И только записываю те мысли, которые приходят мне, не пытаясь придать им внешнюю связь и обязательность.
  
   Гавриил Андреевич Русанов (1846--1907) -- помещик Воронежской губ., сочувствовавший взглядам Толстого.
   Ответ на письмо Русанова от 6--9 января 1896 г., в котором он рассказывал о своих занятиях философией.
  
  
   1 Артур Шопенгауэр (1788--1860), немецкий философ-идеалист. В 1860--1870-х гг. Толстой сочувственно относился к его философии. См. письмо к А. А. Фету от 30 августа 1869 г.
   2 Необходимое условие.
  
   Н. Н. Страхову.
   1896 г. Середина января.
   [...] Очень уж время идет скоро и очень уже много отношений, так что ничего не успеваешь. А жить хорошо, и жизнь полна, и предстоящего дела в сотни лет не переделаешь, главное в себе; хоть бы сделаться вполне тем, что Стасов1 считает столь постыдным -- добрым. [...]
   На днях я, чтобы поверить свое суждение о Шекспире, смотрел Короля Лира и Гамлета, и если во мне было хоть какое-нибудь сомнение в справедливости моего отвращения к Шекспиру, то сомнение это совсем исчезло. Какое грубое, безнравственное, пошлое и бессмысленное произведение -- Гамлет. Всё основано на языческой мести, цель одна -- собрать как можно больше эффектов, нет ни складу, ни ладу. Автор так был занят эффектами, что не позаботился даже о том, чтобы придать главному лицу какой-нибудь характер, и все решили, что это гениальное изображение бесхарактерного человека. Никогда я с такой очевидностью не понимал всю беспомощность в суждениях толпы, и как она может себя обманывать. [...]
  
   1 В письме от 25 декабря 1895 г. Страхов писал: "Скажите мне, -- спрашивал меня до сих пор бурлящий и брызжущий Стасов, -- правда ли, что наш Лев стал теперь добродушным и ласковым старичком? Не хочу верить, это было бы так грустно!" Вы, конечно, знаете, что Стасов, этот добрейший человек, воображает себя свирепым и думает, что вообще свирепость -- большая добродетель".
  
   М. А. Сопоцько.
   1896 г. Между 13 и 28 января.
   [...] Как в мастерстве не столько дорого уметь работать, сколько поправлять ошибки в работе, так и в нравственности дороже всего не защищать своих ошибок. [...] Не торопитесь писать для печати. В вас еще кипит внутренняя работа. Впрочем, ваше сознание само покажет вам. Лучшая работа писанья та, чтобы человеку писать для того, чтобы себе уяснить вопрос, а уясняя его себе, уясняется и другим.
  
   Иокаи.
   1896 г. Января 28.
   [...] Для меня большая радость узнать, что вы верите в осуществимость учения Христа и намереваетесь проповедовать вашим соотечественникам христианство, как оно представлено в Нагорной проповеди. Это великая цель, и я не знаю более высокой, которой человек мог бы посвятить свою жизнь. Но чтобы быть искренним с вами, я должен сказать, что как в вашей статье, так и в вашем письме я вижу, что вы еще не вполне решили, какому хозяину вы намереваетесь служить: Богу или маммоне; стремитесь ли вы к благополучию личному, семейному или национальному или же только к исполнению воли божией, не делая никакого различия между отдельным людьми и народами. Вы говорите, что будете стараться сделать всё зависящее от вас, чтобы разрушить преграды, создаваемые сектантством и различиями религиозных систем, а также чрезмерным патриотизмом. Вы говорите в вашей статье о том же обычном патриотизме, как будто может быть два разных патриотизма, один хороший, другой -- чрезмерный патриотизм -- плохой. Говорить, что патриотизм может быть хорошим, большая ошибка. Если вы предполагаете, что какой-нибудь вид патриотизма может быть хорошим, то вы открываете дверь величайшему злу. Патриотизм и христианство -- это два противоположных понятия, и они не могут быть соединены. [...] Спасение Дальнего Востока от всех зол патриотизма составило бы величайшее благодеяние для мира, и поэтому мы, христиане, верующие в учение Христа, как оно выражено в Нагорной проповеди, должны употребить все наши силы для достижения этой цели и должны быть стойки и работать и не делать никаких компромиссов.[...]
  
   Иокаи -- японский писатель, в то время студент английского университета.
  
   Нижегородским учащимся.
   1896 г. Начало февраля.
   Нравственный закон и счастие не имеют ничего общего, если под словом счастие разуметь благо животной личности. Благо же духовного "я" возможно только при соблюдении, и по мере соблюдения, нравственного закона. Христианское учение в том и состоит, чтобы перенести сознание своего "я" из животной личности в свою духовную: разумную и любовную сущность.
  
   Ответ на письмо учащихся из Нижнего Новгорода от 31 марта 1896 г. с просьбой ответить им на вопрос "о зависимости между нравственным законом и счастьем человека".
  
   О. Соснину.
   1896 г. Начало февраля.
   Самое лучшее средство выучиться языку состоит в том,чтобы читать на этом языке знакомую, много раз читанную книгу, например, библию, или евангелие, или другую какую хорошо известную книгу. При этом нужно справляться с грамматикой.
  
   Ответ О. Соснину на его письмо из Воронежа от 29 января 1896 г. с просьбой указать "какой-нибудь самоучитель английского языка".
  
   Я. Стрелкову.
   1896 г. Начало февраля.
   Ваше заключение о том, что Христос не Бог, а человек, совершенно, по моему мнению, верно.
   Признание Христа Богом есть величайшее кощунство и извращение его учения. Учение же о Троице есть не только бесполезная, но и в высшей степени вредная выдумка, делающая самое нужное и доступное всякому ребенку понятие Бога темным и запутанным.
   Тверским гимназисткам.
   1896 г. Начало февраля.
   [...] вы говорите, что потеряли веру, -- и это очень важно.
   Без веры нельзя жить. Вера состоит в том, чтобы знать, зачем мы живем. Вот это постарайтесь узнать. Это важнее всего на свете. Но постарайтесь найти это сами, а не поверить кому-нибудь на слово. Для того же, чтобы узнать самому, надо испытывать веру, как говорил Христос: испытайте учение, и тогда увидите, правда ли оно.
   Мою веру я высказываю во всех моих писаниях последних лет, сущность ее упишется здесь. Вера моя в том, что жизнь наша принадлежит не нам, а Богу, который нас послал в жизнь, и потому цель нашей жизни должна состоять в том, чтобы делать его волю. Воля же его в том, чтобы любовно поступать с другими, так же, как хочешь, чтобы поступали с тобою, для того чтобы в мире борьба и ненависть заменялись согласием и любовью. Вот и всё. Испытайте жить по этой вере, и вы увидите, справедлива ли она.
   Дай вам Бог истинного блага, а другого нет, как жить по его воле. И благо это большое, -- больше всех других благ.
  
   Н. Н. Ге.
   1896 г. Февраля 11...12.
   [...] на первое письмо я хотел ответить то самое, что вы пишете во 2-м, что жить с нелюбовью к человеку мучительно, а еще то, что слова ваши, что для вас главное: искреннее, нелицемерное движение к свету, до слез тронули и обрадовали меня. Я знаю, что мы с вами никогда не разойдемся.
  
   Ответ на два письма Ге: от 13 и 29 января 1896 г. В первом из них Ге писал о своих столкновениях с братом, П. Н. Ге, в связи со вступлением в права наследства после смерти отца, художника Н. Н. Ге, и обвинял брата в нечестности. Во втором он выражал свое раскаяние в этих обвинениях.
  
   В. Каменскому.
   1896 г. Января 28 -- февраля 16.
   [...]Мне очень интересно было ваше письмо и самое существенное в нем -- мнение ваше о том, что цель нашей жизни состоит не в матерьяльных благах, а в уяснениях своего сознания и в нравственном совершенствовании, я вполне разделяю. Но, простите меня, вы молоды, я стар, и потому я позволю себе сделать замечание о том, что вы слишком увлекаетесь формой выражения и иногда под цветистостью этой формы скрываете несовершенную ясность мысли. Надо стараться доводить свою мысль до такой степени простоты и ясности, чтобы она могла быть выражена в самых обыкновенных и коротких словах, и не делать дальнейших выводов и соображений, пока это не будет достигнуто.[...]
   От души желаю вам наибольшего успеха в той вечно достигаемой и никогда вполне не достижимой цели самосовершенствования (нравственного), которую вы поставили себе [...].
  
   Ответ на письмо от 10 января 1896 г. Владимира Каменского (р. 1871), студента Демидовского юридического лицея в Ярославле.
  
   И. Ф. Лебединскому.
   1896 г. Января 28 -- февраля 16.
   [...] Я ненавижу так же, как и вы, то устройство, при котором возможны те насилия, которым вы подверглись, и все силы свои употребляю, не скажу -- на борьбу с ним, -- эта цель слишком частная, -- а на деятельность, долженствующую разрушить это устройство и заменить его новым. Если же я действую не так, как вы считаете нужным действовать, то это происходит не от того, что я нахожу такую деятельность более легкой, а потому что полагаю действительным только тот путь, который избран мною. Главная особенность этого пути от обыкновенно избираемого состоит в том, чтобы прежде всего не вступать ни в какие компромиссы с той злой силой, которую желаем уничтожить, не участвовать в ней ни прямо, ни косвенно и не пользоваться ею. -- Вы меня хвалите за статейку о телесном наказании, а я думаю, что такие статьи бесполезны. Из этой, например, выкинуто самое существенное, и сколько бы мы ни писали, безобразное беззаконие будет продолжаться до тех пор, пока будут люди порядочные рассуждать в собраниях и присутствиях об этих мерзостях. Средство уничтожить это и всякое другое зло -- в том, чтобы общественное мнение казнило презрением людей, подающих руку правительству в таких делах. Пускай правительство осталось бы с своими казаками и калмыками, а все порядочные люди устранились бы от него. А такое общественное мнение может установиться только тогда, когда мы будем высказывать друг другу всю правду на словах и в писаниях, не заботясь о том, будут ли они напечатаны; главное же -- тогда, когда в своих поступках мы будем иметь в виду не воображаемое нами такое или другое устройство общества, а то, чтобы никогда не отступить от требований человеческого достоинства и не запачкать себя участием в насилиях и гадостях правительства, хотя бы самым отдаленным. [...]
  
   Иван Филиппович Лебединский -- бывший студент Харьковского ветеринарного института, автор нескольких статей в газетах "Южный край" и "Курский листок". Ответ на два письма Лебединского: от 15 октября 1894 г. и 28 декабря 1895 г. В первом он описывал несколько случаев полицейского произвола, которым он подвергся, а во втором благодарил Толстого за его статью "Стыдно", которую он только что прочел в газете "Биржевые ведомости" от 28 декабря 1895 г.
  
   А. И. Ярышкину.
   1896 г. Февраля 16.
   [...]Я уверен, что вы сделаете это не для меня, и не для него, и не для себя, а для Бога, который хочет этого от вас.
  
   Александр Иванович Ярышкин -- бывший учитель, основатель Общества борьбы с пьянством в Одессе.
  
   Ярышкин отвечал письмом от 6 марта, в котором писал, что письмо Толстого было им получено за 10 минут до отхода парохода, так что он ничего не смог сделать для Ольховика.
  
   Л. А. Сулержицкому.
   1896 г. Января 15 -- февраля 18.
   [...] Не мучайтесь, дорогой друг. Дело не в том, что вы сделали, а в том, что у вас в душе; важна та работа, которая совершается в душе, приближая нас к Богу; а я уверен, что всё то, что вы пережили, не удалило вас, а приблизило к нему. Поступок и то положение, в которое становится человек вследствие совершенного поступка, не имеет само по себе никакого значения. Всякий поступок и положение, в которое становится вследствие его человек, имеет значение только по той борьбе, которая происходила в душе, по силе искушения, с которой шла борьба, а у вас борьба была страшно трудная, и в борьбе этой вы избрали то, что должно было избрать. Не нарочно, а искренно говорю, что на вашем месте я наверное поступил бы так же, как вы, потому что мне кажется, что так и должно было поступить. Ведь всё, что вы делали, отказываясь от военной службы, вы делали для того, чтобы не нарушать закона любви, а какое нарушение любви больше, -- стать в ряды солдат или остаться холодным к страданиям старика?
   Бывают такие страшные дилеммы, и только совесть наша и Бог знают, что для себя, своей личности мы сделали и делаем то, что делаем, -- или для Бога. Такие положения, если они избраны наверное для Бога, бывают даже выгодны: мы падаем во мнении людей (не близких людей, христиан, а толпы) и от этого тверже опираемся на Бога.
   Не печальтесь, милый друг, а радуйтесь тому испытанию, которое вам послал Бог. Он посылает испытание по силам. И потому старайтесь оправдать его надежду на вас. Не отчаивайтесь, не сворачивайте с того пути, по которому идете, потому что это единственно узкий путь; всё больше и больше проникайтесь желанием познать его волю и исполняйте ее, не обращая внимания на свое положение и, главное, на то, что думают люди. Будьте только смиренны, правдивы и любовны, и как бы ни казалось запутанным то положение, в котором вы находитесь, оно само распутается. Самое трудное то состояние, когда весы колеблются и не знаешь, которая чаша перетягивает, -- уже пережито вами. Продолжайте так же любовно жить, как вы жили с окружающими -- смиренно, правдиво -- и всё будет хорошо.
   Несравненно больше люблю вас теперь, после перенесенного вами страдания, чем прежде.
  
   Леопольд Антонович Сулержицкий (1872--1916) -- знакомый Л. Н. Толстого, отказавшийся от военной службы.
  
   П. А. Тверскому (Дементьеву).
   1896 г. Февраля 19.
   [...] решительно не знаю, чтС мне писать, да, по правде сказать, и зачем мне писать Лос-Анжелосским дамам? Одно могу сказать только, что я очень благодарен им за доброе и очень мне лестное мнение обо мне и желал бы, чтобы оно было справедливо. Сближение между людьми и народами, о котором вы говорите, без сомнения должно составлять лучшую цель деятельности людей, но сближение, я думаю, как между людьми, так и между народами, достигается не выражениями желания сближен ия, а стремлением, как каждого отдельного человека, так и всякого народа, к познанию истины и исполнению ее в жизни. Только при таком стремлении истинно и прочно сближаются люди, если бы даже они никогда и не думали о сближении.[...]
  
   Петр Александрович Дементьев (1852--1923?) -- журналист, писавший под литературным псевдонимом "П. А. Тверской", бывший помещик и земский деятель Тверской губ. В 1870-х гг. оставил Россию и жил в Северной Америке, в г. Лос-Анжелос.
   Ответ на письмо Тверского от 29 января 1896 г., в котором он писал о наблюдающемся в Америке стремлении к сближению с Россией путем ознакомления с русской литературой и, в частности, с Толстым. Тверской предлагал Толстому написать об этом сближении президенту Лос-Анжелосского женского клуба, предлагая воспользоваться, как поводом для этого письма, своей статьей о деятельности этого клуба "Американский женский клуб о русских писателях" ("Вестник Европы" 1896,  3, стр. 341--355).
  
   Л. Л. Толстому.
   (О вступлении в брак)
   1896 г. Февраля 19.
   [...] Мне думается, что это то, что я испытывал, когда какая-то стихийная сила завладевает тобой и чувствуешь, что это неизбежно -- будущее требует от настоящего своего исполнения. Тут уж нельзя говорить, хорошо ли, дурно, а можно только, покоряясь, стараться не терять свою духовную свободу. В письме твоем, однако, есть одна фальшивая нота, которая меня неприятно поразила, это то, что ты говоришь, что она будет за тобой ухаживать. Тебе надо будет, да и должно, ухаживать за ней, а не ей. Может быть, она и будет ухаживать за тобой, но не надо рассчитывать на это. Не сердись за то, что я пишу тебе это. Если бы я этого не написал, всё мое письмо было бы неискренно, и я не мог бы тебе выразить мою радость.
   Хотя я и стараюсь не иметь предилекции к людям и нациям, шведы мне всегда были, еще с Карла XII,1 симпатичны. Интересны очень мне взгляды, верования той среды, в которой выросла и воспиталась твоя невеста. У ней могут быть теперь еще только задатки своего личного. Скрещение идей так же выгодно, как скрещение пород. Передай ее отцу и ей мою радость за твой выбор. Молодость ее есть не недостаток, а качество. Я не изменю никогда своего взгляда, что идеал человека есть целомудрие. И потому молодость есть не то что качество, но смягчающее вину обстоятельство. М. А. Цурикова,2 которая, как мы вчера узнали, выходит замуж, могла бы и воздержаться и дожить век в целомудрии, но 17-летняя девочка не виновата, если ей все говорят, что это надо и хорошо. Впрочем, и этого нельзя сказать. Иногда молодой легче, а пожилой труднее. Les mariages se font dans les cieux.3
   Как меня поразило, когда я в первый раз услыхал это изречение, так и осталось до сих пор. Есть какая-то стихийная, непреодолимая сила, которая производит настоящие браки, т. е. те, которые продолжают род. Одно надо всеми силами стараться как мужчине, так и женщине (особенно женщине, для нее соблазн сильнее), не уйти всему в продолжение рода, в семью, как бы сказать: не я буду делать то, чтР должно, а те, которых я произведу и воспитаю, -- не перенести на потомство обязанность хорошей, божеской, служащей человечеству жизни, а самому жить ею. Это очень опасно в хороших семьях.[...]
  
   Ответ на письмо сына от 13/25 февраля 1896 г. из Швеции, адресованное на имя С. А. Толстой, в котором он сообщал о своей предстоящей женитьбе на шведке Доре Федоровне Вестерлунд (1878--1933), дочери врача.
  
   1 Карл XII (1682--1718) -- шведский король, разбитый Петром I в сражении под Полтавой.
   2 Мария Александровна Цурикова (1854--1924), тульская помещица, знакомая Толстых; вышла замуж в 1896 г. за калужского врача Ивана Ивановича Дубенского (1854--1917).
   3 Браки совершаются на небесах.
  
   Д. П. Маковицкому.
   1896 г. Февраля 22.
   [...] Между назаренами должно происходить то же, что происходит среди наших молокан, духобор и др., а именно то, что старые люди, дошедшие с большим трудом до своих убеждений, хотят отстаивать их во всей целости и не хотят сдвинуться с них ни вперед, ни назад, но молодые поколения, выросшие в этих убеждениях, хотят движения, потому что только в движении, всё в большем и большем приближении к истине и всё в большем и большем исполнении ее -- жизнь. И потому молодым поколениям надо помогать, указывая им путь вперед. Если же не показать им этого пути, или сами не найдут его, то они обыкновенно идут назад, т. е. присоединяются в существующей признанной вере, т. е. собственно отрекаются от всякой веры только для того, чтобы иметь спокойствие.[...]
  
   Душан Петрович Маковицкий (1866--1921) -- словак, врач, близкий друг и последователь Толстого.
  
   Джону Кенворти (John Kenworthy).
   1896 г. Февраля 27.
   [...] Этой ночью видел во сне, что я с вами в Кройдоне и познакомился со всеми вашими друзьями, с г. Бэкером и с какими-то дамами, и горячо спорил с ними на тему, которая мне ближе всего -- о том, что мы все должны направлять все свои силы не на наше внешнее окружение (во сне я видел, что вы живете общиной в большом доме), но на нашу внутреннюю жизнь. [...]
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1896 г. Февраля 27.
   [...] Мне жаль, что у вас мало последователей среди назаренов. Это духовно сильные люди, которые проводят свои верования в жизнь; и такой человек более ценен для царства божия, чем 100 и 1000 других, которые только говорят, но не делают. Среди назаренов должно происходить то же самое, что у нас среди молокан, штундистов и духоборов. Старшие всегда консервативны и останавливаются на той ступени, на которую с великим усилием поднялись они сами или их предки, и хотят удержать на ней более молодых; но молодые должны идти дальше, ибо истинная жизнь состоит только в этом продвижении вперед, а потому этим-то молодым людям и надо помогать и входить с ними в сношения. Это особенно важно. И писать надо для этих людей и им как можно больше помогать. Вся будущность христианства или истины в жизни за этими людьми, за простыми, трудящимися, а не за паразитами.
   [...] социалистическая и либеральная деятельность не только тщетна и не может привести ни к каким результатам, но, даже в высшей степени вредна, ибо привлекает к себе лучшие силы, и вместо того, чтобы приучать молодых людей утверждать свое человеческое достоинство и дорожить им, она приучает их к компромиссам, так что весьма часто эти люди, сами того не замечая и воображая, что борются за истину и свободу, переходят в лагерь своих противников.[...]
  
   М. М. Холевинской.
   1896 г. Конец февраля.
   [...] Виною всему я, и меня-то оставляют в покое, а мучают по выбору -- мне кажется, они это нарочно делают -- тех людей, которым труднее всего переносить эти их нравственные истязания. И вот они выбрали вас.1 Хочу попробовать написать в Петербург о том, что если они хотят противодействовать вреду, который я произвожу, то им следует направить свою деятельность не на кого другого, как на меня. Самое главное, мне кажется, в этого рода делах -- то, чтобы не дать им извращать роли и не позволять им становиться в роли обвинителей, ни себе в роли обвиняемых, или, что хуже всего, признающего свою вину и желающего скрыть ее. Я рассуждаю об этом теоретически, очень может быть, что на практике я не сумел бы удержать свое положение, но теоретически я все-таки считаю, что нужно не забывать своего положения обвинителя и обличителя того самого, вследствие которого они употребляют против нас насилие. Они могут отбирать, жечь книги, перевозить из места в место, сажать в тюрьмы, но судить они не могут, потому что они подсудимые, и совесть всего человечества и их собственная судит их. И потому единственное, что мы можем сказать им, это никак не разъяснение наших поступков, а указание им их недоброй и нечестной деятельности и добрый совет оставить ее как можно скорее. Если я могу считать себя виноватым, то только в одном, в том, что я, зная истину, слишком слабо, только в ограниченном кругу, распространяю ее. Если чиновник узнает, что крестьяне составили приговор о том, чтобы пойти рубить телеграфные столбы, не зная той ответственности, которая ожидает их за это, то чиновник этот наверное сочтет себя обязанным предупредить крестьян об ожидающей их ответственности и сочтет себя кругом виноватым, если не откроет крестьянам тот высший закон, который он знает. Точно так же и мы, зная тот высший закон, по которому люди, служащие насилию, подвергаются огромной ответственности перед Богом и людьми, мы никак не можем быть виноваты в том, что открываем эту ответственность, а можем быть виноваты только в том, что, зная истину, не сообщили ее людям. Заключение вашего письма, в котором вы говорите, что только бы помнить о том ответе, который придется дать перед Богом, очень порадовало меня. Только бы помнить, что вся жизнь наша есть исполнение данного нам посланничества, и ничего не страшно, и всё легко. Только чтобы опереться на гранитную скалу, надо совсем стать на нее. Помогай вам Бог, живущий в вас.
  
   Мария Михайловна Холевинская (р. 1858) -- земский врач в Крапивенском уезде Тульской губернии. В 1893 г. была арестована за распространение запрещенных книг Толстого и через 2 месяца освобождена.
  
   1 Речь идет об обыске, произведенном жандармами у Холевинской, во время которого ими была отобрана визитная карточка Т. Л. Толстой с указанием "дать неизвестному, но надежному" человеку, сочинение Толстого "В чем моя вера?", что подтверждало предъявленное Холевинской обвинение в пропаганде запрещенных сочинений Толстого.
  
   И. Б. Файнерману.
   1896 г. Марта 5.
   [...]Дай Бог вам всего хорошего. Не изменяйте своих чувств ко мне, вы же мне так близки, как были с первого нашего сближения. Близки вы мне, как и все те, кто верит и служит тому же, для всех одному и тому же Богу.[...]
   Соединение еврея и христианина может быть не на признании божества Христа, а на признании божественности человека, возможности божественной жизни для всех людей, -- на том самом, чему учил и Христос, и все еврейские мудрецы, и Сократ, и Будда, и Конфуций.[...]
  
   М. Л. Толстой.
   1896 г. Марта 9.
   [...] Мало ли что я хотел бы для тебя (я и для себя мало ли чего хотел и хочу), т. е. хотел бы для тебя другой жизни, чем среди богатых людей пользоваться (даже не наслаждаясь ими) благами жизни, да что же делать, когда при наших слабых силах духовных это все-таки еще лучшее. [...] Да не скучай рожаться. Как и в родах бывает: радуешься тому, что схватки прекратились, хотя знаешь, что они будут с новой силой и не миновать; так и я рад бы был, чтобы ты даже вышла замуж за любимого человека, только потому что жалко тебя; а знаю, что схватки будут еще гораздо мучительнейшие и родов не миновать тебе в этой жизни. Бывают роды в той, при переходе. [...]
  
   Ответ на письмо М. Л. Толстой от 26 февраля 1896 г. из Ялты, куда она поехала отдохнуть и поправить здоровье.
  
   М. А. Шмидт.
   1896 г. Марта 12.
   [...] написать же в батальон начальнику не могу.2 Есть практическое очень мудрое правило, которое приложимо ко всем самым важным случаям жизни. Никогда не напрашиваться и ни от чего не отказываться. Это правило прилагается к службе государственной, но оно точно так же приложимо к службе Богу. Только ни от чего не отказываться -- придет и наш черед. Ведь главное то, что мы ничего не можем сделать, ничем не можем помочь тем страдальцам. Одно, что мы можем сделать, быть самим готовым, и наша очередь придет. Быть готовым -- не тушить света.[...]
  
   Мария Александровна Шмидт (1844--1911) -- близкий друг и последовательница Толстого.
   Шмидт просила еще Толстого написать начальнику Екатериноградского дисциплинарного батальона, где содержались арестованные духоборы.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   (О пантеизме)
   1896 г. Марта 13.
   [...] если же вы заметили во мне несогласие с выраженной вами мыслью о том, что Бог проявляется во всем, то это произошло от того, что я действительно боюсь пантеистического воззрения, такого, которое видит Бога в природе, потому что такое воззрение часто незаметно сливается с матерьялизмом и прикрывает его. (Я знаю, что вы не так смотрите.) Бога мы знаем только по тому, что в нас есть нематериального -- невременного, непространственного, разумного и любовного, и помимо этого никаким иным способом познавать не можем. Видимость же явлений во времени и пространстве -- вечно существующий бесконечный мир может привести нас только к противоречию, к признанию неточности своего познания внешнего мира, но не к познанию Бога. Бога я знаю только потому, что он -- то, чего я ограниченная частица. [...]
  
   Леонила Фоминична Анненкова (1844--1914) -- курская помещица, друг Толстого и его семьи.
  
   Е. И. Попову.
   1896 г. Марта между 12 и 15.
   [...] Совета я не могу дать, но не могу не сказать, что я бы обрадовался очень такому предложению. Это та работа, которая предстанет перед каждым из нас, если мы будем терпеливо, покорно и смиренно ждать.
   Иногда можно сказать, как это бывает с атлетами, что не готов, и пропустишь эту очередь до другого раза. Это другое дело, и вопрос внутренний, личный: готов или не готов. И не думайте, чтобы я ожидал успеха внешнего от вашей поездки. Я скорее жду неуспеха и разочарования. Жду того, что, войдя в близкое общение с ними, вы, а через вас мы -- увидим, что мы совсем не так близки, как мы думали, -- найдем, увидим много слабых (много будет и сильных) сторон, как это должно быть, когда обращается целая масса под влиянием увлечения или доверия к руководителям, и масса малообразованная, не умеющая критически относиться к своим внушенным с детства верованиям; но узнать истину, если бы она и была для нас разочарованием, нужно. Нужно и общение более тесное, через которое мы позаимствуем многое от них, глядя на них, увидим свои слабости, а они кое-чем позаимствуются от нас. Для такого же общения я из наших друзей никого не знаю более для этого способного, чем вы. У вас есть потребность анализа, скептицизма и серьезность, которые так необходимы для этого дела. Главное, критика, в которой вы чувствуете такую потребность, там будет не только у места, но драгоценна. Я чувствую, между нами и ими, есть различие, причины разделения, которые мы взаимно скрываем, дорожа любовью друг к другу и боясь разрыва. Но в этом скрывании есть неправда. И эту неправду, если она есть, надо уничтожить, и никто лучше вас этого не может сделать. А если нет ничего разделяющего нас, или то, что есть, может быть легко сглажено, разъяснено, то это будет тем большая радость. Вопрос в том, как вы в глубине души -- хорошенько спросите себя об этом, дорогой друг, -- чувствуете ли полную готовность, радость идти туда, и если да, то идите, если есть сомнение, колебание, -- воздержитесь. [...]
  
   Ответ на письмо Попова от 9 марта 1896 г. с приложенным к нему письмом П. В. Веригина. Попов спрашивал у Толстого совета, как ему поступить, ввиду предложения Веригина поехать на Кавказ к духоборам, в то время жестоко преследуемым царским правительством.
  
   М. А. Сопоцько.
   1896 г. Марта 16.
   [...] Сердиться же я на вас не могу потому, главное, что я вас люблю. И поэтому самому мне очень бы хотелось помочь вам в том тяжелом и опасном положении, в котором вы находитесь. Я говорю про ваше желание загипнотизировать себя в церковную веру. Это очень опасно, потому что при такой гипнотизации утрачивается самое драгоценное, что есть в человеке -- его разум.
   Начну сначала. Письмо это начал до получения вашего письма об Исааке Сирине с копией заявления губернатору, и это ваше письмо и заявление еще более возбудило во мне желание, вызвало во мне сознание обязанности попытаться помочь вам, и, откровенно скажу, не вам одному, а и многим людям, находящимся или вступающим в то же положение, как и вы. Я говорю про людей искренних, чистых, принимающих те или другие убеждения не для того, чтобы оправдать свое выгодное положение, а только потому, что они в них видят истину.
   Как-то раз очень богатая и важная придворная дама, говоря о вере, сказала мне, что она верит, как баба Акулина, и она, очевидно, думала, что она сказала нечто очень тонкое и даже глубокое: такая утонченная особа и удостаивает верить, как баба Акулина. Но ведь сказала она не только глупость, но совершенную неправду.
   Дама эта знает грамоте на разных языках, училась космографии, истории, знает про существование Вольтера, Ренана, браманизма, буддизма, конфуцианства, и потому она не может верить, как баба Акулина. Баба Акулина в своей вере в матушку царицу небесную и Миколу угодника, в батюшку царя небесного, живущего на небе, и прочее, -- верит в то самое высшее, до чего достигло ее сознание, и вера эта не только не представляет никакого противоречия с ее пониманием жизни, но освещает для нее, уясняет для нее явления мира. Для дамы же это невозможно. Как ни глупа эта дама, она знает, что мир был сотворен не 6000 лет тому назад, что человечество вышло не из Адама с Евой, а из развития животного; знает, что кроме христиан ее исповедания живут в 5 раз больше, чем христиан, людей других вер; знает, что христианство извращалось и породило сотни, тысячи враждебных между собою сект и вырождалось в инквизицию и дикий фанатизм; знает, как происходили соборы, на которых установлены догматы; знает, что то же происходило в буддизме с своим царем Асокой1 и в других верах; знает, что религии подлежат такому же закону развития, как организмы и государства: зарождаются, развиваются, доходят до высшей степени и потом стареются и исчезают, как религии египетская и персидская; знает, что так называемое наше священное писание не сошло с неба, а писалось людьми, очищалось, извращалось и потому не может иметь непререкаемого авторитета; знает, что твердого неба нет, и что поэтому ни Еноху, ни Илии, ни Христу некуда деваться, улетев с земли, и что если они полетели вверх, то летят и до сих пор; знает, что все те чудеса, которыми хотят доказать истинность церковной веры, повторяются во всех разных верах: и рождение от девы, и знамения при рождении, и пророчества, и мудрость в детстве, и исцеления, и воскресение и другие, что все выдумки чудес повторяются во всех верах так же, как повторяются чудеса подвигов героев в народных эпосах. Всё это должна знать дама, потому что всему этому ее учили, и всё это она могла прочесть в книжках, которые ей доступны, и всё это знают те господа, которые бывают в ее гостиной.
   И потому она не то что не имеет права верить, как баба Акулина, но она не может так верить. Она может говорить, что она так верит, но верить так не может. Для того, чтобы ей верить, ей надо такую веру, в которой, так же как и для бабы, она верила бы в то самое высшее, до чего достигло ее сознание, и такую веру, которая не только не противоречила бы ее пониманию явлений мира, но освещала бы, уясняла, приводила к единству все ее знания.
   Дама эта не поймет меня, во-первых, потому что она глупа, во-вторых, потому что ей нужна вера бабы Акулины для того, чтобы продолжать жить, как она живет, т. е. безбожно поглощать ежедневно на свои прихоти и роскошь труд сотен рабочих и вместе с тем говорить о Боге и Христе и своей религиозности. Только при усвоении и исповедании веры бабы Акулины, другими словами -- веры людей, живших тысячи две лет тому назад, для нее возможна такая безбожная жизнь с самодовольством религиозности. И потому для дамы я понимаю, но вам-то, сосланному на край света и ходящему по острогам с места на место за то, что вы хотите проводить в жизнь христианские истины, вам-то зачем этот ужасный обман и это неразрешимое противоречие ваших верований с вашими знаниями и пониманием явлений мира?
   Ведь вы только подумайте о том, что вы исповедуете, и о том положении, в котором вы находитесь. Я понимаю, что это очень хорошо и приятно чувствовать себя в единении веры с окружающими, и когда постом уныло звонят к часам, и идут говельщики, и просят друг у друга прощения, и красиво молятся в красивых церквах, вызывая представление о древней, тихой, торжественной жизни, очень приятно бы соединиться с ними и пожить этой жизнью. Но ведь это самообман, это только играние роли. Ведь положение не в том, что вы находитесь теперь, великим постом, в Пудоже, а положение ваше в том, что вы живете в мире божием, на планете Земля, обитаемой 1500 мил. жителей разных рас, исповедующих разные религии, в каком-то 100-тысячном году после появления первых людей, в одном из уголков северного полушария, среди народа, называемого русским, и живете вы в этом месте и в это время по воле Бога, того самого, по воле которого существует не только планета Земля с ее обитателями, но и весь кажущийся мне бесконечным мир. Это положение свое вы знаете, и соответственно этому положению вы и должны установить свое отношение к Богу, т. е. установить такое отношение, которое точно так же годилось бы для каждого человека, находящегося в том же положении, как и вы, такое отношение, которое было бы ясно, понятно и обязательно для каждого мыслящего человека: японца, малайца, зулуса.
   И какое же вы, с вашим знанием, вы устанавливаете отношение к Богу? -- Вы говорите: Бог открыл себя и свою истину 5000 лет тому назад только одному маленькому азиатскому народцу, и то не совсем, а 1900 лет тому назад открыл ее совсем тем, что в этот же народец послал своего сына, тоже Бога. И то, что этого сына Бога убили тогда люди, это сделало то, что грех первых людей и всех последующих искуплен. Но кроме этого искупления Бог установил через этого сына своего церковь, которая блюдет всю истину и помогает спасению людей таинствами, тем, что мажет маслом, дает глотать хлеб с вином... И эта церковь существует только в Пудоже или в России. Все же люди, жившие до этой церкви и живущие вне ее, не принимаются в расчет.
   Ведь скажите это, да еще многое другое про крещение, иконы, поминание и, главное, про Бога, казнящего и искупляющего, какому-нибудь свежему, умному человеку, никогда не слыхавшему про это, ведь он вытаращит глаза на вас и или убежит от вас, боясь, что вы, беснуясь, начнете бить его, или свяжет вас, как опасно безумного.
   Ведь только оттого, что яд этот привит нам с детства, мы так, как будто незаметно, переносим его. И что ужаснее всего -- что этот страшный, понемногу привитый нам яд сделал для нас бесполезным и недействительным данное нам Христом верование, которое отвечает высшим требованиям людей нашего времени.
   Мы прожили после Христа 1900 лет, но учение его во всей его чистоте до сих пор отвечает вполне нашим требованиям установления нашего отношения к Богу, не к Богу израильскому и православной, или католической, или протестантской церкви, а к Богу тому, по воле которого существует этот бесконечный мир, и среди него планета Земля, и на Земле я, живущий после сотен тысяч лет развития животной жизни в Пудоже, или в Нью-Йорке, или пустынях Африки.
   Главная разница между тем отношением частным, исключительным, которое называют своей верой церковники, буддисты, брамины, магометане и др., и истинной христианской верой та, что все те веры, не говоря об их несоответствии знанию и здравому смыслу, имеют свойство исключать, отрицать одна другую, тогда как вера Христова такова, что не только понятна, доступна всякому, но что и отрицать ее, не соглашаться с ней невозможно. Вера эта не только не исключительна, но она, напротив, сливается и совпадает со всем истинным и высоким, что есть во всех других верах.
   Она говорит, что начало всего духовное, разумное и любовное. И начало это называется Богом и отцом. Отцом она называет это начало потому, что это же начало человек сознает в себе. Вступая в жизнь, человеку кажется, что он живет своим, животным, что его животное и есть его "я", но по мере развития своего разума он видит, что это животное -- несвободное, страдает и гибнет, а в сознании своем он чувствует что-то неподлежащее ни стеснению, ни страданию, ни гибели -- человек вступает в противоречие с самим собою и в отчаяние.
   Вот на это внутреннее противоречие, развязывая его, и отвечает учение Христа. Оно говорит человеку: тебе только кажется, что ты живешь животным, -- но это только кажется, как кажется, что бежит берег, когда едешь на лодке, что ходит солнце. Живет в человеке только его духовное, разумное и благое начало -- сын Бога. Человек должен перенести свое "я" из животного в духовное и удовлетворять требованиям не животного, а духовного существа. И стоит человеку понять это, как противоречие его жизни исчезает: уничтожаются всякое стеснение, страдания, он становится вполне свободным, уничтожается смерть, потому что то, что духовно, что есть сам Бог, не может уничтожиться: оно всегда было, есть и будет.
   В этом перенесении своего "я" из животного в духовное -- сущность учения Христа, подробности же этого учения, начатые Христом и продолжаемые всем человечеством, состоят в уничтожении, разоблачении тех соблазнов, которыми люди животной жизни, по инерции предания, стараются скрыть от человека его погибель в животной жизни и поддерживать его на этом ложном пути. Разоблачение этих соблазнов есть работа жизни людей: есть то, чего хочет Бог от людей.
   Таково в самых крупных очертаниях учение Христа, то учение, которым устанавливается отношение человека к миру. И это учение не исключительное, а общее, высшее, доступное всем и не только не противоречащее другим учениям и современному знанию, но освещающее, уясняющее их.
   И тут-то, на место этого, мы будем возвращаться к пониманию жизни с жертвами, искуплениями, таинствами, злым, карающим и награждающим личным Богом, за 5000 лет тому назад. Зачем? Избави вас Бог от этого, милый друг. То, что вы делаете и делают многие, мне представляется подобным вот чему:
   Человек едет на первом самокате. Он не знает дороги, или он просто устал скоро ехать, и он хочет остановить ход и впускает в колеса прутики. Он впустил один прут, колеса захватили его и машина еще идет, но медленнее. Он впускает другой с тонкого конца. Кажется, не беда, машина еще идет, но скоро дойдет до комля, и машину запрет, и она испортится. Нельзя безнаказанно допускать в свою веру что-либо неразумное, что-либо не оправдываемое разумом. Разум нам дан свыше, чтобы руководить нас. Если же мы заглушим его, это не пройдет безнаказанно. И гибель разума -- самая ужасная гибель.
   Вот кое-что сказал вам из того, что думал, сказал любя. Пожалуйста, не отвечайте мне по пунктам, споря против какого-нибудь из них. Если же несогласны, то объясните мне, как вы связываете свою веру с вашим пониманием жизни, и кратко и ясно выразите свое миропонимание.
  
   Толстой отвечает на пять писем Сопоцько: от 24 января, 11, 13, 28 февраля и 2 марта 1896 г., в которых он говорил о своем постепенном отходе от идей Толстого и об эволюции в сторону церковности.
  
   1 Асока (III в. до н. э.) -- владетельный князь в Индостане, покровительствовавший буддизму; около 240 г. до н. э. им был созван собор в Патне для установления догматов буддизма и устава буддийских монастырей.
  
   М. В. Алехину.
   1896 г. Марта 20.
   [...] с точки зрения христианской, ответ тот, что христианин, если он христианин и жизнь свою полагает не в плоти, а в духе, всегда свободен, и ему незачем переменять место и искать новых условий жизни. Если же человек не чувствует себя свободным, то вопрос о поселении в пределах России или вне ее есть вопрос практический, в котором я не судья. То же и при переселении с места на место, как это сделали Скороходовы. Это может иметь практические выгоды и удобства, но не может влиять на большее или меньшее осуществление христианской жизни. Покупка земли в собственность скорее может иметь обратное влияние, т. е. увеличить соблазны. Но должен сказать при этом, что думаю, что как в деле брака человеку лучше оставаться целомудренным, но когда брак совершился уже, то человеку надо держаться раз совершившегося брака и стараться сделать его насколько возможно более целомудренным, так и по отношению земли: лучше быть чистым от собственности, при раз же установившейся связи с землею посредством собственности надо держаться этой земли (если она только удовлетворяет скромным потребностям) и сделать пользование ею как можно более неисключительным, т. е. не отстаивать ее прямым насилием, судом или угрозой насилия. Я думаю, что вы благую часть избрали. И если бы мне пришлось другой раз и свободно жить, я старался бы жить работой на земле, но не имея связи с землею. Всё это идеальное представление о том, к чему, по-моему, должно стремиться, но жизнь людей семейных, уже раз связавших себя с землею, может только издалека приближаться к этому идеалу, и потому вы, человек, оставшийся свободным, будьте снисходительны к нам, не судите нас строго, не говорите, что если мы не сделали всего, то мы ничего не сделали, а принимайте во внимание то большее или меньшее приближение, те маленькие шажки, но все-таки шажки, которые делают люди с связанными ногами.
   Очень, очень грустно за то, что вы разъединяетесь с милым Владимиром1! Разумеется, виноваты и вы. Если только подумать о том, как скоро не будет того тела, и того и другого, которые разъединяют вас, а останется один дух, который и был и будет един, то как противны покажутся те скрытые требования самолюбия животного, которые мешают радости единения. [...]
  
   Ответ на письмо М. В. Алехина от 12 марта 1896 г., в котором он писал о возникшем среди полтавских толстовцев намерении переселиться за границу.
  
   1 Владимир Иванович Скороходов (1861--1924), последователь Толстого, участник земледельческих общин.
  
   В. В. Андрееву.
   1896 г. Марта 20.
   Я думаю, что вы делаете очень хорошее дело, стараясь удержать в народе его старинные, прелестные песни. Думаю, что и путь, избранный вами, приведет вас к цели, и потому желаю успеха вашему делу.
  
   Василий Васильевич Андреев (1862--1918) -- музыкальный деятель, пропагандист русской народной песни и народных инструментов, организовавший в 1900 гг. оркестр балалаечников.
   Ответ на письмо Андреева из Петербурга от 3 марта 1896 г., в котором он писал о своей работе в войсковых частях, где он устраивал хоры и оркестры балалаечников из солдат для того, чтобы они по возвращении домой являлись в деревнях популяризаторами народной музыки и песни, и спрашивал мнение Толстого о своей деятельности.
  
   Г. С. Рубан-Щуровскому.
   1896 г. Марта 20.
   [...] Всей душой сочувствую вам, знаю, как вам тяжело, но знаю и то, что те внутренние страдания, которые вы перенесли и переносите, не пройдут даром и оставят непременно след в вашей душе. Положим, что я стар и предел моей жизни уже очень близко видится мне, и потому мне легче, чем вам, молодому, понимать истинное значение жизни, но для вас, как и для всякого, истинное значение ее одно: исполнение воли пославшего нас в нее, а воля эта очень определенно сознается в удовлетворении требований нашего духовного "я". Нужно только перенести свой центр тяжести из животного "я" в духовное, и тогда то, что представлялось страданием для животного: зависть, ревность, сознание своего одиночества, становится благом, средством удовлетворения требований духовного "я", требований любви, такой же, какую Бог имеет к нам. Любить истинно божеской любовью ведь можно только тех, которые сделали нам зло, которые не любят нас.
   Правда, на этой высоте чувства трудно удерживаться долго; но чем чаще вызываешь в себе это чувство, тем оно делается привычнее. Главное же, если чувство это и оставляет нас порою и засыпаешь духовно, -- дорого то, что знаешь, что в этом состоянии только истинная жизнь. И когда чувство это покидает тебя, спокойно, дожидаешься возвращения его.[...]
  
   Григорий Семенович Рубан-Щуровский (1857--1920) -- фельдшер, сочувствовавший взглядам Толстого, живший на хуторе Н. Н. Ге и занимавшийся крестьянским трудом. Был женат на племяннице Н. Н. Ге, Зое Григорьевне Ге.
   Ответ на письмо Рубана от 25 февраля 1896 г., касающееся его семейных отношений.
  
   Д. А. Хилкову.
   1896 г. Марта 20.
   [...] Времени мне остается мало, а дела кажется много, и от того я тороплюсь и еще меньше успеваю сделать то, что хотел, и в том числе и отвечать на письма. [...] Многие явления жизни тревожат меня и требуют как будто участия в них; таково прежде всего дело духоборов, но, во-1-х, не знаешь, что можешь сделать, а во-2-х, есть другие дела -- не свои, которые, думаешь, что нужно сделать прежде. Участие наше в делах определяется, как вы, вероятно, знаете, не важностью самих дел, даже не близостью их к нам, а сознанием призвания к этому делу и того, что участие твое требуется от тебя твоею совестью, Богом. Не таково дело армян,1 про которое и вы пишете, и про которое получаю письма и посещения армян. Qui trop embrasse, mal Иtreint.2 А у меня столько набралось дела, кажущегося мне необходимым, что я не позволяю себе делать того, к чему не чувствую требования этого голоса Бога. Кроме двух начатых художественных вещей,3 которые, думаю, могут и должны, если удадутся, иметь большое и хорошее влияние, но которыми я занимаюсь только изредка, хочется прежде всего составить короткое, ясное, доступное простому человеку и ребенку изложение веры. Начал в форме катехизиса, переделывал много раз и теперь обдумываю и пишу без вопросов и ответов. Занят этим прежде всего уже второй год и считаю это делом первой важности. Готов ничего не писать после и умер бы спокойно, если бы удалось сделать это хоть близко к тому, что представляется.
   Другое дело -- начал и хотелось бы коротко и ясно показать нелепость исповедания в наше время образованному человеку церковных догматов о божестве Христа, искуплении, воскресении и пр.4 Это мне кажется очень нужным, потому что не только у нас в России, но и в Европе и Америке встречаешь постоянно людей, которые спокойно утверждают, что они верят, что Христос улетел на небо и сидит одесную отца и т. п. Мне хотелось бы показать им, что они лгут, говоря, что верят в такие вещи, и что ложь эта очень вредна. Потом тоже начато5 -- хотелось бы ясно показать, что учение либералов и социалистов о том, что надо работать над изменением внешних условий, есть главное препятствие истинного прогресса, потому что для борьбы с средою надо иметь орудие борьбы (свободную душу), а они это-то самое уничтожают своими <3 слова неразобранно> условиями и пренебрежением к внутреннему укреплению своих сил. Потом тоже начато6--хотелось написать письмо государю о той ответственности, какую он берет на себя, делая то, что он делает, один сам собою. Разумеется, знаю, что не сделаю всего этого -- не успею, -- и думаю, что найдутся люди, которые сделают всё это лучше меня, но все-таки хочется те силы, какие есть, употребить на служение. [...]
  
   1 Турецкое правительство султана Абдул-Хамида, обеспокоенное ростом освободительного движения армян против турецкого ига, выработало жестокую программу "разрешения" армянского вопроса. В 1894--1896 гг. им были организованы кровавые армянские погромы, сопровождавшиеся громадным количеством жертв; так, в 1896 г. в азиатской Турции было уничтожено до 8000 тысяч армянских деревень при полном равнодушии и попустительстве европейских держав, что вызвало протест прогрессивных кругов России и других стран.
   2 Французская поговорка, соответствующая русской: за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь.
   3 Роман "Воскресение" и драма "И свет во тьме светит".
   4 Имеется в виду, вероятно, несохранившийся первоначальный набросок или план статьи, по теме своей отразившейся в письме к Сопоцько от 16 марта.
   5 Замысел этот впоследствии получил развитие в письме к А. М. Калмыковой от 31 августа, известном под названием "Письмо к либералам".
   6 Статья "Бессмысленные мечтания", написанная по поводу ответной речи Николая II 12 января 1895 г. представителям земств.
  
   С. Т. Семенову.
   1896 г. Марта 21.
   [...] очень жаль мне, что должен сказать вам неприятное о вашей драме. Вы мне рассказывали гораздо лучше. Главное, нехорошо главное лицо. Оно не живое, а прописная ходячая проповедь. Это ничего. Не унывайте. Или переделывайте, или пишите сначала. У вас много времени, по вероятиям, впереди. Каждое лицо должно иметь тени, чтобы быть живым, а этого у вас нет. Нехорошо и учитель, слишком дурен. [...]
  
   Сергей Терентьевич Семенов (1868--1922) -- писатель, рассказы которого Толстой высоко ценил. См. Предисловие Толстого к крестьянским рассказам Семенова.
   Ответ на письмо Семенова от 6 марта 1896 г., при котором он посылал Толстому для отзыва свою драму, название которой не удалось установить.
  
   М. Л. Толстой.
   1896 г. Марта 23.
   [...] Меня в последнее время, и, очевидно, в последнее время моей жизни, когда всё становится особенно серьезно, удивляет, огорчает, мучает та бесполезная чепуха о Христе Боге, его воскресении, искуплении и пр., которую без всякой надобности считают люди необходимым примешивать к своим часто искренним религиозным стремлениям, и ужасно хотелось бы помочь людям освободиться от этой ненужной, мешающей им неразумности.[...]
  
   Генри Джорджу (Henry George).
   1896 г. Марта 27.
   Письмо ваше доставило мне большую радость, потому что я давно знаю и люблю вас. Хотя мы и идем разными дорогами, не думаю, чтобы мы разно мыслили в самом основном. Мне очень радостно было видеть в вашем письме два раза упоминание о другой жизни. Ничто так не расширяет взгляда, не дает такой твердой точки опоры и такой ясной точки зрения, как сознание того, что эта жизнь, несмотря на то, что только в ней мы можем и обязаны проявить свою деятельность, есть все-таки не вся жизнь, а только тот кусок ее, который открыт нашему взору.
   Очень рад известию о том, что вы пишете критику ортодоксальной политической экономии.1 С нетерпением буду ждать ее. Чтение каждой вашей книги уясняет мне то, что прежде было не вполне ясно, и открывает новые горизонты. Еще больше радуюсь тому, что, может быть, увижусь с вами.2 [...]
  
   Генри Джордж (Henry George, 1839--1897) -- американский экономист и общественный деятель, создатель теории о "едином налоге" с ценности земли.
   Ответ на письмо Джорджа от 15/3 марта 1896г., в котором, поблагодарив. Толстого за сочувствие его идеям, Джордж высказывал надежды в недалеком будущем приехать в Европу и тогда встретиться с Толстым и переговорить с ним о тех вопросах, по которым они "в основном пришли к одинаковым выводам с разных точек зрения".
  
   1 Это сочинение Генри Джорджа -- "Наука политической экономии" -- не было доведено им до конца. Из пяти отдельных книг при жизни были закончены только первые две, остальные три были напечатаны лишь в набросках автора в посмертном издании: "The science of political economy", Лондон, 1898.
   2 Свидание это не состоялось вследствие смерти Г. Джорджа.
  
   А. Ф. Кони.
   1896 г. Марта 28.
   [...] Пора бы, кажется, привыкнуть к нашему русскому беззаконию и жестокости, но всякий раз поражаешься, как чем-то новым и неожиданным. Так оно бессмысленно и фантастично. [...]
  
   Приписка к письму Татьяны Львовны Толстой к А. Ф. Кони от 28 марта 1896 г. Вызвана письмом А. С. Буткевича к Толстому от 25 марта 1896 г., в котором он сообщал об аресте и заключении в тюрьму тульского врача Марии Михайловны Холевинской и просил принять какие-либо меры к ее освобождению или хотя бы к ускорению следствия.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1896 г. Апреля 2.
   [...] Из вашего письма я вижу, что вы обладаете истинной свободой, которой достигает каждый ученик Христа, как только он перенесет свое "я" из животного в свое духовное "я".
   Так помоги вам Бог всегда держаться такого образа мыслей.
  
   Ответ на письмо Шмита от 11 марта н. ст. 1896 г., в котором он сообщал, что номер журнала "Religion des Geistes" с его статьей "Без государства" по распоряжению прокурора был конфискован и он теперь ожидает привлечения к суду за эту статью.
  
   Л. Л. Толстому.
   (О браке)
   1896 г. Апреля 5.
   [...] Женитьба твоя мне очень нравится. Оснований для этого у меня нет очень определенных, но есть общее чувство, по которому, когда вспомню, что ты женишься и именно на Доре Вестерлунд, мне делается веселее -- приятно. Всё, что знаю про нее, мне приятно, и то, что она шведка, и то, что она очень молода, и, главное, то, что вы очень любите друг друга. Я, как и писал тебе: не могу не быть того убеждения, как сказал и Павел, что лучше не жениться, если кто может сделать это для того, чтобы служить Богу всеми силами. Но если этого нельзя, то надо жениться и то, что сам не доделал, передать своим произведенным на свет детям. Если же уже жениться, то надо жениться только тогда, когда не можешь, никак не можешь не жениться. А по всему, что я вижу, это так у вас с Дорой. И это хорошо, когда людей притягивает друг к другу непреодолимая сила всего существа.
   Я старик, а вы молоды, и хочется дать советы в такую важную пору жизни. Но советы трудно давать, стоя далеко друг от друга по мировоззрению. Умственно, я знаю, ты согласен и хочешь быть согласен со мной, но всем существом ты далек, а она по возрасту еще дальше. И потому хочется дать такой совет, на котором бы не чувствовалась эта разница, в котором бы не было требований, кажущихся трудными. И такой совет у меня есть, и хочется дать его вам, несмотря на то, что он, вероятно, будет противоположен тем, которые будут давать вам практические (самые непрактические) люди. Совет в том, чтобы как можно меньше связывать свою свободу вам обоим, ничего не предпринимать, не обещать, не устраивать себе определенную форму жизни, a garder ses coudes franches.1 Вы так молоды, что вам еще надо узнать, что вы, кто вы, на что способны, и потому учиться всячески, уяснять себе жизнь, учиться жить лучше, не думая о форме жизни. Форма эта сама собой сложится. [...]
  
   1 Сохранять свободу действий.
  
   В. В. Стасову.
   1896 г. Апреля 7.
   [...] повторять то, что написано во всех прописях, слишком много охотников, а своих собственных, на своей земле вырощенных мыслей слишком мало, а они только и нужны.[...]
  
   С. Н. Толстому.
   1896 г. Апреля 19.
   [...] Вчера же вечером был в театре, слушал знаменитую новую музыку Вагнера Зигфрид,1 опера. Я не мог высидеть одного акта и выскочил оттуда, как бешеный, и теперь не могу спокойно говорить про это. Это глупый, не годящийся для детей старше 7 лет балаган с претензией, притворством, фальшью сплошной и музыки никакой. И несколько тысяч человек сидят и восхищаются. На этом пределе музыки я с тобой согласен. Я только расширяю пределы. Может быть, оттого что я с молоду испортился, но все-таки несравненно больше музыкант тот, кто отвергает и Бетховена, чем тот, кто допускает Вагнера.[...]
  
   1 Опера Вагнера "Зигфрид", вторая часть музыкальной трилогии "Кольцо Нибелунгов". Оценке и подробному описанию действия, произведенного на него этой оперой, Толстой посвятил XIII главу своей книги: "Что такое искусство?".
  
   И. Л. Горемыкину.
   1896 г. Апреля около 20.
   Обращаюсь к Вам, как человек к человеку, с чувством уважения и доброжелательства, с которыми прошу и Вас отнестись к моему письму. Только при искренности этих чувств возможно понимание и соглашение.
   Дело касается тех преследований, которым подвергаются со стороны чинов Вашего министерства лица, имеющие мои запрещенные в России сочинения и дающие их читать тем, которые их об этом просят. Таким преследованиям, сколько мне известно, подвергалось много различных лиц. Один же из последних случаев был с женщиной-врачом Холевинской в Туле, обысканной, посаженной в острог и теперь допрашиваемой следователем по обвинению в распространении моих сочинений.
   Этот случай с г-жой Холевинской, женщиной уже не молодой, слабой здоровьем, чрезвычайно нервной и в высшей степени почтенной по своим душевным качествам, заслужившим ей всеобщую любовь всех знающих ее, особенно поразителен.
   Поводом к этому, сколько мне известно, послужило следующее: г-жа Холевинская близко знакома и дружна с моими дочерьми. Один тульский рабочий несколько раз писал мне, прося дать ему для прочтения мое сочинение "В чем моя вера". Не имея под рукою свободного экземпляра и не зная этого человека, я несколько писем его оставил без ответа. Нынешней же зимой, получив вновь письмо с той же просьбой, я передал его дочери моей, прося ее, если у нас есть та книга, о которой он просил, послать ее ему. Дочь моя, не имея свободного экземпляра, но помня, что в том же городе Туле, откуда писал проситель, живет г-жа Холевинская, имеющая некоторые из моих запрещенных сочинений, послала просителю свою карточку с просьбой дать подателю ее то, что у нее найдется. Это обращение моей дочери к г-же Холевинской и послужило поводом к ее аресту и всем тем истязаниям, которым ее подвергли.
   Я думаю, что такого рода меры неразумны, бесполезны, жестоки и, главным образом, несправедливы. Неразумны они потому, что нет и не может быть никакого объяснения, почему из тех тысяч людей, которые имеют мои сочинения и дают их читать своим знакомым, выбрана для преследования одна г-жа Холевинская.
   Бесполезны эти меры потому, что они не достигают никакой цели: пресечения эти меры не достигают, потому что то зло, которое предполагается прекратить, продолжает существовать среди тысяч людей, которых нет возможности всех арестовать и держать в тюрьмах. Жестоки же эти меры потому, что для многих людей, слабых и нервных, какова г-жа Холевинская, обыски, допросы и, в особенности, заключение в тюрьму могут быть причинами тяжелых нервных болезней, как это и было с г-жой Холевинской, и даже смерти. Главное же -- меры эти в высшей степени несправедливы, потому что они не направляются на то лицо, от которого исходит то, что считается правительством злом.
   Такое лицо в данном случае я: я пишу те книги и письменно и словесным общением распространяю те мысли, которые правительство считает злом, и потому, если правительство хочет противодействовать распространению этого зла, то оно должно обратить на меня все употребляемые им теперь меры против случайно попадающихся под его действие лиц, виновных только в том, что они имеют интересующие их запрещенные книги и дают их для прочтения своим знакомым. Правительство должно поступить так еще и потому, что я не только не скрываю этой своей деятельности, но, напротив, прямо этим самым письмом заявляю, что я писал и распространял те книги, которые считаются правительством вредными, и теперь продолжаю писать и распространять и в книгах, и в письмах, и в беседах такие же мысли, как и те, которые выражены в книгах.
   Сущность этих мыслей та, что людям открыт несомненный закон Бога, стоящий выше всех человеческих законов, по которому мы все должны не враждовать, не насиловать друг друга, а, напротив, любить и помогать, -- должны поступать с людьми так же, как бы хотели, чтобы другие поступали с нами.
   Эти-то мысли, вместе с вытекающими из них практическими выводами, я и выражал, как умел, в своих книгах и стараюсь теперь еще яснее и доступнее1 выразить в книге, которую пишу. Эти же мысли я высказываю в беседах и в письмах, которые я пишу знакомым и незнакомым людям. Эти самые мысли я выражаю теперь и Вам, указывая на те противные закону Бога жестокости и насилия, которые совершаются чинами Вашего министерства.
   Сказанные Гамалиилом слова о распространении христианского учения, что если дело это от человеков, то оно разрушится, а если оно от Бога, то не можете разрушить его; берегитесь поэтому, чтобы нам не оказаться богопротивниками, -- остаются всегда уроком истинной правительственной мудрости в ее отношениях к проявлению деятельности людей. -- Если деятельность эта ложная, она падет сама собою, если же деятельность эта имеет своим содержанием дело божие, каково то дело божие нашего времени -- замены принципа насилия принципом разумной любви, то никакие внешние усилия не могут ни ускорить, ни задержать совершения его. Если правительство допустит беспрепятственное распространение этих мыслей, они будут распространяться медленно и равномерно; если правительство будет подвергать, как оно делает теперь, преследованиям людей, усвоивших эти мысли и передающих их другим, распространение этих мыслей ровно настолько уменьшится в среде людей робких, слабых и неопределившихся, насколько оно усилится в среде людей сильных, энергичных и убежденных. И потому процесс распространения истины не остановится, и не задержится, и не ускорится, как бы ни поступало правительство.
   Таков, по моему мнению, общий и неизменный закон распространения истины, и потому самое мудрое, что может делать правительство по отношению проявления нежелательных для него идей, состоит в том, чтобы ничего не предпринимать, а тем более не употреблять таких недостойных, жестоких и явно несправедливых мер, как истязание невинных людей только за то, что они делают то самое, что делают и делали десятки тысяч других людей, никем за это не преследуемых.
   Если же правительство хочет непременно не бездействовать, а наказывать, угрожать или пресекать то, что оно считает злом, то наименее неразумное и наименее несправедливое, что оно может сделать, состоит в том, чтобы все меры наказания, устрашения или пресечения зла направить против того, кто считается правительством источником его, т. е. против меня, тем более, что я заявляю вперед, что буду не переставая, до своей смерти, делать то, что правительство считает злом, а что я считаю своей священной перед Богом обязанностью.
   И не думайте, пожалуйста, чтобы я, прося обратить против себя меры насилия, употребляемые против некоторых моих знакомых, предполагал, что употребление таких мер против меня представляет какое-либо затруднение для правительства, -- что моя популярность и мое общественное положение ограждают меня от обысков, допросов, высылок, заключения и других худших насилий. Я не только не думаю этого, но убежден, что если правительство поступит решительно против меня, сошлет, посадит в тюрьму или приложит еще более сильные меры, то это не представит никаких особенных затруднений, и общественное мнение не только не возмутится этим, но большинство людей вполне одобрит такой образ действия и скажет, что давно уже пора было это сделать.
   Бог видит, что, пиша это письмо, я не подчиняюсь желанию бравировать власть или как-нибудь выказаться, а вызван к этому нравственной потребностью, состоящею в том, чтобы снять с невинных людей ответственность за поступки, совершаемые мною, а главное -- указать правительственным лицам, и Вам в том числе, на жестокость, неразумность и несправедливость употребляемых мер и просить Вас, по мере возможности, прекратить их и освободить себя от нравственной за них ответственности.
   Очень буду благодарен, если Вы ответите мне простым неоффициальным письмом о том, что вы думаете о высказанном мною, и о том, исполните ли мою просьбу перенести на будущее время все преследования, если они уже считаются необходимыми, на меня -- главное лицо, с точки зрения правительства, -- заслуживающего их.
  
   Письмо было послано в одной и той же редакции, с изменением личного обращения, двум министрам: внутренних дел И. Л. Горемыкину и юстиции -- Н. В. Муравьеву.
   Иван Логинович Горемыкин (1839--1917) -- государственный деятель, ярый монархист, играл крупную политическую роль в царствование Николая II. В 1895--1899 гг. занимал пост министра внутренних дел, впоследствии председатель Совета министров.
  
   В. Н. Дунину-Барковскому.
   (О разочаровании в самосовершенствовании)
   1896 г. Апреля 6--28?
   Вы пишете, что, последовав моему совету и занявшись, как вы пишете, самосовершенствованием, вы почувствовали, что подвергаете себя великой опасности прожить эгоистично и потому тщетно свою жизнь, и избегли этой опасности тем, что, перестав заботиться о своем нравственном совершенствовании, об уяснении своего сознания истины и устройства своей жизни сообразно этому сознанию, занялись улучшением, просвещением и исправлением других. Я думаю, что испугавшая вас опасность была воображаемая и что, продолжая уяснять свое сознание и учреждая свою жизнь соответственно этому сознанию, вы никак не рисковали провести праздно и бесполезно для других свою жизнь. Я думаю совершенно обратное: не только нет никакой возможности просвещать и исправлять других, не просветив и не исправив себя до последних пределов своей возможности, но нельзя и просвещать и исправлять себя в одиночку, а всякое истинное просвещение и исправление себя неизбежно просвещает и исправляет других, и только одно это средство действительно просвещает и исправляет других, вроде того как загоревшийся огонь не может светить и согревать только тот предмет, который сгорает в нем, но неизбежно светит и греет вокруг себя, и светит и греет вокруг себя только тогда, когда сам горит. Вы пишете: разве от того, что я стану лучше, станет лучше моему брату? Это всё равно, что если бы землекоп сказал: разве от того, что я буду точить мою лопату, подвинется моя работа? Только тогда и подвинется, когда будет отточена. Но тут сравнение не полное: самопросвещение и исправление других, как я прежде сказал, совершается только через просвещение и исправление себя. Я не говорю, что то, что вы делаете, оставаясь в военной службе, обучая солдат грамоте и пр., дурно. Это несомненно лучше, чем обучать солдат жестокости, лжи и бить их. Но дурно для вас то, что вы, зная зло и лживость военной службы с ее обманами, присягой и дисциплиной, продолжаете служить. И дурно не столько самый факт тот, что вы служите, сколько ваши рассуждения о том, что, продолжая служить, вы делаете хорошо. Я понимаю, что могут быть условия, ваших отношений с родными, вашего прошедшего, ваших слабостей, по которым вы не в силах сделать то, что считаете должным: оставить военную службу; мы все по слабостям нашим более или менее отступаем от того идеала той истины, которую мы знаем, но важно то, чтобы не извращать истину, знать, что я отступил от нее, что я грешен, дурен, и не переставая стремиться к ней и быть готовым всякую минуту, как только ослабнут препятствия, вступить на ее путь.
   Только тогда человек движется вперед, живет и служит людям, когда он знает, насколько он отступил от истины, и потому считает себя дурным. Если же он ищет оправданий своему греху и доволен собой -- он мертв. Довольным же собой, служа в военной службе, зная, что цель есть казнь и убийство, средства ее -- рабская покорность всякому человеку старше чином, который завтра же может велеть мне убивать невинных людей, и условия ее -- не только праздность, но напрасная трата лучших сил народа и обман и развращение его, нельзя быть. [...]
  
   А. М. Бодянскому.
   1896 г. Апреля 29.
   [...] Чувства, вызываемые во мне тем, что делается над вами вследствие того, что вы на словах и на деле исповедуете учение любви, преподанное нам Христом, которым все живут и без которого жить нельзя бы было никому, состоят, главное, из сострадания к тем людям, которые по жалким, временным, мирским, часто самым ничтожным причинам принимают участие в этих жестокостях. Как бы хотелось, чтобы не даром проходили для этих людей те дела, которые они делают, но чтобы дела эти, столь явно противные любви -- Богу, вызывали в них сознание истины.
   Другое чувство, это -- смешанное чувство зависти за ваше положение, страха за вас, и надежды на то, что золото вашей души всё больше и больше будет очищаться.
  
   Ответ на три письма Бодянского: от 12, 15 и 17 апреля 1896 г. -- первое из Риги (проездом), вторые два из Лемзаля, куда Бодянский только что прибыл, высланный из Закавказья под надзор лифляндской полиции.
  
   Е. А. Шпир-Клапаред.
   1896 г. Мая 1.
   [...] Я не знаю ни одного современного философа, столь глубокого и в то же время столь точного, т. е., я хочу сказать: научного, принимающего только то, что бесспорно и ясно для каждого. Я уверен, что его учение будет понято и оценено так, как оно того заслуживает, и что судьба его произведений будет подобна судьбе Шопенгауэра, который сделался известен и оценен лишь после своей смерти. Труды вашего отца1 не были известны даже нашим профессорам, философии.[...]
  
   Елена Африкановна Шпир (р. ок. 1873) -- дочь философа А. А. Шпира, пропагандистка его взглядов и издательница его сочинений, замужем за женевским профессором психологии Клапаредом. Летом 1897 г. приезжала вместе с мужем в Россию и посетила Толстого в Ясной Поляне.
   Ответ на письмо Шпир-Клапаред из Штутгарта от 10/22 марта, в котором она извещала Толстого о посылке ему четырех томов сочинений своего отца.
  
   1 Африкан Александрович Шпир (1837--1890), философ-идеалист, живший в Германии и писавший свои сочинения на немецком языке.
  
   А. А. Шкарвану.
   1896 г. Мая 2.
   [...] Роман ваш с нею очень трогателен, в особенности тем, что драма вышла не из каких-либо поступков того или другого лица, а из основных свойств мужского и главного женского характера. Как в двух разных мелодиях есть одни и те же звуки, но разница в том, какие берутся после, какие прежде, и, главное, на каких делается ударение, так и в гамме чувств человеческих и мужчина и женщина перебирает те же звуки, но тот и другая делают различные ударения на различных звуках, и от этого всё выходит другое. Религиозное чувство есть у женщины, но половое (поэтизированное, особенно) властвует над ним. Для мужчины наоборот; и в этом весь трагизм ваших отношений. Но вы были очень счастливы в них.
   Раскаиваетесь ли вы, что не поступили дурно? Дай Бог, чтобы -- нет. Другой ваш ответ о Шмите. То, что вы мне пишете о нем, я чуял, но оставлял без внимания, хотя отчасти в моих письмах к нему намекал ему об этом, по случаю его катихизиса, его изложения основ Religion des Geistes и других его статей, не одобряя их. У него есть свойственная всем немцам не замечаемая ими запутанность выражений (про что Гёте говорит, что, когда недостает понятия, вставляется слово), которую они наивно принимают за глубокомыслие. Этому недостатку подлежат лучшие их мыслители, как Кант и Гегель (только Шопенгауэр свободен от этого). Неясность эта еще усиливается, когда они захотят быть красноречивы и украшают свою речь риторикой, что и составляет слабую сторону Шмита. Ему кажется, что он открыл что-то новое, когда он очень неясно и неопределенно повторяет основную мысль Евангелия и, в особенности, Евангелия Иоанна о том, что в людях живет проявление Бога-отца -- сын человеческий, который один во всех людях. Напрасно он боится говорить рабочим об учении Христа в его истинном смысле и хочет в дурных и неясных формах передавать учение Христа, не называя его христианским. Всё, что он говорит и может сказать, будет только дурная парафраза того, что прекрасно сказано в учении Христа.
   Третий пункт, о котором хотел писать вам, это ваша личная жизнь. Хотя я очень хорошо понимаю ваше положение и одобряю ту свободу от внешних форм, в которой вы живете, я боюсьу что вы не удовлетворены. Может быть, я ошибаюсь. Но так мне кажется, и так как я люблю вас и старше вас и испытывал то. что мне кажется, что вы испытываете, то хочется дать вам совет. Если нет ясно определенного дела, в котором знаешь, что служишь делу божию, или, по крайней мере, думаешь, что служишь, то чем сомнительнее это служение Богу, тем сильнее надо направлять свою энергию на внутреннее служение, на совершенствование себя, на приготовление своего я (орудия служения) к тому, чтобы быть способным служить не в этой жизни, так в той. Эта неопределенность положения есть время отдыха, как у рабочих, которое надо и употреблять, как рабочие, на точение косы или лопаты и на приготовление себя к работе по первому призыву. Может быть, я ошибаюсь, предполагая в вас такое состояние, в котором нужен этот совет; может быть, вы это самое делаете, тогда простите.[...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1896 г. Мая 23.
   [...] Главное, не меняйте ничего внешнего без непреодолимой необходимости. Мне думается иногда, что мы мало внутренно движемся от того, что суетимся внешне: только что начнется внутренняя работа, которую надо вытерпеть, выжить, -- мы засуетимся и не разродимся новым состоянием. [...]
   [...] Цените свою свободу. Не могу не повторять этого. И если рассуждать, то рассуждайте в смысле увеличения свободы, а не обратно. [...]
   Как вы с братом?1 Не покидайте его, не отчаивайтесь в нем, а как солнце светите -- на камень -- на камень, на траву -- на траву. От Сопоцько письма совсем нехорошие: началось уже лицемерие и гордость православные. Я писать ему больше уже не могу.
  
   Павел Иванович Бирюков (1860--1931) -- близкий друг и первый биограф Толстого.
  
   1 Сергей Иванович Бирюков, нижегородский вице-губернатор и предводитель дворянства Костромской губ., с которым Бирюков находился в натянутых отношениях.
  
   Т. М. Бондареву.
   1896 г. Мая 23.
   [...]Дела мои только в том, чтобы выяснить как можно лучше и понятнее людям ту истину о жизни, которую я знаю, и которая дает мне благо, и которую люди не знают и заместо которой верят в ложь, которой их научают обманщики. Не надо отчаяваться, а надо по мере сил высказывать то, что знаешь. Не при нашей жизни, так после нее, узнают и поверят то, что в наших речах справедливого. Правда не горит, не тонет. Твое сочинение и делало, и делает, и будет делать свое дело, обличая людей и открывая им глаза. [...]
   [...] На вопрос твой о том, что признаю ли я, что Бог приказывал Моисею? Отвечаю, что не признаю, а знаю, что как теперь всякие человеческие скверные дела наше правительство выставляет как будто по воле Бога и с благословения церкви, так и евреи всё, что им нужно было предписать народу, выдавали за слова Бога, сказанные Моисею, книги Моисеевы, и доказательство тому, что там описана смерть Моисея. Свят дух божий, который живет в людях, а не книги. В книгах, которые называют священными, -- много лжи. На второй вопрос о том, что Иисус, сын Марии, -- Бог или нет? -- отвечаю, что Иисус, сын Марии, человек, а не Бог, и что считать его Богом есть великое кощунство, что я и говорю всегда всем попам. О жизни будущей я думаю так, что в нас есть две половины: божеская и животная. И что если мы в этой жизни признаем собою свою божескую половину и ею будем жить, то мы с нею и уйдем к Богу, а что если мы будем жить в свое животное и собою считать это животное, то с ним и умрем. Поэтому думаю, что тот, кто живет в Боге, тот не умрет во век, а будет жить в Боге. Какая будет эта будущая жизнь, мы знать не можем, но знаем, что она есть и что я не умру. Знаю только, что я от Бога пришел и к нему приду, и то добро, которое я познал здесь и здесь проводил в жизнь и желал, что эту правду и это добро я найду в той жизни уже готовую, а там будут новые правды и новое добро, которых я буду достигать и достигну, и так без конца всё буду ближе и ближе подвигаться к Богу, и как здесь служить ему, так буду служить там и буду так служить вечно. Вот так я думаю. И потому думаю, что никто один другому помочь не может, да и незачем помогать, потому что каждый сам в себе может найти Бога и соединиться с ним и жить им, и тогда уже никого и ничего не нужно. Вот какие мои мысли о Боге и будущей жизни.
   [...]
  
   Тимофей Михайлович Бондарев -- крестьянин-сектант.
  
   А. Н. Дунаеву.
   1896 г. Мая 23.
   [...] будем готовы, когда нас потребует Бог на определенное, явно нам предназначенное дело, а не будем растрачиваться, и все-таки, сколько возможно, не будем давать чувству негодования преобладать над чувством любви и правды, во имя которых мы негодуем. Всё не позволяю себе отрываться от того мало и незаметно подвигающегося дела, которым занят, но подмывает всё больше и больше высказаться. Хорошо бы вы сделали, изложив на бумаге для других те чувства, которые мучат вас. Процесс изложения служит поверкой настоящего значения своих чувств. Целую вас и прошу беречься. За вас лично я не боюсь; боюсь за положение и, вследствие этого, за семью вашу и ваши отношения к ней.[...]
  
   Александр Никифорович Дунаев (1850--1920) -- директор Московского торгового банка, близкий знакомый Толстого и его семьи.
   Ответ на письмо Дунаева от 20 мая 1896 г., в котором он с негодованием писал о подробностях ходынской катастрофы.
  
   К. А. Гринштайну.
   1896 г. Мая 29.
   [...] Я думаю, что уяснение религиозной истины, доведение ее до наивозможнейшей простоты и ясности есть обязанность всякого человека. Я этим занят всё это последнее время.
   Желаю вам всё дальше и дальше подвигаться на том пути, на котором вы стоите. Только в этом жизнь.
  
   Константин Андреевич Гринштайн -- сельский учитель Подольской гу б., еврей, в 1877 г. перешедший в православие. С Толстым познакомился в 1891 г., сначала путем переписки, потом был у него в Ясной Поляне.
  
   Л. Л. Толстому.
   1896 г. Июня 7.
   [...]Смотрите, не ссорьтесь. Всякое слово, произнесенное друг другу недовольным тоном, взгляд недобрый -- событие очень важное. Надо привыкнуть не быть недовольным друг другом, не иначе как так, как бываешь недоволен собой, --недоволен своим поступком, но не своей душой. Прекрасно выражение: моя душа, т. е. не вся моя душа, но душа моя же. Люблю, как душу. Именно не как тело свое, а как свою душу. [...]
  
   Джону Кенворти (John Kenworthy).
   (Об общинах)
   1896 г.Июня 27.
   [...] я получил ваше очень интересное письмо, и мне очень хочется ответить вам, в особенности о преобразовании или, вернее, духовном росте, который происходит в наших друзьях "Братской церкви". (Не люблю я этих названий, они слишком много обещают. Было бы хорошо, если бы при преобразовании они откинули это название.)
   Мне кажется, что большая доля зла мира происходит от того, что мы, желая видеть осуществление того, к чему мы стремимся и еще не готовы, -- довольствуемся подобием того, что должно быть.
   Насильническое государственное устройство ведь есть не что иное, как подобие благоустройства, которое поддерживается тюрьмами, виселицами, полицией, войском, домами трудолюбия (poor houses). Ведь благоустройства нет; только скрыто от взгляда по тюрьмам, ссылкам, трущобам (slums) -- то, что нарушает его. И я думаю, что болезнь оттого так долго не излечивается, что она скрыта.
   То же самое и община. Она тоже подобие. Община святых людей среди грешников не может существовать. Я думаю, что членам общины для того, чтобы соблюсти подобие святости общины, непременно приходится делать много новых грехов.
   Мы так сотворены, что не можем стать совершенными ни поодиночке, ни группами, а непременно все вместе.
   Всякое согревание одной капли передается всем остальным. Если же можно уберечь тепло одной капли, не давая сообщаться другим каплям, и потому не остывать, то это, значит, не настоящее тепло.
   И потому думаю, что если наши друзья всю ту долю внимания и энергии, которую они направляли на поддержание внешней формы общения между собой, направят на внутренний духовный рост, то это будет лучше и для нас и для дела божия. Община и внешнее устройство, мне кажется, тогда только законно и полезно, когда оно есть неизбежное последствие внутреннего состояния. Например, если два человека, рассудив, что им выгоднее жить в одном доме, есть один обед, скажут себе: "Давайте жить вместе и есть один обед", то очень мало вероятия, что они останутся жить вместе и, вследствие этого сожития, не навлекут на себя, вместо выгоды и удовольствия, много невыгод и неприятностей; но если два человека, часто видящиеся, полюбили друг друга и вместе с тем стали совершенно равнодушны к помещению, в котором они живут, и к обеду, который они едят, скажут себе: "Зачем нам жить врозь, когда мы не дорожим помещением и обедом, а желаем жить вместе?" -- то есть все вероятия, что такие люди умрут вместе. Мало того, если только один из этих людей будет равнодушен к жизни и обеду и будет любить другого, то и тогда эти люди уживутся. Поэтому главный труд для учреждения общины -- в душе у каждого человека. Люди естественно влекутся друг к другу (в этом тайна Бога любви), и потому, чтобы соединиться, нужно только сделать себя способным к соединению, а соединение уже совершится. Если даже допустить, что соединение совершаем мы своей силой, то и тогда, прежде соединения, нужно сделаться готовым к соединению. [...]
  
   Ответ на письмо Кенворти от 13/25 июня 1896 г., в котором он жалуется на явления разложения в основанной им "Братской церкви".
  
   Е. И. Попову.
   1896 г. Июня 28.
   [...] Разумеется, болезнь и смерть неважны для того, кого они посещают, и то неважны в те минуты, которые не непрерывно длятся, когда сознаешь всю свою жизнь; но для других, для любви других людей, и болезнь и смерть близких людей важны, как важно всякое великое дело, совершаемое близким человеком; и важно свое участие в нем.
   А участие в нем наше в том, чтобы бороться с болезнью наших близких и отдалять их смерть, сколько можем. Смысл нашей жизни -- дело божье, и продлить жизнь и дать здоровье -- возможность наибольшего труда не себе, а работникам, есть тоже дело божье. [...]
   Чем больше живу, тем яснее вижу ту страшную нужду, в свете и ту власть тьмы, обуявшую мир, и всё больше чувствую, как велика жатва, и как мало делателей, и какой я ленивый делатель, и молю господина жатвы, чтобы выслал больше. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   1896 г. Июня 28.
   [...] Одно, главное, хочется сказать, это то, что не надо отчаиваться, -- что грех ваш удесятеряется, если вы отчаиваетесь.
   А чтобы не отчаиваться надо помнить две вещи:
   1) Что грех, который мучит вас, мучит не вас одних, а всех нас. Мы все в той или другой форме рабствуем этому греху, т. е. отдаемся ему (первый -- я). И если та форма, в которой вами овладевает грех, кажется вам особенно отвратительна, то не забывайте, что грех во всех видах одинаково отвратителен и одинаково и гадок и простителен перед Богом.
   Вы говорите: "если он есть". Да как же ему не быть, когда есть я и -- в таком зависимом положении, в котором я нахожусь.
   Смешное сравнение, но оно выражает то, что хочу сказать: я вхожу в здание, в конюшню, и вижу лошадей, запертых по стойлам и с подложенным кормом, подстилкой; неужели можно усомниться, если бы я и сам был лошадь, в том, что есть существо, которое устроило конюшню, приготовило корм, а главное, заперло лошадей? Можно никогда не видать этого хозяина и верить без сомнения, что он есть. Правда, что лошадь будет воображать, что хозяин этот тоже лошадь; а от этого предположения в представлении о хозяине произойдет путаница; но то, что хозяин есть, и любящий лошадей хозяин, и что-то на них или ими делающий, в этом уже не может быть сомнения.
   Несите свой крест, милый друг, зная, что крест от Бога, и он знает про этот крест и предвидел вашу борьбу и страдания и нуждается в них. Претерпевый до конца спасен будет. Падайте и поднимайтесь, и всегда надейтесь, что больше не падете.
   Практически же мой совет тот, что надо больше жить плотски -- общаться с природой, работать, ходить, играть, собирать цветы, украшать вокруг себя. Всё это грех, когда для этого нужны труды других людей, но если нет, то нет греха, и нужно, и может избавить от греха. [...]
   Сомнений ваших не понимаю. Отбрасывайте всё, что сомнительно, всё отбрасывайте смелее, и останется то, чего нельзя отбросить. Всё равно, как из-под ног отбрасывать всё, на чем стоишь, станешь на непоколебимом. Сомнение -- от того, что не отбрасываете и продолжаете стоять на том, что качается. [...]
  
   С. И. Кобелеву.
   1896 г. Июля 4.
   [...] Киреевский1 был человек хороший, но заблуждался, полагая, что христианство проявилось в православии. Православие наше есть первый и злейший враг Христа и его учения. Не знаю, что вы написали об этом предмете, может быть и хорошо, но писать об таких сочинениях, как Киреевского, неважно. Важнее гораздо наша жизнь, и проповедь истины сильнее всего, когда она ведется самою жизнью. Потому я душою порадовался на ваше описание того, как вы приняли и перенесли потерю 200 р. Я своей судьбой и своими слабостями поставлен в такое положение, что, живя в избытке, не могу на деле показать, насколько я христианского духа, а вам, человеку, живущему своим трудом, можно на деле показать свою веру. И никто не служит лучше Богу, как тот, кто в жизни делами свидетельствует об истине: просящему дает, от взявшего не требует назад; и если и не отдает рубахи тому, кто взял кафтан, то, по крайней мере, не ищет своего, не судится и не жалеет похищенного, зная, что жизнь наша не в богатстве, а в нашем душевном росте, в увеличении в себе любви и в проявлении ее в мире.
   Я ныне летом занялся тем, чтобы подчеркнуть в евангелиях то, что совсем просто и понятно, пропустив то, что может быть разно перетолковано, и, читая из евангелий одни эти понятные места, получил большую радость. [...]
  
   Ответ на письмо С. И. Кобелева от 8 мая 1896 г., в котором он сообщал Толстому о своей жизни и о написании им разбора философских взглядов И. В. Киреевского.
  
   1 Иван Васильевич Киреевский (1806--1856), писатель, один из теоретиков славянофильства. Толстой был лично знаком с ним.
  
   А. А. Тугариновой.
   1896 г. Июля 4.
   [...] Смерть детей и, в особенности, такая ужасная, как смерть вашего маленького брата, должна приводить в отчаяние всех сильно чувствующих и не имеющих веры в вечную жизнь людей. Надеюсь, что вы не принадлежите к ним и не только знаете, но всем существом чувствуете, что ваша жизнь истинная, так же, как и жизнь вашего брата, не может уничтожиться и отделиться от вас, что она только скрылась на время от нашего взора, но что как мы все здесь соединены возможностью любви, т. е. Богом, так мы всегда и везде соединены в нем и только заблуждаемся, чувствуя себя здесь разделенными на отдельные существа. Задача нашей жизни здесь уничтожить это разделение любовью. Дай Бог вам расти в ней. [...]
  
   Александра Афанасьевна Тугаринова (р. 1876) -- по окончании гимназии в Саратове в 1896 г. училась на Высших женских курсах в Петербурге; родственница Л. Ф. Анненковой, через которую познакомилась лично с Толстым.
   Ответ на письмо Тугариновой от 7 июля 1896 г., в котором она сообщала о смерти своего младшего брата, заблудившегося в лесу и найденного мертвым.
  
   А. И. Ярышкину.
   1896 г. Конец июня -- начало июля.
   [...] помнит ли он,1 знает ли, верит ли, что жизнь наша здесь есть одно из проявлений во времени бесконечной жизни и что никакие условия этой жизни, ни болезнь, ни слабость, ни смерть не могут помешать движению жизни, совершению предназначенного нам дела, увеличения в себе любви и потому проявления ее в мире для установления в нем царства божия. [...]
  
   Ответ на письмо Ярышкина от 26 мая 1896 г., в котором он сообщал о тяжелой болезни А. В. Дольнера.
  
   1 Анатолий Владиславович Дольнер (1867--1896), бывший студент Академии художеств, последователь Толстого, учитель в Тираспольском уезде Херсонской губ.
  
   T. Л. Толстой.
   1896 г. Августа 2?
   [...] Если душе хорошо, то и на свете всё хорошо. Вот и постараемся это сделать. Я стараюсь, и ты старайся. Вот и будет хорошо. [...]
  
   Г. Ф. Ван Дейлю (G. F. Van Duyl).
   1896 г. Августа 23.
   [...] Вы придаете моей личности и писаниям значение, которое я сам им не придаю, и, по правде сказать, те чересчур лестные слова, которые вы мне говорите, мне чрезвычайно неприятны. Надеюсь, что вы не обидитесь на меня за мою искренность и не перестанете извещать меня об интересных событиях в вашей стране, вроде тех, о которых вы только что меня известили.[...]
   Недавний поступок Вандервера имеет, по-моему, огромное значение. До сих пор все отказы от военной службы бывали основаны на мотивах, вытекающих из религиозных верований, и правительства объясняли их как последствия сектантского фанатизма, тогда как отказ Вандервера, который даже не называет себя христианином (вероятно, в том смысле, который церкви обычно придают этому слову, в сущности же я считаю его более христианином, чем все епископы, которые будут осуждать его поступок), не дает правительству никакой возможности объяснить его поступок, как исключение, и ясно обнаруживает противоречие между христианством, к которому причисляют себя правительства, и существующим порядком, который они поддерживают постоянными армиями, не имеющими другого назначения, кроме насилия и убийства.[...]
  
   Джону К. Ван дер Веру (John K. Van der Veer).
   1896 г. Августа 23.
   Дорогой друг,
   Называю вас так, потому что, прочитав ваше письмо к командиру полка, доставленное мне г-ном Вандейлем, я вас знаю лучше, и вы мне ближе, чем многие лица, живущие около меня, и которых я вижу каждый день.
   По этому письму я вижу, что ваше понимание жизни и наших обязанностей к Богу и ближнему тождественно с моим.
   Вы говорите в вашем письме, что вы не христианин; но вы не можете не быть таковым, так как поступок ваш мог вытечь только из христианского начала, заключающегося в признании цели своего существования не в благе своей личности, но в осуществлении истины и общего блага, иначе говоря -- в осуществлении воли божьей и установлении его царства на земле.
   Мне в особенности понравилось в вашем письме то, что вы указали на бессмысленность, жестокость и малодушие убийства по команде. Я понимаю, что для человека, никогда не задумывавшегося над тем, что он делает, поступая в солдаты и обещаясь повиноваться первому встречному, который окажется его начальником, и убивать всех тех, кого он прикажет убить, положение солдата может и не казаться преступным, но я никогда не мог понять, как человек, раз понявший всё значение того, что он делает, обещаясь вообще повиноваться, а тем более в деле убийства, своим начальникам, -- может согласиться быть солдатом. Для того, чтобы образованный человек нашего времени отказался от военной службы, нужно только, чтобы он был честен, даже не честен, -- а не был бы малодушным трусом, открыто признающим, что для него нет ничего святого, ничего выше своего спокойствия и личного благополучия.2 Вот это-то становится особенно ясным из вашего письма.
   Пусть Бог, -- тот Бог, который руководит вашей совестью и внушил вам ваш поступок, -- поддержит вас в ожидающих вас испытаниях.
   Если сознание того, что есть люди, высоко ценящие ваш поступок и любящие вас, может доставить вам некоторое удовлетворение, то знайте, что все мои друзья, которым я отчасти уже сообщил и еще сообщу ваше письмо, находятся и будут находиться с вами в сердечном и душевном единении. Не говоря о том, что делается вне России, есть в настоящее время между нами несколько лиц из разных слоев -- крестьян, учителей, студентов, которые так же, как и вы, отказались от военной службы и с твердостью переносят последствия своего поступка.
   Борьба завязывается со всех сторон, и ваш отказ, мотивированный с такой искренностью, разумностью и убеждением, с вашей особенной, совершенно независимой точки зрения, имеет, по моему мнению, большое значение.[...]
  
   Джон К. Ван дер Вер (John K. Van der Veer, p. 1867) -- голландский рабочий. Несколько раз отбывал тюремное заключение за пропаганду социализма среди рабочих. С 1891 по 1896 г. состоял постоянным сотрудником социалистической газеты, но затем увлекся анархизмом и в 1897 г. редактировал анархический журнал "Vrede" ("Мир"). В 1898 г. Ван дер Вер приезжал в Англию для руководства типографией В. Г. Черткова в г. Пэрлее.
  
   А. М. Калмыковой.
   (Письмо либералам)
   1896 г. Августа 31.
   Очень рад был бы вместе с вами и вашими товарищами Девелем1 и Рубакиным2 -- деятельность которых знаю и ценю -- отстаивать права комитета грамотности3 и воевать против врагов народного просвещения; но не вижу никаких средств противодействия на том поприще, на котором вы работаете.
   Я утешаю себя только тем, что занят, не переставая, этой же самой борьбой с теми же врагами просвещения, хотя и на другом поприще.
   По тому частному вопросу, который занимает вас, я думаю, что, вместо уничтоженного комитета грамотности, надо бы устроить множество других обществ грамотности, с теми же задачами и независимо от правительства, не спрашивая у него никаких цензурных разрешений и предоставляя ему, если оно захочет, преследовать эти общества грамотности, карать за них, ссылать и т. п. Если оно будет это делать, то только придаст этим особенное значение хорошим книгам и библиотекам и усилит движение к просвещению.
   Мне кажется, что теперь особенно важно делать доброе спокойно и упорно, не только не спрашиваясь правительства, но сознательно избегая его участия. Сила правительства держится на невежестве народа, и оно знает это и потому всегда будет бороться против просвещения. Пора нам понять это. Давать же правительству возможность, распространяя мрак, делать вид, что оно занято просвещением народа, как это делают всякого рода мнимо-просветительные учреждения, контролируемые им, -- школы, гимназии, университеты, академии, всякого рода комитеты и съезды, -- бывает чрезвычайно вредно. Добро -- добро, и просвещение -- просвещение только тогда, когда оно совсем добро и совсем просвещение, а не применительно к циркулярам Делянова4 и Дурново.5 Главное же, мне всегда жалко, что такие драгоценные, бескорыстные, самоотверженные силы тратятся так непроизводительно. Иногда мне просто смешно смотреть на то, как люди, хорошие, умные, тратят свои силы на то, чтобы бороться с правительством на почве тех законов, которые пишет по своему произволу это самое правительство.
   Дело, мне кажется, в следующем:
   Есть люди, к которым мы принадлежим, которые знают, что наше правительство очень дурно, и борются с ним. Со времен Радищева6 и Декабристов способов борьбы употреблялось два: один способ -- Стеньки Разина, Пугачева, Декабристов, революционеров 60-х годов, деятелей 1-го марта7 и других; другой -- тот, который проповедуется и применяется вами -- способ "постепеновцев", -- состоящий в том, чтобы бороться на законной почве, без насилия, отвоевывая понемногу себе права. Оба способа, не переставая, употребляются вот уже более полустолетия на моей памяти, и положение становится всё хуже и хуже; если положение и улучшается, то происходит это не благодаря той или другой из этих деятельностей, а несмотря на вред этих деятельностей (по другим причинам, о которых я скажу после), и та сила, против которой борются, становится всё могущественнее, сильнее и наглее. Последние проблески самоуправления: земство, суд, ваши комитеты и др. -- всё упраздняется, как "бессмысленные мечтания".8
   Теперь, когда прошло столько времени, что тщетно употребляются оба эти средства, можно, кажется, ясно видеть, что ни то, ни другое средство не годится и почему. Мне, по крайней мере, который всегда питал отвращение к нашему правительству, но никогда не прибегал ни к тому, ни к другому способу борьбы с ним, недостатки этих обоих средств очевидны.
   Первое средство не годится, во-первых, потому, что если бы даже и удалось изменение существующего порядка посредством насилия, то ничто бы не ручалось за то, что установившийся новый порядок был бы прочен и что враги этого нового порядка не восторжествовали бы при удачных условиях и при помощи того же насилия, как это много раз бывало во Франции и везде, где бывали революции. И потому новый, установленный насилием порядок вещей должен был бы непрестанно быть поддерживаемым тем же насилием, т. е. беззаконием, и, вследствие этого, неизбежно и очень скоро испортился бы так же, как и тот, который он заменил. При неудаче же, как это всегда было у нас, все насилия революционные, от Пугачева до 1-го марта, только усиливали тот порядок вещей, против которого они боролись, переводя в лагерь консерваторов и ретроградов всё огромное количество нерешительных, стоявших посредине и не принадлежавших ни к тому, ни к другому лагерю людей. И потому думаю, что, руководствуясь и опытом и рассуждением, смело можно сказать, что средство это, кроме того, что безнравственно, -- неразумно и недействительно.
   Еще менее действительно и разумно, по моему мнению, второе средство. Оно недействительно и неразумно, потому что правительство, имея в своих руках всю власть (войско, администрацию, церковь, школы, полицию) и составляя само те так называемые законы, на почве которых либералы хотят бороться с ним, -- правительство, зная очень хорошо, что именно ему опасно, никогда не допустит людей, подчиняющихся ему и действующих под его руководством, делать какие бы то ни было дела, подрывающие его власть. Так, например, хоть бы в данном случае, правительство, как у нас (да и везде), держащееся на невежестве народа, никогда не позволит истинно просвещать его. Оно разрешает всякого рода мнимо-просветительные учреждения, контролируемые им -- школы, гимназии, университеты, академии, всякого рода комитеты и съезды и подцензурные издания до тех пор, пока эти учреждения и издания служат его целям, т. е. одуряют народ, или, по крайней мере, не мешают одурению его; но при всякой попытке этих учреждений или изданий пошатнуть то, на чем зиждется власть правительства, т. е. невежество народа, правительство преспокойно, не отдавая никому отчета, почему оно поступает так, а не иначе, произносит свое "veto",9 преобразовывает, закрывает заведения или учреждения и запрещает издания. И потому, как это ясно и по рассуждению и по опыту, такое мнимое, постепенное завоевание прав есть самообман, очень выгодный правительству и поэтому даже поощряемый им.
   Но мало того, что эта деятельность неразумна и недействительна, она и вредна. Вредна этого рода деятельность, во-первых, потому, что просвещенные, добрые и честные люди, вступая в ряды правительства, придают ему нравственный авторитет, который оно не имело бы без них. Если бы всё правительство состояло бы из одних только тех грубых насильников, корыстолюбцев и льстецов, которые составляют его ядро, оно не могло бы держаться. Только участие в делах правительства просвещенных и честных людей дает правительству тот нравственный престиж, который оно имеет. В этом -- один вред деятельности либералов, участвующих или входящих в сделки с правительством. Во-вторых, вредна такая деятельность потому, что для возможности ее проявления эти самые просвещенные, честные люди, допуская компромиссы, приучаются понемногу к мысли о том, что для доброй цели можно немножко отступать от правды в словах и делах. Можно, например, не признавая существующую религию, исполнять ее обряды, можно присягать, можно подавать ложные, противные человеческому достоинству адресы, если это нужно для успеха дела, можно поступать в военную службу, можно участвовать в земстве, не имеющем никаких прав, можно служить учителем, профессором, преподавая не то, что сам считаешь нужным, а то, что предписано правительством, даже -- земским начальником, подчиняясь противным совести требованиям и распоряжениям правительства, можно издавать газеты и журналы, умалчивая о том, что нужно сказать, и печатая то, что велено. Делая же эти компромиссы, пределов которых никак нельзя предвидеть, просвещенные и честные люди, которые одни могли бы составлять какую-нибудь преграду правительству в его посягательстве на свободу людей, незаметно отступая всё дальше и дальше от требований своей совести, не успеют оглянуться, как уже попадают в положенье полной зависимости от правительства: получают от него жалованье, награды и, продолжая воображать, что они проводят либеральные идеи, становятся покорными слугами и поддерживателями того самого строя, против которого они выступили.
   Правда, есть еще и лучшие, искренние люди этого лагеря, которые не поддаются на заманивания правительства и остаются свободными от подкупа, жалованья и положения. Эти люди, большей частью, запутавшись в тех сетях, которыми их опутывает правительство, бьются в этих сетях, как вы теперь с своими комитетами, топчась на одном месте, или, раздражившись, переходят в лагерь революционеров, или стреляются, или спиваются, или, отчаявшись, бросают всё и, что чаще всего, удаляются в литературу, где, подчиняясь требованиям цензуры, высказывают только то, что позволено, и, этим самым умолчанием о самом важном внося самые превратные и желательные для правительства мысли в публику, продолжают воображать, что они своим писанием, дающим им средства к существованию, служат обществу.
   Так что и рассуждение и опыт показывают мне, что оба средства борьбы против правительства, употреблявшиеся до сих пор и теперь употребляемые, не только не действительны, но оба содействуют усилению власти и произвола правительства.
   Что же делать? Очевидно, не то, что в продолжение семидесяти лет оказалось бесплодным и только достигало обратных результатов. Что же делать? А то самое, что делают те, благодаря деятельности которых совершалось всё то движение вперед к добру и к свету, которое совершилось и совершается с тех пор, как стоит мир. Вот это-то и надо делать. Что же это такое?
   А простое, спокойное, правдивое исполнение того, что считаешь хорошим и должным, совершенно независимо от правительства, от того, что это нравится или не нравится ему. Или другими словами: отстаивание своих прав, не как члена комитета грамотности, или гласного, или землевладельца, или купца, или даже члена парламента, а отстаивание своих прав разумного и свободного человека, и отстаивание их не так, как отстаиваются права земств и комитетов, с уступками и компромиссами, а без всяких уступок и компромиссов, как и не может иначе отстаиваться нравственное и человеческое достоинство.
   Для того чтобы успешно защищать крепость, нужно сжечь все дома предместья и оставить только то, что твердо и что мы ни за что не намерены сдать. Точно так же и здесь: надо сначала уступить всё то, что мы можем сдать, и оставить только то, что не сдается. Только тогда, утвердившись на этом несдаваемом, мы можем завоевать и всё то, что нам нужно. Правда, права члена парламента, или хоть земства, или комитета, -- больше, чем права простого человека, и, пользуясь этими правами, кажется, что можно сделать очень многое; но горе в том, что для приобретения прав земства, парламента, комитета, надо отказаться от части своих прав, как человека. А отказавшись хотя от части прав, как человека, нет уже никакой точки опоры, и нельзя ни завоевать, ни удержать никакого настоящего права. Для того чтобы вытаскивать других из тины, надо самому стоять на твердом, а если для удобства вытаскивания самому сойти в тину, то и других не вытащишь и сам завязнешь. Очень может быть хорошо и полезно провести в парламенте восьмичасовый день, или в комитете либеральную программу школьных библиотек; но если для этого нужно члену парламента публично, поднимая руку, лгать, произнося присягу, лгать, выражая словами уважение тому, чего он не уважает; или, для нас, для проведения самых либеральных программ, служить молебны, присягать, надевать мундиры, писать лживые и льстивые бумаги и говорить такие же речи и т. п., то, делая все эти вещи, мы теряем, отказываясь от своего человеческого достоинства, гораздо больше, чем выигрываем, и, стремясь к достижению одной определенной цели (большей частью цель эта и не достигается), лишаем себя возможности достигнуть других, самых важных целей. Ведь сдерживать правительство и противодействовать ему могут только люди, в которых есть нечто, чего они ни за что, ни при каких условиях не уступят. Для того чтобы иметь силу противодействовать, надо иметь точку опоры. И правительство очень хорошо знает это и заботится, главное, о том, чтобы вытравить из людей то, что не уступает -- человеческое достоинство. Когда же оно вытравлено из них, правительство спокойно делает то, что ему нужно, зная, что оно не встретит уже настоящего противодействия. Человек, который согласился публично присягать, произнося недостойные и лживые слова присяги, или покорно в мундире дожидаться несколько часов приема министра, или записавшись в охрану на коронации, или для приличия исполнивши обряд говения10 и т. п., уже не страшен правительству.
   Александр II говорил, что либералы не страшны ему, потому что он знает, что всех их можно купить не деньгами, так почестями.
   Ведь люди, участвующие в правительстве или работающие под его руководством, делая вид, что они борются, могут обманывать себя и своих единомышленников; но те, кто с ними борются, несомненно знают по противодействию, которое они оказывают, что они не тянут, а делают только вид. И это знает наше правительство по отношению либералов и постоянно делает испытания, насколько действительно есть настоящее противодействие, и, удостоверившись в достаточном для своих целей отсутствии его, делает свои дела с полной уверенностью, что с этими людьми всё можно.
   Правительство Александра III знало это очень хорошо и, зная это, спокойно уничтожило всё то, чем так гордились либералы, воображая себе, что они всё это сделали: изменило, ограничило суд присяжных; уничтожило мировой суд; уничтожило университетские права; изменило всю систему преподавания в гимназиях; возобновило кадетские корпуса; даже казенную продажу вина; установило земских начальников; узаконило розги; уничтожило почти земство; дало бесконтрольную власть губернаторам; поощряло экзекуции; усилило административные ссылки и заключения в тюрьмах и казни политических; ввело новые гонения за веру; довело одурение народа дикими суевериями православия до последней степени; узаконило убийство на дуэлях; установило беззаконие в виде охраны с смертной казнью, как нормальный порядок вещей; и в проведении всех этих мер не встречало никакого противодействия, кроме протеста одной почтенной женщины,11 смело высказавшей правительству то, что она считала правдой. Либералы же говорили потихоньку между собою, что им всё это не нравится, но продолжали участвовать и в судах, и в земствах, и в университетах, и на службе, и в печати. В печати они намекали на то, на что позволено было намекать, молчали о том, о чем было велено молчать; но печатали всё то, что велено было печатать. Так что всякий читатель, получая либеральную газету и журнал, не будучи посвящен в то, что говорилось потихоньку в редакциях, читал изложение без комментарий и осуждений самых жестоких и неразумных мер, подобострастные и льстивые адресы, обращенные к виновникам этих мер, и часто даже восхваления их. Так вся печальная деятельность правительства Александра III, разрушившая всё то12 доброе, что стало входить в жизнь при Александре II, и пытавшаяся вернуть Россию к варварству времен начала нынешнего столетия, -- вся эта постыдная деятельность виселиц, розг, гонений, одурения народа, -- сделалась предметом безумного, печатавшегося во всех либеральных газетах и журналах восхваления Александра III и возведения его в великого человека, в образцы человеческого достоинства. То же продолжается и при новом царствовании. Вступившего на место прежнего царя молодого человека, не имеющего никакого понятия о жизни, уверили те люди, которые стоят у власти и которым это выгодно, что для управления ста миллионами надо делать то самое, что делал его отец, т. е. надо ни у кого не спрашивать, что нужно делать, а делать только то, что взбредет в голову или что посоветует первый из приближенных льстецов. И, вообразив себе, что неограниченное самодержавие есть священное начало жизни русского народа, молодой человек этот начинает свое царствование тем, что вместо того, чтобы просить представителей русского народа помочь ему советами в управлении, в котором он, воспитанный в гвардейских полках, ничего не понимает и не может понимать, он дерзко, неприлично кричит на явившихся к нему с поздравлениями представителей русского народа, называя робко выраженное некоторыми из них желание доводить до сведения власти о своих нуждах, "бессмысленными мечтаниями". И что же? Русское общество возмутилось, просвещенные и честные люди -- либералы -- высказали свое негодование и отвращение, по крайней мере воздержались от восхваления такого правительства и от участия в нем и поощрения его? Нисколько. С этого времени начинается особенно напряженное взапуски восхваление и отца и подражающего ему сына, и не слышится ни одного протестующего голоса,13 и залы зимнего дворца заваливаются подлыми, льстивыми адресами и подносимыми иконами. Устраивается ужасающая по своей нелепости, безумной трате денег, коронация; происходят от презрения к народу и наглости властителей страшные бедствия погибели тысячей людей, на которые устроители ее смотрят, как на маленькое омрачение торжеств, которые не должны от этого прерываться; устраивается никому, кроме14 тех, кто устроили ее, ненужная выставка, на которую тратятся миллионы; с неслыханной прежде наглостью выдумываются в канцелярии Синода новые, самые глупые средства одурения народа, -- мощи человека,15 про которого никто ничего никогда не знал; усиливаются строгости цензуры, продолжается положение охраны, т. е. узаконенное беззаконие, и положение становится всё хуже и хуже.
   А я думаю, что всего этого не было бы, если бы те просвещенные и честные люди, которые теперь заняты либеральной деятельностью на почве законности в земствах, комитетах, подцензурной литературе и т. п., направляли бы свою энергию не на то, чтобы в формах, учрежденных самим правительством, как-нибудь обмануть его и заставить действовать себе на вред и погибель, а только на то, чтобы, ни в коем случае не участвуя в правительстве и ни в каких делах, связанных с ним, отстаивать свои личные права человека. "Вам угодно учредить, вместо мировых судей, земских начальников с розгами, -- это ваше дело; но мы не пойдем ни судиться к вашим земским начальникам, ни сами не будем поступать в эту должность; вам угодно сделать суд присяжных одною формальностью, -- это ваше дело, но мы не пойдем в судьи, ни в адвокаты, ни в присяжные; вам угодно под видом охраны установить бесправие, -- это ваше дело, но мы не будем участвовать в ней и будем прямо называть охрану беззаконием и смертные казни без суда -- убийством; вам угодно устроить классические гимназии с военными упражнениями и законом божиим или кадетские корпуса, -- ваше дело, но мы не будем в них учителями, не будем посылать в них наших детей, а будем воспитывать их так, как считаем хорошим; вам угодно свести на нет земство, -- мы не будем участвовать в нем;16 вы запрещаете печатать то, что вам не нравится, -- вы можете ловить, сжигать, наказывать типографщиков, но говорить и писать вы не можете нам помешать, и мы будем делать это; вы велите присягать на верность царю, -- мы не будем делать этого, потому что это глупость, ложь и подлость; вы велите служить в военной службе, -- мы не будем делать этого, потому что считаем массовое убийство таким же противным совести поступком, как и убийство одиночное, а, главное, обещание убивать, кого прикажет начальник, -- самым подлым поступком, который может сделать человек; вы исповедуете религию, отставшую на тысячу лет от века, с Иверской,17 мощами и коронациями, -- это ваше дело, но идолопоклонство и изуверство мы не только не признаем религиею, но называем изуверством и идолопоклонством и стараемся избавить от него людей".
   И что может правительство против такой деятельности? Можно сослать, посадить в тюрьму человека за то, что он готовит бомбу или даже печатает прокламацию к рабочим, и можно передать комитет грамотности из одного министерства в другое, или закрыть парламент; но что может сделать правительство с человеком, который не хочет публично лгать, поднимая руку, или не хочет детей отдавать в заведение, которое он считает дурным, или не хочет учиться убивать людей, или не хочет участвовать в идолопоклонстве, или не хочет участвовать в коронациях, встречах и адресах, или говорит и пишет то, что думает и чувствует? Преследуя человека, правительство делает из такого человека возбуждающего общее сочувствие мученика и подрывает те основы, на которых оно само держится, так как, поступая так, оно вместо того, чтобы охранять человеческие права людей, само нарушает их.
   И стоит только всем тем просвещенным и честным людям, силы которых гибнут теперь во вред себе и делу на революционной, социалистической и либеральной деятельности, начать поступать так, и тотчас же составилось бы ядро честных, просвещенных и независимых людей, и к ядру этому примкнула бы вся, всегда колеблющаяся масса средних людей и явилась бы та единственная сила, которая покоряет правительства, -- общественное мнение, требующее свободы слова, свободы совести, справедливости и человечности. А как скоро составилось бы такое общественное мнение, так не только нельзя бы было закрывать комитет грамотности, но сами собой уничтожились бы все те бесчеловечные учреждения охраны, тайной полиции, цензуры, Шлиссельбурга,18 Синода, с которыми борются теперь революционеры и либералы.
   Так что для борьбы с правительством пробованы были два средства, -- оба неудачные, и остается теперь испытать третье, которое еще не пробовано и которое, по моему мнению, не может не быть успешно. Средство это, коротко выраженное, состоит в том, чтобы всем просвещенным и честным людям стараться быть как можно лучше, и даже лучше не во всех отношениях, а только в одном, именно соблюсти одну из своих элементарных добродетелей -- быть честным, не лгать, а поступать и говорить так, чтобы мотивы, по которым поступаешь, были понятны любящему тебя твоему семилетнему сыну; поступать так, чтобы сын этот не сказал: "а зачем же ты, папаша, говорил тогда то, а теперь делаешь или говоришь совсем другое? " Средство это кажется очень слабым, а между тем я убежден, что только одно это средство двигало человечество с тех пор, как оно существует. Убежден же я в этом потому, что то, что требуется совестью -- высшим предчувствием доступной человеку истины, -- есть всегда и во всех отношениях самая нужная и самая плодотворная деятельность. Только человек, живущий сообразно своей совести, может иметь благое влияние на людей. Деятельность же, сообразная с совестью лучших людей общества, есть всегда та самая деятельность, которая требуется для блага человечества в данное время.
   Простите, что так много написал вам, может быть, совершенно ненужного вам; но мне давно хотелось высказаться по этому вопросу. Я начал даже большую статью об этом,19 но едва ли успею до смерти кончить, и потому хотелось бы хоть кое-как высказаться. Простите, если в чем ошибся.
  
   Александра Михайловна Калмыкова, рожд. Чернова (1849--1926) -- писательница и деятельница по народному образованию.
   Ответ Толстого на коллективное обращение к нему общественных деятелей по народному образованию -- членов Петербургского комитета грамотности В. В. Девеля, Н. А. Рубакина и А. М. Калмыковой от 2 мая 1896 г., в котором они просили Толстого высказаться по поводу правительственных репрессий, выразившихся, в частности, в закрытии комитетов грамотности.
  
   1 Виктор Владимирович Девель (1856--1899), бывший секретарь Петербургского комитета грамотности.
   2 Николай Александрович Рубакин (1862--1946), писатель, библиограф, секретарь Петербургского комитета грамотности, автор ряда работ по вопросам народного образования, в том числе широко распространенного библиографического справочника "Среди книг" (2-е изд. в трех томах 1911--1915). В рецензии на 2-й том этого издания Ленин писал, что "ни одной солидной библиотеке без сочинения г-на Рубакина нельзя будет обойтись" .
   3 Комитеты грамотности -- общественные учреждения, образованные одно в 1845 г. при Московском обществе сельского хозяйства, другое в 1861 г. в Петербурге при Вольно-Экономическом обществе. Комитеты ставили своей целью разработкой теоретических вопросов и непосредственной практической деятельностью по изданию дешевых книг для народа и устройству народных библиотек содействовать начальному народному образованию. В конце 1895 г., по требованию министра внутренних дел И. Н. Дурново, комитеты были закрыты, а в 1896 г. преобразованы в особые общества грамотности с официальной реакционной программою.
   4 Иван Давыдович Делянов (1818--1897), в 1882--1897 гг. министр народного просвещения, отличавшийся особой реакционностью; поддерживал в гимназиях систему классического образования, ограничил прием в средне-учебные заведения детей трудящихся; издал новый "университетский устав 1884 г. ", заменивший самоуправление университетов (по уставу 1865 г. ) системой бюрократической регламентации академической жизни.
   5 Иван Николаевич Дурново (1830--1903), с 1889 по 1895 г. министр внутренних дел, а затем председатель Комитета министров, инициатор положения о земских начальниках (1889), по которому все крестьянское население России было отдано под административно-судебную опеку местного дворянства, и ряда других реакционных постановлений.
   6 Александр Николаевич Радищев (1749--1802).
   7 Группа членов партии "Народной воли", организаторов террористического акта 1 марта 1881 г., в результате которого был убит Александр II.
   8 По случаю восшествия на престол Николая II представители земств обратились к нему с пожеланием введения либеральных реформ, на что он ответил им в своей речи от 12 января 1895 г., назвав эти пожелания "бессмысленными мечтаниями". См. статью Толстого "Бессмысленные мечтания".
   9 Запрещение.
   10 В опубликованном тексте следуют слова: или вперед спрашивать у начальников цензуры, можно ли, или нельзя ему высказывать те или другие мысли.
   11 Имеется в виду Мария Константиновна Цебрикова (1835--1917), писательница. Написала в 1880 г. "Открытое письмо" Александру III, за что была сослана в Вологодскую губ.
   12 Зачеркнуто: чем гордились либералы; и дальнейшая фраза: доброе, что стало входить в жизнь при Александре II вписана рукой неизвестного.
   13 В опубликованном тексте это место письма выражено так: кроме одного анонимного письма, осторожно выражающего неодобрение поступку молодого царя, и царю подносятся со всех сторон подлые льстивые адресы и, почему-то, всякого рода иконы, которые никому ни на что не нужны и служат только предметом идолопоклонства грубых людей.
   14 Зачеркнуто: мошенников, устроивших ее и заменено вписанными неизвестной рукой словами: тех, кто устроили ее.
   15 Имеется в виду открытие весною 1896 г. в Чернигове "мощей" черниговского архиепископа Феодосия Углицкого.
   16 Зачеркнуто: вы проповедуете дуэль, мы прямо признаем это преступлением и дерущихся на дуэли убийцами, а пишущих об этом законы подстрекателями.
   17 Икона в Иверской часовне у Воскресенских ворот в Москве, считавшаяся "чудотворной" и широко эксплуатировавшаяся духовенством для поддержания суеверий.
   18 Шлиссельбургская крепость при выходе р. Невы из Ладожского озера; служила местом заточения государственных преступников; уничтожена после революции 1917 г.
   19 Толстой имеет в виду свою статью "Бессмысленные мечтания", начатую в 1895 г., но в то время еще не законченную.
  
   Д. А. Хилкову.
   1896 г. Июль--август?
   [...] Еще было причиной, что не отвечал так долго, то, что в вашем письме высказаны мысли, с которыми я не согласен; а между тем не хотелось бы высказывать это несогласие. Первое, вы пишете, что надо в печати -- нашей подлой и дурной печати -- восставать против гонений за веру. Я же того мнения, что это бесполезно. Гонения должны быть и будут, и высказыванье в подцензурных формах нашего неодобрения этому не изменит дела.
   Кроме того, гонения -- как мне ни неловко, ничего не потерпевшему, это говорить вам, так много потерпевшему, -- гонения не только неизбежное условие установления истины, но и необходимое для этого условие. Всё равно, как трение. Нельзя желать того, чтобы при движении не было трения. Напротив, если нет трения, я вперед знаю, что ничего не движется. Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что для успеха дела божия нужно только, только одно: ясная, твердая вера, т. е. понимание смысла своей жизни, такое, которое без колебания руководило бы всеми поступками. Это нужно для себя каждому, нужнее всего в мире; это то царство небесное и правда его, которое нужно прежде всего для себя, а как скоро это есть для себя, так оно само собой, как огонь, передается, и сжигает, и освещает. А для установления этого царства божия в себе, я думаю, что необходимы гонения: они проверяют ясность и твердость веры. И пускай тысячи, считавших себя верующими, отпадут, вследствие гонений, а один выдержит испытание и останется. И этот один выгоднее для дела божия, чем те тысячи. Вы скажете: нельзя ли без этого? Я скажу: нельзя, как нельзя без трения. А писание подцензурное, либеральное одно из самых вредных писаний. Московские Ведомости делают меньше вреда, прямо восхваляя то, что они восхваляют, чем либеральные органы, не договаривающие там, где читатель хочет и робеет и не умеет сам договорить и оттого предполагает, что что-нибудь неясно и трудно там, где всё ясно и просто.
   Другой пункт несогласия с вами это то, что вы предпочитаете художественный способ изложения простому. Художественный способ изложения баловство и всегда дает возможность отмахнуться от того, что не нравится, тогда как простой способ изложения обязателен. Главное же то, что не то, что хочется, а чувствую себя обязанным попытаться, и последнее время жизни на это положить, сказать просто и ясно то, что сам понимаешь просто и ясно и что так нужно людям, особенно огромному большинству мало ученых, а главное, детям.[...]
  
   Ответ на письмо Хилкова от 11 июня 1896 г., в котором он, по поводу статьи М. О. Меньшикова в "Неделе" в защиту гонимых сектантов, убеждал Толстого "помочь в этом деле "Неделе" своими статьями" и доказывал преимущество художественной формы по сравнению с "догматической".
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1896г.Начало сентября.
   [...] Ваша деятельность меня очень радует не столько за успех дела, сколько за вас. Нет больше счастья, как отдать свои силы служению делу божью, которое, хоть не при мне, но, рано или поздно, неизбежно восторжествует.
   Вы пишете, что встречаете иногда аргумент о том, that, there is no difference in principle between physical and other force. The force of public opinion for instance,1 и что вам трудно на это ответить. Я же не только не нахожу трудным возражать на такое понимание слов Христа, но считаю возражение совершенно излишним, так как такое понимание не имеет никакого основания. В евангелии сказано: "Вам сказано зуб за зуб, -- а я говорю вам: не противься злу", и если тебя ударят, и если возьмут кафтан и все примеры насилия, на которые не надо отвечать насилием. Но нигде не сказано о непротивлении какими либо невещественными силами. Приписывать Христу запрещение всякого сопротивления злу есть ни на чем не основанный софизм, нужный тем, которые как-нибудь хотят защищать физически насилие.[...]
  
   1 Что нет принципиального различия между физической и другими силами, силой общественного мнения, например.
  
   А. И. Алмазову.
   1896 г. Сентября 13.
   [...]То, что вы живете тихо, как вы пишете, это лучшее, что может быть с человеком. Не в буре, а в тишине увидал Илья Бога. Себе я желал бы жизни потише, но до сих пор такой нет. Спасаюсь в письменной работе, которой отдаюсь весь. Думается, что нужно то, что пишу, и хочется последнее время жизни употребить получше. [...]
  
   Алексей Иванович Алмазов (1838--1900) -- врач-психиатр, сочувствовавший взглядам Толстого, жил в своем имении Алмазовке Воронежской губ., где занимался разведением сада и пчеловодством.
  
   А. И. Каневскому.
   1896 г. Сентября 13.
   Главное же то, что человеку, и вам и мне, нужно прежде всего сейчас, в том положении, в котором я нахожусь, жить наилучшим образом, нынче, сейчас. А загадывать вперед, устраивать свою жизнь я не имею права, да и возможности. Живи сообразно с тем светом, который есть в тебе, и жизнь втолкнет тебя в ту самую форму жизни, которая тебе свойственна. Человек ходит, Бог водит. [...]
  
   А. Е. Мокшанцеву.
   1896 г. Сентября 13.
   [...] Не только устройство домов для душевно-больных, но самое существование таких домов, в которых насильно можно запирать и держать людей, по моему мнению, будет через 50 лет для наших потомков предметом такого же ужаса и недоумения перед тем, как могли люди терпеть такие ужасы, какими представляются нам вырывание ноздрей или пытки.
   Я давно уже с отвращением и ужасом смотрю на насилия, совершаемые в этих домах, и потому с величайшим интересом и сочувствием прочел присланные вами мне матерьялы. Очень бы рад бы был, если бы представился случай сказать об этом в печати и принести свою песчинку на весы дела освобождения людей от всякого рода насилий, которыми они сами себя мучают [...]
  
   Алексей Егорович Мокшанцев (р. 1835) -- доктор медицины. В 1891 г. был взят в своем доме в Саратове полицией и отвезен в Саратовскую психиатрическую лечебницу, где содержался около года "по поводу психического расстройства, вызванного не душевною болезнью, а семейными обстоятельствами". В 1895 г. подал жалобу саратовскому губернатору на "насильственное помещение и содержание его в лечебнице и заведомо ложное признание его душевнобольным" и тогда же написал статью "К вопросу о положении душевнобольных в России", напечатанную в апрельской книжке журнала "Наблюдатель" за 1895 г. Жалоба его осталась без последствий.
  
   Тоду.
   1896 г. Сентября 13.
   Я получил ваше письмо и книгу и очень благодарен вам за то и другое. Книга очень замечательная, и я многое почерпнул из нее. Метафизическая сторона учения, установление того, что есть истинное я человека, превосходна. В этой области до сих пор человечество отступало от такого истинного, высокого и ясного понимания основы жизни, что не пошло дальше его.
   С вашим замечанием о том, что изгнание из храма есть противоречие учению о непротивлении злу, я не согласен: учение о непротивлении злу относится к людям и к употреблению насилия против них, а изгнание скота из храма и upsetting the money tables1 не есть насилие против людей.
   Поверьте, что я не защищаю quand mЙme.2 Мне это не нужно, так как я первым правилом при изучении писаний ставлю не только право, но обязанность критиковать их. Я не согласен потому, что мне кажется, вы неправильно понимаете смысл непротивления. Что же касается до вашего замечания о том, что в учении Христа недостает указания на милосердие к животным, то я совершенно согласен с ним. Что же касается до вашего несогласия со мной насчет значения дарвинизма, то мне кажется, что в выраженных вами мыслях есть недоразумения, разъяснить которые, как и всякое недоразумение, невозможно в письме.[...]
  
   Адресат -- индус, приславший Толстому письмо и английскую книгу своего соотечественника Свами Вивекананда "Joga's Philosophy. Lectures on RБja Joga or conquering internal nature". By SwБmi VivekБnanda" ("Философия йога. Лекция о раджайоге, или овладение внутренней природой"), Нью-Йорк, 1896.
  
   1 Опрокидывание столов с деньгами.
   2 Во что бы то ни стало.
  
   С. П. Чижову.
   1896 г. Сентября 13.
   [...] рад бы был вас видеть, но боюсь, что вы проедетесь напрасно и напрасно потратите деньги. Истина божия открыта нам в сердце нашем и в разуме, и в евангелии каждый из нас может познать ее. Бог не мог так забросить нас, чтобы мы не могли узнать его волю. Она открыта всем нам. И хотя обманщики стараются извратить истину и скрыть ее от нас, каждый может, если только он правдив перед Богом, познать ее. [...] я вам буду рад, но подумайте, не согрешите ли, потратив время и деньги напрасно, когда бы можно их употребить на помощь нуждающимся.
  
   Софрон Павлович Чижов (р. 1862) -- крестьянин-штундист с. Кишенцы Уманского уезда Киевской губ.
  
   С. В. Шидловскому.
   1896 г. Сентября 13.
   [...] До сих пор на меня гонения нет, а только запрещают и сжигают мои книги. Видно, я еще не достоин потерпеть за божье дело, и это мне стыдно. Стараюсь делать, что велит Бог, и готовлюсь терпеть, если он велит. [...] Желаю вам от Бога света истины и жизни, сообразной с тем светом, какой просветит вас.
  
   Степан Васильевич Шидловский (р. 1876) -- крестьянин села Кишенцы Уманского уезда Киевской губ., сочувствовавший взглядам Толстого.
  
   М. Н. Толстой.
   1896 г. Сентября 17.
   [...] Когда, как мы, стоим близко к концу этой жизни, так несвойственно нарушать любовь и спорить, сердиться. [...]
  
   Мария Николаевна Толстая (1830--1912) -- сестра Толстого.
  
   Д. И. Гумалику.
   1896 г. Сентября 30.
   [...] Что же касается до самой жизни вашей и стремления приблизиться к такому идеалу, то мнение мое об этом следующее: руководящим началом нашей жизни должно и может быть только религиозное сознание того, зачем я живу и что я должен делать в этой жизни. Из этого религиозного сознания вытекают и нравственные требования. Нравственные требования влекут нас всегда к упрощению нашей жизни. А потому простота и естественность жизни хороши и желательны только в той мере, в которой они вытекают из нравственных требований. Вот мое мнение.[...]
   Желаю вам всего хорошего и самого лучшего: наибольшего уяснения и наибольшего приближения в жизни к требованиям этого сознания.
  
   Дмитрий Иванович Гумалик (р. 1866) -- грек по происхождению, родившийся в России. В 1888 г. он писал Толстому, что его "единственное желание стать достойным последователем" его учения, и просил позволения приехать к Толстому в деревню в качестве простого работника. В 1893г. прислал Толстому свою рукопись "Рассказ дяди Артемия", оставленную Толстым без ответа. В 1896 г. жил в имении Марково Царскосельского уезда Петербургской губ. и вел со всей семьей "опрощенческий" образ жизни, вызывавший неодобрение окружающих.
  
   Д. П. Кониси.
   1896 г.Сентября 30.
   [...] Очень порадовался я тоже тому, что вы мне пишете об изменении ваших взглядов на православие. Мне всегда странно было думать и казалось невероятным, чтобы такой умный и свободный от суеверий народ, как японцы, мог бы принять и поверить во все те нелепые и не имеющие ничего общего с христианством догматы, которые составляют сущность церковного христианства, как католического, так и православного и лютеранского. Мне всегда казалось, напротив, что как японцы, так и китайцы неизбежно должны будут принять истинное христианство, которое одно отвечает на те вопросы жизни, которые встают теперь перед всеми людьми и требуют своего разрешения, не находящегося ни в буддизме, ни в конфуцианстве. Все великие учителя человечества всегда проповедовали братство всех людей, но одно христианство указывает тот путь, посредством которого достигается это братство. Вы переводили мои сочинения "Крейцерову сонату" и др., но мне бы очень хотелось познакомить японскую публику с истинным христианством, как, по моему мнению, его понимал основатель его. Это я, как умел, изложил в книге "В чем моя вера" и, главное, в книге "Царство божие внутри вас". Я думаю, что эти книги, или, по крайней мере, изложение их содержания, могли бы быть интересны для японцев и показали бы им, что христианство не есть собрание описаний чудес, а самое строгое изложение того смысла человеческой жизни, из которого вытекает не отчаяние, не равнодушие к своим поступкам, а самая определенная нравственная деятельность.[...]
  
   Даниил Павлович Кониси (Masutari Konishi, p. 1864) -- японец, принявший православие, студент Киевской духовной академии, в 1912--1914 гг. профессор университета в Киото. В 1892 г. познакомился с Толстым через Н. Я. Грота. По возвращении на родину переводил на японский язык сочинения Толстого. В 1909--1910 гг., во время приезда в Россию не раз навещал Толстого в Москве и в Ясной Поляне.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1896 г. Сентября 30.
   [...] Нельзя достаточно часто повторять тот удивительный, но всё еще не вошедший в общее сознание труизм, что цель военной службы есть убийство, а христианин1 не может быть убийцей, и что поэтому те, кому нужно войско, должны отказаться или от христианства, или от войска. Нельзя быть христианином и убийцей, нельзя быть христианином и убийцей -- это надо не переставая повторять на все лады до тех пор, пока все услышат и поймут это. Carthago delenda est.2 Очень, очень радуюсь вашему освобождению и вашему мужественному заявлению. Из таких только поступков слагается освобождение людей от заблуждений и вытекающих из них страданий.[...]
  
   1 Зачеркнуто: но просто человек нашего времени.
   2 "Карфаген должен быть разрушен" -- слова римского государственного деятеля Катона Старшего (234--149 до н. э.), непримиримого врага Карфагена, ставшие синонимом непреклонной решимости довести до конца начатое дело.
  
   И. С. Проханову.
   1896 г. Сентября вторая половина.
   [...] возможно ли общение с людьми, разнящимися во взглядах? Общение людей возможно только в истине. Вся духовная деятельность людей есть не что иное, как стремление к такому общению или истине, и потому я никак не могу допустить, чтобы люди, ищущие общения и истины, могли в чем-либо безнадежно разниться. Разниться могут только люди, которые вперед говорят, что они утверждают божественность Христа и пр. Такие люди сами отказываются от того общения, которое, по моему мнению, составляет главное дело жизни. И потому вопрос поставлен неправильно. [...] Простите меня, но не мог не высказать, что очень сожалею о том рабстве доверия, в которое вы себя отдали людским суждениям.
  
   Иван Степанович Проханов (р. 1868) -- организатор Общины евангельских христиан и редактор-издатель сектантских журналов "Утренняя звезда" и "Духовный христианин". С Толстым познакомился в 1893 г. В 1896 г. Проханов жил в Лондоне и принимал участие в журнале "Беседа".
   Ответ Проханову на письмо от 5/17 сентября 1896 г., в котором он задавал Толстому ряд вопросов, касающихся организации сектантства.
  
   В. Ф. Краснову.
   1896 г. Конец сентября.
   Очень бы желал ответить на ваш вопрос так, чтобы вполне удовлетворить вас. Но для того, чтобы сделать это, я должен говорить не о частном случае обмана, производимого в нынешнем году правительством с церковниками над несчастным, одуренным народом нашим посредством разных церемоний над высушенным или естественно высохшим трупом какого-то монаха, а должен говорить обо всем чудесном, сверхъестественном, т. е. противном законам разума и нарушающем их. Всё знание человеческое основано только на том, что человек открывает законы явлений и законы эти признает неизменными. Чудом же называется нарушение этих законов. И потому тот, кто верит в какое-либо чудо, должен непременно отречься от всякого человеческого знания. Если от того, что не сгнил какой-то монах, может возвратиться зрение у слепого человека, то от того, что я выну землю из-под следа человека, он может лишиться зрения, или умереть, или провалиться сквозь землю. Стоит только допустить, что могут быть чудеса, т. е. явления, нарушающие законы природы, то мы уже ничего не можем знать. Мы думаем, что завтра взойдет солнце, а вдруг на той стороне земли новый Иисус Навин задержит солнце, и оно не взойдет во-время. И если можно его задержать на час, то можно задержать на год и навсегда. Стоит только признать возможность чудес, и нельзя уже ничего знать и ничего делать. Если люди, признающие чудеса, верят в знание, то только потому, что они непоследовательно рассуждают. Тот, кто верит в законы явлений и разума, который познает их, не может верить в чудеса, а кто верит в чудеса, не может верить в разум. И потому надо избрать одно из двух. Я избрал уже давно веру в разум, а не в чудеса, и избрал потому, что разум один у всех людей, а чудеса у всех людей различные, и разум мне очень нужен для жизни, а чудеса мне ни на что не нужны. Поэтому я вам советую тоже избрать веру в разум, а не в чудеса. При этом имейте в виду, что если не верить в чудеса новых мощей или Иверской, то на том же основании надо не верить и в чудеса Христа, и в чудеса, которые рассказывают про то, как Бог явился людям и послал своего сына, и как в шесть дней сотворил мир и т. п. [...]
  
   Василий Филиппович Краснов (р. 1878) -- сын крестьянина Волоколамского уезда Московской губ; с 16 лет служил ретушером у фотографа, потом работал в корзиночной мастерской рузского земства; в 1906 г. был арестован и сослан на три года в Сибирь. Автор очерка "Ходынка. Рассказ не до конца растоптанного" ("Русское богатство" 1908,  8, стр. 152--170). Рассказ этот послужил материалом для статьи Толстого "Ходынка".
  
   А. Г. Макееву.
   1896г.Октября 1.
   [...] Я знаю, что в сутках 24 часа, и что в одиночестве тюрьмы их продолжительность сильнее чувствуется, чем на воле, и что после бодрых настроений, во время которых веришь в то, что делаешь то, что должно, и знаешь, что не мог поступить иначе, -- могут наступать минуты, часы, может быть, уныния и сомнения, даже раскаяния в том, что поступил так, как поступил; но знаю и то, что если поступил, как поступил, не для себя, для своей животной личности, не для людей, а для Бога, для удовлетворения требований того Бога, который живет в нас, то эти периоды уныния, сомнений, как бы долго они ни продолжались, будут представляться ничтожным сном в сравнении с тем сознанием исполнения воли Бога и слияния с нею, которое испытывал, когда совершал то дело, в котором сомневаешься теперь и от которого унываешь. Будешь испытывать то же чувство, которое испытываешь во сне, когда переживаешь что-либо тяжелое, страшное и знаешь, что это не действительность, а сон. Так и в нашей жизни действительны только те поступки, в которых мы исполняем не свою волю, а волю Бога, а остальное сон. И это знают все те, которые совершали дело не для себя, а для Бога. Я уверен, что вы знаете это. А когда знаете, то не смущайтесь периодами уныния, которые могут находить. Главное дело в том, как смотреть на эти периоды: признавать ли мысли и чувства, приходящие в это время, собою, или не признавать их. [...]
   Сущность того, что я говорю, та, что истина о том, что христианин не может быть убийцей, сделалась теперь до такой степени очевидной, что нельзя уже скрывать ее, и нужно только одно: чаще и чаще повторять ее. А как скоро все услышат и поймут то, что нельзя не понять и нельзя отрицать, так прекратятся все самые страшные и вредные вещи: военная сила, лежащая в основании всякого зла, и, главное, необходимость извращать христианское учение и скрывать сущность его для того, чтобы можно было, называясь христианином, пользоваться насилием. И это дело огромной важности совершается теперь, и мы все можем быть участниками его.
   Дай вам Бог наитеснейшего общения с собой.
  
   Александр Гордеевич Макеев (р. 1874) -- сын крестьянина слободы Россоша Воронежской губ., последователь Толстого. Весной 1896 г. Макеев за отказ от военной службы был посажен в тюрьму в г. Острогожске Воронежской губ.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1896 г. Октября 12.
   Вы пишете, что люди никак не могут понять того, что исполнение государственной службы несовместимо с христианством.
   Точно так же люди долго не могли понять, что индульгенции, инквизиция, рабство, пытки несовместимы с христианством; но пришло время, и это было понято, как придет время и будет понято -- прежде несовместимость военной службы с христианством (это уже начинается), а потом и вообще службы государству.
   Еще 50 лет тому назад очень мало известный, но весьма замечательный американский писатель Торо (Thoreau)1 ясно не только выразил эту несовместимость в своей прекрасной статье об обязанности человека не повиноваться правительству, но и на деле показал пример этого неповиновения. Он отказался платить требуемые с него подати, не желая быть пособником и участником того государства, которое узаконивало рабство; и был посажен за это в тюрьму, где и написал свою статью.
   Торо отказался от уплаты податей государству. Понятно, что на том же основании не может и человек служить государству, как вы прекрасно выразились в вашем письме к министру: что вы не считаете совместимым с нравственным достоинством отдавать свой труд такому учреждению, которое служит представителем узаконенного человекоубийства и грабительства.
   Торо сказал это, сколько мне кажется, первый, 50 лет тому назад. Тогда никто не обратил на этот его отказ и статью внимания, -- так это показалось странным. Объяснили это эксцентричностью. Ваш отказ уже возбуждает толки и, как всегда при высказывании новых истин, двойное удивление: удивление о том, что человек говорит такие странные вещи; и, вслед за этим, удивление о том, как я сам давно не догадался о том самом, что высказано этим человеком, так это очевидно и несомненно.
   Такие истины, как то, что христианин не может быть военным, т. е. убийцей, не может быть слугой того учреждения, которое держится насилием и убийством, -- так несомненны, просты и неопровержимы, что для того, чтобы люди усвоили их, не нужно никаких ни рассуждений, ни доказательств, ни красноречия, а нужно только, не переставая, повторять их -- для того, чтобы большинство людей услышало и поняло их.
   Истины о том, что христианин не может быть участником убийства или служить и получать жалованье, насильно собираемое с бедных начальниками убийц, -- так просты и неоспоримы, что всякии слышащии их не может не согласиться с ними; и если, услыхав их, он продолжает поступать противно этим истинам, то только потому, что он привык поступать противно им, что ему трудно переломить себя и что большинство поступает так же, как и он, так что исследование истине не лишит его уважения большинства наиболее уважаемых людей.
   Происходит то же, что с вегетарианством. "Человек может быть жив и здоров, не убивая для своей пищи животных; следовательно, если он ест мясо, он содействует убийству животных только для прихоти своего вкуса. Так поступать безнравственно". Это так просто и несомненно, что не согласиться с этим нельзя. Но потому что большинство еще ест мясо, люди, услышав это рассуждение, признают его справедливым и тут же, смеясь, говорят: "а все-таки кусок хорошего бифстека -- хорошая вещь, и я с удовольствием поем его нынче за обедом".
   Точно так же относятся теперь офицеры и чиновники к доводам о несовместимости христианства и гуманности с военной и гражданской службой. "Да, это, разумеется, правда", скажет такой чиновник, "а все-таки приятно носить мундир, эполеты, по которым вас везде пропустят и окажут уважение, и еще приятнее, независимо от каких бы то ни было случайностей, верно и несомненно получать каждое первое число свое жалование. Так что рассуждение ваше справедливо, а я все-таки постараюсь получить прибавку жалования и пенсию". Рассуждение признается несомненным; но, во-первых, убить быка для бифстека приходится не самому, а он уже убит; и подати собирать и убивать приходится не самому, а подати уже собраны и войско есть; а во-вторых, большинство людей еще не слыхали этого рассуждения и не знают, что нехорошо так поступать. И потому можно еще не отказываться от вкусного бифстека и от дающего так много приятного мундира, орденов и, главное, ежемесячного верного жалования. А потом видно будет".
   Всё дело держится только на том, что люди не слыхали рассуждения, показывающего им несправедливость и преступность их жизни. И потому надо не уставать повторять "Carthago delenda est",2 и Carthago непременно разрушится.
   Я не говорю, что разрушится государство и его власть, -- оно еще не скоро распадется, еще слишком много в толпе грубых элементов, поддерживающих его, -- но уничтожится христианская опора государства, т. е. перестанут насильники поддерживать свои авторитет святостью христианства. Насильники будут насильники и больше ничего. И когда это будет, -- когда им нельзя уже будет прикрываться мнимым христианством, -- тогда и конец всякого насилия будет близок.
   Будем же стараться приближать этот конец: "Carthago delenda est". Государство есть насилие, христианство есть смирение, непротивление, любовь, и потому государство не может быть христианским, и человек, который хочет быть христианином, не может служить государству. Государство не может быть христианским. Христианин не может служить государству. Государство не может.... и т. д.[...]
  
   Ответ на письмо Шмита от 2 октября н. ст. 1896 г., написанное на ту же тему о несовместимости пребывания на государственной службе с христианством.
  
   1 Генри Давид Торо (Henry David Thoreau, 1817--1862), американский писатель анархического направления, проповедник возвращения к примитивным формам жизни, автор книги "Walden, or life in the woods" ("Леса, или жизнь в лесах"), Нью-Йорк, 1855.
   2 "Карфаген должен быть разрушен".
  
   П. В. Веригину.
   (О книгах и прогрессе)
   1896 г. Октября 14.
   [...] В ваших доводах против книги очень много есть справедливого и остроумного -- сравнение с фелдшером и врачом, -- но все они неосновательны, главное, потому что вы сравниваете книгу с живым общением так, как будто книга исключает живое общение. В действительности же одно не исключает другое, и одно помогает другому. По правде, скажу вам, что ваше упорное возражение против книги показалось мне исключительным сектантским приемом защиты раз принятого и высказанного мнения. А такая исключительность не сходится с тем представлением, которое я составил себе о вашем уме и, главное, вашей сердечности и искренности. Бог ведет людей к себе и исполнению своей воли всеми путями: и сознательным, когда люди стараются исполнять его волю, и бессознательным, когда они делают, как думают, свою волю. Для совершения воли Бога, для установления его царства на земле, нужно единение людей между собой, чтобы все были едины, как Христос сознавал себя единым с отцом. Для этого же единения нужно: одно, внутреннее средство: познание и ясное выражение истины, такое, как то, которое было сделано Христом, которое соединяет всех людей, и другое, внешнее средство: распространение этого выражения истины, которое совершается самыми разнообразными путями: и торговлей, и завоеваниями, и путешествиями, пешком и по железным дорогам, и телеграфами, и телефонами, и книгой, и еще многими другими способами, из которых некоторые, как завоевания, я должен отрицать, но другие, как книгу и быстрые способы сообщения, я не имею основания отрицать и, если не хочу лишать себя удобного орудия служения Богу, не могу не пользоваться. То же возражение, что для книги и железной дороги нужно лезть под землю за рудой и в доменную печь, то это же нужно делать и для сошника, лопаты, косы. И в том, чтобы лезть под землю за рудой или работать у доменной печи, нет ничего дурного, и я, когда был молодым, да и теперь всякий хороший молодой человек охотно полезет из молодечества под землю и будет работать железо, если только это не будет принудительно и будет продолжаться не всю жизнь по 10 часов и будет обставлено всеми удобствами, которые придумают наверно люди, если только все будут работать, а не одни наемные рабы. Ну, не будем больше говорить об этом, но только верьте мне, что если я пишу вам то, что пишу, то никак не потому, что я много писал книг и пишу еще, -- в том, что самая простая хорошая жизнь дороже самых прекрасных книг, я всей душой согласен с вами -- и не потому даже, что благодаря книгам я вхожу в общение -- как нынешней осенью с индусом,1 разделяющим совершенно наши христианские воззрения и приславшим мне английскую книгу своего соотечественника, излагающую учение браминов, совпадающее с сущностью учения Христа, и еще вошел в общение с японцами, исповедующими и проповедующими чистую христианскую нравственность, из которых двое на днях посетили меня.2 Не это побуждает меня не соглашаться с вами и не отрицать книгопечатание, так же как железные дороги, телефоны и т. п., а то, что когда я вижу на лугу муравейную кучу, я никак не могу допустить, чтобы муравьи ошибались, взрывая эту кочку и делая всё то, что они делают в ней. Точно так же, глядя на всё то, что в матерьяльном отношении сделали люди, я не могу допустить, что всё это они сделали по ошибке. Как человек (а не муравей), я в человеческой кочке вижу недостатки и не могу не желать исправить их -- в этом состоит мое участие в общей работе, -- но желаю я не уничтожить всю кочку человеческого труда, а только правильнее разместить в ней всё то, что размещено в ней неправильно. И неправильно размещенного в человеческой кочке очень много, о чем я писал и пишу, болел и болею и стараюсь по мере сил изменить. Неправильно в нашей жизни, во-первых, и прежде всего то, что средство поставлено целью, что то, что должно быть целью -- благо ближнего -- поставлено средством, т. е. что благо человека, самая жизнь его, жертвуется для произведения орудия, нужного всем людям, а иногда нужного только для прихоти одного человека, как это происходит, когда жизни человеческие губятся для производства нужных только некоторым, а иногда и никому ненужных и даже вредных предметов. Неправильно то, что люди забыли, или не знают, что не только для производства зеркала, но ни для каких самых важных и нужных предметов -- как сошник, коса, не может и не должна быть погублена не только жизнь, но ие может быть нарушено счастье ни одного самого кажущегося ничтожным человека, потому что смысл жизни человеческой только в благе всех людей. Нарушить жизнь и благо какого-нибудь человека для блага людей всё равно, что для блага животного отрезать у него один член. В этом страшная ошибка нашего времени; не в том, что есть книгопечатание, железные дороги и т. п., а в том, что люди считают позволительным пожертвовать благом хоть одного человека для совершения какого бы то ни было дела. Как только люди потеряли смысл и цель того, что они делают (цель только одна: благо ближнего), как только решили, что можно пожертвовать жизнью и благом живущего всем в тягость старика или хоть идиота, как можно пожертвовать и менее старым и менее глупым и нет предела, на котором должно остановиться, можно всем жертвовать для дела. Вот это неправильно, и с этим надо воевать. Надо, чтобы люди понимали, что, как ни кажется нам полезными и важными книгопечатание, железная дорога, плуг, коса, не нужно их и пропади они пропадом до тех пор, пока мы не научимся делать их, не губя счастие и жизнь людей. В этом весь вопрос и в этом вопросе обыкновенно путаются люди, обходя его то с той, то с другой стороны. Одни говорят: вы хотите уничтожить всё то, что с таким трудом приобрело человечество, хотите вернуть нас к варварству, во имя каких-то нравственных требований. Нравственные требования неправильны, если они противны благосостоянию, которого достигает человечество своим прогрессом. Другие говорят -- боюсь, что вы этого мнения, -- и мнение это приписывают мне, -- что так как все матерьяльные усовершенствования жизни противны нравственным требованиям, то все эти усовершенствования сами по себе ложны и надо их оставить. Первым возражателям я отвечаю, что уничтожать ничего не нужно, а нужно только не забывать, что цель жизни человечества есть благо всех и что поэтому, как только какое-нибудь усовершенствование лишает блага хоть одного, это усовершенствование надо бросить и до тех пор не вводить, пока не найдется средство производить его и пользоваться им, не нарушая блага хотя бы одного человека. И я думаю, что при таком взгляде на жизнь отпадает очень много пустых я вредных производств, для полезных же найдутся очень скоро средства производить их, не нарушая блага людей. Вторым возражателям я отвечаю, что человечество, перейдя от каменного периода к медному, железному и потом дойдя до теперешнего своего матерьяльного положения, никак не могло ошибаться, а следовало неизменному закону совершенствования, и что вернуться ему назад не то что нежелательно, но так же невозможно, как сделаться опять обезьяною, да и что задача человека нашего времени состоит совсем не в том, чтобы мечтать о том, чем были люди и как бы им опять сделаться такими, какими они были, а в том, чтобы служить благу людей, теперь живущих. Для блага же теперь живущих людей нужно то, чтобы одни люди не мучили и не угнетали других, не лишали бы их произведений их труда, не принуждали бы их работать ненужные им вещи или такие, которыми они не могут пользоваться, главное, не считали бы возможным и законным во имя какого бы то ни было дела или матерьяльного успеха, нарушать жизнь и благо ближнего, или, что то же самое с другой стороны -- нарушать любовь. Только бы люди знали, что цель человечества не есть матерьяльный прогресс, что прогресс этот есть неизбежный рост, а цель одна -- благо всех людей, что цель эта выше всякой цели матерьяльной, которую могут ставить себе люди, и тогда всё станет на свое место. И вот на это-то и должны люди нашего времени направлять все свои силы. Плакаться же о том, что люди не могут теперь жить без орудий, как лесные звери, питаясь плодами, всё равно, что мне, старику, плакаться о том, что у меня нет зуб и черных волос и той силы, которая была в молодости. Мне надо не вставлять зубы и подкрашивать волосы и не делать гимнастики, а стараться жить так, как свойственно старику, ставя на первое место не дела мирские, а дело божье -- единения и любви, допуская дела мирские только в той мере, в какой они не мешают делу божьему. То же надо делать и человечеству в его теперешней поре жизни. Говорить же, что железные дороги, газ, электричество, книгопечатание вредны, потому что из-за них губятся людские жизни, всё равно, что говорить, что пахать и сеять вредно только потому, что я не во-время вспахал поле, дал ему зарасти, а потом посеял, не запахав, т. е. сделал раньше то, что следовало бы сделать после.[...]
  
   Джону Кенворти (John Kenworthy).
   1896г.Октября 17 или 18.
   [...] Очень рад был прочитать то, что вы пишете об анархистах. Я всегда считал, что они односторонние христиане, так же как социалисты и коммунисты.
   Сютаев,1 о котором вы, я думаю, слышали, -- крестьянин с радикальными христианскими взглядами, -- когда его спросили, чем надо укреплять христианскую жизнь и что противопоставить агрессивному насилию, он ответил с глубочайшим убеждением, что у нас, христиан, есть нечто более сильное, чем армии всего мира, и против чего ничто не может устоять--это христианская любовь. Вы можете найти его "средство" неубедительным, но у него есть система и он последователен, поддерживая свое "средство", потому что он верит в него. Но я никогда не слышал от какого-либо социалиста, коммуниста или анархиста о том, по какой системе и как будет действовать коммунистическая или социалистическая организация и почему эгоистические люди перестанут быть эгоистами, что будет побуждать их поддерживать систему, которая невыгодна для них лично; и я никогда не мог понять, какое преимущество будет иметь анархия над существующим порядком вещей и как может анархия укрепиться и продолжаться, если сердца людей не изменятся, если люди не признают христианской точки зрения. [...]
   [...] Я любуюсь вами и завидую вашему ручному труду. Это одно из первых условий для хорошей жизни. [...]
  
   Ответ на письмо Кенворти от 10/22 октября 1896 г., в котором он сообщал, что несколько дней назад отправил Толстому английский перевод его "Краткого изложения евангелия", книгу Эдуарда Карпентера с приветом от автора и книгу "нашего друга Моода", и что он намерен еще на днях: выслать несколько экземпляров органа анархистов "Freedom" ("Свобода").
  
   1 Василий Кириллович Сютаев (1819--1892), крестьянин-философ, которым увлекался Толстой.
  
   Н. М. Михайлову.
   1896 г. Октября 18.
   [...]Если человек живет по учению Христа, то для чего или зачем он живет так? Какая цель его жизни? И что будет с ним после смерти?
   Учение Христа не предписывает ничего и не обещает никаких ни наград, ни наказаний; оно только показывает человеку его положение в жизни, показывает человеку, что ему больше делать нечего, как жить так, как этого требуют (не Христос, не Бог), а тот разум и та любовь, которые составляют свойства истинного я человека. Христово учение открывает человеку, считавшему себя отдельным от всего мира, бедственным, смертным животным, что его истинное я не это животное, а разумная любовь -- Бог, живущий в нем, и что, живя не для животного, а для того духовного существа, которое составляет его истинное я, человек спасется от всех страданий, страхов, борьбы и, главное -- смерти. Перенеся свое я из животного в духовное существо, человек из самого жалкого раба делается счастливым, спокойным и свободным. Как же спрашивать, зачем он будет жить так по-христиански? Он будет жить по-христиански хорошо не для того, чтобы заслужить что-нибудь, а он будет жить по-христиански хорошо, потому что такая жизнь вытекает из открытого ему и усвоенного им понимания своего положения в жизни. Это ответ на первый вопрос.
   Теперь только ответить на второй вопрос. Цель жизни, всей жизни, всего, что есть, недоступна и не может быть доступна человеку, потому что человек в здешней жизни есть существо ограниченное, а вопрос касается безграничного; но ближайшая цель открыта человеку. Цель эта внутри человека, в увеличении в себе разумной любви, в расширении пределов области любви, в стремлении к любви ко всему существующему, в том, чтобы быть совершенным, как отец; вне человека цель эта в установлении царства божия на земле, т. е. в замене вражды и борьбы между людьми и существами согласием и единением. И обе цели достигаются одним и тем же проявлением и увеличением в себе любви. И обе цели поверяют одна другую: поступок тогда хорош, когда он достигает обеих целей, т. е. увеличивает любовь в том, кто совершает его, и содействует единению людей и существ. --
   Будет же с человеком после смерти то, чего мы не можем и не должны знать. Мы бы не могли жить и работать дело божие, если бы это знали. Если бы нас ожидало худшее, чем здесь, мы бы еще больше, чем теперь, дорожили этой жизнью, а нет большего препятствия к исполнению воли Бога, как забота о своей жизни; если же бы нас ожидало лучшее, мы бы пренебрегали этой жизнью и старались бы поскорее уйти из нее. Мы не знаем, что ждет нас, но знаем несомненно одно -- то, что то духовное я, в которое я по Христову учению перенес свою жизнь, нераздельно, вечно, свободно, всемогуще, потому что оно есть Бог. Пойду к тому началу любви, от кого я изшел, к тому, кого я чувствую в себе любовью. В руки твои предаю дух мой. Вот всё, что мы можем сказать, и это немало. Для того, кто верит в существование того, от кого он пришел и к кому идет, это всё и больше ничего не нужно.
  
   Николай Михайлович Михайлов (р. 1878) -- ученик среднего учебного заведения в Москве. Ответ на третье письмо его без даты (два первых, от 9 февраля и 27 марта 1896 г., Толстой оставил без ответа), в котором: он ставит приведенные в начале письма Толстого вопросы.
  
   В. В. Рахманову.
   1896 г. Октября 18.
   Получил ваше письмо [...] и, прочтя его, сначала инстинктивно огорчился, а потом сознательно порадовался, как я всегда радуюсь, встречая осуждение, потому что в осуждении, особенно исходящем от близкого по духу человека, всегда польза. В вашем же осуждении я нашел мало пользы. То, что то, что я пишу, холодно, я знаю и не могу писать того, что я пишу, писать иначе. Не писать же этого, как вы мне советуете, никак не могу. У меня много начатых и задуманных художественных вещей, которые манят меня к себе, но я не позволю себе отдать им то короткое время жизни, которое осталось до тех пор, пока не кончу этой работы, которая не скажу: мне кажется, но я уверен, нужна и полезна будет многим людям.1 Уверен я в этом, потому что те выводы, к которым я пришел, достались мне большим трудом и дали и дают мне много радости духовной и спокойствия, с которым живу и надеюсь умереть. Вы мне советуете не учительствовать и не изменять жизнь, а я как раз не могу не писать то, что пишу -- только это писание дает мне сознание нужного и должного труда, -- и не могу не желать изменить жизнь, и всё мучаюсь и пытаюсь изменить ее, потому что страдаю от своей дурной жизни. Так что письмо ваше не дало мне той пользы, которой я ожидал, но дало мне хорошее чувство к вам. Я увидал по этому письму, что вы, осудив меня, в своей душе и с другими, по своей правдивости и истинной любовности, хотели сказать мне всё, что думали обо мне. И за это я вас еще больше полюбил. То же, что вы пишете о любви, немножко неясно и, вероятно, вызвано неточностью моих выражений и быстротой вашего чтения, так как вы возражаете мне теми самыми неясными и недействительными рассуждениями о том, как желательно бы увеличить любовь, рассуждениями, которые я, по крайней мере, полагал, что совершенно устранил, показав их тщету тем, что признал не на словах только, а со всеми вытекающими из того последствиями, что Бог есть любовь, и потому и человек есть любовь, и потому увеличивать любовь никак не может человек своим желанием, а может только устранением того, что препятствует ее проявлению.[...]
  
   Владимир Васильевич Рахманов (1865--1918) -- врач, одно время сочувствовавший взглядам Толстого.
   Ответ на письмо В. В. Рахманова от 5 октября 1896 г., в котором он делит сочинения Толстого последнего периода на публицистические и "учительные", высоко ставит публицистические и упрекает в холодности "учительные".
  
   1 "Изложение веры", получившее впоследствии название "Христианское учение".
  
   Д. П. Маковицкому.
   1896 г. Октября 19.
   [...]Спасибо вам, что пишете. Дай Бог вам всего хорошего и побольше твердости -- мне кажется, что этого в вас недостает. Хотя недостаток твердости всегда выкупается многосторонностью и мягкостью.[...]
  
   Начальнику Иркутского дисциплинарного батальона.
   (Г. Ф. Козьмину).
   1896 г. Октября 22.
   Не зная Вашего имени и отчества, не зная даже Вашей фамилии, не могу обратиться в Вам иначе, как этой холодной и несколько неприятной, отдаляющей людей друг от друга формулой: Милостивый Государь, а между тем я обращаюсь к Вам по делу самому задушевному и желал бы обойти все те внешние формы, которые разделяют людей, а напротив, вызвать в Вас к себе, если не братское отношение, которое свойственно людям иметь друг к другу, то по крайней мере уничтожить всё предвзятое, которое может быть вызвано в Вас моим именем. Я желал бы, чтобы Вы отнеслись ко мне и к моей просьбе, как к человеку, о котором Вы ничего не знаете ни хорошего, ни дурного, и обращение которого к Вам Вы готовы выслушать с доброжелательным вниманием.
   Дело, о котором я хочу просить Вас -- в следующем:
   В Ваш дисциплинарный батальон поступили, или должны в скором времени поступить, два человека, присужденные бригадным Владивостокским судом к трем годам заключения. Один из них -- крестьянин Петр Ольховик, отказавшийся исполнять военную службу, потому что он считает ее противною закону Бога, другой -- Кирилл Середа,1 рядовой, сблизившийся с Ольховиком на пароходе и, узнав от него причину его ссылки, пришедший к тем же убеждениям, как и Ольховик, и отказавшийся от продолжения службы. Я очень хорошо понимаю, что правительство, не выработав еще соответственного особенностям таких случаев закона, не может поступать иначе, как так, как оно поступило, хотя я и знаю, что в последнее время высшее правительство, внимание которого было обращено на жестокость и несправедливость наказания таких людей наравне с прочими военными чинами, озабочено тем, чтобы найти более справедливые и мягкие средства противодействия таким отказам. Я знаю также очень хорошо, что Вы, занимая Ваш пост и не разделяя убеждения Ольховика и Середы, не можете поступать иначе, как строго исполняя то, что Вам предписывает закон; но все-таки я прошу Вас, как христианина и доброго человека, пожалеть этих людей, виновных только в том, что они исполняют то, что они считают законом божиим, предпочтительно перед законом человеческим. Не скрою от Вас того, что я лично верю не только в то, что люди эти делают то, что должно, но что, и очень скоро, все люди поймут, что эти люди делали великое и святое дело. Но очень может быть, что такое мнение Вам кажется безумием, и Вы твердо уверены в противном. Я не позволю себе убеждать Вас, зная, что люди серьезные и Вашего возраста приходят к известным убеждениям не с чужих слов, а своей внутренней работой мысли. Одно, о чем я умоляю вас, как христианина, доброго человека и брата моего, и Ольховика, и Середы -- как человека, ходящего под одним с нами Богом и имеющего придти после смерти туда же, куда пойдем и все мы, умоляю Вас не скрывать от себя того, чем отличаются эти люди (Ольховик и Середа), от других преступников, не требовать от них исполнения того, от чего они отказались раз навсегда, не искушать их, вводя их этим в новые и новые преступления и накладывая на них новые и новые наказания, как поступали с несчастным, возбудившим всеобщее сочувствие и в высших сферах, Дрожжиным,2 до смерти замученным в Воронежском дисциплинарном батальоне. Не отступая от закона и от добросовестного исполнения своих обязанностей, Вы можете сделать заключение этих людей адом и погубить их, можете и смягчить в значительной степени их страдания. Об этом я умоляю Вас, надеясь, что Вы найдете эту просьбу излишней и что ваше внутреннее чувство, прежде меня, уже склонит Вас к тому же.
   Судя по тому месту, которое Вы занимаете, я полагаю, что Ваши взгляды на жизнь и на обязанности человека совершенно противоположны моим. Не могу скрыть от вас, что я считаю Вашу обязанность несовместимою с христианством и желаю Вам, как я желаю всякому человеку, освобождение от участия в таких делах. Но, зная все свои грехи и прежние и теперешние и все свои слабости и дела, сделанные мною, я не только не позволяю себе осуждать вас за Вашу должность, но питаю к Вам, как ко всякому брату по Христу, совершенное уважение и любовь.
  
   Начальником Иркутской дисциплинарной роты (а не батальона) в 1896 г. был подполковник Георгий Федорович Козьмин.
  
   1 Кирилл Середа (р. 1875), крестьянин Сумского уезда Харьковской губ., принятый на военную службу в 1895 г. ; во время поездки на пароходе из Одессы во Владивосток познакомился с П. В. Ольховиком и, по прибытии во Владивосток, вместе с ним на учении отказался проходить военную подготовку. В июле 1896 г. был судим Владивостокским бригадным судом и вместе с Ольховиком осужден на три года службы в дисциплинарной роте.
   2 Евдоким Никитич Дрожжин, сельский учитель, отказавшийся от военной службы в 1894 г. и умерший в Воронежской тюрьме.
  
   Ответа на письмо Толстой не получил. Это ходатайство Толстого за Ольховика и Середу "спасло их от телесного наказания и уменьшило их срок содержания".
  
   И. М. Трегубову.
   1896 г. Октября 22.
   [...] Надо, надо нам, несчастным, недостойным страданий за истину, делать всё, что мы можем, чтобы облегчить страдания достойных. [...]
  
   С. А. Толстой.
   1896 г. Октября 23.
   [...] Очень мне вчера было сердечно хорошо провожать тебя, только жалко было, что ты испугалась, и досадно было на бедного, лишенного главного человеческого чувства понимания жизни других людей и поэтому до идиотизма эгоистического Мишу. Пишу это отчасти, даже не отчасти, а совсем для него: ему нужнее всякой тригонометрии и Цицерона учиться понимать жизнь других людей, понимать то, что для других несомненно и часто отравляет жизнь, а для него совершенно неизвестно, то, что другие люди также радуются, страдают, хотят жить также, как и я. Он совершенно лишен этого чутья, и ему надо вырабатывать в себе это чутье, потому что без него человек -- животное и не простое, а страшное, ужасное животное. Говорю я это ему не потому, что он вчера в вагоне, как ты кротко выразилась, ворчал, а потому, что я никогда, исключая как в важных катастрофах, как твоя болезнь, не видал в нем ни искры сочувствия и интереса к чужой жизни -- сестер, братьев, твоей, моей. Сочувствие же истинное может выразиться только в обыденной жизни, а не в катастрофах; в исключительных случаях сочувствие не есть сочувствие страдающему, а опять эгоизм -- страх перед нарушением привычного и приятного порядка жизни. Меня этот эгоизм ужасает и действует на меня как вид ужасной, гноящейся, вонючей раны.
   Я давно набираю это чувство и вот высказал, только больно то, что знаю вперед, что всё, что я сказал, будет спокойно откинуто, как нечто неприятное, нарушающее эгоистическое самодовольство. Если же нет, и ты, Миша, подумаешь и заглянешь в себе и согласишься и захочешь вызвать в себе не достающее, то я буду очень рад. Только признать свои несовершенства, и сейчас же выступят сами собой все хорошие свойства. А они есть в тебе.[...]
   Ужасно тяжело видеть в моей семье такое противуположное всему тому, что не только теперь, но всегда прежде считал хорошим.[...]
  
   А. Л. Толстому.
   1896 г. Октября 26.
   Хотел с тобой поговорить и хорошенько проститься, милый Андрюша, жалкий Андрюша, но вышел, когда ты уже уехал. Мне тебя ужасно стало жалко. Ты храбришься, а в душе у тебя очень нехорошо и тяжело, потому что, хотя ты и не высказываешь это никому, даже и самому себе, ты знаешь, что ты живешь дурно, делаешь дурно и губишь не только свое тело, но свою бессмертную душу. И ты знаешь это в глубине души, потому что у тебя есть самое дорогое и важное качество, которое ты заглушаешь своей дурной жизнью, но которое дороже всего на свете и за которое я не только жалею, но часто люблю тебя; это качество -- доброта. Если бы ты был злой, ты бы не замечал того, что ты делаешь дурно, а теперь ты видишь, что другим делаешь больно, и, хотя хочешь заглушить это, страдаешь от этого и за это страдание еще больше сердишься на себя и других, и тебе очень тяжело. Один выход из этого в том, чтобы серьезно, искренно обсудить свою жизнь, и осудить ее, и признать себя плохим и слабым, и не храбриться, а, напротив, смириться. И только первую минуту будет тяжело, а потом станет легко. Не беда делать дурное, все делают дурное -- грешат, но беда в том, чтобы дурное считать хорошим. И вот это-то ты делаешь, настаивая на том, что в твоих отношениях на деревне нет ничего дурного и в твоей праздной и роскошной жизни нет дурного.
   Мне всё кажется, что ты скоро дойдешь до того предела, когда почувствуешь, что ты идешь не туда, куда надо, что тебе опротивеет эта жизнь. (Думаю, что и теперь бывают минуты тоски, уныния и сознания того, что скверно всё.) И вот тут-то мне хотелось бы, чтобы ты знал, что есть другая совсем жизнь, жизнь внутренняя, божественная, исполнения воли Бога, служения Богу и людям, делания добра, и эта жизнь не слова, а действительно есть, -- что она незаметна извне для других, а только для того, кто живет ею, что она не всегда владеет человеком, а только временами, но что эта жизнь радостна и дает такую твердость и никогда не ослабевает, а, напротив, всё больше и больше захватывает человека и что стоит только раз испытать ее, чтобы уж навсегда находить в ней прибежище от всех бед. Жизнь эта в том, чтобы стараться быть лучше, добрее не перед людьми, а перед собою и перед Богом. Я иногда болею о тебе, милый Андрюша, а иногда надеюсь особенно на то, что ты дойдешь до конца пустой и вредной и дурной жизни мирских соблазнов и опомнишься, и станешь жить хорошо, и совсем переменишься. Дай Бог, чтобы это скорее случилось и чтобы жизнь тебе была не мукой, как теперь, а радостью.
   Ответь мне. И не старайся. А что придет в голову. Я пойму. Чем небрежнее напишешь, тем лучше. Только пиши, если захочется.
  
   Шарлю Саломону (Charles Salomon).
   1896 г. Октября 30.
   [...]Об армянских делах я получил уже несколько писем; но обращение ко мне в этом вопросе есть большое недоразумение. Армянские бедствия могут прекратиться только военным вмешательством или угрозой такового, что же я могу писать об этом? [...]
  
   Начальнику Екатериноградского дисциплинарного батальона (Моргунову).
   1896 г. Октября 31.
   Простите меня, пожалуйста, за то, что обращаюсь к Вам без имени и отчества. Я не успел узнать этого, а между тем то великой важности как для меня, так и для вас, дело, о котором мне нужно писать Вам, не терпит отлагательства.
   Дело это есть пребывание в Вашем батальоне Кавказских духоборов, отказавшихся от военной службы.
   Военное начальство, осудившее их, и Вы, исполняющий над ними приговор суда, очевидно признаете поступок этих людей вредным и считаете полезными те меры строгости, которые употреблены против этих людей; но есть люди, и их очень много, к которым принадлежу и я, считающие поступок духоборов великим подвигом, самым полезным для человечества. Так же смотрели на такие поступки люди древнего христианского мира, и так же смотрят и будут смотреть на поступок духоборов истинные христиане нового времени.
   Так что взгляды на поступок духоборов могут быть совершенно различны. В одном только сходятся все -- как те, которые считают поступок духоборов добрым и полезным, так и те, которые считают его вредным, а именно в том, что люди, отказывающиеся от военной службы ради религиозных убеждений и готовые нести за это всякие страдания и даже смерть, -- не порочные люди, но люди высоко нравственные, которые только по недоразумению власти (недоразумение, которое, вероятно, очень скоро будет исправлено) поставлены в одно и то же положение, как самые порочные солдаты.
   Я понимаю, что Вы не можете взять на себя исправления ошибки или недоразумения высшей власти, а служа исполняете обязанности службы. Конечно, это так, но кроме обязанностей службы, взятых Вами на себя произвольно и обязательных для Вас только во время малого промежутка Вашей жизни, -- у Вас, как и у каждого человека, есть обязанности не временные, но вечные и наложенные на Вас без Вашей воли, и от которых Вы не можете освободить себя.
   Вы знаете, кто эти люди и за что они страдают, и, зная это, Вы можете, не выходя из пределов своих прав и обязанностей, не вводить этих людей в новое непослушание, и не подвергать их за это наказаниям, вообще пожалеть их и, сколько возможно, облегчить их участь, и точно так же можете, умышленно закрывая глаза на отличие этих людей от других преступников, замучить их до смерти, как это случилось в Воронежском дисциплинарном батальоне с бывшим учителем, теперь всем известным Дрожжиным, погибшим там мучеником своих христианских верований.
   В первом случае Вы приобретете благодарность и благословение самих заключенных, их матерей, отцов, братьев и друзей, главное же, в своей совести найдете ни с чем несравнимую радость доброго дела; во втором же случае (я не говорю о самих заключенных, потому что знаю, что они найдут утешение в сознании того, что они смертью своею запечатлевают свою веру), какие страшные осуждения Вы вызовете своей жестокостью в родителях, родных и друзьях тех, которые погибли бы под Вашим начальством, главное же Вы сами для себя в этом случае наживете такие укоры совести, которые не дадут Вам возможности ни радости, ни спокойствия.
   Ведь можно бы было говорить: "Я не знаю и знать не хочу, за что присланы ко мне эти люди, но раз они присланы, они должны исполнять законные требования и т. п.". Если бы Вы точно не знали этого; но ведь Вы знаете, -- знаете хоть по этому моему письму, что люди эти присланы за то, что они хотят исполнять закон Бога, обязательный для Вас так же, как и для них, -- закон Бога, не только запрещающий убивать или истязать друг друга, но и предписывающий помогать друг другу и любить.
   И потому, если Вы не сделаете всё, что можете, для того чтобы облегчить участь этих людей, Вы навлечете на себя не видное, но самое тяжелое несчастие -- сознание явного нарушения известной Вам воли Бога, сознание непоправимого, жестокого, дурного дела.
   Так вот почему дело, о котором я пишу Вам, есть дело великой важности и спешное. Для меня же это дело великой важности потому, что, если бы я не сказал всего этого, я бы чувствовал себя виноватым перед Вами, перед собою и перед Богом.
   Всё на свете можно поправить, только не безбожный и бесчеловечный поступок, в особенности, когда знал, что он безбожен и бесчеловечен, и все-таки совершил его.
   Простите меня, пожалуйста, если я что сказал лишнего. Истинно перед Богом говорю, что то, что я написал, я написал только потому, что считал это своей обязанностью перед Вами.[...]
  
   В. И. Объедкову и И. И. Пономареву.
   1896г. Октябрь.
   [...] Очень сожалею о тех из ваших одноверцев, которые несут постигающие их гонения без веры в то, что гонения эти необходимы для дела божия, для установления царства божия на земле, без надежды на то, что царствие это скоро установится, и без любви и сожаления к гонителям. Таким очень тяжело. Таковые могут быть и мужчины, но большею частью бывают женщины, дети, старые люди, и таким надо помогать по мере сил. За тех же, которые переносят гонения с благодарностью, за тех радуюсь и таковым желаю только оставаться в том же духе. Тяжелее всех тем, которые в дисциплинарном батальоне. Их надо посещать, сколько возможно. [...] Еще получил я недавно письмо из Голландии, в котором описывается отказ одного молодого человека, по имени Вандервера, который не повиновался призыву и отписал командиру, что он не только людей, но и животных не может убивать, и от этого не ест мяса, и потому поступать в полк и учиться убивать не хочет и не будет. Я думаю, что наступило время, когда должна быть обличена ложь людей, управляющих другими насилием и убийством и вместе с тем называющих себя христианами. Явно, что христианин не может быть убийцей, а что одно из двух: или им надо отказаться от христианства, или от войска. Если они откажутся от христианства, им не на чем основывать свою власть; если же они откажутся от войска, власть их сама собой уничтожится. Всё это стало теперь явно перед всеми людьми, и свидетельствующим истину стоит только не ослабеть и не отступиться от истины, и ложь уничтожится и вместе с ней власть князя мира сего, власть тьмы. Претерпевый до конца спасен будет и спасет других. Помогай вам Бог.
  
   Василий Иванович Объедков и Иван Иванович Пономарев -- духоборы. В 1895 г. в числе других, как "бунтовщики", были выселены вместе с семьями с мест жительства и разосланы по разным закавказским аулам. В январе 1897 г. Объедков и Пономарев были высланы в Архангельскую губ. По отбытии срока ссылки уехали в Канаду и присоединились к переселившимся туда в 1899 г. духоборам.
   Ответ на письмо духоборов от 6 сентября 1896 г., за подписью В. И. Объедкова, И. И. Пономарева и В. И. Медведева, из местечка Цхинвали Горийского уезда Тифлисской губ., в котором они описывали свою жизнь и рассказывали об участи духоборов, попавших в дисциплинарный батальон.
  
   А. А. Шкарвану.
   1896 г. Ноября 1.
   [...] Если бы была какая-нибудь тень между нами -- а ее не было -- она бы исчезла. И интересно и важно, как вы сами себе объяснили мотив своего отказа. Вам нужно это теперь, чтобы поступить так, как нужно, при новом требовании. Правда, слова Христа: не думайте, чтС будете говорить, когда вас поведут, дух будет говорить, чтС должно; правда, что человек редко бывает равен самому себе и вечно течет, нынче внизу, завтра наверху волны; но есть то сознание себя и истины, которое, если оно в тиши общения с Богом -- молитвой приобретено, то оно выскажется в нужную минуту, и вот это-то сознание, я думаю, вы выработали в себе, когда ясно выразили себе причину своего поступка.
   Кенворти прислал хорошую статью о необходимости правдивости для истинной жизни. Я думаю также, что правдивость есть единственное условие проявления любви. Насколько мы правдивы, настолько мы любовны. [...]
  
   Ответ на письмо Шкарвана от 24 октября 1896 г. из Ржевска, в котором он сообщал, что получил уведомление о вторичном призыве на военную службу, но что пока он решает остаться в России.
  
   Джону Кенворти (John Kenworthy).
   1896 г. Ноября 10.
   Я получил ваше письмо и статью о правде1 и прочел ее с большим интересом. Из наших разговоров в Москве2 я заметил, что вы признаете правду и любовь за основу истинной жизни, и я инстинктивно соглашался с вами, хотя не понимал, что именно вы под этим разумеете. Тем интереснее для меня была ваша статья. Ваши доводы в защиту абсолютной правдивости везде очень убедительны и, как мне кажется, неопровержимы. Но в вашей статье, по-моему, не выяснено отношение между правдой и любовью; было бы также желательно более углубленное толкование правды, чем у Б. Джонсона. Я думаю, что любовь есть Бог, есть сама жизнь, т. е. то божественное, что есть в человеке, и эта любовь, которая есть Бог и потому бесконечна, будучи заключена в человеке, стремится расшириться. Вот это-то движение жизни мы и чувствуем в себе, и единственное средство для любви проявлять и расширять себя есть правда. Лживость, особенно ложь по отношению к себе, мешает любви проявлять себя и расширяться. Из того, что правда так необходима, что она первая наша обязанность, следует то, что постоянные и лицемерные наставления о любви к ближнему напрасны и лживы. Любовь есть Бог, Бог же бесконечен, человек не может увеличивать Бога. Всё, что может и должен человек делать, это устранять всё то, что мешает проявлению в нем Бога, т. е. любви. И то, что мешает этому проявлению -- это ложь. Не лгать, ни в мыслях, ни на словах, когда человек знает, что то, что он думает, не есть правда, -- это во власти человека.
   Главная обязанность человека, который стремится к истинной жизни, это быть правдивым в мыслях, на словах и на деле. И каждый человек может стремиться к этой цели и может достичь ее. О вашей статье, чтобы быть правдивым, должен сказать, что нашел ее недостаточно сильной и краткой, особенно в первой части. Вы можете писать гораздо лучше. Видите, как я всегда критикую ваши писания, -- это потому, что я люблю и уважаю вас и чувствую, что должен быть таким же строгим и взыскательным к вам, каким я стараюсь быть в отношении себя.[...]
  
   1 Этого письма со статьей Кенворти не сохранилось. В предыдущем письме от 10/22 октября Кенворти писал: "Я написал статью "Thruth and Falsehood and their uses" ("Правда и ложь и их значение").
   2 Зимой 1895/96 г. Кенворти приезжал в Россию по делам издания произведений Толстого на английском языке. Во время своего пребывания в Москве Кенворти неоднократно бывал у Толстого в Хамовниках.
  
   Вильгельму Боде (Wilhelm Bode).
   1896 г. Ноября 11
   [...]Сознание того, что, даже не зная их лично, находишься в духовном и дружеском общении с такими людьми, как вы, одна из самых больших радостей моей жизни.
  
   Вильгельм Боде (Wilhelm Bode, 1862--1922) -- немецкий писатель, литературовед. Написал книгу "Die Lehre Tolstois" ("Учение Толстого"), Веймар, 1900.
   Ответ на письмо Боде из Хильдесхейма от 10 ноября н. ст., в котором он писал, что прочел в газетах о предполагаемой высылке Толстого из России и предлагает ему на этот случай гостеприимство в своем доме.
  
   Шарлю Бонэ-Мори (Charles Bonet-Maury).
   1896 г. Ноября 11.
   [...] Книга превосходно написана и читается с пользой и интересом; но я думаю, что я уже говорил вам это, а если не говорил, то я испытал это особенно после чтения книги, -- я не одобряю самого принципа, согласно которому был созван и был веден Конгресс религий.1 Идею Конгресса религий. Идея конгресса состоит в том, чтобы объединить религии внешним способом, между тем как, согласно идее религии (как единой религии), объединение может произойти только внутренним образом; так что прения и речи разных представителей религий не могут ничем помочь объединению людей в их сношениях с Богом (они производят скорее обратное действие), и единственное средство, которое может произвести это объединение, это искреннее искание каждым человеком своего отношения к миру, к бесконечному, к Богу. Это отношение одно для всех людей всегда и повсюду, и оно едино, как истина, которая едина, так что, чем больше люди будут искать, каждый отдельно, свое истинное положение в мире и свое истинное отношение к бесконечному, тем больше они приблизятся к истине и тем больше объединятся. Я представляю себе мир, как огромный храм, освещенный только посередине. Как бы люди ни собирались в темных углах храма, все эти собрания, имеющие целью объединение, произведут только обратное действие, как это и происходит во всех церквах. Единственный способ объединения -- это не думать о нем, но каждому самому по себе искать истину, искать и идти по направлению к свету, который освещает только определенное пространство в середине храма. Только таким образом все люди объединятся, и в этом истинный прогресс человечества. Не думая об объединении, христианин отбросит всё то, что неистинно в его религии, почитание Иисуса Христа как Бога и другие догматы и, подходя и приближаясь к свету (к истине), увидит, как с совсем другой стороны подходит к ней китаец, буддист, которые, не думая об объединении, сделают тем не менее то же самое, и между ними установится настоящее единение, а не то несколько искусственное, которое достигается конгрессами.[...]
  
   Шарль Бонэ-Мори (1842--1919) -- пастор, настоятель протестантских церквей во Франции, профессор факультета протестантского богословия в Париже, автор многочисленных исследований, главным образом по религиозной истории средних веков, эпохи Возрождения и Реформации. В августе 1896 г., совершая путешествие по России, посетил Толстого в Ясной Поляне.
   Ответ на письмо Бонэ-Мори от 11 ноября н. ст., в котором он спрашивал, не согласится ли Толстой принять участие в следующем конгрессе религий, который должен будет собраться в Париже в 1900 г.
  
   1 "Le CongrХs des religions Ю Chicago en 1893" ("Конгресс религий в Чикаго в 1893 г."), Париж, 1895, -- сводный отчет о работах Конгресса религий, созванного в Чикаго в 1893 г.
  
   Т. М. Бондареву.
   1896 г. Ноября 12.
   Письмо твое я давно уже получил и прочел, и сам и своим друзьям читал и читаю "Пользу труда и вред праздности". В этом писании сказано то же, что и в большом твоем сочинении,1 хотя и с другой стороны, и читать его всегда полезно. Напечатать его в России нельзя теперь. Но придет время, и все твои мысли распространятся и войдут в души людей. Моисей не видал обетованной земли, так и всем работникам на ниве божией не бывает дано пользоваться плодами своих трудов и даже видеть их. Только бы верно знать, что то, что мы делаем, дело не наше, а дело божие. Наше дело никогда не завершится, и конец всякому нашему делу -- смерть, одно дело божие не переставая делается, и растет, и совершается, и нет ему конца. От того-то и радостно быть участником в нем. И я думаю, что то дело, которое ты делал, разъясняя людям закон труда и грех тунеядства, есть дело божие. И потому ты можешь быть спокоен и радоваться, что дело твое не пропадет. Если и не при твоей жизни, то после смерти твоей помянут тебя и будут повторять твои мысли и слова. Твое намерение написать и подать Иркутскому губернатору я одобряю.2 Как неправедного судью доняли просьбы вдовы, так и их надо донимать, повторяя одно и то же. Дело, которым ты занят, дело большой важности, но есть другое дело еще большей важности -- тот корень, на котором выросло то зло похищения земли и праздности, с которым ты борешься, -- зло это солдатство -- то, что те самые люди, которых обобрали, поступают в солдаты и, под предлогом защиты отечества от врагов, защищают самих тех правителей, которые отобрали у них землю и отбирают их труд. Вот это дело занимает меня и мучает. Начинают люди понимать этот обман и отказываться от солдатства, когда их вербуют, и вот правительства, видя в этих отказах свою беду, страшно мучают этих людей. [...] Идет борьба между слабыми десятками людей и миллионами сильных; но на стороне слабых Бог, и потому знаю, что они победят. А все-таки страшно и больно за них и за то, что страдают они, а не я. [...]
  
   Ответ на письмо Т. М. Бондарева от 23 августа 1896 г. с приложением его рукописи "Польза труда и вред праздности".
  
   1 "Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство". См. письма  79, прим. 2.
   2 В том же письме Бондарев писал о своем намерении послать свое сочинение иркутскому губернатору Константину Николаевичу Светлицкому.
  
   С. А. Толстой.
   1896 г. Ноября 13.
   [...] Ты спрашиваешь: люблю ли я всё тебя. Мои чувства теперь к тебе такие, что, мне думается, что они никак не могут измениться, потому что в них есть всё, что только может связывать людей. Нет, не всё. Недостает внешнего согласия в верованиях, -- я говорю внешнего, потому что думаю, что разногласие только внешнее, и всегда уверен, что оно уничтожится. Связывает же и прошедшее, и дети, и сознание своих вин, и жалость, и влечение непреодолимое. Одним словом, завязано и зашнуровано плотно. И я рад.
  
   А. М. Кузминскому.
   1896 г. Ноября 13--15.
   [...] Я думаю, что обращение ко мне г-на Витте1 и желание моего участия в деле, которым он занят, основано на недоразумении. Во всем, что я пишу в последние года о вопросах социальных, я выражаю, как умею, мысль о том, что главное зло, от которого страдает человечество, и всё неустройство жизни происходит от деятельности правительства. Одна из поразительных иллюстраций этого положения есть не только допускаемые, но неизбежно поощряемые правительством приготовление и распространение губительного яда вина, так как эта продажа дает одну треть бюджета. По моему мнению, если правительство считает справедливым употреблять насилие для блага граждан, то первое употребление этого насилия должно бы было быть, направлено на полное запрещение яда, губящего и физическое и духовное благо миллионов людей. Если правительство считает возможным запретить игорные дома и многое другое, то оно точно так же может запретить водку, как она запрещена во многих штатах Америки. Если же оно пользуется этим доходом и позволяет то, что оно могло бы запретить, то как же оно может желать уменьшить потребление вина. Так что общества трезвости, учреждаемые правительством, не стыдящимся самому продавать через своих чиновников яд, губящий людей, представляются мне или фарисейством, или игрушкой, или недоразумением, или и тем и другим и третьим вместе, которым я поэтому никак не могу сочувствовать.
   Прости меня, пожалуйста, что я так перемарал это письмо. Хотел сначала написать так, чтобы ты мог прямо мой ответ передать Витте, но кажется, что это так нельзя, что это или раздражит, или огорчит его, чего я истинно не желаю. Насчет же свидания нашего я тоже желал бы избежать этого. Мы стоим на таких отдаленных друг от друга точках, и думаю, что и направления, по которым мы движемся, до такой степени противоположны, что ничего из этого свидания, кроме потери времени, выйти не может.
   Нельзя ли тебе так написать ему: "что Толстой не сочувствует вообще казенной продаже вина, как возвращению к старым формам, и не думает, чтобы общества трезвости, ведомые правительственными чиновниками, могли влиять на народ. Вообще же он (Толстой) такой крайний человек, что с ним лучше не водиться". Или что-нибудь в этом роде.[...]
  
   Ответ на письмо Кузминского от 29 октября 1896 г., в котором он сообщал Толстому о просьбе Витте, чтобы Толстой поддержал его идею учреждения; наряду с винной монополией, правительственных обществ трезвости.
  
   1 Сергей Юльевич Витте (1849--1915), государственный деятель XIX -- начала XX в., выражавший интересы "военно-феодального империализма", убежденный сторонник самодержавия; с 1892 по 1903 г. был министром финансов. В 1895 г. ввел винную монополию.
  
   И. М. Трегубову.
   1896 г. Ноября 17.
   [...]Хотел бы поговорить с вами о том, что вы пишете о причине страха смерти и о сравнении с колесом; да теперь некогда и не вполне расположен. То, что при смерти раскрывается новый мир, это я всегда думаю. Думаю, что одновременно с уничтожением деятельности внешних чувств, через которые мы образуем наш этот мир, является иное орудие познания внешнего мира, или при уничтожении того деления, отделения от других, ограничения, в котором мы находимся в этом теле, мы вступаем в новое деление, новые границы, и ощущаем эти границы и познаем новый, совсем иной мир. Сравнение же с колесом мне не совсем нравится. То, что колесо может катиться недолго без оси и ему нужно трение, чтобы двигаться, это хорошо, но ось Бог -- нехорошо.[...]
  
   Т. Ф. Готойцеву.
   1896 г. Ноября середина.
   [...]Основа моей веры та, что Бог наш отец, а мы все -- так же1 как и Христос -- его сыны, братья между собой, и что всем нам -- и китайцам, и монголам, и японцам, и татарам, дан один и тот же закон, который написан не в книгах, а в нашем разуме и нашем сердце. И что если мы что берем из книг, из евангелия, из библии, из учения Будды, и изо всяких книг, то мы берем и верим тому, что написано в этих книгах не потому, что книги эти святые и написаны святым духом (это обман), а потому что то, что написано, согласно с разумом и сердцем каждого человека. То, что Христос родился от девы и вознесся на небо, так же как и то, что Магомет летал на седьмое небо, так же как и то, что тела святых людей не гниют и исцеляют болезни, и многое другое, несогласно с разумом и сердцем, и этому не должно верить, то же, что надо любить ближнего, никого не убивать, не прелюбодействовать, делать другому то, чего хочешь себе, и многое другое, это согласно с разумом и сердцем, и этому можно и должно верить, от кого бы я это ни услышал, и где бы это ни было написано. В этом главная основа истинной веры. Надо верить в того, кого Бог послал в нас прежде всяких пророков и книг, в разум человеческий и в добро. И если будем верить в это, то никогда не ошибемся и все сойдемся воедино. А если будем верить в предания человеческие, то все разбредемся, как слепые щенята.
   Желаю вам освобождения от обманов ложной веры и познания истины во всей ее простоте и спасения души, которое достигается только через освобождение от лжи и познание истины.
  
   Т. Л. Толстой и М. А. Шмидт.
   1896 г. Ноября 23.
   [...] Жить везде хорошо, когда в душе хорошо; а у меня не совсем хорошо тем, что не работается, и я этим недоволен. Да и в других делах я плох, но не унываю и радуюсь тому, что могу исправиться.
  
   Эугену Генриху Шмиту (Eugen Heinrich Schmitt).
   1896 г. Ноября 24.
   [...] Вашему журналу, я думаю, он1 был бы очень рад, хотя и исповедует агностицизм, что, как это бывает в большинстве случаев -- последствие недоразумения.[...]
  
   1 Вандервер
  
   Джону Вандерверу (John K. Van der Veer).
   1896 г. Ноября 25.
   [...] Я подписываю обеими руками всё, что вы там высказали, и очень радуюсь, что имею такого единомышленника, как вы. В этой речи вы говорили о русских крестьянах, которые несколько лет тому назад отказались от военной службы, за что несли тяжелые испытания. Теперь таких людей сотни. На днях я получил ужасное известие, что один из них был до смерти замучен. Хотя я твердо убежден, что это, т. е. отказ от военной службы, единственный ключ к разрешению не только милитаризма, но и социального вопроса, все-таки ужасно подумать, сколько еще мучеников погибнут и сколько жестокости и лжи со стороны правительства еще будет проявлено, особенно, когда сам не имеешь возможности, как это сделали вы, содействовать доброму делу своим примером.
   Вы пишете в своем письме, что вы не признаете никакого Бога и не можете молиться ему, потому что он не может быть добрым, а должен быть злым. Мне это кажется очень распространенным недоразумением. Добр или зол может быть только Бог -- творец мира и человека, Бог награждающий и карающий людей. Такой Бог -- только отвратительное суеверие, и такого Бога никакой разумный человек не может себе представить. Но без идеи о бесконечном разуме и любви, частицу которых, ограниченную временем и пространством, мы чувствуем в себе, -- не может жить ни один разумный и добрый человек.[...]
  
   М. К. Толстой.
   (О браке)
   1896 г. Ноября 27.
   [...] Я не то что верю, а знаю, сознаю и чувствую всем существом своим, что брак -- совершившееся соединение мужчины и женщины, от которого могут или могли произойти дети, -- есть такой1 поступок, который навсегда связывает соединившихся людей. Разорвать эту связь так, чтобы соединение не представилось отвратительным, унизительным и ничем не искупимым преступлением и грехом, можно только с заменой супружеских отношений дружеским сожитием, при котором оба супруга помогают друг другу в соблюдении целомудрия.
   Брак есть такой акт, который нельзя разделать и, начавши, бросить, как нельзя разделать начатое пахать поле, нельзя возвратить взодранных трав. Так и брак, раз он начат, надо доделать. А бросить будет в сто раз хуже. Главное, мне бы хотелось bring home2 тебе то, что то, что совершилось, не есть ничтожная ошибка, которую ты можешь поправить, а есть брошенно...
  
   Мария Константиновна Толстая, рожд. Рачинская (1865--1900) -- жена Сергея Львовича Толстого.
   Ответ на несохранившееся в архиве Толстого письмо М. К. Толстой, в котором она извещала о своем окончательном решении разойтись с мужем.
  
   1 Зачеркнуто: с одной стороны грех, с другой таинственный по своему значению акт.
   2 Напомнить
  
   В. И. Икскуль фон Гильдебрандт.
   1896 г. Декабря 4.
   [...] Вот я и пишу вам, прося вас написать Горемыкину Сибирскому,1 чтобы он сделал что может, для облегчения судьбы этих удивительных, страдающих, но не могу сказать -- несчастных молодых людей, потому что не могу не завидовать им и не стыдиться тому, что я не на их месте. Пока же, и так как этого нет, не могу не стараться облегчить их испытание. Просить надо Горемыкина обо всем, чем больше, тем лучше, но об одном непременно просить, это о том, чтобы не искушать их -- не требовать от них нарочно (как это делают) того, чего они по своей вере исполнить не могут, и накладывать на них новые и новые наказания -- домучивая их до смерти. Мало того, что просить, простите мою смелость, я прошу вас просить -- писать как можно скорее. Страшно думать, что может принести им каждый день. [...]
  
   Варвара Ивановна Икскуль фон Гильдебрандт (р. 1852), имевшая большие связи в петербургском чиновном мире, иногда оказывала значительные услуги литераторам, навлекшим на себя неудовольствие властей, и помогала хлопотами и материальными средствами заключенным и политическим ссыльным. С Толстым познакомилась в 1892 г. в Москве в Хамовниках; в июне 1895 г., проездом из Мценска, была в Ясной Поляне.
  
   1 Александр Дмитриевич Горемыкин (1832--1904), генерал-от-инфантерии, член Государственного совета, в 1896 г. иркутский генерал-губернатор и командующий войсками Иркутского военного округа.
   В. И. Икскуль фон Гильдебрандт ответила Толстому письмом 16 декабря 1896 г., в котором писала, что ей не удалось выполнить просьбы Толстого.
  
   П. В. Великанову.
   1896 г. Декабря 17.
   [...] То впечатление, которое вы получили от молокан сибирских, я, помню, получил от молокан самарских, когда в первый раз познакомился с ними.1 Я ожидал от них слишком многого; я думаю, также и вы. Но, познакомившись с ними ближе, я нашел и в стариках и в молодых протестующих людях из них живое движение и растущее религиозное чувство. Боюсь, что вы тоже слишком строго судите субботников.2
   Что же касается Бондарева, то он сделал очень важное дело, изложив свое учение, и я понимаю, что он приписывает такое огромное значение своему первородному закону: во всех учениях о грехах первым грехом ставится праздность -- лень. Но праздность, лень простая, прямая, безотговорочная, далеко не так вредна, как та праздность, которой мы страдаем -- оставляя важное дело на шее принужденных работать и отговариваясь нашими мнимо или сомнительно полезными для других делами. Я очень рад за минусинских жителей за то, что вы поселились между ними; хотя это вам, может быть, будет и незаметно, я уверен, что ваше пребывание между ними отразится на них благоприятно. [...]
  
   Павел Васильевич Великанов (1860--1945) -- народный учитель, одно время сочувствовавший взглядам Толстого.
  
   1 Толстой впервые познакомился с молоканами летом 1871 г. в самарских степях, куда он ездил лечиться кумысом.
   2 Субботники -- разновидность библейско-рационалистической секты молокан.
  
   М. Л. Толстой.
   (О браке)
   1896 г. Декабря 18.
   [...] Всё это я понимаю и ничего не имею сказать против твоего намерения, вызванного непреодолимым, как я вижу, стремлением к браку. Что лучше, что хуже, ни ты, ни я и никто не знает, я говорю не про брак и не брак, а про того или другого мужа. Но я тебе уже прежде как-то, помню, говорил про то, или не тебе, а Тане, что брак есть дело мирское и, как мирское дело, по-мирски должен быть обдуман. И по твоей жизни последнее время -- рассеянной и роскошной более, чем прежде, и по жизни и привычкам и взглядам Коли,1 вы не только не будете жить по Марье Александровне,2 но вам нужны порядочные деньги, посредством которых жить...
   Одна из главных побудительных причин для тебя, кроме самого брака, т. е. супружеской любви, еще дети. Это очень трудно и уж слишком явно -- перемена независимости, спокойствия на самые сложные и тяжелые страдания. Как вы" об этом судили? Что он думает об этом? Как и где он хочет служить и хочет ли служить? И где и как жить? -- Это надо всё обдумать и решить, и не кое-как, так что вы признали, что это хорошо, но чтобы это же признали бы посторонние, любящие вас люди. Намерена ли ты просить дать тебе твое наследство?3 Намерен ли он служить и где? И, пожалуйста, откинь, мысль о том, чтобы государственная служба твоего мужа могла изменить мое отношение к нему и твое отступление от намерения не брать наследства могло изменить мою оценку тебя. Я тебя знаю и люблю дальше, глубже этого, и никакие твои слабости не могут изменить мое понимание тебя и связанную с ним любовь к тебе. Я слишком сам и был и есмь полон слабостей и знаю поэтому, как иногда и часто они берут верх. Одно только: лежу под ним, под врагом, в его власти, и все-таки кричу, что не сдамся и, дай справлюсь, опять буду биться, с ним. Знаю, что и ты так же будешь делать. И делай так. Только думать надо, большой думать надо.4 То, что я писал Мане, то и тебе говорю: кроме смерти, нет ни одного столь значительного, резкого, всё изменяющего и безвозвратного поступка, как брак. [...]
  
   1 Николай Леонидович Оболенский (1872--1934), внук сестры Толстого, Марии Николаевны, с 2 июня 1897 г. муж Марии Львовны Толстой.
   2 Толстой имеет в виду общественное мнение
   3 При разделе наследства между детьми Толстого в 1892 г. Мария Львовна отказалась от своей доли, составлявшей 55 000 руб. С. А. Толстая, предусматривая, что со временем она может передумать, приняла на себя ее долю. В 1897 г., в связи с замужеством, Мария Львовна решила взять выделенную ей часть наследства.
   4 Выражение, заимствованное Толстым в бытность его в 1873 г. в самарском имении от башкира Михаила Ивановича Мухедина, который, играя в шашки, любил повторять: "Думить надо... Болшой думить надо!"
  
   С. Н. Баторовскому.
   1896 г. Декабря 26.
   [...] Совета о том, какую сторону вам избрать при предстоящей вам дилемме, я не могу дать, потому что не знаю -- вы одни только знаете относительную силу мотивов, побуждающих вас продолжать или изменить теперешнюю жизнь.[...]
   Желаю вам успеха, в вашей внутренней работе, поскорее перейти тот перевал, после которого уже нет сомнений.
  
   Сергей Николаевич Баторовский (р. 1876) -- студент-медик первого курса Московского университета.
  
   Е. Ф. Донцовой.
   1896 г. Декабря 26.
   [...]Самое ужасное и вредное в этом деле это та санкция, которую дает правительство проституции, регулируя ее. Эта санкция удесятеряет разврат. Большинство людей не думает, не выбирает тот род поведения, который более соответствует его разуму и совести, а смело, с уверенностью признает хорошим или, по крайней мере, не дурным всё то, что признается таковым правительством. [...]
   [...] Радостно знать, что есть во всех концах мира люди, борющиеся за правду и добро.
  
   Елизавета Федоровна Донцова, из г. Витебска, обратилась к Толстому с письмом от 16 декабря, с предложением выступить на съезде сифилидологов, назначенном в Петербурге на январь 1897 г., и сказать свое веское слово о необходимости "уничтожения в корне" санкционируемой государством проституции.
  
   М. Л. Толстой.
   (О вступлении в брак)
   1896 г. Декабря 30--31.
   Два раза начинал тебе письмо и разрывал: и от того, что я не в духе, и от того, что сложно, неясно у меня в душе отношение мое к твоему положению. Ты верно угадала, что я вижу в этом падение, да ты это и сама знаешь, но, с другой стороны, я радуюсь тому, что тебе жить будет легче, спустив свои идеалы и на время соединив свои идеалы с своими низшими стремлениями (я разумею детей). Мое же чувство к тебе -- к тебе духовной, к тому, что я люблю в тебе, остается совсем то же, потому что я знаю, что это духовное не изменится. А впрочем -- кто вас знает. Исчезнуть не может, но затуманиться может. Ну, поживем если, то увидим. Одно несомненно, что я теперь люблю тебя такой, какая ты, и какой я. То, что Коля думает и понимает трудность практической стороны жизни -- это хорошо. А мне больше не верится, что это будет. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1895--1896гг.
   [...] Грустно, что не сумели вы перенести недостатки друг друга с Чертковым. Я это по себе знаю, как трудно это при постоянном сожитии. Это самый простой, обыкновенный и трудный экзамен, не столько доброты, сколько самоотречения, отсутствия самолюбия. [...] Но не это главное в вашей жизни теперь, главное то, что вы мне написали о вашем желании и надежде сойтись с женой. Об этом-то я и хотел написать вам; ничего особенного, но только то, что я всей душой сочувствую вам, потому что понимаю, как это мучительно тяжело: не желать желать и желать. Одно могу сказать, чем мне приходилось самого себя утешать и укреплять в такие минуты борьбы: это мысль о том, что чем труднее борьба, тем, очевиднее, хозяин больше надеется на меня, задав мне такую трудную задачу. Буду помнить, что я борюсь по его воле. [...]
  
   1897
  
  
  
  
   А. И. Архангельскому.
   1897 г. Января 5.
   Сейчас дочел вашу статью и давно не испытывал такой радости. Эта статья сделает много д обра людям и подвинет дело божие. Видно, он решил сделать это через вас. [...] Я отметил карандашом кое-какие подлежащие изменению места. Надо не дать врагам добра -- дьяволу -- повода ради -- как он это любит делать -- слабых и ошибочных мест освободиться от сокрушающей его дела убедительности этой превосходной статьи.
  
   Александр Иванович Архангельский (псевдоним "Бука", 1857--1906) -- ветеринарный статистик, а затем ветеринарный фельдшер Бронницкого уезда Московской губ.
  
   И. М. Трегубову.
   1897 г. Января 6.
   [...] Елена Петровна1 описывает съезд духоборов.2
   Это образец того устройства и управления без насилия, в отсутствии которого нас упрекают враги христианства. Нужно только чтобы в обществе выработалось, вошло в привычку, в плоть и кровь, уважение и привычка повиноваться всем не противным нравственности распоряжениям "старичков", как они их называют, и устанавливается идеальное управление без насилия. А это уважение и привычка повиновения решению стариков свойственна всем неиспорченным людям и всем русским -- славянам. [...]
  
   Иван Михайлович Трегубов (1858--1931) -- бывший воспитанник духовной академии, вышедший из нее под влиянием взглядов Толстого. В 1896--1897 гг. занимался организацией помощи преследуемым правительством сектантам-духоборам. В декабре 1896 г., вместе с П. И. Бирюковым и В. Г. Чертковым, подписал воззвание о помощи духоборам, за что 5 апреля 1897 г. был арестован в Тифлисе и выслан в Курляндскую губернию.
  
   1 Е. П. Накашидзе.
   2 Съезд духоборов, происходивший осенью 1896 г. в Горийском уезде Тифлисской губ. Письмо об этом съезде Е. П. Накашидзе не сохранилось.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Января 11.
   [...] дай вам Бог успеха не в одном внешнем, а главное во внутреннем деле, чтобы не сбиться с пути в ту или в другую сторону, не согрешить, не отступить от воли Бога: не сделать того, чего не должно, и сделать всё то, чего он хочет от нас. Я нынче очень живо чувствовал то, что на это одно должно быть обращено всё внимание.
  
   М. Л. Толстой.
   1897 г. Января 12.
   Милая Маша, хотя, когда ты тут, я редко говорю с тобой, теперь, когда мне очень скверно на душе, хочется твоего сочувствия. Из всех семейных ты одна, как ни сильна твоя личная жизнь и ее требования, ты одна вполне понимаешь, чувствуешь меня. Жизнь, окружающая меня и в которой я по какой-то или необходимости, или слабости, участвую своим присутствием, вся эта развратная отвратительная жизнь с отсутствием всяких не то что разумных или любовных к людям, но просто каких-либо, кроме самых грубых животных интересов нарядов, сладкого жранья, всякого рода игры и швырянья под ноги чужих трудов в виде денег, и это даже без доброты, а, напротив, с осуждением, озлоблением и готовностью раздражения на всё, что против шерсти, до такой степени временами становится противна мне, что я задыхаюсь в ней и хочется кричать, плакать и знаешь, что всё это бесполезно и что никто не то что не поймет, но даже не обратит внимания на твои чувства, -- постарается не понять их, да и без старания не поймет их, как не понимает их лошадь. Вчера, сидя за обедом, слушая эти разговоры без единого живого слова, с невеселыми шутками и недобротой друг к другу, эти бессвязные монологи, я взглянул на М-llе Aubert1 и почувствовал, что мы с ней одинаковы лишни и нам одинаково неловко оттого, что мы это чувствуем. Ужасно гадко, и гадко то, что я не могу преодолеть себя и не страдать и не могу предпринять что-нибудь, чтобы порвать это ложное положение ипоследние года, месяцы или дни своей старости прожить спокойно и не постыдно, как я живу теперь. Не знаю что от чего: от того ли, что я не могу увлечься работой, чтоб не так больно чувствовать это, или оттого, что я так больно чувствую, я не могу работать, но мне тяжело и хочется сочувствия, чтоб меня поняли и пожалели. Таня бедная хотела бы жить ближе ко мне, но она ужасно слаба и вся завлечена этим безумным водоворотом: Дузе, Гофман, красота, выставка, старость подходит, Сухотин, скверно. Серёжа, Илюша, Миша всё то же. Даже нет детей, чтоб на них отдохнуть, Черткова и Поши тоже нет. Ты сама вся изломана и измучена своими делами, а я тебе еще свою выставляю болячку. Давай болеть вместе. Ты мне свое всё скажи. Я приму близко к сердцу, потому что это может быть и страданье в будущем, но это серьезное. Мучает же напряженность пустяков и мелких гадостей.
  
   Мария Львовна Толстая (1871--1906) -- вторая дочь Толстого; со 2 июня 1897 г. была замужем за Н. Л. Оболенским.
  
   1 Обер (Aubert), гувернантка у Толстых.
  
   Л. Л. Толстому.
   1897 г. Января 19.
   [...] Важно и хорошо уединение и неизбежное движение жизни из себя, а не внешними побуждениями, как это делается в городе, особенно для молодых. [...]
  
   С. А. Толстой.
   1897 г. Февраля 1.
   [...]Уезжал я грустный, и ты почувствовала это и от того приехала, но тяжелого чувства моего не рассеяла, а скорее усилила. Ты мне говорила, чтоб я был спокоен, потом сказала, что ты не поедешь на репетицию.1 Я долго не мог понять: какую репетицию? и никогда и не думал об этом. И всё это больно. Неприятно, больше, чем неприятно... мне было узнать, что несмотря на то, что ты столько времени рассчитывала, приготавливалась, когда ехать в Петербург, кончилось тем, что ты едешь именно тогда, когда не надо бы ехать. Я знаю, что это ты не нарочно делала, но всё это делалось бессознательно, как делается всегда с людьми, занятыми одной мыслью. Знаю, что и ничего из того, что ты едешь, теперь не может выйти, но ты невольно играешь этим, сама себя возбуждаешь; возбуждает тебя и мое отношение к этому. И ты играешь этим. Мне же эта игра признаюсь ужасно мучительна и унизительная и страшно нравственно утомительна. Ты скажешь, что ты не могла иначе устроить свою поездку. Но если ты подумаешь и сама себя проанализируешь, то увидишь, что это неправда: во 1-ых, и нужды особенной нет для поездки, во 2-ых, можно было ехать прежде и после -- постом.
   Но ты сама невольно это делаешь. Ужасно больно и унизительно стыдно, что чуждый совсем и не нужный и ни в каком смысле не интересный человек2 руководит нашей жизнью, отравляет последние года или год нашей жизни, унизительно и мучительно, что надо справляться, когда, куда он едет, какие репетиции когда играет.
   Это ужасно, ужасно, отвратительно и постыдно. И происходит это именно в конце нашей жизни -- прожитой хорошо, чисто, именно тогда, когда мы всё больше и больше сближались, несмотря на всё, что могло разделять нас. Это сближение началось давно, еще до Ваничкиной смерти, и становилось всё теснее и теснее и особенно последнее время, и вдруг вместо такого естественного, доброго, радостного завершения 35-летней жизни, эта отвратительная гадость, наложившая на всё свою ужасную печать. Я знаю, что тебе тяжело и что ты тоже страдаешь, потому что ты любишь меня и хочешь быть хорошею, но ты до сих пор не можешь, и мне всё отвратительно и стыдно и ужасно жаль тебя, потому что я люблю тебя самой хорошей не плотской и не рассудочной, а душевной любовью.[...]
   Зачем я пишу? Во 1-ых, чтобы высказаться, облегчить себя и, во 2-ых и главное, чтобы сказать тебе, напомнить тебе о всем значении тех ничтожных поступков, из которых складывается то, что нас мучает, помочь тебе избавиться от того ужасного загипнотизированного состояния, в котором ты живешь.
   Кончиться это может невольно чьей нибудь смертью, и это во всяком случае, как для умирающего, так и для остающегося, будет ужасный конец, и кончиться может свободно, изменением внутренним, которое произойдет в одном из нас. Изменение это во мне произойти не может: перестать видеть то, что я вижу в тебе, я не могу, потому что ясно вижу твое состояние; отнестись к этому равнодушно тоже не могу. Для этого -- чтоб отнестись равнодушно, я должен сделать крест над всей нашей прошедшей жизнью, вырвать из сердца все те чувства, которые есть к тебе. А этого я не только не хочу, но не могу. Стало быть, остается одна возможность, та, что ты проснешься от этого страшного самнамбулизма, в котором ты ходишь, и вернешься к нормальной, естественной жизни. Помоги тебе в этом Бог. Я же готов помогать всеми своими силами, и ты меня учи, как?
   [...] Ты всегда говоришь мне: будь спокоен, и это оскорбляет и огорчает меня. Я верю твоей честности вполне, и если я желаю знать про тебя, то не по недоверию, а для того, чтобы убедиться, насколько ты связана или свободна.
  
   1 Репетиция в Петербурге концерта, в котором участвовал С. И. Танеев. Концерт состоялся 8 февраля. С. А. Толстая присутствовала на концерте, приехав в Петербург накануне вместе с Львом Николаевичем. Последний ехал в Петербург, чтобы проститься с ссылаемыми Чертковым и Бирюковым; Толстой приехал преждевременно и выехал обратно из Петербурга (вместе с женой) до отезда Черткова за границу.
   2 Имеется в виду С. И. Танеев. После смерти младшего сына Ивана С. А. Толстая пыталась искать успокоения в музыке. Исполнение фортепианных пьес Танеевым привело к тому, что она стала с пристрастием относиться к самому исполнителю. Дневниковые записи С. А. Толстой свидетельствуют о вспышках ее увлечения Танеевым. Внешние отношения С. А. Толстой и С. И. Танеева никогда не переходили границ знакомства и дружбы. О пристрастии к себе со стороны С. А. Толстой Танеев сначала не догадывался. Л. Н. Толстой сохранял спокойствие во внешних отношениях с Танеевым; слушал его музыку и исполнение, охотно беседовал с ним, играл в шахматы, но не мог не засвидетельствовать тяжести создавшегося положения.
  
   Д. А. Хилкову.
   1897 г. Февраля 12. Петербург.
   Пишу от Чертковых, с которыми прощаюсь перед расставанием, и, разумеется, весь полон теми чувствами и мыслями, которые вызывает их и Павла Ивановича высылка. Чувство преобладающее мое такое: в душе у меня радость совершения дела божьего и вместе с тем совестно радоваться при разлуке с дорогими близкими людьми, но радость сближения духовного, которое произошло вследствие этого события между многими и многими людьми, настолько превышает личное горе разлуки, что до сих пор не могу вызвать в себе печали, которая приличествует этому случаю. -- Они все так светлы, радостны и просты, что тоже не вызывают внешних чувств сожаления. В них совершается нечто гораздо более значительное, чем та перемена места, которой их насильственно подвергают.
   [...] А мне писать вам должно и виню себя, что не сделал этого, писать вам входит в разряд дел, обозначенных словами: заключенного посетите. Я, да и мы все, часто испытываем здесь роскошь, излишек общения с единомышленными людьми, как это я испытываю теперь в этот приезд в Петербурге, где 20, 30 человек видишь в один вечер и со всеми хочешь и не можешь успеть переговорить. Вы же, думаю, иногда испытываете голод такого общения. Испытываете ли? [...]
   По ее рассказам есть два пункта, о которых нам бы надо было побеседовать, чтобы придти к согласию. Это ваше -- не знаю, как сказать -- допущение сверхъестественного и разрывности брака. [...]
   Вы не намерены ехать за границу? И если не намерены, то почему? Мое не мнение, а чувство то, что лучше оставаться здесь.[...]
  
   Дмитрий Александрович Хилков (1858--1914) -- бывший гусарский офицер и помещик Харьковской губ. В 1889 г. за пропаганду против духовенства был сослан в Закавказье, но когда там началось движение среди духоборов, был переведен в г. Вейсенштейн в Эстляндии, откуда в 1898 г. уехал за границу.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Февраля 15.
   Хочу, чтоб письмо это дошло до вас в первое же время вашего помещения [...] и напомнило вам обо мне и обо всех нас, любящих вас, особенно нежно любящих вас, чтобы вы не уныли ни на минуту. Вот теперь мне жалко вас. Не то что жалко за то, что мы разлучены -- этого я не признаю,-- а за то, что как бы вы не перестали радоваться и плоть хоть на время не восторжествовала бы над духом. Я не боюсь этого, потому что знаю, что продолжительно это быть не может, но жалко за то, что это вам будет больно. [...]
   [...] Тяжелое чувство в Петербурге произвели на меня только Лизавета Ивановна1 и Толстая.2 Какие мертвые, недобрые и жалкие! Какая ужасная гордость и оттого осуждение и недоброта. То, что они исповедуют, -- несомненная истина, и всякий, кто не покоряется им, тот во лжи и его нельзя любить. Они всегда перевертывают этот довод к нам, но мы никакой особенной от других истины не исповедуем, если в нас есть что особое, то только то, что мы делаем из всеми признаваемых истин те выводы, которые сами собой из них вытекают. Напишите поскорее, милый друг, чтоб я слышал ваш голос, и пожалуйста непременно всю правду, преувеличивая свои слабости, а не ослабляя их. [...] Маша в Москве. [...] Воображаю, как ее тронет ваше изгнание. Может быть, та любовь, которую она имеет к вам, есть лучшая любовь, которую она может иметь. А любит она вас очень. Да все вас любят.
  
   1 Елизавета Ивановна Черткова, мать В. Г. Черткова.
   2 Александра Андреевна Толстая.
  
   М. Л. Толстой.
   1897 г. Февраля 13--16.
   Давно не был с тобой ни в каких сношениях, и мне, разумеется, тебя, именно тебя очень недоставало. Мама к тебе очень дурно расположена, и мне очень жалко вас обеих. А виновата никогда не бывает одна сторона, особенно в таком случае, как твой, т. е. с матерью. Ей по тысячам причинам надо всё простить, если есть что прощать. Так ты смотри, голубушка, помни это, обращайся к ней лучшей своей стороной и жалей ее, -- ей тяжело живется теперь, и она очень добрая, когда не скрывает сама от других свою доброту. Буду писать после и скоро увижу. Так живи с ней перед Богом, помня свое хорошее божественное я и не выпускай на свободу самолюбивое, мстительное, мелочное я.[...]
  
   И. И. Бессонову.
   1897 г. Февраля 18.
   Цель всех артелей одна и та же: побольше приобрести денег, чтобы лучше жить в материальном отношении.
   Многие говорят, что кроме того артели или общины полезны тем, что, живя в них и подчиняясь их правилам, люди становятся лучше, более добры и братолюбивы.
   Я считаю, что это несправедливо, что прежде надо людям сделаться добрыми и братолюбивыми, т. е. ставить братскую любовь выше личных выгод, и тогда артель устроится сама собой, и артель не в одной волости или уезде, а в целом мире.
   И устав такой артели написан давным-давно, и вот уже 1800 лет люди понемножку складываются в эту артель. И дело каждого из нас состоит в том, чтобы готовить себя к этой артели, выучиться не жалея отдавать свое имущество и труд в общую кассу, не требуя вознаграждения, и распространять между людьми словом и примером учение об этой артели, устранять всё, что метает ей и приводить ее понемножку в действие.
   Устав этот -- евангелие, а участники -- весь род человеческий, и я думаю, что устройство маленьких артелей мешает устройству этой большой и настоящей.
   Служение же устройству этой (большой артели) совсем не так неприятно и тяжело, как думают многие. Служение это дает гораздо больше удовлетворения, чем участие в маленьких артелях, уж по одному тому, что участие в маленьких артелях произвольно и может быть хорошо и может быть дурно, служение же этой артели есть то дело, на которое послал нас Бог в этот мир, и больше и лучше того, чем исполнять то, на что он нас послал, мы ничего делать не можем.[...]
  
   Иван Ильич Бессонов (р. 1876) -- рабочий Очерского завода в Пермской губ. Интересуясь организацией сельскохозяйственных артелей, в письме к Толстому от 26 января 1897 г. спрашивал, как Толстой относится к этому вопросу.
  
   Сократу Бырдину.
   1897 г. Февраля 18.
   Получил ваше хорошее письмо и порадовался тому христианскому, свободному, бодрому настроению, которым оно проникнуто, и вместе с тем испугался и продолжаю бояться за вас, -- за то, чтобы вы не увлеклись борьбой, неизбежной в христианской жизни, но законной только тогда, когда человек поставлен в необходимость или отречься от того, что ему дороже жизни, или бороться (христианским орудием терпеливого перенесения гонений за неисполнение противных его сознанию требований), а не тогда, когда человек увлекается самой борьбой, борется для борьбы. Вот этого я боюсь за вас, милый Сократ, и против этого желал бы предостеречь вас.
   Нам, живущим в нашей антихристианской жизни, так много работы внутренней над самими собой для искоренения нехристианских привычек, так во многом нужно утвердиться, особенно вам, молодым, что лучше всю энергию употребить на эту внутреннюю работу. И работа эта самая плодотворная даже и для борьбы, которая неизбежна для всякого человека, живущего или стремящегося жить христианской жизнью и потому обреченного на постоянные, самые разнообразные столкновения с миром.
   Я всегда вспоминаю Достоевского, который говорил о том, как смешно видеть человека, желавшего перевернуть весь мир и не могущего обойтись без папирос и готового на всё, только бы ему дали покурить. Я говорю не о курении, а о том, что самое важное не борьба, а то, чтобы орудия борьбы, т. е. люди, были сильны верою, были чисты, как голуби, и мудры, как змеи. А если люди будут таковы, то они без борьбы будут побеждать.
   Так, например, я боюсь, чтобы распространение вами статьи о духоборах не вызвало бы против вас каких-либо репрессалий, которые огорчат ваших родителей и вами перенесутся, может быть, не так легко, как вы думаете.
   Дело духоборов очень тревожит правительство, и на днях у моих двух ближайших друзей Черткова и Бирюкова был обыск, отобраны все бумаги, и сами они сосланы -- один за границу, а другой в Курляндию.
   Я не могу не бояться и не страдать за моих друзей, за те гонения, которым они подвергаются, в особенности потому, что правительство с свойственной ему непрямотой и хитростью преследует не главного виновника неприятного ему направления -- меня (о чем я прямо просил письмом министров), а людей близких и дорогих мне. И выходит то, что всякое страдание моих близких мне во сто раз больнее, чем всё то, что они мне бы могли сделать, и, кроме того, они перед Европой имеют вид терпимости.
   Вот я и за вас боюсь и пожалуйста не распространяйте ничего, а вступайте в борьбу только тогда, когда вам нельзя будет поступить иначе. [...]
  
   Ответ на письмо студента Казанского ветеринарного института Сократа Бырдина от 30 января, в котором Бырдин сообщал, что переписал полученное от Толстого воззвание о помощи духоборам "Помогите!" и готовится распространять его среди знакомых.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Февраля 18.
   Сейчас получил от вас письмецо, дорогой друг. С вами случилось то самое, чего я боялся за вас -- сознание одиночества тотчас по приезде на место, и хотелось письмом хоть облегчить вам это чувство. [...]
   Знаю, и вы знаете, что одиночества нет для истинного нашего я. Но оно так иногда неразрывно слипается с животным, слабым и страдающим, что трудно отделить его. Думаю о вас с большей любовью, чем когда-нибудь, но не могу жалеть и не жалею, знаю, что в вас даже эти страдания и одиночество только разработают в вас всё лучшее, еще лучшее того, что есть.[...]
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 15 февраля из Бауска, Курляндской губ., в котором Бирюков сообщал о прибытии в Бауск и писал о своем настроении.
  
   Н. Г. Молоствову.
   1897 г. Февраля 19.
   То, что вы пишете о той внутренней работе, которая происходила и происходит в вас, не только в высшей степени интересует меня, но и радует и трогает. Одна из самых больших радостей моей жизни в том, чтобы встречать, узнавать про существование людей, работающих ту же работу, которую вы пытаетесь работать. Работа эта есть установление в себе царства божия, т. е. приближение к совершенству (хоть очень отдаленное, но все-таки приближение) и вследствие этого внутреннего установления и внешнего царства божия (тоже приближения к нему). И в этом деле я всей душой сочувствую вам и готов, по мере своих сил, служить вам; но другая сторона вашей деятельности, составление моей биографии, не только не вызывает моего сочувствия, но прямо неприятна и, я думаю, бесполезна для вас, и потому помогать вам в ней не считаю нужным. Не думайте пожалуйста, что я говорю это из ложной скромности, я истинно убежден в том, что моя личность есть только помеха для того дела, которому я хотел бы служить, и чем более уничтожится и сотрется она, тем это будет лучше для дела. Оставим в покое личности и будем разрабатывать, делая их ясными и доступными всем, истины, которые открыты нам, будем рассеивать мрак, который скрывает эти истины, и это такая нужная и благодарная работа, что не останется время ни для какой другой, особенно такой частной и сомнительной, которая может быть и вредна, как та, которую вы затеваете.
  
   Николай Германович Молоствов (1871--1910) -- двоюродный племянник Зинаиды Модестовны Тиле, рожд. Молоствовой, знакомой юности Толстого; офицер флота, в 1898 г. вышедший в отставку и посвятивший себя литературной деятельности; публицист, автор обширной библиографии о Толстом (не напечатанной) и биографии Толстого, написанной в сотрудничестве с П. А. Сергеенко и А. Л. Волынским: "Л. Н. Толстой. Жизнь и творчество. 1828--1908 гг. Критико-биографическое исследование Н. Г. Молоствова и П. А.Сергеенко, под ред. А. Л. Волынского", изд. П. П. Сойкина, 3 выпуска (1908--1909).
   В письме от 12 января сообщал Толстому о начатой им к 50-летнему юбилею литературной деятельности Толстого (1902) работе по составлению библиографического справочника о Толстом и просил дать "принципиальное согласие" на опубликование этой работы и помочь ему в ней; писал о влиянии, оказанном па него произведениями Толстого.
  
   П. А. Буланже.
   1897 г. Февраля 22.
   [...] очень рад был получить ваши письма. Всё в них хорошо, кроме того, что вы говорите о себе, об упреках, которые вы делаете себе за то, что не высланы еще. Разумеется, в этих делах мы часто ошибаемся, и будущее показывает нам это, но я теперь не могу не видеть, что вы, в том самом положении, в котором вы теперь, очень необходимо нужны для всех нас -- именно после высылки Черткова и Бирюкова. Напротив, вас надо беречь и вы должны беречь себя. Вы делаете мне много вопросов, на которые на все думаю ответить лично, когда приеду. [...]
   [...] Огонь принес я на землю, сказал Христос, и он разгорается и в нас и в наших плотских и духовных детях; только бы нам тихо сгореть в нем, а что он зажигает других, это не может быть иначе.
  
   Павел Александрович Буланже (1864--1925) -- один из друзей Толстого. Служил на железной дороге. Автор ряда статей и воспоминаний о Толстом.
   Ответ на письмо П. А. Буланже от 17 февраля 1897 г., в котором Буланже писал о высылке В. Г. Черткова и Н. И. Бирюкова и высказывал сожаление, что не подписал их воззвания.
  
   С. Н. Толстому.
   1897 г. Февраля 22.
   [...] Главное, не работается, а, живя в этой безобразной жизни, одно успокоение это уйти с головой на 4, 5 часов в день в свою работу, которую считаешь не бесполезной. [...]
   [...] Главная цель, очевидно, в том, чтобы противодействовать распространению истины, не трогая почему-то меня, что мне очень неприятно, и потому, что совестно, и еще потому, что это обязывает меня, которому одному предоставлена возможность высказываться, высказываться всё прямее и прямее. Цели же своей высылка эта, разумеется, не достигла, потому что она близких людей сблизила еще больше, средних, колеблющихся людей привлекла на сторону правды и в самых далеких вызвала неудовольствие против правительства и недоверие к нему. [...]
  
   Сергей Николаевич Толстой (1826--1904) -- брат Толстого.
  
   И. М. Трегубову.
   1897 г. Февраля 22.
   [...]Как вы духом, милый друг? Мне теперь за вас, пока ваша участь с внешней стороны не решилась, беспокойно. Хотя я знаю, что в глубине души вы тверды, именно потому, что не считаете себя твердым и всё сомневаетесь умственно, тогда как сердцем уже давно непоколебимы.
   Я собой очень недоволен, не могу работать. Авось Бог велит еще послужить ему. Всей душой желаю вам этого. В этом одном благо жизни.[...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Февраля 26.
   [...] Не получил еще от вас ни одного письма, кроме первого в день вашего приезда, милый, дорогой друг Поша. Ах, как мне жалко, как мне больно, как мне стыдно за всех этих людей, которые вас возили, таскали, описывали, раскрывали ваши письма! Ведь ужасно то, что все эти люди, начиная с министра и до урядника, менее всего способны заботиться о чем-нибудь другом, кроме как о самих себе, и они поставлены в необходимость заботиться о других, о воображаемом общем благе, о том, чтобы Бирюков не заразил христианскими чувствами и своей добротой людей, окружающих его. Начинают ведь все эти люди с того, что предаются всякого рода наслаждениям, приучаются к этим наслаждениям еды, питья, охоты, нарядов, танцев, часто разврата и, не имея средств для этого, тянутся к государственному бюджету, собранному с народа, и для этого подчиняются всем требованиям правительства -- лжи, лицемерия, насилия, убийства, читания чужих писем и всякой подлости. Когда же они подчинились всему этому, правительство дает им места, повышает их, и кончается тем, что на всей лестнице управления от министра, через губернатора, до исправника, заведуя всем, народом, управляя всем и религией, и нравственностью, и образованием, и порядками, и имуществом, и хозяйством, сидят преимущественно, исключительно даже, самые эгоистические сластолюбцы, поставленные в необходимость управлять народом, до которого им нет никакого дела.[...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Февраля 26.
   [...]Я продолжаю работать над статьей об искусстве, но могу оторваться и думается иногда, что будет тихая польза, если удастся указать ясно ложь ложного 999/1000 всего производимого под видом искусства. [...]
   [...] Хорошо бы устроиться вам так, чтобы, разделив день правильно, и физически и умственно работать, а нравственно всегда. -- Матерьял самый важный для работы -- самого себя -- никто отнять не может. А работа лучшая -- по отношению тех, кто хочет отнять; главное -- их то полюбить. [...]
  
   Луизе Брюммер (Luise BrЭmmer).
   1897 г. Февраля 26.
   Я очень обязан вам за случай, который вы мне предоставили сообщить Бьёрнсону, что я получил его книгу "Король",1 которой я много восхищался (говорю это совершенно искренно, не из любезности; я читал ее вслух нескольким моим друзьям, отмечая им красоты, особенно меня поразившие), и что я сердечно благодарю его за то, что он обо мне вспомнил. Это один из современных авторов, которых я наиболее ценю, и чтение каждого его труда доставляет мне не только большое удовольствие, но открывает новые горизонты. [...]
  
   Луиза Брюммер Клауэнштейн (Luise BrЭmmer Klauenstein) -- переводчица сочинений Б. Бьёрнсона в письме от 16 февраля, по поручению Бьёрнсона, спрашивала, получил ли Толстой посланную ему Бьёрнсоном в октябре 1896 г. его книгу "Король".
  
   1 Бьёрнстьерне Бьёрнсон (BjЖrnstjerne BjЖrnson, 1832--1910), норвежский поэт, беллетрист и драматург. Упоминаемая его книга -- драма "Kongen" ("Король", 1877).
  
   П. Н. Гастеву.
   1897 г. Февраля 26.
   Всё, что вы пишете мне, дорогой Петр Николаевич, совершенная правда, и я сам всегда так но только думал и думаю, но всегда так чувствовал и чувствую. Непосредственно чувствую, что просить помощи материальной для людей, страдающих за истину, нехорошо, совестно. Вы спросите, для чего же я присоединился к воззванию, подписанному Чертковым, Бирюковым и Трегубовым?
   Я был против, так же как был даже против помощи голодающим, в той форме, в которой мы ее производили; но когда вам говорят: есть дети, старики, слабые брюхатые, кормящие женщины, которые страдают от нужды, и вы можете помочь этой нужде своим словом или делом, -- скажите это слово, или сделайте это дело. Согласиться, значит стать в противоречие со своим убеждением, высказанным о том, что помощь всем всегда действительная состоит в том, чтобы очистить свою жизнь от греха и жить не для себя, а для Бога, и что всякая помощь чужими, отнятыми от других, трудами есть обман, фарисейство и поощрение фарисейства; не согласиться, значит отказать в слове, поступке, который сейчас может облегчить страдание нужды. Я, по слабости своего характера, всегда избирал второй выход и всегда это мне было мучительно. Так было и здесь, когда Чертков, Бирюков и Трегубов просили меня, как бы засвидетельствовать их истинность и искренность, и я написал свое прибавление, в котором старался обратить главное внимание на значение того, что делали духоборы. Вот вам моя исповедь по этому вопросу. Я очень рад, что вы, написав мне, дали случай вам ответить и сами высказались так хорошо и верно.
   Жаль только, что про себя ничего не написали, про себя и про ваших. Мне всегда, когда слышу и думаю про вас, кажется, что вы все слишком требовательны к себе и от этого часто мучаете себя и друг друга. А впрочем, и это хорошо.
   Про ссылку Черткова и Бирюкова вы, верно, знаете. Все это хорошо. Одно нехорошо -- то, что они меня не трогают. Они этим себе хуже делают, потому что, давая мне одному свободу говорить всю истину, они обязывают меня говорить ее. И я чувствую, что я виноват, если молчу. А сказать еще кажется, что нужно многое. [...]
  
   Петр Николаевич Гастев (р. 1866) -- участник ряда толстовских земледельческих общин. В 1891--1892 гг. работал с Толстым на голоде. Постоянно жил на Кавказе.
   Ответ на письмо П. Н. Гастева от 12 февраля, в котором Гастев сообщал о получении им "Воззвания о помощи духоборам" и письма И. М. Трегубова с просьбой поехать к духоборам, чтобы ухаживать за больными; писал о своем отрицательном отношении к этому делу.
  
   В. В. Стасову.
   1897 г. Февраля 26.
   [...] Мне всегда такие письма (я такие получаю иногда) больны. Пишет это, очевидно, невежественный, вероятно добрый, но нафанатизированный человек. За что его заставили ненавидеть человека, который ни ему, ни кому другому не желал сделать зла и который не только не отравил неверием, но произвел (очень неприятно для многих и для вас в том числе) обратное действие. [...]
  
   К письму В. В. Стасова от 20 февраля приложена записка, написанная на ремингтоне и вложенная в конверт с почт. шт. "С. Петербург, 16 февраля 1897 г." и адресованная директору Публичной библиотеки А. Ф. Бычкову: "Не хорошо чествовать гр. Толстого, врага церкви и отравившего молодежь своим безверием, стыдно начальству императорской библиотеки, встречавшей этого вредного негодяя с почестью и торжеством. Стыдно!! Либералы довольны! Только хорошо ли это?"
  
   И. М. Трегубову.
   1897 г. Февраля 26--28?
   [...] Не ищите страдания, гонения, я знаю это искушение. Оно нехорошо, потому что поощряет недоброе отношение к людям.
   [...] Помогай вам Бог... спокойствия и твердости, а главное, любви, которая даст и то и другое. В гонениях опасны не страдания, а соблазн сожаления к себе я возникающего из него недоброго отношения к гонителям. Избави вас от этого Бог.[...]
  
   Кеннет Бонду (Kenneth Bond).
   1897 г. Марта 2.
   Вы задаете мне вопрос, который я пытаюсь разрешить в течение последних 20 лет. В первое время, когда мы начинаем понимать, чем должна быть истинная христианская жизнь и насколько далеко от этой христианской жизни та жизнь, которою мы живем, нам кажется таким естественным и легким отрешиться от этой лживой, мирской жизни для другой -- истинной и счастливой, что мы даже удивляемся, наталкиваясь на препятствия к этой перемене, и обычно приписываем эти препятствия нашему исключительному положению. Но это ошибка. Мы думаем, что наша христианская жизнь должна начаться, когда мы освободимся от наших житейских пут, но в действительности она начинается уже в то время, когда мы только еще пытаемся освободиться от этих пут, и делаем это так, чтоб но впадать в противоречие с тем началом, во имя которого мы изменяем нашу жизнь, так как любовь и отказ от насилия -- главное дело христианина. Так вот я думаю, что христианин -- а в данном случае вы -- не должен стараться показывать другим людям, что такое эта истинная жизнь, но совершать эту внутреннюю перемену в своей душе, что приведет вас не в то положение, которое вы воображаете для себя необходимым, но в то, которое будет неизбежным следствием этой перемены.
   Когда ученики вернулись к Христу и сказали ему, что бесы повинуются им, он ответил им: не радуйтесь, что бесы повинуются вам, но радуйтесь, что имена ваши написаны на небесах.
   Я думаю, что вы знаете всё это лучше меня и простите меня за то, что я пишу вам о вещах, вероятно, для вас лишних. Делаю это потому, что сам был в том же положении, как и вы, и сам испытал то же чувство разочарования, которое охватило вас, когда ожидаемая перемена в вашей жизни не наступила. Поэтому советую вам работать, полагая все силы для осуществления царства божьего внутри вас, не делая определенных планов для вашей личной жизни. Ваше внешнее положение явится результатом вашей внутренней перемены.[...]
  
   Кеннет Герберт Бонд (Kenneth Herbert Bond, p. 1862) -- англичанин, в то время баптистский пастор, позднее пастор унитарианской церкви.
   Ответ на письмо Бонда от 14/26 января, в котором Бонд писал о несоответствии своих взглядов и жизни, которую он ведет; сообщал, что хочет изменить свою жизнь, и спрашивал совета Толстого.
  
   Теодору Эйхгофу (Theodor Eichhoff).
   1897 г. Марта 2.
   [...] Одна из самых больших радостей моей жизни это сознание, что есть люди, которые признают ту же истину, как и я, и чувствуют ту же неизбежную необходимость подчинить ей свою жизнь. Так помоги вам Бог в этом решении. Но если бы случилось, что вы не в состоянии проводить ваши убеждения в жизнь, то не падайте духом, признайте сами себя виноватым, но не переставайте признавать ту же истину. Чтоб приблизиться к идеалу совершенства (только в одном этом и состоит смысл нашей жизни), надо держать перед собою истину в совершенной чистоте и не бояться всех своих отклонений от нее.
  
   Теодор Эйхгоф (Theodor Elchhof) -- сын пастора, в то время студент, впоследствии преподаватель гимназии в Германии в Анкламе (Аnklam).
   В письме от 29 января из Марбурга сообщал о впечатлении, произведённом на него чтением книги Толстого "Царство божие внутри вас", и о своем желании отказаться от карьеры пастора, которую ему готовили его родители.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Марта 2.
   [...] Мне хочется знать про ваше душевное состояние и хочется посоветовать вам не позволять себе возмущаться против тех, которые делают вам больно, а стараться любить их и жалеть. Это -- одно средство, чтобы не переставать быть спокойным и радостным.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Марта 4.
   [...]Пишу, чтобы сказать, что все мы, знающие, а потому и любящие вас, огорчены той жестокостью, вследствие которой вы, живущий более 10 лет святой жизнью, посвященной служению Богу и людям, подверглись недоброжелательству людей, желающих, оторвав вас от всех любящих вас, сделать вам больно. Утешаемся только тем, что Христос сказал, что как гнали его, так: будут гнать и тех, которые подражают ему.
   Данилевская пишет мне: за что могли сослать Павла Ивановича? Я с детства Пошина знаю его чистую ангельскую душу, любящую всех и желающую всем одного добра. Она удивляется, но я не удивляюсь, но только жалею тех, которым нужно гнать тех, которые, как вы, живут для добра.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Марта 6.
   [...] вы пишете почти то же, что я советую вам, то, чтобы заняться литературным трудом и вечно новым, интересным, важным и таким, которому никто и ничто помешать не может -- приближением к Богу, средство для которого есть одно, устранение всего, что мешает любить людей. Всегда важна любовь, в ней жизнь, но особенно в такие минуты внешних переворотов, которые вы переживаете. Только одна она дает ту твердость, спокойствие и радость, которые так нужны в вашем одиночестве.
   Еще советовал бы вам физический труд, хотя двух, трех часов, -- может быть и столярный и сапожный.
   Жизнь всегда важна, но бывают такие времена, когда она особенно значительна, когда каждый таг кажется полон самых важных последствий в ту или другую сторону. И такое время вы переживаете. Молитесь непрестанно. Только помня Бога, можно верно ответить на те сложные, или скорее, вытекающие из таких сложных причин, требования насильников. Как важно, например то, что вы отказались дать подписку и то, что вы братски беседовали с полицейским. Дай вам Бог случай и возможность установить как можно больше любовных отношений, чтобы тот огонь любви, которого они так боятся и хотят погасить, разгорался всё больше и больше и жег вокруг себя всё, что к нему прикоснется. Дневник ваш читали и слушали с умилением; так жаль, что он обрывается там, где я ждал описания помещения, хозяев, обихода жизни. В моем начатом романе Декабристы одной из мыслей было то, чтобы выставить двух друзей, одного пошедшего по дороге мирской жизни, испугавшегося того, чего нельзя бояться, -- преследований, и изменившего своему Богу, и другого, пошедшего на каторгу, и то, что сделалось с тем и другим после 30 лет: ясность, бодрость, сердечная разумность и радостность одного, и разбитость и физическая и духовная другого, скрывающего свое хроническое отчаяние и стыд под мелкими рассеяниями и похотями и величанием -- перед другими, в которые он сам не верит. [...]
   [...] Желал бы вам передать это спокойствие, если бы думал, что у вас его нет. Черпаем мы его из одного общего источника и одним и тем же путем. [...] Девочки живут своей личной жизнью и оттого им не совсем хорошо. Но они знают, где спасенье и истина. [...]
  
   Еугену Шмиту (Eugen Schmitt)
   1897 г. Марта 10.
   [...] Что вас и вашу газету преследуют, не удивительно; было бы удивительно, если бы этого не было и если бы правительство не принимало всех мер, чтобы воспрепятствовать вашей деятельности. Но гонения бессильны перед истиной. Если бы даже вашему листку1 было суждено прекратиться, идея найдет себе другие, по большей части более верные и глубокие пути распространения.
   Во всяком случае я уверен, что вы не упадете духом и в той или иной форме будете продолжать ту же работу. Хотелось бы только, чтобы ваша семья разделяла ваши убеждения и возможно больше помогала нам в нашем трудном положении.
  
   Ответ на письмо Е. Шмита от 25 февраля, в котором Шмит сообщал, что против него возбуждена судебное дело в связи с его статьей "Die DurchfЭhrbarkeit der Anarchie" ("Осуществимость анархии"), опубликованной в  4 от 22 января 1897 г. его газеты "Ohne Staat".
  
   1 Газета "Ohne Staat" выходила в Будапеште с 1897 по 1899 г. включительно.
  
   П. К. Энгельмейеру.
   1897 г. Марта 10.
   [...] Я просмотрел присланные вами листы вашей книги и очень сочувствую ее цели. Меня каждый год посещают несколько человек таких изобретателей, и всегда бывает очень жалко тех сил, которые они напрасно тратят, и их ненормального душевного состояния.
   Ваша книга, я думаю, принесет пользу тем, которые еще не потеряли возможность критически отнестись к своим проектам, и спасет их от мучительного душевного состояния; а потому желаю этой вашей книге наибольшего распространения.
  
   Петр Климентьевич Энгельмейер (р. 1855) -- инженер-механик и педагог; автор ряда работ по вопросам техники и изобретательства. Был лично знаком с Толстым. Знакомство состоялось вскоре после получения им публикуемого письма Толстого -- в хамовническом доме Толстых, куда он пришел по приглашению Толстого.
   Впервые Энгельмейер писал Толстому в апреле 1885 г. Толстой тогда же ответил ему; но письмо это не сохранилось. Второе письмо было написана в начале марта 1897 г. и приложено к рукописи его книжки "Руководство для изобретателей", переданной Толстому через П. А. Буланже, к которой Энгельмейер просил Толстого написать предисловие. На это письмо и отвечает Толстой.
  
   А. В. Юшко.
   1897 г. Марта 15.
   Спасибо [...], что известили меня о себе; хотя известия и нехорошие, а именно, что представители князя мира сего хотят во что бы то ни стало помешать вам. Зная вашу любовь к хорошей, настоящей христианской жизни на деле, и, главное, зная вашу способность (очень редкую) выдержать эту жизнь, очень больно думать, что вам помешают и тем лишат многих и многих самого главного и действительного -- примера. Утешаюсь только тем, что, когда внутри горит самородный огонь новой жизни, то куда бы ни дели того, кто горит этим огнем, огонь будет делать свое дело и светить, и жечь, и греть. [...]
   [...] Чертков пишет из Кройдона, предместье Лондона, где он поселился в кругу друзей и единомышленников, или скорее, единоверцев, с некоторыми особенностями, свойственными другой народности и другой среде, но в корне вполне согласные с нами. [...] Жизнь Бирюкова тоже полна, и тотчас же образовывается атмосфера, соответствующая тому, что из него выделяется. [...]
  
   Авраам Васильевич Юшко (1867--1918) -- из казачьей семьи, ветеринар, сочувствовавший взглядам Толстого. Несколько раз привлекался как неблагонадежный, был в ссылке и отбывал тюремное заключение. В 1897 г. жил около Геленджика, занимаясь сельским хозяйством в сообществе некоторых его знакомых.
   Ответ на письмо Юшко от 8 марта (почт, шт.), в котором Юшко писал о преследованиях его и его сожителей со стороны губернских жандармских властей; сообщал об отказе ему в аренде земли и о поданном им по этому поводу заявлении на имя губернатора; описывал свою жизнь и жизнь своих товарищей по поселению.
  
   М. В. Буланже.
   1897 г. Марта 15--16? Москва
   [...] Очень может быть, что вы не одобрите то, что я имею сказать, найдете это неважным, недействительным; но я твердо убежден, что если бы вы только последовали моему совету и сделали то, что я хочу предложить вам, то ваше мучительное душевное состояние очень скоро переменится на самое радостное. Советую я вам вот что: прежде всего забыть всё то, что вы сделали для Павла Александровича, все те жертвы, которые вы принесли, перестать даже и считать жертвами то, что вы сделали, а искать в себе всё то, что вы не сделали, как можно строже отнестись к себе и как можно внимательнее постараться понять его, всё то, что могло быть тяжело ему; пожалеть его, как бы вы пожалели чужого человека, ежели бы знали, что он имеет несчастье быть раздраженным на свою жену (пускай и несправедливо -- ему от этого тем хуже); и что он притом слабый, больной и несомненно добрый человек. Это средство радикальное. Если вам удастся обвинить себя искренно и оправдать и пожалеть его, вы сейчас же изменитесь в своем отношении к нему, в своих поступках, словах и тотчас же изменится ваше душевное состояние и из мучительного сделается радостным. Это одно радикальное средство, но может быть вы не осилите его, тогда есть другое и уже несомненное. Оно состоит в том, чтобы, обдуман то, что тревожит вас, делает ваше несчастье, именно дурной тяжелый характер вашего мужа, придумать сродство, каким образом изменить его. Другим человеком сделать его нельзя. Каким он есть, нервным, раздражительным, положим даже несправедливым, злым, таким он и останется. Всё, что можно сделать, это ТО, чтобы изменить его отношение к вам. Как же изменить ого? А на это есть только одно средство: не считаться с ним, смотреть на него как на больного жалкого человека и, не думая об отношении его к себе, заботиться о нем, служить ему, делать ему одно приятное, никогда не напоминая ему о своих требованиях. Нет человека, который бы не стал любить и ценить того человека, который так обращался бы с ним. А как только он будет любить, ценить, дорожить вашей любовью к нему, так он покорен, и вы только будете радоваться. Попробуйте хоть две недели жить по этому рецепту, и вы увидите, что ваше горе переменится на величайшую радость. [...]
  
   Мария Викторовна Буланже (р. 1863) -- с 1885 г. жена знакомого Толстого П. А. Буланже, разведшаяся с ним в 1908 г. Была лично знакома с Толстым с 1885 г.
   Ответ на недатированное письмо М. В. Буланже, в котором она писала о своей жизни и своих столкновениях с мужем, которым способствовал, по ее словам, его тяжелый характер.
  
   T. Л. Толстой.
   1897 г. Марта 18.
   Таня милая, с тех пор, как я прочел в твоих первых двух письмах то, что ты пишешь о своей жизни, о том, как ты сводила счеты с ней и с собой, я почувствовал, что тебе грустно, и хотелось бы помочь тебе, но, разумеется, ничем не могу, кроме тем, чтобы сказать, что я с тобой вместе за тебя чувствую то же, что и ты, что мне тебя жалко; но утешаюсь тем, что такая серьезная грусть и счеты с собой никогда не проходят даром, а подвигают туда, куда надо, растят крылья, на которых улетишь над всем тем, что теперь мешает. -- Ну, да просто, не скучаю без тебя, не нужна ты мне, а просто люблю тебя и живу с тобою вместе.
   Хорошо, что мы грамоте знаем, никогда этого не скажешь, а написать можно, хотя всегда страшно злоупотреблять этой свободой письма, что нет глаз, которые в тебя глядят, и нет интонации, которой надо произнести слова. [...]
   Марью Александровну целую и радуюсь, что у ней всё неизменно хорошо в ней, а потому и вокруг ней.
  
   Татьяна Львовна Толстая (1864--1950) -- старшая дочь Толстого.
  
   С. Т. Семенову.
   1897 г. Марта 22.
   Не надо унывать [...]. Уж как крепок лед и как скрыта земля снегом, а придет весна, и все рушится. Так и тот, застывший, как будто и не движущийся строй жизни, который сковал нас. Но это только кажется. Я вижу уже, как он стал внутренно слаб, и лучам солнца и всем нам, по мере ясности отражающим эти лучи, надо не уставать отражать их и не унывать. Я так больше радуюсь, чем унываю. [...]
  
   Сергей Терентьевич Семенов (1868--1922) -- писатель из крестьян Волоколамского уезда Московской губ., автор "Крестьянских рассказов", высоко ценимых Толстым.
   Ответ на письмо Семенова от 12 марта, в котором Семенов, вспоминая свое прощание с высылавшимися В. Г. Чертковым и П. И. Бирюковым, писал: "Свету нет простору, правде и добру нет ходу.... Больно толста стена, которую нужно пробить, больно неприступна крепость, на которую мы идем осадой".
  
   Вандерверу (J. K. Van der Veer).
   1897 г. Марта 27.
   [...] радуюсь очень тому, что вы имеете такой радикальный, евангельски радикальный образ мышления. [...]
   [...] Хотя я свои мнения об этом обстоятельстве печатаю в письмах, статьях и книгах, все-таки меня оставляют в покое, и мне жалко, что я не могу страдать за правду, и чувствую свою обязанность, пока я живу, говорить правду как можно более открыто и ясно и боюсь, что я эту обязанность исполняю не так, как я должен бы. [...]
  
   Вандервер (J. K. Van der Veer, 1867--1925) -- голландский журналист и редактор журнала "Vrede". В 1896 году отказался от военной службы, за что отбывал наказание в 1897 году.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Апреля 2.
   [...] Внутреннее же новое во мне то, что в последнее время я более спокоен душою, чем был, и что спокойствие это таково, что внешнее, мне кажется, ничто не может разрушить его. Я очень счастлив этим и желаю вам этого. [...]
  
   Н. Н. Ге.
   1897 г. Апреля 2.
   [...] Если помнить в такие времена, как то, которое вы теперь переживаете, что это особенно важное время, в которое каждый поступок получает особенное значение, то и такое тяжкое время пережить бывает хорошо. Помоги вам в этом Бог в вас. [...]
  
   Николай Николаевич Ге (1857--1940) -- старший сын художника Ге.
  
   Ф. А. Желтову.
   1897 г. Апреля 10.
   Мысли, высказанные вами в письме [...] о значении сына божия, не могут быть мне не близки и не могут не разделяться мною вполне, так как это те самые мысли, которые 20 лет тому назад послужили основанием моего возрождения и которые я, как умел, высказал подробно в большом переводе и соединении евангелий и потом в кратком переводе, и в книге о жизни, и во всем том, что я писал впоследствии о религиозных вопросах. То, что вы выражаете, и очень хорошо, те же мысли, меня очень радует. Если вы выражаете, не читавши перевода и соединения евангелий, то это доказывает только то, что эти мысли истинны и так естественны, что сами собой вытекают для искреннего человека из чтения евангелия, если же, что вероятнее, вы читали перевод и соединение евангелий и усвоили так себе эти мысли, что они сделались для вас своими без вопроса о том, откуда вы почерпнули их, как это часто бывает, то это еще радостнее и только еще больше подтверждает истинность такого понимания сущности жизни, так как такое понимание жизни есть не что иное, как тот самый свет божий, живущий в нас, сознавший самого себя и отделивший себя от того животного существа, в которое он послан и с которым соединен в этом мире.
   К этому сознанию должны придти все люди, и в содействии этому сознанию состоит главная, единственная даже, задача нашей жизни. Содействовать же этому сознанию мы можем и словами и делом, главное, делом жизни, чтобы свет наш светил перед людьми.
   В разжигании в нас самих этого света, в возвышении в себе сына божия заключается единственное истинное благо нашей жизни и это же разжигание света в свете и светит другим людям. Так что то, что единое на потребу, искание царства божия и правды его, достигает обеих целей, и внутренней и внешней. Так и будем братски помогать друг другу делать это единое на потребу и словами и, главное, делом.
   Изложение ваше в письме очень хорошо, видно, что вы вполне овладели предметом и что мысль ясна для вас во всех подробностях, и потому я думаю, что очень полезно распространять такие мысли.
   Душевно радуюсь тому духовному единению, в котором вследствие этого вашего письма чувствую себя с вами.
  
   Федор Алексеевич Желтов (р. 1859) -- крестьянин Нижегородской губернии, сектант-молоканин, автор ряда статей по религиозным вопросам; знакомый Толстого с 1888 г.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Апреля 13.
   [...] Со всеми нами происходит одно и то же: борьба разума, добра и потому божественной силы в той мере, в которой она проявляется в нас, с глупостью, злом и потому ничтожеством и слабостью, и постоянная победа глупости, зла и ничтожества над божеской силой, потому что то постоянно и находит поддержку себе во всех, а божеская сила проявляется в нас, как в исключениях, и то урывками. И смотришь, нелогичное, недоброе завладевает миром, и властвует, и заражает людей. И бывает унылость, от которой спасаешься тем, что в то время, как в себе чувствуешь ослабление божеской силы, видишь ее проявление в других; видишь, что она никогда не только не ослабевает, но постоянно усиливается, как свет под самыми разнообразными углами преломляется там, где его хотят остановить, и всё больше и дальше светит и претворяет мир.[...]
   Я всё пишу Об искусстве и хотя и храбрюсь, чувствую старость и то, что всё реже и реже находят хорошие периоды для писанья. А хочется очень кончить это (представляется мне чрезвычайно новым и важным результаты об искусстве, к которым прихожу) и написать то, что я вам говорил и про что вы пишете и что я называю Воззванием. Надо, чтобы в нем в конце было ясное, всем доступное изложение веры и короткое. Замысел кажется неважным, а он огромен, и если бы удалось его исполнить, умер бы спокойно.
   Я читаю теперь разговоры Гете с Экерманом (довольно интересно мне и для искусства и для изучения старости). Гёте говорит там, что если человек не переставая действует, то он не может умереть: деятельность его непременно должна продолжаться, хотя со смертью и переходит в другую форму. Это верная мысль, взятая навыворот. Не от воли человека происходит его деятельность, а оттого, что в человеке есть дух божий, всегда действующий. Он может желать действовать. [...]
   [...] Духовное состояние -- не дурно. Именно -- не дурно, часто чувствую холод душевный, забвение Бога и своего назначения, как человека, но не дурно то, что нет тревоги, а есть новое для меня спокойствие, нарушаемое только нетерпением о наступлении царства божия, как писал в начале письма. Колебания между тем, что делаешь уступки для ненарушения любви или для потворства своим слабостям, продолжаются, как всегда, и чем старше становлюсь, тем сильнее чувствую этот грех и смиряюсь, но не покоряюсь и надеюсь воспрянуть. [...]
  
   М. Л. Толстой.
   1897 г. Мая 3.
   [...] Узнал, что ты жениiься 2 июня.1 Я говорю так же мало, как и с тобою, потому что говорить нечего; надо тебе жить, а нам смотреть и быть готовыми тебе помогать и тебя с Колей вместе любить. Хотя и большой думать надо в твоем деле, нельзя и маленький думать тебе.2 Но всё будет хорошо, если у вас в душе будет хорошо. А надо надеяться, что будет хорошо. Только как можно меньше предпринимайте, -- И ты не забывай того, чем ты прежде жила, и знай, что ты всегда вернешься к этому, т.е. к Богу, и потому чем меньше от него отойдешь, тем легче тебе будет.[...]
  
   1 2 июня 1897 года состоялась свадьба М. Л. Толстой с Н. Л. Оболенским.
   2 Шутливое выражение, принятое в семье Толстых со времени поездки Толстого в Каралык, Самарской губ. в 1871 г. Так говорил знакомый Толстого башкир, игравший с ним в шашки.
  
   Николаю II.
   1897 г. Мая 10.
   Читая это письмо, я очень просил бы Вас забыть про то, что Вы, может быть, слышали про меня, и, оставивши всякое предубеждение, видеть в этом письме только одно желание добра безвинно страдающим людям, и еще более сильное желание добра Вам, тому человеку, которого так естественно, хотя и несправедливо, обвиняют в этих страданиях.
   Месяц тому назад, 6-го апреля, в Землянке, Бузулукского уезда, в дом крестьянина Чипелева, молоканина по вере, в 2 часа ночи вошел урядник с полицейскими и велел будить детей с тем, чтобы увезти их от родителей. Ничего не понимающих, испуганных мальчиков -- одного 13-ти лет, другого 11-ти лет одели и вывели на двор. Но когда урядник хотел взять 2-х летнюю девочку, мать схватила дочь и не хотела отдать ее. Тогда урядник сказал, что велит связать мать, если она не пустит дочь. Отец, уговорил жену отдать ребенка, потребовав от урядника расписку, в которой было бы объяснено, по чьему распоряжению взяты дети.
   Вот эта расписка:
   "1897 года, апреля 6-го дня, во исполнение предписания Его Высоко Благородия Господина Бузулукского уездного исправника от 3-го сего апреля за  2312, полицейский служитель Бузулукской команды Захар Петров от крестьянина села Бобровки Всеволода Чипелева, проживающего в селе Алексеевке, трех детей: Ивана, Василья и Марью сего числа для представления Господину Исправнику взяты.
   Полицейский урядник 5 участка П...
   Полицейский П... "
   Через несколько дней после этого, в другой деревне -- Антоновке, того же уезда, также ночью, в дом крестьянина Болотина, тоже молоканина, так же пришли урядник с полицейскими и велел собирать в дорогу двух девочек одну 12-ти, другую 10-ти лет. Хотя Болотин и слышал прежде этого от священника и пристава угрозы, что если он не обратится в православие, которое он оставил уже 13 лет тому назад, то у него отберут детей, он не мог поверить, чтобы такая странная мера была принята против него по распоряжению высшего начальства, и не дал детей.
   Но на другой день явился пристав с урядником и полицейскими и девочек взяли и увезли.
   То же самое и в ту же ночь произошло в семье крестьянина той же деревни Самошкина. У него отняли единственного пятилетнего сына. Мальчик этот составлял радость и надежду семьи, так как после многих лет это был единственный сын, оставшийся в живых. Когда брали этого ребенка, он был болен и в жару. На дворе было свежо. Мать упрашивала оставить его на время. Но пристав не согласился и сообразно с мнением доктора, решившего, что для жизни ребенка нет опасности в переезде, велел уряднику взять ребенка и везти его, но мать упросила пристава позволить ей самой ехать с сыном до города. Это было позволено, и она проводила его до города Бузулука. В городе же мальчика отняли от матери, и она больше уже не видала его. На все прошения, которые подавали эти крестьяне, они не получили ответа и не знают, где их дети.
   Ведь это невероятно!
   А между тем всё это совершенная правда.
   Но что хуже всего, это то, что это не единичный пример, а один из тысяч и тысяч таких же и еще более жестоких дел, совершаемых по всей России над людьми, виновными только в том, что они исповедуют ту веру, которую считают божеской истиной.
   Доказательства того, что описанное мною есть не единичный случай, а один из тысячи совершаемых таких же дел в России, я мог бы представить самые убедительные, если бы это было Вам угодно.
   Впрочем, чтобы убедиться, правда ли то, что тысячи и тысячи русских людей не только разоряются, изгоняются из родины и ссылаются в дальние страны, разлучаются с детьми и томятся в острогах, монастырях и домах умалишенных, но часто прямо самым страшным образом истязуются грубым сельским начальством, считающим для себя всё позволительным по отношению к врагам православия, -- Вам стоит только послать беспристрастного, правдивого человека на места изгнания гонимых за веру в Сибирь, на Кавказ, Олонецкий край, и по местам заключения, и из донесения этого человека Вы сами увидали бы те страшные дела, которые совершаются Вашим именем.
   Говорят, что это делается для поддержания православия, но величайший враг православия не мог бы придумать более верного средства для отвращения от него людей, как эти ссылки, тюрьмы, разлуки детей с родителями.
   Я знаю, что есть люди, которые имеют смелость утверждать, что в России существует веротерпимость, и даже большая, чем в других странах, что эти ссылки, разорения, тюрьмы, разлуки детей с родителями суть только меры противодействия совращению, а не гонения. Но ведь всё это не правда, что очень хорошо знают и те, которые утверждают это. В России не только нет веротерпимости, но существует самое ужасное, грубое преследование за веру, подобного которому нет ни в какой стране не только христианской, но даже магометанской.
   Государь! Люди, которые стараются удержать Вас на ложном пути преследований за веру, -- люди старые, которые не могут изменить своих раз укоренившихся взглядов, не могут освободиться от наложенных ими на самих себя цепей прежних ошибок и невольно упорствуют в них, надеясь этим упорством оправдать себя.
   Но эти люди кончают жить, и место их в памяти людей уже твердо определено их делами. Но у Вас вся жизнь впереди. Вам предстоит еще занять соответственное Вашим делам место в памяти людей, Вы ничем не связаны, Вы не только признаете необходимость веротерпимости, но во всех делах воодушевлены самым добрым чувством.
   Так сделайте же усилие, Государь, отстраните от себя хоть на время тех, не скажу злых, но заблудших людей, которые вводят Вас в обман о том, что гонениями можно будто бы поддержать веру гонителей и ослабить веру гонимых, и сами своим добрым сердцем и прямым умом решите, как и чем надо поддержать ту веру, которую считаешь истинной, и как и чем бороться с теми учениями, которые считаешь не истинными.
   Государь, ради Бога, сделайте это усилие и, не откладывая и не передавая это комиссиям и комитетам, сами, не подчиняясь советам других людей, а руководя ими, настойте на том, чтобы действительно были прекращены позорящие Россию гонения за веру, т. е. чтобы отпущены были изгнанные, освобождены заключенные, возвращены дети родителям и, главное, отменены те запутанные и произвольно толкуемые законы и административные правила, на основании которых делаются эти беззакония.
   Воспользуйтесь случаем сделать то доброе дело, которое Вы одни можете сделать и которое очевидно предназначено Вам.
   Случаи эти не всегда представляются и не возвращаются, когда пропущена возможность воспользоваться ими.
   Сделав это дело, Вы не только сделаете одно из тех добрых дел, которое предоставлено делать только Государям, и займете высокое место в истории и памяти народа, но, что важнее всего, Вы получите внутреннее удовлетворение сознания исполненной воли Бога и предназначенного Вам Богом дела.
   Простите, если чем-нибудь неприятно подействовал на Вас в этом письме. Повторяю, что побудило меня писать только желание добра Вам, именем которого налагаются на невинных людей эти страдания.
  
   Письмо к царю Николаю II (1868--1918) вместе с сопроводительными письмами к ряду лиц Толстой отдал заехавшим к нему по дороге в Петербург хлопотать о возвращении детей, отнятых у самарских сектантов-молокан, крестьянам Бузулукского уезда Самарской губ. Василию Ивановичу Токареву и Всеволоду Трофимовичу Чепелеву.
   Вместе со своим письмом Толстой передал письмо Льва Львовича к вел. кн. Георгию Михайловичу, с которым Лев Львович был лично знаком и у которого В. И. Токарев, еще будучи православным, служил в полку. Молокане, явившись в дом Георгия Михайловича и переговорив с прислугой, по совету последней, уничтожили переданные им письма Толстого, опасаясь репрессий. Письмо же Л. Л. Толстого к великому князю последствий не имело.
   Вторично письмо к царю было передано через И. А. Буланже А. В. Олсуфьеву, в то время помощнику командующего императорской главной квартирой, который и передал его по назначению.
  
   Н. Г. Молоствову.
   1897 г. Мая 16.
   [...]Зачем и как вам писать мою биографию? Трудно, даже невозможно вам в 25, 30 лет понять то, что я переживал, когда мне было вдвое больше. Да и зачем? Если уже вы хотите непременно писать, опишите то, что происходило и происходит в вашей душе, и это будет очень важно и поучительно людям, потому что это всё вы знаете и это всё ново, потому что нет ни одного человека такого же, как другие. Важно же и поучительно будет потому, что если только вы будете искренни, вы выскажете то, что другие чувствуют, но, не веря себе, хотят и боятся сказать. Но вам нет надобности писать, и я не советовал бы вам. Еще успеете, когда много переживете. Теперь же вам надо жить и жить согласно с тем идеалом, который вы видите перед собой или, по крайней мере, по мере сил приближаясь к нему.
   И на это осуществление идеала в жизни и приближение к нему нужно много энергии. Вы всю и употребите на это.[...]
  
   Ответ на письмо Молоствова от 11 марта, в котором он в ответ на письмо Толстого от 19 февраля писал о мотивах, которые его побуждают к составлению биографии Толстого.
  
   И. М. Трегубову.
   (О борьбе с похотью)
   1897 г. Мая 17.
   Боюсь, что то, что я имею вам сказать, покажется вам не важным и мало действительным; но другого ничего не могу вам сказать, как то, во 1-х, что борьба с половой похотью -- самая трудная борьба, и нет положения и возраста, кроме первого детства и самой глубокой старости, положения, в которых человек был бы свободен от этой борьбы, и потому не надо тяготиться этой борьбой, надеяться на то, что можно придти в такое положение, в котором ее не будет, и ни на минуту ослабевать, а помнить и употреблять все те меры, которые ослабляют врага: избегать возбуждающего и тело и душу и стараться быть заняту. Это одно. Другое: если видишь, что не осилишь борьбы -- жениться, т. е. избрать женщину, которая согласилась бы на брак, и сказать себе, что если не можешь не падать, то падать только с этой женщиной и с нею воспитывать детей, если будут, и с нею вместе, поддерживая ее, придти к целомудрию, чем раньше, тем лучше. Других средств я не знаю. Главное же для того, чтобы быть в состоянии и с успехом применять и то и другое средство, усилить свою связь с Богом, чаще вспоминать, что от него пришел и к нему пойдешь и что смысл и цель всей этой жизни только в том, чтобы исполнять его волю.
   Чем больше будете помнить его, тем больше он поможет вам.
   Еще одно: не унывайте, если падете, не думайте, что вы пропали и что вам нечего беречься после этого, а надо распуститься; напротив, если пали, тем с большей энергией вновь боритесь.
   Желаю вам помощи от Бога.
  
   А. С. Суворину.
   1897 г. Мая 18.
   Пожалуйста, напечатайте эту статью1. [...] Это не только литературное, газетное, но это важное доброе дело, потому что оно дает возможность обществу отозваться на страдания этого целого населения и какого, одного из лучших, если не лучшего но нравственным качествам населения России. Так что напечатать эту статью -- доброе дело и очень важное доброе дело, делать которые только редко представляется случай. [...]
  
   Алексей Сергеевич Суворин (1834--1912) -- журналист и писатель, с 1876 г. издатель реакционной газеты "Новое время".
  
   1 Речь идет о статье П. А. Буланже, написанной на тему о полож ении кавказских духоборов по материалам, собранным Л. А. Сулержицким и Ф. X. Граубергером.
  
   С. А. Толстой.
   1897 г. Мая 19.
   Твое сближение с Танеевым мне не то что неприятно, но страшно мучительно. Продолжая жить при этих условиях, я отравляю и сокращаю свою жизнь. Вот уже год, что я не могу работать и не живу, но постоянно мучаюсь. Ты это знаешь. Я говорил это тебе и с раздражением, и с мольбами, и в последнее время совсем ничего не говорил. Я испробовал всё, и ничего не помогло: сближение продолжается и даже усиливается, и я вижу, что так будет идти до конца. Я не могу больше переносить этого. В первое время после получения твоего последнего письма я было решил уехать. И в продолжении трех дней жил с этой мыслью и пережил это и решил, что, как ни тяжела мне будет разлука с тобой, всё таки я избавлюсь от этого ужасного положения унизительных подозрений, дерганий и разрываний сердца и буду в состоянии жить и сделать под конец жизни то, что считаю нужным делать. И я решил уехать, но когда я подумал о тебе, не о том, как мне будет больно лишиться тебя, как это ни больно, а о том, как тебя это огорчит, измучит, как ты будешь страдать, я понял, что я не могу этого сделать, не могу уехать от тебя без твоего согласия.
   Положение такое: продолжать жить так, как мы теперь живем, я почти не могу. Я говорю почти не могу, потому что всякую минуту чувствую как теряю самообладание1 и всякую минуту могу сорваться и сделать что-нибудь нехорошее: без ужаса не могу думать о продолжении тех почти физических страданий, которые я испытываю и которые не могу не испытывать.
   Ты знаешь это, может быть забывала, хотела забывать, но знала, и ты хорошая женщина и любишь меня и всё таки не хотела, я не хочу еще думать, чтобы не могла избавить меня, да и себя от этих ненужных, ужасных страданий.
   Как же быть? Реши сама. Сама обдумай и реши, как поступить. Выходы из этого положения мне кажутся такие: 1) и самое лучшее, это то, чтобы прекратить всякие отношения, но не понемногу и без соображений о том, как это кому покажется, и так, чтобы освободиться совсем и сразу от этого ужасного кошмара, в продолжении года душившего нас. Ни свиданий, ни писем, ни мальчиков, ни портретов, ни грибов Ан. Ив.2, ни Померанцева3, а полное освобождение, как Маша освободилась от 3андера, Таня -- от Попова. -- Это одно и лучшее. Другой выход это то, чтобы мне уехать за границу, совершенно расставшись с тобой, и жить каждому своей независимой от другого жизнью. Это выход самый трудный, но всё таки возможный и всё таки в 1000 раз для меня более легкий, чем продолжение той жизни, которую мы вели этот год.
   Третий выход в том, чтобы тоже, прекратив всякие сношения с Танеевым, нам обоим уехать за границу и жить там до тех пор, пока пройдет то, что было причиной всего этого.
   Четвертый не выход, а выбор самый страшный, о котором я без ужаса и отчаяния не могу подумать, это тот, чтобы, уверив себя, что это пройдет и что тут нет ничего важного, продолжать жить также, как этот год: тебе самой, не замечая этого, отыскивать все способы сближения, мне видеть, наблюдать, догадываться и мучиться -- не ревностью, может быть есть и это чувство, но не оно главное. Главное, как я тебе говорил, стыд и за тебя и за себя. То самое чувство, которое я испытывал по отношению к Тане, с Поповым, с Стаховичем, но только еще в 100 раз болезненнее. Пятый выход тот, который ты предлагала: мне перестать смотреть на это, как я смотрю, и ждать, чтобы это само прошло, если что и было, как ты говоришь. Этот пятый выход я испробовал и убедился, что не могу уничтожить в себе то чувство, которое мучит меня, до тех пор, пока продолжаются поводы к нему.
   Я испытал это в продолжение года и старался всеми силами души и не мог и знаю, что не могу, а напротив, удары, всё по одному и тому же месту довели боль до высшей степени. Ты пишешь, что тебе больно видеть Гуревич,4 несмотря на то, что чувство, которое ты с ней связала, не имело никакого подобия основания и продолжалось несколько дней. Что же должен я чувствовать после 2-х летних увлечений и имеющих самые очевидные основания, когда ты после всего, что было, устроила в мое отсутствие ежедневные -- если они были не ежедневные, то это было не от тебя -- свидания?5
   А ты в том же письме пишешь как бы программу нашей дальнейшей жизни, чтобы не мешать тебе в твоих занятиях или радостях, когда я знаю, в чем они.
   Соня, голубушка, ты хорошая, добрая, справедливая женщина. Перенесись в мое положение и пойми, что иначе чувствовать, как я чувствую, т. е. мучительную боль и стыд, нельзя чувствовать, и придумай, голубушка, сама наилучшее средство избавить, не столько меня от этого, сколько себя самое от еще худших мучений, которые непременно в том или другом виде придут, если ты не изменишь свой взгляд на всё это дело и не сделаешь усилие. [...] Уехал я в Пирогово, чтобы дать и тебе и себе свободу лучше обдумать и не впасть в раздражение и ложное примирение.
   Обдумай хорошенько перед Богом и напиши мне. Во всяком случае, я скоро приеду, и мы постараемся всё спокойно обсудить. Только бы не оставалось так, как есть; хуже этого ада быть не может для меня. Может быть мне так надо. Но тебе наверное не надо. Правда, есть еще два выхода -- это моя или твоя смерть, но оба они ужасны, если это случится прежде, чем успеем развязать наш грех.
   Открываю письмо, чтобы прибавить еще вот что: Если ты не изберешь ни первого, ни второго, ни третьего выхода, т. е. не перервешь совершенно всякие сношения, не отпустишь меня за границу с тем, чтобы нам прекратить всякие сношения, или не уедешь со мной за границу на неопределенное время, разумеется, с Сашей, а изберешь тот неясный и несчастный выход, что надо всё оставить по старому и всё пройдет, то я прошу тебя никогда со мной про это не говорить. Я буду молчать, как молчал это последнее время, дожидаясь только смерти, которая одна может избавить нас от этой муки.
   Уезжаю я тоже, потому что, не спав почти 5 ночей, я чувствую себя до такой степени нервно слабым, только попуститься и я разрыдаюсь, и я боюсь, что не вынесу свидания с тобой и всё, что может из него выйти.[...]
  
   1 Зачеркнуто: По всяком случае, если бы продолжать жить так, то я наверно не выдержу года.
   2 Анна Ивановна Маслова, сестра председателя Московской судебной палаты Ф. И. Маслова. С. И. Танеев был дружен со всей семьей Масловых; в их имении Селище Орловской губ. он часто проводил летние месяцы.
   3 Юрий Николаевич Померанцев (1878--1933) -- один из учеников Танеева, впоследствии композитор и дирижер.
   4 У С. А. Толстой было столкновение с Толстым по поводу Л. Я. Гуревич в связи с тем, что Толстой отдал в журнал Гуревич свой рассказ "Хозяин и работник".
   5 С 1 по 20 мая С. А. Толстая видалась с Танеевым пять раз.
  
   М. Л. Толстой.
   1897 г. Мая после 22.
   [...]У меня ощущение, что в последнее время все женщины угорели и мечутся, как кошки по крышам. Ужасно это жалко видеть и терять перед смертью последние иллюзии. [...]
   О какое счастье быть женатым, женатой, но хорошо, чтоб навсегда избавиться от этого беганья по крыше и мяуканья. Дай Бог, чтобы ты это узнала.
   П. И. Бирюкову.
   (О половом вопросе)
   1897 г. Мая 30.
   [...] Если бы люди только могли видеть все последствия -- здесь, в этой жизни, греха нарушения чистоты, то никогда не подпадали бы этому греху, как теперь Маша, которая на днях будет выходить замуж. Не могу скрыть, что это грустно мне. Не то грустно, что она выходит замуж, а то, что та святыня чувств, которые были усвоены ею, оказались для нее не святынею. А она была -- казалась наиболее твердою и искренней. Мужчина бывает гадок и падает -- я-то хорошо знаю это -- но для мужчины падение есть страдание, а женщина из падения своего устраивает имянины.
   Вы пишете, что хорошо бы я сделал, кабы, перестав писать, направил бы свою энергию на исправление своей мерзкой жизни. Ох, как хорошо бы это было, и как нужно моим друзьям повторять мне это, и самому, не отчаиваясь неудачами, пытаться делать это. Жизнь, которой я живу, мне возмутительно противна, и я чувствую, что силы ушли и что без внешней помощи, или еще бы лучше внутренней божьей, меня зальет.
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 23 мая из Бауска, в котором Бирюков, отвечая на письмо Толстого от 7 мая, писал: "Вы пишете, что вам быть может не нужно писать больше. Я радуюсь всякой вашей работе и употребляю все силы, чтобы сделать людям доступными все ваши писания; но я не буду огорчен, если вы перестанете писать. Вы уже сделали в этой области так много, что у вас не может быть раскаяния в бездействии или в пренебрежении вашим даром".
  
   А. В. Юшко.
   1897 г. Мая 30.
   [...] Как справедливо то, что вы пишете о том, что христианин не может не испытывать скорбь, скрытую? скорбь, постоянную, скорбь за других и, главное, что я испытываю, за себя, за свою слабость. Очень часто говорят, и это имеет основание, что состояние христианина есть спокойствие и даже радость: иго мое благо, и бремя мое легко. И это правда, но только в том отношении, что, сравнивая свое иго, если он смирен сердцем, с игом мирских людей, христианин видит, что его иго легко, потому что он имеет покой души, -- знает, что искать ему нечего и другой истины и другой жизни нет, но скорбь о том, как далеки другие от того, что должно быть, а главное, сам как далек, несмотря на то, что только в этом полагаешь жизнь, скорбь эта не может не быть, и я ее особенно сильно испытываю последнее время. Мне это свойственно, потому что я уже слишком далек от того, что должно быть, да и стар, так что иллюзии меньше и надеешься скоро быть отпущенным, но вам можно и забывать временами эту скорбь и отдаваться той хорошей жизни, которую вы ведете и помогаете другим вести. [...]
  
   М. Л. Толстой.
   1897 г. Мая конец.
   Хотелось бы тебе писать такое, чтобы тебе было приятно и удерживало тебя со мною, т. е. поддерживало бы нашу связь, а приходится писать то, что тебе может быть неприятно и оттолкнет тебя, как я видел подействовало на тебя в Пирогове, именно: Ты пишешь, что священник отказывается венчать и за 150 р. Не говоря о том, что венчаться, не веря в таинство брака, так же дурно, как говеть не веря, не говоря о том, что для того, чтобы себя избавить от лжи, надо заставить лгать, да еще с подкупом, другого человека -- священника, не говоря об этом, швырянье 150 р, для подкупа и для избавления себя от неприятной процедуры очень нехорошо. Ведь можно не говеть, когда это нужно сделать только потому, что не можешь. А если можешь и венчаться и даже подкупать, то нет причины но говеть. Знаю, что ты в такие минуты как те, которые ты переживаешь, просто не обдумала этого и согласишься со мною, надеюсь, и, главное, не разлюбишь меня за это.1[...]
   Решай, как лучше, и не забывай, что во всякое время и при всяких обстоятельствах -- и в важных еще нужнее, чем в обыкновенных -- не должно забывать требований совести и правдивости.
  
   1 М. Л. Толстая обвенчалась с Н. Л. Оболенским 2 июня 1897 г. в Москве.
  
   Еугену Шмиту (Eugen Schmitt).
   1897 г. Июня 11.
   [...]В одном отношении действительно это есть, как вы говорите, признак, что времена созрели, но если посмотреть с другой стороны, то удивительно и печально знать, что в таком государстве, как Венгрия, где вы имеете всякую возможность распространять свои идеи, у вас все-таки так мало приверженцев. У нас в России вообще принято думать, что только правительство виновно в том, что правда воспринимается не всеми людьми, но у вас, где подобные речи могут произноситься на суде, и еще более во Франции, Америке и Англии, где господствует еще большая свобода, легко видеть, что величайший враг истины не правительство, а враг ее в двухстороннем мирском анти-христианском учении: церковном псевдо-христианстве и в материалистически-атеистически-социалистическом мировоззрении, которое отгораживает людей от истины, мешающей их образу жизни. С этими двумя демонами мы должны вести войну и быть настороже, чтобы ни с тем ни с другим не вступать в сделку. Я вижу, что вы ведете эту войну с достоинством и с большой смелостью, и я очень радуюсь этому. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   (О борьбе с похотью)
   1897 г. Июня 13.
   [...] То, что вы хотите употребить свое уединение на занятия умственные, я очень одобряю, хотя думаю, что при этом никак не надо пренебрегать физическим трудом и советую вам по крайней мере 4 часа в день заниматься какой-либо телесной работой.
   Вы пишете о тщете аскетизма для победы над плотью. Я тоже думаю так. Для наиболее успешной борьбы с плотью, хотя и не для победы над нею, я думаю, что главное дело в гармоничном естественном упражнении способностей. Я пробовал усталостью физической бороться с плотью -- хуже, голодом или тяжелой пищей -- тоже хуже, как вы сами знаете; усиленным умственным трудом, религиозным подъемом еще хуже. Наивыгоднейшее состояние для борьбы это приятное, спокойное, не осуждаемое совестью состояние, при котором употребляешь свои разнообразные способности и силы равномерно, гармонично, не на свое удовольствие, а на служение людям, но служение без напряжения, а без спеха и отдыха и с удовольствием. Ничто так не влечет к наслаждениям плоти, как недовольство собой и эксесы в каком бы то ни было нaпpaвлении. -- Только философией по программе я не очень советую вам заниматься. Я бы советовал вам читать только то, что отвечает на возникающие в вас вопросы, а нет вопросов, ничего не читать, а учиться языкам. Вам очень удобно теперь учиться по-немецки. Посвятите на это все свои силы, только этим и занимайтесь. То, что вы считаете нехорошим жаловаться, я совершенно понимаю. Хотя это и очень трудно в вашем положении, надо не пользоваться правилами и отношениями тех учреждений, которые поставили вас в то положение, в котором вы находитесь. Помогай вам Бог с кротостью и любовью к ним относиться ко всем им.[...]
  
   П. В. Великанову.
   1897 г. Июня 15.
   [...]Программа вашей жизни мне очень нравится, но, простите меня, я не вижу того внутреннего мотива, который заставляет вас изменить свою прежнюю жизнь на эту. Я знаю, что он есть и очень сильный, потому что иначе вы бы не жили так, как живете, но он не выражен вами. А это нужнее всего, особенно для детей. Ваши же дети так готовы к хорошему и свободны еще от соблазнов, как я это видел на вашем милом мальчике.[...]
  
   Павел Васильевич Великанов (1860--1945) -- учитель, знакомый Толстого с 1891 г. В начале 1890-х гг. сочувствовал взглядам Толстого, позднее изменил свои взгляды и выступал в печати, резко критикуя Толстого, и писал ему обличительные письма. Толстой перестал распечатывать, его письма и отсылал их обратно.
  
   Е. П. Накашидзе.
   1897 г. Июня 20.
   [...] Мы все слабы и плохи, но если любим друг друга, то своей слабостью можем подпирать друг друга. Этим самым я хотел бы служить вам. Я почему-то больше, чем за всех других, боялся за вас о том, как вы перенесете изгнание и удаление от своих и той важной и полезной деятельности, которой вы отдавались последнее время. Кроме, того, вы физически, как мне кажется, слабы и одиноки, более, чем другие. Не знаю вашей внешней жизни, но все-таки советую вам: во-первых, как можно менее требовать от себя и ожидать, от жизни, а довольствоваться тем, чтобы как можно меньше делать зла и внешние цели ставить себе самые низменные -- равномерную, чередуемую с отдыхом, самую простую, первых потребностей работу, во-вторых, на свои отношения к людям смотреть, как на самое важное, важнее всех других дел, дело, жизни и спокойно ждать того ли дела, которое потребует напряжения всех душевных сил, или того духовного подъема, который находит временами на каждого человека и указывает определенно новый путь жизни. Советую я то, что сам стараюсь делать и делаю и что помогает мне. [...]
  
   Елена Петровна Накашидзе (1868--1943) -- сестра публициста И. П. Накашидзе; учительница в Тифлисе и деятельница по внешкольному образованию среди рабочих. В 1896 г. познакомилась с В. Г. Чертковым и И. М. Трегубовым, а в марте 1897 г. с Толстым. Была деятельной сотрудницей в деле помощи духоборам, за что была подвергнута тайному полицейскому надзору, а летом 1897 г., во избежание ареста, вынуждена была выехать за границу, где жила до 1905 г. С 1917 г. жила в Тбилиси.
  
   Кавказским духоборам.
   1897 г. Июня 20?
   [...] дело ваше не пропадает даром, а поддерживает силы духа по всех нас и теперь уже видимо приносит много добра людям. Хочется мне сказать вам, что я люблю вас, и жалею вас, и горжусь вами, и желаю подражать вам. Поддержи в вас Бог силу любви так, чтобы с смирением и любовью к врагам нести посланный вам крест.
  
   С. А. Толстой
   (Об уходе из дома)
   1897 г. Июля 8.
   Уж давно меня мучает несоответствие моей жизни с моими верованиями. Заставить вас изменить вашу жизнь, ваши привычки, к которым я же приучил вас, я не мог, уйти от вас до сих пор я тоже не мог, думая, что я лишу детей, пока они были малы, хоть того малого влияния, которое я мог иметь на них, и огорчу вас, продолжать жить так, как я жил эти 16 лет, то борясь и раздражая вас, то сам подпадая под те соблазны, к которым я привык и которыми я окружен, я тоже не могу больше, и я решил теперь сделать то, что я давно хотел сделать, -- уйти, во-первых, потому что мне, с моими увеличивающимися годами, всё тяжелее и тяжелее становится эта жизнь, и всё больше и больше хочется уединения, и, во 2-х, потому что дети выросли, влияние мое уж в доме не нужно, и у всех вас есть более живые для вас интересы, которые сделают вам мало заметным мое отсутствие.
   Главное же то, что как Индусы под 60 лет уходят в леса, как всякому старому, религиозному человеку хочется последние года своей жизни посвятить Богу, а не шуткам, каламбурам, сплетням, тенису, так и мне, вступая в свой 70-й год, всеми силами души хочется этого спокойствия, уединения, и хоть не полного согласия, но не кричащего разногласия своей жизни с своими верованиями, с своей совестью.
   Если бы открыто сделал это, были бы просьбы, осуждения, споры, жалобы, и я бы ослабел, может быть, и не исполнил бы своего решения, а оно должно быть исполнено. И потому, пожалуйста, простите меня, если мой поступок сделает вам больно, и в душе своей, главное ты, Соня, отпусти меня добровольно и не ищи меня, и не сетуй на меня, не осуждай меня.
   То, что я ушел от тебя, не доказывает того, чтобы я был недоволен тобой. Я знаю, что ты не могла, буквально не могла и не можешь видеть и чувствовать, как я, и потому не могла и не можешь изменять свою жизнь и приносить жертвы ради того, чего не сознаешь. И потому я не осуждаю тебя, а напротив, с любовью и благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни, в особенности первую половину этого времени, когда ты, с свойственным твоей натуре материнским самоотвержением, так энергически и твердо несла то, к чему считала себя призванной. Ты дала мне и миру то, что могла дать, и дала много материнской любви и самоотвержения, и нельзя не ценить тебя за это. Но в последнем периоде нашей жизни, последние 15 лет мы разошлись. Я не могу думать, что я виноват, потому что знаю, что изменился я не для себя, не для людей, а потому что не могу иначе. Не могу и тебя обвинять, что ты не пошла за мной, а благодарю и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то, что ты дала мне. Прощай, дорогая Соня.
  
   В начале июля 1897 г. в Ясной Поляне гостил С. И. Танеев, что сопровождалось тяжелыми разговорами и столкновениями между Толстым и женой (см. об этом записи в дневнике С. А. Толстой под 4, 5 и 6 июля). Примирение состоялось 9 июля, в результате письмо в 1897 г. не было передано Толстым. О дальнейшей судьбе письма мы узнаем из сообщения Н. Л. Оболенского, мужа Марьи Львовны, сделанного уже после смерти Толстого. Это письмо вместе с другим Толстой хранил под подкладкой клеенчатого кресла в своем кабинете. В 1907 г. Толстой вынул письма и передал Н. Л. Оболенскому. "Это он мне велел взять, -- пишет Н. Л. Оболенский, -- и хранить пока у себя, что я и сделал, пока не отдал его Мих. С. Сухотину для передачи Софье Андреевне теперь. Когда после смерти Л. Н-ча С. А-не передали этот серый пакет, она вынула оттуда два письма, прочтя одно, она тотчас разорвала его; другое письмо именно было об уходе его, предполагавшемся в 1897 году" (В. Чертков, "Уход Толстого"). На конверте (сером), о котором сообщает Н. Л. Оболенский, написано:
   "Если не будет особого от меня об этом письме решения, то передать его после моей смерти С. А.".
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Июля 14.
   [...] Вы и потому, что видели их,1 и потому, что испытываете на себе власть насилия, должны сильнее гораздо чувствовать возмущение. Зато вам лучше, вы не можете ничего сделать, а мы должны бы чувствовать себя виноватыми. И я чувствую немного, хотя чувство вины смягчается старостью и, главное, отдачей всех сил на то же (хочется думать) дело только с другой стороны. [...]
   [...] Девочки мои слабы. И мне их очень жаль. Но знаю, что в их положении был бы такой же, как они. А жалко. Я когда-то писал, что жалко тратить силы женские, способные на деторождения, на курсы и споры с студентами. Я и теперь того же мнения. Но тратить силы женские, направленные на служение Богу, на деторождение еще жальче. А главное, что люди, узнавши истинный смысл жизни, если и станут жить попрежнему мирской жизнью, долго так не наживут. Узнавший сладкое, не захочет горького. А они обе узнали. Всё яснее и яснее вижу, что ключ ко всему в воспитании. Там развязка всего. Это самый длинный, но верный путь. [...]
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 26 июня из Бауска, в котором Бирюков высказывал свое возмущение по поводу продолжавшихся гонений на духоборов.
  
   1 То есть духоборов.
  
   В. Л. Кравцову.
   1897 г. Июля 15.
   [...] в вас есть самое драгоценное и всех соединяющее чувство любви -- Бог есть любовь, и так как стремлюсь только к тому, чтобы освободить в себе это чувство, уничтожить все препятствия проявления его, то надеюсь, что, несмотря на разницу умственных процессов, это чувство соединит нас, как оно соединяет всё живущее.
  
   Василий Львович Кравцов -- мировой судья в Воронеже. В письме от 5 июня писал о "печальном влиянии" Толстого на людей "нетвердых в религиозных убеждениях"; сообщал, что посылает свои брошюры: "Письма к неверующему г-ну N", "Ответ на письмо В. А. Г., прочитавшего брошюру: письмо к неверующему г-ну N", "Второй ответ на письмо В. А. Г.".
  
   М. Андросову.
   1897 г. Июля 16.
   Очень рад был получить известие о вас, о том, что вы вернулись и живете между своими братьями той христианской жизнью, которая радует и утверждает нас в вере. Помогай вам Бог, несмотря на все невзгоды и гонения, продолжать эту братскую жизнь. Жизнь такая не вам одним нужна, а тысячам и миллионам людей, которые и теперь и после узнают, что жить, не деля между собой собственности и не враждуя из-за нее, а считая всё божиим и потому общим, и делая другим то, что хочешь, чтобы тебе делали, не только не невозможно, как думают люди, мирские, а легче и радостнее, чем жить для себя и одной своей семьи. Очень пожалели мы, узнав о том, как вас во второй раз задержали в 30 верстах от места. Утешаюсь я тем, что внешние дела не в нашей власти, что если это не удалось, то видно не нужно было для Бога. Только бы мы делали то, что вложено в наше сердце и разум самим Богом и выражено в законе его, главное, не делали бы противного его воле, не принимали бы участия в злых делах -- убийствах и насилиях и в своих отношениях со всеми братьями руководились бы любовью, то всё будет хорошо, так, как должно быть.[...]
   Никого не видал я, кроме вас, а ближе мне все вы, чем люди, с которыми я прожил всю жизнь, потому что вижу в вашей жизни проявление того Бога, которым живу.[...]
   Братьев одного духа с нами всё больше и больше означается со всех сторон и в России и за границей. Верю, что близится царство божие. Пишите мне.
  
   Михаил Андросов -- духобор, ездивший в 1895 г. в число ходоков к их руководителю П. В. Веригину, сосланному в Обдорск. В декабре 1896 г. он пытался вторично проехать к Веригину, но был арестован в 30 км. от Обдорска и по этапу возвращен на родину. 13 января 1897 г. проездом он был у Толстого.
   Ответ на письмо М. Андросова от 14 июля с описанием его поездки и жизни по возвращении.
  
   И. М. Трегубову.
   (О половой любви)
   1897 г. Июля 19.
   [...] Я понимаю, мне кажется, вас обоих и очень желал бы помочь вам тем, чтобы извлечь из ваших отношений то, что в них мучительно и тревожно, оставив то, что в них хорошего и радостного. Она совершенно права, говоря о том, что исключительная любовь не только не есть любовь к Богу, но мешает любви к Богу; но эта исключительная любовь, та, которую вы испытываете к ней, есть факт, и такой же несомненный и с которым так же нельзя не считаться, как с присутствием тела и свойствами характера, которых нельзя уничтожить. Надо, признав существование факта, сделать так, чтобы взять от него всё хорошее и откинуть всё дурное. Хорошее есть сознание любимости, того, что любим, любима, и -- любим, любима не эгоистично, а для того, чтобы помогать друг другу служить делу божию. Это радость. Но чтобы это была радость, надо "хорошенько" стерилизировать ее от преувеличения влюбленности (а вы в этом грешны), от исключительной и вытекающей из нее требовательности, ревности и всякой эгоистической гадости, прикрывающейся хорошими именами. Практический мой совет: не копайтесь в своих чувствах, не передавайте всё друг другу (это не скрытность, а воздержность), а пишите о себе, об общем деле. То же, что вы любите ее исключительно и она вас -- она знает и вы знаете -- и потому знаете все мотивы ваших поступков и слов. Есть предел высказывания чувств, которого не надо переходить, а вы перешли его. Предел этот такой, за которым всякая передача, чувств становится не радостью, а тягостью. --
   Пользуйтесь, дорогой Иван Михайлович, той радостью любви, которую вам послал Бог, не забывая, что это любовь, т. е. желание блага не себе, а другому. И как скоро это будет точно любовь, т. е. желание блага ей, так и уничтожается всё то, что в этом чувстве есть мучительного и для вас и для нее.
   Любовь не может быть вредной, но только бы она была любовь, а не волк эгоизма в овечьей шкуре любви. Только стоит спросить себя: готов ли я для его, ее блага никогда не видать его, ее, прекратить с ней, с ним сношения. Если нет, то это волк и его надо бить и убить. Я знаю вашу религиозную и любящую душу и потому уверен, что вы победите волка, если он есть.
   Да, всех любить нельзя равно. И большое счастье полюбить хоть одного особенно, но только полюбить его, ее, а не себя, не свое наслаждение, испытываемое при общении с ним, с нею.[...]
  
   П. В. Великанову.
   1897 г. Августа 9?
   Благодарю вас за присылку письма Черняева.1 Без этого письма я никогда не понял бы того ужасного положения, в котором находится этот человек. Я говорю не о матерьяльном, а о нравственном его состоянии; на основании того, что он считает себя христианином, он с ножом к горлу лезет ко всем тем людям, которые по своему положению никак не могут удовлетворить его желание -- дать ему землю, которой. они не могут распоряжаться, и, получив отказ, бранит этих людей лжецами и всячески клевещет на них. Меня поразила одна подробность в его письме обо мне, что я будто бы от смущения перед Черняевым ерошу себе волосы. Вероятно, он где-нибудь читал, что кто-нибудь от смущения ерошит себе волосы, и это ему понравилось, и он пишет это обо мне, несмотря на то, что я никогда не имею привычки трогать свои волосы. Его огорчает, что ему отказали все те люди, которые исповедуют христианские взгляды. Но как же он не догадается, что все эти люди непременно так или иначе отнеслись к вопросу собственности еще гораздо прежде, чем Черняеву понадобилась земля, и поставили себя в такое положение, чтобы не распоряжаться собственностью. Отказавшись же от собственности, люди эти, до этого еще будучи связаны семьями, естественно, если только они не хотели поступить противно любви и озлобить своих семейных, не могли отказаться от собственности иначе, как предоставив ее тем, которые считали за собой наибольшее на нее право. Можно было Черняеву обращаться с требованиями себе земли ко всем владельцам земли, исключая тех, к кому он обращался, потому что исповедующий христианство и отречение от собственности или делает то, что говорит, и не имеет собственности, или величайший плут и лгун, притворяется, что не хочет иметь собственности, а имеет ее скрытно через жену, мужа. В обоих случаях нельзя обращаться к такому человеку. А это самое делает Черняев. А главное злость. Ужасная, жалкая злость. Добрейшего, милого (очень пустого, но доброго), простого Андрюшу2 он подозревает в насмешке. Меня он подозревает в смущении перед величием его, Черняева, требующего от всех непременно ему земли. Но если бы даже у меня была в распоряжении земля, почему я должен дать ее Черняеву, а не Ивану, Петру, Афанасию, которых тысячи живут около меня и нуждаются больше Черняева. Если бы я мог раздавать землю, я бы давно роздал ее миллион десятин. От этого-то уж давно я в том положении, что не могу раздавать людям, которым и нужнее и гораздо приятнее было бы дать, чем Черняеву. Главное, какая мучительная злоба мучает этого человека. И Булыгин,3 и это удивительное по доброте, нежности, готовности служить всем существо, как Анненкова,4 все провинились перед ним. Это ужасно! Его письмо напомнило мне тех людей..... но лучше не буду говорить. Больно то, что Анненкова, я, мы оба с любовью относились к Черняеву. Я обрадовался ему, когда он пришел, всячески хотел служить ему и теперь ничего не имею к нему, кроме братского -- правда оскорбленного -- чувства, и вдруг эта шипящая ненависть, потому что не делается то, чего ему хочется и за что он берется самым превратным образом. К Юшко и Скороходову не желал бы, чтобы он ходил; в том душевном настроении, в котором он находится, он только возненавидит еще новых людей. Очень бы желал помочь ему, вывести его из того ада гордости и ненависти, в котором он живет. [...]
  
   Ответ на письмо Великанова от 24 июля, в котором Великанов писал о желании И. М. Черняева (см. прим. 1) поселиться в деревне и заниматься земледелием; к письму прилагал письмо Черняева к нему.
  
   1 Иван Михайлович Черняев (р. 1860), садовод и земский учитель, в Пензенской губ. В письме к П. В. Великанову Черняев писал о своем посещении Толстого и о его просьбах к Толстому "уделить ему 8 десятин" земли для разведения сада; упрекал Толстого в лицемерии и нелюбви к нему.
   2 Андрей Львович Толстой (1877--1916), сын Толстого, в 1897 г. отбывавший воинскую повинность вольноопределяющимся.
   3 Михаил Васильевич Булыгин (1863--1943) жил на своем хуторе Хатунка, в 15 км. от Ясной Поляны; близкий знакомый Толстого.
   4 Леонила Фоминична Анненкова (1845--1914), курская помещица, близкая знакомая семьи Толстого.
   5 Осенью 1897 г. И. М. Черняев прислал Толстому письмо с просьбой, простить его за его письмо к П. В. Великанову.
  
   Ж. Дегальве (J. DИgalvХs).
   1897 г. Августа 12.
   Я во всех отношениях одобряю ваш план и очень хотел бы способствовать его осуществлению. Я начал свою общественную деятельность со школы и обучения и после 40 лет всё более и более убеждаюсь, что только посредством обучения, и свободного обучения, можно достигнуть понимания ужасного положения вещей, которое существует сейчас, и заменить его разумной и доброй организацией.
   То, что вы говорите о препятствиях, которые республиканское правительство ставит эмансипации школы и особенно школ свободных, не подчиняющихся добровольно правительственным программам, еще лишний раз убеждает меня в том, что главным препятствием для следования нашим убеждениям являются отнюдь не деспотические меры правительства, но отсутствие убеждений и веры в то, что мы исповедуем. Никто не может помешать убежденному человеку передавать другим то, что он считает истиной, но необходимо, чтобы его идеи были ясными, определенными и чтобы он в них верил. Так что главная вещь, необходимая для преобразования школы, по-моему, это наш собственный взгляд на жизнь -- ясный, точный и стоящий на высоте развития нашего времени. Мало говорить детям и народу, что не надо верить, они хотят знать, во что нужно верить и в чем истина. Истина, по моему убеждению, это жизнь, согласная с евангельским учением, т. е., что цель жизни каждого человека должна быть не чем иным, как установлением царства божия на земле, которого мы можем достичь только любовью к ближним без различия сословий и национальностей. Я почти уверен, что ваш идеал совершенно тот же, хотя вы иначе его формулируете.
   Считаю, что для успеха вашего начинания необходимо определить этот идеал возможно яснее. Вопрос, который вас занимает, мне очень дорог, и я буду очень рад так или иначе помочь вам в вашей работе.
  
   Ответ на письмо Ж. Дегальве (J. DИgalvХs) от 27 июня из Парижа, в котором Дегальве, обращаясь от Лиги свободного воспитания, писал, что так называемые свободные школы во Франции "находятся на службе у властвующих классов и ничему более в них не учат, как только смиренному подчинению или же жестокой борьбе за существование". Касаясь целей воспитания; которые ставит их общество, он говорил: "Мы хотим создать тип людей, которые не были бы ни рабами, ни хозяевами", и просил Толстого высказаться по вопросу о воспитании.
  
   П. И. Бирюкову.
   1897 г. Августа 13?
   Беспрестанно думаю о вас, и находит страх, что то стеснение -- мысль о том, что вас не выпустят из того места, где вы живете, удручает вас и что вы больно чувствуете свою несвободу. [...] Если это есть, то боритесь. Это несправедливо, мы все стеснены и не свободны не в том, так в другом смысле. В вашем же случае дело не в стеснении свободы, а в том, чтобы не иметь зла на тех, кто кажутся виною этого стеснения. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   (О половой любви)
   1897 г. Августа 13.
   [...] Письмо это прекрасно и по содержанию и по духу. -- Пускай оно не произвело видимого действия -- вы читали, я думаю, в Русских Ведомостях отчет о занятиях этого съезда1 это что-то ужасное -- полное признание своего бессилия и возложение всех надежд на жестокости и преступление всех канонов божеских и человеческих, которые будут делать власти в защиту явной неправды, -- пускай письмо ваше но произвело видимого действия, оно наверно произвело невидимое и может быть самое сильное и плодотворное на души некоторых из этих людей, еще не умерших совершенно. Должно оно произвести действие, потому что чувствуется, что оно от сердца. Вы много уже сделали такими письмами и можете еще многое сделать.
   Теперь о последнем письме Елены Петровны к вам. Мне письмо это, несмотря на боль, которую оно должно было принести вам, -- понравилось своею правдой. Ее любовь к вам основывалась совсем на другом чувстве, чем то, которое вы ей предъявляете, и она хорошо делает, что говорит вам это. Когда люди не знают другого блага, кроме личного наслаждения для одного себя, -- любовь, -- влюбленье представляется подъемом на высоту; но, изведав чувства любви к Богу и ближнему, ставши христианином хоть в самой слабой степени, если только это чувство искренно, нельзя не смотреть на влюбленье сверху вниз, как на чувство, от которого желательно быть свободным. И почему вам было не удовольствоваться этой христианской, братской любовью? И потом, простите меня, то, что вы говорите, что ваша любовь к ней поддерживает вас в чистоте, оскорбительно для женщины. Всякий человек, особенно христианин, хочет быть орудием духовного воздействия, а не физического. Чистоту -- блюдите сами своими силами, а любовь давайте уже чистую и свободную от всяких выгод. -- Не меняйте, дорогой Иван Михайлович, Бога на человека; Бог несравненно больше даст вам; даст вам всего самого неожиданного и любовь того человека даст еще в придачу. Вы пишете, что ее надо спасти. Я решительно не понимаю, от чего. И почему и в чем вы ее жалеете? Среди нас часто повторяется та ошибка, что люди хотят жениться как-то по особенному, по новому. Как Христос сказал и подтвердил Павел и подтверждает наш разум, кто может вместить, быть целомудренным, да вместит, кто же не может, пусть женится. Жениться же нельзя по новому, а жениться нельзя иначе, как так же, как все, т. е., избрав супруга, решить быть ему верным, не покидая его до гроба и стараясь с ним вместе восстановить потерянное целомудрие. Если мы не приписываем значения совершению обряда и разных обычаев, то самый брак мы не можем понимать иначе, как все понимают его. И замешивать в брак какие-нибудь высшие религиозные соображения не следует и нельзя. А как совершался брак естественно, вследствие взаимного влечения, так всегда и будет совершаться. А если нет этого взаимного влечения, то брак, как брак, не хорошее дело. [...]
   Спиритических русских книг у меня, кажется, нет, да и если бы были, не хотелось бы посылать вам. Нам открыто всё, что нам нужно знать, и для меня спиритические откровения не только нелепы и неправдивы, но не нужны. Спиритизм ведь есть желание познать чувством внешним духовное. Такое желание показывает, что наше понятие о духовном не верно. То, что духовно, не может быть познано никаким чувством (sens).
  
   1 Миссионерский съезд заседал в Казани с 22 июля по 5 августа 1897 г. и принял ряд постановлений, направленных главным образом против сектантского движения.
  
   Л. Белеру (L. BДhler) и Вандерверу (J. K. Van der Veer).
   1897 г. Августа 13.
   [...] Замечательно, как удивительно и широко распространяется истина. Недавно я получил через одного из своих друзей Эрнеста Кросби из Нью-Йорка письмо, полученное им от одного молодого японца, в котором тот говорит о своем убеждении, что учение Христа о любви и неупотреблении насилия есть единственно разумный смысл жизни и что он теперь приложит все свои силы, чтоб организовать в Японии общины, где хочет проводить этот принцип. Не проходит дня, чтоб я не получал откуда-нибудь подобные радостные вести.[...]
  
   Baн Дюйлю (G. F. Van Duyl).
   1897 г. Августа 19.
   [...] Никогда не следует думать о последствиях наших поступков. Ничто так не ослабляет наши силы, как предвидение этих последствий. Если я твердо убежден, что своими поступками служу Богу, то я могу быть уверен, что дело, которому служу, -- восторжествует, хотя бы нам, как Моисею, никогда не суждено было увидеть обетованную землю.
   Я рад видеть новых служителей доброго дела. Но если бы я был совершенно одинок в течение всей моей жизни, это не могло бы влиять на мои убеждения, потому что я не могу ни жить, ни думать иначе, чем так, как я живу и думаю.
  
   Ответ на письмо Ван Дюйля от 24 августа нов. ст. из Голландии, в котором Ван Дюйль сообщал о своем свидании в Гааге с А. Шкарваном и об их намерении основать периодическое издание в духе взглядов Толстого; писал о сочувствии их делу молодых пасторов; высказывал сомнение в "силе слова".
  
   В. В. Стасову.
   1897 г. Августа 19.
   [...] То, что вы пишете в письме об искусстве, очень верно. Во всех областях человеческой духовной деятельности много суеверий, но нигде более, чем в искусстве, и суеверий глупых до смешного, когда разберешь их и освободишься от них. Очень интересно узнать, что вы пишете. С большим вниманием и надеждой найти многое согласное со мной прочту. Если можно, сделайте мне вот что. Есть -- началось это по-моему с ренесанса -- искусство господское и народное. И в области искусства слова, драмы и музыки я знаю прекрасные, главное по искренности, которой часто совсем нет у господ, образцы искусства; но в живописи не знаю, кроме миселей расписанных церковных, хорошего, наивного и потому сильного народного искусства. А должно быть такое же, соответствующее народной поэзии и песне. [...]
  
   А. В. Юшко.
   1897 г. Августа 19?
   [...] Помогай вам Бог, тот Бог, который живет в каждом из нас, выполнить ту кажущуюся столь скромной задачу, которую вы себе поставили: освободиться от самого грубого, бьющего в глаза, экономического греха жизни. Я всегда удивлялся на то, каким образом люди, достигшие в известной степени этого освобождения, скучали однообразием этой жизни.
   Мне же кажется, что такая жизнь должна быть неперестающим удовлетворением. И последствия выдержки такой жизни и обратное -- последствия невыдержки этой жизни имеют огромную важность. Вы знаете М. А. Шмит. Она живет около нас, напряженно, несмотря на свое слабое здоровье и года (за 50) работая, чтоб кормиться (она не переставая помогает людям), и нельзя видеть ее без умиления и... зависти. Всегда радостная, спокойная и кроткая. Про себя не могу сказать ничего хорошего. Живу барской жизнью, в барской обстановке и занят только писанием. И писание такое, за которое себя упрекаю: об искусстве. Есть более важные предметы, о которых нужно и хочется писать, но скоро год не могу оторваться от этой работы. Совсем кончил и только исправляю. Хочется объяснить грех ложного искусства, а наше 999/1000 ложное, и огромное значение настоящего. Не знаю, удастся ли. Пишите, пожалуйста, когда можете.
   [...] Бирюков живет очень хорошо, бодро, работает физически и умственно и шутя пишет, что в городе, вверенном его пропаганде, всё обстоит благополучно: 4 совращенных и много интересующихся.
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1897 г. Августа 19?
   Я давно уже получил ваше письмо со вложенным письмом японца и очень благодарю вас за него. Я давно не получал такой глубокой душевной радости, как та, которую доставило мне это письмо. Видно, что истина одинаково доступна и нужна всем людям и что она одна соединяет всех самых различных людей. [...]
  
   Кавказским духоборам.
   1897 г. Августа 20--21?
   Любезные братья, страдающие за учение Христа!
   Брат наш И. П. Накашидзе заехал, по дорого домой, ко мне,1 и мне захотелось написать вам то, что не я один, но многие и многие люди и у нас и за границей знают и думают о вас и боятся за вас. Если Бог велит, то мы пришлем вам, вашим детям, женщинам и старым людям, больным, посильную помощь; духовную же помощь мы и многие, и здесь и за границей, мы получаем от вас и просим вас но оставлять нас вашей помощью. Помощь эта в том, что вы первые показываете пример хождения по пути Христову; задним легче, чем передним. Вы идете впереди, и многие благодарят вас за это. Христос сказал: "Меня гнали, будут гнать и вас", так и сбывается; жалко малых и старых, а еще жалче гонителей: ведь они уже знают теперь, что они гонят не вас, а Христа, того самого, который пришел спасать их. Они видят свой грех, но так завязли в нем, что не могут отстать от него. Они делают свое дурное; помоги им Бог опомниться и присоединиться к нам. Передавал мне Илья Петрович рассказы, как ваши братья, страдающие за отказ от участия в делах дьявола, в убийстве, поступили с теми, которые не выдержали гонений я согласились служить. Если те, которые сами страдают за Христово дело, просили прощения у тех, которые не выдержали гонений, за те страдания, которые они понесли по примеру и научению братьев, то как же мне, не удостоившемуся пострадать за Христово дело, надо выпрашивать прощения у всех тех, кого мои слова и писания повели к страданиям?
   Тот, кто страдает за Христово дело не по наущению людей, а потому, что не может поступить иначе перед Богом, не нуждается в людских утешениях и поощрениях, а тот, кто поступает не для Бога, а для славы людской, тому тяжело, и его надо утешать и поддерживать и просить у него прощения, если он пострадает из-за нас. И потому, братья, не упорствуйте в своем отказе от государственной службы, если вы это делаете для того, чтобы не укоряли вас в слабости. Если можете делать то, что от вас требуют -- делайте, -- избавьте этим ваших слабых жен, детей, больных, старых от мучений. Если не вселился в человека дух Христов, который не позволяет ему делать противное воле Бога, то всякий из вас должен ради любви к своим отказаться от прежнего и покориться; никто не осудит вас за это. Так должны вы поступать, если можете. Если же дух Христов вселился в человека, и он живет не для себя, а для исполнения воли Бога, то он и рад бы согласиться сделать всё для своих страдающих ближних, да нельзя ему сделать этого, как нельзя одному человеку поднять 100 пудов; а если так, то Христов дух, который противится делам дьявола, научит, как поступать, и утешит в страданиях и своих и близких. [...]
  
   П. Н. Шараповой.
   (О несмешивании половой и духовной любви)
   1897 г. Августа 24.
   [...] Я вполне понимаю вас и понимаю ваше чувство и но нахожу в нем ничего дурного, как не могу находить ничего дурного в том, что у меня есть тело, что я живу в теле. Но, как я не могу смешивать сознание своего тела с сознанием своей души, так вам не должно смешивать сознание своей любви плотской, основанной на личности вашей и его, с сознанием своей духовной любви, как вы говорите, за то, что он один из лучших людей, которых вы знаете, -- духовной любви, основанной на единстве вашего существа с ним и с Богом. Не надо смешивать эти два чувства, несмотря на то, что они сходятся на одном существе, и нельзя равнять их и тем более ставить плотское чувство во главу. Напротив, по моему опыту и размышлению, надо тщательно разделять эти два чувства и правильно оценивать их и не забывать того, что духовное чувство есть высшее чувство из всех, какие нам дано знать, и усилить и украсить его ничем нельзя (как это нам подсказывает плотское чувство), и что соединение этого чувства с плотским не только не украсит, не усилит духовного чувства, а наверно осквернит его. Плотское чувство само в себе не грех, как не грех еда. Но грех, т. е. заблуждение в том, чтобы духовные свои силы употреблять на увеличение этого чувства и признавать это чувство равным духовному.
   Если и отдаться плотскому чувству, то надо не переставая знать ему цену. И также знать цену духовной целомудренной любви, а не жалеть о том, что обладаешь высшим благом, потому что обладаешь им, и искать низшего, потому что его нет.
   Милая Павла Николаевна, ведь дело стоит вот как: Для человека, который не знает жизни, состоящей в служении Богу, любовь плотская на украшение, одухотворение которой он обыкновенно употребляет те духовные силы, которые предназначены для служения Богу -- любовь плотская хорошая, честная, верная представляется высшим благом. Для человека же, перенесшего в своем сознании жизнь из служения себе служению Богу, любовь плотская есть несомненная помеха служению Богу, как, если бы это и не говорили ни Христос, ни Павел, ни все мудрецы мира, каждый из нас открыл бы сам своим умом, потому что большая доля душевных сил не только у женщины, но и у мужчины, должна отвлекаться на эту любовь. -- Дело же ваше стоит по моему вот как: Павел Иванович перенес в своем сознании свою жизнь из служения себе служению Богу и только временами по инерции отдает дань жизни личной, и потому для него всякий брак будет ослабление жизни. Вы не перенесли еще свою жизнь в служение Богу и стоите на этом рубеже, и потому вам кажется еще, что брак будет для вас увеличение жизни. Но, во 1-х, это заблуждение, и для вас это будет не увеличение, а уменьшение истинной жизни, а, во 2-х, любя Павла Ивановича настоящей любовью, вы не можете не видеть, что брак для него будет уменьшение жизни. И потому ваше отношение к браку должно быть ясно. А что будет, это другое дело. Может быть, вы и поступите дурно, не в силах будучи побороть соблазна. Одно несомненно, что добро -- добро, а зло -- зло. И для того, чтобы легче избавляться от зла и приближаться к добру, надо твердо различать одно от другого. [...]
  
   Павла Николаевна Шарапова (1867--1945) -- с 1899 г. жена П. И, Бирюкова. Познакомилась с Толстым в 1887 г. и некоторое время жила в. деревне Ясная Поляна, занимаясь крестьянством и уча крестьянских детей. В 1892 г. работала с Бирюковым на голоде в Самарской губ. В 1897 г., после высылки Бирюкова, уехала к нему в Бауск.
   В письме от 31 июля, на которое отвечает Толстой, писала о своих отношениях с Бирюковым.
   Г. А. Русанову.
   1897 г. Сентября 3.
   [...] Мне всегда было радостно получать ваши письма: прежде большую долю этой радости составляло то, что я не распечатывая знал, что вы выражаете мне похвальбу и видите всё хорошее в моих писаниях и даже во мне, теперь же это прошло; похвалы моим писаниям меня не радуют, а про себя я знаю, как я мало заслуживаю похвал, и теперь главную радость мою при получении вашего письма составляет сознание самого тесного единения -- одноцентренности, которое я испытываю с вами. [...]
  
   Гавриил Андреевич Русанов (1845--1907) -- помещик Воронежской губ., близкий знакомый Толстого.
  
   А. Н. Соколову.
   1897 г. Сентября 3.
   [...] Рукопись вашу нельзя и думать напечатать в России, для заграничного же издания она тоже неудобна, так как в ней много ссылок на так называемое священное писание, в особенности на Апокалипсис, самую пустую и бестолковую книгу из всех книг нового завета. И это очень жалко, потому что мысли, высказываемые вами, не только очень верны, но часто очень хорошо, сильно выражены. Как бы мы, живущие в роскоши, не ненавидели неправду жизни и не негодовали на насилие и несправедливость людей, мы никогда не можем этого так сильно чувствовать, как чувствуете это вы, люди напряженного труда, страдающие от этой неправды. [...]
  
   Александр Никитич Соколов -- крестьянин деревни Ковернино, Костромской губ. В августе 1897 г. приезжал в Москву с рукописью своей статьи "Духовно-нравственное обозрение царства антихристова", но, не застав Толстого в Москве, отдал рукопись в "Посредник" для передачи Толстому. В письме от 21 августа, на которое отвечает Толстой, Соколов спрашивал, получил ли Толстой его рукопись, и можно ли ее напечатать.
  
   Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1897 г. Сентября 3.
   [...] Я всегда боюсь таких посещений, потому что если человек так издалека приехал, то он ждет от меня чего-то значительного; а я чувствую, что я такого ничего дать не могу. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   (О браке)
   1897 г. Сентября 15.
   [...] Вы тоже пишете, что у меня какая-то теория (неверная) о браке. Милый друг, у меня никакой нет.
   Разве это теория, что я говорю, то, что вы и все мы знаем, что люди страдают от похоти, производящей в людях всякого рода душевные и телесные болезни, и что эта похоть мешает людям жить и служить Богу, и что для спасения от этой похоти есть два средства: одно полное целомудрие -- если можешь, если борьба не поглощает всех твоих сил, и другое: брак, в котором мужчина и женщина, соединяясь во едино между собой, только между собой удовлетворяют своей похоти, рождая детей и вместе с тем, вместе стараясь ослабить, уменьшить свою дань похоти и достигая вдвоем, если могут, раньше, но если не могут, то в старости, того целомудрия, которого они лишились. Какая же тут теория? Это говорил Христос, Павел, это есть основа брака настоящего, как он везде разумеется и практикуется. Это не теория, а только описание того, что есть, тех фактов, которые есть, и тех отношений, которые установились во всем мире. Всякое же отрицание этих фактов и этих установившихся отношений, как разврат всякого рода, разводы, духовные союзы мужчины с женщиной, свободная любовь, сознательное произведение детей и еще многое другое, то теории. И вот против этих теорий я восстаю и указываю на факты.
   [...] Больно мне тоже было высказанное вами суждение о духах, о духовной материальности или материальной духовности, но я надеюсь, что вы увидите свою ошибку и сойдете с этого ложного пути. Духовно то, что противоположно материи, не имеет ничего общего с ней, не может быть познаваемо нашими пятью чувствами. Мы сами так назвали и определили духовное, и потому приписывание духовному возможности проявления нашим чувствам есть грубая ошибка. Бог только тогда Бог, когда он вполне духовен, непознаваем для наших чувств, и душа моя только тогда частица Бога и бессмертна, когда она совершенно духовна и непознаваема чувствами. Как нельзя смешивать и соединять плотскую любовь с любовью божеской, в каких бы утонченных формах ни проявлялась эта любовь, так же нельзя смешивать и соединять духовное с матерьяльным, как бы утонченно ни проявлялось (в нашем воображении) это матерьяльное. Очень хорошо и утешительно иметь наготове лодку, для того чтобы уплыть в море от угрожающего с берега бедствия, но надо, чтобы лодка эта была крепкая и могла бы нести меня, когда наступит нужда. А то лучше уже вовсе не иметь лодки и не надеяться на нее, а искать других менее сомнительных средств спасения. И средства эти даны нам в вере в Бога духа и в духе, составляющем основу моей жизни.
  
   В английские газеты.
   1897 г. Сентября 18.
   В мае месяце ко мне приехали из Самары молокане, над которыми было произведено неимоверное насилие. Ночью приехали к ним полицейские ? и вырвали от них детей и увезли. Я тогда написал письмо государю, излагая дело и прося его положить конец таким ужасам, которые производятся его именем. Вот это письмо. Письмо было наверное передано в руки государя тогда же, ответа я никакого не получил, но с нетерпением ждал результатов этого письма. Прошел месяц, два, три, никаких известий. Я написал в Самару, чтобы узнать о судьбе детей. Оказалось, что отнятые дети продолжают содержаться в монастырях, где им дают только на несколько минут свидание с родителями. В августе месяце в Казани был миссионерский съезд, на котором, обсуживая меры борьбы с сектантством, православные миссионеры решили, что для поддержания православия надо отбирать детей от родителей. Но мера эта после прений целого дня была отвергнута только потому, что содержать всех отобранных было бы затруднительно. На днях в одной из самых консервативных газет неожиданно была статья, в которой редактор с ужасом и укоризной говорит о миссионерском съезде, который мог предложить такую ужасную меру, как отобрание детей. Так что впечатление должно получиться для всех читающих газеты, что, хотя и употребляются для поддержанья православия некоторые меры, не совсем согласные с веротерпимостью, но что такие меры, как отнятие детей, немыслимо употреблять в России.
   А между тем нынче, 18 сентября, приехали ко мне опять молокане из Самары, слезно умоляя помочь им возвратить отобранных детей, вот уже месяца томящихся в монастырях. Найти какое-нибудь разумное основание этим поступкам русского правительства нет никакой возможности. Для чего отбирали детей у этих молокан? Если решили отбирать у всех для поддержания православия, для чего отобрали только у этих? Если, как могло бы казаться, отобрали тех детей, которые были крещены в православие, то для чего не отобрали у многих, у сотен таких крещеных прежде детей, а отобрали в числе 6 отобранных двух некрещеных. Для чего делают эти похищения ночью? Для чего делают это только в Самаре, а не в других городах? Для чего государь, получив верные сведения о том, что делается его именем, не делает никакого распоряжения о том, чтобы прекратить эти злоупотребления? Ответов на эти вопросы нет никаких, кроме того, что...... существует разбойничья шайка.1
   Что же всё это значит? Правительство делает вид, что оно руководимо принципами просвещения Христа, мы при всяком случае молимся Богу, поминаем Бога и Христа, заботимся о мире, благоденствии и нравственности наших народов, наши пастыри собираются и с молитвой обсуживают средства поддержать истинную христианскую веру. Пастыри эти немного ошиблись, увлеклись, и вот консервативная газета поправляет, стыдит. Так что надо разуметь, что таких дел быть не может. А есть самодержавный мудрый монарх, заботящийся о духовном и материальном благе своих подданных, и есть духовенство, есть верные слуги царские, есть закон и исполнители закона. Так это представляется и так хотят представить наше правительство. Но ничего этого нет.2
  
   Публикуемое письмо было написано для английских газет. Однако, не окончив его, Толстой изменил намерение и вторично написал об этом деле царю Николаю II.
  
   1 Зачеркнуто: насильников <4 слова неразобр.>, которая поддерживает свое положение насилием. Трудность найти объяснение этим поступкам <нет никакой возможности> увеличивается еще тем, что которая так уверена в своей силе, что не считает нужным <1 неразобр.> в своем положении и они собрав <себе никаких> <1 неразобр.>, а грабить, мучает людей, как ей вздумается, не давая никому отчета в своих поступках.
   Православие есть обман, которым оно держится, и этот обман надо поддерживать во что бы то ни стало, поддерживать же его можно только силой и преступлениями, и потому всё, что душит, губит, мучает людей, хорошо и одобряется правительством.
   Другого объяснения нет. И это объяснение очень важно.
   2 Зач.: есть шайка разбойников, во главе ее, которая под видом закона насилует, грабит, делает то, что вздумается, и шайка людей прикрывающая ужасный этот разбой. И это надо знать.
  
   Николаю II.
   1897 г. Сентября 19.
   Простите меня, если письмо мое будет неприятно Вам, но я вынужден писать Вам и по тому же делу, по которому писал уже в мае.
   С тех пор прошло четыре месяца, но несмотря на все ходатайства родителей, у которых отобраны дети, так же, как и на мое письмо к Вам, дети не отданы родителям. И вот один из этих родителей по поручению своих сотоварищей вновь приехал ко мне, прося помочь его горю.
   Нет никакого сомнения в том, что дети отняты от родителей и отняты так, что никак нельзя придумать какого-либо разумного или законного основания, по которому это сделано, так как в тех же селениях находятся десятки молокан, у которых при тех же самых условиях дети не отняты. (Есть крещеные дети, которые не отняты; в числе же отнятых есть и некрещеные.) Нет сомнения также и в том, что такая мера, как отнятие детей у сектантов, как это высказано в газете "Гражданин" по случаю предложения этой меры на Казанском миссионерском съезде, была бы противна воле Государя и немыслима в русском государстве.3 А между тем дети молокан похищены из домов их родителей, заперты в монастыри, и вот уже 4 месяца матери оплакивают своих детей, а отцы тщетно подают во все ведомства прошения о возвращении им их детей, и дело, возмущающее всё население, продолжает совершаться несмотря на то, что Вашему Величеству событие это было сообщено четыре месяца тому назад.
   Что же это значит? Объяснение этому есть только одно: то, что Ваше Величество жестоко обмануто, что дела представляются Вам в извращенном виде и скрывается от Вас то, что делается Вашим именем.
   И потому вновь умоляю Ваше Величество сделать усилие и разрушить тот обман, которым Вы окружены.
   Настоящее дело представляет поразительный образец тех позорящих русское правительство деяний, совершаемых для мнимого поддержания православия и той лжи, при которой Вам представляются такие дела. Для исследования же этого дела есть самый простой и легкий способ. Один из родителей отнятых детей теперь в Петербурге. Он всё подробно расскажет; чиновники же, участвовавшие в отнятии, должны будут объяснить свои поступки.
   Еще раз прошу Ваше Величество простить меня, если письмо мое будет Вам неприятно, приняв во внимание то, что я не мог поступить иначе, и еще то, что главная причина, заставившая меня обратиться к Вам, заключается в уважении к личности Вашего Величества и в искреннем желании Вам добра.
  
   Ответа на это письмо Толстого к царю также не последовало. В январе 1898 г. Т. Л. Толстая была по этому делу у К. П. Победоносцева, и лишь в феврале 1898 г. отобранные дети были возвращены родителям.
  
   В. П. Мещерскому.
   1897 г. Сентября 23.
   Прочтя Ваши прекрасные замечания о миссионерском съезде в Казани,1 я не мог не пожалеть о том, как мало известно в Петербурге то, что действительно делается в России.
   Вы совершенно справедливо укоряете членов съезда в том, что они могли разбирать вопрос, следует ли ходатайствовать у того самого государя, только что заповедавшего съезду заботы о церковной проповеди в истинном христианском духе, об издании закона, на основании которого, с целью противодействия расколу и ереси, во славу православной церкви, дети насильственно отбирались бы у родителей...
   Судя по верным замечаниям Вашим, перепечатанным в многих газетах, все русские люди должны так разуметь, что столь жестокие2 меры, как отнятие детей у родителей, даже немыслимы в России.
   Между тем мне достоверно известно, что в апреле текущего года в Самарской губернии, в Бузулукском уезде в селении Землянке, у молоканского крестьянина Чепелева насильственно отобраны местной полицией трое детей: 12-ти, 11-ти и 2-х лет;3 у крестьянина Болотина, деревни Антоновки, отняты две девочки: 12-ти и 10-ти лет; у крестьянина Самошкина отнят единственный сын 5-ти лет. Все эти дети4 помещены в монастыри, где матерям разрешается свидание с ними только на самое короткое время и в присутствии посторонних. Отцы же вот уже 6-й месяц5 тщетно добиваются6 возвращения детей7 и даже не могут добиться объяснения, почему взяты именно у них дети.
   Если одно предположение о столь жестоких и нехристианских мерах против сектантов вызвало ваши справедливые укоры, то насколько сильнее должно быть Ваше негодование против этих мер, когда они приводятся уже в исполнение.
   Надеюсь, что Вы напечатаете в Вашей газете сообщаемые мною сведения, сопроводив их столь же справедливыми замечаниями о противности таких мер тому христианству, которое мы исповедуем.
  
   Владимир Петрович Мещерский (1839--1914) -- консервативный публицист и романист; издатель газеты "Гражданин", долгие годы стоявшей во главе реакционной прессы.
  
   1 Толстой имеет в виду замечания, высказанные Мещерским в "Дневнике" 6 сентября 1897 г., напечатанном в "Гражданине".
  
   Редактору газеты "Stokholm Tagblatt".
   1897 г. Сентября 23.
   Появившееся в шведских газетах известие о том, что в Норвежском стортинге, по завещанию Нобеля, разбирался вопрос о том, кому из лиц, наиболее послуживших делу мира, следует назначить определенные для этой цели 100 000 рублей, вызвало во мне некоторые соображения. Вы очень обяжете меня, напечатав прилагаемое в вашей газете.
   Я полагаю, что условие завещания Нобеля, по отношению лиц, наиболее послуживших делу мира, весьма трудно исполнимо. Люди, действительно служащие делу мира, служат ему потому, что служат Богу, и потому не нуждаются в денежном награждении и не примут его. Но полагаю, что условие завещания будет совершенно верно выполнено, если деньги эти передадутся находящимся в нужде семьям лиц, послуживших делу мира. Я говорю про кавказских духоборов. Никто в наше время не послужил и не продолжает служить делу мира действительнее и сильнее этих людей. Служение этих людей делу мира состоит в следующем: целое население, более чем 10 000 людей, придя к убеждению, что христианин не может быть убийцею, решило не принимать участия в военной службе: 34 человека, назначенные к отбыванию воинской повинности, отказались от присяги и службы, за что были заключены в дисциплинарный батальон (одно из самых страшных наказаний). Около 300 человек запасных солдат отнесли свои билеты начальству, объявив, что служить не могут и не будут; эти 300 человек были заперты в кавказские тюрьмы, семьи же этих людей высланы из их жилищ и поселены в татарских и грузинских деревнях, где не имеют ни земли, ни работы для пропитания. Несмотря на уговаривание правительственных лиц, на угрозы о том, что мучительство их и их семей будет продолжаться до тех пор, пока они не согласятся исполнять воинские обязанности, отказавшиеся от военной службы не изменяют своему решению. Люди эти говорят: "Мы христиане и поэтому не можем согласиться быть убийцами, вы можете и мучить, и убивать нас, мы не можем помешать этому, но мы не можем повиноваться вам, потому что исповедуем то самое христианство, которое и вы признаете". Слова эти очень просты и до такой степени не новы, что странно кажется и повторять их, а между тем слова эти, сказанные в наше время, в тех условиях, в которых находятся духоборы, имеют большое значение.
   Все в наше время говорят о мире и о средствах установления его. О мире говорят профессора, писатели, члены парламентов и обществ мира и те же профессора, писатели, члены парламентов и обществ мира при случае выражают патриотические чувства; когда же доходит до них очередь, спокойно становятся в ряды войск, предполагая, что война прекратится не их, а чьими-то другими усилиями и не в их время, а когда-то после. Священники и пасторы проповедуют о мире в своих церквах и усердно молятся о нем Богу, но остерегаются говорить своей пастве о том, что война не совместима с христианством. О мире же не пропускают случая говорить все разъезжающие из столицы в столицу императоры, короли и президенты: они говорят о мире, обнимаясь на станциях железных дорог, говорят о мире, принимая депутации и подарки, говорят о мире с стаканом вина в руках за обедами и ужинами, главное, не упускают случая поговорить о мире перед теми самыми войсками, которые собраны для убийства и которыми они хвастаются друг перед другом. И потому среди этой всеобщей лжи поступки духоборов, ничего не говорящих о мире, а говорящих только о том, что они сами не хотят быть убийцами, получают особенное значение, потому что указывают миру на тот давнишний, простой, несомненный и единственный способ установления мира, который давно уже открыт людям Христом, но от которого люди в прежнее время были так далеки, что он казался неприменимым и который в наше время стал так естественен, что можно только удивляться, каким образом все люди христианского мира до сих пор еще не применили его. Способ этот прост, потому что для применения его не надо предпринимать ничего нового, нужно только каждому человеку нашего времени не делать самому того, что он всегда и для всех считает дурным и постыдным: не соглашаться быть рабом тех, которые приготовляют людей к убийству. Способ этот несомненен, потому что стоит только христианам признать то, что они не могут не признать, что христианин не может быть убийцею, и не будет солдат, потому что все христиане, и будет вечный ненарушимый мир между христианами. И способ этот единственный, потому что до тех пор, пока христиане будут признавать для себя возможным участие в военной службе, будут люди властолюбивые вовлекать других в эту службу и будут войска, а будут войска, -- то будут и войны.
   Я знаю, что способ этот употреблялся уже давно, знаю, как древние христиане, отказывавшиеся от военной службы, были казнимы за это римлянами (отказы эти описаны в Житиях Святых). Знаю, как павликиане были поголовно избиты за это же. Я знаю, как гонимы были за это богомилы, как страдали за это квакеры и менониты; знаю также, как теперь в Австрии в тюрьмах томятся за это назарены и как мучили за это людей в России. Но то, что все эти мученичества не уничтожили войну, никак не доказывает того, что мученичества эти были бесполезны. Говорить, что способ этот недействителен, потому что давно уже употребляется, а войны все-таки существуют, всё равно, что говорить, что весною тепло солнца не действительно, потому что не вся земля оттаяла и не распустились цветы. Значение этих отказов в прежние времена и теперь совершенно различно: тогда это были первые лучи солнца на замерзшую, нетронутую еще землю, теперь это уже последнее тепло, нужное для того, чтобы разрушить остатки только кажущейся, но не имеющей уже силы -- зимы. Ведь никогда не было прежде того, что теперь, не было той очевидной нелепости, чтобы все люди без исключения сильные и слабые, расположенные к войне и имеющие отвращение к ней, были одинаково принуждены служить в военной службе; никогда не было того, чтобы большая часть народного богатства тратилась на всё увеличивающиеся военные приготовления; никогда не было так ясно, как в наше время, что всегдашний предлог собирания и содержания войск для мнимой защиты от воображаемого нападения врагов не имеет никакого основания и что все эти угрозы нападения суть только выдумки тех, кому нужны войска для своих целей -- для властвования над народом. Никогда прежде не было того, чтобы война угрожала людям такими страшными разорениями, бедствиями и такими истреблениями целых поколений, как теперь. Никогда не было, наконец, прежде тех чувств единения и благоволения между народами, вследствие которых война между христианскими народами представляется чем-то ужасным, безнравственным, бессмысленным и братоубийственным. Главное же, никогда, как теперь, не был так очевиден тот обман, посредством которого одни люди заставляют других готовиться к войне, которая всем тяжела, никому не нужна и ненавистна всем.
   Говорят, что для того, чтобы этим способом уничтожить войну, должно пройти слишком много времени, должен совершиться длинный процесс соединения всех людей в одном и том же желании не участвовать в войне. Но любовь к миру и отвращение к войне уже давно составляют, как любовь к здоровью и отвращение к болезни, всегдашнее и всеобщее желание всех неразвращенных, неопьяненных и неодураченных людей. Так что, если нет еще мира, то это не оттого, что нет в людях общего желания иметь его, нет любви к нему и отвращения к войне, а только потому, что существует коварный обман, посредством которого людей уверили и уверяют, что мир невозможен и война необходима. И потому для того, чтобы установить мир между людьми, а тем более между христианами, и уничтожить войну, не нужно ничего нового внушать людям; нужно только освободить их от того обмана, посредством которого им внушено действовать противно своему общему желанию. Обман этот всё более и более разоблачается самою жизнью и в наше время уже настолько разоблачен, что нужно только небольшое усилие для того, чтобы люди совершенно освободились от него. Вот это-то усилие и делают в наше время духоборы своим отказом от военной службы.
   Поступки духоборов срывают последние покровы обмана, -- скрывавшие от людей истину. И русское правительство знает это и старается всеми силами хотя на некоторое время поддержать еще тот обман, на котором основано его могущество, и употребляет для этого обычные в этих случаях для людей, знающих свою вину, меры жестокости и тайны. Отказавшихся от службы духоборов запирают в тюрьмах, дисциплинарных батальонах, ссылают в худшие места Сибири и Кавказа, семьи же их, старики, дети, жены, выгнаны из своих жилищ и поселены в местностях, где они, без крова и средств заработать пищу, постепенно вымирают от нужды и болезней. И всё это совершается в величайшей тайне. Заключенные в тюрьмы и пересылаемые содержатся отдельно от всех других; сосланным не дозволяется общение с русскими, их держат только среди инородцев, справедливые сведения о положении духоборов запрещаются в печати, письма от духоборов не отсылаются, письма к ним не доходят; усиленная полиция стережет всякое общение духоборов с русскими и запрещает его; люди, пытавшиеся помочь духоборам и распространить о них сведения среди общества, ссылаются в отдаленные места или вовсе высылаются из России. И как и всегда, меры эти производят только обратное действие того, которое желает произвести правительство. Религиозное, нравственное трудолюбивое население в 10 000 душ нельзя незаметно стереть с земли в наше время. Те самые люди, которые стерегут духоборов, солдаты, тюремщики, те инородцы, среди которых они расселены, так же и те люди, которые, несмотря на все старания правительства, входят в общение с духоборами, узнают про то, за что и во имя чего страдают духоборы, узнают про ничем не оправдываемую жестокость правительства против них и про его страх перед разглашением того, что происходит, и люди, прежде никогда не сомневавшиеся в законности правительства и в совместимости христианства с военной службой, не только начинают сомневаться, но вполне убеждаются в правоте духоборов и в обмане правительства и освобождаются сами и освобождают других людей от того обмана, в котором они до сих пор находились. И вот это-то освобождение от обмана и, вследствие этого, приближение к установлению действительного мира на земле и есть великая в наше время заслуга духоборов. Потому-то я и полагаю, что никто более их не послужил делу мира. Несчастные же условия, в которых находятся их семьи (о которых можно узнать в статье, напечатанной в газете Humanitas, Juni, 1897), делают то, что никому, с большей справедливостью не могут быть присуждены те деньги, которые Нобель завещал людям, послужившим делу мира. Передать эти деньги нужно как можно скорее, потому что нужда духоборческих семей увеличивается с каждым днем и к зиме должна дойти до крайней степени. Если деньги эти будут присуждены семьям духоборов, то они могут быть переданы им прямо на местах или тем лицам, которые мною будут указаны.
  
   И. М. Трегубову.
   (О браке)
   1897 г. Октября 1.
   [...] Очень сожалею, что не могу согласиться с вами в ваших взглядах на брак и жалею о том, что вы думаете так, как думаете. Брак есть учрежденное Богом таинство (я охотно употребляю это слово, не приписывая ему того значения, которое приписывает церковь) для рождения детей. И повторяю то, что говорил Христос и Павел и мы все знаем сердцем, что быть целомудренным лучше всего. Если же не можешь, то женись и рожай детей.
   Таинство в том и состоит, что в человека вложено влечение половое для рождения детей. И это влечение только тогда не грешно, когда оно дает возможность детям рождаться. Наслаждение же половым чувством, в каком бы оно ни было утонченном виде, есть грех: грех не в том смысле, что Бог или Христос запретил, а в том смысле, что это ошибка, что от этого хуже и очень бывает худо во всех отношениях тем, кто ему предаются. [...]
  
   Джорджу Блеггу (George Blagg).
   1897 г. Октября 2.
   [...] Для меня величайшая радость в жизни находить себя в единении религиозных чувств с рабочими людьми, подобными вам, которые свободны от суеверий и верят в учение Христа в его применение к нашей жизни. Я думаю, что это единственный путь к установлению царства божия на земле.[...]
  
   Джордж Даниель Блегг (George Blagg) -- английский рабочий, знакомый В. Г. Черткова. В письме от 3 октября нов. ст. писал, что вот уже два года как познакомился с последними сочинениями Толстого и благодарил его за разрешение некоторых религиозных вопросов, которые он нашел в них.
  
   Редактору газеты "С.-Петербургские ведомости".
   1897 г. Октября 6.
   В конце апреля нынешнего года ко мне приехали самарские молокане с просьбою помочь их горю: у них в трех семьях Бузулукского уезда, Алексеевской волости, в деревнях Землянке и Антоновке отобрали от родителей 5-х детей возрастом от 11 до 2 лет.
   Дети отобраны у них на основании 39 статьи Устава о предупреждении и пресечении преступлений. Молокане эти подавали прошения во все инстанции: я тоже сделал, что сумел, но все наши ходатайства остались безуспешными. И вот, в половине сентября эти люди опять приехали ко мне, умоляя как-нибудь помочь им выручить своих детей.
   В это самое время в газетах шла оживленная полемика о том, действительно ли было предложено на миссионерском съезде в Казани ходатайствовать перед правительством о том, чтобы можно было отбирать детей у раскольников и сектантов: одни газеты доказывали, что такое предложение было сделано и с негодованием осуждали его, другие горячо оправдывали членов съезда, отрицая возможность такого предложения.1
   Из этой полемики русское общество, да и иностранцы, интересующиеся вопросами отношения русского правительства к сектам, должны понять, что хотя мы и не можем похвастаться полной веротерпимостью, все-таки, такие меры, как отнятие детей у родителей, не мыслимы в русском обществе, в котором одно предположение возможности ходатайства о такой мере вызвало всеобщее негодование, как либеральных, так и самых консервативных и православных органов печати. А между тем дети и не одних этих молокан, а, как мне известно, многих и многих сектантов и раскольников отбираются от них. И делается это по закону, на основании 39 ст., -- так что членам съезда совсем не о чем ходатайствовать.
   Возмущаться же, что люди ходатайствуют о том, что уже существует и практикуется, по меньшей мере, неуместно.
  
   Редактором-издателем газеты "С.-Петербургские ведомости" с 1896 г. был князь Эспер Эсперович Ухтомский (1861--1921).
   К Ухтомскому Толстому советовал обратиться В. Г. Чертков в письме от 28 сентября, указывая, что у Ухтомского "теперь как раз с "Новым временем" полемика о заявлении духовенства" что оно не обсуждало такой меры".
  
   П. А. Буланже.
   1897 г. Октября 12.
   [...] Страшно, по слабости человеческой, за вас, за эти 1500 рублей, которые выйдут, и что потом? Но почему-то верится в вас, а больше всего в Бога. Не то, что Бог сделает то, что вы будете в 5 раз больше получать и станете, как в сказках и романах, счастливы от того, что материально будете обеспечены, а сделается то, что вам будет хорошо и так хорошо, как мы и не мечтали, и хорошо вам, значит хорошо и вашей семье, потому что вам не может быть хорошо, если им не будет хорошо. [...]
   [...] Не забывайте моей системы: читайте каждый день по-английски страниц по 20 книги, которую вы лучше всего знаете -- хоть евангелие. Если можно, читайте про себя, а чтобы вслух читал бы вам то же англичанин. [...] Ей советую также по тому же способу учиться по-английски, т. е. читать знакомое по-английски, догадываясь что чтР. Главное же советую, для того, чтобы обеспечить будущее, не думать о нем, а только в настоящем стараться делать жизнь наиболее легкою и радостною для себя и других. Завтрашний день печется сам о себе. Это такая несомненная истина. Тем-то и хороша жизнь, что никак не знаешь, что нужно для будущего. Одно несомненно нужно для самого далекого будущего -- для вечного -- любовь к людям. [...]
  
   Ответ на письмо Буланже от 2 октября из Англии с описанием переезда и устройства их жизни в Англии.
  
   Т. Л. Толстой.
   1897 г. Октября 12 и 13?
   [...] ты очень легкомысленна, легко подчиняешься всяким влияниям -- влияниям людей -- женщин, девушек особенно, без комплиментов тебе, гораздо ниже тебя. Подкрепись пожалуйста и веди свою линию. Тебе уж вон сколько лет. И как ты дожила хорошо до этих преклонных лет. И немного еще тебе подержаться, и всё будет хоошо, хоошо. -- Так хоошо. [...]
   А. Н. Дунаеву.
   (О главенстве в семье)
   1897 г. Октября 13?
   [...] А как вы правы! Встарину жена мужу шулеру считала своим долгом крапить карты и вору взяточнику брать взятки, а теперь жена считает своей обязанностью не только противодействовать мужу шулеру и вору, но и подставлять ему ногу, когда он хочет жить по совести. Прежде она верила, что муж глава, а теперь она не верит уж этому, а верит только тому, что считается истиной в ее среде.
   Муж верил в Бога, а жена верила в мужа. Это самое говорит Павел. Потом муж перестал верить в Бога, а жена всё еще верила в мужа. Теперь же она, увидав, что муж не верит в Бога, уже и в мужа не верит, а верит только в то, что вокруг нее говорит большинство. Вот это-то ужасно, потому что большинство верит только в то, что надо жить как можно получше, борясь с другими за блага земные.
  
   В письме от 2 октября Дунаев, сообщая о проводах П. А. Буланже в Англию, Иисал, что его жена, встревоженная высылкой Буланже, "упала духом, забоялась и ходит мрачная и угнетенная". "Да, -- добавлял он, -- добились эти подлые развратители женщин, эти грошовые умники и пустобрехи, добились того, что слова "сотворил ему помощницу" превратились в иронию, ибо для нас они уже имеют смысл "сотворил ему помеху".
  
   Т. Л. Толстой.
   (О браке)
   1897 г. Октября 14.
   Получил твое письмо, милая Таня, и никак не могу ответить тебе так, как бы ты хотела. Понимаю, что развращенный мужчина спасается, женившись, но для чего чистой девушке aller dans cette galХre1 трудно понять. Если бы я был девушка, ни за что бы не выходил замуж. На счет же влюбленья я бы, зная что это такое, т. е. совсем не прекрасное, возвышенное, поэтическое, а очень нехорошее и, главное, болезненное чувство, не отворял бы ворот этому чувству и также осторожно серьезно относился бы к опасности заразиться этой болезнью, как мы старательно оберегаемся от гораздо менее опасных болезней: дифтерита, тифа, скарлатины. Тебе кажется теперь, что без этого нет жизни. Так же кажется пьяницам, курильщикам, а когда они освобождаются, тогда только видят настоящую жизнь. Ты не жила без этого пьянства и теперь тебе кажется, что без этого нельзя жить. А можно. Сказав это, хотя и почти без надежды того, чтобы ты поверила этому и так повернула свою жизнь, понемногу деморфинизируясь, и потому, избегая новых заболеваний, скажу о том, какое мое отношение к тому положению, в котором ты теперь находишься.
   Дядя Сережа рассказывал мне -- меня не было -- что они с братом Николаем и другими мало знакомыми господами были у цыган. Николинька выпил лишнее. А когда он выпивал у цыган, то пускался плясать -- очень скверно, подпрыгивая на одной ноге, с подергиваниями и would be2 молодецкими взмахами рук и т. п., которые шли к нему, как к корове седло. Он, всегда серьезный, неловкий, кроткий, некрасивый, слабый, мудрец, вдруг ломается и скверно ломается, и все смеются и будто бы одобряют. Это было ужасно видеть. И вот Николинька начал проявлять желание пойти плясать. Сережа и Василий Перфильев умоляли его не делать этого, но он был неумолим и, сидя на своем месте, делал бестолковые и нескладные жесты. Долго они упрашивали его, но когда увидали, что он был настолько пьян, что нельзя было упросить его воздержаться, Сережа только сказал убитым грустным голосом: пляши, и, вздохнув, опустил голову, чтобы не видать того унижения и безобразия, которое пьяному казалось (и то только пока хмель не прошел) прекрасным, веселым и долженствующим быть всем приятным.
   Так вот мое отношение к твоему желанию такое же. Одно что я могу сказать это: пляши! утешаясь тем, что когда ты отпляшешь, ты останешься такою, какою, какою ты была и должна быть в нормальном состоянии. Пляши! больше ничего не могу сказать, если это неизбежно. Но не могу не видеть, что ты находишься в невменяемом состоянии, что еще больше подтвердило мне твое письмо. Я удивляюсь, что тебе может быть интересного, важного в лишнем часе свиданья, а ты вместо объяснения -- его и не может быть -- говоришь мне, что тебя волнует даже мысль о письме от него, что подтверждает для меня твое состояние совершенной одержимости и невменяемости. Я понял бы, что девушка в 33 года, облюбовав доброго, неглупого, порядочного человека, sur le retour3 спокойно решила соединить с ним свою судьбу, но тогда эта девушка не будет дорожить лишним часом свиданья и близостью времени получения от него письма, потому что ни от продолжения свидания, ни от письма ничего не прибавится. Если же есть такое чувство волнения, то значит есть навождение, болезненное состояние. А в душевном болезненном состоянии нехорошо связывать свою судьбу -- запереть себя ключем в комнате и выбросить ключ в окно.
   Николиньке надо было поехать домой и выспаться, не плясавши, если же это уже невозможно, то всё, что мы можем сделать, грустно сказать: пляши.
   Так вот, как я отношусь к твоим намерениям, а приведешь ты их в исполнение или нет, ты знаешь, что мое отношение к тебе не может измениться, не изменится и к Михаилу Сергеевичу или скорее изменится только к лучшему, сделав мне близким близкого тебе человека. [...]
  
   Ответ на письмо T. Л. Толстой от 9 декабря, в котором она писала о своем отношении к М. С. Сухотину и просила Толстого высказаться относительно ее желания выйти замуж за Сухотина.
  
   1 идти на эту каторгу
   2 будто
   3 стареясь
  
   В. Гому (W. Gum).
   1897 г. Октября 17.
   [...]Что касается вопроса, который вы мне ставите, я могу мало прибавить к тому, что изложено в книге, которую вы читали. Вы вполне правы, придя к заключению, что мы не должны придавать значения таким догматам, как евангельское понятие об искуплении. Но я думаю, что нет надобности беспокоиться по поводу таких людей, как духоборы.
   Как бы различно ни было наше личное отношение к таким метафизическим представлениям, как искупление, мы не можем не согласиться с тем, что Бог есть любовь и справедливость, и поэтому если те, кто старается служить ему искренно и насколько можно лучше, не способны понимать подобные отвлеченные вопросы, он не может требовать от них веры в то, чего они не в состоянии принять. Искренность достаточна для Бога. И факты, с которыми вы познакомились в этой книге, я думаю, достаточны, чтобы рассеять какое-либо сомнение в искренности и правдивости перед своим Богом этих людей, которые жертвуют своими жизнями за то, что они считают его волей.
   Я думаю, что мы дискредитировали бы общего нам Бога, если бы каждый из нас приписывал ему то, что он настаивает на тех богословских учениях, в которых мы расходимся, вследствие нашей человеческой ограниченности. Пусть каждый из нас, руководствуясь тем светом, который в нас, будет достаточно терпимым и свободомыслящим по отношению к другому с тем, чтобы иметь доверие к добросовестности каждого и к божьей силе, к просвещению и исправлению его тех недостатков веры, которые, нам кажется, мы замечаем друг в друге.
  
   П. А. Буланже.
   1897 г. Октября 20.
   [...] Важно, как живут любимые нами люди, но продолжение или прекращение их жизни должно быть безразлично, так же как и своей жизни. [...]
   Сказать же мне вам особенно хочется вот что: то, что я очень стыжусь своей слабости -- помните то, о чем я говорил с вами.1 -- Поступить так, как я давал себе возможность поступить, было бы прямо нарушением веры в то, что жизнь наша не в нашем счастье, а в исполнении воли Бога, было бы отречением oт самой основы жизни. И я стыжусь. Живя в одиночестве, я опомнился и понял, как я был плох и преступен. [...]
   Как бы желал я передать ей то твердое чувство уверенности в том, что ничего дурного внешнего нет и не может случиться ни со мной, ни с любимыми людьми, а что одно дурное, что может случиться, но над чем я властен, -- это мое отступление от свойственного мне и данного для блага моего и всех окружающих чувства любви. Бывает, что ослабевает эта уверенность, бывает, что забываешь даже, что в этом жизнь, но если знаешь это и в хорошие минуты возвращаешься к этому, то это большое счастье. [...]
  
   1 В своих неизданных воспоминаниях Буланже сообщает, что Толстой говорил о том, что он "так измучен дурными отношениями с Софьей Андреевной, что его взял большой соблазн оставить дом и скрыться". 8 июля 1897 г. Толстой написал о своем намерении уйти из дома С. А. Толстой. Однако письмо это ей передано не было, и она прочла его лишь после смерти Толстого.
  
   М. Л. Оболенской.
   1897 г. Октября 28.
   [...] Чувствую ли я разъединение с тобой после твоего замужества? Да, чувствую, но не хочу чувствовать и не буду.
   [...] Многое хочется и начинаю, и хочу начать, и вижу, что не кончу, и когда хорошенько вспомню, кто я, зачем я? так не жалко, и всё хорошо. Хочу и чувствую возможность всегда всех любить. Сейчас чувствую это до слез хорошо.
   Я сказал Тане: пляши, а теперь страшно за то, что сказал и хочется сказать: Таня, голубушка, не надо. Ведь это не жизнь и не в этом жизнь. А настоящая жизнь, хоть ее мы часто не видим, -- есть. Одна только она есть. И зачем затруднять ее проявление.
  
   М. Л. и Н. Л. Оболенским.
   1897 г. Октября 28.
   [...] И вот я решил написать вам обоим, Коле и Маше то, что я вывел из этого разговора и что думаю о вашей жизни в будущем с практической стороны. Я и прежде это думал, но теперь думаю с особенной определенностью и ясностью. Во-первых, в Покровском вам жить не надо. Не говоря о том, что это может быть неприятно Лизе и братьям и сестрам, и если не неприятно, то может сделаться неприятно и вовлечь в неприятные не откровенные отношения, это не хорошо, потому что это халат, -- эта жизнь не требует никаких усилий, а сел и живи. А усилия вам обоим, и особенно Коле, нужны. Ему необходимо начать свою женатую жизнь деятельностью, и энергичной деятельностью. И мотив этой деятельности для него готовый и очень определенный, это приобретение -- наиближайшим к требованиям совести способом -- средств той жизни, которую вы ведете. Хорошо быть требовательным и щекотливым к средствам приобретения, когда хоть приблизительно так же строг к себе в трате случайно находящихся в распоряжении средств, а когда этого нет -- это самообман. Можно и заняться виноградниками в Алуште, и купить имение в.... где бы ни было и энергически хозяйничать, и в земстве служить, можно служить и в банке, и в инспекторах, и в суде. Требовательным можно быть после того, как начал деятельность, и тогда отыскивать наиболее согласную с требованиями совести, а не тогда, когда никакой не начал, и когда требования совести нарушены более всего праздностью. Вот, Коля, главное, что я хотел сказать и что я слышу от всех и не могу, к сожалению, не согласиться. -- Непременно работа и энергичная работа, и чем скорее, тем лучше. Покровское же, раз начато, пусть будет временным pied Ю terre.1[...]
  
   1 местопребыванием.
  
   Людвигу А. Белеру (Louis А. BДhler).
   1897 г. Ноября 7.
   Сочувствие, которое вы ко мне проявляете, глубоко меня трогает. Хотя болезнь и смерть естественные явления, не содержащие ничего дурного, и должны скоро меня постигнуть, до сих пор я чувствую себя хорошо и весьма усердно работаю над своим писанием об искусстве, которое почти окончил.[...]
   Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1897 г. Ноября 8.
   [...]Благодарю Арнольда и Берти1 за их письма. Мне всё, что они пишут и про бобы и про кроликов и про удивительного зверя, очень интересно. Работают ли они у колонистов? Хорошо приучиться с молоду работать. Это дает и силу и спокойствие и свободу. [...]
  
   1 Малолетние сыновья Моода.
  
   И. Вандерверу (I. K. Van der Veer).
   (О половом вопросе и Боге)
   1897 г. Ноября 10?
   [...] Что касается половых отношений, то и по этому вопросу я высказался настолько хорошо, как мог, в послесловии к Крейцеровой сонате. Весь вопрос разрешается одним словом: человек должен всегда, при всяких обстоятельствах -- будь он женат или безбрачен -- быть насколько возможно более целомудрен, как это сказал Христос, а за ним апостол Павел. Если человек может быть настолько воздержан, чтобы совершенно не знать женщины, -- это самое лучшее. Если же он но в силах воздерживаться, то тем не менее должен стараться как можно меньше поддаваться этой слабости, и во всяком случае не смотреть на половые отношения, как на наслаждение. Я думаю, что никакой искренний и серьезный человек не может иначе смотреть на этот вопрос и что все подобные люди в этом сходятся.
   То же полагаю и в отношении к пониманию Бога. Каждый серьезный человек, который задумывался над смыслом своей жизни, должен притти к одному и тому же понятию божественности, хотя каждый по-своему может определять это понятие. Поэтому, чем меньше об этом говорить и пререкаться -- тем лучше.
   Что меня особенно обрадовало в вашем письме -- это то, что вы сами печатаете ваш листок. Мы слишком часто забываем о выводах, которые надлежит сделать из наших убеждений, и не замечаем проистекающих из них необходимых изменений в нашей жизни. Если бы вам это удалось сделать! Способ, которым вы печатаете ваш листок, должен иметь не меньше влияния, чем те мысли, которые в нем содержатся.
   Меня также радует, что вы получаете так много писем от лиц, согласных с направлением вашего листка, но я не советовал бы ожидать слишком много от вашего листка. Самое важное не слова, а сама жизнь. И жизнь тех, кто живет согласно своим убеждениям, действует сильнее, чем все писания. Будем же потому все, молодые и старые, направлять все наши силы к тому, чтобы по возможности проводить в жизнь свои убеждения, доказывая этим, что и в наше время можно жить по-христиански.[...]
   [...] Я не советую вам искать и усыновлять ребенка. Сделайте это лишь тогда, когда случай к тому представится сам собой. Подобные случаи так часто представляются, и вы имеете впереди еще много лет жизни.[...]
  
   А. А. Шкарвану (A. Skarwan).
   1897 г. Ноября 11--14?
   [...] Ужасно страшно радоваться успеху -- тому, что бесы повинуются, только бы имена наши не то, что были бы написаны на небесах, а не были записаны у чертей. Так я и не позволяю себе радоваться на то, что происходит в Голландии, хоть это очень трудно. Мне очень понравилось, что они сами набирают и печатают свой Vrede.
   Про ваши замечания о Христианском учении ничего не могу сказать. У меня его нет, а только мне кажется, что слова: можно быть свободным от греха блуда, я разумею в прямом смысле, т. е. можно быть целомудренным телом -- не иметь полового сношения, а про грех опьянения -- разумея под ним всякого рода одурманение (одурманение даже сильной работой) -- нельзя быть вполне свободным. Очень может быть, что я неясно выразился, и если кто поправит меня, буду благодарен. [...]
  
   Альберт Альбертович Шкарван (A. Škarwan, 1869--1926) -- словак из Венгрии, врач. В 1894 г. отказался от службы военного врача, за что был лишен диплома врача и содержался сначала в военном госпитале для душевнобольных, а затем отбывал тюремное заключение. В июле 1896 г. Шкарван был в России и лично познакомился с Толстым. В феврале 1897 г. он вместе с В. Г. Чертковым уехал в Англию.
   Ответ на письмо Шкарвана от 20 октября нов. ст. из Лондона, в котором Шкарван писал о деятельности Бэлера и его друзей в Голландии, сообщал, что переводит статью Толстого "Христианское учение" на словенский язык и просил разъяснить некоторые места из этой статьи.
  
   Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1897 г. Ноября 15.
   [...]Очень сочувствую вам в вашем нежелании продолжать заниматься делами (хотя с практической стороны жалею об этом) и в желании посвятить свои силы самому простому и нужному и радостному делу -- труду для поддержания жизни себя и своей семьи без уступок требованиям своей совести.[...]
  
   Г. А. и А. А. Русановым.
   1897 г. Ноября 15.
   [...] духом нам, старикам, нельзя не расти, не зреть, поспевая к жатве. Мне очень, очень хорошо в уединении. Хоть хорошего делаешь мало -- дурного меньше делаешь.
   Искусство кончил и не знаю, за что взяться. Хочется в виду близости конца делать только самое важное. И всё кажется важным, когда вдумаешься.[...]
  
   Т. Л. Толстой.
   1897 г. Ноября 15.
   [...]Про себя ты пишешь хорошо. Помогай тебе Бог. Да уж очень ваше сословие слабо, потому что очень дурно воспитано. Всё сосредоточено в любви. Не может же серьезное занятие, хотя бы математика [...], или медицина, или хозяйство, а самое лучшее труд (не нужда, это опять худо), а жизнь полная обязательного, не сверхсильного труда, не может это не отвлечь и значительно от глупостей любви. А ты, бедная, и воспитана-то дурно, да и в условия обязательного труда не умела себя поставить: не могла доверить в важность никакого труда. -- И это плохо -- было; но теперь будет лучше -- верю и надеюсь и уж как желаю. Труда такого, чтобы наверно осчастливить человечество -- нет ни для кого. Есть много такого труда, который при твоих нравственных требованиях не может не только удовлетворить тебя, но прямо должен быть противен тебе, но есть много форм скромного труда, кот... Написал и запнулся. Нельзя не только предписать, указать какой-нибудь труд -- надо самому найти, полюбить, и тогда самое кажущееся ничтожным, поглотив всего, и даст радость. Одно можно наверно сказать, что для того, чтобы найти этот труд, надо перестать забавлять, развлекать себя, надо поскучать, потосковать даже, чтобы забеременеть любовью к какому-либо делу. [...]
   [...] Ты пишешь о моем непереезде в Москву. Я думаю об этом каждый день раз 100 и подолгу и не могу решить, ехать на мучение, недостойную и праздную жизнь, бросив свое плодотворное уединение, когда мне уже так мало остается жить и работать -- есть некоторого рода духовное самоубийство. И зачем?
   А между тем я знаю, что мама от этого страдает, и мне хотелось бы помочь ей, но, переехав, я знаю, что ей я не помогу, она как-нибудь иначе будет страдать, а себе того, что во мне немое, -- поврежу. Постоянно думаю и желаю решить не для себя, а перед Богом, и до сих пор решаю так, чтобы не ехать. Может быть я обманываю себя. Тогда надо исправиться. [...]
  
   П. А. Буланже.
   (Об уединении)
   1897 г. Ноября 17.
   [...] А я еще в деревне и хочу пробыть как можно дольше. Уж очень велико преимущество жизни здесь перед московской. Чем более живу, тем более убеждаюсь в несомненности того, что простота, бедность, одиночество, скука жизни есть всегдашний признак важности, серьезности, плодотворности жизни и напротив, сложность, богатство, общественность, веселие жизни -- признак ее ничтожности. Сижу здесь один: немного пишу, делаю пасьянсы, разговариваю с Александром Петровичем,1 и тем, кто зайдет, читаю пустяки, хожу один по комнате и знаю, чувствую, что жизнь моя оставляет след во мне, а потому наверное и в ком-нибудь другом. А в Москве, в Лондоне интереснейшие события, книги, собеседники, заседания, прения, полнота, как будто, жизни через край, а она пустая и дай Бог, чтобы только пустая, а то еще и скверная. Жизнь та, которая в нас, такое великое, святое дело, что только не нарушать его святости, не мутить -- быть как дети, -- и жизнь будет плодотворна и удовлетворяющая. [...]
   [...] Разумеется, всё дело в том, чтобы не думать о завтрашнем дне, но для того, чтобы не думать о нем, есть только одно средство: думать не переставая о том, так ли я исполняю дело настоящего. И это для нас, людей связанных семьей, очень трудно, потому что часто нарушается единство с тем, что стало единой плотью, и тогда путаешься. Черткова совет очень хорош, я его и к себе применил. Да и просто по слабости своей не можешь всегда жить в настоящем, особенно за других. Хотя я и не испытывал этого, я вполне понимаю возможность и даже радость незаботы о завтрашнем дне, за себя, но не за других. [...]
  
   1 Александр Петрович Иванов (1836--1912), переписчик Толстого.
  
   С. А. Толстой.
   1897 г. Ноября 26.
   [...] Твое рассуждение о том, что гораздо важнее и нужнее мне быть в Москве с тобою, чем то, что что-то такое будет написано немножко хуже или лучше, поразительно своей несправедливостью. Во 1-х, вопрос совсем не в том, что важнее, во 2-х, живу я здесь не потому только, что будет немного лучше написано какое-нибудь сочинение; в 3-х, присутствие мое в Москве, как ты очень хорошо знаешь, не может помешать ни Андрюше, ни Мише жить дурно, если они этого хотят. Никакой строжайший отец в мире не может помешать людям с выросшими бородами жить так, как они считают хорошим; в 4-х, если бы даже вопрос так стоял, что важнее: написать то, что я пишу и что, я по крайней мере думаю и надеюсь (иначе бы я не работал), будет читаться милионами, а на милионы может иметь доброе влияние, или жить в Москве без всякого в Москве дела, суетно, тревожно и нездорово, то и тогда всякий решит вопрос в пользу не езды в Москву.
   Это не значит то, что я не хочу приехать в Москву, не хочу сделать всё, что могу, чтобы сделать твою жизнь более хорошею, или что просто сам не желаю быть с тобой, напротив, я очень желаю этого, но это значит, что рассуждения твои очень несправедливы, также как и рассуждения твои, которые ты почерпнула из чтения биографии Бетховена, что цель моей деятельности есть слава. -- Слава может быть целью юноши или очень пустого человека. Для человека же серьезного и, главное, старого цель деятельности не слава, а наилучшее употребление своих сил. Все мы призваны жить и действовать, как лошадь на колесе. Будем ли мы ездить в Славянский базар,1 копать руду,2 играть на фортепиано, что-нибудь мы должны делать. Человек же не глупый и поживший -- я считаю себя таким -- не может не видеть, что единственное благо, одобряемое совестью, есть работание той работы, которую я лучше всего умею делать и которую я считаю угодной Богу и полезной людям. Вот тот мотив, который руководит мною в моей работе, а про славу я уж давно спрашивал себя: что, буду ли я точно также работать, если никогда не узнаю, одобрится ли моя работа людьми или нет, и искренно отвечаю, что, разумеется, что буду также работать. Я не говорю, что я равнодушен к одобрению людей, одобрение мне приятно, но оно не есть причина, мотив моей деятельности. Пишу я это особенно для того, что я тебе бы, милая Соня, желал такой деятельности, такой деятельности, при которой ты бы знала, что это лучшее, что ты можешь делать, и, делая которое, ты была бы спокойна и перед Богом, и перед людьми. У тебя была такая деятельность: воспитание детей, которое ты делала так самоотверженно и хорошо, и ты знаешь это сознание исполненного долга, и потому знаешь, что к этой деятельности побуждала тебя никак не слава. Вот этакой деятельности я желаю тебе, -- страстно желаю, молился бы, если бы верил, что молитва может сделать это. Какая это деятельность, я не знаю и не могу указать тебе, но деятельность эта есть, свойственная тебе и важная, и достойная, такая, на которую положить всю жизнь, как есть такая деятельность для всякого человека, и деятельность эта для тебя никак уж не в игрании на фортепиано и слушании концертов.
   Как бы я хотел, милая Соня, чтобы ты приняла это письмо с той же любовью, бескорыстной, с полным забвением себя, а с одним желанием блага тебе, которую я испытываю теперь.[...]
  
   Поперек последней страницы письма рукой С. А. Толстой сделана помета: "Всё слова, а дела противные им".
  
   1 Ресторан в Москве.
   2 Под 12 ноября Толстой записал в своем Дневнике: "Лева нашел руду и находит очень естественным, что люди будут жить под землей с опасностью жизни, а он будет получать доход".
  
   М. Л. Оболенской.
   1897 г. Ноября 27--28.
   [...] Только не забывайте, пожалуйста не забывайте, милые дети, что все, всё на свете пустяки и не стоит комариного крылышка в сравнении с разницей между доброй и недоброй жизнью. А жизнь добрая бывает только тогда, когда не спускаешь глаз с Бога -- или если спускаешь, то сейчас же опять смотришь на него -- и перед Богом внимателен к своим самым малым поступкам. Как мне ни больно, почти физически -- что ты здоровьем не поправляешься, всё это мне ничто в сравнении с мыслью, что ты можешь сойти с того пути -- жизни не для себя, а для Бога, -- на котором ты стояла.
   Ищите царства божия и правды его, а остальное всё -- и здоровье, то, какое нужно, и веселье, и семья -- всё придет. Знаю, что теперь при твоей слабости тебе больше нечего делать, как с терпением и кротостью переносить свое положение, так смотри же делай это в совершенстве, и будет радостно. [...]
  
   Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1897 г. Декабря 6.
   Давно не писал вам [...] потому что переживал и переживаю очень много трудного, не скажу дурного, потому что в нашей власти из дурного сделать хорошее; но часто one is not up to it.1 Кроме того, вчера переехал в Москву, столь тяжелую мне своей суетой и безнравственностью. [...]
  
   1 не готов к этому.
  
   М. В. Алехину.
   1894--1897? гг. Декабря 7.
   [...] очень благодарен вам за него, благодарен вам за любовь, которую вижу в нем, за любовное обличение меня в моих грехах. -- Не буду говорить о тех условиях, которые затащили меня в грех, в это возвращение, как вы верно говорите, на старое, скажу только, что я понял свой грех и покаялся и каюсь в нем и не делал и не сделаю того, что справедливо возмутило вас, и особенно последнее время выбираюсь из того положения, в которое незаметно стал возвращаться. То, что мы все рассыпаны в разные места круга и каждый по-своему в своей среде осуществляет, как может, то, чем духовно живет, по-моему хорошо. Мы все все-таки идем к одному и все связаны не искусственно, внешне, а внутренно, сознанием того единого начала жизни, которое одно мы узнаем в себе и которое через разделяющие нас тела связывает нас. Я это не переставая чувствую и почувствовал по вашему письму и не переставая радуюсь этому. Ваши письма к судьям и дисциплинарный батальон я нахожу очень хорошим и полезным делом. Кроме того вечного дела: идти вперед к ясности сознания и выражения истины и осуществления ее в жизни, нам предстоит настоятельное дело при всех возможных случаях твердить наши зады для тех, которые их не знают, и это вы делаете вашими письмами к властям, и это я стараюсь делать тоже.
   Всё, что вы пишете о ваших возражениях вашему брату, я точно так же, или почти так же думаю.... Сейчас остановился писать и перечел ваше письмо, чтобы найти то место, по отношению которого я говорю, что почти согласен, но, прочтя, не нашел. Мне показалось, что вы приписываете слишком большое значение осуществлению царства божия на земле, о котором мы судить не можем, но увидал, что вы думаете то же, что и я: что наше внутреннее увеличение в себе любви во внешнем и будущем представляется нам осуществлением царства божия, но что нельзя и не должно думать, что мы знаем цель жизни: наше дело исполнять волю его, а будет то, что он хочет и как он хочет. Письмо ваше мне было очень радостно, потому что оно проникнуто тем же страданием за неравенство людей и стремлением избавиться от участия в нем, которое было одним из главных толчков в моем пробуждении, и теперь, накануне смерти, с особенной силой проснувшееся во мне.[...]
  
   Митрофан Васильевич Алехин (1857--1935) -- художник, организатор земледельческой общины "Байрачная" в Харьковской губ.
  
   Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1897 г. Декабря 16.
   [...]Вчера читал [...] о вашей колонии и так захотелось пожить не работой мысли только, а всем существом, со всеми условиями физической борьбы -- с усталостью и изнеженностью и нравственной -- с себялюбием и нелюбовностью, борьбы, которая так нужна в той жизни и которая составляет настоящую жизнь, которую я знаю, люблю и которая в воспоминании как светлые звезды выделяются на темном небе. Помогай вам Бог.[...]
  
   М. Л. Оболенской.
   1897 г. Декабря 17.
   [...] Рад очень, что тебе хорошо. Мне тоже хорошо в той мере, в которой я хорош. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   1897 г. Декабря 17.
   [...] Есть особенная, тотчас же и получаемая, награда в самоотвержении.
   Вам хуже в Гробине,1 но вы не унывайте, милый друг, есть то, чего никто отнять не может: стремление и приближение к отцу. Напротив, чем больше внешних бед, тем больше приближаешься.
  
   1 Трегубов 30 ноября был переведен из Гольдингена в Гробин, Курляндской губернии.
  
   Д. П. Маковицкому.
   1897 г. Декабря 17.
   [...] благодарю вас за вас, за то, что вы такой, какой вы есть, во всех людях вызывающий уважение и любовь.[...]
  
   Душан Петрович Маковицкий (1866--1921) -- врач, словак, один из ближайших друзей Толстого, знакомый с ним лично с 1894 г.; в 1904--1910 гг. жил в Ясной Поляне в качестве домашнего врача. В 1897 г. работал в словацком издательстве в Ружемберке.
  
   Кавказским духоборам.
   1897 г. Декабря 25.
   Дорогие друзья и братья!
   Письмо это передаст вам наш друг и брат, по рождению англичанин, но по духу член всемирного братства и потому исповедующий то же, что и мы. Он был военным офицером английской службы, но вышел из полка, потому что понял грех военной службы. Он приехал в Россию, желая чем может служить вам. Он послужит вам тем, что, узнав вас, расскажет про вас своим друзьям в Англии и сблизит вас с ними. А для всех нас, людей, самое хорошее и важное -- это то, чтобы быть в единении со всеми братьями во всем мире, как и Христос учил быть всем в единении с ним и с отцом.
  
   И. Б. Файнерману.
   1897 г. Декабря 30.
   [...] И по содержанию и по форме этот рассказ не имеет никакого достоинства. Таких пишутся и печатаются тысячи ежемесячно совершенно непонятно для чего. И я не могу сочувствовать этому роду писаний. [...]
  
   Исаак Борисович Файнерман (1863--1925) -- по профессии учитель, с начала 1900-х гг. зубной врач, позднее журналист (псевдоним: Тенеромо).
  
   Г. П. Меньшенину.
   (О скопцах)
   1897 г. Декабря 31.
   Вы спрашиваете меня о скопцах: о том. справедливо ли суждение о скопцах, что они дурные люди, и справедливо ли скопцы понимают евангелие, 19 главу Матфее, на основании этой главы, стиха 12, оскопляя себя и других?
   На первый вопрос мой ответ состоит в том, что дурных людей нет, и все люди одного отца дети, и все братья, и все равны -- не лучше и не хуже одни других. Судя же по тому, что я слышал о скопцах, то живут они нравственною и трудовою жизнью.
   На второй же вопрос о том, верно ли они понимают евангелие, на основании его оскопляя себя и других, с полной уверенностью отвечаю, что понимают они евангелие неверно и, оскопляя себя и в особенности других, совершают поступки, прямо противные истинному христианству. Христос проповедует целомудрие, но целомудрие достойно, как и всякая добродетель, когда оно достигается усилием воли, поддержанным верою, а не тогда, когда оно достигается невозможностью греха. Всё равно, как если бы человек, для того, чтобы не объедаться, произвел бы в себе болезнь желудка или, чтобы не драться, связал бы себе руки, или, чтобы не ругаться, вырезал себе язык.
   Бог сотворил человека, каким он есть, вдунул божественную душу в плотское тело для того, чтобы эта душа покоряла себе похоти тела (и в этом вся жизнь человеческая), а не в том, чтобы уродовать тело, поправляя дело божие. Если люди влекутся к половому общению, то это происходит для того, чтобы то совершенство, которого не достигло одно поколение, было бы возможно достигнуть в следующем. Удивительна в этом отношении премудрость божия: человеку предписано совершенствоваться: "Будьте совершенны, как отец ваш небесный". Верный признак совершенства есть целомудрие -- истинное целомудрие не на деле только, но и в душе, т. е. полное освобождение от половой похоти. Если бы люди достигли совершенства и стали бы целомудренны, род человеческий бы прекратился и незачем ему было бы и жить на земле, потому что люди стали бы как ангелы, которые не женятся и замуж не идут, как сказано в евангелии. Но пока люди не достигли совершенства, они производят потомство, и потомство это совершенствуется и достигает того, чего велел достигать Бог, и всё ближе и ближе приближаются к совершенству. Если ж бы люди поступали так, как скопцы, то род человеческий прекратился бы и никогда не достиг бы совершенства, не исполнил бы воли Бога.
   Это одна причина, по которой я считаю, что скопцы поступают неправильно; другая -- та, что евангельское учение дает людям благо, и Христос говорит: "Ибо мое благо, и бремя мое легко", и запрещает всякое насилие над людьми; и потому нанесение ран и страданий, даже хоть бы и не другим (что уже есть явный грех), а себе, есть нарушение христианского закона.
   Третья причина в том, что скопцы явно неправильно толкуют 12 стих 19 главы Матфея. Вся речь с начала 19 главы идет о браке, и Христос не только не запрещает брак, но запрещает развод, т. е. перемену жен. Христос и в браке требует наибольшего целомудрия -- того, чтобы люди держались одной жены. Когда же ученики (стих 10) сказали ему, что этак очень трудно воздерживаться, т. е. обходиться одной женой, он говорит им, что, хотя и не все могут так воздерживаться, как воздерживаются те, которые родились скопцами, или те, которые, как евнухи, оскоплены людьми, но что есть такие, которые сами сделали себя скопцами для царства небесного, т. е. духом победили в себе плоть; и что вот такими-то надо стараться быть. То, что под словами: такие, которые сделали сами себя скопцами для царства небесного, надо разуметь духовную победу над плотью, а не телесное оскопление, видно из того, что, где говорится про телесное оскопление, говорится: оскопленны от людей, а где говорится о победе духа над плотью, говорится: сделали сами себя скопцами.
   Так я думаю и так понимаю стих 12, но должен прибавить, что, если бы даже вам казалось неубедительно толкование буквы, надо помнить, что только дух живит. Насильственное или даже добровольное оскопление противно всему духу христианского учения.[...]
  
   Гавриил Прокофьевич Меньшенин (1862--1930) -- сектант-скопец, в 1876 г. уехавший с высланными родителями из Златоуста, Уфимской губ., в Якутскую область, где прожил до 1906 г. Был лично знаком с Толстым с 1900 г.
   Ответ на письмо Меньшенина от 10 декабря, в котором Меньшенин просил Толстого сообщить свое мнение о секте скопцов и основе их учения.
  
  
   1898
  
  
  
   П. А. Буланже.
   1898 г. Января 1.
   [...] Делаете ли вы для изучения языка то, что я советовал вам: прочитыванье каждый день главы две евангелия (как самой вам хорошо известной книги) по-английски, не углубляясь в грамматические подробности. [...]
  
   П. А. Буланже.
   1898 г. Января 10.
   [...] Всё то, что вы пишете о ваших планах на будущее, мне очень нравится, но меня все-таки беспокоит ваше матерьяльное положение, и хочется знать о нем: как вы устроились или думаете устроиться. Чем жить? Если бы вы были одни, мне бы это и в голову не пришло, но теперь не могу не тревожиться -- также и вы; и не о том тревожиться, будете ли сыты, одеты (я знаю, что будете), а о том, что это положение нарушит любовь и мир. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   1898 г. Января 18.
   [...] Вы призываете меня сказать мое мнение о ваших отношениях и о том, что вам делать? Насчет этого мнение у меня одно: то, что то, что вы писали ей в последнее время, именно то, что вы только желаете ей счастья, отстраняя себя, и с тем, с кем она найдет счастье, есть самая высокая, лучшая и правильная постановка вопроса для вас. Крепитесь в этом. Тут есть своего рода восторг самоотвержения. Так же и она должна была смотреть на дело. Она любит вас, и пусть же она приискивает и желает и устраивает для вас то, что даст вам наибольшее благо, не по вашим желаниям, которые могут быть ошибочны, а по своему ясновидению любви. Если она найдет, что может дать вам твердую навсегда свою исключительную любовь, то пусть соединится с вами; если же она чувствует и знает, что не может, то пусть не обещает и не обманывает вас и себя.
   Я думаю, что она теперь еще не может этого обещать: у ней еще слишком много стремления к личному счастию. Впрочем, это знает она одна. [...]
   Как живете? Не падаете ли духом? Не позволяйте себе. Вы не можете быть одни. Чем меньше людей, тем очевиднее связь с Богом.[...]
  
   Ответ на письмо Трегубова от 26 декабря 1897 г., в котором Трегубов просил Толстого написать свое мнение об отношениях Трегубова с Е. П. Накашидзе
  
   М. Н. Дубровиной.
   (О перенесении несчастий)
   1898 г. Января 18.
   [...] в вашем письме есть черта, общая всем людям и особенно женщинам -- se plaire1 в своем отчаянии, незнании ответов на вопросы. Это очень вредная черта, -- черта молодая -- и совершенно уничтожающаяся под старость, или, вообще с большей серьезностью. Если нет ответов на вопросы, то только потому, что или вопросы незаконные, или известные и ясные ответы не нравятся.
   Задача жизни в том, чтобы прожить ее как можно лучше, чтобы сделать себя, как можно лучше -- что и значит прожить как можно лучше. Cela n'est pas plus fin que Гa.2 И никакие внешние события, несчастия не могут помешать этому; напротив, ничто так не содействует этому, как то, что мы называем несчастиями. Это всё самые удобные случаи для того, чтобы подняться, или подвинуться, как ветер для парусного судна. А плакаться на свои несчастия это значит прорвать парус и сидеть сложа руки. Ваши несчастия именно такие: простить и любить, или хоть не нелюбить, войдя в их жизнь и поняв их мотивы.
   Простите, что письмо мое вышло поучительное. Я не имею права на такое учительство, потому что сам еще очень далек от того, чтобы всегда жить не для счастья, а для того, чтобы быть лучше, но я знаю, что только это дает смысл и успокоение, а потому и благо в жизни, и понемногу приучаюсь к такой жизни. И приучиться можно. Это же и вам советую.
   Пожалуйста, не говорите тот обычный софизм, что самосовершенствование есть эгоизм: только становясь лучше, смиреннее, любовнее, мы наилучшим образом служим людям.
  
   Ответ на письмо от 5 января Марии Николаевны Дубровиной, "гражданской жены" известного, судя по ее письму, писателя (имени его она не сообщает), в котором она писала, что муж ее, после 22 лет супружества, ушел от нее и два сына ее последовали за отцом. Оставшись одна, она писала о своем отчаянии и просила разрешения приехать к Толстому.
  
   1 находить удовольствие
   2 В этом вся мудрость.
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Января 25.
   [...] Не на словах, а часто вполне реально чувствую, что если мы живем для Бога, а не для себя, то мы неразлучны. В последнее время мне особенно ясно было то, что единственная и определенная цель нашей жизни, это то, чтобы делаться лучше, ближе к совершенству Бога и что, только имея эту цель всегда перед собой, можно служить Богу и людям.[...] О вашем отъезде1 я прежде думал отрицательно. Во-первых, всё казалось, что здесь вы ближе, потом, как я всегда думаю, что чем больше раскидан огонь, тем скорее разгорится тот огонь, который Христос свел на землю, но теперь думаю, что там, в Англии, вы будете очень нужны и много придадите твердости и радости нашим друзьям. [...]
  
   1 П. И. Бирюкову 5 января 1898 г., по его просьбе, было разрешено выехать за границу.
  
   Редактору "Русских ведомостей".
   1898 г. Февраля 4.
   Полагаю, что напечатание прилагаемого частного письма от лица, очевидно хорошо знающего крестьянство и верно описывающего его положение в своей местности, -- было бы полезно. Положение крестьян в описываемой местности не составляет исключения: таково же, как мне хорошо известно, положение крестьян в некоторых местностях Козловского, Елецкого, Новосильского, Чернского, Ефремовского, Землянского, Нижнедевицкого и других уездов черноземной полосы. Лицо, писавшее письмо, и не думало о напечатании его и только по просьбе своих друзей согласилось на это.
   Правда, что положение большинства нашего крестьянства таково, что очень трудно иногда бывает провести черту между тем, что можно назвать голодом и нормальным состоянием, и что та помощь, которая особенно нужна в нынешнем году, была также нужна, хотя и в меньшей степени, и в прошлом, и во всякое время; правда, что благотворительная помощь населению очень трудна, так как часто вызывает желание воспользоваться помощью и тех, которые могли бы продышать и без этой помощи; правда, что то, что могут сделать частные люди, только капля в море крестьянской нужды; правда и то, что помощь в виде столовых, удешевления продажи хлеба или раздачи ею, прокормления скота и т. п. суть только паллиативы и не устраняют основных причин бедствия. Всё это правда, но правда и то, что вовремя оказанная помощь может спасти жизнь старика, ребенка, может заменить отчаяние, враждебность заброшенного человека чувством веры в добро и братство людей. И что важнее всего, несомненно правда то, что всякий человек нашего круга, который, вместо того, чтобы не только думать об увеселениях: театрах, концертах, подписных обедах, бегах, выставках и т. п., подумает о той крайней, сравнительно с городской показной жизнью, нужде, в которой сейчас, в эту самую минуту, живут многие и многие из наших братьев, -- что такой человек, если он постарается, хоть как бы то ни было, неумело, пожертвовать хоть малейшей долей своих удовольствий, помочь этой нужде, -- несомненно поможет самому себе в самом важном на свете деле,-- в разумном понимании смысла жизни и в исполнении в ней своего человеческого назначения.
  
   Письмо Толстого к редактору "Русских ведомостей" было вызвано письмом З. С. Соколовой к Е. П. Полянской о положении крестьян и надвигающемся голоде в Воронежской губернии.
   Зинаида Сергеевна Соколова, рожд. Алексеева (р. 1865), сестра К. С. Станиславского, впоследствии режиссер Государственного оперного театра им. К. С. Станиславского, в 1893--1915 гг. жила со своим мужем, врачом К. К. Соколовым (1857--1919) в сельце Никольском, Воронежской губ. С осени 1897 г., когда уже явно сказывались симптомы надвигающегося голода, Соколова написала несколько писем о положении крестьян своей знакомой, артистке Московского Малого театра Екатерине Павловне Полянской, не раз приезжавшей к Соколовым в Никольское для участия в организуемых ими спектаклях для крестьян. Своими письмами, которые она просила предать гласности, она думала вызвать сбор пожертвований. Одно из этих писем и было передано Полянской Толстому. Толстой вместе со своим письмом переслал письмо Соколовой в редакцию "Русских ведомостей", где оно и было напечатано вслед за письмом Толстого.
  
   Берте Зутнер (Bertha von Suttner).
   1898 г. Января 24 -- февраля 6?
   Одно только я хотел бы сообщить друзьям мира, следовательно нашим друзьям, что единственное средство достигнуть цели, которую мы преследуем, состоит в том, чтобы не принимать никакого участия, даже самого отдаленного, во всем, имеющем какое бы то ни было отношение к войне, и что самое действительное средство продолжать настоящий порядок вещей состоит в компромиссах с своей совестью и в уверенности, что наши речи и наши писания могут произвести какое-либо действие, если наши поступки им не соответствуют. Освобождение людей от военного рабства не может исходить ни от коронованных особ, ни от писателей, а от духовенства, которое должно привести всю жизнь в соответствие со своею совестью. Но это будет только тогда, когда люди сознают свое человеческое достоинство, что возможно только при верном понимании религиозной жизни. Милитаризм -- только симптом болезни. Если болезнь (отсутствие религии или ложная религия) исчезнет, вместе с другим злом исчезнет и милитаризм.
  
   Берта фон Зутнер (1843--1914) -- немецкая писательница, пацифистка; автор романа "Die Waffen nieder!" ("Долой оружие!"), 1889. Основательница и председательница австрийского общества друзей мира и почетная председательница бернского международного бюро мира.
   Ответ на письмо Зутнер от 2 февраля нов. ст., в котором она просила Толстого написать "несколько строк" к международному дню пацифистов.
  
   М. Л. Оболенской.
   1898 г. Февраля 13.
   [...]Беспрестанно думаю о тебе, и ты мне всегда недостаешь. Как ты себя ни унижай, я знаю, что ты жив курилка. И за то люблю Колю (люблю и за другое), что его близость с тобою, я знаю, не тушит курилку, а скорее содействует ее разгоранию. Как это происходит, я не могу выразить, но знаю, что это так, и радуюсь этому. Только ты смотри за собой в оба, не капризничай от болезни, не сердись ни на кого, а считай себя виноватой за то, что больна. [...]
   П. А. Буланже.
   1898 г. Февраля 19.
   [...] Вам надо работать, чтобы устроить свою -- семьи, жизнь, а вы проводите время в занятиях, из которых ничего в матерьяльном отношении выйти не может. А средства тают, приходят к концу. А потом что? И на меня нашла грусть, тоска, раскаяние и, главное, жалость за вас, за Марью Викторовну. Но это была минута слабости. Я перенес всё дело, как делаю всегда в тяжелые, трудные минуты, в высшую инстанцию, от суда людского на суд Бога, и вдруг -- как и всегда бывает, то, что было запутано, стало просто, что было мучительно, стало радостно, что было страшно, перестало быть таким: делал и делает то, чего от него хочет Бог, так чего же еще. Стало быть, всё не дурно, а хорошо. И как всегда тоже бывает со мной, подвергнув дело суду высшей инстанции, я опять вернулся к вопросам низшей. И вопросы стали другие. Вопрос не то, что будет -- это мы не знаем, или скорее знаем, что будет хорошо, если мы будем делать волю Бога (главное, не нарушать любовь), а вопрос в том, что мне, Толстому, делать в этом случае, как и чем служить брату. И вот этот вопрос я задал себе и не нашел еще прямого ответа -- прошу вас и Марью Викторовну помочь мне в этом -- не могу ли я чем служить, но нахожусь в состоянии искания ответа на этот вопрос и сильного желания на что-нибудь пригодиться вам. Теперь хоть тем, чтобы выразить вам мою горячую любовь к вам и к Марье Викторовне, и страстное желание того, чтобы вы, любя, помогая друг другу, несли бремя, которое может быть радостно и легко, если вы захотите.[...]
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1898 г. Февраля 19.
   [...] ужасно поражен и огорчен случившимся несчастьем. [...] воображаю, как вам тяжело, и хотелось бы облегчить ваше горе. Но сделать это может только тот Бог, который живет в нас и вне нас, если мы только забудем себя, свое телесное я, и сольемся с ним, желая того, чего он хочет, и соглашаясь со всем тем, что он решил. Что такое? Какая причина? Как вы догадываетесь? Тут может быть участие этой ужасной телесной половой страсти. Но как, почему? Почему она не поверила всё вам? Почему она решила, что... да нет, просто, что ее свело с ума, потому что такое самоубийство -- это душевная страшная болезнь. А она казалась мне такой одухотворенно-спокойной.[...]
   Сумашествие по-моему есть одно, обнимающее собою все роды -- это материалистический эгоизм, ложное представление о том что жизнь -- это наше существование в теле и только это. А она казалась далека от этого. Правда, что этот эгоизм -- он же дьявол -- часто принимает самые как будто любовные самоотверженные формы (искусство помогает часто этому), а в корне это еще усиленный эгоизм и самый злейший -- любования собой.
   А с такого состояния соскочить на все грехи очень легко. [...]
   Дурно быть фаталистом, когда этот фатализм препятствует деятельности или ослабляет ее; но быть фаталистом, т. е. знать, что всё, что совершается, то должно быть, когда забота о прошедшем или будущем мешает деятельности, должно быть. Всякое такое событие ужасное, как и вы говорите, указывает нам на наши грехи и на то, что мы не любили и не помогли, где могли, и на то, что мы сейчас же можем стать на тот же путь, на котором стала она, и также заставить страдать людей. [...]
  
   Леонила Фоминична Анненкова (1845--1914) -- курская помещица, знакомая Толстых.
   Ответ на письмо Анненковой от 16 февраля о самоубийстве ее племянницы Варвары Владимировны Ждановой.
  
   М. Л. Оболенской.
   1898 г. Февраля 20.
   Всё о тебе думаю, милая Маша, и жалею за твое нездоровье. Но не очень, потому что думается, что ты духом не слабеешь, а борешься. Борись, голубушка. Только в этом, только в этом жизнь. И жизнь на постели с лихорадкой и животом может быть в сотни раз больше настоящая и энергическая жизнь, чем в полных силах и в центре самой бурной деятельности и участвуя в ней. Знаешь ли ты вот такое состояние и чувство: тревожит, неприятно, мучает что-нибудь, боишься чего-нибудь, даже физически больно (хотя в этом случае труднее всего) и возмущаешься -- думаешь: зачем? когда это кончится? Как хорошо было без этого и злишься. И вдруг вспомнишь, что всё то, чего тебе хочется, чего тебе недостает, это всё твои фантазии, тобой выдуманные требования (фантазия твоя, что тебе надо быть здоровой), а что ты здесь совсем не для своей потехи, а для исполнения самых кажущихся тебе странными и ни к чему (по-твоему) не ведущими приказаниями, которые передаются тебе, то в виде тяжелых для тебя поступков людей, то в виде тифа и т. п., и что хорошо тебе может быть только тогда, когда ты, оставив свои дела, исполняешь приказания. И как только так посмотришь, сейчас же кончается всё неприятное, всякое беспокойство, страх, только физическая боль остается и то много слабее. И сверх того получается очень определенное чувство не только спокойствия, но довольства и даже радости, когда видишь, что все эти тебе под ноги подсовываемые камни, о которые ты спотыкался, только средства тебе подниматься выше и выше и там наверху дышать чистым воздухом и видеть то, чего прежде не видал. -- Я это чувство знаю так же твердо, как то, когда озябнешь и согреешься. Но мне интересно знать, могут ли знать это чувство молодые. Я думаю, что да, только надо вырабатывать его в себе.[...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Февраля 25.
   [...] Я сколько раз замечал на людях, подвергающихся насилию, то, что эти люди начинают приписывать значение организации этого насилия, признают его существование, признают его законы законами. И это ужасно. Я это видел на революционерах и мне казалось, или, скорее, я боялся, что замечу это у вас. Наша радость, или, скорее, утешение, в том, что если мы в экономических условиях более или менее часто очень далеки от требования нашей совести, нашего сознания (экономические условия так переплетены и так мы вплетены в них, что ужасно трудно, невозможно быть чистым в них. Это условия последние по осуществлению), то зато мы в политическом, государственном отношении можем быть совсем чисты: можем не служить, не судиться, не защищаться, не разделять людей по национальностям и сословиям, не признавать никаких властей. А тут вдруг вас поймают и поставят в такие мучительные условия, вас и ваших близких, что начинаешь считаться и требовать по отношению себя исполнения их законов.
   [...] их около 100 человек, соединивш ихся в колонию в Georgia,1 чтобы осуществить жизнь христианскую и в экономическом смысле. Это очень трудно, но нельзя не сочувствовать таким попыткам. [...]
   [...] Вчера получил письмо от Шмита и очень рад был, вижу, что он с той же энергией, на границе насилия, проповедует упразднение насилия. Нельзя не сочувствовать его деятельности, и потому рад был узнать, что он продолжает бороться.
   Попрошу списать вам из письма Жиркевича об Егорове. Вот скромные борцы, не видимые людьми, но видимые Богом и потому самые могучие. [...]
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 17 февраля из Бауска, написанное им накануне отъезда за границу. Бирюков писал о хлопотах по сбору к отъезду и сообщал, что не может увидаться с Толстым, так как ему поставлено условие никуда не заезжать и нигде не останавливаться.
  
   1 "The Social Gospel" ("Общественное евангелие") -- американский журнал "христианско-социалистического" направления, издававшийся общиной "Christian Commonwealth" ("Христианское содружество") в Georgia (Джорджия) в 1898--1901 гг.
  
   И. И. Бессонову.
   1898 г. Февраля 25.
   [...] Если вы сами сделаете отметки, я думаю, что это лучше уяснит вам смысл евангелия, чем если бы вы следили за сделанными мною.[...]
   На вопрос ваш: писать ли вам или нет? я отвечу так, как стараюсь отвечать себе на подобный же вопрос:
   Если то, что я пишу, я пишу для того, чтобы сообщить людям важное для их блага, и готов совершенно скрыть свое имя и не получить от этого писания ни корыстных выгод, ни похвал, то непременно писать. Если же преобладающая цель моя выгода -- не писать. Если же сомневаешься в своих мотивах, то во всяком случае лучше не писать, чем писать.
  
   Иван Ильич Бессонов (р. 1876) -- рабочий Очерского завода в Пермской губ.
   Ответ на письмо Бессонова от 18 февраля, в котором Бессонов напоминал Толстому, что в 1897 г. он просил прислать ему что-нибудь из сочинений Толстого, и писал, что до сих пор ничего не получил. Кроме того, сообщал, что начал писать статью о земледельческих коммунах, и спрашивал, стоит ли ему продолжать.
  
   Н. Я. Симоновичу.
   1898 г, Февраля 25.
   [...]Я вспомнил теперь, что получил ваши два письма, но не отвечал на них, потому что автор их казался мне в слишком возбужденном состоянии и рядом с вещами, мне сочувственными и понятными, говорил вещи странные и непонятные.
   Теперь, увидав вас, поговорив с вами и прочтя это ваше воззвание, я пришел к заключению, что вы находитесь в том особенно возбужденном состоянии, в котором находятся люди, когда истина, долго скрытая, вдруг появляется. Я испытывал это чувство и потому позволю себе вам дать совет самому с собой пережить это чувство, сдерживая его и не высказывая, потому что высказанные в этом возбужденном состоянии истины, совершенно несомненные для высказывающего, производят на людей другого мировоззрения не убеждающее, но противоположное действие. А это очень жалко, потому что истины христианства так просты, трезвы, что сильнее всего, неотразимо действуют только тогда, когда переданы самым спокойным простым способом.
   Поэтому и это писание ваше может подействовать на людей только отрицательно.
   Христианство изменяет всё наше миросозерцание, и задача людей с измененным христианским миросозерцанием состоит не в том, чтобы выражать это самое миросозерцание -- оно уже выражено Христом, -- а в том, чтобы на основании этого миросозерцания вновь пересмотреть и исследовать все отношения людские: брачные, семейные, экономические, политические, воспитательные, трудовые, науку, искусство... И всё это должно быть делаемо не в возбужденном состоянии, а спокойно, обстоятельно, так, чтобы ясно показать несостоятельность прежнего языческого взгляда в каждом из этих отношений и необходимость нового взгляда на предмет и нового изучения. Вот это-то мы должны делать все по нашим силам.
  
   Николай Яковлевич Симонович (р. 1868) -- бывший помещик Тверской губ. и уезда, отдавший землю крестьянам; автор ряда антимилитаристических статей; впоследствии бактериолог.
   Ответ на письмо Симоновича от 20 февраля, в котором Симонович просил Толстого просмотреть его статью "Плоды франко-русского союза", приложенную к письму.
  
   С. Н. Толстому.
   1898 г. Февраля 25.
   [...] Маша наша тоже всё хворает и очень слаба, но, по письмам судя, она не унывает и духом бодра, т. е. жива и старается как можно лучше переносить болезнь. И это меня радует. Также, уверен, и Верочка. Если выбирать, чтоб была здоровая, гладкая и глупая, как круговая овца, или больная, да умная, в настоящем, мужицком значении этого слова, то, разумеется, пусть лучше будет больная.
   [...] События в мире с Дрейфусом1 и Боголюбовым2 и т. п., всей литературой и музыкой, и живописью только показывают, как мы всё больше и больше расходимся с царствующим миром. Для меня это не неприятно и не тяжело, потому что это как старика трава, которая сохнет и гадка, а из-под нее идут молодые ростки, засела щеткой. И я их вижу. Это не одни мужики Ляпуновы,3 как ты, может, думаешь, что я думаю, а всё настоящее христианское, которое растет, несмотря на гниющую старику. [...]
  
   Сергей Николаевич Толстой (1824--1904) -- брат Толстого.
   Ответ на письмо С. Н. Толстого, посланное с оказией, без даты, в котором он передавал просьбу пироговского крестьянина Левонова разрешить ему приехать к Толстому посоветоваться о его судебном деле; писал о болезни своей дочери Веры Сергеевны (1865--1923). Кроме того, он писал: "Кое-что читаю, газеты хороши: в каждой из них сидит штук до пяти пророков, вроде Амфитеатрова, Соловьева, Суворина, Ясинского и проч., и пишут они всё больше из Парижей и Италии и громят жестоко нашего брата, необразованного читателя, особенно из дворян. Золя тоже очень мил в своем Париже, и речь он на суде хорошую сказал, главное очень скромности много у него, тоже пророк не последний. Министр просвещения из детей протоиерея назначен; совсем уж осиливают попы, скоро от них дохнуть нельзя будет". Эта последняя часть письма, касающаяся общественно-политических событий того времени, и вызвала слова в ответном письме Толстого брату о сохнущей траве "старике" и о "молодых ростках".
  
   1 Альфред Дрейфус (1859--1927), французский офицер генерального штаба, еврей, обвиненный в государственной измене. Процесс по делу Дрейфуса, начатый в 1894 г. и окончившийся лишь в 1906 г. оправданием Дрейфуса, послужил ареной борьбы прогрессивных сил, доказывавших невиновность Дрейфуса, против военных шовинистов, клерикалов и антисемитов. Горячими обличителями подлогов и незаконных действий французского генерального штаба и суда выступили Э. Золя, Ж. Жорес и др. Об отношении Толстого к делу Дрейфуса см. в его статье "О Шекспире и о драме", гл. VII.
   2 Толстой описался в написании фамилии. Судя по письму C. Н. Толстого, речь идет о Николае Павловиче Боголепове (1846--1901), назначен ном 12 февраля 1898 г. министром народного просвещения. Боголепов -- профессор-юрист, крайний реакционер, введший систему политического сыска и надзора за студентами и в 1899 г. издавший "временные правила" для них, по которым студенты--участники "беспорядков"--могли быть отдаваемы в солдаты. В 1901 г. был убит П. В. Карповичем.
   3 Имеется в виду Вячеслав Дмитриевич Ляпунов (1873--1905), поэт из крестьян. Толстой рекомендовал его в 1897 г. С. И. Толстому в качестве управляющего.
  
   Еугену Шмиту (Eugen Schmitt).
   1898 г. Февраля 25.
   [...] Как я вижу, вы продолжаете вашу войну всё с той же энергией и с тем же талантом. Если вы позволите мне, я буду откровенен и скажу вам, чего я боялся и боюсь за вас: это того, что вы придаете слишком много значения внешним проявлениям и поэтому забываете внутренние основы вашей деятельности. Я хочу сказать: можете ли вы сказать себе, что ваш поступок был бы тем же самым, если бы вы знали, что ни один человек ничего не узнал бы о нем и вы не могли бы знать о его последствиях? Я думаю, что по вашему характеру, вы часто увлекаетесь и действуете больше ради внешнего успеха, чем ради внутреннего удовлетворения. [...] Я знаю, что chacun a les dИfauts de ses qualitИs1 и что в христианской революции, которая теперь совершается, вы занимаете определенное место, которое как раз подходит вам, но я хотел обратить внимание на вашу Ахиллесову пяту, потому что я ваш верный друг.
   Что могу я сказать вам нового об австрийских и венгерских делах, кроме того, что больно видеть, как люди так отчаянно глупы и потому могут быть так ужасно жестоки. Люди не заботятся о том, что они хотят друг другу сказать, но только о том, на каком языке говорить. Для христианина мир с его тревогами не только плох и грешен, но удивителен по своей глупости и однообразию: люди совсем как маленькие дети, только без детской невинности. [...]
  
   Еуген Генрих Шмит (Eugen Heinrich Schmitt, 1851--1916) -- немецко-мадьярский писатель-анархист, издатель журналов: "Religion des Geistes" ("Религия духа", 1894--1896) и "Ohne Staat" ("Без государства"); автор ряда статей о Толстом.
   Ответ на письмо Шмита от 3 марта нов. ст., в котором Шмит писал о происходивших в Венгрии крестьянских волнениях, о новых репрессиях, предпринятых правительством по отношению к нему, и просил Толстого высказаться по этому поводу.
  
   1 у всякого есть недостатки его достоинств
  
   А. М. и А. В. Олсуфьевым.
   1898 г. Февраля 28.
   Как ни близок сам к смерти, как ни убежден всей душой, что жизнь наша здесь есть только крошечная частица всей жизни и что раньше или позже переменить эту жизнь на другую не важно, и как ни приучил я себя к этой мысли, не могу сейчас без слез писать и думать об милой, милой, удивительно милой и незаметно нежно любимой мною вашей Лизе, которая ушла от нас.1
   Я плачу сейчас, но без горечи, а с умилением, с тем чувством любви, которую она возбуждала во всех. Я уверен, что и у вас, несмотря на всю ужасность вашей потери, в глубине души есть это чувство религиозного умиления, которое она возбуждала во всех своей самоотверженной, ласковой, жизнерадостной простотой. Ужасно хотелось бы приехать посмотреть на вас и поплакать вместе с вами. Но боюсь стеснить. Приеду после, когда позволите.
   Всех умерших мы ценим во всю их цену только тогда, когда они уйдут от нас, но она особенно поразительна в этом отношении: и по удивительной, какой-то особенной, настоящей, не напущенной, а природной скромности, низкой оценкой себя, которой она заражала и других, и по удивительной самоотверженной, открытой на все стороны любви, которая составляла сущность ее чистого, милого существа. Не на словах, а всей душой с вами, милые, дорогие друзья.
  
   Адам Васильевич (1833--1901) и Анна Михайловна (1835--1899) Олсуфьевы -- близкие знакомые семьи Толстых. В их имении Никольское-Обольяниново, в 25 км. от ст. Подсолнечная, Николаевской (ныне Октябрьской) ж. д., часто жил и работал Толстой.
  
   1 Толстой имеет в виду смерть дочери Олсуфьевых Елизаветы Адамовны (1857--1898), последовавшей 27 февраля.
  
   Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1898 г. Марта 8.
   [...] А что мальчики? Довольны ли вы ими? При воспитании дома надо непременно помнить то, что многое кажется в воспитываемых дома детях нехорошо только потому, что мы (родители) всё видим и знаем -- плохое и хорошее, -- а при воспитании в школах мы не видим.
   Школьное воспитание есть лицемерие в воспитании. Всё дисциплинировано и кажется наружно хорошо, а дурное мы рады не видеть. То же и в образовании школьном. Он там узнает всё, что нужно для внешнего лоска, а самых существенных знаний и не коснулся.[...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Марта 8.
   [...]Ужасно ваше описание похождения в Варшаве. Ужасно это холодное деловое зверство, выработанное против злодеев, пьяных и проституток -- попасть в их разряд. Хотя в этот-то разряд попал Христос, и нам надо быть готовыми попасть, а жутко. Мне было жутко за вас и себя на вашем месте. [...]
  
   Г. П. Меньшенину.
   1898 г. Марта 11.
   Вместо ответов на все ваши вопросы о том, как нужно понимать разные места писания, называемого священным, но мною не признаваемым таковым, отвечу на один главный вопрос, который вы делаете в письме вашем, а именно: кого нужно считать истинными христианами?
   Вы совершенно верно говорите, что никто из людей не может достигнуть совершенства. Но Христос сказал: "будьте совершенны, как отец ваш небесный", и все люди стремятся к этому совершенству и более или менее приближаются к нему. Но для того, чтобы приближаться к совершенству, надо идти по истинному пути; если же идти по пути ложному, то чем дальше идешь, тем больше удаляешься от него. Вот по этому-то ложному пути идет вся так называемая православная церковь, скрывшая от людей истинное значение христианского учения и заменившая его своими догматами о троице, богородице, святых, таинствах, иконах и т. п. Вы спросите: по чем узнать истинный путь и чем отличить его от ложного? Христос указал нам признаки истинного пути в нагорной проповеди, Матфей, гл. V до VII, и в гл. XXV, где он указал на тех, которые спасутся и которые не спасутся. Истинный путь Христов есть любовь, милосердие, смирение, терпение, нищета, между прочим и целомудрие. По плодам их узнаете их. И по плодам видно тех, которые приближаются и которые удаляются от совершенства христианской жизни. Приближаются те, которые нищи, гонимы, смиренны, и удаляются те, которые богаты, гонят и мучают других и гордятся и величаются.
   И потому нетрудно узнать и отличить истинный путь от ложного, узнать тех, которые приближаются к совершенству, от тех, которые удаляются от него, и отличить дух истинного христианства от ложного. Дух истинного христианства, кроме того, выражен и в евангелии в двух местах в самой ясной, краткой и понятной форме: 1) в евангелии Матфее, VII, 12 стих, где сказано, что с людьми надо поступать так, как бы мы хотели, чтобы они поступали с нами и что в этом весь закон, и 2) евангелии Матфея, гл. XXII, ст. 36, 37, 38, 39, 40, где на вопрос о том, что какая главная заповедь, Христос сказал опять, что весь закон в любви к Богу и ближнему. Ни в том, ни в другом случае он ничего не сказал о скопчестве, и ни из того, ни из другого изречения нельзя вывести скопчества. Мало того, когда богатый юноша спросил, что ему делать, чтобы спастись, Христос сказал ему (Матфей, XIX, 21): Если хочешь быть совершенным, поди, продай имение твое, раздай нищим и иди за мной; но опять ничего не сказал такого, из чего бы можно было вывести скопчество. Кроме того, скопчество есть страдания, которые люди накладывают на других и на себя, а Христос учит облегчать страдания людей, а не налагать новые. По всему этому я и думаю, что скопчество противно духу учения Христа. Повторяю, что целомудрие есть добродетель только тогда, когда человек поборает плоть духом, а когда ему не с чем бороться, это не добродетель. И опять Христос сказал, что если ты пожелал женщину в мыслях, то ты уже совершил грех. Так что оскопление не спасает от греха. И грех можно победить только в духе. А для этой победы не нужно изуродование тела; не только не нужно, но при искажении тела никогда не можешь знать, победил ли ты или не победил еще плоть. Приведу вам пример того, что было со мной, когда я отвыкал от привычки курения табаку. Я перестал покупать папиросы и не имел их при себе, но это не помогало, я брал их у курильщиков и курил. Чтобы отвыкнуть, я уходил или уезжал туда, где нельзя было достать табаку. Но это не помогало. Я тосковал о табаке, и как только мог достать, так курил. Отучился я только, когда носил с собой папиросы, так что всегда мог курить, когда хотел. Невозможность совершения греха только разжигает похоть к греху, и потому скопчество кроме того, что противно духу христианства, не достигает своей цели.
   Я не хочу сказать этим того, что скопцы не могут быть целомудренны в душе, я, напротив, думаю, что люди, решающиеся на такой страшный поступок, должны иметь сильное стремление к целомудрию и потому, вероятно, и достигают его. Но достигают они этого состояния не благодаря лишению себя детородных членов, но несмотря на это лишение, так как такое лишение не содействует, но скорее препятствует достижению истинного целомудрия. Что же касается до мест из писания, которые вы приводите, то из посылаемых мною вам книг вы усмотрите, как я отношусь к тому, что считается священным писанием и почему я считаю, что так должны относиться все истинные христиане.[...]
   Пожалуйста, примите то, что я пишу вам, с тою же братскою любовью, которую я питаю к вам и во имя которой позволяю себе высказать мое мнение о вашей вере, полагая, что мои суждения, может быть, и пригодятся вам и будут содействовать тому братскому единению, которое составляет цель нашей жизни.
  
   Гавриил Прокопьевич Меньшенин (1862--1930) -- сектант-скопец; в 1898 г. жил в Сибири.
   Ответ на письмо Меньшенина от 19 февраля, в котором он возражал Толстому на его письмо от 31 декабря 1897 г. по вопросу о скопчестве.
  
   Дж. Гибсону (G. Gibson).
   (Об общинах)
   1898 г. Марта 11.
   [...] Совершенно верно, как вы говорите в вашей статье "The social need" и Херон в своей статье, что христианская жизнь совершенно невозможна при современной нехристианской организации общества. Противоречия между окружающей обстановкой и его убеждениями очень мучительны для человека, искреннего в своих христианских убеждениях, и потому организация общин кажется такому человеку единственным средством освобождения себя от таких противоречий. Но это самообман. Каждая община есть островок среди океана нехристианских условий жизни, так что христианские отношения существуют только между членами общины, но вне ее они должны остаться нехристианскими, иначе община не может ни минуты существовать. И потому жизнь в общине не есть для христианина спасение от противоречий между его совестью и его жизнью. Я не хочу сказать, что я не одобряю устройства общин, подобных вашей Commonwealth, или что я не считаю их хорошим делом. Я одобряю их всей душой и очень заинтересован вашей Commonwealth и желаю ей наибольшего успеха.
   Я думаю, что всякий человек, который может освободить себя от условий мирской жизни, не разрывая связей любви -- любовь есть главная основа, во имя которой он ищет новых форм жизни, -- я думаю, что такой человек не только должен соединиться с теми людьми, которые имеют те же верования, что и он, и которые стараются жить согласно с ними, но что он естественно и сделает это. Если бы я был свободен, я бы сейчас же, даже при моем возрасте, присоединился бы к такой общине. Я только хотел сказать, что простое устраивание общин не есть разрешение задачи христианства, но есть только одно из средств к ее разрешению. Революция, совершающаяся для достижения христианского идеала, так огромна, наша жизнь так далека от того, чем она должна бы быть, что для полного успеха этой революции, для согласия между совестью и жизнью, нужна работа всех людей, как людей, живущих в общинах, так и живущих мирской жизнью в самых различных условиях. Этот идеал не так быстро и не так легко достигается, как мы думаем и желаем. Этот идеал будет достигнут только тогда, когда всякий человек во всем мире скажет: "Кчему мне продавать свои услуги и покупать ваши? Если мои больше ваших, я должен' их оказать вам". Потому что, если во всем мире есть хотя бы один человек, который не думает и не поступает согласно этому принципу и который будет брать и удерживать насилием, что только он может взять у других, то никто не будет в состоянии жить истинною христианскою жизнью как в общине, так и вне ее. Мы не можем спастись каждый отдельно, но можем спастись только все вместе. А это может быть достигнуто только изменением мировоззрения, т. е. верой всех людей; и для этой цели мы должны все работать, -- как люди, живущие в мире, так и люди, живущие в общинах. Мы все должны помнить, что мы посланники великого царя -- Бога любви, с вестью единения и любви между всем живущим. И потому мы не должны ни на минуту забывать нашей миссии и делать то, что полезно и хорошо для нас самих лишь в той мере, в какой это не противоречит нашему назначению, которое должно быть выполнено не только на словах, но и примером и особенно распространением любви.
   Прошу вас передать мое уважение и любовь членам колонии и попросить их не обижаться, что я даю им совет, который может быть совершенно излишен. Я советую им помнить, что все материальные вопросы: деньги, орудия, даже пища и самое существование общины, всё это вещи маловажные в сравнении с единственной важной вещью в нашей жизни: быть в любви со всеми людьми, с которыми мы приходим в общение. Если при вопросе о добывании пищи для колонии или о ее преуспеянии вам приходится ссориться с другом или с посторонним человеком и возбудить в ком-нибудь дурное чувство, то лучше отказаться от всего этого, чем поступать, противно любви. И пусть друзья ваши не боятся, что строгое следование принципам может расстроить практическую работу. Даже и практическая работа будет процветать, но не так, как мы ожидаем, а собственным путем, только при строгом следовании закону любви, и будет гибнуть при действиях, противных ему.[...]
  
   Джордж Хоуард Гибсон (George Howard Gibson) -- американец, сотрудник журнала "The Social Gospel" и член общины "Christian Commonwealth" ("Христианское содружество").
   Ответ на письмо Гибсона от 22 февраля нов. ст., в котором Гибсон сообщал о посылке Толстому  1 журнала"The Social Gospel", издаваемого их общиной; писал о своих взглядах и просил участия Толстого в их журнале.
  
   С. А. Стахович.
   1898 г. Марта 11?
   [...] Смертей так много и так обыкновенно и естественно -- смерть, что пора бы к ней привыкнуть и думать только о смерти, чтобы она застала нас за доброй жизнью. [...]
  
   Альберту Шкарвану (Albert Škarwan).
   1898 г. Марта 15.
   [...] Я предполагал то самое, что вы пишете о Шмитте. Страшный соблазн этот славы людской. Он тем ужасен, что претворяет добрые чувства в дурные, как будто не изменяя их. Мы все знаем это чувство, и, вероятно, каждому из нас приходилось бороться с ним. Для борьбы с этим чувством драгоценна мысль о смерти. Я, по крайней мере, всегда для этой цели вызываю ее в себе, и мне это легко по моему возрасту. Ваша болезнь тоже и вам должна помогать в этом. Хотя мне кажется, что, несмотря на вашу молодость, у вас было мало этого греха. Я теперь, с тех пор как узнал о вашей болезни, часто думаю о вас и вспоминаю и ценю больше, чем прежде. Сколько я знаю, болезнь может не помешать вам жить еще долго, особенно если вы будете жить в хорошем климате. А то, что она может унести вас всякий день, то это общий удел всех людей. Ваше положение только вызывает более серьезное и, как я слышу, кроткое настроение в вас и большую любовь в окружающих вас и всех нас, удаленных от вас друзьях. [...]
   [...] Всегда чувствовал, а теперь особенно чувствую полное единение с вами, единение, которое меня радует и ничем не может быть нарушено.[...]
  
   Альберт Шкарван (Albert Šcarwan, 1870--1926) -- словак, бывший военный врач; с 1897 г. жил в Англии, помогая Черткову по издательству.
   Ответ на письмо Шкарвана без даты, вложенное в письмо А. К. и В. Г. Чертковых от 16 марта нов. ст., в котором Шкарван писал о Е. Шмите и его деятельности. Сообщал, что Шмит "потерпел фиаско", и друзья оставили его. Причину этого Шкарван видел в том, что люди перестали преклоняться перед ним.
  
   Д. А. Литошенко.
   1898 г. Марта 19.
   [...] Кто вы? Чем вы больны? Чем именно я могу служить вам? Насколько вы знаете мои взгляды и близки с ними? И зачем я приеду к вам? Не думайте, чтобы эти вопросы означали мое нежелание служить вам. Напротив -- единственное мое благо служить людям, а в особенности единоверцам (хотя этого и не должно бы быть). Но у меня ведь свои сложные отношения с людьми, и я связан ими. Сейчас всего меня поглощает дело духоборов, которые целыми семьями 10 000 человек вымирают на Кавказе от гонений правительства и получили разрешение выселиться за границу и не могут этого сделать без посторонней помощи. Хотя я и не думаю, чтобы я многим людям был нужен, но если хоть два человека скажут так, как вы говорите: вы не можете, не должны отказать мне, а должны, оставив всё, сейчас прежде всего другого приехать ко мне, то ясно, что я не могу удовлетворить обоих, и ясно, что такая постановка вопроса неправильна. Я сейчас перечел еще ваше письмо. Вы пишете, что были у меня. Не могу ясно вспомнить. Тот ли вы высокий, черный, волосатый, с которым мы ходили и присаживались на большой дороге и разговаривали? Если да, то помню и очень интересуюсь вашей судьбой. Тогда, кажется, вы не были женаты.
   Приехать я к вам не скажу, что не могу, но считаю недосужным для себя, но служить вам, чем могу, очень желаю и был бы очень рад, если бы мог это сделать.
   Вспоминая наш разговор и присоединяя к нему характер вашего письма, думаю, что главная причина ваших нравственных страданий и особенной чувствительности к физическим страданиям (чем вы больны?) в том, что вы не выходите из себя и заняты собою страстно, восторженно. Наше отдельное существо так, не только ничтожно, жалко, но и отвратительно, что стоит только заняться им (а нас всегда тянет увлечься этим занятием), чтобы почувствовать каждому (как бы он ни был счастлив в мирском смысле) себя глубоко несчастным, в отчаянном положении. Спасение только одно: выйти из себя, в Бога если можно, если нет, то в те существа, в которых он живет: служить Богу или людям или обоим и забыть себя, смотреть на себя, как на орудие, а не на цель.
   Помоги вам Бог в этом. Молитесь: приди и вселися в ны, или пробудись во мне. Как только пробудится в душе Бог, так нет страданий, нет страха, нет упреков, нет желаний неисполненных. Прощайте, простите.[...]
  
   Дмитрий Абрамович Литошенко -- помещик Харьковской губ.; жил в имении своей матери близ станции Ливенки, Балашовской ж. д. Первое письмо к Толстому он написал в. 1892 г., и, очевидно, вскоре состоялось его свидание с Толстым; затем, после долгого перерыва, в письме от 18 мая 1897 г., он написал о своей тяжелой нервной болезни. Толстой не ответил ему.
   В письме от 8 марта 1898 г., ответом на которое является настоящее письмо, Литошенко напоминал о себе и своем свидании с Толстым и просил Толстого в свою очередь приехать к нему в Ливенки.
  
   В иностранные газеты.
   1898 г. Марта 19.
   Население в 12 тысяч человек христиан всемирного братства, как называют себя духоборы, живущие на Кавказе, находится в настоящее время в ужасном положении.
   Не входя в рассуждения о том, кто прав: правительства ли, признающие совместимость христианства с тюрьмами, казнями и, главное, войнами и приготовлениями к ним, или духоборы, признающие для себя обязательным христианский закон, отрицающий всякое насилие и тем более убийство, и потому отказывающиеся от военной службы, -- нельзя не видеть, что противоречие это очень трудно разрешимо: никакое правительство не может допустить того, чтобы люди уклонялись от обязанностей, исполняемых всеми, и тем подрывали самые основы государственности; духоборы же, с своей стороны, не могут отказаться от того закона, который они считают божественным и потому обязательным в своей жизни.
   Правительства до сих пор находили выход из этого противоречия или в том, чтобы заставить отказывающихся по религиозным убеждениям от военной службы нести более тяжелые, чем военная служба, обязанности, но такие, которые не были бы противны их религиозным убеждениям, как это делалось до сих пор и делается в России по отношению к менонитам (их заставляют срок их службы проводить на казенных работах), или в том, чтобы, не признавая законности религиозного отказа, наказывать не исполняющих общего закона государства заключением в тюрьмы на срок их службы, как это делается в Австрии с назаренами. Но нынешнее русское правительство употребило против духоборов еще третий, казалось бы оставленный в наше время, выход из этого противоречия. Оно, кроме того, что подвергает самым тяжелым страданиям самих отказывающихся, заставляет еще систематически страдать отцов, матерей, детей отказывающихся, вероятно с тем, чтобы пытками этих невинных семей поколебать решимость несогласных их членов. Не говоря о сечениях, карцерах и всякого рода истязаниях, которым подвергались отказавшиеся духоборы в дисциплинарных батальонах, от чего многие умерли, и об их ссылке в худшие места Сибири, не говоря о 200 запасных, в продолжение двух лет томившихся в тюрьмах и теперь разлученных с семьями и сосланных попарно в самые дикие местности Кавказа, где они, не имея заработков, буквально мрут с голода, не говоря об этих наказаниях самих виновных в отказе от службы, семьи духоборов систематически разоряются и уничтожаются. Все они лишены права отлучаться от своих мест жительства и усиленно штрафуются и запираются в тюрьмы за неисполнение самых странных требований начальства: за называние себя не тем именем, которым велено им называть себя, за поездку на мельницу, за посещение матерью своего сына, за выход из деревни в лес для собирания дров, так что последние средства прежде богатых жителей быстро истощаются. Четыреста же семей, выселенных из своих жилищ и поселенных в татарских и грузинских деревнях, где они должны нанимать себе помещения и кормиться за деньги, не имея ни земли, ни заработков, находятся в таком тяжелом положении, что в продолжение 3-х лет их выселения четвертая часть их, в особенности старики и дети, уже вымерла от нужды и болезней.
   Трудно думать, чтобы такое систематическое уничтожение целого 12-тысячного населения входило в планы русского правительства. Очень вероятно, что высшие власти не знают того, что совершается в действительности, а если и догадываются, то не желают знать подробностей, чувствуя, что им нельзя допустить продолжения таких дел, а между тем совершается то, что для них нужно.
   Но несомненно то, что в продолжение последних трех лет кавказское начальство систематически мучает не только самих отказывающихся, но и их семьи, и так же систематически разоряет всех духоборов и замаривает до смерти тех, которые выселены.
   Все ходатайства за духоборов и всякая помощь им до сих пор приводили только к изгнанию из России тех, которые пытались помочь духоборам. Кавказское правительство окружило заколдованным кругом целое непокорное ему население, и население это понемногу вымирает. Еще 3, 4 года, и от духоборов: никого не осталось бы.
   Так бы это было, если бы не случилось обстоятельства, очевидно непредвиденного кавказским начальством. Обстоятельство это то, что в прошлом году императрица-вдова приезжала на Кавказ к сыну, и духоборам удалось подать ей прошение, в котором духоборы просят позволить им выселиться всем вместе в какие-нибудь дальние места, а если этого нельзя, то за границу. Императрица передала прошение высшим властям; высшие власти признали возможным дать разрешение духоборам выехать из России.
   Казалось бы, вопрос разрешился, и найден выход из тяжелого для обеих сторон положения. Но это только кажется.
   В том положении, в котором находятся теперь духоборы, выселение для них невозможно: у них теперь нет для этого средств и будучи заперты в своих поселениях, они не могут приступить к этому делу. Они были богаты, но за последние годы большая часть их средств отнята у них судами, штрафами и ушла на прокормление выселенных братьев; обдумать же совместно и решить условия своего переселения, так как их не выпускают из места их жительства и к ним никого не допускают, им нет никакой возможности. Прилагаемое письмо лучше всего обрисовывает то положение, в котором находятся они теперь.
   Вот что пишет мне уважаемый среди духоборов человек:
   "Извещаю вас о том, что мы подавали прошение на имя ее императорского величества государыни императрицы Марии Феодоровны. Она его передала в сенат, сенат решил и передал на распоряжение князя Голицына. Справку при сем предлагаю вам.
   Я 10-го февраля ездил в г. Тифлис и виделся там с братом Синджоном, но свидание наше было очень краткое -- сейчас же арестовали меня и его. Меня посадили в тюрьму, а его сейчас же отправили обратно в Англию.
   Я заявил полицмейстеру, что я приехал по делу к губернатору. Он сказал: "Пока посадим в тюрьму, а потом доложим губернатору". 12-го заключили меня в тюрьму, а 18-го меня водили под конвоем из двух солдат к губернатору. Правитель канцелярии спросил меня:
   -- За что тебя арестовали?
   Я сказал: "Не могу знать".
   -- Ты ведь на днях был в Сигнахе?
   -- Да, был.
   -- А сюда зачем приехал?
   -- Намерен видеть губернатора. Мы летом подавали прошение на имя императрицы Марии Феодоровны в Абастумане; я получил через сигнахского уездного начальника ответ на прошение, я просил копию, а он мне отказал, говоря, что без губернатора не может, -- поэтому я и приехал".
   Он доложил губернатору, губернатор позвал меня; я разъяснил ему всё, как было дело. Он сказал: "Ты вместо меня скорее свиделся с англичанином". Я сказал: "Англичанин тоже наш брат".
   Губернатор со мною хорошо разговаривал и советовал нам переходить в самом коротком времени за границу и сказал: "Все можете переходить, только те не могут, которые принадлежат к нынешнему призыву, т. е. "лобовые".
   А меня приказал освободить от ареста и отправить обратно в Сигнах. Мы в настоящее время собираемся на совет, будем с помощью божией стараться о переходе в Англию или в Америку. И в этом деле братски просим вас пойти нам на помощь.
   Извещаем вас о положении наших братьев. Петру Васильевичу Веригину объявили еще на пять лет остаться на месте. Братьев Карсской области ежемесячно ценят1 попрежнему и отлучку из пределов воспрещают, а за неисполнение этого заключают в тюрьмы от одной до двух недель. Болезни продолжаются всё попрежнему, но смертных случаев меньше стало. В материальном отношении братья имеют нужду, особенно в Сигнахском уезде, а в прочих уездах там живут посвободнее".
   А вот справка:
   "По поводу ходатайства, принесенного на августейшее ее императорского величества государыни императрицы Марии Феодоровны имя духоборами-постниками, выселенными в 1895 г. из Ахалкалакского в другие уезды Тифлисской губернии, о сгруппировании означенных духоборов-постников на жительстве в одном поселении с освобождением от воинской повинности или же о разрешении всем им выселиться за границу, последовало распоряжение: "1) Освобождение их от воинской повинности не удовлетворено и 2) духоборы-постники, за исключением, конечно, находящихся в призывном возрасте и не исполнивших воинской повинности, могут быть увольняемы за границу при условии: а) получения заграничного паспорта в установленном порядке, б) выезда из пределов России на собственный счет и в) выдачи при выезде подписки о невозвращении впредь в пределы "империи", имея в виду, что в случае неисполнения сего последнего пункта виновный подвергается высылке в отдаленные местности. Ходатайство же их о сгруппировании на жительстве в одном селении не уважено.
   Настоящая справка, по приказанию г. тифлисского губернатора, выдается одному из подавших упомянутое ходатайство духоборов-постников Василию Потапову, вследствие личной его о том просьбы, заявленной губернатору. Февраля 21 дня 1898 г., гор. Тифлис. Подлинную подписали: правитель канцелярии тифлисского губернатора NN, и. д. старшего помощника его Михайлов".
   Людям позволяют выехать, но предварительно их разорили, так что им не на что выехать, и условия, в которых они находятся, таковы, что им нет возможности узнать мест, куда им выселиться, как и при каких условиях возможно это сделать, и нельзя даже воспользоваться помощью извне, так как людей, которые хотят помочь им, тотчас же высылают, их же за всякую отлучку сажают в тюрьму.
   Так что, если этим людям не будет подана помощь извне, они так и разорятся и вымрут все, несмотря на полученное ими разрешение выселиться.
   Я случайно знаю подробности гонений и страданий этих людей, нахожусь с ними в сношениях, и они просят меня помочь им, и потому считаю своим долгом обратиться ко всем добрым людям как русского, так и европейского общества, прося их помочь духоборам выйти из того мучительного положения, в котором они находятся. Я обратился в одной из русских газет к русскому обществу -- еще не знаю, будет или не будет мое заявление напечатано, и обращаюсь теперь еще и ко всем добрым людям английского и американского народа, прося их помощи, во-первых, деньгами, которых нужно много для одной перевозки на дальнее расстояние 10 000 человек, и, во-вторых, прямым непосредственным руководством в трудностях предстоящего переселения людей, не знающих языков и никогда не выезжавших из России.
   Полагаю, что высшее русское правительство не будет препятствовать такой помощи и умерит излишнее усердие кавказского управления, не допускающего теперь никакого общения с духоборами.
   До тех же пор предлагаю свое посредничество между людьми, желающими помочь духоборам, и войти в сношение с ними, так как до сих пор мои сношения с ними не прерывались.
  
   1 То есть штрафуют.
  
   П. А. Буланже.
   1898 г. Марта 21.
   [...] Знаю, что в душе своей отвечал тем же самым, чем и вы решили вопрос -- уйти из себя, забыть себя. В последнее время я нашел для этого полезный рецепт: забыть прошедшее, стало быть всё, чем для себя недоволен, не думать о будущем, стало быть о всём, что для тебя нужно, и жить только в настоящем, сейчас поступать как можно больше по-божески (любовно), и удивительно, что жизнь только в настоящем, без отношения к прошедшему и будущему, всегда божеская. Мне недавно понадобилось употребление этого рецепта, и действие оказалось удивительное. [...]
  
   Ответ на письмо И. А. Буланже от 10 марта нов. ст., в котором он писал о своих отношениях с женой и о своей работе.
  
   И. Е. Репину.
   1898 г. Марта 24.
   [...] Если моя книга помогла уяснить вопросы искусства такому художнику, как Репин, то труд ее писания не пропал даром.[...]
  
   Ответ на письмо Репина от 21 марта, в котором Репин писал о чтении трактата Толстого "Что такое искусство?", который произвел на него сильное впечатление.
  
   C. П. Хлыстову.
   1898 г. Марта 24.
   Евангелия моего сочинения никакого нет. Есть сделанный мною перевод евангелий с примечаниями, но теперь у меня его нет и потому не могу прислать вам. Всё, что нужно знать христианину для спасения своей души, есть в обыкновенном евангелии. [...]
  
   Степан Потапович Хлыстов -- сектант-молоканин, живший на Кавказе в селении Аргино, Карской области, вблизи от духоборческого селения Карловки.
   Ответ на письмо Хлыстова от 14 марта, в котором Хлыстов просил выслать "евангелие сочинения Толстого".
  
   И. М. Трегубову.
   1898 г. Марта 24.
   [...] Требования ваши строги и справедливы о том, чтобы не брать помощи от людей, живущих не по-христиански, но исходят они из источника любви, а потому и должны быть смягчены любовью.[...]
  
   П. А. Буланже.
   1898 г. Марта 29.
   [...] И я бы за вас не тревожился, если вы бы были ровнее: линия вашей жизни была бы менее кривой, с подъемами и упадками. Вам над этим надо работать, милый друг, и не огорчаться -- как мне помнится, вы огорчались -- тому, что не чувствуете подъема духа, а радоваться этому -- чувствовать в себе тихое горенье божьего огня, чувствовать теплоту его и не заботиться о том, чтобы видеть внешнее проявление его.
   Занимаясь типографским ремеслом, вы делаете то самое, что, как образец совпадения практической с религиозной мудростью, сказано в евангелии. Садись не на передние, а на задние места, чтобы тебя просили не уступить место, а напротив, занять место другого.
   [...] А дело1 это большое и, мне кажется, очень хорошее, если вести его с строгим следованием христианским основам -- любви к людям, так, чтобы обличение было не злое, и не отвергающее, не признающее ошибающихся "рака", а такое, при котором указывалась бы возможность сознать свой грех и исправить его.
   Поразило меня, и очень радостно, недавно письмо административно ссыльного из Верхоленска, который пишет о том, что начальник дисциплинарного батальона в Иркутске прямо сказал Ольховику и Середе, что мое ходатайство о них спасло их от телесного наказания и уменьшило их срок содержания. Пускай 1000 писаний пропадут даром, если одно будет иметь такие последствия, то надо писать не переставая. И такие последствия может иметь такое издание.
   [...] Всё будет хорошо и теперь всё прекрасно. Только давайте не переставая любить друг друга, а, главное, не любящих нас. Когда удается это сделать, бывает удивительно хорошо. А если можно выучиться на велосипеде кататься по канату, то этому можно выучиться и подавно. Напишите мне словечко, чтобы я знал, что вы любите меня, хотя в этом вам нет заслуги, потому что я люблю вас.[...]
  
   1 Издание за границей журнала в толстовском духе
  
   Николаю II.
   (Прошение от имени духоборов. Черновое.)
   1898 г. Апреля 2.
   В прошлом году подано братьями нашими прошение родительнице Вашей императрице Марии Федоровне о том, чтобы разрешено было братьям нашим выселиться за границу. На прошение наше вышло по ходатайству родительницы вашей разрешение выпустить нас за границу, но только за исключением тех ребят наших, которые, как сказано в выданной нам бумаге, находятся в призывном для воинской повинности возрасте.
   Находящиеся же в призывном возрасте сыновья наши, отказывающиеся по нашей вере от военной службы, ссылаются на 18 лет в Якутскую область, и потому выселиться мы можем, только покинув сыновей наших в дальнем, тяжелом и продолжительном изгнании. Ваше императорское величество, войдите в наше положение и пожалейте нас; отказаться от своей веры, воспрещающей убийство, мы не можем, служить в военной службе дети наши тоже не могут. Мы же не можем уйти на выселение, оставив сынов наших в тяжелом изгнании на севере Сибири. А между тем, если мы не уйдем, то и все сыны наши, входя в возраст, один за другим подвергнутся той же участи, как и те, которые теперь томятся в тюрьмах и изгнании, так как год за годом молодые люди наши будут призываться к службе и будут отказываться.
   Войдите в наше положение, ваше величество, и сжальтесь над нами. Вам будут говорить, что нельзя освободить нас от обязанности военной службы, потому что, если освободить нас, то и другие еще люди последуют этому примеру и будут отказываться от тяжести военной службы; будут говорить еще, что если продолжать требовать от нас общей государственной обязанности, строго взыскивать с нас за неисполнение ее, то мы покоримся, и дети наши будут, как и другие, служить в военной службе. Не верьте этому, ваше величество, ни то, ни другое несправедливо. Подражать нам для выгоды освобождения от военной службы никто не станет, потому что наш отказ от военной службы не только не принес нам никаких выгод, но, в мирском смысле, принес величайшие бедствия. Мы были богаты, -- мы разорены теперь, мы были любимы и уважаемы всеми людьми, -- мы теперь ненавидимы и презираемы, мы были живы и здоровы, -- большая часть наших расселенных и сосланных вымирают теперь от нужды и болезней. Сыновья наши были наши помощники и опорой, теперь они в тюрьмах и изгнании и не они нас, а мы, сколько можем, поддерживаем их. Мы жили среди русского населения, среди разработанных нами полей, садов, в домах, годами собранных нами; и мы всё это теперь оставляем, переселяясь в незнакомые нам места, среди чужого народа. Так что для выгоды никто не захочет последовать нашему примеру. Заставлять же сынов наших строгими мерами, казнями, ссылками, тюрьмами отречься от своей веры также невозможно, как это видно из того, что произошло с нами в эти последние годы. Если бы могли для людского закона отречься от божеского, то мы давно бы уж это сделали. Это сделали бы наши ребята, когда их истязали и секли по дисциплинарным батальонам, когда держали по тюрьмам и разлучали с женами и родителями, высылали в ссылку. Сделали бы наши старички, томящиеся годами в изгнании и тюрьмах. И потому не верьте, ваше величество, тем, кто будут говорить вам, что если выпустить нас за границу вместе с нашими ребятами, то и другие последуют нашему примеру, и тому, что гонениями можно заставить нас изменить нашей вере. Гонения только укрепляют нас в той истине, которую мы исповедуем, потому что сказал Христос, если меня гнали, будут гнать и вас. Иоанн, V, 20.
   Мы слышали, что ваше величество считает ненужным и неправильным вмешательство насилия в дела веры, желаете не препятствовать вашим подданным верить так, как Бог открыл им. Покажите же, ваше величество, пример вашей мудрости и добрых чувств над нами.
   То, что наша вера мешает нам исполнять требования государства, произошло не по нашей вине. Мы готовы были исполнять все требования государства, но не можем делать того, что запрещает нам Бог.
   Судите, справедливо ли слушать вас более, нежели Бога, сказали апостолы, так же говорим и мы.
   И потому, если мы не можем исполнять того, без чего нас нельзя терпеть в государстве, мы просим одно: отпустите нас.
   Ваше величество по своей доброте и благоразумию не можете желать продолжения тех страданий, которым подвергаются наши братья и сестры; мы же не можем изменить себе, не можем и уехать, оставив в страдании изгнания наших братьев, сынов. И потому умоляем ваше величество, сжальтесь над нашими женами, детьми, стариками, и прикажите всех нас со всеми детьми изгнанниками выпустить за границу, где мы и не переставая будем за это благословлять имя ваше. Будьте милостивы, ваше величество. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
  
   Это же прошение, несколько измененное, было подано поверенными духоборов главно начальствующему на Кавказе Г. С. Голицыну 21 июля 1898 г.
   Ответ на прошение, поданное духоборами главноначальствующему на Кавказе, был дан в секретной бумаге на имя губернаторов елизавет-польского, тифлисского, эриванского и бакинского и военного губернатора Карской области от 18 августа 1898 г. за  746--750: "Духоборы некоторых частей края обратились к главному кавказскому начальству, через своих доверенных, с ходатайством о разрешении выселиться за границу вместе с общею массою духоборов-постников также и их родственникам и единомышленникам, находящимся в ссылке на Кавказе и в Сибири, а также подлежащим в текущем году призыву к отбыванию воинской повинности.
   По докладу об изложенном князю Голицыну, его сиятельство изволил указать, что состоящие в запасе армии и ратники ополчения, а равно раскаявшиеся духоборы могут быть увольняемы за границу по отдельно подаваемым каждым из них просьбам и при соблюдении всех указанных Министерством внутренних дел для сего условий. Духоборам же, состоящим в призывном возрасте, срок призыва коих еще не наступил, а также отбывающим наказание и состоящим под гласным надзором полиции, выезд за границу не может быть дозволен, а потому им не могут быть разрешаемы и отлучки в места приписки для ликвидации имущества...".
  
   Я. П. Полонскому.
   1898 г. Апреля 7.
   По разным признакам я вижу, что вы имеете ко мне враждебное чувство, и это очень огорчает меня. Люди идут совершать обряд говения и просят прощения и прощают; в евангелии сказано: если принес дар и вспомнил, что брат твой.... поди и помирись..., то как же нам с вами, уже по нашим годам идущим уже не говеть и не приносить дар, а идущим на суд того, кто нас послал в эту жизнь, не желать уничтожить в нас недоброе, нелюбовное чувство, если оно закралось нам в сердце.
   Мне уничтожать в себе недоброе чувство к вам нечего, потому что его нет и не было. Я всегда, как полюбил вас, когда узнал, так и продолжал любить. Мне поэтому-то и особенно больно и даже удивительно ваше недоброе чувство ко мне. Если я ошибаюсь, то это будет для меня большая радость. А то, кроме того, что больно вызывать недобрые чувства в человеке, которого любишь, особенно обидно то, что вы получили ко мне дурное чувство с тех пор и как будто за то, что я постарался быть лучше и, откинув все другие соображения, употребил все силы на то, чтобы, как могу и умею, исполнять волю того, кто меня послал в жизнь и к которому я очень скоро должен пойти. Я мог ошибаться в этом искании лучшей жизни и более полного исполнения воли Бога, но я знаю, что руководило и руководит мною одно это желание, и потому хороший и добрый человек, как вы, никак не может за это разлюбить человека.
   Очевидно, тут есть какое-то недоразумение, и я очень желал бы, чтобы оно разрушилось. Пожалуйста, простите меня, если считаете, что я в чем-нибудь виноват перед вами, и не будьте дурно расположены ко мне. Мне и всегда было мучительно больно чувствовать и знать, что я виновник вызванного моими слабостями дурного чувства, а теперь, когда всякий день по несколько раз думаю и готовлюсь к смерти, это для меня особенно мучительно.
   Так, пожалуйста, дорогой Яков Петрович, простите и не нелюбите меня.
  
   Яков Петрович Полонский (1820--1898) -- поэт. Знакомство Толстого с Полонским состоялось в середине 1850-х гг., по приезде Толстого в Петербург из Севастополя. В 1857 г. они встречались в Баден-Бадене; в 1881 г. виделись в имении Тургенева в Спасском, куда Толстой приезжал 9--10 июля после примирения с Тургеневым. После 1881 г., живя по зимам в Москве, Толстой несколько раз виделся с Я. П. Полонским. Консерватор и православный по взглядам, Полонский не прощал Толстому его резкой критики церкви и государства. В 1895 г. по поводу вышедшего за границей сочинения Толстого "Царство божие внутри вас" Полонский напечатал в "Русском обозрении" ( 4--6) полемическую статью: "Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей графа Л. Н. Толстого". После появления в "Вопросах философии и психологии" статьи Толстого "Что такое искусство?", Полонский написал резкую статью, о которой стало известно Толстому. П. А. Сергеенко предполагает (см. "Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой", М. 1908, изд. 2-е, стр. 95), что эта статья Полонского вызвала со стороны Толстого данное письмо; но можно думать, что Толстому стало известно доброжелательное отношение Полонского к гонимым духоборам, а также то, что он был болен. М. О. Меньшиков писал Толстому 6 апреля 1898 г., что, по словам Ухтомского, Полонский собирается писать свои воспоминания о духоборах. "Но когда Ухтомский заметил, -- писал М. О. Меньшиков, -- что Вы принимаете участие в этом деле, Полонский замахал руками и чуть ли не отказался от своего намерения". 29 июня 1898 г., уже после обмена письмами между писателями, М. О. Меньшиков, сообщая о своем посещении Полонского в Либаве, писал: "Очень меня тронул Яков Петрович своим совсем юношеским рвением за сектантов..." По сообщению Меньшикова, Полонский писал о духоборах Победоносцеву.
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1898 г. Апреля 11?
   Я думаю, что Джонс совершенно правильно поступил, отказавшись помочь в принуждении, которое было нужно для общего блага. (Принуждение и всякого рода насилия всегда необходимы для общего блага.) Сказать, что он поступил правильно, неточное выражение. Я думаю, что он поступил так потому, что не мог поступить иначе. Истинному христианину применять принуждение физическое невозможно. И эта невозможность определяет положение, которое такой человек может занимать в обществе. Поэтому я думаю, что христианину нет необходимости отказываться от того положения, которое он занимает, ввиду несовместимости этого положения с его верой; он должен действовать в том положении, в котором его застало христианское просветление -- будь то положение императора, палача, президента, шпиона, священника, солдата, судьи, -- должен действовать так, как указывает ему его совесть, и тогда последствия будут таковы, какими они должны быть: он будет лишен занимаемого им положения, и это будет для него наилучшим. Вот что я думаю о затруднении, в котором находится г. Джонс.
   Для меня является великой радостью сознание, что есть такие люди, как г. Джонс, которые исповедуют христианское учение не только на словах, но и на деле. Передайте ему, пожалуйста, мою любовь и уважение.
   В каком жалком состоянии джингоистического гипноза находится сейчас ваш народ.1 Оно ужасно, но в этом для меня нет ничего ни неожиданного, ни нового. Патриотизм, -- это ужасное зло и суеверие, которое называется добродетелью и которое так сильно, к сожалению, в Америке,-- не мог создать ничего другого. Не собирают с терновника виноград... так и патриотизм рождает только ложь, насилие и убийство. Единственным огорчением моей старости является то, что мне не удалось сообщить моим братьям ту истину, которую я воспринял с такою же ясностью, с какою воспринимаю солнечный свет, а именно, что патриотизм должен приводить ко лжи, насилию, убийству и утрате не только материального благосостояния, но и к огромному моральному извращению. Я еще не отчаиваюсь и теперь опять пишу статью на ту же тему, озаглавленную: "Carthago delenda est"2; я буду говорить и писать на эту тему до последнего вздоха, так как думаю, что патриотизм одно из ужаснейших заблуждений и зол всего мира.
  
   Эрнест Говард Кросби (Ernest Howard Crosby, 1856--1906) -- американский писатель, сочувствовавший взглядам Толстого.
   Ответ на письмо Кросби от 19 марта нов. ст., в котором Кросби писал о мэре города Толедо (штат Огайо) Самуиле Джонсе, который отказывался применить насилие при проведении закона, "требующего закрытия питейных заведений в воскресные дни". Кросби просил написать Джонсу "по вопросу распространения трезвости при помощи насилия и о фальшивом положении христианина, стоящего во главе полиции". К своему письму Кросби прилагал письмо Джонса к нему от 15 марта нов. ст. по этому вопросу, в котором Джонс писал: "Я начинаю чувствовать, что реформаторство в капиталистических поселениях почти бесполезно. У меня нет готовой программы для будущего, но я стараюсь ото дня ко дню поступать так хорошо, как могу".
  
   1 Толстой имеет в виду испано-американскую войну, которая фактически велась с февраля, хотя официально была объявлена 20 апреля 1898 г.
   2 "Carthago delenda est" ("Карфаген должен быть разрушен") -- статья Толстого, оконченная 23 апреля 1898 г.
  
   М. В. Алехину.
   1898 г. Апреля 12?
   [...] мне очень радостно было найти в вашем письме вкратце выраженные те же мысли, которые высказаны и мною. Это доказывает то, что отношение к искусству всякого христианина одно и то же.[...]
  
   Ответ на письмо Алехина от 30 марта из Нальчика, в котором Алехин писал, что слышал о выходе из печати трактата Толстого об искусстве и хочет до прочтения его сообщить свои мысли об этом предмете. В дальнейшем Алехин излагает свою теорию искусства.
  
   Ф. X. Граубергеру.
   1898 г. Апреля 12?
   [...] Мне особенно понравилась та постановка вопроса, которую вы сделали. Если люди серьезно и искренно ответят себе на вопрос о смысле жизни, то они непременно совпадут центрами, а совпав центрами, совпадут всеми радиусами. Совпавши же радиусами, охотно откинут всё то, что разделяет их. То, что одни окружности больше, другие -- меньше, не помешает согласию.[...]
  
   Федор Христофорович Граубергер (1857--1919) -- по профессии садовник, жил в посаде Дубовка, Саратовской губ.; по взглядам был близок к Толстому. В 1890-х гг. и позднее неоднократно подвергался аресту в связи со своими взглядами. В 1897 г. принимал участие в помощи гонимым духоборам.
   Ответ на письмо Граубергера от 19 марта, в котором Граубергер сообщал о религиозном диспуте, происходившем в Дубовке 16 марта, в котором принимал участие местный священник, сектанты-баптисты и сам он, как представитель "толстовства".
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Апреля 19--20?
   [...] я всё думаю о вашем издании "Жизнь".1 Надо, чтобы 1-й  был прекрасный и такие же все остальные. Для того же, чтобы это было, нужно по-моему вот что (вероятно, вы сами думаете то же самое, но я все-таки напишу). Надо, чтобы
   1) чтобы все сообщаемые сведения были так точны, чтобы нельзя было в них дать dИmente.2 Для этого нужно иметь верных и осторожных корреспондентов.
   2) чтобы -- особенно в первых  не было видно исключительно религиозное направление (чтобы всё было проникнуто религиозным духом, в том, чтобы не было недоброжелательности, а, напротив, любовь к людям, а осуждение и негодование только к поступкам и, главное, к нехристианским учреждениям), но чтобы не было -- особенно сначала -- высказываемы религиозные основы.
   3) чтобы было как можно больше разнообразия: чтобы были обличаемы и взятки, и фарисейство, и жестокость, и разврат, и деспотизм, и невежество. Я вот сейчас знаю: а) как купцы для подавления стачек предложили устроить казарму на 100 казаков, дали на это 50 000, чтобы всегда держать рабочих под страхом,3 b) знаю подкуп важного чиновника,4 с) обман чуда,5 d) заседание комиссии пересмотра судебных уставов, где уничтожают все последние остатки обеспечения граждан,6 d) цензурные ужасы,7 е) отношение в Петербурге к голоду,8 f) гонения за веру. Всё это надо группировать так, чтобы захватывало как можно больше разнообразных сторон жизни.
   4) чтобы в выборе предметов и в освещении их преобладала (если можно -- была бы исключительно) точка зрения блага или вреда народа, масс.
   5) Чтобы излагалось всё серьезным и строгим -- без шуточек и брани, языком и сколько возможно более простым, без иностранных и научных выражений.
   6) Отделы же журнала мне представляются такими: а) Обработанная статья по какому-нибудь вопросу, хотя ваша, о историческом значении священного писания, или об общинах христианских, или о революции, или о солдатчине и т. п. Такую статью я предлагаю об отказах от военной службы,9 b) известия из России, радостные и нерадостные, с) политическое обозрение с христианской точки зрения, d) библиография.
   Всё это я пишу, разумеется, не обдумав, не обсудив, но все-таки пишу, потому что что-нибудь вам пригодится и вызовет на мысли. Главное, надо бояться неточности и преувеличения не только в фактах, но и в чувствах, в сентиментальности. Это два главные подводные камня.[...]
  
   1 Толстой имеет в виду готовившийся к изданию В. Г. Чертковым и П. И. Бирюковым журнал, название которого "Жизнь" по предложению Толстого было изменено на "Свободное слово". Два сборника "Свободное слово" в 1898 и 1899 гг. вышли под редакцией П. И. Бирюкова. После переезда Бирюкова в Швейцарию в 1900 г., "Свободное слово" под редакцией В. Г. Черткова возобновилось в несколько измененном виде и выходило в течение 1901--1905 гг.
   2 опровержение.
   3, 4 О каких фактах упоминает здесь Толстой, выяснить не удалось.
   5 Толстой упоминает о взрыве 8 марта в Знаменском монастыре в Курске, от которого была разрушена часть церкви, но икона "Знамения божьей матери" не пострадала. Это рассматривалось, как чудо, о котором много писали газеты.
   6 Имеется в виду комиссия по пересмотру законодательства по судебной части, учрежденная 7 апреля 1894 г. и работавшая вплоть до 1899 г. Проекты судебных уставов, составленные этой комиссией, во многом возвращали судебное законодательство к порядкам, существовавшим до судебной реформы 1864 г.
   7 См. об этом в статье П. И. Бирюкова "Несколько фактов из деятельности русской администрации" -- "Свободное слово", 1, Purleigh 1898, стр. 175--176. Упоминаемые в статье факты были сообщены Бирюкову Толстым.
   8 Об отношении к голоду в петербургских придворных кругах Толстому писал М. О. Меньшиков в письме от 16 апреля 1898 г.
   9 Статья Толстого "Carthago delenda est". Была напечатана в  1 сборника "Свободное слово".
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Мая 1.
   [...] не могу отказываться от посредничества между жертвователями и нуждающимися, но желал бы не увеличивать своей деятельности.1 [...] Можно бы было придти в отчаяние от всей этой жестокости и нравственного отупения людей с одной стороны, и унижения, забитости и нужды с другой -- если бы не было ясного представления о том, как это дело должно исправиться.
   Хорошо, здорово, мне по крайней мере, видеть всё, что я вижу. Знаешь всё это, но забываешь, когда не видишь, забываешь свою вину и обязанность искупить ее, сколько можешь. [...]
  
   1 Речь идет о помощи голодающим.
  
   С. А. Толстой.
   1898 г. Мая 6.
   [...] Назад ехал через лес Тургеневского Спасского вечерней зарей: свежая зелень в лесу и под ногами, звезды в небе, запахи цветущей ракиты, вянущего березового листа, звуки соловья, гул жуков, кукушка и уединение, и приятное под тобой, бодрое движение лошади, и физическое, и душевное здоровье. И я думал, как думаю беспрестанно, о смерти. И так мне ясно было, что также хорошо, хотя и по другому будет на той стороне смерти, и понятно было, почему Евреи рай изображали садом. Самая чистая радость, радость природы. Мне ясно было, что там будет также хорошо, -- нет, лучше. Я постарался вызвать в себе сомнение в той жизни, как бывало прежде, -- и не мог, как прежде, но мог вызвать в себе уверенность.[...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Мая 15.
   [...] Всё прекрасно -- и ваше письмо, и обращение к читателям, и программа, но в двух последних я сделал замечания, которые вы увидите. Объяснения этих замечаний следующие:
   Программа. 1) Передовые статьи должны касаться не важнейших в матерьяльном, а важнейших в нравственном христианском значении вопросов. Это религиозные, философские, не отвлеченные, простым языком написанные статьи. 2) Беллетристика едва ли нужна, в особенности стихотворения. Это как-то несерьезно. Это мое мнение с ?...1 3) На это место должно быть поставлено государство и церковь, их истинное значение. Потом 4) ......1 факты из русской и всемирной жизни.
   4) История: религиозные и социальные движения разных времен и народов. Движение...1 к уничтожению государства и церкви. Отдел духоборов и гонений за веру, потому что и то и другое должно найти место и в передовых статьях и других отделах.
   6) Художественная критика с христианской точки зрения.
   Толстой и политическое обозрение я вычеркиваю, потому что Толстой поместится в тех отделах, в которых он будет годиться, а политическое обозрение, как политическое обозрение только без освещения с христианской точки зрения, излишне, все его знают.
   5) Политическое и экономическое обозрение текущих событий с христианской точки зрения.
   6) Потом государственные и церковные и скрываемые преступления как в России, так и в других государствах, в особенности в России.
   7) Художественная критика с христианской точки зрения.
   8) Библиография с христианской точки зрения.[...]
   Много думал о вашей программе и вот к чему пришел: Журнал должен иметь два отдела. Один современный, другой общий философский, религиозный, научный, даже художественный, в роде фельетонов, т. е., что в этом отделе будут помещаться то научные, то философские, то религиозные, то художественные статьи. Какие будут.
   Первый же отдел должен заключать в себе:
   1) Передовые статьи: обсуждение важнейшего с христианской точки зрения события в данное время: духоборы, Китай,2 война Испано-Американская.3
   2) Политическое обозрение -- все считающиеся важными современные политические события с христианской точки зрения.
   3) Государственные, церковные и экономические, явные и скрываемые преступления во всех государствах, в особенности в России.
   4) Милитаризм.........1
   5) Обманы веры...1
   6) Жизнь рабочего и привилегированного класса.
   7) Критика художественная с христианской точки зрения.
   8) Библиография -- указания хороших и вредных книг.
   Таков должен быть первый отдел, во второй же отдел войдут все те пункты: беллетристика, если она стоит того, т. е. перворазборная, а иначе -- нехорошо, свобода совести и все другие, пропущенные мною отделы, если будут по ним статьи. Самые важные и наиболее желательные:
   1) Религиозная наука -- .....1
   2) Государство и церковь и их истинное значение, 3) нравственная гигиена, 4) физический труд.
   Обращение к читателям посылаю с теми замечаниями и помарками, которые я сделал. Может быть, я плох и слаб, но я поработал над тем и другим и я в своих замечаниях и помарках выразил мое мнение, как оно сложилось во мне.
   [...] Заглавие Совесть лучше, чем Жизнь, но хотелось бы еще лучше. Опасность главная, по-моему, не в том, что будет серо -- это не так опасно, а в том, чтобы не было сентиментально, т. е. не было бы выражения неиспытываемого чувства. Не сердитесь на меня за это. Вы правдивейший человек, а в писаниях ваших попадаются эти фальшивые ноты, и вы их не видите в других. Бойтесь их. Дело так важно, что я не боюсь сказать это вам. Не бойтесь остановиться в статье без красивого закончания. Только бы было правдиво, деловито и sobre.4 [...]
  
   Ответ на письмо П. И. Бирюкова от 9 мая нов. ст., в котором Бирюков писал, что посылает Толстому на просмотр программу журнала "Совесть" (первоначальное название: "Жизнь") и свою статью для первого номера: "Обращение к читателям"; просил Толстого сообщить свое мнение об этом.
  
   1 Точки в подлиннике.
   2 После поражения Китая в войне с Японией в 1894--1895 гг. начался раздел Китая на сферы влияния между капиталистическими европейскими великими державами. В марте 1898 г. Россия получила в аренду Порт-Артур и бухту Да-лянь-вань; Германия -- бухту Цзяо-чжоу, Франция -- Гуан-чжоу-вань, Англия -- Вен-хай-вай. Толстой в ряде своих позднейших статей и высказываний резко протестовал против грабительской империалистической политики буржуазных европейских правительств в Китае.
   3 Захватническая испано-американская война продолжалась с февраля по 12 августа 1898 г. Война велась у Антильских островов и на Филиппинах. 12 август был заключен мир, по которому Филиппины и Порто-Рико перешли к Соединенным Штатам. См. статью Толстого "Две войны".
   4 трезво.
  
   М. Л. Оболенской.
   1898 г. Мая 19.
   [...] На вашу нерешительность не тяготитесь. Старайтесь только до мелочей жить серьезнее и помнить, что лучше ничего не делать, чем делать ничего. А лучше, чем ничего не делать, это делать себя лучше, точить себя.[...]
  
   Я. П. Полонскому.
   1898 г. Мая 20.
   [...] Я не был недоволен и тем письмом, но вы, как чуткий к доброте человек, захотели растопить последние остатки льда и вполне успели в этом. От души благодарю вас за это. Вы, верно, знаете, какое преобладающее перед всем другим значение приобретает в старости доброта. Я и всегда особенно ценил легенду об Иоанне Богослове, под старость говорившем только: братья, любите друг друга; а теперь особенно умиляюсь перед нею. Это одно на потребу.[...]
   Вы говорите про старость. Я тоже чувствую и очень ее приближение, и мне кажется, что то ослабление жизнедеятельности, которое мы чувствуем здесь, не есть уменьшение жизни, а только начинающийся уже переход в ту жизнь, которой мы еще не сознаем. Когда же мы умрем, мы вдруг сознаем ее.[...]
  
   И. В. Гуляеву.
   1898 г. Июня 9.
   Я почти был уверен, что ваша попытка поселиться в деревне не удастся. Хорошо то, что всё это скоро разрешилось. Боюсь только, чтобы эта попытка не ухудшила наших отношений с родными. Если это так, то это очень жаль, и вам надо употребить все старания и усилия для того, чтобы поправить то, что испорчено, и, если можно, улучшить отношения. Часто бывает, что ищешь для исполнения воли Бога, как ее понимаешь, известного положения, освобождающего от тех помех, которые препятствуют исполнению, но не успеешь оглянуться, как так полюбишь, пожелаешь этого нового положения, что ищешь его уже не для исполнения воли Бога, а для исполнения своего желания. И вот тут-то надо сделать новое усилие над собой, отречься от своего желания, если только исполнение его мешает исполнению воли Бога (любви), и примириться с прежним положением, которое вследствие этого (если только всё искренно) теряет большую долю своей тяжести, становясь свободно и сознательно избранным. Я заперт в тюрьме и тягощусь своим бездействием, считаю его грехом и хочу бежать. Но чтобы бежать, я должен погубить человека. И вот я возвращаюсь в тюрьму, и положение мое в ней получает другое значение. Мысль милого Михаила Осиповича совершенно справедлива, если бы она высказана была в форме пожелания -- видеть вас женатым на согласной по духу девушке и на земле, которую вы приобрели своим трудом. Я тоже был бы рад видеть вас в этом положении, но не советую вам ставить себе это, или даже какое-либо определенное положение, целью. Очень может быть, что из двух сил вашего духовного или вашего животного стремления выйдет это самое, но выйдет нечаянно, а не как достижение цели.
   Мне думается, что большая доля наших страданий происходит оттого, что мы забываем свое преходящее положение, что вся жизнь наша не есть нечто стоячее, а постоянное движение от рождения до смерти, и что поэтому нам не только не надо цепляться за какое-нибудь положение, а напротив, сколько возможно отцепляться, уменьшать трение для того, чтобы в нашем шествии через жизнь быть в силах наилучшим образом исполнять обязанности, возложенные на нас пославшим. А обязанность главная в том, чтобы разжигать в себе свет истины и любви, для того, чтобы приближаться к Богу, не заботясь о действии этого света на других, но зная, что свет только потому и свет, что светит.
  
   Иван Васильевич Гуляев -- крестьянин Орловской губ., деревни Грибоедовки; художник-самоучка, в 1898 г. работавший в фотографии сначала в Ельце, затем в Воронеже. В первый раз был у Толстого 22 марта 1898 г. с рекомендательным письмом М. О. Меньшикова от 18 марта 1898 г. В 1899 и 1901 гг. Гуляев еще несколько раз виделся с Толстым.
   Ответ на письмо Гуляева от 2 июня, в котором Гуляев писал о своем желании вернуться в деревню и крестьянствовать и о неудачах, постигших его в связи с этим; сообщал о получении им письма от М. О. Меньшикова, который советовал ему "заработать несколько сот рублей, купить земли" и потом жениться.
  
   П. Г. Маслянковскому.
   1898 г. Июня 9.
   [...]Я знаю, что испытываемое вами чувство просится наружу, но в этом наружном проявлении его, или, скорее, потребности его проявления лежит ошибка и опасность подмены высокого божеского чувства -- низким человеческим. Хочется, чтобы люди чувствовали, понимали и действовали так же, как мы, а этого желать не должно, потому что это не наше дело, а дело божие.
   Всю силу своего стремления надо обратить внутрь себя: стараться быть совершенным, как отец наш небесный, и тогда только сила эта несомненно проявится во вне. Разжигать костер своей души, чтобы он горел весь, а кто и как будет и будет ли кто греться около него, это уж не наше дело. [...]
   Еще позволяю себе советовать вам: стараться выражать свои мысли как можно яснее, без мистицизма. Слова же ваши: "Снимаю проклятие с евреев и Христос воскрес" не ясны.
  
   Перец Григорьевич Маслянковский (p. 1864) -- сын мелкого торговца-еврея из Елисаветграда; работал в аптеке.
   Ответ на письмо Маслянковского от 3 июня, в котором Маслянковский сообщал, что в праздник "троицы" он зашел в православный собор и был поражен, что священник читал на непонятном для слушателей славянском языке. "Я очутился на амвоне, -- писал он, -- и громовой голос раздался из слабой груди: "Христос воскресе. Снимаю проклятие с еврейского народа. Любите друг друга". За это он был отведен в полицию.
  
   И. М. Трегубову.
   1898 г. Июня 9.
   [...] Для человека, искренно верующего в то, что жизнь наша только в исполнении воли Бога и что это исполнение духовно и ничем не может быть воспрепятствовано, нельзя желать изменять свое внешнее положение. Такое желание означает или то, что мы хотим исполнить свою, а не божью волю, или то, что мы не верим в всемогущество Бога, т. е. в то, что проявлению его в нас не может мешать ничто матерьяльное. Вашу замену физической работы -- умственной я тоже вполне одобряю. В каждой общине от вас потребовали бы той работы, в которой вы можете больше сделать полезного другим. [...]
  
   Ответ на письмо Трегубова от 30 мая, в котором Трегубов сообщал о своем решении не ехать в Англию. "Я думаю, -- писал он, -- что мне не следует избегать посланного мне стеснения и искать таких или иных выходов из него"; далее сообщал о своем намерении бросить портняжное ремесло, которым он занимался, и просить администрацию о разрешении ему "давать уроки детям".
  
   Ф. Б. Гецу.
   1898 г. Июня 14.
   Я прочел ваше письмо, и, по правде сказать, очень сожалею о том труде, который вы положили на составление его. Вы, -- как и большинство образованных, искренних и верующих евреев, стараетесь доказать, что всё, что мы видим в христианстве, всё это есть уже в еврействе; но этого не может быть, потому что история не ходит назад, и в действительности этого нет, потому что всякий беспристрастный судья, -- японец, китаец, -- который прочтет библию и прочтет евангелие, не может не увидать, что центр тяжести того и другого учения иной. В первой центр тяжести, главная основа в том, что люди должны исполнить волю, или, скорее, завет, учиненный с Богом, во втором главная основа признание божественности человеческой природы, сыновности Богу и потому исполнение воли любимого отца. Вы скажете и говорите, что всё это есть и в еврействе. Но зародыш истины есть в самом первом проявлении ее. Прогресс, как и всякий, так и религиозный, состоит во всё большем и большем очищении истины от лжи и в более простом и ясном выражении ее. -- Тезис ваш уже и потому не может быть доказан, что если бы было справедливо, что всё, что дало христианство, уже содержится в еврействе, то вся восемнадцативековая жизнь христианства была бы смешным недоразумением. Люди трудились и вырабатывали истину, которая давным-давно была уже открыта в еврействе.
   Я так мало приписываю значения словам, именам, что мне совершенно всё равно, как называть то жизнепонимание, которое я разделяю с многими и основы которого я нашел в евангелии. Пускай это будет новое еврейство, очищенный истолкованный талмуд, а церковное христианство будет называться язычеством, каким я и считаю его, но для того, чтобы называть это жизнепонимание, которое мне дорого и которым я живу, новым еврейством или талмудом, мне нужно, чтобы я нашел это жизнепонимание ясно и стройно выраженным в еврейской книге, так же или более ясно и стройно, чем в евангелиях. Но так как этого нет, а есть надерганные из разных мест огромной письменности цитаты, имеющие одинаковый смысл с некоторыми местами евангелий, то я и не могу называть это последнее жизнепонимание иначе, как тем именем, с которым оно исторически связано, и не могу не называть все учения, предшествующие и не выражающие этого жизнепонимания, в том числе и церковное христианство, общим названием языческих. [...]
  
   Файвель Меер Бенцелович Гец (р. 1853) -- еврейский публицист и педагог.
   Ответ на письмо Геца от 9 июня, в котором Гец сообщал о посылке Толстому своей брошюры, напечатанной анонимно: "Открытое письмо к графу Л. Н. Толстому" (Вильно 1898).
  
   И. М. Трегубову.
   1898 г. Июня 15.
   [...] Насчет вашей поездки в Англию я писал вам в том письме, могу прибавить только то, что всякая перемена места для своего удобства, связанная с тратой денег, т. е. чужих трудов, есть грех. Если мы точно верим, что жизнь наша в служении Богу, то не можем искать изменения положения, потому что служить Богу можно всегда и везде тем, чтобы становиться более и более духовным и потому совершенным.
   Переменять место можно без греха, по моему мнению, только тогда, когда эта перемена требуется другими людьми.
   [...] живу, как и прежде, дурно в Ясной Поляне, стараясь поправить дурноту своей жизни работой писания, но знаю, что не писать надо, а жить. А жизнь вся в грехе роскоши.[...]
  
   Ответ на письмо Трегубова от 28 мая, в котором Трегубов просил указать адреса близких знакомых, проживающих в Киеве, Берлине и Париже, и сообщал о полученных письмах из Англии с приглашением ехать туда.
  
   П. А. Буланже.
   1898 г. Июня 15--20?
   [...] Вижу, что вам очень тяжело от напряженной работы, но, милый друг, не забывайте того, что есть люди -- я их вижу вокруг себя -- которым много хуже, не думайте, что это те, которые работают еще тяжелее вашего, нет, -- это те, которые живут праздно и вовсе не работают. Я понимаю ваш страх перед царством рабочих, но этого царства никогда не будет, потому что им не над кем царствовать. А что они такие же эгоистичные и безжалостные, как буржуа, и еще озлобленные теперь -- это несомненно. Но все-таки до сих пор они жертвы, и потому нельзя не быть на их стороне. [...]
   Еще недоволен я, милый дорогой друг, вашим письмом, потому что чую в нем отсутствие простых сердечных отношений с Чертковым и даже Бирюковым, а только усилие быть с ними в любви. Не согласен с вами в мотиве, по которому вы вышли из их товарищества, и очень жалею, что вы вышли, потому что вы были бы очень нужный элемент в этом товариществе. Еще недоволен я в вашем письме тем, что чувствуется в нем не покорность своему положению, а возмущение, желание внешней перемены. Милый друг, ведь хоть вы и молоды, вы всякую минуту можете уйти туда, откуда нет сюда возврата, и во всяком случае среди таких же пробегающих по разным кривым, коротким и длинным, товарищей, должны пробежать эту жизнь, пронеся в ней то, что велено. Только одно это важно. И если мы верим в это, то как может прийти мысль считаться с сотоварищами этого шествия. Какие другие могут быть отношения к этим сотоварищам, кроме желания помощи друг другу, и какие могут быть желания об изменении положения, когда оно само, не переставая изменяется именно так, как нужно, и ведя меня туда, куда нужно. [...] Ну вот простите, что позволяю себе учить вас. Отплатите мне тем же. По себе знаю, как хорошо, когда любя упрекают нас, и потому уверен, что вы не рассердитесь на меня. [...]
  
   Ответ на письмо П. А. Буланже от 18 июня нов. ст., в котором Буланже писал о своей жизни и работе, сообщал о выходе его из издательского товарищества В. Г. Черткова.
  
   М. О. Меньшикову.
   1898 г. Июня 20.
   [...]Теперь хочу ответить вам на вопрос, который, видно, занимает вас и о котором вы пишете в предпоследнем письме. "Кто виноват в упадке духа народа?" Разумеется, сам народ, -- в этом я с вами совершенно согласен, -- но народ, разумеемый не только как рабочий люд -- мужики, но весь народ, включая в это понятие и всех нас, всю так называемую интеллигенцию, и чиновников, и духовенство, и ученых, и художников.
   И потому я преимущественно указывал на то, в чем мы сами виноваты. Главное, я хотел сказать, что подъем и упадок духа зависят от подъема и упадка религиозного чувства. "И придет к отцу тот, кого привлечет отец, и дух дует, где хочет". И потому предписывать подъем духа или делать его нарочно, нельзя, а можно только устранять препятствия к проявлению этого чувства. И потому говорил, и то очень смутно ввиду цензуры, о тех явлениях, которые препятствуют проявлению этого духа.[...]
  
   Ответ на письма Меньшикова от 12, 13 и 17 июня, в которых Меньшиков писал о своих хлопотах, связанных с предполагаемым печатанием статьи Толстого "Голод или не голод?", сообщал, что Э. Э. Ухтомский колеблется, боясь, что опубликование статьи Толстого о голоде повлечет закрытие "С.-Петербургских ведомостей". Писал, что в случае отказа Ухтомского напечатать статью он обратится к Гайдебурову, Суворину и другим. Касаясь же содержания статьи, Меньшиков замечал, что он в одном не согласен: "что спасение возможно от тех, к кому вы обращаетесь, что от них будто зависит свобода и душевная сила 100-миллионного народа". "Я думаю, -- писал он, -- что народ сам виноват и несет кару заслуженно и понесет еще более тяжелую кару, может быть до гибели включительно".
  
   П. В. Веригину.
   1898 г. Июня 24.
   [...]Братски приветствую вас и прошу не унывать и помнить не только то, что много и много братьев думают о вас и любят вас, но и то, что Бог думает о нас и любит нас в той мере, в которой мы исполняем его волю и содействуем установлению его царства в своем сердце и в мире.
  
   Петр Васильевич Веригин (1862--1924) -- руководитель "большой партии" духоборов, бывший в 1898 г. в ссылке в Обдорске.
  
   И. М. Трегубову.
   1898 г. Июня 26.
   [...] Поздравляю вас с прошедшим 40-м днем вашего рождения, и желаю и верю, что день этот будет эрой в вашей жизни, что кончатся ваши страдания, или, если и не кончатся, то получат другой, более переносный характер.
   Вы спрашиваете, почему самоубийство грех? По-моему, это неправильно поставленный вопрос. Грех есть ошибка, совершенная в жизни, а самоубийство есть поступок, совершенный на пороге жизни; мы не видим его последствий и потому не можем назвать его ошибкой. Понятие греха не приложимо к самоубийству. Самоубийство есть не грех, но болезненный припадок, и потому спрашивать: хорошо ли, нравственно ли убить себя, всё равно, что спрашивать, хорошо ли, нравственно ли умереть от нервного удара? Но вы скажете: что же значит, что я думаю о самоубийстве, что оно манит меня? Я отвечу: это значит то же, что означают припадки нервности, которые могут кончиться ударом. Если испытываешь их, надо знать, что ты не нормален, болен, и надо лечиться. Против позывов к самоубийству лечение, разумеется, духовное, обращение к Богу внешнему и внутреннему -- общение с святыми (через чтение), богомыслие, молитва.
   [...] Теперь, милый сыночек,1 поговорим о другом и очень важном: о ваших отношениях к чете Чертковых, к Хилкову [...]. Милый друг, ваше отношение к этим людям явно несправедливо. Явно есть что-то такое в вас, в том глазу, которым вы смотрите на них, что извращает ваше отношение к ним. На минуту отрешитесь от себя, от своих чувств, от воспоминаний о тех препятствиях, которые вы встретили в этих людях в удовлетворение своего личного желания, и оцените этих людей в сравнении с средним уровнем людей, и вы не будете в состоянии не признать того, что это, как все считают и вы считали прежде, пока не были спутаны личной страстью, одни из лучших людей, общение с которыми не может не составлять радости. Вы же не только не считаете их теперь такими людьми, но считаете их лжецами, чуть ли не негодяями. И главное, так строго осуждая их, не выставляете ясных пунктов обвинения. Скажите, напишите мне, что же собственно они сделали такого ужасного, что заставило вас не только изменить ваше мнение о них, но и заставило вас, доброго, христиански настроенного человека, отступить от первого условия доброй жизни -- от простой братской любви к людям и заменить это чувство ненавистью или, по крайней мере, враждебностью. Милый друг, милый сынок, нельзя жить, имея такую нелюбовь к братьям. С такими чувствами жизнь мученье и надо во что бы то ни стало тушить этот пожар. А то он сожжет сердце и сделает ад в душе человека.
   Ведь всё это имеет корень в вашей исключительной любви к Элене Петровне. Я не говорю, чтобы сама эта любовь было что-нибудь дурное. Я только говорю то, что говорил Христос и Апостол, что кто может вместить, то лучше не жениться, но кто не может, тот хорошо сделает, женившись. И если бы Элена Петровна хотела соединиться с вами браком, то надо было бы скорее жениться, и было бы хорошо. Но до тех пор, пока она не хочет этого, и вы не избрали другой женщины, вам надо быть скопцом еще 4-го рода, о котором не говорит Христос, скопцом во имя любви к одной нежелающей вступить в брак женщине. Но только надо любить эту женщину так, чтобы эта исключительная любовь не нарушала любви к другим людям. А у вас она нарушает любовь, и это нехорошо. Ну вот, милый друг, написал вам то, что думалось о вас, может быть без связи и не верно, но то самое, что думал и чувствовал. Если что неверно, вы не спорьте со мной, а простите. [...] Правду ли, неправду ли я вам написал, одно несомненно -- правда это то, что вам надо затушить в себе искру недоброжелательства к прежним друзьям, забыть прошедшее, не думать о будущем, а помнить одно, чтобы всякую минуту настоящего исполнять то, чего хочет от нас Бог, -- а именно быть в любви со всеми людьми и, главное, с теми, с которыми любовь, разумеется, всегда по нашей вине, подменилась недоброжелательством.
  
   Ответ на письмо Трегубова от 21 июня, в котором Трегубов писал о своем тоскливом настроении и спрашивал, что Толстой думает о самоубийстве.
  
   1 Трегубов писал, что ему хочется назвать Толстого "своим отцом".
  
   Н. Ф. Худякову.
   1898 г. Июня 26.
   [...]Только бы не унывать и помнить, что здешняя жизнь есть только малая частица вечной жизни, которая предназначена нам, и что жизнь может быть тяжела только тогда, когда мы хотим ее прожить по своей воле; если же мы считаем, что дело жизни есть исполнение воли Бога, то всякая жизнь становится не только легкой, но радостной.[...]
  
   Ответ на письмо духобора Николая Федоровича Худякова от 8 апреля из Александровской тюрьмы, по дороге в ссылку, в Якутскую область, в котором Худяков писал о своей жизни и о своем желании получить письмо от Толстого.
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Июня 27.
   Сейчас получил письмо [...] с ужасным известием о том, что вы разошлись с Чертковым, и сколько я понял, из-за Павла Александровича. Известие это именно ужасно, так же ужасно, еще ужаснее, чем смерть.
   Я не упрекаю, не обличаю вас, потому что не имею на это права, будучи хуже вас, но не могу не скорбеть. Как, казалось бы, мало нужно, как, казалось бы, легко достигнуть, и все мы -- Алехины, Скороходовы в Нальчике, сектанты в Елисаветполе, все мы не можем жить, не можем работать вместе, не можем убрать своих личностей со всеми их наростами, а говорим о любви, о служении Богу. Это ужасно, ужасно. Всё-то мы делаем, обо всем заботимся, а то единое нужное Богу, смирение, самоотречение, не можем выдержать. И не думайте, чтобы меня огорчало распадение дела. Всё это дело, как и всякие дела, результаты которых мы видим, так ничтожны, в сравнении с этим одним нужным великим делом -- совершенствования в любви своей души, которое задано нам тем, кто послал нас и к кому и идем и придем, что смешно думать о нарушении этого капельного дела, когда нарушено огромное.
   [...] не хочу писать больше. Хотел только выразить свое горе. За одних молись, других обличай, а третьих люби, как свою душу.
   Мы друг для друга принадлежим к 3-му разряду, и если переходим во 2-й, то будем делать это обличение не с упреками, не с высоты своей непогрешимости, а с любовью и с сознанием своей такой же греховности, не проявившейся только случайно. Прощайте, милый друг. Если не писали еще, напишите. Что пишу вам, то пишу и Павле Николаевне, потому что она, верно, разделяла и разделяет ваши чувства. Я был очень болен желудком и всё еще не справлюсь и очень слаб.
  
   М. О. Меньшикову.
   1898 г. Июля 6.
   [...] Как, однако, твердо и умно (сыны мира сего умнее сынов света) дан тон прессе такой, при котором она была бы праздной забавой. Редко, редко прорвутся такие статьи, как ваши, и то это случается только при исключительных условиях.[...]
  
   Ответ на письмо Меньшикова от 29 июня, в котором Меньшиков сообщал, что он телеграфировал Ухтомскому, чтобы тот, в случае отказа печатать статью Толстого "Голод или не голод?", передал ее для напечатания В. П. Гайдебурову.
  
  
   Е. В. Быханову.
   1898 г. Июля 10.
   Как я мог понять из вашей рукописи, вы считаете евангелие и вообще так называемое священное писание -- библию за богооткровенную истину; я же считаю библию собранием всякого рода часто очень дурных и вредных сказаний еврейского народа; евангелие же считаю переполненным суеверными рассказами, описанием жизни и нравственного учения человека, которым надо пользоваться, только старательно отбирая истинное от ложного, и потому я считаю вашу работу совершенно бесполезной.
  
   Ответ на письмо Евграфа Васильевича Быханова от 2 июня, писавшего со станции Россошное, Юго-Восточной ж. д., и приславшего Толстому рукопись части своей статьи, озаглавленную "О лжепророках и лжехристах", с просьбой высказать о ней свое мнение.
  
   В. Ф. Орлову.
   1898 г. Июля 13.
   [...] Да, вы хорошо выразили невозможность чувствовать себя, сознавать свою отделенность, когда живешь в Боге. Все мы в этой жизни испытываем это. Думаю, что и там не будем всегда чувствовать себя в Боге и там будет эта борьба с личностью, разрывание личности -- в этом жизнь, а думаю, что и там будет жизнь, к сожалению, говорят буддисты; к счастью, говорят христиане. В этом радость.
  
   Владимир Федорович Орлов (1843--1898) -- бывший нечаевец, по профессии учитель, знакомый Толстого с 1881 г.
  
   Ю. Г. Пащенко.
   1898 г. Июля 13.
   [...]Как им не совестно делать всякие подлости, читать чужие письма, мучать женщин, детей только затем, чтобы получать жалованье. -- Многое бы написал вам, да знаю, что читают ваши письма, и потому обращаюсь невольно к тем, кто их читает [...].
  
   Юлия Григорьевна Пащенко (Толстой ошибся в отчестве) -- жительница Тифлиса, принимавшая участие в помощи гонимым духоборам, за что подверглась преследованию со стороны тифлисской администрации.
   Ответ на письмо Пащенко от 23 мая, в котором она извещала, что 12 мая она была вызвана в канцелярию тифлисского полицмейстера и ей было объявлено распоряжение немедленно выехать из пределов Кавказского края "за знакомство с Д. А. Хилковым и агитацию среди духоборов".
  
   П. А. Буланже.
   1898 г. Июля 13.
   [...]Как вы можете думать, что обвиняют вас, когда мы все знаем ваш недостаток, -- излишней деликатности и скромности, желания всё всем уступить. Письма Чертковых обоих обвиняют только Владимира Григорьевича, а ни одним словом не упрекают вас. И не думайте, ради Бога, что я пишу смягчая, чтобы вас успокоить [...]. Пора нам знать, что нам, близким и соединенным одним духом людям, что мы не можем никогда не то, что дурно говорить друг про друга, но говорить кому-нибудь того, чего мы не скажем в глаза друг другу. Вот я вам сделаю упрек, милый друг.
   Надо больше верить в Бога, того, в котором все мы, и который в каждом из нас. Всё это маловерие, которое я знаю в себе: не веришь в того Бога, который есть в другом человеке, а он есть, и в того, который велит верить. Будем, милый друг, помогать в этом друг другу.
   [...] Ваше намерение отказаться -- я совсем не одобряю. Верьте в устройстве вашей жизни другим, -- это единственное и лучшее средство избавиться от эгоистических забот о себе. Это чудо 5000 хлебов. Надо отдавать свое и брать, что дают любя.
   Я, например, верю, что ваша жизнь всех пойдет прекрасно и теперь идет хорошо, и всё это вам на пользу. Читаете ли вы Эпиктета? Прочтите, пожалуйста. Это хорошая крепительная духовная пища. [...]
  
   Ответ на письма Буланже от 12 и 15 июня нов. ст. В письме от 12 июня Буланже писал о преследовании квакеров со стороны представителей англиканской церкви и рассказывал о митинге квакеров в Глостере, на котором он присутствовал. Касаясь своей жизни, Буланже писал, что он достаточно обеспечен, так что хочет отказаться от вознаграждения за сверхурочные работы по издательству. К своему письму прилагал письмо англичанина Charles Fox'a о жителях острова Kilda. В письме от 15 июня Буланже писал, что Бирюков передал ему содержание письма Толстого о разногласиях между Чертковыми и Бирюковым, которое навело Буланже на мысль, что эти разногласия возникли из-за него; спрашивал, как ему поступить.
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Июля 14.
   Получил вчера ваше письмо и всё понял, как будто жил с вами. Я считаю, да, вероятно, также и вы, что было бы лучше, добрее вам оставаться в Англии и помочь Черткову в его трудном положении (как помочь? участием, советом, освобождением от дела или просто нравственной поддержкой, это показали бы обстоятельства), но знаю, что бывают положения, в которых человек чувствует, что не может сделать то, что следует, что это сверх сил, что, пытаясь, сделать это, только напортит в том деле, которое хочет сделать. И если вы в таком положении, как я заключаю из вашего письма, то, разумеется, вам лучше уехать. Отъезд ваш не изменит ваших чувств и отношений к друзьям, напротив, может только оживить их.
   Одно только: я совершенно согласен был с вами, что вам, строго говоря, не следовало уезжать из ссылки. На том же основании вам не следовало бы уезжать и теперь из Англии. Я вообще считаю всякие переезды большим грехом. Ничто так не ослабляет, как сознание возможности уйти от тех трудных условий, в которые поставила жизнь. "Не на этот ли час я пришел?" Меня всегда очень поддерживает мысль о том, что то, что мне трудно, и есть та ступень, до которой я дошел и на которую мне надо поставить ногу, чтобы подняться. Знаю, что всё это легко говорить другому, не переживая всех тех трудностей, которые переживает тот, к кому обращаешься. И знаю это по отношению Павлы Николаевны, которая не только сама переживает эти маленькие тяготящие трудности, но наверное для вас, за вас желает вам менее трудной жизни. Правда ли это, милая Павла Николаевна? Если можете выдержать предлагаемый вам экзамен, подходите к столу и берите билет, если же чувствуете, что не овладели предметом, то лучше и не приступать, а попросить переэкзаменовки (она всегда по доброте профессора дается) и хорошенечко еще поработать.[...]
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 2 июля, в котором он писал о разногласиях с Чертковыми и о своем решении переехать в Швейцарию.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1898 г. Июля 20.
   [...] Разумеется, слабость -- всякая исключительная привязанность -- это только несколько расширенный эгоизм. Очень вредное заблуждение смешивать любовь, привязанность к исключительным лицам с любовью христианской, божеской, которая должна быть обращена к людям, к которым равнодушен, и еще лучше-- к врагам. Любовь к людям, к которым равнодушен, или к врагам, кажется противоречием, но это кажется только, потому что одним именем называем два разных чувства. Любовь к близким, к избранным очень хорошее свойство, как физическая сила, красота, ловкость, энергия, но свойство это не имеет ничего общего с любовью христианской, часто, почти всегда она мешает проявлению христианской любви. Христианская любовь есть готовность служения людям, есть перенесение интереса своего в служение всем людям и существам безразлично.
   И я думаю, что это можно и что чувство это может быть очень сильно.[...]
  
   Ответ на письмо Анненковой от 12 июля, в котором она писала о чувстве одиночества и тоски в связи со своими воспоминаниями о смерти племянницы; спрашивала Толстого про его отношения с сыном Львом и выражала надежду на улучшение этих отношений путем воздействия на него со стороны Толстого.
  
   М. Л. Оболенской.
   1898 г. Июля 20--21?
   [...] Ты писала его любя, но я даже не прочел его, а только пробежал, так мне тяжело об этом думать, думать о причине, а не думать о себе. С трудом справляюсь с собой и не знаю еще, как справлюсь.1 Прошу Бога не оставлять меня и говорю себе, что если эта задача задана им мне, то надо решать ее как следует, как он хочет. [...]
   Сейчас говорил с Таней, очень любя, очень ругал ее за ее эгоистическую жизнь. Вопрос ее не между ею и Сухотиным,2 а между ею и Богом. Несчастье всех нас, и ее особенно, то, что мы забываем то, что жизнь для себя, для своего счастья есть погибель. Она забыла и погибает. Я мучаюсь в той мере, в которой это забываю. Боюсь, что болезнь твоя, кумыс, заботы о себе не испортили тебя, не лишили бы тебя той одной истинной жизни, которая состоит в том, чтобы перевязывать Сергею3 вонючую рану, которую ты знаешь.
  
   Письмо М. Л. Оболенской, на которое отвечает Толстой, неизвестно. П. И. Бирюков, публикуя данное письмо Толстого в книге "Vater und Tochter", делает следующее примечание: "Жена Толстого рассказала дочери о своей жизни и о своих отношениях с ее отцом для того, чтобы дочь оправдала ее перед ним. Мария пыталась сделать это в письме" .
   С. А. Толстая в это время уезжала из Ясной Поляны в Киев к сестре, Т. А. Кузминской. 12 июля, по дороге, она заезжала к М. Л. Оболенской. После этого свидания М. Л. Оболенская написала Толстому письмо, на которое и отвечает Толстой.
  
   1 Толстой думал в то время об уходе из Ясной Поляны.
   2 Михаил Сергеевич Сухотин (1850--1914), орловский помещик, новосильский уездный предводитель дворянства; с 1899 г. муж T. Л. Толстой.
   3 В 1891 г. М. Л. Оболенская оказывала медицинскую помощь крестьянину деревни Телятинки, больному гангреной ноги.
  
   А. М. Бодянскому.
   1898 г. Августа 4--5?
   [...] Направление мысли очень хорошее, по крайней мере мне вполне сочувственное, но судить о достоинстве сочинения нельзя, пока не будет кончено, потому что всё дело в том, как выведется христианское жизнепонимание из евангелия. Неверно, по-моему, отношение к так называемому священному писанию, как к чему-то более определенному, чем какое-либо другое писание. Это иллюзия, которой мы невольно поддаемся. Еще неопределенно отношение автора к чудесам. А это невольно возникающий и очень важный вопрос, на который читатель ждет ответа. [...]
  
   Александр Михайлович Бодянский (1845?--1916) -- харьковский помещик, в начале 1890-х гг. отказавшийся от земельной собственности. В 1892--1899 гг. находился в ссылке, сначала на Кавказе в Кутаиси, затем в Лемзале, Лифляндской губ.
   2 мая Бодянский сообщил Толстому, что послал ему первую главу своего сочинения на религиозную тему.
  
   Д. А. Хилкову.
   1898 г. Августа 17.
   [...] Статью вашу я читал и желал бы совсем не говорить об этом предмете.1 Есть положения, в которых слова не соединяют, а разъединяют, и потому лучше во многих случаях не говорить. [...]
  
   1 Неопубликованная статья Хилкова "В защиту половой любви".
  
   Е. П. Накашидзе.
   1898 г. Августа 17.
   Вы уже знаете про то ужасное заблуждение, в которое впал бедный Иван Михайлович. Как вам ни тяжело может быть разъяснение этого его заблуждения, я уверен, что вы не откажетесь сделать это и как можно скорее, чтобы избавить Ивана Михайловича от тех нравственных страданий, которые он переживает и о которых страшно подумать, и вместе с тем освободить других людей от чувства незаслуженной ненависти со стороны Ивана Михайловича. Написать вам ему необходимо, потому что все наши уверенья его в том, что он ошибается, будут тщетны, если он не будет иметь подтверждения от вас. Понимаю, что вам это тяжело, по сделайте это, милая Елена Петровна. Напишите хоть так: прочла ваше письмо Чертковым и ужаснулась тому, что вы могли подумать такую страшную неправду, или что-нибудь в этом роде.
  
   Елена Петровна Накашидзе (1868--1943) -- сестра грузинского публициста И. П. Накашидзе, по профессии учительница; была в близких отношениях с И. М. Трегубовым. В 1898 г. жила в Англии у Чертковых.
  
   И. М. Трегубову.
   1898 г. Августа 17 и 18.
   [...]То, что вы пишете про Черткова, есть страшная галлюцинация. То, в чем вы его обвиняете, так же невозможно, чтобы вы или я зарезал ребенка или съел его. Самое же невозможное, то, чтобы что-нибудь подобное, приближающееся к этому, случилось, и он бы скрыл это. Неужели, живя с ним вы не увидали в нем, -- несмотря на многие его слабости, -- ту драгоценную черту правдивости, самообвинения, покаяния, которой я ни в ком не встречал подобной? То, в чем вы обвиняете его, во 1-х, не могло быть, или скорее вероятия, чтобы случилось что-нибудь подобное, равняются одному к миллиарду, но положим, что это необычайно противное всем вероятиям случилось, разве, зная Черткова, можно представить себе, чтобы он молчал об этом, прожил с этим событием на душе один день?
   Ужасно мне жалко вас, милый духовный сынок, как вы назвали себя. Вы должны были ужасно страдать, чтобы дойти до такого заблуждения, и еще больше страдать, убедив себя в том, что это не заблуждение, а истина. Если бы вы не страдали так сильно, я бы жестоко осудил вас. Если бы вы не были ослеплены страстью, разве вы могли бы осуждать наших друзей в развращенности, когда я ни одному из них не могу найти повода сделать упрек в этом отношении. Только развращенное или больное воображение могло придумать то, что вы взвели на Черткова. Вы страдаете главное оттого, что ненавидите. А ненавидите без всякой причины, вне себя. В вас же причина, заставляющая вас ненавидеть, есть половая любовь, которой вы пустили поводья и признали это совсем не святое чувство чем-то высоким и святым.
   Вы прекрасно пишете в другом письме о молитве, и я совершенно всегда был и есть согласен с вами, что нужно молиться ежечасно и что это нужнейшее дело.* (Вот и теперь хочу молиться, пиша вам.) И потому помолитесь о том, чтобы Бог вселился в вас и очистил вас от всякие скверны, и тогда, сознавая в себе Бога, взглянете на всё дело сначала и поймете то страшное заблуждение, в котором вы находитесь, и то зло, которое вы сделали себе и другии своим подозрением. И когда вы сделаете это, то я уверен, что сами собой отпадут те ложные и вредные суждения, которые вы высказываете в хорошем письме о личности Бога, о духах, о том, что безбрачие не выше брака, о вреде физического труда, и также не будете дорожить словами озлобленного и клевещущего штундиста и одной из самых жалких по своим слабостям женщины, которую я знаю.1 Опровергать ваши положения мне не нужно, потому что все мои писания делают это. Но для точности и вразумительности постараюсь ответить.
   1) О личности Бога. Личность есть ограничение, Бог же не может быть ограничен и потому не может быть личностью.
   2) О духах все наши рассуждения бесполезны и отчасти противны воле божией. Всё то, что говорится о духах, ничем не может быть подтверждено (кроме галлюцинаций) и если скрыто от нас Богом, то, вероятно, что такова его воля. Для меня, например, лично всё, что говорят спириты о духах, совершенно ненужно и потому неинтересно. 3) Что безбрачие выше брака, сказано всеми мудрецами мира, апостолами, Христом, и мы не можем не признавать, зная, что лучшие люди мира были девственники.
   4) Физический труд не выше умственного, но для того, чтобы предаваться умственному труду, нужно пользоваться физическим трудом других, а польза всякого умственного труда всегда сомнительна. И потому для святости вернее физический труд. И опять это говорили все мудрецы мира.
   Нынче утром думал о вас, дорогой сын, и думал вот что. Несчастье ваше в том, что вы не принадлежите ни к тому, ни к другому из двух разрядов, на которые разделяются все люди. На людей умственно смиренных и одаренных способностью уважения и потому принимающих твердо на веру те учения, к которым лежит их сердце; и на людей смелых, упорных в мысли и своими средствами вырабатывающих свои воззрения.
   Вы не принадлежите ни к тем, ни к другим и вот страдаете. Выхода из этого вашего положения я не знаю другого, кроме молитвы, и молитвы настоящей, смиренной, преданной. Я знаю, что вы ее имеете. И помоги вам Бог.
   [...]Нынче, 18, получил ваше другое письмо. Молитесь Богу, чтобы он поддержал вас. Если же он не поддержит, то никак не унывайте и поднимайтесь и опять не только надейтесь, но и верьте, что всё пройдет, только не наше отношение к нему.2
  
   * Я согласен с вами и в том, что Бог не может быть создатель зла, и всегда говорил и писал, что зло есть только непонятое нами по нашим грехам -- добро.
  
   Ответ на два письма Трегубова от 1 августа. В первом из них Трегубов писал о жизни В. Г. Черткова, обвиняя его в том, что он "соблазнил" Е. П. Накашидзе; во втором ставил Толстому ряд вопросов религиозного характера.
  
   1 В первое письмо Трегубова вложены выписки из писем к нему его знакомых о жизни Черткова в Англии.
   2 Приписка служит ответом на письмо Трегубова от 13 августа, в котором Трегубов сообщал, что послал Черткову копию своего первого письма к Толстому от 1 августа и писал по этому поводу, что он "в отчаянии".
  
   В редакцию газеты "The Sunday World".
   1898 г. Августа 20--22?
   Следствием декларации будут слова. Всеобщий мир может быть достигнут только самоуважением и неповиновением государству, требующему податей и военной службы для организованного насилия и убийства.
  
   Ответ на телеграмму ньо-йоркской газеты "The Sunday World" от 19 августа (перевод с английского): "Поздравляем по поводу результатов вашей борьбы за всеобщий мир, достигнутых рескриптом царя. Будьте добры ответить. Ответ тридцать слов оплачен".
   Запрос касался созывавшейся по инициативе русского правительства мирной конференции в Гааге. Отрицательное отношение Толстого к Гаагской мирной конференции выражено им в письме к группе шведской интеллигенции в январе 1899 г.
  
   О. К. Клодт.
   1898 г. Августа 20--23.
   [...] Не знаю, как вы, но я, чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в том, что при положении людей нашего круга на шее наших братьев, всякий искренний шаг к христианской жизни и к добру состоит в слезании с этой шеи. Как я ни далек от того, как считаю нужным жить, я знаю, как нужно жить, и сужу себя по этому. Пишу это, потому что советую вам не унывать от неудачи в ваших попытках. [...]
  
   А. М. Бодянскому.
   1898 г. Сентября 9.
   [...] Доказывать невозможность чудес нельзя, доказывать это значит доказывать, что мы разумные существа и что законы разума для нас обязательны, т. е. доказывать то, без чего наши рассуждения не обязательны для нас. Вера в чудеса -- простите меня -- есть некоторое болезненное состояние, которое нельзя опровергать, как нельзя опровергать болезнь. Мне чудеса не только странны и непонятны, но они мне, -- думаю, что и всем людям, -- совершенно ненужны. Они многому могут помешать, но помочь ничему не могут.[...]
  
   Г. Штаубу (Н. Staub)
   1898 г. Сентября 9.
   [...]Цель жизни людей есть, и очень определенная, кроме продолжения рода. Если бы не было этой цели, то не было бы и продолжения рода, как ни один хозяин не стал бы разводить животных, которые ни на что не нужны. Цель -- вся последняя цель, скрыта от нас, как и не может быть иначе для того ограниченного разума, которым мы обладаем. Но вполне ясно для нас то, чего хочет от нас хозяин: та ближайшая цель, к которой мы стремимся. Цель эта, -- как говорит нам высшая мудрость людская, наш разум, и опыт, и наше чувство, есть приближение всё к большему и большему совершенству всего существующего. Средство для этого есть единение всех существ, достигаемое для каждого отдельного лица устранением всего того, что мешает единению и увеличению в себе любви.
   Судя по вашему письму, вы человек умный и горячий (искренний), советую вам попытаться жить для этой цели, -- поставить себе эту цель главным двигателем жизни, и вы из опыта узнаете, справедливо ли то, что я говорю вам.[...]
  
   Письмо без обращения. В копировальной книге адресат не указан. Можно, однако, предположить, что письмо это адресовано в Цюрих, Генриху Штаубу ("молодому философу", как он называет себя в письме) в ответ на его письмо от 25 апреля с вопросами о смысле жизни.
  
   Т. М. Бондареву.
   1898 г. Сентября 11.
   В том виде, в каком она есть, книга делает и сделает свое дело, т. е. распространит между людьми сознание их греха и укажет им средства его искупить.
   От души желаю тебе душевного спокойствия и в жизни и в встрече близко уже предстоящей нам смерти, т. е. уничтожения нашего тела и перехода нашего духа в другое состояние.
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Сентября 18.
   [...] Я твердо верю, что всё устроится хорошо не только для изгнанников, но и для всех людей.
   [...] Иногда думаю, что переселение это есть слабость и грех. Претерпевый до конца спасен будет. Но когда вспомню, как много пострадали и страдают еще духоборцы за исповедание истины, стараюсь не думать этого и только по мере сил служить им.
   Стараюсь тоже не думать о том, что царствие божие близится, и что мы видим его приближение, потому что такие мысли ослабляют силу служения. Не годится пахарю оглядываться назад. Христос не только не видал осуществления своего учения, но видел полное посрамление и уничтожение его. К тому надо быть готовым и нам. И что бы ни случилось, знать, что дело божие то, которому мы хотим служить, неизбежно совершится, хотя бы на наших глазах оно погибало бы. [...]
  
   Ответ на письмо Бирюкова от 4 сентября из Ларнаки с Кипра, в котором Бирюков писал о положении духоборов на Кипре и говорил, что оно не так плохо, как предполагалось вначале, и что приехавшие туда духоборы надеются пригласить и остальных.
  
   Д. Н. Жбанкову.
   1898 г. Сентября 30.
   [...] По вопросу же, вас занимающему, не могу ничего иного сказать, кроме повторения того, что я писал в статье об этом.1
   Прибавить к этому я бы мог только нецензурные выражения негодования и отвращения к тем высшим властям, от которых зависит и которые не хотят в своей закоснелости удовлетворить духовные требования всех неозверевших русских людей нашего времени.[...]
  
   Дмитрий Николаевич Жбанков (1853--1932) -- врач и общественный деятель. В 1898 г. Жбанков работал в Смоленской губ., принимая деятельное участие в помощи голодающему населению.
   Ответ на письмо Жбанкова от 4 сентября, в котором Жбанков, пересылая Толстому приветствие смоленских врачей по случаю семидесятилетия Толстого, писал, что посылает свою статью о телесных наказаниях, и просил Толстого прислать несколько слов "о розгах -- этом русском позоре" для составляемого им "Сборника мнений известных русских людей о телесном наказании". Об этом Жбанков просил Толстого ранее, в письме от 30 марта 1898 г., на которое Толстой не ответил.
  
   1 Толстой о телесном наказании писал в статье "Стыдно" (1895).
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Сентября 30.
   [...] Я же теперь весь поглощен исправлением Воскресенья. Я сам не ожидал, как много можно сказать в нем о грехе и бессмыслице суда, казней. [...]
   Я, слава Богу, живу хорошо, т. е. лучше, чем прежде: больше согласия и любви с людьми и больше покорности воле божьей. Нелюбовь ведь только от непокорности.
   [...] Таня в Москву поехала. Она очень тревожна: не может вынести девственности или с трудом выносит ее. Как выносите ее вы? Помогай вам Бог продержаться в этой жизни на этой ступени. [...]
  
   Т. Л. Толстой.
   1898 г. Октября 4.
   [...] что же я могу написать? Только то, что жаль тебя, жаль твоих слез, твоих страданий.
   Еще могу подтвердить, что сказал тебе, что решать надо в лучшие, спокойнейшие минуты жизни. Не в минуты апатии или возбуждения, а в минуты свободы от внешних влияний и духовной ясности. И что решишь в такие минуты -- того и держаться. И решать самой, не позволяя никому влиять на себя. Ты хорошо делаешь, что просишь не говорить с тобой об этом. Я и не написал бы, если бы не Маша. Если не то написал, -- прости.
   Мое мнение или, скорее чувство, -- искренно перед Богом -- то, чтобы тебе было хорошо, а хорошо тебе будет только тогда, когда не будет гипнотизации и слез.
   Не думай, что я против. Но, впрочем, лучше не говорить, тем более, что ничего не могу определенного сказать, кроме того, что не переставая думаю о тебе и чувствую отражение твоих чувств.1
  
   1 Речь идет об отношениях Т. Л. Толстой с М. С. Сухотиным. В 1899 г. она вышла за него замуж.
  
   П. И. Бирюкову.
   1898 г. Октября 16?
   [...]Чую сердцем, как вам тяжело, напряженно тяжело. Знаю, что у вас, как и тех наших друзей, с которыми вы живете, есть то, что поддерживает в трудные минуты жизни -- вера в жизнь вечную, крошечную часть которой составляет эта жизнь, важная только тем, чтобы в ней не изменить познанной нами воли божьей. Знаю это, но знаю и то, что невозможно всегда поддерживать себя в том духе, в котором видишь и помнишь только Бога и его закон, знаю, что после подъема духовного, бывают упадки. И вот в эти-то минуты упадка духа хотелось бы быть с вами, чтобы вместе страдать и вместе подниматься и помогать друг другу.
   Всегда мне в тяжелые минуты памятны слова Христа: не на этот ли час я и пришел? И эти слова всегда поддерживают меня, если удается вспомнить их во-время. Трудные минуты тем должны быть дороги нам, что для них-то, для того, чтобы мы как должно перенесли их, для них-то мы и жили и набирались силы всю предшествующую жизнь. Претерпевый до конца спасен будет.
   [...] Я один с дочерьми в Ясной. Вас они любят посвоему, а я люблю через Бога, как и могу теперь только любить людей. [...]
  
   Ответ на письма Бирюкова от 5 и 11 октября нов. ст., в которых Бирюков сообщал о тяжелом положении духоборов на Кипре и о необходимости их скорейшего переселения; касаясь жизни духоборов, он писал, что "чем больше живешь с ними, тем интереснее и тем милее становятся они".
  
   Д. А. Литошенко.
   1898 г. Октября 16.
   [...] Чертков живет с женой. Анна Константиновна болезненная женщина и прекрасный человек -- христианка, и маленький сын. Он -- человек искренно стремящийся к христианству, человек испорченный прошедшим, неровный, но необыкновенно правдивый и нравственно твердый. Он отдает и отдал уже всё, что у него есть, и удерживает только то, что нужно для существования. Ему трудно будет помочь вам, но он поможет и, надеюсь, даст вам работу. [...]
  
   А. Н. Дунаеву.
   1898 г. Октября 21.
   [...] Ах, мне, милый друг, всё чаще и чаще хочется уйти. Кажется, что я свой урок кончил и пора бы расчет, а то без дела, горячего дела, в котором забываешь себя, скучно, особенно среди безумных, безумие которых, особенно при вечернем свете, ясно видно. [...]
  
   П. А. Буланже.
   1898 г. Октября 21.
   [...] Хорошо ли вам? Как идет внутренняя жизнь: Побеждаете или побеждены или, самое лучшее, сознаете себя непрестанно борющимся с своим животным, с соблазнами, с обманом?
   [...] Чувствую выгоды старости -- большее спокойствие, основанное, главное, на сознании близости смерти. Нынче рассказывал Тане про одну мать, у которой умер любимый юноша сын, что он, умирая, говорил ей: Ах бы ты знала, мама, какое счастие умирать!
   Вот кабы дожить до этого, чтобы, как в детстве, живешь весело и бодро, с всегдашним ожиданием еще лучшего воскресенья, праздника, когда не будешь учиться, а будут разные новые удовольствия. Кабы так смотреть на смерть! А можно и даже должно. Если мы сыны божии и живем духовной жизнью, то смерть должна быть не пугало, а радостная надежда и поощрение.[...]
  
   А. Шкарвану и X. Н. Абрикосову.
   1898 г. Ноября 1.
   [...] можно и должно смотреть на смерть всегда, как на радостную перемену. Быть благодарным за то, что она на конце пути. [...]
  
   Хрисанф Николаевич Абрикосов (р. 1877) -- в то время сочувствовавший взглядам Толстого. Автор воспоминаний "Двенадцать лет около Толстого". В марте 1898 г. Абрикосов уехал в Англию, где работал в колонии в Перлей в Эссексе, а в июле 1898 г. переехал с больным Шкарваном в Швейцарию.
   Ответ на письма Абрикосова и Шкарвана от 4 октября нов. ст. Абрикосов писал о неудовлетворенности своей жизнью; Шкарван сообщал свои мысли о смерти, вызванные его болезнью.
  
   П. В. Веригину.
   1898 г. Ноября 1.
   [...] Я совершенно того же мнения -- именно того, что важно не место, в котором мы живем, и не условия, нас окружающие, а наше внутреннее душевное состояние. Познаете истину, и истина освободит вас, везде, где бы вы ни были. Вы пишете, что вы почти против переселения, и я также, но вам, живущему в тяжелом изгнании, можно говорить страдающим людям, что им следует еще страдать и претерпеть до конца, но мне, живущему на свободе и при всех лучших условиях, неудобно говорить людям, которые страдают: страдайте, терпите, терпите еще. А жалко и то, что мы расстаемся с близкими по духу людьми (утешаюсь тем, что везде наши братья), жалко и то, что люди не претерпели до конца и тем не помогли другим людям познать истину, потому что ничто так не свидетельствует об истине, как несомые за нее страдания.[...]
  
   О. К. Дитерихс.
   1898 г. Ноября 1--2?
   [...] мне план ваш не нравится.1 Главное, мне не нравится эгоизм вдвоем, самый жестокий, или озабоченное высиживание детей, вся жизнь посвященная на это. Я вижу это вокруг себя и думаю, что можно найти лучшую жизнь, особенно для двух молодых, сильных, любящих людей. Главное, чтобы была цель служения делу божию или, проще, вне себя, своего счастья. А вне себя нет ничего достойного труда, кроме служения Богу, т. е. тому, чтобы людям было жить лучше.[...]
  
   Ольга Константиновна Дитерихс (1872--1951) -- сестра А. К. Чертковой, с января 1899 г. жена Андрея Львовича Толстого (разошлись в 1903 г.).
  
   1 В письме от 20 октября О. К. Дитерихс писала, что после их свадьбы с А. Л. Толстым они думают купить небольшое имение близ Ясной Поляны и заняться хозяйством.
  
   И. М. Трегубову.
   1898 г. Ноября 15.
   [...] Первое письмо хорошо, а второе мне не нравится и вам советую не руководиться им в своих поступках. Не спрашивайте у меня, почему. Даю вам результат моих рассуждений, а рассуждения не убедят, если вывод не покажется вам убедителен.
   Любя вас, желаю вам и советую устроить свою жизнь независимо от жизни других людей, в зависимости только от Бога. [...]
  
   Ответ на письмо Трегубова от 10 октября, в которое были вложены два письма Е. П. Накашидзе к Трегубову. В первом из них она писала о невозможности между ними близких отношений и советовала ему уехать к духоборам в Америку, во втором добавляла, что именно "это дело помощи духоборам" и может "сроднить" их.
  
   Ю. О. Якубовскому.
   1898 г. Ноября 15?
   [...] Превращение внутреннее, возрождение, описание этого явления есть одна из самых трудных задач искусства, и такое описание действует страшно сильно, если оно удачно, и совершенно не действует и даже отрицательно, когда оно неудачно. [...]
  
   Юрий Осипович Якубовский (1857--1929) -- банковский служащий, знакомый Толстого с 1886 г.
   Ответ на письмо Якубовского от 14 октября, в котором Якубовский сообщал, что посылает Толстому статью воспитателя в Кадетском корпусе в Самарканде Альфреда Осиповича Термена по вопросу о воспитании.
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1898 г. Августа конец, ноября 17?
   [...] Я говорю, что в наше время велись две войны: одна -- испаноамериканская, которая окончена, а другая -- война против войны, которая всё еще продолжается и прекратится лишь с окончанием всех войн в мире. Это та война, которую ведут духоборы и все истинные христиане против русского и вообще всех милитаристических правительств. Я слышал, что у вас есть великие герои, которые убили множество почти безоружных людей (испанцы были безоружные по сравнению с американцами). Я получил письма от американцев, приглашающих меня написать об этом благородном деле их матросов и солдат, как они это называют. Но я нахожу, что дело, сделанное американской армией и флотом, было противоположно всему тому, что благородно, и все эти герои отвратительны. Я могу себе представить старого слабого человека, полного предрассудков, думающего, что он может разрешить спор дракой, но когда я вижу, что сильный и молодой человек, который по своему развитию и идеям своего времени должен бы больше понимать, принимает вызов этого старика, побивает безумного старого человека и гордится этим, то мне это противно. А такова картина американской войны. Я не говорю о причинах, лучше сказать -- о предлогах войны, потому что не может быть настоящих причин для войны, для убийства людей, с целью сделать людей счастливыми. Таким образом, я не говорю о предлогах, а о самой войне.
   И в этой отвратительной войне они прославляют героев, и весь мир настолько глуп, что прислушивается ко всем этим жестоким нелепостям, вместо того чтобы пристыдить тех, кто объявляет все эти ужасы высокими делами. А в то же время в другой войне, ведущейся во всем мире, имеются истинные герои, замученные одни, без свидетелей, которые могли бы поддержать их, в глуши средней Азии и Сибири; они держатся своих убеждений, покрывая стыдом своих мучителей, распространяют истину и разлагают организацию войны. Никто не знает этих героев и не интересуется ими. Но я думаю, что не только христиане, но и вообще культурные люди должны презирать всех этих гнусных языческих героев, очень гордых тем, что убили многих братьев и заставили пойти назад человеческую совесть, и должны быть в духовном единении с теми истинными героями, которые погибают одни, не для мнения людей, а для Бога и человечества, и помогать им, насколько мы можем.
   Я надеюсь, что ваши друзья не ужаснутся моими антипатриотическими чувствами, а также извинят мне то, что я так плохо их выразил.[...]
  
   А. М. Хирьякову.
   1898 г. Ноября 24.
   [...] Денежные дела, условия -- так мне противны и чужды, что я всего боюсь в этой области. [...]
  
   Т. Л. Толстой и М. Л. Оболенской.
   1898 г. Декабря 5.
   [...] Я его1 очень люблю: такой же твердый, ясный, кроткий, как и все они, эти люди 25 столетия. В сравнении с ними особенно тяжелы те люди 15 столетия, среди которых живешь. Ужасно был дорогой спутник 11-го столетия.[...]
  
   1 Духобор Чернов.
  
   П. В. Веригину.
   1898 г. Декабря 5?
   [...]Всё идет хорошо. Но нельзя достаточно часто повторять всем нам то, что вы пишете, что не важно место, в котором мы находимся, а важно наше отношение к Богу и людям, верим ли мы, что жизнь в духе, а не в плоти, и готовы ли мы, памятуя это, всякий раз, когда предстоит выбор между духовным и телесным благом, пожертвовать всеми мирскими временными делами для соблюдения своей вечной души. Жить мне по всем вероятиям остается недолго, и многое хочется передать, что кажется мне ясным и важным, а между тем не обдумано людьми. Последнее время меня особенно занимает мысль о том, что большая доля наших несчастий происходит от нашего ложного представления о Боге, а потому и нашего неверия в него. Главное, ложное представление о Боге происходит от усвоенного верования о сотворении мира, о том, что мы знаем, как сотворен мир и кто его сотворил. От этого суеверия происходит ложное представление о Боге, который, как человек, то сидит спокойно, то затевает, что ему вздумается, и еще более ложное представление о начале мира и человека, а потому и о конце мира и жизни человеческой. Мы но видим ужасающей нелепости такого представления только потому, что слишком привыкли к нему. В сущности же для всякого человека, свободного от этих нелепых суеверий, вопрос о происхождении и конце мира никогда и не представится. Такой человек видит себя живого в мире и по времени и пространству, не видит ни впереди себя, ни позади конца ни пространству, ни времени и, раз поняв это, заботится только о том, чтобы понять законы мира и, главное, закон своей жизни, по христианскому выражению -- волю отца жизни. Разумный и свободный человек старается только понять и исполнить в этом мире закон своей -- так же, как мир, -- не имеющей ни начала, ни конца, -- жизни, исполнить волю Бога, того Бога, которого он признает позади этих его законов и о котором он не может составить себе никакого понятия. Он знает только, что существо, установившее эти законы, есть, но понять это существо и его цели он (человек разумный) и не пытается, понимая, что он, часть ограниченная, никак не может понять целого. Всё то, что он может понять, это то, что свойство этого Бога жизни, проявляющегося в его душе, есть любовь, т. е. победа единения над разъединением.
   При еврейско-церковном понимании человек составляет себе понятие о Боге, об его свойствах, об его деятельности (творение, искупление и т. п.), а не заботится об его законах, об его воле, которую призван исполнять человек и которая указана ему в его сердце, -- разумом и любовью. При разумном же, простом понимании жизни, без суеверия творения, человек знает несомненно только закон Бога, его волю и все силы полагает на уяснение себе его (закона) и следование ему, про Бога же ничего не знает кроме того, что он есть и дал человеку свой закон для исполнения.
   При первом взгляде и мир и человек начались и потому должны и кончиться, и страшны делаются и смерть и кончина мира; при втором, разумном взгляде -- как мир никогда не начинался и никогда не кончится, так никогда не начиналась наша жизнь и никогда не кончится, и потому кончины мира не может быть, а смерть не страшна, потому что есть только более резкая перемена, чем все те, которые совершаются во временной жизни. Нет ни наград, ни наказаний, а есть только то, что и здесь, что свое добро ведет всегда к общему добру, а свое зло ведет к общему злу, и добро радостно, а зло мучительно. Добро это единение -- любовь. Зло это разъединение, злоба. [...]
  
   Д. А. Хилкову.
   1898 г. Декабря 5?
   [...] На ваше длинное письмо я отвечал вам коротеньким письмом [...] отклоняя обсуждение вопроса о половой любви. С вашим мнением я желаю всей душой быть согласен, как желаю быть согласен во всем и со всеми. Если же я не разделяю этого мнения, то затем мы и исповедуем учение братской любви, чтобы стремиться к единению и согласию и уметь так обращаться с нашими несогласиями, чтобы они не разделяли нас.[...]
  
   В. И. Скороходову.
   1898 г. Декабря 11?
   Вы мне задаете очень трудный вопрос. Вообще я считаю, что человеку никогда не надо трогаться с того места, на котором он находится, без крайней необходимости, такой, что его выгоняют или требуют его присутствия в другом месте. -- Это первое. Второе, я знаю, что часто и часто приходится людям раскаиваться в том, что они не выдержали еще несколько времени. "Претерпевый до конца спасен будет". Всегда в то время, когда кажется особенно трудно и хочется переменить, тут-то и стало бы легко, если бы потерпел еще.
   Это общие соображения, которые легко делать со стороны, но я знаю, как иногда приходится так трудно, что хотя и знаешь, что надо бы оставаться, не имеешь сил и чувствуешь, что ничего хорошего из продолжения начатой жизни выйти не может, что сам портишься. Знаю, что бывают такие состояния, но я думаю, что им верить не надо, а надо помнить, что везде Бог один, везде одна его воля и везде ему служить можно. Веригин пишет, что он почти против переселения духоборов, что если в Канаду увезти с собой свои слабости, то там будет худо, а если здесь побороть их, то здесь будет хорошо. И нельзя не согласиться с этим.
   Но если отдаться своей слабости и уехать в Канаду вам с семьей, выйдет ли из этого добро? Зная вас, я думаю, что да, что все вероятия, что вам и вашей семье будет хорошо от этого. Но вы спрашиваете: не будете ли вы вредны для них? И на этот вопрос я прямо отвечаю: да -- вы меньше всех других, как я знаю вас, но вообще люди нашего склада жизни, ученые, каждый с своими теориями, мы все будем вредны для них и мы, если высушимся около них, то они наверное настолько отсыреют, насколько мы высушимся. И потому я думаю, что и с этой стороны лучше вам оставаться на месте и продолжать работать и для себя и над собой. Ведь это вам кажется, что ваша жизнь пуста и нехороша, другим же она иначе кажется. Я уверен, что, несмотря на все те неурядицы, от которых вы страдаете, ваша жизнь полезна и очень, и очень поучительна для многих. Что же касается детей, то для детей важен пример родителей. Если же родители их не выучат, то среда не научит. В каждой среде он найдет дурное, если захочет подражать дурному. Родителям же они невольно подражают, и если в них хорошее, то оно неизбежно отразится в них. Совет мой: лучше не уезжать.[...]
  
   Владимир Иванович Скороходов (1861--1924) -- участник нескольких земледельческих общин. С середины 1890-х гг. жил на хуторе Лескен, близ Нальчика, Терской области. Автор "Воспоминаний старого общинника" .
   Ответ на письмо Скороходова от 27 ноября, в котором Скороходов писал о своем желании переселиться с духоборами в Канаду и спрашивал совета Толстого.
  
   Эльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1898 г. Декабря 12.
   [...] Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что наше чрезмерное умственное развитие много мешает нам в деле жизни. Сын мой спросил раз мужика, отчего он не стал жить у соседа помещика? Мужик отвечал: у него жить нельзя. -- Отчего? -- Дюже умен. -- И я думаю, что большинство наших неудач происходит от того, что мы дюже умны. Как просто и легко достигают духоборы того, что кажется нам недосягаемо с нашим умом и ученостью. Боюсь, что в этом будет состоять и в Commonwealth1 препятствие к достижению их цели. В последнем  я прочел рассуждение о том, что патриотизм может быть хорошим. Это грустно.[...]
  
   1 Интеллигентная община в штате Джорджия, США, публиковавшая свой собственный журнал.
  
   А. Ернефельту.
   1898 г. Декабря 16.
   [...] Хотя я и не читал вашу книгу о плотском и духовном рождении Иисуса, я думаю, что книги такого рода: религиозные размышления, приуроченные к священному писанию, мало полезны. Я думаю, что время, когда такие книги имели значение, прошло, и что теперь нужно писать книги (если уж писать религиозные книги), проникнутые духом Христова учения, независимо от текста писания, опираясь не на писание, а на разум и любовь, свойства, общие в сем людям.
   Содержание вашей драмы нравится мне, но не вижу внутренней связи между обращением начальника крепости и его отречением от насилия. Впрочем, это, вероятно, ясно в самой драме. Во всяком случае желаю ей успеха, и даже успеха материального, который для вас, вероятно, не нужен для роскоши, а для свободы от нужды, и которым вы воспользуетесь, вероятно, только в этой мере.
   [...] стараюсь жить настоящим, вечным, готовясь к переходу в другую форму жизни, стараясь в этой делать волю пославшего.[...]
  
   Ответ на письмо Ернефельта от 14 декабря, в котором Ернефельт сообщал, что написал книгу на евангельскую тему и драму о "исторической личности Финляндии, Самуэле Крёель, верившем в возможность посредством законного преследования добиться правды против угнетателей народа". В письме он излагал содержание и своей книги и драмы.
  
   А. П. Щербаку.
   1898 г. Декабря 16.
   [...]Я очень сожалел о том, что ваша жизнь на Лысой Горе расстроилась. Претерпевый до конца спасен будет, и может быть, если бы вы потерпели еще, жизнь бы наладилась; разумеется, не царство небесное на земле, которого мы всегда склонны ожидать от наших усилий, а такая жизнь, которая была бы сносна материально и удовлетворяла бы вашим нравственным требованиям и была бы воспитательна для детей. Но теперь нечего cry spilt milk,1 и вам надо устроиться как можно лучше в Америке. Знаете ли вы про колонию в Georgia Christian Commonwealth, издающую журнал Social Gospel? [...] Я думаю, что жизнь их сложилась не без компромиссов, но исповедуют они самое ясное, простое и трудное исполнение христианского учения в жизни, т. е. ставят единственной связью общественной не насилие и справедливость, понимаемую каждым обществом по-своему, а свободу и любовь. [...]
  
   Антон Петрович Щербак (Щербаков, 1863--1930) -- уроженец г. Сумы, Харьковской губ., с 1880-х гг. принимавший участие в революционном движении; неоднократно арестовывался и отбывал заключение в тюрьмах. В 1896--1897 гг. работал в общине "Лысая гора" на Кавказе. В 1898 г. уехал в Калифорнию и жил на ферме близ Лос-Анжелоса. С Толстым познакомился в 1896 г.
   Ответ на письмо Щербака от 25 ноября из Сан-Бернардииа (Калифорния), в котором Щербак сообщал о его выходе из общины "Лысая гора" и отъезде с семьей за границу; писал о своей жизни в Калифорнии.
  
   1 нечего плакать о пролитом молоке, -- английская поговорка.
  
   Д. Т. Бондареву.
   1898 г. Декабря 30.
   Очень благодарю вас [...] за сообщение очень для меня печальное о смерти родителя вашего, человека очень замечательного и оставившего после себя значительное сочинение. Вы бы очень обязали меня, сообщив мне о нем и о последнем времени и часах его жизни как можно больше подробностей.
   Кроме того, что я высоко ценил его, как писателя, я любил его, как человека. И потому рад буду всем самым мелким подробностям о нем.
   Исполнили ли вы его желание похоронить его в поле?[...]
  
   Даниил Тимофеевич Бондарев -- сын Т. М. Бондарева. В письме от 9 ноября писал о смерти своего отца (последовавшей 3 ноября), перед смертью просившего уведомить Толстого о его кончине.
  
   Н. Р. Ботвиннику.
   1898 г. Декабря 30.
   Мы несомненно явимся перед нашими детьми злостными обманщиками, всё равно принадлежим ли мы к церковно-христианской, какого бы то ни было исповедания, или к еврейской, или к магометанской, или буддийской вере, и к какой бы мы ни принадлежали народности (угнетающей или угнетенной), если мы передадим нашим детям те верования наших предков о сотворении мира и других чудесах, потерявших для нас всякий смысл и в которые мы уже не можем верить, и если, сверх того, передадим им то предпочтение перед другими своей народности родности (патриотизм) и своей вере, которое служило и служит до сих пор источником величайших бедствий человечества.
   Вы пишете: не будем ли мы виноваты перед своей нацией, если мы, минуя национальность, внушим детям одни общечеловеческие идеалы?
   Я думаю, что мы будем страшно виноваты перед своей совестью и Богом, если мы не внушим этого. Всё несчастие евреев происходит оттого, что они не хотят понять этого. И, казалось бы, евреям-то и не следовало бы делать эту ошибку. Их мессия, имеющий соединить людей, находится впереди, а не назади. И соединить людей может не бессмысленная в наше время басня о сотворении мира и избранном народе и не постановления талмуда и т. п., а безразличная братская любовь ко всем людям, сыновьям одного Бога.
  
   Наум Рафаилович Ботвинник (р. 1873) -- врач, с 1918 г. заведующий глазной клиникой Военно-медицинской академии; автор нескольких научных работ.
   Ответ на письмо Ботвинника от 17 декабря из Петербурга с вопросом: "Как, в каком духе и направлении должны мы воспитывать своих детей?.. Не явимся ли мы перед нашими детьми злостными обманщиками, если не обратим их внимания с детских лет на их национальность и религию?"
   1899
  
   Эдуарду Сине (Edouard Sinet).
   1899 г. Января 2/14.
   Физический труд, которому посвятит себя христианин, и наказания, которым его могут подвергнуть, вследствие его отказа от военной службы, не являются разрешением того вопроса жизни, который возникает перед каждым серьезным и искренним человеком нашего века. Это только случайные результаты его веры, иначе говоря, его жизнепонимания. Эти результаты, более или менее благоприятные для его идей, никогда не могли бы иметь какого-либо влияния на его решения. Моисей не вошел в обетованную землю, а наиболее возвышенный и богатый последствиями пример в жизни Иисуса -- это его смерть. Покинутый всеми друзьями, один среди врагов, он сам одну минуту усомнился в пользе своей жертвы. 100 лет спустя после его смерти учение и жертва его были менее известны цивилизованному миру того времени, чем страдания последнего русского, немецкого, шведского солдата, который отбывает свой срок в тюрьме за отказ от службы. И вот теперь это забытое учение воскресает, перерождает весь мир и изменяет его в корне.
   Единственное средство быть уверенным, что поступок, совершаемый нами, есть истинный и благой, это совершать его не в виду тех последствий, которые он может вызвать, но только из покорности воле того, кто послал нас в этот мир.
   Я всегда могу несомненно знать то, чего эта воля требует от меня, не зная последствий, к которым приведут мои поступки.
  
   Эдуард Сине (Edouard Sinet) -- молодой француз, художник, отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям. Осужденный в дисциплинарный батальон, был отправлен в Алжир, откуда через несколько лет бежал. В феврале 1899 г. приехал к Толстому. Вскоре из России уехал в Канаду с четвертой партией духоборов. Прожил в Канаде около двух лет и, получив амнистию, вернулся во Францию. Толстой записал в Дневнике 21 февраля 1899 г.: "Живет интересный и живой француз Sinet, первый религиозный француз". Об Алжирском дисциплинарном батальоне есть упоминание в письме к В. Г. Черткову от 2 ноября 1897 г.
   Ответ на письмо Сине из Парижа от 25 декабря н. ст. 1898 г. (перевод с французского): "Великий Человек Grand Ноmmе, ваше время драгоценно, но я смею сказать, что оно не будет потеряно за чтением этого письма, имеющего целью интерес всего человечества. В России просьба во имя Христа о неотложной помощи всегда исполняется; и вот во имя Христа я обращаюсь к вам в тот час, когда многие празднуют годовщину его рождения. Брошенный с детства в жизнь, полную приключений, я жадно искал истины, когда, наконец, один искренний человек указал мне на вас. С тех пор я твердо уверен, что вышел из темного и бесконечного лабиринта заблуждений. Итак, я хочу немедленно направить свою жизнь, и мне необходимо выбрать тот или иной путь. У моей матери есть кое-какие средства, которыми она делится со мной; я один имею на нее некоторое влияние, но взгляды ее расходятся с моими. Она человек пожилой, и переубедить ее трудно. Если завтра я уеду, сказав ей, что собираюсь сам зарабатывать себе кусок хлеба, это может убить ее, так как, оторванная от меня, своего последнего сына, в течение пятнадцати лет, она встретилась со мной уже только в военной тюрьме, и с тех пор восемь лет она со мной неразлучна. По выходе моем из военного рабства, она дала мне возможность изучить мое любимое искусство -- живопись -- и счастлива, следя за моими успехами, считая, что я на верном пути. Если я ее брошу, она сочтет, что родила еще одного неблагодарного сына, и никакие увещевания не подействуют на нее. Если же, паче чаяния, она останется жива, то, судя по ее обывательским привычкам, она в несколько лет растратит всё свое состояние из мести к своему мужу, который развелся с ней и вновь женился, а также и к своим разбежавшимся детям, для того чтобы оно никому не досталось. Не лучше ли было бы попытаться постепенно привести ее к тому, чтобы она купила дом и кусок земли, которые впоследствии дали бы возможность прокормиться нескольким людям? Встает еще вопрос военной службы: должен ли я, относясь к этому в глубине своей совести отрицательно, вновь надеть через несколько недель ненавистный мундир? Позволяю себе задать вам этот второй вопрос, который отнюдь не мешает выполнению первого, т. е. останусь ли я или нет с моей матерью (тактично умалчивая перед ней или напрямик высказав ей всю правду), потому что моя мать не любит военщины и охотно осталась бы в Швейцарии или в Италии из-за своего ненадежного здоровья. Согласно одному документу, который я видел собственными глазами, я числюсь на поруках и состою под надзором по обвинению в том, что был главой заговора и несколько раз пытался бежать. Если я просто заявлю: "Я отказываюсь убивать своих братьев", -- голос мой останется без ответа, и будет придумано другое объяснение моему отказу, которое в корне уничтожит принесение в жертву моей свободы. О, конечно, если бы я мог себя принести в жертву с пользой, то я не колебался бы, но для этого нужен был бы поступок, обращающий на себя всеобщее внимание, что необходимо особенно для молодежи, еще не подвергавшейся рабству дисциплины, и также для широкой огласки примера, резко выступающего из темноты подобных замалчиваемых повседневных фактов. Ради общественного блага, даже если бы это сразило мою мать, я думаю, что мой долг был бы принести себя в жертву. Да, я хотел бы показать всем собравшимся студентам Латинского квартала (в котором я живу) судьбу христианина, отдающегося в руки ненавидящих; многие из них смеялись бы, но некоторые, читавшие ваши последние произведения (хотя они здесь дороги по сравнению с вашими прежними романами), может быть, прониклись бы моим примером [...] Пусть заговорит в вас опыт милосердия, Отец мой, направьте меня на верный путь! Я готов покинуть всё, чтобы помочь моим братьям в физическом труде, к которому я привык, или чтобы принести себя в жертву. Ответьте, великий человек, маленькому, склонившемуся перед вами. Повторяю, я от всего сердца хочу стать вашим горячим последователем и всецело предан вам [...] Так как некоторые письма из переписки с матерью были в свое время перехвачены, то из предосторожности я не даю своего домашнего адреса, в виду крайней важности для меня вашего ответа; по получении его я рассчитываю принять решение в двадцать четыре часа и напишу вам до этого и если возможно и после. Я принадлежу к призыву 1889 года, отправляющемуся на военные упражнения в 1899 году по способу персонального призыва и могу быть отправлен через пять дней или через месяц, так как для этого призыва точные сроки не установлены".
  
   С. Л. Толстому.
   1899 г. Января 4?
   [...] Напрасно ты так мрачно и уныло смотришь на свою жизнь.1 Во 1-х, верь, что твое положение не исключительное, т. е. что не ты один страдаешь от женитьбы.
   Во 2-х, и не женившись, можно прожить. И такая жизнь имеет свои большие преимущества, а в 3-х, прожив жизнь, я убедился, что это большое и вредное заблуждение думать, что жизнь может сложиться так, чтобы идти без затруднений; вся жизнь всякого человека есть постоянное развязывание, распутывание узлов. И не надо сердиться на эти узлы, думая, что это исключительная неприятность, а внимательно и осторожно распутывать их, и что в этом задача жизни. Знаю, что без жены в твою пору человеку приходится жить или очень грязно или очень напряженно и опасно; но что же делать, этот труд выкупается другими выгодами. Когда мне бывает трудно, я всегда вспоминаю слова, приписываемые Христу тремя евангелистами синоптиками2 во время молитвы в Гефсиманском саду. По одному он сказал: не моя да будет воля, но твоя, -- по другому: не то, чтР я хочу, да будет, но то, чтР ты хочешь. -- по третьему: не так, как я хочу, а так, как ты хочешь. Я для себя соединяю все три. И это успокаивает меня. Главное: не так, как мы хотим. Иногда жизнь идет гораздо лучше, чем мы хотим, а мы недовольны, потому что не так, как мы хотим. Я думаю, что так и у тебя. Дай Бог, чтобы так было у тебя. Но ты скажешь: чтР же я советую в твоем положении? Советую: на все предъявляемые тебе жизнью требования отвечать по высшим указаниям совести. [...] Ты упрекаешь себя за то, что ты поехал отчасти для того, чтобы сделать это для меня. А мне это то и дорого и это то до слез трогает меня.
  
   Сергей Львович Толстой (р. 1863 г.), старший сын Толстого, сопровождал в Канаду второй пароход с духоборами, "Lake Superior", вышедший из Батума 23 декабря 1898 года. 25 декабря пароход стоял на Константинопольском рейде, 15/27 февраля 1899 г. прибыл в Канаду. Письма С. Л. Толстого о подготовительных работах в Батуме напечатаны в "Листках свободного слова" 1899, 3, приложение, стр. XXX--XXXI.
   Ответ на письмо С. Л. Толстого от 25 декабря 1898 г.: "...Теперь, уезжая надолго, я хочу тебе написать кое-что о себе. Я боюсь, что, поехав с духоборами, я поступил так не потому, что прежде всего хотел им помочь; это была, конечно, одна из причин, но, боюсь, не главная [...] Может быть, я поехал потому, что я несчастлив в семейной жизни, или потому, что я хотел, чтобы ты был хорошего мнения обо мне. Ведь в сущности мне твое мнение дороже всякого другого. Я больше всего боюсь, что я тебя никогда больше не увижу" (печатается по черновику, сохранившемуся у С. Л. Толстого).
  
   1 В письме от 25 декабря 1898 г. C. Л. Толстой спрашивал у отца совета относительно своих семейных дел. В то время его первая жена, Мария Константиновна, рожд. Рачинская (1866--1900), больная туберкулезом, жила вместе с двухлетним сыном Сергеем отдельно от мужа.
   2 Матфей, Марк, Лука.
  
   Группе шведской интеллигенции.
   1899 г. Января 7--9?
   Мысль, высказанная в письме вашем, может иметь очень важные последствия, и я постараюсь по вашему желанию обратить на нее внимание царя и общества. Боюсь, однако, того, чтобы капризная и робкая русская цензура не запретила печатания как вашего прекрасного письма, так и самый ответ на него. Все-таки напишу, чтР думаю, и пришлю написанное вместе с вашим письмом сначала в русские, а потом в иностранные газеты. Мысль ваша о том, что всеобщее разоружение может быть достигнуто самым легким и верным путем посредством отказа отдельных лиц от участия в военной службе, совершенно справедлива. Я даже думаю, что это единственный путь избавления людей от все усиливающихся и усиливающихся ужаснейших бедствий военщины (милитаризма). Мысль же ваша о том, что вопрос о том, каким образом и чем должна быть заменена воинская повинность для лиц, не согласных убивать своего ближнего, должен быть предложен и может быть рассматриваем на имеющей собраться в Петербурге1 конференции, мне кажется совершенно ошибочным. Конференция, нам говорят, будет иметь целью если не разоружение, то прекращение увеличения вооружений. Предполагается, что на этой конференции сами правительства или их представители условятся о том, чтобы не увеличивать больше вооружений своих, но для того, чтобы не увеличивать более вооружений, необходимо прежде уравнять вооружения респективных2 государств, потому что те правительства, которые во время сбора конференции случайно будут слабее, чем их соседи, не могут согласиться на то, чтобы и в будущем оставаться в таком положении, не увеличивая своих военных сил. Если же дело конференции будет состоять в том, чтобы уравнять военные силы государств и на этом остановиться, то невольно возникает вопрос, почему правительства должны остановиться на таком вооружении, которое существует теперь, а не на более низком, почему, если выражать силу вооружения количеством полков, нужно, чтобы у Германии и России было то большое количество полков, которое теперь существует, а не меньшее количество. Почему нужно и русским и немцам иметь 810, 800 полков, а не по 499, не по 400, не по 300, не по одному, и, наконец, почему бы не выставлять вместо всех этих войск -- борцов, Давида и Голиафа, и решать международные дела, смотря по тому, кто поборет.
   Я помню, в Севастополе я пришел к приятелям адъютантам Сакена, начальника гарнизона, и в это время пришел князь С. С. Урусов, офицер, известный своей храбростью и один из лучших шахматных игроков того времени и вместе с тем очень наивный человек. Он сказал, что у него есть важное дело до Генерала, и его провели в дверь комнаты. Через 1/4 часа он вышел, а присутствовавшие при аудиенции адъютанты, смеясь, рассказали нам, в чем было дело Урусова до Сакена. Урусов предлагал Сакену для того, чтобы решить, за кем останется передовая траншея перед 5 бастионом, несколько раз переходившая из рук в руки и стоившая несколько сот жизней, вызвать от неприятеля лучшего шахматного игрока и сыграть партию на эту траншею: кто выиграет, за тем она и останется.
   Предложение было очень логично, но Сакен не согласился, потому что не мог ручаться за то, что бы Мак-Магон, несмотря на проигрыш своего чемпиона, не прислал бы батальон со штыками занять траншею. Точно также не могут согласиться и державы на то, чтобы уменьшить войска, потому что они никогда не могут быть уверены в том, что не явится вновь Наполеон или новый Бисмарк, который, наплевав на все условия, увеличит свои войска и побьет тех, которые будут так глупы, что будут держаться условия уменьшать их. Пока есть войска, то они нужны для того, чтобы побеждать. А побеждают les gros bataillons,3 и поэтому если правительство имеет войско, то оно должно стараться, чтобы его было как можно больше. В этом состоит обязанность всякого правительства. Оно поставлено затем, чтобы соблюдать могущество своей страны. В этом главное оправдание существования правительства. И потому, если правительство не делает того, к чему оно приставлено, его и не нужно. Оно не исполняет своей обязанности и не нужно. Правительство может делать очень многое во внутреннем управлении, может освобождать, просвещать, обогащать народ, строить дороги, каналы, колонизировать пустыни, устраивать общественные работы, но одного не может делать, именно того, для чего собирается конференция, т. е. уменьшать свои военные силы.
   Поэтому-то мне кажется, что предложение на рассмотрение конференции, как вы это предлагаете, вопроса о замене воинской повинности полезным трудом для людей, не согласных убивать своего ближнего, совершенно неуместно. Такое предложение может иметь только одно благое последствие, именно то, что оно явно обличит пустоту, праздность и лицемерие конференции. Конференция не может иначе отнестись как отрицательно к таким предложениям и никогда не допустит того, чтобы люди могли безнаказанно отказываться от исполнения воинской повинности, потому что такой отказ подрывает в ее основании власть правительства и даже смысл его существования.
   Запутавшиеся в своем многословии либералы, социалисты и другие, так называемые, передовые деятели могут, как они и делают это, воображать, что их речи в палате, в собраниях, их брошюры и книги имеют очень важное для прогресса человечества значение, но что отказы отдельных лиц по своим религиозным убеждениям от воинской службы суть неважные и даже ничтожные явления; но правительства знают очень хорошо, что все трескучие речи в рейхстагах и все стачки рабочих и революционные речи, демонстрации не только не страшны, но суть очень полезные отвлекающие средства от настоящего опасного для правительства дела, состоящего в пробуждении человеческого достоинства и вытекающего из этого сознания отказа от военной службы и податей, назначаемых на военное дело, и потому никакое правительство никогда не только не примет рассмотрения вопроса об этих отказывающихся, а всегда более или менее грубо поступит, так, как поступило русское правительство, которое в то самое время, когда с треском публиковало на весь мир свои будто бы миролюбивые намерения, самым жестоким образом преследовало и продолжает преследовать и мучить самых лучших и миролюбивых людей России -- духоборов, выгоняя их за границу или мучая в пустынях Сибири. И всякое правительство более или менее грубо вынуждено поступать и будет поступать так. До тех пор, пока правительства будут управлять своими подданными силою, они будут разрешать свои международные недоразумения тоже силою, и для этого войска правительств будут постоянно увеличиваться. Покуда будут правительства, будут и все увеличивающиеся войска, а покуда будут войска, будут и правительства. А потому уменьшиться войска не могут по воле, а могут уменьшиться и уничтожиться только против воли правительств. Уничтожиться же они могут против воли правительств только одним способом -- сознанием людей своего человеческого достоинства, не позволяющего им быть добровольными рабами-убийцами. Уничтожатся войска только тогда, когда между народами будет распространено истинное просвещение, не позволяющее делаться бесправным рабом других людей, подчиняясь той животной дрессировке, которая называется дисциплиной.
   Не то просвещение, при котором человек, знающий все науки и пользующийся всеми последними изобретениями, считает для себя возможным отдаваться на время в рабство других людей, допускает возможность и необходимость убийства и признает одних людей стоящих неизмеримо высоко над другими и имеющих право на безграничное уважение, а то просвещение, при котором человек признает священным только один закон делания другим того, чтР себе хочешь, не считает никого из людей ни выше, ни ниже себя, a всех безразлично считает своими братьями и ни при каких условиях, ни ради чего не отдаст в руки других людей свою свободу, составляющую основу его человеческого достоинства. Только тогда, когда будет распространено это истинное просвещение, уменьшатся, уничтожатся войска.
   На днях было известие, что американский полк отказался идти в Ило-Ило. Известие это передается как нечто необыкновенное. А между тем удивляться можно только тому, что люди-солдаты в наше время могут подчиняться начальству и идти американцы на Кубу, испанцы на американцев, немцы на французов и тому подобное. Ведь все эти люди читают книги, теперь читают газеты, имеют знакомых. Все американцы, идущие на Манилию, знают, чтР говорил Брайан4 о завоевательной мании американского правительства. Они слышали, что он сказал, что это скверный, безнравственный поступок. Да и каждый разумный человек не может не знать, что дурно нравственно подавлять свободу народов. Мало того, всякий знает, что дурно разорять, убивать, так что удивляться надо, как идут люди воевать, а не тому, как отказываются. Идут воевать и поступают на службу только потому, что не распространено и скрывается теми, кому это выгодно -- правительством, истинное просвещение. И потому для того, чтобы уничтожить войска и зло, происходящее от них, нужны не конференции правительств, a конференции граждан, обманутых и обманываемых правительствами, обманываемых самым коварным образом именно такими конференциями. Для того, чтобы уничтожить войска, нужно, чтобы общественное мнение приписывало важность не собранию наряженных в смешные костюмы представителей держав, которые после балов и обедов будут заседать в роскошных залах и с важностью говорить бессодержательные французские фразы, а напротив клеймило бы презрением и насмешкой такого рода собрания, имеющие целью только закрепить рабство людей, и приписывало бы важность и значение только поступкам тех людей, которые и словом и делом, не боясь страданий и смерти, заявляют сознание своего человеческого достоинства, отказываются от участия в бесчеловечной организации убийств. Уничтожатся войска тогда, когда такие люди будут признаны тем, чтР они есть -- первыми, передовыми борцами за свободу и прогресс человечества, и когда таких людей будут тысячи и миллионы, только тогда уничтожатся войска, а не тогда, когда будут собираться конференции.
   И вот почему я думаю, что отказ от воинской повинности и конференция правительств -- два явления несовместимые.
  
   Письмо адресовано группе представителей шведской интеллигенции в ответ на обращение к Толстому по поводу Гаагской мирной конференции. Конференция была созвана по инициативе русского императора Николая II. 12 августа 1898 г. министр иностранных дел обратился к представителям держав с предложением собраться для обсуждения вопросов о прекращении непрерывных вооружений и предупреждении будущих войн. "Духовные и физические силы народов, труд, капитал отвлечены в большей своей части от естественного своего назначения и расточаются непроизводительно. Сотни миллионов расходуются (непроизводительно) на приобретение страшных средств истребления [...] Просвещение народа и развитие его благосостояния и богатства пресекаются или направляются на ложные пути", -- говорилось в циркуляре министра. Державы ответили принципиальным согласием, но, разумеется, никакого практического значения конференция не имела. Идея разоружения вызвала повсеместно усиление вооружения с тем, чтобы возможное постановление комиссии о сокращении вооружения привело бы к прежнему состоянию. Новый циркуляр русского правительства от 30 декабря 1898 г. наметил восемь пунктов программы будущей конференции, из которых четыре касались ограничения вооружения, три следующих -- права войны и последний пункт ставил вопрос о мирных средствах разрешения международных конфликтов. Конференция состоялась в мае 1899 г. с представителями двадцати шести государств. Когда стало ясным, что основные вопросы -- ограничение вооружения и международный третейский суд -- не будут разрешены, конференция занялась второстепенными пунктами программы. Предложение о созыве Гаагской конференции вызвало волнение во всем мире. Многих удивляла и оптимистически настраивала мотивировка этого предложения. Но беспочвенность затеи, ее лицемерность постепенно становились очевидными для тех, кто возлагал на нее надежды, О Гаагской конференции см. официальное издание: "ConfИrence internationale de la paix", второе издание, Гаага, 1907; Ф. Мартенс, "Гаагская конференция" -- "Вестник Европы" 1900, III; Гр. Комаровский, "Вопрос о посредничестве и международном третейском суде на Гаагской конференции" -- "Русская мысль" 1900, I; его же, "Предложение России об ограничении вооружений" -- "Русская мысль" 1900, V.
   Подлинник письма шведов в архиве не обнаружен. Печатается в русском переводе, опубликованном в журнале "Свободная мысль" 1899, I, стр. 2--4: "Многоуважаемый Лев Николаевич! Зная ваше сочувствие к тем, которые, превосходя окружающих людей нравственным своим уровнем, терпят по недоразумению от них гонения, мы, нижеподписавшиеся рассчитываем на вашу доброжелательную помощь. За последнее десятилетие более тридцати беспорочных молодых людей осуждены в тюрьму и на штрафные работы, иные до трех лет и четырех месяцев за отказ от исполнения воинской повинности по своим убеждениям. В последнее время много голосов стало раздаваться против таких мер, и после того, как запрос об этом был сделан в рейхстаге в 1898 г., и Нижняя палата решилась с своей стороны обратиться с письменной просьбой к его королевскому величеству, правительство на этих днях передало на обсуждение особого комитета вопрос о том, в какой степени подлежащий воинской повинности, совести которого противно употребление оружия, может быть освобожден от нее в мирное время, и насколько можно заменить ее другой подходящей работой. В таком положении находится вопрос этот у нас. Но вопрос этот имеет значение не для одной нашей страны и потому должен, как вопрос общечеловеческий, быть рассмотрен и в других странах. Существующая система воинской повинности создала мучеников в Норвегии, Дании, Германии, Австрии, России, -- вообще во всем христианском мире. Везде подвергались той же участи юноши, желавшие лишь поступать по совести, везде они были причислены к преступникам и с ними вместе осуждены. Никто лучше вас этого не знает, граф, и никто лучше вас не умел бороться со злом. Но нам неизвестно, думали ли вы об этом, и в какой степени возможно предложить этот вопрос на рассмотрение правительства именно теперь, когда приготовляются к великой конференции общего разоружения, и потому мы просим вас обдумать его. Нам кажется, что возбуждение этого вопроса не может быть более своевременным, чем теперь, когда правительственные представители великих культурных стран должны собраться, чтобы изыскивать средства для уменьшения бедствий войны. Имея в виду не только сокращение сумм, тратимых на воинское вооружение, но, как мы надеемся, желая противодействовать войнам или по крайней мере уменьшить возможность их возникновения или даже хоть их ужасы, -- собравшиеся правительственные уполномоченные должны будут выслушать наше заявление, так как самая цель конгресса не позволит отнестись без внимания к такому важному, в интересах гуманности, заявлению. Отнесясь невнимательно к нашему заявлению, члены конгресса показали бы перед целым светом, что они лишены и тех искренних человеколюбивых намерений, которые необходимы людям, желающим осуществить благородные и гуманные идеи миролюбивого царя. В какой мере осуществятся эти идеи, предвидеть невозможно. Судя по запутанному положению, грозившему в последнее время зажечь весь мир, нельзя ждать серьезных результатов конференции. Но если бы могли согласиться, по примеру Швеции, предложить на обсуждение правительств, до которых это касается, вопрос об отказе от воинской повинности по религиозным убеждениям, то конференция наверно не осталась бы без значения. Конечно этим путем не будет достигнуто полное разоружение, но только уменьшится число войск на несколько сот человек, которые будут освобождены от участия в вооружении, но этим зато был бы сделан первый шаг по истинному направлению, связав органически осуществление стремлений к разоружению с живыми людьми, могущими их выполнить в жизни. Но скажут: если будет всякому дана свобода не пойти в военную службу по требованию совести, то из этого произойдет общая военная стачка. На это достаточно возразить то, что речь идет не об освобождении от гражданских обязанностей, а о превращении воинской повинности в такую повинность, которая не противоречила бы требованиям совести, как например, служба лесничих, работы по осушению болот, сооружение путей железных дорог и т. п. Если же таких людей окажется слишком много, ну что же, мы будем иметь культурное войско, могущее делать производительные и полезные работы. Так постепенно превратились бы войска в общественную армию спасения, осушающую болота, устраивающую жилища, обращающую пустыни в плодородные нивы, где бедные находили бы свое пропитание. Этим вопрос о разоружении получил бы свое естественное разрешение, которого никакими законодательными мерами, как бы они благонамеренны ни были, достигнуть невозможно. Могут сказать еще, что неразумно обременять царскую программу мирной конференции побочными вопросами, но мы того мнения, что данный вопрос не побочный, а самый центральный, и потому имеет право на первое место в ряду вопросов, имеющих быть возбужденными в программе. Впрочем, никто, многоуважаемый граф, не может понимать этого глубже вас, судя по вашим сочинениям, а потому мы почтительнейше просим вас обратить на это внимание царя или его министров, а также и публики. Выражая вам глубочайшее уважение, мы имеем честь почтительнейше подписаться. Четыре члена рейхстага, один журналист, один секретарь редакции, два профессора, пять пасторов, один военный врач, один директор миссии, один учитель и другие."
  
   1 Ошибка. Заседания Конференции происходили в Гааге.
   2 соответственных
   3 большие войска,
   4 Вильям-Дженнингс Брайан (Bryan) (1860--1925) -- северо-американский политический деятель, глава демократической партии. По окончании Испано-американской войны в своем выступлении за ратификацию мирного договора решительно высказался против присоединения Филиппинских островов.
  
   Неизвестному.
   1899 г. Января 12.
   Очень рад бы был исполнить ваше желание, но считаю невозможным принимать какое бы то ни было участие в одном из самых жестоких и грубых обманов, которые совершаются над людьми и которое называется крещением младенцев. Ребенка без его ведома зачислят в веру (церковную), которая по всем вероятиям будет им в душе откинута, когда он вырастет (потому что вера эта есть собрание суеверий и обманов), а между тем переход его из этой веры в другую считается уголовным преступлением. Желая добра вашему ребенку, могу желать только того, чтобы его не крестили. За доброе же ваше чувство ко мне сердечно благодарю.
  
   О. С. Волкенштейн.
   1899 г. Января 12?
   [...]Желаю вам душевного спокойствия, которое всегда возможно, если только мы любим всех людей и не имеем ни к кому недоброго чувства. И чем больше в вас будет этого спокойствия и любви ко всем людям, тем вернее вы удержите и усилите к себе и любовь вашего мужа.
  
   Ольга Степановна Волкенштейн (р. 6 июля 1857 г.), рожденная Засядко, по первому мужу Самойленко-Спаториева, познакомилась с доктором Александром Александровичем Волкенштейном в 1879 г. Первая его жена, известная революционерка Людмила Александровна Волкенштейн, была арестована в 1883 г. В 1884 г. осуждена по процессу В. Н. Фигнер и др. и перед отправкой из Петропавловской в Шлиссельбургскую крепость прислала мужу спрятанное в папиросный мундштук письмо, которым давала ему свободу и просила воспитать их сына Сергея. После бракоразводного процесса с своим первым мужем Ольга Степановна в 1890 г. была обвенчана с А. А. Волкенштейном. К этому времени относится увлечение А. А. Волкенштейна мировоззрением Толстого, но его "опрощение" встречало резкий отпор со стороны жены. В семейной жизни Волкенштейнов были временами несогласия. В ноябре 1896 г. Людмила Александровна, после тринадцатилетнего заключения в Шлиссельбургской крепости, получила право переселиться на о. Сахалин. Тогда же А. А. Волкенштейну была доставлена записка, написанная почерком, которого он не видал тринадцать лет: "Я переведена из Шлиссельбурга в Петропавловскую крепость; переписка разрешена; если Александр Александрович жив, то прошу известить и написать, чтР известно о моей матери и сестрах". Письмо было от Людмилы Александровны. Волкенштейн хотел ехать на свидание с ней в Петербург, но, как "поднадзорный", разрешения не получил и встретился с Людмилой Александровной в 1897 г. в Одессе, где она ожидала отправки на Дальний восток. После первой же встречи, возвращаясь из загородной тюрьмы, Волкенштейн решил, что поедет за первой женой на Сахалин, как "добровольно следующий". 14 сентября 1897 г. пароход вышел из Одессы. "Долго шел по берегу залива Волкенштейн, глядя на уходившую плавучую тюрьму, пока не скрылся из виду белый платок, которым махала ему жена, высунув руку в люк парохода" (из неопубликованной автобиографической заметки А. А. Волкенштейна). Потребовался год на ликвидацию дел, и в начале октября 1898 г. Волкенштейн отправился на Дальний восток через Америку. Перед отъездом он посетил Толстого. Ольга Степановна очень тяжело переживала уход мужа к его первой жене. Но присутствие ее сына Александра дало импульс к жизни, она осталась в Полтаве, поступив на службу в Статистическое бюро губернского земства; дополнительные средства на содержание семьи высылал ей Александр Александрович. Они встретились в 1903 году. Ольга Степановна по просьбе Александра Александровича ездила с сыном к нему во Владивосток и прогостила там три месяца. На это время Людмила Александровна уезжала на Сахалин. "За двое суток пути до Владивостока их неожиданно встретил Александр Александрович. Он разрыдался как малое дитя, смеялся и безумно рыдал и всё повторял: "Простила, простила, я много виноват, много напутал"" (из письма О. С. Волкенштейн к В. А. Жданову от 2 января 1929 г.).
   Ответ на письмо О. С. Волкенштейн от 4 января 1899 г.: "Простите, глубокоуважаемый и дорогой Лев Николаевич, что позволяю себе писать Вам по вопросу, который может казаться вам незаслуживающим внимания, для меня же и моего ребенка это вопрос жизни. От Александра Александровича знаю, что его поездка к Вам дала ему много успокоения и рассеяния того тумана, который он ощущал до свидания с Вами. Так он мне писал, но не написал подробного разговора, который для меня крайне важен. Сказал ли он Вам, что едет и оставляет нас навсегда, или только на время, т. е. с целью устроить Людмилу Александровну. Если это Вас не затруднит, будьте столь добры и скажите мне вкратце решение и настроение, с которым он уехал от Вас, а также Ваш совет и мнение относительно его поездки и его дальнейших намерений, если он их Вам высказывал. С своей стороны считаю не лишним сказать Вам, что я далека от мысли проявления какого-либо насилия над его волей и его желаниями. Уезжая, он выказал столько страданий и горя, расставаясь со мною и Шуриком, а определенного ясного плана своего поступка не выяснил; ясно было только одно, что он любит нас, и ему тяжело нас оставить. Это было ясно всем окружающим нас в последние дни, вот почему Борис Николаевич, который был неразлучно с нами, и написал Вам несколько строк, чтобы облегчить душевное состояние Александра Александровича и помочь ему Вам высказать ту неясность, которая была у него на душе. Простите же, дорогой Лев Николаевич, что позволяю себе отвлекать Вас своими личными делами, но мне слишком тяжело и одиноко теперь, прожив с Александром Александровичем восемнадцать лет, остаться одной с семилетним мальчиком и не знать, чтР решил человек, которого любила всю жизнь, конечно, как умела только любить. Не осудите, Вы добрый, и еще раз простите".
   М. П. Шалагинову.
   1899 г. Января начало -- середина.
   Ваше рассуждение о том, что война и христианство не могут соединяться, совершенно верно. Правительству нужно для своих целей считаться христианским и вместе с тем владеть войском для подавления и угнетения рабочего народа. Защита от внешних врагов -- только отговорка: немецкое правительство пугает свой народ русскими, русское правительство пугает немцами, а ни немцы, ни русские, также французы и итальянцы не только не желают войны с соседями и другими народами, но живут с ними в мире и пуще всего на свете боятся ее и желают только мира. Правительства же и высшие праздные классы для того, чтобы иметь отговорку в своем властвовании над рабочим народом, раздразнят другое правительство и свой народ и потом, как цыган, который нахлещет за углом лошадь, а потом делает вид, что не может удержать ее, затевают войны, которые, как вы знаете, выгодны не только генералам и офицерам, но и чиновникам и купцам. Дело это преступное, но хуже всего в нем то, что правительства, желая для соблюдения своего превосходства считаться христианскими и даже столпами и защитниками христианства, правительства извратили христианство, скрыли и скрывают истинный смысл его от народа и тем лишают людей того блага, которое принес им Христос. Извращение христианства сделано при причисленном к лику святых разбойнике злодее Царе Константине. Все последующие же правительства стараются всеми силами (особенно наше) удержать это церковное идолопоклонство, скрывшее христианство, и не дать народу прозреть и увидать, что правительство с своими солдатами убийцами, острогами, виселицами есть самое противное и несовместимое с христианством учреждение. Но, несмотря на все усилия правительств, благодаря распространению просвещения, люди понемногу очунаются и понимают, что они обмануты и сами себя мучат. К сожалению, большинство людей, даже и очнувшись и поняв обман правительств, ищут освобождения на ложном пути: ищут освобождения посредством социалистических союзов, стачек и, хуже всего, посредством революции, т. е. употребления того самого насилия, от которого хотят освободиться. Средство освобождения верное и действительное есть одно: признание каждым человеком своей сыновности Богу и потому братства всех людей и независимо от всяких людских требований исполнение требования от нас Отца, состоящее в неделании другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, и в делании другому того, что хочешь, чтобы тебе делали. В этом состоит весь закон, как сказал Христос. И этим только способом человек становится свободен и освобождает других. "Познаете истину, и истина освободит вас", тоже сказано в евангелии.
   Освобождение наступить не тогда, когда свергнется то или другое правительство или вместо монархии станет республика и т. п., а тогда, когда отдельные частные люди станут в своей жизни исполнять учение Христа, будут признавать безразлично всех людей своими братьями, не будут участвовать в войсках, в судах, в полиции, во всяком насилии и не будут подчиняться тем церковным обманам, которыми правительства поддерживают свою власть, а будут примером и словом разрушать этот обман и в особенности спасать от него безжалостно обманываемых детей.
   Это последнее важнее всего, и в этом последнем ключ к освобождению. Народ задавлен, ограблен, нищ, невежествен, вымирает. Отчего? От того, что земля в руках богачей, народ закабален на фабриках, заводах, в заработках и не может выкрутиться, потому что с него дерут подати и сбивают цену с его работы и набивают цену на то, чтР ему нужно. Как избавиться от этого? Отнять землю у богачей? Придут солдаты, перебьют бунтовщиков и посадят в тюрьмы. Отнять фабрики, заводы? Будет тоже. Выдержать стачку? Набить цену на работу? Стачка -- преступление, и войска всегда будут на стороне капиталистов. Пока войска будут во власти правящих классов, изменить этого нельзя. Но кто же такое войска? Кто те солдаты, которые будут стрелять по контрабандистам, провозящим товары без подати, которые будут сажать в остроги и держать там тех, которые не платят податей, и которые будут стрелять по крестьянам, завладевшим землей, и по стачечникам, если они не расходятся? Солдаты -- это те самые плательщики податей, крестьяне, стачечники. Зачем же они сами по себе стреляют и сами себя мучат? А затем, что раз попавши в солдаты, они так вымуштрованы, что не могут не повиноваться. А как же они попали в солдаты? Зачем они пошли в солдаты, зная, что солдату может придтись стрелять в отца родного, как это прямо сказал бесстыжий и глупый немецкий император? Зачем же они идут? А идут они затем, что у них с детства повывихнуты мозги, что всем им с детства внушено, что Бог висит в углу, что их много, что молитва в том, чтобы махать рукой и кланяться, что самое важное и святое на свете, это та мурцовка, которую делает поп по воскресеньям за перегородкой, что дело огромной важности проглотить или не проглотить перед смертью кусочек этой мурцовки, а что то, чтобы участвовать в убийстве людей, это не только не важно, но очень похвально, и т. п., и т. п. И когда они так вывихнуть мозги, тогда их зовут на службу, и, несмотря на то, что служба эта есть мученье, есть развращение, несмотря на то, что они все знают, что на службе приходится повиноваться всякому негодяю и делать самые скверные дела, несмотря на то, что они видят, что на этой службе они сами себя мучают, несмотря на то, что они не могут не видеть, что эта служба противна всему тому ученью Христа, о котором они имеют хотя смутное понятие, они идут на эту ужасную службу. Идут потому, что мозги у них вывихнуты. С человеком, который верит, что Бог сидит в кусочке мурцовки, которую ему поп дает на ложечке, и что этот кусочек есть тело самого Бога, с таким человеком можно чтР хочешь сделать, можно всячески обмануть его. И потому ни за чем правительство не следит с таким страхом и вниманием, как за тем, чтобы это извращение мозгов людей совершалось бы непрестанно, и чтобы ни один человек, ни один ребенок не миновали этого духовного и нравственного изуродования. Правительство знает, что в этом корень его силы, и потому оно все может простить и прощает, и пьянство и разврат (и даже не то что прощает, но поощряет пьянство и разврат), это помогает одурению, но не может простить и допустить того, чтобы люди, освободившиеся от обмана, освобождали и других, в особенности народ и детей. За всякую такую попытку людей казнят, запирают, ссылают. Правительство знает, в чем его сила. И потому те, кто хочет освободиться и освободить других, должны на это самое и употребить все свои усилия: разрушать обман, в особенности при воспитании детей, стараясь заменить его простым, здравым, христианским воззрением на жизнь. Христианское воззрение это очень просто, ясно и всем доступно. Вся священная история и библия и в особенности катехизис есть собрание диких суеверий еврейского народа, неимеющих в наше время никакого смысла. То, что Бог как то недавно вздумал сотворять мир и сотворял его так, как это почему то узнал Моисей, и все сказки библии, потом вся история сына этого Бога, родившегося от девы, и все таинства, все это грубое смешение суеверий с обманами. Про все это мы ничего не знаем, и знать нам не нужно. Знаем мы верно то, что живем в мире, и посмотрим, назад конца, и вперед конца нет, и кругом конца нет, и потому решаем, что рассуждать нам о том, как мы произошли, и как все кончится, и чтР вокруг нас, не дано нам. Дано же нам знать то, что нам надо жить наилучшим образом, т. е. так, как хотел этого тот, кто послал нас в этот мир: Бог, Отец, как называет Бога Христос. Жить же наилучшим образом учит нас и наш разум, и наша совесть, и опыт жизни, и все мудрецы, и учителя жизни, из которых выше Христа мы никого не знали. Жить же по этому учению наилучшим образом надо так, чтобы поступать с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобою, жить любя людей. В этом весь закон.
   И поверка справедливости этого закона в том, что рассуждение говорит нам, что если бы все люди жили так, то всем бы было очень хорошо, во вторых, в том, что все мудрецы мира всегда говорили это самое, и, в третьих, то, что если бы даже никто этого не делал, a все жили бы для себя, а я бы один жил так, любя других, то и тогда бы мне было хорошо, потому что совесть моя была бы покойна, т. е. я имел бы сознание того, что я делаю то, чтР хочет от меня Тот, от Кого я пришел и к Которому иду, выходя из жизни. И это сознание давало бы мне больше успокоения и радости даже при плотских страданиях, чем плотские удовольствия при сознании того, что я поступаю противно закону Того, по воле Которого я пришел в мир и к Кому я приду, выходя из мира.
  
   Ответ на письмо Михаила Петровича Шалагинова от 18 декабря 1898 г.: "Уважаемый граф Лев Николаевич. Хотя я не имею права беспокоить вас, но слыхал, что вы человек снисходительный, не похожий на других наших русских бар, и авось будете так же добры и ко мне -- поможете разрешить мне мучащие меня вопросы. Я исповедания православного, отставной фельдфебель и мечтатель, люблю задаваться философскими вопросами. (Вероятно, смешно вам будет, что малограмотный человек пущается в философию и задается такими вопросами. Простите меня, но мне кажется, могут быть философы не только неученые, но и неграмотные совсем; не знаю, допущается ли это по вашему?) В Русско-турецкую войну служил в кавказской армии. Во время прохождения военной службы мне в голову гвоздем запала мысль: зачем же нас, солдат, учат, что мы будто не грешим против шестой заповеди, убивая на поле брани врагов наших (разумеется, мнимых), или иначе, -- заповедь эта не запрещает нам это, а повелевает. (Не имея того учебника, теперь, по прошествии девятнадцати лет, передать буквально примечание к шестой заповеди не могу и передаю лишь смысл его.) Это должен был вызубрить каждый солдат, а особенно приготовляющийся в унтер-офицеры. (Вы же, быв офицером, сами знаете, можно ли было ответить не по учебнику, а по убеждению.) В евангелии сказано: "любите врагов ваших", из 10-й главы Луки видно, что нет различия в вере или подданстве, а всякий человек -- наш ближний. А если это так, то зачем же я иду во время войны по неволе убивать другого такого же невольника, и этот другой -- меня, не сделав один другому в жизни никакого зла и не зная один другого? Теперь, по прошествии девятнадцати лет, мне думается, что собственно дерутся паны (не верю я в патриотизм их; патриот отечества все согласится перенести и не допустить войны, ибо знает, что и от удачной войны не барыш отечеству) и еще те, которые в кабинетах заседают, а у нас, хлопцев, чубы трещат, и от драки этой большие господа наживают нередко большие деньги, солдаты же -- неизлечимые болезни; а сколько от этого бывает горя, слез и нищих, господи, ты веси!!! И теперь помню, как наши офицеры по окончании Русско-турецкой войны жалели, что война кончается скоро, они желали ее продолжения, но солдаты молились Богу за окончание. Знаете ли, г. граф, почему это? -- Потому что нас морили голодом, морозили и т. п., а офицеры жили при усиленном содержании, как сыр в масле катались, воевали или пировали, а слава чины, ордена и т. п. награды, всё это доставалось скоро и дешево, только реляцию покрасивей написать. Потом, в церкви, я посейчас слышу, "христолюбивое воинство" поминают, -- с чего это, и не абсурд ли? Учение Христа есть любовь, во всем евангелии не видал я слова о войне (и войнах), а однако кто-то и тут приплел Христа-спасителя. Если можно, граф, помогите мне разрешить эти вопросы: кем или кому в угоду это установлено, есть ли на это указание в св. писании, или это простое умозаключение наших старых богословов? Слыхал я, что вопрос этот вами будто бы уже выяснен хорошо, но будто бы русская цензура наложила на него свою лапу, -- насколько это верно, не знаю. Если это ваше сочинение действительно издано и существует, то не найдете ли возможным приказать выслать мне наложенным платежом, а также и другие недорогие, в которых заключаются ваши важные философские мысли. Человек я хотя и малограмотный, самоучка, но люблю понятную философию. Вас же я понимаю, кажется, сносно. Вашу "Крейцерову сонату" читал и нахожу, что это вами написано с людей вашего круга, а в нашем кругу, слава Богу, этого нет, или если есть, то редко, и у тех, которые, как обезьяны, подражают большим господам [...] Ах, как было бы хорошо, если бы осуществилась идея всеобщего мира, тогда не было бы конца благодарности нашему государю не только от его подданных, но и других народов. Ярмо войны и содержание армии тяжело всем. Простите, граф, меня, простого деревенского самоучку, за смелость беспокоить вашу особу этим письмом. Бывший вятский крестьянин, нынче камышловский мещанин Михаил Петрович Шалагинов. Из ваших сочинений читал: "Войну и мир", "Анну Каренину", "Смерть Ивана Ильича" и "Власть тьмы", первые два романа читал со страстью и, кажется, нередко со слезами. Еще раз благодарю Вас за доставленные мне минуты глубокого удовольствия"
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1899 г. Января 23.
   [...] Я с любовью слежу за вашей жизнью и страдаю за вас, за тяжесть тех условий, в которых вы находитесь и которые никакой мудрец в жизни не развяжет, а которые сами развяжутся жизнью и так, как мы не ожидаем, и наверно развяжутся хорошо и даже так, что будут радостью для нас, если мы только не будем сами развязывать, рвать, а будем только соблюдать то простое правило, чтобы прощать и все всем прощать и заботиться только о том, чтобы быть в любви со всеми.1 Для себя, милый друг, каждый день подтверждаю это правило et je m'en trouve trХs bien2 и потому не могу не говорить того же другим. Главное то, чтобы всегда помнить, что все мирские соображения, как бы они не казались важны, ничто в сравнении с тем, чтобы не нарушить любви. И я именно говорю: не нарушить, не говорю: любить. Этого нельзя нарочно. А не нарушить, не попрекнуть, промолчать, сказать простое, не злое слово, показывающее, что ты не сердишься, это всегда можно. И это так легко и так ужасно важно, важнее всего в мире. Только теперь начинаю ясно понимать это. [...]
  
   Николай Николаевич Ге (р. 1857 г.) -- сын художника Н. Н. Ге, близкий знакомый семьи Толстых.
  
   1 Эта часть письма касается тяжелых и сложных условий семейной жизни Ге. По поводу своего душевного состояния Ге писал Толстому в феврале 1898 г.: "Как бы я хотел хоть на несколько часов видеть Вас, поговорить с Вами [...] Опустилась моя жизнь. Я чувствую, что жизнь моя, все желания, похоти, порывы, внимание мое как-то ниже моей совести; я и понимаю и всё-таки хочу дурного. Темна, тускла, дурна моя жизнь. Прежде, всегда она была дурна по делам моим, а теперь она дурна и по нутру своему. Верю я так же, как верил, но этого мало. Плох я стал".
   2 и мне от этого очень хорошо
  
   И. М. Левиту.
   1899 г. Января 23.
   [...]Задачи еврейства в будущем, как и всякого народа, есть освобождение себя от обособленности и пристрастия к своей народности и религии и все бРльшее и бРльшее уяснение общечеловеческих идеалов и посильное осуществление их в жизни. Для людей, держащихся такого мировоззрения, нет рабства, нет обидчиков и угнетателей, потому что идеалы эти достижимы при всех возможных условиях. И еврейский народ стоить для этого в очень выгодных условиях, но, к сожалению, ищет совершенно обратного тому, чтР ему нужно.
  
   Иезекиил Маркусович Левит писал впервые Толстому 19 апреля 1896 г., прося разрешить перевод его произведений на древне-еврейский язык. Левит просил также дать рекомендацию в Варшаву, куда он предполагал ехать из Толочина Могилевской губернии держать на аттестат зрелости и поступить в высшее учебное заведение, чтобы потом получить "возможность развернуться, работать, отдать жизни следуемую ей дань и принести свою лепту на алтарь общества [...] Мой аттестат и потом диплом, -- писал он, -- будут Вам, граф, лучшей наградой". Письмо Левита осталось без ответа. 11 января 1899 г. он писал из Кишинева: "Обожаемый граф! Прочитав Ваше произведение "Об искусстве", изобилующее новыми, трезвыми, свежими и правдивыми взглядами на искусство, я желаю переводить его на древне-еврейский язык, на язык священного писания и бессмертных пророков. Пусть еврейская читающая публика, среди которой Вы имеете тьму тём почитателей и поклонников, читает Ваше произведение, дающее богатую и столь свежую пищу уму, на своем родном языке. Надеюсь, граф, получить от Вас скорое согласие на перевод Вашего вышеозначенного произведения на древне-еврейский язык, после чего я начну переводить. Я был бы, глубокоуважаемый граф, весьма благодарен, если Вы ответили бы мне на следующие вопросы: 1) Как Вы смотрите на современное еврейство? Какие у него должны быть задачи в будущем? Чего оно должно ждать и к чему должно стремиться? 2) Можно ли надеяться, что цепи рабства, которые с каждым днем всё глубже и глубже впиваются в изможденное тело Агасфера, рано или поздно падут, как пало в мире рабство, или, напротив, всегда будут слабые и сильные, обидчики и обиженные, угнетатели и угнетенные, овцы и волки? 3) Если цепи рабства падут, есть ли надежда, что вместе с ними падет и право силы, уступая место силе права?".
  
   Неизвестному.
   (О молитве)
   1899 г. Января 23.
   Молитва есть такое душевное состояние, в котором человек сознает свое отношение к Богу, к той Воле, по которой он пришел в этот мир, и все свои желания подчиняет этой воле. И молитвы есть два рода: одна, когда человек, не действуя, сознает это свое отношение к Богу, свою зависимость от Него, и другое, когда человек во время жизни и деятельности вспоминает это свое отношение и этим сознанием руководится в поступках. Чем искреннее и чаще повторяется молитва первого рода, тем возможнее молитва второго рода -- ежечасная, которая в особенности нужна тогда, когда трудно ее вспомнить и возбудить в себе в минуты волнения. [...]
  
   Неизвестному (С. П.).
   1899 г. Января 23.
   Я не люблю стихов и считаю стихотворство пустым занятием.
   Если человеку есть чтР сказать, то он постарается сказать это как можно явственнее и проще, а если нечего сказать, то лучше молчать.[...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1899 г. Января 24?
   [...] Простите, что не ответил еще, особенно на то, в котором вы пишете о своем решении.1 Я всей душой сочувствую вам и знаю, что вы оба ищете не человеческого, а божеского, и потому уверен, что все, чтР вы сделаете в этом искании, будет хорошо, а если ошибетесь, то не назовете дурного хорошим и не перестанете искать исполнения божеского, потому что только в этом жизнь. [...]
  
   Павел Иванович Бирюков (1860--1931) -- близкий друг и единомышленник Толстого, автор первой обширной биографии его. В 1897 г. за участие в деле духоборов был выслан в Прибалтийский край и оттуда за границу. Жил сначала в Англии близ В. Г. Черткова, а потом около Женевы, где издавал журнал "Свободная мысль".
  
   1 В письме от 20 января н. ст. 1899 г. П. И. Бирюков сообщил, что он и Павла Николаевна Шарапова (р. 1867 г.) "согласились называться мужем и женой. Это проще и справедливее. Вы знаете мои воззрения на брак, они нисколько не изменились, -- писал Бирюков в том письме. -- Это не должно повлиять и на наши взаимные отношения, которые зависят только от нас самих и будут становиться лучше и чище, насколько мы сами будем подвигаться вперед". П. Н. Шарапову Толстой лично знал с конца 1880-х гг., когда она жила в деревне Ясная поляна.
  
   Неизвестному.
   1899 г. Января конец.
   [...] Простите меня, но не могу не сказать: в вас есть раздражение на людей, с которым надо вам бороться. Ведь совсем не так трудно всем прощать и всех любить, а как это облегчает жизнь и себе и другим, и как угодно Богу. [...]
  
   Д. А. Литошенко.
   1899 г. Февраля 7 (или 14).
   [...]Все, чтР занимает вас, занимает и меня, не переставая, и потому я вас вполне понимаю. Нынче утром -- воскресенье -- я вышел погулять: идут одни к обедни, другие в трактир, третьи толкуют о прошедшей и будущей работе, дворники, городовые, извозчики при исполнении своих обязанностей. Так ясно, что все они поглощены своими делами, так все скипели в один сложно переплетенный узел, что не только изменить им свою жизнь, но подумать о том, чем должна быть жизнь человеческая, им некогда, почти невозможно. Для того, чтобы им одуматься, нужно разорвать им те сцепления, которые их стянули в один узел. А сцепление это -- эгоизм, вера в эгоизм. Так что нужно одно главное -- заменить эту веру в личное благо верой в служение Богу. И без этого не может быть никакого движения. А для этого нужно воспитать это жизнепонимание с детства. А сердиться на слепых, что они тычатся об стены и столбы и нас сталкивают с дороги -- нечего.1 Я рад был тем добрым чувствам, которые вы выражаете в письме. Не слепым нельзя толкаться. Ведь если правда, и мы верим в то, что жизнь в любви, то как же мы можем допускать, чтобы наше личное чувство мешало любви. Я всегда живу преимущественно то одной, то другой стороной евангельской истины. В последнее время мне особенно ясна и важна сторона смирения и прощения других: не 7 раз, а 7в70. Всегда, все, всем прощать. И даже не прощать, а себя знать виноватым, и тогда прощение, т. е. не обвинение, не осуждение других придет само собой.
   [...] Гонений бояться нечего. Они везде могут быть и везде могут не быть. И будет время подумать о них, когда они наступят. И тогда дух Божий наставит вас.
  
   Дмитрий Абрамович Литошенко во многом разделял мировоззрение Толстого. Недоразумения с родственниками, опасения возможных репрессий за его свободно-религиозные взгляды и желание поставить детей в наиболее выгодные условия для религиозного воспитания побудили Литошенко в 1898 г. уехать с семьей за границу, сначала в Англию, потом во Францию. Вскоре он вернулся в Россию и поселился в Новочеркасске. Письмо Толстого адресовано во Францию.
  
   1 Эти мысли Толстого вызваны описанием тех мытарств и того презрения к Литошенко городских мещан, которые пришлось ему претерпеть в Англии из-за своей бедности и своего скромного внешнего вида.
  
   П. А. Буланже.
   1899 г. Февраля 12--15?
   [...] Порадовался вашему письму, где вы пишете, что устроились корреспондентом в газеты, и это дает вам заработок, и что вам предлагают корреспондировать в консервативную газету, и вы колеблетесь [...]. [...] не отказывайтесь от заработка только потому, что газета консервативная. Я часто думаю, что если бы мне надо было печатать и можно выбирать, я печатал бы в Московских Ведомостях1 и Московском Листке.2 Вносить хоть немного света в мрак читателей этих органов -- доброе дело. [...] И мне кажется, что ваши корреспонденции могут быть очень хороши и полезны. Не думайте, чтобы я ожидал от вас высказывание в этих корреспонденциях тех основ, которыми мы живем, я жду от них только описания современных английских событий в экономической, политической, социальной, научной, художественной областях, переданных христианином и потому освещенных христианским светом. [...]
  
   Павел Александрович Буланже (1865--1925) -- знакомый и в то время единомышленник Толстого, автор ряда статей и воспоминаний о нем. За участие в деле духоборов был выслан из России. Жил в Англии, работал сначала у Черткова в качестве наборщика, стереотипщика, корректора и заведующего типографией.
  
   1 Газета "Московские ведомости" (1756--1917) -- официоз реакционного характера; в последние годы газета была негласным органом "Союза русского народа". Во время работы Толстого на голоде в 1892 г. "Московские ведомости" допустили по отношению к нему выпад. См. об этом в "Биографии" П. И. Бирюкова, III, гл. VIII и в книге В. А. Жданова: "Любовь в жизни Льва Толстого", 2, М. 1928, гл. VII.
   2 Газета "Московский листок" (1881--1911) -- характерный представитель "мелкой прессы".
  
   В ответном письме от 9 марта П. А. Буланже писал: "Дорогой Лев Николаевич, очень, очень и очень был я счастлив, получив Ваше письмо. Так давно я не имел от вас весточки, что мне начинало приходить в голову самое больное для меня. А теперь очень счастлив. Вы меня подбодрили, и мне опять легче смотрится вперед. Вы мне предложили похлопотать за меня в разных редакциях, и семья моя в восторге. А мне страшно. Мне кажется это таким низменным делом, и вдруг Вы будете продавать то, что я буду писать. Да и пишу я вообще нехорошо, я это знаю. А теперь, под давлением всяких обстоятельств и в особенности необходимости, сознание того, что это, быть может, единственный источник существовать, портит и без того слабое писание мое. Но я всё-таки решился просить Вас похлопотать обо мне, если Вы найдете посылаемое хотя сколько-нибудь пригодным для того, чтобы хлопотать".
  
   Д. А. Хилкову.
   1899 г. Февраля 12--15?
   [...]То, чтР вы писали об Ивине и Махортове, о пререканиях их, не огорчило меня.1 Все описания духоборов (такое же Бакунина) так идеальны, что становятся невероятны, и потому такие случаи только дают реальность картине. Не может не быть людей, подпадающих соблазнам в этом большом количестве. Я думаю, что оценка их поступков людьми нашего мира полезна для них.[...]
  
   1 Ходоки от духоборов И. В. Ивин и П. В. Махортов, принимавшие участие в выборе земли для переселенцев, разошлись с Хилковым в вопросе об образе жизни духоборов в Канаде. Махортов допускал личные выпады против Хилкова. Об этих духоборах Хилков, очевидно, сообщал Толстому в недошедшем до нас письме от 20 января. В письме к П. А. Буланже от 15 января 1899 г. (приложенном в копии к письму Хилкова к Толстому от 10 марта того же года) Хилков писал из Галифакса, куда он приехал для встречи первого парохода: "Я здесь с Ивиным. Махортов хотел ехать, но я увидал, что он может сильно напортить, смутив толпу своей ерундой, и потому взял Ивина. Ивин слишком для ходока привязан к своему семейству и, когда оно затрагивается, делается слеп и глух, но вообще гораздо умней и способней Махортова".
  
   Н. Потапову и И. Веригину.
   1899 г. Февраля 15.
   [...] Помогай вам Бог с покорностью Его воле и с смирением и твердостью, не подпадая соблазнам мира, перенести посланное вам испытание.
   В тяжелые минуты жизни меня более всего всегда поддерживала мысль о том, что это испытание, посланное Богом мне за то, что Он счел меня достойным его, и что мне надо не огорчаться, не отчаиваться и пуще всего не ослабевать, а собрать все свои силы, имея в виду то, что именно теперь, в этом случае мне и нужно применить все свои силы. Не на этот час ли я и пришел, сказал Христос. Эти мысли всегда поддерживали меня в трудные минуты жизни. Высказываю их и вам. Может быть, они и вам пригодятся, так как вы переживаете трудное время.
   Главное то, поступайте так, чтобы не сказать себе потом: "Ах, немножко бы мне потерп еть и покрепиться, и все бы было хорошо, а я ослабел и испортил дело". [...]
  
   Письмо адресовано представителям духоборов, выселившихся в августе 1898 г. из России на о. Кипр. Это первая партия эмигрантов, которой, за отсутствием достаточных средств для переезда в Канаду, пришлось принять предложение квакеров о поселении на о. Кипре. Из Батума они выехали 6 августа, приехали на Кипр 14/26 августа 1898 г. и расселились в Аталассе, Пергамосе и Куклии. Условия жизни, условия работы были крайне неблагоприятны. Жаркий климат был непереносим для духоборов, привыкших к суровому климату кавказских гор, тропическая малярия подрывала и так изнуренные организмы. Начались болезни, было много смертельных случаев. От местных жителей духоборы узнали, что до них было уже несколько безуспешных попыток поселения иностранцев на Кипре. Все это самым угнетающим образом действовало на духоборов, и они мечтали о соединении с теми, которые через несколько месяцев, в декабре 1898 г., отправились в Канаду.
  
   И. Веригин и Н. Потапов ответили 2/14 марта 1899 г.: "Дорогой дедушка Лев Николаевич, поимели мы великое счастие получить ваше письмо, из которого узнали, что вы находитесь в полном здоровье, и из которого мы увидели ваш великий труд и заботу о наших братьях, находящихся в ссылке. Дай господи, чтобы старание ваше было успешно, чтобы дело это совершилось. Несмотря на все испытания, за себя мы надеемся, что, быть может, в Канаде оснуемся на новую хорошую жизнь. Братья же наши остаются в ссылке. Это большое для нас горе. Не знаем даже как и благодарить вас будем за то, что вы стараетесь облегчить их участь. Еще получили мы письмо от братьев наших, копию с которого посылаем вам скопирована часть письма духоборов из России, арестованных за отказ от военной службы. О своем здоровье мы скажем вам, что в настоящее время болезнь уменьшилась, умирать стали меньше. У нас в Аталассе за последние четыре недели никто не умер. Почти нет таких больных, которые бы лежали в постели. В этом мы благодарим господа Бога. Погода всё время стояла прохладная; но последние дни были теплые, как у нас в России летом, только солнце нагревает как-то особенно сильнее, у нас так не нагревает. Слышали мы из английских газет, будто вы виделись с государем, с ним разговаривали. Не знаем, правда ли это, только очень бы нам хотелось знать об этом. Простите, дорогой дедушка, что мы вас беспокоим в этом, нам еще это потому интересно, что государь напечатал манифест о мире. Мы же надеемся, что это когда-нибудь и совершится. Приветствуем вас мы и все наши братья и сестры Аталасские".
  
   М. Л. Оболенской.
   1899 г. Февраля 26?
   Да, мне без тебя скучно, Маша. Ты мне недостаешь и часто мне бывает грустно. Я храбрюсь, а иногда, как теперь, она берет верх, и мне завидно, что я не нервная дама и не могу сидеть или лежать и плакать. Но храбрюсь и принимаю те духовные лекарства, которые заготовлены в моей аптеке. И иногда очень хорошо действует. Хотелось бы спокойствия и тихой атмосферы любви, а наваливаются дела, хлопоты, беспокойства: как бы чего не вышло [...]. [...] с ними отношения радостны. А хотелось бы иметь отношения только с Богом. Впрочем, это не уйдет, а скоро придет.
   Варя Толстая не хотела понять, чтР я говорю, что невыгода брака с таким неровней та, что ему слишком огромно выгодно, и потому он сам не может знать, какую долю в его чувстве играет желание огромного улучшения быта и какое любовь. А ей бы надо понимать, что она не может вызвать любовь и потому никогда не вызвала ее в ровне по положению.1 [...]
   Вместо того, чтобы тебя утешать, подкреплять, я ищу в тебе утешенье. Это от того, что я тебя очень люблю.
  
   1 Варвара Сергеевна Толстая (1871--1920), племянница Льва Николаевича, вступила в гражданский брак с пироговским крестьянином Владимиром Никитичем Васильевым, служившим в имении ее отца. Она предполагала оформить отношения официальным браком. Это положение крайне удручающе действовало на ее отца и семейных.
  
   М. Л. Оболенская ответила отцу 28 февраля: "Дорогой пaпЮ, сегодня получила твое письмо, и оно очень меня тронуло. Спасибо тебе за него: ты не можешь себе представить, как мне дорого то, чтР ты мне пишешь, и какую радость доставляет мне твоя ласка и любовь. Я тоже постоянно о тебе думаю и часто жалею и за себя и за тебя, что ты не здесь и не живешь с нами той тихой жизнью, какой мы теперь живем. Коля скучает по работе для тебя, и мне тоже очень не достает хотя бы заботы о ней. Твое письмо нынче даже подняло у нас с Колей целый разговор о том, чтобы ехать в Москву пожить около тебя и пописать для тебя и собрать "Воскресение" в полном виде. Но, вероятно, мы того не сделаем, хотя это, может быть, было бы очень хорошо [...] В Пирогово даже жутко ехать на все тамошние истории. Ужасно мне жаль Варю, она упорно идет на то, что мне, кажется, и ей самой представляется несчастием, и не отступает из самолюбия и упрямства. И стариков жаль. Меня ужасно огорчают Толстые, и как-то их теперешнее состояние пошатнуло мою веру в возможность радостного безбрачия (несмотря на то, что я замужем, я верила в нее). Прощай пока, милый папаша, целую тебя крепко, как люблю, и очень, очень благодарю тебя за всё. Не завидуй, что не можешь стать истерической дамой, -- это хуже, духовная аптека как-то делается менее действительна по мере увеличения материальной аптеки, и труднее заставить себя спеть шведский "all is right" "все хорошо". Папаша, милый, как мне хочется, чтобы тебе было хорошо и не грустно. Твоя Маша".
  
   Духоборам, сосланным в Якутскую область.
   1899 г. Марта 24.
   [...] Жить вам надо по пословице: и до веку и до вечера. То есть работать и устраиваться так, как будто вам в Якутской области жить вечно и вместе с тем быть готовыми всякую минуту к той перемене жизни, какую определит Бог, будет ли эта перемена временная -- переезд в Америку, или вечная -- переход в жизнь загробную. С Богом, исполняя Его волю, жить везде хорошо, а без Него и против Его воли везде дурно.
   О том, чтобы жизнь ваша облегчилась, и вы бы могли соединиться со всеми братьями [...] друзья ваши не перестают заботиться и сделают, чтР можно. А вы пока живите как можно лучше, т. е. как можно любовнее, без разделения между собою и в любви с окружающими, и мы будем радоваться на вас и поучаться от вас, как до сих пор радовались и поучались.
  
   Поселение духоборов в Якутской области началось в 1896 г. До этого времени отказывавшиеся на призыве от воинской повинности молодые духоборы отбывали наказание в дисциплинарных батальонах. На основании высочайше утвержденного 5 августа 1896 г. постановления комитета министров они стали ссылаться на поселение в Якутскую область на восемнадцать лет. Первая партия, тридцать три человека, была отправлена 25 ноября 1896 г. из Екатериноградского дисциплинарного батальона во Владикавказскую тюрьму. 12 декабря, в ручных кандалах, партия отправилась в Сибирь через Тюмень, где зимовала, и прибыла 27 августа 1897 г. в Якутск, переправившись отсюда через с. Амгу на отведенный на р. Ноторе участок -- Усть-Нотора, удаленный от жилья и дороги и очень неудобный для хлебопашества. Подвоз продовольствия был крайне затруднен. Почта доставлялась на ст. Амгинскую один раз в месяц, на Нотору доходила раз в два-три месяца. Поселились духоборы в большом, ими построенном доме. Жили преимущественно общиной, расходуя на каждого около пятнадцати рублей в месяц. Средства составлялись как из личных заработков (отхожие промыслы в город, с разрешения администрации), так и из пожертвований духоборов и посторонних лиц, преимущественно через Толстого. Сосланные надеялись на скорое возвращение из Сибири, а потому жены некоторых из них отправились вместе с духоборами в Канаду и на о. Кипр. Другие, оставшиеся в России, приехали к мужьям в Якутскую область: две женщины в январе 1899 г., в марте остальные. Прошение о переселении за границу было подано 28 декабря 1898 года. 18 мая 1899 г. был обявлен отказ. После этого жены якутских духоборов, уехавшие за границу, хлопотали о возвращении в Россию. Встретились большие затруднения, и Толстой писал об этом лично царю. Отказывавшиеся от военной службы духоборы прибывали в Якутскую область каждый год. К 8 июля 1899 г. их было там вместе с женами и детьми 119 человек. В первое время духоборы жили общиной, но с 1899 г. община стала распадаться, и отдельные семьи вели самостоятельные хозяйства. Душевный строй сосланных духоборов со временем также очень понизился. В ссылке они пробыли до 1905 г. Разрешение на освобождение последовало 26 февраля 1905 г., телеграфное уведомление получено было в Якутске 19 марта. Духоборы переселились в Канаду.
  
   В ответном письме от 8 июня 1899 г. якутские духоборы писали: "Добрый друг и брат Лев Николаевич! 1 июня мы получили Ваше письмо через врача Сокольникова, сопутствовавшего с сестрами, прибывшими сюда с Кавказа того же 1 июня. Чувствительно благодарим Вас за память и любовь к нам. Как хорошо говорите относительно нашей жизни [...] Много обязаны пред вами за Ваши хлопоты и содействия к нам, недостойным рабам; по своей бедности и скудости не в силе отблагодарить Вас. Да воздаст же Вам Бог своею милостию. Дай Бог Вам пожить и поработать на той почве, на которой Вы работаете, и которая впоследствии принесет много плода. Кого бы не увидели, все говорят о Вас и во многом соглашаются с Вашим мнением".
  
   В редакцию газеты "New York World". Черновое.
   1899 г. Январь -- апрель?
   Мой ответ на ваш вопрос тот, что мир никогда не может быть достигнут конференциями на которых люди, сами не идущие на войну, и может быть решен только людьми, которые не только болтают, но которые принуждены сражаться сами идут на войну.
   Этот вопрос был разрешен 1900 лет тому назад учением Христа так, как оно им понималось, а не так, как оно было искажено церквами.
   Все конференции могут быть выражены одним изречением: все люди сыны Божьи и каждый человек должен любить ближнего, а не убивать его и братья и потому должны любить, а не убивать друг друга. Извините мою резкость, но все эти конференции вызывают во мне сильное чувство отвращения за лицемерие, столь в них явное.
  
   Черновое .
   Мирный вопрос конференции для христиан был полностью разрешен 1900 лет тому назад, Матфей, пять, 43, 44. Извините мою резкость, но я не могу сдержать моего отвращения к христианскому лицемерию. Гаагская мирная конференция есть только отвратительное проявление христианского лицемерия.
  
   В архиве Толстого ни письмо, ни телеграмма газеты "New York World" не обнаружены. Очевидно, газета обратилась к Толстому с телеграфным запросом об его отношении к Гаагской мирной конференции. Ответ Толстого был написан до начала заседаний конференции, до 6 мая 1899 г., что доказывается следующими словами во втором, не публикуемом, варианте: "The question which will be debated by the conference" "вопрос, который будет обсуждаться конференцией", а потому телеграмма датируется: январь -- апрель? 1899 г.
  
   П. А. Деменсу (Тверскому).
   1899 г. Мая 27.
   Очень благодарен вам за присылку вырезки и сочувственное отношение к моему писанию.
   Случай этот интересен тем, что показывает то, что цензуры не существует в Америке и других свободных странах только в той мере, в которой эти обязанности берет на себя само общество.[...]
  
   Петр Алексеевич Деменс (псевдоним: Тверской) -- помещик Тверской губернии, литератор, сотрудник "Вестника Европы", эмигрант (не политический), с начала 1880-х гг. живший в Калифорнии, в Лос-Анжелесе. До эмиграции был земским деятелем Тверской губернии.
   Ответ на письмо Тверского от 11 мая н. ст. 1899 года. Тверской прислал вырезку из американской газеты с его протестом против искажений романа "Воскресение", допущенных американским журналом "Cosmopolitan" (о печатании "Воскресения" в этом журнале). Он писал Толстому: "Простите великодушно, дорогой Лев Николаевич, если я сунулся не в свое дело. Прилагаемая газетная вырезка выеснит Вам, в чем именно состоит предполагаемое мною indiscretion неделикатность. Но я не мог молчать, сознавая, как бесчеловечно и глупо они изуродовали Ваше детище. Для меня лично это особенно непонятно, так как я давно привык считать Джона Уокера за порядочного и очень неглупого человека. Он не раз имел случай доказать это. Тем не менее, негласная, но всё-таки могучая у нас цензура ханжества и прописной морали на этот раз очевидно одолела, и Ваш шедевр оказался безумно искалеченным. На меня те первые главы оригинала, которые я уже успел прочитать, произвели совершенно подавляющее впечатление, и я думаю, что по художественной правде и чисто христианской простоте "Воскресение" стоит даже выше лучших частей "Войны и мира" и "Анны Карениной". И я просто не мог воздержаться, чтобы не восстановить истины, как только появился в свет майский нумер "Cosmopolitan". Еще раз простите, если почему-либо эта вспышка действительно окажется indiscretion".
  
   Ф. К. Послениченко.
   1899 г. Мая 30.
   [...]Всей душой сочувствую вам и желаю вам с твердостью, смирением и радостью переносить гонение. Как ни трудно это, это возможно человеку, духом соединяющемуся с Богом. Дай вам Бог так переносить гонение. Я же с своей стороны, до сих пор не удостоившийся гонения за истину, буду стараться освободить вас. [...]
  
   Федор Кириллович Послениченко, по профессии булочник, восемнадцати лет, под влиянием вождя "Старого израиля" П. П. Катасонова, вступил в эту секту, за что был подвергнут строгому преследованию. В 1887 г. был арестован и в ноябре 1888 г. за принадлежност к секте "хлыстов", был осужден Новочеркасским окружным судом к ссылке в Елисаветполь, откуда его выслали административным порядком в Джебраил Елисаветпольской губернии. Десять лет спустя, в 1899 г., он подал прошение в сенат, ходатайствуя о разрешении проживать в Елисаветполе или о переводе его из ссыльно-поселенцев в разряд крестьян. Сенат в просьбе отказал, рекомендовав обратиться в министерство юстиций. Толстой узнал о Послениченко через его благовещенских друзей. В ответных письмах Послениченко просил Толстого взять на себя хлопоты по его делу. Он писал 30 июня 1899 г.: "Изливаю пред вами мою Сердечную прозьбу, Если что найдете к облегчению моей участи и для утешения близких комне ожидающих снадеждою видеть меня, то я надеюсь что вы невыпустите извиду. А если ничего не отысчется к освобождению моему, то все покорнейше прошу Вашего Сиятельства уведомить меня. А я готов крест мой нести доконца отцем назначеннаго. И Если ето Еще неконец настал к моему освобождению, то жив 6уду и дождусь его. И не могу я выразить словами мою сердечьную прозьбу, но имею надежду, что тот которому я служу, иесли он восхотел соделать вас темже Ангелом который во время оно отвалил камень от гроба господьнего и сам сидел на нем, то он же и передаст вам мое сердечьное желание и мою прозьбу, итогда вы ее прочьтете понятьней: в несчетно раз как она здесь написанна".
  
   Т. Л. Толстой.
   1899 г. Июня 5.
   [...] Нечего cry over spilt milk.1 Начав лечиться, надо доканчивать, попав в эту врачебную шестерню, хотя я по правилу ожидать худшего ожидаю того, что все останется по прежнему, только немного ослабнет сила противодействия, расстроенного организма. Так что исцеление твое было бы для меня в восторг приводящим событием. [...]
   [...] Ах, Таничка, милая, обрадуй меня -- будь счастлива. А для счастья один рецепт: живи хорошо не для себя.
  
   1 плакать о разлитом молоке (т. е. "слезами горю не поможешь").
  
   Д. А. Хилкову.
   1899 г. Июня 8.
   [...] Многого и многого можно бы и естественно желать для людей, ставших на тот путь, на который они стали.1 Понимаю St. John'a,2 который огорчен тем, что они вступают в денежные обязательства, да мы то, я то не имею права советовать, не находясь в их положении и не испытывая всех тех соблазнов, которые они испытывают. Могу только быть им благодарен за то, чтР они дали мне.
   [...] Думаю, что как природа наделила людей половыми инстинктами для того, чтобы род не прекратился, так она наделила таким же кажущимся бессмысленным и неудержимым инстинктом художественности некоторых людей, чтобы они делали произведения приятные и полезные другим людям. Видите, как это нескромно с моей стороны, но это единственное объяснение того странного явления, что не глупый старик в 70 лет может заниматься такими пустяками, как писание романа.[...]
  
   Ответ на письмо Д. А. Хилкова от 24 мая н. ст. 1899 г. с подробными сообщениями о жизни духоборов в Канаде.
  
   1 Хилкова, как и других лиц, приехавших с духоборами, неприятно поразили некоторые отрицательные черты духоборов, проявившиеся в начале их жизни на новых местах.
   2 Артур Син-Джон (Arthur St. John) не сочувствовал намерению духоборов сделать заем у квакеров.
  
   Хилков переехал из Канады в Швейцарию, куда письмо Толстого ему было переслано. В ответном письме от 28 июля н. ст. Хилков писал: "Я не могу сочувствовать St. John'у в его огорчениях о том, что духоборы вступают в денежные обязательства, потому что на мой взгляд принятие ими денег без обязательств гораздо хуже. С самого начала много вреда причинило именно то, что не было обязательств, и потому развилась алчность [...] Вы, конечно, наблюдали то, о чем я пишу, во время "кормления" голодающих [...] ".
  
   М. Э. Здзеховскому.
   1899 г. Июня 26.
   [...] я все-таки испытал те чувства благодарности и особенной радости духовного общения, которые я всегда испытывал в сближении с поляками. [...] Вашей статьей и разговорами вы помогли мне сознательно сблизиться душевно с поляками, -- то, к чему я всегда чувствовал несознательное влечение. [...]
  
   Мариан Эдмундович Здзеховский (Marian Zdziechowski) (p. 1861 г.) -- профессор Краковского университета, польский общественный деятель, историк литературы.
   Ответ на письмо Здзеховского от 2 июня н. ст. 1899 г., написанное по случаю столетия со дня рождения А. С. Пушкина. Об этом торжестве Здзеховский писал в своих воспоминаниях: "Кружок ученых и литераторов в Кракове решил устроить чествование столетней годовщины Пушкина в ответ на подобное чествование Мицкевича в Петербурге. Но момент был крайне неудобный, положение наше, людей, желавших поддержать нить дружеских отношений с лучшими представителями русского народа, было чрезвычайно трудное. Грубый национализм торжествовал в России, и всякое проявление симпатии к русской литературе, к лучшим людям России, представлялось у нас исходящим из низменных соображений рабского сервилизма. Во избежание этого я решил дать пушкинскому празднику толстовский характер. Протест против существующей действительности во имя высших требований правды и справедливости составляет движущую силу русской литературы; этот протест получил самое сильное выражение в творчестве Л. Н. Толстого; могучий толчок в этом направлении дала поэзия Пушкина; величайший певец России углубил и прояснил художественную красоту своих творческих дум "добрыми чувствами", которые он "лирой пробуждал"... "в жестокий век" и "милость к падшим призывал". Такова была основная мысль предшествовавшей банкету лекции о Пушкине. Затем на банкете был поднят бокал в честь Толстого, "неутомимого проповедника справедливости", и предложено отправить на его имя приветственную телеграмму" ("Голос из Польши" -- "Международный Толстовский альманах", стр. 68--69). Толстому Здзеховский писал 2 июня н. ст. 1899 г.: "Глубокочтимый Лев Николаевич! Смею думать, что Вы еще помните о переписке, которую я имел честь вести с Вами по поводу вопроса о патриотизме и о посещении мною Ясной поляны в 1896 г. Многочисленный кружок здешних профессоров, литераторов и художников праздновал вчера столетнюю годовщину Пушкина. Конечно, поэзия Пушкина не возбуждает в нас особенной симпатии, но мы желали засвидетельствовать, что мы далеки от шовинизма и того чувства ненависти к России, которое нам приписывают русские газеты, и что мы умеем ценить высокие чувства тех лучших представителей русской литературы, которые недавно чествовали Мицкевича. Все вчерашние ораторы подчеркивали в своих речах то, что они чествуют Пушкина как родоначальника русской литературы XIX века и тех ее лучших движений, которые в наше время нашли самое сильное и вместе с тем светлое выражение именно в Вашей деятельности. Одним словом, это был праздник, на котором мы скорее чествовали русскую литературу и Льва Толстого, ее величайшего представителя, чем Пушкина. Я поднял бокал в Вашу честь, как завершителя тех идеальных стремлений русской мысли, в начале которых засияло имя Пушкина, глубокого истолкователя христианского идеала, могучего защитника всех угнетенных, без различия веры и народности, в эпоху, провозгласившую Kraft vor Recht силу выше права. И мой тост был встречен единодушным восторгом, после чего мы решили послать Вам телеграмму, текст которой я переписываю здесь, так как боюсь, что она могла не дойти до Вас: "Litterateurs, rassemblИs pour cИlИbrer l'anniversaire de Pouchkine, saluent le grand artiste et le penseur sublime LИon TolstoО dont l'oeuvre est l'expression parfaite du gИnie russe. Gloire Ю l'apТtre de la justice. SignИ: Zdziechowski, Sokolowski, Morawski. Литераторы, собравшиеся на чествование столетней годовщины Пушкина, приветствуют великого художника и величайшего мыслителя Льва Толстого, труды которого ярко отражают русский гений. Слава апостолу справедливости. Подписали: Здзеховский, Соколовский и Моравский." Опасаюсь, что это проявление сочувствия со стороны людей, на первый взгляд чуждых Вам по своему образу мыслей, может Вам показаться не только ничтожно, но даже смешно. Не спорю, мы весьма далеки от того идеального совершенства, о котором мечтали для нас наши поэты, много в нашей жизни мерзких и отвратительных явлений, но я думаю, что если глубже заглянуть в души людей, изъявляющих Вам свое благоговение, то показалось бы, что Вам чужды те наши человеческие страсти, от которых мы не умеем отрешиться, но что в глубине совести мы все более или менее сознаем, что наша жизнь дурна, что она в противоречии с исповедуемым нами христианским законом любви, что она требует обновления, и что, следовательно, Ваша неутомимая проповедь о необходимости этого обновления производит на нас освежающее и облагораживающее действие и, таким образом, хотя медленно, но всё-таки приближает торжество христианского идеала. Благодаря страданиям и преследованиям, перенесенным и переносимым нами со стороны покоривших нас государств, мы стали особенно чутки к идеалу христианской правды в международных отношениях. Из недр нашего народа вышел Мицкевич, а он был не только великий поэт, но и великий человек в христианском смысле слова, т. е. человек, жаждавший всей душой осуществления царства божия в мире и стремившийся к этому по мере своих сил. И культ Мицкевича растет у нас с каждым днем, и я надеюсь, что он должен хоть немного содействовать нашему нравственному улучшению. Культ же или проникновение идеями Мицкевича во многих отношениях то же самое, что проникновение идеями Л. Н. Толстого, так как между Мицкевичем и Вами гораздо более точек соприкосновения, чем между Мицкевичем и Пушкиным, несмотря на то, что эта последняя параллель особенно привлекает теперь литературную критику. Одним словом, я горячо желаю, чтобы Вы приняли нашу телеграмму, как искреннее проявление чувств, исходящих из тех светлых начал, которые покоятся в душе почти каждого человека, даже преданного учению мира [...] Дни, проведенные в Ясной поляне в беседе с Вами, я храню в своей памяти как дорогие воспоминания, ободряющие меня в трудные минуты жизни".
  
   1 О своем отношении к полякам Толстой однажды сказал: "Во мне в детстве развивали ненависть к полякам. И теперь я отношусь к ним с особенной нежностью, отплачивая за прежнюю ненависть". Н. Н. Гусев, "Два года с Л. Н. Толстым", запись 1 июля 1908 г.
  
   Д. В. Григоровичу.
   1899 г. Июнь.
   [...] Переехать в новую жизнь, получить новое назначение в наши с вами года очень привлекательно, -- только бы переезд был удобный и без особенных страданий. А впрочем и страданья не мешают. Крестьяне говорят, -- хорошо пострадать перед смертью, как и отчего хорошо, я не сумею объяснить теперь, -- но всей душой согласен с ними. Только малодушие просит помягче экипажа. Я сейчас проехал маленькую станцию на очень тряском экипаже, -- станцию к новому назначению, т. е. был болен.
  
   Дмитрий Васильевич Григорович (1822--1899) -- писатель, автор "Деревни" и "Антона Горемыки". Знаком с Толстым с 1850-х годов. Толстой высоко ценил некоторые его произведения. По случаю 50-летнего юбилея литературной деятельности Григоровича Толстой писал ему 27 октября 1893 г.: "Помню умиление и восторг, произведенный на меня, шестнадцатилетнего мальчика, не смевшего верить себе, "Антоном-Горемыкой", бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика, нашего кормильца и -- хочется сказать -- учителя, можно и должно описывать, не глумясь и не для оживления пейзажа, а можно и должно писать во весь рост, не только с любовью, но с уважением и даже трепетом". См. письма Д. В. Григоровичу 1856 и 1893 гг., и Д. В. Григорович, "Воспоминания".
   С 1887 г. у Д. В. Григоровича стали обнаруживаться первые проявления склероза, проявлявшиеся в мучительных припадках грудной жабы. В течение десяти с лишним лет припадки повторялись редко и мало влияли на образ жизни писателя, проводившего большую часть времени за границей. В 1898 г. наступило резкое ухудшение, и предчувствие близкой смерти очень тяготило Григоровича. 30 августа/10 сентября 1899 г. он писал Бертенсону: "Совсем упал духом; умереть на чужбине не хочется". Он приехал в Россию, самочувствие его улучшилось, и за две недели до смерти, после сильного приступа, когда ближайшая опасность миновала, он снова был бодр, весел и принимал своих многочисленных друзей. 19 декабря его постиг апоплексический удар, от которого через два дня, 22 декабря 1899 г., Григорович скончался. См. вводную заметку Л. Б. Бертенсона к письмам Григоровича: "Из воспоминаний о Дмитрии Васильевиче Григоровиче" -- "Русская мысль" 1916, VI, стр. 75--77.
   Письмо Толстого не изменило отношения Григоровича к смерти. 3/15 июля 1899 г. он писал Бертенсону: "Узнав о моей болезни, вот что по поводу смерти пишет мне на днях Л. Н. Толстой: "Переехать в новую жизнь, получить новое назначение (?) в наши с вами года очень привлекательно (!!!), -- только бы переезд был удобный и без особенных страданий. А впрочем и страданья не мешают. Крестьяне говорят, -- хорошо пострадать перед смертью, как и отчего хорошо, я не сумею объяснить теперь, -- но всей душой согласен с ними. Только малодушие просит помягче экипажа. Я сейчас проехал маленькую станцию на очень тряском экипаже, -- станцию к новому назначению, т. е. был болен". У него проходят камни в печени; к этому новому назначению у меня нет никакого желания; процесс продолжения жизни, хотя бы безвыходно в Щербаковском переулке, мне гораздо дороже всяких обещаний в будущем, -- откуда до сих пор "не было пришельцов", как говорит Гамлет".
   Толстой продолжал следить за болезнью Григоровича. В последних числах декабря 1899 г. Меньшиков писал Толстому (письмо не датировано): "Вы поручили мне передать Григоровичу Ваше участие к его болезни и слова дружбы, но оказалось, что мы говорили о нем в его предсмертный час. Так и не удалось мне доставить ему этой радости".
  
   П. И. Бирюкову.
   1899 г. Августа 1.
   [...] Вчера получил ваш листок Свободная Мысль.1 Очень хорошо. Мне очень понравилось. Вступление о свободе мысли 5+.2 Сопровождающая заметка о конференции 5.3 Дело Дрейфуса 5.4 Это очень важный отдел. Все вопросы, занимающие общество, нужно хоть кратко освещать с нашей точки зрения. Просто надо брать газеты и те известия, которые много раз повторяются во всех -- обсуживать. Так захваты в Китае,5 в Африке,6 стачки, поездки Императора,7 Милан8 и т. п. Да вы сами это знаете и делаете. Я хочу только сказать, что это очень важно и нужно. -- "Рабочее Движение" 3 (мало).9 Финляндия 5+,10 но испорчено о том, что как будто одобрительно о ловле агентов. Духоборы 4,11 голод 5.12 Университетские волнения 3. Надо бы больше. Нынче в газетах о том, что в солдаты забирать,13 а перед этим было об инспекции14 и общении профессоров.15 Все как нарочно делают, чтобы раздразнить. И нынче?16 же новая форма присяги.17 Руки чешутся писать обо многом в форме статей. Да надо кончать Воскресение. Когда не было художественной работы, я по ней скучал, а теперь уж хочется освободиться, много набралось другого.
   Высочайшая ложь (3).18 Мне нравится, но только потому, что я зол. А не должно нравиться: нехорошо в семейную, задушевную жизнь Николая вмешиваться. Лучше бы другую тему, например, присягу.
   О смертной казни 5+.19 Мирная секта (3).20 Письма Шмита 5,21 но боюсь, что он преувеличивает.
   Вообще очень хорошо. И есть изюминка Герценовская.22 Так и нужно. И тут нужен большой такт, чтобы была изюминка, а между тем не уходили бы все кислые щи пеной. Чтобы не было пресно, и не была одна пена, но была бы жидкость с air fix'oм.23 Важное, хорошее дело, помогай вам Бог.
   Знаете ли вы книгу: Verus, Vergleichende Uebersicht der vier Evangelien, Leipzig, van Dyk, 1897,24 в которой очень хорошо доказывается (столько же вероятия, помоему, за, сколько и против), что Христа совсем не было. Прочтите эту книгу (мне кто-то, кому я очень благодарен, прислал ее) и сделайте извлечение. Впрочем, оно сделано: Schlusswort и хорошо. Anhang: Buddha und Jesus.25 Это предположение или вероятность есть уничтожение последних подлежащих нападению врагов предместий для того, чтобы сделать крепость нравственного учения добра, вытекающего не из одного временного и местного источника, а из совокупности всей духовной жизни человечества, была бы непоколебима. [...]
  
   1 Первый номер издававшегося П. И. Бирюковым русского ежемесячного журнала "Свободная мысль" ("PensИe libre"), "издание швейцарского отдела редакции "Свободного слова", под редакцией П. Бирюкова". Всего вышел двадцать один номер: в 1899 г. пять номеров, в 1900 г. двенадцать номеров и в 1901 г. четыре номера. Содержание номера первого, август, 1899: 1) От Швейцарского отдела редакции "Свободного слова" издательства, учрежденного в Англии В. Г. Чертковым. 2) Мысль и свобода. 3) Из международной жизни: Конференция в Гааге, Обмен мнений шведского общества и Л. Н. Толстого, Дело Дрейфуса, Рабочее движение. 4) Из русской жизни: Финляндия, Духоборы, Голод в России, Университетские волнения, Высочайшая ложь. 5) О смертной казни. 6) Мирная секта. 7) Из периодической печати. 8) Объявление о пожертвованиях. 9) Программа "Свободного слова" и "Свободной мысли". 10) Содержание вышедших номеров "Свободного слова". 11) Объявления об изданиях. 12) Подписка на "Воскресение". -- В сопроводительном письме Бирюков писал Толстому 9 июля 1899 г.: "Дорогой Лев Николаевич, послал вам  1 "Свободной мысли". Жду от вас критики, помощи и дружеской нравственной поддержки. Я начал это дело с уверенностью, что это нужно начать, advienne ce que pourra а будет, что будет, на первое время конечно хватит средств и материальных и нравственных, но нужно подливать масло, чтоб не иссяк огонек; а вы меня что-то совсем забросили. Знаю, как вы заняты, и дорожу вашим покоем и результатом его, но по слабости человеческой всё хочется осязать чувственно".
   2 "Свобода мысли есть закон жизни", -- сказано в этой заметке. Толстой дает оценку по пятибальной системе.
   3 О состоявшейся в Гааге по инициативе русского правительства конференции о разоружении и третейском суде, не приведшей ни к каким практическим результатам.
   4 Дело капитана французского генерального штаба Альфреда Дрейфуса, осужденного военным судом за измену. Дело вызвало большое движение в общественных кругах, что привело к кассации приговора и помилованию. В краткой заметке журнала сказано: "К радости нашей мы видим, что это нагромождение всякого рода лжи, которое обнаруживается из этого процесса, указывает, что человечество действительно подвинулось на пути к свету и свободе, и что поработителям его нужно употреблять всё более и более хитрой лжи, чтобы достигнуть своих темных целей". Пересмотр дела начался 7 августа н. ст. 1899 г.
   5 С 1898 г. начался раздел Китая на сферы влияния европейских держав, что привело к так называемому боксерскому восстанию в 1900 г.
   6 Агрессивные действия английского правительства по отношению к южно-африканской республике Трансвааль, приведшие к войне 1899--1900 гг., закончившейся присоединением Трансвааля к Англии.
   7 Вероятно, Толстой имел в виду путешествие германского императора Вильгельма II в Англию, а также обсуждавшийся в русской и западно-европейской печати вопрос о возможности посещения Вильгельмом парижской всемирной выставки.
   8 Милан I Обренович, король сербский (1854--1901). В период своего царствования вел неудачные войны с Болгарией и Турцией. Во внутренние дела вносил элементы личной корысти нечестного, развратного и мстительного самодура. 24 июля 1898 г. Дьюро Кнежевичем было произведено на его жизнь покушение, вызвавшее террор со стороны правительства. Тогда же высказывались в печати предположения, что покушение было инсценировано самим королем для оправдания перед европейской дипломатией его внутренней политики и преследования радикалов.
   9 Заметка по поводу сообщений о стачках, вооруженных столкновениях с полицией и войсками. Конкретных сведений не приведено.
   10 О борьбе Финляндии за свою национальную независимость. В статье выражено сочувствие финляндскому народу и приведено содержание вышедшей в Лондоне брошюры, в которой сообщалось о способах борьбы с русскими агентами.
   11 Сведения о переселении духоборов в Канаду.
   12 По поводу голода в России в заметке сказано: "Подобно тому, как для задыхающегося от угара есть одно спасение -- открыть или разбить окно и впустить струю свежего воздуха, так и для русского народа есть только одно спасение -- в освобождении себя от губящего его церковного и государственного удушья и гипноза".
   13 Репрессии правительства в ответ на революционное брожение студенчества. Ближайшим поводом к "беспорядкам", начавшимся 8 февраля 1899 г., послужило вывешенное ректором петербургского университета объявление с напоминанием о наказаниях нарушающим порядок студентам. В  165 "Правительственного вестника" от 31 июля 1899 г. опубликованы временные правила "об отбывании воинской повинности воспитанниками высших учебных заведений, удаляемыми из сих заведений за учинение скопом беспорядков". Ст. 1 этих Правил; "Воспитанники высших учебных заведений, за учинение скопом беспорядков в учебных заведениях или вне оных, за возбуждение к таким беспорядкам, за упорное, по уговору, уклонение от учебных занятий и за подстрекательство к таковому уклонению, подлежат, на основании изложенных ниже правил, удалению из учебных заведений и зачислению в войска для отбывания воинской повинности, --хотя бы они имели льготу по семейному положению, либо по образованию, или не достигли призывного возраста, или же вынули по жребию нумер, освобождающий от службы в войсках".
   14 Циркуляр министра народного просвещения попечителям учебных округов (27 июля 1899 г.  17570; "Правительственный вестник" 1899,  162 от 28 июля), констатирующий, что теперешнее положение представителей инспекции (в университетах) не вполне отвечает своему назначению, что особенно наглядно сказывается в случаях возникновения какого-либо волнения между студентами. "Посему я нахожу желательным, -- говорится в циркуляре, -- чтобы на будущее время представители инспекции не ограничивались лишь заботами о сохранении внешнего порядка, но приняли на себя обязанности благожелательного попечения об учащихся, оказывая им помощь теми способами и средствами, какими может располагать инспекция". Обращено внимание на осмотрительный выбор помощника инспектора и запрещено давать "деликатные" поручения низшим чиновникам
   15 Циркуляр министра народного просвещения от 21 июля 1899 г.  17287 о мерах к установлению "общения между студентами и профессорами", "на почве учебных потребностей" ("Правительственный вестник" 1899,  158 от 22 июля). В начале циркуляра сказано: "Правительственное сообщение от 25 мая сего года ("Правительственный вестник" 1899,  111 от 25 мая) указывает на разобщенность студентов между собою, с профессорами и учебным начальством, как на одну из главнейших причин, содействующих возникновению и распространению студенческих беспорядков". Циркуляр предусматривает улучшение постановки практических занятий на факультетах, организацию научных и литературных кружков, учреждение студенческих хоров, оркестров и проч.
   16 Это слово написано очень неясно.
   17 Определение правительствующего сената от 28 июля 1899 г. "О новой форме верноподданнической присяги". После смерти 28 июня 1899 г. наследника Георгия Александровича принят новый текст присяги без указания имени наследника. "Клятвенное обещание", согласно этому постановлению, приносилось "его императорскому величеству, своему истинному и природному всемилостивейшему великому государю императору Николаю Александровичу, самодержцу всероссийскому, и законному его императорского величества всероссийского престола наследнику" ("Правительственный вестник" 1899,  165 от 31 июля).
   18 Заметка о манифесте Николая II по поводу рождения у него третьей дочери, Марии. Указывается на неестественность тона и фальшь манифеста: всем известно, что царь и двор ожидали рождения наследника, а не дочери. В манифесте говорилось: "Таковое императорского дома нашего приращение приемля новым знаменованием благодати божией на нас и империю нашу изливаемой, возвещаем о сем радостном событии верным нашим подданным и вместе с ними возносим к всевышнему горячие молитвы о благополучном возрастании и преуспеянии новорожденной".
   19 "Обращение к английскому обществу" П. И. Бирюкова по поводу смертной казни. Приведен пример казни через повешение в Челмсфорде 19 июля 1898 г.
   20 Заметка о секте "Братская церковь", насчитывающей в США до ста тысяч членов. Секта ставит себе задачей "восстановление первобытного христианства".
   21 Письмо немецко-мадьярского писателя, редактора журнала "Ohne Staat" "Без государства", Евгения Шмита, о венгерской секте "Назарены".
   22 Вероятно, Толстой сравнивал журнал Бирюкова с газетой А. И. Герцена (1812--1870) "Колокол" (1857--1867).
   23 углекислота.
   24 S. G. Verus, "Vergleichende Uebersicht der vier Evangelien", Leipzig Van Dyk, 1897.
   25 Бирюков писал Толстому 9 декабря 1899 г.: "Спасибо за указания книг, я выписал все их. К сожалению, не мог достать Verus'a "Vergleichende der 4 Evangelien", -- распродана; так что я не могу сделать подробной рецензии и удовольствуюсь вашей заметкой о ней в моем письме". Эта часть письма Толстого опубликована в "Свободной мысли" 1900, январь.
  
   З. М. Любочинской.
   (О самоубийстве)
   1899 г. Августа 25.
   Вопрос ваш о том, имеете ли вы и вообще человек право убить себя? -- неправильно поставлен. О праве не может быть речи. Если может -- то и имеет право. Я думаю, что возможность убить себя есть спасительный клапан. При этой возможности человек не имеет права (вот тут уместно выражение: иметь право) говорить, что ему невыносимо жить. Невыносимо жить, так убьешь себя, и поэтому некому будет говорить о невыносимости жизни. Человеку дана возможность убить себя, и потому он может (имеет право) убивать себя и, не переставая, пользуется этим правом, убивая себя на дуэлях, войне, на фабриках, развратом, водкой, табаком, опиумом и т. д. Вопрос может быть только о том, разумно ли и нравственно ли (разумное и нравственное всегда совпадает) убить себя?
   Нет, не разумно, также неразумно, как срезать побеги растения, которое хочешь уничтожить: оно не погибнет, а только станет расти неправильно. Жизнь неистребима, она вне времени и пространства, и потому смерть только может изменить ее форму, прекратить ее проявление в этом мире. А прекратив ее в этом мире, я, во первых, не знаю, будет ли проявление в другом мире более мне приятно, а во вторых, лишаю себя возможности изведать и приобрести для своего я все то, чтР оно могло приобрести в этом мире. Кроме того и главное, это неразумно потому, что, прекращая свою жизнь из за того, что она мне кажется неприятной, я тем показываю, что имею превратное понятие о назначении своей жизни, предполагая, что назначение ее есть мое удовольствие, тогда как назначение ее есть с одной стороны мое совершенствование, с другой -- служение тому делу, которое совершается всею жизнью мира. Этим же самоубийство и безнравственно: человеку дана жизнь вся и возможность жить до естественной смерти только под условием его служения жизни мира, а он, воспользовавшись жизнью настолько, насколько она была ему приятна, отказывается от служения ею миру, как скоро она ему стала неприятна; тогда как, по всем вероятиям, это служение начиналось именно с того времени, когда жизнь показалась неприятной. Всякая работа представляется сначала неприятной.
   В Оптиной пустыни в продолжении более 30 лет лежал на полу разбитый параличом монах, владевший только кистью левой руки.1 Доктора говорили, что он должен был сильно страдать; но он не только не жаловался на свое положение, но постоянно, крестясь, глядя на иконы и улыбаясь, выражал свою благодарность Богу и радость за ту искру жизни, которая теплилась в нем. Десятки тысяч посетителей перебывали у него, и трудно представить себе все то добро, которое распространилось на мир от этого лишенного всякой возможности деятельности человека. Наверное этот человек сделал больше добра, чем тысячи и тысячи здоровых людей, воображающих, что они в разных учреждениях служат миру.
   Пока есть жизнь в человеке, он может совершенствоваться и служить миру. Но служить миру он может только совершенствуясь и совершенствоваться только служа миру.
   Вот все, что я сумел написать вам в ответ на ваше трогательное письмо.
   Простите, если написал не то, чтР вы ожидали.
  
   Ответ на письмо Зинаиды Михайловны Любочинской (Киев) от 2 августа 1899 г.: "Искренно и высокочтимый граф Лев Николаевич! Много раз я, физически и душевно страдающая и вполне одинокая женщина, хотела обратиться к Вам, наш добрый учитель, но... чувство -- не умею как назвать -- самолюбия, излишнего самолюбия, присущее людям моего положения, людям, которые волею судеб, будучи выбиты из колеи и отстав от одного берега, не успели пристать к другому, удерживало меня. Я боялась, граф, боюсь и теперь, что Вы не ответите мне. Я хотела было написать: "не удостоите ответом", но это выражение носило бы не соответствующий характер причине, по которой Вы не пожелали бы этого сделать. Я знаю, что не мое безвестное имя было бы тому причиной, а недостаточно уважительные причины, в силу которых я решилась отнять у Вас и вместе с тем и у других, у многих тысяч других Ваше драгоценное время. Но как бы то ни было, граф, я знаю, что Вы простите меня [...] Вы не назовете меня ни нахалкой, ни психопаткой; нет, граф, господь пока еще не покарал меня этим, хотя мой отец умер психически больным, а моя бедная мать... моя бедная мать страдала временно психическим расстройством вследствие тяжелых нравственных утрат. Нет, психически я здорова, в этом порукой профессор Сикорский, но я действительно нервно больная, и это ужасное страдание сделало из меня почти калеку: я с трудом могу переходить по мосту. Болезнь прогрессирует, благодаря недостатку средств и возможности полечиться систематически и радикально. Но не в этом вопросе и не в этом состоит цель моего письма. Я не стану утомлять Вас, граф, описанием всех своих несчастий, которые довели меня до такого состояния, отняв от меня все близкое и дорогое, отняв самую возможность к существованию; факт совершился, а... "кто виноват, у судьбы не допросишься". А констатировала этот факт лишь для того, что он тесно связан с тем вопросом, по поводу которого я решилась обратиться к Вам и который может быть для Вас, граф, отчасти руководящей нитью, если Вы пожелаете мне ответить. Этот вопрос, граф, обратившийся почти в idИe fixe, в какое-то ужасное, мучительное perpetuum mobile, не дает мне покоя ни днем, ни ночью вот уже около трех лет: имею ли я право убить себя? Если бы я не верила в моего Бога, граф, я не предлагала бы ни себе, ни Вам этого вопроса, но я верую... только, к несчастью, не могу веровать, вернее, не умею веровать слепо. По моим понятиям, -- то зло, что причиняет зло другому, ближнему. Конечно, в большинстве случаев самоубийство есть зло: жизнь человека кому-нибудь и на что-нибудь да нужна, но если приходишь к такому заключению, если, не желая обманывать себя какими-нибудь химерами, софизмами, воочию видишь, что эта жизнь действительно никому и ни на что не нужна, -- имеет ли право человек распоряжаться ею? Религия безусловно говорит: нет. Но я сказала выше, что не умею веровать слепо. Не отрицая этого категорического "нет", находя его необходимым, так как оно всё-таки служит известной уздой, без которой люди в силу своего эгоизма увеличили бы число жертв, после них остающихся, я думаю, я смею думать, что... нельзя же было для нашего слабого ума поставить эти перегородки, эти разграничения, и поэтому и сказано категорически "нельзя", но он всеблагой и всеведующий, ему ведь все будет понятно! [...] Разве он не простит мне, что я преступила его волю, его закон?! Граф! Помогите мне Вашим словом, научите меня, не отвергните меня! Имею ли я право на Ваше участие? Да, мне кажется, что я имею, что я буду иметь его в Ваших глазах. Граф! Я несколько противоречу себе; я сказала, что я никому и ни на что не нужный человек, а "дурную траву из поля вон". Положим, это сказано не в том смысле: дурную, т. е. вредную; я человек не вредный, но во всяком случае не полезный, не нужный, а таких людей в древности совсем уничтожали [...] Граф! Я не смею больше утомлять Вас своим письмом, но я умоляю Вас, не отвергните меня! Мое право на Ваше участие -- только и есть, что мое страдание: я живой человек, я испытываю боль, глубокую боль, описывать всё я не стану и не смею. Но думаю, что в Ваших глазах это будет достаточной причиной [...] О, граф! Если бы Вы мне позволили к себе приехать, если бы я могла надеяться, что Вы уделите мне час, полчаса Вашего времени, я изыскала бы возможность приехать, к Вам я бы, может, была спасена!".
   Проф. Иван Алексеевич Сикорский -- известный киевский психиатр.
  
   1 Иеродиакон Мефодий, разбитый параличом, пролежал двадцать четыре года на одном боку. См.: Е. В., "Историческое описание Козельской Оптиной пустыни", изд. Троице-Сергиевской лавры 1902, стр. 129--130, где с небольшими сокращениями напечатано письмо Толстого к Любочинской, ошибочно датированное 1890 годом. Толстой лично виделся с Мефодием в одно из своих посещений Оптиной пустыни. О поездках в Оптину пустынь см. воспоминания С. А. Толстой "Четыре посещения гр. Льва Николаевича Толстого монастыря Оптина пустынь".
  
   В ответном письме от 4 сентября 1899 г. Любочинская писала: "Благодарю Вас, граф, искренно, от всей наболевшей души благодарю! Может быть, в Вашем ответе мое спасение. Буду терпеть. Да, граф, Вы тысячу раз правы: "дурные мысли хуже дурного поступка" ("Нива" -- "Воскресение"). Но эти мысли благодаря Вам уже несколько изменили свое течение".
  
   М. Л. Оболенской.
   1899 г. Сентября середина.
   [...] Il faudra mourir seul и vivre seul1 -- думаю я. Такие дела, разрушающие все наши желания о других, заставляют нас вернуться к себе. Не к себе -- человеку, а к себе -- частице Бога, которая от Него пришла и к Нему пойдет, и у которой дела есть важнее, чем устройство судьбы наших жен, сыновей, дочерей. У них у всех открыть свой текущий счет c Богом, а нам надо вести свой. И такие события напоминают об этом счете, о котором мы без этого часто забываем. [...]
   На то, чтР ты пишешь мне, и чтР меня радует, что тебя занимает, -- выпишу тебе то, чтР я на днях записал в своем дневнике: "Иногда хочется по детски кому-то (Богу) жаловаться, просить помощи. Хорошее ли это чувство? Нехорошее: слабость, неверие. Такое обращение, которое больше всего похоже на веру, есть именно неверие -- неверие в то, что зла нет, что то, чтР тебе кажется злом, кажется тебе таким потому, что ты чего то не понимаешь или понимаешь на выворот. Если тебе дурно, то, значит, ты сбился с дороги. Поищи...".2
   Бог есть, потому что есть мир и я, но думать о нем не нужно. Нужно думать об его законах. И мы понимаем Его только в той мере, в которой понимаем и исполняем Его законы. А то мы хотим, не исполняя Его законов, не только понять Его, но войти с Ним в интимность -- разговаривать о Нем, целовать, есть даже. Чем больше исполняешь Его законы, тем несомненнее Его существование и наоборот. [...]
  
   Ответ на письма М. Л. Оболенской от 27 и 29 августа 1899 г. с подробным описанием ее религиозных сомнений. Она писала: "Нынешнее лето, благодаря тому, что болезнь была такая, что я полтора месяца пролежала в полном сознании, я много передумала, и часто хотелось тебя видеть. Иногда на меня нападали ужасные мысли, сомнения в том, во чтР я верила, возмущение против кажущейся нелепости всего, чтР делается, и против болезней и против того, что хлеб весь гниет и т. п., и полное непонимание веры в Бога. Я читала всякие твои статьи и письма, и всюду мне казались, противоречия и неясность. И до сих пор я во многом путаюсь, многого не понимаю, но решила, что и не надо, а что самое главное я знаю, т. е. то, для чего я живу, и это буду стараться делать, а остальное приложится [...] Я не знаю, поймешь ли ты мое настроение, но оно вызвано очень многим. Недавно, когда у меня заболело горло, и в тот же день заболела у нас баба так же, как и я, и мы почему то решили, что это дифтерит, на меня вдруг нашел такой страх смерти, какого никогда не было [...] А когда я выздоровела, меня очень смутило мое малодушие, и оно мне подтвердило нетвердость моей веры" (из письма от 27 августа). -- "Я писала тебе о том, как я испугалась смерти, а еще раз со мной было вот что: я оставалась одна и была очень слаба. Мне что-то понадобилось. Я позвонила раз, -- никто не пришел, позвонила еще и еще, -- и на меня напал такой панический страх, что я не знала, чтР с собой делать. Сердце стучало, руки похолодели, пот холодный выступил; я стала себя оговаривать, стыдить, старалась почувствовать неразумность своего страха, но всё было только хуже, и тогда я начала креститься и приговаривать что-то вроде "господи помилуй". И когда я пришла в себя, я ужаснулась и этого страха и способа успокоения себя [...] У меня сделалось какое-то неясное полу-мистическое отношение к Богу, было что-то такое, что православные называют: "надо верить, а не понимать", а когда я захотела разобраться и понять, то вышло вот то, чтР я тебе пишу. Мне совестно, что среди твоих дел тебе надо еще прочесть мое длинное письмо, но ты поймешь, что я не могла тебе этого не написать".
  
   1 Надо будет умирать одному, надо и жить одному
   2 В Дневнике 28 сентября 1899 г. эта мысль записана в такой редакции: "Иногда хочется по детски кому-то (Богу) жаловаться, просить помощи. Хорошее ли это чувство? Нехорошее: слабость, неверие. То, чтР больше всего похоже на веру: просительная молитва, есть именно неверие, -- неверие в то, что зла нет, что просить не об чем, что если тебе худо, то это только тебе показывает, что тебе надо поправиться, что происходит то самое, чтР должно быть, и при чем ты должен делать, чтР должно".
  
   Ж. М. Жоромской.
   1899 г. Сентября 27.
   [...] я с удовольствием постараюсь ответить на ваш вопрос, так как вижу, что он сделан совершенно искренне, и вопрос самой первой важности и вместе с тем такой, который большинство людей не задают себе, предполагая, что ответ на него или уже давно дан или невозможен. А вопрос простой, необходимый, без которого, казалось бы, жить нельзя. Вы спрашиваете: какая цель человеческой жизни, зачем человек живет, или, иначе, зачем живу я? Вы правы, что на вопрос этот отвечает только религия. Религия, истинная религия, есть ничто иное, как ответ на этот вопрос. И религия, которую я исповедую, -- христианское учение в его истинном смысле, -- дает на этот вопрос такой же простой и ясный ответ, как и самый вопрос, если только слово "цель" заменить словом "смысл". Цель, конечная цель человеческой жизни в бесконечном по времени и пространству мире, очевидно не может быть доступна человеку в его ограниченности. Но смысл человеческой жизни, т. е. зачем он живет и чтР он должен делать, непременно должно быть понятно человеку, так же понятно, как понятно его назначение работнику на большом заводе. Смысл человеческой жизни, понятный человеку, состоит в том, чтобы устанавливать Царствие Божье на земле, т. е. содействовать замене себялюбивого, ненавистнического, неразумного устройства жизни любовным, братским, свободным и разумным. Средство же достижения этого, т. е. ответ на вопрос: что должен делать человек, состоит, в том, что, как сказано в Евангелии, составляешь весь закон и пророки: поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобою. Ответ, как видите, очень прост, но нам кажется неясен, потому что и наша животная природа и воспитание и ложное религиозное учение приучают нас к тому, что смысл жизни не в служении Богу и ближнему, а в нашем личном счастье. Привыкнув жить только для себя и для своего личного счастья, нам кажется трудно перенести цель своей жизни из себя в служение Богу. Но как ни трудно это, это возможно, и чем больше: мы приучаем себя к этому, тем это становится естественнее, тем более, что, исполняя волю Бога, мы тем самым достигаем наивысшего личного блага, которое мы прежде ставили целью своей жизни, как тоже сказано в Евангелии: "Ищите царствия Божия и правды его, а остальное приложится вам". Живя личной жизнью, мы ищем только этого остального, т. е. личного счастья, и не достигаем его и не содействуем установлению царствия Божия, а, напротив, противодействуем ему. Ища же царствия Божия и правды его, мы получаем это остальное, т. е. счастье, если только под счастьем мы разумеем не какие-либо нами излюбленные внешние блага, а духовные: спокойствие, свободу и радость. Пишу вам не то, до чего я дошел рассуждениями, а то, до чего дошел опытом: жить для исполнения воли Бога возможно. Если не можешь жить так всегда, то все-таки можешь жить так в некоторые лучшие минуты. Если же в этом положишь смысл жизни, то все чаще и чаще будешь жить так. А чем чаще будешь жить так, тем больше будешь испытывать разумность и радость такой жизни. И само собой будешь привлечен к такой жизни.1[...]
  
   Ответ на письмо Жозефины Михайловны Жоромской из Риги от 22 сентября 1899 г.: "Дорогой Лев Николаевич! Пишет к Вам существо никому неизвестное, всеми презираемое и глупое до бесконечности. Происхождения я не знатного: дворянка Ковенской губернии и больше ничего. Воспитывалась в г. Риге, в текущем году окончила курс Ломоносовской гимназии, а теперь занимаюсь в управлении жел. дороги. Так как мои родственники, которых у меня четыре человека, ничем не знатны, да я сама не отличаюсь ни богатством, ни умом, ни красотой, то на меня никто не обращает внимания. А между тем у меня накопилось столько различных вопросов, и мне не к кому обратиться с ними. Основой всех этих вопросов является вопрос: какая цель человеческой жизни? Я прочла много книг, и ни одна из них не выяснила, зачем человек живет и к чему он стремится. По моему соображению, на этот вопрос можно ответить только с религиозной точки зрения. Человек сотворен по образу и подобию божию, с бессмертной душой, значит, в продолжение земной жизни он должен заботиться о душе. Между тем, не встретишь человека, который бы хоть сколько-нибудь заботился о душе; у всех на первом плане материальное благосостояние, собирание денег и тому подобное. Каждый толкует о счастье, а никто не знает, чтР такое счастье и где его искать. Дорогой Лев Николаевич, я бы много, много чего написала Вам, потому что на душе у меня много всего накопилось, но я теперь сильно волнуюсь, и вот почему мне очень хочется, чтобы Вы удостоили мое письмо своим вниманием и на мои простые, глупые слова дали ответ. Если бы Вы знали, как меня тяготит эта пустая, бессмысленная жизнь, какую я теперь веду. Мне уже двадцать лет, а я еще не живу, а прозябаю [...] Пожалуй, по светским соображениям, мне, безызвестной, и не следовало бы писать к такой знаменитой личности, как Вы, но я рассудила: если к Богу может обращаться всякий смертный, начиная с самого низкого, значит, к Вам тем более можно. Не покиньте меня, заблудившуюся, а я за Вас Богу молиться буду".
  
   1 В последние четыре фразы внесены изменения рукой Толстого. Первая редакция, в которой первая фраза соединена с предыдущей, такая: если не всегда, то все-таки в некоторые лучшие минуты и чем больше будешь жить так, тем больше будешь испытывать разумность и радость такой жизни.
  
   В письме от 22 октября Жоромская благодарила Толстого за "ответ разумный и верный" и просила дать совет, выходить ли ей замуж. "Для меня лично не понятно, зачем люди выходят замуж или женятся, и действительно ли брак -- такое важное таинство, каким его считают, -- писала она. -- Ведь жизнь на земле прекратится один раз навсегда, и чем скорее бы это случилось, тем лучше, мне кажется; а люди, между тем, всё продолжают свое существование; в настоящее время такая масса людей, что скоро места не хватит на нашей планете. Вот и мне предстоит разрешить такой вопрос [...] Добрый, дорогой Лев Николаевич, Вы ведь позволите изливать перед Вами всякие душевные волнения, не правда ли? Пожалуйста, ответьте". На это письмо Толстой не ответил.
  
   А. Н. Коншину.
   1899 г. Сентября 27.
   [...] То, что вы строго, критически относитесь к духоборам вообще и не поддаетесь тем увлечениям, которые свойственны людям нашего круга, мне очень нравится. Жизнь нашего круга так дурна, так противна нашему нравственному сознанию, что мы склонны видеть в людях, живущих другою жизнью, чем мы, проявление всего того, чего нам недостает. Я никогда не верил, чтобы население в 7, 8 тысяч человек могло вдруг все стать на степень высшего христианского сознания. Естественно, что между ними должны быть люди очень нравственно высокие и средние и низкие. То, что общественное мнение между ними требует высокой христианской жизни, доказывает то, что людей высокой нравственности между ними больше, чем бывает обыкновенно. И то хорошо и радостно. То, что в вашу партию попали "мясники",1 очень жалко вообще для духоборов, так как это роняет их в общем мнении, но хорошо для людей этой партии, потому что и им, как и всем нам, неизбежно идти по тому пути, по которому идут лучшие духоборы.[...]
  
   Александр Николаевич Коншин (1867--1919) -- сын известного фабриканта (Серпухов), один из основателей журнала "Свободное воспитание", переводчик произведений П. А. Кропоткина и других авторов для издательства "Посредник". Находился в числе сопровождавших в Канаду четвертый, последний, пароход с духоборами.
   Письмо Коншина из Канады, с описанием впечатлений от знакомства с духоборами, в архиве не обнаружено. Приводим выдержки из его письма от 7 ноября н. ст. 1899 г., -- ответ на письмо Толстого от 27 сентября: "Сегодня я приехал в Виннипег из Йорктона и нашел ваше письмо, которое меня очень обрадовало, потому что я опасался, чтобы вы не приписали моего критического отношения к духоборам злобному чувству. Но его совсем нет. Если было какое-либо неприятное чувство, то это только бессилие помочь им избегать некоторых ошибок; бессилие, происходящее оттого, что духоборы очень высокого мнения о себе, думая, что они всё знают и умеют делать лучше всех, а вместе с тем они не поддаются, логическим доводам, а действуют во всех случаях по правилам, принятым ими от людей, пользующихся у них деспотическим авторитетом, как Петр Веригин. Это самомнение, которое часто высказывается даже такими словами: "ведь мы не как прочие люди", на меня ужасно тяжело действовало после долговременного пребывания в их среде. Но, побыв один месяц только между канадцами, я почувствовал, что есть в них что-то родное. И когда я приехал в Йорктон, мне приятно было встретить первого духобора. А когда встретил тех людей, с которыми ехал, то почувствовал истинную радость и видел, что и они непритворно радовались встретиться: со мной, даже те, которых я мало раньше замечал".
  
   1 Духоборы - не вегетарианцы.
  
   А. К. Львову.
   (О браке)
   1899 г. Сентября 27.
   Я думаю так же, как это сказано в посланиях Павла, да и в Евангелии, что если человек не чувствует себя в силах прожить вполне целомудренно, то ему надо жениться.
   Брак же оправдывается и освещается только детьми, тем, что если мы не можем осуществить всего того, к чему мы предназначены, то, производя детей, мы даем им возможность такого осуществления. Брак же, в котором супруги вперед решат, что не нужно иметь детей, не только не лучше, но хуже разврата, потому что такой разврат совершается не по увлечению, a преднамеренно и сознательно.
   То, чтР вам пишет особа, на которой вы хотите жениться, или неискренно, или совершенно несправедливо. О том, какие будут наши дети, и чтР их ожидает, нам нельзя заботиться, -- это дело Божье, а не наше. Наше же дело только в том, чтобы быть как можно более целомудренным вне брака и в браке.
   Вот все, чтР я имею сказать на ваш вопрос. Совет мой вкратце следующий: или совсем не жениться, или жениться на этой девушке или другой, но только безо всяких соображений и условий о будущих детях.
  
   Ответ на письмо Александра Константиновича Львова от 6 сентября 1899 г.: "После того, чтР я читал из Ваших произведений за последние годы, и того, чтР я знаю о Ваших отношениях к окружающим, я позволяю себе обратиться к Вам за советом, надеясь, что Вы не откажете помочь человеку, абсолютно не знающему, как ему поступить. Дело заключается в следующем. Мне теперь уж минуло тридцать лет, и я задумал жениться. Раньше я хотел совсем воздержаться от половых сношений и исполнил это в течение четырех лет, но потом нашел, что это превосходит мои силы, и что лучше жить в браке, чем вести распутную жизнь. Да и кроме того я чувствую себя одиноким и полагаю, что жена будет для меня верным товарищем и спутницей в жизни. На основании вышеизложенного я сделал предложение одной девушке нашего города, с которой я знаком с самого детства, и которая мне очень симпатична; такого же мнения о ней и мои друзья и родственники. Она попросила у меня времени на размышление, и вот что она мне пишет после двухмесячного размышления в Одессу (куда я временно выехал): "Кажется мне, Саша, что мы с Вами не столкуемся: я настолько определенно поставила свое условие -- не иметь детей -- что больше нам не придется говорить об этом, т. е. это не значит, конечно, что я ожидала, что Вы непременно должны согласиться со мной, но я считала, что в противном случае мы и просто решим наше дело в отрицательном смысле. Причины моего решения следующие. Помимо всех довольно важных соображений, что и в Вашей и в нашей семье много нездоровых, с расположением к чахотке и т. д., я просто на просто слишком мрачно смотрю на жизнь со всеми ее нелепыми бессмысленными жестокостями, -- зачем же увеличивать еще число несчастных! Вот Вы, например, считаете себя глубоко несчастным (у меня нервное расстройство); почему же Вы думаете, что несмотря на всю Вашу любовь, заботы и старания устроить возможно лучшим образом жизнь Ваших детей, Ваш сын или дочь тоже не скажут когда-нибудь в глубоком отчаянии: "Зачем я родился на свет!". Я не понимаю, как можно думать о детях и желать их людям, которые хоть раз в жизни почувствовали глубокое страдание от мысли о своем существовании. Я, по крайней мере, считала бы себя преступницей, если бы у меня были дети, и я не хочу иметь их ни в каком случае, ни теперь, ни когда-либо после. Но я отлично понимаю, что другие могут думать иначе, и нисколько не осуждаю их. (Раньше я писал ей, что не хотел бы жениться так, чтобы не иметь детей.) Значит Вы неудачно выбрали меня: я не могу Вам дать того, чтР Вы хотите. Вам нужна милая, веселая, жизнерадостная семья. Так как к тому же Вы не влюблены в меня, то я думаю, что нам лучше будет разойтись теперь же. Вы бы чувствовали себя, без сомнения, более несчастным, если бы я сразу согласилась, и затем все, о чем я Вам теперь пишу, выплыло бы через полгода после свадьбы. Итак, постарайтесь себе устроить семью с милыми веселыми ребятишками, что Вам, без сомнения, так необходимо. Я же вечно бы мучилась (любя своих детей) сознанием, что вызвала к жизни несчастные созданьица, которым будет предстоять столько страданий. Поэтому не сердитесь на меня, и останемся по-прежнему друзьями". Вот всё, что она мне пишет, и я в полном недоумении, как мне поступить, ибо девушка эта мне в высшей степени симпатична; хотя мне и хотелось бы иметь детей, но я, по размышлении, нашел, что мог бы отказаться от них, если бы дело происходило серьезным образом. Главное же, меня мучает вопрос, будет ли это правильно с нравственной точки зрения, ибо мне ведь во всяком случае придется прибегать к ненатуральным средствам для приведения всего этого в исполнение. Итак, многоуважаемый Лев Николаевич, я надеюсь, что Вы не откажете страждущему в Вашей любезной помощи и сообщите мне хоть в нескольких строчках, чтР мне делать в данном случае".
  
   С. Н. Толстому.
   (О воле Божьей)
   1899 г. Сентября 27.
   Ты своим письмом к Маше невольно вызываешь меня на ответ. Сколько раз и в разговоре с тобой и вот теперь в этом письме меня удивляло и огорчало то, что то, чтР так ясно мне (и не только ясно, но то, чем я живу), именно то, в чем состоит воля Божья и исполнение ее, тебе кажется неясным и сомнительным. Не могу я, глядя на рабочих на чугунном заводе по Тульской дороге, не думать, что каждому из этих рабочих назначено определенное дело, исполнять которое он должен. Вижу я то же самое во всей природе: каждое растение, каждое животное предназначено что-то делать, и для этого дела даны каждому соответственные органы: корни, листья, щупальцы, обоняние и т. д. Вижу, кроме этого, человека, которому кроме тех органов, которые даны животному, дан еще разум, требующий от него осмысливания всех его поступков. Вот этот-то разум и должен быть удовлетворен и должен указать человеку, чтР ему надо делать соответственно этому разуму. И так жили и всегда живут люди, руководствуясь своим разумом. Жить, руководствуясь своим разумом, и значит жить, исполняя волю Божью. Точно так же, как для растения, животного жить, руководствуясь своими органами и инстинктами, значит жить, исполняя волю Божью.
   Ты говоришь, что один считает волей Божьей перегрызание горла друг другу, другой -- поедание тела Христова в виде кусочков хлеба, третий -- уверенность в том, что он спасен кровью Христа, -- и это различие понимания воли Божьей как будто затрудняет тебя, точно как будто ты должен руководствоваться чужим разумом, а не имеешь своего. Вопрос не в том, в чем Драгомиров1 считает волю Божью (кроме того, еще неизвестно, считает ли действительно Драгомиров волю Божью в перегрызании горла и Пашков2 в искуплении; можно говорить одно, а в сущности верить совсем в другое, -- слова ничего не доказывают), а в том, чтР ты, пользуясь всем твоим разумом, считаешь волею Бога, т. е. какой смысл ты приписываешь своему существованию в этом мире.
   Смысл должен быть, точно так же как должен быть смысл в тех движениях, которые производит рабочий на заводе. Все движение вперед жизни человеческой состоит в том, чтобы от более низкого понимания жизни переходить к более высокому: от перегрызания горла к кусочкам, от кусочков к искуплению, от искупления к пониманию христианского нравственного и общественного учения. В этом я понимаю смысл жизни; в том, чтобы устанавливать Царство Божье на земле, т. е. заменять насильственное, жестокое, ненавистническое сожительство людей любовным и братским. Средство же для этого достижения есть свое личное совершенствование, т. е. замена своих эгоистических стремлений любовным служением другим, как в Евангелии сказано, в чем и весь закон и пророки: поступать с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой. В этом я вижу смысл жизни, выше которого не вижу другого, и живу далеко не всегда во имя этого смысла жизни, но часто, и чем дальше, тем чаще, приучаю себя жить во имя этого, и чем больше привыкаю к этому, тем радостнее, свободнее, независимее от всего внешнего моя жизнь, и тем менее мне страшна смерть.
   Вот все, чтР я хотел сказать тебе. Боюсь, что это не убедит тебя, каждый приходит к истине своими путями, но одно могу сказать тебе, что то, чтР я пишу, -- не слова, а я этим живу, только этим счастлив и с этим умру.[...]
  
   Ответ на письмо гр. С. Н. Толстого к М. Л. Оболенской по поводу письма к ней Толстого от середины сентября 1899 г. М. Л. Оболенская, жившая в Пирогове по соседству с гр. Сергеем Николаевичем, познакомила его с содержанием письма Толстого, а его ответ, видимо, лично свезла в Ясную поляну. С. Н. Толстой писал: "Очень благодарю тебя, милая Маша, за письмо Льва Николаевича, которое возвращаю, и удивляюсь, как он находит время при его работе в "Ниве" писать нам [...] Очень благодарю его за то, что он хочет меня разговорить, совершенно согласен с ним насчет того, что "il faudra mourir et vivre seul", и что у нас у каждого свой открытый текущий счет с Богом, как у родителей, так и детей. Что же касается выписки из его дневника о исполнении законов Бога, то я, по крайней мере, не знаю, в чем его законы. В том ли, чтобы говеть каждый пост и после причастия пить кофей с кипячеными сливками, или в том, чтР проповедует Редсток, Пашков, Бобринский и Гагарина, или в том, чтР говорит генерал Драгомиров, что надо перегрызть глотку, и так далее, до бесконечности, и каждый уверен, что его закон самый лучший и настоящий, а прочие все врут и погибнут. Всё "Воскресение" Льва Николаевича есть осуждение судов человеческих, но суд над Дрейфусам еще очевиднее показывает, что никакого суда нет, что Дрейфус и прав и виноват, и его судят без конца и ни к чему не пришли, и где истина, неизвестно, равно и трудно понять, какие законы Бога, а помирать страшно. Я прочел в Вашем Журнале иностранной литературы, в романе Рихтера (2 неразобр.) где он говорит, что "все свои проказы человек будет отбрасывать только на смертном одре" (перевод плохой) -- много в этом правды, -- и "что из всех миллионов потомков Адама есть только человек пять-шесть или около того, которые среди волчьего голода, побуждений, страстей тем не менее сумели отречься от запретных яблоков, груш и ананасов и, несмотря на жажду истины, не залезли в чужой сад воровать плоды познания добра и зла, как сделали прародители, которые не чувствовали голода и которым к познаниям нечего было стремиться, так как им всё было известно [...] Не могу разобраться в письме Льва Николаевича, чтР подчеркнул красным карандашом. Перешли это письмо ко Льву Николаевичу, оно также писано к нему, как к тебе. Мы через тебя будем с ним переписываться".
   Лорд Редсток -- английский проповедник, имевший большой успех в Петербургском высшем кругу. Последователи Редстока, называвшиеся редстокистами, вскоре объединились в религиозное общество, имевшее все особенности секты. Позднее большинство из них пошло за В. А. Пашковым. В литературе это религиозное общество называлось "пашковцами".
  
   1 Михаил Иванович Драгомиров (1830--1905) -- генерал, участник войны 1877 г., военный писатель, автор ряда трудов по тактике и статьи ""Война и мир" гр. Толстого с военной точки зрения", помещенной в его "Очерках". Толстой имел в виду "Солдатскую памятку" Драгомирова, в которой сказано: "Трое наскочат, первого заколи, второго застрели, а третьему штыком карачун... Сломился штык, бей прикладом; если приклад отказал, бей кулаком; попортились кулаки, вцепись зубами".
   2 Василий Александрович Пашков (1831--1902) -- последователь Редстока, собравший большой круг единоверцев, именовавшихся "пашковцами". Спасение через веру в Христа, искупившего грехи мира своею кровью на кресте -- основа учения "пашковцев". С конца 1880-х гг. "пашковцы" подвергались преследованиям. Пашков был выслан за границу.
  
   15 Октября 1899 г. М. Л. Оболенская писала отцу: "Дядя Сережа всё спорит на твое письмо и уверяет, что ничего не понимает, и сердится, и поэтому мне кажется, что понимает и знает, что это так".
    
   В. М. Величкиной.
   1899 г. Октября 8.
   [...] Разочарование в Духоборах или, скорее, в представлении о том, что есть люди, несколько тысяч под ряд, святые, не огорчает, но радует меня. Важно не то, что есть под ряд 7000 святых, а то, что среди этих людей есть религиозные начала, признаваемые ими, и которые помогают людям, дают возможность жить доброй жизнью.[...]
  
   Вера Михайловна Величкина (1868--1918), врач, была знакома с Толстым с декабря 1891 г. В 1894 г. арестована по народоправческому процессу. В 1895 г. присоединилась к московской социал-демократической организации. В 1896 г. уехала за границу вместе с В. Д. Бонч-Бруевичем как представительница московской социал-демократической организации, вскоре превратившейся в "Союз борьбы за освобождение рабочего класса". По окончании медицинского факультета Бернского университета уехала с духоборами в качестве врача (с четвертым пароходом) в Канаду; по возвращении оттуда в Европу вышла замуж за Влад. Дм. Бонч-Бруевича (1900 г.) и уехала в 1901 г. в Россию, где была арестована на границе и помещена в дом предварительного заключения в Петербурге. По освобождении, после хлопот влиятельных лиц, уехала в Англию, где приняла участие в работе социал-демократической организации "Жизнь"; после раскола РСДРП примкнула к большевикам. После Октябрьской революции работала в Наркомпросе и принимала большое участие в организации Наркомздрава, до своей смерти работая в нем членом коллегии. Член ВКП (б). Автор воспоминаний "В голодный год с Львом Толстым".
   Ответ на письмо Величкиной от 6--9 сентября н. ст. 1899 г.: "Дорогой Лев Николаевич, вам, наверно, интересно подробно знать о положении духоборов в Канаде. Я ведь совсем уже собиралась уехать обратно в Европу, но, приехав в йорктонские колонии, я увидала, что положение их такое печальное, что у меня теперь духу не хватит уехать, хотя еще не знаю, будет ли мне возможность быть хоть сколько-нибудь им полезной. Пока еще работаю, и сегодня был у нас меннонит Янсен, который обещал мне прислать кое-каких медикаментов и, что еще важнее, кое-каких продуктов для больных. Он сам очень богатый человек и попал к нам как раз тогда, когда у нас ничего, кроме кваса с луком, хлеба и чая не было, и был этим очень тронут, уверял, что ему всё нравится, и что он никогда не ест больше. Прежде всего я дам вам составленные нами на общих сездах таблицы о положении деревень. В общем, наибольшие бедняки это кипрские, потом ссыльные, приехавшие с первым пароходом, а карские и елисаветпольские, приехавшие со вторым и четвертым пароходом, наименее разоренные. Около тысячи пятисот духоборов поселились на земле принца Альберта. Это на север от Иорктона. Как они там устроились, я еще не знаю, хоть и очень хочется знать, потому что там только с нашего парохода. Нужды там большой, впрочем, не будет, потому что хотя и есть бедняки вне всяких общин, но богатые поместили их между собой на том основании, что богачи их будут кормить, если они будут им отрабатывать. Самое плохое может выйти, если они навсегда останутся их работниками, но это всё-таки не так еще плохо. Положение йорктонских колоний гораздо печальнее. С нашего парохода все почти прокормятся. Из них здесь три совершенно коммунистические общины: община "Благодарение" прокормится своими средствами, Планидинская "Терпение" (карские) была беднее, но теперь она получает от вас деньги и справится. Одна только община Фофанова Веровка, на южном участке в том же положении, как и все йорктонские бедняки. Община Фофанова имеет очень мало рабочих мужчин, здесь собрались все вдовы с детьми. Коммунизм у них пока полнейший, и не слыхать никаких раздоров пока. Сам Фофанов -- удивительно хороший, мягкий, деликатный человек, очень дельный и, главное, нисколько не жестокий, а просто добрый. Духоборы очень хороший народ, но таких добрых людей как Фофанов, по крайней мере, в нашей партии нет. Он собрал всю эту бедноту и заботится о ней, как отец, а сам он довольно еще молодой, лет около сорока. Грустно, что очень мало скота. Квакеры, впрочем, теперь еще пожертвовали двадцать быков и двадцать коров, но что же это значит на такую массу народа? Зима очень пугает. Своего хлеба ведь нет, кое-где посеяли, но поздно, и он редко где созрел, а где градом побило. Покупают хлеб на те деньги, которые теперь получают за работу. Зимой же работы будет гораздо меньше. Потом, духоборческие поселения очень далеко отброшены от всяких центров, где можно купить муку, почту даже недели по две мы не можем послать. Скоро дороги испортятся, а запас хлеба не будет сделан на это время, потому что и денег мало и скота мало, чтобы привезти муку. Кроме того, еще пахота кончилась на тех же больных лошадях и быках или на не менее больных женщинах. Чем духоборы будут засевать весной, об этом даже сами они, кажется, и не думают еще. У первых пароходов т. е. у приехавших с первыми пароходами понастроены хаты, а у кипрских и у наших еще нет, только кое-что, а кто собирается зимовать в землянках, которые очень сыры. Кипрские сплошь болеют лихорадкой, а у них кроме того и одежды теплой нет. Бог один знает, как они проведут зиму. Перед тем, как приехать сюда, в Северную колонию, я в качестве переводчика объехала с одной англичанкой-корреспондентшей и одной квакершей несколько поселков южной колонии; эти англичанки только бесконечно раздражают. Духоборы их прекрасно принимают и угощают, а они, приезжая на счет Bonus'а, дарят духоборам по три лимона и по две баночки конденсированного молока и советуют обшивать передники кружевами у детей и приготовлять хорошие дрожжи для хлеба, когда у них нет муки! Жалеют, что правительство не поселило среди них несколько канадских семей, чтобы научить духоборов варить овощи и топить печи, точно духоборы только что на свет родились, и рекомендуют porridge овсянку по утрам. Такая бесконечная масса глупостей, что не знаешь просто, как на них отвечать. Но грустно, главное, то, что отношение канадцев к духоборам сильно изменилось. Они говорят, что Канада для канадцев, а духоборы хотят устроить здесь какое-то свое царство и сторонятся канадцев, тогда как они рассчитывали, что свежее население поднимет физическое здоровье нации. Потом виноваты отчасти и сами духоборы, повсюду они страшно сбили цены, работают крайне неповоротливо, да и больные все они. Потом, наша партия всё уже окончательно скомпрометировала, не говоря уже о том, что много богатых собственников среди них, находилось еще много духоборов, которых поднимали пьяными на улицах в Виннипеге, а кабачок около Селькирка стал сильно торговать с приездом последней партии. Но очень тяжело, что население относится к духоборам враждебно, надувают их, где только возможно, и теснят. Писать в Россию с просьбой о помощи мне всё-таки казалось невозможным, потому что в России страшный голод. Здесь пока голода нет, но надвигается что-то тяжелое. Особенно грустное впечатление произвели на меня кипрские, даже детишки все какие-то опухшие; лихорадка со всеми ее последствиями -- малокровием, полнейшим истощением, пороками сердца -- захватила все население, а помочь очень мудрено. Теперь все медики уезжают из южной колонии, и я поеду туда, так как здесь население несколько здоровее, и здесь останется Саша Сац, которая хотя и не медик, но привыкла уже помогать им. Если этот меннонит поможет, то месяца два мы сможем лечить и кормить больной народ. А потом что? Жить среди них и смотреть, как они питаются одним квасом, и не быть в состоянии ничего помочь им, ужасно тяжело. Потом, даже если у меня будут медикаменты, то чтР же я буду делать осенью и зимой: нельзя будет ходить пешком по прерии, лошади у меня нет, и брать их у духоборов невозможно. А работать только на сто человек, когда тут же, в соседней деревне, будут умирать без помощи, это убежишь из Канады, чтобы только не видеть всего этого. Я иногда начинаю терять мужество, когда об этом подумаю, а оставить тоже духоборов в эту трудную зиму не могу решиться. Я пишу всем англичанам, кого знаю, чтобы помогли чем-нибудь, и до сих пор всё достаю, или медикаменты, или немного денег. Теперь, когда и я уехала далеко, и интерес к духоборам пропал, это будет труднее. 9 сентября. Всё никак не могу кончить письма и написать всего, чтР хотела. Неделю мы уже едим один хлеб да квас, и предстоит еще, по крайней мере, неделя, а работы много, и я стала такая апатичная, почти засыпаю над письмом, а от страшных головных болей не могу думать. Третьего дня случился приятный факт: меня позвали к соседнему фермеру, больному старику. С этой фермы постоянно были неприятности духоборам: то корову нашу загонят, то скот на огород пустят. Ну, старик уже совсем умирающий, прожить долго не может, и я это откровенно им сказала. После визита предлагают мне деньги. Я, разумеется, отказалась и сказала, что как лекарства, так и труд мой принадлежат духоборам. Тогда они на другой день принесли молока для наших больных, хотя, правда, немного, и сказали, что если нужно чтР будет духоборам, то мы обратились бы к ним. Самое лучшее, мне кажется, что они будут лучшими соседями. Несмотря на то, что здесь глухая прерия, но фактов интересных очень много. Недавно заблудились английские рабочие с фургонами и лошадьми и чуть не потонули в реке. Духоборы их приняли, мы их покормили, девчата перемыли им посуду "на целую неделю", как они выразились, и никто не взял денег, которые они предлагали, а на другой день их даже и проводили. Очень трудно им понять, что мы, медики, не зарабатываем ни цента своей работой. "Strange people, too good" "Странный народ, слишком хороший", повторяли наши "англики", а канадцы, правда, удивительно холодный народ. Но в общем я должна признаться, Лев Николаевич, что всем, кого только я знаю, с духоборами бывает иногда так тяжело, как мне никогда и нигде не было в русских деревнях, хотя тут много удивительных и развитых лиц, которые сделались для меня очень хорошими друзьями. Я думаю, что это оттого, что я никогда не знала сектантов".
  
   Ответное письмо В. М. Величкиной было от 17/29 ноября 1899 г. Она писала: "Дорогой Лев Николаевич, я получила ваше доброе письмо, и вы меня очень порадовали им. Мне хочется опять написать вам подробное письмо о настоящем положении дела, и я так заморилась эти дни, что я совсем засыпала, переписывая духоборческое письмо к вам, которое они просили меня переписать и отправить. Им всё кажется, что они так плохо пишут, что вы ничего не поймете из их собственного письма".
  
   А. Л. Толстому.
   1899 г. Октября середина?
   [...] Твой план заложить Самару1 и купить именье в Черни2 -- самый безумный, какой только можно себе представить. Самарская земля дает доход не каждый год. Придется не платить и перезакладывать. Кроме того, без крайней необходимости взять на себя долг и обязаться ежегодным платежем очень неразумно. Купить же маленькое, не приносящее дохода именье в Черни и тратить на него (на барское житье в нем) деньги, есть вернейшее средство совершенного разорения не позже, как через 5 лет. Самарская земля приносит доход и сама растет в ценности и еще будет расти; а чернское именье с домом и всеми принадлежностями барской жизни есть верное средство разориться, при этом проводя самую пустую и глупую жизнь с террасами, садами, лошадьми, собаками, экипажами. Не стоило брать такую умную и хорошую жену, чтобы вести такую глупую эгоистическую жизнь. Илюшу я очень люблю, и он мил, но жизнь, которую он ведет, есть образец той жизни, которую не надо вести. И теперь еще начало, а конец ждет много горя, которым он заплатит за теперешнюю праздную, праздничную, эгоистическую жизнь. Не подражай ему в этом. Подражай в добродушии, веселости, но не в устройстве жизни. Ты скажешь: чтР же делать? Где жить? Не могу тебе определенно ответить, но могу сказать, что выбор бесконечный, зависящий от ваших (с Ольгой) вкусов и желаний: можно жить в Ясной, как мама говорит. Это очень просто и естественно. Ты говоришь: занятий нет. Занятия везде есть у человека, который хочет быть полезен другим; занятия же в своей деревне, домом, садом, лошадьми, собаками, есть вовсе не занятие, а баловство. Можно жить в Москве, в Петербурге, в Туле, в Киеве, где хочешь, не заводя своего дома, своей ямы, куда ухлопываются и деньги, и время, и внимание. Можно жить и в Самаре. Везде можно жить, только бы не жить для одного своего удовольствия, а для пользы других людей. А жизнь в имении, как Илюшина, невольно поглощает все силы на себя, и это не только дурно, но, в конце концов, скучно, и делается тяжело. Еще поверь мне, пожалуйста, поверь, что чем больше нужно на жизнь денег, тем она хуже -- безнравственнее, и под конец будет тяжелее. ЧтР вам двум здоровым, молодым и добрым людям нужно? Квартиру в две комнаты в 10 р. в месяц; обед в 10 р., чаю на 5 р., да столько ж на всякие прихоти. Но всего этого довольно, если есть дело вне себя. А если нет такого дела, то не достанет и 5000 в месяц. Ты скажешь: какое дело вне себя? Это все равно, что я скажу: смотри на звезды; а ты спросишь: на какие звезды? Везде звезды, и везде дела вне себя. Ну, ходить за стариком, Ольгиным отцом, если ему это нужно -- дело. Взять сироту и воспитывать и кормить -- дело, писать корреспонденции в Англию, учить ребят -- все дело. Но только тогда настоящее, удовлетворяющее дело, когда оно точно взято для другого, а не для себя, а не так, что цель моя -- мое удовольствие, а между прочим я и другим могу быть полезен.
  
   Андрей Львович Толстой (1877--1916) -- один из младших сыновей Толстого.
  
   1 Самарское имение Толстых в Бузулукском уезде, 6522 десятины. По семейному разделу 1892 г. А. Л. Толстой получил в самарском имении около двух тысяч десятин. Летом 1900 г. имение было продано.
   2 А. Л. Толстой предполагал купить имение в Чернском уезде Тульской губернии. После продажи самарского имения, купил землю, триста десятин, в Таптыкове Тульского уезда.
  
   П. И. Левицкому.
   1899 г. Октября 22.
   Всей душой сочувствую вашему горю [...]. В таких случаях могут быть только два отношения: отчаяние, озлобление против жизни, отрицание Бога и Его промысла, или покорность Его воле, принятие посылаемого Им испытания с благодарностью и твердой верой в то, что все, чтР совершается в мире, исходит от Него, а что все, что исходит от Него, есть благо, хотя оно по нашей душевной близорукости может казаться нам злом.
   Зная вас и вашу милую добрую жену, я уверен, что вы оба приняли это так. Испытующая вас рука и поможет вам найти благо в посланном вам испытании.
  
   Павел Иванович Левицкий (1842--1920) -- помещик Чернского у. Тульской губ., известный деятель по сельскому хозяйству, автор "Писем из села Алексеевского", печатавшихся в продолжение многих лет в сельскохозяйственных журналах, знакомый семьи Толстых.
   Письмо написано по случаю трагической смерти сына Левицких, Федора Павловича (р. 1873 г.), в 1899 г. окончившего Лесной институт. Павел Иванович сообщил Толстому 16 октября 1899 г.: "Я узнал, что Вы принимаете участие в постигшем нашу семью горе, и потому позволяю себе написать эти строки, чтобы поставить Вас в известность относительно подробностей случая с покойным Федею [...] 19 сентября он переехал на пароме Оку, а вечером в тот же день все они поехали в Калугу за принадлежностями для черчения планов, и вот при переезде на том же скверненьком пароме, когда причалили уже к берегу и оставалось только съехать, да бывшие верхом товарищи и съехали, раздался треск, и Федя с беговыми дрожками свалился в воду. Рыбаки нашли его только утром неводом. Бывший на следствии доктор говорит, что смерть была моментальная, так как он вдохнул воду полной грудью, и что если бы его вынули из воды немедленно, то привести его к жизни было уже невозможно [...] Схоронили на общественном кладбище, где, я думал, они схоронят меня, а не я кого-либо из них!".
  
   А. В. Власову.
   1899 г. Октября 23?
   Получил ваше письмо и рад был узнать из него про вас и про вашу веру. То, что вы пострадали от начальства мирского, доказывает то, что вы идете по пути Христа. Всякий человек, идущий по этому пути, не минует столкнуться с князем мира сего. И не ставят свет под спуд, а так, чтобы видно было его другим. Князь же мира не можете допустить этого, потому что свет Христов обличает злые дела его. Только те люди служат делу Божьему, устанавливая Его царство на земле, которые обличают обманы князя мира и несут за это гонения. -- Помогай вам в этом Бог.
   С тем, чтР вы высказываете в письме вашем, я вполне согласен и духом радовался, читая его. Одно могу посоветовать, то, чтобы в обличении не терять любви к заблудшему брату; и еще то, чтобы в обличениях лжи больше упирать и полагаться на разум и любовь, а не на стихи из писания. Писания дело рук человеческих, в них могут быть ошибки, и толковать, особенно апокалипсис, каждый может по-своему; разум же нам дан прямо от Бога и всем: и татарам, и китайцам, и всем народам один и тот же, и в то, чтР говорит разум, нельзя не верить. Не верят только те, кто не хочет знать истины. [...]
   Черновое.
   Получил ваше письмо и рад был узнать из него про вас и про вашу веру. То, что вы пострадали от начальства мирского, только доказывает то, что вы идете по пути Христа. Всякий человек, идущий по этому пути, не минует столкнуться с князем мира сего. Поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой -- в этом весь закон и пророки, сказал Христос, но кроме того он сказал: будьте кротки как голуби и хитры как змеи.
   Хитрым надо быть, чтобы видеть хитрость князя мира и не поддаваться его обманам. Он говорит: присягни царю, или поступи в начальники, в старосты, сотские или губернаторы, или министры, или отдай подати, или иди в солдаты, тут нет ничего дурного и противного учению Христа, -- и если люди попадаются на этот обман и присягают и платят подати и поступают в службу, он радуется.
   А поступая так, люди губят и себя и других и устанавливают на земле не царство Бога, а царство диавола. Поэтому-то людям в наше время надо быть хитрыми, как змеи, чтобы понимать обманы диавола, не переставая любить людей.
  
   Андрей Васильевич Власов (р. 1845 г.) за много лет до переписки с Толстым принадлежал к секте "бегунов", не признающих паспорта, а потому и не имеющих постоянного местожительства. За отказ "от всякого земного общества и от всех религиозных убеждений, от имени, отчества и фамилии" Власов был привлечен к суду; суд отправил его на испытание в психиатрическую лечебницу, откуда он был выпущен и направлен на жительство в Арзамасский у. Нижегородской губ. Через год был назначен новый суд, приговоривший Власова к тюремному заключению на три месяца. По освобождении он жил в Баку, Елисаветполе, Карсе (всего на Кавказе прожил десять лет), затем во Владивостоке три года, потом в Благовещенске на Амуре и 28 сентября 1899 г. приехал в Баку повидаться с друзьями "для объяснения некоторых текстов". Здесь, видимо, он познакомился с произведениями Толстого. В 1900 г. Власов переехал в Змеиногорск, Томской губ. и позднее вернулся в Благовещенск, где живет в настоящее время. Его портрет выставлен в Толстовском музее в Москве. Вера Власова основана на текстах евангелия. Его судили за оскорбление власти: он не снимал шапки перед начальством, не отвечал на вопросы о происхождении, отрицал государство и его представителей. Власов послужил прообразом для старика на пароме в романе "Воскресение" (встреча Нехлюдова в Сибири, на пароме, ч. III, гл. 21 и 27).
   Ответ на письмо Власова от 6 октября 1899 г. Письмо приводится с небольшими сокращениями и с сохранением особенностей правописания. "Гор. Баку 99 г. Октября 6 дня Многоуважаемому старцу Лву Николаевичу Глубочайшые потчение от Андрея васильивича. я желаю об яснится короткими словами. Начало моей веры с 69 года Ев. от Матф 10 гл. 38 и 16.24. Христос Сказал учиникам своим. Естли кто хочет идти замною от вергнись себя, и возми крест свой и следуй замной и кто ни берет креста своего и следуит замной несть мени достоин. А кто отвергнится отрода сего лукавого и прелюбодейного, и грядет помне тот падобин мне. по этаму каждому можно быть подобному Христу. Христос сказал: ученик невышы учителя доволно для учиника так как быть и учитиль Его т. е. чтобы каждый ученик Его Был совершен в одну меру познай возраст Иисуса Христа Мужа совершенного так сказал Христос будти совершенны так как совершен отец ваш небеснай. по этому я и отказался от всякого земного общество и отвсех рилигиозных убеждений от имяни отечества и фамелий. стал один сам себе и сказал так я Неваш. (один сам себе) и за это убеждения привлекли меня к судебному Следавателю. 1-й вопрос: скинь шапку, ответ: пиредкем (предначалством). отв. вопрос: А кто свет начал. ответ: Бог. вопрос: так что же, ты Бог. ответ: нет я небог [...] А естли ты небог так что же ты заставляешь меня снимать шапку. Я ниймею надобности пиретобой снимать шапку. Я предлагаю вам в стать. пиред кем. пиредзоконом. у меня нет закона. как тебя звать. ответ: Аты давал мне звания. нет. так что же ты меня спрашаваш Если ты недовал мне звания. как твое имя. у меня нет именя. какой же ты веры. какоя же может быть вера. Я тебе говорю Правду что я неваш. Аты мни невериш. Аты веришь Богу. ответ: какому Богу.. вопрос: как какому видь же -- Есть Бог. ответ: Асли у тебя Есть Бог то покажи и мне я буду веровать. вопрос: он нанебесах -- Аты был там нанебесах. ты нет. Акто же тебе. сказал что Бог нанебе. Если ты небыл на небе. Это нетвое дело рассуждать. Аесли не мое дело рассуждать, то нетвое дело меня испрашовать... сколко тебе лет. у меня все лета зимы нету. от кого же родился. невсе рожденно невсе и сотворенно невсе и умирает. у тебя Есть отец и мать. неково нет меня я один сам себе. какова же ты государства. у меня нет никово государства. Аты признаешь царя. каково царя. Александра Николаевича. он себе царь ая себе царь. Я до него ниимею никакой надобности. Аты будиш платить подушные. Аты давал мне душу. нет. А если ни давал зачто же я тебе буду платить. аоброк будиш платить. Я никому никогда нечего ниобрекался и должным себя нисчитаю. Да все жо платют оброк. Аестли бы все платили то кому бы они платили? царю. у меня нет царя. царь себе а я себе. По прошествию 9 месяцов привели меня в окружной суд. 1-е -- скинь шапку. ответ: для чего. -- здесь присуственное место.. вы присудствай Амне присудствовать неским я один сам себе. вопрос: Я предлагаю вам снять шапочку. пиредкем. предсудом. у меня нет суда поэтому я и нихочу снимать шапку. (шапку сетаки сменя сняли. тогда я сел напол. пред.седатель: господин подсудимай я прощу вас в стать. Янеподсудимай. Я прошу встать. пиредкем. предзаконом. у меня нет закона Азакон издан набеззаконника, направого нет закона А я ни признаю себя виновним так как каждой виновник убеняется обвиняется подоказатилству, бездоказатильства виновник необиняятца, судить вы меня неможити потому что вы сами все подсудом находитись. секретарь прочитал следствие. председатиль вопрос: признаешли ты себя виновным. ответ зачто. -- Авот что читал секретарь. ответ: Аты признаешь себя виновным. зачто. Ая зачто. ты в камаре подсудимых. и ты вкамари подсудимых. -- вот зато что ты в присудственном мисти ниснимаиш шапку. Я для того ниснимаю шапку сбирегаю свое здоровья видиш тут курят табак плюют на пол и этот плевок смешавается спылью высыхаит поднимается к верху и когда стоиш безшапки спускается наголову и доходить до мозгов и делается омрачения. видишь Все вы безшапок и все омрачены. зачто вы меня мучеити я вам худа некому нечего незделал неукрал неубил Авы меня посадили в мести субийцами но как же вы неомраченны. звонок. судебные прения, удаляется, по указу оправдан, отправить в казанскую окружною лечебницу на испытания умственных способностий. 1-я в стреча с фрезий в лечебницы. Власов Где ты такой Ерунды набрался. Какой ерунды у меня нет ерунды. Авот пишет окружной суд что ты непризнаеш Бога. -- А ты признаешь Бога. -- да признаю. -- Агде он. Ответ: ижа везде сый навсяком месте Его Владычество -- нет нет старичек вы ошыбаетись что везде сый, в убийцах в мучитилях есть Бог? скажити пожаласта: он спросил А где же он. Ясказал: в здравым уме и чистой совисти. Аздравай ум и чистая совесть никому худа неделает и сообщенником с убийцами и мучитилями быть не может. -- послушай Власов я худа тебе нежелаю тебя окружной суд находит вредным членом общества. Аесли я вредной член общества то ушлити меня туды где мне следуит быть. Агде же тебе следуит быть. -- там где нет вас и вашого закона. -- У нас нет такова места на всей земле где бы небыло Власти и закона. так чем же я виноват. что вы поделались богами завладели всем землями и людями и почитаити засвою собственность. как мастеровой человек с своим изделиим что хочет то иделаит может продать или поломать иза эта не отвечает пред законом. так вы снародом что хотити то иделаити. -- послушай власов это было да прошло теперь каждай сам себе господин. -- ну да это толко набумаги Анадели этого нет зачто же вы меня мучиити Если каждой сам себе господин, господин господина недолжен мучать. разлучили меня спомошница скоторой я раз сошолся и навсегда Авы разлучайти мужей сженами одних берети в военнаю службу других посылаити назаработки чтобы вас поить и кормить обувать иадевать и они обое живут врос впадают в блуд. А поучению Евангелия никакой блудник ненаследуит царствия божия по этому вы каждого человека в водити в блуд и лишаити царствия божия так говорил апостол, павил, муж невластин надсвоим телом ажена равно ижена невластна над своим телом а муж не уклоняйтесь друг от друга. разви по согласию навремя для упражнения в посте имолитви. апотом опять будти вмести чтобы не искусил вас сатана. Для чего вы меня разлучили спомошницой и держати здесь поити и кормите как свинью наубой. Я видь несвинья нихочу дурно чужой хлеб есть. Я сам в состоянии заработать себе кусок хлеба ниточить же кровь Християнскаю как вы ее точити. Я хорошо знаю кто недобывает себе кусок хлеба в поти лица своего. Аот нимает Его удругова то тот повинин будит крови как разбойник. Ая нихочу быть разбойником есть дурно чужой кровавой Хлеб. зачто вы меня держати подводити под такой великой грех. -- послушой Власов ты мне эту Ерунду болшы ниговори. -- давовся эта не ерунда Аздравай смысл господь к добру ненудит и к злу нивлечет, Авы меня принуждайти ковсякому злу. -- к чему мы тебя принуждаим. -- шапку снимать и кланится вам. Авы знаити кто от Христа требовол поклонения и почести тот назван диаволом [...] Ачеловек человеку кланиется делаится безбожником. Акто непоклоняется Ему то он будит ввергать из среды вас в темницу чтобы искусить вас [...] Акто требуит поклонения тот диавол. Я был в лечебницы 6 недель от правлин был В нижний освободили меня наволю в село коваксу Арзамаского уезда потом вторично был допрошен нижегородским Окружным судом призакрытых дверях 12 членов они все были без форм и допрашавали обо всем подробно Я от всего катигоричиски от казался и стех пор никому ниплачу нечего. но между ими было большое прения толко разговор был непорусски. чрез год был назначен суд. приговорили меня на 3 месяца навыситку 1881 года когда убили Александра II-го я сидел втюрьме изанового царя Александра III-го нипринимал присяги. приехал ко мне прокурор сказал: Власов тебе опять охота судится. -- зачто -- почему ты непринимаиш присягу. -- кому. новому царю. Я сказал вам: царь себе. А я себе царь. тем идела кончелась. [...] много уважаимой старик Лев николаивичь Я написал вам несколко слов что я принял наверу Если чего может быть нехватает то прошу сообщити мне писмом Я прочитал Вашу книгу Ходити восвети пока Естьсвет ввас что изаставила меня писать квам потому что она подошла к моей мысли точь в точь".
  
   Духоборам, переселившимся в Канаду.
   1899 г. Ноября 6.
   [...] Я полагаю, что хорошо бы было считать эти деньги, также как и другие средства, которые вы получаете от добрых людей и от работающих братьев, общим достоянием и не делить по душам, а давать больше тем, у кого больше нужда. Ваши старички,1 вместе с вашими друзьями, помогут вам распределять.
   Слышал я, что вы много перенесли нужды и теперь страдаете. Помоги вам Бог перенести посылаемое вам испытание в том же христианском духе покорности воле Бога, смирения и братолюбия, в котором вы жили на Кавказе, показывая людям пример христианской жизни. Все мирские дела, и радости, и горести, и богатство, и нищета, проходят, не оставляя следа, только дела наши, добрые или злые, оставляют вечный след и в мире, помогая или препятствуя установлению царства Божия, и в нашей душе, приближая или удаляя ее от Бога. Спаси вас Бог за ваше добро.
  
   Деньги (десять тысяч рублей) были отправлены 1 ноября в адрес правительственного агента по иммиграции Мак-Крири, в распоряжение Артура Син-Джона. Средства составились частью из дополнительного вознаграждения за "Воскресение", частью из пожертвований. К этому времени Толстой получил много писем с сообщениями о нужде духоборов и об отрицательных явлениях их жизни на новых местах. Последнему обстоятельству Толстой посвятил свое обширное письмо к духоборам от 15 февраля 1900 г. Теперь же, не касаясь прямо этого вопроса, Толстой послал духоборам несколько ободряющих и предостерегающих слов.
  
   1 Объяснение термина "старички" заимствуем из книги В. Д. Бонч-Бруевича "Духоборцы в канадских прериях": "Старичком может быть всякий, кто женат, живет своей семьей, при чем даже совсем молодые женатые парни могут быть уполномачиваемы обществом в весьма ответственных делах. Полномочия обыкновенно гармонируют с тем умом, опытом и сметливостью, которые уже проявил хотя бы и молодой духоборческий "старичок" [...] С другой стороны, старики, вышедшие из возраста общественной деятельности, т. е. перевалившие 60--65 лет, обыкновенно уже не выбираются на общественные должности, так как они уже "пожили", "поработали", "им пора на покой", "их нечего тревожить", говорили мне про них духоборцы".
  
   С. Н. Толстому.
   1899 Ноября 8.
   [...] В наши года уж так вероятно, чтР не удалось теперь и уж не удастся никогда в этом мире и в этом виде. А очень хотелось побывать у тебя именно теперь в твоем горе,1 которое чувствую очень сильно, и в твоем одиночестве, которому иногда завидую. Лучше одиночество, чем недостойная и унизительная суета, в которой я должен быть, если не огорчать и не раздражать, чтР особенно больно перед концом. [...]
   То, что ты не согласен с моим последним письмом, нисколько меня не огорчает. Надеюсь, что и ты тоже этим не огорчаешься. Очень трудно словами высказать всю свою веру. И я знаю, что у тебя есть своя и хорошая. И она не подходит под мои слова. И оставим слова. Наступает нам обоим время, когда, как говорит Montaigne,2 когда il faudra parler franГais.3 Только бы полегче переход, a путешествие в новые края за границу только приятно. [...]
  
   1 Осложнения в семейной жизни С. Н. Толстого.
   2 Мишель Монтень (Michel Montaigne) (1533--1592) -- французский философ, автор "Опытов" ("Les Essais"). Ряд мыслей Монтеня включен в "Круг чтения" Толстого.
   3 Буквальный перевод: надо будет говорить по-французски. Образное выражение: надо будет говорить на своем языке, т. е. быть самим собой.
  
   В ответном письме от 16 ноября 1899 г. С. Н. Толстой писал: "Очень благодарю за твое хорошее письмо. Понимаю, что ты видишь вполне, как у нас плохо, тем более тебе видно это, что и у тебя не совсем хорошо, как пишешь, и благодарю, что стараешься поделиться этим со мной, но, конечно, у тебя не то, что у нас. Ты собирался всё время и собираешься на рождество приехать, как хорошо и как вместе страшно; ты говоришь, что малейшая неосторожность может причинить большие боли. А поездка сюда, конечно, будет неосторожностью. Лучше мне бы приехать, но тоже не знаю, как это сделать. Откупался я, кажется, вполне, и все мне страшно и трудно. Много хотел бы написать, но ты пишешь, что даже тебе нельзя сказать в письме того, чтР хочется, а мне уже и подавно. Переезд за границу большую ты находишь желательным, и я тоже, но страшны страдания. Да, в страданиях возможных здесь мы, конечно, не можем сомневаться, но страшнее страдания и, может быть, страшные и бесконечные там, которые тоже возможны, и о чем мы ничего не знаем. Ночью, когда мышь сидит и скребет в мышеловке, я думаю, почему она в мышеловке, а я в постели, и, вероятно, за это я буду в мышеловке, а она в постели, и за убийство мышей и за всю грешную жизнь справедливо расплачиваться. Конечно, и в людском суде, который ты так ясно изображаешь, принимают во внимание смягчающие обстоятельства, и надо думать, что и там их примут к сведению, т. е. среду, в которой мы росли, примеры Валерьяна Петровича, Владимира Ивановича и всего тогдашнего склада жизни, и трудно было увидать, что это было всё дурно и ужасно. Ты увидал это раньше меня, хотя тоже поздно, я же начал прозревать чуть ли не со вчерашнего дня и за это, я думаю, буду отвечать. Но чтР будет, никто и никогда здесь не узнает. Ты пишешь в твоем предпоследнем письме, писанном Машей, что разум указывает, что надо заменить жестокое сожительство людей любовным и братским и средство для этого -- свое личное совершенствование и так далее, согласно учению Христа. Конечно, когда доживешь, как мы, до того времени, когда il faut parler franГais, то стремишься до этого достижения, но едва ли можно его вполне достигнуть, и я чувствую, что я далек от этого, и лучше откровенно в этом сознаться [...] Понимаю, как трудно тебе кончать твое "Воскресение", тем более потому, что оно срочное, и, если бы этого не было, ты бы его написал, не спеша, иначе, и цензура выкидывает самую суть, и остается лишь второстепенное. Но нельзя и не быть цензуре (но не глупой, как у нас), и то, чтР здорово одним, гибельно другим. Мария Михайловна говорит, что теперь, после "Воскресения", начнут брать жен из заведений [...] О том, что нужна цензура, может, я и не прав, и ты, конечно, пишешь не для тех, которые будут перетолковывать то, чтР ты говоришь; в том смысле, что надо брать жен из таких заведений, и тому подобное, и я вполне понимаю, что тебе нужно высказывать свое вполне, и ты не виноват в том, что поймут тебя очень немногие, но ты пишешь для них [...] Не осуди, если что-нибудь пишу не так. Надеюсь, еще как-нибудь до большого путешествия увидимся".
   Валерьян Петрович -- В. П. Толстой (1813--1865) -- муж сестры Толстого, М. Н. Толстой. Владимир Иванович -- В. И. Юшков, муж тетки Толстого, Пелагеи Ильинишны Толстой. С. Н. Толстой намекал на их развратное поведение.
  
   Членам земледельческой колонии близ г. Лидза.
   1899 г. Ноября 20.
   Мне очень радостно узнать, что у меня столько друзей в Англии. Помогай вам Бог настойчиво продолжать ваше начинание. Усилия, необходимые для его успеха, кажутся столь незначительными -- только терпение, смирение, доброжелательство и прощение ошибок друг другу, что мы склонны пренебрегать ими; но результаты этих усилий -- величайшие, какие могут быть достигнуты в этом мире.
   Мне хотелось бы быть с вами, не потому что я мог бы помочь вам, но для того, чтобы работать и жить с братьями и сестрами той же веры.
  
   Ответ на приветствие небольшой земледельческой колонии единомышленников Толстого близ Лидза (Англия), поставившей себе целью жить по возможности без денег, продуктами собственного производства. Одним из деятельных членов колонии был молодой англичанин Эрнест Эмс (Ernest Ames). Колония вскоре распалась, Эмс стал работать в издательстве Черткова, а впоследствии открыл вегетарианскую лавку. Письмо Лидзских колонистов в архиве не обнаружено.
  
   В. А. Лебрену.
   1899 г. Ноября 28.
   [...] Одно только пугает меня -- это ваша большая молодость; не то, чтобы я думал, что молодость мешает вам вполне и правильно понять самые нужные для жизни истины; напротив, по вашему письму я вижу, что вы вполне усвоили себе и совпадаете центром, и вследствие этого, и всеми радиусами с истинным христианским мировоззрением. Но меня пугает ваша молодость потому, что еще много из соблазнов мирской жизни вами не изведано, вы не успели увидать тщету их, и они могут увлечь вас и заставить отказаться от истины, и еще потому, что под влиянием горячности молодости вы можете сделать ложные шаги по истинному направлению и вследствие этого разочароваться в самом направлении. Подобные случаи, к несчастью, часто бывали. Так, вы задаете, например, мне вопрос, что вам делать, как практически устроить свою жизнь?
   Вам кажется, что до тех пор, пока ваши новые взгляды не осуществились в видимых проявлениях, вы не исполнили своего дела, как бы отступили от своей обязанности. Не торопитесь накладывать новые формы на свою жизнь, употребляйте только все силы души на то, чтобы новые взгляды проникли все ваше существо и руководили всеми малейшими поступками вашими, а если это будет, то старые формы жизни неизбежно изменятся -- хотя мы никак не можем предвидеть, во чтР -- и установятся новые.
   Это подобно тому, как часто, растапливая костер или печь, слишком рано и много накладывая дров на плохо разгоревшиеся подтопки, тушишь последний огонь, вместо того, чтобы разжечь его.
   В вашем частном случае я, разумеется, ничего практического не могу посоветовать вам; практическая форма вашей жизни пойдет по равнодействующей между вашими привычками и требованиями окружающей среды и вашими убеждениями. Одно очень советую вам: это помнить, чтР более и чтР менее главно; самое же главное при ваших теперешних взглядах это то, чтобы увеличивать любовь вокруг себя, тем более, не нарушать ту, которая существует И потому, если при осуществлении ваших планов представится вопрос: оставаться ли против своей воли в условиях, противных вашим убеждениям, или, выйдя из них, нарушить любовь, то всегда лучше избирать первое.[...]
   Главное же то, что писания мои, доставившие мне так много счастья, доставляют такое же и другим, хотя и редким людям.
   ------
   Я не разъясняю вам те верно указанные вами противоречия в моих сочинениях:1 некоторые я бы и мог разъяснить, другие же так и остаются противоречиями, объясняемыми тем, что разные вещи писаны в разное время и соответствуют разным мировоззрениям. Главное же, надо помнить, что буква мертвит, а дух живит.
  
   Виктор Анатольевич Лебрен (Victor Lebrun) (p. 1882 г.) -- молодой француз, сын инженера путей сообщения, после смерти (июнь 1899 г.) оставившего семье наследство в четыре тысячи рублей. В. А. Лебрен в 1900 г. лично познакомился с Толстым, сделался его единомышленником, некоторое время помогал Толстому в качестве его секретаря. Многие годы прожил на Черноморском побережье, занимаясь сельским хозяйством. В настоящее время живет во Франции. Автор книги: "Толстой -- воспоминания и думы", изд. "Посредник", М. 1914. В "Воспоминаниях" рассказано о первой его переписке с Толстым.
   Ответ на пространное письмо Лебрена от 15 октября 1899 г. из Владивостока: "По какой-то странной случайности мне попался тринадцатый том Ваших сочинений через несколько дней после смерти папы, и я сильно заинтересовался заглавием: "Страх смерти" в последних главах из книги "О жизни". Тут меня поразила простота и верность Ваших взглядов, и с этого я начал усиленное чтение Ваших прелестных сочинений, поражавших меня всегда необыкновенной простотой, искренностью и в особенности неоспоримой верностью [...] В течение трех месяцев летних каникул я прочел все вышеперечисленные Ваши книги, почти все по два, а некоторые и по три раза [...] Много спорил, рассуждал, проговаривая ночи иногда до двух часов утра, и в конце концов настолько переменил взгляды, что сделался вегетарианцем и теперь бросил гимназию, окончив пять классов. Конечно, это не согласовалось с желанием мамы, но бессмысленность гимназии так очевидна, что мама, не имея никаких веских доводов, принуждена была согласиться. Много нападали, да и теперь нападают на меня, а то и на Вас, знакомые мои, да только путного ничего не говорят. Большинство знает Ваши взгляды только понаслышке и, видя, что я поступаю не так, как они, осуждают меня за мои поступки, совершенно не понимая, чем я руководствуюсь. Другие кричат, что я пользы человечеству не принесу, а только себе зла наделаю, будто я когда-нибудь говорил, что берусь принести ему пользу; а когда им отвечаешь, что человеку, как говорил Эпиктет, надо заботиться только о том, чтР в его власти, и что так как в моей власти самому не делать зла, то я только об этом и забочусь, на это они никогда не отвечают, но, снисходительно улыбаясь, рассказывают что-нибудь ничего не отвергающее, в роде колоний каких-то толстовцев, которые сами стали было работать, а потом в доказательство того, что поняли и следуют Вашим взглядам... перессорились и разошлись. Третьи, особенно жалкие, с первых же слов кричат о своих летах, о своей житейской опытности. Одному из последних я сказал, что он действительно вдвое старше меня (мне семнадцать лет), но что если только поэтому считать его взгляды верными, то по той же причине надо считать Ваши еще более верными, так как Вы даже более чем вдвое старше его. Я думал, что он откажется от последних своих слов или хоть оговорится, но, к несчастью, у таких людей всё разрешается гораздо проще: "Толстой старый психопат!" -- вскрикивает он с раздражением (он совершенно не знаком с Вашими сочинениями). -- Прекрасно, но я молод и разделяю те же убеждения. --"И ты тоже психопатом стал!".-- Теперь, когда Вы имеете уже некоторое представление обо мне, перейду к некоторым вопросам, разрешения которых я могу ожидать только от Вас. Я хорошо знаю, что у Вас очень мало свободного времени, и что Вы получаете кучи писем, но не могу же я не сделать всего, чтобы верно разрешить вопрос, от которого зависит вся моя жизнь. Вот этот вопрос. С переменой моих взглядов я приобрел мерило добра и зла и понял, что я могу и должен не делать зла, раз я его вижу, чтР бы из этого для меня ни вышло, т. е. понял и до некоторой степени знаю, чего мне не следует делать. Знаю также, что человеку надо делать то, что ему лично нужно, что, если он хочет есть, ему надо изготовить себе пищу. Это все я, кажется, понял и знаю, но чтР мне лично теперь начинать делать, вступая в самостоятельную жизнь, я совершенно не знаю [...] Моей мечтой было занятие хозяйством в своем именье, но тогда надо было еще сто тысяч рублей, теперь же ничего этого не нужно, и я согласен на самую бедную жизнь, о которой, правда, я, как и о труде, не имею понятия. Но где и как устроить всё это? О земледелии я не имею не малейшего представления. Да если б и имел, то земли нет, и я еще к тому же числюсь французским гражданином [...] Первый и самый главный вопрос: чтР мне теперь начинать делать в тех условиях, в которых я нахожусь? [...] Вы не можете себе представить, как я жажду общения с Вами. Часто во время чтения Ваших книг мною овладевает такое волнение, нарождается столько мыслей, что я, не будучи в состоянии спокойно сидеть, убегаю делиться мыслями с кем-нибудь из знакомых. Но, увы! почти никто не понимает моего горячего отношения к Вашим книгам. Да и понятно: все так заняты заботой о завтрашнем дне или препровождении сегодняшнего [...] Удастся ли мне побывать у Вас или нет, покажет будущее, а пока с радостью спешу сообщить, что и на Дальнем востоке есть люди, глубокое к Вам уважение которых лучше всего доказывает, как они Вас понимают и ценят".
  
   1 Лебрен указал на некоторые логически необоснованные, с его точки зрения, утверждения, сделанные Толстым в книге "О жизни" и на противоречия между основной идеей "Крейцеровой сонаты" и обращением к женщинам в конце "Так что же нам делать?".
  
   В ответном письме от 27 января 1900 г. Лебрен писал: "Теперь, на пятнадцатый день после получения вашего ответа, я никак не могу сколько-нибудь живо представить себе, чтобы Вы, тот Толстой, захватывающими мыслями которого так давно питается душа моя; тот Толстой, который всегда затрагивал и разъяснял самые животрепещущие для меня вопросы; тот старый, но юный духом, обаятельно задушевный и обожаемый мною Толстой -- я до сих пор не могу представить себе, чтобы Вы своим так знакомым мне простым и задушевным тоном написали лично мне на мои собственные вопросы, и написали с таким трогательным и живым участием. И как только я пытаюсь представить себе это, с души моей, на которой, благодаря вашим сочинениям, и так нет никакого бремени, всё-таки еще что-то скатывается, и я начинаю сиять тихой светлой радостью умиления, такой радостью, о которой, как это было и со мной, люди с мирскими воззрениями не имеют ни малейшего понятия".
  
   Г. М. Волконскому.
   1899 г. Декабря 4/16.
   [...]С удовольствием отвечаю вам, потому что брошюры ваши написаны очень хорошо и искренно, за исключением третьей, насчет которой я согласен с вашими родными. Эта брошюрка слаба не потому, что слишком резка, но потому, что недостаточно ясно выставляет отталкивающие черты одного из самых отвратительных, если не комических, представителей императорства -- Вильгельма II.1
   Но как ни хорошо написаны ваши статьи, я по существу не согласен с ними, не то что не согласен, но не могу осуждать того, чтР вы осуждаете.
   Если два человека, напившись пьяны в трактире, подерутся за картами, я никак не решусь осуждать одного из них; как бы убедительны ни были доводы другого, причина безобразных поступков того или другого лежит никак не в справедливости одного из них, а в том, что вместо того, чтобы спокойно трудиться или отдыхать, они нашли нужным пить вино и играть в карты в трактире. Точно также, когда мне говорят, что в какой бы то ни было разгоревшейся войне исключительно виновата одна сторона, я никогда не могу согласиться с этим. Можно признать, что одна из сторон поступает более дурно, но разборка о том, которая поступаете хуже, никак не объяснит даже самой ближайшей причины того, почему происходит такое страшное, жестокое и бесчеловечное явление, как война. Причины эти для всякого человека, который не закрывает глаз, совершенно очевидны, как теперь в Трансвальской войне, так и во всех войнах, которые были в последнее время. Причин этих три: 1-ая -- неравное распределение имуществ, т. е. ограбление одними людьми других,2 2-ая -- существование военного сословия, т. е. людей, воспитанных и предназначенных для убийства, и 3-я -- ложное, большею частью сознательно обманное религиозное учение, в котором насильственно воспитываются молодые поколения.3 И потому я думаю, что не только бесполезно, но и вредно видеть причину войн в Чемберленах,4 в Вильгельмах и т. п., скрывая этим от себя действительные причины, которые гораздо ближе, и в которых мы сами участвуем.
   На Чемберленов и Вильгельмов мы можем только сердиться и бранить их; но наше сердце и брань только испортят нам кровь, но не изменят хода вещей: Чемберлены и Вильгельмы суть слепые орудия сил, лежащих далеко позади их. Они поступают так, как должны поступать и как не могут поступать иначе. Вся история есть ряд точно таких же поступков всех политических людей -- как Трансвальская война, и потому сердиться на них и осуждать их совершенно бесполезно и даже невозможно, когда видишь истинные причины их деятельности и когда чувствуешь, что ты сам виновник той или другой их деятельности, смотря по тому, как ты относишься к трем основным причинам, о которых я упомянул. До тех пор, пока мы будем пользоваться исключительными богатствами в то время, как массы народа задавлены трудом, всегда будут войны за рынки, за золотые прииски и т. п., которые нам нужны для того, чтобы поддерживать наше исключительное богатство. Тем более неизбежны будут войны до тех пор, пока мы будем участвовать в военном сословии, допускать его существование, не бороться всеми силами против него. Мы сами или служим в военном сословии, или признаем его не только необходимым, но похвальным, и потом, когда возникает война, осуждаем в ней какого-нибудь Чемберлена и т. п. Главное же, будет война до тех пор, пока мы будем не только проповедывать, но без негодования и возмущения допускать то извращение христианства, которое называется церковным христианством, и при котором возможно христолюбивое воинство, благословение пушек и признание войны делом христиански справедливым. Мы учим этой религии наших детей, сами исповедуем ее и потом говорим -- одни, что Чемберлен, a другие, что Крюгер5 виноват в том, что люди убивают друг друга.
   Вот поэтому то я и не согласен с вами и не могу упрекать слепые орудия невежества и зла, а вижу причины в таких явлениях, в которых я сам могу содействовать уменьшению или увеличению зла. Содействовать братскому уравнению имуществ, пользоваться в наименьшей мере теми преимуществами, которые выпали на мою долю; не участвовать ни с какой стороны в военном деле, разрушать тот гипноз, посредством которого люди, превращаясь в наемных убийц, думают, что они делают благое дело, служа в военной службе; и, главное, исповедовать разумное христианское учете, всеми силами стараясь разрушать тот жестокий обман ложного христианства, которым насильно воспитываются молодые поколения, -- в этом трояком деле, мне кажется, заключается обязанность всякого человека, желающего послужить добру и справедливо возмущенного той ужасной войной, которая возмутила и вас.
  
   Григорий Михайлович Волконский (1864--1912) -- внук декабриста С. Г. Волконского, сын Михаила Сергеевича и Елизаветы Григорьевны (1838--1897), рожд. светл. кж. Волконской (автора труда "Род князей Волконских", Спб. 1900). С 1894 г. был женат на Иде Витовне Дампиер. Сотрудник заграничного журнала "Освобождение", автор ряда политических брошюр, выходивших за границей в 1900-х гг. Жил на юге Франции (был болен туберкулезом).
   Волконский прислал Толстому письмо и свои брошюры, посвященные вопросу о Трансваальской войне.
   Трансваальская, англо-бурская война началась 11 октября 1899 г. на почве вмешательства Англии во внутренние дела Южно-африканской республики. Первый период войны, до февраля 1900 г., был благоприятен для буров, но позднее буры стали нести большие потери, и 1 сентября 1900 г. Трансваальская республика была превращена в английскую колонию.
  
   1 Об отношении Толстого к германскому императору Вильгельму II см. также в "Царство божие внутри вас", гл. VIII, в статьях "Патриотизм и правительство", гл. IV; "Не убий".
   2 Граждане Южно-африканской республики делились на два класса. Бургерами первого разряда были все белые, поселившиеся в республике до 1876 г. или участвовавшие в войне с Англией 1880--1881 гг., со своим потомством. Бургерами второго разряда признавались новые поселенцы, уайтлендеры, спустя два года после их поселения. Переход из второго разряда в первый допускался не ранее четырнадцати лет со времени поселения. Формальным поводом к конфликту между Южно-африканской республикой и Англией было неудовлетворение требования Англии об уравнении в правах бургеров первого и второго разряда, или, по крайней мере, об уменьшении срока до пяти лет.
   3 В Южно-африканской республике государственной религией признавалась реформатская. Католическое вероисповедание преследовалось, остальные религии были терпимы.
   4 Джозеф Чемберлен (1836--1914) -- отец Остина Чемберлена (р. 1863 г.), министра иностранных дел Англии наших дней, политический деятель, с 1895 г. министр колоний, глава империалистов. В министерстве Гладстона (1880--1885) Чемберлен стоял за мир с Трансваалем, но после того, как Трансвааль сделался одним из главных мировых местонахождений золота и алмазов, Чемберлен повел по отношению к Южно-африканской республике агрессивную политику, приведшую к войне 1899 г.
   5 Поль Крюгер (1825--1904) -- бурский политический деятель, с 1883 г. президент Трансваальской республики. Во время Англо-бурской войны ездил в Европу, где тщетно пытался добиться помощи со стороны держав против Англии. В 1902 г. вышли его мемуары.
  
   В ответ на это письмо Г. М. Волконский прислал Толстому свое стихотворение, начинающееся фразой:
   "Словно с неба огонь, нас твой голос сразил!
   Он ударил по броне разврата,
   Озарил нашу совесть и в ней обнажил
   Всё, что подняло брата на брата".
  
   Ответ по существу был Волконским опубликован в журнале "Свободная мысль" 1900, 4, стр. 1. В номере первом этого журнала за 1900 г., стр. 2-3 было напечатано письмо Толстого к Волконскому под заглавием:: "Кто виноват? (По поводу Трансваальской войны.) Из письма Л. Н. Толстого к X". В своем ответе Волконский также не указал, кому письмо Толстого было адресовано: "В прекрасном письме гр. Л. Н. Толстого, помещенном в  1 Вашей газеты, выставлены те дурные инстинкты и ложные принципы, которыми обусловливаются войны. Но мне кажется, что бороться со злом должно не только воздействием на стороны нашего характера, но и обличая тех, которые укореняют в нас эти заблуждения, открыто заявляя себя защитниками тех трех принципов, о которых говорит граф Толстой, и на которых зиждется современный строй государственной жизни. Например, королева Виктория имела полную возможность не допустить этой войны, и всесильные английские биржевики не подняли бы народ против престарелой королевы. Чемберлен вел дело к войне, попирая, международные обычаи и конвенции. Война эта принесла пользу лишь богатейшим классам Англии. Эта постыдная война терпится правительствами Европы благодаря английскому золоту, рассыпанному в южных ее государствах, и благодаря тому, что царствующие дома находятся в родстве с фамилией Кобургов. Война эта обусловлена тем, что Англия и Германия, порешив на ней, не допустили Трансвааль к Гаагской конференции, на которой прусский полковник разъяснил человечеству евангелие германского императора, -- то самое, что проповедуется в Китае. Английскому правительству приходится всё время лгать, только этою ценою удается ему вести за собою английский народ на это позорное дело. Не будь духовенство и пресса в руках правительства, а последнее -- в руках биржевиков, то войны этой не было бы. Устроить грабеж под сенью Гаагской конференции, доказывает, сколько нужно лжи в наши дни для обеспечения подобного разбоя; а это, в свою очередь, заставляет думать, что общественная совесть на стороже; еще несколько совместных усилий, и войны станут неосуществимыми, ибо народы поймут, кто и куда их ведет".
   Виктория (1819--1901) -- с 1837 г. королева Великобритании и Ирландии и императрица Индии; ее царствование знаменовало собой расцвет английского империализма.
   Кобурги -- герцоги Саксен-Кобург-Готские. Их владение до 1918 г. входило в Германскую империю, с 1918 по 1920 гг. -- свободное государство, после вошло в состав Тюрингии. Королева Виктория была замужем за принцем Альбертом Саксен-Кобург-Готским (1819--1861).
   Гаагская конференция -- конференция мира, состоявшаяся по инициативе России в 1899 г. в Гааге. Ее предложения не получили практического разрешения.
    
   А. И. Дворянскому.
   (О религиозном воспитании)
   1899 г. Декабря 13.
   Получив ваше письмо, я тотчас же решил постараться наилучшим образом ответить на вопрос первой, самой первой важности, который вы мне ставите, и который, не переставая, занимает меня, но разные причины до сих пор задерживали, и только теперь я могу исполнить ваше и мое желание.
   С того самого времени -- 20 лет тому назад -- как я ясно увидал, как должно и может счастливо жить человечество и как бессмысленно оно, мучая себя, губит поколения за поколениями, я все дальше и дальше отодвигал коренную причину этого безумия и этой погибели: сначала представлялось этой причиной ложное экономическое устройство, потом государственное насилие, поддерживающее это устройство; теперь же я пришел к убеждению, что основная причина всего -- это ложное религиозное учение, передаваемое воспитанием.
   Мы так привыкли к этой религиозной лжи, которая окружает нас, что не замечаем всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено учение церкви; мы не замечаем, но дети замечают, и души их неисправимо уродуются этим учением. Ведь стоит только ясно понять то, чтР мы делаем, обучая детей, так называемому, закону Божию, для того, чтобы ужаснуться на страшное преступление, совершаемое таким обучением. Чистый, невинный, необманутый еще и еще не обманывающий ребенок приходить к вам, к человеку пожившему и обладающему или могущему обладать всем знанием, доступным в наше время человечеству, и спрашивает о тех основах, которыми должен человек руководиться в этой жизни. И чтР же мы отвечаем ему? Часто даже не отвечаем, а предваряем его вопросы так, чтобы у него уже был готов внушенный ответ, когда возникнет его вопрос. Мы отвечаем ему на эти вопросы грубой, несвязной, часто просто глупой и, главное, жестокой еврейской легендой, которую мы передаем ему или в подлиннике, или, еще хуже, своими словами. Мы рассказываем ему, внушая ему, что это святая истина то, чтР, мы знаем, не могло быть и чтР не имеет для нас никакого смысла, что 6000 лет тому назад какое-то странное, дикое существо, которое мы называем Богом, вздумало сотворить мир, сотворило его и человека, и что человек согрешил, злой Бог наказал его и всех нас за это, потом выкупил у самого себя смертью своего сына, и что наше главное дело состоит в том, чтобы умилостивить этого Бога и избавиться от тех страданий, на которые он обрек нас. Нам кажется, что это ничего и даже полезно ребенку, и мы с удовольствием слушаем, как он повторяет все эти ужасы, не соображая того страшного переворота, незаметного нам, потому что он духовный, который при этом совершается в душе ребенка. Мы думаем, что душа ребенка -- чистая доска, на которой можно написать все, чтР хочешь. Но это неправ да, у ребенка есть смутное представление о том, что есть то начало всего, та причина его существования, та сила, во власти которой он находится, и он имеет то самое высокое, неопределенное и невыразимое словами, но сознаваемое всем существом представление об этом начале, которое свойственно разумным людям. И вдруг вместо этого ему говорят, что начало это есть ничто иное, как какое-то личное самодурное и страшно злое существо -- еврейский Бог. У ребенка есть смутное и верное представление о цели этой жизни, которую он видит в счастии, достигаемом любовным общением людей. Вместо этого ему говорят, что общая цель жизни есть прихоть самодурного Бога, а что личная цель каждого человека -- это избавление себя от заслуженных кем-то вечных наказаний, мучений, которые этот Бог наложил на всех. людей. У всякого ребенка есть и сознание того, что обязанности человека очень сложны и лежат в области нравственной. Ему говорят вместо этого, что обязанности его лежат преимущественно в слепой вере, в молитвах -- произнесении известных слов в известное время, в глотании окрошки из вина и хлеба, которая должна представлять кровь и тело Бога. Не говоря уже об иконах, чудесах, безнравственных рассказах библии, передаваемых как образцы поступков, также как и об евангельских чудесах и обо всем безнравственном значении, которое придано евангельской истории. Ведь это все равно, как если бы кто-нибудь составил из цикла русских былин с Добрыней,1 Дюком2 и др. с прибавлением к ним Еруслана Лазаревича3 цельное учение и преподавал бы его детям как разумную историю. Нам кажется, что это неважно, а между тем то преподавание, так называемого, закона Божия детям, которое совершается среди нас, есть самое ужасное преступление, которое можно только представить себе. Истязание, убийство, изнасилование детей ничто в сравнении с этим преступлением.
   Правительству, правящим властвующим классам нужен этот обман, с ним неразрывно связана их власть, и потому правящие классы всегда стоять за то, чтобы этот обман производился надь детьми и поддерживался бы усиленной гипнотизацией надь взрослыми; людям же, желающим не поддержания ложного общественного устройства, а, напротив, изменения его, и, главное, желающим блага тем детям, с которыми они входят в общение, нужно всеми силами стараться избавить детей от этого ужасного обмана. И потому совершенное равнодушие детей к религиозным вопросам и отрицание всяких религиозных форм без всякой замены каким-либо положительным религиозным учением все-таки несравненно лучше еврейско-церковного обучения, хотя бы в самых усовершенствованных формах. Мне кажется, что для всякого человека, понявшего все значение передачи ложного учения за священную истину, не может быть и вопроса о том, чтР ему делать, хотя бы он и не имел никаких положительных религиозных убеждений, которые он бы мог передать ребенку. Если я знаю, что обман -- обман, то, ни при каких условиях, я не могу говорить ребенку, наивно, доверчиво спрашивающему меня, что известный мне обман есть священная истина. Было бы лучше, если бы я мог ответить правдиво на все те вопросы, на которые так лживо отвечает церковь, но если я и не могу этого, я все-таки не должен выдавать заведомую ложь за истину, несомненно зная, что от того, что я буду держаться истины, ничего кроме хорошего произойти не может. Да, кроме того, несправедливо то, чтобы человек не имел бы чего сказать ребенку, как положительную религиозную истину, которую он исповедует. Всякий искренний человек знает то хорошее, во имя чего он живет. Пускай он скажет это ребенку, или пусть покажет это ему, и он сделает добро и наверное не повредит ребенку.[...]
   Если же бы мне нужно было сейчас передать ребенку сущность религиозного учения, которое я считаю истиной, я бы сказал ему, что мы пришли в этот мир и живем в нем не по своей воле, а по воле того, чтР мы называем Богом, и что поэтому нам будет хорошо только тогда, когда мы будем исполнять эту волю. Воля же состоит в том, чтобы мы все были счастливы. Для того же, чтобы мы все были счастливы, есть только одно средство: надо, чтобы каждый поступал с другими так, как он желал бы, чтобы поступали с ним. На вопрос же о том, как произошел мир, чтР ожидает нас после смерти, я отвечал бы на первый признанием своего неведения и неправильности такого вопроса (во всем буддийском мире не существует этого вопроса); на второй же отвечал бы предположением о том, что воля призвавшего нас в эту жизнь для нашего блага ведет нас куда-то через смерть, вероятно, для той же цели.[...]
  
   Ответ на письмо студента Александра Ивановича Дворянского, писавшего Толстому 20 октября 1899 г.: "Простите, многоуважаемый Лев Николаевич, что я осмеливаюсь, правда, после многих колебаний, беспокоить Вас, но я поставлен в такое затруднение, выйти из которого своими силами не в состоянии. Только Ваше сочувственное отношение к молодежи дало мне смелость обратиться к Вам за советом и советом крайне серьезным. Дело вот в чем. Я студент Петербургского университета, на время уволенный за последние беспорядки. И вот мне пришлось заняться образованием и воспитанием одного мальчика. Мне очень бы хотелось выяснить Вам физиономию этого симпатичного мальчика; не знаю, сумею ли, но во всяком случае постараюсь. Воспитание этого мальчика не совсем обыкновенное. Несмотря на то, что ему двенадцать лет, его напичкали знаниями, необходимыми для поступления в то или другое учебное заведение. Всё внимание обращено на его общее умственное и нравственное развитие. Следы хорошего влияния есть в нем: он правдив, честен, нравственен, лишен всяких предрассудков. Мальчик он очень способный, сообразительный. Общее его развитие умственное очень обширно по его летам. Затем он близко стоит к природе, любит ее. Вот уже четыре года живет он в деревне с матерью вследствие отчасти его слабого здоровья, а главным образом, его влечения к деревенской жизни. Отец его по семейным обстоятельствам живет в Петербурге, так что мальчик всецело находится под влиянием матери, женщины умной, развитой, оказывающей большое нравственное влияние на сына. Мальчик постоянно находится в обществе сверстников из простого народа, на которых имеет большое влияние, очень хорошее. Летом занимается почти самостоятельно обработкой земли. Имеет свой баштан, на котором работает с любовью и большим усердием. Его собственное желание, соответствующее и желанию матери, идти по сельско-хозяйственной дороге. Так идет его умственное и нравственное развитие вместе с физическим трудом. Но есть один камень преткновения, камень еще неприкосновенный. Много забот причиняет он матери, много о нем она думает, и очень ее он беспокоит. Беспокоит он и меня, и вот относительно его и хотелось бы знать Ваше мнение, хотелось бы получить Ваш совет. Это вопрос религиозный. До сих пор, до двенадцати лет, он не знает никакой религии, не знает учения православной церкви вместе с ее обрядами, не знает молитв, не молится, не бывает в церкви. До сих пор мать не давала ему по этому вопросу никаких знаний, ее тревожит мысль, что она берет на себя такую большую ответственность, и она не знает, как быть. С одной стороны, она не хочет знакомить его со всеми анекдотами ветхой истории и искажениями или неверным пониманием учения Христа -- в новой, а хочет, да не знает, как взяться за изучение учения Христа, с другой, -- как помирить учение Христа с современной жизнью. И вот, как тут быть, как научить мальчика, чтобы это было не в одной теории, а проводилось в жизни, стало его убеждением. Есть ли выход из этого положения и если есть, то какой? Что Ваш совет, разрешение этого вопроса, не пойдет в разрез с убеждениями матери ребенка, то в этом порука ее полная преданность и доверие к Вам; она даже своего единственного ребенка, которому посвятила свою дальнейшую жизнь, назвала в честь Вашего имени Львом. Если Вы найдете возможным дать хоть какие-нибудь указания, помочь мне, то вот мой адрес: Полтавская губ. Роменского у. гор. Глинск, дер. Сурмачевка. Александру Ивановичу Дворянскому".
   Этим обменом письмами переписка Толстого с Дворянским ограничилась. Три года спустя, 29 октября 1903 г., мать этого мальчика, Ольга Алексеевна Анзимирова, сообщила Толстому, что их небольшая усадьба будет продана за долги. Ее это крайне угнетало, так как сын лишался естественных условий воспитания, и она просила Толстого оказать ей моральную поддержку. Письмо Анзимировой осталось без ответа.
  
   1 Добрыня Никитич -- богатырь русского народного эпоса.
   2 Дюк Степанович -- приезжий богатырь киевского былинного цикла.
   3 Еруслан Лазаревич -- герой старинной русской сказки.
  
   Ф. X. Граубергеру.
   1899 г. Декабря 14?
   [...] Не знаю сам, какое чувство вызывает во мне ваше изгнание: сожаление или радость. Думаю, что для человека, живущего христианской жизнью, изменение внешних условий безразлично. Помогай вам Бог при перемене условий не изменить главному: внутренней работе установления отношения с Богом так, чтобы отношения с людьми были только последствиями этой внутренней работы.
   Мысли Штауба1 показались мне мало интересными и, главное, последствиями самого обыкновенного заблуждения матерьялизма.
  
   Федор Христофорович Граубергер (1857--1919) -- из немецких колонистов Саратовской губернии. Был сначала народным учителем, потом садоводом. Единомышленник Толстого, страстный пропагандист, подвергавшийся за это преследованиям со стороны властей, В 1915--1916 гг. был привлечен за протест против мировой войны. Знаком с Толстым с 1895 г.
   Ответ на сообщение Граубергера о его высылке. Граубергер писал Толстому 9 ноября 1899 г. из посада Дубовки Саратовской губернии: "Три дня собирался написать вам о новом положении, в которое я попал, но положительно не могу удосужиться. Дело в том, что меня постановили враги Христа выслать из пределов Саратовской и Астраханской губерний. Через несколько часов я оставлю семью и друзей на время, а может быть, навсегда. Поселяюсь пока в Донской области, недалеко от Дубовки (в тридцати верстах). Передайте привет всем моим знакомым и друзьям. Как Бог мною распорядится, я не знаю, но одно теперь несомненно вижу, что нужно говорить истину, чтР я по мере моих сил и буду делать".
  
   1 Граубергер прислал Толстому копию письма к нему Богдана Ивановича Штауба (с. Балаково Самарской губ.). В письме критикуется произведение Толстого "О жизни". "Его точка зрения, -- писал Граубергер 9 ноября, -- хотя и ошибочна, но очень характерна для современного материализма. Мне было бы очень радостно, если бы Вы написали, чтР Вы думаете об этой критике. Стоило бы написать Вам автору письмо и указать его ошибки. Он ведь самородок и в учебных заведениях не учился, за исключением народной школы".
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1899 г. Декабря 15.
   [...]Неудача жизни в колонии, о которой вы пишете, есть только показание того, что та форма жизни, которая была избрана колонистами для осуществления их духовных требований, не была adequate.1 Если есть определенное внутреннее содержание, то оно найдет себе соответствующую форму и большей частью бессознательно, т. е. тогда, когда не будешь думать о форме, и когда форма эта не определяется словами. [...]
   Вашу книгу What is art?2 я получил и с большою радостью прочел ваше введение. Вы превосходно и сильно выразили основную мысль книги. К несчастью, нет более глухих людей, как те, которые не хотят слышать.3[...]
   Основное положение Herron'a4 мне очень не нравится. Если мы всеми силами души будем стремиться к тому, чтобы не отступить от идеального руководящего принципа, мы по слабости своей все-таки невольно сделаем уступку. Если же мы вперед решим, что мы должны сделать компромисс, мы не только уступим гораздо больше, чем в первом случае, но потеряем руководящую нить и рискуем совершенно заблудиться.
  
   Ответ на письмо от 11 ноября н. ст. 1899 г., в котором Моод подробно описал свои разочарования относительно колонии единомышленников Толстого в Перлей (Англия). Моод принимал близкое участие в жизни этой колонии. Он писал Толстому (перевод с английского): "Я теперь жажду очутиться вновь среди обыкновенных мужчин и женщин, не оторванных от действительности, и которых я могу понимать. Но я по опыту знаю, что одна перемена географического местонахождения не может принести душевного мира [...] А. К. Черткова просила мою жену взять на себя издание "Воскресения", и Чертков более не возражал против закрепления за моей женой права литературной собственности на ее перевод. Именно это его несогласие заставило меня отказаться от дела десять месяцев тому назад. Боюсь, что теперь время уже потеряно для заключения удовлетворительных договоров в Англии. Всё же мы постараемся сделать всё возможное. Может быть, что-нибудь удастся в Америке [...] но для этого необходимо, чтоб вы предоставляли нам рукопись или исправленные корректуры, по крайней мере, за месяц до напечатания в России. Можете вы это сделать? И, пожалуйста, точно сообщите, когда именно какие главы будут печататься, а также, если можно, пришлите нам письмо, подтверждающее, что перевод моей жены авторизован; это будет очень важно".
  
   1 соответствующая внутреннему содержанию
   2 "Что такое искусство?". -- Leo Tolstoy, "What is Art?". Введение Моода переиздано в его книге "Tolstoy on Art".
   3 Французская поговорка: "Il n'est pire sourd que celui qui ne veut pas entendre".
   4 Джордж Девис Херон (George Davis Herron) (p. 1862 г.) -- американский общественный деятель, основатель религиозно-социалистического движения, известного под названием "Социального крестового похода". Читал лекции об "Экономике царства небесного" ("The Economics of the Kingdom of Heaven"), рекомендуя преобразование современного экономического строя на основе большей гармонии с идеей христианства о братстве людей. Автор ряда трудов. Моод прислал Толстому его книгу "Between Ceasar and Jesus" (1899). В этой книге Херон развивает теорию необходимости "жертвы совестью ради общества".
  
   С. П. Чижову.
   1899 г. Декабря 15.
   [...] О старообрядцах, которые живут с вами в одном месте, думаю, что они находятся во тьме, поклоняясь людям и их изображениям, вместо того, чтобы служить Богу Духу, исполняя Его волю делами смирения и любви.
   То, что они отрицают власти, справедливо, но только не потому, что власти слуги антихриста, а потому, что все начальники, угнетающие других людей, своих братьев, слушают людей более, чем Бога.[...]
  
   Софрон Павлович Чижов (р. 11 марта 1862 г.) -- "штундист", крестьянин села Кишенец Уманьского у. Киевской губ. Занимался проповедью свободно-христианских идей среди местного населения и солдат. На этой почве вступил в пререкания с полковым священником. За "пропаганду штундизма в войсках" в ноябре 1898 г. был отдан под надзор полиции на два года. 20 июня 1899 г. был арестован, а 27 июня по распоряжению министра внутренних дел выслан в Калишскую губернию. 20 августа прибыл в Калиш и 10 сентября в Блашки Калишской губ., где пробыл около трех с половиною лет. В июне 1903 г. был выслан в Восточную Сибирь под надзор полиции. Некоторые письма Чижова опубликованы в журнале "Свободная мысль" 1900, 9.
   Ответ на письмо Чижова от 31 октября 1899 г. Сообщая о высылке, описывая невзгоды своей жизни и физические лишения во время перехода по этапу (он шел в ручных кандалах), Чижов закончил письмо следующими словами: "Из дома писала мне жена, что она больная, и мать тоже, старуха восьмидесятилетняя. А что меня изгнали, да будет воля божия. Будем с любовью ко всем терпеть; быть может, любовь и кротость наша тронет сердце людей, и мир наполнится любовью". В этом же письме Чижов сообщал о сосланных старообрядцах, которые жили с ним в одном городе: "С Астраханской и Саратовской губернии старообрядцев прислали сюда более ста пятидесяти человек обоего пола, под надзор полиции. Они не повинуются, свободно ходят, куда хотят, и за это их судят. Они высиживают и опять идут, проповедуют: "Илия, Энох, Иоанн Богослов на земле, а антихрист царствует". Илией зовут Иоанна Кронштадтского известного протоиерея И. И. Сергиева. Энохом -- священника Благовещенского, Иваном богословом -- старичка, который с ними строил монастырь, и его монастырь власти запретили, и он, Иван, сидит в г. Калише [...] Имеют со всех трех портреты, религиозно, по-православному, молятся перед ними и лобызают. Много мне с ними приходится беседовать [...] Они ничего не работают, питаются милостынею, какую просят у бедных жителей; им запрещают просить. Они прямо в глаза говорят какому угодно начальнику: "Ты служишь антихристу и на лбу печать его носишь. Если бы не имел ты печати, -- говорят начальникам, -- ты бы не гнал нас и не предавал суду и не стал бы запирать в тюрьмы". Я не знаю, чтР эта такое. Желаю обратиться к вам с просьбой, Лев Николаевич, немедленно объясните мне это действие этих людей".
  
   Полю Фонтену (Paul Fontaine).
   1899 г. Декабря 15/27.
   [...] Для меня большая радость, что люди, находящиеся в совершенно иных, чем мои, условиях, соединяются со мной духовно в той истине, которая составляет мою жизнь. По вашему письму я вижу, что как в двух кругах, совпадающих центрами, все радиусы совпадают, так и все вопросы жизни, которые встают перед вами, решаются тем же способом, как разрешил бы их я сам, и все, кто проникнут христианским духом.
   Вы говорите, что вы в нерешительности относительно усилия, которое вам надо сделать, чтобы заставить вашего брата понять ту истину, которая дает вам настоящую жизнь. Я думаю, что никогда не надо смотреть как на цель на то влияние, которое мы можем иметь на нашего ближнего. Христианин может иметь только одну цель: исполнять волю Бога насколько возможно совершеннее, стараться быть, как сказано, таким же совершенным, как отец наш небесный. Влияние, которое мы можем оказывать на других, должно быть лишь непрерывным следствием этого стремления к совершенству, но не должно быть нашей целью.
   Хотя для меня было бы удовольствием видеть вас и лично познакомиться с вами, я не советую вам приезжать. Жизнь, которую вы ведете и в которой вы исполняете волю Бога, предпочтительна путешествию, которое почти всегда является потерей времени и тратой денег, нам не принадлежащих. Повторяю вам, что мне радостно быть в общении с вами, но я боюсь, чтобы путешествие, предпринятое с единственной целью побеседовать, не было бы ошибкой.
  
   Поль Фонтен (Paul Fontaine) -- молодой француз, врач, друг Эдуарда Сине, писавшего Толстому 25 декабря н. ст. 1898 г. (перевод с французского): "Мой друг Фонтен, ваш единомышленник, человек образованный, доктор медицины, из очень богатой семьи и сам владеющий порядочным состоянием. Он не знает, как с ним поступить, и еще не решился написать вам".
   Ответ на письмо Фонтена от 16 декабря н. ст. 1899 г. (перевод с французского): "Отец мой Mon pХre, я -- друг Сине. Случайно узнал из газет, что вы больны, и единственное, чтР я нашел, чтобы порадовать вас, это написать вам, что, как мне кажется, я достаточно хорошо понял истинный смысл жизни. Ум мой несколько медлителен и с трудом приходит к выводам, так что мне понадобилось около года, чтобы охватить круг идей, которые открылись мне в ваших трудах. Но с каждым днем они казались мне всё более близкими к истине и к добру, единственно истинными и добрыми. Я продумал также представлявшиеся мне возражения; в этих возражениях я легко усматриваю сейчас только одно: те, которые выдвигают их, не поняли вашего учения, являющегося учением Христа. Это надо было предвидеть, потому что это учение не противопоставляется никакому другому, потому что оно чуждо им по своему характеру; оно дано не как авторитет, а лишь как призыв понять его. Противостоять ему будут только те, которые не захотят или не смогут понять его. С другой стороны, также очевидно, что тот, кто стремится понять и поймет, придет к тем же заветам, как и Христос. Одно из самых частых возражений это то, что авторитет, хотя бы очень слабый, необходим, ибо отрицание необходимости авторитета отпугивает многих людей как парадокс. Между тем, восприятие авторитета, т. е. обязательства действовать, не понимая, является как раз отрицанием христианского учения. Невозможно совместить две несовместимые вещи, и если бы люди понимали это, то, конечно, ветхий и новый завет не могли бы быть объединены [...] Пишу вам всё это, отец мой, чтобы показать вам, что я внимательно продумал этот вопрос [...] Я еще только начинаю и проделал, так сказать, лишь отрицательные шаги: освободился от своих рент и вскоре освобожусь полностью от своих денег, вот почти и всё. Но лучше чистый лист, чем плохо задуманный рисунок. Я налаживаю свою жизнь следующим образом: буду лечить в своей деревне, где снял с апреля месяца дом и кусок земли. Жалкое и на практике очень неверное ремесло, ибо авторитет, иначе говоря, "слепое доверие" больного играет часто гораздо более значительную роль, чем рассудок. Но в моем распоряжении нет иного ремесла. В продолжение шестимесячной практики в этом году я чувствовал, что приношу пользу, зарабатывая себе кусок хлеба этим путем. Мой капитал разделен на две равные части, из них половина записана на имя моей жены, с которой я вступаю в гражданский брак по вполне продуманным основаниям. Из моей же части денег, назначение которых почти установлено, и единственным владельцем которых являюсь я сам, около половины отдано взаймы, а остальные пойдут на другие проектируемые ссуды и на покупку инструментов и книг, необходимых для моего ремесла. Всё это просто, но когда я напряженно думаю о том, чтР явилось бы благом для других, то, несмотря на указание Христа "делать для других то, что хочешь для себя", на практике я часто останавливаюсь в нерешительности. Ибо за пределами непосредственных материальных нужд возвращаешься всё к тому же порочному кругу, как было указано выше. Мой бедный брат нуждается прежде всего в том, чтобы понять, а ему нужно сделать для этого усилие, которое я не могу сделать за него. Как побудить его сделать это усилие? Чтобы лучше это понять, я бы очень хотел увидать собственными глазами, как вы, отец мой, направляете свою жизнь. Я попросил бы вашего совета и по другим затрудняющим меня вопросам, как-то: уплата налогов, основное или второстепенное значение вегетарианства, отказ от вина и табака, желание мое приступить впоследствии к изданию народного календаря с рассказами и иллюстрациями, в которые я вложил бы свои кое-какие познания в области искусства, разрешение напечатать в нем некоторые из ваших сказок [...] В январе или феврале я еще, конечно, буду располагать достаточной суммой денег, чтобы совершить это путешествие. Я был бы вам очень признателен, если бы вы меня уведомили, усматриваете ли вы в нем известную пользу для меня. Благослови вас Бог, отец мой; через вас я познал тот божественный дар, которым господь награждает сердца, исполненные благих намерений".
  
   Л. Л. Толстому.
   1899 г. Декабря 19?
   [...] к сожалению, почувствовал, что не могу тебе писать просто и искренно, как желаю относиться ко всем людям, а особенно к сыну. Твое непостижимое для меня и очень тяжелое недоброе отношение ко мне сделало то, что из невольного чувства самосохранения стараюсь как можно меньше иметь общения с тобой. Будем надеяться, что это пройдет, как только пройдет твое недоброе отношение.
   Исправлять же это объяснениями не надо. Объяснения никуда не улучшают, а только ухудшают отношения. Прощай, желаю тебе того внутреннего блага, вследствие которого устанавливаются, без заботы об этом, самые дружеские отношения со всеми людьми. [...]
  
   Отношения Толстого с сыном Львом (р. 1869 г.) отличались от отношений с другими детьми. В юности Лев Львович интересовался мировоззрением отца, стремился многие стороны его осуществлять в своей жизни, намереваясь даже отказаться от военной службы. Но, не найдя в себе сил сделать так, он поступил на службу рядовым. С тех пор он постепенно стал отходить от прежних идеалов и, разочаровавшись в них вполне, начал выступать с резкой полемикой против отца. Личные отношения были напряжены. В 1899 г. издавались произведения Л. Л. Толстого: "Прелюдия Шопена и другие рассказы", М. 1900 и "Против общины. Три статьи: Мир-Дурак. -- Неизбежный путь. -- Тормоз русской культуры", М. 1900. Они могли содействовать обострению его отношений с отцом. Письмо Льва Львовича, на которое ссылается Толстой, в архиве не обнаружено.
  
   В ответном письме от 5 января н. ст. 1900 г. Л. Л. Толстой писал: "Милый папа, хотя ты и просишь не отвечать тебе, я не могу этого сделать. Ты прав, я недобро к тебе относился, и, конечно, это причина нашей отчужденности. Постараюсь совсем и искренно уничтожить в себе дурные чувства к тебе, и ты, конечно, тогда это сам почувствуешь. Думаю, что они уже исчезли теперь, потому что мне дико и больно думать и представить себе, чтобы они жили во мне. Не огорчайся тем, что я пишу это письмо, и не сердись. Объяснения нашей недружбы простые, и, напротив, их полезно знать. Во-первых, я иначе взглянул на некоторые вещи чем ты, и это разъединило нас; во-вторых, не я один, а ты тоже недобро относился ко мне, и мне одинаково трудно было, как и тебе, просто и открыто относиться к тебе. Но теперь конец всему этому. Прости меня, пожалуйста, до конца и будь со мной, как прежде. Я делаю и сделаю всё для того, чтобы быть снова дружным с тобой. То благо в душе, о котором ты пишешь, я знаю его и стремлюсь к нему, и, Бог даст, оно будет расти во мне. Я уже стал лучше потому, что полюбил многих людей, которых раньше не любил. Целую тебя и люблю [...] Не думай, что я не люблю тебя и пишу это страшное слово так себе. Я иначе не могу назвать мое чувство к тебе".
   1900
  
  
  
   Сектантам с. Павловки.
   1900 г. Января 7.
   Слышу, что вы не оставляете своего желания переселиться в Канаду. Я не имею права судить о том, насколько тяжела и непереносна ваша жизнь, но мне думается, что ваше переселение в Канаду с мирской точки зрения неблагоразумно, а с христианской точки зрения неправильно. Неблагоразумно это потому, что у вас слишком мало средств для переезда и приобретения всего нужного обзаведения для хозяйства, и что вам не миновать бедствовать с своими женами и детьми, которые не могут иметь утешения в том, что они несут свои бедствия ради исповедания истины. Неблагоразумно еще и потому, что, оставаясь на местах, вы будете переносить те бедствия и гонения, которые постигнут вас, как испытания, посланные от Бога, если же вы переселитесь, и вам будет трудно и скорбно, то вы будете винить самих себя, а это гораздо тяжелее. Неправильно же, по моему мнению, ваше переселение в Канаду было бы потому, что сила христианства в терпении, и нет таких гонений, которых нельзя бы было перенести. Перенесение же гонений более всего содействует делу Божию, распространению Его закона и вместе с тем более всего другого укрепляет людей в вере.
   Переехавшие в Канаду Духоборы едва ли не больше (в особенности те, которые выехали на остров Кипр) перенесли бедствий за границей, чем в России. Многие из них умерли. А между тем пример их жизни был потерян для русских людей, a чужие люди в Канаде не понимают их. Кроме того, некоторые из них теперь, на свободе, стали жить не лучше, а много хуже, предаваясь всяким слабостям, чем они жили в России. Претерпевый до конца спасен будет. И потому мой совет вам, любезные братья из Павловок и других селений, тот, чтобы стараться усиливать в себе веру в истину, вести жизнь, согласную с этой истиной, и с твердостью и смирением, ничего не предпринимая и не покидая своей родины, нести те гонения, которые вас постигают, и без которых не могут [...] среди мирской жизни [...]
  
   Письмо адресовано сектантам с. Павловки Сумского уезда Харьковской губ., последователям Д. А. Хилкова, в начале 1899 г. подавшим прошение о выезде из России. Они предполагали в количестве двухсот шестнадцати человек эмигрировать в Канаду к духоборам и просили Толстого о содействии. Д. А. Хилков, принимавший самое близкое участие в судьбе павловцев, вначале сочувствовал этой идее, так как жизнь их на родине из-за преследования местными властями была крайне тяжелой, но потом, учтя все трудности переселения, стал предостерегать крестьян и советовал отложить отъезд, по крайней мере, до весны 1900 года. Он писал Толстому: "Теперь, осенью, ехать уже поздно и не для чего. Ибо прибыть могут в Канаду только в октябре -- конце, чтР совсем не имеет смысла. Значит, если ехать, то только весной [...] Они поедут на общем иммигрантском основании, что значит, что проезд до места, т. е. до земли, им обойдется сто рублей с взрослого, пятьдесят с детей между пятью и двенадцатью годами; ниже пяти лет поедут даром. Кроме этих денег у них должно быть достаточно денег на содержание себя один год, по тридцать шесть рублей на каждую душу [...] О земле для павловцев просить никого не надо. По законам Канады, каждый достигший восемнадцатилетнего возраста по уплате двадцати рублей может занять дым (homestead) в пятьдесят три русских десятины или сто шестьдесят акров. Поселенец сам выбирает землю, и если она не занята, то и занимает. Где именно павловцам занять землю, опять-таки зависит от средств, которыми они располагают. Это потому, что лучшая земля около железных дорог уже занята, вдали от железных дорог, верстах в семидесяти -- ста есть прекрасная. Всё дело в том, имеют ли они достаточно средств, чтобы обзавестись достаточными перевозочными средствами для подвоза себе провианта и переправы себя и своего багажа. Итак, главное дело в средствах, и, когда они мне скажут, сколько их душ (взрослых мужчин, женщин и детей) и сколько рублей, я им скажу, в какой части Канады и в какой губернии и уезде они могут поселиться. Еще мне надо знать, свалят ли они деньги в кучу, или каждое семейство будет себя кормить и хозяйничать отдельно. Это громадная разница. Если будете писать павловцам, то, пожалуйста, внушите им, что переселение -- дело очень трудное. Чтобы не забывали, что они языка не знают, а потому работа их будет оплачиваться вдвое дешевле, чем работа местных рабочих, что, едучи на общем положении, взять много багажа не придется". -- "Мне кажется, что при их средствах нельзя им ехать в Канаду. Для переселения в Канаду требуется известный минимум средств, без которых туда ехать нельзя. Мне кажется, что у Павловцев нет этого минимума" (письма от 12 ноября и 28 июля н. ст. 1899 г.).
   Павловские крестьяне из России не уехали. Мужчинам призывного возраста и состоявшим в запасе (т. е. до сорока лет) выезд был воспрещен, и таким образом переселение не состоялось. Переехало в Канаду лишь несколько семейств.
  
   С. Н. Толстому.
   1900 г. Января середина.
   [...] Болею твоим горем, хотел сказать, не меньше твоего, но это была бы неправда, но очень сильно.1 Лиза2 сказала мне, что ты сказал: легче будет умереть. Да вот я думал, что одни физические страдания облегчают это путешествие, но оказывается, что для этого годятся и нравственные страдания. Еще думал: что справедливо то грубое представление, что надо спасать душу. Я только понимаю под этим то, что надо улучшить душу, приготовить ее к вступительному экзамену туда. И то, чтР ты пережил и переживаешь, должно быть, -- наверное много способствовало этому. А думают, что старикам делать нечего: это приготовление к экзамену, которое невольно отзывается и на других, важнее всех дел на свете. [...]
  
   1 С. Н. Толстой тяжело переносил сложные отношения в семье, создавшиеся вследствие нового семейного положения его дочерей, Варвары Сергеевны и Веры Сергеевны.
   2 Елизавета Валерьяновна Оболенская, племянница Толстого.
  
   В. В. Стасову
   1900 г. Января 25?
   [...] Сказал бы вам, да вы не любите говорить про это, что нет другого средства -- нам старикам -- идти вперед, т. е. умереть, как через болезни...[...]
   Ну вот, будьте все такой же хороший и не противьтесь неизбежному и хорошему.[...]
  
   Ответ на письмо В. В. Стасова от 15 января 1900 г.: "Ну вот, Лев Николаевич, в настоящую минуту уже ровно неделя, как я прощался с вами в дверях на улицу, и вы меня в тот вечер, да и вообще в этот приезд мой, так крепко зацепили, что я, вместо того, чтобы преспокойно спать в вагоне, или, по крайней мере, проводить обычный ныне у меня противный, скверный, мутняный часочек самогрызения, самобичевания, грызения и страха, я только и делал у себя на койке, под балдахином какого-то армянина в полосатых чулках и в огромных усах, а впрочем, с шельмовскими преумными черными глазами, -- да, да, вместо покойного сна или бодрствующего мучения, я только всё время и делал, что вас всё видел. Право, точь-в-точь Недоросль, который потом рассказывает утром: "Мне всю ночь такая всё дрянь лезла в голову, то ты, батюшка, то ты, матушка". Вот они, такие-то недоросли, и по сей час на свете всё живут. Но в этой "дряни" не было ничего худого -- напротив, как красиво, как чудесно, как аппетитно и сладко! Так всю ночь до утра и провел. Нет, нынче как-то особенно чудесно было с вами, видно и взаправду нам больше не видаться! А как бы я хотел когда-нибудь еще раз! [...] Я вам не сейчас же написал потому, что изрядно победствовал со своей ногой -- более двух месяцев я всё откладывал, пройдет, дескать, пройдет само собой, ан вот ничуть и не проходит! [...] Вот я и бедствую, вот я и бедствую и спасаюсь как можно! Но сколько я дней потерял, когда ничего не хочется, когда на свет ни на какой бы не глядел, а сам лежишь и бедствуешь, как словно кто-то в бараний рог или в московский хороший калач тебя свернул! Такими-то манерами я тоже и к вам, Лев Николаевич, много времени не писал, будто притаился за печкой и ни гу-гу" (опубликовано полностью в книге "Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка").
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1900 г. Января 27.
   Я, разумеется, не мог сказать и не сказал того, чтР мне приписывают. Произошло это от того, что пришедшему ко мне под видом автора, принесшего свою книгу, корреспонденту газеты, я сказал на его вопрос о моем отношении к войне, что я ужаснулся на себя, поймав себя во время болезни на том, что желал найти в газете известия о победе Буров, и был рад случаю выразить в письме Волконскому1 мое истинное отношение к этому делу, которое состоит в том, что я не могу сочувствовать никаким военным подвигам, хотя бы это были Давид против десятка Голиафов, а сочувствую только тем людям, которые уничтожают причины: престиж золота, богатства, престиж военной славы и главную причину всего зла, престиж патриотизма и ложной религии, оправдывающей братоубийство.
   Я думаю, что не стоит того печатать в газетах опровержение ложно приписываемого мне мнения. На всякое чиханье не наздравствуешься. Я, например, получаю в последнее время письма из Америки, в которых одни упрекают, а другие одобряют меня за то, что я отрекся от всех своих убеждений. Стоит ли опровергать, когда завтра могут быть выдуманы 20 новых известий, которые будут содействовать наполнению столбцов газеты и карманов издателей. Впрочем, делайте, как найдете нужным.
   Здоровье мое все нехорошо, но так как для того, чтобы умереть, есть только одно средство -- быть больным, также как и для того, чтобы перенестись с места на место одно средство: сесть в экипаж или вагон, то я ничего не имею против болезни [...]
  
   Ответ на письмо Эйльмера Моода от 3 февраля н. ст. 1900 г. по поводу проникших в печать ложных сведений об отношении Толстого к Трансвальской войне. Моод прислал газетную вырезку, в которой было напечатано: "Count Tolstoy is reported to have said that whenever he takes the morning's paper he hopes to read that the Boers have given the Englishmen a good thrashing" "Нам сообщают, что граф Толстой сказал, что каждый раз, как он берет утренние газеты, он надеется прочесть, что буры задали англичанам хорошую трепку". Толстому Моод писал (по-русски): "При сем посылаю вам вырезку из газеты. Этот параграф перепечатывается из газеты в газету. Конечно, вы не могли серьезно желать, чтобы люди были убиты, и, вероятно, никогда ничего такого и не сказали. Я был бы очень рад иметь возможность опровергнуть этот газетный слух. Пожалуйста, если возможно, пишите одно слово сказать, что это неправда. Большинство газет старается раздувать национальные страсти всякими способами".
  
   1 Письмо к Г. М. Волконскому от 4 декабря 1899 г.
  
   Ф. А. Яголковскому.
   1900 г. Января конец.
   Тем, кому мировоззрение Нехлюдова, так, как оно выражено в романе, неясно и противоречиво, можно бы посоветовать прочесть мои книги "В чем моя вера?", "О жизни", "Царство Божие внутри вас" и "Христианское учение" -- все книги, напечатанные за границей. Но думаю, что вам будет точно также неясно (как вы учтиво выражаетесь, избегая слово: глупо) и после такого чтения. Позволяю себе думать, что неясность происходит не от неясности изложения мысли, а от некоторых допущенных на веру положений, которые не мирятся с тем мировоззрением. Мировоззрение это всегда представляется неясным людям суеверным, принявшим на веру одни -- положения богословские, другие -- матерьялистические понимания мира и всех связанных с этим научных суеверий. И потому для уяснения таким людям строго научного (в истинном смысле, т. е. критически проверяющего каждое положение) мировоззрения, нужно не столько строгое и ясное изложение его, сколько освобождение от предвзятых идей. С точки зрения объективной, т. е. наблюдения причины появления грибов и человека, совершенно одинаково, но существует маленькая разница в том, что человек себя знает из себя и на этом основании знает все остальное, -- грибы же знать1
  
   Флориан Антонович Яголковский (1867--1901) -- инженер, служащий управления Томской железной дороги (Томск).
   Ответ на письмо Яголковского от 15 января 1900 г.: "Простите, глубокоуважаемый Лев Николаевич, что утруждаю Вас вопросами по своим недоумениям. Я позволяю себе занять Ваше время лишь потому, что, по моему убеждению, в таком же положении находятся тысячи интеллигентов. Все мы жадно читаем каждую Вашу строчку, надеясь найти ответы на вопросы: как жить, почему надо жить именно так, а не иначе? Для меня лично особенно важен ответ на последний вопрос. Я никогда не сомневался, что завет Христа -- люби ближнего -- прекраснейшая истина, но для того, чтобы жить в обществе, строй которого не соответствует заветам Христа, необходимо знать не только закон, но и всё мировоззрение, из которого этот закон вытекает. Таким мировоззрением Вы наделяете Нехлюдова после того, как история с Катюшей получает частное, не зависящее от него, Нехлюдова, решение. Оно основано на притче о виноградарях и выражено следующими словами Нехлюдова: "В этом всё. Я жил и все мы живем в нелепой уверенности, что мы сами хозяева своей жизни, что она дана нам для нашего наслажденья. А ведь это очевидно нелепо курсив Яголковского. Ведь если мы посланы сюда, то по чьей-нибудь воле и для чего-нибудь. А мы решили, что мы, как грибы, родились и живем только для своей радости, и ясно, что нам дурно, как будет дурно работнику, не исполняющему воли хозяина. Воля же хозяина выражена в учении Христа. Только исполняй люди это учение, и на земле установится царствие божие, и люди получат наибольшее благо, которое доступно им". Вся моя просьба к Вам в том, чтобы это мировоззрение, очевидное и ясное для Вас, стало бы для меня хотя бы понятным и не противоречивым. Для Вас ясно, что нелепо предполагать, будто мы хозяева своей жизни, и что она дана нам для наслаждения. Для меня это не вполне ясно. Если ограничить нашу волю нравственными законами, вытекающими из нашего миросозерцания, то мы, действительно, хозяева жизни, а если неудобное слово "наслаждение" заменить словом "благо", употребленным Вами ниже, то получится то, чтР Вы утверждаете дальше словами: "люди получат наибольшее благо", т. е. не страданием должны жить люди, а благом. Где же очевидная нелепость? Далее. Вы указываете на различие нашей жизни и жизни грибов. Грибы никем не посланы, а потому они могут жить для своей радости, мы же, люди, оказываемся посланными кем-то, а отсюда уже следует, что должны для нас существовать воля пославшего и цель, для которой нас послали. Но откуда очевидность, что нас послали, а грибов никто не посылал, и где та разница, которая существенно отличает рождение гриба и рождение человека? Для Вас всё это очевидно, ясно, для меня -- непонятно. Это письмо не полемика. Я думаю, что всё то важное, делающее непонятным Ваше мировоззрение, либо не высказано, вследствие очевидной для Вас ясности, либо так сказано, что я не мог усвоить его доказательности. Вот я и прошу Вас, Лев Николаевич, разрешить мои сомнения, ведь я один из тысячи таких же непонимающих".
   Приведенная Яголковским цитата из "Воскресения" дана в этой редакции только в журнале "Нива" 1899, 52, стр. 1018. В отдельных изданиях она изменена. Новый текст: "То же самое делаем и мы, -- думал Нехлюдов: -- живя в нелепой уверенности, что мы сами хозяева своей жизни, что она дана нам для нашего наслажденья. А ведь это, очевидно, нелепо. Ведь если мы посланы сюда, то по чьей-нибудь воле и для чего-нибудь. А мы решили, что живем только для своей радости, и ясно, что нам дурно, как будет дурно работнику, не исполняющему воли хозяина. Воля же хозяина выражена в учении Христа. Только исполняй люди это учение, и на земле установится царствие божие, и люди получат наибольшее благо, которое доступно им".
  
   1 Последняя строчка письма неизвестна.
  
   Эдуарду Сине (Edouard Sinet).
   1900 г. Февраля 5.
   [...] Но чтР особенно хорошо, это то, что вы недовольны собой. Это единственный путь для духовного роста. Что же касается до намерения вашего жениться, то я могу только повторить вам то, чтР говорил несколько раз и в чем я вполне убежден, что тот, кто не может достичь полного целомудрия, поступает хорошо, "the next best" "ближайшее лучшее", как говорят англичане, женясь с твердым намерением не покидать жены до смерти. Остерегайтесь только увлечься плотской стороной женитьбы, т. е. жениться на женщине других убеждений и не имеющей достаточно смирения и любви к вам, чтобы принять ваши. Во всех отношениях это трудный и опасный шаг, и надо смотреть в оба, прежде чем его сделать.
   Я получил от вашего друга Фонтена1 письмо, которое мне очень понравилось. Я старался отговорить его от путешествия в Россию. Я всегда испытываю мучительное чувство большой ответственности, которую не могу оправдать, когда люди приезжают так издалека для того только, чтобы меня видеть. [...]
  
   Эдуард Сине, молодой француз, единомышленник Толстого, приехал в Канаду с последней партией духоборов и жил среди них около двух лет, ведя трудовой образ жизни. У духоборов остались такие воспоминания о нем: "Приезжал к нам молодой парнишка, Эдуард звали, француз; сказывает, хочет жить с нами. Но только ему было трудно. Пробовал он и пахать и косить -- всё нейде. Наконец, попробовал носилки носить с женщинами, сено, например, и тут не мог. "Видно, говорит, мои руки только для письменности годятся". Взял и уехал домой".
   Ответ на письмо Сине из Канады от 7 января н. ст. 1900 г. (перевод с французского): "Я ошибся в себе, и на мне Вы лишний раз можете проверить последствия такого внезапного увлечения, подобные которому вы уже видели десятки раз. Я по прежнему люблю ваши взгляды. Когда я забываюсь и отступаю от пути, ведущего к совершенствованию, они пробуждают во мне добрые чувства. Тогда, вспоминая о вас, которого я люблю, уважаю и перед которым преклоняюсь, я чувствую себя таким маленьким человеком, неспособным провести намеченные планы, и я становлюсь жалок самому себе. Среди этих простых людей мне было легче изучить себя, и я увидал себя в истинном свете, т. е. стоящим неизмеримо ниже их. Для меня совершенно ясно, что мне потребуется еще много времени, чтобы приблизиться к их уровню [...] Плоть одолевает меня (несмотря на вегетарианство). Я думаю о встречаемых девушках, в тиши ночной я мысленно рисую себе их черты, и зачастую в такой напряженной работе мысли проходят целые ночи. В течение нескольких месяцев я избегал их; я даже радовался, что они смеются над моими длинными волосами, потому что это удаляло их от меня, и я решил заглушить в себе всякое желание по отношению к ним. Но, принимая участие в полевых работах с другими молодыми людьми, я снова стал самим собой. Прежде всего, уступая их желанию, я дал остричь свои волосы, и с этого момента (как у библейского Самсона) сила, которая казалась мне непоколебимой, словно покинула меня. Отказавшись от своего решения смотреть на них только бесстрастным взглядом, я стал заглядываться на моих веселых товарок во время сенокоса и других работ, в которых я вместе с ними принимал деятельное участие, но они продолжали относиться ко мне доброжелательно и приветливо, как сестры. Мужчины постоянно твердили мне о женитьбе, спрашивали меня, которую из них я люблю, и, наконец, мысль об этом совершенно овладела мной, и я перестал отгонять ее, как это было раньше. Я даже начал смеяться над тем, что не хватало малого, чтоб я счел себя святым. ЧтР меня особенно пленяет в этих девушках, это их несомненные достоинства. Полное отсутствие жеманства, наблюдаемого у наших горожанок; лица их выражают спокойную кротость, не нарушаемую ни гневом, ни завистью, ни другими дурными страстями. Всякого рода перенесенные испытания придают их чертам оттенок страдания, чтР делает их, на мой взгляд, еще более привлекательными. По-моему, они положительно прекрасны, и того же мнения все, кому случалось ближе узнать их. И потому, если я женюсь на одной из них, я смогу, мне кажется, порадоваться тому, что сумел уничтожить в самом зародыше невысказанное страстное чувство к одной девушке, пленившей меня главным образом своей внешней красотой. Я не найду в своей жене той физической прелести, которой я увлекался в той девушке, но, без сомнения, я останусь в выигрыше. Здесь любовь иная, плоть играет наименьшую роль, а наибольшая отводится дружбе. Вместо того, чтобы эгоистически уединяться для наслаждения грубой стороной любви, все здешние молодые супруги собираются по вечерам вместе и поют хором или трогательные религиозные гимны, или песни о всеобщей любви. И нет у этих людей никаких низких страстей, всё у них только естественно".
  
   1 Фонтен приезжал к Толстому в конце 1900 года.
  
   Максиму Горькому (А. М. Пешкову).
   1900 г. Февраля 9.
   [...] Я очень, очень был рад узнать вас и рад, что полюбил вас.1 Аксаков2 говорил, что бывают люди лучше (он говорил -- умнее) своей книги и бывают хуже. Мне ваше писанье понравилось, а вас я нашел лучше вашего писания. Вот какой делаю вам комплимент, достоинство которого, главное, в том, что он искренен. [...]
  
   Алексей Максимович Пешков -- Максим Горький (р. 1868 г.) познакомился с Толстым в январе 1900 г., вместе с В. А. Поссе посетив Толстого в Хамовническом доме, в Москве. "Толстой засыпал Горького вопросами, "выспрашивал" у него, как он "жил, учился и что читал", и сам много высказывался, в частности, об его сочинениях. Высказывался он со всей искренностью и откровенностью [...] Горький был даже подавлен его тоном. Вместе с тем, Толстой бывал и внимателен и ласков, а прощаясь обнял и поцеловал Горького. "Вы настоящий мужик! -- сказал он ему. -- Вам будет трудно среди писателей, но вы ничего не бойтесь, говорите всегда так, как чувствуете, выйдет грубо -- ничего. Умные люди поймут". По позднейшему свидетельству Горького, вся беседа "несколько напоминала экзамен"; этим, быть может, объясняется, что по выходе из Хамовников, на вопрос Поссе, как ему понравилось у Толстого, Горький ответил: "Да как тебе сказать... Финляндия какая-то... Ни родное, ни чужое, да и холодно". Спустя же несколько дней, самое первое, неожиданное для Горького, впечатление рассеялось, и Алексея Максимовича потянуло вновь к Толстому, и только нездоровье помешало поездке"
   Ответ на письмо Максима Горького от 19 января 1900 г., написанное через несколько дней после их знакомства. Горький писал: "За всё, чтР вы сказали мне -- спасибо вам, сердечное спасибо, Лев Николаевич! Рад я, что видел вас, и очень горжусь этим. Вообще я знал, что вы относитесь к людям просто и душевно, но не ожидал, признаться, что именно так хорошо вы отнесетесь ко мне. Пожалуйста, дайте мне вашу карточку, если имеете обыкновение давать таковые. Очень прошу -- дайте. Низко кланяюсь вам. М. Горький. Хвораю я, кашляю, грудь болит. Чуть было опять не поехал к вам, да вот лег".
  
   1 16 января 1900 г. Толстой отметил в Дневнике: "Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа".
   2 Иван Сергеевич Аксаков (1823--1886) -- писатель-славянофил, личный знакомый Толстого.
  
   Максим Горький ответил Толстому 15 февраля 1900 г.: "Спасибо, Лев Николаевич, за портрет и за добрые, славные ваши слова про меня. Не знаю я, лучше ли я своих книг, но знаю, что каждый писатель должен быть выше и лучше того, чтР он пишет. Потому что -- чтР книга? Даже и великая книга только мертвая, черная тень слова и намек на истину, а человек -- вместилище Бога живого, Бога же я понимаю как неукротимое стремление к совершенствованию, к истине и справедливости. А потому -- и плохой человек лучше хорошей книги. Ведь так? Глубоко верю, что лучше человека ничего нет на земле и даже, переворачивая Демокритову фразу на свой лад, говорю: существует только человек, всё же прочее есть мнение. Всегда был, есть и буду человеко-поклонником, только выражать это надлежаще сильно не умею. Ужасно хочется мне попасть к вам еще разок и очень огорчен, что не могу теперь же сделать этого. Кашляю, голова болит, работаю на всех парах, -- и пишу повесть о мудрствующих лукаво, каковых не люблю. Они есть самый низкий сорт людей, по-моему, но, чтобы не утомлять вас, брошу писать. Низко кланяюсь вам и крепко жму руку вашу. Кланяюсь и семейству. Желаю доброго здоровья! А. Пешков".
  
   Духоборам, переселившимся в Канаду.
   (О собственности)
   1900 г. Февраля 15/27.
   Всем нам, исповедующим христианское учение и желающим, чтобы жизнь наша согласовалась с этим учением, надо помогать друг другу. И самая нужная помощь в том, чтобы указывать друг другу те грехи и соблазны, в которые мы впадаем, не замечая их.
   Потому-то и я, прося братьев моих о помощи в тех моих грехах и соблазнах, которых я не вижу, считаю своим долгом указать вам, любезные братья и сестры, на тот соблазн, которому, как я слышу, подпадают некоторые из вас.
   Вы пострадали и были изгнаны и теперь еще терпите нужду за то, что захотели вести христианскую жизнь не на словах, а на деле, отказались от всякого насилия над ближним, от присяги, от полицейской, от солдатской службы, даже сожгли свое оружие, чтобы не было соблазна защищаться им, и, несмотря на все гонения, остались верны христианскому учению. Дела ваши стали известны людям, и враги христианского учения смутились, узнав о ваших делах, и то запирали и ссылали вас, то высылали из России, стараясь всеми силами скрыть от людей ваше дело. Сторонники же христианского учения радовались, торжествовали, любили, восхваляли вас и старались подражать вам. Дела ваши много содействовали уничтожению царства зла и утверждению людей в христианской истине.
   Теперь же я узнаю из писем наших друзей о том, что жизнь многих из вас в Канаде такова, что смущены уже сторонники христианского учения, а радуются и торжествуют враги его. "Вот они, ваши духоборы, -- говорят теперь враги христианства, -- как только переехали в Канаду, в свободную страну, так и стали жить так же, как и все люди, так же копят имущество каждый для себя и не только не делятся с братьями, но стараются захватить каждый для себя как можно больше. Так что все, чтР они прежде делали, они делали по приказанию своих главарей, не понимая хорошенько, зачем они это делают".
   Любезные братья и сестры, знаю я и понимаю всю трудность вашего положения в чужой стороне, среди чужих людей, ничего никому не дающих даром, и знаю я, как страшно думать о том, что близкие слабые семейные люди останутся без средств и помощи. Знаю, как трудно бывает жить в общине и как обидно бывает работать на других, которые не заботливы и тратят приобретенное чужими трудами. Все это я знаю, но знаю и то, что если вы хотите продолжать жит христианскою жизнью и не хотите отречься от всего того, за чтР пострадали и были изгнаны из отечества, то вам нельзя жить по-мирски и собирать каждому отдельно для себя и для своей семьи собственность и удерживать ее от других людей. Ведь это только нам так кажется, что можно быть христианином и иметь собственность и удерживать ее от других людей, но это невозможно. Стоит людям признать это, и от христианства очень скоро не останется ничего, кроме слов и, к сожалению, неискренних и лицемерных слов. Христос сказал, что нельзя служить Богу и мамоне; одно из двух: или собирать для себя собственность, или жить для Бога. Сначала кажется, что между отрицанием насилия, отказом от военной службы и признанием собственности нет никакой связи. "Мы, христиане, не поклоняемся внешним богам, не присягаем, не судим, не убиваем, -- говорят многие; из нас, -- то же, что мы трудом своим приобретаем собственность не для обогащения, а для обеспечивания своих близких, то этим не только не нарушаем учения Христа, но еще исполняем его, если от избытка своего помогаем нищим". -- Но это неправда. Ведь собственность значит то, что то, чтР я считаю своим, я не только не дам всякому, кто захочет взять это мое, но и буду защищать это от него. Защищать же от другого то, чтР считаешь своим, нельзя иначе, как насилием, т. е., в случае нужды, борьбою, дракою, даже убийством. Если бы не было этих насилий и убийств, то никто бы не мог удержать собственности.
   Если ж мы удерживаем собственность, не делая насилия, то только потому, что собственность наша ограждена угрозой насилия и самым насилием и убийством, которые совершаются над людьми вокруг нас. У нас, если мы и не защищаем ее, не отнимают нашу собственность только потому, что думают, что мы, также как и другие, будем защищать ее.
   И потому признание собственности есть признание насилия и убийства, и вам не зачем было отказываться от военной и полицейской службы, если вы признаете собственность, которая поддерживается только военной и полицейской службой. Те, которые исправляют военную и полицейскую службу и пользуются собственностью, поступают лучше, чем те, которые отказываются и не несут военной и полицейской службы, а хотят пользоваться собственностью. Такие люди, сами не служа, хотят для своих выгод пользоваться чужой службой. Христианское учение нельзя брать кусочками: или все или ничего. Оно все неразрывно связано в одно целое. Если человек признает себя сыном Божьим, то из этого признания вытекает любовь к ближнему, а из любви к ближнему одинаково следует и отрицание насилия, и присяги, и службы, и собственности.
   Кроме того, пристрастие к собственности само по себе есть обман, и Христос раскрывает нам его.1 Он говорит, что человек не должен заботиться о завтрашнем дне, и не потому, что в этом есть какая либо заслуга, что это велит Бог, а потому, что такая забота ни к чему не ведет, что этого нельзя, и что кто будет делать это, тот будет делать глупость, стараясь сделать невозможное. Человеку невозможно обеспечить себя, во-первых, потому, что он смертен, как это показано в евангельской притче о богаче, построившем житницы, и, во-вторых, потому, что никогда нельзя найти предел нужного обеспечения. На сколько времени нужно обеспечить себя? На месяц? на год? на 10 лет? на 50? обеспечить ли только себя или и своих детей и своих внуков, и чем обеспечить? едой или и одеждой и жилищем, и какой едой и каким жилищем? Кто начнет обеспечивать себя, тот никогда не придет к концу обеспечивания, а только напрасно погубит свою жизнь, как и сказано: кто захочет сохранить свою жизнь, тот погубит ее. Разве мы не видим богачей, живущих бедственно, и бедняков, живущих радостно. Человеку не нужно себя обеспечивать, как и сказал Христос. Он обеспечен раз навсегда Богом: так же, как обеспечены птицы небесные и цветы полевые.
   Да, но если так, и люди все не будут работать, не будут пахать, сеять, то все помрут с голоду, -- говорят обыкновенно те, которые не понимают или не хотят принять учение Христа во всем истинном его значении. Но ведь это только отговорка. Христос не запрещает работать человеку и4 не только не советует быть праздным, но, напротив, велит всегда работать, но только работать не на себя, а на других. Сказано: сын человеческий пришел не для того, чтобы ему служили, а для того, чтобы самому служить людям, и трудящийся достоин пропитания. Человек должен работать как можно больше, но только не удерживать себе, не считать своим того, чтР он сработал, а отдавать другим.
   Чтоб вернее всего обеспечить себя, человеку есть одно средство, и это средство то самое, которому учит Христос: как можно больше работать и довольствоваться как можно меньшим. Человек, который будет поступать так, везде и всегда будет обеспечен.
   Христианское учение нельзя брать кусочками: взять одно и оставить другое. Если люди, приняв учение Христа, отказались от насилия, судов, войны, то они должны отказаться и от собственности, потому что насилие и суды нужны только для удержания собственности. Если же люди держат собственность, то им необходимо и насилие, и суды, и все мирское устройство.
   Соблазн собственности есть самый тонкий соблазн, вред которого очень хитро скрыть от людей, и поэтому так много христиан претыкались об этот камень.
   И потому, дорогие братья и сестры, устраивая вашу жизнь на чужой стороне после того, как вы были изгнаны из своего, отечества за верность христианскому учению, я вижу ясно, что вам со всех сторон выгоднее продолжать жить христианскою жизнью, чем изменить этому, начать жить жизнью мирскою. Выгоднее жить и работать сообща со всеми теми, которые захотят жить такою же жизнью, как и вы, чем жить каждому отдельно, собирая только для себя и для своей семьи, не делясь с другими. Выгоднее жить так, во-первых, потому, что, не припасая на будущее, вы не будете тратить бесполезно сил на невозможное для смертного человека обеспеченье себя и семьи; во-вторых, не будете тратить сил на борьбу с другими, чтобы удержать от ближних каждый свое имущество; в-третьих, потому, что без сравнения больше сработаете и приобретете, работая общиной, чем сколько сработали бы, работая каждый отдельно; в-четвертых, потому, что, живя общиной, меньше будете тратить на себя, чем живя каждый отдельно; в-пятых, потому, что, живя христианской жизнью, вы в окружающих вас людях, вместо зависти и недружелюбия, вызовете к себе любовь, уважение и, может быть, и подражание своей жизни; в-шестых, потому, что не погубите того дела, которое вы начали и которым посрамили врагов и порадовали друзей Христа. Главное же, выгоднее вам жить христианской жизнью потому, что, живя такой жизнью, вы будете знать, что исполняете волю Того, кто вас послал в мир.
   Знаю я, что трудно не иметь ничего своего; трудно быть готовым отдать то, чтР имеешь и нужно для семьи, всякому просящему; трудно покоряться избранным руководителям, когда кажется, что они неправильно распоряжаются; трудно переносить недостатки друг друга, трудно воздержаться от привычек роскоши, мяса, табаку, вина. Знаю, что все это кажется трудно. Но, любезные братья и сестры, ведь мы нынче живы, а завтра пойдем к Тому, кто послал нас в этот мир для того, чтобы делать Его дело. Стоит ли из-за того, чтобы называть вещи своими и по своему распоряжаться ими, из-за нескольких пудов муки, долларов, шубы, пары волов, из-за того, чтобы не дать неработающим воспользоваться тем, чтР я сработал, из-за обидного слова, из-за гордости, из-за вкусного куска идти против Того, кто послал нас в мир, и не делать того, чего Он ясно от нас хочет, и чтР мы можем исполнить только в этой нашей жизни. А хочет он от нас немногого: только того, чтобы мы делали другим то, чего для себя хотим. И хочет Он этого не для себя, а для нас же, потому что если бы мы только согласились это делать, то всем бы было так хорошо жить на земле, как только можно. Но и теперь, хотя бы весь мир жил противно Его воле, всякому отдельному человеку, понявшему то, зачем он послан в мир, нет расчета делать ничего иного, как только то, на чтР он послан.
   Мне, старику, стоящему на краю жизни, со стороны ясно видно это; но и вы, дорогие братья и сестры, если только подумаете спокойно, откинув на время соблазны мира, ясно увидите тоже, что всякий человек ничего не потеряет, а со всех сторон только выгадает, если будет жить не для себя, а для исполнения воли Бога. Сказано: "Ищите Царства небесного и правды его, а остальное приложится вам". И всякий человек может испытать, правда ли это. Вы же уже испытали это и знаете, что это правда. А то мы ищем остальное: имущество, мирские сладости, и их не получаем и царство небесное теряем.
   И потому, любезные братья и сестры, держитесь крепко той жизни, которую вы начали, а то вы напрасно потеряете то, чтР имели, и не найдете того, чего ищете. Пославший нас в жизнь лучше нас знает, чтР нам нужно, и вперед так устроил мир, что человек получает наибольшее благо и в этой жизни и в будущей, только исполняя не свою волю, а Его.
   О том, как именно вы устроитесь в своей общинной жизни, я не смею вам давать советов, зная, что вы, особенно ваши старички, опытны и мудры в этом деле. Знаю только, что все будет хорошо, если только каждый из вас будет2 помнить, что он не по своей воле пришел в мир, а по воле Бога, который послал его в эту короткую жизнь для исполнения воли Его. Воля же Его вся выражена в заповеди о любви. Собирать же собственность отдельно себе и удерживать ее от других -- значит поступать противно воле Бога и заповеди Его.
  
   Первая редакция.
   Любезные братья христиане,
   Я думаю, что всем нам, исповедующим христианское учение и желающим, чтобы жизнь наша согласовалась с этим учением, надо помогать друг другу. И самая нужная помощь та, чтобы указывать друг другу те грехи и соблазны, в которые впадаем.3 Соблазны различные: один впадает в один соблазн, другой в другой, и потому те, которые свободны от соблазна, в который впали братья, должны помогать им, ожидая от них помощи против того соблазна, которому сами подпали. Так и я, прося братьев моих о помощи в тех грехах и соблазнах, в которых я погряз, и потому не вижу их, считаю своим долгом указать вам, любезные братья, на тот соблазн, которому, как я слышу, подпадают некоторые из вас.
   Вы пострадали и были изгнаны и теперь еще терпите нужду за то, что захотели вести христианскую жизнь не на словах, а на деле и отказались от всякого насилия над ближним и, не смотря на все угрозы и гонения, не покорились правительству, не пошли в солдаты и сожгли свое оружие, тем самым показав, что полагаетесь не на насилие, а на Бога любви. Дела ваши стали известны людям. Враги христианского учения4 смутились и путались, -- то предавались безумной жестокости и хвастались ею, то, признавая правду на вашей стороне, сожалели о том, чтР было сделано, и старались скрыть все дело, чувствуя, что время их царства приходит к концу.
   Сторонники христианского учения, глядя,5 радовались на это, торжествовали, любили, восхваляли вас, старались подражать вам.
   И люди колеблющиеся все больше и больше переходили на вашу сторону. Дела ваши много содействовали наступающему уничтожению царства князя мира сего и наступлению царства Бога не только в России, но и во всем мире.
   Но только претерпевый до конца спасен будет. Только те люди поучают других людей, одушевляя их и приближая их к Богу, которые всей своей жизнью до смерти останутся верными Богу, те, которые, если даже и, как Петр, отрекутся на время от истины, раскаются и вернутся к ней, смертью своей запечатлев свою верность, а не те, которые, как иуда, будут верными учениками только до время, а потом откажутся от истины и предадут ее. Такие люди не только не верные слуги Бога, но самые злые враги его. "Мы говорили, -- кричат теперь и печатают в газетах враги христианства, -- что жить христианской жизнью без насилия, без войска нельзя, так и вышло по нашему. Ваши духоборы только беспокойные, грубые люди,26 ничем не отличающиеся от других людей. Как только переехали в Канаду, в свободную страну, так и стали жить также как и все люди, также копят имущество каждый для себя и не делятся с братьями.
   Так говорят враги христианства, друзья же христианства молчат, страдают в душе, стараются не говорить про это и в душе своей думают: ошиблись мы, не в этих людях надо было искать примера христианской жизни, люди эти были той землей, в которой семена не пускают корней, и скоро засыхают. Все, чтР они делали, было случайным порывом, вызванным внешними обстоятельствами, но все это было непрочно и не глубоко.
   И, сколько я знаю по письмам наших друзей, поступки многих из вас таковы, что эти упреки и радость врагам христианства и разочарование и стыд сторонникам его -- справедливы.
   Пов торяю то, чтР я сказал в начале, что наша обязанность, указывать друг другу грехи и соблазны, в которые мы попадаем, и что поэтому, несмотря на то, что я весь в грехах и соблазнах, я считаю себя обязанным особенно теперь, чувствуя близость смерти, указать вам, любезные братья, те ваши соблазны, от которых меня спас Бог, и которые я ясно вижу, и в которых я боюсь, что вы погибаете.
   Я говорю о соблазне собственности, обеспеченности, желания приобрести, удержать имущество. Знаю я и понимаю всю трудность вашего положения, страх нужды для своих семей на новом месте, знаю, как трудно, приобретая необходимую собственность: скот, орудия, одежды, жилища, знать, где кончается необходимое и начинается излишнее, знаю весь страх и жалость к страданиям женщин, детей, старых людей, чувствую и то, что мне, живущему в обеспеченности, не пристало укорять вас в желании обеспечить себя; но не могу я не указать брату своему ту ошибку, в которую я ясно вижу, что он впадает. Я опытом знаю, что обеспеченность не дает счастья.6 обеспеченность моя не только не дала мне блага, но я с радостью давно уже променял бы ее на нужду и смерть в нужде, если бы я только умел выйти из нее, не нарушив любви. Обыкновенно люди, подпадающие под соблазн собственности, говорят: чтР же дурного, что я обеспечу имуществом себя и свое семейство? Но обеспечение себя или семьи само по себе нелепо, во первых, потому, что человек смертен, как это показано в евангелии притчей о человеке, построившем житницы, и, во-вторых, потому, что никогда нельзя найти предел нужного обеспечения. По одному расчету нужно сто пудов, а могут понадобиться и 200 пудов и 300, и 500, и 1000, и нет конца того, чтР может понадобиться. Кто начнет обеспечивать себя на один месяц, никогда не придет к концу обеспечения. -- И потому для христианина слова о том, что не должен заботиться о завтрашнем дне, всегда должны служить правилом.
   Вы скажете: что ж, не надо работать, не надо пахать, сеять? Нет, отвечу я, надо не покладая рук работать и производить как можно больше -- человек сделан на то, чтобы работать, но не надо удерживать себе то, чтР сработано. Кроме того, если только вы пристально подумаете о том, чтР есть та собственность, которой вы думаете обеспечить себя и свое семейство, вы увидите, что приобретение собственности есть отрицание всего того христианского учения, которое вы исповедуете и во имя которого вы понесли свои гонения, изгнания, и во имя которых ваши сыновья и братья одни умерли, замученные врагами Христа, другие вместе с Петром Васильевичем несут и теперь еще свои тяжелые страдания. Соблазн собственности есть самый тонкий соблазн, вред которого очень хитро скрыть от людей, и поэтому так много христиан претыкались об этот камень. И потому так радуются враги христианства тому, что многие из вас увлекаются теперь приобретением собственности. Враги всегда яснее нас самих видят наши недостатки и наши отступления от того, чтР мы исповедуем. И оттого же огорчаются так сторонники христианства, видя в некоторых из вас это желание приобретения собственности.
   Сначала кажется, что между отрицанием насилия, отказом от военной службы и признанием собственности нет никакой связи. Мы христиане в жизни, мы не судим, не убиваем, но собственность мы можем иметь, потому что владением имущества мы не нарушаем учения Христа, думают люди. Но только стоит людям признать это, и от христианства очень скоро не остается ничего, кроме слов, и, к сожалению, неискренних и лицемерных слов. Мало того, в признании собственности, в приобретении и удержании ее, есть7 признание того самого, во имя чего вы понесли все свои страдания. Вы говорите: мы не будем насиловать и убивать, но собственность личную мы будем иметь. Но насилие и убийства узаконенные только затем и существуют, чтобы защищать собственность. Если бы не было этих насилий и убийств, то никто бы не мог удержать собственности. И если мы удерживаем собственность сами, не делая насилия, то только потому, что собственность наша ограждена угрозой насилия и убийства. И потому признание собственности есть признание и насилия и убийства; и не стоило того отказываться от военной и полицейской службы, если признавать собственность, которая поддерживается только военной и полицейской службой. Это еще хуже. Не будем служить, а будем для своих выгод пользоваться чужой службой.
   Христианское учение нельзя брать кусочками: или все или ничего. Оно все неразрывно связано в одно целое: признание себя сыном Божиим, благо которого состоит только в исполнении воли Бога. А из этого признания себя сыном Бога вытекает любовь к ближнему, и из любви к ближнему одинаково --отрицание насилия, присяги и блуда и собственности.
   И поэтому простите меня, дорогие братья, если в этом письме что-нибудь не так сказал и чем-нибудь оскорбил вас, и все-таки с любовью примите мои слова и подумайте о них. Может быть, и найдете что-нибудь пригодное для вас. Мне же кажется, что вам теперь устраивать жизнь в новой стране после того, как вы были изгнаны из своего отечества за верность христианскому учению, со всех сторон выгодно и разумно жить и работать, не удерживая свою работу для себя и своей семьи, а предоставляя выборным из вас людям распределять вами приобретенное между всеми нуждающимися.8 Говорю, что это будет выгодно и разумно, во 1-х, потому, что, живя так, общинною христианскою жизнью, не называя ничего своим, вы не только не отречетесь от того христианского учения, ради которого вы были изгнаны из отечества, но только подтвердите делом истину этого учения, подрывая этим всю светскую власть врагов христианства и утешая и поддерживая всех последователей учения; во 2-х, поступите выгоднее для себя тем, что без сравнения больше сработаете и приобретете для всех, работая вместе общиною и не тратя сил на удержание за собой своего имущества; и разумнее тем, что не будете тратить бесполезно силы на невозможное для смертного человека обеспечение себя и семьи. И в 3-х, наконец, поступите выгодно для своей души тем, что спасете ее, улучшите ее, приблизите ее к тому Богу, к которому она должна идти, не пожалев временного, достигнете вечного и разумного, потому что человеку, посланному в мир Богом и находящемуся во власти его, нет ничего более разумного как исполнять, чего от него хочет этот пославший его, владеющий им Бог.
  
   Толстой получал известия непосредственно из Канады. Его корреспонденты, не соприкасавшиеся ранее с духоборами и составившие себе представление о духоборах, как о мучениках идеи, были удручены прозаическими явлениями их жизни в это переходное время. В письмах к Толстому они не скрывали своего разочарования и, быть может, не всегда объективно описывали создавшееся положение, иногда противореча друг другу, но все сообщения в основе сводились к одному: духовный подъем большинства духоборов понизился, и новые формы жизни далеко отошли от духоборческих идеалов. Письмо Толстой начал писать в конце декабря 1899 года. 31 декабря он сообщил В. Г. Черткову: "Две небольшие работы [...] загораживают мне дорогу к другим работам [...] одна из них -- письмо духоборам канадским об их жизни, об обмане соблазна собственности. Я начал писать, но не вышло. А хочется очень показать молодым, увлекающимся людям из них, какой тР и тонкий и грубый обман -- желание собственности и обеспечения". Письмо было закончено 15 февраля 1900 г. и отправлено Черткову для передачи духоборам. Чертков отпечатал письмо в двух тысячах экземпляров и разослал его по духоборческим селениям в Канаде. Уведомляя Толстого об этом, Чертков сообщил ему о новых планах некоторых духоборов переехать в Калифорнию и просил Толстого написать по этому поводу несколько строк как бы в продолжение письма от 15 февраля.
  
   1 Зачеркнуто: Мы собираем и удерживаем собственность для того, чтобы обеспечить свою жизнь, a христианин должен понимать, что жизнь его не может быть обеспечена собственностью. Христос сказал, что человек не должен заботиться о завтрашнем дне, и что все заботы его не прибавят ему ни одного часа жизни. И это не мимо сказано, а сказано потому, что такова жизнь человеческая.
   2 Зач.: заповеди о том, чтобы поступать с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой.
   3 Зач.: <и которые видны со стороны, а не видны соблазнившимся, а>. Все мы исповедуем одно и тоже, потому что Бог один и истина одна, но часто впадаем в соблазны и тогда не видим того, чтР ясно видно не впавшим в соблазн, и тогда тем, которые свободны от соблазна, надо помогать тем, которые впали в него.
   4 Зач.: испугались и путались в своих поступках и сами не знали, чтР им делать против ваших братьев.
   5 Зач.: на ваш пример, возрадовались, воодушевились новым рвением к исполнению учения любви, видя его торжество, полюбили
   6 Зач.: Я живу в обеспеченности и, не переставая, страдаю нравственно от этой неправой обеспеченности, из которой не умел выйти, не нарушив любви.
   7 Зач.: отречение от всего того, чтР мы исповедуем в христианстве
   8 Зач.: сначала более близким, своим, а потом и чужим людям, которые могут требовать
  
   А. В. Власову.
   1900 г. Февраля 18.
   [...] Напрасно ваш сын думает, что нельзя понять того, чтР вы пишете.1 Я все понимаю и со всем согласен, и очень желал бы, чтобы ученые люди также ясно и понятно писали.
   Особенно мне дорого в вашем рассуждении то, что вы понимаете, что и евангелие надо читать с выбором, а не все под ряд считать произведением святого духа.
   В самом евангелии сказано о том, что буква мертва, а дух живит. Дорого мне в вашем рассуждении то, что вы ставите во главу всего то, чтР и должно стоять во главе всего: а именно, разум человеческий, который старше всех книг и библий, от которого и произошли все библии, без которого ничего понять нельзя, и который дан каждому из нас не через Моисея, или Христа, или апостолов, или через церковь, а прямо дан от Бога каждому из нас, и одинаковый всем. И потому ошибка может быть во всем, но только не в разуме. И разойтись люди могут только тогда, когда они будут верить разным преданиям человеческим, а не единому, у всех одинаковому и всем непосредственно от Бога данному разуму.
   Все идолопоклонники и лжеучители всегда проповедуют то, что надо не верить разуму, потому что он будто бы у каждого особенный и приведет к разногласию, а надо верить всем тому, чему они учат (один одному, другой другому, христианин, магометанин, буддист и все их секты). Но эта ложь и есть та самая хула на святого духа, которая хуже всяких других хулений. Ложные рассуждения, те самые, который развели в мире ложные учителя, приведут к разногласию и раздору, а разум, если он не извращен, не может привести к разногласию, потому что как у всех людей тело одинаковое -- у всех руки, ноги, уши, глаза -- так и разум у всех один, и только один разум всех соединяет Как только речь пойдет о том, как креститься, двумя или тремя перстами, или о том, переходит ли хлеб и вино в кровь и тело, или это только должно твориться в воспоминанье, или о том, происходит ли святой дух от отца и сына, или от одного отца, или о том, был ли Христос Бог или человек, или о том, есть ли Бог личное существо или безличное, так люди разделяются и спорят и даже ненавидят друг друга за то, что одни не верят также, как и другие. Но если мы будем держаться только того, чтР согласно с разумом каждого человека, а именно то, что пришли мы в этот мир не по своей воле и не по своей воле уйдем из него, а по чьей то высшей воле, и что по этому и жить нам надо в этом мире по той воле, которая привела нас в мир и выведет из него. Воля же эта, как нам говорит разум, в том, чтобы мы любили друг друга и поступали с другими так, как хотим, чтобы другие поступали с нами. Разум всех говорит, что если бы все жили так, то жизнь всех была бы самая хорошая. И потому если бы все держались только этого, то не было бы разногласия в верах, a все бы были согласны. И потому всякий человек для своего блага и для блага людей должен стараться разрушать все разные ложные веры с тем, чтобы все соединились в одной истинной вере в данный всем людям, для руководства в жизни, в свет разума.
   Прежде всего надо верить в разум, а потом уже отбирать из писаний и еврейских, и христианских, и магометанских, и буддистских, и китайских, и светских современных все, чтР согласно с разумом, и откидывать все, чтР не согласно с ним.[...]
  
   Андрей Васильевич Власов -- самобытный старик-сектант, вступивший в письменное общение с Толстым с октября 1899 г.
   Ответ на пространное письмо Власова от 7 февраля 1900 г., посвященное вопросу брака, труда и пр. Власов старался основывать свои положения не на текстах священного писания, а на доводах разума. Он писал в конце письма: "Я только основываюсь начистом уме и здравом разуми. Ачто писано в Евангелиях то я половину непринимаю называю плевели и каждому говорю что Бог двух личной или двух-язычной небываит рас сказал неубей А другой рас говорит убей то эта уже говорит небог, у Бога нет перемены и тени слов".
  
   1 Власов писал Толстому 7 февраля: "Да еще спрошу вас Л. Н. пописму у меня может быть ошибко потому что я граматики незнаю. Я разумом думаю так ана бумаги у меня может выйти совсем другое. Апочему я думаю так мне много рас говорил сын мой он служит в благовещенским Ламбарде, говорил что старик мой напишат нечем нелзя отделить от 10 летнего малчика, и дествитильно что я учился за полтора руб. Асигнацами аненасеребра вы хорошо знайти деревенскую науку прочитал 20 рас псалтирь и доволно. вот поэтому я и прошу вас в чем ошибка то укажити".
  
   В ответном письме от 23 марта Власов писал: "Любезный брат Лев Николаевич. Писмо Ваше я получил. И то что вы послали для моей необходимости благо вам будит от того, от ково вы получили жизнь и разум. Идля чего получили то и делаете. Помоги вам Бог продолжать так: и сказать, что я есть и был и буду т. е. жизнь смертью незаменяется: многие мне говорили и говорят, что некто болши так не понимает как я и тебе нет братьев навсей земле. Но я всем отвечал и отвечаю, что христос брат мне по плоти и по вере. А сколко еще у меня братьев повери которых тоже вы поэтому незнаете. Я говорю всем безстеснения, да ивы тоже мне братья мы все одного отца Бога который произвел нас от одной крови и всем нам дал одно, разум и веру [...] Благо вам будит Л. Н. что вы мне еще болши от крили святу истину?".
  
   А. И. Портнягину.
   1900 г. Февраля 24.
   [...] Сомнения ваши о том, верен ли тот путь, по которому вы идете и по которому прошли уже, как вам кажется, так много, есть общее всем живым, т. е. движущимся к совершенству людям, явление, которое показывает только то, что все внешние цели, которые человек поставил себе (как бы величественны и разумны не казались эти цели) не имеют никакого смысла и ни к чему привести не могут, так как, как только достигается одна цель, сейчас же откроется другая, и так до смерти, которая не составляет цели, а, напротив, противна всем им. Простите, что говорю вам такие труизмы, мне это необходимо, чтобы высказать вам то, чтР хочу. Сомнения, и не только сомнения, но горести, нравственные страдания, которые люди испытывают, всегда происходят только от ложного понимания цели своей жизни. Я на себе постоянно испытываю это. Я знаю несомненно, для себя, по крайней мере, так что не изменю своего убеждения и до смерти, знаю, в чем истинная цель жизни, именно, в большем и большем подчинении своей воли воле Бога, требующего от меня любви к Нему, т. е. истине и к ближним, и вместе с тем по инерции продолжаю ставить цели жизни в достижении известных внешних условий. И всякий раз со мной случается то, что как скоро я поставлю эти внешние цели на неподобающее им место, т. е. отдамся им весь, забыв главную единственную цель, так тотчас в душе поднимаются сомнения, беспокойства, страхи, досады, недоброжелательства, всякие нравственные страдания. Так что я теперь уже привык смотреть на эти нравственные страдания как на показатель того, насколько я сбился с истинного пути, и потому, если и огорчаюсь ими в первое время, потом всякий раз радуюсь им, так как благодаря им, опомнившись и вернувшись к сознанию истинной цели жизни, я испытываю мгновенное уничтожение всех этих страданий и спокойно и радостно чувствую. Думаю, что всякий человек испытывает тоже самое: сомнения, нравственные страдания показывают нам, что мы что то не так делаем, в чем то ошибаемся, и что нам надо одуматься и проверить свое отношение к тем целям, которые мы преследуем. Все дело в том, чтР мы считаем главным: достижение известных мирских условий, или свое служение Богу, своей совести, нравственному закону; чем мы готовы жертвовать, первым ли второму, или вторым первому? Все в этом. Все цели мирские допустимы и хороши, и отчего же не стараться достигнуть их, но только в той мере, в которой они не занимали бы то место, которое должно занимать только служение Богу (единое на потребу) и, само собою разумеется, не противоречили бы этому.
   Имея это в виду, вы решите ваши вопросы и об окончании университета, и о воинской повинности, и об учительстве наилучшим образом. Как именно вы решите эти вопросы, покажет сама жизнь и тем ближе к идеальному решению, чем сильнее, яснее в вас будет сознание смысла вашей жизни в исполнении воли Бога, и тем дальше -- чем сильнее в вас инерция прошедшего и сила животной природы.
   Что же касается до частного случая противоречия требований вашей совести и нежелания пользоваться преимуществами университетского диплома и требованиями и ожиданиями родителей и семьи, то мне хочется сказать вам, что такого рода противоречие есть общий удел -- в той или другой форме -- всех людей, вступающих на путь христианской, т. е. разумной жизни. В таком столкновении надо только иметь в виду то, что, если высшая поставленная цель разумной жизни состоит в исполнении воли Бога, требующей любви к ближним, нельзя или очень опасно во имя отвлеченной любви к ближним нарушать конкретный случай любви к своим близким, вместо любви к себе вызывая в них ненависть не только к себе, но и к тем основам, во имя которых действуешь. Как именно поступить в таком противоречии, в каком случае и насколько допустить деятельность противную любви вообще для соблюдения любви близких, или, наоборот, пожертвовать любовью близких для того, чтобы не нарушить принципов, все это зависит от степени убежденности и чувствительности и силы любви и самого решающего и его близких. Решить это может только тот, кто находится в этом противоречии. И решение будет тем ближе к истине и тем лучше, чем больше решающий отвлечется при этом от своей выгоды и своего удовольствия, а будет иметь в виду исполнение воли Бога, т. е. увеличение любви как в себе, так и в других людях.
   Написал вам, как я думаю и поступаю в тех случаях, о которых вы пишете.
   Если вы смотрите на жизнь также, как и я, то я не сомневаюсь, что вы на опыте убедитесь в практичности тех приемов, о которых я говорю. Желаю вам как можно чаще и дольше находиться в том состоянии, при котором уничтожаются все сомнения и нравственные страдания.
  
   Ответ на письмо Александра Ивановича Портнягина, студента четвертого курса Московского университета, от 10 февраля 1900 г.: "В настоящее время я переживаю тяжелые минуты своей жизни, а своим некрепким разумом я не могу притти к какому-нибудь окончательному решению, не оставляющему места ни сомнениям, ни колебаниям, ни сожалениям [...] Мне случилось прочитать Ваши статьи: "Так что же нам делать?", "Царство божие внутри нас", "В чем моя вера". Я не буду говорить о том, почему я и раньше отрицательно относился к университету и преподаваемым в нем наукам, не буду говорить о причинах пьянства и разврата, которым я отдал несколько лет. Теперь я решил не добиваться диплома, но тут-то и начинаются мои сомнения и мучения. Чтобы избавиться от отбывания воинской повинности и, кроме того, отдаться любимому мной делу, я решил идти в сельскую школу (возможна ли и эта деятельность без больших компромиссов при признании истин Христова учения?). Является вопрос, как лучше мне сделать: получить выпускное свидетельство и хлопотать о назначении или совсем бросить университет? У меня в прошлом есть грешки, которые, пожалуй, лишат меня возможности педагогической деятельности. Самое же главное, у меня живы старики-родители, всегда любившие и лелеявшие меня, ожидающие от меня скорой поддержки, которых мое решение может повергнуть прямо в отчаяние. Отец мой, бедный чиновник оренбургского сиротского суда, прежде служивший в полиции. На меня он возлагал всегда особенно большие надежды. Этот вопрос меня страшно мучит. У нас большая семья. Имею ли я право распоряжаться как угодно своей личностью, когда в моей поддержке нуждаются близкие мне люди, когда претерпевают нужду и лишения мои сестры, мать и старик отец? Но неужели оканчивать университет? Это для меня новая пытка [...] Я надеюсь и умоляю Вас, Лев Николаевич, хоть одним словом несколько осветить мое положение и раз навсегда распутать этот узел".
  
   Духоборам, переселившимся в Канаду.
   1900 г. Марта 7/19.
   Друзья мои пишут мне, что некоторые из вас, соблазнившись обещаниями, которые вам делают из Калифорнии, собрались или собираются оставить Канаду и переселиться в новые места.
   Ради Бога, любезные братья и сестры, не делайте этого. Не потому не делайте этого, что это может быть опасно, и что, надеясь на лучшее, вы можете попасть в худшее положение, но потому, что такой поступок был бы неправеден перед Богом и недобросовестен перед людьми.
   Если бы вы теперь уехали в Калифорнию, вы бы обманули всех друзей, которые помогали вам, лишились бы уважения всех добрых людей и отреклись бы самым явным образом от правды Божией, того самого, во имя чего вы уехали из России. Если вы хотели жить нечестно, для наживы, то незачем было и уезжать из России.
   Любезные братья и сестры, не делайте этого. Если же это неправда, и друзья мне напрасно писали, то простите меня в том, что упрекаю вас за то, чего вы и не хотели делать. Уж очень мне больно, зная про вас столько хорошего, слышать про вас дурное.
  
   Мысль о переезде в Калифорнию возникла среди небольшой группы канадских духоборов осенью 1899 г., когда выяснились плохие результаты первого урожая и остро встал вопрос об отхожем промысле. Идею переселения дал проживавший в Калифорнии русский эмигрант, журналист П. А. Тверской (П. А. Деменс). Тверской доказывал, что климат Канады, соответствующий климату суровой части Восточной Сибири, будет гибельным для кавказских духоборов. Условия их жизни в Канаде, по его мнению, усложнены общей колониальной политикой, обрекавшей переселенцев на кабальную зависимость от капиталистических организаций, в первую очередь от влиятельной Канадской Тихо-Океанской железной дороги (Canadian Pacific R. R.). Поселение в Канаде Тверской считал роковой опрометчивостью, полагая, что уход на новые места, в теплый климат, в новые условия жизни -- всё это было в Калифорнии -- спасет духоборов от гибели. Непосредственные сношения Тверского с духоборами начались перепиской его с поселившимся в Канаде А. М. Бодянским. На предложение Тверского о немедленном переселении Бодянский сообщил ему, что осенью и зимой осуществить это невозможно, и что лучшим выходом для них будет отправка отдельных духоборов в Калифорнию на заработки, чтР положит начало будущему переселению.
  
   Ф. М. Дзюбе.
   1900 г. Марта 12.
   [...] Дай вам Бог утвердиться в том мире, который нам дал Христос, и о котором вы пишете:1 большого блага, чем этот мир, нет на свете, потому что тот, кто имеет этот мир внутренний, ничего уже не боится, ничего не желает, a имеет все, чего может желать человек.
   Думаю только, что вполне этого мира ни один человек иметь не может, а может только приближаться к нему, временами испытывая этот мир и временами теряя его. Для того, чтобы удерживать в себе этот мир, по моему опыту, полезнее всего молитва -- не молитва общественная, условная в известные дни, а молитва ежечасная, чтобы в каждую минуту помнить, что ты перед Богом, от него исшел и к нему идешь. Полезно также чтение хороших книг и самой хорошей, евангелия.[...]
  
   Фока Минович Дзюба -- сектант, житель селения Жашков Таращанского у. Киевской губ., прочитав среди других произведений Толстого его ответ на присуждение Нобелевской премии ("Письмо в шведские газеты" от 29 августа 1897 г.), прислал Толстому при письме от 3 марта 1900 г. двадцать пять рублей для передачи "людям, наиболее послужившим делу мира".
  
   1 Дзюба писал Толстому: "Не нахожу себе возможным написать вам о дружбе, а осмелюсь сказать, -- удаляюсь от зла и ищу мира, который оставил Христос, живя на земле, ибо он сказал: "Мир мой даю вам и мир мой оставляю вам не так, как мир дает, я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается" "Евангелие" Иоанна, XIV, 27".
  
   В ответном письме от 22 марта 1900 г. Дзюба писал: "Любезный брат Лев Николаевич, письмо ваше я получил 20 марта и когда его получил, то настолько возрадовался и радуюсь, что даже не вмещается в мыслях моих высказать вам благодарность ко мне за вашу ко мне любовь [...] О себе, как я живу по плоти, то живу так, как мирская пословица говорит, -- как орех при дороге: кто идет, тот и срубит. Занимаюсь хлебопашеством, имею маленькую усадьбу и полевой надел. Особенного ремесла в руках никакого не имею, а что вы писали, как я исповедую, значит, верую в сына божия, то есть в священное евангелие, а поклоняюсь отцу в духе и истине, так как и сказано: Бог есть дух, и поклоняющиеся ему должны поклоняться в духе и истине, и не сообразуюсь с веком сим, но желаю пребывать в любви, так, как учит апостол Павел в послании к римлянам, в 12 гл. с 9 стиха и до конца 21. Значит, не будь побежден злом, то побеждай зло добром".
  
   М. Л. Оболенской.
   1900 г. Марта 23.
   [...]Нынче утром, 23-го совершилась ужасная Танина операция.1 [...] Общее впечатление мое, что это западни, в которые доктора ловят людей. И они ужасно противны. Я думаю, особенно ясно это понял после очень сильного пережитого чувства и вызванных ими мыслей, что все это ненужно и дурно. Умереть мы все всегда умрем и болеть все будем: выздоровеем от одной, заболеем от другой. И, главное, лечить отдельно каждый себя за 50, 500, 5000 не должен и не может. Не должен потому, что другие мрут без помощи, и помогать нужно всем, а не каждый только себе и своим, и не может потому, что так устроено, что при всех этих помощах столько же опасности, сколько было бы без леченья. [...]
  
   1 Татьяне Львовне Сухотиной, болевшей фронтитом, делали трепанацию черепа в московской университетской клинике проф. А. А. Остроумова.
  
   А. Л. и О. К. Толстым.
   1900 г. Марта 23.
   [...] Я захотел в операционную комнату. Это было ужасное зрелище. Запрокинутая назад голова, и в ней треугольная кровавая дыра такой величины. Выскоблили все, закрыли опять костью и кожей и вставили трубку, торчащую из носа, такого диаметра. Операция одна из серьезнейших. Если б все знали, чтР это такое, ни за что бы не решились. Ее все еще тошнит, и она слаба, но духом мила, кротка. Не надо лечиться, я ясно на этом увидал. Живут десятки тысяч не лечась. И надо помогать не себе одному, a всем людям. А станешь себе одному помогать, сделаешь себе же хуже и другим не поможешь. А умирать и болеть, лечись не лечись, все будем.[...]
  
   М. Л. Оболенской.
   1900 г. Апреля 2.
   [...] Всегда больнее чужое горе от того, что не притерпишься к нему, как тот, кто терпит. Так мне его горе1 продолжает быть очень, очень больно. Хорошо нешто то, что это связывает меня больше с ним. [...]
  
   3 апреля С. Н. Толстой писал брату: "Несмотря на свое горе и заботы, ты вспомнил обо мне и думаешь приехать. Приятно это знать и на это надеяться, может, и доживем. Об наших из Сызрани ничего хорошего не слышно; они всё стараются ничего не видеть и не слышать и удивляются, что можно находить, что им нехорошо, и, как видно, желают, чтобы одобрили то, чтР они говорят. Рана Тани скорее заживет, чем рана Вари, которую она сама себе сделала".
   Варя -- Варвара Сергеевна Толстая. Она и ее сестра, Вера Сергеевна, в это время находились в Сызрани.
  
   1 Горе С. Н. Толстого, тяжело переживавшему неудачные замужества его дочерей.
  
   В. И. Скороходову.
   1900 г. Апреля 8.
   [...] Вы совсем ложное, как я вижу, имеете представление о моем отношении к вам и к вашей жизни: совсем не хотите знать того, что я очень люблю вас (всегда вспоминаю о вас с нежностью), а что жизнь ваша, которая представляется вам часто тяжелою, мне представляется такою, что я, когда вспомню о том, что есть люди, которые живут так, то мне становится бодро и радостно. Не буду говорить про вас, потому что пишу вам, а расскажу вам про М. А. Шмит (вы, верно, знаете), живущую недалеко от нас в именьи Тани. У нее изба, корова, огород, польце. Она все делает сама, несмотря на свою старость и слабость, -- только изредка помогают ей, -- и ее жизнь есть великая поддержка и утешение для многих, из которых первый я. Все дела ее жизни имеют смысл разумный и нравственный: она пьет молоко и ест картофель, и топит печку, и рубит дрова, и все это имеет невольно для других гораздо больше глубокий смысл и благотворное действие, чем самые горячие и искренние статьи и проповеди. Она одна, а вы и Дадьяни с помощью Гастева делаете это с семьей. И то, что никто не знает вас, и вы сами колеблетесь и иногда тяготитесь, и никого не поучаете, и не видите никаких последствий своей жизни, и недовольны собой, это то и хорошо. Это то и показывает, что вы делаете это не для людей, а для Бога. Помогай же вам Бог прожить так до конца. Пускай будут еще худшие неудачи, пускай случится самое дурное -- дети не согласятся, выросши, продолжать такую жизнь и осудят вас (я нарочно предполагаю самое страшное), только доживите так до конца и вы проживете самую лучшую жизнь, которую можно прожить в этом мире.
   Главное же то, что тот, кто изведал ту жизнь, которой вы живете, уж не может спуститься на прежнюю ступень без страдания и раскаяния. Может быть, я ошибаюсь, но я не могу не завидовать вам так, как завидует калека, паршивый голодный нищий здоровому веселому богачу.
   Вы говорите о воспитании детей. Воспитание все только примером. И чтР бы ни вышло из ваших детей, вы знаете, что вы не виноваты в примере поедания труда других людей, которым мы развращаем наших. [...]
  
   Владимир Иванович Скороходов (1861--1924) -- единомышленник Толстого, с юных лет работавший на земле. Участник нескольких земледельческих общин. С 1890-х гг. жил на хуторе Лескен близ Нальчика Терской обл. (ныне Кабардино-Балкария). Автор "Воспоминаний старого общинника".
  
   В ответном письме от 1 мая 1900 г. Скороходов писал: "От всей души спасибо вам. Хотя знаю, что вы любите меня, но как-то особенно хочется слышать именно от любимого человека слова любви и сочувствия. Вы своими письмами и статьями сильно укрепляете во мне волю и терпение".
  
   Д. А. Хилкову.
   1900 г. Мая 2.
   [...] Немножко помешало мне еще писать вам то, что вы как будто задирали меня на спор в своем последнем письме -- о самоубийстве. А спорить о том, чтР я написал, я не могу, в особенности потому, что всегда соглашусь со всеми возражениями и не помню, чтР я писал и как обосновывал, и мне скучно вспоминать свое старое. ЧтР плохо, то само отпадет, и потому не стоит оспаривать. А все хотел не сказать, боясь сделать вам неприятное (но решил, что надо между друзьями), а вы любите tour de force1 или, скорее, d'adresse2 в рассуждениях о высоких материях, начав с самого неопределенного, кажущегося странным утверждения, вывести из него очень важные и иногда верные, а иногда неверные положения. И это искусство ваше, я думаю, вредит вам. Так вот я сказал, а вы на меня за это не сердитесь. [...]
  
   Письма кн. Хилкова к Толстому этого периода в архиве не обнаружены. Хилков, не прерывая отношений с Толстым и его единомышленниками, к тому времени во многом стал расходиться с ними во взглядах; он писал об этом Толстому, на чтР есть указание в комментируемом письме. Окончательный отход от прежних взглядов Хилков выразил в письме к Толстому от 30 января 1901 г. См. письмо к нему от 20 февраля 1901 г.
  
   1 действовать напролом
   2 в обход
  
   Ценеку Сыровы (Cnk Syrovy).
   (О смене места жительства)
   1900 г. Мая 2/14.
   Если вы хотите изменить свою жизнь для того, чтобы вам лично она была приятнее, то такое изменение есть поступок эгоистический и потому нехороший; если же жизнь в городе вам тяжела потому, что она не удовлетворяет вашим нравственным требованиям, то старайтесь только о том, чтобы удовлетворить этим требованиям, и очень может быть, что вы найдете возможным это удовлетворение, не изменяя своего места жительства. Во всяком случае, цель человека в том, чтобы жить хорошо, а не в том, чтобы жить там или здесь. Жить же хорошо можно везде. Только тогда переезжайте в деревню, когда найдете, что вам нельзя жить нравственно в городе, или когда обстоятельства приведут вас туда. [...]
  
   Ценек Сыровы (Cnk Syrovy) -- сверхштатный учитель в Колине на Эльбе (Богемия, Австрия).
   Ответ на письмо Сыровы от 21 марта н. ст. 1900 г. (перевод с французского): "Дорогой учитель, вы лучше всех знаете, насколько так называемая цивилизованная жизнь идет в разрез с жизнью естественной. Вот почему я охотно обменял бы свое настоящее положение на простую жизнь крестьян. Я готов сейчас же ехать к вам, если вы только дадите мне возможность, трудясь на ваших полях, заработать себе на жизнь. Я занимаю в настоящее время место сверхштатного учителя в коммерческой школе. Мне только двадцать два года, но я уже вполне постиг безнравственность той жизни, которую ведут обычно люди моего круга. Предвижу все последствия, связанные с моим решением, и всё же продолжаю умолять вас принять меня в ваше имение. Осмеливаюсь просить вас высказать ваше мнение по этому поводу. Я не хотел бы затруднить вас чтением слишком длинного письма. Не зная русского языка, я вынужден был остановиться на французском, но очень прошу вас ответить мне по-русски".
  
   Альберту Шкарвану (Albert Skarvan).
   (О выборе из двух зол меньшего)
   1900 г. Мая 2.
   [...] Ваш ответ пастору такой безразличный (почти) поступок, что счастлив тот, кто только такие грехи за собой знает и видит.
   [...] заявление о браке, есть одна из тех дилемм, в которых нам неизбежно двигаться. На каждом шагу нам предстоят вопросы не о том, сделать ли мне хорошее или дурное? Если бы в этом были вопросы, то легко бы было не ошибаться; а вопрос всегда в том, чтР -- не лучше -- a менее дурно: то или это? Где лучше пройти, по жидкой или по густой грязи, а пройти, и по грязи пройти, уж неизбежно, потому что ты давно уж забрел в эту грязь: и спереди и сзади, везде грязь. Полезно это только тем, что знаешь, как ты плохо шел и до сих пор, и будешь осторожнее, когда выберешься на чистое.
   В каком положении ваш брак? Напишите. Я думаю, что вам нужен был брак, и что это будет вам в некоторых отношениях облегчением.
   [...] Не только иногда, но теперь постоянно вижу зарю нового света. И она все разгорается. И радостно я жить и умирать. [...]
  
   Альберт Альбертович Шкарван (Albert Škarvan) (1870--1926) -- словак, единомышленник Толстого. Будучи военным врачом при госпитале в Кашау (Венгрия), в феврале 1895 г. по религиозным убеждениям отказался от военной службы, за что был приговорен к тюремному заключению на четыре месяца. Автор книги "Мой отказ от военной службы. Записки врача", изд. Владимира Черткова, Purleigh, 1898.
   Ответ на письмо Шкарвана от 2 апреля н. ст. 1900 г. из Швейцарии (получено в Москве 25 марта): "Дорогой Лев Николаевич, простите, пожалуйста, что обращаюсь к вам за вашим мнением в одном деле, в котором колеблюсь немного и не могу точно определить его. Я переводил и продолжаю переводить повести Мопасана, те, которые считаю лучшими [...] Когда появился мой словенский перевод повести "L'Ordonnance", то появилась в одном духовном журнале: "CirklonИ Lesty" критика на эту повесть с следующим пассусом: "Протестируем против введения подобных порнографических сочинений в нашу литературу" [...] Меня взволновала эта заметка духовного журнала, хотя и знал, что она происходит от очень уважаемого, серьезного лица, безупречного пастора, и я ответил на нее приводится содержание ответа, в котором Шкарван мягко упрекает своего критика в "лицемерной морали". Этот ответ духовному журналу я послал напечатать. Сделав это, я не жалею, что так поступил, а боюсь только, что ответ мой вызовет злость в человеке, и что я, быть может, не совсем прав в моей защите Мопасана, которого очень уж люблю. Если вас это не затрудняет, сообщите мне ваше мнение насчет того, хорошо ли я поступил, отвечая так пастору, и прав ли я насчет "Ордонанса", не больше ли прав пастор? Пожалуйста, извините меня за беспокойство, но кроме вас я не знаю другого компетентного судьи в этом деле, который мог бы своим мнением так пригвоздить мое мнение, чтоб оно не колебалось вовсе. Есть еще другое дело, которое расшатало снова меня. Сегодня я ходил с Сунтой в Ufficio municipale делать объявление о нашем браке; идя туда, мне стало очень тяжело, после же -- малодушно, и стали мучить сомнения, действительно ли я делаю то, чтР нужно. Так хочется чувствовать при подобных делах одобрение Бога. Если мне напишете хоть несколько слов, буду очень рад, если нет, буду продолжать вас любить одинаково, как люблю сейчас".
  
   Шкарван ответил 21 мая н. ст.: "Спасибо вам за ваше доброе, хорошее письмо. Мой брак есть на самом деле не что иное, как выбор менее худшего из двух зол, и я ни за что не женился бы, если бы несомненно и интенсивно не чувствовал, что в данных обстоятельствах мне не жениться невозможно, так оно больно и обидно для других. Я был очень рад тому, что вы так и понимаете мой брак и с этой точки зрения одобряете его [...] Я не понял в вашем письме, в каком именно отношении, вы думаете, будет мне брак облегчением, и объяснил себе так, что вы думаете, что то физическое облегчение и как бы умственное и духовное освежение, которые я часто испытывал, наступают у человека после физической любви. Но я до сих пор сдержанно относился к этому явлению и не знаю, не обман ли это у меня. Быть может, тут и нет настоящего подема, а только после падения низкого кажется выступ на прежний уровень подемом, как после гадкой погоды кажется нам обыкновенная чудесной. Насчет же ответа пастору вы меня не совсем поняли или же забыли. Я не столько каялся в этом поступке, как мне знать хотелось, прав ли пастор, говоря, что "Ordonnance" -- порнография, или прав я, утверждая, что это неверно. Мне хотелось знать ваше мнение о повести этой, тем более, что пастор мне очень резко ответил на мой ответ. Вам должно быть очень хорошо, что вы постоянно видите зарю нового света [...] У вас эта заря истины так сильна, что она не дает места той тени смерти в вашей душе, которая мою всё еще холодит временами, а именно тогда, когда это меньше всего желательно -- в минуты упадка физической энергии".
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1900 г. Мая 23.
   [...] Об отношении, не говорю, христианина, но разумного человека, к податям не может быть вопроса. Как в этом, так и во всех требованиях участия в правительственных преступлениях, христианин не может не стараться избавиться от этого участия. Степень же, до которой он будет в состоянии избавиться, будет зависеть от разности между соблазнами, в которые он запутан, и силы его убеждения.[...]
   У меня тоже очень неясное представление о духовной физиономии Herron'a. Нельзя быть немножко христианином или с оговорками. Кто не за нас, тот против нас. [...]
  
   Ответ на письмо Эйльмера Моода от 30 мая н. ст. 1900 года. Моод писал (перевод с английского): "У меня есть вопрос, по которому я давно хотел спросить вашего мнения, -- вопрос о неплатеже налогов. Я вполне согласен с необходимостью и правильностью поступка Торо. Но мне кажется, что он был необходим и правилен потому, что Торо считал необходимым объявить протест в той обстановке, в которой он находился. Другие люди могут выступить с подобным протестом против войны или суда. Тем не менее, я не считаю, чтоб из отказа от уплаты дани кесарю вытекало определенное правило поведения, нравственно обязывающее христианина. Мне кажется, что сила государства не столько в деньгах, собираемых или отбираемых им, сколько в подчинении, страхе и одобрении со стороны отдельных лиц. Во время этой войны англо-бурской я наблюдал любопытный пример того, как механический способ разрешения вопроса может парализовать целое движение. От группы "Братство" не было заявлено почти ни одного протеста. (В соседстве с ними имеется небольшое общество "Друзей мира", но лишь три человека из группы "Братство" поддержало их.) И как оправдание, выставлялось: государство нанимает солдат на деньги, собранные налогами. Мы платим эти деньги тем, что пьем чай, курим, пьем пиво -- всё это обкладывается налогом. Если же мы живем с капитала, то налог вычитается с нашего дохода при уплате дивиденда. Таким образом, мы оплачиваем армию и, не чувствуя себя готовыми противостоять этому порядку вещей, мы считаем лицемерием выражать наше порицание этой войне, пытаться пресечь ее, или же ходатайствовать о снисхождении к бурам. Говорят, что будто бы в вашем письме к Шмиту вы несколько высказываетесь в пользу такого взгляда. Но я не думаю, чтоб вы хотели сказать, что если люди не считают себя обязанными отказываться от уплаты дани кесарю, то они должны воздерживаться и от всякого одобрения или порицания величайшего национального преступления, оправдываемого тем, что оно будто бы совершается с согласия девяти десятых всего народа. -- Другой вопрос, интересующий меня, касается моей статьи "Talks with Tolstoy" "Беседы с Толстым", напечатанной в "New Century Review". Так как она может быть переиздана, то я хотел бы знать, верно ли я передал ваши взгляды, чтоб исправить все неточности. Некоторым из моих друзей в Манчестере так нравится моя лекция "The Teaching of Tolstoy" "Учение Толстого", что они пожелали ее напечатать в виде листка ценой в одну пенни. Листовка сейчас в печати, и, когда выйдет, я пришлю вам экземпляр. Еще я перевел как мог старательнее "Первую ступень", "Как чертенок краюшка выкупал" последнее название вписано по русски и "Пустой барабан" [...] Мы предполагаем получить в июле еще денег от продажи "Воскресения" в Англии и Америке. До получения первых сумм мы уже дали взаймы триста фунтов стерлингов шести беднейшим селам духоборов. Теперь мы вернем себе эти деньги, а остальные в общей сумме сто фунтов стерлингов пусть Арчер раздаст, как он найдет наилучшим, по обсуждении с Зибаровым и "старичками". Есть ли у вас по этому поводу особое желание? Или вы предоставляете нам поступать по нашему разумению? [...] Мы слышали, что профессор Херон, покинувший кафедру в университете штата Айова, собирается посетить вас. Повидимому, он имеет большое влияние в Америке, и я уверен, что он искренен, но мне не совсем ясно, чего он хочет, и не перевешивает ли в нем забота о влиянии, которым он пользуется. Говорят, что он собирается выступать о половом вопросе и не серьезно [...] Я работаю над статьей о половом вопросе, стараясь изложить вашу точку зрения возможно проще и яснее. Статья еще не готова, и я сомневаюсь, найду ли издателя".
  
   Вильяму Кленгуду (William Klanegood).
   1900 г. Июня 8/20.
   Вы поступаете очень хорошо, отказываясь принять наследство, которое вы получили. Что касается употребления этих денег, то вы должны чувствовать, что раз вы считаете эти деньги злом для себя, то они будут таким же злом и для всех тех, кому вы их передали бы, так что лучшим способом действия, по моему, было бы отказаться от этих денег. Но, если поступить таким образом покажется вам слишком радикальным, и если у вас есть некоторые сомнения на этот счет, поместите деньги в какой-нибудь банк, с условием не иметь возможности взять их в продолжение 15 или 20 лет. Через 20 лет у вас будет необходимый опыт, чтобы решить вопрос, могут ли деньги принести благо, и вы поступите согласно тому, чему он (ваш опыт) вас научит. Желаю вам остаться при тех же убеждениях, какие у вас сейчас, и идти вперед по тому же пути.[...]
  
   Ответ на письмо Вильяма Кленгуда (William Klanegood) из Мангейма (Германия) от 9 июня н. ст. 1900 г. (перевод с французского): "Учитель, простите мой плохой французский язык. Я американец и, конечно, миллионер. Но миллионером я быть не хочу, вот почему беру на себя смелость писать Вам. Я не всегда был богат; я разбогател всего лишь с месяц тому назад, вследствие смерти одного очень дальнего родственника (я круглый сирота). Через год я буду врачом; вот уж скоро десять лет, как я стараюсь изучить всё, что можно. Я покинул Америку для изучения медицины в Германии, и я часто испытывал величайшую гордость, когда мне приходилось, не имея средств, бороться за то прекрасное, чтР дается только трудящемуся бедняку: за науку. Наука требует длительных усилий, и мне кажется теперь, что случайно полученный мною миллион франков бросит меня в жизнь малодеятельную, приведет к ложной деятельности, т. е. деятельности богатых людей. Мне кажется также, что помещение этого миллиона в какое-либо доходное предприятие было бы недостойной целью при моем миропонимании. Сколько бы ни расточал богатый человек жизненной энергии на путешествия и туризм, он всё же живет мелкой праздной жизнью. Если же он хочет отдаться науке, то и это у него не выходит, потому что для этого нужно быть бедным. К чему послужили бы мои усилия, вся испытанная мною борьба перед суровым лицом науки? К тому, чтобы привести меня к мишуре изысканной жизни? Нет, я этого не хочу. Я беру себе лишь пятьдесят тысяч франков, чтобы закончить образование, а по поводу остальных денег обращаюсь к вам, учитель, и прошу вас сказать мне, как употребить их наилучшим образом в какой бы то ни было стране. Я люблю свою Америку, но я одинаково люблю и всех людей. Кому мне предложить девятьсот пятьдесят тысяч франков, за исключением так называемых бедняков? Раздавать луидоры я считаю недостойным и бесполезным. Но ведь должен же быть какой-нибудь способ передать этот маленький капитал в руки трудящихся таким образом, чтобы, работая, они извлекали из него для себя выгоду. Я не знаю, учитель, достаточно ли я хорошо высказался и выразил свою мысль, но, не зная русского языка, я сделал это, как сумел. Я надеюсь, что, взывая к вашему высокому суждению мыслителя, который лучше меня знает людей, я ничем не нарушил уважения к тому, кого я люблю и ставлю выше всех философов. Что касается меня, то я предпочитаю самостоятельно заработать свое благосостояние, а не оберегать полученное мною наследство или увеличивать его отвратительной игрой на бирже. Я думаю, что наука даст мне более высокое удовлетворение, если я проживу достаточно долго. С почтением остаюсь ваш восторженный почитатель и уважающий вас друг В. Кленгуд. P. S. Позвольте мне, учитель, прибавить еще одно слово. Если вы удостоите меня советом, не откажите в любезности сделать это поскорей, адресуя до востребования в Мангейм, где я нахожусь по делам наследства, покончить с чем очень тороплюсь, чтобы вернуться к своим занятиям во Фрейбургский университет".
    
   Ф. А. Ушакову.
   1900 г. Июня 9.
   Очень мне жалко вас, дорогой Федор Андреевич, не за то, что вас обыскивают и не пускают, а за то, что вы не пользуетесь теми душевными силами, которые есть у вас. Во-первых, то, чтР с вами делают, не должно удивлять вас: вы должны были знать, что всегда так поступают с тысячами людей вокруг нас. И потому то, что мы подпали под такое же притеснение, есть то самое, чтР должно быть. И мы только должны быть благодарны судьбе, что до сих пор не подпадали. Во-2-х, то, что вы могли поступить не так, как хотели бы, тоже не должно нарушать вашего спокойствия: все мы слабы телом и подпадаем разным настроениям. Важно только то, чтобы желать поступать по-божьи. И чем мы были слабее, тем сильнее мы становимся для будущего. В-3-х, все неважно, кроме того, чтР мы делаем в настоящую минуту. А вы это настоящее губите унынием. В-четвертых, и главное, чтР меня всегда утешает и поддерживает в минуты слабости, это мысль о том, что это-то самое, чтР меня тревожить, чтР я хотел бы уничтожить, это-то самое мне нужнее всего, мне послано для моего укрепления, улучшения, что это-то самое и есть случай мне проявить себя, то лучшее, чтР есть во мне. Быть хорошим, добрым, спокойным, любовным легко, когда все идет, как тебе хочется. А вот тут тебе случай употребить все то духовное богатство, которым ты владеешь, а ты спрятал это все богатство и испугался и бежишь.
   Поднимитесь духом, милый Федор Андреевич, и живите в настоящем во всю нравственную силу, a события жизни предоставьте судьбе. Ничто не важно, кроме того, чтобы делать, чтР должно.
  
   Федор Андреевич Ушаков (р. 27 декабря 1871 г., убит 14 декабря 1927 г.) по окончании Московского мещанского училища служил в Русском страховом обществе. В конце 1890-х гг., под влиянием А. С. Зонова, сблизился с единомышленниками Толстого. Познакомился с Толстым во время его работы над "Воскресением", помогая одно время в переписке романа. В 1900 г. за размножение гектографированным способом запрещенных произведений Толстого был арестован вместе с Зоновым на его даче в Быкове, под Москвой. Под арестом был несколько месяцев, после чего был лишен права жительства в столицах. Переехал на Кавказ (в Батум), где обосновался, занимаясь сельским хозяйством и садоводством. Убит с целью грабежа. Толстой хлопотал об Ушакове через Н. В. Давыдова и А. Ф. Кони. Брат Ф. А. Ушакова, Александр Андреевич, сообщил о нем такую подробность: "Брат жил у нашего дяди, бухгалтера. Дядя рассказывал мне с большим волнением и гордостью, что однажды, после ареста, Лев Николаевич зашел к нему с кем-то И. П. Накашидзе справиться о племяннике, как он его не узнал сначала, а потом был ошеломлен тем, что сам Толстой приходил узнавать о Феде и беспокоился о нем. Дядя долго спустя при разговоре со мной никак не мог освоиться с мыслью, что Толстой, знаменитый писатель и граф, спрашивал Федю, которого за его "непрактичные" поступки дядя ценил невысоко, хотя и любил. После этого Федя сильно вырос в его мнении" (из письма А. А. Ушакова к В. А. Жданову от 25 января 1929 г.).
   Ответ на письмо Ф. А. Ушакова от 4 июня 1900 г., в котором Ушаков сообщил о своем угнетенном душевном состоянии в связи с арестом.
   В ответном письме от 23 июня Ушаков писал: "Я не знаю, не сумею выразить чувство радости, облегчения, благодарности, которое было у меня, когда я прочел ваше письмо. Скажу одно, что оно ярко наполнило меня и подняло во мне ту правду о жизни, которую я сам глубоко сознаю, очень хочу и стремлюсь ею жить, так как она дает мне лучшее и достаточное основание для этого, лучшим и самым удовлетворительным образом отвечая на мои запросы о смысле жизни [...] Ваше письмо было маслом, подлитым на ослабший огонь. И за это я не знаю, как благодарить вас. Впрочем, зачем это я говорю, разве такие дела делаются за благодарность. Я увидел в вашем письме часть того дела божия, которое вы призваны делать и которое делаете вашими писаниями".
  
   Вильяму Кленгуду (William Klanegood).
   1900 г. Июня 12/24.
   Я очень торопился, когда писал вам в прошлый раз, и потому забыл сказать главную причину, по которой я советую вам не принимать денег, которые вам достались.
   Эта причина следующая: если, как я предполагаю, вы желаете поступить в данном случае так, чтобы совершить наибольшее добро как для вас самих, так и для других, то вы достигнете этой цели всего лучше путем отказа от денег, ибо этот отказ спасет вас от всех искушений богатства и, главным образом, от несправедливого пользования правом на чужой труд; а для блага других -- этот отказ даст всем знающим вас пример справедливой оценки денег. Совершенно отказаться от этих денег -- наилучшее, что вы, на мой взгляд, можете сделать. Следующий по достоинству поступок (the next best) -- это сделать так, как вы предполагаете, распорядившись остатком денег, согласно моему предложению в первом письме. Двигатель, который производит наибольшее добро в мире, есть двигатель духовный и нравственный. Если вы отказываетесь от наследства, вы применяете этот двигатель; если же вы принимаете наследство и стараетесь употребить эти деньги на какую-нибудь благотворительную цель, вы промениваете мощный и всегда благотворный духовный и нравственный двигатель на двигатель слабый в отношении добра, а чаще всего вредный.
  
   Черновое.
   В письме, которое я написал вам в ответ на ваше, я забыл вам сказать главное, т. е., что если, как я предполагаю, вы желаете употребить свое наследство Когда я писал вам прошлый раз, я очень торопился и потому забыл сказать вам главную причину, почему я советую вам не принимать денег, которые вы принадлежат должны получить в наследство. Эта причина следующая: если, как я предполагаю, вы желаете поступить в данном случае так, чтобы совершить наибольшее добро, то вы не можете поступить лучше, чем давая всем пример всем знающим вас пример презрения к богатству истинной оценки денег (которые суть не что иное, как право на труд других) и избрав жизнь трудовую, не эгоистическую, посвященную служению вашим братьям. Таким образом, лучшее, чтР вы могли бы сделать, это отказаться совершенно от этих денег. Следующий по достоинству поступок, это сделать так, как вы предполагаете, распорядившись остатком согласно моему предположению в первом письме. Двигатель, который производит больше всего (мощный) добра и наиболее благотворный есть двигатель духовный и нравственный. Отказываясь от денег, вы применяете этот двигатель. И наоборот, принимая эти деньги и стараясь употребить их на какие-либо благотворительные цели, вы обмениваете этот мощный и благотворный духовный и нравственный двигатель на двигатель материальный, полезность которого более, чем сомнительна.
  
   Арвиду Ернефельту (Arvid JДrnefelt).
   1900 г. Июня 20.
   Очень рад был получить ваше письмо. То, что вы пишете, что чувствуете, как будто перестали двигаться вперед по пути равенства с людьми, испытываю и я в последнее время. Утешаюсь тем, что эта остановка мучает меня не меньше, чем прежде. [...] Еще утешаюсь тем в своей остановке -- вероятно с вами тоже -- что, стремясь к приведению свою жизнь в согласие с своей верой, выдвигаешь сначала одну сторону -- и большей частью самую легкую и видную -- внешнюю форму жизни и оставляешь в прежнем положении, а иногда и ослабляешь, укорачиваешь другие -- иногда более важные, как доброжелательство к людям, смирение и др.; и потом, заметив эту неравномерность, останавливаешься в начатом и стараешься соответственно с этим выровнять и отставшее. Так было со мною. Так, я думаю, и с вами.
   Иногда бывали и просто остановки от слабости и гадости, но бывало и так. Если внутри зажжен настоящий огонь, он не может потухнуть.[...]
  
   Арвид Александрович Ернефельт (Arvid JДrnefelt) (1861--1933) -- финский писатель и переводчик, автор многих произведений, из которых лишь некоторые переведены на русский язык. Окончив Гельсингфорсский университет, готовился к судейской карьере, но, восприняв мировоззрение Толстого, резко изменил свою жизнь: опростился, занимался сельским хозяйством на небольшом участке земли, не прерывая, однако, литературных занятий.
   Ответ на письмо Ернефельта от 21 июня н. ст. 1900 г. Сообщая о выходе на финском языке в его переводе романа "Воскресение" с меньшими, чем в "Ниве", цензурными искажениями, Ернефельт просил разрешения на перевод новой статьи Толстого "Рабство нашего времени". По поводу этой статьи он писал: "С радостью узнаю в газетах, что у вас готовится книга о "новой форме рабства". Каждый раз, когда я узнавал про ваши новые произведения, мне приходила мысль, что именно об этом-то и надо было писать. Обличать этот страшный, дьявольски проведенный обман необходимости рабства, из которого не знаешь, как выпутаться, это как раз и теперь представляется мне самым важным делом настоящего времени. Радость мою мешает омрачает? только упрек совести в том, что я сам отклонялся от этого дела и как будто перестал двигаться вперед по пути к равенству между людьми. Вы, наверное, опять поможете и мне и всем дорогим несчастным друзьям ясно увидеть свет истины и усиленно стремиться к ней".
  
   А. К. Влахопулову.
   1900 г. Июня 20.
   Когда я учил в школе,1 я еще не уяснил себе своего отношения к церковному учению, но, не приписывая ему важности, избегал говорить о нем с учениками, а читал с ними библейские истории и евангелие, обращая преимущественное внимание на нравственное учение и отвечая всегда искренно на те вопросы, которые они задавали мне. Если спрашивали о чудесах, я говорил, что не верю в них. Теперь же, много перемучившись в искании правды и руководства в жизни, я пришел к тому убеждению, что наше церковное учение есть бессовестнейшая и вреднейшая ложь, и преподавание его детям величайшее преступление.
   Сказать ребенку, который у меня, старого человека, ищет помощи и указания о том, как ему понимать свою жизнь, источник ее и отношение свое к этому источнику и к миру, -- что Бог сотворил 6000 лет тому назад в шесть дней мир и Адама и потом отдыхал, и что Адам согрешил, и, чтобы поправить дело, надо было сына Бога послать в мир, чтоб его убили, и все те ужасные кощунственные утверждения церкви, которые разрушают окончательно в ребенке всякую возможность представления о Боге -- духе любви, источнике жизни, и внушают ему ужасные понятия мести, искупления, награды, казни, невозможности своими силами совершенствоваться... и все другие церковные лжи, как бы нарочно придуманные для развращения чистого детского ума и сердца, сказать это просящему истины ребенку есть ужаснейшее, хуже физического растления, преступление.
   Так я смотрю теперь на церковное преподавание. Но, несмотря на полную мою убежденность в этом, я и теперь, если бы был учителем, не стал бы внушать этого детям, уважая свободу их и их родителей, считающих эту ложь святыней, но, как и прежде, хотя и избегал бы прямых разговоров об этом, всякий раз, когда бы дети обращались ко мне с вопросами, отвечал бы им вполне правдиво все то, чтР я думаю об этих предметах; так я поступаю теперь с взрослыми и детьми. Истина есть высшая святыня. И нигде так не преступно нарушение этой святыни, как при воспитании. "Богу надо служить в духе и истине". "Я есмь путь, истина и жизнь".
   Так вот все, чтР я могу ответить на ваш вопрос: Считайте своей священной обязанностью, избегая какого либо религиозного научения, отвечать всегда всю правду на религиозные вопросы учеников. Если же у вас нет еще ясных ответов на их вопросы, то постарайтесь выработать их сначала для себя, а потом и для них. Если же не знаете, то скажите, что не знаете. И этот ответ будет не только плодотворнее, чем ответ, почерпнутый из катехизиса. Но ответ: не знаю, будет свят, потому что правда, ответ же из катехизиса будет преступление, потому что будет произведением отца лжи (по слову евангелия).
  
   Алексей Константинович Влахопулов, житель Лохвицкого у. Полтавской губ., гласный земства, одно время заступавший место предводителя дворянства, народник по убеждению, с 1892 г. отошел от общественной деятельности, поселился в своей деревне и, "окончательно подпав под влияние народной души -- неиссякаемого источника всякой правды", устроил там бесплатную библиотеку и земскую школу, приняв на себя обязанности народного учителя. Его религиозные взгляды совпадали с православием, но он считал, что недостойное духовенство потеряло "преемственную благодать". Влахопулова волновал вопрос о религиозном воспитании детей в школе; -- может ли он, не внося лжи, умалчивать перед учениками, что таинство священства, "составляющее суть религиозной помощи для их родителей", "утрачено через личное недостоинство священствующих". Он писал Толстому 8 июня 1900 г.: "У Вас, граф Лев Николаевич, есть обширный школьный опыт. Вы придаете огромное значение религиозным вопросам и в жизни и в школе, и никто, может быть, не думал об этих вопросах так много и с таким смирением, как Вы, а потому я решился обратиться к Вам за указанием о том, как Вы лично ставили религиозное обучение в школе. Решение этого вопроса касается такой важной стороны школьной жизни, что этою его важностью до известной степени оправдывается моя смелость затруднять Вас просьбой почтить меня указаниями и советом. Кончаю письмо с волнением, понятным, когда обращаешься по личному делу к человеку Вашего всемирного значения и почитания".
  
   1 Толстой имел в виду свою яснополянскую школу 1859--1862 гг.
  
   Эдуарду Гарнету (Edward Garnett).
   1900 г. Июня 21.
   [...] если бы мне пришлось обратиться к американскому народу, то я постарался бы выразить ему мою благодарность за ту большую помощь, которую я получил от его писателей, процветавших в пятидесятых годах. Я бы упомянул Гарисона,1 Паркера,2 Эмерсона,3 Балу4 и Торо,5 не как самых великих, но как тех, которые, я думаю, особенно повлияли на меня. Среди других имен назову: Чанинга,6 Уитиера,7 Лоуела,8 Уота Уитмена9 -- блестящую плеяду, подобную которой редко можно найти во всемирной литературе.
   И мне хотелось бы спросить американский народ, почему он не обращает больше внимания на эти голоса (которых вряд ли можно заменить голосами Гульда,10 Рокфеллера11 и Карнеджи12), и почему он не продолжает того хорошего дела, которое столь успешно ими начато.[...]
  
   Ответ на письмо Эдуарда Гарнета (Edward Garnett) из Англии от 6 июня н. ст. 1900 г. (перевод с английского): "Милостивый государь, жене моей и мне предложили написать в "Harper's Magazine" статью о вашем романе "Воскресение", но при условии, чтоб вы прислали какое-нибудь обращение к американскому народу, которое появилось бы в том же номере журнала. Я не знаю, захотите ли вы вообще написать какое-либо обращение к американцам, но если бы вы решили это сделать, я предложил бы вам написать им несколько слов о лицемерии. В наше время англо-саксонский мир (Англия и Америка) довел лицемерие до тончайшего искусства, и жизнь этих народов -- политическая, общественная и нравственная -- вся основана исключительно на подавлении всякой правды, не льстящей национальному самомнению. Нравственный смысл "Воскресения", насколько мы его понимаем, состоит как раз в обратном. Его цель -- разрушить фальшь нашего общества с его самодовольством, с его стремлением к автоматическому и немедленному сокрытию всяких неприятных истин [...] Если вы пришлете обращение к американцам о лицемерии или о чем-либо другом в связи с "Воскресением", то мы доставим его в журнал и пришлем вам оттиск. Жена моя должна вам быть известна как английская переводчица "Царства божия внутри вас", а также повестей и рассказов Тургенева".
  
   1 Вильям Ллойд Гарисон (William Lloyd Garrison) (1805--1879) -- выдающийся американский общественный деятель, всю энергию свою направивший на борьбу с рабством. Основал "Общество непротивления" и журнал "Непротивляющийся" ("Non-resistant"). В 1838 г. им была составлена декларация об установлении всеобщего мира на принципе непротивления злу насилием, под названием: "Провозглашение основ, принятых членами общества, основанного для установления между людьми всеобщего мира". Деятельности Гарисона Толстой уделил много внимания в сочинении "Царство божие внутри вас". Он писал: "Провозглашение Гарисона, так сильно и красноречиво выражавшее такое важное для людей исповедание веры, казалось, должно бы было поразить людей и сделаться всемирно известным и предметом всестороннего обсуждения. Но ничего подобного не было. Оно не только неизвестно в Европе, но среди американцев, столь чтущих память Гарисона, провозглашение это почти неизвестно" (указ. соч., гл. I). Портрет Гарисона находится в яснополянском кабинете Толстого. К краткой биографии Гарисона, составленной на английском языке В. Г. Чертковым и Ф. Хола (F. Ноиah), Толстым написано предисловие, напечатанное по-русски в периодическом обозрении "Свободное слово".
   2 Теодор Паркер (Theodor Parker) (1810--1860) -- американский богослов, писатель, проповедник унитарианской церкви, отрицающей троицу и признающей единого Бога. Полное собрание его сочинений издано в 1861--1871 гг. В издании "Свободного слова" на русском языке напечатаны его произведения: "О вопросах религии"; "О преходящем и вечном в христианстве". Мысли Паркера помещены Толстым в "Круг чтения", 17 апреля, 19 июня, 31 июля, 2 августа и 16 ноября.
   3 Ральф Уолдо Эмерсон (Ralph Waldo Emerson) (1803--1882) -- американский писатель и поэт, основатель религиозно-философского журнала "The Dial", представитель американского трансцендентального индивидуализма. Полное собрание произведений издано в 11 томах (Бостон, 1883). В Яснополянской библиотеке имеются его "The Ide al Life. Thoughts", London, C. W. Daniel, s. a.; "Representative men: seven lectures". Authorized edition, Leipzig, Alphons DЭrr, 1856. Многие мысли Эмерсона помещены в "Круге чтения" Толстого. Толстой любил вспоминать слова Эмерсона, сказанные им одному евангелическому проповеднику, старавшемуся запугать его возможностью скорого конца мира: "I think I can get along without it" "Я думаю, что я могу обойтись без него".
   4 Адин Балу (Adin Ballou) (1803--1890) -- единомышленник Гарисона, пятьдесят лет своей жизни посвятивший проповеди непротивления злу насилием, основатель общины совместной братской жизни на основах христианства. На русский язык переведено его произведение: "Учение о христианском непротивлении злу насилием", изд. "Посредник", М. 1908. Толстой был в переписке с Балу. См. письма 1890 г.
   5 Генри Девид Торо (Henri David Thoreau) (1817--1862) -- писатель и поэт. Прожил два с половиной года в лесу, в хижине, занимаясь физическим и литературным трудом. Отказался от уплаты подушного налога (poll-tax), за что был арестован. Написал по этому поводу: "Этюд о гражданском неповиновении" ("Essay on Civil Disobedience"), который Толстой очень ценил. К прославившему Торо произведению "Вальден, или жизнь в лесах" ("Walden: My Life in the Woods") Толстой относился сдержанно, считая, что оно "умышленно оригинально, задорно, неспокойно". См. дневник В. Ф. Булгакова: "Лев Толстой в последний год его жизни", запись 25 мая 1910 г. и статью В. П. Батуринского "Эйльнер Моод о Л. Н. Толстом" -- "Минувшие годы" 1908, сентябрь, стр. 104. Многие мысли Торо помещены в "Круге чтения" Толстого.
   6 Вильям Эллери Чанинг (William Ellery Channing) (1780--1842) -- писатель, богослов, представитель американского унитарианства. В своих произведениях затрагивал вопросы социальной и моральной жизни. Полное собрание сочинений вышло в 1841 г. в Бостоне. В издании "Посредника" издано его "О самовоспитании". В книге Б. М. Эйхенбаума "Лев Толстой" указано на поражающее совпадение мыслей Толстого с мыслями Чанинга. В подтверждение приведены цитаты из записной книжки Чанинга. Многие мысли Чанинга помещены в "Круге чтения" Толстого.
   7 Джон Уитиер (John Greenleaf Whittier) (1807--1899) -- национальный поэт Америки. В поэзии Уитиера затронуты вопросы веры, бытия, нравственного долга. Полное собрание его произведений в семи томах вышло в 1889 г. в Бостоне.
   8 Джемс Лоуел (James Russel Lowell) (1819--1891) -- американский поэт, критик, горячий сторонник эмансипации негров, автор многих произведений, в том числе двух серий поэм на политические темы, сделавшихся национальной эпопеей американцев. Полное собрание сочинений издано в 1890 году.
   9 Уот Уитмен (Walt Whitman.) (1819--1892) -- национальный поэт Америки, автор "Листьев травы". О своем "часе прозрения" (1853) Уитмен пишет: "Я помню, было прозрачное летнее утро. Я лежал на траве, и вдруг на меня снизошло такое чувство покоя и мира, такое всеведение, выше всякой человеческой мудрости, и я понял, что Бог -- мой брат, и что его душа мне родная, и что ядро всей вселенной -- любовь". По мнению Толстого "главный недостаток Уота Уитмена заключается в том, что он, несмотря на весь свой энтузиазм, не обладает ясной философией жизни. Относительно некоторых важных вопросов в жизни он стоит на распутье и не указывает нам, по какому пути должно следовать".
   10 Джей Гульд (Jay Gould) (1836--1892) -- сын американского фермера, приобретший огромное состояние (72 миллиона долларов) постройкой и эксплуатацией железных дорог и спекуляциями на золоте.
   11 Джон Рокфеллер (John Rockefeller) -- американец, один из самых богатых людей нашего времени, владелец главных нефтяных предприятий, покоривший своему влиянию мировой нефтяной рынок. В дневнике Н. Н. Гусева 13 марта 1908 г. записано: "Лев Николаевич читал в газете сообщение о состоянии Рокфеллера. Заметка эта произвела на него удручающее впечатление. -- "Сколько у Рокфеллера? 20 миллиардов? Ведь это представить себе! Это сразу показывает всю извращенность нашего строя, чтобы один человек владел такими деньгами"" ("Два года с Л. Н. Толстым").
   12 Андрью Карнеджи (Andrew Carnegie) -- сын мелкого ремесленника, составивший благодаря безжалостной эксплуатации рабочих огромное состояние. В конце жизни употребил значительные средства на благотворительные учреждения, чем добился большой популярности. Участвовал в журналистике, издал ряд своих произведений.
  
   Луизе Лебрен.
   1900 г. Июня 29.
   Я был очень рад познакомиться с вашим сыном. Убеждения его не согласны с взглядами большинства, но что же делать, если они справедливы, и он всею душою принял их.
   Я боюсь за то только, чтобы он, увлекшись желанием исполнить все, не предпринял бы то, что сверх его сил, и, разочаровавшись в своих силах, не ослабел бы в следовании по пути истины. Это было бы очень жаль,3 потому что он стоит на едином верном, хотя и узком, как сказано в Евангелии, трудном пути.
   Боюсь я еще за то, чтобы он не забыл того, что сущность учения Христа есть любовь, и что поэтому ему надо дорожить вашей любовью к нему и его к вам и употребить все силы к тому, чтобы не нарушить ее.
   И это, кажется, ему будет легко сделать, судя по вашему письму. Если и вы и он будете делать уступки друг другу, то наверно найдете средство радостно жить вместе, помогая друг другу быть добрее и лучше.
   Впечатление, произведенное его письмом, усилилось во мне при свидании с ним: я полюбил его еще больше и, чувствуя всю ту ответственность, которая лежит на мне вследствие его доверия ко мне, буду стараться быть ему полезен в истинном смысле.[...]
  
   Черновое.
   Я был очень рад познакомиться с вашим сыном. Его убеждения очень радикальны и идут в разрез со взглядами большинства, но так как это мои убеждения, и в них истина, то я не могу не одобрить их. Я хотел бы только, что ему и советую, чтобы с одной стороны он всегда придерживался тех самых убеждений, проводя их в жизнь, а с другой, чтобы он никогда не забывал, что сущность учения Христа есть любовь, и что в силу этого нужно, чтобы он старался насколько возможно не порывать связи, которые соединяют его с вами, чтР, как я думаю, будет ему легко в силу связывающей вас с ним взаимной любви и доброты, с которой вы к нему относитесь.
   Каково бы ни было различие ваших убеждений, я уверен, что, уступая по любви с обеих сторон, вы достигнете счастливой совместной жизни и взаимно будете очень полезны друг другу.
   Впечатление, произведенное письмом вашего сына, усилилось при свидании с ним.
   Я люблю его за всё, чтР в нем есть хорошего, и очень хотел бы быть ему полезным, если смогу. С искренним пожеланием вам счастия, прошу вас.
  
   Луиза Лебрен (Louise Lebrun) -- мать гимназиста В. А. Лебрена, вступившего в переписку с Толстым в конце 1899 г. Виктор Лебрен был в Ясной поляне и лично познакомился с Толстым. Мать его писала Толстому (письмо не датировано, перевод с французского): "Я приехала в Москву специально для того, чтобы выразить вам чувства глубокого уважения и представить вам моего юного сына, Виктора Лебрена, который писал вам из Владивостока. Вы живете так далеко от Москвы, что мне, к большому моему сожалению, невозможно самой поехать к вам. Направляю к вам моего сына. Излишне говорить о том, как восхищается вами этот мальчик (да разве только он один!), он жадно глотает ваши произведения и живет только вами. К несчастью, он только что потерял отца, а я, приходится сознаться в этом, не чувствую себя всегда достаточно знающим человеком, чтобы руководить им [...] Итак прошу вас, граф, не оставить его и помочь ему вашими добрыми советами проложить себе хороший путь в нашей печальной жизни".
  
   Элизе Пикард (Eliza Pickard). Неотправленное.
   1900 г. Июля 28/августа 9.
   Мне совершенно излишне знать мнение г-жи Хола1 и других о Черткове.
   Мое мнение о нем составлено и не может измениться. Оно основано на чем-то гораздо большем, нежели дружба.[...]
  
   Элиза Пикард (Eliza Pickard) -- член английского "Общества Друзей" (квакеров), около двух лет бывшая сотрудницей В. Г. Черткова. Во многом разделяла мировоззрение Толстого, в некоторых вопросах отстаивая самые крайние выводы. Автор ряда мелких статей, печатавшихся в "Листках свободного слова". Друг Джона Кенворти.
   Обвинения Джона Кенворти против В. Г. Черткова всё усложнялись. Кенворти стал обвинять Черткова в растрате духоборческого фонда. В письме от 3 августа н. ст. 1900 г. Пикард переслала Толстому копию письма к Кенворти г-жи Хола, которая по просьбе последнего виделась с Чертковым в связи с этим обвинением. Г-жа Хола писала Кенворти 24 июля н. ст. (перевод с английского): "Я видела Черткова и передала ему то, что вы говорили. Он дал мне объяснения на большинство пунктов, подлежащих обсуждению, но он считает, что вы должны поверить ему на слово, что он не присваивал духоборческого фонда [...] По моему, его объяснения вполне удовлетворительны и доказывают только то, что все несогласия возникли почти исключительно по недоразумению".
   Элиза Пикард писала Толстому 3 августа н. ст. (перевод с английского): "Мне передали письмо Черткова и его просьбу ответить определенно -- да или нет -- на его вопрос: "Верите ли вы или нет моему настоящему заявлению, что ни одного пенни из вверенных мне духоборческих денег не было мною присвоено? Верите ли вы теперь моему слову?" Я ответила: да, я верю вам на слово, что вы выплатили духоборам все те деньги, которые вы могли истратить, но я совершенно согласна с Кенворти, что это вопрос не личных отношений, а вопрос общепринятой порядочности и честности по отношению к публике. Я также сказала ему, что я никогда не думала, чтоб он намеревался ограбить духоборов, но что, насколько я знаю, однажды, на время, он воспользовался их деньгами".
   Ответ Толстого Элизе Пикард в этой редакции отправлен не был. Послано второе письмо от 1/13 августа на имя В. Г. Черткова с передачей по назначению. Толстой писал Черткову 20 июля 1900 г.: "Вчера получил от Кенворти еще целую корреспонденцию. Да, он душевно болен. Во вчерашнем письме пишет, что я обещал ему отдать мои писания и в том числе the story Resurrection, но вы и Моод отняли у него. Ужасно противны его глупые клеветы на вас и желание приписать вам что-то такое, чтР немыслимо для величайшего негодяя [...] Он сумасшедший, но в сумасшествии, как в пьянстве, проявляется то, что таилось прежде. ЧтР мне делать? Хотел написать ему, но, думаю, лучше молчать. И вам бы советовал молчать на всё, что бы он ни делал. Это экзамен -- юродство. И отчего же не нести его".
  
   1 Флоренса Хола (Miss Florence Holah) -- литературный сотрудник В. Г. Черткова, автор биографического очерка о В. Гарисоне, написанного совместно с В. Г. Чертковым и изданного с предисловием Толстого, под названием: "А Short Biography of William Lloyd Garrison", by V. Tchertkof and F. Holah, with an Introductory Appreciation of His Life and Work by Leo Tolstoy.
  
   Шарлю Саломону (Charles Salomon).
   1900 г. Июля 31.
   [...] Я все хвораю и нахожу это хорошими приготовлением к предстоящему большому путешествию, которое вследствие все увеличивающейся неразумности и жестокости жизни нашей, скорее привлекает, чем отталкивает меня.[...]
  
   Шарль Саломон (Charles-Alphonce Salomon) (p. 1862 г.) -- доктор права, литератор, автор ряда статей о Толстом, переводчик его произведений на французский язык. Лично был знаком с Толстым с 1893 г.
  
   Ф. М. Дзюбе.
   1900 г. Августа 1.
   [...]Вы спрашиваете: что есть нового, касающегося нашей секты? Но я не принадлежу ни к какой секте и вам то же советую.
   Человек, живя в этом мире, должен, по моему мнению, признавать себя членом всего человечества и стараться, пока живет, освобождаться от лжи и обманов и все больше и больше, яснее и яснее познавать истину, потому что ложь разделяет, а истина соединяет людей.[...]
  
   Из трех писем Дзюбы, на которые ссылается Толстой, в архиве обнаружено лишь последнее, от 17 июля 1900 года. Дзюба писал: "Имею честь просить вашей милости, не оставьте моей просьбы: посылаю вам три рубля серебром и прошу вас, передайте эти деньги людям, послужившим наиболее делу мира, а мне пришлите ответ на все три письма [...] Получили вы их или нет, и почему вы, милостивый государь, а по Слову -- брат, не отвечаете мне? Или я вам не хорошо пишу, или адресую, или по моему мнению не так вас называю, или же, быть может, я исповедую господа Бога и спаса нашего Иисуса Христа не по-вашему, то прошу, -- наставьте меня[...] Или же, быть может, считаете меня за тайного врага [...] или же я вам докучаю, то прошу извинить мне [...] А что не хорошо написано, то я малограмотен. Собственноручно остаюсь в ожидании ежедневно и целую вас, господин Л. Николаевич. Покорный ваш слуга навсегда жив и здоров, чего и вам желаю, -- мира и любви и бодрствовать за Христа до скончания живни. Аминь".
  
   Морисону Давидсону (J. Morrison Davidson).
   1900 г. Августа 1/13.
   [...]Ваша мысль о том, что история должна быть историей трудящегося, вполне правильна, и я надеюсь, что она будет скоро признана всеми. Вы также показали путь, которым это может быть достигнуто. Я надеюсь и желаю, чтобы "Annals of toil" получила наибольший успех.[...]
  
   Морисон Давидсон (J. Morrison Davidson) -- английский писатель, автор ряда трудов по экономическим вопросам. В Яснополянской библиотеке имеются следующие его книги: "Bluffing the Foreign Devils or Dear-Bred Imperialism. Being a Plea for the Abolition of Indirect Taxation and the Communalisation of the Land", London, Francis Riddel Henderson, s. a.; "The New Book of Kings: a Republican Counterblast". New revised and enlarged edition, with forewords. London, Francis Riddel Henderson, 1902; "The Old Order and the New. From Individualism to Collectivism". Fifth edition. London, William Reeves, s. a.; "The Son of Man. Standard. Bearer of Humanity", London, Francis Riddel Henderson, 1906; "That Great Lying Church", London, Francis Riddel Henderson, 1903. На титульном листе надпись: "To Leo Tolstoy from Morrison Davidson with Fraternal Love. May I, 1903" "Льву Толстому с братской любовью от Морисона Давидсона. 1 мая 1903"; "The Wisdom of Winstanley the "Digger. Being Outlines of the Kingdom of God on Earth", London, Francis Riddel Henderson, 1904.
   Ответ на письмо Морисона Давидсона от 5 июля н. ст. 1900 г. (перевод с английского): "В английских газетах появились два сообщения: здоровье ваше, несмотря на возраст, не пошатнулось, и вы предполагаете заняться вопросами труда в России, с исторической точки зрения. Искренно желая, чтобы эти сообщения оказались верными, посылаю вам недавно законченную мною книгу "Annals of Toil" "Летопись труда", в надежде, что вы найдете в ней факты или мысли, которые могут пригодиться для начинаемой вами работы. Насколько мне известно, никто еще до сих пор не пытался писать историю какой-либо страны с точки зрения рабочего вопроса, и я вполне отдаю себе отчет в недостаточности обработки моей попытки. Но необходимо было положить начало, и я уверен, что появление вашего труда подействует в других странах, как благодетельная зараза. История России, Германии, Скандинавии, Голландии, Франции, Италии, Испании, Соединенных штатов и других государств, история, написанная с точки зрения трудящихся обездоленных масс, не может не принести огромной пользы всему человечеству. Труды эти, переведенные на языки соответствующих стран (о, если бы был общий язык!), много помогут в деле освобождения людей из цепких когтей государства, чтобы с корнем вырвать кровавый предрассудок патриотизма. Интернациональная история труда оказала бы действительное благодеяние человечеству. Не позволите ли предложить вам как эпиграф для английского издания вашего труда следующие строки Лоуела Lowell:
   "Labourin' man and laborin' woman
   Have one glory and one shame;
   Everything that's done inhuman
   Injures act of them the same".
  
   "У трудящегося мужчины и трудящейся женщины общее счастье и общее горе, и всё бесчеловечное одинаково ранит их обоих". Я буду очень рад, если у вас найдется минута черкнуть мне два слова относительно "Annals of Toil". Обратите внимание, что вторую часть я посвятил вам".
   Morrison Davidson, "The Annals of Toil. Being Labour-History Outlines, Roman and British", London, William Reeves, 1899, 494 стр. Вторая часть посвящена "Льву Толстому, "пророку сильному в деле и слове пред Богом и всем народом". Лука XXIV, 19". Этой книгой Толстой пользовался при работе над статьей "Рабство нашего времени".
  
   Паулю Эльцбахеру (Paul Eltzbacher).
   1900 г. Августа 1/13.
   [...]Ваша книга делает для анархизма то, что 30 лет назад было сделано для социализма: вводит его в программу политических наук. Ваша книга мне чрезвычайно понравилась. Она совершенно объективна, понятна, и, насколько я могу судить, источники в ней отлично использованы.
   Мне кажется только, что я не анархист в смысле политического реформатора. В оглавлении вашей книги под словом "насилие" сделаны указания на разные страницы из других сочинений, но ни одной ссылки на мои. Не доказательство ли это того, что то учение, которое вы мне приписываете и которое, в сущности, есть не что иное, как учение Христа, вовсе не политическое, а религиозное учение?1
  
   Ответ на письмо доктора Пауля Эльцбахера по поводу его книги "Анархизм", посланной Толстому. Эльцбахер писал 22 июля н. ст. 1900 г. (перевод с немецкого): "Глубокоуважаемый граф, после вашего письма, в котором вы сообщили, что посланная вам книга, вероятно, задержана в цензуре, я тотчас же попытался послать вам второй экземпляр и тогда же запросил вас, не можете ли вы указать мне, через кого я мог бы переслать ее. Теперь я не знаю, не пропала ли и вторая книга, не потерялось ли мое письмо или ваш ответ, или же вы просто не могли найти времени меня уведомить? Конечно, уважаемый граф, вы не истолкуете этот запрос в дурную сторону и поймете, что он вызван лишь искренним желанием узнать, дошла ли до вас книга, и услышать о ней ваше мнение".
  
   1 В книге Эльцбахера глава девятая посвящена изложению мировоззрения Толстого ("Учение Толстого").
  
   В ответном письме от 5 сентября н. ст. 1900 г. Эльцбахер писал (перевод с немецкого): "Глубокоуважаемый граф, горячо благодарю вас за письмо, которое только теперь получено мною. Ваша оценка моей книги очень меня осчастливила, в особенности же ваше мнение, что я сделал для анархизма то, что тридцать лет тому назад было сделано для социализма, так как именно это было моей целью. В письме своем вы говорите, что не признаете себя анархистом, в смысле политического реформатора. Я прекрасно знаю, что вы не тот, кого обычно понимают под именем политического реформатора. Вы не довольствуетесь желанием заменить существующие законы другими законами. Но подобная политическая реформа не составляет также сущности и анархизма. И Годвин и Штирнер хотели совсем устранить закон, а не заменить существующий закон другим. Называя вас анархистом, я хочу этим сказать только то, чтo неизбежно должен был сказать, -- что и ваше учение содержит отрицание государства, отрицание, общее для всех, столь различных между собой анархических учений. Я думаю, что это понимание не мешает ясно видеть крупные особенности вашего учения, по сравнению с другими анархическими учениями, именно, то, что оно основано на учении Христа. Конечно, я не считаю, что ваше учение и учение Христа одно и то же. Закон любви установил Христос, заключения же, которые вы из этого вывели, принадлежат вам. Я считаю, что вы сделали двоякое открытие: во-первых, то, что по учению Христа высшим законом нашей жизни является любовь, и второе -- различные взгляды нашего времени на зло, вытекающее из законов государства, собственности и пр. Соединение этих двух кругов мышления и тем самым углубление каждого из них является вашим деянием. Я считаю так и говорю не об учении Христа, а об учении Толстого. Простите эти замечания, Мне думается, что многие, не вникающие в дух ваших писаний, признают вас политическим реформатором. Вы меня огорчили бы, если бы сочли, что и я в этом смысле неправильно понял вас".
   Вильям Годвин (William Godwin) (1756--1836) и Макс Штирнер (псевдоним Иогана Каспара Шмидта) (1806--1856) -- анархисты. Изложение их учения см. в русском переводе книги Эльцбахера: "Анархизм", Спб. 1906, гл. III и V.
   Книга Эльцбахера была прислана Толстому и В. Г. Чертковым, предпринявшим сокращенный ее перевод на русский язык. На вопрос Черткова об этой книге Толстой писал ему 1 сентября 1900 г.: "Анархизм я получил в 2-х экземплярах. Книга хорошая. Изложение моих взглядов в высшей степени основательно и добросовестно. Я писал автору мое мнение о книге. Если письмо скопировано, попрошу Олю О. К. Толстую послать вам. Анархизм вступает в ту фазу, в которой был социализм 30 лет тому назад -- получает в мире ученом права гражданства".
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1900 г. Августа 2.
   [...] Если и тяжело одиночество,1 я это опытом знаю, то оно нас невольно пригоняет к Богу и от сомнительного общества людей приводить к высшему общению, которое только доступно человеку. Вероятно, вы испытывали это. Нелепость и жестокость окружающей нас жизни и вблизи и вдали часто действует на меня как сонный кошмар: продажа и покупка моими детьми земли, которая не может быть предметом собственности, и дерзкая бесчеловечная китайская резня2 и речи Вильгельма3, и весь этот бред злых сумасшедших, наполняющий газеты, и хочется проснуться, тем более, что пробуждение это, чувствую, уже близко. [...]
  
   Леонила Фоминишна Анненкова (1845--1914) -- курская помещица, единомышленница Толстого.
  
   1 Анненкова писала Толстому: "Живу настолько хорошо или дурно, насколько хватает разуменья справляться со всеми трудностями жизни. Бывает легко и радостно, бывает трудно и тяжело; главная тяжесть от духовного и нравственного одиночества".
   2 Столкновение в Китае европейцев с "боксерами", национальным "Обществом большого кулака", ставившим главной задачей освобождение Китая от европейского влияния. В мае 1900 г. начались столкновения боксеров с европейцами, и европейские посольства вызвали в Пекин гарнизон матросов. Посольский квартал был осажден повстанцами. 20 июня китайцами был убит германский посланник Кеттелер за свои издевательства над китайцами, и начался обстрел и захват европейского квартала в Пекине. На выручку европейцам подошли русские и японские войска, и 14 августа под командой известного своей жестокостью ген. Линевича европейцы были освобождены, и террор по отношению к китайцам значительно усилился. Толстой начал писать "Послание китайцам", которое не закончил. В статье "Не убий" (дата: 8 августа 1900) он упомянул "ужасную по своей несправедливости, жестокости и несообразности с проектом мира китайскую бойню".
   3 Речи германского императора Вильгельма II. О них Толстой писал в статье "Не убий": "Что должно сделаться в голове какого-нибудь Вильгельма германского, ограниченного, мало образованного, тщеславного человека с идеалом немецкого юнкера, когда нет той глупости и гадости, которую бы он сказал, которая бы не встречена была восторженным hoch и как нечто в высшей степени важное не комментировалась бы прессой всего мира. Он скажет, что солдаты должны убивать по его воле даже своих отцов -- кричат ура! Он скажет, что евангелие надо вводить железным кулаком -- ура! Он скажет, что в Китае войска должны не брать в плен, а всех убивать, и его не сажают в смирительный дом, а кричат ура и плывут в Китай исполнять его предписание". Последняя речь Вильгельма, которую Толстой мог прочитать в газетах (см. "Русские ведомости" 1900,  206 от 26 июля), была им произнесена в Билефельде, при открытии памятника великому курфюрсту. Он закончил ее так: "Меня не упрекнут, может быть, за то, что я указал Германии путь через море. Я делаю это, чтобы тем запечатлеть славу отечества за его пределами и показать, что рука германского императора простирается к отдаленнейшим странам света. Нашей Германии предстоят великие времена. Я надеюсь, что каждый из моих подданных воодушевлен одним и тем же духом. В таком случае я могу безбоязненно взирать на сгустившиеся над нами тучи и, подобно графу Эбергарду, сказать, что я могу с доверием положить свою голову на колени каждого из вас".
  
   А. В. Власову.
   1900 г. Августа 2.
   [...] Желаю вам с успехом служить делу Божию. Думаю, что в этом состоит наша жизнь: это тот самый хлеб насущный, о котором мы просим в молитве.
  
   Е. Е. Егорову.
   1900 г. Августа 2.
   [...] Помогай вам Бог спокойно и радостно делать то великое дело, которое вы делаете, т. е. нести гонение за то, что вы стали передовыми борцами за освобождение людей и за установление нa земле царства Бога.
  
   Егор Егорович Егоров, крестьянин д. Мурашкино-Зиме, Вышгородецкой вол. Островского у. Псковск. губ., будучи призван на военную службу осенью 1895 г., отказался от присяги, и за неисполнение воинского приказа (взять ружье) 8 мая 1896 г. был присужден к отдаче в Бобруйский дисциплинарный батальон. На основании высочайше утвержденного 5 августа 1896 г. распоряжения комитета министров об отказывающихся от военной службы сектантах, 26 сентября 1896 г. был сослан на поселение в Якутскую область на восемнадцать лет. 9 июня 1897 г. Егоров прибыл в Якутск и был поселен вместе с духоборами в Усть-ноторе. В 1902 г. Егоров бежал из Якутской области и эмигрировал из России.
   Ответ на письмо Егорова от 31 мая 1900 г., полученное в Ясной поляне 1 июля : "Дорогой друг Лев Николаевич, на днях я получил от Прокопия Несторовича Сокольникова десять рублей, которые вы послали на имя его для меня пожертвованные неизвестным для меня Александром Владимировичем Жиркевичем, и мне хочется знать его адрес; и так, если вы знаете, где он живет, то, пожалуйста, потрудитесь прислать его адрес. Чувствительно вас благодарю за ваше доброжелание к нам -- имеете у себя в памяти нас и принимаете участие в сторонних жертвах. 1000 рублей, которые вы посылали для якутских духоборцев на имя П. Н. Сокольникова, получили. Нет слов, чтобы мы могли вас отблагодарить за вашу любовь и труд, оказанный нам, можем сказать только: да воздаст Бог мира и любви награду в предыдущей sic! жизни. Еще было послано пять писем в прошлом году для вас из Якутска от духоборцев, от вас не получали ответа; получили ли вы их или нет? Пожалуйста, пишите нам почаще письма, нам много радостно читать ваши письма".
  
   О. К. Клодт.
   1900 г. Августа 2.
   [...] Рад был узнать из вашего письма, что вы возвращаетесь в ту рабочую семью, в которой жили.1 Я вследствие своей старости и болезни и друтих условий лишен этого близкого общения с рабочим людом и очень больно чувствую это лишение, в особенности теперь, когда я писал свою статью и все более и более уяснял себе всю преступность и жестокость нашей барской жизни. [...]
  
   Из письма Клодт к Толстому от 20 июля: "Иногда как-то страшно бывает за него. Что вот не хватит духовной силы, и он согнется под давлением тяжелого запутанного положения, в которое он попал. Но он, мне кажется, твердо верит, что так и должно быть: "Возьми крест свой и следуй за мной!". Я думаю, что дух в нем так окреп и закалился от невзгод, что он выкарабкается и не упадет духом". Ответное письмо Клодт в архиве не обнаружено. По этому поводу Клодт сообщила редакции: "Эта часть моего письма к Толстому касается того момента жизни А. А. Ернефельта, когда, после духовного возрождения, у него возникает новая просветленная жизнь и внутренняя потребность согласовать свою внутреннюю жизнь со внешней, т. е. когда он решается ликвидировать свой городской образ жизни и переселяется в деревню и заживает упорным трудом земледельца, не считаясь с несочувствием этому со стороны жены. Он понес тяжелые материальные лишения, к которым его семья совершенно не была подготовлена".
   1 Летом 1900 г., уехав в Финляндию к Ернефельту, О. К. Клодт на два месяца прервала физическую работу на земле и свои занятия с крестьянскими детьми под г. Лугой, где в то время жила. Она писала Толстому 20 июля: "Надеюсь, что осенью я опять вернусь туда же и могу продолжать начатую воспитывающую меня жизнь и работу среди особенно тяжелых условий жизни нашего народа, жизнь, которая сначала трудна, но потом придает душевную силу и твердость".
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1900 г. Августа 3.
   [...] я желаю большинству молодых друзей моих: чтобы больше употреблять энергии на свое внутреннее душевное устроение, чем на пропаганду. [...]
  
   1 Перси Редферн (Percy Redfern) -- бывший социалист, активный член Манчестерского толстовского общества, автор книги "Tolstoy. A Study". См. книгу Моода "The Life of Tolstoy. Later Years", London, 1911, стр. 570 и письма 1901 г. Моод переслал Толстому письмо Перси Редферн от 25 июля н. ст. 1900 г., написанное на тему об английском обществе, войне и христианском отношении к жизни. Перси Редферн писал (перевод с английского): "Дорогой друг, осмеливаюсь так назвать вас, потому что хотя я и родился полвека позже вас, в самом сердце Англии и теперь живу и работаю конторщиком в английской оптовой кооперации среди облаков дыма и фабричных труб густо населенного Ланкашира, но я отчасти присоединился к той группе мужчин и женщин в Англии и Америке, которые не могут смотреть на вас иначе, как на своего главного учителя [...] И это не столько благодаря чтению, сколько благодаря Эйльмеру Мооду, хотя первое, чтo привлекло меня к вам, была ваша книга "Что такое искусство?" [...] Я достал ее в общественной библиотеке, прочел и вновь перечел ее, а затем и другие ваши книги, имевшиеся в местной библиотеке, и посетил Моода. Постепенно от прежнего правоверного социалистического взгляда на вас как на человека, который стал бы в Англии социалистом и лишь благодаря особым условиям отсталой России превратился, подобно Иисусу, в непрактичного индивидуалиста, я стал смотреть на вас так, как смотрю теперь. На этом опыте -- колония в Перлей и великодушная дружба Моода -- я понял, как в древние времена распространялась религия, когда личное общение заменяло общение через печатное слово".
  
   О болезни Джона Кенворти Моод писал Толстому 16 июля н. ст. 1900 г. (перевод с английского): "Дорогой друг, я колебался, писать или нет о бедном Кенворти, но чувствую, что надо написать хоть несколько строк. Пытаться входить в непонятные мне самому подробности его многочисленных ссор и обвинений, из которых многие, повидимому, совершенно неосновательны, будет ни к чему [...] Положение всех нас очень трудное, потому что приходится выбирать одно из двух: или вмешиваться в ссоры и пререкания, или же дать Кенворти понять, что мы хотим стоять в стороне от него и его предприятий. Уже несколько месяцев тому назад я предчувствовал наступавшую беду, и меня интересовало, к чему поведет его поездка к вам: отвлечет ли она его, или вызовет кризис. Много раз пытался я дружески говорить с Кенворти, указывая ему на его ошибки, но всё было напрасно [...] Наконец, мне пришлось письменно изложить то, чтo я говорил ему несколько раз, а именно, что я не могу брать его сторону против некоторых других лиц и что я прошу его не связывать моего имени с его новыми деловыми проектами [...] Два года я находился под почти гипнотическим воздействием его личности, и теперь испытываю как физическую, так и душевную потребность освободиться от его напряженного и возбуждающего влияния".
  
   П. И. Бирюкову.
   1900 г. Августа 6.
   [...] Это внутреннее, но поверхностно внутреннее; настоящее же внутреннее в том, что все ближе и ближе вижу смерть, а потому и настоящую жизнь, все чаще и чаще испытываю духовную любовь, отличающуюся от телесной (не половой, a симпатии телесной) тем, что этой, т. е. телесной, хочется отдаваться, а та -- духовная, напротив, большей частью вызывается обратным чувством: почувствуешь недоброе чувство и вспомнишь, что это смерть, что жизнь только в любви, и полюбишь духовной любовью, иногда более сильной, чем телесная. И духовная любовь большей частью обращается к врагам. Вообще могу сказать, что мне хорошо, было хорошо и в болезни, и надеюсь и стараюсь, чтобы было хорошо умирая.
   Из сверх комплектных радостей жизни самые большие доставляют молодые люди, как из богатых, так и из рабочих, которые приходят и пишут. Радует тоже то, что анархизм без насилия, анархизм неучастия в насилии все более и более распространяется. [...]
  
   И. Ф. Лебединскому.
   1900 г. Августа 6.
   [...] Люди везде одинаковы, и везде одинаково правительство1 -- источник всякого насилия и несправедливости. Не советую вам бороться прямо с насилием. Единственно успешная борьба в том, чтобы самому не нуждаться в насилии, не прибегать к нему, не участвовать в нем и в этом же убеждать других. [...]
    
   1 Лебединский жаловался Толстому на французскую администрацию, которая преследовала его за открытую продажу изданий "Свободной мысли". 8 октября 1900 г. Лебединский был выслан из Франции и переехал в Англию.
    
   Г. А. Русанову.
   1900 г. Августа 25.
   [...] Хотя я сам и люблю болеть и в смерти, слава Богу, не нахожу ничего неприятного, болезнь Антонины Алексеевны меня очень огорчила. Умирать же ей совсем не хорошо. Когда я говорю о смерти, мне всегда говорят стереотипную фразу: вы нужны, и я знаю, что говорящие это не имеют никаких оснований утверждать это; про Антонину же Алексеевну я твердо знаю, что как она была нужна и детям, и вам, и друзьям, мне первому, так она и нужна теперь. Но, впрочем, это дело не наше. Я знаю только то, что я очень люблю, и мне очень жаль ее страданий, и смерть ее была бы для меня большим горем.[...]
  
   Ответ на письмо Г. А. Русанова от 13 августа 1900 г., с извещением о болезни его жены, Антонины Алексеевны. Русанов писал: "Дай Бог Вам столько же радости, сколько, дали мне Ваши "несколько строк". Я получил их в тяжелое для меня время. Вот уже четвертая неделя, как заболела Нина. У нее было воспаление легких вместе с таким сильным, повторявшимся несколько дней кровохарканием, какого никогда прежде не бывало. Теперь она поправляется, но чрезвычайно медленно [...] Отгоняю от себя мысли о будущем. Только и отрада мне, когда думаю о Боге да о Вас. Когда я прочел Нине Ваше письмо, у нее были слезы на глазах. Она просит написать, что кланяется Вам и благодарит Вас за ласковые слова о ней. Слава Богу, что Вам лучше. Мне нужно, чтобы Вы долго жили. Чтo было бы со мною без Вас, если бы Вас не было никогда! Вы правду говорите, что жизнь это сон: для меня теперь она тяжелый сон, а без Вас она была бы кошмар, мрак! Если найдется время, и позволит здоровье, напишите еще "несколько строк" (о себе и, если можно, о том, чтo пишете; я никому не скажу. Впрочем, о чем захотите). Мне совестно беспокоить Вас так часто, и я не хотел просить, но "все мы любим сладкое", как сказала бедная Анна Каренина часть 7-ая, гл. XXIX, и вот не мог удержаться".
  
   П. Сергееву.
   1900 г. Августа 25.
   [...]Много ли, мало ли нас, пострадаем ли мы или не пострадаем мы в этой жизни за исповедание истины, будем стараться служить Богу, а не людям и не злу, будем исполнять волю Бога, веруя в то, что от исполнения Его воли ни для нас, ни для других людей ничего, кроме добра, быть не может.[...]
  
   Письмо адресовано иркутскому духобору Петру Сергееву.
  
   В. В. Стасову.
   1900 г. Сентября 3.
   [...]Всегда мне ужасно больно, когда нужно ходатайствовать перед разбойничьей шайкой о том, чтобы они смягчили свои разбои. Подумать, что в Сибири 1500 человек скопцов. Если бы была задана задача, как наидействительнейшим способом поддержать эту нелепую секту, то нельзя было найти более верного средства, как наказание, т. е. гонение.[...]
  
   Б. С. Миронову.
   1900 г. Сентября 17.
   Я получил ваше письмо и не могу жалеть о вас, как вы пишете, хотя и понимаю, что вам трудно. Не могу жалеть потому, что та внутренняя борьба, которую вы испытываете, есть признак истинной жизни. Я скорее жалею тех, которые не испытывают этой борьбы -- не начали жить истинной жизнью, хотя и кажутся довольными и спокойными.
   Помочь я вам тоже не могу в самой борьбе, также как не могу помочь приложением силы к одной стороне коромысла весов тому, чтобы поскорее окончить взвешивание. Все, чтР я могу сделать, это то, чтобы постараться устранить все те условия, которые мешают правильному взвешиванию, и это самое я спешу и особенно желал бы сделать в вашем случае. Есть условия, нарушающие правильность взвешивания (внутренней борьбы в вас) в пользу телесной ложной жизни: это одурманение себя табаком, вином, кутежами (довольно, казалось бы, и тех условий гипнотизации, среди которых вы живете, чтобы не прибавлять к ним еще новых), и есть условия, нарушающие правильность в пользу духовного существа: это то, чтобы уверять себя в том, что ты хочешь всем пожертвовать для духовной жизни, когда ты в действительности еще не хочешь этого. Очень советую вам избегать обеих ошибок. В период борьбы нужно соблюдать насколько возможно в ясности свои умственные силы, а не одурманивать их табаком, вином, в особенности, табаком. Избегайте и другой ошибки воображать себя духовно сильнее, чем ты еси. Это все равно, что рукой качнуть коромысло весов в ту сторону, которая желательна. Коромысло вернется еще больше назад и достигнет обратное цели.
   Главное, надо помнить, что дело совсем не в том, чтобы отказаться от военной службы или служить в ней, а в том, чтобы прожить жизнь по воле Того, Кто послал нас в нее. Воля же Его в том, чтобы мы жили истинной жизнью, т. е. в душе нашей шла борьба между телесным и духовным человеком. И потому нам нужно только не нарушать эту борьбу, стараться, чтобы она была честная. Какой бы в данном, вашем случае ни был исход борьбы, ничего не может быть для вас дурного. Если телесная жизнь ваша так сильна, что вы не можете перенести весь смысл и интерес жизни в духовное дело служения Богу, то вы не виноваты в этом, так как телесная жизнь ваша исходит из того же источника, из которого и духовная, и тогда служите в военной службе до тех пор, пока можете, и ничего от этого для вас не будет дурного. Если же ваше духовное состояние таково, что военная служба невозможна для вас, потому что весь интерес и смысл и радость жизни перенесен на служение Бога, то вы без усилия поступите так, как вам укажет ваше сознание, и тоже все будет хорошо для вас.
   Главное, будьте правдивы сами с собой; это важнее всего. Только тогда вы услышите голос Бога, который живет в вас, и Он укажет вам все, чтР вы должны делать. Пишите мне. Очень рад буду, если могу быть вам нужен.
  
   Борис Семенович Миронов (1882--1922) -- сын Семена Васильевича Миронова (1844--1917), отставного офицера, проживавшего в станице Урюпинской, Донской области, юнкер Николаевского кавалерийского училища. В 1902 г. произведен в офицеры одного из лейб-казачьих полков. В 1905 г. за пропаганду среди нижних чинов идей Толстого отбывал месяц наказания на гауптвахте; был освобожден после медицинской экспертизы, признавшей его душевно больным на почве развивавшегося прогрессивного паралича. Болезнь лишала Миронова возможности работать и привела к смерти.
   Ближайшим поводом переписки Миронова с Толстым послужило его душевное состояние, вызванное необходимостью принять присягу, чтР шло в разрез с его убеждениями. Обращение Миронова к Толстому произвело большое впечатление на военное начальство, и Миронов был приглашен к начальнику военно-учебных заведений вел. кн. Константину Константиновичу Романову (выпускавшему стихи под псевдонимом К. Р.) для объяснений. Вел. князь любезно принял Миронова, попросил разрешения прочитать письмо Толстого, и конфликт был ликвидирован. В Урюпинской Миронов познакомился с Ф. А. Страховым, находился под его влиянием и поддерживал дружеские отношения с семьей Страхова многие годы.
   Ответ на письмо Миронова от 9 сентября 1900 г.: "Федор Алексеевич Страхов открыл мне новый, чудный мир, в котором я всегда чувствовал живейшую необходимость, но со своим слабым умом я не в силах был разобраться в той ужасной лжи и путанице, в которой вырос сам и видел окружавших меня людей. Своими простыми, но ясными истинами Вы ответили мне, Лев Николаевич, на существеннейшие запросы моего духовного "я", смысл жизни стал мне ясен, но я всё не могу еще решиться распахнуть двери и вырваться на свежий воздух. А между тем, общее течение перенесло меня из кадетского корпуса в военное училище, и вот теперь я очутился в самом рассаднике всякого насилия и лжи, задыхаюсь, хочу вырваться отсюда и боюсь... боюсь, погнавшись за журавлем, потерять синицу, даром, что питаю к ней отвращение. И, находясь в состоянии такого ужасного разлада, я стараюсь забыться за папиросой и курю, курю до одурения. Посмотришь кругом себя: всё обставлено так законно, нормально, даже вполне здраво, повидимому, что не хватает духу сказать моим мучителям, среди которых много милых и добрых людей: "оставьте меня, не ломайте, пустите!". Кто же заставлял меня идти сюда? Ведь знал же я на что иду? Неужели я человек без разума и воли? Пожалейте меня, дорогой Лев Николаевич, если только я заслуживаю сожаленье, скажите мне свое доброе слово, поддержите меня и научите".
   В ответном письме от 23 сентября Миронов писал: "Сердечно благодарю Вас за то, что Вы не отказались поддержать меня в трудные минуты жизни; ответ Ваш объяснил мне многое. Я безусловно не нахожусь на такой нравственной высоте, чтобы отдать и жизнь свою и силы для служения Богу. Я могу пожертвовать для этого какими угодно материальными благами, но мне кажется, что достаточно будет тогда одного только взгляда, брошенного на меня любым из моих бывших товарищей, чтоб привести меня в смущенье [...] Вы обращаете внимание всего света на ненормальные условия современной жизни вообще и в частности на суд, с сопровождающим его физическим насилием над людьми, называемыми преступными. Но взгляните теперь на вопиющее зло, совершаемое на моих глазах, на нравственное и физическое порабощение военно-учащейся молодежи, которую родители за недостатком материальных средств отдают на казенный счет в кадетские корпуса. Теперь я среди юнкеров, и в чем же заключаются их интересы: в службе, в женщинах и водке. Они даже не могут допустить возможности какой-либо иной жизни, вызванной нравственными побуждениями. И ведь в таком положении целые десятки тысяч "образованных" молодых людей! Вот на что обратили бы Вы еще свое внимание и перо, дорогой Лев Николаевич!".
  
   И. М. Трегубову.
   1900 г. Сентября 18?
   Дорогой Иван Михайлович. Вы меня благодарите, а я вас очень, очень благодарю за ваше доброе письмо. Слова могут разделять нас, но не чувство религиозное, не стремление. В этом я уверен, что мы вместе. Слова важны, но в сравнении с чувством религиозным, с стремлением к Богу -- ничтожны.
   Чтобы не расходиться, будем иметь в виду стремиться к Богу, будем сознавать, что истинная, спокойная, твердая жизнь только в Боге, и мы все будем вместе. В последнее время мне особенно стало ясно ужасающее различие тех двух жизней, которыми мы все живем. Сначала они сливались, а теперь так определенно раздвоились, что я всякую минуту, особенно когда сам себе гадок своими телесными слабостями: похотью, гневом, гордостью, могу уйти от своего тела в ту божескую духовную жизнь, которая доступна всем нам. Стоит только вспомнить, кто я: сын Божий, слуга Его. [...]
  
   В. Н. Давыдову.
   1900 г. Сентября 28.
   [...]Книга1 ваша, как я понял из вашего письма, будет напечатана, а это главное. Если бы даже она не была напечатана, она, т. е. мысли, в ней выраженные, не пропадут и принесут свой плод. В этом свойство мысли и ее выражения. [...]
  
   Переписка с Владимиром Николаевичем Давыдовым в 1899--1900 гг. касалась опубликования в Женеве философского сочинения Давыдова. Осуществление издания взял на себя П. И. Бирюков.
  
   1 В письме от 24 сентября 1900 г. Давыдов изложил свой проект "Всемирного союза человечно республиканских федераций всех народов земного шара". Он писал: "В историко психические моменты наши состояния европейской цивилизации, когда почти всяких категорий области человеческого знания арсеналы уже переполнены волшебно могучими орудиями и силами производства всяких жизненно людям насущных вещественных и духовных приспособлений, коренной источник решительно всяких бедствий сообщежитейских -- отсутствие у людей легкой возможности соответственно затрачиваемому каждым своего личного труда и таланта приспособиться удовлетворительно в государственности. А это потому, что повсеместно в более или менее монархически обесчеловеченных государственностях, государственно организуемые шайки бесшабашнейших хищников систематически последовательно государственностью заганивают громаднейшее большинство в Нищету, смердящую трясину телесной и духовной проституции, при чем умирающих с голоду уже легко запрягают в свои всегда ростовщически разбойничьи хомуты надрываться в вырабатывании им изысканных с демоническими прожиганиями животных пресыщений. Повсеместно абсолютно устранить роковые основы Нищеты, тем вырвать Человечество из нынешнего сообщежитейского ада и его ввести в Человечно Счастливое сообщежитие, естественно устанавливающее всеобщий мир, может по мировой силе вещей осуществить единственно только Всемирный союз человечно республиканских федераций всех народов земного шара".
  
   А. Бавастро.
   (О средстве воздействия на людей)
   1900 г. Сентября 28.
   Есть только одно средство воздействия на людей -- это личное совершенствование.
   Знаю я, что это средство очень медленное -- часто оно действует тогда, когда уже нет того, кто употреблял его -- и не на тех людей, на которых мы бы желали действовать, знаю, что мы привыкли думать, что не только возможно по своей воле действовать благотворно на других людей, но что даже в этом состоит наша обязанность, и что мнимых средств для этого много, начиная от телесных наказаний и кончая чувствительными фразами, смысл которых в том, чтобы другие делали то, чтР мы говорим, а не то, чтР мы делаем. Все это я знаю, но что же делать, если все это очень большие и вредные заблуждения, а средство, хотя и трудное и требующее постоянного строгого внимания к себе, есть только одно: самому стараться быть воздержнее, правдивее, добрее. Хорошая сторона этого средства в том, что если оно и не всегда достигнет желаемой цели -- улучшения известного лица (хотя более вероятия подействовать этим средством, чем всем другим), средство это всегда наверное принесет пользу и самую высшую тому, кто его будет употреблять, и многим людям, хотя, может быть, и не тому, кому желаешь.
  
   Ответ ученику седьмого класса Московского коммерческого училища А. Бавастро на его письмо от 26 сентября 1900 года. Бавастро писал: "Решаюсь обратиться к Вам с просьбой ответить на вопрос: как вдохнуть в людей (слабых или нехороших) достаточное количество нравственной силы для победы над злом любовью, как развить в человеке ее постепенно (с детских лет)?".
  
   П. И. Бирюкову.
   1900 г. Сентября 28.
   [...] Часто трудно радоваться, когда дети родятся у людей, живущих не так, как должно, по их же мировоззрению. О вашем Борисе1 можно радоваться. [...]
  
   1 4 сентября н. ст. 1900 г. у Бирюковых родился сын Бориса.
  
   М. О. Меньшикову.
   1900 г. Сентября конец.
   Сейчас опять читаю из Книжек Недели Очерки Прошлого1 и восхищаюсь. [...] Это без всякого сравнения лучше всего того, что печаталось во весь год в Неделе. Пишу это только затем, чтобы поделиться с вами моим впечатлением. Судя по времени, которое она описывает, это уже не молодая женщина. Как она с таким талантом утерпела не писать, и хорошо сделала. Это одно из тех истинно художественных произведений, которые открывают в том, чтР давно видишь, новые невиданные и прекрасные вещи. [...]
  
   1 О. Боловино-Починковская, "Очерки прошлого".
   Автор "Очерков" -- Варвара Васильевна Тимофеева (р. 1850 г.), писавшая под псевдонимами: В. Т-ва, О. Боловино-Починковская и Анна Стацевич. В 1873 г. заведывала отделом хроники в журнале "Искра", в 1878 г. в журнале "Слово" напечатана ее повесть "Идеалистка", в 1902 г. в журнале "Новое дело" печаталось продолжение "Очерков", под заглавием: "В шестидесятых годах", в 1904 г. в февральской книжке помещены ее воспоминания о Ф. М. Достоевском ("Год работы с знаменитым писателем").
  
   М. О. Меньшикову.
   1900 г. Сентября конец.
   Написал вам прилагаемое письмо,1 дорогой Михаил Осипович, под впечатлением прекрасных мест, урывками прочтенных в "Очерках Прошлого", например, сцена со священником, Смоквина и др. -- но потом попал на описание Пашкевича и попечителя, в особенности Пашкевича, и огорчился и решил не посылать письма (как ужасно вредна для художественного произведения фальшивая нота, отсутствие чувства меры) [...]
  
   1 См. предыдущее письмо.
  
   Циркулярное обращение к адресатам об отказе от эпитетов.
   1900 г. Октября начало.
   Находя обычные в письмах эпитеты обращения и подписей излишними и затруднительными в применении и часто лживыми, мы решили не употреблять ни тех, ни других и обращаться в письмах точно также как мы обращаемся в личных сношениях и потому отсутствие обращений и подписей в наших письмах просим принимать не как признак отсутствия уважения или доброжелательности, а только как желание избавиться от ненужной и неприятной условности.
  
   П. И. Бирюкову.
   1900 г. Октября 2.
   [...] вы оба не цените своей жизни и, кроме незаметного вам влияния на людей, как будто не видите важности воспитания 5, не 5, а 6 душ детей.1 Как бы я пошел к вам на воспитание. А вы хотите все испортить. А главное: tout vient Ю point Ю celui qui sait attendre.2[...]
  
   1 Собственный ребенок Бирюковых, трое крестьянских детей и два сына Н. Н. Ге (младшего), воспитывавшиеся у них.
   2 все удается тому, кто умеет ждать.
  
   Л. А. Ергольской.
   1900 г. Октября 2.
   Письмо ваше с рисунками и писаниями мальчиков я получил, но не отвечал потому, что ничего определенного не мог ответить. Особенных талантов по тому, что я видел, незаметно. Ежели же они и были бы, то, по моему мнению, ничего для поощрения этих талантов делать не нужно. Если есть талант, то он сам выбьется. Отрывать же мальчика от крестьянской жизни, переводя его в городскую и в школу, я считаю преступлением.
   Стихи мальчика, который пишет, никуда не годятся, но рассуждение его показывает ум и серьезность. Тем более надо желать, чтобы этот ум и серьезность остались в деревенской трудовой среде, а не увеличили бы и так ужасающее количество журнальных писак.[...]
  
   Ответ на письмо Людмилы Андреевны Ергольской (Холопеничи Борисовского у. Минской губ.) от 26 сентября 1900 г., с напоминанием об отправленных Толстому в июне месяце рисунках и стихотворениях двух крестьянских мальчиков. "Оба талантливые, способные дети очень бедного крестьянина, которые нигде не были в школе и всё дошли самоучкой, трудом, способностями и сильным желанием развития".
  
   С. Н. Кикиной.
   1900 г. Октября 2.
   [...] я не думаю, чтобы предоставление крестьянам земли побудило бы их к пьянству. Дочь моя, по совету моему, сделала так: сбавив около 20% с прежней цены, предложила крестьянам платить за землю себе же в общественный капитал, который они могут употреблять как захотят: на уплату податей, на школы, на общественные нужды. До сих пор -- лет 5 уже -- дело идет очень хорошо.1[...]
  
   Софья Николаевна Кикина -- помещица Пензенской губернии, владевшая имением в 240,03 десятины в с. Ново-Троицком, Горка-тож, Салминской волости Саранского уезда.
   Ответ на письмо Кикиной из Парижа от 13/25 сентября 1900 года. Кикина обратилась к Толстому с двумя просьбами: предоставить ей перевод на французский язык нового произведения Толстого и дать совет по следующему вопросу. Свою землю в Пензенской губернии она сдает крестьянам в аренду за восемьсот рублей. Хочет, по мере увеличения ее заработка, сбавлять аренду. Как сделать, чтобы это не приняло формы деморализующей подачки? Думает, что лучше всего употреблять половину платы на улучшение этого земельного участка. Намерена сдать крестьянам землю в долгосрочную аренду, обеспечив в договоре такой способ аренды и при наследниках.
  
   1 Татьяна Львовна Толстая (в замужестве Сухотина), желая на практике осуществить идеи Генри Джорджа, решила полученное ею по наследству имение близ Ясной поляны, в д. Овсянниково, сто восемьдесят десятин, сдать в аренду двум соседним деревням, по шести рублей за десятину, с тем, чтобы эти деньги шли в общую кассу на удовлетворение общественных нужд, по усмотрению самих крестьян. Условия ею были выработаны при участии Толстого в 1894 г., и крестьяне пользовались землею в течение нескольких лет. Но впоследствии, когда они убедились, что Татьяна Львовна не только не требует с них аренды в свою пользу, но и не контролирует их взносов, они "перестали платить арендную плату и стали пользоваться землей даром. Некоторые крестьяне стали даже спекулировать землей, получая ее даром и сдавая соседям за плату". Это побудило Татьяну Львовну согласиться на просьбу крестьян и продать им землю в собственность. См. воспоминания Т. Л. Сухотиной-Толстой: "О том, как мы с отцом решали земельный вопрос" ("Толстой и о Толстом", изд. Толстовского музея, М. 1924, стр. 46--62).
  
   В ответном письме от 13/25 октября 1900 г. Кикина писала: "Примите мою искреннюю и глубокую признательность за Ваше письмо. Г-ну Черткову напишу, с крестьянами буду, по мере сил, поступать по данному Вами направлению".
  
   З. Г. Рубан-Щуровской (Ге).
   1900 г. Октября 2.
   [...] я постараюсь самым точным образом ответить вам и выразить все то, что я думаю об этом важном и, чем старше я делаюсь, тем больше занимающем меня вопросе о воспитании следующего за нами поколения.[...]
  
   Ответ на письмо З. Г. Рубан из Алушты от 23 сентября 1900 г. . Рубан писала о волновавшем ее вопросе воспитания детей: "Идя одним путем, я как бы сама привожу их на заклание, и мне здесь кажется что-то жестокое, во всех же других путях мне чувствуется фальшь, и эта неуверенность так тяжела и дальше становится нестерпимой. В чем-то я тут путаюсь, и хочется мне притти к Вам. Вы, наверно, увидите мою ошибку".
  
   Эдуарду Бренифу (Edward A. Braniff).
   1900 г. Октября 2/14.
   Я думаю, что моя книга "Христианское учение" всего полнее передает мое мировоззрение.
  
   Эдуард Брениф (Eiward A. Braniff), Канзас, США, обратился с вопросом, в каком сочинении полнее всего изложены взгляды Толстого на религию. Письмо Бренифа в архиве не обнаружено. В письме от 26 ноября н. ст. 1900 г. Брениф благодарил Толстого за "любезное указание".
  
   А. Файфильду (А. С. Fifield). Черновое.
   1900 г. Октября 2.
   Я получил уже изданные вами мои книги и листки и программу дальнейших изданий. От души благодарю вас. Издавая так, как вы издаете, вы исполняете самое близкое моему сердцу желание иметь своим читателем большую публику, рабочего трудящегося человека и подвергнуть свои мысли его решающему суду.
   Не могу не выразить при этом сожаления о том, что я слишком много потратил времени на удовлетворение вкусов малой утонченной и развращенной публики, к которой сам принадлежал и слишком поздно стал иметь в виду того читателя, который составляет везде 9/10 всего человечества.
  
   Первая редакция письма в издательство "The Free Age Press". Адресовано письмо на имя заведующего издательством А. Файфильда (А. С. Fifield). Издательство "The Free Age Press" было учреждено В. Г. Чертковым в 1899 г., на его средства, и являлось филиалом издательства "Свободное слово". Оно издавало на английском языке произведения Толстого и литературу в духе его мировоззрения. Издания отличались большим изяществом и дешевизной (цена мелких брошюр определялась в 12 коп., больших книг в переплетах -- 1 р. 50 коп., на русские деньги). Из произведений Толстого изданы "В чем моя вера", "Так что же нам делать?", "Народные рассказы", религиозно-философские произведения последних лет и другие. Файфильд, поставивший дело на должную высоту, заведовал издательством до 1902 г. Заместителем его и компаньоном издательства был Томас Лори (Thomas Laurie), с тем же успехом продолжавший дело до своей смерти (ум. около 1910 г.). С возвращением Чертковых в Россию издательство постепенно деятельность свою прекратило.
   Письмо к Файфильду было составлено по просьбе В. Г. Черткова, писавшего Толстому 4 сентября н. ст. 1900 г.: "Мой помощник Fifield, по вашим английским изданиям, которые, к слову сказать, имеют большой успех и, вследствие своей дешевизны, достигают "рабочих" читателей, раньше совсем незнакомых с вашими писаниями, -- Fifield пишет мне следующее (в перевода): "Не написал ли бы Толстой несколько слов обращения к английскому рабочему народу, которое мы могли бы употребить для изданий "Free Age Press", в серии народных выпусков. Или, если это невозможно, то хоть несколько слов участия и поддержки его нашей работы по издательству "F. А. Р.", так, чтобы читатели могли бы быть уверены, что они получают (настоящие) аутентичные издания". Пожалуйста, дорогой друг, сделайте это для нас, т. е. напишите мне по-русски несколько слов одобрения и поощрения по отношению к этому нашему английскому предприятию, которое является первым осуществлением в крупных размерах задачи "Международного Посредника". Столько лиц, единомышленных с вами, вкладывают в это дело свои труды совершенно безвозмездно, из одной преданности вашей мысли (разумею моих сотрудников и русских и английских), что несколько одобрительных или признательных слов от вашего лица было бы более, чем желательно, и всех нас очень обрадовало и ободрило бы в деле, которое представляет гораздо больше затруднений и препятствий, нежели возможно себе представить, судя по результатам. Напишите по-русски, я переведу. Для того чтобы напомнить вам общий характер этого предприятия "Free Age Press", посылаю вам при сем две маленькие печатные программы. Это желательно получить от вас как можно скорее, так как оно нужно нам именно сейчас".
   Текст письма на имя Файфильда был написан по-русски, для перевода на английский язык, в письме к В. Г. Черткову от 2 октября. Толстой писал Черткову: "...Теперь еще самое важное: хотел написать Fifield'у, но едва ли успею [...] Попытаюсь". Вписан текст письма к Файфильду и затем: "Ничего не вышло; но, может быть, вы на этой канве что-нибудь придумаете прибавить, изменить, выпустить. Издания его поразительны". По этому письму Толстого к Файфильду Чертков составил новое письмо, по-английски, которое прислал Толстому для подписи.
  
   В. В. Стасову.
   1900 г. Октября 5.
   [...] Не верю я, чтобы вы, старый, умный, добрый человек, боялись или ненавидели смерть. Только она, т. е. мысль о ней, выносит в такую область мысли, где полная свобода и радость.
  
   Ответ на письмо Стасова от 30 сентября 1900 г.: "Лев Николаевич, я не хотел писать вам раньше, чем буду иметь возможность сообщить ответ по порученному вами мне делу. Я видел и прослушал вашего посланного и сразу увидел, что вряд ли можно что-нибудь тут сделать. Однако, так как вы мне поручили, то я пошел на справки и разведки, также посовещался с вашим всегдашним докой А. Ф. Кони, так как я сам ни в одном глазу не юрист (даром, что воспитывался в Правоведении). Потом, обсудивши всё, объявил вашему посланному, что дело не обещает никакого успешного результата, -- и разве каким-то чудом может произойти какое-нибудь изменение и поправка. Как, и что, и почему -- я авось сообщу вам (если вы пожелаете и еще будете интересоваться при множестве ваших дел), -- сообщу вам в конце декабря или в начале января, когда собираюсь в Москву и когда, если вы дозволите, надеюсь не раз побывать и у вас. -- Ах, как бы этого желал! Но для этого надо, раньше всего, чтоб я был жив, а во-вторых, чтоб я был здоров. И то и другое у меня покуда есть, -- но ведь чтР дальше будет, кто может сказать. Особливо, когда человеку 761/2 лет. Вон в середине августа, в Парголове на даче, мы стояли вокруг постели моей невестки, ожидая, скоро ли, скоро ли кончится ее обморок, а он нас пугал, потому что продолжался гораздо больше, чем это бывало вот в прошлую и предпрошлую неделю (при ее болезни сердца), -- стоим, стоим, перепуганные, со сжимающимся в таком страхе сердцем, какого и не расскажешь, -- да, да, стоим и ждем, а уж это была смерть, и она тотчас перед нашими глазами начала изменяться и холодеть, -- вот тут каково нам всем было, и какой дубиной меня тут хлопнуло по голове. Вот, пожалуй, скоро и я такой спектакль дам другим. Ах, какой ужас! А ничего не поделаешь -- и Льва Толстого больше не увидишь и не услышишь. Как знать, и чтР можно отгадать? Всё это время что-то не так. Ваш В. Стасов. Лев Николаевич, а всё-таки нельзя ли мне узнать, дошло ли до вас мое письмо, где я именно тоже говорил о Смерти, но тоже и про "Ниву"? TЮк ничего и не знаю, а хотелось бы, тЮк хотелось бы. В. С."
  
   Феликсу Орту (Felix Ortt).
   1900 г. Октября 6/18.
   [...] Я могу работать, и это делает жизнь прекрасной.
   Вы меня спрашиваете, над чем я работаю? Я начал несколько вещей, между прочим и роман, о котором вы упоминаете, но времени у меня осталось мало, и совесть требует писать не то, что мне приятно, а то, что мне кажется нужным. А таких писаний у меня много, готовых и начатых. Одно из них это "Рабство нашего времени", которое теперь печатается в Англии на русском и английском языках.
   Что касается вашего вопроса о школьной сцене, в которой я рассказывал детям историю Наполеоновских походов и тем возбуждал в детях патриотические чувства, то должен сказать, что было это до моего духовного перерождения, и теперь я в этом очень раскаиваюсь. Таким рассказом можно пользоваться лишь как иллюстрацией для того, чтобы показать, как обычно развращают детей.
   Я рад был узнать, что вы так правильно смотрите на успехи и недостатки вашей колонии. Лишь духовное, т. е. человеческое сознание имеет значение, и если у людей есть христианское, истинное христианское сознание или мировоззрение, то из него вытекут разнообразнейшие и благодетельнейшие последствия, какие именно, мы заранее предвидеть не можем. Но когда люди берутся за самые ответственные дела без истинного христианского сознания, то такие дела ничего не стоят и не оказывают никакого влияния на людей.
   Передайте мой привет всем нашим друзьям,1 также и де Брюину,2 если вы сноситесь с ним. Мне жаль, что я не могу читать по голландски. Хочу теперь выписать голландское евангелие и выучиться этому языку.3
  
   Ответ на письмо Феликса Орта (Felix Ortt), редактора издававшегося в Голландии (Гаага) журнала-листка свободно-христранского направления "Vrede", от 10 октября н. ст. 1900 года. Спрашивая Толстого о состоянии его здоровья, Орт интересовался также, справедливы ли газетные сообщения о его работе над романом "Отец Сергий". По поводу изданной в Англии книги "The Long Exile and Other Stories for Children", by Count Lyof N. Tolstoi, London, Walter Scott, s. а., Орт выразил недоумение, как могут согласоваться со взглядами Толстого на патриотизм его рассказы детям о Наполеоне и Александре I. Эти сцены рассчитаны на развитие в детях патриотических чувств. (Орт имел в виду статью Толстого "Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы", напечатанную в журнале "Ясная поляна" 1862, стр. 71--73 и помещенную в указанном сборнике под заглавием "School Scenes at Yasnaya Polyana", стр. 357 и сл.). Остановившись на жизни голландских единомышленников Толстого, Орт сообщал (перевод с немецкого): "Число наших друзей, так же как и вы стремящихся к христианской жизни, постепенно увеличивается. У нас теперь в Гааге имеется христианско-коммунистическая типография (Vrede), где наши единомышленники печатают наш листок и ваши произведения. У нас есть колония [...] Вначале мы встретили много затруднений, так как многие социалисты и анархисты приходили к нам не для того, чтобы вместе с нами стремиться к христианской жизни, а для того, чтобы использовать наше знакомство в материальном отношении. Это огорчение доказало нам, что мы тогда только сможем быть чисты, когда не будем иметь возможности давать этих денег [...] Когда наши деньги выйдут, к нам будут приходить только истинно духовные единомышленники. Теперь же мы начинаем материально ослабевать, и наше финансовое положение таково, что колония, вероятно, не сможет существовать без того, чтобы не сделать займа под залог, так как мы не имеем средств купить земледельческие орудия. Но это лучше, что колония гибнет, так как идея страдала бы о т ложных друзей, пришедших к нам ради денег. Приходят и такие, которые не чувствуют себя счастливыми в капиталистическом обществе и на государственной службе [...] Так борется старое и новое в сознании некоторых, но трудно стряхнуть мирские цепи роскоши и хорошего положения [...] Мы можем открыто работать, и ясное познание христианской жизни распространяется. Остаемся всегда сердечно благодарны вам за то, что ваши сочинения, особенно "В чем моя вера" и "Царство божие" разбудили и усилили это сознание".
  
   1 Феликс Орт передал Толстому приветы от голландских его единомышленников ван Миропа (van Mierop), проф. ван Реса (van Rees), Кильстра (Kylstra), А. де Ку (A. de Кое) и Л. А. Белера (BДhler). Об этих лицах см. в "Листках свободного слова", Purleigh, 1898, 1, стр. 21.
   2 Де Брюин (De Bruin) -- голландец, по своим религиозным убеждениям отказавшийся от военной службы и находившийся в тюрьме. 1? мая 1900 г. Толстой послал ему, на имя Феликса Орта, телеграмму. Орт писал в том же письме: "Вашу любезную ободряющую телеграмму к молодому отказавшемуся от военной службы де Брюину я получил и перетелеграфировал ее в тюрьму. Обращение в тюрьме здесь мягче, чем в России, и заключенным вполне разрешается получать телеграммы. Он бодр, но конца его страданиям и аресту не видно [...] Его жертва приводит очень многих в нашей стране к размышлению, и существует сильное открытое движение в его пользу".
   3 Орт писал Толстому: "С Шкарваном в Швейцарии и с другим" друзьями за границей мы в дружественных отношениях. Мы жалеем только, что так мало заграничных друзей знают наш голландский язык и что наша работа неизвестна также и вам". Очевидно, в ответ на письмо к Феликсу Орту Толстой получил Евангелие на голландском языке: "Het Nieuwe Testament of Alle Boeken Des Nieuwen Verbonds van onzen heere Jesus Christus, Op last van de Hoodmogende Heeren Staten -- Generall der Vereenigde Nederlanden, Uitgegeven door Het Nederlandsh Bijbelgenootschap". Amsterdam, 1894. Надпись: Aan Leo Tolstoy von ziin Hollandsche vrienden, 29.10.1900" "Новый завет всех книг нового завета господа нашего Иисуса Христа. По поручению государственного канцлера Нидерландских штатов издано Нидерландским библейским обществом". Амстердам, 1894. Надпись: Льву Толстому от его голландских друзей, 29. 10. 1900".
  
   А. В. Юшко.
   1900 г. Октября 19.
   [...]Радуюсь тому, что, как это вижу на всех людях, ставших на путь христианской жизни, и на вас, что формы жизни изменяются, но сущность ее остается неизменной, и возврата нет. Все мы разбросаны, как огни, которые зажигают степь, и чем более мы раскиданы, тем лучше -- тем успешнее совершается дело божие. А тухнуть огни, если они настоящие, не могут. Может быть, я ошибаюсь, но по словам Антонова я заключил, что вы иногда унываете. Не унывайте, милый друг, жизнь ваша уже сделала много добра, и, вероятно, не вероятно, a наверное, сделает еще много добра людям, хотя вам и нам, может быть, и не придется его видеть.
  
   Авраам (сокращенно Роман) Васильевич Юшко (1867--1918) -- ветеринар, с начала 1890-х гг. единомышленник Толстого, со школьной скамьи до конца дней своих отличавшийся большой прямолинейностью в проведении в жизнь своих убеждений, вследствие чего постоянно терпел преследования со стороны властей. С 1892 г., по окончании Харьковского ветеринарного института, средства к существованию добывал сельским хозяйством, которое без наемного труда вел на Черноморском побережье, арендуя небольшие участки земли. Практиковал среди местного населения безвозмездно. Приобрел среди него большой авторитет, уважение и любовь.
   Юшко писал Толстому, после двухлетнего перерыва, в начале октября 1900 г. (письмо не датировано): "Вот когда довелось написать вам о себе, только спустя два года. И не писал не потому, что мало думал о Вас; нет, я каждый день и встаю и работаю и ложусь с мыслью о Вас, сердце мое переполнено любовью к Вам. Не писал же я потому, что в жизни нашей мало было хорошего, чем бы можно было порадовать Вас, и считал преступным причинить Вам хотя крохотное огорчение и беспокойство, которое, пожалуй, могло отражаться и на Вашей работе, так необходимой людям. Много и без нас горечи в Вашей жизни, так-что невольно заставлять Вас переживать еще и наши неудачи как-то нехорошо. Нам ведь не удалось устроить жизнь так, как думалось. С одной стороны мешали этому и, пожалуй, главным образом внешние причины -- давление со стороны администрации, с другой -- причины внутренние, так как много было людей, на которых приходилось затрачивать большое количество сил духовных и материальных, чтР, в конце концов, привело к усталости надорванности [...] Всё это время, дорогой Лев Николаевич, я не переставал мысленно жить с Вами и работать над тем, над чем работал, сколько мог, сколько был в силах. То, что многие желания не осуществились и осуществятся ли скоро, меня не беспокоит, так как знаю, что важна не та или иная форма, в которой осуществляется истина, а важна сама истина -- всё большее и большее сознание людьми своего братства, а в какой форме выльется это сознание, это всё равно, лишь бы люди поняли, что они братья, братья вздорные, неуживчивые, несправедливые, мелочные, корыстные, но всё-таки братья, дети одного отца".
  
   В ответном письме от 11 ноября 1900 г. Юшко благодарил Толстого за память и делился своими мыслями на религиозно-философские темы. Он писал: "Спасибо Вам за письмо, принесшее нам так много душевного мира и бодрости. Верю, дорогой Лев Николаевич, что мы "огни, зажигающие степь, и для того разбросаны", а всё-таки скорблю частенько. Скорблю оттого, что не всегда оказываюсь в силах исполнить то, чтР обязан исполнить, к тому же, хотя и знаю, что иначе и быть не может, а всё иногда по человеческой слабости хочется видеть, далеко ли ушел, много ли успел. И так грустно станет, когда не видишь ни того, чтР сделано, в чем успел, ни того, чтР делаешь, в чем успеваешь, а видишь только, как много невыполненного, неоконченного, а еще более вовсе не начатого в жизни".
    
   Директору "La Scena Illustrata".
   1900 г. Октября 31.
   Благодарю высокочтимого маэстро Верди за то чистое наслаждение, которое я испытывал с моей ранней юности, слушая его прекрасную музыку.
  
   Ответ на запрос директора "La Scena Illustrata" об отношении Толстого к итальянскому композитору, автору ряда опер, Джузеппе Верди (1813--1901).
  
   А. Файфильду (А. С. Fifield). Неотправленное.
   1900 г. Ноября 4/16.
   Черновое.
   Я получил первые выпуски ваших изданий книг, брошюр и листовок, содержащих мои писания, а также проспект с изложением цели и плана вашего предприятия "Free Age Press". Это было всегда моим желанием, чтоб Ваши издания соединяют в себе очень тщательны и привлекательны и, чтР особенно, по моему, важно, очень дешевы, а потому доступны читателю с ограниченными средствами широкой публике -- трудовому народу Англии. Издавая в таком виде, вы выполняете мое задушевное желание быть читаемым и судимым широкой публикой -- рабочим трудящимся человеком, и подвергать мои мысли его решающему суду. Благодарю вас и всех участников этого дела от всего сердца. Не могу не высказать при этом моего сожаления, что в прошлом я потратил слишком много времени на удовлетворение вкусов меньшей, утонченной и извращенной части публики, к которой принадлежу сам, и что слишком поздно стал обращаться к тому читателю, который повсюду составляет девять - десятых человечества. И потому я с особым удовольствием хотел бы участвовать в ваших дальнейших изданиях, предоставляя то новое, что еще напишу. [...]
  
   А. А. Волкенштейну.
   1900 г. Ноября 5.
   [...] Вчера мне рассказывали [...] о том, как каторжане защищают вас от злодеев, готовых покуситься на вашу жизнь.1 Знаю, как эта однообразная и глупая жестокость жизни, которая окружает вас, должна быть тяжела, и как хочется уйти от нее, и как кажутся ничтожны усилия борьбы с нею. Но своим опытом (хотя и не в таких исключительно резких положениях, как ваше) знаю, что именно среди такого мрака и драгоценен свет, который вы вносите в него. [...]
  
   Александр Александрович Волкенштейн (1852--1925) -- из дворян, земский врач, неоднократно подвергавшийся репрессиям со стороны властей, участник "процесса 193-х", муж известной революционерки Людмилы Александровны Волкенштейн (1857--1906). В начале 1890-х гг. увлекался мировоззрением Толстого. В 1898 г. уехал на о. Сахалин к сосланной туда своей первой жене, Людмиле Александровне. Прожил на Сахалине, на посту Корсаковском, около пяти лет, заведуя окружной больницей. В 1903 г. вместе с женой переехал во Владивосток, где служил санитарным врачом. 10 января 1906 г., во время демонстрации, Людмила Александровна, шедшая под руку с мужем в толпе, была ранена в голову и через несколько минут скончалась. Она умерла за двадцать дней до окончания срока ее поселения. Вскоре Волкенштейн уехал за границу. В 1908 г. вернулся в Россию и поселился в Полтаве.
  
   1 "Положение четы Волкенштейн, отстаивавших всегда интересы ссыльных против жестокостей и незаконностей властей, набранных почти сплошь из бесчестных отвратительных чиновников, было крайне, крайне трудное. Но поселенцы за всю деятельность Людмилы Александровны в лазарете, в школе, у себя на дому, в жилищах поселенок, прониклись глубоким благоговением к ней как заступнице всех обиженных, несмотря на злобствования на нее начальства, еще до приезда мужа на Сахалин [...] Когда пароход, увозивший с Сахалина супругов Волкенштейн, грузился у пристани, масса поселенцев и поселенок пришли проститься. Поселенки, целуя Людмилу Александровну, как бы сговорившись, молвили: "Тяжело нам без вас, родненькая, будет, да что делать; вам на том берегу будет лучше; может, судьба поможет, и наша очередь придет на тот берег" (из неопубликованной автобиографической заметки А. А. Волкенштейн).
  
   Т. Л. Сухотиной (Толстой).
   1900 г. Ноября 6.
   [...]Я здесь очень нравственно подтягиваюсь, чувствую необходимость быть всегда на стороже перед собой и держать отворенную дверь к Богу, чтобы спасаться у него, когда понадобится.1
   Ну да это мое дело. Только могу сказать, что мне хорошо, и хорошество это, насколько оно есть, мое собственное произведение.[...]
  
   1 Толстой отметил в Дневнике 7 ноября: "Мне очень было тяжело до тех пор, пока не сознал того, что это-то одно и нужно мне: нужно готовить не будущей жизни себя, а, живя хорошо этой жизнью, готовить будущую жизнь".
  
   Е. Н. Воробьеву.
   1900 г. Ноября 7.
   Приезжать вам самим, я думаю, не нужно. Пришлите то, чтР вы считаете наиболее годным для печати, и я обещаю, что сделаю все, чтР могу, для того, чтобы поместить и получить гонорар. Только боюсь неудачи, судя по тому, чтР я видел, и вообще по вашему характеру. Вы не отделываете и спешите высказать все, чтР вам приходить на мысль в связи с задуманной целью. Пишу только для того, чтобы не обнадежить вас и потом не разочаровать; но знайте, что я очень желаю вам услужить и сделать все, чтР могу.[...]
   Как жаль Дадьяни.1 Думаю, что смерть эта тяжело отзовется на Лешкенских жителях.2 Дай Бог им с сознанием своей связи с Ним (с Богом) и своего служения Ему и вечности своей в будущем, также как в этом мире, перенести эту потерю. [...]
  
   Ефим Николаевич Воробьев (1852--1914) -- бывший капитан волжских пароходов и железнодорожный служащий, около 1890 г. под влиянием сочинений Толстого оставил службу, поселился в Нальчике и занялся пчеловодством и виноделием. В 1900 г. жил на хуторе Лескен, близ Нальчика, в 1902 г. переселился в земледельческую колонию в Донскую область. См. письма 1890 г.
   Ответ на письмо Воробьева от 1 ноября 1900 г.: "С больным чувством я приступаю к этому своему письму к Вам, зная, как Вам надоедают все и письмами и личными посещениями, и помня то неловкое чувство, которое я испытал при своем посещении Вас в прошлом году. Но Вы сказали, что я могу на Вас рассчитывать, и что Вы всё то сделаете, чтР в Вашей власти, или что Вы можете сделать, и это только дает мне смелость писать Вам это письмо. За этот год я так много пережил с трагическим эпизодом своего сына второго, бросившегося под поезд и оставшегося без обеих ног. Он и сейчас лежит в лазарете с апреля месяца. Я думаю, что Вы помните, что первый мой сын отказался от солдатчины, а этот пошел и, приехав в отпуск в Пятигорск, на обратном пути решил покончить с собою. Это длинная история. Я чуть было не сошел с ума и долго не мог не только что говорить, но и думать об этом. Дела мои хозяйственные в этот год совсем сошли на нет, и вопрос: как далее жить, еще с большей силой стал теперь волновать и тревожить меня. Результат этого следующий: на службу я не только не поступлю, но едва ли меня в примут, зная мое отношение к жизни и всю эту историю с сыном, да едва ли я и гожусь теперь на службу, да и отказаться от того, чтР я усвоил, я еще менее теперь способен, чем мог я это сделать раньше. Жить трудами рук своих, когда и лескенцы больше всего живут не тем, чтР зарабатывают, а тем, чтР им присылают, я тоже не могу. Единственный исход останется у меня -- бумагомарание, к чему у меня еще больше развилась страсть и потребность. Тот роман я пока оставил, но за этот год, минуя рабочее время и случай, потрясший меня, я написал с десяток рассказов, одну маленькую повесть-этюд и большую повесть и думаю я во что бы то ни стало, исправив, их напечатать. Если только я не могу сильно обеспокоить Вас, то я приеду в Москву и, хотя не надоедая Вам своим личным посещением, передать Вам всё это, прося Вашего совета и содействия, а нет, то на нет и суда нет [...] Верьте, что пишу это со стесненным сердцем, боясь, что обращение мое Вам всё-таки может быть неприятным. Не знаю, знаете ли Вы, что на днях Георгий Александрович Дадиани умер почти что скоропостижно. В четверг заболел он в дороге воспалением кишков и в пятницу умер на полдороге к дому на станции Котляревская".
  
   1 Георгий Александрович Дадиани.
   2 Не "Лешкенские", а "Лескенские" жители, обитатели хутора на р. Лескене, близ Нальчика: П. Н. Гастев, В. И. Скороходов и др.
  
   Н. Я. Дадиани.
   1900 г. Ноября 7.
   Я никогда не видал ни вас, ни вашего покойного мужа, но с тех пор, как узнал о вас, не переставая, любил вас и радовался на вашу прекрасную жизнь, которая, как это всегда бывает у истинно религиозных людей, вам самим казалась вам неудовлетворительной. И потому смерть такого сильного и нужного человека, как ваш муж, горестна для меня; для вас же должна быть ужасно тяжела.
   Утешение в вашем положении только в Боге, в сознании того, что мы как были, так и будем всегда и везде в Его воле, и что дурного для нас в Его власти быть не может, а чтР нам кажется дурным, кажется нам таким потому, что мы удалились от Него. Так что всякое горе, всякая потеря приближает нас к Нему. А приближение к Нему улучшает наше положение. Как говорит народ: посещение Господне.
   Все, чтР я слышу и узнаю про вашего мужа, заставляет меня все больше и больше жалеть о том, что я не знал его и не мог почерпнуть из общения с ним той твердости и доброты, которые, как мне говорили, составляли особенности его характера.[...]
  
   Надежда Яковлевна Дадиани (р. 1863 г.) -- вдова Георгия Александровича Дадиани (p. 1856 г.), скоропостижно скончавшегося в ночь на 20 октября 1900 года. Г. А. Дадиани, внук владетельного князя Мингрелии, участник Русско-турецкой войны, полковник, в возрасте около сорока лет под влиянием сосланного в Закавказье Д. А. Хилкова воспринял свободно-религиозные идеи, оставил военную службу и поселился с семьей на небольшом участке земли на р. Лескене, близ Нальчика, вместе с другими своими единомышленниками. Жена разделяла мировоззрение мужа. Им пришлось столкнуться с противодействием ее матери, желавшей, по примеру матери Д А. Хилкова, с помощью власти отобрать у них детей. Спасая семью, Дадиани были вынуждены пойти на такой шаг: они отправились с детьми в театр и домой больше не вернулись; они поселились на избранном ранее земельном участке. Впоследствии родня с ними примирилась. Умер Дадиани во время поездки с В. И. Скороходовым за шестьдесят верст от хутора на ст. Прохладную для продажи продуктов. Скончался на постоялом дворе от острого кишечного заболевания, без медицинской помощи. Скороходов привез тело на хутор, где Дадиани и был похоронен в своем саду. Н. Я. Дадиани потерю мужа переносила очень тяжело и болезненно, чтР отразилось на ее отношении к некоторым из лескенских поселенцев. О Г. А. Дадиани см. книгу В. Рахманова "Князь Георгий Александрович Дадиани; по личным воспоминаниям", изд. "Посредник", М. 1905 и воспоминания А. Михайлова "В "толстовской" колонии".
  
   X. Н. Абрикосову.
   1900 г. Ноября 14.
   [...] хотя и твердо верю, что Тот, кто посылает нас в эту жизнь и берет нас из нее, делает все добро, все таки жалею расстаться с любимым человеком. Думаю, что и жалость эта от Него. [...]
  
   Хрисанф Николаевич Абрикосов (р. 7 января 1877 г.) -- единомышленник Толстого. Познакомился с ним 7 февраля 1898 г. В том же году уехал в Англию с целью присоединиться к колонии в Перлей, Эссекс. Встретив там больного чахоткой Альберта Шкарвана, остался при нем, отвез его в Швейцарию и жил с ним до его выздоровления. В 1899 г. вернулся в Россию. Зиму прожил под Москвой, посещая часто Толстого в Хамовническом доме. С 1900 г. жил у М. А. Шмидт, работая на ее огороде в Овсянникове. В 1901 г., осенью, уехал снова за границу, сопровождая переселенцев, павловских крестьян. Сотрудничал в издательстве "Свободное слово". В 1902 г. вернулся в Россию и до 1905 г. периодически жил в Ясной поляне, помогая Толстому, и в Овсянникове, работая у М. А. Шмидт. Специалист-пчеловод, работает в настоящее время в Наркомземе. С 1905 г. женат на Наталии Леонидовне Оболенской (р. 1881 г.), внучатной племяннице Толстого. Дочь его, Вера Хрисанфовна (р. 27 марта 1906 г.) с 1927 г. замужем за внуком Толстого, сыном Сергея Львовича, Сергеем Сергеевичем Толстым (р. 1898 г.).
   Ответ на письмо Абрикосова от 11 ноября 1900 г., с сообщением подробностей о тяжелом заболевании близкого друга и единомышленницы Толстого, Марии Александровны Шмидт. Абрикосов писал: "Дорогой Лев Николаевич, сегодня утром получили вашу телеграмму, на которую уже ответили. Теперь же я решил вам написать о Марии Александровне поподробнее. Недомогала она с того еще раза, когда вы приезжали верхом и заметили, что у ней дурной вид. Слегла же она накануне моего приезда, третьего числа. Застал я ее уже в постели[...] Мы с Марией Александровной думаем, что никакого тифа нет[...] Настроение у Марии Александровны всё время тихое и кроткое. Она напоминает того старца из Оптиной пустыни, о котором вы рассказывали. Говорит, что болезни хороши для людей, спокойно ожидает смерти, с уверенностью, что она пойдет к Отцу, и ей будет хорошо. Как-то, когда ей было очень худо, она заговорила о ее похоронах: "Хоть и всё равно, чтР будут делать с моим трупом, а всё-таки хотелось бы мне, чтоб церковь не совершала над ним своей комедии", говорила она и просила написать прошение тульскому архиерею о том, чтоб не препятствовали бы ее друзьям похоронить ее на огороде в усадьбе Татьяны Львовны в Овсянникове, без вмешательства церкви[...] Мария Александровна была очень тронута вашей телеграммой и даже заплакала[...] Мария Александровна говорит, что она бы желала иметь на готове прошение к архиерею даже и в том случае, если она выздоровеет теперь".
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1900 г. Ноября 23.
   [...] более месяца я чувствую большую слабость, нежелание работать и сначала тяготился этим, а теперь начинаю привыкать. Можно жить и без умственной деятельности, только бы не прекращалась деятельность нравственная, о чем я стараюсь и более или менее успеваю. [...]
  
   Е. И. Попову.
   1900 г. Декабря 5.
   [...]То, что вы пишете о ваших планах, мне жалко. "Претерпевый до конца спасен будет"6 относится ко многим условиям в жизни. Переезд с места на место есть самая большая роскошь. А за всякую роскошь люди расплачиваются. -- Чем ближе я к смерти, тем для меня яснее и несомненнее истина о том, что смысл в одном: во внутреннем нравственном совершенствовании, в увеличении любви. Во всем могут быть преграды, только не в этом, и потому несомненно, что в этом смысл жизни. А почему в Швейцарии больше возможности совершенствоваться, чем в Алуште? А что людей мало, то совершенствующемуся это выгодно, потому что меньше соблазнов. Так скажите милой Катерине Николаевне и ее детям, хотя я знаю, что то, что я говорю и чем живу, покажется им словами. Но они, как и все, доживут до этого сознания.[...]
  
   Попов сообщил Толстому, что сын Е. Н. Вульф, Гавриил Николаевич Вульф, восемнадцатилетний юноша, желавший "избавиться от всех зол, вызываемых нашей жизнью", с ее сложностью и неестественностью, верил, что "в близости с природой и вдалеке от людей, можно снова найти утраченное спокойствие и благодушное настроение, свойственное дикарям". Поэтому он решил переехать на жительство в Сиам, или другую прилежащую к нему страну. Попов просил у Толстого рекомендации к кому-нибудь из его французских корреспондентов. Совет Толстого был получен после отъезда сына Вульф за границу, на остров Цейлон. Ему телеграфировали о желательности встречи с Энгеленбергом. Свидание не состоялось. Г. Н. Вульф вскоре вернулся в Россию. Об его путешествии см. рассказ Е. И. Попова (псевдоним: Алькор) "Где родился, там и пригодился -- "Маяк", 1917, 6, стр. 32--39.
   Вульф жили в Крыму, в нескольких верстах от Алушты, занимаясь садоводством. Условия работы и одиночество угнетали некоторых членов семьи. Встал вопрос о переезде за границу, в Швейцарию, где личный труд хорошо вознаграждается, где "более густое население и в то же время не городская, более простая и трудовая обстановка". Попов спрашивал совета.
  
   Д. Н. Цибульскому.
   1900 г. Декабря 6.
   Получил ваше письмо и несколько раз прочел его один и вместе с друзьями нашими, также, как и вы, понимающими учение Христа. Читая письмо ваше, я прослезился от радости тому, что вы так верно понимаете и выражаете учение Христа и, не нуждаясь в славе человеческой, находите утешение в Боге.
   Я думаю, что дело в этой жизни всякого человека только в том, чтобы увеличивать в себе любовь к людям. Я думаю так потому, что во всех других делах человек может встречать препятствия, только в этом деле препятствия не может быть, и человек может и в болезнях, и в нужде, и в заключении очищать свое сердце от всякого зла и этим самым увеличивать в себе любовь. Только этого одного Богу нужно от нас, и поэтому Он и даль нам в этом не только возможность, но и самую большую радость, когда мы это исполняем. Помогай вам Бог идти дальше и дальше по тому пути Христову, на который вы стали. [...]
  
   Даниил Никодимович Цибульский -- сектант, отбывавший тюремное заключение за отказ от военной службы по религиозным убеждениям.
   Письмо Цибульского, на которое ссылается Толстой, было отправлено для опубликования в Англию В. Г. Черткову и напечатано в "Листках свободного слова", Purleigh, 1901, 23, стр. 34--38 (письмо от 24 ноября 1900 г.). Перепечатывается из "Листков": "Здравствуйте, мой милый и многоуважаемый брат во Христе. Письмо, посланное вами, я получил, собрался ответить только 24 ноября письмом, в котором я, Данил Никодимович Цибульский, с помощницей своей Епистиной Ивановной и с четырьмя детьми посылаем от сердца искренний привет вам и помощнице вашей и детям вашим, братьям и сестрам, находящимся с вами, и также братья и сестры мои посылают всенижайшее почтение, и желаем мы все вам всем от всевышнего творца неизреченной радости, к которой вы и подвизаетесь. Я очень, очень благодарю вас за ваше радушие и доброжелательность ко мне. Я никак не могу отблагодарить вас за то, что вы при своей преклонной старости заботитесь о моей незрелой семье. Очень благодарю вас, а также и других братьев, которые с вами оказывают нам помощь [...] Покуда я делал зло, пил, гулял, никому с пути не сворачивал, кто меня бывало ударит в щеку, то я старался воздать ему вчетверо, -- тогда меня и родные любили, и друзья меня хвалили; говорили: "вот молодец". И кто только отнимал у меня одну скибку поля, я отнимал у него две, и таким образом никто не мог воздать по делам моим мне. Но хотя меня тогда друзья захваливали, что я молодец, но меня совесть моя мучила. Я себе не мог найти покоя, потому что я знал, что истинный христианин не должен этого делать, а должен делать то, чтР заповедано каждому христианину в евангелии, что ударившему тебя в левую щеку обрати ему другую, и сказано нам, чтобы мы врагов любили, -- а у меня всё это выходило наоборот: я своего родного брата не хотел любить. Когда я нахожу в послании от Иоанна сказано, что всяк не любящий брата своего находится во тьме и во тьме ходит и не знает, куда идет, потому что тьма ослепила ему глаза, то я думаю: боже мой, я есть эта самая тьма, потому что я не люблю даже родного брата. И думал я тогда: грешник, чтР мне теперь делать остается? Нужно заставить себя полюбить своего брата, хотя это трудно было делать, всё равно, как бы было камень глотать. Но когда я изломал первую скалу сердца моего, то тогда легче стало даже врагов любить. Я начал их любить, а они меня ненавидеть стали. Я начал им уважать и всем уступать, а они начали у меня отнимать и со всех сторон ко мне приставать и на голову влезать и клевать, как жадные птицы. Я тогда стал и думаю: боже мой, чего они от меня хотят? Я вашего ничего не хочу, отстаньте от меня. Нет, пристали и до сегодняшнего дня. Ну, слава Богу, я сему радуюсь. Давно я наметил путь Христов, только трудно было встать на него, потому что он стеснен и лишен славы человеческой, а я думаю о себе, что я еще молодой, детки у меня крохотные, и я дом только что состроил и думаю, если мне стать на путь Христов, то я буду разорен, и лишат меня славы человеческой, как Иисус сказал: "будете ненавидимы всеми народами, за имя мое изгонят вас из домов ваших". Нет, -- думаю, -- будет мне еще время, а потом думаю опять: а чтР если захватит меня суббота, так нераскаянного в молодых летах, т. е. кончина моей жизни, тогда некогда будет каяться; а не то захватит меня зима, т. е. старость, в моих беззакониях, которые продолжал с молодых лет и до старости, то я пропитаюсь своими беззакониями, как сальная тряпка, так что трудно ее тогда обелить. Так я думаю, -- если я буду продолжать мои беззакония, не спокаюся смолоду, захватит меня зима, и охладеют члены мои, тогда трудно будет мне покаяться. Нет, думаю, буду каяться, пока еще на пути, ибо сказано: ранний дождь -- полезный[...] Прошу вас, дорогие читатели моего письма, не подумайте обо мне больше, чем должно думать, -- не подумайте, что все это я о себе пишу, как будто бы я всего этого достиг. Нет, -- только забываю то, чтР позади, и простираюсь вперед, и прошу у господа сил в надежде, не достигну ли и я, как достигали братья наши прежде нас. Ибо я еще немощен и грешник, из числа грешников грешник. Но видно из слов спасителя, что теперь то время, как он сказал, что он не хочет от грешника смерти, а ждет его покаяния и сказал так: "если только ваше имя будут бесчестить за сына человеческого, то будете блаженны"[...] Простите меня, что я так плохо пишу, потому что я самоучка. Я и за это Бога благодарю, что он меня вразумил. Да и времени у нас мало на писание, -- от первого до четырех-пяти часов вечера[...] Простите меня, милые друзья все, целую я вас всех заочно несчетное число раз, всех вас, милые мои друзья, я ваш наименьший ваш брат во Христе, любящий вас всех Даниил Никодимович Цибульский. Мир и слава дому отныне и во веки, аминь. Слава всевышнему творцу".
   17 декабря Цибульский благодарил Толстого за присланные книги: "Я не могу высказать моей радости, когда я получил от вас вашу дорогую посылку. Вы ее оценили на три рубля, а я не могу оценить ее, потому что нет конца моей радости. Только не знаю, удостоюсь ли я скоро получить их у своих начальников, потому что я об ее ней получил повестку в 12 часов дня 15 сего декабря, на которой следовало расписаться для получения посылки. Я расписался и к трем часам получил. Когда я распечатал в конторе и вынул оттуда до двадцати пяти книг, то я очень, очень обрадовался, потому что они мне, заключенному, могут послужить очень дорогим собеседником, но только тогда, когда я удостоюсь получить их от своих начальников. Ожидаю. Очень доволен я вами, дорогой брат Лев Николаевич, что вы так глубоко сочувствуете меня и знаете мою скудную заточенную жизнь и помогаете мне ее разделить между собою; очень я вас благодарю за это, и Бог вас не оставит". 18 января 1901 г. Цибульский известил Толстого о получении письма; оно было вручено ему только 24 декабря.
  
   Николаю II.
   1900 г. Декабря 7.
   Прилагаемое письмо, полученное мною из Канады, так коротко, трогательно, красноречиво своей простотой и вместе с тем касается такого важного предмета, что я очень прошу Вас прочесть его самим и одним и отдаться тем добрым чувствам, которые письмо это, наверное, вызовет в Вашем добром сердце.
   Девять молодых женщин, живущих на свободе и в достатке, и две старые матери, как особенной милости, просят о том, чтобы им дана была возможность из свободной и обеспеченной жизни переехать в самое ужасное место изгнания и самые тяжелые условия. Какие должны быть нравственные и сильные люди эти мужья и жены, если, после всех тех страданий, которым они подверглись, они думают не о себе, а друг о друге и о том, чтобы быть верными брачному закону. И как много люди эти должны были перестрадать друг за друга в этой шестилетней разлуке.
   Но страдают так не одни эти люди: десятки, если не сотни тысяч лучших русских людей страдают так же и еще хуже от религиозных гонений, которые по какому-то удивительному недоразумению продолжают существовать и в последнее время даже усиливаются в России, тогда как уже давно всеми просвещенными людьми и правительствами признана нелепость, жестокая несправедливость и, главное, бесцельность таких гонений.
   Я давно уже собирался сказать Вам про те ужасные и бессмысленные жестокости, которые, под видом защиты государственной религии, творятся Вашим именем. Мои преклонные года и близость смерти побуждают меня не откладывать далее. Тысячи и тысячи истинно религиозных и потому самых лучших людей, составляющих силу всякого народа, уже погибли или теперь погибают в тюрьмах, в тяжком изгнании, или высылались и высылаются из России. Цвет населения не только Кавказа, но России, 8000 духоборов бросили навсегда свое отечество и не только не сожалеют о нем но с отвращением и ужасом вспоминают о нем, благодаря тем жестокостям, которым они подвергались в нем. Несколько тысяч молокан из Карской области и из Эриванской (прошение которых о выселении из России я доставил Вам),1 молокане из Ташкента, десятки тысяч людей из Харьковской, Киевской, Полтавской, Екатеринославской губерний, притесняемые за веру, только одного просят, чтобы им дана была возможность покинуть свое отечество и уйти туда, где они бы могли беспрепятственно исповедовать Бога так, как они понимают Его, а не так, как этого требует начальство, большей частью не признающее никакого Бога.
   Зная, что все это делается Вашим именем (а Вы не можете не знать этого; если же не знаете, то поручите исследовать это правдивому человеку, и он подтвердить Вам мои слова), и зная то, что Вы можете прекратить это, Вы не найдете душевного спокойствия, пока не прекратите этого.
   Ваши советчики, те самые люди, которые устроили эти гонения и руководят ими, скажут Вам, что уничтожить этого нельзя, что я утопист, анархист, безбожник, и меня не надо слушать. Но Вы не верьте им. То, чтР я говорю, я говорю не с своей точки зрения, а становлюсь на точку зрения разумного и просвещенного правительства. А с этой точки зрения уже давным-давно доказано, что всякие религиозные гонения, кроме того, что роняют престиж правительства, лишают правителей любви народа, не только не достигают той цели, для которой учреждаются, но производят обратное действие.
   И потому уже давным-давно пора: во-первых, пересмотреть и уничтожить существующие теперь законы о гонениях за веру; во-вторых, прекратить все преследования за отступления от принятого государством исповедания; в-третьих, освободить всех на основании прежних законов заключенных и изгнанных за преступление против веры, и в-четвертых, не казнить, как преступление, несогласие религиозной совести с требованиями государства, а стараться примирить это противоречие, как оно примиряется на суде, при отказе от присяги, обещанием говорить правду, или как оно примирялось с менонитами, при отказе их от военной службы, заменой ее обязательными невоенными работами.
   Сделав это, Вы не только снимете с себя тяжелую, лежащую на Вас ответственность, но почувствуете радость сознания совершенного доброго дела.
   Помоги Вам Бог сделать то, что Ему угодно.
  
   Первая редакция.
   1900 г. Декабря 4--5.
   Вы, наверное, не знаете и одной тысячной тех ужасных, бесчеловечных, безбожных дел, которые творятся вашим именем. А если чтР и знаете, то оно представляется вам в таком превратном виде, что вы не видите всей бесчеловечности и часто глупой, скорее, вредной, чем полезной тому делу, которое защищается, жестокости, с которой они творятся. Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю -- Победоносцевым.2
   Тысячи и тысячи лучших, высоконравственных, чистых, религиозно убежденных людей, тех, которые составляют силу народа, уже погибли в нужде и изгнании и теперь гибнут только за то, что они лучшие люди среди народа. А сколько жен, детей этих людей мучилось, голодало и умерло и теперь умирает в нужде и разлуке медленной смертью. Цвет населения не только Кавказа, но России -- Духоборы, несмотря на все лишения, страдания -- их вымерло более 20% -- бросило свое отечество, с презрением и ужасом вспоминая все то, чтР оно пережило в нем. 5000 человек молокан Карских, столько же Эриванских, тоже лучших из русских людей, просьбу о выселении которых я переслал вам, молокане ташкентские, христиане харьковские, киевские, -- десятки тысяч людей только одного желают: покинуть свое отечество, страну дикого изуверства, гонений, насилий, и, отряхнув прах от ног своих, уйти туда, где людям не мешают исповедовать Бога так, как они понимают Его.
   Я стар, мне жить осталось не много, и я давно уже собирался перед смертью сказать вам это. Я считаю это своей обязанностью перед Богом, к которому я иду. Полученное мною письмо из Канады, которое при этом прилагаю, заставило меня, не дожидаясь более, сделать это.
   Прочтите это письмо, оно короткое и предназначалось не для вас. Из него вы все увидите и поймете, если у вас точно доброе сердце, как говорят про вас. Несчастные эти люди, и не они одни (сосланы еще ни в чем неповинные братья Веригины и другие и томятся больше 10 лет в самых ужасных местах Сибири) сосланы в Якутскую область. Жены их, молодые женщины, свободные, живущие в достатке, после 5 лет разлуки просят как милости возможности разделить с мужьями их страдания.
   Как ни трудно верить, что у вас доброе сердце, по тем ужасам, которые, не переставая, совершаются вашим именем, я верю в вас. И когда вы были больны, мне было жаль вас, я боялся, что вы умрете, и без вас было бы хуже. Я на вас почему то надеюсь. Прочтите сами это письмо и, когда уляжется в вас чувство оскорбленной раздутой гордости, которое вызовет в вас тон моего письма, подумайте, сердцем подумайте -- les grandes et les bonnes pensИes viennent du coeur3 -- и сделайте то, что вам подскажет это ваше доброе сердце. Прогоните от себя этого злого и безумного старика Победоносцева, который компрометирует вас и перед русским народом и перед Европой и перед историей, велите пересмотреть и уничтожить нелепые, противоречивые и постыдные законы о гонениях за веру, которых нет ни в каком государстве, и которые позорят тех, кто их поддерживает, прекратите всякие гонения за веру и верните всех сосланных, заключенных, разлученных за то, что они исповедуют ту веру, которую даже не исповедуют ваши советчики, а только считают, что надобно исповедовать.
   Вы обязаны это сделать потому, что вы знаете, что гонение за веру дурно, и знаете, что десятки тысяч людей вашим именем подвергаются страданиям за веру, и знаете, что вы можете прекратить этот порядок вещей. Если же вы не сделаете этого, вы не можете не чувствовать себя виноватым, не можете спокойно отдаться никакому простому и доброму человеческому чувству: ни любви к семье, ни к людям, не можете спокойно пользоваться никакой радостью, не можете молиться. Мф. 5,23: И так, если... 24: Оставь... Если я не ошибся в вас, письмо это не огорчить вас. А если огорчить, то это так и надо. Надо, чтобы вы почувствовали себя виноватым для того, чтобы исправиться. А чувствовать себя виноватым сначала тяжело, но потом особенно радостно.
   Простите меня, если что не так написал. Помоги вам Бог сделать то, что Ему угодно, и стало быть и лучшее для самого себя.
  
   Третья редакция.
   1900 г. Декабря 6.
   Пожалуйста, прочтите сами и одни прилагаемое письмо -- оно предназначалось не для Вас и оно коротенькое -- и отдайтесь влечению своего доброго сердца и сделайте то, что оно подскажет Вам. Девять молодых женщин, живущих на свободе и в достатке, и две старые матери как особенной милости просят о том, чтобы им позволено было, истратив все, что они собрали тяжелым трудом, из свободной, счастливой жизни переехать в самое ужасное место изгнания и самые тяжелые условия. Что должны были перестрадать эти люди в шестилетней разлуке, живя отдельно в самых трудных условиях? И какие же нравственные и сильные это люди, если среди тех страданий, которым они подвергались, они думают не о себе, а друг о друге и о том, чтобы быть верными брачному закону? Но страдают так не одни эти люди; десятки, если не сотни тысяч русских, лучших русских людей страдают так и еще хуже от религиозных гонений, которые по какому то удивительному недоразумению продолжают существовать и даже усиливаются в России, в то время как уже давно всеми просвещенными людьми и правительствами признана бесцельность, нелепость и жестокая несправедливость таких гонений.
   Я давно уже собирался, считая это своей священной обязанностью, перед смертью, попытаться открыть Вам глаза на те бессмысленные и ужасные жестокости, которые творятся Вашим именем; это трогательное письмо духоборок побуждаешь меня не откладывать долее. Тысячи и тысячи лучших русских людей, истинно религиозных и потому составляющих главную силу каждого народа, уже погибли или теперь погибают в тюрьмах, в тяжелом изгнании, или выселялись и выселяются из России. Цвет населения не только Кавказа, но России, десять тысяч Духоборов, несмотря на все лишения и страдания, которые они понесли, бросили навсегда свое отечество и не только не с сожалением, но с ужасом вспоминают теперь о том, чтР они перенесли в нем. Несколько тысяч молокан из Карской области, столько же из Ериванской (просьбу о выселении которых я доставил Вам), молокане ташкентские, десятки тысяч людей из Харьковской, Киевской губерний, притесняемые за веру, все только одного просят и желают, чтобы им дана была возможность покинуть свое отечество и уйти туда, где бы они могли беспрепятственно исповедовать Бога так, как они понимают Его, а не так, как этого требует начальство, большей частью не признающее никакого Бога.
   Если Вы не знаете всех тех бессмысленных жестокостей, которые совершаются Вашим именем, то вот я говорю Вам; мои же слова подтвердит Вам всякий правдивый человек, которому Вы поручите исследовать это дело. Зная же, что Вашим именем заставляют страдать невинных и лучших людей и то, что Вы можете прекратить это, Вы не можете быть покойны, пока не сделаете этого.
   И, делая это, не советуйтесь с людьми, которые устроили эти гонения и руководят ими: ни с Победоносцевым -- человеком отсталым, хитрым, упрямым и жестоким, ни с Сипягиным4 -- человеком ограниченным, легкомысленным и мало просвещенным. Люди эти скажут Вам, что я утопист, анархист, безбожник и что потому все то, чтР я говорю и советую, несправедливо. Но то, чтР я говорю, я говорю не с своей точки зрения, а становясь на Вашу, на точку зрения Императора, имеющего возможность прекратить совершаемые под видом законности преступления и уничтожить те основания, на которых производятся эти преступления.
   И потому я позволяю себе советовать Вам следующее:
   1) Пересмотреть и уничтожить существующие теперь нелепые, противоречивые и постыдные законы о гонениях за веру, которых уже давно нет ни в одном государстве, кроме России.
   2) Прекратить все гонения за отступления от принятого государством исповедания, освободить всех заключенных, изгнанных за веру и
   3) рассмотреть вопрос о том, каким образом примирить требования религиозной совести с требованиями государства, как, например, при отказе от присяги и военной службы: не казнить такого рода несогласие с требованиями государства, как преступление, а стараться примирить это противоречие так, как оно при отказе от воинской службы примирялось с Менонитами, заменой службой принудительной не военной, работой, или присяга торжественным обещанием говорить правду на суде.
   Простите меня, если я что не так написал в этом письме. Руководило мною одно желание блага людям вообще и в особенности Вам, Я знаю и чувствую всю тяжесть Вашего положения и той ответственности, которая лежит на Вас. Думаю, что жестокие религиозные гонения, совершающиеся Вашим именем, кроме того, что вредят Вам во мнении о Вас народа, Европы и суда истории, налагают на Вас мучительную ответственность. Уничтожив существующая религиозные гонения и возможность повторения их, Вы не только снимете с себя эту ответственность, но и почувствуете радостное сознание совершения доброго дела.
   Помоги Вам Бог сделать то, что Ему угодно.
   Сделав это, Вы сделаете самое лучшее для русского народа и для себя.
  
   Письмо царю Николаю II было написано по получении от проживавшего вместе с духоборами в Канаде А. М. Бодянского известия о намерении вернуться в Россию одиннадцати духоборческих женщин, -- девяти жен и двух матерей духоборов, сосланных за отказ от воинской повинности в Якутскую область на поселение. До августа 1896 г. отказывавшиеся от военной службы сектанты отбывали наказание в дисциплинарных батальонах. Согласно высочайше утвержденному 5 августа 1896 г. постановлению Комитета министров, форма наказания была изменена, и все отказавшиеся были сосланы в отдаленные районы Якутской области на восемнадцать лет. При следующих призывах отказавшиеся ссылались туда же. Полученное духоборами разрешение покинуть Россию не распространилось на тех, которые отбывали наказание в Якутской области, но духоборы были уверены, что и сосланные получат скоро возможность переехать в Канаду. В виду этого семьи некоторых из ссыльных отправились в Канаду с партиями переселенцев, а остальные тогда же переехали в Якутскую область. 18 мая 1899 г. на ходатайство сосланных духоборов был получен отказ, и их матери и жены решили вернуться, чтобы поселиться вместе с ними в Якутской области. Без особого разрешения сделать этого было нельзя, так как духоборы были выпущены из России без права возвращения на родину. О намерении духоборов и писал Бодянский Толстому, переслав ему их письмо. Письмо это было приложено к письму Толстого к царю. Письмо было передано Николаю II при содействии близкого знакомого семьи Толстых, судебного деятеля Н. В. Давыдова. Толстой отметил в дневнике 8 декабря 1900 г., после недельного перерыва: "За это время получил письмо из Канады о женах, желающих ехать к мужьям в Якутскую область, и написал письмо государю, но еще не послал". 15 декабря записано там же: "Событие то, что Давыдов одобрил письмо Государю и взялся послать его. Стараюсь устранить в своем сознании себя от этого дела, только чтобы была забота о деле". Письмо достигло своей ближайшей цели: жены сосланных в Сибирь духоборов получили разрешение вернуться в Россию.
  
   1 Молокане Карской области (восемь тысяч человек) и молокане Эриванской губернии (три тысячи человек) подали прошение на высочайшее имя о разрешении выехать им из России.
   2 Константин Петрович Победоносцев (1827--1907) -- обер-прокурор синода, руководитель реакционной политики, мерами административного воздействия боровшийся с влиянием Толстого. См. письма 1881 г., т.63.
   3 великие и добрые мысли идут от сердца
   4 Дмитрий Сергеевич Сипягин (1853--1902) -- министр внутренних дел. Убит 2 апреля 1902 г. террористом С. В. Балмашевым.
  
   М. Р. Моисеенко.
   (О требованиях духовного существа в человеке)
   1900 г. Декабря 13
   [...] Вопрос о том, чего требует от человека то духовное существо, которое живет в нем? поставлен вами очень хорошо -- ясно и просто; и я очень рад, что мне думается, что могу ответить на него также ясно и просто и совершенно искренно, так как я живу только этим ответом. Он следующий:
   Духовное существо, живущее в человеке, требует от него признания себя (этого духовного существа) своим единым истинным "я" и потому все усилия свои, всю деятельность своего животного направлять на удовлетворение требований, на достижение цели этого "я". В этом одном вся мудрость, вся религия (та самая, которая открыта в евангелиях). Человек вступает в жизнь с сознанием двух "я". Животное "я" человек совершенно естественно сознает и исключительно сознает в детстве. Но с развитием разума, т. е. с вступлением в настоящую жизнь, проявляется другое "я", и является раздвоение. Все мирское учение и все мирское устройство, особенно в той среде, в которой вы живете, направлено на то, чтобы заглушить голос духовного "я" и дать первенство животному. Но заглушить совсем этот голос нельзя, так как эти два "я" -- силы несоизмеримые: одно, животное, есть иллюзия, проявляющаяся во времени и пространстве и потому подлежащая всякого рода стеснениям (страданиям) и смерти; другое, духовное "я" одно реально, действительно существует вне времени и пространства, всегда свободно и не умирает. Первое подобно облакам, скрывающим временами небо, второе -- небу с своим солнцем, звездами, которое видно сквозь облака, и позади, дальше которого мы уже ничего не можем видеть. Вы спросите меня, какие же требования этого настоящего "я"? Какая его цель? В чем его жизнь? Требования, цель и жизнь этого "я" в одном: в совершенствовании себя в любви, в увеличении в себе любви, в уничтожении в своем сердце всего того, что мешает любви. Доказательство того, что это так, есть очень определенное и несомненное. Доказательство это в том, что во всякой деятельности, кроме деятельности увеличения в себе любви, человек может встретить непреодолимый препятствия, только в увеличении в себе любви препятствий этих нет; в нужде, в тюрьме, в болезнях, умирая, человек может продолжать делать дело своей жизни, т. е. увеличивать в себе любовь, и если он в этом положил цель своей жизни, то всегда, при всех условиях чувствовать полное удовлетворение и радость жизни. Человек точно как будто бы поставлен между двух стен узкого прохода: требований своей животной жизни. Он бьется об эти стены с обеих сторон и невольно должен идти по одному оставленному свободным выходу между стен: увеличению любви, в котором он не встречает препятствий. Так что нам нечего рассуждать о том, хорошо ли это или дурно; такова жизнь людей, другой нет. И потому все, что могут сделать люди, это то, чтобы понять закон жизни и следовать ему. Это то самое я и советую вам сделать. Для того же, чтобы сделать это, вам прежде всего надо выйти из тех самых развращающих в мире условий и самой развратной и преступной среды военной службы, в которой вы находитесь. Вы говорите, что чувствуете себя не в силах оставить военную службу, потому что привыкли к удобствам жизни, которые она дает вам. Но так говорить и думать вы можете только до тех пор, пока в вас не совершилось перенесение своего "я" из животного в духовное. Не думайте, что перенесение это таково, что вы никогда не будете чувствовать своего животного и не будете отдаваться его требованиям; перенесение своего сознания, "я", в духовное начало делает только то, что высшим, настоящим "я" признается духовное и при всяком столкновении того и другого без возможности колебания признается главенство духовного "я". То, чтР я говорю, не есть теория, а я на опыте на себе знаю это. И потому знаю, что, как скоро в вас переворот этот совершится, вы ни минуты не задумаетесь, оставаться ли вам еще в среде рабов, подготовляемых дисциплиной к грабежам и убийствам, называемых войском, или идти на всевозможные лишения, только бы перестать самым ужасным образом нарушать закон любви, готовясь к убийству и обучая этому своих братьев.
   Если же вы не почувствуете этого, то это будет доказательством того, что в вас еще не проснулся настоящий духовный человек, и что все, чтР вы говорите, вы говорите только по рассуждению, а не по чувству. И тогда вам лучше не рассуждать, а продолжать жить животной жизнью до тех пор, пока настоящее духовное начало не пробудилось в вас.
  
   Ответ на письмо подпоручика из г. Владимира на Клязьме Михаила Романовича Моисеенко (р. 1880 г.) от 21 октября 1900 г.: "Граф Лев Николаевич, я одинок; в тяжелую минуту сомнений и вопросов мне не к кому обратиться за разрешением их, а между тем я чувствую, что нравственно погибаю в противоречиях, которые я не в силах ни разъяснить, ни забыть. Несколько раз я порывался с корнем вырвать духовного человека, живущего во мне, бросался в разврат и пьянство, прилагал все меры уничтожить в себе всё, не желающее удовлетвориться первыми попавшимися под руку условиями, и не мог. Иногда сознание своей дрянности и безнравственности бывает настолько интенсивно, что до одного из величайших грехов -- самоубийства -- рукой подать. А вместе с тем жить при условиях полного безверия, т. е. жить одною животною жизнью я не могу, потому что не могу заставить молчать внутренний голос, осуждающий эту жизнь. Чего же, наконец, требует этот голос? Ответьте мне вы, лучший человек моей родины. Я прошу у вас ответа, потому что он мне необходим. Мне еще двадцать лет, вся жизнь впереди, а я готовлюсь вступить в эту жизнь во всеоружии безверия, отрицания и тоски. Виною ли этому воспитание, которое я получил сначала в кадетском корпусе, в Москве, потом в военном училище, в Петербурге, и которое я, наконец, завершаю в офицерской среде, -- не знаю. Могу только констатировать тот факт, что я дрянненький человек. А между тем через мои руки, как офицера, проходят лучшие силы народа; я должен быть фильтром этого материала, должен прививать ему понятия, в громадное большинство которых я сам не верю. Как разъяснить, уничтожить это противоречие, которое является для меня чем-то фатальным во всех условиях, где бы я ни хотел отдохнуть от него? Признать свою несостоятельность вслух, т. е., другими словами, бросить военную службу для другой профессии мне не под силу; она мне обеспечивает не только кусок хлеба, но и некоторый комфорт, к которому я привык. Отказаться от всего этого для того, чтобы идти по другой дороге, нужно иметь большие нравственные силы, энергию, веру, наконец. А где они? Приходится, значит, тащить эту тяжелую лямку, т. е. опять-таки вступать в мир противоречия, из которого я так искренно ищу выхода. Граф Лев Николаевич, вы человек с большой душой, с великой верой в Бога, жизнь, людей, научите меня верить в них, научите меня выйти из мира противоречия. Ответьте мне на вопрос, который я предлагаю вам не один, а предлагаю от лица тысяч моего поколения, вопрос, на который мне отвечали до сих пор или сожалением, или искренним смехом здорового человека: чтР требует от меня этот духовный человек, живущий во мне? чего я хочу? Не оставьте без участия, в котором действительно нуждается глубоко верующий в вас и уважающий М. Моисеенко".
  
   В. К. Заволокину.
   1900 г. Декабря 17.
   [...]Вы спрашиваете, в чем заключается мое христианское вероисповедание?
   Вы читали Краткое изложение Евангелия1 и потому знаете, как я понимаю учение Христа. Если же вы желаете знать, в чем я вижу главный смысл учения, то, по моему, главный смысл учения Христа, которое я бы желал передать всем людям, в котором желал бы, чтобы воспитывались все дети, состоит в том, что человек пришел в мир не по своей воле, а потому и должен жить не по своей воле, а по воле Того,Кто его послал в мир. Для того же, чтобы человек знал то, чего от него хочет Тот, Кто его послал в мир, Он вложил в него разум, посредством которого человек всегда, если он точно хочет этого, может знать волю Бога, т. е. то, чего хочет от него Тот, Кто послал его в мир. Фарисеи и книжники нашего времени всегда говорят, что не надо верить разуму, потому что он обманет, а надо верить им, и они не обманут. Но они говорят неправду. Если верить людям и, как сказано в евангелии, преданиям человеческим, то мы все располземся в разные стороны, как слепые щенята, и возненавидим друг друга, как это и происходит теперь: христианин-церковник ненавидит магометанина, магометанин -- христианина и сами христиане ненавидят друг друга: православный католика, старовера, старовер -- православного и т. д. Если же мы будем держаться того, чтР говорит нам вложенный в нас самим Богом разум, то все соединимся, потому что разум у всех один, и только разум соединяет людей и не мешает проявлению свойственной людям любви друг к другу. Разум соединяет не только людей, одновременно живущих, но соединяет нас с людьми, жившими до нас за тысячи лет, и с теми, которые будут жить после нас. Так мы пользуемся всем тем, что произвел разум и Исаии,2 и Христа, и Будды,3 и Сократа,4 и Конфуция5 и всех людей, живших до нас и веривших разуму и служивших ему. Поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобою, не мсти людям, делающим тебе злое, а плати добром за зло, будь воздержен, целомудрен, не только не убивай людей, но не гневайся на них, соблюдай мир со всеми, и многое другое, все это произведения разума и все это проповедовалось одинаково и буддистами и конфуцианами и христианами и таосистами6 и мудрецами греческими и египетскими и всеми добрыми людьми нашего времени, и все в этом согласны.
   И потому, повторяю, главный смысл христианского учения, по моему мнению, состоит в том, чтР выражено в евангелии, в притчах о виноградарях,7 которым дан был в пользование сад, за который они должны были платить хозяину, а они вообразили, что сад их собственность, и в притче о талантах,8 смысл в том, что люди должны исполнять волю Того, Кто их послал в жизнь, воля же эта в том, чтобы люди -- как сказано в другом месте -- были совершенны, как их Отец небесный,9 т. е. приближались, сколько могут, к этому высшему совершенству. То, что в этом только воля Бога, показывает нам тоже разум и так ясно, что не может быть никакого спора и сомнения. Всякий, подумавший об этом человек, не может не видеть, что во всех делах жизни человек может встречать и встречает препятствия; только в одном деле нет человеку препятствий, в том, чтобы совершенствоваться, очищать свою душу от зла и делать доброе всему живущему. Не прекращает и не нарушает, не лишает смысла этого дела и смерть, прекращающая, нарушающая и лишающая смысла всякое мирское дело, потому что человек, исполняющий волю Того, Кто его послал, спокойно исполняет ее до тех пор, пока у него есть силы исполнять ее, зная, что делаемое им дело было нужно хозяину, и что смерть есть только перемена должности.
   Так я понимаю учение Христа и так бы желал, чтобы понимали люди, и так бы воспитывались дети: чтобы они не верили на слово тому, чтР им говорят, а своим разумом проверяли бы все, чтР им говорят о Боге и о жизни, чтобы верили не потому, что им сказали, что это сказал пророк или Христос, а потому, что это согласно с их разумом. Разум старше и достовернее всех писаний и преданий; он был уже тогда, когда не было никаких преданий и писаний, и он дан каждому из нас прямо от Бога.
   Слова евангелия о том, что все грехи простятся, но только не хула на святого духа,10 по моему мнению, относятся прямо к разуму. Действительно, если не верить разуму, данному нам от Бога, то кому же верить? Неужели тем людям, которые хотят заставить нас верить тому, чтР не согласно с разумом, данным от Бога?[...]
  
   Василий Кузьмич Заволокин (р. 1862 г.), крестьянин д. Новинки Нижненикульской вол. Рыбинского у. Ярославской губ., десяти лет был отправлен в Петербург и определен на работу в одну из чайных фирм, где "проходил пятилетнюю буржуазную школу пинков, потасовок, зуботычин и подзатыльников. Во время болезни тифозной горячкой приезжала мать, перевела на другое место, где физически было легче, но вместо этого гораздо больше было дурных примеров и условий развратной жизни. За отпадение от православия лишен был наследства от своей тетки, купчихи г. Рыбинска, Раиды Шатаевой". Следствием новых взглядов Заволокина был его отказ от паспорта. "Когда гнали меня за бесписьменность на родину солдаты и говорили, что мы служим Богу и великому государю, а я сказал им, что вы служите не Богу и великому государю, а сатане и антихристу, старшРй бил по плечам прикладом ружья, а за неотдание чести в тюрьме сажали в карцер. Когда писал Льву Николаевичу, не причислял себя ни к какому вероучению, по причине сомнения в претворении вина в кровь и хлеба в тело и в прочем обрядопоклонстве. Отпал от православия [...] и находился в религиозном розыске. Лично Льва Николаевича не имел возможности видеть, хотя и имел намерение. Но не был уверен в том, что мог с ним лично иметь подробное объяснение относительно вероисповедания, так как наслышан был, что у него было в то время очень много посетителей, и сам, без постороннего совета, решил обратиться к нему письменно" (из писем В. К. Заволокина к В. А. Жданову от 28 ноября и 20 декабря 1928 г.). В то время Заволокин жил в заволжских лесах близ Н.-Новгорода и сообщил Толстому для ответа нижегородский адрес М. Д. Серебренникова. Он писал 13 ноября 1900 г.: "Добрый Лев Николаевич, прочитав ваши книги "Воскресение", "Крейцерова соната", а также "Краткое изложение евангелия", я только в первый раз увидал себя в числе тех людей, которые через подставку святодуховской веры лишаются миллиардами того блага, которое принес людям Христос. И вот уже тридцать восемь лет нахожусь в различных злодейственных сектах и деяниях, прикрывая их именем Христа или христианства. А для выхода из этого воистину несчастного положения в конце предисловия "Краткого изложения евангелия", на стр. 21, предложено вами "смиренное покаяние и отречение от своей лжи". Но как я могу отречься от своей лжи и исправить свою жизнь, я решительно в этом не могу дать себе отчета. Одно только чувствую -- свое великое падение, от которого сам собою оказываюсь совершенно бессилен и слаб подняться на ту Высоту истинной христианской жизни, к которой вы призываете. Это я могу еще тем объяснить, что в настоящее время и сам себе не доверяюсь, вследствие того именно, что вся моя прошлая жизнь есть ни что иное, как длинный переход от преступления к преступлению. Тогда, во времена прошедшие, к чему я стремился, чтР мне казалось хорошим и добрым, теперь кажется подлым, мерзким и злым. И если "узкий путь один ведет в жизнь, и немногие находят его", "а кругом поле велико и широко, но оно ведет в погибель", то как же мне, душевнобольному, ослепленному и убитому соблазнами, неимущему света учения или образования, ничтожному невежде, найти этот узкий вход, ведущий в истинную жизнь бессмертия? И если "мир людей несчастен только от соблазнов, а соблазны везде в мире всегда были и будут, и человек погибает от соблазнов", то как же мне, погибающему от соблазнов среди сего мира, пробудиться от смерти к истинной жизни в воле отца? И потому, находясь в погибели и обуревании от соблазнов, я принужден просить вас с прочими моими братьями, во имя святоевангельской любви к ближнему, протянуть мне руку помощи, то есть руководить меня личными вашими советами на путь истинной жизни [...] В чем именно заключается ваше христианское вероисповедание? [...] Помогите и мне, падшему, вашими советами избавиться от ложной жизни, от обмана плоти и зла".
  
   1 "Краткое изложение Евангелия" в России распространялось в нелегальных гектографированных изданиях. Издано за границей, GenХve, М. Elpidine, Libraire-Иditeur, 1890.
   2 Исаия, ветхозаветный пророк.
   3 Будда (Сиддарта Готама, Сакья Муни, 560--480 до н. э.) -- религиозный реформатор Индии, которому приписывается основание буддизма. Толстому принадлежит очерк "Будда", помещенный в "Круге чтения". Многие изречения Будды вошли в "Круг чтения".
   4 Сократ (469--399 до н. э.) -- греческий философ. Ряд мыслей Сократа помещен в "Круге чтения" Толстого.
   5 Конфуций (551--479 до н. э.) -- китайский философ. Многие мысли Конфуция вошли в "Круг чтения" Толстого. Краткий очерк "Конфуций, жизнь его и учение" составлен П. А. Буланже, под редакцией Толстого, изд. "Посредник", М. 1910.
   6 Лао-Тзе (VI в. до н. э.) -- китайский философ, автор книги "Тао-текинг, или писание о нравственности". Его личность и учение положены в основу религиозного течения, известного под названием "таосизм". Книга Лао-Тзе переведена на русский язык Д. П. Конисси, под редакцией Толстого. М. 1913.
   7 "Евангелие" Матфея, XХ.
   8 Там же, XXV.
   9 Там же, V, 48.
   10 Там же, XII, 31--32.
  
   В. А. Лебрену.
   1900 г. Декабря 19.
   [...] Все, что касается вас и, главное, вашего душевного состояния, очень интересно мне, потому что очень хотелось бы, чтобы вам было хорошо и хорошо от того одного, от чего бывает людям истинно хорошо: от успешной работы над своей душой. [...]
  
   Ответ на письмо Лебрена от 11 ноября 1900 года. Лебрен подробно рассказал о работе над собой, о своих первых неудачах в новой жизни, о достижениях и новых запросах. Он писал: "Внешним устройством жизни я почти доволен, но зато с другой стороны худого нашел и нахожу в себе так много, что некоторая грусть сделалась, мне кажется, преобладающим настроением моим. Т. е. не то, что я стал хуже, чем был прежде, но просто увидал теперь в себе то, чего не видел, вернее, не хотел видеть прежде [...] Я помню действительность и правду не более получаса в сутки. В остальное же время я делаю самые ужасные гадости, сержусь и отнимаю силою разные вещи от детей, дурно отношусь к матери и людям, с которыми нет духовной связи, еще в добавок так помешался на торговании, что хотел выторговать пятак у оборванца, нанявшегося убрать нам дрова и уголь. В самые последние дни я после больших усилий начинаю, кажется, отделываться от этой бессмысленной привычки выторговывать копейки. Эта-то вот мудрость на полчаса из двадцати четырех, это, кажется, главное, что угнетает меня. Прежде, до знакомства с вами, я, конечно, делал ужасающие гадости, но теперь насиловать ребенка, или выторговывать пятаки у бродяги, ночующего в ночлежном доме, это так ужасно для того Лебрена, мнение о котором было так высоко (тоже совсем свежее открытие), что я не могу вполне ясно и просто признать эти поступки совершенными, т. е. я хочу сказать, что за последние шесть-семь месяцев сделал много такого, на что, радуясь этому, считал себя неспособным. Тут что-то не вполне ясно, и я порою бываю в каком-то грустном недоумении. Очень худо еще то (боюсь, что это ужаснет вас), что у меня и в мыслях еще не выработалось разумного отношения к маленьким детям. Нельзя же их бить, а нельзя бить, надо позволить делать всё, чтР им вздумается, совершенно безумным существам [...] И вот я все полтора месяца нашего пребывания здесь в Одессе по несколько раз на дню, как стукаются больным пальцем, всё натыкаюсь на этот вопрос, который настоятельно требует разрешения, так как сию минуту может прибежать пятилетний Юрочка и начать рвать это письмо [...] Очень худо еще то, что я, здоровый восемнадцатилетний малый, не кормлюсь своими трудами, а живу на награбленные деньги. И это тоже иногда гнетет меня, впрочем, больше, когда посторонние люди спрашивают, чХм я занимаюсь. Иногда же мне кажется, что из всех доступных мне поступков я выбрал наименее дурное [...] Разумеется, если напишете словечко, осчастливите нас всех, но я уже так необыкновенно счастлив, и вы так много сделали для меня, что, пожалуйста, не утруждайте себя".
  
   П. И. и П. Н. Бирюковым.
   1900 г. Декабря 20.
   [...] и главное, самое главное, что вы уничтожаете и во вне и в сердце все то, чтР разделяло вас с Чертковым.1 Это мне большая радость. -- Китайский мудрец говорит, что человек должен быть внимателен к себе, когда он один, и тут очищать свое сердце от всего дурного. И еще то, чем превосходит добродетельный человек других, это то, чего никто ник огда не узнает: это работу над своим сердцем.2[...]
  
   Ответ на письмо П. И. Бирюкова от 25 декабря н. ст. 1900 г.: "Очень много прибавилось дела с рождением ребенка. Паша очень занята им, и мне приходится делать многое из того, чтР она делала. И я рад этому. Я, вероятно, скоро оставлю издательство. Нет ни денег, ни времени. Я думаю, это дело не существенное. Хочется жить получше, а я всегда живу хуже того, как должен бы жить. Потому что условия очень благоприятны. Паша усердная работница; она успевает и за ребенком -- кормить и нянчить его -- и, кроме того, стирает большую стирку и стряпает и шьет. Впрочем стряпаем мы все, и вообще работа идет довольно дружно. У нас, особенно у Паши, явилось какое-то органическое отвращение к прислуге; мы брали на два месяца, пока она была больна, и рада была, что она ушла. Попалась очень хорошая девушка, но именно то, что она была нанята специально для черной работы, вносило какой-то диссонанс в нашу семью, и детям было очень вредно. Они стали лениться прибирать за собой, а она старалась доделывать то, чтР им не хотелось делать. Теперь опять все наладилось. На днях написал Чертковым примирительное письмо. Хотя у нас и не было ссоры, но отношения были очень тяжелые, и, когда я думал об этом, мне казалось это такою нелепостью, что давно хотелось разобраться в этом. Но я чувствовал, что пока я не перестану издавать, отношения не могут улучшиться. И вот, когда я решил, что скоро прекращу издательство, то и написал им и получил доброе письмо в ответ. Ребенок наш доставляет нам много труда и много радости. Уже появляются признаки сознания. Близких, знакомых людей он уже встречает улыбкой. Очень здоровый, веселый и жизнерадостный и очень большой".
  
   1 Между В. Г. Чертковым и П. И. Бирюковым возникали временами недоразумения на почве параллелизма в издательской деятельности в Англии ("Свободное слово") и в Швейцарии ("Свободная мысль"). Самостоятельная издательская деятельность П. И. Бирюкова окончилась в сентябре 1901 г. выпуском  16 "Свободной мысли", август -- сентябрь 1901. См. письма 1901 г.
   2 Сравни Дневник, запись от 8 декабря 1900 г.
  
   Л. Л. Толстому.
   1900 г. Декабря 21?
   [...] Будем надеяться на все лучшее, но будем готовиться и ко всему худшему. [...] Как ни сильно материнское чувство, есть чувство покорности перед волей Бога, которое должно быть поставлено выше его.
   Нет горя, которого нельзя бы было перенести, и которое бы не было благодетельно для души. А без горя не проходит ни одна жизнь.
   Дай Бог, чтобы это была только угроза горя, а впрочем, Его воля.
  
   Л. Л. Толстой известил отца телеграммой о смертельной болезни своего сына Льва (р. 8 июня 1898 г.), скончавшегося в Ясной поляне от туберкулезного воспаления мозга 24 декабря 1900 г. Телеграмма в архиве не обнаружена. Письмо Толстого получено родителями в день его смерти.
  
   С. А. Толстая тяжело переносила болезнь и смерть внука. По приезде из Москвы в Ясную поляну она писала мужу 27 декабря 1900 г.: "Состояние обоих родителей ужасно. Дора выбегает с криком или врывается в комнату, где лежит Левушка; кричит, бросается на него, зовет его, говорит бессмысленные слова, а в комнате не топили три дня, и окно настежь открыто. Дора очень похудела, молока почти нет, кашляет. Лева на нее страдает, усаживает ее возле себя, а сам точно полоумный. Ушел сегодня гулять, яркое солнце, голубое небо, мухи огромные жужжат на окнах, где стоят гиацинты. На солнце пятнадцать градусов тепла и что-то весеннее, пчелы гудят тут под лестницей, где их поставили на зиму. Напомнило ему и весну, когда они вернулись из-за границы, и Левушку, как бы он теперь гулял на солнышке, -- прибежал домой, бросился на постель, где сидела и кормила Дора; она мне бросила на руки Павлика и сама кинулась с воплями на Леву, и начали они оба, обнявшись, рыдать -- ужас! Потом опять ничего, пьем чай, говорим. И вдруг Лева вспомнит, как играл в прятки или мячик с Левушкой и Акулей, и опять плачет. Всё приговаривает: "обидно, обидно, кончена жизнь, нет опоры, нет цели". Не могу себе представить, какой будет исход их горю. Утешать я совсем не умею, хотя всякий момент моей жизни направлен на эту цель. Дора беспрестанно льнет ко мне, то обнимет меня, то сядет на пол и голову мне положит на колена, то рассказывает мне долго про Левушку и его слова, игры, крики, болезни. К маленькому она довольно равнодушна и говорит, что кормит его и будет его любить только потому, что Левушка ей это велел, и все повторяет его слова: "Мама, возьми братика, корми братика"", Павлик -- Павел Львович Толстой (р. 20 июля 1900 г.), сын Л. Л. Толстого.
  
   Л. Л. Толстой ответил 30 декабря 1900 г.: "Пишу тебе разбитый всячески, чтобы сказать тебе, как мне тяжело. Да, конечно, если жить еще, то это будет урок помнить то, о чем я не только забыл, но о чем не хотел думать и чего не хотел признавать. Вестерлунд сейчас уехал, и мы одни с солнцем, светящим в окна, и полной остановкой физической жизни. Поднимется ли она и как и для чего, не знаю. Спасибо за твое доброе участие и выражение любви к нам. Не хочу даже говорить о том, что теперь не осталось ничего, чтР мешало нам быть близкими. Не оно мешало, а моя гордость и недоброта [...] Вознаграждение в виде очищения души, может быть, придет, но зачем нужны жертвы, невинные жертвы для этого, и почему нельзя иначе очищаться? Это просто несчастие, грубое, безобразное, потому что его не должно было быть, и помириться с ним всё-таки невозможно. Левушка умер от того, что мы его простудили, мой разум иначе не представляет себе этого, и потому мне это особенно тяжело. Я не могу думать, что ему надо было умереть, -- тогда я бы не горевал. Не было бы горя на свете, т. е. не происходило бы того, чего не должно происходить, если бы правильно жили и поступали. Но вот это-то, видно, невозможно". Вестерлунд -- доктор Эрнст Вестерлунд, отец Доры Федоровны Толстой, 27 декабря приехавший в Ясную поляну на похороны внука. Похороны состоялись 28 декабря.
  
   И. М. Трегубову.
   1900 г. Декабря 23?
   [...] Первую же статью вашу1 я не одобряю, потому что в ней есть ложка дегтя, портящая всю бочку меда: вера -- и не вера, а желание верить в таинственные, исключительные проявления. То, чтР нужно людям, как воздух, вода, земля, хлеб и всякие плоды, разум, слово, любовь людей между собой, все это явно всем доступно, обычно. И не мог иначе сделать это Бог -- Любовь. И всякие попытки выведать или вообразить, что мы знаем и можем знать то, чего Он хотел, чтобы мы не знали, есть великий грех и, как всякий грех, как пьянство, распутство, сам в себе несет свое наказание -- ослабление жизни и безумие. То, чтР говорится в Карме,2 т. е. о том, что наша здешняя личность складывается из прежних жизней, есть только гадание, подобие (говоря о прежней жизни и будущей, мы говорим о времени, а для Бога и божественной части души нет времени). В Карме существенно только то, что наша добрая или дурная жизнь не безразлична,3 а важна, важнее всего для нас. И только. Точно также и в том, что наша внутренняя жизнь, не проявляющаяся здесь, влияет на мир, тоже гадание и подобие, и важно в этом только сознание того, что, живя только для себя, для Бога, в одиночном заключении, в котором умрешь никому неизвестный -- что и в этом положении твое совершенствование (будьте совершенны, как Отец Ваш Небесный) важно и нужно и в нашей жизни важнее всего. Как Конфуций говорил: то, чем добродетельный человек превосходит всех, это то, чего никто никогда не узнает.
   О Христе же, о его личности, пожалуйста, не думайте и не ищите разрешения в европейских университетах.4 Чем ближе мы будем следовать Его учению любви, тем яснее и несомненнее нам будет ответ на вопрос: кто Он. Он то, чем я хочу и могу быть и буду счастлив, если буду.
  
   1 Перевод брошюры немецкого теософа Беме "Giebt es ein Weiterleben und Wiedersehen nach dem Tode" "Есть ли жизнь и свидание после смерти". Трегубов прислал Толстому рукопись для ознакомления, с просьбой сообщить мнение и, в случае одобрения, содействовать опубликованию. Идея этой теософической книги, по словам Трегубова, близка тому, о чем пишет и говорит Толстой. "Кое-что в ней может показаться странным, но это такая мелочь, что из-за нее не следовало бы пренебрегать всей книжкой" (письмо к Толстому от 26 ноября 1900 г.).
   2 Карма -- принцип индийской философии, по которому сумма заслуг одного индивида определяет судьбу другого, развиваясь в нем. По поводу книги Беме Трегубов писал Толстому: "Идея о "Карме", которую и вы, кажется, разделяете, составляет корень теософического мировоззрения" (письмо от 18 декабря 1900 г.).
   3 В том же письме (18 декабря 1900 г.) Трегубов писал в защиту книги Беме: "Идея о том, что не только мои добрые или худые дела, но и мои сокровенные добрые или худые мысли влияют на людей хорошо или, дурно, и что поэтому я должен подавлять в себе недобрые мысли и чувства и давать рост добрым, -- эта идея теософии, также, я думаю, близка вам".
   4 По поводу волновавшего его вопроса о божественности Христа Трегубов писал Толстому: "Меня опять одолевают сомнения на счет личности Христа, и от этого я очень страдаю и, главное, не могу сосредоточиться на одном деле. Поэтому я решил еще раз отдаться решению вопроса о личности Христа, но не в России, не в наших академиях, а в богословских факультетах за границей, или если не в факультетах, то при помощи западных богословов" (письмо от 28 сентября 1900 г.). -- "Мои мысли о Христе все еще колеблются. Как бы мне хотелось установиться на чем-нибудь одном. Непременно, непременно мне надо ехать за границу и узнать там всё, что известно по этому вопросу" (письмо от 18 декабря 1900 г.). Трегубов предполагал слушать лекции берлинского протестантского богослова, главы церковно-исторической науки в Европе, Адольфа Гарнака.
  
   Альберту Шкарвану (Albert Škarvan).
   1900 г. Декабря 28.
   [...] Я уже более двух месяцев нахожусь в состоянии умственной усталости, ничего не пишется. Сначала это тяготило меня, но потом я не только примирился с этим (если так продолжится и до смерти), а даже нахожу в этом большую выгоду, так как при умственном бездействии нравственная работа идет гораздо лучше.[...]
  
   Ответ на письмо Шкарвана от 2 января н. ст. 1901 г. (получено в Москве 25 декабря 1900 г.). На трех листах почтовой бумаги большого формата Шкарван описывал свою жизнь, жизнь соседей и близких единомышленников. О женитьбе он писал: "Лучше ли, или хуже стала моя жизнь после того, как женился, право, не решаюсь сказать; кажется же мне, что лучше, во всяком случае, веселее, приятнее, и вряд ли я потерял чего-нибудь, что у меня стала жена. Подразумеваю тут то, что не утерпел ущерба в духовной жизни [...] Сунта, хотя и не летает в сферах идеалов, на деле живет хорошо, толково, твердо, не обижая жизни и людей. Она здорового, сильного типа женщина, какие в барских сферах, кажется, и невозможны. Что в ней есть, это всё настоящее, солидное; показного, ненужного обманчивого товару в ней не находится вовсе. В ней есть богатство, но всё это богатство скрыто, в сундуках как будто уложено, и только настоятельная нужда может заставить ее пользоваться им [...] Не хочу, однако, забыть сказать вам и про тяжелое нашего брака, про то, чтР иногда затемняет нам светлый горизонт. Жена моя очень хороший человек, но то, что она не проникла в идеал христианства, делает ее иногда мертвой для Бога и для меня, и от этого затемнения -- страдания [...] Смотрю на эти столкновения как на данную мне для решения задачу, как на бремя, которое заслужил и заслуживаю за многие легкомысленные грехи свои, и стараюсь не уклоняться от него".
  
   1901
  
  
  
   К. Заволокину.
   (Об обмане, что нельзя своими силами жить по-христиански и о недоверии к разуму)
   1901 г. Января 14--18.
   Вы спрашиваете, что может дать человеку слабому, испорченному, развращенному, как все мы, среди окружающих его со всех сторон соблазнов, что дает такому человеку силу жить христианскою жизнью?
   Вместо того, чтобы отвечать, и прежде, чем отвечать на ваш вопрос, я спрошу вас, что собственно означает этот вопрос? Мы так привыкли к этому вопросу, что он кажется нам вполне естественным и понятным, а между тем вопрос не только неестественен и непонятен, но чрезвычайно удивителен и странен для всякого разумного человека, не воспитанного в суевериях церковной веры.
   Почему кузнец, кующий железо, или пахарь, пашущий поле, не спрашивает о том, откуда он возьмет силы для исполнения предпринятого дела, а делает его по мере сил своих, -- ошибается и старается поправить сделанную ошибку, устает, оставляет на время работу, отдыхает и опять берется за нее. Разве не в том же самом положении всякий раб божий, старающийся жить христианской жизнью, исполнять познанную им волю Бога?
   Точно так же такой человек, если он искренен, будет по мере сил жить христианской жизнью, исполнять волю Бога и, если будет ошибаться, будет поправляться и будет уставать и отдыхать и опять браться за то же дело своей жизни: приближаться по мере сил к тому совершенству отца небесного, которое указано ему.
   Вопрос о том, где взять силы для христианской жизни, показывает только то, что людей кто-то уверил в том, что они могут сделаться совершенными, святыми, что для этого есть особенные средства, без своего ежечасного усилия борьбы, падений, раскаяния, подъемов и опять падений и опять подъемов, которые хотя и медленно, но все-таки подвигают человека к цели его жизни: совершенствованию в Боге. Это-то суеверие, что человек не постепенными, медленными усилиями приближается к совершенству, а может сразу очиститься и стать святым, есть одно из самых ужасных и зловредных заблуждений, и оно-то усиленно проповедуется всеми церковными верами. Одни уверяют своих учеников, что посредством таинств, как то: крещения, исповеди, причастия, человек освобождается от грехов; другие утверждают, что от грехов освобождает вера в искупление, в то, что Христос-Бог своей кровью очистил нас. И те и другие учат, что кроме того очищает нас молитва просительная к Богу о том, чтобы он простил нам наши грехи, и не мы бы сами постарались стать лучшими, а чтобы он сделал нас хорошими. Это ужасно глупый и вредный обман. Обман, во-1-х, в том, что человек может сделаться совсем чистым. Это ложь. Человек не может быть совершенным и безгрешным, он может только более или менее приближаться, и в этом приближении весь смысл его жизни. В этом жизнь. Я даже думаю, что жизнь после смерти будет состоять хотя и в совершенно другом виде, но опять только в приближении к совершенству. В этом жизнь и в этом радость жизни. Обман, во-2-х, в том, что есть какое-то средство, кроме своего усилия, посредством которого мы можем совершенствоваться. Верить тому, что есть такие средства, полагаться на таинства, веру в искупление или молитву для совершенствования, всё равно, что кузнецу, когда у него в руках железо и молот, и есть наковальня, и горно разожжено, придумывать помимо того, чтобы бить молотом по железу, средство ковать его или просить Бога о том, чтобы он дал ему силы работать.
   Просить Бога и придумывать средства, как совершенствоваться, можно бы было только тогда, если бы были какие-либо преграды для этого дела и сами бы не имели сил: если бы кузня была заперта, угля и железа бы не было, или не было сил поднять молот. То же и в деле совершенствования, или христианской жизни, или исполнения воли Бога. Бог не требует от нас того, чего мы не можем делать, а напротив, он озаботился о том, чтобы дать нам всё, что нам нужно для исполнения его воли. Мы здесь, в этом мире, как на постоялом дворе, в котором хозяин устроил всё, что нам, путешественникам, точно нужно, и сам ушел, оставив наставление, как нам вести себя в этом временном приюте. И мука, и вода, и дрова, всё, что нам нужно, есть тут, так какие же нам еще придумывать средства и о чем просить? Только бы исполнять то, что нам предписано. Так и в нашем духовном мире: всё нужное нам дано нам, и дело только за нами. Понятно, что если мы хотим быть сразу святыми или чувствовать себя оправданными, нам нужны особенные средства и просить об этом Бога. Если мы хотим быть богатыми, хотим, чтобы наши друзья и мы сами не болели и не умирали, чтобы у нас были всегда хорошие урожаи и чтобы враги наши были уничтожены, тоже нам надо просить обо всем этом Бога, как просит об этом Давид в своих псалмах и как просят об этом в наших церквах. Но ведь Бог ничего этого не предназначал нам: он не только не предписал нам быть праведными, безгрешными, но, напротив, дал нам жизнь, смысл которой только в том, чтобы мы сами освобождались от своих грехов и приближались к нему, и не предназначал нас быть богатыми, безболезненными и бессмертными, а дал нам испытания, бедность, болезни, смерти друзей и свою именно затем, чтобы научать полагать свою жизнь не в богатстве, здоровье и этой временной жизни, а в служении ему, и дал нам врагов не затем, чтобы мы желали их погибели, а затем, чтобы мы научились уничтожать врагов любовью. Так что придумывать какие-то особенные средства спасения и просить Бога нам не о чем. Всё, что нам нужно, дано нам, если мы только следуем указаниям нашей совести и Бога, выраженным в евангелии. В-3-х, обман этот особенно вреден тем, что люди, поверившие в то, что они своими силами не могут исполнять волю Бога и жить хорошо, перестают работать над собою, и не только перестают работать, но теряют возможность совершенствоваться. Стоит человеку увериться, что он не может сделать того, что ему нужно делать, и у него опустятся руки, и он действительно будет не в состоянии сделать нужное; стоит человеку увериться, что он болен, и он станет болен. Порченые оттого кричат, что они верят, что они порченые. Пьющие запоем оттого не исправляются, что уверены, что они не могут воздержаться. Нет более безнравственного и вредного учения, как то, что человек не может совершенствоваться своими силами.
   Совершенно подобное рассуждение о необходимости какой-то внешней силы для христианской жизни существует и о необходимости какого-то несомненного доказательства совершенной истинности того, что мы знаем о Боге, его воле. Там говорится, что есть что-то такое, что дает человеку силу жить христианской жизнью и исполнять волю Бога. Тут же говорится, что есть что-то такое, почему я наверное узнаю, что то, что мне говорит мой разум, есть истина. И как там предполагается, что есть какое-то внешнее средство, посредством которого можно достигнуть святости помимо личного усилия, так и здесь предполагается, что существует какое-то средство познать истину помимо личного усилия разума и истину полную, совершенную. Но ведь это так же невозможно, как увидать свет без глаз. Истина есть то, что познается усилиями и ничем другим познаваться не может. И истина, познаваемая разумом человеческим, никогда совершенною быть не может, а только более или менее приближается к совершенной истине и может быть высшей доступной человеку истиной, но никогда не может быть совершенной истиной; не может быть совершенной истиной уже по тому одному, что жизнь как всего человечества, так и отдельного человека вся проходит и даже состоит в достижении всё более и более совершенной истины и в большем и большем исполнении ее. Превратное и нелепое понятие о том, что человеческий разум своими усилиями не может приближаться к истине, происходит от такого же ужасного суеверия, как и то, по которому человек не может без помощи извне приближаться к исполнению воли Бога; состоит суеверие это в том, что полная, совершенная истина для христиан открыта Богом сначала на горе Синае, а потом разными пророками Иудейского народа, потом Христом, апостолами, соборами, церковью, для браминов открыта в Ведах, для магометан в Коране; суеверие это ужасно, во-1-х потому, что оно извращает самое понятие об истине, во-2-х потому, что, раз признав за несомненную истину все те нелепости и гадости, которые приняты за откровение Бога в писаниях, приходится еще больше извращать здравый смысл, чтобы оправдать все эти гадости и глупости, а в-3-х потому, что, признав источником истины непогрешимое внешнее откровение, человек перестает верить единственному средству познания истины усилием своего разума. Человек, поступающий так, делает то же, что сделал бы человек, отыскивающий путь, если бы он вместо того, чтобы делать всевозможные усилия для узнания пути, закрыл бы глаза и отдался руководству того человека, который первый взялся бы проводить его. Говорят: как же верить разуму, когда мы видим, что люди, руководимые разумом, ошибаются. Сначала, говорят, человек по разуму видел истину в православии, потом по разуму же видел истину в баптизме, потом по разуму же стал видеть истину в признании Христа человеком. Стало быть, говорят, разум может ошибаться и нельзя доверять ему. Почему же? -- Когда человек верил в православие и разум его не указывал ему ничего более истинного, он познавал высшую для него истину, потом он познал более высокую истину и был прав, признавая ее. Точно так же он был прав, познав еще более высокую или чистую истину. То, выше, яснее, истиннее чего человек не может видеть и представить себе, то для него и есть истина. Очень может быть, что было бы очень хорошо и желательно, чтобы люди все сразу познали бы одну и ту же совершенную истину (хотя если бы это было, то жизнь прекратилась бы), но если и допустить, что это было бы желательно, то ведь не всё делается так, как мы желаем. Очень, может быть, желательно неразумным людям, чтобы люди не болели бы, или чтобы было средство, которое лечило бы от всех болезней, или чтобы все люди говорили на одном языке (все по-русски), но ведь это не сделается оттого, что мы вообразим, что все люди вылечиваются от нашего лекарства или все говорят и понимают по-русски. Если мы вообразим это, то только самим себе сделаем хуже, так же как мы самим себе делаем хуже, когда воображаем, что вся полная и вечная истина открыта нам в писании, предании или церкви. Воображать это уже потому особенно глупо, что рядом с нами мы можем видеть людей, которые воображают, что истина, полная и вечная, открыта им, а не нам, как это воображают буддисты, магометане и др. Особенно же вредно такое ложное воображение потому, что оно более всего другого разъединяет людей. Люди должны бы всё более и более соединяться, как учит Христос, а такие учения об откровениях всего более разъединяют людей. Кроме того, надо понять, что, хотим мы этого или не хотим, помимо разума никакая истина не может войти в душу человека. Если человек верит в откровение, то и тогда он верит только потому, что разум его сказал ему, что надо верить в такое или такое откровение, в магометанское, буддийское или христианское. Разум всё равно, что грохот или сито, которое прилажено к молотилке и веялке, так что зерно нельзя получить иначе как через этот грохот. Может быть, сквозь грохот проходил и проходит сор, но другого средства нет, и для того, чтобы получить чистое зерно, надо еще и еще пропускать хлеб и всё только через грохот разума, и другого нет средства. Если же мы вообразим, что у нас может быть чистое зерно без просевки, то мы обманем сами себя и будем питаться сором вместо хлеба, как это и происходит с церковниками. Так что не надо воображать, что всё делается, как мы хотели бы, а надо понимать, что всё делается так, как это установлено Богом. А установлена Богом жизнь человеческая так, что люди не могут познать всей истины, а постоянно приближаются к ней и, познавая ясней и ясней единую истину, всё более и более сближаются между собой.
   Вы спрашиваете еще мое суждение о личности Христа, считаю ли я его Богом? Христа я считаю таким же человеком, как и все мы, считать же его Богом считаю величайшим кощунством.
   Христа я считаю человеком, но его учение почитаю божеским настолько, насколько оно выражает божеские истины. Я не знаю выше учения. Оно дало мне жизнь, и я стараюсь, сколько могу, следовать ему. О рождении Христа ничего не знаю, да и не нужно знать.
   О загробной жизни мы знаем, что она есть, что жизнь не кончается смертью, о том же, какая будет эта жизнь, нам знать не дано, потому что и не нужно нам. Под фарисеями я разумею преимущественно духовенство, под книжниками разумею ученых, не верующих в Бога.
   Насчет ядения тела и питья крови думаю, что место это в евангелии самое неважное и означает или усвоение учения или воспоминание, но ни в том, ни в другом случае не имеет важности и ни в каком случае не значит то, что подразумевают церковные изуверы.
   Я, как умел, изложил мое понимание этого места в кратком изложении евангелия.
   В письме моем я говорил о бесполезности молитвы как для осуществления наших желаний по отношению событий внешнего мира, точно так же и для внутреннего мира, для своего усовершенствования. О внешних событиях: о том, чтобы пошел дождь, или был жив любимый мною человек, или я был здоров и не умер, нельзя молиться потому, что эти события происходят по законам, установленным Богом раз навсегда и так, что если мы поступаем как должно, то они всегда благодетельны для нас. Всё равно, как если бы добрый человек построил мне дом с крепкими стенами и крышей, защищающими меня, а я бы по прихоти своей желал расширить или переменить положение стен и просил об этом. О внутреннем же своем совершенствовании нельзя молиться, потому что нам дано всё то, что нужно для нашего совершенствования, и прибавлять к этому ничего не нужно и нельзя.
   Но то, что просительная молитва не имеет смысла, не значит то, что нельзя и не нужно молиться. Напротив, я считаю, что невозможно жить хорошо без молитвы и что молитва есть необходимое условие и доброй, и спокойной, и счастливой жизни. В евангелии указано, как должно молиться и в чем должна состоять молитва.
   В каждом человеке есть искра божия, дух божий, каждый человек есть сын божий. Молитва состоит в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, от всего, что может развлекать мои чувства (магометане прекрасно делают, когда, входя в мечеть или начиная молиться, закрывают пальцами глаза и уши), вызвать в себе божеское начало. Самое лучшее для этого то, чему учит Христос: войти в клеть и затвориться, т. е. молиться в полном уединении, будет ли оно в клети, в лесу или в поле. Молитва в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, внешнего, вызвать в себе божественную часть души, перенестись в нее, посредством нее вступить в общение с тем, кого она есть частица, сознать себя рабом Бога и проверить свою душу, свои поступки, свои желания по требованиям не внешних условий мира, а этой божественной части души. И такая молитва бывает не праздное умиление и возбуждение, которое производят молитвы общественные с их пением, картинами, освящениями и проповедями, а всегда помогает жизни, изменяя и направляя ее. Такая молитва есть исповедь, поверка прежних и указание направления будущих поступков. Положим, меня оскорбили, и я питаю недоброжелательство к человеку и желаю ему зла и не желаю сделать ему то добро, которое могу; или я потерял имущество или любимого человека, или живу, поступая несогласно с своей верой. Если я не молюсь по-настоящему, а продолжаю жить в рассеянии, я не избавлюсь от того мучительного чувства недоброжелательства к оскорбившему, точно так же потеря имущества или любимого человека будет отравлять мне жизнь, и, собираясь поступить не так, как мне велит моя совесть, я буду тревожен. Но если я сам с собой и с Богом проверю себя, всё изменится: я обвиню себя, а не врага, и буду искать случая сделать ему добро; потери свои я приму как испытанье и буду стараться с покорностью переносить их и в этом найду утешение и в поступках своих разберусь, не буду, как прежде, скрывать от себя то несоответствие моей жизни с моей верой, а буду, каясь, стараться привести их к единству и в этом старании найду успокоение и радость.
   Но вы спросите: в чем же должна состоять молитва? Христос дал нам образец молитвы в "Отче наш", и молитва эта, напоминая нам сущность нашей жизни, состоящую в том, чтобы быть в воле отца и исполнять ее, и самые обычные грехи наши, осуждение и непрощение братьев, и главные опасности нашей жизни -- искушения, до сих пор остается лучшей молитвой и самой полной из всех, какие я знаю. Но кроме этой молитвы, истинная, уединенная молитва состоит еще и из всего того, что в словах других мудрых и святых людей или в своих собственных возвращает нашу душу к сознанию своего божеского начала и к более живому и ясному выражению требований своей совести, т. е. божеской природы, и поверки по этим требованиям своих прошедших и будущих поступков. Так что молитву уединенную и восстановляющую божественность души я не только не отрицаю, но считаю необходимым условием жизни духовной, т. е. истинной. Отрицаю я молитву общественную, кощунственную, с пением, образами, свечами и даже представлениями, и молитву просительную. Я часто удивляюсь, каким образом может существовать эта общественная и просительная молитва среди людей, называющих себя христианами, когда Христос прямо и положительно сказал, что молиться должно уединенно, а что просить ни о чем не нужно, потому что, прежде чем откроете рот, отец ваш знает, что вам нужно.
   Про себя я вам скажу, вовсе не думая о том, что это для всех хорошо и так нужно всем делать, а что я уже давно взял привычку молиться каждый день поутру в уединении. И эта моя ежедневная молитва такова: Отче наш, иже ecu на небесех, да святится имя твое. И после этого я прибавляю: Имя твое есть любовь, Бог есть любовь. Пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. Бога никто не видит нигде, но если мы любим друг друга, то он пребывает в нас, и любовь его в нас совершилась. Если кто говорит: люблю Бога, но брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может он любить Бога, которого не видит. Братья, будем любить друг друга. Любовь от Бога, и любящий каждый от Бога и знает Бога, потому что Бог есть любовь.
   Да приидет царствие твое, и я прибавляю: ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится вам. Царствие божие внутри вас есть.
   Да будет воля твоя, яко же на небеси, так и на земли; прибавляю: веришь ли ты в то, что ты в Боге и Бог в тебе? Верю.
   Веришь ли ты в то, что жизнь твоя в том, чтобы увеличивать в себе любовь? Верю. Помнишь ли ты то, что ты нынче жив, а завтра помер? Помню. Правда ли то, что ты не хочешь жить для похоти личной и для славы людской, а для исполнения воли Бога? Правда, хочу жить только для этого. Не моя воля да будет, но твоя. И не то, что я хочу, а то, что ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь.
   Хлеб наш насущный даждъ нам днесь; прибавляю: пища моя в том, чтобы творить волю пославшего меня и сотворить волю его. Отвергнись от себя, возьми крест свой на каждый день и следуй за мной. Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, яко кроток, смирен сердцем, и найдете покой душам вашим, ибо иго мое благо и бремя мое легко.
   И остави нам долги наша, яко же мы оставляем должникам нашим; прибавляю: и не простит вам отец ваш прегрешения ваши, если каждый из вас не простит брату своему все прегрешения его.
   И не введи меня во искушение; прибавляю: берегись искушений похоти, тщеславия, нелюбви, объядения, блуда, славы людской. Не твори милостыни перед людьми, чтобы левая рука не знала, что делает правая. И не надежен для царствия божия взявшийся за плуг и оглядывающийся назад. Радуйся тому, что тебя ругают и срамят.
   Но избави нас от лукавого, берегись зла, выходящего из сердца: злые помыслы, убийства (всякое недоброжелательство к человеку), кражи (пользование тем, что не заработал), любодеяние, прелюбодеяние (хотя и мысленно), лжесвидетельства, хуления. И мы знаем, что мы перешли от смерти в жизнь, если любим брата своего. Не любящий брата своего не имеет жизни вечной, пребывающей в нем.
   Так я молюсь каждый день, применяя к своим делам и своему душевному состоянию слова этой молитвы. Иногда более задушевно, иногда менее. Но кроме этой молитвы, я молюсь еще, когда один сам с собой читаю мысли мудрых и святых людей, не одних христиан и не одних древних, и думаю, отыскивая перед Богом то дурное, что есть в моем сердце, и стараюсь вырвать его. Стараюсь также молиться и в жизни, когда я с людьми и меня захватывают страсти. Вот тут я стараюсь вспомнить то, что происходило в моей душе во время молитвы уединенной, и чем искренней была молитва, тем легче удерживаюсь от дурного.
   Вот всё, что я хотел сказать вам о молитве, чтобы вы не думали, что я отрицаю ее.
  
   П. В. Веригину.
   (О жизни духоборов)
   1901 г. Января 20.
   [...] если и существует среди духоборов такое дикое суеверие, по которому они приписывают вашей личности сверхъестественное значение, то даже и в виду пользы, которую можно извлечь из такого суеверия, благотворно влияя на слабых людей, не следует поддерживать его, в чем я вперед уверен, вы тоже совершенно согласны, и что если такое суеверие существует, то оно существует помимо вашей воли. Не согласен я только с Бодянским в том, что он допускает исключительное по оказываемому ими влиянию некоторых лиц. Я думаю, что это не так, и в христианском обществе все равны и все поучаются друг у друга: старый у молодого, образованный у неученого и умный у недалекого умом, и даже добродетельный у распутного. Все поучаются друг у друга, смотря по тому, через кого в данное время говорит дух божий. Особенных людей нет: все грешны и все могут быть святы. Сведения, которые он (Бодянский) сообщает о жизни братьев в Канаде, судя по тому, что я слышу от приехавших оттуда, справедливы, но я думаю, что он слишком строг к ним и что в них не угасает огонь религиозного служения Богу жизнью. Если же когда и затемняется, то наверное разгорится с новою силою. [...]
  
   К. А. Вяземскому.
   (О церковном христианстве)
   1901 г. Января 28.
   [...] Чем больше я живу, чем более приближаюсь к смерти, тем более убеждаюсь в том, что церковное христианство есть величайший враг Христа, его учения и блага людей. Вы же живете в самом сердце этого -- простите меня -- ужасного обмана.
   Пользуюсь правом, которое в вашем письме дает вопрос: что делать?, и скажу всё, что думаю. Христианину надо делать одно: искать царства небесного и правды его. Царство же небесное внутрь нас есть, т. е. следовать голосу истины (Бога), который говорит в нашем сердце, и бояться верить людям и постановлениям человеческим и в особенности не поддаваться той усиленной и усовершенствованной гипнотизации, которая, сколько я знаю, доведена до высшей степени совершенства на Афоне. Если бы мы только помнили, что Христос запретил нам кого бы то ни было называть и признавать Отцом и Учителем и что всё различие учения Христа от других то, что оно устанавливает прямое -- без посредников -- отношение каждого человека с Отцом.[...]
   Прощайте, не говорю: дай Бог вам душевного спокойствия и радости, а говорю: сами возьмите и спокойствие и радость; они в нашей власти, если мы только скажем то, что различно говорил Христос по 3-м евангелиям: не моя воля да будет, но твоя (Лука), не то, чтР я хочу, а что ты хочешь (Марк), и не так, как я хочу, а как ты хочешь (Мф.). Тогда и спокойствие и радость.
  
   Константин Александрович Вяземский (1852--1903) -- монах, с 1900 (?) г. -- схимонах Афонского монастыря.
   Ответ на письмо от 11 января 1901 г., в котором Вяземский писал о своей неудовлетворенности жизнью в монастыре, о невежестве окружавших его монахов.
  
   Е. В. Скарятину.
   (О непротивлении злу насилием)
   1901 г. Января 28.
   [...] Практически я не могу помочь делу, о котором вы пишете. Я окружен такого рода делами: нынче иду к молодому человеку, избитому полицией в Москве так, что жизнь его в опасности, избитому потому, что он заступился за женщину, которую полицейские били на улице.1 Вся жизнь, не только русская, но и европейская, кишит злодеяниями насилия (китайские,2 африканские3 дела), совершаемыми одними людьми над другими. Спокойно смотреть на это нельзя и не должно. Нужно все силы жизни употреблять на борьбу с этим злом насилия. Но вопрос в том, как бороться? Вот тут-то и важно то учение, которое показывает, как не надо бороться, именно учение о непротивлении злу насилием, которое к стыду русской и других церквей было скрыто и к стыду русской печати было коварно и недобросовестно перетолковано в учение о том, что надо не противиться злу. Всё учение Христа, которого это составляет только часть, состоит в том, что вся жизнь человека должна состоять в борьбе со злом, что другого смысла в жизни нет, но только подчеркнута очевидная и простая истина, что не надо бороться глупым манером: тебя ударили и ты ударь, или, правительственные учреждения совершили злодеяния, -- ищи у правительственных учреждений наказания за эти злодеяния, т. е. чтобы они совершали новые злодеяния. Вот от этого предостерегает учение о непротивлении насилием. Если люди заперты железной дверью в неразрушимых стенах и их мучают, то я полагаю, что неразумно напирать плечами и руками на стены и дверь и призывать к этому товарищей, а надо найти или сделать ключ или инструмент для уничтожения замка и запоров. То же и в том насилии, в котором правительства держат людей. Люди останутся мучимыми и оскорбляемыми рабами до тех пор, пока будут напирать на стены и дверь, надеясь отпереть ее и не заботясь о том, чтобы найти или сделать ключ или отмычку.
   Я считаю таким ключом изменение того ложного мировоззрения, грубо церковного или грубо матерьялистического, в которых в обоих правительство поддерживает и воспитывает людей, и уяснение для себя и распространение среди людей мировоззрения религиозного, христианского, не позволяющего людям участвовать в правительстве в виде ли чиновников, получающих от него деньги, собранные с народа, или в виде солдат или генералов. Знаю, что правительство всеми средствами преследует и будет преследовать таких людей. Но, во-1-х, преследование в этой области духовной гораздо труднее, чем во всякой другой, во-2-х, если бы человеку и пришлось пострадать за это, то он будет знать, что он страдает за важное, самое нужное для людей дело и что страдания его не пройдут бесследно для успеха его дела. Всё зло оттого, что люди озверены и озверяемы правительством (с помощью главной духовенства), и потому просить у озверенного правительства защиты против озверенных людей или самому делаться участником правительства, т. е. насилия, совершенно бесполезно. Одно, что можно и должно делать, по моему мнению, это то, чтобы стараться внести свет, -- не культуры внешней, -- а религиозного просвещения вместо религиозного мрака, старательно прививаемого людям, в общество людей, как среди взрослых, так и среди детей.
   Правда, очень бы было хорошо, если бы можно бы было, узнав про насилие, угнетение, мучения одних людей другими, пожаловаться на это имеющим власть добрым, справедливым людям, или, по крайней мере, огласив эти поступки, вызвать негодование всех. Но ведь ничего этого нельзя: добрых и справедливых людей, имеющих власть, нету, оглашение, если бы и было возможно, не вызывает негодования, потому что совершители этих поступков и потворщики их суть высшие чины и по своему положению пользуются всеобщим уважением. Что бы было хоть в вашем деле, если бы сделалось всё, что вы желаете: были бы наказаны виновники, и дело получило бы полную гласность? -- было бы только то, что насильники, совершающие такие дела, постарались бы впредь делать то же самое более осторожно и лучше скрывать следы.[...]
  
   Николай Васильевич Скарятин (р. 1850) -- врач. Дополнительными сведениями о нем и о деле, с которым он обращался к Толстому и к А. Ф. Кони, редакция не располагает.
  
   1 Александр Петрович Накашидзе.
   2 Речь идет о борьбе европейских империалистов за раздел Китая на сферы влияния.
   3 Имеется в виду англо-бурская война.
  
   В. И. Скороходову.
   (О тяготении своим положением)
   1901 г. Февраля 1.
   [...] Вы жалуетесь, тяготитесь своим положением, а сколько людей, в том числе и я, завидуют ему. Положение ваше было бы дурно, если бы вы скрывали от себя свои недохватки, а вы не только видите, но и показываете их людям, находящимся в том же духовном состоянии, как и вы. Не тяготитесь, милый друг, а тяните до конца -- претерпевый до конца спасен будет -- и только старайтесь быть кротким и смиренным сердцем, тогда иго будет благо и бремя легко. В таких отношениях, как та беспричинная злоба против вас Дадьяни,1 единственное и всегда действительное средство успокоения и избавления себя от греха это то, чтобы не считаться с обидчиком, не думать о нем, об его винах, а чем больше он обижает, тем больше забывать о нем и переносить всё внимание на себя с одной мыслью: как бы в этом испытании поступить наилучшим образом, не провалиться, а выдержать экзамен. Какой хороший киевский старик, подающий прошения.2 Этими людьми мир стоит. Он так решительно хочет уничтожить зло -- ковшом море вычерпать, что зло испугается. [...]
  
   О Владимире Ивановиче Скороходове (1861--1924).
   Ответ на письмо Скороходова от 22--23 января 1901 г. о его жизни в "толстовской" земледельческой колонии на хуторе Лескен близ Нальчика.
  
   1 Вдова Г. А. Дадиани, скоропостижно скончавшегося во время поездки со Скороходовым за шестьдесят км. от хутора Лескен, обвиняла Скороходова в том, что он не принял своевременно мер для спасения ее мужа.
   2 Скороходов писал о встрече с крестьянином М. И. Артеменко, стремившимся подавать прошения "ко всем царям земли, чтобы они заменили злое правление добрым". "Жаль этого здоровенного хохла с его верой в свою просветительную миссию к царям", -- писал Скороходов.
  
   Д. А. Хилкову.
   (О непонимании христианского мировоззрения)
   1901 г. Февраля 20
   [...] Отвечать на ваши недоумения -- чего вы не понимаете -- не то что не хочу, а истинно не могу, потому что не понимаю ваших недоумений. Одно могу сказать, что у меня составился взгляд на жизнь, внутренно связный и вполне меня удовлетворяющий, потому что я никакого другого, более меня удовлетворяющего, не только не знаю, но и не могу себе представить, тем более, что взгляд этот совпадает с учениями лучших и имеющих наибольшее число последователей людей: браминов, Конфуция, Будды, Христа, и я с этим взглядом прожил спокойно и радостно сознательно больше 20 лет и с этим взглядом собираюсь радостно и сознательно умереть. Всякий, кто усваивает это мировоззрение, не только не попадает в противоречия, но, напротив, от окружающих его противоречий приходит к единству и ясности и простоте. Противоречия же, которые усматривают в нем люди, не усваивавшие этого мировоззрения, показывают только то, что они не понимают его, не умеют обращаться с ним, точно также, как люди, не знающие или не хотящие знать законов математики, усмотрят противоречие в том, что величина может уменьшаться от умножения или что -1 в -1 = +1. Всё это противоречия для того, кто не знает или не хочет знать законов математики, и возражать на такого рода возражения нельзя. Можно только сожалеть, что возражающий тратит время и силы на такие возражения. Не думайте, чтобы, говоря так, я думал, что я не могу ошибаться. Я очень могу ошибаться и ошибаюсь часто, примером чему служит ваше верное замечание о статейке "Где выход", которая может человека, читавшего только эту статью и дурно расположенного, заставить думать, что я думаю, что всё спасение в отказах от военной службы. Статья эта ошибочна, потому что выражает мои мысли. Но когда речь идет о непротивлении злу насилием и других основных положениях мировоззрения, то я не могу о них рассуждать, а могу только просить интересующихся этими предметами усвоить понятия существующего мировоззрения, которое я называю христианским, или составить свое, более связное, ясное, простое и отвечающее на все вопросы жизни. [...]
  
   К концу 1900 г. у Хилкова вполне определилось отрицательное отношение к религиозно-нравственному учению Толстого и сочувственное -- к революционерам.
   Ответ на письмо от 30 января 1901 г., в котором XIлков подробно излагал, в чем состояли его расхождения с Толстым.
  
   П. И. Бирюкову.
   (О свободном воспитании)
   1901 г. Февраля конец -- марта 21
   [...] Мне всё настоятельнее и настоятельнее приходит мысль о том, что то случайно сложившееся около вас дело воспитания детей в свободной стране есть дело огромной важности, самое важное дело в жизни. [...] Мысль о том, что устройство общества, отношений людских между собою, хотя немного менее зверское, чем теперь, и хотя немного приближающееся к тому христианскому не идеалу даже, а весьма осуществимому представлению, которое сложилось и укрепилось в нас, что устройство такое всего общества недостижимо не только нашим, моим, но и вашим поколением, но что оно отчасти или вполне должно быть достигнуто следующим поколением, детьми, которые растут теперь. Но для того, чтобы это было, мы -- наше поколение, должны работать для того, чтобы избавить это поколение от тех обманов, гипнотизации, из которых мы с таким трудом выпутывались, и не только избавить, но и дать им всю, какую можем, помощь идти по единому истинному пути -- не какому-нибудь нашему, специальному, а по пути свободы и разума, которые неизбежно приводят к всех соединяющей истине. Для того же, чтобы это было, надо, чтобы были такие школы. Для того, чтобы были такие школы, нужно, чтобы были образцы, попытки образцов. И вот вы с Пашей поставлены самой судьбой и условиями ваших характеров в такое положение, что не знаю, кто лучше вас может это сделать, что вам как будто велено это делать, посвятить на это все силы вашей жизни. Вы русские, с тем идеальным, ничем не связанным стремлением к полной радикальной свободе и с ясным, определенным миросозерцанием, вытекающим из этой свободы. И вы живете в стране свободной, где ничто не помешает вам применять к жизни свои основы. И вы оба способные, здоровые, без усилия нравственные люди. И вас любят. И около вас сложилась кучка детей. И на днях говорили про это, и два человека, Булыгин и Михайлов, присутствовали и оба только того желают, чтобы найти место, где спасти детей от обмана. И таких родителей и детей сотни, если не тысячи. Кроме того, хотя это и нескромно, у вас есть любящий издавна дело воспитания и теперь придающий ему величайшее значение и готовый отдать ему свои последние силы человек, который может быть полезен вам, -- это я. Только оцените всю, превосходящую все другие дела важность этого дела и отдайтесь ему, и, сколько могу, все силы положу на это. Ведь в деле этом всё надо сначала: 1) религиозное воспитание или даже не воспитание, но ограждение от ложного воспитания; 2) воспитание образа жизни -- уничтожение извращенных привычек прислуги. 3) Предметы преподавания -- способы, непринуждение. 4) Художественное: а) рисованье, как средство передачи знаний и мыслей, б) музыка, не инструменты, а прежде всего утилизация своего голоса. 5) Труд -- система труда. 6) Гигиена.
   Ведь это всё надо сначала. И работы без конца. Хоть бы что-нибудь сделать. [...]
  
   Д. А. Литошенко.
   (О недовольстве окружающими)
   1901 г. Марта 28
   [...] Очень сожалею и искренно о том, что вы всё так же тревожны и недовольны всем окружающим. Я думаю, что это нехорошо и что вам надо убедиться в том, что для христианина не может быть нехорошо от внешних причин. И что поэтому всякое страдание, горе, неудовольствие есть только указание на свое несовершенство, на свои ошибки, заблуждения. Как в области физической, если сел на гвоздь, или обжег руку, или завшивел и исчесался, то надо встать с гвоздя, принять руку и обобрать вшей и вымыться, а не осуждать гвоздь, огонь или вшей, так и во всяком нравственном страдании надо никак не сердиться на причину этого страдания вне себя, на людей, а только самому встать с гвоздя, отстраниться от огня, вымыться, и в нравственных страданиях средство избавления всегда еще ближе и доступнее, чем в матерьяльных. Главное, надо признать себя виноватым и тогда искать. И сейчас найдешь. И как легко и хорошо сделается. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   (О воспитании)
   1901 г. Апреля 10 -- мая 5
   [...] В основу всего должно стать то, что заброшено в наших школах, -- религиозное понимание жизни, и не столько в форме преподавания, сколько в руководящее начало всей воспитательной деятельности. Религиозное понимание жизни, которое, по моему разумению, может и должно стать основой жизни людей нашего времени, выраженное наиболее кратко, будет такое: смысл нашей жизни состоит в исполнении воли того бесконечного начала, которого мы сознаем себя частью; воля же эта в единении всего живого и прежде всего людей: в братстве их, в служении друг другу. С другого конца это же религиозное понимание жизни выразится так: дело жизни есть единение со всем живым, -- прежде всего братство людей, служение друг другу.
   И это так потому, что мы живы только в той мере, в которой сознаем себя частью всего бесконечного, закон же бесконечного есть это единение.
   Во всяком случае, жизненное проявление религиозного понимания -- единение всего, достигаемое любовью, есть прежде всего братство людей: оно -- практический, центральный закон жизни, и оно-то и должно быть поставлено в основу воспитания, и потому хорошо и должно быть развиваемо в детях всё то, что ведет к единению, и подавляемо всё, что ведет к обратному. Дети находятся всегда -- и тем больше, чем моложе -- в том состоянии, которое врачи называют первой степенью гипноза. И учатся и воспитываются дети только благодаря этому их состоянию. (Эта их способность ко внушению отдает их в полную власть старших, и потому нельзя быть достаточно внимательным к тому, что и как мы внушаем им.) Так что учатся и воспитываются люди всегда только через внушение, совершающееся двояко: сознательно и бессознательно. Всё, чему мы обучаем детей, от молитв и басен до танцев и музыки, всё это сознательное внушение; всё то, чему независимо от нашего желания подражают дети, в особенности в нашей жизни, в наших поступках, есть бессознательное внушение. Сознательное внушение -- это обучение, образование, бессознательное -- это пример, воспитание в тесном смысле, или, как я назову это, -- просвещение. На первое в нашем обществе направлены все усилия, второе же невольно, вследствие того, что наша жизнь дурна находится в пренебрежении. Люди, воспитатели или -- самое обыкновенное -- скрывают свою жизнь и вообще жизнь взрослых от детей, ставя их в исключительные условия (корпуса, институты, пансионы и т. п.), или переводят то, что должно происходить бессознательно, в область сознательного: предписывают нравственные жизненные правила, при которых необходимо прибавлять: fais ce que je dis, mais ne fais pas ce que je fais.1 От этого происходит то, что в нашем обществе так несоответственно далеко ушло образование, и так не только отстало, но отсутствует истинное воспитание или просвещение. Если где оно и есть, то только в бедных рабочих семьях. А между тем, из двух сторон воздействия на детей, бессознательного и сознательного, без всякого сравнения важнее и для отдельных личностей и для общества людей -- первое, т. е. бессознательное нравственное просвещение.
   Живет какая-нибудь семья rentier,2 землевладельца, чиновника, даже художника, писателя буржуазной жизнью, живет, не пьянствует, не распутничает, не бранясь, не обижая людей, и хочет дать нравственное воспитание детям. Но это так же невозможно, как невозможно выучить детей новому языку, не говоря на этом языке и не показывая им книг, написанных на этом языке. Дети будут слушать правила о нравственности, об уважении к людям, но бессознательно будут не только подражать, но и усвоят себе, как правило, то, что одни люди призваны чистить сапоги и платье, носить воду и нечистоты, готовить кушание, а другие пачкать платье, горницы, есть кушания, и т. п. Если только серьезно понимать религиозную основу жизни -- братство людей, то нельзя не видеть, что люди, живущие на деньги, отобранные от других, и заставляющие этих других за эти деньги служить себе, живут безнравственной жизнью, и никакие проповеди их не избавят их детей от бессознательного безнравственного внушения, которое или останется в них на всю жизнь, извращая все их суждения об явлениях жизни, или с великими усилиями и трудом будет после многих страданий и ошибок разрушено ими. Я говорю это не для вас, потому что, сколько я знаю, вы свободны от этого зла, и в этом отношении жизнь ваша может произвести на детей только нравственное внушение. То же, что вы далеко не всё делаете сами и пользуетесь за деньги услугами других людей, не может вредно действовать на детей, если они видят, что ваше стремление не в том, чтобы сложить с своих плеч на других труд, нужный для вашей жизни, а наоборот.
   Итак, воспитание, бессознательное внушение, есть самое важное. Для того же, чтобы оно было хорошее, нравственное, нужно -- странно сказать -- чтобы вся жизнь воспитателя была хорошая. Что назвать хорошей жизнью? -- спросят. Степени хорошества есть безграничные, но одна есть общая и главная черта хорошей жизни: это стремление к совершенствованию в любви. Вот это самое если есть в воспитателях и если этим заразятся дети, то воспитание будет не дурное.
   Для того, чтобы воспитание детей было успешно, надо, чтобы воспитывающие люди, не переставая, воспитывали себя, помогали бы друг другу всё более и более осуществлять то, к чему стремятся. Средств же для этого, кроме главного внутреннего -- работы каждого человека над своей душой (для меня с помощью уединения и молитвы) -- может быть очень много. Надо искать их, обдумывать, прилагать, обсуждать. Я думаю, что критицизм, который употребляется у перфекционистов,3 -- хорошее средство. Хорошо, я думаю тоже, в известные дни собираться и сообщать друг другу средства борьбы с своими слабостями, свои или из книг рецепты совершенствования. Хорошо, думаю, отыскивать самых несчастных людей, отталкивающих физически или нравственно, и пытаться служить им. Хорошо, думаю, пытаться сходиться с врагами, ненавидящими нас. Это я пишу наобум, au courant de la plume,4 но думаю, что это целая и важнейшая область науки воспитания себя для воздействия на детей. Только бы мы сознали важность этой стороны воспитания, и мы бы разработали ее.
   Это намеки на одну сторону дела -- воспитание. Теперь об образовании. Об образовании я думаю вот что: наука, учение есть не что иное, как передача того, что думали самые умные люди. Умные же люди думали всегда в трех разных направлениях, приемах мысли, думали 1) философски, религиозно о значении своей жизни -- религия и философия, 2) опытно, делая выводы из известным образом обставленных наблюдений -- естественные науки: механика, физика, химия, физиология, и 3) думали математически, делая выводы из положений своей мысли -- математика и математические науки.
   Все эти три рода наук -- настоящие науки. Нельзя подделаться под знание их, и не может быть полузнания -- знаешь или не знаешь. Все эти три рода наук космополитичны -- все они не только не разъединяют, но соединяют людей. Все они доступны всем людям и удовлетворяют критерию братства людей.
   Науки же богословские, юридические и специально исторические, русские, французские, суть не науки, или науки вредные, и должны быть исключены. Но кроме того, что существуют три отрасли наук, существуют и три способа передачи этих знаний (пожалуйста, не думайте, что я подгоняю к трем; мне хотелось, чтобы было четыре или десять, но вышло по три).
   Первый способ передачи -- самый обычный -- слова. Но слова на разных языках, и потому является еще наука -- языки, опять соответствующая критерию братства людей (может быть, и нужно преподавание эсперанто, если бы было время и ученики желали бы). Второй способ -- это пластическое искусство, рисование или лепка, наука о том, как для глаза передать то, что знаешь, другому. И третий способ -- музыка, пение -- наука, как передать свое настроение, чувство.
   Кроме этих 6 отраслей преподавания, должен быть введен еще 7-й: преподавание мастерства, и опять соответствующее критерию братства, т. е. такое, которое всем нужно -- слесарное, малярное, плотничное, швейное...
   Так что преподавание распадается на 7 предметов.
   Какую часть времени употребить на каждый, кроме обязательного труда для своего обслуживания, решит склонность каждого ученика.
   Мне представляется так: преподаватели для себя распределяют часы, но ученики вольны приходить или нет. Как ни странно это кажется нам, так уродливо поставившим образование, полная свобода обучения, т. е. чтобы ученик, ученица сами бы приходили учиться, когда хотят, есть conditio sine qua non5 всякого плодотворного обучения, так же как conditio sine qua non питания есть то, чтобы питающемуся хотелось есть. Разница только в том, что в материальных делах вред отступления от свободы сейчас же проявляется -- сейчас же будет рвота или расстройство желудка; в духовных же вредные последствия проявятся не так скоро, может быть через года. Только при полной свободе можно вести лучших учеников до тех пределов, до которых они могут дойти, а не задерживать их ради слабых, а эти лучшие ученики -- самые нужные. Только при свободе можно избежать обычного явления: вызывание отвращения к предметам, которые в свое время и свободно были бы любимы. Только при свободе возможно узнать, к какой специальности какой ученик имеет склонность, только свобода не нарушает воспитательного влияния. А то я буду говорить ученику, что не надо в жизни насилия, а над ним буду совершать самое тяжелое, умственное насилие. Знаю я, что это трудно, но что же делать, когда поймешь, что всякое отступление от свободы губительно для самого дела образования. Да и не так трудно, когда твердо решишься не делать глупого. Я думаю, что надо так: А. от 2 до 3 дает уроки математики, т. е. учения тому, что хотят знать ученики в этой области. В. от 3 до 5 -- рисование и т. д. Вы скажете: а самые маленькие? Самые маленькие, если ведутся правильно, сами всегда просятся и любят аккуратность, т. е. подчиняются гипнозу подражания: вчера был после обеда урок, и нынче он после обеда желает урока...
   Вообще, грубо представляется мне распределение времени и предметов так. -- Всех часов бдения 16. Половину из них полагаю, с перемежками отдыха, игры (чем моложе, тем длиннее), на воспитание, в тесном смысле -- просвещение, т. е. на работу для себя, семьи и других: чистить, носить, варить, рубить и т. п.
   Другую половину отдаю учению. Предоставляю ему избирать из 7 предметов то, к чему его тянет. [...]
   В практическом отношении [...] мне еще хочется добавить то, что я бы не советовал ничего затевать нового, как переезд на другое место или какое-либо теоретическое предопределение того, какая должна быть школа, не советовал бы и приглашать ни учителей, помощников, ни учеников, а пользоваться теми условиями, какие есть, из того, что есть, развивая или, скорее, предоставляя развиваться дальнейшему.
   Прибавлю еще о рисовании и музыке, которая, именно музыка... письмо маленького Ге, писавшего отцу, что его учат играть на фортепиано, навело меня отчасти на желание писать вам и содействовало этому. Обучение на фортепиано есть резкий признак ложно поставленного воспитания. Как в рисовании, так и в музыке дети должны быть обучаемы, пользуясь самыми всегда доступными средствами (в рисовании -- мелом, углем, карандашом; в музыке -- своей глоткой уметь передавать то, что они видят или слышат). Это начало. Если бы после -- что очень жалко -- для исключительных оказалось особенное дарование, тогда можно учиться писать масляными красками или играть на дорогих инструментах.
   Для обучения этой элементарной грамоте рисовальной и музыкальной я знаю, что есть хорошие новые руководства.
   Для обучения же языкам -- чем больше, тем лучше -- я думаю, вот каким ваших детей, по-моему, надо учить: французскому, немецкому непременно, английскому и эсперанто, если можно.
   И учить надо, предлагая им читать знакомую по-русски книгу, стараясь понимать общий смысл, попутно обращая внимание на нужнейшие слова, корни слов и грамматические формы. Притом учить прежде и преимущественно чужим языкам, а не своему.
   Пожалуйста, не судите строго это мое письмо, а примите его как попытку набросать программу программы.[...]
  
   <Из письма от 6 Мая 1901 г.>
   В письме о воспитании забыл написать прием, который я считаю важным при изучении языков: то, чтобы изучать всегда только один язык и на него положить все силы, отдав ему часы других занятий. И вести дело так до тех пор, пока ученик настолько овладеет языком, что будет в состоянии читать на нем книги.
  
   1 делай то, что я говорю, но не делай того, что я делаю. Выражение католического духовенства.
   2 рантье,
   3 Перфекционисты, или библейские коммунисты -- американская община, возникшая в 1831 г., не признававшая частной собственности.
   4 бегло,
   5 первое условие
  
   В редакцию болгарской газеты "Свободна мисъль".
   (О войске как причине развращения нравов)
   1901 г. Мая 29
   Благодарю вас за известие о Шопове. Хотя я не мог вполне понять его защитительную речь,1 я все-таки понял то, что он глубоко убежденный в христианской истине человек.
   Он очень молод, и потому страшно за него. Помоги ему Бог быть не тою землею, в которой ростки семян быстро всходят, но не могут укорениться, а тою, которая приносит плод сторицею.
   Чем больше я живу и думаю и чем серьезнее думаю, приближаясь к смерти, тем больше я убеждаюсь в том, что войско, т. е. люди, готовые на убийство, есть причина не только всех бедствий, но и всего развращения нравов в нашем мире и что спасение только в том, что делает милый дорогой Шопов. Да подкрепит его Бог. Чем больше живу, тем больше изумляюсь на слепоту нашего ученого мира (иногда мне кажется, что это слепота умышленная), который предлагает всевозможные средства спасения людей от их бедствий, но только не то одно, которое наверное спасает их и от бедствий и от ужасного греха убийства, которым держится существующий строй и которым мы пользуемся. Не слепы только правительства, те, которые держатся убийством и потому боятся Шоповых больше, чем всех войск соседей. Вы, вероятно, знаете по-русски, и потому извините меня, что отвечаю вам не на том языке, на котором вы пишете. Если вы имеете сообщение с милым Шоповым, то передайте ему, пожалуйста, мою любовь, благодарность, уважение и один только совет: чтобы он не настаивал на своем отказе, если он делает это для людей, а не для Бога, и чтобы руководился только своим отношением к Богу. [...]
  
   При письме от 14 мая 1901 г. редакция болгарской газеты "Свободна мисъль" прислала Толстому номер газеты, в котором была помещена речь на суде Георгия Стоиловича Шопова (р. 1879), отказавшегося от военной службы.
  
   1 Речь была напечатана на болгарском языке.
  
   Мирзе Риза Хану (Mirza Riza Khan).
   (Об истинной религии и войнах)
   1901 г. Июля 10/23
   Очень благодарен вам за присылку вашей поэмы. Она представляет высокий интерес, и я думаю, что распространение мыслей, которые она заключает, послужит на великую пользу не только для персидского народа, но и для людей всех стран. Я совершенно разделяю мысль, выраженную последним оратором, уроженцем Востока, о том, что для того, чтобы лечить зло, нужно найти причину и стараться уничтожить ее. Восточный человек говорит, что причина зла заключается в эгоизме и незнании, но я хотел бы только добавить к слову незнание -- незнание истинной религии.
   Под понятием истинной религии я разумею религию, доступную всем людям, основанную на разуме, общем всем народам, и поэтому уже обязательную для всех.
   Основа этой религии выражена в евангелии словами: "Делай другим то, что желал бы, чтобы делали тебе. В этом закон и пророки". Если бы только эта основа была осознана, как единственная религиозная основа для всех людей, эгоизм, который всегда готов пожертвовать благом своего ближнего для достижения своих целей, исчез бы сам собой. Таким образом, я признаю причиной как вообще зла, так в частности и войны, единственно незнание истинной религии.
   Точно так же я не совсем согласен с вами относительно братства, которое вы предполагаете возможным между государствами и их главами. Я считаю, что государство, основанное и постоянно поддерживаемое насилием, не только исключает братство, но представляет совершенную противоположность ему.
   Если люди братья, то не может быть ни императора, ни генерала, ни подданного, ни солдата. Между братьями никто не имеет права командовать, никто не обязан повиноваться. Все должны повиноваться Богу, а не людям, приказания которых чаще всего противны закону Бога.
   По-моему, войны не прекратятся до тех пор, пока каждый не проникнется до такой степени религиозным требованием не делать другому того, чего он не желал бы, чтобы ему делали, что никто не в состоянии будет принять на себя обязательства идти на военную службу, которая есть не что иное, как приготовление к убийству, акт, наиболее противоречащий закону взаимной любви, так как каждый человек дорожит больше всего жизнью, и потому желание лишить его этого и значит -- делать то, чего не желали бы, чтобы делали вам.
   Я верю, что везде, как и у вас в Персии бабиды,1 есть люди, исповедующие истинную религию, и, несмотря на все преследования, которым подвергаются эти люди везде и всегда, их идеи будут распространяться всё больше и больше, и, наконец, восторжествуют над варварством и жестокостью правительств и в особенности над теми обманами, в которых правительства стараются держать свои народы. Не правительствами будут уничтожены войны. Напротив, правительства всегда будут стараться вызывать национальную ненависть, чтобы сделать необходимым войско, которое одно только и составляет их силу и смысл их существования.
   Войны могут быть уничтожены только отдельными личностями, которые от них страдают. Войны будут уничтожены только тогда, когда истинная религия будет настолько распространена, что большинство людей готово будет скорее пострадать от насилия, чем употреблять его, и, отказываясь поступать на военную службу, сделает войну совершенно невозможной. [...]
  
   Князь Мирза Риза Хан -- иранский сановник, дипломат, занимал пост иранского посланника при Александре III и Николае II. Иранский поэт (псевдоним Даниш).
   При письме от 29 июня 1901 г. Мирза Риза Хан прислал перевод своей оды "Мир", посвященной Гаагской конференции 1899 г. (он был делегатом на этой конференции).
  
   1 Бабизм -- магометанская секта.
  
   Ж. А. Пети (J. A. Petit).
   (Об истинном христианстве)
   1901 г. Июля 13
   Дорогой брат,
   Простите меня, что я не употребляю церковного обращения, которое не имеет для меня ни малейшего смысла, а употребляю обращение "брат", которое имеет те же самые смысл и значение для вас, как и для меня.
   Очень вам признателен за присылку вашей книги. Я читал и перечитывал декларацию, которой восхищаюсь, и лишь перелистал остальное, не представляющее для меня интереса. Ваше прекрасное изложение истинных христианских принципов является для меня новым доказательством того, что человеческая душа по природе своей христианка, как это говорил один из отцов церкви,1 или, скорее, что истинное христианство вполне согласуется с духовными потребностями человека.
   Положения, которые вы излагаете в своей декларации, те же самые, к которым я пришел, изучая евангелие и стараясь найти в нем решение задачи моей жизни. То же решение дано почти во всех религиях в их основной сущности и наиболее ясно в браманизме. Я говорю, что лишь перелистал остальную часть книги, потому, что я нахожу в ней тщетную попытку, так часто повторяемую, примирить церковные предрассудки с истинным учением Христа. Мне думается, что мы служили бы Богу более согласно его воле, отбросив совершенно все догматы и все традиции, противоречащие нашему пониманию истины, чем пытаясь примирить эти догматы и традиции с открывшимся нам истинным христианским учением. [...]
  
   Французский аббат Ж. А. Пети в письмах от 27 мая и 7 июня н. ст. 1901 г. выражал Толстому сочувствие по поводу его отлучения от церкви. Кроме того, Пети прислал свою книгу "La RИnovation religieuse" "Религиозное обновление".
  
   1 Тертулиан (160--230).
  
   А. Рамазесхану (A. Ramaseshan).
   (Об Индии, ее религии и положении)
   1901 г. Июля 25
   Благодарю вас за ваше очень интересное письмо. Я совершенно согласен, что ваша нация не может принять того решения социального вопроса, которое предлагает ей Европа и которое, в сущности, не есть решение.
   Общество или собрание людей, основанное на насилии, находится не только в первобытном состоянии, но и в очень опасном положении. Связь, соединяющая такое общество, всегда может быть порвана, и само общество может подвергнуться величайшим несчастиям. Все европейские государства находятся именно в таком положении. Единственное решение социального вопроса для разумных существ, одаренных способностью любить, состоит в уничтожении насилия и в организации общества, основанного на взаимной любви и разумных принципах, добровольно принимаемых всеми. Такое состояние может быть достигнуто только развитием истинной религии. Под словами истинная религия я разумею основные принципы всех религий, которые суть: 1) сознание божественной сущности человеческой души и 2) уважение к ее проявлению -- человеческой жизни.
   Ваша религия очень древняя и очень глубокая в своем метафизическом определении отношений человека к духовному всему -- к атману, но я думаю, что она искажена в своем нравственном, т. е. практическом применении к жизни, вследствие существования каст. Это практическое применение к жизни, насколько мне известно, было сделано только джайнистами,1 буддистами и некоторыми из ваших сект, как, например, Кабир-Панчис,2 в которой основным правилом является святость жизни и, следовательно, запрет лишать жизни какое-либо живое существо, особенно человека.
   Всё то зло, которое вы испытываете, -- голод и, что еще важнее, развращение вашего народа фабричной жизнью, -- будет продолжаться до тех пор, пока ваш народ соглашается поступать в солдаты (сипаи).
   Паразиты питаются только на нечистых телах. Ваш народ должен стараться быть нравственно чистым, и поскольку он чист от убийства или готовности к нему, постольку и он будет свободен от того режима, от которого теперь страдает.
   Я совершенно согласен с вами, что вы должны быть благодарны англичанам за всё то, что они для вас сделали, -- за ваше благосостояние, -- и что вам следует помогать им во всем, что ведет к цивилизации вашего народа; но вам не следует помогать англичанам в их управлении насилием и ни под каким видом не участвовать в организации, основанной на насилии. Поэтому мне кажется, что долг каждого образованного индуса состоит в том, чтобы уничтожить все старые суеверия, которые скрывают от масс принципы истинной религии, т. е. сознание божественной сущности человеческой души и уважение к жизни каждого живого существа без исключения, -- в том, чтобы распространять эти принципы как можно больше.
   Мне кажется, что эти принципы подразумеваются, если не действительно заключаются в вашей древней и глубокой религии и требуют только развития и снятия с них того покрова, который их скрывает.
   Я думаю, что только такой образ действия может освободить индусов от всех тех несчастий, которым они подвергаются, и может быть самым действительным средством для достижения той цели, к которой вы стремитесь.[...]
  
   Ответ на письмо А. Рамазесхана, индуса, издателя журнала "The Аrуа", из Мадраса от 13 июня н. ст. 1901 г.
  
   1 Джайна -- распространенная в Индии секта.
   2 Кабир -- индусский религиозный мыслитель XV в.
   Ответ Рамазесхана от 22 августа н. ст. и его письмо от 12 сентября н. ст. 1901 г. напечатаны в переводе на немецкий язык в указанной выше книге Бирюкова.
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   (О Рёскине)
   1901 г. Июля 28
   [...] Я забыл, что написал вам о Рёскине, боюсь, что это неверно.1 На днях я прочел прекрасную книгу о нем: Ruskin et la Bible, кажется, Hugues.2 Главная черта Рёскина это то, что он никогда не мог вполне освободиться от церковно-христианского мировоззрения. Во время начала его работ по социальным вопросам, когда он писал "Unto this last", он освободился от догматического предания, но туманно-церковно-христианское понимание требований жизни, которое давало ему возможность соединить этические идеалы с эстетическими, оставалось у него до конца и ослабляло его проповедь; ослабляло ее также искусственность и потому неясность поэтического языка. Не думайте, чтобы я денигрировал (denigrer3) деятельность этого великого человека, совершенно верно называемого пророком; я всегда восхищаюсь и восхищался им, но я указываю на пятна, которые есть и в солнце. Он особенно хорош, когда умный и одинаково с ним настроенный писатель делает из него выписки, как в книге Ruskin et la Bible. (Прочтите ее, -- но читать всего Рёскина, как я читал, подряд, очень ослабляет впечатление.)[...]
  
   1 В письме от 25 июня со слов Толстого было написано следующее: "Вы спрашиваете, почему Лев Николаевич не упоминает о Рёскине в "What is Art?". Он просит ответить, что не сделал этого потому, во-первых, что Рёскин приписывает особенное нравственное значение красоте в искусстве и, во-вторых, что все его сочинения, богатые глубиною мысли, не связаны одной руководящей идеей."
   2 Ошибка: Н. J. Brunhes, "Ruskin et la Bible", Paris Брун, "Рёскин и библия", Париж, 1901. Книга сохранилась в яснополянской библиотеке.
   3 унижать, умалять значение
  
   Перси Редферну (Percy Redfern).
   (О Толстовском обществе)
   1901г. Августа 2/15
   Вы правы, предполагая, что Толстовское общество должно мне быть интересно. Я заинтересовался им. Но я сожалею, что во мне еще сохранилось достаточно тщеславия для того, чтоб интересоваться этим. Я всегда был того убеждения, и оно не может измениться, что быть членом старого общества, установленного Богом при начале сознательной жизни человечества, более выгодно и для себя и для человечества, нежели быть членом ограниченных обществ, организуемых нами для достижения целей, доступных нашему сознанию. Я думаю, что предпочтение, оказываемое нами нашим собственным обществам, происходит оттого, что роль, которую мы играем в них, представляется нам гораздо более важною, чем наша роль в великом божьем обществе.
   Но это только самообман: все три вида деятельности, упомянутые вами в вашем письме, более верно достигаются человеком, считающим себя членом великого божьего общества, нежели членом Толстовского общества. Такой человек, если он искренен, а я знаю, что вы искренни, будет, во-первых, распространять, насколько может, те мысли, которые дали ему душевный мир и энергию жизни, не заботясь о том, Толстого ли они, или кого-либо другого.
   Во-вторых, он будет всеми силами стараться побуждать людей к высказыванию их мнений о самых важных вопросах жизни. В-третьих, он будет стремиться доставлять каждому, с кем он приходит в соприкосновение, насколько он может, больше радости и счастья, а также будет помогать тем, которых постигнут бедствия из-за точного следования учению Христа.
   Человек, принадлежащий к великому божьему обществу, будет исполнять, кроме того, и много других полезных христианских дел, которые не были ни предвидены, ни определены ни Толстовским обществом, ни каким бы то ни было другим.
   Я допускаю, что существуют некоторые выгоды в соединении людей одинакового образа мыслей в общества, но думаю, что невыгоды таких организаций гораздо значительнее, чем их преимущества. И потому для меня лично было бы большой потерей переменить свое членство в великом божьем обществе на кажущееся полезным участие в каком бы то ни было человеческом обществе.
   Мне жаль, дорогой друг, расходиться с вами во мнении, но я не могу думать иначе.
  
   Перси Редферн -- секретарь Толстовского общества в Манчестере (Англия). Толстовское общество объединяло небольшую группу лиц, сочувствовавших религиозным взглядам Толстого. Просуществовало оно недолго.
   В письме от 4 августа н. ст. 1901 г. Редферн в связи с приближавшейся годовщиной основания Толстовского общества спрашивал, в какую форму оно должно в будущем вылиться и каковы задачи такого общества.
  
   Т. П. Богатикову.
   (О трагическом положении священника, познавшего истину)
   1901г. Августа 15
   [...] Письмо ваше доставило мне большое удовольствие. Вы четвертый священник, в котором я встречаю полное согласие, не с моими взглядами, а с сущностью учения Христа, которое в настоящем его значении доступно младенцам и не может вызывать разногласия. И это мне очень радостно. Одно в вашем письме немного смутило меня. Это ваше упоминание о метафизике и церковности. Боюсь, что у вас составилась своя метафизика, или вы держитесь церковной метафизики, которая дает вам возможность с вашими взглядами оставаться священником. По тому, что вы служите 10 лет, я заключаю, что вы еще молодой человек и годитесь мне в сыновья, если не в внуки, и потому я позволю себе дать вам непрошенный совет о том, как, по моему мнению, должен поступать священник, освободившийся от суеверия и понявший учение Христа в его настоящем значении и желающий следовать ему. Часто, находясь в положении, не соединимом с следованием учению Христа, каково положение военного и священника, люди придумывают или усваивают себе какую-нибудь сложную запутанную систему метафизики, которая должна оправдать их положение. Вот от этого соблазна я бы хотел предостеречь вас. Для христианина нет и не может быть никакой сложной метафизики. Всё, что можно назвать метафизикой в христианском учении, состоит в простом, понятном всем положении, что все люди сыны Бога -- братья и потому должны любить и отца и братьев и вследствие этого поступать с другими так же, как желаешь, чтобы поступали с тобой. Я думаю, что всякая метафизика сверх этого от лукавого и придумана только затем, чтобы примирить свое непримиримое с христианским учением положение. Есть еще священники -- я знаю таких -- которые, чувствуя несовместимость своего положения с чистым пониманием христианства, думают оправдаться тем, что в их положении они легче могут бороться с суевериями и распространять христианскую истину.
   Полагаю и такое положение еще более неправильным. В религиозном деле цель не может оправдывать средства уже потому, что средства отступления от истины уничтожают всякую возможность достижения цели, состоящей в получении истины. Главное же то, что ни один человек не призван к тому, чтобы научать других (Мф. XXIII, 8, 9), а только к тому, чтобы самому совершенствоваться в истине и любви. И только через это совершенствование себя (без всякой мысли о других) может человек действовать на других.
   Простите, что возражаю вам на то, что вы не говорили, и, может быть, и не думаете, но, получив сильное и радостное впечатление от вашего письма, мне захотелось высказать всё, что я думал о трагическом положении священника, познавшего истину, и о наилучшем выходе из этого положения и об опасностях этого положения. Лучший выход из этого положения -- героический выход -- по-моему, тот, чтобы священник, собрав своих прихожан, вышел к ним на амвон и вместо службы и поклонов иконам, поклонился бы до земли народу, прося прощения у него за то, что вводил его в заблуждение. Второй выход тот, который избрал лет 18 тому назад замечательный человек, покойник, знакомый мне, из Вятской семинарии, священник Аполлов, служивший в Ставропольской эпархии. Он заявил архиерею, что не может по изменившимся взглядам продолжать священствовать. Его вызвали в Ставрополь, и начальство и семейные так мучили его, что он согласился вернуться на свое место, но, пробыв меньше года, не выдержал и опять отказался и расстригся. Жена оставила его. Все эти страдания так повлияли на него, что он умер, как святой, не изменив своим убеждениям и, главное, любви.1
   Это второй выход, но я знаю, как он страшно труден, ввиду семейных отношений всякого священника и окружающей его среды, и потому я вполне понимаю и никак не осуждаю священника, который по слабости остается священником, несмотря на то, что не верит в то, что делает. Одно, что я говорю и позволяю себе советовать вам (совершенно то же я советую людям христианам, от которых требуют солдатской службы), это то, чтобы не употреблять свой рассудок на ухищрения, посредством которых представлялось бы, что, поступая дурно, я поступаю хорошо. Только бы человек держал перед собой истину во всей ее чистоте, не кривил бы душой, и он найдет средство поступить наилучшим, смотря по своим силам, образом. Священник, понимающий истинно христианское учение, должен, по моему мнению, как и всякий христианин, делать первое: стремиться познать истину во всей ее чистоте и полноте, независимо от своего положения, и, второе, по мере сил изменять свое положение, приближая его к познанной истине. (Приближение это делается само собой, если человек искренен.) Насколько же человек приблизится (священнику это очень трудно, так как его положение не только далеко, но противуположно, враждебно истине), насколько и как он приблизится, это дело его с Богом, о котором посторонние судить не могут. [...]
  
   Тихон Петрович Богатиков -- священник с. Лосево Воронежской губ. Под псевдонимом "Св. Т. Черкасский" писал в газетах о положении духовенства.
   В письме от 27 июля 1901 г. Богатиков критиковал высшее духовенство, выражал сочувствие Толстому по поводу отлучения и спрашивал, куда и как ему направлять свои статьи, чтобы они печатались, так как большинство статей, посылаемых им в петербургские газеты, задерживается цензурой.
  
   1 Александр Иванович Аполлов (1865--1893), сельский священник, в 1893 г. снявший сан.
  
   Э. Бурдери (Е. Bourdery).
   (О недопустимости пасторства в христианстве)
   1901г. Августа 15/28
   Я только что получил ваше письмо и благодарю вас за выраженные вами чувства, а также за приведенные выдержки из Огюста Сабатье.1 Я очень жалею, что знал этого выдающегося человека только по имени и отзывам о нем. Выдержка о его манере понимания христианства, которую вы приводите, доказывает мне, что я мог бы быть в полном единении мыслей и чувств с ним, так же, как и с вами и со всеми, кто разделяет его взгляды. Но все-таки есть пункт, в котором я с вами не согласен -- это ваша идея о необходимости церкви и, следовательно, пасторов, т. е. людей, облеченных некоторой властью.
   Я не могу забыть 8 и 9 ст. XXIII гл. от Матфея не потому, что это евангельские стихи, но потому, что для меня это очевидная истина, что не может быть пасторов, учителей и духовных руководителей между христианами и что именно это нарушение евангельского закона до сих пор обращало почти в ничто проповедь истинного христианского учения. По-моему, основная идея христианского учения есть восстановление непосредственного общения Бога с человеком. Всякий человек, который думает стать посредником в этом общении, мешает тому человеку, которым он хочет руководить, прийти в непосредственное соприкосновение с Богом и -- что есть худшее зло -- совершенно удаляет себя самого от всякой возможности христианской жизни. По-моему, это есть верх гордости, грех, наиболее удаляющий от Бога, если сказать себе, что я в состоянии помогать другим хорошо жить и спасать их души. Всё, что может делать человек, старающийся следовать христианскому учению, -- это совершенствоваться, сколько возможно (Матф. V, 48), употреблять на это совершенствование все свои силы, всю свою энергию. Это единственное средство влиять на своих близких, помогать им на их пути к добру. Если церковь существует, никто не может знать ее пределов, ни того, состоит ли он ее членом. Все, чего может желать и на что может надеяться человек, это участвовать в ней, но никто не может быть уверенным в этом и еще менее предполагать, что он имеет право и возможность управлять другими. [...]
  
   Ответ на письмо Э. Бурдери, пастора свободной реформатской церкви в Меше (Франция), от 15 августа н. ст. 1901 г. В этом письме Бурдери выражал сочувствие мировоззрению Толстого и его ответу синоду, а также обосновывал свой разрыв с римско-католической церковью, с семьей и друзьями и свою преданность французскому свободному протестантству.
  
   1 Луи Огюст Сабатье (1839--1901) -- французский протестантский богослов.
  
   Берте Зутнер (Bertha Suttner).
   (О средстве избавления от войн)
   1901 г. Августа 15/28
   [...] Рискуя надоесть вам повторением того, что я говорил много раз в своих писаниях и о чем, мне кажется, я вам писал, не могу воздержаться, чтобы не сказать вам еще раз, что чем дольше я живу и чем больше думаю над вопросом о войне, тем больше я убеждаюсь, что единственное решение вопроса -- это отказ граждан быть солдатами. До тех пор пока каждый человек в возрасте 20, 21 года будет отказываться от своей религии -- не только от христианства, но и от заповедей Моисея: не убий, и пока будет обещать убивать всех тех, кого ему прикажет убить его начальник, даже своих братьев и родителей, как говорит при всяком случае этот болтливый и жестокий идиот, называемый германским императором,1 -- до тех пор не прекратится война и будет становиться всё более и более жестокой, -- такой, какой она делается в наше время.
   Для того, чтобы не было войны, не надо ни конференций, ни обществ мира, а нужно только одно: восстановление истинной религии и, как следствие этого, восстановление достоинства человека.
   Если бы самая малая часть энергии, которая тратится сейчас на статьи и на речи на конференциях и в обществах мира, употреблялась бы в школах и среди народа на уничтожение ложной религии и на распространение истинной, -- войны скоро стали бы невозможными.
   Ваша превосходная книга2 произвела огромное действие в смысле внушения ужаса к войне. Теперь следовало бы показать людям, что они сами производят всё зло войны, повинуясь людям больше, чем Богу. Позволяю себе посоветовать вам посвятить себя этой работе, которая представляет единственное средство достигнуть той цели, которую вы преследуете. [...]
  
   Берта Зутнер (1843--1914) -- немецкая писательница, автор романа "Долой оружие".
   В письме от 14 августа 1901 г. Берта Зутнер выразила Толстому сочувствие по поводу отлучения.
  
   1 Об отношении Толстого к германскому императору Вильгельму II см. "Царство божие внутри вас", гл. VIII, "Патриотизм и правительство", гл. IV, "Не убий", письма к кн. Г. М. Волконскому от 4 декабря 1899 г. и к Л. Ф. Анненковой от 2 августа 1900 г.
   2 В яснополянской библиотеке сохранился русский перевод Ф. И. Булгакова: "Против войны", СПб. 1891.
  
   А. Л. Толстому.
   (Об образе жизни сына Андрея)
   1901г. Августа 22--23
   Вчера, проснувшись, я опять стал думать о тебе, Андрюша, и решил, что непременно переговорю с тобой и выскажу тебе всё то, что не только думаю про тебя и что чувствую, но и всё то, что мы все в один голос говорим про тебя. Думаю, что если тебе и неприятно будет услышать это, тебе будет полезно. Пожалуйста, Андрюша, выслушай, то есть прочти, что я имею сказать, внимательно и, главное, на минуту перенесись в меня и пойми, что мною руководит только желание тебе добра и что я пишу только потому, что в этом моя обязанность и что я, по всем вероятиям, скоро умру, и будет нехорошо, если умру, не высказав тебе того, что считаю нужным.
   Так вот вчера я, как встал, пошел наверх в библиотеку -- тебя не было, -- чтобы поговорить с тобой, но как вошел на лестницу, так услыхал этот дурацкий писк и крик грамофона -- средство праздно и скверно убивать время -- и так стало противно в сравнении с тем серьезным и добрым чувством, с которым я шел, что я ушел вниз, надеясь, что ты сойдешь вниз проститься. Но ты пришел вниз вместе с Ольгой,1 и мне при ней не хотелось говорить. Так и осталось. Но в душе у меня набралась такая потребность высказать тебе, что думаю о твоей жизни, что вот пишу.
   Дело в том, что уж давно твой образ жизни, твой тон, твои роскошные праздные привычки, твои отношения с женой, твои знакомства, твое невоздержание в вине -- всё это очень нехорошо и всё это идет хуже и хуже. Не говоря уж про этот дурацкий грамофон, занятие самого дурного вкуса, вчера твое обращение с Ольгой, как с какой-то девчонкой или рабой, в котором ты не стеснялся, при всех, было для всех мучительно. Всем было больно и неловко, но все делали из приличия и жалости к Ольге вид, что не замечают. Твоя веселость тоже такая, что она не только не заражает других, но другим делается совестно. И это я говорю не свое одно мнение, но мнение всех, которых я не называю, чтобы не вызвать в тебе к ним недоброго чувства. Твоя праздная жизнь, вино, табак -- главное вино, -- дурное, если и не дурное, то очень низменное духовно и умственно общество заставили тебя потерять ту чуткость, понимание чувств других людей, к которым ты был способен. И теперь твое присутствие в нашем кругу заставляет всех только сжиматься со страхом перед возможностью всякого рода неловкости, грубости даже с твоей стороны. Причина этого всего твоя самоуверенность, самодовольство, основанная на физической силе, подвижности, на имени и, главное, на возможности тратить деньги, которых ты не заработал и не можешь заработать. Только представь себе, что бы ты был и какую роль ты играл бы, если бы у тебя не было денег и имени, -- того самого, что не твое, а случайно принадлежит тебе. Только ясно представь себе, что бы ты был без имени и денег, и ты ужаснешься. И потому, главное, что тебе нужно, это жить так, как будто у тебя этого нет, т. е. жить так, чтобы хоть сколько-нибудь быть полезным другим, а не быть всем, кроме твоих собутыльников, в тягость. Одним словом, хочу сказать тебе, что ты живешь очень, очень дурно и, для меня совершенно ясно, идешь к полной погибели, заглушая в себе все лучшие человеческие способности, из которых у тебя есть одно самое дорогое -- доброе сердце, когда оно не заглушено гордостью, желанием властвовать, вином. Теперь я даже и этого не вижу, а вижу обратное в твоей ужасной жестокости к твоей прекрасной жене, которую ты совсем не понимаешь. Тебе надо не ее учить, как ты это делаешь, а учиться у нее.
   Я вижу, что ты погибаешь, и не один, а с семьей, и спасение твое только в одном: в самообвинении, в смирении, в признании того, что ты очень дурно жил и живешь и что тебе надо не то что кое-что изменить в своей жизни, а изменить всё и начать всё сначала. Перестать пить, курить, цыган, лошадей, собак, прекратить сношения с праздными людьми и найти занятие -- полезное для других, а не для себя. Как это сделать? Не могу предписать. Если бы ты -- что невозможно почти и чего я, к несчастию, не ожидаю -- поверил мне, то ты сам бы нашел, и Ольга помогла бы тебе. Одно могу сказать, что надо найти занятие на пользу других, а не такое, которое себе приятно или выгодно, и отдаться ему. И еще то, что хотя можно изменять свою жизнь и оставаясь в прежних условиях -- в Таптыкове,2 но это очень трудно, и поэтому думаю, что полезно бы тебе, если бы ты хотел изменить свою жизнь, оставить Таптыково.
   Вообще, надо помнить, что все соображения о Таптыковых, о деньгах имеют, в сравнении с вопросом о твоей душе, которая гибнет и может воскреснуть, имеют так же мало значения, как комариное крылышко на возу.
   Прости меня, если недостаточно осторожно и любовно сказал то, что считал нужным. Не умел лучше. Руководила же мною любовь к человеку не только вообще, но и к близкому по сердцу.
  
   Андрей Львович Толстой (1877--1916) -- четвертый сын Л. Н. Толстого.
  
   1 Ольга Константиновна Толстая, первая жена А. Л. Толстого.
   2 Имение А. Л. Толстого в Тульском уезде, в восемнадцати километрах от Ясной Поляны. Куплено в 1900 г.
  
   В. С. Толстой.
   (О трагической судьбе племянницы)
   1901 г. Августа 23
   [...] Я много и мучительно думал и думаю о твоем положении и, главное, о тяжелом, ужасном положении твоего отца, и вот что мне хочется сказать тебе: именно две вещи.
   Первое то, что тебе не надо думать, что каким-нибудь внешним устройством -- постройкой домика у калитки или чем бы то ни было ты можешь облегчить свое (а главное, его) положение. Облегчить его, исправить ничем внешним нельзя твое положение.1 Да и не следует тебе думать, чтобы твое положение могло быть облегчено. Тебе надо думать только о нем (о твоем отце), а о себе, о своем спокойствии нельзя думать. Оно навсегда, так же как и его спокойствие, уничтожены и ничем, кроме как любовью, исправлены быть не могут. Тебе надо забыть о себе и только думать о том и делать то, что может хоть сколько-нибудь смягчить, уменьшить его, причиненные тобой, страдания. Не думай, чтобы я, любя и жалея его, был слишком строг к тебе и обвинял бы тебя. Так естественно казалось бы, зная, что все страдания его произошли от твоих поступков, обвинять тебя, но когда я подумаю о тебе, вникну в твое положение, я вижу, что и тебя я не могу обвинять. С тобой случилось несчастие, -- на тебя нахлынуло какое-то безумие, которое на время скрыло от тебя всё, и ты так же не виновата, как больной за то, что он делает в бреду. Главное же, не могу тебя винить потому, что знаю твою доброту, твое смирение, твое желание добра и твое раскаяние. Не могу тебя винить, а между тем все-таки ты причина его страданий, ты, какая теперь есть, -- ты с ребенком. Ты не виновата, как не виноват больной, вызывающий своей болезнью отвращение, но отвращение это все-таки ему нельзя победить. В этом-то ужасный трагизм вашего положения, и из этого вытекает то, что исправить положения нельзя, а надо нести его так, как оно меньше заставляет страдать его. Это крест, посланный вам обоим, и надо нести его как крест, посланный от Бога. Хочет он (отец), чтобы ты оставалась с ним, оставайся, хочет он, чтобы ты уехала, переехала, как Оболенские предлагают, чтобы ты переехала к ним, -- переезжай. Во всяком случае, забудь о себе и делай только то, что ему лучше. Это одно, что я хотел сказать тебе.
   Другое, как мне ни трудно говорить про это, я все-таки скажу, потому что, когда, как я, стар и близок к смерти, надо говорить всю правду. Правда не может быть вредна, а может только быть полезна. Так второе, что я хотел сказать, это то, что, по моему давнишнему убеждению, всегда во всех случаях человек должен стремиться к целомудрию. Если он девственен, оставаться таким, если он женился, то стремиться к тому, чтобы разжениться и стать опять целомудренным. Это правило для всех браков. А особенно для твоего. Тебе надо теперь, особенно имея ребенка, оставаться целомудренной. Всякое отступление от этого в твоем положении было бы ужасным несчастием и ничем не оправдывалось бы, так как вы разлучены, и для этой разлуки, чтобы она всегда продолжалась, есть достаточные и самые важные и святые причины.
   Так вот, милая Верочка, пожалуйста, прости меня, если я грубо касаюсь твоих ран. Я не умел иначе и не мог воздержаться. В одном я совершенно уверен и советую тебе: поступай так, как бы ты поступила, если бы знала, что через несколько часов умрешь, т. е. поступай так, как должно перед Богом, а не как тебе хочется для жизни. [...]
  
   Вера Сергеевна Толстая (1865--1923) -- дочь С. Н. Толстого, сотрудница издательства "Посредник", для которого переводила на русский язык произведения Диккенса и других авторов.
   В 1900 г. В. С. Толстая вышла замуж за башкирца Абдерашида. Брак не был известен семейным и не был оформлен. С. Н. Толстого тяжело поразило это событие (оно стало ему известно в последние месяцы беременности Веры Сергеевны). Душевное состояние отца было подавленным еще потому, что годом раньше при тех же условиях другая его дочь, Варвара Сергеевна (1871--1920), вышла замуж за пироговского крестьянина Владимира Васильева.
  
   1 Чтобы избежать трудных отношений с отцом, В. С. Толстая предполагала уйти от родителей, построить дом и поселиться в нем с сыном; но она осталась в доме родителей и с отцом своего ребенка больше не встречалась.
  
   Пьетро Мадзини (Pietro Mazzini).
   (О франко-русском союзе)
   1901 г. Августа 27/сентября 9
   Мой ответ на ваш первый вопрос о том, что думает русский народ о франко-русском союзе? -- следующий:
   Русский народ, настоящий народ, не имеет ни малейшего понятия о существовании этого союза; но если бы даже он знал об этом союзе, я уверен, что так как все народы для него одинаково безразличны, то его здравый смысл, а также его чувство человечности указали бы ему, что этот исключительный союз с одним народом, предпочтительный перед всяким другим, не может иметь иной цели, как ту, чтобы вовлечь его во вражду, а, быть может, и в войны с другими народами, и потому союз этот был бы ему в высшей степени неприятен.
   На вопрос: разделяет ли русский народ восторги французского народа? -- я думаю, что могу ответить, что не только русский народ не разделяет этого восторга (если этот энтузиазм существует на самом деле, в чем я сильно сомневаюсь), но если бы народ знал обо всем, что делается и говорится во Франции по поводу этого союза, то он испытал бы скорее чувство недоверия и антипатии к тому народу, который без всякого разумного основания начинает вдруг проявлять к нему внезапную и исключительную любовь.
   Относительно вопроса: каково значение этого союза для цивилизации вообще? -- думаю, я в праве предположить, что так как союз этот не может иметь другой цели, кроме войны, направленной против других народов, то влияние его не может не быть зловредным. Что касается значения этого союза для обоих национальностей, заключающих его, то ясно, что как в прошлом, так и в будущем он был и будет огромным злом для обоих народов. Французское правительство, пресса и вся та часть французского общества, которая восхваляет этот союз, уже пошли и будут принуждены идти дальше на еще большие уступки и компромиссы против традиций свободного и гуманного народа для того, чтобы сделать вид или на самом деле быть согласными в намерениях и чувствах с правительством, наиболее деспотичным, отсталым и жестоким во всей Европе. И это было и будет большим ущербом для Франции. Между тем, в отношении России этот союз уже имел и будет иметь, если он продолжится, влияние еще более пагубное. Со времени этого злополучного союза русское правительство, некогда стыдившееся мнения Европы и считавшееся с ним, теперь уже более не заботится о нем; чувствуя за собой поддержку этой странной дружбы со стороны народа, считающегося наиболее цивилизованным в мире, оно шествует теперь, высоко подняв голову, среди своих друзей французов под звуки Марсельезы и раболепного гимна Боже царя храни (которые должны быть очень удивлены тем, что очутились рядом) и становится с каждым днем всё более реакционным, деспотичным и жестоким.
   Так что этот странный и несчастный союз не может иметь, по моему мнению, другого влияния, кроме самого отрицательного, на благосостояние обоих народов, так же как и на цивилизацию вообще.[...]
  
   Пьетро Мадзини -- парижский корреспондент итальянских газет. В письме от 28 августа н. ст. 1901 г. Мадзини просил ответить на его анкету о франко-русском союзе.
  
   В. И. и О. Ф. Скороходовым.
   (О половой похоти и браке)
   1901г. Августа 28.
   Ваше несчастие глубоко трогает меня. Ужасно мне вас жаль и бедную девочку. Но больше всего жаль Гастева, если он не понимает всей гадости, нечестности совершенного им поступка.
   Все люди слабы, и страсть похоти самая ужасная, могучая страсть, как мы все знаем. С этой страстью есть только два средства обходиться; оба средства имеют целью достижение наибольшего целомудрия: одно средство в том, чтобы, как те скопцы, про которых сказано в евангелии, которые оскопляются для царствия небесного и могут вместить совершенно воздерживаться от половой любви, по крайней мере поставить себе, как монахи, законом девственность. Это для того, кто может вместить. Если же человек чувствует, что не может вместить, то сделать, как Павел говорил: жениться. Жениться же значит подчиниться всем тем мирским условиям, очень мудро выработанным веками, при которых совершаются браки, т. е. жениться более или менее ровням в период зрелости и с согласия ближних и, главное, родителей. Гастев не соблюл первого и не подчинился второму, и потому поступок его дурной. Но я -- исполненный грехов -- никак не решусь бросить камень в него, если он понимает все значение совершенного им греха и кается в нем; если же он не признает себя очень виноватым, не перед людьми, а перед Богом, не мучается своим грехом, тогда я осуждаю и жалею его. -- Но что же делать теперь? По-моему, идеал всякого человека вне брака и в браке есть целомудрие. И потому тот, кто девственен, должен стараться удержать свою девственность; тот, кто сошел на низшую ступень, вступив в брак, должен, во-первых, оставаться навсегда верным своему супругу и, во-вторых, в самом браке соблюдать наибольшее целомудрие. В вашем случае, вы не можете себе представить, как мне близок к сердцу, особенно потому, что у моих близких людей произошел подобный же, еще тяжелее вашего случай, в вашем деле я думаю, что надо поступить так: считать брак между вашей дочерью и Петром совершившимся, так чтобы ни тот, ни другой не считал себя возможным вступить в брак с другим лицом, а потом стараться обоим соблюсти наибольшее целомудрие в этом браке. Так как она слишком молода для рождения детей и так как рождение и кормление того ребенка, которого она носит, займет около двух лет, во время которых ей нужно быть свободной от половых сношений, то действительно хорошо бы было для устранения соблазна Петру удалиться на это время, только переписываясь с ней и с вами. Главное же, что нужно, это то, чтобы Петр вполне понял свою вину, покаялся в ней и чтобы вы, даже если он и не покается, по-христиански простили бы его, полюбили бы врага, искренно полюбили, пожалели его, если он кается, и еще больше, если он не кается. Тогда вы все вместе, соединенные любовью, сами найдете, что и как нужно поступить. (Я все-таки думаю, что надо поступить, как я говорю; я перед Богом думал об этом от всей души.) Мало того, что найдете, как надо поступить, но это несчастие двинет вас вперед в приближении к Богу. А это приближение к Богу важнее всего и в этом мире и в том.
   Милый Владимир, вы не поверите, как я вас люблю -- так и вижу перед собой и очень, очень мне вас жалко и вашу жену. Но, милые друзья, обратите вашу печаль в радость -- это возможно. И средство всегда только одно: отрешение от себя, от своего самолюбия, гордости, исключительной привязанности, и, главное, -- любовь. Если Гастев не видит своей вины, то он еще больше будет оправдывать себя, если будет чувствовать нелюбовь с вашей стороны. Но ничто, как любовь ваша, не укажет ему его грех и его путь. [...]
  
   В. И. Скороходов и его жена О. Ф. Скороходова 25 августа 1901 г. писали, что их пятнадцатилетняя дочь Ольга забеременела от П. Н. Гастева, жившего с ними на хуторе и принимавшего участие в воспитании детей.
   Вскоре П. Н. Гастев вступил в брак с О. В. Скороходовой.
  
   В редакцию болгарской газеты "Свободна мисъль".
   (Об отказах от воинской службы)
   1901 г. Октября 17
   Я сейчас получил следующее письмо Шопова:
   "Глубокоуважаемый Лев Николаевич,
   В моей судьбе наступает новый перелом. После двух неудачных попыток больничного начальства уволить от службы меня, как больного, вчера мое дисциплинарное начальство меня взыскало обратно в баталион, и с сегодняшнего дня начнутся для меня новые мучения. Вдобавок меня будут судить за какую-то растрату казенных вещей -- рубашек, полотенец и пр., о получке которых я даже и не вспоминаю. Баталионный начальник пришел в больницу и употребил давление на больничных (военных) врачей, которые во избежание скандала согласились выписать меня из больницы. Увижу ли я когда-либо божий свет, будучи свободным -- не знаю".
   Из этого письма я вижу, что болгарское правительство не только грубо и жестоко, но и поразительно глупо (я говорю: правительство, потому что я уверен, что мелкие чины не стали бы так варварски грубо поступать с этим, во всяком случае, долженствующим внушать симпатию и уважение юношей, если бы это не соответствовало желаниям и требованиям высшего правительства). Понятно, что правительства больших государств, как Франция, Германия и самое гадкое правительство -- моего отечества, могут и даже должны поступать жестоко с людьми, как Шопов, своей жизнью, поступками указывающими тот путь нравственного прогресса, по которому идет человечество. Им, т. е. правительствам, больше делать нечего, потому что они держатся грубой силой, а нравственный прогресс состоит в замене грубой силы сознанием братства людей. И потому правительства должны подавлять всякие проявления истинного прогресса, что они и делают из чувства самосохранения. Но маленькие народности и государства, как Болгария, Сербия, Швейцария и др., очевидно ничего не могут достигнуть грубой силой. Они всегда в деле борьбы силою будут задавлены неизмеримо могущественнейшими государствами: Австрией, Германией, Францией, Англией, Россией.
   Роль малых народностей не в том, чтобы, обезьяничая, подражая большим государствам, предаваться милитаризму и всем ужасам и жестокостям, связанным с ним (как это видно хоть на маленьком примере Шопова), а в том, чтобы, будучи свободными от тяжести и грубости милитаризма, идти по мере сил своих вперед по пути нравственного прогресса, указывая путь большим народам.
   Так делала это Германия, хотя не столько в смысле нравственного, сколько в смысле эстетического и научного прогресса, когда она была разделена на маленькие герцогства и не вкусила еще духовно убившего ее яда грубой силы. Так поступает милая Швейцария, показывая людям пример и возможность соединения свободы и благоустройства.
   Как бы хорошо было, если бы ваш болгарский народ во-время опомнился и вместо того, чтобы заводить у себя войска, усиливать дисциплину и мучать людей только для того, чтобы не отставать от своих заблудших, подражающих большим народам соседей и быть в состоянии драться с ними, -- если бы ваш хороший, трудолюбивый, умный народ все свои силы употребил на то, чтобы установить у себя свободу и равенство, показывая этим пример другим народам, вместо того, чтобы пытаться делать то, чего он не может, -- пугать своих соседей своим дисциплинированным войском, -- как бы это было хорошо!
   Поступки же, подобные мучительству Шопова, кладут не только позор на правительство, совершающее их, но и внушают нехорошее мнение об обществе, молчаливо терпящем такие нечестивые дела. Шопова мучают умышленно, как солдата, тогда как он с самого начала отказался от причисления его к войску, и не по капризу или нежеланию быть полезным людям, а потому, что военная служба, имеющая целью убийство, несогласна с тем христианством, которое исповедует и народ и правительство Болгарии; и потому суд над Шоповым, как над нарушившим дисциплину солдатом, есть ложь и обман, совершаемый правительством и его рабами над беззащитным, честным человеком.
   Становясь даже на точку зрения правительства, которое может опасаться, что, если оставить безнаказанным отказ Шопова, никто не станет служить, всё, что может делать правительство не только для соблюдения справедливости, но и из чувства самосохранения, это то, чтобы заставить его отбыть какую бы то ни было общественную службу, не несогласную с его верой. [...]
  
   С. П. Полякову.
   (Об оставлении службы несовместимой с требованиями совести)
   1901 г. Ноября 29
   Если бы для служения Богу была обещана награда, то сознание такого духовного общения, которое возникло между мною и вами, было бы совершенно достаточно для этого.
   Это общение в Боге с самыми различными людьми уже много лет составляет лучшую радость моей жизни. И хотя вы доставили мне ее невольно, я все-таки благодарен вам за нее. Уже по той книжечке, которую вы составили, я узнал, что у меня есть новый единоверец и друг, и радовался этому, теперь же тем более рад, зная, кто он и что могу войти в личные сношения с ним.
   На ваш вопрос о том шаге, который вы считаете нужным или желательным сделать, я могу сказать вам только то, что этот вопрос возникает всегда перед человеком, переходящим от религиозного равнодушия к сознанию христианской истины. Вопрос этот стоял и стоит передо мной так же, как он стоит перед всеми без исключения моими единоверцами и друзьями, как русскими так и иностранцами. Решение этого вопроса для меня в том, что так как цель всех поступков христианина есть служение Богу любви, увеличение в себе и других любви к Богу и людям, то одно из первых требований такого служения есть ненарушение существующей взаимной любви к семье, к близким: к родителям, к жене, к детям. И поэтому каждому человеку предстоит взвесить -- что только он один может сделать -- каким действием он более отступит от закона любви: продолжением ли деятельности или жизни, противной любви, или освобождением себя от нее, несмотря на нарушение этим поступком любви к ближним, семейным. Выбор того или другого выхода явно зависит и от преступности положения, от которого предстоит освободиться, и от ясности понимания этой преступности, и от степени любви, связывающей с семьею. Но, во всяком случае, решить этот вопрос может только тот, кого он касается. Одно прибавлю, что в случае решения в пользу неизменения своего положения надо, главное, не стараться оправдать это положение, а, не переставая, признавать его дурным и не переставать желать избавиться от него так, чтобы воспользоваться первой возможностью это сделать, не нарушая любви.
   От всей души желаю вам найти тот выход из вашего положения, который бы удовлетворил требованиям вашей совести. И этот выход вы, наверное, найдете, если перенесете вопрос из области суда человеческого на суд Бога, заботясь только о том, чтобы сделать то, что он хочет.
  
   Сергей Петрович Поляков (1865--1904) -- с 1883 г. служил в Ковенском окружном суде. Автор брошюры, изданной под псевдонимом "Александров": "Учение графа Толстого о жизни (посвящается читателям "Воскресения")", Ковно, 1900 (переиздана "Посредником" в 1902 г.). Сохранилась в яснополянской библиотеке.
   В письме от 20 ноября 1901 г. С. П. Поляков сообщал, что, соглашаясь с взглядами Толстого, он хотел бы оставить службу в судебном ведомстве, но его тревожит будущее семьи, которая останется тогда без средств.
  
   Н. Е. Фельтену.
   (О религии и целомудрии)
   1901 г. Декабря 30
   Получил ваше письмо и ни минуты не усумнился в вашей искренности и серьезности. Чистые молодые люди вашего возраста очень часто гораздо яснее понимают основные религиозные вопросы, чем люди пожилые, в особенности люди в полном расцвете физической силы и деятельности. Очень желал бы прислать вам те книги, которые вы желаете иметь, но у меня их пока один экземпляр. Если приобрету больше, то пришлю вам. Теперь же посылаю брошюру: Как читать евангелие, которую, я надеюсь, вы прочтете внимательно и сделаете по ней отметки в евангелии и прочтете несколько раз такое евангелие.
   В том, что вы искренни и серьезно относитесь к религиозным вопросам, убедили меня ваши вопросы -- все самые существенные: 1) признавать ли всё евангелие священным, боговдохновенным? Разумеется, нет. В этом зловреднейший обман, лишающий евангелие всего его значения. 2) Конфирмироваться ли, не веря в догматы, признаваемые лютеранской церковью? Разумеется, нет. Если дурно лгать перед людьми и ложь всегда отзовется дурными последствиями, то насколько хуже лгать перед Богом (ложь эта так часто совершается, что она незаметна людям и что таких лгунов очень много) и насколько ужаснее последствия такой лжи.
   3) Вопрос о целомудрии тоже вопрос, показывающий вашу искренность. В вашем возрасте это самый существенный вопрос. Не верьте ни товарищам, ни докторам и знайте, что удержать целомудрие до полной возмужалости, когда возникнет вопрос о браке, легко и тем легче, чем больше убежден человек в том, что это легко, что тут нет никакого подвига, а что это есть только несовершение преступления, которое не перестает быть преступлением оттого, что его все делают.
   Вы стоите на добром пути, берегитесь всего того, что может вас свести с него, и дорожите этим -- тем, что вы стоите на этом пути -- больше всего на свете.
  
   Николай Евгеньевич Фельтен (1884--1940) -- потомок академика архитектуры Ю. М. Фельтена (1730--1801). Из последнего класса коммерческого училища был исключен за политическую неблагонадежность, выразившуюся в поездке в Ясную Поляну. В течение нескольких лет занимался нелегальным изданием и распространением запрещенных произведений Толстого и в 1907 г. был за это арестован и приговорен к шести месяцам заключения в крепость (отбывал наказание в 1911 г.). Известие об этом аресте послужило Толстому поводом для написания статьи "Не убий никого". Автор нескольких статей и воспоминаний о Толстом, напечатанных в периодических изданиях.
  
  
  
  
   1902
  
  
  
   Николаю II.
   (О благоустройстве государства)
   1902 г. Января 16.
   Любезный брат,
   Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к Вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку -- брату. Кроме того еще и потому, что пишу Вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти.
   Мне не хотелось умереть, не сказав Вам того, что я думаю о Вашей теперешней деятельности и о том, какою она могла бы быть, какое большое благо она могла бы принести миллионам людей и Вам и какое большое зло она может принести людям и Вам, если будет продолжаться в том же направлении, в котором идет теперь.
   Треть России находится в положении усиленной охраны, т. е. вне закона. Армия полицейских -- явных и тайных -- всё увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политическими, к которым причисляют теперь и рабочих. Цензура дошла до нелепостей запрещений, до которых она не доходила в худшее время 40-вых годов. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь, и становятся всё жесточе и жесточе и чаще. Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития и везде готовятся и неизбежно будут новые и еще более жестокие.
   И как результат всей этой напряженной и жестокой деятельности правительства, земледельческий народ -- те 100 миллионов, на которых зиждется могущество России, -- несмотря на непомерно возрастающий государственный бюджет или, скорее, вследствие этого возрастания, нищает с каждым годом, так что голод стал нормальным явлением. И таким же явлением стало всеобщее недовольство правительством всех сословий и враждебное отношение к нему.
   И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники Ваши уверяют Вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и Ваше спокойствие и безопасность. Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное Богом всегдашнее движение вперед человечества. Понятно, что люди, которым выгоден такой порядок вещей и которые в глубине души своей говорят: "aprХs nous le dИluge",1 могут и должны уверять Вас в этом; но удивительно, как Вы, свободный, ни в чем не нуждающийся человек, и человек разумный и добрый, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько зла ради такого неисполнимого намерения, как остановка вечного движения человечества от зла к добру, от мрака к свету.
   Ведь вы не можете не знать того, что с тех пор, как нам известна жизнь людей, формы жизни этой, как экономические и общественные, так религиозные и политические, постоянно изменялись, переходя от более грубых, жестоких и неразумных к более мягким, человечным и разумным.
   Ваши советники говорят Вам, что это неправда, что русскому народу как было свойственно когда-то православие и самодержавие, так оно свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней и что поэтому для блага русского народа надо во что бы то ни стало поддерживать эти две связанные между собой формы: религиозного верования и политического устройства. Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие, которое когда-то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчетов обер-прокурора синода2 Вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом всё больше и больше переходят в так называемые секты. Во-вторых, если справедливо то, что народу свойственно православие, то незачем так усиленно поддерживать эту форму верования и с такою жестокостью преследовать тех, которые отрицают ее.
   Что же касается самодержавия, то оно точно так же если и было свойственно русскому народу, когда народ этот еще верил, что царь -- непогрешимый земной Бог и сам один управляет народом, то далеко уже не свойственно ему теперь, когда все знают или, как только немного образовываются, узнают -- во-первых то, что хороший царь есть только "un heureux hasard",3 а что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел, а во-вторых то, что какой бы он ни был хороший, никак не может управлять сам 130-миллионным народом, а управляют народом приближенные царя, заботящиеся больше всего о своем положении, а не о благе народа. Вы скажете: царь может выбирать себе в помощники людей бескорыстных и хороших. К несчастью, царь не может этого делать потому, что он знает только несколько десятков людей, случайно или разными происками приблизившихся к нему и старательно загораживающих от него всех тех, которые могли бы заместить их. Так что царь выбирает не из тех тысяч живых, энергичных, истинно просвещенных, честных людей, которые рвутся к общественному делу, а только из тех, про которых говорил Бомарше: "mИdiocre et rampant et on parvient Ю tout".4
   И если многие русские люди готовы повиноваться царю, они не могут без чувства оскорбления повиноваться людям своего круга, которых они презирают и которые так часто именем царя управляют народом.
   Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю -- царю то, что везде при встречах Вас в Москве и других городах толпы народа с криками "ура" бегут за Вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности Вам -- это толпа любопытных, которая побежит точно так же за всяким непривычным зрелищем. Часто же эти люди, которых Вы принимаете за выразителей народной любви к Вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный Вам народ, как это, например, было с Вашим дедом в Харькове, когда собор был полон народа, но весь народ состоял из переодетых городовых.
   Если бы Вы могли, так же, как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставленных позади войск, вдоль всей железной дороги и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, сотские, десятские, сгоняемые с соседних деревень и на холоду и в слякоти без вознаграждения с своим хлебом по нескольку дней дожидающиеся проезда, Вы бы услыхали от самых настоящих представителей народа, простых крестьян, сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним.
   Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который всё более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел.
   И таковы были до сих пор дела Вашего царствования. Начиная с Вашего возбудившего негодование всего русского общества ответа тверской депутации, где Вы самые законные желания людей назвали "бессмысленными мечтаниями",5 -- все Ваши распоряжения о Финляндии, о китайских захватах, Ваш проект Гаагской конференции, сопровождаемый усилением войск, Ваше ослабление самоуправления и усиление административного произвола, Ваша поддержка гонений за веру, Ваше согласие на утверждение винной монополии,6 т. е. торговли от правительства ядом, отравляющим народ, и, наконец, Ваше упорство в удержании телесного наказания, несмотря на все представления, которые делаются Вам об отмене этой позорящей русский народ бессмысленной и совершенно бесполезной меры,7 -- всё это поступки, которые вы не могли бы сделать, если бы не задались, по совету Ваших легкомысленных помощников, невозможной целью -- не только остановить жизнь народа, но вернуть его к прежнему, пережитому состоянию.
   Мерами насилия можно угнетать народ, но нельзя управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии сделать это, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинству его, массе рабочего народа.
   И те желания, которые выскажет теперь русский народ, если ему будет дана возможность это сделать, по моему мнению, будут следующие:
   Прежде всего рабочий народ скажет, что желает избавиться от тех исключительных законов, которые ставят его в положение пария, не пользующегося правами всех остальных граждан; потом скажет, что он хочет свободы передвижения, свободы обучения и свободы исповедания веры, свойственной его духовным потребностям; и, главное, весь 100-миллионный народ в один голос скажет, что он желает свободы пользования землей, т. е. уничтожения права земельной собственности.
   И вот это-то уничтожение права земельной собственности и есть, по моему мнению, та ближайшая цель, достижение которой должно сделать в наше время своей задачей русское правительство.
   В каждый период жизни человечества есть соответствующая времени ближайшая ступень осуществления лучших форм жизни, к которой оно стремится. Пятьдесят лет тому назад такой ближайшей ступенью было для России уничтожение рабства. В наше время такая ступень есть освобождение рабочих масс от того меньшинства, которое властвует над ними, -- то, что называется рабочим вопросом.
   В Западной Европе достижение этой цели считается возможным через передачу заводов и фабрик в общее пользование рабочих. Верно ли или неверно такое разрешение вопроса и достижимо ли оно или нет для западных народов, -- оно, очевидно, не применимо к России, какова она теперь. В России, где огромная часть населения живет на земле и находится в полной зависимости от крупных землевладельцев, освобождение рабочих, очевидно, не может быть достигнуто переходом фабрик и заводов в общее пользование. Для русского народа такое освобождение может быть достигнуто только уничтожением земельной собственности и признанием земли общим достоянием, -- тем самым, что уже с давних пор оставляет задушевное желание русского народа и осуществление чего он всё еще ожидает от русского правительства.
   Знаю я, что эти мысли мои будут приняты Вашими советниками как верх легкомыслия и непрактичности человека, не постигающего всей трудности государственного управления, в особенности же мысль о признании земли общей народной собственностью; но знаю я и то, что для того, чтобы не быть вынужденным совершать всё более и более жестокие насилия над народом, есть только одно средство, а именно: сделать своей задачей такую цель, которая стояла бы впереди желаний народа. И, не дожидаясь того, чтобы накатывающийся воз бил по коленкам, -- самому везти его, т. е. идти в первых рядах осуществления лучших форм жизни. А такой целью может быть для России только уничтожение земельной собственности. Только тогда правительство может, не делая, как теперь, недостойных и вынужденных уступок фабричным рабочим или учащейся молодежи, без страха за свое существование быть руководителем своего народа и действительно управлять им.
   Советники Ваши скажут Вам, что освобождение земли от права собственности есть фантазия и неисполнимое дело. По их мнению, заставить 130-миллионный живой народ перестать жить или проявлять признаки жизни и втиснуть его назад в ту скорлупу, из которой он давно вырос, -- это не фантазия и не только не неисполнимо, но самое мудрое и практическое дело. Но ведь стоит только серьезно подумать для того, чтобы понять, чтР действительно неисполнимо, хотя оно и делается, и что, напротив, не только исполнимо, но своевременно и необходимо, хотя оно и не начиналось.
   Я лично думаю, что в наше время земельная собственность есть столь же вопиющая и очевидная несправедливость, какою было крепостное право 50 лет тому назад. Думаю, что уничтожение ее поставит русский народ на высокую степень независимости, благоденствия и довольства. Думаю тоже, что эта мера несомненно уничтожит всё то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу и правительству.
   Но я могу ошибаться, и решение этого вопроса в ту или другую сторону может быть дано опять-таки только самим народом, если он будет иметь возможность высказаться.
   Так что во всяком случае первое дело, которое теперь предстоит правительству, это уничтожение того гнета, который мешает народу высказать свои желания и нужды. Нельзя делать добро человеку, которому мы завяжем рот, чтобы не слыхать того, чего он желает для своего блага. Только узнав желания и нужды всего народа или большинства его, можно управлять народом и сделать ему добро.
   Любезный брат, у Вас только одна жизнь в этом мире, и Вы можете мучительно потратить ее на тщетные попытки остановки установленного Богом движения человечества от зла к добру, мрака к свету и можете, вникнув в нужды и желания народа и посвятив свою жизнь исполнению их, спокойно и радостно провести ее в служении Богу и людям.
   Как ни велика Ваша ответственность за те годы Вашего царствования, во время которых Вы можете сделать много доброго и много злого, но еще больше Ваша ответственность перед Богом за Вашу жизнь здесь, от которой зависит Ваша вечная жизнь и которую Бог дал Вам не для того, чтобы предписывать всякого рода злые дела или хотя участвовать в них и допускать их, а для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его в том, чтобы делать не зло, а добро людям.
   Подумайте об этом не перед людьми, а перед Богом и сделайте то, что Вам скажет Бог, т. е. Ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями, которые Вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти уничтожатся сами собой, и Вы не заметите их, если только то, что Вы будете делать не для славы людской, а для своей души, т. е. для Бога.
   Простите меня, если я нечаянно оскорбил или огорчил вас тем, что написал в этом письме. Руководило мною только желание блага русскому народу и Вам. Достиг ли я этого -- решит будущее, которого я, по всем вероятиям, не увижу. Я сделал то, что считал своим долгом.
  
   Черновое.
   Любезный брат.
   Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к вам именно как к человеку -- брату, которому от всей души желаю истинного блага, кроме того еще и потому, что пишу вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти. Мне не хотелось умереть, не сказав вам того, что я думаю о вашей теперешней деятельности и о том, какою бы она могла быть: какое большое благо она могла бы принести вам и миллионам людей и какое страшное зло она может принести людям, если будет продолжаться в том же направлении, в каком она идет теперь. Для того, чтобы сказать всё, что я думаю, буду говорить прямо и откровенно и надеюсь, что вас не оскорбит такая прямота и откровенность. Есть два пути жизни, и нельзя идти по обоим вместе, и каждый человек идет по тому или другому: служит Богу или маммоне, как сказано в евангелии. И вы, любезный брат, идете по пути зла и смерти и всё более и более удаляетесь от пути добра и истинной жизни. Было бы слишком длинно да и бесполезно перечислять всё то зло, которое, начиная от жестокого и ненужного угнетения Финского народа до ужасной китайской войны, стоившей, не говоря о деньгах народа, столько жизней и внесшей новую волну огрубения и озверения в общество, было сделано в ваше царствование. Довольно сказать то, что недовольство правительством, озлобление против него, начавшееся с прошлого царствования, растет во всех сословиях, кроме чиновников, паразитов правительства и потому всегда довольных им, и в последнее время дошло до той степени, что никто уже ничего не ждет от правительства, все осуждают его и все ждут такого или иного переворота извне, который развязал бы или разорвал ту петлю, которая всё туже и туже затягивает горло всего народа. Почти половина России находится в положении усиленной охраны, т. е. вне закона, армия полицейских, явных и тайных, всё увеличивается и увеличивается, тюрьмы и каторги переполнены сверх сотни тысяч уголовных политическими, к которым причисляют теперь рабочих; цензура дошла до нелепостей за прещений, до которых она не доходила в худшие времена 40-х годов, религиозные гонения становятся всё жесточе и жесточе, бедность и пьянство народные увеличиваются, и, самое ужасное, везде в городах и фабричных центрах выставляются войска с боевыми патронами против народа, и было уже братское кровопролитие и неизбежно должны будут эти братоубийства учащаться и увеличиваться. И причина всего этого самая простая и до очевидности ясная. То, что отчасти глупые, отчасти коварные и все корыстные помощники ваши советуют вам остановить текущую реку, уверяя вас, что этим они обеспечивают вашу безопасность и благо народа, понятно, что люди, которые говорят: aprХs nous le dИluge, и которым это подобие остановки реки выгодно, могут и должны уверять вас в этом, но удивительно, как вы, свободный, ничем не заинтересованный человек и человек добрый, как все говорят, можете верить им и, следуя их ужасным советам, делать или допускать делать столько жестокости и зла людям. Ведь с тех пор, как стала известна жизнь людей, мы видим, что человечество не переставая движется от менее совершенных к более совершенным формам жизни: от людоедства к рабству, от рабства к личной свободе, от грубой власти тиранов к более разумной форме правительства, от поклонения идолам к поклонению единому Богу, от невежества к просвещению. Нельзя остановить это движение. И тот, кто захочет это сделать, только потратит свои силы и сделает несомненное зло себе и другим людям. А между тем это самое делается теперь в России вами и вашими советчиками. В этом и только в этом всё то зло, от которого страдает Россия, и от этого должно произойти еще худшее зло и величайшие несчастия для России и для вас лично.
   Ваши иногда просто глупые, а иногда коварные советники говорят вам, что русскому народу свойственно православие и самодержавие и что он любит его и что поэтому надо поддерживать и то и другое. Это совершенная и двойная неправда: во-первых, никак нельзя сказать, чтобы православие было свойственно русскому народу теперь. То, что оно, может быть, было свойственно народу когда-то, не доказывает того, чтобы оно было свойственно теперь. Теперь, напротив, как вы можете это видеть из отчетов Победоносцева, народ, несмотря на усиленную деятельность миссионеров, всё больше и больше удаляется от православия. Во-вторых и главное, если справедливо, что народу свойственно православие и он любит его, то незачем и поддерживать его и гнать противные ему учения. То же и с самодержавием. Самодержавие не может быть в наше время свойственно никакому народу, потому что никакой народ не может любить того, чтобы над ним властвовали Иоанны IV с своими опричниками, Павлы с своими гатчинцами и т. п., или чтобы под прикрытием самодержавия властвовали над ним вчера Аракчеевы, завтра Победоносцевы и Сипягины. Ведь самодержавие царя есть только слово, не имеющее значения. Управлять при сложности теперешнего механизма управления 130-миллионным народом не может один человек, а управлять им будут всегда не царь, а люди, и большей частью очень плохие. Вы скажете, что царь может выбрать хороших. К несчастию, не может царь и выбрать хороших людей, потому что ему не из кого выбирать их. Он знает только десятка два людей, разными происками втершихся в его близость и загораживающих от него всех остальных. Прекрасная иллюстрация к этому последние два назначения -- Вановского8 и Черткова9, действительно, два поднятых с кладбища трупа, как это было в какой-то карикатуре. Вы выбираете, но выбираете не из тех тысяч живых, честных, полных энергии людей, которые рвутся к общественному делу, а из оборышей10 общества. Так что управляют Россией при самодержавном образе правления вовсе не царь или избранные люди, а те, про которых говорил Бомарше: mИdiocre et rampant et on parvient Ю tout. И эти-то в лучшем случае только посредственности, если не прямо дурные люди, под фирмой правительства управляют Россией и уверяют вас, что народ любит это, как в поваренной книге говорится, что раки любят, чтобы их варили живыми. Это неправда. Народ не может не любить того, чтобы им управляли люди, которых он любит и уважает, а не тех, которые большей частью подлостью или через женщин пролезли в доверие к царю. Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и представителю его, царю, то, что везде при встречах вас в Москве и других городах толпы с криками ура бегут за вами. Не верьте тому, чтобы это было выражение преданности вам -- это толпа любопытных, вполне равнодушных, которые побегут точно так же за всяким непривычным зрелищем, часто же толпа есть подделанное и подстроенное полицией сборище (как это, например, было с вашим несчастным дедом в Харькове, когда в соборе была толпа народа, состоявшая вся из переодетых городовых). Если бы вы могли, так же как я, походить во время царского проезда по линии крестьян, расставляемых позади войск вдоль всей железной дороги, и послушать, что говорят эти крестьяне: старосты, десятские, сгоняемые со всех деревень и на холоде и в слякоти без вознаграждения, с своим хлебом, по нескольку дней дожидающиеся проезда, вы бы услыхали сплошь по всей линии речи, совершенно несогласные с любовью к самодержавию и его представителю. Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти и лица царя, то за эти года он не переставая падал и особенно упал в последнее время. Разумеется, тем, которые властвуют над народом благодаря престижу самодержавия, надо всеми силами поддерживать его и уверять вас, что вас обожают и что не нужно никаких перемен, напротив, надо только усилить самодержавие. Они не могут говорить иначе, потому что живы только самодержавием, но вы не верьте этому, самодержавие есть форма правления отжившая, могущая существовать где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но в России, где люди всё более и более просвещаются общим европейским просвещением, она держится только как не соскочившая еще, но уже лопнувшая скорлупа ореха. И все разумные люди тяготятся ею и ненавидят ее. Так вот то положение, в котором вы находитесь. И перед вами лежат два пути: один тот, чтобы, продолжая начатую деятельность, со всех сторон с помощью своих помощников, казнями, ссылками, тюрьмами, уличными избиениями останавливать заливающее вас море самых законных требований народа, бояться его, прятаться от него, всякую минуту опасаться за свою жизнь и возбудить против себя негодование всех лучших людей мира, умереть своею или насильственной смертью, оставив по себе и в народе и в истории недобрую и постыдную память, или, откинув всякую робость и ни к чему не ведущие старания удержать старое, не только не противодействовать движению к свету и добру вашего народа и всего человечества, но стать во главе его и, привлекши к себе всех лучших людей, тех самых, которые теперь непримиримые враги ваши, поставить перед людьми такую же задачу, какая была освобождение крестьян при вашем деде, оперевшись не на гнилое, развратное, бессильное и малочисленное дворянство, а на весь 100-миллионный свежий могучий рабочий народ, заслужить любовь всех лучших людей мира и славную память в потомстве.
   Но вы скажете, какая же теперь есть задача, равная и подобная освобождению крестьян? Каждый исторический период есть всегда тот ближайший впереди идеал, к которому стремится и которое ближе всего может достигнуть человечество. В прошлом столетии это было освобождение от рабства. В нынешнем столетии это то, что называется рабочим вопросом, корень которого, по моему мнению, в отжившем и самом возмутительно несправедливом праве земельной собственности. Вопрос этот не только поднят, но разрешен теоретически давно уж Генри Джоржем в его сочинениях Progress and Poverty11 (вы, вероятно, знаете их, а если не знаете, то прочтите, или пусть сделают вам конспект из них). Мысль его в том, что земля не может быть предметом собственности и что для упорядочения владения землей нужно перевести все подати на землю, обложив ее по степени ее ценности. Проект Г. Джорджа был отвергнут12 в Англии, Америке, Германии и Франции влиянием больших землевладельцев и капиталистов и в парламентах и в прессе. И потому осуществить этот проект можете только вы, пользуясь самодержавною властью, и осуществление его особенно важно и нужно в такой земледельческой стране, как Россия, где до сих пор в народе живет убеждение, что земля божия и не может быть собственностью. Осуществление этого проекта мне кажется так же возможно, как было возможно при вашем деде осуществление освобождения. Точно так же можно учредить главное учреждение и начать работать по губерниям (как это и было для освобождения крестьян) для оценки земель, обложения их и выработки соответственных законов. Я лично твердо убежден, что это возможно и что тот царь, который сделает это и покажет этим, что это возможно, сделает одно из величайших дел для блага человечества. Как ни сильно убежден в этом я лично, я охотно допускаю, что я ошибаюсь, что людьми более сведущими и умными, чем я, будет доказано, что это не полезно или вовсе невозможно, но одно я знаю несомненно, что для того, чтобы вам спастись и спасти русский народ от величайших несчастий, необходимо найти тот ближайший к разрешению и возможный к осуществлению всемирный передовой вопрос, содействующий благу не одного сословия, а всего народа, и сделать его своей целью, повести свой народ к его достижению. Только тогда вы не только избавитесь от окружающих вас опасностей, от угрожающих вам несчастий, от нелюбви к вам вашего народа, но сделаете своими друзьями и помощниками всех лучших людей России и будете действительно любимы народом, на который вы сами будете в состоянии опереться против кучки отсталых эгоистичных людей. Как ни убедительны эти доводы, основывающиеся на широких соображениях, они все-таки могут быть ошибочны. Но есть еще один довод, приводящий к тому же, который не может быть ошибочен и несомненно справедлив, независимо от того, примете ли вы его или нет.
   Довод этот состоит в том, что жизнь наша здесь, в этом мире, дана одна только, и мы можем испортить ее, сделать из нее ряд страданий для себя и других и можем сделать ее величайшим благом для других и для себя в этой жизни и в будущей.
   Вы находитесь в этом отношении в особенном положении, в таком, в котором это различие между величайшим благом и величайшим злом для себя и других особенно велико.
   Я не знаю вашей интимной жизни, а если бы и знал, не стал бы говорить про нее, но ваша публичная жизнь, открытая для всех, вся дурная, насколько ваша личность выразилась в ней, начиная с вашей нехорошей речи о бессмысленных мечтаниях, ваша поддержка гонений за веру, ваши распоряжения в Финляндии, ваше сочувствие китайским захватам, ваш проект Гаагской конференции, сопровождаемый усилением войск, ваше сочувствие учреждению земских начальников,13 ваше согласие на учреждение винной монополии, торговли от правительства ядом, отравляющим народ, и, наконец, ваше упорство в неотмене телесного наказания, несмотря на бессмысленность и бесполезность этой меры, и всех представлений, которые делаются для отмены ее, всё это прямо дурные дела, которые вы делали, делаете или в которых участвуете.
   Любезный брат, велика на вас ответственность за те года вашего царствования, во время которых вы можете сделать много доброго и много злого, но еще больше ваша ответственность перед Богом за вашу жизнь здесь, от которой зависит ваша вечная жизнь и которую Бог дал вам не для того, чтобы проводить ее, как нам нравится, а для того, чтобы служить ему исполнением его воли. Повторяю, вы живете только раз в этом мире и если погубите эту жизнь, ничем уже не поправите ее. Так не губите ее. А помните, что прежде всего вам надо стараться изменить самого себя, признать свои ошибки, смирить свое самовластие, гордость, одним словом, оставить тот путь жизни, на котором вы стоите, и вступить на новый и на этом новом пути делать дела не для последствий, которые, произойдут от них, не для славы людской, а для Бога, для того, чтобы исполнить его волю. Только тогда, когда вы будете делать то, что вам предстоит, для Бога, только тогда вы будете делать это безбоязненно, смело, только тогда вы найдете силы бороться с теми давящими вас и старшими родственниками, окружающими вас, и только тогда будет плодотворно то, что вы будете делать.
   Всё, что отвлекает вас от истинной хорошей жизни, так ничтожно, неважно, что не стоит того, чтобы отдать за это спокойствие совести и безопасность, не говоря уже о вечной жизни.
  
   1 после нас хоть потоп. Выражение, приписываемое мадам де Помпадур; стало девизом жизни и царствования французского короля Людовика XV; впервые употреблено в сочинении аббата Мабли (1709--1785). Вошло в поговорку.
   2 Отчеты обер-прокурора синода о состоянии православной церкви. Издавались ежегодно.
   3 счастливая случайность,
   4 "будь ничтожен и подобострастен, и всего достигнешь". П. Бомарше, "Женитьба Фигаро", III акт, 3-я сцена. Точный текст: "mИdiocre et rampant, l'on arrive Ю tout".
   5 См. статью Толстого "Бессмысленные мечтания".
   6 Винная монополия введена при министре финансов С. Ю. Витте в 1895 г.
   7 См. об этом статью Толстого "Стыдно", написанную в 1895 г. Телесные наказания были отменены лишь в августе 1904 г. Применялись и после этого закона в дисциплинарном порядке к заключенным и карательными отрядами при подавлении крестьянских восстаний. Об отношении Толстого к манифесту, отменившему телесные наказания, см. "Свободное слово" 1904, 13, столб. 26.
   8 Петр Семенович Ванновский (1822--1904), с 1901 г. (после убийства министра Боголепова) министр народного просвещения, проводивший, как и его предшественник, реакционную политику.
   9 Михаил Иванович Чертков (1829--1905), член государственного совета, с 1901 г. варшавский генерал-губернатор.
   10 Зачеркнуто: подонков
   11 Прогресс и бедность
   12 Зачеркнуто: замолчен
   13 Институт земских начальников учрежден законом 12 июля 1889 г. для создания твердой правительственной власти с судебными и административными функциями. В административные входил в первую очередь надзор за органами крестьянского сословного управления.
  
   В. В. Егорову.
   (О разводе)
   1902 г. Января 20
   Вы спрашиваете, на чем основано правило: мужу иметь одну жену и жене одного мужа, и находите, что отступление от этого правила может не представлять ничего дурного.
   Ваше недоумение совершенно справедливо, если признавать правила о том, что мужу должно иметь одну жену и жене одного мужа, за правило религиозное, т. е. основное, абсолютное, не подлежащее исключениям. Но правило это не основное религиозное, а выводное из основного религиозного правила: любви к ближнему, поступания с ним так же, как хочешь, чтобы поступали с тобою; точно так же правило не воровать, не быть праздным, а работать (не работающий пусть не ест). Все эти правила, как и многие другие, суть указания мудрых религиозных учителей о том, что в практической жизни в различных отношениях вытекает из основного правила. В имущественном отношении вытекает правило не красть, в отношении способов кормиться -- правило самому трудиться, а не пользоваться трудами других, в отношении столкновений между людьми правило не мстить, не воздавать обидчику тем же, а терпеть и прощать, в отношении половом: держаться мужу одной жены и жене одного мужа.
   Религиозный учитель говорит, что, поступая так во всех этих отношениях, будет хорошо и лучше, чем поступать так, как принято в мире, что если бы и могли быть случаи, в которых неследование этим правилам не производило бы никакого зла, все-таки лучше следовать им, потому что отступление от этих правил производило и производит неисчислимые бедствия. Кроме того, и само правило это обосновано тем, что, имея одну жену и одного мужа, человек более приближается к христианскому идеалу целомудрия, чем отступая от него.
   Желаю вам, как молодому человеку, наибольшего приближения к этому идеалу и всего истинно хорошего, состоящего только в внутреннем совершенствовании.
  
   Группе шведских писателей и ученых.
   (О Нобелевской премии)
   1902 г. Января 22/февраля 4.
   Я был очень доволен, что Нобелевская премия не была мне присуждена. Во-первых, это избавило меня от большого затруднения -- распорядиться этими деньгами, которые, как и всякие деньги, по моему убеждению, могут приносить только зло; а во-вторых, это мне доставило честь и большое удовольствие получить выражение сочувствия со стороны стольких лиц, хотя и незнакомых мне лично, но всё же глубоко мною уважаемых. [...]
  
   Нобелевские премии впервые распределялись в 1901 г. Литературная премия была присуждена Шведской академией наук французскому поэту, представителю философской лирики, Сюлли Прюдому (1839--1907).
   По этому поводу группа шведских литераторов и ученых прислала Толстому адрес-протест следующего содержания (перевод с французского): "Ввиду впервые состоявшегося присуждения Нобелевской премии в литературе мы, нижеподписавшиеся писатели, художники и критики Швеции, хотим выразить Вам наше преклонение. Мы видим в Вас не только глубоко чтимого патриарха современной литературы, но также одного из тех могучих и проникновенных поэтов, о котором в данном случае следовало бы вспомнить прежде всего, хотя Вы, по своему личному побуждению, никогда не стремились к такого рода награде. Мы тем живее чувствуем потребность обратиться к Вам с этим приветствием, что, по нашему мнению, учреждение, на которое было возложено присуждение литературной премии, не представляет в настоящем своем составе ни мнения писателей-художников, ни общественного мнения. Пусть знают за границей, что даже в нашей отдаленной стране основным и наиболее сильным искусством считается то, которое покоится на свободе мысли и творчества".
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу.
   (О решении земельного вопроса)
   1902 г. Апреля 5
   [...] Хотелось мне еще разъяснить Вам некоторые изложенные мною мысли, чего я не мог сделать в письме, надеясь, что если Вы и не разделяете моих взглядов, Вы поймете меня и посмотрите на мои предположения не как на плод фантазии непрактического человека -- как, я уверен, в лучшем случае, смотрят на меня в правительственных кругах, -- а как на результат серьезной и продолжительной работы мысли, пришедшей к убеждению, что для спасения самодержавия от полного крушения есть только одно средство: усвоение правительством тех передовых целей, к которым стремится человечество, и ведение с помощью своей власти к этим целям своего народа. Передовая же цель, к которой всегда стремился и стремится русский народ, по моему убеждению, есть освобождение земли от права частной собственности. Об этом предмете было много писано и теперь пишется, но разработан этот вопрос самым основательным образом Henry George'eм1 в его большом сочинении "Progress and Poverty"2 и в более сжатом "Social Problems".3 Вопрос этот, по моему мнению, стоит на той же самой точке необходимости разрешения его, на которой стоял в первой половине прошлого столетия вопрос крепостного права и рабства. Но не только разрешение, но разъяснение этого вопроса в наше время задерживается тем, что богатые и вообще частные землевладельцы в Европе и Америке, составляющие правительство, старательно замалчивают его и не дают ему хода в правительственных сферах. Так что разрешение вопроса возможно только в России при самодержавной власти, и в России же особенно нужно и важно, так как большая часть русского народа занята земледельческим трудом, главной помехой для которого служит отсутствие земли или неравномерное распределение ее. План Henry George'a, называемый Single tax system,4 как Вы, вероятно, знаете, очень прост и удобоисполним, состоя в том, что вся земля оценивается по приносимой ею ренте, и рента эта уплачивается владельцами земли правительству и составляет все доходы государства, заменяя этим все другие подати.
   Так что я очень легко могу себе представить, как по высочайшему повелению учреждается главное учреждение уничтожения земельной собственности и по губерниям -- комитеты, которым поручена оценка земли и другие подробности. А какое бы величайшее благо сделал не только своему народу, но и всему миру тот русский царь, который предпринял бы такое дело. И как обеспечен бы был такой царь от всяких социалистических волнений и революционных козней! Как бы твердо он чувствовал себя, опираясь на лучших людей своего народа и на народные массы, которые ожидали бы от него осуществления своих заветных и самых законных желаний: права каждого человека кормиться с земли, данной Богом не некоторым, а всем людям без исключения.
   Таковы мои убеждения, но, как я и писал, очень может быть, что я ошибаюсь, и есть другие передовые цели, к достижению которых стремится человечество, и они должны стать целью, преследуемой правительством. Это может быть, но одно никак не может быть -- это то, чтобы правительство, продолжая теперешнюю систему -- поддерживать отжившее и, не став впереди своего народа, указывая ему цели, достижение которых дает ему истинное благо, чтобы такое правительство могло существовать еще долго.
   Вчера пришло известие об убийстве Сипягина.5 Событие это ужасно, главное, той злобой, ненавистью, мстительностью, которые оно неизбежно вызовет в людях, но оно было неизбежно и обещает только еще худшие бедствия, если правительство не изменит совершенно свой курс. Добрый порядок может быть основан только на разумном согласии и любви, а на насилии, казнях, мести ничего не может быть основано, кроме таких же насилий, жестокостей, мести, которые могут быть отсрочены, но неизбежно придут в свое время.
   Простите, что утрудил Вас таким длинным письмом, но мне хотелось, чтобы Вы понимали мои мотивы, и, кроме того, я взволнован и своей слабостью -- пишу лежа -- и, главное, ужасным событием убийства Сипягина, предвещающим всё большее и большее озлобление и зверства с обеих сторон, тогда как так легко избежать этого.
   Прощайте. От всей души желаю Вам всего хорошего в Вашей личной и, главное, духовной жизни.
  
   1 Генри Джордж (1839--1897), американский буржуазный экономист.
   2 "Прогресс и бедность". Русский перевод С. Д. Николаева, второе издание. СПб. 1906.
   3 "Общественные задачи". Русский перевод С. Д. Николаева, с предисловием Толстого, М. 1907.
   4 система единого земельного налога,
   5 Дмитрий Сергеевич Сипягин (1853--1902), с 1900 г. министр внутренних дел, реакционер, жестоко подавлявший рабочее движение и волнения учащихся. Убит 2 апреля 1902 г. С. В. Балмашевым.
  
   П. А. Буланже.
   (О превращении трудностей в благо)
   1902 г. Апреля 11
   О, как мне вас жалко, милый Павел Александрович, но не за то, что внешние условия вам тяжелы, а за то, что вы не можете сделать эти тяжелые условия для себя благом. Правда, что это тяжело. Я был старше вас и не мог это делать, но теперь знаю, что это можно, и успеваю в этом большей частью. Или внешние условия дают нам радость удовлетворения, или представляют из себя препятствия, вызывающие усиленную работу. И то и другое хорошо. Надо только быть уверенным, что всякие условия могут быть побеждены внутренней работой. А то мы сердимся на пол, о который убились, и заняты им, а не собой, хотим наказать его, к нашему чувству примешивается злоба, и тогда начинается страдание, и не говорите про последствия, про то, как это отражается на детях. Последствий наших поступков мы никогда не можем знать. Будем заботиться только о том, чтобы поступки были хорошие. А чтобы они были хороши, надо, чтобы они были руководимы любовью, если же и не любовью, то, по крайней мере, чтобы в них не было зла, злого чувства. А чтобы подавить это чувство злое, надо думать не о том, что неприятно, а только о себе.
   Простите за поучение, которое не имею права делать, но которое часто делаю сам себе и с успехом. И потому хотелось сообщить вам рецепт. [...]
  
   Ответ на письмо П. А. Буланже от 7 апреля 1902 г., в котором он писал о трудностях своей семейной жизни.
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу.
   (О решении земельного вопроса)
   1902 г. Апреля 25 -- мая 1
   На днях получил Ваше длинное и интересное письмо. Оно мне было очень приятно, но некоторые суждения вызвали во мне желание высказаться о том, в чем я несогласен с Вами и что для меня особенно дорого.
   Во-первых, Вы, называя меня большим идеалистом на основании того проекта, который я предлагаю, в сущности делаете то самое, что должны сделать все советчики государя, ознакомившись с моею мыслью, т. е. признать меня дурачком, не понимающим того, о чем он говорит. Отношение ко мне большинства людей, даже хорошо расположенных, напоминает мне одно место из одного из романов Диккенса, кажется "Hard Times",1 где выводится на сцену умный и серьезный человек, механик, сделавший замечательное открытие, но который именно потому, что он очень замечательный изобретатель, считается своим добродушным, веселым другом за человека, который ничего не понимает в жизни и за которым, как за ребенком, надо ухаживать, чтобы он не наделал величайших глупостей, и слова которого, если он говорит о чем-нибудь вне своей специальности, принимаются этим добродушным другом с снисходительной улыбкой к наивности человека, ничего не знающего в жизни, кроме своих изобретений.2 Комизм этого положения состоит в том, что добродушный друг не сделал того простого рассуждения, что если механик сделал важные изобретения, то он, очевидно, умен. Если же он умен, то так же очевидно, что он не станет говорить и в особенности утверждать то, чего он не знает и чего он не обдумал.
   Я чувствую всю неловкость и нескромность этого сравнения, но не могу воздержаться от него, так оно верно показывает всю неправильность отношения общества вообще к суждениям людей, отличающихся чем-нибудь от всех других. Отношение это тем более распространено, что оно увольняет людей от вникания в смысл того, что говорят эти люди. "Он поэт, он механик, он идеалист", и потому нечего и разбирать смысл того, что он говорит. От этого-то и существует то странное мнение и даже обычай определять на места, требующие наибольших дарований и ума, всяких Ивановых, Петровых, Зенгеров,3 Плеве4 и т. п., имеющих только то достоинство, что они ничем не отличаются от других людей. Это во-первых. Во-вторых же, то, что мне кажется, -- о чем я очень жалею, -- что Вы не читали и не знаете сущность проекта Джорджа. Крестьянское сословие не только не будет противиться осуществлению этого проекта, но примет его как осуществление желания многих поколений своего сословия.
   Сущность проекта ведь в том, что земельная рента, т. е. излишек ценности земли в сравнении с землей самой низкой доходности и зависящий не от труда человека, а от природы или местонахождения земли, употребляется на подати, т. е. на общие нужды, т. е. общий доход употребляется на общее дело. По этому проекту выходит только то, что если Вы владеете в Боржоме,5 а я в Тульской губернии известным количеством земли, то земли этой никто у меня не отымает, а я только обязан платить за нее ренту, которая всегда ниже доходности. Не знаю как в Боржоме, но в Крапивенском уезде Тульской губернии рента земли будет рублей 5, наемная же плата теперь рублей 10, и потому владелец 1000 десятин, обязанный платить в казну 5000 рублей, если он не будет в состоянии этого сделать, что, вероятно, произойдет для 9/10 помещиков, откажется от этой земли, и крестьяне, платящие по 10 рублей за наем, очевидно, с радостью расхватают ее по 5 рублей и будут держать ее из поколенья в поколенья, так что большая масса крестьянства ни в каком случае не может не сочувствовать этому проекту и будет всегда на стороне его.
   Вот в грубых чертах сущность проекта Генри Джорджа. Это во-вторых. В-третьих же, то, что мера эта не проведена ни в Европе, ни в Америке, не только не доказывает, что она не может быть проведена в России, но, напротив, указывает на то, что именно в России, благодаря самодержавию, она только и может быть проведена. В Европе и Америке землевладельцы, составляющие большую часть правительства, никогда в своих интересах не допустят освобождения земли от права собственности, но и там уже видно движение в этом направлении, а в Австралии и Новой Зеландии уже есть осуществление этой меры. Кроме этого, мера эта особенно важна в наше время для всё еще земледельческой России, несмотря на то, что Витте,6 Ковалевский,7 Менделеев8 и другие старательно хотят направить ее на путь капитализма и фабричного производства.
   Это в-третьих. В-четвертых же, Вы пишете, что "для осуществления этой грандиозной идеи нужен был бы царь-богатырь, вроде Петра Великого и другие сотрудники, чем те, которыми может располагать Николай II". Я же думаю, что для осуществления этой идеи не нужно никакого особенного богатырства, тем менее такого распутного и пьяного, как богатырство Петра Великого, а нужно только разумное и честное исполнение своей царской обязанности, в этом случае более всего выгодной для самого царя, т. е. для самодержавия, и мне кажется, что Николай II с своим, как все говорят, добрым сердцем, вполне мог бы осуществить ее, если бы только понял всю ее важность для себя и, главное, для всего народа.
   Что касается до сотрудников, то само собой разумеется, что проведение этой меры немыслимо с теми трупами чиновников, которые тем более трупы, чем выше они стоят на иерархической лестнице чиновничества, и что вся эта компания вроде Победоносцевых, Ванновских, Чертковых9 должна быть устранена от всякого участия в этом деле. Сотрудниками же, способными, честными, рвущимися к настоящему делу, которое они могут полюбить, полна Россия. Это в-четвертых.
   То же, что Вы говорите о необходимости реформ во всех областях управления, о зловредности чиновничества, о всеобщей страсти к наживе, о всяких "панамах"10, непосильном милитаризме, о распущенности нравов, -- всё это само собой уничтожится из среды правительства, как только будут выкинуты из него люди беспринципные, ищущие только своего возвышения и выгоды, и будут призваны к великому делу люди, которые будут любить его. Так что я не только не согласен с Вами, что возможность спасти самодержавие состоит в разных заплатах, как ответственность министров (перед кем?), переформирование и оживление высших учреждений государственного совета, министерств и тому подобное но, напротив, думаю, что эта иллюзия возможности исправить дело нашиванием новых заплат на старое рубище есть самая губительная из иллюзий, поддерживающая тот невозможный порядок вещей, среди которого мы живем теперь. Всякое такое переформирование без внесения высшей идеи, во имя которой люди могут с одушевлением и самоотверженно работать, будет только bonnet blanc et blanc bonnet.11 Вообще осуществление моей, кажущейся Вам столь неосуществимой, идеи без всякого сравнения возможнее, чем то, что делается теперь -- поддержание отжившего самодержавия без всякой высшей идеи, а только самодержавия для самодержавия.
   Говоря о проведении такой меры посредством насилия власти, я говорю не с своей точки зренья, при которой я считаю всякое, хотя бы и кажущееся нам благодетельным, насилие противным тому христианскому учению, которое я исповедую, но с точки зренья людей, во что бы то ни стало хотящих отстоять отжившее и губительное как для самодержца, так и для народа самодержавие и дать ему наилучшее оправдание.
   Простите, что так длинно пишу Вам о предметах, в которых едва ли мы можем быть согласны, но Ваше письмо, затрагивая самые дорогие и долго занимавшие меня вопросы, вызвало во мне необходимость высказаться. [...]
  
   1 "Тяжелые времена",
   2 Толстой ошибся: "кузнец и механик" Даниель Дойс, "известный всем, как человек с изобретательным умом", выведен Диккенсом не в "Тяжелых временах", а в "Крошке Доррит". Друг Дойса -- мистер Мигльс.
   3 Григорий Эдуардович Зенгер (1853--1919), филолог, министр народного просвещения после ухода П. С. Ванновского. Пытался провести реформу высшей школы.
   4 Вячеслав Константинович Плеве (1846--1904), министр внутренних дел после убийства Д. С. Сипягина, крайний реакционер.
   5 Имение Николая Михайловича было в Боржоме.
   6 Сергей Юльевич Витте (1849--1915), министр финансов, проводивший политику в интересах крупной буржуазии.
   7 Максим Максимович Ковалевский (1851--1916), социолог, профессор права.
   8 Дмитрий Иванович Менделеев (1834--1907), химик. Был горячим поборником развития в России отечественной промышленности.
   9 Михаил Иванович Чертков. См. прим. 12 к письму  204.
   10 Имеется в виду Панамский канал, который различные капиталистические компании строили в течение 34 лет (1880--1914). Невероятное мошенничество, подкуп, растраты связаны с историей этого канала.
   11 всё одно и то же. Французская поговорка: "C'est bonnet blanc et blanc bonnet". Буквально: "Это колпак белый и белый колпак".
  
   C. Н. Толстой.
   (О воспитании детей)
   1902 г. Мая 15
   Милая Соня, я очень рад был серьезно поговорить с Илюшей1 о воспитании детей. То, в чем мы с ним несомненно согласны, но что только отрицательно, это то -- что надо детей учить как можно меньше. Это потому, что если дети вырастут не научившись чему-нибудь, -- это далеко не так опасно, как то, что случается почти со всеми детьми, особенно, когда матери, не знающие тех предметов, которым обучаются дети, руководят их воспитанием, -- именно то, что они получают indigestion2 учения и потому отвращение к нему. Учиться, и успешно, может ребенок или человек, когда у него есть аппетит к изучаемому. Без этого же это вред, ужасный вред, делающий людей умственными калеками. Ради Бога, милая Соня, если ты и не вполне согласна со мной, поверь мне на слово и поверь, что если бы это не было делом такой огромной важности, я бы не стал писать тебе об этом. Поверь, главное, своему мужу, который вполне разумно смотрит на это.
   Но тут обычное возражение: если дети не будут учиться -- чем они будут заняты? Бабками и всякими глупостями и гадостями с крестьянскими ребятами? При нашем барском устройстве жизни возражение это имеет разумный смысл. Но разве необходимо приучать детей к барской жизни, т. е. тому, чтобы они знали, что все их потребности кем-то как-то удовлетворяются, без малейшего их участия в этом удовлетворении? И поэтому я думаю, что первое условие хорошего воспитания есть то, чтобы ребенок знал, что всё, чем он пользуется, не спадает готовым с неба, а есть произведение труда чужих людей. Понять, что всё, чем он живет, есть труд чужих, не знающих и не любящих его людей -- это уж слишком много для ребенка (дай Бог, чтобы он понял это, когда вырастет), но понять то, что горшок, в который он мочился, вылит и вымыт без всякого удовольствия няней или прислугой, и так же вычищены и вымыты его ботинки и калоши, которые он всегда надевает чистыми, что всё это делается не само собой и не из любви к нему, а по каким-то другим, непонятным ему причинам, это он может и должен понять, и ему должно быть совестно. Если же ему не совестно, и он продолжает пользоваться этим, то это начало самого дурного воспитания и оставляет глубочайшие следы на всю жизнь. Избежать же этого так просто: и это самое я, говоря высоким слогом, с одра смерти умоляю тебя сделать для твоих детей. Пусть всё, что они в силах сделать для себя -- выносить свои нечистоты, приносить воду, мыть посуду, убирать комнату, чистить сапоги, платье, накрывать на стол и т. п. -- пусть делают сами. Поверь мне, что как ни кажется ничтожным это дело -- оно в сотни раз важнее для счастья твоих детей, чем знание французского языка, истории и т. п. Правда, при этом возникает главная трудность: дети делают охотно только то, что делают их родители, и потому умоляю тебя (ты такой молодец и, я знаю, можешь это) -- сделай это. Если Илья и не будет делать этого (хотя можно надеяться, что да), то это не помешает делу. Ради Бога, для блага своих детей обдумай это. Это сразу достигает двух целей: и дает возможность меньше учиться, самым полезным и естественным образом наполняя время, и приучает детей к простоте, труду и самостоятельности. Пожалуйста, пожалуйста, сделай это. Будешь радоваться с первым месяцем, а дети еще больше. Если к этому можно прибавить земельную работу, хотя бы в виде огорода, то это хорошо, -- но из этого большей частью выходит игрушка. Необходимость ходить за собой и выносить свои нечистоты признана всеми лучшими школами, как Bedales, где сам директор школы принимает в этом участие.
   Поверь мне, Соня, что без этого условия нет никакой возможности нравственного воспитания, христианского воспитания, сознания того, что все люди братья и равны между собой. Ребенок еще может понять, что взрослый человек, его отец -- банкир, токарь, художник, управляющий, который своим трудом кормит семью, может освободить себя от занятий, лишающих его возможности посвятить всё время своему добычному труду. Но как может объяснить себе ребенок, ничем еще не заявивший себя, ничего еще не умеющий делать, то, что другие делают для него то, что ему естественно делать самому?
   Единственное объяснение для него есть то, что люди разделяются на два сословия -- господ и рабов, и, сколько бы мы ни толковали ему словами о равенстве и братстве людей, условия всей его жизни, от вставания до вечерней еды, показывают ему противное.
   Мало того, что он перестает верить в поучения старших о нравственности, он видит в глубине души, что все поучения эти лживы, перестает верить и своим родителям и наставникам и даже самой необходимости какой бы то ни было нравственности.
   Еще соображение: если невозможно сделать всё то, о чем я упоминаю, то, по крайней мере, надо заставлять детей делать такие дела, невыгода неисполнения которых тотчас же для них была бы чувствительна: например, не вычищено, не высушено гуляльное платье, обувь -- нельзя выходить, или не принесена вода, не вымыта посуда -- негде напиться. Главное, при этом не бойтесь rіdіcul'а.3 Девять десятых дурных дел на свете делается потому, что не делать их было бы ridicule.
  
   Софья Николаевна Толстая, рожд. Философова (1867--1934) -- с 1888 г. жена Ильи Львовича Толстого.
  
   1 И. Л. Толстой -- сын Л. Н. Толстого
   2 пресыщение
   3 смешного.
  
   К. Г. Халилееву.
   (О благодетельности страданий и приближения к смерти)
   1902 г. Сентября 22
   Я получил ваше письмо, Константин Григорьевич, и очень рад, что могу ответить на ваш вопрос.
   По моему убеждению, не рассудочному, но выведенному из опыта длинной жизни, -- сущность жизни человека -- духовная: человек есть дух, частица божества, заключенная в известные пределы, сознаваемые нами материей; и жизнь духа не подлежит никаким стеснениям, тем менее страданиям, -- она всегда равномерно растет, расширяя те пределы, в которых заключена. Людям же свойственно поддаваться обману, иллюзии о том, что сущность нашей жизни в тех пределах, которые ее ограничивают, т. е. в материи.
   И тогда, под влиянием этой иллюзии, мы смотрим на матерьяльное страдание и в особенности на болезнь и смерть, как на несчастие; тогда как все матерьяльные страдания (всегда неизбежные, как и самая смерть) только разрушают пределы, стесняющие наш дух, и, уничтожая иллюзию нашей матерьяльности, возвращают нас к свойственному человеку сознанию своей жизни в духовном, а не матерьяльном существе. Чем больше страдание матерьяльное, чем ближе самая кажущаяся большим страданием смерть, тем легче и неизбежнее приводится человек к освобождению от иллюзии матерьяльной жизни и к признанию ее в духе. Сознавая же жизнь свою в духе, человек, правда, не получает тех острых наслаждений, которые дает матерьяльная животная жизнь, но чувствует свою полную свободу, неуязвимость, неистребимость, чувствует свое единение с Богом, с основною сущностью всего, -- причем смерть не существует или смерть становится только избавлением и возрождением. И тот, кто испытал это состояние, не променяет его ни на какие матерьяльные наслаждения. Я говорю это потому, что с необыкновенной силой и ясностью испытал это во время болезни. Выздоравливая, я испытывал 2 противоположные чувства: одно -- радость оживающего животного и -- сожаление духовного существа о потере, заглушении той ясности духовного сознания, которое было во время болезни. Но, несмотря на все вступившие при выздоровлении в силу соблазны мирской жизни, знаю верно, что моя болезнь была для меня величайшим благом. Она дала мне то, чего не могли дать ни мои рассуждения, ни суждения других людей. И то, что она мне дала, я уже не потеряю никогда и унесу с собой. Но кроме болезни, вспоминая всю мою жизнь, я вижу ясно, что всё и очень многое, что мучило меня, было для меня истинным благом, сбивая меня с пути искания матерьяльного и натыкая на приобретение истинного духовного блага. Недаром мудрость народная говорит о болезнях, пожарах и всем том, что не от воли людской, -- Бог посетил. Нет хуже положения для достижения истинного блага, как то самое, чего люди желают себе и другим: здоровья, богатства, славы.
   Дай Бог вам почувствовать всю благодетельность страданий и приближения к смерти, неизбежной смерти. Правда, что для этого нужно верить в свою духовную сущность, частицу Бога, не подлежащую никаким изменениям или умалениям, тем менее страданиям или уничтожению, но по письму вашему мне думается, что вы должны верить в это, или если не верите еще, то придете к этой вере. Помогай вам Бог, прежде всего тот, который в вас.
  
   Ответ на письмо К. Г. Халилеева от 11 сентября 1902 г. Тяжело больной туберкулезом, Халилеев писал Толстому, что не нашел в его религиозных произведениях ответа на вопрос, почему одни, "беззаконные", живут и преуспевают и за что он вынужден терпеть "ненужное, незаслуженное, жестокое страдание", за что разбивается жизнь его, жены, детей: "какой же принцип (закон ли, или еще как назвать) заложен в нашей жизни; торжествует ли добро, берет ли верх зло, или же царит направление слепой лошади?"
  
   Н. В. Ченцову.
   (Об отказе от воинской службы)
   1902 г. Сентября 26
   Рассуждение о том, что во имя пользы, которую можно принести в будущем, можно совершить поступок, который сам считаешь дурным, совершенно ложно. Bo-1-x потому, что соображения о пользе не имеют ничего общего с нравственными требованиями человека и потому не могут влиять на них; во-2-х, и главное, потому, что будущее вне нашей власти и нам неизвестно; настоящее же одно важно и составляет сущность жизни. Всё это так, но этим не решается вопрос о том, как вам поступить. Решить этот вопрос может только ваше сознание. Сознание преступности участия в убийстве может быть так сильно, что вы будете чувствовать невозможность согласиться на такое участие. Если же есть сомнение, колебание, то лучше поступить в солдаты, чем по одному рассуждению отказаться от военной службы и потом раскаяться в своем хорошем поступке. Такое раскаяние хуже всего. Оно извращает всё мировоззрение человека. И потому мой совет: если вы можете поступить на военную службу, поступайте. Отказывайтесь же от военной службы только тогда, когда всем существом своим перед Богом, а не перед людьми, перед которыми вы хотите выказать себя, почувствуете, что вы не можете этого сделать, как не можете поднять 30-ти пудов. И не думайте, что главное дело для вас в том -- поступить в солдаты или отказаться. Главное дело для вас и для всякого человека всегда и теперь в том, чтобы выработать в себе такое мировоззрение, такую веру, при которых нельзя бы было делать дурных поступков, в том числе и участвовать в военной службе. Вот это-то дело установления в себе ясного и твердого религиозного сознания я и советую вам всегда, и особенно теперь, не переставая, делать. Достигается же это установление твердого и ясного мировоззрения не столько (хотя и очень полезным) чтением религиозно-философских сочинений, т. е. общением с прежде жившими религиозными людьми, сколько углублением в самого себя, искренней поверкой не перед людьми, а перед Богом своих чувств и убеждений. Представьте себе, что вы через сутки наверно умрете, и спросите себя, что бы вы сделали в таких условиях: огорчите ли родителей своим отказом от военной службы, или, несмотря на огорчение родителей, вcе-таки откажетесь.
   И то, что вы решите в таких условиях, то и будет лучшим решением.
   Кроме того, советую вам помнить слова, сказанные Христом ученикам, когда он послал их: "И не думайте о том, что вы будете говорить, когда вас поведут к судьям и правителям, дух божий будет говорить в вас". Надо только, чтобы дух божий жил в нас. Надо разжигать его в себе. И тогда он, этот дух, скажет то, что должно.
   Знаю, что вам очень трудно, и всей душой сочувствую вам и желаю, чтобы вы поступили наилучшим перед Богом и своею совестью образом.
   [...] старайтесь решать вопрос только для себя, а не для людского мнения. Предположите, что никто не только не похвалит вас за ваш отказ, но все осудят вас. Как вы тогда решите? И это решение будет правильно.[...]
  
   Ответ на письмо от 20 сентября 1902 г., в котором Николай Вениаминович Ченцов писал о своих колебаниях, вызванных предстоявшим призывом на военную службу.
  
   А. З. Воинову.
   (О вере-доверии)
   1902 г. Октября 11
   Ваше согласие с главными пунктами моего верования, выраженного в ответе Синоду, очень было мне радостно. Я очень дорожу духовным общением с магометанами. Учение Тариката и Софиев мне известно. Учение это очень высокое, но, по моему мнению, недостаток его состоит в том, что по этому учению сознание в себе Бога допускается только для некоторых людей, вследствие особенного для этого приготовления постом и молитвою, тогда как сознание в себе Бога есть свойство всякого человека, так как душа человека есть частица божества. Само собой разумеется, что воздержание, нравственная жизнь, мысли о Боге содействуют более чистому и живому сознанию в себе Бога, но ни один человек -- хотя бы самый развратный -- не лишен в некоторые минуты этого сознания.
   Тоже не могу согласиться с вашим пониманием веры. То, что вы называете верою, есть доверие, т. е. что я признаю справедливым всё то, что мне скажет известный человек; на этом доверии основаны все ложные веры.
   Если я родился среди чувашей или индейцев и доверяю всему тому, что мне говорят их учителя, это не вера, а доверие, и основанных на таком доверии вер тысячи противуположных одна другой. От таких вер всё зло в мире.
   Истинная же вера есть только одна та, которая признает существование высшего начала, Бога, от которого я исшел, к которому приду, которым живу и часть которого составляю. Все верят в это, хотя и не умеют выразить этого и не могут определить, что такое это начало и каким образом я связан с ним.
   Знание отличается от веры тем, что знаем мы одним рассудком и поэтому можем определить словами предмет знания; верим же всем духовным существом нашим и, хотя более уверены в предметах веры, чем в предметах знания, не можем словами определить предмета веры. [...]
  
   Печатается по копировальной книге  5, лл. 70--71. Об автографе см. ниже. Опубликовано в переводе на немецкий язык в книге П. И. Бирюкова "Tolstoi und der Orient", Leipzig, 1925, стр. 108--109.
   Асфендиар Заянетдинович Воинов (1855--1913) -- уроженец с. Старый Мастяк, Хвалынского у. Саратовской губ., эмигрировавший в Турцию; принял турецкое подданство. Много лет занимал должность волостного писаря. Написал ряд статей по религиозным вопросам (остались в рукописи). В 1914 г. все его бумаги, в том числе и письма к нему Толстого, сгорели в Стамбуле. Умер Воинов в Аравии.
   Ответ на письмо Воинова (Константинополь) от 29 сентября 1902 г. (опубликовано в переводе на немецкий язык в указанной выше книге П. И. Бирюкова).
  
   А. З. Воинову.
   (О том, что религию надо проверять разумом)
   1902 г. Ноября 11
   Сделаемся чувашами и послушаем двух -- не пророков (пророков никаких не бывает), а людей. Один говорит чувашину: чувствуешь ты в себе что-либо, кроме своего тела? Всякий чувашин ответит, что чувствует нечто духовное, мыслящее, любящее. Тогда мы его спросим: всемогущее ли это духовное существо, которое ты в себе чувствуешь? Чувашин скажет, что нет, что он чувствует, что это существо ограниченное. Тогда мы скажем ему: но если это существо, которое ты сознаешь в себе, ограничено, то должно быть такое же существо неограниченное. Вот это-то неограниченное существо и есть Бог, которого сущность ты чувствуешь в себе ограниченной и которое, как неограниченное существо, обнимает тебя так, что ты находишься в нем.
   Так скажет первый человек, не утверждая про себя, что он от Бога, что он пророк, а только утверждая то, что каждый знает и может наблюдать в самом себе.
   Другой же, Магомет, начнет с того, что скажет: верьте мне, что я пророк и что всё, что я вам буду говорить и что написано в моем коране, всё это истинная правда, открытая мне самим Богом. И станет излагать всё свое учение. На это, если только чувашин не совсем дурак (а из них много есть умных), скажет: да почему же я вам поверю, что всё, что вы говорите, от Бога. Я не видал, как вам Бог передавал свою истину, и не имею никаких доказательств того, что вы пророк, тем более, что я знаю, мне сказывали, что есть таосисты, буддисты, брамины, шинтоисты, мормоны, у которых точно такие же пророки, как вы, и которые точь-в-точь то же говорят про себя, что и вы.
   Так что то, что вы про себя говорите, что вы пророк, никак не может меня убедить в том, что всё то, что вы сказали и что написано в коране, истинная правда. То, что вы летали на седьмое небо, меня нисколько не убеждает, потому что я не видал этого, то же, что написано в коране, не совсем ясно, а часто запутанно, многословно, произвольно и даже исторически неверно, как я слыхал от людей. Убедить меня может только то, что я сам сознаю и могу проверить рассуждением и внутренним опытом. Так скажет умный чувашин на слова второго человека и я думаю, что будет совершенно прав.
   Так вот, любезный брат, что я думаю о магометанстве. Оно будет очень хорошим учением и совпадет с учением всех истинно религиозных людей только тогда, когда откинет слепую веру в Магомета и коран, а возьмет из него то, что согласно с разумом и совестью всех людей. Простите, если моими словами оскорбил вас. Истину нельзя говорить вполовину, надо говорить всё, или ничего.
  
   Г. С. Шопову.
   (О 7 ступенях духовной жизни)
   1902г. Декабря 13
   Спасибо вам, дорогой Шопов, что часто пишете и даете такие хорошие вести.
   Мне очень приятно видеть ваш энтузиазм и живую надежду на скорое торжество истины, но, пройдя уже тот путь, который вы проходите, мне хочется сказать вам о тех опасностях, которые встречаются на этом пути. Я, по крайней мере, с тех пор, как родился к новой истинной жизни, перешел следующие ступени:
   1) Восторг познания истины.
   2) Желание и надежда осуществить ее сейчас.
   3) Разочарование в возможности быстрого осуществления истины во внешнем мире и надежда осуществить ее в себе, в своей жизни.
   4) Разочарование в возможности осуществления ее даже в своей жизни.
   5) Попытки примирения истины с мирской жизнью, компромиссы.
   6) Отвращение перед компромиссами и отчаяние или хотя сомнение в истинности учения.
   и 7), наконец, сознание того, что ты не призван изменить мир во имя истины, не можешь даже в своей жизни осуществить истину, как бы тебе хотелось, но можешь, не заботясь о том, что делается в мире (это сделает Бог), не заботясь и о том, насколько ты представляешься последовательным людям, можешь, по мере своих сил, перед Богом осуществлять истину, т. е. исполнять его волю.
   И это одно дает полное спокойствие. Ступени эти, мне кажется, проходит каждый человек, возрождаясь к жизни. И опасности на каждой из этих ступеней вы увидите сами.[...]
  
   Ответ на письмо Г. С. Шопова от 12 ноября 1902 г., в котором он писал о своей деятельности по распространению изданий Черткова и журнала религиозного направления "Ново слово", издававшегося в Софии под редакцией С. Ничева. Шопов рассказывал также о большом интересе, который проявляет болгарский трудовой народ к Толстому в связи с его отлучением от церкви.
  
   С. Т. Семенову.
   (О пользе жизни в деревне)
   1902 г. Декабря 23
   Получил ваше письмо, и то, что вы пишете о вашем охлаждении и разочаровании в деревенской жизни после возмутительного суда над вами, очень огорчило меня. Претерпевый до конца спасен будет. Как часто я видел на своей жизни и на жизни других людей, что стоило потерпеть, подержаться еще немного, не изменяя своего положения, и положение из особенно тяжелого делалось особенно радостным; видел же, напротив, что, не выдержав и изменив положение, оно становилось не более легким, а более трудным. Есть тысячи людей, которые в городе, в нашем цивилизованном, развращенном городе, могут проявлять и проявляют ту же деятельность, которую можете проявлять и вы; в деревне же вы один, и, как ни трудна ваша деятельность, она незаменима. Щедрин говорил, что в городе на вопрос о том, что вы думаете о матушке Казанской, вы можете отвечать: пасс. В деревне же от вас потребуют категорического ответа, но зато ваш "пасс" в городе никому не откроет ничего нового, категорический же ответ в деревне отзовется и оставит следы во многих умах и сердцах. Но не только в этом, в сотнях других отношений жизнь ваша в деревне приносила и приносит пользу. Главное же то, что для вас самих эта жизнь была и будет всё более и более полезна: большой долей той свежести и разумности ваших писаний вы обязаны той среде, в которой вы жили. Мой совет -- крепитесь и продолжайте ту хорошую жизнь, которой вы жили, и вы увидите, что вам станет не только хорошо, но и лучше, чем прежде.
  
   Сергее Терентьевиче Семенове (1868--1922) -- писатель из крестьян, живший в деревне
  
   Т. Л. Сухотиной.
   (О перенесении страданий)
   1902 г. Декабря 31
   Крепись, моя голубушка Таня; на всякое нам кажущееся несчастье всегда можно смотреть, как смотрят простые, истинно верующие христиане, как на испытание, посылаемое Богом. И, n'en deplaire Ю Nitche et Ю ses disciples,1 -- такое христианское отношение к мирским невзгодам не только не ослабляет деятельности человека, но придает ему огромную, тройную силу: служить себе (в самом высоком духовном смысле), людям и Богу. Это не победа над своими страстями -- отречением от всего того, что не в их власти -- стоиков, а это есть такое разумное понимание жизни, при котором видишь, что Бог дал нам жизнь для блага и что в ней, кроме блага, ничего другого быть не может, только бы мы умели понимать значение ее и ее различных перемен. Ты сама говоришь, что боялась своей безумной страстности к ребенку, и я думаю, что ты была права, боясь этого. От такого ненормального чувства ничего хорошего не могло выйти ни для него, ни для тебя, ни для окружающих. А разве не несомненно, что у тебя в душе теперь прибавится духовной силы, нужной для жизни, и что ты будешь еще лучше, чем прежде, служить другим людям. Всё это ты знаешь, и надеюсь, что всей душой веришь в это, но, несмотря на то, не можешь не страдать. Хорошо то, что в этом страдании у тебя есть утешение и ты можешь осмыслить его. Смотрю на твой милый портрет над собой2 и по лицу твоему вижу, что минутами ты можешь понять это и найти утешение, а минутами чувство возьмет верх и ты будешь страдать. Но чувство со временем всё будет ослабевать, а сознание смысла жизни и ее невзгод всё более и более крепнет. [...]
  
   1 не в обиду будь сказано Ницше и его последователям,
   2 В спальне Толстого, над его постелью, висел портрет T. Л. Сухотиной работы Ю. И. Игумновой (1898)
  
  
  
  
  
  
   1903
  
  
  
   П. А. Буланже.
   (О богатстве)
   1903 г. Января 13.
   [...] На вопросы, обращенные ко мне об отношении богатства к христианству, имею ответить следующее: не говоря об евангельском учении, богатство просто само по себе, по здравому смыслу, не совместимо с вполне доброю жизнью. Об этом, мне кажется, я довольно обстоятельно высказался в статье "Так что же нам делать?". Деньги, лежащие у меня в кармане, в сундуке, в банке, суть несомненно исполнительные листы на тех, у кого их нет -- на бедных, а держать у себя эти исполнительные листы с тем, чтобы при случае воспользоваться ими, или только, сознавая свою власть, угрожать ими, не есть доброе, а злое дело. Так это без отношения к евангелию, по отношению же к евангелию всё учение, весь дух его говорит о том, что человек не должен заботиться о завтрашнем дне, не должен собирать сокровища на земле, не должен поступать как богач, засыпавший полные житницы, должен быть скорее Лазарем, чем богачом притчи, что блаженны нищие, что горе богатым, что нельзя служить Богу и мамоне, что просящему дай и не требуй назад, и многое другое. Так это выясняется из общего духа учения, в разговоре же с богатым юношей истина эта выражена так точно и несомненно, что, казалось бы, не может быть перетолкована. Сказано: "если хочешь быть совершен, раздай всё имение и тогда приходи ко мне". Лжетолкователи, как за последнюю свою надежду оправдания богатых, хватаются за выражение: "если хочешь быть совершен", но слова "если хочешь быть совершен", значат: "если хочешь быть моим учеником, так как всё учение в том, чтобы быть совершенным, как отец небесный". Другая же попытка оправдания, основанная на словах "невозможное людям возможно Богу", точно так же не основательна, так как слова эти никак не доказывают того, что Бог может сделать то, что и богатый человек спасется, но только то, что кажущаяся невозможной отдача человеком своего состояния делается возможной, когда в душе этого человека проснется живущий в нем Бог.
   Слова же 21-го стиха о том, что богатому невозможно войти в царство божие, окончательно и бесповоротно объясняют основную мысль всей беседы.
   Мне очень совестно писать такие труизмы и доказывать то, что для всякого искренно-религиозного человека, верующего или всё равно не верующего в боговдохновенность евангелия, не подлежит ни малейшему сомнению. [...]
  
   По поводу опубликованного в печати телеграфного ответа Толстого Стеду (см. письмо выше) Буланже от имени корреспондента газеты "Daily News" в письме от 9 января 1903 г. просил Толстого подробнее развить свою мысль.
  
   Полю-Гиацинту Луазону (Paul-Hyacinthe Loyson).
   (Об упреках в нелогичности Толстого)
   1903 г. Января 16.
   [...] Я сожалею, что не могу вам сказать, чтобы суждение наше о моих писаниях было бы вполне правильно. Вы осыпаете меня восхвалениями и в то же время упрекаете в странных пробелах в моих рассуждениях и даже в отсутствии какой-либо основы.
   Все мои критики, с сожалением должен сказать, что вы не составляете исключения, упрекают меня за мои нападки либо против церкви, либо против науки или искусства и в особенности против всякого рода насилия, применяемого правительствами. Одни называют это просто глупостью или безумием, другие -- непоследовательностью и эксцентричностью.
   Мне дают всякого рода лестные эпитеты: гения, реформатора, великого человека и т. д. и в то же время не признают за мной самого простого здравого смысла, чтобы видеть, что церкви, наука и искусство, правительства необходимы для общества в его современном состоянии.
   Это странное противоречие проистекает из того, что мои критики не хотят, при суждении обо мне, отказаться от своей точки зрения и стать на мою, которая, однако, чрезвычайно проста.
   Я не реформатор, не философ, еще менее того апостол. Я только человек, который, прожив очень дурную жизнь, понял, что истинная жизнь заключается лишь в исполнении воли Того, Кто послал меня в этот мир и который, найдя в евангелии основы истинной жизни, отбросил призрачную жизнь и стал жить и может жить лишь согласно этим основам.
   С этой точки зрения ясно, что, когда я нападаю на церковь, правительства, науку, искусство, то делаю это не из удовольствия нападать и не потому, чтобы я не понимал значения, которое им придают люди, но единственно потому, что, находя их большей частью противными исполнению воли Бога, состоящей в установлении царства божия на земле, я не могу их откинуть.
   Для тех, кто только объективно судит о вещах, на основании наблюдений и рассуждений, для тех существование церквей, науки, искусства и особенно правительства должно казаться необходимым и даже неизбежным. Но для того, кто, как я, познал внутреннюю уверенность, вытекающую из религиозного сознания, все эти рассуждения и все эти наблюдения не имеют ни малейшего веса, когда они стоят в противоречии с уверенностью религиозного сознания.
   Я не реформатор, не философ, не апостол, но самое меньшее из достоинств, которое я могу себе приписать и приписываю, это -- логичность и последовательность.
   Упреки, которые мне делают, рассматривая мои идеи с объективной точки зрения, т. е. со стороны их применимости к мирской жизни, подобны упрекам, которые сделали бы земледельцу, вспахавшему и засеявшему зерном местность, за неосторожное отношение к прежде покрывавшим ее кустарникам, траве, цветам и красивым дорожкам. Эти упреки справедливы с точки зрения тех, кто любит деревья, зелень, цветы и красивые дорожки, но упреки эти совершенно ошибочны с точки зрения земледельца, который обрабатывает и засеивает свое поле для того, чтобы себя прокормить.
   Земледелец вполне последователен и логичен и не может не быть таковым, потому что, делая то, что он делает, он это делает, имея в виду определенную и ясную цель -- насытить свое тело. Не делая того, что он делает, он обрекал бы себя на голодную смерть.
   Так же и со мной. Я не могу не быть последовательным и логичным, так как, делая то, что я делаю, я преследую определенную и ясную цель -- питаться духовно. Не делая того, что я делаю, я обрекал бы себя на духовную смерть.
  
   Поль Гиацинт Луазон (р. 1873) -- французский поэт и публицист. В яснополянской библиотеке сохранились некоторые из его драматических (произведении, а также оттиск из журнала с его статьей "L'investiture de TolstoО" "Влияние Толстого".
  
   П. В. Веригину.
   (О единении в любви)
   1903 г. Февраля 9--13
   Долго не отвечал вам, потому что всё хвораю. Равномерно приближаюсь к смерти и озабочен тем, чтобы оставшиеся дни жизни не были проведены дурно и не остались без пользы для людей. В этом великая польза старости и болезни, сторицею выкупающая невыгоды болезни и старости.
   То, что вы пишете мне про духоборов и ваше объяснение бывшего движения, мне кажется совершенно справедливым. Помоги вам Бог, дорогой друг, в том ответственном положении вашего большого влияния на людей не согрешить против них, дав им ложное направление.
   Мой совет, который обдуман перед Богом, и даю вам, любя вас и братьев духоборов, в том, чтобы вам лично как можно больше устранять себя, не высказывая своего мнения о решаемых вопросах в ту или другую сторону, а внушать братьям только одно, чтобы они поступали так, как этого хочет Бог от своих сынов, и, главное, не нарушали бы любовь между собою во имя такого или иного понимания воли Бога. Воля Бога для всех одна: любить его и друг друга, а чтобы быть в состоянии любить его и друг друга, надо отрекаться от себя и во всем уступать друг другу. Самое страшное зло -- это вражда людей, возникающая из различного понимания обязанностей человека по отношению к Богу. Вот против этого советую вам употребить всё ваше влияние.
   Только бы те, которые считают, что не надо пользоваться трудом животных, так же как и те, которые живут оседло земледелием, считали бы возможным любовь и единение между собою, несмотря на различие взглядов, любили бы и помогали чужим, так же, как и своим, и эту любовь ставили бы выше всех соображений, и тогда всё было бы хорошо, и совершилось бы так или иначе и единение во взглядах.
   Коротко сказать: чем больше я живу, чем ближе подхожу к концу, тем для меня очевиднее, что только единое на потребу: установление царства божия, которое достигается любовью людей друг к другу. Любовь же не приходит сама собой, а надо делать усилие, то самое усилие, которым берется царство божие, для того, чтобы вызвать ее в себе.
   Думаю, что вы всё это знаете и чувствуете и действуете в этом духе, и радуюсь этому. [...]
   Простите, дай Бог вам и всем братьям духоборам высшего блага в мире -- единения и любви между собою.
  
   Ответ на письмо Веригина от 12 января н. ст. 1903 г., в котором он подробно описывал жизнь духоборов в Канаде.
  
   К. И. Ландеру.
   (О перемене внешних условий жизни)
   1903 г. Февраля 13.
   Вы спрашиваете моего совета: как быть? Я думаю, что первое и главное, это, не изменяя своего положения, какое бы оно ни было, найти в нем дело, свойственное христианину. Мне бывает очень полезно вспоминать слова Христа, различно выраженные в трех евангелиях: "Не моя воля да будет, но твоя, и не то, что я хочу, а то, что ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь".
   Вот это-то особенно надо вам помнить. Вы лишены прямо физическим трудом зарабатывать свой хлеб и поставлены в необходимость жить у отца и на его средства. Если вы будете иметь в виду высшее требование христианства -- увеличивать любовь в себе и в людях, начиная, разумеется, с самых близких, то вы увидите, сколько и в вашем положении вам предстоит трудной и радостной работы, живя в доме отца. Тоже не советую вам, если только это для вас не совершенно нравственно не невозможно, отказываться от паспорта, тоже и в этом случае применимы слова евангелия о том, чтоб не начинать строить башню, не заготовив материала, или войну, не имея войска, т. е. обдумать вперед, имеешь ли достаточно силы, чтоб выдержать без ропота все те лишения, которые вызываются известным поступком. [...]
  
   Письмо Ландера, на которое отвечает Толстой, неизвестно. В начале 1903 г., после шестимесячного ареста за распространение нелегальных изданий, Ландер был освобожден на поруки отца и отдан под гласный надзор полиции на пять лет. Как поднадзорный, он не мог получить службы, а жизнь на средства бедного отца, надсмотрщика в таможне, его крайне тяготила.
   Резко отрицательно относясь к существующему строю, Ландер отказывался подписывать документы и протоколы, уничтожил паспорт, на вопрос о вероисповедании отвечал полным отрицанием церкви. Об этом он писал Толстому.
  
   Ф. Диктерту (F. Dictert).
   (О наступлении социальной справедливость)
   1903 г. Февраля 19--21
   Вы спрашиваете, каким путем, по-моему, могут уменьшиться социальные несправедливости, -- и сами отвечаете на поставленный вопрос. Только разумное религиозное мировоззрение может привести людей к такому состоянию, при котором исчезнут все несправедливости и злоупотребления.
   Наступит ли это состояние через 1000 лет или десять лет не знает ни один человек. Верно лишь то, что это единственное действительное средство улучшить положение людей, и поэтому все паллиативы, как социализм и другие, которые ложно предсказывают достижение цели, лишь отдаляют его.
   Поэтому я верю, что каждый разумный человек, если он действительно страдает от зла плохого устройства нашей общественной жизни, должен только стараться достигнуть ясного и разумного религиозного мировоззрения, следовать ему в жизни, словом и делом его распространять.
   Это единственный ответ, который я могу дать на ваш вопрос.[...]
  
   Н. С. Акулову.
   (О том, что только любовь дает удовлетворение)
   1903 г. Февраля 21.
   Радостно было получить ваше доброе письмо, но вместе с тем и страшно. Человек есть не постоянная величина, а вечно изменяющаяся, текущая, как река. Бодрое и радостное состояние может всякую минуту замениться унылым и даже отчаянным.
   Одно, что обнадеживает меня в вашем положении, это то, что радостное и бодрое состояние, если оно основано на религиозном сознании, -- настоящее, свойственное вашей высшей духовной природе, а ум есть произведение условий плоти и потому временное, преходящее. Первое же постоянное, такое, при котором можно умереть спокойно. Для поддержания в себе этого первого состояния я советую вам помнить, постоянно напоминать себе, что "единое на потребу", единое нужное человеку и такое, которое всегда удовлетворяет его, это проявление любви ко всем людям, с которыми приходишь в общение -- с дружелюбно расположенными и в особенности с враждебными. Только это дело удовлетворяет вполне, дает спокойствие, радость и не допускает не только отчаяния, но даже недовольства своим положением, какое бы оно ни было. Это так потому, что это дело -- проявление любви -- есть единственное определенное нам Богом дело. Делая его, не заботишься об одобрении людей, потому что знаешь, чувствуешь всей душой одобрение Бога.[...]
  
   Николай Силантьевич Акулов (р. 1882) -- помощник железнодорожного машиниста; в октябре 1902 г. отказался от отбывания воинской повинности и был сослан в Якутскую область. С Толстым познакомился в Ясной Поляне 10 сентября 1902 г.
   Ответ на письмо Акулова из Александровской тюрьмы (близ Иркутска) от 2 февраля 1903 г.
  
   С. А. Лопашеву.
   (О религиозном воспитании детей)
   1903 г. Февраля 21.
   [...]Религиозное сознание, передаваемое детям внушением, есть самая важная часть воспитания. Даже всё воспитание в этом.
   И потому нельзя достаточно серьезно и внимательно относиться к этому делу.
   Если не установил сам для себя ясного религиозного мировоззрения, не внушай ничего детям и на вопросы их отвечай правду, т. е. то, что ты так же, как и они, не знаешь того, о чем они спрашивают. Если ты внушаешь детям как истину то, в чем сомневаешься, то это дурно; если же ты внушаешь то, что ты в душе считаешь неправдой, то это преступление, едва ли не худшее телесного убийства.
   Говори детям об отношении человека к Богу и вытекающих из этого отношения обязанностях только то, что ты для себя настолько считаешь истинным, что руководишься этим в своих поступках и думаешь, что не изменишь умирая. [...]
  
   Сергей Алексеевич Лопашев (р. 1881) -- студент. Образования не закончил. С 1907 г. занимался переводами с французского и бельгийского языков.
   В письме от 7 февраля 1903 г. Лопашев, готовивший двух детей к поступлению в первый класс практической академии коммерческих наук, спрашивал, как ему преподавать так называемый "закон божий".
  
   А. А. Толстой.
   (О различии религиозных убеждение)
   1903 г. Февраля 21.
   Тоже, дорогой друг Alexandrine, нe хотел отвечать на ваше письмо и тоже и мысли нет о том, чтобы полемизировать. Но хочется поговорить о том, что различие религиозных убеждений не может и не должно не только мешать любовному единению людей, но не может и не должно вызывать в людях желания обратить любимого человека в свою веру. Я пишу об этом потому, что недавно живо понял это, понял то, что у каждого искреннего религиозного человека, каким я считаю вас и себя, -- должна быть своя, соответствующая его уму, знаниям, прошедшему и, главное, сердцу, своя вера, из которой он выйти не может, и что желать мне, чтобы вы верили так, как я, или вам, чтобы я верил так, как вы, всё равно, что желать, чтобы я говорил, что мне жарко, когда меня знобит, или что мне холодно, когда чувствую, что горю в жару. Истина эта давно всем известна, и я только недавно сердцем почувствовал ее, понял, как вера человека (опять если она искренна) не может уменьшить его достоинств и моей любви к нему. И с тех пор я переcтал желать сообщать свою веру другим и почувствовал, что люблю людей совершенно независимо от их веры и нападаю только на неискренних, на лицемеров, которые проповедуют то, во что не верят, на тех, которых одних осуждал Христос. Ведь стоит только подумать о тех миллионах, миллиардах людей -- индусов, китайцев и др., которые поколениями живут и умирают, не слыхав даже о том, что составляет предмет моей веры. Неужели они мне не братья, одного отца-Бога дети, оттого, что совсем иначе веруют, чем я, и мне надо разубеждать их в их вере и убеждать в своей? Нет, я думаю, что нам надо прежде всего любить друг друга, стараться как можно теснее сближаться. Чем больше мы будем любить друг друга, тем более мы почувствуем себя едиными в своих сердцах, и тем незначительнее покажутся нам несогласия наших умов и слов.
   Вы, верно, давно это знаете, я же только недавно всем существом понял это, и мне стало очень хорошо и легко от этого. Вот это только я хотел вам сказать.[...]
  
   Перси Редферну (Percy Redfern).
   (О проповеди и делах)
   1903 г. Февраля 23.
   Я думаю, что ваш друг, который против книг и чтения, вполне прав.
   Лао-Тзе говорит: истинные слова не бывают приятны, приятные слова не бывают истинны. Мудрые не бывают учены, ученые не бывают мудры!
   Брамины говорят, что в их книгах много предсказаний о временах, когда пойдут дожди. Но жмите эти книги так сильно, как только можете, и всё же вы не выдавите оттуда ни одной капли воды. И точно так же вы не можете добыть даже малейшего доброго дела из всех книг, которые содержат наилучшие поучения.
   Рёскин говорит, что наилучшие люди, сделавшие более всего добра для человечества, это те, о которых мы ничего не знаем.
   Разница между делами и словами та, что слова всегда предназначаются для людей, ради их одобрения, тогда как добрые дела делаются только для Бога.
   Хотя и возможно произносить слова с единственным намерением исполнить волю божию, но очень трудно не думать о впечатлении, которое произведут на людей эти слова, и не выражаться в соответствии этому. Дела же можно творить совершенно скрытно от людей, только для Бога. И такие дела есть величайшее наслаждение, которое человек может испытывать.
   Что же касается до его намерения жить среди проституток и бродяг, то я не могу сказать, чтобы я его одобрял. Скорее нет. Я думаю, что для того, чтобы променять на такую жизнь свою обычную жизнь, человек должен быть совершенно уверен, что сможет устоять против новых искушений, которым подвергнется в новой жизни.
   Это относится также и к вашим сомнениям относительно вашей жизни.
   Думаю, что перемены в нашей жизни должны происходить от невозможности жить иначе, чем согласно требованиям нашей совести, а вовсе не от рассудочного решения испытать новый род жизни.[...]
  
   Ответ на письмо Перси Редферна от 4 февраля н. ст. 1903 г. о преимуществах добрых дел и самосовершенствования сравнительно с проповедью.
  
   П. Ройзману.
   (О любви)
   1903 г. Марта 1.
   Единственная возможность разумной, свободной (потому что только проявления любви ничем не могут быть воспрепятствованы) и радостной жизни есть жизнь, целью которой поставлено благо других людей, жизнь, руководимая любовью к ближнему. Человек же, между тем, до такой степени связан своею телесною личностью, что не переставая помнит о себе, страдает, боится за себя, заботится о себе и только временами может заставлять себя помнить, заботиться, страдать за ближнего. Если он иногда и занят деятельностью, имеющей целью благо ближнего, то большей частью делает это для получения одобрения, похвалы от людей, т. е. опять же для себя. Как выйти из этого? В этом тот вопрос, который вы мне ставите.
   Выход есть только один, указанный нам древней мудростью и подтвержденный христианством: прежде, чем любить ближнего, или для того, чтобы любить ближнего, надо любить Бога всем сердцем и всем помышлением. Только через такую любовь к Богу можно любить ближнего. Всякая любовь к ближнему, корень которой не в любви к Богу: любовь к родным, к друзьям, к приятным людям, благодушие ко всем, вызываемое хорошим расположением духа, часто принимаемое за любовь, не есть та любовь, проявление которой дает смысл и радость жизни. "Если любите любящих вас, то делаете то же, что язычники", т. е. не следуете еще христианскому закону любви, корень которой в любви к Богу и которая вследствие этого не ограничивается близкими и людьми, любящими нас, но распространяется на всех, на чуждых нам людей и особенно вследствие препятствия, которое она должна преодолеть, усиливается, направляясь на враждебных нам людей -- любовь к ненавидящим нас и к врагам.
   Только любовь к Богу, т. е. любовь к истине, к добру может, если не уничтожить, то преодолеть наш эгоизм и привести нас к настоящей любви к ближнему. И любовь эта возникает не сама собой, а достигается усилием.
   Прямо, непосредственно любить ближнего настоящей любовью нельзя так же, как нельзя прямо по телефону передать своей речи соседу, а надо обратиться к центральной станции. Точно так же, чтобы истинно любить ближнего, надо обратиться к Богу и из любви к нему, к истине, к добру сделать усилие для того, чтобы любить ближнего.
   Сообразно с этим и отвечаю на три ваши вопроса:
   1) Что делать, чтобы выработать в себе любовь к людям и действительно любить их?
   Нужно признавать Бога, любить его и потому исполнять Его волю. Воля же Его в увеличении любви в себе и в других людях.
   2) В каких отношениях с моей стороны к людям должна выражаться любовь?
   Отношения эти бесконечно разнообразны. Любовь к Богу и к ближнему, если она настоящая, безошибочно укажет, какие они должны быть.
   3) Что делать, чтобы сохранить такую любовь на всю жизнь?
   Помнить, что увеличение любви в себе и других есть то, что единое на потребу, есть самое важное дело жизни, такое, для которого должно жертвовать всеми другими делами, помнить это и вызывать в себе такую любовь усилиями воли. Царство божие усилием берется. Чем чаще будет делаться это усилие, тем меньше и меньше оно будет нужно, тем больше оно будет переходить в бессознательную, радостную деятельность.
   Помогай вам Бог идти по этому пути.
  
   В. С. Михайловой.
   (О том, что каждый верит по своему)
   1903 г. Марта 6.
   Письмо и статью вашу я получил. Статью просмотрел, но, простите меня, не прочел. Не прочел потому, что она не представляла для меня ни малейшего интереса. Очень верю, что ваше рассуждение, подтвердив в вас вашу веру, укрепило вас в ней и дало вам успокоение. Судя по этому, вы должны думать, что и всякий человек, поставивший серьезно и искренно перед собой вопрос о смысле своей жизни, не может не установить своего отношения к жизни и Началу ее, отношения, согласного с степенью своего развития и искренностью искания истины. Я уже более 20 лет установил такое свое отношение к Богу и вытекающие из такого отношения требования и с этим отношением живу с тех пор и чем дальше живу, тем больше в нем укрепляюсь, и, подходя к смерти, которую ожидаю каждый день, испытываю полное спокойствие и одинаковую радость и жизни и смерти. Верование мое несогласно с вашим, но я не говорю и не советую вам оставить ваше и усвоить мое. Я знаю, что это для вас так же невозможно, как изменить вашу физиологическую природу: находить вкус в том, что вам противно, и наоборот. И потому не только не советую вам этого, но советую держаться своего и вырабатывать его дальше, если оно подлежит усовершенствованию и развитию. Человек может верить только тому, к чему он приведен совокупностью всех своих душевных сил. Каждый из нас смотрит на мир и на Начало его в то окошечко, которое он сам проделал или добровольно избрал. И потому может случиться, что человек, который видит смутно и у которого окошечко неясно, может перейти сам по своей воле к окошечку другого, но звать человека, который удовлетворяется тем, что он видит, от его окошечка к своему совершенно неосновательно и, по меньшей мере, неучтиво.
   Все мы видим одного и того же Бога, все живем по Его воле и все можем, глядя на Него с разных сторон, исполнять Его главный закон -- любить друг друга, несмотря на различие нашего на Него воззрения.
   Желаю вам самого важного в жизни: находить в вашей вере то спокойствие, ту неуязвимость и свободу, которые дает истинная вера в Бога и закон Его.
  
   Письмо и статья Варвары Сергеевны Михайловой (Москва) редакции неизвестны. Из ее письма 1906 г. выясняется, что она осуждала тогда Толстого за резкую критику церковной религии.
  
   Е. Н. Малашкиной (Орловой).
   (О приближении смерти)
   1903 г. Марта 9.
   Если справедливо то, что говорят про вашу болезнь доктора (они очень часто ошибаются), то для человека, который верит в то, что жизнь наша нe кончается после плотской смерти, а в это не может не верить всякий разумный и неиспорченный человек, и вы, надеюсь, верите, смерть есть только переход в новую форму жизни. И потому, может быть, жутко и волнительно подходить к этому переходу, но дурного в этом переходе ничего нет для человека, верующего в Бога-любовь. Нет надобности думать об этом переходе, который наступит для одного через десятки лет, для другого через года или месяцы, часы, так как переход этот для всех нас неизбежен. Важно только то, чтобы до тех пор, пока он не наступит, жить, исполняя волю того, кто нас послал в мир, и по воле которого мы выходим из него. Воля же эта в том, чтобы мы, сколько можем, увеличивали любовь в себе и в других людях. И исполнять это особенно удобно, когда чувствуешь сам и окружающие чувствуют близость твоей смерти. Слова и дела умирающего имеют особенно сильное влияние на людей. Надо пользоваться этим для того, чтобы это сильное влияние было доброе. Главное же, если на это положишь все свои силы, то и не заметишь, как прийдет смерть. Дай Бог вам, и сами постарайтесь жить доброй, любовной жизнью, которая продолжится, может быть, еще долго, а может быть и окончится скоро.
  
   Елизавета Николаевна Малашкина, в замужестве Орлова (р. 1884) -- дочь учителя рязанской второй гимназии, с 1911 г. жена преподавателя третьего московского кадетского корпуса.
   В начале 1903 г. Малашкина заболела воспалением легких. Болезнь затянулась, и врач определил скоротечную чахотку (диагноз оказался ошибочным). В письме от 7 марта 1903 г. она обратилась к Толстому с просьбой об утешении и поддержке.
  
   Е. И. Лихачевой.
   (О телесном и духовном благе)
   1903 г. Марта 20.
   Есть благо духовное и благо телесное. Телесное благо мы видим и о нем судим, но духовное благо не только не видим мы извне, но часто не видит тот, кто его получает. А между тем это духовное благо не только действительно есть благо, но без сравнения ценнее, важнее всех возможных телесных благ и удовлетворяет человека в его истинной как здешней, так и вечной жизни.
   Один человек получает богатство, славу, а другой познает ничтожность того и другого, научается презирать это и быть счастливым без этого. Кому лучше?
   Когда мы говорим про какое-либо матерьяльное лишение или страдание, что оно зло, мы только говорим то, что мы близоруки или слепы и не видим того добра, которое есть в том, что мы называем злом, как не видит ребенок добра в том, что его не пускают к огню или дают лекарство. Лишения, горести, страдания (не только тех, кто умеет воспользоваться ими, но всех) загоняют из области низшей, исполненной лишений и препятствий матерьяльной жизни, в область духовной жизни -- радостной и свободной. Из этого не следует, чтобы надо было искать страданий, но то, что они, как и всё в мире, для человека благо. Страдания регулируют нашу жизнь. Ацетиленовые фонари устроены так, что карбид, прикасаясь к воде, развивает газ. Когда же газа слишком много, он поднимает карбид, и образование газа прекращается. Так же и матерьяльная жизнь: когда она слишком наполнится страданиями (свойство ее в том, чтобы производить страдания), сознание и внимание поднимается, переходит в область духовную, и страдания прекращаются.[...]
  
   Ответ на письмо Елены Иосифовны Лихачевой (Петербург) от 14 марта 1903 г., в котором она спрашивала, "как может быть, что Бог, добрый и любящий всех одинаково", создает для людей разные условия жизни (довольство для одних, нужду для других).
  
   М. М. Молчанову.
   (О невозможности влиять на других кроме как примером)
   1903 г. Марта 20.
   Вы говорите, что вам кажется недостаточно того, чтобы самому жить хорошо, соответственно с требованиями своей совести, но требуете того, чтобы иметь возможность воздействовать на других, заставить других жить так, как вы считаете хорошим.
   Можно только радоваться тому, что такого средства заставить других жить так, как я считаю хорошим, не существует. Каково бы было положение людей, если бы всякий мог так воздействовать на других?
   К счастию, этого нет, и воздействовать на других можно только тем, чтобы своею жизнью исповедывать свои убеждения.
   Так что для достижения второй цели достаточно первого, т. е. жизни, соответствующей требованиям своей совести.
   На остальные все вопросы и все те, которые только можно поставить о том, как жить, отвечает всё то же одно средство: ясно поставить для себя цель и смысл жизни и вытекающие из этого требования и по мере сил приближаться к осуществлению этих требований в своей жизни. [...]
  
   Э. Г. Линецкому.
   (О еврейском погроме в Кишиневе)
   1903 г. Апреля 27.
   Я получил ваше письмо. Таких писем я получил уже несколько. Все пишущие, так же как и вы, требуют от меня, чтобы я высказал свое мнение о кишиневском событии. Мне кажется, что в этих обращениях ко мне есть какое-то недоразумение. Предполагается, что мой голос имеет вес, и поэтому от меня требуют высказывания моего мнения о таком важном и сложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишиневе. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тогда как я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с современными событиями: именно, вопросом религиозным и его приложением к жизни. Требовать от меня публичного выражения мнения о современных событиях так же неосновательно, как требовать этого от какого бы то ни было специалиста, пользующегося некоторою известностью.1 Я могу, и делал это, воспользоваться каким-либо современным событием для иллюстрации проводимой мною мысли, но отзываться на все современные, хотя бы и очень важные события, как это делают публицисты, я никак не могу, если бы даже считал это нужным. Если бы я поступал так, то я должен бы был высказывать мнения необдуманные или пошлые, повторяя то, что было уже сказано другими, и тогда, очевидно, и не существовало бы того значения моего мнения, на основании которого требуют от меня его высказывания.
   Что же касается моего отношения к евреям и к ужасному кишиневскому событию, то оно, казалось бы, должно быть ясно всем тем, кто интересовался моим мировоззрением. Отношение мое к евреям не может быть иным, как отношение к братьям, которых я люблю не за то, что они евреи, а за то, что мы и они, как и все люди, сыны одного отца -- Бога, и любовь эта не требует от меня усилий, так как я встречал и знаю очень хороших людей евреев.
   Отношение же мое к кишиневскому преступлению тоже само собой определяется моим религиозным мировоззрением.2 Еще не зная всех ужасных подробностей, которые стали теперь известны потом, я по первому газетному сообщению понял весь ужас совершившегося и испытал тяжелое смешанное чувство жалости к невинным жертвам зверства толпы, недоумения перед озверением этих людей, будто бы христиан, чувство отвращения и омерзения к тем, так называемым образованным людям, которые возбуждали толпу и сочувствовали ее делам и, главное, ужаса перед настоящим виновником всего, нашим правительством с своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и с своей разбойнической шайкой чиновников. Кишиневское злодейство есть только прямое последствие проповеди лжи и насилия, которая с таким напряжением и упорством ведется русским правительством.3
   Отношение же к этому событию правительства есть только новое доказательство его грубого эгоизма, не останавливающегося ни перед какими жестокостями, когда дело идет о подавлении кажущегося ему опасным движения, и его полного равнодушия, подобного равнодушию турецкого правительства к армянским побоищам, к самым ужасным жестокостям, если только они не касаются его интересов.
   Вот всё, что я мог бы сказать по случаю кишиневского дела, но всё это я давно уже высказал.
   Если же вы спросите меня: что, по моему мнению, нужно делать евреям, то ответ мой тоже сам собой вытекает из того христианского учения, которое я стараюсь понимать и которому стараюсь следовать. Евреям, как и всем людям, для их блага нужно одно: как можно более в жизни следовать всемирному правилу -- поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, и бороться с правительством не насилием -- это средство надо предоставить правительству -- а доброю жизнью, исключающей не только всякое насилие над ближним, но и участие в насилии и пользование для своих выгод орудиями насилия, учрежденными правительством. Вот всё -- очень старое и известное, что я имею сказать но случаю ужасного кишиневского события.[...]
  
   Эммануил Григорьевич Липецкий (р. 1870) -- с 1903 г. зубной врач в г. Елисаветграде.
   18 апреля 1903 г. Э. Г. Липецкий обратился к Толстому с письмом по поводу еврейского погрома, происшедшего и Кишиневе 6--8 апреля 1903 г.
  
   1 В первой редакции: Требовать от меня публичного выражения мнения о современных событиях всё равно, что требовать этого от Пастёра или Гельмгольца.
   От сноски2 до 3 в первой редакции: Еще не зная всех ужасных подробностей, которые стали теперь известны, я по первому газетному сообщению ужаснулся тому, что случилось, и понял, что главным виновником всего дела было правительство. Жалки мученики, невинные жертвы зверства толпы, жалки и в своем озверении мучители, отвратительны интеллигенты, (если были такие) руководившие озверенными людьми, но ужасно, страшно, ненавистно правительство с своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством, с своей разбойнической шайкой чиновников, с своей жестокостью против всех тех, которые могут нарушить спокойное пользование властью, и равнодушие (хуже турок с армянами) к самым страшным зверствам, когда они не опасны правительству. Таково мое отношение к жертвам, орудиям и виновникам кишиневского злодейства. И в этом отношении нет ничего нового. Источник всех бедствий, от которых страдают обитатели России, есть грубое, жестокое, глупое правительство. И с этим источником всех зол я борюсь уже десятки лет, потому что вижу в этом ужасном правительстве главную причину непонимания людьми истинного христианского учения и одурения и озверения, доводящих их до таких ужасных непонятных дел, как кишиневское злодейство.
  
   Л. Е. Оболенскому.
   (Об ожидании смерти)
   1903 г. Мая 6.
   Сказать, что чувство, испытываемое при приближении к вступлению в другую форму жизни, есть только чувство радости от ожидания прекращения усталости, всё равно, что сказать, что чувство блудного сына, возвращающегося домой, есть только чувство радости от прекращения усталости. Если и есть доля этого чувства, то она такая крохотная, а главное, по качеству своему такая ничтожная, что она не только не может затемнить, но и никак не может быть смешана с тем, носящим на себе характер бесконечности, чувством благодарного умиления перед сознанием всего значения всей своей жизни, которое испытываешь при близости смерти. Кроме того, чувство усталости и даже желание смерти мы все испытываем -- и я испытывал много раз -- не тогда, когда освободился от временных страстей-желаний, а, напротив, когда порабощен ими и не получаешь удовлетворения. Мало того, когда просто нездоровится -- болит живот, зубы, ревматизмы -- не видишь жизни и часто думается, как бы заснуть совсем, заснуть навсегда; когда же стоишь точно на краю смерти, жизнь разгорается таким светом, что и в голову не может притти нелепое желание уйти от того, что одно вечно и неистребимо.
   Вот что я могу ответить на вопрос вашей знакомой. И с горем и без горя ужасна жизнь человека, который вообразит себе, что только света, что в окошке, что только и жизни, что та частица ее, которую мы знаем здесь.[...]
  
   Ответ на письмо от 15 апреля 1903 г. , в котором Оболенский рассказывал об исступленном горе своей знакомой, потерявшей сына.
  
   П. Бордакову.
   (О спиритизме)
   1903 г. Сентября 1.
   Конец вашего письма так же сильно огорчил меня, как обрадовало его начало. Разубеждать вас я не стану, во 1-х потому, что, по моему наблюдению, люди, верящие в спиритическое общение с душами людей, никогда не убеждаются внешними доводами, во 2-х потому, что все неопровержимые опровержения спиритизма давно уж высказаны и мне пришлось бы повторять их. Скажу только про себя, что представление или вера в существование душ и в возможность общения их с живущими не дало бы мне какой-либо уверенности в будущей жизни, но, напротив, разрушило бы то несомненное сознание вневременности и внепространственности духовной основы моей жизни, которой я живу и которая дает мне радость и спокойствие. Вера в общение с душами умерших до такой степени, не говоря уже о том, что оно мне совершенно не нужно, до такой степени нарушает всё то основанное на разуме мое мировоззрение, что, если бы я услыхал голос духов или увидал бы их проявление, я обратился бы к психиатру, прося его помочь моему очевидному мозговому расстройству.
   Ваше буддийское представление о многократных последовательных жизнях есть такое же произвольное предположение, как ад и рай и все религиозные суеверия.
   Одно, что мы можем утверждать с полной уверенностью, это то, что мы живем, что основа этой нашей жизни есть существо духовное и потому не подлежащее изменениям, началу, концу, а было, есть и будет сущее, и что существо это ограничено, и ограничение это, пределы этого существа, представляется нам в виде материи в пространстве и движении, во времени. Расширение этих пределов, что возможно через признание собою других существ (любовью), составляет сущность и назначение жизни человеческой. Для чего это ограничение, разделение на отдельные существа единого духовного существа? Этого мы не можем познать нашим ограниченным умом. Одно, что мы знаем несомненно, это то, что то, что составляет основу нашей жизни, не только не может умереть, но всегда было и будет существовать. Вопрос же о том, в какой форме будет это существо после нашей смерти, неразрешим для нашего ограниченного ума. Мы можем предполагать два положения: первое, что наша отделенная сущность сольется со Всем, и второе, что она так же, как теперь, проявится в ограниченном состоянии и опять так же, хотя и в новых формах, которые мы представить себе не можем, задача ее будет состоять в большем и большем расширении пределов. Так что жизнь наша здесь с нашей борьбой со злом и увеличением любви есть единственная свойственная нам жизнь, и потому смотреть на нее как на приготовление к другой жизни есть грубая и вредная ошибка. Другой жизни, другого назначения жизни не будет. Из этих двух предположений вероятнее второе. Оно вероятнее потому, что, не зная никакой другой жизни, как жизнь в ограниченных пределах, мы не имеем права ожидать жизни неограниченной в соединении со Всем.
   Вот вам вкратце то мое мировоззрение, при котором вера в спиритизм для меня не только излишня, но и несовместима с тем, что я не могу не считать несомненным. Согласитесь ли вы или не согласитесь вы со мною, пожалуйста, не доказывайте мне справедливость ваших воззрений. Вы высказали мне свои взгляды, я -- свои. И доказывать больше нечего.
   Первая часть вашего письма и то определение назначения жизни человека, к которому вы пришли, глубоко тронули меня. И я горячо желаю вам истинного блага, которое возможно найти только на истинном пути. Помогай вам Бог найти его.
  
   Ответ на письмо студента Киевского университета П. Бордакова от 27 августа 1903 г.
  
   Л. М. Завойко.
   (О религиозном воспитании детей)
   1903 г. Сентября 2.
   На вопрос, который вы мне делаете, мне приходилось отвечать несколько раз. В воспитании не может быть ничего важнее, как правда, и потому не может быть и вопроса о том, следует или не следует сказать ребенку ту правду, которую вы знаете о самом важном в жизни, -- о религиозном понимании жизни. Сказать ребенку неправду о религиозном понимании жизни или допустить сознательно передачу такой лжи ребенку, по-моему, преступнее, чем сознательно заразить или допустить заражение ребенка какой-нибудь мучительной болезнью. Знаю, что во всех заведениях будут требовать от ребенка усвоения этой лжи. Но помещение ребенка в правительственные заведения не есть необходимость. Тут представляется всякому родителю вопрос: что он считает более важным: истину и исповедание ее или выгоды общественного положения? Обыкновенно люди с спокойной совестью решают (для своих детей) в пользу общественного положения, вовсе не думая о том, что такой выбор есть преступление.
   Я думаю, что такой выбор есть преступление, и поэтому считаю, в виду искренности вашего письма, также искренно сказать и то, что я думаю.
  
   Ответ на письмо Л. М. Завойко (Подольская губ.) от 20 августа 1903 г. о религиозном воспитании детей.
   А. В. Чуйко.
   (О резком изменении жизни)
   1903 г. Сентября 2.
   Круто изменять внешнюю жизнь никогда не надо. Изменения внешней жизни не улучшают жизни. Изменять надо только внутреннюю духовную жизнь, по мере сил приближаясь, как сказано в евангелии, к совершенству отца небесного, т. е. того высшего идеала, который мы можем себе представить. А изменять жизнь духовную, совершенствуясь круто, т. е. быстро, никак, к сожалению, нельзя. Так что волей-неволей приходится довольствоваться изменениями медленными, постепенными. Только эти внутренние, медленные изменения действительны и производят прочные изменения внешней жизни.
   Изменения эти прочны только тогда, когда человек так перерастет эту форму жизни, в которой живет, что не может более оставаться в ней, и тогда, уже не спрашивая никого и не колеблясь, уже изменяет ее.
   Так что на ваше письмо отвечаю советом: всю свою энергию направить на внутреннее совершенствование: исправление своих недостатков, воспитание в себе всего доброго.
   В этом одном назначение человека, в этом одном и истинное благо, и эта деятельность достигает всех тех целей разумных в внешней жизни, к которым может стремиться человек.
  
   Анна Васильевна Чуйко (р. 1884) -- с 1900 г. жена рабочего-монтера, впоследствии инженера-конструктора. Автор статьи "К нашим детям (беседа о происхождении человека)", напечатанной в одной книге со статьею С. Штиль "Обязанность матери", изд. "Свободное воспитание и образование", М. 1907. (Толстой отнесся к этой книге отрицательно. См. В. Ф. Булгаков, "Толстой в последний год его жизни", изд. "Задруга", М. 1920, стр. 193.)
   В письме от 14 августа 1903 г. А. В. Чуйко писала о неудовлетворенности своей жизнью.
  
   Ильмари Каламниусу (Ilmari Calamnius).
   (О непонимании слова "Бог")
   1903 г. Сентября 7.
   Вы не понимаете того, что значит слово Бог, и упоминание этого слова всегда раздражает вас. Из этого вы заключаете, что "пора человечеству перестать говорить о Боге, которого никто не понимает".
   То, что вас раздражает употребление слова, значение которого вы не понимаете, очень естественно. Это всегда так бывает. Вывод же ваш о том, что никто не понимает того, что есть Бог, потому что вы этого не понимаете, по меньшей мере, странен. То, что всегда всё человечество употребляло это слово, нуждаясь в этом понятии, должно бы было навести вас на мысль, что виновато не человечество, а вы -- тем, что не понимаете того, что понимает всё человечество или огромное большинство, и что поэтому вам надо не советовать человечеству перестать говорить о Боге, а самому постараться понять то, чего вы не понимаете.
   Каждый человек, так же, как и вы, не может не сознавать себя частью чего-то бесконечного. Вот это-то бесконечное, которого человек сознает себя частью, и есть Бог. Для людей непросвещенных, к которым принадлежит огромное большинство так называемых ученых, не понимающих ничего, кроме материи, Бог будет бесконечная в пространстве и времени материя. И такое представление о Боге будет очень нелепо, но все-таки у них будет свой, хотя и нелепый, но все-таки Бог. Для людей же просвещенных, понимающих, что начало и сущность жизни не в материи, а в духе, Бог будет то бесконечное неограниченное существо, которое он сознает в себе в ограниченных временем и пространством пределах.
   И такого Бога сознавало и признавало, и признает, и будет признавать человечество всегда, если только оно не обратится в скотское состояние.
  
   Ответ на письмо Ильмари Калампиуса из Финляндии (Улеаборгская губ.) от 5 сентября н. ст. 1903 г.
  
   И. М. Трегубову.
   (О всемирной стачке)
   1903 г. Сентября 7.
   Внимательно прочел статью, дорогой Иван Михайлович. Всё то, что вы говорите о зле, производимом самодержавием и православием, очень верно и хорошо выражено. Но средство противодействия, которое вы предлагаете, мне кажется, не может достигнуть цели.
   Стачка, разумеется, победит всё, но как привести людей к стачке? К тому, чтобы люди были готовы лишиться сейчас личных выгод в виду достижения отдаленной общей цели?
   Для того, чтобы люди могли совершать такие поступки, или, скорее, воздерживаться от них, рискуя своим сейчасным благом, нужно, чтобы они воздерживались не в виду достижения внешней цели, а потому, что поступки эти противны их совести, их религиозному убеждению. Для того же, чтобы этого достигнуть, нужно, чтобы люди познали Бога и жили бы по его закону. Вспомните, что Бог говорит Самуилу, когда евреи хотят царя. Только когда люди царем своим считают одного Бога, они могут быть свободны, а если они перестали или не начали еще считать своим царем Бога, они всегда будут рабы, и никакие устройства социалистические, государственные, стачечные не помогут им. И потому единственное средство освободить людей -- это помочь им познать Бога и его закон. А для того, чтобы помочь в этом людям, есть тоже только одно средство: самому стараться познать Бога, полюбить Его и следовать в своей жизни Его закону.
   Вот что я думаю и чувствую всем существом моим, дорогой Иван Михайлович, И потому считаю ваше предложение неисполнимой мечтой.
  
   При письмо от 5 сентября н. ст. 1903 г. И. М. Трегубой прислал рукопись своей статьи о всеобщей мирной стачке против гнета капитализма, государства и церкви.
  
   Р. Ландесбергеру (R. Landesberger).
   (О Боге-творце и зле)
   1903 г. Сентября 8/21.
   [...]Вы говорите, что не можете верить в Бога-творца, создавшего человека и все существа, подверженные болезням, борьбе и страданиям. Но ведь идея Бога-творца -- это старинный предрассудок, верить которому не только бесполезно, но даже очень вредно. Мы не имеем ни малейшего права верить в Бога-творца. Всё, что мы можем утверждать, это то, что мы живем в мире, который нам кажется бесконечным во времени и пространстве, и что начало нашего бытия есть нечто нематериальное. Хотя мы сами находимся в состоянии ограниченном, тем не менее мы сознаем в себе это начало и потому не можем не иметь понятия об этом начале -- нематериальном, неограниченном, не подлежащем действию времени и пространства. Вот это начало мы и называем Богом. Это начало нашей жизни не может быть ни добрым, ни злым, -- оно то, что есть: "дл РҐ".
   То, что мы зовем злом, на самом деле есть не что иное, как непонимание следствий, которых мы видим только причины. Истинное учение жизни, то учение, которое проповедывалось всеми мудрецами: Буддой, Конфуцием, браминами, Лао-тзе, Исайей и Иисусом, состоит в сознании этого нематериального начала, составляющего нашу жизнь. Лишь на сознании этого принципа может основываться и действительно основывается моя вера в мое существование, не будущее, но вечное. Раз я убежден, что моя жизнь заключается в нематериальном начале, которое я сознаю и которое я рассматриваю, как мое истинное "я", я не могу уже верить в разрушение этого "я", которое существует вне времени и пространства. Идея смерти есть лишь иллюзия, порожденная ложным представлением о том, что подлинным "я" человека является его материальная оболочка.
   Вот, милостивый государь, в нескольких словах те причины, которые заставляют меня думать, что смерть не зло, а изменение формы, являющееся лишь развитием жизни; точно так же, как, по моим наблюдениям, и всё то, что происходит во время этого существования во мне и во всем живущем.
  
   Ответ на письмо доктора Р. Ландесбергера из Германии от 30 августа н. ст. 1903 г.
  
   И. А. Гриневской.
   (О бабизме)
   1903 г. Октября 22.
   [...]О бабистах я знаю давно и давно интересуюсь их учением. Мне кажется, что это учение, так же как и все рационалистические общественные, религиозные учения, возникающие в последнее время из изуродованных жрецами первобытных учений: браминизма, буддизма, иудаизма, христианства, магометанства, имеют великую будущность именно потому, что все эти учения, откинув все те уродливые наслоения, которые разделяют их, стремятся к тому, чтобы слиться в одну общую религию всего человечества. Поэтому и учение бабидов, в той мере, в которой оно откинуло старые магометанские суеверия и не установило отделяющих его от других новых суеверий (к несчастию, нечто подобное заметно в изложении учения Баба), и держится своих главных основных идей братства, равенства и любви, -- имеет великую будущность. В магометанстве происходит в последнее время усиленное духовное движение. Я знаю, что одно такое имеет своим центром французские владения в Африке и имеет свое название (забыл его) и своего пророка.1 Другое в Индии, в Лагоре и имеет тоже своего пророка и издает свой журнал: "Review of Religions". Оба эти религиозные учения не содержат ничего нового и вместе с тем не полагают своей главной цели в изменении мировоззрения людей и потому и отношений людей между собой, -- того, что я вижу в бабизме, не столько в его теории (в учении Баба), сколько в практике жизни, насколько я знаю ее. И потому всей душой сочувствую бабизму, в той мере, в которой он учит людей братству и равенству людей и жертве плотской жизни для служения Богу.
  
   Изабелла Аркадьевна Гриневская (р. 1850) -- поэтесса, беллетристка, драматическая писательница, автор драматической поэмы "Баб" (1903) и поэмы-трагедин "Беха-Улла" (1912). О Толстом написала басню "Лев и белка" (рукопись), "Гимн Льву Толстому", "Кантата. Великому Льву" (журнал "Родник" 1908, 17).
   Гриневская послала Толстому свою поэму "Баб". Узнав от В. В. Стасова о лестном отзыве Толстого о книге (Толстой сообщил его Стасову во время его пребывания в Ясной Поляне), Гриневская вновь писала Толстому 7 октября 1903 г. (почт, шт.) и передала ему просьбу бабидов высказать мнение об их секте.
  
   1 Возможно, что Толстой имел в виду магометанскую секту Тиджанийа, основанную в Северной Африке Абу-л-Аббас Ахмедом (1737--1815).
  
   А. Н. Соколову.
   (О загробной жизни)
   1903 г. Октября 30.
   [...]То, что пишете о своих планах сочинений, очень интересно.1 Но не советовал бы вам очень увлекаться писательством. Подождем, что скажут о "Сорокалетии".2 Мое одобрение недостаточно, так как я подкуплен тем, что ваши мысли совершенно совпадают с моими. Имейте в виду, что мало того, чтобы мысли сочинения были верны, надо уметь их высказать так, чтобы было всем понятно, и, главное, не сказать ничего лишнего. А для этого нужен большой труд.
   Вы пишете, что вопрос о загробной жизни не решен и что, пока он не решен, нельзя требовать от человека самоотвержения. Я думаю, что вы в этом ошибаетесь. Во-первых, неверно ставите вопрос, говоря о загробной жизни, т. е. о том, какая будет жизнь после смерти.
   О том, какая будет жизнь после смерти, людям для их блага не дано знать, да и не нужно знать, потому что, если бы люди знали это и знали бы, что жизнь загробная будет хуже этой жизни, они еще более, чем теперь, боялись бы смерти. Если же бы они знали, что загробная жизнь будет лучше этой, то они не заботились бы об этой жизни и торопились бы умереть. Так что знать о том, какая будет жизнь за гробом, нам не дано и не нужно; а то, что нужно нам: знать, что жизнь наша не кончается, это самое и дано нам знать. Всё учение Христа в этом именно -- в том, что у человека есть две жизни: жизнь плотская, уничтожающаяся, и жизнь духовная, не изменяющаяся и не уничтожающаяся. "Прежде, чем был Авраам, я есмь", сказал Христос, и это относится ко всем нам. Как скоро мы свое "я" перенесем в жизнь духовную, будем жить только для целей духовных, так жизнь наша уже не может прекратиться -- она есть частица Бога, всегда была, есть и будет. И делать добро нам надлежит не из страха ада или ради надежды на рай, а потому, что, живя духовною жизнью, человек и не может желать ничего, кроме добра. А веря в свою духовность, он не может бояться смерти, уничтожения. О том же, какая будет та жизнь, не заботиться, веря в того Бога-отца, от которого он исшел и к которому идет и в котором жил, живет и будет жить.[...]
  
   В 1903 г. Соколов работал в Москве чернорабочим.
  
   1 Соколов написал два рассказа: "Суд подземного царства" и "Китайская сказка". В первом "разбираются дела людей, как в наших окружных судах: речи подсудимых, обвинителя, защитника, резолюция суда. За председателя Разум, первый член Всеведение, второй Совесть, обвинитель Строгая справедливость, защитник Великая милость, подсудимые: корейский король, китайский вельможа (министр внутренних дел), татарский мулла, фабрикант, богатый торговец, деревенский кулак, нищий". Эти произведения в архиве Толстого не сохранились.
  
   В. И. Скороходову.
   (О самосовершенствовании)
   1903 г. Ноября 21.
   Не огорчайтесь тем, что ваши внешние дела идут не так, как вам хотелось бы. Не вкладывайте слишком много энергии -- хочется сказать: совсем не вкладывайте энергию на устройство внешних дел. Ищите царствия божия и правды его, а остальное приложится. Знаю, что когда есть семья и чувствуешь свою обязанность кормить ее, то нельзя не заниматься внешними делами, но думаю, что надо заниматься ими только настолько, насколько это крайне необходимо, а не составлять себе планов о том, какое устройство примут дела.
   Очень жалко, что в ваше общество вступили люди, чуждые вам по взглядам и что и с прежними вы не в согласии, но что же делать? Зачем огорчаться тем, что не в нашей власти, и тратить на это огорчение силы.
   Главное, мне хочется сказать вам то, что я всё сильнее и сильнее испытываю по мере приближения к концу: то, что и вы знаете, что надо всё больше и больше переносить свои цели из жизни мирской в жизнь духовную, в жизнь не перед людьми, а перед Богом: жить в виду не одной этой жизни, а в виду вечной жизни; а жить так можно, только полагая всю свою энергию на свое внутреннее совершенствование. Привыкли думать, и так учат враги истины, что совершенствование есть эгоизм, что, живя для совершенствования, уходишь от жизни. Это великая неправда. Совершенствоваться можно только в жизни, в общении с людьми. И если человек, живя среди людей, полагает свою главную цель в совершенствовании перед Богом, он в практических делах достигнет больших результатов, чем человек, ищущий одного успеха внешних дел. Может быть, вам скучно, как слишком знакомое, то, что я пишу, но я пишу потому, что сам живу только этим, и опыт подтверждает мне справедливость этого.[...]
  
   Ответ на письмо от 21 октября 1903 г., в котором В. И. Скороходов рассказывал о жизни в устроенной им земледельческой общине (в Донской обл. на земле Я. Т. Чаги), о враждебном отношении общинников друг к другу и окружающего населения к ним, особенно кулаков.
  
   И. М. Трегубову.
   (О всеобщей стачке)
   1903 г. Ноября 29.
   Прочел внимательно письмо ваше и заметку Крапоткина и постараюсь, как можно яснее и правдивее, высказать мое мнение.
   Всеобщая стачка для того, чтобы достигнуть тех результатов, для которых она устраивается, должна иметь в основе единство убеждений всех людей, участвующих в ней. Единство убеждений есть та высшая видимая людьми цель, к которой они стремятся. Единство это есть только в истине, в той истине, которая может в данное время быть доступна всем людям. Такая истина есть только истина религиозная. Где же вы видите теперь возможность такого объединения? Люди не только не сходятся в своих религиозных суевериях, но большинство людей, особенно тех, которые представляются первыми участниками стачки, не имеет никаких религиозных убеждений, отрицают самую необходимость религии, т. е. отрицают то начало, на котором одном они могут сойтись, и потому находятся в еще большем разногласии, как мы это видим среди всех политических деятелей. Собрать стачку всеобщую из людей, каковы они теперь, невозможно, как невозможно испечь хлебы из немешанной муки. Сколько ни старайтесь, хлеба не будет. Надо замесить тесто. Вот поэтому-то я и думаю, что так как у всех нас на каждого дан известный запас сил, то разумно употребить эти силы на деятельность, которая может иметь результаты.
   Если есть люди или очень близорукие, или очень увлеченные борьбой, которые не видят, не хотят видеть последствий в случае успеха той борьбы, которую они ведут, то понятно, что они могут приветствовать и желать всякой деятельности, которая будет содействовать достижению ближайшей поставленной ими цели, независимо от того, что может и должно произойти после достижения этой ближайшей цели. Люди же, которые видят, что действительное улучшение в жизни людей может произойти только от улучшения самих людей, от единения их во имя истины, не могут не то, что не сочувствовать устройствам всеобщих стачек или революционных попыток, но не могут не видеть тщеты таких занятий. Дело жизни каждого из нас в том, чтобы употребить данные нам силы на служение Богу и, по его воле, людям, и потому не может человек, видящий ясно, что сколько бы он ни пересыпал муку, делая из нее кучки, похожие на хлеб, хлеба не выйдет, заниматься этим делом, а невольно постарается употребить свои силы на то, чтобы хоть сколько-нибудь замесить тесто.
   Вот мое отношение к делу стачек, революции, союзов и т. п. Я не могу приписывать этим делам никакого значения и потому не могу не только заниматься, но и интересоваться ими.[...]
  
   1903 г. Ноября 30.
   Ко вчерашнему письму хочется прибавить следующее:
   Всеобщая стачка не может удаться потому, что люди не готовы к ней. Когда же люди будут готовы к ней, не будет существовать того, против чего нужна стачка.
  
   По поводу напечатанного в "Свободном слове" 1903, 7, столб. 25--26, отрывка своей статьи о всеобщей стачке И. М. Трегубов получил ряд положительных и отрицательных отзывов и просил В. Г. Черткова опубликовать наиболее характерные из них (П. А. Кропоткина -- положительный и Толстого -- отрицательный). Чертков согласился напечатать в "Свободном слове" лишь отзыв Толстого. Трегубов предпочел не помещать ни одного и просил Толстого еще раз продумать вопрос (в первом ответе он заметил колебание) и открыто, безоговорочно признать положительное значение стачки.
  
   М. С. Дудченко.
   (Об удовлетворении самому своим потребностям и религиозном воспитании) 
   1903 г. Декабря 10.
   [...]Я уже давно думаю о вас и о тех самых предметах, о которых вы пишете, самых важных в свете предметах. Я не только не изменил своего взгляда на необходимость удовлетворения самому своим самым первым потребностям, но живее, чем когда-нибудь, чувствую важность этого и свой грех неисполнения этого. Много было причин, отвлекших меня от этого исполнения, но не стану перечислять их, потому что главная причина -- только моя слабость, мой грех. И потому получение вашего письма было для меня духовною радостью: обличение и напоминание. Одно меня утешает, это то, что, живя дурно, я не обманываю, не оправдываю себя и никогда не говорил себе, что я могу освободить себя от этого труда потому, что пишу книги, а всегда сознавал то, что вы говорите, -- что как мне нужно прочесть хорошую книгу, так нужно и тому, кто будет за меня работать; и что точно так же, если я могу написать хорошую книгу, то есть сотни и тысячи людей, которые написали бы лучшие книги, если бы не были задавлены и забиты работой. Так что я не только не несогласен с вами, но сильнее, чем когда-либо, чувствуя свой грех и страдая от него, признаю первостепенную важность отрицания права пользоваться для себя вынужденным трудом другого человека.
   Думая и слыша о вас от Евгения Ивановича,1 я сознавал всю тяжесть вашего положения и вместе с тем не переставал завидовать вам. Не унывайте, милый друг. "Претерпевый до конца спасен будет" относится именно к вашему положению.2 Думаю, что никакая суета не может помешать правильно мыслить (что я вижу по вашему письму). Мешает правильному мышлению только праздность и роскошь, и это я чувствую часто на себе. Как ни кажется странно и недобро то, что я, живущий в роскоши, позволяю себе советовать вам продолжать жить в нужде, я смело делаю это, потому что ни на минуту не могу усомниться в том, что ваша жизнь есть жизнь хорошая перед своей совестью, перед Богом, и потому самая нужная и полезная людям; а что моя деятельность, как бы она ни казалась полезной некоторым людям, теряет, хочется думать, что не всё, но уже наверное самую большую долю своего значения, вследствие неисполнения самого главного признака искренности того, что я исповедую. На днях был у меня умный и религиозный американец Брайан и спрашивал у меня, почему я считаю необходимой ручную, простую работу. Я сказал ему почти то же, что вы пишете: что, во-первых, это признак искренности признания равенства людей; во-вторых, это сближает нас с большинством людей рабочих, от которых мы отгорожены стеной, если пользуемся их нуждой; в-третьих, это дает нам высшее благо спокойствия совести, которого нет и не может быть у искреннего человека, пользующегося услугами рабов. Так вот мой ответ на первый пункт вашего письма.
   Теперь о втором, самом трудном -- религиозном воспитании. В воспитании вообще, как в физическом, так и в умственном, я полагаю, что главное -- не навязывать ничего насильно детям, а выжидать и отвечать на возникающие в них требования; тем более это нужно в главном предмете воспитания -- в религиозном. Как бесполезно и вредно кормить ребенка, когда ему есть не хочется, или навязывать знания по предметам, которые его не интересуют и ему не нужны, так тем более вредно внушать детям какие-нибудь религиозные понятия, о которых они не спрашивают, и большей частью грубо формулировать их и нарушать этим то религиозное отношение к жизни, которое в это время, может быть, бессознательно возникает и устанавливается в ребенке.
   Нужно, мне кажется, только отвечать, но отвечать с полной правдивостью на предлагаемые ребенком вопросы. Кажется, очень просто отвечать правдиво на религиозные вопросы ребенка, но в действительности это может сделать только тот, кто сам себе уже ответил правдиво на религиозные вопросы о Боге, жизни, смерти, добре и зле, -- те самые вопросы, которые дети всегда ставят очень ясно и определенно.
   И вот тут-то и подтверждается то, что я всегда думаю о воспитании и что вы говорите в своем письме, -- то, что сущность воспитания детей состоит в воспитании самого себя. Как ни странно это кажется, это воспитание самого себя есть самое могущественное орудие воздействия родителей на детей. И тот первый параграф, который усвоили себе ваши будущие соседки: "совершенствуйся" -- есть самая высокая и, как ни странно это кажется, самая практическая -- в смысле служения другим людям, воздействия на других людей -- деятельность человека. Так же и в воспитании. Условия вашей суровой жизни, которые вы, наверно, не цените по их значению, самые выгодные для воспитания. Ваша жизнь серьезная, и дети видят и понимают это. Если же вы хотите от меня более определенные указания о том, что именно читать или давать в руки ребенку для религиозного воспитания, то я думаю, что надо не ограничиваться религиозными писаниями одного верования, у нас -- христианского, а наравне с христианской учительной литературой пользоваться буддийской, браминской, конфуцианской, еврейской.
   Очень, очень рад был общению с вами. Желал бы, чтобы оно было сотую долю так полезно вам, как полезно мне, и потому желал бы, чтоб оно чаще повторялось.[...]
  
   1 Евгений Иванович Попов.
   2 В мае 1902 г. умерла жена Дудченко, М. Ф. Симонсон. Кроме того, у Дудченко были частые столкновения с полицией и духовенством.
  
   М. А. Таубе.
   (О религиозных учениях)
   1903 г. Декабря 18-19.
   Извините, что так долго не отвечал вам. Я сегодня получил вашу статью1 и сегодня же прочел ее и пишу вам. Статья в новом виде очень хороша, и я, прочитывая ее, испытал то же, как и в первый раз, чувство полного удовлетворения и сознание духовного приобретения.
   Мне жаль, что вы исключили рассуждения о международном праве в древности и в особенности о католической идее мира. В особенности последнее было очень интересно и своей противоположностью с субъективным христианским отношением к вопросу оттеняло это отношение.
   Еще мне показалось, что когда вы указываете на проявление до христианства идеи мира в еврействе, буддизме и у стоиков, вы упускаете проявление этой идеи в очень определенно и сильно выраженной форме у китайцев, у Конфуция и Лаотзе.[...]
   Перечел вашу статью и хочется сделать еще следующие замечания. По-моему, ваша оценка и буддизма и стоицизма неверна или, скорее, не полна. Буддизм так же, как и стоицизм, учит тому, что истинная сущность человека не в его теле, несвободном и потому страдающем, а в его духовном сознании, не подлежащем никакому стеснению и потому никакому страданию. Первый ставит целью освобождение от страданий, второй -- благо личности.2 И потому аскетизм не есть цель или идеал буддизма. Суждение же профессора о стоицизме совершенно неверно. Профессор, очевидно, ставит главной задачей человечества существование международного права, которого он состоит профессором, а не благо человечества.
   Стоицизм действительно разрушает те камни, из которых составлено здание теперешнего мира, но разрушение это, если и вредно для существования международного права, как оно теперь понимается, но несомненно благодетельно для человечества, разрушая то, что разъединяет его.
   Учения буддизма и стоицизма, как и еврейских пророков, в особенности то, что известно под именем Исайи, а также и китайские учения Конфуция, Лаотзе и мало известного Ми-Ти, все возникшие почти одновременно, около 6-го века до рождества Христова, все одинаково признают сущностью человека его духовную природу, и в этом их величайшая заслуга. Отличаются же они от христианства, явившегося после них, тем, что они останавливаются на признании духовности человека, видя в этом признании спасение и благо личности. Христианство же делает дальнейший вывод. Выходя из признания людьми своей духовности, по христианскому выражению, признания в себе сына божия, оно провозглашает возможность и необходимость установления на земле царства божия, т. е. всеобщего блага, включающего в себя понятие всеобщего мира.[...]
  
   1 Толстой получил статью М. А. Таубе из редакции "Посредника", куда она посылалась для просмотра.
  
   Статья Таубе напечатана в изд. "Посредник" ("Для интеллигентных читателей") под названием "Христианство и международный мир", М. 1905.
  
   В. И. Владимирову.
   (О невозможности для Толстого вернуться к православию) 
   1903 г. Декабря 22.
   Я не помню ваших прежних писем, но последнее, полученное мною нынче письмо ваше, такое доброе, любовное и искреннее, тронуло меня, и мне хочется ответить вам хотя бы только для того, чтобы показать, что я ценю ваше доброе чувство ко мне. Исполнить ваше желание для меня так же невозможно, как находиться в двух местах в одно и то же время, или заснуть, когда не хочешь спать, или перестать думать тотчас же о той мысли, которая пришла в голову. Мне это, т. е. возвращение к догматическому православию или христианству, вообще невозможно, не потому, чтобы я не верил в него, а потому именно, что я верил в него и, хотя сам и не служил литургию, испытывал те самые чувства умиления, которые вы описываете. Сойдя на твердый берег с той утлой лодочки, на которой я еле-еле держался над водой, я никак не могу сознательно вернуться на эту лодочку. Главное же то, что я испытываю полное, совершенное спокойствие и в жизни и в смерти в той вере, которую не то, что исповедую, а к которой неизбежно был приведен и жизнью, и разумом, и преданием (не преданием одного вероучения, а преданием всего человечества), и потому не имею ни надобности, ни права искать чего-нибудь еще более твердого и прочного, чем то, что мне дано не моим рассуждением, а самим Богом, а тем более не могу вернуться к тем верованиям, которые оставил по сознанию их непрочности. Ведь если бы я веровал во что-нибудь выдуманное мною, я бы понимал увещания о том, чтобы я не верил своим выдумкам, а признал бы то, что признано и признается всем миром. Но ведь я именно верю в то, во что верит весь мир и верите вы, -- верю в Бога-отца, пославшего меня в мир для того, чтобы я исполнял Его волю. А веря в это и зная, что Бог есть любовь, что я от Него исшел и к Нему пойду, я не только ничего не боюсь ни в жизни, ни в смерти, но мне не нужно никаких других верований. Мне некуда их поместить, и я невольно смотрю на все прибавочные к этой вере верования как на оскорбление Бога, на признак недоверия к нему. Если бы меня, нищего, никуда негодного бродягу, принял бы к себе добрый хозяин и обещал бы кормить и содержать, только бы я не нарушал порядков его дома, неужели я бы стал стараться обеспечить свое существование посторонними, кроме исполнения воли хозяина, средствами? Разве не ясно бы было, что человек, поступающий так, не верит хозяину и желает найти способы жить, не исполняя его воли. Так думаю и чувствую теперь и я.
   Верю в Бога, по воле которого я живу и умру, и стараюсь, по указанию великого учителя жизни Христа, исполнять волю пославшаго меня. Знаю, что Бог есть любовь, и потому верю, что кроме добра мне от Него ни в этой, ни в будущей жизни ничего быть не может. Стараюсь же исполнять Его волю (которая в том, чтобы мы любили друг друга и делали другому то, что хотим, чтобы нам делали), не из страха, а потому, что чем больше я исполняю Его волю, тем мне, моей душе, лучше. Для того же, чтобы как можно больше исполнять Его волю, -- не забывать, не ослабевать, -- стараюсь постоянно помнить Его, молиться ежечасно и кроме того общаться с лучшими, святыми людьми мира живыми и в особенности умершими, в их писаниях.
   Так что, как вы видите, я в духовном смысле так удовлетворен, что мне некуда поместить те верования (не говоря уже о том, что я когда-то разделял их), которые вы и многие добрые люди предлагают мне. Я нахожусь в духовном смысле в том же положении пешехода-путешественника, у которого есть всё, что только ему может понадобиться, даже с избытком, а ему предлагают еще предметы, которые он несомненно по опыту знает, что они не нужны ему.
   Я не позволяю себе, да и не считаю нужным обсуждать или осуждать вашу веру, чувствуя, во-первых, то, что если жестоко и недобро осуждать поступки, характер, даже наружность человека, то тем более жестоко, недобро осуждать самое драгоценное для человека, его святая святых, его веру; во-вторых потому, что знаю, что вера человека складывается в его душе сложными, тайными, внутренними путями и может измениться не по желанию людей, а по воле Бога. Я только на ваше доброе письмо, за которое благодарю вас, высказал вам основы моей веры и причины невозможности для меня исповедания той веры, которой вы держитесь.
   От души желаю, чтобы эта ваша вера дала вам радостное руководство в жизни и спокойствие в час смерти.
  
   Ответ на письмо священника с. Сукманка Тамбовской губ. Василия Ивановича Владимирова (ум. 1922) от 16 декабря 1903 г.
  
   А. А. Толстой.
   (О близости смерти и единении в любви)
   1903 г. Декабря 22.
   Таня Кузминская написала мне, спасибо ей, о вас, о вашей болезни, что вы очень слабы и, по нашим человеческим суждениям, как будто близки к смерти. Я тоже был совсем близок, а вот еще не умер и иногда жалею об этом -- так хорошо мне было умирать -- удастся ли так другой раз? -- а иногда рад, потому что думаю, что наша старческая жизнь не только не бесполезна, как думают часто, а, напротив, самая значительная по тому влиянию, которое могут оказывать на других старые люди. Вы, с вашим горячим религиозным чувством и золотым сердцем, вероятно, испытали и испытываете то просветление, которое дает болезнь, и не только вероятно, но наверное теперь и еще больше, чем прежде, разливаете вокруг себя доброту и любовь. Пишу это письмо только затем, чтобы сказать вам, как часто я в моих отношениях с вами чувствовал эту вашу доброту и любовь и, чувствуя ее, сам становился лучше. Еще хочется мне сказать вам, что вы напрасно думаете -- если думаете -- что мы с вами разъединены верою. Вера моя и ваша и всех добрых людей (простите за нескромность, что причисляю себя к ним) одна и та же: вера в Бога-отца, пославшего нас в мир, чтобы делать его волю. Воля же его в том, чтобы мы любили друг друга и поступали с другими, как хотим, чтобы они поступали с нами. То же, что я плохо исполнял его волю и теперь еще плохо исполняю ее, не пугает меня, т. к. я знаю, что Бог есть любовь и он знает, что я старался, особенно последнее время, исполнять его волю и не из страха наказания, а потому, что мне всегда тем лучше было жить, чем больше я делал его волю. И я уверен, что вы точно так же верите. Если же я не верю некоторым частностям, в которые вы верите, то я думаю, что в виду самого важного, что соединяет нас, это не важно и не может разъединить нас.
   Помню, когда я был очень близок к смерти , и мысль отказывалась работать, и я старался выразить мое отношение к предстоящему переходу из этой жизни в другую, я находил только одну мысль, чувство, одно обращение к Богу; я говорил себе: От тебя исшел и к тебе иду. И это выражало всё, что я чувствовал, и успокаивало, радовало меня. Я уверен, что вы то же чувствуете, и это чувство опять соединяет нас.[...]
   Прощайте пока, милый друг, верьте моей искренней любви к вам и благодарности за всё то доброе, что вы мне дали во время нашей полувековой дружбы.
  
   В ответном письме от 27--29 декабря 1903 г. А. А. Толстая писала: "Милый, так давно любимый Лев, ваше нежное, дружеское письмо было мне тем более отрадно, что я почувствовала в нем ту самую, самую искреннюю нотку, которая всегда звучала между нами в дни нашей молодости. Мне тоже были приятны ваши ободрительные слова, в которых мы сошлись на мысли, что и в глубокой старости можно быть полезным другим".
   21 марта 1904 г. А. А. Толстая скончалась.
  
  
   1904
  
  
  
   В. Н. Ферри
   (О компромиссе)
   1904 г. Января 2.
   Вся жизнь человека, пробужденного к духовной жизни, должна проходить в борьбе между требованиями разума, т. е. божескими, и требованиями человеческими и желаниями личными. Следование тому или другому зависит от относительной силы -- ясности сознания необходимости следовать воле Бога и силы подчинения суду людскому и личного желания. Решить это может только тот, в ком происходит борьба. Борьба в вашем случае, где, с одной стороны, кажущаяся неважной формальность, с другой горе, может быть несчастье многих, вероятно будет решена в пользу церковного брака. Я думаю, что людей решили бы вопрос так же. В пользу такого решения говорит и то, что весьма трудно решить этот вопрос обратно, не нарушив главного требования закона Бога: установление и поддержание любви между людьми. Одно, чего не надо забывать, это то, что если вы, по своей слабости, покоритесь требованиям человеческим, вы должны чувствовать и признавать себя виноватым, а не придумывать или усваивать оправдания этому поступку. От души желаю вам всего лучшего в духовном смысле, а лучшее это, по моему мнению, есть всегдашнее стремление к исполнению во всем воли Бога -- совершенствование. [...]
  
   Вячеслав Николаевич Ферри (1880--1941) -- в 1903 г., будучи студентом Московского университета, познакомился с Толстым.
   Ответ на письмо Ферри от 27 декабря 1903 г., в котором Ферри просил Толстого дать совет (в связи с предстоящей его женитьбой), как ему быть с обрядом венчания, отказ от которого тяжело мог бы отразиться на родителях его и его невесты.
  
   П. В. Веригину.
   (О превосходстве духовного над материальным благосостоянием)
   1904 г. Января 2.
   [...] Простите меня, если я, как старый человек, позволю себе дать совет вам и близким вам людям. По всей вероятности, вы сами знаете то, что я скажу вам, но не беда и лишний раз повторить мысль, если она справедлива. Не увлекайтесь, милый друг, матерьяльным успехом общины. Помните, что успех этот основан на том единении, которое возникло из религиозного сознания, соединившего всех. Так что религиозное чувство есть тот основной капитал, из которого, между прочим, возникло и матерьяльное благосостояние, само по себе не только не важное, но часто губительное, уничтожающее тот самый источник, из которого вытекает. "Не радуйтесь тому, что бесы повинуются вам, а ищите каждый из вас того, чтобы имена ваши были записаны на небесах". И потому я думаю, что важнее всего блюсти, оживлять, поддерживать религиозное чувство, которое нужно не для одного матерьяльного благоденствия, а для истинного блага всех. Так что, как ни казалось нелепо движение освобождения животных и райской жизни,1 оно важнее всех паровых молотилок, косилок, жней и т. п., как важнее пар в локомотиве всех вагонов с товарами, которые к нему прицепят. Если пар без толку выбивался наружу, то дело только в том, чтобы заставить его производительно работать. Так же и с той партией райской жизни. В них есть то главное, что дает истинное благо себе и другим, в тех же, которые, презирая их побуждения, устраивают прекрасные полезные машины и в этом видят смысл жизни, нет ничего, кроме верной погибели себе и другим. Я уверен, что вы это знаете и чувствуете и так поступаете, но мне хотелось высказать это вам.
  
   Петр Васильевич Веригин (1862--1924), с 1886 года руководитель духоборов, сыгравший огромную роль в их жизни. С 1887 по 1902 г. был в ссылке (в Шенкурске, Березове и Обдорске). В 1902 г. он был освобожден из ссылки и проездом в Канаду заезжал к Толстому, чтобы лично познакомиться с ним, и провел в Ясной поляне 30 и 31 октября. -- В письме к П. И. Бирюкову от 11 ноября 1902 г. Толстой писал: "Я не верил своим глазам, увидев его в Ясной. Он мне очень понравился, но странное противоречие: он, поставленный судьбой руководителем одной из самых религиозных в мире групп людей, как мне кажется, до сих пор еще не родился вновь". В письме же к А. А. Шкарвану от 15 ноября 1902 г. Толстой писал: "Одно из важных событий последнего времени, это отпуск Веригина Петра. Он теперь уже в Англии. Пробыл у меня два дня. Я был очень рад полюбить его".
   Ответ на письмо Веригина от 1 декабря 1903 г., в котором он описывал жизнь общины духоборов в Канаде.
  
   1 В 1902 г. группа духоборов "свободников" отказалась принять землю в частную собственность, выпустила скот на свободу, все работы выполняла своими руками.
  
   И. Ф. Наживину.
   (О том, что христианство не имеет внешних целей)
   1904 г. Марта 17.
   [...]Я думаю, что вы ошибаетесь, полагая, что христианство, т. е. религия, имеет какие-либо внешние цели и что о нем можно судить по мере достижения или не достижения этих представляющихся нам общих целей. Христианство, истинное христианство, по моему мнению, тем и отличается от религий, которые можно называть общественными, как католичество, православие, магометанство, я думаю даже конфуцианство, что оно обращается к душе каждого отдельного человека, для каждого отдельного человека разрешает его вопрос жизни, указывает ему его назначение, состоящее в исполнении воли Бога, в слиянии с ней своей воли, в служении для Бога Богу и людям и тем дает ему спокойствие и благо.
   Правда, что одно из невольных подтверждений христианской истины и как бы маленькое поощрение к ней состоит в том, что исполнение воли Бога лучшее, что может сделать для себя человек, -- вместе с тем и осуществляет царство божие (царствие божие внутрь вас есть), но сущность христианства и то, что привлекает к нему и дает истинное благо, не в этом внешнем осуществлении царства божия, которое никогда вполне не осуществится, а к которому человечество всегда будет приближаться (как асимптота1 к кривой), а в том, что жизнь человека в этом мире в короткий срок этой жизни получает вечный, радостный смысл.
   Так вот я и думаю, что человек, понимающий так христианство, никак не будет думать о том, что делают другие, хорошо ли это, или дурно, приближает ли это, -- на его близорукий взгляд -- осуществление царства божия, или отдаляет, и зная то, что его задача и смысл жизни состоит в работе над той одной частью мира, которая составляет его тело, будет делать всеми силами это дело, вполне уверенный, что обещанное царство божие наступит, хотя и не так, как он воображает (царство божие наступит невидимым образом), но непременно наступит.
   Содействовать же ускорению этого наступления он будет только работой над собой, где всё в его власти, и сердиться и упрекать никого не будет, кроме себя, кому все упреки всегда во благо.[...]
  
   1 Асимптота -- несовпадающая линия, геометрический термин.
  
   С. Л. Брусилову.
   (Об изменении образа жизни)
   1904 г. Апреля 5.
   Не могу определенно ответить на ваш вопрос, потому что не знаю основной причины вашего желания оставить корпус и начать рабочую крестьянскую жизнь. Если вами руководит желание устроить себе жизнь, более соответствующую вашим вкусам, то я думаю, что, поступив так, как вы намереваетесь, вы жестоко ошибетесь: такая ваша жизнь вызовет огорчение ваших родных и не удовлетворит вас, и вы не выдержите ее тяжести. Так я думаю по своему наблюдению и опыту. И потому не советую поступать так, если вами руководит только рассуждение о том, что такая жизнь будет лучше той, к которой вы готовитесь в корпусе.
   Если же вами руководит религиозное чувство, сознание того, что военное дело несогласно с волею Бога, тогда другое дело. Но и тогда вам не надо загадывать вперед о той деятельности, которую вы изберете, а надо только сейчас всякую минуту своей жизни поступать так, как требует того ваша вера в Бога и его закон. И этот ряд поступков, соответствующих требованиям вашей веры, сам собой приведет вас к какому-либо (нельзя определить его вперед и не должно) роду жизни.
   При этом советовал бы вам, для того, чтобы не принять свои рассуждения и соображения за веру, постараться, прежде всего, в так называемых мелочах обыденной жизни следовать требованиям своей веры: в доброте ко всем людям, в воздержании от тщеславия, всякого рода похотей, в правдивости, самоотвержении, чистоте...
   Только такая внутренняя работа над собой покажет вам, в какой степени сильна в вас ваша вера и в какой степени, если ваша вера приведет вас к изменению вашего положения, в какой степени вы вынуждены изменить свою жизнь. Вообще думаю, что выходить вам из корпуса нужно не тогда, когда вы рассудком решите, что это было бы хорошо, а тогда, когда вы всем существом почувствуете, что эта жизнь так противна, не вашим вкусам, а вашей вере, что выне можете продолжать ее. Тогда только это будет прочно и плодотворно. А если можете продолжать теперешнюю жизнь, то продолжайте ее.
   Во всяком же случае советую вам и вашим друзьям прежде всего уяснить себе смысл человеческой жизни, религиозное мировоззрение (оно выражено в евангелии) и внутренно работать над собой, чтобы привести к наибольшему согласию свою жизнь с своей верой.
   От всей души желаю вам этого: в этом и высшее назначение и лучшее счастье человека.
  
   Сергей Львович Брусилов (р. 1887?) -- в 1904 г. жил в Петербурге, учился в Морском кадетском корпусе.
   Ответ на письмо Брусилова от 20 или 21 марта 1904 г., в котором он писал Толстому о возникшем у него и его товарищей желании оставить Морской корпус и переехать в деревню, чтобы вести там "честную жизнь крестьянина", просил совета и помощи в этом деле у Толстого.
  
   В. В. Рахманову.
   (О руководстве чувствами)
   1904 г. Июня 1.
   [...]Верования, если они настоящие, искренние, т. е. усвоены для себя, только для себя, а не для внешних условий, -- нельзя изменить. Они могут очищаться, уясняться, -- в чем и состоит истинная жизнь, но может быть и то, что человек, поступая несогласно с верованиями, желает убедить себя, что он не расходится с ними, и для этого, насколько это нужно, извращает свои верования. Это явление самое обыкновенное. Вы слишком искренний человек, для того чтобы впасть в эту ошибку, и надеюсь, что вы ее не сделаете (это очень опасно). Но для меня несомненно то, что ваши рассуждения о хороших чувствах, которым должно следовать, совершенно ошибочны.
   Общие основы жизни и правил жизни вырабатываются всем человечеством и вносятся лучшими представителями его в сознание людей именно затем, чтобы человек мог руководиться в жизни не чувствами, которые он считает хорошими, а общим религиозно-нравственным законом, на основании которого каждый бы мог решить вопрос о том, какие чувства хорошие и какие нехорошие не по одной своей личной оценке. Прекрасно бы было отдаваться своим хорошим чувствам, если бы была такая лакмусова бумага, посредством которой можно бы было определять безошибочно чувства хорошие и дурные.
   [...] Переживаем мы время очень напряженное. Война, как гроза в природе, вызывает в общем духовном строе людей изменения -- благодетельные. И движение, прежде незаметное, становится заметно. Движение в уяснении сознания.
   Прощайте, милый друг. Вы всегда были очень близки, тем более теперь, когда вам выпало испытание.
  
   Весною 1904 г. В. В. Рахманов по подозрению в принадлежности к социал-демократической партии был арестован и подвергся тюремному заключению, но через несколько месяцев был освобожден.
  
   Г. А. Чемоданову.
   (О недопустимости руководствоваться чувствами в половых отношениях)
   1904 г. Июня 1.
   [...] Очень мне жаль было читать ваши мысли о брачной жизни. Они, по моему мнению, совершенно ложны и очень вредны для тех, кто их разделяет.
   Половые отношения составляют один из главных источников страданий детей и, главное, зла между людьми, и потому с древнейших времен человечество старалось обезвредить сколько возможно эти отношения и установило для этого, выработанные совокупною мудростью людей законы, правила, отступление от которых всегда гибельно для отступающих. Руководиться же в этом сложном, важном, трудном деле одним чувством, значит отказаться от человеческого разума и спуститься на степень животного. Обыкновенно говорят: "истинное, высокое, нравственное чувство". Но горе в том, что каждый человек возводит свое чувство в что-то особенное -- высокое, истинное. Хорошо бы было руководиться чувством, если бы была такая лакмусова бумага, по которой можно бы было, как кислоту от основания, различать истинное и высокое чувство от ложного и низкого. Но такой нет. И потому только допусти руководство одним чувством, и люди, всякий, считая свое животное чувство особенным, высоким, спустятся на степень хуже животных и погрязнут в море зла сами и их дети. Избави вас Бог от приложения к жизни таких взглядов. Пишу это, любя вас.[...]
  
   Ответ на большое письмо Чемоданова от 1 мая 1904 г., в котором он благодарил Толстого за письмо от 14 марта, излагал свои взгляды на службу врача в войсках, а также на любовь и брак, сообщал об отказе министром внутренних дел в разрешении ему заниматься вольной врачебной практикой. Писал о запрещении ему иркутским генерал-губернатором занять место врача в иркутской инфекционной больнице.
  
   Е. В. Молоствовой.
   (О неудовлетворенности жизнью) 
   1904 г. Июня 15.
   Получил ваше письмо и листки.1 То, что я вам писал о том, что разочаруетесь -- не фраза, а вполне серьезно и искренно. Ведь это вам кажется, благодаря гипнозу, который окружает, бессовестно преувеличивая его значение, каждое чем-нибудь выделяющееся имя, вам кажется, что я какой-то особенный человек; а ведь я-то себя знаю, и знаю, как самого жалкого, плохого человека (ведь я никого не знаю так, как себя), и потому, сколько меня ни стараются приучить к этому, я не могу верить тому, что во мне что-то есть особенное и что людям стоит приезжать ко мне и что-то спрашивать у меня. То, что связано со мной, мои мысли, мои книги прошли через меня и что в них дурное, то мое, а что есть хорошего, то не мое, а божие. От этого я и говорю, что не нужно ко мне ездить и мне всегда совестно. Вчера был и уехал петербургский ученый, очень умный, и мне ясно было, как при всех таких посещениях, что он пожалел о потерянном времени (я говорю об искренних людях, не о тех, которые делают это из тщеславия, что знакомы с известным человеком).
   Я прочел ваши листки (я исполню ваше желание, сожгу), и мне жалко стало вас. Вы хотите ступить на более высокую ступень сознания. Вы ищете удовлетворения, недовольны настоящим. Но знайте, что когда вы переступите на высшую ступень, вы в мирском смысле будете страдать -- разрушится ваша та спокойная, в определенных рамках текущая жизнь и хорошая, невинная, если не возникло сознание ее несоответствия высшим требованиям, которое видно из ваших листков. "Не думайте, что я мир принес на землю", сказал Христос, "не мир, но разделение: разделится отец с сыном".... и т. д. Мое непосредственное чувство, что жаль вас, но это чувство близорукое, нельзя не идти туда, куда зовет Бог. Он всегда зовет к благу. Мы, богатые люди, выросшие в среде высшего, т. е. незаконно пользующегося трудами других общества, живем в таких несправедливых, безбожных условиях, что для нас, если бы мы только серьезно смотрели на жизнь и на христианство, которое мы будто бы исповедуем, то слова, которые за нас произносят наши восприемники: сочетаваешься ли Христу? И отрекаешься ли от дьявола и всех дел его -- должны бы иметь разрушающее весь склад нашей жизни значение.
   Так вот c'est Ю prendre ou Ю laisser.2 Вы недовольны своей жизнью, ищете лучшей в смысле соответствия требованиям совести. Знайте, что такая жизнь есть одна: жизнь по учению Христа. А эта жизнь разрушает всё то, что дает радости мирской жизни. Правда, что жизнь по христианскому учению дает другие, несравненно высшие радости, дает свободу, спокойствие, уничтожает страх смерти. Но для этого нужно новое рождение, т. е. перенесение всей своей энергии жизни из личных интересов в служение Богу, всегда, во всякий момент настоящего, не думая о последствиях. А рождение не бывает без мук. [...]
  
   1 Молоствова посылала Толстому листки из своего дневника.
   2 это нужно принять или отвергнуть.
  
   И. Ф. Наживину.
   (О страдании и зле) 
   1904 г. Июня 19.
   Оба вопроса ваши, дорогой Иван Федорович, мне очень близки. Я сам себе ответил на них, и, может быть, вы прочтете эти ответы когда-нибудь, теперь же отвечу кратко, надеясь, что вы поймете и неполно выраженное.
   Всё живо и во всем живет одно, но всё отделено одно от другого. Пределы каждого существа и нас самих познаются нами, как вещество -- в пространстве, в движении, во времени. Каждое существо есть орган Бога и не только отделено, но есть особенное, единственное в своем роде существо и может производить единственную, только ему свойственную работу. От этого мы своим высшим существом противимся убийству и тому, что ведет к нему. Кроме того, когда мы страдаем за страдания других, мы большей частью невольно обманываем себя, думая, что страдаем за страдающих, а страдаем за заставляющих страдать. Мы страдаем за нарушение закона единения, к которому стремится всё, и страдания указывают нам на это нарушение и вызывают в нас борьбу с ним: усиление единения любви.
   Второй вопрос я для себя разрешаю так: закон жизни есть уяснение, расширение, просветление сознания того вечного начала, которое есть в каждом существе. С более высокой степени сознания наблюдая жизнь существ, стоящих на низшей степени, их действия, представляющиеся для них добром, для высшего сознания представляются злом. Борьба с тем, что представляется злом, т. е. с более темным сознанием, возможна только через свет, через всё большее и большее просветление своего сознания. И потому справедливо, что если бы не было зла, т. е. темноты, не было бы добра -- света. [...]
  
   Ответ на письмо Наживина от 3 июня 1904 г., в котором он просил помочь ему понять, как сочетается обособленность человеческой личности и ее единство в духе со всеми живыми и мертвыми. Также спрашивал, как отличить служение злу от служения добру, если добро и зло едино.
  
   1 В июне Толстой работал над "Кругом чтения" и своими "Воспоминаниями".
   2 Анна Ефимовна Наживина, рожд. Зусман, врач.
   3 В своем письме Наживин писал, что в конце августа 1904 г. собирается приехать к Толстому. Наживин посетил Ясную Поляну в январе 1905 г.
  
   Е. Д. Гришенко.
   (О свободе воли и страдании)
   1904 г. Июля 1. 
   Вы делаете два вопроса: о свободе воли и о страдании. Постараюсь, как умею, коротко ответить вам так, как я себе отвечаю на эти вопросы.
   Человек не может быть виноватым и ответственным, в этом нет никакого сомнения, т. к. его мировоззрение, из которого вытекают его поступки, зависит не от него. Оно зависит от меня, от вас, от всех людей, живших прежде и живущих теперь, которые, вступая на высшую степень сознания (опять же не по своему произволу), передавали и передают свое мировоззрение другим людям. Так что человек может содействовать (пользуясь тем, что он получил от других) общему совершенствованию и тем самым и своему, но не может сам по своей воле изменять мировоззрение. С другой стороны, вопрос о свободе воли разъясняется еще так: во времени, рассматривая во времени, все поступки и состояния человека суть последствия предшествующих причин. Но жизнь человека происходит в настоящем, которое есть только точка соприкосновения прошедшего с будущим, т. е. вне времени. И в этом вневременном состоянии проявляется в человеке его высшая, божеская сущность, всегда свободная и единая со всем истинно существующим. Яснее не умею коротко сказать. На второй же вопрос о страданиях ответ мой следующий:
   Страдания и смерть суть необходимые и благие, как и всё существующее, условия жизни, и устранить их мы не можем, мы можем перемещать страдания, отдалять их, но уничтожить страданий мы не можем, так же как и смерти, и потому страдания и приближения людей к ужасающей их смерти суть для других людей (здоровых, сильных) только более явное настоятельное призвание к всегдашней обязанности людей служения друг другу.
   Письмо ваше мне показалось серьезным, и потому я, как умел, постарался ответить вам. Очень рад буду, если ответы мои удовлетворят вас.
  
   Елена Дмитриевна Гришенко -- дочь бессарабского помещика в Чертоп-Маре. В 1904 г. была слушательницей второго курса Высших женских курсов в Москве.
   Ответ на письмо Гришенко от 14 июня 1904 г., в котором она просила Толстого помочь ей теоретически обосновать необходимость самосовершенствования.
  
   С. Д. Толь.
   (Ответ на критику статьи "Одумайтесь!")
   1904 г. Июля 1.
   Я очень благодарен вам за то, что вы подписались под вашим письмом. А то я часто получаю такого же рода письма и, желая ответить на них, не могу сделать этого. Хочется ответить, потому что особенно больно в мои года, когда стоишь одной ногой в гробу, знать, что есть люди, которым ты ничего, кроме добра, не желаешь, которые ненавидят тебя. Хочется оправдаться, смягчить их. Вы пишете, что я не отвечу на это письмо, потому что отвечаю только тем, кто меня хвалит. Это не совсем справедливо, я всегда с большим интересом и вниманием читаю письма, осуждающие меня, стараясь извлечь из них пользу. И такую пользу, и очень большую, я извлек из вашего письма. Вы указали мне на то, что в моей статье есть то, чего не должно быть у христианина -- негодования, осуждения. Я и прежде чувствовал это, но ваше письмо ясно указало мне это. Совершенно справедливо, что человек, опирающийся на Христа, должен стараться быть, как он -- кроток и смирен сердцем. А я совсем не то. Не в оправдание себя, но в покаяние себя могу сказать только то, что я слабый человек, далеко не достигший того идеала, к которому стремлюсь. Я виноват, что тон, дух моей статьи недобрый, но смысл ее для меня несомненно истинен, и я буду повторять то же на смертном одре. И уверен я в этом не потому, что я верю себе, а потому, что верю Христу и закону Бога.
   Смягчающим мою вину обстоятельством может, хотя немного, служить то, что, тогда как вы живете в Петербурге в среде торжественных приготовлений и воздействий войны, я живу среди того несчастного народа, который, живя в крайней нужде, отсылает своих кормильцев на непонятное, ненужное ему побоище, видать ? только лишения, страдания, смерть... Но я боюсь опять отдаться нехорошему чувству. Лучше замолчу, т. к. письмо это имеет целью не убеждать вас, а просить забыть те недобрые слова, которые вы написали мне, и вызвать в себе хотя не доброжелательные, но не недоброжелательные ко мне чувства, с которыми свойственно всем людям относиться друг к другу и которые я испытываю к вам, в особенности вспоминая мое свидание с вами где-то вечером в Петербурге, свидание, оставившее во мне самое приятное воспоминание.
  
   Софья Дмитриевна Толь, рожд. Толстая (1854--1917) -- дочь Дмитрия Андреевича Толстого (1823--1889), с 1882 г. министра внутренних дел, шефа жандармов и президента Академии наук. С 1876 г. жена графа С. А. Толя.
   Ответ на письмо С. Д. Толь от 26 июня 1904 г., в котором она обвиняла Толстого в измене родине за его статью "Одумайтесь!", напечатанную во французском журнале "La Revue".
  
   Г. А. Русанову.
   (О страхе сметри)
   1904 г. Августа 14.
   [...] Я сейчас пишу от брата. Он очень тяжело, смертельно болен, у него рак в лице, и до сих пор тяжело переносит свои страдания и приближение к переходу. Я надеюсь, что это придет, т. е. нужное для перехода просветление. Как дурно, нерелигиозно живут люди без сознания не столько смерти, сколько частичности своего здешнего существования. Думать о смерти нечего, но жить надо в виду ее. Вся жизнь тогда становится торжественна, значительна и истинно плодотворна и радостна. В виду смерти мы не можем не работать усердно и потому, что она всякую минуту может перервать работу, и потому, что в виду смерти нельзя работать то, что не нужно для всей жизни, т. е. для Бога. А когда так работаешь, жизнь становится радостной, и нет того пугала -- страха смерти, которое отравляет жизнь не живущих в виду смерти людей. Страх смерти обратно пропорционален хорошей жизни. При святой жизни этот страх -- ноль. И такое отношение к жизни и смерти может быть воспитано, -- религиозное воспитание, -- но мы не воспитаны так и с трудом должны работать над собой сами. А возможно общее религиозное воспитание. И какое бы это было благо![...]
  
   Гавриил Андреевич Русанов (1845--1907) -- единомышленник Толстого, один из близких его друзей. С 1880 г. Русанов болел сухоткой спинного мозга и был прикован к постели.
  
   Г. А. Русанову.
   (Об атеизме и "Круге чтения")
   1904 г. Сентября 24.
   Получил ваше большое хорошее письмо, дописанное из Воронежа, дорогой Гаврило Андреевич, и порадовался тому, что вы всё такой же (не такой же, а лучше, светлей), каким были 20 лет тому назад.1
   Говорят: старость, болезни... Да ни за что не отдал бы одного дня моей старости, я думаю и с болезнями (у меня их мало, и я сужу только по догадке), за годы глупой, животной молодости.
   Вы извиняетесь, что много пишете про Колю.2 Это одна из самых интересных для меня тем. Я его всегда очень любил и люблю. Мне нравится то, что он пишет, что он атеист (т. е. нечто не существующее и не могущее существовать). Он пишет это только потому, что он не атеист, т. е. верит в обязательность правды, в того или то, что обязывает. Он пишет так грубо и комковато: я атеист -- только потому, что не хочет, боится неправды, боится иметь вид того, что бы вы хотели, чтоб он был, вид человека, из угождения даже самому любимому человеку отступающего от истины. Этим-то он и хорош. А то, что он торопится говорить, что он атеист и боится не Бога, а понятия Бога и открещивается от него, это явление самое обыкновенное в наше время и очень грустное. Вы знаете мое мнение о том, что один из важных мотивов, и наибольший, деятельности человеческой есть внушение, гипноз. И это очень хорошо, когда эта сила употребляется на добрые мысли и чувства или на безразличные поступки. Без этой способности не могли бы жить люди. Но ужасно губительно то, когда эта сила употребляется на вызывание дурных чувств, ложных мыслей и злых поступков, как это совершается всегда при государственном и, в особенности, религиозном внушении, -- том, о котором я и хочу сказать.
   С понятием Бога соединили недобрые и заблудшие люди столько лживого и злого, что честные, чистые, мало думавшие люди нашего времени выработали в себе способность сознательного отпора против этого внушения, вроде того, как я сознательно останавливаю себя от зевоты, когда зевают передо мною. С хорошими людьми (но мало думавшими, повторяю) нашего времени случилось то же, что случилось бы с путешественниками, которые, несколько раз быв зазваны на ночлег, были ограблены, и которые слышали бы такие рассказы от других путешественников, не заходили бы никуда на отдых и из страха быть ограбленными не верили бы тем гостеприимным хозяевам, которые приглашали бы их, и, бедные, всё странствовали бы до тех пор, пока их носят молодые ноги. То же и с нашей бедной молодежью. Так что зло религиозных обманщиков и внушителей не только то прямое, которое они делают обманутым, но еще и то, которое они делают тем, которые отказываются слышать и думать о том, что одно только нужно людям.
   Я занят последнее время составлением уже не календаря, но Круга чтения на каждый день, составленного из лучших мыслей лучших писателей. Читая всё это время, не говоря о Марке Аврелии, Эпиктете, Ксенофонте, Сократе, о браминской, китайской, буддийской мудрости, Сенеку, Плутарха, Цицерона и новых -- Монтескье, Руссо, Вольтера, Лессинга, Канта, Лихтенберга, Шопенгауера, Эмерсона, Чанинга, Паркера, Рескина, Амиеля и др. (притом, не читаю второй месяц ни газет, ни журналов), я всё больше и больше удивляюсь и ужасаюсь тому не невежеству, а "культурной" дикости, в которую погружено наше общество. Ведь просвещение, образование есть то, чтобы воспользоваться, ассимилировать всё то духовное наследство, которое оставили нам предки, а мы знаем газеты, Зола, Метерлинка, Ибсена, Розанова и т. п. Как хотелось бы хоть сколько-нибудь помочь этому ужасному бедствию, худшему, чем война, потому что на этой дикости самой ужасной культурной, и потому самодовольной, вырастают все ужасы, в том числе и война.[...]
  
   1 Николай Гаврилович Русанов (1879--1920) -- четвертый сын Г. А. и А. А. Русановых, инженер. В 1904 г. принимал участие в русско-японской войне младшим инженером-механиком броненосца "Орел" в Тихоокеанской эскадре Рождественского.
  
   Изо-Абэ (Iso-AbИ).
   (О социализме)
   1904 г. Октября 23/ноября 5. 
   Для меня было большим удовольствием получить ваше письмо и вашу газету1 с английской статьей.2 Сердечно благодарю вас за то и за другое.
   Хотя я никогда не сомневался, что в Японии очень много разумных, нравственных и религиозных людей, отрицательно настроенных к ужасному преступлению -- войне, происходящей между обоими обманутыми и одураченными народами, я всё же был очень рад получить этому доказательство.
   Большая радость для меня узнать, что в Японии у меня есть друзья и сотрудники, с которыми я могу быть в дружеском общении.
   Желая быть с вами совершенно откровенным, как со всяким уважаемым другом, должен сказать вам, что я не одобряю социализма и жалею, что наиболее передовая в духовном смысле часть вашего умного и энергичного народа переняла у Европы слабую, призрачную и обманчивую теорию социализма, которая в самой Европе начинает терять приверженцев.
   Цель социализма -- удовлетворение ничтожной стороны человеческой природы -- материального благосостояния, и способами, которые предлагаются, эта цель никогда не может быть достигнута. Истинное благосостояние человечества -- духовное, т. е. нравственное, включает материальное благосостояние. И эта высшая цель может быть достигнута только религиозным, т. е. нравственным, совершенством всех отдельных единиц, составляющих народы и человечество.
   Под религией я понимаю разумную веру в общий для всего человечества божеский закон, выражающийся практически в заповеди: любви ко всякому человеку и в делании другому того, что человек хочет, чтобы делали ему.
   Я знаю, что такой способ представляется менее целесообразным, чем социализм и другие непрочные теории, но это единственно верный способ. И те усилия, которые мы употребляем на осуществление ошибочных и не достигающих цели теорий, только мешают нам применить единственно правильное для достижения счастия человечества и каждой отдельной личности, самое подходящее для нашего времени, средство.[...]
   .
   Изо-Абэ (Jso-AbИ) -- японец, в 1904 г. редактор японской социалистической газеты "Heimin Shimbun Sha".
   Ответ на письмо Изо-Абэ от 4 сентября н. с. 1904 г., опубликованное в переводе на русский язык в "Свободном слове" 1905, 16, март -- апрель, стлб. 3.
  
   1 Газета "Heimin Shimbun Sha" издавалась в Токио. В 1904 г. редактором был Изо-Абэ. В "Свободном слове" к публикуемому письму Изо-Абэ имеется примечание редакции: "С тех пор как было напечатано это письмо, социалистический журнал, о котором здесь говорится, был остановлен японским правительством, а редактор и его друзья посажены в тюрьму".
   2 Статья на английском языке "Влияние Толстого в Японии" помещена в "Heimin Shimbun Sha" 14 августа н. с. 1904 г. В переводе на русский язык напечатана в "Свободном слове" 1905, 16, март -- апрель, стлб. 3.
  
   В. В. Поляковой.
   (О смерти любимого человека)
   1904 г. Ноября 20.
   Всей душой сочувствую вашему горю. Если во мне после краткого общения с ним осталось такое прекрасное чувство умиления перед духовной высотой, как всегда соединяющейся с необыкновенной скромностью этого редкого человека, то понимаю, как тяжела вам разлука с тем, с кем вы провели большую часть своей жизни, и провели, как я уверен, в полном любовном, в высшем смысле этого слова, общении.
   Я мало с ним виделся, и мало было вероятия, что увижусь еще с ним, а всякий раз, когда вспомню теперь, что его нет, мне больно, что нет больше этого истинного, по духу, друга и брата.
   Но простите меня, дорогая Вера Владимировна, ваше возмущение и ваши упреки кому-то, если не самому Богу, за то, что он умер страдая, очень нехороши, и он не одобрил бы их. Почем мы знаем, хорошо или дурно то, что он умер теперь, а не прожил столько, сколько бы вы хотели, и умер именно так, как умер. Мы не только не знаем этого, но наверное знаем, если верим в Бога, что это хорошо и так нужно и для вашего и для его блага. Он страдал физически, так что ж? В страданиях физических нет зла; напротив, они всегда вызывают в людях переход сознания из области телесной в область духовную, а это великое благо. И то, что совершалось в его душе перед смертью, знает только он. А совершалось наверное хорошее и святое, свойственное его чистой душе.
   Если верить в Бога, то нельзя не верить в то, что внешнее, совершающееся не по нашей воле, всё нам на благо. Зло есть только внутреннее то, что мы сами делаем, противясь воле Бога. "Не моя воля, но твоя, и не то, что я хочу, а что ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь". Смотрите так на то, что случается с вами, и во всем вы найдете благо; ищите своей воли, и вся жизнь будет неперестающее зло, и не будет конца отчаянию. Желал бы, чтобы вы стали на этот путь. Я по опыту знаю, что это возможно и что такое отношение к жизни дает ненарушимое спокойствие и доброе расположение к людям, и уверен, что вы и стоите на этом пути и что только жестокое горе свело вас с него. Думаю, что онсогласился бы со мной, даже уверен, что он так же думал. Помогай вам Бог в вашем горе. Любящий вас
  
   Вера Владимировна Полякова -- жена С. П. Полякова, члена Ковенского окружного суда.
   Ответ на письмо Поляковой от 8 ноября 1904 г., в котором она сообщала Толстому о смерти своего мужа.
  
   З. Г. Рубан-Щуровской (Ге).
   (О тоске)
   1904 г. Ноября 22.
   Рад был получить от вас письмо, дорогая Зоя Григорьевна, но пожалел о том, что вы так иногда тоскуете. Одно могу по опыту посоветовать вам, это то, что когда тоска, то не искать ее причин вне себя. Они в себе, в том, что мы не ценим того, чем пользуемся: достатком, здоровьем (хотя относительным), семьею, любовью людей, вообще жизнью, не ценим этого, а хотим, чтобы было именно то, что нам хочется.
   Не думаю, чтобы жизнь вне России лишила бы детей способности любить. Может быть, их чувства любви, вследствие их жизни в чужой среде иные, но чувства эти зависят не от внешних условий, они изнутри. Они и в Швейцарии найдут предметы для проявления своих чувств. Главное, что позволю себе советовать вам: ничего не переменяйте в своей жизни без настоятельной нужды. И ищите блага в том внешнем положении, в котором находитесь. Сколько я знаю, ваша жизнь такая, что ей трудно не завидовать. Цените ее и делайте ее еще лучше. [...]
  
   Зоя Григорьевна Рубан-Щуровская, рожд. Ге (р. 1861) -- дочь Григория Николаевича Ге, брата художника Н. Н. Ге. С 1899 г. жила за границей, в Швейцарии, близ Женевы, в Onex.
   Ответ на письмо Рубан-Щуровской без даты, в котором она спрашивала Толстого: "Законно ли чувство любви к своей родине, своему народу?" и выражала сожаление, что увезла своих детей за границу, лишив их родины.
  
   1905
  
  
  
   И. П. Накашидзе.
   (О крестьянском движении в Гурии)
   1905 г. Февраля 1.
   [...] Сведения, которые он1 сообщил мне, по моему мнению, огромной важности, и непременно надо познакомить людей с тем огромной важности событием, которое происходит в Гурии.2 Хотя я и знаю, что гурийцы не имеют понятия о моем существовании, мне все-таки очень хочется передать им выражение тех чувств и мыслей, которые вызывает во мне их удивительная деятельность. Если вы можете и найдете это удобным, передайте им, что вот есть такой старик, который двадцать лет только о том думает и пишет, что все беды людские от того, что люди ждут себе помощи и устройства жизни от других, от властей, а когда видят, что от властей им нет помощи и порядка, то начинают осуждать власти и бороться против них. А что не надо ни того, ни другого: ни ждать помощи и порядка от властей, ни сердиться на них и воевать с ними. А надо одно: то самое, что делают они, гурийцы, а именно: устраивать свою жизнь так, чтобы не нуждаться в властях. Для того же, чтобы не нуждаться в властях, надо делать опять то же, что они делают, жить по совести, по Христу, короче по-божьи. Если можно, то передайте им, какую великую радость испытал этот старик, когда узнал, что то, о чем он думал и писал столько лет и чего ученые и считающие себя мудрыми не понимали и не принимали, что это самое для себя, своим умом и своей совестью решили тысячи людей, и не только решили, но и произвели в дело и ведут это дело так твердо и хорошо, что соседние люди приезжают к ним.3 Скажите им, что дело это такое важное и хорошее, что надо все силы употребить (духовные силы: кротости, рассудительности, терпения) для того, чтобы довести его до конца, чтобы быть примером для ближних и дальних людей и быть началом установления царства божия не силою и обманом, а разумом и любовью. Скажите им, что не я один, но много и много людей радуются на них, готовы всячески, если возможно и нужно, служить им и что все мы уверены, что, начав такое великое дело и так много уже сделав для него, они не оставят его и будут вести его всё так же, показывая пример людям.
   Скажите им, что старик человек этот думает, что главные их силы должны быть направлены к тому, чтобы, как они сами говорят, жить по Христу, по совести, исполняя один и тот же закон и для христиан, и для магометан, и для всех людей мира. Закон этот в том, чтобы любить всякого человека и делать другому то, что хочешь, чтобы тебе делали.
   Если они будут жить так по-божьи, то никто им ничего не сделает. Если они будут с Богом, Бог будет с ними, и никто не будет в силах помешать им.[...]
  
   Илья Петрович Накашидзе (1866--1923) -- грузинский писатель, разделял взгляды Толстого.
   Ответ на письмо Накашидзе от 17 января 1905 г.: "Письмо это передаст вам мой старинный приятель, Михаил Кипиани, очень симпатичный человек. Он провел 12 лет в Сибири и по тюрьмам, гонимый правительством, но сохранил бодрость духа и энергию. Приятель мой расскажет вам подробности очень интересного крестьянского движения у нас в Гурии (Озургетский уезд Кутаисской губ.), где уже несколько лет крестьяне не работают у помещиков, упразднили суд и администрацию. Об этом движении я вам писал раньше. Теперь оно сильно".
  
   1 Михаил Кайхарович, или Кайхосрович, Кипиани (р. ок. 1849), в 1873--1874 гг. был студентом Технологического института в Петербурге, принадлежал к петербургскому революционному кружку грузин, за революционную деятельность несколько раз ссылался. Толстого Кипиани посетил 29 января 1905 г.
   2 В Гурии в 1905 г. имели место революционные выступления крестьянства. На первых порах недовольство крестьян носило пассивный характер и выражалось в неподчинении местным властям, отказе от податей и т. д.
   Толстой проявлял большой интерес к событиям в Гурии. В Яснополянских Записках имеются записи слов Толстого о гурийском движении. 20 марта 1905 г.: "За всё это время было для меня только одно радостное событие: гурийцы". Запись рассказа Кипиани Маковицким была послана в Англию Черткову, который напечатал ее в "Свободном слове" 1905, 16, "О гурийском движении".
   3 Зачеркнуто: и ведут это дело, несмотря на то, что по-мирскому жизнь их стала беднее.
  
   X. С. Тамуре (Н. S. Tamura).
   (О единстве всех религий)
   1905 г. Марта 1/14.
   [...]Совершенно не важно, кто вы: христианин, буддист, конфуцианец или таосист или мусульманин. Внешнего авторитета, которому человек был бы обязан верить, нет, но у каждого должна быть своя религия, т. е. разумное объяснение и определение его жизни. Такое разумное объяснение своей жизни всякий может найти в своей собственной религии. Во всех религиях это объяснение одно и то же, и заключается оно в следующем: человек -- слуга высшей силы, которую называют Богом, и должен исполнять волю этой силы. Воля этой силы есть единение всех людей, которое может быть достигнуто через любовь. Кто выполняет это, тот не знает зла ни при жизни, ни по смерти. Истина эта заключается во всех больших религиях: в браминстве, в буддизме, в конфуцианстве, в таосизме, иудействе, христианстве, магометанстве и не нуждается ни в каком авторитете для своего признания, потому что сама она заключает в себе высший авторитет, какой только может существовать, -- одобрение собственной совести. Только такая религия может освободить людей от зла, которое теперь они сами для себя создают. Поэтому я убежден, что разрушение всех предрассудков, искажающих всякую религию и распространение этой единственной общей религии, есть первая и главнейшая обязанность каждого человека.[...]
  
   X. С. Тамура (Н. S. Tamura) -- в 1904 г. был студентом философского факультета Токийского императорского университета. Автор статьи "Влияние на меня Толстого" -- "Международный толстовский альманах", М. 1909, стр. 341--344.
   Ответ на письмо Тамуры от 13 января н. с. 1905 г.
  
   В. Г. Кристи.
   (О том, чтобы не предпринимать ничего внешнего)
   1905 г. Июня 18--19.
   Милый Володя (так мне натуральнее). Ради Бога -- своего истинного блага и блага близких вам, главное ради того, во имя чего вы хотите действовать, ничего не предпринимайте внешнего. Никакие внешние поступки не могут дать удовлетворения тому внутреннему требованию, которое говорит в вас. Нет положения, в котором бы нельзя было исполнять волю Бога. Знаю, что совестно, противно жить так, как мы живем, не исповедуя (если бы только исповедовать другое, то легче бы примириться и как-нибудь обмануть себя), но не на словах исповедуя, а всем существом отвращаясь от тех условий жизни, в которые поставлен, но ведь Бога мы познаем в любви, и потому всё можно сделать, но не нарушить любви, в особенности которая уже есть.
   Впрочем, я всё это говорил вам. Одно скажу еще. Вы обращаетесь ко мне. Но ведь я живу скверно, среди самой безумной роскоши и говорю, пишу, о грехе такой жизни. Кто же я такой? Если я лгун и обманщик, то у меня спрашивать нечего. Я буду лгать. Если же я не обманщик, то есть причины, которые заставляют меня жить так, как я живу, причины религиозные.
   Вот эти-то самые причины должны заставить и вас покориться, нести возможность упрека в непоследовательности, в лицемерии и все-таки жить так, зная, что иначе не могу жить перед Богом. Помните одно: другие живут, как им велит их совесть, а я буду жить по своей совести, и пусть судят обо мне, как хотят, только бы Бог был со мною, или, скорее, я с ним.
   Претерпевый до конца спасен будет и спасет других.
   Мне было тяжело и теперь бывает тяжело, но то, что я выиграл в сравнении с тем, что потерял и теряю, несоизмеримо. Говорю про свой опыт. Не могу не радоваться, что не поступил, как много раз хотел и как вы хотите.
   Ради Бога, в вас и в ней, который глядит на вас, не предпринимайте ничего внешнего, а усиленно работайте внутренно.[...]
   Хочется ко вчерашнему письму прибавить еще следующее: если последуете своему порыву и случится, как вы предвидите, то ваша жена будет приносить жертву вам, если же наоборот, то вы будете приносить жертву ей (и лучше всего, не показывая этого).
   Что же лучше для души, для истинного блага?
  
   Владимир Григорьевич Кристи -- бессарабский помещик, последователь учения Толстого.
   Ответ на письмо Кристи от 15 июня, в котором он писал о расхождении с женой во взглядах на жизнь и своем желании оставить свое имение, купить избушку и работать на земле вблизи Толстого. Спрашивал мнение Толстого по этому вопросу.
  
   Д. А. Хилкову.
   (О революции)
   1905 г. Июля 16.
   Вчера прочел вашу брошюру О свободе,1 а нынче О революции.2 Я прочел их с величайшим интересом и любовался превосходным изложением всей программы революционеров. Особенно хорошо написана вторая. Но, как вы сами понимаете, согласиться я с вами никак не могу, и не потому, чтобы ваши доводы были не сильны (хотя и в них есть слабая сторона: малая возможность и вероятие осуществления, а между тем страшный риск страданий, вражды и озверения людей), но потому, что цели мои совсем иные, чем те, которые вас теперь занимают. Понятно, что для меня, стоящего по пояс в гробу, важнее всего (в сущности оно так должно бы было быть и для всех, даже самых молодых), важнее всего вопросы всей жизни, под всей я разумею жизнь не в одном этом мире, и потому вопрос о том, как наилучшим образом прожить эту часть жизни, т. е. не боясь вашей сильной иронии -- прожить по законам Бога; когда же я думаю и говорю про теперешнее состояние людей, про страдания народа, про революцию, я думаю и говорю только то, что жизнь по законам Бога наилучшим и, главное, безгрешным способом попутно достигает той цели, которую вы ставите выше всего. "Ищите царствия божия и правды его и остальное приложится".
   Вы ставите целью главной улучшение положения, я же ставлю целью исполнение своего человеческого призвания и потому не могу, строго говоря, ни соглашаться, ни не соглашаться с вами и вашей программой, но не могу не признавать то, что вызывать вражду и убивать людей дурно, и стараюсь сам не участвовать в вражде и убийстве, взывать к ним и не могу не желать для любимых, да и всех людей, чтобы они не делали этого.
   Не желаю этого и для вас, и особенно для вас, потому что люблю вас. Чтение этих двух статей ваших живо восстановило во мне представление о вашей даровитой, энергической личности, и мне захотелось доброго, братского общения с вами, захотелось напомнить, как мужики говорят, помирать будем! И когда будем помирать или помнить об этом, вопросы боевых дружин предстанут совсем в другом свете.
   Обе статьи ваши очень сильно и блестяще написаны. Пожалел я только о том, что вы приписываете несвойственное значение Гапону и что слишком много уделено места полемике.
  
   Д. А. Хилков (1858--1914) в 1905 г. принимал участие в революционном движении. В то время по своим политическим взглядам был близок к партии социалистов-революционеров.
  
   1 Д. Хилков, "О свободе и о том, как она добывается", изд. партии социалистов-революционеров, без обозначения места и года издания.
   2 Д. Хилков, "Революция и сектанты", изд. партии социалистов-революционеров, без обозначения места и года издания. В брошюре дается резкая критика теории непротивления.
  
   Р. В. Юшко.
   (О невозможности для христианина участия в революции)
   1905 г. Сентября 4.
   [...] Вы пишете, чтобы я сказал вам, что я думаю и чувствую -- о вашей деятельности: думаю, что она несвойственна человеку, поставившему в основу своей жизни учение Христа, и чувствую -- боль за вас, желание помочь вам выбраться из ложной деятельности и страх огорчить вас, и почти уверенность, что слова мои не будут вами услышаны.
   Стоит только помнить, что я не Юшко, не Толстой, не ветеринар, не писатель, не русский, не политический деятель, а человек (сын) божий, появившийся в этом мире вчера для того, чтобы завтра умереть, помнить, что моя жизнь есть только умирание, что мне надо как можно лучше умирать (то же, что жить), и интересы о том, как и с кем тебе бороться сейчас в Туле или Саратове и кто какие делает дурные дела и как и что обо мне думают и говорят, интересы эти тотчас же займут такое далекое место, что решения всех этих внешних вопросов в ту или другую стороны представятся совершенно безразличными, а поднимется один, поглощающий все эти вопросы и включающий их: делаю ли я, я, я (а не другие), то, что хочет от меня тот, кто послал меня в мир. Знаю, что вы всё это знаете не хуже меня, но думаю, что вас захватила свирепствующая ужасная эпидемия общественной деятельности. А деятельность эта дурная. Это борьба, осуждение, ненависть, и всё это пахнет кровью. Встречаясь с этой деятельностью, мне кажется, христианину возможно только одно: умиротворять по мере сил вражду, не становясь ни на какую сторону и отвлекая людей от борьбы и ненависти. Не знаю, строгое ли это письмо -- я думаю, что нет, но наверное оно доброе, потому что я чувствую, что люблю вас и желаю вам добра.
   Желаю вам от всей души того религиозного подъема, к которому вы способны, который высвободит вас легко и просто из того соблазна, в который вы попали временно, я уверен.[...]
  
   В 1905 г. А. В. Юшко (1867--1918) служил ветеринарным врачом III участка Царицынского уездного земства Саратовской губ.
   Ответ на письмо от 22 августа 1905 г., в котором Юшко писал, что его выступления в защиту угнетенных крестьян, открытые заявления о том, "что пользоваться тысячами десятин, когда рядом курицы некуда выгнать -- преступление, что эксплуатировать человеческую нужду, человеческое невежество, человеческие слабости -- преступление, что употреблять насилие или грозить им в лице казаков ограбленному и забитому населению -- не только преступление, но и гнусность", -- вызвали дикую злобу со стороны некоторых помещиков, попов и полиции, что вынудило Юшко обратиться к прокурору.
  
   М. Л. Оболенской.
   (О нужности Бога)
   1905 г. Октября 15.
   Ты меня за мои письма благодаришь, а я тебя за твое последнее очень, очень благодарю. Грустно, но хорошо то, что ты пишешь. Подкрепи тебя Бог. С другими я боюсь употреблять это слово Бог, но с тобой я знаю, что ты поймешь, что я разумею то высшее духовное, которое одно есть и с которым мы можем входить в общение, сознавая его в себе. Непременно нужно это слово и понятие. Без него нельзя жить. Мне вот сейчас грустно. Никому мне этого так не хочется сказать, как тебе. И можно и когда грустно быть с Богом, и становится хорошо грустно, и можно и когда весело, и когда бодро, и когда скучно, и когда обидно, и когда стыдно -- быть с Богом, и тогда всё хорошо. Чем дальше подвигаешься в жизни, тем это нужнее. Ты вот пишешь, что недовольна своей прошедшей жизнью. Всё это так надо было и приблизило тебя к тому же. Хотел писать просто о себе и тебе и вот пишу не то. О тебе скажу, что ты напрасно себя коришь. На мои глаза, ты жила хорошо, добро, без нелюбви, а с любовью к людям, давая им радость, первому мне. Если же недовольна и хочешь быть лучше, то давай Бог. Главная наша беда -- это то, что мы завязли в роскоши и праздности физической и оттого в небратских отношениях с людьми. Нельзя достаточно чувствовать и исправлять это. И я знаю, что ты чувствуешь, и в этом мы все и ты далеки от того, что должно бы быть и чего мы хотим. О твоих родах иногда думаю, что правы шекеры.1 Они говорят, что кирпич пусть делают кирпичники, те, которые ничего лучше не умеют, а мы, они про себя говорят, из кирпичей строим храм. Хорошо материнство, но едва ли оно может соединяться с духовной жизнью. Нехорошо тут ни то, ни сё: поползновение к материнству и чувственность, с которой труднее всего в мире бороться молодым. Но все-таки всё идет к хорошему, к лучшему. [...]
   Читал Куприна,2 [...]. Какой бы был хороший писатель, если бы жил не во время повального легкомыслия, невежества и сумашествия.
   Что за мерзость речь Назанского.3 Я не читаю этих гадостей, сделал исключение и не рад. То ли дело Герцен, Диккенс, Кант.
  
   1 Шекеры -- в XIX -- начале XX в. северо-американская секта, проповедовавшая, в частности, воздержание от брака.
   2 Толстой послал Марии Львовне повесть Куприна "Поединок", напечатанную в сборнике VI "Знание" за 1905 г. В ЯЗ 15 октября записаны слова Толстого: "Я написал Маше длинное письмо и посылаю ей Куприна "Поединок", гадкую книгу с талантом написанную. Издевается над Юлианом, ходившим за прокаженным, над слабыми и говорит, что нужно жить в свое удовольствие".
   3 Назанский -- персонаж повести А. И. Куприна "Поединок". "Речь Назанского" -- в XX главе повести.
  
   Чжан Чин-туну.
   (Об уважении к китайскому народу и переменах в Китае)
   1905 г. Декабря 4.
   Присылка вашей книги1 и в особенности письмо ваше доставили мне большую радость. За всю мою длинную жизнь, я несколько раз встречался с японцами,2 но ни разу не встречался и не пришлось войти в сношение ни с одним китайцем, чего я всегда очень желал, так как с давнего времени, довольно хорошо, хотя и, вероятно, очень неполно, как это свойственно европейцу, знал китайское религиозное учение и философию: не говоря о Конфуции,3 Менции,4 Лаотзе5 и комментарии на них. (В особенности поразило меня опровергаемое Менцием учение Ми-ти.6) Всегда испытываемое мною глубокое уважение к китайскому народу усилилось еще в высшей степени событиями ужасной японо-русской войны.7 В этой войне совершен китайским народом величайший подвиг, перед которым не только уничтожается значение японских побед, но проявляется в его настоящем отвратительном свете всё безумие и жестокость и русского и японского правительств. Подвиг китайского народа в том, что он показал, что доблесть народа не в насилии и убийствах, а в выдерживании до конца, несмотря на все раздражения, оскорбления, страдания, духа терпения, удаления от зла и предпочтение перенесения насилия причинению его. Китайский народ, как и в прежних гнусных нападках на него европейских квази-христианских народов, несмотря на все совершаемые над ним жестокости, так и в этой последней войне показал, что он более проникнут истинным духом христианства, или скорее сознанием общей всем и вечной истины, которая лежит в основе всех религиозных учений, также и христианского, гораздо более, чем христианские народы и чем русское правительство.8(Вспоминаю ваше верное замечание о различии правительства и народа.)
   Я не прочел еще вашу книгу, я только нынче получил ее. Но, судя по письму вашему, я боюсь, что не буду согласен с ее направлением. Мне кажется по вашему письму, что вы одобрительно относитесь (предполагаю тоже и в книге) к предполагаемым переменам в государственном и общественном устройстве Китая. Переменам в смысле роста, развития, совершенствования нельзя не сочувствовать, но перемены подражательные, перенесение в Китай форм (оказавших для людей проницательных уже полную свою несостоятельность в Европе и Америке) было бы большой и роковой ошибкой. Перемены должны вырасти сами собой из свойств народа и быть совершенно новые, не похожие на формы других народов. Та столь часто ставимая в вину Китаю косность его, если сопоставить ее с теми результатами, до которых дошло христианское человечество, в тысячу раз лучше того состояния злобы, раздражения и не перестающей борьбы, в которой живет христианское человечество. Я делаю только исключение для России, для огромного большинства его земледельческого населения. От него я жду новых форм жизни и точно так же от огромного большинства китайского земледельческого населения. Избави Бог Китай идти по пути Японии. Китайцам, как и всем людям, надо развивать свои духовные силы, а не технические усовершенствования, которые только губительны, когда духовные силы извращены. Вполне согласен с вами, что есть внутренняя, духовная связь между двумя великими народами, русским и китайским, и им надо идти рука об руку, но не в виде дипломатических союзов и вообще правительственных соединений. Им надо вырабатывать, особенно земледельческому населению, новые формы общественной жизни, независимые от правительств, вырабатывать не различные свободы: совести, слова, представительства и т. п., а истинную, настоящую свободу, состоящую в том, чтобы жить, не нуждаясь в правительстве и никому не повинуясь, кроме как высшему нравственному закону.[...]
  
   Чжан Чин-тун -- китаец, в декабре 1905 г. жил в Петербурге.
   Ответ на письмо Чжан Чин-туна от 1 декабря 1905 г.
  
   1 Лян Ци-чао, "Лихунчжан или политическая история Китая за последние сорок лет", перевод с китайского А. Н. Вознесенского и Чжан Чин-туна, изд. В. Березовского, Спб. 1905. Книга сохранилась в яснополянской библиотеке.
   2 Толстой был в переписке с японцами Иокаем, редактором журнала "Дидай-чоо-лю", Изо-Абэ, редактором газеты "Хеймин Шимбун-Ша" и др.
   В 1896 г. Ясную Поляну посетили еще два японца: редактор "Кукун-мин Шимбун" Токутоми и его помощник Фукай.
   3 Конфуций (552--479 до н. э.), китайский философ. См. "Жизнь и учение Конфуция", сост. П. А. Буланже, под ред. Л. Н. Толстого, изд. "Посредник", М. 1903.
   4 Менций (371--288 до н. э.), китайский философ-материалист. О разногласиях его с философом Ми-ти см. "Ми-ти, китайский философ", сост. П. А. Буланже, под ред. Л. Н. Толстого, изд. "Посредник", М. 1910.
   5 Лао-Тзе (р. 604 до н. э.), основатель религиозно-философского течения таосизма, или даосизма, в Китае.
   6 Ми-ти (IV в. до н. э.), китайский философ, последователь Конфуция, автор книги "О всеобщей любви".
   7 Отношение Толстого к русско-японской войне высказано им в статье "Одумайтесь!"
   8 В Дневнике Толстого 27 августа 1905 г. записано: "Главный, величайший подвиг, совершенный в начале нынешнего века на Дальнем Востоке, это подвиг китайцев, удержавшихся в мире, несмотря на все несправедливости, жестокости, ужасы, совершенные против них. Они -- христиане, мы, белые, -- дикие язычники. Надо бы написать про это"
  
   Л. Л. Толстому.
   (О напряженной ситауции в России)
   1905 г. Декабря 27.
   [...] Всё, что ты пишешь, я более или менее знаю, но ты так хорошо описываешь, что я еще живее почувствовал весь ужас, ужас нравственного упадка нашего общества.
   Теперь положение внешним образом изменилось, но эта сдержанная внешними средствами подавленная злоба людей также ужасна.
   Я не читаю газет, но невольно, по рассказам домашних и посетителей -- а и тех и других так много, -- знаю всё, что делается, и не могу удержаться продолжать свои, не имеющие отношения к революции занятия и то написал "Конец Века", которая вышла уже недели две тому назад за границей, а теперь написал небольшое обращение к правительству, революционерам и народу1 и никуда не посылал и не знаю, куда отдам. Писал только, чтобы "animam Іеvаvі".2 -- Прочти, если у тебя есть, в Мыслях мудрых людей на нынешний день 27 декабря.3
   То, что улучшить положение всех людей может только улучшение отдельных людей, как то, чтобы согреть котел воды, надо, чтобы согрелась всякая капля воды, это такой труизм, что не стоит повторять его, т. к. никто никогда и не оспаривает его. А между тем, признавая это, всякий говорит: "разумеется", но все-таки продолжает говорить и делать свои глупости и гадости, не понимая того, что вся эта общественная деятельность не только никогда не содействует улучшению состояния людей, но самым решительным и верным способом ухудшает ее. Ухудшает тем, что, как мы это видим теперь, страшно понижает общий уровень нравственности. А понижение уровня нравственности выгодно и удобно всем людям безнравственным, а потому, чем безнравственнее люди, тем они усерднее занимаются общественными переворотами. Что же делать? Людям не религиозным ничего другого нельзя делать, как то, что они и делают, пристать к какой-нибудь партии и бороться, ненавидеть, вредить... Людям же религиозным -- жить своей жизнью, стараясь исполнять перед Богом свой долг, в который входит обязанность жалеть людей, любить их, служить им, чем можешь, но никак не устраивать ту или иную думу или учредительное собрание и тому подобные глупости.
   То, что это так, можно убедиться потому, что, как скоро занят внешними условиями, так, кроме того, что сам теряешься и путаешься, сам не знаешь, что хорошо, что дурно, тотчас же всходишь в враждебные отношения с людьми. Если же думаешь только о своих обязанностях перед Богом, то всё ясно, легко, нет никаких препятствий, кроме как в тебе самом, которые поэтому могут быть преодолены, и не только не испытываешь вражды к людям, а напротив, испытываешь любовь к ним и вызываешь ее к себе. И потому я одного желаю и тебе и всем людям, это чтобы они поняли, что без религии человек есть и злое, и гадкое, и несчастное существо и что самое важное для человека это, если его нет, то установить в себе религиозное отношение к жизни и на основании его относиться ко всем явлениям жизни. Необходимость этого особенно чувствуется в такое время, как наше. Очень, очень советую тебе это. [...]
  
   Ответ на письмо Л. Л. Толстого от 28 ноября 1905 г., написанное в самый разгар революционных событий 1905 г. и полученное в Ясной Поляне через месяц, когда вооруженное восстание было подавлено. В своем письме Л. Л. Толстой, хотя и резко отрицательно относится к происходящим революционным событиям, дает очень яркую их картину: "Ты не можешь себе представить, до какой степени сильно, стихийно и непоборимо то движение, что охватило теперь Россию... учебные заведения закрыты или в них собираются мужчины и переписывают с десятилетними девочками русскую марсельезу со словами: "Вставай, поднимайся, рабочий народ. Бей их, злодеев проклятых" и т. д. В городских аудиториях собрания и митинги союзов и обществ, на которых требуется демократическая республика. Сейчас идут страшно интересные собрания рабочих железнодорожников и переплетчиков в Соляном городке, на которые я зашел. В буржуазных домах страх и пустые разговоры, но карты попрежнему. В войсках -- брожение и глухое недовольство. Наверху -- философское и беспомощное бездействие сравнительно с быстротой и движением жизни... Сейчас, глядя на толпы в несколько тысяч рабочих и пропуская мимо себя бесконечный поток входивших в Соляной городок грубых, возбужденных, сильных рабочих людей, слушая властные их голоса: "Билеты, товарищи! Товарищи, за дело!" -- я понял, какая это стихийная сила, с которой никому не справиться. Это -- тот самый демос, который и создает республику... Им только одно нужно -- это получить право считаться и быть людьми. И они добьются этого, добьются несомненно, как добились теперешнего права собираться на свои собрания.
  
   1 Статья "Обращение к русским людям".
   2 "облегчить душу".
   3 В "Мыслях мудрых людей" на 27 декабря приведено высказывание Ф. Гартмана о том, что улучшение общественного положения может быть достигнуто только самоусовершенствованием людей.
   1906
  
  
  
   А. В. Толстой.
   (О зверстве людей)
   1905 г. Декабря 25 и 1906 г. января 1
   [...] Не скажу, чтобы я не испытывал теперь мучительного чувства негодования, сострадания и отвращения от того, что делается, но я не испытываю ни малейшего ни удивления, ни ужаса. Удивление и ужас перед зверством людей я испытал 25 лет тому назад, когда во мне произошел тот душевный переворот, который открыл мне смысл и назначение нашей истинной жизни и всю преступность, жестокость, мерзость той жизни, которую мы ведем, люди богатых классов, строя наше глупое матерьяльное внешнее благополучие на страданиях, забитости, унижении наших братий. И это не фраза, что я ужаснулся тогда. Чувство, которое я испытал тогда, было так сильно, что я чуть не сошел с ума, глядя на спокойствие и уверенность людей вокруг меня, живущих без всякой религии, без всякой заботы о чем-нибудь другом, кроме своих удобств и приятностей жизни. Я тогда писал, говорил людям, что нельзя жить без религии, без понимания смысла и назначения своей жизни, которое для всех людей одно и потому исключает возможность пользования, в виде рабочих, лакеев, мужиков, жизнями других людей, своих братий. Я тогда ужаснулся на это состояние людей без религии, уподобляющее их зверям, и удивлялся и тому, что они могут так жить, и тому, что не грызут, не убивают друг друга. Теперь они делают более резко и открыто то, что они делали постоянно, что делаем мы постоянно; и потому мне жалко, мне жутко, но я не удивляюсь и не ужасаюсь. Всё это не может быть иначе среди людей, которые живут, как животные, не подчиняясь никаким абсолютным законам, кроме своей выгоды и приятности. Человек, у которого нет такого обоснованного, признания высшего начала, закона, которому он всегда при каких бы то ни было условиях, хотя бы и под угрозой величайших страданий и смерти повинуется, такой человек -- знай он все науки в мире -- только животное. Крестьянская старуха, которая ни за что не оскоромится постом и, как бы это трудно ни было, будет говеть, считая это требованием высшего существа, -- человек. Самый же ученый профессор, который считает, что в мире нет другого закона, кроме борьбы за существование, и самый утонченный художник, считающий высшим идеалом человечества красоту, -- оба животные. Впрочем, я пишу то, что я 20 раз высказывал. Я не удержался высказать это тебе особенно потому, что ты мать семейства и что на тебе лежит обязанность первого воспитания детей, и поэтому тебе более, чем кому другому, и особенно потому, что вопросы эти существуют для тебя, нужно во что бы то ни стало установить в себе ясное и твердое религиозное мировоззрение и не столько словами и книгами, сколько всей жизнью передать его детям.
  
   А. Л. Толстой.
   (О вступлении на религиозный путь с молодости)
   1906 г. Января 22.
   [...] ты находишься до сих пор в том счастливом положении, что можешь (так как пока еще никакие соблазны, кроме немалого соблазна роскоши, не покупаемой трудом, еще не захватили тебя), можешь поставить свою жизнь на твердые религиозные основы, такие, при которых не может быть несчастия и при которых всякий час и день и год, приближающий нас к смерти, всё увеличивает наше благо. Не пугайся моей философии; она очень проста, я только не умею ее выразить просто. Мне хочется сказать яснее то, что я сказал тебе перед отъездом: как беречь себя нравственно. Для этого есть только одно средство: положить себе главную цель, главное дело в жизни: становиться лучше, вырывать из себя то, что мешает любви ко всем, непременно со всеми людьми. Поставить себе эту цель значит жить по течению жизни: года от первого детства и до самой глубокой старости (я знаю это) невольно ведут к этому. Но отдаваться страстям, похотям идет против течения, задерживает этот ход. И от этой деятельности против течения все, все наши страдания. Ведь это не шутка, не разговор для разговора, а такая ясная, несомненная и практическая правда. Всё, чем бы ты ни занималась, на что бы ни положила жизнь -- даже на семью -- всё это и в продолжение жизни уходит, теряет свою прелесть, значение и при смерти ты волей-неволей отрываешься от того, чем жил. Только внутренняя работа над собой, приближение к Богу (к совершенству) никогда не уходит, не может уйти от тебя, всё это всё больше и больше притягивает и получает значение и при смерти уходит не от тебя, а с тобой вместе. Пишу тебе это, Сашенька, не рассуждения, а радостный опыт моей жизни, пишу то, что я чувствовал смутно всегда и особенно живо и радостно чувствую теперь. Пробовала ли ты когда-нибудь, с утра, как проснешься, сказать себе: "ну, давай, сегодня, сейчас смотреть за собой строго, чтобы не сделать гадкого". И при первой встрече с человеком, при первой мысли дурной, тщеславной или недобром чувстве поймать себя и поправить. Разумеется, этого нельзя делать всю жизнь, невольно ты в 20 лет, а я в 80 сорвусь и буду говорить, делать то, что потом осужу. Но дело в том, чтобы осудить, чтобы свое дурное не прошло без осуждения. Дело в том, чтобы эта работа над собой признавалась бы главной, главной, главнее в 100 000 раз всех других целей жизни. И так жить не скучно, а, напротив, радостно. Радостно, во-первых, тем, что всегда во всех условиях жизни есть работа важная, серьезная, плодотворная, и, во-вторых, потому что -- не думай, что я скажу, что работа эта радостна потому, что видишь в ней успех -- не то радостно, а, напротив, то, что всегда видишь, как ты еще плох, а видя это, делаешься смиренен, не осуждаешь других и легче живется с людьми. Все же обыкновенные, невинные радости жизни остаются те же и при такой жизни. Так вот я тебе, Саша, очень советую начать такую жизнь, начать вроде как ты начала учиться на фортепиано, и практиковать сначала хоть два раза в неделю, как с учителем, но не бросать, как с учителем. Впрочем, если серьезно начнешь, ни за что не бросишь. [...]
  
   В. Д. Фролову.
   (О просвещении народа)
   1906 г. Января 23.
   Очень пожалел я, увидав по вашему письму, как вы далеко заблудились в своем самомнении. Вы хотите очистить понятия религиозные народа! Того народа, всю высоту религиозного мировоззрения которого вы не понимаете, потому что не в силах понять, того народа, который воспитал, кормит всех нас. Это очень нехорошо. Если пойдете в университет, то еще дальше заблудитесь. Лучший университет для вас в каждой крестьянской рабочей семье. Предпочитают же университет столичный и потому, что то, что там преподают понятнее, и потому, что тот городской университет воздымает, а этот смиряет. Любя вас, очень жалею о вашем заблуждении. Беседа со мной не может помочь вам, помочь вам может только строгое нравственное обращение к самому себе, что и советую вам.
  
   М. А. Бодянскому.
   (О половых отношениях)
   1906 г. Января 29.
   Для того, чтобы передать вам то, что говорила вам та несчастная девушка, к которой вы питаете любовные чувства, не нужно было слов и тем менее разума. Для того, чтобы передать это, нужно было делать только то, что делают для этой цели животные самки. Я же думаю, что человек одарен разумом и словами не для того, чтобы придумывать оправдания своим животным похотям, а для того, чтобы бороться с ними и усиливать, уяснять требования разума и подчиняться им. Требования же разума в деле половых отношений давным-давно уже показали людям, что половые отношения среди людей, последствием которых есть рождение детей, должны быть регулированы, чтобы не быть источником величайших бедствий. Самое простое и понятное определение обязанностей человека относительно этих отношений есть то, чтобы двум людям разных полов, соединясь в акте, последствием которого есть рождение детей, признавать себя навсегда связанными друг с другом, не допуская для себя уже никогда отношений с другими лицами, -- то, что называется браком. Нужно это и для избежания величайших бедствий всякого рода для соединяющихся, а главное, для возможности воспитания детей. Отвечая же на ваш вопрос: что вам делать? советую вам употребить все ваши душевные силы на освобождение себя от захватившей вас страсти. Знаю, что это очень трудно и что наиболее легкое средство -- разлука -- едва ли возможна вам. Во всяком случае знайте, что дурно, и старайтесь избавиться от этого зла.
  
   Г. Е. Бычкову.
   (Об участии в выборах)
   1906 г. Февраля 13.
   Так как я считаю всякое насильническое правительство с войсками, тюрьмами, податями, одинаковым злом, при котором не может быть осуществлена справедливость, то для себя полагал бы дурным делом всякое участие в выборе членов какого бы то ни было правительства: монархического, конституционного или республиканского. Что же касается до выбора той или иной партии, то я считаю, что участие в какой бы то ни было из них одинаково вредно, как, простите меня за сравнение, одинаково вредно и дурно напиться водкой, вином или пивом. [...]
  
   Григорий Егорович Бычков (р. 1867) -- крестьянин д. Федорино Калужской губ., в 1906 г. конторский служащий.
   Ответ на письмо Бычкова от 10? февраля 1906 г.: "Будьте добры ответить, следует ли участвовать в выборах представителей в Государственную думу и в какую лучше записаться партию: конституционно-демократическую, Союз 17 октября или Союз русского народа".
  
   Решид Саффет Бей Кара-Шемси
   (О патриотизме)
   1906 г. Февраля 13.
   [...] Вы спрашиваете, что я думаю о вашей родине. Всё, что я могу ответить на этот вопрос, -- это посоветовать вам больше думать о ваших обязанностях перед Богом и человечеством, чем об обязанностях, которые, как вы думаете, лежат на вас по отношению к вашему правительству и родине, и стараться жертвовать последними для первых. Турок, русский, француз, японец, прежде чем подчиняться своему правительству, подчинен Богу, и обязанности их одни и те же, заключаются в едином законе -- поступать с ближним, как желаешь, чтобы поступали с тобой. И это без различия расы, религии, касты и национальности.
  
   Решид Саффет Бей Кара-Шемси (р. 1884) -- турецкий журналист, автор ряда статей о Толстом, позднее дипломат.
  
   П. И. Бирюкову.
   (О духовном рождении и об отношении к современности)
   1906 г. Февраля 18.
   [...] О духовном рождении всегда думал по словам евангелия; о том же, когда это будет, не знает никто, кроме Отца. Я думаю, что рождение духовное, как и всё великое, в нашей жизни происходит ростом незаметным, дифференциалами. И что такое относительное рождение (различное по месту, занимаемому на лестнице приближения к Богу) совершается во всяком человеке в продолжение всей жизни и окончательное при смерти и что такое же рождение происходит в обществе (совокупности людей) и что наше влияние передается не избранным нами лицам (это невозможно), а передается как вклад в сознание всего общества, посредством которого влияет и на других.
   Что касается до моего отношения тогда к возбужденному состоянию всего общества,1 то должен сказать (и эта моя особенная хорошая или дурная черта, но всегда мне бывшая свойственной), что я всегда противился невольно влияниям извне, эпидемическим, и что если тогда я был возбужден и радостен, то своими особенными, личными внутренними мотивами, теми которые привели меня к школе и общению с народом. Вообще я теперь узнаю в себе то же чувство отпора против всеобщего увлечения, которое было и тогда, но проявлялось в робких формах. Кажется, я не так отвечаю на ваш вопрос. Если не так, то не взыщите. Я хочу сказать, что во мне всегда шла такая внутренняя, не скажу работа, а тревога, волнение, борьба, что я не замечал внешнего современного настроения и был равнодушен к нему. [...]
  
   1 Бирюков спрашивал Толстого, как он, "живя и действуя в полной силе в шестидесятых годах", относился к этой эпохе.
  
   С. Ф. Ожиганову.
   (О книгах и чтении)
   1906 г. Февраля 18.
   Книг таких, о которых вы спрашиваете, нет, да и не может быть. Заниматься чтением пустых романов Тургенева, Л. Толстого, Гончарова и др. я вам не советую. Читайте лучше евангелие и книги мудрецов. Есть собранные мною Мысли мудрых людей. Чтение таких книг может навести вас на полезные для жизни мысли. Вообще же чтение только тогда хорошо, когда оно содействует хорошей, нравственной, чистой, доброй жизни, потому что в этом (в доброй жизни) не только главное, но единственное дело всякого человека.
  
   Стефан Фокич Ожиганов -- в 1906 г. рабочий на Нижне-Тагильском заводе.
   Ответ на письмо Ожиганова от 9 февраля 1906 г., в котором он просил прислать книги -- "руководства пишущим".
  
   Г. А. Русанову.
   (О революции)
   1906 г. Февраля 18.
   [...] О том, чем кончится всё теперь совершающееся, в каких конкретных формах выразится, нельзя ничего предвидеть. La seule chose Ю laquelle il faut s'attendre toujours c'est l'innatendu.1 В настоящем же значении жизни, в совершающемся теперь нет ничего особенного: как в нашей с вами личной, отдельной жизни постоянно происходит всё большее и большее просветление, освобождение от времени (понятие времени доступно нам, нашим внешним чувствам, а они постепенно умирают), которое совершится вполне при смерти, так и в обществе, в совокупности людей происходит тот же процесс. И как в нашей жизни процесс просветления шел не прямолинейно, а зигзагами или спирально, так и в общественной жизни. И теперешняя революция много духовно подвинет человечество, которое становится всё более и более солидарно. Общение теперь с Китаем, Японией, африканскими народами даже, много содействует взаимному уничтожению суеверий.
   [...] Сил всё меньше и меньше становится, но зато всё лучше и лучше умеешь их утилизировать и всё больше и больше чувствуешь помощь извне, состоящую в притуплении животности. Я думаю, что вы чувствуете то же. Ваши сожаления о недостаточно выраженной любви Нине,2 я думаю, очень хороши. Эти сожаления та же любовь. А любовь вне времени и личности. Она теперь есть в вас, и это главное.
   [...] Сегодня 53 года, как неприятельское ядро ударило в колесо той пушки, которую я наводил. Если бы дуло пушки, из которого вылетело ядро, на 1/1000 линии было отклонено в ту или другую сторону, я бы был убит, меня бы не было. Какой вздор, я бы был, но в недоступной мне теперь форме.
  
   1 Единственное, к чему мы должны быть всегда готовы, -- это к неожиданности.
   2 Антонина Алексеевна Русанова, жена Русанова, умершая 6 августа 1905 г.
  
   В. А. Шейерману.
   (Об отношении христианина к мирским людям)
   1906 г. Февраля 18.
   Я вас вполне понимаю; не только понимаю, но сливаюсь с вами в одно и то же сознание Бога -- основы нашей жизни. На этой глубине сознания мы все соединяемся воедино. И такое сознание есть великое благо. Но мы не можем оставаться постоянно на этой глубине сознания. И главная задача людей, испытавших это состояние, в том, чтобы во-1-х, как можно большую часть своей жизни оставаться в нем, а во-2-х, остальную жизнь, происходящую вне этого сознания, как можно больше приблизить к нему, все поступки пропитать этим сознанием единства со всеми людьми, со всем живым. И это приводит меня к тем мыслям, которые вызвало во мне это ваше второе письмо. Вы семейный человек, у вас дети, жена, которая, как это и не может быть иначе, не может сочувствовать поступкам, вызванным вашим душевным состоянием; не может сочувствовать потому, что кто не со мной, тот против меня. Сочувствовать изменению миросозерцания, замене мирского миросозерцания христианским -- нельзя. Можно разделять или не разделять его. А не разделяя, не только нельзя сочувствовать, но нельзя не относиться к нему враждебно. И таково должно быть отношение вашей жены и ваших (по мирскому) близких вам. Но вопрос в том, каково должно быть отношение ваше к ним? Само собой разумеется, что вы должны всеми силами стараться поступать так, чтобы ваши поступки не производили бы раздражения или как можно меньше раздражения, но есть поступки, которые вы не можете не делать по требованиям своей совести, которые, как ваша отдача земли, должны вызывать раздражение, не только семейных, но и посторонних, и вот тут-то надо быть внимательным к себе, чтобы не заразиться их раздражением, а, понимая их положение, хотя и неизбежно раздражая их, не переставать любить их. Пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем. Вот этому-то пребыванию в любви надо стараться не изменять, несмотря ни на какие против тебя поступки и чувства других людей. Обыкновенно и самые добрые люди считают, что главное не раздражить людей, сделать им приятное, вызвать их любовь к себе. Но это большая ошибка: поступать надо независимо от того, приятно или неприятно это будет людям, а только потому, насколько поступки приятны Богу. По отношению же людей главное дело в том, чтобы пребывать в любви к ним, т. е. не испытывать к ним недоброжелательства, хотя бы они и ненавидели и оскорбляли. И главное, что нужно для этого, это, любя, понимать их и, понимая, любить их. А то часто бывает, что для того, чтобы не раздражить людей, угодить им, не делаешь того, чего требует от тебя Бог, и вместе с тем чувствуешь недоброе чувство к тем людям, ради которых ты отступил от требований Бога. И выходит двойной грех: и тот, что ты не исполнил того, что хотел Бог, и не любишь тех людей, ради которых ты сделал это. А надо было напротив: сделать то, чего требует совесть, и, понимая их положение, не переставая любить тех, кому неприятен твой поступок. Тогда ты наверное сделал бы то, что должно для себя, и по всем вероятиям добро тем, с кем имел дело. Я горьким опытом узнал эту ошибку и очень желаю вам не делать ее. [...]
  
   А. М. Томилиной.
   (О существовании Бога)
   1906 г. Февраля 27.
   Ваше письмо одно из тех, на которые я всегда чувствую потребность ответить, во-1-х, потому, что слышу в нем искренность, и, во-2-х, потому, что мне очень жалко людей, находящихся в том несчастном и -- простите меня -- извращенном душевном состоянии, в котором вы находитесь. Ваш первый вопрос: есть ли Бог? и можно ли доказывать его существование тем, что было бы хорошо, если бы он был, подобен вопросу, который сделал бы человек: есть ли у человека тело? и можно ли доказывать то, что есть тело, тем, что было бы хорошо, если бы оно было. То, что есть Бог, не только так же, но без сравнения более несомненно, чем то, что есть тело. Вопрос о том, есть ли Бог? мог возникнуть только в той -- опять простите меня -- развращенной и невежественной, в истинном смысле этого слова, среде, которая у нас называется интеллигенцией и квинтэссенцпя которой проявляется в том учреждении высших курсов, в которых вы думали найти ответы на ваши самые законные вопросы. Вся организация того, что у нас, я разумею не одних русских, называется просвещением, есть организация одурения, достигаемая чрезвычайно искусно посредством умолчания о том, что важно, и приписывание наивысшего значения тому, что не важно и даже ложно и ничтожно, и доводящая людей до величайшего самомнения, соединенного с величайшим невежеством.
   Всякая безграмотная старушка знает, что есть Бог и есть его закон и что в исполнении этого закона смысл жизни, и в глубине души, несмотря на внешние суеверия, знает и то, в чем состоит главное дело человека для исполнения этого закона, знает, что главное в том, чтобы жить в любви и согласии и любви. И потому такая старушка человек просвещенный, а женщина, знающая все подробности крестовых походов, интегральное счисление, спектральный анализ и т. п., но не знающая Бога, его закона и смысла жизни, человек очень жалкий по своему невежеству. И такому человеку надо прежде всего понять свое положение и постараться освободиться от того гипноза, в котором он воспитывался и находится. Для познания Бога нужно не какое-либо положительное усилие мысли, а нужно только отрицательное усилие освобождения от обмана, путаницы, тумана, в которых находятся так называемые интеллигенты. Понять прежде всего то, что опровержение всего того, что приписывает Богу тот организованный обман, который называется церковью, никак не доказывает того, чтобы не было Бога. Так же, как всякие небылицы, которые говорили бы вам о ваших родителях, никак не доказывали бы того, что их не существует. Ложь церкви очень много содействовала ослаблению сознания человеком Бога; но ложь эта только для людей очень поверхностных и легкомысленных, или только для людей безнравственных, желающих освободиться от всякого стеснения, могла быть поводом утверждать, что не существует того, о чем проповедуется ложь. Бога нельзя определять именно потому, что мы знаем и можем знать его не рассуждением, а внутренним сознанием. И всякий человек знает Бога, хотя в своем заблуждении может на словах и отрицать его. Только откинь человек то, что заслоняет от него Бога, и он познает то, что он никогда и не переставал знать Бога. [...]
   Для себя я на ваши вопросы отвечаю так: себя, свое духовное я, неизвестно откуда появившееся в этот мир и очень скоро долженствующее из него исчезнуть или уйти куда-то, я понимаю как орудие чьей-то недоступной моему ограниченному уму воли. Эту волю я называю Богом. Смысл моей жизни я полагаю в том, чтобы соблюсти, развить, усовершенствовать это орудие воли божией, т. е. свое духовное "я". Полагаю я в этом смысл моей жизни, так как это одно из всего совершающегося в мире находится в моей власти и только это одно содействует моему истинному благу и благу других людей. Как же наилучшим образом жить, что считать главным, наиболее важным и что менее, -- вытекает само собою из приписываемого мною смысла жизни. Самое важное и главное состоит в увеличении в себе любви, в пребывании в любви, в воспитании и взращивании в себе чувства доброжелательства ко всем людям, ко всему живому, ко всему миру. Руководством же для проявления любви должно служить правило, общее всем религиям: поступать с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой, или, по крайней мере, не делать другим того, чего не хочешь, чтобы тебе делали.
   Советую вам испытать такую жизнь, и вы опытом еще сильнее, чем разумом, убедитесь в истинности ее основ.
   От души желаю вам истинного блага, достигаемого только внутренней работой над собою.
  
   Александра Михайловна Томилина (1887?) -- в 1906 г. слушательница исторического отделения Высших женских курсов в Петербурге.
  
   П. И. Бирюкову.
   (О суде над убийцами Александра II)
   1906 г. Марта 3.
   [...] О том, как на меня подействовало 1-е марта, не могу ничего сказать определенного, особенного. Но суд над убийцами и готовящаяся казнь произвели на меня одно из самых сильных впечатлений моей жизни. Я не мог перестать думать о них, но не столько о них, сколько о тех, кто готовился участвовать в их убийстве и особенно Александре III. Мне так ясно было, какое радостное чувство он мог испытать, простив их. Я не мог верить, что их казнят, и вместе с тем боялся и мучался за них и за их убийц. Помню, с этой мыслью я после обеда лег внизу на кожаный диван и неожиданно задремал и во сне, в полусне подумал о них, о готовящемся убийстве и почувствовал так ясно, как будто это всё было наяву, что не их, а меня казнят, и казнят не Александр III с палачами и судьями, а я же и казню их, и я с кошмарным ужасом проснулся. И тут написал письмо. Первое письмо было гораздо лучше. Потом я стал переделывать, и стало холоднее. Помню, я тогда прочел уже последнюю версию Бестужеву, оружейного завода генералу, и он деловитым тоном объявил, что за такое письмо: "места отдаленные". Судя по тому, как Победоносцев относился к Маликову и его знакомству с Страховым, я решил послать письмо через него. Он прочел или не прочел письмо и возвратил, кажется, Страхову, и тогда Страхов через Бестужева Константина профессора передал письмо Сергею Александровичу, и он передал Александру III. О том, прочтено ли оно было и как принято, ничего не знаю.
   Не скажу, чтобы это отношение к письму имело влияние на мое отрицательное отношение к государству и власти. Началось это и установилось в душе давно, при писании "Война и Мир", и было так сильно, что не могло усилиться, а только уяснялось. Когда казнь совершилась, я только получил еще большее отвращение к властям и к Александру III. [...]
  
   Ответ на письмо от 10 марта н. с. 1906 г., в котором Бирюков, сообщая о своем плане опубликовать в журнале "Былое" статью "Событие 1 марта и Л. Н. Толстой", просил разрешения поместить в ней письмо Толстого к Александру III и ответ на это письмо К. П. Победоносцева.
  
   М. С. Дудченко.
   (Об опасности общественной деятельности)
   1906 г. Марта 4.
   [...] Ваша жизнь такая хорошая, что страшно за всякое нарушение ее. Очень опасна и незаметна та стрелка, по которой переходят люди с христианских рельсов на революционные. При всякой внешней общественной деятельности почти невозможно не стать с одними людьми в исключительно близкие, а с другими в почти враждебные отношения. Забота христианина, мне кажется, только в том, чтобы соблюсти свою душу в том состоянии чистоты и покорности воле божьей, которая ей предназначена. И для этого нет никакой нужды соединяться с другими людьми и внешним образом проявлять себя. Я думаю, что вы, строго держась христианской жизни и не сбиваясь на чуждую ей революционную или общественную деятельность, больше будете содействовать делу распространения христианства, чем какими бы то ни было, обществами или внешними проявлениями. [...]
  
   Митрофан Семенович Дудченко (1867--193...) -- последователь религиозно-нравственных взглядов Толстого.
  
   В. И. Скороходову.
   (О переходе с христианских рельсов на революционные)
   1906 г. Марта 13.
   [...] Есть на наших рельсах стрелка, с которой легко и незаметно переходишь с пути христианской жизни на путь общественной деятельности революционной. Стрелка эта в том месте, где христианин начинает думать о последствиях влияния своей деятельности на других, где желает проявить себя. И я думаю, что вы перешли на эти другие рельсы. А рельсы эти никуда не ведут, кроме как к озлоблению и разъединению, тогда как рельсы христианской жизни, имеющей целью только удовлетворение требований своей совести, делание другому, всякому, того, что хочешь, чтоб тебе делали, ведут очень далеко, бесконечно далеко и, не имея цели влиять на других людей, сильнее всего действуют на людей. [...]
  
   Н. Е. Фельтену.
   (О переходе с христианских рельсов на революционные)
   1906 г. Марта 15.
   [...] Судя по вашему письму, думаю, что вы и не заметили, как давно уже перешли на переводной стрелке с рельсов христианского пути на рельсы революционные и катитесь по ним, воображая, что вы на христианском пути, в особенности потому, что печатаете и распространяете книги христианского духа. Вы сравниваете нравственные величины революционеров и правительственных людей, но вы сравниваете одних числителей (это свойство молодости), а не знаменателей. А я вижу знаменателей и потому без всякого сомнения знаю, что солдат, офицер, чиновник, губернатор, выросшие на этом, кормящие свою семью и покоряющиеся существующему, т. е. человек смиренный, с крошечным знаменателем несравненно нравственнее г-жи или г-на NN, твердо знающих, что нужно для блага России, и браунингом достигающих этого блага.
   Берегитесь, милый Фельтен, от окружающего вас гипноза. Христианину надо жить перед Богом и своей совестью, а воздействовать на других не надо и нельзя, потому что он не знает и не может знать, что для них хорошо. Вы печатаете мои книги и распространяете их, мне это, каюсь, приятно, но я не знаю, хорошо ли это, и вам следует точно так же не знать этого и не класть на это своих сил.
   Людям, желающим идти по христианскому пути в наше время, поверка в отношении их к революции. Нынче же с вашим письмом получил письмо (прежде уж было несколько таких) от женщины, которая меня укоряет серьезно и горячо за то, что я не пишу о Спиридоновой,1 не возмущаюсь ее мучениями, не сострадаю ей. Ведь это ужасно! Несчастную девушку, которая страшно жалка тем заблуждением и развратом душевным, который довел ее до хладнокровного убийства, требуют, чтоб мы жалели за ее физические страдания. Да если бы она опомнилась, поняла, что она сделала, она просила б мучений, чтобы чем-нибудь заплатить за свой грех.
  
   В 1906 г. Фельтен вместе с Н. Г. Сутковым основал в Петербурге издательство "Обновление", которое печатало и распространяло бывшие ранее запрещенными произведения Толстого.
   Ответ на письмо Фельтена от 7 марта 1906 г., в котором он высказывал свое впечатление от только что прочитанной им статьи Толстого "Обращение к русским людям. К правительству, революционерам и народу", которую предполагалось опубликовать в издательстве "Обновление". Фельтен находил слишком резким тон статьи в отношении революционеров: "Я не вижу в этом обращении той мягкости, которая всегда чувствуется в ваших письмах, когда вы хотите помочь человеку исправиться, указываете ему его ошибки! И притом, что такое гадости революционеров по сравнению с гадостями, которые делает наше правительство".
  
   1 Мария Александровна Спиридонова (р. 1889), член партии социалистов-революционеров. 16 января 1906 г. на платформе станции Борисоглебск убила тамбовского вице-губернатора Луженовского, особенно жестоко подавлявшего крестьянские восстания в ряде сел Борисоглебского уезда. Спиридонова была тут же арестована и подверглась избиениям, пыткам и издевательствам. Приговоренная к каторжным работам, Спиридонова пробыла на каторге до февральской революции 1917 г.
  
   И. И. Горбунову.
   (О невозможности понять цель существования всего)
   1906 г. Марта 20.
   Ваше письмо одно из тех немногих, на которые я считаю своим долгом и радостью отвечать, потому что чувствую в них серьезность и искренность. На вопрос ваш вы бы могли найти мой ответ во многих моих писаниях и в особенности в той книжечке, которую посылаю вам.1 Но мне хочется прямо ответить вам, потому что в вашем письме есть очень характерные черты, указывающие на источник того недовольства своим положением и почти отчаяния (состояния, общего очень многим), в котором вы находитесь. Вы пишете: "Я не вижу в последствиях нашего совершенствования ничего неизмеримо высокого и святого, за осуществление чего на земле следовало бы принести в жертву жизнь всех людей". Да кто вам сказал, что вы можете видеть, понимать цель существования всего? Напротив, вам ясно сказано всем вашим существом, что вы бесконечная малая часть чего-то бесконечно большого и что поэтому вы ни в каком случае не можете знать цели существования всего и вас самих. То, что всё вам представляется во времени и пространстве (откуда и понятие о бесконечности), ясно показывает вам недостаточность ваших познавательных способностей. Познать цель существования мира и вас ясно, что вы не можете, но зато вы ясно можете понять, что самое понятие цели есть понятие человеческое, понятие слабости, ограниченности. И потому желание знать цель существования есть очевидное заблуждение и заблуждение гордости, несмирения, непонимания своего положения. Стремления к чему-то неизмеримому, высокому, сильному, прекрасному и самодовлеющему, о котором вы пишете, не могут получить никакого удовлетворения и представляют из себя самое зловредное заблуждение гордости, если люди ищут своего удовлетворения во внешнем. Люди получают полное удовлетворение только тогда, когда они, смирившись, признав себя орудием высшей воли для достижения непостижимой им цели (если уже держаться человеческого понятия цели), стремятся исполнить эту волю в своем внутреннем духовном мире, всё более и более сливаясь в своей деятельности с этой высшей волей. В этом -- в освобождении себя от заблуждения гордости и сознании себя рабом божиим -- не только успокоение, но и неперестающее, постоянно растущее благо. [...]
   Очень рад буду, если мои ответы удовлетворят вас и дадут вам то спокойствие, твердость и радость жизни, которые предназначены человеку, если он не ищет того, что ему несвойственно. [...]
  
   Иван Иванович Горбунов -- в 1906 г. служил в санитарном отделении Воронежской земской управы.
  
   1 Л. Н. Толстой, "Для чего мы живем? Мысли о смысле жизни". Собрал В. Г. Чертков, изд. "Посредник".
  
   М. Л. Оболенской.
   (О разврате европейской цивилизации)
   1906 г. Марта 22.
   [...] Я всегда всех гоню в Мамадыш,1 но когда люди уедут не в Мамадыш, я всегда советую, заехав так далеко, оставаться там, куда заехали. Так и вам: советую тебе воспользоваться всем, что можешь взять от Европы. Я лично ничего не хотел бы взять, несмотря на всю чистоту и выглаженность ее. А к сожалению, вижу, что мы все капельки подбираем: партии, предвыборные агитации, блок и т. п. Отвратительно. Такой разврат, в который втягивают крестьян, развращая их. Может быть, это неизбежно и надо и крестьянам перейти через этот разврат для того, чтобы понять всю его бесцельность и зловредность. А иногда не могу не думать, что этого не нужно. И доказательство ненужности этого вижу в том, что я например, да и многие со мной, мы видим, что все эти конституции ни к чему другому не могут привести, как к тому, что другие люди будут эксплоатировать большинство -- переменятся, как это происходит в Англии, Франции, Америке, везде и все будут беспокойно стремиться, чтобы эксплоатировать друг друга и все всё больше и больше будут кидать единственную разумную, нравственную земледельческую жизнь, возлагая этот серый труд на рабов в Индии, Африке, Азии и Европе, где можно. Очень чиста матерьяльно эта европейская жизнь, но ужасно грязна духовно. Так я иногда сомневаюсь -- нужно ли русскому народу пройти через этот разврат, притти в тот тупик, в который уже зашли западные народы? Думаю так потому, что когда западные народы шли на этот путь, все передовые люди звали их на этот путь, теперь же не я один, а мы многие видим, что это погибель. И, остерегая народ от этого пути, мы не говорим, как говорили прежние противники движенья: идите назад или остановитесь, а мы говорим: идите вперед, но только не в том направлении, в котором вы идете, потому что это направление ведет назад; а говорим: идите смело вперед к освобождению от власти. [...]
  
   1 Мамадыш -- уездный город Казанской губ. на правом берегу р. Вятки. Толстой неоднократно употребляет название этого города как синоним российской провинции.
  
   Л. Крыловой.
   (О причине страданий)
   1906 г. Марта 22...24.
   Я не отвечал вашему сыну, потому что вопросы, которые он делает, очень неосновательны, и он сам, хотя и не совсем точно, отвечает на них.
   Он пишет, что люди верующие могут объяснить себе страдания, очевидно разумея под словом "верующие" людей, одаренных особенной способностью или отсутствием рассуждения. В сущности же не объяснить себе страдания чьи бы то ни было, ребенка или взрослого (тут нет никакой разницы), не объяснить, а понять то, что человек с своим крошечным умом не может понять многого, есть дело не веры, а здравого смысла.
   Вопрос, для чего страдают дети, так же неразрешим для человека, как и вопрос, зачем существует мир и человек? И постановка таких вопросов есть признак большого легкомыслия и самоуверенности. Я могу сказать, что мне не нравится, что дети страдают, как не нравится, что женщины с болью рожают и многое другое, но я не могу спрашивать -- зачем, так как понятие "зачем?", цель -- есть признак слабости человеческого ума. [...]
  
   Л. Крылова -- в 1906 г. жила в Алупке (Крым) вместе с больным сыном.
  
   Е. О. Кюн.
   (О бессмертии)
   1906 г. Апреля 13.
   Я не советую вам приезжать ко мне, а тем более не советую жить у нас. Кроме того, что у меня большая семья, я очень занят и, как все старые люди, не могу нарушать свой порядок жизни, дающий мне возможность сделать до смерти хоть малую часть того, что я считаю себя обязанным делать. Пожалуйста, не приписывайте мой отказ не только недоброжелательному чувству, но и равнодушию к вам. Я очень рад общению с религиозными людьми и рад поделиться с ними моими мыслями. [...] Вообще же думаю, что вопрос о бессмертии души так давно уже занимал лучшие умы человечества и потому так разработан, что нам можно в этом отношении пользоваться готовым и не спрашивать об этом друг друга. Не верят в бессмертие, т. е. в неуничтожаемость высшей, самой драгоценной сущности нашей жизни только те, которые еще не познали этой сущности вроде того, как слепые кроты не верят в солнце. И доказывать им существование солнца так же невозможно, как совершенно бесполезно доказывать существование его зрячим.
   Желаю вам непоколебимой уверенности в неуничтожаемости вашей жизни и вытекающих из этой уверенности радости и спокойствия.
  
   Ева Оскаровна Кюн (р. 1880?) -- кандидат философии Цюрихского университета, в 1906 г. жила в г. Вильно.
   Ответ на письмо Е. О. Кюн от начала апреля 1906 г., в котором она спрашивала, верит ли Толстой в продолжение личной жизни после смерти, и выражала желание жить и работать в Ясной Поляне, если смогут пригодиться ее знание итальянского, французского, немецкого и английского языков.
  
   Кенджиро Токутоми.
   (О религии)
   1906 г. Апреля 12/25.
   [...] Мне не совсем понятно из вашего письма,1 ни из вашей книги ваше миросозерцание, и я был бы очень благодарен, если бы вы разъяснили мне ваши религиозные взгляды. Я очень интересуюсь религиозными верованиями японцев. Я имею представление о шинтоизме, но сомневаюсь, чтобы современные мыслящие японцы могли придерживаться этой веры. Я знаю конфуционизм, таоизм и буддизм и глубоко уважаю религиозные и метафизические основы этих учений, которые одинаковы с основными законами христианства. Существует лишь одна религия, которая открывается разными сторонами разным народам: я очень желал бы знать взгляд японцев на основные религиозные законы. В европейской литературе мне не удалось найти ничего об этом. Если бы вы могли мне в этом помочь, хотя бы только изложив ваши религиозные взгляды, я был бы очень благодарен вам.
   Под религиозными взглядами я разумею ответ на основной и самый важный для человека вопрос: каков смысл той жизни, которую должен прожить человек.
   Вы говорите в своем письме о русской революции и о предстоящих в Японии реформах. Я думаю, что лишь одна революция и одна реформа неминуема во всем мире: это не только разрушение всех великих государств, но и вообще всякого государства, освобождение людей от подчинения человеческой власти.
   [...] Сердечно благодарю вас за ваше письмо, за книги и за ваши добрые ко мне чувства. Передайте, пожалуйста, мой привет вашей жене и попросите ее, если это не слишком смело с моей стороны, написать мне, если это возможно в нескольких словах, ее религиозные верования: ради чего она живет и каков главный закон ее жизни, тот закон, в жертву которому должны быть принесены все человеческие законы и желания.
  
   Кенджиро Токутоми (Kenjiro Tokutomi, p. 1869) -- японский литератор, редактор журнала "The Independent", частично разделявший философские взгляды Толстого. В 1897 г. Токутоми опубликовал в Японии краткий очерк жизни и деятельности Толстого. 17--21 июня 1906 г. посетил Ясную Поляну.
  
   1 Письмо Токутоми от 21 января н. с. 1906 г. было получено в Ясной Поляне 13 февраля. В "Яснополянских Записках" в марте -- апреле 1906 г. имеются неоднократные записи о намерении Толстого писать Токутоми. Толстой медлил с ответом, так как письмо Токутоми казалось ему высокопарным и неискренним.
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   (О думанье только о душе)
   1906 г. Апреля 19
   Очень сочувствую вам, милый Иван Иванович, не столько в вашем нездоровьи, которое, верно, скоро пройдет, сколько в трудности ваших матерьяльных дел. Ничто так не отводит от истинной жизни, столь свойственной вам жизни, главное и единственное дело которой любовь ко всем, увеличение в себе любви, как та сложная суета, в которой вы завязаны. Выпутывайтесь из нее, все силы полагая на это выпутыванье, и не думайте о пользе другим, думайте только о душе. Кажется противоречием христианину думать только о своей душе, но это не противоречие, потому что та душа, ради которой надо всем жертвовать, живет в Боге, а не для себя и не по своей воле, а по его воле, и не мы сами, а он распоряжается той пользой, какую принесет наша жизнь другим.
  
   Ответ на письмо И. И. Горбунова-Посадова от 17 или 18 апреля 1906 г., в котором он сообщал об упадке дел "Посредника".
  
   И. М. Трегубову.
   (О невозможности делать дело божие газетами)
   1906 г. Мая 21.
   [...] Дело божие нельзя делать газетами, так же нельзя, как нельзя делать его пушками. Дело божие совершается втайне и чистыми средствами, и только тогда оно могуче. Мы -- орудие божие; нам надо держать только себя -- его орудие -- в чистоте и остроте (не тупить его), а работать им будет он, а что и как -- он знает, а мы никак знать не можем. Только оттого и все бедствия людские, как теперешнее озверение и ошаление людей, что легкомысленные люди хотят действовать ввиду ожидаемых последствий. [...]
  
   А. И. Кудрину.
   (О бессмертии)
   1906 г. Июня 27.
   [...] Радуюсь той душевной бодрости, с которой ты переносишь накладываемые на тебя страдания.1 Переносить легко страдания можно только тогда, когда понимаешь, что в человеке есть две жизни: жизнь плотская и жизнь духовная и когда веришь, что истинная жизнь есть жизнь духовная, для которой нет ни повреждения, ни страданий, ни смерти, если только мы соединяемся с Богом, исполняя его волю. Ты спрашиваешь меня о том, что ожидает человека после смерти? Кто он? И где он будет? Вопросы эти задает себе всякий разумный человек, и я отвечал на них, как умел, в книгах, которые тебе посылаю: "Христианское учение" и "О жизни".
   Благодарю тебя за твой поступок. Такой поступок поддерживает веру в истину. [...]
   [...] Мое мнение о бессмертии такое: человек есть дух божий, живущий в животном, временном теле. Если человек полагает свою жизнь в своем животном временном теле, то ему кажется, что со смертью тела пропадет и он сам, и боится смерти; если же он полагает жизнь в духе, как учил Христос, то смерть есть только освобождение духа от уз тела и он не может верить в смерть.
   Где я буду? На это нельзя ответить. Где? значит: в каком месте. А место есть только здесь для тела, для духа не может быть места. Где я буду? Там, где был до рождения. В руки твои передаю дух мой, сказал Христос, умирая. И это самое лучшее, что мы можем сказать и думать о смерти. От отца жизни получили дух при рождении духовном и к нему же возвращается этот дух при смерти. Если верить в Бога, то в смерти нет ничего более страшного, чем в жизни.
  
   Андрей Иванович Кудрин (1884--1917) -- крестьянин с. Патровки Бузулукского уезда Самарской губ., сектант, внук Василия Константиновича Кудрина, крестьянина того же села, сектанта-молоканина, с которым Толстой переписывался в 1897 г. по поводу отнятия детей у молокан.
  
   1 Кудрин отказался от военной службы.
  
   Г. А. Русанову.
   (О смерти)
   1906 г. Июня 27.
   Хочется еще написать вам несколько слов о себе и вас, о том, что мне, по моим годам, а вам, по вашей болезни, так близко предстоит: о смерти. Сейчас говорил про это с дочерью Машей. Жизнь всё быстрее и быстрее проходит мимо меня: женятся, рожают детей, заботятся о своих выгодах, о своей славе, и всё их больше и больше известных мне, и всё, что их занимает, всё меньше и меньше представляется для меня интересным. Спрашиваю себя: что же мне интересно? Казалось бы одно: то, что ожидает: смерть. Но не могу интересоваться ею, главное потому, что ее нет для меня, пока я живу. Хотя я знаю, что она предстоит мне, не могу видеть ее; вижу только жизнь, а в жизни -- всех этих людей, окружающих меня, и испытываю к ним, именно потому, что мне предстоит тот переход, который называется смертью, чувство жалости -- смело скажу -- любви спокойной, тихой, неперестающей, как льющаяся вода, и мне хорошо, и думаю, что и тем, с которыми общаюсь, может быть хорошо. И так можно чувствовать и жить до последнего срока перехода. Одно плохо -- физические страдания (у меня небольшие желудочные, но влияющие на проявление духовной деятельности). И вот с ними главное надо бороться. Трудно, но можно. Хорошо бы до последней минуты удержать это чувство жалости, любви к людям. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   (О том, что молчание не грех)
   1906 г. Июня 27.
   [...] Вы говорите: молчание -- грех. Молчание для христианина, да и для всякого человека, не может быть грехом. Скорее обратное, может быть ошибкой, ЂЌЂадЉЂ, грехом. У Бога и силы и времени много, а мы все боимся, что он не осилит без нас и не сделает это так скоро, как нам хочется. При этой поспешности часто бывает то, что мы, думая, что знаем, что ему нужно, делаем совсем не то (не тем путем), что ему нужно, и перестаем делать то, что ему нужно и к чему он нас приставил. [...]
  
   Н. Г. Сутковому.
   (О распространении мыслей Толстого для дела революции)
   1906 г. Июня 30.
   [...] По слабости своей я радовался на вашу работу распространения моих мыслей и был и есмь благодарен вам. Говорю по слабости потому, что не беру на себя знать, нужно ли, чтобы теперь распространялись мои мысли и даже чтобы они вообще распространялись. Знаю, что мне надо было выражать их, но не больше. Про то же, чтобы сознательно употреблять их на дело революции -- насилия, зла, -- я знаю несомненно, что этого не должно.1 Знаю, что противувоенные мои писания могут иметь значение как необходимый вывод из христианского мировоззрения, но никак не желаю давать им главное -- и еще менее служебное значение для целей не только чуждых, но прямо противных мне. Само собой разумеется, что желательно, чтобы солдаты не стреляли в братьев и вообще в людей, но чтобы они воздержались от этого ради Бога, а не для того, чтобы содействовать революции, т. е. замены одной власти другою. Революционеры не желают, чтобы солдаты стреляли в них, но едва ли откажутся от того, чтобы солдаты стреляли в их врагов. Они могут с моими писаниями делать что им угодно, я не могу им препятствовать в этом, но давать им, содействовать им -- это всё равно, что употреблять евангелие (книжку) на поджог деревни. [...]
  
   1 Сутковой писал Толстому: "Революционеры тоже начинают понимать, что главное зло в армии, и широко ведут пропаганду в ней. Охотно распространяют и ваши вещи, особенно прямо направленные против военщины" ("Солдатскую памятку", "Письмо к фельдфебелю" и др.).
  
   М. И. Разумниковой.
   (О верном пути жизни)
   1906 г. Июля 15.
   Письмо ваше дало мне ту самую большую радость, которую я испытываю в жизни. Помоги вам Бог до конца вашей жизни идти по тому пути, на который вы стали. Впрочем, человеку искреннему и нельзя сойти с него; в вашей же искренности я не сомневаюсь. Вы увидите, что чем дальше идти по этому пути, тем радостнее. Даже радостность, спокойствие, бесстрашие есть несомненный признак верности пути. Чуть сбился, сейчас тяжело, страшно.
   Хотя переворот, происшедший с вами, не тот, который обещает большую твердость, не нептунический, а вулканический, который часто бывает непрочен, я уверен, что вы не раскаетесь в нем и поможете вашей милой дочери1 идти по тому же пути. [...]
  
   Мария Ипполитовна Разумникова (р. 1869) -- учительница. Летом 1906 г., прочтя запрещенные ранее цензурой произведения Льва Толстого: "В чем моя вера?", "Царство божие внутри вас", "Разрушение ада", Разумникова в письме от 9 июля 1906 г. рассказывала, как у нее "все миросозерцание переменилось". С Толстым познакомилась 5 июля 1907 г. в Ясной Поляне.
  
   1 Ксения Григорьевна Разумникова (р. 1891).
  
   Г. А. Комаровских.
   (О философских системах)
   1906 г. Августа 17.
   Мне очень жаль, что мой ответ, вероятно, огорчит вас, но я должен отказать вам в присылке и чтении вашей рукописи. Время мое всё более и более занято, а сил становится всё меньше и меньше. Кроме того, философия, как философские системы, совершенно перестали интересовать меня.
   Человеку, по моему мнению, нужно и важно знать, чем ему руководиться в жизни, и этот вопрос давным-давно решен всеми религиями от браманизма до христианства в их истинном и одинаковом смысле, и решен так, что доступен, как это и не могло быть иначе, всякому самому неразвитому уму. Философские же системы от софистов и до немецких философов: Гегеля и т. п. только затемняли эти простые и нужные истины. [...]
  
   Гавриил Акинфиевич Комаровских -- в 1906 г. был учителем земской школы д. Кумачи Навалихинской волости Орловского уезда Вятской губ.
  
   В. В. Стасову.
   (Об отношении к революции)
   1906 г. Сентября 20.
   [...] Не сетуйте на старость. Сколько хорошего она принесла мне неожиданного и прекрасного. Из этого заключаю, что конец и старости и жизни будет также неожиданно прекрасен. Знаю, что вы не согласитесь с этим. Но говорю, что думаю. Я тоже не согласен с вами с приписываемой вами мне роли в нашей революции: ни в том, что я виновник ее, ни, еще менее, в том, что я не признаю ее и желал бы задавить ее. Мое отношение к революции такое, что я не могу не страдать, глядя на то, что делается, особенно, если допустить, что в происхождении ее есть хоть малая доля моего участия. Мое отношение такое же, какое было бы у человека, советовавшего людям не вкладывать голову в железный ошейник, которым их приковывали к цепи, когда бы эти люди вместо того, чтобы перестать самим надевать на себя ошейник, решили бы, что надо переделать ошейник на ножные кандалы и наручники для того, чтобы было удобнее, чем при ошейнике. Да мало того, что люди сами себя заковывают, они еще при этом делают всякие мерзости и, как медные гроши, довольны собой, воображая, что, рабски подражая тому, что делалось очень и неумными и нехорошими людьми в Европе, они делают очень важное и полезное дело. То, что происходит теперь в народе (не в пролетарьяте), очень важно и, разумеется, хорошо, но не важно и нехорошо то, что делается всеми этими комическими партиями и комитетами. Тот Герцен, которого вы так любите, наверное был бы согласен со мною. Du train que cela va,1 если только народ, настоящий народ, сто миллионов мужиков земледельцев своим пассивным неучастием в насилии не сделает ненужною и безвредною всю эту несерьезную, шумную, раздраженно-самолюбивую ораву, мы непременно придем к военной диктатуре, и придем через великие злодейства и развращение, которые уже начались. Для того, чтобы заменить отживший порядок другим, надо выставить идеал высший, общий и доступный всему народу. А у интеллигенции и у настреканного ею пролетарьята нет ничего похожего, -- есть только слова, и то не свои, а чужие. Так вот что я думаю: я радуюсь на революцию, но огорчаюсь на тех, которые, воображая, что делают ее, губят ее. Уничтожит насилие старого режима только неучастие в насилии, а никак не новые и нелепые насилия, которые делаются теперь. [...]
  
   1 Тем ходом, каким идут дела,
  
   В. А. Молочникову.
   (О делании своего дела и незаботе о мнении людском)
   1906 г. Сентября 24.
   В конце вашего письма вы пишете: "или, быть может, об этом не нужно думать, а делать свое дело и не участвовать в зле?" Аминь. Это самое я не то что думаю только, но в этом я убежден, как в том, что существую. Добавлю только то, что не думать о царствии божьем, не желать, не искать его нельзя пробудившимся к жизни людям. Дело только в том, что для достижения этого царствия божья есть только одно, самое могущественное средство, то самое, которое вы говорите: делать свое дело -- прежде всего вокруг себя, в том положении, в котором находишься, если только можешь продолжать находиться в этом положении, и не участвовать в зле. Этим я или, скорее, вы сами отвечаете на ваше предположение внешним образом изменить свой образ жизни. Я бы скорее советовал вам работать над собой, оставаясь в прежних условиях. Главное, советовал бы вам делать только то, что требует от вас Бог, ваша совесть, совершенно независимо от суждений людских. [...]
  
   Владимир Айфалович Молочников (1871--1936) -- слесарь, последователь учения Толстого.
   В. А. Молочников был лично знаком с Толстым, переписывался с ним, бывал в Ясной Поляне.
   Ответ на письмо от 3 сентября 1906 г., в котором Молочников писал о своем желании оставить город, организовать общину и заняться земледельческим трудом.
  
   А. Ф. Глаголеву.
   (О борьбе со страстями)
   1906 г. Сентября 28.
   Получил ваше письмо и отвечаю вам всё, что могу ответить: повторяю то, что вы знаете: не пить (прибавлю, не курить), не есть мяса, упражнять физические силы, не обращая никакого внимания на противное мнение плохих докторов. Хорошие врачи подтвердят мой совет. Это всё имеет значение, но не главное. Главное -- бороться, не переставая бороться в мыслях, в чувствах, в поступках и верить в свою духовную силу. Не верить в эту силу нельзя, потому что духовная сила, составляющая наше истинное "я", есть сила божественная, всемогущая по отношению самого себя. Советую вообще уяснить себе свое отношение к миру и к Богу, т. е. религиозное сознание. Ничто, как такое религиозное сознание, не дает большей власти над своими страстями.
  
   Александр Федорович Глаголев (р. 1888) -- в 1906 г. учился в Тульской семинарии.
   Ответ на письмо от 26 сентября 1906 г., в котором Глаголев просил посоветовать, что делать ему, чтобы следовать принципам, изложенным в "Мыслях о половом вопросе" Толстого.
  
   А. А. Ягн.
   (О безнравственности участия в революции)
   1906 г. Октября 3.
   Очень рад ответить на ваш вопрос. Мнение мое о безнравственности борьбы и участия в борьбе с насилием так же мало может измениться, как и мнение о том, что безнравственно убивать, красть или развратничать. Участие в революции есть грубое суеверие, гипноз вроде того, вследствие которого происходили всякие, и детские в том числе, крестовые походы. Люди, делавшие тогда эти глупые и безнравственные поступки, не видали тогда их глупости и безнравственности так же, как теперь не видят революционеры глупости и безнравственности своих. Я понимаю, что большей частью безнравственные люди, участвующие в правительстве, приведенные к этому дурному делу своим прошедшим и положением, могут совершать мерзкие поступки, не видя всей их мерзости и оправдываясь тем, что этого от них требуют. Но с какой стати частный человек, которого ничто не завлекает к борьбе и преступлениям, вдруг ни с того ни с сего решив, что существующее правительство не такое, какое ему кажется, что должно быть, начнет делать всякие гадости, лгать, обманывать, раздражаться и раздражать и под конец убивать, а может быть, и грабить. Если ему тяжело жить при дурном правительстве, то он может или уйти за границу, как это делал Герцен и другие, или, если противно его совести повиноваться требованиям правительства, перестать повиноваться им: не платить податей, не пользоваться учреждениями правительства, не служить ему, не идти в солдаты; если и это ему тяжело, то устроить себе с своими единомышленниками такую жизнь, которая имела бы как можно меньше отношения к правительству. Одним словом, устроить свою жизнь самыми разнообразными способами, только не тем и глупым и безнравственным способом, которым устраивают ее себе революционеры, -- безнравственным, потому что, будучи революционером, нельзя быть правдивым, нельзя не лгать, нельзя быть смиренным и добрым, а надо быть готовым для будущей мнимо благой цели на всякого рода гадости и совершать их. Глупый же этот способ, поразительно глупый тем, во-1-х, что, если революционеры возмущаются чем и борются против чего, то возмущаются они и борются против права, приписываемого себе некоторыми людьми (правительством), употреблять насилие против других, и это-то самое право приписывают себе революционеры. Это до такой степени поразительно глупо, что не видеть этого могут только люди, находящиеся в полном гипнозе. Bo-2-x, столь же очевидно глупо стремиться улучшить положение общества не только рядом преступлений, но и приписыванием себе самозванного права совершать эти преступления во имя того же самого мнимого общего блага, во имя которого совершаются преступления правительства. Глупо это потому, что всякий мыслящий человек не может не видеть, что улучшение жизни общества, т. е. отношений людей между собою, может происходить только вследствие нравственного улучшения людей общества. Революционная же деятельность, состоящая из преступлений и вызывающая всё большие и большие преступления со стороны правительства, может только развращать членов общества, а никак не улучшать их нравственно.
   И потому, в такое время, как наше, для всех людей, желающих служить Богу и ближнему, есть только одно самое нужное и важное дело. Это то, чтобы не подчиниться всеобщему опьянению, удержать в себе высшие человеческие свойства, сознания своих обязанностей перед Богом и перед ближними и -- вследствие этого сознания -- не только не участвовать во всеобщем, как со стороны правительства, так и революционеров, преступном сумасшествии, а, по мере сил, стараться отрезвлять, выводить из охватившего их дурмана несчастных заблудившихся людей, чтобы не дать им окончательно погрязнуть в той восхваляемой ими гадкой деятельности, которой они заняты. [...]
  
   С. И. Дымшицу.
   (Об отказе от военной службы)
   1906 г. Октября 26.
   Очень вам благодарен за сведения о вашем брате. Передайте ему, пожалуйста, что я и радуюсь и страдаю за него. Я не могу сказать ему ничего такого, чего бы не сказал ему тот внутренний голос, который руководит им. Одно хочется сказать ему, это то, что очень трудно в том положении, в котором он находится, удержаться от заботы о мнении людском, в особенности людей, которых он любит и уважает. И в этом большая опасность. Я советовал бы ему поставить себя в воображении в такое положение, в котором никто никогда не узнает об его поступке, и он ни от кого не услышит сочувствия и одобрения, а будет только нести унижения и страдания от людей, которые считают, что он того заслуживает. Если в таком положении он почувствует, что устоит, то хорошо, если же нет, то лучше не бороться, а сразу покориться. Если живешь больше для Бога -- своего внутреннего сознания Бога, чем для своей личности и славы людской, то все унижения и страдания будут радостью; если же преобладает еще жизнь личности, то лучше не бороться. Думаю, что душевное состояние вашего брата очень высокое, т. е. что духовная жизнь временами преобладает над телесной, думаю это по тому впечатлению, которое произвела на меня его скромная и твердая личность, и тем двум статьям, которые он оставил мне; но он молод, и меня нисколько не удивило бы и не уменьшило моего сочувствия и уважения к нему, если бы он не выдержал. Передайте ему это и мою любовь и напишите мне -- или он сам -- о своем душевном состоянии. Есть ли у него книги и может ли он читать? Посылаю пока "Круг чтения". Это подходящее чтение для заключенного. Еще раз благодарю вас.
  
   О. К. Ярошевской.
   (Об установлении внешней жизни через внутреннюю)
   1906 г. Октября 26.
   Я думаю, что для того, чтобы жизнь была хорошею и человек чувствовал бы спокойствие и удовлетворение, нужно думать не о внешнем проявлении своей жизни, а о том, чтобы удовлетворять внутренним, духовным требованиям, состоящим в том, чтобы всё меньше и меньше думать и заботиться о себе, а всё больше и больше заботиться о том, чтобы быть в мире и любви со всеми людьми, с которыми сталкивает жизнь, а никак не в недоброжелательности и раздоре. И если только человек в этом поставит свою жизнь, то она сложится и вовне самым лучшим образом. И потому не советую вам ничего предпринимать, а жить там, где живете, стараясь по мере сил исполнять волю Бога -- любви к людям.
   Боюсь, что совет мой не понравится вам, но я ничего другого не знаю и потому не могу сказать.
  
   Ольга Казимировна Ярошевская (1865?--1922?) -- жена помещика Могилевской губ.
   Ответ на письмо Ярошевской от 26 сентября 1906 г. Жалуясь на нужду и безотрадность деревенской жизни, Ярошевская просила совета, что ей делать: открыть ли какое-нибудь дело на кооперативных началах или народную школу?
  
   И. Ф. Наживину.
   (О жизни не счастливой, а блаженной)
   1906 г. Октября 30.
   [...] Всё яснее и яснее сознаю последнее время, что жизнь не счастливая, а блаженная, как это верно подразделяет Фихте, достигается только заменой своей воли волей Бога, предоставлением ему жить через тебя. Испытываю это временами и чаще, чем старше и ближе становлюсь к тому таинственному новому состоянию, которое мы называем смертью. Желаю вам этого единого блага.
   Только держите себя открытым и пустым для прохождения через вас Бога, и вы перестанете быть недовольным собой, за что я вас не осуждаю, а жалею. [...]
  
   Полю Сабатье (Paul Sabatier).
   (О религии и Церкви)
   1906 г. Ноября 7/20.
   [...] С большим интересом прочел я вашу книгу, равно и итальянскую брошюру.
   Вопрос, который в ней обсуждается, в высшей степени важен, и, зная вас за человека искреннего, я позволю себе быть вполне искренним с вами и выскажу вам откровенно свою мысль.
   Думаю, что во всяком деле нет ничего ошибочнее полумер и что нельзя прививать истину и добро на лжи и зле. Религия -- это истина и добро, церковь же -- ложь и зло.
   Вот почему я не могу стать на точку зрения тех, кто верит, что церковь для религии -- необходимая организация и что надо только ее преобразовать, для того чтобы она стала учреждением, благодетельным для человечества.
   Церковь была всегда организацией лживой и жестокой, которая исказила и извратила истинное христианское учение ради тех выгод, которые она получала от светской власти для своих членов. Все конкордаты были для нее не чем иным, как сделками между церковью и государством, в силу которых церковь обещала государству свою помощь взамен тех материальных выгод, которые оно предоставляло ей.
   Христианство для церкви было всегда лишь предлогом. Мне скажут, что в католическом мире были, да и теперь есть, мужчины и женщины праведной жизни, но праведность этих людей была достигнута не благодаря учению церкви, а скорее вопреки ей.
   В общем меня удивило при чтении вашей книги (которая очень хорошо и, местами, прекрасно написана), что по вопросу о будущности католицизма и религии вообще вы приводите рассуждения различных монсеньоров и светских авторов, как будто ни Вольтер, ни Руссо, ни Кант, ни Чаннинг, ни Ламмене, ни многие другие великие умы, обсуждавшие этот вопрос, никогда и не существовали.
   Всё, что может быть сказано теперь по вопросу о взаимоотношении между истинной верой и католицизмом, уже давно высказано, и притом исчерпывающим образом.
   Достаточно перечесть Вольтера, Канта (его книгу "О религии в границах чистого разума"), Чаннинга, Ламмене, Рескина, Эмерсона и др., чтобы увидеть, что всё, что высказывается теперь по этому поводу с такой неясностью, неточностью и бессистемностью,1 уже давно высказано, и притом так, что тем, кто хотел бы затронуть этот вопрос, уже ничего не остается добавить.
   "Мне говорят, что необходимо было откровение, -- пишет Руссо в своем "Исповедании веры савойского викария", -- чтобы научить людей служить Богу так, как он этого требует; в доказательство этого приводят различия верований, которые учреждены в мире, не видя того, что это различие происходит именно от откровений. Как только народы вздумали заставить Бога говорить, каждый заставлял его говорить по-своему, говорить то, чего он сам хотел. Если бы мы слушали только то, что Бог говорит в сердце человека, была бы только одна религия на земле".
   Долг наш и наших современников не в том, чтобы неясно повторять то, что было так хорошо сказано за сотни лет до нас, а в том, чтобы постараться точным образом установить начала истинной религии, которая должна заменить ужасные суеверия церкви, в которые якобы верят нынешние христиане.
   Как существо разумное, человек никогда не жил, не установив духовного взаимоотношения между своим существованием и бесконечным началом, которое мы называем Богом. Это взаимоотношение, которое есть не что иное, как религия, всегда было силой, управляющей всеми сознательными поступками человека и всегда видоизменялось соответственно развитию человечества.
   Истинное христианское учение в эпоху своего возникновения, значительно превосходившее уровень понимания масс, было воспринято в своем истинном смысле самым незначительным меньшинством.
   Огромное большинство, привыкшее к религиозному обожанию светской власти, не могло понять этого учения в его истинном смысле и с легкостью восприняло мнимо-христианское учение, подделанное церковью, которое требовало лишь внешнего поклонения Богу, святым, иконам и отчасти людям, облеченным сверхъестественными способностями.
   Так продолжалось сотни лет, но с развитием общего просвещения, истинный христианский дух, скрытый под теми покровами, которыми облекла его церковь, начал всё более и более проступать на свет; становилось всё более и более явным противоречие между истинным христианским учением и властным режимом государства, поддерживаемого насилием. Вопреки всем усилиям государства и церкви примирить оба начала -- истинного христианства (любовь, смирение, милосердие) и государственного управления (насилие, физическая сила, принуждение) -- противоречие стало в наше время настолько очевидным, что то или иное разрешение этого жгучего противоречия не терпит отлагательства.
   На это указывает целый ряд признаков: 1) религиозное движение, происходящее не только во Франции, но во всех христианских странах, 2) революция в России: и 3) изумительный военный и промышленный прогресс, всё более и более проявляющийся за последнее время в Китае и особенно в Японии.
   Религиозное движение, происходящее теперь не только в католических странах, но и во всем мире, на мой взгляд не что иное, как родовые муки, предшествующие разрешению дилеммы: либо христианство со своими требованиями покорности Богу, любви к ближнему, смирения, либо государство с необходимыми условиями его существования: покорности правительству, патриотизмом, законом возмездия и особенно армией с принудительной воинской повинностью.
   Мне кажется, что во Франции есть стремление разрешить эту дилемму в пользу государства и в ущерб религии, не только католической, но против религии вообще, которая рассматривается большинством правящих классов как бесполезный пережиток прошлого, скорее вре дный, нежели полезный для блага человечества нашего времени.
   Та же дилемма является главной причиной революции в России. Всё, что теперь делается в России революционерами, лишь бессознательное стремление к разрешению дилеммы в пользу веры, т. е. уничтожение государства и всякой власти, основанной на насилии, и организации общества на религиозных и нравственных принципах, общих всем людям.
   Третий признак скорого разрешения дилеммы государство или религия я вижу в необычайных военных и промышленных успехах, которые за последнее время уже достигли и продолжают достигать народы Дальнего Востока, не только свободные от внутреннего противоречия христианских государств, но исповедующие в высшей степени патриотическую религию поклонения предкам и власти обожествленного главы государства.
   Успехи этих народов таковы, что если они будут продолжать развиваться в таких же размерах, то через несколько десятков лет уж не европейские государства будут диктовать свою волю народам Востока, а эти последние станут властелинами мира, христиане же -- их вассалами. Иначе и быть не может, раз их религия и государственное устройство вполне согласованы.
   Европейские народы начинают сознавать эту опасность. Именно это угрожающее поведение народов Востока и составляет третью причину, по которой дилемма религия или государство должна быть разрешена без отлагательства.
   Одно из двух -- либо отказаться вполне от сути истинной христианской религии, стереть последние следы ее -- любовь к ближнему, смирение, братство, как это уже делается европейцами, и противопоставить жестокий патриотизм и рабское послушание патриотизму и пассивному послушанию восточных народов, или же полностью принять истинные христианские принципы любви к ближнему, смирения, непротивления злу и насилию и положиться не на физическую силу, но на волю божию, в полной уверенности, что высшее благо человека и человечества достигается только подчинением вечному закону, открытому нам в нашей совести, хотя пути, которыми приобретаются эти блага, скрыты от нас и нам непонятны.
   Излишне говорить вам, на чьей стороне мои симпатии и стремления.
   Вот мысли, которые пришли мне на ум при чтении вашей книги.
   Прошу вас извинить меня, дорогой друг, за грубость моих выражений и за мой плохой французский язык, который вы снисходительно постараетесь понять. [...]
  
   Поль Сабатье (Charles Paul Marie Sabatier) -- французский писатель-теолог. Толстой высоко отзывался о книге П. Сабатье "Vie de saint FranГois d'Assise" ("Жизнь Франциска Ассизского"), вышедшей в 1903 г.
   Ответ на письмо Сабатье от 2 октября н. с. 1906 г. Над письмом к Сабатье Толстой работал две недели и переделывал его около десяти раз.
   Окончив писание письма к Сабатье, Толстой решил не посылать его, так как оно показалось ему резким своими нападками на церковное учение. Однако Д. П. Маковицкий пишет, что через два дня Толстой вычеркнул из письма резкую фразу о М. Гюйо, чтобы не обидеть Сабатье, и послал письмо.
  
   1 Зачеркнуто: Sans en exclure les idИes peu claires de Mari Guyau Не исключая неясных мыслей Мари Гюйо.
  
   И. Вершинскому.
   (О нужности образования для христианина)
   1906 г. Ноября 12.
   Я вполне разделяю мысли, высказанные в вашем письме, о том, что назначение человека в том, чтобы исполнить волю Пославшего, а воля эта в том, чтобы довести свою душу до высшей степени любви и самоотречения. При таком понимании жизни ответ на вопрос, который вы делаете, ясен и прост. Вы спрашиваете: нужно ли образование христианину? Христианину иметь ли, не иметь образование -- безразлично. Образование может быть полезно и вредно христианину так же, как может быть полезно или вредно христианину здоровье, физическая сила или какой-нибудь талант. Полезно может быть образование, если оно будет орудием труда, что большей частью сомнительно, вредно же оно может быть и большей частью бывает теперь, когда оно заставляет забывать самые первые обязанности христианина -- служение ближнему, и вызывает самомнение и гордость. Труд же истинный только тот, который совершается не для себя, а для исполнения воли Бога, и такой труд может быть бесконечно радостен. [...]
  
   И. Ф. Наживину.
   (Об отрешении о заботе от последствиях своих дел)
   1906 г. Ноября 14.
   [...] Только отрешиться хорошенько от славы человеческой, установить твердые, всегда чувствуемые отношения с Богом, с хозяином моей жизни, хорошенько, вполне отказаться от осуществления каких бы то ни было желаний, хорошенько проникнуться великим словом: fais ce que doit, advienne que pourra1 или по-русски: "человек ходит, Бог водит", и не будет заботы о том, Закхей2 я или Будда. Я -- Толстой или Наживин -- хочу только одного, истинно хочу делать его волю, а что выйдет из моего хотенья, это не мое дело. Всё это ясно, когда есть полная искренность. Если же я не только Закхей, но фарисей в глазах людей, то это только тем лучше, чтоб я устанавливал свое отношение с одним Богом. Не представляйте себе никакого своего внешнего положения, а только как можно чаще, особенно при сношениях с людьми, от жены и до генерал-губернатора и нищего, вспоминайте, кто вы, что вы обязаны, не обязаны, а что вам истинно хорошо для вашего блага делать, и вы будете совершенно спокойны: может быть, вырежете свое мясо для тигрицы, а может быть, будете сажать яблони и есть яблоки в своем саду.
   Говорю вам от всей души и по опыту, милый друг. Главное, хорошенько отрешиться от заботы о последствиях своих поступков. [...]
  
   1 делай, что должно, и будь, что будет
   2 По евангельскому преданию, богатый сборщик податей.
  
   И. П. Борунову.
   (О смешивании добра и выгоды)
   1906 г. Ноября 25.
   Вы пишете, что желали бы знать мое мнение о том, правы ли вы, и если не правы, то в чем именно. Вы неправы в том, что смешиваете -- как и почти все теперь это делают -- добро и выгоду людскую. Если дело идет только о выгоде, то, разумеется, надо рабочим соединиться и разгромить богатых и отобрать у них то, что они захватили, и побить тех, которые будут противиться; но если дело идет о добре, о том, как не то что устроить добрую жизнь всех людей (никто не может устроить жизни всех людей), а каждому из нас жить доброю жизнью, то надо поступать совсем иначе, чем так, как мы бы поступали для выгоды своей и для отместки тем людям, которые так долго всячески обижали нас.
   Для того, чтобы жить доброю жизнью, надо не ненавидеть людей и не стараться наказать их, а любить и прощать. Ваше же письмо всё дышит злобой против людей, и злоба эта может пригодиться для личной и временной выгоды некоторых, но может быть всегда только вредна для всех людей.
   Вот в этом вы неправы.
  
   Иван Павлович Борунов (р. 1853) -- рабочий. С двенадцати лет поступил в ученье к хозяину, позднее работал на железных дорогах и на различных заводах. В 1906 г. служил в модельных мастерских завода Гартмана в Луганске.
   Ответ на письмо Борунова от 18 ноября 1906 г., осуждающее Толстого за теорию непротивления злу насилием: "Можно ли надеяться достигнуть благих результатов, не сопротивляясь активно произволу правящих нами, да и в силах ли человеческих выдержать, не вступиться в защиту избиваемых, насилуемых близких людей... А сколько их -- один Бог ведает. Сколько одних мужиков, пропадающих с голоду, сколько засажено по тюрьмам и сколько безвинно страдающих, оторванных от семьи, которой они были единственной поддержкой. И семьи остались на произвол судьбы, и правители наши не только сами не идут на помощь голодающим, а не позволяют и частным лицам помогать им... Как же тут не противиться злу, ведь подумайте только, сколько веков трудящийся рабочий народ не противился произволу правителей, начальников, хозяев заводов и фабрик. И чего же он достиг этим? Только того, совсем было задавили и физически и нравственно... Теперь же за короткое время, как только рабочий люд стал приходить в сознание и противиться активно, -- уже не то совсем... И сейчас слава Богу рабочий народ воспрянул духом и почувствовал себя человеком, а не рабочим скотом, каким нас недавно считали наши эксплуататоры. Все это благодаря, хотя еще и неполной, организации рабочего народа, неполной, потому что еще много есть среди нас бессознательного, темного народа. Но мы не теряем надежды, что со временем, Бог даст, все придут в сознание, что в союзе наша сила".
  
   С. Зубаревскому.
   (О духовном совершенствовании)
   1906 г. Ноября 25.
   Направьте все свои силы на внутреннее, духовное совершенствование, на освобождение себя от соблазнов животной природы, от тщеславия -- заботы о мнении людей и не думайте, что внешнее изменение вашей жизни может подвинуть вас на пути добра. Внешние изменения жизни только тогда плодотворны, когда они являются необходимым последствием внутреннего изменения. Поставьте выше всего требование любви ко всем людям, и исполнение этих требований приведет вас к той форме жизни, которая соответствует этому исполнению, а не к той, которую вы себе воображаете и вперед облюбуете.
   [...] Желаю вам безостановочно идти по тому пути, который вы избрали. Это единственный узкий путь, ведущий в жизнь.
  
   Самуил Маркович Зубаревский (р. 1890) -- в 1906 г. учился в 6-м классе Киевской мужской гимназии.
   Ответ на письмо от 16 ноября 1906 г., в котором Зубаревский писал, что его попытки жить согласно учению Толстого вызывают насмешки окружающих, да и сам он не знает, как "выйти из положения буржуя в положение более или менее человека".
   В. С. Михайловой.
   (О поиске своего пути к истине)
   1906 г. Ноября 25.
   Получил ваше последнее письмо и с интересом и удовольствием прочел его. На вопрос же ваш, присылать ли мне вашу статью,1 отвечаю отрицательно. Я думаю, что она может быть интересна и полезна многим и потому советовал бы вам напечатать ее. Для меня же она не может представлять никакого интереса. Всё мое миросозерцание, с которым я живу десятки лет и с которым всякий день с полным спокойствием ожидаю смерти, таково, что действительно существующим для меня есть только духовное; тело же есть ограничение духа и не имеет в себе, по моему понятию, ничего реального.
   Если путь, по которому я пришел к тому радостному и вполне удовлетворяющему меня сознанию, в котором нахожусь, ошибочен по мнению других людей, то это для меня совершенно безразлично, так же, как безразлично бы было для человека, пришедшего домой, доказательства о том, что он шел не по настоящей дороге. Главное же то, что я не только не желаю заставить вас принять мои взгляды, но совершенно искренно желаю вам полного и радостного успокоения в том миросозерцании, которое вы усвоили, и потому думаю, что и другим людям было бы справедливо и добро так же относиться и ко мне.
   Пожалуйста, не сердитесь на меня за мой отказ и постарайтесь удержать ко мне то же доброе чувство, которое было прежде и которым я дорожу и с которым отношусь к вам. Это доброе чувство человека к человеку дороже всяких рассуждений и доказательств.
  
   1 Статья давала толкование "понятиям истины и христианства". Заглавие статьи неизвестно.
  
   С. И. Семенову.
   (О личности Христа)
   1906 г. Ноября 25.
   На вопрос ваш о том, так ли вы понимаете евангелие, не могу дать вам никакого ответа, так как ваше очень интересное рассуждение касается не евангелия, а личности Христа. О чувствах же и мыслях этого лица, как вы сами говорите, знает только Бог. Для меня важно было и продолжает быть в евангелиях духовное и нравственное учение Христа человека, подверженного всем слабостям и искушениям всякого человека, и если бы мне было доказано, что Христос не только отступал от своего учения, но и совершал дурные поступки, это ни на волос не ослабило бы мое согласие с его учением, совпадающим со всею мудростью и древнего, и нового, и восточного, и западного мира, и с требованиями моего разума и сердца. Личность Христа важна для тех, кто считает его Богом, для считающих же его человеком важно только его учение.
  
   И. Д. Корнейчику.
   (О женитьбе)
   1906 г. Ноября 27.
   Очень советую вам узаконить браком ваши отношения с NN. Оттолкнуть ее от себя, не признать своим ее ребенка было бы дурным поступком, в котором вы бы всегда раскаивались, если бы вели нравственную жизнь, и не раскаивались бы только в том случае, если бы огрубели нравственно, что хуже всего. Советую вам, раз навсегда -- не скажу простить, потому что вам нечего прощать: она не виновата перед вами -- а забыть, не позволять своей мысли останавливаться на том, что она вам открыла, и помнить свои вины, хотя и в другом, перед нею и перед Богом. Когда вы сошлись с нею, вы не могли знать ее прошедшего и в поступке своем были так же виновны, как и она. "И не простит вам Отец прегрешения ваши, если каждый из вас не простит брату все прегрешения его". Совет свой я даю вам не в виду вашего мирского благополучия: очень может быть, что вы, женившись, испытаете много тяжелого, но если вы поступите, как я советую вам, не в виду мирских целей, а во имя исполнения воли Бога, то что бы с вами ни случилось, вы будете испытывать сознание исполненного долга, которое дороже и важнее для жизни всех внешних благ. Если вы человек религиозный, то вы поймете меня.
   Если же нет и религия не служит для вас руководством поступков, то советую вам выработать в себе такое отношение к Богу, из которого вытекали бы ваши решения. Если вы выработаете в себе такое отношение, то решение ваше не может быть иным, чем то, которое я вам предлагаю. От души желаю вам истинного блага, которое приобретается только следованием воле и закону Бога.
  
   И. Д. Корнейчик (р. 1885) -- в 1906 г. учитель народного училища села Мышицы Гродненской губ.
   Ответ на письмо от 18 ноября 1906 г., в котором Корнейчик рассказывал о своих отношениях с местной учительницей.
  
   Е. И. Дымшицу.
   (О выборе образа жизни)
   1906 г. Декабря 10.
   Не могу не радоваться вашему освобождению. Вы спрашиваете моего совета об избрании образа жизни. Я думаю, что никогда не надо рассудочно изменять образ жизни и деятельность, если только она не прямо противна нравственно-религиозным требованиям. Думаю, что в каждой такой деятельности, если только вкладывать в нее главные требования христианской жизни: любви к людям и служения им, -- можно найти удовлетворение самым высшим запросам души. Если же деятельность эта окажется несовместимой с этими требованиями, то она сама собой прекратится и заменится другою. Я разумею то, что если вы, давая уроки, будете вместе с тем передавать ученикам те жизненные истины, которые могут облегчить и улучшить их жизнь, то вы и в давании уроков найдете удовлетворение, если же такого рода приемы лишат вас уроков, тогда, я думаю, сама собой предстоит другая деятельность. Я против того, чтобы рассудочно избирать наилучшую деятельность. Все деятельности в нашем обществе несвободны от греха. И потому за исключением прямо противных добру: солдатство, суд, ростовщичество, кабачничество и т. п., все деятельности таковы, что во всех можно жить более или менее христианской жизнью и не в зависимости от деятельности, а от своего усилия исполнения воли Бога.
  
   Ответ на письмо Ефима Иосифовича Дымшица от 30 ноября 1906 г., в котором он сообщал, что врачи признали его негодным к военной службе и освободили от нее.
  
   А. К. Дарагану.
   (О несогласии с Церковью)
   1906 г. Декабря 27.
   Несмотря на упреки, которые вы мне делаете,1 мне было очень приятно получить ваше письмо. Если бы все православные так же, как вы, понимали христианское учение в том, чтобы любить друг друга и подставлять щеку и терпеть, а не бороться силою, я никогда не разошелся бы с церковью. К сожалению, церковники призывают к борьбе и насилию, противному учению Христа. Против этого я боролся и буду бороться до последнего издыхания. Думаю, что вы не совсем верно судите меня. Посылаю вам несколько моих книг, из которых вы увидите, что я ближе к вам, чем вы думаете, и всегда старался, как умел, выражать то самое, что и вы считаете самым важным. Письмо ваше мне было особенно приятно потому, что только людьми, смотрящими на жизнь так, как вы и как бедная вдова,2 и держится русский народ.
  
   Андрей Константинович Дараган (1868--1920) -- крестьянин с. Троицкого Таганрогского округа. В 1906 г. служил управляющим имением. С Толстым познакомился в мае 1906 г., когда приезжал в Ясную Поляну.
  
   1 Дараган упрекал Толстого за то, что он своими сочинениями возбуждает к борьбе с угнетателями русский народ и разрушает религиозные верования народа.
   2 Дараган писал: "Мне пришлось встретить год тому назад в поле старушку уже под осень, собиравшую колоски... я ей предложил, чтобы пришла ко мне и я дам готовой пшеницы, и старушка обиделась и чуть не выругала меня. Она меня стала укорять: "Я не нищая, у меня есть руки и ноги, и я должна работать".
  
   Э. Степонайтису.
   (О разладе с родными на религиозной почве)
   1906 г. Декабря 27.
   Вполне уверен, что ваши родные, люди религиозные и разумные и потому поймут, что вера есть отношение человека к Богу и что это отношение, если оно искренно, не может быть изменено никакими усилиями человека и что притворство в деле веры есть самое ужасное кощунство. Еще можно, закрыв глаза или заткнув уши, не видеть и не слышать, но нет никакой возможности не верить, когда веришь, или заставить себя верить в то, во что не веришь. Родные ваши, именно как религиозные люди, не могут не понять этого, и главное того, что если ваше понимание сущности божества различно, понимание закона этого божества -- требования любви к нему и людям -- одно и то же. Одно могу советовать вам: терпеливо переносить упреки, которые будут делать вам, и самому не упрекать, а не переставая стараться отвечать любовью на всё.
  
   Ответ на письмо от 20 декабря 1906 г., в котором Степонайтис писал, что скоро кончается срок его учения и он вынужден будет жить с родственниками-католиками, которые не потерпят его "отречения от католичества".
  
  
  
  
  
   1907
  
  
  
   М. А. Стаховичу.
   (О заботе о душе)
   1907 г. Января 1.
   [...] Теперь о вас: то, что вы пишете о себе, очень тронуло меня. Я привык смотреть на вас как на милого, симпатичного и чуткого мальчика и, простите меня, не могу не смотреть так же и теперь, несмотря на все ваши предводительства, думы и седую длинную бороду. Вот что, милый Михаил Александрович (хотел сказать, мальчик), на свете есть только одно нужное самому, всем людям и Богу дело: жить по-божьи. Для людей же, как вы и каков я был в свое время, дело это получает другое значение и название: спасти душу. Так вот это дело, одно важное, одно радостное на свете предстоит вам, милый брат. Радостно это дело потому, что чем больше отдаешься ему, тем больше узнаешь в себе и сознаешь забытую, забитую, загаженную божественную, любящую душу, лучше которой ничего нет и не может быть на свете. Для того же, чтобы узнать, сознать в себе эту спасенную душу, нужны самые простые даже не дела, а воздержание от дел. И тут-то я боюсь, что вы пренебрежете этими простыми делами, воздержаниями от дел, потому что они покажутся вам. слишком пошлыми. Les extremes se touchent.1 Эти самые простые и пошлые дела вместе с тем и самые великие, потому что они делают самое великое дело для человека, открывают ему его самого. Дела эти самые простые: не пить вина, не грешить против 7-й заповеди2 или жениться, не осуждать людей, не иметь вражды ни к кому (тушить ее в мыслях), не тратить чужих трудов (роскошь жизни), сказал бы, не есть мяса, если бы не боялся ridicul'а 3 толстовства, не заботиться о славе людской, не бояться унижения. Всё это так ничтожно, не правда ли? Все последствия этого никому не видны, то ли дело успех в свете. Но попытайтесь и увидите, как сейчас же радость, радость внутренняя и ни с чем несравнимая всё больше и больше будет проникать вашу душу. Я знаю, что вы настолько любите меня, что сделаете усилие, чтобы не посмеяться над этим письмом, но сделайте еще усилие: скажите себе: а что как это правда? Душа есть у меня, и мне тяжело прислушиваться к ее требованиям, если они и слышны иногда. В самом деле, не погибает ли она? И нельзя ли в самом деле спасти ее? (Какое чудное понятие и выражение!) Ведь задушить ее совсем нельзя, несмотря ни на какие придуманные в нашем мире для этой цели приспособления. Задушить нельзя потому, что она божественна, но проснется она поздно, перед смертью, и вместо радости ее постепенного спасения будет только страдание раскаяния.
   Я нездоров и слаб и одно время при писании этого письма почувствовал выступившие слезы, -- так вы мне милы и жалки.
   Да, милый друг, шутки шутками, а жизнь жизнью. И как это ни странно, я могу себе представить веселого, блестящего Мишу Стаховича живущим для одной достойной и свойственной человеку цели: быть лучше перед Богом, спасти свою душу, и всей душой желаю этого. [...]
   Да, если продолжать жить той жизнью, которой вы живете (и мы все жили), жизнь кончается или вот-вот кончится -- последний перегон; если же жить для души, то ваша жизнь только-только что начинается и такая хорошая, радостная, вечно молодая жизнь.
     
   Михаил Александрович Стахович (1861 -- 1923) -- монархист и член первой и второй Государственной думы. В 90-х годах был уездным и губернским предводителем дворянства.
   Ответ на письмо М. А. Стаховича от 30 декабря 1906 г., в котором он между прочим сообщал о своем разочаровании в политической деятельности, которая, по его словам, "опошлила" его жизнь.
     
   1 Крайности сходятся.
   2 Седьмая заповедь Моисея: "Не прелюбодействуй".
   3 смешного
  
   Ю. Третьякову.
   (О перемене формы жизни)
   1907 г. Января 10.
   Хорошее письмо ваше получил и порадовался за вас и, как всегда бывает в таких случаях, за вас же испытал чувство страха. Жизнь наша так далека от жизни разумной, доброй, христианской, что, когда поймешь, какова должна быть жизнь, первое, что хочется сделать, это внешним образом изменить свою жизнь (притом же это и гораздо легче, чем изменение внутреннее), а между тем изменение внешнее должно быть только последствием изменения внутреннего и не должно быть таким, каким я его воображаю, а таким, каким оно само собой выйдет из изменения внутреннего. План ваш поселения на земле, в особенности же мастерство и именно кузнечное, мне очень нравится. Но вопрос в том, не придется ли вам для осуществления этого плана нарушить любовные отношения с людьми, и будете ли вы в силах выдержать такую жизнь (самую хорошую, но далекую от той, к которой нас приучили). Надо не забывать, что главное в жизни разумной христианской. Главное: любовные отношения ко всем людям, усиление любви в себе. В этом основная деятельность. Если она приведет к кузнице, то прекрасно. Но плохо, если, рассудочно придя к известной форме жизни, на осуществление ее положишь свои силы, а не на увеличение в себе любви в приближении к Богу. Письмо ваше вызвало во мне к вам самые хорошие чувства, с которыми и рад буду всегда известиям о вас и возможности быть чем могу полезным вам. [...]
      Р. S. Хочется приписать еще вот что: Имейте в виду, что устроить себе в нашем мире жизнь вполне разумно христианскую едва ли, даже наверное невозможно. Возможно только всё большее и большее приближение к такой жизни, которое вы и начали, изменив свои привычки, и которое предстоит вам в продолжение всей вашей жизни и в котором вы постоянно будете находить всё большее и большее благо.
     
   Ответ на письмо Юрия Третьякова, ученика восьмого класса гимназии, от 1 января 1907 г. из г. Устюжны Новгородской губ. Третьяков писал, о влиянии на него религиозно-нравственных взглядов Толстого и о своем намерении оставить гимназию, не окончив ее.
  
   Е. И. Попову.
   (О духовности истинного я)
   1907 г. Января 11.
   На днях думал и говорил про вас, милый Евгений Иванович. И вот ваше длинное и, как всегда, серьезное письмо, живо изобразившее мне ваше душевное состояние. Понимаю те ошибки ваши, о которых вы пишете, по удивляюсь, каким образом вы в этих ошибках, как будто умышленно обходя решение вопроса, не пришли к нему. Заблуждение всех нас, не воспитанных религиозно людей, одно и то же: сначала жизнь для себя, для своих похотей, своего тела, потом, как поправка к этому, жизнь для блага (опять телесного блага) людей и потом обращение к внешнему (вне себя) Богу и опять неудовлетворение и разочарование. А между тем теперь мне дело жизни представляется столь очевидным, простым, что удивляешься (теперь), как мог так долго ходить около, не видя его. Жить -- значит желая блага, двигаться вперед куда-то (невольное представление времени). Сначала естественно блага этого (дети) желать себе, своему телу и вытекающим из него похотям, потом, когда видишь тщету, неудовлетворенность и неизбежность конца -- смерть, ищешь спасения в расширении предмета, которому желаешь блага (любовь подсказывает), и является служение людям. Потом ясно, что если земное счастье одного Льва Николаевича гроша не стоит, то так же мало стоит счастье миллиардов Львов Николаевичей, и тогда пробуешь, нельзя ли любить того, кто источник, начало всех этих существ. Но любить того, кого не знаешь и к кому не чувствуешь влечения, нельзя. И выходит, что жить незачем, а надо доживать, пока живется. А между прочим, как просто. На первой же ступени, когда понял, что любить свое тело и улучшать его и удовлетворять его желания -- тщетно и глупо, надо было не бросать себя, а только понять себя, -- кто настоящее я. И, поняв это, перенести всю ту любовь, какую испытывал к телесному я, на это -- духовное, и весь труд, все усилия, которые клал на улучшение этого я и на удовлетворение его желаний, положить на улучшение духовного я -- освобождения его от всего скрывающего его, на удовлетворение его желаний, и вместо разочарования получается всё большее и большее очарование, и не очарование, а спокойствие, твердость и радость. И та смерть, которая была ужасом, становится желаемым пределом. Для телесного человека старость, угашение похоти, страстей, даже чувств, считаемых хорошими, есть уничтожение самых основ счастия, смерть же есть ужасный конец всего. Для духовного человека старость есть помощь в его работе, есть освобождение от всего, затемнявшего его сознания, и смерть есть то самое, к чему он стремится -- соединение с тем началом, которое он сознает в себе.
   Мало того, и то, чем обыкновенно стараются исправить телесную жизнь: служение людям и вера и любовь к Богу сами собой присоединяются к такой жизни. Чем больше человек просвещается божественным светом, становится лучше, тем он вернее и плодотворнее служит людям, и тем не только естественнее, но необходимее становится для него любовь к Богу, тому Богу, которого он всё больше и больше сознает в себе.
   Простите, что так длинно пишу вам то, что вы сами знаете лучше меня, но письмо саше вызвало во мне эти мысли, и захотелось сообщить их вам.
  
   В. А. Лебрену.
   (О незаботе о внешних условиях жизни)
   1907 г. Января 30.
   [...] Хотел сказать то, что вы не унывайте о том, что жизнь ваша не складывается по вашей программе. Ведь дело-то главное жизни: очищать себя от телесных наследственных мерзостей всегда, при всяких условиях возможно и необходимо и одно нужно нам, а форма жизни должна быть последствием этой нашей работы просветления. Смущает нас то, что внутренняя работа совершенствования вся в нашей власти, и нам кажется от этого неважна, устройство же внешней жизни связано с последствиями жизни других людей, и нам кажется самым важным.
   Вот это хотел сказать. Только тогда можно жаловаться на дурные условия внешней жизни, когда положишь все силы на внутреннюю работу. И как только положишь все силы, то или внешняя жизнь сложится, как мы желаем, или то, что она не такова, как мы желаем, перестанет тревожить нас.
  
   Э. Селиванову.
   (Об отказе от военной службы)
   1907 г. Февраля 27.
   Только что отвечал на письмо крестьянина Кудрина из арестантских рот, в которые он приговорен на 5 лет за отказ от воинской повинности. По письму его -- он спокоен и радостен. Но зависит это не от внешних условий, а от того, насколько он верит в тот закон жизни, который открыт нам лучшими сердцами и умами человечества, из которых ближе всех нам Христос -- закон жизни, по которому благо наше зависит не от внешних условий, а от той степени сознания и слияния своего я не с своим животным существом, а с своим общим всем людям духовным началом, которое мы называем Богом, когда представляем его себе вне нас. Совет же мой очень определенный вам такой: откажитесь от исполнения военной повинности и примите на себя все последствия такого отказа только в том случае, если вы почувствуете, что не можете поступить иначе. В противном случае лучше покориться, но знать, что виноват и поступил дурно.
    
   Ответ на письмо Э. Селиванова (г. Нанси, Франция) от 11/24 февраля 1907 г. Селиванов спрашивал, следует ли ему, исповедующему "учение идеального анархизма", отказаться от военной службы.
  
   О Шекспире
   (Евгению Рейхелю (Eugen Reichel).)
   1907 г. Марта 2/15.
   [...] Ваши доводы о том, что Novum Organum было написано не Бэконом,1 а также и драмы, приписываемые Шекспиру, написаны не им, очень убедительны, но я слишком мало компетентен в этом деле для того, чтобы ein entscheidenden Urtheil zu fДllen.2 Одно, что я несомненно знаю, это то, что не только большинство драм, приписываемых Шекспиру, но и все они, не исключая из них Гамлета и др., не только не заслуживают того восхваления, с которыми привыкли судить о них, но в художественном отношении unter aller Kritik.3 Так что только в признании достоинств тех некоторых драм, которые вы выделяете из всех остальных, я не согласен с вами.
   Ваша критика хваленых драм Лира, Макбета и др. так основательна и верна, что надо бы удивляться тому, как могут люди, прочитавшие вашу книгу, продолжать восторгаться мнимыми красотами Шекспира, если не иметь в виду того свойства толпы, по которому она всегда следует в своих мнениях мнению большинства, совершенно независимо от собственного суждения. Мы не удивляемся, что люди загипнотизированные, глядя на белое, говорят, как это им внушено, что они видят черное, почему же удивляться, что, воспринимая художественное произведение, для понимания которого они не имеют никакого своего суждения, они говорят упорно то, что им внушено большинством голосов. Я написал -- и давно уже -- свою статью о Шекспире4 с уверенностью, что никого не убежу, но мне только хотелось заявить, что я не подчиняюсь общему гипнозу. И потому я думаю, что ни ваша прекрасная книга, ни моя, ни многие статьи, как на днях присланные мне корректуры Теодора Эйхгофа,5 а также другие статьи на ту же тему в английских газетах, которые я тоже недавно получил, не убедят большую публику.
   Вникнув в процесс установления общественного мнения при теперешнем распространении печати, при котором читают и судят благодаря газетам о предметах самых важных люди, не имеющие об этих предметах никакого понятия и по своему образованию не имеющие даже права судить о них, и пишут и печатают свои суждения об этих предметах газетные поденные работники, столь же мало способные судить о них, при таком распространении печати надо удивляться не ложным суждениям, укоренившимся в массах, а только тому, что встречаются еще иногда, хотя и очень редко, правильные суждения о предметах. Это особенно относится к оценке поэтических произведений.
   Судить о вкусных кушаньях, приятных запахах, вообще приятных ощущениях может всякий (и то бывают люди, лишенные способности чуять запах и видеть все цвета), но для суждения о художественных произведениях нужно художественное чувство, очень неравномерно распределенное. Определяет же достоинство художественных произведений толпа,6 печатающая и читающая. В толпе же всегда больше людей и глупых и тупых к искусству, и потому и общественное мнение об искусстве всегда самое грубое и ложное. Так это всегда было и так в особенности в наше время, когда воздействие печати всё более и более объединяет тупых и к мысли и к искусству людей. Так теперь в искусстве -- в литературе, в музыке, в живописи -- это дошло до поразительных примеров успеха и восхваления произведений, не имеющих никакого ни художественного, ни еще менее здравого смысла. Я не хочу называть имен, но если вы следите за теми дикими проявлениями душевной болезни, которая в наше время называется искусством, вы сами назовете имена и произведения.
   И потому я не только не ожидаю того, чтобы могла уничтожиться ложная слава Шекспира и древних (не хочу их называть, чтобы не раздражать людей), но ожидаю и вижу устанавливание точно такой же славы новых Шекспиров, основанное только на глупости и тупости людей печати и людей большой публики. Жду даже того, что этот упадок общего уровня разумности будет становиться всё больше и больше не только в искусстве, но и во всех других областях: и в науке, и в политике, и в особенности в философии (Канта никто уже не знает, знают Ничше7) и дойдет до всеобщего краха падения той цивилизации, в которой мы живем, такого же, каково было падение египетской, вавилонской, греческой, римской цивилизации.
   Психиатры знают, что когда человек начинает много говорить, говорить, не переставая, обо всем на свете, ничего не обдумывая и только спеша как можно больше сказать слов в самое короткое время, знают, что это дурной и верный признак начинающейся или уже развившейся душевной болезни. Когда же при этом больной вполне уверен, что он всё знает лучше всех, что он всех может и должен научить своей мудрости, то признаки душевной болезни уже несомненны. Наш, так называемый, цивилизованный мир находится в этом опасном и жалком положении. И я думаю -- уже очень близко к такому же разрушению, которому подверглись прежние цивилизации. Извращение понятий людей нашего времени, выражаемое не в одной переоценке Шекспира, но во всем отношении и к политике, и к науке, и к философии, и к искусству, служит главным и знаменательным признаком этого.
  
   Ответ на письмо Евгения Рейхеля (р. 1853) из Шонеберга (близ Берлина) от 23 ноября н. ст. 1906 г. Прочитав статью Толстого "О Шекспире и о драме", очень ему понравившуюся, Рейхель послал Толстому свою книгу "Schakespeare Litterature ("Литература о Шекспире"), Verlag von. Adolf Bonz and Comp., Stuttgart, 1887. Он писал в сопроводительном письме: "Как вы увидите из прилагаемой книги, я был первым, кто занялся критикой Шекспира как драматурга и пришел к тем заключениям, к которым и вы очень близки... Ваше слово может сделать многое... Пройдут еще сотни и тысячи лет, пока эти вредные, смущающие умы бредни о Шекспире будут изжиты, если только вы не выступите на защиту истины. Помогите мне... Для себя и моего произведения я не могу представить себе более благородного соперника, чем вы" (перевод с немецкого).
   Сомнение в авторстве Шекспира впервые было высказано в 50-х годах прошлого столетия. По этой гипотезе, мало образованный актер не мог быть автором приписываемых ему гениальных произведений: они-де созданы в кружке ученых людей, во главе с философом Френсисом Бэконом, автором "Нового органона" (1620). Рейхель стремился доказать, что "Новый органон" является сочинением оставшегося никому не известным философа и поэта Шекспира, однофамильца актера Шекспира. Он же -- автор драматических и поэтических произведений. Воспользовавшись бедственным положением гениального писателя, Бэкон получил его рукописи и, внеся неудачные дополнения (и тем испортив, погубив их), издал "Новый органон" под своим именем, а драматические произведения с согласия актера Шекспира опубликовал под его именем. Бэкон виноват в искажении произведений, приписываемых Шекспиру: от него идет путаница в них, неясность, нехудожественность. Большая часть книги Рейхеля посвящена разбору этих произведений и критике литературы по вопросу об авторстве Шекспира.
  
   1 Френсис Бэкон (Francis Bacon, 1561--1626), английский философ-материалист и государственный деятель.
   2 высказать окончательное суждение.
   3 ниже всякой критики.
   4 Статья "О Шекспире и о драме" написана в 1903 г. Зачеркнуто: без намерения убедить кого-либо, даже
   5 Теодор Эйхгоф, автор ряда работ о Шекспире. Он считает, что только семь драматических произведений и шестнадцать сонетов принадлежат Шекспиру, остальные же, как "Макбет", "Король Лир" и др., ошибочно приписаны ему. При письме от 6 января н. ст. 1907 г. Эйхгоф прислал Толстому корректуру своей работы о "Гамлете", предназначенной к опубликованию в журнале. Письмо осталось без ответа. Толстой писал Эйхгофу в 1897 г.
   6 Зачеркнуто: большей частью самых тупых к искусству, и газетные работники
   7 К философии Фридриха Ницше (1844--1900) Толстой относился резко отрицательно.
   В ответном письме от 14 апреля н. ст. Рейхель выражал благодарность за одобрение его книги и сожалел, что Толстой не собирается продолжать свою работу о Шекспире. "Если бы я обладал вашим именем и связями, я не остановился бы", -- писал Рейхель. Под конец он заявил: "В общем же ваше письмо меня несколько разочаровало. Два такие человека, как мы, ибо я тоже художник, могли бы сказать друг другу нечто иное, нежели то, что вы мне говорите."
   По поводу этого письма в ЯЗ записано 6 апреля 1907 г.: "Лев Николаевич попросил прочесть ему ответ немецкий Рейхеля о Шекспире, очень неразборчивым почерком написанный. Лев Николаевич сказал, что писать больше Рейхелю не будет, что он страдает немного манией величия, пишет с задором.
  
   А. Я. Колсениченко.
   (О том, что главный вопрос не "что делать?", а "как жить?")
   1907 г. Марта 11.
   Письмо ваше доставило мне ту радость, которой я боюсь желать и боюсь предаваться -- радость сознания того, что твоя деятельность приносит видимые тебе добрые плоды и что число близких тебе по духу людей увеличивается.
   Письмо ваше понравилось -- не понравилось, а тронуло меня своей серьезностью, искренностью и простотой. Я согласен со всем, что вы пишете, и особенности с тем, что главный вопрос для каждого не: что делать? А как делать, как жить? Первый вопрос есть только маленькая частица второго -- и вытекает из него. Большинство же людей, желающих следовать истине, делают эту ошибку замены вопроса: как жить? вопросом: что делать? Я думаю, что поставленная себе главной задачей жизнь в общине, или распространение учения истины есть такая ошибка. По письму этому вижу, что вы понимаете учение истины христианской совершенно так же, как и я, и потому говорить про то, чтобы не ставить мирских внешних целей главным, говорить это вам излишне. Естественно избирать ту жизнь и деятельность, которая менее противна своему миросозерцанию, и потому понятно желать переменить медицинскую академию на земледельческую общину. Вы совершенно в этом сходитесь с большинством из моих молодых друзей [...]
     
   Алексей Яковлевич Колесниченко (1886 -- 1920?) -- сын чиновника. В 1905 г. поступил в Военно-медицинскую академию, а в октябре 1907 г. под влиянием религиозных сочинений Толстого вышел из академии. Впервые был в Ясной Поляне 19 июня 1907 г., впоследствии приезжал еще несколько раз.
   Ответ на обширное (на пятнадцати стран ицах) письмо А. Я. Колесниченко от 5 марта 1907 г. с рассказом об его исканиях смысла жизни, закончившихся принятием религиозно-нравственных взглядов Толстого.
   Колесниченко писал, что положительно относится к сельскохозяйственной общине, и просил сообщить адреса таких общин. Если же его мнение об общине ошибочно, просил разъяснить, как иначе устроить свою жизнь в соответствии с новыми убеждениями.
  
   С. М. Попову.
   (О духовном идеале)
   1907 г. Апреля 2.
   Письмо ваше очень тронуло меня. Вы переживаете очень опасное для себя время. Вы так полюбили тот идеал добра и истины, который открылся вам, что хотите осуществить его сейчас же и вполне -- в своей внешней жизни. А это невозможно, так как жизнь наша есть не что иное, как постепенное приближение к осуществлению, приближение, достигаемое прежде всего в нашей внутренней, духовной жизни, для которой нет тех непреодолимых препятствий, которые есть в жизни внешней. Вы хотите, не имея никакой собственности, служить бедным людям и просите меня, чтобы я указал вам таких бедных.
   Но если бы мы жили во время Христа и я указал бы вам на него, то вы, вероятно, были бы удовлетворены его жизнью еще меньше, чем жизнью Дудченко. Святому вполне, бедному вы не нужны, а в несвятом вы всегда найдете причины, по которым незачем служить ему. Идеал потому только и идеал, что он неосуществим. Если бы он был осуществим, то идеал не был бы идеалом, а тогда не было бы жизни. Из этого никак не следует то, что не надо стремиться к осуществлению идеала, напротив, вся жизнь в этом. И, кроме того, идеал этот нужен для того, чтобы чувствовать свою плохоту, свою отдаленность от идеала. Но идеал должен быть не вещественный, а духовный. И в этом большая разница. Если идеал вещественный, внешний, то человек будет видеть препятствия в осуществлении его вне себя, в особенности в других людях, и будет осуждать других людей, то самое, что и вы делаете, упоминая о курортах Дудченко и покупке коров. Если же идеал в себе, в своей внутренней жизни, в том, чтобы воспитать в себе наибольшее смирение и наибольшую любовь ко всем людям, то будешь осуждать только себя, и препятствий к осуществлению будет меньше. Да, именно: братья, любите друг друга. И я думаю, что в вас есть то, что нужно для этого, и потому, любя вас, пишу вам это.
     
   Опасно время, переживаемой вами, потому что, ложно поняв идеал, часто люди, увидав истину в ложном свете, бросают ее.
     
   Ответ на письмо С. М. Попова из Геленджика от 28 марта 1907 г. Выйдя в 1906 г. под влиянием религиозно-нравственных взглядов Толстого из седьмого класса гимназии, он стал стремиться к жизни, согласной с его идеалами. Он начал было бесплатно работать "на людей", но увидал, что это вызывает недовольство тех, у которых он отнимал заработок. Обосновавшись было у Т. С. Дудченко, он понял, что участвует в улучшении его благосостояния, уже настолько прочного, что Дудченко имел даже возможность ездить на курорты, в то время как масса людей не имеет хлеба. Он стремился быть ближе к бедным людям и работать на них. Попов просил Толстого указать ему такого нуждающегося человека.
  
   Е. И. Попову.
   (О воспитании)
   1907 г. Апреля 5.
   [...] В этом 1-м письме первая часть вполне хороша, вторая, проект школы, менее удовлетворяет. В подробностях приложения основных начал может быть слишком много соображении, слишком много различных средств достижения целей. То, что вы пишете, может представиться неприменимым или неверным. Вообще эти подробности дело практики. Я этим не хочу сказать, что эта 2-я часть нехороша или не нужна, но то, что она менее убедительна, чем 1-я, которая очень хороша. Очень одобряю и дальнейший план, особенно об обучении искусству нравственной жизни, и о том, что важность этого искусства перед всеми другими искусствами и знаниями, как миллион к одному. А у нас то, что должно быть миллион, -- ноль. Искусство же это основано на одном, на религии, на признании вне себя непостижимого, но существующего (одного истинно существующего) начала и на установлении своего отношения к этому началу такого понятного и нужного и всеобщего, которое уясняет и облегчает жизнь. Всё в этом. Сознание этого начала есть, и есть выработанное веками отношение к нему, но отношение это так запутано, заслонено, что, прежде чем передавать его детям, надо очистить его, почти восстановить его; над этим мы все работаем.
   Я и не отвечал вам долго потому, что весь поглощен моими занятиями с детьми деревенскими, которых учу только этому. И чувствую всю страшную трудность, но не отчаиваюсь. [...]
  
   Альберту Шкарвану.
   (О воспитании)
   1907 г. Апреля 11.
   [...] О том, что детям лучше не ходить в школу, тоже для меня нет вопроса; но решение это зависит и от матери и от них. Так что нельзя сказать, какая выйдет равнодействующая. Думаю, что нужно детей учить главному предмету, закону божьему, закону жизни, которому у нас не учат, или, хуже чем не учат, учат превратно. Я думаю, что как во всех семьях учат детей читать: посадят подле себя, возьмут азбуку и начинают учить и заставляют повторять: "А, Б", так точно прежде всего надо детей посадить подле себя и начать учить тому, что всё хорошее на свете от любви, всё дурное от нелюбви, что Бог это любовь и т. д., и заставлять их понимать и повторять это, как А и Б. Это можно и должно. И могут это делать только любящие родители. [...]  
  
   Н. Г. Сутковому.
   (О денежной помощи)
   1907 г. Мая 6.
   Получил ваше второе письмо и спешу ответить: помогать деньгами -- (чужими трудами) -- людям, хотящим жить христианской жизнью, думаю, что нехорошо, нехорошо не для нас, а для них. Не думаю, чтобы жизнь этих милых людей была бы лучше -- угоднее Богу -- т. е. более согласна с высшим законом, если они будут жить своим отдельным кружком, 1 чем если они будут жить, как теперь, среди несогласных с ними людей. Милый друг, для меня такая ясная, несомненная истина, что царство божие внутри вас есть, что все усилия человека для его блага и для исполнения воли Бога должны быть направлены на работу над собой, на подавление в себе похоти, гордости, себялюбия, главное, выработки привычки любви ко всем и всему, что всякая деятельность, имеющая целью служение Богу не внутренним, а внешним путем, только отвлекает от настоящей, одной нужной. И это неразумно особенно потому, что внутренняя работа естественно устанавливает и внешнее устройство, хотя и не такое, какое мы себе представляем, какого желаем (в этом представлении и лежит ошибка), а наверное наилучшее. Хотя вы и знаете эти мои взгляды, мне все-таки захотелось их вам высказать в связи с вашим предложением. Я не говорю, что я безусловно прав, но говорю то, что думаю и... чувствую. Деньги, как вы знаете, отвратительная и развратительная вещь. Если, допустим, теперь нужно таким людям 1000 р., то также нужно другим 500 или 2000. А если и употреблены эти деньги наилучшим образом, то почему не понадобятся еще и еще. Мне, к несчастию, получившему в распоряжение деньги, представляется, что всякая раздача их по своему усмотрению неправильна, а кроме того вредна, вроде как угощение водкой. Вы взяли на себя это тяжелое дело, за которое я вам очень, очень, не могу выразить как, благодарен, и мне кажется, что одно средство исполнить это трудное и тяжелое дело, это строго держаться указания жертвователей. Мы можем изменить форму помощи, как вы и писали мне в первом письме, 2 но все-таки направлять помощь, я думаю, мы обязаны если не кормлением, то деньгами на наиболее нуждающихся. Добра от денег, в какой бы форме они ни выдавались, нельзя предвидеть. Всё, что мы можем и должны сделать, это то, чтобы строго исполнить желание жертвователей. Адрес духоборов пошлет вам Душан Петрович. Я ничего не имею против того, чтобы вы написали им, и даже против того, чтобы они прислали вам денег или разрешили употребить часть присланных на дело братьев. Но я братьям не советую брать этих денег и тратить свои силы на внешнее устройство. Так важно и так радостно внутреннее устройство любовного мира, свободы и бесстрашия в своей душе, что надо бояться всего того, что может помешать этому. [...]
      
   По поручению Толстого, Н. Г. Сутковой отправился в Самарскую губ., чтобы организовать там помощь голодающим на средства, полученные от канадских духоборов. По приезде в Самару Сутковой в письмах от 28 и 30 апреля сообщал Толстому о положении дела. Комментируемое письмо является ответом на оба письма.
     
   1 Во втором письме Н. Г. Сутковой писал о своем знакомство с последователями А. М. Добролюбова и о том, что он предпочел бы оказать им помощь в устройстве общины, нежели употребить пожертвованные деньги на простую благотворительность.
   2 В письме от 28 апреля Н. Г. Сутковой сообщил о совете губернатора оказывать помощь не продовольствием, а в первую очередь удовлетворять нужду в лошадях и корме для скота.
  
   А. В. Рихтеру.
   (О безумии устроительства чужих жизней)
   1907 г. Июня 4.
   Я прочел вашу сцену. Она составлена хорошо, но мысль ее неверна, в особенности потому, что выражение ее вложено в уста Петра, человека валяющегося на диване и занятого дразнением кухарки.1 Неверная мысль эта выражена и в вашем письме. Мысль эта выражается во многих получаемых мною письмах. Мысль эта -- или, скорее, дурное чувство, оправдываемое этой мыслью, -- лежит в основе всех тех преступлений, которые совершаются теперь. Мысль эта состоит в том, что люди с дипломами и без дипломов, но одинаково ограниченные, непросвещенные и самоуверенные, почему-то решают, что они так премудры и так хороши, что им над самими собой уже нечего работать, а что их призвание, священная обязанность просвещать, устраивать жизнь других людей. Одни хотят это делать через старое правительство, другие через новое, третьи, как ваш Петр, через сообщение темному, глупому народу -- тому самому, который кормит своими трудами этих дармоедов, тех великих истин христианства, которыми они воображают себя через край переполненными. Я получаю каждый день письма от гимназисток, которые наивно спрашивают, кого им благодетельствовать сообщением своих добродетелей и премудрости: сейчас ли идти в учительницы к народу, или еще пойти на курсы (чтобы окончательно одуреть) и тогда уже идти спасать несчастный народ. То же воображают все студенты, семинаристы и всякие сугубо, вследствие своего самомнения, невежественные и безнравственные юноши. В этом главная причина совершающихся теперь ужасов. Conditio sine qua non2 всякой доброй деятельности есть смирение. Как скоро его нет, доброе претворяется в злое. Высшая и спасительная добродетель есть любовь. Любовь же без смирения немыслима. Гордая любовь есть внутреннее противоречие. Свобода, братство, в особенности равенство, великие блага, когда они последствия любви и потому смирения, и величайшие бедствия, когда они достигаются насилием, -- революциями. Прекрасно равенство, когда человек боится чем-нибудь стать выше другого, но ужасно равенство, когда человек ненавидит всех тех, кто чем-нибудь стоит выше его.
   Всё написанное здесь отвечает на вопрос вашего письма: почему люди хорошие погибли, защищая конституцию. Люди все хорошие, но в вашем выражении "хорошие" подразумевается как будто то, что люди эти делают хорошее дело. Вот этого-то я не признаю. Хорошее дело, единственное, или, скорее, самое первое по очереди хорошее дело для всякого человека, это "жить для своей души, жить по-божьи", как говорят те глупые мужики, которых так великодушно хотят всячески благодетельствовать студенты, курсистки, профессора, учителя, дантисты и т. п. Человек же, живущий так, ставящий главным своим делом увеличение в себе любви к людям и освобождение себя от своих пороков и всяких гадостей (а этого достаточно в душе каждого, если только он умеет смотреть в себя), долго не дойдет до желания просвещать людей ни социалистическим, ни анархическим, ни христианским учением. Такой человек, именно вследствие того, что он будет работать над собой, будет требователен к себе, не будет, как ваш Петр, лежать на диване, остря с кухаркой, а будет неизбежно (так как жизнь человека есть движение) во вне проявлять свою деятельность не с целью поучать других, а с целью самому не жить скверно, так как уже прежде всего скверно жить не работая и пользуясь трудами других. В данном случае он не будет забавляться над кухаркой, а будет, видя в ней человека, обращаться с нею с любовью и уважением: поможет, может быть, ей в ее труде и на вопросы ее будет стараться отвечать насколько может разумно и уважительно.
   Я так расписался об этом предмете потому, что это наболевшее у меня место. Все письма, которые я получаю, разговоры, которые слышу, статьи в газетах и журналах, когда заглядываю в них, всё это одна и та же ужасная эпидемия безумия. Прежде одни правительственные лица страдали от этого безумия -- воображения, что они призваны и могут осчастливить народ и что они для этого необходимы. Безумие этих людей было старое, и они ils etaient payes pou cela.3 Но теперь эпидемия эта захватила всех. Гимназист и гимназистка 3-го класса ни минуты не задумывается о том, что в нем или в ней плохо; как бы ему или ей быть порядочным человеком, а весь вопрос для них только в том, на каком поприще им удобное поучать и воспитывать народ. Взрослые же люди избирают первое попавшееся поприще и поучают. Вопрос о том, что они вполне годны для этого, с самого начала не только решен, но не существует. В этом причина всех бедствий, переживаемых нами. Спасение придет только тогда, когда люди очнутся от этого эпидемического гипноза и поймут, что улучшение состояния общества может наступить с улучшением отдельных лиц, что единственное лицо, на которое может с успехом воздействовать человек, это только он сам.
     
   При письме от 30 мая 1907 г. из Астрахани Антон Васильевич Рихтер прислал на отзыв рукопись своего драматического этюда "Антихристово пришествие". Он спрашивал, правильны ли его высказанные в этом произведении взгляды на некоторые стороны общественной жизни, основанные, по его словам, на учении Толстого.
     
   1 Краткое содержание драматического этюда "Антихристово пришествие": в день убийства на станции местного исправник неожиданно приезжает из Москвы к Ивану Андреевичу, старому музыканту, его дочь Вера, происходит разговор с Петром, ее двоюродным братом о целесообразности революционных выступлений. В беседе с Верой Петр, отрицающий революционное насилие, несколько раз ссылался на авторитет Толстого. Он говорит, что если бы энергию революционеров направить не на убийства, а на доброе дело, то не было бы надобности в революции. "Мы-то, сознательные элементы, и должны стать пионерами этого святого дела". Вскоре в дом врывается полиция арестовать Веру -- убийцу исправника. Сцена открывается шутливым разговором скучающего Петра с прислугой.
   2 Условие, без которого не может быть
   3 расплачивались за это.
  
   Н. Г. Сутковому.
   (О пользовании достижениями других религий )
   1907 г. Июня 7.
   Сейчас получил ваше письмо, милый друг Николай Григорьевич. О деле, т. е. исполнении поручения духоборов, не имею никакого определенного плана и вполне предоставляю вам и согласен с вашими предположениями. Вы исполните это страшно трудное дело, вероятно, наилучшим образом, благодаря и вашим свойствам и драгоценной помощи добролюбовских друзей.
   То, что вы пишете о них, очень радостно. То, что говорил вам Белоусов 1 о том, что помогать людям можно и должно всегда духовно, очень верно. Это всегда говорил и делал Сютаев. Если он подавал милостыню, то это было только дополнение к той духовной помощи, которую он старался подавать. Я не скажу, что я могу и должен, зная свою плохоту, подавать духовную помощь; но знаю, что, общаясь с человеком, получая от него или давая ему материальную помощь, обмениваясь, встречаясь, учась, обучая, во всех случаях общения, я должен помнить, что в человеке Бог, и я должен любить и уважать его, носителя Бога, а никак не думать (что так часто думают), что, оказывая материальную помощь, я больше ничем не обязан перед этим человеком.
   То же, что вы пишете об их собраниях и храме молчания и бодрствовании, есть то же, что было и есть у квакеров, и боюсь, что может выродиться в обряд. Вообще именно потому, что я высоко ценю веру и вытекающее из нее душевное состояние добролюбовцев и люблю и уважаю их, я считаю перед Богом нужным высказать то, что думаю о них. Если я ошибаюсь, они по братской любви к людям простят мне, а если есть доля правды в моем мнении, то оно, может быть, пригодится им. Мне кажется, что они приписывают слишком большое значение отсутствию внешних форм, что в сущности невольно образует новую форму. А для исполнения воли Бога и для блага людей нужно избегать всего того, что может разделять людей, а, напротив, искать того, что может соединять их. Соединяет же более всего людей не только теперь живущих, но и умерших и еще не рожденных, высказанное словом проявление в людях Бога, сознание людьми своего божественного начала и вечного закона. Если глупо бы было самому выдумывать логарифмы, то насколько глупее бы было ради своей обособленности не знать всего того, что сделали и делают лучшие люди человечества во всем мире и за несколько тысяч лет и не идти вперед в этом знании, а выдумывать и неясно, нескладно высказывать то, что за тысячи лет сказано так просто и ясно. А к этому самому приводят исключительные обряды бодрствования и нежелание знать книги. Как для успеха материального, хотя бы в земледелии, самое выгодное необходимое условие успеха есть общий труд, так еще больше это нужно для духовного дела. Общая духовная работа эта шла и идет теперь во всем человечестве, и среди браминов, и буддистов, и конфуцианцев, и магометан, и христиан всяких толков.
   Все мы по мере сил работаем это духовное дело, все понемногу приближаемся к истинному познанию (в этом одном и смысл жизни), и все мы по слабостям нашим понемногу заблуждаемся. Но если мы работаем все вместе, то заблуждения наши понемногу исправляются. И потому дороже всего единение, искание единения и пренебрежение всем тем, что может разделять нас. На днях я переводил и переделывал для Детского Круга Чтения изречения Кришны (браминского вочеловечившегося Бога, до рождества Христова). Прилагаю вам некоторые из них. Как же не радоваться тому, что можешь черпать из этого источника и можешь соединяться в Боге с миллионами людей, живших за 1000 лет и живущих теперь? И как же не радоваться индусу, когда он прочтет стихи евангельского послания Иоанна гл. III, 14, 16, и IV, 8, 12, 16-20? Как же людям не радоваться, что они могут, пользуясь тем, что все делают в этом деле, всё ближе и ближе подвигаться к познанию Бога и к исполнению его закона? И надо пользоваться тем, что уже дано человечеству, и идти дальше, а не топтаться на месте, отыскивая не средства соединения себя с людьми, а отделения себя от них. Кроме того, всякое выделение себя от людей в кучку праведников, по-моему, грех. Пусть каждый живет по-божьи, как он понимает закон Бога, и пусть другие отделяют его от себя, а не он сам.
   В этом, мне кажется, ошибка Добролюбова и его друзей. А может быть, я ошибаюсь. И если так, то прошу их простить меня. [...]
     
   Ответ на письмо Н. Г. Суткового от 1-3 июня 1907 г. с подробным описанием его встреч с последователями А. М. Добролюбова.
     
   1 Иван Белоусов, последователь А. М. Добролюбова. Жил в с. Патровке Самарской губ.
  
   И. Леонову.
   (О достижении желаемых результатов)
   1907 г. Июня 22.
   Очень рад ответить, как умею, на ваши два очень важные и хорошо поставленные вопроса.
   1) Сущность жизни человека есть духовное начало, сознаваемое человеком любовью. Наилучшее выражение в жизни этого начала достигается разумом.
   2) Достичь желаемых результатов нельзя ни революционным, ни мирным путем, потому что самое желание вперед определенных результатов есть самое обычное и самое грубое и вредное заблуждение как относительно отдельного человека, так, тем более, относительно известного соединении людей. Что это есть заблуждение относительно общества, видно уже из того, что желаемые результаты не только самые разнообразные (все партии), но и прямо исключающие одни другие.
   Допустив же возможность достижения желаемых результатов, мы свели бы ту бесконечно раскрывающуюся нам жизнь с ее величайшими недоступными нам возможностями к бедной, жалкой, старой и пошлой организации вроде социалистических теорий. Задача как отдельного человека, так и собрания людей, народов, обществ состоит не в том, чтобы придумывать условия того положения, в котором он будет находиться на следующих ступенях своего пути, а в том, чтобы неуклонно идти по тому пути, который указывает человеку его совесть: его любовь и разум и совесть и разум мудрейших и святейших людей прошедших поколений. Только поступая так, придет он к новому великому и радостному будущему, всегда неизвестному нам именно потому, что оно будущее, придет всякий, и отдельный человек и общество людей.
   В этом мой ответ на 2-й вопрос, ответ, из которого вытекает само собой отрицание всякого насилия и кровопролития, несогласного с самыми первыми требованиями совести, и верное, неизбежное достижение высшего и лучшего положения и отдельных лиц и общества, чем те жалкие желаемые результаты, которые представляются высшими человеческими идеалами заблудшим людям. [...]
  
   П. Ф. Безверхому.
   (О сознании божественности души)
   1907 г. Июля 7.
   [...] Держитесь, милый брат, того настроения или, вернее, того сознания божественности своей духовной природы, которая проявляется в нас любовью. В ней только жизнь. И это сознание можно иметь, живя в миру, и точно так же в том положении, в котором вы. И где бы ни жил человек этим сознанием, он везде счастлив и спокоен и делает то дело божие, для которого предназначен. Представляю себе человека в вашем положении, всегда кроткого, смиренного, любовного, несмотря на оскорбления, и другого, энергически действующего в мире для уничтожения существующего зла не только революционным насилием, но даже мирной пропагандой, и для меня совершенно ясно и несомненно, что первый, не говоря о том несомненном благе, которое он даст себе, будет иметь несравненно большее благотворное влияние на жизнь людей вообще, чем второй. Очень вероятно, что он -- первый -- не будет видеть этих благотворных последствий (если он делает то, что делает, для своей души, ему и не нужно видеть), но что последствия эти будут вернее, чем то, что взойдет завтра солнце, потому что в этом, только в этом, в внесении в мир всё большего и большого сознания своей божественной сущности, только в этом жизнь всего мира и каждого человека. [...]
  
   Ответ на письмо П. Ф. Безверхого, находящегося в тюрьме за свои убеждения.
  
   П. А. Сергеенко.
   (О преувеличенной оценки личности Толстого)
   1907 г. Сентября 2.
   Спасибо вам, милый Петр Алексеевич, за письмо. Выписки же из дневников ваших детей слишком страшны. Страшна несоответственность своей действительности с восторженными представлениями и требованиями юных душ. Поцелуйте их от себя, а я хочу забыть всё то, что прочел, кроме того, чтобы стараться хоть немножко подвинуться к тому идеалу, который они себе представляют. [...]
  
   Петр Алексеевич Сергеенко (1854--1930) -- писатель, близкий знакомый Толстого.
   Ответ на письмо П. А. Сергеенко от 29 августа 1907 г. с известием о том, что день рождения Толстого (28 августа) его семья посвятила "благодарственным думам" о Толстом. Приложил странички из дневников его детей с записями на эту тему.
  
   М. П. Новикову.
   (О зависти к богачам)
   1907 г. Сентября 4.
   Михаил Петрович, вчера получил ваше письмо. Оно вызвал во мне очень сложные чувства. Первое чувство было чувство огорчения и недоброжелательства к вам -- осуждения вас. И с вечера и ночью много думал и боролся с своим чувством и вот теперь, сегодня, пришел в такое состояние, в котором могу спокойно и, главное, любовно ответить вам. То недоброе, нехорошее чувство (простите меня), которым проникнуто ваше письмо, заразило было и меня: мне захотелось доказать вам вашу неправду, осудить вас, но, вникнув в те мотивы, которые руководили вами, я передумал, скорое перечувствовал и вместо озлобления, которым заразило меня ваше письмо, чувствую теперь искреннее любовное сострадание к вам и в этом настроении и пишу теперь. Сострадание, испытываемое мною, вызывается никак не тем состоянием вашего желудка, наполненного, как вы говорите, непитательной пищей, в то время как мимо вас проезжают сытые бары на сытых лошадях, а собака, их приказчик, брешет на народ, а на те ужасные, мучительнейшие чувства, которые вы при этом испытываете. Сострадаю и тем бесполезно мучительным чувствам и, главное, тому душевному состоянию и умственному извращению, при которых возможны и даже неизбежны эти ужасные чувства, ничего кроме бесполезного страдания не доставляющие: чувства ненависти к людям братьям из-за зависти к тем материальным преимуществам, которыми они случайно пользуются. Чувства эти особенно мучительны еще и потому, что людям, испытывающим их, свойственно все больше и больше разжигать в себе мучительное чувство злобы, преувеличивая невыгоды своего положения (что вы особенно заметно и делаете) и выгоды тех, кто вызывает эти чувств а.
   Душевное же приводящее вас к этому состоянию чувство, которое и вызывает во мне сострадание к вам, это то полное неверие в духовную, т. е. истинную жизнь, которое вы много раз, как нечто очень вам дорогое, высказываете в вашем письме. Вы несколько раз, как бы довольные своим открытием, как бы подсмеиваясь, как о деле решенном, говорите о неверности, глупости мысли о том, что "не хлебом одним сыт человек". А между тем, именно оттого, что вы не верите в это, не верите в жизнь духовную, не верите в обязательность требований духовной жизни, не верите в Бога, от этого и ваши страдания и ваше несчатие. Вы, между прочим, пишете, что вы испытываете некоторые неудобства от того, что вы "нововер". Я думаю, что вы не нововер, а вы невер. То, чтобы хоронить детей без услуг духовенства, не поститься, не ходить в церковь, не есть вера: у вас есть отрицание предрассудков старой веры, а нет веры. И в этом, в том, что вы не верите в духовное начало жизни и в его требования, в этом ваше несчастие, а нисколько не в недостатке земли и в неправильности экономического устройства.
   Если бы вы верили в это духовное начало жизни и в обязательность его требований, вы бы не считали, как вы это теперь считаете, первым и неизменным условием вашей жизни то, чтобы устроить и поддерживать свое отдельное хозяйство на земле. Если бы вы не верили в необходимость именно такой жизни, а верили бы в то, что жизнь ваша есть проявление в вашей ограниченной форме в этом мире того внепространственного, вневременного начала всего, которое вы сознаете в себе, и что не только главная, но единственная свойственная вам жизнь и деятельность есть стремление к единению со всем живущим, т. е. любовь, тогда вы бы не устраивали, как теперь, свою жизнь по составленной и излюбленной вами лично программе (хотя программа эта и хороша), но, исполняя волю высшего начала, предоставили бы судьбе, обстоятельствам поставить вас в те или иные условия. Может быть, исполняя высший закон любви ко всем, вы бы остались в любимых вами условиях, может быть, пришлось бы вам совсем иначе устроить свою жизнь; но как бы она ни устроилась, во всех условиях вы бы тогда, исполняя высший закон любви, наверное поступили бы наилучшим образом и, любя, а не ненавидя людей, нашли бы истинное благо.
   Экономическое же неустройство, на которое вы жалуетесь, к счастью, столь очевидное теперь всем, никак не может быть устранено ни жалобами, ни ненавистью, ни насилием, вытекающим из ненависти, а только тем самым сознанием духовности того, что не хлебом одним сыт человек, которое вам кажется столь нелепым, и вытекающей из этого сознания любовью.
   Так вот, милый брат Михаил Петрович, мое откровенно высказанное, может быть ошибочное, но серьезно прочувствованное мнение о вашем душевном состоянии. Из этого моего мнения вы сами можете сделать вывод о том, что если бы я и мог (а я не могу, т. к. не имею своих денег) исполнить ваше желание, я не сделал бы этого, т. к. нашел бы и знаю много и много людей, которые больше, чем вы, нуждаются в денежной помощи. Я знаю вас: вы человек очень умный и очень гордый, но думаю, что вместе с тем в вас живет и большая нравственная сила, -- религиозное чувство, и потому надеюсь и прошу вас очень об этом: так же, как я над вашим письмом, подумайте и вы над моим и поработайте над недобрым чувством, которое оно может вызвать в вас и во всяком случае простите мне то, что может оскорбить вас. Совершенно искренно могу повторить то, что сказал в начале письма, что ничего не чувствую к вам, кроме самого доброго любовного чувства. Ответьте мне, если испытаете то же. Если же нет, не отвечайте. Я буду знать, что вы не согласны со мной, -- думаю, что только до времени.   
     
   Новиков писал о своих переживаниях, вызываемых, с одной стороны, его мировоззрением в духе Толстого, с другой стороны тяжелым материальным положением из-за его малоземелья (на семь душ один надел). Он остается верным своим взглядам, но жизнь, голодные рты детей доказывают, что "одною духовною свободой довольствоваться нельзя". "Своей гордой и красивой фразой: не хлебом единым будет жив челочек -- христианство только прикрыло свою слабость в разрешении экономического вопроса о хлебе". "Голод, который они (бедные люди) носят в себе всю жизнь, поведет их всюду, но только не туда, где нет хлеба земного. Помогите мне добыть земли, добыть хлеб, о котором, кажется, всю жизнь я не тосковал так, как теперь, когда увидел как-то само собой, что пока у меня нет земли, не будет и свободного хлеба и свободного духа". Еще в январе Толстой заметил, что "в таких крестьянах, как Новиков, у которых основа не религиозная, он разочаровался". В день получения письма Новикова он говорил: "Когда читаешь письмо Новикова, кажется, что всё это правда, а оно неправда. Если хочешь быть христианином, то не пеняй, что нельзя воспитать в школах пятерых детей. Первое требование мирской жизни -- семейная жизнь. Кто хочет жить по-христиански, не должен жениться... Он (Новиков) мне всегда бывал тяжел. Он необыкновенно умен и всегда тяжел... Пишет, что у него раздут живот от плохого питания. Он совершенно здоров".
    
   А. И. Кудрину.
   (Утешение заключенному)
   1907 г. Сентября 26.
   Очень рад был получить от вас весточку и спешу отвечать. Мне очень грустно было заметить в этом вашем последнем письме упадок духа. Понимаю вполне, как тяжело вам в ваши молодые годы такое тяжелое заключение, и особенно при том лишении вас книг, причину которого (этого лишения) очень трудно попять, но все-таки думаю, что ваше положение во много раз лучше положения тех людей, которые живут на свободе, но в душе своей связаны теми заблуждениями и соблазнами, которые держат их, мучают гораздо хуже, чем могут мучать вас ваши тюремщики. Не унывайте, милый друг. Придет время, когда вы с удовольствием будете вспоминать это время заключения, если только вы будете проводить это время в покорности воле Бога и в желании -- где бы вы ни были и что бы с вами ни было -- служить Богу. Мне так хотелось бы облегчить ваше положение, что, хотя я и не имею на это никакого права, мне хочется дать вам несколько советов о том, как вам проводить ваше время, Я думаю, что хорошо бы было распределить время так, чтобы, кроме 8 часов сна, распределить часы так: если возможно, часов 6 и до 8 на телесную работу, какую дадут, часа 4 в разное время на общение с людьми: разговоры и передачу им своих мыслей и выслушивание от них их рассказов и суждений и часа четыре на молитву и уединенное размышление с самим собою. [...]
   Так не унывайте, милый друг, жизнь не может быть ни хороша, ни дурна от внешних условий. Всё в тебе. Живешь с Богом и в Боге, и всё и везде хорошо. Живешь без Бога, и всё и везде дурно. [...]
  
   Л. Е. Остроумову.
   (О борьбе с похотью)
   1907 г. Сентября 26.
   Вчера получил ваше письмо и спешу ответить. Да, не павшему все силы надо употреблять на то, чтобы не пасть, потому что павшему бороться с похотью несравненно, в 10, в 100 раз труднее, чем не павшему. А бороться, т. е. стремиться к целомудрию, всегда и во всех условиях (женатому так же, как неженатому) всегда необходимо. Вы сомневаетесь, нужна ли эта борьба? Я понимаю ваше сомнение, так как мы окружены людьми, с уверенностью утверждающими, что борьба эта не нужна и "противна природе".
   А между тем очень небольшого усилия ума нужно для того, чтобы понять то, что для разумного существа -- человека -- постоянная, всегдашняя борьба с похотью не только не противна природе, но составляет необходимое условие жизни человека, рассматриваемого не как только животное, а как животное, одаренное разумом. Животное плодится, но излишек размножения умеряется борьбой между разными породами (одни служат пищей другим) и внешними условиями, предотвратить которые не во власти животных. Человек же, существо разумное, во-1-х, может заменить борьбу разумным общением с подобными себе людьми и с животными, во-2-х, может противодействовать вредным духовной жизни внешним условиям. Правда, что человек теперь не пользуется для этой цели своим разумом и истребляет себе подобных, и большое количество детей и взрослых гибнут от голода, болезней, чрезмерных трудов. Но ясно, что придет время, когда люди, разумные существа, перестанут истреблять друг друга и так устроят свою матерьяльную жизнь, что не будут, как теперь, удваиваться в 50 лет, а будут так быстро размножаться, что через несколько сот лет не будут уже помещаться на земном шаре. Что же делать тогда? Убивать худших, или опять вернуться к взаимному убийству? Всё это невозможно, а главное, не нужно. Не нужно потому, что "природой" вложено в человека вместе с его половым, животным влечением духовное влечение к чистоте, к целомудрию. Чувство это живо во всяком неиспорченном юноше, во всякой девушке, и чувство это хорошее, высокое, которое должен блюсти и поддерживать в себе человек всегда и до падения, которое для нравственного человека является в виде брака, т. е. обязательства жить навсегда с одним супругом, и после брака, в котором точно так же нужно это стремление к целомудрию.
   Так вот, милый тезка, написал вам как попало те мысли, которые вызвало во мне ваше письмо. Заключаю их самым сердечным советом старика к стремящемуся к добру и правде юноше: берегите свою чистоту всеми силами, боритесь с соблазнами и ни в каком случае не унывайте и не спускайте поводья.
   Вы спросите: как бороться? Что делать? Чего не делать? Практические советы вы, верно, знаете, а не знаете, то прочтете во всякой разумной книге об этом: не пить вина, не есть мяса, не курить, не общаться с легкомысленными товарищами и в особенности с женщинами. Это вы всё знаете или можете узнать.
   Мой же совет, и, я считаю, самый важный, это то, чтобы понять смысл своей жизни, признав его в исполнении воли Бога, а не в удовлетворении своих телесных вкусов, жить больше духовной, а не телесной жизнью.
   Ну и прощайте теперь. Желаю вам не переставая работать над собой.
     
   Лев Евгеньевич Остроумов (р. 1892) -- сын врача, впоследствии писатель (поэт, беллетрист, драматург, переводчик). В 1916--1921 гг. написал роман "День жатвы", посвященный памяти Л. Н. Толстого.
   Ответ на письмо Л. Е. Остроумова от 23 сентября 1907 г. с вопросом о том, как ему, находящемуся в переходном возрасте, решить половой вопрос: нужна ли борьба с "проклятым инстинктом" и как уберечься от падения.
  
   И. Н. Дерябину.
   (О приближении царства божьего)
   1907 г. Ноября 14.
       Сейчас, 14 ноября, получил ваше письмо. Сильное чувство, испытанное мною при его чтении, было двоякое: жалость, сострадание к вашей молодости, страх за вас и вместе с тем ни с чем несравнимая радость сознания проявления силы божией. Сказал бы, что радуюсь признакам наступления царства божия, но боюсь думать о внешних последствиях вашего поступка и многих подобных ему. Царство божие наступит и неизбежно наступит в свое время, но не можем знать и когда, наше дело только в том, чтобы в душе своей установить это царство любви к Богу и ближнему, а если оно установлено в душе, то оно не может не осуществиться. Делать, что должно, а делать это любовно, не думая о последствиях -- ничто не даст большего удовлетворения и большей твердости, как такое отношение к жизни. Судя по вашему хорошему, скромному письму, я уверен, что вы так же смотрите на то тяжелое испытание, которое вам предстояло и предстоит. Помогай вам Бог, тот Бог любви, который живет в нас и который заставил вас поступить так, как вы поступили. Кроме радости сознания проявленья силы божией и радости за вас, орудие этого проявления, радуюсь за себя, за то единение в Боге, которое чувствую с вами. [...]
        
   Иван Николаевич Дерябин (р. 1884) -- крестьянин из переселенцев в Уфимскую губ., служивший помощником машиниста на Самаро-Златоустовской ж. д. Отказался от военной службы и в октябре 1907 г.. был приговорен судом к четырем годам заключения. Наказание отбывал в Томске.
   Ответ на письмо И. Н. Дерябина от 30 октября 1907 г. с подробным описанием истории его отказа от военной службы.
  
   П. П. Картушину.
   (О начинании новой жизни без приготовлений)
   1907 г. Декабря 6.
   Получил ваше письмо, милый Картушин. Я думаю, что ваша ошибка была в том, что вы искали изменения внешних форм деятельности для того, чтобы начать ту новую жизнь, которая влечет вас к себе. Я думаю, что надо начинать эту новую без приготовлений внешних, а тотчас, в том положении и месте, в котором находишься: в тюрьме, в вагоне, во дворце. Сущность же новой жизни должна состоять в том (о чем и вы приблизительно пишете, говоря о нежности), в стремлении к единению с другими существами (преимущественно людьми) и Богом, единению, проявляемому любовью. На воспитание, удержание в себе, увеличение, приучение себя к этой любви должны быть направлены все, все силы. Предоставим внешним условиям своей жизни складываться, как они хотят, и условия эти под влиянием жизни, направленной на усиление любви, сложатся наилучшим образом.
   Пишу вам это, милый друг, не потому, что хочу ответить вам и предполагаю, что это, может быть, и верно, а потому, что знаю, что это истина, и по внутреннему голосу, и по разуму, и по самому несомненно убедительному опыту знаю это так же верно, нет, вернее, чем то, что у меня есть тело и что стою на земле.
   Испытайте это день, два, неделю и вы будете так же убеждены и так же спокойны и в смерти и в жизни и не будете ни у кого ничего спрашивать. Простите.
     
   В письме от 1 декабря 1907 г. П. П. Картушин подробно писал о своих исканиях смысла жизни и в связи с этим о разочаровании в той практической деятельности, которую он не один раз поэтому менял.
  
   А. Л. и Е. В. Толстым.
   (О втором браке сына Андрея)
   1907 г. Декабря 8.
   Ты так дурно жил, столько на тебе грехов, что теперь страшно подумать о том, что может случиться, если ты будешь также легкомысленно безнравственен, каким ты был. Тебе надо помнить, что теперь тебе последнее испытанье. Оставить или дурно жить с той женщиной, которая стольким, всем, чем может пожертвовать женщина, пожертвовала для тебя -- было бы ужасно! И потому тебе нельзя быть достаточно строгим к себе и терпеливым, кротким, самоотверженным по отношению к ней.
   Вот и всё, что я хотел сказать.
   Ей 1 же хочу сказать, что ей предстоит большое доброе дело, которое может хоть отчасти вознаградить за все ее жертвы, это то, чтобы возродить тебя. У тебя настолько есть чувства справедливости, совестливости -- вообще добра, что ты чувствуешь всё то, чем она пожертвовала для тебя и за что ты хоть отчасти можешь вознаградить ее. Это-то и даст ей великую власть над тобой. И это-то мне и хотелось ей сказать, чтобы, чувствуя эту власть над твоей душой, она бы употребила ее на благо, настоящее благо тебе. Если она сделает это, это будет для нее не только утешением, но и радостью.
     
   6 декабря 1907 г., в день своего тридцатилетия, Андрей Львович Толстой приехал в Ясную Поляну впервые со своей второй женой Е. В. Толстой, и они прожили там три дня, 6 -- 8 декабря. Как вспоминает Е. В. Толстая, Л. Н. Толстой, очень тяжело переносивший вторую женитьбу сына, никак не мог начать с ними разговор о случившемся. Попытался, наконец, сделать это в день их отъезда 8 декабря, но, опять разволновавшись, не мог говорить и затем передал им комментируемое письмо.
     
   1 Вторая часть письма написана на отдельном листке и была передана Е. В. Толстой. Не зная, как обращаться к своей новой невестке, Толстой писал ей в третьем лице.
     
   Т. С. Трухтанову.
   (Об убийстве ради благой цели)
   1907 г. Декабря 18.
   Письмо ваше сначала удивило, потом огорчило и под конец (простите меня и, пожалуйста, не сердитесь, помните, что я гожусь вам в деды) вызвало во мне чувство истинного сострадания к вам, к тому ужасному заблуждению, в котором вы, очевидно, находитесь, считая это заблуждение (так извращено ваше миросозерцание) за непререкаемую истину. Вы спрашиваете, как, по моему мнению, следовало мне поступить, если бы в то время моей жизни, когда я только что уразумел истинность учения Христа (и вы прибавляете: когда я только задумал перевоспитать мир), я бы мог избегнуть смерти только убийством? Не говоря уже о том, что такого положения, при котором наверное нельзя избегнуть смерти иначе, как убийством, такого положения никогда не бывает; не говоря об этом, не говоря и о том, что человек, который бы задумал перевоспитать мир, был бы очень глупый человек и смерть такого человека была бы небольшой потерей для мира, не говоря обо всем этом, ни для меня, ни для всякого человека, думавшего о смысле человеческой жизни, не может даже представиться возможности какого-нибудь колебания в том вопросе, который вы делаете. Для такого человека закон неделания другому, чего себе не хочешь, закон не только не убийства, но делания добра, любви врагам, готовность всегда умереть, исполняя этот закон, есть такая высшая, не подлежащая никаким толкованиям истина, что он может только удивляться на такие вопросы.
   Ваше прибавление о том, что этот вопрос должен быть решен тогда, когда человек задумал, по его мнению, благодетельное для людей дело, указывает на ту невысказанную вашу мысль, что неразумно не сохранить свою жизнь даже убийством другого, когда уверен, что моя жизнь принесет великую пользу людям. Вот эта мысль и глубоко несправедлива, и безумно горделива, и ужасно безнравственна. Нерелигиозный человек никак не может знать, принесет ли распространение его мыслей о том, в чем, по его мнению, благо человечеству, действительное благо. Не только не может знать этого, но должен сомневаться в этом, так как рядом с ним другие люди проповедуют совершенно противуположное учение о том, в чем благо. И потому во имя этого своего воображаемого блага нарушать закон, написанный во всех религиозных законах и в каждом сердце человеческом, есть верх неразумия и безнравственности. Религиозный человек точно так же не знает, какими внешними средствами может быть достигнуто благо людей, и никак не думает, что его жизнь нужна для достижения этого блага, но знает несомненно, что для достижения этого блага ему надо исполнять вечный общий для всех людей закон. И если для исполнения этого закона ему нужно умерить, то он знает, что смерть его нужнее для достижения этого блага, чем его жизнь, хотя он никак не может знать, каким путем смерть его будет содействовать благу. Так не знал этого, я думаю, Христос. Посылаю вам несколько книг по религиозным вопросам. Писал с желанием быть вам полезным. Простите, если что не так.
        
   Тимофей Степанович Трухтанов -- мещанин г. Екатеринодара, член партии социалистов-революционеров. 8 июля 1907 г. был арестован и в августе выслан под гласный надзор полиции в Пинежский уезд Архангельской губ. на три года.
   Ответ на письмо Трухтанова от 8 декабря 1907 г. Трухтанов писал: "Для того, чтобы правильно понять ваше учение (учение Христа) и после чего определить справедливое к нему отношение мое, я обращаюсь к вам со следующим вопросом: как бы следовало, по-вашему, поступить вам, если бы вам грозила смерть, избежать которую можно было бы, только нарушив заповедь Христа "не убий, не противься злу"? Как бы вам следовало поступить в этом случае, следуя учению Христа еще в тот момент вашей жизни, когда вы только что уразумели истинность учения Христа и ложность учения мира и когда вы еще только задумали дело перевоспитания мира согласно учению Христа? Я прошу вас ответить мне на вопрос: как бы следовало вам поступить в этом случае, и почему так, и не иначе?
   Мне, Лев Николаевич, представляется противоречие между заповедями Христа: любви к ближнему и непротивлением злу. Прошу вас не думать, что это письмо написано с какой-нибудь пошлой задней мыслью".
   1908
  
  
  
   Л. Д. Семенову.
   (О неделании и незаботе о внешнем)
   1908 г. Января 2.
   [...] Ваше отношение к требованию отбывания воинской повинности очень одобряю. Как и во всем, так и в этом деле, главное -- не делать. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в глубокой мудрости учения о неделании. "Пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем". Вот этот-то Бог любви, пребывающий в человеке, не может не проявляться делами любви, если только разные "делания", т. е. наши грехи, не мешали его проявлению. Пускай они, правительство, как хотят, как это им нужно, относятся к вам через паспорт или еще как, ваше дело только в том, чтобы не делать того противного любви, которого они от вас требуют, и к ним относиться с любовью, не думая о том, что из этого выйдет. Выйдет же из такого отношения наверное самое лучшее и для вас и для других.
   На вопрос ваш, как вам устроить свою жизнь? -- отвечаю отрицанием самого вопроса: устраивать нашу жизнь не в нашей власти, и попытки такого устроения только нарушают то ее устройство, которое предстоит нам, о котором мы не знаем и которое самое лучшее и для нас и для всех соприкасаюґщихся с нами. Задача нашей жизни, смысл ее, в чем вы, наверґное, согласны со мной, в том, чтобы проявить во всей доступґной нам силе того Бога любви, который живет в нас; а чтобы проявить его, нам много надо работать над собой, над уничтоґжением тех грехов, которыми мы полны и которые мешают проявлению любви: и телоугодничество, и праздность, и сладоґстрастие, и недоброжелательство, и слава людская, и гордость личная и сословная, и народная, и неправдивость, и всякого рода суеверия, и церковные, и государственные, и научные, и искусства -- всё это так въелось в нас и так затемняет, заґглушает в нас дух божий, что нельзя достаточно упорно и наґпряженно бороться со всем этим для того, чтобы всё больше и больше освобождать дух божий -- любовь и пользоваться тем благом, которое дает это всё большее и большее освобоґждение. Только положите все силы на это усилие, то усилие, которым берется царство божие внутри нас, всякую минуту настоящего насколько можно больше употребляйте на эту внутґреннюю работу совершенствования -- освобождения, и жизнь сложится так, как она должна сложиться, и по всем вероятиям не так, как вы бы того хотели, но сложится наилучшим обраґзом. Знаю, как несогласна своим внешним формам та жизнь, которой вы живете теперь, и как она тяжела вам, но будьте уверены, что вы нигде ни в своей, ни в чужой деревне, ни в общине (в общине меньше всего) не найдете того положения, в котором бы вам внешние отношения не были тяжелы. Тяжесть этих отношений везде всегда есть необходимое условие нашей жизни. И эти условия становятся мучительно тяжелы, когда мы думаем, что это такие условия, которые могут быть измеґнены, заменены более легкими. Это заблуждение. Условия эти не только облегчаются, но перестают быть мучительны, только когда мы смотрим на них не как на что-то, что может быть изґменено, а как на матерьял, над которым мы призваны рабоґтать, т. е. на ту форму жизни, в которой, как и во всякой другой, у нас есть одно дело -- проявлять живущий в нас дух божий и соединяться им посредством любви со всем окружающим нас.
   В общем совет мой в том, чтобы не заботиться о внешнем, а все силы употреблять на внутреннее. Ищите царства божия и правды его, и остальное приложится, т. е. жизнь сложится, какою она должна быть соответственно внутреннему усилию.
   Пишу вам те мысли, которые вызвало во мне ваше письмо, и то, чем живу и с чем умираю, пишу вам это, думая, что пониґмаю вас, понимая любовью к вам, пишу то, чего не написал бы другому, зная, как легко ложно перетолковать эти мысли. Очень, очень радостно мне было ваше письмо. Пожалуйста, пишите мне, чтобы я знал, -- не то, что вы сделаете (я бы не желал, чтобы вы сделали что-нибудь), а что Бог сделает с вами.
  
   Леонид Дмитриевич Семенов (1880 -- 1917) -- внук географа П. П. Семенова-Тяньшанского, писатель, один из первых представителей русского символизма. Под влиянием религиозно-нравственных произведений Толстого и своего друга А. М. Добролюбова, Семенов резко изменил свою жизнь, отошел от политики, порвал с литературной деятельностью, ушел из города, отказался от паспорта и стал батраком. Познакомился с Толстым и вступил с ним в переписку. Несколько раз был в Ясной Поляне, впервые 22 июня 1907 г. В 1908 г. в "Вестника Европы" по рекомендации Толстого и с его письмом был напечатан рассказ Семенова "Смертная казнь". В 1915 г. взгляды его изменились, и он обратился к православию. В начале 1917 г. с разрешения священника выступил в местной церкви с публичным раскаянием за отпадение от православной веры. Убит бандитами около своего дома.
   Ответ на обширное письмо Л. Д. Семенова от конца декабря 1907 г. с описанием его настроения, изложением мыслей об устройстве жизни и своем отношении к предстоящему ему отказу от военной службы.
  
   М. А. Беневской-Моисеенко.
   (О научном взгляде на жизнь)
   1908 г. Января 17.
   Брат ваш Иван Аркадьевич прочел мне ваше письмо, и когда мы говорили с ним про вас, он позволил мне и даже посоветовал написать вам, чего мне очень хотелось и чего я не решился бы сделать без его позволения.
   Слушая первую часть письма, я тщетно удерживался от слез и просто расплакался от умиления и радости сознания полного духовного единства с человеком, казалось бы, соверґшенно чуждым и иного склада мысли. Вы так прекрасно выраґзили те истинные основы жизни, которыми мы все живем, и это выражено было так искренно и так неожиданно, что я, слушая эту часть письма, испытал самое радостное чувство. Тем более тяжело поразила меня вторая часть письма, соверґшенно несогласная, даже прямо противуположная первой части. Мне представлялось нечто подобное тому, что сделал бы человек, томившийся жаждой, когда он, придя к светлому, чистому источнику, вместо того, чтобы утолить тут свою жажду, побрел куда-то в пески, где никак не может быть того, чего он ищет и что уже было доступно ему. Вы делаете то же самое, отыскивая разрешения вопроса жизни (как прожить вам, Марье Аркадьевне, свою жизнь) в том, что называется наукой, тогда как разрешение дано вам и вы усвоили его себе с необыкновенной ясностью и искренностью.
   Для того, чтобы вам вполне выяснить свою мысль, мне, может быть, придется много написать. Прошу извинить меня за это. Ваше, простите меня, заблуждение, происходит вот отчего:
   С тех пор, как живут люди, они всегда, и теперь в огромном большинстве, никогда не жили и не живут без религии (релиґгия это установленное человеком между собою и всем бесконечґным по времени и пространству миром или духовным началом отношение, из которого вытекает руководство поступков).
   В нашем же христианском мире случилось нечто особенное, приведшее этот мир в то ужасное, безумное, скрытое внешними формами, хуже чем зверское состояние, в котором живут теперь христианские народы. Случилось именно то, что хриґстианство, открыв людям тот высший закон жизни, следуя которому, люди найдут высшее, доступное им и личное и общее благо, христианство это истинное, включая в себя как conditio sine qua non1 непротивление злу насилием, было так искусно, незаметно, с помощью всякого рода внушения изменено, что от него ничего не осталось кроме названия. На место христиґанства, указывавшего человечеству далекий вперед путь соґвершенствования и приближения к благу установилось уродґливое, бессмысленное, идолопоклонническое, жреческое учеґние, стоявшее гораздо ниже общего среднего уровня людей христианского мира, и всё больше и больше отстававшего от этого уровня. Мало того, что установившееся учение стояло ниже общего уровня, оно понижалось еще тем, что истинное христианское учение, хотя смутно, неясно, но проникало в сознание людей и общий уровень поднимался и учение всё больше и больше отставало и сделалось, наконец, то, что переґживается теперь; то, что христианские народы живут с каким-то не удовлетворяющим главным требованиям религии подоґбием ее, в сущности без всякой религии, т. е. в таком положеґнии, в котором никогда не жили и не могут жить люди. Полоґжение это очень дурно, но оно в нашем христианском мире усилилось еще следующим несчастным усложнением.
   Люди чувствовали, что без установленного отношения челоґвека ко всему нельзя жить, и так религии не было, и потому не было такого отношения, то наиболее начитанные, умные и самоуверенные люди стали устанавливать это отношение человека к миру, но не так, как устанавливает его религия, признавая основанием всего существующего человека, его сознание своего я и из этого я уже выводя его отношение к миру, а обратно: признавая основой всего бесконечный по времена и пространству и потому вполне непонятный мир, и из этого непонятного мира выводя человеческое я и его отношение к миру. И вот эта-то ложная постановка вопроса и послужила основой всех тех бесконечных, много и противоречивых и неґясных рассуждений, которые называются наукой и которые представляют из себя столь же вредное и столь же грубое суеверие, как и суеверия религиозные, с которыми оно имеет очень много общего: та же самоуверенность в своей непогреґшимости, тот же особенный торжественный язык, та же иерарґхия, те же распадения на разные толки и то же, как взбиваемая пена, всё увеличивающиеся и увеличивающиеся определения, подразделения, не могущие иметь конца, и тот же главный признак всякой лжи и суеверия -- отсутствие ясности, кратґкости, простоты.
   Так вот, милая Марья Аркадьевна, в чем, по моему мнению, ваше заблуждение. Оно в том, что вы, несмотря на свое искреннее, глубокое понимание истины жизни, как она выражена не в одном Евангелии, а во всех истинных религиозных учениях: и Конфуция, и Лао-тзе, и Будды, и Кришны, вы не можете освободиться от научного суеверия, от этого научного гипноза, так сильно захватившего вас.
   Ведь всё дело в том, что, если я основой своей жизни приґзнаю свое духовное я, то же самое, какое во всех людях и даже животных и которое я называю Богом, когда представляю его само в себе, а не в отдельных существах, то я изучаю прежде всего это мое я и стараюсь исправить, улучшить его, освобоґдить его от того, что мешает проявлению в любви его духовґности, и тогда мир мне настолько интересен и важен, насколько он в других существах соприкасается со мною. Самый же мир сам в себе я и не пытаюсь познать, да и не нуждаюсь в этом. Но совсем другое, если я за основу всего признаю мир и себя только как произведение этого мира. Тогда прежде всего то, что я беру за основу, мне совершенно непонятно, и не потому, что я не умел понять, а потому, что оно, по свойству своему и моего ума, недоступно мне. Всё в мире, во-первых, бесконечно велико и бесконечно мало по пространству и бесконечно по времени. Выводя же себя, свое сознательное я, из этого неґпонятного мира, я -- то, что я знаю лучше всего -- становится вполне непонятным. Но как ни странно это, а из этой основы вытекают все бредни, называемые наукой. Там, при основе я, человек сам себя изучает и исправляет и улучшает, и для улучшения и исправления себя имеет полную власть, здесь человек изучает то, что по существу не может быть понятно ему, и исправляет и улучшает то, чего он не понимает и для исправления и улучшения чего он не имеет никакой возможґности. А все те экономические писатели, которых вы цитуете, все -- от Маркса до кого хотите -- заняты только этим самым невозможным и нелепым делом.
   Я почти уверен, что вы не только не согласитесь со мной, но посмеетесь надо мной, но не почти, а совершенно уверен в том, что через сотни, может быть больше, может быть меньше, лет люди будут так же удивляться на серьезное знаґчение, которое приписывается теперь тому, что называется наукой, как мы теперь удивляемся на богословие, астрологию, алхимию средних веков, будут удивляться на то, как не видали нелепости и лжи всех политических, социальных, экономических наук и той важности, которая приписывается теперь разным ни на что не нужным астрономии, химии, физике и др.
   Главное же то, что мне хотелось сказать вам и что я считаю делом огромной важности для своей жизни, для жизни всякого человека и особенно для вашей, в вашем положении, это то, что духовные силы человека ограничены. Человек, отдающий все свои силы на изучение пустых, часто вредных, ложных измышлений людей в области научного суеверия, отнимает от себя ту энергию, которую он может и которую свойственно человеку употребить на внутреннюю одну только нужную и дающую истинное благо человеку, внутреннюю работу нравстґвенного совершенствования, уничтожения препятствий для проґявления любви. Первая работа бесплодна и тосклива, и, главное, отвлекает от того, что одно нужно, вторая, напротив, всё больше и больше утверждает, успокаивает и дает всё бСльшую радость в жизни, одинаково во дворцах и на каторге, и на пороге смерти и в самой смерти. [...]
   Хочется прибавить еще два слова о том, как невозможно допустить то, чтобы знание закона жизни и нравственного руководства в ней могло бы быть почерпнуто в тех сложных умствованиях, которые называются наукой. Если бы это было так, и узнать смысл своей жизни и руководство в ней человек мог бы только при условии, во-1-х, трудового досуга, и, во-2-х, усиленной работы ума и памяти, то это было бы без сравнеґния более возмутительно, несправедливо, чем самое большое имущественное неравенство.
   К счастию, ничего подобного никогда не было и не могло быть, так как религиозное понимание жизни и руководство нравстґвенное не только одинаково, но гораздо более доступно безграґмотным, чем ученым людям, как говорит Montaigne2: J 'aime les paysans; ils ne sont pas assez savants pour rasionner de travers.3
   Впрочем, мне и не к чему убеждать вас, так как вы так хорошо знаете и выражаете тот смысл жизни, который доґступен всем, всяким людям. Простите.
  
   Мария Аркадьевна Моисеенко, рожд. Беневская, по второму мужу Степанок (р. 1882) -- дочь приамурского генерал-губернатора, с 1904 г. член боевой организации партии социалистов-революционеров, жена члена той же организации Б. Н. Моисеенко (ум. 1918), с 1910 г. жена матроса, участника севастопольского восстания И. Н. Степанока. С 1906 г. за хранение и изготовление взрывчатых веществ отбывала каторжные работы в Забайкальской области. С Толстым лично знакома не была.
  
   1 условие, без которого не может существовать
   2 Мишель Монтэнь (1533--1592), французский писатель, автор "Опытов". Эта мысль принадлежит не Монтэню, а Монтескье (1689--1755).
   3 Я люблю мужиков; они недостаточно учены, чтобы рассуждать превратно.
  
   Е. И. Попову.
   (О том, почему он не уходит из дома)
   1908. Января 17.
   Прочел внимательно ваше письмо и совершенно согласен с вами, что я не поступил и не поступаю, как было бы желательно, т. е. по идеалу совершенства, но все-таки со всем желанием поступить соответственно кажущихся высших требований, не могу этого сделать, и не потому, что жалею вкусную пищу, мягкую постель, верховую лошадь, а по другим причинам -- не могу сделать горе, несчастие, вызвать раздражение, зло в женщине, которая в своем сознании исполняет все выпавшие на ее долю, как жены, вследствие связи со мной, обязанности, и исполняет вполне, сообразно своему идеалу, хорошо. Не помню, что я говорил о дилемме (не люблю и этого слова), но если и говорил, что есть такое положение, в котором человек не может знать, как поступить в устройґстве своей жизни, то говорю и не могу не говорить этого и теперь. В настоящем я всегда знаю, как мне надо поступить, и знаю, когда я поступил, как надо, и когда не так. -- Вы говорите: не может человек быть поставлен (кем?) в такое положение, чтобы не знать, как поступить (под словом: поступить вы подразумеваете: как устроить свою жизнь), и это совершенно несправедливо. Всякий человек грешен и всеми прошедшими грехами так запутал себя, что всякий, особенно женатый, семейный, наверно не знает и не может знать, как надо устроить свою жизнь. Знать несомненно человек может только одно: как сейчас поступить. Сделать больно этому человеку или сделать ему доброе не только независимо от того, считаю ли я себя обиженным этим человеком, и тем больше, чем больше дурного я испытал от него. Это что делать сейчас, я наверное знаю, и если не делаю то, что знаю, что должно, то знаю, что грешу.
   Вы мне сказали прямо, что думаете обо мне, и я истинно благодарен вам, хотя и не могу, как хотел бы, воспользоваться вашими указаниями, не могу потому, что я был грешен и есмь грешен и если хочу избавляться от грехов, то стараясь избавляться от них в настоящем, а мое положение никак не могу изменить без новых грехов в настоящем. И мне хочется сказать вам, что думаю о вас и кажущейся мне несправедливости неґкоторых ваших взглядов. Вы хотите для себя и для других чистой, парадной внешней жизни: чтобы и пища, и одежда, и работа, всё было бы в полном соответствии с внутренними требованиями. Никто не станет спорить, что это хорошо, но нельзя согласиться с тем, чтобы хорошо было эти внешние признаки поставить целью. Это еще можно бы было, если бы человек сознательный свалился с неба, не прожив -- и непременно в грехах -- те 20, 30, 40 лет, в которых он застает себя. Человек же живой, входя в сознание, застает себя в такой сети последствий прежних грехов, что желание поставить себя во что бы то ни стало в чистое (и преимущественно во мнении людском) внешнее положение большей частью ведет к новым грехам. Если бы я не стоял на краю гроба, я бы написал роман или драму с двумя лицами, одним, которое разрубает гордиев узел своих грехов одним взмахом, и другого, которое несет свое положение, не изменяя его, а изменяя только свое внутреннее душевное состояние, и как несчастлив первый и как счастлив второй. Я думаю, что вы склонны к ошибке первого рода.[...]
  
   Ответ на письмо Е. И. Попова из Швейцария от 10--29 декабря н. ст. 1907 г. После долгих колебаний Попов решил написать Толстому о том, что его многие годы волновало, о том, что он несогласен с запомнившимся ему утверждением Толстого, что нельзя человеку указать, как он долґ жен поступить -- в зависимости от обстоятельств каждый должен сам определить свое поведение. Попов, напротив, считал, что существует ясный закон жизни и все должны следовать ему. В связи с этим он писал: "Мне не хочется скрыть, что, пиша это, я думаю, что вы поступили неправильно, нехорошо, уступая жене и оставаясь в положении, в жизни, которой вы не можете но осуждать. Мне до смерти хочется знать, по-прежнему ли вы думаете о дилеммах, т. е. что могут быть два справедливых решения, и надеетесь ли вы, как вы мне тогда, давно, говорили, умереть под забором, т. е. любите ли вы эту мысль?"
   Толстой просил не оставлять копии с комментируемого письма в копировальной книге. Подлинник, переданный Е. И. Поповым В. Г. Черткову, долгое время хранился в архиве Черткова в запечатанном конверте.
  
   Зимако
   (Об откровении любви)
   1908 г. Января 26.
   Я только что подучил ваше письмо по поводу моего письма Сенкевичу. Не только одобрение, но даже понимание христианских принципов наґ столько редко в настоящее время, что получение вашего письма было для меня большой и редкой радостью.
   Вы меня спрашиваете, разделяю ли я мысли, изложенные в вашем письме и в брошюре, адресованной Николаю II.1 Постараюсь ответить на этот вопрос с наибольшей искренностью и серьезностью. Ваши мысли о собственности, особенно об отвратительной земельной собственности, об ужасах патриотизма, -- и порождаемых им войны и вооруженного мира, -- мне чрезвычайно дороги, и в течение четверти века я делал всё, что мог, чтобы по возможности их распространять.
   Для того, чтобы бороться против страшного предрассудка земельной собственности, я писал главе правительства, предлагая ему прекрасную роль -- стать во главе этого восстановления священнейших прав огромного большинства народа. Я еще и теперь продолжаю выступать с этими предложениями. Не считая этих ходатайств перед правительством, я рад сказать, что у меня много друзей, и число их увеличивается с каждым днем, которые рассматривают землю, как нечто такое, что не может быть предметом собственности . Среди них есть несколько таких, которые, будучи собственниками недвижимости, отреклись от того, что рассматривалось как их право.
   Что же касается милитаризма, то я счастлив сказать, что всякий день получаю письма от моих неизвестных друзей, истинных христиан, которые терпят тюремное заключение и нищету своих семей за отказ от военной службы. Сегодня еще с той же почтой, которая принесла ваше письмо, я получил два таких же: одно от молодого солдата, который находится в тюрьме уже два года и пишет, что чувствует себя счастливым и довольным; другое из Болгарии от друзей, четырех молодых людей, которые терпят то же самое от своего правительства.
   Таким образом, я вполне согласен с вами в отношении ваших основных принципов и тех выводов, к которым вы склоняетесь. Мне кажется, что я могу даже сказать, что, как бы малы ни были результаты, достигнутые людьми, старающимися следовать христианским принципам во всей их полноте, всё же эти результаты значительнее тех, которых достигли анархисты-коммунисты.
   Это приводит меня к самому корню вопроса и к единственному различию во мнении, которое существует между нами.
   Вы говорите, что социальный вопрос есть прежде всего вопрос экоґномический. Я этого не думаю. Социальный вопрос, как вы говорите, или же наступление царства божия, как вы его подразумеваете и как я поґнимаю его, гораздо шире этого. Экономическая проблема -- лишь маленькая часть дуги окружности. Существует еще взаимоотношение полов, воспитание детей, отношение к нападающим, к сумасшедшим, к животный и целый ряд личных поступков, которые не входят в экономическую проблему и которые являются самыми важными для человечества. Все эти вопросы не решаются путем разрешения экономической проблемы. Разрешение этих и всех могущих встать перед человеком проблем не может быть достигнуто с помощью экономических законов, а принадлеґжит к духовной области. Их решение -- то, которое дает апостол Иоанн в своих посланиях. Решение заключается в откровении любви. Я говорю "откровение", потому что считаю, что любовь не есть предписание, но внутренний закон человеческой жизни, и что любовь есть единственный способ для человека достигнуть счастья, к которому он естественно стремится. Этот закон был открыт не только христианством, но всеми мудрецами мира: египтянами, китайцами, индусами, греками и т. д. Но он был понят и воспринят лишь ничтожным меньшинством. История человечества есть не что иное, как постепенное осуществление этого закона, принятие этого закона, замена эгоизма любовью, не во имя загробной награды, но во имя истинного счастья в этой жизни.
   Вот, дорогой друг и брат, мой символ веры, с которым я прожил наиболее счастливую, последнюю часть моей жизни и с которым я ежеминутно жду смерти, не стремясь к ней и не страшась ее.
   Надеюсь, что, несмотря на мой дурной французский язык, вы поймете, что я хотел вам сказать и что, несмотря на маленькое расхождение в наґших мыслях, это письмо не будет вам неприятно.
  
   Ответ на письмо Зимако, французского журналиста, поляна по происхождению, от 1 февраля н. ст. 1908 г.
   Поводом для его письма послужило письмо Толстого к Генрику Сенкевичу от 27 декабря 1907 г. Зимако писал по вопросу о том, возможна ли борьба с правительством и победа в такой борьбе. Он считал, что необходимо для этого в первую очередь разрешить проблему экономическую, уничтожить социальную обособленность, чтобы все люди стали "христианами, то есть коммунистами".
  
   1 "A 1'Empereur de Russie. Fragment de Drapeau incompris (le Drapeau de JИsus Christ)", par Zimaco, 1906. В этой брошюре Зимако писал, что русский император должен "покаяться" в евангельском смысле этого слова. Вместо того, чтобы избивать своих подданных, которые в свою очередь убивают его чиновников, он должен стараться сделать русских крестьян истинными христианами, и тогда при помощи всех средств науки и техники, накопленных богатств, осуществится христианский коммунизм. В благодарность дети его будут царствовать на престоле вовеки. Вне такого "покаяния" нет спасения.
  
   П. А. Столыпину.
   (О деятельности правительства)
   1908 г. Января 28.
   В первый раз хотя я и писал о деле важном, нужном, общем, но я писал и для себя: я знал, что есть один шанс из тысячи, чтобы дело сделалось, но мне хотелось сделать, что можно для этого. Теперь же я пишу о том же, но уже совсем не для себя и даже не для общего дела, а только для вас, для того, что желаю вам добра, истинного добра, потому что люблю вас.
   За что, зачем вы губите себя, продолжая начатую вами ошиґбочную деятельность, не могущую привести ни к чему, кроме как к ухудшению положения общего и вашего? Смелому, честному, благородному человеку, каким я вас считаю, свойґственно не упорствовать в сделанной ошибке, а сознать ее и направить все силы на исправление ее последствий. Вы сделали две ошибки: первая, -- начали насилием бороться с насилием и продолжаете это делать, всё ухудшая и ухудшая положение; вторая, -- думали в России успокоить взволновавшееся наґселение, и ждущее и желающее только одного: уничтожения права земельной собственности (столь же возмутительного в наше время, как полстолетия тому назад было право крепоґстное), успокоить население тем, чтобы, уничтожив общину, образовать мелкую земельную собственность. Ошибка была огромная. Вместо того, чтобы, воспользовавшись еще жившим в народе сознанием незаконности права личной земельной собґственности, сознанием, сходящимся с учением об отношении человека к земле самых передовых людей мира, вместо того, чтобы выставить этот принцип перед народом, вы думали успокоить его тем, чтобы завлечь его в самое низменное, старое, отжившее понимание отношения человека к земле, которое сущеґствует в Европе, к великому сожалению всех мыслящих людей в этой Европе.
   Милый Петр Аркадьич, можете, дочтя до этого места, бросить письмо в корзину и сказать: как надоел мне этот старик с своими непрошеными советами, и, если вы поступите так, это ниґсколько не огорчит, не обидит меня, но мне будет жаль вас. Жизнь не шутка. Живем здесь один раз. Из-за partie pris 1 нельзя неразумно губить свою жизнь. Вам в вашей ужасной суете это, может быть, не видно. Но мне со стороны ясно видно, что вы делаете и что вы себе готовите и в истории -- но история Бог с ней -- и в своей душе.
   Я пишу вам потому, что нет дня, чтобы я не думал о вас и не удивлялся до полного недоумения тому, что вы делаете, делая нечто подобное тому, что бы делал жаждущий человек, который, видя источник воды, к которому идут такие ж жаждущие, шел бы прочь от него, уверяя всех, что это так надо.
   Обе ваши ошибки: борьба насилием с насилием и не разрешение, а утверждение земельного насилия, исправляются одной и той же простой, ясной и самой, как это ни покажется вам странным, удобоприменимой мерой: признанием земли равной собственностью всего народа и установлением соответствующего сравнительным выгодам земель налога, заменяющего подати или часть их. Одна только эта мера может успокоить народ и сделать бессильными все усилия революционеров, опирающихся теперь на народ, и сделать ненужными те ужасные меры насилия, которые теперь употребляются против насильников. Не могу, не могу понять, как в вашем положении можно хоть одну минуту колебаться в выборе: продолжать ту и мучительную, и неплодотворную, и ужасную теперешнюю вашу деятельность, или сразу привлечь на свою сторону три четверти всего русского народа, всех передовых людей России и Европы и сразу стать, вместо препятствия к движению впеґред, напротив, передовым деятелем, начинающим или хоть пытающимся осуществить то, к чему идет и готово всё человеґчество, и даже Китай, и Япония, и Индия.
   Знаю я, что вы не отократический 2 владыка и что вы связаны отношениями и с государем, и с двором, и с Думой, но это не может мешать вам попытаться сделать всё, что вы можете. Ведь приведение в исполнение земельного освобождения совсем не так страшно, как это обыкновенно представляют враги его. Я очень живо могу представить себе, как можно убедить государя в том, что постепенное наложение налога на землю не произведет никакого особенного расстройства, а, между прочим, будет более могущественным ограждением от усилий революционеров, чем миллионы полиции и страж. Еще живее могу себе представить, как этот проект может захватить Думу и привлечь большинство на свою сторону. Вам же в этом деле предстоял бы le beau rТle.3 Вы, пострадавший так жестоко от покушений 4 и почитаемый самым сильным и энергичным врагом революции, вы вдруг стали бы не на сторону революции, а на сторону вечґной, нарушенной правды и этим самым вынули бы почву революции.
   Очень может быть, что, как бы мягко и осторожно вы ни поступали, предлагая такую новую меру правительству, оно не согласилось бы с вами и удалило бы вас от власти. Насколько я вас понимаю, вы не побоялись бы этого, потому что и теперь делаете то, что делаете, не для того, чтобы быть у власти, а потому, что считаете это справедливым, должным. Пускай 20 раз удалили бы вас, всячески оклеветали бы вас, всё бы было лучше вашего теперешнего положения.
   Повторяю то, что я сказал сначала: всё, что пишу, пишу для вас, желая вам добра, любя вас. Если вы дочли до этого места, то сделайте вот что, пожалуйста, сделайте. Вспомните, кто у вас есть самый близкий вам, любящий вас, вашу душу человек, -- жена ли, дочь, друг ваш -- и, не читая ему всего длинґного этого скучного письма, расскажите ему в кратких словах, что я пишу и предлагаю вам, и спросите его, этого близкого человека, его мнения и сделайте то, что он скажет вам. Если он любит вашу душу, совет его может быть только один.
   Очень прошу вас еще об одном: если письмо это вызовет в вас недоброе чувство но мне, пожалуйста подавите его. Было бы очень больно думать, что самое мое доброе чувство к вам вызвало в вас обратное.
   [...]
   Хочется сказать еще то, что то, что я предлагаю, не только лучшее, по моему мнению, что можно сделать теперь для русского народа, не только лучшее, что вы можете сделать для себя, но это единственный хороший выход для вас из того положения, в которое вы поставлены судьбою.
   Прежде чем отсылать это письмо, я внимательно перечел ваше. Вы пишете, что обладание собственностью есть прирожденное и неистребимое свойство человеческой природы. Я совершенно согласен с этим, но установление Единого Налога и признание земли общей собственностью всех людей не только не противоречит этому свойству людей владеть собственностью, но одно вполне удовлетворяет ему, удовлетворяет потому, что не "священное", как любят говорить (священно только божественное), а истинное законное право собственности есть только одно: право собственности на произведения своего труда. А именно это-то право и нарушается присвоением людьми незаконного права на собственность земли. Это незаконное право больше всего отнимает у людей их законное право на произведения своего труда. Владение же землей при уплате за нее налагаемого на нее налога не делает владение это менее прочным и твердым, чем владение по купчим. Скорее наоборот.
   Еще раз прошу вас простить меня за то, что я мог сказать вам неприятного, и не трудиться отвечать мне, если вы не согласны со мной. Но, пожалуйста, не имейте против меня недоброго чувства.
  
   1 раз принятого решения
   2 Отократия (автократия; греч.) -- самодержавие. Глава государства пользуется неограниченной властью, соединяя в себе власть законодательную и исполнительную.
   3 прекрасная роль.
   4 На Столыпина было произведено покушение 12 августа 1906 г. Были брошены бомбы на его даче на Аптекарском острове в Петербурге. Убито более двадцати человек, ранено более тридцати, среди последних сын и дочь Столыпина. Сам он остался невредим. В 1911 г. Столыпин был убит в Киеве.
  
   Комментируемое письмо осталось без ответа. Толстой сказал 6 августа 1908 г.: "Я рад, что писал царю, а потом Столыпину. По крайней мере, я всё сделал, чтобы узнать, что к ним обращаться бесполезно (А. В. Гольдеавейзер, "Вблизи Толстого"). Толстой резко отзывался о Столыпине в "Не могу молчать". В "Яснополянских записках" записано 8 ноября 1908 г.: "Вспоминая свое письмо к Столыпину о введении единого налога, Лев Николаевич сказал, что это было ребячеством с его стороны думать, что правительство сделает это; введение единого налога осуществятся и помимо правительґства".
  
   Арвиду Ернефельту.
   (О космополитизме)
   1908 г. Февраля 28.
   [...] Будем крепиться, милый друг: для христианина не может быть ничего дурного, кроме того, что в нем самом, А то, что в нем самом, в его власти.
   Что же касается письма ваших журналистов, то я никак не могу исполнить их желания, так как не знаю и не могу знать никакой Финляндии, так же как не знаю и не могу знать никакой России. Знаю я людей, живущих в разных местах земного шара, более или менее близких мне никак не потому, что они, по странному заблуждению, считают себя подданными такого или иного правительства и привыкли говорить на том или ином языке, а потому, насколько мы соединены с ними одним и тем же пониманием жизни и взаимной любовью, вытекающей из такого понимания. Нет никакого условия жизни, при котором люди -- добрые люди -- могли бы совершать такие ужасные преступления, как те, которые совершаются во имя патриотизма. Понимаю я, что угнетенные народности, как польская, финляндская, могут особенно легко поддаваться этому страшному искушению, но все-таки не могу без жалости думать о людях, которые поддаются ему. Вот все, что могу сказать им.
   Прощайте, милый друг Арвид, пожалуйста почаще пишите мне. Очень рад буду иметь общение с вами, потому что душевно люблю вас.
  
   Арвид Ернефельт (Arvid JДrnefelt, 1861 -- 1933) -- финский писатель, брат художника Эро Ернефельта, разделявший взгляды Толстого. Знакомство Ернефельта с Толстым началось с 1891 г. У Толстого Ернефельт был в 1899 и 1910 гг., в переписке состоял с 1895 по 1910 г. Ернефельт перевел на финский язык сочинения Л. Н. Толстого: "Воскресение", "Посмертные художественные произведения" и ряд статей.
   Ответ на письмо Ернефельта от 7 марта нов. ст. 1909 г. Ернефельт от своего имени и от имени группы общественных деятелей и литераторов просил Толстого высказаться о финляндских делах.
  
   И. П. Шарапову.
   (Об изменении образа жизни)
   1908 г. Марта 11--12.
   [...] Я не изменил своего мнения о том, что наилучшая, наиестественнейшая жизнь есть жизнь на земле трудами рук своих. Но, несмотря на всю важность этакого рода жизни, есть еще для человека, желаюґщего следовать истинному закону блага, т. е. христианскому закону, есть другое требование, стоящее выше требования жизни на земле. Требование это состоит в том, чтобы не нарушать любви ни с каким человеком, чтобы увеличивать в себе это сознание любви. Не знаю, насколько вы исполнили это, но думаю, что ни один человек вполне не исполнил этого, и на это надо напрячь все свои силы. Когда же вы напряжете на это свои силы, то самый вопрос об изменении своей жизни уже не будет таким первостепенным. Будет возможность изменить жизнь, не нарушая любви, вы измените ее; не будет этой возможности, то вы скорее останетесь в прежнем положении, только бы не нарушать главного закона и главного блага человека -- любви.
  
   Иван Павлович Шарапов (р. 1885) -- крестьянин Серпуховского уезда Московской губ., рабочий прядильно-ткацкой фабрики в Иванове-Вознесенске.
  
   Ответ на письмо И. П. Шарапова от 10 января 1908 г. (посланное 3 марта). Под влиянием произведений Толстого и Т. М. Бондарева Шарапов вздумал уехать из города и "быть крестьянином", но встретил противодействие со стороны родителей. Спрашивал, как ему поступить.
  
   С. К. Силуянову.
   (О заповедях божьих)
   1908 г. Апреля 7.
   [...] В ней, я думаю, вы найдете ответы на все ваши вопросы. Из вопросов, которые вы ставите, самый главный тот, в котором вы упоминаете, что Христос на вопрос о том, какая первая заповедь, отвечал, что первая заповедь -- люби более всего Бога, это самая великая заповедь в законе; вторая же, подобная ей, -- любить ближнего, как самого себя. В этом всё учение не только Христа, но и всех мудрецов всех веков. Я верю и исповедую, что всё учение только в том, как наилучшим образом исполнить эту заповедь, и все силы нашей жизни должны быть употреблены на то, чтобы научиться исполнять ее.
   Еще одно хотелось бы прибавить вам, а именно то, что, я думаю, напрасно привязываться и полагать всю силу в одних древних заповедях. Я думаю, что заповеди божьи даны всем людям всегда, и всё с каждым веком, с каждым годом более и более разъясняются, и незачем держаться одним людям еврейских заповедей, другим китайских, третьим индийских. Все заповеди заложены в сердце каждого человека, а мудрецы всех времен, святые люди всех людей выражали их, и наше дело отыскивать эти великие истины, помогающие нам жить по воле божьей, и самим уяснять их себе в своем сердце и исполнять их.
   Вот всё, что имею сказать вам. Простите, если то, что сказал вам, неясно или неприятно вам. Руководствовался одним: любовью к вам и желанием служить вам и быть полезным вам и братьям вашим.
  
   Сильвестр Кирьякович Силуянов (р. 1866) -- сын рабочего, с двенадцати лет работавший на уральских заводах в Нижнем Тагиле. В 1898 г. примкнул к мистической секте иеговистов, членом которой состоял до 1920г., когда был отлучен от "братства". В 1927 г. вступил в члены ВКП(б). Продолжал жить в Н. Тагиле.
   Ответ не письмо С. К. Силуянова от 29 марта 1908 г. с различными религиозными вопросами. Письмо подкреплено многочисленными ссылками на "священные" книги.
  
   Д. Н. Комолову.
   (О довольстве своим положением)
   1908 г. Мая 6.
   Хорошо делаете, что не жалуетесь на жизнь. Жаловаться людям нельзя, потому что так Богом установлено, что всем людям ровно. Если телу хорошо, то душе хуже, а телу дурно, душе лучше. Только бы люди ценили то положение, в каком находятся, и пользовались бы им как можно лучше для души, для того, чтобы в душе становиться лучше и приближаться к Богу. Желаю вам этого, потому что только в этом одном наґ стоящее добро для человека.
  
   Дмитрий Никитич Комолов (р. 1879) -- крестьянин с. Талдом (ныне Ленинск) Тверской губ., сын сапожника. Кончил сельскую школу. С десяти лет работал подмастерьем-сапожником в Петербурге и на родине. В письме от 2 мая 1908 г. Д. Н. Комолов выражал сожаление, что Толстой отказался от празднования юбилея, так как это празднование принесло бы пользу народу. В том же письме по поводу своей тяжелой трудовой жизни он заметил, что не жалуется на свое положение. Просил книг. В письме от 13 мая Комолов писал, что ответ Толстого для него "ком золота", но при этом возражал Толстому: "Что касается, вы пишете, жаловаться на жизнь людям нельзя, так Богу нужно, вы этим самым словом обманываете себя и меня вместе... Надо улучшать жизнь, все силы потребить на это и улучшить жизнь, а то такая жизнь через несколько время совершенно невозможна будет".
  
   Н. В. Давыдову.
   (О суде над Молочниковым)
   1908 г. Мая 8.
   Сейчас получил очень огорчившее меня известие, милый Николай Васильевич, о том, что Молочников, о котором я писал Вам, присужден к заключению в крепости на год.
   Не могу высказать, до какой степени это взволновало меня. Не могу понять того, что делается в головах и, главное, сердцах людей, занимающихся составлением таких приговоров. Жалею, что Вы отговорили меня от защиты. Я, разумеется, не защищал бы, а постарался бы обратиться к голосу совести тех несчастных людей, которые делают такие дела. Можно ли что-нибудь сделать теперь? Очень, очень благодарю вас за присланное.
   Черновое.
   Очень сожалею, милый Николай Васильевич, что вы отговоґрили меня от возможности -- не защищать -- а высказать в глаза этим... (предоставляю вам вставить приличествующие им названия) в судебном каком-то мерзком месте, которые приговорили Молочникова к году крепости.
   Во мне в 80 лет и при моих взглядах поднимается трудно удерживаемое негодование и даже злоба против этих жалких существ, что же должны производить такие приговоры на молоґдежь, лишенную всяких верований в убеждений?
   Научите, пожалуйста, что можно сделать, чтобы спасти Молочникова из рук этих... и нет ли случая высказать им всё заслуживаемое ими презрение и отвращение всех живых людей? [...]
  
   Суд над В. А. Молочниковым состоялся в Новгороде 7 мая 1908 г. От защиты Молочников отказался. Выездная сессия Петербургской судебной палаты приговорила Молочникова к заключению в крепость сроком на один год. После приговора Молочников был арестован и отправлен в тюрьму, но на другой день был выпущен под залог на время до вступления приговора и законную силу.
  
   А. Шильцову.
   (О земле)
   1908 г. Мая 30.
   Получил ваше хорошее письмо. Всё, что вы пишете, мне было очень приятно, и, как ни совестно сказать, от всей души завидую вам. Вы скажете, что то, что вы имеете, может получить всякий, но это я мог получить в молодости, теперь уже жизнь моя прошла, и могу только желать всем молодым и близким жить не в богатстве, а в тех самых труде и бедности, в которых вы жили и живете.
   Вопрос ваш о земле с давнего времени занимал меня и продолжает занимать и теперь. Не могу достаточно надивиться на то, как люди не видят всего греха земельной собственности. Посылаю вам кое-какие книжки об этом предмете, а между тем постараюсь вкратце выразить сущность этого вопроса. Вопрос этот, в сущности, есть вопрос о том, как освободить людей от земельного рабства. Вопрос этот в наше время стоит совершенно на той же точке, на которой в моей молодости, 50 лет тому назад, стоял вопрос об освобождении людей от крепостного рабства. Люди освободили крепостных, но рабы остались рабами. Прежние рабы были рабами определенных господ, теперешние же рабы -- рабы всех тех, кто владеет землей как собственностью. Пока будет земельная собственность, будет и рабство людей. Социалисты всех партий проповедуют освобождение пролетариата, т. е. людей, не имеющих орудий производства и потому средств кормиться своими трудами, от власти капитала, т. е. от власти богатых людей, могущих по своей воле давать или но давать им эти средства. То же, что появились люди, не имеющие возможности кормиться своими трудами, произошло оттого, что большинство людей было лишено естественного и свойственного всем людям права пользоваться землею, на которой они жили, и исключительное право это, называемое правом земельной собственности, дано было только некоторым людям. А как только большинство рабочих людей было лишено возможности кормиться с той земли, на которой они жили, так, естественно, все эти люди попали в зависимость или от тех людей, которые владели землей, или от тех, которые имели деньги, богатство, капитал, т. е. накопленные труды рабочих. И потому бедственное положение и рабство, в котором находятся у капитала вообще рабочие, как произошло от признания права земельной собственности, так и уничтожиться не может иначе, как посредством уничтожения земельной собственности.
   Основная причина бедственного положения рабочих людей есть нарушение естественного и законного права всех людей жить и кормиться на той земле, на которой они рождаются. Земля, на которой живут люди, так же как и воздух, которым они дышат, не может быть предметом исключительной собственности людей. Таким предметом собственности могут быть, по взаимному соглашению, произведения труда людей, но никак не известные пространства земли. Так и понимал всегда русский народ свое отношение к земле, так понимает его в своем большинстве и теперь, несмотря на все усилия правительства внушить ему ложное понятие о собственности на землю. По понятию народа, так же как и по здравому смыслу, земля не может быть предметом собственности, и право на пользование ею должно быть равное для всех людей. Для того же, чтобы это право было равное для всех людей, надо, чтобы те люди, которые пользуются землей, платили бы всему обществу людей за те земли, которыми они пользуются, то, чего эти земли по вольному найму стоят. Деньги же эти должны заменять все те подати и прямые и косвенные, которые теперь собираются со всех людей. Рассчитано, что в России, если бы земли были обложены даже много ниже их стоимости, земельный налог этот был бы все-таки больше, чем все подати вместе. Так что при таком устройстве люди, пользующиеся землей, платили бы за нее, пока владеют ею, невысокую аренду; те же, кто не владеет землей, пользовались бы всеми теми выгодами удешевления нужных предметов потребления, происходящими от уничтожения косвенных налогов и освобождения от всех прямых податей.
   В этом сущность проекта американского писателя Генри Джорджа, книги которого вам посылаю. Ответьте мне, понятно ли вам то, что изложено в этих книгах.
  
   Ответ на письмо крестьян ина Оренбургской губ. Александра Шильцова от 20 апреля 1908 г. Узнав из газет о готовящемся юбилее, Шильцов посылал Толстому "чистосердечный привет". Рассказав о своей семье, об условиях жизни, Шильцов спрашивал: "Какого вы мнения о нашей кормилице земле? Когда она не будет в частной собственности, скоро или нет, и когда народ будет ей пользоваться на одинаковых правах?" (Написано малограмотно.)
  
   З. М. Гагиной.
   (О воспитании)
   1908 г. Июня 6.
   Благодарю вас, милая Зинаида Михайловна, за интересные и хорошие письма ваши о школе и за статьи о физике, астрономии и анатомии [...]. Особенно последнее письмо живо представило мне ваше прекрасное дело. Помогай вам Бог. Одно и хочется и боюсь сказать вам, чтобы не огорчить вас и не заявить неисполнимые для вас требования. Все-таки скажу.
   Воспитание, включая в него образование, я сравниваю с жилищем, с домом. Основание дома: пол, на чем стоять, лежать, ходить, -- это в воспитании религиозные основы. Крыша, потолок, то, что утверждено на основании и прикрывает от невзгод,-- это руководство поведения, основанное на религиозных основах. Стены -- это знания: математические, физические, естественно-исторические, исторические и др. Хорошо, когда дом, хотя и маленький, стоит на твердых основах и прикрыт сверху и окружен, хотя и низкими, но доходящими до потолка стенами. И также хорошо, когда в воспитании, даны ясные религиозные основы и твердое вытекающее из религиозных основ руководство поведения и хотя и небольшие знания, но знания, со всех сторон уясняющие явления мира.
   В этом идеал. В вашей же школе, я боюсь, непропорционально развиты знания. Основы же нетверды, а потому и выводы из них -- нравственное руководство поведения произвольно и неопределенно.
   Я не говорю, что в этом недостаток вашей школы, но только то, что эта ошибка угрожает вам, и мне хочется предостеречь вас от нее. Хочется именно потому, что я нахожу вашу деятельность такой прекрасной, что боюсь всего того, что могло бы повредить ей.
  
   Зинаида Михайловна Гагина (р. 1884) -- помещица Михайловского уезда Рязанской губ., в 1903 г. открыла в своем доме школу для крестьянских детей, впоследствии устроила при школе приют. Занималась в этой школе до 1918 г. Была в Ясной Поляне 30 апреля и 18 декабря 1908 г. По возвращении из Ясной Поляны З. М. Гагина в письмах от 15 и 24 мая 1908 г. подробно писала о своей школе, о программе занятий. Она просила Толстого высказать свое мнение об ее педагогических занятиях.
  
   В. А. Молочникову.
   (O единственном средстве борьбы с насилием)
   1908 г. Июня 6.
   [...] Помогай вам Бог тот, который в вас, жить им и для него и его приемами. Вы это и делаете. Вот истинная свобода и истинное несокрушимое могущество, потому что не человеческое, а божеское, когда человек говорит, как вы: "Вы хотите посадить меня в тюрьму, сделайте одолжеґние, я сам этого именно и желаю". "Желаете высечь меня розгами, очень благодарен вам за внимание. Желаете повесить, в какую петлю прикажете всунуть шею". Как это люди не понимают, что только этим отношением к насилию можно победить, уничтожить его, и что, в сущности, опасности, риску, неприятности при этом никак не больше, чем при борьбе с ним. А то люди хотят насилием побороть осуждаемое ими насилие, не понимая того, что, употребляя насилие против насилия, они самым могущественным способом содействуют тому насиґлию, против которого борются. Помогай, помогай вам Бог. Пишите, чтоб я знал ваше душевное состояние. И не думайте огорчить меня, если почувствуете слабость и признаете это. Да, как и с самого простого пустого и кажущегося неприятным дела можно сделать большое и радостное дело. [...]
  
   Владимир Айфалович Молочников (1871 -- 1936) -- слесарь из Новгорода, последователь учения Толстого. В. А. Молочников был лично знаком с Толстым, переписывался с ним, бывал в Ясной Поляне.
  
   Л. Д. Семенову.
   (О любви к людям-братьям)
   1908 г. Июня 6.
   [...] Как вы счастливы, милый друг, что вы в ваши года избрали тот путь, который вы избрали.
   Да, для того, чтобы быть в состоянии делать то, в чем сущґность всей нашей жизни -- любить Бога и братьев людей, надо прежде всего узнать этих братьев, их жизнь. А любить с высоты своих палат и верховой лошади -- или обман или страдание и стыд. J'en sais quelque chose.1 Вы же благую часть избрали. Только тогда, когда вместе полазяешь на четвереньках 2, станешь в то положение, в котором можно начинать любить. Помогай вам Бог. Но боюсь, боюсь за вас, милый друг, боюсь и люблю и буду любить, хотя бы вы и изменили свою жизнь. Сердца своего, души своей, тех шагов, которые она сделала, вы не можете уж изменить. Пишите хотя изредка и хотя коротко, но чтобы я чувствовал вас. Прощайте, милый друг.
  
   1 Знаю по себе.
   2 Семенов какое-то время работал в угольной шахте.
  
   Л. Л. Толстому.
   (О приближении к идеалу)
   1908 г. Июня 6.
   Милый Лева. Давно получил твое очень приятное мне письмо, но не отвечал на него именно потому, что хотелось ответить получше, посерьезнее, поискреннее на твое и серьезное и сердечно искреннее письмо. Не знаю, удастся ли сделать это теперь. Но все-таки пишу, как напишется.
   Очень радует меня то, что ты один из тех людей, для которых вопрос о своей духовной жизни, о своем духовном росте (в чем собственно и весь смысл и все благо человеческой жизни) возник и стоит, и требует внимания и усилия. Я прожил длинную жизнь и давно уже убедился без малейших сомнений в том, что смысл нашей жизни и единственное истинное благо ее только в духовном совершенствовании -- в увеличении любви не к избранным, не к некоторым, а к Богу (т. е. началу добра) и ко всем ближним без различия. Это кажется трудным, недоґстижимым, но идеал только тогда идеал, когда он недостижим. Приближение же к нему не только возможно, но приближение к нему nolens volens 1 все-таки совершается, и только в этом приближении благо. И благо это беспредельно увеличивается, когда оно достигается сознательно. -- Я, когда говорю про это, как продавец средства от мозолей: "попробуйте хоть 10 дней и тогда vous m'en direz des nouvelles. 2 Ведь кладут же люди всю свою жизнь на то, чтобы скоро перебирать пальцами на клавишах, или ногами на велосипеде, или мозгами на разных ненужных науках, и радуются, когда приближаются к своему идеалу. Отчего же не ставить себе идеалом совершенство в любви и не положить на это все силы (на то, чтобы быть добрым с неґприятным, противным человеком, обидчиком, на то, чтобы возґ держаться от укора, осуждения и т. п.). А положи на это все силы и приближайся к этому и увидишь, какая двойная радость: радость достижения желаемого и радость свободы, спокойствия, любовного общения со всеми. Попробуй, серьезно говорю. Еще, перечтя твое письмо, милый Лева, хочется дать тебе совет. Не позволяй себе смотреть на себя, как на какое-то постороннее лицо, которое иногда бывает хорошим, а иногда дурным. Кто это смотрит так на себя и так, наблюдая, рассужґдает? То, что этот наблюдающий видит, что иногда Л. Л. желал добра, а иногда переставал желать его, доказывает то, что этот наблюдающий и есть сам Л. Л., и что Л. Л., собственно, никогда серьезно не желал добра, а только рассуждал о том, что возможно желать и добро и зло. Тот, кто точно желает того добра внутреннего, духовного, о котором я говорю, уже не может перестать желать его, как бы он не хотел. Не думай, чтобы я осуждал тебя, я, напротив, думаю, что ты истинно желаешь, всей душой желаешь добра, а это твое признание охлаждения к добру -- только преувеличенное представление о проґ мелькнувшем сомнении. [...]
  
   Ответ на письмо Л. Л. Толстого от 13 мая 1908 г. с рассуждениями о смысле жизни, своих исканиях и заблуждениях.
  
   1 хочешь, не хочешь
   2 вы поблагодарите меня.
  
   Р. М. Елькибаеву.
   (Об истинной религии)
   1908 г. Июня 10.
   [...] Что же касается до вашего мнения о моем суждении об ислама, то хочется вам сказать то, что истинная религия, по моему мнению, есть только одна. Вся эта истинная религия еще не открылась человечеству, но часть ее проявляется во всех исповеданиях. Весь прогресс человечества состоит в этом всё большем и больґшем соединении всех в этой одной истинной религии и в всё большем и большем уяснении ее. И потому всем любящим истину надо стараться отыскивать не различия в религиях и их недостатки, а их единство и достоинства. То, что я и стараюсь делать по отношению всех религий и также и по отношению хорошо мне известного ислама. [...]
  
   Рахматулла Мингалиевич Елькибаев (1877--1919) -- сын мельника. В 1901--1912 гг. был учителем и заведующим мусульманским детским приґютом, последние годы служил в книжном магазине. Жил в Семипалатинске. В 1912--1914 гг. напечатал несколько статей о Толстом в мусульманских журналах. В письме из Москвы от 9 июня 1908 г. Р. М. Елькиґбаев просил разрешения переводить произведения Толстого на тюркский и арабский языки. Выражая сочувствие религиозным взглядам Толстого корреспондент высказывал огорчение по поводу того, что Толстой недоґоценивает ислам.
  
   И. П. Накашидзе.
   (О "постепеновщине")
   1908 г. Июля 8.
   Сейчас получил ваше письмо, милый Илья Петрович, и очень был рад ему. Оно очень хорошо и сильно выражает одно из тех зол, с которыми нам предстоит невольно бороться, осуществляя в своей жизни то, что мы считаем своим назначением.
   Ложное воспитание зиждется, не скажу, на ложной вере, а на извращении веры, потому на отсутствии веры. Мы не можем быть с вами несогласны, потому что верим одному и тому же, и потому я согласен с вами о губительности понятия "постепенности", при которой предполагается, что благо это будет достигаться постепенно не моими, а чьими-то всеобґщими усилиями. Я думаю, что главная ошибка в этих суждеґниях, что те люди, говоря о невозможности осуществления во времени царства божия для всех (в чем они совершенно правы) ошибаются в том, что они представляют себе целью человеческой деятельности внешнее совершенство, а не внутґреннюю деятельность совершенствования каждого отдельного человека (царство божие внутрь вас есть), которая не имеет никакой доступной нашему пониманию внешней цели, а есть только исполнение назначения своей жизни каждым человеком.
   Рассуждая об общем течении человеческой жизни, я не могу не видеть, что эта внутренняя работа самосовершенствования (в любви) каждым отдельным человеком не может не привести к улучшению общего состояния человечества (здесь я, пожалуй, согласен с постепеновцами, но только с той разницей, что они знают, какое это будет состояние человечества, и это состояние ставят целью своей деятельности, я же и не знаю этого и не ставлю себе никакой внешней цели).
   Но деятельность положительная никак не достижение какого-либо внешнего состояния, а только стремление к наибольшему осуществлению в себе того духовного совершенства, которое я знаю. [...]
  
   Илья Петрович Накашидзе (1866 -- 1923)--публицист и критик, сын общественного деятеля Грузии 1860-х годов П. Г. Накашидзе (1838--1895). Первоначально сочувствовал взглядам Толстого; но с 1904-- 1905 гг., под влиянием революционных событий, порвал с толстовской философией непротивления злу насилием, хотя и не перешел целиком на сторону революционной идеологии. После установления Советской власти в Грузии встал на сторону революции, до конца своей жизни работая в области культурного строительства своей родины.
   С Толстым познакомился лично 21 августа 1897 г., приехав в Ясную Поляну по делу помощи духоборам, в котором он был деятельным сотрудґником. Автор воспоминаний: И. Накашидзе, "Как я познакомился со Львом Толстым".
   Ответ на обширное письмо И. П. Накашидзе от 29 июня 1908 г. Накашидзе писал о существующем ложном воспитании, внушающем, что неґвозможно немедленно уравнять людей, что "воровать и грабить можно пеґрестать только постепенно. Эта глубоко безнравственная постепеновщина царит теперь во всех сферах жизни так называемого образованного обґщества".
  
   И. И. Соловьеву.
   (О разном понимании Бога)
   1908 г. Июля 8.
   Получил ваше письмо, любезный брат Иван Ильич, и с радостґным умилением прочел его. Всё оно проникнуто истинно хриґстианским чувством любви, и потому оно мне было особенно дорого. О себе скажу вам следующее.
   В одной арабской поэме есть такое сказание. -- Странствуя в пустыне, Моисей, подойдя к стаду, услыхал, как пастух молился Богу. Пастух молился так: "О господи, как бы мне добраться до тебя и сделаться твоим рабом. С какой бы радостью я обувал тебя, мыл бы твои ноги и целовал бы их, расчесывал бы тебе волосы, стирал бы тебе одежду, убирал бы твое жилище и приносил бы тебе молоко от моего стада. Желает тебя мое сердце". Услыхав такие слова, Моисей разгневался на пастуха и сказал: "Ты -- богохульник, Бог бестелесен, ему не нужно ни одежды, ни жилища, ни прислуги. Ты говоришь дурное". И омрачилось сердце пастуха. Не мог он представить себе существа без телесной формы и без нужд телесных, и не мог он больше молиться и служить господу и пришел в отчаяние. Тогда Бог сказал Моисею: "Зачем ты отогнал от меня верного раба моего? У всякого человека свое тело и свои речи. Что для тебя нехорошо, то другому хорошо, что для тебя яд, то для другого мед сладкий. Слова ничего не значат. Я вижу сердце того, кто ко мне обращается".
   Легенда эта мне очень нравится, и я просил бы вас смотреть на меня, как на этого пастуха. Я и сам смотрю на себя так же. Всё наше человеческое понятие о нем всегда будет несовершенно. Но льщу себя надеждой, что сердце мое такое же, как у того пастуха, и потому боюсь потерять то, что я имею и что дает мне полное спокойствие и счастье.
   Вы говорите мне о соединении с церковью. Думаю, что не ошибаюсь, полагая, что я никогда не разъединялся с нею, -- не с той какой-либо одной из тех церквей, которые разъединяют, а с той, которая всегда соединяла и соединяет всех, всех людей, искренно ищущих Бога, начиная от этого пастуха и до Будды, Лао-тзе, Конфуция, браминов, Христа и многих и многих людей. С этою всемирною церковью я никогда не разлучался и более всего на свете боюсь разойтись с ней.
   Очень благодарю вас за ваше любовное письмо и братски жму вам руку.
  
   Иван Ильич Соловьев (1854--1918) -- священник, религиозный писаґтель, редактор церковных изданий, с 1883 г. -- законоучитель Московґского лицея. Автор статьи: "Послание святейшего синода о графе Льве Толстом (Опыт раскрытия его смысла и значения по поводу толков о нем в образованном обществе)", М. 1901.
   Ответ на обширное письмо И. И. Соловьева (в сохранившейся копии оно не датировано). Корреспондент причислял себя к тем, которые осуґждали приготовления к чествованию Толстого в день его 80-летия. Однако просьба Толстого отменить приготовления к юбилею резко изменила его отношение к Толстому. "Мне казалось, заря занимается над русской земґлей! Как все примирится, прояснится! Поистине велик он в самом падении своем!" -- восклицал Соловьев. Он убедил себя, что это первый шаг по пути возвращения Толстого в лоно православной церкви.
  
   Неизвестному (Владимиру Н.).
   (О счастье)
   1908 г. Июля 12.
   На вопрос ваш могу ответить выписками из моего дневника последнего времени, в которых я пишу с разных сторон одно и то же, именно то, что вся моя молитва, если бы молился к Богу, не может быть ничем иным, как благодарностью за то огромное счастье, какое я не предполагал, что возможно иметь человеку. Вы спросите, какое же это счастье и в чем оно состоит? Состоит оно в том, что то, чего одного я желаю более всего на свете, постоянно и неуклонно совершается, а именно то, чтобы всё больше и больше освобождаться от телесных желаний и чувствовать в себе ту основу жизни, которая вложена во всех людей и которая есть не что иное, как любовь, любовь ко Всему. Думаю, что это приближение к совершенству любви есть неизґбежное свойство жизни каждого человека, хочет ли он того или не хочет, и потому понятно, что если человек поставит себе целью то, что в нем совершается, то он и будет постоянно получать удовлетворение, всё большее и большое счастье. Правда, состояние это не постоянное. Бывают, хотя и изредка, минуты, когда я перестаю чувствовать это благо, бывают даже и тяжелые минуты, но все они приходят только тогда, когда я отдаляюсь от той цели, которую я поставил себе и которая свойственна человеку. Стоит мне только в эти тяжелые минуты опомниться, сознать то, во имя чего я живу, и тотчас же уничтоґжается всё то, что огорчало или расстраивало меня. Вам может показаться странным, что человек полагает свою жизнь в вечґном совершенствовании, в увеличении в себе любви. Таким же странным это кажется большинству людей, так казалось и мне. Но, несмотря на то, что большинству людей это кажется странным, я, по крайней мере, считаю странным обратное; странно то, что люди не понимают той простой самой истины, что, положи они свое благо и желание осуществления его в чем хотите, в богатстве ли, в гаремах, в устройстве общества, во власти, в славе, всегда не только могут быть, но всегда наверное будут препятствия, и человек не получит своего блага. Одно, только одно есть дело, в котором человек всегда может удовлетворить своему желанию, и это дело свойственно челоґвеку, это -- совершенствование, увеличение в себе любви. И стоит человеку положить себе эту свойственную ему цель, и все вопросы разрешаются, и жизнь ничего, кроме блага, дать не может.
  
   В письме от 8 июля 1908 г. Владимир Н. (Москва) спрашивал Толґстого: "Счастливы ли вы, или нет, можете ли назвать вы весь пройденный вами тернистый жизненный путь счастливою жизнью? И если нет, то объясните, в чем заключается счастье человеческой жизни, конечно в связи с вашим мировоззрением".
  
   А. И. Кудрину.
   (О просветлении и сближении с Богом)
   1908 г. Июля 22.
   Очень рад был вашему письму, милый брат Андрей. Особенно порадовала меня в нем ваша искренность и ваше смирение. Как ни тяжело ваше испытание, я верю, что Бог поможет вам переґнести его так, что духовные силы ваши еще окрепнут и истинное благо ваше только увеличится, как это и должно быть. Я твердо верю в то, что вся жизнь наша от рождения и до смерти есть всё большее и большее просветление, всё большее и большее соедиґнение с Богом. И что тот, кто знает это и сознательно полагает свою жизнь в этом просветлении и сближении с Богом, для того жизнь есть постоянное благо, которое ничем не может быть нарушено. Я пришел к этой вере и живу ею теперь, когда мне 80 лет, и я стою одной ногою в гробу и испытываю не переґставая то благо, которое она дает. Но часто спрашиваю себя, возможно ли такое же состояние в молодом человеке, как вы? И думаю, что если бы молодой человек мог бы так верить, то какое бы это было счастье для него и какое благодетельное влияние для всех сближающихся с ним. Скажите, можете ли верить так? Верите ли так? И испытываете ли ту радость и свободу, которые дает эта вера и сознание посредством всё увеличивающейся любви, всё большего соединения с Богом. С братской нежной любовью целую вас и жду ответа.
   Помогай вам Бог.
  
   Ответ на письмо А. И. Кудрина от 25 июня 1908 г. Кудрин писал о незыблемости своих убеждений, хотя порою он испытывает "внутренние колебания", вызываемые и условиями жизни и недостаточностью его веры.
   А. С. Гаврилову.
   (О том, чтобы оставаться жить там, где застало просветление)
   1908 г. Июля 23.
   Получил ваше письмо, любезный брат Алексей Степанович, и очень обрадован тем, что узнал нового по вере брата. Радуюсь и за вас, потому что по опыту знаю, что учение Христа дает нам великое благо, если мы только живем по нем. Помогай вам Бог, живущий в душах наших, подвигаться всё дальше и дальше по пути Христовом. На вопрос ваш о том, где живут последователи учения Христа, отвечаю тем, что такие исполниґтели по силам учения Христа, т. е. учения истины, рассеяны по всему свету. Я имею счастие знать многих и не думаю, чтобы для человека, желающего жить по-божьи, нужно бы было жить с такими же людьми в общине. Думаю, напротив того, что кажґдому человеку, желающему исполнить в своей жизни волю Бога, надо жить там, где его застанет его просветление, и в той среде, где он живет, стараться всё больше и больше развивать в себе божественное начало. А это можно везде. И чем успешнее будет такой человек приближаться к Богу, тем полезнее будет его жизнь для окружающих его людей. [...]
  
   В малограмотном письме от 26 июня 1908 г. крестьянин с. Малышев Лог Томской губ. Алексей Степанович Гаврилов (р. 1866) писал о своем разочаровании в православии и о сочувствии религиозным взглядам Толстого. Просил указать, где живут "последователи учения Христа, чтобы примкнуть к ним. "Быть может, есть и вблизи моего нахождеґния?" -- спрашивал он.
  
   И. А. Беневскому.
   (Об отношении к Христу)
   1908 г. Августа 8.
   [...] Вы спрашиваете меня о моем отношении к Христу. Должен сказать вам, что мое отношение к Христу, как вы и знаете, такое же, как и ко всем тем великим учителям, которые помогли мне найти свет, но никак не как к личности. Не то что я не хочу этого, но я прямо не могу относиться к нему, как к личґности. Различие моего отношения к нему от отношения к друґгим святым и мудрецам мира в том, что он ближе для меня всех других. Он именно привел меня к той истине, которой я живу, и только благодаря ему я постиг и значение всех тех других просветителей, которые для меня только подтверждали то, что было открыто им. Таково мое непосредственное чувство по отношению к Христу и поэтому особенная любовь к его учению и даже к формам выражения его. Рассудочное же для меня объяснение этого особенного отношения к нему в том (что для меня несомненно), что из всех великих учителей челоґвечества Христос был последним. Только Христос объяснил нам вполне смутно предчувствованное прежними учителями значение любви, любви духовной, божеской, независимой от всех человеческих условий, любви к врагам, к ненавидящим и ни в каких случаях не допускающей исключений. Вот мой ответ на ваш вопрос, как я сумел дать его. [...]
  
   Ответ на письмо И. А. Беневского из Ростова-на-Дону от 4 августа 1908 г. Беневский просил разрешение опубликовать в издававшемся в Ростове журнале "К свету" письмо Толстого к священнику И. И. Соловьеву, а также спрашивал об отношении Толстого к личности Христа.
   По распоряжению харьковского губернатора И. А. Беневский в наґчале июля был выслан из пределов Харьковской губ. и получил проходное свидетельство до Томска, с обязательством "проходить" в день двадцать пять верст. По дороге в Сибирь 13 июля Беневский заезжал в Ясную Поґляну. Доехав до Самары, решил вернуться в Харьков, чтобы добиться у губернатора отмены распоряжения. Остановился временно в Ростове-на-Дону, чтобы принять участие в издании журнала "К свету".
  
   А. Шильцову.
   (Об освобождении от насилия)
   1908 г. Августа 10.
   Последнее письмо ваше, милый внук, оставило на меня очень тяжелое впечатление, в особенности после того приятного впеґчатления, которое произвело первое. Простите меня, если вам будет неприятно то, что я имею сказать, и примите это в хороґшую сторону, так как вызвано это любовью к вам и желанием вам добра. Из последнего письма вашего я заключил, что вы страдаете очень обычным недостатком людей нашего времени: большим самомнением и легкомыслием. Вы пишете, например, что по Генри Джорджу земля должна принадлежать трудяґщимся. Это показывает, что вы едва ли прочли внимательно то, что пишет Генри Джордж. Он никогда но говорил ничего подобного, а говорил то, что земля не может принадлежать никому, как частная собственность. То же, что вы пишете о том, что нельзя почему-то ценить землю, тоже совершенно легкоґмысленно и неосновательно. Он и не предлагает ценить землю, а указывает на тот способ, посредством которого могут быть уравновешены выгоды пользования одними самой лучшей земґлей, а другими самой худшей. То, насколько лучшая земля лучше плохой, определяется количеством уплачиваемой влаґдетелем хорошей земли подати, идущей на пользу всех. Также неосновательно то, что вы пишете о подоходном налоге. Опреґделение преимуществ ценности одной земли перед другой возможно и легко, установить же подоходный налог есть задача, на практике не разрешимая. Но не в этом всё дело. Из письма вашего я вижу, что вы сами мало думали, а на веру приняли ходячее и, простите меня, пошлое учение социал-революционеров. Только под влиянием этого легкомысленного и неосноваґтельного учения вы могли написать то, что писали в этом письме о том, что вся сила в мозолистых руках. Это справедливо, но только тогда, когда мозолистые руки или, скорее, головы людей с мозолистыми руками руководствуются какими-либо нравґственными основами, а не одним из самых ужасных чувств: заґвистью. Только под влиянием этого чувства вы могли написать о том, что придет время, когда мозолистые руки насильственным путем уничтожат людей с мягкими и белыми руками. При таком взгляде люди с мозолистыми руками не скажу, что хуже, но, наверное, не лучше тех, кого они хотят уничтожить. Они хотят быть тем самым, что им так наболело и отчего они страдают, превратно думая, что можно страданиями других людей освоґбодиться от своих страданий.
   Освободиться же от насилий белых рук можно только одґним средством, но никак не тем, чтобы употреблять то самое насилие против властвующих, которое употребляют властвуюґщие против насилуемых. Средство это в том, чтобы жить доброй, христианской в настоящем смысле этого слова жизнью и потому ни в каком случае не принимать участия в насилии других людей и не поддерживать его. Не принимать же участия, значит не идти во всякого рода полицейские от сотского до исправника, главное, не идти в учрежденное палачество, солдатство, т. е. не брать на себя обязательства убивать всех тех, кого приґкажут. Пока люди сами не будут свободны от этого зла, им лучше не думать и не говорить о насилии, а все силы свои упоґтреблять на то, чтобы жить той доброй, христианской жизнью, о которой я говорю.
   Пожалуйста, не сетуйте на меня и подумайте, и я уверен, что вы согласитесь со мной.
  
   Ответ на письмо крестьянина Александра Шильцова от 28 июля 1908 г. По поводу предыдущего письма к нему Толстого Шильцов писал о теории Генри Джорджа. О том, что землю надо "отобрать из частной собственности" и передать трудящимся на ней, Шильцов согласен, но возражал против налога на землю, потому что земля "неоценимое соґкровище". Можно оценивать то, что в нашей власти: "свою силу, свой ум, свое понимание". "Да, дорогой Лев Николаевич, только все и делается мозолистой рукой. Мозолистая рука питает всех, и, наверно, скоро эта же мозолистая рука сдвинет и устранит всю неправду. Все крестьяне уже давно чувствуют, что творится что-то неладное, и вот это чувство с каждым годом, и особенно неурожайным, разрастается больше и больше, а потом сразу обрушится вся эта стихийная сила на головы злодеев".
  
   П. А. Буланже.
   (О литературном заработке)
   1908 г. Августа 16.
   Получил ваше письмо и, по правде сказать, огорчился им. Огорчился потому, что всегда осуждаю и считаю одним из самых дурных заработков заработок литературный. Такого рода деятельность, оплачиваемая часто несоответственно полоґженному на нее труду, с одной стороны, уменьшает качество литературной работы, с другой же, -- составляет сама по себе самый непрочный, случайный, иногда слишком легко, иногда слишком трудно добываемый способ существования, не говоря уже о зловредности этой деятельности для развития мелочного тщеславия того, кто ею занимается. Выход из вашего положения есть только один, тот самый, который вы и намерены избрать: уменьшение насколько возможно своих потребностей и занятие трудом хотя и менее прибыльным, но более постоянным.
   Боюсь, что пишу вам то, что вы и без меня знаете, простите за старческое многословие и не думайте, что это означало бы то, что я не хочу помочь вам, напротив, понимая, что гонорар за вашу статью необходим вам как временное пособие, одновреґменно с этим я посылаю статью Короленке с сопроводительным к статье письмом, прося его дать как можно скорее ответ мне или вам.
   Прощайте, дружески жму вам руку.
  
   Ответ на письмо П. А. Буланже от 15 августа 1908 г. После многих колебаний Буланже обратился к Толстому с просьбой, "одной из самых неприятных для него". Он послал ему рукопись своего дневника, который вел в 1907 г. в течение нескольких месяцев на нефтяных промыґслах в Грозном, считая возможным его опубликовать. Главным поводом, побудившим его приготовить дневник для печати, было крайне тяжелое материальное положение; гонорар явился бы единственным источником заработка. Буланже просил не терять времени на чтение, не писать ни предисловия, ни рекомендации, а только переслать в редакцию какого-нибудь журнала с просьбой ускорить просмотр рукописи.
  
   Бернарду Шоу.
   (О произведениях Шоу)
   1908 г. Августа 17.
   Прошу Вас извинить меня, что я до сих пор не поблагодарил вас за присланную Вами через г. Моода книгу.
   Теперь, перечитывая ее и обратив особенное внимание на указанные Вами места, я особенно оценил речи Дон Жуана в interlude1 (хотя думаю, что предмет много бы выиграл от более серьезного отношения к нему, а не в виде случайной вставки в комедию) и The Revolutionist's Handbook.2
   В первом я без всякого усилия вполне согласился со словами Дон Жуана, что герой тот, "he who seeks in contemplation to discover the inner will of the world... in action to do that will by the so-discovered means" 3 -- то самое, что на моем языке выражается словами: познать в себе волю Бога и исполґнять ее.
   Во втором же мне особенно понравилось Ваше отношение к цивилизации и прогрессу, та совершенно справедливая мысль, что сколько бы то и другое ни продолжалось, оно не может улучшить состояние человечества, если люди не переменятся. 4
   Различие в наших мнениях только в том, что, по-вашему, улучшение человечества совершится тогда, когда простые люди сделаются сверхчеловеками или народятся новые сверхчелоґвеки, по моему же мнению, это самое сделается тогда, когда люди откинут от истинных религий, в том числе и от христианґства, все те наросты, которые уродуют их, и, соединившись все в том одном понимании жизни, лежащем в основе всех реґлигий, установят свое разумное отношение к бесконечному началу мира и будут следовать тому руководству жизни, котоґрое вытекает из него.
   Практическое преимущество моего способа освобождения людей от зла перед вашим в том, что легко себе представить, что очень большие массы народа, даже мало или совсем необраґзованные, могут принять истинную религию и следовать ей, тогда как для образования сверхчеловека из тех людей, котоґрые теперь существуют, также и для нарождения новых, нужны такие исключительные условия, которые так же мало могут быть достигнуты, как и исправление человечества посредством прогресса и цивилизации.
   Dear Mr. Shaw, жизнь большое и серьезное дело, и нам всем вообще в этот короткий промежуток данного нам времени надо стараться найти свое назначение и насколько возможно лучше исполнить его. Это относится ко всем людям и особенно к Вам, с Вашим большим дарованием, самобытным мышлением и проґникновением в сущность всякого вопроса.
   И потому, смело надеясь не оскорбить Вас, скажу Вам о поґказавшихся мне недостатках вашей книги.
   Первый недостаток ее в том, что Вы недостаточно серьезны. Нельзя шуточно говорить о таком предмете, как назначение человеческой жизни и о причинах его извращения и того зла, которое наполняет жизнь нашего человечества. Я предпочел бы, чтобы речи Дон Жуана не были бы речами привидения, а речами Шоу, точно так же и то, чтобы The Revolutionist's Handbook был приписан не несуществующему Таnner'у, а жиґвому, ответственному за свои слова Bernard Shaw.
   Второй упрек в том, что вопросы, которых Вы касаетесь, имеют такую огромную важность, что людям с таким глубоким понимаґнием зол нашей жизни и такой блестящей способностью излоґжения, как Вы, делать их только предметом сатиры часто может более вредить, чем содействовать разрешению этих важных вопросов,
   В Вашей книге я вижу желание удивить, поразить читателя своей большой эрудицией, талантом и умом. А между тем всё это не только не нужно для разрешения тех вопросов, которых вы касаетесь, но очень часто отвлекает внимание читателя от сущности предмета, привлекая его блеском изложения.
   Во всяком случае думаю, что эта книга Ваша выражает Ваши взгляды не в полном и ясном их развитии, а только в зачаточґном положении. Думаю, что взгляды эти всё более и более разґвиваясь, придут к той единой истине, которую мы все ищем и к которой мы все постепенно приближаемся.
   Надеюсь, что Вы простите меня, если найдете в том, что я Вам сказал, что-нибудь Вам неприятное. Сказал я то, что сказал, только потому, что признаю в Вас очень большие дарования и испытываю к вам лично самые дружелюбные чувства, с которыми я остаюсь.
  
   Бернард Шоу (G. Bernard Shaw) (1856--1950) -- английский писатель.
   7 декабря н. ст. 1906 г. Бернард Шоу послал Толстому через Эйльмера Моода свою книгу "Man and Superman", со следующей надписью на форґзаце (перевод с английского): "Интермедия в третьем акте, стр. 86--137, содержит в себе выводы автора относительно религии, богословия и эвоґлюции и основана на его личном опыте. Собственный опыт Толстого легко поможет ему обнаружить под искусственностью и выдумкой подґлинную сущность интермедии как исповеди и изложения взглядов на жизнь".
  
   1 Сцена в аду (интерлюдия).
   2 Приложение к пьесе "Маn and Superman": "The Revolutionist's Handbook and Pocket Companion by John Tanner M. L R. C. (Member of the Idle Rich Class)" ("Руководство для революционера и карманный справочник Джона Танера (члена праздного богатого класса)".
   3 "Man and Superman", (перевод с английского): "Я воспеваю не оружие и героя, а философа -- того, кто путем созерцания постигает внутреннюю волю мира, путем изобретений находит средства для овладения этой воли, а путем деятельности творит эту волю при помощи найґденных им средств". Это место подчеркнуто, дважды отчеркнуто Толстым и отмечено знаком .
   4 "The Revolutionist's Handbook", гл. VII "Progress am Illusion", (перевод с английского): "Пока человек остается тем, что он есть" не может быть никакого прогресса дальше того, что уже достигнуто".
  
   М. П. Новикову.
   (О зависти к богатым сословиям)
   1908 г. Августа 17 -- 20.
   Просьба ваша, милый Михаил Петрович, только могла бы быть приятна мне, если бы предвиделась какая-нибудь возможґность ее исполнения. Но я думаю, что, пиша письмо, вы и сами вперед знали, что это ваше и мое желание не исполнится. Главґное же дело, о чем я и хочу писать вам, о том настроении, котоґрое проникает всё ваше письмо, и чувстве, которое мне было очень тяжело. Верьте мне, не за себя, а за вас.
   Помню того милого, высокого, красивого солдата, который в мою низенькую комнату на верху московского дома пришел с поразившими меня своей глубиной и искренностью вопроґсами. Тогда занимали вас вопросы вашей души и потому воґпросы общечеловеческие. Не только боюсь, но вижу из ваших писем, что теперь это не так. Теперь главное чувство, прониґкающее почти каждое слово вашего письма, есть чувство -- простите меня -- зависти и вытекающей из нее ненависти к доґстаточным классам. Вы говорите, например, что мои мысли -- не мои, а те вечные, божеские мысли, которые, может быть, проходят через меня, -- не могут произвести никакого воздейґствия на людей достаточного круга, как бы предполагая, что все они лишены самого первобытного человеческого свойства -- совершенствования. Едва ли можно найти среди этой, как вы сами знаете, с моей точки зрения, развращенной среды такого хоть одного человека, который бы так относился к какому-то ни было целому сословию людей, не допуская в нем ничего хорошего, -- то самое, что вы делаете по отношению людей достаточных классов. Как старый человек молодому и любяґщей любимому говорю вам: оглянитесь на себя и подумайте об этом, милый Михаил Петрович. Состояние души человека, ненавидящего хоть одного брата, ужасно; каково же состояние души человека, ненавидящего целое сословие. Откровенно скажу вам, что, если бы мне предоставлен был выбор из двух положений: хоть того, в котором я нахожусь теперь, т. е. жизни в развращающей и незаконной роскоши, хотя бы я и осуждал ее, как я и делаю, чему многие очень естественно не верят, или даже жизни человека, живущего в этой развращенной и развращающей среде богатых, каждым шагом жизни своей пользующихся трудами угнетенных и задавленных людей и не чувствующего этого и добродушно веселящегося в привычных ему условиях, -- или жизни самого трудового человека, едуґщего хлеб своих трудов и не только не пользующегося чужими, но отдающего свои в пользование другим, но вместе с тем исполґненного зависти в ненависти, возбуждаемой в нем и частым общением с теми людьми, которые угнетают его, -- я бы ни минуты не задумался избрать первое. Хорошо быть эксплуаґтируемым, но не эксплуататором, но хорошо это тогда, когда совершается это во имя покорности воле Бога и любви к людям; но когда это же совершается помимо покорности воле Бога, во имя ненависти к людям, удерживаемой только невозможноґстью приложить ее, то положение эксплуатируемого в тысячу раз хуже. Всё дело не во внешних условиях, а в том духовном отношении к тем или иным условиям. Дороже всего любовное отношение ко всем, всем, такое состояние, которое получается при любви к Богу. Вот этого-то я желаю вам.
   Знаю, что вы со своим большим умом и горячим сердцем в состоянии понять меня, и потому смело пишу это вам. Надеюсь, что вы простите меня, если я сказал то, что сказал, недостаґточно мягко и добро. Во всяком случае руководился я одним чувством любви к вам, [...]
  
   Михаил Петрович Новиґков (1871--1939), крестьянин Тульской губ., деревни Боровково, слуґживший в то время, когда познакомился с Толстым, военным писарем. Автор рассказов и статей о крестьянской жизни. Толстой, считал его талантливым писателем и до конца своей жизни находился с ним в дружественных отношениях. К нему Толстой намеревался уйти в октябре 1910 г.
   Ответ на письмо М. П. Новикова от 11 августа 1908 г. Новиков приглашал Толстого провести день 80-летия в его трудовой семье, куда не дойдет "никакая поздравительная телеграмма", а не в кругу "господского класса", для которого мировоззрение Толстого "служит пока только предметом теоретических споров и приятных бесед". Резко отзывался о "передовой либеральной интеллигенции", которая мало чем отличается от "прочих выкормков бюджета и тех заурядных владельцев мертвых душ, кои берут с мужика арендную плату и тогда, когда у мужика нет хлеба".
  
   М. О. Меньшикову.
   (О перенесении обид)
   1908 г. Августа 20.
   Я прочел вашу статью "Толстой и власть" и, к большой и неожиданной радости моей, не испытал не только неприятного чувства, но, напротив, одно из самых желательных и дорогих мне чувств -- не просто доброжелательства, а прямо любви к вам -- той самой любви к обижающим, к которой я давно стремлюсь и только изредка испытываю. То чувство, которое лежит в душе каждого человека и только потому, что оно лежит в душе каждого человека, как высшая истина, открыто предґписано учением Христа, -- чувство это -- любви без возможґности всяких исключений, любви к ненавидящим, обижающим, гонящим есть то же самое, как и то, которое вызвало во мне не только доброжелательство, но и любовь к вам. Не знаю, почему: но прежнему ли нашему общению, или по особенности вашей личности, по отношению к вам мне не нужно было даже вызыґвать это чувство в себе: оно само собой естественно возникло и побуждает меня сообщить вам о нем и просить вас постараться вызвать в себе то же чувство.
   Чувство это, по-моему, до такой степени свойственно человеку, что я могу только удивляться, как могут люди не признавать его и лишать себя этого высшего не передаваемого словами блага. Для меня ясно тоже, что это -- дело только времени, что очень скоро будет казаться странным, что люди, как вы, могут защищать казни.
   Письмо это мое к вам остается неизвестным всем моим домашґним и друзьям, за исключением помощника моего в письменных работах, которого я просил не говорить о нем. Прошу вас точно так же не показывать этого моего письма и не говорить о нем. Если захотите отвечать мне в том духе; о котором я пишу вам, буду рад. [...]
  
   Михаил Осипович Меньшиков (1859--1919) -- с середины 1880-х гг. сотрудник "Недели", сочувствовавший взглядам Толстого, с конца 1890-х гг. фельетонист и член редакции "Нового времени". Либеральный публиґцист "Недели", Меньшиков с переходом в "Новое время" занял диаметральґно противоположную позицию к своим прежним взглядам, защищая в своґих статьях крайнюю реакцию и обскурантизм и выступая с резкими выпаґдами и против Толстого.
   За свою беспринципность и продажность получил в литературе кличку "Иудушки".
   Толстой в Дневниках последних лет упоминает, что Меньшиков нахоґдится в числе трех наиболее враждебно относящихся к нему людей.
   Незадолго до юбилея Толстого крайний реакционер-журналист М. О. Меньшиков, желая оклеветать и подорвать авторитет Толстого, опубликовал в "Новом времени" 1908,  11642 от 10 августа статью "Толґстой и власть". Он писал, что "отрицание власти и ее устоев со стороны революционеров нестрашно, но дело меняется, когда против правительства выступает великий писатель, восстающий против врожденного закона природы -- собственности. Он стремится подговорить власть к величайґшему насилию, какое мог бы придумать тиран, к отмене частной земельґной собственности. Но до чего силен инстинкт собственности, можно судить по тому факту, что сам Толстой ни в молодости, ни позднее не подарил земли крестьянам, бедственную жизнь которых он всю жизнь наблюдал".
  
   Л. Н. Андрееву.
   (О писательстве)
   1908 г. Сентября 2.
   Получил ваше хорошее письмо, любезный Леонид Николаеґвич. Никогда не знал, что значит посвящение, хотя, кажется, и сам кому-то посвящал.1 Одно знаю, что ваше посвящение мне означает ваши ко мне добрые чувства, то же, что я видел и в письме вашем ко мне, и это мне очень приятно.
   Вы в вашем письмо так искренно скромно судите о своих писаниях, что я позволю себе сказать свое мнение не о ваших собственно писаниях, но вообще мои мысли о писательстве, которые, может быть, пригодятся и вам.
   Думаю, что писать надо, во-первых, только тогда, когда мысль, которую хочется выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь ее, но отстанет от тебя. Всякие же другие побуждения для писательства, тщеславные и, главное, отвратительные денежные, хотя и присоединяющиеся к главному, потребности выражения, только могут мешать искренности и достоинству писания. Этого наґдобно очень бояться. Второе, что часто встречается и чем, мне кажется, часто грешны особенно нынешние современные писаґтели (всё декадентство на этом стоит), желание быть особенным, оригинальным, удивить, поразить читателя. Это еще вреднее тех побочных соображений, о которых я говорил в первом. Это исключает простоту. А простота -- необходимое условие прекрасного. Простое и безыскусственное может быть нехорошо, но непростое и искусственное не может быть хорошо. Третье: поспешность писания. Она и вредна и, кроме того, есть призґнак отсутствия истинной потребности выразить свою мысль. Потому что если есть такая истинная потребность, то пишущий не пожалеет никаких трудов, ни времени для того, чтобы доґвести свою мысль до полной определенности и ясности. Четвертое: желание отвечать вкусам и требованиям больґшинства читающей публики в данное время. Это особенно вредно и разрушает вперед уже всё значение того, что пишется. Значение ведь всякого словесного произведения только в том, что оно не в прямом смысле поучительно, как проповедь, но что оно открывает людям нечто новое, неизвестное мне и, больґшей частью, противоположное тому, что считается несомненґным большой публикой, а тут как раз ставится необходимым условием то, чтобы этого не было.
   Может быть, что-нибудь из всего этого пригодится вам. Вы пишете, что достоинство ваших произведений есть искренность. Я признаю не только это, но что и цель их добрая: желание содействовать благу людей. Думаю, что вы искренни и в своем скромном суждении о своих произведениях. Это тем более хорошо с вашей стороны, что тот успех, которым они пользуются, мог бы заставить вас, напротив, преувеличивать их значение. Я слишком мало и невнимательно читал вас, как я мало вообще читаю художественные произведения и интересуюсь ими, но по тому, что я помню и знаю из ваших писаний, я бы посовеґтовал вам больше работать над ними, доводя в них свою мысль до последней степени точности и ясности.
   Повторяю то, что ваше письмо мне было очень приятно. Если будете в наших странах, рад буду повидаться с вами.2
  
   Леонид Николаевич Андреев (1871 -- 1919) -- писатель. Толстой ценил первые рассказы Андреева, написанные в реалистической манере, и относился отрицательно к большей части позднейших. В яснополянской библиотеке имеется несколько книг Андреева с дарственными надписями автора.
   Ответ на письмо Андреева от 18 августа 1908 г. Андреев просил разреґшения посвятить Толстому "Рассказ о семи повешенных".
  
   1 Толстой посвятил И. С. Тургеневу свой рассказ "Рубка леса" (1855) и памяти М. А. Стаховича повесть "Холстомер" (1885).
   2 Л. Н. Андреев приезжал в Ясную Поляну в 1910 г.
  
   Д. П. Воронову.
   (Об отказе от военной службы)
   1908 г. Сентября 28.
   Положение ваше очень трудное, и я всей душой сочувствую ему. Я говорю: положение трудное, но никак не безысходное. Напротив, я думаю, что вам представляется то испытание, которое определит всю вашу дальнейшую жизнь. Ведь вопрос, предстоящий вам, очень прост. Как вы прекрасно понимаете, из вас хотят сделать орудие убийства, и это возмутительно для вашего христианского и просто человеческого чувства. Вопрос очень просто решается, если только вы будете искренни сами с собой. Если для вас обязанность ваша перед своей душой, перед Богом стоит выше всех других обязанностей, и удовлетворение ее требований дает вам высшее благо, то для вас не будет вопроса, принять ли присягу и солдатство, или откаґзаться от них, несмотря на тяжесть последствий, потому что для человека, поступающего для своей души, перед Богом, дело не в том, какие будет иметь последствия его поступок, а в том, удовлетворит ли он требованиям своей души, т. е. голосу Бога. Если же ваше религиозное чувство не настолько сильно, чтобы руководить всей вашей жизнью, то вы поступите в солдаты и, как ни тяжело вам это будет, отслужите свой срок. Разумеется, я всей душой желаю, чтобы в душе вашей нашлись силы для того, чтобы избрать первое, потому что этот выход даст вам, где бы, в какой бы тюрьме вы ни были, истинное благо. Прибаґвлю к этому только то, что и та тюрьма и те гонения, которые предстоят отказывающемуся, далеко не так страшны, как они представляются нам. У меня есть несколько молодых друзей, которые теперь сидят по тюрьмам за отказ от военной службы, и хотя знаю, что им очень тяжело телесно, до сих пор духовно они большей частью чувствуют себя хорошо и не раскаиваются в своем поступке. Ведь всякого рода несчастья: болезни, увеґчья, смерть даже, угрожают всем нам всякую минуту. На наших глазах последнее время мы видим людей, рискующих и своей жизнью и всем, что только дорого человеку, из-за глупой ревоґлюционной деятельности, которая не может дать таким людям внутреннего удовлетворения. Поступок же тех людей, о котоґрых я говорил вам, и который может предстоять и вам, дает тому, кто действительно верит тому, что все мы сыны божии и не можем не исполнять его волю, истинное, несомненное, неґотъемлемое благо.
   Не думайте, чтобы я советовал вам отказаться: я не могу советовать этого, так как страдать буду не я, а вы. Главное же не советую потому, что если у вас нет того религиозного чувґства, которое нужно для того, чтобы перенести все вытекающие из вашего отказа страдания легко, вам гораздо лучше и разумґнее согласиться служить. В поступке этом нет ничего дурного, если не можешь поступить иначе. Дурно же, и самое дурное было бы то, если бы вы, желая поступить по высшим требоваґниям души, но неверно оценив свои силы, раскаялись бы впоґследствии в поступке, совершенном вами для души и для Бога. Это самое страшное, потому что это наверное отдалило бы вас от той доброй жизни, к которой мы все так или иначе подвиґгаемся и которая одна дает нам благо.
   Помогай вам Бог разрешить вопрос так, как это ему угодно. [...]
  
   Ответ на письмо крестьянина Московской губ. Дмитрия Петровича Воронова (р. 1887) от 24 сентября 1908 г., написанное по поводу предстояґвшего ему призыва на военную службу.
   О дальнейшей судьбе Д. П. Воронова сведений не имеется.
  
   Лицам и учреждениям, приславшим поздравления ко дню восьмидесятилетия.
   1908 г. Октября 5.
   Когда я, еще несколько месяцев назад, услыхал о намереґниях моих друзей праздновать мое восьмидесятилетие, я печатно заявил о том, что очень бы желал, чтобы ничего этого не делали. Я надеялся, что мое заявление будет принято во внимание и никакого празднования не будет.
   Но случилось то, чего я никак не ожидал, а именно: начиная с последних дней августа и до настоящего дня я получил и продолжаю получать с самых разных сторон такие лестные для меня приветствия, что чувствую необходимость выразить мою искреннюю благодарность всем тем лицам и учреждениям, которые так доброжелательно и ласково отнеслись ко мне.
   Благодарю все университеты, городские думы, земские управы, различные учебные заведения, общества, союзы, группы лиц, клубы, товарищества, редакции газет и журналов, приславґшие мне адреса и приветствия. Благодарю также всех моих друзей и знакомых, как в России, так и за границей, вспомнивґших меня в этот день. Благодарю всех незнакомых мне людей, самых разнообразных общественных положений вплоть до заключенных в тюрьмах и каторгах, одинаково дружелюбно приветствовавших меня. Благодарю юношей, девушек и детей, приславших мне свои поздравления. Благодарю и лиц духовґного звания, -- хотя и очень немногих, но приветствия котоґрых тем более дороги для меня, -- за их добрые пожелания. Благодарю также тех лиц, которые вместе с поздравлениями прислали мне тронувшие меня подарки.
   Сердечно благодарю всех приветствовавших меня, и в осоґбенности тех из них, которые (большинство обращавшихся ко мне) совершенно неожиданно для меня и к великой моей радоґсти выражали в своих обращениях ко мне свое полное соглаґсие не со мною, а с теми вечными истинами, которые я старался, как умел, выражать в моих писаниях. Среди этих лиц, что было мне особенно приятно, было больше всего крестьян и раґбочих.
   Извиняясь в том, что не имею возможности отвечать отдельно каждому учреждению и лицу, прошу принять это мое заявлеґние как выражение моей искренней благодарности всем лицам, выразившим мне в эти дни свои добрые чувства, за доставленґную ими мне радость.
  
   Черновое.
   1908 г. Сентября 8.
   Когда я еще слышал о намерениях некоторых людей праздновать мое 80-летие, я просил о том, чтобы этого не делали. Как мне ни неловко в моем положении теперь говорить это, так как слова мои легко могут быть отнесены к притворству скромности, я просил, главное потому, что не чувствовал в себе заслуг, соответствующих тем намерениям хвалить меня, о приґготовлениях к которым я слышал. Совершенно искренно могу сказать, что все это последнее время я надеялся, что поймут то, что и есть истина, что я не только не заслуживаю каких-либо особенных похвал, но представляю из себя одного из самых обыкновенных людей, бесполезно и дурно прожившего больґшую часть своей жизни, кое-как опомнившегося под старость, 1 увидевшего свои ошибки и более или менее правдиво и понятно рассказавшего про них, поймут, что желание какого-то особенґного восхваления меня есть только недоразумение. Но как бы то ни было, 1 случилось обратное, и в эти последние дни, около 28 августа, я получил такое количество всякого рода выражений сочувствия, которого никак не ожидал, и -- опять повторяю -- совершенно искренно убежден, что не заслужиґваю. Выражения этих чувств доставили мне одну из величайґших радостей, испытанных мною в жизни. И потому считаю себя нравственно обязанным выразить хоть в малой степени, как сумею, мою благодарность всем тем людям, которые достаґвили мне эту радость.
   Заявлений этих, самых разнообразных, с самых разных стоґрон, было очень много, и все они мне были -- мало сказать: приятны, но дороги и радостны. Тут были выражения сочувґствия от старых прежних товарищей моих по литературе, от всех друзей и знакомых, с которыми сводила меня судьба в продолжение моей длинной жизни; были, хотя и в очень малом количестве, но тем особенно дорогие мне выражения добрых чувств от духовных лиц; были от совершенно противоположґных этим письма и обращения от заключенных в тюрьмах и каторге; были все-таки и самые дорогие мне, и самые многоґчисленные выражения сочувствия от крестьян и рабочих. Письма эти мне были особенно дороги и потому, что исходили от самого многочисленного и значительного по своей жизни, деятельности и духовному складу сословия людей; дороги особенно потому, что выражали не только сочувствие, но полное единство 1 с моими религиозными убеждениями, происґходящее не от случайного согласия со мной, но от очевидно одинакового стремления к познанию той единой религиозной истины, которая свойственна нашему времени и особенно близка, как я думаю, русскому народу.
   Письма эти были самые разнообразные, с самых разных конґцов России, и все, очевидно, имели целью только одно: выраґжение согласия -- не со мною, а с теми истинами, которые мною кое-как были намечены и выражены. Это была для меня большая радость, за которую я выражаю свою благодарность -- не ту благодарность, которую из учтивости и приличия выраґжают в подобных случаях, но ту истинную благодарность, которую я не могу не чувствовать, за ту неожиданную и незаґслуженную радость, которую я испытал в эти дни.
   Благодарю и всех тех, которые писали мне, и тех милых люґдей, которые своими подарками, как петербургские официанты, 2 приславшие мне в подарок прекрасный самовар с надписями, и рабочие и некоторые другие, которые меня особенно тронули.
   Прошу простить меня за то, что я, несмотря на то, что очень желал бы этого, не могу отвечать отдельно многим и многим из обращавшихся ко мне, и прошу их принять мою искренґнюю благодарность.
  
   Хотя после заявления Толстого об его отрицательном отношении к подготовительным работам по ознаменованию 80-летия со дня его рождеґния, официальное чествование было отменено, однако коґличество полученных в юбилейные дни приветствий было огромно. 28 августа в Ясной Поляне никаких депутаций и посторонних лиц, за исключением ниґскольких корреспондентов и фотографов, не было. В доме были только семейґные и близкие друзья. Толстой, едва оправившийся от болезни, не выходил из дома и все время провел в кресле. Работал, как обычно. В этот день было получено шестьсот телеграмм и около ста писем. К 5 сентября было получено несколько сот писем и две тысячи телеграмм, подписанных пятьюдесятью тысячами человек. Было много писем и телеграмм из-за границы, в том числе адрес английских писателей, подписанный Бернардом Шоу, Эдуардом Карпентером, Джорджем Мередитом и др., приветствие от Киплинга, Гауптмана и мн. др.
   1 Возле этих мест пометы Н. Н. Гусева, писавшего под диктовку: "Плачет".
   2 Официанты петербургского театра-сада "Фарс" прислали самовар с выгравированными надписями и 66-ю подписями. В своем адресе официанты писали, что Толстой помог им из "человеков" стать людьми.
  
   М. А. Русакову.
   (О земледельческом труде)
   1908 г. Октября 22.
   [...] Считаю нужным указать вам на то, что не раз мне случалось видеться с людьми, приписывающими первенствуюґщее значение земледельческому труду. Как ни справедливо то, что земледельческий труд есть самый честный и справедлиґвый и радостный, -- при тех условиях жизни, в которых мы живем, очень часто случается, что люди, посвятившие себя ему, не находят удовлетворения. Происходит это оттого, что земледельческий труд должен быть последствием религиозного мировоззрения, такого мировоззрения, при котором возможно осуществление религиозных требований всегда и везде. Только при силе этих убеждений земледельческий труд, и при сложґных, неправильных условиях, в которых невольно живут люди, занимающиеся им, может дать удовлетворение.
  
   Ответ на письмо Михаила Александровича Русакова (Вятка) от 16 окґтября 1908 г. с вопросом, где лучше поселиться для занятия сельским хозяйством.
  
   Л. П. Моржаретто.
   (О необходимости нравственного усилия)
   1908 г. Ноября 7.
   Добрая жизнь требует нравственного усилия. И у каждого человека есть те условия жизни, которые требуют этого усилия. У каждого есть свои трудности. Для вас эти трудности в ваґшей -- как вы говорите -- семейной жизни. На нее-то и должно быть направлено ваше усилие, -- усилие в том, чтобы любить, жалеть того, кто тяжел вам, не любит вас и не любезен вам. Вам задан этот урок, а вы хотите уйти от него. От души совеґтую вам постараться видеть всё доброе, не видеть, забывать всё неприятное и в душе не осуждать... И если вы искренно будете стараться делать это, вы вместо тоски почувствуете большую радость. Советую вам это и желаю.
  
   В письме из Уральска от 22 июля 1908 г. поручик Леонид Павлович Морґжаретто спрашивал, как можно соблюдать заповедь и не покидать жены в тех случаях, "когда жена делает жизнь невозможной своим невыносимым характером, если на нее не действуют никакие советы, ни просьбы, ни услуги, словом она как пила тупая, которая все время пилит".
  
   И. Семенычеву.
   (О суеверии устроительства жизни людей)
   1908 г. Ноября 9.
   Люди всегда страдали и портили жизнь свою и других людей верой в ложь -- суевериями. Самые обычные суеверия -- религиозные. Люди узнали и большей частью знают их. Но есть еще суеверия научные и самое распространенное и зловредное суеверие, состоящее в заблуждении о том, что человек или люди могут устраивать и направлять по своим соображениям и всегда насилием жизнь других людей. Вы и люди, подобные вам, -- им же имя легион -- от Кропоткина и до Николая II полны этого суеверия. И потому ответ на ваш вопрос в том, что влиять на жизнь других людей вы можете, только улучшая свою жизнь. О том же, как будет влиять наша жизнь на жизнь мира, нам не дано знать. Мы внаем одно наверное, что насколько лучше будет наша жизнь, настолько благотворнее и сильнее будет ее влияние.
   Только суеверные люди, как правители и революционеры и все политические деятели и руководители, могут воображать (так же, как церковники воображают рай и ад), что жизнь, которую они портят, устроится так, как им хочется. Когда освободишься от этого суеверия, бывает смешно думать о наивности этой веры. Одно только ужасно, что все те ужасы, которые вы так верно описываете, произошли именно от этого ужасного и еще не сознаваемого людьми дикого суеверия. От этого же суеверия и нет того, что одно может руководить людьми в жизни: истинґной веры, т. е. разумного понимания каждым человеком своего отношения к миру, ко Всему и выведенному из этого отношения руководства поведения. Суеверие заняло, как всегда, место веры. И потому мой ответ: прежде всего постараться освобоґдиться от суеверия. [...]
  
   Ответ на письмо сосланного в Кемь анархиста Ивана Семенычева (р. 1888) от 16 октября 1908 г. Описывая ужасы современной жизни, Семенычев спрашивал, как найти правильный путь для борьбы "со злом настояґщего времени". Интересовался отношением Толстого к анархистам П. А. Кропоткину и Элизе Реклю.
  
   С. А. Энгельгардту. Неотправленное.
   (О раздаче имущества бедным)
   1908 г. Ноября 12.
   Вопрос ваш поставлен так ясно и определенно, что мне хоґчется так же ясно и определенно ответить на него.
   Отвечаю на второй вопрос: не вызван ли был мой поступок передачи имущества семейным желанием избавиться от невыгод собственности, удержав ее выгоды? Ответ на этот вопрос отвеґчает и на первый: не обманываю ли я себя, воображая, что, поґступив дурно, поступаю хорошо?
   Вы пишете: "согласитесь со мной, что если бы вы передали свое имущество беднякам, то вы были бы теперь лишены не только отрицательной, но и положительной стороны вашего капитала."
   Во-1-х, не говоря о трудности раздачи беднякам (каким? почему этим, а не тем?) имущества, вы забываете о том, что такая раздача должна была вызвать самые тяжелые, даже враждебные чувства ко мне 8 человек семейных, не разделяющих моих взглядов на собственность, воспитанных в довольстве, даже роскоши и, с полным на это правом, рассчитывающих на полуґчение после моей всякую минуту и во всяком случае скоро могущей наступить смерти свою долю наследства. Это во-1-х; во-2-х, раздав то, что тогда составляло мое имущество, я не лишал себя ни положительной, ни отрицательной стороны своего капитала, т. е. собственности. Раздав имущество, я мог удержать за собой право на вознаграждение за будущие литеґратурные работы. А эти работы с того времени, как я откаґзался от вознаграждения и до теперешнего во всяком случае давали бы мне возможность жить вне нужды и независимо от семьи. Потребности мои настолько ограничены, что, если бы я и не мог сам зарабатывать средства существования, друзья мои всегда дали бы мне возможность прожить вне нужды оставшиеся года жизни, и потому жизнь моя с семьею никак не обусловлена моим желанием пользоваться теми скорее тяжелыми, чем желаґтельными для меня условиями жизни, в смысле роскоши ее, в которых я живу.
   Так что решение мое поступить 18 лет тому назад по отноґшению моего имущества так, как будто я умер, решение, стоивґшее мне тогда тяжелой борьбы, никак не могло произойти от желания, обманув себя и людей, избавиться от невыгод облаґдания собственностью, удержав все ее выгоды, а от других более сложных причин, в справедливости признания которых судьею может быть только моя совесть.
  
   Ответ на письмо Сергея Александровича Энгельгардта (Москва) от 9 ноября 1908 г., вызванное опубликованием в газетах письма Толстого о просительных письмах.
   Толстой отдал письмо Н. Н. Гусеву для отправки на почту, но вечером, когда оно уже было запечатано, сказал, чтобы не посылали.
  
   Н. Н. Гомолицкому.
   (О Боге)
   1908 г. Ноября 24.
   Кто верит в людское учение о Боге, верит в слова о Боге, а не в Бога. Верит в Бога только тот, кто не может мыслить без понятия Бога. Бог для такого человека в духовном отношении то же, что для человека в материальном отношении то, на чем он стоит и без чего ему немыслимо никакое материальное положение.
   Для меня лично ближайшее, но далеко не точное определение Бога такое: Бог -- это то всё, чего я сознаю себя частью.
   Если человек не умеет еще выделить духовное от телесного, то для такого человека Бог будет весь бесконечный и потому совершенно непонятный и противоречивый сам в себе, без пределов материальный мир. Если же он понимает себя, как духовное, но ограниченное телом существо, то Бог будет для него, если не понятный, то уже не непонятный и не заключающий в себе противоречия, но нечто хотя и недоступное вполне, но несомненно существующее.
   Все же те изречения, которые вы приводите и которых можно привести еще сотни, относятся не к метафизическому, философґскому и истинно религиозному понятию Бога, а к грубому церковному представлению о Боге-творце, в трех лицах, казняґщем, награждающем, спасающем. [...]
  
   Ответ на письмо Николая Николаевича Гомолицкого, ученика 6-го класса реального училища (Петербург) от 22 ноября 1908 г. Гомолицкий писал о том, что у них в училище ведутся споры о сущеґствовании Бога. По этому поводу излагал свои сомнения и просил расґсеять их.
  
   Л. К. ван ден Мейзенбергу.
   (О несоответствии жизни духовным требованиям)
   1908 г. Декабря 2.
   Письмо ваше очень тронуло меня. Из него я увидал, что вопрос, который вы ставите и который стоит перед вами, не есть пустые слова, а дело, близкое вашему сердцу. Вопрос этот в более или менее резкое форме стоит перед всеми нами, т. е. людьми, понимающими требования христианского учения и чувствующими свое бессилие удовлетворить им. Одно, что могу посоветовать вам и тоже прошу принять это не как пустые слова, а как тяжелым опытом пережитое мною: какой во внешґней форме может быть выход из вашего положения и какой он будет, не может знать никто, даже вы сами. Это не значит то, чтобы не надо был о стремиться к исполнению всего того, что представляется нужным для удовлетворения душевных требоґваний, -- напротив, вся жизнь должна быть направлена на то, чтобы ближе и ближе приближаться к ним; но значит то, что не нужно загадывать о той внешней форме, в которую выльется жизнь. Только всё больше и больше уясняйте истинность соґзнанных вами требований христианства, т. е. вашей души, не закрывайте глаза на свои слабости и несоответствие вашей жизни с той, какая должна бы быть, и так или иначе вы приблизитесь к тому, к чему стремитесь. Вся наша жизнь есть не что иное, как всё большее и большее такое приближение.
   Еще один совет. Когда тяжело на душе, чувствуешь весь грех своей жизни, я, по крайней мере, знаю одно средство, которое спасает меня и помогает. Средство это в том, чтобы забыть о будущем, а помнить только о том, что мне предстоит в настоящем, и в этом настоящем отдаваться одному свойственґному душе человека и христианству настроению: любви ко всем, с кем ни входить в общение, на деле, на словах и, главное, в мыслях. Такое состояние и спасает и независимо от предвзяґтых мыслей придвигает к большему осуществлению того, к чему стремишься.
   Помогай вам тот Бог, который живет в вашей душе. [...]
  
   Леонтий Корнельевич ван ден Мейзенберг (р. 1868) -- голландец. Приехал в Россию девятнадцати лет. В 1908 г. управляющий акционерного торгового дела. Жил на ст. Ступки Южных ж. д. Познакомившись с сочиґнениями Толстого в переводе на голландский язык, ван ден Мейзенберг стал тяготиться своей должностью. Он спрашивал, что ему делать, "чтобы с семейством стремиться к жизни вечной".
  
   N. N. (Л-ву).
   (О супружестве)
   1908 г. Декабря 2.
   Думаю, что оставление мужем жены, у которой есть от него ребенок, есть дурной поступок, который не может не отозваться рядом тяжелых последствий и самых тяжелых не столько для оставленной жены, сколько для оставляющего ее мужа. Мне кажется, что вы подпали общему заблуждению о том, что цель супружества есть увеличение приятностей жизни. Это далеко не так. Супружество всегда уменьшение приятностей жизни, потому что налагает на человека новые трудные обязанности.
   Цель супружества, к которому влечет людей такое сильное чувство, что человек большей частью не может устоять против него, есть никак не увеличение приятностей жизни, а исполґнение человеком одного из своих призваний -- продолжения рода.
   Вот мое мнение. Пожалуйста, не сетуйте на меня, если оно не отвечает вашим желаниям и мнениям.
  
   Ответ на письмо Л-ва от 22 ноября 1908 г. Л-в просил дать совет, как поступить при создавшихся условиях. Воспитанный в купечеґской семье, он по возвращении с военной службы, после настойчивых просьб отца, женился почти на незнакомой девушке. Вскоре понял, что жена -- чуждый ему душою человек. Уехал было от нее в другой город, однако угнетенный одиночеством, выписал жену, но вернулось прежнее отчуждеґние. Хотел вновь уйти, но родился ребенок. Рождение дочери не изменяло его отношения к жене. Спрашивал Толстого, если уйдет, то поступит ли честно.
  
   В. Н. Турчанинову.
   (О зле)
   1908 г. Декабря 2.
   Всё, что я писал последние 20 лет, есть только ответы на те самые вопросы, которые занимают вас и которые вы решаете точно так же, как и я решаю их, что мне было особенно приятно узнать из вашего письма. Последнее же ваше недоумение о том, что такое зло, для меня разрешается тем, что зло есть только в нас, что зло есть отступление от требований нашей духовной природы. Для человека, живущего духовной жизнью, всё то, что мы считаем злом, есть только средство приближения к тому освобождению от грехов, заблуждений, которые одни мешают нашему неперестающему, возможному всегда, как и вы это понимаете, благу любви. Заблуждение о том, что материальные неприятности могут считаться злом, особенно ясно заметно в том общем заблуждении, при котором даже не только боґлезни, но и смерть, то, что есть неизбежное и благодетельное условие жизни, считалось и считается злом людьми, не пониґмающими духовной жизни.
   Рад общению с вами.
  
   Ответ на письмо Василия Николаевича Турчанинова (Харьков) от 22 ноября 1908 г., написанное на тему: что в жизни самое серьезґное? По его мнению, это -- иметь правильный взгляд на жизнь и праґвильное понимание ее смысла.
  
   Г. А. Князеву.
   (О борьбе с половой похотью)
   1908 г. Декабря 14.
   Помочь вашему другу в вам в той борьбе с половой похотью, в которой он уже признает себя бессильным, а вы еще боретесь, помочь вам могу не я, а только религиозное сознание жизни, цель которой не личное благо, а исполнение назначения челоґвека в этом мире. Говоря о том, что нет сил удержаться, и не взять ли так же, как и другие, нынче одну женщину, завтра другую, только для того, чтобы самому удовлетворить, как это кажется вашему другу, да и многие думают, потребность своего организма, вы уже допускаете возможность, недопустимую для человека, признающего высшие религиозные требования: что имеете право на пользование телом женщины, которую уже по этому самому не можете считать равным себе человеческим существом -- сестрою. Не признаете и того, что если некоторые будут иметь многих женщин, то будут такие, у которых их не будет. И потому указать людям, не признающим религиозно-нравственных требований, на средства успешной борьбы с поґхотью я не могу, да и никто не может. Средство есть одно: сознание духовности своей жизни и стремление к ее усилению. То, что ваш друг близок к падению, и вы также боитесь за себя, происходит только оттого, что у вас нет высших религиозно-нравственных требований. Мало того, не имея их, вы подпаґдаете самовнушению о том, что нельзя или страшно трудно бороться с требованиями организма, требованиями вовсе не непреодолимыми, как пища, сон и другие.
   Простите меня, если я ошибся в предположении о вашем миросозерцании, и если это так, то буду очень рад, узнавши противное. Во всяком случае желаю вам успеха, не скажу в поґловой борьбе, а в общей борьбе духовной силы с телом.
  
   Георгий Алексеевич Князев (р. 1887) -- в то время студент Петербургґского университета, впоследствии научный работник, историк-архивист.
   В письме от 8 декабря 1908 г. Г. А. Князев писал о своем друге студенте, на которого вначале не повлияла "развращающая обстановка приґвилегированного закрытого учебного заведения". Однако, устав от борьбы с соблазнами, не видя истинной точки опоры, он заколебался. Сам корґреспондент благодаря влиянию Толстого успешно сохранял свою чистоту, но он чувствовал, что очень трудно не быть захваченным общим течением. Он спрашивал: "Где же выход из этого тупика?"
  
   К. Г. Разумниковой.
   (О компромиссах в жизни)
   1908 г. Декабря 15.
   Вы пишете, что мои книги доставили вам радостные минуты, вы отплатили мне тем же. Письмо ваше -- одно из тех редких писем, которые мне доставляют большую радость. По вашему письму я вижу, что вы вполне искренни. Но мало того, что исґкренни в мыслях и словах, -- хотите быть столь же искренни и в делах. Вы хотите сейчас же осуществить всё, что вы хотите, чтобы было, что вы знаете, что должно быть. И тут вы ошибаеґтесь. Если бы могло осуществиться всё то, чего хочет ваша душа и что мы знаем, что должно быть, не было бы жизни. Вся жизнь. наша и для себя и для всего мира только в наибольшем осущеґствлении того, чего хочет наша душа и что мы знаем, что должно быть. В этом же -- посредством внутреннего усилия (царство божие силою берется) наибольшем приближении к совершенству (любви) -- наибольшее истинное и неотъемлемое благо нашей жизни.
   Вы пишете, что брошюрка "Требования любви" произвела на вас сильное впечатление. Но в ней сказано именно то, что я теперь имею сказать вам, именно то, что жизнь наша никогда не бывает идеальна и не может быть таковой, потому что в ограґниченном теле живет безграничное духовное начало и вся жизнь наша есть только непрестанное освобождение духовного начала от тела, всё большее и большее подчинение тела духовному началу, принуждение его служить духу. Вам, в вашем молодом стремлении, кажется, что если я сейчас так ясно вижу, в чем благо мое и всех людей, то почему же мне сейчас не осуществить его. А если нельзя сейчас вполне, то и незачем стремиться.
   Но дело в том, что мы не боги, а люди, т. е. соединение Бога с животным. Вы скажете: зачем это соединение? Так говорят многие. -- Затем, чтобы иметь истинное благо жизни, потому что, если бы люди были боги без тела, не было бы истинного блага жизни. Точно так же не было бы его, если бы они были только животные.
   Так что на вопрос, зачем это соединение Бога с животным, мой ответ: затем, чтобы люди имели благо жизни -- всегдашнего, ничем не нерушимого, сознательного, произвольного приблиґжения к совершенству -- Богу.
   Если же вы спросите еще: зачем же такое живое представлеґние идеала, такая неудержимая потребность достигнуть его и сознание невозможности этого, я отвечу, что это затем, чтобы поставить человека в такие условия, при которых он мог бы, не переставая, стремиться и достигать. Главное условие для этого это -- смирение, сознание своего несовершенства, в сравнеґнии с тем идеалом, который стоит перед нами и всё дальше и дальше отодвигается, чем больше мы приближаемся к нему.
   Вы спрашиваете, как вам быть со всеми этими противными вашему сознанию условиями, в которых вы живете: и закон божий, и уроки, и Боже царя храни, и паспорт, и т. д. Но ведь не эти только препятствия для осуществления того, что нужно для вашей души, стоят теперь перед вами. Наверное, стоят еще сотни других, более или менее сознаваемых вами, стоят теперь и будут стоять в будущем, так же, как они теперь в мои 80 лет стоят передо мною и перед всеми людьми, живуґщими не одной животной жизнью. Все препятствия эти не только не помехи для осуществления высшего закона любви, но для человека, живущего религиозной жизнью, они необходимы, представляя из себя тот материал, над которым человек призван работать. И человек, который поймет и начнет работать над этим материалом, тотчас же увидит, что борьба с этими преґпятствиями и работа над ними и есть истинное, неизменное благо жизни. Думаю, что мне не нужно повторять вам того, что осґновной закон нашей жизни есть закон любви, и что вы согласны с этим. Вот в этом-то приложении закона любви ко всем предґставляющимся каждому из нас препятствиям и заключается работа жизни. В "Требованиях любви" представлен только один ряд самых простых препятствий, но препятствия эти бывают более сложные, такие, при которых препятствие заключается в противоречивых требованиях закона любви.
   Вчера я получил письмо от солдата, который спрашивает совета, как ему поступить. Его требуют к присяге. Он считает присягу противной закону любви, а между тем знает, что если он откажется, то его запрут на четыре года в тюрьму и его любимые им старые, слабые, взрастившие его родители остаґнутся без помощи. Представляю себе женщину, бедную вдову с детьми. Она знает, что торговать вином дурно, но не знает никакого другого средства прокормить любимых детей. Что ей делать? На глазах человека, не признающего насилия, мучают беззащитного человека. Одно средство избавить мучимого: призвать полицию, стражника. Что ему делать? И то, и другое, и третье -- резкие случаи, но в нашей жизни не только много таких же случаев, но вся жизнь каждого из нас, вся состоит только из таких случаев. Легко решить вопрос, когда вопрос в том: служить ли личности, эгоизму или любви? Но в жизни всегда стоят вопросы гораздо более трудные: какой любви слуґжить, любви ли к этим или к тому, к одному или многим? К более или менее близким и жалким, к тем, которые ждут от меня любви и будут страдать от ее отсутствия, или к тем, которые ничего не ждут от меня?
   Что вам делать: петь Боже царя храни или уйти из гимназии и сделать горе родителям, положившим в вас свою любовь? Промолчать ли при безнравственном разговоре товарок или высказать им свое осуждение и вызвать в них недоброе чувство? И тысячи таких случаев. Вся жизнь из этих дилемм, выбора. Как же разбираться в них? Для этого я знаю только одно средство. Средство это в том, чтобы в каждый момент настоящего (вся жизнь наша ведь только в настоящем), не думая ни о прошедшем, ни в особенности о будущем, не предвидя последґствий своих поступков, избирать то решение, при котором не нарушается, а проявляется наибольшая любовь. Стоит только, избирая решение, не думать о мнении людей, а избирать то, которое я избрал бы, хотя никто никогда не узнал бы о нем, и решение всегда найдется очень определенное. Только начните поступать так, и очень скоро вы почувствуете свободу и радость такой жизни.
   Вот почти всё, что имею сказать вам. Одно прибавлю: просил бы вас не показывать никому моего письма и не говорить о нем. Причины этого, касающиеся не меня, а вас, скажу вам в другой раз. Прощайте.
  
   Ксения Григорьевна Разумникова (р. 1891) -- дочь начальника маґстерских Московско-Брестской ж. д., ученица московской гимназии.
   Ответ на обширное письмо К. Г. Разумниковой от ноября 1908 г.(так ею датировано). Разумникова рассказывала о том, что она отошла от православия и стала сочувствовать религиозным взгляґдам Толстого, хотя сомнения часто охватывали ее. Кроме того, она не знала, как устроить свою жизнь. Понимала, что учение в гимназии полно компромиссов, что получение паспорта является признанием существуюґщего строя, но выход из гимназии, отказ от паспорта убьет ее отца, да и чем же зарабатывать деньги?
  
  
  
   1909
  
  
  
   В. И. Панфилову.
   (О суеверии государства)
   1909 г. Января 11.
   Если обязательность поступка объясняется сложным рассуждением, то, значит, это дурной поступок. Требования Бога, души, нравственности, не могут не быть просты и доступны всем. Таково требование -- не делать другому, чего не хочешь себе. И потому положение преступности людей, обязанности которых состоят в делании другим того, чего они не желают себе, как убийство, присуждение к наказаниям, прибавлю -- взимание податей, всякого рода стеснения, несовместимо не только с христианством, но с какой бы то ни было нравственной жизнью. Всё дело в том, что существует суеверие о том, что государство есть нечто священное, хотя оно и не называется таким, но таковым признается, и требования его ставятся на то место, на котором могут и должны стоять только требования религиозные. Суеверие это сделало то, что самые простые и несомненные, всегдашние и всемирные требования нравственности становятся сомнительными и требуют разъяснения. А как я сказал выше, истинные требования нравственности не могут не быть просты, и требование каких-либо объяснений и сложных рассуждений и та запутанность людей в условии государственной жизни мало того, что скрывают от них сущность истинной нравственности, делают еще другой вред, тоже очень большой: тот, что ложно определяют и оценивают преступность и безнравственность поступков, тогда как верная оценка того, что более, что менее нравственно, необходима для жизни людей в существующих условиях. Так установилось теперь общественное мнение, то самое, которое вы высказываете, что всякое положение, в которое поставлен человек для служения государству, одинаково допустимо; тогда как в этих положениях, как и во всех условиях нашей жизни, есть неизбежная постепенность и различие, сознавать которые не только важно, но необходимо для возможности разумной, правильной и приближающейся к наибольшей нравственности жизни.
   Ошибку эту делают не только люди, служащие государству, но и люди, казалось бы, враждебные ему, как большинство социалистов. И эта ошибка передовых людей -- социалистов -- усваивается и теми людьми, которые не разделяют их взглядов, но в этом случае пользуются их доводами. Социалисты совершенно справедливо утверждают, что теперешняя жизнь людей, вся, с разделением на нетрудящихся, всякого рода капиталистов и трудящиеся массы, неправильна и безнравственна по отношению тех, которые, не работая, пользуются трудами рабочего сословия. Всякий землевладелец, капиталист, общественный деятель, получающий большое вознаграждение, все одинаково воры и грабители, -- всё это совершенно справедливо. Но ошибка в том, что они смешивают в одну категорию людей, посредством насилия всякого рода (а всякое насилие неизбежно ведет, в случае сопротивления, к убийству) заставляющих рабочий народ служить богатым, -- и тех, которые, сами не делая насилия, пользуются им. (Мало того, социалисты даже обращают главное внимание на тех, которые пользуются насилием (капиталисты), а не на тех, которые производят его.) Между тем для того человека, для которого стоит впереди вопрос нравственный, оценка эта совершенно противоположная, и человек, производящий насилие, без сомнения, более безнравственен, чем тот, кто пользуется им. Заметьте, что я никак не хочу сказать, чтобы люди, пользующиеся насилием, не были бы безнравственны и не должны бы были стремиться к прекращению этого пользования, но то, что они менее безнравственны, чем первые, и что каждому человеку в своей личной жизни прежде надо перестать самому делать насилие, а потом уже стараться освободиться от того пользования им, в условии которого он находится.
   Отвечаю так длинно на ваше письмо потому, что как раз этот предмет в последнее время занимал меня, и я, как умел, старался сам для себя разъяснить его. Что же касается до вашего вопроса, то повторяю то, что сказал выше: что всякое рассуждение о том, что дело военного или судьи может быть с нравственной точки зрения оправдано, есть грубый софизм. Не слушая самого рассуждения, можно смело быть уверенным, что оно ложно и служит только оправданием существующего зла.
   На это обыкновенно делают возражение о том, что если все военные, судьи, вообще насильники будут думать и поступать так, то погибнет государство. Но дело в том, что для разумного человека нет и не может быть вопроса о том, будет ли его воздержание от того, чтР противно и его совести и учениям мудрецов всего мира, содействовать разрушению или утверждению того, что называется государством. Человек не знает и не может знать, нужно ли, или не нужно, полезно или вредно государство, даже не нуждается в этом знании, но знает несомненно, что насиловать, убивать людей -- дурно и не должно, что это противно его совести и воле Бога, и что совершение поступков, согласных с совестью и волею Бога, не может не быть полезным для него и для всех людей, а что, напротив, поступки, противные совести и воле Бога, не могут не быть вредны и для того, кто их делает, и для всех людей. Ведь это так просто, что нельзя достаточно удивляться, что могут находиться люди, утверждающие противное.
  
   Черновое
   Решать вопрос о том, что для блага многих нужно убить такого-то и такого человека, поразительно явно и не логично и не разумно уже по одному тому, что если одни люди, собрание людей, судьи и всякие правительственные власти могут решать вопрос, какой человек должен быть убит для блага многих, то точно так же могут решать это всякие другие собрания людей, как это происходит среди революционеров, когда они приговаривают к смерти правительственных лиц.
   Король во Франции приговаривает и казнит революционеров. Революционеры приговаривают и казнят короля и его сторонников. Наполеон приговаривает и казнит и тех и других. Рассуждение это могло бы иметь смысл только тогда, когда у людей был бы несомненный признак того, что смерть такого человека или таких людей наверное обеспечит благо всех людей, но признака такого нет и не может быть. Самая же большая нелепость рассуждения о пользе и необходимости убийства одних для блага многих видно в непрактичности таких убийств, называемых казнями. Убивают для успокоения общества. Но, во 1-х, у каждого убитого есть или семья, или друзья, или единомышленники, и для этих людей убийство их семьянина, сына, брата, друга, единомышленника не только не успокаивает, но раздражает, озлобляет. Это одно, другое то, что убийство, совершаемое правительством, людьми, считаемыми высшими, такими, которых предполагается уважать и с которых брать пример поступков, возбуждая к этим людям страх, уничтожает к ним уважение. Если уж такие люди обеспеченные, свободные считают, что есть случаи, когда можно убивать людей, то нам-то и Бог велел, говорит или хоть смутно чувствует всякий человек, побуждаемый к убийству.
   Третья и самая очевидная нелепость рассуждения о том, что правительственные убийства содействуют успокоению общества, заключается в том, что правительственные убийства совершаются не единолично, как убийства, совершаемые разбойниками, но сложным соединением от царя до палача, всех принимающих участие в этом преступном и противном человеческой природе деле. Дело это так ужасно, так противно человеческой природе, что, для того чтобы не чувствовать свою ответственность, люди стараются разложить ее на многих. И действительно, и царю, и докладчику, и министрам, и секретарю, и судьям, и прокурору, и офицерам, как вы, и солдатам, и тюремщикам, и плотникам, ставящим виселицу, и священнику, и палачу, всем кажется, что не я, мои это дела, а я только исполняю свою обязанность. Но это только кажется. В глубине же души все эти люди знают, что они участники преступления и, участвуя в нем и оправдывая себя, как вы оправдываете казни в своем письме, всё больше и больше развращаются. А чем больше развращения в народе, тем меньше возможна в нем добрая жизнь и тем чаще повторяются и будут повторяться те самые дела, против которых по обычным рассуждениям нет другого средства, кроме убийства.
   Пишу всё это вам потому, что любя вас как брата, хоть по возрасту вы, вероятно, годитесь мне во внуки, любя же вас не могу не желать вам избавления от того ужасного заблуждения, в котором вы находитесь.
  
   Ответ на письмо офицера-топографа Владимира Ивановича Панфилова от 7 января 1909 г. из Петербурга, в котором Панфилов писал по поводу напечатанного П. И. Бирюковым в "Биографии Л. Н. Толстого" высказывания Толстого "о несовместимости некоторых человеческих профессий со званием христианина.... что можно быть "христианином" во всевозможных профессиях, исключая двух: военной и судейской", и выражал сомнение в правильности этого утверждения.
  
   Л. В. Томилову.
   (О том, что Чертков якобы сотворил из себя кумира)
   1909 г. Января 8--21.
   Получил ваше письмо, брат Лев, и воспользовался для души тем, что нашел в нем.1 Я думаю, что справедливо то, что Чертков приписывает мне не свойственное мне значение и важность моим писаниям; а так как мы все, люди, грешны и похвала невольно подкупает всякого, то и я, хотя и борюсь, сколько могу, с своими дурными наклонностями, невольно при всяком случае поддаюсь этому греху тщеславия. Вот этим-то т. е. напоминанием об этом соблазне, мне полезно было ваше письмо, за которое благодарю вас.
   В том же, что вы говорите о самом Черткове: что он из себя делает кумира, я совершенно несогласен с вами и думаю, что вы ошибаетесь. То, что в жизни Черткова очень много бросающихся в глаза противоречий и несогласий жизни с теми истинами, которые он исповедует, это кидается в глаза и легко заметно; но несправедливо осуждать его за это и приписывать ему желание казаться лучше, чем он есть, или неискренность в поступках.
   По моему мнению, жизнь человека, желающего жить по учению Христа, никак не может проявляться в каком-нибудь одном известном положении в жизни, как, например, жизни в общине, жизни в работниках у крестьянина, жизни пустынника, или какой бы то ни было форме жизни. Всё дело в том духовном состоянии, в котором находится человек, и в той работе, которую он производит над собой для того, чтобы осуществить в жизни ту истину, ради которой он живет.
   Всякий человек -- не говорю о себе, -- а всякий человек, вы и все те люди, которые живут с вами, если они искренни, всегда сознают в душе, что далеко не осуществили тех идеалов, которые они считают истинными и к которым стремятся, -- не осуществили и никогда не осуществят. Потому что добрая жизнь человеческая никак не состоит в каком-либо одном известном положении, а в постоянном освобождении себя от тех грехов, соблазнов, суеверий, в которых находится всякий человек. Избавиться от всех никогда нельзя; а задача только в том, чтобы как можно больше освобождаться от них. Так что смотреть на свои грехи и соблазны надо не как на что-то такое, от чего можно совершенно избавиться, но как на то, над чем надо всегда работать.
   Если же человек вообразит себе, что он может устроить себе такую жизнь, при которой он будет свободен от всех грехов и соблазнов, то он будет только обманывать сам себя и, направив свои силы на внешнее устройство, вместо того чтобы направить их на внутреннюю работу, только ослабит возможность совершенствования.
   Ошибку эту делают многие, самое обыкновенное -- при устройстве общин. Эту же ошибку делают и люди, судящие о других людях по тем внешним условиям, в которых они находятся. Важно не то положение, в котором находится человек, а тот труд, который он положил а кладет на избавление себя от тех ложных условий, в которых он был.
   Даже что касается одной внешней, имущественной стороны, хорошо вспомнить слова Иоанна Крестителя о том, чтобы у кого две одежды, тот отдай одну тому, у кого нет (я бы прибавил, что и у кого одна одежда, отдай ее тому, кто более зябок). По этим словам можно ясно видеть, что конца самопожертвованию не может быть никакого. Нельзя жить и считать себя правым, если каждый день ешь хотя бы сухую корку, а есть люди, старики, дети, которым нечего положить себе в рот. И потому оценка достоинства внешних поступков не имеет никакого значения; и даже никак нельзя сказать, что та краюха хлеба, которую разделил с нищим такой же нищий, есть большее добро, чем тот миллион, который отдал богач из своих ста миллионов на какое-нибудь дело.
   Всё дело -- во внутреннем, духовном усилии, а про него знает только Бог.
   Возвращаясь же к Черткову, не говоря уже о том, что не следует судить о том, насколько он внутренно прав или неправ, делает или не делает из себя кумира, даже со стороны глядя видно, как много доброго делает его жизнь. Согласен, что она и вызывает на сомнения своими противоречиями, -- одно выкупает другое.
   И опять приходишь к тому же: что осуждать других людей за дела их мы не можем и не имеем права. Можем только одно, чем вы и заканчиваете ваше письмо: насколько можем, любить всех и особенно тех, которые -- по евангелию -- ненавидят нас, а лучше сказать: которые неприятны нам.
  
   Лев Викентьевич Томилов (Лев Рыжий, 1873--1920) -- участник нескольких земледельческих толстовских колоний, одно время сочувствовал взглядам Толстого. В 1908 г. жил у В. Г. Черткова в Телятинках, близ Ясной Поляны.
   В письме от 3 января Томилов сообщал Толстому впечатление, которое он вынес от пребывания в Телятинках. "В. Г. Чертков сделал себе кумира из тебя, -- писал он, -- и торгует, и распространяет, и смотрит на тебя как на кумира. И так же в свою очередь у себя хочет держать только тех, которые бы смотрели и на него как на кумира".
   О получении этого письма Толстой отметил в Дневнике 8 января.
  
   1 В черновике зачеркнуто Толстым: Вы пишете о том, что Чертков сделал из меня кумира. В этом я совершенно согласен с вами и в этом-то и нашел пользу вашего письма
  
   С. Алексееву.
   (О пришествии царства божьего)
   1909 г. Января 23.
   [...] царство божие, т. е. царство любви, долженствующее заменить царство насилия и зла, не может не придти; мы знаем это не только потому, что оно разумно и благодетельно, а противуположное безумно и губительно, но и потому, что в служении этому пришествию мы чувствуем высшее благо, единственную высшую разумную цель нашей жизни. Дело только в том, что мы хотим и видеть это пришествие, и то, чтобы оно приходило тем путем, который мы представляем себе. В этом и ваша ошибка. Делай для пришествия царства божия то, что в твоей власти, во власти же твоей -- только твоя внутренняя работа, твое совершенґствование в любви, зная, что этим ты наверное содействуешь делу божию; о том же, каким путем оно придет, знай, что ты знать не можешь.
   Я по крайней мере так думаю и советую думать так же моим друзьям и вам, что внутренняя работа над собой: воздержание от похоти, от злого поступка, слова, мысли, как ни ничтожно нам кажется, без сравнения важнее всех тех внешних дел, которыми люди думают служить ближним.
   Только поставьте высшим требованием для своей жизни наибольшую любовь ко всем людям и во всех делах, и вы наґверное будете служить людям, тому просвещению их, которого вы так жаждете. Но как? Это предоставьте Ему. [...]
  
   Н. А. Рукавишникову.
   (Ответ на обратительное письмо)
   1909 г. Января 29 -- февраля 4.
   Одновременно с вашим я получил длинное письмо одной дамы, которая упрекает меня за разрушение, как она говорит, веры и уговаривает вернуться к церковной вере, которую она считает истинной. Она просит меня ответить ей тремя словами: "я понял вас". Боюсь, что не буду в состоянии ответить ей желаемыми ей словами, так как не понимаю, главное, поводов, побудивших ее, а также и многих и многих как духовных, так и не духовных лиц обращаться ко мне с такими же увещаниями.
   Как я писал недавно тому почтенному священнику,1 который вчера тоже прислал мне много разных книг и статей, долженствующих вернуть меня к православию, я думаю, что самое лучшее, что мы можем делать по отношению к другим людям, это то, чтобы предоставить Богу судить о том, какое отношение к нему угоднее ему, самим же не переставая стараться только о том, чтобы всё больше и больше любить друг друга. Так что я никак не понимаю тех с разных сторон обращенных ко мне увещаний, даже требований о том, чтобы я понимал Бога и свое отношение к нему не так, как это мне свойственно и нужно, а так, как его понимают другие люди. Увещания эти, обращенные ко мне, для меня особенно удивительны, потому что то учение, которое мне предлагается, не есть какое-нибудь новое, не известное мне учение, а есть то самое, на изучение которого я употребил, как умел, все свои силы и которое, хотя и с большими душевными страданиями, я все-таки должен был оставить. И вот теперь, когда я уже стою одной ногой в гробу и с часу на час ожидаю смерти и, следовательно, и без посторонних увещеваний, казалось бы, должен бы был серьезно подумать о вопросах жизни и смерти, души и Бога, я с разных сторон всё чаще и чаще получаю личные и письменные увещания о том, чтобы я опять принял то, от чего отошел с болью в сердце и чего так же не могу принять, как не могу допустить того, чтобы 2 в 2 было 3, а не 4.
   Что же касается до того, что не надо, как вы говорите, нарушать чужую веру, -- я только прибавлю, если она искренна, -- то я с вами вполне согласен. Вы говорите: "Не всё ли равно, во что я верую, если мне тепло и тепло мое обусловливается одним фактом веры. Если, глядя на уютное пламя свечи, я хотя на один хрупкий миг сделаюсь не желчным (желчь -- мать неблаговоления, нелюбви), то зачем я буду ратовать за уничтожение свеч? Пусть суеверие всё, во что я верю; у вас вера простая,у меня сложная; вам нужно одно памятование о Боге и только, мне нужна лестовка и двуперстное сложение, милостыня, мощи. Зачем вы разрушаете мою веру?"
   Так что и вы, как и та дама, о которой я упомянул, и очень и очень многие люди, так же упрекаете меня за то, что я, как бы из удовольствия отрицать, отрицаю те самые формы, от которых вам и столь многим тепло и которые вам и столь многим нужны. Но ведь если я отрицаю то, что отрицаю, то делаю я это не потому, что это отрицание доставляет мне удовольствие, а потому, что не могу поступать иначе. В наше время людям, хотя несколько просвещенным, нельзя притворяться, что они не знают того, что есть 500 миллионов китайцев и японцев, 400 миллионов индусов, турок, персов, татар, исповедывавших веками и теперь исповедующих совершенно другие веры, чем наша. (Неужели мы одни такие счастливцы, что исповедуем одну истинную не только общехристианскую, а православную, старообрядческую, католическую, лютеранскую религию, а те миллиарды людей погибли и погибнут?)
   Не можем мы также притворяться, что не знаем всего того, что высказано было о смысле и назначении человеческой жизни, т. е. религии, Сократом, Марком Аврелием, Буддой, Лаотзе, Магометом, Лютером, Спинозой, Кантом, Руссо, Ламенэ, Эмерсоном, Чанингом, Сковородой, Рескиным и многими и многими другими. Я упоминаю только о религиозных писателях, умалчивая об отрицателях религии, вроде Вольтера. Ведь хорошо духовным лицам, воспитанникам академии игнорировать всё, что сделано человечеством в области религиозной: они, несчастные, поставлены в почти безвыходное положение, -- и чем выше, тем хуже, -- при котором должны утверждать, как несомненную истину, то, во что большинство из них уже не может верить и что веками уже пережито человечеством.
   Так это для духовных лиц, но не духовным людям это не нужно и не хорошо делать.
   Для того чтобы мысль моя была для всех яснее, расскажу вам один давнишний случай моей жизни.
   В нашей деревне была выдающаяся своим распутством женщина, которая, несмотря на самые жестокие побои мужа, продолжала всю свою молодую жизнь предаваться своему пороку. Кроме того, она была и нечестна, воровала, вообще слыла самой дурной, пропащей женщиной. Как-то раз ночью, уже долго после того, как женщина эта перестала быть Матрешкой, а стала старухой Матреной, я ночью проходил по деревне мимо избы Матрены. Огни везде были потушены, только в доме, где она шила и мимо которого мне приходилось близко проходить (это было зимой), светился огонек. Я заглянул в окно и увидел Матрену на коленях перед иконами. Она крестилась и клала поклоны. В избе было тихо; очевидно, все уже спали. Я постоял, посмотрел и пошел дальше. Когда я, возвращаясь назад, заглянул опять в окно, Матрена всё так же стояла на коленях, крестилась, поднимала голову к иконам и опять припадала к земле.
   Как и о чем она молилась, я не знаю, да мне и не нужно знать. Одно знаю, что я желал бы, как для себя, так и для той дамы, которая писала мне, так и для того священника, так и для вас и для всех людей молиться так же, как молилась Матрена. Желаю я всем такой молитвы потому, что молитва эта была вызвана ничем не тронутой, не нуждающейся в объяснениях и оправданиях истинной верой в начало всего, в Бога, в свою с ним связь и зависимость от него. И потому я счел бы величайшим преступлением лишить эту женщину ее веры. Да этого и нельзя сделать: никакие мудрецы не могли бы разубедить. Матрену в истинности ее религиозного сознания, несмотря на чуждую его для нас форму. Матрена молилась, вероятно, матушке царице небесной и видела в ней настоящую царицу и в небе настоящее небо, на котором сидит батюшка отец небесный или что-нибудь подобное, и эта вера давала ей истинное успокоение и благо, потому что устанавливала общение ее души с началом всего, с Богом.
   Но думаю, что наше утверждение о том, что мы верим в то, во что не можем верить: в царицу небесную, в небо с его ангелами, с вознесением Христа в теле, в рай, ад и т. п., не может дать нам какое-либо спокойствие, но может только наверное лишить нас настоящего религиозного чувства.
   Когда ученые люди нашего времени пишут и говорят о своих церковных верованиях, я не могу не вспоминать верную мысль Канта о том, что человек, воспитанный в детстве в религии, не соответствующей его сознанию и знаниям, с годами становится софистом своих религиозных убеждений, т. е. старается сложными, искусственными рассуждениями, сравнениями, историческими преданиями, умышленным пафосом скрыть от других, а главное, от себя свое неверие в то, что он считает нужным признавать за несомненную истину. И это очень нехорошо. Нехорошо потому, что ничто более этого не содействует распространению неверия. Действуют так разрушительно на религию такие попытки толкования, оправдания, объяснения неразумного и ненужного преимущественно потому, что тогда как религия есть высшая истина, такие толкования, оправдания неразумного не могут не быть ложью. Люди же молодых поколений, лучшие из них, чувствуя эту ложь, откидывают вместе с нею и то религиозное чувство, которое таким ложным путем хотят спасти толкователи, и остаются без всяких верований и приходят к всё более и более распространяющемуся убеждению большинства образованных людей, что религия есть только пережиток древности, не нужный уже для нашего просвещенного времени.
   Так относятся к лжи, пытающейся оправдать неразумное, лучшие люди молодых поколений, люди, дорожащие истиной; люди же менее чуткие верят на слово тому, что им внушают окружающие и поучающие их, и, подчиняясь только общественному мнению, воображают себя религиозными людьми, тогда как то, что они называют религией, не имеет ничего общего с настоящим значением этого слова, а есть только соблюдение приличий и ни к чему не обязывает их.
   И таково в религиозном отношении положение 0,99 всех достаточных, образованных сословий христианского мира. И к этому же состоянию с всё увеличивающейся быстротой приближаются и люди народа, утрачивающие веру Матрены и приходящие к повальному неверию образованных классов.
   Так что я не из удовольствия отрицать отрицаю не совместимые с умственным развитием нашего времени религиозные догматы, но для того, чтобы люди, откинув их, увидели бы ту, находящуюся под ними вечную религиозную основу, которую дает нам христианство в его истинном значении.
   Христианство же в его истинном значении я считаю не то, которое мне таковым кажется, но то, которое одинаково признавалось и признается всеми величайшими мыслителями мира до и после Христа. Истинное христианство это не есть какое-либо отдельное от других, исключительное учение, а есть наиболее полное и ясное для нашего времени выражение вечных, божеских истин, одинаково признаваемых всеми великими религиозными учениями мира: браминизмом, буддизмом, конфуцианством, маздеизмом, таосизмом, магометанством и другими. Истинная вера не в православии или старообрядчестве, не в католичестве или лютеранстве, не в юдаизме, не в магометанстве и его сектах, не в буддизме или конфуцианстве с их подразделениями, а в том одном, что едино во всех религиях и одинаково, как давно предчувствуемая истина, радостно принимается всеми людьми мира. И это самое выражено в христианстве в его истинном значении.
   И потому страшно отделиться не от греко-российской или старообрядческой или другой веры, признающей одну себя истинной, а страшно отделиться от той всемирной церкви всего человечества, всё больше и больше приближающейся к единению, достигаемому только истинным познанием человека и Бога.
   Жизнь -- серьезное дело, а в жизни самое серьезное -- религия, т. е. то, как человек понимает себя и свое отношение ко всему, к Богу. И потому опасно и губительно делать из религии средство для достижения каких-либо не говорю уже корыстных, самолюбивых или тщеславных, но и каких бы то ни было эгоистических целей, вроде душевного спокойствия. Цель религии может быть только одна: познание доступной человеку высшей истины и подчинение ей своей жизни.
   Если найдете это письмо стоящим, просил бы напечатать его в вашем журнале, но без пропусков. Если же этого нельзя, то я постараюсь напечатать его там, где оно может быть напечатано полностью.
  
   Ответ на письмо (без даты) саратовского старообрядца, сотрудника "Братского листка" (черносотенного органа епископа Гермогена и "Православного братского союза русского народа"), Н. А. Рукавишникова, который упрекал Толстого в "разрушении" веры и в том, что он "отгоняет людей обряда от Бога".
  
   1 См. письмо к С. Козубовскому от 25 декабря 1908 г.
  
   Обращение к заключенным за отказ от воинской повинности.
   1909 г. Февраля 10.
   Привет вам, страдающие за общее наше, всего человечества, дело, братья.
   Несчастные, заблудшие люди, не понимая того, что они делают, мучают вас, и миллионы и миллионы людей старательно закрывают глаза на то, что делается с вами, для того чтобы не видеть того простого и ясного вопроса, который, хотят ли они или не хотят этого, с такой яркостью стоит теперь перед всем человечеством и в особенности перед той частью его, которая называет себя христианами.
   Вас мало, вы единицы на миллионы, но сила не на их, а на вашей стороне, и они смутно чуют это и потому стараются не видеть, не признавать вопроса, делать вид, что и нет никакого вопроса, но вы своим прямым ответом на вопрос, ответом, подтверждаемым вами страданиями, так освещаете вопрос, что они уже не могут не видеть это.
   Простой и ясный вопрос ведь в том: какой из двух законов признаешь ты для себя обязательным, ты, каждый человек нашего времени: закон ли Бога, т. е. своей совести, или закон человеческий, т. е. закон государства? Веришь ли ты своду законов или евангелию? Какие повеления считаешь для себя более обязательными: повеления ли Бога или воинского устава?
   Заблудшие люди думали уйти от этого вопроса, хотели скрыть, замять его, но вы своим ясным ответом на вопрос неотвратимо поставили его перед всеми. Нельзя уже притворяться, что нет вопроса, а надо так или иначе отвечать на него. И от этого-то, как ни мало вас, пускай они до смерти замучают вас, победа неизбежно останется на вашей стороне, на стороне истины, добра, простого, здравого смысла. От этого-то так и велико, огромно то дело, которое вы делаете своими столь незаметными для мирской жизни страданиями, и вот это-то мы, разделяющие ваши взгляды, радующиеся на вас, ободряемые вами, и хотим высказать вам.
   Не думайте, чтобы целью этого нашего послания, которое я пишу не только от своего лица, но и от лица всех тех, кто чувствует по отношению к вам то же что и я, -- а таких, как я знаю, очень много, -- не думайте, чтобы целью нашей было желание поддержать ваши силы в предстоящем вам испытании. Мы знаем, что руководить и поощрять вас не может мнение людское, так как делаете вы то, чтР делаете, только потому, что считаете это перед Богом делом своей жизни, и одинаково будете делать то, чтР делаете, независимо от того, будут ли люди хвалить или порицать вас за то, чтР вы делаете.
   Не думайте тоже и того, чтобы мы, боясь того, чтобы вы своим отступлением не ослабили силу совершаемого вами великого, не только для всех нас, но и для будущих поколений дела, желали бы утвердить вас в вашем решении. Мы далеки от этой мысли. Мы знаем, что то великое дело, которое вы делаете, раньше или позже, но неизбежно совершится, и потому, как бы слабы ни были телесные силы некоторых из вас, как бы ни было непродолжительно ваше обличение обмана и борьба с ним, мы одинаково ценим эту борьбу и любим вас за нее, продолжалась ли она дни или годы.
   И потому цель наша в этом обращении к вам одна: высказать вам, как тем, которые только в последнее время подверглись неволе и насилиям, так и тем, которые с непоколебимой твердостью, спокойствием и прощением к своим мучителям несли и несут эти испытания годами, -- цель наша одна: высказать те наши чувства уважения, любви и благодарности к вам за то духовное освобождение, которому вы так самоотверженно и верно служите своими телесными страданиями.
   Помогай вам Бог с прежней кротостью, терпением и прощением к тем несчастным, заблудшим людям, которые тщетно стараются сделать вам зло, нести добровольно принятые на себя страдания.
  
   М. И. Разумниковой.
   (О невозможности достижения совершенства)
   1909 г. Февраля 25.
   [...] Думать, что человек в этой своей жизни может достигнуть того совершенства, которое он видит перед собою, есть давнишґняя, самая общая людям ошибка. На этом предположении основаны всякие обряды очищения: крещения, исповеди, теоґрия искупления и др. На этом же основано желание многих людей, не признающих обрядового, чудесного, устроить свою жизнь так, чтобы жизнь эта могла бы быть безгрешна. В этом большая ошибка. Жизнь человеческая состоит в всё большем и большем приближении к совершенству, а не в достижении его. Достижение это в этой жизни невозможно. Мы все так связаны между собой своими и дурными и хорошими свойствами, что ни один поступок, как поступок, не может вполне удовлетвоґрить нас. Удовлетворяет нас не поступок, а сознание того, что я сделал всё, что мог, сделал усилие, какое мог, чтобы постуґпить не для себя, а для души, перед Богом.
   Поступок же никакой не может быть совершенным. NN отказался от военной службы, его родители, жена мучаются, страдают. Ксения отказалась от лжи метрического свидетельства, ее мать, отец страдают, она порывает или хоть надрывает любовную связь с ними. В тот самый день, когда я получил ваше письмо, я получил письмо от жены приговоренного к 20-ти годам каторжных работ, почтенного, вполне невинного челоґвека, с просьбой написать письмо знакомому мне сенатору о том, чтобы он, так как дело перенесено в Сенат, смягчил участь подсудимого. И обращение ласковое к сенатору, и приґзнание Сената существующим разумным учреждением, всё это с моей стороны нехорошие поступки, но я не мог, не умел лучше сделать, как написать это письмо. Возьмем человека, живущего с семьей одним своим трудом на земле. К нему приходит ослабевший человек и живет у него, поедая пищу его детей. Разве может этот земледелец поступить так, чтобы не было в его поступке нехорошего. Дело только в том, сделал ли он все зависящие от него усилия, чтобы поступить не для своей личности, а наилучшим образом перед Богом, только перед Богом, а не перед людьми. Царство божие, то, которое внутри нас, усилием берется. Так вот, если сделано это усилие, то человек сделал всё, что мог и что должен был сделать.
   Упомянул же я о том, чтобы человек делал то, что делает, хорошенько сознавал бы побудительную причину своего поґступка -- для души, для Бога ли он делает то, что делает, или для похвалы людей, хотя бы самых хороших уважаемых всеми людей. Соблазн этот опасен и ужасен именно тем, что он так смешивает желание славы людской с желанием жить для души, для Бога, что нельзя быть достаточно осторожным и строгим к этому соблазну.
   Средство против этого соблазна, которое употребляю сам и советую и вам и, главное, молодым людям, как Ксения, в том, чтобы при сомнении, как поступить, спросить себя: поступил ли бы я так, если бы знал, что вечером должен умереть, или, что гораздо легче представить себе, поступил ли бы так, если бы знал, что любимые, уважаемые мною люди осудят меня за этот поступок. Если и в этом случае поступил бы так же, то поступок наверно хорош. Вот всё, что умел сказать вам на ваши и Ксении трудные вопросы. Очень рад буду, если оно пригодится вам.
  
   Ответ на письмо жены начальника мастерских Московско-Брестской ж. д. Марии Ипполитовны Разумниковой, в котором она писала о разноґгласиях со своей семнадцатилетней дочерью Ксенией, в то время гимнаґзисткой, которая отказывалась от получения паспорта, по своим убеждеґниям считая обращение к властям "поощрением того порядка вещей, который существует". В заключение М. И. Разумникова указывала, что если Ксения не окончит гимназию, "то произойдет раздор с отцом", который не сочувствует ее убеждениям.
  
   Н. А. Муравьеву.
   (О непонимании закона непротивления)
   1909 г. Февраля 25--27.
   Говоря о непротивлении злу, вы спрашиваете, как обыкноґвенно все спрашивают, что делать, когда на ваших глазах злодей убивает или мучает любимое беззащитное существо. Другие в том же роде говорят, как быть, когда на кротких, беззащитных людей нападут злодеи.
   Вопросы эти, хотя и самые обыкновенные, были бы смешны, если бы в них не выражалось общее нашему времени и в осоґбенности интеллигентному сословию полнейшее непонимание не только нравственно-религиозного учения Христа, но и всякой, какой бы то ни было религии. Всякая религия -- вера -- определяет известный ряд поступков, которые свойственно деґлать, и, главное, определяет поступки, которые ни в каком случае не могут быть делаемы людьми, исповедующими веру. Такими поступками для магометанина есть хотя бы воздержаґние от свинины, для церковника -- соблюдение постов и уваґжение к предметам, считающимся священными, и потому как магометанину, так и церковнику никогда не придет в голову придумывать такие случаи, при которых особенно трудно соблюсти воздержание от запрещенных поступков, хотя бы от требования неедения свинины, или соблюдения постов, или неосквернения предметов, считающихся священными. Почему же люди, полагающие себя христианами, стараются придумыґвать случаи, при которых не только невозможно соблюсти главное требование христианства -- любовь, но нужно соверґшать поступки, прямо противные главному закону хриґстианства?
   Происходит это именно от того, что люди, называющие себя христианами, не только не признают, но даже не знают, в чем состоит главный закон христианства. Для человека, понимающего то, что сущность христианства в любви ко всем, не может быть и вопроса о том, можно ли, или нельзя христиаґнину в каких бы то ни было случаях не только убивать, но и как бы то ни было насиловать ближнего.
   "Что делать, когда злодей хочет убить беззащитное и дороґгое мне существо?" Истинный христианин не может ни на мгноґвение колебаться о том, что ему делать. Он может не иметь силы сделать то, что должно, но несомненно знает, что нужно. Магометанин, умирая от голода и имея для пищи только одну свинину, может не выдержать и съесть запрещенной пищи, но он знает, что этого не должно делать, и если будет иметь силы, то воздержится и скорее умрет от голода, чем поест свиґнины. Точно так же и христианин может не иметь силы воздерґжаться от насилия при нападении на любимое им существо, но не может не признать того, что он должен был отдать свою жизнь для защиты любимого существа, но не должен был в каком бы то ни было случае употреблять насилия, которое при сопротивлении всегда кончается убийством. Насколько же важнее и яснее воздержания от свинины основной закон Хриґстов: не только не убивать, но ни под каким предлогом не делать зла ближнему, записанный не только в священных христианских книгах, но и в сердце каждого человека.
   Это одно. Другое же указание на полное непонимание не только учения Христа, но и всякой религии видно из того возражения против непротивления, которое делаете вы и вообще делается о том, как поступить в таком случае, когда злодей хочет погубить любимое существо. С точки зрения христианина любимое существо есть только одно -- Бог сам в себе и тот Бог, который проявляется без исключения во всех людях, и потому исключительно любимого существа для христианина не должно быть. Исключительная любовь есть для христианина та эгоистическая слабость, с которой он долґжен бороться. Христианин может быть слаб и не в силах преґодолеть этой исключительности, но эта исключительность, неполнота исполнения христианского закона, никак не может быть оправданием еще большего отступления от христианского закона, т. е. употребления насилия против ближнего, которого христианин должен любить, а никак не убивать.
   Да, ужасно то извращение христианства, которое царствует среди нас. Извращение это не столько поразительно заметно в тех внешних формах идолопоклонства, в тех странных таинґствах, разных теориях искуплений грехов и т. п., сколько в этом полном непонимании того, что сущность христианства заключается в одном: любви к Богу и ближнему.
   Отвечаю вам так подробно на ваши вопросы потому, что то, что я пишу вам, может служить ответом на часто выражаемые мне сомнения о возможности приложения к жизни закона непротивления.
   Непонимание закона непротивления, без которого не может быть христианской любви и потому никакого христианства, в наше время дошло до такой степени, что люди не только не понимают неизбежности непротивления при исповедании христианства, но придумывают даже, отыскивая в евангелии, указания на необходимость, законность противления: вечные ссылки на изгнание торговцев из храма, на вопрос Христа о мечах и недавно появившееся самое кощунственное рассуждение о том, что в Марк. VII, от 9 до 13, находится даже указание Христа на необходимость употребления смертной казни. И это пишут не одни духовные лица, но и светские учеґные литераторы и профессора.
   Кроме того, даже не с высшей, духовной точки зрения, а с точки зрения практической, житейской, разве не очевидно, что допущение противления злу насилием не только не ведет к единению и согласию людей, но к величайшему раздражению и совершению всякого рода жесточайших преступлений друг против друга, как это мы видим в войнах, революциях и борьбе с ними. Казалось бы, что то, что теперь совершается у нас в России, служит лучшим доказательством этого.
   Ну, вот и всё, прощайте, напишите мне, убедительно ли вам показалось то, что я написал вам о непротивлении.
  
   Ответ на письмо Николая Алексеевича Муравьева, сотрудника многих охотничьих журналов, из Пучежа, Костромской губ., от 16 февраля, где он писал по поводу учения Толстого о непротивлении злу злом.
  
   Е. Е. Векиловой.
   (О переходе из православия в ислам)
   1909 г. Марта 13--16.
   Не могу не одобрить желания ваших сыновей содействовать просвещению татарского народа. Не могу судить о том, наґсколько при этом нужен переход в магометанство. Вообще должен сказать вам, что, не признавая государства, я считаю излишним и всякое формальное заявление кому бы то ни было о том, к какой человек принадлежит вере. И потому думаю, что если сыновья ваши и захотят усвоить магометанские взгляды, предпочтительно перед православными, то им не нужно бы и заявлять об этом, т. е. о своем переходе от одного вероисповеґдания в другое. Может быть, это необходимо, но я об этом судить не могу и поэтому ваши сыновья должны решить сами, заявлять или не заявлять им об этом предержащим властям.
   Что касается до самого предпочтения магометанства правоґславию и в особенности по тем благородным мотивам, которые выставляют ваши сыновья, я могу только всей душой сочувґствовать такому переходу. Как ни странно это сказать, для меня, ставящего выше всего христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, для меня не может быть никаґкого сомнения в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия. Так что если человеку поставлено только два выбора: держаться церковного православия или магометанства, то для всякого разумного чеґловека не может быть сомнения в выборе и всякий предпочтет маґгометанство с признанием одного догмата единого Бога и его проґрока, вместо того сложного и непонятного богословия -- троицы, искупления, таинств, богородицы, святых и их изображений и сложных богослужений. Оно и не могло быть иначе, т. е. не могло не быть того, чтобы магометанство, по отсутствию многих суґеверий, затемняющих сущность учения и вошедших в церковную веру, не стояло бы выше этой церковной веры уже по одному тому, что магометанство возникло на 600 лет позднее христианства.
   Всё на свете развивается, совершенствуется; как совершенстґвуется отдельный человек, так совершенствуется и всё человеґчество, и главная основа жизни всех людей -- их религиозное сознание. Совершенствование же религии состоит в ее упроґщении, уяснении, освобождении от всего того, что скрывает ее. Такое освобождение религиозной истины от того, что скрыґвает ее, совершалось с самых древнейших времен великими мыслителями человечества, сделавшимися основателями всех больших религий. Так, прежде всех других известных нам религий, такое новое, более высокое понимание религии дано было в книгах Веды в Индии, позднее в учениях Моисея, Будды, Конфуция, Лаотце, Христа, Магомета. Все эти основатели новых религий, освобождавшие религию от древнего грубого понимания ее и заменявшие его более глубоким, простым и разумным, были великие люди, но все-таки люди, и потому не могли выраґзить истину во всей ее ясности, глубине и чистоте от всяких прошлых заблуждений. Но если бы даже предположить, что люди эти не могли ошибаться, и всё, что они говорили, была несомненґная истина, то те ученики их, которые стояли много ниже их, не усвоив истину во всей ее глубине, естественно желая украсить ее, сделать ее обязательною для всех, извращали ее, прилагая к ней опять много ненужного и в особенности чудесного, из-за которого трудно было большинству людей видеть саму истину во всем ее значении. И такие извращения истины, чем дольше исповедовались религии, тем всё больше и больше нарастали на открытую основателями истину и затемняли ее. И потому в саґмых древних религиях больше всего чудесного и всякого рода суґеверий, скрывающих истину: более всего в самой древней, в браминской, уже меньше в еврейской, еще менее в буддийской, конґфуцианской, таосистской, еще менее в христианской, но уже меньґше всего в самой последней большой религии -- в магометанской.
   И потому магометанство находится в самых выгодных в этом отношении условиях. Ему стоит только откинуть всё неестеґственное, внешнее в своем вероучении и в основу поставить основное религиозно-нравственное учение Магомета, и оно естестґвенно сольется с основами всех больших религий и в особенґности с христианским учением, которое оно признает истиной.
   Пишу вам так длинно потому, что думаю, что вы сообщите мои мысли вашим сыновьям и что мысли эти могут им пригоґдиться в исполнении их прекрасного намерения. Содействовать очищению религии от всего того, что затемняет те великие истины, которые составляют их сущность, одна из лучших деятельностей, которую может избрать человек. И если ваши сыновья поставят себе эту деятельность целью своей жизни, то жизнь их будет полна и благотворна. [...]
  
   Ответ на письмо Елены Ефимовны Векиловой (сведений о ней не имеется) от 2 марта из Тифлиса, в котором она сообщала, что ее два сына, один -- студент Технологического института в Петербурге, другой -- юнкер Александровского военного училища в Москве, просят у нее разрешения перейти из православной веры в магометанскую веру. "Причина, побудившая их, -- писала она, -- не имеет жизненной подґкладки... а только одно желание прийти на помощь этому темному татарскому народу толкает их на этот шаг; а слиться с ним, войти в его среду им мешает религия". Просила совета Толстого.
  
   С. П. Дружкину.
   (О том, почему Толстой считает свою веру истинной)
   1909 г. Марта 20--23.
   Вы спрашиваете, почему я считаю свою веру истинною и исґтинным то направление жизни, которое я считаю должным.
   О вере скажу, что я всегда признавал и признаю веру, как доверие, самым шатким и недостаточным основанием для утґверждения истины, как для всех людей, так и для самого себя в особенности, и потому веры у меня никакой нет. Знаю же я истинность того направления, которое я считаю должным, потому, что это то единственное направление деятельности, при котором всякий человек чувствует себя свободным. Челоґвек находится всегда как бы между двумя непроницаемыми стенами, и для его деятельности открыт ему путь только один. И потому, стремясь к благу, человек неизбежно идет по этому единственному открытому ему пути. Путь же этот, по моему убеждению, совпадающему с учениями всех религиозно-филоґсофских мыслителей мира, состоит в увеличении своей духовной силы, освобождении от всего того, что мешает этому увеличению. Увеличение же это есть увеличение в себе любви, способности чувствовать удовлетворение от блага не своего личного, но всех других существ и преимущественно ближайших к себе -- люґдей, и потому деятельность, естественно направляемая на благо других людей, достигаемое работой над собою. Что этот путь истинный, доказывается тем, что он один всегда открыт челоґвеку и в нем одном человек свободен. Всякое же другое стремлеґние к предполагаемому благу, выражающееся в желании поґсредством насилия изменить жизнь других людей, есть попытка пробить одну из двух непроницаемых стен, окружающих путь человека, и неизбежно производит последствия прямо протиґвоположные благу. От этого-то я и говорю, что истинность этого пути познается опытом. Тот, кто испытает движение по этому пути (попытки же движения помимо этого пути, т. е. биться об ту или другую стену, показывают то же), естественно узнает, что только на этом пути он не встречает препятствий и -- мало того -- получает удовлетворение того желания блага, которое одно составляет цель движения жизни человеческой. [...]
  
   Ответ на письмо русского эмигранта Самуила Львовича Дружкина из Женевы от 12 марта, в котором Дружкнн писал о своем несогласии со взглядами Толстого, подкрепляя свои доводы цитатами из произведений Ф. Ницше; ставил Толстому ряд вопросов религиозного характера.
  
   С. К. Исполатовой.
   (О равноправии женщин)
   1909 г. Апреля 10.
   Совершенно согласен с вами в том, что вы выразили в начале вашего письма, а именно в том, что женщины могут содействоґвать установлению того строя жизни без принудительных законов, к которому стремится человечество нашего времени Я прочел ваш доклад и в начале его нашел ту же мне в высшей степени сочувственную мысль. Дальнейшее же всё -- откровенно скажу вам -- мне не понравилось, во-первых, потому, что это сравнение женщин с мужчинами и указание на неспраґведливость мужчин к женщинам такое избитое место, что не представляет уже никакого интереса. Во-вторых, самая точка зрения ваша мне кажется ложной. В том, что женщины лиґшены тех прав, которые имеют мужчины, и что это несправедґливо, не может быть никакого сомнения, но дело в том, что женщины могут достигнуть того истинно свободного положения, которое свойственно разумному человеку, никак не приобретеґнием прав, равных мужским, а совершенно другим путем.
   Все люди угнетенные и подавленные, как народы, так и класґсы (рабочие нашего времени), так и женщины могут освобоґдиться никак не стремлением достигнуть того положения, в каґком находятся угнетатели, а только тем, чтобы в своем сознаґнии и своей жизни стать выше их. Угнетенные народы, как поляки, индусы и многие другие, стремясь к освобождению, желают получить права своих поработителей; точно так же рабочие, в своем стремлении к освобождению, желают полуґчить права капиталистов-богачей; точно так же женщины идеаґлом своего освобождения ставят получение прав мужчины. Всё это показывает только то, что порабощенные стоят по своеґму мировоззрению не выше тех идеалов, которыми живут пораґботители. Они стоят даже ниже своих поработителей, не имея силы достигнуть этих идеалов и только завидуя своим порабоґтителям.
   И потому действительно освободиться могут все порабощенґные, в том числе и женщины, только тем. чтобы поставить себе идеалы выше идеалов поработителей. Так, в вопросе об освоґбождении женщин им нужны никак не права поступления в заведения, наследства, представительства и всякие другие, а нужґны идеалы не мужчины, а человека, в высшем смысле этого слова: идеал любви ко всем, идеал всегда при всех условиях достигаемый и ведущий не одних женщин, но и женщин и мужґчин к осуществлению той свободной жизни, основанной не на насилии, а на любви, к которой стремится человечество. И женґщины, именно женщины, как мне думается, легче мужчин могут и должны достигнуть этого идеала.
   Вы скажете: какие же для этого средства? Средства -- саґмые простые, но до такой степени не признаваемые людьми, что они кажутся им чем-то необыкновенным и трудным. Средства эти, первое, в том, чтобы не только не совершать насилий, в чем женщины повинны менее, чем мужчины, но и второе, в том, чтобы не участвовать в насилии, т. е. не пользоваться насколько возможно теми средствами, из которых главное -- богатство, которое дает насилие, и, наконец, третье, самое моґгущественное, которым владеют только женщины, это: неоґдобрение, несочувствие как делам насилия, так и людям, посґвятившим себя на служение насилию, как всякого рода праґвителям, судьям, а главное, военным, воздержание себя :от брака с такими людьми.
   Да, я истинно думаю, что именно женщины, менее виновные в насилии, менее привычные к нему, по своей натуре более склонные к кроткому, любовному перенесению обид от людей, что именно они-то и призваны самым могущественным образом содействовать установлению того нового строя жизни, к котоґрому стремится человечество. Но для того, чтобы достигнуть этого, женщинам, очевидно, надо стать выше мужчин в добродетели воздержания от роскоши и целомудренной жизни, стать гораздо выше того уровня, на котором стоит теперь большинство и мужчин и женщин. Только при этом условии женщины достигґнут той свободы, которой они ищут. А в том, что это возможно, убеждает меня то, что я имел и имею счастье знать таких женґщин. А если это возможно для некоторых, то почему же это было бы невозможно и для всех?
   Вот те мысли, которые вызвал во мне ваш доклад. Очень рад был бы знать, что вы соглашаетесь с ними.
  
   Стефания Карловна Исполатова (1862--1921) -- художница и либеральґная общественная деятельница, член совета московского отделения Росґсийской лиги равно правия женщин.
   В письме от 6 апреля сообщала Толстому, что посылает ему  12 за 1908 г. журнала "Союз женщин", где на стр. 12--16 был напеґчатан, ее доклад "Самосознание женщины как фактор обновления общеґственного строя", читанный ею 15 декабря 1908 г. на первом Всероссийском женском съезде. Разъясняя в письме некоторые мысли, выраженные в докладе, она просила Толстого написать об этом докладе хотя бы "коротґкое мнение".
  
   И. И. Алексееву.
   (О христианском студенческом союзе)
   1909 г. Апреля 13--17.
   Получил ваше письмо, но не получил еще книги, но думаю, что чтение книги или брошюры не изменит моего мнения о том предмете, о котором вы пишете. Я ничего не знал о существоґвании христианского студенческого союза и то, что такое больґшое количество: 150 000, как вы говорите, студентов разных стран примыкает к этому обществу, и то, что это студенты, извините меня, нисколько не содействует моему желанию поверить, что то, что составляет главный догмат этого общества, есть истина. Такое большое количество молодых людей, примкнувґших, опять извините меня, к такому противному здравому смыслу и даже нравственности догмату, -- так как божественґность Христа неизбежно включает в себя и понятие искуплеґния, -- не только не убеждает меня в разумности этой веры, но показывает мне совсем другое -- показывает мне ту страшную, выґтекающую из отсутствия серьезных религиозных убеждений расґтерянность молодых поколений нашего времени, растерянность, делающую возможным принятие противного здравому смыслу и нравственности догмата божественности Христа и связанного с ним искупления. Причина возможности такого странного, повальґного заблуждения лежит не только в растерянности, вытекающей из отсутствия в нашем обществе разумных религиозных вероваґний, но еще и в том, что я иначе не могу назвать, как научным невежеством, т. е. знанием очень многих ненужных предметов, но незнанием тех религиозно-нравственных основ, которыми жили миллиарды и живут в наше время миллионы людей разных народов. Для маленькой иллюстрации того, что я разумею под этим научным невежеством, приведу хоть следующий пример. Не далее как вчера мне понадобилось справиться об отноґсительном распространении религий в Китае. Я взял энциклоґпедический лексикон Брокгауза и Эфрона и в статье под заґглавием "Китай" нашел следующее распределение его содерґжания: "География; история общая; история сношении Китая с Европой; язык и литература; китайское искусство; китайґская музыка", всё, только не религия, которая, очевидно, счиґтается учеными составителями лексикона предметом неважґным, пережитым уже человечеством нашего времени. Вот от этого-то отношения так называемых образованных людей наґшего мира к самым важным вопросам знания и происходит то, что, не зная великих религий мира: буддизма, конфуцианства, таосизма, браминизма и смело считая их за грубые суеверия, люди нашего времени позволяют себе говорить серьезно о веґровании в божественность Христа и о всем том, что вытекает из этого удивительного утверждения. Думаю, что если бы те 150 000 молодых людей, которые составляют это общество, имеґли хотя смутное понятие о религиозно-нравственных учениях буддизма, таосизма, конфуцианства, браминизма и даже магометанства, в их истинном значении, если бы знали Эпиктета, Марка Аврелия, Сократа и в особенности если бы знали евангелие и христианских религиозных писателей, от Франциска Ассизского и до Руссо, Канта, Амиеля, Чаннинга, Эмерсона и др., они бы не только не радовались тому, что набралось 150 000 таких странґных молодых людей, которые в наше время верят в божественґность Христа и искупление его смертью грехов людей, но всей душой соболезновали бы этим несчастным, заблудшим людям. Нет, "Христианский студенческий союз" интересует меня только с той точки зрения, что еще более утверждает меня в мысли о том, как необходимо в нашем обществе ясно религиозґное понимание, основанное не на доверии, а на полном соответґствии требованиям духовной природы человека.
  
   Иван Иванович Алексеев (р. 1886) -- в то время студент Высшего имґператорского технического училища в Москве, позднее -- инженер, член президиума Научно-педагогического института краеведения в Ногинске, Московской обл. (1933 г.); автор ряда статей по краеведению.
   В письме от 9 апреля писал о деятельности Всемирного христианского студенческого союза, "центральным пунктом" программы которого, по словам Алексеева, является "божество Иисуса", и просил Толстого сообґщить "об этом движении свое мнение".
  
   Неизвестному (Николаю).
   (О довольстве и недовольстве внешними условиями)
   1909 г. Апреля 30.
   В ответ на ваше письмо, любезный Николай, скажу вам слеґдующее:
   Людей можно разделить на два сорта. Одни всегда более или менее недовольны внешними условиями и стараются изменить их, улучшить (улучшению этому никогда не бывает конца), но не недовольны своим душевным состоянием и не заботятся об изменении его (т. е. улучшении). Другие же люди, напротив, всегда довольны, или, по крайней мере, стараются быть доґвольны теми внешними условиями, в которых находятся, и всегда недовольны своим внутренним душевным состоянием, стараются изменить, улучшить его. Первый род людей всегда бывают несчастны, как это и не может быть иначе, потому что внешние условия не во власти людей; во власти людей только внутреннее совершенствование. Второй же род людей, напроґтив, не может быть несчастлив, потому что знают, что внешние условия не в их власти, изменения же внутренних условии, самосовершенствование всегда во власти каждого. И в этом саґмосовершенствовании главный смысл и благо человеческой жизни.
   Вот общий мой ответ на те вопросы, которые вы делаете. Вы сумеете вывести из этого общего ответа и ответы на частные ваши вопросы.
   Желающий вам всего лучшего
  
   Ответ на письмо неизвестного, который сообщал Толстому о своем намерении заняться земледельческим трудом и о связанных с этим затруднениях и спрашивал совета Толстого.
  
   С. П. Захарову.
   (О нравственных требованиях и семейной жизни)
   1909 г. Мая 2.
   То, что вы пишете о семейной жизни, совершенно справедґливо. Горе в том, что все мы, вступая в семейную жизнь, соґвершенно не думаем о тех условиях, в которые она нас поставит, если мы люди нравственные, т. е. считаем обязательными для себя нравственные требования, хотя бы исполнение их не только расходилось с нашими выгодами, но было бы для нас неприятно и даже очень тяжело. Поэтому нравственные люди, к которым, судя по вашему письму, причисляю вас, и видят всю тяжесть семейной жизни и находятся, как вы теперь, в коґлебании относительно того, продолжать ли исполнять нравственґные требования по отношению семьи, или освободить себя от них. Но такой выбор, как вы его ставите: одно из двух -- заняґтие, не совсем согласное с нравственными требованиями, поґложим торговля, служба, для поддержания семьи, или освобоґждение себя от этих условий и предоставление семьи, рассчиґтывавшей на вашу поддержку, заброшенности и нищете -- такая постановка вопроса неправильна. Чистых условий жизни, в которых нравственный человек не делал бы отклонений от своих нравственных требований, никогда и нигде не бывает. Вопрос всегда только в том, какими требованиями и во имя каких жертвовать. Думаю, что если бы человеку было предлоґжено сделаться убийцей для того, чтобы поддерживать матеґриальное положение своей семьи, и он отказался бы от этого, он сделал бы хорошо, но думаю, что если бы человек для подґдержания своей семьи должен бы был служить конторщиком в банке или что-нибудь подобное и он отказался бы от этих заґнятий, потому что они не согласны с его нравственными требоґваниями, и не только оставил бы семью в нищете, но и вызвал бы в ней раздражение и недоброе к себе чувство, то он сделал бы дурно. Впрочем, выбор в этих случаях всегда зависит от ясности сознания обязательности нравственных требований, и потому главное, для того чтобы вопросы эти разрешились правильно, это то, чтобы развивать в себе, насколько возможно, чувствительность к нравственным требованиям.
   Позволю себе советовать вам это и думаю, что чем больше вы буґдете переносить цель жизни из интересов внешних в единственґную цель и благо жизни -- в внутреннее, духовное совершенґствование, тем лучше будет жизнь во всех отношениях и тем легче будут разрешаться все возникающие вопросы.[...]
  
   Ответ на письмо рабочего-ремесленника Степана Павловича Захарова из Кузнецка, Саратовской губ., от 20 апреля, который спрашивал Толґстого, как примирить желание жить согласно со своими убеждениями с неґобходимостью для поддержания жизни семьи иногда отдаваться занятиям, которые противны его совести.
  
   К. Колесникову.
   (Об оставлении семьи ради учения Христа)
   1909 г. Мая 8.
   Получил ваше письмо и постараюсь ответить на ваши воґпросы.
   Учение Христа, т. е. истинное учение о жизни, как я понимаю его, не предписывает никаких внешних правил, ни того, чтобы оставить семью, ни того, чтобы не оставлять ее, а только укаґзывает человеку путь к истинному благу. Путь этот состоит во всё большем и большем увеличении в себе любви к Богу, т. е. к совершенству, и к людям -- братьям (можно прибавить -- и ко всему живому). О том же, как проявится это увеличение любви в каждом отдельном, особенном от всех и по душевным свойствам и по положению, человеке, учение Христа ничего не говорит и не может говорить, так как в каждом отдельном человеке, поставившем целью своей жизни это увеличение любви, оно проявится различно, сообразно с его положением.
   И потому мне кажется, что вы ошибаетесь, ставя вопрос так, как будто у вас и у всякого человека, познавшего истинность учения Христа, есть только два выхода из того, всегда противґного христианскому учению, положения, в котором находится всякий, в особенности семейный человек: или бросить семью, т. е. поступить с нею совершенно противно любви, или бросить христианское учение, как неисполнимое, и продолжать жить прежней жизнью, не изменяя ее соответственно этому учению.
   Все люди нашего времени -- да и всегда -- жили и живут жизнью совершенно противной учению Христа. В нашем мире жизнь наша особенно несогласна с христианским учением, так как учение это извращено и скрыто, и под именем христианґства распространяется и внушается с детских лет учение жизни, совершенно противное христианству. И потому в нашем мире понимание христианства в его истинном значении застает всяґкого человека в сложных, запутанных условиях, из которых он, во имя любви, никак не может выйти внешним изменением своей жизни. Одно может и должен делать всякий человек, желающий жить по закону Христа, это то, чтобы, не изменяя внешних условий своей жизни, изменять свое внутреннее соґстояние, стараться увеличивать в себе любовь, а для этой цели освобождать себя от всех тех соблазнов, слабостей пороков, в которых застает себя человек, живший мирской жизнью и желающий жить христианской. И каждый человек, если только будет искренен, найдет для такой работы над собою много и очень много матерьяла. А как только он займется этой работой, то, по мере успеха в ней, будет чувствовать всё большее и больґшее удовлетворение, спокойствие и радость. И мало того: эта же самая внутренняя работа неизбежно приведет человека и к внешнему изменению своей жизни, т. е. к условиям, более согласным с религиозно-нравственными требованиями.
   Вот всё, что имею сказать вам на ваш вопрос.
   Вы ошибаетесь, говоря, что я ставлю себя образцом того, как надо жить по-христиански. Это неверно, я никогда не стаґвил себя образцом. Если бы я вздумал ставить свою жизнь образцом, то я поставил бы, как образец того, как не надо жить христианину.
   Высшего совершенства жизни мы никогда не достигнем, но это не показывает того, что надо отвернуться от этого соверґшенства, а напротив, то, что надо всегда держать его перед собой и в каком бы мы ни были положении, стараться, сколько можем, приближаться к нему. А приближение это, если полаґгать его в увеличении любви, всегда возможно.
  
   Ответ на письмо Константина Колесникова (сведений о нем не имеется) из Саратова от 23 апреля, который писал о невозможности в современных условиях жить по учению Христа, в особенности для тех, кто имеет семью. "Вы образцом ставите себя, -- указывал он, -- но Вы сумели обеспечить свою семью. Что Ваша семья творит зло -- это вне всякого сомнения... потому что она охраняется теми же законами, которых не надо христианам".
  
   С. А. Толстой. Черновое
   (Об отношениях с женой)
   1909 г. Мая 13.
   Письмо это отдадут тебе, когда меня уже не будет. Пишу тебе из-за гроба потому что с тем, чтобы сказать тебе, что для твоего блага столько раз, столько лет хотел и не мог, не умел сказать тебе, пока был жив. Знаю, что если бы я был лучше, добрее, я бы при жизни сумел сказать так, чтобы ты выслушала меня, но я не умел, не мог. Прости меня за это, прости и за всё то, в чем я перед тобой был виноват во всё время нашей жизни и в особенности в первое время. Тебе мне прощать нечего, ты была какою тебя мать родила, верною, доброю женой и прекрасной хорошей матерью. Но именно потому, что ты была такою, какой тебя мать родила, и оставалась такою и не хотела изменяться, не хотела работать над собой, идти вперед к добру, к истине, а напротив, с каким-то упорством оставалась держалась всего самого дурного, противного всему тому, что для меня было дорого, ты много сделала и делаешь дурного другим людям и сама всё больше и больше опускалась и дошла до того жалкого положения, в котором ты теперь.
  
   К этому письму относятся следующие строки из Дневника Толстого от 13 мая 1909 г.: "За завтраком Соня была ужасна. Оказывается, читала "Дьявол", и в ней поднялись старые дрожжи, и мне было очень тяжело. Ушел в сад. Начал писать письмо ей то, чтобы ожидать после смерти, но не дописал, бросил, главное, оттого, что, спросив себя: зачем? сознал, что не перед Богом для любви".
   "Дьявол" -- повесть Толстого, написанная в 1889 г. и в то время еще не напечатанная.
  
   Джону Севитту.
   (О религиозном воспитании)
   1909 г. Мая 15--25.
   Получил ваше письмо и был рад найти в нем совершенно согласные с моими взглядами мысли о том, что в детском возґрасте как посещение церкви, так и чтение библии не оказывает желательного воспитательного влияния, а что между тем, кроме самого действительного воздействия на детей личных примеров родителей и окружающих, необходимо детям прямое религиозное воспитание.
   Мое религиозное понимание жизни, из которого вытекает и мое мнение о том, каким должно быть религиозное воспитание, такое.
   Бога, духовное начало жизни, мы знаем только потому, что знаем его в себе и в других людях. И потому действительное богопочитание возможно только в почитании Бога в себе и в других людях. Почитание Бога в себе состоит в представлении себе и держании перед собой образа высшего совершенства добра и в стремлении к наибольшему в своей жизни приближеґнию к этому совершенству. Почитание же Бога в людях состоит в признании в каждом человеке того же Бога, какого мы созґнаем в себе, и потому в стремлении к соединению с каждым человеком; соединение же это может совершаться только люґбовью.
   Полагая в таком богопочитании сущность всякой религии, я думаю, что такое богопочитание можно и должно внушать и детям. Я думаю, и по опыту знаю, что дети легко понимают и охотно принимают такое учение, особенно если в этом одном заключается всё учение о богопочитании.
   Внушать детям это богопочитание, я думаю, что можно так: Все мы знаем, сказал бы я детям, что надо никого не обиґжать, не бранить, не осуждать, со всеми быть добрым, всем желать добра, всех любить, и что, если жить так, то хорошо будет и другим и самому себе, а мы все-таки часто и осуждаем, и браним, и обижаем, и только себе желаем добра, и любим только себя или тех, кто нас любит, и когда мы живем так, бывает нехорошо и другим людям, нехорошо бывает и нам.
   Отчего это?
   Бывает это оттого, что живет каждый из нас и душою и телом. Душа ничего не хочет для себя одной, а всем, всему на свете хочет добра, всех любит, а тело наше хочет всего хорошего только себе одному и себя одного только и любит. И потому, чем больше живешь для души и чем меньше для тела, тем лучше жить и другим людям и самому себе.
   Как же сделать, чтобы жить больше для души и меньше для тела? Для того чтобы жить больше для души, а меньше для тела, надо, первое, понимать, что душа это дух божий в челоґвеке, один и тот же во всех людях и, второе, приучаться к тому, чтобы делать то, чего хочет душа, а не то, чего хочет тело.
   Для того чтобы ясно понимать то, что наша душа это дух божий в человеке, хорошо слушать, повторять или читать поучения мудрых и святых людей о том, что такое Бог и как он живет в людях. Для того же чтобы приучаться делать то, чего хочет душа, а не то, чего хочет тело, хорошо в конце кажґдого дня вспоминать всё то, в чем поступил не так, как того требовала душа, а так, как того хотело тело; в начале же следующего дня готовиться к тому, чтобы не повторить тех же ошибок.
   Так бы я сказал детям о богопочитании в себе. О богопочитании же в людях я сказал бы детям так:
   Помните всегда, что в каждом человеке живет тот же Бог, какой живет и в вас, и потому, когда сходитесь с человеком, кто бы он ни был, не забывайте, что выше и важнее того, что есть в этом человеке, ничего нет на свете. И потому, как бы ни были худы дела человека, самого человека, кто бы он ни был, надо почитать, как Бога, и любить, как самого себя, и потому делать для него то, чего он сам себе желал бы, если бы был на его месте.
   Вот в кратких словах мой ответ на ваш вопрос о том, каким может быть религиозное воспитание детей Рад буду, если эти мои мысли пригодятся вам.
  
   А. Я. Табакову.
   (Ответы на вопросы о священном писании)
   1909 г. Июня 6.
   Рад ответить на ваши вопросы: это вопросы самые важные и, не имея на них ясного ответа, нельзя спокойно и хорошо жить на свете.
   Прежде чем ответить отдельно на каждый вопрос, скажу вам вообще о том, что хорошо помнить, что то, что называется свяґщенным писанием, есть дело рук человеческих, и потому в том, что называется священным писанием, есть много очень великого, важного, нужного для понимания жизни и руководства в ней, но есть и много, даже очень, очень много совершенно глупого, бессмысленного и только путающего людей и затемняющего то хорошее и нужное, что есть в этих книгах. Для того чтобы вам яснее была эта моя мысль, посылаю вам книгу Сендерланда "Библия".
   Теперь отвечаю на ваши вопросы.
   Первый: "Кто был Христос, Бог или человек, как и все?" -- Христос, по моему мнению, был великий мудрец и святой человек, но никак не Бог, а был таким же великим учителем, каким были в других странах: Кришна в Индии, Будда в Индии и Китае, Конфуций и Лаотзе в Китае. То же, что сделано со Христом в нашей вере, т. е. что человека стали считать Богом, делали точно так же и в других верах с их основателями. Так что на ваш вопрос, Бог ли Христос или нет, я отвечаю, что нет; но так как я думаю, что в каждом из нас живет Бог и от каждого из нас зависит больше или меньше проявить его, то я полагаю, что Христос проявил в высшей степени того Бога, какой жил в нем. И потому не в чудесном, а в обыкновенном смысле можно называть Христа сыном Бога.
   На второй ваш вопрос: "Будет ли суд по окончании мира всем человекам?" -- отвечаю также отрицательно. Про то, что будет после смерти, мы вообще ничего знать не можем. Думаю же, что суда не будет в особенности потому, что суд этот соверґшается теперь же, в этой жизни, т. е. в этой жизни истинно хорошо только тому, что исполняет закон и волю Бога. Если и кажется нам, что здоровый и роскошествующий человек счастлив, а нищий и больной несчастлив, то кажется нам это только потому, что мы не знаем того, что делается в душе и того и друґгого. Каждому из нас стоит только перенести свою жизнь из желаний телесных в желание духовного совершенствования, приближения к Богу, как мы тотчас же узнаем, что истинное благо не зависит от того, что человек богат или беден, здоров или болен, а только от того, насколько больше он приблиґжается к Богу, и что истинное благо в том, чтобы жить в Боге, и что этого блага никто у человека отнять не может. В этом я полагаю тот суд, который совершается в этой жизни, почему и думаю, что никакого другого суда не может быть и не нужно.
   Третий вопрос: "Будет ли ад, горящий огнем и палящий людей за грехи их?" На этот вопрос считаю ненужным отвечать, поґтому что человек, читающий евангелие, в особенности первое послание Иоанна, и понявший то, что Бог есть любовь, никак не может предполагать, что Бог может мучить людей в аду каґким-то огнем и пламенем. Если бы не было других причин сомнеґваться в истинности церковной веры, одно уже это предполоґжение о Боге казнящем и о мучениях в аду, ясно показывает то, что люди, исповедующие церковную веру, не понимают сущности христианского учения.
   Четвертый вопрос: "Будет ли царствие небесное, т. е. там вверху на небе, с насажденными деревами, вечно блестящее солнце, где нет ночи и кругом высокие стены, двенадцать ворот и т. д.".
   Слова эти извлечены вами из той книги Откровения Иоанна, которую не следует никому читать, а если читать, то только для забавы, так как это есть набор самых непонятных и ненужґных описаний чего-то такого, чего нигде не может и не могло быть. [...]
  
   Е. Кальварскому.
   (О самоубийстве смертельно больного)
   1909 г. Июня 7.
   Очень сочувствую вашему положению, но, как ни странно вам это покажется, сочувствую более вашему духовно болезґненному состоянию, чем телесному. Вопрос, который вы ставите и решение которого подтверждается авторитетами ученых, возґможен, по моему мнению, только для людей, во внутреннем мире которых духовная болезнь уже совершила свое губительное действие. Все вопросы жизни каждого человека и людей вообще и в особенности решаются никак не соображениями о могущих быть последствиях от тех или других поступков, а только той самой "крайне опасной функцией мозга", о которой так пораґзительно, самоуверенно и невежественно рассуждает цитируеґмый вами Геккель. То, что вопросы эти не могут решаться доґводами "чистого разума", т. е. предвидением событий будущего, очевидно и несомненно уже потому, что никакие усилия разума не могут предвидеть того простого и всем понятного, могущего произойти всякую минуту явления, разрушающего всякого рода разумные соображения, что человек не доживет до следующего часа. Понимают или не понимают этого люди, рассуждая о поґследствиях поступков, определяемых разумом, жизнь человеґческая совершается вне времени, в момент настоящего, т. е. в безвременной точке соприкосновения прошедшего с будущим, и каждому человеку от рождения его и до смерти предстоит во всякий из этих безвременных моментов делать выбор того или иного поступка. А так как в этом выборе человек никак не может руководствоваться разумом, т. е. рассуждениями о будущих последствиях поступка, то он невольно поставлен в необходиґмость руководиться в самой важной деятельности жизни не деятельностью разума, а той "опасной функцией мозга", котоґрая всегда всеми разумными и мудрыми людьми мира назыґвалась духовным началом жизни и проявлялась и проявляется любовью. Хоть выбор поступка и зависит отчасти от предшестґвующих выводов разума, выводы-то разума, те или иные, проґизошли опять-таки не от разума, а от духовного начала, котоґрое заставило разум избрать тот, а не иной предмет для обдуґмывания.
   И потому я еще понимаю буйное сумасшествие, проявляюґщееся в моментальном отчаянии и озлоблении, приводящее человека к самоубийству, но спокойное, самоуверенное и обґставленное мнимо научными, философскими рассуждениями сумасшествие, не только разрешающее, но как бы проповедуюґщее самоубийство и убийство других, как это явствует из выґписки Геккеля, для меня не только возмутительно и удивиґтельно, но в высшей степени отвратительно.
   Пожалуйста, простите меня, если это мое письмо будет вам неприятно, и верьте, что руководим я был в писании этого письма самыми добрыми чувствами к вам. Я желал бы, чтобы и вы имели ко мне таковые.
  
   Ефим Кальварский (р. 1880) -- либеральный публицист, сотрудник-газет "Наша жизнь", "Товарищ" и др.
   В письме от 12 июня нов. ст. из Германии писал Толстому о своей болезни (чахотке) и невозможности, ввиду отсутствия средств, лечиться и спрашивал Толстого, может ли он "самоизбавиться от зла", то есть поконґчить жизнь самоубийством, чтобы освободить своих семейных от забот о нем и расходов на него.
  
   Эрнст Геккель (1834--1919), немецкий естествоиспытатель, дарвинисту в общественно-политической области был реакционером. Кальварский в письме цитировал мысли Геккеля: "Чувство, хоть и весьма достойное любви, но в то же время и крайне опасная функция мозга; в столь важных этических вопросах оно никогда не должно играть решающей роли и переґвешивать доводы чистого разума". "Какую огромную сумму страданий, бездну скорби и забот представляют неизлечимые больные для их семей и родных и как много потерь и мук устранилось бы, если бы решились, наконец, люди избавиться посредством морфия".
  
   Неизвестному.
   (Об отказе от разума)
   1909 г. Июня 12.
   Совершенно согласен с вами, что тот разум, теорию которого вы излагаете в плюсах и минусах и в том, чтобы познаваемое как-то становилось частью познающего, и т. п., очень нежелаґтелен, и чем скорее кто откажется от такого разума, тем будет лучше. Вы же, советуя мне через Христа отказаться от разума сами не отказываетесь от этого самого разума и им-то и хотите убедить меня в том, что я должен отказаться от разума.
   Вы говорите, что Христос говорит мне, чтобы я отказался от разума. Но, сколько я знаю, Христос никогда не говорил этого, это говорите вы. Если же бы и было доказано, что Христос говоґрил это, то, высоко ценя высказанные им великие истины, я все-таки очень пожалел бы о том, что он говорил такие глупости.
   Вы сожалеете обо мне, как и многие мои обратители. Могу ответить на ваше соболезнование тем же. Когда я вижу безграґмотную старушку, идущую к батюшке Сергию и рассказываюґщую об его, батюшки, чудесах и о своих грехах, которые она идет отмаливать через него, я искренно умиляюсь; но когда я читаю, хитроумную софистику человека, который защищает une cause perdue,1 как он сам это очень хорошо знает, и делает это для какой-то ему одному известной цели, не для своей души, как делает это баба, мне истинно жалко такого человека.
  
   1 проигранное дело
  
  
   Ф. А. Абрамову.
   (Об общинах)
   1909 г. Июля 16.
   [...]Мое мнение об устройстве всякой общины такое, что, как бы хороша и справедлива ни была сама по себе мысль, положенная в основу общины, самое устройство: установление правил для общины -- дело не только бесполезное, но вредное. Устраивать жизнь людей может только Бог; мы же можем устраивать кажґдый только свою жизнь. Соединяются же люди не по каким-либо внешним правилам, а только по тому, насколько приближаются к Богу. Чем люди ближе к Богу, тем они ближе между собою. И потому дело всякого человека -- все силы употребить па приґближение к Богу, и только такое приближение к Богу соединяет людей между собою. То, что это так, видно уже из одного того, что никто не имеет власти над другим, а над собой вполне влаґстен. Соединить людей какими-либо правилами, законами, как это делают правительства и церкви, никак нельзя, потому что каждый человек по-настоящему верит только тому, что он сам себе выработал, а если и подчиняется правилам, которые дают ему другие, то всегда не вполне, а в душе или противится, или лицемерит.
   Так что мое мнение то, что всем нам надо каждому сколько есть сил стараться приблизиться к Богу, а Бог уже устроит свои общины, может быть, из людей на разных концах света и не знающих ни языка, ни личностей друг друга, и устроит эти свои общины, как он сам знает. Нам же надо делать только свое дело: исполнять его волю. А волю его мы все знаем: она в том, чтобы мы любили друг друга.
   Так я думаю об устройстве вашей общины, да и всяких устройґствах людских.
  
   В письме от 22 июня, в ответ на которое Толстой написал статью "О науке", Абрамов сообщил, что им организована "Община свободных христиан". Спрашивал мнение Толстого об общинах.
  
   Н. Моргенштерну.
   (О духовности блага)
   1909 г. Июля 22.
   Вы говорите, что существо человека слагается из духовного и телесного начала. И это совершенно справедливо, но не спраґведливо то ваше предположение, что благо предназначено и духовному и телесному началу. Несправедливо это по одному тому, что телесное начало не только не может получить блага, но по самому свойству своему обречено на то, что для тела не может не быть злом: болезни, страдания, старость, смерть. Так что ваше предположение о том, что оба начала одинаково должны быть удовлетворяемы в своем стремлении к счастью, совершенно произвольно и несправедливо. Благо свойственно только дуґховному началу и состоит не в чем ином, как в всё большем и большем освобождении от тела, обреченного на зло, которое одно препятствует достижению блага духовного начала.
  
   Ответ на письмо Николая Моргенштерна, ученика Севастопольской гимназии, от 18 июля 1909 г. с рассуждениями о природе челоґвека и просьбой к Толстому помочь в разрешении его сомнений.
  
   И. Иванову.
   (О религиозных вопросах)
   1909 г. Августа 4.
   Получил от вашего племянника ваше письмо к нему, в котоґром вы пишете обо мне и о вере, и так как я вижу, что вы челоґвек умный и духовный, то мне захотелось написать вам обо всем том, о чем пишете в письме к племяннику.
   Во-первых, вы пишете о том, что я как будто указываю на то, что православные неверно поняли учение Иисуса. Я думаю, что православные не только не так, как надо, поняли учение Иисуса -- понимать его нечего: оно всё в любви к Богу и ближґнему, -- но прямо нарочно извратили его так, чтобы можно было его соединить с царской властью, с роскошью богачей, с казнями, войнами. Так что дорого в христианстве то, чему учил сам Иисус, а не то, что на него наклепали (посылаю об этом книгу).
   Второе, вы пишете, что учение Иисуса да и всех учителей истины было в том, чтобы люди жили в любви со всеми, но что, сколько ни учили и ни учат этому, нельзя заставить людей быть кроткими, и людей за семь тысяч лет учат этому, а они всё враґждуют, ненавидят и убивают друг друга.
   На это я скажу то, что за 7 тысяч лет уже во многом и во многом любовь заменила ненависть и всё больше и больше заменяет. Нам всё хочется поскорее, а у Бога времени много. Царство божие придет не вдруг, а приходит понемногу и придет не само собой, а только нашими усилиями. Даже так скажу, что в этом нашем усилии, в усилии каждого из нас к тому, чтобы приблизилось царство божие, в этом усилии вся настоящая и жизнь всякого человека. Только одно это важно в жизни и каждого человека и всех людей вместе. Все остальные дела, кроме этого, все -- пустяки, и цена им грош.
   В пример того, что люди недобры друг к другу, вы привоґдите то, что, мол, православные не любят толстовцев, а толстовцы не любят православных. В этом вы, я думаю, ошибаетесь, во-первых, в том, что признаете каких-то толстовцев. Что же до меня касается, то хотя я и сам Толстой, но к православным никакого дурного чувства не имею и, скорее, люблю. Так бываґет, что дружески переписываюсь и видаюсь с духовными лицами, и сейчас со мной живет сестра монахиня, и мы очень любим друг друга. Никакие разные веры не могут помешать настоящей любви, потому что я думаю, что из всех вер одна вера настояґщая, это вера в любовь, как сказано в 1-м послании Иоанна: "Имя твое есть любовь, Бог есть любовь. Пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем. Бога никто не видит нигде, но если мы любим друг друга, то он пребывает в нас, и любовь его в нас совершилась. Если кто говорит: я люблю Бога, но брата своего ненавижу, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может он любить Бога, которого не видит. Братья, будем любить друг друга, любовь от Бога, и любящий каждый от Бога и знает Бога, потому что Бог есть любовь".
   И потому на ваш вопрос: как войти в духовное царство?-- я отвечаю тем, что войти в него можно только любовью, тем, чтобы стараться любить всех людей и жизнь свою полагать в том, чтобы увеличивать в себе любовь. Главная ошибка и грех православных в том, что они, вместо того чтобы держаться тольґко одной-единственной заповеди любви, как и сказал Христос (Луки 6, 31): "И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними", наставили заповеди на заповеди, таинства на таинства, обряды на обряды, молитвы на молитвы. Так что одна главная заповедь затерялась между всеми этими выдумками, и люди стали верить во многое лишнее, а перестали верить в главное. А когда бы держались люди одной заповеди любви так же твердо, как они держатся теперь всяких обрядов, постов, молитв, то и жизнь бы наша была другая, да и заботы у нас не было бы о том, что будет после смерти.
   Вы пишете, что все люди боятся смерти. А я думаю, что боґяться смерти могут только люди неразумные, либо православґные, либо неверующие, те, которые считают себя учеными.
   В человеке живет дух божий, только этим духом и жив челоґвек. Дух этот в человеке проявляется любовью. Если человек в любви, то он в Боге, и Бог в нем. А если человек в Боге, и Бог в нем, то какая для него смерть? Смерть, это только то, что приехал туда, куда всё время шел и откуда выехал. Что же может быть худого или страшного в смерти?
   Еще вы пишете, что люди неученые, когда молятся по-своему, может быть и не так, как мы бы считали хорошим, то молитва их все-таки доходит до Бога. Я тоже так думаю. Если человек молится от всей души, то как бы он ни молился, молитва его дойґдет до Бога. Ей нельзя не дойти до Бога, потому что Бог в душе каждого человека. Нехорошо только то бывает, когда люди чуют, что их молитва несогласна с их разумом, а они все-таки молятся так же, как все, только из-за того, чтобы не расходиться с людьми и чтобы люди не смеялись и не обижала их. Вы пишете, что вас осуждают и называют богоотступником. Этому нельзя печаґлиться, потому что если ищешь Бога и приближаешься к нему, то дорого то, чтобы с ним быть в единстве, а что люди за это осудят -- в этом не то, что нет ничего худого, а сеть только одно хорошее.
   Хоть нам и не подобает равняться с Христом, а все-таки помнить можно, что его не то что осуждали, а и распяли за то, что он не верил так, как все.
   Вот и всё, что я хотел вам сказать. Может быть, что-нибудь из того, что написал, и пригодится вам, а также найдете что-либо в книгах, какие посылаю вам.
   Желаю вам того, что дороже всего на свете: веры в того Бога, который живет в нас и которого мы познаем и соединяемся с ним, когда исполняем его закон любви к нему, к совершенству добра, и к ближнему -- ко всем людям без различия.
  
   При письме от 28 июля 1909 г. Дмитрий Александров прислал из Пеґтербурга адресованное ему письмо (малограмотное) его дяди, И. Иванова, крестьянина Новгородской губернии, с просьбой ответить на него. Содерґжание письма понятно по ответу Толстого.
  
   Д. П. Павлову.
   (Об отказе от военной службы)
   1909 г. Августа 27.
   Спасибо, милый Дмитрий, за ваше письмо -- одна из лучших радостей жизни сознавать через единение с другими людьми свое единение с Богом -- и за присылку письма Александра. И радуюсь и боюсь за него. Стараюсь перенестись в его душу и, перенесясь в него, испытываю это чувство радости, восторга и страха за свою слабость. Слабость не в том, чтобы отречься от истины, а в том, чтобы страдать от недоумения перед слепотой людей, иногда даже от недоброго чувства к ним, временами заглушающего то сознание своей жизни в любви, которым, я знаю, что он живет теперь. Знаю, что, когда человек дожил до этого сознания, нет уже хода назад, но бывают времена затемнения этого сознания голосом плоти, и тогда бывает тяжело. И вот этого-то я боюсь за него. Утешает меня то, что он уже прошел, и с свойственной ему энергией, тот обман негодования, гнева, борьбы, который опасен для людей, находящихся в его положении. И потому надеюсь, что на всё, что будут предпринимать против него люди, он будет отвечать, или, скорее, даст отвечать через себя Богу, который говорит в нас только одним голосом любви ко всем и в особенности к заблуждающимся, страдающим духовно.
   Если можно иметь сообщение с ним, передайте ему мою любовь и благодарность мою и всех людей, живущих тем же, чем и он, за его помощь нам. Спросите его тоже -- не могу ли чем служить ему вещественно. [...]
  
   Дмитрий Павлович Павлов (р. 1885) -- агроном. В 1909 г. жил и Коґстроме, служил в земстве. 17 июля 1909 г. с рекомендательным письмом В. А. Молочникова был в Ясной Поляне.
   Ответ на письмо Д. П. Павлова от 23 августа 1909 г. с изґвестиями об А. Н. Соловьеве, отказавшегося от военной службы (Павлов и Соловьев были товарищами по сельскохозяйственной школе). Павлов приложил письмо к нему Соловьева.
  
   М. М. Дондуковой-Корсаковой.
   (Об отпадении Толстого от православия)
   1909 г. Августа 31 -- сентября 1
   Милая и близкая мне по духу, а потому искренно любимая сестра Мария Михайловна, прочел ваше письмо сестре и был тронут вашим добрым чувством ко мне. Но, простите меня, милая Мария Михайловна, меня огорчило в нем то, что противно моему духу и жизни вашей и что дороже всего на свете как для меня, так и для вас, и именно, разумеется, невольное с вашей стороны, но все-таки больное мне нарушение любви. Из письма вашего видно, как из многих писем, которые я получаю от добрых, религиозных, православных лиц, сожаление о том заблуждении, незнании истины, в котором я нахожусь. Вот это-то мне и больно. Ведь то, во что человек верит, чем живет, как вы это хорошо знаете, для него дороже всего, дороже маґтери, жены, детей, дороже самого себя. И вот люди, веруя иначе, чем тот, к которому они обращаются, прямо говорят или дают ему чувствовать то, что он -- во лжи, а они -- в истине. Ведь больнее этого нельзя делать оскорбления. Скажу хоть про себя по отношению к православию. Я был легкомысґленным, дрянным, ни во что не верующим человеком. Пришло время, когда я почувствовал неизбежно необходимость веры, и я принял ту веру православия, в которой родился и был восґпитан, принял ее всем сердцем, всеми силами души, всячески старался утвердить себя в ней, исполнял все ее требования, изучал ее. Но, увы, всегда находя ответ на все мои вопросы души в учении Христа, я не находил их в том, что называется церковной верой. Не только не находил их, но они мешали мне вполне отдаться учению Христа, которое он сам так опреґделенно и кратко выразил в ответе фарисею, что весь закон в одной заповеди любви к Богу и ближнему.
   Милая Мария Михайловна, я не говорю, что я один в истине и что все верующие иначе заблуждаются, но прошу и всех других относиться ко мне так же. Не de gaietИ de coeur 1 или из тщеславия я отделился от православия, а с болью и страдаґнием. Отделился потому, что не мог иначе. Основа моей веры -- в тех написанных стихах послания Иоанна, которые прилагаю. Внешние же проявления моей веры все в одном -- в старании проявления любви: в делах, словах и мыслях, как я выразил это тоже в прилагаемой краткой молитве. 2 Я не говорю, что вера в божественность Христа, в искупление им грехов, в таинства и пр. несправедлива или ошибочна, я знаю только то, что всё это мне совершенно не нужно, когда я знаю заповедь любви, как единую заповедь закона Бога, и все силы моей души употребляю на ее исполнение. Твердо же верю я в истину этой заповеди, во-первых, потому, что она согласна не только с моим разумом, но и с разумом мудрецов и святых людей всего мира: браминов, Будды, Конфуция, Лаоцзе и др., а также и всех, всех простых людей мира, всегда согласных с этой заповедью и законом любви.
   Это во-первых. Во-вторых, потому, что исполнение этой заповеди дает высшее благо людям, и, в-третьих и главное, потому, что опыт жизни показывает мне, что как только я всеми силами души стараюсь исполнить эту заповедь, я чувґствую, как сказано в послании Иоанна, что Бог во мне, и я в нем, и что, любя людей христианской любовью, я не только освоґбождаюсь от всяких тревог, забот, страданий душевных, но испытываю полное блаженство, которое не нарушается, как бывало прежде, мыслью о смерти. Напротив, смерть становится желанным благом, к которому спокойно и радостно приблиґжаюсь. Не виноват же я в том, что для меня исполнение учеґния Христа возможно только тогда, когда я признаю заповедь любви единой, единой заповедью.
   Очень может быть, что другим нужны при этом еще другие верования, мне же они только мешали, и потому будем уважать верования друг друга, а главное, любить друг друга, что мне по отношению вас легко испытывать, даже невозможно не испыґтывать. [...]
  
   1 без причины
  
   Т. М. Ивановой.
   (О самоубийстве)
   1909 г. Сентября 22.
   Без веры нет жизни. Смысл жизни в исполнении воли пославґшего. Самоубийство -- самое явное отрицание не смысла, а желаґния понять его.
  
   Ответ на письмо Татьяны Матвеевны Ивановой (р. 1888), слушательґницы киевских высших женских курсов, от 19 сентября 1909 г. Корреспондентка писала о своем подавленном состоянии, вызванном самоубийством ее бывшей учительницы Надежды Николаевны Зайкович, под влиянием которой она находилась. Просила нравственной поддержки.
  
   Л. Н. Шустовой.
   (О любви)
   1909 г. Сентября 28.
   Письмо ваше показало мне в вас искреннего, стремящегося к Богу, высшему совершенству, человека, и я всей душой желаю помочь вам. Высшее совершенство, к которому вы стремитесь, это то, что означает ваше имя. Бог есть любовь, пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (Иоанна I послание). Вы совершенно правы, сознавая то, что ни благотворительность, ни посещение собраний и рассуждения об евангельских текстах не отвечают требованию души -- жить по воле пославшего и живущего в нас Бога, когда раз сознал его в себе. Удовґлетворить такого человека может только одно: сейчасное, ежеґминутное проявление любви ко всем, всем людям, от самого гадкого, развращенного, оскорбляющего вас человека до саґмого высоконравственного и любящего вас отца, матери, проґявление любви деятельной всечасной в делах, словах, мыслях. Только поставь себе эту одну главную цель жизни, ради котоґрой без малейшего колебания должны быть отброшены все другие цели, задачи, и всё уясняется и жизнь становится, чем она должна быть, неперестающим радостным усилием.
   Вы сами пишете, что вы хотите жить по-божьи сейчас, сию минуту, и это ваше желание показывает мне вашу серьезность и искренность. И вы правы. Жизнь наша только в настоящем. Но если вы точно верите в это, то вы не будете считать важным то, что вы живете в тяжелом для вашей совести избытке, и не будете думать о том, как вы можете не в настоящем, а в будущем устроиться, отделившись от родителей, ни о том, как вы будете в будущем полезны людям врачебной помощью. Вы будете дуґмать только о том, как вам сейчас не нарушать любви, а, слеґдуя ее требованиям, обойтись с дворником, с нищим, с отцом, с матерью, с профессором, с товарками, с которыми вас сведут условия вашей жизни.
   Вы тяготитесь условиями богатства и не только правы, но не можете не тяготиться и не стыдиться их и, наверное, во имя любви будете как можно меньше для себя и как можно лучше для других пользоваться ими, но уйти в нашей жизни от таґких условий, которые бы не тяготили и не стыдили вас, вы ниґкогда не будете в состоянии. Живите на 15 рублей в месяц и готовьтесь во врачи, и вы точно так же будете в исключительґном положении в сравнении с миллионами людей, которые не могут пользоваться тем, чем вы пользуетесь. Люди уходили в монастыри для внешнего устройства доброй жизни, и вы знаґете, что и там они далеко не достигали, чего хотели. Мой совет всем людям, желающим жить доброй христианской жизнью, также и вам, в том, чтобы все силы своей души полагать на внутреннее просветление своей души, на самое строгое исслеґдование себя, своих недостатков и на исправление их, главное же, на увеличение в себе любви, а не на изменение внешних условий. Изменение себя, своих внутренних требовании неизґбежно повлечет за собой и изменение внешних условий жизни. Одного только надо бояться при направлении всех своих сил на изменение не внешних условий жизни, а внутреннего соверґшенствования, это то, чтобы не оправдывать, не придумывать оправданий своей несогласной с душевными требованиями внешней жизни, а не переставая чувствовать всю незаконность этой жизни, всю свою виновность участия в ней и, разумеется, пользоваться всяким случаем не положительно, а отрицательно освобождаться от нее.
   Так в вашем положении сделать то, что вы желали: отделиться от родителей была бы ошибка, во-первых, в том, что вы энерґгию, нужную на внутреннюю работу, употребили бы на внешґнее устройство, во-вторых, в том, что, исполняя это намерение, вы бы нарушили главный закон жизни -- любви, и нарушили бы по отношению родителей, людей, которые особенно больно почувствовали бы это нарушение. В-третьих, ошибка была бы в том, что, живя отдельно, готовясь во врачи, вы бы точно так же, если бы не обманывали себя, чувствовали бы незаконность своего положения и стыдились бы его, стало быть, многое поґтеряв, ничего бы не выиграли. Если же вы, оставаясь дома, занялись бы благотворительностью или уверовали бы в искупґление людей смертью Христа, вы бы посредством придуманных оправданий скрыли бы от себя незаконность, неправильность своего положения и этим бы подавили стремление к совершенґствованию, в котором одном состоит и назначение и благо челоґвеческой жизни.
   Так что и то и другое не удовлетворит требованиям вашей души. Одно, что может удовлетворить ей, это то, чтобы, ничего пе предпринимая, ничем себя не оправдывая, вы сейчас, каждую минуту своей жизни полагали бы все силы своей души на соедиґнение с Богом, т. е. на то, чтобы быть в любви со всем и со всеми.
   Читали ли вы мои книги о религиозных вопросах? Если не читали, то прочтите "В чем моя вера", "Христианское учение" и другие. Посылаю же вам Евангелие для детей и две книжки "На Каждый День". Советую вам читать их ежедневно по чисґлам, а также и "Крут Чтения", если он есть у вас.
   Очень, очень желаю вам успеха на том пути, который вы изґбрали.[...]
  
   Любовь Николаевна Шустова (р. 1891) -- дочь московского купца, одного из владельцев водочно-коньячного завода. В 1909 г. училась на Высших женских курсах, впоследствии стала детским врачом. С Толстым лично знакома не была.
   Ответ на письмо Л. Н. Шустовой от 26 сентября 1909 г., в котором она писала о своих исканиях смысла жизни, о переживаниях, вызванных привилегированным положением родителей, о желании вести трудовую жизнь, о своем отношении к профессии врача.
  
   П. П. Картушину.
   (О любви)
   1909 г. Октября 9.
   [...] Как вы счастливы, что в свои молодые годы, имея, по всем вероятиям, перед собой длинную жизнь, поняли, сознали то, что я только в самое последнее время сознал всем существом своим: что ничем, нигде, никогда не оправдаешься перед судьей в себе. Одно, не оправдание, а спасение и радость, -- это жизнь в любви, в каждую минуту настоящего со всяким человеком, существом, с которым приходишь в общение, не только в делах, словах, но и в мыслях. Только помни об этом, делай это, и не только спасение от сознания своей вины, но радость, больше чем радость. Вы знаете это чувство. Я вызываю в себе это чувґство довольно легко, когда я один, но как только в общении с человеком, с людьми (вы тоже знаете это), забываешь, теряешь это радостное сознание -- любви ко всему.
   Я для себя в последнее время придумал молитву, которую стараюсь повторять, входя в общение с людьми не только непосредственное, но письменное, в мыслях даже. Я говорю: помоги, мне быть с тобою. Тот, к кому я обращаюсь, во всем и во мне. Для меня эта форма обращения полезна. И когда вспоминаю и скажу это себе, тогда хорошо. Спасибо за письмо.
  
   Ответ на письмо П. П. Картушина от 4 октября 1909 г. с описанием его личной жизни и его стремлений к самосовершенствованию.
  
   И. Ф. Наживину.
   (О смерти ребенка)
   1909 г. Октября 26.
   Всей душой сочувствую вашему горю, милый Иван Федоґрович, но главное горе ваше вижу не в той потере, которую вы понесли и не в тех страданиях, которые вы и жена ваша пеґренесли, а в той нетвердости -- не скажу веры -- (веры ни во что не нужно), а понимания жизни такого, при котором все такие страдания, как ваши, суть только уяснители, помощники установления того жизнепонимания, при котором есть ненаґрушимая свобода и всегдашняя, перевешивающая все телесные личные страдания, радость приближения к единой цели жизни. Роды не бывают без страданий, также и духовные роды.
   Обращение же к нами придуманному и до такой степени умаґленному Богу, что мы можем просить его об удовлетворении наших личных желаний, и ожидание помощи от такого Бога не может привести ни к чему иному, кроме как полному безбожию. Впрочем, я совершенно напрасно говорю вам всё это. Вы всё это знаете так же, как и я. Понимаю, что это минутная слабость, и благодарю вас за то, что вы, зная мое отношение к вам, не боитесь высказывать мне и в вашем слабом несвойственґном вам состоянии.
   Благодарю вас за присылку писем Иконникова. Всегда с умилением и восхищением читаю их. Вы говорите: как идти, куда? Вопрос этот может быть только тогда, когда думаешь, что знаешь, куда надо идти, а думать этого не надо. Хороший работґник не думает о том, что выйдет из его работы, а только о том, чтобы всякий час сделать то, чего хочет хозяин. Стоит только забыть про себя и помнить про свои обязанности перед пославґшим и указывающим нам наше дело в нашей душе -- совести, и нет сомнений и вопросов. [...]
  
   Ответ на письмо И. Ф. Наживила от 20 октября 1909 г. Наживин писал Толстому о своем душевном состоянии, вызванном смертью дочери.
  
   А. И. Лопатину.
   (О правительственных школах)
   1909 г. Ноября 2.
   Думаю, что все правительственные и допускаемые правиґтельством, согласно с видами правительства, школы всегда развращающе действуют на нравственность детей. И потому для людей, как вы, понимающих это и любящих своих детей, решение вопроса только одно и самое простое: не отдавать детей в правительственные и разрешенные правительством школы.
   Как ни странно это может показаться людям, привыкшим к существующему порядку и смотрящим на воспитание, как на средство получения диплома для избавления себя от необхоґдимого для жизни человеческой труда, посредством взваливаґния его на шею не имеющих диплома работников, или как на некоторое необходимое, в известном положении, приличие, как не странно это может показаться таким людям, смело скажу, что в большинстве случаев безграмотный слесарь, кузнец, плотник, портной, столяр, сапожник, в особенности знающий свое дело земледелец умственно и в особенности нравственно всегда неизмеримо выше такого же возраста человека, кончивґшего так называемое высшее образование, т. е. прошедшего все ступени развращения правительственных школ. Происходит это оттого, что важно в воспитании нравственно-религиозное образование, а это самое не только отсутствует при правительґственном воспитании, но заменяется усиленным внушением самых нелепых и безнравственных учений, от которых редкий человек, входя в разум, бывает в силах освободиться.
   Я, по крайней мере в своем опыте, знаю гораздо больше истинґно просвещенных людей из таких, которые не бывали ни в каґкой правительственной школе, чем из людей, кончивших высґшие учебные заведения.
   [...] Вопрос, который занимает вас, один из самых важных воґпросов жизни. "А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельґничный жернов на шею и потопили его в глубине морской". И потому я счел своим долгом написать вам прямо, без смягчеґний, всё, что я о нем думаю.
  
   Ответ на письмо Александра Ивановича Лопатина (Гатчина) от 31 окґтября 1909 года. Корреспондент спрашивал, как дать понять ребенку, что закон божий не заключается в заучивания всего того, что преподает батюшка в школе.
  
   И. Подлящуку.
   (О борьбе с похотью)
   1909 г. Ноября 2.
   Ничего не могу сказать вам иного, как то, что вы сами знаете: бороться и бороться всеми силами души, если и опять падете, опять бороться не только с надеждой, но с уверенностью в победе. Помогают борьбе и телесные и духовные средства. Телесные: 1) воздержание в пище, есть самую простую и не мясную, 2) не пить, не курить, 3) в свободное время работать тяжелую, черную, дворницкую работу: вода, чистка, дрова. Духовное средство и самое главное: направлять свое внимание и усилия на нравственное совершенствование, на то, чтобы в делах, словах, мыслях проявлять любовь, молиться, т. е. вызывать в себе самое высокое душевное настроение и читать религиозно-нравственные учительные книги. Посылаю вам некоторые.
   Всей душой сочувствую вам и желаю успеха.
  
   Ответ на письмо семнадцатилетнего гимназиста Иосифа Подлящука из Перми от 26 октября 1909 г., написанное на тему о борьбе с похотью.
  
   Т. Л. Сухотиной (П. А. Полилову).
   (О земельном рабстве)
   1909 г. Ноября 6--7.
   Ваша, статья с письмом ко мне доставила мне большую раґдость. Я давно уже перестал, да и никогда не интересовался политическими вопросами, но вопрос о земле, т. е. земельном рабстве, хотя и считается вопросом политическим, есть, как вы совершенно верно говорите, вопрос нравственный, вопрос нарушения самых первобытных требований нравственности, и потому вопрос этот не только занимает, но мучает меня, муґчает то глупое, дерзкое решение этого вопроса, которое принято нашим несчастным правительством, и то полное непонимание его людьми общества, считающими себя передовыми. Вы моґжете поэтому представить себе ту радость, которую я испытал, читая вашу прекрасную статью, так ярко и сильно выставляюґщую сущность дела. Вопрос этот так мучает меня, что я на днях видел очень яркий сон, в котором среди общества "ученых", оспаривая их взгляды, излагал тот самый взгляд на существуюґщую вопиющую несправедливость земельной частной собственґности, который так прекрасно выражен в вашей статье. Я кое-как записал этот сон и хотел, исправив, напечатать. Сон этот мой сбылся в вас и в вашей статье.
   Помогай вам Бог закончить этот труд, и чем скорее, тем лучше. Знакомы ли вы с Николаевым? Познакомьтесь, это такой знаток Генри Джорджа и такой страстный сторонник его учения и такой прекрасный человек, каких редко встретить.
   Очень благодарю вас за радость, которую вы мне доставили.
   Мне думается, что вопрос о несправедливости земельного рабства и о необходимости освобождения от него стоит теперь на той же степени сознания его, на котором стоял вопрос крепостного права в 50-ых годах: такое же сознательное возмуґщение народа, живо сознающего совершаемую над ним несправедливость, такое же сознание этой несправедливости в редґких лучших представителях богатых классов и такое же груґбое, отчасти неумышленное, отчасти умышленное непонимание вопроса в правительстве. Разница только в том, что тогда для освобождения крепостных был у правительства образец Евґропы и, главное, Америки, теперь же образца этого нет, а если я есть, то образец этот, состоящий в образовании мелкой частґной земельной собственности, не только не освобождает народ от земельного рабства, а напротив, закрепляет его. И, как всегда, правительственные люди, стоя на самой низкой и нравственной и умственной ступени, в особенности теперь, после победы над революцией, ставшие особенно самоуверенными и дерзкими, не будучи в состоянии ни думать самобытно, ни понимать безґнравственность земельной собственности, смело ломают вековые устои русской жизни для того, чтобы привести русский наґрод в то ужасное, безнравственное и губительное состояние, в котором находятся народы Европы. Люди эти не понимают по своей ограниченности и безнравственности того, что русский народ находится теперь не в том положении, в котором свойственно заставить его подражать Европе и Америке, а в том, в котором он должен показать другим народам тот путь, на коґтором может быть достигнуто освобождение людей от земельного рабства. Если бы правительство, не говорю уже, было бы умным и нравственным, но если бы оно было хоть немного тем, чем оно хвалится, было бы русским, оно бы поняло, что русский народ с своим укоренившимся сознанием о том, что земля божья и может быть общинной, но никак не может быть предметом частґной собственности, оно бы поняло, что русский человек стоит в этом важнейшем вопросе нашего времени далеко впереди других народов. Если бы наше правительство было бы не совсем чуждое народу, жестокое и грубое и глупое учреждение, оно бы поняло не только ту великую роль, которую предстоит ему осуществить, оформив их великие, передовые идеалы народа, но поняло бы и то, что то успокоение, умиротворение народа, которого оно добивается теперь неслыханными со времен Иоанна Грозного казнями и всякого рода ужасами, могло бы быть наґверное достигнуто только одним: осуществлением общего, наґродного идеала: освобождения земли от права собственности. Не нужно было бы тогда ни царю, ни его министрам, как преґступникам, прятаться от народа за тройными стенами стражей. Только объяви манифест, как тогда, при освобождении креґпостных, о том, что правительство занято освобождением от зеґмельного рабства, и народ лучше всех стражей охранит правиґтельство, которое он тогда признает своим. Слепота людей наґшего так называемого высшего общества поразительна. Дума? При всех встречах моих с членами Думы я считал своей обязанґностью умолять их о том, чтобы они хотя бы подняли в своей Думе вопрос об освобождении земли от права собственности и о переводе по Джорджу налогов на землю. Ответ всегда один: мы не занимались этим вопросом, незнакомы с ним, главное же то, что вопрос этот ни в каком случае не будет принят к обсуждению. Очевидно, эти господа слишком усердно заняты молотьбой пусґтой соломы, чтобы иметь досуг подумать о том, что одно важно и нужно. Они слепые, а что хуже всего, уверенные, что зрячие.
   Так как же мне не радоваться вашей деятельности! [...]
  
   Т. Л. Сухотина много лет интересовалась теорией Генри Джорджа. Она даже делала попытки осуществления на практике единого земельного налога в своем имении Овсянниково, близ Ясной Поляны. Изучив произведения Генри Джорджа и литературу о нем, она решила написать поґпулярный очерк об этой теории. Начало работы она послала на просмотр Толстому при сопроводительном письме от 2 ноября 1909 г. и, чтобы полуґчить вполне беспристрастный ответ, скрылась под псевдонимом "П. А. Поґлилов".
  
   П. И. Муцингу-Елисееву.
   (О духовности блага)
   1909 г. Ноября 17.
   Посылаю вам книгу, в которой я изложил мое понимание жизни. Прилагаю еще книжки "На каждый день", в которых в последних числах месяца вы найдете кратко выраженные мои мысли о том, в чем благо жизни. Кроме того, в кратких словах могу ответить на ваш вопрос так: блага жизни материального нет. То, что людям, прожившим жизнь в бедности, болезнях, унижениях, кажется, что благо в богатстве, здоровье, в почеґте, есть очень грубое заблуждение. Богатые, здоровые, почетґные так же страдают, как и бедные, больные, униженные, тольґко другого рода страдания, мера же страданий телесных для всех одна и та же.
   Благо есть только духовное и достигается оно в всё большем и большем перенесении интереса своей жизни в нравственное совершенствование. Чем большего же достигает человек совершенства, тем больше он испытывает блага. Другого блага нет, и благо это очень большое. Как велико это благо, может познать опытом каждый человек. А что это так и не может быть иначе, видно из того, что достижение всех вещественных благ: богатства, здоровья, почестей, вне нашей власти, достижение же блага духовного -- совершенствования -- зависит только от нас самих. [...]
  
   Ответ на письмо Петра Ивановича Муцинга-Елисеев а (р. 1874) из с. Украинское Омского уезда от 7 ноября 1909 года. Муцинг-Елисеев подґробно описывал свою жизнь. Внебрачный сын крестьянки Елисеевой, слуґжившей в прислугах в Омске, мальчик был отдан на воспитание в Томск к латышу Муцингу. Жена Муцинга, когда мальчику было уже семь лет, уехала от мужа и взяла его с собой. Второй ее муж, столяр, был арестован за изготовление фальшивых денег, она же вместе с мальчиком вернулась в Томск пешком, дорогой питаясь милостыней. Первый муж от нее отказался, но мальчика оставил у себя. После смерти приемного отца поступил приказчиком в лавку. Потом переехал в Москву, поступил в винную лавку на Хитровом рынке. Другого места найти не мог и переехал в Петербург. Прожил там все свои скромные сбережения, но службы не нашел. В полицейском участке, куда обратился за помощью, посоветовали ему заарестоваться и этапным порядком идти на родину. Так и сделал. Зимой, в ручных кандалах, вместе с преступниками шел в Сибирь. Придя на место, стал просить милостыню, долгое время питался подаянием. Потом служил приказчиком у нескольких купцов. От последнеґго ушел, не желая унижаться перед ним. Остался без места, изредка полуґчал помощь от прежнего хозяина. "Добрый Лев Николаевич! -- писал он. -- Скажите мне правду, у Вас светлый ум, всесторонний -- я Вам сказал всю правду и тайну души моей -- где же правда?"
  
   Л. Д. Семенову.
   (Об избрании чистого, прямого пути и о разном)
   1909 г. Ноября 19.
   Благодарю вас, милый брат Леонид, за ваше хорошее письмо. Часто с любовью и умилением вспоминаю про вас, сказал бы, с завистью, если бы зависть могла быть свободна от недоброго чувства. Чувство же мое к вам всегда самое любовное. То чувґство, которое вызывает во мне мысль и воспоминание о вас, это скорее сожаление и раскаяние в том, что, когда я мог, я не избрал того чистого и прямого пути, но которому вы идете, и вместе с тем радость за то, что вы идете по этому пути, и горяґчее желание о том, чтобы не сходили с него, продолжая делать то лучшее дело и для себя и для многих и многих, которое только может делать человек. Помогай вам Бог, в самом прямом смысле этого выражения. Радуюсь тому, что есть такие люди, как вы, которые показывают нам, что мы должны делать и не сделали. И, удивительное дело, чем больше такие люди обличают нас, тем больше их любишь.
   Теперь ответы на ваше письмо. То, что вы говорите о выдуманных художественных сочинениях, совершенно справедливо, я всей душой согласен с вами и не могу даже пытаться писать, как прежде, в этом роде -- так это мне чуждо. Если могу что писать в этом роде, то описание пережитого. Насчет пения стихов остаюсь при своем мнении. Не говорю, чтобы это было худо, но думаю, что чтение книг мудрых и святых людей и беседы о прочитанном с большей выгодой для души могли бы заменить или хоть чередоваться с пением. Кроме того, в пении именно божественных стихов есть опасность холодного, внешнего, обрядного отношения к религиозному сознанию. Пение светских, веселых песен я бы предпочел пению стихов.
   Со вторым: о приписывании, особенной, исключительной важности не только библии, но и евангелию, я совсем, не согласен.
   И я не беру на себя смелость убеждать своими доводами такого живущего вполне духовной жизнью, как вы, человека, но, любя вас, очень бы просил вас самому строго и свободно подумать об этом. Вы пишете, что то, что вы извлекаете из этих книг, из непонятных простому уму мест в этих книгах, дает вам веру и силу жить, как вы живете. Вспомните, что чудеса браминизма, буддизма, магометанства, также иносказательно объясняемые, дают веру и силу жизни тем, которые им верят. Во имя таких учений идут на мученичество. Верно знает человек, что то учеґние, которому он следует, истинно только тогда, когда учение не только доступно по своей краткости и простоте всем людям, но и, несомненно, признается всеми людьми за истину, когда оно одно и то же во всех великих учениях мира и не нуждается ни в каких разъяснениях, толкованиях, иносказаниях, когда оно всё, как сказал Христос и как иными словами, но то же говорили все великие учителя истины, всё оно -- в любви к Богу, к высшему совершенству и к ближнему, ко всем людям одинаґково. Всё же, что сверх этого, то если не губительно вредно, как это часто бывает, то уже наверное не нужно. Вот я сказал, что не буду приводить доводов, а, кажется, привожу их. Оправдание мое, и то отчасти только, в том, что я не привожу доводов о вопросах, в которых мы расходимся, а привожу только общие соображения. Во всяком случае, простите. [...]
  
   Червонюку.
    (Подпоручику об убийстве)
   1909 г. Ноября 20.
   Получив ваше письмо с такими, до дикости, странными для меня мыслями, я решил сначала же отвечать вам, потом подумал, что вы молодой человек, воспитанный, вероятно, в каком-нибудь кадетском корпусе, живущий в темной, военной среде с утверґдившимися и извращенными понятиями о вере и нравственности, и я счел своим долгом послать вам несколько книг, которые могли бы вам открыть совсем иной мир, чем тот, в котором вы жили и живете и из которого черпаете свои рассуждения о смерґтоубийстве. Книги эти я вам и посылаю, но, еще раз подумав о вашем письме, мне вас стало от всей души жалко и захотелось написать вам. Пожалуйста, не обижайтесь этим. Помните, что мне 81 год, а вы, должно быть, еще очень молоды. А главное то, что та жалость, которую я испытываю к вам, связана никак не с неуважением к вам, а, напротив, с искренней к вам, как к забґлудшему брату, любовью.
   Те обычные рассуждения, которыми вы в своем письме хотите доказать необходимость и законность смертной казни, могут повторяться только среди людей, не думающих своим умом и слепо верующих всему тому, что им выдается за истину. Расґсуждения эти не имеют ни религиозного, ни нравственного, ни логического, ни практического смысла. И потому для всякого свободного от обмана и суеверия человека не могут иметь ниґкакого значения.
   То, что смертная казнь есть для людей, признающих законом Бога ветхий и новый завет, прямое и самое грубое нарушение своей веры так ясно, что про это не стоит и говорить. Бог сказал мне: не убей, а я говорю: он ошибся, есть случаи, когда можно убивать. В этом религиозное противоречие.
   С нравственной стороны все точно так же знают и по учению всех мудрецов мира и по врожденному в каждом ребенке чувству, что убийство одного человека другим есть самое ужасное преступление, противное самым первым требованиям нравственности. Это с нравственной точки зрения.
   С логической стороны рассуждения о том, что для предполаґгаемого блага многих можно сделать величайшее зло одному, т. е. убить его, еще более несостоятельны. Во-первых, человек не есть во всякое время своей жизни нечто определенное: добґрый, злой, разбойник и т. п. Человек постоянно видоизменяется, и человек нынче злой, завтра может быть хорошим. Исправлеґние людей, движение их к улучшению совершается непрерывно, и потому, убивая человека, мы, наверное, лишаем его возможґности совершенствования. Это одно. Другое и самое обычное рассуждение, что мы можем решать вопрос о том, что для блага многих нужно убить такого-то и такого-то человека, поразительно явно и нелогично и неразумно уже по одному тому, что если одни люди, собрание людей, суды и всякие правительґственные власти могут решать вопрос, какой человек должен быть убит для блага многих, то точно так же могут решать это и всякие другие собрания людей, как это происходит среди революционеров, когда они приговаривают к смерти правиґтельственные лица.
   Короли во Франции приговаривали и казнили революционеґров, революционеры приговорили и казнили короля1 и его сторонников. Наполеон приговаривал и казнил и тех и других. Рассуждение это могло бы иметь смысл только тогда, когда у людей были бы несомненные признаки того, что смерть такого человека или таких людей, наверное, обеспечит благо всех люґдей, но признака такого нет и не может быть. Самая же большая нелепость рассуждения о пользе и необходимости убийства одних для блага многих видна в непрактичности таких убийств, называемых казнями. Убивают для успокоения общества. Но, во-первых, у каждого убитого есть своя семья, или друзья, или единомышленники, и для этих людей убийства их семьяґнина, сына, брата, друга, единомышленника не только не успокаивает, но раздражает, озлобляет. Это одно. Другое то, что убийство, совершаемое правительственными людьми, считаемыґми высшими, такими, которых предполагается уважать и с которых брать пример поступков, возбуждая к этим людям страх, уничтожает к ним уважение. Если уже такие люди, обесґпеченные, свободные, считают, что есть случаи, когда можно убивать людей, то нам-то и Бог велел, -- говорит или хотя смутно чувствует всякий человек, побуждаемый к убийству своими страстями.
   Третья, и самая очевидная нелепость рассуждения о том, что правительственные убийства содействуют успокоению общества, заключается в том, что правительственные убийства совершаются не единолично, как убийства, совершаемые разбойниками, но сложным соединением от царя до палача всех принимающих участие в этом преступном и противном челоґвеческой природе деле. Дело это так ужасно, так противно человеческой природе, что для того, чтобы не чувствовать свою ответственность, люди стараются разложить ее на многих. И, действительно, и царю, и докладчику, и министрам, и секґретарю, и судьям, и прокурору, и офицерам (как вы), и солдаґтам, и тюремщикам, и плотникам, ставящим виселицу, и свяґщеннику, и палачу, всем кажется, что не я, мол, это делал, а я только исполняю свою обязанность. Но это только кажется. В глубине же души все эти люди знают, что они участники преґступления, и, участвуя в нем и оправдывая себя, как вы оправдыґваете казни в своем письме, всё больше и больше развращают себя, а чем больше развращение в народе, тем менее возможна в нем добрая жизнь и тем чаще повторяются и будут повторяться те самые дела, против которых по обычным рассуждениям нет другого средства, кроме убийства.
   Пишу всё это вам потому, что люблю вас как брата, хотя по возрасту вы, вероятно, годитесь мне во внуки; любя же вас, не могу не желать вам избавления от того ужасного заблуждения, в котором вы находитесь.
  
   Ответ на письмо подпоручика Червонюка (Варшава) от 15 ноября 1909 г., в котором корреспондент, защищая смертную казнь, просил укаґзать, в чем он ошибается.
  
   1 Людовик XVI, король Франции, по приговору Конвента был казнен 21 января 1793 г.
  
   К. Розенталь.
   (О работе над собой)
   1909 г. Ноября 30.
   Смело советую вам продолжать жить, работая над собой в мыслях, словах, поступках, так же или хоть приблизительно так же чувствуя над собой высший суд Бога, высказанный нам своей совестью, как мы чувствуем над собою суд общественного мнения и покоряемся ему, и очень скоро вы почувствуете такую радость и спокойствие, которые совершенно удовлетворят вас.
  
   Ответ на письмо Ксении Розенталь (р. 1887) из Петербурга от 27 ноября 1909 года. Корреспондентка писала о том, как она под влиянием Толстого старается быть лучше, и благодарила за благотворное влияние.
  
   Д. Н. Бородину.
   (О борьбе с пьянством религиозным сознанием)
   1909 г. Декабря 4.
   Очень рад буду содействовать чем могу вашему прекрасному намерению. Чем больше я вижу зло, происходящее от пьянства (а вижу я это зло в ужасных размерах) и чем чаще мне прихоґдится говорить об этом зле с страдающими от него, тем больше я убеждаюсь, что спасение от него преимущественно, если не исключительно, в сознании людей губительности -- не для тела, а для души -- этого греха. Избавится же от него человек не тогда, когда он будет лишен возможности пить, а тогда, когда не станет пить, хотя бы перед ним в его комнате, стояло бы вино, и он слышал его запах, и ему стоило бы только протянуть руку. А это будет только тогда, когда человек будет считать благо духовное выше блага телесного. А такое предпочтение души перед телом может быть только у человека религиозного.
   Так что, по моему мнению, пьянство -- от отсутствия релиґгиозного сознания, и спасение от него в пробуждении этого сознания.
   С совершенным уважением
  
   Дмитрий Николаевич Бородин -- петербургский присяжный повеґренный, участвовал в антиалкогольном движении, член организационного комитета по созыву Первого всероссийского съезда по борьбе с пьянством, автор ряда книг по алкоголизму. В яснополянской библиотеке хранится четырнадцать его книг и брошюр.
   В письме от 30 ноября Д. Н. Бородин просил Толстого прислать на его имя приветствие съезду по борьбе с пьянством.
   Съезд открылся в Петербурге 28 декабря 1909 г., работал по 6 января 1910 года. На первом заседании было оглашено комментируемое письмо.
  
   З. М. Гагиной.
   (О крестьянских детях)
   1909 г. Декабря 5.
   Получил ваш дневник и ваше письмо, милая Зинаида Михайґловна, и, хотя и хотел после прочесть дневник, не мог отоґрваться от него, пока не прочел весь. Радуюсь вашей деятельґности и переживаю вместе с вами ее радости и тяжелые стороны. Самый лучший для меня, наиболее любимый мною тип людей, это наши русские крестьяне, а самый лучший, тоже наиболее люґбимый возраст, это детство, а самый радостный труд, это труд для наиболее любимых существ. И вы в вашем деле пользуетесь и умеете пользоваться этим великим благом. Помогай вам Бог. [...]
  
   Альберту Шкарвану.
   (О науке)
   1909 г. Декабря 6.
   [...] Возражения Шмита о науке мне живо напомнили такие же возражения духовных лиц о церковной религии. Так же, как и они, он не принимает во внимание основы моего отрицания, а говорит о частностях, которые кажутся ему, независимо от сущности дела, подлежащими возражениям.
   Признаю я существующую среди нас науку ложной и вредґной потому, что она не отвечает, по моему мнению, основному требованию истинной науки -- равномерности распределения знаний и равной степени их обработки соответственно их важности не для одного класса людей (в этом случае небольшого числа людей, имеющих возможность высшего образования), а для всего народа. Произошло же это неправильное распределение знании и обработка, не соответствующая их важности, вследствие безнравственного, уродливого устройства нашего общества, разделенного на физически праздных, роскошествующих и на задавленных физической работою, угнетенных, нуждающихся людей. При таком устройстве общества и не могли не появиться под видом науки те самые странные, ложные, неуместные и часто вредные знания, которые теперь проповедуются под именем науки. В этом главная основа моего осуждения и даже полного отрицания существующей среди нас "науки". И потому тот, кто хочет оспаривать мои выводы, должен прежде всего доказать неверность этого моего положения. А это-то и не делают возражатели против моей статьи, в том числе и умный, но, к сожалению, "ученый" Е. Г. Шмит. Оно и понятно. Как духовному лицу: бишопу,1 архиерею, суперинтенденту,2 проведшему большую часть жизни, самую энергичную пору молодости, в изучении в семинариях, академиях богословской науки, трудно, почти невозможно отказаться от того, что он так долго считал священной истиной, и отказ от чего лишает его его общественного, положения; точно так же трудно, почти невозможно профессору, академику и вообще ученому, писателю, посвятившему многие лучшие годы на изучение того, что называется наукой, и твердо верующему в ее непогрешимость и благодетельность, -- согласиться с тем, что всё то, во что,он верил, как в священную истину, есть только произведение праздного ума малого числа людей, живущих ненормальной, исключительной, неправильной жизнью на шее народа.
  
   В письме от 12 декабря н. ст. 1909 г. А. Шкарван сообщил, что им закончен перевод на немецкий язык статьи Толстого "О науке". Рукопись перевода он посылал Евгению Шмиту, который вернул ее со своими замеґчаниями, относящимися к самой статье. Шмит не одобрил этого произведеґния Толстого и, указав на недостатки, заметил, что оно "отличается диґлетантизмом и грешит против истины".
  
   1 Бишоп -- епископ в английской церкви.
   2 Суперинтендент (пробст, декан) -- представитель духовной власти в уезде, в округе (в Германии).
  
   Б. Кнатцу.
   (О сравнении духовного и телесного с коромыслом)
   1909 г. Декабря 9.
   Чем хуже человеку становится телесно, тем лучше ему стаґновится духовно -- если только человек этот живет духовной жизнью и знает, что в ее преобладании над телесной всё благо жизни. И потому человеку не может быть дурно: духовное и телесное, это как два конца коромысла весов. Чем тяжелее, тем выше поднимается конец духовный, тем лучше душе, и наоборот.
  
   Борис Кнатц, лечившийся в Давосе (Швейцария) от туберкулеза, в письме от 4/17 декабря просил Толстого прислать ему, очевидно безнаґдежно больному, "хоть пару строчек, как бы реликвию, нечто исходящее лично" от Толстого.
  
   М. М. и В. А. Репиным.
   (О том, где истина)
   1909 г. Декабря 15.
   [...] Вы пишете, чтобы я дал Василию Акимовичу совет о том, где истина и как жить. Ответ один: истина в ее искании, а жизнь в искания истины. Я, по крайней мере, так жил десятки лет, живу и теперь, доґживая последние годы или дни, и нахожу в этом удовлетворение. Практический же совет мой, опять выводимый мной из опыта моей жизни, тот, что для достижения наибольшего познания истины и наилучшего исполнения ее нужна внутренняя работа, а никак не сознательное и умышленное изменение внешних условий. При каждом вступлении на новую ступень познания истины условия сами собой изменяются. А живя и оставаясь в тех услоґвиях, в которых застала тебя новая ступень понимания истины, старайся исполнять ее. В этом всё, что может и должен, по моему мнению, делать человек. Особенно укрепляет в этом понимании жизни признание того, что ты не можешь знать всего того, что делается тобою и всеми другими людьми мира, а что твое дело быть покорным и усердным работником Бога, заботясь об одном: его одобрении, которое очень часто не только не согласно, но прямо противно тому, что мы и другие люди считаем ценным и хорошим. [...]
   Посылаю вам то, что я называю молитвой, и на всякий слуґчай "На Каждый День" за несколько месяцев, может быть, его нет у вас. Это выражение той ступени истины, на которой я стою теперь; если буду жив, то уверен, что ступень эта не последняя. [...]
  
   Василий Акимович Репин (ум. 191?), бывший артиллерийский офицер, последователь религиозного учения А. М. Добролюбова. В конце 1909 г. заболел психический расстройством. Был временно помещен в псиґхиатрическую больницу в Ташкенте. По выходе из больницы, в 1910 г., приезжал в Ясную Поляну.
   Ответ на письмо жены В. А. Репина, Марии Михайловны, от 8 декабря 1909 г. с сообщением о болезни мужа.
  
   М. М. Фельдману.
   (О всемогуществе любви)
   1909 г. Декабря 15.
   По письму вашему вижу, что вы стоите на верном и добром пути. Помогай вам Бог не сходить с него, тот самый Бог, котоґрого мы знаем в любви и которого вы, как я вижу, уже сознаете в себе.
   Любовь всемогуща, и если жить ею, то уничтожаются все препятствия. Но для того, чтобы это было, надо, чтобы была истинная любовь божеская, главное условие которой состоят прежде всего в том, чтобы не делать зла людям. А такая люґбовь может проявляться везде, во всевозможных условиях, и потому очень советую вам не изменять своего образа жизни, не покидать родительского дома, а стараться в тех условиях, в которых вы находитесь, исполнять все требования доброй, христианской жизни.
   Такой жизни, в которой бы человек мог достигнуть полного совершенства, нет и не может быть. А во всякой жизни челоґвеку всегда приходится бороться с собой во имя любви. И чем больше то усилие, которое человек делает во имя любви, тем он лучше и ему лучше. Условия же, в которых борется человек, безразличны. Всё дело в усилии.
  
   Ответ на письмо аптекарского ученика, сына бедного портного Михаила М. Фельдмана, от 11 декабря 1909 г. из Севастополя. Корґреспондент писал о той, что произведения Толстого дали ему такое пониґмание христианства, какое опровергало все им слышанное в его еврейґской семье. Он благодарил Толстого и просил совета относительно дальґнейшей жизни.
  
   В. Талановой.
   (О внутреннем совершенствовании)
   1909 г. Декабря 17.
   Вы совершенно правы, говоря, что цель жизни должна быть такова, чтобы она не могла быть достигнута в этой жизни, а между тем, чтобы можно было в продолжение всей жизни до последней минуты перед смертью не только стремиться, но и достигать ее. И такая цель жизни есть только одна; внутреннее совершенствование, состоящее в увеличении в себе любви, т. е. в освобождении себя от соблазна любви к себе. Тот, кто постаґвит себе эту цель и будет жить ради нее, на опыте узнает: 1) что никакие условия никогда не помешают ему достигнуть ее; 2) что всякая ступень достижения этой цели будет доставлять ему всё высшее и высшее благо, не разрушимое никакими внешґними условиями, ни даже смертью. [...]
  
   Ответ на письмо Веры Талановой, ученицы шестого класса женской гимназии в Нижнем Новгороде, от 14 декабря 1909 г., с рассуждениями о смысле жизни.
  
   Р. Ароновой.
   (Об отношении к грехам)
   1909 г. Декабря 17.
   Нет человека, который в прошедшем своем не находил бы поступков, мучающих его. Отношение же к этим поступкам может быть троякое: 1) Отчаянное, -- признать себя погибшим и, махнув на всё рукой, жить как попало; 2) придумывать оправдания своему поступку с тем, чтобы освободиться от сознания своего греха, и 3) сознавая свой грех, стараться воспитывать в себе те силы души, при которых невозможно повторение его. Это последнее единственное разумное отношение, особенно потому, что прошедший грех становится при таком отношении к нему двиґгателем и поощрителем нравственного совершенства. Нравґственное же совершенство составляет главную цель и единґственный смысл жизни. [...]
  
   Ответ на письмо Рахили Ароновой от 15 декабря 1909 г. Семнадцатилетняя корреспондентка писала о своем крайне угнетенном состоянии, вызванном неудачной любовью.
  
  
  
   1910
  
  
  
   В. Ф. Фильчукову.
   (О распознании голоса совести)
   1910 г. Января 3.
   Прочел ваше письмо и увидал из него полную вашу искренґность, которая глубоко трогает меня, и всей душой желал бы помочь вам. Но, к сожалению, помочь вам можете только вы сами, то есть тот Бог, который живет в вас и во всех нас и исполґнение требований которого всегда дает нам истинное, несомненґное благо. Дело только в том, чтобы следовать этому голосу, а не приписывать значение голоса и требований Бога голосу и требованиям своей личной жизни. Вы спросите, какой же признак истинного голоса Бога? Я знаю два таких признака: первый тот, что голос этот почти никогда, даже и прямо ниґкогда не требует от человека положительных, а требует только отрицательных поступков, т. е. не то, чтобы сделать то-то и то-то, а то, чтобы не делать того, к чему влекут свои стремлеґния или условия жизни. Другой признак -- это то, что голос не требует ничего в будущем, а требует только твердого, неукосниґтельного исполнения своих велений в настоящем. Так в вашем положении старайтесь как можно живее и постояннее слышать в себе требования этого голоса Бога и не изменяйте своего положения и не загадывайте вперед, о том, какова будет ваша жизнь, только не позволяйте себе в настоящем делать то, что противно голосу Бога, вашей совести, и жизнь ваша сама собой изменится. Как? Это вы не можете знать и не должны желать знать. Одно вы наверное можете знать -- это то, что если жизнь ваша изменится вследствие вашего следования голосу Бога, то изменение это наверное будет благо.
   Очень, очень живо чувствую трудность вашего положения. Всей душой желал бы помочь вам. Посылаю вам книги "На каждый день", которые, может быть, пригодятся вам. Буду рад, если известите меня о своей дальнейшей жизни.[...]
  
   Василий Фильчуков -- воспитанник 3-го класса духовной семинарии в Ставрополе-Кавказском.
   Ответ на письмо В. Ф. Фильчукова от 28 декабря 1909 г., в котором он писал, что под влиянием сочинений Толстого стремится изменить свою жизнь. Он просил совета Толстого, уйти ли ему из семинарии, или стать священником, проповедующим истинную религию. В ответ на письмо Толстого В. Фильчуков в письме от 29 мая 1910 г. сообщал, что вышел из семинарии.
  
   А. А. Шкарвану.
   (О непонимании религиозной истины учеными)
   1910 г. Января 5.
   Где это Шмит нашел у меня выражение религиозной истины, скрывающееся в образных покровах и туманных понятиях? Сообщите ему прилагаемое изложение религиозных основ, в которых, полагаю, трудно найти какие-либо покровы и туґманы. Прибавить к этому могу только то, что такие мои взгляды на религию мне не раз приходилось передавать не только неґученым, но почти безграмотным людям, и взгляды эти бывали усваиваемы, так что усвоившими их с совершенной точностью передавались и другим, не только молодым, свободно мысляґщим, но и старым людям из крестьян. Среди же нашего так называемого образованного, ученого сословия я, за редкими исключениями, всегда встречаю полное непонимание. Я говорю непонимание, а не несогласие потому, что при несогласии могли и должны бы быть возражения, но таковых никогда не бывало и не бывает, как никогда не бывает их и от церковников. Оно и не может быть иначе, так как непонимание образованных ученых происходит от той же причины, как и непонимание церковников -- от слепой веры: у одних в церковь, у других в науку. Так что я должен сказать, совсем не ради красного словца, а потому, что это так есть, что не только ученость не нужна для того прозрачного, религиозного понимания, о котоґром говорит Шмидт, но напротив -- ничто так не мешает здраґвому и трезвому религиозному пониманию, как именно то, что называется образованностью и ученостью. Оно и не может быть иначе, так как человек из народа -- не говоря уже об условиях жизни более разумных, естественных, чем условия жизни "ученых", в которых они находятся -- человек из наґрода, поняв раз навсегда ложь церковности и откинув ее, остается совершенно свободным, чистым, именно прозрачґным для восприятия истины; человек же ученый, умственно развращенный уже гимназиями, университетами, академиями, большей частью, откинув ложную церковность, иногда же оставаясь верным ей, уж полон с детства внушенными ему догґматами научной веры, несовместимой с религиозными истиґнами в их простом, рационалистическом изложении. [...].
  
   Альберт Альбертович Шкарван (1869--1926) -- словак, врач, отказавґшийся в Венгрии от военной службы.
   Евгений Шмит (Eugen Schmitt, 1851--1916) -- издатель журнала в Будапеште "Die Religion des Geistes" и газеты христианско-анархического направления "Ohne Staat", публицист, сочувствовавший взглядам Толґстого.
  
   А. А. Шкарвану.
   (О нелепости научных ответов на вопросы жизни)
   1910 г. Января 9.
   К тому, что я писал вам и через вас Шмиту о большей восґприимчивости высших религиозных истин неучеными, чем учеными, хочется прибавить еще вот что:
   Не говоря уже о том, что не может пройти даром загромождеґние мозга самыми ненужными и большей частью ложными понятиями и представлениями, не говоря уже об этом, даже и самые понятия "научные" несравненно более неразумны и ложны, чем понятия самые грубые, религиозные. Так, наприґмер, возьмем хоть бы самый обычный вопрос о происхождении мира и себя -- человека. Вопрос о происхождении во времени мира и человека (себя) во времени для человека, не могущего, представлять себе ничего вещественного иначе, как во времени, или в сущности вопрос о том, как найти конечную точку бесґконечного времени,-- есть вопрос, ложно поставленный. И вот религия в своей самой грубой форме отвечает на него тем, что сотворил мир Бог в 6 дней и т. д. Ответ нелепый, но в нем есть понятие Бога -- чего-то непонятного -- находящегося вне возґможности представления человека, и потому вне времени. Ответ нелепый по подробностям, но верный по существу: сущґность его в том, что происхождение мира имеет причину безґвременную. И ответ в основе своей разумен. Он говорит, что начало жизни вне времени.
   Как же отвечает на этот же вопрос наука?
   Самыми нелепыми, чтобы не сказать просто глупыми рассуґждениями и сложными, многословными описаниями и наблюґдениями, как одни предметы в нашем поле наблюдения переґходили из одних видов в другие.
   Наука и не допускает мысли о том, что само собой бросается в глаза всякому человеку, не одуренному суеверием науки, что происхождение предметов и зависимость их друг от друга в мире вещественном, который мы не можем себе представлять иначе, как в бесконечном пространстве и бесконечном времени, никак не могут быть определены, и что занятия вопросами о зависимости и происхождении предметов в мире вещественном, т. е. в бесконечном пространстве и времени, есть самое праздґное и глупое занятие. А между тем "эволюция" есть любимое слово и понятие научных людей, есть слово и понятие, ниґсколько не более разумное и понятное, чем слова "триединое", "пресуществление" и т. п.
   На днях приезжал ко мне ученый доктор -- он и писал мне -- с вопросом о том, как изложить ясно и точно научное понимаґние смысла жизни. Я сказал ему, что, по моему мнению, смысл жизни определяется стремлением к благу того невещественґного начала, которое мы сознаем в себе. Ученый доктор не слуґшал меня... и перебил меня, сказав, .что всё это субъективно, а желательно объективное определение смысла жизни. И чтобы объяснить свою мысль, начал говорить об эволюции. Услыхав это слово, я извинился, что не могу долее продолжать беседу.
   Всё это я пишу для того, чтобы показать, насколько выше самое грубое, религиозное понимание жизни такого научного понимания. Там есть понятие вневременное, внепространственное, неподвижное и невещественное -- Бог, которое отвечает на все неразрешимые вопросы, стоящие перед человеком, отвеґчает признанием недоступности для человека этих вопросов: "Бог сотворил мир и меня" -- собственно значит то, что я не знаю и не могу знать, как произошли я и мир и начало всего. Научные же люди вполне уверены, что они знают, могут знать и наверное узнают, как произошел мир и человек и вполне уверены, что та доступная им, бесконечно малая частица знаґния той бесконечно великой области недоступного нам знания есть настоящее знание и нет ничего недоступного знанию челоґвека. Поэтому-то я не только думаю, но и по рассуждению и опыту знаю, что религиозный человек с самыми грубыми религиозными представлениями все-таки по восприимчивости к истине стоит неизмеримо выше научного суевера. Первый знает, что есть нечто, чего нельзя знать; второй же уверен, что нет ничего такого, чего нельзя знать, и что всё, что он знает, есть истинное знание. Первому нужно только откинуть наросты суеверий на том, что он признает непостижимым, и у него нет препятствий для истины. Второму же нельзя воспринять истину, потому что он весь полон ложью, которую считает за истину, и у него нет того места, куда бы он мог принять истину.
   Важнее всего в знании это то, чтобы не воображать, что знаешь, чего не знаешь, а знать, что не знаешь того, чего не знаешь. И это свойство имеют люди религиозные, хотя бы религия их выражалась в самых грубых формах; совершенно же лишены этого свойства люди научные.
  
   Г. М. Куксову.
   (О слепой вере в библию)
   1910 г. Января 23.
   Вы пишете, что по библии выходит, что можно есть мясо. По библии можно вывести всё, что хочешь. Можно вывести и то, что убивать можно. Так и выводят. А по-моему, надо и давно пора библию оставить и не верить в то, что библия слово божие; библия писана людьми, и людьми часто очень грубыми и заблудшими. Таких разных библий, т. е. книг, называемых божьим словом, очень много разных. Такие есть у индусов, у китайцев, у магометан, и все они считаются написанными самим Богом. А все они разные. И потому, по моему суждению, надо не верить ни в какие библии, а верить в свой разум. И брать из всех книг, и из библии, и из евангелия, и из посланий, и из индусских, и из китайских, и из конфуцианґских и т. д. то, что сходится с здравым рассудком и хорошо для души. А остальное всё откинуть. То, что Бог только нам, 400 миллионам христиан, дал свой истинный закон, да и в том мы, христиане, не согласны, а остальные 1000 миллионов живут по ложному закону, этому трудно поверить. Тому же, что Бог всем людям дал один разум и совесть для того, чтобы они все соединились во одно, этому трудно не поверить. Поэтому очень советую вам, если вы точно хотите жить по-божьи, не верить в то, что библия это слово божие, а понимать, что библия дело человеческое, и брать из нее, из евангелия, из Посланий, а также из всяких других книг, что разумно и сходится с вашей совестью.
  
   Григорий Матвеевич Куксов -- крестьянин Тамбовской губ. В письме от 19 января 1910 г. благодарил Толстого за высланные ему книги в декабре 1909 г., но возражал, ссылаясь на библию, против мнения Толстого о том, "что мясо есть грех".
  
   А. В. Марченко.
   (О том, что нельзя уставать бороться с собой)
   1910 г. Января 30.
   Вы пишете, что "устали бороться с самим собою". В борьбе с самим собою нельзя уставать, потому что в этой борьбе -- всё истинное дело и благо нашей жизни. То, что в этом всё дело нашей жизни, можно видеть из того, что из всех дел жизни это одно такое, в успехе которого нам ничто помешать не может. А то, что в этом наше истинное благо, может каждый человек узнать из опыта, если он только положит цель своей жизни в этой борьбе, т. е. в нравственном совершенствовании, т. е. в увеличении в себе любви. Чем больше он будет успевать в этом, тем счастливее и радостнее будет его жизнь.
  
   А. В. Марченко (р. 1888) -- студент филологического факультета Московского университета, в своем письме писал, что, разочаровавшись в жизни и устав бороться с самим собою, он близок к самоубийству, и просил моральной поддержки у Толстого.
  
   К. А. Клишевскому.
   (Об искуплении грехов кровью Христа)
   1910 г. Февраля 8.
   Считаю то учение, которое вы излагаете в вашем письме -- об искуплении грехов людей кровью Христа, одним из самых неразумных, бессмысленных даже, ни на чем не основанных и, вместе с тем, самым вредным для нравственной жизни людей, грубым суеверием.
   Думаю я так потому, что грех первого человека, за который Бог наказал всех людей, есть грубая и глупая и кощунственная басня, которую давно бы пора забыть людям. Бог есть любовь, и данная им жизнь людям есть благо, которое люди получают всегда, если только исполняют волю пославшего. А потому людям спасаться не от чего и им не нужно никакой крови спасителя, а нужно только исполнять волю Бога. Воля же Бога-- в том, чтобы люди любили друг друга, увеличивали бы в себе любовь. "Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем" (1 Иоанна, IV, 16). И Христос не сказал фарисею, что главная заповедь в том, чтобы верить в какую-то кровь, а очень ясно, понятно и просто сказал: люби Бога и ближґнего. И в этом весь закон. [...]
  
   К. А. Клишевский -- владелец дачи в Новом Мисхоре (Кореиз, Крым), в письме от 1 февраля 1910 г. спрашивал Толстого, не изменились ли его религиозные убеждения со времени написания им книги "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий" и как он относится к учению баптистов об "очищении грехов кровью Иисуса Христа".
  
   В. Манджосу.
   (Об уходе из Ясной Поляны)
   1910 г. Февраля 17.
   Ваше письмо глубоко тронуло меня. То, что вы мне советуете сделать, составляет заветную мечту мою, но до сих пор сделать этого не мог. Много для этого причин (но никак не та, чтобы я жалел себя); главная же та, что сделать это надо никак не для того, чтобы подействовать на других. Это не в пашей власти и не это должно руководить нашей деятельностью. Сделать это можно и должно только тогда, когда это будет необходимо не для предполагаемых внешних целей, а для удовлетворения внутреннего требования духа, когда оставаться в прежнем полоґжении станет так же нравственно невозможно, как физически невозможно не кашлять, когда нет дыханья. И к такому полоґжению я близок и с каждым днем становлюсь ближе и ближе.
   То, что вы мне советуете сделать: отказ от своего общественґного положения, от имущества и раздача его том, кто считал себя в праве на него рассчитывать после моей смерти, сделано уже более 25 лет тому назад. Но одно, что я живу в семье с женою и дочерью в ужасных, постыдных условиях роскоши среди окружающей нищеты, не переставая и всё больше и больше мучает меня, и нет дня, чтобы я не думал об исполнении вашего совета.
   Очень, очень благодарю вас за ваше письмо. Письмо это мое у меня будет известно только одному человеку. Прошу вас точно так же не показывать никому.
  
   Борис Манджос -- студент Киевского университета, прислал Толґстому письмо из Киева от 14 февраля 1910 г., в котором убеждал Толстого отказаться от графства, раздать все имущество, уйти из дома и нищим пробираться из города в город.
  
   П. У. Пестову.
   (О том, как исправить дурную жизнь людей)
   1910 г. Марта 1.
   [...] Насчет того, чтоґбы пишете о том, как люди дурно живут, скажу вам следующее: не будем смотреть на других и судить их, а будем больше вгляґдываться в себя и судить себя. И только вглядись хорошенько в себя (я про себя говорю), столько найдешь плохого и столько работы, что некогда будет других разглядывать и судить.
   Жизнь наша дурная. Отчего? Оттого, что люди дурно живут. А дурно живут люди оттого, что люди плохи. Как же помочь этому делу? Переделать всех плохих в хороших людей так, чтобы они жили хорошо, мы никак не можем, потому что все люди не в нашей власти. Но нет ли среди всех людей таких, которые были бы в нашей власти и которых бы мы могли переґделывать из плохих в хороших? Поищем. Если хоть одного такого мы переделаем из дурного в хорошего, то все-таки на одного меньше будет плохих людей. А если каждый человек переделает так хоть по одному человеку, то уж и вовсе хорошо будет. Поищем же, нет ли такого хоть одного человека, над которым мы бы были властны и могли бы переделать из дурного в хорошего. Глядь, один есть. Правда, очень плохой, но зато он уже весь в моей власти: делаю с ним, что хочу. Плохой этот человек -- я сам. И как ни плох он, он весь в моей власти. Давай же возьмусь за него, авось и сделаю из него путного человека. А сделает каждый то же самое над тем одним, над кем он властен, и станут все люди хорошими. А станут хорошими, перестанут жить дурно. А перестанут жить дурно, и жизнь станет хорошая.
   Так вот что, я думаю, не худо бы помнить всякому.
  
   Петр Ульянович Пестов (р. 1884) -- крестьянин Пермской губ., обраґтился к Толстому с письмом, в котором рассказывал о моральном влиянии на его жизнь произведений Толстого, начиная от "Войны и мира" и конґчая сборниками "На каждый день", благодарил Толстого и задавал ряд вопросов о том, как надо перестроить жизнь, чтобы уничтожилось социальґное неравенство людей.
   Толстой в последующем часто возвращался к своему письму к Пестову, цитируя его в письмах к другим своим корреспондентам.
  
   Я. С. Пяшунину.
   (Об иммиграции)
   1910 г. Марта 5.
   Не советую никуда ездить. Миллионы живут, где родились, почему вам, одному из миллионов, нельзя жить на месте, а надо уехать!
   Думаю, что во всяком месте можно жить хорошо и дурно. Тому, кто живет хорошо, везде хорошо, а тому, кто живет дурно, везде дурно. Думать, что от перемены места может жизнь стать лучше, большой соблазн.
   Если человек так думает, то он будет ожидать улучшения жизни от перемены места, а о том, чтобы самому становиться лучґше, не будет заботиться.
   А улучшение жизни только в себе. Не советую никуда ездить, а жить, где живете, и работать над собою, чтобы себя исправґлять. И стоит только перестать думать о Канаде и Америке, а заглянуть в себя -- так и дома над собой работы много найґдете.
  
   Яков С. Пяшунин -- крестьянин Пермской губ., просил Толстого поґсоветовать ему, как переселиться в Америку, Канаду или Колумбию.
  
   Ф. Т. Ткаченко.
   (Об анархистах)
   1910 г. Марта 5.
   Анархизм это учение о том, что надо и можно жить без праґвительства. Анархисты-революционеры учат --тому, что надо, мол, свергнуть правительство. И тогда люди сами, без правительґства устроят себе справедливую, хорошую жизнь. Я считаю такое учение неправильным, потому что, если анархисты будут употреблять насилие против правительства, то и правительство будет употреблять насилие против них, и если бы анархисты и взяли верх, держаться они могли бы только насилием. А как только будет насилие, так будут вражда, злоба, убийства, и на этом пути люди никогда не дойдут до справедливой, хорошей жизни, а будет та свалка и война всех против всех, какая идет теперь.
   Для того, чтобы установилась справедливая, хорошая жизнь, нужно совсем другое, а именно вот что:1 [...]
  
   Федор Тимофеевич Ткаченко -- ефрейтор 125-го Курского полка, нахоґдившегося в г. Ровно, до военной службы чернорабочий; в письме к Толґстому от 2 марта (почт. штемпель) просил разъяснить, что такое анархизм.
   1 Далее прилагается письме к Пестову от 1 марта.
  
   П. Видуцу.
   (О существовании материи)
   1910 г. Марта 10.
   Думаю, что если бы вы читали мои книги, вы бы не делали мне тех вопросов, которые делаете.
   На 1-й вопрос ответ в том, что христианское учение ставит идеал, наибольшее приближение к которому дает наибольшее благо. Чем больше исполняет человек закон любви, включающий непротивление, тем будет лучше.
   На 2-й вопрос о том, как может дух существовать без материи, так как, по-вашему, материя такое же основное и вечное наґчало жизни, как и дух, отвечаю тем, что материя не только не такое основное и вечное начало жизни, как дух, но что материя вовсе не существует сама по себе, а есть только наше представлеґние. Мы знаем несомненно только одно свое духовное "я", маґтериальное же всё есть только представление, получаемое нашим духовным "я", которое одно существует.
   То, что материя не существует, а есть только наше предґставление, ясно уже потому, что материю мы не можем себе представить иначе, как во времени и пространстве, материя есть-нечто совершенно бессмысленное.
   Прежде чем было это -- что бы то ни было -- было то, что было причиной этого, а прежде того, что была причина, было еще что-то и т. д. до бесконечности. То же и по пространству: Солнце, Сириус, а дальше еще большие звезды, еще более отґдаленные и так тоже без конца. Так что признавать материю в пространстве и времени можно и полезно для обихода, пракґтической жизни, но выставлять материю для объяснения наґчала жизни очень смешная и грубая ошибка, которую делают в наше время тысячи и тысячи так называемых "ученых" людей. Мало думающим людям кажется так ясно, что есть мои руки ноги, поля, земля, что они так же уверены, что это действительно есть, как мы во сне бываем уверены, что действительно есть то, что нам грезится.
  
   Петр Видуц из Лифляндской губ. в письме от 7 марта просил Толстого разъяснить два вопроса, которые ему непонятны и с которыми он никак не может согласиться: первый -- о непротивлении и второй -- о бессмерґтии духа.
  
   Киносукэ Шираиши.
   (О религиозной жизни)
   1910 г. Марта 10--19.
   [...]Судя по тому, что вы пишете о вашей проповеди в церкви, я могу предположить, что вы христианин. Судя же по тому, что в вашем отечестве, как мне известно, распространены несколько религиозных учений: синтоизм, конфуцианство, таосизм, будґдизм, -- думаю, что и эти религии известны вам.
   Вот это-то мое предположение о знании вами многих религий и дает мне возможность самым определенным образом ответить на ваши сомнения. Ответ мой будет состоять вам в указании вам на вечные истины религий, не той или иной религии, а той одной, которая свойственна всем людям мира и которая осноґвывается на авторитете того или другого основателя религий -- Будды, Конфуция, Лаотзе, Христа, Магомета, -- а на несомґненности той одной истины, которую проповедовали все велиґкие мыслители мира и которая чувствуется и теперь сердцем и признается разумом всякого незапутанного ложными, извраґщенными учениями человека.
   Учение это высказано всеми великими мудрецами мира: авторами Вед, Конфуцием, Лаотзе, Буддой, Христом, Магомеґтом, также греческими и римскими мудрецами -- Марком Аврелием, Сократом, Эпиктетом, всё сводится к одному, к тому, что основа жизни человеческой не есть тело, а живущее в телах людей, в условиях пространства и времени, непостижимое, но живо сознаваемое человеком духовное начало, которое, несмотря на то, что то тело человеческое, с которым оно связано, постоянно изменяется и при смерти разрушается, остается независимым от пространства и времени и потому неизменным. Так что то, что мы называем нашей жизнью (это особенно ясно выражено-в настоящем, неизвращенном учении Сакия-Муни), есть не что иное, как всё большее и большее освобождение этого духовного. начала от телесных условий, с которыми оно связано, и всё большее и большее слияние этого духовного начала посредством любви с однородным ему тем же духовным началом в других существах и тем же духовным началом в самом себе, называеґмом людьми Богом. В этом, по моему мнению, истинное, общее всем народам религиозное учение, на основании которого я постараюсь ответить на ваши вопросы.
   Вопросы, которые вы мне делаете, явно показывают, что то, что вы разумеете под религией, не есть то, что есть, по моему мнению, истинное религиозное учение, а то извращение ее, которое есть главный источник заблуждений и страданий людґских. И как ни странно это кажется, но для меня несомненно то, что религия, то самое, что одно дает человеку истинное благо-жизни, религия в извращенном виде есть главный источник (заблуждений) и страданий людских.
   Вы пишете, что отказ от исполнения военной службы может быть причиной лишения жизни или свободы для отказавшихся, отказы же от уплаты податей произведут различные вредные материальные последствия. Хотя нам, людям, и не дано предвиґдеть последствия наших поступков, но допущу, что всё это будет так, как вы предполагаете, и все-таки все эти воображаемые последствия не могут иметь ни малейшего влияния на истинно религиозного человека, в его понимании того, в чем истина и в чем его обязанность.
   Вполне допускаю, что люди нерелигиозные, революционеры, анархисты, социалисты, имеющие в виду определенную матеґриальную цель: благо большинства, как они его понимают, вполне допускаю, не могут признать разумности отказов от военной службы и от уплаты податей, которые, по их понятию, не улучшая положения большинства, могут только причинять бесцельные страдания и даже смерть отказавшимся. Вполне понимаю это для людей нерелигиозных. Но не то для религиозного человека, живущего тем религиозным началом, которое он сознает в себе. Для такого человека нет и не может быть никакого вопроса о каких бы то ни было последствиях его поступка, а также и о том, что будет с его телом и с его временґной, телесной жизнью. Такой человек знает, что жизнь его тела не есть его жизнь и что течение ее, продолжение или прекращеґние ее не зависит от его воли. Для такого религиозного человека важно и нужно только одно: исполнение того, чего требует от него живущее в нем духовное начало. Духовное же начало это, в данном случае, требует очень определенно неучастия в самом противном любви деле, в убийстве или приготовлениях к нему. Очень может быть, что религиозный человек в минуты слабости не почувствует в себе силы для исполнения того, чего требует от него признаваемый им закон его жизни, и, ослабев, не сдеґлает того, что должно. Но и не сделав того, что должно, релиґгиозный человек всегда будет знать, в чем истина и потому в чем его обязанность, и если не исполнит того, что должно, будет знать, что он виноват, что он поступил дурно, и будет стараться не повторять того же греха при следующем испытаґнии, но никак не будет сомневаться в возможности исполнения того, чего хочет высшая воля, и никак не будет искать оправдаґния своего поступка или компромиссов, как вы пишете.
   И такое мировоззрение, не только не есть утопия, как это может казаться людям, лишившимся и среди вашего народа, и среди христианских народов всякого разумного, религиозґного понимания жизни, но есть естественное и свойственное человеческому миросозерцание.
   Так что если бы мы не привыкли к тому временному состояґнию почти сумашествия, в котором находятся теперь все вооруґженные друг против друга народы, то, напротив, невозможной утопией представилось бы то, что делается теперь в мире, а никак не отказ всякого разумного человека от участия в этом безумии.
   Положение мрака, и котором находится теперь человечество, в самом деле было бы ужасно, если бы не появлялись в этом мраке всё чаще и чаще люди, понимающие жизнь такою, какою она должна и не может быть. И такие люди есть, и такие люди, несмотря ни на какие угрозы и наказания властей, сознают себя свободными и делают не то, что велят им обезумевшие власти, а то, что велит им высшее, духовное начало, громко и явственно говорящее в совести каждого человека. К великой радости, я теперь перед смертью вижу с каждым днем всё увеґличивающееся и увеличивающееся количество таких людей, живущих не телом, а духом, которые на требования правительґственных лиц стать с ними вместе в ряды убийц спокойно откаґзываются и радостно принимают на себя все налагаемые на них за это внешние телесные мучения. Людей таких уже много в России. Люди эти совсем молодые, годами содержащиеся в саґмых тяжелых условиях тюремного заключения, испытывают, как они передают это в своих письмах и лично тем, которые их видят, самое радостное и спокойное душевное состояние. Я имею-счастье быть близким со многими из них и получать их письма, и если бы вам было интересно, я мог бы сообщить вам хотя некоторые из этих писем.
   То, что я говорил об отказах от военной службы, точно так же относится и к отказам от уплаты податей, о которых вы пиґшете. Религиозный человек может не противиться силою тем, кто будет силою отбирать произведение его трудов, будь это частные разбойники или разбойники, называемые правительґством, но религиозный человек сам добровольно никак не может своими средствами служить тем явно злым делам, которые соґвершаются на средства в виде податей, отбираемых от народа.
   Что же касается до вашего рассуждения о необходимости защищать насилием истязаемую или убиваемую на ваших глазах жертву, то на это отвечу вам выпиской из составленной мною книги "На каждый день", в которой я с разных сторон много раз отвечал на это возражение (15 июля, 4). Книга эта могла бы, я думаю, вам быть интересна, так как в ней высказыґваются все основные приложения той религии, которая одна, как я уже говорил вначале, одна во всех великих религиозных учениях мира, а также и в сердце и разуме всех людей.
   Вообще же заключу письмо тем, что для улучшения жизни человеческой есть только одно средство, всё большее и большее уяснение и сознание единой общей всем людям религиозной истины. А между тем, я думаю, японский народ при всем внешґнем развитии "цивилизации", "прогресса", военной силы и слаґвы находится теперь в самом печальном и опасном положении, так как именно этот внешний блеск и заимствование от развраґщенной Европы ее "научного" миросозерцания, более всего препятствует проявлению в японском народе того, что одно может дать ему благо -- сознание единой для всех религиозной истины.
   Чем подробнее вы ответите мне и чем больше сообщите свеґдений, тем я более буду вам благодарен. [...]
  
   Ответ на письмо от 4 февраля нов. ст. 1910 г. японца Киносукэ Шираиши -- христианского пастора из г. Кофу близ Токио.
   Киносукэ Шираиши писал, что он внимательно прочитал ряд произвеґдений Толстого. Признавая принципиальную правоту утверждений Толстого, что для улучшения жизни людей необходимо отказываться от военной службы, от платежа налогов государству и пр., он все же колебґлется в возможности проводить на деле учение непротивления злу насиґлием в современных условиях, когда "жестокость и развращенность царят во всем мире". О жизни японского народа он писал: "Что касается нашего государства -- Японии, то оно спешно готовит много военных судов, стояґщих сотни миллионов иен в год. Оно организовало огромную армию, сравниґтельно с такими маленькими островами. Посредством налогов, прямых и косвенных, оно высасывает из народа все жизненные соки. Земледельцы, ремесленники и так называемый простой народ обречены на полное разореґние. Бедность, нищета господствуют во всей Японии. Как результат всего-этого -- сиротские приюты, которых не менее 40 во всей Японии, -- наполґнены сиротами и детьми обездоленных. Как нам, простому народу, избаґвиться от социального зла?.. Горе государству, насилием заставляющему несчастный народ повиноваться ему! За последние годы гонение на социаґлистов стало очень ожесточенным. Почти все они были схвачены и посажены в тюрьму по обвинению в бунте. Говорят, что правительство привило им бациллу туберкулеза. Я ужасно сожалею о них, о социалистах -- искренних, горячих и прямодушных общественных реформаторах. Я дуґмаю, что японское правительство гораздо более жестоко, нежели русское... Я знаю, что ваше учение о непротивлении соответствует внутренней приґроде человека, которая и есть истинное "я" человека. Но не бывает ли, хоть изредка, такого человека, который представляет из себя зверя в обґразе человека? Мне пришлось встретиться с таким человеком-зверем. Он убил своего благодетеля и много других людей, изнасиловал много женщин, женился и бросал жен. Очень трудно решить, как поступить с таким чеґловеком. Если мы будем препятствовать такому зверю и, спасая повинную жертву, постараемся убить его, то можно ли счесть это грехом? Если это так, то это кажется мне слишком жестоким. Мы можем пожертвовать соґбой, но мы не можем, видя гибель невинной жертвы, не постараться спасти ее.
   На все эти вопросы мы просим вас дать нам ответ и научить нас не отступить от истины, которую вы так ясно выразили нам всем".
   К. Шираиши ответил Толстому письмом от 13 мая нов. ст. 1910 г. на английском языке, в котором благодарил Толстого за воодушевившее его письмо, сообщал, что книги Толстого, как "В чем моя вера?", "Воскреґсение", "Исповедь" и т. д., были переведены на японский язык и широко распространены среди молодежи. Он писал, что письмо Толстого он пеґреведет на японский язык тотчас же, пошлет его в печать и всячески будет распространять.
  
   С. И. Мунтьянову.
   (Об отказе от насилия)
   1910 г. Марта 20--22.
   Вы не поймете моих мыслей до тех пор, пока не поймете, что ни вы, ни я, ни правительство, ни революционеры, никто на свете не призван к тому, чтобы устраивать по-своему жизнь человеческую и отплачивать тем, кто по их мнению дурно постуґпил. То, что мы не призваны к этому, видно из того, что мы соґвершенно не властны в этом --хотим сделать одно, а выходит совсем другое. Одно, к чему мы призваны и что одно в нашей власти -- это то, чтобы прожить свою жизнь хорошо. А проґжить свою жизнь хорошо значит прожить ее в любви со всеми людьми, не делая никому зла и не только не отплачивать друґгим за их грехи, а прощать всем и всё, кроме себя. А что хорошая жизнь состоит именно в этом, это не моя выдумка, а это мысли и учения всех величайших мудрецов мира, начиная с индийских браминов, Будды, Конфуция, Лао-Тзе, Христа, Магомета и до величайших мыслителей последнего времени, не Марксов, Дарвинов, Геккелей и им подобных, а Паскалей, Кантов, Шоґпенгауэров, Эмерсонов и других, которые все говорят одно и то же, а именно, что жизнь человеческая будет хороша для кажґдого человека только тогда, когда человек все силы свои будет направлять не на то, чтобы устраивать жизнь других или мстить тем, которых он ненавидит, а на то, чтобы увеличивать в себе любовь и в самом себе исправлять свои недостатки, грехи, пороки, -- а их у всех нас достаточно.
   Что к такой деятельности, а не к такой, как насильственная, правительственная или революционная, призваны все люди, видно уже из того, что первая всегда вне, а вторая всегда вполне в нашей власти, а кроме того, видно это еще из того, что если бы люди понимали и избирали эту последнюю деятельность вместо первой, то скорее и вернее была бы достигнута та цель, к которой тщетно стремятся насильники.
  
   Ответ на письмо Мунтьянова от 23 февраля 1910 г. Приводим письмо Мунтьянова полностью.
   "С. Нижне-Илимское, 23 февраля 1910 г.
   Благодарю, Лев Николаевич, за присланную Вами посылку. Я эти книги с большим удовольствием прочту и передам их крестьянам.
   Трудно, Лев Николаевич, переделать меня; этот "социализм" -- моя вера и Бог. Конечно, вы проповедываете почти то же самое, но только у вас тактика "любовь", а у нас "насилие", как вы выражаетесь. Я бы лично, да и многие другие, например с.-д., все положительно желали бы, чтобы наша революция обошлась бы без крови, но ведь это невозможно и ниґкогда наше правительство на уступки не пойдет, это вам, конечно, изґвестно; хотя бы осталась у него только одна тысяча солдат, и то она будет драться до последнего.
   Вы говорите, чтобы солдаты не шли на службу, но ведь его насильно потянут, возможно, что он не будет присягать и винтовку в руки не возьґмет, но все равно его заставят, а не захочет, -- они его изобьют и в тюрьму посадят, а то загонят туда, "где Макар телят не пас".
   А собственное "я" разве не страдает и не возмущается? А вы, Лев Ниґколаевич, разве не протестовали бы, если бы вас какой-нибудь холуй оскорбил бы?
   Я, конечно, соглашаюсь с вами, что если бы солдаты но шли на службу, то мы б добились бы своего, но, Лев Николаевич, это хорошо ждать тем, которые сидят в тепле, сыты, обуты и могут получать хорошее воспитание, а нам, бедным, голодающим -- тяни лямку да посматривай пи этих сытых и воспитанных и жди у моря погоды.
   Простите, Лев Николаевич, я не хочу лично вас этим обидеть, я гоґворю вообще.
   Да, среди нашей партийной интеллигенции много мусору. Ну что же поделаешь. Да нам это и неважно, нашелся бы во время революции хороґший бы вожак, а нас организованных и сознательных не проведут ни бурґжуа, ни правительство и никто другой. Это, Лев Николаевич, не французґская революция и не германская, когда там народ, свергнув правительґство, был обманут либералами или вот такими, как наши к.-д., благодаря их темноте.
   И напрасно вы, проповедуя о любви, ругаете наших наставников, гоґворя, что они ведут нас сами не зная куда. Разве мы, рабочие, не знаем. кто нам враг, а кто нет? Нет, Лев Николаевич, теперь не то время, когда народ ни черта не знал и работал только на своих бар! Я говорю -- наґрод, конечно я всех не беру, а беру только лишь тех, которые поняли, в чем дело.
   Да, Лев Николаевич, не дождетесь вы этой бойни, а может быть, еще доживете! Может быть, "солнышко свободы" и на вас успеет еще посвеґтить, только, конечно, не полное солнышко, -- осьмая его, до полного еще далеко.
   Ну, до свиданья, Лев Николаевич, а может быть, и прощайте!
   Лев Николаевич! Когда прочитаете это письмо, то изорвите его. Я еще живу, где и жил, ноги мои болят -- опухли, хожу медленно и голодаю.
   Посылаю вам вид с. Нижне-Илимского.
   Шлю вам привет из далекой Сибири! С. Н.-Илимское, на левой стороне д. Погодаево, между селом и деревней протекает река Илим. Кругом -- тайга".
  
   И. Н. Овчинникову.
   (О том, что такое Бог)
   1910 г. Марта 21--22.
   Бог это духовное начало, которым живо всё, что живет. Как говорит апостол Иоанн: "Бог есть любовь"; и понимать Бога мы можем только любовью. Понимаем мы Бога любовью потому, что когда мы любим, то Бог пребывает в нас, и тогда мы и знаем его.
   Если вам трудно понять Бога и вы в сомнении о Боге, то это только оттого, что вы Бога понимаете, как творца, как он опиґсан в библии. Для того, чтобы понять истинного Бога, надо прежде всего забыть эту библейскую сказку про Бога, который сидел миллионы лет и вдруг вздумал сотворить мир в шесть дней и человека и все те глупости, которые там написаны и в которые десятилетний мальчик не мог бы поверить, если бы ему не внушали, что всё это священная истина от самого Бога.
   Бог есть бестелесный дух, тот самый, которым мы всё живем и которого мы познаем любовью. В это я верю и это знаю твердо, а про то, как произошел мир и как он кончится, про это мне не дано знать да и не нужно знать. Нужно мне только одно: знать, как мне хорошо по воле этого Бога-духа прожить свою жизнь. Знаю, что надо жить так, чтобы Бог этот жил во мне. А чтобы жить так, надо жить в любви к Богу и людям, как и сказал Христос. И это я твердо знаю. А всё, что сверх этого, то не нужно мне. [...]
  
   Иван Никанорович Овчинников (р. 1882) -- крестьянин с. Арженки Рассказовской волости Тамбовской губ., писал Толстому, что, живя в сектантском селе, он один не может разобраться в вопросе, есть ли Бог.
  
   Р. С. Лабковской.
   (О самоубийстве и недовольстве жизнью)
   1910 г. Марта 23.
   "Дали бабе холст, а она говорит толст; дали потоне, а она говорит: дай боле".
   Человек спал и ничего не знал, не понимал, был чурбан. Добрые люди разбудили его и говорят: вот тебе мир божий, солнце, небо, деревья, цветы, животные, люди, такие же, как ты, которые могут любить тебя и которых ты можешь любить. Всё это тебе, хоть ты ничего не заслужил этого. -- "Нет, это всё нехорошо, лучше заснуть опять, не мешайте мне", -- и чурбан, как был до жизни, так и во время жизни и после жизни остается чурбаном.
   Человеку дано благо жизни, то благо, больше которого разумґный человек ничего не может себе представить, а он говорит: "жизнь нехороша не такая, какую я бы придумал".
   Да если нехороша, так скажи, болван или хоть милый человек, какой же бы ты хотел жизни. Эта нехороша, так какая же хорошая? И вот тут-то в ответ на этот вопрос начинаются те истерические возгласы, подразумеваемое восхваление себя, отчаянное осуждение мира и всех людей мира, разумеется, кроме себя. Явный вывод из этих возгласов тот, что моя душа слишком возвышенна для такого порочного мира, или такой порочный мир слишком дурен для моей такой великой души.
   Такими возгласами полно ваше письмо и ежедневно получаеґмые мною два или три письма точно такого же содержания. Как ни неразумны такие письма, нельзя от души не сожалеть о мучительном душевном состоянии пишущих их.
   Нельзя не сожалеть уже по одному тому, что это уродливое душевное настроение часто приводит этих несчастных людей к самоубийству.
   Причина этого уродливого душевного состояния, производяґщего ту эпидемию самоубийств, которая проявляется в наше время, заключается, по моему мнению, в отсутствии и извраґщении религиозного сознания среди людей нашего времени. Человеку, признающему свою жизнь исполнением высшей благой воли, никак не может притти в голову мысль о том, что жизнь эта нехороша и что он может каким-либо поступком освоґбодиться от этой воли. Только человеку, не признающему своей зависимости от высшей воли, может притти та удивительная мысль, что он знает лучше, чем тот вечный хозяин жизни, какою она должна быть и каким средством она должна быть исправлена.
   Причина самоубийства, как и не может быть иначе, всегда одна и та же: отсутствие религиозного сознания, признания своей зависимости от высшей благой воли. И это отсутствие особенно заметно в наше время в России и этим вполне объґясняется та эпидемия самоубийств, которая проявляется в последнее время. Причина всех самоубийств одна и та же, но есть два рода самоубийств: одни люди убивают себя, потому что, не веря в Бога, не признавая своей зависимости от высшей силы, находят менее мучительной смерть, чем те страдания, которые испытывают и которые угрожают нам. Так убивают себя часто приговоренные к казни, бедные, не видящие выхода из своего положения, люди, совершившие преступления, мучеґницы любви и т. п.; этих самоубийств -- малая часть, очень большая часть -- это те самоубийства, которые происходят, так же как и первый род, от отсутствия религиозного сознаґния, главной причиной своей имеют не тяжелые условия личґной жизни, а извращение чувства и безумную гордость, внушенґную и постоянно внушаемую молодежи политическими учеґниями, которые для этих людей заменяют религиозное учение.
   "Жизнь дурна, все люди дурны, исключая, разумеется, меня и небольшого кружка близких мне людей. И так как все люди дурны, и живут дурно, а мы хороши и знаем, как должны жить люди, чтобы всем было хорошо, то мы хотим служить людям и исправить своей добродетелью мир и людей, но люди не нужґдаются в нашем служении и не поддаются нашему исправлению. Что же нам делать, когда мы в этом одном полагаем нашу жизнь? Одно: уйти из этой дурной жизни, которая не ценит и не пониґмает нас".
   Поразительно, до какой степени в наше время развита среди нашей молодежи эта превратная мысль о служении людям, народу. Мальчик, девочка, вся исполненная всяких слабостей, вся живущая трудами рабочего народа, сейчас же хочет служить ему и, разумеется, воспитывать, образовывать, лечить, учить его. И если человек искренно и точно, как я думаю, это делали вы, начнет это делать, то, если он не глуп, то он скоро увидит, что он совсем не нужен и что никто его не просит служить народу. Поняв же это, человек, который не имеет никакой другой хороґшей стоящей посвящения своих сил цели, не может не прийти и в отчаяние, может и покончить с собой. Объяснить же челоґвеку его ошибку -- ему никак нельзя потому, что человек не религиозен, а религии такой человек не только не понимает, но давно решил, что вся она -- одна глупость, которую давно уже переросло человечество и он вместе с человечеством. А ответ на его отчаяние и недоумение ведь только один: ответ в том, что никто не призван, чтобы служить народу, исправлять, учить его. Призван ты только к одному: к тому, чтобы прожить твою жизнь так, как этого хочет тот или то, что произвело твою жизнь. А хочет он или оно не того, чтобы ты служил народу, исправлял, учил других, а только того, чтобы ты слуґжил ему и учил, исправлял себя, так как только этим испраґвлением и учением себя ты только и можешь служить другим. Служить же ему ты можешь только тем, чтобы сделать то, чему учили и учат все величайшие мудрецы от Браминов, Будды, Христа до Паскаля, Канта, Эмерсона, Чаннинга и др., а именно тому, чтобы исправлять себя, увеличивать в себе любовь ко всем людям и уничтожать в себе всё то, что препятствует этой любви. И дела этого, работы над самим собой, для каждого из нас слишком достаточно, чтобы браться за другое. Доказаґтельство же того, что это так, что в этом, а не в служении народу, лечении, учении, исправлении его -- дело нашей жизни, докаґзательство этого в том, что тогда как всё другое -- вне, это одно вполне в нашей власти, а кроме того еще и в том, что только этой деятельностью в самом себе можно точно служить людям. [...]
  
   А. Руданскому.
   (Священнику о воскресении Христа)
   1910 г. Марта 26.
   Любезный брат Александр. Читая письмо ваше, умилялся и прослезился. Умилился потому, что почувствовал в письме родную душу, живущую тем духовным началом, которое одно во всех нас и соединяет нас неразрывно любовью друг с другом и с Богом. Мне страшно и больно отвечать вам на ваш вопрос, потому что знаю, что ответ мой огорчит, оскорбит вас, но не могу не отвечать на так искренно, серьезно, задушевно постаґвленный вопрос. Вы спрашиваете мое мнение о воскресеньи Христа. Воскрес ли Христос плотью? -- Нет, не воскрес плотию.
   Думаю я так потому, что плотское воскресение Христа поколебало бы основы моей веры в учение Христа и в Бога.
   Думаю я, что кроткий, милосердный, всепрощающий Хриґстос разгневался бы или огорчился бы глубоко, узнав, что исповедующие его учение люди приписывают ему всякие чудеса и, самое несогласное с понятием о теле, чудо -- воскресение и вознесение куда-то. Думаю я так потому, что Христос в своем учении обращается прямо непосредственно к разуму и, главное, к сердцу всякого человека, уясняя каждому его сыновность Богу и несомненность и благо этого сознания своей сыновности Богу, требующей только одного: любви к Богу и ближнему, как он и говорил это.
   Простите меня, милый брат Александр, если слова мои неприґятны вам. Я не мог не сказать вам всю правду, как я понимаю, к которой я пришел длинным путем и с которой радостно живу и каждый день готовлюсь к смерти.
   Посылаю вам несколько книг, которые уяснят вам более мою веру.
   Братски целую вас, если позволите.
  
   Александр Руданский -- протоиерей и настоятель греческой церкви в г. Могилев-Подольский, просил Толстого в письме от 23 марта ответить только на один вопрос: "Христос-спаситель воскрес ли из мертвых плотию?" Он писал, что ответ этот ему нужен "не для беспутного печатґного спора, что ни к чему не ведет, а лично для себя, для спасения своей души". Получив письмо Руданского, Толстой пометил в своем Дневнике 26 марта: "Трогательное письмо священника о Христе".
  
   В. П. Некрасову.
   (Об оставлении школы)
   1910 г. Марта 30.
   Хотя занятие земледелием самое лучшее занятие, я все-таки не советовал бы вам выходить из школы.
   По моему мнению, нет таких условий, в которых нельзя бы было жить соответственно требованиям самой чуткой христианґской совести, только бы человек поступал или воздерживался от поступков во всякую минуту настоящего сообразно с треґбованиями своей совести.
   Те условия, в которых мы находимся, представляют из себя тот материал, над которым мы призваны работать. Только поґступай, не выходя нарочно из тех условий, в которых нахоґдишься, вовсю по своей совести, и жизнь сама покажет, можешь ли оставаться в этих условиях или нет.
   Одно из тех условий и очень важных, в которых вы нахоґдитесь -- это желание вашего отца, чтобы вы кончили в школе. Желая поступить по совести, вы не можете не иметь в виду этого условия, так как выход ваш из школы будет противен одному из главных требований совести: избегание всего того, что нарушает любовь, особенно с таким близким лицом, как отец.
   Таков в общих чертах мой ответ на ваш вопрос. Если вы не знаете моих книг "На каждый день", посылаю вам одну. Думаю, что она поможет самим решить ваш вопрос.
  
   Василий Пахомович Некрасов (р. 1884) -- крестьянин Новгородской губ., ученик школы огнестойкого строительства, впоследствии учитель, в письме от 27 марта 1910 г. спрашивал Толстого, не поддерживается ли его пребыванием в школе принцип насилия, на котором, по его мнению, основана современная школа, и не лучше ли ему оставить школу, вопреки желанию его отца, и заняться земледельческим трудом.
  
   Л. Л. Заботиной.
   (О душе вне времени)
   1910 г. Апреля 2.
   Ваше недоразумение происходит оттого, что вы прилагаете к душе (эту ошибку делают и по отношению к Богу) понятие времени: "было" и "будет". Душа -- проявление в теле Бога, ограничена телом, которое живет веществом в пространстве и движением во времени, самой же душе, проявлению Бога, не свойственно ни вещество, ни пространство, ни движение, ни время. Душа есть, и не только она есть, но одно, что есть, это Бог и его проявление -- душа. Подтверждение такого пониґмания есть то, что мы знаем жизнь нашу (если мы освободимся от иллюзии времени) только вне времени, в безвременном моґменте настоящего, в точке соприкосновения прошедшего и будущего, жизнь нашу мы знаем только в этой безвременной точке настоящего, и в ней только действительно и вполне свободны. [...]
  
   Ответ на письмо Любови Львовны Заботиной, ученицы 8-го класса Нижегородской женской гимназии, о "бессмертии души" и ее сомнениях.
  
   А. Руданскому.
   (О бессмертии души)
   1910 г. Апреля 6.
   [...] Для того же, чтобы самым простым понятным образом отґветить на ваш вопрос, скажу так:
   Знаю, что то, чем я живу: душа моя, бессмертна. Знаю это так несомненно, что не могу даже представить себе уничтожения моей души при смерти тела. Но, твердо зная про бессмертность своей души, не могу никак допустить того, чтобы душа моя могла получить награду за добрую и подвергалась бы накаґзаниям за дурную жизнь. Вера в будущие награды лишила бы меня того блага, той радости, которые дают мне усилия доброй жизни. Наказания же были бы несовместимы с моим пониманием Бога -- любви. Кроме того, награды и наказания в будущем мире за нашу добрую и дурную жизнь здесь были бы совершенно излишни, так как награды за добрую и наказаґния за дурную жизнь в этом мире всегда так же неизбежно следуют -- награда за добрыми и наказания за злыми делами, как воз за запряженной в него лошадью. То, что люди не видят этого, происходит только от распространенного в наше время ложного материалистического определения того, что есть благо и зло.
   Человек прожил и умер в богатстве и почете, другой же в труде и бедности, а люди, не имеющие иного, кроме материаґлистического взгляда на жизнь, утверждают, что первый был счастлив, а второй несчастлив. "Возьмите иго мое на себя в научитесь от меня, что я кроток и смиренен сердцем... ибо иго мое благо и бремя мое легко. Блаженны нищие и горе богатым". Ведь только совершенно лишенный религиозного чувства человек может считать Иоанна Грозного или развратных боґгачей счастливыми, а нищего или мученика, умирающего за истину, несчастным. Я же думаю, что награды и наказания людей в будущей жизни совершенно излишни, так как и награды и наказания совершаются здесь, сейчас же и каждый своим опытом может узнать это.
   То, что там будет, мы не знаем. Одно знаем несомненно, что тот Бог, которым мы живем здесь и к которому идем, умирая, есть любовь, а от любви, кроме добра, ничего быть не может.
   Всё это пишу не для того, чтобы убеждать вас. Я уважаю ваши верования, знаю, что вы можете, основываясь на них, жить святою жизнью, и просил бы вас точно так же относиться и к моим верованиям. Верования зарождаются длинным, внутґренним духовным процессом и не могут быть изменены расґсуждениями других людей. Радостно то, что если разно-верующие одинаково признают высший закон любви, то разґноверие их не может помешать их единению во имя этого высшего закона жизни.
   Сожалею о том, что вы не хотели принять от меня книги и выслали их стоимость. Употребляю эти деньги на милостыню.
  
   Ответ на письмо протоиерея Александра Руданского от 2 апреля 1910г. Руданский писал, что по вопросу о воскресении Толстой ответил "как честный мыслитель", и хотя "больно верующей душе... но можно примиґриться". Он вновь просил ответить: "Верите ли вы в нашу живую бесґсмертную душу?"
  
   Д. Г. Рубану.
   (О сбережении сил для внутренней работы)
   1910 г. Апреля 7.
   [...] чем лучше то дело, за которое вы хотите взяться, тем опаснее за него взяться так, чтобы потом не пришлось раскаиваться в нем. Главное, что хочется переґдать вам, это то, что дело внутреннего нравственного соверґшенствования, по моему мнению, до такой степени важно и требует такого усилия, что страшно затрачивать много энергии на внешнее устройство своей жизни, тем более, что это внешнее устройство часто -- особенно если оно не удастся -- может только повредить внутреннему делу самосовершенствования. 10 раз прикинь, раз отрежь. [...]
  
   Даниил Гаврилович Рубан (р. 1875) -- крестьянин Самарской губ., живший в 1910 г. в Персии; в письме от 25 марта 1910 г. благодарил Толстого за высланные ему книги, описывал свою жизнь и сообщал, что собирался вернуться в Россию и вновь заняться хлебопашеством, хотя и представляет себе все трудности этого дела, особенно для него, не имеющего даже жилья.
  
   П. П. Соколову.
   (Ответ самоуверенному глупцу)
   1910 г. Апреля 11.
   Я не отвечал вам на ваши письма, потому что мы с вами говоґрим на разных языках, и хотя я, простите за самоуверенность, знаю тот язык, на котором вы говорите, вы не имеете ни малейґшего понятия о том языке, на котором я говорю, и, что хуже всего, слыша некоторые звуки моего языка, имеющие значение на вашем языке, вам кажется, что когда я говорю cheval, 1 что я ругаюсь, называя кого-то "швалью" и т. п.
   Для того, чтобы вы могли понять мой ответ на ваши вопросы вы должны выучиться тому языку, на котором я говорю. Но учить вас этому языку так, как учат арифметике, грамматике и др. знаниям, то самое, чего вы от меня хотите, спрашивая, с вычислением страниц, какие книги нужно читать и какие прежде и какие после, учить вас этому языку я никак не могу, уже по одному тому, что, как это видно по вашему письму, вы всё уже знаете и вам нечему учиться.
   Вопросы ваши такие: 1) Как-примирить противоречие между законом любви и законом жизни, по которому овцы кротостью никогда не заставят волков есть сено? и 2) Что из написанного во все времена необходимо прочесть каждому человеку?
   По первому вопросу видно, что вы несомненно знаете какой-то, мне и всем людям, говорящим на моем языке, совершенно неґизвестный "закон жизни", по которому люди разделяются на разумные и добрые существа и на существа, лишенные этих свойств.
   Я с людьми, говорящими одним со мной языком: браминами, Буддой, Конфуцием, Лао-Тзе, Христом, Магометом, Паскаґлем, Руссо, Кантом, Фихте, Шопенгауэром, Эмерсоном, Лихтенбергом и многими и многими другими, не только не знаю того "закона", по которому люди разделяются на овец и волков, но знаю, напротив, закон, прямо противоположный этому мнимому "закону", а именно тот, что всякий человек есть существо, одаренное теми же, иногда в большей, иногда в меньґшей степени, свойствами разума и любви, как и все другие, и что поэтому отношение всякого разумного человека к своим ближним никак не может состоять в том, чтобы признавать их животными (что неудобно уже по одному тому, что люди, признаваемые мною животными, могут точно так же признавать себя людьми, а меня животным), а только в том, чтобы стараться понимать жизнь своих ближних и любить их.
   Насчет же овец и волков я ничего не знаю, да и не интереґсуюсь знать, так как нужно мне не рассуждение о мнимых законах эволюции, а только одно: как мне наилучшим образом прожить предстоящий мне более или менее короткий срок жизни. Это по первому вопросу. Второй же вопрос еще более очевидно показывает -- простите меня -- совершенно непониґмание вами того, о чем вы говорите. Вам кажется всё так просто: "Потрудитесь, Лев Николаевич, написать мне программу, вот как было в гимназии: столько-то часов латыни, столько-то арифметики, столько-то закона божия, или в университете: столько-то химии, столько-то физики -- я всё это выучу, память у меня хорошая, и готово".
   Разве не очевидно, что человек, который думает так, не знает даже первых приемов изучения того, что он желает знать. Для того, чтобы познать не те мнимые объективные законы мира, которые придумывают от нечего делать разные ученые, а тот вечный закон, которым руководилась и должна руководиться жизнь всякого человека, нужна не одна память, чтобы выучить, что назначено в программе и писано в книжках, а нужна самоґстоятельная работа мысли и жажда ее. Правда, что для познаґния этого вечного и важнейшего закона жизни полезно изучение всего того, что сделано для этого величайшими умами и сердґцами всего человечества, но все-таки главное условие для этого-познания есть самостоятельная работа и прежде всего жажда истины, которая неизбежно наведет ищущего на то, что ему нужно. Нельзя накормить того, кто не хочет есть. Нельзя и научить того, кто ищет знания не для удовлетворения внутренґней потребности, а для того, чтобы быть ученым, или для того, чтобы писать книги и учить других. Научиться человек может только сам, тогда, когда он всей душой ищет истины и только ради истины. И такой человек не будет дожидаться программы и каталога книг, а сам найдет то, что ему нужно, и с той стороны, с которой ему это нужно.
   Пожалуйста, простите меня, если мой ответ будет неприятен вам. Я, должно быть, много старше вас, гожусь вам в деды, и потому позволю себе еще дать вам два, по-моему, очень важные совета, которые, надеюсь, что помогут вам разобраться в заниґмающих вас вопросах. Первый совет такой, какой мне приґходится давать обращающимся ко мне с вопросами о религии православным верующим. Как таким людям ответ мой всегда соґстоит в том, что если они серьезно хотят узнать истину, то им преґжде всего надо усомниться в истинности той веры и всех положеґний ее, которые они считают непогрешимыми. Так же точно и вам я советую прежде всего усомниться в тех догматах научной веры, в которую вы так слепо веруете. Для того, чтобы узнать истину, вам надо, прежде всего, освободиться от той лжи, которая вами признается истиной. Так, напр., в данном случае вы, признавая за несомненную истину дарвинскую теорию эвоґлюции, хотите на основании этой легкомысленной, односторонґней теории, объяснить себе закон человеческой жизни, что совершенно ошибочно. Ошибочно потому, что главный и в сущґности единственный вопрос человеческой жизни -- только в том, как мне жить, т. е. что мне делать? Для того же, чтобы ответить-на этот вопрос человеку, ему нужно узнать -- кто он? На этот же вопрос теория эволюции или ничего не отвечает, или отвеґчает бессмыслицею, а именно: произошел ты от каких-то вещеґственных временных процессов, никогда нигде не начинавшихся, идешь ты этим рядом процессов к чему-то, тоже ничем не конґчающемуся. Так что сама теория эволюции если и может предґставлять некоторый интерес для праздных людей рассуждениями и наблюдениями над временными явлениями о том, как проґизошла лягушка и т. п., то теория эта при приложении ее к объяснению жизни человеческой может привести только к величайшим заблуждениям и нелепостям.
   Так что первый мой совет -- в том, чтобы вы постарались освободиться от слепой веры в то, что в наше время называется "наукой".
   Второй же совет мой в том, чтобы вы как можно меньше доверяли себе, не думали бы об научении других людей, как можно больше обращали бы внимания на себя, на свое нравстґвенное совершенствование. Человек -- это дробь. Все качества, достоинства человека -- числитель. Мнение же его о себе -- знаменатель. Избави Бог, если, как это часто бывает, разраґстается до бесконечности знаменатель.
   Еще раз прошу простить за всё то, что будет вам неприятно в этом письме. Руководило мною серьезное, братское отношение к вам.
   Письмо это прошу не печатать.
  
   Ответ на второе письмо инженера из Петербурга П. П. Соколова от 8 апреля (почт. штемпель) . Соколов писал, что он не удовлетворен ответом секретаря Толґстого на его вопросы, и подробно развивал свою точку зрения на необхоґдимость прибегать в некоторых случаях жизни к насилию, доказывая, что невозможно в жизни сделать так, чтобы "овцы кротостью заставляли волков есть сено". Говоря об огромном количестве книг, которые все прочесть невозможно, он просил Толстого составить список, хотя бы в "40 книг по 500 листов", которые нужно рекомендовать прочесть всем. На письмо Толстого Соколов вновь отвечал длинным обиженным письґмом от 21 апреля с возражениями Толстому, которое осталось без ответа.
  
   1 По-французски -- лошадь.
  
   И. Г. Рожкову.
   (О разнице между религиозным учением и анархизмом)
   1910 г. Апреля 15--18.
   Разница между религиозным учением и анархизмом в том, что в анархизме цель -- выгода и средство -- насилие. А если цель -- выгода, то иногда и одному выгодно бастовать, а иногда и другому невыгодно, и все никогда не сойдутся. И если средство достижения цели -- насилие, то как удержаться в насилии, чтобы употреблять его только для общих целей, и как достигнуть того, чтобы люди, захватившие власть, употребляли это насилие не для своей, а для общей выгоды? Так при анархизме. При религиозном же учении цель не выгода, а требования Бога или совести независимо от цели, а потому требования эти всегда одни и те же для всех.
   То же и о насилии. При религиозном учении цель достигается не насилием, а, напротив, воздержанием от насилия и участия в нем. И потому при религиозном учении не может быть злоґупотребления насилием.
   Последствием же деятельности, основанной на религиозном учении, при котором нет и мысли о выгоде и о насилии людей над людьми, не могут не быть те самые, которых желают и никогда не достигнут анархисты.
   [...] Считаю нужным прибавить к моему письму к вам о различии революционного анархизма и того, что вы называете моим анархизмом, еще следующее, более ясно и более кратко выраґжающее мою мысль: анархизм политический есть цель, к которой стремятся люди; то же, что вы называете моим анархизмом, есть только последствие признания истины христианского учения и вытекающего из него сознания каждым человеком своего челоґвеческого достоинства, несовместимого ни с участием в насилии, ни в подчинении ему.
  
   Ответ на письмо крестьянина Подольской губ. Ивана Григорьеґвича Рожкова (р. 1880) из Вашбурна (США) от 10 апреля нов. ст., в котором он сравнивал учение Толстого с анархизмом и находил, что отличие между ними только в "тактических приемах борьбы, но нет никакой разницы в конечной цели".
  
   И. А. Бори и Ф. Г. Рюицу .
   (О перемене внешней обстановки)
   1910 г. Мая 7.
   Чтобы выполнить, насколько в наших силах, долг истинного христианина, совершенно бесполезно менять окружающую обстановку. Идеал человека, просветленного истинным учением Христа, есть не что иное, как постоянное нравственное совершенствование; это значит стараться стать лучше, растить в себе любовь к Богу и людям. Совершенствование возможно при всяких условиях.
   Я не знаю никаких христианских колоний в Европе, но, даже если бы и знал таковые, я не посоветовал бы вам оставить ваш образ жизни и вступить в нее.
   Во всяком случае желаю вам истинного душевного блага, которое может быть достигнуто везде и всегда.
   Ваше письмо было мне очень приятно.
  
   Иосиф Алемани Бори и Фредерик Гименец Рюиц торговые служащие в Барселоне (Испания), писали, что, проникнувшись учением Толстого, они хотели бы уйти из своего города пешком в какую-нибудь христианскую колонию Франции или Швейцарии и просили Толстого указать адрес такой колонии.
  
   М. Н. Яковлевой.
   (О приближении к совершенству)
   1910 г. Мая 18.
   Получил ваше хорошее, тронувшее, и порадовавшее меня письмо. Очень сожалею, что вы не застали меня, и, если буду жив, буду очень рад принять вас в августе.
   О вашем положении и о том, как вам надо жить, чем руководствоваться, скажу то, во что всей душой верю и чем живу, и с чем надеюсь умереть, а именно следующее:
   Истинный идеал религии, истинной религии, -- он же идеал христианства, тем и велик, что он так велик, что человек в теле никогда не может достигнуть его, а между тем, может всегда, во всех условиях постепенно приближаться к нему. В этом приближении и сущность жизни человеческой и единственное истинное благо ее. Отчаяние религиозных людей в том, что они не могут вполне осуществить в своей жизни того идеала, который представляется им, происходит от заблуждения о том, что требования учений не в усилиях приближения к идеалу, а в полном осуществлении его в своей жизни. Часто это заблуждение приводит даже к отречению от признаваемого недостижимым идеала. Не поддавайтесь этому: жизнь и благо -- в приближении к идеалу божеского совершенства. И благо это всегда доступное нам и очень большое, и совершенно удовлетворяет тех людей, которые не ставят себе целью своей жизни того, что не дано человеку. "Иго мое благо, и бремя мое легко". Говорю вам это смело, потому что живу этим, и чем больше живу этим, тем более испытываю благо такой жизни и тем больше, несомненнее верю в истинность такого понимания жизни и цели ее. В последнее время я даже пришел к тому убеждению, что для того, кто положит всю свою жизнь в этом улучшении своей души, нет и не может быть зла, и вся жизнь его неперестающее благо и нет зла. Зло суеверие. Боюсь, что эти мои рассуждения покажутся вам слишком отвлеченными и неясными, но на всякий случай высказываю вам все, что думаю и во что верю.
   Прибавлю еще то, что помогает жить этой жизнью, т. е. полагать всю свою духовную силу на внутреннее совершенствование увеличение в себе любви. Помогает этому более всего сознание того, что истинная жизнь наша происходит только в настоящем, что прошедшего и будущего нет, а есть только настоящее, т. е. та безвременная точка, в которой прошедшее соприкасается с будущим, и что в этом настоящем мы только и живем и в нем только свободны. Из всех этих рассуждений вывожу следующий практический вам совет. Противоречие требований высшего закона и вашей души с требованиями окружающей вас среды есть в той или в другой форме необходимое условие жизни всякого в наше время религиозного человека. Для того, чтобы вам примирить, насколько возможно, это противоречие (совсем устранить его невозможно), вам надо не думать о том, как вам поступить по отношению вашими родителей, чтобы смягчить их или избавиться от их влияния, а все силы души, -- и в каждый момент настоящего, -- напрягать на то, чтобы перед Богом и своей совестью думать мысли, говорить слова, делать поступки, наименее противные любви.
   В этом все, что может сделать человек, искренно желающий жить не по своей, а по божией воле. О том же, что именно выйдет из такой его деятельности, человек не может знать, но что не выйдет ничего дурного, а выйдет только хорошее это наверное знает тот, кто будет жить так.
   "Возьми крест свой на каждый день... иго мое благо и бремя легко, ибо я кроток и смирен сердцем".
   Но крест все-таки крест, и нужно усилие, чтобы нести его. Но в несении этом человек, если только добровольно несет его, чувствует несомненное благо и благо единственно истинное в жизни человеческой.[...]
   Прощайте, помогай вам Бог смолоду стать на тот путь, который ведет нас к единому истинному благу. Еще совет: старайтесь как можно меньше предпринимать и говорить, а как можно больше воздерживаться от поступков и от слов. Старайтесь кроме того при этом быть радостной, зная, что если вы нерадостны, то виноваты в этом не какие-либо внешние условия, а вы сами.
  
   В. А. Молочникову.
   (О предполагаемых последствиях поступков)
   1910 г. Мая 27.
   Очень жаль мне, брат Владимир, что вам так тяжело, и понимаю, что это не может быть иначе. Я, по крайней мере, вероятно, испытывал бы то же, коли не хуже. Но мне все-таки было очень интересно читать хоть малую часть их возражений и насмешек на то, чем живем не только мы, но жили и живут всегда все люди. Ваша притча о посеве и речах земледельца и горожанина очень хороша, но с главным смыслом ее не согласен. Не согласен, если за земледельца признавать себя и вообще людей, живущих по-божьи. Такие люди не знают, не могут и не желают знать того, что выйдет из их деятельности. Делают они то, что делают, только потому, что следуют высшей воле, которую сознают главным двигателем своей жизни. Соображения же о том, что выйдет из такой деятельности, никак не могут служить мотивом, двигателем деятельности, так как последствия наших поступков нам совершенно неизвестны, да и не могут быть известны, так как они проявляются в бесконечном пространстве и времени. Всякое же наше представление о том, что мы знаем эти последствия, есть самая грубая, вредная и свойственная только невеждам, в истинном смысле слова, ошибка. Такого рода деятельность, обусловленная предполагаемыми последствиями, подобна тому, что бы делал работник, которому хозяин дал определенное дело, указав, что и как ему делать и который, вместо того чтобы исполнять предписанное хозяином, сам бы соображал о том, что может быть полезно ему и другим таким же работникам, и стал бы делать не предписанное хозяином, а то, что он считает для этого нужным. Так, грубый пример: хозяин, положим, предполагает копать канавы для осушения местности, для увеличения количества воды в нижнем течении и для многих других в этом роде соображений, а работник, предполагая, что большая польза произойдет от уравнения местности, не только не копал бы канавы, а стал бы заравнивать их.
   Делать мы должны то, что делаем, для себя перед Богом, т. е. перед своей совестью, для своего удовлетворения, для своего блага, исполняя то, что нам так определенно предписано, а никак не в виду неизвестных нам последствий, хотя твердо знаем, что последствия эти не могут не быть благими. Настоящее дело, которое свойственно делать разумному и просвещенному в истинном смысле человеку, только такое, последствия которого он не может знать и знает, что не увидит.
   Если уж говорить -- хотя в сущности этого бы и не надо -- с революционерами и вообще устроителями человеческой жизни, надо прежде всего не делать того, что вы делаете -- становиться на их точку зрения, а переводить их на свою -- от чего они не могут отказаться, переводить на точку зрения, общую всем людям, личную, и состоящую в том, что, кто бы я ни был, в каких бы условиях ни был, я живу, пока не умру, и мне надо прожить этот срок наилучшим образом, человеческой, т. е. доброй, разумной, благой, а не животной -- злой, неразумной и несчастной жизнью.
   Если же кто не понимает этого и не хочет с этим соглашаться, то единственный разумный ответ на это -- ничем ненарушимое молчание.
   Ах, как жалки, заблудшие и затянутые своим заблуждением в инерцию деятельности несчастные люди нашего времени!..
  
   Ответ на письмо В. А. Молочникова от 21 мая, где он описывал тяжелую физическую и моральную обстановку в Новгородской тюрьме.
   Молочников ответил Толстому открыткой от 5 июня, в которой сообщал, что получил письмо Толстого уже дома и благодарил за советы, с которыми он совершенно согласен.
  
   А. Н. Остольской.
   (О приближении смерти)
   1910 г. Июня 25.
   "Хилость, старость, смерть -- вот жемчужины жизни", -- пишете вы, подразумевая, вероятно, то, что хуже этого ничего не может быть.
   Я испытывал две первые и готовлюсь каждый час к третьей и кроме радости и благодарности той силе, которая послала меня в жизнь, ничего не испытываю. Очевидно, кто-нибудь из нас ошибается. Думаю, что не я, а вы. Думаю так, во-первых, потому, что жизнь есть стремление к благу и во мне это стремление получает удовлетворение, у вас же нет, а во-вторых, потому, что я в своем понимании схожусь не только со всеми величайшими мудрецами мира -- от браминов, Будды, Лаотзе, Христа, Магомета, Сократа, Эпиктета, Марка Аврелия и до Руссо, Канта, Эмерсона и др., но и с огромным большинством людей, вы же сходитесь с разными странными, трудно понимаемыми писателями-декадентами самого последнего времени и с крошечным меньшинством запутавшейся и мало мыслящей, и мало просвещенной кучкой людей, называемой интеллигенцией.
   Простите, если письмо это покажется вам резким. Руководило мною чувство участия к вам и подобным вам многим несчастным, которые, рассуждая самым детско-превратным образом, с безграничной самоуверенностью решают вопрос о том, хорош или не хорош мир, в отрицательном смысле только потому, что они воображают себе, что мир существует только для их удовольствия, а удовольствие они не находят, потому что ищут его не там, где оно есть и может быть.
   Еще раз прошу не сердитесь на меня, а подумайте о том, что я пишу, и верьте, что руководит мною только чувство участия к вам, как к любимой меньшой сестре.
  
   Антонина Игнатьевна Остольская со ст. Мотовиловка Юго-Западной ж. д. писала Толстому, что только в самоубийстве она видит спасение от бессмысленности жизни человека.
  
   Н. С. Караулову.
   (О том, что останется, когда все кончится)
   1910 г. Июля 1.
   Вас мучает мысль о том, что будет, когда всё кончится и останется только ничего. И вы спрашиваете, что такое это ничего. В этом странном вопросе вашем есть ясный ответ в самом вопросе. То, что останется все-таки ничего, показывает то, что всё, что есть, всегда духовно, есть произведение нашей духовной силы (мысли). И эта духовная сила одна есть и потому не может уничтожиться. Это то, что мы называем Богом вне себя и душою в самих себе. Вот всё, что могу вам ответить. Более ясно выраженную эту же и другие, с этой связанные мысли, вы найдете в моих книжках "На каждый день".
  
   Ответ на письмо от 25 июня 1910 г. ученика Алексеевского коммерческого училища в Москве Николая Семеновича Караулова.
  
   И. Неклюдову.
   (Об угнетении рабочих рабочими)
   1910 г. Июля 10.
   Вы спрашиваете, что должен делать рабочий, если ему предстоит содействовать угнетению своих братьев рабочих посредством сбивания цены работы. Но точно такой же вопрос должно поставить и о том, что должен делать рабочий, когда ему предстоит выбор: идти к фабриканту в приказчики, конторщики, надсмотрщики с увеличением жалования или отказаться? Или, что еще важнее, идти в солдаты, которые усмиряют рабочих, или отказаться и быть посаженным в тюрьму или арестантские роты?
   На все эти вопросы: именно, что делать рабочему в таких положениях, никто не может ответить, кроме самого рабочего. При теперешнем понимании рабочими своего положения вопроса этого вовсе нет. При том же понимании рабочими своего положения, которое я, основывая его на религиозном сознании, стараюсь передать в статье "Единственное средство", вопрос этот должен возникнуть для каждого рабочего: и при сбивании цен на работу, и при прямом, в виде помощников, содействии хозяевам против рабочих, и при поступлении в войска. И ответ на этот вопрос может быть дан только самим рабочим более или менее определенный, по мере ясности религиозного сознания. Если религиозное сознание рабочего настолько ясно и живо, что он не может поступить противно ему, он откажется от поступка, противного этому сознанию, каковы бы ни были последствия отказа; как откажется всякий по-старому религиозный человек осквернить икону или причастие, или как откажется всякий неразвращенный человек взять на себя обязанность палача, каковы бы ни были последствия отказа.
   Если же религиозное сознание его неясно и не живо, то он согласится на предложенное ему и сделает, как и вы предполагаете, поступок, противный выгоде всех, только бы не быть с семьей поставленным в тяжелое положение.
   Всегда были и всегда будут люди слабые и люди сильные. Но дело не в том, а в том, чтобы люди слабые, поступая противно своему, а главное, противно благу многих братьев, знали бы и чувствовали, что, поступая так, как они поступают, они -- поступают дурно, а не думали бы, как думает теперь большинство, и вы с ними, что это так и должно быть и что улучшиться положение рабочих может не их нравственным усилием, а какими-то внешними, не зависящими от их доброй жизни средствами.
   Этим-то дорога и важна та религиозная основа деятельности которую я считаю неизбежно необходимой для улучшения положения не только рабочих, но всех людей мира. Дорога она тем, что человек, живущий и действующий во имя религиозной основы, если он силен, то не отступит от своей основы, хотя бы он должен был понести величайшие страдания или смерть. Ежели же он менее силен, он в самом главном не отступит от требований своего сознания, в менее главном уступит, но, и уступая, будет знать, что поступает дурно. Самый же слабый человек, который приведет те самые доводы, которые вы приводите, если и будет содействовать для своих выгод выгодам хозяина, будет все-таки знать, что он сделал не то, что должно.
   А если только рабочие будут знать и помнить то, что они должны делать не перед семьей, не перед товарищами, а перед своей совестью, перед Богом, то очень скоро изменилось бы их положение, ы уже не так трудно было бы им делать то, что должно перед Богом и перед совестью.
   Думаю, что ваш вопрос вызван преимущественно тем, что вам неизвестно или непонятно мое религиозное понимание жизни. Думаю, что если бы оно было вам известно, вы бы не сделали вашего вопроса или иначе поставили бы его.
   Теперь же на ваш вопрос о том, что делать рабочему, когда ему предлагают сбить цену, отвечаю: если он религиозный человек и живо чувствует свою связь с братьями рабочими и грех содействия их угнетению -- отказываться от работы, какие бы ни были последствия. Если же он слаб и не чувствует живо свою связь с братьями рабочими и своего греха содействия их угнетению, то -- принять предложение хозяина, но знать и чувствовать свой грех и быть готовым отказаться от него и искупить его.
   Очень рад буду, если мое объяснение удовлетворит вас.
  
   Ответ на письмо И. Неклюдова, железнодорожного рабочего с разъезда  59 Ташкентской ж. д., от 4 июля 1910 г. Прочитав "Единственное средство", Неклюдов просил Толстого разъяснить ему, "что же, наконец, должен... делать" рабочий.
  
   С. А. Толстой.
   (Об отношениях с женой)
   1910 г. Июля 14.
   [...] Если тебя тревожит мысль о том, что моими дневниками, теми местами, в которых я пишу под впечатлением минуты о наших разногласиях и столкновениях, что этими местами могут воспользоваться недоброжелательные тебе будущие биографы, то не говоря о том, что такие выражения временных чувств, как в моих, так и в твоих дневниках никак не могут дать верного понятия о наших настоящих отношениях -- если ты боишься этого, то я рад случаю выразить в дневнике или просто как бы в этом письме мое отношение к тебе и мою оценку твоей жизни.
   Мое отношение к тебе и моя оценка тебя такие: как я с молоду любил тебя, так я, не переставая, несмотря на разные причины охлаждения, любил и люблю тебя. Причины охлаждения эти были -- (не говорю о прекращении брачных отношений -- такое прекращение могло только устранить обманчивые выражения не настоящей любви) -- причины эти были, во 1-х, всё бСльшее и бСльшее удаление мое от интересов мирской жизни и мое отвращение к ним, тогда как ты не хотела и не могла расстаться, не имея в душе тех основ, которые привели меня к моим убеждениям, что очень естественно и в чем я не упрекаю тебя. Это во 1-х. Во-вторых (прости меня, если то, что я скажу, будет неприятно тебе, но то, что теперь между нами происходит, так важно, что надо не бояться высказывать и выслушивать всю правду), во вторых, характер твой в последние годы всё больше и больше становился раздражительным, деспотичным и несдержанным. Проявления этих черт характера не могли не охлаждать -- не самое чувство, а выражение его. Это во 2-х. В третьих. Главная причина была роковая та, в которой одинаково не виноваты ни я, ни ты, -- это наше совершенно противуположное понимание смысла и цели жизни. Всё в наших пониманиях жизни было прямо противуположно: и образ жизни, и отношение к людям, и средства к жизни -- собственность, которую я считал грехом, а ты -- необходимым условием жизни. Я в образе жизни, чтобы не расставаться с тобой, подчинялся тяжелым для меня условиям жизни, ты же принимала это за уступки твоим взглядам, и недоразумение между нами росло всё больше и больше. Были и еще другие причины охлаждения, виною которых были мы оба, но я не стану говорить про них, потому что они не идут к делу. Дело в том, что я, несмотря на все бывшие недоразумения, не переставал любить и ценить тебя.
   Оценка же моя твоей жизни со мной такая: я, развратный, глубоко порочный в половом отношении человек, уже не первой молодости, женился на тебе, чистой, хорошей, умной 18-летней девушке, и несмотря на это мое грязное, порочное прошедшее ты почти 50 лет жила со мной, любя меня, трудовой, тяжелой жизнью, рожая, кормя, воспитывая, ухаживая за детьми и за мною, не поддаваясь тем искушениям, которые могли так легко захватить всякую женщину в твоем положении, сильную, здоровую, красивую. Но ты прожила так, что я ни в чем не имею упрекнуть тебя. За то же, что ты не пошла за мной в моем исключительном духовном движении, я не могу упрекать тебя и не упрекаю, потому что духовная жизнь каждого человека есть тайна этого человека с Богом, и требовать от него другим людям ничего нельзя. И если я требовал от тебя, то я ошибался и виноват в этом.
   Так вот верное описание моего отношения к тебе, и моя оценка тебя. А то, что может попасться в дневниках (я знаю только, ничего резкого и такого, что бы было противно тому, что сейчас пишу, там не найдется).
   Так это 3) о том, что может и не должно тревожить тебя о дневниках.
   4) Это то, что если в данную минуту тебе тяжелы мои отношения с Чертковым, то я готов не видаться с ним, хотя скажу, что это мне нестолько для меня неприятно, сколько для него, зная, как это будет тяжело для него. Но если ты хочешь, я сделаю.
   Теперь 5) то, что если ты не примешь этих моих условий доброй, мирной жизни, то я беру назад свое обещание не уезжать от тебя. Я уеду. Уеду наверное не к Черткову. Даже поставлю непременным условием то, чтобы он не приезжал жить около меня, но уеду непременно, потому что дальше так жить, как мы живем теперь, невозможно.
   Я бы мог продолжать жить так, если бы я мог спокойно переносить твои страдания, но я не могу. Вчера ты ушла взволнованная, страдающая. Я хотел спать лечь, но стал не то что думать, а чувствовать тебя, и не спал и слушал до часу, до двух -- и опять просыпался и слушал и во сне или почти во сне видел тебя. Подумай спокойно, милый друг, послушай своего сердца, почувствуй, и ты решишь всё, как должно. Про себя же скажу, что я с своей стороны решил всё так, что иначе не мoгу, не могу. Перестань, голубушка, мучить не других, а себя, себя, потому что ты страдаешь в сто раз больше всех. Вот и всё.
  
   Комментируемое письмо явилось следствием всего пережитого Толстым в отношениях с женою со времени возвращения его из Отрадного в Ясную Поляну.
  
   В. А. Лебрену.
   (О связи между людьми через Бога)
   1910 г. Июля 24--28.
   Спасибо вам, милый Лебрен, и за короткое письмецо. Вы один из тех людей, связь моя с которыми твердая, не прямая от меня к вам, а через Бога, казалось бы самая отдаленная, а, напротив, самая близкая и твердая, не по хордам или лучам, а по радиусам:
   не такая:
   а такая:
  
  
  
  
  
  
  
  
   Ну да вы поймете.
   Когда мне пишут люди о своем желании писать, я большею частью советую воздерживаться. Вам же советую и не воздерживаться, и не поспешать. Tout vientЮ point Ю celui qui sait attendre. 1 А у вас есть и будет что сказать и есть способность выразить.
   Письмо ваше неосновательно тем, что вы высказываете свое довольство в области духовной, а потом как будто жалуетесь на неудовлетворенность в области вещественной, в той области, которая не в нашей власти и потому не должна вызывать нашего несогласия и недовольства, если духовное на первом плане. [...]
  
   Виктор Анатольевич Лебрен (р. 1882) -- француз, в 1906 г. некоторое время работал у Толстого в качестве секретаря. В 1910 г. крестьянствовал на Кавказе близ Геленджика. Автор книги: "Толстой. Воспоминания и думы", изд. "Посредник", М. 1914.
   Ответ на письмо В. А. Лебрена от 15 июня, в котором Лебрен описывал свою жизнь, полную хозяйственных забот, которые мешают ему писать, и приветствовал Толстого от имени своей жены и матери.
  
   1 Всё приходит во-время для того, кто умеет ждать.
  
   Д. Н. Ренскому.
   (О невозможности вернуться к православию)
   1910 г. Августа 1--5--7.
   "Возлюбленные, будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога; кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь.
   "Бога никто никогда не видел: если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает и любовь его совершенна есть в нас.
   "Бог есть любовь и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем".
   I Поcл. Иоанна, гл. IV, ст. 7, 8, 12, 16.
  
   Именно потому, что я верю в того Бога, в которого учил нас верить Иисус Христос и сущность которого так ясно определена в этих стихах, да и во всем евангелии, я не могу последовать вашему совету и вернуться к учению той вредной секты, называющей себя православной церковью, к которой вы меня призываете. Не могу я вернуться к этой секте и потому, что секта эта отрицает истинного христианского Бога -- любовь, ставя на его место злое, неразумное существо, которое будто бы за исполнение и неисполнение людьми самых странных, неразумных и часто безнравственных требований обещает им или вечное блаженство, или вечное мучение (вечное мучение и Бог любовь!). Не могу я вернуться, не только вернуться, но и не относиться с отрицанием к этой вредной секте еще и потому, что секта эта, соединившись с правительством, т. е. с людьми, захватившими власть и совершающими всякого рода злодеяния, старается для оправдания этого правительства развращать темный народ и молодые поколения, внушая им ложные понятия о Боге и законе его. Сама же держится и распространяется только благодаря насилиям этого самого правительства.
   Пожалуйста, простите меня за то, что я прямо высказываю вам то, что считаю истиной. Я был вызван к этому вашим письмом. Казалось бы, так естественно вам, вполне убежденному в истинности того, что вы исповедуете, оставить закоснелого грешника, меня, погибать в своем заблуждении, тем более, что вы не имеете ничего сказать нового, такого, чего бы я не знал и не слышал бы тысячи и тысячи раз от всех тех людей, которые именно потому, что сами в глубине души не верят в то, что проповедуют, всеми силами стараются всех обратить в свое суеверие. Для того, чтобы их суеверие могло казаться им твердым, им нужно, чтобы большинство людей верило тому же, чему они верят.
   В заключение позвольте и мне дать вам такой же совет, как и тот, который вы даете мне, а именно тот, чтобы в хорошую, светлую минуту вы бы, забыв на время про свое священство и про других людей, которых, вам кажется, что вы призваны обращать и спасать, подумали бы серьезно и искренно не о том Боге, который казнит люден вечными муками и улетел на небо и т. п., а о том едином, истинном, благом Боге любви, который живет и в вашей душе и которого вы не можете не сознавать; подумали бы о себе, о своей душе и, сознав свои заблуждения, сделали бы то, что естественно вытекает из такого сознания.
  
   Дмитрий Никифорович Ренский -- священник Христорождественской церкви в Палашах, в Москве, прислал Толстому резкое письмо по поводу его религиозных взглядов и политических выступлений и призывал вернуться в лоно православной церкви.
  
   А. Мирову.
   (Об истинном учении веры)
   1910 г. Августа 11--12.
   Посылаю вам несколько книг, из которых вы узнаете яснее, как я понимаю о вере. Вкратце же попытаюсь высказать вам всё в простых и ясных словах. Прежде всего для того, чтобы можно было понять истинную веру, надо отказаться от ложной. Для того, чтобы строить дом, надо прежде всего расчистить место, а на старых, гнилых бревнах ничего дельного и прочного не построишь. Наше же понятие так с детства загромождено теми обманами, которые называются православной верой, что нам, прежде чем понять истинную веру, надо первым делом очистить место от всех тех чудес и таинств, мощей, икон и, главное, от веры в то, что всё то, что написано в книге библии, со всеми посланиями и откровениями, есть священное писание, будто бы данное людям самим Богом. И потому надо прежде всего перестать верить всему этому, а брать из всего того, что нам выдается за истину, только то, что сходится с нашим разумом и совестью, что доступно, ясно и понятно самому простому человеку и даже ребенку. Говорят, что православное священное писание дано самим Богом. То же самое говорят и учители других вер о своих священных писаниях. Но в том, что священные писания даны прямо от Бога, кроме того, что они все различны, никак нельзя поверить. В то же, что наша совесть и наш разум, даны нам прямо от Бога, в это уж никак нельзя не верить; и потому держаться надо не того, что люди нам выдают за священное писание, а того, что самим Богом вложено нам в душу, -- держаться нашей совести и разума.
   А истинное учение веры очень просто, коротко и понятно всякому, если б только разные учители веры не запутывали этого; но всё в том учении евангелия, которое я послал вам. А еще короче истинное учение веры будет такое: Бог дух вошел в душу каждого человека, и потому все люди не только братья, равные между собою, но во всех их живет один и тот же дух божий. Тела людей разделяют их между собою, но тот дух, который живет в них, соединяет их, и это единство душ мы познаем любовью. И потому весь закон Бога, как и сказал Христос, -- в том, чтобы любить Бога всем сердцем и душою, ближнего, как самого себя. И что в этом одном весь закон Бога (Мф. XXIII, 36--40). Об этом самом подробнее сказано в книжке Единая заповедь, которую и посылаю вам. Все эти таинства, откровения, мощи, иконы, катехизисы, богослужения -- всё это придумано только затем, чтобы затемнить и скрыть эту единую заповедь. А заповедь эта кроме того, что она дает истинное благо как каждому человеку отдельно, так и всем людям, особенно еще важна тем, что она не только не разъединяет людей, как наши православные, католические, протестантские, старообрядческие и другие секты, а, напротив, соединяет всех людей всего мира: двести пятьдесят миллионов индусов, 500 миллионов китайцев и других, исповедующих браминизм, буддизм, конфуцианство, таосизм, магометанство и друг.
   И все эти веры, хотя часто и заглушенные разными ложными, как и у нас, наростами и обрядами, все так или иначе одинаково исповедуют единую заповедь любви к Богу и ближнему.
   Посылаю вам книжки о разных верах. Очень рад буду, если вам понятно и на пользу будет то, что я, много думавши об этих предметах и дошедши теперь до последнего предела жизни, старался, как умел, передать вам.
   Ни ада не бойтесь, ни на рай не надейтесь. И ад, и рай мы сами делаем себе любовью или отсутствием любви в той одной жизни, которую мы знаем.
   О том, что будет с нами после телесной смерти, я думаю так: если веришь в Бога, то знаешь, что пришел ты в эту жизнь от Бога, а потому и, уходя из этой жизни, придешь к тому же Богу, от которого пришел. А Бог есть любовь, а от Бога любви, кроме всего хорошего, ничего быть не может.
   Если же мы не знаем того, что с нами будет за гробом, то, видно, так этого хотел Бог, и нам догадываться о том, что будет там, и придумывать разных ангелов и дьяволов и разные раи и ады совсем не должно, да и не нужно.
  
   А. Миров -- мастеровой, служивший в Черкизове, под Москвой, прислал Толстому письмо, в котором сообщал про диспуты православных миссионеров со старообрядцами, сектантами и "с вашими ребятами", которые происходят в Черкизове, и про тот интерес, который вызывают у мастерового населения разъяснения "ваших ребят". Заканчивая письмо, Миров писал: "Теперь я вас прошу, Лев Николаевич, ради Христа, пришлите мне письмо, опишите все, как нужно верить. Вот главное дело: чудеса. Были они или нет? И нужно ли верить в страшный суд, в воскресение Христа, вознесение и второе пришествие? В его рождение, преображение? Все это чудеса ведь! Объясните мне, Лев Николаевич, ради Бога попроще и поясней".
  
   С. К. Ромм.
   (О воспитании)
   1910 г. Августа 16.
   [...] Люди отдают детей в гимназию, где их учат закону божьему, т. е. вконец извращают их понятия и развращают их нравственность, и родители эти потом наивно спрашивают: что нужно делать, чтобы хорошо воспитать детей? Всё равно как если бы человек высеял свои семена на землю, заросшую сорными травами, и спрашивал бы потом, что надо сделать для того, чтобы хорошо возрастить эти высеянные в сорную траву семена?
   Происходит это оттого, что люди в деле воспитания приписывают важность, чему хотите -- орфографии, истории, пению, латинскому языку, но только не тому одному, что одно важно, т. е. не катехизису и т. п., а истинному закону божию, т. е. объяснению смысла жизни и установлению вытекающего из него нравственного руководства. Мало того, что не приписывают важность, но, зная несомненно, что всё то, что преподается в казенных заведениях под именем закона божия, есть явный обман и ложь, родители все-таки отдают детей в эти заведения. Вообще главное правило в деле воспитания не только у нас, но и везде, по-моему, в неделании, т. е. в том, чтобы воздержаться, насколько возможно от деятельности, не говорю уже насильственной, но какого бы то ни было воздействия на детей, как, например, отдача их в казенное заведение или принудительное обучение. Деятельность же воздействия воспитатели должны позволять себе не по рассуждению, не по советам чужих людей, не по теориям, а только тогда, когда они всем существом чувствуют, что не могут поступать иначе. Правило это неделания само собой допустимо только тогда, когда сами родители живут духовной жизнью, т. е. сами нравственно совершенствуются.
  
   Ответ на письмо от 11 августа С. К. Ромм, учительницы из Юзовки Екатеринославской губ., вдовы, имевшей трех детей. Она писала, что под влиянием книг Толстого "О труде и роскоши" (см. "Так что же нам делать?", гл. XXXIX) и "В чем счастье?" (см. "В чем моя вера?", отрывок из гл. X) поняла всю бессмыслицу городской жизни и советовалась с Толстым, как быть с подрастающими детьми. "Как мне быть с ними, чтобы вырастить их добрыми и крепкими духом?"
  
   Е. Нелидовой.
   (О влюблении)
   1910 г. Августа 22.
   Рад был узнать из вашего письма то, что христианский идеал вам понятен и влечет вас к себе. В том же, что вы думаете облегчить себе приближение к этому идеалу общением с молодым человеком, я вижу большую и очень обычную ошибку. Нельзя соединять внутреннюю, духовную, христианскую деятельность с личными, исключительными привязанностями, особенно привязанностью мужчины к женщине и женщины к мужчине. Такие привязанности всегда переходят в любовь, влюбление, чувство эгоистическое и потому самое противное христианскому идеалу самоотвержения и целомудрия. Такое соединение двух противуположных стремлений приводит всегда к тому, что не только не достигается ни внутреннее совершенствование, ни личное счастье, но является разочарование и в христианском идеале, и возможности личного счастья.
   Очень бы рад был, если бы вы поверили мне и постарались освободиться от привязанности к молодому человеку, несовместимой с христианским идеалом.
   Пишу вам это, желая вам истинного блага.
  
   В. Ф. Краснову.
   (О суеверии устроительства жизни других)
   1910 г. Августа 24.
   [...] Чем дольше я живу и вдумываюсь в условия жизни и причины жестокости и безумия нашей жизни, тем всё яснее и яснее для меня становится то, что одна из причин этого -- суеверие о том, что один человек не только может устраивать жизнь другого, и даже многих людей, но что забота о таком устройстве и насилие, употребляемое при этом, суть не только не дурные, и глупые, и безрезультатные, и жестокие дела, но нечто очень возвышенное и похвальное. Родители: устраивают жизнь своих детей, религиозные учителя устраивают веру своих пасомых, правительства устраивают всю и гражданскую и экономическую и всякую жизнь своих подданных, революционеры же едва ли не больше всех страдают этим суеверием, желая также устроить жизнь людей по-своему. Только бы каждый думал о своей жизни: как получше прожить: как можно меньше делать гадостей, а не заботился бы о жизни других, и 0,9 существующего зла исчезло бы. А только старайся жить так, и он волей-неволей будет влиять на жизнь других людей и самым могущественным образом содействовать улучшению ее.
   Прощайте, дай Бог, тот Бог, который живет во всех людях, и голос которого зовет нас к единению и любви, дай вам этот Бог того блага, которое он дает всем, кто ищет его.
  
   Ответ на письмо В. Ф. Краснова от 14 августа из г. Туринска Тобольской губ., куда он был сослан после ареста в апреле.
  
   М. Ганди
   (О непротивлении)
   1910 г. Сентября 7.
   Получил ваш журнал Indian Opinion 1 и был рад узнать всё то, что там пишется о непротивляющихся. И захотелось сказать вам те мысли, которые вызвало во мне это чтение.
   Чем дольше я живу, и в особенности теперь, когда живо чувствую близость смерти, мне хочется сказать другим то, что я так особенно живо чувствую и что, по моему мнению, имеет огромную важность, а именно о том, что называется непротивлением, но что в сущности есть не что иное, как учение любви, не извращенное ложными толкованиями. То, что любовь, т. е. стремление душ человеческих к единению, и вытекающая из этого стремления деятельность есть высший и единственный закон жизни человеческой, это в глубине души чувствует и знает каждый человек (как это мы яснее всего видим на детях), знает, пока он не запутан ложными учениями мира. Закон этот был провозглашен всеми, как индийскими, так и китайскими и еврейскими, греческими, римскими мудрецами мира. Думаю, что он яснее всего был высказан Христом, который даже прямо сказал, что в этом одном весь закон и пророки. Но мало этого, предвидя то извращение, которому подвергается и может подвергнуться этот закон, он прямо указал на ту опасность извращения его, которая свойственна людям, живущим мирскими интересами, а именно ту, чтобы разрешать себе защиту этих интересов силою, т. е., как он сказал, ударами отвечать на удары, силою отнимать назад присвоенные предметы и т. п. и т. п. Он знает, как не может не знать этого каждый разумный человек, что употребление насилия несовместимо с любовью как основным законом жизни, что, как скоро допускается насилие, в каких бы то ни было случаях, признается недостаточность закона любви и потому отрицается самый закон. Вся христианская, столь блестящая по внешности, цивилизация выросла на этом явном и странном, иногда сознательном, большей частью бессознательном, недоразумении и противоречии.
   В сущности, как скоро было допущено противление при любви, так уже не было и не могло быть любви как закона жизни, а не было закона любви, кроме насилия, т. е. власти сильнейшего. Так 19 веков жило христианское человечество. Правда, во все времена люди руководствовались одним насилием в устройстве своей жизни. Разница жизни христианских народов от всех других только в том, что в христианском мире закон любви был выражен так ясно и определенно, как он не был выражен ни в каком другом религиозном учении, и что люди христианского мира торжественно приняли этот закон и вместе с тем разрешили себе насилие и на насилии построили свою жизнь. И потому вся жизнь христианских народов есть сплошное противоречие между тем, что они исповедуют, и тем на чем строят свою жизнь: противоречие между любовью, признанной законом жизни, и насилием, признаваемым даже необходимостью в разных видах, как власть правителей, суды и войска, признаваемым и восхваляемым. Противоречие это всё росло вместе с развитием людей христианского мира и в последнее время дошло до последней степени. Вопрос теперь стоит очевидно так: одно из двух: или признать то, что мы не признаем никакого религиозно-нравственного учения и руководимся в устройстве нашей жизни одной властью сильного, или то, что все наши, насилием собираемые, подати, судебные и полицейские учреждения и, главное, войска должны быть уничтожены.
   Нынче весной на экзамене закона божия одного из женских институтов Москвы законоучитель, а потом и присутствовавший архиерей спрашивали девиц о заповедях и особенно о шестой. На правильный ответ о заповеди архиерей обыкновенно задавал еще вопрос: всегда ли во всех случаях запрещается законом божиим убийство, и несчастные, развращенные своими наставниками девицы должны были отвечать и отвечали, что не всегда, что убийство разрешено на войне и при казнях преступников. Однако, когда одной из несчастных девиц этих (то, что я рассказываю не выдумка, а факт, переданный мне очевидцем) на ее ответ был задан тот же обычный вопрос: всегда ли греховно убийство? она, волнуясь и краснея, решительно ответила, что всегда, а на все обычные софизмы архиерея отвечала решительным убеждением, что убийство запрещено всегда и что убийство запрещено и в ветхом завете и запрещено Христом не только убийство, но и всякое зло против брата. И, несмотря на всё свое величие и искусство красноречия, архиерей замолчал, и девушка ушла победительницей.
   Да, мы можем толковать в наших газетах об успехах авиации, о сложных дипломатических сношениях, о разных клубах, открытиях, союзах всякого рода, так называемых художественных произведениях и замалчивать то, что сказала эта девица; но замалчивать этого нельзя, потому что это чувствует более или менее смутно, но чувствует всякий человек христианского мира. Социализм, коммунизм, анархизм, армия спасения, увеличивающаяся преступность, безработность населения, увеличивающаяся безумная роскошь богатых и нищета бедных, страшно увеличивающееся число самоубийств, всё это признаки того внутреннего противоречия, которое должно и не может не быть разрешено. И, разумеется, разрешено в смысле признаґния закона любви и отрицания всякого насилия. И потому ваша деятельность в Трансвале, как нам кажется на конце света, есть дело самое центральное, самое важное из всех дел, какие делаются теперь в мире и участие в котором неизбежно примут не только народы христианского, но всякого мира. Думаю, что вам приятно будет узнать, что у нас в России тоже деятельность эта быстро развивается в форме отказов от военной службы, которых становится с каждым годом всё больше и больше. Как ни ничтожно количество и ваших людей, непротивляющихся, и у нас в России число отказывающихся, и те и другие могут смело сказать, что с ними Бог. А Бог могущественнее людей.
   В признании христианства, хотя бы и в той извращенной форме, в которой оно исповедуется среди христианских народов, и в признании вместе с этим необходимости войск и вооружения для убийства в самых огромных размерах на войнах, заключается такое явное, вопиющее противоречие, что оно неизбежно должно рано или поздно, вероятно очень рано, обнаружиться и уничтожить или признание христианской религии, которая необходима для поддержания власти, или существование войска и всякого поддерживаемого им насилия, которое для власти не менее необходимо. Противоречие это чувствуется всеми правительствами, как вашим британским, так нашим русским, и из естественного чувства самосохранения преследуется этими правительствами более энергично, как это мы видим в России и как это видно из статей вашего журнала, чем всякая другая антиправительственная деятельность. Правительства знают, в чем их главная опасность, и зорко стерегут в этом вопросе уже не только свои интересы, но вопрос быть или не быть.
  
   1 "Indian Opinion" -- журнал, основанный в 1899 г. Ганди в г. Натале (Трансвааль, Южная Африка), печатавшийся на английском языке и на трех индусских наречиях.
  
   И. Межевову.
   (О приближении к совершенству)
   1910 г. Сентября 7.
   Учение Христа показывает нам совершенство во всех верах. Достигнуть совершенства в этой жизни мы не можем ни в чем, но приближаться к совершенству мы всегда можем во всех делах. Так в деле собственности совершенство в том, чтобы не иметь ничего, в деле семейном, чтобы не любить своих семейных более всех других, в деле целомудрия, не иметь никакого полового общения, так и в деле непротивления совершенство в том, чтобы обидчику подставить другую щеку и снимающему кафтан отдать и рубашку. Таково совершенство. Христианская же жизнь состоит во всё большем и большем приближении к совершенству: так в делах собственности, стараться не приобретать возможно больше, а стараться иметь как можно меньше, в деле привязанности к семейным стараться делать как можно меньше различие между семейными и всеми остальными людьми, в деле целомудрия стараться приблизиться к полной чистоте, насколько можешь, в деле непротивления стараться как можно меньше противиться нападающим людям. Христианство показывает идеал, т. е. полное совершенство, которое никогда, или очень редко, и то только в некоторых отношениях, может быть достигнуто, жизнь же христианская состоит во всё большем и большем по мере сил приближении к этому совершенству -- идеалу. Указание же, как это вы делаете, на то, что совершенство-идеал не может быть достигнуто и что поэтому учение, показывающее совершенство-идеал, неправильно, происходит или от желания оправдать свою противную христианскому учению жизнь, или от непонимания того, в чем состоит сущность христианского учения.
  
   Ответ на письмо Игната Межевова со ст. Дулево Владимирской губ., в котором он писал, что благодарит Толстого за прочитанные и повлиявшие на его жизнь книги "В чем моя вера?" и "На каждый день", но не может разобраться в вопросе о "непротивлении злу со злом".
  
   Т. Салехову.
   (О единстве религий)
   1910 г. Сентября 18.
   Письмо ваше от 5 сентября я получил и прочел с удовольґствием ваши суждения о Боге и жизни человеческой; прочел с удовольствием, потому что согласен с вами. Если у всех людей одна душа, то у всех и один Бог, а потому и вера должна быть у всех людей одна. А для того, чтобы у всех людей была одна вера, надо каждому в своей вере, магометанину в своей, христианину, еврею, буддисту и др., каждому в своей то, что одно и то же во всех верах. А во всех верах есть одно и то же, и это то, что одно и то же во всех верах, и есть самое главное, и этого, одного и того же во всех верах, и надо всеми силами держаться. А это, одно и то же во всех верах, есть то, что все люди равны, все братья, потому что во всех один и тот же дух божий, и что поэтому надо со всяким человеком обращаться с любовью и уважением, и что этого самого и хочет дух божий, живущий в нас. Если будешь верить в это, то будешь исполнять это, т. е. стараться жить в любви со всеми людьми, не разбиґрая того, все ли и много ли людей живут так, а жить самому по этому закону, зная, что в такой жизни найдешь самое больґшое благо. [...]
  
   Ответ на письмо Табриза Салехова от 5 сентября 1910 г. Он писал, что не получил от Толстого обещанных книг, и просил Толстого ответить ему, как следует понимать Бога каждому человеку вне зависимости от национальности и вероисповедания. Вместе с тем он сообщал и свои мысли по этому вопросу.
  
   В. П. Некрасову.
   (О вегетарианстве)
   1910 г. Сентября 21.
   Получил ваше умное и хорошее письмо, милый Некрасов. Книги, какие могу, вам высылаю. На ваш вопрос о невозґможности исполнения вегетарианства, который обыкновенно делают не желающие совершенствования, а отыскивающие средства оправдания своей распущенной жизни, на этот воґпрос мне часто приходится отвечать, но отвечаю особенно вам. Весь смысл христианского учения в том, что оно ставит перед человеком идеал совершенства. Идеал этот -- полное совершенґство -- очевидно недостижимо. Дело же и призвание христиаґнина в том, чтобы, насколько он может, он приближался к этому идеалу. Таково приближение в смирении, самоотвержении, правдивости, в незлобивости, в прощении обид, в целомудрии, а также и в любви к людям и ко всему живому. Если можешь не убивать людей -- прекрасно, можешь не убивать скотину и птиц -- еще лучше, можешь не убивать рыб, насекомых -- еще того лучше. Старайся дойти, до чего можешь, не рассуждая о том, что возможно и что невозможно. Делай то, что для тебя возможно по твоим силам, и всё в этом. Те возражения, которые вам делают, делаются обыкновенно во всех отраслях учения теми людьми, которые хотят продолжать жить дурной жизнью, но нужно твердо помнить то, что я сейчас писал вам, что хриґстианское учение не в том, чтобы быть совершенным, а в том, чтобы приближаться, насколько можешь, к совершенству.
  
   Ответ на письмо В. П. Некрасова от 14 сентября 1910 г., в котором он излагал свои взгляды на жизнь и рассказывал о чтении крестьянам Новгородской губ. книжек Толстого и об их сочувґственном отношении к взглядам Толстого, за исключением теории вегеґтарианского образа жизни.
  
   Ю. Б. Жилинскому.
   (О жизни в настоящем)
   1910 г. Сентября 24.
   Для того, чтобы чувствовать то, что, как вы говорите, вы не можете чувствовать, а именно довольство и даже радостное состояние при каких бы то ни было, даже самых тяжелых усґловиях, нужно еще одно, что мне хочется посоветовать вам: это то, чтобы помнить, что истинная жизнь наша происходит в момент настоящего и потому избегать всего того, что делается: во имя будущего, всяких ожиданий, как хорошего, так и дурґного, а знать, что в настоящую минуту быть довольным и раґдостным всегда зависит только от меня. Меня мучают, раздраґжают, огорчают, я имею радостную возможность переносить это не только без раздражения, но с любовью. То же самое, если я страдаю физически, если я умираю, если меня или близких моих ожидает нужда, страдание, от меня зависит принимать это с огорчением, страхом или радостью и уверенностью в том, что жизнь есть благо и не может быть ничем иным.
   Очень рад буду, если этот совет мой пригодится вам, я даю его по внутреннему опыту, мне он всегда был полезен в той мере, в которой я держался его.
  
   В. Преображенской.
   (Об отчаянии перед жизнью)
   1910 г. Октября 2.
   Письмо ваше так искренно, что я хочу искренно, ничего не смягчая, ответить вам. Вы прекрасно выражаете и, очевидно, чувствуете всю пустоту, не скажу -- жизни, но той жизни, которую вы ведете. Но, простите меня за правдивость, это ваше отчаяние перед жизнью указывает только на ваше поразительное невежество в том самом главном и едином, что нужно знать всякому человеку. Неужели вы думаете, что все миллиарды живших до вас людей на всем земном шаре не задаґвали себе этих самых вопросов, которые вы себе задаете? Задаґвали и отвечали на них величайшие умы и сердца всего челоґвечества, и ответы их служили руководством и помощью для тех людей, которые сами не умели дать себе эти ответы. Ответы эти даны в Индии браминами, Буддой, в Китае Конфуцием, Лаотзе, в древне-европейском мире Сократом, Эпиктетом, Марк Аврелием, потом Христом, Магометом, величайшими мыслиґтелями христианского мира: Кантом, Шопенгауэром и другими. Как же не быть бессмысленной и ужасной той жизни, которая, как происходит это в нашем мире, руководством к пониманию ее имеет только тупых, ограниченных, односторонних мыслитеґлей, как Дарвин, Маркс и легион им подобных? Отчаяние ваше, и тысяч и тысяч людей интеллигенции, нах одящихся в вашем жалком положении, происходит от того, комического, если бы последствия его не были так ужасны, заблуждения о том, что религия есть нечто пережитое человечеством и что возможно установление какого-либо разумного миросозерцания без реґлигии, не в смысле признания такой основы жизни, которая не выводится из рассуждений и наблюдений, а есть неминуемое условие всякой разумной жизни. Такая религия всегда была, есть и будет, и без нее никогда не жило и не может жить чеґловечество. То же, что несчастная, маленькая группа людей, выросшая на задавленном трудом пролетариате, группа, назыґваемая интеллигенцией, живет без религии, не только не докаґзывает того, что можно жить без религии, но своим жалким и бедственным положением, которое вы так живо описываете, но которое не сознается еще другими, только подтверждает то, что разумная жизнь без религии никогда не была и не может быть.[...]
  
   В. Преображенская -- студентка-медичка, 29 сентября 1910 г. обраґтилась к Толстому с письмом, в котором писала о неудовлетворенности жизнью. Она просила Толстого разрешить ее сомнения о смысле и цели жизни.
  
   М. Н. Яковлевой.
   (О самосовершенствовании)
   1910 г. Октября 2.
   Получил ваше хорошее письмо, и хочется ответить. Но знайте, что если я когда и не отвечу, это не значит, что мне неприятно ваше письмо, а значит только, что недосуг.
   Ответить хочется вам вот на что: во-первых, на то, что вы пишете про свои неуспехи в совершенствовании, то и как я знаю, что вы искренни и пишете правду, то, что чувствуете, то это сознание своего неуспеха в движении вперед есть только важный признак настоящего совершенствования; только тогда действительно совершенствуется человек, когда он не видит этого, но, не переставая, желает. Это одно. Другое то, что вы не можете себе представить, какие могут быть последствия от вашей кроткой, доброй жизни. Если бы вы видели последствия своей доброй жизни, а это была бы уже не добрая жизнь для души, для Бога, а подобие доброй жизни для людей. Знаю, что трудно, особенно молодым, жить для души, для Бога, заґбывая о последствиях своей деятельности, но нужно приучаться к этому, потому что в этом главная сила и благо человека. То же, что всякий добрый поступок, в какой бы глуши он ни был совершен, неизбежно будет иметь свои непременно благоґдетельные последствия, -- в это должен верить всякий человек, верящий в Бога: "а если я не могу их видеть, эти последствия, если бы даже их и не было, -- что мне за дело? Я делаю для Бога, для того Бога, который живет во мне". Таковы все ваши маленькие усилия доброй, мирной жизни в семье. Знаю, что трудно, но советую вам делать усилие в этом направлении.[...]
  
   В. И. Шпигановичу.
   (Об исполнении требований совести)
   1910 г. Октября 9.
   Ответ: нет тех условий, в которых человек не мог бы исполґнить требований своей совести. Они могут быть очень трудны, как они трудны в прекрасно описанном вами случае. Но дело всё в том, что условия становятся невыносимо трудными только тогда, когда подлежащий им человек ставит задачей своей жизни устроение ее в известных, определенных им в своем вообґражении, внешних условиях (поставить себя в условия бедноґсти, равные большинству народа), а не служение делу божию посредством увеличения в себе любви во всех, каких бы то ни было условиях.
   Только смотри он так на свое положение, и оно представится ему не несчастьем, не препятствием в деле жизни, а испытанием, материалом для работы над собой в деле увеличения любви. И случится или не случится то, что предсказывает Достоевґский, из направленной так в прежних условиях деятельности любви, кроме блага для себя и для всех окружающих, ничего выйти не может. Часто мешает правильному в таких случаях решению вопроса повсюду подкрадывающийся дьявол тщеслаґвия -- желания поставить себя в положение, одобряемое уваґжаемыми людьми, и выйти из осуждаемого людьми положения, несогласия своей жизни со своими убеждениями. Только искґренно скажи себе, что важно для меня не то, как будут судить об этом люди. Пускай считают меня лицемером, обманщиком -- чем хотят, -- буду делать то, что велит мне Бог -- моя совесть. Только перед ней быть бы правым, а люди пусть думают обо мне и судят, как хотят. Такое отношение к вопросу много помогает решению его. Только бы он смотрел на свое положение не как на бедствие, а как на испытание, которое может увеличить его истинное благо, и только бы был свободен от заботы о мнении людей и решение -- какое оно будет, никто не знает, кроме его самого -- решение найдется и приведет к истинному благу его жизни и всех близких ему, как ведет к этому всё то, что случается с нашел внешней жизнью, если мы с сознанием своего истинного, свободного ни с чем не зависимого любящего "я" принимаем всё то, что случается с нами.
  
   Ответ на письмо от 6 октября 1910 г. Владимира Ивановича Шпигановича из Воронежа, в котором он писал об одном враче, стремившемся переменить свой обеспеченный образ жизни и уйти жить среди бедноты и встретившем противодействие жены и детей. В своем письме Шпиганович ссылался на слова из поучения старца Зосимы в романе Достоевґского "Братья Карамазовы".
  
   П. Брызгалову.
   (Об общинах)
   1910 г. Октября 21.
   Для того, чтобы жизнь была такая, какую вы желаете и желают все разумные люди, такая, чтобы люди не ездили друг на дружке, а жили бы по-братски, помогая друг другу, для этого нужно не устраивать общины, отделяясь от всех других людей, а нужно там, где живешь и с кем живешь, стараться жить по душе, по-божьи, по учению Христа, а не по учению мира. Общин устраивалось много, но все люди в общинах живут не лучше, чем в миру, а часто даже много хуже.
   "Царство божие внутри вас есть". Это значит, что для того, чтобы наступило царство божие, надо каждому прежде всего установить его, царство божие, в себе, в своем сердце. Ни один человек и никакие люди не могут устроить царство божие на земле. Одно, что могут и должны делать люди, это жить так, чтобы приближалось царство божие не для нескольких людей, не для одной части людей, а для всего рода человеческого. И это самое -- то, что нужно для того, чтобы пришло царство божие,-- исправлять самого себя, -- может делать каждый человек. И в этом истинная жизнь каждого человека. И в этом же и истинное благо.
   Советую вам и вашим друзьям оставаться жить в своих семьях и своем обществе и, живя так, по-внешнему прежней жизнью, внутренне изменять себя, насколько можешь, исполґняя учение Христа в том, чтобы любить Бога, т. е. совершенство, и ближнего, как самого себя. А для того, чтобы исполнять это учение, надо начинать с самого начала, как входить на гору не миновать с самого низа. Исполнять это учение сначала хоть в том, чтобы не ссориться, не обижать, а прощать того, кто обидит; не только не драться, но не ругаться; не осуждать, не пить, не курить, не распутничать, не лгать, не завиствовать, не участвовать в злых делах, вообще слушаться не своих похотей, не людских желаний, повелений и советов, а слушаться только Бога и своей совести. И только начни жить так, и увиґдишь, что везде можно жить для души, по-божьи, и что для этого не нужно никаких общин. [...]
  
   Ответ на письмо от 14 октября 1910 г. крестьянина Челябинского уезда Павла Брызгалова, писавшего о стремлении некоторых крестьян жить братскими общинами, как жили первые христиане. Он просит Толґстого ответить: "Может, эти общины уже есть -- где? И как они живут? Нужно ли для этого разрешение нашего правительства. Если нужно, то дозволит ли оно, или нет? Кого просить об этом?"
  
   И. М. Трегубову.
   (О внешних обязательствах)
   1910 г. Октября 21.
   Получил ваше письмо, дорогой Иван Михайлович, и не могу так или иначе ответить на ваш вопрос. Вы в своем последґнем письме совершенно верно осуждаете всякие оправдания какого бы то ни было насилия. Но дело в том, как только челоґвек связал себя какими бы то ни было обязательствами, хотя бы с такой общиной, как ваша, имеющей самые высокие цели, так уже является необходимость руководствоваться не своим личным стремлением к осуществлению полноты идеала и своей личной слабостью в достижении его, а внешними условиями того учреждения, с которым связал себя. Поэтому-то не могу ответить на ваш вопрос: как лучше поступить общине? Как поступить каждому отдельному человеку, я очень хорошо знаю, так же, как и вы, знаю, что отдельному человеку надо все силы употреблять на то, чтобы исполнять тот идеал, который он признает истинным и который стоит перед ним. Как же постуґпить общине в том случае, который представился вам, не знаю и не могу знать. [...]
  
   Ответ на письмо Ивана Михайловича Трегубова (1858--1931), последователя взглядов Толстого. Трегубов писал об организованном им в 1908 г. в Петербурге кружке "Община свободных христиан", некоторые члены которого в отдельных случаях допускают отступления от принципа непротивления злу насилием. Он спрашивал Толстого, как поступить с этими членами -- исключать их из кружка или нет.
  
   С. А. Толстой.
   (Об уходе из дома)
   1910 г. Октября 28.
   Отезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить, в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни.
   Пожалуйста пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобой, также как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне, что нужно; сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с нее обещание не говорить этого никому.[...]
  
   Черновое.
   Сожалею о том, что мой уход из дома доставит тебе огорчение. Пожалуйста прости меня за это. Но пожалуйста пойми то, что я не мог поступить иначе. Положение мое, человека, сознающего всю тяжесть греха моей жизни и продолжающего жить в этих преступных условиях безумной преступной роскоши среди нужды всех окружающих, мне стало невыносимо, и я делаю только то, что обыкновенно делают старики, тысячи стариков, близкие к смерти, уходящие от ставших противными им прежних условий мирской жизни в условия более близкие подходящие к их настроению. Большинство уходит в монастыри, и я ушел бы в монастырь, если бы верил тому, чему верят в монастырях. Не веря же так, я ухожу просто в уединение. Мне необходимо быть одному. Пожалуйста не ищи меня и не приезжай ко мне, если узнаешь, где я. Такой твой приезд только утягчит твое и мое положение.
   Прощай, благодарю тебя за твою честную 48-летнюю со мной жизнь, и за твои заботы обо мне и о детях. Прошу тебя простить меня во всем том, чем был виноват перед тобою, также я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мною. Прошу тебя помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой уход из дома и не иметь против меня так же, как и я против тебя, ни малейшего недоброго чувства.
   Если захочешь что сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, (хотя я и взял с) и перешлет мне всё, что нужно. Сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с нее обещание никому не говорить этого.
  
   В ночь с 27 на 28 октября, как записал Толстой в "Дневнике для одного себя", "произошел тот толчок, который заставил предпринять" его тот шаг, который в течение тридцати лет был его заветной мечтой. В шестом часу утра 28 октября 1910 г. Толстой вместе с Д. П. Маковицким выехал из Ясной Поляны, оставив жене комментируемое письмо.
  
   С. А. Толстой. Неотправленное
   (Об отношениях с женой)
   1910 г. Октября 30--31.
   Свидание наше может только, как я и писал тебе, только ухудшить наше положение: твое -- как говорят все и как думаю и я, что же до меня касается, то для меня такое свидание, не говорю уж: возвращение в Ясную, прямо невозможно и равнялось бы самоубийству. Я и теперь и все эти дни чувствую себя очень дурно. Главное же, это свидание и возвращение мое ни на что не нужно и может быть только вредно тебе и мне. Постарайся, если ты не то что любишь, а если не ненавидишь меня, успокоиться, устроить свою жизнь без меня, лечиться, и тогда, если точно жизнь твоя изменится и я найду возможным жить с тобою, вернусь. Но вернуться теперь это значит идти на самоубийство, потому что такой жизни при теперешнем моем состоянии я не вынесу и недели.
   Я уезжаю из Шамардина и не говорю, куда. Сношения между нами считаю нужным прервать на время совершенно.
   От всей души жалею тебя. И себя за то, что не могу помочь тебе.
  
   Ответ на письмо С. А. Толстой, привезенное Толстому в Шамардино 30 октября. Толстой остался неудовлетворен этим своим письмом и не послал его.
  
   С. А. Толстой.
   (Об отношениях с женой)
   1910 г. Октября 30--31.
   Свидание наше и тем более возвращение мое теперь совершенно невозможно. Для тебя это было бы, как все говорят, в высшей степени вредно, для меня же это было бы ужасно, так как теперь мое положение, вследствие твоей возбужденности, раздражения, болезненного состояния стало бы, если это только возможно, еще хуже. Советую тебе примириться с тем, что случилось, устроиться в своем новом, на время, положении, а главное -- лечиться.
   Если ты не то что любишь меня, а только не ненавидишь, то ты должна хоть немного войти в мое положение. И если ты сделаешь это, ты не только не будешь осуждать меня, но постараешься помочь мне найти тот покой, возможность какой-нибудь человеческой жизни, помочь мне усилием над собой и сама не будешь желать теперь моего возвращения. Твое же настроение теперь, твое желание и попытки самоубийства, более всего другого показывая твою потерю власти над собой, делают для меня теперь немыслимым возвращение. Избавить от испытываемых страданий всех близких тебе людей, меня и, главное, самое себя никто не может, кроме тебя самой. Постарайся направить всю свою энергию не на то, чтобы было всё то, чего ты желаешь, --теперь мое возвращение, а на то, чтобы умиротворить себя, свою душу, и ты получишь, чего желаешь.
   Я провел два дня в Шамардине и Оптиной и уезжаю. Письмо пошлю с пути. Не говорю, куда еду, потому что считаю и для тебя и для себя необходимым разлуку. Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю. Письмо твое -- я знаю, что писано искренно, но ты не властна исполнить то, что желала бы. И дело не в исполнении каких-нибудь моих желаний, и требований, а только в твоей уравновешенности, спокойном, разумном отношении к жизни. А пока этого нет, для меня жизнь с тобой немыслима. Возвратиться к тебе, когда ты в таком состоянии, значило бы для меня отказаться от жизни. А я не считаю себя в праве сделать это. Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог. Жизнь не шутка, и бросать ее по своей воле мы не имеем права, и мерить ее по длине времени тоже неразумно. Может быть, те месяцы, какие нам осталось жить, важнее всех прожитых годов, и надо прожить их хорошо.
  
   Это было последнее письмо Толстого к жене.
   7 ноября 1910 г. в 6 часов 5 минут утра Толстой скончался.
  
  
   ПИСЬМА В. Г. ЧЕРТКОВУ
  
   1883
  
   1.
   1883 г. Декабря 5.
   Дорогой и милый и ближний мой, Владимир Григорьевич, получил ваши книги и благодарю вас за них. Я прочел и, не осудите меня в гордости, ничего не нашел в них. Geike -- компиляция, и своего почти нет. Вы не поверите, как скучны такие книги, когда знаком с литературой предмета -- читаешь и вспоминаешь знакомое -- смотришь на поле и видишь, откуда это знакомое. [...]
   О воскресении мне не нравится. Чем больше это доказывают, тем больше сомнений. Да и доказательства, как например правдивости свидетелей, которых не было, уже слишком плохи; но главное зачем доказывать. Я верю, что когда я надену подштанники на выворот, то будет неприятность; и не могу отделаться от этой веры. Одно, до чего я достиг, -- это того, чтобы эта вера не переходила в дело -- не заставляла бы меня сердиться на кого-нибудь и вообще делать что-нибудь нехорошее. Но доказывать истинность этой веры я никому не стану и надеюсь, что ни один разумный человек не станет трудиться доказывать мне несправедливость этой веры. Это мое личное дело, которое никому не мешает, если я живу по христиански. Но я вас так люблю, что не могу не сказать всю правду. Чтение ваших книг мне было особенно интересно, потому что я, читая их; следил за вашей умственной и сердечной работой (отметки карандашом мне помогали в этом), и я рад был видеть, что ваше душевное состояние подтверждено и уяснено умственной работой. Но ваша рекомендация прочесть о воскресении огорчила меня. Неужели вас интересует этот вопрос? Я говорю "неужели" потому, что мне кажется, что по мере того, как мы понимаем жизненное, т. е. истинное значение учения Христа, вопросы метафизические (о воскресении в том числе) все дальше и дальше отходят от нас. И когда вполне оно ясно, то совсем устраняется возможность всякого интереса и потому несогласия в метафизических вопросах. Столько прямого, неотложного, ежеминутного и такой огромной важности дела для ученика Христа, что некогда этим заниматься. Как хороший работник наверно не знает всех подробностей жизни хозяина; только ленивый работник чесал зубы на кухне и разузнавал, сколько детей у хозяина, и что он ест, и как одевается. И все, разумеется, переврал, но узнал и работы не сделал. Важно то, чтобы признавать его хозяином и знать, чего он от меня требует; а чтР он сам такое и как он живет, я никогда не узнаю, потому что я ему не пара, я работник, а не хозяин.
   [...] Concordance1 что за прелесть для умственного комфорта.
  
   1 Толстой говорит о книге известного английского богослова и ориенталиста Роберта Юнга (Rob. Young, 1822--1888): "Analytical Concordance to the Bible", Edinburgh, 1880. Это указатель в алфавитном порядке входящих в Библию слов со ссылкою на те места ее, где они встречаются, Чертков послал Толстому новое издание этой книги с переводом греческих и латинских слов на английский язык и пояснением разного значения их в различных случаях. Книга эта сохранилась в яснополянской библиотеке Толстого и значится в ее каталоге.
  
   1884
  
   2.
   1884 г. Февраля 17.
   [...] вы в сомнении и внутренней борьбе по делу самому личному, задушевному -- как устроить, вести свою жизнь -- личный вопрос обращаете к другим, ища у них поддержки и помощи. А в этом деле судья только вы сами и жизнь. Я и не могу по письмам ясно понять, в чем дело; но если бы и понял -- была бы у вас, не то, что не решился бы, а не мог бы вмешиваться -- одобрять или не одобрять вашу жизнь или поступки. Учитель один -- Христос, и учить он одному -- исполнять волю Отца не для похвалы людей, а для того, чтобы быть с Ним и потому быть счастливым и свободным. На той ступени, на которой мы с вами, главная помеха -- это забота о похвале или осуждении людей, которая, -- чуть зазеваешься, подставляется вместо искания истинного блага в исполнении Его воли.
   Я очень люблю вас, и ваша жизнь для меня важна, как часть моей [...].
   Я увлекаюсь все больше и больше мыслью издания книг для образования русских людей. Я избегаю слово для народа, потому что сущность мысли в том, чтобы не было деления народа и не народа. [...]
  
   3.
   1884 г. Конец февраля.
   [...] читаю Конфуция второй день. Трудно представить себе, что это за необычайная нравственная высота. Наслаждаешься, видя, как это учение достигает иногда высоты христианского учения.
   О книгах вы правы, мне кажется: те, какие есть, скорее вредны, чем полезны. Мое занятие книгами больше и больше захватывает меня. Хотелось бы отплачивать чем могу за свои 50-летние харчи.1[...]
  
   1 Толстой имеет в виду пятьдесят лет своей "барской жизни" за счет труда угнетенных классов: мысль, постоянно мучившая его с конца 1870-х гг.
  
   4.
   1884 г. Марта 4--6.
   Спасибо вам, что пишете мне. Меня волнует всякое письмо ваше. Скажу вам мое чувство при получении ваших писем: мне жутко, страшно -- не свихнулись бы вы. И не от того, что я не верю вашей силе, не высоко ценю вас; не от того, что вы, в моем понятии, ужасно высоко залезли -- (туда, куда и надо), но мне все кажется, что вы там не тверды. Это происходит от того, что я очень люблю вас, и от того, что дело, которое вы делаете на этой колокольне, мне очень дорого. Мне хочется и посоветовать и страшно, как бы не помешать. Одно не могу не сказать на предпоследнее письмо. Вам надо жениться. Т. е. мне кажется, что вы будете прочнее -- там на высоте, обвязав себя этой веревкой. Меня испугали в предпоследнем письме слова: я напился и развратные мысли. Я знаю, что вы нарочно преувеличиваете стыдное, и в этом я всегда вас ставлю в пример себе; но это страшно. Другое -- я боюсь, что вы увлекаетесь прозелитизмом -- обращением как целью. Обращение тогда только действительно и тогда только совершается, когда оно есть последствие (почти бессознательное) собственного утверждения и потому улучшения. Мне так кажется и так со мной было. Вы, пожалуйста, не осуждайте меня, что я вас учу, -- я говорю, чтС чувствую, и выходит нехорошо.
   Я радуюсь, что вы нашли в Петре1 согласие, вам помощь, но ваша радость мне не нравится. Согласие с истиной и признание ее не может не быть -- оно есть во всех, в тех, которые ругают ее и идут против нее. В том, что мы все согласны были и есть и будем -- для меня, слава Богу, нет уж и минуты сомнения -- радостно то, когда люди перестают бороться напрасно против истины и находят счастье в ней. [...]
  
   1 Петр Семенович Апурин (1865--1918), о котором говорит в своем письме Чертков, -- крестьянин из деревни Екатериновки Лизиновской волости Воронежской губ. Благодаря своей умственной одаренности, честности и трудоспособности сделался главным помощником Черткова во всех его практических делах и на всю жизнь сохранил с ним дружеские отношения. Работал в течение многих лет и в конторе издательства "Посредник".
  
   5.
   1884 г. Марта 9--10.
   [...] Главное то: внушить человеку -- не ходи присягать, не ходи воевать, потому что ты веришь, что Христос Бог, а Христос сказал это, -- хорошо ли это? Это почти ловить его, пользоваться тем, что он поверил на слово, что Христос -- Бог, и Евангелие -- Божественная книга. Сказать это можно тогда, когда весь смысл учения Христа проник в сердце и когда эти правила не принимаются как что-то новое или извне обязательное, а как подтверждение или уяснение того, что и так само собою вытекает из учения. Вот это-то нужно передать, и это-то трудно. Это-то и будем стараться делать. И то не стараться делать в других, a в себе, и тогда оно будет в других. Вот это-то -- учить других -- я боюсь для себя, -- для истины -- для Бога [...].
  
   6.
   1884 г. Марта 11.
   Вот вам совет, [...], и именно в том смысле, что я бы так сделал: Приготовьте себе орудия земледельческие для двоих, подыщите товарища приятного и знающего крестьянское дело и с весны возьмитесь за работу, и сколько хватить силы и охоты (насильно я бы не стал делать) проработайте всю крестьянскую работу. Я всю жизнь мечтал и теперь мечтаю об этом. Мне кажется, что нет на свете более хороших условий для хорошей жизни. И это поучительно в настоящем смысле. [...]
  
   7.
   1884 г. Марта 17.
   [...]Ваше недовольство собой, сознание несоответственности жизни с требованиями сердца я знаю по себе, и одно, что прошу вас -- не говорить об этом, не думать об этом самому с собой. Это все равно, что путешественнику, идущему к Иерусалиму, постоянно думать о том, как он мало прошел и как много остается. Эти мысли могут только ослабить его энергию. Думать надо о ближайшей версте, если уже нужно думать о будущем. Само собой разумеется, это относится к тем, которые точно идут. Если бы даже случилось, чтоб я заблудился и очутился на том же месте, с которого вышел, то это никак не должно обескураживать меня. Лучше узнаю дорогу и все таки пойду. Китайская мудрость, которою я занимаюсь, говорит: Возобновляй сам себя каждый день сначала и опять сначала и всегда сначала. Мне это очень нравится. И я стараюсь это делать, и мне довольно знать, что, оглянувшись назад, я вижу, что я иду вперед, а не назад, чтобы бодро жить с уверенностью, что я иду по настоящей дороге. Сколько я прохожу в день, это другой вопрос. Стараюсь больше, и радуюсь, когда пройду больше, и часто случается, что перейду лишнее и теряю время, отдыхаю, и часто отдыхаю и стою, когда мог бы идти. Не скучайте на спячку -- она иногда должна быть, как сон. Страшно только сомнение в пути, в радости пути. У меня теперь этого, слава Богу, не бывает. Если бывает, то на самое короткое время, на полчаса, и то в полгода раз, и то в такие минуты, когда я ясно вижу, что я во временно затуманенном положении, и я в глубине души не верю этому сомнению. Все равно, как на пути нашло заблуждение, что я назад иду; но заблуждение так слабо, что продолжаешь идти.
   Я последнее время очень счастлив и спокоен и именно этой уверенностью, что путь мой верен и что благо в том, чтобы мне идти по нем, и что я иду. Желал бы, чтобы вы испытывали тоже.[...]
  
   8.
   1884 г. Марта 27.
   [...] Про себя напишу: хотелось бы сказать, что я бодр и счастлив, и не могу. Не несчастлив я -- далек от этого и не ослабел еще -- более далек от этого. Но мне тяжело. У меня нет работы, которая поглощала бы меня всего, заставляя работать до одурения и с сознанием того, что это мое дело, и потому я чуток к жизни, окружающей меня, и к своей жизни, и жизнь эта отвратительна.
   Вчера ночью я пошел гулять. Возвращаюсь, вижу на Девичьем поле что-то барахтается, и слышу, городовой кричит: "Дядя Касим, веди же". Я спросил -- что? -- Забрали девок из Проточного переулка: трех провели, а одна пьяная отстала. Я подождал. Дворник с ней поравнялся с фонарем: девочка по сложенью как моя 13-летняя Маша,1 в одном платье грязном и разорванном -- голос хриплый, пьяный; она не шла и закуривала папироску. "Я тебя, собачья дочь, в шею", кричал городовой. Я взглянул в лицо, курносое, серое, старое, дикое лицо. Я спросил: сколько ей лет, она сказала: 16-ый. И ее увели. (Да, я спросил, есть ли отец и мать; она сказала, мать есть). Ее увели, а я не привел ее к себе в дом, не посадил за свой стол, не взял ее совсем -- а я полюбил ее. Ее увели в полицию сидеть до утра в сибирке, а потом к врачу свидетельствовать. Я пошел на чистую покойную постель спать и читать книжки (и заедать воду смоквой). Что же это такое? Утром я решил, что пойду к ней. Я пришел в полицию, ее уже увели. Полицейский с недоверием отвечал на мои вопросы и объяснил, как они поступают с такими. Это их обычное дело. Когда я сказал, что меня поразила ее молодость, он сказал: "Много и моложе есть".
   В это же утро нынче пришел тот, кто мне переписывает, один поручик Иванов.2 Он потерянный и -- прекрасный человек. Он ночует в ночлежном доме. Он пришел ко мне взволнованный. "У нас случилось ужасное: в нашем номере жила прачка. Ей 22 года. Она не могла работать -- платить за ночлег было нечем. Хозяйка выгнала ее. Она была больна и не ела до сыта давно. Она не уходила. Позвали городового. Он вывел ее. "Куда же", она говорит, "мне идти?" Он говорить: -- "околевай где хочешь, а без денег жить нельзя". И посадил ее на паперть церкви. Вечером ей идти некуда, она пошла назад к хозяйке, но не дошла до квартиры, упала в воротах и умерла". Из частного дома я пошел туда. В подвале гроб, в гробу почти раздетая женщина с закостеневшей, согнутой в коленке ногой. Свечи восковые горят. Дьякон читает что-то вроде панихиды. Я пришел любопытствовать. Мне стыдно писать это, стыдно жить. Дома блюдо осетрины, пятое, найдено не свежим. Разговор мой перед людьми мне близкими об этом встречается недоумением -- зачем говорить, если нельзя поправить. Вот когда я молюсь: Боже мой, научи меня, как мне быть, как мне жить, чтобы жизнь моя не была мне гнусной. Я жду, что Он научить меня...3
  
   1 Марья Львовна Толстая, вторая дочь Толстого (1871--1906), вышедшая в 1897 г. замуж за Николая Леонидовича Оболенского.
   2 Александр Петрович Иванов (1836--1911) -- артиллерийский отставной поручик, страдавший запоем и опустившийся. В Ясной поляне впервые появился в 1878 г. Толстой питал к нему теплое чувство и поддерживал его, давая ему переписывать свои рукописи. Временами он жил в Ясной поляне, потом, имея непреодолимую склонность к бродячей жизни, вновь исчезал. После сближения Толстого с Чертковым, он жил иногда в деревне у Чертковых. Скончался в Ставрополе во время одного из своих странствий.
   3 Оба рассказанные здесь эпизода -- о молоденькой проститутке и о прачке -- вошли в XXIV главу книги Толстого "Так что же нам делать?", к писанию которой он приступил еще в начале 1882 г.
  
   9.
   1884 г. Марта 28.
   [...]Я понимаю вашу rИticence1 о том, что исполнение учения не для личного блага. По учению Христа нет блага: оно есть и благо, и путь, и истина, и оно же Бог. Только отчего же не давать Петру? Пускай понимает и принимает по своему. Знаете как кубики с картинками укладывают. Один поймет картину по одной паре кубиков, другой по другой. Но только бы сложил первую пару -- то доберется до всей. Я опытом знаю и умею теперь различать людей, которые переставляют кубики наобум, и тех, которые сложили осмысленно два и потому наверно узнают всю картину, не нынче, так завтра, и все ту же единственную и вечную. И потому я читаю ваши разногласия со мной и даже не волнуюсь, я знаю вперед, что у нас одна неизбежная и вечная картина. И потому я во всем согласен с вами, не от того, что нарочно хочу соглашаться, а от того, что знаю, что разногласие только от того, что вы с одной стороны сводите кубики, а я с другой, но они те же. С теми же, которые не начинали еще сводить и которые уверяют, что они то-то и то-то видят, я вперед не согласен. А с теми, которые вперед говорят, что ничего и не выйдет и не может выйти, с теми мне больно, на тех мне сердиться хочется и я едва удерживаюсь.
  
   1 Толстой употребляет здесь слово rИticence в смысле мягко выраженного несогласия.
  
   10.
   1884 г. Апреля 10.
   [...].Вы пишете: "Жду, когда зародится во мне действительная любовь к людям". Не может ее не быть (она во всех), а тем более в тех, кто в ней одной ищут свое благо. Но сказано: люби Бога и ближнего. О ближнем сказано: делай другим то, чтР бы ты хотел, чтобы тебе делали. Больше этого нельзя. И есть ближние, которых я не могу (не то, что не хочу) но не могу любить, если я люблю Бога. Не могу я любить того, для кого не нужно от меня любви ни в какой форме -- ни в форме денег и вещей (у него все есть), ни в форме моего труда (ему и так служат во всем, что ему нужно), ни в форме общения моего с ним -- ему противно мое дорогое и главное. Просто любить его я не могу, потому, что я люблю Бога, от закона которого он отступает. Я могу не ненавидеть его -- не злиться (и это часто случается со мной, и я как умею поправляю себя), могу быть готовым служить ему и любить его, когда ему будет нужно, но любить не могу. Часто прежде мои попытки любить, жалеть приводили меня к фальши и раздражению. Дальше того, чтобы делать другому то, что желал бы, чтобы тебе делали, нельзя идти. -- А я, находясь в его положении, желал бы одного, чтобы меня не раздражали и в добрую минуту сказали бы мне истину так, чтобы я поверил ей. И это все, что я стараюсь делать по отношению других, не разделяющих моей веры. И чем спокойнее, тем лучше не для себя, а для других[...]
  
   11.
   1884 г. Апреля 16.
   Что за отвратительное лицемерие! if all criminals are mad and must be kept out of mischief for their own dear sakes and in pure love1 и т. д. Ведь это ужасно. Разве можно говорить с такими людьми. Он думал, думал и выдумал и очень доволен. И правда, не скоро найдешь, чтР ответить; как не скоро найдешь, даже я почти никогда не умею находить, разъяснение софизма или математической "пешки", доказывающей, что 2=3. Но самый прием показывает, что они, бедные, должны лгать самим себе. "И не шли к свету, потому что дела их были злы".2 Хорошо, преступники -- сумасшедшие. Ну так тогда и лечи их, как сумасшедших. А я никогда не слыхал, чтобы сумасшедших лечили тем, что рубили головы или заставляли сидеть запертыми или ходить в цепях. Мало того, во всех лучших домах сумасшедших теперь уже не употребляют и этой самой "рубашки", даже дверей не запирают.--Душа моя, нельзя с ними спорить. Вы ему докажете, что он себя обманывает. Он не убедится, он будет думать, они все будут думать, пока не подойдут еще с другой неожиданной стороны, чтобы доказать, что надо мучить, убивать людей for their own dear benighted sakes.3 И вы не догадаетесь сразу, как опровергнуть их новый софизм. А пока вы не догадаетесь, они будут мучить людей и постараются привлечь вас в участие. Вот и люби их, когда они, люди, всеми силами души служат дьяволу.
  
   Эта записка англичанина, представляющая собой, судя по цитате из нее в письме Толстого, краткое изложение его взглядов на необходимость насильственного устранения из общества преступников, не сохранилась. Непосредственным откликом на нее со стороны Толстого являются следующие его строки в упомянутой записи его Дневника: "Я получил письмо Черткова с возмутительной запиской англичанина. For their own dear sakes. Все преступники сумасшедшие. Судья лечит. Зачем же он судит, а не свидетельствует. Зачем он наказывает. Как он либерально жестоко туп. Мне очень больно было..." Ответ же Черткову относится к заключительным строкам его письма, не снабженного против обыкновения точною датою, из которого мы приводим здесь все наиболее существенное: "Несколько дней тому назад я провел вечер с одним англичанином, бывшим моим учителем, с которым я тогда еще очень сдружился. И действительно, это человек замечательно честный и приятный. Он знаток английской литературы, поклонник Шекспира и вместе с тем весьма талантливый акварелист. Характер у него благородный, прямой и замечательно увлекающийся. Все дурное его возмущает, всем хорошим он восхищается, за его уроками мы бывало забывали орфографические ошибки и увлекались горячими спорами о самых высших вопросах в течение нескольких часов подряд. Третьего дня пришлось высказать ему свое понимание учения Христа. У него был еще один англичанин, и я должен был защищать свою точку зрения от самых ожесточенных нападок. Положение о непротивлении злу их в особенности возмущало. Он спросил меня, надел бы ли я на сумасшедшего рубашку сумасшедшего. Я сказал, что для пользы самого сумасшедшего, для предохранения его от нанесения себе самому вреда, я, пожалуй, надел бы, как вообще в отношении больных людей, действующих бессознательно... Единственное мое оправдание заключается в уверенности, что они сами желали бы, чтобы я так поступил, если б видели и знали то, что в данную минуту скрыто от них, но доступно мне... В каждом отдельном случае вопрос о своем поведении разрешается не на основании устава, в котором предусмотрены все возможные случаи, а поведение христианина прямо вытекает из его чувства любви и непоколебимой решимости... избегать действий, противных духу учения. Но было бы очень желательно выяснить черту, отделяющую один вид насилия от другого, для того, чтобы при изложении желательного поведения людей в разных случаях, спорах... быть в состоянии разумно поддерживать свое убеждение... Присылаю вам записку англичанина, из которой вы увидите, в чем состоит наше разногласие".
   Англичанин, о котором говорит здесь Чертков, -- Карл Осипович Хис (Heath, 1826--1900), занимавший должность воспитателя в имп. Александровском лицее, затем -- преподаватель английского языка и помощник воспитателя детей Александра III. Чертков, поддерживавший с ним добрые отношения, в дальнейшем пользовался его услугами при редактировании английского перевода книги Толстого "В чем моя вера". Впоследствии и Толстой, повидимому, отошел от предубеждения против него, как человека, потому что, судя по письму его к Е. И. Чертковой от 19 сентября 1887 г., имел в виду Хиса, как посредника для передачи своего письма Николаю II с указанием на административные жестокости, чинимые молоканам.
  
   1 ... Что если все преступники сумасшедшие и их нужно лишить возможности делать зло в их собственных интересах и из чистой любви.
   2 Не вполне точная цитата из канонического перевода Евангелия от Иоанна, III, 19, где та же мысль выражена словами:"... люди более возлюбили тьму, нежели свет; потому что дела их были злы".
   3 Неточная цитата из записки Хиса, выражающая ту же мысль: "... в их собственных интересах".
  
   12.
   1884 г. Апреля 25--27.
   [...] Начал я писать введение к Нагорной Проповеди и написал два таких, но оба не годятся, и я убедился, что я не могу и не имею права писать такого введения. Я вновь несколько раз перечел Нагорную Проповедь. И не думайте, чтобы было преувеличение в моих словах: слова Евангелия 5, 6, 7 гл, Матфея так святы, так божественны, все от начала до конца (один стих только VII гл. 6 может показаться неясным), что прибавлять к ним, рядом с ними ставить какое-нибудь объяснение, толкование -- есть кощунство, которое я не могу делать. Я не только бы мог, но я и хочу написать объяснение к Нагорной Проповеди, но только потому, что она ложно перетолковывается, что смысл ее умышленно скрывается, т. е. не объяснение, a опровержение, очищение от ложных объяснений. Но этого объяснения я для нашей цели не могу делать, и потому все, что я буду писать, будет кощунство. Все, что можно, это сделать заглавие: Проповедь народу и заповеди спасения Господа нашего Иисуса Христа.[...]
  
   13.
   1884 г. Мая 7--8.
   [...] Мне кажется, что вам хорошо. Хорошо в том смысле, что вы не сомневаетесь в том, что делаете то, что вам нужно делать. Я на вашем месте делал бы тоже: все свои силы отдавал бы матери, т. е. содействовал бы сколько мог ее благу. благо же ее и всех людей в одном, и потому нечего остерегаться. Остерегаться должен только тот, кто ищет своего блага или кто допускает справедливость насилия или всякого причиняемого другому страдания. Я в своей жизни упрекал себя (в дурные минуты) за то, что я не настаивал на своем, но никогда не мог настаивать не только на деле, но и на словах. Как только я видел, что действия или слова мои заставляют страдать, я останавливался, или если не останавливался, то раскаивался в этом. И не мог иначе, потому что цель моя, признаваемая мною, есть благо других. Если же выходить им зло, значить я виноват, и верно, что-нибудь не так делаю. Но мало того, я убедился, что слова: никто не приходить ко Мне, как только тот, кого приведет Отец, суть самое точное определение действительности. Как совершается это возрождение, воскресение людей к жизни истинной, это тайна, совершающаяся на наших глазах, но постигнуть ее процесс невозможно. Это тайна Бога -- это Его отношение с каждым человеком. Мешаться в это -- нельзя, грех. Привлечь, обратить другого никто никогда не может, и желание привлечь, обратить другого, именно определенного человека или людей есть причина страшных зол. Но светить тем светом, который есть в нас, перед людьми (всеми людьми) есть святое дело жизни. Это очень трудно сначала, но потом это дает большую силу и спокойствие. Не моя воля будет, но Его. Мне хочется служить этим людям, а Он хочет Свое, и мне нельзя вмешиваться в Его распоряжения. Мое дело искать Его волю и исполнять ее. А воля Его есть любовь ко всем, к тем, которые ближе всего ко мне, покорность Ему и смирение перед ними. Так чего ж мне остерегаться?
   Если же ваша мать сама идет по этому пути -- установления более правильного баланса между тем, что мы берем у людей и даем им, то для вас это должна быть большая радость; и дорого и радостно не известное положение, a движение и направление.
   Статья Б. Г., которая вас огорчила, меня не огорчила. Ответ так прост: для общего блага нужны судьи и пр. Прекрасно. Я не призван учреждать это общее благосостояние. И даже если и думаю об общем благосостоянии, то не могу думать иначе, как так, как меня научает думать о нем Христос, как о состоянии Царства Божьего. Но так как я не призван учреждать это благосостояние, то единственная моя обязанность в этом отношении это та, чтобы жить так, чтобы не нарушать общее благосостояние; а жить так я не могу иначе, как не делая никогда зла другому ни в какой форме. А приговорить человека в тюрьму есть зло для этого человека и для его родных. Мне это так просто и ясно, что удивляюсь только тому, что можно возражать.
   [...] Я спокоен, не несчастлив, но мысль о смерти чаще и чаще представляется мне, как что-то запрещенное пока мне, но очень желательное. Я знаю, что это дурно, что это возмущение против Его воли, но каюсь, что меня радует при этом освобождение от всякого страха перед личной смертью. Если она манит меня, то значит, что я могу быть свободен от личной жизни.[...]
  
   14.
   1884 г. Мая 19.
   [...] Я не верю в вмешательство Божества в наши дела, не верю потому в возможность просительной молитвы, но верю в разумность и любовность всего, что совершается; верю, что для человека большое счастье понимать эту разумность и любовность. И часто я не вижу этого в моих делах, и от того только бываю не так радостен, как бы я должен быть. Но на других это виднее.
   [...] Несмотря на то, что это сочинение -- обзор богословия и разбор Евангелий -- есть лучшее произведение моей мысли, есть та одна книга, которую (как говорят) человек пишет во всю свою жизнь. (Я имею на это свидетельство двух ученых и тонких критиков, обоих несогласных со мною в убеждениях. Оба, всегда прямо говорившие мне правду, признали сочинение неопровержимым). Несмотря на это, книга эта не убедит того, кто не убедился одним сопоставлением нашей жизни и церкви с духом Евангелия. -- Книга эта есть раcчищение пути, по которому уже идет человек. Но когда человек идет по другому пути, ему вся работа эта представляется бесполезною. Вы не поверите тому, как я радуюсь на то, что в последние три года во мне исчезло всякое желание прозелитизма, которое было во мне и очень сильно. -- Я так твердо уверен в том, что то, что для меня истина, есть истина всех людей, что вопрос о том, когда какие люди придут к этой истине, мне не интересен. Вчера я молол кофе и иногда глядел, как и когда попадает под зубцы замеченная мною кофеинка. Очевидно, что это праздное занятие и даже вредное, потому что, занявшись одной кофеинкой, я останавливался молоть и засовывал ее туда. Все смелются, если мы будем молоть, а не молоть мы не можем, потому что не мы, а Бог через нас и весь духовный мир делает это. Недавно мне уяснилась одна укрепляющая меня мысль:
   Закон, нравственный закон Христа -- его 5 заповедей, это закон вечный, который не прейдет, пока не будет исполнен. Это закон такой же необходимый, неизбежный, как закон тяготенья, химических соединений и другие физические законы. Можно предположить, что те законы физические точно также когда-то колебались, были не общи всем явлениям -- вырабатывались; но все законы эти не изменились, пока не исполнилось все, и наконец стали необходимостью. Тоже и с нравственным законом -- он нами вырабатывается. Мы суемся туда-сюда и после миллиардов ложных путей узнаем единый истинный, и он устанавливается. И потому мы разумом знаем, что это так должно быть, и всем существом чувствуем это. И придет время, что это будет так и будет так же твердо, как и другие законы природы. Тогда будут вырабатываться новые законы. Мне эта мысль очень нравится, она дает мне большую силу и твердость. [...]
  
   15.
   1884 г. Июня 6.
   [...] Повторяю вам то, что и писал и говорил -- то, что мне очень радостны -- нужны ваши письма. Не то, чтобы, оставаясь один, как я остаюсь очень часто, я отчаивался, или чтобы находила хотя тень сомнения в истине, но бывает тяжело -- быть одному, И голос живого человека радует и освежает.
   Ваши опыты хозяйства интересны тем, что они показывают, какое страшно трудное и сложное дело предстояло бы вам разрешать, если бы вы остались независимым хозяином. Разрешить это дело невозможно никак иначе, как отказавшись от всего. Мне хотелось бы, чтобы вы не думали, что можно быть добрым владельцем большого имения. Нельзя быть христианином, имея собственность. Нельзя светить светом Христа, когда сам весь заражен ложью жизни. Мы счастливы тем, что мы можем искренно избегать собственности, не терпя тех искушений, которым подвержены бедные; но как только мы начнем что-нибудь делать, пользуясь собственностью, как только мы начнем соблюдать ее, так мы изменяем себе. Все, что мы можем делать, это -- отдавать то, что другие считают нашим, и готовить себя к тому, чтобы быть в силах довольствоваться наименьшим. Те, которые употребляли морфин, лечатся тем, что медленным процессом деморфинизируются. Мы так заражены, испорчены привычкой пожирать труды других людей (то, что мы называем собственностью), что наше главное дело -- излечиться от дармоедства, от привычки роскоши и искусственных потребностей. И это можно делать всегда и везде. [...]
   Ужасно глупое уныние: унываю о том, что посеянные семена, и не мои, а Божьи, спрятаны в земле и прорастают в ней, а не вылезают наружу, как мне, по глупости моей, хочется, чтобы я мог видеть, что семена целы.
   Письмо очень хорошее, простое, ясное. Одно, что я по письму не могу вполне понять человека (по личному общению я могу всегда решить главный вопрос искренности). Если вам можно, повидайте его. Я сейчас попытаюсь написать ему.
   Напишите же мне, в чем вы несогласны со мной. По отношению к вам у меня странное чувство: ваше несогласие вперед нисколько не огорчает меня (огорчает потому, что я или был неправ или неясен), но только интересно. Должно быть от того, что я вас истинно люблю. [...]
  
   16.
   1884 г. Июня 24.
   [...] порадовался на то, что вы мне пишете о вашем взгляде на собственность. Складывается у вас это по своему, но понимание дела настоящее -- единственно возможное для всякого человека, а для христианина неизбежное. [...]
   "Нетрудящийся да не яст". Прелестное изречение Павла. Я на своих детях вижу ужас этой привычки жить на всем готовом на счет других. И на себе видел и вижу. [...]
   И зачем же не обличать друг друга? Надо обличать. Всякому радостно обличение, хотя и бывает горько его принимать, -- как хинин, тем более от любящего человека. Я например, страшно нуждаюсь в этом -- в обличении. И редко имею это счастие. Большей частью меня обличают, и с желчью, в том, что я не служу дьяволу. Этого рода обличения только вредят, ибо производят сознание своей относительной справедливости и раздражение. Людей же одной со мной веры около меня нет, а когда они со мной, то они слишком снисходительны ко мне от радости единения, так же, как и я.
   [...] Жена родила девочку. Но радость эта отравлена для меня тем, что жена, противно выраженному мною ясно мнению, что нанимать кормилицу от своего ребенка к чужому есть самый не человеческий, неразумный и нехристианский поступок, все-таки без всякой причины взяла кормилицу от живого ребенка. Все это делается как-то не понимая, как во сне. [...]
   [...] с радостью вижу (или мне кажется так), что в семье что то такое происходит, они меня не осуждают и им как будто совестно. Бедные мы, до чего мы заблудились. У нас теперь много народа [...] и часто я без ужаса не могу видеть эту безнравственную праздность и обжирание. Их так много, они все такие большие, сильные. И я вижу и знаю весь труд сельский, который идет вокруг нас. А они едят, пачкают платье, белье и комнаты. Другие для них все делают, а они ни для кого, даже для себя -- ничего. И это всем кажется самым натуральным, и мне так казалось; и я принимал участие в заведении этого порядка вещей. Я ясно вижу это и ни на минуту не могу забыть. Я чувствую, что я для них trouble fЙte,1 но они, мне так кажется, начинают чувствовать, что что-то не так. Бывают разговоры -- хорошие. Недавно случилось: меньшая дочь заболела, я пришел к ней, и мы начали говорить с девочками, кто что делал целый день. Всем стало совестно рассказывать, но рассказали и рассказали, что сделали дурное. Потом мы повторили это на другой день вечером, и еще раз. И мне бы ужасно хотелось втянуть их в это -- каждый вечер собираться и рассказывать свой день и свои грехи! Мне кажется, что это было бы прекрасно, разумеется, если бы это делалось совершенно свободно. [...]
  
   1 помеха (фр.)
  
   17.
   1884 г. Июля 11.
   [...] В вашем последнем письме вы опять говорите о собственности. Я боюсь, что вы защищаете себя. Я думаю так: собственность с правом защищать ее и с обязанностью государства обеспечивать и признавать ее есть не только не христианская, но антихристианская выдумка. Для христианина важно одно: не жить так, чтобы ему служили, а так, чтобы самому служить другим. И эти слова, если признавать их в их простом и ясном смысле, надо относить к самым простым и очевидным вещам, т. е. чтобы не мне служили за столом, а я служил бы другим, не мне закладывали лошадь, а я бы закладывал ее другим, не мне бы шили платье и сапоги, не мне бы варили суп, кофе, кололи дрова, выносили горшки, а я бы делал это для других. Из того, что всего нельзя самому делать и есть разделение труда, никак не вытекает то, что я ничего не должен делать, как только умственную, духовную работу, которая выражается моей физической праздностью, т. е. работою одним языком или пером. Такого разделения труда, при котором одни люди должны нести непосильную, безостановочную работу, часто старики, дети и под ряд без выбора и глупые, и гениальные люди, a другие тоже без выбора, а под ряд глупые с умными занимаются игранием на фортепьяно, или чтением лекций, или книг, или проповедей, такого разделения труда не может быть и никогда не было, а есть рабство, угнетение одних другими, т. е. самое антихристианское дело. И потому для христианина самое умственное и духовное дело состоит в том, чтобы не содействовать этому, лишать себя возможности эксплуатировать труд других и самому сознательно становиться в положение тех, которые служат другим. Я так думаю. И потому считаю, что деньги мешают этому, и потому единственное отношение к ним христианина это то, чтобы избавиться от них. [...]
  
   18.
   1884 г. Июля 24.
   [...] Я прочел и брошюру, и Picadilly. Брошюра мне не понравилась. Ее писал несвободный человек, тот, в котором есть ложка дегтю, портящая всю бочку меду. Picadilly же прекрасно. Единственный недостаток -- но очень большой, что о предметах святых, о едином на потребу, говорится рядом с пустяками и тоном легким и бьющим на художественность и остроумие. То, что для нас составляет весь смысл жизни -- нашу веру, знают многие, но к несчастью очень немногие знают, что это не только главное, но единое и что про это нельзя говорить с украшениями, с изяществом. Про это нельзя говорить, это надо выплакивать слезами, и когда нет этих искренних слез, нельзя говорить "нарочно", нельзя осквернять легкомысленным прикосновением. Вы говорите мне, что я должен это сделать. Но, друг мой, я только одного этого желаю, живу только тем, что надеюсь сделать это -- передать свою веру другим. Но знаю, что если я это буду делать для себя, я ничего не сделаю, a сделаю только тогда, когда я буду покорным и не имеющим своей личной цели орудием воли Божьей. Я боюсь сказать даже, что я надеюсь сделать то, что вы от меня требуете. Но то, что вы требуете этого от меня, радует и поощряет меня. Ваши упреки были бы мне больнее, если бы я чувствовал, что я делаю что-нибудь другое, чем то, что вы мне велите делать. А, слава Богу, я ничего другого нынешнее лето не делал, как только живу так, чтобы приготовить себя к этому.
   Я много пережил в это лето. Много перестрадал, и -- дай Бог, чтобы я не ошибался -- многое, кажется мне, сделал в семье. Какая радостная и противоположная всем человеческим делам -- то, что на пути Божьем нет ни усталости, ни охлаждения, ни, тем более, возврата. Я вижу это по себе, по вас, по всем тем редким людям, которых я знаю и которые вступили на этот путь. Тяжело, мучительно часто в мирском смысле, что дальше, то тяжелее и мучительнее, надежды на осуществление чего-нибудь в этом мире при себе -- никакой, и никогда не только вопроса о том, не изменить ли мне мой путь, но никогда сомнения, колебания или раскаяния. Это именно тот единый истинный тесный путь. Где бы и как бы удобно и приятно я ни шел, если я не на пути -- может быть сомнение. Его нет только на одном узком и истинном. И на всех других путях есть разнообразие и спор, на одном этом единство полное не только с теми, которые одинаково со мной думают и говорят, но со всеми, с теми, которые отрицают Христа, даже и с теми, которые каждый по своему понимают его.
   Удивительное дело (как это им самим не бросается в глаза!), ваша мать, Пашков (которому передайте мой дружеский привет), православные, католики, атеисты осуждают, отвергают меня (христиане часто противно учению Христа делают мне больно), но я не только не осуждаю их (и это я говорю не for argument's sake1), а искренно, как я и не могу иначе чувствовать и говорить, но приветствую их на истинном пути всякий раз, как они стоять на нем, радуюсь их успехам и не могу иначе выразить моего чувства к ним, как люблю их.
   Недавно я читал газету de l'armИe du Salut.2 Мне странна, непонятна их форма выражения, но деятельность их, ведущая к воздержанию, к любви, к вниманию к учению Христа, возбуждает во мне любовь и уважение к ним и радость. Неужели то учение Христа, при котором нужно спорить с 9/10 мира и отвергать их от себя, ближе духу Христа, чем то, при котором нет даже возможности с кем-нибудь расходиться из-за учения Христа, и вместе с тем такое, при котором вся жизнь поглощена им и руководима им?
   Но я напрасно увлекся аргументами, которые никого не убеждают. Слепому нельзя говорить о цветах и еще меньше можно спорить о них. Недавно, читая статьи "армии спасения", я себе объяснил их деятельность и душевное состояние и мое отношение к ним. Помню, вы мне объяснили путь, которым они приходят к Христу: 1) страх перед вечными мученьями, 2) надежда на спасение от них, 3) учение об искуплении, 4) вера в это учение и есть то спасение. -- Путь этот очень странен для меня. Я с детства никогда не верил в загробные мучения и знаю большую половину людей, которые не могут верить в это. Но знаю и людей, которые верят в это -- преимущественно женщины. Этот 2-ой разряд людей (мне кажется, что их характерная черта есть сердечная холодность) мало способен к тому, чтобы познать радость любви, и потому он приводится к любви -- страхом. -- Знаете, как стадо гонять поить. Одни, энергические субъекты, бегут сами к воде от жажды, других надо подогнать. -- И вот мне кажется, что эта армия спасения и учение это исполняет это дело -- то дело, которое прежде исполняла церковь (но устарела и компрометировалась). Это учение подгоняет людей к ключу воды живой -- и больше ничего уже не может делать. Оно приводить людей, отошедших от Христа, опять к нему. И прекрасно, что они делают это, и больше от них требовать нечего. Тот, кто придет к ключу живой воды и в ком есть жажда, тот найдет сам, что делать с водой и как ее пить. Ошибаются они только в том, что они настаивают на том, что воду надо пить именно так, а не иначе, и в таком именно положении. И ошибка эта им вредит тем более, что об этом приеме, как именно пить воду, они никогда и не думали и не думают, а берут старое, давно избитое и оказавшееся на деле неудобным предание. Мое отношение к ним ужасно странное. Исканиями, страданиями и, разумеется, прежде всего милостью Божьей я был приведен к ключу, я умирал и стал жив, я живу только водою этой, и вдруг к тому же ключу приходят люди. Я с восторгом и любовью приветствую их, и вдруг вместо не то, что любви, но простой незлобивости, которую я ожидаю встретить, я встречаю осуждение, отвержение и поучение о том, что я должен прежде, чем пить, пройти все те несвойственные мне психологические процессы, которые они прошли, отречься от сознания жизни и счастья, которые дает мне вода жизни, а признать то, что я делаю это только из страха перед пастухами, которые пригнали меня к водопою. Я ведь не говорю, что они или кто бы то ни было должен пройти моим путем. Дело не в том, как пришел, а в том, к чему. А если мы пришли к Христу и хотим им одним жить, то мы не будем спорить.
   Ваш 1-й вопрос: о внешней помощи от Бога? Кто станет отрицать, что делает во мне все хорошее один Бог. Но вопрос о том, внешний ли Он? -- опасен. Не могу ничего говорить про это. Он все, я не все, поэтому Он вне меня. Но знаю я Его только тем, что во мне божественно, стало быть, Он всегда и во мне, и вне меня. Но это опасная и, боюсь, кощунственная метафизика. Вопрос о молитве и помощи по молитве? Этот вопрос и в последнее время занимал меня. Я теперь почти каждый день чувствую потребность молиться, просить помощи у Бога. Потребность эта (нам, по крайней мере, приученным с детства) естественна; может быть, и я думаю, естественна всем людям. Чувствовать свою слабость и искать помощи извне, т. е. не одною борьбою с злом, но искать приемов, посредством которых можно бы было побороть зло -- это называется -- молиться. Молиться не значить употреблять приемы, избавляющие от зла; но в числе приемов, избавляющих от зла, есть и то действие, которое мы называем молитвою. Особенность молитвы от всех других приемов -- в том, что это прием, угодный Богу. Если это справедливо, то, во-первых, спрашивается, почему молитва, т. е. действие, угодное Богу и спасающее меня от зла, должна выражаться только словами или поклонами и др., не долго продолжающимися, как обыкновенно понимается. Почему молитва не может выражаться продолжительными действиями рук, ног (молитва ногами -- это странствование богомольцев)? Если я пойду и целый день проработаю или неделю для вдовы, будет ли это молитва? Я думаю, что будет. Во-вторых, молитва есть просьба об осуществлении какого-нибудь желания внешнего или внутреннего. Например, я прошу, чтобы дети мои не умерли, или о том, чтобы мне избавиться от моего порока, слабости. Для чего я буду обращаться к непостижимому и столь великому Богу с такими просьбами, которые могут быть исполнены его явлениями на земле -- людьми, соединенными исполнением Его воли -- церковью в истинном значении этого слова. И я пришел к тому заключению, что молитва к Богу есть суеверие, т. е. самообман. Все, о чем я молился и молюсь, все это может быть исполнено людьми и мною. Я слаб, я дурен, во мне порок (это не пример, а правда, во мне ужасный порок), с которым я борюсь. Мне хочется молиться и я молюсь словами; но не лучше ли расширить мое понятие молитвы, не лучше ли мне поискать причины этого порока и найти ту божескую деятельность, не часа, а дней и месяцев, которая была бы молитвенная деятельность, противодействующая этому пороку. И я для себя находил ее. Я чувственен и я веду праздную, жирную жизнь и молюсь. Не лучше ли мне переменить мою безбожную жизнь, работать для других, меньше удовлетворять своему телу -- жениться, если я не женат, и окажется, что у меня будет молитва всей моей жизни, и молитва эта наверно будет исполнена. Но мало этого, самая потребность именно молитвы -- просьбы прямой помощи от живого существа, и та удовлетворяется самым простым, несверхъестественным образом. Я слаб и дурен и знаю, в чем, и страдаю. Я открываю свою слабость другому и прошу его помочь мне советом, иногда прямо своим присутствием, своим препятствием мне. Я делал это. -- Но молитва, обращенная к Богу, скажете вы, разве это может быть дурно? Разумеется, нет. Я не только не считаю это дурным, но сам по старой привычке молюсь, хотя не считаю этого важным. Важно только то, чтобы исполнять все то, чего хочет от меня Бог и на что он дал нам орудия. И потому, если у меня было средство спасти себя помощью известных поступков, помощью других людей, а я ничего этого не делал, а молился Богу, я буду чувствовать, что я сделал дурно.
   Не могу оторваться, так много хочется сказать. Скажу вам то, что со мной было и что я никому еще не говорил. Я подпал чувственному соблазну. Я страдал ужасно, боролся и чувствовал свое бессилие. Я молился и все-таки чувствовал, что я без сил. Что при первом случае я паду. Наконец, я совершил уже самый мерзкий поступок, я назначил ей свиданье и пошел на него. В этот день у меня был урок со 2-м сыном. Я шел мимо его окна в сад, и вдруг, чего никогда не бывало, он окликнул меня и напомнил, что нынче урок. Я очнулся и не пошел на свиданье. Ясно, что можно сказать, что Бог спас меня. И действительно он спас меня. Но после этого разве искушение прошло. Оно осталось тоже. И я опять чувствовал, что наверно паду. Тогда я покаялся учителю, который был у нас, и сказал ему не отходить от меня в известное время, помогать мне. Он был человек хороший. Он понял меня и, как за ребенком, следил за мной. Потом еще я принял меры к тому, чтоб удалить эту женщину, и я спасся от греха, хотя и не от мысленного, но от плотского, и знаю, что это хорошо. Что же, разве молитва спасла меня. Знаете, нельзя молиться тоже и тому, кто точно любит Бога. Если я люблю Бога, то я считаю Его любящим, благим. Если Он любит меня, то Он спасет и сделает все, что мне нужно, как Он заставил (если Он заставил) сына выглянуть в окно. Об чем же мне просить Его. Все равно, как ребенок просить супу, когда мать не дает ему, потому что дует на ложку.
   Другое еще. Один раз в нынешнем году я лежал на постели подле жены. Она не спала, и я не спал, а мучительно страдал от сознания своего одиночества в семье с своими верованиями, о том, как они все на моих глазах, видя истину, идут прочь от нее. Я страдал и за них, и за себя, и за то, что нет надежды увидать.... Не помню уже как, но мне тяжело, грустно было, и я, чувствуя, что у меня слезы выступают на глаза, стал молиться Богу о том, чтобы он тронул сердце жены. Она заснула, я слышал ее спокойное дыхание, и мне вдруг пришло в голову: я страдаю от того, что жена не разделяет моих убеждений. Когда я говорю с ней под влиянием досады на ее отпор, я чаще говорю холодно, даже недружелюбно, никогда не только со слезами я не умолял ее поверить истине, но просто любовно, мягко не высказал ей всего, и она тут лежит подле меня, я ей ничего не говорю, а то, что и как должно бы говорить ей, это я говорю Богу.[...]
   На второй вопрос -- умственно опроститься? -- скажу, что желать этого должно, но достигнуть этого нам нельзя иначе, как дойдя до конца умственного пути, чтобы узнать все его обманы. И путь этот не долог. Человек не один. Мы все в этом помогаем друг другу.
   Еще о молитве и главное: вспомните, что говорит Иисус самарянке: поклоняться должны люди Богу в духе и истине -- верный перевод -- истиною -- делом. Вот этот один из текстов, который, как говорит Arnold, должен стать на первое место.
  
   1 ради спора
   2 армия спасения -- религиозная секта
  
   19.
   1884 г. Августа 13--15.
   [...] Я живу, как мы все, и хорошо, и дурно, но теперь нахожусь в периоде переходном от летней внешней жизни в природе к внутренней жизни и работе. И не без радости готовлюсь к работе внутренней и писательской, если Бог велит.
   [...] Очень мне интересно ваше впечатление от Англичан. Что они не свободны, это к несчастью очень справедливо. [...]
  
   20.
   (О собственности)
   1884 г. Августа 28--29.
   [...] Теперь опять о собственности. Вы говорите, что вам не совсем ясно. И вы правы -- вам неясно отношение к ней христианина, практическое отношение к ней. Мне ясно. Собственность это фикция -- воображаемое что-то, которое существует только для тех, которые верят мамону и потому служат ему. Верующий в учение Христа освобождается от собственности не каким-нибудь поступком, передачей собственности сразу или понемножку в другие руки (он не может этого делать уже потому, что, не признавая значения собственности для себя, он не может признавать и значение ее для другого), a христианин освобождается от нее внутренно, сознанием того, что ее нет и не может быть, и главное, что она ему не нужна, ни для себя, ни для других. Я ставлю истинного христианина в ваше положение. Что он будет делать? Он будет жить, отвечая по божьи на те требования жизни, которые будут предъявляться ему, само собою разумеется, невольно руководимый своими связями с прошедшим, но деятельность свою он будет строить никак не на отношениях со бственности. Ученики хотят продолжать учиться в ремесленном училище, или мужик погоревший просит помочь на избу. У христианина на вашем месте ничего нет и ничего быть не может. Но его просят, потому что его считают собственником. Что же делать? Он должен исполнить то, о чем его просят, -- если это не противно заповедям Христа. Я считаю, что он ничего бы определенного не мог бы брать ни от кого -- от отца ли, от матери, или просто от управляющего. Он не считает себя собственником и потому брать ничего не может. Если же его считают и просят, он исполняет просьбу и больше ничего.[...]
  
   21.
   1884 г. Сентября 5--7.
   [...] Отчего вы не женитесь? Скажите мне просто, прямо. Нельзя вам жить противно закону природы -- Бога. Эго испытывать Бога. Этого нельзя. Одно упустить, все погубишь. [...] Но вам необходимо, если вы не женитесь, -- скудная жизнь и работа физическая -- не напущенная на себя, как баловство, а работа, сделавшаяся необходимостью. Знаю, знаю по себе всю трудность этого; но тут дело то слишком важное -- вся жизнь, все, чем дорога вся жизнь. Может быть, нельзя побороть, но бороться надо всеми теми силами (разумными и любовным общением), которые даны нам. Еще -- в ваших письмах мало простой любви ко мне, как к человеку, который любит вас. Если это так в душе, то делать нечего, а если есть какая перегородка, сломайте ее, голубчик. Нам будет лучше обоим.
   На ваши два вопроса о собственности отвечаю: если вопрос о собственности решен во мне, то тР, что я возьму или не возьму деньги, не может ничего изменить; чтобы сделать приятное, чтоб не огорчить, я возьму. Но взяв, я сейчас забуду про них.
   Второй же вопрос неверно поставлен. Нужды, которая призывает моей помощи, нет конца. Я не то, что свои все именья отдам, но все доходы России, и будет мало, и потому я, не имея собственности, освобождаюсь от этого труда наполнять бездонную бочку. Помогать деньгами нельзя. Деньги -- это насильно отнятое от других в виде исполнительного листа на бедных. Разве можно в помощь другому дать ему исполнительный лист, по которому продадут у бедняка последнюю корову. Все, чтР можно сделать, -- это разорвать исполнительный лист, а потом помогать своим трудом. А когда сделаешь это, то увидишь, как сам еще плох. Я, встающий в 10 часов, пьющий кофе и чай, спящий на чистых простынях, слабый, бессильный, испорченный всеми похотливыми привычками, не могущий жить иначе, как паразит на чужой шее, я вдруг хочу помогать -- кому же? Мужику, который заснет в грязи на улице под шапкой, не будет спать 5 ночей и сработает в день то, чего я не сделаю в 10, который при этом добр, кроток и весел. Как мне помогать ему? Ведь это смешно. Можно делать себе эту иллюзию, отдавая ему исполнительные листы на других; но это не помощь, a развращение его. [...]
   Вы меня спрашиваете о собственности, я пишу вам все, что я думаю. Другому я не написал бы -- не от того, что я скрывал бы -- но от того, что он не понял бы меня и вообразил бы, что отдавать деньги другому хуже, чем оставлять их у себя и для себя. Разумеется, лучше отдавать (хотя и тут, если примешивается тщеславие, едва ли лучше), но хорошего в отдавании денег другому ничего не может быть. Это в роде игры в фофаны.1
  
   1 Старинная карточная игра
  
   22.
   1884 г. Сентября 22--23.
   [...] Твердо и ясно только то, до чего сам дойдешь.
   [...] Вы на слова, не мои, но Священного писания и Христа: не искушай Бога, говорите: а я хочу искушать Бога. Это нехорошо. Нельзя безнаказанно искушать Бога. Искушать же Бога значит не следовать Его закону, велению. Законы же и веления Бога бывают написаны на бумаге, выражены словами. В этих велениях возможно сомнение, должно даже -- большая осмотрительность. Другие веления написаны в наших сердцах. И этим не всегда сразу надо верить. Сердца наши могут быть испорчены и выдавать свое за Божье. Но есть еще веления, которые написаны и в книге, и в сердце, и во всем существе нашем. Такие, например, пища и труд, производящий ее, любовь к родителям и детям и брачная жизнь, производящая эти условия.1
   Человек все может: может и застрелиться; но никак не может безнаказанно отступить от закона, т. е. наверное он сделает себе хуже и не достигнет того, чего желает.
   Вы скажете: а если человек не имеет призвания к брачной жизни. Если он не имеет призвания, то не имеет и похоти. Вы скажете: а если он ненавидит эту похоть и хочет победить ее? Победить похоть можно только одним путем -- подите жить, как живет рабочий мужик -- на его труде и на его пище. А живя так, как вы должны жить с вашей матерью, бороться с похотью это значит искушать Бога.[...]
  
   1 Отношение к браку, выраженное Толстым в этом письме, характерно для него лишь до известного периода его жизни. В дальнейшем, как это видно и по переписке его с Чертковым, он значительно изменил свою точку зрения на брак, склонившись к требованию целомудрия.
  
   23.
   1884 г. Октября 1.
   [...] Немножко вы меня огорчили мыслью о том, что ваши возражения могли мне быть неприятны. Мне ужасно неприятно -- больно бы было узнать, что вы несогласны с требованиями нравственного закона Христа, с его 5-ю заповедями, что вы считаете возможным элюдировать,1 смягчить какую-нибудь из них, как это часто бывает. И это было бы мне больно, потому что я чувствовал бы, что мы не едино. Но всякое несогласие в метафизической области учения не только не огорчает меня, но радует меня, потому что оно мне полезно -- показывает мне, как надо быть осторожным в этом и в утверждениях, и в отрицаниях, чтобы из-за отвлеченных мыслей не нарушить самого дорогого -- единения любви.[...]
  
   1 Обходить, -- от французского глагола "Иluder".
  
   24.
   (О борьбе с похотью)
   1884 г. Октября 10.
   [...] радуюсь и боюсь за вас. Только что подумаешь: я победил, и торжествуешь, как и готов, в яме. Так со мной бывает. [...]
  
   25.
   1884 г. Ноября 7.
   [...] Практически же дела ваши не важны. Если они не ладятся, то виновата постановка дела, ваши требования от него, и вполне устранить то, что мешает, можете только вы. Разумеется, я бы рад был содействовать хорошему делу при случае, но дело это не мое, а ваше. У меня есть свое, и в моем -- самом моем деле, я знаю, что никто мне помочь не может. -- Очень вы тревожны, милый друг. Очень вы себя мучаете. -- Я знаю это состояние и знаю, что остановить этого нельзя, но мне жутко смотреть на вас, как было жутко переживать это.
   [...] Знаете ли, я одно время писал о Петре 1-м, и одно у меня было хорошо. Это объяснение характера Петра и всех его злодейств тем, что он постоянно был страстно занят -- корабли, точить, путешествовать, писать указы и т. д. Праздность есть мать пороков, это труизм; но то, что горячечная, спешная деятельность есть всегдашняя спутница недовольства собой и главное людьми, это не все знают. Я бы желал вам больше спокойствия и праздности, добродушного, ласкового и снисходительного к людям спокойствия и праздности. [...]
   А все таки я желаю вам праздности, больше праздности -- меньше задирающих с разных сторон требований; впрочем и это неправда, надо сказать: желаю вам такого состояния, в котором праздность, отсутствие требований извне переносилось бы вами радостно. [...]
  
   26.
   1884 г. Ноября 13--14.
   [...]Я спокоен, и мне и вокруг меня хорошо. Жизнь моя не та, какую я одну считаю разумной и не грешной, но я знаю, что изменить ее сил у меня нет, я уже пытался и обломал руки, и знаю, что я никогда или очень редко упускаю случай противодействовать этой жизни там, где противодействие это никого не огорчает.
   [...] вы мало обращаете внимание на искушение Христа в пустыне. Мне это место ужасно близко и постоянно служит руководством. Нельзя искушать Бога -- ни тем, чтобы убить себя, ни тем, чтобы отступать от тех требований тела, которые вложены в нас Отцом же. Должно себя лишать, но есть тот предел, где я, моя душа, мое сердце, моя мысль перестают действовать свободно и по Божьи. А вы делаете это. Не ломайте слишком круто своих привычек: сна, еды, даже увеселений, отдыха, под которым я разумею искусство: чтение, музыка.
  
   27.
   1884 г. Декабря 17.
   [...] холодно разумная христианская жизнь есть христианская и святая жизнь. Любовь есть тоже, что весна в году. Она приходит и проходит, но не было бы весны, если бы не было осени и зимы, и не может быть любви без разумной христианской жизни. И признавать состояние любви только состоянием христианским это все равно, что весну считать только жизнью. Человек всегда чувствует себя ответственным. В любви он не властен, а в разумной жизни властен. Вот он перенесет всю силу и на любовь, плачет, что ее нет, говорить фразы о кимвале звенящем и хочет чувствовать себя не виноватым. Страшное зло сделало учение Павла о любви.
  
   1885
  
   28.
   1885 г. Января 30 -- февраля 3.
   Одна сторона учения Христа, связанная со всем остальным и даже основа всего, была скрыта от меня обоготворением Христа, именно его учение о посланничестве. Вспомните, сколько раз он говорит: Отец послал меня, я послан, я творю волю пославшего меня. Мне всегда эти слова были неясны. Бог не мог послать Бога. А другого значения я не понимал или понимал неясно. Только теперь мне открылся простой, ясный и радостный смысл этих слов. Я пришел к пониманию их своими сомнениями и страданиями. Без этого учения нет разрешения всех тех сомнений, которые мучают каждого ученика Христа. Смысл тот, что Христос учить всех людей той жизни, которую он считает для себя истиной. Он же считает свою жизнь посланничеством, исполнением воли пославшего. Воля же пославшего есть разумная (добрая) жизнь всего мира.
   Стало быть -- дело жизни есть внесение истины в мир. Жизнь на то только дана (по учению Христа) человеку с его разумом, чтобы он вносил этот разум в мир, и потому вся жизнь человека есть ничто иное, как эта разумная его деятельность обращенная на другие существа вообще, не только на людей. Так понимал Христос свою жизнь и так учил нас понимать нашу. Каждый из нас есть сила, сознающая себя -- летящий камень, который знает, куда и зачем он летит, и радуется тому, что он летит, и знает, что сам он ничто -- камень, а что все его значение в этом полете, в той силе, которая бросила его, что вся его жизнь есть эта сила. И в самом деле, вне этого взгляда, т. е. того, что человек всякий есть посланник Отца, призванный только затем к жизни, чтобы исполнять волю Отца, -- вне этого взгляда жизнь не только не имеет смысла, но отвратительна и ужасна. И напротив, стоит хорошенько понять и сделать своим этот взгляд на жизнь, и жизнь становится не только осмысленной, ясною, но прекрасною, радостною и значительною. -- Только при этом взгляде уничтожаются все сомнения борьбы и все страхи. Если я посланник Божий, то дело мое главное не только в том, чтобы исполнять пять заповедей, не иметь собственности, не предаваться похоти и т. п. -- все это условия, при которых я должен исполнять посланничество. Это тоже для меня теперь главный смысл моего посланничества, но дело мое главное в том, чтобы жить, внося в мир всеми средствами, какие даны мне, ту истину, которую я знаю, которая поверена мне. Может случиться, что я сам буду часто плох, буду изменять своему призванию, все это ни на минуту не может уничтожить значение моей жизни -- светить тем светом, который есть во мне, до тех пор, пока могу, пока свет есть в вас. Только при этом учении уничтожаются праздные сожаления о том, что есть или было не то, чтобы я хотел, и праздные желания чего-то определенного в будущем, уничтожается и страх смерти, и вся жизнь переносится в одно настоящее. Смерть уничтожается тем, что если моя жизнь сбилась с деятельностью внесения разума и добра в мир, то придет время, когда физическое уничтожение моей личности будет содействовать тому, что стало моей жизнью -- внесение добра и разума в мир.
   Я написал вам очень дурно, но чувствую я все это хорошо и сильно, и очень радостно живу и смотрю на жизнь. Практически это действует на меня так: (говорю для себя и знаю, что для вас тоже). Кроме физических потребностей, в которых стараюсь ограничиваться меньшим, как только меня тянет к какой-нибудь деятельности -- разговора, письма, работы -- я спрашиваю себя (даже не спрашиваю, а чувствую, что этим делом я служу пославшему меня), и я радостно отдаюсь делу и забываю все сомнения и лечу как камень, радуясь тому, что лечу. Если же дело не для пославшего, то оно уже и не тянет меня. Мне просто скучно, и я только стараюсь, отделываясь от него, соблюсти все правила, для посланников данные. Но этого и не бывает. Мне кажется, что можно жить так, чтобы или спать или всей душой с восторгом служить пославшему.
   Не показывайте моего этого письма людям, не любящим Христа). Я писал как попало, и ошибки слов могут отнести к мысли, а она дорога. Вы поймете и, может быть, вам будет что-нибудь на пользу.
  
   29.
   1885 г. Февраля 24.
   [...] Я был нездоров с неделю и был поглощен Georg'eм и последней и первой его книгой, -- Progress and Poverty, которая произвела на меня очень сильное и радостное впечатление. Прочтите, когда будет время. Оболенскому необходимо прочесть. Книга эта замечена, но не оценена, потому что она разрушает всю эту паутину научную, Спенсеро-Милевскую1 -- все это толчение воды, и прямо призывает людей к нравственному сознанию и к делу и определяет даже дело. Есть в ней слабости, как во всем человеческом, но это настоящая человеческая мысль и сердце, а не научная дребедень. Я здесь поручил узнать его адрес и хочу написать ему письмо.2 Я вижу в нем брата, одного из тех, которых по учению Апостолов любишь больше, чем свою душу.3[...]
   [...] Дай Бог вам того же спокойствия и счастия, которые я все больше и больше испытываю, независимо от всех внешних условий, и даже -- от здоровья.[...]
  
   1 В 70-х и 80-х гг. прошлого столетия сочинения Спенсера и Милля имели огромное влияние на умонастроение русской интеллигенции. Толстой, напротив, с молодых лет был противником эволюционных теорий и позитивной философии, и о "спенсеро-милевских" подходах к волнующим его вопросам этики и общественности не мог говорить без возмущения.
   2 Мысль написать письмо Генри Джорджу в то время не была осуществлена. Толстой написал ему, в ответ на письмо, полученное от него, только 11 лет спустя -- 8 апреля 1896 г.
   3 Слова, цитируемые здесь Толстым, относятся к следующему месту из "Учения двенадцати апостолов": "Не держи зла на ближнего своего, не ненавидь никакого человека, но одних обличай, за других молись, а иных люби более души своей".
  
   30.
   1885 г. Апреля 12--15.
   Отрыжка от нашего разговора осталась мне тяжелая. Я знаю, что вы искренно ищете истины, и потому то, что вы не только не поняли значения заповедей Христа -- пяти (я не виноват, что их не 2 и не 17), но даже хотите выдумать свои заповеди, которые он не догадался сказать, -- заповедь не лгать, мне очень больно. Я виноват в этом, я своей поганой личностью, связав ее с учением Христа, затемнил его. -- Но вы только можете развязать этот грех 1) тем, чтобы простить меня и забыть мою гордость, тщеславие, связавшиеся с учением Христа и затемнившие его, и 2) тем, что вникните для себя, для своего счастья и для истины, для твердости, несомненности ее, в смысл учения Христа и его заповедей. -- Он даль нам средство выйти из блуждания в жизни, я по крайней мере почувствовал, что как только я понял практически 5 заповедей, так я вышел из тумана на свет, и вдруг я вижу людей, которые боятся этого света и жмурятся перед ним и меня приглашают вернуться из света в тьму.
   Нельзя из Спенсера выводить христианство, т. е. истину. Истина от Бога через Христа, и другого пути нет. А если выводить из Спенсера, то и выйдет то, что вышло: найдется азбука христианства и -- не христианства, a всех религий -- любовь к Богу и ближнему, данная вперед и всем всегда известная, и нам покажется, что мы все знаем и нам досадно даже станет, что Христос знал больше и требовал от нас больше, и мы отвергнем, или постараемся отвергнуть то, что он знал и дал нам. Хоть не отвергнем, но ослабим в надежде выдумать свои лучшие законы -- лучшие потому, что они будут удовлетворять нашим злым привычкам. -- Я пишу это для вас и для Оболенского. Из общей -- не заповеди, а из общего определения смысла человеческой жизни -- любви к Богу и ближнему -- Христос вывел приложение к жизни для установления Царства Бога на земле, Его царства Бога. Приложение это в 5 заповедях осуществляет теоретически Царство Бога на земле. Если не осуществляет то надо это показать. Чего еще человеку, который ищет Царства Бога и истины? Нет, вы говорите, что эти заповеди недостаточны. Ну, так скажите, какие достаточны. Тогда я возьму ваши. Дайте другую программу, свою, или найдите ее в учении Христа. Но позвольте мне, пока вы не выдумали своих, лучше жить Христовыми, проводя их в жизнь, тем более, что на мой слабый ум они осуществляют вполне Царство Бога. Я только что ожил надеждой на возможность Царства Бога на земле благодаря этим заповедям, а вы de gaitИ de coeur, без всякого основания, разрушаете это здание моего блага только потому, что вам это кажется слишком хорошо и вы надеетесь найти, когда вам вздумается, еще лучше.
   Мне теоретически определено и дано Царство Бога, дана программа -- смета на постройку. Мне много дела: и подробно разработать эту смету, и готовить матерьял, и строить, если я смогу, а вы меня уверяете, что и смета то не годится и гораздо лучше строить без всякой сметы. Это ужасно. Это делали или делают только враги Христа. Я повторяю, что начало вины во мне, в примешивании себя к истине, но другая вина ваша -- та, что, возненавидев ту гадину, которая прилипла к святыне, вы оторвали гадину с святыней. Я пишу по утру -- в постели думал. И очень больно мне было. И решил, что лучше сказать всю правду -- нужную не мне, но вам.
  
   31.
   1885 г. Апреля 16.
   [...] Будем перед Богом искать Его, т. е. истины, и тогда будем всегда вместе. [...]
  
   32.
   1885 г. Мая 8.
   [...] Помните, вы мне рассказывали, что крест выходит от того, что одна часть стоит поперек.1 Вам нет выбора: нести крест или поставить обе части в одном направлении. И то и другое хорошо, как все на свете. -- Я очень много почерпнул из М. Arnold'a. Он говорить, что учение Христа в двух вещах: his method and his secrete.2 Method -- это inwardness3 -- обращение в себя и к себе, a secret -- прием действия, это самоотречение -- отдать жизнь, чтобы получить ее. -- Общий же характер Христа и тех, которые хотят быть его учениками, он тоже прелестно выражает sweet reasonableness".4 Тяготитесь, милый друг, своими грехами, но не отчаивайтесь. Я по себе знаю, как они смиряют. Сила Божия в немощи совершается. Куда бы я залетел в своей безумной гордости, коли бы не всегдашнее очевидное унижение, в которое меня приводить моя слабость. Так-то и вы. То, что вы писали о вашем тяжелом разговоре с вашей матерью, мне было больно и нужно знать, тоже для унижения себя. Если бы было sweet reasonableness, которой я чувствую неподолгу возможность, -- этого бы не было. [...]
  
   1 Символическое объяснение креста, полученное Чертковым от одного пастора и напечатанное в сб. "Цветник", изд. "Посредника", состоит в следующем: "... Длинная палочка изображает волю божию, коротенькая, -- это наша собственная воля. Когда я кладу коротенькую палочку поперек длинной, свою волю поперек воли божьей, то и выходит для нас крест. Если же я к длинной палочке приложу коротенькую так, чтобы она покрывала другую, то креста нет и не может быть; это бывает, когда наша собственная воля направлена в одну сторону с волей божьей и совпадает с ней, и тогда бывает для нас одна радость... Нам нельзя отказываться от своего креста; мы должны поднять и нести его, исполняя не свою волю, а волю отца нашего небесного, но по мере того, как мы отвыкаем от исполнения наших личных желаний ради исполнения воли Бога, повелевающей нам жить для блага всех людей... наш крест становится всё легче, и если б, наконец, наша воля во всем совпала с волей божьей, то не было бы уже для нас никакого креста".
   2 Т. е. "его метод и его тайна".
   3 "Внутренняя сторона".
   4 "нежная (проникнутая любовью) разумность".
  
   33.
   1885 г. Мая 17.
   [...]Я в деревне в смысле удовольствия весны и т. п. не испытываю, к радости своей, решительно ничего. Чувствую только то, что здесь мне предстоит другое дело. Там, в Москве, очень много было личных сношений, в которых часто удавалось вспоминать, что надо делать то, что должно, и тогда чувствовал удовлетворение; но много было суеты и дело не по моему специальному ремеслу. Здесь же надеюсь, что если буду делать, что должно, то буду находить удовлетворение в своем ремесле -- писательстве. Спокойнее здесь. Так показалось мне первый день. Я поработал хорошо, и вот пойду отдам это и письмо Сытину на почту. Думаю я, что должно мне кончить "Что же нам делать" и написать по больше рассказов для народа -- хоть те из самых лучших тем, которые у меня записаны. В особенности последнее. -- Я всегда примеряю так: на какой работе приятнее бы было, чтоб застала смерть? Разумеется, на последней. Там есть гордость мысли, а тут нет. За то там есть свобода выражения всей мысли, а тут нет. Самое бы лучшее было писать для народа без всяких соображений о цензуре, все, что думаешь.[...]
  
   34.
   1885 г. Мая 20--22.
   [...] Я в деревне спасаюсь от недовольства формами нашей жизни только работой. В деревне эта неправильность нашей жизни чувствуется мне больнее -- особенно нынешний год. Ничто так не поддерживает меня, как мысль о том, что надо делать не для людей, а для Бога. Двадцать раз в день повторяю это себе и, когда вспомню, успокаиваюсь и утверждаюсь.[...]
   Я в деревне более одинок, чем в Москве. И в этом много есть хорошего. В одиночестве проверяешь себя лучше. [...]
  
   35.
   1885 г. Июня 1--2.
   [...] Но радостно главное эти минуты, часы счастия общения с Богом. Знать, что вы их испытываете, мне также -- еще больше радостно, чем самому их испытывать. Победил мир и спас его Христос не тем, что пострадал за нас, a тем, что страдал с любовью и радостью, т. е. победил страдания и нас научил этому. Я знаю это, но научиться еще не могу, хотя и вижу наверно, что подвигаюсь в этом учении. [...]
   [...] меня все-таки тянет к умствованию -- и не из тщеславия -- я верно знаю, а как будто для того, чтобы разделаться с той ложью, в которой я жил с моими товарищами лжи. Вас поведут казнить за истину из гостиницы, в которой вы стояли, вы лучше сделаете, если, несмотря на важность того, что вам предстоит, вы не забудете отказать обед, на который вы приглашали, и заплатить хозяйке и прачке, расчесться со всеми, чтоб никого не обидеть. Так и мне чувствуется, что нужно расчесться с моим миром -- художественным, ученым, -- объяснить, что и почему я не делаю того, чего они ждут. Вы подумаете, это отговорка. Может быть. Но последняя. [...]
   [...] Удивительное учение1 -- все тоже, как и Христос, только на низшей ступени. И потому особенно драгоценно. Если ясно выразить то, до чего дошло учение истины на низшей ступени, то очевидно будет, что оно могло пойти дальше в том же направлении (как оно и было), а не пойти назад, как это выходит по церковным толкованиям. [...]
  
   1 Учение философа Сократа.
  
   36.
   1885 г. Июня 4--5.
   [...] Вы говорите, что ничего не нужно читать для обогащения своего запаса сведений. Да, но каких? Если это сведения для того, чтобы другим показать свое знание, или не постыдиться за свое незнание, то, разумеется, да. Но есть другие знания -- знание всего того, что делали до нас и теперь делают люди для того, чтобы понять жизнь и смысл ее, т. е. свое отношение к Бесконечному и к людям. Это очень нужно. И те знания, которые) я приобрел в этой области и приобретаю теперь, мне много дали и дают спокойствия, твердости и счастия. И этих знаний я и вам желаю. Не от того, чтобы я думал при этом о каком-нибудь недостатке в вас. Я слишком люблю вас для этого; а от того, что я по себе знаю, какую это придает силу, спокойствие и счастие -- входить в общение с такими душами, как Сократ, Эпиктет, Arnold, Паркер (странно это сопоставление, но для меня оно так). Я, благодаря Сократу Калмыковой, перечитываю стоиков и много приобрел. Это азбука христианской истины и, читая их, я только больше утверждаюсь в христианстве. Все их учение в том, чтобы класть свое благо в том, что от меня зависит, в чем я свободен, -- в справедливости, добром расположении к людям, в чистоте нравственной, a все дела внешние -- общественное мнение, богатство, здоровье, жизнь тела считать не моим. Этим распоряжается Бог Отец мой, а не я. И мое дело только по отношению этого -- желать, хотеть то, чего Он хочет. Тогда, говорит, ты будешь счастлив, то, чего и хотел для тебя твой Отец, будешь счастлив, чувствуя, как ты с каждым часом будешь приближаться к Нему, где все благо. Ну разве это не прекрасно? Недосказано только то (да и то есть намеки), что для этого надо любить не себя, а других, то, что сказал Христос.
   Очень бы мне хотелось составить Круг чтения, т. е. ряд книг и выборки из них, которые все говорят про то одно, что нужно человеку прежде всего, в чем его жизнь, его благо. О том же, что чтение и образование себя для образования есть ужаснейший онанизм, с этим я слишком согласен.[...]
  
   37.
   1885 г. Июня 6--7.
   [...] Письменная работа нейдет, физическая работа почти бесцельная, т. е. не вынужденная необходимостью, отношений с окружающими меня людьми почти нет, приходят нищие, я им даю гроши, и они уходят, и на моих глазах в семье идет вокруг меня систематическое развращение детей, привешиванье жерновов к их шее. Разумеется, я виноват, но не хочу притворяться перед вами, выставлять спокойствие, которого нет.
   Смерти я не боюсь, даже желаю ее. Но это то и дурно; это значит, что я потерял ту нить, которая дана мне Богом для руководства в этой жизни и для полного удовлетворения. Я путаюсь, желаю умереть, приходят планы убежать или даже воспользоваться своим положением и перевернуть всю жизнь. Все это только показывает, что я слаб и скверен, a мне хочется обвинять других и видеть в своем положении что-то исключительно тяжелое.
   Мне очень тяжело вот уж дней 6, но утешение одно -- я чувствую, что это временное состояние, мне тяжело, но я не в отчаянии, я знаю, что я найду потерянную нить, что Бог не оставил меня, что я не один. Но вот в такие минуты чувствуешь недостаток близких живых людей -- той общины, той церкви, которая есть у пашковцев, у православных. Как бы мне теперь хорошо было передать мои затруднения на суд людей, верующих в ту же веру, и сделать то, что сказали бы мне они. Есть времена, когда тянешь сам и чувствуешь в себе силы, но есть времена, когда хочется не отдохнуть, а отдаться другим, которым веришь, чтобы они направляли. Все это пройдет. И если буду жив, напишу вам, как и когда это пройдет. [...]
   Когда я сам себя жалоблю, я говорю себе: неужели так и придется мне умереть, не прожив хоть один год вне того сумасшедшего безнравственного дома, в котором я теперь принужден страдать каждый час, не прожив хоть одного года по человечески разумно, т. е. в деревне не на барском дворе, а в избе, среди трудящихся, с ними вместе трудясь по мере своих сил и способностей, обмениваясь трудами, питаясь и одеваясь, как они, и смело, без стыда, говоря всем ту Христову истину, которую знаю. Я хочу быть с вами откровенен и говорю вам все, но так я думаю, когда я себя жалоблю, но тотчас же я поправляю это рассуждение и теперь делаю это. Такое желание есть желание внешних благ для себя -- такое же, как желание дворцов, и богатства, и славы, и потому оно не Божие. Это желание ставить палочку поперечную креста поперек,1 это недовольство теми условиями, в которые поставил меня Бог, это не верное исполнение посланничества. Но дело в том, что теперь я, как посланник, в сложном и затруднительном положении и не знаю иногда, как лучше исполнить волю пославшего. Буду ждать разъяснений. Он никогда не отказывал в них и всегда давал их во время.
  
   1 См. примечание к письму от 8 мая 1885 г.
  
   38.
   1885 г. Июня 9--10.
   [...] То, что вы говорите о Сократе, и правда, и нет, по моему. Правда важная и которую вы мне часто напоминаете, что всякая ложь неизбежно влечет за собой зло, но неправда, мне кажется, то, чтобы жизнь Сократа была дурная. По Эпиктету и Платону напротив. Я согласен, что не следует приписывать Сократу того, что мы узнали от Христа, но и не следует подчеркивать того слабого, что мы найдем в нем, если мы и найдем такое. [...]
  
   39.
   1885 г. Июня 17--18.
   [...] Считаю ли я хорошим отдаваться для выбора деятельности своим влечениям? Знаю, что вы спрашиваете без задней мысли, и совершенно свободно и искренно отвечаю вам: я не то, что не хочу, но прямо не могу приписывать своему писательству никакого значения. То, что мои писания менее дурны, чем другие, не служит мне доказательством, что они хороши, полезны, не имеют в себе дурного перед Богом. Кроме того -- и, главное -- для того, чтобы они были наименее дурны, мне надобно как можно менее думать о себе, придумывать их, иметь в виду какие бы то ни было результаты. И потому не могу считать эту деятельность определенной для меня и наилучшей. Наилучшей считаю ту, которая отвечает на требования, заявляемые ко мне всякими людьми -- в духе отречения от себя и любви к ним. Требования эти всякого рода для каждого из нас; для меня в числе их есть требования писательства, и я стараюсь удовлетворять им. Косить и работать никто от меня не требует. И я желал бы отдавать этому свой досуг -- тем более, что это хорошо, здорово действует и на меня и на окружающих меня. [...]
   Очень мне жаль, что ваши отношения с вашей матерью тяжелы, и вы не можете выработать в себе того смирения и любви и главное -- самоотречения, при которой нет возможности разъединения и страдания. Я старше вас и страдаю тем же. Тяжело, стыдно бывает, но одно утешение, что лучше, чем было прежде. Ведь в самом деле, если бы мы были тем, чем мы хотим быт-- христианами, исполняющими главный закон Его, отречения от себя, кто же бы сердился и раздражался в нас. Его нельзя в нас обидеть. Он сам стоял и постоит за себя. [...]
  
   40.
   1885 г. Июня 23--24.
   [...] если я христианин, т. е. отрекся от себя, то нельзя мне ни на кого сердиться и ничем огорчаться, и жизнь моя будет неперестающей радостью, чего и хотел Бог и чему научил нас Христос. И иногда -- хорошо. Часто даже. Мне сейчас, нынче грустно, больно за детей, за жену, за их безумную и жалкую жизнь, но не сержусь, не желаю ничего, а только думаю и ищу, как им любовно помочь. И если буду жив, найду.[...]
  
   41.
   1885 г. Июля 3 и 4.
   [...] радуюсь тому, что вы очевидно остались потому, что так нужно не для вас, а для других. А это всегда радостно сделать, если только удается сделать это с добротой и без сожалений. [...]
  
   42.
   1885 г. Июля 13--14.
   [...] я быль уверен, что вы остались в Англии по самым хорошим причинам. Так и вышло, и я этому очень рад за вас. Но странное дело, я так гадок, что когда мне случится сделать также, как вот вам теперь, поступок самый простой и естественный, я сейчас же называю его себе хорошим поступком, даже жертвой, ставлю его себе в заслугу и этим довольством собою испорчу все дело, сделаю хуже. Не сердитесь, милый друг, что я это говорю вам из боязни, чтобы с вами того же не случилось. Разумеется, все практические дела, какую бы они не имели цель, есть вздор и пустяки в сравнении с теми требованиями добра, которые заявляются у нас в душе. [...]
  
   43.
   1885 г. Июля 23--24.
   [...] Эка как твердо установил Бог нравственный, т. е. как жить -- закон для человека: ни на право, ни на лево, а иди прямо по узкой дорожке, а то дурно. И ни на чем это так не ясно (мне -- теперь), как на половых сношениях. Сделай себе из этого потеху с разными женщинами, как те господа в Лондоне да и везде, и скверно и другим, и им еще хуже. Сделай себе потеху даже с женой, и ей и себе скверно. Оскопись, как Ориген,1 -- скверно. Мучься всю жизнь воздержанием и похотливостью -- скверно. Только и хорошо на узкой дорожке -- есть то, что сработаешь (тогда жирного лишнего не съешь), и наработавшись лечь спать с работающей и рожающей и кормящей женой. Тогда только будет и всем другим и тебе хорошо. Вне же этого все скверно и все страдания.
   Вот за эту мудрость и любовь, с которыми обставлен наш вечный путь страданиями, чтобы мы не сбивались с него, я чувствую благодарность к Богу. Я не пройду по пути, я обстрекаюсь и обдерусь, так я не один, а я скажу тем, которые пойдут после меня, да и сам узнаю этот путь именно потому, что сбился с него. Только бы не считать кривой путь прямым, а Бог выведет. [...]
   Впрочем, чтР полезно, то Бог знает, только бы во всех делах идти по пути единому. [...]
  
   1 Ориген (р. 185 или 186 г., ум. в 254 или 255 г.) -- религиозный мыслитель и писатель, ученый комментатор философских систем и Библии. Родился в Александрии, в христианской семье, в ранней юности пережил мученичество своего отца, которого поддерживал, во время пребывания его в тюрьме, твердостью своих христианских убеждений. Состоял преподавателем, потом заведующим "огласительной школы", где проходили курс молодые люди и женщины, желающие сделаться христианами. В это время -- в силу ли своих аскетических наклонностей и жажды подвига, или из желания "отнять у неверных всякий повод к гнусной клевете" по поводу его занятий с женщинами -- решил оскопить себя, что и привел в исполнение. Продолжающиеся гонения на христиан и, на ряду с этим, преследования со стороны правоверных церковников, с которыми Ориген расходился в освещении многих вопросов христианской догматики, заставляли его не раз менять место своего пребывания и жить в разных странах. При императоре Деции, во время нового гонения на христиан, он подвергся тюремному заключению и пыткам, которые окончательно подломили его здоровье и привели к смерти. Учение Оригена продолжало однако вызывать в пределах самой церкви ожесточенные нападки и страстные споры. В VI в., в правление Юстиниана, Ориген был окончательно опорочен при участии самого императора, написавшего целый трактат, где доказывалось, что учение Оригена проложило дорогу всем еретикам.
  
   44.
   1885 г. Августа 29--30.
   [...] Вы пожалуй подумаете: надо вместе держаться всем единоверующим и помогать друг другу. Я боюсь таких мыслей: надо каждому человеку стараться жить по Божьи, делать дело Божье всегда и везде, и тогда всем хорошо будет точно так, как хочет того Бог.
   Файнермана1 переход в православие я не сужу. Мне кажется, что я бы не мог сделать этого, потому что не могу себе представить такого положения, в котором бы было лучше не говорить и не делать правду; но знаю, что было время, когда я мог. И потому думаю, что и он в переходном состоянии. [...]
  
   1 Исаак Борисович Файнерман (1863?--1925), окончивший гимназию в Киеве, по профессии учитель, увлеченный взглядами Толстого, в начале лета 1885 г. приехал в Ясную поляну и, поселившись в избе крестьянина, стал по вечерам заниматься с крестьянскими детьми. Занять место учителя яснополянской школы мешало ему его иудейское вероисповедание, которое при царском режиме было несовместимо с преподаванием в русских учебных заведениях. В виду этого Файнерман решил принять православие. Толстой не воспротивился этому и, как видно из писем его к Софье Андреевне от 17 и 18 августа, крещение Файнермана "благополучно" состоялось 18 августа при участии Татьяны Львовны Толстой, которая согласилась быть его крестной матерью. Компромисс оказался однако напрасным: в письме от 22 октября Толстой сообщает Софье Андреевне, что "Файнермана выгнали и назначили другого учителя". Но Файнерман не изменил своего решения остаться в Ясной поляне и, нанявшись батраком к крестьянину, исполнял всю требующуюся от него работу, жил в нужде, спал на соломе, а по вечерам беседовал с крестьянами, затрагивая религиозные и нравственные темы в духе Толстого.
  
   45.
   1885 г. Октября 11.
   [...] он очень интересный, очень умный, искренний и, главное, добрый человек.1 Он много, много говорил о позитивизме, и я говорил было, но потом стал воздерживаться. Слишком больно ему слышать то, что разрушает его веру. А он живет ею, и вера хорошая. Хотя он и отвлек меня от занятий, я не жалею об этом: он много нового мне сообщил из американской жизни -- перенес меня совсем в эту чуждую нам жизнь [...].
   [...] Продолжаются ли ваши сношения с мужиками? Это, как все хорошее, и радостно, и здорово, и полезно. [...]
   [...] Урусова жалко,2 но -- между нами сказать -- горя, также и радости для меня от внешних событий быть не может... [...]
  
   1 Вильям Фрей.
   2 Речь идет о смерти Урусова.
  
   46.
   1885 г. Октября 23.
   [...] Я согласен с вами, что другое я бы мог писать, и оно как будто действительнее, но не могу оторваться, не уяснив прежде всего себе (и другим, может быть) такую странную, непривычную мысль, что считающееся таким благородным -- занятие нашими науками и искусствами -- дурное, безнравственное занятие. И мне кажется, что я достигаю этого и что это очень важно. Нынче с Александром Петровичем говорили. Он говорит, что нескоро люди будут жить хорошо, a мне всегда кажется, что скоро. Стоить только разрушить соблазн -- ложное, обманчивое рассуждение, на которое они опираются. Люди разумные существа и не могут жить с сознанием, что они живут против разума. И вот, когда они делают это, им на помощь приходить ум, строящий соблазны. Стоить разрушить соблазн, и они покорятся. Они построят новые, но обязанность каждого, если он ясно видит обман соблазна, -- указать его людям. Я это-то и пытаюсь делать. Но ваши замечания мне очень дороги и полезны, и пожалуйста делайте их и порезче. [...]
   Я все живу один и очень хорошо, очень много работаю. И особенно радостна серьезность, отсутствие глупостей жизни. [...]
  
   47.
   1885 г. Ноября 17--18.
   [...] получил ваше грустное, усталое письмо, милый друг. Я знаю, что в нем нет желанья выказаться (ухарства), но есть желание сочувствия. И спасибо вам, что написали мне -- во мне есть это сочувствие и любовь к вам. И не может не быть, потому что я знаю точно такие состояния, и потому что знаю, что это только та неизбежная черная тень к свету, неизбежная при нашей слабости. Это все отголоски нашего прошедшего -- желания счастия личного себе. Если вы знаете (а вы знаете это в хорошие минуты), что вы запряжены хозяином, то если у вас нет стремления к личному счастью, то что же может нам быть тяжело? Нам надобно радоваться, если мы измучены на хозяйской работе. Я не понял хорошо ваших сомнений о рекрутстве. Если вас ужасает то, как такую очевидно злую вещь делают так спокойно и с таким успехом -- не дурные, уверенные в своей правоте люди, то это я понимаю. Но неужели в вас западает сомнение в вашем взгляде на это? -- Тут надо не ужасаться и удивляться на слепоту людей, а радоваться на ту силу зрения, которая дана мне, и употреблять ее -- без спеха и без отдыха. [...]
   Ах, милый друг, я уж мечтать перестал, что поживу перед смертью хоть похоже на то, как надо жить, мне уже не к чему, а вы еще поживете, если Бог позволит. Вас застало пробуждение на такой высокой башне лжи, что вам долго и трудно с нее спускаться, и вы вот устаете спускаться и ноете, отдыхая на площадках. Ничего, либо дойдете в живых до земли, до правды, либо спуститесь много, приблизитесь к ней, как я, и умирать легко и весело будет, зная, что другим помогли и сделали, что могли.
  
   48.
   1885 г. Конец ноября -- первые числа декабря.
   [...] Диккенса роман Bleak House или Little Dorrit попробовать перевести весь с коментариями непонятного и с исключениями того, на что укажет опыт чтения рукописи в школах взрослых. Стоит того попытать это, и именно на Диккенсе, передать всю тонкость иронии и чувства -- выучить понимать оттенки. Для этого нет лучше Диккенса.1
  
   1 Чарльз Диккенс (Charles Dickens, 1812--1870) -- один из любимейших писателей Толстого, произведения которого он перечитывал много раз и даже в последнее десятилетие своей жизни называл в числе самых "нужных" ему книг. В частных беседах он не раз называл Диккенса "мировым гением", "гением, какие родятся раз в сто лет", а в статье своей "Что такое искусство" в числе других, очень немногих образцов "высшего искусства" указывал некоторые произведения Диккенса.
  
   49.
   1885 г. Декабря 6--7.
   [...] Я еще с вашего приезда ослабел, -- почти ничего не пишу и грустен. Все так грустно, мертво вокруг меня, и так хочется осуждать и досадовать. Спасительна физически занятая жизнь, легче переносится тяжелое -- меньше столкновений бесполезных, словесных. [...]
  
   50.
   1885 г. Декабря 9--15.
   Мне мучительно тяжело и ни с кем так мне не хочется поделиться этой тяжестью, как с вами, милый друг, потому что мне кажется, никто так не любит во мне то хорошее, что есть во мне как вы. Разумеется все это моя слабость, моя отдаленность от Бога -- даже известное физическое состояние, но я живу -- может быть последние часы моей жизни и живу дурно с унынием и раздражением против окружающих меня. Что-нибудь я делаю не так, как хочет Бог, но я ищу и не попадаю и все та же тоска, уныние и хуже всего раздражение и желание умереть. Последние дни я не писал и не пишу еще и потому оглядываюсь вокруг себя, себя сужу и ужасаюсь.
   Вся эта животная жизнь -- да не просто животная, а животная с отделением себя от всех людей, с гордостью -- идет все усиливаясь, и я вижу, как Божьи души детские -- одна за другою попадают в эту фабрику и одна за другой надевают и укрепляют жернова на шее и гибнуть. Вижу, что я с своей верой, с своим выражением ее и словом и делом, устраняюсь, получаю значение для них неприятного, неправильного явления -- как бывают черви в ульях, которых пчелы, не в силах убить, замазывают, чтоб они им не мешали -- и жизнь дикая с торжеством идет своим ухудшающимся порядком. Дети учатся в гимназиях -- меньшие даже дома учатся тому же и закону божию такому; который будет нужен в гимназиях. Обжираются, потешаются, покупая на деньги труды людей для своего удовольствия, и все увереннее и увереннее чем больше их становится, что это так. То, что я пишу об этом, не читают, что говорю не слушают или с раздражением отвечают, как только поймут, к чему идет речь, что делаю не видят или стараются не видеть. На днях началась подписка и продажа на самых стеснительных для книгопродавцев условиях и выгодных для продажи. Сойдешь вниз и встретишь покупателя, который смотрит на меня как на обманщика, пишущего против собственности и под фирмой жены выжимающего сколько можно больше денег от людей за свое писанье. Ах, кабы кто-нибудь хорошенько в газетах указал ярко и верно и ядовито (жалко за него, а нам как бы здорово было) всю подлость этого. Вчера меня просят подписать бумагу, что я по владеемым мною землям передаю право на дворянские выборы сыну. Отчего я допускаю, отчего я делаю это? Вот это то я не знаю как мне делать. В семье я живу и никого не вижу иначе как всякий всегда куда то спешит и отчасти раздражен этим спехом и кроме того так уверен в том, что этот спех не только нужен, но также естественен как дыхание. И если начнешь говорить, то он, если и не раздражится и не начнет говорить такую нелогическую бессмыслицу, что надо в каждой фразе вновь определять каждое слово, -- если и не раздражен, то смотрит на часы и на дверь, думая, скоро ли кончится это ворчанье брюзгливого и не понимающего молодости, односторонне увлеченного старика. С женой и с старшим сыном начнешь говорить -- является злоба, просто злоба, против которой я слаб и которая заражает меня. Что же лучше делать? Терпеть и лгать, как я лгу теперь всей своей жизнью -- сидя за столом, лежа в постели, допуская продажу сочинений, подписывая бумаги о праве на выборы, допуская взыскания с крестьян и преследования за покражи моей собственности, по моей доверенности? Или разорвать все -- отдаться раздраженью. Разорвать же все, освободить себя от лжи без раздражения не умею, не могу еще. Молю Бога -- т. е. ищу у Бога пути разрешения и не нахожу. Иногда именно спрашиваю у Бога, как мне поступать. Спрашиваю всегда так, когда мне предстоит выбор сделать так или иначе. Говорю себе, если бы я сейчас умирал, как бы я поступил? И всегда, когда я живо представлю себе то, что я ухожу из жизни, я чувствую, что важнее всего уйти из жизни, не оставив по себе злобы, а в любви, и тогда склоняюсь к тому, чтобы на все соглашаться, только бы не раздражать. И главное тогда становишься совершенно равнодушен к мнению людей. Но потом, когда оглянешься на результаты этого, на ту ложь, в которой живешь, и когда слаб духом, то делается отвращение к себе и недоброжелательство к людям, ставящим меня в это положение. Крошечное утешение у меня в семье это девочки. Они любят меня за то, за что следует любить, и любят это. Немного еще в Левочке, но чем больше он растет, тем меньше. Я сейчас говорил с ним. Он все смотрел на дверь -- ему надо что то в гимназии. Зачем я вам пишу это. Так -- хочется, потому что знаю, что вы меня любите и я вас люблю. Не показывайте этого письма другим. Если вам совсем ясно будет, что мне лучше делать, то напишите мне. Но это -- мне по крайней мере кажется -- ужасно трудно разрешить. Разрешение одно -- жить всякую минуту своей жизни с Богом, делая его, но не свою волю -- тогда вопросов этих не будет. Но теряешь эту опору, эту жизнь истинную на время, как я ее сейчас потерял, и тогда тяжело бьешься как рыба на берегу. Ну вот и все. Не знаю, пошлю ли письмо. Если не пошлю, покажу вам при свидании.
   Писал это два дня тому назад. Вчера не выдержал, стал говорить, сделалось раздражение, приведшее только к тому, чтобы ничего не слыхать, не видать и все относить к раздражению. Я целый день плачу один сам с собой и не могу удержаться.
  
   51.
   1885 г. Декабря 18.
   [...] Я понимаю его1 так: это человек с преобладанием ума над сердцем. И ум его привел к настоящему пути. Но на этом же пути ум и ставить ему препятствия, и главное самолюбие. [...]
  
   1 Н. Л. Озмиздов.
  
   52.
   1885 г. Декабря 27.
   Очень вы меня утешили своим письмом, милый друг. Я нашел в нем то самое, чего ждал -- сочувствия и сожаления -- сострадания. Удивляюсь, почему люди не любят и стыдятся быть жалкими: мне радостнее всего именно это чувство сострадания. Я его заслуживаю со всех сторон. [...]
   В самое рождество случилось, что я пошел гулять по незнакомым пустынным зимним деревенским дорогам и проходил весь день и все время думал, каялся и молился. И мне стало лучше на душе с тех пор. Я твердил одно: Отец наш -- всех нас людей, отец не земной, а небесный, вечный, от которого я исшел и к которому приду, свята да будет для нас сущность (имя) твоя (сущность твоя есть любовь). Да будет царствовать твоя сущность -- любовь так, чтобы, как на небе любовно, согласно совершаются движенье и жизнь светил, -- воля твоя, -- чтоб также согласно, любовно шла наша жизнь здесь, по твоей воле. Пищу жизни, т. е. любви к людям -- отношения с людьми, дай нам в настоящем, а прости, сделай, чтобы не имело на меня, на мою жизнь влияния то, что было прежде, и потому я не вменяю никому из людей то, что прежде они сделали против меня. Не введи меня в искушение, извне соблазняющее меня, но главное -- избави меня от лукавого, от зла во мне. В нем гордость, в нем желание сделать то, что хочется, -- в нем все несчастия, -- от него-то избавь. -- Пожалуйста, не показывайте всем моего письма. Неясно, странно, что я пишу, но тот, кто ходить теми дорогами, как я, поймет меня -- вы. Я молился так и всегда с радостью и сознанием оживания. Кто не любить брата, тот пребывает в смерти. Я это боками узнал. Я не любил, имел зло на близких, и я умирал и умер. Я стал бояться смерти -- не бояться, a недоумевать перед нею. Но стоило восстановить любовь, и я воскрес. Помогай нам Бог не умирать. [...] Я забыл первую заповедь Христа: не гневайся. Так просто, так мало и так огромно. Если есть один человек, которого не любишь, погиб -- умер. Я это опытом узнал.
  
   1886
  
   53.
   1886 г. Января 18.
   То, что оставило тело Алеши,1 оставило и не то, что соединилось с Богом. Мы не можем знать, соединилось ли, а осталось то, чем оно было, без прежнего соединения с Алешей. Да и то не так. Об этом говорить нельзя. Я знаю только, что смерть ребенка, казавшаяся мне прежде непонятной и жестокой, мне теперь кажется и разумной и благой.2
   Мы все соединились этой смертью еще любовнее и теснее, чем прежде. [...]
   Помогай вам Бог делать общее наше дело -- дело любви -- словом, делом, воздержанием, усилием: тут не сказал словечка дурного, не сделал того, что было бы хуже, тут преодолел робость и ложный стыд и сделал и сказал то, что надо, что хорошо, то, что любовно, -- все крошечные незаметные поступки и слова, и из этих то горчичных зерен вырастает это дерево любви, закрывающее -- имеющее закрыть своими ветвями весь мир. Вот это то дело помогай нам Бог делать с друзьями, с врагами, с чужими, в минуты высокого и самого низкого настроения. И нам будет хорошо, и всем будет хорошо.
  
   1 Алеша, младший в то время сын Толстого (род. 31 октября 1881 г., ум. в ночь на 18 января 1886 г.). В письмах Толстого к Софье Андреевне не раз встречается его имя. Так в письме от 4 февраля 1885 г., говоря о состоянии каждого из своих детей, оставшихся во время отъезда Софьи Андреевны в Петербург на его попечении, об Алеше он пишет: "Алеша, как всегда неестественно быстро сообразителен и мил", а в письме от 25 октября из Ясной поляны, целуя всех детей, "и больших, и малых", прибавляет: "...Напиши побольше про них и про Алешу. Я что-то нынче всё о нем думал". Болезнь мальчика, обозначившаяся к вечеру 16 января и признанная двумя врачами, уже в последний день его жизни, 17 января, не опасною, в 10-м часу вечера стала резко усиливаться, и в 4 часа ночи он скончался. Софья Андреевна в письме к Т. А. Кузминской от 20 января 1886 г., описывая последние часы его жизни, говорит: "Почти только что уехал Беляев врач, стало хуже. Хрипота прибавилась, жар усиливался. Мы никто не ложились. Сидела няня, я, Таня и Маша. Алеша обернулся вдруг и говорит: "Позови папу". Мы позвали. Он поглядел на него. Левочка сел с ним и уже не отходил... Я выбежала из комнаты опомниться хоть на минуточку. Две ночи я его с рук не спускала. Таня тоже вышла. Вдруг приходят Левочка и Маша и говорят: "Кончился"... Софья Андреевна рассказывает дальше о проявлениях сердечности в связи с этой смертью некоторых из ее детей, особенно Ильи Львовича, Андрея Львовича и обеих старших дочерей, и в заключение письма, после описания похорон, говорит: "Левочка осунулся, похудел и очень грустен... Все очень огорчены и ко мне ласковы".
   2 В этом письме уже отчетливо выступает то стремление Толстого к преодолению в себе горя, связанного со смертью близкого существа, которое он возводит в принцип и которое отражается как в нескольких его письмах 1886 г., так и в его письмах и дневниках последующего времени -- по поводу смерти последнего любимого ребенка его, Ванечки.
  
   54.
   1886. г. Января 23.
   [...] Вот что хотел вам сказать: не будем хвалить, а будемте укорять друг друга. Так делали -- и хорошо делали -- первые христиане. Говорить приятное хорошо, чтобы усилить любовь. А между нами, между всеми нами, ищущими соединения в Христе -- в его истине, не нужно -- я чувствую это -- усиливать ее, а нам нужно помогать друг другу. -- Ищу, чем бы укорить вас для начала; но не нахожу, не от того, что нет, а от того, что я нынче ленив и слаб духом. А впрочем нашел: вы говорите: скоро умру и утешаюсь. Это дурно. Надо любовно и потому радостно делать дела жизни -- все. Тяготиться -- упрекать Отца. Я с самой моей горловой болезни не могу справиться и все сижу дома и в самом -- вчера и нынче -- мрачном настроении. И радуюсь тому, что убеждаюсь, что мрачное физическое (желчь) настроение не может победить человека, т. е. заставить его быть злым к людям. Меня радует, что я переживаю это мрачное физическое состояние совсем не так, как прежде.[...]
  
   55.
   1886 г. Февраля 22.
   [...] Орлов и начал писать для Софьи Андреевны предисловие от издательницы к "Что же нам делать". И написал прекрасную статью, в которой указывает различие моих взглядов от социалистов и революционеров. "Те хотят исправить мир, а этот хочет спасти душу".
  
   56.
   1886 г. Март.
   [...]Все жития, как только переводятся на простой язык, так сейчас поражают своей искусственностью. Только на славянском или древнем они читаются. И этим обманывают.
  
   57.
   1886 г. Апреля 11.
   [...] я все больше и больше убеждаюсь, что чем меньше человек загадывает и ломит, а подается по обстоятельствам и вызовам, тем не только он счастливее, но плодотворнее его деятельность. Все к лучшему. И ваша поездка в Англию, которая и вам и мне кажется так напрасна, наверное имеет значение. Какое? Только не такое, какое мы можем придумать. [...]
  
   58.
   (О призвании женщины)
   1886 г. Апреля 17--18.
   [...]Оболенской хорошо защитил меня,1 но как видно, что курсы и царствующая наука есть святыня для верующих. Ну что ж, если я ошибся и грубо выразился -- можно простить, тем более, что речь идет о другом и об очень важном, но видишь, как поднимается чувство, подобное тому, которое бы поднялось у православных при поругании иконы. Барынь с локонами и всяких других ругайте сколько угодно, но это сословие -- священно. И при этом оскорблении священного для них забывается все. А я между прочим еще много думал о женщинах, о браке и хотелось бы высказать. Разумеется, не о современных кумирчиках нашего времени -- курсах, а о великом вечном назначении женщины. Много превратного в этом отношении проповедуется именно в кружках интеллигентных женщин. А именно вот что:
   Например: проповедуется, что женщина должна не быть исключительной, -- не должна любить своих детей больше, чем других. Проповедуется много разного туманного, неясного о развитии, о равенстве с мужчиной, но это положение о том, что женщина не должна любить своих детей больше чужих, проповедуется всегда, везде, считается аксиомой и, как практическое правило, заключает в себе всю сущность учения; а оно-то, это положение, совершенно ложно.
   Призвание всякого человека, и мужчины и женщины, в том, чтобы служить людям. С этим общим положением, я думаю, согласны все не безнравственные люди. Разница между мужчинами и женщинами в исполнении этого назначения есть большая по средствам, которыми они служат людям. мужчина служит людям и физическим, и умственным, и нравственным трудом, средства его служения очень многообразны. Вся деятельность человечества, за исключением деторождения и кормления, составляет поприще его служения людям. Женщина же, кроме своей возможности служения людям всеми теми же, как и мужчина, сторонами своего существа, по строению своему призвана, привлечена неизбежно к тому служению, которое одно исключено из области служения мужчины. Служение человечеству само собой разделяется на две части: одно -- увеличение блага в существующем человечестве, другое -- продолжение самого человечества. К первому призваны преимущественно мужчины, так как они лишены возможности служить второму. Ко второму призваны преимущественно женщины, так как они исключительно способны к нему. Этого различия нельзя, не должно и грешно (т. е. ошибочно) не помнить и стирать, как это стараются делать. Из этого различия вытекают обязанности тех и других, обязанности не выдуманные людьми, но лежащие в природе вещей. Из этого же различия вытекает оценка добродетели и порока женщины и мужчины -- оценка, существовавшая во все века и теперь существующая и никогда не перестанущая существовать, пока в людях будет разум. И всегда было и будет то, что мужчина, проведши свою жизнь в мужском многообразном труде, и женщина, проведшая жизнь в рождении, кормлении и возращении своих детей, будут чувствовать, что они делают то, что должно, и будут возбуждать уважение и любовь людей, потому что оба исполнили свое несомненное призвание. Призвание мужчины многообразнее и шире, призвание женщины однообразнее и Сже, но глубже, и потому всегда было и будет то, что мужчина, имеющий сотни обязанностей, изменив одной, десяти из них, остается не дурным, не вредным человеком, исполнив 9/10 своего призвания. Женщина же, имеющая три обязанности, изменив одной из них, исполняет только 2/3, и изменив двум, делается уже отрицательной -- вредной. Таково всегда было общее мнение и таково всегда будет, потому что такова сущность дела. мужчина для исполнения воли Бога должен служить Ему и в области физического труда и мысли и нравственности; он всеми этими делами может исполнить свое назначение; для женщины средства служения Богу суть преимущественно и почти исключительно (потому что кроме нее никто не может этого сделать) -- дети. Только через дела свои призван служить Богу и людям мужчина; только чрез детей своих призвана служить женщина. И потому любовь к своим детям, вложенная в женщину, исключительная любовь, с которой совершенно напрасно бороться рассудочно, всегда будет и должна быть свойственна женщине-матери. Любовь эта к ребенку в младенчестве есть вовсе не эгоизм, как это ложно учат, а это есть любовь работника к той работе, которую он делает в то время, как она у него в руках. Отнимите эту любовь к предмету своей работы, и невозможна работа. Пока я делаю сапог, я его люблю больше всего, как мать ребенка; испортят мне его, я буду в отчаянии; но я люблю его так до тех пор, пока работаю. Когда сработал, остается привязанность, предпочтение слабое и незаконное, тоже и с матерью. мужчина призван служить людям через многообразные работы, и он любит эти работы, пока их делает, женщина призвана служить людям через своих детей, и она не может не любить этих своих детей, пока она их делает -- до 3-х, 7, 10 лет.
   В этом я вижу совершенное равенство мужчины и женщины по общему призванию служить Богу и людям, несмотря на различие в форме этого служения. Равенство это проявляется и в том, что одно столь же важно, как и другое, что одно немыслимо без другого, что одно обусловливает другое и что для достижения призвания как тому, так и другому необходимо знание истины, и что без этого знания деятельность как мужчины, так и женщины становится не полезной, но вредной для человечества.
   Мужчина призван исполнять свой многообразный труд, но труд его тогда только полезен -- и его работа (хлеб пахать или пушки делать), и его умственная деятельность (облегчать жизнь людей или считать деньги) и его религиозная деятельность (сближать людей или петь молебны) тогда только плодотворны, когда они совершаются во имя высшей доступной человеку истины. Тоже и с призванием женщины: ее рождение, кормление, взращивание детей будет полезно человечеству, когда она будет выращивать не просто детей для своей радости, а будущих слуг человечества, когда воспитание этих детей будет совершаться во имя высшей доступной ей истины, т. е. она будет воспитывать детей так, чтобы они были способны брать как можно меньше от людей и как можно больше давать им. Идеальная женщина по мне будет та, которая, усвоив высшее миросозерцание -- веру, которая ей будет доступна -- отдастся своему женскому непреодолимо вложенному в нее призванию -- родить, выкормить, воспитает наибольшее количество детей, способных работать для людей по усвоенному ею миросозерцанию. Миросозерцание же это не почерпается на курсах, a приобретается только не закрыванием глаз и ушей и умилением сердца.
   Ну, a те, у которых нет детей, которые не вышли замуж, вдовы? Те будут прекрасно делать, если будут участвовать в мужском многообразном труде. Но нельзя будет не жалеть их и не стараться о том, чтобы как можно меньше было таких. Всякая женщина, отрожавшись, если у ней есть силы, успеет заняться этой помощью мужчине в его труде, и помощь эта очень драгоценна; но видеть молодую женщину, готовую к деторождению, занятою мужским трудом, все равно, что видеть драгоценный чернозем, засыпанный щебнем для плаца или гулянья. Еще жалче, потому что земля эта могла бы родить только хлеб, а женщина могла бы родить то, чему не может быть оценки, выше чего ничего нет -- человека. И только она одна может это сделать.
  
   1 Толстой говорит о статье Л. Е. Оболенского "Лев Толстой о женском вопросе, искусстве и науке", напечатанной в "Русском богатстве" 1886 г.  4. В ней Оболенский полемизировал с направленным против Толстого издевательским фельетоном Скабичевского, написанным по поводу последней главы -- "Женщинам" -- в статье "Так что же нам делать".
   2 Перипетии семейной драмы Файнермана и жены его Эсфири Борисовны тянулись очень долго. Почти год спустя в письме от 13 апреля 1887 г. Толстой пишет Софье Андреевне, что Файнерман ездил в Тулу "хлопотать о разводе с женой, для которого куча трудностей", а в письме от 14 апреля, упрекая Софью Андреевну за ее резко-неприязненное отношение к Файнерману, говорит: "...За что ты так обвиняешь его? Зная его близко, его никак нельзя ненавидеть, а можно только жалеть. Жену свою он ужасно любит. И теперь, когда она требует у него развода и он посылает ей его, и она вместе с тем обещается приехать к нему и не оставлять его, я вижу, как он страдает". В конце концов все это кончилось разводом Файнерманов.
  
   59.
   1886 г. Мая 10.
   [...] Я только не соглашался с тем, чтобы правило: говори всегда правду можно было поставить наравне с другими заповедями Христа. Это правило, как правило, стоит гораздо ниже, и как правило не может даже быть выражено; но как условие -- непременное -- служения Богу, оно уже не правило, а самая сущность учения и стоит даже выше заповедей 5-ти. Я есмь жизнь, путь и истина. И потому христианин не может, не должен отступать от истины. Истина есть conditio sine qua non1 его жизни. И потому, когда говорят про истину, про правдивость, как про практическое правило, выходит недоразумение. Все равно, как сказать: ты должен всегда дышать. Как только скажут так, а не так, что ты не можешь жить без дыхания, так сейчас могут быть вопросы. А как же, когда я задумаюсь или прислушиваюсь, -- должен я дышать или не должен? Истина, правдивость есть само учение, и потому кто живет учением, тот будет стремиться к истине и бояться всякого отступления от нее. Правило же это не может заставить быть правдивым. [...]
  
   1 Непременное условие.
  
   60.
   1886 г. Мая 27--28.
   [...] Грибовский очень молод. Это главное, что надо помнить о нем, и еще то, что первое пробуждение его душевной деятельности было революционное -- так называемое научное. Какая это страшная чума! [...] Мы часто обманываемся тем, что, встречаясь с революционерами, думаем, что мы стоим близко рядом. Нет государства -- нет государства, нет собственности -- нет собственности, нет неравенства -- нет неравенства и мн. др. Кажется, все одно и тоже. Но не только есть большая разница, но нет более далеких от нас людей. Для христианина нет государства, а для них нужно уничтожить государство; для христианина нет собственности, а они уничтожают собственность. Для христианина все равны; а они хотят уничтожить неравенство. Это как раз два конца несомкнутого кольца. Концы рядом, но более отдалены друг от друга, чем все остальные части кольца. Надо обойти все кольцо для того, чтобы соединить то, что на концах.[...]
  
   61.
   1886 г., Июня 28--29.
   [...] посетители были мне очень радостны, в особенности Сибиряков. Он искренно любит истину христианскую и идет к ней. Из его плана общины вышло то в нашем представлении, что люди, желающие трудиться для людей несомненно нужным для них трудом, будут жить у него -- в Самаре и на Кавказе и будут делами проповедовать учение Христа -- служить другим, т. е. пахать, косить, строить тем, которые в этом нуждаются в округе -- как я себе представляю, будут начинать тот круг, который составил Христос, посадив все 5000 на траву и предложив им оделять соседей. Сибиряков тут тот человек, который много принес в корзине для себя и передает соседям, чтоб они передавали другим.1 Не знаю, что Бог даст, но мне представляется, что это не только лучшее средство, но единственная возможность опростать припасенную для себя корзину -- т. е. богатство -- передавать его не одно, а с трудом любовным человека на человека.[...]
   Я всегда заминаюсь невольно, когда приходится назвать как-нибудь свое понимание жизни. Да именно -- понимание жизни, учение о жизни, а не рели гия.2
   Письмо милого Спенглера меня немножко огорчило. [...] Он мало промешан (как хлеб), он сыр, мало уяснено у него то, что он знает. Правда, что чтР скрыто от умников, то открыто младенцам, но младенец или несмышленный должен быть совсем младенец и совсем несмышленный, а если у него есть в обороте понятия, которые он не вполне уяснил себе, то это неудобно. Мне всегда представляются непрочными верования человека, несоглашенные с разумом...
   [...] Американец, путешественник,3 [...] очень милый -- приятный и искренний человек, хотя с разделенной перегородками душой и головой -- перегородками, о которых мы русские не имеем понятия, и я всегда недоумеваю, встречая их.
  
   1 Замысел Сибирякова об основании земледельческих общин потерпел крушение частью по причине помех со стороны губернаторской власти и полиции, частью по недостатку подходящих сотрудников.
   2 Несмотря на то, что Толстой согласился с Чертковым в том. что слово религия не выражает их общего миросозерцания, он продолжал употреблять это слово, которому позднее дал точно формулированное определение в статье своей "Что такое религия и в чем ее сущность".
   3 Джордж Кеннон (1845--1924), автор известной книги "Siberia and the Exile System" ("Сибирь и ссылка").
  
   62.
   (О том, сколько религий в мире)
   1886 г. Июля 15--16.
   [...] Мои планы писать Будду видоизменились так: Род человеческий по верам разделяется так: 31% буддисты, 30% христиане, 15% -- Магометане, 16% -- Брамины, 8,5% -- Таосисты и др. и 0,3% -- Евреи. В числе Буддистов, Магометан и Таосистов есть Конфуцианцы (вместе). Так что вер в мире теперь только 6: 1) Конфуцианство, 2) Лаотзе, 3) Браминизм, 4) Буддизм, 5) Христианство, 6) Магометанство. И книг, излагающих учения религиозные, только 6: 1. Конфуций, 2. Лаодзе, 3. Веды, 4. Буддийская, 5. Библия и 6. Коран. Причислить к этим можно Стоиков и Зендавесту, как учения бывшие, но исключить Коран, как извращение христианства, и выйдет 7 книг, 7 учений религиозных, которые, мне представляется, очень не трудно изложить. (Я меньше всего знаю браминское и Зендавесту). Из тех же 4, кроме Библии, которые я немного знаю: Буддизм, Конфуцианство, Таосизм, Стоики так легко, мне кажется, составить книги ясные, поучительные и подтверждающие и даже уясняющие вечное учение истины, открытое нам Христом. Мне хочется это сделать и, разумеется в самой простой, доступной форме. [...]
  
   63.
   1886 г. Сентября 1.
   Положение мое все тоже, милый друг. То полегче, то опять боли, изредка жар. Душевное состояние такое, что чувствую, что струя жизни -- служения -- сузилась в чуть заметные капельки, а жизнь плотская хочет заявлять свои права -- болью; но к счастью чувствую, что плотская жизнь чужда и неинтересна мне, и потому только жду без малейшего беспокойства и нетерпения того, что будет, и дорожу капельками.[...]
  
   64.
   (О жизни и смерти)
   1886 г. Конец сентября -- начало октября.
   [...] О жизни и смерти, то, о чем я так много напряженно думал это последнее время и о чем вы, я вижу, и думали и думаете.
   Человеку, вам, мне, представляется в известный период его жизни удивительное и ужасающее сначала внутреннее противоречие его личной жизни и разума. "Я, только я, все для меня, вне меня все мертво -- интересен, важен, дорог для себя только я, и я не верю в свое уничтожение, хочу жить вечно, не могу себе представить жизни без себя", и вместе с тем этот ужасный разум, соединенный в одно с моим я, говорит мне ясно, несомненно во первых, что я не один, а что таких я, с заявлением таких же требований исключительности, бесчисленное количество, что мне неизбежна борьба с этими я и погибель в этой борьбе, во-2-х, что стремления моего я не согласны, а прямо противоречивы общей жизни, соприкасающейся со мной, в 3-х -- то, что от меня, от столь драгоценного мне я, хотящего жить вечно, только и существующего по моему чувству, в лучшем случае останется удобрение для будущих чужих жизней, а то не останется ничего. Это противоречие, кажущееся страшным, когда оно вполне сознается, лежит между тем в душе каждого человека, ребенка, даже составляет необходимое условие жизни человека, как разумного существа. Противоречие это было бы ужасно, если перестать жить, действовать, -- и смотреть на него. Но это-то противоречие и вырастает из жизни, и сопутствует жизни и видоизменяется вместе с жизнью. -- Противоречие это для человека не может быть разрешено словами, так как оно есть основа жизни человека, a разрешается для человека только жизнью, -- деятельностью жизни, освобождающей человека от этого противоречия.
   Жить нужно, иначе противоречие разорвет жизнь, как разорвет не работающий паровик. И действительно все люди живут и жизнью освобождаются от этого противоречия, когда оно зарождается. Когда оно зарождается, потому что противоречия нет в зародыше, в ребенке, в идиоте. Разум, производящий противоречие, зарождается на тех же существах, живущих и взрожденных личной жизнью. Природа, Бог производит наибольшие результаты при наименьшем усилии. Разум не является новой силой, а рождается на той же силе жизни, составляет цвет ее. Энергия жизни, проникнутая разумом, производить новую работу жизни теми же орудиями. Разум расцвел, противоречие появилось, а жить нужно, т. е. жизнь требует деятельности, как падающее колесо под ногами лошади.1 Жить надо с разумом, производящим противоречие, и является борьба: жить старой личной жизнью, которою жил с молода, и не слышать голоса разума, не видеть противоречия или отдаться разуму и на пути его искать разрешения.
   Мы все находимся в этом положении и всегда находились в нем. В то время даже детства и юности, когда вы, не глядя на это противоречие, росли и развивались для себя, только для себя, мы этим самым развитием растили в себе неизбежный разум, который, выросши, уничтожает нашу личную жизнь. Никуда не уйдешь от этого положения. Приходит время, и противоречие становится перед человеком во всей силе: хочу жить для себя и хочу быть разумным, а жить для себя неразумно.
   Мы называем это противоречием, когда оно в первый раз ясно представляется нам, и так оно чувствуется нам. Но противоречие ли это? Может ли быть противоречием для человека то, что есть общий закон его жизни? Ведь если так, то и для сгнивающего зерна есть противоречие то, что оно сгнивает, пуская росток.
   В самом деле, в чем противоречие для меня, когда я лежу и мне больно, и я хочу двигаться и радоваться или, даже не больной, хочу есть, наслаждаться? В том, что хочу наслаждаться, а разум показывает мне, что в этом нет жизни, -- противоречия нет, а есть уяснение жизни, если я поверю разуму. Противоречие только тогда, когда я не верю разуму и наперекор ему говорю без всякого основания, что в личном наслаждении есть жизнь. Противоречие было бы тогда, когда разум бы сказал, что в наслаждении нет жизни и нет жизни вообще; но он не говорит этого, а говорить, что в личном наслаждении нет жизни, но что есть жизнь разумная. Противоречие только тогда, когда я не хочу слушать голоса разума. Разум показывает необходимость перенести сознание жизни из личной жизни во что-то другое, он показывает ненужность, бессмысленность личной жизни, обещая новую жизнь, как прорастает зерно, распирающее косточки вишни. Противоречие только тогда, когда мы ухватились за ту внешнюю форму жизни, которая имела значение в свое время, но отжила. Если мы не слушаем требований разума, то мы не хотим или не можем идти дальше по пути, открываемому разумом. Когда оболочка зерна, тогда, когда зерно разбило ее, хочет утверждать свою жизнь, то, что мы называем противоречием, есть только муки рождения к новой жизни. Стоит только не противиться неизбежному уничтожению личной жизни разумным сознанием и отдаться этому разумному сознанию, и открывается новая жизнь, как для рожденного. Не рожденный не знает того, чем он страдает, рожденный узнает свою свободу. Только рожденный разумно познает то, от чего он спасся своим рождением, и познает благо рождения. И рождение это также неизбежно, как плотское рождение, для человека, дожившего до периода ясного внутреннего противоречия. В самом деле, в нем тот вопрос, который представляется человеку, дожившему до периода ясного противоречия. 1) Я живу для своего наслаждения. Все живет для того же. Всякое мое наслаждение нарушает наслаждение других. Я должен вечно бороться. И если даже успешно буду вечно бороться, я не могу не бояться, что все эти борющиеся за свое наслаждение существа не задавят меня. И страдания и страх. Дурно. 2) Смысл жизни для меня мое счастие; мир же живет весь вокруг меня чем-то другим. и весь мир для меня бессмыслица. И 3) самое ужасное, включающее в себя все: весь смысл моей жизни -- моя жизнь, и каждым движением, каждым дыханием я уничтожаю эту жизнь и иду к погибели всего. Я все это ясно вижу, не могу не видеть, разум, составляющий часть моего я, не переставая, указываете мне это. Что мне делать? Жить по прежнему, как я жил с детства, нельзя, нельзя жить косточкой, она лопнула, выросло зерно -- разум, уничтожающий смысл каждого шага жизни. Попробовать спрятать этот свет, забывать то, что показывает разум? Не легчает. Спрятанный разум проявляется в виде совести, отравляющей всякий шаг жизни. Хочешь, не хочешь, человек должен сделать одно: похоронить свою личную жизнь, поблагодарив ее за все, что она дала, а она дала, вырастила разум, и перенести -- не перенести, это неверное выражение, потому что включает понятие произвола, а тут нет произвола -- не перенести, а отдаться той одной жизни, которая остается после уничтожения личной жизни. Это страшно, непривычно, чуднР сначала, но делать нечего. Нельзя не отдаться ей, потому что она одна зовет к себе, она принимает в себя, как принимает в себя сосуд падающее тело. Нельзя не отдаться ей, потому что она одна разрешает все противоречия личной жизни. Личная жизнь -- борьба, жизнь разумная есть единение. Личная жизнь есть несогласие, противление жизни мира, жизнь разумная вся в согласии с жизнью мира. Жизнь личная уничтожается смертью. Для жизни разумной нет смерти. Нет смерти, потому что человек переносит свою жизнь в служение вечному закону мира, и потому цель его жизни становится не жизнь, но служение. Он умирает плотски на служении и не знает смерти.
   Но это невозможно, скажут те, которые не могут отрешиться от личной жизни. Напротив, невозможно обратное, невозможно не жить вне себя. И все люди живут так. Только это есть их деятельная жизнь: семья, имущество, отечество и т. п. Прививок разума, выросший на дичке жизни, есть единственный двигатель жизни. Он поглощает все, и всякая деятельность жизни облекается в разумную, бессмертную жизнь.2
  
   1 Толстой подразумевает, очевидно, колесо "топчака", приводящее в движение молотилку: оно представляет собой наклонно-поставленный круг, на котором располагаются лошади.
   2 Письмо это явилось первой волной мыслей на тему о жизни и смерти, быть может, подготовленных настроениями Толстого во время перенесенной им болезни и развившихся постепенно в новую большую работу его, которая в окончательном своем виде получила заглавие "О жизни".
  
   65.
   1886 г. Ноября 6.
   [...] Неужели вы будете ссориться, будут находить на вас минуты раздражения и охлаждения. Избави вас Бог. Берегитесь этого всеми силами. Не усиливайте своей привязанности друг к другу, но всеми силами усиливайте осторожность в отношениях, чуткость, чтоб не было столкновений. Мне ужасно больно было бы знать, что между вами есть и может быть раздражение, охлаждение; но вам то как это будет больно. Это привычка ужасная. Ни с кем, как с женой и мужем, нет таких близких, всесторонних отношений, и мы всегда от этого самого забываем думать о них, сознавать их, как перестаем сознавать свое тело. И это-то беда. [...]
  
   66.
   1886 г. Ноября 14.
   [...] Но странное и радостное дело. Прежде меня волновали quasi-возражения, теперь не только не волнуют, но вовсе не интересуют. Он доказывает, что на основании или учения Христа или разума надо убивать, судить, верить церкви и т. п. Как же я теперь могу с ним спорить? Знаете математические пешки, где доказывается, что часть больше целого или 2 = 3. Если я занять, то никак не могу заинтересоваться распутыванием этой пешки. Сомнения же в том, что часть меньше целого или 2 = 2, во мне не может быть. Так и теперь. Я вижу, что я спорил, доказывал, распутывал софизмы только потому, что сам был спутан и не видал очевидного.
   Теперь же распутывание пешек не интересует меня. Кроме того вижу тщету этого занятия, так как пешек таких может быть бесчисленное количество. За ними не поспеешь. [...]
  
   67.
   1886 г. Декабря 9--10.
   [...]Ах! Что ж это вы не найдете тех приемов, того положения, в котором бы у вас были любовные отношения. Ведь они должны быть. Если нет, то вы виноваты. Тут и толковать нечего. Избави Бог, главное, объяснять, почему это, как вы делаете в одном из писем. Причина одна, что мы плохи. И не то, что любви в нас мало. Это слишком общее и неточное выражение; а просто в нас гадость есть какая-нибудь, которая торчит углом и мешает единению -- гадость какая-нибудь очень определенная: самолюбие, гордость, какая-нибудь неясность в своем понимании жизни, какое-нибудь внутреннее противоречие. Часы не идут не от того, что нет в них масла, а просто от того, что в них попало лишнее. Поискать надо. Придумываешь хитрости, мудрости, а глядь, там огромная скорлупа. Только ее вынуть.[...]
  
   68.
   1886 г. Декабря 17--18.
   [...] Я говорю о том, как на вас действует ее болезнь. Это состояние духа мы затеряли, а оно не только естественное, но неизбежное для разумного человека. "Помоги мне чувствовать, мыслить, жить с Тобою -- Тобою, а в остальном что бы ни было -- все благо". Вот ей как Бог поможет переносить страдания. -- Самое главное, не противиться им, не желать их прекращения, не надеяться на это. Тогда много легче. [...]
   Так цензура нас совсем хочет заструнить. Надеюсь, что вас это не огорчает. Меня нисколько. Ведь часто говорят это, и я говорю, что цензура, насилие вообще, достигает обратных целей. Часто говорим это, как парадокс, a ведь это истинная, простая, очевидная правда, такая же несомненная, что прикрыть заслонку -- лучше разгорится печка. А я так и вижу это. Если бы это нас огорчало, то это доказало бы, что мы так же близоруки, как они. Они работают тому же Богу, как и мы, только мы можем верить тому, что мы вольные работники, а они невольные. Помню, недавно еще мы с вами говорили, много ли есть людей, разделяющих наш взгляд, и я считал по пальцам, а теперь я вижу, что не людьми надо считать, a явлениями различными. То там, то здесь среди тьмы теперь загораются искры. Я их вижу и радуюсь им. [...]
   [...] жестокого ничего нет в письме. Надо вскочить в ее душу и оттуда посмотреть, чтоб судить. А судить потому, что мне больно, о человеке, который сделал больно, -- вот что жестоко. [...]
  
   1887
  
   69.
   1887 г. Февраля 13.
   [...] Он прислал комедию, чтение которой было мне больно. Это ужасно дурно, видно совершенное отсутствие критики над собой. Надо, чтобы он выучился задерживать в себе свои мысли с тем, чтобы они перерабатывались, чтобы из 1000 мыслей избиралась одна, и потом эта одна мысль из 1000 мест, в которые она может быть помещена, находила бы наконец одно свойственное ей место. В этом и еще многом другом подобном состоит внутренняя работа писателя, предшествующая писанию, работа, которую он, Иванов, не знает или делает, выписывая на бумагу то, что должно делать в голове. Не сердитесь, милый друг, а подумайте, прикиньте это к себе, может быть -- это правда, и это-то вам и нужно. Пифагорейцы1 5 лет должны были молчать, так и вам надо помолчать.
   "Взрывая возмутишь ключи.
   Питайся ими и молчи".
   (Тютчев).2
  
   1 Пифагорейцы -- ученики и последователи греческого философа Пифагора (р. в VI в., ум. в V в. до н. э.). Его мировоззрение является соединением религиозного мистицизма и этики с высоко развитыми математическими знаниями, причем "математические начала" (по словам Аристотеля) он признавал за начала всего существующего. В Кротоне им был основан религиозный союз, в основе которого лежало стремление к нравственному совершенствованию, выражавшееся в установлении целого ряда очистительных обрядов, связанных с учением о загробной жизни, о бессмертии и переселении душ. В IV веке пифагорейство пришло в упадок.
   Толстой с большим сочувствием относился к этической стороне учения пифагорейцев, которые, между прочим, так же как и он, признавали необходимость вегетарианского питания.
   2 Федор Иванович Тютчев (23 ноября 1803 г. -- 15 июля 1873 г.) -- поэт. Цитата взята из стихотворения Тютчева "Silentium".
  
   70.
   1887 г. Апреля 2.
   [...] Месяца 11/2 ни о чем другом не думаю ни днем ни ночью. Вы верно думаете, что напрасно. Очень может быть, но не могу иначе, и работа мне кажется не толчется на месте, а подвигается и даже приближается к концу. Работа потому меня затягивает, что работаю для себя и для других: себе наверное многое уяснил, во многом себя утвердил и потому надеюсь, что хоть немного также подействует и на некоторых других.1[...]
  
   1 Речь идет о трактате "О жизни".
  
   71.
   1887 г. Апреля 18.
   [...] Очень радостно мне было читать то, что вы говорите о себе, что чувствуете, что много делали для людей. Это очень важно. Я стар и то только, только начинаю немножечко исправляться. Если вы спозаранку начнете -- как вам хорошо жить будет! [...]
  
   72.
   1887 г. Мая 13 (?)
   [...] То, чтР вы пишете о лучах прямых и через призму, я понял и так же думаю. -- Если уже говорить о воздействии на других, о чем я не должен думать и стараюсь не думать, то я всегда об одном бессознательно стараюсь, чтобы направить зрение людей на вечное одно солнце, а самому отскочить; и видеть, что меня считают за солнце, не из скромности (тут не может быть и речи об этом), а из стыда и жалости и омерзения к себе, всегда при этом испытываю мучительное чувство. Как резать что-нибудь липкое, и к ножу прилипает, и вместо резания выходит какая то путаница грязная. Вот тоже и когда своя личность липнет к этому ножу или, скорее, нож нечистый, загрязненный своей личностью и вместо того, чтобы счищать, грязнишь.[...]
  
   73.
   (О Боге)
   1887 г. Мая 30.
   [...] Ну, смотрите же, понимайте с полуслова и не требуйте определений, и не придирайтесь к словам: Бог, для меня, это то, к чему я стремлюсь, то, в стремлении к чему и состоит моя жизнь, и который поэтому то и есть для меня; но есть непременно такой, что я его понять, назвать не могу. Если бы я его понял, я бы дошел до него и стремиться бы некуда было, и жизни бы не было. Но, чтР кажется противоречием, я его понять и назвать не могу, a вместе с тем знаю его, -- знаю направление к нему, и даже из всех моих знаний это самое достоверное. Не знаю его, a вместе с тем мне всегда страшно, когда я без него, а только тогда не страшно, когда я с ним.1 Еще страннее то, что знать его больше и лучше, чем я его знаю, теперь, мне теперь, в моей теперешней жизни и не нужно. Приблизиться мне к нему можно и хочется и в этом моя жизнь, но приближение нисколько не увеличивает и не может увеличить моего знания. Всякая попытка воображения о том, что я познаю его (например, что он Творец или милосерд или что-нибудь подобное) удаляет меня от него и прекращает мое приближение к нему. Еще страннее то, что любить по настоящему, т. е. больше себя и больше всего, я могу только его одного; только в этой любви нет никакой остановки, никакого умаления (напротив, все прибавление), нет никакой чувственности, нет виляний, угодливости, нет страха, нет самодовольства. Все, чтР хорошо, любишь только через эту любовь; так что выходить еще то -- что любишь, a следовательно живешь только через него и им.2 Ну, вот как я думаю, чувствую скорее. Прибавить надо только то, что местоимение Он уже несколько нарушает для меня Бога. "Он" как то умаляет его.[...]
  
   1 Зачеркнуто: (Путь, жизнь, истина).
   2 Зачеркнуто: (выходит что я глаз через который смотрит он со мною вместе).
  
   74.
   1887 г. Июня 20.
   [...] На первое ваше письмо хотел я отвечать то, что, мне думается, не надо обдумывать своего и настоящего и будущего положения. Если обдумываешь свое настоящее положение, то всегда стараешься объяснить -- оправдать его. А этого-то и не надо -- не желательно. Самое лучшее положение для души -- это не то, что не быть виноватым, а чувствовать себя виноватым, как и вы и я себя чувствуем. Есть разница в том, чтобы желать исправить свою вину -- и я знаю, что и вы и я, мы не перестаем этого желать -- и делать, что умеем для этого -- или желать быть правым, чистым, невиноватым, высоко носить перед людьми голову. И желать этого нехорошо, в особенности, потому что этого никогда живой человек не достигнет, и что в сознании своей вины (долга перед Богом) и в стремлении к исполнению его -- вся жизнь.
   Первое письмо ваше застало меня в состоянии отвращения к себе и своей жизни, и я живо почувствовал за вас и понял вас. Еще несогласен я с тем, что вы хотите отделаться от Посредника. Не думайте, чтоб желание того, чтобы Посредник продолжался и с вами, имело какой-нибудь вес в этом моем мнении. Всегда все люди подпадают тому обману, что дело, на которое они смотрят издалека, не делая его, преувеличивается в их глазах, и дело которое они делают, уменьшается в их глазах до самых малых размеров. Так это и с вами по "Посреднику". Это ваш хомут и везите с радостью и любовью, пока хомут разорвется или отпряжет вас хозяин. Говорю это без малейшего сомнения, так же, как вы мне говорите: пишите хорошие повести, так же, как говорит человек, пользующийся добрым делом другого, и знающий поэтому значение его дела больше, чем делающий. Это о "Посреднике" и о первом письме.
   [...] Вижу я, что вы сближаетесь с нуждами народа, с забытыми братьями нашими. Они забыты так давно, так окончательно, что всем нам, желающим восстановить это братство, мало одного сознания родства, нужна длинная работа, которая у меня не только не кончена, но только начинается; вы позади меня в этом отношении, и потому -- этому я за вас радуюсь. Но о деньгах, о своем отношении к ним, я ничего сказать не могу. Каждый по своему умывается. Дело в том, чтобы самому внешнему предмету этому не приписывать значения; а то -- тот же грех, как и с деньгами. Приписывать же значение надо только тому, чтР уничтожает значение многих пустых вещей, в том числе и денег.
   Хочется мне написать сказочку такую. Был царь, и все ему не удавалось, и пошел он к мудрецам спросить, отчего ему неудача. Один мудрец сказал: от того, что он не знает часа, когда чтР делать. Другой сказал: от того, что он не знает того человека, который ему нужнее всех. Третий сказал: от того, что он не знает, какое дело дороже всех других дел. И послал царь еще спрашивать у мудрецов у этих и других: какой час важнее всех, какой человек нужнее всех и какое дело дороже всех. И не мог никто отгадать. И все думал об этом царь и у всех спрашивал. И отгадала ему девица. Она сказала, что важнее всех часов теперешний, потому что другого ни одного нет такого же. А нужнее всех тот человек, с которым сейчас имеешь дело, потому что только этого человека и знаешь. А дороже всех дел то, чтобы сделать этому человеку доброе, потому что это одно дело тебе наверно на пользу. Вот эта мысль не разрешает для меня вопрос денег, а ставит его на то место, которое ему подобает. [...]
   У вас как будто зарождается холодность к Павлу Ивановичу. Если ошибаюсь, простите, а если правда, подумайте о нем, а не о себе, о своей правоте, и восстановится благо любви. А его нельзя не любить.
  
   75.
   1887 г. Августа 4.
   [...] Начал я писать о Жизни и смерти, а когда дописал, оказалось, что вторую часть заглавия пришлось выкинуть, потому что для меня, по крайней мере, это слово потеряло совершенно то значение, какое я ему придавал в заглавии. Дай то Бог, чтобы хоть на некоторых читателей она произвела то же действие. [...]
  
   76.
   1887 г. Августа 27.
   [...] мне радостно часто в моем уединении среди людей. Вы, милый друг Владимир Григорьевич, попадаетесь на то, на что мы все попадаемся: считать тех людей, которых мы любим и которые нас любят, в 100 раз лучше, чем они есть -- именно такими, какими мы сами хотели бы быть. Вы мне пишете про мою умную любовность. Да если бы она была! Только (от всей души говорю) иногда вижу возможность такого состояния и то не для испорченного себя и то иногда, а не имею и подобия ее. Вижу иногда и желаю такого состояния духа, при котором не было бы возможности неприятного чувства от разногласия с людьми и не было бы самого разногласия. И по правде сказать -- это самое ставлю не то что идеалом -- а признаком того пути, по которому мне надо идти для своего исправления. Ужасно мучительно разногласие людей, особенно мучительно, потому что про себя думаешь, что ты не имеешь своего мнения, а только держишься истины, и вдруг истина не только непонятна, но оскорбляет людей, отталкивает от тебя их. Что-то тут не так. В чем-нибудь виноват я. Чем-нибудь я осквернил истину. Это ужасно и это мучает меня. [...]
  
   77.
   1887 г. Сентября 14.
   [...] правда, нужно делать все, чтР возможно при существующих условиях -- делать в смысле издательской деятельности, но мыслить и выражать свои мысли нужно независимо от существующих условий. Часто это меня смущает для себя и для других. ЧтР как мы не даем ход своей мысли и выражению ее в виду существующих условий? Ведь это самое греховное самоубийство. Сборник Газенвинкиля есть мысль и ее выражение. Надо его сделать, независимо от того, пропустят или нет. Сделать, вы знаете, чтР значит: собрать, прикинуть, сверить, выкинуть, прибавить, предисловие сделать. Но это -- только пример: ведь таких мыслей важных, самых важных мыслей -- очень много. И от того только мы 1800 лет после Христа живем в таком мраке, что эти существующие условия принимаются людьми за чтР-то могущее остановить мысль. Не при мне, но когда-нибудь посеянное взойдет. Надо сеять. забывая про условия. Надо делать дело внешнее и внутреннее; сообщать мысли и выражать их.
   Сознание незаконности, несоответственности христианству войны и насилия ведь так назрело везде, что нужна уж грубая проповедь варварства, чтоб поддержать этот обман. Я может быть заблуждаюсь, получая письма от русских, Американцев, Чехов, Сербов, Французов, выражающих это сознание, но мне кажется, что это держится на волоске.[...]
   С содержанием письма вашего Газенвинкилю согласен, но только с оговоркой, что все, чтР вы говорите, справедливо по отношению тех людей, которые, зная истину, подделываются под ложь. Это великий грех и зло; но исправление книг людьми, не знающими другой истины кроме орфографии и научных сведений, есть неизбежная естественная деятельность, которая наступит рано или поздно, и не имеющая в себе ничего вредного, как нет ничего вредного в том, что ребенок или жеребенок растет. Нам заниматься этим не следует, да и нельзя: я опытом узнал это и в начале ошибся в этом.[...]
  
   78.
   1887 г. Сентября 15.
   [...] хочется, чтобы вы представляли меня, какой я есть теперь. Средство против этого упадка духа я знаю одно: не стараться делать хорошее, а все внимание употреблять на то, чтобы не сделать дурного.[...]
  
   79.
   1887 г. Октября 10.
   [...] Больше всего меня трогает то, что вы пишете о себе: о той трусости, как вы называете, перед физическими страданиями, и которая вызывается в вас преимущественно железной дорогой. Мне думается, что это физический, только физический недуг, как зубная боль, ревматизм, и что к этому состоянию надо относиться совершенно так, как к физическому страданию, не приписывая ему ни на волос больше значения. Ну, болит зуб, или живот, или найдет жуткость и болит сердце. Ну и пускай себе болит, a мне что за дело? Либо поболит и пройдет, либо так я умру в этой боли. Ни в этом ни в другом случае нет ничего дурного. Мне кажется, что не бояться своей боли -- это можно, когда знаешь ее по опыту -- это значит: отнять у нее все мучительное. А что физическое -- это я знаю, потому что испытывал это в очень сильной степени в железной дороге. Помню давно я раз сел ночью в 1-й класс, он был весь пустой, и на меня нашел ужас, что я с ума сойду. У вас это приняло другую складку, но это наверно то же ощущение, которое многие испытывают в более или менее сильной степени -- какой то излишек в себе мыслей, ощущений, переполнено, что-то надуто. Это физическая боль, и чтоб победит ее, чтоб она не мешала -- мне кажется, надо согласиться с ней, покориться ей, и не думать, как мы делаем, о борьбе с нею. А то приготавливаешься к борьбе и в воображении своем ее преувеличиваешь и заробеешь перед ней. Разумеется, главное средство безбоязненности -- это привычка мысли представления о плотской смерти. Если хорошо представишь себе смерть и вызовешь в своей душе то, чтР уничтожает страх ее (в ней только и есть страх, ее самой нет), то то, чтР вызовешь -- с излишком достаточно для уничтожения всех плотских страхов и сумасшествия и одиночного заключения. 25 лет сумасшествия или одиночного заключения ведь во всяком случае только кажутся удлинением агонии, в сущности же удлинения нет, потому что перед той истинной жизнью, которая дана нам, час и тысяча лет все равно.
   [...] о Гоголе вот что: перечел я его переписку 3-й раз в жизни. Всякий раз, когда я ее читал, она производила на меня сильное впечатление, а теперь сильнее всех. Я отчеркнул излишнее, и мы прочли вслух -- на всех произвела сильное впечатление и бесспорное. 40 лет тому назад человек, имевший право это говорить, сказал, что наша литература на ложном пути -- ничтожна, и с необыкновенной силой показал, растолковал, чем она должна быть, и в знак своей искренности сжег свои прежние писанья. Но многое и сказал в своих письмах, по его выражению, чтР важнее всех его повестей. Пошлость, обличенная им, закричала: он сумасшедший, и 40 лет литература продолжает идти по тому пути, ложность которого он показал с такой силой, и Гоголь, наш Паскаль, -- лежит под спудом. Пошлость царствует, и я всеми силами стараюсь, как новость, сказать то, чтР чудно сказано Гоголем.
  
   80.
   1887 г. Октября 16.
   [...] Держитесь крепко, время наступает вам трудное -- экзамен во всех отношениях. Если помнить и верить, что "да будет воля твоя. Не моя, но твоя", то все легко, все хорошо, а если не помнить, не верить, то все трудно, все дурно. У нас был в детстве дурачок садовник (Гриша в Детстве). Мы ходили слушать в темноте, как он в оранжерее молился Богу. После молитв и стиха об праведных по правую и окаянных по левую руку, он начинал разговаривать с Богом: ты мой хозяин, мой кормилец, мой лекарь, мой аптекарь. Если бы он был женщина, он бы сказал, ты мой акушер. И какие бы ни были лекари, аптекари и акушеры, все-таки Он, Его закон, останется над ними главный и все сделает по своему. Из этого не следует, как вы, верно, с маленькой досадой думаете, что не надо пользоваться тем, что сделали люди для облегчения своей матерьяльной жизни. Надо пользоваться всем, но в пределах разума, -- то есть того, что ясно несомненно. Пожалуйста, не думайте, что я хочу философствовать, я просто хочу дать совет, как старый человек и отец семейства. Позвать к себе жить в то время, как ждешь родов жены, человека опытного в деле родов, несомненно, употребить все то, что можно, для облегчения начавшихся страданий, -- тоже; но вперед придумывать средства облегчить страдания, которых еще нет -- сомнительно, тем более что средство не общеупотребительное. Я бы был решительно против и хлороформа, и веселящего газа. Бог дает роды, Бог даст и силы. И прибавит еще сил. Мнение моей жены тоже против газа. Она говорит, что если употреблять такое новое средство, то нужно, чтобы распоряжался этим человек авторитетный и опытный, а то можно сделать больше вреда, чем пользы. Тоже она и за кормление. И в этом наш опыт сходится, именно в том, что, противно всем предписаниям докторов, женщины кормили и этим самым приобретали силы и выкармливали хороших детей. Так свояченице Татьяне Андреевне Захарьин запретил ей кормить, а она с тех пор поправилась. [...]
   Есть взгляд на медицину такой, какой мне приписывают, что медицина есть зло и надо от нее избавляться и ни в каком случае ею не пользоваться: этот взгляд неправилен. Есть другой взгляд такой, что человек помирает и страдает не потому, что так ему свойственно, а только потому, что не поспел доктор или ошибся, не нашел лекарства, или еще медицина не поспела всего выдумать, что она вот вот выдумает. Этот взгляд, к несчастью, самый распространенный (особенно между врачами) и самый ложный и вредный. От первой ошибки иногда пострадает тело, а от 2-й всегда страдает дух. Нас, неученых людей, разумное отношение к медицинской помощи всегда будет (да и ученых тоже) такое: искать вперед помощи от угрожающей смерти и страданий я не буду (потому что если стану это делать, то вся жизнь моя уйдет на это и все таки ее не достанет), но пользоваться теми средствами ограждения себя от смерти и страданий, которые приспособляются людьми, специально занятыми этим делом, и которые невольно вторгаются в мою жизнь, я буду, но только в пределах того, что подтверждается ясностью для меня своего действия, опытом, распространением и удобством приобретения, т. е. теми средствами, пользование которыми не нарушает моих нравственных потребностей. Тут, разумеется, беспрестанные дилеммы, и решение их в душе каждого. [...]
  
   81.
   1887 г. Ноября 22.
   [...] Я пишу главное для себя: тот, на кого я нападаю, кого я убеждаю -- это я. ЧтС же делать, что я еще такое непривлекательное лицо, с которым надо говорить таким путанным языком. Бог даст, я сам сделаюсь яснее и проще, тогда только мне и можно будет говорить просто с собой и через себя с другими -- как вы хотите. А напустить на себя тон учительный -- вы сами знаете -- что нельзя.[...]
  
   1888
  
   82.
   1888 г. Февраля 9.
   [...] Читаю Герцена и очень восхищаюсь и соболезную тому, что его сочинения запрещены: во-первых, это писатель, как писатель художественный, если не выше, то уж наверно равный нашим первым писателям, а во-вторых, если бы он вошел в духовную плоть и кровь молодых поколений с 50-ых годов, то у нас не было бы революционных нигилистов. Доказывать несостоятельность революционных теорий -- нужно только читать Герцена, как казнится всякое насилие именно самым делом, для которого оно делается. Если бы не было запрещения Герцена, не было бы динамита и убийств и виселиц и всех расходов, усилий тайной полиции и всего того ужаса правительства и консерваторов и всего того зла. Очень поучительно читать его теперь. И хороший искренний человек. Человек и люди могут исправиться только тогда, когда их ложный путь заведет в болото, и он сам увидит, ахнет и станет вылезать и другому закричит: не ходите. А наше правительство задерживает людей, идущих в болото, тогда, когда они еще не дошли до него, когда они идут по ровной веселой дороге. Мало того, один человек, выдающийся по силе, уму, искренности, случайно мог без помехи дойти по этой дороге до болота и увязнуть и закричать: не ходите. И чтС ж? От того, что человек этот говорит о правительстве правду, говорит, что то, чтР есть, не есть то, чтР должно быть, опыт и слова этого человека старательно скрывают от тех, которые идут за ним? Чудно и жалко. А, должно быть, так должно быть, и это к лучшему.[...]
  
   83.
   1888 г. Февраля 29.
   [...] Как вы сами знаете, всякое материальное бедствие можно сделать для себя казнью, мукой и таким событием, которое потом с радостью будешь вспоминать. И мне кажется, что вы делаете по последнему, помогай вам Бог. [...]
   [...] Вчера мы женили Илью, и он уехал в деревню. Что-то будет? До сих пор не было ничего похожего на их намерения. Свадьба во фраке и с певчими и Tout le tremblement.1 Удивительно, как на свете легко всё делать сложно -- сложно, роскошно, глупо, безнравственно, всё делается само собой, а чтобы ничего не сделать лишнего, требуется большое усилие. [...]
  
   1 Можно перевести: со всем прочим шумом.
  
   84.
   1888 г. Марта 4?
   Мне ужасно жаль вас, милые друзья, за ваши мучения с вашей Олей. Простите меня, если я ошибаюсь, но я думаю, что вы мучаетесь за свой грех. И грех ваш в том, что вы верите медицине -- науке больше, чем Богу. Родился ребенок, есть мать с молоком, ну и надо кормить и клистиров не ставить. А если ребенок кричит от недостатка молока или от боли в желудке -- запора, то надо было ждать и терпеть. И молока бы прибавилось, может быть (даже вероятно), и желудочек сам бы начал действовать -- тоже больше, чем вероятно; а если бы этого не случилось, то ребенок бы умер, т. е. то самое, что и теперь может случиться, и что весьма вероятно при тех переменах кормилиц и неправильности отправления желудка.
   Разница была бы, для меня, не верящего в пользу клистиров и чужого молока, та, что при всем, что бы ни случилось, у меня бы совесть была бы покойна, у вас же она не может быть покойна. Мне достаточно не верить в медицину или верить в то, что не может Бог допустить того, чтобы ребенок умер или выжил от того, что есть деньги и доктор, мне достаточно верить в это, и уже больше сомнений у меня быть не может. Вам же нет конца сомнений. Вы сделали по науке, но все ли?, вполне ли? И нет конца. -- Вы не сердитесь на меня, милые, я может быть, ошибаюсь, не сообразив всего, но так я думаю, так и написал. Если же бы вы согласились со мной, вы спросили бы: чтР делать теперь? Теперь развязывать грехи, т. е. обходиться без кормилицы и без клистиров.
  
   84.
   1888 г. Марта 20--25.
   [...] Я бы хотел написать ему в том смысле, как и я понимаю, что деторождение в браке не есть блуд, но хотелось бы лучше обдумать это, чтобы написать основательно, потому что и в мнении о том, что плотское общение, хотя бы и с женою, ради одной похоти, греховно, есть правда. -- Я думаю, что оскопление себя есть такой же грех, как и плотское общение ради похоти. Так же, как я думаю, что одинаковый грех объедаться, как и уморить себя голодом или отравиться. Законна пища для тела такая, при которой человек может служить другим людям, и законно плотское общение такое, при котором продолжается род человеческий. Скопцы правы, когда они говорят, что сожитие с женой, если оно делается без духовной любви, только для похоти и потому не во время, что это блуд, но они неправы в том, что общение с женою для рождения детей и в духовной любви -- грех. Это не грех, а воля Божья.
   Оскопление по моему в роде вот чего: Скажем, жил бы человек невоздержно и имел бы привычку из своего хлеба курить вино и варить пиво и напиваться, и почувствовал бы человек, что это дурно и грех, и вместо того, чтобы бросить дурную привычку и научиться на дело -- на корм людей и животных употреблять свой хлеб -- решил бы, что одно средство избавиться от греха -- это сжечь свой хлеб, и так бы и сделал. И вышло бы то, что грех в нем остался бы тот же, и соседи его все также варили вино и пиво, а только бы он не мог кормить ни себя, ни семью, ни добрых людей. Не даром Христос хвалил детей, говорил, что их царство небесное, что то, чтС скрыто от мудрых, открыто им. Мы и сами это знаем: не было бы детей -- не рожались бы вновь дети, не было бы и надежды на царствие Божие на земле. Только на них вся надежда. Мы уже изгажены и трудно нам очиститься, а вот с каждым поколением в каждой семье новые, невинные, чистые души, которые могут остаться такими. Мутна и грязна река, да ключей много чистых вливаются в нее, и есть надежда, что вода очистится.
   Вопрос этот большой, и я рад подумать о нем. Знаю только одно, что одинаково скверно и греховно похотливый блуд и оскопление. Но второе -- оскопление -- хуже. В блуде нет гордости, а есть стыд, а в оскоплении нет стыда у людей, а они еще гордятся тем, что сразу нарушили закон Божий для того, чтобы не подпасть соблазну и не бороться. Сердце свое надо оскопить, тогда внешнее оскопление не будет нужно, a внешнее оскопление не спасет от соблазна. Попадаются на этот обман люди, потому что уничтожать в сердце похоть блудную одну никак нельзя, надо уничтожить всякую похоть, надо возлюбить Бога так, чтобы возненавидеть всю прелесть мира, и это путь длинный, а тут как будто сразу коротким путем можно избавиться от самого явного и постыдного греха, да горе то в том, что коротким путем этим часто никуда не приедешь, а только в болото.[...]
  
   85.
   1888 г. Марта 29?
   [...] У нас все хорошо, за исключением тех же грехов, как и у всех грешных: неполное согласие, чтС то затаенное, невысказанное с сыном Сергеем. Пишу это и затем, что не переставая страдаю от этого, и затем, чтобы сказать, что я понимаю, как трудно распутывать такие грехи. И в самом деле как не быть трудному такому распутыванью -- ведь в этом все дело жизни. Если бы это было легко, то сейчас бы и было Царство Божие. А то нет: легче гору просечь тунелем, чем развязать грех, разъединяющий двух людей.
   [...] Пришло в голову издавать Посредник международный в Лейпциге без цензуры на 3-х или 4-х языках. Программа: Всё, чтС выработал дух человеческий во всех областях -- такое, чтС доступно пониманию рабочих трудящихся масс и чтС непротивно нравственному учению Христа: мудрость, история, поэзия, искусства... Устройства учреждений никакого не нужно: -- Посредник с расширенной программой. Все, чтС у вас есть, не пропускаемое цензурой -- статьи Озмидова, Декларация Гарисона и очерк его жизни, Легенда Костомарова, Достоевского, Лескова, -- все, чтС есть, печатать в Лейпциге на 4-х языках -- Русском, Французском, Немецком, Английском, и на обертках печатать краткую программу.
  
   86.
   1888 г. Апреля 6.
   [...] вижу, что в вас происходить усиленная, напряженная духовная работа. И, говоря правду, не столько радуюсь, сколько боюсь за вас, как бы не перегнулась палка в другую сторону, т. е. не было бы излишней деятельности мысли. В тех письмах и отрывках, которые вы мне прислали и за которые благодарю, вы говорите в конце самое главное, что сверх сил не бывает, и иго легко. Но и это даже слишком много сказано: -- зачем предположение, что может быть сверх сил. Сверх сил значить только, что я не умею и не готов работать. И иго уже что то означает неприятное, a неприятного -- нет от Бога, а только от нас. Это я, милый друг, не вам говорю только, а и себе, и часто говорю, и чем чаще, тем лучше. Недовольство, усталость, уныние, потребность того, чего нет, все это от того, что мы составляем планы, что хотим достигнуть чего-то видимого. Стоит только ясно понять, что я ничего удовлетворяющего меня, видимого достигнуть не могу, и что потому большее или меньшее достижение теперь безразлично, а что дело только в том, насколько я не спускаю постромки и везу, что успокоение мое не в том видимом, чего я достиг, а в том, что я знаю и люблю общее дело божье и своей жизнью участвую в нем, и делается хорошо и радостно. Я иногда испытываю это состояние и желаю его вам -- состояние, при котором, как мягкая лошадь, влег в хомут, повис на нем, опираешься на него и не то, что рвешь, бьешься, тужишься, а спокойно всю тяжесть свою отдаешь на общее дело. Для этого состояния мне нужно, или признаки этого состояния: равнодушие к смерти плотской и отсутствие всякого загадывания даже на час вперед; и бывает хорошо. Бог поможет нам. [...]
  
   87.
   1888 г. Мая 12.
   [...] То, чтР вы мне пишете о моем писании, справедливо, но в деле писания есть свои некоторые внутренние законы, которых не перейдешь: и не напишешь ничего, когда не по этим законам, и не удержишься от писания, когда нужно. Правила -- путь жизни все таки один и тот же для всех людей и для всяких дел -- путь Христов. [...]
  
   88.
   1888 г. Июля 5.
   [...]Вы на меня не сетуйте, милый друг, что я теперь ничего не пишу. Ведь нельзя жать, не посеяв. А кажется мне, что я сею, т. е. живу очень полной радостной жизнью и не скажу много, но хорошо иногда думаю. Большую же часть времени и энергии употребляю на полевую работу. И не умею вам сказать, как и отчего, но твердо знаю, что я делаю то, чтС должно.[...]
  
   89.
   1888 г. Августа 28.
   [...] в ваших словах о работах моих в поле и ваших за книгами есть нотка упрека. Это напрасно, как спать 8 часов в сутки, т. е. жить растительной жизнью нужно, чтобы быть способным жить здоровой животной жизнью, так необходимо жить животной жизнью тоже часов около 8 или хоть часть суток, чтоб жить здоровой, не преувеличенной, не суетливой, не беспокойной духовной -- умственно сердечной жизнью. Я теперь жил больше животной и меньше духовной, но это все равно, как отсыпается человек после того, как долго не досыпал. Зато даже хочется теперь умственной работы. Сердечная же, слава Богу, не ухудшается наверно. [...]
  
   90.
   1888 г. Сентября 13.
   Полушина мне очень жаль; но жалче всего то, что он пишет, и писанием думает кормиться с семьей. Чем скорее он поймет, что это невозможно, тем лучше для него. А то от этого писанья и надежд, вызываемых им, он все только более и более делается беспокойным и неестественным. Как ни больно, но для него надо остановить это. [...]
  
   91.
   1888 г. Сентября 20....28.
   [...] с радостью посылаю его Эртелю, очень симпатичному, но, к сожалению, как мне кажется, интересующемуся, как и очень многие, самыми коренными жизненными вопросами не для решения их для себя, чтобы жить, а для изложения и вопросов и решений их (различных) для других. Иногда я, признаюсь, предпочитаю ненавистников, ругателей истины, сочувствующим ей, но не для того, чтобы ей следовать. [...]
   [...] Не хорошо, т. е. не дурно, но хорошего ничего нет. Ничего нет нового своего, все есть подражание читанному и описания верные виденного, но ненужные. Вся повесть не нужная, т. е. автору не было потребности писать ее, и читателю ничего она не скажет, ни нового, ни определенного. [...] постарайтесь не думать о писательстве, решите, что вам писать не нужно и не за чем, и тогда, может быть, вам придется лет через 10 или 30 написать что-нибудь хорошее, а может быть и ничего не придется написать никогда, и беды от этого не только не будет никакой, но даже это будет очень хорошо. Устраивайте так свою жизнь, чтобы в программу ее совсем не входило писательство. И это я говорю не от того, что вы хуже, менее способны других людей, а, напротив, от того, что вы хороший и способный человек. Если бы только люди клали в жизнь всю силу, которую они кладут в писанье, в говоренье. Гораздо лучше, чтоб человек, способный хорошо писать, ничего бы не написал, чем если бы этот человек истратил нужную для жизни силу в писаньи. Я говорю это по позднему опыту и теперь только учусь тому, чтобы переводить воду, которую я пускал на писанье, пускать всю на колесо жизни. Писанье такое дело, что если не выскажешь, особенно не напишешь, свою мысль даже тогда, когда она вполне ясна, она не может пропасть, и она проявится в том или другом виде в жизни, и потери нет, но если выскажешь неопределенно зародыш мысли, сделаешь себе привычку делать это, то это великий душевный вред, вполне соответствующий физическому греху онанизма, и последствия его дурные. Мы окружены примерами этого при нашей легкости печататься и выгодах материальных этого.
   [...] Вопрос о том, что христианское учение дает благо, и потому кто следует ему, тот не может мучиться; а борьба есть мученье -- вопрос, действительно многих вводящий в заблуждение. Оправдание верою в искупление, причащение и исповедь, все это попытки уничтожить борьбу. -- Христианское учение требует совершенства, подобного совершенству Отца, а мы все исполнены грехов, и потому приближение к совершенству есть борьба, а борьба представляется всегда, как страдание, мучение и потому христианское учение ведет к страданиям, к мучениям. Так и понимают его многие. С другой стороны христианское учение есть благодать, откровение блага, и Христос избавил людей от страданий и мучений. Как это соединить? Все исповедания христианские суть попытки разрешения этого противоречия.
   А разрешение одно только и возможно, то самое, которое в приводимом вами месте Паскаля (жаль, что нет у меня и не помню верно), разрешение одно: благо в борьбе, т. е. в движении вперед к совершенству, подобному совершенству Отца.
   Тут происходит нечто подобное тому, что происходит по отношению работы, телесной, грубой работы. Благо человека в том, чтобы кормиться, а кормиться нельзя без борьбы, без усилий, представляющихся страданиями, мучениями. И вот люди придумывают средства, как бы кормиться без труда, как в раю, как бы с себя на других свалить труд, как бы такие машины выдумать, чтобы они за нас работали. И разумеется, ничего не выходит, а не выйдет до тех пор, пока люди не догадаются, что благо телесное и состоит в том, чтобы, трудясь, кормиться, что благо, главное, в труде. То же и с нашими грехами и потребностью блаженства.24 Сколько не придумывай такие состояния, в которых не было или не будет грехов, сколько ни уверяй себя, что Христос или таинства через Христа очистили нас, грехи -- все грехи, и мы их знаем в себе и с ними не можем быть блаженны. И разумеется ничего не выйдет до тех пор, пока мы не поймем, что блаженство наше и состоит в освобождении от грехов и в движении к совершенству. И в этом христианское учение; оно освобождает от греха и дает возможность приближения к совершенству.
   Со мною по крайней мере так было и есть. Прежде мне казалось так мучителен разлад моей греховности с совершенством Отца, что я хотел во что бы то ни стало достигнуть, сразу этого совершенства и, разумеется, не достигал и ослабевал; точно так же, как и в работе. Прежде бросался на работу, желая как можно скорее кончить, и ослабевал и бросал. И только недавно как я в работе узнал, что дело не в том, чтобы кончить, а в том напротив, чтобы иметь счастье работать, (часто я жалею теперь, что работа кончается), так и в христианской жизни я начинаю чувствовать радость в самой работе над своими грехами и над приближением к Отцу. Не думайте, читая эту нескладицу, что я пишу, что попало. Нет, я очень знаю, чтС хочу сказать, только не умею, может быть. Я описываю очень определенную разницу, происшедшую в моей жизни: прежде бороться хоть с самым главным грехом своим -- злостью недоброжелательства к людям было мучением, а теперь это самое дело (эта борьба) есть лучшая радость моей жизни. Только что поднимется на кого злость, а я себе скажу: "неправда, я его люблю за то, за то", и злость стихает и делается радостно опять, точно также, как работа косить, пахать, пока не умеешь -- мука а потом радость.[...]
  
   92.
   (О половых отношениях)
   1888 г. Октября 9.
   [...]Вопрос о половых отношениях между супругами, о том, в какой мере они законны, есть один из самых важных практических христианских вопросов, в роде вопроса собственности, и не перестает занимать меня. И как всегда, вопрос этот разрешен в Евангелии и, как всегда, жизнь наша так далека бывает от того решения, которое дает Христос, что мы не только не могли и не можем приложить христианского решения, но даже не можем понять его. Мф. XIX, 11, 121. Ведь столь много и ложно перетолковываемое место это ничего другого не значит, как то, что если человек спрашивает, чтР ему по отношению полового чувства надо делать, к чему стремиться? В чем на нашем языке идеал человека? Он отвечает: сделаться скопцом для Царства Небесного. И тот, кто достигнет этого, тот достигнет наивысшего, а кто и не достигнет, то и тому будет хорошо, что он к этому стремится. Кто может вместить, да вместит.
   Я думаю, что для блага человека ему, мужчине и женщине, должно стремиться к полной девственности, т. е. сознательно искать девственности и тогда выйдет с человеком то, чтС должно быть. Метить дальше цели, чтобы попасть в цель. Если же человек сознательно стремится, как это среди нас, к половому общению хотя бы в браке, то он неизбежно попадет в противузаконие, в разврат. Если человек сознательно будет стремиться к тому, чтобы жить не для брюха, а для духа, тогда его отношение к пище будет такое, какое должно быть, если же человек вперед будет устраивать себе вкусные обеды, то он неизбежно впадет в противузаконие и разврат. [...]
  
   В письме от 30 сентября Чертков просил Толстого высказать свой взгляд на супружеские отношения: "Какое плотское общение следует считать похотливым? Ведь помимо, или вернее, рядом с значением средства для достижения определенного результата -- рождения детей, плотское сожитие вызывается известным притяжением друг к другу двух тел, соединенных браком воедино, и влечение это в каждом данном случае бывает не преднамеренное, а бессознательное и трудно поддается управлению головою. Если общение законно только, когда имеет целью рождение детей, то лишь только чувствуется, что цель эта достигнута, лишь только жена забеременела, то обоюдное влечение должно было бы смолкнуть у людей с нормальным и естественным состоянием организма? Но так ли на самом деле бывает с такими людьми?"
  
   1 Евангелие от Матфея, гл. XIX, ст. 11--12: "Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано: ибо есть скопцы, которые из чрева матерного родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для царства небесного. Кто может вместить, да вместит".
  
   93.
   (О половых отношениях)
   1888 г. Ноября 6.
   [...] Этого -- такой неохоты писать -- никогда со мной не было.1 Все к лучшему: меньше пишешь -- серьезнее живешь -- отрицательно по крайней мере, немного получше -- немного меньше грешишь. Да и то нет: как хорошенько обсудишь, в таком состоянии мало работаешь, а пользуешься трудом людским также, так что грешишь столько же. Одним утешаешься, что хочешь жить по воле Божьей. Это одно лучше с годами -- меньше своей воли и легче отдаваться воле Бога. [...]
   [...] "Ответить о семейной жизни". Первое, чтС мне нужно сказать об этом, это то, что я, говоря о том, как должно жить супругам, не только не подразумеваю того, что я жил или живу, как должно, но напротив знаю твердо своими боками, как должно, только потому, что жил, как не должно. Я не отказываюсь ни от чего, чтС я сказал, напротив, старался бы уяснить все, чтС сказал, но действительно необходимо разъяснить, необходимо потому, что мы так далеки в своей жизни от того, чтС должно и по нашей совести и по учению Христа, что истина в этом отношении так же поражает нас (я это знаю по опыту), как поразило бы уездного богатеющего купца указание о том, что надо не собирать для своей семьи и колоколов, а отдавать все, чтС есть, только чтоб избавиться от зла. Вы говорите: не спать вместе. Разумеется, нет. Я об этом самом уже и думал. И мы все знаем это в глубине души, потому что всегда это совестно. Буду писать, как попало, все, что я об этом думаю. Есть самое могущественное над человеком чувство влюбления, которое сначала зачинается между непознавшими друг друга людьми разных полов и которое приводит к браку, брак же тотчас имеет последствием ребенка. Начинается беременность и, вследствие ее, плотское охлаждение друг к другу супругов -- охлаждение, которое было бы очень заметно и которое прервало бы плотское общение, как оно прерывает его между животными, если бы люди не считали плотское общение удовольствием законным. Такое охлаждение, замененное заботой о росте и корме ребенка, продолжается до отнятия ребенка, и в хорошем браке (вот в этом то отличие человека от скота,) с отнятием ребенка опять начинается влюбленное чувство между теми же супругами. Как ни далеки мы от этого, все таки несомненно, что так должно быть. И вот почему.
   Во-1-х, половое общение тогда, когда женщина не готова к деторождению, т. е. когда у нее нет месячных, не имеет никакого разумного смысла и есть только плотское наслаждение и наслаждение очень скверное, постыдное, как знает каждый совестливый человек, подобное самым гнусным неестественным половым уродствам. Человек, предаваясь этому, становится неразумнее животного, т. е. разум свой употребляет на отступление от законов разума.
   Во-2-х, потому что все знают и согласны, что половое общение ослабляет, истощает человека и ослабляет в самой сущности человеческой деятельности, в духовной деятельности. Умеренность, скажут защитники теперешнего порядка, но умеренности не может быть, как только преступлены законы, поставленные разумением. Но вред излишества (а общение вне свободного периода есть излишество) для мужчины еще может быть не велик при умеренности (отвратительно даже произносить это слово о таком предмете), если он знает одну женщину, но то, что будет умеренностью для мужа, будет страшной неумеренностью для жены, находящейся в периоде беременности или кормления.
   Я думаю, что отсталость женщин и истеричность их происходит в большой степени от этого. Вот в чем должно быть освобождение женщины для того, чтобы она стала единым телом с мужчиной и слугой не дьявола, какою она теперь, а Бога. Идеал далекий, но великий. И отчего же не стремиться к нему? Мне представляется, что брак должен быть таким. Пара сходится плотски под непреодолимым давлением влюбления, зачинается ребенок, и супруги, избегая всего того, чтР может нарушить для нее рост или кормление ребенка, избегая всякого плотского соблазна, а не так как теперь, вызывая их, живут, как брат с сестрой. А то муж, развращенный прежде, свои приемы разврата переносит на жену, заражает ее той же чувственностью и налагает на нее невыносимую тягость быть в одно и то же время любовницей, матерью и человеком. И она делается хорошей любовницей, измученной матерью и больным, раздраженным, истеричным человеком. И муж любит ее, как любовницу, игнорирует, как мать, и ненавидит ее за ее раздражительность, истеричность, которые он сам произвел и производит. Мне кажется, в этом ключ ко всем страданиям, скрытым во всех семьях в огромном большинстве.
   Так мне представляется что муж с женой живут, как брат с сестрой, она спокойно ненарушимо носит, кормит и при этом нравственно растет и только в периоды свободные они оба поддаются вновь влюблению, продолжающемуся недели, и опять успокоение. Мне представляется, что влюбленье это то напряжение пара, при котором паровик разорвало бы, если бы не поднялся спасительный клапан. Клапан открывается только при этом сильном напряжении, но он всегда закрыт, старательно закрыт, и цель наша должна быть в том, чтобы сознательно закрыть его, как можно плотнее и наложить на него гирь, сколько можем, желая того, чтобы он не открылся. Вот в этом то смысле я и понимаю: "Кто может вместить, да вместит", т. е. пусть каждый стремится никогда не жениться и, женившись, жить с женой, как брать с сестрой. Но пар набирается и открывает клапаны, но не сами мы должны их открывать, как мы это делаем, глядя на половое общение, как на законное наслаждение. Оно законно только тогда, когда мы не можем воздержаться от него, и когда оно прорывается помимо нашего желания.
   Как же определить, когда мы не можем воздержаться от него?
   Как много именно таких вопросов, и как они кажутся неразрешимы, и вместе с тем, как они просты, когда их решаешь для себя и за себя, а не для других и за других. Для других знаешь только известную постепенность: старик предается половому общению с проституткой -- ужасно противно; молодой делает то же -- менее противно. Старик чувственно любезничает с женой -- довольно противно, но менее, чем молодой с проституткой; молодой чувственно относится к жене -- еще менее противно, но противно. Такая постепенность есть для других, и мы все, ее, особенно неиспорченные дети и молодые люди, ее очень хорошо знают. Но для себя есть еще другое: есть у каждого девственника и девственницы сознание (часто очень затуманенное ложными взглядами), что ему надо дорожить своей чистотой, желание сохранить ее, и горе и стыд при потере ее, в каких бы то ни было условиях. Есть голос совести, который всегда ясно говорит и после и всегда, что это дурно и стыдно. Все дело в сознании, в разумении. В мире считается, что очень хорошо наслаждаться любовью, все равно как считалось бы хорошо открыть спасительные клапаны и выпускать из них пар; по Божьему же хорошо только жить истинной жизнью, работать на свой талант для Бога, т. е. любить людей, души их, и из них первого, самого близкого -- свою жену, и помогать ей в уразумении истины, а не заглушать ее способность восприятия, делая ее орудием своего наслаждения, т. е. работать паром и употреблять все меры к тому, чтобы он не уходил в спасительные клапаны.
   "Да этак род человеческий прекратится". Во первых, как бы мы строго ни старались о том, чтобы не иметь полового общения, спасительные клапаны есть, пока они нужны, и будут дети. Да и зачем лгать? Разве, защищая половое общение, мы заботимся о продолжении рода? Мы заботимся о своем наслаждении. Так и говорить надо. Род человеческий прекратится? Прекратится животное человек. Экая беда какая! Выродились допотопные животные, выродится и человеческое животное наверное (если судить по внешности в пространстве и времени). Пускай его прекращается. Мне так же мало жалко этого двуногого животного, как и ихтиозавров и т. п., только бы не прекратилась жизнь истинная, любовь существ, могущих любить. А это не только не прекратится, если род человеческий прекратится от того, что люди из любви отрекутся от наслаждений похоти, но увеличится в бесчисленное количество раз, так увеличится эта любовь, и существа, испытывающие ее, сделаются такими, что продолжение рода человеческого для них и не нужно будет. Плотская любовь только затем и нужна, чтобы не прекратилась возможность выработки из людей таких существ.
   Читайте всю эту нескладицу так, чтобы угадывать то, чтС я хотел сказать и чтС бы мог сказать, но не досказал. Мысли эти не случайные, a они выросли из моего сознания и моей жизни, и я, если Бог велит, попытаюсь высказать их ярко и ясно.[...]
  
   Толстой отвечает на письма Черткова от 14, 19 октября и 3 ноября 1888 г.: "Большое вам спасибо, дорогой Лев Николаевич, за ваши слова по поводу брачных отношений между мужем и женой. Вы мне очень помогли, и я со всем согласен и хочу практически так относиться к этому делу, как вы говорите. Со стороны же разумения я, хотя и чувствую, что это так, но меня смущает то, что при таком взгляде на половые сношения рождение детей, дело святое само по себе, как будто низводится на степень случайного результата невоздержания от греха. Неужели весь будущий род человеческий держится только тем, что люди так слабы и порочны, что не могут "вместить"? Ведь, если так поставить вопрос, то не получается ли логический вывод, что христианину не следует вступать в брачную жизнь? Вы понимаете, дорогой друг Лев Николаевич, что я не думаю возражать с целью ограждения себя какой-нибудь лазейкой; я только думаю, что в такой постановке вопроса есть что-то неточное или недоказанное, и так как всё, что само по себе добро и справедливо, должно быть непременно и разумно и строго логично, то меня беспокоит то, что я не могу согласовать это кажущееся мне противоречие, дающее как будто некоторое оправдание аскетизму и скопчеству. Если муж и жена признают плотские сношения между собою за слабость, которую следует по возможности избегать, то не обязательно ли для нас делать всё действительно возможное для избежания этой слабости? Не следует ли им, если они искренни в своем стремлении следовать учению Христа, сделать всё решительно от них зависящее для того, чтобы "вместить"? И следовательно первым делом не спать в одной комнате и т. п.?"
   В письме от 19 октября Чертков возвращается к вопросу о супружеских отношениях: "Я всё думаю о плотском сожитии мужа с женою, и всё не разберусь удовлетворительно в этом вопросе. ... Мне чувствуется, что вы чего-то не досказали, и мне хотелось бы вас дослушать, так как вопрос этот не пустяшный, а страшно важный по своему применению к жизни".
   В письме от 3 ноября Чертков опять просил ответить на вопрос "относительно воздержания от плотского супружеского сожития".
  
   1 Такое состояние переживалось в это время Толстым в продолжение довольно длительного периода. В Дневнике Толстого от 23 ноября 1888 года записано: "Всё не пишу -- нет потребности такой, которая притиснула бы к столу, а нарочно не могу. Состояние спокойствия -- того, что не делаю против совести, -- дает тихую радость и готовность к смерти т. е. жизнь всю".
  
   94.
   1888 г. Ноября 12.
   [...] Может быть, я не в духе, но мне это очень не понравилось.1 Фальшь по форме и по содержанию. Это поэзия для Английских гостиных, в роде восковых цветов.
   Белый стих -- невозможное кривлянье.
  
   1 "Спасенный", повесть в стихах (из Теннисона) А. П. Барыковой.
  
   95.
   1888 г. Ноября 17.
   [...] главное то, что вы строго судите себя, -- но есть и грустное, то, что вы не уживаетесь с людьми. Я знаю это и сам такой же, и потому могу en connaissance de cause1 советовать: главное, не унывать, судить себя, винить, каяться, ломать себя опять и опять; и пройдет немного времени, оглянешься и увидишь, что лучше. -- И тогда прибавляется сила на добро и радостно.
   О брачной жизни я много думал и думаю и, как всегда бывало со мной, как я о чем начинаю думать серьезно, так извне меня подстрекают и мне помогают. Третьего дня я получил из Америки книгу одной женщины доктора (она писала мне) под заглавием: Tocology, a book for every woman, by Alice Stokham M. d.2 Книгу вообще превосходную в отношении гигиеническом, но главное трактующую в одной главе3 о том самом предмете, о котором мы с вами переписывались, и решающую вопрос, разумеется, в том же смысле, как и мы. Радостно видеть, что вопрос давно поднят, и научные авторитеты решают его в том же смысле. Ужасно радостно застать себя в темноте и далеко впереди увидать свет. Мне по эгоизму моему грустно думать, что я прожил свою жизнь по скотски и что мне нельзя уже исправить свою жизнь, грустно, главное, что скажут: "Хорошо тебе, умирающему старику, говорить это, а жил то ты не так. Мы состаримся, то же будем говорить". Вот в чем главная казнь за грехи -- чувствуешь, что ты недостойное орудие для передачи воли Бога, испорченное, загрязненное. Но за то есть утешение, что другие будут таковыми. [...]
  
   1 Может быть переведено: с знанием дела.
   2 "Tocology. A book for every woman by Alice Stockham, M. D. Revised edition. Chicago. Alice B. Stockham and C® 1888. Русский перевод: "Токология или наука о рождении детей, книга для женщин д-ра медицины Алисы Стокгэм. С предисловием графа Л. Н. Толстого.
   3 Глава XI. "Целомудрие в супружеских отношениях".
  
   96.
   1888 г. Декабря 15.
   [...] изменять раз начатое всегда нехорошо, всегда это самообман, состоящий в том, что кажется, что, изменив внешние условия, моя внутренняя жизнь пойдет лучше. Мне кажется и для себя я так делаю: не надо никогда изменять внешние условия той жизни, которую ведешь, надо, чтобы эти условия изменялись сами вследствие внутренних перемен. Это я говорю о вашем теперешнем положении: не изменяйте ничего в нем, а пусть оно само изменится, если оно не будет совпадать с вашими внутренними требованиями. Еще третье: решая вопрос своей жизни, попробуйте вперед допустить, что, как бы вы ни поступили, мнение о вас людей, наверно будет все одно и тоже -- самое скверное -- и потому об нем уж думать совсем не надо.[...]
  
   1889
  
   97.
   1889 г. Января 2.
   [...] То, чтС вы пишете о том, как бы хорошо было так ясно, коротко выразить все то, во чтС мы верим, и почему мы верим, чтоб всякому стало ясно, что так, а не иначе и надо жить, все это совершенно справедливо и не только желательно, но это одно только и нужно. Все это так, да дело в том, что желать этого, стремиться к этому, стараться осуществить это, есть самое хорошее и законное дело; но думать, что это легко осуществимо, и что от воли единичного человека зависит осуществить или не осуществить это, в этом заблужденье. Нам, так этого хочется, что кажется легким. Впрочем заблуждение старое: на собор в Никею собираются люди и говорят: давайте, решим и запишем, как надо веровать и жить; или в французской палате (лет 10 назад) толковали о том, что надо составить догматы веры и нравственности, избрать комиссию, поручить ей выработать, и вот будут догматы веры, которые будут служить руководством и поддержкою людям. Люди никак не могут поверить, привыкнуть к мысли, что не административные соображения производят разумение людей, а что от разумения людей происходит и все остальное и административные и всякие явления, и что распорядиться, распространить и изложить можно, но произвести разумение и выражение его нельзя: оно само родится, когда знает и когда хочет и в той форме и в том человеке, в каком хочет. Вы напишете в письме, Емельян скажет в разговоре, я, Хилков, Поша, даже люди совсем чуждые нам почувствуют, подумают, скажут, сделают и из этого всего слагается разумение и является выражение его, самородное. Торопить это выражение, искать его, может повредить. Вы говорите: написать. Да это была бы безумная гордость, которая непременно была бы наказана бессилием, если бы я подумал о том, чтобы написать это. Вижу только одно, что мы все в одно и то же время начинаем чувствовать потребность одного и того же, в одном направлении думаем, как будто заносим ногу на другую, следующую ступеньку. Если это дело Божие, то он поможет нам.[...]
  
   98.
   1889 г. Января 31.
   [...] Мне кажется, что записки ваши могут быть интересны именно как всякое приложение к жизни учения Христа, которое (приложение) точно не начиналось еще. Вот эта то отдаленность жизни от того, какою она так очевидно должна быть, вот это то и ужасает меня все более и более в последнее время. И кажется должно показать людям, как уничтожить эту несоответственность как перескочить через эту пучину, и иногда кажется, что это невозможно -- что я тут ничего не могу. И находит уныние -- незаконное -- я знаю. [...]
  
   99.
   1889 г. Февраля 17.
   [...] Фаустин просит продлить жизнь не тогда, когда он познал все радости жизни и плотскую любовь любимой женщины, но тогда, когда он полюбил душу -- пожалел Маргариту и когда в ней поднялось то же чувство и она полюбила -- пожалела только душу его.1[...]
  
   1 Толстой описывает рассказ А. Эртеля "О Фаустине Премудром, бесе Велиаре и Маргарите Прекрасной". Легенда о "Фаустине премудром" -- вариант "Фауста" Гёте.
  
   100.
   1889 г. Февраля 19--20.
   [...] мне радостно очень было, как и всем нам радостно, когда мы узнаем, что жив Христос в душах людей. Как бы мне хотелось вам помочь, милый друг, в этом вашем душевном состоянии. Перемена занятий, физический труд -- все это хорошо, но все это должно быть естественным последствием духовного состояния. А чтоб исправлять свое духовное состояние, я часто говорю себе: Да, ты должен радоваться, не переставая должен радоваться тому, что ты можешь быть орудием Бога, т. е. орудием, органом вечного, бесконечного, благого существа, и можешь, не переставая никогда, ни в этой жизни, ни в какой бы то ни было другой, делать Его дело с Ним вместе и испытывать это счастье всегда, когда ты в чистоте, в смирении и любви отдаешься Его воле. Меня это часто поднимает и успокаивает и утверждает.[...]
  
   101.
   1889 г. Февраля 28.
   [...] всегда говорят, когда человек не достиг того, к чему стремился, не провел прямую в точности кратчайшую между 2-мя точками, или даже когда провел совсем кривую и ломанную вместо прямой, вот так:
   говорят, что он делает компромисс Часто даже тот, кто делает, признает, что это компромисс и огорчается этим. Но тут происходить большая путаница и в самых важных понятиях. Искренний, настояще живой, человек никогда иначе и ходить не может, как так:
  
   только бы он не ходил так:
   и т. д. и т. д. Отступление в приложении к действительности от закона (идеала) не преступно, но неизбежно, и не есть сделка (компромисс) в смысле нехорошего чего то. Сделка есть признание вперед того, что всего закона -- что вполне прямой -- я сейчас исполнить не могу, и только такая сделка дурна. Например, вперед признать, что насилие, собственность, богослужение, развод и т. п. иногда нужны. Только тогда то и случается вот это, т. е. в жизни является сугубая путаница.
   Положим, я знаю и верю, что собственности никогда нигде никакой я не могу иметь, точно также -- насилия, точно так же покидания жены и нечистоты плотской и т. п. и живу. Живу и, судя по прошедшему и по наблюдению других, могу предположить, что я не осилю всего, но что я согрешу; но надеюсь, прошу Бога и решаюсь идти прямо. Хочу идти прямо, и грешу, является и грех, который я таким и знаю, в котором каюсь, но не делаю сделки, обмана перед Богом. А обман этот много хуже греха, это хула на Святого Духа. И ясно почему. От 1-го буду страдать я и страданье мое будет мне на пользу, будет час за часом, день за днем (вы верно испытываете это, оглянувшись назад) приближать меня к Богу, а от 2-го будут страдать другие, и они и я -- мы все дальше и дальше будем уходить от Него. [...]
  
   102.
   1889 г. Марта 12.
   Я очень люблю поговорку: Dans le doute abstiens toi.1 Я считаю это мудрым христианским правилом. Это то же, что у Лао-дзы, высшая добродетель "le non agir".2 Я понимаю это так, что все грехи наши -- от того, что мы делаем, делаем для себя, то, чтР могли бы не делать. Только то, чего мы не можем не сделать, только это божье дело, дело сделанное через -- посредством нас Богом. -- Если бы человек воздерживался от всех своих личных дел, все таки были бы дела, от которых он не мог бы воздержаться, и это были бы дела Божьи. Если же человек делает свои дела, то из за них, из за суеты этих дел, он не увидит дел Божьих, не узнает их.
   И потому делать надо только тогда, когда не можешь удержаться, не можешь не делать. -- Все это пишу в ответ на ваш вопрос -- давать ли рукопись читать и т. д. Есть сомнение, значить, можно удержаться и потому не должно. То же самое дело может представляться вам так, что вы будете не в состоянии не сделать. Тогда не будете сомневаться, тогда это будет дело Божье. Да, только при углублении в себя, при отрешении от своих личных желаний, выясняется дело Божие, которое мы призваны делать. [...]
   [...] Судить о том, хорошо ли дурно устроилось, то, что устроилось, не надо и не нужно, надо только в том, чтС устроилось, поступать наилучшим образом. [...]
  
   1 В сомнении воздержись
   2 Неделание
  
   103.
   1889 г. Марта 18.
   Получил рукопись Будды с 7-й главы. И она еще больше мне понравилась. Только этот певучий фальшивый тон надо стереть весь. Тон этот вообще дурен, но еще простителен, когда нет никакого содержания или содержание пошлое, но при той значительности содержания Будды он ужасен. Точно как если бы Евангелие написать так: А коль в щеку сразить тебя злой лихой человек, ты подставь ему, добрый молодец, и другую щеку, не жалеючи и т. п. [...]
  
   104.
   1889 г. Апреля 10.
   [...] И как всегда бывает, когда чем занять хорошим в этом направлении, поддерживая его, складываются внешние события. На днях получил письма и брошюры от шекеров1 из Америки. Знаете ли вы их ученье? В особенности против брака, т. е. не против брака, а за идеал чистоты сверх брака. Это вопрос, который занимает меня и именно как вопрос. Я не согласен с решением Шекеров, но не могу не признать, что их решение много разумнее нашего принятого всеми брака. Не могу главное скоро решить вопроса, потому что я старик и гадкий, развращенный старик. [...]
  
   1 Шекеры -- американская секта, ставящая одним из главных условий христианской жизни безбрачие и целомудрие.
  
   105.
   1889 г. Апреля 29.
   [...] В учении XII Апостолов1 сказано: Одних обличай, за других молись, а 3-х люби больше души своей. Мне всегда очень нравилось это подразделение людей по невольному отношению к ним, но самое подразделение не нравится. Я для себя выражаю это так: одним, сострадая, помогай. Это деятельность труда в области животной жизни и для потребности животной жизни. Других, молясь за них, т. е. перед Богом желая им блага, обличай. Это деятельность в области мирской жизни, славы человеческой. И 3-х люби больше своей души. Это в области божеской жизни. И это делается само собой. Видя божеское в других, не можешь не любить этого больше себя. Как бы хорошо было всегда ко всем людям относиться только по одному из трех. Ведь этого можно достигнуть. [...]
  
   1 "Учение двенадцати апостолов", памятник древней христианской письменности конца I или начала II века. Текст, приводимый Толстым, взят из гл. II: "Не имей ненависти ко всякому человеку, но одних обличай, за других молись, а иных люби более души своей".
  
   106.
   1889 г. Мая 18.
   [...] Воля Бога известна нам только в нравственном значении наших поступков, а не в их материальных результатах здоровья и болезни § жизни и смерти. И выходить: ищите Царства Божия и правды Его. [...]
  
   107.
   1889 г. Июня 1.
   [...] Очень я чувствую нынешний год то, что очень скоро умру и что потому то, чтС во мне выработалось, через меня должно быть передано людям, именно то, чтС даст мне благо, которого я не знал прежде.1 Иногда так думаю, а иногда думаю, что это гордость. И думать так лучше.[...]
  
   1 В Записной книжке Толстого имеется запись от 25 мая 1889 года, близкая по содержанию к этим словам письма: "Нынешней ночью голос говорил мне, что настало время обличить зло мира. И в самом деле, нечего медлить и откладывать..."
  
   108.
   1889 г. Июня 18.
   [...] По привычке, когда плох духом, молился, читая Отче наш. С самых детских лет, с короткими перерывами, читаю я эти слова, и вот сколько лет слова эти все растут и растут по смыслу и содержанию. Отец наш небесный. Не говорю уже о том, что в понятии Отца включено понятие братства людей, нынче мне особенно ясно представилось значение этого обращения только к Отцу, к одному Отцу без всякого отношения к людям. Легко сказать, но редко удается установить это отношение. Когда же установилось, то одно это отношение уже дает большую силу. Свято для меня твое имя. Имя чтС? Имя то, как я называю предмет, то, чем для меня представляется предмет. Я не понимаю всего предмета, но один признак мне понятен, и по этому признаку я называю. Признак, понятный мне в Отце -- любовь. Она то свята для меня, ее я буду святить, ею буду жить; ею буду жить для того, чтобы пришло царство Твое и воля Твоя совершалась бы на земле, как на небе. (Тут смешное, но такое, от которого нельзя удержаться, соображение). На небе движутся по воле Твоей светила, и движения их руководятся не их волею, но их стремлением к другим светилам (любовь). Таков же закон установления царства Божия на земле. Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Только дай мне возможность служить Твоему делу установления Твоего царства (это есть хлеб моей жизни), дай мне возможность тем, что освободи меня от последствий моих ошибок, мешающих служению (по Луке "ибо"), потому что я тоже прощаю людям все их прежние ошибки их и предков их (великое слово!) Если прощаешь, то ведь для тебя уже не существует ничего отталкивающего, не говорю, в убийце, воре, но в хвастуне, наглеце, лицемере, издевателе. Да, прощены нам все грехи, если мы так простили. Cercle viсieux. (Вы обещали с полслова понимать). И не введи нас во искушение, (тоже, чтоб не мешать исполнению твоего дела). Я слаб. Дай мне служить тебе, но не дьяволу, себе, злу.[...]
  
   109.
   1889 г. Июля 17.
   [...] думал о том, как переносить то, чтС называется и что отражается в наших душах горем. У меня было огорченье, духовное, но вам не нужно говорить, что духовное горе событие, не менее, но более событие, чем матерьяльное. -- Ну чтС больше событие: что у меня сгорел дом, умер любимый человек, или я узнал, что любимый мною человек был обманщик и не был тем, за что я любил его?
   Такого рода событие было со мною -- чтоб вас не интриговало что? скажу: это было тяжелое столкновение с сыном Левой, показавшее мне его похожим на Сергея, или по крайней мере показавшее, что отношения с ним могут быть такие же, как с Сергеем. Это было мое горе. И я много думал о нем и о горе вообще.1
   Все горести наши одинаковы, имеют один корень и, как ни странно звучит это, все не только могут, но должны быть благом. Надеюсь, что вы верите в это, милый друг Галя, как ни тяжело вам. Дай Бог, чтоб вы верили в возможность этого, это раз; а другое то, чтобы у вас не было мыслей, возвратных к своему горю, в воображении изменяющих условия, при которых случилось горе и поправляющих ваши поступки. "Если б мы не сделали, или если бы мы сделали то то и то то, этого бы не было". Избави вас Бог от этой ошибки с ее тяжелыми последствиями. ЧтС было, то есть, а чтС есть, то должно было быть, и вся ваша сила жизни должна быть направлена на настоящее, на то, как наилучшим образом нести свой крест. И вот тут то и к месту то, чтС я думал при своем горе. Я думал скверно. Я был огорчен, раздражен, недоволен тем, чтС есть, и искал виноватых. Я чувствовал, что весь мой склад мыслей и чувств дурной, не божеский, не христианский, но никак не мог выбиться из этого состояния. Но я решил, что так нельзя, что я виноват, что я дурен, и просто стал останавливать себя, не давать себе хода в известном направлении. Я замечал, что все лучшие наши подвиги достигаются не бурными порывами, а напротив, задержкой, утешением себя. Все двери в хорошие святые покои отворяются внутрь. Наружу, напролом, отворяются только двери к дьяволу. И вот, утишив себя, я стал искать где ошибка? Как надо тут быть по божьи -- стал молиться, но -- признаюсь -- привычная молитва не успокоила, не вывела меня на свет. И я стал думать чего мне нужно? Чего же мне нужно? Жить с Богом, по его воле, с Ним. ЧтС для этого нужно? Нужно одно: соблюсти данный мне талант, мою душу, данную мне, не только соблюсти, но возрастить ее. Как возрастить ее? Я для себя знаю, чтС мне нужно: в чистоте блюсти свое животное, в смирении свое человеческое, и в любви свое божеское. ЧтС нужно для соблюдения чистоты -- лишения, всякого рода лишения; для смирения? -- унижения, для любви -- враждебность людей. Где же и как я соблюду свою чистоту без лишений, смирение без унижения и любовь без враждебности. (И если любите любящих вас... любите ненавидящих).2 Мое горе подходить под унижение и враждебность, и эти мысли оживили меня. Ваше горе как будто не подходит; но по моему подходить: оно лишение, оно страдание -- то самое, чтС нужно для роста вашей души, смотрите так на него. И помните, что душа ваша, рост ее нужен, нужнее всего в мире, нужен здесь и там. Я говорю нужнее всего, потому что она божеская и нужнее всего для вас, так что только через нее, взращивая ее, вы можете служить Богу и верно, несомненно знать, что исполняете его волю.[...]
  
   1 В Дневнике Толстого от 15 и 16 июля имеются записи о столкновении с Львом Львовичем Толстым, который очень резко говорил с отцом в связи с его отношением к хозяйству Ясной Поляны.
   2 Сокращенный текст из Евангелия от Матфея, гл. V, стр. 46. "Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? "
  
   110.
   1889 г. Августа 21.
   [...] Хорошо, милый друг Галя, что вы через Бога и его закон смотрите на плотскую смерть. Жизнь ваша в вас включает в себе все -- не только Олю (хотя бы вы никогда не видали ее), но все -- она включает в себе Бога. И если есть Бог в душе, то душа полна и нет потери. А есть Бог -- есть любовь к нему и к людям, к несчастным, нуждающимся в любви. Вы идете по этому пути, помогай вам Бог. Ведь это не утешенье, не то, что: дай, я буду делать доброе, чтоб меньше горевать, a делать доброе -- жить по Божьи, держать в себе Бога, -- это неизбежное прямое последствие того, что мы называем горем и смертью, а что есть, по прекрасному выражению одного писателя, пробуждение от заблуждения в действительности матерьяльной жизни.[...]
   [...] Пришли пешком Золотарев и Хохлов, два юноши. Они все лето работали у Золотарева -- босые, загорелые, без паспортов -- совсем мужики. Сначала пугаешься -- думаешь -- не внешность ли одна работы, не мода ли, молодечество? Но поговорить и видишь, что это только последствие -- основание же желание служить Богу, любить, быть христианином. [...]
  
   111.
   1889 г. Августа 27.
   [...] Знаю я это чувство, милый друг, опускания рук при мысли о смерти: Богу я не нужен, он и без меня обойдется, а людям тем менее -- то, что я могу сделать для них, так ничтожно. Матерьяльное все ничтожно, а в духовном я бессилен; да еще приходить мысль, что если должен в людях совершиться закон божий, то он совершится и без меня. И опускаются руки и делать нечего. Да, я знал это прежде, а теперь с трудом могу восстановить в воображении такое душевное состояние. Разница произошла для меня от того, что я лучше понял свое отношение к Богу, как я и писал вам или Горбунову. И не то, что лучше понял, а просто в первый раз ясно понял это отношение. Во первых сказать, что Богу я не нужен и Он без меня обойдется, все равно, что если бы мои руки или глаза, или нервы сказали, что они мне не нужны, что я без них обойдусь. Нет, я не могу обойтись без рук, глаз, органов моей жизни, точно так же и Бог не может обойтись (если уж так выражать, хотя выражение это неправильно, потому что постановка вопроса неправильна) без меня, вас, без людей одних из своих органов. Бог затем и сделал и меня, и скалы, и звезды, что и я, и скалы, и звезды ему нужны. И потому нелепо говорить, что я ему не нужен. Коли бы я был ему не нужен, меня бы и не было; а я нужен, я орган или слуга его. Мое отношение к Нему не есть одна любовь, как выражал Моисей, но сознание единства с Ним. Он во мне, и я в нем. Так что речи не может быть о том, что я нужен Ему; я, как сказано у иоанна V, 19, 20 и 26 и во всем Евангелии иоанна, но я с Ним одно, я его орудие. И жизнь моя в том, чтобы соблюсти все то, чтС он дал (поручил) мне, ничего не утратить и воскресить то в последний день, т. е. соблюсти данный мне орган в чистоте, очистить его, работая им, и перенести это в новую жизнь. Если таков смысл моей жизни, то какое же может иметь влияние на нее смерть? Правда, есть дела, которые не входят в это дело. К таким делам отпадает охота в виду смерти, и такие дела надо бросать; но все добрые дела -- помощь ближнему матерьяльная и духовная -- это все деятельность, входящая в дело соблюдения и очищения в работе того, чтС Бог дал мне. Даже те же дела могут входить и не входить в это дело, смотря по тому, как относиться к ним. Например, можно пахать и писать так, что это не будет дело соблюдения и очищения в работе Божьего органа, в котором находится моя жизнь, а пахать и писать для себя и для людей, и тогда охота к этому отпадает при виде смерти; и можно делать эти дела только как соблюдение и очищение в работе того божественного орудия, которое составляет мою жизнь, и тогда ничто не нарушит интереса и радости ни до последнего дня и часа, ибо дело это моей жизни растет с лишениями, страданиями, болезнями и смертью. Если неясно, пеняйте на себя. Вы обещали понимать с намека. Для меня это не только ясно, но это опыт, радостный опыт жизни.[...]
  
   112.
   1889 г. Сентября 9.
   [...] Кто сказал, что для человека важно очень здоровье, что здоровый дух в здоровом теле, что нужно заботиться о своем здоровье для того, чтобы быть в состоянии служить людям? Все это неправда. Христос был очень нездоров на кресте, когда он просил Отца простить им, а послужил Богу и людям этим, мы знаем как. Здоровая жизнь есть только одна форма, а больная -- другая форма служения Богу и людям. Я сейчас про себя вспоминал за время нездоровья: я не мог делать того, к чему я привык здоровый, но многое очень хорошее я бы мог делать. И я знаю, что вы, Галя, делаете это, т. е. несете терпеливо с любовью к людям то, чтС приходится нести. В Оптиной пустыне были старцы, поучающие народ, и благословляющие, и пророчествующие, и был там расслабленный, параличный, лежавший там на полу на одном и том же месте что то около 30 лет. Он всегда улыбался, делал подобие креста левой еще двигавшейся рукой и мямлил только: слава Богу, слава Богу. И знаю, что не я один, но многие и многие получали великую душевную пользу от него. [...]
   [...] не верю в медицину, в исключительную, ту, которой не может пользоваться всякий и везде. [...]
  
   113.
   1889 г. Сентября 25.
   [...] В самом деле, что было делать дьяволу, когда Христос открыл истину людям? Вед нельзя же ему говорить, что хорошо блудить, ненавидеть, драться, нельзя разрушить истину откровения Христа. Одно средство: прикинуться, подменить собой руководителей Христианских и завести последователей в пропасть. -- Часто думалось: не может же быть, чтобы церковники все были слуги зла, ведь во имя же Христа они действуют. И нет, нельзя этого говорить, нельзя сходиться с ними. Как были они инквизиторы, так и теперь. [...]
  
   114.
   1889 г. Сентября 26.
   [...] Вы даете 3 примера своей несостоятельности: 1) злобу к людям, 2) несоответствие жизни с пониманием жизни и 3) сомнение в будущей в вечной жизни.
   Первое -- злобу к людям, бессилие не только любви, но прощения, я испытывал и испытываю сильнее всего и страдаю от этого больше всего. Утешаюсь тем, что в этом Бог помогает мне, и есть перерывы злобы, есть просветы сознавая своих вин, грехов, и потому прекращение осуждения и даже проявления жалости там, где была злоба. Я уверен, что и вам Бог дает эти минуты, эти искры огня. А если есть искры, то будет и тепло и свет. Скажу, чтС для меня тот трут, на который я ловлю эти искры и которым пытаюсь разжигать свое сердце. Главное -- покаяние, не огульное покаяние: "Грешен, батюшка, грешен", или, еще хуже, признание того, что я весь в грехах, родился в грехе, что не ступлю, то грех. Это признание, как бы собрав, запекши в одну кучу все грехи, отделяет их от меня и лишает меня той неизбежной душевной пользы, которая милосердием Божиим приложена к каждому греху, как противоядие к яду. Покаяние не в том, чтобы каяться вообще за всю прошедшую жизнь, а в том, чтобы видеть в своей душе следы, остатки (хорошо еще, как следы и остатки) прежних грехов, определенных, памятных, совершенных тогда и тогда то грехов, и по этим остаткам живо представить себе всю свою прежнюю, да и теперешнюю порочность и дикость, и по каждой статье особенно.
   Для того, чтобы перестать злиться на человека, чтобы примириться, простить, если есть чтС прощать, даже пожалеть и полюбить его, надо чтС? Лучше всего вспомнить свой грех перед ним такой же, как его. Это особенное счастье, и тогда сразу исцеленье. Но это редко случается (хотя и то кажется, что редко, потому что мы плохо ищем), и потому надо искать подобный же, или хоть равный, еще лучше худший грех перед другими. И если это сделаешь искренно, серьезно и живо вспомнишь свою мерзость, простишь, примиришься и, Бог даст, пожалеешь и полюбишь.
   Разумеется, помилуй Бог, притворяться, что любишь и жалеешь, когда не любишь и не жалеешь. Это хуже ненависти, но, избави Бог, тоже не уловить и не раздуть эту искру жалости и любви к врагу, божеской любви, когда Бог пошлет тебе искру ее. Ведь драгоценнее ее ничего нет.
   У нас ужасная привычка забывать, забывать свое зло, свои грехи. И нет более коренного средства забыть свои грехи, как огульное покаяние. Все грехи скипятся в одну какую то непроницаемую массу, с которой нечего делать, и когда понадобится для своего употребления свой грех такой хорошенький, который бы искупил грех согрешающих против меня, и не найдешь. А этот музей надо держать в порядке, чтоб сейчас найти что и когда нужно и чтобы все они, предметы -- грехи были порознь, не закрывали бы один другого и являлись бы в самом внушительном виде. Не забывать надо, а помнить, всегда помнить свои грехи, чтобы ими смягчать осуждение чужих. Я думаю, что главная разница доброго человека от злого та, что добрый помнит все сделанное им злое, а забывает, не видит доброго, а злой -- наоборот.
   Так вот по 1-му пункту могу вам сказать то, что мне указал Бог: не прощайте себе, тогда будете прощать другим. -- 2-е. Несоответствие жизни с тем, чтС она, вы говорите, должна быть, а можно прямо сказать -- с тем, чтС она будет, есть ее признак, т. е. признак жизни: желудь не соответствует дубу, цыпленок -- курице, кающийся грешник -- святому. Во всех происходить движение от низшего состояния к высшему, от худшего к лучшему, от меньшего к большему -- все это не точно, происходить жизнь. И вот к этой то жизни есть троякое отношение:
   1-е. Жизнь идет, и существо, как желудь, младенец, иногда даже человек, не чувствует, не сознает этого движения, и не помогает, и не препятствует ему. 2-ое. Человек сознает это движение -- видит то, к чему он идет, и торопить это движение, спешит быть тем, чем он должен сделаться. Мальчик хочет быть взрослым, воображает, что если он наденет мундир, будет ездить на охоту, пить и ругаться, то он будет мужчина. То же происходить и в духовной жизни: человек видит, что он идет к добру, к освобождению от греха, к святости, и воображает, что, если он принесет жертвы баранов, свечи, если он исповедуется и причастится, или если он уверит себя, что жертва эта принесена, что он очищен от греха, то и точно он освободится от греха и достигнет святости. Это ужасный путь. Как мальчик развращается, желая быть тем, чтС он не есть, так и человек, желающий духовно быть тем, чтС он не есть.
   3-е. Человек видит, куда он идет, знает, что несоответствие его жизни с его сознанием есть условие его жизни, и всеми силами стремится уменьшать в своей жизни это несоответствие, зная, что это не есть его личное дело, a дело его Отца, того, который его послал сюда таким, каким он есть, и вложил в него сознание того, каким он должен быть и будет. И человек, зная, что это несоответствие не есть нечто особенное, случившееся, но закон всякой жизни, без которого невозможно никакое движение и приближение к вечному и бесконечному совершенству, Богу, человек, зная это, видит в этом несоответствии условие своей жизни и блага, И в самом деле, если бы у человека не было разумения и вытекающего из него сознания несоответственности его жизни с тем, чем она должна быть; и жизнь бы была такого, какою она была, когда он был неразумным грешником (ведь все проходят через грех, не одни мы с вами), ему бы было хуже; если же бы не было его греховности, и он мог бы сразу быть тем, чем он хочет быть по своему разумению, то было бы ему хуже: не зачем бы было жить, не было бы никакой жизни. Но вы скажете: отчего я не иду вперед? Отчего я все такой же, как был? Благодарите Бога за то, что вы так чувствуете. Плохо, когда человек говорит себе: я стал лучше, чем был; вот не курю, не блужу, не сержусь даже, -- даю десятину не так, как прежде, и не так, как мытарь. Помоги нам Бог быть всегда недовольными и не видать тех шагов, которые мы делали (если делали), приближаясь к Нему. Эти шажки заметны только тогда, когда мы делаем то, чего не должно, сравниваем себя с прежним собою, или с другими. Мы должны стараться быть совершенны, как Отец, и потому сравнивать себя только с Ним, т. е. с высшим, бесконечным добром и истиной, и тогда наших шажков мы не увидим. Поддержать нас в жизни не эти лилипутские шажки по пути добра, а только сознание того, что мы исполняем волю Бога. Воля Бога же в том, чтобы мы, сделав все, чтС можно, для уничтожения несоответствия, сознавали бы, что мы сделали то, чего нельзя было не сделать, как работник с хозяином, вернувшись с поля.
   Поразительно еще то, что это несоответствие сознания и жизни, которое так смущает многих, всегда у всех людей одно и то же: у самого святого и самого грешного человека. По себе я, по крайней мере, знаю, что в светлые минуты сознания на всякой точке моего пути жизни несоответствие и недовольство собой было одно и то же постоянное. Я не чувствовал его только тогда, когда опускался нравственно. Стало быть это не нечто особенное, а свойство истинной человеческой жизни. -- Да, дьяволу нельзя сказать разумным людям, которые грешат и знают это, дьяволу нельзя сказать: вы совсем не грешите, убивая, блудя и т. п. Продолжайте жить так, вам и всем будет хорошо. Люди не поверят. Вот он и придумывает такой обход, при котором выходило бы то же самое, т. е. чтобы люди, греша, верили бы, что они не грешат, а купались бы в своих грехах, не замечая их, вот он и говорит им: положим, что жизнь ваша -- такая, которая не приведет всех к добру и может быть названа греховной. Положим, что вы грешите, живя так, как вы живете, но ведь без греха вы жить не можете, а между тем сознание греха слишком тяжело, и Бог не мог хотеть того, чтобы вы мучились постоянно этим сознанием, и потому он дал средство освобождения от этого сознания. Средство это -- жертвы, которые вы приносите, или за вас приносят, вообще искупительная жертва.
   Мы так давно приучены к этому, так с молоком всосалось нам это представление о жизни такой, в которой мы можем быть спокойны и довольны собой, что то самое естественное неизбежное состояние живой души человеческой, в котором мы чувствуем, что мы стремимся от худшего к лучшему, т. е. несоответствия жизни с сознанием, представляется нам чем-то исключительным
   Я себе часто представлял героя истории, которую хотелось бы написать: человек, воспитанный, положим, в кружке революционеров, сначала революционер, потом народник, социалист, православный, монах на Афоне, потом атеист, семьянин, потом духоборец. Все начинает, все бросает, не кончая, люди над ним смеются. Ничего он не сделал и безвестно помирает, где-нибудь в больнице. И умирая, думает, что он даром погубил свою жизнь. А он то -- святой.
   3-е сомненье о том, что все, чтС вы думаете и чувствуете о вечной жизни, не есть ли плод бессознательного самообмана, вытекающего из страха перед призрачностью жизни? Вы пишете, что не можете ясно высказать этого состояния. Его и нельзя высказать. Это состояние есть только признак чего то недоделавшегося в душе.
   Ведь если нет ничего, надо жить и веселиться; но вы не можете больше этого. Если все это злой обман, призрак, то надо застрелиться или молчать. Вы тоже не можете этого. Если же есть Бог, то надо откинуть, порвать все то, чтС разделяет нас с Ним. То, что вы и делаете и сделаете. Опять ужасная уловка дьявола, это легкомысленная, ни на чем не основанная, ложная вера в будущую, а не в вечную жизнь. Я думаю, что если бы не было ложного учения о будущей жизни, никто никогда не усомнился бы в вечной жизни, той, про которую вам так ясно сказала Оля, так несомненно жившая ею. Опять дьяволу никак нельзя сказать, что вечной жизни нет, когда только есть одна вечная жизнь, и другой никакой мы знать не можем, и Оля живет ею. Опять он придумывает штуку: плотская смерть -- это переход через реку, пропасть, на другой берег. Переход несомненно твердый, прямо на пути, и нельзя ни миновать его, ни усомниться в прочности его и в том, что он ведет к благу. И вот дьявол надстраивает мост, который кончается обрывом, ведет совсем не туда, куда надо, и заводит людей туда под предлогом, что по его мосту легче перейти. И стоя на его мосту и видя перед собой пропасть, веришь, что нет жизни. Я это испытал. Не верьте ему. Если есть сомнение, то только потому, что вы хорошенько не разуверились в жизни будущей личности. Это его, дьяволов, обман. Жизнь вечная -- как балон. Газ -- это не наша сила, а Божья, которая тянет кверху, веревки, привязывающие -- это заблужденья, а балласт это пристрастия, своя воля, а не божья. Если привязь перерезана, то держит балласт. На сколько его выбросим, на столько полетим.
  
   115.
   1889 г. Октября 28...29.
   [...] Как бы хорошо было, кабы вашими устами мед пить и заставить понять человека то, чего он не хочет понять -- не может скорее. Мне кажется, что он скажет, что я убедил его; но, говоря это, он ошибется; я ни в чем не убедил его. Он скажет это, если скажет, только потому что он очень добрый. Между вами вышло разногласие и раздражение и надо, чтоб это зажило. И для этого как можно меньше рассуждать.
   Хотелось мне ему сказать, да не сумел: во 1-х то, что его стремления все самые добрые, но он их еще не сознал, не разобрался в них сам хорошенько, a спешит решать. Я заметил в нем склонность играть мыслью, как бы забавляться игрою мыслей. И от этого он часто теряет нить рассуждения. Мне кажется, что вопросы жизни во всей их глубине и значительности еще не возникли для него, несмотря на то, что ему думается, что он уже решил их. У него много сердца и ему надо жить больше им, а как можно меньше рассуждениями. Читать и думать для себя одного. --
   Мне очень стало жалко вас, что вас так тревожат. Повторю то, что я себе всегда говорю и кому то писал, что в виду этих предстоящих или наступивших уже нападков, гонений, надо одно и главное не беспокоиться, не изменять своей привычной жизни и в столкновениях с людьми, гонящими, не думать, что это есть случайный эпизод, от которого желательно поскорее избавиться, чтобы продолжать жить спокойно, а напротив, смотреть на этот самый эпизод, как на одно из самых важных явлений жизни, которое надо прожить наилучшим образом, т. е. на это употребить всю энергию любви. [...]
  
   116.
   1889 г. Ноября 16.
   [...] одно, на чем нельзя достаточно настаивать, что идеал для людей во всех состояниях должен все таки быть если не девственность, то наибольшее воздержание. [...]
   [...] Пускай ее лечат, но чтоб она не лечилась, не думала о своем здоровье иначе, как так, что у ней много сил, которые она может и должна употреблять для других. [...]
  
   117.
   1889 г. Декабря 23?
   [...] То, чтС вам нужно, то нужно всем, и мне, и я ищу, не перестаю искать этого именно, веры. Утверди в нас веру, говорили ученики Христу, и его удивительный ответ притчей о хозяине с работником, вернувшимся с поля. Это одно из тех мест Евангелия, которое особенно действовало на меня. Я не понимал, далеко не понимал всего значения слов, прилеплялся к ним, чувствуя, что тут важное. И теперь все дальше и дальше вникая, дальше и дальше понимаю. Утверди в нас веру, а Он говорить, знай свое положение, если будешь понимать свое положение, то и будет вера, будет то, на чтС можешь упереться. И так это для меня, особенно последнее время. Вам нужно опереться от трусости, как вы говорите, а другому и мне от другого, и всем нужна опора; а опора одна -- вера. А вера это только сознание своего положения -- своего положения не выше, а главное не ниже, не ничтожнее, чем оно есть. Слова в гл. 17 ст. 10 "рабы, ничего не стоящие" сначала мне заслоняли мысль; казалось, что тут главное дело в смирении. Но дело не в одном смирении, а и в сознании своего великого призвания. Христос к себе самому относил эти слова. Они имеют то же значение, как и то, что Отец делает, то и я делаю, т. е. то, что человек есть орудие, орган Бога, что через меня, через каждого из нас, через все в мире действует сила Бога. Не знаю, как другие существа, через которых действует сила Бога, но про себя мы люди знаем, что нам дано сознавать это как бы прохождение через нас силы Божьей. Как только я стану поперек этой силы, и она не проходит через меня, так мне больно и страшно, стану по направлению ее, согласно с ней, и мне радостно, спокойно и бесстрашно. Я даже думаю, что все движение нашей этой жизни есть ничто иное, как прохождение чрез нас, стоящих не по направлению этой силы, и установление нас по ее направлению. Если бы я стоял совсем по ее направлению, я бы и не двигался, не сознавал своей плотской жизни, а только ту силу жизни Божью, которая проходит через меня. И это то и делается с нами в этой жизни. Это сознание очень и всегда без исключения успокаивает и утверждает меня, если я в тяжелую минуту успею только вспомнить об этом. [...]
  
   118.
   1889 г. Декабря 31.
   [...] Хорошо бы познакомиться с Минским, если он в Петербурге, вам и Ивану Ивановичу. Он известный и прекрасный поэт. Его есть чудесные вещи. Мне кажется, что ему можно бы помочь. Разумеется, для этого первое и главное уважение и любовь к нему, которые он заслуживает не только, как всякий человек, но как человек с горячим сердцем и глубоким умом. Он должно быть страшно самолюбив.
   Ошибка его, как и всей многоречивой и праздной философии, в том, что он рассуждает о том, чтС есть мир и начало его и т. п., тогда как этого так же мало нужно знать, как и то, сколько пуговиц на жилете вашего дворника; нужно знать одно, как мне жить? Не то нужно узнать, есть ли у меня свобода воли или нет, а то, как употреблять ту силу, которую я сознаю, как свободу воли. Он и другие скажут, что для этого нужно прежде узнать с помощью Аристотеля, Канта, Минского, чтР такое этот мир и чтР такое я? Но это неправда, это хитрый и коварный софизм ленивого раба, как тот мальчик, который мне хвалился, что умеет уже складывать, но который, когда я спросил его, чтобы он сложил слово лапа, стал спрашивать меня, какая лапа, собачья или волчья? ЧтС такое мир и мы в нем?, не дано нам знать даже если мы полжизни посвятим на изучение всего, чтС писано об этом; то же, чтС нам надо делать, мы всегда знаем, как только хотим это знать. Делать то или другое ведь надо сейчас и Аристотелю и мужику, и всем, и некогда дожидаться, пока я узнаю, чтР такое мир (если бы даже можно было это узнать): и потому всем нам дана возможность знать, чтС надо делать, и в нашей совести, и в ясном, понятном и несомненном учении истины -- для меня Христа. [...]
  
   1890
  
   119.
   1890 г. Января 15.
   [...] Послесловие1 хотя и начал писать, едва ли напишу, и потому место о том, что идеал человечества есть не плодовитость, а исполнение закона достижения Царства Небесного, совпадающего с чистотою и воздержанием, это место надо оставить, как есть.2 Мне тяжело теперь заниматься этим, да и просто не могу, a misunderstanding'ов3 не минуешь. Вчера только был Стороженко,4 издатель Юрьевского сборника, и читал и ничего не понял. Он видит пессимизм и я не мог растолковать ему. С этим надо помириться. [...]
   Последнее время комедия, которую у нас играли, так захватила меня, что я больше 10 дней все ей занимался, исправляя, дополняя ее с художественной точки зрения. Вышло все таки очень ничтожное и слабое произведете, но дело в том, что я на этом увидал, какое это унижающее душу занятие художество. Человеку нынче завтра умереть, и вдруг он озабоченно записывает фразу, которая в духе известного лица и смешна; и радуешься, что нашел. [...]
   После Америки, самая сочувственная мне страна -- это Дания. [...]
   [...] мне всегда страшно, когда человек столько проедет, чтобы повидаться, а я чувствую, что я своей беседой не заплачу ему проезд до первой станции. [...]
  
   1 Послесловие к повести "Крейцерова соната".
   2 Толстой имеет в виду слова в IX главе "Крейцеровой сонаты": "Пока же человечество живет, перед ним стоит идеал и, разумеется, идеал не кроликов или свиней, чтобы расплодиться, как можно больше, и не обезьян или парижан, чтобы, как можно утонченнее пользоваться удовольствием половой страсти, а идеал добра, достигаемый воздержанием и чистотою". Эти слова были отмечены Чертковым в рукописи, которая была у него.
   3 недоразумение, неправильное понимание.
   4 Николай Ильич Стороженко (1863--1906) -- профессор московского университета по кафедре всеобщей литературы, составивший себе известность по преимуществу своими работами по истории английской литературы, с 1894 года председатель Общества любителей российской словесности. Будучи знаком с Толстым и его семьей, нередко бывал у него.
  
   120.
   1890 г. Февраля 1.
  
   [...] люди, большинство, и ты думал, что жизнь твоя вот что ; а она совсем не это, не шар с центром, а она вот что: часть линии или тела видимая тебе, как нечто подобное шару, но не шар. Вот и все.
  
   121.
   1890 г. Февраля 17?
   [...] главная ошибка людей в жизни -- самая обычная и вредная -- в том, что мы хотим что-то совершить в жизни, подвиг или хоть дело какое бы то ни было. Этого нельзя. Это совсем неправильно, все равно, как если бы человек, которого приставили пахать, стал бы на своей сохе возить -- да неверно и это -- или человека приставили запрягать, на станции, а он хотел бы свести. Дело наше здесь только в том, чтобы делать, как должно, то, чтС потребуется, т. е. любовно. В роде того, чтС запрягать -- делать все то, чтС соединяет людей, a сделать что-нибудь, совершить нам не дано, потому что жизнь наша не есть что либо цельное, законченное, а есть часть чего то несоизмеримо огромного, есть конечная частица бесконечного. Дело все только, чтобы часть прилаживалась, как должно, к целому. Если же хочешь совершить что-нибудь, то все таки совершить ты можешь не сочинение, не ряд сочинений, не просвещение народа, не объединение Германии и т. п., а только одно -- свою всю жизнь, до последнего издыхания, так что все таки ты не узнаешь, чтС ты совершил: и жизнь твоя вся в целом видна будет не тебе, а другим. Крез1 и Солон.2 Это радостно и полезно думать. Как ни стар, как ни болен, как ни много, как ни мало сделал, все твое дело жизни не только не кончено, но не получило еще своего окончательного, решающего значения до последнего издыхания. Это радостно, бодрительно.
   Прибавить еще хочется то, что самая кажущаяся хорошей и значительной жизнь может сделаться ничтожной последними годами или часами и наоборот. К тому же: претерпевший до конца спасен будет.3
  
   1 Крез -- царь, правивший от 560 до 546 г. до н. э. Лидией, небольшим государством в западной части Малой Азии. Значительно расширив свои владения, Крез вступил в конфликт с Персией, был разбит и пленен персами, после чего Лидия потеряла свою политическую самостоятельность.
   2 Солон (род. около 640 г., ум. около 558 г. до н. э.) -- государственный деятель Афинской республики, пользовавшийся славой мудреца. По преданию, рассказываемому Плутархом, Солон, посетив Креза, когда он был царем и славился своим богатством, отказался признать его счастливым, пояснив: "завидовать человеку, еще живому, жизнь которого не спасена от несчастий, так же опасно и несправедливо, как объявлять победителем еще сражающегося бойца". Будучи разбит персами и приговорен к сожжению живым, Крез, по сообщаемой Плутархом легенде, вспомнил слова Солона и, передав их персидскому царю Киру, получил пощаду.
   3 Евангелие от Матфея, гл. 10, ст. 22 и Евангелие от Марка, гл. 13, ст. 13.
  
   122.
   1890 г. Февраль.
   Ну, вот вам история. Надо поскорее рассказать, а то забуду.
   Служил в сороковых годах в гвардейском кавалерийском полку воспитанник пажеского корпуса князь Касатский-Ростовцев. Он был красив, молод, не беден и любим товарищами и начальством. Жизнь он вел не распутную, как все, а все собирался жениться
   И выбрал он девушку, но накануне свадьбы он узнал, что девушка эта обманывала его, а была любовницей важного лица, и ее выдавали за него замуж, чтобы прикрыть грех. Он отказался. Девушка заболела и через год умерла в чахотке. Она любила его. Он был при ее смерти. Она каялась ему и просила его прощенья. А он чувствовал себя виноватым перед ней. Когда она умерла, он стал думать иначе о жизни и смерти. Он еще смолоду 18 лет был очень набожен и хотел идти в монахи. Тогда его уговорили родные делать, как все, служить, и он поступил в полк. Теперь он вернулся к тем мыслям и чувствам, которые были в нем тогда, но теперь он уже не сомневался в том, что он был прав, когда хотел думать не о теле и мирской жизни, а о душе и о Боге, и решил выйти в отставку и посвятить свою жизнь служению Богу.
   Он так и сделал. Отца у него не было. Мать сама была набожна и, хотя отговаривала сына, боясь того, чтобы он не раскаялся в своем намереньи, в душе одобряла его. Касатский-Ростовцев вышел в отставку, отрекся от мира и поступил в монастырь, известный строгостью жизни братии. Ему тогда только минуло 30 лет. Первое время ему очень трудно было в монастыре. Плотской похоти он боялся больше всего и постоянно вооружался против нее. Оружием против нее было у него то, чтобы, думая о женщинах, думать прежде всего об умирающей, обманутой своей невесте так, чтобы ее образ, вызывавший в нем одну жалость, закрывал от него все другие женские образы; и 2-е то, чтобы никогда не видать женщин.
   Он прожил в монастыре 7 лет и на 5-м году своей жизни был пострижен в иеромонахи. На 7-м году его жизни с ним случилось, казалось бы, ничтожное событие, но такое, вследствие которого он оставил монастырь.
   Случай, по которому он оставил монастырь, был такой: Великим постом он говел и был в особенно радостном состояний духа, в котором, как он говорил, он чувствовал близость Бога. Он стоял в один день у всенощной на обычном своем месте, когда монах, отец Никодим, подошел к нему и, поклонившись, сказал, что игумен, служивший в этот день, зовет его к себе в алтарь. Отец Сергий (такое имя в монастыре носил Касатский-Ростовцев), всегда не любивший допускать разговоры во время службы, нынче особенно не желавший нарушать своего настроения, поклонился Никодиму и, исполняя обет монашеского послушания, тотчас же пошел, куда его звали.
   В алтаре стоял настоятель в облачении и улыбаясь, говорил что-то с генералом, которого сейчас же узнал Отец Сергий. Это был бывший командир их полка. Генерал этот теперь занимал важное положение, и Отец Сергий тотчас же заметил, как Отец Игумен ласкался к нему. Вид этот оскорбил и огорчил Отца Сергия и чувство еще усилилось, когда он услыхал от игумена, что вызов его, Отца Сергия, ни на что другое не был нужен, как только на то, чтобы удовлетворить любопытство генерала увидать своего прежнего сослуживца, как он выразился.
   -- Очень рад вас видеть в ангельском образе, сказал генерал, протягивая руку, -- надеюсь, что вы не забыли старого товарища.
   Все лицо игумена, среди седин красное и улыбающееся, как бы одобряющее то, что говорил генерал, выхоленное лицо генерала с самодовольной улыбкой, запах вина изо рта генерала и сигар от его бакенбард, все это взорвало Отца Сергия. Он поклонился игумену и сказал: -- Вы призвали меня? Что вам угодно?
   Игумен сказал: -- Да повидаться с генералом.
   -- Отец игумен, я ушел от мира, чтобы спастись от соблазнов. За что же вы здесь подвергаете меня им. Во время молитв и в храме Божием?
   -- Иди, иди, -- вспыхнув и нахмурившись, сказал игумен.
   На другой день было объяснение, вследствие которого Отец Сергий оставил монастырь. Он просил прощенья у игумена и братии за свою гордость, но вместе с тем, после ночи, проведенной в молитве, решил, что ему надо оставить монастырь.
   Отец Сергий еще и в миру и особенно в монастыре сделал себе привычку решать все свои сомнения с Богом. Если ему надо было на что решиться, он становился на молитву и до тех пор молился, пока сомнение уничтожалось, и он слышал (как он говорил), голос, который произносил решение, которое он должен был принять. -- Так было и теперь. Голос сказал ему, что он должен оставить монастырь и поселиться в пустыне.
   Он еще не знал, где и как он поселится, как чрез неделю после этого архимандрит, посетивший монастырь, узнавши о случившемся, предложил Отцу Сергию поселиться в заброшенном скиту около его монастыря в другой соседней губернии. Отец Сергий принял предложение и поселился в одной из келий заброшенного скита. Нашлись люди, которые захотели служить Отцу Сергию и стали доставлять ему пищу.
   В уединенной келье этой прожил Отец Сергий еще 7 лет. Сначала Отец Сергий принимал многое из того, что ему приносили, -- и чай, и сахар, и белый хлеб, и молоко, и одежду, и дрова, но чем дальше и дальше шло время, тем строже и строже устанавливал свою жизнь Отец Сергий, отказываясь от всего излишнего, и наконец дошел до того, что не принимал больше ничего, кроме черного хлеба один раз в неделю. Все то, что приносили ему, раздавал бедным, приходившим к нему.
   Все время свое Отец Сергий проводил в келье на молитве или в беседе с посетителями, которых все становилось больше и больше. Выходил Отец Сергий только в церковь раза три в год, и за водой, и за дровами, когда была в том нужда.
   Посетителей стало приходить все больше и больше, и около его кельи поселились монахи, построилась церковь и гостиница. После 7 лет прошла далеко слава про Отца Сергия, как всегда преувеличивая его подвиги. Стали стекаться к нему издалека и стали приводить к нему болящих, утверждая, что он исцеляет их.
   Первое посещение больного 14 летнего мальчика, которого привела мать к Отцу Сергию с требованием, чтобы он исцелил его, было для него тяжелым испытанием. Отцу Сергию и в мысли не приходило, чтобы он мог исцелять болящих. Он считал бы такую мысль великим грехом гордости, но мать, приведшая мальчика, неотступно молила его, валяясь в ногах, говорила: за что он, исцеляя других, не хочет помочь ее сыну, каялась в своих грехах, просила ради Христа; на утверждения Отца Сергия, что только Бог исцеляет, говорила, что она просит его только наложить руку и помолиться. Отец Сергий отказался и ушел в свою келью.
   Но на другой день (это было осенью, и уже ночи были холодные), он выйдя из кельи за водой, увидал опять ту же мать с своим сыном, 14-летним бледным исхудавшим мальчиком, и услыхал те же мольбы. Отец Сергий вспомнил притчу о неправедном судье и, прежде не имевши сомнения в том, что он должен отказать, почувствовал сомнение; а почувствовав сомнение, стал на молитву и молился до тех пор, пока в душе его не возникло решение. Решение было такое, что он должен исполнить требование женщины, что вера ее может спасти ее сына; сам же он, Отец Сергий, в этом случае ничто иное как ничтожное орудие, избранное Богом. И выйдя к матери, Отец Cергий исполнил ее желание, положил руку на голову мальчика и стал молиться.
   Мать уехала с сыном, и через месяц мальчик выздоровел и по округе прошла слава о святой целебной силе старца Сергия, как его называли теперь. С тех пор не проходило недели, чтобы к Отцу Сергию не приходили, не приезжали больные. И не отказав одной, он не мог отказывать и другим, и накладывал руку и молился. И исцелялись многие, и слава Отца Сергия распространялась дальше и дальше.
   Так дожил Отец Сергий до 50-тилетнего возраста. Он уже 20 лет был монахом; из которых 7 лет прожил в монастыре и 13 лет в уединении. Отец Сергий имел вид старца: борода у него была длинная и седа, но волосы, хотя и редкие, еще черные и курчавые.
   На масленице этого 20-го года жизни Сергия в монастыре, из соседнего города, после блинов с вином, собралась веселая компания богатых людей, мужчин и женщин, кататься на тройках. Компания состояла из двух адвокатов, одного богатого помещика, офицера и 4-х женщин. 2 были жены офицера и помещика, одна была девица, сестра помещика, и 4-я была разводная жена, красавица, богачка и чудачка, удивлявшая и мутившая город своими выходками.
   Погода была прекрасная, дорога, как пол. Проехав 8 верст за город, остановились и началось совещание, куда ехать: назад или дальше.
   -- Да куда ведет эта дорога? -- спросила Маковкина, разводная жена, красавица.
   -- В Т., отсюда 12 верст, -- сказал адвокат, ухаживавший за Маковкиной.
   -- Ну а потом?
   -- А потом на Л., через монастырь, где Касаткин живет.
   -- Касаткин? Этот красавец пустынник?
   -- Да.
   -- Медам! Господа! едемте к Касаткину. В Т. отдохнем, закусим.
   -- Но мы не доспеем ночевать домой.
   -- Ничего, ночуем у Касаткина.
   -- Положим, там есть гостиница монастырская и очень хорошо. Я был, когда защищал Махина.
   -- Нет, я у Касаткина буду ночевать.
   -- Ну уж это даже с вашим всемогуществом невозможно.
   -- Не возможно? Пари.
   -- Идет. Если вы ночуете у него, то я -- чтС хотите.
   -- A discrИtion.1
   -- И вы тоже.
   -- Ну, да, едемте.
   Ямщикам поднесли вина. Сами достали ящик с пирожками, вином, конфетами. Дамы закутались в белые собачьи шубы. Ямщики поспорили, кому ехать передом, и один, молодой, повернувшись ухарски боком, повел длинным кнутовищем, крикнул, и залились колокольчики, и завизжали полозья.
  
   1 На ваше усмотрение.
  
   123.
   1890 г. Марта 15.
   [...]Хорошая очень предстоит работа знающему по английски и понимающему смысл учения Христа. Это вот что: В китайских книгах, английских1 [...] есть учение о любви Ми-ти.2 Помните? В учении Менция3 и Конфуция4 (в особенности Менция) есть опровержение этого учения. Так вот перевести все это и составить книгу, в которой показать, что учение любви -- как самое удобное (утилитарное) учение -- предлагалось еще вот когда и у китайцев и очень плохо опровергнуто и имело большую силу, учение земное утилитарное, без понятия об Отце и главное о жизни, т. е. о жизни вечной.
   Очень бы хорошо было.
   Приема для восстановления жизни духа нет и не может быть. Она и утрачиваться не может. Промежутки сна между периодами жизни заметны нам только, потому что мы принимаем за жизнь то, чтС не есть жизнь. Довольно один раз убедиться в том, что я живой, чтобы никогда не сомневаться в этом и засыпать спокойно.
  
   1 Толстой имел в виду трехтомный труд James Legge "The Chinese classics", London 1875--76, в котором даны переводы с китайского на английский язык классических произведений религиозных учителей Китая, в частности Конфуция, Менция и Ми-ти.
   2 Ми-Ти или Мо-ди -- китайский философ, религиозный учитель, живший в конце IV в. до н. э. Его учение "О всеобщей любви", по которому причиной всех бедствий, переживаемых человечеством, является отсутствие взаимной любви между людьми, дано в переводе на русский язык и в изложении в книжке П. А. Буланже "Ми-ти, китайский философ. Учение о всеобщей любви". Под редакцией Л. Н. Толстого, изд. "Посредник", М. 1910.
   3 Менций или Мэн-Цзы (372--289 до н. э.), -- один из последователей Конфуция, считавшийся учеником его внука Конфуция Цзы-си. Китайский политический мыслитель и философ. Развивая учение Конфуция, касался некоторых метафизических вопросов, в частности, воспитания духа и придавал большое значение отстаиванию прав народа против произвола властителей. Полемизировал с философом Ян-Чжу, выдвигавшим, как конечную цель человеческой жизни, эстетическое стремление к наслаждению, и с Ми-ти, развивавшим идеи крайнего альтруизма и любви ко всем людям без различия, что, по мнению Менция, разрывало узы кровного родства и противоречило конфуцианству. О Менции см. П. С. Попов, "Китайский философ Мен-цзы". Перевод с китайского, Спб. 1904. Толстой знакомился с учением Менция по книге Legge "The Chinese classics", vol. II -- "The life and Works of Menсius".
   4 Конфуций или Кун-Фу-Цзы (551--479 до н. э.) -- китайский философ, учитель практической этики, собравший и закрепивший древние тексты, содержавшие ритуал и правила поведения, которыми должна была определяться жизнь китайца. Культ Конфуция в течение многих столетий являлся составной частью государственного официального культа Китая, на ряду с почитанием предков и божеств природы. Китайская традиция приписывает Конфуцию составление ряда книг, из которых однако с большей или меньшей вероятностью ему может быть приписано лишь составление книги Чунь-цю -- исторической хроники его родной земли Лу -- и редактирование сборника песнопений Ши-цзин.
  
   124.
   1890 г. Апреля 8.
   [...]То, что вы хотите делать с моими письмами, мне очень желательно. Это удивило вас. Я сам удивлен, но вот чтС: на днях Марья Александровна прислала Маше выписку из моего письма к Буланже. И представьте себе -- я часто болею теперь и сейчас болит живот -- мне было это очень нужно и я прочел это, как читают вещи чужие, которые по сердцу -- и они кажутся знакомыми.
   То, чтС я писал хорошего, нужно мне самому и даже более, чем другим. Ведь все хорошее не из меня исходит, а проходит только через меня. И я легко подпадал и подпадаю соблазну думать, что так как это через меня прошло, то это мое из меня исходит или хоть стало моим.
   Так что я решил переслать вам и мои две тетради дневников. Вы возьмите, чтС нужно. Но больше, больше просевайте. Это я не из смирения, а из тщеславия говорю, и тщеславие тут совпадает с выгодой дела.[...]
  
   125.
   1890 г. Апреля 24.
   [...] я не мог в послесловии1 сделать то, чтС вы хотите и на чем настаиваете, как бы реабилитацию честного брака. Нет такого брака. [...]
   Я не то, что доволен послесловием. И форма изложения, и порядок, и мера, -- все неверно, но мысли, высказанный там, верны, искренни, и я с величайшим напряжением и радостью открывал их.[...]
  
   1 Послесловие к "Крейцеровой сонате".
  
   126.
   1890 г. Июня 11.
   [...] Только бы быть согласной, совсем согласной с тем физическим состоянием, в которое ставит Бог -- и тогда очень хорошо, милая Галя. И не то, что согласным, согласным нельзя быть, когда больно, а не быть несогласным, не противиться, не желать другого. Для того, чтобы не желать другого, надо делать. Если делаешь что-нибудь одной, положим, рукой, когда другой нет, или языком, как, я видел, шьет безрукая, то ведь во время дела не придет и мысль о том, зачем у меня нет рук, а думаешь только о том, как бы сделать то, что делаю, теми средствами, какие у меня есть. Я испытывал это во время болезни и вполне, когда испытывал только слабость, и не вполне, когда было больно. Но думаю, что можно. Ведь боль есть только отсутствие безболезненности. И можно делать и с болью, и тогда не думаешь о боли, не желаешь прекращения ее. Я говорю только, что можно. Я только чуть чуть вижу возможность этого, и чем больше практики, тем больше можно дойти до этого. Делать дело божье в том состоянии, в котором находишься, как велено было расслабленному Силоамской купели,1 одно и действительное спасение.
   Одно могу сказать, что пока я был болен и слаб, я духовно был сильнее. Теперь я физически поправляюсь, тело начинает опять давить и жалко болезни. Помните рассказ о монахе, умершем и воскресшем для того, чтобы он мог помириться с братом.2 (Его на том свете пожалели и дали ему воскреснуть, чтобы он мог помириться.) Так воскресной рассказывал, как хорошо, чисто, радостно, легко, светло было там, и как вдруг его взяли из тех чистых, чистых, радостных светлых мест и привели к зловонной, гнойной яме и велели лезть в нее. Он с отвращением и ужасом повиновался и влез в нее. Эта яма была его тело. И вот теперь я чувствую, как благодаря лечениям, кумысу, праздности физической, я, уж начавший вылезать, по грудь выпроставшийся из ямы, опять тону в ней и начинаю захлебываться. Не знаю, как вам, молодым, но мне, пожившему уже, не рассуждением, но чувством хочется освобождения от червей.
   Пишу это особенно потому, что все это последнее время нахожусь в самом скверном, сонном, склонном к раздражению, эгоизму и всякой гадости, состоянии выздоравливающего.[...]
  
   1 Об исцелении расслабленного при Силоамской купели говорится в Евангелии от Иоанна, гл. 5, стр. 2--15.
   2 Толстой, повидимому, имеет в виду "Слово о некоем воине Таксиоте, воскресшем из мертвых", который, согласно христианской легенде, умер, не успев покаяться в грехе, и получил разрешение вернуться на свет для покаяния. (См. "Пролог" кн. 2. Чтение на 28 марта.)
  
   127.
   1890 г. Июля 1.
   [...] Право, скверно быть здоровым. По крайней мере с таким же, если не с большим правом это можно сказать, чем то, что скверно быть нездоровым. [...]
  
   128.
   1890 г. Июля 9.
   [...]Удивительная мудрость евангельская; так много сказано в столь малом количестве слов, что поймешь одно значение, и оно так велико покажется, что долго еще не видишь другого значения в тех же словах. Это случается со всеми нами по отношению 6-й главы Матфее от 1-го до 18-го стиха. "Не творите милостыни (добрых дел) перед людьми". Так это легко, просто кажется, когда обсуживаешь чужие дела или думаешь о тех делах, которые я буду делать, вроде того, как глядя на горы издалека, кажется так нетрудно перейти с одного уступа на другой, а какая страшная трудность на деле перейти от дел для похвалы людской на дела для Бога, не только без похвалы, но при осуждении людей и именно избранных людей, как вы говорите. Только тот, кто испытал это, и особенно если имел несчастье быть хвалимым людьми, знает, как это страшно трудно, невозможно кажется, как трудно, невозможно кажется всякое дело, которое никогда не делал и воображаешь, что умеешь делать. В самом деле, как хорошо для этого позор, срам перед людьми, перед избранными даже, чтобы уж сразу откинуть заботу о их мнении и опереться на одно, что держит. Только тогда и найдешь, что держит, когда перестанешь держаться за то, что не держит. Трогает меня особенно ваша мысль об этом потому что я беспрестанно об этом же самом думаю и ту же мысль встречаю у близких нам по духу и идущих но одному с нами пути людей. Не думайте, что я вам говорю как человек, поборовший эту трудность. Напротив, я говорю как человек, который с ней борется и еще только начинает и только верит в возможность побороть ее. Может быть, от этого вам и пригодится то, что я об этом думаю, и то, как хочу поступать. Я прекрасный был учитель математики, потому что я очень туп к ней, я мне стоит огромного труда понять, и чтоб понять, мне надо понять со всех сторон; то же и в нравственных вопросах я очень дурен (это звучит скверно -- ложным смирением, но вы поймете, что это, во 1-х, правда, а, во 2-х, вовсе не смирение), подвержен в самой сильной степени всем гадостям людским, и мне нужно много усилий, чтобы отделаться о т них, нужно со всех сторон подкапываться под них, и потому я иногда могу быть полезен другим в той же борьбе.
   Так вот скажу, что я думаю об этом: во 1-х, эта наша забота о мнении людском (избранных) не есть маленький грешок, как мы склонны думать, а страшное дело -- подставление эгоистического, гадкого, подлого удовлетворения на место самого святого дела служения Богу, дело, которое, производя в нас самодовольство, лишает нас возможности двигаться вперед и, главное, прямо и просто лишает нас единой истинной жизни. Не даром Христос так много говорить про это. Так, во 1-х, это страшно важно и нельзя слегка относиться к этому, а надо при всяком случае учить себя обратному: например, сказал глупость -- не поправляться; написал письмо нескладное, стыдное -- не переписывать; меня ругают, осуждают -- радоваться; меня хвалят -- бояться, огорчаться, и многое подобное.
   Во-2-х, и главное -- молиться Богу, т. е. устанавливать такие отношения с Богом, в которых нет никаким другим людям участия, выгородить себе этот хоть маленький по времени мирок. Pascal1 говорит: "il faudra mourir seul; il faut vivre seul".2 Отношения эти с Богом очень медленно устанавливаются, но устанавливаются. Как смотрит Бог на это мое дело? Как Он хочет, чтоб я поступил? Я сержусь, досадую, жалею, боюсь, отчаиваюсь, а Бог что? Ведь Он есть. Я и мы все к Нему пойдем так же, как от Него вышли и в Нем. Иногда сознаешь Его и тогда все стихает, а иногда теряешь Его. Но что ж делать? Довольно того, что знаешь, что Он есть, и что можно на него опереться. Когда же не видишь Его, то уж это положение считаешь не жизнью, а сном, и ждешь опять Его близости.[...]
   Главное дело не позволять в своей душе смешения этих двух по внешности совсем похожих и по внутреннему содержанию совсем различных стремлений -- дел для похвалы и для Бога. -- Юродство не только понятно, но необходимое условие духовного роста. Как я узнаю, для людей ли я делаю или для Бога, если только не проверю себя тем, что осуждение людское не мешает мне делать то, что я делаю?
   Говорю я все о том, что может быть; но как страшно далек я от этого, и как необходимо это и мне, и вам. И будем стремиться к этому. Я вижу, что вы, так же, как и я, видите (несмотря на всю трудность) не только возможность, но необходимость осуществления.[...]
  
   1 Блез Паскаль (1623--1662) -- францусский ученый, известный своими открытиями в области физики и математики. В последние семь лет своей жизни жил в уединении при монастыре Порт-Рояль, писал по вопросам философии и религии. Оставшаяся после смерти Паскаля незаконченной книга его религиозно-философских размышлений "Les PensИes" "Мысли" была одной из любимых книг Толстого.
   2 Умирать придется одному. Надо и жить одному. Толстой имеет в виду слова Паскаля: "Je mourrai seul; il faut donc faire, comme si j'Иtais seul" Я буду умирать один; следовательно, и действовать надо так, как если бы я был один..
  
   129.
   1890 г. Июля 28.
   [...]Маша писала вам, что она писем моих не будет больше переписывать и дневников. Она права и делает это для меня. Не сердитесь на меня, милый друг, но поймите, что это не то, что тяжело, но парализует духовную деятельность, парализует знание того, что это сейчас спишется и передастся. Не говорите мне разные доводы, а просто, любя меня, влезьте в меня, что и есть любовь, и откажетесь от этого и не говорите, что это кому-нибудь лишение и вам неприятно, и мне будет очень радостно.[...]
  
   130.
   1890 г. Августа 10.
   [...]Чем дальше живу, тем больше и больше нуждаюсь в молитве и духовно питаюсь ей. Молюсь я все так же, как молился и как учит Христос: Отче наш... и т. д. но с годами все значительнее и радостнее и нужнее становится мне молитва.
   Отче наш, иже ecи на небесах, да святится имя; Твое. Имя твое есть любовь. И сейчас я вспоминаю стих из Послания иоанна, где сказано: "И кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь". И сейчас же думаю, что такое любовь? и почему Бог любовь? Любовь есть стремление сознавать жизнь другого так же, как я сознаю свою -- войти в другого, быть им. И когда любишь, то стремишься быть не собой одним, a всем, стремишься быть тем, что Бог, и познаешь Бога. -- Это одно. Другое же то, что если свята любовь, и жизнь моя есть любовь и Бог есть любовь, то как же я не люблю NN? и я вспоминаю, кого я не люблю и стараюсь войти в его душу, и чтобы войти в его душу, говорю себе, что буду стараться войти в общение с ним, искать его, сближаться с ним, вызывать его на высказывание себя.
   Да приидет Царствие Твое. Царство Твое Бога. Бог же есть любовь. Стало быть царство любви. И я вспоминаю стих "Ищите Царства Небесного и правды Его, а остальное приложится вам. И я вспоминаю, чем я могу, мог бы служить установлению царства любви в людях. Где бы я мог примирить людей, где я мешаю установлению его. Уж если мне надо между другими устанавливать любовь, то, казалось бы, немыслимо самому заводить раздор. И вот, вспоминаю и вижу, что я не устанавливаю этого царства между другими и сам с другими. Надо помнить, чтоб этого не было, говорю себе.
   Да будет воля Твоя яко на небеси, так и на земли, чтобы и совершалась воля Твоя, т. е. чтобы царствовал везде закон любви, и чтобы ничья чужая и мнимая моя воля не мешала, не становилась бы поперек Твоей. И я вспоминаю молитву Христа и слова по одному Евангелию: "Но не моя воля да будет, но Твоя"; по другому Евангелию: "Но не то, что я хочу, но что Ты хочешь"; и по 3-му Евангелию: "и не так, как я хочу,а так, как Ты хочешь". И я вспоминаю о том, как мне представляется, что должно совершиться Царство Божие, и тотчас же отрекаюсь от этого представления, и не то, что я хочу, и не так, как я хочу, и не то мое место, моя роль и мое участие в Царстве Божием, которое я представляю, a совсем, может быть, другое. И мое место не то значительное, которое я себе приписываю, а самое ничтожное или вовсе непонятное для меня. И это я стараюсь думать не об одной здешней жизни, не о том только, что на земле, но и на небеси, но и о том, что будет после плотской смерти. Там и тогда будет тоже не моя воля, -- чтобы я был личность, или даже был, но Твоя, и не то я буду, что я хочу, и не так я буду, как мне кажется и хочется, а то и так, как Ты хочешь. И эта преданность воле Бога в том, что будет со мной после смерти, особенно радостно, успокоительно действует на меня.
   Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Жизнь дай мне настоящую. Тут я вспоминаю стихи 28--31 XI гл. Мф. Жизнь эта дана. Бери ее. Она есть иго такое, какое он нес. Жизнь это работа, участие в работе, хомут. И чтобы он был легок, надо научиться быть, как он. Научитесь от меня, ибо я кроток и смирен сердцем. В хомуте этом хорошо, если покорен и смирен. И я вспоминаю все, что мучило, мучает меня, все только от несмирения, гордости, от того, что я хочу чего то для себя важного перед людьми. Но стоит откинуть этот вздор, смириться хоть в мыслях, и сейчас отпадает все, что тревожило, мучило. И видишь, что он прав, говоря, "иго мое благо и бремя мое легко". -- К этой же части молитвы вспоминаю и другой стих. Луки IX, 23 так, как он есть везде, кроме наших евангелий: "И кто хочет идти за Мной, тот отвергнись от себя, возьми крест свой на каждый день и следуй за мной". И вспоминаешь при этом к словам "отвергнись от себя", что я делаю для себя только, и стараешься помнить, что этого надо не делать, или делать, как можно меньше; а еще, и главное, вспоминаешь к словам: на каждый день, что меня мучает, тревожит, заботит, и спрашиваешь себя: что это нынче предстоит мне или нет. И откидываешь все, что не нынче, и все силы внимания стараешься обратить на то, что нынче сейчас предо мной. А передо мной дело с NN и разговор с В. и т. п. И еще вспоминаю при этом стихе, что жизнь по определению Христа, т. е. истины, не есть нечто мое, не включает в себе никакой задачи для меня, никакого цельного дела, исполнимого здесь, а что жизнь есть иго или крест, есть нечто, чем я везу, или нечто, что я несу, и что все мое внимание должно быть устремлено не на то, чтобы сделать что-то, а на то, чтобы не переставать делать дело божие, вечно нескончаемое и неохватываемое, и непонимаемое моим разумом, но участие или не участие в котором всегда сознается мною. При этом думаю иногда, что при всякой деятельности настоящей важно не то, что из нее вышло, a усиление того, кто в ней участвует. Человек вытащил другого из огня. Тут дело божие не в опасении человека (он может быть ненужен или вреден, себе даже), а в том росте духа, который совершился, когда спасавший боролся, т. е. рос духовно и вырос -- решился. Не то дело, что стирается брусок, а то, что точится лезвие.
   И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим. Долги мои, непрощенные перед Богом, это мои привычные соблазны, это мои слабости, которые я плачу за прежние пороки и которые не могу побороть. И вот говорится, что одно средство побороть эти слабости -- освободиться от соблазнов, это простить должникам своим. И я вспоминаю из XVIII главы Матфее последний стих: "И не простит вам Отец ваш, если каждый из вас...." и читаю его так: "И простится и вам только тогда, когда вы от сердца простите братьям все прегрешения их". И я думаю о том, что мне обещается, что я освобожусь от соблазнов только, когда я прощу всем, никому не буду делать ни в чем никакого упрека, т. е. буду любить всех. И я вижу, что это правда, что если я люблю, то для меня нет соблазнов, и все злое прошедшее стерто и не мешает мне больше. И я стараюсь вспомнить всех тех людей, которых я осуждаю, обвиняю и стараюсь вникнуть в их душу, полюбить их, и по мере того, как достигаю этого, чувствую освобождение от соблазнов. И говорю себе, чтоб так и жить нынче.
   И не введи нас во искушение. Читая этот стих, я думаю о том, чтоб мне не соблазняться славой людской -- это мое главное искушение -- именно искушение -- испытание о том, для Бога ли я делаю или для людей. И я вспоминаю стихи с 1--18 VI гл. Мф. и первое "Смотрите, не делайте ваши добрые дела (я читаю вместо милостыни) перед людьми, чтобы о ни видели вас; иначе не получите награды... И я проверяю все то, что я делаю и хочу делать. Стал ли бы я то же делать, если б меня не только не хвалили, не знали, но даже бранили, презирали, не толпа, а уважаемые мною люди. И отпадает много дел. И видишь свою слабость и равнодушие к делу Божию и то, что почти все, что делаешь не для похоти, делаешь для славы людской. И тут думаю, что хорошо бы прослыть дурным, подлым перед людьми хоть "бы только для того, чтобы узнать, есть ли во мне хоть что-нибудь твердого, божеского. Юродство необходимо, как духовное упражнение. И тут вспоминаешь, оцениваешь свои поступки, насколько они сделаны для Бога и насколько для людей, и стараешься, сбираешься в предстоящем дне откидывать все, что для людей.
   Но избави нас (от лукавого) от зла, того зла, которое внутри нас, в сердце, и которое сквернит, выходя из уст. И я вспоминаю этот стих Мф. XV, 19:.... И перебираю порознь и злые помыслы, и убийства, и кражу, и прелюбодеяния, и любодеяния, и лжесвидетельство, и хуление, и почти все это каждый день нахожу в себе и стараюсь не впадать -- особенно злые помыслы, хуления да и другое.
   И чем ближе к себе, к частным лицам, случаям, удается прилагать слова молитвы, тем она более помогает и радует.
   И как хочется молиться и особенно после суеты. Да в всегда.[...]
  
   131.
   1890 г. Августа 22.
   [...] У каждого свой крест, свое иго, не в смысле тягости, а в смысле истинной жизни, и если мы научимся от Него, то нам будет легко его нести, нам будет легко, когда мы будем кротки, покорны, смиренны сердцем. А еще будет легче, если мы отречемся от себя, а еще будет легче, если мы будем нести крест этот не один день, час... как Он учит нас. А еще будет легче, если мы сумеем забыться (забыть себя, личность) в работе Божьей, как мы забываемся в работах мирских. Тут только забыться надо на всю жизнь. Вся жизнь есть эта работа Его дела содействия Царству Божию. И работа то вся только в том, чтобы, живя, никого не не любить (всех прощать), если можно всех любить, т. е. делать самое для себя радостное дело, которое оказывается и есть дело жизни, содействующее установлению Царства Божия на земле. И выходит, что он прав. Молитесь, молитесь чаще, чаще. Всегда живите молясь, живите перед Ним.[...]
  
   132.
   1890 г. Сентября 17.
   [...] Разумеется, вы правы в том, что не хорошо предаваться предчувствиям смерти и ожиданию ее. Пословица: "живи до вечера и до веку" говорить именно то, как надо, как и во всяком совершенстве, идти по узкому, узкому пути -- не выступая ни на право -- в забвение о смерти, ни на лево, в. забвении жизни. [...] Вы ясно видите и понимаете, что несмирение, непокорность мучают. Стало быть, обратное -- покорность, смирение делают иго жизни благом. Что больше живу, то все сильнее и сильнее чувствую этот недостаток и стараюсь избавиться от него. Смирение, унижение с радостью принимаемое, ничего нет благотворнее для души; как дождь теплый после яркого иссушившего солнца самодовольства. О браке, милый друг Дима, я не согласен. То, что я сказал в послесловии, есть то самое, что сказано Кор. и, 7 глава и Мф. XIX. И мне вполне вполне ясно и никаких дополнений и разъяснений не требует. Если кажется, что неясно, то только оттого, что много ложного старого вросло в нашу жизнь и наши взгляды. [...]
   Хотя и вспоминаю при словах молитвы "хлеб наш насущный даждь нам днесь" стихи с 34--38 иоанна IV, и знаю, что ждать некогда; но утешаюсь тем, что дел много разных и что если то и кажущееся ничтожным делаю, чтС представляется около себя, то я судья того, чтС я должен делать (и вы не вы, милый друг) и чтС нужно Ему и потому важно. Он из самого ничтожного может сделать нужное важное, и из самого важного, на мой взгляд, сделать -- ничто. Мое, наше дело только в том, чтоб делать любовное, быть любовным, придавать возможность Его силе действовать через меня.
   [...] Заключение это очень хотелось бы написать кратко, ясно и так, как чувствую. Проще яснее показать значение непротивления для христианина и то, какою на основании этого закона должна представляться вся история христианства и та вера православная, католическая, протестантская, которая неправильно называется христианской. [...]
  
   133.
   1890 г. Октября 15?
   [...] Отступления, переносящие интерес в другую область, всегда ослабляют. И заключения не нужно никакого другого. Я последнее время стал не любить эти красноречивые общие заключения. C'est un truc.1 И когда почитаешь французские и в особенности английские статьи с такими заключениями, получишь к ним отвращение.[...]
  
   1 Это искусственный прием.
  
   134.
   1890 г. Декабря 12.
   [...] В манифесте мне понравился конец -- мысль о том, что ничего не стало лучше, и не от того, как он говорит, что люди нашли новый способ поработить, а от того, что люди ни те, ни другие не просветились светом любви и не соединились в ней. [...]
   Мне все кажется, что всякое описание суживает значение картины. Как ни странно это может показаться: на евангельскую картину мне кажется, что можно писать и я бы мог, и там описание помогает картине, а тут напротив. Не говоря о том, что там важно, a здесь нет, там основа -- текст Евангелия, a здесь, если произведете хорошо, как прелестная картина Ерошенко и осужденный Маковского, достоинство картины не в глубине, а в ширине, в том, что очень много разных значений она может иметь, очень много может вызвать самых разнообразных, хотя и не глубоких, чувств. Не настаиваю на этом, пишу, чтС мне показалось. Во всяком случае писать на картины объяснения очень трудно и надо иметь литературную ловкость, талант, которых -- не думайте, что я шучу -- у меня совсем нет.
   Теперь о другом -- более важном: вы пишете, что в том состоянии, в котором вы находитесь, вы не можете ничего иного делать, как служить людям изданием книг, картин и сообразно с этим вы и устраиваете свою жизнь. Мне кажется, что грех (ошибка) устраивать свою жизнь даже считать, что она должна быть такою или иною и соображать о том, что такая то деятельность моя в этой жизни хороша, полезна и выкупает то, что в моей жизни нехорошо. Всякое устройство своей жизни, всякая затея -- связь, соблазн, и выкупать ничто ничего не может, потому что, как вы знаете так же, как и я, деятельности самой по себе никакой нет ни хорошей ни дурной; есть только хорошие или дурные побуждения. А считать какое либо свое дело хорошим, позволять левой знать, что делает правая, оглядываться назад -- нехорошо. Вы скажете: "нельзя же не устраивать дело, не предвидеть, не обдумать вперед, если что-нибудь делаешь". Да нужно обдумывать вперед, вперед пахать, потом сеять и т. п. Это правда; но дела, в которые надо загадывать, обдумывать, рассчитывать вперед, дела не важные, не жизненные -- такие, в которых нет ни хорошего, ни дурного и потому они выкупать ничего не могут. И потому какие бы ни были эти дела, в которых нужно вперед обдумывать, вес или цена дел, поступков, в которых не нужно обдумывать, а в которых сейчас в каждую данную минуту надо поступать хорошо или дурно, остаются теми же и не могут измениться теми обдумываемыми (пустыми) делами. Так что требования вашей настоящей жизни, наибольшее, приведение поступков в соответствие с сознанием, всегда остаются такими же, чем бы вы ни занимались. Не думайте, милый друг, чтобы я был требователен к вам, чтобы я осуждал вас в чем-нибудь. Я люблю вас и потому только могу жалеть, когда мне кажется, что вы бы могли быть счастливее, т. е. лучше, чем вы есть. Все же пищу из страха вероятно напрасного, чтобы вы не сделали себе. ширмы, за которыми бы могли засыпать, когда нужно не переставая бодрствовать, бороться, страдать, то есть жить, то самое, чтС вы до сих пор делаете.
   [...] опасно считать какие либо занятия хорошими, полезными -- оправданиями своих грехов. Такой взгляд уменьшает энергию истинной жизни.
   [...] Если вы подразумеваете то, да и говорите это, что несправедливо ставить на одну доску воздержание от брака и от прелюбодеяния и не правильно безбрачие считать заповедью Христа, как его 5 заповедей (это вы говорите), то тут недоразумение: 5 заповедей суть указания соблазнов, сбивающих с пути человека, a безбрачие есть то, стремясь к чему, должен жить человек, так же, как отсутствие собственности, заботы о завтрашнем дне, полное равенство любви ко всем людям, полная готовность жертвы всей своей жизни для других, совершенное отсутствие всякого насилия. Это же отвечает и на вопрос о бешеной собаке. Все это разные стороны того совершенства, стремление к которому составляет нашу истинную жизнь. Пять заповедей же это указания на обычнейшие искушения, которым мы поддаемся и которые отвлекают нас от этого стремления: искушение гнева, женской похоти, клятвы, мести, разделения народностей.
  
   1891
  
   135.
   1891 г. Января 15.
   [...] Я сказал про "Вор" что художественно и трогательно. Это неправильно: если художественно, то непременно трогательно. А в Дурачке этого нет -- нет искренности, а в "Под Рождество обидели" есть.
   Рисунок я так только изобразил, что своя жизнь личная кажется кругом, а когда посмотришь пристальнее, то видишь, что она часть бесконечного, и круг только кажется; кажется даже и закругление. [...]
  
   136.
   1891 г. Марта 18--19.
   [...] Прочел сейчас же вашу статью.1 Очень хорошо, но она ничего не вызовет кроме глумления. Как поразительны критики на первую статью: все одного личного, мелочного и неправдивого характера.2 [...] Любовь не может ограничиться человеком, тем более, что нельзя найти того предела, где начинается человек. Эпиграфом к ней хорошо поставить следующее:
   На замечание адвентиста,3 верующего в скорое второе пришествие, о том, что мир скоро кончится, Эмерсон4 отвечал: чтР ж! Я думаю, что уничтожение его (мира) не помешает мне.
   Well, I think, и can get along without it.5[...]
   Не знаю, что будет дальше, но в эту минуту -- и продолжается это уже давно -- а вы еще говорите о моем движении вперед -- я нахожусь в самом унылом состоянии духа. Нет охоты, энергии писать, а без напряженной работы писания жизнь праздная, которую я веду, мне возмутительна, мучительна. Говорю себе, что надо примириться с мыслью, что я кончил, но не могу быть спокоен, потому что жизнь дурна и я дурен. Все мы на черном фоне одинаковом и как только иссякает, останавливается, нарушается жизнь истинная, открывается этот ужасный черный фон своей мерзости ничтожности.[...]
  
   1 Рукопись Черткова "Не убий", в которой он развивал мысли, высказанные им в статье против охоты "Злая забава", имея в виду возражения, вызванные этой статьей. Рукопись оставалась незаконченной до 1910 г., когда Чертков закончил ее и напечатал под заглавием: "Об убийстве живых существ" в журнале "Вегетарианское обозрение". Отдельное издание напечатано под заглавием: В. Чертков, "Жизнь одна", изд. "Посредник".
   2 Полемические отклики на статью Черткова "Злая забава": К. Мельницкий "Философы вне времени и пространства" -- "Природа и охота"; Н. Ермолаев: "Что такое охота" -- "Природа и охота"; И. Юзов, "Оранжерейная чувствительность (о некоторых попытках насадить у нас буддийскую мораль)" -- "Русское богатство".
   3 Адвентисты -- секта, возникшая в северной Америке в тридцатых годах XIX века, проповедующая учение близости кончины мира и второго пришествия Христа. О ней см. прим. к письму Толстого Черткову от 14 сентября 1887 г.
   4 Ральф Уолдо Эмерсон (1803--1882) -- американский писатель и религиозный мыслитель, придававший большое значение внутренней жизни и личному самоусовершенствованию человека. В библиотеке Толстого в Ясной поляне имеются две книги Р. Эмерсона: "The ideal life Thoughts" и "Representative men". Seven lectures.
   5 "Ну, что ж, я думаю, что могу обойтись без него".
  
   137.
   1891 г. Апреля 4?
   [...] Труден переход из области плотской животной жизни к области жизни для славы людской, но особенно труден переход от жизни для славы людской к жизни для Бога. Или это оттого так кажется, что тот переход мы пережили, а этот нам предстоит? Действительно как дикому кажется непонятным, невозможным пожертвовать своей не только жизнью, но аппетитами, для славы людской (а нам с нашим point d'honneur'ом1 кажется, что это и не может быть иначе), так и нам теперь часто кажется непонятным, невозможным пожертвовать славой людской для исполнения воли Бога, а святому человеку кажется, что это и не может быть иначе. [...]
   Рода статью я имею в Revue bleue.2 Очень хорошая статья, но верьте, что совсем правду говорю, мне льстит вкусу, как сладкое кушание или вино такие статьи, но не желал бы, чтобы они были. Сам себя ценишь, колеблясь между высоким и низким, и ценишь нечаянно -- в течении жизни под впечатлениями и потому не стыдно; а когда так оценивают другие, и неприятно и страшно. [...]
  
   1 понятие о чести
   2 Эдуард Род (Edward Rod, p. 1857) -- профессор истории литературы в Женеве, критик и романист; в 1890--1891 гг. печатал в парижском журнале "Revue Bleue" серию статей под общим заглавием "Les idИes morales du temps prИsent", среди которых была статья о Толстом "Le comte LИon Tolstoy".
  
   138.
   1891 г. Апреля 15.
   [...] Настоящее только то, чего никогда не было, новое; а все новое -- трудно, трудно особенно потому, что не видишь конца; не знаешь, дело ли это или не дело, как и не можешь знать, потому что оно не кончено и всякую минуту может перестать быть делом. [...]
   [...] Да, он один из тех, воспоминание о которых остается хорошо действующее, -- доброе, не так, как многие, сладкие на вкус, но отрыжка от которых горькая. [...]
   [...] А что-нибудь скверное было в Крейцеровой Сонате. Она мне страшно опротивела, всякое воспоминание о ней. Что-нибудь было дурное в мотивах, руководивших мною при писании ее, такую злобу она вызвала. Я даже вижу это дурное. Буду стараться, чтобы вперед этого не было, если придется что кончить. [...]
  
   139.
   1891 г. Мая 15.
   [...] Повесть эта написана им на заданную мною тему,1 о том, что работа, le travail, die Arbeit,2 не только не есть сама в себе добродетель, как это считается всеми европейцами и нашими благоденствующими людьми, а может быть, если не пороком, то причиною его; человек, увлекаясь работой, как пьянством, пренебрегает своей духовной жизнью, ставит обязанности перед делом впереди обязанности перед людьми и т. п. [...]
   [...] После того, как он стал прекрасным мастером, его завлекает не только денежная прибыль, но гордость своим мастерством, своим трудолюбием, своим выдающимся вследствие этого положением между товарищами. Положение же это может поддерживаться только сверхсильным, неестественным, 18-ти часовым трудом. Вследствие этого он нравственно высыхает, перестает интересоваться жизнью товарищей, забывает о доме. Пришедшие земляки или родные из деревни уже не интересуют его; он перестает петь песни, начинает курить и пить водку, чтобы искусственно поддержать силы. Воскресенье; встает от работы, ошалелый, и не имеет силы противостоять советам и влиянию товарищей.[...]
   Его конец, мне кажется, уже был где-то употреблен. Естественный же конец, по моему, тот, что он отбивается совсем от деревни и делается тем обычным типом превосходного мастера, но никуда не годного от пьянства, переходящим постоянно от одного хозяина к другому и для которого вся жизнь складывается из двух состояний: привычного, ловкого, инстинктивно исполняемого мастерства и невменяемого состояния пьянства.[...]
  
   1 Слова: "на заданную мной тему", повидимому, относятся к разговору Толстого с Журавовым, о котором сделана запись в Дневнике Толстого от 20 ноября 1889 года: "Пришел Журавов... Я говорил с ним о работе Да, работа сама для себя есть пьянство скверное".
   2 работа, труд
  
   140.
   1891 г. Июня 14?
   [...] Нельзя примириться с ложным пониманием учения Христа -- истины, пока все не сойдутся в единении, не может быть примиренья настоящего.
   Может быть и должно быть стремление к миру, но не примиренье. Вместо инквизиций -- тюрьмы, вместо проклятий -- споры, вместо споров -- молчание, т. е. движение к примирению. Примирение будет, когда все будем в истине.[...]
  
   141.
   1891 г. Августа 4.
   [...] Как ни нескромно это сказать, очень верю, что то, что вы делаете "свод" мыслей, будет очень хорошо.1 Сужу даже потому, что есть в сборнике Кудрявцева.2 Меня многое трогает, и потому думаю, что так же подействует на других. Особенно, когда, как вы говорите, вы все это осторожно и к месту пересадите.[...]
  
   1 Работа по составлению полного свода мыслей Толстого начата Чертковым в конце восьмидесятых годов (первое упоминание об этом деле в письме Черткова к Толстому от 1 августа 1889 г.). Составление исчерпывающего свода всех мыслей Толстого, расположенных в систематическом порядке велось Чертковым и его сотрудниками в продолжение более чем 35 лет, но приготовленные к печати рукописные материалы, рассчитанные на многотомное издание, до сих пор не опубликованы. О своде мыслей Толстого см. брошюру: В. Чертков, "Об издании полного собрания мыслей Л. Н. Толстого".
   2 "Спелые колосья" -- сборник мыслей и афоризмов, извлеченных из писем Толстого, повидимому, напечатанная впервые на гектографе, впоследствии вышла в Женеве под заглавием: "Спелые колосья". Составил с разрешения автора Д. Р. Кудрявцев.
  
   142.
   1891 г. Сентября 10?
   [...]Батерсби очень интересный человек. Это не только первый Англичанин, но первый иностранец, которого я вижу с таким свободным широким и глубоко христианским взглядом. Он сам очень интересен и интересен мир, среди которого он действует. Общение с ним очень и радостно и полезно.1[...]
  
   1 Баттерсби (Battersby) -- английский журналист, друг Черткова, в 1885 г. помогавший ему в обработке его перевода книги Толстого "В чем моя вера". В 1891 г. приезжал в Россию в связи с проектом Черткова организовать в Англии и Америке издание снимков "с наиболее содержательных картин русской школы". Баттерсби посетил Ясную поляну 2 сентября, о чем Толстой писал С. А. Толстой 4 сентября: "Батерсби очень мил, очень, и нам очень приятно, хотя и тяжело говорить по-английски"
  
   143.
   1891 г. Ноября 9?
   [...] Устраиваем столовые. Много трогательного и страшного. Страшно одно, чтС всегда мне страшно, -- это пучина, разделяющая нас от наших братьев.[...]
   Может быть я заблуждаюсь, но мне кажется, что чтС-то важное совершается, чтС-то кончается и начинается.[...]
  
   1892
  
   144.
   1892 г. Января 15.
   [...]То, что она хочет остаться свободной, разумеется, лучшее, что она может сделать, и, стремясь к этому и делая это для себя и не думая о муже, она делает этим лучшее, что она может ему сделать. Помоги ей Бог найти жизнь независимую от прежних связей, жизнь свободную, жизнь истинную. Жизнь для ребенка -- мало; как ни будь она чадолюбива -- это не наполнить ее жизнь (с ней ли девочка?), тем более, что сын не с ней.
   По письмам я вижу нечто очень детское, то, что нужно для вступления в Царство Божие. -- Что будет дальше, мы не знаем, но несомненно, что понесенные ею страдания не прошли даром для ее души. [...]
  
   145.
   1892 г. Февраля 5.
   [...] не скучайте, милый друг, своими болезнями. Всем ровно. В болезнях, слабости, страданиях есть много хорошего, чего не знают здоровые, и от многого спасают болезни. Цените их. Я часто жалею, что у меня нет тех сильных болей, как прежде. Эти страдания много мне помогали. Если бы можно было просить, я бы не стал просить Бога о болезни; но если бы мне предложили выбирать: болезнь или здоровье, я отказался бы выбирать. Молитва -- выражение перед Богом своих желаний, тем хорошо и важно, что в этой форме узнаешь, чего ты истинно желаешь. В жизни представится положение, где будет больно, трудно, унизительно, без колебания выберешь не больное, не трудное, не унизительное; но если в молитве перед Богом выскажешь сам себе свои желания, то, не знаю, как о боли, тут еще для меня, есть сомнение, но чего я хочу перед Богом, легкой веселой жизни или трудовой, удовлетворяя тщеславия, похвал людских или унижения? то для меня, да и для всякого опомнившегося человека, не может быть сомнения. Унижение -- это удивительное лекарство для души, вроде горьких несомненно целительных веществ. Кроме добра для души ничего от него быть не может.
   Развод сделался или делается, и сестра ваша огорчается этим. Это нехорошо. Ей надо радоваться. Ей надо непременно полюбить унижение. И не вдруг, под влиянием минуты, а всегда: всегда во всем избирать то, чтС унижает, а не то, чтС льстить самолюбию. Ей надо дойти до того, чтобы даже презрение (разумеется, незаслуженное) ее мужа не огорчало ее. В этом направлении, мне кажется, ее спасете, т. е. чем ближе она приблизится к этому, тем тверже, спокойнее и радостнее будет ее жизнь.
   Мне не понравилось то, что Владимир Григорьевич говорил, да и вы, кажется, тоже в письме, что ей хорошо бы поверить в искупление и т. д., что это ближе ее природе. Это неверно. Опереться твердо мы все можем только на одном -- на истине. И мы все одинаково то разумны, то глупы и легкомысленны, одинаково то добры, то злы и похотливы. И чем слабее человек, тем нужнее ему опереться на твердое. [...]
   Вашей сестре не советую никуда ехать, ничего искать, а жить там, где она теперь, у вас, и в том положении, в котором она есть. Дадут ей ребенка -- хорошо, не дадут -- тоже хорошо. Не сделают развод, сделают развод -- все то, что ей надо.
   Не в искупление верить надо, а в то, что не моя воля да будет, но Его, и не то, чтС я хочу, а что Он хочет, и не как я хочу, а как Он хочет. А Он хочет того, что больше, чем хорошо для меня, того, чтС должно.[...]
  
   146.
   1892 г. Марта 5--7.
   [...] Ай ай ай, как люди способны делать злое, когда они не идут по единому узкому пути! Кто его мучает? Не люди. А только мрак. [...]
   [...] И он милый, хороший; но как вспомню об его православии, о мраке, который есть в нем, страшно становится и ожидаешь всего самого невероятного. Главное нет полного общения, которое так бы радостно было с ним. Он смотрит не просто, а с камнем за пазухой. И как жаль и как больно!
   [...] Все, чтС вы говорите о моем отношении к властям и как надо вести себя -- не раздражать, не вводить в грех напрасно и вместе с тем не останавливаться из-за возможности раздражений, если перед Богом чувствуешь, что делаешь Его дело, -- все это прекрасно и на все говорю: аминь.
   Сейчас после очень хлопотного дня, поздно вечером, разговорился с девочками: Таня, Маша, Вера, т. е. они разговорились. Так хорошо. Говорят: грустно, что никогда не может быть полного общения душ, не передашь другому, не завлечешь другого в свой внутренний мир, в котором часто происходить такое хорошее. И что супружество, любовь земная -- обман. Ожидаешь этого общения, а его не бывает.
   Я говорю им: это правда. Паскаль говорить: il faudra mourir seul,1 a и жить надо seul -- с Богом. И они согласились и говорят: жалко. Хорошо очень то, чтС бывает в душе, хотелось бы вместе с другим, чтобы было это хорошее. А я говорю: да вот мы все вместе любим друг друга, вот сейчас и общаемся этим хорошим, и нам хорошо. А главное, что vivre seul2 с Богом хорошо. Они говорят: "нет, не совсем". А я говорю: да ведь только тогда, когда живешь, и по мере того, какие живешь один с Богом с сходишься любовно с другими как вот мы теперь. Жить одном с Богом это единственная дорога, на которой мы все сходимся и сходились на том лучшем, что есть в нас. Это лучшая единственная радость. И я испытывал ее, говоря с ними, и испытываю ее, общаясь с вами.
   [...] если в душе человека совершился тот переворот, вследствие которого цель жизни не во мне, а в исполнении воли Отца, то не может быть вопроса о внешнем изменении или неизменении жизни. Вопрос этот несовместим с требованиями исполнения воли Бога. Изменения жизни будут неизбежными последствиями исполнения воли Бога.
  
   1 умирать надо одному.
   2 жить одному.
  
   147.
   1892 г Марта 21.
   [...] Странно мне хочется поскорее кончить, боюсь опоздать. Кажется, что она может оказать доброе влияние. Так как эта статья не только изложение мыслей, но поступок, а как всякий поступок, должен быть сделан во время.[...]
   Статьи Московских Ведомостей и Гражданина и письма Диллона были мне неприятны -- в особенности Диллона -- тем, что никак не можешь догадаться, чем вызвал враждебное, недоброе чувство в людях.1 В особенности Диллона. Мотивы его я совершенно не понимаю. И не притворяясь могу сказать, что он мне прямо жалок теми тяжелыми чувствами, которые он испытывает и которые побуждают его писать то, что он пишет. Тут все полуправда, полуложь, и разобраться в этом, когда нет доброжелательства людей друг к другу, нет никакой возможности. И потому самое лучшее ничего не говорить. Впрочем делайте, как знаете. Я знаю, что так как мне действительно во всем этом ничего не было нужно или тем менее страшно, то я и не мог ничего желать, выказать или скрыть, и возразить на все, что могут вам приписать, не любя вас, никак невозможно. --
   Меня занимает вопрос: как быть с Диллоном? Поручать ли ему перевод статьи новой или нет? Не то, чтобы наказывать его, а просто скучно и некогда иметь дело с людьми, которые все усложняют, из всего делают какие то вопросы, которые надо доказывать или опровергать. [...]
   [...] истину надо восстановить, когда это можно без особенного труда и, главное, греха. Как человек, живущий для славы людской, жертвует своей животной личностью для славы, но не может пренебрегать ею вполне, потому что она, его животная личность, есть необходимое условие его деятельности для приобретения славы, также точно и человек, живущий для исполнения воли Бога, жертвуя и личностью и славой людской для исполнения воли Бога, не может вполне пренебрегать ни телом, ни славой людской, потому что и то и другое суть орудия исполнения воли Бога, может соблюдать их в той мере, в которой они нужны для исполнения воли Бога. Трудно найти эту середину -- лезвие -- как во всех делах Божиих, но я думаю, что это так, и аскетизм для аскетизма, и юродство для юродства -- грех. [...]
  
   1 В газете "Daily Telegraph" была помещена в переводе Э. М. Диллона статья Толстого о голоде, непропущенная русской цензурой, под заглавием "Почему русские крестьяне голодают". Вслед за тем в газете "Московские ведомости", появилась статья, в которой цитировались наиболее резкие места из статьи, помещенной в "Daily Telegraph", и делалось заключение: "Письма гр. Толстого не нуждаются в комментариях: они являются открытою пропагандой к ниспровержению всего существующего во всем мире социального и экономического стророя. Пропаганда графа есть пропаганда самого крайнего, самого разнузданного социализма, перед которым бледнеет даже наша подпольная пропаганда".
   По настоянию С. А. Толстой, опасавшейся административной кары для Л. Н. Толстого, он написал письмо, в котором заявлял, что писем в английские газеты не посылал, и о напечатанной в "Московских ведомостях" выдержке писал: "очень измененное (вследствие двукратного -- сначала на английский, потом на русский язык -- слишком вольного перевода) место из моей статьи, еще в октябре отданной в московский журнал и не напечатанной, и после того отданной по обыкновению моему в полное распоряжение переводчиков".
   Э. М. Диллон, считая, что это письмо задевает его честь, как переводчика, потому что у читателей может остаться впечатление, что он поместил перевод Толстого в "Daily Telegraph" без его ведома, и вместе с тем, что перевод сделан не точно, опубликовал в газетах "Московские ведомости" и "Гражданин" письмо с приложением полученных им от Толстого писем, в связи с переводом этой статьи. В первом из этих писем Толстой уполномачивал Диллона сделать при переводе необходимые сокращения в своей статье, а во втором писал: "я никогда не отрицал и никого не уполномачивал отрицать аутентичность статьи о голоде, появившейся под моим именем в "Daily Telegraph"", и пояснял, что объясняет искажения в выдержках из этой статьи, напечатанных в "Московских ведомостях", неправильным переводом с английского языка на русский, который был сделан в редакции этой газеты.
   В связи с этими письмами газеты "Гражданин" и "Московские ведомости" нападали на Толстого, стараясь установить несоответствие его письма в редакцию газеты "Новое время" с фактической стороной дела и доказывая вредность статьи, помещенной в "Daily Telegraph".
  
   148.
   1892 г. Апреля 19.
   [...]Много, мне кажется, совершается перемен во всем. Это должно быть во мне перемены, a мне кажется, что вне меня. Серьезнее и важнее все стало.[...]
  
   149.
   1892 г. Апреля 28.
   [...] Вчера приехал к нам один старик 70 лет, Швед, живший в Индии и Америке, говорящий по английски и немецки, практический философ, как он сам себя называет, живущий и желающий научить людей жить по закону природы, оборванный, грязный, босой и ни в чем не нуждающийся.1 Самому нужно работать, чтоб кормиться от земли без рабочего скота, не иметь денег, ничего не продавать, ничего не иметь лишнего, всем делиться. Он, разумеется, строгий вегетарьянец, говорит хорошо, а главное, более чем искренен, фанатик своей идеи. Он говорит, что не религиозен, но он понимает под религией суеверия, а весь проникнут духом христианства. Он желает иметь кусок земли, на котором бы он мог работать и показать, как можно и должно себя кормить без рабочего скота. [...]
  
   1 Абрам фон Бунде (Bonde), швед, проповедовавший упрощение быта, возделывание земли ручным трудом и питание сырыми овощами в интересах здоровья. Толстой писал о нем С. А. Толстой в письме от 1 мая 1892 г.: "Еще три дня тому назад явился к нам старик, 70-летний швед, живший 30 лет в Америке, побывавший в Китае, в Индии и в Японии. Длинные волосы, желто-седые, такая же борода, маленький ростом, огромная шляпа, оборванный, немного на меня похож; проповедник жизни по закону природы. Прекрасно говорит по-английски, очень умен, оригинален и интересен. Хочет жить где-нибудь (он был в Ясной), научить людей, как можно прокормить 10 человек одному с 400 сажен земли, без рабочего скота, одной лопатой. Я писал Черткову о нем и хочу его направить к нему. А пока он тут копает под картофель и проповедует нам. Он вегетарианец без молока и яиц, предпочитает всё сырое. Ходит босой, спит на полу, подкладывает под голову бутылку и т. п.". Прожив недолго в Ясной поляне, а затем в имении Т. Л. Толстой "Овсянниково", Абрам фон Бунде уехал оттуда в Петербург, а затем, повидимому, вернулся на родину.
  
   150.
   1892 г. Июня 22.
   [...] Вы мне очень много всегда помогаете в моем писании. И в этом вы мне помогли тем, что собираете черновые. Иногда жалко выбросить то, что не в характере всего и ослабляет общее, а нужно, и я бы возился, желая удержать. А теперь я смелее выкидываю, знаю, что если там есть нужное, то оно не пропадет. [...]
  
   151.
   1892 г. Июля 5.
   Мне очень грустно весь нынешний день. Очень, очень грустно. Кажется, что запутался, живу не так, как надо (это даже наверное знаю), и выпутаться не знаю как: и на право дурно, и на лево дурно, и так оставаться дурно. Одно облегченье, когда подумаешь и почувствуешь, что это крест, и надо нести. В чем крест, трудно сказать: в своих слабостях и последствиях греха. И тяжело, тяжело иногда бывает. Нынче часа 3 ходил по лесу, молился и думал: хорошая молитва: Иже везде сый и вся исполняй, приди и вселися в (ны) меня и очисти меня от всякой скверны и победи во мне меня скверного и зажги меня любовью.1
   И легче немного, но все грустно, грустно. Мне не совестно писать это вам, потому что знаю, что вы поймете меня не умом, -- понимать тут нечего, -- а сердцем.[...]
   Причина моей тоски и физическая, должно быть, и нравственная: вчера был с детьми Таней и Левой разговор по случаю раздела.2 Я застал их на том, что они напали на Машу, упрекая ее в том, что она отказывается от своей части. И мне было очень грустно. Я никого не обижал, не сердился, но не люблю. И тяжело. Пожалуйста, никому не показывайте это письмо и разорвите.3
   То, что вы писали Леве, что вы барин и издатель, нехорошо. Зачем барин, издатель? Зачем признавать себя в каком-нибудь положении? Мы все люди слабые, стремящиеся быть лучшими, жить лучше. И зачем ставить себе предел? Это соблазн. Может быть вы будете жить много лучше, чем вы себе представляете. Я стою одной ногой в гробу и все надеюсь и хочу жить лучше, и может и буду. Может и буду нищим с сумой и умру в навозе. За что же загораживать от себя возможность совершенства, ставить себе предел?
   Дай вам Бог быть в любви со всеми, т. е. иметь жизнь вечную. Мучительно грустно, тяжело терять ее. [...]
  
   1 Пересказ молитвы "Царю небесный", принятой в православной церкви и включавшейся во все молитвенники, издававшиеся синодом.
   2 Об этом разговоре с Марьей Львовной Толстой в Дневнике сделал запись: "Вчера поразительный разговор детей. Таня, Лева внушают Маше, что она делает подлость, отказываясь от имения. Ее поступок заставляет их чувствовать неправду своего, а им надо быть правыми, и вот они стараются придумывать, почему поступок нехорош и подлость. Ужасно. Не могу писать. Уж я плакал и опять плакать хочется. Они говорят: мы сами бы хотели это сделать, да это было бы дурно. Жена говорит им: оставьте у меня. Они молчат. Ужасно".
   Придя к убеждению о недопустимости владения собственностью и убедившись, что его семья решительно несогласна отказаться от собственности, Толстой еще в начале восьмидесятых годов устранился от хозяйственных дел, связанных с владением имуществом, но отказ этот не был закреплен юридически. В декабре 1890 г., в связи с присуждением двух крестьян за порубку леса в имении Ясная поляна к шестинедельному тюремному заключению и отказом С. А. Толстой их простить, Толстой решил отказаться от владения имуществом, не только фактически, но и формально, и в апреле 1891 г. подписал акт отказа. Окончательный раздел имущества Толстого произошел в июле 1892 г. 7 июля 1892 г. Толстой вместе с женою и со всеми совершеннолетними своими детьми, за исключением Марии Львовны, засвидетельствовал акт раздела, которым всё имущество Толстого было разделено между всеми его детьми за исключением дочери Марии. Была выделена соответствующая часть и С. А. Толстой, которая вместе с тем назначалась и опекуншей над имением малолетних детей Толстых: Андрея, Михаила, Ивана Львовичей и Александры Львовны. М. Л. Толстая отказалась от своей доли наследства, но братья и сестры взяли все же на себя обязательство выплатить ей ее часть, когда встретится в этом необходимость, и осуществили это решение в 1897 г., при выходе М. Л. Толстой замуж за Н. Л. Оболенского.
   3 По сообщению Черткова, в тех случаях, когда Толстой просил Черткова уничтожить то или иное письмо, он немедленно уничтожал их в части, касавшейся третьих лиц. Относительно же тех писем, которые не касались третьих лиц, Чертков при ближайшем свидании просил у Толстого разрешение не уничтожать их, обещаясь не показывать их никому при жизни Толстого.
  
   152.
   1892 г. Августа 11.
   [...] Рассуждать мне о ней и, главное, осуждать, мне уж никак не приходится. Я более "бедный", чем она, если и не ем мяса, но делаю много хуже.1 Сказать же все таки скажу, чтС думалось, читая ваше письмо, и вы мне и она скажет обо мне, чтС мне на пользу. Думал я вот чтС: Ужасно страшно усомниться в истинности истины. Ведь стоит только усомниться в том, что 2 меньше 3-х, и все пропало. Стоить усомниться в том, что более важное не более важно, и все соотношения размеров потеряются и все пропало. Пропало, главное, для нас, для которых не только нет других утешений, но нет и тех ширм, которыми прежде загораживал от себя то, чего не хотел видеть. Ширмы все эти стали прозрачны -- насквозь все видишь. А то, чтС утешало и веселило, удручает. Что если б мы с вами вдруг решили, что хорошо бы поездить на охоту. Ведь не говоря уж о стыде не перед людьми, перед собой, радости уж не было бы the zest of the thing is gone.2 А главное, после охоты уж ничего бы не осталось для нас святого. Стоить только в одном месте надорвать холст и весь раздерется. Это дурная сторона того, что Галя начала опять есть мясо, но хорошая та, что это отступление -- шаг назад, надрыв в полотне она сделала в самом, в самом безопасном месте. Ведь она не одна: я уверен, что на нее производится давление со всех сторон, да оно не может не производиться, когда вся медицина это говорит. А больному нельзя не верить медицине. Ведь это нам здоровым хорошо говорить.
   Это две первые мысли, которые пришли мне при чтении вашего письма. Теперь же, когда пишу, думаю: и вы знаете это также, как и я, и она знает точно также, что жизнь, истинная жизнь, независима от здоровья, скорее в обратном отношении. И что поддержание здоровья для жизни есть поразительная иллюзия. Я никогда так не жил, как когда болел, и никогда так мало не жил, не спускался низко, как когда ботел,3 как ботва на картофеле.
  
   1 А. К. Черткова начала есть мясо для поддержания своего здоровья.
   2 соль вещи пропала.
   3 Ботеть, то есть тучнеть -- расти в ботву, а не в корень.
  
   153.
   1892 г. Октября 19.
   [...] А я ему говорю: а я только что про вас (про Пошу) думал: какой он приятный, мягкий, добрый человек! Он не поступается своими убеждениями, не подделывается и вместе с тем никого не оскорбляет, все его любят. Chacun a les dИfauts de ses qualitИs,1 и обратное. И я в вас это люблю. И это, как и Поша говорит, особенно дорого, потому что видишь, чтС нужно, чего тебе недостает.[...]
   На днях был здесь проездом с Кавказа Хохлов -- техник, прекрасный человек и правдивый. На нем я видел ясно ту несостоятельность внешнего и большей частью тщеславного, для того, чтобы иметь право считать себя лучше других людей, усвоения христианских нравственных истин, во всяком случае усвоения, только умственного и не сердечного. Он искренен, не подделал себе ничего замещающего или подпирающего того, чтС уж не держится, и видно, как прилепленное слюнями отлепилось, а во имя этого переломана вся жизнь, и совестно отказаться. Ему предстоит теперь для окончания курса, которого требует от него отец, да и самому ему, я думаю, хочется, -- нужно теперь говеть, а потом отбывать воинскую повинность. И он так потерял всякую веру в то, чтл разумно и добро, что вперед готовится исполнить все это. Он же был самый решительный и радикальный исполнитель всего, не допускавший никаких уступок и строго осуждавший за всякие отклонения. Он был в странном положении: исполнил все -- отрекся от всего, довел жизнь до аскетизма, работает мужицкую работу, всем уступает и, исполнив все, испытывает полное неудовлетворение, тоску, в роде того, как если бы человек, которому не нужно всем существом плотской любви, или хоть пищи, проделал бы добросовестно все, что делается, и не испытывал бы ничего кроме тоски. Голод надо испытать духовный, божественный, и счастливы те, у кого он был. У тех не будет вопроса: зачем? и попыток подставить под начатое, в сущности ненужное для души, дело какое-нибудь искусственное объяснение. Много таких есть из наших единоверцев. [...] Преждевременное искусственное принятие истин, на которые еще нет душевного запроса, часто задерживает их прочное и действенное водворение в душе.
   Еще я вот что думал в связи с этим: едет человек из Харькова от Алехиных, или Полтавы, или даже от вас ко мне, или дальше к Новоселову, едет мимо десятка миллионов людей, считая их чуждыми, для того, чтобы приехать к своим единоверцам в Твери, Туле, Воронеже. В роде того, как в городе едут господа в гости из Морской на Конюшенную,2 и все эти люди, среди которых они проталкиваются, не люди, a помехи, a настоящие для них люди только там на Морской или еще какой...
   Нет более нехристианского отношения к людям. Но для светских людей это простительно, это последовательно. Но для людей, хотящих идти за Христом, нет более антихристианского отношения -- это отрицание того, что составляет сущность учения. И как настоящий час есть единственный настоящий, так и тот, который тут передо мной, человек есть настоящий, главный брат.
  
   1 Каждый имеет недостатки своих достоинств.
   2 Морская и Конюшенная улицы, которые в Петербурге того времени считались аристократическими.
  
   154.
   1892 г. Декабря 11.
   [...] всякий раз, когда более жестокие элементы всплывают наверх, т. е. захватывают власть, то они, делаясь добрее и спускаясь вниз, делают всю массу добрее, и следующие самые жестокие менее жестоки, чем предшествующие. Так что насилие этим самым постоянно уничтожается.
   Заключительный период правда, что дурно выражен, и я поправляю его так: И потому утверждение защитников государственного насилия о том, что, если упразднить государственное насилие, то злые будут властвовать над добрыми, не только не доказывает того, чтобы это (властвование злых над добрыми) было опасно, так как это самое и происходит при государственном насилии, но напротив доказывает то, что государственное насилие, дающее возможность злым властвовать над добрыми, и есть то зло, которое желательно уничтожить и которое постоянно уничтожается самою жизнью.
   [...] не убий никого -- идеал, и в достижении его мы все доходим до того высшего предела, до которого можем, одни -- до человека, другие -- до млекопитающихся, третьи -- до хоть насекомого, и конца, слава Богу, нет.1 [...]
  
   1 Эта мысль вызвана прочтением рукописи статьи Черткова о вегетарианстве, первоначально озаглавленной "Не убий", впервые напечатанной в журнале "Вегетарианское Обозрение" под заглавием "Об убийстве живых существ" и впоследствии изданной отдельно под заглавием: В. Чертков, "Жизнь одна" (об убийстве живых существ), изд. "Посредник".
  
   155.
   1892 г. Декабря 12.
   [...] Статья очень, очень хороша. Но последняя глава о том духовном орудии, которое выработается в человечестве, мне не нравится. Надо более ясные и твердые доводы. И такие есть: то, что взаимное отношение животных, истребляющих друг друга, защищает и людей, и другие животные от уничтожения; и то, что доброта есть свойственное человеку орудие защиты, как издаваемый запах или быстрые ноги других животных. Мысль же о духовных неизвестных, но чаемых нами в будущем орудиях, может быть высказана, как дополнение, но не как основной довод.1 [...]
  
   1 Эта мысль вызвана прочтением рукописи статьи Черткова о вегетарианстве, первоначально озаглавленной "Не убий", впервые напечатанной в журнале "Вегетарианское Обозрение" под заглавием "Об убийстве живых существ" и впоследствии изданной отдельно под заглавием: В. Чертков, "Жизнь одна" (об убийстве живых существ), изд. "Посредник".
  
   156.
   1892 г. Декабря 26.
   [...]Никак не пойму, чего вы не понимаете.1 И мне это очень жаль. То, что я говорю, мне так ясно, как то, что я вижу совершающимся, не переставая, перед глазами, и не могу не сказать того, что я вижу и все видят, и не могу не удивляться, что вы не видите. Вы что-то другое тут думаете.
   Есть просвещение внутреннее, духовное, и есть просвещение внешнее, материальное, не равное первому, но идущему к той же цели. И вот, это внешнее матерьяльное просвещение совершается посредством успеха власти, т. е. роскоши и всех удовлетворений страстей, и сознания тщеты всего этого. Совершается то, что сказал Христос: горе вам, богатым; заботы, катары желудка, пресыщение, скука, и от того нет того грубого стремления к власти, к роскоши. Равные два человека по душевным свойствам: один, идущий снизу вверх общественной лестницы, и другой, стоящий наверху ее. Второй сделает меньше дурного, будет мягче. Да это происходит целыми поколениями.
   Да мне совестно толковать то, что так очевидно. Верно у вас есть какая-нибудь мысль, которой это мешает. Я только этим могу объяснить. [...]
   Бога не надуешь, и от закона его не уйдешь: если человек не хочет послушаться голоса разума и любви, и не идет добровольно, сознательно за Христом, то, идя широким мирским путем -- власти, роскоши, приходит длинным обходом, страданиями, к тому же, к сознанию истинности единого пути. Я очень дорожу и рад был, когда мне уяснилось это; а вы хотите почему то, чтоб это было не так.
  
   1 Толстой имеет в виду место из X главы книги "Царство божие внутри вас", впоследствии вошедшее в XII главу, о котором он писал Черткову 11 декабря 1892 г.
  
   1893
  
   157.
   1893 г. Февраля 3.
   [...] То, чтС вы пишете в конце о том, что надо, чтобы всякое наше дело для Бога, и в том числе и писанье, увеличивало любовь в людях, чувствуется мною сильно, и я счастлив, что могу сказать, что главная работа моя над заключеньем состояла именно в том, чтобы выпалывать все то, чтС было жестко и не любовно. И мне кажется, что я мог достичь того, чтС должно и чего хочется.
   Никогда никакая работа не стоила мне такого труда, или так мне кажется. Хочется кончить и вместе с тем жалко расстаться.
   Очень и скоро я на том свете буду смеяться над тем, как мы здесь веками, самые умные люди, не можем понять самой простой и ясной вещи, -- что, если порядок жизни, в котором мы живем, поддерживается убийством, -- если нужны ружья, пули и нам нужен этот порядок, то нельзя не только говорить о христианстве и любви, но нельзя иметь никакой нравственности, нельзя даже говорить о справедливости. "Око за око" есть верх несправедливости, потому что око неравно оку, и тем более жизнь неравна жизни.
   Благодаря этому писанью мне многие вещи, и самые важные, стали поразительно ясны. Но тяжело -- для других, особенно сношения с людьми.
   Нынче был в Туле, и Давыдов, прокурор, говорить мне, что он составил обвинительный акт на Булыгина [...] за то, что он учит детей без разрешения. Так это странно мне, точно голос из времени до рождества Христова. Я все сказал ему, как это дурно и стыдно, и, кажется, не обидел его, но удивил.[...]
   Как ни опошлилась моя молитва, я все-таки по утрам молюсь каждый день, т. е. повторяю суеверно известные слова. И в числе этих слов есть то, что я говорю; "Дай мне творить волю пославшего меня и совершить дело его". А чтобы совершить это его дело, надо отвергнуться себя, взять крест свой на каждый день и идти за ним. И это я всегда прилагаю к своей работе, думая, что не работа нужна, а то, чтобы я для Бога нынче работал ее. И это умеряет мое желание кончить и начать другое.
  
  
   158.
   1893 г. Марта 17.
   [...] Я радуюсь на эту вашу внутреннюю (да и не внутреннюю, скорее внешнюю работу об отношениях к собственности), и мне кажется, как всегда кажется, что чужую беду руками разведу, что все это очень легко. Мне кажется, -- и в моей жизни это вышло, -- что все дело в том, чтобы не держать собственность, не защищать ее, не беречь ее, не давать ей прав над собою, и тогда ее не будет перманентно, а будет протекающая, как тот кусок хлеба, который я кладу в рот, или каша, которую варю. Впрочем после напишу об этом.
   О том, чтС вы спрашиваете о возможности узнать друг друга там, скажу, что не знаю; но знаю, что будет лучше того, что я желаю, -- что желания мои, как и то, чтобы узнать там друг друга, есть желание здешнее, и я не имею права переводить его туда, по нем строить тот мир. Бога я узнаю, это наверно, и больше, и лучше, чем здесь; а в нем узнаем всех, кого любили здесь. А этого довольно.[...]
  
   159.
   1893 г. Марта 30.
   [...] в кратчайшей форме смысл учения Христа: -- Жизнь моя -- не моя, не может иметь целью мое благо; а Того, Кто послал меня; и цель ее -- исполнение Его дела. И только через исполнение Его дела я могу получить благо.
   Вы это знаете. Но для меня это так важно, так радостно, что я рад всякому случаю повторять это.
  
   160.
   1893 г. Апреля 3.
   [...]Читал дневник ваш, и чтение это, как всегда, меня очень трогает и волнует. Я все также живо понимаю и сам переживаю. Никогда не отчаивайтесь в борьбе: не считайте борьбу предшествующими действием чего-то; в ней-то и жизнь: тяжелая, мучительная, но истинная жизнь, где бы она ни происходила -- на верху или на низу лестницы.
   Еще меня трогает мысль о том, что прошедшего нет, как и нет будущего, для того, кто живет, работает в настоящем. Искупление тем особенно дурно, что оно, вопросы о нем, могут занимать только тогда, когда человек духовно празден в настоящем; то, что я делал дурного, не зная, что оно дурное, не мучает меня, и искуплять нечего; тоже, что мучает меня, это то дурное, которое я делаю теперь, такое же, как и то, которое я делал прежде; и оно мучает не тем, что я сделал дурно, a тем, что я чувствую, что теперь способен сделать его, -- что я не справился с этим врагом, не уяснил себе истину, не принял в себя Бога так, чтобы не быть уже в силах делать дурное. И искуплять нечего и некогда; нужно бороться, идти вперед. Если же бы я и победил, опять искуплять будет некогда, потому что откроется новая неусвоенная истина и непобежденная под ней сторона плоти.[...]
  
   161.
   1893 г. Апреля 27.
   [...] Кажется все не то и не так, что я пишу. Часто мне так кажется. Продолжаю однако настаивать на работе, потому что знаю в глубине души, что пишу не для себя. Есть отрицательное дурное чувство, т. е. больно бы было, если бы вышло глупо, дурно, стыдно то, что я пишу; но нет положительного дурного чувства: т. е. не желаю славы людской и сейчас бы согласился ничего не писать, если бы только кто-нибудь за меня высказал то, что я хочу и считаю нужным.[...]
   Вы правы в своем сравнении с моей ошибкой, целый ряд ошибок, в который вас вовлекает соблазн неясного положения. -- Смысл ученья Христа в самых коротких словах вы знаете: не считать себя хозяином своей жизни, а посланником хозяина, Отца ее.
   О "non agir"1 не вспомню, да и может быть не точно, кажется, вот что: всякое добро имеет свое противоположное зло. Для того, чтобы делать добро, надо прежде всего перестать делать зло, подойти к точке, где не делаешь зла. В нашей исполненной зла жизни едва ли это не высший идеал, который мы можем ставить себе, и потому "non agir" есть для нас великая добродетель.
   Мешает развитию разумения не столько больше всего, но одно, только одно -- ложь, лицемерие не перед людьми (перед людьми невинное сравнительно), а перед собой: делание подобия добра в тех делах, в которых не только не прекращено, но не признано зло. Мешает же этому признанию зла страх за то, что признание зла приведет меня к необходимости или тяжелых поступков, или признания своей негодности, слабости, гадости. Этого, я думаю, не надо бояться, и всеми силами уяснять себе зло, признавать его, делать из него все вытекающие из него выводы, не заботясь о том, что выйдет. Выйдет хорошо, потому что в этом одном наша обязанность и наша сила и наша свобода.[...]
  
   1 Non agir -- неделание. Выражение это заимствовано Толстым из французского перевода книги китайского философа Лао-Тзе о пути добродетели, сделанного Ст. Жюльеном ("Le livre de la Voie et de la Vertu, composИ dans le VI siХcle avant l'Хre chrИtienne par le philosophe Lao-Tseu, traduit en franГais et publiИ avec le texte chinois et un commentaire par Stanislas Julien). Смысл его объяснен Толстым в статье "Неделание", законченной в августе 1893 г.
  
   162.
   1893 г. Мая 20.
   [...]Вот тут, когда стоишь перед таким выбором, ясно чувствуешь, как независима от нашей воли наша лучшая, важнейшая, высшая деятельность (как вы это мне как то совершенно справедливо сказали или написали), как добрая возможная наша деятельность есть только одна, как один тесный путь, а свобода есть только в выборе недоброго. Можно выбирать между воровством, грабежом, тщеславием, но в доброй жизни нет выбора, есть только отречение от своей воли и следование воле Пославшего, состоящей в служении ему. Свобода только в том, чтобы выбрать путь несвободы, отрекаясь от свободы, или обратное.
   Так я это чувствую теперь по отношению той работы, которую мне следует избрать. И так как мне хочется быть свободным, то я и жду ясного указания несвободного пути. Разумеется, как и во всем, дьявол караулит нас на всех перекрестках, и можно ошибиться. Но я хочу сказать, что я только этим могу объяснить теперешнее свое невольное бездействие при сильнейшем желании не потратить даром даваемые мне пока пославшим меня последние дни, при привычке необходимости работать, чтобы не чувствовать слишком мучительно ложь окружающей меня и моей жизни, и при той привлекательности для меня всех зовущих меня к себе тем работы.[...]
  
   163.
   1893 г. Июня 22.
   [...]Насчет вашего намерения закрыть Посредник я только одно определенно думаю, это то, что опасно и вредно всегда бывает что-нибудь предпринимать. Le non agir надо соблюдать. А le non agir в этом случае -- не закрывание, но прекращение издательской деятельности. А еще то, что опасно делать себе простор для литературной деятельности: это такая, -- когда она настоящая, не от нас зависящая деятельность, что трудно предвидеть ее.[...]
  
   164.
   1893 г. Июля 1.
   [...]Все,чтС пишете о своем устройстве жизни, об освобождении себя от полудуховных занятий для возможности работать побольше для себя, поменьше брать чужой работы и быть более свободным духовно, со всем этим я согласен. У нас, богатых людей, много этого греха и соблазна -- жить чужим физическим трудом, и его-то надо исправлять, как можно.[...]
  
   165.
   1893 г. Июля 20.
   [...]Что Дрожжин?1 Страшно читать. Точно, как черкесы мучили пленных. Поучительно в том отношении, как жестокость его мучителей есть только некоторая степень жестокости всякого станового, губернатора, военного, и как можно каждому дойти до этого. [...]
   [...] дело божие, которое делается через нас, мы, зная его цель, общий характер (царства божия), мы никогда не знаем вполне, как оно делается. И потому, когда нам кажется, что совершается нечто, мешающее совершению этого дела, то это происходит от того, что мы считаем делом божиим то, что не есть дело божие, и не видим настоящего. Мальчик играет в стружки и думает, что столяр их делает, а столяр кончил работу и сжег стружки.[...]
  
   1 Евдоким Никитич Дрожжин (1866--1894) -- сын бедного крестьянина Суджанского уезда Курской губ., сельский учитель. В 1889 г., познакомившись с Д. А. Хилковым, стал разделять многие взгляды Толстого. В сентябре 1890 г. арестован по обвинению в распространении нелегальной брошюры "Сказка о 4-х братьях" и находился в заключении до апреля 1891 г. В августе 1891 г. отказался от военной службы. Несмотря на отказ от присяги, Е. Н. Дрожжин был зачислен в солдаты, но вследствие отказа обучаться военным приемам, был предан военному суду и в сентябре 1892 г. приговорен к двухлетнему заключению в дисциплинарном батальоне. Будучи доставлен, вместе с другим, отказавшимся от военной службы, Н. Т. Изюмченко, в Воронежский дисциплинарный батальон, Дрожжин, продолжавший настаивать на своем отказе от военной службы, неоднократно подвергался заключениям в карцер, причем эти аресты сопровождались лишением пищи. В январе 1893 г. за отказ от выполнения распоряжений начальства был приговорен к продлению срока заключения в дисциплинарном батальоне на три года (до 1897 г.), заключен вновь в карцер в мае 1893 г. за повторный отказ от присяги, приговорен еще на 3 года заключения в батальоне (до 1900 г.) и, не вынеся тяжелых условий, заболел туберкулезом. Летом 1893 г. Чертков добился свидания с Дрожжиным и затем поддерживал отношения с ним до его смерти. В августе 1893 г. Е. Дрожжин был вновь судим военным судом и приговорен еще к трем годам заключения в дисциплинарном батальоне (до 1903 г.). Вследствие почти непрерывного заключения в карцере, в крайне тяжелых условиях, болезнь Е. Н. Дрожжина значительно обострилась. В декабре Дрожжин был признан негодным к военной службе и в январе отправлен в больницу Воронежской губернской тюрьмы, где вскоре и умер.
  
   166.
   1893 г. Августа 23.
   [...]Недавно я прочел в одной английской газете очень верное рассуждение об историческом ходе лечений. Первое -- местное лечение больного места: массаж, мази, растирания, припарки; второе -- приемы лекарств в желудок, чтобы оттуда они поступали в кровь; третье -- вспрыскивание в самую кровь; и четвертое -- воздействие на нервы духовными средствами. Я думаю, что самые действительные средства первое и последнее. Первое такое, к которому тянет физический инстинкт, и которое, -- как массаж и тепло, -- доступно всякому; последнее такое, к которому влечет духовное стремление, -- я разумею бодрое, веселое, преданное воле Бога расположение, и тоже всем доступное.
   Я перечел после вас книгу Evans'а.1 В ней много прекрасного. Только он хочет слишком многого и от того подрывает доверие. Я думаю, что надобно бы сказать, что едва ли в среднем не 50%, иногда больше, иногда меньше, в каждом страдании зависит от духовных причин, и вот эти 50% все могут быть устранены духовным лечением, не говоря уже о том, что оно исключает возможность вреда. Это по крайней мере несомненно.
   Я бы растирал животик, держал в тепле -- компрессы. Как можно меньше, но как можно жиже и питательнее давал бы есть -- молоко, и старался бы поддерживать его в бодром и веселом состоянии, отвлекая сколько возможно его внимание от его болезни. Ничего нет хуже, даже для маленького, я помню это по себе, -- давать лекарство горькое, уверяя, что оно горько, но поможет. Примешь и ждешь и прислушиваешься к боли, и если оно не помогает, то раздражаешься, считаешь себя обманутым.
  
   1 "The divine law of cure" by Evans, Boston 1884 (Эванс, "Духовный закон лечения"). Толстой читал эту книгу в 1889 году, соглашался с мыслями автора о том, что в болезнях имеют большое значение духовные причины, и считал, что течение болезни в известной степени зависит от духовного состояния больного.
   В августе и сентябре 1893 г. Толстой перечитывал книгу Эванса, повидимому, в связи с предположением издать ее в "Посреднике", и дал о ней обстоятельный отзыв, изложенный в письме сотрудницы "Посредника" Е. И. Баратынской к Черткову от 27 сентября: "Лев Николаевич вообще не советует пока переводить "The divine law of cure". Он долго читал и много думал, многое ему очень нравится и он было совсем решил, что стоит переводить, потом, поразмыслив окончательно, говорит, что нет. Он находит, что Эванс слишком хочет доказать, что он думает, чем не достигает цели, так как дает этим повод противникам обличить его в несостоятельности, компрометирует самое учение, за которое стоит, и еще Льву Николаевичу не нравится, что он склонен свести всё к наложению рук".
  
   167.
   1893 г. Сентября 4.
   [...] Вы жалуетесь, что слабы и не можете работать. Да что же делать, коли не могу летать, как птица. Ведь мы не жалуемся на это, только потому, что не летали прежде. Но жаловаться на то, что я не могу больше делать того, что прежде делал, если не могу, также неразумно. Все, что можно делать, это таким, каким есть, отречься от своей воли и отдаться воле пославшего. Может быть, Ему нужно, чтобы я ничего не делал и был бы соблазном людям.
   [...] Начинал, а теперь даже не сажусь к столу. Я ем, сплю, пилю дрова. Не могу ничего делать; a делать, т. е. писать нарочно, не от того, что не могу иначе отделаться от мыслей -- не могу. [...].
   Кроме того я был с неделю тому назад болен моей обычной болью живота. Продолжалось резко два дня и теперь прошло, и на душе хорошо, как всегда бывает лучше после страданий. И я начинаю привыкать к этой праздности. Ведь может быть каждому из нас придется доживать десятки лет без силы служить людям так, как бы мы хотели; но силы на то, чтобы желать и говорить людям, хоть некоторым, хоть изредка, то, что говорил по преданию иоанн, -- любите друг друга,1 -- на это всегда достанет сил. А если и делать это, то что же можно сделать большего?
   Мне тоже жалко, что Владимир Григорьевич отдал Посредник.2 И не столько за Посредник, сколько за него. Они так родились вместе и слились, что им не следует разлучаться. Я писал о "не делании"; но "не делание" нужно, главное, когда приписывается особенная важность деланию; а как и был Посредник -- это было только наилучшее занятие в том неестественном и осуждаемом самим положении, в котором находился. Наилучшее употребление незаконного, уже существующего досуга. Если ему Владимир Григорьевич приписывал большее значение (а он и я невольно мы приписывали ему большее), то это был грех, и лучше опомниться. [...]
  
   1 Толстой имеет в виду церковное предание об апостоле Иоанне, по которому он в старости твердил лишь одно поучение: "дети, любите друг друга".
   2 Чертков, тяготившийся в это время работой в книгоиздательстве "Посредник", о чем он не раз писал в 1893 году Толстому, в июне окончательно решил передать редактирование изданий "Посредника" П. И. Бирюкову. В августе 1893 г. Чертков договорился с Бирюковым о том, что передает ему общее руководство издательством с тем, чтобы часть работы по издательству исполнял в Москве И. И. Горбунов-Посадов. Работу по изданию дешевых репродукций картин было предположено поручить Т. Л. Толстой, совместно с П. И. Бирюковым. Вместе с тем В. Г. и А. К. Чертковы предполагали принимать участие в выборе материала для издательства, рекомендуя отдельные книги как для беллетристического отдела, так и для серии изданий для интеллигентных читателей. Передавая П. И. Бирюкову книгоиздательство, Чертков решил вместе с тем для облегчения работы на первое время безвозмездно дать на это дело три тысячи рублей. Ознакомившись с материальной стороной дела, П. И. Бирюков нашел, что денежные обязательства, лежавшие на издательстве, не велики и вполне возможно дальнейшее существование издательства.
  
   168.
   1893 г. Сентября 21.
   [...] Я знаю всю силу этого врага и всю слабость нашу и то состояние близкое к отчаянию, в которое приводит безуспешность борьбы. Одно то, что вы и делаете, что и я не переставая делал, лежа под врагом, задавленный им, бессильный, все таки, хоть про себя шептать: а я все таки ненавижу тебя, и Тот, за кого или для кого я борюсь с тобой, сильней тебя.
   Вчера мы читали Лао-дзи.1 Какие там есть места!
   Смысл тот, что для того, чтобы достигнуть великого, человек должен делать малое; но верить, что в этом малом спасение не только его, но всего мира. Пусть человек только сам для себя перед Богом стремится к совершенству, веря, что это его совершенство нужно всему миру; и он совершит великое -- спасет мир.
   Там лучше сказано. Но меня поразило то, что для того, чтобы спасти мир, нужно верить, что для этого нужно мое совершенствование; но что (что еще необходимее для того, чтобы совершенствоваться, спастись самому), нужно верить, что это спасение спасает весь мир. Нужно верить в огромность этого дела. [...]
  
   Ответ на письмо от 14 сентября, в котором Чертков писал, что страдает от приступов чувственных желаний, с которыми он считает нужным бороться: "Мне нужно одно из двух: или преодолеть свою плоть или погибнуть. По временам мне очень тяжело; иногда дохожу, повторяю, почти до отчаяния, но пока еще Бог меня не совсем оставляет. Если бы я думал, что в нем меньше любви, чем в людях, то я попросил бы вас молиться за меня".
  
   1 Толстой в это время читал сочинение китайского философа Лао-Тзе "Тао-те-кинг" в немецком переводе Штрауса и совместно с Е. И. Поповым переводил это сочинение на русский язык.
  
   169.
   1893 г. Октября 18.
   [...] На днях я получил книгу Stokham "Koradine Letters".1 Это мысли о назначении женщины и о духовном лечении, и к книге есть supplement,2 которое мне очень понравилось "Creative life". Мысль этой брошюры, обращенной к женщинам, к девушкам, -- но она также относится и к мужчинам, -- та, что в известный период в человеке проявляется как бы сверх обыкновенная энергия. Она называет это "Creative power life" -- творческая сила, и человек стремится приложить ее. Половое приложение -- низшее. Человек, почувствовав эту силу, должен знать, чтС ему нужно, и он может творить, и должен тотчас же прикладывать к делу эту творческую силу: строить дом, садить сад, лес, учить, писать, делать что-нибудь новое, чего не было. Я думаю, что это правда, даже отчасти испытал это. Трудность тут для нас только в том, чтобы сбить эту творческую силу с того пути, к которому она привыкла, и наладить на новый. [...]
  
   1 Книга A. Stockham "Koradine Letters" не сохранилась в библиотеке Толстого, где имеется лишь прибавление к этой книге, озаглавленное: Alice Stockham, "Creative life. A speсial letter to young girls", Chicago 1893. Это прибавление было переведено на русский язык Е. И. Баратынской и напечатано под заглавием: "Творческая сила жизни. Переложение с английского" в книге: "Тайный порок", вып. второй, изд. "Посредник". О книге "Koradine Letters" А. Стокгэм писала Толстому в письме от 3 октября 1893 г.: "Книга эта только что нами опубликована. Я уверена, что ваша дочь заинтересуется этой книгой, и я надеюсь, что вы найдете время прочесть приложение к ней. Однако оно так связано с самой книгой, что лучше было бы вам прочесть главы о метафизических восприятиях".
   Д-р Алиса Стокгэм (A. Stockham), автор книги: "Tocology". A book for every voman by Alice Stockham M. D., Chicago 1888, изданной по-русски под заглавием: "Токология или наука о рождении детей, книга для женщин" д-ра медицины А. Стокгэм. С предисловием гр. Л. Н. Толстого. М. 1892. Об этой книге и о взглядах А. Стокгэм на половую жизнь человека Толстой писал Черткову в письме от 17 ноября 1888 г.
   2 приложение
  
   170.
   1893 г. Октября 24.
   [...] Вступление очень хорошо; все письмо1 хорошо; но заключение, самые последние слова, по моему, никуда не годятся и могут испортить все дело. Не совсем понравилось мне и перед концом обращение, два раза повторенное: Спасите! Не заменить ли это обращение такими словами: И потому я льщу себя надеждой, или уверен, что, зная положение этого человека, вы не дадите ему погибнуть за то только и т. д. Конец же мне не нравится -- последняя линейка -- потому что как бы говорите о том, что главное чувство есть воспоминание любовное к отцу. Это, т. е. упоминание об Александре II, надо выразить как-нибудь иначе или вовсе выпустить.
   Сидел долго, думал, как бы это лучше выразить, и ничего не придумал. Нельзя ли так: побудило меня к этому поступку прежде всего сознание моей обязанности перед Богом постараться по мере сил моих уменьшить ставшие мне известными тяжелые страдания человека; надежду же на то, что поступок этот не вызовет вашего неудовольствия, а напротив увенчается успехом, поддерживает во мне мое искреннее уважение и доверие к вашей личности, с которым имею честь или счастье... и как обыкновенно подписывают все, соблюдая приличие. [...]
   Что вы на себя клепете, что вы боитесь пострадать? Не может этого быть. А если и есть, то это ничего не значит, и может быть гораздо лучше бояться, чем не бояться. И тот, кто, как я, думает, что не боится, может быть, хуже ошибется.
   То, в чем вы меня упрекаете, очень справедливо, и не только не огорчаюсь на это, но благодарю, и прошу чаще указывать мои грехи. Я очень гадок тем увлечением, с которым я предаюсь осуждению, желанием уязвить. Иногда мне как бы нужно разозлиться, чтобы высказаться. Это очень скверно и буду стараться и стараюсь исправиться. [...]
  
   1 Письмо Черткова к Александру III в связи с делом Дрожжина.
  
   171.
   1893 г. Октября 30 ?
   [...] Как таинственны, вечно таинственны, вне нашего наблюдения и соображения пути, по которым души человеческие приближаются к Богу. Мы знаем, я по крайней мере знаю, только то, что зарождение духовной истинной жизни в другом человеке возбуждает во мне священный ужас, страх чем-нибудь, не то, что уж словом, дыханием, взглядом, знанием того, что началось и совершается что-то -- помешать рождению; как примета есть, что не надо, чтобы знали люди, когда женщина рожает. [...]
  
   172.
   1893 г. Ноября 3.
   [...] с Тулоном1 сделалось то, что он мне опротивел. Какой то очень определенный голос говорит мне, что это не то, что осталось жить немного, и такими пустяками заниматься не надо. Я в первый раз так явно слышу этот внутренний голос и очень рад этому. Должно быть все таки есть маленькое движение вперед. [...]
   Вчера получил от Страхова письмо: он пишет, что "Царство Божие" встречено тихо, но враждебно; цензура признала эту книгу самой вредной из всех, которые когда либо просматривались ею.2 Это вероятно иностранная цензура. [...]
  
   1 Статья "Христианство и патриотизм".
   2 Н. Н. Страхов писал Толстому в письме от 29 октября 1893 г.: "Ваша книга "Царство Божие" встречена тихо, но очень враждебно, как и следовало ожидать. Цензура объявила, что это самая вредная книга из всех, которые ей когда-нибудь пришлось запрещать". Н. Н. Страхов имеет в виду цензуру для иностранных изданий, которая отказалась допустить в Россию изданный в это время за границей французский перевод "Царства Божия".
  
   173.
   1893 г. Ноября 5.
   [...] "Справедливы ли мои осуждения высших властей в корыстности и лицемерии?"
   Я не могу знать, справедливы ли. Думаю, во многих, в большинстве случаев несправедливы. Но для того, чтобы выделить в поступках и жизни этих людей то, чтР дурно (корыстно, лицемерно), от того, чтС хорошо (бескорыстно, искренно), нужно особую сложную (преимущественно художественную) работу, которая не входила в мои цели при писании книги. При разрешении же вопроса о том, чтС лучше, осудить не невинных, а не совсем виновных, или дать виновным случай и повод оправдывать себя (к чему мы все так склонны), я считал и считаю, что лучше первое.
   Сейчас получил письмо от Хилкова. Его мать приехала с полицейским приставом к нему из Тифлиса и отобрала от него и его жены их детей (по высочайшему повелению), увезла их. Разве вы не видите, как она и все те, которые причастны этому безумно жестокому делу, объясняют все это хорошими намерениями. Где тут разобрать, насколько они искренни и бескорыстны. Одно -- стараться как бы самому не связаться чем-нибудь с их делаемы и не стать участниками в них.
   Я пересматривал Лаодзе1 и теперь стал читать Legge,2 том, где Mih Те, и мне хочется составить книгу о китайской мудрости и в особенности рассуждение о том, что природа человеческая добрая, и природа человеческая злая, и что люди должны быть эгоисты индивидуалисты, или должны быть любящими. Все это мне очень, очень интересно и важно, и хочется это сделать всем доступным и об этом написать. [...]
  
   1 Толстой имеет в виду редактирование перевода книги Лао-Тзе "Тао-те, кинг".
   2 Толстой имеет в виду второй том английской книги: "The Chinese classics", translated into English, with preliminary essays by James Legge, v. II.
  
   174.
   1893 г. Ноября 12.
   [...] Я вам писал о китайцах, прося прислать мне Legg'a и Pothier, и хотел делать эту работу,1 теперь же мне ясно, что эту работу должны сделать вы, и что вы эту работу сделаете легко и прекрасно.
   Работа состоит в том, чтобы перевести Legge'a две книги: Конфуция и Менце со всеми его исследованиями о жизни этих мудрецов и о современных и близких им философах.2 (Я не помню книгу о Конфуции, но в Менцие изложение этих философов, в числе которых Ми-ти, необычайно не только интересно, но важно.) Сам Менций тоже чрезвычайно интересен.
   Если вам напишется предисловие к этой книге (надо составить одну книгу: китайские мудрецы), то это будет прекрасно, если же нет, то простой перевод Legge'a только с выключением некоторых слишком исключительно догматически христианских рассуждений, будет одной из лучших книг интеллигентного Посредника. Во-первых, для большинства публики все это совершенно ново; во-вторых, предметы, о которых говорится, самые важные в мире и говорится о них серьезно; в-третьих, высказывается превосходно много высоконравственных вещей. Так что как только вы мне напишете, что согласны, я вышлю вам то, чтР будет у меня. Будду же кончайте.3 Он у вас прекрасно начат. И не слишком глубоко забирайте плугом. Le mieux est l'ennemi du bien.4 [...]
  
   1 См. письмо от 5 ноября 1893 г.
   2 Толстой имеет в виду книгу J. Legge, "The Chinese classics", в которой напечатаны в английском переводе классические произведения религиозных учителей Китая -- Конфуция, Лao-Дзе и Менция. Мысль Толстого о переводе этой книги для серии изданий "Посредника", предназначенных для интеллигентных читателей, не получила осуществления.
   3 Толстой имеет в виду начатое Чертковым общедоступное изложение жизни и учения Будды, оставшееся не законченным.
   4 Лучшее -- враг хорошего.
  
   175.
   1893 г. Ноября 24.
   [...] ужаснулся на свою мерзость и слабость, и хоть этим стал лучше. [...]
  
   176.
   1893 г. Декабря 9.
   [...] Но прежде надо еще ответить вам о дочери Барыковой.1 Вся ее история, вся ее личность и последнее письмо очень трогают меня. Кто же может помочь ей, кроме Бога. Но Бог не только может, но и наверное поможет ей. Я люблю это выражение Павла: сила Божия в немощах совершается. Мне кажется, что, если она только не признает себя потонувшей, она выплывет.
   Одно, чтС ей хочется сказать, это то, чтобы она как можно осторожнее обходилась бы с своими мыслями: больше всего боялась бы быть неправдивой с самой собой, и тем более перед другими. Другое то, что она напрасно думает, что она очень дурна и развратна перед Богом. Его этим не удивишь. И на Его мерку самый святой человек, борющийся с своими слабостями, и она, борющаяся с своими, ничем не отличаются друг от друга. И первый не ближе от Него, чем она. Ближе к Нему тот, кто страстнее стремится прочь от зла и ближе к Нему. А в ней есть эта страстность. Ее подгоняет вероятно и людское неодобрение; но это-то и нужно при ее слабости. Не даром так много блудниц святых. [...]
  
   1 Татьяна Николаевна Клименко (p. 1860) рожденная Карлинская, дочь писательницы А. П. Барыковой от ее первого брака с Н. Н. Карлинским, переживала в это время тяжелый душевный кризис и в письмах к Черткову рассказала историю своей личной жизни. Она читала в это время некоторые произведения Толстого и, соглашаясь со многими его мыслями, жестоко упрекала себя за то, что не имеет сил их осуществить: "новые идеи, как масло на воде плавают, ничего в жизнь не входит. Жизнь идет, как шла, не изменяясь.... Идите к свету и других ведите, мало ли есть людей, не так испорченных, как я -- а меня оставьте, я не могу"
  
   177.
   1893 г. Декабря 17.
   [...] На ваш же вопрос о том, считаю ли я хорошими мои жесткие озлобленные осуждения людей? Считаю ли себя виноватым перед своею совестью в том, что я отступил в этих осуждениях от той вечной открытой мне христианством истины, которую я знал? отвечу и, слава Богу, совершенно искренно и смиренно, что чувствую себя виноватым, и что мне больно, что я делал это.
   Случилось со мной то, что в тот день, как я получил это ваше письмо, заставившее меня опять проверить себя (за чтС благодарю и люблю вас еще больше), в этот же день или на другой я получил книжку "Le Salut est en vous"1 и стал читать ее, -- и не мог оторваться, несмотря на местами перевранный перевод, и многое мне было очень приятно; но именно те места, где я отступал от христианского приема мягкой и любовной рассудительности, а таких много, почти все, -- мне были противны и совестны. Несмотря на то, что таков мой характер, и он везде проскакивает, я знаю, что он скверный, и желал бы и надеюсь изменить его. [...]
  
   1 Французский перевод книги Толстого "Царство Божие внутри вас".
  
   1894
  
   178.
   1894 г. Февраля 8.
   [...] Но не могу не сказать, что надо быть неуязвимым; что насколько мы уязвимы, настолько мы грешны, настолько нам тяжело. Не то, чтобы не страдать, когда отнимают детей, -- я представляю себе, что бы я испытал, если бы отняли и начали развращать моих дочерей, -- а страдать и испытывать, иметь такую радость, которая уравновешивала эти страдания, которая делала бы то, что эти жертвы были бы радостными жертвами. Талисман для этого, претворяющий печаль в радость, для меня есть главное -- память о смертном часе. Правда, что мне легче, потому что я стар и стою одной ногой в гробу, но это возможно и молодому так же, как возможно молодому умереть. Ну, отнимут у меня моих детей. Что же я могу сделать, когда я всякую минуту могу умереть? Все равно, когда я умру, мои дети могут остаться в том положении, в которое они поставлены теперь. Стало быть, мои заботы и горе об этом бесполезны. А вот, как бы мне не сделать чего-нибудь такого, что обессмыслило бы всю мою жизнь и может быть в последнюю минуту своей жизни. Великое счастье -- свобода, которая дает неуязвимость, и ее надо приобретать, тем более, что мы волей-неволей приближаемся к ней.
   [...] Здоровье его не лучше. И странное дело, это физическое нездоровье нисколько не беспокоит меня. То, что он прибавил или убавил веса, оставляет меня совершенно равнодушным, тогда как всякая малейшая часть золотника его нравственного веса чувствительна мне и трогает меня. [...]
  
   179.
   1894 г. Февраля 26.
   [...] Разница между Левой и ею та, что в ней больше смирения и потому больше силы духовной. Но общее то, чтР мы все знаем в малой степени, но что в большей степени испытывают больные, это сознание потери себя. Думаю, что если не спасение от этого, то облегчение большое в том, чтобы всю энергию жизни, которая остается (как бы мало ее ни было, и чем менее ее остается, тем это нужнее) употреблять на вызывание в себе терпения, смирения, кротости, любви, а не умственной, духовной, даже религиозной деятельности, в виде мыслей, выражения их, даже молитвы. Лучший всем знакомый нам драгоценный образец предания об иоанне богослове с его: братцы, любите друг друга. Сил может не быть найти своих мыслей и подходящих выражений им, но на то, чтобы, чувствуя свое бессилие, умиляться, плакать и любить, всегда хватит. И чем меньше сил, тем это легче, если не искать другого. А между тем, если это есть, то ничего больше не нужно.
   [...] главное -- не унывать и опять и опять подниматься и биться с врагом. [...]
  
   180.
   1894 г. Марта 17.
   [...] Нет мыслей, нет желаний. Есть одна усталость и хочется заснуть, уйти от жизни, от себя. Так что не я вас буду бодрить своим письмом, а буду на вас нагонять унылость. Так много в себе испорченного, что хочется бросить неудавшееся и испорченное и все начать сначала, разумеется уж не в этой жизни, где все изгажено, а в другой. Впрочем иногда унылость действует не заразительно, а обратно. [...]
  
   181.
   1894 г. Марта 18.
   [...] Больно мне за вас больше всего то, что вы напрасно вините себя. Прошедшее не в нашей власти и мы в прошедшем имели такое же право быть тем, чем мы были, и поступать, как мы поступали, какое мы имеем быть тем, чем мы теперь. Не для того, чтобы утешать вас, но истинно, я считаю, что христианин не может раскаиваться. Христианин может каяться, изменять свое понимание жизни, но не упрекать ни других, ни себя. Страшно то, когда чувствуешь, что не можешь удержаться от того, что считаешь злом, но о том, что было, нечего поминать. А особенно нехорошо и не должно доводить себя раскаянием ненужными незаконным до такого греха уныния, в котором вы писали последнее письмо [...].
  
   182.
   1894 г. Апреля 30.
   [...] Клименко письмо трогательно; но женщины, как она, бессознательно хитры. Если человек знает, что тонет, то он не станет говорить: бросьте меня, не спасайте. Это значит только, что он еще не нахлебался воды и не верит в то, что тонет. В письме ее есть фразы.
   Письмо иосифа сложное. В нем нет и не было внутреннего переворота. Он только добрый молодой человек и любит вас обоих, и пожив некоторое время в вашем обществе, ему захотелось взять все то хорошее, что он видел в вас. Но ему хочется и того, что ему кажется хорошим в том мире, в котором он теперь. Он видит теперь, что это несовместимо. Но дорожит вашей дружбой. [...]
  
   183.
   1894 г. Июля 6.
   [...] Все мы храбримся друг перед другом и забываем, что все мы, если мы только не любим -- жалки-прежалки. Но мы так храбримся и прикидываемся злыми и самоуверенными, что сами попадаемся на это и принимаем больных цыплят за страшных львов и вместо компрессов и всяких средств облегчения готовим друг против друга кулаки и дубинки. Это я по случаю Озмидова.1 [...]
  
   1 Николай Лукич Озмидов (1843--1908), агроном по образованию, одно время разделял многие взгляды Толстого. В Дневнике Толстого от 6 июля 1894 г. записано: "Вчера был Озмидов. Жалок своей изуродованной жизнью". Чертков резко отрицательно относился к Озмидову.
  
   184.
   1894 г. Августа 19--23.
   [...] Они, Славяне, угнетены, и всю духовную энергию употребляют на борьбу с этим угнетением; но борются они оружием угнетения: отстаивают свою национальность против чужой национальности, свое исповедание, свой язык, свои выгоды. И все это делают они через споры, журналистику, через интриги, кружки, общества, выборы в сейм и т. п. А тут же у них, рядом с ними, в их стране, в народе все более и более разрастается секта назаренов (их в 1876 г. было 6 тысяч, теперь 30 тысяч), которые не признают власти выше закона Христа, не судятся, не присягают, не берут оружия. Их засаживают в тюрьмы сотнями, некоторые сидят 10 лет. И интеллигенты не видят, что освобождение от всех уз и всех угнетений в этой вере, и смотрят через них, отыскивая себе спасение в том, что губит их. [...]
  
   185.
   1894 г. Сентября 3.
   [...] Слабость ничего, как физическая, так и умственная слабость ничего. От этих слабостей не бывает грехов, напротив, от крепости, буйности физической и умственной, в особенности умственной -- самые страшные грехи. Только бы не было слабости нравственной, т. е. такого состояния, в котором говоришь себе, рассуждая о своем дурном совершаемом или готовящемся к совершению поступке, говоришь: ну чтл ж, ну и сделал, или еще хуже, оденешь его в изящный или комический костюм и только любуешься или хохочешь. Вот это страшно, это ужасно. И это большей частью сходится с физической и умственной энергией, избытком силы. [...]
   [...] Было радостно узнать, что там в Венгрии есть кружок вполне сочувственных нам людей, т. е. братьев по духу. Для них особенно знаменательно исповедание жизненного христианства: оно сразу выводит их из той ужасной лжи и путаницы того маленького патриотизма подавленной народности среди которой они живут. [...]
  
   186.
   1894 г. Сентября 22.
   [...] я более убедился, уверовал в то, что у меня нет и не может быть другой жизни, как та, которая совершается через меня Богом. Только бы знать, что я не противлюсь ей, что я ищу Бога, зову Его, что я ничем не заслоняю Его, и тогда мне спокойно и даже радостно. Он стремительно действует через меня хорошо; Он не употребляет меня, или употребляет на дело, которое мне кажется ничтожным -- Его воля.
   Понимаю я, что мучает вас то, что заслоняет вам Его. Что ж делать! Это крест, который послан нам. Надо его нести как крест, падать, подниматься и нести, зная, что все таки он донесется, т. е. что победа, хоть старостью, хоть смертью, но будет на моей стороне, т. е. на Божьей.
   [...] Только бы помнить, что болезнь есть только маленькая перемена условий жизни, в роде того, как работал на дворе, а теперь в комнатах, но работать не надо переставать от того, что перешел в комнаты.
   [...] Если есть вера, живите по вере, проводите ее в жизнь: если в чем нет твердой уверенности, есть колебания, ищите веры -- отвлеченно, думая, общаясь с верующими живыми и умершими. Молитесь, если это вам свойственно, и практически испытывайте жизнь по вере. Если вера правая, то жизнь по ней будет радостна.
   Простите, что философствую и даю советы, как будто я все уже для себя знаю и могу учить других. Я говорю то, что сам переживаю; и кажется иногда, что вы этого высказыванья от меня хотите. [...]
  
   187.
   1894 г. Октября 19.
   [...] сейчас попал мне в руки [...] мой дневник 1884 года [...]. И чтение это возбудило во мне очень тяжелое чувство -- стыда, раскаяния и страха за то горе, которое может произвести чтение этих дневников тем людям, о которых во многих местах так дурно, жестоко говорится.1 Неприятно, уж -- больше, чем неприятно больно то, что дневники эти читали кроме вас люди -- хоть тот, кто переписывал, -- больно потому, что все, что там писалось, писано под впечатлением минуты и часто ужасно жестоко и несправедливо, и кроме того говорится о таких интимных отношениях, о которых гадко и скверно было с моей стороны записывать и еще гаже -- допустить, чтобы кто-нибудь, кроме меня, читал их. Вы, верно, поймете меня и согласитесь со мной и поможете мне уничтожить все то, чтл есть переписанного, и оставить только у меня подлинник, который, если я не уничтожу, то по крайней мере он будет вместе с другими последними всеми моими дневниками, из которых будет видно, как я писал их и как я изменял свои взгляды на тех людей, о которых писал. А то меня ужас берет при мысли о том употреблении, которое могут сделать враги их из слов и выражений этого дневника против людей, про которых там упоминается. Не знаю, пошлет ли завтра Маша вам ящик; я бы советовал не посылать, по крайней мере не посылать дневник. Я вижу, что из него уже все выписано, и потому он вам более не нужен. Если же она пошлет, то истребите его пожалуйста. Простите, если вам неприятно мое письмо. Но войдите в меня, с любовью перенеситесь в меня, и вы увидите, что так надо сделать. [...]
  
   1 О чтении этих Дневников Толстой записал в своем Дневнике от 21 октября 1894 г.: "Дня три тому назад перечитывал свои дневники 84 года и противно было на себя за свою недоброту и жестокость отзывов о Соне и Сереже. Соню я всё больше и больше ценю и люблю. Сережу понимаю и не имею к нему никакого иного чувства кроме любви".
  
   188.
   1894 г. Октября 21?
   [...] стал я все отвлеченнее и отвлеченнее думать о вопросах жизни; о том, в чем она, к чему стремится, что такое любовь, и все больше и больше удалялся не только от понятия ветхозаветного Бога творца, но и от понятия Отца, того разумного, благого начала всей жизни и меня и -- дьявол уловил меня -- мне стало приходить в голову, что можно -- что особенно важно для единения с китайцами Конфуцианцами и Буддистами и нашими безбожниками, агностиками -- совсем обойти это понятие. Думал я. что можно удовольствоваться одним понятием и признанием того Бога, который есть во мне. не признавая Бога в самом себе, Того. который вложил в меня частицу себя И -- удивительное дело -- мне вдруг стало становиться скучно, уныло, страшно. Я не знал. от чего это, но почувствовал, что вдруг страшно духовно упал. лишился всякой радости и энергии духовной. И тут только я догадался, что это произошло от того, что я ушел от Бога. И я стал думать -- странно сказать -- стал гадать, есть ли Бог пли нет Его. и как будто вновь нашел Его, и так мне радостно стало, и такая твердая уверенность стала в Нем и в том. что мне можно и должно общаться с Ним, и что Он слышит меня, и такая радость сделалась, что все эти последние дни я испытываю то чувство, что мне что-то очень хорошо, и я спрашиваю себя: от чего это мне так весело, и вспоминаю: да, Бог. есть Бог, и мне ни тревожиться, ни бояться нечего, а можно только радоваться.
   Боюсь, что пройдет это чувство, притупится, но теперь очень радостно. Точно, как был на волоске от того, чтобы потерять, даже думал, что потерял самое дорогое существо, и не потерял его, а только узнал Его бесценную цену. Надеюсь, что если это и пройдет, пройдет самое восторженное чувство; но останется много вновь приобретенного. Может быть, это то, что некоторые называют живым Богом; если это -- это, то я очень виноват перед ними, когда не соглашался с ними и оспаривал их.
   Главное в этом чувстве -- сознание полной обеспеченности, сознание того, что Он есть, Он благ, Он меня знает. и я весь окружен Им, от Него пришел. к Нему иду, составляю часть Его, детище Его: все. что кажется дурным. кажется таким только потому. что я верю себе, а не Ему. и из жизни этой, в которой так легко делать Его волю. потому что воля эта вместе и моя. я никуда не могу упасть, как только в Него, а в Нем полная радость и благо.
   Все, что я напишу, не выразить того, что я чувствовал.
   Больно что-нибудь физически или нравственно. умирает Лева, погибает то, что я люблю, сам я ничего уже не могу сделать, страдания ждут меня; и вдруг вспомнишь: а Бог, и все станет хорошо и весело и ясно.
  
   189.
   1894 г. Ноября 2.
   [...] Вы, мне думается, грешите слишком большой заботой о сохранности этих писаний. Это в роде заботы о сохранении своего и близких людей здоровья. Если это нужно Богу, то оно не пропадет, а если оно не нужно Ему, то туда и ему и дорога.[...]
  
   190.
   1894 г. Ноября 26.
   [...] Как это все хорошо о присяге. Это поверка. И хотя мне очень жалко тех, которые присягнули, это все таки хорошая проверка. Какая однако постыдная вещь эта присяга для тех, которые производят ее, и какая хорошая вещь для тех, которые должны подчиняться ей. Это очень грубое решето, в котором остается только самое большое, но тем лучше. По крайней мере сделана первая подсевка. [...]
   Пусть Степа и Емельян и Бондаренко не унывают. Это не доказывает, что они не верят в истину, а только то, что стоят на ступени относительно низшей. Тем нужнее идти вперед.
  
   1895
  
   191.
   1895 г. Февраля 2.
   [...] Нелюбовь особенно заметна, дурная, ядовитая нелюбовь, по особенной проницательности, с которой мы видим недостатки других. Избави Бог от этого ясновидения. Такое же ясновидение обратных свойств дает любовь.
   [...] душа человеческая христианка,1 и что христианство есть ничто иное, как закон души человеческой. [...]
  
   1 "Душа человеческая -- христианка" -- изречение Тертуллиана, из его "Апологии", нередко встречающееся в письмах Толстого.
  
   192.
   1895 г. Февраля 17.
   [...] Чем больше я живу и думаю об отношениях правительства к христианству и христианства к правительству, тем очевиднее для меня становится то, что единения между этими двумя -- быть не может. Одно другое исключает. И для того, чтобы правительство не гнало христианство, надо, чтобы оно перестало быть правительством, и чтобы христианство перестало отрицать правительство, надо, чтобы оно перестало быть христианством. [...]
  
   193.
   1895 г. Февраля 24.
   У нас тяжелое испытание, милый друг. Ваничка заболел скарлатиной и через два дня вчера вечером, 23-го, умер. Жена очень тяжело страдает, но, благодарю Бога, религиозно переносит свое ужасное горе. У ней вся жизнь была в нем, он был последний и был исключительный по своим духовным свойствам мальчик. До сих пор все хорошо, прошу Бога, чтобы Он помог мне поступать в эти торжественные минуты так, как он хочет. Удивительно приближает к Нему, -- а Он любовь -- смерть. Хочется и в вас обоих вызвать и чувствовать то божеское, чтС есть в вас, т. е. Любовь. [...]
  
   194.
   1895 г. Марта 8?
   [...] Получил ваше доброе сердечное письмо и заплакал, читая его, почуяв то, чтР соединяет нас и всех людей между собою и с Богом.
   Мне бывает минутами жаль, что нет больше здесь с нами этого милого существа, но я останавливаю это чувство и могу это сделать (знаю, что жена не можешь этого), но основное, главное чувство мое -- благодарности за то, чтС было и есть, и благоговейного страха перед тем, чтР приблизилось и уяснилось этой смертью.
   Жена, как я писал вам, переносить тяжело, но очень хорошо. В особенности первые дни я был ослеплен красотою ее души, открывшейся вследствие этого разрыва. Она первые дни не могла переносить никакого кого-нибудь к кому-нибудь выражения нелюбви. Я как то сказал при ней про лицо, написавшее мне бестактное письмо соболезнования: какой он глупый. Я видел, что это больно резнуло ее по сердцу, так же и в других случаях. Но иногда этот свет начинает слегка заслоняться, и я ужасно боюсь этого. Но все таки жизнь этого ребенка, ставшая явной при его смерти, произвела на нее и, надеюсь, и на меня самое благотворное влияние. Увидав возможность любви, не хочется уже жить без нее.[...]
  
   М. Л. Толстая писала Черткову 10 марта 1895 г.: "Смерть нашего Ванички вызвала много добра и любви и Ваше письмо было так же радостным проявлением ее.... Спасибо Вам, что Вы написали нам и сумели убить то дурное чувство, которое мы возбудили в Вас своим неосторожным и недобрым поступком. Простите меня, пожалуйста, за это..." В том же письме М. Л. Толстая писала о том, как подействовала смерть Ванички на Толстого: "Ваничка соединил и сплотил нас так любовно, как никогда еще не было. Папа очень болеет за мама, которая так тяжело страдает, и сам очень грустит по Ваничке. Он очень привязался к нему и любил его исключительно. Мне кажется, что он постарел и сгорбился за это время, да и сам он не совсем здоров. Мама ищет пути из той безвыходности горя, в котором она теперь, и я верю, что она найдет его. Она говорит, что Ваня делал ее лучше, что он очищал ее душу, заставлял ее любить всех, и это -- правда, и смерть его, я жду, должна подвинуть и довершить это дело"
  
   195.
   1895 г. Марта 23?
   [...]Как ни больно видеть страдания жены, не имеющей религиозной точки опоры, и как ни безнадежно иногда кажется передать ей эту точку опоры, я не отчаиваюсь и говорю ей все одно и одно, что смерть Ванички есть только маленький, крошечный эпизод жизни, -- что есть другая жизнь, вечная. Божеская, которой мы можем быть участниками, и такая, живя которой, нет зла, нет горя. Я рад, что она хоть слушает меня и не раздражается, и надеюсь, чтС от Бога в моих словах, то западет в ее душу. Путь к Богу один и проходит непременно через отречение от мирской жизни, от соблазнов ее. Только у меня одновременно совершались разочарование и отречение и открытие непоколебимой точки опоры, -- а у ней сразу оборвано, отнято мирское счастье, а точки опоры еще нет. Я уверен, что она найдется. Помоги ей Бог
   [...] Подъем мой духа я чувствую в том, что не забываю -- почти -- того, кто я и кто люди, с которыми я живу; и в отношениях этих руковожусь этой памятью. [...]
  
   196.
   1895 г. Апреля 26.
   [...] Я очень умственно -- именно умственно -- не могу сказать духовно -- слаб. Нет мыслей и потребности выражать их. Старость ли это -- новая ступень ее, или усталость от переживаемого напряженного состояния, но чувствую изменение в себе и только стараюсь, чтобы это изменение не изменяло главной основы; и кажется, что не ослабеваю в этом. [...]
  
   197.
   1895 г. Июня 8.
   [...] Я рад, что мы никуда не поехали. Жене здесь очень тяжело, но мне ее очень жалко и тяжело тем, что я чувствую невозможность помочь ей. В жизни нашей произошел перелом -- эра. Как всегда, к лучшему, хотя глядя вниз перед собой и кажется, что хуже. [...]
  
   198.
   1895 г. Октября 7.
   [...]Главное, не будем делать планов и представлять себе последствий наших муравьиных, букашечных трудов. Только бы не делать гадостей или поменьше их делать, и то хорошо. [...]
   [...] Про дело же это скажу, что признавая то, что хорошо и должно главные силы свои направлять на то, чтобы служить мыслью и словом не нашему брату-пapaзиту, испорченным грехом поедания своего ближнего, а народу трудовому, -- я сам это особенно живо чувствую последнее время, признавая это, я однако не сочувствовал вашему плану, во-1-х, потому что все мои писания -- говорю искренно -- не стоят того -- не так просто и ясно написаны, чтобы их распространять с риском больших страданий своих и близких людей, а -- главное -- во-2-х, что мне бы было ужасно мучительно думать, что я, мои писания, были причиной или хоть поводом страданий людей самых мне дорогих и близких. Это главное. Подождите моей смерти и тогда делайте. Если бы я сидел в тюрьме или был бит, тогда бы хорошо, а то я ем кушанье на миндальном молоке, окружен теми, кого я люблю, a дорогие мне люди из-за меня будут страдать. [...]
   Ужасно мне противно последнее время наше мерзкое паразитное общество богатых людей и ученых. И писание мое надоело мне. Не то надо делать накануне смерти. Я думал делать это так, между прочим, a залез туда с ушами, и это скверно.[...]
  
   199.
   1895 г Октября 25.
   [...] На днях я получил письмо от Шкарвана.1 [...] Ничто так не убеждает в том, что есть Бог, как это полное совершенное единение духа людей, никогда не видавших, не знавших друг друга и живущих за тысячи верст и в самых различных условиях.
  
   1 Альберт Альбертович Шкарван (A. Škarwan, 1869--1926) -- словак, врач, в годы студенчества познакомившийся с сочинениями Толстого и разделявший его жизнепонимание, был призван для отбывания военной службы в качестве врача и за несколько недель до окончания срока, в феврале 1895 г., отказался от военной службы по религиозным убеждениям. Был присужден к четырехмесячному усиленному тюремному заключению и лишению врачебного диплома. Состоял в переписке с Толстым до 1910 г. Во время войны 1914--1918 г. вторично отказался от военной службы и вновь был присужден к заключению. Его записки: А. Шкарван, "Мой отказ от военной службы. Записки военного врача".
  
   200.
   1895 г. Декабря 1.
   [...]Вчера у меня был студент с бородой, 4-го курса, знакомый семьи Сулержицкого,1 который, очевидно, хотел устыдить меня, как устыжают старых людей, спаивающих, обыгрывающих или развращающих молодых. Понять же того, чтС такое религиозное чувство и как оно непоколебимо, он решительно был не в силах.[...]
  
   1 Леопольд Антонович Сулержицкий (1872--1916). Обучаясь в Школе живописи и ваяния вместе с Т. Л. Толстой и бывая в доме Толстых, начал разделять многие взгляды Толстого. Будучи исключен из школы, был призван на военную службу, но отказался от нее, и тем не менее был отправлен в воинскую часть, находившуюся в Средней Азии. Вскоре взял свой отказ от военной службы обратно, не будучи в состоянии переносить горе семьи.
  
   1896
  
   201.
   1896 г. Января 18...22.
   [...]Наша жизнь идет по прежнему: также много гостей и когда я в дурном горделивом состоянии духа, я тягощусь этим, когда же опомнюсь, то не обижаюсь. Как хорошо, покойно, когда удается не соображать о том, чтР предстоит или хочется сделать, и не приписывать никакого значения тому, чтР я могу или хочу сделать, а только думать о том, как бы не ошибиться и не сделать того, чего не хочет Пославший меня, и не помешать не своему, а Его делу. [...] Я так убежден в том, что для того, чтобы сделать хорошо какое бы то ни было человеческое дело, надо все силы свои напрячь на то, чтобы не мешать делу Божью, а то само выйдет. На велосипеде чтобы ехать (без руля), надо, главное, не смотреть на колесо, а вперед, и тогда колесо пойдет прямо. Сравнение не совсем подходит, но вы понимаете меня.
  
   202.
   1896 г. Января 23.
   [...]У меня на душе от этой смерти торжественно и добро. Коли бы эта близость смерти сознавалась нами всегда. Как бы легче было жить, и терять, и умирать.
  
   203.
   1896 г. Февраля 6.
   [...]Как вы правы в том, чтР то, чтР случилось с Сулержицким1 в сгущенном, в заметном виде, -- происходить с нами всеми в разреженном и, что хуже всего, -- незаметном виде. Я это больно чувствую на себе, иногда проснешься и поднимется негодование на себя и окружающую жизнь; но с этим негодованием связывается желание освободиться, а с желанием освобождения связываются страшные, дурные мысли, и тушишь в себе негодование и миришься, а мирясь, не знаешь, чтР делаешь для других, а чтР для себя, и не успеешь оглянуться, как уже сам делаешь то, за чтР негодуешь, т. е. для себя, для своего удовольствия поглощаешь чужие труды. Одно спасенье в этом -- это смирение, признание своей негодности, слабости и расширение своего горизонта жизни -- видеть свою жизнь дальше смерти. А для этого самое действительное: память смерти, смерть близких, и готовность к своей смерти. И это Бог дает мне. Последнее время со всех сторон уходят туда люди более или менее близкие [...].
   Одно время я живо представил, понял свою, нашу жизнь, как непрестанное скатыванье под гору, в середине которой завеса. И не в середине, а мы катимся вниз между двумя завесами: одна сзади, другая спереди внизу, и кто выкатывается из задней, кто скатывается внизу за завесу, и мы все перегоняясь, цепляясь, разъезжаясь, летим вниз. И неужели можно делать что-нибудь в этом скатывании, кроме того, чтобы, любя, помогать, услуживать, веселить друг друга? Весь ужас смерти только от того, что мы воображаем, что стоим на ровном, а не катимся по покатому. От этого только мы пугаемся, потому что нам кажется, что он оборвался и полетел в неизвестную пропасть. Я так живо это представил себе, что жизнь получила для меня новую прелесть. Желаю удержать это чувство.
   [...] есть два искусства: одно, служащее просвещению, другое -- игра (хорошее, нужное, но не такой важности, как первое).
  
   1 Сулержицкий сначала отказался от военной службы, но потом, уступив просьбам родных, поступил в солдаты.
  
   204.
   1896 г. Марта 7.
   [...] В том, что воля Бога в том, чтобы разрушать те соблазны, которые стали видны нам и бороться с ними, в этом нет сомнения, но советовать страдать в известном данном случае человеку в борьбе с соблазнами можно только тому человеку, который сам поборол соблазны и пострадал или страдает в борьбе с ними. А то будешь, как начальнику который сам сидит безопасно в траншее, а солдатам велит выходить из нее и идти на штурм. Вот это страшно и ужасно, и вот этому то противится все существо человека. Может быть я слова употребил неточные, но я знаю свое убеждение, веру, что жизнь только в том, чтобы бороться с соблазнами, и знаю свое чувство совестливости, что когда солдат, вышедший было из траншеи на штурм, вернулся назад в траншею, в которой я сижу, и робко вопросительно смотрит мне в глаза, знаю, что не могу не сказать ему слова утешенья. Может быть, я не сказал ему, чтР следовало, а именно то, что не думай, что ты особенно подлый человек, а ты не только такой же, как я, но даже менее подлый, чем я, человек, потому что ты попытался выйти и был под пулями, а я все сидел, спрятавшись. Если бы я сидел в одиночном или бы меня секли и вели на казнь, тогда бы я мог выразить мое горе о том, что он не выдержал, а пока я пользуюсь всеми благами животной жизни, я должен был скрыть свое горе.
   [...] Они такие простые, очень добрые люди,1 что различие их взглядов с моими и не различие, а не признание того, чем я живу, не тревожить меня. Я знаю, что они не могут, а что они желают быть добрыми и в этом направлении дошли, докуда могли.
   [...] знаю, что только не отворачиваться от Бога, не делать противного его воле, то будешь служить Ему, хотя и не видя следов своего служения, хотя знаю это и то, что уходя из деятельности этой жизни, умирая к ней, вступаешь этим самым в другую будущую жизнь, которой еще не сознаешь, умираешь -- рождаешься, хотя думаю это и верю в это, к стыду своему -- грущу о прекращении привычной деятельности. А как глупо! Ведь она не может же вечно продолжаться. [...]
  
   1 Семья Олсуфьевых
  
   205.
   1896 г. Мая 10.
   [...] дней 10 тому назад в Москве найдены приготовления к взрыву и арестовано 15 человек. Как жалко обе стороны и как очевидно, что на этом пути, т. е. при существующем складе мысли, нехристианском, не может быть никакого улучшения, примирения, что всякое затишье только временное, внешнее, а что внутри кипит и разрастается злоба. Опять казни, страданье, раскаянье, заглушение раскаяния и все остальное. Слыша про это, только сильнее убеждаешься в необходимости непрестанной бдительности над собой, чтобы не содействовать как-нибудь своим раздражением этому злу, а чтоб противодействовать ему во всем и, главное, в себе. Вчера напакостила ночью собака Мишина, и я наступил, и должен был чистить, и потом с злостью гнал хлыстом и бил собаку. Я служил революции, взрывам, казням. И потом опомнился и постарался помириться с собакой. И служил делу единения, блага мира.
  
   206.
   1896 г. Сентября 13.
   Вчера я был у Зисермана [...]. Я такого ужаса никогда не видал и никогда не забуду. Он говорил, что офицеры засекли человека за то, что тот сорвал погоны, -- очень хорошо сделали, что жиды не люди. Если он окрестится, то --человек, и т. п. Это что-то ужасное. А ведь большая половина людей такие. Мы живем в своей атмосфере и не видим этого. Это страшно, но тем больше надо работать -- жатва велика.
  
   207.
   1896 г. Октября 30 -- ноября 2.
   [...]Среди каких ужасов мы живем. Чувствуешь себя призванным делать что-то, бороться и от обилия дела опадают руки. Вот, где молитва нужна, мне по крайней мере. Хочется умереть так или иначе; или играть в теннис или за правду умереть, уйти. А надо жить. И тут то без молитвы, без чувства хозяина, приставившего меня к делу, нельзя жить. [...]
  
   208.
   1896 г. Ноября 11.
   Как ничтожны наши письменные работы в сравнении с работой людей, под розгами исповедующих истину. Но если мы не достойны еще той работы, то тем серьезнее и строже мы должны относиться к той легкой работе, которая предназначена нам.
  
   209.
   1896 г. Декабря 2.
   [...] Все, что вы пережили и перестрадали, именно вы -- сын -- перечувствовал с большой силой. Знаю я эти разрывающие сердце положения, -- сам только что пережил такое и знаю, что как ни больно и трудно кажется, всегда есть выход, тот самый, который вы нашли. Главное, знать и помнить, что то, что мучает, не есть неприятная случайность, которую надо устранить или переждать, а есть то самое дело, к которому я приставлен. Вы так хорошо живо мне описали, что мое сочувствие было на стороне вашей матери. Я знаю, как -- каким то удивительным чудом -- делается то, что люди, как к истине, с страстностью, которую никогда не испытываешь к истине, -- прилепляются к выдуманной замене истины и как нельзя освободить их и как не только тщетны, но еще, кажется, усиливают их заблуждения все доводы. Но я думаю, что никогда не надо переставать думать о них, переставать искать тех неоскорбительных им и неотразимых доводов, которые есть, но которые мы не знаем, не умеем употреблять по своей слабости.
  
   1897
   210.
   1897 г. Января 12.
   [...] Не лежит у меня сердце к тому, что вы там делаете.1 Боюсь, что вы своей душе вред сделаете. Не верится мне, чтобы хорошее, настоящее дело надо было делать с такими подготовлениями, приготовлениями. Боюсь, что это соблазн. [...]
   Жизнь, окружающая меня, становится всё безумнее и безумнее: еда, наряды, игра всякого рода, суета, шутки, швырянье денег, живя среди нищеты и угнетения, и больше ничего. И остановить это, обличить, усовестить нет никакой возможности. Глухие скорее услышат, чем кричащие, не переставая. И мне ужасно, ужасно тяжело. Если бы я сказал, что несу терпеливо, делаю, чтС могу, я бы сказал неправду. Падаю духом, озлобляюсь, молюсь безнадежно, и отвратителен сам себе. Вот это правда.
   Нового ничего не случилось: всё то же, но как будто всё разгорается и разгорается эта нелепость и развратность жизни, а с моей стороны всё меньше и меньше противодействия и всё большая и большая близость к концу и потому всё большее и большее желание, желание тихой, достойной человеческой жизни. И нет того, что спасало прежде: напряженной, увлекающей, поглощающей работы.
   [...] В хорошие минуты говорю себе, чтС то, чтС со мной, это мне нужно, что так нужно дожить до смерти, а потом -- опять возмущение и желание и упрек, зачем не дано мне хоть перед смертью пожить, хоть год, хоть месяц, свойственной мне жизнью, вне той лжи, в которой я не только живу, но участвую и утопаю.[...]
  
   1 Хлопоты по облегчению участи духоборов
  
   211.
   1897 г. Января 13.
   [...] хотя и хочется знать, что у вас делается во внешнем мире, мне важнее всего знать, что у вас в душе делается: как вы живете духовной жизнью, что, если это хорошо, то и всё внешнее будет хорошо.
   Еще писал, что слишком много приготовлений, подготовлений для того дела, которое вы делаете, и что поэтому я сомневаюсь в важности самого дела. [...]
   Меня трогает и умиляет жизнь духоборов, их внутреннее устройство и управление без насилия. И многое это мне уяснило и открыло и закрепило. Ведь если есть при тех условиях, при которых они, возможность жить так, как они, то ведь нечего еще искать, нечего дожидаться, а надо именно так точно жить, как они. Для того, чтобы жить, как они, я не только готов так же, как они, псалмы петь, но готов причащаться и ходить ко всенощной... [...]
   О себе же я писал скверно, -- скверно тем, что признавал свою слабость и свое уныние и тем закреплял ее; хорошо же только тем, что не старался казаться спокойным, кротким и мудрым, а показывал себя, какой я есмь -- слабый, злой и бессмысленный.[...]
  
   212.
   1897 г. Января 25.
   [...] Никакого от Бога мне креста нет, а есть своя слабость, дрянность, запущенность, и оттого стыдно и гадко.
   Я знаю, что пишете любя, но такие суждения могут только укрепить в зле и ослабить силы борьбы. А я хочу бороться и буду и, лежа под врагом без сил противодействия, все-таки буду говорить, что не сдаюсь, и ждать первой возможности освобождения, чтобы воспользоваться ею. Это одно, что я могу делать, и делаю.
   [...] Не забудьте, что сотни таких дел, как Посредник, не стоят малейшего ослабления любви -- особенно такой, как ваша с ним. То всё пройдет, а это вечное, божие. Еще думаю, что изменять что бы то ни было в своем внешнем положении и во внешнем положении других без такой необходимости, что нельзя не изменить, -- всегда грех и всегда ведет к греху. [...]
  
   213.
   1897 г. Февраля 1...2.
   [...] Буланже говорил мне, что вы были нездоровы и в душевно подавленном состоянии.
   Помочь ничем не могу, кроме жалости и любви. Мне помогает одно: отделение, в эти минуты упадка, своего истинного, вечного, духовного я от ложного, временного, животного. Я физически трясу головой, чтоб разделить этих слипшихся я и не только не дать животному властвовать над духовным, но, напротив, покорить его под ноги. И всегда удается, правда ненадолго, но все-таки на время оживаю. [...]
   Читаю глупую книгу атеистическую: "Le monde sans Dieu"1 и стал думать: а может быть, и правда, что Бога нет и что мы его выдумали. И живо представил себе мир, т. е. себя, без Бога. И никогда я так ясно и неопровержимо не понял необходимость существования Бога. Ну, хорошо: нет Бога; но ведь есть что-то такое, зачем-то существующее, и есть закон, по которому мне надо существовать. Вот эта причина существования и закон и есть Бог. И когда я говорю "воля Бога", я только коротко, ясно и очень точно выражаю то, что я понимаю, что я не весь мир, а зависим от кого-то, и что кроме того есть закон, по которому я должен жить. Надо хорошенько усомниться в Боге, чтобы наверно узнать его и поверить. Надо прокопать до материка, чтобы было твердо.
   Я не сумел вам это сказать, как мне сказано. А мне это было очень важно. Я не могу уже никак теперь не знать Бога. А если его знаешь, то и хорошо -- хорошо и здесь и там, и туда спокойно пойдешь. [...]
  
   1 "Мир без Бога"
  
   214.
   1897 г. Февраля 15.
   [...] Тяжелое впечатление -- это был разговор с Александрой Андреевной Толстой. Ужасающая не только холодность, но жестокость и залезание в душу и насилие, то самое, которое нас разлучило. Какая плохая вера, которая делает добрых людей столь жестокими и потому нечуткими к душевному состоянию других. Исповедуй слово в слово то, что я, или ты мне, если не враг, то чужой. Я всегда спрашиваю себя, нет ли чего-нибудь подобного между нами? И вижу, что нет. Мы не требуем от людей никакого особенного исповедания. Человек, даже не признающий Бога, -- нам не чужд. Если мы чего требуем, то только того, чтобы люди делали для жизни те выводы, которые вытекают из того, что они исповедуют. [...]
  
   215.
   1897 г. Февраля 26.
   [...] Я думал, что это уже перестало случаться со мной, но опять случается в этом случае то, что случалось много раз, что придет мысль, которая кажется преувеличением, парадоксом, но потом, когда больше привыкнешь к этой мысли, видишь, что то, что казалось парадоксом, -- есть только самая простая и несомненная истина. Так теперь мне представляется мысль о том, что государство и его агенты -- это самые большие и распространенные преступники, в сравнении с которыми те, которых называют преступниками, невинные агнцы: богохульство, кощунство, идолопоклонство, убийство, приготовление к нему, клятвопреступления, всякого рода насилия, мучения, истязания, сечение, клевета, ложь, проституция, развращение детей, юношей (чтение чужих писем в том числе), грабеж, воровство -- это всё необходимые условия государственной жизни.
   [...] Я сужу по себе, и потому желаю и советую вам больше всего, особенно теперь на чужбине, кроме работы физической, если возможно, часа три в день, устроить себе работу письменную, умственную, в которую можно бы уходить совсем и думать, приступая к работе, что делаешь ее не для себя, а для Бога -- для людей.[...]
  
   216.
   1897 г. Февраля 26?
   [...] Да, заграничная жизнь среди религиозных людей должна расширять требования от себя. У нас -- для меня по крайней мере -- так ясно, в чем приложение к жизни христианского мировоззрения: уничтожить пропасть, разделяющую нас, богатых, господ, от бедных, народа; на это должно быть направлено всё -- приближение себя к бедным и избавление бедных от их бедности и причин бедности, невежества, обманов. Но там у вас, в Англии, всё другое: и народ не только обманут и задавлен, но выбивается из своего обмана и задавленности особенным способом, по-моему, ложным, и потому там нужна борьба еще и против этого ложного способа. И богатые классы у нас только виноваты в сластолюбии и незнании, а там, у вас, еще в ложном средстве оправдывания небратской жизни.
   [...] Кое-что записываю в дневник, значит живу. [...]
  
   217.
   1897 г. Марта 8.
   [...] Старик внушал Желтову, что нехорошо, не веря в божественность Христа, продолжать поддерживать это суеверие в собраниях. При этом выяснилось, что тот молодой молоканин, Дубовской, отделился с некоторыми друзьями от своего общества именно вследствие непризнания божественности Христа. Он считает, что не может участвовать в молениях, начинающихся словами: во имя отца и сына и святого духа. Так что эти выделившиеся суть не что иное, как унитарьянцы.1 Это очень поразило и порадовало меня.
   Мне кажется, что для того, чтобы вернуться к христианству, как его разумел Христос, надо прежде всего откинуть всё то идолопоклонство, которое выросло на христианстве, не говоря о святых и богородице, веру в божественность Христа, веру в святость Библии и Евангелий. И это первое, через что должно пройти, т. е. уничтожить всю ложь, мешающую видеть истину. [...]
   Не могу достаточно благодарить Бога за то спокойствие, которое он мне дал последнее время -- какое-то твердое любовное спокойствие, делающее жизнь легкою и часто радостною. [...]
  
   218.
   1897 г. Марта 11.
   [...] Я очень боюсь, что вы испортитесь в Англии. Сейчас получил "Review of Reviews", читал, и так повеяло на меня этой удивительной английской самодовольной тупостью, что перенесся в вас и подумал о том, как вы с ними будете сходиться. Это я думаю про всех, кроме того маленького кружка свободных людей, среди которых вы живете или можете жить. Когда у нас сталкиваешься и узнаешь про дикость и мыслей и чувств, то приписываешь это нашему режиму, а там, у вас, становишься в тупик: зачем?
   [...] Ужасно жалко всех участвующих в этих делах, и всё больше и больше хочется разъяснить людям, как они сами себя губят только потому, что презрели тот закон или не знают, который дан Христом и который избавляет от таких дел и участия в них.
   [...] Читал нынче в "Вопросах Психологии" статью Джонстон: Индийский мудрец Шанкара.1 Очень хорошо. Всё та же общая всем великим учителям мысль, что заблуждение только от смешения своего божественного, неподвижного, вечного "я" с изменяющимся, страдающим, умирающим, телесным "я". И что стоит человеку просветиться мудростью, и это вечное "я" само собою выступает. Я только прибавил бы, что это "я" есть любовь.[...]
  
   1 В. Джонсон, "Шри-Шанкара-Анчариа -- индийский мудрец"
  
   219.
   1897 г. Марта 22.
   [...] Разумеется, такие минуты уныния, сознания своего одиночества нужны, полезны для души -- подвигают нас вперед. Только тогда и пойдет сам ребенок, когда перестанет держаться за окружающее, или тогда только поплывет и уж тогда, наверное, не потонет. А любовь, которую мы ждем и которую требуем от других, очень похожа на нелюбовь и легко вырождается в самые большие гадости.
   [...] Всё больше и больше чувствую грех нашей жизни пользования трудами -- и многими -- других людей и не могу достаточно повторять и для себя и для других, что первое начало доброй жизни и конец ее -- это постоянная борьба с роскошью, а вследствие того и с участием в насилии и зле общественном и в труде, искупляющем эту роскошь. Все мы, как мухи в вареньи, завязли в этой роскоши, и нельзя делать достаточно усилий, чтобы выбираться из нее.[...]
  
   220.
   1897 г. Марта 30?
   [...] С одной стороны, и хорошо, что нечего посылать и писать. Я в последнее время, со времени нашего сближения с духоборами, замечаю в других и в себе, что мы как будто чувствуем необходимость постоянно что-то внешнее делать, что-то друг другу сообщать, и, мне кажется, это нарушает настоящее, внутреннее, единственно нужное дело.
   [...] Если же в работе я бываю неспокоен, продолжаю благодарить Бога и радоваться за свое внутреннее общее спокойствие, наступившее после тревожного времени, и кажется, что то, чтР дало мне спокойствие, теперь уже не покинет меня. А дало спокойствие всё то же, что мы все знаем, что я знаю уже скоро 20 лет, но что производит постоянно новое действие по мере того, как делается сознанием жизни, -- а именно то, что тот я индивидуальный, которого прежде сливал с я божественным, которого я боялся лишиться и которого любил, всё больше и больше отлипает от я божественного и уже не нарушает жизни этого божественного я. Не вполне, но я знаю, что наступила новая радостная, заметная ступень.
   [...] ужасно я боюсь за то, что у всех ваших будет мало дела и неопределенное дело, и позволяю себе советовать, как можно стараться устроить себя в хомут, не брезгая никакими делами. Это особенно важно на чужбине.[...]
  
   221.
   1897 г. Мая 7.
   [...] Цецилия Владимировна,1 вернувшись от мужа, произвела на меня очень жалкое впечатление. Она носилась с книгой "The women, who did"2 и с какой-то женской свободой, а когда дошло дело до возможности разлуки и измены, то почувствовала во всей силе то, чтР должен чувствовать всякий нравственный человек, что половая связь, от которой еще дети есть, такая связь, которую разорвать н ельзя, и что надо, если пал с человеком, то постараться, чтобы этот человек не пал бы ни с кем другим, и самому, если уж падать, то опять с ним же до тех пор, пока не достигнешь взаимного полного целомудрия. [...]
  
   1 Цецилия Владимировна Винер (1860--1922), гражданская жена Д. А. Хилкова.
   2 Grant Allen, "The women, who did", 1895 (Г. Аллен, "Женщина, которая осмелилась"). Героиня этого романа решается вступить в гражданский брак и в конце концов остается одна, отвергнутая своей средой.
  
   222.
   1897 г. Мая 16.
   [...] очень жалею, что огорчил вас, написав в дурном расположении духа. Я и теперь не в лучшем, жалею себя, что дурно, праздно и тревожно проходят последние года, те, в которые надо бы быть тихим, радостным и спокойным, служащим Богу через людей. Но, видно, так не надо, а надо перестрадать свою гадость. И бывают хорошие минуты, когда успеешь вызвать в себе любовь, самую лучшую, любовь-жалость к тем, от кого больно, но потом опять свертываешься на жалость к себе и на нелюбовь, упреки и тоску. В таком я нынче настроении и пишу, чтР чувствую. Пожалуйста, никому не говорите и, главное, не делайте никаких демаршей вследствие этого письма. Все демарши бесполезны. Я испробовал всё: гнев, мольбы, увещанья и в последнее время снисходительность и доброту. Еще хуже. Страдаю я, как ни стыдно сказать, от унижения и жестокости.
  
   223.
   1897 г. Мая 16.
   [...] Не могу сказать, чтобы теперешнее состояние мое было лучше. Недовольство собой и слабость всякая. Думал лучше провести последние годы своей жизни. Но, видно, так надо, надо пострадать за свою гадость. Знаю лекарство, исцеляющее, и прибегаю к нему, но не всегда достает сил на овладение им. Лекарство -- смирение и любовь.
   Буду лечиться, может и вылечусь и буду здоровее, чем прежде.
   Ну, прощайте пока, не присылайте больше телеграмм. Буду писать еще скоро. Никому не читайте моего письма. Не для меня, а для того, чтобы не обвиняли людей. [...]
  
   224.
   1897 г. Мая 17.
   [...] Я виноват, что написал вам в дурную минуту. Надо переживать свои душевные муки одному с Богом. Он только может помочь, а все кроме него бессильны. Мучить же, заражать других любящих и любимых людей -- бесполезно и дурно. [...]
   Решил нынче не переставая молиться, и это действует, как известное полоскание рта от гнева.1 Если точно думаешь о нем, то другому ничему нет места. Знаю, что есть возможность всякое зло (всё в себе) обратить в добро, да не всегда осилишь, хорошо уж и то, что знаю это. [...]
  
   1 Толстой имеет в виду народную сказку о старухе, получившей совет набирать в рот "освященную" воду каждый раз, когда рассердится на своего старика, и рассказывавшей потом, что "святая вода" помогала ей не ругать мужа.
  
   225.
   1897 г. Мая 26.
   [...] Мы все знаем, что Бог есть любовь, и потому любовь победит всё; но когда мы прилагаем к делу любовь и видим, что она не побеждает, а зло остается злом, мы говорим себе: любовь в этом случае недействительна (как будто Бог может быть недействителен) и, не веря в любовь, не делаем дела любви, как бы телеграфист перестал телеграфировать, потому что он не видит, как на той станции выходит лента.[...]
  
   226.
   1897 г. Июня 19.
   [...] Письмо Кропоткина мне очень понравилось. Его аргументы в пользу насилия мне представляются не выражением убеждения, но только верности тому знамени, под которым он честно прослужил свою жизнь. Не может он не видеть того, что протест против насилия, для того чтобы быть сильным, должен быть твердо обоснован, а протест, допускающий для себя насилие, has no leg to stand upon1 и этим самым обрекает себя на безуспешность.
   Речь же St. John'а мне очень понравилась в том разграничении, которое он делает между браком для личного наслаждения и браком для увеличения своих сил служения. Хотя я и не испытал того соединения, посредством которого муж и жена делаются одним существом с увеличенными силами для служения, я знаю и испытал то, что брак освобождает молодых людей от тревоги нецеломудренного безбрачия и дает возможность направить обоим супругам силы на служение. Продолжаю думать, что полное целомудрие дает еще больше сил для служения, но не могу отрицать того, что брак может увеличить силы в сравнении с безбрачной тревогой, а тем более если супруги духовно живут одной жизнью. Но мне не понравилась его шутка "The more -- the merrier",2 и я не понял, что он этим хочет сказать. Брак, какой бы то ни был, может быть только между одним мужчиной и одной женщиной, всякое же общение с другими мужчинами для женщины и с другими женщинами для мужчины должно быть безразлично от полового различия. [...]
  
   1 не имеет почвы под собой
   2 Слова Син-Джона из речи о браке и любви. Русский перевод: чем больше, тем веселее.
  
   227.
   1897 г. Июня 21.
   [...] очевидно, это всё люди, для которых вопросы нравственные -- вопросы жизни. Я всегда думал, что один из вернейших признаков серьезности отношения к нравственным вопросам -- это строгость к себе в половом вопросе. [...]
   Соблазн, в который он впал, очень понятный и свойствен именно таким честным, правдивым натурам, каким я его воображаю. Отношения установились, и ему хотелось ничего не скрывать, а прямо и открыто признать их, придав им характер духовности. Я вполне понимаю его мысль: воспользоваться тем душевным подъемом, который дает влюбленность, для того, чтобы этот подъем употребить на дело божие. Это возможно, и я думаю, что энергия людей, находящихся в этом положении, может значительно повыситься и дать неожиданно кажущиеся нам большие результаты; я даже не раз видал это и знавал такие случаи, но тут страшно то, что при уничтожении влюбленности (чтР очень возможно и вероятно) вдруг не только может упасть этот подъем энергии, но и всякий интерес к делу божиему, чего тоже я видал примеры. А что случается и может случиться, доказывает то, что дело божие, служение ему не может и не должно опираться ни на что, а всё остальное должно опираться на сознании необходимости и радости этого служения. Так можно (что тоже и часто делается) усилить энергию служения Богу славой людской. И опять та же опасность охлаждения к делу божию, как только уничтожается одобрение людей. Всё это вы знаете и высказали, но я хотел только прибавить одно к тому, чтР писал вам в последнем письме о том, что я согласен с St. Johnoм в том, что союз мужчины и женщины хорош, когда он имеет целью совокупить служение Богу и людям. (Я, очевидно, не понял St. John'a. Он говорил о союзе духовном, платоническом, а я говорил о браке.) Но я все-таки хочу прибавить к тому, чтР я там сказал. А именно то, что союз брачный, телесный, не то что прибавляет силы для служения, а для некоторых людей, одержимых беспокойством потребности влюбления, устраняет это беспокойство, препятствующее отдаче всех своих сил на служение, и потому, хотя целомудрие, если оно полное, есть самое выгодное условие для служения, для некоторых людей брак, успокаивая их, устраняя препятствие, усиливает в них способность служения. Но при этом -- вот это главное я хотел сказать -- надо, чтобы люди понимали и признавали и вне брака и в браке, что способность влюбчивости и того душевного подъема, который при этом совершается, предназначена не на забаву, не на наслаждение, не на художественное творчество (многие так думают -- Тургенев), не на увеличение энергии для служения Богу, как думает St. John, а только на половое, брачное соединение с одним мужем и одной женой для произведения детей и взаимного освобождения от похоти. Всякое же направление этой способности на что-либо другое может только затруднять путь жизни человека, а не облегчать и не услаждать его.
   И потому я совершенно согласен с вами, что это самый опасный соблазн, против которого нельзя быть достаточно осторожным. Но, говорят, почему же не быть дружным с лицами другого пола, так же как и с лицами одного пола? Нет никакой причины, и, чем больше мы любим, тем лучше. Но искренний и серьезный в нравственном деле человек сейчас заметит, как это сделал St. John, что его отношения к тем двум женщинам были особенные. Если человек не будет себя обманывать, он всегда заметит, что сближение совершается легче, чем обыкновенно, что велосипед едет очень легко и скоро, и что не нужно тех усилий, которые нужны обыкновенно, и что потому должна быть этому причина. А как только серьезный в нравственном деле человек заметит это и не желает съехать под гору, зная, что движение это всё будет усиливаться и приведет к браку или исключительному чувству, то он остановится.
   [...] Прочел я и историю Miss Pickard. Мне страшно за ее искания. Неужели нет для нее ничего несомненно твердого. А если есть, то на этом твердом надо остановиться.
   Как ни далека она от наших православных и как ни на много выше их ее квакерские основы, и в тех основах, на которых она воспитана, была та ложка дегтя, которая всё губит: вера в сверхъестественное. [...]
  
   228.
   1897 г. Июля 12.
   [...]Маша замужем, и мне жалко, жалко.1 Не такая она, чтобы этим удовлетвориться. Она слаба и болезненна; боюсь, что уже кается, хотя не говорит. Да и нельзя говорить, потому что он очень хороший, чистый, честный, чрезвычайно правдивый человек.
   Таня тоже нехороша.2 А я еще хуже, хотя не отчаиваюсь и не сдаюсь и всё тянусь к Богу, хотя, может быть, волной меня и относит от него. Устал я, милые друзья, от борьбы с этой ужасной для меня, но прекрасной сравнительно с обычной мирской жизнью, средой праздности, роскоши и бессознательной жестокости к братьям. Так хотелось бы пожить хоть последние годы или месяцы чисто. И всё надеюсь.
   [...] Горе ваше понимаю и всей душой сочувствую. Это вам экзамен.3 Старайтесь не провалиться. Помните, что это единственный случай приложить к жизни свою веру. Я этим всегда подкрепляю себя в трудные минуты, и иногда с успехом.
  
   1 М. Л. Толстая 2 июня 1897 г. вышла замуж за Николая Леонидовича Оболенского (1872--1934).
   2 Толстой имеет в виду отношения Т. Л. Толстой с М. С. Сухотиным, за которого она вышла замуж в 1899 г.
   3 Толстой имеет в виду письмо от 16 июля н. с., в котором Чертков сообщал о своих разногласиях с матерью, не разделявшей его убеждений.
  
   229.
   1897 г. Июля 15.
   Сейчас прочел письмо милой Miss Pickard о музыке и Кенворти о браке, и такая радость охватила меня, какой я давно не испытывал. Какое счастье знать, что то, чем я живу, что мое настоящее я ограничивается не одним мною, а живет вне меня, в людях, совсем далеких по времени и месту и которых я никогда не видал. И зачем видеть? Хуже.
   Miss Pickard высказывает сильно, задушевно то, чтР я говорю холодно, длинно, но чувствую так же горячо, в моей книге "Об искусстве". Одно только я добавил бы, что музыка не должна совсем непременно передавать и возбуждать высокое, религиозное, -- она даже одна, без слов, и не может этого сделать. Достаточно, если она доставляет радость единения людей в безгрешном чувстве веселья, приятности, умиления или торжественности. Но дело в том, что она тем лучше, чем больше она людей соединяет. И потому нехороша сложная, искусственная музыка, и потому хороша простая, помимо их содержания, музыка гимнов евангелистов и псалмов наших молокан и духоборов.
   Статья же, речь Кенворти, особенно умилила меня -- именно радостью сознания того вне меня живущего я, которое я вижу в его речи. Если бы не было других доказательств божественности основы нашей жизни, то, что узнаешь эту божественную жизнь в другом, было бы достаточным доказательством этого. А какая радость! Умрет Лев Николаевич, а я, самый я, жив, как был жив до меня, так и остается жить во всех братьях. И ведь это не то, что, как бывает, и то редко, в мирских мыслях, что другой думает похоже со мной, а это думаю и чувствую я. И это я вижу в Кенворти и в недавно приезжавшем мужике, который почти ничего не читал моего, и потому не может быть речи о заимствовании.
   Речь Кенворти превосходна; кратко и сильно высказано всё, и высказано не словами, а болевшим об этом предмете сердцем. [...]
  
   230.
   1897 г. Августа 8.
   [...]Слаб же я оттого еще, что у нас пропасть посетителей, беспрестанно приезжают; сейчас получили телеграмму из Москвы от Ломброзо,10 который хочет приехать. Всё это тратит время и силы и ни на что не нужно. Ужасно жажду тишины и спокойствия. Как бы я счастлив был, если бы мог окончить мои дни в уединении и, главное, в условиях, не противных и мучительных для совести. Но, видно, так надо. По крайней мере, я не знаю выхода.
   Ваше дело изданий очень радует меня. Боюсь только, чтобы оно не завлекло вас в денежные затруднения. Берегитесь этого. А главное, чтобы не заставило вас разбросаться. Qui trop embrasse, mal Иtreint.1 Вам особенно надо помнить это, потому что у вас столько хороших начато дел, что достанет на 10 жизней.[...]
  
   1 Кто много охватывает, мало удерживает.
  
   231.
   1897 г. Сентября 2.
   [...]Не помню, что именно вы советуете написать к этому Краткому изложению. Когда я сейчас подумал, то невольно стал повторять то, что там сказано в предисловии. Одно, что я могу прибавить, это то, что теперь, после 16 лет (кажется, так), я еще яснее, чем тогда, вижу недостатки этой работы, но не могу уже исправить их. Я не мог исправить тогда чувствуемых мною недостатков, потому что помню, что тогда дошел до предела своих сил и дальнейшей работой не уяснял, а затемнял то, что прежде было яснее. Тем более не могу взяться за это исправление теперь, когда ослабло уже то напряжение, в котором я находился тогда. Но, несмотря на то, думаю, что тот мой неперестающий во время этой работы восторг перед тем, что мне открывалось в Евангелиях, и та вера в то, что учение Христа, как я его понял, несомненно дает благо как всякому отдельному человеку, так и всем людям, -- думаю, что этот восторг и эта вера, которые я испытывал при этой работе и которые я испытываю при перечитывании ее, сообщается хоть отчасти читателям этой книги. А если это будет, то книга будет полезна, несмотря на все ее недостатки.[...]
  
   232.
   1897 г. Октября 2.
   [...]Хотелось бы написать вам не о чудесном, собственно, а о том, как, мне кажется, мы познали не самый внечувственный мир, но присутствие, существование его; но нынче не успею.
   Вера в чудесное -- это вера в матерьяльный мир. Для того, кто вполне понял, что Бог есть дух и он сам есть дух, не может быть чудес в матерьяльном мире и тем менее в духовном, потому что чудеса -- это нарушение законов матерьяльного мира, а законов духовного мира мы не знаем.
   [...] Ясно, как заблудились мы и в науке и в искусстве и как мы можем выбраться из этой лжи и зла, только признав вполне учение Христа в смысле единения и братства людей, признав его так, как мы теперь признаем церковную веру.[...]
  
   233.
   1897 г. Октября 3.
   Вчера начал вам писать о том, почему мне кажется, что люди, верующие в реальность матерьяльного мира, верят и в чудесное, или, скорее, отчего люди, верующие в духовную жизнь, в свою духовную сущность и в Бога-духа, не могут верить в чудесное, и не дописал. Это не то, что я хотел выписать вам из дневника, -- то особо и имеет только связь с этим, а это я думал, когда писал вам.
   Я верю и, скорее, знаю несомненно, что весь матерьяльный мир есть произведение моих пяти чувств, и все законы матерьяльного мира это законы отношений моих чувств между собою. Вся наука, всё наше знание, -- это выводы из различных отношений наших чувств между собою, например: лед, твердый на мое чувство (осязание), делается мягким, жидким при известной теплоте, которую я ощущаю тоже своим чувством, а при еще большей теплоте делается неощущаемым -- паром. Все наши знания такие же изучения отношений наших чувств между собою. Мы изучили эти отношения и знаем их: знаем, что при каждом впечатлении на одно чувство должны быть известные явления для других чувств; стучит -- для слуха значит: что-нибудь твердое на ощупь и т. п.
   Что же значит чудо при таком понимании внешнего матерьяльного мира? Только то, что то отношение чувств, которое мы изучали и признали постоянным, вдруг изменяется. Измениться же такое отношение может только потому, что я неправильно определил отношения чувств, и тогда надо вновь отыскивать правильное, постоянное отношение чувств, или оттого, что какое-нибудь из моих чувств извратилось (галлюцинация). Чуда же при таком понимании мира никакого не может быть. Так что если бы такой человек увидал чудо, то это только доказало бы ему, что он нездоров, что чувства его неправильно действуют и ему надо лечиться.
   В области же духовной для такого человека не может быть чуда, потому что духовная жизнь не подчиняется никаким законам и мы ничего не знаем про нее, кроме как то, что она есть, была и всегда будет, что для нее нет времени, нет пространства.
   Сказать, что Христос воскрес в теле, значит сказать, что чувства тех людей, для которых он воскрес в теле, действовали неправильно и противно тем постоянно повторяющимся и признанным всеми отношениям чувств, и потому можно только пожалеть о болезненном состоянии тех людей; но сказать, что Христос духом живет в людях и мы живем в других и другие в нас, значит, сказать самую обыкновенную, несомненную истину, понятную всякому человеку, живущему духом.
   Вот это я хотел добавить.
   То же о сверхчувственном, которое мы познали несомненно, это то, что, кроме того, что мы познаем своими 5-ю чувствами -- познаем мы пределы своего существа, соприкасаясь с другими окружающими нас существами, -- мы неизбежно приведены к признанию существования чего-то не познаваемого чувствами, но наверно существующего, до такой степени верно, что без признания этого существования мы ничего не можем себе объяснить существования чего-либо. Это, например, эфир, вычисленные колебания которого дают нам понятие о свете, тепле, электричестве. Стало быть, есть нечто кроме того, что нам дают чувства, но существование этого мы признаем не потому, что это показало нам какое-либо из наших чувств, нарушая выведенные и признанные нами законы отношения наших чувств, а, напротив, потому, что мы приведены к признанию существования этого разумом и что признание этого не только не нарушает найденных нами законов отношений, но, напротив, устанавливает еще большую разумную связь этих отношений.[...]
  
   234.
   1897 г. Октября 13.
   [...] Маша для меня вроде как человек пьяный. Я знаю, что она поймет меня, но не теперь. Теперь с ней говорить нельзя, пока она не выспалась и не переболела похмельем.
   Сколько таких людей, с которыми не говоришь вовсю, потому что знаешь, что они во хмелю. Кто в хмелю корысти, кто тщеславия, кто влюбленности, кто прямо во хмелю наркотиков. Избави нас Бог от этих опьянений. Эти опьянения не хуже религиозности, патриотизма, аристократизма ставят преграды между людьми, мешают тому единению, которого хочет Бог. Живешь рядом, вместе, всю жизнь и живешь, как чужой.
   Так у меня теперь с Машей и ее мужем. Не могу я ей сказать, что этот ее брак "а failure",1 несмотря на то, что он прекрасный юноша. А не говорю этого -- остается невысказанное. И жалко так дожить.
  
   1 ошибка, неудача
  
   235.
   1897 г. Октября 26.
   [...] хотя предмет вашей полемики с Вruce Wollace1 и очень интересен и важен, я теперь о нем писать не могу, тем более, что мне кажется, что я уже много раз высказывал то самое, что вы ему высказали или по крайней мере в том же направлении.
   Закреплять же ваши слова своим авторитетом я считаю неприличным потому, главное, что не признаю никаких авторитетов и тем менее свой.
   Мне кажется, что в вашем споре с Вruce Wollace ни одна сторона не может убедить другую, потому что два различных мировоззрения: одни люди считают, что нужно действовать в виду указываемой нам нашим рассудком и разумом видимой цели наибольшего блага людей, и средствами, тоже указанными нам нашим рассудком и разумом; другие, -- мы, -- считаем, что нужно действовать для не видимой нам цели, приближение к которой достигается исполнением указанной нам в нравственном законе воли божьей, отступление от которой ради близоруких указаний наших рассудка и разума всегда составляло главный соблазн, породивший и поддерживающий зло в мире.
   Разница в том, что первые верят в свой разум, в то, что цель, указываемая им их разумом, есть действительная, настоящая цель жизни; вторые же верят в то, что исполнение воли Бога -- нравственного закона, как бы оно ни странно казалось нашему разуму, самым сильным, действительным и быстрым способом ведет к достижению того самого царства божия на земле, которое мы предугадываем и предчувствуем, если только мы это царство божие представляем себе несколько шире, чем Маркс2 или Bellamy3 и тому подобные.[...]
  
   1 Брюс Уоллес (Bruce Wollace), пастор, издатель журнала "Brotherhood", выходившего в Лондоне в 1897--1899 гг. Брюс Уоллес напечатал в своем журнале статью по поводу опубликованной в газете "Daily Chronicle" от 2 октября 1897 г. выдержки из Дневника Толстого, в которой доказывал ошибочность "учения о безусловном непротивлении злу".
   2 Карл Маркс (1818--1883).
   3 Эдуард Беллами (Edward Bellamy) (1840--1898), американский писатель, представитель утопического социализма.
  
   236.
   1897 г. Ноября 18.
   [...] Ваше сравнение с кубиками, напротив, очень верно. Стоит один перевернуть и не хотеть назад перевернуть его, для того чтобы вся картина смешалась и вышла бы только после величайших усилий та ужасная цельная дьявольская картина, которая нарисована на всех трех сторонах, кроме одной настоящей, с которой мы рождаемся и которая проста и ясна.
   [...] Часто с радостью замечаю в себе некоторую перемену привычек, суждений, которой я обязан христианству, и радуюсь. Так теперь мне ее жалко, я вижу ее дрожащие губы, но когда подумаю хорошенько, что должен чувствовать он, находясь или в ошалелом и злобном (непременно злобном) эгоистическом влюбленьи с равнодушием и сухостью ко всему миру, или в минуты просветления, когда он, сильный духом, гордый человек, должен чувствовать, что он последний.... и что ни от людей, ни от себя, ни от Бога скрыть этого нельзя, и мне его прямо сердцем жалко. Так что чувствую, что, как ни плохо я исполняю закон Христа, закон этот все-таки пробрал и меня, и мне жалче преступника, чем жертвы, и в тысячи раз предпочел бы быть на месте жертвы. Напишу, надеюсь, что напишу ему. Как он не видит жестокости своего поступка? Вот это-то ослепление жалко. [...]
  
   Ответ на письма А. К. Чертковой от 13 и 23 ноября н. с. о том, что Д. А. Хилков разошелся с своей женой Цецилией Владимировной Винер. А. К. Черткова писала: "...происходит эта путаница жизни от путаницы понятий. (Вспоминаю, что вы когда-то давно писали Диме, как складывается картина из кубиков. Так очевидно, что если один кубик перевернуть вверх ногами, то вся картина будет непонятная, изуродованная. А если еще начать искать смысла в этом именно кубике, не сообразуясь со всей картиной, и доказывать, что он и так может стать, тогда непременно начнешь и всю картину коверкать, применяясь к этому кубику.)"
  
   237.
   1897 г. Декабря 10.
   [...] Не скучайте без сестер, а только больше натягивайте постромки всякой работы. И не скучайте, что работа ваша -- не та ручная работа, которая нужна для вашего существования. Этого вы не можете и раз навсегда не помиритесь с этим, а признайте это. Смотрю я на Марью Александровну. Ей 54-й год, она слабогрудая, почти всегда больная, не переставая работает и не позволяет себе пользоваться трудами других, и нельзя не умиляться, глядя на нее. Она теперь ослабела, устала и хочет отдохнуть, не может зимой сама носить воду и корм и наняла помощницу, но сама не переставая работает, ткет. И смотреть на нее утешительно и укрепительно. Но вы не можете этого. У вас другое: от вас другие требования, и вы с Владимиром Григорьевичем, как вам это ни кажется плохо, исполняете их. Мне видно это. Не будемте скучать, не будемте тосковать, -- будем каяться перед собой, перед Богом, а жить давайте, какие мы ни на есть, бодро и радостно. И если мы хорошенько, всей душой, покаемся, смиримся, а главное, уйдем от себя, а вступим в тот поток божеской жизни -- любви, который всегда тут же течет рядом с каждым из нас, так что нам сделать только надо броситься в него, и он понесет нас.
   Я 4-й день в Москве, и главное впечатление от людей это то, что они все несчастливы. Для нас этого не должно быть. "Иго мое благо".1 Если вы точно взяли Его иго, то не может быть недовольства, тоски, несчастья. Может не быть веселья, самодовольства, может и должно быть страдание за людей, но сами мы должны быть тверды, спокойны, радостны в неперестающей работе, когда есть силы. А нет сил, можем покорно и опять радостно ждать, когда они вернутся или когда получим новое назначение.[...]
  
   1 Евангелие от Матфея, гл. 11, ст. 30.
  
   238.
   1897 г. Декабря 13.
   [...] Жизнь и деятельность ваша полезна и очень и теперь, и еще более окажется полезной in the long run.1 И унывать нам нельзя. Сколько бы мы ни падали, ни сбивались с дороги, ни засыпали на ней, мы знаем, что другого пути -- другой жизни -- нет, как та, которая дает благо неотъемлемое, и потому не можем не быть радостны и счастливы всякий раз, как вступаем опять в истинную жизнь, из которой нас на время выбрасывают наши слабости, про которые, знает тот, кому мы хотим служить, тот, для кого и кем мы живем.
   [...] заговорили с Евгением Ивановичем о Боге. Я сказал [...], что вера в спиритизм есть признак слабости веры или вовсе неверия Богу. Евгений Иванович сказал, что он не понимает Бога внешнего, что он знает только Бога в себе. Да ведь Бог в себе так связан с той человеческой личностью, в которой он проявляется, что никогда наверно не знаешь, чист ли от меня тот голос Бога, который я слышу в себе. По тому затемненному моей личностью Богу, которого я знаю в себе, я знаю Бога чистого, неограниченного, которого нет во мне; или иначе -- я должен отрешиться совсем от своей личности, чтобы познать Бога. А когда я отрешился от своей личности, то Бог, которого я познаю, уж не во мне, потому что тогда нет личности. Так что со всех сторон, как ни поверни, -- Бога можно знать только вне себя. То, что мы знаем в себе, есть только путь, ведущий к Богу, пуповина, связывающая нас с Богом. А сказать, что Бог во мне, значит сказать, что я не знаю Бога. А мы с вами знаем Бога, а зная его, нельзя ни ослабевать, ни унывать, ни отчаиваться. Это знание, вера, общение с ним всё исправляет, всё спасает; делает всё то, чего ищут евангелики в искуплении. Если веришь в Бога, то не нужно ни искупления, ни таинства, всё дается одной верой в него -- знанием его и любовью к нему. Не думайте, что это слово: любовью -- я пишу необдуманно. Я нынешним летом в первый раз испытал это чувство, именно чувство любви к Богу. Теперь я не могу восстановить его, но оно было, и я знаю, какое оно, и жду его. Как же нам не радоваться?
   Паскаль говорит, что христианин должен испытывать чувство презираемого, ничтожного человека, который вдруг узнает, что он царский сын.
   Человек, поверивший в Бога и потому в свою сыновность ему, узнает больше этого гораздо. И потому мы должны радоваться. Или ежиться и ждать, не жить, или радоваться. Подумаешь, как несчастен я был, когда у меня не было этого духовного пристанища, и как несчастны все люди вокруг нас. И мы не ценим своего блага.[...]
   Ваша работа, может быть, и даже наверно, хороша сама в себе, но я бы советовал вам, пиша ее, иметь в виду не некоторых лиц, находящихся в известном положении, а самый широкий круг людей и самых близких и по времени и по духу самых далеких. Это главное условие достоинства писания.[...]
  
   1 на большом расстоянии.
  
   1898
   239.
   1898 г. Января 9--10.
   [...]Всё чаще и чаще наступают времена, когда ничего не хочется в этом мире для себя и когда совсем ясно видишь (чувствуешь), что ты не то сложное телесное существо со всеми своими воспоминаниями, привычками, страстями, а что ты та духовная сущность, которая заперта в этот со всех сторон окрашенный твоими наклонностями, привычками, страстями фонарь; и что ты не можешь ничего видеть, понимать иначе, как через этот фонарь, и что ты и фонарь -- две вещи разные; и что скучно смотреть через этот, тобой же разрисованный, всё тот же фонарь и хочется смотреть в себя, или подняться выше и смотреть через окрашенные стенки туда, где нет преград и лишений. Хочется только помнить Бога, быть с ним, и не хочется действовать.
   Вероятно, это на время только, но теперь я особенно сильно чувствую это и рад этому, и потому что знаю, что это так должно быть, уж наверное так, когда будешь умирать. [...]
   Если нет энергии внешней деятельности, то есть большое, давно, да и никогда не испытанное прежде спокойствие, отсутствие осуждения и раздражения против людей.
   Если не смотришь на мир через надоевшие свои рисунки стекол, то больше занят разжиганием огня, света, который горит в фонаре. А то смотреть через стекла на мир -- это сновидения действительности, а смотреть на одни стекла -- это сновидения во сне.
   Как бы хорошо было для всех, если бы все не думали о последствиях своих дел перед людьми в этом мире, а только о последствиях их перед Богом в том. Как бы всем хорошо было. [...]
  
   240.
   1898 г. Января 18.
   [...]Письма с угрозами,1 разумеется, не действуют, только неприятно в том смысле, что есть люди, напрасно ненавидящие. А умирать постоянно готовишься, и это дело. Я недавно думал, и это рекомендую Гале, что когда здоров, то стараешься получше жить во вне, а когда нездоров, то учишься получше умирать. Впрочем, эти письма не имеют даже и этого достоинства: они так глупо написаны, что, очевидно, предназначены только для пуганья.[...]
  
   1 20 декабря 1897 г. Толстой получил анонимное письмо. Автор угрожал убить Толстого и "всех последователей -- вожаков секты" и сообщал, что будто бы с этой целью образовано "Тайное общество вторых крестоносцев"
  
   241.
   1898 г. Января 21.
   [...] Меня смущает немного то, что вы пишете про мое как бы исключительное положение. Положение мое то самое, какого я заслуживаю, и положение очень хорошее. Пожалуйста, так и понимайте мое положение и не пишите мне про него и, главное, таких моих писем, в которых я выражаю недовольство о том, что жизнь моя не такова, какую бы мне хотелось, не сообщайте никому. Я позволю себе иногда покапризничать перед вами, но только перед вами. [...]
  
   242.
   1898 г. Февраля 2.
   [...] Получил ваше письмо из Лондона и порадовался за вас. Знаю, какая это радость: точно из темноты и духоты выглянуть на свет и простор. Я же в обратном положении теперь -- на низу волны. Вот этим хорошо единение, чтобы поднимать друг друга. На низу я только по слабости -- всё нездоровится, а духом жив и могу и хочу понимать и чувствовать вас.[...]
  
   243.
   1898 г. Февраля 14.
   [...] Всё хочется написать и всё забываешь, что надо написать на сердце своем и что если там будет твердо написано, то уж отпечатается там, где нужно. [...]
   [...] не знает ли что про Шмита? Он еще должен Иvoluer,3 как мне кажется, и потому интересно, в каком он фазисе. Он немножко своей деятельностью напоминает Хилкова -- очень много заботы о воздействии на других. Ох, какой это соблазн! Будем друг друга оберегать от него. У вас это есть, но есть зато и сильная внутренняя основа, так что внешнее не выворотит внутреннего. А то бывает, что внешнее так разрастется, что уже ему не на чем держаться, и оно совсем оторвется -- тогда беда. [...]
  
   244.
   1898 г. Февраля 25.
   [...] Но горе в том, что всё не пишется, да и перед Богом не следует этим заниматься, если только можно не писать. Уж очень важно, нужно перед Богом из последних сил тянуть тот воз, в который мы подпряглись, вслед за Христом. Надеюсь, что вы не припишите это самомнению, а тому, что в этом только жизнь, -- нести это иго и бремя по мере своих силишек. И силишки -- говорю не из ложной скромности, а для того, чтобы знать, что всё дело огромно, что я не только не увижу осуществления его, но даже, может быть, и не почувствую, что воз тронулся, а все-таки только в этом мое и всех нас дело, и дело это больше, чем большое или малое, это дело божие. Главное, говорю это потому, чтобы не руководиться внешним успехом, которого, вероятно, не увидишь, а внутренним сознанием, которое не обманет. Пишу это потому, что в последнее время у меня родилось новое радостное чувство возможности уходить из мира житейского и его путаницы и усложнений в сознание исполнения хотя самого слабого, хотя отрицательного, дела божия. И такая твердость и радость. [...]
  
   245.
   1898 г. Марта 8.
   [...] Мне всегда совестно признаваться в том, что известия о болезнях, приближающих людей к смерти, не огорчают или мало огорчают меня, особенно когда, как у милого Шкарвана, это приближение не вызывает ни страха, ни противления, а только кротость и серьезность. Огорчает и заставляет страдать всё больше и больше равнодушие, жестокость, озлобление людей. [...]
   Одно мучительно и ужасно видеть -- это раздор, нелюбовь существ, на минутку сошедшихся в этой жизни, а болезнь, близость смерти (спасибо ей за это) уничтожает эти нелепые раздоры, непонимание друг друга и сближает людей. [...]
   [...] Умирая, однако, она не позвала священника. И перед смертью так же, как многие, остановила глаза на чем-то и с удивлением проговорила: а так это вот что!
   [...] Ах, только бы мы не цеплялись друг за друга своим эгоизмом, а любили, только бы любили.
  
   246.
   1898 г. Марта 29.
   [...] Он хорошо сделал, что написал заметку в дневник.1 Это то самое, что должно быть и что очень радостно: что Бог не в громе и буре, а в тишине, не в чем-либо особенном, а в самой простой простоте, Бог, следовательно, и приближение, прикосновение к нему в смерти. Я так иногда мечтаю: жизнь наша не божия, всегда ограничена, всегда в пределах, и потому всегда матерьяльна, потому что матерьяльность есть не что иное, как сознание своих пределов и пределов других существ, точек плоскости прикосновения предметов, и потому, переходя из одной жизни в другую, выходя из этой, чтобы перейти в другую, переменяются, вероятно расширяются (говорю пространственно, потому что мы не можем говорить иначе) пределы. Но в момент перехода из одних пределов в другие сущность жизни, частица Бога, живущая в теле, на мгновение перехода приближается к полному освобождению; и это -- близость к полной свободе от пределов к полному слиянию с беспредельным Богом, хотя и мгновенная, должна быть нечто особенное. Я представляю себе это так. Хотел нарисовать, но не выходит, короткий рисунок.2 Нарисовать я хотел то, что я божеское, перемещаясь из одного я матерьяльного в другое такое же матерьяльное я, из одних пределов в другие, при переходе этом на мгновение остается ни в том, ни в другом и сознает себя только в Боге -- полное спокойствие и удовлетворение.
   [...] И по заметке Шкарвана и по речам Брашнина -- оба они живы и, может быть, переживут нас с вами, -- но видно, что близость смерти, которую они чувствуют и знают, не нарушает их обычного хода душевной жизни. Я думаю, что это происходит, главное, оттого, что нет в их сознании лжи, которая теперь при близости смерти ясно бы обнаружилась и сделала бы смерть мучительною. Нет ни причастия, ни Иверской,3 ни дорогих врачей, ни завещаний, ни соборований. Правда, и в том и в другом случае нет особенно мучительных страданий, затемняющих сознание. И это счастье, по крайней мере так кажется нам. Но когда они есть -- они, верно, нужны.
   Ах, боюсь я за приезд его матери. Говорят, она прекрасная женщина, но сумеет ли удержать привычный и как будто требуемый, а со всех сторон ненужный, пафос. Еще молодому можно жалеть себя за разлуку с молодым, а старому -- о чем жалеть, если веришь в Бога и что мы в нем и живем и умираем? [...]
  
   1 Запись, которую сделал Шкарван в своем дневнике после кровоизлияния из легких, происшедшего на почве туберкулеза. Шкарван писал, что "тихое спокойствие... было главным явлением, сопровождающим болезнь". А. К. Черткова переслала Толстому выписку из дневника Шкарвана.
   2 В письме нарисован круг, в верхней части которого написано "Здешняя жизнь", а в боковой части: "Освобождение".
   3 Иверская икона божьей матери, считавшаяся чудотворной.
  
   247.
   1898 г. Мая 4.
   [...] Мне особенно нравится спокойно кроткий, призывающий к рассуждению тон, и потому надо выпустить все места, резко осуждающие церковь. Об этом предмете нельзя говорить вскользь. Говоря неуважительно, вскользь, только раздражаешь и враждебно располагаешь читателя. [...]
   [...] Главное, не бойтесь выключать. Надо как с уравнениями поступать, приводя их в простейший вид. У вас там так много хорошего, что исключение всего, отягощающего статью, только улучшит ее. Со мной всегда так бывает -- выключаешь слабое, малосущественное и невольно по дороге вставляешь кое-что существенное, и то, что прежде возвышалось, опускается, а возвышается совсем другое, новое, и понемногу всё меньше остается жира и всё больше мускулов. А у вас их тут много: и разъяснение причин неведения власти, и ложного представления о толстовском влиянии и вся программа, что делать, и, главное, дух христианский, в котором всё написано. [...]
   [...] Вы меня напугали бы, если бы я не был уверен, что вы этого серьезно не думаете, тем, что считаете, что падение может содействовать раскаянию и подъему духовному. Я думаю (так себе представляю и в пути к совершенству: будьте совершенны, как отец ваш небесный), к совершенству любви в этой жизни ступени расположены прогрессивно так: что чем выше, тем и ступень выше, и потому, поднявшись на одну ступень, кажется, что или некуда, или не в силах подниматься выше, а между тем, стоя твердо и довольно без уныния на той ступени, которую одолел, утверждаешься, растешь сам. И приходит время и поднимаешься на следующую, которая совершенно не похожа на предшествующую, и потому часто сначала не видишь ее и получаешь такое же нравственное, хотя и совершенно другого характера, удовлетворение, как и то, которое получал при прежнем подъеме. Для того, чтобы это было, нужно смирение, довольство тем, что ты есть, и признание себя тем, что ты есть, а не воображение себя выше того, что ты в самом деле. Для того, чтобы подняться на высшую ступень, надо, чтобы под ногами была не слабая насыпь, а твердая, утоптанная почва. Надо не отчаиваться на себя и знать, что, как неожиданно, непонятно поднял тебя Бог (в тебе) на ту ступень, на которой ты стоишь, так же неожиданно, непонятно поднимет и на следующую. А желать пасть для того, чтоб испытать наслаждение подъема, это всё равно, что спуститься с той ступени, на которой стоишь, для того, чтобы подняться на высшую, и не для того, чтобы подниматься, а для того, чтобы наслаждаться процессом подъема. Кажется мне, что это так. [...]
  
   248.
   1898 г. Июня 24.
   [...]Не согласен я с последним, что нужно общаться с несчастными Еast-End'а,1 по-моему, нет: это праздно мучительно. Нельзя руками останавливать поезд, давящий людей, или присутствовать при этой давке, если есть возможность быть на тендере и управлять паром, остановить. Только бы чувствовать, что отдаюсь на это весь. [...]
  
   1 Ист-Энд (East-End) -- восточная часть Лондона, населенная беднотой.
  
   249.
   1898 г. Июня 28.
   [...]Не могу без ужаса думать о вчерашнем известии.1 Истинно, гораздо легче мне бы -- именно мне, который и так наверно не увидит уж никого из вас -- узнать о смерти кого-либо, чем это. Ведь ужасно то, что если мы не выдержим и недобро поступим с человеком, чуждым по вере, то это только признак слабости, грех, "сорвался", но когда возникает нелюбовь, вражда между нами, исповедующими одну веру -- веру в то, что жизнь только в служении Богу, а служение только в любви, то это признак, что кто-нибудь из двух, или оба, не верят и обманывают самих себя. Неужели это так? Это ужасно. Мне это, теперь больному, особенно видно, потому что, когда чувствуешь себя близко к смерти и за ней к Богу -- яснее, живее чувствуешь, что ему от нас нужно. [...]
  
   1 Письмо А. К. Чертковой о столкновении между В. Г. Чертковым, П. И. Бирюковым и П. А. Буланже из-за разногласий по поводу редактирования журнала, подготовлявшегося Чертковым и Бирюковым, и споров при выборе места для переселения духоборов.
  
   250.
   1898 г. Июня 30?
   Какое ужасное известие вы мне сообщили, милая Галя. Не могу опомниться и примириться. Вы пишете кратко, но сущность дела ясна. Недостало терпимости, смирения, любви, и между кем же? Между людьми, в сознании своем всем пожертвовавшими для служения Богу. Как очевидно мы обманываем себя! И как правы наши враги, обвиняя нас в лицемерии. Мало они бранят и презирают нас и мало мы пользуемся их уроками. Искренно говорю "мы", не только не исключая себя, но вполне признавая себя виноватым (сотни раз) в том, что так огорчает меня в других: в несмирении, гордости, упрямстве, в забвении Бога. Главное, как очевидно из этого, до такой степени мы обманываемся насчет себя (разумеется, мы не лицемеры сознательно, но мы фарисеи, довольные собой) и как забываем тотчас же то, что одно важно, и во имя таких пустяков, как дело и свой взгляд на него, жертвуем этим. Мы говорим о Боге, о любви, об исполнении его воли и что в этом жизнь, а как только явятся противники нашей воли, мы всё забываем. Если уж мы не можем во всех делах жизни ставить выше всего его волю, то по крайней мере признаем, что мы не знаем Бога, не верим в Бога и не поставили свою жизнь в исполнении его воли. Тогда у нас будет больше смирения, и мы найдем средства общения доброжелательного с людьми. А то мы считаем себя исполнителями воли Бога, разжигаем свою гордость и при всяком столкновении не можем совладать с своей разросшейся от гордости личностью. Всё это говорю прежде всего о себе. Я с сыновьями не могу (не со всеми) стать в любовные отношения, -- на днях огорчился на Льва и огорчил его -- не могу часто с женою, -- а думаю, что служу Богу, что в этом полагаю жизнь. Нет, еще далеко до этого. И лучше знать свою плохоту и смириться. Тогда легче уживешься.
   Ужасно это стыдно. Но будем знать это, спустим мнение о себе, сколько возможно. [...]
  
   251.
   1898 г. Июля 6.
   [...] То, что вы пишете о воспитании, очень интересно и важно. Нельзя быть достаточно внимательным и строгим к себе и другим в этом отношении. По нашему религиозному мировоззрению, все наши дела -- как вы верно пишете -- должны быть совсем иные, новые, в особенности воспитание, но к некоторым вещам мы так привыкли, что не видим их противоречия с нашей верой, и вот тут и надо нам помогать друг другу. Один видит одно, а не видит другого, и наоборот. Ваш разговор с Моодом служит этому прекрасной иллюстрацией. Я уверен, что в другом отношении этот же милый Моод укажет вам и мне того верблюда, которого мы проглатывали, не замечая, и который ему виден.[...]
  
   252.
   1898 г. Июля 14.
   [...]О болезнях и приближении к смерти мне всегда неприятно думать. Всё это -- как, где, когда умрем -- в области нам недоступной, божьей, и в нее вмешиваться не следует. [...]
  
   253.
   1898 г. Июля 14.
   [...]Мне представляется всё дело так: Поша не изменился к вам. Этого и не может быть. Но он по сложным внутренним душевным требованиям желает теперь жить один, независимо. Лучше бы было жить с вами и помочь вам, но кто же не знает тех душевных состояний, в которых человек чувствует себя негодным для жизни с другими, для служения другим, а нуждается в более или менее полном уединении. Я думаю, что Поша находится в этом состоянии и нисколько не изменился. Не скажу даже, чтоб Павла Николаевна имела на него влияния, такого, которое было бы несогласно с его душевными требованиями. Этого не может быть, потому что Поша не подчинится такому влиянию, и, главное, потому что сама Павла Николаевна такой хороший человек, что не может иметь такого влияния. А просто, живя с нею, Поша не может не согласоваться с ее желаниями. Это не может быть иначе. Это так и должно быть и вам, Владимир Григорьевич, надо брать Пошу, какой он есть (а он, как мы знаем, очень хорош), с его связью с Павлой Николаевной, которая тоже, мы знаем, очень хороша. Если же бы и было, чему я не верю, недоброе расположение к вам, то это ее дело, ее ошибка, и вам тем более надо не впадать в нее, как вы и пишете и как и делаете. Пускай Поша едет, и я уверен, что этот его переезд только скрепит вашу связь [...].
  
   254.
   1898 г. Июля 21.
   [...]Никому не читать.
   Я плох. Я учу других, а сам не умею жить. Уж который год задаю себе вопрос, следует ли продолжать жить, как я живу, или уйти, и не могу решить. Знаю, что всё решается тем, чтобы отречься от себя. И когда достигаю этого, тогда всё ясно. Но это редкие минуты.[...]
  
   255.
   1898 г. Сентября 11.
   [...]Скажите Вандерверу, если он с вами, что я получил его прекрасное письмо и совершенно согласен с ним в том, что он сказал двум пасторам, и очень люблю его за его желание всё оставить и идти по миру, проповедуя христианскую жизнь, но всегда боюсь за сознательную проповедь -- иную, чем бессознательная проповедь своей жизнью.
   Шкарвану скажите, что [...] советую ему писать свои признания. Он умеет заглядывать себе в душу, и у него тверда точка зрения, с которой интересно и важно заглядывать в нее.[...]
  
   256.
   1898 г. Сентября 30.
   [...] Следствием декларации будут слова. Всеобщий мир может быть достигнут только самоуважением и неповиновением государству, требующему податей и военной службы для организованного насилия и убийства. [...]
  
   Телеграмма, посланная Толстым в ответ на запрос редакции газеты "The Sunday World", просившей высказаться относительно предложенной русским правительством конференции по предотвращению войн.
  
   257.
   1898 г. Декабря 5.
   Сейчас прочел Листок Свободного Слова.1 Прекрасно всё, исключая последней страницы: обращения к пожертвованиям.2 Обращение это никаких пожертвований не вызовет, а роняет как-то достоинство редакции. Мне кажется, что пожертвования, если вызывать, то вызывать надо частным образом, а в печати это нехорошо. Остальное же всё -- весь тон -- всё прекрасно. Немножко бы только поменьше Толстого и хоть какое-нибудь сведение о правительственных грехах общих, а не исключительно религиозного гонения.
   Всё время читаешь и думаешь: как бы сделать, чтобы все или как можно больше людей прочли. Кажется, -- вероятно, я ошибаюсь -- что на всякого непредубежденного, не вполне испорченного человека должно чтение это произвести неотразимое впечатление. [...]
   [...] Вы, милая Галя, удивляетесь, что я против их поселения в деревне. А я удивляюсь, что вы удивляетесь. Жизнь в деревне, на своей земле, в своем доме, есть, во-1-х, самая роскошная жизнь. Тут неизбежны и устройство дома, и экипажи, и лошади, и, не успеешь оглянуться, и собаки; и, во-2-х, главное, покойная, гордая и самоуверенная, как будто занятая праздность. Еще понятно, жизнь в деревне в большом имении -- устройство, усовершенствование хозяйства, или жизнь на земле с работой личной и скромная, как ваша в Деменке, а это будет только халат, в котором покойно и из которого не хочется выйти и в который уйдут и все средства и, главное, вся энергия жизни. У нее будут дети, а у него охота и соседи, и лошади и т. п. Я это вижу на Илье, на добром, прекрасном Илье и его доброй и прекрасной жене. Из всех образов жизни, которые они могут избрать, жизнь в своем именьи самая дурная по своему влиянию. Мы только привыкли к тому, что нечего делать, так ехать в деревню, но поехать в деревню, чтобы жить там, не работая, есть самое невыгодное положение. Что же делать? Что они хотят и могут, но делать. Два молодые энергические человека точно старики поедут в деревню в свое имение, чтобы спокойно жить! Главное, что будет вовсе не спокойно, а кончится тем, что проживут, что есть, нарожают детей и будут нуждаться и тяготиться. Вы опять скажете, чтР именно делать? Не могу сказать другому, чтР делать, потому что не знаю, к чему лежит его сердце, но знаю, что надо иметь в виду дело, а не спокойную жизнь.[...]
  
   1 "Листки Свободного слова". Повременное издание под редакцией В. Черткова,  1, ноябрь 1898 г.
   2 "Обращение к читателям" с просьбой присылать пожертвования для издания "Листков Свободного слова".
  
   258.
   1898 г. Декабря 12.
   [...] Ужасает меня то количество людей, которое собирается присоединиться к духоборам. Люди хотят обсохнуть в их среде. Но насколько они высушатся, они внесут сырости к духоборам. Как-то они вынесут этот наплыв? А между тем, видно, так надо. Всем жить надо и всем помогать друг другу.[...]
  
   259.
   1898 г. Декабря 31.
   [...] Не унывайте, милые друзья, что жизнь ваша не такая, как хотелось бы. Всякая разумная жизнь есть не что иное, как непрестанное развязывание узлов, которые постоянно завязываются, надо не скучать этим и не ожидать гладкой нитки.[...]
  
   1899
  
   260.
   1899 г. Января 12.
   [...]Очень, очень радостно восстановление ваших отношений с Павлом Александровичем. Поша хорошо говорил, что если мое недоброжелательство к человеку = 0, то, как бы он ни был сердит, при умножении получится = 0.[...]
  
   261.
   1899 г. Января 24.
   [...] Боже мой, боже мой! Как просто всем прощать и со всеми быть в любви и в особенности с врагами, т. е. с теми, на кого есть зуб. А мы не делаем. [...]
  
   262.
   1899 г. Февраля 12...19.
   [...] Всё это в руках Бога. Нам же надо делать свое и главное свое дело: не сердиться ни на кого, не обвинять никого, а радоваться, когда есть случай прощать и любить нелюбящих. Простите, милый друг, я не вам, а себе, не переставая, читаю эту мораль. Вам же тоже она кстати, судя по тону вашего письма. Делать дело надо только затем, и жить надо, чтобы делать дело, но, делая дело, надо постоянно отлеплять его от себя, чтобы не прилипнуть к нему, не слиться с ним, а быть готовым всегда с спокойным духом оставить его, если так угодно Хозяину, а то не успеешь оглянуться, как слипнешься с ним. А, главное, дело, и самое дело делается нехорошо, когда не стоишь от него на должном расстоянии. Я вчера думал это о Воскресении, но мало того, что надо быть готовым бросить такие пустяки, как Воскресение, надо быть готовым бросить всё великое дело духоборов, если Бог велит. И ясно, что всякое дело может быть отнято у меня, только не дело моей души. Тут очень возможно misunderstanding,1 но вы, наверно, поймете меня, как я понимаю. Только бы помнить, что одно, одно-единственное дело, хоть не любить, но не не любить никого.[...]
  
   1 недоразумение,
  
   263.
   1899 г. Марта 9.
   [...] Не сердитесь на меня, пожалуйста, за телеграмму и за то, что деньги послал не по телеграфу. Очень мне и трудно, и скучно, и одиноко. И боюсь я неприятностей, т. е. того, чтобы люди на меня сердились. А люди сердятся. Всё деньги. Не нужно было и духоборам деньги. Лучше бы было, если бы они оставались на месте и страдали, и для нас, и для мира. Но так как мы -- я -- живу дурно в роскоши и роскошной среде, то мне нельзя было не делать. А делаю, и всё выходит скверно и грех. И жду еще больше с Марксом, с его запрещением перепечатывать до окончания всего.1 Всё это не доказывает того, что деньги на что-нибудь, как на дурное, нужны, а только то, что я дурно живу.[...]
  
   1 Маркс напечатал в "Ниве" предупреждение, что одновременное печатание "Воскресения" в других органах будет преследоваться в судебном порядке, так как право первого издания принадлежит ему.
  
   264.
   1899 г. Апреля 25.
   Посылаю вам, дорогой друг, подписанное письмо в Американские газеты; только, признаюсь, лучше бы было, если бы можно было обойтись без него. Так неприятно ссориться, кого-то -- кого я и не знаю -- обижать. Да и можно ли в газетах добиться и высказать правду? В этом мире всегда более наглый и бессовестный aura le dernier mot.1 [...]
  
   1 будет иметь последнее слово.
  
   265.
   1899 г. Мая 5.
   Простите меня, пожалуйста (впрочем, на моей бумаге для писем можно бы эти слова напечатать, так как всегда они начинаются совершенно справедливо так -- покаянием), за то, [...] что задерживаю перевод и печатание поправками. Причина и того и другого одна: невозможность успеть и потребность исправлять скверное. [...] Дело в том, что, как умный портретист, скульптор (Трубецкой),1 занят только тем, чтобы передать выражение лица -- глаз, так для меня главное -- душевная жизнь, выражающаяся в сценах. И эти сцены не мог не перерабатывать. [...]
   Всё это неважно. Важно всем нам любить друг друга, глав ное, никого не не любить. А мы это-то (я) и делаем. Простите, что пишу такие пошлости. Что делать, коли я, кроме этих пошлостей, ничего не нахожу новым, современным и интересным.
  
   266.
   1899 г. Мая 28.
   [...] И подумал о вас обоих, вас и Гале, и мне ужасно стало жалко вас. Я перенесся совсем в вас, в вашу жизнь: живут где-то, в каком-то гадком Эссексе -- одни: Галя -- слабая, больная. Вы тоже, то апатичный, то нервно-возбужденный, и завалены делами, которые трудны и не ладятся, и нет с вами близких, сердечных друзей, каким я себя чувствую и хотел бы быть. А последнее время все эти пустяковые дела заслонили, затуманили нашу связь. И мне стало грустно и жалко и захотелось сбросить всё, что мешает, и почувствовать опять ту дорогую, потому что не личную, а через Бога, связь мою с вами, очень сильную и дорогую мне. Ни с кем, как с вами (впрочем, всякая связь особенная), нет такой определенной божеской связи -- такого ясного отношения нашего через Бога. Я ни с кем так, как с вами, не чувствую ясного различия между всеми нашими плотскими, мирскими гадостями, которых в нас много, в обоих, и тем, что в нас настоящее божие. В других это больше смешано, слитно, а в нас с вами это очень отлепляется, отдельно. И за это я вас особенно люблю. Так вот это хотел сказать вам.
   Я очень поглощен своей работой. И постоянно, когда только увижу корректуры или Маркса, мне тошно и больно. Форма работы мне мучительно противна самим писанием, которым постоянно недоволен, постоянно так занят, что влагаю невольно в него все силы. Еще другие идут во мне душевные движения, но, слава Богу, вижу свет, и всё больше и больше. Всё чаще и чаще чувствую себя не хозяином своей жизни, а работником, и не думаю о том, что выйдет из того, что делаю, а только о том, что делаю и как. Часто и большей частью на душе хорошо. И чувствую себя одним, но не одиноким. Так вот мне больно за вас, что вам обоим нехорошо. Как бы вам отдохнуть от работы, сойти с бесконечного ремня, на который вы встали, и так же, как теперь я, почувствовать свое место, себя к Богу. Дай Бог вам этого. Это большое, единственное благо. Да, верно, оно и есть у вас.[...]
  
   267.
   1899 г.? Май...июнь?
   [...] Сказать, что я считаю важным в искусстве, я теперь, не имея своей статьи,1 не могу. Нечто так можно сказать: важно то, что или служит указанием на радость единения людей между собой -- привлечение людей к единению, или то, что указывает людям на страдания, происходящие от разъединения; или еще так: важно то, что заставляет людей понимать и любить то, чего они прежде не понимали и не любили.
  
   1 Толстой начал статью об искусстве в 1889 г. Закончена эта работа была лишь в 1897 г. Письмо Толстого не дает указаний, какую редакцию статьи "Что такое искусство?" он имеет в виду.
  
   268.
   1899 г. Июля 13.
   [...]В Зендавесте1 сказано: святые мысли, святые речи, святые дела. Всё дело в мыслях -- они сила. В тишине они приходят нам, и если мы внимаем им с желанием добра, они настраивают нас на дела. Дела вытекают из них.[...]
  
   1 "Зендавеста" -- священная книга последователей древнеиранского пророка Зороастра.
  
   269.
   1899 г. Июля 28?
   [...] Я очень понимаю и одобряю ваше решение жить без употребления денег. Это очень важно, и я бы, кажется, сделал это, если бы был свободен, т. е. не был неразрывно связан с людьми, за меня употребляющими деньги. Не знаю, до какой степени это справедливо при слабых существах -- больная жена, ребенок, -- рассчитывающих на вашу денежную помощь? Вопрос этот решается в сознании каждого. Если употребление денег так же очевидно преступно, как для нас употребление оружия, то, разумеется, оно становится невозможным. Дай Бог, чтобы это сделалось так же очевидно (что оно преступно, в этом нет сомнения). Нехорошо, коли это не вследствие невозможности, а вследствие рассуждения. Но и то нехорошо для того, кто не выдержит, а для других хорошо. Это потуги, подвигающие роды.[...]
  
   270.
   1899 г. Августа 8.
   [...]15 тысяч в год -- это нечто немыслимое и, главное, погибельное. Если издерживать 15 тысяч в год, то надо и выручать их. А разве это возможно? Если бы и случилось невозможное чудо, что у вас бы были эти 15 тысяч, то это было бы страшно опасно, потому что непременно делалось бы 30 тысяч долга, и в следующий год еще больше и т. д. Мне кажется, что никакое дело не может так затянуть в долги, как издание. Гуревич кончила 200 тысяч долга. Да и зачем это? Если дело нужное -- как был ваш русский "Посредник", -- то нашелся Сытин. И потом зачем начинать на такую большую ногу? Надо начинать с маленького, и если маленькое поведется успешно, понемногу расширять. Потом самое ведение дела, мне кажется, неверно. Вы пишете, что у вас готовы или готовятся статьи о голоде, студентах, Финляндии. Всё это должно было явиться полгода тому назад. Теперь всё это старо: назрели новые события. Нужно быстро и бойко, по-герценовски, по-журнальному, писать о современных событиях. А вы добросовестно исследуете их, как свойственно исследовать вечные вопросы. Для меня совершенно очевидно, что вы этими изданиями отравите себе жизнь -- вашу жизнь, такую хорошую и важную. [...]
  
   271.
   1899 г. Сентября 6.
   [...] Одно -- денежная сторона всякого дела -- ужасает, отталкивает, пугает меня, вызывает во мне физическое чувство страха и тоски и стыда.[...]
  
   272.
   1899 г. Декабря 15.
   [...] Удивительно и радостно мне, что я очень полюбил болезнь -- то состояние, которое, разрушая эту форму, приготавливает к вступлению в новую; прямо жалко выздоравливать. Это в первый раз я испытывал в эту болезнь и очень рад этому. Содействовали много этому те последнее время всё больше и больше занимающие меня и уясняющиеся мысли о жизни, в которой смерть есть только один из эпизодов, которые я надеюсь изложить ясно. Может быть, они помогут и другим людям так же, как помогают мне и жить и, идя ей навстречу, ожидать такую нестрашную, а радостную смерть.[...]
  
   1900
  
   273.
   1900 г. Февраля 28.
   [...] Вы писали как-то, выражая мысль, что я не сочувствую вашей деятельности. Мое отношение к вашей деятельности особенное. Не могу я не сочувствовать изданиям, которые распространяют те истины, которыми я живу, и еще более тому, что в них передаются те мои мысли и опыты внутренней духовной жизни, которые того стоят, и передаются и отбираются человеком, который мне особенно близок по духу, и потому делает это дело наилучшим образом. Но эта вторая сторона дела имеет в себе сторону личного удовлетворения, славы людской, и потому я невольно сдерживаю свое сочувствие к этой стороне вашей деятельности. Пожалуйста, не упрекайте меня ни в лишней скромности, ни гордости, перенеситесь в меня и поймите это.
   Еще обстоятельство, вследствие которого я не сочувствую внешней форме этого дела, или, скорее, сочувствие мое к нему уменьшается, состоит в том, что для него нужны деньги, которых нет, которые надо добывать, да и вообще деньги, и всё нечистое, безнравственное, связанное с ними. -- Главное же обстоятельство, уменьшающее мое сочувствие, это то, что оно поглощает до страдания обоих вас, милые друзья, и заставляет вас тратить духовные большие силы на дело, которое ниже ваших сил (я разумею денежную сторону) и, вероятно, временами заставляет приносить в жертву высшие требования низшим. Я не возражаю вам, не осуждаю вашу деятельность, знаю, что в вашем положении эта деятельность дает смысл вашей жизни (я вычеркнул слово "одна", потому что этого не может и не должно быть: смысл истинный независим от какой-либо деятельности). Я только указал на те drawbacks,1 которые за вас мучают меня. Может быть, нескладно, но я совершенно точно высказал мое отношение к этому делу; отношение же к вам нечего высказывать -- оно глубже слов.
   [...] почаще поднимайтесь на ту высоту, с которой все практические дела кажутся крошечными и идущими так, как им должно, но уверен, что и сами это делаете. Без этого нельзя жить. Потолкаешься о препятствия, неприятности мирских дел, и невольно вспомнишь, что есть крылья и есть небо и можно взлететь, пока хоть на время, чтобы набираться сил на работу.[...]
  
   1 недостатки
  
   274.
   1900 г. Мая 7.
   [...] Жалко, что он1 очень озабочен внешними последствиями своей деятельности. Я же никогда очень не интересовался этим, теперь же мне прямо неприятно думать об этом. С одной стороны, я знаю, что всё хорошее -- если оно есть -- наверно не пропадет, а это только и нужно знать. С другой стороны, знаю, что я никогда не угадаю того, что будет. Третье -- не надежен для царства божия взявшийся за плуг и оглядывающийся назад. [...]
  
   1 Джон Кенворти
  
   275.
   1900 г. Июля 20.
   [...] Он1 сумасшедший, но в сумасшествии, как в пьянстве, проявляется то, что таилось прежде. Что мне делать? Хотел написать ему, но, думаю, лучше молчать. И вам бы советовал молчать на всё, что бы он ни делал. Это экзамен -- юродство. И отчего же не нести его? [...]
  
   1 Джон Кенворти
  
   276.
   1900 г. Июля 27.
   [...] Он совсем больной. И я думаю лучше всего не отвечать ему. St. John написал ему прекрасное письмо, Галя тоже, но и то и другое имело обратное действие. Надо, надо подняться выше, чтобы не задевало. Это приучает летать. [...]
  
   Толстой, повидимому, отвечает на письмо от 29 июля н. с., в котором Чертков писал, что Кенворти под влиянием душевного расстройства продолжает выдвигать разного рода обвинения против своих друзей и единомышленников. Чертков советует Толстому написать Кенворти "решительное, отрезвляющее письмо".
  
   277.
   1900 г. Сентября 6.
   Сейчас прочел Мысли о Боге.1 Там есть хорошее, и я умилялся, читая их. Но издание их преждевременно. Их надо было издать после смерти (недолго). А то очень страшно жить с такой программой жизни. Сейчас подумал это и потом устыдился. Разве не всё равно, если жить не перед людьми, а перед Богом? Перед людьми жить очень хлопотно -- всем потрафить, от всех заслужить доброе мнение, скрыть от них свои гадости. Очень трудно. А как покойно и легко перед Богом. Перед ним трудиться, скрывать и рисоваться нечего. Он знает, каков я и чего я стою. Это одно и большое преимущество служения Богу, а не людям.
   Еще читая эти мысли, вспомнил то, что недавно думал об этом. Думал то, что нельзя говорить: Бог есть любовь или Бог есть логос, разум. Через любовь и разум мы познаем Бога, но понятие Бога не только не покрывается этими понятиями, но так же отличается от Бога, как понятие глаза или зрения от света. [...]
  
   1 "Мысли о Боге" Льва Толстого, изд. "Свободного слова".
  
   278.
   1900 г. Сентября 29...30.
   [...] Нынче, читая о наказаниях китайцев во имя христианства,1 ужасно захотелось написать послание китайцам, в котором сказать им, что те христиане, которых они знают и которые их мучают, самозванцы и клевещут на Христа, а что Христос любил бы и помогал бы им, и любя, и готов помогать им. [...]
  
   1 В статье "Отголоски и впечатления", напечатанной в газете "Русские ведомости", сообщалось, что жилища 15 000 китайцев, живших на русском берегу Амура, сожжены, а население частью бежало, частью уничтожено. Три тысячи китайцев, выгнанных из Благовещенска, вынуждены были вплавь переправляться через Амур, причем многие потонули. По сообщению газеты, генерал-губернатор Гродеков объявил, что восстановление китайских поселков на российской территории не будет допущено.
  
   279.
   1900 г. Октября 2--3.
   [...]У каждого свой особенный путь, но tous chemins mХnent Ю Rome,1 т. e. к Богу, и все наши бедствия т олько от распадения с ним.
   Вы знаете, что у меня всегда есть дорогие мне, потому что нужные для моей жизни мысли, которыми я руководствуюсь, лечусь, подкрепляюсь, как духовным лекарством. И всегда бывает так, как в матерьяльном лекарстве, -- организм притерпится к лекарству, и оно уже не действует. Последнее же время, больше месяца, у меня есть лекарство, удивительно помогающее и до сих пор действующее. Лекарство это предназначено против того самого, от чего вы страдаете, -- от разлучения с Богом. У меня оно выражается -- хотел сказать: приготавливается -- так: я напоминаю себе, как могу чаще, что во мне божеское начало -- есть Бог, такое существо, которое не может ни огорчаться, ни сердиться, ни бояться, ни стыдиться, ни гордиться, а может только делать то, что Бог, "чтР Отец делает, то и сын....", только делать добро людям -- любить. И вот, часто напоминая себе это в спокойные минуты, когда один и можешь молиться, приучаешь себя к тому, чтобы вспоминать это, сознавать в себе Бога в трудные минуты жизни, когда ты огорчен, обижен, раздражен, испуган. И стоит только вспомнить, кто ты, и такое устанавливается спокойствие, -- если и не всегда любовь к обидевшему или огорчившему, то уже наверно отсутствие раздражения, недоброты. Даже какое-то особенное, почти физическое чувство радости и успокоения испытываешь. На меня это действует удивительно; но ведь все мы идем отдельными путями. Попробуйте, может быть и вам годится. На меня же ни одно из моих духовных лекарств не действовало так благотворно и продолжительно.
  
   1 все дороги ведут в Рим,
  
   280.
   1900 г. Октября 13.
   [...] главное в этом это серьезно не только возмущающая, но больно оскорбляющая меня клевета на христианство, которым я живу. Неприятно, что под моим именем печатают какую-нибудь неясную, слабую, пошлую статью; но каково же, когда под именем христианства проповедуют самые ужасные требования. [...]
   [...] Я совершенно здоров, и мне очень хорошо на душе. Всё больше и больше не то что убеждаюсь, но всем существом чувствую нереальность этого мира, того, в котором мы живем. Не то что нереальность, что всё это мечта, что его нет, а то, что он есть только одно из бесчисленных (если уже считать) проявлений жизни, а не то, что мы все думаем в детстве и юности, а многие и до смерти -- что это настоящий единственный мир и другого нет. Ужасно жить, думая так. Чтобы хорошо жить, радостно, спокойно в этом мире, надо чувствовать, что этот мир одна точка, как точка настоящего во времени или какого-нибудь места в пространстве. Надо непременно чувствовать, как Эмерсон: что "I can get along without it".1
  
   1 "Я могу обойтись и без него". Слова, сказанные американским философом и писателем Ральфом Эмерсоном (1803--1882) в ответ на утверждение о близком конце мира.
  
   281.
   1900 г. Октября 31.
   Всей душой сочувствую вашему беспокойству, но почему-то почти уверен, что оно не имеет основания.
   А если бы и имело?
   Прекрасная легенда Авраама, приносящего сына в жертву.1 Надо приближаться к Аврааму. Без этого жить тяжело. [...] Все наши страдания, все наши потери приближают нас к Богу, если мы верим в него. Он выступает там, где уничтожается то, что мы теряем, и заменяет с излишком собою, если мы связаны с ним, не разорвали или восстановили связь с ним. [...]
  
   1 Библия, "Книга бытия", гл. 22.
  
   282.
   1900 г. Декабря 8.
   [...] Я тоже много переживал последнее время, похожее на ваше, только я по годам моим невольно впереди. Как хороша китайская мудрость, которая говорит, что человек должен быть более всего внимателен к себе, когда он один, и забота его должна быть одна, чтобы ничего не было дурного в его сердце. Эта уединенная работа могущественно помогает, и сейчас, при первом столкновении с людьми, уже видишь, как легче сначала не показывать зло, потом и не быть злым, потом и быть добрым. -- В этом кое-как подвигаюсь, чего и вам желаю. В чем же очень успел, это сначала в пренебрежении к смерти, а потом в равнодушии, а потом в желании ее. Я сначала думал, что это нехорошо, но это неправда. Мы всегда желаем идти вперед: из дитяти стать юношей, из юноши -- мужем; я желал и старости, и желаю смерти, потому что это всё ближе и ближе к благу. Нынче особенно живо, умиленно чувствую это и, любя вас, не могу не желать вам. В виду смерти как-то особенно хорошо, нежно и спокойно любишь людей, чувствуя, что люди проходят, но не проходит та связь любви, которая соединяет с ними. Часто не только думаю, но чувствую в мире только любовь и соблазны нелюбви, скрывающие, давящие ее, с которыми она борется; что это только есть, точно есть, а всё то, что мы считаем реальностью: типографии, Файфильд, Буры,1 Чемберлен,2 Ноги,3 Николай II, китайцы -- это всё только поводы, к которым придираются соблазны и любовь в своей борьбе. [...]
   [...] Всё прекрасно, всё хорошо, если мы станем туда, где ничто не достает, и всё хорошо. А стать туда мы всегда можем. [...]
  
   1 С октября 1899 г. по март 1902 г. Англия вела войну с бурами, стремясь уничтожить их политическую независимость.
   2 Джозеф Чемберлен (1836--1916), английский политический деятель, консерватор, один из организаторов войны против буров.
   3 Ноги, японский генерал, выдвинувшийся во время войны Японии с Китаем, впоследствии командующий армией во время русско-японской войны.
  
   283.
   1900 г. Декабря 12.
   [...] Так вы никогда не верьте, чтобы я кому-либо дал разрешение без вас, и, пожалуйста, имейте ко мне доверие, что я не то что доверие к вам имею -- между нами не может быть такого слова, а что я благодарен, и то не хорошо, а просто радуюсь, что вы есть и что вы делаете дело, которое мы думаем, что оно не наше, а его. И то боюсь думать. Его дело только то, чтобы стараться быть совершенным, как он, а это так -- только потому что надо же что-нибудь делать.
  
   1901
  
   284.
   1901 г. Января 18.
   [...] Я думаю, что жить без денег для того, кто чувствует в себе силы для этого и возможность (если он не связан несогласной семьей), не только хорошо, но должно. Это почти то же, что отказ от воинской повинности: кто может, тот пусть делает, потому что это несомненно хорошо; но требовать этого, осуждать за неделание этого нельзя. Я говорю: почти так же, как отказ от воинской повинности, потому что это может делать человек, который стоит еще ступенью выше (по чуткости своего нравственного сознания), чем отказывающийся от военной службы. А что и то и другое полезно и составляет центр света, из которого далеко идут лучи, это несомненно. Но мне нужно повторять то, что эта польза, эти лучи идут только тогда, когда цель в себе, в Боге, а не вне себя.[...]
  
   285.
   1901 г. Февраля 25?
   [...] Хорошо то, что вы строго и твердо держитесь радикального взгляда, от которого делаешь невольно уступки, когда приходится говорить со студентами. Я слово в слово говорил и говорю им то, что вы пишете, но когда дело начато и тысяча их сидит, то для оставшихся товарищей является уж другой вопрос: что им делать? Я советую им одно: стараться собираться и обсудить сообща, что делать. И собираться, соединяться, потому что в единении только может быть дан отпор правительству. Как? -- я не знаю; но знаю, что чем больше будет единения, тем действительнее будет воздействие на людей правительства.[...]
  
   286.
   1901 г. Марта 7.
   [...] Ко мне ходят рабочие и пишут мне, также и студенты, и я говорю всем одно: для блага людей нужно прежде всего их единение между собой, и потому чем больше общения, взаимного сочувствия, тем лучше. Но надо соединяться не во имя вражды, а во имя взаимной любви; если же это единение кажется опасным и вредным некоторым людям, то тем хуже для них. Мы и их призываем к тому же общению. [...]
  
   287.
   1901 г. Апреля 12?
   [...] явление это -- доведение русских людей: городовых, казаков и солдат, до такого зверского состояния, в котором они совершают дела, противные и их характеру и их религиозным верованиям, очень важно, и нельзя достаточно серьезно отнестись к нему, стараться исследовать, оглашать и понять его причины.
  
   288.
   1901 г. Мая 7.
   О свободе слова не упомянуто мною наисознательнейшим образом. Замечания всех интеллигентов о том, что это необходимо включить, только еще более утверждают меня в необходимости не упоминать об этом. Все 4 пункта поймет самый серый представитель 100 миллионов. Свобода же печати не только не нужна ему, но он не поймет, зачем она, когда ему не дают книг разрешенных. Вообще я думаю, что прежде всего нужно народу, чтобы его не выделяли от других, и все 4 пункта трактуют об этом за исключением свободы совести, которая есть основа всего и сознательно нужна народу.
   Я смотрю снизу от 100 миллионов, и потому понятно, что те, кто смотрит сверху от полмиллиона либералов и революционеров, видят другое.
   Если свобода слова, то свобода собраний, представительство и весь катехизис, исполнение которого ничего не дает, кроме воображения, что люди свободны. Теперь народ может желать того, чтобы его не выделяли из всех; потом, если он будет желать чего, то прежде всего освобождения земли от собственности, потом от податей, накладываемых кем-то, потом от солдатства, потом от суда, а не свободы печати, представительства, 8-часового рабочего дня, касс и т. п. [...]
  
   289.
   1901 г. Июня 28?
   [...] Fruits of Philosophy1 просмотрел. Писать об этом и возражать нельзя, как нельзя возражать на то, что человек будет доказывать, что приятно и безвредно совокупление с трупами. Человеку, который не чувствует того, что чувствуют слоны, что совокупление вообще есть акт, унижающий и себя и сообщницу, и потому отвратительный, в котором человек отдает невольную дань своей животности и который искупляется только тем, что исполняет ту цель, для которой непреодолимая в известное время потребность этого отвратительного, унизительного акта вложена в его природу, -- такому человеку, несмотря на свою способность рассуждать, стоящему на уровне животного, невозможно объяснить и доказать этого. Не говорю уже о лживости мальтузианства, которое соображения объективные (да еще ложные) кладет в основу дела нравственности, всегда субъективного. Не говорю и о том, что между убийством, умерщвлением плода, и этим актом нет качественного различия.
   Простите: стыдно и отвратительно серьезно говорить про это. Надо говорить и думать о том, какая извращенность или тупость нравственного чувства могла привести людей к этому. И не спорить с ними, а лечить их. Ну, право, русский безграмотный, пьяный мужик, верящий в "пятницу",2 который с ужасом отнесся бы к такому поступку и который всегда на акт совокупления смотрит как на грех, стоит неизмеримо выше людей, прекрасно пишущих и имеющих дерзость приводить философию в подтверждение своей дикости. [...]
  
   1 "Плоды философии", книга, в которой защищалось ограничение деторождения путем применения средств, предупреждающих беременность.
   2 Согласно верованиям, которые были распространены среди православных крестьян, Пятница признавалась особой святой, память которой праздновалась в день Параскевы.
  
   290.
   1901 г. Июля 22.
   [...] Вы спрашиваете о моем душевном состоянии во время болезни. Я уже писал вам, что это было очень хорошее время. Освобожденная от животной духовная жизнь, ее сознание было особенно радостно. Всё, что прежде казалось неразрешимым, так легко и хорошо разрешалось, и как всегда -- всеобщей духовной панацеей: осуждением себя, смирением и любовью. Теперь животное оживает, и опять самооправдание, гордость и недоброта.
   Относительно же смерти я совершенно был равнодушен. Жизнь духовная так была интересна, что, будет ли она продолжаться здесь или там, было всё равно. Так что мне надо бы сделать большое усилие, чтобы бояться перехода. Как прежде, когда я считал своим я -- свое животное, я не мог представить себе жизни после смерти, так теперь я не могу представить себе прекращения жизни при смерти.
   Одно новое и хорошее для меня последствие этой болезни -- чего очень желаю вам -- это ясное представление и даже как будто привычка более определенно и убежденно верить в то, что ничего не надо готовить, ни к чему готовиться, ничего ожидать, а надо только служить, по мере сил, Богу. Яснее стало значение очень любимого мною стиха из Луки: "Отвергнися себя, возьми крест свой на каждый день и следуй за мной". Боюсь потерять это настроение: оно так разрешает всё, дает такую свободу и радость. Удивляешься только, почему всегда не жил так, почему все не живут так.
   Мне и приятно и немножко неприятно писать вам это: приятно, потому что вы всё это поймете точно так, как я чувствую; а неприятно потому, что я как будто хвастаюсь, какой я хороший. А я бываю только хорош и знаю, что такое быть хорошим, это я знаю. [...]
  
   291.
   1901 г. Июля 28.
   [...] в добавление к последнему письму о том, чтобы брать крест на каждый день, и в связи с тем, что вы пишете про В. А. Пашкова, который молится, чтобы не умереть, вероятно потому, что ему думается, что он может еще сделать доброе. Я думаю, что не надо желать жить, чтобы делать, т. е. служить Богу, а надо потому, что живешь, делать, т. е. служить Богу. [...]
  
   292.
   1901 г. Ноября 6.
   [...] Верю, что то, что нас сближает, -- истина. Говорят, что в час смерти многое открывается людям. Я говорю моим, чтобы меня спросили: верю ли я, умирая, всё так же? Если верю, я кивну головой, если нет -- покачаю, если ни то ни се, подниму глаза и голову кверху. Думаю, однако, что это ребячество, и нам не надо заглядывать туда, не дано познавать истину иным путем, как усилием души -- механически. [...]
   Здесь мы живем в величайшей роскоши. Окружающая же нас роскошь Юсуповых и великих князей еще больше, и мы со всех сторон окружены ими.
   Я, разумеется, избегаю их, но на днях явился Николай Михайлович,1 [...]. Внушил я ему тоже всю степень моей заразности. Они все, очевидно, ничего не читают, кроме Московских Ведомостей. Этот либеральничает; но как они мало образованы, просвещены, едва ли не меньше ваших слушателей в Охford'e.2 Эти ужасные заслонки, которыми закрыты души людей, и через которые ничто не проникает -- ужасны. И всему причина религия ложная. Нынче читал Михайловского О религии. Что за произвольная, легкомысленная, ничего не говорящая чепуха, которая, он думает, перестанет быть чепухой оттого, что он подтвердит ее Boissier,3 Fustel de Coulanges,4 Spencer5 и т. д. Вот уж истинно -- слепые толкуют о разных тонкостях цветов. [...]
   Как хорошо, что в Германии запретили ответ Синоду. Мы часто заблуждаемся, становясь в положение угнетенных. Они, враги не наши, а истины, -- доживают последние дни, и они жалки, а не мы, если мы только умеем понять свое положение и помнить того хозяина, которому служим. [...]
  
   1 Великий князь Николай Михайлович (1859--1918).
   2 Чертков по просьбе студентов Оксфордского университета прочитал в их клубе лекцию о Толстом.
   3 Г. Буасье (1823--1908), французский филолог и историк.
   4 Фюстель де Куланж (1830--1889), французский историк.
   5 Г. Спенсер (1820--1903), английский социолог и философ-позитивист.
  
   293.
   1901 г. Ноября 30.
   [...] Дай Бог ему оставаться в том же самом хорошем настроении -- никуда не напрашиваться и ни от чего не отказываться.
   [...] Видаю здесь Чехова, совершенного безбожника, но доброго, и Горького, в котором гораздо больше fond,1 несмотря на то, что его перехвалили.[...]
  
   1 глубины,
  
   294.
   1901 г. Декабря 23.
   [...]Ваш листок "Свободное Слово"1 мне очень понравился. Боюсь, что такое впечатление -- особенно выгодное -- он производит на меня, которому всё, что он содержит, особенно близко. Интересно, какое он производит впечатление на людей, чуждых нам. Сколько я замечал, всегда делают сравнение с Колоколом Герцена и не могут привыкнуть к тому, что основы другие. Il faut persИvИrer.2 Публика во многих случаях требует упорного и постоянного повторения. [...]
   Любить Бога можно только тогда, когда ценишь ту жизнь, которая, исходя из него, дана нам, когда видишь не перестающее благо в этой жизни и такое же благо в переходе в другую жизнь. Так что радость жизни есть необходимое условие любви к Богу. Если видишь только зло, как некоторые, то не можешь не ненавидеть виновника этой жизни; если видишь хоть не сплошное зло, но хотя частое проявление зла, то тоже нельзя любить виновника зла. Только когда всё -- не перестающее добро, не только можно, но нельзя не любить Бога, начало моей жизни и всего существующего. И это можно. И это великое счастье, которое брезжится мне. Вот смутное выражение не моих мыслей только, но иногда испытываемого душевного состояния, дающего большую радость. [...]
  
   1 "Свободное слово" -- периодическое издание под ред. Черткова. "Свободное слово" выходило по мере накопления материалов в 1901--1905 гг. Всего вышло 18 выпусков.
   2 надо настаивать.
  
   1902
  
   295.
   1902 г. Марта 23.
   [...] Видно, приходится еще жить. Как нашему брату старику ясно, что единственный смысл этой, во всяком случае, краткой прибавки к жизни только один: делать то, чего хочет от меня тот, кто послал меня в жизнь, то, зачем он послал. Как я счастлив, что знаю это, и особенно ясно узнал во время болезни -- увеличивать любовь. Помните, в предсказании конца мира сказано: будут войны, глады, моры и последнее, как самое ужасное бедствие, охладеет любовь в людях...[...]
  
   296.
   1902 г. Марта 26--28.
   [...]Все, кого я вижу, меня любят, и я продолжаю быть в хорошем настроении болезни -- всех люблю, когда помню, что в этом одном всё дело жизни.
   Почему-то с этим вопросом любви сознательной у меня соединяется притча о Самарянине1 и то, что царство божие силою берется.2 Т. е. что для сознательной любви нужны дела, полезные или приятные тому, кого любишь, и для этого нужно усилие, т. е. нужно заставлять своего раба -- низшую душу -- делать это. [...]
   Хотя до издания большого Евангелия еще далеко, я все-таки попытаюсь написать это маленькое предисловьице к нему. -- Опять сначала.
   Книга эта была писана мною в период незабвенного для меня восторга, сознания того, что христианское учение, выраженное в Евангелиях, не есть то странное, мучившее меня своими противоречиями учение, в котором оно преподается церковью, а есть ясное, глубокое и простое учение жизни, отвечаю щее высшим потребностям души человека.
   Под влиянием этого восторга и увлечения я, к сожалению, не ограничился тем, чтобы выставить понятные места Евангелия, излагавшие это учение, пропустив всё остальное, не вяжущееся с основным главным смыслом, а пытался придать и темным местам подтверждающее общий смысл значение. Эти попытки вовлекли меня в искусственные и, вероятно, неправильные филологические разъяснения, которые не только не усиливают убедительность общего смысла, но ослабляют ее. Увидав эту ошибку, кроме того, что я был весь поглощен другими работами в том же направлении, я не решился опять переделы вать всю работу, отделяя излишнее от необходимого, так как знал, что работа комментария на эту удивительную книгу 4-х Евангелий, никогда не может быть закончена, и потому оставил книгу так, как она есть, и теперь в том же виде предоставляю ее к печатанию.
   Те, которым дорога истина, люди не предубежденные, искренно ищущие истины, сумеют сами отделить излишнее, не нарушив сущности содержания. Для людей же предубежденных и вперед решивших, что истина только в церковном толковании, никакая точность и ясность изложения не может быть убедительна.
   [...] Как трудно помнить, что люди -- отношения людей -- важнее дела. А если помнить, то "остальное приложится".
  
   1 Евангелие от Луки, гл. 10, ст. 30--36.
   2 Евангелие от Луки, гл. 16, ст. 16.
  
   297.
   1902 г. Апреля 19--22.
   [...] Меня мало интересует это движение,1 потому что я пережил его. Оно не удовлетворило меня. Я думаю потому, что тут самым важным ставится то, что не есть самое важное. Самое важное -- одно важное -- как ни звучит это труизмом -- увеличивать любовь в себе и людях, и потом как можно меньше нарушать ее. Если это совпадает и пока совпадает, это прекрасно; но могут быть случаи, когда не совпадает, и тогда это не только не нужно, но вредно. Так я теперь думаю, но это не мешает мне очень, очень сочувствовать людям, живущим так. Это признак искренности, силы убеждения и свободы от уз мирских. И я люблю этих людей, но не могу интересоваться их делом.
  
   1 Движение противников употребления денег.
  
  
   298.
   1902 г. Мая 27.
   [...] Сначала развиваются, расширяются, растут пределы физического человеческого существа -- быстрее, чем растет духовное существо -- детство, отрочество; потом духовное существо догоняет физическое и идут почти вместе -- молодость, зрелость; потом пределы физические перестают расширяться, а духовное растет, расширяется, и, наконец, духовное, не вмещаясь, разрушает физическое всё больше и больше, до тех пор, пока совсем разрушит и освободится. -- Я в этом последнем фазисе. [...]
  
   299.
   1902 г. Июня 2?
   [...] вы спрашиваете о том, что мы в России думаем о положении вещей. Я, по крайней мере, хотя и живу в России, не могу себе составить никакого определенного мнение о том, чем всё это кончится. Вы совершенно верно пишете, что русские люди проснулись. Это несомненный, новый факт, и точно так же верно пишет мне на днях наш милый Булыгин, что теперешнее правительство напоминает ему того пьяницу, который говорит: "Пить -- умереть, и не пить -- умереть; так уж лучше пить!" Это -- два главные явления. То, что русские люди, и народ даже, проснулись или просыпаются, и потому начинают действовать; правительство же всё глубже и глубже уходит в свою раковину и хочет не только удержать настоящее положение вещей, но еще вернуться к более старому и отсталому. Из соединения этих двух явлений непременно должно выйти что-нибудь новое, но что это будет, я не могу даже гадать, да, я думаю, и никто не может предвидеть, так как история никогда не повторяется. Одно, что мы можем знать, это то, что положение очень напряженное, и всем людям, желающим помочь делу осуществления добра, более чем когда-нибудь, надобно энергично действовать. [...]
  
   300.
   1902 г. Июня 24.
   [...] Прочел и вашу речь на унитарианском собрании. Очень хорошо и похоже на вас: мягко и твердо и смело. Как жаль, что люди больше дорожат преданием, чем истиной. [...]
   Жизнь человеческая в этом мире есть рост, изменение отдельного ограниченного существа. Рост или изменения в этом от дельном существе мы познаем в виде движения. Отдельность же или ограниченность этого существа -- в виде материи, тела. Пределы изменений нашего существа и изменений других существ мы познаем в виде движения. Пределы отдельного огра ниченного существа мы познаем в виде материи. Меру измене ний отношений, изменений разных существ дает нам время; меру пределов, отношения пределов разных существ, дает нам пространство.
   Так как мы познаем себя только как пределы изменений нашего существа по отношению изменений других существ и пределы своей отделенности по отношению других существ, то мы не можем не признавать существования существ вне нас. Мы узнаем некоторых из них по нашему отношению к ним и по аналогии их устройства и предельности с нашей. Некоторых же мы, хотя и прикасаемся с ними, как, например, с зем лей, солнцем, мы, хотя и признаем их нашими пределами, мы не знаем.
   Жизнь состоит в изменении, росте и расширении пределов. Сначала расширяются пределы движения и материи, потом движения и материя не поспевают за ростом, и тогда они разрушаются, и наступает смерть: уничтожение пределов как движения, так и материи в этом мире.
   В какой форме переходит жизнь в новое состояние, мы не только не можем знать, но не можем и говорить. Мы скажем: "начнется новая жизнь", и скажем не то, потому что слово "кончилось", "начнется" означает последовательность во времени, а в новой жизни мы не имеем права предполагать измене ний и движения, так как и то и другое есть свойство только этой жизни. Точно так и в пределах отдельности в материи и пространстве, так как и то и другое -- свойство только этой жизни.
   Очень может быть, что мы и теперь живем, не сознавая изменений и пределов. [...]
  
   301.
   1902 г. Августа 17.
   [...]Как вы, милая Галя, меня осторожно усовещиваете. Это не нужно: я вижу вашу душу и источник, из которого идет то, что вы говорите. Вы, разумеется, правы. Но не столько в осуждение вас или оправдание себя, а для того, чтобы указать на причину некоторого различия наших точек зрения, скажу, что вы, живя в Европе, видите рабочих фабричных, и они кажутся вам всем народом. Я же вижу 99 % русского забитого крестьян ского народа, которому, как средство выхода -- спасения, выставляют борьбу классов, зло духовное и благо матерьяльное, и не могу -- без досады (виноват) -- видеть и слышать это. И потому увлекаюсь, и не прав. Так вы не осуждайте меня очень, a make allowance1 и мне.[...]
  
   1 сделайте снисхождение
  
   302.
   1902 г. Августа 31.
   Вчера получил ваше письмо, дорогой друг, с возражениями на признаваемую мною несправедливость присвоения рабочими устроенных заведений, и очень, именно очень, очень сожалею, что не могу согласиться с вами. Я много думал, желая убедиться вашими доводами, но никак не мог этого сделать. То, что это оттолкнет от меня многих, не только не колеблет, но еще более утверждает меня в моем убеждении. Желать присвоить то, что сделали другие (устройство фабрики, не материал его), не только противно золотому правилу, но прямо безнравственно, и сказать это надо, если убежден в этом, несмотря на то, что это оттолкнет и озлобит социалистов. [...]
  
   303.
   1902 г. Октября 11.
   [...]Простите, если я советую как будто, а не вполне понимаю дело, побуждает меня моя любовь к вам. Нет ничего тяжелее, как иметь недоброе чувство к человеку и, не видя этого человека, думать, говорить о нем и заводить в своей душе уксус ное гнездо недоброжелательства, которое имеет свойство быстро разрастаться.
   [...] Я хотя и, разумеется, меньше -- но и не меньше иногда, чем вы, страдаю, думая о них, но твердо уверен, что сделать ничего не могу, не могу пробить тех лат, которые надевает на себя всякий человек, живущий дурно и знающий это. Но не отчаиваюсь и жду воскресения души, которое всегда может совершиться. Ольга же, мне кажется, избрала лучший выход терпения и кротости. Только бы еще больше кротости. В особенности трудно от половых отношений. Они путают всё и затрудняют общение духовное. [...]
  
   304.
   1902 г. Ноября 17.
   [...] Ходы душевной жизни совсем особенные, и нам никак нельзя уследить за ними. Вы говорите о матерьялистическом, антирелигиозном мировоззрении. Нынче с осени мне пришлось с разных сторон натолкнуться на это мировоззрение, и я обдумывал и теперь иногда обдумываю статью об этом: о ницшеанстве, которое в сущности есть не что иное, как последовательный вывод из матерьялизма. [...]
  
   305.
   1902 г. Декабря 19.
   [...] Вообще люди, а особенно женщины, для которых высший и живой идеал есть пришествие царства Бога, особенно редки. А она1 именно такая. Очень люблю ее и очень скорблю о ней. [...]
  
   1 А. К. Черткова.
  
   1903
  
   306.
   1903 г. Января 22.
   [...] То, что вы пишете о том, что меня, или, скорее, то, что проходит через меня, любят люди, мне очень приятно, хотя я и желал бы быть и бываю во время болезни равнодушен к этому. [...]
  
   307.
   1903 г. Февраля 3.
   [...] Я очень сожалею о том, что я необдуманно высказал в письме к г-ну Morrison. Я знаю всю жестокость и могущество того соблазна, которому подпала несчастная принцесса,1 знаю то временное ослепление и забвение всех высших требований души, какие оно производит, и потому я, исполненный грехов, не могу и подумать о том, чтобы бросить камень в страдаю щую женщину. Если письмо мое к Морисону будет напечатано и попадет на глаза принцессе, я прошу ее простить меня за жестокие и необдуманные слова. Я не только не осуждаю ее, но всей душой сочувствую ее страданиям и желаю ей избавления от того наваждения, которое овладело ею, и того успокое ния, которое всегда возможно для человека, верующего в Бога и обращающегося к нему. [...]
  
   1 Принцесса Луиза Саксонская (р. 1870).
  
   308.
   1903 г. Марта 7.
   [...] Вмешиваться мне в дело между Моодом и Henderson'oм и писать Мооду -- немыслимо. Я не успеваю, по слабости своих сил, отвечать на самые важные требования извне и, главное, извнутри, и потому вступать в частное дело, где хотя бы я и мог быть полезен (в чем сомневаюсь), без прямого требования от людей, для меня совершенно невозможно. Я и так чрезвычайно осторожен с Моодом, даже неучтив, не отвечал на его письма, имея в виду ваши с ним отношения, в которых, разумеется, не могу быть справедлив -- любя вас и бесконечно дорожа моими отношениями с вами и будучи более чем равнодушен к неясному для меня Мооду, но все-таки мне кажется, что вы слишком много важно сти приписываете поступкам Моода, слишком заняты им, слишком болеете им. Если неприятно то, что я сказал, простите, -- мой главный мотив -- жалость о том, что вы тратите свои душевные силы на это не стоящее этой траты дело. [...]
   [...] Она пишет, что, надеется, и я поправлюсь. Это ей можно и должно поправиться, а мне уже это пора оставить. Всё уложено, упаковано, билеты взяты, остается только получше проститься с друзьями. И очень хорошо. [...]
  
   309.
   1903 г. Марта 21.
   [...] Совету вашему первому о том, чтобы писать художественное, когда не работается, не могу следовать. Если нет большого подъема душевного, невозможно писать художественное. Писать кое-как стыдно, особенно в мои года. [...]
  
   310.
   1903 г. Марта 29.
   [...] Исправление должно состоять в том, чтобы не только сжать, выпуская не прямо идущее к теме, но и сжать самые фразы, выпуская слова, не боясь неясности.
   Кроме того, смягчить все выражения, как против правительства, так и против революционеров. Тоже смягчить похвалы революционерам за их самоотвержение. Оно звучит не совсем искренно. Да, по-моему, и неверно. Всё, что делается из-за славы людской, не может быть добрым. [...]
  
   311.
   1903 г. Мая 22.
   [...] Я никогда не понимал этого громкого слова message to the people1 и то, что понимал из этого, тому не сочувствовал. [...]
   Листок был бы совсем хорош, если бы было поменьше Толстого.2 Мне кажется, такое отношение ко мне должно разжигать ненависть ко мне людей недоброжелательных. А это мне больно. [...]
  
   1 послание к народу
   Гендерсон просил Толстого написать обращение ко всем народам мира, которое могло бы уместиться на открытке. Гендерсон хотел напечатать это обращение на разных языках на открытках с портретом Толстого и его подписью. Чертков, пересылая письмо Гендерсона, писал, что он не присоединяется к просьбе Гендерсона, зная, насколько Толстому не свойственно писать "для подобных внешних целей".
   2 Периодическое обозрение "Свободное слово"  4, в котором были напечатаны статьи: "Из дневника Л. Н. Толстого", "Сведения о Л. Н. Толстом", "Новое отлучение Толстого" и отзыв о книжке В. А. Поссе "Граф Л. Н. Толстой и рабочий народ".
  
   312.
   1903 г. Июня 11.
   [...] я не согласен с его мыслью о стачках -- о всемирной стачке.3 Такая стачка была бы возможна только, если бы все люди разделились на два лагеря, эксплуатирующих и эксплуатируемых, и, кроме того, рабочие были бы не семейные; при теперешнем же смешении эксплуатирующих и эксплуатируемых, так, что нигде нельзя провести между ними черту, и при семейности рабочих, заставляющих стачкою голодать жен и детей, стачка всеобщая немыслима.
   Не согласен я тоже и с проектом словесного отказа от обращения других в свое верование. Надо, чтобы эта терпимость вытекала из самого религиозного мировоззрения. А у кого существует такое мировоззрение, тому незачем заявлять о нем. Если же нет такого мировоззрения, то никакие подписки не помогут. [...]
   Любовь есть проявление в этой жизни стремления, которое полное осуществление свое получит только после смерти. [...]
  
   313.
   1903 г. Июня 30.
   [...] Кто-то мне сказал, что вам нехорошо, тяжело. Я не хочу верить этому. Трудно -- да, как вообще трудно жить, и чем лучше, тем труднее, но нехороша жизнь не бывает. [...]
  
   314.
   1903 г. Сентября 6--7.
   [...] О том, что личность не удерживает воспоминаний, я думаю, что это так, и это можно утверждать, прибавив, если жизнь будет и была такая же, как теперешняя, а иной мы не имеем права представлять себе.
   [...] Главный его недостаток тот, что он не видит своих грехов. Я надеюсь, что это придет. Но жить так очень страшно. Он всё грубеет и грубеет. [...]
  
   315.
   1903 г. Октября 6.
   [...] Притча мне не нравится, потому что, несмотря на всё мое отвращение к суевериям и убеждение, что они стоят первые на пути осуществления разум ной и доброй жизни, у меня рука не поднимется против Серафима и людей, подобных ему, и осуждать его очередь придет не скоро, если помнить всех виновных и себя в том числе. [...]
   Теперь 2-й вопрос: о моем понимании будущей жизни. Не могу ничего ответить теперь, да и вообще не могу ответить на чужие вопросы. Это предмет до такой степени мне близкий, важный, что когда я думаю о нем, то только о нем одном, и отвечаю только себе. [...]
   [...] Мне хотелось высказать мое много раз и очень добросовестно проверенное впечатление о Шекспире, совершенно противоположное установившемуся. Так мало остается времени, так много кажется, что нужно и могу сказать, а я трачу его так праздно. За это осуждаю себя. Вперед не буду. Главное, что мне больше всего хотелось бы успеть сказать, это то, что мне так несомненно ясно, что все наши беды, все, всякое зло оттого, что мы живем без религии и живем усиленным, напряженным темпом, отчего зло это еще ужаснее.
  
   316.
   1903 г. Ноября 17.
   [...] С Андрюшей говорить нельзя: он опьянен всем тем, что дают деньги, роскошная жизнь в соединении, к несчастью, с его внешней добродушностью и тактом, который делает то, что его не то что любят, а ласкают в обществе.
   Теперь он хочет баллотироваться в предводители. Перемена к улучшению может произойти только в нем, а что ее вызовет, не знаю, только менее всего вероятно, что вызовут мои слова, но я все-таки попытаюсь сказать их. [...]
  
   317.
   1903 г. Ноября 27.
   [...] Как это он, такой умный и хороший человек, не понимает того, что никто, а тем более я, не может быть несогласен с его планами всеобщей стачки. Но для того, чтобы такая могла состояться, нужно, чтобы люди все соединились в одном понимании, а такое соединение людей в одном понимании дает только религия, и потому для достижения той цели, к которой он стремится, нужно содействовать распространению, установлению единой истинной религии. Устроить же всемирную стачку из людей разных пониманий жизни невозможно, так же, как невозможно испечь хлеб из ржи, которая еще не созрела и только колосится. [...]
  
   318.
   1903 г. Декабря 18.
   [...] Он пишет о том, чего не знает, как слепой о цветах. Religious sense1 никакого быть не может. Есть религиозное сознание, сознание в себе Бога, и это сознание заставляет иногда человека поступать сообразно законам и самоотверженно, но не имеет ничего общего с служением обществу. Вообще и вопрос поставлен неверно и путано, многословно, самоуверенно, ограниченно. Так что дочесть я никак не мог и не могу ничего приятного сказать автору, кроме благодарности за присылку книги.2
   Ошибка автора самая обычная: думать, что так как мы видим себя в одной точке времени и пространства и позади себя видим явления, отдаляющиеся по времени и скрывающиеся в бесконечном времени, и впереди себя не можем не предполагать того же, и что, кроме того, видим себя в пространстве среди бесчисленного количества существ, более или менее подобных нам, то мы из наблюдения этих временных и пространственных явлений можем определить себе законы своей жизни. Ошибка в том, что такие люди не понимают того, что, где бы, когда бы человек ни сознавал свое существование, он всегда будет видеть позади себя всё удаляющееся от него в бесконечность время и такое же впереди себя и всегда будет видеть вокруг себя тоже удаляющиеся в бесконечность пространства существа, более или менее похожие на него. Люди (материалисты) обыкновенно думают, что эти-то явления во времени и пространстве, которые в сущности так же иллюзорны, как фатаморгоны и составляют самую действительность, и из нее хотят вывести законы своей жизни, не понимая того, что все эти явления суть только неизбежно сопутствующие сознанию явления. Происходит нечто похожее на то, как непросве щенные люди видели в синем небе, в куполе неба, нечто реальное, даже самое реальное, всегда существующее, а между тем нет ничего менее реального, чем небо, которое только кажется чем-то, а есть ничто. Также и все явления пространства и времени, вне которых (также, как без неба над головой) не может видеть себя человек, в которых видели себя Моисей, Исаия, Будда, Конфуций и все жившие сознательные люди и все те, которые будут жить. И реально не то, что они видели вокруг себя, в пространстве и времени, то же самое, что мы видим вокруг себя, но реально было их сознание и те выводы, которые они сделали из своего сознания, выводы, которые отвечают моим и всех сознательных людей духовным требованиям. Отвечают, потому что сознание их и мое одно и то же, т. е. они и я и все люди, мы сознаем одно и то же. То, что одно есть, одно реально и как будто движется, как будто растет, в сущности же кажется растущим во мне, давая мне этим возможность жизни и блага. [...]
  
   1 Религиозное чувство
   2 "The Religious sense in its scientific aspect" ("Чувство религии с научной точки зрения"), написанная врачом Гревилем Макдональдом (Grevil Macdonald).
  
   1904
  
   319.
   1904 г. Февраля 19.
   Очень бы рад был ответить на ваши вопросы, но в той области мысли, к которой относятся эти вопросы, нельзя или, по крайней мере, я не умею отвечать, могу только следить за ходом своей мысли. Может быть, то, что в последнее время занимает меня в этой области мысли, может служить отчасти ответом на ваши вопросы. Постараюсь изложить хоть кое-как эти очень дорогие мне мысли.
   Думаю я, начиная опять всё сначала [...], что всё, что несомненно знает о жизни своей и мира всякий человек, есть то, что пробуждается он к жизни этого мира сознанием своего отдельного матерьяльного существования, и ему кажется, что есть он с своим телом, которым он может управлять своими мыслями, и весь окружающий мир -- от букашки до Сириуса, -- которым он не может управлять. Находясь на этой степени (низшего) сознания, человек обыкновенно не думает о том, что его прежде не было, что он пробудился сознанием, а ему кажется, что есть он -- телесное существо и вне его весь мир. С этим сознанием огромное большинство людей начинают жить, живут и умирают.
   Но, кроме сознания своей отделенности как матерьяльного существа, человек, думая, задает себе вопрос: что составляет его настоящее существо: его тело или то, что управляет его телом, может изменять его (даже до такой степени, что может уничтожить в нем сознание), и невольно, если только он строго научно думает, должен признать, что сущность его жизни составляет его духовное существо, то, которое воспринимает впечатления не только внешнего мира, но и своего тела. Человек знает свое тело только потому, что есть духовное существо, которое сознает себя в теле (идеализм Берклей).1 И это сознание себя духовным существом, отделенным от других существ пределами, представляющимися материей и движением, есть вторая ступень сознания, более высшая, чем первая. Но как первая ступень сознания заключала в себе внутреннее противоречие, состоящее в том, что матерьяльное существо чувствует, сознает, т. е. совершает нечто не свойственное материи и не могущее быть выведенным из нее, точно так же вторая ступень сознания представляет такое же неразрешимое противоречие, заключающееся в том, что духовное существо, т. е. непространственное и невременное, заключено в пределы и составляет часть чего-то. И потому мыслящий человек неизбежно приходит к третьей ступени сознания, состоящей в том, что в жизни человеческой сознает себя отделенное матерьяльное существо (первая ступень), не отделенное духовное существо, а бесконечное, вечно-живое, единое существо, проявляющееся в бесконечном количестве видов (существ), один из которых составляю я, среди сопредельных со мной и ограничивающих меня видов или существ. Такова, я думаю, третья, высшая ступень сознания, та самая, которая открыта и в истинном браманизме, и буддизме, и христианстве. По этому мировоззрению меня нет, а есть только через меня, через мое сознание, действующая в мире вечная, бесконечная сила божия. Жизнь в росте сознания: в переходе из первой во вторую и третью ступень и в усилении, в очищении, в оживлении сознания, находящегося на этой высшей степени. В этом усилении, очищении, оживлении, которому нет конца, в этом и смысл жизни, и благо жизни, и всё нравственное учение.
   [...] Андрей один из самых странных и страшных людских типов. В нем есть тот костяк его характера, который ничем нельзя изменить. И этот характер безнравствен в высшей степени и вместе невменяем.[...]
  
   1 Берклей, или Беркли (1684--1753), английский философ.
  
   320.
   1904 г. Апреля 17.
   [...] Приложенная вырезка,1 слава Богу, мало щекотит мое самолюбие, и не одно самолюбие, а чувство радости успеха божьего дела. Я знаю цену слов, особенно журнальных. Всякие направления, всякие люди имеют своих хвалителей.
   Только бы помогал Бог служить только ему -- поступить солдатом без рассуждения в его войско. Тогда уже нечего оглядываться на успехи своего дела, тогда успех уже наверно обеспечен. И при таких условиях -- как весело, бодро служить в всегда победоносном войске. [...]
  
   1 Вырезка из газеты "Daily News" о значении деятельности Толстого, присланная Чертковым.
  
   321.
   1904 г. Мая 4.
   [...] Я нынче в таком духе, что особенно живо чувствую свое зло. Это бывает тяжело, потому что слишком много гадкого видишь в себе, но полезно. [...]
  
   322.
   1904 г. Мая 8.
   [...] "Я никогда бы не кончил своей статьи "О войне", если бы продолжал включать в нее всё то, что подтверждает ее главную мысль. Вчера получено известие о затоплении японских броненосцев,1 и в так называемых высших сферах русского, знат ного, богатого, интеллигентного общества без всякого зазрения совести радуются погибели тысячи человеческих жизней. Нынче же я получил от рядового матроса,2 человека, стоящего на самой низшей ступени общества, следующее письмо:
   "Письмо от матроса (следует имя, отчество и фамилия). Многауважаемаму Леву Никалаевичу кланеюс я Вам нижающае Почтение низкае Покло Слюбовю Многауважаемае Лев никалаевич Вот я четал ваше соченение оно для мене очени была четать Преятна я очен Любитель Был четате ваше соченение так Лев никалаявич унас теперь Военая дестве как Припишите Мне пожалуста Угодна оно Богу ил нет что нас началства заставлает убеват Прашу я Вас лев никалавич Припишите мене Пожалуста что есть теперя насвети Правда или нет Припешите мне лев никалаевич унас уцеркви идет Малитва Священик Поминает Христалюбимае военства Правда эта или нет что Бог Узлюбел Воену. Прашу я вас лев некалаевич нетли увас таких книжек чтоб я увидал есть насвети Правда или нет Пришлите мне таких книжек сколка это будет стоеть я заплачу Прашу я вас лев некалаевич неаставте мое прозби когда книжак нет то пришлите Мне письмо я очень Буду рад как я Получу ат вас Писмо Снетерпением буду ажидать ат вас Писмо теперь Дасвидане остаюсь жив издаров итого вам желаю ота госпада Бога добраго здарове вделах ваших харошаго успеха".
   Следует адрес: Порт-Артур, название судна, на котором служит пишущий, звание, имя, отчество и фамилия.
   Сомнение, тревожащее этого человека, тревожит не его одного. Оно возникло и живет теперь в душах тысяч и тысяч людей, не только русских и не только японских, но и всех тех несчастных людей, которые насилием принуждаемы к исполнению самого противного человеческой природе дела. Гипноз, которым одуряли и теперь стараются одурять людей, скоро проходит, и действие его всё слабеет; сомнение же о том, угодно ли Богу или нет, что нас начальство заставляет убивать, становится всё сильнее и сильнее, ничем не может быть уничтожено и всё более и более распространяется.
   Сомнение о том, угодно ли Богу или нет, что нас начальство заставляет убивать -- это искра того огня, который Христос низвел на землю и который начинает возгораться.
   И знать и чувствовать это великая радость.
  
   1 Броненосец "Хатцузе", наскочивший на мину вблизи Порт-Артура, и крейсер "Иошино", погибший при столкновении с другим японским военным кораблем.
   2 Ефим Савельевич Ивус, матрос с крейсера "Паллада", находивше гося в Порт-Артуре. Его письмо от 11 апреля 1904 г. осталось без ответа, потому что было получено в то время, когда уже началась осада Порт-Артура.
  
   323.
   1904 г. Мая 13.
   [...] Всем этим бумагам, кроме дневников последних годов, я, откровенно говоря, не приписываю никакого значения и считаю какое бы то ни было употребление их совершенно безразличным. Дневники же, если я не успею более точно и ясно выразить то, что я записываю в них, могут иметь некоторое значение, хотя бы в тех отрывочных мыслях, которые изложены там. И потому издание их, если выпустить из них всё случайное, неясное и излишее, может быть полезно людям [...].
   Благодарю вас за все прошедшие труды ваши над моими писаниями и вперед за то, что вы сделаете с оставшимися после меня бумагами. Единение с вами было одной из больших радостей последних лет моей жизни.
  
   324.
   1904 г. Мая 20.
   [...] "Нет более безнадежных глухих, как те, которые не хотят слышать!"
   Против таких глухих ничего не сделаешь. И, прочтя вашу статью, я невольно подумал про них и пожалел, что их так много.
   Один мой знакомый, страстный охотник на диких и опасных зверей, говорил, что когда выведутся такие звери, спорт может состоять в том, что человек будет становиться с ружьем или пистолетом на рельсы лицом к летящему на него локомотиву. В локомотиве будет устроена кнопка, удар в которую пулей остановит поезд. Промахнулся -- задавит.
   Я думаю, что в наше время революционная деятельность очень похожа на такой спорт. Она так же увлекательна и так же бесполезна. Разница только в том, что там, в случае верного выстрела, спортсмен может быть не задавлен, в революционной же деятельности он всегда, наверное, будет задавлен.
   Только вспомнить русские попытки недворцовых революций, начиная с 14 декабря1 до последних дел несчастного Гершуни.2 Попытка революции 14 декабря, происходившая в самых выгодных условиях случайного междуцарствия и принадлежности к военному сословию большинства членов и в Петербурге и в Тульчине,3 и та не имела ни малейшего вероятия успеха, что чувствовали и признавали сами участники ее, и без малейшего усилия была задавлена покорными правительству войсками. Все же последующие попытки русских революций, начиная от похождений десятка молодых мужчин и женщин, намеревавшихся, вооружив русских крестьян находившимися в их распоряжении 30 револьверами, победить миллионную правительственную армию, и до последних шествий рабочих с флагами и криками "долой самодержавие", легко разгоняемых десятками будочников и казаков с нагайками, также и те взрывы и убийства 70-х годов, кончившиеся 1-м марта,4 ни в каком случае не могли кончиться ничем иным, как только погибелью многих хороших людей и самой жестокой реакцией со стороны правительства.
   Невольно любуешься молодечеством Жерара,5 охотника на львов, точно так же невольно любуешься, независимо от последствий их деятельности, и молодечеством, самоотвержением русских революционеров, ходивших в народ, так же как и отчаянной деятельностью Халтуриных,6 Рысаковых,7 Михайловых8 и других, но нельзя не видеть, что главный двигатель деятельности этих людей был тот же, как и тот, который руководил Жераром. Как Жерар не мог не видеть того, что убийством десятка львов он не избавит жителей Африки от львиной опасности, так же и люди, ходившие в народ или устраивающие шествия по улицам с флагами или убивающие отдельных правительственных лиц, не могли не видеть, что они этими средствами никогда не победят русского правительства. Так что главным двигателем и тех и других, очевидно, был не достижение известной цели, а избыток сил, борьба с опасностями, игра своей жизнью.
   Когда я был охотником, я помню, что, несмотря на то, что я был в полном обладании своих умственных способностей, все рассуждения о безумии того, чтобы скакать сломя голову за ненужным мне зайцем или волком или ездить за сотни верст, чтобы, увязая в болотах или снегу, убить несколько ненужных мне птичек или столь же ненужного медведя, все эти рассуждения я пропускал мимо ушей и был не только уверен в важности своей деятельности, но гордился ею. То же и с революционерами.
   Только тем, что революционная деятельность есть спорт, и можно объяснить то, что люди здравомыслящие предаются такой явно бесполезной деятельности, и то, что никакие доводы, доказывающие тщету и даже вред их деятельности, не действуют на них. Жалко видеть, когда энергия людей тратится на то, чтобы убивать животных, пробегать на велосипедах большие пространства, скакать через канавы, бороться и т. п., и еще более жалко, когда эта энергия тратится на то, чтобы тревожить людей, вовлекать их в опасную деятельность, разрушающую их жизнь, или еще хуже: делать динамит, взрывать или просто убивать какое-нибудь почитаемое вредным правительственное лицо, на место которого готовы тысячи еще более вредных.
   Революционеры говорят, что цель их деятельности в том, чтобы содействовать улучшению общей жизни людей посредством освобождения их от совершаемых над ними насилий: дать им свободу. Но ведь это только отговорка или предлог; деятельность революционеров не может дать свободу людям потому, что под свободой революционеры понимают совершенно то же самое, что под этим словом разумеют правительства, утверждающие, что они обеспечивают свободу своих подданных, и осуществить эту свободу революционеры стремятся теми же способами. Свободу правительства, как и революционеры, понимают как нечто положительное, как совокупность прав человека. "Свобода каждого должна быть такова, чтобы она не нарушала свободу других". На эту тему с различными комментариями и разъяснениями написаны горы книг. Написано же об этом так много именно потому, что основное определение неверно. Свобода каждого по отношению к другим лицам есть понятие не положительное, а отрицательное. Свободен человек не тогда, когда так или иначе определены его права, а только тогда, когда никто не насилует его. Определение прав людей включает понятие ограничения деятельности людей, а ограничение может быть достигнуто только насилием или угрозой его.
   И потому свободны люди не тогда, когда так или иначе определены их права, а только тогда, когда они не совершают насилий друг над другом. Не совершать же насилий друг над другом могут только люди, признающие незаконность, преступность, бессмысленность насилия. Так что свобода людей достигается не определением каких-либо прав, а только признанием всеми людьми незаконности, преступности, ненужности насилия. Истинно свободны люди могут быть только в обществе, где все сознают возможность и необходимость замены насилия разумным убеждением. А так как все люди разумные существа, то они не могут не видеть того, что эта замена насилия разумным убеждением возможна и что к осуществлению и должны стремиться люди. Деятельность же революционеров не только не содействует этой замене насилия убеждением, а, напротив, препятствует ей, призывая людей к новым формам насилия для изменения прежних.
   Замена же насилия убеждением может произойти не вследствие изменения форм общества, а только вследствие сознания всеми людьми незаконности, преступности, ненужности насилия и возможности устройства общей жизни на основании разумного убеждения и согласия. И содействовать такому сознанию может всякий человек. Содействовать такому сознанию может всякий человек прежде всего уяснением своего собственного сознания и потом своей доброй жизнью, на деле доказывающей возможность замены насилия убеждением.
   Думай серьезно, пойми и определи смысл своей жизни и свое назначение в ней -- религия укажет тебе его -- старайся ясно, не стесняясь никакими соображениями, осуществить жизнью то, что ты считаешь своим человеческим назначением, а главное, живи, не участвуя в том зле, которое ты сознаешь и осуждаешь, и этим самым ты будешь содействовать уяснению сознания людей и посредством уяснения их сознания будешь самым действительным средством содействовать улучшению жизни людей и истинному освобождению их. В такой деятельности никто и ничто помешать не может.
   Только такой деятельностью можно служить человечеству и только такой деятельностью подвигаются люди к своему общему благу. Деятельность же, употребляющая насилие для уничтожения насилия, очевидно, не может содействовать этому движению; не только не содействует, но задерживает его. Так что движение вперед человечества к своему благу совершается не только благодаря деятельности революционеров так же, как и всех людей, признающих законность насилия, а несмотря на такую деятельность.
   Духовная деятельность есть величайшая, могущественней шая сила -- она движет всем миром -- но для того, чтобы она была движущей миром силой, нужно, чтобы люди верили в ее могущество и понимали, что могущество ее не в том, чтобы механически передавать чужие мысли и суетить народ и самому суетиться, а в том, чтобы самому серьезно думать, прямо и без компромиссов говорить то, что думаешь, и жить согласно с тем, что думаешь и говоришь.
   "Но мне не позволяют говорить то, что я думаю, и жить так, как я считаю нужным".
   Никто не может заставить тебя говорить то, что ты не считаешь нужным, и жить так, как ты не хочешь. Все же усилия тех, которые будут насиловать тебя, только послужат усилению воздействия твоих слов и поступков.
   Я очень желал бы, чтобы статья ваша приобрела бы побольше читателей, в особенности среди молодежи, с тем чтобы хоть молодые люди, у которых нет связывающего и затемняющего их сознания революционного прошедшего, поняли бы, что спорт одно дело, и если хочешь заниматься им, то можно избрать крикет, греблю, теннис, скачку, псовую охоту и т. п., содействие же улучшению общественной жизни есть дело совсем другое и не достигается революционным спортом. [...]
  
   1 Восстание декабристов.
   2 Григорий Андреевич Гершуни (1870--1908), один из основателей боевой организации партии социалистов-революционеров. Гершуни руководил подготовкой террористических актов против министра внутренних дел Сипягина и уфимского губернатора Богдановича.
   3 Тульчин -- городок Подольской губ., центр деятельности Южного общества декабристов.
   4 1 марта 1881 г. народовольцами был совершен террористический акт против Александра II.
   5 Жерар (GИrard, 1817--1864), французский офицер, охотник на львов и автор книг об охотничьих приключениях.
   6 Степан Николаевич Халтурин (1857--1881), рабочий-столяр, деятель революционного движения 70-х годов, участник Северного союза русских рабочих. Казнен за участие в убийстве военного прокурора Стрельникова.
   7 Николай Иванович Рысаков (1861--1881), студент, участник убийства Александра II.
   8 Тимофей Михайлович Михайлов (1859--1881), рабочий, участник убийства Александра II. Не исключена, однако, возможность, что Толстой имел в виду Александра Дмитриевича Михайлова (1856--1887), народовольца, организатора ряда террористических актов.
  
   325.
   1904 г. Июля 1.
   [...] Получаю теперь постоянно письма озлобленные за статью. И мне больно оттого, что чувствую себя виноватым. Нельзя отдаваться негодованию, не должно быть его; должна быть кроткая, любовная рассудительность-убедительность. А этого нет у меня. И чувствую себя виноватым. Чувствую себя также виноватым за предисловие к революционерам; если вы еще не печатали ее, не печатайте. Слишком больно перед смертью вызывать злобу людей. Хотелось бы без озлобления на себя (по крайней мере такого, в котором сам виноват) уйти из жизни. Во всяком случае хотелось бы к предисловию прибавить следующее:
   "Я не говорю о побудительных причинах революционной деятельности. Причины эти самые разнообразные: от самого искреннего юношеского желания самопожертвования для служения людям до мелочного самолюбия и раздражения, заставляющего избирать революционную деятельность только потому, что она дает без особенного труда возможность сверху вниз смотреть на огромное большинство людей.
   Я говорю о том характере, который по ее нецелесообразности всегда в наше время принимает революционная деятельность". [...]
  
   326.
   1904 г. Августа 20.
   [...] Он тяжело -- духовно тяжело умирает. Как справедливо, что готовиться к смерти надо жизнью -- не готовиться к смерти, а жить так, чтобы смерть составляла условие жизни. А иначе тяжело умирать. [...]
  
   327.
   1904 г. Ноября 27.
   [...] По случаю мыслей из вашего Свода хотел бы следующее, но боюсь утруждать вас, и если вам будет охота и время это сделать, то сделайте, а нет, то я "пошутил". Хотел же бы я, чтобы вы сделали следующее. Выберите из мыслей хорошее, короткое (иногда можно и некороткое, если цельное и стоит того) и сильное, по своему соображению, и пришлите мне. Отделы мои главные: Бог, Разум, Закон, Любовъ, Всё в себе, Божественная природа человека, Вера, Лжеучения, Соблазны, Устройство жизни (государственное), Слово -- осуждение, Сострадание (к животным), Самоотречение, Бессмертие, Благо, Доброта, Единение (людей между собой и с Богом), Молитва, Насилие, Приближение царства божия, Равенство, Самоотречение, Свобода, Совершенствование, Труд и еще другие. [...]
  
   1905
  
   328.
   1905 г. Января 22.
   [...] Всё совершенно верно и хорошо как всегда, за исключением преувеличенного обо мне мнения. Пожалуйста, не думайте, что это смирение паче гордости. Я стою по пояс в гробу, и мне не к чему притворяться, также и не к чему заботиться о том, что обо мне говорят. [...] Вы не можете себе представить (лет через 25 узнаете), как твердо, спокойно жить накануне смерти, когда нет и не может быть никаких других мотивов деятельности, как только тот, чтобы употребить на что-нибудь нужное, должное остающуюся жизнь. [...]
   Нехорошо в моей заметке то, что я не могу победить в себе недоброжелательства к тем либералам и революционерам, которые, руководимые ребяческим легкомысленным и тщеславным задором, губят и жизни и духовные силы людей, увлекая их в нелепые, бессмысленные затеи. Одно только место в вашей статье я не одобряю, это то, в котором вы говорите "о прекрасных порывах и горячей искренности" и что из этого что-то может выйти хорошее.1
   Всё хорошее бывает всегда скромно, обращено не на внешнее, а на внутреннее, и всегда самобытно и своеобразно. А это массовый гипноз, это не подъем духовный, а упадок. Тут нет Бога, и не могу на старости лет хвалить то, что не от Бога. Могу понять, не осуждать, но никак не могу восхищаться, хвалить, особенно тех, которые сами себя хвалят и хвалимы многими, только потому, что плохие, дурные люди их осуждают. [...]
   [...] Время очень волнительно, и больше, чем когда-нибудь, надо стараться не поддаваться гипнозу массовому и только с большей энергией, не отвлекаясь, делать то, что делал, если считаешь, что делал то, что должно. [...]
  
   1 Толстой возражает на то место в статье Черткова, где он говорит, что из слов Толстого о вреде политической агитации "вовсе не следует, чтобы все те прекрасные порывы и стремления, вся горячая искренность, все напряженные и самоотверженные усилия послужить другим, вообще все то оживление сознания и подъем общественного духа, которые часто сопутствуют подобным агитациям, -- были сами по себе непроизводительны и достойны порицания. Все, что есть действительно хорошего в этих общественных движениях, не может пропасть даром. Оно останется и принесет свой плод".
  
   329.
   1905 г. Февраля 2.
   [...] Чем раздраженнее вокруг нас люди, тем нам, желающим быть слугами Бога и исполнять его вечный закон, всегда один и тот же во все, всякие времена, надо быть осторожнее, чтобы не увлечься борьбой, и строже к себе и спокойнее утверждать себя на том, что вечно. Знаю, что мне, старику, это легко, но не могу не видеть, что к этому мы все должны стремиться. В чем будет благо народа, мы не можем знать (и ошибаются жестоко те, которые думают, что знают), а то, что мы должны делать здесь сейчас и до гроба, всегда одно и то же, мы наверно знаем, и давайте делать это, ничего не доказывая друг другу и не споря, а любя друг друга. [...]
  
   330.
   1905 г. Апреля 17.
   [...] Я зарылся в делах, начатых. Окончить их, очевидно, немыслимо, и выход из этих начинаний один -- умереть. Но, разумеется, как мужики говорят про хороших работников, с кочедыком (чем лапти плетут) в руках. [...]
   Пятая, главная работа -- это исправление себя, своих гадостей, слабостей. [...]
   В здравые минуты помню, что время отъезда, temps de plier bagage,1 и дело только в том, чтобы оставшиеся дни прожить так, как хочет того Бог.
   В последнее время я только начал делать то, к чему надо бы приучать детей и себя смолоду: при всяком деле, и в особенности в сношениях с людьми, помнить, что важно не суждение обо мне этого человека и других людей, а одобрение Бога. Я подумал раз: "как это трудно. Одобрение людей я вижу, и оно радостно, а где и почем я узнаю одобрение Бога и какая мне от него радость?" и тотчас же я понял, что это оттого, что я мало верю в Бога. Одобрение его я всегда могу узнать, и радость от него большая. Награда и одобрение гораздо более радостные, чем людские, -- в тебе, в твоей совести. И это можно испытать и взвесить.
  
   1 Дословно: время укладываться, в переносном смысле: время умирать. В письме к В. В. Стасову от 2 марта 1905 г. Толстой выражал ту же мысль: "Понемногу укладываюсь в большое путешествие".
  
   331.
   1905 г. Сентябрь 4.
   [...] вчера поехал верхом, и у монополии на шоссе мне говорит кузнец: "А тут старик, что у Марьи Александровны жил, только что помер". Я остановился, лежит, закинув голову, старик "профессор", пчеловод, робинзон, который жил в Овсянникове.
   Так это просто и так это близко, что ни о чем не следует думать, как о том, чтобы хорошо умирать.
   Ведь жизнь есть умирание. Так что хорошо умирать значит очень хорошо жить. [...]
  
   332.
   1905 г. Ноября 4.
   Писать о том, что делается в России, не начинаю, потому что слишком многое хочется сказать. Хорошо вы делали, что подчеркивали различие между нашим мировоззрением и революционным. -- Делаю усилия, чтобы подавлять дурное чувство к этим людям. Всегда нужно жить с Богом и в Боге, а особенно теперь. Только с религиозной точки зрения можно быть ни на той, ни на другой стороне и жалеть и тех и других, хотя и трудно жалеть искренно. А все-таки это роды, это подъем общественного сознания на высшую ступень. Время опасное, нельзя быть достаточно осторожным, чтоб не согрешить. [...]
  
   333.
   1905 г. Ноября 10.
   [...] Чем больше разгорается революция, тем сильнее хочется уйти в себя и не участвовать не только делом или словом, но и обсуждением этого злого дела. [...]
  
   334.
   1905 г. Декабря 24.
   [...] Ваши мысли о том, что выйдет из всего того, что совершается, и о том месте, которое занимаем мы, хотя и плохо, но сознающие свою плохоту христиане, в этом движении, мне нравится, когда они мне самому приходят в голову, но когда их выражают другие, я боюсь предаваться обманчивой надежде.1
  
   1 Чертков сочувственно писал о всеобщей стачке, происходившей в России в декабре 1905 г. Он писал: "в таком пассивном протесте... я не могу не видеть нечто весьма радостное и обещающее хорошее в будущем... и счастливы мы, что живем в тако е благодарное время, когда плоды, до которых поколения и поколения жаждали, но не могли дожить, созревают на наших глазах".
  
   1906
  
   335.
   1906 г. Января 16.
   [...] Посылаю вам письмо Шкарвана.1 Я подробностей не знаю, да и незачем мне знать. Одно знаю, что пропади пропадом все Неnеmаn'ы и их фунты, только бы не было этого горя разделения людей. Неnеmаn'ам эти дела легки, но нам с вами это страдание. [...]
  
   1 Шкарван прислал Толстому новое "открытое" письмо с обвинениями против Черткова и издателя Гейнемана.
  
   336.
   1906 г. Февраля 13.
   [...] Статья эта для меня целая история моей внутренней жизни. Когда я получил ваше первое письмо с отказом напечатать и замечаниями, что мне стало неприятно, и тотчас, к счастью, стало неприятно, что это может быть мне неприятно. И тотчас же стало радостно, потому что я решил, что печатать этого, т. е. желать печатать это, мне не только совсем не нужно, но -- дурно. И стало очень радостно.
  
   337.
   1906 г. Апреля 2.
   [...] я истинно с большим сожалением никак не могу согласиться на ваши поправки. Я не вижу им никакого основания, кроме того awe,2 который внушают в наше время к себе все либералы, революционеры, которому вы поддались и которого я не испытываю. Подтверждает меня в этой мысли то, что люди вовсе не христиански чувствующие, как вы, делали те же самые замечания, как и вы, мотивируя их отсутствием доброты. Другое то, что вы не делали замечания, которые скорее следовало сделать, при моих гораздо более грубых отзывах о царе и властвующих. Милый друг, пожалуйста, примите это мое замечание с добротой и не сердитесь и не сетуйте на меня, и не будем больше говорить об этом, так как я, хотя в глубине души жалею об этом, не желаю печатать статьи, вполне уверенный в том, что всё обойдется как должно быть, и без моего комариного писка. [...]
  
   338.
   1906 г. Августа 15.
   [...] Меня не столько эти убийства,1 сколько разговор вчера с двумя босяками привел к несомненному убеждению, что раздражение неостановимо силой, но что правительство, т. е. люди правительственныe, обязаны перед Богом, перед людьми, перед самими собой прекратить все насилия -- сделать всё, чего от них требуют, снять с себя ответственность: и учредительное собрание, и выборы общие, равные, прямые, тайные, и амнистию, и всё...2
   Я говорю и сказал бы то же революционерам, чтобы они ничего не требовали, не раздражали народ, не убивали, да у них нет центрального органа, некому сказать. [...]
  
   1 Имеются в виду террористические акты против ряда царских сановников и репрессии правительства по отношению к террористам. В этот день Толстой был под впечатлением покушения на Столыпина (ЯЗ от 14 и 15 августа 1906 г.).
   2 Об этом разговоре Толстого с двумя босяками, имевшем место 13 августа, подробно записано в ЯЗ под 13, 15 и 20 августа 1906 г. Мысль, высказанная Толстым в письме, изложена и в его Дневнике под 24 августа 1906 г.
  
   339.
   1906 г. Октября 3.
   [...] это имеет связь с тем вопросом о свободе воли, которым вы, и совершенно справедливо, так всегда заняты и в котором вы так упорно, и тоже совершенно справедливо, отстаиваете "свободу".1 Я всегда вспоминаю об этом Лихтенберга.2 Помните: "Мне говорят, что так как несомненно, что всякое действие имеет свою причину, то все поступки имеют свою причину, и свободы нет. А я говорю, что так как несомненно то, что я свободен и могу всегда поступить так или иначе, то несправедливо утверждение о том, что всякое действие имеет свою причину". И это мы чувствуем всегда, nous avons beau faire.3 И я пришел к этому, не об этом думая, а думая о жизни, о том, что есть жизнь. [...]
   То, что я считаю собою, есть сознание божественного начала, которое проявляется в одной части Всего. Часть эта ограничена пределами телесности (материи) в пространстве, т. е. что божественное начало в пределах телесности сознает себя, и это я считаю собою. Это божественное начало по существу своему свободно и всемогуще и также свободно и всемогуще и в пределах телесности, потому что оно проявляется во времени. Эти-то проявления божественного начала в пространстве и времени и есть то, что мы называем своей жизнью.
   Если бы божественное начало проявлялось только в телесности в пространстве, т. е. не было бы времени, то божественное начало не было бы свободно и всемогуще в телесности пространства, не было бы жизни. Свободно и всемогуще становится божественное начало, заключенное в пределы телесности, через изменения во времени. Божественное начало изменяет и творит жизнь, смотря по степени своего сознания того, что я называю собою.
   Сознание может быть низшее, животное, руководящее всеми движениями существа: может быть и более широкое, семейное, родовое, общественное, борющееся с сознанием личным, животным. И, наконец, может быть сознанием высшим, несовместимым с проявлением его в пространстве и времени, и тогда жизнь кончается.
   Во всяком случае жизнь изменяется и направляется вследствие изменения сознания. Сознание же всегда всё более и более расширяется.
   Так что жизнь есть освобождение (всё большее и большее) сознания своей божественности.
   Не началось сознание божественности (выражающееся свободой) своего существа, заключенного в телесности, -- не началась жизнь. Кончилось сознание своего заключенного в телесность божественного существа -- кончилась жизнь.
   Умирает не то, что сознаваемо, а то, что сознает.
   Вот что меня теперь всего занимает. Всё это еще неясно, плохо, но мне кажется, что всё это можно выразить ясно, понятно, а главное то, что вывод из этого такой радостный и для жизни и для смерти, и для себя и для других.
   Всё дело в иллюзии себя, своего я, которого нет и никогда не было. Есть только Бог, и я его проявление, и чем больше я сознаю это (а вся жизнь неудержимо ведет к этому сознанию), тем мне легче, тверже и тем лучше всем, с кем я имею дело. Я только отверстие, через которое проходит жизнь (турбина). Я -- ничто. То, что происходит, то всё, и я могу слиться с ним.[...]
  
   1 В. Г. Чертков в продолжение многих лет работал над статьей "О правильном мышлении". Работа эта не кончена.
   2 Георг Кристоф Лихтенберг (1742--1799), немецкий ученый-физик, критик и публицист. В письме Толстой передает мысль Лихтенберга в своем изложении.
   3 что бы мы ни делали.
  
   340.
   1906 г. Октября 26.
   [...] понятие Бога, столь необходимое, что без него и не может быть никакого руководства в жизни, не может быть истинной жизни, так извращено, что надо старательно очищать, выделять его из того, с чем оно переплелось, слилось. Со мной бывает всегда то, что, когда я слышу это слово из уст безграмотной старушки -- даже не Бог, а матушка царица небесная, Казанская и т. п., я чувствую, что мы с этой старушкой понимаем одно и то же; но, как только начинают определять, описывать, так я чувствую, что мы врозь. Вот это-то описание, определение и страшно. Я скорее могу сказать, что не Бог: и творец не Бог, и троица не Бог, и Христос не Бог, и всемирный дух не Бог, чем сказать, что Бог. [...]
   [...] Вы не можете представить себе, какой вред мне делают похвалы при моем тщеславии. Это пьянство. Вчера получил два ругательных письма и фельетон, и вы не можете себе представить, какое это bracing1 впечатление. Очень полезно, бодрительно.[...]
  
   1 полезно возбуждающее
  
   341.
   1906 г. Ноября 13.
   [...] Мне последнее время всё лучше и лучше живется. Смешно сказать, накануне смерти начинаю понемножку понимать, как надо жить. [...]
  
   342.
   1906 г. Ноября 26.
   [...] Но у меня другая причина волнения: болезнь Маши. У ней крупозное воспаление легкого, нынче 8-й день, и она очень, очень плоха. Смерть ее эгоистически для меня, хотя она и лучший друг мой из всех близких мне, не страшна и не жалка -- мне недолго придется жить без нее, но просто не по рассуждению2 больно, жалко ее -- она, должно быть, и по годам своим хотела бы жить; и жалко просто страданий ее и близких. Жалко и неприятно эти тщетные усилия лечением продлить жизнь. А смерть всё больше и больше, и в последнее время так стала мне близка, не страшна, естественна, нужна, так не противуположная жизни, а связана с ней, как продолжение ее, что бороться с ней свойственно только животному инстинкту, а не разуму. И потому всякая разумная, не разумная, а умная борьба с нею, как медицина -- неприятна, нехороша. [...]
   Статью о Ничше пишите. Это всегда полезно, и вы можете сделать это хорошо, так как стоите на той точке зрения, с которой видно заблуждение. Одно нужно -- прощать, не сердиться, не упрекать, а жалеть, как мы жалеем больного человека, сравнивая его со здоровым. Жалеть же человека, лишенного блага духовной жизни, жалеть еще более свойственно. Вам страшно слышать, от меня слышать такие слова, когда я столько раз почти всегда отступал самым резким образом от этого правила. Да, но человек растет, и чем старше, тем быстрее. Вы не поверите, как много мне открылось своей плохоты в последнее время. Часто мне теперь приходится давать и посылать просящим мои последние писания. И я почти всегда колеблюсь послать многие, почти все, при воспоминании о тех недобрых чувствах, жестоких осуждениях, которые там выражены. Только очень немногие свободны от них. Хотелось бы провести отделяющую черту под всеми прежними, и на то короткое время, которое осталось, начать новое, менее недоброе.
   [...] В одно время, с месяц тому назад, мне пришлось в одно и то же время прочесть три вещи: книгу Чамберлена немца о том, что Христос был не еврей; потом книгу Anatol France, Sur la Pierre Blanche, где он описывает очень хорошо эпизод Павла в Коринфе и рассуждает очень хорошо о значении Павла для христианства; и третью -- этот 3-й appendix Hiller'а. Мне одно время захотелось написать об этом, о том, как было подставлено под учение не еврея Христа чуждое ему учение Павла еврея, но едва ли напишу. [...]
  
   343.
   1906 г. Декабря 28.
   [...] На душе так серьезно, хорошо, как никогда не бывало. Странно чувствовать, что только накануне смерти начинаешь жить разумно, свободно, для себя, для Бога, а не для людей [...].
  
  
  
   1907
  
   344.
   1907 г. Января 21.
   [...] Чувство, возбужденное во мне и часто возбуждаемое и другими случаями (вчера вечером читал о Кросби1 и его отношении ко мне -- не ко мне Л. Н., а ко мне, что есть во мне истинного), чувство это, особенно сильно вызванное вашим письмом: за что мне такая радость?! Как это сделалось, что люди так же, как я, еще больше, чем я, любят то самое, чем я живу, и служат тому же самому, чему служить я уж начинаю чувствовать свое бессилие.
   [...] Одно бы желал, чтобы она имела как можно больше распространения, но это -- истинное распространение в душах людей -- не в нашей власти.
   [...] То, что вы пишете о Боге, я почти так же думаю. Тут главная задача и трудность: соединить оба отношения, и субъективное и объективное в одном.
   То, что я задумал: закон божий для детей, так велико, важно и трудно, что чувствую себя большей частью совершенно негодным для такого великого дела. Но все-таки тянет и пытаюсь.2
  
   1 Эрнест Кросби умер 21 декабря н. с. 1906 г., о чем сообщил Толстому В. Г. Чертков.
   2 Толстой записывал свои мысли для уроков, имея в виду использовать их для составления "Детского закона божия" или "Детского Круга чтения", который в переработанном виде впоследствии вошел в сборник "На каждый день".
  
   345.
   1907 г. Февраля 8.
   [...] То, что вы пишете о двух жильцах дома,1 мне особенно понравилось, как самое естественное вступление к религиозному вопросу: кто я? Вступление самое естественное и для детей и для взрослых. Особенно для детей, и я думаю воспользоваться им. Я всё это время тщетно ищу и изменяю свое вступление к закону божьему для детей. Не стану подробно говорить вам про ваше изложение основ признания Бога, скажу только, что я не могу не быть согласен с ним, потому что сам, исходя из того же чувства неудовлетворенности умственным представлением о Боге и из чувства почти отчаяния (хотя и временного) от этой неудовлетворенности, пришел, хотя, может быть, и в несколько других формах, к тому же самому разрешению и успокоению. Если я с чем несогласен, то только с тем, что вам думается, что вы можете и должны дальше в большом сочинении развивать вытекающие из высказанных вами положений мысли. Может быть, я ошибаюсь, но излагать существенного больше нечего: всё для понимающего сказано (даже и в статейке о времени: вывод вытекает сам собою) -- для непонимающего всякое разъяснение и всякие дополнения будут только лишние, ослабляющие самое главное и вполне ясное и прекрасно сказанное.
   Я очень часто в своих писаниях попадался на эту ошибку, иногда удерживаясь, иногда же поддаваясь ей.
   В самом начале, как бы в программе, в постановке вопросов так всё хорошо, сильно, сжато сказано, что всякое подтверждение, уяснение только ослабляет, охлаждает. [...]
   "Жизнь наша представляется нам движением. Для того, чтобы было движение, нужно, чтобы была точка неподвижная, по отношению которой совершается движение. Такая точка есть то, что называем, сознаем собою -- свое духовное я. То, что нам представляется движением, есть снятие покровов с неизменяемого, неподвижного, духовного я". (Вы приходите к сознанию этого неизменяемого я с другой стороны.) [...]
   "Жизнь представляется нам движением нашего я, с его началом -- рождением, и концом -- смертью, и мы поэтому и о всей жизни хотим судить так же: говорим о начале, конце исторического периода жизни человечества, жизни миров, когда понятие начала и конца всякого движения свойственно только нашему ложному представлению, вытекающему из нашей ограниченности".
   Теперь другое, самое для меня важное, в связи с вашим расчленением своего я на два сознания:
   "Сейчас ходил и думал: основа жизни нашей: стремление к благу. Жизнь наша ограничена, и мы, как отдельные существа, никогда не получаем и не можем получить того блага, которого желаем. Но мы не отдельные существа, и благо, которого мы ищем и к которому стремимся, может получить и получает, если мы работали для него, люди вообще, всё человечество, весь мир, которого мы составляем частичное проявление. И потому наше стремление к благу не ложно, а ложно только наше стремление к личному благу. Ничто для меня яснее этого не подтверждает того, что жизнь наша есть любовь и что она не ограничивается нашей личной жизнью в этом мире от рождения и до смерти. Это убеждает меня с полной несомненностью в том, что мы живем в этом мире и своей отдельной жизнью и жизнью другого, более обширного существа, включающего наши существования, вроде того, как наше тело включает в себя жизнь отдельных клеток нашего тела. И потому наша деятельность для блага, если только благо это не ограничивается личностью, не только не пропадает, но необходима для блага высшего существа, как деятельность клеток для тела. Так что смерть есть перенесение сознания из личности этого мира в сознание иного, высшего существа, т. е. кажущегося мне высшим, и перенесение это совершается любовью. Все веры в бессмертие, в возмездие есть это самое. То же, что смерть есть только переход в иное, высшее сознание, особенно вероятно, потому что всякая жизнь есть не что иное, как всё большее и большее расширение сознания и всё большее и большее увеличение любви".
   Всё это, разумеется, только неточные выражения состояния сознания, ограниченного неизбежностью представления всего в пространстве и времени, но они не то что дают мне понятие о том, что называют Богом, но указывают мне направление, в котором одном я могу искать его, приближаться к нему. И это указание пути к нему гораздо больше дает мне спокойствия и твердости, чем утверждение о том, что есть то, что мы можем назвать Богом, не говоря уже об определении его свойств. Мы думаем и говорим даже: зачем Бог, послав нас в мир, не сказал нам словами понятными и ясными, кто он и зачем мы живем; но мы забываем, становясь даже на точку зрения людей, признающих Бога, что только наша слабость говорить неточными, недостаточными, односторонними, двусмысленными словами, а что у Бога -- как и они понимают его -- есть другой язык, другое средство передачи истины: средство это наше внутреннее сознание и наше положение в мире. И если бы мы не ждали ни от Бога, ни от пророков, ни от себя словесного выражения своего положения и отношения к миру, мы бы не переставая чувствовали присутствие того высшего сознания, которое открывает нам смысл нашей жизни и ее закон.
   Молиться я молюсь в минуты, не скажу душевной, но умственной слабости, и молюсь по-детски, даже крещусь и говорю: Господи, помилуй, хотя и не думаю, чтобы это было полезно, думаю, что это и не вредно. Молясь так, я признаю недостаточность и гибельность своей личной жизни. И это недурно. Но думаю, что живое сознание своей не отдельной, а внемирской, внепространственной и времени9 жизни, движимой любовью, может вполне заменить всякую молитву и дать постоянную твердую опору жизни и что можно к этому воспитать и себя, хотя и испорченного ложным религиозным учением, и наверно воспитать детей.
  
   1 В своем письме от 13--14 февраля Чертков писал о двух жильцах дома -- хорошем и дурном, живущих в человеке.
  
   346.
   1907 г. Апреля 6.
   [...] весь поглощен занятиями с мальчиками. Похвалиться не могу. Но чую, если Бог велит прожить еще, то может выйти из этого что-нибудь не бесполезное. Всё еще в очень хаотическом состоянии, но пользу во всех отношениях, которую я черпаю из этого общения, нельзя достаточно оценить. Для меня очевидно, что они гораздо, гораздо умнее и лучше, чем я думал, а я гораздо глупее, чем тоже воображал. "Аще не будете как дети". На них виден еще человек, какой он предположен тем, кто его сделал. Он уже загажен, но все-таки иногда видишь его во всей красоте. [...]
  
   347.
   1907 г. Апреля 15.
   [...] А еще как-нибудь скажите ему получше, чтобы он не выражал мне своих рассуждений о моих взглядах, что это и не нужно и неприятно, тяжело мне. А то он пишет, что какие-то мои мысли ставят его в тупик и он хочет что-то разъяснить мне. Вообще я очень ценю его первые вещи и его тогдашнее душевное состояние, теперь же он мне совершенно чужд, и всякие отношения с ним мне тяжелы.1 Не думайте, что я имею к нему недоброе чувство. Я только чувствую малость оставшегося времени, дорожу им. [...]
  
   1 Имеется в виду письмо Семенова к Толстому от 11 апреля н. с. 1907 г., в котором он просил Толстого похлопотать о прекращении мучительной для него высылки из России. В этом же письме Семенов порицал Черткова за некоторые его общественно-политические убеждения. По возвращении Семенова в Россию между ним и Толстым вновь установились дружеские отношения.
  
   348.
   1907 г. Апреля 25.
   [...] Только что нынче для Детского Круга Чтения писал о значении слова, о том зле, которое может сделать необдуманное, не проверенное совестью, недоброе слово. Таково было это мое слово, и не для вас и не для того, против кого было направлено оно, а перед собой, перед своей совестью раскаиваюсь в нем и беру его назад, как несправедливое, а главное дурное.
   Ни на чем так не ясно, что человеческая душа божественна и добра, как на воспоминаниях о своих дурных поступках: кажется, что это кто-то другой, а не я сделал. [...]
  
   349.
   1907 г. Октября 11.
   [...] Недостаток ее тот, что никто или почти никто не будет читать ее.1 И сыны мира сего умнее сынов света. Им больше делать нечего, как не читать, чтобы оставаться тем, что они есть. [...]
  
   1 Второе, дополненное, только что выпущенное в Москве издание книги В. Г. Черткова: "Наша революция. Насильственное восстание или христианское освобождение? С послесловием Льва Толстого".
  
   350.
   1907 г. Ноября 2.
   [...] Вчера я ездил в Тулу к губернатору. Губернатора нет, а правит должность Лопухин. Умный, сметливый, комильфотный, человек, делающий карьеру. Я много говорил ему. Ужасно дурно то, что с их точки зрения Гусев -- опасный революционер, за деньги (он несколько раз упомянул это за деньги) распространяет среди народа самое опасное учение. Я постарался разъяснить ему несправедливость, недобросовестность такого понимания, -- то, что Христа распяли за то, что он не велел платить подати. Никто не говорил о том, что Христос учил любви к Богу и ближнему и только на вопрос о том, можно ли платить подати и т. п., отвечал отрицанием. Точно так же делают и теперь с учениками Христа. И эта недобросовестность me met hors de moi.1 [...]
   [...] о том, что люди не берутся за тяжесть, потому что считают ее слишком тяжелой, можно оставить так, как есть. Сравнение в общем верно. Другое о том, что благо нельзя ставить целью, я согласен, особенно благо не только телесное, но мирское, пространственное и временное, но то, что в человеке есть или может быть сознание того, что соединение души с Богом есть благо, это не может не чувствовать человек, и соединение души с Богом и благо одно и то же. [...]
   Вполне понимаю и разделяю ваше чувство при чтении Штирнера,2 Ницше.3 Я так и умру с неразрешенным недоумением перед теми непонятными препятствиями понимания самых ясных, простых и нужных вещей, которые делают то, что умные горячие люди, как Жихарев,16 и имя им легион, которые не видят различия между настоящим духовным хлебом и раскрашенным картонным. Можно догадываться, отчего это происходит, но все-таки удивительно. Кому есть хочется, того не обманешь.
  
   1 меня выводит из себя.
   2 Макс Штирнер, псевдоним немецкого философа Иоганна Каспара Шмидта (1805--1856), стоявшего на позициях буржуазного индивидуализма, автора книги "Der Einzige und sein Eigentum" в русском переводе: "Единственный и его достояние".
   3 Фридрих Ницше (Ничше) (1844--1900), немецкий реакционный философ. Толстой к Ницше относился резко отрицательно.
  
   351.
   1907 г. Декабря 8.
   [...] На все ваши вопросы отвечу (пожалуйста, не настаивайте на своем, не спорьте), отвечу: да, да, да, раскаиваюсь, сожалею, потому что незачем было говорить то, что оскорбительно для человека, хотя бы он был и распроцарь. Точно так же раскаивался бы, если бы кто-нибудь пострадал по случаю моих оскорбительных им слов от революционеров. Раскаивался бы даже, если бы и не пострадал. Просто мне больно за Гусева и стыдно за себя, за недоброе слово. Вы знаете лучше меня, как всё можно сказать добром и как это гораздо действительнее: как это ненужно, и потому совестно. [...]
   [...] он отказался и пишет, что как странно, что люди думают, что для отказа нужно мужество. Ему это так просто и легко. Один с ним сидевший солдат на днях тоже отказался. Какая радость жить душою в людях, которые поднимают тебя в ту же высь, на которую сами поднимаются! Столько, столько у меня радостей и с каждым днем всё больше и больше. [...]
   [...] Он очень жалкий человек на мой взгляд и очень несерьезный. У него нет никакого мировоззрения, как у огромного большинства людей, но такие люди спокойно занимаются практическими делами -- служат, торгуют, литераторствуют и т. п. и не задаются никакими высшими задачами, но Кузмин -- почему-то вообразил, что ему надо что-то изображать. И, не имея никакой серьезной склонности к духовной работе и никаких убеждений и сердечных стремлений, он, бедняга, лопочет, что попало, думая, что всё дело в словах и можно словами заменить внутреннее содержание. Главную роль тут играет язва нашего времени: безумная самоуверенность. Он мне писал письмо -- ни хорошее, ни дурное, но только слова, из которых, противно его надежде, ничего не выходит, как и не может выйти, потому что ему совсем не нужен ни я, ни письмо ко мне.
   [...] Передайте ей мой почтительный привет, все лучшие пожелания и, если найдете удобным, мою душевную радость от ее изменившегося в более tolИrant1 и доброму отношению ко мне. То существо, волю которого мы стараемся исполнить, хотя и несколько (только несколько) различно понимая ее, и к которому мы идем, наверное одно и то же, и понимается нами одинаково. А это особенно в наши года, когда переход этот так близок, не может не сближать нас. И я беру назад свою, невольно от вас заимствованную фразу "почтительный привет", а передайте ей просто, что я люблю ее. И это будет правда. [...]
  
   1 терпимому
  
   1908
   352.
   1908 г. Февраля 10.
   [...] Мы говорим о будущей жизни. Будущей, значит во времени. А время только в этой жизни, время (также и пространство) есть то, что ограничивает духовное существо, которое мы сознаем собой в этой жизни. И потому, выходя из этой жизни, умирая, для нас не может быть времени будущего. Говорить о том, что будет с нами после смерти, всё равно, что говорить: на какой из своих сторон будет стоять кусок льда, когда он будет водой или паром. Жизнь духовная есть без времени, но когда я ее сознаю, она во времени, когда же я перестану сознавать ее, она будет вне времени и пространства, будет везде, будет во всех людях, в любви людей друг к другу, в Боге. Эртель не сознает себя теперь, но есть в любви людей к нему.1
   [...] Работа одна нужна, одна удовлетворяет, эта работа внутренняя, и что дальше, то больше. [...]
  
   1 Это размышление было вызвано известием о смерти Эртеля.
  
   353.
   1908 г. Марта 11.
   [...] Только теперь узнаю то, что мне казалось странным: что можно на старости лет чувствовать одно только -- неперестающую благодарность за усиливающееся, увеличивающееся внутреннее благо. [...]
  
   354.
   1908 г. Марта 25.
   [...] В церкви звонят, и так грустно чувствовать твердость этого ужасного суеверия, но утешаюсь тем, что у Бога, как говорит народ, времени много, в действительности же нет совсем, и суеверия этого нет, а есть одна истина и добро.
  
   355.
   1908 г. Апреля 2.
   [...] всегда мы можем устроить свое внутреннее состояние так, как мы хотим этого, не в том, что мы будем делать то, что мы хотим, а что не будем делать того, чего не хотим, -- а это только и нужно. [...] как невозможно заснуть, когда хочешь заснуть, невозможно знать, когда ты заснул, точно так же думаю, божье дело -- настоящее божье дело -- нельзя делать, зная, что ты его делаешь. Оно делается только тогда, когда ты совсем не знаешь об этом. [...]
   Я, к счастью или несчастью, может быть никогда не испытывал сильных физических страданий, но когда испытывал, то старался воспользоваться ими на то, на что они очень полезны, на то, чтобы проверить себя, насколько ты перенес свою жизнь в духовное. И когда удавалось, то бывало очень хорошо. Правда, не надолго. Главное все-таки то, чтобы замереть: то же, что я пишу Диме и что сам всегда пытаюсь делать, когда мне плохо: не делать ничего. [...]
  
   356.
   1908 г. Мая 1.
   [...] в болезни, часто не владея всеми своими духовными силами, лучше всего неделание, чтобы не раскаиваться. [...]
  
   357.
   1908 г. Мая 16.
   Сейчас прочел ваше письмо в Times и, не дочтя, расплакался, так меня трогает ваша незаслуженная (всякая любовь незаслуженная) любовь ко мне. Потом прочел всё спокойно. Я бы сказал: всё необыкновенно умно, тонко, деликатно, если бы и не знал, что всё это только откровение любви. Благодарю вас за нее, милый друг, и плачу за нее тем же, сколько есть во мне этой силы. [...]
  
   Ответ на письмо Черткова от 11/24 мая 1908 г., вместе с которым он прислал свое "Письмо в редакцию" по поводу ознаменования 80-летнего юбилея Толстого, напечатанное в английской газете "Times" 21 мая.
   В этом письме Чертков разъясняет, что письмо Толстого в редакции газет от 25 марта с отказом от празднования юбилея следует понимать в том смысле, что Толстой отказывается лишь от своего участия в торжестве. Но нельзя препятствовать людям, рассеянным во всех частях мира, проявить свое сочувствие деятельности того своего современника, который в течение стольких лет выражал в своих писаниях то лучшее и высшее, что они все сознают в своей душе... Когда мне пришлось в частном разговоре, -- пишет далее Чертков, -- обратить внимание Толстого на эту сторону вопроса, то он ответил, что это дело другое, но что его лично такие приготовления не могут и не должны касаться. Затем, помолчав немного, он прибавил: "Переносясь в ваше положение, я даже могу вас понять: если бы, например, Рескин или Диккенс были еще живы и дело шло о выражении им сочувствия, то и я желал бы в этом принять участие".
   Что касается формы юбилея, то это могло бы быть, по мнению Черткова, "коротенькое приветственное обращение к Толстому", которое следовало бы доставить ему "самым простым, неформальным образом, никак не прибегая для этой цели ни к каким депутациям", и вместе с тем, пишет Чертков, по его мнению, следовало бы открыть "и денежную подписку для образования юбилейного фонда: 1) на издание на русском языке полного собрания всех писаний Толстого последнего периода и 2) покупку у семьи Толстых яснополянской земли и передачу ее крестьянам".
  
   358.
   1908 г. Июня 2.
   [...] Да вы меня понимаете, потому что незаконно, сверхбратски, так же, как и я вас, любите. Так-то вот надо бы любить Столыпина и Николая II, а я нет-нет и сбиваюсь. [...]
  
   359.
   1908 г. Июня 9.
   [...] Сейчас получил статью, и всё не так, а лучше, чем я ожидал. S'il n'y avait pas Tchertkoff, il faudrait l'inventer. Pour moi du moins, pour mon bonheur -- много -- pour mon plaisir -- 1 мало, a для того, чтобы я узнал большое благо полного единения. [...]
  
   1 Если бы не было Черткова, его нужно было бы выдумать. Для меня по крайней мере, для моего счастья, для моего удовольствия
  
   360.
   1908 г. Сентября 8.
   Очень интересный молодой человек. Примите его. Он одинок и близок не нам, а Богу.
  
   К кому относится эта записка, не установлено.
  
   1909
   361.
   1909 г. Марта 1.
   Человек этот истинно религиозный и очень трогательный. Да, впрочем, не мне его оценивать, так как он мне кажется на такой нравственной высоте, от которой я очень еще далек. [...]
  
   362.
   1909 г. Марта 6.
   [...] всё на свете или радость, или испытание, готовящее радость.
  
   363.
   1909 г. Марта 11.
   [...] Рад вашему письму и тому, что вы слушаетесь тех, кто дорожат вашей верховой лошадью. (Нынче прочел у Зороастра,1 что душа ездок, а тело конь, на котором он едет.) К людям, дорожащим вашим конем, одним из первых принадлежу я.
   [...] В том положении, в котором вы, я думаю, надо все свои силы беречь на то, чтобы наилучшим образом отвечать на предъявляемые требования, а от не вызываемого извне -- воздержаться.
  
   1 Зороастр (660--583 гг. до н. э.) -- основатель древней персидской религии маздеизма, господствовавшей в Иране до VII в.
  
   364.
   1909 г. Апреля 11--12.
   Хочется вам написать, милый друг, о своей внутренней, духовной жизни, которая, благодарю Бога, не оставляет меня. Хочу написать, что я пережил последние дни и что, очень вероятно, покажется многим совсем ничтожным, давно известным, старым, но про вас знаю, что вы поймете то, что я испытал, если и не так, как я испытал, то все-таки, любя то же, что и я, поймете, что меня радует и волнует. А это вот что. Дня четыре тому назад, ночью, когда я лучше всего думаю, я стал думать кое о чем тяжелом, и вдруг мне ясно стало, что то, что тяжело, может быть тяжело для Толстого, но для меня нет и не может быть ничего тяжелого, трудного, для меня, для моего настоящего Я всё легко, всё благо.
   И когда я понял, ясно понял это, я стал перебирать всё, что беспокоит, мучит меня, и ясно сознал, что это всё разрешает: хочется Толстому дурно думать о человеке, осудить кого в мыслях, не хочется Толстому идти, оторвавшись от занятий, беседовать с человеком, которого считаешь пустым, спроси только у Него, у Я. Он бесповоротно решает, и решения его всегда таковы, что от исполнения их всегда хорошо, радостно. Радостное состояние это, ясного раздвоения на два существа: одного жалкого, гадкого, подлого, и другого всемогущего, чистого, святого, сделалось со мною последние дни, и я хочу поделиться с вами этой радостью. Если что представляется запутанным, трудным (таково ваше положение), стоит только ясно разделить эти два, живущие в одном существа, и всё сейчас же станет легко и просто.
   Чертков хочет вернуться в Телятинки, хочет продолжать руководить сыном, хочет не разлучаться с женою -- продолжать многие годы делаемое дело. Всё это может быть хорошо, а может быть и не совсем, надо спросить его, того, кто не родился и не умрет и кто хочет только добра, и не одному Черткову, а всему миру и нераздельно слит с Чертковым. Надо его спросить, и он решит, и решение его будет благо для всех.
   Нишу вам это потому, что это ясное разделение себя на Толстого и Я мне вдруг сделалось особенно резко и дало мне новую силу и радость. Может быть, вам это будет не так, но мне хотелось поделиться с вами своей радостью. [...]
   О том, что ничего не пишу, не огорчаюсь, потому что Он говорит, что нужно не выдумывать, а дожидаться. Придет -- хорошо, а не придет -- тоже хорошо. Только бы пустого или вредного не написать. [...]
   Вообще же ни Толстому, ни Черткову не желаю Я того, чего они желают, а того, что Он один в нас считает должным для нас же.
   Не думайте, что я свихнулся, мне только хочется с той же живостью, с которой я испытываю это, передать радость сознания этого разделения. [...]
   Похвастался я вам, милый друг, своим душевным состоянием, выделением настоящего Я от меня телесного, и как это всегда бывает, прошло несколько дней и уж нет того, только кое-что осталось. [...]
  
   365.
   1909 г. Апреля 26.
   [...] письмо Кузьмина мне очень не понравилось. То, что вы пишете ему, совершенно верно. Но писать этого ему и таким людям, как он, -- не говорю дурным людям, надо и можно, и я надеюсь, что люблю таких, -- не нужно. Если человек спрашивает у другого, что добро? зло?, то это значит только то, что это ему не нужно. А играть с тем, что есть самого святого, нехорошо. Это бы я хотел сказать ему. Пускай он лучше думает о пролетариате и эмпириокритицизме и т. п. или еще лучше: о капусте, о своем здоровье -- препровождение времени. [...]
   Такие вопросы о том, что такое зло и добро, что такое Бог и т. п., я постоянно получаю от красноречивых девиц и от учеников гимназии. Для таких простительно, но взрослому человеку это нехорошо делать, потому что в таких вопросах заключается безумная, безграничная самоуверенность, сопутствующая всегда очень нехорошими свойствами. Вопрос для взрослого и грамотного человека о том, что такое Бог или добро и зло, включает в себе утверждение о том, что всё то, что говорили об этом все люди до меня, от Христа, Будды, до Канта, Руссо и др., слабо и неосновательно. И это очень нехорошо. Если простительно испытать неприятное и не совсем доброжелательное чувство к человеку, оскорбляющему любимую жену, дочь, то простительно такое же чувство и к человеку, оскорбляющему и людей святых и самую святыню.
   "Все, мол, эти вопросы эти люди не умели поставить в той глубине, в какой мы их ставим, а потому и ответы нам нужны более глубокие, чем эти старые"!!..
   Ох, не люблю!
  
   366.
   1909 г. Апреля 27.
   [...] Напишу вам, милый друг, о том, что в самое последнее время случилось с Л. Н. Толстым. Случилось то, что вместе с Толстым оказался некто, совершенно завоевавший Толстого и не дающий ему никакого хода. Как только Толстой заявит какое-нибудь желание, или, напротив, нежелание что-нибудь делать, так этот некто, которого я называю Я, по-своему решает дело и иногда соглашается, а большей частью, напротив, не позволяет делать того, что хочется, или велит делать то, чего не хочется Толстому. Толстой хочет вспоминать дурные качества неприятного ему человека или осуждать его, хочет думать о том, как его хвалят, или не хочет говорить с бестолковым человеком, не хочет бросить планы и пойти к тому, кто хочет его видеть, а Я не велит думать о дурных качествах других, не велит осуждать, велит бросить занятия и идти к тому, кому он нужен. И удивительное дело, с тех пор, как я ясно понял, что этот Я гораздо важнее Толстого и что его надо слушаться и что от этого будет хорошо, я, как только услышу его голос, сейчас же слушаю его.
  
   367.
   1909 г. Апреля 30.
   [...] А мне так хорошо, так хорошо, что не знаю, за что мне так много радости, и иногда сижу один и умиляюсь до слез, так было вчера и нынче. Так жалко людей, которые не берут этого счастья. Да, иго жизни благо, и великое благо, если хоть немножко кроток и смирен сердцем.
   Пожалуйста, не показывайте никому этого моего письма. Только вам, зная ваше пристрастие ко мне, я позволяю себе писать всё, что взбредет в голову. [...]
  
   368.
   1909 г. Мая 6.
   [...] Помогай вам Бог без упреков людям и нарушения любви к ним нести свое испытание. Мне всегда очень помогает -- когда что тяжелое -- думать и помнить, что это тот материал, и нужный, хороший материал, над которым я призван работать, и не перед людьми, а перед Богом. [...]
  
   369.
   1909 г. Мая 12.
   [...] А думаю о вас слишком много, слишком потому, что хочется быть готовым к разлуке внешней на земле. А чтобы быть готовым к ней, хочу утверждать духовную связь, не мою с Чертковым, а со всеми, всеми -- с Столыпиным, Великановым,1 Андрюшей2 и др. И я вижу по вашим последним письмам, что вы делаете это -- так они спокойны, добры. [...] Как и вы, так и я, в наши хорошие минуты мы знаем, что связь наша не может быть прервана не только Столыпиными, но и смертью. Такая связь, какая у нас с вами, такая у нас -- позволяю себе думать -- с многими и многими людьми, которых мы и не видали и про существование которых не знаем, и с такими живыми и с такими же умершими. Я это чувствую в хорошие минуты, и тогда личные отношения, и радостные, и тяжелые, отступают на второй, сотый план. Хотел сказать "будет", поговорим о себе, о вас, о наших близких, о делах, но, удивительное дело, не могу интересоваться. [...]
  
   1 Павел Васильевич Великанов (р. 1860), учитель, бывший одно время единомышленником Толстого. С 1905 г. начал писать Толстому резкие и порою грубые письма.
   2 Сын Толстого Андрей Львович, с которым у него были напряженные отношения.
  
   370.
   1909 г. Мая 25.
   [...] заповедь о любви к Богу и ближнему должна быть единственной божеской заповедью для того, чтобы принести плоды, а что, как скоро рядом с нею ставят другие, мнимо божеские заповеди, то это только ослабляет всё значение заповеди любви. [...]
   Не могу без отвращения думать об этом -- не могу иначе назвать, как злым сумашествием, которое принимается aux sИrieux1 не только самими сумашедшими, но и всеми, казалось бы, неучастниками в сумашествии.2 Вы знаете, как я осрамился с этим жалким полковником. Сделал и говорил всё, что не надо было, а не сделал одного того, что надо было сделать: кротко и добро сказать ему, что жалею его за то, что он принимает участие в таком нехорошем и неумном деле. А я только потом вспомнил, что надо было сделать, сказать. Ну, да это неважно. Вперед постараюсь быть добрее и разумнее.3 [...]
   Что сказать вам про себя? Жизнь идет равномерно, чуточными изменениями все-таки к лучшему, а на душе хорошо. Две вещи в разные стороны всё больше и больше влияют на меня. В сторону радости -- это всё больше и больше, судя и по письмам и личным свиданиям -- людей, идущих вместе с нами к одной цели, к приближению к любви, к Богу. Радует не одно то, что я хоть содействовал этому (это дурная радость), но то, что мы не одни и, идя к любви, любим друг друга. Это что-то я глупо пишу, ну да вам можно и глупости писать, вы поймете их, как не глупости.
   Нерадостная же сторона, всё больше и больше, к стыду моему, мучающая меня, это та среда, те условия, в которых я живу, особенно земельные -- это порабощение людей посредством земельной собственности, и хоть косвенно и против воли, страдая, но участвую. Никогда о грехе крепостного права я не чувствовал в 1/100 так больно, как чувствую этот грех.4 [...]
  
   1 всерьез
   2 Речь идет о запрете Черткову жить в Тульской губернии.
   3 23 мая Толстой поехал в Телятинки к А. К. Чертковой, куда в это время приехал посланный Столыпиным на месте расследовать чертковское дело причисленный к Министерству внутренних дел полковник Анатолий Григорьевич Лубенцов. Встретившись с ним, "Лев Николаевич, сурово взглянув на него и не подавши руки, быстрым шагом прошел в дом. Затем через некоторое время вернулся, извинился и начал разговор, стараясь загладить свой поступок. Но полковник чувствовал себя оскорбленным, и разговор не клеился. Рассказывая об этом вечером того же дня Н. Н. Гусеву, Лев Николаевич сказал: "Ведь вот ехал туда и говорил себе: тебе придется иметь дело с этим человеком, смотри же постарайся обойтись с ним с любовью. И вдруг...".
   4 В Дневнике 22 мая 1909 г. Толстой записал: "Говорить серьезно о праве, когда есть право земельной собственности, всё равно что говорить о праве на владение рабами, о порядке продажи их".
  
   371.
   1909 г. Мая 30.
   [...] Жалко, что это письмо служит ответом на самые легкомысленные и ненужные рассуждения Кузьмина. Не могу удержаться от осуждения этой ужасающей самоуверенности в соединении с ограниченностью. Мне как-то за вас оскорбительно. Всё это бессвязный набор ничем не связанных, запомненных чужих мыслей, да еще глупых. [...]
   В ответ на вопрос ваш в предшествующем письме1 об "я" могу сказать только, что я понимаю вашу мысль и в известном смысле признаю, что наше "я" этого мира есть соединение двух, но не могу согласиться не потому, что несогласен, а потому, что недостаточно обдумал.
   Для меня основной "я" все-таки такой, какого я своим жалким умом и словами определить не могу, оттого и не хочу.
   Вы видите противоречие в том, что я вам пишу, что мне хорошо, а у ваших -- говорил, что хорошо бы умереть.3 Не ради словца, оригинальничания, говорю это: истинно хорошо мне только тогда, когда я не боюсь смерти. А как только не бояться смерти, так трудно удержаться, чтобы не желать ее.
  
   1 Чертков писал о сознании трех "я", высшего "я", низшего "я" и "совокупности, смешения обоих "я", и ставил вопрос: "откуда же является эта потребность высвобождения своего духовного "я" и перенесения себя в него?.. Ответить на этот вопрос,-- пишет Чертков,-- я не смог. И мне даже показалось, что самый вопрос слишком сокровенный для разбора нашим сознанием: что нужно пользоваться жизнью духа, когда она приходит, но что "дух дышит, где хочет, и не знаешь, откуда он приходит и куда уходит". А с другой стороны, думается и то, что слишком "фаталистически" к этому также не следует относиться... Что вы об этом думаете, Лев Николаевич?"
  
   372.
   1909 г. Июня 18.
   [...] я теперь в тех хороших условиях, что всякий месяц, недели, день должен по вероятиям считать последним. И потому не могу из предстоящих дел не выбирать того, что считаю наиболее нужным. [...]
  
   373.
   1909 г. Июня 23.
   [...] Вчера я прочел нашим (человек 5) мою статью Единая Заповедь, которая, как мне кажется, может вызвать в людях хорошие мысли и чувства. Но, читая ее вчера нашему брату, изуродованным, жалким людям, я убедился (хорошо убедиться в этом на 81 году), что всё, что я пишу, глупо, потому что обращено не к той публике, которой это нужно -- к миллионам рабочим без и полуграмотным, но с неизвращенным разумом людям. И в 1-й раз не умом, а всем существом понял всю глупость того, что делал, и намерен те месяцы, дни, часы, которые мне остались, обратить на писание для них, передачи им того, что я, мне кажется, что знаю, а они, мне кажется, не знают: писать для них и в рассуждательной, и в художественной форме. [...]
  
   374.
   1909 г. Июня 24.
   [...] Стараюсь подавить в себе чувство осуждения, упрека и другого недоброго к видимым, кажущимся виновникам этого.1 И нынче успешно: любить, любить Столыпиных, и можно, и когда вызовешь это чувство, как сейчас, сидя один в глуши прекрасного парка и после чтения сердечного письма от каторжника и ответа ему и такого же сердечного разговора с мужиком и мальчиком. Помогай вам Бог, вам и Гале, перенести это испытание с приростом для души, с усилием любви к людям. И это можно и должно и одно нужно.[...]
  
   1 В. Г. Черткову отказали в снятии запрета на въезд в Тульскую губернию.
  
   375.
   1909 г. Июня 26.
   [...] Кое-что пишу, а главное, кое-как ползу к тому Богу, к которому вот-вот перейду в какой-то новой, непонятной для меня форме. [...]
  
   376.
   1909 г. Июля 10.
   [...] Не знаю, особенное ли это время, или старость, но я чувствую себя поглощенным делами, старающимся сделать всё, что нужно, и всё не успевающим. Утешаюсь только тем, что если не могу, то и не виноват, но чтобы не быть виноватым, надо стараться из всех сил, а я ленюсь. [...]
  
   377.
   1909 г. Июля 15.
   [...] Поступать в жизни так, как я хотел бы поступать: хорошо, вполне хорошо -- я не могу. В телесной жизни я всегда во власти тела. Нет такой гадости, какой я, по крайней мере, не мог бы сделать. Не могу я удержаться, потому что в телесной жизни всё происходит во времени, т. е., как это ни кажется противоречивым, в том безвременном моменте соприкосновения прошедшего с будущим, в котором нет возможности успеть противопоставить сознание необходимости добра желанию зла. Но для того, чтобы в поступках своих приближаться к тому хорошему, которого я желаю, у меня есть средство -- и только одно, -- то, чтобы в мысли уяснять себе, что хорошо и чего надо избегать, и что надо делать, чтобы достигать этого хорошего. Мысль, т. е. духовное начало, вне времени, и тут я могу готовить себя к тому, что я буду делать в безвременные моменты телесной жизни. Могут возразить, что деятельность мысли не безвременна, если можно ею готовиться к будущим событиям телесной жизни. Но это возражение неверно, потому что деятельность мысли, духовное начало, само по себе безвременно, но только проявляется во времени, когда оно проявляется в телесной жизни, оно всегда было, есть и будет одно и то же, но только раскрывается чем-то таким, что мы называем телом. Всё большее и большее раскрытие этого духовного начала в том, что мы называем телом, и есть наша жизнь. Духовное начало это безвременно и неподвижно: движутся только телесные, вещественные условия, которые более или менее скрывают неподвижное, безвременное, невещественное, внепространственное "я". Мне только кажется, что я движусь -- расту, стареюсь, умираю, а мир стоит, тогда как напротив, я стою, а телесные мирские условия в моем теле и вне его исчезают перед всё большим и большим раскрытием моего духовного "я". Вот это-то освобождение духовного начала от телесных условий, совершающееся в жизни человека, проявляется в нас работой мысли. И эта работа мысли освобождает от затемнения иллюзией тела. Телом человек не может быть свободен. Духом же не может быть несвободен. Работа мысли есть сознание своей духовной свободы. И это сознание побеждает тело. [...]
  
   378.
   1909 г. Июля 16.
   [...]. В сущности же хотел сказать то, что деятельность мысли безвременна и внепространственна. Та мысль, которая была у меня, когда я был ребенком, и та, которая теперь, и та мысль, которая принадлежит мне и Конфуцию, одинаково одна всегда и везде. И потому эта область, область мысли, только одна действительна, в ней одной мы истинно живем, и одна эта деятельность плодотворна и двигает нами в жизни временной и пространственной.
   Тут же я приплел то, что духовная жизнь и проявление ее -- мысль не двигаются, что нам кажется только, что она движется, а движется только иллюзорная жизнь плотская, расходясь, как лучи, перед солнцем духовной жизни. [...]
  
   379.
   1909 г. Июля 24.
   [...] Хорош ли, верен ли тот центр, который мы с вами считаем центром, мы оба идем к нему, одному и тому же. И сближаемся не потому, что хотим этого, но потому, что стремимся к одному центру -- Богу, высшему совершенству, доступному пониманию человека. И эта встреча на пути приближения к центру великая радость. Хотел сказать: как же не благодарить Бога, но вспомнил: кому кого благодарить? Того Бога, который один есть и которым я живу? Благодарить некого, можно только радоваться. И радуюсь, радуюсь, и стараюсь -- хотя плохо -- любить. [...]
  
   380.
   1909 г. Августа 2.
   [...] Жил дурно, всё это время -- был недобр. А как только нет любви, нет радости, нет жизни, нет Бога. Одна дырочка в ведре, и вся вода вытечет. [...]
   Да, Бог -- любовь, это для меня такая ясная, несомненная истина, но в последнее время я всё яснее и яснее не то что вижу, но чувствую всем существом, что проявлять любовь в жизни нам, дрянным людям, да еще с еще более дрянным, гадким прошедшим, нелегко, а что тут на каждом шагу дилеммы, и во имя любви: исполнишь одно требование любви, нарушишь другое. Одно спасение: жить только в настоящем, нести крест на каждый день, час, минуту. [...]
  
   381.
   1909 г. Августа 18.
   [...] Как вы хорошо упоминаете о тщеславии. Мне-то уже и Бог бы велел освободиться от этой пакости, а нет-нет и захватит. Я недавно нашел некоторое оправдание этой гадкой и вредной слабости -- не оправдание, а объяснение ее упорства. Объяснение это в том, что совершенно законно заботиться о чистоте своего духовного существа, о том, чтобы оно в глазах других людей не было соблазном -- не было соблазном, главное, и даже исключительно, для людей несовременных, а после моей смерти. Потому я и говорю: духовное существо, то, которое живет вечно в потомках. И это относится никак не к людям особенным, а к самым обыкновенным, каким совершенно искренно, несмотря на все восхваления, себя считаю. О всяком добром человеке остается память в знавших его, и эта память действует благотворно на других и через них, и нет ей конца. И потому думаю, что заботиться о том, чтобы мое духовное существо не перешло в память людей в не свойственном ему дурном свете -- законно. Незаконно, чтобы при жизни своей пользоваться удовольствием славы людской. Я это на днях очень живо почувствовал. Как в матерьяльном отношении считается плохим тот человек, который не оставит наследникам имущество или имущество в долгах, так и о духовном своем наследстве человек обязан заботиться. Горе только в том, когда он сам хочет пользоваться тем, что нужно, и имеет смысл только для потомков. [...]
   Теперь о вашем совершенно справедливом укоре мне, что я от того, что плох, хочу умереть. Надо было только выразить так: я так плох, что даже хочу умереть. Смягчающее вину обстоятельство то, что я пишу вам не только как говорю с лучшим другом, но как можно писать такому другу. На словах совестно бы было сказать, а в письме высказываешь то, что не сказал бы. Это не крик сердца -- такое выражение слишком возвышенно для такой глупости, а неудержимый звук от переполненного вонючими ветрами желудка. Похвастаюсь тем, что, слава Богу, давно уже не испытываю этого, а, напротив, не думая о смерти, не противясь ей, всему радуюсь. И нынче, гуляя чудным утром, всей душой радовался своему существованию и жалел о тех, кто не испытывал этого чувства, и придумывал средства передать им его. [...]
   Очень много и вижу близких людей и получаю таких писем. Знаю, что, как ни много становится таких людей, все они капля в море, но не могу не радоваться этой капле. [...]
  
   382.
   1909 г. Августа 26?
   [...] То, что пишете Ряйту,1 прекрасно и будет хорошо, если он не сделает ошибку причислить меня к тем, которые видят вечность, как вы прекрасно говорите, в материальном мире, время существования которого, если бы оно продолжалось и миллиарды лет, -- мгновение в сравнении с бесконечностью, без которой, мы не можем домыслить всё временное.
  
   1 Чарльз Теодор Хагберг Райт (С. Hagberg Wright, p. 1862 -- ум. в 1940-х гг.), англичанин, окончил университет в Дублине, служил библиотекарем в Национальной библиотеке в Ирландии, с 1893 г. библиотекарь и секретарь Лондонской библиотеки. Переводчик произведений Толстого и автор статей о нем в английских газетах и журналах, не раз бывал у Толстого в Ясной Поляне. Приезжал в СССР на столетний юбилей со дня рождения Толстого в 1928 г.
   В письме от 23 августа, на которое отвечает Толстой, Чертков пишет, что д-р Райт прислал ему для просмотра прибавление к статье о Толстом для "Encyclopedia Britanica" ("Британской энциклопедии") об отношении Толстого к религии. Статью эту Чертков одобрил за исключением одного места, где Райт говорит об отношении Толстого к вопросу о бессмертии.
  
   383.
   1909 г. Августа 31.
   [...] Как часто завидую тем старикам, особенно у буддистов -- которые уходят в известные года в пустыню. [...]
  
   384.
   1909 г. Сентября 26.
   [...] жизнь всегда борьба, и когда стоишь на стороне того, кто наверное победит в борьбе -- больше радости, чем страданий. [...]
   [...] он1 оправдывал себя, но ни одним намеком не коснулся осуждения вас, а, напротив, выражал и уважение и сожаление о вашем отношении к нему. Ну, да Бог с ним, он по взглядам человек, желающий быть близким, но не могущий не быть далеким, даже совершенно чуждым. [...]
  
   1 Эйльмер Моод.
  
   385.
   1909 г. Октября 12.
   [...] Смешно сказать: но чем старше делаюсь, тем больше чувствую себя учеником, перехожу из высших классов в низшие, учусь азам, тогда как воображал, что всё знаю. Азы, которым учусь и никак не могу выучиться, -- в том, чтобы при всякой встрече, общении с человеком вспомнить Бога в себе и в нем, и при всякой такой встрече, общении -- прежде чем начать говорить, помолиться; также и прежде, чем начать писать, думать даже -- делать то же. И всё не могу: скажу глупое, дурное, зло, и только потом вспомню, что надо было прежде помолиться.
   Редко, очень редко успеваю, но не отчаиваюсь, хотя понемногу, да подвигаюсь. Утешительно при этом то, что важно не то, чего достигну, а то, что не переставая достигаю. И хорошо бывает. Не знаю, хорошо ли, дурно это, но последнее время очень, очень хочется умереть, главное от той страшной разницы, противоречия, которое я сознаю между своим пониманием жизни -- не головным, а всем существом -- и совершенно и безнадежно несогласным, противоречивым людей мира. Должно быть, так надо, но как будто чувствуешь, что ничего сделать не можешь и не нужен. Ну, да это личные пустяки. [...]
  
   386.
   1909 г. Октября 23.
   [...] не ближайшее окружающее ввело меня в соблазн желания смерти, а общее безумие и самогубительство жизни, до такой степени противное той жизни, возможность которой я так живо чувствую. Не в оправдание, а в некоторое смягчение своей вины скажу только то, что была телесная причина этого подавленного состояния -- печень. Смягчение же вины в том, что в прежнее время я в таком состоянии сердился на людей, осуждал, теперь же захотелось только, чтобы не осуждать, уйти от них. Знаю, что виноват, но это хоть немножко смягчает. [...]
  
   387.
   1909 г. Октября 24.
   [...] Ваша рото.. штука совсем не нравится мне: во-1-х, надо скрывать, это уж одно и нехорошо и неприятно; во-2-х, будет много таких изданий, будешь давать их людям, а люди могут попасться за это и пострадать.1 Главное же то, что, на мой взгляд, это совсем не нужно. Если есть что в моих писаниях доброго и нужного людям, то они найдут себе путь. У Бога времени много. Вообще это дело не настоящее, а такое, которое может только отвлекать всех, кто будут этим заниматься, от настоящего дела, -- того самого, которое мне, да и всем нам надо делать до смерти, не желая ее ускорения. [...]
  
   1 Д. П. Маковицкий в ЯЗ от 23 октября 1909 г. пишет, что Чертков сообщал Толстому, "что есть новая копировальная машина ротограф, на которой можно получить 1000 копий. Чтобы ее иметь, требуется разрешение начальства, и Чертков хочет достать для Льва Николаевича это разрешение. Рассказав нам об этом, Лев Николаевич сказал, что он думает, что не стоит это затевать".
  
   388.
   1909 г. Ноября 14.
   [...] Разумеется, вся тайна в двойственности, и тайна неразъяснимая.
   Паскаль говорит, что учение материалистов нелепо потому, что, по их учению, выходит то, что la matiХre est consciente d'elle mЙme.1 А я думаю, что всё дело в неизбежности этой нелепости, -- в том, что материя (человеческое я) сознает себя духовным, а дух (в человеке) сознает себя матерьяльным. [...]
   Про себя могу сказать только то, что работы предстоящей ужасно много, а сил всё меньше и меньше. Но слабость сил на внешнюю работу всегда увеличивает силу на внутреннюю.
   Постоянно стараюсь повторять себе, особенно при общении с людьми, молитву: хочу жить не перед людьми, не для себя, а перед Тобой и для Тебя, и иногда удается, всё чаще и чаще, и бывает очень хорошо, когда удается.
  
   1 материя сознает сама себя.
  
   389.
   1909 г. Ноября 15.
   [...] сознание меня собою, отдельным существом есть нечто непространственное, невещественное, невременное и -- главное -- неподвижное; и это нечто неподвижное нераздельно соединено с текущим, подвижным, вещественным моим телом и всеми его восприятиями и всей его деятельностью. Как ни различно мое телесное существо, теперешнее, 80-летнее со всеми восприятиями и деятельностью, от моего телесного существа 8-милетнего, с тогдашними восприятиями и деятельностью, мое сознание своего я, отделенного от всего остального, совершенно, совершенно одно и то же. Я с своим сознанием и телом это мелющая водяная мельница. Если я скажу, что я мельница, не упоминая о реке, которая двигает мельницу, я буду неправ; если я скажу, что я река, не упоминая о мельнице, я тоже буду неправ. Я -- сознающее себя отдельное существо. Сознание же есть нечто неподвижное, невещественное, то, что мы называем духовным. И как только потому есть мелющая мельница, что есть река, так только потому, что есть нечто невещественное, неподвижное -- есть вещество и движение, -- то, что мы называем жизнью. И как главное в мельнице это река, так главное в моей жизни -- сознание. И как река, кроме того, что вертит колесо мельницы, делает еще много других дел, так и сознание, кроме того, что дает мне жизнь, дает мне знание других таких же, как я, существ и всего мира.
   Сознание своего я, сначала связанное с одним своим отдельным существом, перенося свое сознание в другие существа посредством того, что мы называем любовью, и с концом жизни -- освобождается совсем от того вещественного, движущегося существа, с которым оно соединено.
   На вопрос же о том, что делается с сознанием после освобождения его от тела, -- не может быть ответа, так как вопрос -- о будущем, временном, о том, что будет после смерти.
   Сознание же вне времени. Оно только есть, а не было и не будет. [...]
  
   <Приложение.>
   Человек имеет способность сознания.
   Сознание есть не что иное, как чувствование себя в одно и то же время и всем и отдельной частью всего. Не чувствуй человек себя всем, он не мог бы понимать, что такое отделенная часть всего, -- то самое, чем он себя чувствует. Не чувствуй же он себя отдельной частью, он не мог бы понимать, что есть все.
   Двойное чувствование это проявляется желанием блага тому, чем себя чувствуешь: желанием блага всему, и желанием блага отдельному существу, одному себе. Но желание блага одному себе противоречит желанию блага всему: желание же блага всему не противоречит желанию блага отдельному существу -- себе, так как это отдельное существо и его благо включено в благо всего. И потому желание блага себе одному должно быть подчинено желанию блага всему, т. е.
   В этом всё большем и большем подчинении желания блага, т. е. любви к себе, желанию блага всему, т. е. любви ко всему, и заключается жизнь человеческая.
  
   <Исправленная версия приложения.1>
   Человек имеет способность сознания. Сознание есть не что иное, как чувствование себя в одно и то же время и всем, в отдельной части Всего. Но чувствуй себя человек всем, он не мог бы понимать, что такое отделенная часть всего, то самое, чем он себя чувствует. Не чувствуй же он себя отдельной частью, он не мог бы понимать, что есть Все. Двойное чувствование это дает человеку знание о существовании Всего и о существовании своего отдельного существа и проявляется в жизни любовью, т. е. желанием блага тому, чем человек себя чувствует: желанием блага Всему и желанием блага своему отдельному существу. Но желание блага своему отдельному существу противоречит желанию блага Всему: желание же блага Всему не противоречит желанию блага отдельному существу, но, напротив, включает благо отдельного существа в благо всего. И потому желание блага отдельному существу, т. е. любовь к одному себе, должна быть подчинена желанию блага всему, т. е. любви ко Всему. В этом-то подчинении желания блага отдельному существу желанию блага Всему, т. е. в поглощении любви к себе любовью ко Всему, и заключается постепенное движение жизни как каждого отдельного человека, так и всего человечества.
  
   1 "Исправленная версия" напечатана на ремингтоне с исправлением рукой А. Л. Толстой, на подлиннике приписка рукой В. Г. Черткова: "Исправленная версия, приложенная к письму от Льва Николаевича от 19 ноября 09 г., присланная мне вдогонку к этому письму А. Л. Толстой. В. Ч.".
  
   390.
   1909 г. Ноября 27.
   [...] Как ни странно это сказать, я, благодаря этому письму и выписке, в первый раз ясно перенесся в вас, так я эгоистичен, и почувствовал всё, что вы переживаете и что не для меня, а для того, что для нас с вами дороже и важнее всего на свете, делаете. Пожалуйста, помните, что это не слова, которыми я хочу вам сделать приятное, а желание передать совсем новое и для меня радостное чувство перенесения себя в вашу душу и переживание с вами того, что вы переживали. Чувство для меня новое и такое, что я не умею теперь передать. Но вы поймете. В письме Алеше вы неправы, а в дневнике больше чем правы. Давно, да и никогда так близко не чувствовал вас. И это очень мне хорошо. Алеша вам всё расскажет про меня. Дел у меня больше, чем я когда-нибудь могу мечтать переделать, и теперь по крайней мере только радуюсь этому, надеюсь и желаю, что в таком же состоянии застанет меня смерть. Только радостей таких, которые не могут уйти от меня и которые, без фразы, живо чувствую, что не заслужил, из них любовь ко мне людей и ваша на первом месте, и всё растущее и растущее сознание движения, всё убыстряющегося по мере приближения к смерти и, главное, всё более и более твердая вера в то, чем живу. Мне часто очень хорошо, нынче особенно. На письмо это ничего не отвечайте. Чувства, которые я в нем высказываю, так для меня дороги, что я, как умел, очень нескладно, но, надеясь на вашу отзывчивость, высказал их, но говорить о них не хотел бы. [...]
  
   391.
   1909 г. Декабря 20.
   [...] Много предстоит работы, так много, что наверное не кончу 0,01 и не тужу об этом. Кроме радости, доставленной мне вчерашним мужичком, общение с ним живо напомнило мне мою обязанность пытаться писать для народа, а не для редакции и читателей Русских Ведомостей и им подобным. Очень уж мы далеки друг от друга. [...]
  
   1910
  
   392.
   1910 г. Января 8.
   [...] Я, слава Богу, могу вполне перенестись и в вас и в нее и чувствую, что вы не можете не любить друг друга, и не потому, как вы пишете в конце вашего письма к ней, что вы любите меня, а потому, что мы все трое любим одно и то же, мы с вами, как более пожилые, более сознательно, она более бессознательно, по своей любви ко мне. [...]
  
   393.
   1910 г. Января 14.
   [...] Так хочется только бы быть в любви хоть с теми, с кем входишь в прямые общения. Знаешь так уж много своих нелюбовных грехов со всем, гораздо большим числом людей, с которыми не переставая так жестоко грешишь и своей жизнью.
  
   394.
   1910 г. Января 28.
   [...] Если бы не любил вас, как брата по вере, друга по единству взглядов, я бы не мог бы не любить вас из-за благодарности за вашу такую неоцененную помощь со всех сторон тому делу, которому мы оба стараемся служить нашей жизнью. [...]
  
   395.
   1910 г. Февраля 22.
   [...] я считаю полное целомудрие высшим совершенством, к которому должен стремиться человек, самым же низшим и безнравственным отношением к половому стремлению -- признание этого стре мления источником допустимых наслаждений. Супружескую же связь, признаваемую супругами неразрывной и связанной с рождением и воспитанием детей, как следующую за полным целомудрием, next best1 ступень нравственной половой жизни. [...]
  
   1 следующую наилучшую
  
   396.
   1910 г. Марта 1.
   [...] Мне кажется да я и вполне уверен, что мне ничего не нужно, а кончается тем, что два таких работника не переставая работают и всё не успевают.1 А всё оттого, что приписывают мне не свойственное мне значение, и я по слабости своей поддаюсь этому соблазну. Одно могу сказать, только вам по секрету, что все-таки последнее время всё чаще и чаще в середине жизни ясно сознаю, что ничего не желаю, ничего знать не хочу, кроме того, чтобы жить только перед Ним, только чтобы исполнить то, чего Он хочет от меня, хотя я и не знаю и не могу, да и не хочу знать зачем. -- Жалко мне вас, хотел сказать, что жалко, но это неправда, за ту борьбу, которую вам приходится вести с своим телом, нет, мне не жалко, потому что знаю, что эта борьба нужна вашей душе. Говорю так, потому что знаю, что те борьбы, которые мне приходится выдерживать, совсем другого характера -- борьбы недоброты, в периоды физического недомогания -- печени, -- бывают все-таки плодотворны. -- Казалось, что много нужно было писать о делах, а начал писать по душе, и ничего оказалось не нужно, кроме того, чтобы чувствовать и подтвердить свою душевную близость с вами, не с вами, а с тем, к чему мы идем и в чем сближаемся со всеми. [...]
  
   1 Речь идет о секретарской работе В. Ф. Булгакова и С. М. Беленького.
  
   397.
   1910 г. Марта 8.
   [...] О видимых последствиях своей деятельности скажу то, что считаю необходимым не думать об этих последствиях, очевидно не доступных мне в мои 81 г., но также не доступных мне, если бы я жил 8000 лет, но, к сожалению, не могу не видеть их и не радоваться по тем письмам1 и тем посещениям, которые ежедневно получаю.
   [...] Я читал предисловие Толстой к моим письмам. Меня это тронуло.2 Как явно, что она, религиозная натура, не может принять истины, отрицающей всю ее жизнь и прошедшую и будущую, ухватывается за то извращение истины, которое оправдывает ее, даже не то что оправдывает, а, несмотря ни на что, дает возможность общения с Богом.3
  
   1 За последние 10 месяцев жизни Толстой получил свыше 3600 писем. На 806 писем Толстой ответил лично, и более 520 писем написано по его поручению, в большинстве случаев по им самим набросанному автографу-конспекту. Таким образом, в одном 1910 г. Толстой отозвался более чем на 1327 писем.
   2 "Предисловием" Лев Николаевич называет воспоминания А. А. Толстой, помещенные в начале книги "Переписки Л. Н. Толстого" с гр. А. А. Толстой".
   3 Более подробно свое впечатление от чтения переписки с А. А. Толстой и ее воспоминаний Лев Николаевич изложил в своем Дневнике в записи 7 марта.
  
   398.
   1910 г. Марта 24.
   [...] Растения растут сначала быстро, а потом медленно, а духовная жизнь наоборот. [...]
  
   399.
   1910 г. Апреля 8.
   [...] Статью о моем положении имущественном, разумеется, вы напишете хорошо. Но нужно ли? Слава Богу, последнее время начинаю привыкать к жизни только перед Богом. А для этого очень полезно быть осуждаемым. Если повод осуждения не верен, то есть много других поводов, по которым следовало бы осуждать, а не осуждают.1 [...]
   Vous me manquez2 особенно потому, что есть вещи, которые я никому не могу сказать, кроме вас, и которые мне никто не скажет, кроме вас. [...]
  
   1 Чертков писал, что в числе его незаконченных работ есть одна новая, это статья, объясняющая имущественное положение Толстого и написанная для тех, которые не понимают его и точно желают знать правду. Чертков спрашивает Толстого, что он думает о такой статье.
   2 мне вас недостает
  
   400.
   1910 г. Апреля 11.
   [...] Вчера говорила мне, что известие о том, что болезнь ее может быть смертельна, заставило ее в первый раз подумать хорошенько о жизни. Говоря об этом вчера вечером, мне так было хорошо и ей, что мы оба с ней радостно расплакались. Нынче я начал говорить ей о том, что мне бы больней было... Она докончила: если бы я сделала гадость. Всё это грехи -- наши деньги, деньги, которые я оставил детям. Не было бы их, она бы жила на месте, а теперь нельзя не ехать.1 А всё это такой же вздор, как комета.2
   [...] как хорошо бы помнить, сходясь со всяким человеком, что это радость возможности единения и надо благодарным быть за это, а не тяготиться, как это со мной часто бывает.3 [...]
  
   1 Подразумевается поездка А. Л. Толстой в Крым для лечения.
   2 В мае 1910 г. наблюдалось прохождение кометы Галлея. Высказывалось предположение, что комета при своем прохождении может зацепить землю. См. запись Толстого в Дневнике 13 января и письмо к Н. Н. Гусеву от 12 января 1910 г.
   3 См. запись Толстого в Дневнике 11 апреля.
  
   401.
   1910 г. Апреля 17.
   [...] только в настоящем возможно сознание своего единения с Богом. Я знал и знаю это, но хорошо с новой стороны узнать это от другого и сознавать свое единение с таким же сознанием. Хотел бы сказать, что мне должно бы было быть так хорошо от внешних условий, оттого, что так много близких по духу людей, но не говорю этого, потому что все эти внешние условия -- такое ничтожество в сравнении с сознанием своего единства со Всем, которое сейчас испытываю. [...]
   Не знаю, как Ничше, но Шоу, как вы увидите из его письма, казалось бы верно понимает значение жизни в совершенствовании, но не видит того, что без Бога, без духовного, вневременного, внепространственного начала совершенствование не может иметь никакого смысла. Мне кажется, что он вместе со многими и многими думающими людьми нашего времени -- может, и Ничше в том числе, -- не могут освободиться от ложной постановки вопросов, основанной на признании Бога творца и идеала телесного блаженства. Они отрицают Бога-творца, а между тем признают реальность только вещественного мира; отрицают рай, вечное блаженство, а признают идеалом вещественное благо. [...]
  
   402.
   1910 г. Апреля 21.
   [...] Не хочу тяготиться условиями моей жизни в Ясной Поляне, но забываю, что не надо и нельзя, и тягощусь очень многим. Нехорошо бежать от тяжелого.3
   Сейчас и вчера вечером читал присланную мне с письмом книгу (одну раньше, другую после) одного индусского мыслителя и борца против английского владычества Gandhi,1 борющегося посредством Passive Resistance.2 Очень он близкий нам, мне человек. Он читал мои писанья и перевел на индусский язык мое письмо индусу,6 его же книга Indian Home Rule по-индусски была запрещена британским правительством. Он просит моего мнения об его книге. Мне хочется подробно написать ему.3 [...]
   Меньшикова прочел и Лев Николаевич огорчился, но когда Он узнал об этом, то очень скоро успокоил Льва Николаевича и, без прибавления, довел его до того, что Лев Николаевич пожалел Меньшикова, а за себя, именно вследствие этого, порадовался.4
  
   1 Махатма Ганди. Толстой упоминает здесь о двух книгах: 1) Joseph J. Doke, "М. К. Gandhi. An London Indian Patriot South Africa" и 2) "Indian Home Rule", by М. K. Gandhi.
   2 пассивного сопротивления.
   3 В своем письме от 4 апреля Ганди писал, что посылает Толстому свою книгу "Indian Home Rule" ("Индусский гомруль"), которая была переведена с языка гуджарти на английский язык, но была запрещена британским правительством. В конце этой книги Ганди напечатал список произведений Толстого, которые Ганди рекомендует читателям: "Царство божие внутри вас", "Что такое искусство?", "Так что же нам делать?".
   4 Михаил Осипович Меньшиков (1854--1918), реакционный публицист газеты "Новое время", бывший последователь Толстого и его хороший знакомый. В данном случае речь идет о статье Меньшикова "Страдает ли гр. Л. Н. Толстой?", написанной по поводу беседы Толстого 31 марта 1910 г. с корреспондентом финской газеты "Hufvudstadbladet" на тему о финляндском вопросе. См. запись Толстого в Дневнике 16 апреля.
  
   403.
   1910 г. Апреля 27.
   [...] Вашу "просьбу",1 милый друг, никак не могу, или, скорее, не хочу исполнить. Когда Марья Александровна2 послала в Тулу в больницу заболевшего у ней старика ("Табачная держава")3 с стариком крестьянином и тот свез, и она хотела заплатить ему за подводу деньги, то старик обиделся и сказал ей: "Вот ты тС и знаешь, что за себя свечки ставишь, а мне не дашь". То же и я отвечаю вам: ты всякие свечки ставишь, а я в кой-то веки вздумал поставить свечечку, т. е. отказаться от моей, исключительно моей, роскоши, а вы хотите лишить меня этой радости.
  
   1 "Просьба" В. Г. Черткова заключалась в том, чтобы Толстой не прекращал своих поездок верхом, которые необходимы ему для сохранения и поддержания сил. Об этой же "просьбе" Чертков писал Толстому в своем письме от 3 мая. На конверте его Толстой написал: Милый человек и драгоценный друг. Свои верховые поездки Толстой возобновил 10 мая в Кочетах и не прекращал их вплоть до своего ухода из Ясной Поляны.
   2 М. А. Шмидт.
   3 "Табачная держава" -- так звали старика старообрядца Михаила Максимовича Максимова (р. 1840-е гг. -- ум. 1910), который время от времени посещал Толстого. Его прозвали "Табачной державой" потому, что он ненавидел и обличал самодержавное правительство, покровительствовавшее "никонианской" церкви, и называл его "табачной державой". За свои обличения не раз подвергался преследованиям со стороны духовных и светских властей и сидел в тюрьмах.
  
   404.
   1910 г. Июля 14.
   Вы поймете, милый друг, всю тяжесть приносимой мною жертвы лишения личного, надеюсь временного лишения общения с вами, но знаю, что вы любите не меня Льва Толстого, а мою душу.1 А моя душа -- ваша душа, и требования ее одни и те же. [...] Мне хорошо, очень хорошо. И будет уж совсем хорошо, и еще лучше, когда я получу от вас то, что ожидаю -- вашего единения со мною во имя того, чем мы оба живем. Всё будет хорошо, если мы не ослабеем. Помоги Бог.
  
   1 Речь идет о сложной обстановке в яснополянском доме, вызванной вопросом о месте хранения Дневников Толстого и требованием С. А. Толстой прекратить свидания Л. Н. Толстого с Чертковым.
  
  
   405.
   1910 г. Июля 16.
   [...] Потом беседовал с вчерашним американцем и еще с очень милым Вятским учителем [...]. Он мне очень понравился, и он и его жена, по его контрасту с американцем. Я говорил с тем и другим о религиозных вопросах. И насколько искреннее наш русский простой человек. [...]
   То, что в том, что меня не пустила нынче к вам Софья Андреевна, было бы что-то унизительное, стыдное, если бы я не знал, что не пускает меня нынче к вам не Софья Андреевна, а Бог. Всё, даже нынешнее письмо ваше, может раздражить ее, привести опять в то ужасное, мучительное, болезненное душевное состояние, именно тем, что она во всем видит хитрые уловки людей, которым незачем хитрить. [...]
  
   406.
   1910 г. Июля 20.
   Не переставая думаю о вас, милый друг. Благодарен вам за то, что вы помогали и помогаете мне нести получше мое заслуженное мною и нужное моей душе испытание, несмотря на то, что это испытание не менее тяжело для вас. И помогайте, пожалуйста, вам обоим не слабеть и не сделать чего-нибудь такого, в чем раскаемся. Я рад, что понимаю ваше положение, которое едва ли не труднее моего. Меня ненавидят за то, что есть, смело скажу, во мне хорошего, обличающего их, но ко мне, и по моим годам, и моему положению, они все -- а имя им легион -- чувствуют необходимость иметь некоторые Иgards1 и сдерживаются. Вас же за то высокое, святое, что есть в вас -- опять смело скажу -- им нечего опасаться, и они не скрывают свою ненависть к добру или скрывают ее под разными выдуманными обвинениями вас. Я это понимаю и больно чувствую за вас. Но будем держаться. Пожалуйста, помогайте мне, а я вам. Собой не похвалюсь. Не могу удержать недоброго чувства. Надеюсь, пройдет.
  
   1 знаки уважения
   Под "испытанием" Толстой подразумевает свои переживания, связанные с напряженной атмосферой яснополянского дома. См. об этом запись в Дневнике от 21 июля. О тяжелой обстановке в яснополянском доме Толстой писал также П. И. Бирюкову 19 июля: "Софья Андреевна взволнована, раздражена, почти душевно больна -- ненависть к Черткову, ревность к нему, и мне очень трудно. Но я чувствую, что это и поделом и на пользу мне".
  
   407.
   1910 г. Июля 29.
   [...] Будем стараться каждый из нас поступить как должно (простите, что говорю вам такие пошлости), и будет всё хорошо. И я из всех сил стараюсь и чувствую, что одно это важно. [...]
  
   408.
   1910 г. Августа 2.
   Вчера говорил с Пошей, и он очень верно сказал мне, что я виноват тем, что сделал завещание тайно. Надо было или сделать это явно, объявив тем, до кого это касалось, или всё оставить, как было, -- ничего не делать. И он совершенно прав, я поступил дурно и теперь плачусь за это. Дурно то, что сделал тайно, предполагая дурное в наследниках, и сделал, главное, несомненно дурно тем, что воспользовался учреждением отрицаемого мной правительства, составив по форме завещание. Теперь я ясно вижу, что во всем, что совершается теперь, виноват только я сам. Надо было оставить всё, как было, и ничего не делать. И едва ли распространяемость моих писаний окупит то недоверие к ним, которое должна вызвать непоследовательность в моих поступках.
   Мне легче знать, что дурно мне только от себя. Но думаю пока, что теперь самое лучшее все-таки ничего не предпринимать. Хотя тяжело.1
  
   1 После письма В. Г. Черткова от 11 августа 1910 г., в котором он подробно излагал всю историю завещания, Толстой переменил свое мнение, которое он высказал в комментируемом письме. См. письмо от 12 августа 1910 г.
  
   409.
   1910 г. Августа 2.
   [...] В теперешних тяжелых условиях я больше, чем когда-нибудь, чувствую мудрость и благодетельность неделания и ничего не предпринимаю и не предприму не только на деле, но и на словах. Говорю и слушаю как можно меньше и чувствую, как это хорошо. [...]
  
   410.
   1910 г. Августа 7.
   [...] мне в последнее время как-то совестно, смешно и вместе неприятно избегать вас, но не могу, не умею ничего сделать другого. Мне жалко ее, и она несомненно жалче меня, так что мне было бы дурно, жалея себя, увеличить ее страдания. Мне же, хотя я и устал, мне в сущности хорошо, так хорошо, что, тоже в последнее время, внешний успех моей деятельности, прежде очень занимавший меня, совсем не интересует меня. Всё ближе и ближе подходит раскрытие наверное благой, предугадываемой тайны, и приближение это не может не привлекать, не радовать меня.1 [...]
  
   1 См. записи Толстого в "Дневнике для одного себя" от 5 и 8 августа.
  
   411.
   1910 г. Августа 9.
   [...] Ничего не загадываю. Хочу только, насколько могу, быть в доброте со всеми. И насколько удается, настолько хорошо.
   Чем ближе к смерти, по крайней мере чем живее помнишь о ней (а помнить о ней значит помнить о своей истинной, не зависящей от смерти жизни), тем важнее становится это единое нужное дело жизни и тем яснее, что для достижения этого ненарушения любви со всеми, нужно не предпринимать что-нибудь, а только не делать.
  
   412.
   1910 г. Августа 12.
   [...] Два главные чувства вызвало во мне это ваше письмо: отвращение к тем проявлениям грубой корысти и бесчувственности, которые я или не видел, или видел и забыл; и огорчение и раскаяние в том, что я сделал вам больно своим письмом, в котором выражал сожаление о сделанном. Вывод же, какой я сделал из письма, тот, что Павел Иванович был неправ и также был неправ и я, согласившись с ним, и что я вполне одобряю вашу деятельность, но своей деятельностью все-таки недоволен: чувствую, что можно было поступить лучше, хотя я и не знаю как. Теперь же я не раскаиваюсь в том, что сделал, т. е. в том, что написал то завещание, которое написано, и могу быть только благодарен вам за то участие, которое вы приняли в этом деле. [...]
  
   413.
   1910 г. Августа 14.
   [...] Знаю, что всё это нынешнее, особенно болезненное состояние может казаться притворным, умышленно вызванным (отчасти это и есть), но главное в этом все-таки болезнь, совершенно очевидная болезнь, лишающая ее воли, власти над собой. Если сказать, что в этой распущенной воле в потворстве эгоизму, начавшихся давно, виновата она сама, то вина эта прежняя, давнишняя, теперь же она совершенно невменяема, и нельзя испытывать к ней ничего, кроме жалости, и невозможно, мне по крайней мере, совершенно невозможно ей contrecarrer,2 и тем явно увеличивать ее страдания. В то же, что решительное отстаивание моих решений, противных ее желанию, могло бы быть полезно ей, я не верю, а если бы и верил, все-таки не мог бы этого делать. Главное же, кроме того, что думаю, что я должен так поступать, я по опыту знаю, что, когда я настаиваю, мне мучительно, когда же уступаю, мне не только легко, но даже радостно.3
   Мне это легко потому, что она все-таки более или менее старается сдерживаться со мной, но бедной Саше, молодой, горячей, на которую она постоянно жестоко, с той особенной, свойственной людям в таком положении, ядовитостью, нападает, бывает трудно. И Саша считает себя оскорбленной, считается с ней, и потому ей особенно трудно. [...]
  
   414.
   1910 г. Августа 20.
   [...] Могу только жалеть, что не слышал раньше таких советов и потому не следовал им. Хотя и редко, но на опыте видел подтверждение их справедливости. То, что я писал вам о том, что не считаю себя связанным своими обещаниями, означает только то, что я связан ими только до тех пор, пока не взял их назад, а то, что я могу это сделать в случае неисполнения моих требований, сказано мною было вперед. Без преувеличения могу сказать, что признаю то, что случилось, необходимым и потому полезным для моей души. Думаю по крайней мере так в лучшие минуты. Как мне ни жалко лишиться личного общения с вами на время (верю, что на время), думаю, что это к лучшему. [...]
  
   Ответ на письмо В. Г. Черткова от 15 августа, в котором он писал о "выведенных практикой" трех приемах обращения с "душевнобольными" или "только страдающими нервами", которые он обсуждал недавно с несколькими психиатрами. Значительная часть этого письма приводится ниже:
   Толстой получил письмо Черткова от 15 августа, в котором последний писал: "Мне давно хотелось сообщить вам некоторые известные мне, выведенные сведущими людьми из опыта соображения относительно приемов обращения с так называемыми "душевно больными", или даже с лицами только расположенными к таким болезням, или только "страдающими нервами". Упомянуть мне хотелось собственно о трех, выработанных практикой вполне признанных приемах. Более или менее известны мне эти приемы были давно; но недавно мне пришлось обсуждать их с несколькими психиатрами... и они все в один голос подтвердили основательность этих приемов. Пригодится ли вам или нет то, что имею сказать, это ваше дело, но сообщить вам это я чувствую настойчивую потребность:
   Первый, прием или "медицинский" совет это то, чтобы в тех случаях, когда жена или муж страдает нервным расстройством, нервным сердцебиением или удушьем, а тем более истерией, то его жена или ее муж должны избегать присутствовать при этом, так как опытом дознано, что присутствие его или ее не только не помогает, но вредит состоянию больной или больного. Во взаимных отношениях между супругами устанавливается на всю жизнь некоторого рода специфическая нервная сообщительность или экспансивность, которая заставляет больную или больного, в случаях нервного расстройства, еще более демонстрировать свое болезненное состояние вместо того, чтобы наоборот, сдерживать себя...
   Второй прием обращения с нервно или душевно больными это -- никогда не исполнять тех их требований или желаний, которые они предъявляют путем истерики, ибо хотя бы эти желания и были вполне исполнимы, но самый факт исполнения их под впечатлением, производимым их истерикой, самым пагубным образом влияет на развитие болезни, ибо служит добавочным стимулом в будущем для возобновления истерики, лишь только у больного появится новое желание, которое не будет сразу исполнено...
   Наконец, третий прием состоит в том, чтобы больной, страдающий собственно от неумения отличать законные пределы, отделяющие требования собственной личности от области интересов и свободы действия другого человека, -- чтобы такой больной, хотя бы внешним образом чувствовал, что всё ж таки пределы эти есть и должны быть. В психиатрических больницах и даже при нахождении больного на свободе, но под присмотром, условие это достигается недопустимыми с нашей с вами точки зрения внешними, более или менее насильственными приемами: стена, замРк, держание за руки, обязательные правила и т. п. Но зато у нас есть другое несравненно сильнейшее сдерживающее начало -- это внутренний голос божий, указывающий нам, что мы можем и чего не должны делать. Правда, указание это относится только до меня одного, и я не признаю за собою права навязывать требования этого моего внутреннего голоса кому бы то ни было другому, хотя бы и самому близкому человеку..."
   См. также запись Толстого об этом письме в "Дневнике для одного себя".
  
   415.
   1910 г. Августа 25.
   [...] Тяготит меня, как всегда и особенно здесь, роскошь жизни среди бедноты народа.1 Здесь мужики говорят: на небе царство господнее, а на земле царство господское.2 А здесь роскошь особенно велика, и это словечко засело мне в голову и усиливает сознание постыдности моей жизни. [...]
  
   1 См. запись в Дневнике 26 августа.
   2 Слова эти взяты Толстым из записанного рассказа одного местного крестьянина, переданного ему учителем И. М. Диомидовым.
   И. М. Диомидов в своих воспоминаниях "Встреча с Толстым" отмечает, что 16 августа он дал прочесть Толстому отзывы крестьян о крестьянских чтениях. "Они понравились Льву Николаевичу своей простотой, -- пишет Диомидов, -- и тем, что мнения крестьян совпадали с его собственными взглядами... Особенно заинтересовала Льва Николаевича следующая просьба одного крестьянина: "Еще покорнейше прошу вас, -- писал он в своем отзыве, -- если будет возможно, объясните молитву господнюю, а то у нас говорят: царство на небе господнее, а на земле господское. Мы этим вопросом рассеяны и не кому нас уверить".
  
   416.
   1910 г. Сентября 16.
   [...] Стараюсь смотреть на мои тяжелые, скорее трудные отношения с Софьей Андреевной, как на испытание, нужное мне, и которое от меня зависит обратить себе в благо, но редко достигаю этого. Одно скажу, что в последнее время "не мозгами, а боками", как говорят крестьяне, дошел до того, что ясно понял границу между противлением -- деланием зло за зло, и противлением неуступания в той своей деятельности, которую признаешь своим долгом перед своей совестью и Богом. Буду пытаться. [...]
  
   417.
   1910 г. Сентября 25.
   [...] Я вполне согласен с тем, что вы пишете, что мною была сделана ошибка и что надо поправить ее, но дело в том, что всё это представляется мне в гораздо более сложном и трудно разрешимом виде, чем оно может представиться даже самому близкому, как вы, другу. Решать это дело должен я один в своей душе, перед Богом, я и пытаюсь это делать, всякое же чужое участие затрудняет эту работу. Мне было больно от письма, я почувствовал, что меня разрывают на две стороны, верно, оттого, что я, верно или неверно, почувствовал личную нотку в вашем письме. Пожалуйста, если хотите сделать мне добро, -- а я знаю, что вы всей душой хотите этого, -- не будем больше говорить об этом вашем письме, а будем пока переписываться, как будто его не было, как и прежде, и о моем испытании, и о наших общих и духовных и практических, -- главное, духовных делах.
   Никогда мне так не нужно было и я так не понимал ясно благодетельность сознания того, что жизнь наша только в настоящем, а в настоящем, если цель, дело твоей жизни -- движение вперед к доброй, любовной жизни, то всё, что бы с тобой ни случилось, может, или, скорее, не может, не быть обращено в достижение цели твоей жизни -- в благо. Я повторяю вам то, что сотни раз вы слышали и знаете, но, испытав благодетельность этого сознания, мне хочется всем рассказывать, что 2в2=4. [...]
  
   418.
   1910 г. Октября 1.
   [...] Удивляюсь Трегубову,1 как он не понимает, что сущность христианского учения (вообще всякого разумного религиозного учения) не может быть ни в чем ином, как только в приближении к указанному идеалу совершенства. Как он не видит того, что все извращения религий происходят только от принятия идеала за правило и признания возможности его осуществления: непогрешимая церковь, таинства, очищение от грехов посредством их или посредством веры в искупление, всякого рода общины -- всё это попытки осуществления всего учения и источник извращения учения и бесконечного зла. [...]
   В статье вашей2 первые три отдела очень хороши, 4-й, Сложность мышления, мне кажется слишком сложным и неясным. Самое важное и значительное -- это выяснение того, что при настоящем строгом мышлении неизбежно: тот, кто думает, что мыслит, претворяется в то, что он мыслит, т. е. человек приведен к необходимости признания себя Богом. Тут тайна. И важнее всего знать, где остановиться.
  
   1 Иван Михайлович Трегубов (1858--1931), последователь Толстого.
   2 Неоконченная статья В. Г. Черткова "О свободном мышлении".
  
   419.
   1910 г. Октября 1.
   Спасибо, что прислали, дали заглянуть (сколько можно) в свою душу.
  
   Эти слова, обращенные к Черткову, написаны Толстым карандашом на последнем (девятом) листке дневника В. Г. Черткова с 14 июня по 1 октября 1910 г., который он присылал Толстому на прочтение при своем письме от 28 сентября -- 1 октября.
   Дневниковая запись Черткова от 28 сентября получила одобрение Толстого: очень хорошо, полезно. Приводим ее: "Очень важный прием, помогающий развивать в себе свободу мысли, это -- избегать занимать свое внимание чем бы то ни было только потому, что оно "интересно". Благодаря такому "любопытству" люди загромождают свое сознание массой ненужного балласта, мешающею свободному движению их мыслей..."
  
   420.
   1910 г. Октября 17.
   Хочется, милый друг, по душе поговорить с вами. Никому так, как вам, не могу так легко высказать, -- знаю, что никто так не поймет, как бы неясно, недосказанно ни было то, что хочу сказать. [...]
   Жалею и жалею ее и радуюсь, что временами без усилия люблю ее. Так было вчера ночью, когда она пришла покаянная и начала заботиться о том, чтобы согреть мою комнату и, несмотря на измученность и слабость, толкала ставеньки, заставляла окна, возилась, хлопотала о моем... телесном покое. Что ж делать, если есть люди, для которых (и то, я думаю, до времени) недоступна реальность духовной жизни. Я вчера с вечера почти собирался уехать в Кочеты, но теперь рад, что не уехал. Я нынче телесно чувствую себя слабым, но на душе очень хорошо. И от этого-то мне и хочется высказать вам, что я думаю, а главное, чувствую. -- Я мало думал до вчерашнего дня о своих припадках, даже совсем не думал, но вчера я ясно, живо представил себе, как я умру в один из таких припадков. И понял то, что, несмотря на то, что такая смерть в телесном смысле, совершенно без страданий телесных, очень хороша, она в духовном смысле лишает меня тех дорогих минут умирания, которые могут быть так прекрасны. И это привело меня к мысли о том, что, если я лишен по времени этих последних сознательных минут, то ведь в моей власти распространить их на все часы, дни, может быть месяцы, -- годы (едва ли), которые предшествуют моей смерти, могу относиться к этим дням, месяцам, так же серьезно, торжественно (не по внешности, а по внутреннему сознанию), как бы я относился к последним минутам сознательно наступившей смерти. И вот эта-то мысль, даже чувство, которое я испытал вчера и испытываю нынче и буду стараться удержать до смерти, меня особенно радует, и вам-то мне и хочется передать ее. -- В сущности это всё очень старо, но мне открылось с новой стороны.
   Это же чувство и освещает мне мой путь в моем положении и из того, что было и могло бы быть тяжело, делает радость.
   [...]
  
   421.
   1910 г. Октября 22.
   [...] Так уж я, видно, умру под тем и дразнящим и стыдящим меня недоразумением некоторых людей о значении моей деятельности. Но дорого мне то духовное общение ваше с той лучшей маленькой частью меня, которую вы одну видите и которая получает несвойственное ей значение без знания всей остальной большой гадкой части меня. Спасибо и за то, что вы признаете существование ее. Такое знание и прощение дороже всего для твердого дружеского общения. [...]
  
   422.
   1910 г. Октября 23.
   [...] Я, -- всё забывши, -- хотел вспомнить и забытого Достоевского и взял читать Братьев Карамазовых (мне сказали, что это очень хорошо). Начал читать и не могу побороть отвращение к антихудожественности, легкомыслию, кривлянию и неподобающему отношению к важным предметам. И вот Николай Николаевич пишет то, что мне всё объясняет.1 [...]
   Вы не можете себе представить, как хорошо для души всё забыть, как я забыл. Дай Бог вам узнать это благо забвения. Как радостно, пользуясь тем, что сделано в прошедшем, но не помня его, всю силу жизни перенести в настоящее.
  
   1 О письме Гусева, по словам Д. П. Маковицкого в "Яснополянских записках" от 23 октября, Толстой сказал: "Н. Н. Гусев пишет о Достоевском, возмущен им, выписывает места, где он оправдывает войну, наказания, суды.... Какое несерьезное отношение к самым важным вопросам. У меня было смутное сознание нехорошего у Достоевского..."
   Приводим выдержки из упоминаемого письма Н. Н. Гусева к А. К. Чертковой от 27 сентября 1910 г. из Коренина, касающиеся Достоевского: ,,После того, что писалось за последние годы о Достоевском в нашей литературе, где Достоевский выставлялся величайшим и совершеннейшим учителем веры, мне, после романов, было очень интересно познакомиться с теми писаниями Достоевского, где он говорит от себя лично. Я много ждал от этой книги "Дневник писателя" и увы! -- понес жестокое разочарование. Везде Достоевский выставляет себя приверженцем народной веры; и во имя этой-то народной веры, которую он, смею думать, не знал в том виде, в каком она выразилась у лучших представителей народа, как духоборы и Сютаев, он проповедывал самые жестокие вещи, как войну и каторгу. То, что он писал о русско-турецкой войне, просто страшно читать; тут есть и не только восхваления этой войны, как "святого дела", но и советы русским начальникам об издании приказов об угрозе расстрелянием турецким офицерам и пр. Из статьи Достоевского об "Анне Карениной", в последней части которой Лев Николаевич тогда еще выразил свое отрицание войны и насилия вообще, я узнал, что Достоевский был горячим поборником противления злу насилием, утверждал, что пролитая кровь не всегда зло, а бывает и благом, что иногда бывают такие осложнения взаимных отношений между народами, которые легче всего разрешаются войной, и пр. Вот самое ужасное место из этой ужасной статьи: "Представим себе такую сцену: стоит Левин уже на месте, там, с ружьем и со штыком (зачем он этакую пакость возьмет? Н. Г.), а в двух шагах от него турок сладострастно приготовляется выколоть иголкой глаза ребенку, который уже у него в руках... Что бы он сделал? -- Нет, как можно убить! Нет, нельзя убить турку! -- Нет, уж пусть он лучше выколет глазки ребенку и замучает его, а я уйду к Кити... Если не вырвать у турок оружие -- и чтобы не убивать их -- уйти, то они ведь тотчас же опять станут вырезывать груди у женщин и прокалывать младенцам глаза. Как же быть? Дать лучше прокалывать глаза, чтобы только не убить как-нибудь турку? Но ведь это извращение понятий, это тупейшее и грубейшее сентиментальничанье, это самое полное извращение природы..." Я пришел в ужас, прочтя у того, кого считают теперь многие русские интеллигенты своим духовным вождем, это "тупейшее и грубейшее" извращение нравственного чувства и понимания христианства... Еще по другому вопросу -- о суде и наказании -- находим такие же жестокие, нехристианские мысли у Достоевского... Достоевский в 1873 г. высказывал недовольство несколькими оправдательными приговорами, вынесенными присяжными, и обращался к ним с такими словами: "Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой, вы, может быть, половину спасли бы их".
  
   423.
   1910 г. Октября 26.
   [...] Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно делиться, -- зная, что я вполне понят, -- как с вами. Нынче было таких несколько мыслей-чувств. Одна из них о том, нынче во сне испытал толчок сердца, который разбудил меня, и, проснувшись, вспомнил длинный сон, как я шел под гору, держался за ветки и все-таки поскользнулся и упал, -- т. е. проснулся. Всё сновидение, казавшееся прошедшим, возникло мгновенно, так одна мысль о том, что в минуту смерти будет этот, подобный толчку сердца в сонном состоянии, момент вневременный, и вся жизнь будет этим ретроспективным сновидением. Теперь же ты в самом разгаре этого ретроспективного сновидения. -- Иногда мне это кажется верным, а иногда кажется чепухой. [...]
   Третье, это уже не столько мысль, сколько чувство, и дурное чувство -- желание перемены своего положения. Я чувствую что-то недолжное, постыдное в своем положении, и иногда смотрю на него -- как и должно -- как на благо, а иногда противлюсь, возмущаюсь. [...]
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ
  
  
   1901
   А. Е. Чарыкову.
   1901 г. Января 28
   Слово "напрасно" есть позднейшая вставка, что признано всеми исследователями текста Нового Завета. В английской пересмотренной и исправленной учеными и теологами библии слово это выпущено. Если же бы даже оно не было вставлено, то и тогда я бы все-таки считал, что лучше никогда не гневаться, чем не гневаться только, когда нет для этого повода.
  
   В письме из Петербурга от 26 января 1901 г. Андрей Емельянович Чарыков (р. 1809) спрашивал, правильно ли из евангельского изречения "о гневающемся на брата своего напрасно" Толстой исключил слово "напрасно". См. "Соединение, перевод и исследование 4-х евангелий", 1, гл. IV.
  
   И. И. Петрожицкому.
   1901 г. Января 28
   [...] на этот же вопрос всегда находится самый простой и ясный ответ в душе человека, верящего в Бога и живущего для исполнения его воли.
   Мне уже некогда и не к чему спорить и рассуждать о том, чем я живу в этой и с чем готовлюсь вступить в другую форму жизни, а хочется только получше исполнить то, что считаю истиной. -- Если же я ошибаюсь, то будьте снисходительны к моему заблуждению так же, как я стараюсь быть снисходительным к тем, которые заблуждаются в обратную сторону и от дел которых стонет мир и залит кровью.
  
   Иосиф Иванович Петрожицкий (1851--1910) -- бывший народный учитель, народоволец. Отбывал тюремное наказание в середине 1870-х гг. и в 1906 г. В 1888 г. под влиянием религиозно-нравственных взглядов Толстого оставил службу и переехал с семьей на Кавказ, где первое время был учителем, затем бухгалтером, а потом занимался сельским хозяйством на собственном небольшом участке земли близ Майкопа.
   В письме от 18 января 1901 г. Петрожицкий спрашивал: "Почему я должен не противиться?.. Противление злу составляет частицу нашей природы, одно из ее средств самосохранения".
  
   А. В. Юшко.
   1901 г. Января 28.
   [...] Знаю, что жизнь ваша не такова, какою бы вы ее желали. Я думаю, что это судьба всех людей, ищущих познания истины и осуществления ее. Но этим не надо смущаться (хотя и не надо переставать пытаться привести свою жизнь в наибольшее соответствие с своими нравственными требованиями). Не надо смущаться потому, что я думаю, что только человек, живущий внешнею жизнью, может устроить хорошо свою внешнюю жизнь, именно свою, потому что человек, живущий внутренней жизнью, устраивая свою внутреннюю духовную жизнь, устраивает вместе с тем и жизнь других людей, но не свою внешнюю жизнь. [...]
  
   М. Л. Оболенской.
   1901 г. Января конец.
   [...] Маша, помни, милая, что всё это экзамен, что можно хорошо и дурно лишиться ребенка, и старайся перенести наилучшим образом, и в этом всегда большое утешение, которое может быть и очень большим. И не то, чтР я хочу, а чтР Ты хочешь, и не так, как я хочу, а как Ты хочешь. Ведь не признавать это глупо, а признать это -- вполне, совсем уничтожает горе. Он теперь хочет так, и будет так и будет хорошо. Многое бы сказал, но ты понимаешь сама то направление, по которому надо мыслить и чувствовать. Мыслить недостаточно, надо чувствовать, и если чувствуешь в себе того, от кого всё зависит и для которого всё благо, то и хорошо.
  
   Коханенко.
   1901 г. Февраля 20.
   [...] На все же ваши вопросы дам один главный ответ. Не верьте преданиям человеческим, не верьте чудесам. Чудес никогда не было и нет. Есть одно чудо: это то, что в человеке живет дух божий. В это одно надо верить и верить в то, что говорит каждому из нас живущий в нас дух божий. А говорит он то, что во всех нас один и тот же дух и нам в этой жизни надо соединяться любовью и что эта любовная жизнь не кончится с нашей смертью.
  
   А. В. Власову.
   1901 г. Февраля 21.
   [...] Простите меня, что долго не отвечал вам; всё время был нездоров, да и теперь не поправляюсь, а понемногу слабею и приближаюсь к смерти плотской, на которую часто смотрю как на желательную перемену должности. Я думаю, что как в этой жизни дело наше только в том, чтобы проявлять и разжигать в себе искру божию, так и после смерти дело будет то же, хотя и в другой форме, о которой мы здесь понятия иметь не можем, и потому смерть не изменяет нашего дела, а только ставит нас в новые, лучшие против здешних условия. Лучше же будут условия потому, что всё в мире идет к лучшему -- вперед, а не назад.
   Статью вашу прочел и нашел ее хорошей и для людей полезной. [...] Мне кажется, что у вас всё самое главное сказано. Не забывайте того, что для того, чтобы статьи были действительны, надо, чтобы не только было справедливо то, что сказано, и хорошо, от души сказано, но надо и то, чтобы ничего не было лишнего, чтобы было ясно и коротко. В статье вашей мне особенно понравилось то, что вы главное зло усматриваете в ложной вере. Я точно так же думаю. Исправить зло, царствующее на земле, можно только тем, чтобы освободить людей от обмана, в котором их с детства воспитывают. Это очень трудно, потому что слуги зла все силы употребляют на то, чтобы обман их, тем, которым они живут, не был раскрыт, но если мы хотим служить Богу, то все силы наши должны употреблять на обличение обмана. Это я и стараюсь делать, пока во мне есть жизнь. Недостаток же вашего писания в том, что вы слишком много и часто опираетесь на библию. Убеждает людей не то, что слова эти есть в библии, а то, что слова эти согласны с разумом и требованиями духа. Простите.
  
   АндреймВасильевич Власов (р. 1845?) - сектант
  
  
   И. Е. Конкину.
   1901 г. Февраля 24.
   [...] Не скучайте, любезные братья и сестры, что жизнь ваша проходит в тяжелых условиях, а постарайтесь наилучшим образом жить в этих условиях, и скорбь ваша в радость обратится. Довелось мне видеть возвращенных из Сибири декабристов и знал я их товарищей и сверстников, которые изменили им и остались в России и пользовались всякими почестями и богатством. Декабристы, прожившие на каторге и в изгнании духовной жизнью, вернулись после 30 лет бодрые, умные, радостные, а оставшиеся в России и проведшие жизнь в службе, обедах, картах были жалкие развалины, ни на что никому не нужные, которым нечем хорошим было и помянуть свою жизнь. Казалось, как несчастны были приговоренные и сосланные и как счастливы спасшиеся, а прошло 30 лет, и ясно стало, что счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей, и что каторга и ссылка, неволя было счастье, а генеральство и богатство и свобода были великие бедствия. Так-то и вы, милые братья: не живите кое-как до тех пор, пока выпустят, а живите во всю свою духовную силу, любя друг друга, любя врагов, во всем с радостью покоряясь воле Бога, и в Якутской области жизнь будет рай, и поминать ее будете с радостью. Простите.
  
   Ответ на письмо духобора Ивана Евсеевича Конкина (ум. в 1920-х гг.) от 1 октября 1900 г., в котором он описывал жизнь духоборов, сосланных в Якутскую область, и просил прислать лечебник и хины, так как каждый год весной людей мучит лихорадка, а никакой медицинской помощи не оказывается.
  
   М. Л. Оболенской.
   1901 г. Февраля 24.
   [...] Смотри же или поправляйся, не падая духом, или уж вовсе не поправляйся, только продолжай быть бодрой. Я это с особенным ударением пишу, потому что со мной это всегда так, когда я сильно заболею; когда же, как теперь, понемногу слабею и довольно быстро, хотя и на ногах, я бываю плох, и все эти дни всё думал, что надо приспособиться и к этому положению и делать, что можно. Это дороже всего: не давать себя заливать чужой жизнью, а чтоб жизнь, хоть слабенькой струйкой, шла из себя. Впрочем, не думай, что я плох окончательно. Очень может быть, что это временно, но я-то пользуюсь случаем приспособиться к этому положению, когда оно будет постоянно.
   Ничего не пишу, читаю, стараюсь не разговаривать. "Не разговаривать" это очень приятное и полезное занятие в тех условиях, в которых живу. Стараюсь тоже не осуждать, не сердиться и любить. Это очень трудно. И временами успеваю, временами нет. Писать хочется одно: об отсутствии в нашем мире религии. От этого все ужасы нашей жизни. И другое, это о воспитании. Хочется Поше написать, чтобы он все свои силы положил на устройство разумной свободной школы. Я бы, сколько мог, помогал ему советами. Я много и думал и думаю об этом. А дело это не то что первой важности, а самое важное в мире, потому что всё то, чего мы желаем, может осуществиться только в следующих поколениях. Вот ты годика через два и начинай рожать, а к тому времени и школа и система будет готова.
   О дяде Сереже думал, не переставая, страдал за него. Его горе тем особенно тяжело, что оно не проходящее. Таня была очень хороша и физически замечательно здорова. А чем больше я ее вижу с ее мужем, тем больше удивляюсь на ее любовь (едва ли любовь так, как мы понимаем) к этому славному, безобидному, холодному как лед человеку. Главное, что он ее нисколько не любит и женился Бог знает зачем. Разумеется, никому не говори. [...]
  
   Н. Крастину.
   1901 г. Мая 21.
   [...] постараюсь в кратких словах изложить мое исповедание. Верю я в то, что мы все, рабы и сыны божьи, посланы в мир для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его яснее всего выражена человеком (а не Богом) Христом и состоит в том, чтобы мы поступали с другими так, как хотим, чтобы другие поступали с нами, и этим самым увеличивали бы в себе и в мире любовь и заменяли бы добром и согласием зло и насилие, которым живет человечество. Верю, что, делая так, мне будет хорошо и в жизни и после смерти.
   Вот вся моя вера. [...]
  
   Ответ на письмо Николая Крастина, писаря Двинского интендантского вещевого склада, сектанта, выражавшего сочувствие Толстому по поводу его отлучения (письмо от 24 апреля 1901 г.).
  
   А. Алтхаузу (A. Althouse).
   1901 г. Мая 21/июня 3.
   Та статья, о которой вы пишете, принадлежит мне. Я думаю, что теистическая церковь есть не что иное, как церковь унитарианская, которую я давно знаю и уважаю. Я думаю также, что ваше мнение об Иисусе Христе, как о самозванце -- несправедливо. Иисус никогда не присваивал себе имени Бога. Он говорил лишь, что он, как и мы все, является сыном божиим и что каждый из нас имеет в себе искру божию, которую может и должен развивать. По-моему, это не самозванство, но истина, лежащая в основе нравственного закона. [...]
  
   Ответ на письмо члена лондонской теистической церкви А. Алтхауза от 6 апреля н. ст. 1901 г., в котором он спрашивал Толстого, верно ли передано в парижской газете "Temps" от 1 мая содержание его "Ответа синоду", перепечатанное во всех английских газетах.
  
   Л. А. Жерве (L. А. Gervais).
   1901 г. Мая 21/июня 3.
   Я получил ваше письмо и прочел его с живейшей радостью. Думаю, что люди искренние не могут расходиться во взглядах или, вернее, в своих религиозных верованиях. Отношение человека к Богу повсюду одно и то же. И чем искреннее мы будем, тем теснее мы будем связаны.
   Благодарю вас за ваше доброе письмо и называю себя вашим братом в Боге.
  
   Ответ пастору реформатской церкви Л. А. Жерве, на его сочувственное письмо по поводу "Ответа синоду" Толстого.
  
   Н. А. Жаринцовой.
   1901 г. Июня 28.
   Вы спрашиваете о церковных лжах. Если дитя спрашивает об этом, всегда надо сказать, что думаешь. Я говорю и всегда скажу в этих случаях, что это заблуждение, которого ему советую опасаться.
   Разумеется, не хорошо, чтобы ребенок осуждал, но в этих случаях что же делать? Лучше, чтобы он преждевременно знал бы о заблуждениях большинства, чем усомнился бы в моей правдивости, если на мне ответственность за его воспитание. Но избегать того, что вызывает такие вопросы, надо и можно. И потому водить детей в церковь -- большая ошибка.
  
   Ответ на письмо Н. А. Жаринцовой от 23 июня 1901 г. по поводу присланной ей, по поручению Толстого, копии письма Толстого к П. И. Бирюкову о воспитании.
  
   О. К. Толстой.
   1901 г. Июля 20.
   Что тебе сказать, милая Оля? Всё, что я знаю, я сказал тебе. Знаю, что ты с досадой прочтешь эти слова, но что же делать. Это крест, который надо нести, и чем покорнее, тем лучше, покорнее не перед ним, а перед Богом, от которого всё и доброе и злое. Для меня совершенно ясно, что ни ты, ни я, никто не может изменить его.1 Надо, чтобы он сам понял весь ужас своих поступков, разучился бы забывать всю ту боль, которую он причиняет не только тебе, но всем нам, всем тем, кто тебя любит, понял бы ту пропасть, к которой он идет этим всепрощением к себе и всё большей и большей жестокостью к тебе и самодовольством к себе. Я знаю, что это происходит от того поверхностного добродушия, которое он себе засчитывает в доброту. Я говорю только о том, от чего происходят его поступки, но о том, как исправить их, я не знаю ничего; знаю только, что начнется это только тогда, когда он сам поймет, что он не только не добрый, хороший человек, как он воображает, а жестокий, жалкий, кругом виноватый человек. Сделать же, чтобы это началось, не может никто, а только он сам или, скорее, тот Бог, который живет в нем. Может быть, это сделается через 20, 30 лет. А пока что? -- ты спросишь, -- что делать тебе пока? Терпеть и думать о том, как бы самой не сделать дурного или хоть как можно меньше дурного. Возражать же ему, угрожать и тем более уехать от него было бы дурно и очень дурно. Ты говоришь: трудно. Бог задает уроки по силам. И если тебе задан этот урок, поверь, что ты можешь его исполнить и что это тебе на пользу. Только сознание того, что, делая это, ты делаешь дело божие, для своей души. Другого утешения не только я не могу дать, но и смело говорю, что -- нет. А это не только утешение, но благо, если только сумеешь так чувствовать это. Прощай и прости. Пишу тебе не только от разума, но от настоящей любви к тебе и к нему.
  
   Ольга Константиновна Толстая (1872--1951) -- с 1899 г. жена Андрея Львовича Толстого.
  
   1 Речь идет об А. Л. Толстом.
  
   Л. П. Никифорову.
   1901 г. Июля 28.
   [...] Поставить предлагаемый вами очень любимый мною эпиграф -- очень хорошо. С тем, что вы советуете выпустить слова о просительной молитве, не совсем согласен.1 Мне кажется особенно важным показать лживость, невозможность и запрещенность молитв просительной о дожде, выздоровлении, избавлении от врагов и т. п., которыми полны наши церкви. Если же Христос говорит у Иоанна: теперь вы знаете, что всё, о чем попросите, дастся вам, то я понимаю эти слова так, что теперь, когда вы поняли, что можно просить только о том, чтобы Бог дал вам духа своего -- вселил в вас, вы поняли, что самое прошение уже есть исполнение. Просительная же молитва о телесном и внешнем есть, по-моему, страшное духовное и такое распространенное невежество, против которого нельзя достаточно предостерегать. [...]
   Письмо же его в Миссионерском обозрении ужасное, жалкое.2 Это прямо гипнотическое внушение, вследствие которого человек, рассуждая здраво обо всем, как только попадает на предмет внушения, начинает бредить. [...]
  
   1 В 1901 г. издательством "Свободное слово" (Англия) были опубликованы под заглавием "О разуме, вере и молитве" три письма Толстого к В. К. Заволокину. Намереваясь переиздать эти письма, Никифоров предлагал поместить эпиграфом к ним 12--15 ст. тридцатой главы "Второзакония" и сделать некоторые изменения в тексте. Издание осуществлено не было.
   2 После отлучения Толстого М. А. Новоселов опубликовал "Открытое письмо графу Толстому от бывшего его единомышленника по поводу ответа на постановление святейшего синода", в котором с "православных" позиций критиковал Толстого.
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1901 г. Июля 28.
   [...] получил ваше второе, очень приятное мне письмо, из которого вижу, что ваше несогласие и недоброжелательство к В. Черткову, с которым (недоброжелательством) вы усердно боретесь, уменьшилось или даже совсем прошло, что и должно быть, потому что не могут два человека, искренно ищущие добра и правды, быть в разногласии. Это также невозможно, чтобы две величины, равные третьей, были неравны между собой.
  
   Г. С. Шопову.
   1901 г. Августа 10.
   [...] Как вы переносите заключение? Строго ли оно? Допускают ли к вам посетителей, дают ли книги? Еще известите меня о своем семейном положении. Есть ли у вас родители? Кто родные и как они относятся к вашему поступку? Не могу ли я чем-нибудь быть полезен вам? Если есть возможность, то переводите мне свои письма по-русски, а если нельзя, то пишите как можно разборчивее, чтобы можно было прочесть каждую букву. Тогда я добираюсь до смысла. Может быть, вам также трудно читать мои письма, но я думаю, что вы должны лучше понимать по-русски, чем мы по-болгарски. То, что судят вас не за причину отказа, а за неисполнение военных приказаний -- это они всегда делают. Им больше делать нечего. И я истинно жалею их. И вы, находящийся в их власти и лишенный ими свободы, все-таки должны сожалеть об них. Они чувствуют, что против них истина и Бог, и цепляются за всё, чтобы спастись, но дни их сочтены. И та страшная революция, которую вы производите, не разбивая бастилию, а сидя в тюрьме, разрушает и разрушит всё теперешнее безбожное устройство жизни и даст возможность основаться новому. Я все свои последние силы употребляю на то, чтобы служить в этом Богу, и, если можно вам доставить, я бы рад был переслать вам то, что я писал об этом.
  
   С. И. Чирьеву.
   1901 г. Августа 15.
   [...] Что же касается проекта реформ высших учебных заведений, то я боюсь, что мое мнение об этом предмете не может вам быть ни полезным, ни интересным. Я полагаю, что наше правительство, имея в виду готовить для себя в высших учебных заведениях нужных ему чиновников -- цель, не совместимая с истинным образованием, -- никогда не разрешит разумной и свободной постановки образования. Conditio sine qua non истинного образования есть полная свобода как учащих, так и учащихся и их отношений между собой, а этого-то не хочет и не может допустить наше правительство, а потому и все проекты, подлежащие утверждению правительства, не могут достигнуть цели. [...]
  
   Сергей Иванович Чирьев (р. 1850) -- физиолог, профессор Киевского университета. В яснополянской библиотеке сохранились одиннадцать его книг, с надписями от автора.
   В письме от 3 августа 1901 г. Чирьев просил разрешения приехать в Ясную Поляну, чтобы познакомить Толстого со своим проектом реформы высших и средних учебных заведений. Приезжал ли он, неизвестно.
  
   И. Ф. Наживину.
   1901 г. Сентября 21.
   Решить вашего вопроса не могу. Знаю только, что ищущий духовного блага находит его: оно всегда в нашей власти.
   Искание его есть уже обретение его. А мне кажется, что вы искренно ищете его.
   То, что вам кажется, что вы идете назад, лучше, чем если бы вам казалось, что вы быстро идете вперед. Для меня есть только одна жизнь: служение Богу через совершенствование или совершенствование через служение Богу и людям, и потому, как бы далек я ни был от того, чем я хотел бы быть, я не могу не желать жить той одной жизнью, которую признаю. То же и для всехлюдей, если они поймут, в чем жизнь. Не робейте и не уставайте: сначала и опять сначала.
  
   Иван Федорович Наживин (р. 1874) -- сын лесопромышленника из крестьян, беллетрист. В начале 1900-х годов сочувствовал религиозно-нравственным взглядам Толстого. Жил в то время за границей. Впоследствии реакционер, служивший в Осведомительном агентстве Добровольческой армии, а затем белый эмигрант. Злостный клеветник на СССР.
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1901 г. Сентября 23.
   Я получил письма Prime, Overbury, Redfern и Comut (не разобрал)1 и, разумеется, прочел с большим интересом. Передайте, пожалуйста, им и попросите простить меня за то, что не отвечаю каждому отдельно. (Здоровье мое хотя и лучше, чем прежде, но я с большим трудом могу работать в этом странном, располагающем к эгоистически животному состоянию климате.) Так передайте им, что я не только ничего не имею против существования и наименования Tolstoy society,2 но низшая часть моего существа испытывает удовольствие при мысли, что мои писания будут предметом внимания религиозных людей и будут лучше поняты, но высшее, что есть во мне, противится этой мысли, и, как самому хочется быть свободным от всяких связей и всякой исключительности для того, чтобы ничто не отвлекало от прямого непосредственного общения с Богом, так этого же самого желал бы для близких мне по духу друзей моих. Скажите им, что то, что я писал им, я писал, руководимый любовью к ним, и рад был увидать из их писем, что они все знают про ту опасность, которая сопутствует всякой исключительности, о которой я предостерегал их. [...]
  
   1 В ответ на свое письмо к секретарю Толстовского общества в Манчестере Перси Редферну Толстой через Эйльмера Моода получил письма от членов этого общества: Пристле Прайма (Priestley Prime), Гарри Овербери (Harry Leonard Overburry), Перси Редферна (Percy Redfern) и М. Конеч (М. G. Conuch).
   2 Толстовское общество,
  
   П. А. Буланже.
   1901 г. Октября 3.
   [...] Нехорошо только, что тоскуете. Это совсем скверно. Я нынче думал, что как бывает во сне что-нибудь такое страшное, что прибегаешь к последнему средству, спрашиваешь: не сон ли это? Делаешь усилие и просыпаешься. Так же и в жизни. Когда живешь не духовной жизнью -- страдаешь и не знаешь, как быть. И тогда надо тоже спросить себя: не спишь ли? И сделать усилие -- перейти в жизнь духовную. И тогда всё соскакивает. Есть люди, у которых нет этого прибежища, а у вас есть. Сделайте усилие, милый друг. Если живешь для Бога, всё хорошо. Я это испытываю беспрестанно, т. е. свихиваюсь и кое-как справляюсь.[...]
  
   Г. С. Шопову.
   1901 г. Октября 16.
   Получил ваше письмо, любезный друг Шопов. Если в вашем тяжелом испытании вас может утешить или поддержать мысль о том, что я, и не я один, а много неизвестных вам в России и Англии друзей ваших, люблю вас и страдаю за вас, то от всей души пишу это вам.
   Но не могу не повторить того, что, кажется, уже писал вам, а именно то, что не мучайте себя и не страдайте из-за славы людской, из-за того, чтобы наши общие друзья единоверцы, и я в том числе, хвалили и любили вас. Эта слава вредна и также вредны дела, делаемые во имя ее, как бы они ни казались хороши.
   Делайте только то, что требует от вас Бог, говорящий в вашей совести. И если он в совести вашей не требует того, чтобы вы продолжали терпеть, то покоритесь. И ваша слабость и покорность злу будут менее вредны и для вас и для людей, чем если вы выдержите мученическое испытание не для Бога, а для славы людской. Я верю, что таков закон жизни, и потому советую вам перед Богом строго испытать свою душу и поступить так, как она того требует перед Богом.
   Я же всегда вас буду любить и буду вам благодарен. [...]
  
   Джону Беллоузу (John Bellows).
   1901 г. Ноября 24/декабря 7.
   Получил ваше письмо и предполагал ответить на него, но последние два месяца я был так слаб, что не мог этого сделать. Поэтому вы должны извинить меня за мое долгое молчание.
   Я дважды прочел ваше письмо, обдумывал вопрос как умел, но не мог прийти к определенному решению его. Вы, может быть, и правы, но, я думаю, не по отношению к каждому человеку, который будет читать эту книгу. Она может иметь дурное влияние на тех людей, которые прочтут не всю книгу и не проникнутся ее смыслом. Она могла также иметь совсем обратное влияние, как и предполагалось. Всё, что я могу сказать в свою защиту, это следующее: когда я читаю книгу, главный интерес для меня -- мировоззрение автора, что он любит и что ненавидит. И я надеюсь, что читатель, который будет читать мою книгу с той же точки зрения, поймет, что любит и чего не любит ее автор, и проникнется чувством автора.
   Еще могу сказать, что писал эту книгу, всем сердцем ненавидя похоть, и что выразить это отвращение было одной из главных целей этой книги.
   Если мне это не удалось, очень об этом сожалею и признаю себя виноватым, если был так неосмотрителен в сцене, о которой вы пишете, что мог произвести на вас такое плохое впечатление.
   Думаю, что мы будем судимы нашей совестью и Богом не за последствия наших поступков, которых мы не можем знать, но за наши намерения. И я надеюсь, что мои намерения не были дурны.
  
   Джон Беллоуз (1831--1902) -- квакер, сочувствовавший религиозно-нравственным взглядам Толстого.
   Ответ на письмо Джона Беллоуза от 14 октября н. ст. 1901 г. по поводу "Воскресения", печатавшегося в 1899 г. в России и за границей. Джон Беллоуз, к которому В. Г. Чертков обратился за советом по поводу изданий "Воскресения", прочитав роман, пришел к заключению, что он не может принимать участия в его распространении, и высказывался против принятия в духоборческий фонд квакеров денег, вырученных от переводов "Воскресения".
   В письме от 14 октября Беллоуз подробно излагал свое отношение к роману, выражая особенное недовольство сценой соблазнения Катюши Масловой.
  
   И. М. Трегубову.
   1901 г. Декабря 2.
   [...] Здоровье колеблющееся, но все-таки приближающее к переходу в другую форму жизни. И переход этот всё более и более кажется естественным и часто, к стыду сказать, -- желательным. Душевно мне очень хорошо. Очень желал бы, чтобы и вам так было. Не скажу, чтобы всегда так было. Велика уже привычка нерелигиозной мирской жизни, но есть тот приют, в который уходишь и в котором свободен и радостен, в котором всё благо, или не приют, а крылья, хоть и плохенькие, но которые все-таки уносят иногда туда, где нет ни печали, ни воздыхания, ни страха, ни сомнений, а жизнь бесконечная.
   Перестаньте вы искать, милый друг, и заботиться о божественности или небожественности Христа, а обратитесь к тому, от которого вы изошли, которого носите в себе и к которому вернетесь, и отдайтесь ему: не моя воля, но твоя, и вы увидите, что не может быть сомнений. Ну, теперь о деле.
   Листки я прочел и листок о том, как поработили народ учением Христа или что-то такое, -- прекрасен, и я обеими руками подписываю его. Кто писал его? Хорош и листок о штунде. Но листок об уличных беспорядках очень жалкий. Он, кроме того, что безнравственен, непрактичен и просто глуп. Если бы я был правительство, я бы печатал такие листки на казенный счет и распространял в миллионах экземпляров. Ничто более основательно не может подорвать или сделать невозможным доверие народа к людям, разделяющим взгляды того, что там написано, как такие листки. Безнравственно то, что предлагает листок, потому, что если солдат доведен целым рядом внушений (гипноза) до того, что он поставлен в необходимость убивать или нести тяжкие страдания и, кроме того, так затуманен, что не видит греха убийства, человек, который бы послушал составителя листка, будет приготовляться к убийству и совершать его, не вызванный к этому ничем, кроме весьма сомнительных утверждений составителя листка, что от совершенного им убийства ему и его братьям будет лучше жить на свете.
   Непрактично то, что предлагает листок, потому, что немыслимо, чтобы безоружные, недисциплинированные люди могли отнять оружие у вооруженных и дисциплинированных и если бы, на что есть 1 шанс из 1000, где-нибудь и случилось это, то эти отнявшие оружие были бы сейчас же задавлены настоящими войсками из других мест.
   Глупо же это потому, что готовиться к убийству тем людям, которые хотят освободиться от убийств и угроз убийства, значит дать своим врагам единственный законный повод употреблять против них все возможные насилия и даже убийства и оправдывать все прежде совершенные.1
   Заявлять о том, что я не солидарен с людьми, разделяющими взгляды листка об уличных беспорядках, я полагаю излишним.2 Я скоро 30 лет со всех сторон повторяю одно и то же, что всё дело в духовном состоянии людей, что всякое насилие есть грех, а насилие тех, которые борются против насилия, есть безумие, и потому искренний человек не смешает меня с насильниками революционерами, а что неискренний может взвести на всякого какую ему нужно клевету, против этого ничем не оградишься, да и не нужно.
  
   1 В 1901 г. Д. А. Хилков предпринял в Женеве издание "Народных листков" (издание анонимное). В "Листке" "Об уличных беспорядках", составленном Д. А. Хилковым, предлагалось рабочим группироваться в "десятки" по роду оружия, чтобы организованно выступать во время волнений. Вокруг таких "десятков" должно быть объединено остальное население. "Десятки", получив оружие, должны напасть на противника, в первую очередь уничтожив гражданское, полицейское и военное начальство.
   2 Трегубов выражал опасение, что публикация в "Народных листках" произведений Толстого наравне с революционными статьями способна ввести в заблуждение некоторых читателей, которые могут подумать, что Толстой солидарен с содержанием всех "Листков".
   А. П. Зеленкову.
   1901 г. Декабря 30.
   Я получил ваше письмо и устав Вегетарианского Общества. Очень радуюсь его основанию.
   Я думаю, что все вопросы жизни людской решаются несомненно верно и бесповоротно только тогда, когда они рассматриваются с нравственной точки зрения. То же и с вопросом вегетерьянства: основа его есть сознание несправедливости и жестокости убивания живых существ для своего, очень низкого разбора, удовольствия вкуса (так как возможность быть вполне здоровым без употребления мяса достаточно доказана).
   Не знаю, насколько справедливо ваше мнение о влиянии мясной пищи на алкоголизм, но очень желал бы, чтобы это было так. Против алкоголизма должны быть употребляемы, мне кажется, другие меры -- тоже развитие нравственного сознания. Но если и вегетерьянство влияет на ослабление этого ужасного врага человечества, то нельзя не радоваться этому.
  
   Александр Петрович Зеленков (1850--1914) -- доктор медицины, гомеопат, вегетарианец, автор ряда статей и книг.
   В письме от 20 декабря 1901 г. д-р Зеленков сообщил об открытии в Петербурге Вегетарианского общества. Вместе с письмом прислал устав общества.
  
   И. М. Трегубову.
   1901 г. Декабря 30.
   Я совсем не согласен с вашим планом, дорогой Иван Михайлович. Нельзя готовиться к жизни во время жизни. Надо жить, готовясь к будущей жизни. А приготовление в этой жизни к этой жизни есть большой соблазн -- самообман. Кроме того, я думаю, что никогда не надо переменять той формы жизни, в которой находишься, без того, чтобы не быть к тому крайне вынужденным. [...]
   О том же, что вы изучите вопрос о Христе, узнав языки, я могу только удивляться или, скорее, огорчаться. Ну, пусть он Бог, если вы не можете освободиться от этой мысли. Для вас это не важно, потому что вы свободны от всего вредного, что связывается с этим обожествлением, все-таки вопрос не в том, кто он, а в том, как бы нам жить по открытому им закону. И для того, чтобы жить так, надо всю энергию. Так что ничего не останется на изучение вопроса, кто он? Главное же, разве не очевидно, что Бог не мог поставить нас, всех людей, в необходимость таких сложных изучений и что вопрос решается как-нибудь проще.
   Сложные, трудные вопросы возникают только тогда, когда в основе лежит ложь, истина же всегда проста и ясна.[...]
  
  
   1902
   Арвиду Ернефельту.
   1902 г. Марта 14.
   [...] Как хорошо que vous persИvИrez.1 Претерпевый до конца спасен будет. Как часто мы губим хорошее дело именно тем, что отчаиваемся в середине, а часто и в конце его. Особенно это хорошо у вас, в вашем матерьяльно трудном положении, хотя, собственно, самые трудные и сложные материальные условия ничего, ровно ничего не весят в сравнении с требованиями духовной жизни для того, кто живет ею.
   Как бы хорошо было, если бы ваши финляндцы перенесли средства борьбы из патриотических интересов в общие, вечные. Не отказывались бы от военной службы в известных условиях, а совсем, как от дела противного не только христианству, но и самой нетребовательной совести. Отказы от военной службы всё чаще и чаще повторяются, как распускающиеся в разных местах почки весной. Я так и умру с уверенностью, что "близко, при дверях" изменение всего существующего строя от лжи и насилия к разуму и любви не только в Финляндии или России, но во всем христианском мире. Вы, верно, знаете про отказы во Франции и в Болгарии. [...]
  
   Ответ на письмо Ернефельта от 14 марта н. ст. 1902 г., в котором он подробно писал о волнениях в Финляндии, вызванных манифестом 29 июня 1901 г., утвердившим для Финляндии новый устав о воинской повинности.
  
   1 что вы продолжаете быть стойким.
  
   Е. В. Оболенской.
   1902 г. Марта 15.
   Я чувствую себя перед тобой виноватым, милая Лизанька, за то, что до сих пор ни разу не писал тебе. Это единственная маленькая приятность, которую я мог бы тебе сделать взамен за то большое добро, которое ты сделала мне. Я говорю не только о матерьяльной помощи, которую ты так хорошо умеешь подавать, но о том главном -- увеличении любви -- которое ты производишь всем своим существом. В самый сильный период моей болезни мне вдруг так ясно стало, что всё на свете пустяки и не стоит внимания, кроме одного -- увеличения любви в себе и других людях, что это должно быть постоянной целью нашей жизни. Теперь плоть вновь забирает свои права, и я уже не так всей душой чувствую это, хотя ни минуты не сомневаюсь в истине этого и всеми силами стараюсь закрепить это в себе.
   На днях я вспомнил место из евангелия, где говорится о бедствиях, ожидающих род человеческий: войны, моры, глады, -- и последнее, как самое ужасное бедствие: -- "и охладеет в людях любовь". Вот против этого-то и надо бороться.[...]
  
   Елизавета Валерьяновна Оболенская (1852--1935) -- племянница Толстого, дочь Марии Николаевны и Валерьяна Петровича Толстых. С 1871 г. замужем за Леонидом Дмитриевичем Оболенским (1844--1888). Автор воспоминаний о Толстом, часть которых опубликована в журнале "Октябрь" 1928, 9, стр. 207 и сл., и в "Летописях Государственного Литературного музея", кн. 2, М. 1938, стр. 279--331; в книге 12 "Летописей", М. 1948, стр. 125 и сл. опубликованы письма Е. В. Оболенской к ее дочери, М. Л. Маклаковой, с сведениями о Толстом. Сохранилось только это письмо Толстого к Е. В. Оболенской. Были написаны еще два. Первое -- перед ее замужеством, когда Елизавета Валерьяновна просила Толстого приехать и убедить мать дать согласие на брак с Л. Д. Оболенским. Второе -- во время тяжелой болезни ее сына Николая, когда опасались за его жизнь. Оба письма утеряны, копии с них не сохранились.
   Оболенская приехала в Гаспру 25 января и оставалась там, ухаживая за больным Толстым, до 9 марта.
  
   Л. Л. Толстому.
   1902 г. Марта 23.
   [...] Ты пишешь, что Петербург вам труден для жизни, я тоже думаю так, но то хорошо в жизни вообще, что чтР не прямо добро в виде радости для нас, то добро в виде поучения, если только мы сумеем воспользоваться им. [...]
   Про здоровье мое, верно, пишет тебе Маша. Видно, продлен еще на короткое время срок жизни. Так ясно, что это продление означает то, что как будто говорит кто-то: "Вот, пожалуй, доживи еще, и надеюсь, что будешь жить лучше, чем прежде". Так это ясно для меня, старика, но так же и должно бы быть ясно и для всех молодых. Всякое продление жизни есть данная возможность сделаться лучше. [...]
  
   П. А. Буланже.
   1902 г. Апреля 2.
   Брошюра1 превосходная и написана необыкновенно тепло и сердечно. Предмет же брошюры, как вы видите, дело огромной важности, о котором было писано довольно много, но который до сих пор остается неразъясненным для огромного большинства; как говорит французская пословица: нет более безнадежных глухих, как те, которые не хотят слышать. И таких глухих по вопросу о половом воздержании всё еще очень много и, к сожалению, среди врачей старого завета (молодые большей частью разделяют взгляды этой брошюры), которые проповедуют и поощряют разврат во имя науки. Замечательно предисловие автора, где он говорит, что его брошюра подверглась нападкам врачей, не признающих его компетентным в этом вопросе.
   [...] мысли, так прекрасно выраженные в этой брошюре, могут принести большую пользу молодежи, часто жестоко страдающей от незнания, как должно поступить в этом вопросе, и часто погибающие в борьбе между животною потребностью, поощряемой дурными примерами, и голосом совести, всегда протестующим против подчинения духовной потребности чистоты удовлетворению низшей животной потребности.[...]
  
   1 Толстой послал П. А. Буланже рукопись перевода лекции-статьи профессора Цюрихского политехникума и университета геолога А. Гейма (р. 1849) "Половая жизнь с точки зрения естественной истории развития", перевод с немецкого В. Деловой.
  
   С. Н. Толстому.
   1902 г. Апреля 27.
   Я чувствую, что дурно поступил с тобой, сказав, что хочу написать тебе о важном, и потом замолчал. Важное это то, что когда я был очень плох и потому всё думал духовно, думая о тебе, твоем положении, мне стало ясно, что Верочкин мальчик1 ни в чем не виноват, появившись на свет, и имеет такое же право на существование и на уважение и любовь от других людей, какое имеем мы. И что поэтому отношение наше к нему не должно ничем отличаться от отношения нашего ко всякому другому ребенку. Это я чувствовал очень ясно, и хотелось тебе передать это чувство. Но рядом с этим, -- не могу скрыть этого, -- поднималось во мне, при воспоминании о том, как он явился на свет (и я не мог не вспоминать этого) -- такое чувство оскорбления, горечи, возмущения, что это чувство заглушило или, по крайней мере, очень ослабило первое рассуждение. Но все-таки думаю, что первое должно взять верх, потому что первое есть дело настоящего (prИsent), а возмущение и оскорбление дело прошедшего, которое должно ослабевать и, по мере полноты нашего прощения (остави нам долги наши так же, какими оставляем должникам нашим), должно и совсем пройти, особенно если прошедшее будет совершенно прошедшим.
   Так вот это я думал о тебе, и мне хотелось сказать тебе, и я всё не был в силах и не успел. Прости меня, если я этим письмом затрагиваю твои раны, бережу их. Попроси и Веру простить меня. Мое чувство любви и уважения к ней, несмотря на всё мое возмущение перед случившимся, -- не изменилось ни на волос. [...]
  
   1 Михаил Ильич Толстой (1900--1922) -- сын Веры Сергеевны Толстой. Отчество дано по крестному отцу, И. Л. Толстому.
  
   А. К. Радугину.
   1902 г. Июля 15/28.
   Ваше письмо одно из тех, на которые я всегда считаю себя обязанным отвечать. Но, к сожалению, не могу категорично ответить на ваш вопрос, не зная того дела, которому вы горячо преданы. Дело у всех людей есть только одно: увеличивать в себе и других взаимную братскую любовь. Если в этом состоит дело, которому вы преданы, или оно ведет к этому, то можно пожертвовать установившеюся естественной любовью родителей для достижения цели увеличения братской любви в людях вообще. Если же дело имеет целью изменение форм жизни, в чем, я полагаю, состоит ваше дело, то пожертвовать для этого любовью родителей -- нехорошо.
   На второй же вопрос, о том, следует ли подать прошение с выражением раскаяния в своей деятельности, которого нет в душе -- я без малейшего колебания отвечаю, что этого не следует делать.[...]
  
   В письме от 12 июля 1902 г. Александр Константинович Радугин (ум. 1919), бывший студент Московского университета, исключенный за участие в студенческом движении и только что освобожденный после пятимесячного заключения из тюрьмы, спрашивал, как ему поступить: "раскаяться", подать прошение и тем утешить своих родителей, или же продолжать свое дело, которому он был горячо предан.
  
   В. В. Стасову.
   1902 г. Июля 31.
   [...] С свойственной мне корыстностью хочу утрудить вас просьбою. Г-жа ClИmence Royer1 писала: Tout ce qui nous vient de la donnИe chrИtienne est entachИ d'erreur... L'erreur spiritualiste, l'erreur chrИtienne... voilЮ le dИfaut, il faut s'en libИrer.2
   Zola3 в интервью говорит: L'Иvangile nous Иtouffe depuis dix-huit siХcles. Le Christ a parlИ pour une population rИduite. On en a fait le porte-parole de l'univers. A quoi nous devons 18 siХcles de souffrances et de mensonges.4
   Нынче я получил письмо такого же содержания. "Христианство задержало поступательное совершенствование человечества и создание более совершенных сверхчеловеков. Стоит вообразить только всех людей истинными христианами, чтобы придти в ужас от этого..." и т. д. Это же высказано у Ничше. Так вот просьба моя великая к вам в том, чтобы привезти мне наиболее авторитетные сочинения, наилучшим и яснейшим образом выражающие эту мысль. Буду очень благодарен, если исполните мою робкую просьбу. Если же скажете: чорт его возьми, что он пристал ко мне, то нисколько не удивлюсь и не огорчусь. [...]
   Боюсь, что вы не поймете, что мне нужно. Мне нужно выраженную популярным или популярными писателями подробно и ясно мысль о том, что христианство есть зловредное учение, много повредившее и вредящее человечеству. Эту мысль я в последнее время часто встречаю. Если можно, привозите такие, чтобы можно было цитировать как распространенное мнение. Если это, где наиболее ясно выражено, у Ничше, желал бы получить это на время. Я читал Ничше, но с таким отвращением, что не помню, где это сказано.
  
   Стасов писал Толстому: "Так я вас снова увижу, Лев Николаевич? И так скоро, через немного дней? Здорового, могучего, бодрого, храброго по-прежнему? Ах, какое счастье! А я было уже приуныл совсем, -- мой антракт так долго длился, с самого января! Я только недавно прочитал ваше предисловие к роману "Крестьянин" Поленца и радовался и восхищался без меры. Этак, как вы, никто не думает и не говорит. Как же я буду вдруг неправ, когда говорю всем и каждому, что им кажетесь мне во сто раз выше Петра I! Тот толкнул Россию вперед только внешним толчком и ко внешним делам, вы же ее будите и толкаете к тому, что всего важнее, выше и глубже -- в уме и понятии, вы ее преобразуете, обновляете и направляете, как никто еще этого не делал и не воображал, да по дороге тоже направляете и устремляете вперед и всю Европу и Америку. Как же вы не выше его! Конечно, в тысячу раз выше. И вот, получив сегодня утром в Библиотеке милое, чудесное, доброе письмо от Софьи Андреевны о том, что мне можно к вам ехать и что я вас увижу и услышу, я так обрадовался, как редко со мной может случаться, и теперь буду только ждать дня и часа, когда тронусь из Петербурга. Из Москвы пошлю вам телеграмму. Раньше седьмого-восьмого августа мне не придется уехать отсюда, потому что жду Элиаса И. Я. Гинцбурга, который, изморившись во время болезни, а потом смерти своего великого и чудесного учителя Антокольского, поехал вздохнуть немножко в Швейцарию. К шестому или восьмому числу он должен быть назад сюда, и тогда мы покатим к вам во весь дух. Вы и не знаете, чтР это такое для нас двух быть у вас, с вами. Притом же, раньше того времени, кажется, и Софья Андреевна не воротится в Ясную из Москвы. Итак, жду сто тысяч раз того дня и часа, когда поеду к вам" (публикуется впервые). Стасов приехал в Ясную Поляну с И. Я. Гинцбургом 10 августа.
  
   1 Клеманс Руайе (1830--1902), французская писательница по общественно-экономическим вопросам, переводчица и популяризатор Ч. Дарвина.
   2 Всё, что нам дается христианским учением, запятнано заблуждениями... Заблуждение спиритуализма, заблуждение христианское -- вот где порок, от него надо освободиться. -- Выдержка из интервью с Клеманс Руайе по поводу сборника мыслей Толстого "О половом вопросе" ("La Revue Blanche" 1902,  210).
   3 Эмиль Золя (1840--1902), французский писатель. Об отношении Толстого к нему см. в статье "Неделание".
   4 Евангелие нас душит на протяжении восемнадцати столетий. Христос проповедовал малочисленному народцу. Из него сделали глашатая вселенной. Этому-то мы и обязаны 18 веками страданий и лжи. -- Выдержка из интервью с Э. Золя, напечатанного по тому же поводу, что и интервью с Клеманс Руайе.
  
   П. И. Бирюкову.
   1902 г. Августа 20.
   Милый друг Поша. Сто лет не писал вам, и это очень огорчает: точно связь наша с вами удлиняется или тонеет. А это мне больно, потому что вы один из первых и лучших друзей, доставивших мне много радости и поддержки. Так не позволим нашей связи разрываться. Ни за что.
   Боюсь, что я напрасно обнадежил вас обещанием писать свои воспоминания. Я попробовал думать об этом и увидал, какая страшная трудность избежать Харибды самовосхваления (посредством умолчания всего дурного) и Сциллы цинической откровенности о всей мерзости своей жизни. Написать всю свою гадость, глупость, порочность, подлость -- совсем правдиво -- правдивее даже, чем Руссо,1 -- это будет соблазнительная книга или статья. Люди скажут: вот человек, которого многие высоко ставят, а он вон какой был негодяй, так уж нам-то, простым людям, и Бог велел. Серьезно, когда я стал хорошенько вспоминать свою всю жизнь и увидал всю глупость (именно глупость) и мерзость ее, я подумал: что же другие люди, если я, хваленый многими, такая глупая гадина? А между тем ведь это объясняется еще тем, что я только хитрее других. Это всё я вам говорю не для красоты слога, а совсем искренно. Я всё это пережил. Одно могу сказать, что моя болезнь мне много помогла. Много дури соскочило, когда я всерьез поставил себя перед лицом Бога или всего, чего я часть изменяющаяся. Многое я увидал в себе дрянного, чего не видал прежде. И немного легче стало. Вообще надо говорить любимым людям: не желаю вам быть здоровым, а желаю быть больным.
   Живете вы, слава Богу, хорошо, как я слышу, с своей милой Пашей и детьми. Не меняйте ничего, а только улучшайте и не скучайте. Говорят, только много у вас лишнего народа. Тяжело это. Надо любовно бороться.
   Я пишу, что боюсь ложного обещания воспоминаний. Я точно боюсь, но это не значит, что отказываюсь. Я постараюсь, когда будет больше сил и времени. У меня есть план избежать трудностей, о которых я говорил, тем, чтобы только намекнуть на хорошие и дурные периоды. [...]
  
   Ответ на письмо П. И. Бирюкова от 12 августа н. ст. 1902 г., в котором он благодарил Толстого за обещание написать свои воспоминания.
  
   1 Жан-Жак Руссо (1712--1778). Имеется в виду его "Исповедь".
  
   Г. П. Дегтеренко.
   1902 г. Августа 20.
   [...] Я благодарю вас за ваше письмо и за то обличение, которое в нем находится. Я постоянно страдаю несоответственностью моей жизни -- в последнее время особенно вследствие моей болезни -- с теми истинами, которые я исповедую, стараюсь уничтожить это несоответствие и благодарен тем, которые, так, как вы в своем письме, напоминают мне о нем и заставляют более стараться привести жизнь в согласие с исповедуемыми истинами.
   Я говорю это не о вегетарьянстве, которому я в продолжение 20 лет никогда сознательно не изменял и следование которому не стоит мне ни малейшего труда или лишения. (Я только из вашего письма узнал, что, вероятно, меня обманывали во время моей болезни, варя мне мясные супы.) Я говорю про роскошь той жизни, в которой я нахожусь, и, главное, про пользование прислугой за деньги.[...]
  
   Григорий Петрович Дегтеренко, в течение девяти месяцев служивший у Толстых в Гаспре, в малограмотном письме из Ялты от 5 августа 1902 г. писал о том сочувствии, которое он с давних пор питал к мировоззрению и деятельности Толстого, и о своем огорчении при виде несоответствия жизни Толстого и его взглядов.
  
   И. М. Трегубову.
   1902 г. Августа 20.
   [...] Вы спрашиваете мое мнение о том, что делают духоборы.1 Чувство, которое я испытывал, думая об этом, подобно тому, которое я испытывал бы, глядя на человека, лезущего на ту гору, на которую и мне надо идти, поднявшегося уже высоко и хватающегося за уступ или ветки, по которым он сразу поднимется еще гораздо выше, но с которых он легко может оборваться и спуститься очень низко. Я боюсь этого, но сказать ему ничего не могу, потому что не знаю его сил, стремление же его меня радует. С тем, что можно на животных, как и на детей, действовать для их блага насилием, я не согласен, хотя такая мысль у меня и проскочила где-то.2 Если я решил, что никого (и животных) убивать не надо, я не держу оружия, и оно для меня не существует. Также, если я решил, что не надо употреблять насилия, то я ни в каком случае не пользуюсь им, и оно для меня не существует.
   То же, что вы говорите о революционерах, пользующихся христианскими данными для своих целей, то я согласен с вами, что это очень неприятно, и разъяснять их ошибку или хитрость может быть полезно; но я не имею времени да и не желаю делать этого. На всякое чихание не наздравствуешься. И если бы я исправлял все ложные понимания и толкования моих мыслей, у меня не было бы времени ни на какое другое дело. Кроме того, я думаю, что если мысли, высказанные вами, верны, то они возьмут свое и не могут быть навсегда извращены, а рано или поздно восторжествуют над ложью. Только наша близорукость и поспешность, вытекающая из краткости нашей жизни, заставляет нас так заботиться о неизвращении наших слов и мыслей сейчас же, при нашей жизни.[...]
  
   1 В 1902 г. группа духоборов "свободников", отказавшись принять землю в частную собственность, решила оставить Канаду и переселиться в "теплую землю". Они выпустили скот на свободу в лес, все работы выполняли собственными силами, отказались от денег, от кожаной обуви и т. д.
   2 "В чем моя вера?", гл. XII. Цитата приведена в письме Трегубова.
  
  
   В редакцию газеты "Die Zeit".
   1902 г. Сентября 11.
   В последнее время я всё чаще и чаще с разных сторон вижу не только признаки озверения людей, но слышу и читаю не только оправдания, но и восхваления такому озверению.
   Главным толкователем и восхвалителем этого озверения является полусумашедший, до безумия самоуверенный, неосновательный, ограниченный, но бойкий на язык Ничше. Так что я, восходя от следствий к причинам, невольно был приведен к Ничше и вновь перечел, хотя и с великим отвращением, этого странного писателя. Мне очень бы хотелось выразить хотя в небольшой статье то, что я вывел из этого чтения. Если мне удастся сделать это -- позволит здоровье и другие, более, по-моему, важные занятия, я очень рад буду прислать вам эту статью. [...]
  
   Ответ на письмо редакции венской газеты "Die Zeit" от 14 сентября н. ст. 1902 г. Редакция, прислав заметку "О Ничше и его культе", просила Толстого помочь газете в ее борьбе с ницшеанством.
  
   Л. Н. Сухановой.
   1902 г. Октября 11.
   Я бы был очень счастлив, если бы мог помочь вам. К сожалению, это невозможно. Помочь вам можете только вы сами, т. е. тот Бог, который живет в нас.
   Большая и очень обыкновенная ошибка думать, что мы можем руководить друг друга. Мы можем только одно -- указывать, если мы его видим, путь к Богу. Судя по вашему письму, моя книга1 сделала это для вас. Вы увидали весь грех нашей жизни, почувствовали желание уйти из греха и жить по-божьи. И делайте это. Каждый, если он точно хочет жить по-божьи, делает это по-своему, потому что каждый только сам про себя знает свои слабости, страсти, свое прошедшее и степень искренности и силы своего стремления. У меня вам делать нечего. Всё, что я знал и знаю, я старался высказать в моих книгах, жизнь же моя так далека от той, какой бы я ее желал, что молодому, сильному существу нечему у меня учиться практически. Дай вам Бог повести жизнь наиболее согласную с вашими стремлениями. Письмо ваше тронуло меня своей горячностью и искренностью.
   От всей души желающий вам истинного блага
  
   Ответ на письмо Лидии Николаевны Сухановой, только что окончившей институт (Пенза), от 27 сентября 1902 г.
  
   1 "В чем счастье?" -- сборник статей и отрывков из произведений Толстого, изданный в Москве в 1901 г.
  
   К. И. Ландеру.
   (Об унынии)
   1902 г. Октября 11.
   Очень мне жаль вас, дорогой Карл Иванович. Но не столько в том, что вы матерьяльно находитесь в затруднительном положении, сколько в том, что вы унываете. Поверьте, любезный друг, что дурного ничего не может случиться с человеком, а что всё, что кажется нам дурным, кажется нам таким только потому, что мы далеко отошли от свойственной нам духовной жизни, в которой нет и не может быть ничего дурного, а в которой постоянно совершается наш рост, и тем сильнее и тем заметнее, чем хуже нам кажется наша матерьяльная жизнь. Поверьте, что я говорю это не как слова, которые я не пережил. Я всё это испытал и испытываю: чем хуже мне бывает матерьяльно, тем лучше духовно, и наоборот. Знаю я, что то, что свойственно старику и больному, не так легко понять молодому человеку, но все-таки возможно и очень нужно и важно.
   [...] Старайтесь жить больше перед Богом, ставя главной своей целью исполнение его воли. И тогда всё будет хорошо.
  
   Письмо Ландера, на которое отвечает Толстой, неизвестно. В начале 1902 г. Ландер поехал к Толстому в Гаспру. Денег на дорогу нехватило, и оставшуюся часть пути Ландер решил пройти пешком. В Мелитополе, по совету бродяги-попутчика, он остановился на ночь в харчевне, попал под полицейский обход и был задержан, так как документов у него не было. За время отсутствия в доме его был обыск (искали нелегальную литературу, которую Ландер распространял), и жандармское управление, узнав о задержании, распорядилось вернуть Ландера на родину по этапу. Переход этот длился несколько месяцев. В Либаве Ландер просидел под арестом несколько недель и был освобожден под гласный надзор полиции на пять лет. Ландер писал Толстому о своем деле и крайне затруднительном материальном положении.
  
   Э. Ваньковичу.
   1902 г. Ноября 10.
   [...]Очень радуюсь за вас и желаю вам духовной силы, почерпаемой только в религиозном чувстве, для доведения до конца начатого вами дела. О результатах наших поступков не следует думать для того, чтобы иметь силу выдерживать ближайшие для нас, иногда тяжелые, последствия их. Силу эту может дать только сознание исполнения воли Бога. Желаю, чтобы испытания, которым вы подвергаетесь, не были особенно тяжелы, и чтобы вы имели радость выйти из них победителем. Заявление, которое вы подали, хорошо тем, что не ставит правительство в необходимость быть жестоким. [...]
   Прощайте, любезный брат, помоги вам Бог поступить во всем согласно Его воле.
  
   Ответ на письмо Эдуарда Ваньковича от 28 октября 1902 г. с сообщением о его отказе от военной службы.
   Ванькович был сослан в Якутскую область.
  
   1 Авраам (Роман) Васильевич Юшко.
  
   П. И. Бирюкову.
   1902 г. Ноября 11.
   [...] Вы, вероятно, знаете о выпуске Веригина Петра. Я не верил своим глазам, увидав его в Ясной. Он мне очень понравился, но странное противоречие: он, поставленный судьбою руководителем одной из самых религиозных в мире общин людей, как мне кажется, до сих пор еще не родился вновь. Что будет с теми духоборами, которые загорелись таким сильным огнем в Канаде?1
   Спасибо за присланные листки.2 Свет есть, но насколько он силен, какое отношение его к мраку, мы не знаем, да и нам не нужно знать. Ненадежен для царства божия взявшийся за плуг и оглядывающийся назад на свою работу. Чем больше живу, тем больше сознаю это и убеждаюсь в том, что даже для успеха работы надо не думать о последствиях, зажмуриться на них.
   Мне пишут с Кавказа о трех отказах от воинской повинности; знаю по письмам еще два случая. Прежде я считал по пальцам, сколько людей нашего мировоззрения; теперь, слава Богу, число совсем не интересует меня, а не интересует потому, что я твердо знаю, что все мы будем едины в истине, и дело наше только искать ее и жить ею во всю силу.
   Про свою биографию3 скажу, что очень хочется помочь вам и написать хоть самое главное. Решил я, что могу написать, потому что понял, что интересно бы было и полезно, может быть, людям показать всю мерзость моей жизни до моего пробуждения и, без ложной скромности говоря, всю доброту (хотя бы в намерениях, не всегда по слабости выполненных) после пробуждения. В этом смысле мне и хотелось бы написать вам. [...]
  
   1 Возбужденные борьбой с канадским правительством, духоборы "свободники", дошедшие до высшей степени экзальтации, узнав о скором приезде в Канаду Веригина, решили идти ему навстречу и в количестве тысячи семисот человек оставили свои дома и направились к городу Йорктону. Административные власти в г. Менитозе силою посадили духоборов в вагоны и отправили обратно. По возвращении в села духоборы пришли в некоторое равновесие, но на уступки правительству пошли, лишь подчиняясь авторитету приехавшего Веригина.
   2 Печатные листки религиозного содержания (находятся при письме Бирюкова).
   3 Первые заметки к "Воспоминаниям" Толстой продиктовал во время болезни, в ночь на 14 декабря 1902 г. Начал писать "Воспоминания" в январе 1903 г.
  
   Е. Е. Лазареву.
   1902 г. Ноября 11.
   [...] Ко мне раз зашел пьяненький умный мужик. Он увидал у меня на столе свинчивающийся дорожный подсвечник и чернильницу. Я, думая доставить ему удовольствие, показал, как он развинчивается и употребляется. Но он не прельстился моим подсвечником и, неодобрительно покачав головой, сказал: всё это младость. А мне кажется, что все художественные работы -- всё только младость. Это в ответ на ваши увещания, которые мне лестны и приятны, поощряя меня к младости. Иногда и отдаю дань желанию побаловаться. [...]
   Радуюсь на вашу бодрую, свойственную вам деятельную жизнь. Думаю, что, хотя и средства достижения у меня с вами различные, цель одна. И то хорошо.
   Передайте мой привет вашей жене и не очень сетуйте на нее за ее мне очень приятный недостаток.1 Я на днях кончил и отослал небольшую статью, обращение к духовенству, которая мне казалась нужна и которая вызовет против меня громы.
  
   Встретившись в Швейцарии с Т. Л. Сухотиной, Лазарев узнал от нее о работе Толстого над "Хаджи-Муратом" и в письме от 18 октября н. ст. 1902 г. настойчиво убеждал его всецело отдаться художественному творчеству.
  
   1 Лазарев писал, что самым крупным недостатком его жены является "нетерпимое и непримиримое преклонение перед одним русским великим стариком".
  
   Анне Колле (Anna Kolle).
   1902 г. Ноября конец.
   Я убежден, что человеку, желающему посвятить свою жизнь служению Богу, лучше быть холостым, чем женатым. Тому же, кто чувствует себя не в силах этого вынести, лучше подчиниться обычным житейским условиям. Вот вам мой ответ на ваш вопрос.
   [...]
  
   В письме из Берлина от 1 декабря н. ст. 1902 г. Анна Колле писала о своем желании выйти замуж за юношу, "стремящегося к идеалу". Среди немцев она их не находила ("они тонут в избытке материального благополучия") и спрашивала Толстого, не известен ли ему живущий духовными интересами русский студент ("среди русской молодежи есть больше борьбы за идеалы, чем где бы то ни было в Европе"), которого она могла бы одарить своей любовью и деньгами.
  
   Джемсу Мевору (James Маvоr).
   1902 г. Ноября 30/декабря 13.
   Благодарю за сообщенные сведения о духоборах. Очень приятно было узнать из присланных вами газетных вырезок, что канадское правительство, так же как и фермеры, отнеслось так хорошо к духоборам. Думаю, что их поступок с мирской точки зрения кажется сумасшествием, но тем не менее он будет иметь благотворное влияние на многих людей, считающих, что деятельностью людей руководят лишь материальные мотивы.
   Я мог бы найти в их поступке только ошибку, если бы был убежден, что они пренебрегли более важными вещами, чем использование животных. Но так как я этого не знаю, то не могу судить о них.
   Если я не посоветовал бы им сделать то, что они сделали, то всё же не могу не восхищаться их самоотречением по духовным мотивам.[...]
  
   Джемсе Мевор -- профессоре университета в Торонто/
  
   Герберту Уелшу (Herbert Welsh).
   (О насилии)
   1902 г. Декабря 2/15
   [...]Не могу не любоваться вашей деятельностью, но преступления, совершенные на Филиппинах, именно такие, какие, по моему мнению, всегда будут происходить в государствах, управляемых посредством насилия, или в которых насилие допускается и употребляется как необходимое и законное средство.
   Насилие, которое само по себе преступление, нельзя употреблять только до известного предела. Если только допустить насилие, оно всегда перейдет границы, которые мы хотели бы установить для него. Деяния, подобные совершенным на Филиппинах, в Китае и совершаемые ежедневно во всех псевдохристианских государствах, будут продолжаться до тех пор, пока человечество будет считать насилие средством достижения хороших результатов и не примет главного предписания христианства -- поступать с нашими братьями не насилием, как с животными, а при помощи кроткой рассудительности (как назвал ее Метью Арнольд1), которая является единственно верным и прочным средством воздействия на разумные существа.[...]
  
   Герберт Уелш (р. 1851) -- американский писатель, прогрессивный политический деятель, открыто выступавший с протестами против захватнической Филиппинской войны.
   Ответ на письмо от 18 ноября н. ст. 1902 г., в котором Уелш писал (перевод с английского): "Через моего друга г. Кросби я послал вам написанную мною два года тому назад небольшую книгу под названием: "The Other Man's Country" "Страна другого человека". Книга касается филиппинских дел и, повидимому, совершившегося уже факта, захвата этих островов военной силой Соединенных Штатов. Я послал вам еще несколько брошюр и статей, рисующих отчасти те способы, которые применялись при проведении этого завоевания... Мы установили над населением Филиппин владычество, в политическом смысле совершенно подобное тому владычеству Испании на Кубе, о жестокости и неумелости которого мы кричали на весь мир... Мы стали употреблять те жестокие и отвратительные меры, которые Испания более или менее привыкла употреблять и которые, в сущности, принадлежат к средневековью. В своей книжке, вам посланной, я пытался нарисовать историю наших действий в их первоначальной стадии, и я надеюсь, что сказанное в ней по существу своему верно. Брошюры же дают доказательства того, что мы употребляли пытки как военное оружие... Я считаю, что затронутые мною вопросы касаются всех цивилизованных народов и что все цивилизованные люди должны сплотиться для того, чтобы успешно противостать разрушительным силам, приведшим к таким результатам. Считаю, что таким путем люди скорее подвинут прогресс человечества и заодно и благосостояние своего народа".
   Филиппинские острова -- группа островов Малайского архипелага. В ХVІ в. были захвачены испанскими колонизаторами. В результате испано-американской войны 1898 г., начатой американцами под предлогом защиты независимости Кубы, Испания вынуждена была уступить свои права на Филиппины. По поводу испано-американской войны Толстой в 1898 г. написал статью "Две войны" и письмо к группе шведской интеллигенции от 7--9? января 1899 г. Жестоко подавляя национально-освободительное движение народных масс, американцы установили свое господство на Филиппинах.
   В яснополянской библиотеке сохранилась книга Герберта Уелша "The Other Man's Country. An Appeal to Conscience", Philadelphia, 1900.
  
   1 Мэтью Арнольд (1822--1888), английский поэт и критик.
  
   Н. Н. Иванову.
   (О прогрессе и непротивлении)
   1902 г. Декабря 9.
   Прогресс нельзя не видеть, как нельзя не видеть движение своей жизни. Настоящий прогресс для общества состоит только в замене средств управления людьми вместо казней, угроз и вообще насилий, управлением ими разумной кротостью и убедительностью. И потому всякие меры, противные правилам непротивления злу насилием, никак не могут содействовать, а всегда противодействуют истинному прогрессу.
   Не отвечал же вам подробно в первом письме потому, что о предмете этом было столько говорено, писано и думано, что, казалось бы, уже все должны были прийти к определенным, неизменным убеждениям. Все рассуждения о смягчении нравов независимо от непротивления средствами науки и о том, что усовершенствование орудий истребления сделает войну невозможной, было столько раз говорено и писано и так безосновательно, что мне было очень неинтересно перебирать всё это старье и отвечать на него. В начале же этого письма я написал вам всё самое существенное; очень желал бы, чтобы вы согласились с этим.[...]
  
   В письме от 5 декабря 1902 г. Н. Н. Иванов упрекал Толстого за невнимательное отношение к его критике непротивления.
  
   Уолтеру Уолшу (Walter Walsh).
   1902 г. Декабря 21
   Благодарю вас за присылку вашей книги "Моральный вред войны". Я просмотрел ее и думаю, что это очень полезная книга. Но, к несчастью, на свете очень мало людей, имеющих уши, чтобы слышать. Тем не менее я считаю, что мы обязаны, насколько это в наших силах, распространять познанную нами истину. И вы это сделали, написав эту прекрасную книгу.
   [...]
  
   Уолтер Уолш (р. 1847) -- основатель протестантской федерации в Англии, редактор протестантского журнала. В яснополянской библиотеке имеется несколько его книг.
   В письме от 19 декабря н. ст. 1902 г. Уолш выражал сочувствие религиозно-нравственным взглядам Толстого и сообщал об отправке своей книги: "Книга, которую я посылаю вам, является результатом моих переживаний во время нашей недавней войны с бурами. Я энергично выступал против нее, за что подвергся избиению камнями на улице и осаде моего дома" (перевод с английского). Эта книга Уолша в яснополянской библиотеке не сохранилась.
  
   С. Т. Семенову.
   1902 г. Декабря 29
   Сейчас получил последнюю книжку "Образования", открыл на вашем рассказе и прочел всю вторую часть.1 Прекрасно по форме и по содержанию. Язык же выше всякой похвалы. Это не наш, искусственный народный язык, а сплошной живой язык с вновь образовывающимися словами и формами речи. Продолжайте писать в этой форме, это ваше призвание. Слышал еще про ваш суд от лица, весьма доброжелательно расположенного к вам. Подтверждаю мой совет первого письма: не меняйте своего склада жизни.
   Здоровье мое всё плохо. Мне кажется, что посланный по мою душу ангел отвлекся другими делами, но скоро придет. Жду его без нетерпения и без сопротивления.
  
   1 Повесть С. Т. Семенова "Дедушка Илья" -- "Образование" 1902, 11 и 12. Отдельной книгой вышла в 1903 г. в изд. "Посредник". В экземпляре, находящемся в яснополянской библиотеке, многие фразы, преимущественно характерные народные выражения и слова, подчеркнуты Толстым.
  
   С. Ф. Миллер.
   1902 г. Декабря конец.
   Я человек, который до пятидесяти лет вел дурную жизнь и только с этого времени стал искать истину и согласно ей жить. Вот всё, что могу вам ответить на ваш странный вопрос.
  
   В письме из Саратова (на немецком языке) от 16 декабря 1902 г. Софья Федоровна Миллер писала, что считает Толстого ожидаемым мессией, и спрашивала: действительно ли он тот, "который должен был притти, или мы должны ждать другого?"
  
  
   1903
   Д. Ф. Толстой.
   (О перенесении страданий во время болезни)
   1903 г. Января 4--5?
   [...] мне очень жалко тебя, в особенности потому, что, мне кажется, ты еще не умеешь покоряться, а это нужно и для своего счастья и для счастья окружающих. Можно найти утешение во всяком положении, тем более в твоем, которое требует от тебя только выдержки и терпения. Ты так молода, и натура твоя такая энергичная, что болезнь эта, по всем вероятиям, пройдет, не оставив следов: ты счастливица в сравнении с Таней,1 -- а и Таня счастливица в сравнении с сотнями и тысячами женщин, а и те тоже в сравнении с еще более несчастными. Но, разумеется, не в несчастии других найдешь утешение, а в том, как относишься к своему горю. И вот я бы желал, чтобы ты воспользовалась своей болезнью как можно лучше и вынесла бы из нее освежение и укрепление души. Я всегда испытываю это. И то, что я для души выигрываю во время болезни, слишком дешево покупается несколькими месяцами физических, не скажу, страданий, но неприятностей. Душа наша, как дети, растет во время болезни. Желаю тебе этого. [...]
  
   Дора Федоровна Толстая (1878--1933) -- дочь шведского врача Эрнста Вестерлунда (1839--1924), с 1896 г. жена Л. Л. Толстого, с которым развелась в 1922 г. С 1917 г. жила в Швеции.
   В конце 1902 г. Д. Ф. Толстая заболела воспалением почек и в течение нескольких месяцев лежала в постели. В 1903 г. лечилась в Швеции у отца, а также в Ялте и в Каире.
  
   1 Имеются в виду неудачные роды (выкидыш) T. Л. Сухотиной.
  
   Вильяму Стеду (William Т. Stead).
   (О несовместимости богатства и христианства)
   1903 г. Января 4--5?
   Стихи 211 и в особенности 242 определенно утверждают невозможность войти в царство небесное, не отказавшись от собственности. Только христианские священники, всегда истолковывающие евангелие сообразно низменному состоянию общества, могут придавать этим стихам иной смысл.
  
   Ответ на телеграмму Стеда, полученную в Ясной Поляне 4 января 1903 г. (перевод с английского): "Крупнейший американский миллионер Джон Рокфеллер, поддерживаемый христианским духовенством, утверждает, что указание Христа юноше, чтобы он продал все и роздал деньги бедным, не следует толковать буквально... Будьте добры телеграфировать ваше толкование слов Христа".
  
   1 Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровища на небесах; и приходи и следуй за Мною. (Матф., XIX, 21)
   2 и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь угольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие. (Матф., XIX, 24)
  
   Томасу Ферису и Берти Роу (Thomas Н. Ferris & Bertie Rowe).
   (О спиритизме)
   1903 г. Января 9.
   [...] Я всё еще очень слаб, но если и был бы вполне в силах и здоров, то все-таки не хотел бы обсуждать вопросы вашей веры, потому что наш разговор не мог бы принести добра ни вам, ни мне. Всё, что вы пишете в вашем письме, уже слышано и читано мною сотни раз, и я всегда удивлялся, что хорошие и верующие люди предпочитают столь странные и сложные теории, подобные вашей,1 простой вере в Бога и отношению к нему человека как его слуги, -- вера, которая давала и дает мне во всех обстоятельствах жизни совершенное руководство в поведении и спокойствие и душевную радость в жизни и приближающейся смерти. Всё, что я могу сказать вам, это то, что, будучи гораздо старше вас, я считаю своим долгом посоветовать вам освободиться от пагубного обмана, во власти которого вы находитесь. [...]
  
   Томас Ферис и Берти Роу -- англичане, члены земледельческой колонии, поставившей своей задачей жить без употребления денег. Ферис и Роу приехали в Россию специально для свидания с Толстым. Посетили его 1 января 1903 г.
  
   1 Ферис и Роу были спиритами.
  
   Г. А. Русанову.
   (О воспоминаниях)
   1903 г. Января 16.
   Дорогой Гаврила Андреевич, сейчас получил ваше письмо с описанием всех тех физических страданий, которые вы так хорошо и мужественно переносите. Вы тоскуете о том, что вы лишены возможности работать; я последние шесть недель находился в том же положении и благодаря случайности -- просьбе Бирюкова дать ему о себе биографические сведения -- я напал на занятие, которое не только приятно, но и в высшей степени полезно наполнило мое время. Занятие это -- восстановление в своей памяти всего пережитого с детства и до сего времени, восстановление как можно более правдивое, ничего не скрывающее и освещенное тем светом нравственных требований, которыми живешь теперь. Чем больше копаешься в прошедшем, тем больше и больше вспоминается.
   Вот это-то занятие я и предлагаю вам: в более трудные периоды -- вспоминать, а когда более сил -- диктовать эти воспоминания. Правдивое описание, как исповедь своей жизни всякого человека, а в особенности человека, просвещенного христианским светом, представляет величайший интерес и должно принести людям большую пользу. Я хочу сделать это для себя и советую вам сделать то же. [...]
  
   А. А. Толстой.
   (О приближении к смерти)
   1903 г. Января 26.
   [...] Да, вероятно, мы уже больше в этом мире не увидимся; так Богу угодно, стало быть, это хорошо. Не думаю тоже, чтобы мы увидались там так, как мы разумеем свидание, но думаю и вполне уверен, что и в той жизни всё то доброе, любовное и хорошее, которое вы дали мне в этой жизни, останется со мною, может быть, такие же крохи от меня останутся и у вас. Вообще, приближаясь к неизбежному и хорошему пределу, я чувствую, что чем определеннее мои представления о том, что будет там, тем я менее верю в них, и, напротив, чем неопределеннее, тем вера в то, что жизнь не кончается здесь, а начинается новая и лучшая там, сильнее и тверже. Так что всё сводится к вере в благость божью, -- всё, что у него и от него, всё то благо. Что как я от него исшел, родившись, так к нему иду, умирая, и что кроме хорошего от этого ничего быть не может. "В руки твои предаю дух мой". [...]
  
   Л. П. Никифорову.
   (О пользе страданий)
   1903 г. Января 31.
   [...] Сейчас получил ваше письмо о значении страданий и совершенно согласен с вашим прекрасным объяснением, почему хороший человек радостно принимает страдания. Я только говорил про результат, а вы объяснили причины. Страдания полезны именно потому, что человек в обыкновенной мирской жизни забывает ту неразрывную связь, которая существует между всем живущим, страдания же, которые он несет и которых он был причиною для других людей, напоминают ему про эту связь. Связь эта духовная, так как сын божий один во всех людях; страдания же физические невольно загоняют человека в область духовную, в которой он чувствует себя в единении с Богом и миром и в которой он, по вашему объяснению, несет страдания, произведенные другими людьми, как бы произведенные им самим, и даже с радостью принимает на себя тяжесть страданий, снимая ее с других людей. В этом полезность и плодотворность страданий. [...]
  
   Г. А. Русанову.
   1903 г. Февраля 9.
   Дорогой Гавриил Андреевич, знаю, как мучительно тяжело расшевеливать грязь своих прошедших грехов, я испытал это и пришлю вам то, что я написал об этом в своем дневнике.1 Но думаю, что это не бесполезно. Кроме того, есть еще самый ранний период, в котором всё освещено таким милым утренним светом, в котором все хороши, всех любишь, потому что сам хорош, и тебя любят -- вот этими-то воспоминаниями и займитесь сначала. Когда же дойдете до греховного периода, найдите себе записывателя не из семейных и пишите всё с намерением обнародовать это только после смерти. Будьте уверены, что как мы ни гадки, большинство людей не только не лучше нас, а хуже уже потому, что не видят своих грехов и скрывают их.
   Польза же такой исповеди для людей огромна. [...]
  
   В письме от 24 января 1903 г. Г. А. Русанов сообщал о своих сомнениях по поводу предложения Толстого писать воспоминания (см. письмо выше).
  
   1 К письму приложена выписка из Дневника от 6 января 1903 г.:
   "Я теперь испытываю муки ада. Вспоминаю всю мерзость своґей прежней жизни, и воспоминания эти не оставляют меня и отґравляют жизнь. Обыкновенно жалеют о том, что личность не удерживает воспоминания после смерти. Какое счастие, что этого нет! Какое бы было мучение, если бы я в этой жизни помнил все дурґное, мучительное для совести, что я совершил в предшествуюґщей жизни. А если помнить хорошее, то надо помнить и все дурґное. Какое счастие, что воспоминание исчезает со смертью и осґтается одно сознание -- сознание, которое представляет как бы общий вывод из хорошего и дурного, как бы сложное уравнение, сведенное к самому простому его выражению: х = полоґжительной или отрицательной, большой или малой величине. Да, великое счастие уничтожение воспоминания, с ним нельзя бы жить радостно. Теперь же с уничтожением воспоминания мы встуґпаем в жизнь с чистой, белой страницей, на которой можно пиґсать вновь хорошее и дурное".
  
   Е. И. Попову.
   1903 г. Февраля 9--13
  
   [...] То, что вы пишете о необходимости бездомовности, бродяжничества для христианина, было для меня в самое первое время моего обращения самой радостной мыслью, объясняющей всё, и такою, без которой истинное христианство неполно и непонятно. Мы все идем каждый своим путем, и вы почувствовали только теперь то, что меня поразило с самого начала, и, вероятно, поняли и почувствовали с самого начала то, что для меня, может быть, теперь еще непонятно.
   Про молитву я думаю, что она единственная форма, подкрепляющая духовные силы общения с Богом. Для меня, по крайней мере, это так. Из десяти, двадцати раз, может быть, один раз она действительна, и когда она действительна, это так важно, что далеко превосходит те ничтожные усилия, которые нужно делать, чтобы не забывать каждый день молиться.[...]
  
   Л. И. и В. И. Надводским.
   1903 г. Марта 19.
   Милые девочки,
   Я рыбы не ем и вам не советую, потому что чем больше человек жалеет живые существа, тем это лучше и для других и для него самого. А питаться человек может совершенно достаточно и здорово одной растительной пищей.
  
   Ответ на письмо Лидии Иосифовны и Варвары Иосифовны Надводских (станция Егорлыкская, Донской обл.) от 14 марта 1903 г.: "Дорогой наш дедушка Лев Николаевич. Простите нам за беспокойство и, ради Бога, напишите, кушаете ли Вы рыбу. Мы от мяса отказались, не едим и не думаем есть. Сомневаемся насчет рыбы: есть или нет. Если Вы не едите, и мы не будем. Целуем Вас. Лидия тринадцати лет и Варвара одиннадцати лет".
  
   Р. С. Юденко. 
   1903 г. Марта 19.
   По всем предметам бывает то, что учат ребенка преждевременно тому, до понимания чего он не дорос. Яснее всего это бывает в математике. Надо не торопиться. Часто бывает, что то, чего в нынешнем году никак не мог понять ученик, он, не учась целый год, понимает с первого слова. Главное, надо помнить, что в педагогике в неуспехе виноват не может быть ученик, а всегда учитель.[...]
  
   В письме от 26 февраля 1903 г. (из Сувалкской губ.) Раиса Сергеевна Юденко, жена лесничего, бывшая учительница, спрашивала совета по поводу своих занятий с девочкой, мало успевавшей в арифметике.
  
   С. Г. Колмакову.
   1903 г. Марта 20.
   Вы очень хорошо делаете, что ненавидите того Бога, который, по вашему мнению, должен озабочиваться о том, чтобы устроить вам приятное сожительство с женщиной. Я бы не только ненавидел такого Бога, но постарался бы уничтожить его, что не представляет никакого затруднения, т. к. такой Бог существует только в нашем извращенном представлении.
   Бог существует не затем, чтобы исполнять наши похоти и фантазии, а мы существуем затем, чтобы исполнять его волю.
   И потому советую вам критически отнестись к своему религиозному мировоззрению, и если вы еще не в силах составить себе ясное и разумное, то откинуть совершенно то запутанное и неразумное, которого вы держитесь.
   Простите за грубую откровенность. Пишу так потому, что уважаю вас.
  
   Сергей Григорьевич Колмаков (р. 1879) -- сын сельского священника, в мае 1903 г. окончивший Казанскую духовную академию. В августе 1903 г. был назначен преподавателем русского и церковно-славянского языков в челябинское духовное училище.
   Ответ на письмо Колмакова от 3 марта 1903 г. Он писал, что в его стремлении направить жизнь по разумному пути ему мешало отсутствие разделенной любви к женщине. Обращаясь к Толстому с просьбой о "нравственной поддержке", Колмаков писал, что в периоды неудач у него зарождалась "ненависть к Богу".
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу. 
   1903 г. Апреля 1.
   [...]Здоровье мое идет, как должно идти здоровье человека, хотя и медленно, но равномерно приближающегося к смерти, собирающегося to join the majority, т. е. присоединиться к большинству, как говорят англичане. Но я доволен тем, что могу работать, Ю tort ou Ю raison1 думая, что работа моя нужна. В числе моих работ есть и характеристика вашего деда Николая I.2 Я составил было довольно отрицательное представление об его характере и личности, но потом, прочтя подробности об его рождении, как Екатерина любовалась им как чудесным ребенком, и подробности об его смерти, я изменил свои суждения и постарался глубже вникнуть в то, что он был в душе и почему он был таким, каким он был. Хорошо бы было нам при всех суждениях о людях помнить, что каждый из нас был невинным ребенком и каждый умирал или будет умирать. При этом созерцании двух концов жизни каждого человека, тотчас же уничтожается недоброе или поверхностно легкомысленное отношение к человеку.[...]
  
   Ответ па письмо Николая Михайловича от 18 марта 1903 г. Одновременно с письмом он послал Толстому первую книгу своего исторического сочинения "Граф Павел Александрович Строганов", СПб. 1903.
  
   1 справедливо или нет
   2 "Хаджи-Мурат", глава о Николае I.
  
   Неизвестному (К. Я. Б.). 
   1903 г. Мая 6.
   В вашем положении есть только один, несомненно один выход, это разлука. Только удаление от предмета соблазна может избавить вас от того зла и привыкания к жизни во зле, которые неизбежны, если вы останетесь в тех же условиях.
   Главное же то, что нужнее всего для вас, как и для всех нас, в каких бы мы ни были условиях, -- это установить свое отношение к Богу и стараться как можно чаще руководствоваться в своих поступках не своими временными желаниями, не людскими суждениями, а требованиями своей совести в той мере, в которой она служит выражением вечных законов Бога.
   Только такое внутреннее состояние разрешает все трудности нашей жизни.[...]
  
   В письме от 3 апреля 1903 г. подписавшийся инициалами К. Я. Б. (адрес: Харьков, до востребования) просил моральной поддержки и совета по поводу своей связи с женой друга-студента.
  
   Сестрам Равинсон.
   1903 г. Мая 22.
   Желания ваши очень хорошие. Как сказано в евангелии: сын человеческий не затем пришел, чтобы ему служили, а чтобы самому служить людям. Но при этом хорошем желании служить людям очень часто, особенно молодыми людьми, делается та ошибка, что люди желают служить людям прежде, чем научились жить, не нуждаясь в службе других. Я не знаю вас, но все-таки считаю нужным сделать это замечание. Другой совет мой состоит в том, чтобы не приписывать несвойственной делу важности внешней перемене жизни. В каких бы то ни было условиях можно много и плодотворно работать над своим совершенствованием, а это одно нужно и нам и тому, кто дал нам жизнь. Даже чем труднее те условия, в которых мы находимся, тем плодотворнее и для себя и для других может быть внутренняя работа над собой.[...]
   Желаю вам того, чего желаю себе и всем людям -- внутреннего духовного совершенствования, приближения к Богу.
  
   Ответ на письмо трех сестер Равинсон из Ливерпуля от 25 мая н. ст. 1903 г. Они спрашивали, как им жить полезнее и лучше.
  
   П. Богданову и Д. Панкову. 
   1903 г. Июля 13.
   [...] Прибавлю еще то, что чудо совершается всегда при таких условиях, что свидетелями его бывает только малое число людей; остальные же должны верить на слово. Сомнительно, чтобы Бог избрал такое странное средство убеждать людей в истинности своей и своего закона. Главное же то, что чудо есть нарушение законов разума, данных человеку Богом. Если же законы разума могут быть нарушены один раз, то они могут быть нарушены и сотни раз и потому перестают быть законами, и человеку уже нечем руководиться в жизни, кроме как тем, что ему представляется и что ему рассказывают другие люди. Так что я лично, если бы увидал какое-либо чудо, то оно убедило бы меня не в том, что оно есть проявление воли Бога, но в том, что я душевно больной и что мне надо лечиться.
  
   Священник П. Богданов и учитель Д. Панков (Сочи) в письме от 1 июля 1903 г. спрашивали Толстого, признает ли он чудо и какое место отводит ему в явлениях природы.
  
   Н. Е. Фельтену. 
   1903 г. Сентября 7.
   Подготавливаться так, чтобы упускать исполнение требований своей совести в виду будущего, никогда нельзя. Это соблазн. Жить духовно хорошо можно только настоящим, всегда, во всякую минуту стараясь исполнять волю Бога. Воля же его в том, чтобы мы любили друг друга, и потому всегда надо всем жертвовать во имя любви и прежде всего к тем людям, с которыми живешь.
   Вам в вашем теперешнем положении надо больше всего помнить это. Живите сейчас во всю силу своей любви, а что будет через три года, никто не знает. Одно желательно, чтобы и через три года вы жили также во имя любви. А если будете жить так, то кроме хорошего ничего с вами быть не может. Помогай вам Бог.
  
   П. И. и П. Н. Бирюковым. 
   1903 г. Сентября 30.
   Поздравляю вас, милые друзья Паша и Поша. Надеюсь, что всё продолжает быть хорошо.1 Когда думаю о вас, а это часто, мне всегда хочется сказать вам, чтобы вы ценили свою жизнь и не тяготились бы своим изгнанием.2 Самому не видна своя жизнь, и всегда она кажется хуже, ниже, чем она есть, и тем хуже и ниже, чем лучше люди, которые о себе судят.
   Вы -- христиане и потому должны быть космополиты в хорошем, христианском смысле и не тяготиться внешним удалением от родины. Мне хорошо: и здоровье, и отношения с людьми. Совестно за роскошную жизнь всегда, но нет ни духовных, ни физических сил изменять.[...]
  
   1 21 сентября 1903 г. у Бирюковых родился сын Лев.
   2 За помощь духоборам П. И. Бирюков в 1897 г. был выслан за границу.
  
   Октаву Мирбо (Octave Mirbeau).
   1903 г. Сентября 30/октября 13.
   [...]Я думаю, что каждый народ употребляет различные приемы для выражения в искусстве общего идеала и что благодаря именно этому мы испытываем особое наслаждение, вновь находя наш идеал выраженным новым неожиданным образом.
   Французское искусство произвело на меня в свое время это самое впечатление открытия, когда я впервые прочел Альфреда де Виньи, Стендаля, Виктора Гюго и особенно Руссо. Думаю, что этому же чувству следует приписать чрезмерное значение, которое вы придаете писаниям Достоевского и, в особенности, моим. Во всяком случае благодарю вас за ваше письмо и посвящение. [...]
  
   Октав Мирбо (1850--1917) -- французский романист, сатирик и драматург, противник милитаризма и колониальной политики. В яснополянской библиотеке сохранились его книги: "L'abbИ Jules", Paris "Аббат Жюль", Париж, 1888; "Les affaires sont les affaires". ComИdie en trois actes, Paris "Дела есть дела". Комедия в трех актах, Париж, 1903; "Farces et moralitИs", Paris "Фарсы и моралите", Париж, 1904; "Власть денег", перевод Е. Семенова. СПб. 1903. Первые три -- с дарственными надписями автора.
   Издатель Исидор Гольдберг при письме от 12 сентября 1903 г. прислал Толстому французский текст посвящения, написанного Мирбо для русского перевода комедии "Les affaires sont les affaires". В этом посвящении Толстому Мирбо писал: "Вы были моим истинным учителем несравненно более, нежели кто-либо из французских писателей. Вы и Достоевский. Хорошо помню, как изумительные повествования "Войны и мира", "Анны Карениной", "Смерти Ивана Ильича", "Преступления и наказания", "Идиота" и многие другие русские произведения, которыми я восторженно восхищался, явились для меня ослепительным откровением доселе неведанного мне искусства, властная и новая красота которого произвела на меня никогда раньше не испытанное потрясающее впечатление. Кое-кто из гордых писателей моей родины, -- но из них иные уже забыты, другие будут забыты завтра, -- заявляли, что вы многим обязаны Франции. Они хотели бы видеть в вас питомца французской революции и Стендаля. Я же утверждаю, что Франция сама ваша должница: вы возбудили в ее многовековом гении новую жизнь, как бы расширили его восприимчивость. Вы первый научили нас искать жизнь в самой жизни, а не в книгах, как бы прекрасны они ни были. Вы первый научили нас читать то, что гнездится и бурлит в глубокой тьме подсознания, -- это неопределенное смятение, беспорядочное столкновение противоречий и неопределенностей, роковых добродетелей, искренней лжи, добродушного порока, зверской чувственности и наивной жестокости, -- всё то, что делает человека таким несчастным и смешным и таким нам близким!.. Наше латинское искусство основано на чувстве меры и на логике, даже в страсти. Кроме того, оно довольствуется тем, что скользит по поверхности; ему неприятно спускаться в глубину пропастей. Поэтому оно не полно, даже когда оно не фальшиво: холодное и утонченное чувство меры и бесстрастная логика не годятся для того безумия крайностей, каким является человек. И потому все типы, созданные латинским искусством, более или менее похожи друг на друга и нетронутыми передаются из одного произведения в другое, из века в век, как неприкосновенное наследство. Слава вам, что вы нарушили, а следовательно, и обогатили это наследство".
   Посвящение опубликовано полностью в подлиннике и в переводе в книге "Власть денег" (см. выше).
  
   И. Г. Водопьянову. 
   1903 г. Октября 1.
   Стих Иоанна ІІІ-й гл. 13, 15, по моему мнению, означает то, что каждый человек есть сын божий и в каждом есть частица божества. Второй же стих означает то, что эта частица Бога, находящаяся в каждом человеке, должна быть возвеличена в каждом из нас, и это возвеличение исцелит нас от всех болезней,1 как исцеляла возвеличенная змея в пустыне. Смысл тот, что человек должен сознавать себя сыном божиим, а также и всех других людей. Только бы человек понимал и помнил, кто он, он не унижал бы, не осквернял бы своего достоинства пошлыми, низкими заботами и делами. А если бы помнил, что такой же сын божий каждый человек, не позволял бы себе оскорблять и презирать людей -- сынов божиих и своих братьев.
   В этих двух стихах сущность учения Христа, и потому я очень рад случаю высказать вам то, что я думаю об этом.[...]
  
   Иван Герасимович Водопьянов (1849--1917) -- молоканин, автор обширной истории молокан (рукопись находится в архиве В. Д. Бонч-Бpyевича). В 1903--1905 гг. жил в Тифлисе, служил приказчиком в магазине.
   В письме от 16 сентября 1903 г. И. Г, Водопьянов просил разъяснить ему текст из евангелия.
  
   1 В письме к Водопьянову от 9 октября, написанном по поручению Толстого, сказано: "Лев Николаевич написал: "исцелит нас от всех болезней" в смысле: "избавит нас от всех зол", а не физических болезней ".
  
   К. К. Дуракову-Небоялову (Саянскому).
   1903 г. Октября 9.
   Мне очень легко бы было исполнить ваше желание и прислать вам несколько денег, но я не делаю этого, потому что думаю, что этого не должно делать. Почему я дам вам, а не сотням и тысячам других людей, находящимся в таком же и много худшем положении? Главное же то, что вам самим надо стоять на своих ногах и научиться быть независимым от чужой помощи. Для вас гораздо полезнее проводить хотя со скукой вечера в темноте, чем при свете, купленном на деньги незаработанные. Пожалуйста, не сердитесь на меня за отказ и верьте, что руководит мною только желание вам блага. [...]
  
   Константин Кузьмич Дураков-Небоялов, с 1910 г. Саянский (р. 1886) -- крестьянин д. Будановка Курской губ. Познакомился с Толстым 25 сентября 1903 г.
   Ответ на письмо Дуракова-Небоялова от 3 октября 1903 г. Он писал, что после свидания с Толстым его взгляд на жизнь резко изменился: то, что прежде тяготило его (труд, деревенская жизнь), стало близким, радостным.
  
   Антону Гейгенбергеру (Anton Geigenberger). 
   1903 г. Октября 28.
   1) На первый ваш вопрос отвечаю, что, по моему мнению, вы поступили совершенно правильно.1
   2) С теософским учением я знаком. Мне присылают два очень хороших ежемесячника "Der theosophische Wegweiser" и "Die metaphisische Rundschau". Совершенно согласен с теософским мировоззрением и высоко ценю теософское учение. Но теософского окультизма, т. е. возможности и необходимости чудес, к сожалению, принять не могу. Это единственное, что меня отделяет от теософов.
   3) Что касается третьего вопроса, то я думаю, что, хотя мудрость змия зоологически неправильна, смысл евангельского изречения всё же остается ясным и верным. В общем, я думаю, что евангельские изречения нельзя понимать буквально.
   4) Четвертый вопрос, как я вас понимаю, касается объяснения зла в мире. Думаю, что всё, что нам представляется злом, кажется нам таковым в силу нашей духовной близорукости. Каждый человек наверное знает по личному опыту, что то, что раньше казалось ему злом, позднее, когда разум его развился, представилось ему уже не злом, а добром.
   5) Чистилище и рай ортодоксальных христиан, как и карма теософов, кажутся мне не совсем правильным определением формы будущей жизни. Всё, что мы можем об этом думать и говорить, это то, что если основа человеческой жизни духовная и человек перенес свое я в духовное, то оно (я) вне времени и потому не может иметь ни начала ни конца. Вот единственный ответ, который я могу дать на ваш последний вопрос.[...]
  
   Ответ на письмо доктора Антона Гейгенбергера из Баварии от 17 октября н. ст. 1903 г.
  
   1 Гейгенбергер спрашивал, правильно ли он сделал, вступив в гражданский брак и отказавшись от крещения детей.
  
   Е. И. фон Зек.
   1903 г. Ноября 1.
   Вопрос, который вы мне ставите, вы можете решить только сами. Вы знаете, что можете умереть всякую минуту, и потому никакие соображения о будущем не могут, не должны руководить нашими поступками в настоящем, если мы хотим служить не себе, а Богу. И потому загляните поглубже в свою душу и решите искренно вопрос: хотите ли вы для себя или для Бога, откладывая деятельность в настоящем, готовиться для более полной деятельности в будущем. Если, как вы не можете ненайти, вы хотите этого для себя, то так и знайте и скажите себе, что вы слабы, не отдаетесь вполне воле Бога, и если не можете отказаться от желания медицинских курсов, то поступайте на них, но с сознанием, что вы делаете нехорошее дело. Это необманывание себя важнее всего. Этой правдивости перед собой, перед Богом от души желаю вам.
  
   Ответ на письмо двадцатилетней девушки Елизаветы Ивановны фон Зек (Петербург) от 16 октября 1903 г. Она писала, что под влиянием сочинений Толстого решила изменить жизнь, порвать со своей средой, но удерживал ее от этого шага интерес к естественным наукам, для изучения которых она поступила на курсы. Просила дать ей совет, как поступить.
  
   И. Ф. Наживину. 
   1903 г. Ноября 1.
   [...] Хорошо то, что вы пишете, о том, как люди начинают быть лишаемы воздуха и солнца,1 но лучше всего то, что вы пишете про себя, про свое душевное состояние. Это особенно радует меня потому, что я искренно полюбил вас, а то душевное состояние ваше, которое я знаю, потому что испытал его, дает истинное неотъемлемое благо.
   Вы спрашиваете, почему невозможно, по моему мнению, исполнение задуманной вами работы? Невозможно написать биографию, историю, жизнь Иисуса потому, что то, что мы знаем из этой жизни, есть самое высокое в духовной области из всего того, что мы можем знать. Его слова, его учение есть то божественное откровение, которое через него стало нам доступно. Для того, чтобы описать его жизнь, надо объяснить источник, из которого возникло это. Как же я могу сделать это, когда я только еле-еле понимаю то, что он сделал это для меня доступным, открыл мне? Я не только не желал бы прибавить подробности о жизни Христа, но желал бы откинуть те, которые есть.2 Может быть, вам неясно мое мнение, тогда простите меня. [...]
  
   1 Наживин писал о тяжести жизни в городе, где "солнце и воздух всё более и более становятся достоянием богачей" .
   2 Задуманный Наживиным роман "Иисус" написан не был.
  
    Г. С. Рябову. 
   1903 г. Ноября 1.
   Вопрос, который вы мне задаете, может быть решен только вами.
   Вы не находите удовлетворяющего вас ответа только потому, что вам не ясна та цель, которую вы ставите для своей жизни.
   Цель эта есть только одна: стремиться к тому совершенству, которое указал нам Христос, сказав: будьте совершенны, как отец ваш небесный. Эта единственная достойная человека цель жизни, достигаемая не стоянием на столбу, не аскетизмом, а выработкой в себе любовного общения со всеми людьми. Из стремления к этой правильно понимаемой цели вытекают все полезные человеческие деятельности и соответственно этой цели решаются все вопросы, равно и те, которые вы мне ставите. Желаю вам успеха в этом стремлении.
  
   Григорий Семенович Рябов -- сын мелкого торговца-лесопромышленника, в 1903 г. гимназист, впоследствии студент петербургского Горного института; сочувствовал религиозно-нравственным взглядам Толстого. В 1907 г. работал по оказанию помощи голодающим в Самарской губернии. Был в Ясной Поляне в 1907 и 1908 годах. Автор (псевдоним: С. Горлов) воспоминаний: "В лучах Л. Н. Толстого" -- "Жизнь для всех" 1912, 3--6; "Последнее выступление Л. Н. Толстого в деле помощи голодающим" -- сборник "Л. Н. Толстой и голод", Н.-Новгород, 1912.
   В письме от 28 сентября 1903 г. Рябов спрашивал, стоит ли ему кончать гимназию и поступать в высшее учебное заведение.
  
   Г. А. Чемоданову. 
   1903 г. Ноября 2.
   Только нынче, 2-го ноября, получил ваше письмо. Очень жалею, что ничего не знал раньше о вашем положении, и рад тому, что хоть теперь узнал о нем и могу попытаться или помочь вам, или, если не могу, то хотя в мыслях разделить с вами и тяжелое и радостное вашего положения. Я не могу не видеть много радостного в вашем положении. Я всегда желал его для себя, т. к. в нашем обществе гонения мирских властей, в особенности без всякого повода, как это было с вами, есть верный признак того, что подвергающийся гонениям стоит на истинном пути христианской жизни. Я, очевидно, не стою на нем, и потому Бог не удостоил меня до сих пор этого доказательства верного служения ему. Помогай вам Бог с сознанием своей духовности и неотъемлемой свободы человека, познавшего истину, перенести посланное вам и вашей семье испытание без ропота и озлобления, а с благодарностью тому, который, дав нам частицу себя, дал возможность, вызывая в себе его сущность -- любовь, быть неуязвимым и кротким и любящим, каким мы хотим и можем быть.[...]
  
   Герман Александрович Чемоданов -- врач, живший в г. Кунгуре Пермской губ. В конце 1890-х гг. приезжал с семьей в Ясную Поляну. 23 января 1903 г. был арестован по подозрению в распространении запрещенных произведений Толстого.
   27 августа 1903 г. Г. А. Чемоданов писал Толстому о своем тягостном душевном состоянии, вызванном пребыванием в тюрьме и отсутствием сведений о семье.
  
  
   Генриху Ильгенштейну (Heinrich Ilgenstein). 
   1903 г. Ноября 21.
   Я был очень опечален известием о смерти Поленца. Это был большой писатель, соединивший в себе в равной степени все три свойства, нужные для писателя: всегда важное содержание, прекрасную технику и большую искренность, т. е. любовь к тому, что он описывал.1 Качества эти проявились в тех трех романах его, которые я читал: роман крестьянский, роман помещичий и роман религиозный, "Der Pfarrer von Breitendorf".1 Последний роман этот прекрасен и по форме и по значительности содержания.
   Очень жаль, что немецкая публика не оценила по достоинству этого замечательного писателя. Но если он не оценен современниками, то его оценят будущие поколения. Это один из тех писателей, которые, как Диккенс, Гюго, переживут несколько поколений и будут оценены не одними соотечественниками.[...]
  
   Доктор философии Генрих Ильгенштейн в письме от 27 ноября н. ст. 1903 г. просил Толстого высказать свое мнение о недавно скончавшемся немецком писателе Вильгельме фон Поленце (1861--13 ноября н. ст. 1903). Отзыв Толстого Ильгенштейн предполагал поместить в биографии Поленца, составление которой ему было поручено берлинским издательством. Книга Ильгенштейна была издана под заглавием: "Wilhelm von Polenz", Berlin, 1904.
  
   1 "Der Pfarrer von Breitendorf", Berlin, 1893; 3-е изд., 1904. Русский перевод В. М. Величкиной: "Деревенский священник", СПб. 1903.
  
   П. И. Бирюкову. 
   1903 г. Ноября 27.
   Спасибо, милый друг Поша, за ваше подробное письмо о своей семейной жизни. Как я рад, что это так, и верю, что то, что действует на посторонних, как капризность ваших детей, есть только то, что должно быть при не насильственном воспитании и при отсутствии нужды -- самой искусной воспитательницы.[...]
   То, что вы пишете о том, что религиозно-нравственное мировоззрение должно вырасти само собой, совершенно верно, но это не исключает того, что пример и разумные ответы на возникающие вопросы не могут не влиять на образование этого миросозерцания.
   С статьею вашей об анархизме я не совсем согласен.1 Я бы ничего не сказал, если бы вы не спрашивали, потому что ужасно боюсь разногласий с друзьями. Не согласен я потому, что отказ Нэна во имя анархизма, т. е. практической цели уничтожения существующего строя, не прочен. Анархист откажется в виду нескольких месяцев тюрьмы, но едва ли он может отказаться в виду казни или дисциплинарного батальона с розгами. Анархист не может не рассчитывать, что выгоднее: пострадать ему и содействовать внешней цели, или не страдать при отказе, а достигать внешней цели другим путем: себя исключить из лагеря борющихся (при казни) или идти служить и там и после действовать (вы знаете эти рассуждения). Только религиозный человек, понимающий свою жизнь не в одном этом существовании, не рассчитывает, а поступает так потому, что не может поступить иначе. Для анархиста отказ есть цель, для религиозного человека -- неизбежное последствие. И потому все те сектанты, верования которых иногда самые дикие и которые я не разделяю, гораздо сильнее подрывают существующий строй, чем политические деятели анархисты, для которых отказ не может быть ничем иным, как делом расчета.
   Я решительно не помню, когда я познакомился с Ге в Риме. Даже не помню, чтобы я видел его в Риме. У меня есть в моем прошедшем совершенно белые места, на которых ничего не отпечаталось -- ничего не помню. В Риме же я был, должно быть, 1860, после смерти брата.2 Ваше желание написать мою биографию чрезвычайно трогает, умиляет меня, и я всей душой желал бы помочь вам. -- О моих любвях:
   Первая самая сильная была детская к Соничке Колошиной.3 Потом, пожалуй, Зинаида Молоствова.4 Любовь эта была в моем воображении. Она едва ли знала что-нибудь про это. Потом казачка в станице -- описано в Казаках.5 Потом светское увлечение Щербатовой-Уваровой.6 Тоже едва ли она знала что-нибудь. Я был всегда очень робок. Потом главное, наиболее серьезное -- это была Арсеньева Валерия. Она теперь жива, за Волковым была, живет в Париже. Я был почти женихом ("Семейное счастье"), и есть целая пачка моих писем к ней.7 Я просил Таню переписать их и послать вам.
   Дневники мои я не даю кому попало переписывать, потому что они слишком ужасны по своей мерзости. Но зато особенно интересны, и я сообщу их вам. Среди бездны грязи там есть признаки стремления на чистый воздух. Я непременно сообщу их вам. Самый светлый период моей жизни дала мне не женская любовь, а любовь к людям, к детям. Это было чудное время, особенно среди мрака предшествующего.
   Хочется взяться опять за воспоминания, да всё отвлекает другое. Писал ненужную статью о шекспировском навождении.8 Теперь, кажется, кончил и буду понемногу продолжать между делом воспоминания. Это такая приятная, легкая и увлекательная работа. Прощайте пока, братски целую вас с женой и детьми.
  
   1 П. Бирюков, "Отказ адвоката Нэна от воинской повинности в Швейцарии" -- "Свободное слово" 1903, 7, столб. 1--4.
   2 В Риме Толстой был в декабре 1860 -- январе 1861 гг.
   3 Софья Павловна Колошина (1828--1911?), дочь декабриста П. И. Колошина. Изображена в "Детстве" под именем Сонички Валахиной.
   4 Зинаида Модестовна Молоствова (1828--1897). Толстой познакомился с ней в 1844 г., вновь видел ее в Казани в 1851 г., по дороге из Ясной Поляны на Кавказ.
   5 Имя этой казачки (Марьяна в "Казаках") осталось неизвестным.
   6 Прасковья Сергеевна Щербатова (1840--1924), с 1859 г. замужем за А. С. Уваровым. См. Дневник 1858 г.
   7 Валерия Владимировна Арсеньева (1836--1909). С 1858 г. была замужем за А. А. Талызиным (1820--1894). Спустя несколько лет, разведясь с ним, вышла замуж за Н. Н. Волкова. Роман с Арсеньевой нашел отражение в повести "Семейное счастие".
   8 "О Шекспире и о драме".
  
   А. С. Пругавину. 
   1903 г. Ноября 27.
   Получил вашу книгу1 и очень благодарен за нее. Многое -- Белоризцы, например, были для меня совсем новое, но и старое я перечел с тем же чувством, которое испытывал прежде: зачем так мало написано в этом роде, и зачем то, что написано, так мало распространено?
   Книга о том, что все наши бедствия, с которыми борются самыми разнообразными, но всегда только пальятивными средствами, все происходят оттого, что у нашей интеллигенции, как правительственной, так и антиправительственной, нет не только религиозного сознания, но даже понятия о том, что без религии никогда не жило и не может жить человечество, -- такая книга, матерьялы для которой у меня собраны, составляет мою мечту.2 Хотелось бы до близкой смерти сделать это кажущееся очень нужным дело. И думается, что я могу его сделать. Фет остроумно говорил: чем больше живу, тем больше ничего не понимаю; я же, напротив, чем больше живу, тем яснее понимаю то, чего нам недостает и над чем мы все должны трудиться. [...]
  
   1 При письме от 20 ноября 1903 г. А. С. Пругавин прислал свою книгу "Религиозные отщепенцы".
   2 Пругавин просил Толстого написать статью по поводу наблюдающегося в литературе увлечения ницшеанством.
  
   Г. А. Русанову. 
   1903 г. Ноября 28.
   [...] Ваша оценка книги Мысли мудрых людей мне очень дорога. То, что показалось вам неясным в мысли на 11-ое апреля, действительно неясно, потому что мне надо было сказать: не всегда, а побеждает в конце концов, по-французски: Ю la longue, т. е. что победа остается всегда, в длинных периодах, которые, может быть, захватывают не только эту жизнь, за духом. Оно и не может быть иначе, т. к. это побеждание плоти духом и составляет сущность жизни. -- Также в мысли на 28 сентября не точно сказано: "она всегда и везде есть". Надо было сказать: жизнь вне времени и пространства. И дальнейшее надо бы было сказать так: "Наше заблуждение в том, что те временные периоды, которые, по наблюдению других, отделяют одни моменты сознания от других, мы тоже называем жизнью". -- Кажется, вам послали мысли о сознании.2 Работа эта далеко не кончена и потому может быть ясна только для людей, как вы, одноцентренных со мною, но все-таки, прочтя их, вы лучше поймете и мысль на 28 сентября. Главная, основная мысль моя та, что жизнь -- только в сознании. Без сознания мы не имеем права говорить о жизни.
   Для понимания жизни неизбежно выбрать одно из двух: или признать жизнью свое временное существование (о котором мы узнаем только при пробуждении сознания), не имеющее пределов в прошедшем, так что существование в утробе матери, в семени отца, деда, в матерьяльных частицах, составляющих тело наше и наших предков, и в их соотношениях, и в солнце и его начале, т. е. признать жизнью величайшую бессмыслицу и сознание -- только одним из проявлений этой бессмыслицы; или признать то, что кажется сначала странным, но что вполне ясно, точно и разумно, -- что наша жизнь есть наше сознание себя вечным, бесконечным, т. е. безвременным и внепространственным духом, ограниченным условиями временных и пространственных явлении.
   Я так представляю себе:
  
   Параллельные линии, теряющиеся в обе стороны, не имеющие ни конца, ни начала, это истинная, духовная, божеская жизнь. Соединяясь с нею, познаем то, что имеем право назвать жизнью. Фигурки, начинающиеся рождением, более или менее часто соприкасающиеся с вечной .истинной жизнью, это жизнь людей с точки зрения внешнего наблюдения. Чем больше человек соприкасается с истинной жизнью, тем больше у него жизни. В стремлении к наибольшему соприкосновению задача совершенствования. Лучшая жизнь та, когда, как в последней фигуре она сливается с вечной жизнью, и смерть уничтожается. В этом стремлении сущность жизни человека. Зачем это? Не знаю. Знает тот, кто владыко жизни, кто -- сама жизнь.
   Простите за всю эту чепуху. Всё это в таком зародышном и уродливом виде позволяю себе писать только вам.
   Пишу потому, что эти смутно, неясно выраженные мысли для меня важны, и я живу ими. Может быть, и в вашей душе что-нибудь отзовется на них.
   [...] Надеюсь и верю, что мы с вами и теперь соединяемся в параллельных бесконечных линиях и будем там вместе и были и есмь там вместе. [...]
  
   М. Л. Оболенской. 
   1903 г. Декабря 11.
   [...] Ведь дело не в том, хочешь или не хочешь ты видеть благо в том, что ты считаешь горем, а в том, что оно так есть. И сердиться на Бога нельзя. Можно отрицать Бога, и это самое ты и делаешь, предполагая, что Он (всё равно Он или Оно)8, или та сила, которая произвела всё и, властвуя над всеми, могла произвести всё, но не сумела устроить это хорошо. Разве не ясно, что это близорукость и самоуверенность, признающая свою близорукость или то, что представляется тебе вследствие твоей близорукости, несомненной истиной? [...]
  
   М. Л. Оболенской. 
   1903 г. Декабрь.
   Не унывай, милая Маша. Не противься, а подчиняйся всему, что с тобой делается. Право, всё к лучшему. Мне-то на конце дороги видно это. Если тебе не видно, то верь. И главное, поменьше предпринимай. Если плохо, то замри. Всё, что мы для своей пользы тела предпринимаем, большей частью нам во вред.
   [...]
  
  
   1904
   О. К. Толстой.
   1904 г. Января 6.
   [...] Трудное твое положение,1 милая Оля, но я думаю, что тебе больше, чем кому-нибудь надо, следуя правилу мудрости, стараться жить и быть довольной в тех условиях, в которые тебя поставила судьба и другие люди, не требуя ничего от других людей, а стараясь только самой быть доброй и правдивой, готовой одинаково жить в теперешних условиях или в иных, если они изменятся.
   Скучно, холодно то, что я говорю, но что же делать, если ничего другого я не могу придумать, становясь во всю силу своего воображения в твое положение.
   Претерпевый до конца спасен будет, и не только спасен, но все шансы улучшения твоей жизни, даже возвращение к прежней и улучшение ее тем больше, чем спокойнее, кротче и ничего не предпринимая ты будешь переносить свое положение. [...]
   Прощай, милая, старайся найти утешение и твердость в вечном, в отношении твоем к Богу.
  
   Ольга Константиновна Толстая (1872--1951) -- с 1899 г. жена Андрея Львовича Толстого.
  
   1 Толстой имеет в виду разрыв, происшедший между Ольгой Константиновной и Андреем Львовичем Толстыми.
  
   А. Л. Толстому.
   1904 г. Января 18.
   Бедный Андрюша,
   Ты не выходишь у меня из головы. Ты настолько мне близок, и я настолько стар, чтобы не винить людей за их нехорошие поступки, а жалеть, зная, что никогда ни один дурной поступок не проходит даром, а за всякий приходится расплачиваться. И тебя я жалею за те нехорошие твои поступки, которые ты сделал или собираешься сделать. Больше всего меня мучает то, что ты, поступив дурно против Ольги и своих детей, оставив их -- делаешь уже совсем не только с строгой точки нравственности, но с самой низшей точки зрения простой порядочности, совсем нехороший поступок, отказываясь исполнить свое обещание: передать ей имение.1 Этого я никак не ожидал от тебя. Советую тебе очень поскорее исправить это и передать именье детям. Второе, нехороша вся та жизнь, которую ты ведешь, то безумное растрачиванье денег, которых ты не заработал и никогда не заработаешь трудом. Меня удивляет в этом та твоя непредусмотрительность. Неужели ты не видишь, что деньги придут, и очень скоро, к концу, а когда это случится, то поставишь себя в самое унизительное положение, и все те, кто тебя величают теперь, оскорбительно отвернутся от тебя. В этом деле ясно видно возмездие, которое ожидает тебя за нехороший поступок, безумную трату денег, не заработанных своим трудом, но в других поступках намерений отнять чужую жену2 и покидание своей семьи, если не так очевидно возмездие, то оно все-таки неизбежно придет и будет хуже, чем то, которое придет за растрату имущества, потому что поступок еще гораздо хуже.
   Ради Бога, остановись, подумай, уезжай к Илье3 или приезжай к нам.
   Не могу не повторить тебе еще того, что писал тебе прежде: что твое чувство отталкивающее к Ольге нисколько не означает то, что ты не можешь с ней жить и любить ее. Чувство это часто возникает в супружестве, большей частью происходит от пресыщения, и все супруги в большей или меньшей мере испытывали его и переживали, если в душе признавали, что это чувство дурное и надо его превозмочь.[...]
  
   От брака с О. К. Толстой А. Л. Толстой имел двух детей: дочь Софью (р. 1900) и сына Илью (р. 1903). В 1903 г. А. Л. Толстой увлекся Анной Леонидовной Толмачевой, что и явилось в ноябре 1903 г. причиной его разрыва с женой. Формальный развод между А. Л. Толстым и О. К. Толстой состоялся осенью 1907 г.
  
   1 Имение А. Л. Толстого Таптыково Тульской губ.
   2 Анна Леонидовна Толмачева, дочь генерала Л. Н. Соболева, жена С. В. Толмачева.
   3 Илья Львович Толстой (1866--1933).
  
   Л. Л. Толстому.
   1904 г. Января 19.
   [...] Радует меня [...] то, что внутренняя работа в тебе, т. е. жизнь, не стоит, а идет вперед. -- Одно хочется тебе посоветовать, это то, чтобы как можно больше таить, задерживать в себе проявления этой работы: жить перед Богом только, не заботясь о мнении людском. Знаю, что это очень трудно, особенно в твои года, когда перед тобой еще долгая жизнь и потому долгий суд людской. Это легче для меня, когда близко смерть и близко предстоит суд божий, но во всяком случае окончательный и важный суд только божий. [...]
   Ты пишешь, что пишешь. В том положении, в котором ты теперь, тебе это и Бог велел, да и в хороших ты для этого условиях. Желаю, очень желаю тебе успеха не только внешнего, но внутреннего, сознания, что твоя работа полезна. Драму пишешь, трудно очень написать такую драму, которая в наше время была бы то же, что были драмы Софокла, Эврипида для Греков. А это-то и надо. [...]
  
   В. И. Савихину.
   1904 г. Января 19.
   [...] я давно благодарен вам за ваш чудный рассказ Дед Софрон. Рассказ этот много сделал и делает добра своей истинной поэзией и задушевностью. [...]
  
   Василий Иванович Иванов (псевдоним В. Савихин, р. 1858) -- писатель-беллетрист, из крестьян. В течение долгого времени служил в медальерном отделении Монетного двора в Петербурге. Работая на заводе, начал писать рассказы из крестьянской жизни нравственно-религиозного направления.
  
   Я. Т. Чаге.
   1904 г. Января 20.
   [...] Когда я узнаю про таких людей, как вы, и про то, что с вами случилось, я всегда испытываю чувство зависти, стыда и укора совести. Завидую тому, что прожил жизнь, не успев, не сумев ни разу на деле показать свою веру. Стыдно мне оттого, что в то время, как вы сидите с так называемыми преступниками в вонючем остроге, я роскошествую с так не называемыми преступниками, пользуясь всеми матерьяльными удобствами жизни. Укоры же совести я чувствую за то, что, может быть, я своими писаньями, которые я пишу, ничем не рискуя, был причиною вашего поступка и его тяжелых матерьяльных последствий. Самое же сильное чувство, которое я испытываю к таким людям, как вы, это -- любовь и благодарность за всех тех миллионов людей, которые воспользуются вашим делом. Знаю я, как усложняется и делается более трудным ваше дело, вследствие семейных уз [...], но думаю, что если вы делаете свое дело не для людей, а для Бога, для своей совести, то тяжесть дела облегчается, вы найдете выход и довершите дело.[...]
  
   Яков Трофимович Чага (р. 1880) -- сельский учитель, единомышленник Толстого. За отказ по религиозным убеждениям от воинской службы 3 октября 1903 г. был приговорен к 18 годам ссылки в Якутскую область. Лично знаком с Толстым не был.
  
   Вильяму Брайану (William Bryan).
   1904 г. Января 20/февраля 2.
   [...] От всего сердца желаю вам успеха в ваших попытках уничтожить тресты и помочь трудовому народу пользоваться всеми плодами своего труда; но я думаю, что это не самое главное дело вашей жизни. Самое важное -- это знать волю Бога, то есть знать, что он желает, чтобы мы делали для исполнения ее. Думаю, что вы это делаете, и именно в этом желаю вам наибольшего успеха.
  
   Вильям Дженнингс Брайан (1860--1925) -- американский политический деятель, член Демократической партии. Посетил Толстого в Ясной Поляне в начале декабря 1903 г.
   Под впечатлением своего пребывания в Ясной Поляне Брайан написал о Толстом статью "The apostle of love" ("Апостол любви").
   Ответ на письмо Брайана от 31 декабря н. с. 1903 г. с просьбой сообщить, где приобрести книгу Бондарева "Торжество земледельца, или Трудолюбие и тунеядство" и обращение Толстого "К политическим деятелям".
  
   Ф. X. Граубергеру.
   1904 г. Января 20.
   [...] Взгляд мой на движение среди канадских духоборов тот, что в матерьяльном отношении они повредили себе, но что это движение показало, что в них живо самое дорогое и важное -- религиозное чувство, не пассивное, созерцательное, а деятельное, влекущее к отречению от матерьяльных благ. [...] надо помнить, что то матерьяльное благоденствие, которого они достигают теперь, благодаря общинной жизни, основано только на том чувстве, которое проявилось в их движении освобождения животных, что это чувство дороже всего и что горе не тем, у которых оно проявляется в уродливой форме (я говорю о разоблачении при входе в села),1 а тем, у кого оно иссякает. [...]
  
   Федор (Иоганн Фридрих) Христофорович Граубергер (1857--1920) -- учитель, разделял взгляды Толстого
   Ответ на письмо Ф. X. Граубергера от 18 или 19 декабря 1903 г., в котором он просил Толстого сообщить ему свое мнение о последних событиях в жизни канадских духоборов.
  
   1 Группа духоборов выступила с проповедью райской жизни на земле. Одним из признаков райской жизни они считали отсутствие одежды. Отправившись в поход с проповедью истины, духоборы перед входом в села раздевались донага.
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1904 г. Января 20.
   Последнее письмо ваше, любезный друг Моод, очень удивило и, признаюсь, огорчило меня. Борьба всеми силами со злом и желание служить ближнему не имеет ничего общего с принципом непротивления злу насилием, и я совершенно не понимаю, почему вы противуполагаете одно другому. Впрочем, я столько раз писал и говорил об этом, что вы меня, пожалуйста, простите, если я не буду больше говорить про это. [...] Я думаю, что если вы проанализируете свои доводы, вы найдете ту ошибку, которую делаете. Если же сами не найдете, то никто, а тем менее я, не в состоянии указать вам ее. Пожалуйста, не позволяйте дурному, т. е. недоброму, ко мне чувству возникнуть в вашей душе.
  
   Эйльмер Моод (1858--1938) -- англичанин, переводчик произведений Толстого на английский язык, биограф Толстого.
   Ответ на письмо Моода от 15 января 1904 г., в котором он писал о том, что чем больше он думает над "принципом непротивления злу насилием", тем больше он не принимает его, так как считает, что "священный долг каждого человека употребить все физические, умственные и нравственные силы на благо людей".
  
   Якобу ван Рееcу (Jacob van Rees).
   1904 г. Января 21/февраля3.
   Очень рад был получить ваше письмо с хорошими вестями об отказе Яна Тервея1 от военной службы и снова войти с вами в общение. Не могу не радоваться его отказу, хотя горячо соболезную горю его матери и всему тяжелому, что ему приходится переживать. В России такие случаи с каждым годом повторяются всё чаще и чаще, и когда я о них или о Тервее слышу, всякий раз испытываю смешанное чувство зависти, что не я, но другой совершил этот хороший поступок, стыда, что живу в покое и благополучии, в то время как другой страдает за нас, и раскаяния, что, может быть, я с моими писаниями -- причина этого страдания. Но самое живое чувство, которое я испытываю при таких вестях, -- это чувство радости за приближение царства божьего на земле и чувство любви к людям, страдающим за осуществление этого. [...]
   Меня очень радует, что ваше религиозное мировоззрение распространяется всё шире и шире. Действовать надо с полной уверенностью, что не увидишь плодов своей деятельности и принимать каждый признак успеха, как нечто неожиданное, тем не менее твердо веря, что успех будет.
  
   Якоб ван Реес (1854--1928) -- голландский ученый, профессор гистологии Амстердамского университета. Последователь Толстого.
   Ответ на большое письмо ван Рееса от 8 января н. с. 1904 г., в котором он сообщал об отказе голландца Яна Тервея от военной службы.
  
   1 Ян Тервей (Jan Terwey, p. 1883) -- голландский художник, автор ряда статей о Толстом; за отказ от военной службы был приговорен к тюремному заключению.
  
   Джемсу Лею (James Ley).
   1904 г. Января 21/февраля 3.
   Я думаю, что Чарльз Диккенс1 крупнейший писатель-романист 19 столетия и что его книги, проникнутые истинно христианским духом, принесли и будут продолжать приносить очень много добра человечеству.
  
   Джемс Вильям Томас Лей (James William Thomas Ley, p. 1879) -- английский журналист и литератор, автор ряда книг и статей о Диккенсе.
   Ответ на письмо Джемса Лея от 8 января н. с. 1904 г., в котором Лей от имени Dickens Society (Диккенсовского общества) просил Толстого высказать свое мнение о Диккенсе.
  
   1 Чарльз Диккенс (1812--1870), английский писатель, особенно любимый Толстым. В списке книг, имевших, по словам Толстого, на него влияние в возрасте от 14 до 20 лет, особо отмечен "Давид Копперфильд".
  
  
   Герберту Пэйну (Herbert Payne).
   1904 г. Января 21/февраля 3.
   Думаю, что на ваши вопросы может вам ответить только ваша совесть. Я попытался определить те принципы, которые, по моему мнению, должны руководить жизнью христианина. Применение этих принципов в жизни зависит для каждого из нас от силы соблазнов и веры в истину. [...]
  
   Герберт Пэйн (р. 1881) -- англичанин. В 1904 г. жил в Истбёрне (Англия).
   Ответ на письмо Пэйна, в котором он благодарил Толстого за его сочинения, оказавшие на него за последние четыре года большое влияние, писал, что больше всего на свете хочет жить хорошей, полезной жизнью, и просил совета о том, как применить свои взгляды в жизни.
  
   И. М. Сергееву.
   1904 г. Января 22.
   [...] Мой совет вам, любезные братья, никуда не переезжать, а жить по закону божию там, где живете. Бог везде один и везде любит тех, кто исполняет его закон. И такие исполнители его закона, которые несут крест его, нужны ему везде. Слава Богу, в последнее время всё чаще и чаще стали оказываться люди и у нас в России и в чужих краях, такие, которые понимают, что нельзя служить Богу и быть убийцей своих ближних. И такие люди везде страдают, а страдания их везде разливают свет истины. Помогай вам Бог, не ослабевая, служить Богу.
  
   Иван Матвеевич Сергеев -- сектант-духобор. В 1904 г. жил в селе Котах Иркутской губ. вместе с группой духоборов. В 1905 г. Сергеев эмигрировал в США.
   Ответ на письмо Сергеева от 18 декабря 1903 г. Сергеев от имени котинских духоборов писал о тяжелой жизни их группы в Сибири и о том, что они подавали прошение иркутскому генерал-губернатору с просьбой о разрешении переселиться в Закавказье. Просьба их была удовлетворена, но ввиду отказа предоставить скидку на проезд, их переселение не состоялось. Теперь же они с общего согласия решили переселиться в Канаду и поэтому просят Толстого разъяснить им, "в какую сторону ехать и сколько будет стоить проезд одного человека".
  
   Г. И. Артюхину, Н. В. Казмину.
   1904 г. Января 22.
   [...] Отвечать же отдельно на ваши вопросы невозможно, так как надо быть свободным от некоторых предвзятых идей для того, чтобы понять те ответы, которые я бы мог дать на них. [...]
   Одно только позволю себе советовать вам: исследуя вопросы религиозные, самые важные для жизни, всей жизни человека, старайтесь быть свободными от того, что извне внушено вам, и от соображений, вытекающих из вашего положения, а будьте готовы идти за истиной, куда бы она ни привела вас. Истина же никуда не может привести, кроме как к Богу, т. е. к любви и истинному благу.
  
   Григорий Иванович Артюхин (р. 1880) -- сын крестьянина деревни Коробовской Егорьевского уезда Рязанской губ. Учитель средней школы в Смоленске. Лично знаком с Толстым не был.
   Николай Васильевич Казмин (р. 1881 или 1882) -- сын мещанина г. Раненбурга Рязанской губ. Учитель, писатель и драматург, писавший под псевдонимом Вьюгов. Лично знаком с Толстым не был.
   Ответ на письмо Г. И. Артюхина и Н. В. Казмина от 20 или 21 января 1904 г., в котором они просили Толстого написать им, признает ли он за истину все, что изложено в евангелии, и если не признает, то какой критерий применяет для деления материалов евангелия на достоверное и недостоверное.
  
   И. Б. Файнерману.
   1904 г. Января 23.
   [...] я не знаю большего блага, как то, чтобы знать свое назначение в мире и стараться по мере сил исполнять его. [...]
  
   М. Л. Оболенской.
   1904 г. Января 26.
   [...] Мне хочется знать подробно о твоей беременности: как движенья, сколько месяцев, как твое общее состояние, как ходишь, как ешь? Я хоть и ухожу из жизни (и без неудовольствия), принимаю живое участие во входящих в жизнь и в тех, через кого они входят. Помню и знаю свое чувство и потому понимаю твое. Я чувствую слабость, но то, что all is right,1 для меня не слова, а истинное душевное хорошее состояние. [...]
  
   1 все хорошо,
  
   О. Н. Шишкиной.
   1904 г. Февраля 4.
   [...] На вопрос же ваш могу ответить только то, что во внешнем поступке ехать или не ехать на войну не может быть ничего ни хорошего, ни дурного. Можно жить дурно, занимаясь больными, и жить хорошо, занимаясь всяким другим делом. А важно только то, чтобы жить хорошо, т. е. не для себя, а для служения Богу и людям [...].
  
   Ольга Николаевна Шишкина -- в 1904 г. была студенткой-медичкой в Петербурге.
   Ответ на письмо Шишкиной от 2 февраля 1904 г., в котором она просила Толстого послать ей его фотографическую карточку с надписью и сообщала о своем желании участвовать в качестве медицинской сестры в русско-японской войне. Спрашивала, одобряет ли ее Толстой.
  
   А. Ф. Кони.
   1904 г. Февраля 4.
   [...] мне жалко вас за ваше нездоровье.
   Дай Бог вам переносить его как можно лучше, т. е. не переставая служить людям, что вы и делаете. Это самое лучшее и верное лекарство против всех болезней. [...]
  
   В редакцию газеты "The North American"
   1904г. Февраля 9/22.
   Я ни за Россию, ни за Японию, а за рабочий народ обеих стран, обманутый правительствами и вынужденный воевать против своего благополучия, совести и религии.
  
   "The North American" -- ежедневная газета, выходившая в Филадельфии (США) с 1771 г.
   Телеграмма Толстого является ответом на телеграмму редакции "The North American": "Сочувствуете ли вы России, Японии или никому".
  
   T. Л. Сухотиной.
   1904 г. Февраля 19.
  
   [...] Нет у молодого, у вашего, поколения табу, т. е. такой области, в которую так же нельзя нравственно вступать, как нельзя физически пройти через стену. У них всё можно, и боюсь, что ничего не должно. [...]
   На него сердиться за его безнравственность всё равно, как сердиться на глухонемого, что он не отвечает. Когда знаешь, что он глухонемой, то легче с ним. Даже есть что-то приятное, новое в отношениях, как это испытываешь с глухонемыми, общаясь с ними забавными знаками. [...]
  
   И. Ф. Наживину.
   1904 г. Февраля 27.
   Как всегда, рад был получить ваше письмо, но, простите меня, письмо это ваше меня огорчило. В нем я увидал недоброе отношение к людям, осуждение. И, кроме того, неясность и внутреннее противоречие. Вы пишете о том, как должно быть исполнено учение Христа, а потом говорите, что самое важное то, что в настоящем, в тех отношениях, в которые вступаешь с человеком, руководиться только любовью. Если это так (и я думаю, что это так), то нельзя вперед определять форму христианской жизни. Служение Богу и людям, любовь, это тот клубок, который в сказке волшебница дает юноше, чтобы он шел туда, куда, разматываясь, покатится клубок. Так и в жизни идти надо туда, куда поведет разматывающийся клубок любви, а куда он приведет, мы знать не можем, а если будем воображать, что знаем, то собьемся с дороги.[...]
  
   Ответ на письмо Наживина от 29 января 1904 г., в котором он писал о своем разочаровании в толстовстве, в теории самосовершенствования.
  
   Я. Т. Чаге.
   1904 г. Февраля 27.
   [...] Те минуты слабости, которые вы испытываете, показывают только то, что свойственное вам состояние не слабость, а духовная сила. Желаю вам всё больше и больше сознавать в себе Бога. В этом жизнь и ее истинное благо и полная свобода. [...]
  
   Ответ на письмо Я. Т. Чаги от 7 февраля 1904 г., в котором он писал о трудностях, испытываемых следовавшими за ним в ссылку женой с маленькими детьми, и о необходимости неустанной работы над собой.
  
   Н. П. Максимову.
   1904 г. Февраля 27.
   [...] Одно, что могу сказать вам, что для того, чтоб решить, как поступать человеку, ему надо об этом думать самому, независимо от чужих влияний, а слушать только голоса своей совести, т. е. поступать так, как того хочет от нас Бог, и без соображений о том: одобрят или не одобрят люди наш поступок. [...]
  
   Николай Петрович Максимов (р. 1885) -- в 1904 г. юнкер Константиновского артиллерийского училища в Петербурге.
   Ответ на письмо Максимова от 3 февраля 1904 г., в котором он просил разрешения посетить Толстого, чтобы переговорить о своем положении и попросить "доброго совета".
  
   Л. П. Никифорову.
   1904 г. Февраля 27.
   [...] Желаю вам всё больше и больше сознавать в себе Бога. В этом жизнь и ее благо и радостная свобода. [...]
   Вы не жалуетесь на жизнь, так уж мне-то можно только благодарить Бога ежечасно за всё то благо, которое дано мне. Я так и делаю.
  
   Ответ на письмо Никифорова от 16 февраля 1904 г. из Таганской тюрьмы, в котором он, поздравляя Толстого с именинами, писал о своем душевном состоянии.
  
   В. П. Платонову.
   1904 г. Февраля 27.
   [...] Думаю, что спасение наше и всех людей от наших бед в том, чтобы верить в Бога не на словах, а на деле, и исполнять его закон всегда и во всех случаях жизни. Желаю вам такой жизни.
  
   Владимир Павлович Платонов (р. 1886) -- гимназист.
  
   Р. В. Юшко.
   1904 г. Февраля 27.
   [...] Что же касается до вашей мысли о том, чтобы все родители были преподавателями, я думаю, что это едва ли применимо. Для преподавания надо иметь охоту и дарование, и дурно преподающий учитель не только не полезен, но вреден в смысле образования, так как может отбить охоту от предмета. Разрешение вопроса, мне кажется, в свободе. Преподает тот, кто хочет и что хочет, и учится тот, кто хочет и что хочет. Задача руководителя воспитания в том, чтобы приохотить детей к тем предметам, которые им более нужны, а это всегда можно.
  
   Я. И. Розову.
   1904 г. Февраля 27.
   [...] То, что вы жалуетесь на временные упадки духа, показывает только то, что в обыкновенное время вы тверды духом. Желаю вам от всей души всё чаще и чаще, сильнее и сильнее сознавать в себе сына божия и жить ради его, его желаниями, не своего личного счастия, а всеобщего блага установления царства божия. [...]
  
   Яков Иванович Розов (1879--1909) -- слепой крестьянин. Получил образование в школе слепых в Костроме. Писал статьи, заметки и корреспонденции для местной костромской периодической печати. Несколько раз посетил Толстого в Ясной Поляне.
   Впоследствии Розов отошел от толстовства, писал Толстому обличительные письма и требовал, чтобы он отдал землю крестьянам.
  
   Г. И. Артюхину.
   1904 г. Февраля 27.
   [...] евангелии -- книги, составленные непросвещенными людьми, и верить, как истине, каждому слову в них -- хуже самого худшего идолопоклонства. [...] Желаю вам мужества в исследовании истины. Страшно заблуждение, а не истина.
  
   Л. Л. Толстому.
   1904 г. Марта 3.
   [...] война не есть необходимое условие жизни, но уничтожение ее возможно только восстановлением потерянной в наше время соответствующей умственному развитию человечества религии. [...]
  
   В феврале 1904 г. Жюль Кларети (Jules Claretie, 1840--1913 -- французский литератор, журналист, романист и критик) поместил в парижской газете "Le temps" пространное открытое письмо Толстому, в котором спрашивал его мнение о русско-японской войне.
  
   П. В. Веригину.
   1904 г. Марта 3..
   [...] Очень понимаю затруднение и даже невозможность для христиан признания власти короля и обещания повиновения.1 Видно, нет еще на земном шаре места, в котором| христиане могли бы жить, не будучи гонимы. Думаю, что это тем более должно поощрять христиан к исполнению воли Бога и ведения христианской жизни, от которой так далеки мирские люди. Что выйдет из этого, нельзя предвидеть, но одно несомненно, что от исполнения людьми воли Бога ничего кроме хорошего не может произойти как для исполнителей, так и для всех людей мира.
   Очень рад был услышать от вас, что материальное благосостояние общины не скрывает от вас необходимости духовного совершенствования, и надеюсь, что это духовное совершенствование, в котором в одном назначение каждого человека, будет идти среди вас, не ослабевая.
   Благодарю вас за добрые пожелания. Мне живется очень хорошо. По мере сил работаю, к сожалению самую легкую и сомнительной пользы, работу -- писания. Теперь пишу о войне, о безумии ее и о том, что избавление от нее только в исповедании не на словах, а на деле учения Христа, и пользуюсь незаслуженным счастием, любовью близких мне и добрых людей.
   Прощайте. Братски целую вас и желаю вам такой деятельности, в которой бы вы никогда не раскаялись и постоянно подвигались к Богу. [...]
  
   1 По закону, переселенец, переселившийся в Америку, проживший там 3 года на земле и желавший остаться далее, должен был принять подданство и приобрести у государства землю в личную собственность, сделав по форме заявку на землю. Духоборы, жившие в Канаде общиной, были против единоличного закрепления земли за каждым из них отдельно и хотели закрепить землю за общиной. Нежелание принять подданство и землю в личную собственность вызвало среди духоборов движение протеста.
  
   И. Е. Конкину.
   1904 г. Марта 4.
   [...] Для Бога 1000 лет как один день, и царство его наступает медленно, как нам кажется. Тем более всем надо работать над осуществлением его. А осуществление его в себе. Царствие божие внутрь вас есть.
  
   Иван Евсеевич Конкин, духобор, высланный в 1894 г. в Якутскую область.
  
  
   Г. С. Шопову.
   1904 г. Марта 17.
  
   [...] Очень радостно то, что и Ничев1 и другие друзья -- все продолжаете действовать в том же направлении, но чем дальше живу и чем больше приближаюсь к смерти, тем мне яснее и несомненнее то, что самая важная деятельность не внешняя, а внутренняя: совершенствоваться --"будьте совершенны, как отец ваш небесный", и что всякая внешняя деятельность плодотворна только тогда, когда она есть последствие внутренней.[...]
  
   Георгий Стоилович Шопов (р. 1879) -- болгарин, отказавшийся от военной службы.
   Ответ на письмо Шопова от 1 февраля 1904 г. Шопов писал о разногласиях между последователями Толстого в Болгарии и социалистами по поводу истолкования учения Толстого.
  
   1 Ничев -- единомышленник Толстого, редактор газеты "Ново слово" в Софии.
  
   П. И. Бирюкову.
   1904 г. Марта 17.
   Таня пишет мне про то тяжелое испытание, которому вы подверглись. Мне очень жаль вас, потому что знаю, как это тяжело такому доброму, нежному человеку, как вы, чувствовать нелюбовь, ненависть другого и поднимающееся в своей душе дурное, самому себе ненавистное чувство.
   Очень сочувствую вам и желал бы помочь, но всё, что я могу сказать вам, вы знаете лучше меня: знаете, что всё внешнее пройдет, не оставив следа, а оставит след одно духовное, подвинув вперед сознание или, напротив, задержав его просветление, знаете, что спасение от всего только в Боге, в своей совести, в обращении к нему, в сознании его в себе. Помогай вам Бог, как можно ближе придвинуть равнодействующую к стороне идеала. Страшно говорить это другому, но думаю, что такие испытания нужны нам в обоих случаях: и когда мы выдерживаем и когда не выдерживаем их. [...]
  
   В 1904 г. Бирюков жил в Швейцарии близ Женевы, где имел собственный участок земли и дом. У него поселился Казимир Александрович Васильевский-- эмигрант, авантюрист, который вымогал у Бирюкова деньги и притеснял его.
  
  
   Л. П. Никифорову.
   1904 г. Марта 17.
   [...] На ваш вопрос, который вы ставите себе, -- я отвечаю, хотя в иной форме, но в сущности так же, как вы. Цели нашей жизни мы не можем понять. Цель эта понятна только для той воли, которая послала нас в жизнь. Или, скорее, цель есть понятие человеческое и для высшей воли, для Бога ее не существует, как не существует пространства, времени и причинности. Так что смысла нашей жизни, определяемого ее целью, нет и не может быть; смысл ее только в исполнении той воли, которая послала нас в жизнь, и определяется не целью, а верой в существование этой высшей воли, отца небесного по христианскому выражению. Воля же эта выражается в том самом, о чем вы говорите, в любви. Эта та единственная сторона, с которой мы познаем Бога, та пуповина, которая соединяет нас с ним. [...]
   Да, в библии, в пророках -- есть много хорошего. Образец этого хорошего в том изречении Соломона, которое вы выписываете. Очень хорошо бы было, если бы вы собрали такие места. Посылаю вам Лихтенберга. Из биографий на меня всегда производила сильное впечатление не биография, а жизнь Канта. Книга Kant's AussprЭche1 очень хороша. [...] Еще читаю теперь PensИes Maine de Biran.2 Очень искренний и глубокий мыслитель. [...]
  
   1 Вероятно, Kant, "AussprЭche", zusammengestellt von Dr. Raul Richter, Leipzig, 1901 (Кант, "Афоризмы", составлено д-ром Раулем Рихтером, Лейпциг, 1901).
   2 Мари Франсуа Мэн де Биран (Marie FranГois Maine de Biran, 1766--1824) -- французский философ. Книга, которую читал Толстой, вероятно, Ernest Naville, "Maine de Biran, sa vie et ses pensИes" (Эрнест Навиль, "Мэн де Биран, его жизнь и мысли"), Paris, 1874. Имеется в яснополянской библиотеке. В экземпляре книги Бирана Толстым отчеркнуто около тридцати четырех мест.
  
   А. Ф. Тумановской.
   1904 г. Марта 17.
   Я думаю, что вам лучше всего вернуться к отцу и постараться вызвать в себе доброе чувство к нему, которое, если вам только удастся это, вызовет и в нем такое же.
   Спокойствие вы найдете только в внутренней работе над своей душой, стараясь быть более покорной, смиренной, доброй и не для достижения внешних целей, а для исполнения того, чего хочет от нас Бог. И это же будет наилучшим средством для достижения того, что нужно вам и вашим детям.
   Горе ваше большое, но я верю и советовал бы вам верить, что несчастия нужны нам для нашей вечной жизни. [...]
  
   Анна Федоровна Тумановская (1868--1919) -- дочь торговца из с. Рожнова Нижегородской губ.
   Ответ на большое письмо Тумановской от 1 марта 1904 г., в котором она писала о своей тяжелой жизни, об одиночестве, о деспоте-отце, от которого она с детьми материально зависела, о своем неудачном браке.
  
   С. Ф. Назаровой.
   1904 г. Марта 17.
   [...] Все сомнения, искания, страдания разрешаются исполнением воли Бога, состоящей в любви к нему и ко всем людям.
  
   Софья Федоровна Назарова -- в 1904 г. была учительницей школы для бедных детей и сирот в Москве. Осенью 1903 г. видалась с Толстым в Ясной Поляне.
   Ответ на письмо Назаровой от 8 марта 1904 г. Назарова писала о своем тяжелом душевном состоянии, о неудовлетворенности жизнью, собой, жажде личного счастья. Просила нравственной поддержки.
  
   Г. А. Чемоданову.
   1904 г. Марта 17.
   [...] О службе врачом в войске я думаю так: идти из России, где везде много страданий и горя, туда, где люди убивают друг друга, неразумно. Изо всех мест, в которых можно служить людям -- последнее должно бы быть то, в котором люди заняты убийством. Так это для людей свободных; но вы находитесь в исключительном положении, в котором вам везде мешают служить людям, кроме как в войске. И потому, просясь врачом в войско, я думаю, что вы поступите нравственно и разумно. [...]
  
   Ответ на письмо Чемоданова от 24 февраля 1904 г., в котором он сообщал, что, потеряв надежду устроиться участковым врачом в больнице, решил проситься в действующую армию.
  
   Я. Т. Чаге.
   1904 г. Апреля 15.
   [...] Не унывайте, милый друг. Как ни тяжело вам, тяжесть вашего положения есть признак вашего движения вперед к истинному вечному духовному благу.
   Иоан. X, 21: Женщина, когда рожает, терпит скорбь...1
   Так и вы. Вы страдаете, а те, которые не страдают так, как вы, завидуют вам, как завидует бесплодная женщина роженице. [...]
  
   Ответ на письмо Чаги от 18 марта 1904 г. Чага писал о своих затруднениях, вызванных переездом семьи из Иркутска. Просил Толстого помочь ему.
  
   Л. Л. Толстому.
   1904г.Апреля 15?
   [...] Мое мнение всегда, что, особенно для духовной деятельности, движение, передвижение невыгодно. "Pierre qui roule n'amasse pas mousse"1 справедливо, особенно в духовном отношении. Кант во всю жизнь не выезжал из Кёнигсберга и оставил громадное духовное наследство. Но прямой мой ответ на твой вопрос тот, что главное можно уехать только тогда, когда жена искренно согласна на это и не будет страдать, или будет больше страдать, если ты не уедешь, чем если уедешь. [...]
   Для меня безумие, преступность войны, особенно в последнее время, когда я писал и потому много думал о войне, так ясны, что кроме этого безумия и преступности ничего не могу в ней видеть, и мне кажется, что по отношению к войне всякий нравственный человек должен только стараться устраниться от нее, не участвовать в ней, чтобы не забрызгаться ее мерзостью. [...]
  
   1 Кто бросается на всё, ни в чем не успевает (дословно: Катающийся камень не обрастает мхом)
  
   А. И. Турчанинову.
   1904 г. Апреля 15.
   Получил ваше письмо и был очень рад найти в нем выражение мыслей, которые я вполне разделяю, и чувств, которые понимаю и считаю хорошими. Хотелось бы только заметить, что нельзя называть "правдой" то, что живет в человеке и составляет основу жизни. Эта основа жизни есть то, что одни называют разумением, другие Богом. Правда же есть только верное, неизвращенное сознание этого духовного начала.
   Еще хочется мне заметить то, что, по моему мнению, не следует увлекаться мыслью о пробуждении к истине других. Наше дело только в том, чтобы в себе как можно яснее установить понимание истины и следование ей. Наше дело только в том, чтобы в себе разжечь огонь: гореть самому, и тогда окружающие нас сами собой будут согреваться и зажигаться.
   Вопрос ваш об евангельских чудесах удивил меня. Чудеса евангельские и всякие не могли быть, потому что они нарушают законы того разума, посредством которого мы познаем жизнь; чудеса не нужны, потому что ни в чем, никого не могут убедить. В той же дикой и суеверной среде, в которой жил и действовал Христос, не могли не сложиться предания о чудесах, как они не переставая и в наше время складываются в легко- и суеверной среде народа. [...]
  
   Алексей Иванович Турчанинов (1870--1929) § служащий ткацкой фабрики в г. Егорьевске Московской обл. В период 1903-1905 гг. примыкал к социал-демократической организации, писал статьи в газету "Искра" о жизни рабочих фабрики. После поражении революции 1905 г. отошел от революционного движения.
   С Толстым Турчанинов познакомился 14 июня 1908 г., когда приезжал к нему в Ясную Поляну. Об этой поездке и свидании с Толстым Турчанинов оставил воспоминания: "Встреча со Л. Н. Толстым" -- "Толстой. Памятники творчества и жизни", 2, М. 1920, стр. 101--105.
   Ответ на большое письмо Турчанинова от 10 декабря 1903 г., в котором Турчанинов писал, что сочинения Толстого открыли ему смысл жизни.
  
   Т. П. Богатикову.
   1904 г. Апреля 15.
   Простите, что так долго не отвечал на ваше, до глубины души тронувшее меня, письмо от 19 марта. Думаю, что вполне понимаю всю тяжесть вашего положения и трудность выйти из него. Я знал, -- это было лет 15, если не больше, -- священника Аполлова ставропольской епархии, который, сознав невозможность продолжать свое дело, заявил архиерею, был вызван на увещание. По естественной слабости (у него был ребенок и жена, не разделявшая его взгляды) отрекся (на словах) от своих сомнений и был возвращен в свой приход. Но не мог пробыть и года и опять заявил о желании выйти из своего звания и расстригся. Жена оставила его, и он от волнения и горя заболел и через год умер. Это был святой мученик своих убеждений. Но нельзя заставить себя быть мучеником. Мученичество вытекает само собой, неизбежно, из свойств души и положения, в которое поставлен человек. И потому вам, сколько я могу понять вас из ваших писем, надо искать иной выход. Только уехать за границу я бы не советовал. Страшно лишить себя возможности возвращения. Нельзя ли выйти из звания по признанию себя неспособным к исполнению обязанностей звания. А расстригшись, уехать за границу, если в России не найдете деятельности, дающей средства существования.
   И в России, и за границей я буду рад в этом служить вам и надеюсь, что буду в состоянии это сделать.
   Из кого состоит ваше семейство? Как смотрит на ваше положение ваша жена? Какой minimum содержания необходим вашему семейству?
   Хотя я и понимаю всю трудность вашего положения, я думаю, что вам нет причины унывать. Напротив, то, что вы освободились от обмана и видите истину, есть движение вперед к истинному благу, хотя движение это сопряжено с страданиями. Помните евангелие Иоанна X, 21 : Женщина, когда рожает... Так же рождается в нас новый духовный человек.[...]
  
   Тихон Петрович Богатиков (р. 1871) -- священник села Грязного Задонского уезда Воронежской губ.
   Ответ на письмо Богатикова от 19 марта 1904 г., в котором он писал о своем желании оставить "бессмысленную деятельность" священника и о трудностях, связанных с выполнением этого решения.
  
   М. Л. Оболенской.
   1904 г. Апреля 15.
   [...] Ужасно странно таинственно это зарождение жизни в другой жизни и независимость судьбы этой жизни от того существа, в котором она зарождается.
   Странно потому, что нам кажется, что это почти одна жизнь в одном теле, а в действительности это такая же независимая от тебя жизнь теперь, какою она будет, если проживет до 20, 30 лет. [...]
  
   Ипполиту Дрейфусу (Hippolyte Dreufus).
   1904 г. Апреля 18.
   Благодарю вас за присылку книги Беха-Уллы.1 К сожалению, должен сказать, что чтение этой книги меня совершенно разочаровало в его учении. Вся книга состоит из незначительных и претенциозных фраз, и единственной целью ее является утверждение старинных предрассудков, лишенных нравственного и религиозного содержания в истинном смысле этого слова. [...]
  
   Ипполит Дрейфус -- в 1904 г. был адвокатом в Париже.
   Ответ на письмо Дрейфуса от 4 апреля н. с. 1904 г., в котором он писал о большом распространении бехаизма в Европе и США и посылал Толстому книгу Беха-Уллы.
  
   1 Дрейфус посылал Толстому книгу Беха-Уллы "Kitabel Ikau" на французском языке со своим предисловием.
  
   C. Н. Толстому.
   1904 г. Апреля 19.
   [...] Она была слаба, но до самой смерти духовно свежа. Только жалко всё меня обращала в Марии Михаиловны1 веру. Вера хорошая, как бывает и полушубок хороший, да в него никак не влезешь. [...]
  
   1 Марья Михайловна Толстая, жена С. Н. Толстого. Она была очень религиозна в церковном духе.
  
   Чарльзу Райту (Charles Wright).
   1904 г. Апреля 22 -- мая 7.
   [...] Очень благодарен вам за прекрасную книгу,1 которую я уже получил. Les grandes pensИes viennent du coeur.2 Я думаю, что этого было мало у Спенсера, от этого и нет grandes pensИes. И потому я не поклонник Спенсера,3 но прочту его автобиографию и благодарю вас за нее. В автобиографиях часто, совершенно независимо от воли авторов, проявляются в высшей степени важные психологические данные. Такие, я помню, поразили меня в автобиографии Милля.4 [...]
  
   Чарльз Теодор Хэгберг Райт (Charles Theodore Hagberg Wright (p. 1862) -- англичанин, доктор прав. Автор книги: "Nicolas Fabri de Peirese". Перевел на английский язык "Отца Сергия", "Фальшивый купон", "Хаджи-Мурата" и ряд других произведений Толстого, поместил ряд статей о Толстом в английских журналах и газетах.
   28 августа 1908 г. Райт привозил Толстому приветственный адрес от писателей, литераторов и общественных деятелей Англии.
  
   1 Herbert, Spencer, "An Autobiography".
   2 Великие мысли исходят от сердца. Изречение французского мыслителя Вовенарга (1715--1747).
   3 Герберт Спенсер (1820--1903) -- английский буржуазный философ-позитивист.
   4 Джон Стюарт Милль (1806--1873) -- английский буржуазный философ-идеалист и экономист. Его "Автобиография" на английском языке вышла в 1873 г., после его смерти.
  
   А. И. Лебедеву.
   1904 г. Апреля 22.
   Все ваши колебания и сомнения мне вполне понятны. Помочь вам я могу только тем, чтобы посоветовать не предпринимать решительного поступка, изменяющего вашу жизнь, вследствие рассуждения, что хорошо бы так поступить, а изменить свою жизнь только тогда, когда почувствуете всем существом, что не можете продолжать жить по-прежнему. Для того же, чтобы это случилось, надо, чтобы смысл вашей жизни перенесся из служения себе в служение Богу. Полагать свою жизнь в служении Богу есть высшее благо, которого может достигнуть человек, и потому для того, кто достиг этого блага, все житейские невзгоды представляются такими ничтожными, что он не может даже замечать их, или замечает их с радостью, только как признак того, что он стоит на верном пути.
   И потому от души желаю вам того же, чего и вы желаете: утверждения вашей веры в Бога, т. е. в то, что жизнь ваша есть одно из проявлений Бога в ограниченных пределах вашей личности.
  
   Александр Иванович Лебедев -- в 1904 г. был мичманом мореходноканонерской лодки "Запорожец".
   Ответ на письмо Лебедева от 11/24 апреля 1904 г., в котором он из Константинополя писал Толстому о своих заграничных впечатлениях, о войне, военной службе, о желании оставить ее и о колебаниях в связи с этим.
  
   Н. В. Орлову.
   1904 г. Апреля 22.
   [...] Такая картина, да и все ваши § не только картины -- это добрые дела, картина же телесного наказания должна быть событием. Я ни одного художника русского взятого в целом не знаю равного вам. Не унывайте, всё минется, правда останется. А ваши произведения правда, и трогательная правда. [...]
  
   Николай Васильевич Орлов (1863§1924) -- художник, особенно любимый Толстым. Знакомый Толстого и семьи Толстых.
   Ответ на письмо Орлова от 13 или 14 апреля 1904 г., в котором он описывал свою новую картину "Освятили": "С грустью я посылаю вам свою фотографию. Думаю и уверен даже, что пожурите вы меня за эту картину, но мое самосознание уже снимает с меня часть вины".
  
   Мухаммеду Абдулу (Mohammed Abdoul). 
   1904 г. Апреля 30/13 мая.
   Я получил ваше хорошее и чересчур хвалебное письмо и спешу ответить, чтобы уверить вас, что оно доставило мне большое удовольствие, поставив меня в общение с просвещенным человеком, хотя и другого вероисповедания, чем то, в котором я родился и воспитывался, но одной со мной веры, ибо вероисповедания различны и их много, но вера существует лишь одна -- истинная. Думаю, что не ошибся, предполагая, по вашему письму, что вера, которую я исповедую, -- та же, что и ваша вера, и состоит в признании Бога и его закона, в любви к ближнему и делании другому того, что желал бы, чтобы делали тебе. Я думаю, что все истинно религиозные принципы вытекают из этого и что они одни и те же как для евреев, так и для браминов, буддистов, христиан и магометан. Я думаю, что чем более религии преисполняются догматов, предписаний, чудес, суеверий, тем более они разъединяют людей и даже порождают недружелюбие, и, напротив, чем более они опрощаются и очищаются, тем ближе достигают они идеальной цели человечества -- общего единения. Вот почему ваше письмо было мне очень приятно, и я желал бы остаться с вами в общении.[...]
  
   Ответ на сохранившееся письмо муфтия Мухаммеда Абдула, пересланное Толстому С. Кокреллем. Письмо Мухаммеда Абдула было посвящено религиозным вопросам.
  
   М. П. Новикову.
   1904 г. Апреля 30.
   [...] То, что вы пишете о Боге, делающем чудеса и не прекращающем жестокости среди людей, не понравилось мне. Что нам до того Бога, в которого веруют православные, нам надо самим-то веровать в настоящего и по-настоящему.
  
   А. Ф. Кони.
   1904 г. Мая 1.
   [...] Судебную этику я прочел, и хотя думаю, что эти мысли, исходящие от такого авторитетного человека, как вы, должны принести пользу судейской молодежи, я лично не могу, как бы ни желал, отрешиться от мысли, что как скоро признан высший нравственный религиозный закон, категорический императив Канта, так уничтожается самый суд перед его требованиями. [...]
  
   П. А. Буланже.
   1904 г. Мая 7.
   [...] Впрочем, не верю, чтоб вам было дурно. У вас есть те крылья, которые поднимают над плотскими бедами, и вы, верно, уже пользуетесь ими. [...]
  
   М. Л. Оболенской. 
   1904 г. Мая 7.
   Не перестаю думать о тебе, милая, близкая моему сердцу Маша. И очень жаль тебя. По тому, как мне тяжело -- я всё время надеялся -- понимаю, как тебе в тысячу раз тяжелее. Нельзя не надеяться, чувствуя в себе жизнь другого существа.
   Очень тяжелое тебе, милый друг, испытание, но все-таки не несчастье, а испытание. Как бы я желал, чтобы ты помнила это. Только это может облегчить твое горе, и не потому, что это такое полезное лекарство, а потому, что это правда.
   Вот это мне хотелось сказать тебе, милая Машенька. Те мучительные боли, которые ты переносишь и еще будешь переносить, тоже, вероятно, и даже явно нужны, чтобы отвлечь тебя от того горя. Ведь это только глупые и безбожные люди говорят: зачем страдания? не хочу страдать. Ведь они есть, -- страдания -- от них не уйдешь. Так что же другого делать, как с сознанием того, что они от высшей воли, от той, от которой всё хорошее и моя жизнь, и что поэтому буду терпеливо и с верою в то, что они имеют смысл и благой смысл, переносить их.
   Всё это старо, но оттого, что старо, не перестает быть правдой. Как бы хотелось быть с тобой. Прощай, голубушка. [...]
  
   А. Бурышкиной.
   1904 г. Мая 8.
   Правда, что надо пользоваться всяким случаем, чтобы доставить людям радость, но людям надо тоже стараться о том, чтобы радовали их не пустяки, а важные вещи.
  
   А. Бурышкина (р. 1884?) -- в 1904 г. проживала в Москве.
   Ответ на письмо Бурышкиной от 26 апреля 1904 г., в котором она просила у Толстого автограф. "Я думаю, -- писала она, -- что вы исполните мою просьбу, отчасти потому, что мы ведь всегда должны пользоваться каждым случаем, чтобы доставить радость окружающим нас, как бы ни был ничтожен этот случай".
  
   А. В. Чуйко.
   1904 г. Мая 8.
   На вопрос, с которым вы обращаетесь ко мне, вы можете ответить только сами, потому что только вы знаете всю силу ваших требований иной жизни и всю крепость вашей связи с мужем. Одно могу вам сказать, что для меня евангельские слова о том, что муж и жена не двое, а одно, имеют большое значение. Нарушить супружескую связь, разлучиться или совершить поступок, который вызовет недоброе чувство в супруге, можно только тогда, когда перед Богом и перед своей совестью не можешь поступить иначе.
   Так ли это в вашем случае?
   Если вы замужем, то задача ваша уже не в том, в чем она для незамужней -- жить хорошо, а в том, чтобы жить хорошо с мужем.
  
   Анна Васильевна Чуйко (р. 1884) -- жена монтера.
   Ответ на письмо Чуйко от 3 или 4 мая 1904 г., в котором она писала о том, что угнетена бесполезной и праздной жизнью и хотела бы порвать с мужем, уехать с детьми в деревню, просила совета у Толстого.
  
   X. А. Киссин.
   1904 г. Мая 8.
   Я думаю, что вам лучше оставаться с родителями, стараясь приносить окружающим вас ту пользу, которую можете. Жить хорошо, с пользою для других и счастливо можно везде, и для этого нужно только одно -- следовать тому, что сказано в евангелии: будьте совершенны, как отец ваш небесный. Приближаться к этому совершенству можно всегда и везде, и в этом жизнь и благо.
  
   Хая Ананьевна Киссин (р. 1882?) -- в 1904 г. жила в местечке Коханово Могилевской губ. Сведений о ней нет.
   Ответ на письмо Киссин от 27? апреля 1904 г., в котором она писала о своей "бесполезной" жизни в захолустном местечке и желании уехать оттуда и спрашивала совета у Толстого.
  
   М. Л. Оболенской.
   1904 г. Мая 12.
   [...] Андрюша то здесь, то в Москве. Он очень дурно живет, но, поди ты, я его не хочу любить, а люблю. Мне он почти всегда и приятен и жалок.
   Сейчас уехали от нас Мережковские.1 Этих хочу любить и не могу.
   Прощай, голубушка. Держись за главную державу -- за твое отношение к Богу и всё снесешь. [...]
  
   1 Д. С. Мережковский и его жена З. Н. Гиппиус-Мережковская.
  
   Т. Л. Сухотиной. 
   1904 г. Мая 21.
   Милая, бедная Танечка. Всякий раз, как вспомню о тебе, больно сожмется сердце. Если я, сам того не замечая, надеялся на хороший исход, то как же ты должна была надеяться, не могла не надеяться, и как теперь должно быть больно. Утешение в тебе самой, и никто не может тебе дать его; одно, что мне хочется сказать тебе, это то, чтобы ты не забывала, что, кроме возможности и желания твоего быть матерью, ты уже несомненно человек со всеми запросами, борьбою, радостью и всегдашним приближением к хорошему, которые свойственны всякому человеку, да еще и очень хороший человек, который и жил всегда человеческой жизнью, и можешь жить хорошо. -- Только это могу сказать тебе, потому что это думал о тебе, кроме того, что я, кажется, писал тебе о том, что зарождение в мир нового живого существа есть дело не наше и что мать, носящая ребенка, всегда впадает в заблуждение, что она производит человека на свет. Она даже не орудие, а только сопутствующее обстоятельство. Так что рождение и нерождение вне нашей власти и потому должно быть вне нашего горя. Тебе не суждено быть этим сопутствующим обстоятельством. Но от этого ты не только не меньше, но еще больше человек. [...]
   Прощай, милочка, целую тебя очень нежно и глажу по голове.
  
   П. Орлову и С. Усачеву.
   1904 г. Июня 1.
   [...] Помогай вам Бог нести ваш крест. Не всякому дается такой нужный для людей крест. Теперь, во время войны, виднее всем и нужнее то дело, за которое вы страдаете. Помоги вам Бог, которому вы служите.
  
   Петр Орлов -- казак-сектант. В 1885--1900 гг. служил в оренбургском войске. В 1900 г. по религиозным убеждениям отказался от военной службы, за что был осужден на два года восемь месяцев тюремного заключения, потом выслан в Сибирь, в Якутскую область.
   Семен Усачев -- вероятно, духобор. В 1896 г. на Кавказе по религиозным убеждениям отказался от военной службы и был сослан в Якутскую область.
  
    И. М. Трегубову.
   1904 г. Июня 1.
   [...] Одно можно заметить, что напрасно вы держитесь одних выводов по отношению к противникам1 нашей веры, а не высказываете основу этих выводов. Только она важна, только она победит, потому что только в ней сила.
   О стачке ничего не имею сказать нового, кроме того, что нет причин не сочувствовать стачке, если она не нарушает основ христианской веры, как нельзя не сочувствовать всяким средствам, содействующим освобождению людей.
   Армана2 я знаю -- иногда получаю  его Ere Nouvelle3 и радуюсь его деятельности, сочувствую ей и желаю ему, главное, воздержания от политической суеты и внутренней, ведущей к просветлению, душевной работы. [...]
  
   Иван Михайлович Трегубов (р. 1858) -- близкий по взглядам Толстому. За воззвание о помощи духоборам был выслан в г. Гольдинген. В 1902 г. ему было разрешено уехать за границу. В 1904 г. жил в Париже, откуда и писал Толстому.
   Ответ на письмо Трегубова от 19 мая 1904 г., в котором он излагал свой проект "всеобщей мирной стачки".
  
   1 Ivan TrХgouboff, "Lettre ouverte d'un tolstoОen Ю un antitolstoОen" -- "Ere nouvelle", Paris, 1904 ("Открытое письмо толстовца к антитолстовцу"). Имеется в яснополянской библиотеке.
   2 Е. Арман (Е. Armand) -- редактор-издатель журнала "Ere nouvelle".
   3 "Ere nouvelle" -- журнал анархического направления, издавался в Париже.
  
  
   С. И. Прозоре, А. Е. Сидельнику, А. В. Татьянко.
   1904 г. Июня 1.
   Владимир Иванович Скороходов передал мне ваш вопрос. Я думаю, что стоит вам только заглянуть в свое сердце, чтобы узнать, что вам надо делать. Если вы верите точно, не на словах верите в Бога и в закон его, то у вас не может быть сомнения о том, как вам надо поступить. Прочтите Мф. X, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33. Там прямо сказано, как должен поступать верующий в Бога и его закон. Если же поступите так, как пишет Владимир Иванович, что вы говорили ему: страха ради иудейска притвориться верующими в православие, то таким людям лучше вовсе отречься от Бога, потому что такой поступок показывает, что люди не веруют ни в свою веру, ни в православную, а озабочены только земным. Тут нет ничего худого, и ни я и никто не станет упрекать людей за то, что у них нет веры. Веру насильно нельзя взять. Но худо то, когда люди лгут и притворяются, что у них есть вера, и осуждают других, а сами не верят по-настоящему. Это те самые лицемеры, которых осуждал Христос.
  
   Софрон Иванович Прозоря (р. 1870), Алексей Емельянович Сидельник (1868--1917), Алексей Васильевич Татьянко (1865--1928) -- сектанты, крестьяне станицы Старощербиновской.
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1904 г. Июня 3.
   Сейчас получил ваше письмо. Г-на Hubbard'a1 я не помню. Кажется, таковой никогда не был. Самое лучшее, по-моему, не обращать никакого внимания на такие статьи, как та, о которой вы пишете.2 Я это всегда делал, потому что не нахожу никакого повода к тому, чтобы вмешиваться в такие дела. И если вы хотите сделать мне приятное, то вы, пожалуйста, ничего не предпринимайте по этому поводу. Мне неприятно, что люди, с которыми я не имел никаких сношений, питают ко мне дурное чувство, но их мнение обо мне и о непротивлении совершенно не интересует меня.
   Мне кажется, что и вам не следует принимать какое-либо участие во всем этом пустом деле.
   Желаю вам всего хорошего. Передайте мой привет вашей семье. Жена моя ничего не знает об этой статье, и так как она человек очень нервный, я бы очень не желал, чтобы это дошло до нее.
   Статьи, о которой вы пишете, я не получал, да и не желаю получить. Подобных статей есть и было сотни. И чем больше их, тем лучше. В той молитве, которую я ежедневно повторяю, есть слова: "радуйся, когда тебя ругают", и я большей частью бываю только в первую минуту слегка огорчен, но потом искренно радуюсь. Поэтому, как любящий меня человек, не лишайте меня этой радости, если это в вашей власти.
  
   Ответ на письмо Моода от 11 июня н. с. 1904 г., в котором он сообщал Толстому, что в августе 1903 г. в "Pall Mall Magazine" была напечатана статья Хеббарда "Лев Толстой, истолкованный в малом" с нападками на Софью Андреевну, а в этом году там же появилась статья Джорджа Мура, в которой он, совершенно извращая взгляды Толстого, нападает на непротивление и на статью "Что такое искусство?".
  
   1 Эльберт Хеббард, американский журналист.
   2 Elbert Hubbard, "Leo Tolstoy, an interpretation done in little", "Pall Mall Magazine" 1903, август.
   3 Отсюда и до конца письмо печатается по фотокопии.
  
   М. Л. Оболенской.
   1904 г. Июня 4. Я. П.
   [...] Одно очень советую вам: не воображать величайшую нелепицу, что перемена места может содействовать перемене вашей жизни. Это как лошадь, запутавшаяся в бороне, чем шибче несется, тем больше ее бьет борона по ногам. Это верх нелепости, доходящей до комизма. Что вы недовольны своей эгоистической жизнью, я понимаю и очень одобряю, в особенности недовольство. Но недовольство, чтобы быть благодетельно, должно быть обращено на себя и вызывать внутреннюю работу -- усилие (царство божие усилием берется), а не изменением условий. Это изменение только ухудшает положение, делая его неисцелимым. Любовь супружеская очень хорошо, но если она делает то, что каждый делает друг другу уступки такие, вследствие которых живет не во всю свою силу, а только ноет, то она делается вредна. Или живите в свое удовольствие вполне и не нойте, или живете человеческой жизнью, служа Богу, Богу, Богу и людям и тогда тоже не будете ныть.
   Как служить вам Богу и людям -- не знаю. Знаю, как мне это надо делать (не говорю, что делаю). Если ж вы точно хотите этого, то легко найдете.
   И еще оба не старайтесь угождать друг другу, а старайтесь угождать Богу, и тогда только вы твердо сойдетесь и не будете ныть. [...]
  
   К. В. Волкову.
   1904 г. Июня 10.
   [...] Война захватила вашу семью своим матерьяльным колесом, меня же она давит духовно. Ужасаешься на то, что с таким усилием и напряжением совершается то, чего не должно, не может быть, если только человек разумное существо. [...]
  
   Константин Васильевич Волков (р. 1871) -- врач. В период с 1900 по 1907 г. был земским врачом в Мисхоре, на южном берегу Крыма.
   Ответ на письмо Волкова от 17 мая 1904 г., в котором он писал о своем отъезде на русско-японскую войну.
  
   П. И. Бирюкову.
   1904 г. Июня 10.
   [...]. Я думаю, что вы очень хорошо изложите мое миросозерцание, такое, какое было во время моих писаний. Я говорю во время, потому что в этом отношении идет во мне постоянная и особенно теперь усиленная работа, не изменяющая, но уясняющая, углубляющая, обосновывающая прежние воззрения. Это im Werden,1 и потому нельзя излагать. [...]
  
   1 в становлении,
  
   Л. П. Никифорову.
   1904 г. Июня 10.
   Слышал я про ваши семейные горести, дорогой Лев Павлович, и очень жалею вас. Но знаю, что у вас есть то, что не только ослабляет тяжесть несчастий, но иногда преобразовывает их в благо. [...]
   То, что вы пишете о тюрьме,1 очень интересно, и я предчувствую, что это так должно быть.
  
   1 Никифоров писал: "В начале меня очень угнетала тоска по тюрьме. Как это ни странно, но такая тоска существует, и в ней есть очень нездоровый элемент"
  
   В. В. Стасову.
   1904г. Июня 10.Я.П.
   Знаю про ваше горе,1 дорогой Владимир Васильевич, и хотелось бы помочь вам, но знаю, что тут помощи ни от кого, кроме как от самого себя, от лучшей, высшей части своего "я", ни от кого быть не может. [...]
  
   1 Смерть старшего брата Стасова, Александра Васильевича Стасова (1819--1904).
  
   Ф. В. Езерскому.
   1904 г. Июня 11.
   Толкование стихов ветхого завета не имеет для меня никакого интереса, и потому я не имею и не могу иметь никакого мнения о значении тех слов, которые вас интересуют.
  
   Федор Венедиктович Езерский (р. 1834) -- автор ряда книг по счетоводству.
   Ответ на письмо Езерского от 9 июня 1904 г., в котором он просил разрешения приехать в Ясную Поляну, чтобы узнать мнение Толстого о значении некоторых слов из Ветхого завета.
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1904г. Июня 14.
   [...] Я так решительно протестовал против возражения на статью,1 потому что полагал, что она направлена против меня. Если же она, напротив, ложно превозносит меня в ущерб жене, то я, разумеется, очень желал бы, чтобы ее не было. Но так как этого сделать нельзя, я все-таки думаю, что лучше ничего не писать, так как убежден, что кроме того, что на всякое чиханье не наздравствуешься, т. е. никогда не поспеешь возражать на все те глупости, которые о вас пишут, убежден, что всякая клевета получает только больше значения от возражений на нее. Мои отношения к жене, мое уважение и любовь к ней, наша дружная сорокалетняя семейная жизнь слишком известна всем знающим нас, и жена моя известна слишком многим, чтобы статья какого-то журналиста могла как-нибудь повлиять на репутацию моей жены. [...]
  
   Ответ на письмо Моода от 22 июня н. с. 1904 г., в котором он писал о статье (описание жизни Толстого и его жены) Эльберта Хеббарда и советовал Толстому написать опровержение.
  
   М. М. Молчанову.
   1904 г. Июня 19.
   [...] Работы много -- которая кончена, которая идет, но главная, несмотря на мою старость или вследствие старости, над собой. И чем больше работаешь, тем лучше. [...]
  
   Михаил Михайлович Молчанов (р. 1883) -- в 1904 г. был студентом юридического факультета Московского университета.
  
   А. В. Амфитеатрову.
   1904 г. Июля 1.
   [...] Из этой статьи вы увидите мою мысль, выраженную мною неоднократно, что всякая борьба, как прессы, не только русской, но и заграничной, так же как и революционеров, с существующим, царствующим злом бессильна. Это только срезать побеги, бурьян разрастается хуже. Надо под корень вывернуть. А это можно сделать только в области религиозной. Она одна могущественна, непреодолима. Думаю, что вы несогласны со мной, но поэтому тем больше считаю нужным сказать вам, что думаю.
  
   Александр Валентинович Амфитеатров (1862--1923) -- реакционный буржуазный фельетонист и беллетрист, белоэмигрант. С Толстым Амфитеатров познакомился в 1891 г., в Москве, во время переписи населения. Вторично встретился с ним в 1894 г. Позднее несколько раз бывал в Ясной Поляне. Автор ряда статей о Толстом.
   Ответ на письмо Амфитеатрова от 22 июня 1904 г., в котором он просил Толстого выслать ему статью о войне.
  
   Н. В. Давыдову.
   1904 г. Июля 2.
   [...] Получаю с каждой почтой, преимущественно от дам, более или менее заслуженные за мою статью1 ругательные письма. Я говорю заслуженные, потому что, очевидно, не сумел написать убедительно без раздражения, которым вызываю раздражение других. [...]
  
   Ответ на письмо Давыдова от 27 июня 1904 г., в котором он просил Толстого прислать ему "один экземпляр, -- безразлично в каком виде, -- его последней статьи о войне".
  
   1 "Одумайтесь!".
  
   В. В. Стасову. 
   1904 г. Июля 31.
   [...] "Разгром"1 ваш очень важен и очень меня интересует. Я убежден, что во всех делах прогресс всегда только в устранении предрассудков, слипшихся с истинами и добром. Что истина и добро даны от начала и что поэтому дело людей, служащих прогрессу, устранять суеверия, затемняющие истину и добро. Вы это и хотите делать в искусстве. И это очень, очень важно. [...]
  
   1 Стасов в течение многих лет работал над книгой, которую предполагал назвать "Разгром" ("Carnage gИnИral"). Первое упоминание о ней в его письмах к П. С. Стасовой относится к 1875 г. Работа Стасова осталась неоконченной.
  
   Дж. X. Риву (J. Н. Reeve).
   1904г. Августа 20/сентября 2.
   Я получил ваше письмо и благодарю вас за чувства, которые вы в нем выразили. Для меня большая радость знать, что не я, но истина имеет столько друзей.
  
   Дж. X. Рив -- в 1904 г. жил в Сан-Франциско (США).
   Ответ на письмо Рива от 31 июля н. с. 1904 г., в котором он благодарил Толстого за его книги "Исповедь", "В чем моя вера?" и за статью против войны "Одумайтесь!".
  
   А. И. Варгиной. 
   1904 г. Августа 20.
   Душевная жизнь наших детей, так же как и всех людей, совершается независимо от наших желаний и воли. И потому участие моего и вашего сына в преступном деле (для меня, но не для него) не может тяготить нашей совести. Если есть в нас добро, мы можем воздействовать им на людей вообще, но не можем воздействовать на тех, кого мы изберем, хотя бы они были наши дети, так же как свет и тепло не может освещать и греть исключительные предметы. Будем перед Богом по мере сил своих исполнять его волю, а последствия нашей деятельности предоставим ему.
  
   Александра Исааковна Варгина-Измайлова -- в 1904 г. жила в Москве.
   Ответ на письмо Варгиной от 15 или 16 августа 1904 г., в котором она писала о том, что ее сын, так же как и сын Толстого (Андрей Львович), ушел вольноопределяющимся в действующую армию и что, будучи последовательницей взглядов Толстого, она тяжело переживает этот факт и просит утешения.
  
   И. Д. Гальперину-Каминскому.
   1904 г. Августа 20.
   [...] Да и по правде вам скажу, всякое оконченное произведение совершенно теряет для меня всякий интерес, тем более теперь, когда занят предметами, кажущимися мне более важными. [...]
  
   П. А. Соколову.
   1904 г. Августа 20.
   [...] Не будем говорить о том, что разъединяет нас, а, напротив, будем держаться того, что соединяет. Будем едины, как учил Христос. А для этого будем держаться того, во что мы верим; будем держаться веры в Бога и будем, как вы говорите, любить, любить и любить Бога и друг друга.
  
   Павел Алексеевич Соколов (1858--1913) -- протоиерей. В 1904 г. жил в Чернигове.
   Ответ на письмо Соколова от 13 или 14 августа 1904 г., посвященное религиозным вопросам.
  
   Люси Малори (Lucy Meallory).
   1904 г. Августа 21/сентября 3.
   Дорогой друг и сестра, я очень рад, что вашим хорошим письмом поставлен в прямые сношения с вами. Хотя я не могу согласиться с вашей верой в медиумов и оккультизм, я всё же высоко ценю ваше нравственное учение и всегда с большим интересом читаю ваш журнал,1 за который сердечно благодарю. Я нахожу в нем истинно здоровую духовную пищу и высоко ценю вашу деятельность.
  
   Люси Малори -- американка, автор заметки о Толстом "Вождь человечества".
   Ответ на письмо Малори от 6 августа н. с. 1904 г., в котором она выражала надежду, что деятельность Толстого поможет "освободить Россию".
  
   1 "The World's Advance Thought", журнал издававшийся Люси Малори в Портлэнде (Орегон, США) в 1886--1918 гг. Толстой включил в "Круг чтения" шесть изречений из "The World's Advance Thought" с подписью: из журнала "Передовая мысль мира".
  
   В. С. Толстой.
   1904 г. Августа 21.
   Скажи папа,1 что он мне сказал, чтобы я молился об его смерти, а я дорогой2 думал, что если бы я молился, то молился бы о том, чтобы Бог ему дал не смерть, а ту духовную силу, при которой страдания переносятся если не радостно, то без противления, и что я уверен, что сила эта есть в нем и без моей молитвы проявится в нем.
  
   Вера Сергеевна Толстая (1864--1923) -- старшая дочь С. Н. Толстого.
  
   1 С. Н. Толстой, умер 23 августа 1904 г.
   2 Толстой имеет в виду свою поездку к умирающему брату. Из Ясной Поляны в Пирогово он выехал 11-го, возвратился 21 августа 1904 г.
  
   Н. К. Петрову.
   1904 г. Сентября 16.
   Воздержание от животной пищи есть дело совести, и потому все рассуждения людей не должны иметь влияния на поступки, совершаемые не для славы людской, а для удовлетворения своей совести.
  
   Николай Константинович Петров (1881--1918) -- телефонист в г. Шуе.
  
   А. Л. Толстому.
   1904 г. Сентября 18.
   [...] Когда ты уезжал, мне как-то не верилось, что ты будешь на войне, а вот ты уже в самом пекле. Знаю опытом, как на войне все живут, бодрясь и стараясь забыться -- иначе нельзя делать страшное дело войны, но прошу тебя не забывай и на войне свою душу. И старайся быть добр со всеми. В этом всё. А тебе это легко, потому что ты добр в душе. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1904 г. Сентября 20.
   [...] Работаю очень радостно над календарем, который разрастается в круг ежедневного чтения.1 Какое богатство мудрости и добра заразительного рассыпано по книгам всех народов и времен и забыто, игнорируется нами, озабоченными чтениями Сувориных, русских и иностранных, и всяких quasi художников и мыслителей.
  
   1 "Круг чтения".
  
   М. А. Стаховичу.
   1904 г. Октября 9.
   [...] Письмо ваше особенно хорошо тем, что говорит, и очень хорошо, образно и живо говорит о том, о чем никто не говорит и о чем нужнее всего говорить: о нравственно могущественных в своем смиренном унижении китайцах и о новом не человеческом, а дьявольском характере войны. [...]
  
   Михаил Александрович Стахович (1861--1923) -- в 1904 г. был старшим уполномоченным дворянского отряда Красного Креста на Дальнем Востоке.
  
   А. Л. Толстому.
   1904 г. Октября 9.
   Не переставая думаю о тебе, милый мой Андрюша. Особенно теперь, когда ты уже, вероятно, испытал настоящую войну. Помоги тебе Бог перенести всё предстоящее на пользу твоей вечной душе. [...] я же только хочу сказать тебе, что, несмотря на всю твою отдаленность от меня по взглядам, я тебя очень, очень люблю и духовной христианской любовью и простой человеческой нежной любовью.
  
   Жоржу Бурдону (Georges Bourdon).
   1904 г. Октября 21/ноября 3.
   [...] Хотя я уверен, что конец войны наступит не так скоро, но он наступит в меру наших усилий в этом направлении, а моя статья одно из этих усилий, хотя и небольшое. [...]
  
   Жорж Анри Бурдон -- французский литератор. Редактировал газету "Фигаро".
   В марте 1904 г. в качестве сотрудника газеты "Фигаро" Бурдон приезжал к Толстому, чтобы узнать его мнение о русско-японской войне. В Ясной Поляне он пробыл сутки. Возвратившись во Францию, Бурдон в статье, помещенной в "Фигаро", описал свое свидание и беседы с Толстым.
  
   В. Б. Болтянскому. 
   1904 г. Октября 22.
   Не буду сожалеть, если письмо мое опоздает. В том деле, о котором вы пишете, можно советоваться и принимать советы только от своей совести. Насколько сильны ее требования, так вы и поступите; а как должно поступить, вы сами знаете. Одно могу советовать вам, не решайтесь ни на что, пока будете чувствовать сомнения и колебания. Лучше отступить от истины, чем, начав, не выдержать и раскаяться в хорошем поступке. Еще совет: иметь в виду только Бога, а не людей. Поступайте так, как будто вы одни в мире и люди никогда не узнают о вашем поступке. И не загадывайте вперед, а поступите, как сказано в евангелии: когда поведут вас, не думайте, что будете говорить, дух, который в вас, скажет, что должно. Человек бывает слаб и бывает очень силен, когда он соединяет свою волю с волей Бога. Старайтесь жить так, чтобы главным делом жизни было исполнение воли Бога. От всей души желаю вам поступить в этом трудном деле так, чтобы потом не раскаиваться.
  
   Вениамин Борисович Болтянский (р. 1883) -- служащий, счетовод-кассир из Екатеринослава, изучал философию. С Толстым лично знаком не был, но трижды обращался к нему за советом в письмах и получал ответ.
   Ответ на третье письмо Болтянского от 9 октября 1904 г., в котором он писал: "Ровно через месяц мне, 21-летнему юноше, предстоит отбывать воинскую повинность и, следовательно, идти убивать людей. И вот я желаю знать ваше мнение о том, как мне поступить".
  
   Л. Н. Андрееву.
   1904 г. Ноября 17.
   Я прочел ваш рассказ,1 любезный Леонид Николаевич, и на вопрос, переданный мне вашим братом о том, следует ли переделывать, отделывать этот рассказ, отвечаю, что чем больше положено работы и критики над писанием, тем оно бывает лучше. Но и в том виде, каков он теперь, рассказ этот, думаю, может быть полезен.
   В рассказе очень много сильных картин и подробностей, недостатки же его в большой искусственности и неопределенности. [...]
  
   1 Рассказ "Красный смех", был послан Толстому в рукописи. В ЯЗМ под 27 февраля 1905 г. имеется запись: "Говорили о "Красном смехе" Л. Андреева. "Я не читал его, -- сказал Лев Николаевич, -- только перелистывал. Здесь сидел брат его, дожидался ответа. Я написал, что некоторые места сильные. Но остальное все искусственно и неясно, и неопределенно."
  
   Редакции газеты "The North American".
   1904 г. Ноября 18.
   Цель агитации земства1 -- ограничение деспотизма и установление представительного правительства. Вероятные последствия не могут быть предвидены. Достигнут ли вожаки агитации своих целей, или будут только продолжать мутить общество, -- в обоих случаях верный результат всего этого дела будет отсрочка истинного социального улучшения. Истинное социальное улучшение может быть достигнуто только религиозным, нравственным совершенствованием всех отдельных личностей. Политическая же агитация, ставя перед отдельными личностями губительную иллюзию социального улучшения посредством изменения внешних форм, обыкновенно останавливает истинный прогресс, -- что можно заметить во всех конституционных государствах -- Франции, Англии, Америке.
  
   Ответ на телеграмму редакции "The North American" от 25/ХІ н. с. 1904 г.: "Очень оценили бы подробный ответ на сто или более слов, объясняющий значение, цель и вероятные последствия земской агитации. Американцы глубоко заинтересованы".
  
   1 В начале XX в. в связи с подъемом революционного движения в стране усилилось земское движение, которое представляло собой умеренно-оппозиционное движение либеральных помещиков и либеральной буржуазии. Петербургский земский съезд 6--9 ноября 1904 г. выработал программу умеренных политических реформ и выдвинул требование созыва центрального представительного учреждения с законодательными правами.
  
   М. Г. Пашинину.
   1904 г. Ноября 22.
   "Претерпевый до конца спасен будет".
   Это прямо относится к вашему положению. Делайте, что можете, и терпите, что можете, и вы увидите, что положение ваше, вашей матери и главное вашего отца непременно улучшится. Не столько жалок страдающий, сколько тот, от кого страдают, хотя мы по человечеству, по слабости жалеем больше жертву и испытываем недоброе чувство к мучителям. Если же вы уйдете, бросите дом, то наверное раскаетесь. Надо терпеть. Чем тяжелее теперь, тем радостнее будет потом.
   Делайте, что велит совесть и Бог, и всё будет хорошо, хотя и совсем не так, как мы хотим и предвидим. [...]
  
   Михаил Григорьевич Пашинин -- сын купца-фабриканта г. Вязников Владимирской губ. В середине октября 1904 г. Пашинин приезжал в Ясную Поляну советоваться с Толстым, уходить ли ему с братом и матерью из дому от тирана-отца. Толстой посоветовал ему не уходить, а постараться улучшить положение матери дома.
   Ответ на письмо Пашинина от 13 ноября 1904 г., в котором он писал, что не прошло еще месяца с тех пор, как он был у Толстого, а он убедился, что ничем не может помочь матери. Его отец -- "пьяница, развратник и богач" и "бьет насмерть" мать. Пашинин просил совета у Толстого, как ему помочь матери.
  
   О. Ф. Скороходовой.
   1904 г. Декабря 19.
   [...] Думаю, что вы напрасно так мрачно смотрите на его душевное состояние. Он всю жизнь искал и теперь ищет всё более и более твердую истину и непременно с его искренностью, серьезностью и золотым сердцем найдет ее. Вся жизнь его до сих пор была такая, какую дай Бог всякому, и ему отчаиваться не в чем. Я уверен, что он не разлучится и с семьей и найдет выход. Для христианина есть выход во всяком положении. [...]
  
   Ольга Федоровна Скороходова, рожд. Дегожская (р. 1863).
   Ответ на письмо Скороходовой от 11 декабря 1904 г., в котором она писала о тяжелом душевном состоянии своего мужа и просила Толстого поговорить с ним.
  
   П. И. Кольцову.
   1904 г. Декабря 19.
   Письмо ваше одна из тех радостей, которым я боюсь отдаваться и которые вместе с тем ценю выше всего. Боюсь, потому что думаю, что если мы точно служим Богу, то нам не должно быть дано видеть последствий этого служения, не должно быть награды, а между тем не могу не радоваться общению в Боге с братом. [...]
  
   Петр Иванович Кольцов -- в декабре 1904 г. проживал в Арозе (Швейцария), где лечился от туберкулеза.
   Ответ на письмо Кольцова от 4 декабря 1904 г., в котором Кольцов выражает глубокую признательность и благодарность Толстому за то, что он помог ему духовно прозреть.
  
   М. М. Молчанову.
   1904 г. Декабря 19.
   [...] Прочел вашу статью.1 Она написана бойко, очень бойко, но несерьезно. У автора нет определенного твердого миросозерцания. А без этого лучше не касаться вопросов психологических.
   Вы с большой легкостью решаете отрицательно вопрос о свободе воли и цитируете Горького, Чехова, Листа, Ломброзо, Ферри. Если же бы вы почитали хорошенько Платона, Декарта, Спинозу, Канта, Лихтенберга, вы поняли бы, что цитируемые вами авторитеты -- жалкие микроскопические букашки в сравнении с слонами мысли, с которыми вы так легко справляетесь. Советовал бы вам писать только для себя, для себя уясняя свои мысли. [...]
  
   Ответ на письмо Молчанова от 4 ноября 1904 г., начинавшееся "4-е без ответа", в котором он писал, что собирается прочесть в университете реферат на тему "Преступление и наказание".
  
   1 К письму Молчанова приложены тезисы его реферата "Преступление и наказание (По поводу так называемых новых направлений в уголовном праве)". Его статью Толстой по прочтении, вероятно, отправил обратно.
  
   С. П. Тумашеву.
   1904 г. Декабря 19.
   [...] Лучше не жениться. Жениться только тогда нужно, когда не можешь жить без этого.
  
   Сергей Петрович Тумашев (1868?--1907 или 1908) -- учитель сельской школы села Вновь-Юрмытского Камышловского уезда.
   Ответ на письмо Тумашева от 26 ноября 1904 г., в котором он писал: "Я состою народным учителем 18 лет. Холост, одинок, все получаемое жалованье (35 р. в месяц) трачу на ребят, на процветание школы, и теперь наша школа во всех отношениях первая по уезду. Живу только этим и был счастлив. Но последнее время стал скучать почему-то, надоело. Дайте мне совет. Что делать? Продолжать ли учительство? Жениться или уже нет?"
  
   Е. В. Молоствовой.
   1904 г. Декабря 19.
   [...] Получил вашу повесть,1 письмо и листок из дневника. Листок тронул меня, как и те прежние листки, но иначе. Тогда мне вас жалко было за то, чего вы лишитесь, если измените в хорошем смысле свою жизнь, а теперь по этому листку мне жалко вас, если вы останетесь в тех условиях, нехороших условиях, в которых живете. Повесть ваша подтвердила только это мое чувство.
   Героиню повести даже не жалко, она просто отталкивает низменностью своих интересов. Эпиграф Иоанна2 не идет к этой повести. Тем более неприятно действует эта повесть, что техника, подробности, описания очень недурно. Нехорошо в повести le bout de l'oreille3 -- миросозерцание автора, которое невольно проявляется. Так вот простите меня за мою откровенность. Думаю, что правда никогда не вредна, а тем более, когда она высказывается с добрым чувством.
  
   Ответ на письмо Молоствовой от 3 декабря 1904 г. Посылая свою повесть "Цена любви", Молоствова просила Толстого прочитать ее и высказать о ней свое мнение. В заключение она писала о несоответствии своей жизни с ее желаниями, о работе над собою и, прилагая вырванную страницу из своего дневника, просила Толстого, прочитав ее, уничтожить. По поводу письма к Молоствовой в Дневнике Толстого под 22 декабря 1904 г. имеется запись: "Еще написал несколько писем. Боюсь, огорчил Молоствову"
  
   1 Повесть Е. В. Молоствовой "Цена любви" не была напечатана.
   2 Какой эпиграф к повести, неизвестно.
   3 кончик уха
  
   В. В. Стасову.
   1904 г. Декабря 19.
   [...] Нехорошо то, что вы мрачно смотрите на мир. Всё очень хорошо, и чем больше живу и чем ближе к большой перемене, тем мне радостнее и доживать и переменяться. [...]
  
   Г. А. Русанову.
   1904 г. Декабря 19.
   [...] Помогай вам Бог нести ваши страдания, как нужное, божеское. Истинное благо наше в сознании, а страдания помогают вызыванию сознания своей божественной природы. [...]
  
   Ответ на письмо Русанова от 6 декабря 1904 г., в котором он писал: "Два дня тому назад я послал вам сделанные мною выписки из ваших писем, дневников и пр. Я всегда восхищался выписанными мною местами и надеюсь, что вы найдете возможным многим из них, если не всем, дать место в вашем сборнике..." Выписки мыслей и изречений из сочинений Толстого Русанов делал для "Крута чтения".
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1904 г. Декабря 25.
   [...] Всё более и более чувствую закон обратной пропорциональности ослабления и энергии и увеличения задач, а также и увеличения радости, спокойствия, ясности жизни [...]
  
  
   1905
   Генри Крауфорду (Henry Crawford).
   1905 г. Января 14/27.
   [...] Я думаю, что вы совершенно правы в вашей оценке церковных и государственных предрассудков. Но я не согласен с вашей мыслью, что братство людей есть цель, к которой мы всецело должны направить нашу деятельность. Братство людей не есть цель, к которой мы должны стремиться, но неизбежное последствие нашей через религиозное сознание хорошо направленной деятельности, т. е. деятельности, установленной отношением нашей жизни к целому, к Богу.
   Религиозное сознание требует от нас определенной линии поведения, и братство людей есть лишь одно из многих благ, неизбежно вытекающих из такого поведения. [...]
  
   Генри Крауфорд (р. 1883) -- в 1904 г. жил в Мельбурне (Австралия).
  
   В. Д. Фролову.
   1905 г. Января 14.
   [...] Я понимаю ваш ход мысли, потому что разделяю его, но изложение мысли не вполне точно и ясно.
   Не торопитесь писать. Больше читайте, думайте и записывайте только те мысли, которые выльются коротко и ясно. Записывайте для себя. [...]
  
   Василий Дмитриевич Фролов (р. 1886?) -- из крестьян Нижегородской губ. В 1904 г. был учеником-стипендиатом третьего класса учительской семинарии в Киржаче Владимирской губ. В 1905 г. был учителем в д. Горицы Муромского уезда Владимирской губ. С Толстым Фролов познакомился в 1904 г. в Ясной Поляне, где он пробыл 23 и 24 декабря. В ЯЗМ имеются следующие записи об этом посещении 23 декабря 1904 г.: "Вечером приехал из Владимира семинарист Фролов, восемнадцатилетний юноша. Он приехал прочесть Льву Николаевичу изложение своего мировоззрения в статьях "Кто я" и "Что вне меня". "Удивительно, -- сказал Лев Николаевич, -- что он выражает то же, пишет о том же, о чем я, семидесятишестилетний старик" (ЯЗМ, 1, стр. 44). Вторично Фролов был у Толстого 16 июля 1905 г. В ЯЗ под этой датой записано: "Приехал Фролов, ученик Киржачской учительской семинарии, одушевленный Львом Николаевичем. Привез свое философское сочинение. Лев Николаевич сказал о нем, что оно совсем плохое. Лев Николаевич с ним много говорил и был им доволен".
   Ответ на два письма Фролова. В первом из них, от 2 января 1905 г., Фролов просил Толстого дать ему обещанное место в Москве. Второе письмо -- от 7? января. В большей части этого письма Фролов рассуждал и излагал свои мысли о Боге: "есть ли Бог, как его понимать и как ему служить".
  
   А. K. Раковичу.
   1905 г.Января 14.
   [...] Ваше отношение к войне я не могу не находить самым правильным, потому что вполне разделяю его. Выразил я желание, чтобы не было моего адреса, потому что я отрицаю всякие внешние средства борьбы, а собирание подписей и требование прекращения войны (не говоря о своей недостижимости) есть внешнее средство. [...]
  
   Алексей Ксенофонтович Ракович (ум. 1905 или 1906) -- медик, был близок взглядам Толстого. В 1902 г. вместе с Юшко на Михайловском перевале, близ Геленджика, в Кубанской области, приобрел участок земли и занимался сельским хозяйством. Лично познакомился с Толстым в 1904 г.
   Ответ на письмо Раковича от 12--14 декабря 1904 г. Ракович выражал свое отрицательное отношение к затеянному геленджикскими колонистами сбору подписей под воззванием с протестом против русско-японской войны.
  
   В. В. Стасову.
   1905 г. Января 14.
   [...] очень сожалел о вас, о том, что вы попали в передел к врачам, которые ничего другого не могут сделать, как только то, чтобы после того, как они с помощью своих чистых, блестящих хитроумных инструментов измучают и наскучат нам своими исследованиями, сказать нам то, что мы все и без них хорошо знаем: что непременно помрем в свое время совершенно независимо от их исследований и мнимых лечений. [...]
   Какие нехорошие события у вас.1 Только бы люди не заботились об общем благе, а каждый заботился бы о себе, о том, чтобы жить хорошо, и о ближних, точно ближних, с которыми сводит его жизнь, а не об общем благе, и никто не стрелял бы друг в друга и не мучал бы.
  
   1 События, о которых пишет Толстой, -- расстрел рабочих у Зимнего дворца 9 января 1905 г. Толстой узнал о нем 10 января утром от приехавшей из Москвы Софьи Андреевны.
  
   Е. Е. Гончаренко. 
   1905 г. Января 19.
   [...] Совета о дальнейшем вашем образе действий я никакого дать вам не могу. О том, в чем дело христианина, вы знаете то же, что и я. Все мы должны стремиться к тому, чтобы быть совершенными, как отец небесный, и все мы, по мере своих сил, доходим до той степени совершенства, до которой нас допускают наши слабости. Мы все знаем, что чем дальше мы дойдем в этом совершенстве, тем нам будет лучше. И потому учить нам друг друга нечему, особенно тому, кто не несет испытания того, кто несет его. Могу только радоваться на то, что вы сделали и делаете, и желать вам и твердости, которая нужна для того, чтобы не нарушить воли Бога и той мягкости и доброты, которая нужна для того, чтобы не нарушить добрых, любовных отношений с людьми, которые считают себя вашими начальниками. [...]
  
   Евтихий Егорович Гончаренко (1883--1923) -- бухгалтер, сектант-баптист.
   Ответ на письмо Гончаренко от 10 января 1904 г., в котором он сообщал о своем отказе от военной службы.
  
   Л. Ф. Анненковой.
   1905 г. Января 19.
   [...] Как вы хорошо описали смерть умершей у вас девушки.1 Я думаю, что просветление наступает для каждого человека рано или поздно. [...]
   Посоветуйте Константину Никаноровичу2 не читать газеты. Я свет увидал, перестав читать их уже месяца четыре. Не надо позволять внешней жизни нарушать течение внутренней. [...]
  
   Леонила Фоминична Анненкова (1844--1914) -- сочувствовала взглядам Толстого. Жила у себя в имении в Льговском уезде Курской губ.
  
   1 В своем письме Л. Ф. Анненкова описывала смерть одной знакомой ей девушки от чахотки, умершей в полном сознании и душевном самообладании.
   2 Константин Никанорович Анненков (1843--1910) -- юрист и земский деятель, муж Л. Ф. Анненковой.
  
   Ответ на письмо Л. Л. Толстого к С. А. Толстой от 16 января 1905 г., в котором он писал: "Посылаю мое письмо к царю тем, кому оно интересно".
  
   Б. И. Книрше. 
   1905 г. Января 24.
   [...] Рабочие манифестации, по моему мнению, явления искусственные, не выражающие нисколько желаний и требований русского народа, большой массы крестьянства. Желания и требования этой большой массы одно: общность земли, уничтожение частной земельной собственности. Удовлетворение этого требования делает излишним все сложные требования рабочих (прямо перенятых у Европы). Имея землю, народ установит, если и пойдет на заработки, и свои часы и свою заработную плату.
  
   Борис Ипполитович Книрша -- в 1905 г. студент Петербургского университета.
   Ответ на письмо Книрши от 19 января 1905 г., в котором он просил Толстого "осветить" происшедшее в Петербурге событие 9 января 1905 г., так как "нравственная сила этого движения неясна" для него.
  
   А. Л. Толстой.
   1905 г. 24 января.
   Как поживаешь, милая Сашенька? Хотелось бы тебе сказать, что мне недостает тебя, но не говорю, -- не говорю этого потому, что ты способна из-за этого лишить себя удовольствия. Я часто боюсь даже того, что такая мысль о том, что ты мне дорога, может помешать тебе выйти замуж. Так знай, что не только то, что ты хорошо выйдешь замуж, но что ты хорошо повеселишься, мне гораздо нужнее и дороже твоего присутствия. Веселись же, будь умна. [...]
  
   Александра Львовна Толстая (р. 1884) -- младшая дочь Толстого. В последние годы жизни Толстого выполняла при нем секретарские обязанности, вела его корреспонденцию. Во время Первой мировой войны была начальником земского отряда санитарного поезда. В 1922--1923 гг. -- председатель кооперативного товарищества по изучению и распространению произведений Л. Н. Толстого. Автор нескольких статей и воспоминаний о Толстом.
   После революции до 1929 г. была директором музея-усадьбы в Ясной Поляне. В 1929 г., выехав по поручению Народного комиссариата просвещения в командировку в Японию, не вернулась в Советский Союз. Впоследствии переехала в США.
  
   К. Бобровских.
   1905 г. Января 30.
   Я не могу ответить коротко и ясно на ваш вопрос. Отношение человека -- и мое -- к загробной жизни вытекает из всего религиозного жизнепонимания. [...]
  
   К. Бобровских -- служащий управления железной дороги. В 1905 г. жил в г. Ашхабаде.
  
   Ф. X. Граубергеру. 
   1905 г. Января 30.
   Чем сложнее события, чем раздраженнее жизнь людей вокруг нас, тем большие усилия надо делать, чтобы устоять в том единственном деле божьем, к которому мы призваны и которое не совпадает с той суетой и раздражением, которое охватило теперь русских людей. Дело это, как вы знаете, так же как и я, в том, чтобы смиренно исполнять свое прямое ближайшее дело: увеличение любви в себе и других, а не воображать себе, что я знаю, в чем общее благо, и могу научить ему людей. Только истинное религиозное чувство может противустоять массовому гипнозу, и потому желаю вам не подпадать гипнозу, а оживлению религиозного чувства.
  
   Ответ на письмо Граубергера от 26 января 1905 г., в котором Граубергер призывал Толстого вмешаться в текущие события и как-то воздействовать "на обостренные отношения между обществом и правительством".
  
   А. С. Оноприенко.
   1905 г. Февраля 12.
   [...] ваши сомнения должны разрешиться внутренней работой, а не чтением книг. Всякий из нас слышит в своей совести голос, влекущий к добру и отрицающий зло. Это голос Бога.
   Повиноваться этому голосу в этом вся религия. И это найти может каждый в самом себе.
  
   Антон Сергеевич Оноприенко (р. 1882?) -- в 1905 г. проживал в Херсоне.
   Ответ на письмо Оноприенко от 6 или 7 февраля 1905 г., в котором он писал о своих религиозных сомнениях, о своем неверии в Бога. Просил книг.
  
   П. П. Райскому.
   1905 г. Февраля 12.
   [...] позволю себе не советовать вам переезжать в Канаду. Везде можно найти деятельность, удовлетворяющую высшие нравственные требования.
  
   Павел Петрович Райский (1860?--1920) -- священник, отказавшийся впоследствии от сана по своим убеждениям.
   Ответ на письмо Райского от 3 февраля 1905 г., в котором он просил Толстого прислать ему адрес духоборов и сообщал о своем желании стать учителем детей духоборов в Америке.
  
   Е. Е. Гончаренко.
   1905 г. Февраля 12.
   [...] радуюсь и боюсь за вас : радуюсь тому доброму делу, которое вы делаете, и боюсь того, чтобы вы не увлеклись славой людской, не делали бы это доброе дело ради похвалы и одобрения людского.
   Помоги вам Бог делать дело для одного его, так чтобы если бы никто не знал про вас, вы все-таки делали бы то же и находили бы поддержку и радость в нем одном. [...]
  
   Ответ на два письма Гончаренко -- от 10 и от 26 января 1905 г. В письме от 26 января 1905 г. Гончаренко писал, что все еще состоит при батальонной канцелярии писарем. Сообщал, что 16 января было получено предписание сделать ему последнее увещание по поводу отказа его от воинской службы, но он не передумал и приготовился ко всякому исходу. Писал, что согласно циркуляру 1896 г. его, повидимому, сошлют на 18 лет, но что он "радостно смотрит вперед".
  
   И. Ф. Наживину.
   1905 г. Марта 2.
   [...] О забывании в себе Бога я не огорчаюсь, потому что, поглядев назад, вижу, что было время, когда я никогда даже не вспоминал его. Ведь в этом жизнь, чтобы заменить сознание своей личной жизни сознанием Бога. И потому этим огорчаться не надо.
   Очень радуюсь за вас обоих, что у вас ожидается ребенок. Не слишком только надейтесь и готовьтесь на жизнь с ним. О воспитании много можно сказать, но мне очень понравилось то, что сказал об этом, кажется, Эмерсон,1 что самое важное вызвать в ребенке сознание его божественной природы, заставить наклюнуться этот росток. [...]
  
   1 Ральф Эмерсон (1803--1882) -- американский писатель и философ. Толстой ошибается: приведенная им мысль принадлежит американскому богослову и писателю Вильяму Чаннингу (1780--1842).
  
   А. Е. Маневичу. 
   1905 г. Марта 3.
   Мне очень жаль и совестно за то, что не ответил вам, милый Абрам, тотчас по получении вашего письма. Я вполне вас понимаю и жалею, если положение ваше мучает вас. В сущности человеку никогда не свойственно и не нужно мучаться. Жизнь всякого человека ведь есть не что иное, как освобождение вечного божественного начала, составляющего сущность души, от ложного сознания своей отделенности -- личности. Внутренняя борьба, которую вы испытываете, есть движение к этому освобождению, и это только радостно, если в этом освобождении, как это и должно, полагать дело жизни. Не тяготитесь своим одиночеством. Чем одиночнее от людей, тем ближе общение с Богом. Ищите этого общения в своей душе, в глубине ее. Через ее божественную сущность общаемся мы и с Богом и друг с другом. Всякое другое общение только разобщение. Я чувствую свою близость с вами и люблю вас.
  
   Абрам Ефимович Маневич (р. 1884) -- врач. С Толстым Маневич познакомился в Ясной Поляне 8 марта 1904 г., когда ездил к нему советоваться относительно предстоящего ему призыва на военную службу. В дальнейшем Маневич с Толстым не встречался. Весною 1905 г. Маневич был призван на военную службу в Гродно, сперва отказывался от службы, но потом сблизился с революционным кружком и принял участие в восстании артиллерийской бригады в Гродно. Вместе с другими участниками восстания был арестован и год просидел в тюрьме. По суду приговорен был к пожизненной ссылке в Туруханский край, но бежал из Виленской крепости за границу.
   Ответ на письмо Маневича от 8 февраля 1905 г., в котором он описывал историю своего призыва на военную службу.
  
   Е. И. Попову. 
   1905 г. Марта 3.
   [...] На то, что тревожит вас, одно могу сказать, как человек переплывший, или, скорее, перенесенный течением на другую сторону, на твердую землю: боритесь не уступая. Еще могу посоветовать: не внушайте себе, что борьба эта трудная, как внушают себе запойные пьяницы, а напротив: говорите себе, что очень глупо портить себе жизнь пустяками и что не портить ее очень легко. Разумеется, это легко говорить переплывшему, но все-таки в слабости этой есть доля самовнушения и надо избавиться от нее. [...]
  
   В. В. Плюснину.
   1905 г. Марта 3.
   [...] То, что родные недоброжелательны к вам, не беда. Претерпевый до конца спасен будет. Только сами не заражайтесь недобрым к ним чувством, и вы наверное победите и их и главное себя. Как ни странно сказать, такое положение, как ваше, не только не неприятно, но может быть источником величайшей радости, -- если вам удастся своей разумностью, спокойствием и добротой, привлечь их не к себе, а к разумности и доброте. [...]
  
   Василий Васильевич Плюснин (1877--1942) -- сын сибирского миллионера, последователь взглядов Толстого. В 1904--1907 гг. жил в Хабаровске с родными, где сам выстроил себе домик, занимался огородничеством и давал уроки математики. С Толстым познакомился в 1900 г., еще будучи студентом, когда приходил к Толстому в Хамовники за разрешением мучивших его вопросов. В мае 1903 г., идя пешком из Москвы по Киевскому шоссе, встретился около Ясной Поляны с Толстым, разговорился с ним и остался в Ясной Поляне ночевать. Вторично Плюснин приезжал в Ясную Поляну в январе 1904 г. перед отъездом в Хабаровск. Толстой просил Плюснина сообщать все, что услышит про войну. С января по май 1908 г. Плюснин был секретарем Толстого. В конце апреля 1910 г. приезжал к Толстому для получения автографа на книгах Толстого, предназначенных для устроенной им в Хабаровске библиотеки.
   Ответ на большое письмо Плюснина от 30 января 1905 г., в котором он описывал свой приезд в богатый дом родителей, несоответствие их жизни с его взглядами.
  
   Бернару Бувье (Bernard Bouvier). 
   1905 г. Марта 7/20.
   С большим удовольствием записываюсь в члены вашего общества.1
   Искренно желаю успеха вашему делу.
   Руссо был моим учителем с 15-летнего возраста.
   Руссо и евангелие -- два самые сильные и благотворные влияния на мою жизнь.
   Руссо не стареет. Совсем недавно мне пришлось перечитать некоторые из его произведений, и я испытал то же чувство подъема духа и восхищения, которое я испытывал, читая его в ранней молодости.[...]
  
   Бернар Бувье (Bernard Bouvier) -- профессор Женевского университета, основатель и в 1904--1912 гг. председатель SociИtИ Jean Jacques Rousseau. Исследователь творчества Руссо.
   Ответ на письмо Бувье от 6 марта н. с. 1905 г., в котором он спрашивал Толстого, желает ли он вступить в недавно основанное Общество Жан Жака Руссо.
  
   1 Общество Жан Жака Руссо (SociИtИ Jean Jacques Rousseau) основано Бувье в Женеве весною 1904 г. Устав принят общим собранием членов 6 июня н. с. 1904 г. Общество ставило себе целью изучение жизни и творчества Руссо и издание всех его сочинений.
  
   Л. Д. Соколовой.
   1905 г. Марта 7.
   Всё, что вы стараетесь делать, совершенно достаточно. "Не обижаться, не осуждать, не сердиться и помогать, кому можно". Только делайте это не для похвалы людской, а для Бога, и вам откроются новые обязанности и дела, и вы будете испытывать всё большее и большее удовлетворение, исполняя их.
  
   К. Верксхагену (C. Werckshagen).
   1905г.Марта 7/20.
   [...] Меня очень радует, что я, сам того не зная, был и есть масон по своим убеждениям.1 Я всегда, с самого детства, питал глубокое уважение к этой организации и думаю, что масонство сделало много добра человечеству.
  
   К. Верксхаген (C. Werckshagen, ум. 1910?) -- пастор, в 1905 г. жил в Берлине.
   Ответ на письмо Верксхагена от 4 марта н. с. 1905 г., в котором он, извещая Толстого о посылке ему книжки масонского журнала "Am rauhen Stein" со своей статьей о Толстом, писал: "Коротенькая статейка эта -- отрывок доклада, читанного мною прошлую зиму в бременском "Goethebund"... Я был бы очень рад, если бы вы одобрили отдельные места этой работы".
  
   1 В статье "Leo Tolstoy und die K. K." в журнале "Am rauhen Stein" Верксхаген писал: "Едва ли найдется другой просветитель его типа, в душе которого жило бы столько бессознательного, но все-таки настоящего масонства, как у Толстого".
  
   Александру Хэйгу (Alexander Haig).
   1905 г. Марта 7/20.
   [...] Редкость -- встретить представителя науки и медицины с религиозным и духовным взглядом на жизнь, и потому я радуюсь, находя такой взгляд, выраженным во всех ваших сочинениях. [...]
  
   В ЯЗ под 14 февраля 1905 г. записаны слова Толстого: "Хэйг писал мне и прислал свои книги и одну другого автора. Пишет мне, как вегетарианство и его теория распространяются в Англии"
  
   Лючиано Мадзини (Luciano Mazzini).
   1905 г. Марта 7/20.
   Иосиф Мадзини1 никогда не был оценен по достоинству вследствие своей политической и патриотической итальянской деятельности, скрывавшей его значение как философа и истинного пророка всех народов.
   Я всегда восхищался его сочинениями и чувствовал самое глубокое уважение к его благородной жизни. [...]
  
   Лючиано Мадзини (Luciano Mazzini) -- сын Иосифа Мадзини, в 1904 г. жил в Милане, работая в газете "L'Italia del Popolo".
   Ответ на письмо Лючиано Мадзини от 4 марта н. с. 1905 г.: "По случаю приближения столетия со дня рождения Иосифа Мадзини Комитет итальянских писателей и политических деятелей предпринимает издание, которое будет иметь мировой интерес. Мы решили обратиться к виднейшим представителям литературы и общественности всех стран с предложением участвовать в этом издании. Комитет особенно рассчитывает на ваше участие и просит вас прислать статью, даже фразу или слово, которые придадут изданию особенную ценность".
  
   1 Джузеппе Мадзини (Juseppe Mazzini, 1805--1872) -- итальянский революционер, общественный деятель и писатель, ценимый Толстым. Толстой поместил в "Круге чтения" тридцать два изречения Мадзини и в "Недельном чтении" на 6 мая -- его отрывок "Воспитание".
  
   Эрнесту Кенту (Ernest Kent).
   1905 г. Марта 18/31.
   He думайте и не считайте, что вы слишком молоды, чтобы бороться со злом, с эгоизмом, который присущ нам всем. Наша истинная жизнь состоит только в этой борьбе, и мы никогда не бываем слишком стары или слишком молоды для нее. [...]
   Желаю вам постоянно идти вперед в вашей духовной, т. е. истинной, жизни.
  
   Эрнест Кент (Ernest Kent, p. 1889?) -- англичанин. В 1904 г. жил в Бостоне (Англия).
  
   Епископ Саусуэльский (Southwell, Англия) в публичной речи солдатам и полиции в Дриль-Холле (Drill Holl) сказал: "Нужно, чтобы все мальчики учились стрелять". Прочитав об этом выступлении, Кент написал епископу письмо, в котором утверждал, что это неправильно с христианской точки зрения. Копию своего письма епископу он прислал в письме Толстому.
  
   Г. А. Русанову.
   1905 г. Апреля 24.
   [...] Хотел бы сказать по старой привычке, что огорчен болезнью Антонины Алексеевны,1 но, зная ее прекрасную душу, не могу искренно сказать этого. Верю, что всё к лучшему, всё благо, что чем тяжелее материальные условия: болезнь, страдания, приближение к смерти, к переходу в другое существование, тем выше поднимается сознание своего духовного существа. Как коромысло весов: чем ниже опускается один конец, тем выше поднимается другой. [...]
  
   1 Антонина Алексеевна Русанова, жена Г. А. Русанова, болела туберкулезом.
  
   Т. Н. Кошевому.
   1905 г. Апреля 30.
   [...] Всей душой соболезную вашему телесному страданию и больше всего вашей семье: как ей тяжело знать про ваше страданье. Но не могу не радоваться, когда узнаю про такие поступки, как ваш. "Вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется.... Женщина, когда рождает, терпит скорбь.... но когда родит, уж не помнит скорби от радости.... Так вы теперь имеете печаль, но возрадуется сердце ваше и радости вашей никто не отнимет (Иоан. XVI, 20, 21, 22)". Телесно вы страдаете, но то, что совершилось в душе вашей, никто не отнимет от вас и Бог не оставит вас без награды и утешенья. И награду эту и утешение вы уже наверное чувствуете в душе своей. [...]
  
   Тихон Николаевич Кошевой (р. 1865?) -- штундист, крестьянин местечка Голтвы Кобелякского уезда Полтавской губ. 28 апреля 1904 г. был призван в действующую армию и отправлен на Дальний Восток, на передовые позиции в 150 верстах от Ляояна. В армии заболел, от участия в сражениях уклонялся и при первом бое, где русские потерпели поражение, бежал из армии.
   С августа 1904 г. по 17 июня 1905 г. находился в военном лазарете для исследования его психического состояния. С Толстым лично знаком не был. Письма Кошевого к Толстому и Маковицкому опубликованы в "Свободном слове" 1905, 17, стр. 7--10.
   Ответ на письмо Кошевого от 25 апреля 1905 г., в котором он, посылая рукопись "Молитва или поучение", писал из лазарета о религиозных вопросах и о своем положении и просил у Толстого ответа и наставления.
  
   А. А. Корзикову. 
   1905 г. Мая 9.
   Всё собирался писать вам ответ на ваше письмо, да недосужился. А сейчас рад случаю хоть несколько слов написать. Жить не для себя, а для Бога тем выгодно, что ничего уж не может случиться с тобой дурного: что бы ни случилось неприятного, если живешь для Бога, всегда на пользу душе. Так думаю и в вашем деле. Всё будет вам на пользу душе. А это главное. [...]
  
   Афанасий Андреевич Корзиков (1866--1906) -- портной из крестьян местечка Ущерпье Суражского уезда Черниговской губ. Последователь взглядов Толстого.
  
   А. А. Поспехину.
   1905 г. Мая 10.
   [...] хотя, по всем вероятиям, ваше соединение с женою1 должно дать спокойствие и благо и свободу от соблазнов и ей и вам, но надо помнить, что если бы этого и не было и ваш поступок привел бы к совсем другим, чем ожидаемые, последствиям, все-таки поступить так, как вы поступили, и продолжать поступать так должно и хорошо и для вас, и для вашей жены, и для всех людей. Если последствия эти (какие бы они ни были) могут показаться дурными, то это только будет казаться по нашей близорукости и потому, что мы видим матерьяльное благо и зло, а не видим духовное. Поступок же всякий любовный перед Богом несомненно увеличивает благо того, кто его совершает, и последствия его всегда благие, хотя мы и не видим их. [...]
  
   Александр Александрович Поспехин (р. 1876) -- артист балета.
   Ответ на письмо Поспехина от 2 или 3 мая 1905 г., в котором он писал о своих отношениях с женой, о своем разрыве с нею, вызванном его стремлением к нравственному совершенствованию, о тяжести разрыва и о колебаниях и сомнениях. Сообщал, что решил примириться с женой.
  
   П. В. Веригину.
   1905 г. Мая 28.
   [...] Дай Бог только, чтобы благодаря материальному успеху не ослабевало духовное напряжение и совершенствование. А то часто бывает, как в коромысле весов: по мере того как поднимается одно, опускается другое. Надо стремиться к тому, чтобы поднималась точка опоры коромысла, а если уже нужно ему колебаться, то уже лучше пускай беднеют люди материально, только бы богатели духовно. Думаю, и желаю, и надеюсь, что так это будет с духоборами. Духовная жизнь в вашей общине настолько разгорелась, что она не должна потухнуть, а должна только разгораться. [...]
  
   Ответ на письмо Веригина от 1 апреля 1905 г., в котором он сообщал из г. Торонто Толстому, что приехал по земельным делам духоборческой общины, а также описывал жизнь общины.
  
   С. И. Листовскому.
   1905 г. Мая 28.
   [...] Сердиться на себя, на жизнь, на Бога нельзя. Надо смиряться и покоряться: ни себя, ни жизни, ни Бога не изменишь. Вас мучают падения, ваша слабость, ваше бессилие. Но ведь важны не достигнутые результаты (в них мы не властны), а усилия, искренние усилия. Они только, усилия, дают истинное благо. Я думаю, что ваше отчаяние происходит от ложного или скорее неточного понимания жизни. Жизнь ведь всех нас только в том и состоит, что мы движемся от зла к добру, от неволи к свободе. А если в этом жизнь, то благо жизни в том, чтобы соглашаться с этим движением, содействовать ему. В этом всё благо жизни. И это может всякий человек испытать. И вы должны были испытывать это. И потому вы неизбежно вернетесь к истине. И помоги вам в этом тот Бог, который живет в вас.
  
   Е. В. Молоствовой.
   1905г. Июня 7.
   [...] так хорошо, и живо, и правдиво вы описали ваше посещение Малеванного.1 У меня вчера был его последователь из Васильковского уезда. Это община чистых, нравственных, трудолюбивых людей, тех самых людей, которые составляют силу всякого народа и образование которых, поощрение, подражание -- должно бы было составлять главное занятие всякого правительства, желающего исполнять свое призвание, и их-то гонят, и их-то наука, заменяющая в наше время прежнюю церковь, признает душевно-больными.2 Это ужасно!
   [...] Какой успех или неуспех и у кого имели книги Г. Джоржа?
   Одно есть могущественнейшее средство против всей человеческой мудрости -- средство, побеждающее всякую мудрость, волей-неволей заключенную в книгах. Это то, чтобы не читать их. И в наше время средством этим -- не чтения хороших книг, а одних глупых и гадких газет и книг -- слишком пользуются.
  
   1 Кондратий Алексеевич Малеванный (1845--1913) -- основатель секты малеванцев, колесник по профессии, мещанин г. Тараща Киевской губ. Неграмотный. Привлек к себе многочисленных последователей. В 1893 г. Малеванный был арестован и затем отправлен в Казань в психиатрическую больницу, где пробыл двенадцать лет. Здесь его посетила Молоствова. По просьбе Толстого, она хлопотала перед казанским губернатором Хомутовым и губернской администрацией об освобождении Малеванного. Хлопоты Молоствовой увенчались успехом: в августе 1905 г. Малеванный был освобожден.
   2 Проф. И. А. Сикорский в своей статье "Психопатическая эпидемия 1892 г. в Киевской губернии" писал, что сектанты-штундисты, малеванцы Васильковского уезда Киевской губ. -- люди ненормальные, душевнобольные.
  
   Е. Е. Гончаренко.
   1905 г. Июня 7.
   [...] Старайтесь нести свое положение с кротостью и терпением и без недоброго чувства к виновникам его. Это одно средство не только облегчить страдания, но сделать из страдания -- радость. Знаю, что это очень трудно, особенно когда есть страдающая семья -- жена, дети. Но что же делать? Одно из двух: или страшное страдание, упреки себе в том, зачем я сделал то, что мне велела совесть, или радость, что привелось на деле показать свою веру и понести страдания для Бога. Претерпевый до конца спасен будет.
  
   Ответ на два письма Гончаренко, от 20 и 25 мая 1905 г. Он описывал насилия, которым подвергался за отказ от воинской службы, и просил Толстого похлопотать за него.
  
   М. Л. Оболенской.
   1905 г. Июня 7.
   [...] Андрюша жалок, но прост, естественен. Был бы совсем хорош, если бы можно было извлечь из него берсовскую самоуверенность. Я не могу не одобрять его, потому что из всех cыновей он один любит меня. Все мы растем, все только оболванены. Что дальше будет? Кто мы такие -- узнаем только когда будем умирать.
   [...] вчера была Звегинцева, Кашевская, Гольденвейзеры, здесь Сережа. И всем им никого и ничего, кроме себя, а особенно уже меня, совсем не нужно (выключу Гольденвейзера).
   [...] Работы у меня много, радостной. И когда я в ней или один в лесу, в поле и в Боге, то мне удивительно хорошо. От этого мороженое, и Звегинцева, и разговоры о конституции, и глупые и злые, очень тяжелы контрастами.
  
   А. И. Лебедеву.
   1905 г.Июня 7.
   Получил ваше письмо, и начало его мне очень понравилось; но дальнейшие рассуждения ваши о правительстве и ваше отношение к нему, вытекающее, по-вашему, из ваших религиозных убеждений, огорчило меня. Задача человека христианина не может состоять в борьбе с правительством или с кем бы то ни было. Человек, понявший свое назначение в жизни в служении Богу, этим самым освобождается от всяких связей со всяким злом [...]
   И потому дело его состоит в неподчинении, в неучастии во всяком зле, в том числе и в государственном. Проповедывать же христианину ничего не нужно. А нужно только по мере сил жить по-христиански, на все явления и запросы жизни отвечая, как того требует христианская совесть. В этом самая могущественная и нужная проповедь.
   Желаю вам, не сбиваясь, идти по тому пути, на который вы стали.
  
   Ответ на письмо Лебедева от 28 мая 1905 г., в котором он, сообщая, что его взгляды на жизнь сложились под влиянием чтения религиозно-философских произведений Толстого, просил у него разрешения приехать осенью в Ясную Поляну с целью проверить правильность этих взглядов. Далее Лебедев излагал свой взгляд на смысл жизни, на назначение человека и на его отношение к государству.
  
   О. К. Клодт.
   1905 г. Июня 18.
   Спасибо, милая Ольга Константиновна, за ваше письмо. Я всегда испытываю приятное чувство при виде вашего почерка, предвкушая удовольствие сознания общения с духовно близким человеком. Будем, пока живы, служить Богу и тем существам, в которых он проявляется. Я чем дальше живу, тем больше тягочусь своей дурной жизнью и, потеряв надежду изменить ее, стараюсь наверстать умственной, писательской работой. Но в пользе выращенного хлеба для людей не может быть сомнения, а качество духовного хлеба всегда сомнительно.
   Передайте мою любовь Арвиду.1 Не сомневаюсь в том, что он идет вперед. Мы все не движемся, а с нас сдвигается омрачающая нас туча.
  
   Ольга Константиновна Клодт (р. 1856) -- художница, преподавательница рисования, единомышленница Толстого.
   Ответ на письмо Клодт от 4 июня 1905 г.
  
   1 Арвид Александрович Ернефельт (Arvid JДrnefelt), племянник О. К. Клодт, сын ее сестры, финский писатель и переводчик сочинений Толстого на финский язык. Разделял взгляды Толстого.
  
   И. А. Беневскому. 
   1905 г. Июня 18.
   Живу я не теми минутами религиозного умиления, когда я отдаюсь старым привычным чувствам, а страданиями и напряженным трудом вымученным сознанием Бога и своей связи с ним. И потому эти минуты умиления для меня не важны, и, если бы позади их я не чувствовал сознания Бога и своей связи с ним, они бы ничего не дали мне, и я был бы несчастный человек. Точно так же я был бы несчастный без духовной опоры человек, если бы я в Христе признал Бога.
   Полагаю, что вы с вашей искренностью придете к тому же, к чему и я. Мне же придти к тому, чего держитесь вы, невозможно, потому что я из этого вышел.
   Если же вы останетесь при ваших взглядах, то это не может помешать вам жить религиозной жизнью, как и мне мои. [...]
  
   Иван Аркадьевич Беневский (1880--1921) -- учился на сельскохозяйственном факультете в университете в Halle (Германия). На своем хуторе Дубровка (Московско-Белорусско-Балтийской ж. д.) организовал детскую земледельческую колонию. После революции 1917 г. служил в отделе народного образования по детским домам. С Толстым познакомился 3 июня 1905 г. в Ясной Поляне.
   Ответ на письмо Беневского от 11 июня 1905 г., в котором он просил Толстого написать "хотя бы и не в письме ко мне, хотя это было бы мне очень дорого, а у себя в записной книжке, чтобы люди узнали, хотя бы и после вашей смерти, что вы знали религию в сверхразумном ее значении..."
  
   А. М. Воронцу.
   1905 г. Июля 2.
   Теоретически я знаю, что должны быть люди, живущие, как вы, одними и теми же, как и я, духовными началами и потому одинаково относящиеся к современным событиям, но особенно приятно узнать это практически, как я узнал это из вашего письма.
  
   Александр Митрофанович Воронец (р. 1871) -- преподаватель математики, автор ряда учебников, методических пособий по математике и неопубликованного исследования "О работах Л. Н. Толстого по методике математики". Воронец не был лично знаком с Толстым.
   Ответ на письмо, в котором А. М. Воронец выражал свое возмущение заметкой в "Русском слове", где приводилась выдержка из статьи Вас. Регинина "Из беседы с Максимом Горьким" -- "Биржевые ведомости". В статье В. Регинина приводились следующие слова М. Горького о Л. Н. Толстом: "Этот человек впал в рабство своей идеи. Он давно уже замкнулся от русской жизни и не прислушивается с должным вниманием к ее голосу. Я был свидетелем, когда к Толстому явилась группа крестьян посоветоваться по некоторым вопросам их быта; и вместо того, чтобы выслушать мужиков и дать практический ответ, Толстой стал высказывать им свои суждения, развивать те идеи, до которых не дорос не только крестьянин, но даже наш интеллигент. Не надо придавать особого значения его словам о современном положении России -- он очень далеко стоит сейчас от нее". А. М. Воронец возмущался словами М. Горького и заявлял о своей солидарности с Толстым.
  
   Т. Н. Кошевому.
   1905 г. Июля 6.
   [...] Утешать мне вас нельзя, потому что вы сильны, а я слаб. Могу только радоваться на то, что есть такие люди, как вы, и, глядя на вас, укрепляться верою в то самое, что вы говорите в конце письма, что вечно и сильно только невидимое, а видимое временно и ничтожно. "Претерпевый до кон ца спасен будет". [...]
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1905 г. Июля 6/19.
   [...] Преступления и жестокости, совершаемые в России, ужасны, но я твердо убежден, что эта революция будет иметь для человечества более значительные и благотворные результаты, чем Великая французская революция.
  
   В редакцию газеты "Сын отечества".
   1905 г. Августа 11.
   Посылаю вам и предлагаю напечатать в вашей газете статью моего приятеля Николаева,1 переводчика Генри Джорджа и большого знатока соприкасающейся с ним литературы земельного вопроса. В статье своей Николаев дает объяснения на возражения против Джорджа, сделанные г. Герценштейном.2
   Я не советовал Николаеву отвечать г. Герценштейну, но его так огорчило неверное понимание его (а также и моего) любимого писателя, что он всё же написал ответную статью, и, прочтя ее, я не мог не согласиться с ним в том, что она может быть полезна для многих и многих людей, не занимавшихся земельным вопросом, которые, прочтя статью г. Герценштейна и поверив ему на слово, вместо того ясного понимания этого великого вопроса и всего его не только экономического, но и нравственного значения, которое дается чтением самого Генри Джорджа, останутся при той запутанной неясности представлений и при том мнимом понимании вопроса, которые получаются от подобных квази-научных статей.
   Статья Николаева, как вы увидите, написана прекрасно, и объяснения его взяты большею частию из сочинений Генри Джорджа, повидимому мало известных г. Герценштейну.
  
   "Сын отечества" -- ежедневная газета, выходившая в Петербурге с 1862 г., в 1905 г. -- орган партии социалистов-революционеров.
  
   1 Статья Сергея Дмитриевича Николаева "В защиту проекта земельной реформы Г. Джорджа" впервые напечатана в "Сыне отечества" 1905,  169 от 31 августа, вместе с сопроводительным письмом Толстого. Отдельной книжкой вышла в издательстве "Посредник", М. 1906.
   2 Михаил Яковлевич Герценштейн (1859--1906), экономист и политический деятель, член партии кадетов. Статья Герценштейна "Национализация земли и условия ее применения в России".
  
   Г. А. Русанову.
   1905 г. Августа 17.
   [...] Очень жаль мне вас, несмотря на то, что знаю, что в вас есть то, что даст вам силы не только с покорностью воле Бога перенести эту потерю, но и подвинуться вследствие ее к тому благому пределу, к которому мы предназначены и ведомы. Жаль мне ее, просто жаль, что нет более на этом свете этого милого, прекрасного существа, и с особенным любовным умилением вспоминаю мое первое знакомство с нею в Харькове и потом все встречи и разговоры с ней, всегда трогательные, любовные, радостные. Всё душой переношусь в вас и хотел бы по мере сил помочь вам одним, чем хочу и могу -- любовью. Если можете, продиктуйте про нее и ее последние дни, часы, минуты.
  
   Ответ на письмо Русанова от 15 августа 1905 г., в котором он сообщал о смерти своей жены Антонины Алексеевны.
  
   T. Л. Сухотиной.
   1905 г. Августа 17.
   Саша так рассказала мне про тебя,1 что захотелось ехать к тебе, звать тебя к себе или хоть писать, чтобы не быть врозь с тобой, а вместе и если можно (наверное можно) ободрить, одухотворить тебя. Можно, главное, тебе самой ободрить и одухотворить себя. Всё ведь наверное к лучшему -- не для телесного, а для духовного. Что бы ни было с тобой, не только в духовном отношении дурного быть не может, но всё ведь наверное к лучшему. Только надо самому переносить свою жизнь -- желания -- в духовную область. Ведь дурно может быть только тогда, когда желаешь того, что телесно. Мне-то со стороны, любя твою душу, видно, что всё, что бы с тобой по отношению ребенка ни было, всё будет к лучшему, если только ты не будешь противиться. [...]
  
   1 У T. Л. Сухотиной несколько раз были неблагополучные роды. И на этот раз опасались за исход ее беременности.
  
   Владимирову.
   1905 г. Августа 20.
   То, от чего вы страдаете, есть великое благо. Надо только радоваться и благодарить Бога за то, что вы избавлены от самого опасного и губительного соблазна.
  
   Владимиров (р. 1879?) -- с 1900 по 1905 г. был на военной службе. В 1905 г. жил в Твери.
   Ответ на письмо от 28 июля 1905 г., в котором Владимиров писал о своей физической неполноценности, тяжелых нравственных переживаниях и просил денег на лечение.
  
   Л. П. Никифорову.
   1905 г. Августа 20.
   [...] Думаю, что по силам вам посылается испытание и что вы только еще больше приблизитесь к тому вечному и бесконечному началу, от которого мы изошли и к которому идем. Вы всегда мне были близки, а ваши горести только более еще сближают меня духовно с вами. [...]
  
   1 Сын Л. П. Никифорова, Александр Львович Никифоров (1882--1905), был казнен за совершенное 28 апреля 1905 г. убийство начальника нижегородского охранного отделения полковника Грешнера.
  
   И. М. Трегубову.
   1905 г. Августа 20.
   [...] У меня бывают периоды следующие один за другим упадка умственной энергии, во время которого ничего не хочется делать, и особенного подъема энергии, когда отдаешь все силы на начатую работу и тоже некогда писать письма. Будем, милый Иван Михайлович, оба (и все) работать для исполнения воли того, кто послал нас в жизнь, как кто понимает его, не свою волю, и всё будет хорошо и для себя и для других. А главное, не будем спорить,1 а будем искать точки общения, и нам с вами, я думаю, легко их найти. [...]
  
   1 Трегубов писал: "Меня поражало стояние на столбу самосовершенствования людей нашего направления без влияния на окружающую жизнь. К счастью, это стояние на столбу, по-видимому, все более и более теряет свое былое обаяние, и новые христиане рвутся на борьбу со злом не только в самих себе, но и вне себя... Только вы, Чертков и Бирюков продолжаете все говорить о самосовершенствовании, но зато, кажется, вы одни только останетесь на своем столбу... Раньше, когда вы писали книгу "В чем моя вера", где вы признавали в социалистах людей "единственно верующих", хотя и заблуждающихся по вопросу о заповеди "не убий", ваши сочинения страстно переписывались и широко распространялись, вербуя массу людей, разделяющих ваши взгляды. А теперь, когда вы считаете этих самых социалистов людьми совсем заблудшими и даже отрицаете нужду в реформах, ваши сочинения, хотя п печатаются, но очень мало распространяются и еще менее того влияют на людей. Это хорошо я заметил за границей, но, к моему ужасу, это я заметил и в Полтаве, даже на тех, которые когда-то так увлекались вашими идеями... Да, молодые энергичные люди и не могут ограничиться таким пассивным отношением к жизни, и они, не найдя поддержки и выхода своим силам в пассивном христианстве, уходят в ряды борцов, далеких от христианства..."
  
   И. В. Гуляеву.
   1905 г. Сентября 4.
   [...] Меня радует ваше ясное и твердое понимание христианства, включающее в себя всё то, что есть хорошего в революционерстве, и исключающее всё нехорошее и главное достигающее попутно тех целей, к которым те стремятся.
   [...] По письмам видно, что он силен духом, т. е. что христианское учение не внешняя форма для него, а то, чем он живет.
  
   1 К своему письму Гуляев приложил "Письмо к революционеру", в котором с толстовских позиций критиковал революционную деятельность.
  
   Редакции газеты "The New York World". Телеграмма.
   1905 г. Сентября 4.
   Я не имею никакого мнения по вашему вопросу.
  
   "Редакция "The New York World" очень просит в нескольких словах высказать ваше мнение о предполагаемом присуждении премии мира имени А. Нобеля президенту Рузвельту"
  
   А. А. Широкову.
   1905 г. Сентября 4.
   [...] На курсы вам не советую ехать.1 Дело ваше, как всякого человека, одно главное: жить хорошо по закону Христа: любить Бога, т. е. высшее добро, и ближнего и вести чистую и воздержную жизнь. И это можно везде, и дома гораздо удобнее, чем на каких бы то ни было курсах. Главный курс дома, а учитель -- Бог.
  
   Алексей А. Широков (р. 1880) -- в 1905 г. жил в г. Клинцах Черниговской губ.
  
   1 Широков намеревался поступить на курсы счетоводов.
  
   Г. А. Русанову.
   1906 г. Сентября 6.
   [...] На вопрос вашего последнего письма ничего другого не могу ответить, как только то, что, как и во всех случаях жизни, надо говорить правду. А писать Коле,1 умалчивая о матери, было бы неправда. У молодых такая сила своей нерастраченной силы, что все горести, потери переносятся, хоть нелегко, но переносятся. Нам, старикам, облегчает горе понимание жизни, молодым облегчает непонимание. [...]
  
   Ответ на письмо от 18 августа 1905 г., в котором Русанов просил посоветовать, писать ли ему сыну Николаю, находившемуся в плену в Японии, о смерти матери.
  
   1 Николай Гаврилович Русанов (1879--1920), сын Г. А. Русанова.
  
   Е. Е. Гончаренко.
   1905 г. Сентября 7.
   [...] Не унывайте и старайтесь, как вы и пишете, с терпением и кротостью перенести ваше испытание. Я надеюсь, однако, что вам и не придется переносить его. А впрочем -- нам всем, приговоренным к смерти, не может ничего быть страшно, если мы только понимаем наше положение в этой временной жизни. Укрепи вас Бог.
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу.
   1905 г. Сентября 14.
   Перед самым получением вашего хорошего письма, любезный Николай Михайлович, я думал о вас, о моих отношениях с вами и хотел писать вам о том, что в наших отношениях есть что-то ненатуральное и не лучше ли нам прекратить их.
   Вы великий князь, богач, близкий родственник государя, я человек, отрицающий и осуждающий весь существующий порядок и власть и прямо заявляющий об этом. И что-то есть для меня в отношениях с вами неловкое от этого противоречия, которое мы как будто умышленно обходим.
   Спешу прибавить, что вы всегда были особенно любезны ко мне и что я только могу быть благодарен вам. Но все-таки что-то ненатуральное, а мне на старости лет всегда особенно тяжело быть не простым.
   Итак, позвольте мне поблагодарить вас за вашу доброту ко мне и на прощанье дружески пожать вашу руку.
  
   Ответ на письмо из Боржома от 28 августа 1905 г., в котором Николай Михайлович писал о все усиливавшейся на Кавказе, особенно в Горийском уезде, "где бьют помещиков, как зайцев, чуть ли не каждую неделю", борьбе крестьян за землю и соглашался с мыслями, высказанными Толстым в статье "Великий грех".
  
   М. Л. Оболенской.
   1905 г. Сентября 16?
   [...] Радует меня только то, -- и не только, -- а просто и очень радует то, что ты переносишь свою болезнь и разочарованье [...] хорошо. Держись, голубушка, всё в этом. Из дурного делается самое хорошее. [...]
   Мне хорошо. Почти всегда благодарю Бога. Наше дело быть радостными и благодарными. Будь такая. [...]
  
   М. Л. Оболенской.
   1905 г. Сентября 22?
   Твое письмецо, милый друг, такое светлое, духовное, точно с того света и полное тем светом, который в тебе всегда, за который ты так бесконечно дорога мне. Насколько может моя любовь к тебе облегчить твою потерю,1 знай, что она всегда, а теперь особенно, жива во мне. [...]
  
   1 Рождение мертвого ребенка.
  
   С. А. Стахович.
   1905 г. Сентября 27.
   [...] В отечестве же нашем очень нехорошо. Думаю, что время очень важное и нам, русским, надо быть очень внимательным и строгим к самим себе, о чем и стараюсь. [...]
  
   А. Г. Шеломову.
   1905 г. Сентября 27.
   [...] Желаю вам того, что считаю самым лучшим для человека: жить жизнью истинной, т. е. только для того, чтобы исполнять волю, общий всем людям закон Бога.
  
   Андрей Гаврилович Шеломов (р. 1884) -- фармацевт, последователь религиозно-нравственного учения Толстого.
  
   В. И. Жданову.
   1905 г. Октября 5.
   [...] Советую же вам постараться забыть и простить оказанную вам несправедливость и быть уверенным, что, чем покорнее вы перенесете случившуюся с вами неприятность, тем скорее установится ваша жизнь в новых условиях, и вы будете совершенно равнодушно вспоминать то, что теперь так огорчает вас.
  
   Владимир Игнатьевич Жданов (р. 1878) -- сын мелкого торговца. В 1905 г. служил в магазине стекольного завода бр. Циплаковых, ст. Еленский завод Калужской губ.
   Ответ на письмо от 2 октября 1905 г., в котором Жданов писал, что хозяин отказал ему в работе, и просил Толстого помочь в приискании нового места.
  
   Ф. А. Страхову.
   1905 г. Октября 5--6.
   [...] Мысль основная так хороша, что стоит над ней поработать. Я бы написал приблизительно так: после сравнения с кристаллом, прибавив еще сравнение с деревом, сказал бы, что чем ближе к организму состояние общества, чем теснее связаны его части (так что каждая часть заботится о благе целого), тем зависимее форма от содержания и наоборот. В соединении людей, где все члены соединения участвуют в общих для всех решениях и свободно подчиняются им, как это происходит в небольших общинах, форма, вытекающая из свойства соединения, из содержания, всегда будет одна: равенство всех членов и свободное исполнение общим согласием установленных положений.
   В соединениях же людей, где не все люди участвуют в общих решениях и принуждаемы силою, как древняя Греция, Рим, Турция, Франция, Англия, Россия, формы, вытекая из случайности и воли одного или нескольких людей, будут бесконечно разнообразны, не завися от содержания. [...]
  
   Ответ на письмо Страхова от 28 сентября 1905 г. Посылая свою переделанную по указаниям Толстого статью "Форма и содержание", Страхов просил Толстого высказать свое мнение о ней.
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу.
   1905 г. Октября 6.
   Получил ваше письмо, любезный Николай Михайлович -- именно "любезный" в том смысле, что вы вызываете любовь к себе.
   Мне очень радостно было узнать из вашего хорошего письма, что вы меня вполне поняли и удержали ко мне добрые чувства. Я не забываю того, что vous avez beau Йtre grand duc,1 вы человек, a для меня важнее всего быть со всеми людьми в добрых, любящих отношениях, и мне радостно оставаться в таких с вами, хотя бы и при прекращенном общении. [...]
  
   Ответ на письмо Николая Михайловича от 1 октября 1905 г., в котором он согласился подчиниться решению Толстого прекратить с ним переписку.
  
   1 хоть вы и великий князь,
  
   П. И. Бирюкову.
   1905 г. Октября 18.
   [...] Вспоминал наш разговор философский с вами и ваше возражение о том, что или всё движется и сами стоим, или сами движемся и всё стоит. Я тогда согласился, но, думая потом, пришел к тому, что собственно ничто не движется, а только уясняется мое духовное зрение, и это уяснение представляется мне движением во времени. Мир уже есть весь совершенный, как совершенна моя жизнь в воспоминании, но я вижу его не вдруг, а он открывается мне во времени. [...]
  
   В. В. Стасову.
   1905 г. Октября 18.
   [...] Мы вторую неделю сидим без известий о том, что творится в центрах. Боюсь, что творится много дурного и неумного, как это всегда бывает, когда разгораются страсти. Ваше упоминание о Герцене1 побудило меня перечесть "С того берега".2 И я поблагодарил вас за это напоминание. Я во всей этой революции состою в звании, добро и самовольно принятом на себя, адвоката 100-миллионного земледельческого народа. Всему, что содействует или может содействовать его благу, я сорадуюсь, всему тому, что не имеет этой главной цели и отвлекает от нее, я не сочувствую. На всякие же насилия и убийства, с какой бы стороны ни происходили, смотрю с омерзением. До сих пор приходится больше огорчаться, чем радоваться. [...]
   Не тужите о своей болезни. Это хорошо. А то без болезней уж слишком тяжело бы было умирать. [...]
  
   1 В письме от 24 сентября 1905 г. Стасов писал Толстому: "Вышел, наконец, в свет Герцен, и мне сделалось возможно снова увидеть солнце и греться на нем. Я как будто совсем ожил с тех пор и всякий день выглядываю из душной квартиры на какую-то широкую, светлую и горячую летнюю улицу. Как я подумаю, если б у Герцена ничего другого не было написано, кроме "Роберта Оуэна" и "С того берега", то одно это уже было для меня чем-то громадным и беспредельно греющим и животворящим. Но ведь сколько у него другого еще!" Стасов имеет в виду "Сочинения" А. И. Герцена, вышедшие в 1905 г. в изд. Павленкова. Книга "С того берега", написанная Герценом в 1848--1849 гг., впервые появилась в России в V т. этого издания.
   2 Толстой записал в Дневнике 12 октября 1905 г. : "Читал Герцена "С того берега" и тоже восхищался. Следовало бы написать о нем, чтобы люди нашего времени понимали его. Наша интеллигенция так опустилась, что уже не в силах понять его. Он уже ожидает своих читателей впереди. И далеко над головами теперешней толпы передает свои мысли тем, которые будут в состоянии понять их".
  
   И. М. Трегубову.
   1905 г. Октября 26.
   [...] Совершающиеся ужасные события требуют участия каждого человека, и я делаю, что могу. Уверен, что и вы делаете, что можете. И помогай вам Бог. Надо, не ослабевая, не унывая, делать всё, что можешь, для уменьшения зла и с смирением и покорностью воле Бога переносить сознание безуспешности -- на наш взгляд -- своей деятельности. [...]
  
   А. Б. Гольденвейзеру.
   1905 г. Ноября 11.
   [...] Всё дело, с моей точки зрения, в том, что наступило время, когда насилие, узаконенное насилие, допускаемое, неосуждаемое, должно быть признано всегда преступлением, не свойственным разумному человеку, и должно быть заменено разумным убеждением, согласием и любовью. Пора людям понять или скорее увидать, что поднявший меч от меча погибает. Замены же насилия разумным согласием и любовью нельзя ждать извне от людей, а надо совершать ее в своей жизни. И потому нельзя быть достаточно строгим и внимательным к себе в такое время, как теперешнее: чтобы не согрешить ни делом, ни словом, ни мыслью, став на ту или на другую стороны людей, борющихся насилием. Вот мое отношение к событиям. А события важные -- и, я думаю, ведущие к добру, как и вся жизнь. [...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1905 г. Ноября 11.
   [...] Крепитесь, милый друг. Время очень важное. Можно согрешить и словом, и делом, и мыслью, приняв участие в той или другой стороне борющихся насилием, но можно согрешить и бездействием, когда мог бы хоть сколько-нибудь помочь увлеченным людям опомниться. [...]
  
   М. М. Молчанову.
   1905 г. Ноября 11.
   [...] Решительно не имею времени, да и охоты читать всякого рода беллетристику. И вам не советую этим заниматься. Время очень серьезное, и нельзя быть достаточно строгим и внимательным к себе.
   То, что думаю о всех событиях, написал, как умел. [...] Главное надо помнить: поднявший меч от меча погибнет. Всё дело в узаконении насилия. Наступило время, когда насилие должно замениться разумным согласием и любовью. И это дело всех нас.
   Желаю вам служить этому божьему великому делу.
  
   Михаил Михайлович Молчанов (р. 1883) -- в 1905 г. был студентом Московского университета.
  
   Г. А. Русанову.
   1905 г. Ноября 11.
   [...] Совершаются в России большой важности события. Думаю и надеюсь, что они будут иметь и великие последствия, но, разумеется, не те, которых ожидают те, кто их производит. [...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1905 г. Ноября 24.
   [...] познакомился с Поступаевым.1 Он мне очень понравился как человек, -- он напоминает мне душевным складом В. Ф. Орлова,2 -- но для журнала,3 который вы напрасно хотите затевать и в котором он будет участвовать, и много, он очень вреден. Он человек (совершенно как Орлов), увлекающийся своими мыслями, так горячо любящий их, что не дает себе труда критиковать, уяснять их и своим пылом увлекающий себя и других к отстаиванию шатких, неясных и неверных положений. Он вчера, чтобы показать мне всё значение и прелесть крестьянского съезда,4 прочел мне лучшие из "речей". И эти лучшие -- отвратительны. А он говорит, что их напечатают в журнале. В этих речах столько же крестьянского, сколько во мне китайского. Это мальчишество невежественное, и если не совсем злое, то недоброе. Он, Поступаев, видит в них не то, что есть, а что он воображает. [...]
  
   1 Федор Емельянович Поступаев (1879--1931), поэт-самоучка, крестьянин Саратовской губ. Работал на заводе слесарем; за революционную деятельность и распространение нелегальной литературы был несколько раз арестован и подвергался админиcтративным высылкам. Стихи Поступаева вышли отдельной книжкой: Ф. Поступаев, "У земли и у котла", изд. "Посредник" М. 1906.
   2 Владимир Федорович Орлов (1843--1898).
   3 И. И. Горбунов-Посадов предполагал издавать еженедельник, в котором бы помещались письма многочисленных корреспондентов Толстого и статьи лиц, сочувствовавших взглядам Толстого. Намерение это осуществлено не было.
   4 Речь идет о втором съезде Всероссийского крестьянского союза, происходившем в Москве 6--10 ноября 1905 г. (первый съезд состоялся в августе того же года). На съездах была выработана программа и тактика Союза. Всероссийский крестьянский союз -- массовая политическая организация крестьянства, возникшая в 1905 г. Члены Крестьянского союза требовали политической свободы, отмены частной собственности на землю, немедленного созыва учредительного собрания. В своей политике, однако, Союз, руководимый в основном эсерами, проявлял половинчатость и колебания. С первых же шагов своей деятельности Крестьянский союз подвергался полицейским репрессиям. К концу 1906 г. Всероссийский крестьянский союз распался.
  
   К. Архангельскому.
   1905 г. Ноября 30.
   [...] Христианское учение требует личного совершенствования. Для человека, признающего это учение, вопросы о служении людям и о способах служения разрешаются самым простым и легким способом. Служить другим можно только своим совершенствованием. Поставить же своей целью одно служение другим может только человек, достигший уже полного совершенства.
  
   П. Т. Захарову.
   1905 г. Ноября 30.
   [...] Свободен только тот человек, который повинуется одному закону Бога: "Познаете истину, и истина освободит вас". Чем ближе человек исполняет закон Бога, тем он свободнее. Люди же свободу не могут дать. Если же людям дают другие люди такую и такую свободу -- совести, слова, союзов и т. п., то это значит только то, что люди эти рабы и не имеют свободы. Свобода настоящая в том, чтобы не повиноваться никаким людям, а одному Богу, и такую свободу всякий человек всегда может получить, и никто ее, один другому, дать не может.
  
   В. Ю. Крылову.
   1905 г. Ноября 30.
   [...] Очень советую вам воспользоваться тем серьезным настроением, в котором вы находитесь после болезни.
   Читайте евангелия, откидывая всё то, что неясно, и останавливаясь на всем том, что ясно и говорит и уму и сердцу, и вы сами придете к тем самым взглядам, к которым пришел я и которые дают мне великое спокойствие и радость. [...]
  
   Вячеслав Юльевич Крылов (р. 1888) -- сын чиновника. В 1905/6 учебном году был учеником 8-го класса Александровского дворянского института в Нижнем-Новгороде. Толстому писал из Крыма (Алупка), где лечился после тяжелой болезни.
  
   В. В. Стасову.
   1905 г. Ноября 30.
   [...] События совершаются с необыкновенной быстротой и правильностью. Быть недовольным тем, что творится, всё равно, что быть недовольным осенью и зимою, не думая о той весне, к которой они нас приближают. Я неукоснительно приближаюсь к большому переезду и тоже не обижаюсь на это. [...]
  
   В. Д. Фролову.
   1905 г. Ноября 30.
   [...] Направление, в котором работают ваши духовные силы, самое мне сочувственное и, мне думается, верное и хорошее. Но в мыслях ваших нет той зрелости, которая необходима для возможности точного и ясного выражения их. И потому советую вам, не выражая их, предоставить этим мыслям зреть в вашем сознании, а самому занимать свой досуг более простыми занятиями: чтением, изучением языков и т. п. [...]
  
   В редакцию газеты "Русские ведомости".
   1905 г. Декабрь 1.
   Прилагаю два письма двух крестьян, христиан, второй год томящихся в дисциплинарном батальоне за то, что они по своим (думаю, никто не станет спорить против этого) истинно христианским верованиям не могли добровольно поступить в войско и принять запрещенную евангелием присягу.
   Полагаю, что в теперешнее время, когда с одной стороны провозглашена свобода совести,1 с другой стороны освобождены все политические арестанты,2 пора бы перестать наказывать людей за то, что они остаются верными своим религиозным, мирным, братолюбивым убеждениям. Пора бы для таких, исключительно высоких по своему нравственному складу, людей найти какой-либо другой выход из того противоречия, в которое они поставлены требованиями правительства и закона Христа, чем жестокое заточение и розги.
   Прежде, недавно еще, такие люди ссылались в Якутскую область. Как ни тяжела была эта ссылка, она все-таки была несравненно легче дисциплинарного батальона.3 Таких заключенных теперь в дисциплинарных батальонах я знаю еще многих, кроме этих двух.[...]
  
   1 Имеются в виду те уступки, на которые вынуждено было пойти царское правительство, напуганное небывалым размахом революционного движения и стачечной борьбы и издавшее указ от 17 апреля 1905 г. "О внедрении в русскую жизнь начал веротерпимости" и манифест от 17 октября 1905 г., в первом пункте которого значилось: "Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов", а также широко разрекламированная правительством политическая амнистия 21 октября. На деле не только эта амнистия, но и сам манифест 17 октября носил фиктивный, чисто демагогический характер.
   2 В действительности была дана амнистия лишь незначительной части политических заключенных.
   3 Распоряжением от 26 февраля 1905 г. сектанты, сосланные после 1896 г. в Якутскую область, были возвращены и ссылка в Якутскую область лиц, отказывающихся от военной службы, была отменена. С 1905 г. отказывавшихся от военной службы судили на основании 105 ст. военного устава о наказаниях (за неповиновение приказаниям начальства).
  
   В. В. Стасову.
   1905 г. Декабря 24.
   [...] Письма Чаадаева2 очень интересны, и место, которое вы выписали,3 мне очень по сердцу. Он смотрел так правильно на греческое искусство, потому что был религиозный человек. Если я так же смотрю на греческое искусство, то думаю, что по той же причине. У меня был приятель Урусов,4 севастополец, шахматный игрок; математик и очень религиозный человек, он с отвращением и ужасом смотрел на греческое всякое и пластическое и словесное искусство. И я разделял его взгляд. Но для людей не религиозных, для людей, верящих в то, что этот наш мир, как мы его познаем, есть истинный, настоящий, действительно существующий так, как мы его видим, и что другого мира никакого нет и не может быть, для таких людей, каким был Гете, каким был наш дорогой Герцен и все люди того времени и того кружка, греческое искусство было проявление наибольшей, наилучшей красоты и потому они не могли не ценить его. Если же вы не любите и не признаете это искусство так vous aurez beau dire vous faНtes de la religion sans le savoir.5 Вы требуете для искусства духовного содержания, а в том-то и есть религия, чтобы во всем видеть и искать духовное содержание.
   Поздравляю вас с вашим 83-м годом.6 Как ни стараюсь, не могу догнать вас. А именно стараюсь, потому что чем становлюсь старше, тем мне становится лучше.[...]
  
   1 Петр Яковлевич Чаадаев (1794--1856), писатель и философ. В яснополянской библиотеке сохранились две книги Чаадаева "Апология сумасшедшего", Казань, 1906, и "Философические письма", Казань, 1906. По поводу получения Толстым этой последней книги в ЯЗ 26 октября 1906 г. записано мнение Толстого о письмах Чаадаева, противоположное тому, которое он высказал в письме к Стасову. "Признаюсь, мне скучно,-- сказал Лев Николаевич, -- это имеет историческое значение, полемика западника с славянофилами".
   2 Стасов прислал Толстому выписку из третьего философического письма Чаадаева. См. ТС, стр. 388. В последнем издании философических писем П. Я. Чаадаева, "Сочинения и письма", I, под ред. М. Гершензона, М. 1913 -- это стр. 123--137. В этом отрывке Чаадаев высказывает убеждение, что греческое искусство совершенно чуждо русским, что оно насквозь материалистично, превозносит, обожествляет низменную сторону человеческой натуры.
   3 Кн. Сергей Семенович Урусов (1827--1897)
   4 что бы вы ни говорили, вы религиозны, сами того не сознавая.
  
  
   1906
   А. И. Архангельскому.
   1906 г. Января 1.
   [...] Что душевное состояние ваше не подвержено изменениям и ухудшениям, а напротив, всё улучшается от болезни (я это по себе знаю по мере телесного ослабления), в этом я вполне уверен.
  
   А. М. Бодянскому.
   1906 г. Января 1.
   [...] Я согласен с вами, что желательно бы было, чтоб в печати раздавался голос, обсуживающий события нашего времени не с партийной точки зрения, но с высшей христианской, примиряющей. И голоса такие раздаются в разных органах. Устройство же для этой цели специального органа -- журнала, газеты я думаю не достигнет цели. Периодичность, обязательство выходить в известные сроки, избави Бог ежедневно, несовместимо с серьезностью, искренностью и обдуманностью.
   Пишите, что думаете [...] и помещайте где попало, и голос ваш будет раздаваться и будет услышан теми, кому он родственен.
   А не поместят в газеты, печатайте в отдельных листках. А нет средств -- оставляйте в рукописи. Для мысли нет спеха. Она возьмет свое. [...]
  
   Е. В. Молоствовой.
   1906 г. Января 1.
   [...] Думаю, что болезнь ваша прошла; если же не прошла, то и в этом нет ничего худого для человека, живущего духовной жизнью, каким я считаю вас. Болезнь только помогает нам сделать то, что мы неизбежно для нашего истинного блага должны сделать сами: перенести свои желания из телесной области в духовную, в приближении к тому совершенству, которое мы сознаем.
   Помогай вам Бог сознательно и бессознательно подвигаться на этом пути.[...]
   Прощайте, желаю вам всего такого хорошего, которое никогда не перестает быть хорошим.
  
   Альберту Шкарвану (Albert Skarvan).
   1906 г.Января 1.
   [...] Я очень рад был из конца вашего письма увидать, что вы всё так же радикальны в своих христианских взглядах и в применении их к жизни. [...]
  
   Д. В. Никитину.
   1906 г. Января 15.
   [...] Вы сами говорите, что нехорошо сердиться, особенно на камень, который упал на голову. А нехорошо, главное, потому, что ваше даже такое короткое пребывание в тюрьме, я уверен, оставит добрый след в вашей душе. [...]
  
   Дмитрий Васильевич Никитин (р. 1874) -- врач, автор ряда научных печатных работ по медицине.
   Ответ на письмо от 7 января 1906 г., в котором Никитин писал о своем аресте без объяснения причины (через двое суток он был освобожден).
  
   И. Глебову.
   1906 г. Января 16.
   Стихи ваши не дурны, не то что хороши, но только не дурны. Такими стихами запружены все редакции. И заниматься тем, чтобы писать такие стихи, недостойно разумного человека. Простите, что резко говорю вам, что думаю. Делаю это, уважая человека, а в вас человека способного.
  
   Ответ на письмо от начала января 1906 г. (из г. Серпухова), в котором Глебов просил Толстого высказать свое мнение о трех его стихотворениях: "В царстве леса и долин", "Ночью" и "К...".
  
   В. А. Шейерману.
   1906 г. Января 16.
   Письмо ваше прекрасно и еще лучше ваш поступок. Дай вам Бог не поддаться никаким соблазнам и удержаться в том счастливом, свойственном человеку, состоянии, в котором вы писали ваше письмо. [...]
   Вы, вероятно, молодой человек, и поступок ваш вызван порывом, в котором побудительные причины: и требования совести и желания славы -- любви людской. Берегитесь этого второго побуждения. Дела, вызванные этим побуждением, непрочны. Бывает то, что в добрых делах, вызванных одним этим побуждением, человек раскаивается. Это бывает ужасно жалко. Спросите себя: то ли же бы вы сделали, если бы наверно знали, что никто никогда не узнает о вашем поступке?[...]
  
   Владимир Александрович Шейерман (р. 1862) -- сын врача, разделял взгляды Толстого. В октябре 1905 г. отдал принадлежавшую ему землю крестьянам, оставив себе лишь небольшой участок, равный крестьянскому наделу. О своем знакомстве с Толстым Шейерман рассказал в автобиографическом очерке "Нечто о Толстом в связи с моими исканиями", написанном в октябре 1928 г.
   Ответ на письмо Шейермана от 10 января 1906 г., присланное Толстому вместе с предназначенными для печати "Открытым письмом к землевладельцам". В "Открытом письме" Шейерман призывал помещиков добровольно отказаться от частной собственности на землю.
  
   В редакцию газеты "Новости дня".
   1906 г. Января 16.
   Я получил сегодня очень замечательное и по мысли и по содержанию письмо от неизвестного мне г. Шейермана1 с просьбой содействовать помещению этого письма в газетах. [...] Мне же кажется, что письмо это, кроме того, что представляет знаменательное явление времени, подобное тем, которые происходили при освобождении крестьян, письмо это, мне кажется, может и даже должно иметь самое благотворное влияние как на землевладельцев, служа им указанием на ту серьезную и прекрасную деятельность, которая предстоит и возможна им, так и на крестьян, -- показывая им то, что несправедливость исключительного землевладения сознается не ими одними, но и землевладельцами.[...]
  
   1 "Открытое письмо гг. землевладельцам" Владимира Александровича Шейермана опубликовано вместе с письмом Толстого в газете "Новости дня" с пропуском двух абзацев.
  
   В редакцию газеты "Reynold's Newspaper". Телеграмма.
   1906 г. Января 19.
   Я не имею никакого мнения о всеобщих выборах в Англии.
  
   Ответ на телеграмму от "Reynold's Newspaper" из Лондона, запрашивавшего мнение Толстого о результатах выборов в английский парламент.
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу.
   1906 г. Января 29.
   [...]Думаю, что вы пережили и переживаете много тяжелого за это последнее время; думаю тоже, что эти тяжелые условия, если мы отнесемся к ним, как должно, без раздражения, а с сожалением к заблуждению людей, могут быть не так тяжелы, могут даже быть полезны для нашей внутренней, духовной жизни, чего от души желаю вам.
  
   М. Л. Оболенской.
   1906 г. Января 29.
   [...] Собираюсь давно написать длинно, да всё не соберусь, главное оттого, что мне вас очень жалко. И знаю, что не следует жалеть и что всё как должно быть, но всё никак не могу найти тон. Хочется и упрекать вас, и ласкать, и жалеть. Мне кажется, что никуда не надо было ездить, а тем менее в Рим. В Риме с твоей слабостью это Танталово мученье. Надо бы в тихое место оздоровляющее, если верить в оздоровляющие места.
   Неделание почти всегда наилучшее, а для больных тем больше. Но всё это хорошо говорить мне, здоровому, счастливому, но тебе трудно, я это понимаю, и мне очень тебя жалко. Вот и упрекнул и пожалел, а ласкать мешает мне pudeur.1 [...]
   Сейчас до обеда был у Марии Александровны.2 У нее молока нет, сидит одна, хрипит в своей избушке и на вопрос: хорошо ли ей, не скучно ли? всплескивает руками. Хорош тоже Дорик, объявивший мне нынче при чтении дня Мудрых Людей, что он, когда вырастет, будет жить один без прислуги. [...]
   Жалко мне очень и тебя, милый Коля. Знаю, что больше болен тот, кто над болью сидит, и особенно так терпеливо и любовно, как ты. И посоветовать ничего не могу кроме того, что теперь, я думаю, очень далеко от вас, но что одно только может помочь, несмотря на то, что покажется, боюсь, вам пошло и смешно, думать о душе. [...]
  
   1 стыдливость.
   2 Мария Александровна Шмидт (1843--1911).
  
   М. Л. Оболенской и А. Л. Толстой.
   1906 г. Февраля 1?
   [...] Знаю, как ты, за то, что часто лишена возможности бегать, как другие, умеешь, как никто, и наслаждаться, и понимать, и рассказывать. [...] Михаил Сергеевич жалуется, что ты не любишь читать. Кто же это любит, когда есть глаза, ноги и восприимчивость. [...] Теперь вы верно в Швейцарии. И там много хорошего для тех, кто умеет его брать. [...]
  
   Решид Саффет Бею (RИchid Saffet Bey).
   1906 г. Февраля 13/26.
   [...] Вы спрашиваете, что я думаю о вашей родине. Всё, что я могу ответить на этот вопрос, -- это посоветовать вам больше думать о ваших обязанностях перед Богом и человечеством, чем об обязанностях, которые, как вы думаете, лежат на вас по отношению к вашему правительству и родине, и стараться жертвовать последними для первых.
   Турок, русский, француз, японец, прежде чем подчиняться своему правительству, подчинен Богу, и обязанности их одни и те же, заключаются в едином законе -- поступать с ближним, как желаешь, чтобы поступали с тобой. И это без различия расы, религии, касты и национальности.
  
   Решид Саффет Бей Кара-Шемси (RИchid Saffet Bey Kara-Chemsi, p. 1884) -- турецкий журналист, автор ряда статей о Толстом, позднее дипломат.
  
   А. Л. Толстой.
   1906 г. Февраля 13.
   [...] Я часто чувствую твое отсутствие и с любовью вспоминаю о тебе не тогда, когда ты мрачна и рассеянна, а внимательна, и весела, и добродушно серьезна. Не теряй детскую серьезность, ту, которую я вижу в Дорике, когда читаю с ним "Мысли мудрых людей" и объясняю.
   [...] Тебе надо набирать впечатлений всяких (только бы не таких, какие соблазняют), а мне делать выводы из пережитого. И одинаково хорошо и то и другое.
  
   Альберту Шкарвану (Albert Škarvan).
   1906 г. Февраля 18.
   Как жалко, что вы так раздражаетесь. Я приписываю это вашему нездоровью, но думаю, что все-таки во власти каждого человека воздерживать себя и не причинять зла людям (и близким), а главное не питать в душе зла против них. -- Если вы в спокойном, здравом состоянии обсудите дело, то не можете не понять и не знать, что как я отказался раз навсегда от права на свои писания и никак не могу вдруг изменить это решение, так и Чертков, строго держась этого принципа за себя и меня, не мог изменить этого.[...]
   Ужасно грустно и тяжело мне было читать такое письмо именно от вас. Только подумайте о том, как мы отнесемся ко всем такого рода столкновениям, не только к близости смерти, но в хорошую минуту религиозного сознания, которое вы так способны испытывать. Только положите на весы с одной стороны любовь к людям, особенно таким, как Чертков, и с другой какие-то интересы изданий, чтобы смешно стало, что можно это сравнивать. Разъяснять и вникать в разъяснения по этому предмету я не только не хочу, но и не могу и потому, пожалуйста, если хоть немного любите меня, не пишите мне об этих делах, как будто этого никогда не было, а мы с вами будем жить попрежнему, любя друг друга.
  
   М. Л. Оболенской.
   1906 г. Февраля 20.
   [...] наш грех великий это -- наше положение роскоши и праздности среди трудящихся. Надо стараться поправить, а не в силах поправить совсем, то хоть сколько-нибудь, то хоть чувствовать и стыдиться, как и ты пишешь, описывая Монте-Карло, и я знаю -- искренне.
   Я чем ближе приближаюсь к концу, тем всё тверже и яснее чувствую всю правду того, с чего я начал и в чем ослабел.
   [...] Бывают минуты слабости, когда грустно от отделенности от всех, несмотря на физическую близость. Но это минуты слабости. Когда опомнишься, то, напротив, чувствуешь, что если то, что испытываешь и думаешь, то, что должно, то есть тот, кто слышит тебя, и так или иначе то, что переживаешь, не пропадет. [...]
  
   Г. Е. Бычкову.
   1906 г. Марта 1.
   [...] надо поступать всегда, а особенно в делах, от которых могут пострадать люди, по собственному рассуждению и совести, а не поддаваться внушению (гипнозу), как всегда совершаются забастовки.
   Сотни же, как красная, так и черная, допуская насилия и убийства, одинаково гадки.
  
   Ответ на письмо Бычкова от 27 февраля 1906 г.: "Скажите, пожалуйста, следует ли бастовать и принуждать товарищей к забастовке или же работать? И какая сотня лучше, красная или черная?"
  
   В. В. Стасову.
   1906 г. Марта 3.
   [...] Я всё ждал и вот дождался такого же, как всегда, энергичного письма, с тем же старым недостатком переоценивания во мне того, что гроша не стоит, и игнорированья того, что хоть сколько-нибудь имеет значенье. Ну да споры это вбивание гвоздей по шляпке.1 Пишите, пишите свой разгром условного, господского искусства.2 Нельзя быть к нему достаточно строгим. [...]
  
   1 Имеется в виду афоризм Ювенала: "Мнения, как гвозди: чем больше по ним колотишь, тем больше они влезают".
   2 Имеется в виду книга В. В. Стасова "Разгром" ("Carnage").
  
   П. И. Бирюкову.
   1906 г. Марта 10.
   Получил сейчас февральский  журнала Былое1 и ужаснулся при мысли, что вы и я можем прямо или косвенно участвовать в этом журнале, возводящем убийство в подвиг и добродетель.
   Прямо больно и жалко людей. [...]
   Как были восхвалители насильников правительственных и в исторических сочинениях, и в прессе, и в листках, как Богдановичи,1 возводившие в героев и благодетелей человечества Петров, Екатерин, Николаев, Александров, Сусаниных и т. п., так теперь возводятся в героев и благодетелей человечества Халтурины2 и современные убийцы. Они были жалки тогда своими страданиями, теперь они жалки своими заблуждениями, в которых такие издания, как Былое, поддерживают их.[...]
  
   Ответ на письмо от 16 марта н. с. 1906 г., в котором Бирюков сообщал, что получил письмо от Черткова, решительно возражающего против помещения письма Толстого к Александру III в журнале "Былое".
  
   1 "Былое" -- исторический журнал, выходивший в Петербурге в І906--1907 гг., в котором подробно освещались и идеализировались народничество и террористическая борьба. В яснополянской библиотеке сохранились кн. 1--12 этого журнала за 1906 г.
   2 Е. В. Богданович (р. 1829) -- автор многочисленных брошюр в духе самодержавия и православия.
   3 Степан Николаевич Халтурин, революционер, основатель "Северного союза русских рабочих", впоследствии член исполнительного комитета партии "Народная воля", сторонник террористических методов борьбы. 5 февраля 1880 г. произвел взрыв в Зимнем дворце с целью убийства Александра II, в 1880 г. убил военного прокурора генерала Стрельникова. Казнен 22 марта 1880 г.
  
   И. Б. Файнерману.
   1906 г. Марта 14.
   [...] Я пробежал ее, но прочту, если буду жив, когда будет нужно. Я избегаю читать про себя без нужды. Я знаю ее содержание и знаю, что она написана в хорошем духе о том хорошем времени, которое мы тогда переживали вместе с вами, и благодарю вас за это.
  
   1 И. Тенеромо, "Воспоминания о Л. Н. Толстом и его письма", Спб. 1905, изд. ред. журнала "Образование". Книга сохранилась в яснополянской библиотеке.
  
   А. А. Корзикову.
   1906 г. Марта 15...20.
   Вы так же, как и я, знаете, что должно перед своей совестью и Богом делать и чего не должно. О том же, почему мы не исполняем то, что считаем должным, каждый из нас знает про себя и кается. Очень важно знать свой грех и не оправдывать себя, но важнее всего знать, какой из грехов самый дурной и все силы положить на борьбу прежде всего с самым дурным. Если вы за собой не чувствуете более сильного греха, чем то, что платить подати, постарайтесь избавиться от этого, если же есть более явные и худшие грехи, то прежде от них избавляйтесь. [...]
  
   Фросту.
   1906 г. Марта 15...20.
   Долго не отвечал на ваше письмо, потому что трудно ответить. То, что гораздо бы лучше бы было, чтобы женщины врачи лечили женщин, совершенно верно. Справедливо и то, что бывает, что врачи смотрят нечистыми глазами на своих пациенток.
   Но справедливо и то, что жена может быть так уверена в муже, что может смотреть спокойно на его врачебную практику у женщин. И так как земская должность врача для вас необходима, то жене вашей надо постараться откинуть ревнивые мысли, если есть уверенность в муже.
  
   Фрост -- в 1906--1908 гг. был земским врачом с. Мариинского Одесского округа.
  
   А. С. Марову.
   1906 г. Марта 22.
   На такие клеветы, как та, которая напечатана в присланной вами вырезке,1 я никогда не отвечаю. На всякое чиханье не наздравствуешься. А разных клевет обо мне пишут очень много. Вам же я отвечаю, потому что вижу по вашему письму, что вас смущает мысль о том, что человек, который пишет и говорит о грехе землевладения так хорошо, в сущности не верит этому, так как поступает иначе, и потому, противно моему привычному молчанию, отвечу вам. Отношение мое не только к земельной, но ко всякой собственности такое, что всякий христианин не должен ничего считать своим и потому не должен насилием защищать свою собственность, даже когда эта собственность есть произведение его труда, а тем более не должен считать своею и защищать насилием землю, на которую все люди имеют одинаковые права. Придя к такому убеждению уже лет 25 тому назад, я так, насколько было силы, и относился ко всякой собственности. Для того же, чтобы избавиться от земельной собственности, которая числилась за мною, я решил поступить так, как будто бы я умер. Не стану говорить о том, почему я поступил так, а не отдал землю крестьянам (каким?). Дело в том, что уже около 20 лет тому назад мои наследники взяли каждый то, что ему по закону причиталось, у меня же не осталось ничего, и я никакой собственностью с тех пор, кроме как своим платьем, не владею и не распоряжаюсь.
   То, что пишет кореспондент о том, что вызвали казаков, совершенно несправедливо. Никогда об этом не было речи у моей жены, которая владеет и заведует Ясной Поляной, и я вполне уверен, что даже если бы и был к тому какой-нибудь повод, она никогда этого не сделает.
   Можно только жалеть о тех людях, которым для чего-то нужно, выдумывая ложь, смущать людей.[...]
  
   Афанасий Степанович Маров -- в 1906 г. жил в г. Старый Оскол.
  
   1 Маров прислал Толстому статью К. Т. "Рабочие у гр. Л. Н. Толстого (Рассказ рабочего)" -- "Биржевые ведомости" от 22? февраля 1906 г., в которой рассказывалось о том, что владельцы Ясной Поляны вызывали казаков для наказания крестьян за порубку леса в имении.
  
   А. Т. Дзюбе.
   1906 г. Апреля 1.
   [...]На другой же ваш вопрос: бросить ли вам земледелие и идти в город для образования, очень настоятельно советую вам не делать этого. Нет лучшей школы образования, как земледелие с чтением хороших книг в свободное время, и нет формы жизни более разумной и нравственной, чем земледельческая.
   То, что часто называется образованием и приобретается в университетах, есть большею частью, если не всегда, одурение и при этом развращение и самомнение. Очень, очень советую вам не попадаться на эту западню и не покидать земледелия.
  
   Александр Тихонович Дзюба (р. 1888) -- крестьянин, сын крестьянина с. Ромашки Васильковского уезда Киевской губ., сосланного за принадлежность к секте баптистов в Сибирь. С 1905 г. Дзюба жил близ г. Пятигорска на хуторе "Водопад". В письме от 30 июля 1905 г. Дзюба жаловался Толстому на однообразие хуторской жизни и писал о своем страстном, но неудовлетворенном желании учиться. Толстой ему не ответил, но выслал несколько книг изд. "Посредник", ряд работ Г. Джорджа и газету "Вечерняя почта".
   Ответ на второе письмо Дзюбы, от 26 марта 1906 г., в котором он положительно оценивал решение земельного вопроса, предлагаемое Г. Джорджем, хотя и не верил в возможность осуществления этого проекта из-за противодействия землевладельцев.
  
   В. Д. Фролову.
   1906 г. Апреля 6.
   [...] очень сожалею о том затруднительном матерьяльном положении, в котором вы находитесь, но гораздо больше сожалею о том духовном, нравственном состоянии, которое видно из вашего письма. [...] Во втором же гораздо труднее (хотя и в тысячу раз нужнее) помочь вам. Помочь можете вы себе только сами, серьезным отношением к своей жизни. [...] Может быть, они наведут вас на более серьезное отношение к жизни и выведут из того гипноза, в котором вы находитесь.
  
   Ф. Гаштанову и Я. Васильченко.
   1906 г. Апреля 12.
   Вы очень хорошо делаете, что хотите в жизни держаться правила: поступать с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобою. Хорошо и то, что держитесь без убойного питания и имеете желание работать на земле. Многие желают этого, но это не так легко, как кажется, и не так необходимо для хорошей жизни, как многие думают. И потому я не советую вам бросать то дело, которым вы теперь заняты. Ко мне же приезжать нет никакой надобности, так как я сам земли не имею и лично не могу уделить вам времени. [...]
  
   Ф. Гаштанов и Я. Васильченко -- в 1906 г. были рабочими в г. Харькове.
  
   Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).
   1906 г. Апреля 12/25.
   [...]Не откладывайте своего приезда в Россию до окончания нашей революции. Это будет не так скоро. Что касается беспорядков, происходящих сейчас, они только предвестники великой революции, которая, надеюсь, начнется везде одновременно и будет состоять в уничтожении государственной власти.
   Вы еще молодой человек и, может быть, увидите эту великую перемену. Я же -- нет. Поэтому чем скорее вы приедете, тем больше у меня вероятий еще раз увидеть вас перед моим большим путешествием.
  
   К. П. Сиксне.
   1906 г. Апреля 12.
   [...] Не буду говорить вам о той радости, которую я испытываю при мысли о вашем поступке, потому что знаю, что такие поступки совершаются для Бога, которого мы можем сознавать в себе, и что поэтому людские суждения об этих поступках не имеют значения. [...]
  
   Карл Петрович Сиксне (1884--1908) -- латыш, крестьянин д. Пишево Папиковской волости Псковской губ. Призванный на военную службу, Сиксне отказался брать оружие и был отправлен в апреле 1906 г. в дисциплинарный батальон.
  
   М. А. Стаховичу.
   1906 г. Апреля 12.
   [...] Очень рад, что вы читаете Круг чтения. Пожалуйста, читайте. Чаще вспомните о том, что одно нужно -- о душе. [...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1906 г. Апреля 12...13.
   [...] Я думаю, что вам надо поставить себе главною целью не дела Посредника, не печатание Круга чтения и т. п. глупости, а одно самое драгоценное, установление мира и спокойствия в своей душе для того, чтобы жить для нее одной. А для этого вам, мне кажется, надо при всех представляющихся делах руководствоваться только этой целью. Боюсь, что при ваших разросшихся делах вы запутаны в денежном отношении. Так ли это? Если и так, то это неважно. Важна одна душа. Особенно для таких людей, как вы, которые так живо чувствуют это.
  
   А. М. Хирьякову.
   1906 г. Апреля 15.
   [...]Хорошо бы было выключить последние слова: "великий старец" или заменить другими, менее оскорбляющими мое чувство не скромности, а сознания несоответственности.
  
   Ответ на письмо Хирьякова от 12 апреля 1906 г., в котором он сообщал о намерении издавать газету и просил Толстого прислать для первого номера статью П. И. Бирюкова "Событие 1 марта и Л. Н. Толстой", в которой приводилось письмо Толстого к Александру III.
  
   И. В. Воронину.
   1906 г. Апреля 17.
   Я советую вам не примыкать ни к какой партии, а тем менее к толстовской, если таковая существует. В моих писаниях я не говорю ни о каком направлении политическом, а только о том, как по учению мудрейших и святейших людей, в том числе и Христа, надо проводить свою жизнь всякому человеку.[...]
  
   Иван Васильевич Воронин (р. 1876) -- сын крестьянина Костромской губ. С мая 1903 г. -- счетчик страхового отдела Костромского губернского земства.
  
   Е. Е. Гончаренко.
   1906 г. Апреля 17.
   Я не отвечал вам на ваши прежние письма, потому что они производили на меня очень грустное впечатление тем раздражением и нехристианским отношением к людям, которое проявлялось в них. Так как поступок ваш -- отказ от военной службы -- был совершен на основании вашего христианского мировоззрения, то я надеялся, что ваше столь противное христианству раздражение и осуждение людей и недоброе чувство к ним, вызванное вашими страданиями, под конец уляжется будет побеждено христианским чувством смирения, прощения и тем сознанием исполнения воли Бога, которое побеждает все внешние невзгоды. Но, к сожалению, ваше последнее письмо так полно самых нехристианских чувств злобы ко всем, что мне всей душой стало жалко вас, и я позволяю себе братски советовать вам остановиться на этом пути, войти в себя, в свою совесть, восстановить в себе те христианские основы жизни, которые вы, вероятно, знаете и чувствуете и опираясь на которые всё -- благо, и все люди вызывают в нас одни свойственные человеку чувства взаимной любви и духовной радости. [...]
   Пожалуйста, не сердитесь на меня за мое осуждение вас. Я знаю, как трудно ваше положение и как легко раздражиться. Я уверен, что, будь я в вашем положении, я бы еще больше был раздражен, но, будучи свободен от соблазна, я, любя вас, и стараюсь помочь вам так же, как, надеюсь, что мне помогут, да и помогали, когда я подпадал соблазну.
  
   Ответ на письмо Гончаренко из Омской тюрьмы от 6 апреля 1906 г.
  
   И. М. Трегубову.
   1906 г. Апреля 17.
   Ваше воззвание очень хорошо. Но разговор с священником, хотя и очень интересен сам по себе, в воззвании неуместен. Неуместны тоже подписи десятка неизвестных для публики. Такие подписи не усиливают, а ослабляют впечатление. Нужно или мильон подписей, или ни одной. [...]
  
   Ответ на письмо от 15 апреля 1906 г., вместе с которым И. М. Трегубов посылал составленное им "Воззвание в защиту современных христианских мучеников" (в защиту отказавшихся от военной службы по религиозным убеждениям), напечатанное в газете "Полтавщина" 1906,  23 от 13 апреля.
  
   Н. В. Оннохову.
   1906 г. Апреля 18.
   Ваши 30 рублей, мне кажется, удалось поместить хорошо. Кроме того, передача их доставила мне радость, которой вы были причиной и которой хочу потому поделиться с вами. Нынче, 18 апреля, пришли две женщины вдовы из дальней деревни с свидетельствами от старшины об их бедности: у одной 4, а другой 6 детей невзрослых. У последней, по ее словам, издохла лошадь и корова. Хотелось дать ей ваши 30 р., но, во-1-х, не знаю ее -- правда ли о корове, а, во-2-х, дать ей -- вызовешь зависть другой. Я колебался и дал из других благотворительных денег три рубля: два рубля той, у которой корова пала, и рубль другой, намереваясь навести справки. В это же время приходит погоревший крестьянин из той же деревни. Я спросил его, и он подтвердил показание о корове и лошади. Я послал вернуть ту женщину, которой хотел отдать 30 р., но бабы вернулись обе, так что я не мог уже скрыть от другой и избежать ее зависти, как я думал. Я передал деньги бабе с 6-ю детьми и сказал другой, чтобы она не завидовала. Но мне стало совестно за свои слова, когда я взглянул на лицо другой: она сияла от радости.
   Чего завидовать: она со мной молочком поделится. -- Как же не поделиться, мы недалеко живем. И обе бабы ушли счастливые, благодарные через меня вам, и я испытал большую радость сознания нравственного превосходства надо мною этих женщин. Я предполагал чувства, которых у них не было, потому что они бедны и потому истинно жалеют друг друга, не так, как мы.
   Если бы я не рассказал этого вам, я бы считал, что присвоил себе ваши 30 р. и то, что дороже миллионов, добрые чувства, которые отозвались на ваше.
  
   Николай Васильевич Оннохов -- в 1906 г. был директором Александровской гимназии в Риге.
  
   И. Белоусову.
   1906 г. Апреля 30.
   [...] Буду справляться еще и постараюсь сделать всё, что могу для телесного, а главное, духовного блага брата Андрея. Он один из тех борцов за христианскую истину, которые, служа Богу, служат и людям, устанавливая царство божие на земле, и потому нам, не удостоившимся пострадать за веру, надо, по крайней мере, по силам помогать этим христианским мученикам нести взятый ими на себя крест Христов. Таких мучеников, благодаря Бога, является всё больше и больше. На днях я послал в газеты Воззвание о том, что Думе следует озаботиться о том, чтобы тех людей, которые по своим убеждениям отказываются от военной службы, правительство не наказывало бы, как злодеев, а приискало бы другое -- разумное и кроткое средство обращения с ними.[...]
  
   Иван Белоусов -- сектант-молоканин, в 1906 г. жил в с. Патровке Бузулукского уезда Самарской губ.
  
   И. М. Трегубову.
   1906 г. Апреля 30.
   [...] Хорошо в ней1 то, что вы понимаете и выставляете не признаваемую и не понимаемую обыкновенно важность и глубину философски религиозной деятельности часто безграмотных людей народа, у которых мы только можем учиться, что я и делал всю мою жизнь. Но, несмотря на это, я не думаю, чтобы хорошо было печатать Приветствие Малеванного. Оно очень хорошо по духу и искренности, но не годится для печати, т. е. для читающего народа. Его проповедь должна быть изустная или записанная за ним. Но напечатание его Приветствия только уронит не его, а его возможное и нужное влияние.[...]
  
   1 "Приветствие русскому народу от Кондрата Малеванного" с предисловием И. М. Трегубова (было издано "Посредником" в 1907 г.).
  
   П. Л. Успенскому.
   1906 г. Мая 25.
   Ваша статья о веротерпимости совершенно справедлива, основательна и полезна. Но боюсь, что она настолько серьезна, разумна и справедлива, что ни одна из распространенных теперь газет не напечатает ее. А это будет очень жалко, потому что статья эта может содействовать не только разъяснению вопроса, но и облегчению участи многих хороших людей. [...] Замечание я бы сделал одно: это то место в конце, в котором вы говорите об амнистии. Амнистия на теперешнем жаргоне означает разрешение на безнаказанные политические убийства. Я считаю, что никто не имеет права никого наказывать, но не вижу причины, почему люди, признающие необходимость наказания, не будут наказывать убийц, их сообщников и подстрекателей, а будут наказывать вдову за то, что она кормит семью корчемством, и крестьянина, срубившего в лесу дерево для починки завалившегося сарая.
   Кроме того, амнистия означает прощение преступника. Люди же, о которых вы пишете, не только не преступники, а хорошие, ни в чем не виноватые ни перед кем люди, и потому их нельзя приравнивать к тем, которых хотят амнистировать.[...]
  
   Петр Леонидович Успенский (1870--1934) -- харьковский заводчик, разделявший религиозно-нравственные взгляды Толстого.
  
   Г. А. Русанову.
   1906 г. Июня 23.
   [...] Не горюйте, милый друг.1 Всё хорошо, очень хорошо. Будем стараться еще здесь понять хоть отчасти всё то, что она поняла в ту последнюю минуту, хотя и неясно, как это должно быть не вполне ясно человеку, пребывающему еще во плоти. [...]
  
   1 В письме своем Г. А. Русанов подробно рассказывал о смерти своей жены Нины Алексеевны.
  
   Н. В. Кутлину.
   1906 г. Июня 26.
   Советую жить при отце. В свободное время читать. [...]
   Проживите так хотя до 25 лет, а потом сами увидите и решите, как продолжать жить.
  
   Николай В. Кутлин (р. 1887) -- сын содержателя столярной мастерской (паркетного заведения) в Уфе. В 1901? г. убежал от родителей и 8 месяцев скитался по России. Вернувшись к родителям, до 1906 г. работал в паркетной мастерской отца.
   Ответ на письмо от 5 июня 1906 г., в котором Кутлин писал о своем желании жить в деревне "наравне с бедными".
  
   1 На конверте письма Кутлина помета рукой Толстого:
  
   А. Сорокину.
   1906 г. Июня 26.
   Вы совершенно правы, что лучше поступить на военную службу, чем, отказавшись, озлобиться на людей. Но вы неправы в том, что считаете возможным, служа военным, считать себя исполнившим учение Христа. Есть только два выхода: 1) Чувствуя большее страдание от участия в военной службе, чем ото всех истязаний властей, отказаться и 2) служить, чувствуя, что поступил скверно и что ты преступник закона Христа. [...]
   Помоги вам Бог поступить наилучшим для души образом. Как сказано в евангелии: "Дух, который есть в вас, будет говорить за вас".
  
   Антон Сорокин -- в 1906 г. жил в Омске; возможно, что он был сыном некоего Сорокина, который упоминается в письмах Е. Е. Гончаренко, как друг и покровитель Гончаренко во время отбывания последним тюремного заключения в Омске.
  
   Дж. Морисону Давидсону (J. Morrison Davidson).
   1906 г. Июня 27/июля 10.
   Получил ваше замечательное письмо и вашу книгу "The son of man".1 Я прочел ее с тем же чувством, с каким я читаю все ваши книги -- с чувством, что это именно то самое, что я сказал бы по этому поводу, но вами оно лучше и энергичнее выражено. Ваше мнение о нашей Думе, к сожалению, совершенно правильно. Я надеюсь, что обманчивость всего этого скоро станет всем ясна и что мы, русские, пойдем по другому пути.
  
   Дж. Морисон Давидсон -- английский писатель.
  
   1 J. Morrison Davidson, "The son of Man: Standart Bearer of Humanity", изд. F. R. Henderson, London, 1906.
  
   Е. И. Слободянику.
   1906 г. Июня 27.
   [...] Благодарю и за то, что ты своим поступком поддерживаешь веру в истину и в закон Бога, который стоит выше всех законов человеческих. [...] Много верующих людей страдают за это самое, и надо надеяться, что в скором времени найдут средство приставлять отказывающихся к работам таким, которые может исполнять христианин. [...]
  
   Епифан Иванович Слободяник -- крестьянин Жидовогребельской волости Таращанского уезда Киевской губ., сектант.
   Ответ на письмо от 18 июня 1906 г., в котором Слободяник рассказывал о своем отказе от военной службы и отбывании наказания в дисциплинарном батальоне, а потом в Воронежской тюрьме.
  
   П. П. Николаеву.
   1906 г. Июня 30.
   Прочел внимательно всё ваше сочинение, милый Петр Петрович, и постараюсь высказать о нем свое мнение, что для меня особенно трудно, так как мысли, высказанные в сочинении, мне слишком близки. Я совершенно согласен со всеми выводами, в особенности в 1-й части. Деление на 3 рода сознания представляется мне искусственным. Сознаний есть для меня только два, резко различающихся между собою: сознание своей отделенности от Всего и сознание своего единства со Всем. Я понимаю, что вам нужно было это деление для объяснения явлений человеческой жизни, но оно производит впечатление произвольности, искусственности. Хотя я вполне признаю, так же как и вы, только одну духовную реальность и иллюзорность кажущейся столь действительно самой по себе существующей материи, я не доволен доказательствами, которые вы приводите, и разъяснениями. Многие недостаточно ясны и вместе с тем много есть лишнего, доказывающего и разъясняющего то, что и так ясно. Сочинение это так серьезно, имеет такую огромную задачу, что нельзя быть достаточно строгим к способу изложения. Вы спросите у меня: что же делать. Это вы должны решить сами. Всякое сочинение тем лучше, чем оно больше обработано. Если же вы решитесь печатать его без существенных перемен, то я все-таки советовал бы вам внимательно пройти его всё, исключая лишнее (особенно примеры), исправляя изложение в смысле ясности и точности выражений (например, слово импульс не нравится мне; если употребить его, то надо точнее определить) и разъясняя неясное. Кроме того, советовал бы еще две вещи: 1) смягчить все выражения, приписывающие особенную важность сочинению, которых много (я понимаю, как они невольно вкрались), и 2) не упоминать обо мне в разных местах. Если же вы хотите указать на то, что вы разделяете мои взгляды, то сказать это один раз в предисловии или примечании. Еще советовал бы выкинуть чертежи. Читая вашу книгу, я во многих местах был недоволен вашими доказательствами и разъяснениями того спиритуалистического взгляда на мир, который я разделяю, но зато во многих местах, особенно в 1-й части, находил много очень хорошего и нового.[...]
   Боюсь вас огорчить, но правдивость не может быть вредна. В том виде, в котором это сочинение теперь, оно не подвинет людей к истинному пониманию жизни, а скорее наоборот. Дело это столь важно, что работать над ним стоит всю жизнь. Это я и советую вам.[...]
   Как я сказал, я плохой судья по близости мне предмета сочинения. Покажите другим судьям. Что они скажут.
  
   Петр Петрович Николаев (1873--1928) -- философ-идеалист.
   Ответ на письмо от 3/16 июня 1906 г., в котором Николаев просил просмотреть рукопись его сочинения, вышедшего позднее, в 1908--1914 гг., в Женеве под заглавием: "Понятие о Боге, как совершенной основе жизни. Духовно-монистическое мировоззрение".
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу.
   1906 г. Июля 11.
   [...]Время, которое мы переживаем, имеет для меня -- да, я думаю, должно бы иметь и для всех -- одно главное значение: усиление внимания и строгости к себе, к своей жизни. В такое время больше опасности согрешить, и грех производит более пагубные последствия, и больше значения получает добрая жизнь и тоже значительнее ее последствия. [...]
  
   М. Л. Оболенской.
   1906 г. Июля 14?
   [...] Дошел до того, что дня два тому назад вышел из себя вследствие разговора с Андреем и Львом, которые мне доказывали, что смертная казнь хорошо и что Самарин,1 стоящий за смертную казнь, последователен, а я нет. Я сказал им, что они не уважают, ненавидят меня и вышел из комнаты, хлопая дверями, и два дня не мог притти в себя. Нынче, благодаря молитве Франциска Асизского (FrХre LИon)2 и Иоанна: "не любящий брата, не знает Бога" опомнился и решил сказать им, что я считаю себя очень виноватым (я и очень виноват, так как мне 80 лет, а им 30) и прошу простить меня. Андрей в ночь уехал куда-то, так что я не мог сказать ему, но Льву, встретив его, сказал, что виноват перед ним и прошу простить меня. Он ни слова не ответил мне и пошел читать газеты и весело разговаривать, приняв мои слова как должное. Трудно. Но чем труднее, тем лучше. [...]
  
   1 Вероятно, Александр Дмитриевич Самарин (1869--1932?), сын известного славянофила Дмитрия Федоровича Самарина, помещик Московской губ., в 1908--1915 гг. московский губернский предводитель дворянства; в 1915 г. исполнял должность обер-прокурора Синода. Или его брат Федор Дмитриевич Самарин (р. 1864?), помещик Московской губ., член Государственного совета правой группы в 1907--1908 гг. Государственная дума в заседании 19 июня 1906 г. приняла законопроект об отмене в России смертной казни. В реакционной печати появился ряд выступлений в защиту смертной казни. По всей вероятности, Самарин о сохранении смертной казни писал в одной из газет или выступил устно на каком-либо собрании.
   2 Франциск Ассизский (1182--1226), основатель ордена францисканцев. Молитва Франциска Ассизского "В чем радость совершенная" помещена Толстым в "Круге чтения" на 8 мая.
  
   В. С. Михайловой.
   1906 г. Июля 20.
   [...] Люди могут различно формулировать свое отношение к Богу, но если оно искренно, то сущность его у всех одна и та же и одинаковые вытекают из этого отношения поступки. Таков ваш истинно христианский поступок письма ко мне, имеющий целью уничтожить возможность недоброго чувства.[...]
  
   К. П. Сиксне.
   1906 г. Июля 21.
   [...]Помогай вам Бог, который в вас, переносить свое положение с той же твердостью и добротой к людям. Любовь к людям это такое радостное, данное нам средство для облегчения всех бедствий, которые могут посетить нас.
   По письму вашему вижу, что вы знаете это средство: никого не обвиняете, не осуждаете, а стараетесь любить. [...]
  
   Ответ на письмо Сиксне от 17 июля 1906 г., написанное им из Бобруйского дисциплинарного батальона.
  
   В. В. Стасову.
   1906 г. Июля 21.
   [...] Совершающиеся события очень интересны, но я, как старик, и по моим занятиям, вижу эту волну на очень большом пространстве, и потому она мне не кажется такой значительной, как она кажется тем, кто видит ее одну. Мне кажется даже, что я вижу в ней кое-что такое, чего другие не видят в ней, и это очень занимает меня, и я пишу об этом.1[...]
  
   1 Статья "О значении русской революции".
  
   Т. А. Кузминской.
   1906 г. Августа 1.
   [...] И во внешнем мире, и у меня в душе всё спокойно и даже радостно. Чем ближе к смерти, тем радостнее, чего и тебе и желаю и уверен, что ты, если еще не испытываешь, то будешь испытывать.
   Надо не печалиться, а радоваться, что мы дожили до такого важного времени, но при этом помнить, что время важное и опасное. Того и гляди согрешишь. Надо смотреть в оба, быть строгим к себе, только бы самому не согрешить, ни делом, ни словом, ни мыслью. А что делается, то делается по высшей воле, а не по нашей. И да будет воля его. [...]
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1906 г. Августа 1.
   [...] Твое письмо о нездоровьи Татьяны Татьяновны1 очень напугало меня. Страшна твоя сросшаяся связь с ней. Не два, а едина плоть. Борись с этим, голубушка. Борьба одна: духовная жизнь. Никакие мирские интересы не в силах отвлечь от такой до греховности исключительной привязанности.[...]
  
   1 Внучка Толстого Татьяна Михайловна Сухотина, которую у Толстых шутя называли Татьяна Татьяновна.
  
   А. А. Кукуеву.
   1906 г. Августа 17.
   На вопрос ваш отвечать постороннему человеку не только трудно, но невозможно. Только вы одни знаете силу того и другого чувства во всей чистоте его, независимо от примешивающихся к нему посторонних чувств. Если при отказе от военной службы руководит вами одно религиозное чувство, не позволяющее вам поступить противно самому основному закону нравственному и божескому, без соображений о том, что это выведет вас из не нравящихся вам условий вашей жизни, еще о том, что это вызовет одобрение лиц, мнением которых вы дорожите, если мотив ваш только исполнение воли Бога, то ничто не может и не должно остановить вас. Если же это не стало необходимым условием вашей жизни, а есть только доброе, но еще не установившееся желание, тогда сознание вашей обязанности перед женщиной, с которой вы сошлись, может и должно остановить вас.
   Решить это вы можете только сами. Одно могу советовать вам: думайте с Богом, обдумывайте этот вопрос совершенно независимо от мнений людских, как будто то, что вы сделаете, никогда никому не будет известно. Решая вопрос, поставьте себя в воображении в такое положение, как будто вы, решив вопрос в ту или другую сторону, завтра должны помереть.
   Кроме того, помните слова Христа, сказанные ученикам, о том, что когда их поведут перед начальство, дух божий будет говорить за них. Человек бывает высоко и низко настроен. Смотря по тому, в каком вы будете настроении, вы и поступите в решительную минуту. Старайтесь держать себя в высоком духовном настроении, и вы решите вопрос наилучшим образом.
  
   Александр Александрович Кукуев (р. 1885) -- в 1906 г. студент Московского технического училища.
   Ответ на письмо от 12 августа 1906 г., в котором Кукуев писал, что не может отказаться от военной службы, так как, попав за это на каторгу, он навсегда потеряет любимую девушку.
  
   Е. В. Молоствовой.
   1906 г. Августа 17.
   [...] я получил письмо от священника социалиста, который пишет, что, несмотря на признаваемую ложь своего положения, он с спокойным духом остается в нем, так как всё на свете ложь и, разумеется, нет ни Бога, ни души, ни нравственного закона, а есть социализм. И советует мне в теперешнее важное время заняться им. И православие, и секты одинаково проваливаются, и всё летит, увлеченное повальным гипнозом. Никогда больше, чем теперь, не нужно строгое отношение к себе и сознание своих обязанностей перед Богом и, по мере сил, содействие умиротворению людей. Вспоминаю беспрестанно Мф. IX, 36, 37, 38 стихи.1
   Я живу хорошо, что ближе к смерти, то лучше. [...]
  
   1 Мф. IX:
   36 Видя толпы народа, Он сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны, как овцы, не имеющие пастыря.
   37 Тогда говорит ученикам Своим: жатвы много, а делателей мало;
   38 итак молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою.
  
   Е. П. Невзоровой.
   1906 г. Августа 17.
   Почти всё воспитание в примере нашей жизни, которой всегда подражает ребенок. Главное же доброе свойство нашей жизни это правдивость. (Дети очень проницательны и всегда замечают неправдивость старших.) И потому советую вам говорить ребенку всю правду, как вы ее понимаете. Из этого ничего, кроме добра для ребенка, не может вытти.
   [...]
  
   Евгения Петровна Невзорова -- в 1906 г. портниха.
   Ответ на письмо от 27 июля 1906 г., в котором Невзорова спрашивала, как ей быть с религиозным воспитанием своего шестилетнего сына.
  
   К. И. Шараповой.
   1906 г. Августа 17.
   Я послал в вашу библиотеку те книги, которые находятся в моем распоряжении, и очень рад буду, если они вызовут в читателях те чувства, которые испытывал я при их писании. Я не жалею о том, что не могу вам послать все прежние мои сочинения. Они содержат в себе те самые недостатки, которые вы так верно указываете в Мопасане.1 Желал бы, чтобы вам понравился "Круг чтения". [...] Я читаю его по числам каждый день, и мне это помогает жить. Я думаю, что такое чтение ежедневное полезно бы было для детей, юношей. Мне очень хочется составить такую доступную детям и простолюдинам книгу. [...]
  
   Клавдия Ивановна Шарапова (р. 1873) -- с 1889 г.? жена священника села Хомяково Ефремовского уезда Тульской губ.
   Ответ на письмо от 8 августа, в котором Шарапова просила прислать сочинения Толстого для организованной ею небольшой библиотеки для народа.
  
   1 Шарапова писала Толстому: "В руки мне попал Мопассан. Первая книга была "На воде". Такая дивная музыка слов, картин увлекла мою душу, захватила. Я стала читать его другие вещи, первое время не чувствуя того чисто земного, животного счастья и радости, что разливали его вещи... Чего хотел и что дал людям Мопассан? Он бросал души в пламя страстей, он хотел, чтобы они погибли там".
  
   А. C. Бородаевскому.
   1906 г. Августа 28.
   [...] Я не думаю, чтобы землю надо было отдавать крестьянам. Разрешение земельного вопроса, как я его понимаю, вы найдете в сочинениях Генри Джоржа [...]. Вам же лично разрешить грех, как вы говорите, можно самым легким, неосновным способом, продав большую часть земли лучше всего крестьянам. Другой способ, как поступила моя дочь,1 отдав землю внаймы крестьянам с тем, чтобы часть уплаты, равную приблизительно ренте (в нашей местности 5 р. с десятины) они отдавали на общественные нужды. Способ этот не удался: крестьяне стали платить всё меньше и меньше и совсем перестали. Третий способ, употребленный моим знакомым,2 владеющим домом в Москве, состоит в том, чтобы приблизительно вычисленную земельную ренту употреблять по своему разумению на полезные общественные дела.
   Вообще разрешение земельного вопроса такое, при котором все люди имели бы одинаковое равное право на всю землю, возможно только по Генри Джоржу, или с общего согласия, или по распоряжению правительства. До тех же пор, пока этого нет, всякий землевладелец по степени чуткости своей совести сам для себя, как может, развязывает этот грех.
  
   Алексей Сергеевич Бородаевский -- в 1906 г. владелец имения в Щигровском уезде Курской губ.
  
   1 Татьяна Львовна Сухотина, осенью 1894 г. передавшая в аренду крестьянам деревень Овсянниково и Скуратово пахотную и луговую земли своего имения Овсянниково, близ Ясной Поляны. См. Т. Л. Сухотина-Толстая, "Из воспоминаний. О том, как мы с отцом решали земельный вопрос".
   2 Сергей Дмитриевич Николаев.
  
   М. Сусскому.
   1906 г. Сентября 14.
   Я думаю, что истинная обязательная нравственность может быть основана только на религии, т. е. на установленном человеком отношении между своею жизнью и Богом.
  
   Мстислав Сусский -- в 1906 г. ученик Симбирского кадетского корпуса.
  
   А. Зенгеру. Неотправленное.
   1906 г. Сентября 22.
   То событие, которое вы считаете очень важным, представляется мне не только не важным, но и пустым и вредным, так как оно отвлекает людей от серьезных мыслей и дел, особенно нужных в наше время. Считаю же я это событие пустым потому, что ожидаемые г-да Смиты и Джонсы так же мало могут быть признаны представителями английского народа, как и те Ивановы и Петровы, которые будут встречать их и говорить им речи, могут быть признаны представителями русского 150-миллионного народа.[...]
  
   Ответ на письмо А. Зенгера, в котором Толстой приглашался принять участие лично или высылкой делегата в приеме английской депутации, едущей к председателю первой Государственной думы Муромцеву для вручения сочувственного адреса по поводу разгона Думы.
  
   Я. Райгородскому.
   1906 г. Сентября 22.
   [...] Тем-то отличается религиозное решение вопроса от всякого другого, особенно политического решения, что при религиозном решении не может быть никаких сомнений. Есть мудрая французская поговорка: Dans le doute abstiens toi, т. e. в сомнении, если есть сомнение, воздерживайся, не делай ни того, ни другого. И это вполне подходит к вашему случаю. Нельзя, не будучи религиозным, поступать по религиозным мотивам. Не будучи религиозным надо поступать по-мирски. А как поступать по-мирски для своей личной выгоды, всякий хорошо знает. [...]
  
   Яков Райгородский -- в 1906 г. рядовой Троицко-Сергиевского полка. Вместе со своими товарищами, вероятно, летом 1906 г. посетил Толстого в Ясной Поляне.
   Ответ на письмо Райгородского от 19 сентября 1906 г., в котором он спрашивал, как поступать ему и его товарищам, если их будут посылать на усмирение крестьянских волнений.
  
   Ф. Г. Карпунину.
   1906 г. Сентября 24.
   Стихи ваши очень дурные и по выражению и по содержанию. Советую вам не заниматься этим делом. А также советовал бы вам не читать газет, а читать Евангелие [...]
  
   Федор Григорьевич Карпунин (р. 1884) -- в 1906 г. счетовод.
  
   П. М. Ковалеву.
   1906 г. Сентября 24.
   [...] Если же в чем и не согласен, то это несогласие не может мешать нашему единению, так как самое существенное в любви к Богу и ближнему, а в этом между нами нет разногласия.
   [...]
  
   Ответ на письмо П. М. Ковалева из Одессы, в котором он излагал свои религиозные взгляды.
  
   А. Н. Нарышкиной.
   1906 г. Сентября 24.
   [...] Мне очень жаль было читать, особенно после тех хороших чувств и мыслей, которые вы выражаете, ваше признание жизни тяжестью. По всему, что я слышал про вас, жизнь ваша должна быть легка, как она должна быть легка старым людям, не боящимся суеверия смерти. Я думаю, что вы этого не думаете, что это нечаянно сорвалось с пера. Вы пишете, чтобы я противодействовал тому злому безумию, которое охватило большую часть русского общества. Несмотря на то, что совершенно искренно не верю в мое какое-нибудь влияние, я все-таки не переставая делаю то, что вы мне советуете делать, хотя, может быть, и не так, как вы бы считали это нужным. Пишу и печатаю, но il n'y a pas de pire sourds...1 но все-таки пишу, потому что верю в то средство, которое представляется мне единственным и которое не переставая предлагаю во всяких видах. Сущность его одна: та, чтобы верить в Бога и закон его и ставить этот закон выше всех законов человеческих и следовать только ему.[...]
  
   Александра Николаевна Нарышкина (1839--1918) -- сестра Б. Н. Чичерина, знакомого Толстого.
  
   1 нет более глухих людей, чем те, которые не хотят слушать...
  
   В. Е. Фоминскому.
   1906 г. Сентября 24.
   [...] Несмотря на интересные соображения, изложенные в статье, я не могу сочувствовать ей, так как считаю, что людям для их блага не дано предвидеть будущего. Людям, по моему убеждению, нужно только исполнять сколь возможно полнее открытую им для их поступков волю Бога, будущее же предоставить ему, не представляя его себе ни в каком виде.[...]
  
   Ответ на письмо из Сергиева-Посада, вместе с которым Фоминский прислал свое толкование апокалипсиса.
  
   А. А. Ернефельту.
   1906 г. Сентября 25.
   Большая к вам просьба, милый Арвид. Прежде всего то, чтобы никто не знал того, что я пишу вам. Просьба вот в чем: Бирюков сказал мне, что, по словам Кони, может случиться, что премию Нобеля присудят мне. Если бы это случилось, мне было бы очень неприятно отказываться, и поэтому я очень прошу вас, если у вас есть -- как я думаю -- какие-либо связи в Швеции, постараться сделать так, чтобы мне не присуждали этой премии. Может быть, вы знаете кого-либо из членов, может быть, можете написать председателю, прося его не разглашать этого, чтобы этого не делали.1
   Конечно, я бы сам мог, узнав его адрес, написать председателю с просьбою держать это в секрете, но мне неудобно вперед отказываться от того, чего, может быть, они и не думают назначать мне. От этого очень прошу вас сделать, что вы можете, к тому, чтобы они не назначали мне премии и не ставили меня в очень неприятное мне положение -- отказываться от нее.[...]
  
   1 Ернефельт исполнил просьбу Толстого, переслав в Швецию дословный перевод письма Толстого.
  
   И. Ф. Наживину.
   1906 г. Сентября 25.
   [...]То, что вы недовольны своей жизнью, -- только хорошо. Когда истинно хочешь идти по прямой и видишь свое уклонение от нее, то неизбежно выйдешь опять на нее. Роман,1 вероятно, много мешал, и я рад, что вы его кончили. Я давно уже думал, что эта форма отжила, не вообще отжила, а отжила как нечто важное. Если мне есть что сказать, то не стану я описывать гостиную, закат солнца и тому подобное.
   Как забава, не вредная для себя и для других, -- да. Я люблю эту забаву. Но прежде на это смотрел как на что-то важное. Это кончилось.[...]
  
   1 Роман И. Ф. Наживина "Менэ... текэл... фарес".
  
   А. И. Кудрину.
   1906 г. Сентября 28.
   [...] Помогай тебе Бог исполнять его волю так, как ты до сих пор исполняешь ее, с кротостью и смирением. Претерпевый до конца спасен будет. Я понимаю эти слова так, что чем дольше несешь бремя господне для господа, для души, тем оно становится легче, а если несешь его для людей, то чем дольше несешь его, тем оно становится тяжелее. Есть ли у тебя евангелие? [...]
   Бог, живущий в тебе, откроет тебе, брат Андрей, всё, что тебе надо делать, и облегчит тебе то бремя, которое ты несешь ради его. Прощай, милый брат, благодарю тебя за твою любовь. Она утешает и укрепляет меня.
  
   П. Л. Успенскому.
   1906 г. Сентября 28.
   [...] Непременно, если только можете, повидайте корпусного командира и разъясните ему и безопасность, и редкость, и роковую неизбежность таких отказов, как отказ Кудрина, и неприложимость к ним наказания ни в смысле возмездия и ни в смысле угрозы. Повредить ему это не может, а помочь может. [...]
   Желаю вам не завидовать Кудрину, а быть столь же счастливым, как и он. Это в нашей власти и вам возможно.
  
   С. И. Дымшицу.
   1906 г. Сентября 29.
   [...]Помоги ему Бог наилучшим образом выдержать испытание. Если вы имеете сношение с ним, передайте ему мою любовь и мой совет упорствовать в своем решении только в том случае, если решение его основано на своей совести, на религиозном чувстве, без всякой примеси заботы о суждении людей.
   Я надеюсь, судя по тому, как поступают с некоторыми отказывающимися, о которых я знаю, что его нравственная личность подействует смягчающе на военное начальство и его не будут жестоко мучать. [...]
  
   Ответ на письмо С. И. Дымшица, в котором он писал, что его брат Ефим Иосифович (р. 1884), учитель, лично знакомый с Толстым, отказался по религиозным убеждениям от воинской повинности.
  
   О. К. Клодт.
   1906 г. Октября 3.
   [...] Написал о значении революции нашей. Надеюсь, что больше об этом писать не буду. Слишком важно и всё важнее и важнее становится думать и писать о вечном, т. е. о нашей жизни. -- Чем дальше живу, тем яснее ее смысл и сама она радостнее.[...]
  
   Ольга Константиновна Клодт (р. 1856) -- тетка А. А. Ернефельта, художница, знакомая Толстого с 1897 г.
  
   М. В. Нестерову.
   1906 г. Октября 3.
   [...] Вы так серьезно относитесь к своему делу, что я не побоюсь сказать вам откровенно свое мнение о ваших картинах. Мне нравятся и Сергий отрок,1 и два монаха в Соловецком.2 Первая больше по чувству, вторая больше по изображению и по поэтично-религиозному настроению. Две же другие,3 особенно последняя, несмотря на прекрасные лица, не нравится мне. Христос не то что нехорош, но самая мысль изображать Христа, по-моему, ошибочна. Дорого в ваших картинах серьезность их замысла, но эта-то самая серьезность и составляет трудность осуществления. Помогай вам Бог не унывать и не уставать на этом пути. У вас всё есть для успеха. Не сердитесь на меня за откровенность, вызванную уважением к вам.
  
   Михаил Васильевич Нестеров (1862--1942) -- художник, знаком с Толстым с 1906 г. Известен карандашный набросок и портрет Толстого работы Нестерова. Иллюстрировал рассказ Толстого "Три старца".
   Ответ на письмо от 24 сентября 1906 г., одновременно с которым Нестеров посылал фотографические снимки со своих картин.
  
   1 Картина "Видение отрока Варфоломея", начатая в 1887 г. и писавшаяся несколько лет, в настоящее время находится в Государственной Третьяковской галерее.
   2 Картина "Мечтатели", написана в 1903 г.
   3 Картины "Юность преподобного Сергия (на земле мир и в человецех благоволение)" (1892--1897) и "Святая Русь" (1901--1905). Первая находится в настоящее время в Государственной Третьяковской галерее, вторая -- в Академии художеств в Ленинграде.
  
   С. Д. Кладову.
   1906 г. Октября 26.
   Из тех своих недостатков, которые вы перечисляете, только один важен: это нечистый взгляд на женщин. С этой страстью похоти надо неженатому человеку постоянно и неустанно бороться. Я избавился от этого греха, только когда женился. От того же недостатка, который вы приписываете себе, что вы подчиняетесь людям, подделываетесь под них, вы исправитесь тогда, когда главной целью своей жизни поставите не свои личные выгоды, а исполнение воли Бога, состоящей в том, чтобы всё больше и больше развивать в себе и проявлять духовную жизнь. Проявляется же духовная жизнь в любви, доброте к ближним.
   "Бог есть любовь, пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем". Иоанн.
   [...] Очень радуюсь на ваше желание изменить жизнь и заменить личные животные желания совершенствованием духовным и не только желаю вам успеха, но уверен, что сами, если только искренно отдадитесь этому стремлению, увидите, насколько такая жизнь дает больше блага, как сказано в Евангелии Иоанна VII, 17. "Кто хочет творить волю его, тот узнает о сем учении: от Бога ли оно, или я сам от себя говорю".
   Нет надобности доказывать, что учение церковное несправедливо. Надо только самим стараться понимать учение Христа правильно. А по этому учению главное дело никого не осуждать, а жалеть заблуждающихся. [...]
  
   Степан Дмитриевич Кладов (р. 1879) -- крестьянин Казанской губ., работал конторщиком.
  
   В. А. Лебрену.
   1906 г. Октября 26.
   [...] Несмотря на вашу молодость, вы мне очень близки, и потому ваша судьба, разумеется не телесная, а духовная, очень интересует меня. Геленджик,1 как всякий "джик" и какое хотите место, тем хорош, что при каких бы то ни было условиях там, и чем хуже, тем лучше, можно жить и там и везде для души, для Бога. [...]
  
   1 Геленджик -- город на восточном берегу Черного моря, в 30 км. к юго-востоку от Новороссийска. В. А. Лебрен со своей матерью, Луизой Лебрен, уехал в Геленджик, чтобы найти там участок земли и заниматься огородничеством.
  
   И. Романовскому.
   1906 г. Октября 26.
   [...] Ваше душевное состояние может зависеть от безверия, от неопределенности мыслей, очень может быть, и от неправильной жизни. Советую вам читать Евангелие, а также те книги, которые я посылаю, и кроме того не пить ни вина, ни пива, не курить, не есть мясного и каждый день работать физическую работу хоть часа два или хоть один: колоть дрова, чистить снег, копать.
   Жизнь дана человеку для блага его и других людей. Если человеку кажется жизнь злом, то виноват он сам, и ему надо постараться найти, в чем он ошибается, и перестать ошибаться. Желаю вам успокоения.
  
   Иван Романовский (р. 1888) -- в 1906 г. был учеником в Полтавской почтово-телеграфной конторе.
   Ответ на письмо Романовского от 22 октября 1906 г., в котором он жаловался на беспричинную тоску.
  
   П. А. Мазаеву.
   1906 г. Октября 29.
   Вы спрашиваете, хороший ли будет поступок издание газеты?
   Поступок сам по себе безразличный, но опасный в том смысле, что представляет много соблазнов. Хотя я знаю А. М. Бодянского за человека, руководимого христианским духом, очень трудно будет удержаться ему самому и его сотрудникам на высшей, как вы пишете, христианской точке зрения.
  
   Петр Абрамович Мазаев -- сын богатого землевладельца и овцевода, в 1906 г. жил в имении своих родителей близ станции Кутейниково Екатерининской ж. д. Принадлежал к секте молокан, интересовался религиозными вопросами.
   Ответ на письмо Мазаева от 24 октября 1906 г., в котором он писал о желании издавать религиозно-нравственную газету "Воля народа".
   Проект А. М. Бодянского и П. А. Мазаева, повидимому, не был осуществлен.
  
   О. К. Толстой.
   1906 г. Октября 29.
   [...] испытываю то же смешанное чувство и страха, и надежды, и умиления перед возможностью разрешения греха и замены тяжелых, недобрых чувств прощением и любовью; но не согласен в одном: в совете тебе отдаться тому чувству, которое пробудится в тебе. Я думаю, напротив, что такое дело должно быть решено не чувством, личным чувством, чувством человека к человеку, а высшим сознанием -- сознанием своего отношения к Богу, своим делом по отношению к нему или к закону жизни. Только если твое прощение и возвращение к Андрюше и принятие на себя опять положения жены1 будет основано на этом высшем сознании (для Бога), только тогда всё, что бы ни вышло из этого, будет тебе легко и на благо и всем связанным с этим -- и ему и детям. А можешь и должна ты сделать это для Бога, -- это можешь знать и решить одна ты. Так вот мой совет.[...]
   То, что Андрюша в последнее время становится лучше, и всё, что пишет о нем Маша, я подтверждаю вполне; но повторяю, что не это, не то, чего можно ожидать от него, должно быть основанием твоего решения, а то, что произойдет в твоей душе.
  
   1 А. Л. и О. К. Толстые разошлись в ноябре 1903 г., формальный развод состоялся осенью 1907 г.
  
   П. Смолянскому.
   1906 г. Ноября 12.
   Письмо ваше получено,1 но я не отвечал на него, потому что нашел мысли, выраженные в нем, неясными, отчасти неверными, и надеялся, что вы сами, более основательно вдумавшись в них и, главное, познакомившись со всем тем, что на эти же вопросы было отвечено величайшими умами человечества (особенно советовал бы познакомиться с Кантом), сами исправите свои ошибки и будете строже относиться к своим мыслям. Сам же я не имею возможности подробно отвечать на выраженные ваши мысли. Пожалуйста, без недоброго чувства примите совет старого человека как можно строже относиться к своим мыслям и как можно больше и глубже стараться понять мысли величайших умов, думавших о тех же вопросах.
  
   П. Смолянский в 1906 г. жил за границей: летом в Саксонии, в ноябре -- в Берлине.
  
   1 Письмо от 7 июля н. с. 1906 г., в котором Смолянский излагал основные положения задуманного им философского сочинения.
  
   А. С. Скутиной.
   1906 г. Ноября 13.
   [...] Стихи ваши нехороши и по форме и по содержанию. Всё это давно сказано и пересказано, и более искусно.
   Советую вам бросить занятие сочинительством. Советую вам не презирать людей, окружающих вас, а постараться найти в них хорошее. Хорошее есть во всех людях. И его всегда можно увидать, если сам стараешься быть лучше, жить по-божьи. И сына не советую выводить из крестьянской среды. Крестьянская среда гораздо лучше и почтеннее среды ученых; [...]
  
   Афанасия Семеновна Скутина (р. 1879) -- крестьянка с. Хайдука Шогринской волости Ирбитского уезда Пермской губ.
  
   Н. Г. Сутковому.
   1906 г. Ноября 14.
   [...]Мысли эти до слез тронули меня, так они близки мне и радостны. "Пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем. Бога никто не видел нигде, но если мы любим друг друга, то он пребывает в нас". Любовь есть та самая живая форма, в которой мы можем постигнуть Бога, или, другими словами, в которой мы поднимаемся на высшую, доступную человеку степень сознания. И потому, понимая так жизнь и себя, мы не можем расходиться не только друг с другом, но ни с каким человеком в мире. Насчет же отношения к политике прочтите в Мыслях мудрых людей день 13 ноября Лao-тзе. Только в конце прибавить, что в человеке простом, свободном от страстей и мало рассуждающем неизбежно проявится его сущность -- любовь.
   [...] Знаете ли вы про Куртыша -- солдата, который, поняв закон от Иконникова, отказался служить. Его отдали в дисциплинарный батальон. Когда его пугали теми муками, которыми его будут мучать, он говорил только: я за них буду молиться. Вот наши учителя.[...]
  
   Н. Ф. Погребному.
   1906 г. Ноября 17.
   Если вы любите девушку и она любит вас, то надо жениться: если же это почему-нибудь невозможно, то надо постараться прекратить всякие отношения.
   Что же до военной службы, то вы так же хорошо знаете, как и я, что должно и чего не должно. Насчет же того, достанет ли у вас силы для того, чтобы твердо и спокойно перенести гонения за отказ, это можете знать вы одни. Одно, любя вас, советую вам: не делайте ничего для людей, для славы людской. "Смотрите, мол, какой я!" А то, что будете делать, делайте для Бога. И ежели не осилите поступить по-божьи, то не оправдывайте себя, а знайте, что поступили нехорошо по своей слабости, и не признавайте неправого правым. Исполняйте по мере сил волю Бога, и чем ближе будете к исполнению, тем лучше будет ваша жизнь.
  
   Никита Федорович Погребной (р. 1886) -- крестьянин станицы Ильской Кубанской области, столяр. Писал Толстому дважды и дважды получал ответ. Автограф второго письма Толстого Погребному был у него украден, и текст и дата его неизвестны. Был у Толстого в Ясной Поляне 7 и 14 ноября 1907 г., беседовал с ним и получил несколько книг.
  
   Я. Г. Коткову.
   1906 г. Ноября 20.
   Положение ваше очень трудное. Я очень сочувствую вам. Но советовать ничего другого не могу, как то, чтобы терпеливо нести посланный вам Богом крест. Не думаю, чтобы развод и вторичная женитьба облегчило бы ваше положение. Претерпевый до конца спасен будет.
  
   Ответ на письмо от 11 ноября 1906 г., в котором Котков сообщал о трудностях своей жизни: жена сошла с ума, осталось 5 человек детей, старшему из которых 14 лет.
  
   Г. А. Русанову.
   1906 г. Ноября 25.
   [...] Вы пишете, что у вас в дне не бывает больше 2-х часов с свободной головой. Я думаю, что мысли, работа этих часов по качеству возмещает продолжительность. Я это испытываю. Но кроме умственной деятельности есть еще состояние сознания и вот это-то состояние сознания, я по себе сужу, становится всё глубже, всё дальше от мира и ближе к Богу. -- Зачем страдания, которые посещают вас? Не знаю, но верю, что они нужны и благо. [...]
  
   А. И. Кудрину.
   1906 г. Ноября 29.
   [...] Помогай тебе Бог, живущий в тебе, нести взятый тобою крест. [...] Посылаю тебе также книги. Желаю, чтобы они отвечали на требования твоей души так же, как они действуют на меня, поддерживая меня на пути жизни по воле Бога. [...]
  
   Ответ на письмо от 4 ноября 1906 г., в котором Кудрин сообщал, что 28 ноября его будут судить в Киевском военном окружном суде.
  
   Н. Л. Оболенскому.
   1906 г. Ноября 27...30.
   Я боюсь, что расплачусь с тобой говорить, а сказать хочется и нужно, что ты мне теперь еще гораздо ближе, чем был прежде. И думаю, что тебе легко будет смотреть на меня как на отца, как и мне на тебя как на сына.
   Подумаем вместе, как ты будешь жить теперь. Когда осилим, то поговорим.
  
   Датируется на основании пометы Н. Л. Оболенского на автографе: "Ноябрь 1906 г. После смерти Маши Л. Н. передал мне это письмо".
  
   Ф. Ф. Куклярскому.
   1906 г. Ноября 30.
   Мысли, выраженные вами в письме, слишком неопределенны для того, чтобы можно было судить о верности или неверности их. Если вы захотите разработать и изложить их, то советую вам отдать их в печать через философское общество. Мне же не советую присылать их, так как если они будут изложены в печатном сочинении, я прочту их и тогда, если вас интересует мое мнение, скажу его. Вообще же не советовал бы вам заниматься метафизическими вопросами независимо от вопросов жизненных. Решение этих вопросов -- то или иное (хотя оно по существу дела не может быть полное и несомненное) бывает нужно для обоснования этических положений, но решение этих вопросов само по себе отдельно, хотя и кажется часто очень важным делом, бывает большей частью самым пустым занятием. [...]
  
   Н. И. Шемаеву.
   1906 г. Ноября 30.
   Книгу, о которой вы пишете, я не знаю, но смело советую вам не читать ее. Пришествие Христа, т. е. осуществление закона Бога, совершается в душах наших и другого никакого нет и не может быть.
  
   Николай Иванович Шемаев (1840--1913) -- учитель, в 1906 г. содержал народную школу на окраине г. Харькова.
   Ответ на письмо Шемаева от 21 ноября 1906 г., в котором он просил у Толстого совета, стоит ли ему читать книгу полковника Ф. К. Бейника "Бодрствуйте! Се гряду скоро. Второе пришествие спасителя в 1932--1933 гг.".
  
   Э. В. Эллису (Е. W. Ellis).
   1906 г. Декабря 3/16.
   Я совершенно согласен с вами относительно Шелли.1 Он не дал того, что мог бы дать и, конечно, дал бы миру. У него были самые возвышенные стремления, и он был всегда искренен и смел.[...]
  
   Ответ на письмо Э. В. Эллиса (из Суффолка, Англия) от 29 ноября н. с. 1906 г.
  
   1 Перси Биши Шелли (1792--1822), английский поэт.
   Эллис писал, что считает Шелли "величайшим поэтом Англии".
  
   Неизвестному.
   1906 г. Декабря 6.
   Не советую вам изменять внешние формы вашей жизни. Внешние формы безразличны для усиления требований духовной жизни. И внешние формы неизбежно изменятся соответственно усилению духовных требований. А благо и своей жизни и служение благу других достигается только этим усилением в каких бы то ни было условиях.
  
   А. П. Ельчаниновой.
   1906 г. Декабря 10.
   [...] Я всегда удивляюсь тем просьбам -- как и ваша -- о денежной помощи, которые обращаются ко мне. Я уже очень давно не имею никакой собственности и только могу соболезновать людям, как вы, нуждающимся в такой помощи.
  
   Анастасия Павловна Ельчанинова (р. 1885) -- в 1906 г. служила телеграфисткой в Ярославле.
  
   В. Б. Пенькову.
   1906 г. Декабря 10.
   [...] вы имеете самое дорогое и важное для человека свойство: серьезное отношение к вопросам жизни, т. е. религии. [...]
  
   Василий Борисович Пеньков (1882--1920) -- крестьянин с. Суруловка Новоспасской волости Сызранского уезда Симбирской губ. В 1906 г. служил во флоте.
  
   Э. Познанскому и Габергрицу.
   1906 г. Декабря 10.
   Не советую вам изменять внешним образом свою жизнь. Если вы пришли к сознанию истины и блага христианской жизни, состоящей в любви к Богу (добру) и к ближнему, то вы можете проявить эту жизнь во всяких условиях, если только они не прямо противоположны христианству, как солдатство, суд, всякого рода обманы. Только начните жить христианскою жизнью в тех условиях, в которых находитесь, и вы увидите, что условия эти не помешают вам. Если же помешают, то вы невольно выйдете из этих условий, а не добровольно и рассудочно измените их, что большей частью не приводит к желаемым последствиям. Очень прошу вас поверить мне и испытать такую жизнь -- внутренней работы над собой и любовного отношения ко всем людям и вы, надеюсь, согласитесь со мною.
  
   Эмиль Познанский (р. 1890) -- в 1906 г. жил в г. Лодзи, учась в среднем учебном заведении. Габергриц -- вероятно, товарищ Познанского.
   Ответ на письмо Познанского и Габергрица от 12 ноября 1906 г., в котором они писали о своем желании оставить учение и заняться физическим трудом.
  
   М. Г. Попову.
   1906 г. Декабря 10.
   Письмо ваше очень интересно описанием того ужасного события, в котором вы были участником. На вопрос же ваш: как вам поступить теперь? можете ответить только вы сами и ответить не в виду могущих встретиться вам случайностей, а на основании религиозного убеждения. Если же нет такого убеждения, то с мирской точки зрения никак нельзя решить, что лучше, и выгоды и невыгоды того и другого решения одинаково гадательны. Не взыщите, если мой ответ не удовлетворит вас. Я сказал, что думаю.
   Желаю вам сильного и искреннего религиозного убеждения. Если вы будете иметь его, всё будет не только ясно, но и легко.
  
   Михаил Георгиевич Попов -- подпоручик, участник русско-японской войны. В 1906 г. состоял слушателем первого курса Восточного института во Владивостоке.
   Ответ на письмо от 19 ноября 1906 г., в котором Попов описывал один из эпизодов русско-японской войны, вызвавший у него желание выйти в отставку, чему, однако, препятствовали тяжелые материальные обстоятельства.
  
   Э. Степонайтису.
   1906 г. Декабря 10.
   Решение вопроса, который занимает вас, может быть только двоякое: или вы полагаете смысл и благо своей жизни в исполнении воли Бога, и тогда все ожидающие вас страдания телесные за отказ от военной службы не могут быть страшны для вас, или вы полагаете еще смысл и благо своей жизни в матерьяльном благе, и тогда мирские соображения укажут вам путь наилегчайшим способом отбыть эту повинность. Могу советовать только одно: быть искренним. Если не сознаете всем существом, что вам лучше перенести всякие беды, чем служить -- откажитесь, если же не чувствуете этого, то служите. Не берите на себя креста сверх сил.
  
   Эдмунд Степонайтис (р. 1886) -- литовец, уроженец Сувалкской губ. В 1906 г. приехал в г. Ковно и поступил учеником в типографию Банайтиса.
  
   К. В. Дэниэлю (C. W. Daniel).
   1906 г. Декабря 22.
   Благодарю вас очень за "Crank Magazine"; [...] Сегодня я прочел последнюю статью Уорлэнда:1 "The earth for all".2 Она очень хороша, особенно его критика теории Мальтуса,3 которая, несмотря на ее слабость, была так широко распространена. Я думаю, что истинное христианство с его идеалом целомудрия является наилучшим средством против грядущего воображаемого перенаселения. [...]
   P. S. Читая ваше очень хорошее примечание к слову "анархизм", я вспомнил по этому случаю изречение Лао-Тзе; он говорит: там, где великие мудрецы имеют власть, подданные не замечают их существования. Там, где властвуют невеликие мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют еще меньшие мудрецы, народ боится их, а там, где еще меньшие, народ презирает их.
  
   Ответ на присылку Дэниэлем журнала "The Crank".
  
   1 Под псевдонимом F. Е. Worland в журнале "The Crank" писала жена К. В. Дэниэля -- Флоренса Дэниэль.
   2 "Земля для всех".
   3 Томас Роберт Мальтус (1766--1834), английский буржуазный экономист, автор антинаучной и реакционной человеконенавистнической теории, которая объясняла все социальные противоречия излишним ростом народонаселения на земле.
  
   П. И. Бирюкову.
   1906 г. Декабря 27.
   [...]Как в старости живу, чувствуешь огромность предстоящей работы и краткость времени. Хорошо, что "я" не в себе одном, а то бы можно прийти в отчаяние. [...]
  
   В. Д. Жилинскому.
   1906 г. Декабря 27.
   [...] Желаю вам продолжения и непрерывного усиления той работы, которая происходит в вас. Решение вопроса о том, какой из трех образов жизни избрать вам, может быть сделано только вами самими. Вы одни знаете силу ваших влечений к тому или другому, а также и остальные условия. Одно могу смело советовать вам: предпочесть то решение, которое требует наименьшего изменения внешних условий. Надо стараться, чтобы изменение внешних условий было последствием внутреннего изменения, а не надеяться на то, чтобы изменение внешних условий могло содействовать внутреннему изменению, в котором всё дело и от которого зависит истинное благо жизни. [...]
  
   Владимир Дмитриевич Жилинский (р. 1886) -- в 1906 г. студент естественного отделения физико-математического факультета Казанского университета.
   Ответ на письмо от 18 декабря 1906 г., в котором Жилинский спрашивал, как ему поступить: исполнить желание родителей и продолжать учиться, переселиться в деревню и там работать вместе с крестьянами или "организовать колонию единомышленников"?
  
   С. Г. Крашенинникову.
   1906 г. Декабря 27.
   Исполняйте, насколько можете точнее, требования совести и учения Христа, и жизнь ваша сама приспособится к этим требованиям. [...]
   Святыми я называю людей высокой нравственной жизни.
  
   С. Г. Крашенинников (р. 1890) -- окончил в мае 1906 г. четырехклассное городское училище, поступил служить на железную дорогу.
  
   П. П. Подмарькову.
   1906 г. Декабря 27.
   [...]Решить вопрос о том, какой из 3-х образов жизни избрать вам, можете решить только вы сами, так как вы одни не только знаете, но чувствуете силу влечения и побочных условий, направляющих на тот или иной путь. О том же, в какой жизни меньше соблазнов, вы знаете так же, как и я.
   Одно советую вам, какой бы вы ни избрали образ жизни, направьте все свои силы на внутреннюю работу над собой, на выработку привычек доброй жизни не перед людьми, а перед своей совестью, перед Богом, и вам будет хорошо, в каких бы то ни было условиях. Любящий вас
  
   Петр Петрович Подмарьков -- крестьянин с. Никольский-Поим Чембарского уезда Пензенской губ. Окончил Пензенское художественное училище и в 1906 г. был учителем одноклассной церковно-приходской школы с. Никольский-Поим.
   Ответ на письмо от 2 декабря 1906 г., в котором Подмарьков просил посоветовать, кем ему быть: художником, учителем или крестьянином-земледельцем?
  
   1907
   О. К. Толстой.
   1907 г. Января 1.
   [...] Решение может быть только твое. Одно, что я позволю себе советовать тебе, это то, чтобы не руководиться в решении никакими посторонними соображениями о том, какое может оказать твое решение влияние на других людей, а руководиться только требованиями своей совести, т. е. требованиями вечного закона Бога. Только тогда не раскаешься, какие бы ни были последствия.[...]
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1907 г. Января 4.
   У меня к вам просьба. Господин Великанов1 уже давно от времени до времени посылает мне очень странные, а главное, ругательные письма. Последнее же время я через день получаю такие письма, всё более и более раздраженные, ругательные и совершенно неосновательные.2 Он не только бранит меня всякими самыми скверными словами, но говорит о семье, о сыновьях, дочерях самые неприличные вещи. Последнее время я хотел было возвращать ему назад его письма, но, с одной стороны, не знаю его адреса, а с другой, смутно надеялся найти в этих письмах что-нибудь для меня обличительно полезное (я в молитве читаю: радуйся, когда тебя ругают), но надежды мои были напрасны: письма становились всё раздражительнее, озлобленнее и легкомысленнее. Так вот я и хочу просить вас передавать ему обратно нераспечатанными его следующие письма, если будут таковые. Причем скажите ему, что я очень сожалею, что вызвал в нем такие недобрые чувства, и о том тяжелом, раздраженном состоянии, в котором он, очевидно, находится. Скажите ему еще, что если бы он пожелал напечатать эти письма, то я могу прислать ему все прежние, так как напечатание писем этих по своей желчности, злобе и бойкости могут найти читателей. Во всяком случае такие письма могут быть интересными для людей, настроенных так же, как господин Великанов. Для меня же они представляют только испытания, не могущие мне принести никакой пользы, особенно при моей продолжающейся болезни только тяжелы и совершенно бесполезны.[...]
  
   1 Павел Васильевич Великанов (1860--1945), учитель, разделявший одно время взгляды Толстого. В 1905--1909 гг. стал писать Толстому резкие письма, в которых возмущался его отношением к революции и к революционерам. Толстой перестал читать его письма и возвращал их нераспечатанными.
   2 В январе 1907 г. письма П. В. Великанова были получены 2, 3, 6 и 13 числа. Они возвращены ему через Горбунова-Посадова.
   В Записной книжке Толстого 2,3 и 6 января 1907 г. есть упоминания о письмах Великанова. В Яснополянских Записках 13 января записан ответ Толстого на вопрос М. А. Шмидт о причинах раздраженности Великанова: "Он думал, что он со мной одно, а теперь видит, что он отдаленный. Он бойкий, остроумный писатель".
  
   В. Яровой.
   1907 г. Января 8.
   [...] Не думайте, чтобы содержание вашего письма не тронуло меня и не вызвало во мне искреннего сочувствия и сострадания к вам и вашему другу. Вам нужны не деньги, не курсы, не ваша дружба, а только одно: серьезное отношение к жизни и отвращение к той отвратительной, лживой de fond en comble1 среде, в которой вы находитесь. И то и другое вам может дать только религия, не предание положений, принятых по доверию, а разумное сознание отношения своей личности к той бесконечности, среди которой проходит наша жизнь -- отношения, определяющего смысл нашей жизни и дающее твердое руководство наших поступков, нашего поведения. От души желаю вам этого. Но предупреждаю, что на курсах вы не только не найдете ничего подобного, но найдете всё то бесполезное, неопределенное многознайство, которое, более чем всё другое, мешает такому установлению разумного религиозного сознания.
  
   1 насквозь
  
   В. и О. Явейн, Г. и Л. Морским.
   1907 г. Января 10.
   Вы спрашиваете, верю ли я в существование загробной жизни и в бессмертие души. Оба вопроса так неточно поставлены, что отвечать на них невозможно. Жизнь, как мы понимаем жизнь, есть только здесь и не может быть загробной; душа человеческая точно так же есть только явление здешней жизни и потому не может быть бессмертна. Бессмертно только то духовное начало, которое составляет сущность и основу всего, что есть, и которое мы чувствуем в самих себе. Духовное начало это мы называем Богом. Если мы сливаем с ним свое существование, что совершается тем, что мы исполняем требования этого начала (Бога), сознаваемого в самих себе, то не может быть и речи об уничтожении того, что соединено с этим началом -- едино с ним. [...]
  
   В. Тенькову.
   1907 г. Января 11.
   Получил ваше письмо и с большим удовольствием и интересом прочел его. Вы очень хорошо изобразили в нем ход вашего душевного развития и ваше теперешнее душевное состояние, в котором очень желаю вам не только пребывать, но и постоянно до самой смерти радостно развиваться. И это не только возможно, но в этом состоит сущность жизни человеческой. А жизнь есть всегда благо, если только мы проживаем ее так, как хочет того воля пославшего.
   Только одно замечание хочется сделать на ваше письмо -- то, что вы говорите: посвящу жизнь на служение людям, или что-то в этом смысле. Не советую вам, любезный брат, ставить такую внешнюю цель своей жизни. Для человека есть только одна высшая и ближайшая цель, удовлетворяющая всем другим, -- всё большее и большее обожествление души, увеличение в себе главного божественного свойства -- любви.[...]
  
   Василий Теньков (р. 1881) -- в 1907 г. служил матросом в Черноморском флоте.
   Ответ на письмо В. Тенькова из Севастополя от 25 декабря 1906 г. В ответ на первое письмо Толстого Теньков подробно живым литературным языком описывал свое духовное развитие, начиная с детских лет. Он выражал сочувствие религиозно-нравственным взглядам Толстого.
  
   С. И. Епифанову.
   1907 г. Января 17.
   Я отрицаю не вооруженное восстание, но всякое насилие человека над человеком не на основании буквы евангельского текста, которому не придаю значения больше всякой печатной бумаги, а на основании здравого смысла, голоса совести и предания мудрости всего человечества, выраженного и в евангелии. Слова же о двух мечах могут так же мало служить руководством поступков, как слова о взыгравшемся младенце, о бесах, загнанных в свиней, и т. п.[...]
  
   Ответ на письмо Семена Ивановича Епифанова (Пенза) от 9 января 1907 г., в котором Епифанов спрашивал, как согласовать порицание Толстым вооруженного восстания со словами Христа: "Купи меч".
  
   М. О. Меньшикову.
   1907 г. Января 23.
   Спасибо вам, Михаил Осипович, за ваше вступление к фельетону Две России. Я заплакал, читая его. И теперь, вспоминая, не могу удержать выступающие слезы умиления и печали. Но умру все-таки с верой, что Россия эта жива и не умрет. [...]
  
   Письмо написано но поводу фельетона Меньшикова "Письма к ближним. 1. Две России. 2. Упадок церкви. 3. Сухое сердце" -- "Новое время" 1907,  11085 от 21 января. Фельетон посвящен картине художника М. В. Нестерова "Святая Русь", экспонировавшейся на выставке его картин в январе 1907 г. в Петербурге, в Екатерининском концертном зале.
  
   Редакции газеты "Свободный труд".
   1907 г. Января 26.
   [...]Никакая Дума не может дать блага народу. [...]
  
   Ответ на телеграмму (с оплаченным ответом) редакции петербургской артельной газеты "Свободный труд" с вопросом, даст ли открывающаяся 20 февраля вторая Государственная дума "хоть каплю счастья народу" и сумеет ли она мирным путем передать землю крестьянам.
  
   С. Г. Крашенинникову.
   1907 г. Января 27.
   Если вы не нашли ответа на ваш вопрос о том, как жить истинной, разумною жизнью, в моих книгах (Христианское учение и др.), то ответить на него в письме я никак не сумею. Поэтому и не отвечал на ваше письмо.
   Смысл жизни выражен коротко в словах Евангелия: будьте совершенны, как отец ваш, т. е. приближайтесь насколько можете к тому совершенству, представление о котором живет в каждой человеческой душе, приближайтесь к нему в том мире заблуждений и зла, в котором живете. Какой же будет тот род жизни, при котором мы более всего приблизимся к этому совершенству, может решать каждый для себя, потому что только он знает и все окружающие условия и свои силы. От души желаю вам найти этот путь.
  
   Ответ на два письма С. Г. Крашенинникова (р. 1890) от 5 и 25 января 1907 г. Не удовлетворившись ответом Толстого на свое первое письмо от 24 декабря 1906 г. , Крашенинников просил конкретнее ответить на вопрос о смысле жизни и о том, "как устроить жизнь без противоречий".
  
   А. М. Бодянскому.
   1907 г. Января 30.
   Я того же мнения, как и вы, о том, что Скороходову не след ехать к духоборам. Надо ему, милому человеку, не унывать и продолжать тянуть ту лямку, которую он уже так давно тянет. Чистой жизни, совершенно соответствующей его нравственным требованиям, он нигде не найдет. Дай Бог только всё больше и больше приближаться к осуществлению этих требований во внешних условиях и, главное, в своей душе. [...]
  
   Ответ на письмо А. М. Бодянского, который писал, что В. И. Скороходов, прожив в "толстовской" земледельческой общине все свое имущество и оставшись без средств, стал думать об отъезде вместе с семьей в Канаду к духоборам.
  
   П. Ф. Буклеевой.
   1907 г. Января 30.
   Советую вам продолжать учить детей, не смущаясь тем, что другие учителя могут больше знать, чем вы. Главное же, советую вам стараться вносить в ваше учение религиозные начала и нравственные. Для этого советую вам с детьми читать евангелие или изложение его, которое вам посылаю.
   Притом пользоваться всяким случаем внушать детям правила нравственности: воздержания от табака, вина, ругательств; сострадания к животным.
   Eсли вам удастся этим путем повлиять хоть на одного из 50, то вы сделаете больше добра, чем если бы выучили все науки и передавали их детям.
  
   Прасковья Ф. Буклеева (р. 1878) -- учительница начальной школы на ст. Мандрыкино Екатерининской ж. д.
   Ответ на письмо от 12 января 1907 г., в котором П. Ф. Буклеева спрашивала, имеет ли она нравственное право, окончив только церковноприходскую школу, то есть будучи недостаточно грамотной, учить детей грамоте.
  
   Иеромонаху Иоанну.
   1907 г. Января 30.
   Я думаю, что между моими взглядами и унитарьянскими есть та разница, что они признают себя церковью, т. е. собранием людей, одинаково верующих в неизменные положения, тогда как я не признаю никакого собрания людского и никаких положений неизменными. Думаю, что в религиозном отношении церковь, проявлявшаяся везде -- в браманизме, буддизме, магометанстве, христианстве, была одна из главных причин заблуждения и религиозных разногласий людских. Церковь в религиозном отношении есть то же, что государство в общественном. И то и другое составляют главный источник заблуждений и бедствий людских. Чем скорее освободятся люди от того и другого, тем больше приблизятся они к благу. Уничтожение того и другого, в особенности первого, есть главная, важнейшая задача нашего времени.
  
   Иеромонах Иоанн, в миру Шамиэ -- араб по происхождению, преподаватель Пензенской духовной семинарии.
   Ответ на письмо иеромонаха Иоанна от 4 января 1907 г. с вопросом, как Л. Н. Толстой относится к унитарианской секте.
  
   Грес Эштон Кросби (Grace Ashton Crosby).
   1907 г. Января 30/февраля 12.
   [...] Ваш брат был для меня гораздо больше, чем обыкновенный знакомый. Он был одним из тех редко встречавшихся мне в жизни людей, с которыми я сразу чувствовал, что могу думать и чувствовать заодно.
   Но не только это. Я сердечно любил его. Я остро почувствовал это на прошлой неделе, когда получил американскую газету "The Public", в которой нашел очень хороший его портрет. Я не мог сдержать слез, глядя на него.
   Если его смерть является такой большой утратой для меня и его друзей (думаю, также и для его страны), то как же тяжела она должна быть для вас и его ближайших родственников?[...]
  
   Ответ на письмо Грес Эштон Кросби, сестры Эрнеста Кросби, из Кембриджа от 10 января н. ст. 1907 г. Она писала о смерти своего брата и благодарила Толстого за оказанное на него влияние.
  
   Уидену Грехему (Whidden Graham).
   1907 г. Января 30/февраля 12.
   Смерть Эрнеста Кросби для меня большое горе. Я только тогда осознал всю силу своего внутреннего духовного единения с ним, когда получил известие о его смерти.
   Это большое и очень редкое счастье иметь такого друга, в котором можно быть уверенным, что он вполне тебя понимает, и основная цель жизни которого та же, что и у тебя. Не говоря уже об его глубоком уме, таланте и высокой нравственности, -- таким именно человеком был для меня Эрнест Кросби.
  
   Ответ на письмо Уидена Грехема из Нью-Йорка от 9 января н. ст. 1907 г. с сообщением о смерти Эрнеста Кросби. Корреспондент писал также о том, что предполагается устроить собрание памяти Кросби, для которого было бы в высшей степени важно получить от Толстого несколько слов, посвященных памяти умершего.
  
   Бенедикту Приту (Benedict Prieth).
   1907 г. Января 30/февраля 12.
   [...]Хотя известие само по себе печальное, но все же приятно было прочесть справедливую оценку редких качеств и высокого благородства одного из моих лучших друзей.
   То же, что вы о нем говорите, что он никогда ни о ком не сказал дурного слова, является величайшей похвалой, какую можно произнести о человеке. Думаю, что Э. Кросби не мог ценить меня выше, чем я любил и ценил его.
  
   Ответ на письмо Бенедикта Прита из Нью-Йорка от 4 января н. ст. 1907 г. с известием о смерти Эрнеста Кросби и высокой оценкой его деятельности.
  
   И. X. Мульченко.
   1907 г. Января 30.
   [...]Сердце радуется, когда читаешь такие письма и узнаешь, что есть люди такие же, как ты, так же понимающие Бога и закон его. Вы пишете, что много есть людей, не понимающих настоящего закона и упорствующих в своих заблуждениях. Не будем судить их, милый брат, а постараемся, если можем, помочь им; а если не можем, то не будем судить их, а оглянемся на себя. Когда я вспомню, каким я был нераскаянным и гадким грешником всю мою прошедшую жизнь и как я теперь часто плох и не исполняю того, что знаю, то я не могу судить никого. [...]
  
   Иван X. Мульченко -- крестьянин Уманского уезда Киевской губ., сектант. Эмигрировал из России и жил в Канаде среди духоборов.
   Ответ на письмо И. X. Мульченко из Канады от 10 января н. ст. 1907 г. с выражением сочувствия религиозно-нравственным взглядам Толстого.
  
   П. А. Парвову.
   1907 г. Января 30.
   [...]Меня очень порадовало ваше признание разумности, важности и приложимости к жизни учения Христа. Уверен, что чем дальше и точнее вы будете руководствоваться этим учением, тем истинность его будет для вас несомненнее и приложимость его к жизни легче и легче.
   На поставленный вами вопрос ответить можете вы только сами. То, что судить и тем более наказывать наших братьев мы не имеем никакого права, так же как и то, что не имеем права брать деньги, собираемые с рабочего народа, вы знаете так же хорошо, как и я знаю, что жить в доме в 15 комнат и пользоваться услугой людей, вынужденных к этому нуждой, нехорошо, но я живу в этих условиях вследствие многих сложных причин, хотя никогда не забываю, что жить так дурно, стыжусь такой жизни и стараюсь чем-нибудь искуплять ее, пока не могу избавиться от нее. Думаю, что в таком же положении и вы и что решение вопроса: как вам жить, зависит только от вас одного, знающего те условия соблазнов, в которых вы находитесь, и знающего свои духовные силы.[...]
  
   Петр Алексеевич Парвов (р. 1861) -- юрист. Кончил Училище правоведения. В 1907 г. служил городским судьей в г. Порхове Псковской губ.
   Ответ на письмо П. А. Парвова от 9 января 1907 г. с выражением сочувствия религиозно-нравственным взглядам Толстого. Парвов, тяготившийся своей профессией и служивший ради заработка, спрашивал, можно ли как-нибудь совместить обязанности судьи с христианскими заповедями.
  
   А. Т. Рыбке.
   1907 г. Января 30.
   [...]Вы думаете, что главное чувство ваше это желание спасти ее, но в этом вы обманываете себя. Если бы в этом было ваше главное чувство, если бы вы желали спасти вообще человека, а не ее, вы бы нашли случай приложения этого чувства помимо ее. Главное чувство ваше влюбленность, дошедшая в вашем положении до высшей степени напряжения. И потому если вы спрашиваете моего совета, то совет мой в том, чтобы прервать всякие сношения с нею и постараться употребить свои силы на выработку в себе любви не к одному лицу, а ко всем людям, в чем главное дело жизни всякого человека.[...]
  
   Афанасий Тихонович Рыбка (р. 1889) -- в то время ученик фельдшерского училища в Екатеринославле, впоследствии врач там же (Днепропетровск).
   В письме от 16 января 1907 г. Рыбка писал, что полюбил женщину, ведущую легкомысленный образ жизни, и после неудачных попыток убедить ее изменить свое поведение решил покончить с собой, и только страх, что она без него погибнет, удерживает его от самоубийства; просил у Толстого совета.
  
   А. М. Селиверстову.
   1907 г. Января 30.
   За отказ от присяги вообще, сколько я знаю, ничего не бывает особенного. Если же в казачьем сословии отказ от присяги приравнивается к отказу от военной службы, то за это, не казаков, приговаривают к пяти годам арестантских рот.
   Желал бы знать, какие мотивы побуждают вас к отказу. Я признаю законным и разумным только один мотив: религиозное убеждение в несогласуемости требований правительства с законом Бога или совести. Судя же по тому, что вы пишете о самоубийстве, думаю, что руководит вами не этот мотив.
  
   Алексей Михайлович Селиверстов (ум. 1918) -- уроженец станицы Анненской Донской области, сын учителя. В 1907 г. жил в ст. Урюпинской, учился в шестом классе реального училища. Позднее стал членом РСДРП(б). При царском и временном правительстве сидел в тюрьмах за революционные выступления. Участник гражданской войны. В нюне 1918 г. был убит белыми. В письме от 12 января 1907 г. А. М. Селиверстов спрашивал, "что будет от правительства тому, кто откажется дать присягу при теперешних законах".
  
   Е. И. Слободянику.
   1907 г. Января 30.
   [...] Помогай тебе Бог терпеливо с любовью к людям нести взятый тобою на себя крест. Слава Богу, не ты один избрал этот путь. Есть и другие люди, так же как и ты, страдающие за истину.
   Бог есть любовь, пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем. А тому, в ком Бог, ничто нетрудно и всё благо.
  
   Ответ на письмо Е. И. Слободяника от 20 января 1907 г. с выражением сочувствия религиозно-нравственным взглядам Толстого и описанием своей жизни в киевской крепости, где он отбывал наказание за отказ от военной службы.
  
   Ю. Третьякову.
   1907 г. Января 30.
   Очень рад был вашему письму -- тому, что вам удалось устроиться -- или, скорее, приготовиться к устройству новой жизни -- без нарушения добрых отношений с близкими. Помните, что главное, важнее всех других каких бы то ни было соображений, то, чтобы не только поддерживать существующие любовные отношения, но увеличивать в себе любовь, способность к ней.
  
   В ответ на письмо Толстого от 10 января Ю. Третьяков с удовлетворением писал 19 января, что его намерение поселиться на земле не встретило препятствий со стороны родных. Уступая просьбе отца, он решил все же окончить гимназию.
  
   Л. Л. Толстому. Неотправленное.
   1907 г. Февраля 1.
   Начал читать твое письмо, но, прочтя о том, что Чертков и я утверждаем, что мы не можем любить людей, не согласных с нами во мнениях, не стал читать дальше и так же буду поступать с другими твоими письмами.
   Очень просил бы тебя, Лева, оставить меня в покое. Ты ничего не можешь при теперешнем твоем состоянии сделать мне более приятного.
  
   Ответ на письмо Льва Львовича Толстого от 30 января 1907 г., написанное вскоре после опубликования в "Голосе Москвы" его статьи "Отрицание или совершенствование". В этом письме он писал о своем долге ослаблять вредное влияние отца, хотя и знает, что это у многих не вызывает сочувствия. Начало письма: "Дорогой папа, ты и Чертков говорили мне, что Вы не можете относиться не только с любовью, но даже терпимо к человеку, который с Вами не одних взглядов..."
   В Дневнике записано 2 февраля: "Вчера было письмо от сына Льва, очень тяжелое. Я прочел только начало и бросил. Я написал было ответ серебряных слов, но, успокоившись, предпочел "золотые".
  
   Флоренсе Дэниель (Florence Daniel).
   1907 г. Февраля 2/15.
   [...] хотя я очень люблю "The Crank", но я совершенно согласен с ним, что было бы очень хорошо не только совместить садоводство и сельское хозяйство с писательством, но ручной труд положить в основу жизни, а издательскую работу считать дополнением к нему. Тогда мужу вашему не придется бояться слишком большого успеха. [...]
  
   Флоренса Дэниель -- жена С. Дэниеля, издателя лондонского журнала "The Crank. An Unconvential Magazine", по направлению близкого к взглядам Толстого. Сотрудница этого журнала (писала под псевдонимом Worland).
   Ответ на письмо Флоренсы Дэниель от 21 января н. ст. 1907 г., в котором Дэниель просила Толстого сообщить ей свое мнение об ее статье "The Earth for All" ("Земля для всех"), которую она намерена была сократить и сделать более доступной. В том же письме она высказала свое убеждение, что "попытка экономической реформы будет бесплодной, если параллельно с этим не будет изменена нравственная, половая жизнь человека".
  
   Болтону Холлу (Bolton Hall).
   1907 г. Февраля 2/15.
   [...] К сожалению, должен сказать, что эта теория непротивления, предполагающая повиновение злым силам, а потому участие в дурных, жестоких и насильнических поступках, является очень плохим софизмом. Мы должны не противиться злу, но и не должны принимать в нем участия. В тех именно случаях, когда мы должны воздерживаться от того, что нас просят или приказывают нам сделать, и заключается самая сущность принципа непротивления. Человек, и сполняющий всё, что ему приказывают -- хорошо это или дурно, согласуется оно или не согласуется с волей божьей, которая есть основа, сущность нашей жизни, -- такой человек сознательно или бессознательно обманывает себя. Мне жаль, что мое мнение так сильно расходится с вашей теорией, которая, видимо, вам очень нравится, но я хочу быть с вами вполне откровенен.
  
   При письме от 9 декабря н. ст. 1906 г. из Чикаго Болтон Холл прислал листовку, посвященную вопросу непротивления. Листовка не имеет точного названия, даты и места издания. Статья не подписана. Автор ее -- Яков Бейлхарт (Jacob Beilhart, p. 1867), проповедник секты адвентистов.
  
   Баба Премананд Бхарати (Baba Premanand BhБrati).
   1907 г. Февраля 3/16.
   Мне радостно так обращаться к вам, потому что я живо ощущаю братское чувство к человеку, который так же далек от меня физически, как близок мне духовно.
   Я только что окончил читать вашу книгу "Krishna", и нахожусь под сильным впечатлением.
   Я и ранее знал учение Кришны, но никогда не имел о нем такого ясного представления, какое получил по прочтении обеих частей вашей книги.
   Узнав вас по вашей книге, я, отбросив все светские условности, буду с вами вполне откровенен, не боясь обидеть вас тем, что я имею сказать.
   Столь хорошо изложенная в вашей книге метафизическая религиозная идея Кришны есть вечная и всемирная основа всех религий и всех философских систем.
   Истина, что сущность всего существующего не может ощущаться и пониматься нами иначе, чем любовь, и что душа человеческая есть эманация этой сущности, развитием которой является то, что мы называем человеческой жизнью, -- истина эта более или менее сознательно воспринята всеми людьми и поэтому доступна как наиболее научно развитым умам, так и самым примитивным. Эта истина есть основа религии Кришны и всех религий. Но в религии Кришны, как и во всех древних религиях, существуют утверждения, которые не только не доказуемы, но являются явным продуктом неограниченного воображения и к тому же совершенно не нужны для понимания основной истины и утверждения правил поведения, вытекающих из главного принципа.
   Таковы все космологические и исторические утверждения о создании мира, о продолжительности его существования, все рассказы о чудесах, теория четырех эпох и безнравственная и противоречащая основной истине организация каст.
   Дорогой друг и брат, задача, лежащая перед вами, заключается в утверждении истины, общей всем людям, которая может и должна объединить всё человечество в одной и той же вере и в одних и тех же основанных на ней правилах поведения. Человечество должно объединиться в одной и той же вере, потому что душа человеческая, как вы знаете, лишь кажется многообразной и различной в каждом отдельном человеке, на самом же деле -- одна во всех существах. А потому, дорогой брат, мне кажется, что вам нужно бы оставить в стороне ваши национальные традиции и склонности и излагать лишь великую всемирную истину вашей религии.
   Отречение необходимо не только от личных склонностей, но также и от национальных пристрастий. Мы должны приносить в жертву наши национальные, поэтические склонности во имя той великой цели, которая стоит перед нами: постигать и исповедовать ту основную истину, которая одна может объединить людей.
   Работать для достижения этой великой цели, я думаю, и есть ваше призвание и ваш долг.
   В течение многих лет я старался работать в этом направлении, и если остаток моей жизни может быть на что-нибудь полезен, то лишь на ту же работу. Будем ли мы работать вместе?[...]
  
   Баба Премананд Бхарати, собственно Шурендранат Мукхерджи (SurendrБnath MukherЛ), принявший имя Бхарати, -- индус (бенгалец), ученик Вивекананды, проповедник древнеиндусской религиозно-этической философии (неокришнианства). В 1902 г. жил в Америке. Издавал в Лос-Анжелосе журнал "The Light of India" (в нескольких номерах печатались произведения Толстого). В 1907 г. вернулся в Индию. Издал там несколько книг. Умер в Калькутте в 1914 г. Впервые Бхарати писал Толстому в 1905 г., прислал свой журнал и свою книгу "The White Peril" ("Белая опасность"). Ответила ему Т. Л. Сухотина.
   При письме от 7 января н. ст. 1907 г. Бхарати прислал свою книгу "Shree Krishna. The Lord of Love", New-York, 1904. В письме он благодарил Толстого за ответ Татьяны Львовны, за одобрение его журнала и книги "The White Peril". Писал также о своем первом знакомстве с произведениями Толстого, о солидарности с его религиозно-нравственными взглядами.
   По поводу книги Баба Бхарати Толстой сделал запись в Записной книжке 29 января. Из этой же книги Толстой сделал перевод нескольких изречений Кришны; некоторые из них помещены в виде эпиграфа в "Письме к индусу".
  
   В. Н. Д-ой.
   1907 г. Февраля 27.
   [...] На ваш вопрос я могу ответить только то, что чем целомудреннее жизнь, тем она лучше. При детях целомудренность еще более желательна. Если вы чувствуете в себе силы и всей душой желаете этого, прожить целомудренно вдовой, то самое лучшее, что вы можете сделать, это разорвать связь и не выходить замуж; если же вы не чувствуете в себе сил на это, то лучше выйти замуж и тем предохранить себя от новых соблазнов.[...]
  
   В письме от 23 января 1907 г. В, Н. Д-ва, вдова помещика, писала, что после смерти мужа она решила выйти замуж за одного студента, но его и ее родные недовольны этим обстоятельством. Спрашивала Толстого, как ей поступить.
  
   А. И. Деевой.
   1907 г. Февраля 27.
   [...]Судя по вашему письму, вы приписываете большую важность распространению того, что вы считаете истиной. Я понимаю это чувство, так как сам прежде испытывал его; но теперь смотрю иначе и, пользуясь своим возрастом, позволю себе дать вам совет ставить главной целью своей жизни внутреннее изменение жизни: приближение к евангельскому совершенству, а не внешнее воздействие на людей.
   Только когда все силы направлены на цель внутреннюю, достигается и цель внешняя.
  
   Ответ на письмо Александры Ивановны Деевой (станция Арчада Юго-Восточной ж. д.) от 22 февраля 1907 г. Деева писала о том большом влиянии, которое оказали теоретические произведения Толстого на нее лично, на ее семью и на знакомых. Просила прислать книги для распространения.
  
   А. И. Кудрину.
   1907 г. Февраля 27.
   [...] Помогай тебе Бог, который живет в душе твоей, твердо, без ропота и с любовью к людям перенести посланное тебе испытание. [...] Я близок и по годам и по болезни к смерти, т. е. к переходу в иную жизнь, и эта близость позволяет мне яснее видеть вещи и потому твое положение и всё значение его для твоей души. [...]
  
   А. Г. Русанову.
   1907 г. Февраля 27.
   [...] Я всё это последнее время живу душою с моим дорогим умершим другом. Я редактирую, прибавляю, немного изменяю его работу -- переводы Лабрюера и др. И чувствую, как и почему он перевел и пропустил другое изречение и почему перевел так, а не иначе. И это мне приятно. [...]
  
   Андрей Гаврилович Русанов (р. 1874) -- сын Г. А. Русанова, врач, с 1921 г. профессор. Познакомился с Толстым в 1884 г. у своего отца, часто встречался с ним в период 1893--1902 гг.
   Ответ на письмо А. Г. Русанова от 13 февраля 1907 г. с сообщением о смерти его отца.
  
   Яковлеву.
   1907 г. Марта 10.
   Ответить на вопрос, с которым вы обращаетесь ко мне, можете только вы одни, потому что вы одни знаете силу своего убеждения (веры). Судя по другому вопросу, который вы ставите в конце письма, сила эта очень небольшая и весьма сомнительная. Отвечает на ваш вопрос место из евангелия Луки XIV, 26--35.
  
   Ответ на письмо подпоручика Яковлева (Рязань) от 7 марта 1907 г. (почт. шт), в котором он писал, что его тяготит военная служба, но он понимает, что отказ от службы повлечет за собой тюремное заключение. Он спрашивал Толстого, правилен ли такой шаг и нельзя ли найти другого выхода. В конце он писал: "Я от многих слышал, что вы многое не делаете, что, говорите, нужно делать, и не совсем так живете, как говорите. Мне не верится в это, но все же это колеблет решимость мою жить так, как думаю. Скажите мне, правда ли это?"
  
   П. П. Картушину.
   1907 г. Марта 11.
   [...] Гляжу на вас и на таких же, как вы, -- слава Богу, они есть, -- с любовью и страхом не за их жизнь плотскую, не за неуспех внешнего дела, а за то, чтобы они не ослабели и не остановились, не доделав (Луки XIV, 26--35). Помогай вам Бог. Одно хочется посоветовать, это то, чтобы не забирать сверх сил, сверх того, за что совесть мучает. И если ослабел, то не унывать. А если упал, то вставать и опять и опять делать то, что одно нужно. [...]
  
   Петр Прокофьевич Картушин (1879--1916) -- казак станицы Раздорской Области Войска Донского. Вначале был близок к революционным кругам, затем проникся религиозно-нравственным мировоззрением Толстого и стал стремиться к опрощению. В 1906--1907 гг. финансировал издательство "Обновление". Был лично знаком с Толстым. В 1910 г. под влиянием А. М. Добролюбова впал в мистицизм. Стал оказывать большую материальную помощь издательству "Мусагет" и другим издателям, выпускавшим книги мистического направления. Во время мировой войны работал в Земском союзе, был на фронте и, не перенеся ужасов войны, застрелился.
   В письме от 1 марта 1907 г., на которое ответил Толстой, П. П. Картушин сообщил о созревшем у него намерении поселиться на земле, поставив перед собой цель: "развитие и укрепление красот духа", создание своего рода "опытной станции начал новой жизни" и тем самым достижение гармонического сочетания убеждений и практики жизни.
  
   А. И. Кудрину.
   1907 г. Марта 11.
   [...] Радуюсь тому, что ты кротко и покорно воле божьей нес и несешь свое положение. Помоги Бог тебе, тот Бог, которого ты сознаешь в себе, нести свое положение так и до конца. Все трудно, когда живешь и желаешь врозь с волей Бога, и всё легко и радостно, когда соединяешься с волей Бога и говоришь себе: хочу того самого, чего он хочет, хочу того самого положения, в которое он поставил меня. Я знаю это по своим старческим болезням. Захочешь здоровья, захочешь противиться Богу, и становится тяжело, а смиришься, скажешь себе: хочу того, что велит Бог, и болезнь становится легкой и душе на пользу. Знаю, что мне, старику, это легко, но молодому трудно отказаться от мирских радостей, но зато и заслуги больше и радости больше, когда победишь соблазн. [...]
  
   И. Ф. Наживину.
   1907 г. Марта 11.
   [...] В искреннем писательстве, каково ваше, самое дорогое внутренняя работа.[...]
  
   М. И. Пестрякову.
   1907 г. Марта 11.
   [...] Вы с самого начала поступили неправильно. Призыв к исполнению воинской повинности ставил вас в необходимость решить для себя, согласно ли это исполнение с вашим жизнепониманием, и если несогласно, то отказаться от исполнения и этим отказом показать людям, находящимся в том же, как и вы, положении, пример того, как свойственно поступать людям религиозно-нравственным, каких очень много (некоторые так и поступают). Вы же своим прошением попытались только для себя избавиться от трудности этого положения. Так я понимаю ваш прошедший поступок. Теперь же вы спрашиваете меня, как вам дальше поступать и при каких условиях вы принесете наибольшую пользу. Я думаю, что вопрос о пользе, которую мы можем принести нашими поступками, не может и не должен быть руководством наших действий. Пользу или вред для других наших поступков мы никогда не можем предвидеть. Это дело не наше. Наше дело поступать наилучшим образом перед своею совестью, перед Богом, будучи вполне уверенным, что чем лучше, согласнее с волей Бога будет наша жизнь, тем больше она будет полезна. И потому в вашем теперешнем положении вам не надо подавать заявления в думу. Это, разумеется, было бы делом тщеславия и поэтому не может принести никакой пользы. Теперь вам надо спокойно дожидаться того, что с вами будет, и постараться перенести то, что с вами будет, с одним желанием исполнить не свою волю, а волю Бога. И всё то, что вы сделаете в этом духе, доставит вам душевную радость и спокойствие и, наверное, принесет наибольшую пользу людям.
  
   Михаил Иванович Пестряков (р. 1883?) -- из крестьян Билимбаевского завода Пермской губ. Учился в технологическом институте, потом в сельскохозяйственном институте и вольнослушателем в университете. В 1906 г. под влиянием религиозно-нравственных произведений Толстого "порвал с наукой". Решив отказаться от воинской повинности, подал заявление на высочайшее имя о выходе из русского подданства. Об этом своем поступке М. И. Пестряков сообщил Толстому 26 февраля 1907 г., прибавив, что его протест должен явиться примером для тех, "у которых не хватает решительности проводить свои взгляды на государство". Спрашивал мнение Толстого, не разовьет ли в нем тщеславие попытка огласить свой протест через думу.
  
   Н. Г. Сутковому.
   1907 г. Марта 11.
   [...] получил ваше письмо с изложением учения и внимательно прочел его.
   Изменять его я не буду, потому что, если бы начал, то не кончил бы. Это не значит то, что я не одобряю вашего изложения: напротив, вполне одобряю, но что при таком изложении у каждого есть свое особенное отношение к учению, вследствие чего одни положения хочется усилить, развить, яснее выразить, другие смягчить, пропустить. [...]
  
   При письме от 27 февраля 1907 г. Н. Г. Сутковой прислал на просмотр рукопись своей статьи "Свободные христиане", являющейся попыткой краткого изложения религиозно-нравственного учения Толстого. Он написал ее для широкого распространения.
  
   В. А. Шейерману.
   1907 г. Марта 11.
   [...] Не советовал бы и вам уезжать из России. Жить везде можно, если главная цель жизни не есть осуществление какого-либо внешнего плана, а исполнение в своей жизни закона Бога -- любви к нему, к проявлению его в себе и к проявлению его же во всех людях.
  
   Альберту Шкарвану (Albert Škarvan).
   1907 г. Марта 15.
   [...] Всегда вспоминаю о вас с настоящей любовью, не требующей никакого усилия, а напротив, скорее носящею в себе частицу пристрастия. Рад знать, что жизнь ваша преимущественно духовна, а потому и независимо от всех внешних условий преимущественно счастлива. Обо мне вы, вероятно, всё знаете через милого Душана. (Не могу без этого законно принадлежащего ему эпитета.) Ваше письмо о том, что я разделяю миропонимание на три рода. Представьте себе, что я не помню, где сделал это деление, и мысль эта была не моя, а взял ее у Бирюкова и совершенно напрасно, так как это третье деление: общественное, очень поверхностное, и настоящих миропониманий есть только два, как и два начала жизни: ограниченное и неограниченное, телесное и духовное, животное и божеское.
   Мнение мое -- по секрету вам скажу -- о других вечных образцах поэзии Divina Comedia,1 Потерянный Рай2 такое, что я с великим трудом читал их и тотчас же мгновенно забывал всё, что читал.[...]
  
   С письмом от 9 марта н. ст. 1907 г. Шкарван вернул присланное ему Д. П. Маковицким для исправления письмо Толстого на немецком языке к Е. Рейхелю. Лично Толстому он подробно писал о своей жизни и своих убеждениях, упомянув теорию трех фазисов развития, где-то высказанную Толстым. В конце он спрашивал: "Интересно бы знать ваше мнение насчет "Divina comedia", "Потерянного рая" и других "вечных образцов поэтического творчества".
  
   1 "Divina comedia" ("Божественная комедия") -- произведение итальянского поэта Данте Алигиери (1265--1321). Отзывы Толстого о Данте см. также в "Что такое искусство?", гл. XVI, и в Дневнике 28 октября 1900 г. В 1907 г. в беседе с корреспондентом газеты "Italia" Уго Арлотта (Ugo Arlotta) Толстой высказал такое мнение о Данте: "Я никогда не мог ничего понять в произведениях Данте, и каждый раз, когда я принимался читать, они наводили на меня непреодолимую скуку".
   2 "Потерянный рай" -- поэма английского поэта Джона Мильтона (1608--1674).
  
   Н. Рыжаку.
   1907 г. Марта 22.
   [...]Думаю, что вы ошибаетесь в оценке дарования молодого человека. Думаю, что самое лучшее для него было бы, если бы он совершенно перестал писать, а занялся бы внутренней душевной работой: уяснением своего миросозерцания и нравственным совершенствованием.
  
   Ответ на письмо торговца Наума Рыжака (Полтава) с просьбой "подать руку помощи молодому погибающему таланту. Ему всего семнадцать лет... Теперь он находится в больнице, больной какой-то нервной болезнью. Он посылает вам одну из своих рукописей и умоляет дать ей ход в каком-нибудь журнале. Заглавие: "Неостывшие трупы", Г. Б. (Дегустор) -- инициалы его"
   В письме речь идет о Григории Григорьевиче Барзиловиче, воспитаннике третьего класса Полтавской духовной семинарии. Статьи Барзиловича о семинарском быте (подписи: Б., Григорий Барзилович) печатались в 1906 г. в нескольких номерах газеты "Полтавские епархиальные ведомости".
  
   А. Романову и Б. Тупицыну.
   1907 г. Марта 24.
   Именно для той цели, о которой вы пишете, составлены мною две книги: Мысли мудрых людей на каждый день и Круг чтения.
   Очень советую вам ежедневно читать и ту и другую, в особенности Круг чтения. В этих же книгах вы найдете указания на тех писателей, которых полезно читать. Желаю вам успеха не в самообразовании, а в нравственном совершенствовании, в чем единственное назначение жизни человеческой.
  
   В письме от 22 марта 1907 г. Б. Тупицын и А. Романов, юнкера Константиновского артиллерийского училища в Петербурге, обратились к Толстому с просьбой помочь им "в трудном деле самообразования".
  
   А. Л. Толстой.
   1907 г. Марта 28.
   [...] Пожалуйста, радуйтесь, именно радуйтесь, а не веселитесь. И чтобы не было ничего такого, что неприятно вспомнить. [...]
  
   А. Л. Толстой и Н. М. Сухотиной.
   1907 г. Апреля 4.
   [...] Меня очень смущает ваше безумное женское доверие всем тем легкомысленным глупостям, которые вам говорят врачи. Тетя Маша1 верит батюшке отцу Амвросию2 и т. п., а вы батюшке Альтшулеру3 и т. п. Я лично предпочитаю Амвросиев, так как то, что говорят Амвросии, большей частью полезно для души, во всяком случае не вредно; то же, что говорят батюшки легочные, горловые, заднепроходные и т. п., большей частью вредно для тела и всегда губительно для души. Пожалуйста, не поддавайтесь им. Я больше надеюсь на Наташу, а ты, Саша, очень склонна подпадать под докторскую самоуверенную чепуху с разными хорошими словами. Поверь, что то, что они с такой важностью утверждают теперь, будет через 40 лет представляться непонятной самоуверенностью невежества. Индийские брамины лечат так: велит ходить, работать и беспрестанно повторять: я здоров, совершенно здоров(а), бодр(а), весел(а). Это другая крайность. Благоразумное же отношение то, чтобы руководиться в жизни одной нравственной, духовной целью и делать из всех сил, и не откладывая и не переставая, то, что считаешь должным, и верить, что остальное приложится, т. е. будет наилучшее то, что должно быть.
   Из этого никак не следует, что надо губить свое здоровье, совсем не обращать на него внимания; надо беречь свою жизнь для того, чтобы быть в состоянии служить ею Богу и людям, но ни на минуту не прекращать служения из-за заботы о здоровье. Забота же о здоровье главная в гигиене, в ненарушении естественной жизни и инстинктов, к которым надо прислушиваться и следовать им, а не предписаниям несчастных, заблудших, самоуверенных шарлатанов, которые только путают, нарушают инстинкты, а главное, завлекают в ненравственную жизнь. Высказываю свое мнение, а какое оно окажет влияние на ваше решение, это ваше дело.
   Сейчас кончил урок с старшими (многие перестали ходить), но пришел новенький, очень умный мальчик Жаров. Худой, желтый, в каком-то собранном из разноцветного и разнородного старья одеянии, не могущего иметь названия, и в ботинках, подошва одной из которых при мне оторвалась [...], и он голой пяткой ступал по снегу. А у него зубы болят, и распухла щека. Как ужасно жить так, как мы живем, рядом с такой нуждой. Я со многих, многих сторон рад своей школе. Пора бы мне знать то, что я узнал от этих детей, а я как будто вновь узнаю из общения с ними всё свое духовное убожество и всю гадость своей жизни. [...]
   Верьте мне, милые девочки: что вы ни затевайте для здоровья, всё ужасные пустяки, гораздо больше пустяки, чем самые признаваемые пустыми занятия: полакомиться, нарядиться, повеселиться. Это просто, естественно и неглупо, а то и выдумано, и неестественно, и глупо. Главное, верьте мне, милые девочки, что на свете только одно хорошо и нужно: становиться добрее в делах, в словах, в мыслях (начинать надо с мыслей). [...]
  
   1 Мария Николаевна Толстая, сестра Л. Н. Толстого.
   2 Иеромонах Амвросий (1811--1891), старец Оптиной пустыни. Под его влиянием М. Н. Толстая поселилась в Шамординском монастыре и позднее в нем же постриглась.
   3 Исаак Наумович Альтшуллер (р. 1870), врач в Ялте, лечивший Толстого в 1901--1902 гг.
  
   П. С. Васякину.
   1907 г. Апреля 5.
   [...] Приятно знать людей, которые заняты больше своей душой, чем мирскими делами.
   На ваш вопрос об Иисусе Христе отвечаю, что, по моему мнению, Иисус был такой же человек, как мы с вами, но великой души и святости.[...]
   Желаю вам главного блага в мире, того, чтобы всё больше и больше приближаться к Богу. Будьте совершенны, как отец ваш небесный.
  
   Петр Сергеевич Васякин (р. 1874) -- крестьянин, по профессии сапожник. Читать и писать научился только в возрасте тридцати лет в воскресной школе. Жил в Благовещенске-на-Амуре.
   Ответ на письмо П. С. Васякина от 4 марта1907 г., в котором он писал о своих религиозных исканиях.
  
   О. К. Клодт.
   1907 г. Апреля 11.
   [...] Не скучайте тем, что внешние условия вашей жизни не соответствуют вашим внутренним требованиям. Я думаю, что нет тех внешних условий, которые не могли бы быть освещены внутренним духовным светом. Думаю даже, что эти внешние условия чем невыгоднее, тем больше могут содействовать разгоранию внутреннего света. [...]
  
   Ольга Константиновна Клодт (р. 1856) -- художница, с 1897 г. знакома с Толстым.
   Ответ на письмо О. К. Клодт от 6 апреля 1907 г. Клодт писала, что ей, вопреки собственным убеждениям, приходится жить в городе и что это ей тяжело.
  
   Н. Н. Крамореву.
   1907 г. Апреля 11
   [...] Переходы от высокого духовного настроения к телесному, низменному бывают со всеми людьми и в особенности часто у молодых. Важно то, чтобы человек знал, какое настоящее, свойственное ему как человеку. На вопросы ваши я и на тот и на другой отвечаю одним и тем же. Изменять свою жизнь: отказаться от занятий музыкой, к которой имеешь склонность и способность, или от одинокой свободной жизни, соединив себя с женою, можно и должно не тогда, когда в голове решил, что это было бы хорошо, а только тогда, когда не можешь поступить иначе. И решить это в своей душе может только тот, кому предстоит этот вопрос. [...]
  
   Николай Николаевич Краморев (р. 1889) -- сын врача, музыкант, в 1916 г. окончил Московскую филармонию, концертмейстер. Впервые писал Толстому в 1906 г.
   Ответ на письмо Н. Н. Краморева от 10 апреля 1907 г. , в котором Краморев писал, что очень противоречиво относится к религиозно-нравственным взглядам Толстого. Спрашивал, продолжать ли ему заниматься музыкой и что делать, если его любит одна девушка, а ему нравится другая.
  
   В. А. Лебрену.
   1907 г. Апреля 15.
   [...] Только страшно, что уж очень хорошо вам; как ни хорошо, берегите в душе про черный день уголок духовный эпиктетовский, в который уйти, когда расстроится то, что внешне радует. А отношения ваши с соседями прекрасные. Дорожите ими больше всего. [...]
   Ох, боюсь я за одесских общинников. Ужасно, когда люди разочаровываются в самом святом. Чтобы этого не было, надо, чтобы была внутренняя духовная работа, а без нее всё наверное пойдет хилью.
  
   Ответ на письмо В. А. Лебрена от 7 апреля 1907 г. Лебрен писал о своем душевном состоянии и благоприятных условиях для его занятий сельским хозяйством. Он сообщил также, что около Одессы образовалась новая колония, состоящая исключительно из интеллигентов. "Все пылкие, славные", но "жизнь в деревне представляется им столько же пикником, сколько и нравственным делом".
  
   И. М. Трегубову.
   1907 г. Апреля 15.
   [...] То, что я каждый день по утрам молюсь, совершенно справедливо. Молитва эта есть Отче наш, с добавлениями из Евангелия на каждую часть ее. Молитва эта очень часто мне бывает для души очень полезна. Слова молитвы иногда мало трогают, а иногда поднимают, радуют, укрепляют, и я всем советовал бы знать наизусть хорошие молитвы и произносить их в определенное время в уединении. Это не мешает той ежечасной молитве, которая состоит в том, чтобы при всяком поступке вспоминать о своем отношении к Богу, чтобы руководиться им. То же, что я сказал, что очень может быть, что, умирая, буду креститься рукою, тоже справедливо. Я даже теперь иногда крещусь. Особенно часто, садясь за работу, вызываю и поддерживаю в себе этим жестом с детства связанное с ним умиленно религиозное настроение. Я знал прекрасного человека доктора, совершенно свободомыслящего, который, умирая, показал своим воспитанникам на висевшую в углу икону Николая.1 Формы не имеют никакого значения, но именно до тех пор, пока им не приписывают внутреннего значения, как это, к сожалению, делают все церковники.
  
   В письме от 13 апреля 1907 г. И. М. Трегубов извещал о том, что в Москве "совершается поход" против Толстого со стороны Религиозно-философского общества памяти В. С. Соловьева. Трегубов посещал собрания общества и выступал в защиту религиозных взглядов Толстого. В связи с этим он спрашивал, справедливы ли утверждения его оппонентов о том, что Толстой высказывается в защиту молитвы и крестного знамения.
  
   1 Речь идет о докторе Илье Ивановиче Дуброво (1843--1883), заразившемся дифтеритом от девочки, которую спас тем, что через трубку высосал дифтеритные пленки из ее гортани.
  
   И. М. Трегубову.
   1907 г. Апреля 15--16.
   Хотя и знаю, что вы правильно поймете то, что я пишу об умиравшем докторе,1 хочется добавить, чтобы не было недоразумении, то, что, указывая на икону, доктор, по моему мнению, никак не думал сказать своим воспитанникам, что надо почитать иконы и молиться на них, а только то, что он и в жизни и в смерти считал и считает самым важным религиозное чувство, то чувство, которым он, несмотря на свое свободомыслие, руководился в жизни. (Он и умер от дифтеритного яда, который он высосал из канюли дифтеритного больного.) И, лишившись языка, он жестом выразил это. Я говорил, что, умирая, буду креститься, вспоминая этот случай. Да, внешние формы безразличны, но только до тех пор, пока им не приписывают важного и обязательного значения. Когда же формы обязательны, они губительны для истинной жизни.
  
   1 См. предыдущее письмо.
  
   Катсундо Минура (Katsundo Minoura).
   1907 г. Апреля 20/мая 3.
   [...] В общем полагаю, что восточным народам, как китайцам, так и японцам, суждено оказать большое влияние на историю человечества, но только в том случае, если они пойдут своим собственным, самобытным путем, а не будут считать, как это, к сожалению, бывает теперь, в особенности у японцев, извращенное состояние, в котором находятся христианские нации, идеалом, достойным подражания.
  
   Катсундо Минура (р. 1854) -- член японского парламента. Долгое время был руководителем самой старой и наиболее влиятельной газеты: "Hochi Shimbun", издающейся в Токио с 1872 г.
   Ответ на письмо Минура от 28 марта н. ст. 1907 г. Минура от имени редакции газеты "Hochi Shimbun" просил Толстого сообщить свое мнение об Японии.
  
   И. Ф. Наживину.
   1907 г. Апреля 24.
   [...]Вполне понимаю, как неприятно (не хочу сказать: больно), что труд большой и задушевный, предназначенный для людей, не дошел (еще, а может быть, и совсем не дойдет) до них.1 Но во всяком настоящем труде (и таким я считаю ваш) последствия несомненные и всегда благотворные всегда для самого трудящегося. Так это и для вас, и помиритесь с этим. Примирение с этим -- другое благотворное последствие. Я никогда ничего не имею против оглашения всего моего, но для вас не советую. [...]
  
   В письме от 5 мая н. ст. 1907 г. Наживин просил разрешения поместить в объявлении об его книге "Менэ... Тэкэл... Фарес..." письмо Толстого к нему с положительной оценкой этого романа, которое подняло бы интерес к произведению, пока не имевшему успеха; тут же Наживин писал, что ему неприятно идти на такой шаг.
  
   1 Речь идет о романе Наживина "Менэ... Тэкэл... Фарес..."
  
   Н. Р. Новосаду.
   1907 г. Апреля 30.
   За наукой никуда бегать не нужно. Вся наука, какая нужна человеку, есть в Евангелии. Советую вам жить, где живете, заниматься, чем занимаетесь, и не мечтать о славе, а стараться исправлять себя от своих недостатков, между прочим, особенно от тщеславия и честолюбия, которым, как я вижу, вы особенно подвержены. [...]
  
   Ответ на письмо Николая Романовича Новосада (с. Ярославец Люблинской губ.) от 4 апреля 1907 г. Новосад, окончивший начальное училище, писал, что у него "сильная наклонность к учению", но "ввиду критического положения он не может поступить в учебное заведение". "Ради науки буду терпеть голод, холод, нужду, вражду и т. п."; просил у Толстого совета.
  
   А. Л. Толстому.
   1907 г. Мая начало.
   Милый сын Андрюша,
   Что ты делаешь?
   Ты губишь и других и себя -- других еще сомнительно, но себя ты губишь наверное.
   Разве можно будет тебе жить спокойно и знать какие-нибудь радости после того горя и зла, которые ты сделаешь стольким людям, в том числе и той женщине, которой ты увлечен. Если ты сделаешь то, что намереваешься, тебе останется одно: ни минуты не опоминаться. А жить так, ни минуты не опоминаясь, есть самое страшное несчастье.
   Ты расстроил свое здоровье, свое состояние, теперь хочешь погубить последнее -- свою добрую душу.
   Не думай о том, как трудно и тяжело тебе будет остановиться в начатом и отказаться от того, что тебе представляется счастьем и что есть величайшее несчастье. Всё легче того, что тебя ожидает, если ты исполнишь то ужасное дело, которое ты задумал. Ты ослеплен страстью и не видишь и потому верь тем, кто любит тебя и видит ту пропасть, в которую ты готов броситься. Ради Бога, подумай, милый Андрюша, хорошенько обдумай один с Богом о том, как тебе развязать завязанный тобою узел. Всё можно сделать хорошо и любовно, если делать перед Богом. Она, та, которая увлекла тебя и которой ты увлечен, как и всякий живой человек, должна быть добра и совестлива и должна понять всё то зло, которое она может сделать, упорствуя в своем, и то прекрасное доброе дело, которое она может сделать, отказавшись от него. Уезжай куда-нибудь, поживи один дня три и обдумай, как тебе поступить.
   Пишу, главное, чтобы сказать тебе, что ты стоишь на страшном распутьи: вечное страданье и раскаянье или радостное сознанье, что поступил хорошо, что сделал усилье и поборол зло и спас себя и других от больших несчастий.
   Целую тебя и люблю больше чем прежде, зная, что ты страдаешь.
  
   С начала 1907 г. А. Л. Толстой служил чиновником особых поручений при тульском губернаторе. Вскоре после знакомства с тульским губернатором, М. В. Арцимовичем, А. Л. Толстой начал ухаживать за его женой, Е. В. Арцимович, и вскоре стал вопрос о разводе и новом браке. А. Л. Толстой собирался ехать в Англию для переговоров со своей первой женой, О. К. Толстой, разрыв с которой еще не был оформлен. Е. В. Арцимович обо всем рассказала своему мужу.
  
   Е. Д. Поспеловой.
   1907 г. Мая 11.
   Понимаю ваше положение и очень бы рад был, если бы мог исполнить ваше желанье. Правда, мне нужно бы было знать верно ваше отношение к религии. Если вы верите в церковное учение, то ответ на ваш вопрос (хотя и очевидно неудовлетворительный) вы нашли бы там. Из того, что вы обращаетесь ко мне, я заключаю, что вы не верите в церковное учение (которое и я считаю очень вредным обманом), и потому постараюсь, как умею, ответить вам, предполагая, что и вы точно так же смотрите на это учение.
   "Венец мученичества", рай и вечная жизнь с Богом, всё это басни, тем вредные, что, если человек не верит в них (а верить в них разумному человеку невозможно), что, не веря в них, он так же, как и вы, приходит в полное отчаяние, не имея уже никакого представления о том, что такое смерть, и остается ли что-нибудь от человека после уничтожения его тела.
   Постараюсь вкратце изложить вам мою веру и вытекающее из нее отношение к вопросу о том, что такое смерть, уничтожающая наше тело. Жизнь наша есть проявление духа божьего в наших телах. Смерть есть освобождение этого духа от уз тела. Вложен дух божий в наши тела для какой-то недоступной нам цели. Пока мы живем, мы знаем только то, что должны исполнять волю и закон этого духа, сознаваемые нами и выраженные во всех учениях святых людей и в особенности ясно в учении Христа. Одно, что мы знаем про Бога, это то, что он благ, что Бог есть любовь. Поэтому и то дело, которое предназначено нам в этой жизни -- исполнение его воли -- есть дело радостное и дающее нам благо. Такое же дающее нам благо есть и то освобождение от тела, которое мы называем смертью. И потому зло может быть только в том, что мы не исполняем воли Бога. То же, что по воле Бога случается с нами, никак не может быть злом. А так как смерть случается с нами по воле Бога, то она может казаться нам злом, но никак не может быть им.
   Вы пишете, что дочь ваша была добра, кротка, прощала своему мужу, который делал ей зло, и умерла в таком же настроении. Такой жизни и смерти можно только радоваться, но никак не печалиться.
   Простите меня, если я, пользуясь тем, что вы обратились ко мне с вопросом, позволю себе дать вам совет и даже осудить вас. Главная причина вашего горя в том, что вы не исполняете закона Бога любви ко всем людям и в особенности к врагам, к тем людям, которые сделали нам зло.
   Вам не только надо не осуждать вашего зятя, не думать о возмездии ему, а постараться вырвать из своей души всякое недоброе чувство к нему, постараться полюбить его, простить и, если можно, сделать ему добро. Попытайтесь сделать это, и вы увидите, как тотчас же облегчится ваше горе, и то, что мучает вас теперь, сделается для вас радостью.
   Вот всё, что умел вам сказать. Простите за неполноту и неясность. Мысли мои об этих предметах выражены много раз в разных моих книгах. Посылаю вам некоторые из них.
  
   Ответ на письмо Екатерины Дмитриевны Поспеловой, рожд. Макуловой (Нижний Ломов Пензенской губ.) от 6 мая 1907 г. Е. Д. Поспелова писала о том, что ее дочь, вышедшая замуж девятнадцати лет, в браке была несчастна. После родов она и новорожденный ребенок были замучены извергом мужем, и она скончалась на одиннадцатом месяце их совместной жизни (в чем именно состояла его вина, в письме не сказано). Дочь Поспеловой, при своей необычайной доброте, не питала к мужу злобы, а родные скрывали от нее его изуверства. Горе матери было безгранично, и ей казалось, что только вера в загробную жизнь могла бы ее примирить с жизнью.
   "Если в Вас есть сердце, если есть хотя капля любви к ближнему, то ради создателя, граф, не откажитесь убедить меня в существовании загробной жизни, где такие добрые существа, как несчастная страдалица и мученица дочь моя, могла бы наследовать венец праведницы. Сознание этого может вернуть меня к жизни и заставить меня замолить мой грех желания себе смерти. Я бы могла, конечно, обратиться к властям, могущим покарать зверские поступки моего недостойного зятя, но, в память моей незлобивой и ангельски доброй дочери, я отстранилась лишь от этой гадины, тем более, что ведь никакая кара над убийцей не вернет уже мне моей страдалицы".
  
   Иеромонаху Арсению.
   1907 г. Мая 14.
   Вы пишете, что жить доброй жизнью, не имея уверенности в блаженстве будущей жизни, есть большая ошибка и что люди, поступающие так, самые несчастные, потому что лишаются здешних благ, не получая за это лишение вознаграждения.
   Я же думаю, что добрая жизнь здесь и теперь носит сама в себе высшее вознагражденье и что человек, желающий тех благ телесных, которых он себя лишает ради будущего рая, по справедливости и не должен получить этих благ, так как недобрые и грешные желанья продолжают жить в нем. Кроме того, если бы этого и не было, самый поступок лишения себя телесных радостей ради больших радостей будущей жизни, есть, простите меня, очень нехороший расчет и вместе с тем очень неосновательный.
   Объясню вам свою мысль следующей притчей:
   Нанимается человек в рабочие, и приказчик одного хозяина говорит рабочему: "Иди к нам и знай, что хотя у нас и трудная работа, но если угодишь хозяину, то хозяин на всю жизнь устроит тебе жизнь царскую. Будешь пить, есть, веселиться и ничего не работать. Если же не угодишь хозяину, то не миновать тебе вечной каторги". Так говорит один приказчик. Другой же приказчик говорит так: "Иди к моему хозяину и знай, что работа по силам, хозяин разумный и милостивый, и если будешь работать хорошо, то и хорошо тебе будет. А что будет с тобой, когда отработаешься, я сказать не могу верно. Одно помни, что хозяин разумный, справедливый и милостивый. Это все знают, и ты тоже".
   К какому хозяину пойдет всякий разумный рабочий? Я думаю, что ко второму.
   В самом деле, какое же нужно еще обнадеживание доброй жизни человеку, если он знает, что тот Бог, которому он работает, есть высший разум, справедливость и любовь?
   Всё дело в вере, в вере в Бога. Человек, идя за первым приказчиком, поступает по расчету, человек же, идущий за вторым, поступает по вере. Главное же, по моему мнению, то, что жизнь, какую мы знаем, есть только здешняя, настоящая и потому жизнь эта не может быть только искусом для человека. По моему мнению, наша здешняя жизнь есть та жизнь, в которой человек и может и должен проявить себя и исполнить в ней то, для чего он послан в мир.
   Посылаю вам некоторые мои книги, которые уяснят вам мое отношение к тому вопросу, который занимает вас.
   Пишу вам от всего сердца, как к брату, которому от души желаю лучшего, а лучшее же есть только одно: знание истины и смысла своей жизни. [...]
  
   Арсений (р. 1857) -- из крестьян Рязанской губ., иеромонах московского Донского монастыря.
   Ответ на письмо иеромонаха Арсения от 12 мая 1907 г. с рассуждениями по поводу предисловия Толстого к "Краткому изложению Евангелия".
  
   И. Р. Андрюшину.
   1907 г. Мая 17.
   [...] То, что вы воспитываете детей дома и сами, считаю разумным и правильным. Думаю, что бояться гонений за истину не надо, потому что гонений этих всё меньше и меньше, а если бы они и были, то христианин не должен тяготиться ими.
   Учить детей ремеслу считаю не только хорошим делом, но не учить детей ремеслу -- преступлением, как сказал кто-то.1
   Думаю тоже, что не надо переменять внешнее положение до тех пор, пока нет физической или нравственной невозможности оставаться в нем.
   От души желаю вам душевного спокойствия и успеха в главном деле всех людей: нравственном совершенствовании.
  
   Игнатий Родионович Андрюшин -- крестьянин с. Шаблыкино Орловской губ. Окончил сельскую школу. В 1907 г. был надзирателем в лечебнице для душевнобольных в г. Виннице Подольской губ. В письме от 27 апреля 1907 г. И. Р. Андрюшин просил совета в вопросах воспитания детей.
  
   1 Толстой, вероятно, имел в виду мысль из талмуда: "Не обучать сына какому-нибудь ремеслу -- все равно, что приготовлять его к грабежу" ("Мысли мудрых людей на каждый день", 16 марта).
  
   С. В. Данилевичу.
   1907 г. Мая 17.
   [...] Поддержи вас Бог в тех намерениях чистоты жизни, о которых вы пишете. В вашем возрасте это один из сильнейших соблазнов. Для успешной борьбы с ним надо верить в возможность успеха и, кроме того, помнить, что всегда есть выход -- женитьба.[...]
   От всей души желаю вам постоянства и вследствие постоянства преуспеяния на избранном вами едином истинном пути усиления духовной жизни.
  
   В письме от 13 мая 1907 г. из Екатеринослава портной Самуил Вульфович Данилевич (р. 1881) сообщил, что в разрешении вопроса о смысле жизни и полового вопроса ему помогли религиозно-нравственные взгляды Толстого.
  
   T. Е. Жукову.
   1907 г. Мая 17.
   [...]Я понимаю, что вы желали бы изменить свое положение и заняться земледелием. Это желанье свойственно всем людям, желающим жить христианской жизнью. Но я думаю, что не надо считать земледельческую жизнь необходимым условием христианской жизни. Жить духовною жизнью, возвышая к себе дух божий -- сына божия -- можно во всяких условиях. Когда же условия эти, как, например, быть солдатом, городовым, кабатчиком, станут несовместимы с духовными требованиями, тогда христианин сам собою выходит из такого положения. Пока же нет явного противоречия, лучше терпеть и не изменять своего положения. Кроме того, земледельческая жизнь также во многом заставляет поступать не по-христиански: защищать свои посевы, покупать, продавать. Много из моих друзей пытались жить и живут на земле, но жизнь их на земле хороша или дурна не от их внешнего положения, а от той жизни, которая идет у них в душе. А совершенствовать себя -- приближаться к Богу -- можно везде.[...]
  
   Тимофей Ефимович Жуков (р. 1877) -- сын купца третьей гильдии. С 1894 г. до 1907 г. работал на спичечной фабрике в Новозыбкове сначала рабочим, затем вследствие увечья (машиной оторвало четыре пальца на левой руке) был назначен наблюдающим и был "настоящей собакою с рабочими". В письме от 14 мая 1907 г. Т. Е. Жуков подробно описывал свою тяжелую жизнь, начиная с детства. Проникнувшись религиозно-нравственными взглядами Толстого, он стремился изменить свою жизнь, в чем не встречал препятствий со стороны жены. Его тяготила работа надсмотрщика за рабочими, "дело очень бессовестное". Спрашивал Толстого, как ему поступить.
  
   П. П. Картушину.
   1907 г. Мая 17.
   [...] Такие письма, как ваше, вводя меня в духовное общение с людьми, составляют лучшую радость моей жизни. Прекрасно вы говорите в конце письма, что благо есть только показатель истинности пути. И нет такого положения, в котором бы человек не мог иметь этого блага. Я, живя своей отвратительной по внешней форме жизнью, часто с особенной силой и теперь при близости смерти испытываю это. [...]
  
   О. А. Литошенко.
   1907 г. Мая 17.
   [...]Передайте мой привет вашему мужу и искреннее желание, чтобы вы нашли то единственно верное успокоение, которое мы находим не во внешних условиях жизни, а во внутреннем сознании покорности воле божьей.
  
   В. А. Макасееву.
   1907 г. Мая 17.
   [...]Дай вам Бог кротко и с покорностью его воле, без осуждения людей перенести посланное вам испытание. Мне очень понравилось в вашем письме первое то, что вы говорите о том, что людям бы надо радоваться на то, что есть люди, мирно живущие без начальства, а этих людей гонят. А другое понравилось мне то, что вы говорите о скотине, что если иметь ее, то и придется отдавать ее под нож.
   Хорошо бы, кабы осилили вы такую жизнь.
   Хорошо вам, духоборам, помнить, что на вас, на вашу жизнь глядят многие христиане, но, главное, надо помнить, что не только вашу жизнь, но и ваши сердца видит другой свидетель, дух божий, живущий в вас.
  
   Уже через год после эмиграции духоборов из России канадское правительство стало требовать уничтожения общины, то есть установления индивидуального, частного владения землей и принятия английского подданства. За отказ от исполнения этих требований правительство в начале 1907 г. отобрало землю у духоборов-общинников, оставив им около селений по пятнадцати акров на душу.
  
   Г. И. Миронову.
   1907 г. Мая 17.
   Я не понимаю вашего вопроса о том, можно ли работать? а также и о том, можно ли Бога видеть в опьянении? Опьянение всякое нехорошо просто само по себе. Человеку надо стараться всегда быть в полном разуме. Видеть же Бога никому никогда ни в каком случае нельзя. И тот, кто говорит о видении Бога, не знает Бога, потому что Бог есть дух, есть любовь.
   Что же касается до работы, то я думаю, что большой грех не работать, что всякий человек должен работать для того, чтобы отплатить людям за то, чем он пользуется от людей.[...]
  
   В письме от 30 апреля 1907 г. Г. И. Миронов писал о разногласиях между ним и последователями А. М. Добролюбова. Они считают, что Бога можно видеть только во время опьянения, а он отвергал это. Они утверждают, что нужно работать, а он заявляет, что работать не надо. "Напиши, брат Лев, свое мнение", -- обратился он к Толстому.
  
   Неизвестной.
   1907 г. Мая 17.
   То, что думаете сделать, нехорошо и наверное но даст радости ни вам, ни вашему мужу и едва ли и тому ребенку.
   Мое мнение то, что если вам тяжело без детей, то возьмите с ведома и согласия мужа ребенка, и не для своего блага или удовольствия, а из сострадания и любви к ребенку.
  
   Ответ на письмо неизвестной (подпись: Ваша незнакомка) от 15 мая 1907 г. . Корреспондентка спрашивала, "доброе дело или подлость", отчаявшись после десятилетней брачной жизни иметь собственного ребенка, взять чужого от бедной женщины или из воспитательного дома и так обмануть горячо любимого мужа, жаждущего потомства, чтобы он принял чужого ребенка за своего. Просила ответить в Москву до востребования предъявительнице трехрублевого билета с номером, указанным в письме.
  
   П. В. Планидину.
   1907 г. Мая 17.
   [...] Помогай вам Бог с кротостью и покорностью его воле выдержать посланное вам испытание.1 Легко исповедовать учение Христа в земном благополучии, но дорого и важно и для себя и для других не отречься от него и выдержать испытание. Не буду говорить о том, что люди смотрят на вас и нехристиане будут радоваться вашей слабости, а христиане печалиться. Смотрит на наши дела и мысли дух божий, живущий и в нас и вне нас. И, что бы ни было, нет ничего лучше для человека, как исполнение его воли.[...]
  
   Павел Васильевич Планидин -- один из видных духоборов, организатор общины Терпение-Карское в Канаде на Южном участке. Впервые был у Толстого в апреле 1898 г. В конце 1906 г. приезжал в Россию и посетил Ясную Поляну.
   Ответ на письмо П. В. Планидина из Канады от 1 мая н. ст. 1907 г. По возвращении из России Планидин вспоминал свою встречу с Толстым (особенно прогулку с ним) и писал об осложнениях в жизни канадских духоборов.
  
   1 См. прим. к письму от 17 мая 1907 г. Макасееву.
  
   К. П. Сиксне.
   1907 г. Мая 17.
   [...]Советовать вам и поддерживать вас в вашем испытании я никак не могу, потому что живу сам в спокойствии и изобилии и не подвергаясь тем искушениям и соблазнам, которым вы подвергаетесь. Одно могу сказать, что, приближаясь теперь по возрасту моему к смерти, я знаю, что жизнь духовная, когда ее сознаешь в себе и стараешься возвысить, дает такую силу, при которой ничто не страшно и не неприятно, а всё радостно.
   Помогай вам Бог всегда вызывать в себе этот духовный подъем, при котором, ничто не страшно и ничто не враждебно, а все люди милы как братья, что бы они ни делали. [...]
  
   П. Л. Успенскому.
   1907 г. Мая 17.
   [...] Сказать хочу то, что не советую вам заниматься литературой, не потому что вы не имеете способности к ней (напротив, вы ее имеете), но потому, что это пустое и развращающее занятие. Такие статьи, как ваша о свободе совести, не есть занятие литературой, а есть дело жизни, и такие дела, если они выражаются в писании, я советую делать. Но не критические и т. п. статьи. Может быть, оттого, что я стар, но мне кажется, что теперь вся эта литература кончилась и нельзя заниматься ею взрослому и разумному человеку. Выступили такие вопросы -- я разумею религиозные -- которые только прикрываются или скорее кажутся политическими, что вся эта литература ушла на тысячный план.[...]
  
   При письме от 5 апреля -- 1 мая 1907 г. Успенский прислал на отзыв рукописи нескольких своих критических статей о новейшей русской литературе. Он писал Толстому: "Посылая их, я очень боюсь Вашего строгого суда... Меня постоянно тянет писать и вместе мучает вопрос: имею ли я нa это нравственное право. Итак, один вопрос: следует ли, можно ли проповедовать то, что сам не осуществляешь? Другой: могут ли быть полезны те формы, в которых я высказываю свои мысли и чувства, то есть то стихотворная, то критическая, то в виде статей, не договоренных из страха цензуры?"
  
   Д. Гопаулю Четти (D. Gopaul Сhetty).
   1907 г. Мая 17/30.
   [...] Цель вашего издания, как вы ее излагаете в вашем письме, является наивысшей, какую только может преследовать человеческая деятельность. Обе статьи "Ourselves" и "The Basis of Life" вполне ей соответствуют.
   Я очень интересуюсь индусской философией и религиозным учением ваших великих учителей.
   Чем больше места вы будете уделять в вашем журнале идеям этих людей, тем интереснее он будет для западных читателей.[...]
  
   Д. Гопауль Четти -- индус, редактор-издатель журнала "The New Reformer" (Madras), автор книги "Count Leo Tolstoy: His Life and Teaching" ("Граф Лев Толстой: его жизнь и учение" (Madras, 1909?) и указанной выше статьи о Толстом, написанной к его 80-летнему юбилею.
   При письме из Мадраса (Индия) от 5 мая н. ст. 1907 г. Четти прислал два первых номера журнала "The New Reformer".
  
   Редакции газеты "New-York World".
   1907 г. Мая 26.
   На вопрос о конференции (мира в Гааге) было отвечено 1900 лет тому назад, Матфей пять 43, 44. Извините мою резкость, но я не могу сдержать моего отвращения к христианскому лицемерию.
  
   Ответ на телеграфный запрос нью-йоркской газеты "New-York World", в архиве не обнаруженный. Редакция газеты, вероятно, прислала телеграмму с оплаченным ответом.
   Вторая Гаагская мирная конференция заседала с 2/15 июня по 5/18 октября 1907 г. На конференции были представлены сорок четыре государства (двадцать одно европейское, девятнадцать американских и четыре азиатских). Как и в 1899 г., работа конференции ни к каким практическим результатам не привела. По поводу первой Гаагской конференции Толстой подробно писал в письмах 1899 г.
  
   Иеромонаху Арсению.
   1907 г. Мая 28.
  
   [...] Напрасно вы думаете, что мы несогласны; напротив, я обрадовался тому, что увидал по письму вашему, что мы совершенно согласны в самом основном; и не только согласны мы с вами, а согласные нами были и есть люди всего мира, если они серьезно думают о смысле своей жизни.
   "Коль скоро мы существуем по воле всеблагого и премудрого творца всего, отца-Бога, и существуем всегда в его присутствии, то, конечно, и должны всегда жить благочестно. Награда за благочестие в самом благочестии. Царство божие внутри нас, но мы только должны его разработать в себе. Следовательно, и ад внутри нас, когда мы живем гордостью, злобою и другими страстями. Желание блага как себе, так и ближним, вот для чего и нужно воздерживаться от всякого зла.
   Душа живет только тогда, когда живет в Боге и с Богом; но когда она удаляется от него посредством всякого рода грехов, тогда и умирает, делается мрачною и скучною -- себе в тягость: вот тут-то и самоубийства и убийства..."1
   Веруя во всё это, если прибавить еще то, что Бог есть любовь и что душа наша есть проявление его, -- путь нашей жизни становится для нас ясен и радостен, и переход в другую жизнь, т. е. возвращение к Богу любви, не может быть для нас страшен. Кроме того, веруя во всё это, что вы так хорошо выразили, мы сходимся в вере с лучшими людьми всего мира, с мудрецами Китая, Индии, древней Греции, Рима и др.
   Веруя же в догматы своей церкви: в таинства, в иконы, мощи и чудеса, мы расходимся не только со всем человечеством, но со многими христианскими вероисповеданиями.
   Представьте себе, что работник живет у хозяина, но никогда не видит его. Между тем знает твердо и по мнению своих лучших товарищей и по всему тому добру, которое он видит от хозяина, что хозяин мудрый, милостивый и озабочен только благом своих рабочих. Может ли для такого рабочего представлять какой-нибудь интерес рассказ одних из его товарищей рабочих, рассказ, оспариваемый другими товарищами, что хозяин, кроме своих великих свойств, имеет еще дар производить самые удивительные фокусы?
   Мне совершенно достаточно для того, чтобы спокойно жить и спокойно умереть, того, что вы отчасти выразили в своем письме и что я нахожу в учении мудрейших людей всего мира и, главное, в своем сердце.
   Для чего же мне от несомненного и радостного переходить к сомнительному и смущающему? Мне, по крайней мере, так лучше. И потому хотя и очень сожалею, что не схожусь с вами в одном, знаю, что мы все-таки оба сыны Бога и потому соединены той любовью, которая составляет основу нашей жизни.[...]
  
   Ответ на письмо иеромонаха Арсения от 26 мая 1907 г. с благодарностью за предыдущее письм. Продолжая свои возражения, он заметил, что не согласен с Толстым в "догматическом отношении" и "благоговеет перед нравственным его учением".
  
   1 Оба абзаца -- цитата из письма Арсения.
  
   В письме от 16 июня иеромонах Арсений благодарил за ответ и подробно писал в защиту православной церкви. Письмо осталось без ответа.
  
   Г. И. Загуляеву.
   1907 г. Мая 31.
   [...] Советую вам больше всего заниматься своей внутренней жизнью. [...] Весь смысл и вся радость жизни заключается во всё большем и большем сознании божественности своей природы. Советую и желаю вам идти по этому пути.
  
   Ответ на письмо Геннадия Ивановича Загуляева (р. 1882) из Тюмени. Загуляев подробно изложил свои мысли по поводу социальных вопросов. Он потерял надежду в возможность улучшения человеческой жизни и не мог верить в существование Бога, допустившего озверение людей.
  
   Н. И. Коломенскому.
   1907 г. Июня 1.
   Вполне понимаю ваше неверие в того Бога, которого проповедует церковь. [...]
  
   Ответ на письмо крестьянина сл. Покровской Петербургской губ. Николая Ивановича Коломенского. Корреспондент просил разрешить его религиозные сомнения. Он писал: "Как же можно говорить, что Бог милосерден, когда вся тварь страдает и несет вечные муки. Как можно думать: он всемогущ, когда все прекрасное и все лучшее обречено на погибель от зла и злого рока!"
  
   И. М. Трегубову.
   1907 г. Июня 1.
   Вполне согласен с вашим обращением в Думу. Оно прекрасно написано.
   Не подписываю его только потому, что не признаю никаких государственных учреждений, в особенности такое нелепое, как Дума.
  
   При письме от 30 мая 1907 г. И. М. Трегубов прислал Толстому свое обращение в Государственную думу "В защиту гонимых за веру Христову" (об отказывающихся от военной службы). В этом обращении он предлагал военную службу таким лицам заменить работами, которые не противоречили бы их совести, но требовали особого терпения и самопожертвования, как, например, уход за душевнобольными, прокаженными и т. п.
  
   М. В. Арцимовичу.
   1907 г. Июня 2.
   Хотя и не страдаю так же, как вы, от отвратительного поступка моего сына, я не с меньшим -- не скажу осуждением, но омерзением и ужасом смотрю на него.
   Письмо ваше я получил только нынче, 2-го июня, и нынче же, прежде вашего письма, виделся с сыном и говорил с ним, высказав мой взгляд на его поступок и на предстоящие бедственные последствия его во всяком случае, в особенности если он думает ложью перед Богом легализировать его.1 Всей душой сочувствую вам и страдаю за вас, но жалею больше, чем вас, его и ее, т. е. совершителей преступления, и без ужаса не могу подумать об их будущем. Я твердо верю в то, что люди наказываются не за грехи, но грехами. И если не избавление от наказания, но смягчение всякого греха достигается только одним средством -- покаянием и прекращением греха, а никак не воображаемым легализированием его, т. е. увеличением греха. Всё это я говорил сыну, но молодые люди вообще воображают, что оттого, что старики свободны от страсти (то самое условие, которое дает цену их суждениям), что они от этого не могут понимать их, они же в особенности лишены способности судить свои поступки и вообще твердого нравственного критерия. И потому слова мои не могли иметь и не имели никакого действия.[...]
   И мне пришло в голову написать вашей жене. Сумею ли я, или не сумею высказать ей всё безумие и преступность совершаемого ей поступка (развод) и вызвать в ней высшие человеческие нравственные чувства, мне хочется попытаться это сделать. Это облегчит испытываемую мною нравственную тяжесть как будто мною совершенного постыдного поступка. Во всяком случае попытаюсь. От вас будет зависеть передать или не передать письмо, если сумею написать его.
   Ваше решение потребовать отсрочки на 6 месяцев считаю очень разумным. Всё, что с моей стороны и также и моей жены [...] возможно будет сделать для того, чтобы было не нарушено ваше желание, мы сделаем, хотя влияние наше очень слабо или, скорее, совершенно ничтожно.
   С глубоким соболезнованием к вашему несчастью и с искренним столь же глубоким уважением к вашему образу действия в этих самых трудных условиях, а также и к вашей личности остаюсь любящий вас
   Лев Толстой. [...]
  
   Михаил Викторович Арцимович (р. 1859) -- с декабря 1905 г. до 16 июля 1907 г. тульский губернатор, с 1911 г. витебский губернатор, впоследствии сенатор. В начале 1907 г. вместе с женой и А. Л. Толстым приезжал в Ясную Поляну. О тяжелых осложнениях в его семье см. прим. к письму от начала мая А. Л. Толстому.
   Ответ на письмо М. В. Арцимовича из Петербурга от 24 мая 1907 г. Арцимович подробно писал Толстому о своем семейном несчастье. По поводу этого письма записано в ЯЗ 2 июня 1907 г.: "Лев Николаевич получил трогательное письмо от убитого горем Арцимовича, которое его очень взволновало. На нем лица не было".
  
   1 В ЯЗ: "Приехал Андрей Львович. Лев Николаевич с пяти до шести беседовал с ним в кабинете" (1 июня). "Лев Николаевич сегодня много (часа четыре) беседовал с Андреем Львовичем" (2 июня).
  
   Е. В. Арцимович.
   1907 г. Июня 2.
   Сегодня Андрей был у меня и рассказал мне всё про ваши отношения и ваши намерения.
   Не сердитесь на меня, милая, несчастная сестра, если слова мои покажутся вам резки; дело, о котором я буду говорить, так огромно важно, что надо оставить все внешние соображения для того, чтобы можно было ясно высказать то, что имеешь сказать.
   Вы совершили одно из самых тяжелых и вместе с тем гадких преступлений, которые может совершить жена и мать, и, совершив это преступление, вы не делаете то, что свойственно всякой, не говорю христианке, но самой простой, не потерявшей всякую совесть женщине, не ужасаетесь перед своим грехом, не каетесь в нем, не сознаете свое падение, унижение, не стремитесь к тому, чтобы избавиться от возможности повторения греха, а, напротив, хотите какими-то лживыми средствами (развод) делать возможным продолжение греха, сделать, чтобы грех перестал быть грехом, а сделался чем-то дозволенным.
   Милая сестра, вы больны, вы не понимаете всего значения того, что вы сделали и намерены делать. Когда вы очнетесь, вы сами ужаснетесь на себя такую, какая вы теперь, и на то упорство в грехе, которое вы выказываете теперь. Опомнитесь и поймите всю низость вашего поступка и всю жестокость того греха, который вы намерены сделать, воображая, что новое преступление -- оставление мужа и детей -- как-то загладит прежнее. Опомнитесь, милая сестра, и поймите, что совершенный грех, как сорванный цветок, ничем нельзя сделать несовершенным. И грех неизбежно несет за собой наказание и извне, а главное, наверное внутри. И средство против греха одно: покаяние и удаление от греха, а совсем не то, что вы думаете делать: оставление мужа, детей, развод, соединение с сообщником греха. Это только в бесконечное число раз увеличит ваше бедствие: и казнь в душе и казнь во внешних условиях.
   Сегодня, прощаясь с Андреем, который был у меня и оставил во мне тяжелое впечатление совершенной нравственной тупости, непонимания значения своего поступка, я сказал ему совершенно искренно, что мне очень жалко его. Также мне жалко и вас. Как мне ни жалко вашего мужа, я бы ни минуты не задумался, если бы было возможно и у меня спросили бы, в чью душу я хочу переселиться: вашу или Андрея, или вашего мужа? Разумеется, вашего мужа. Он страдает жестоко, но страдания его возвышают, очищают его душу. Ваши же страдания гадкие, низкие, всё больше и больше принижающие и оскверняющие вашу душу. Жалко мне и его и вас за ваше духовное падение, но жалко мне и его и вас особенно за то будущее, которое ожидает вас. И это будущее я вижу так же ясно, как я вижу перед собой стоящую чернильницу. И это будущее ужасно. Особенно тесное сожительство вследствие исключительного семейного положения с человеком с праздными, роскошными и развратными привычками, самоуверенным, несдержанным и лишенным каких бы то ни было нравственных основ, и при этом бедность при привычке обоих к роскоши и у каждого брошенные семьи и или закупоренная совесть, или вечное страдание.
   Простите, милая сестра, что так резко пишу вам. Мне истинно жалко вас и его: вас жальче. Разорвав всё и вернувшись к прежнему, вы не только можете возродиться душой, но все вероятия за то, что при сознании своего греха возрождение это совершится, но, избави Бог, осуществится ваш нелепый и преступный план, и вы наверное погибли и духовно и материально.
   Я около месяца болею и теперь очень слаб, и потому письмо мое так бессвязно и бестолково. Но, несмотря на бестолковость его, я надеюсь, что вы почуете в нем то чувство истинной любви и жалости к вам, которое руководило мной.
   Забудьте, что я старик, что я писатель, что я отец Андрея, и читайте письмо, как будто оно ничье, и, пожалуйста, ради Бога, подумайте о том, что в нем написано, подумайте одни со своей совестью, перед Богом, устранив хотя на время всякие воспоминания об Андрее, о муже, обо мне, а подумайте только об одном, чтР вам перед Богом надо сделать, чтР бы вы сделали, если бы знали, что завтра умрете.
   Простите, вот именно простите, и верьте моей искренней любви и жалости к вам.
  
   Екатерина Васильевна Арцимович, рожд. Горяинова (р. 1876) -- жена тульского губернатора М. В. Арцимовича, с 14 ноября 1907 г. вторая жена А. Л. Толстого. Дети от первого брака остались при М. В. Арцимовиче. От второго брака родилась дочь Мария в феврале 1908 г.
   Е. В. Арцимович Толстому не ответила. В Записной книжке Толстого записано 9 июня: "Арцимович обиделась".
  
   Н. Барнабовой.
   1907 г. Июня 9.
   Я ничем не могу помочь вам, и, по правде сказать, если бы и мог, не старался бы сделать это, так как считаю гимназическое, так называемое, образование только вредным, а также и еще более курсы.
  
   Наталия Барнабова (р. 1891) -- ученица пятого класса тифлисской женской гимназии, несколько раз обращалась к Толстому с просьбой помочь ей заплатить за право учения, иначе она будет исключена из гимназии. Первые два письма остались без ответа, на конверте третьего письма помета Толстого: Отказ. Пометы об ответе нет. 4 июня 1907 г. Барнабова вновь обратилась к Толстому. Она сообщала, что ей пришлось выйти из гимназии из-за отсутствия денег. "Теперь я самоучкой готовлюсь в Горийскую гимназию в седьмой класс... Я хочу скорей окончить курс и быть полезной как родным, так и родине. Мои планы широки, хочется поехать на курсы, продолжать учение, но удастся ли их осуществить". Просила оказать ей протекцию. Комментируемое письмо является ответом на это письмо.
  
   В. Т. Галактионову.
   1907 г. Июня 9.
   Получил ваше письмо и очень пожалел о вас, и не столько о тех муках, какие вы претерпели, сколько о том заблуждении, в каком находитесь.
   "Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится". По письму вашему судя, вижу, что вы и ваши единомышленники впали в соблазн гордости.
   Нам не нужно никакого нового мессии и никакого нового учения. Нам нужно только исполнять в смирении то учение, которое нам открыл Христос. Учение это очень просто и коротко. Оно всё в том, чтобы любить Бога (т. е. добро и истину) и ближнего, как самого себя, поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобою. А потому я думаю, что всем нам нужно одно : в смирении сердца исполнять этот закон Христов и не заботиться о проповеди другим. Наша жизнь, если мы будем жить так, будет самой лучшей проповедью. А то мы все хотим учить других и впадаем в тот самый соблазн и грех, в который впали церковники.
   Не нужно нам тоже вникать в книги ветхого завета, в псалмы Давида и т. п. Там всё иносказательно и неясно. У Христа же всё просто и понятно. Постараемся исполнять всё то, что сказано в Нагорной проповеди (V, VI, VII главы Матвея), и больше нам ничего не нужно. Предоставим Богу дело распространения истины. Он лучше нас знает, как это сделать. Если человек придет ко мне и спросит, как я понимаю Бога и его закон, я должен по совести ответить ему, как я понимаю. Но обходить людей, проповедуя им, что каждому из нас кажется истиной, это надо предоставить фарисеям и их наследникам. [...]
  
   Василий Т. Галактионов -- последователь, с 1885 г. проповедник секты "Новый Израиль". Неоднократно подвергался арестам.
   Ответ на письмо В. Т. Галактионова из с. Троицкого Воронежской губ. Галактионов сообщал о гонениях, арестах и ссылках, которым подвергались он и его единомышленники за свою веру и проповедь; Притеснения не остановили их, и они продолжают проповедовать "громогласно по Сибири и в российских городах словесно из уст живым словом".
  
   М. М. Молчанову.
   1907 г. Июня 9.
   Не могу сказать, чтобы я сочувствовал вашему плану, но только потому, что я всегда против всякой сознательной пропаганды -- пропаганды для пропаганды, -- в особенности своих взглядов. Помогать я этому не могу, но не могу не радоваться сближению людей в тех взглядах, которые считаю истиной.
  
   Михаил Михайлович Молчанов (р. 1883) -- в 1907 г. окончил юридический факультет Московского университета и поступил в Виленскую судебную палату. С Толстым познакомился в 1903 г.
   Молчанов писал о своем намерении, если он останется при университете, развивать в своих лекциях о преступлении и наказании взгляды Толстого на этот предмет. Он спрашивал, будет ли Толстой сочувствовать тому, чтобы об его учении читалось в университете, и захочет ли Толстой помочь ему в этом деле.
  
   М. П. Недоливко.
   1907 г. Июня 9.
   Советую вам не унывать. А десять раз, сто раз упал, сто раз поднимайся и выбирайся на дорогу. Ведь только одно и есть дело в жизни: телом слабеть и помирать, а духом крепнуть и оживать. -- Не унывайте. [...]
  
   Мина Павлович Недоливко (р. 1873) -- крестьянин с. Ущерпье Черниговской губ. Познакомился с религиозно-нравственным учением Толстого через С. И. Листовского.
   Ответ на письмо М. П. Недоливко, в котором Недоливко писал о своем духовном одиночестве, об упадке душевных сил.
  
   П. Л. Успенскому.
   1907 г. Июня 9.
   Простите, милый Петр Леонидович за то, что моим письмом и ленью вникнуть в смысл ваших статей огорчил вас. Произошло это, главное, оттого, что уж очень мне противна литература. С доводами вашими согласен. Но войдите и в мое положение. Стоя, как я стою, перед великим для меня событием смерти, всё не отвечающее на главные вопросы жизни и смерти (кроме простых житейских отношений) кажется так неважно. По отношению же вас я отступил от исполнения простых добрых житейских отношений. Вы хотели, чтобы я ответил вам на занимающие вас вопросы, а я не сделал этого. Извините меня.[...]
  
   Ответ на письмо П. Л. Успенского от 20 мая 1907 г. Успенский выражал радость по поводу получения письма Толстого и в то же время -- огорчение, вызванное отношением Толстого к литературе. По его мнению, есть разное искусство (безразличное, злое, доброе), и неужели надо отвергать литературу последней категории и критику, помогающую разобраться в массе всего выходящего из печати. Под влиянием письма Толстого он решил временно прекратить писательство, чтобы проверить себя.
  
   П. Ф. Безверхому.
   1907 г. Июня 11.
   [...] Советую вам одно: обращаться с уважением, любовью и прощением со всеми людьми, с какими приходите в общение, особенно с теми, которые недобры к вам. Ничто так не облегчает жизнь, в каких бы ни был человек условиях, как сознание того, что, несмотря на то, что делают другие, я делаю то, что считаю должным перед своею совестью, перед Богом. [...]
  
   Павел Федорович Безверхий (1885--1927) -- сын мелкого железнодорожного чиновника, до 1905 г. служивший телеграфистом на железной дороге в Ашхабаде; 30 августа 1905 г., проездом из Украины, был в Ясной Поляне, советовался с Толстым о своей дальнейшей жизни. В 1906 г. отказался от военной службы и был помещен в арестный дом в г. Изюме Харьковской губ. Вследствие жестокого обращения с ним и неоднократных побоев психически заболел. В ноябре 1907 г. благодаря хлопотам был освобожден из-под ареста и помещен в психиатрическую больницу. По выходе из больницы жил в различных земледельческих трудовых общинах. Воспоминания П. Ф. Безверхого о знакомстве и переписке с Толстым напечатаны под псевдонимом "Буки" в переводе на немецкий язык под заглавием "Briefe an einem MilitДrdienst-Verweigerer" в книге: "Der unbekannte Tolstoi".
  
   П. Ф. Безверхому.
   1907 г. Июня 19.
   Очень, очень мне жаль вас, но не за то, что вы испытываете, а за то, что утратили, заглушили, не разожгли в себе тот свет, который делает не только легкими, но даже радостными всякие страдания за исполнение дела божия.
   Вы пишете, что стараетесь внушить истину людям, во власти которых находитесь. Я думаю, что вы ошибаетесь, поступая так. Для познания истины у каждого человека есть свои пути. Ведь все они читали евангелие, и в душе каждого из них живет дух божий. Если они не поняли истины божией о том, что благо жизни в любви людей, а не в мучительстве, то вы не убедите их. Я думаю, что толковать им истину божию излишне. Одно, что советую вам, это то, чтобы в самом себе вызвать чувство любви ко всем людям, к тем, которые окружают вас, и особенно к тем, которые делают вам зло. Будьте любовны, ласковы к ним, несмотря на их поступки. Это самое верное средство подействовать на их души.
   Вам придет мысль: "хорошо ему, старику, живя среди всяких удобств и любящих людей, давать такие советы". Правда, мне Бог не привел пострадать так, как вам, за его закон, но хотя, может быть, я оказался гораздо слабее вас, я всегда завидовал и теперь завидую вашему положению и других молодых братьев, находящихся теперь в вашем положении. [...]
  
   В ответ на предыдущее письмо Толстого Безверхий сообщал подробности о тюремной жизни и просил Толстого "отозваться на вопли заключенных и написать что-либо по этому поводу". "В то время мною начала овладевать страшная послеболезненная тоска, -- говорит Безверхий в своих воспоминаниях, -- и я начал сомневаться и в начатом мною деле и в Льве Николаевиче. И в этом своем письме жаловался на свою тоску и писал ему, что если я удостоверюсь еще в его, Льва Николаевича, неискренности, я убью его и себя".
  
   М. Расторгуеву.
   1907 г. Июня 20.
   Очень желал бы помочь вам в вашем тяжелом душевном состоянии и посылаю вам две мои книги, в которых, может быть, вы найдете ответы на мучающие вас вопросы, но знаю, что ответ, который успокоит вас и даст вам радость вместо отчаяния, вы можете найти сами и только в своей душе. Только поймите, что вы живете не смертным телом, а не подлежащим смерти духом, перенесите в него свое сознание, и тотчас же исчезнет тот страх, который так пугает и мучает вас.
  
   Ответ на письмо офицера (капитана) М. Расторгуева из Орла. Расторгуев страдал неизлечимой болезнью и находился в тяжелом душевном состоянии. Мысль о самоубийстве не покидала его. Он спрашивал, какие нравственные силы помогли Толстому перенести тяжелую болезнь в 1901--1902 гг. и оставаться в то время спокойным. Просил сказать ему "хоть слова утешения".
  
   М. В. Арцимовичу.
   1907 г. Июня 21.
   Известие о продолжении безумия этих двух несчастных людей: вашей жены и моего сына очень огорчило меня.
   Ваше отношение к этому делу с самого начала и до настоящего времени вызывало во мне чувство глубокого уважения и даже умиления.
   Теперь же мне кажется, что было бы лучше вам не давать развода до положенного вами срока, даже вовсе не давать его, чтобы не быть участником этого во всех отношениях дурного, преступного дела.[...]
  
   В письме от 10 июня М. В. Арцимович, сообщал, что его жена уехала с А. Л. Толстым в Москву. Беспокоясь, что у нее не было с собою паспорта и денег, он спрашивал Толстого, но знает ли он их адреса, чтобы послать ей и паспорт и деньги.
  
   П. Ф. Безверхому.
   1907 г. Июля 2.
   Получил ваше последнее письмо и очень рад был узнать, что вы освободились от того тяжелого душевного состояния, в котором было написано предпоследнее.
   Когда во время пожара в театре толпа напирает на дверь, отворяющуюся внутрь, никакие доводы как тех, которые советуют отойти от двери, чтобы можно было отворить ее, так и тех, которые советуют как можно усерднее напирать на дверь, не могут убедить ни тех, ни других.1 Так же и мои доводы вам, а ваши мне. Вы по своему миросозерцанию пока еще человек нерелигиозный, и то, что вы отказались от военной службы, есть большое и очень тяжелое для вас недоразумение. От всей души сочувствую вашему положению и желал бы облегчить его. [...] Одно бы советовал вам: не только не поддаваться чувству озлобления и осуждения людей, а, напротив, стараться с любовью и уважением относиться к каждому человеку, с которым входишь в сношение лично или письменно. Ничто так не облегчит наверное ваше тяжелое положение.
  
   Ответ на письмо П. Ф. Безверхого от конца июня, написанное по поводу письма Толстого к нему от 19 июня. В своих воспоминаниях Безверхий так резюмирует содержание своего письма: "Я под влиянием послеболезненной тоски писал ему, что страдания мои ужасны, и я, наверно, покончу с собою. В то время я уже примирился с окружающими меня людьми и писал Льву Николаевичу, что у меня нет уже раздражения на этих людей".
  
   И. Богданову.
   1907 г. Июля 7.
   [...] Есть высшая невидимая сила. От этой силы всё произошло, и эту силу духовную мы называем Бог или разумение. И эта же сила живет в нас как частица всей. И по тому, что мы знаем в себе, мы и знаем, что есть эта сила вся, хотя не можем постичь ее.[...]
  
   Ответ на письмо Ивана Богданова (малограмотного рабочего трубочного завода в Петербурге) с изложением его взглядов на жизнь и просьбой "поправить или подтвердить" его убеждения.
  
   А. И. Кудрину.
   1907 г. Июля 7.
   [...] Только жизнь в настоящем есть истинная жизнь. В ней только проявляется та божественная сила, какая живет в нас. Прошедшее и будущее это мечта. Они -- и прошедшее и будущее -- нужны нам только затем, чтобы, видя наши ошибки в прошлом и предвидя соблазны в будущем, научаться жить истинной божеской жизнью в настоящем. То, что жизнь истинная божеская только в настоящем, видно уже из того, что только в настоящем человек вполне свободен, может сделать или не сделать то, что считает должным.
   На вопросы же твои о Боге и мире, милый брат, я не буду отвечать, потому что и вопросы неясно поставлены, да и вопросы такие, на которые ответы нам не нужны.
   О Боге мы все знаем то, что нам нужно знать: то, что он дух и живет в нас и что мы можем соединиться с ним, если исполняем его закон, открытый нам в нашем сердце и в поучениях святых и мудрых людей: Христа и других. Больше нам ничего для блага своего и всех людей и не нужно знать.
   Помогай тебе Бог продолжать жить той духовной жизнью, которой ты живешь. [...]
  
   В. А. Лебрену.
   1907 г. Июля 7.
   [...] Не унывайте, милый друг, не изменяйте свою жизнь. Если жизнь только не такая, за какую совестно (как моя), то нечего желать и искать, кроме усиления и оживления внутренней духовной работы. Она и в такой жизни, как моя, спасает. В вашей скорей опасность возгордиться. Но вы не способны к этому.[...]
  
   Ответ на письмо В. А. Лебрена с описанием приносящих ему духовное удовлетворение занятий сельским хозяйством.
  
   И. Ф. Наживину.
   1907 г. Июля 7.
   [...]Книгу брамина,1 пожалуйста, пришлите. Чтение таких книг больше, чем удовольствие, это расширение души. [...]
  
   1 Речь идет о книге "Speeches and Writings" of Swami Vivekananda ("Речи и статьи" Суоми Вивекананда).
  
   Неизвестному.
   1907 г. Июля 7.
   Ваше письмо доставило мне большое удовольствие. Так радостно чувствовать на другом конце света человека, которого никогда не увидишь, а между тем не только близкого, но вполне единого с тобою. Это я вижу из вашего письма.
   На то зло, что вы пишете о теозофизме и гегельянстве, что желательно бы было написать такую брошюру, которая опровергала бы их, я могу ответить только тем, что нет никакой возможности возражать на все те теории, которые придумывают люди для оправдывания своего отступления от добра и истины.
   Скажу еще то, что с годами я убедился в том, что осуждение людьми ваших поступков, если поступки ваши вызваны не вашими эгоистическими целями, а исполнением воли Бога, не только не нуждается в оправдании, но, напротив, осуждение это бывает полезно тем, что оно наверное убеждает вас в том, что то, что вы делаете, вы делаете не для славы людской, а для своей души, для Бога.
   От души желаю вам продолжения вашей хорошей жизни и всё больших и больших успокоения и радости, которые свойственны жизни, для исполнения не своей воли или воли людей, а воли Бога.[...]
  
   П. П. Николаеву.
   1907 г. Июля 7.
   [...] Критика материализма прекрасна, но не выяснено, что мы ощущаем и называем материей. Я думаю, что это другие духовные сущности, в которых так же, как и в нас, проявляется частично, ограниченно основная сущность (Бог) и что познавать мы эти сущности, так же как и себя -- свое тело, -- мы не можем иначе, как через материю. [...]
  
   Книга П. П. Николаева в яснополянской библиотеке не сохранилась. По поводу ее в ЯЗ записано 28 июня 1907 г.: "Замечательная книга, -- говорил Лев Николаевич В. Г. Черткову, -- Паульсену далеко до него. Очень уж новое говорит в этой книге".
   Фридрих Паульсен (1848--1908) -- немецкий философ, автор "Введения в философию".
  
   Л. Д. Семенову.
   1907 г. Июля 7.
   [...] Помогай вам Бог неустанно двигаться на том пути, который вы избрали. Он единый истинный. В этом я так же уверен, как в том, что существую.
   Одного боюсь за вас с вашим сложным прошедшим, это желание видеть такие же явные и быстро созревающие плоды своих усилий, какие мы можем видеть в мирских делах. Духовные плоды медленно, но не переставая зреют и дают тихую, совсем не похожую на мирские радость.[...]
   Едва ли вы выдержите то положение, которое вы избрали. Но не унывайте, если не выдержите. Положение это слишком резко противоположно привычкам вашего прошедшего.
  
   Леонид Дмитриевич Семенов (1880--1917) -- внук географа П. П. Семенова-Тяншанского, писатель, один из первых представителей русского символизма. Под влиянием религиозно-нравственных произведений Толстого и своего друга А. М. Добролюбова, Семенов резко изменил свою жизнь, отошел от политики, порвал с литературной деятельностью, ушел из города, отказался от паспорта и стал батраком. Познакомился с Толстым и вступил с ним в переписку. Несколько раз был в Ясной Поляне, впервые 22 июня 1907 г. В 1908 г. в "Вестнике Европы" по рекомендации Толстого и с его письмом был напечатан рассказ Семенова "Смертная казнь". В 1915 г. взгляды его изменились, и он обратился к православию. В начале 1917 г. с разрешения священника выступил в местной церкви с публичным раскаянием за отпадение от православной веры. Убит бандитами около своего дома.
  
   А. Ф. Шварабовичу.
   1907 г. Июля 7.
   [...]От всей души желаю вам постоянства на избранном вами пути жизни. Я верю, что в следовании этому пути -- то благо всякого человека и всего человечества, которое предназначено им Богом.
  
   Ответ на письмо инженера Анатолия Фомича Шварабовича из Коврова Владимирской губ. с вопросом: "В чем, где есть царство божие?" и изложением своей точки зрения.
  
   Н. Баранову.
   1907 г. Июля 8.
   Закон для человека состоит не во вражде, а в совершенствовании и отдельного человека и человечества.
   И как всякое человеческое существо в первые времена жизни (ребячество, детство) подчиняется закону эгоистической борьбы, с возрастом всё более и более подчиняется закону разума и любви, так и всё человечество.
  
   В письме из Петербурга от 5 июля 1907 г. Н. Баранов, не соглашаясь с основными положениями статьи Толстого "К политическим деятелям", писал, что борьба в природе и среди людей является непреодолимым законом природы.
  
   Н. Е. Фельтену.
   1907 г. Июля 9.
   Получил ваше письмо, милый Фельтен, и не скажу, что огорчен, но обеспокоен: боюсь за вас, выдержите ли вы, употребите ли на пользу самому настоящему себе это телесное лишение и страдание. Надо бы так, и по письму вашему вижу, что вы хотите, чтоб это было так. Держитесь, постарайтесь, чтобы это было так, милый друг. Есть тоже великое наслаждение и в этой духовной лодке быстро нестись по ветру воли божией, т. е. всё больше и больше сливаться так, чтобы не чувствовать ее, как не чувствуешь ветра, несясь с ним. Поразительна и грустна причина вашего заключения. То положение, которое Христос считал в его время уже не только признанным всеми, что он говорил только о дальнейшем, высшем нравственном требовании, за это положение судят и казнят теперь.
   Хорошая ваша роль. Помоги вам Бог.
  
   В 1907 г., по возвращении из Англии, где он работал у В. Г. Черткова, Фельтен был привлечен к ответственности за издание статьи Толстого "Не убий", написанной в 1900 г. 3 июля 1907 г. после допроса был арестовал и помещен в одиночную камеру петербургского дома предварительного заключения. По поводу его ареста Толстой написал статью "Не убий никого"
  
   А. Л. Толстому.
   1907 г. Июля 10.
   Письмо твое, Андрюша, давнишнее я разорвал тотчас, как прочел его. Мне было неприятно, но больше жалко тебя, и я уничтожил его и никому не говорил про него. И тогда чувство неприятности от письма было меньше чувства жалости и любви к тебе, теперь же уничтожилось, исчезло совершенно неприятное чувство и осталось одно желание помочь тебе, облегчить тебе твое тяжелое положение. MaмЮ напрасно пишет, что я испытываю недобрые чувства к Екатерине Васильевне. Она мне точно так же, как и ты, и еще больше, чем ты, жалка мне. Не думай, чтобы в этом чувстве было осуждение или неуважение. Я слишком стар и слишком много думал, для того чтобы не понимать, что если со мной не было в моей молодости того же, было и могло бы быть худшее, и потому не могу осуждать. Главное же то, что как вспомню о тебе и о ней -- а вспоминаю часто -- так сожмется сердце, и думаю: как ему тяжело теперь оторванному от всех нас. (Если же ему не тяжела эта оторванность, то тем еще хуже для него.)
   Советую тебе не чуждаться нас, а приехать всё рассказать и всё, что мама будет говорить (ее раздражение понятно), терпеливо выслушать и принять из него то, что справедливо, а справедливо главное.
   Больше же всего тебе советую победить свою гордость и самоуверенность -- не считать себя правым всегда (это твой главный недостаток), а признать себя виноватым и стараться не о том, чтобы представлять из себя во всем правого человека, а о том, чтобы исправить как возможно лучше то дурное, что сделал, и искренно раскаяться [...].
  
   Н. А. Домогацкому.
   1907 г. Июля 20.
   [...]Особенно понравилось мне ваше суждение о "Круге Чтения". Несмотря на то, что эта книга составлена мною, я смело хвалю ее, считая ее в высшей степени полезной книгой. [...]
  
   Николай Алексеевич Домогацкий (1866--1915) -- помещик Козельского уезда Калужской губ.. земский деятель. Автор ряда произведений, оставшихся в рукописи. С Толстым виделся один раз, в 1901 г. При письме Н. А. Домогацкий прислал на отзыв рукопись своей статьи "Простой человек Льва Толстого" и писал, что задумал другую статью под заглавием "Сложный человек Льва Толстого". Он писал Толстому о том, что занятия литературой являются его призванием, но его только смущает "трудность доступа в печать".
  
   П. Ф. Безверхому.
   1907 г. Июля 23.
   [...] Не верьте себе, когда на вас найдет то состояние, которое мы все испытываем, что закрывается тот просвет, через который мы видим и себя, настоящего себя, и Бога. Когда находят эти минуты, часы, дни, надо помнить, что это не настоящее мое состояние, а временное духовно болезненное, которое надо переждать, стараясь ничего не предпринимать в эти периоды духовного сна. [...]
  
   Безверхий писал о том, что он постепенно успокаивается, что отношение к окружающим в тюрьме становится хорошим. Его мучила совесть, что прежде он относился к людям враждебно, и просил Толстого простить его, если он чем-нибудь в предыдущих письмах обидел его. Содержание этого письма установлено по воспоминаниям П. Ф. Безверхого. Из тех же воспоминаний известно, что подавленное состояние Безверхого продолжалось, что Толстой стал для него "чужим" и "далеким" и что на последнее письмо Толстого он не ответил.
  
   П. А. Столыпину.
   1907 г. Июля 26.
   Пишу Вам не как министру, не как сыну моего друга,1 пишу Вам как брату, как человеку, назначение которого, хочет он этого или не хочет, есть только одно: прожить свою жизнь согласно той воле, которая послала его в жизнь.
   Дело, о котором я пишу Вам, вот в чем:
   Причины тех революционных ужасов, которые происходят теперь в России, имеют очень глубокие основы, но одна, ближайшая из них, это недовольство народа неправильным распределением земли.
   Если революционеры всех партий имеют успех, то только потому, что они опираются на это доходящее до озлобления недовольство народа.
   Все, и революционеры и правительство, сознают это, но, к сожалению, до сих пор ничего, кроме величайших глупостей и несправедливостей, не придумывали и не предложили для разрешения этого вопроса. Все эти меры -- от социалистического требования отдачи всей земли народу до продажи через банки и отдачи крестьянам государственных земель, так же как переселения -- всё это или неосуществимые фантазии, или паллиативы, имеющие тот недостаток, что только усиливают раздражение народа признанием существующей несправедливости и предложением мер, не устраняющих ее.
   Нужно теперь для успокоения народа не такие меры, которые увеличили бы количество земли таких или других русских людей, называющихся крестьянами (как смотрят обыкновенно на это дело), а нужно уничтожить вековую, древнюю несправедливость.
   Несправедливость эта -- совершенно подобная на моей памяти уничтоженной несправедливости права владения человеком, крепостного права, и столь же противная основным законам добра, -- несправедливость эта, так называемое право земельной собственности, чувствуется теперь всеми людьми христианского мира, но особенно живо русскими людьми. Если и не одно сознание этой несправедливости породило русскую революцию, то поддерживает и дает ей главную силу именно эта смутно сознаваемая и большей частью ложно понимаемая несправедливость.
   Несправедливость состоит в том, что как не может существовать права одного человека владеть другим (рабство), так не может существовать права одного, какого бы то ни было человека, богатого или бедного, царя или крестьянина, владеть землею как собственностью.
   Земля есть достояние всех, и все люди имеют одинаковое право пользоваться ею. Признается это или нет теперь, будет ли, или не будет это установлено в близком будущем, всякий человек знает, чувствует, что земля не должна, не может быть собственностью отдельных людей точно так же, как когда было рабство, несмотря на всю древность этого установления, на законы, ограждавшие рабство, все знали, что этого не должно быть.
   То же теперь с земельной собственностью.
   Но для того, чтобы это могло быть сделано, необходимо действительно уничтожить ее, а не распространять, перемещать это право с одних лиц на других, не только признавая это право за известным сословием, за крестьянами, но поощряя их в пользовании этим правом, как это делается по отношению крестьян. Для того, кто понимает этот вопрос в его истинном значении, должно быть ясно, что право владения как собственностью хотя бы одним осьминником земли, будь владелец распрокрестьянин, так же незаконно и преступно, как владение богачом или царем миллионом десятин. И потому вопрос не в том, кто владеет землей и каким количеством, а в том, как уничтожить право собственности на землю и как сделать пользование ею одинаково доступным всем.
   И такое решение земельного вопроса уничтожением права собственности и установлением возможности равного для всех пользования ею уже давно ясно и определенно выработано учением "Единого налога" Генри Джорджа.
   Не стану излагать вам этот способ. Он изложен с совершенной ясностью, неопровержимой убедительностью во всех сочинениях этого замечательного человека, в особенности кратко и ясно в его книге: Social problems. Боюсь, что, прочтя то, что я пишу Вам, Вы скажете то, что я слыхал много раз: "Ах, Генри Джордж, знаю". Скажете это и не только но постараетесь узнать и понять сущность этого способа освобождения земли, но под влиянием распространенных отрицательных суждений о Генри Джордже людей не знающих, но отрицающих его, не потрудитесь вникнуть в то, что я Вам предлагаю, и в тот способ осуществления этого предложения, который выработан этим писателем.
   Пожалуйста, не делайте этого, а, хоть на короткое время освободясь от тех удручающих забот и дел, свойственных Вашему положению, постарайтесь не с чужих слов, а сами, своим умом познакомиться с учением Джорджа и подумайте о том, что я предлагаю вам.
   Предлагаю я Вам великое, по своей важности, дело. Отнеситесь теперь вы, правительство, к этому земельному вопросу не с жалкими, ничего не достигающими паллиативами, а как должно по существу вопроса, поставив его так, что вы не задабривать хотите какое-нибудь одно сословие или делать уступки революционным требованиям, а так, что вы хотите восстановить с древнейших времен нарушенную справедливость, не думая о том, сделано ли это, или не сделано еще в Европе, и вы сразу, не знаю, успокоите ли революцию, или нет, -- этого никто не может знать, -- но наверное будет то, что один из тех главных и законных поводов, которыми вызывается раздражение народа, будет отнято у революционеров.
   Советую это я Вам не в виду каких-либо государственных или политических соображений, а для самого важного в мире дела если не уничтожения, то ослабления той вражды, озлобления, нравственного зла, которые теперь революционеры, так же как и борющееся с ними правительство, вносят в жизнь людей.
   В том, что всё революционное раздражение держится, опирается на недовольство крестьян земельным устройством, кажется, не может быть сомнения. А если это так, то не сделать того, что может уничтожить это раздражение, вынув почву из-под ног революционеров, значит, имея в руках воду, которая может потушить зачинающийся пожар, не вылить ее на огонь, а пролить мимо и заняться другим делом.2
   Думаю, что для энергического человека в Вашем положении это возможно.
   Начните эту работу до думы,3 и дума будет не врагом Вам, а помощником, помощниками, а не врагами будут Вам и все лучшие люди как из образованных людей, так и из народа.
   Пишу Вам, Петр Аркадиевич, под влиянием самого доброго, любовного чувства к стоящему на ложной дороге сыну моего друга.
   Вам предстоят две дороги: или продолжать ту, начатую Вами деятельность не только участия, но и руководства в ссылках, каторгах, казнях, и, не достигнув цели, оставить по себе недобрую память, а главное, повредить своей душе, или, став при этом впереди европейских народов, содействовать уничтожению давней, великой, общей всем народам жестокой несправедливости земельной собственности, сделать истинно доброе дело и самым действительным средством -- удовлетворением законных желаний народа, успокоить его, прекратив этим те ужасные злодейства, которые теперь совершаются как со стороны революционеров, так и правительства.
   Подумайте об этом, Петр Аркадиевич, подумайте. Раз упущено время, оно уже не возвращается, и остается одно раскаяние. Если есть хоть один шанс из ста в том, что Вы успеете в этом великом деле, Вы обязаны начать его. Но я думаю, напротив, что шансов успеха больше, чем неуспеха. Только начните это дело, и Вы увидите, как тотчас же примкнут к Вам все лучшие люди всех партий; с Вами же будет все стомиллионное крестьянство, которое теперь враждебно Вам. С Вами будет могущественнейшая сила общественного мнения. А когда эта сила будет с Вами, очень скоро само собою уничтожится, рассеется то всё растущее озлобление и озверение народа, которое так тщетно пытается подавить правительство своими жестокостями.4
   Да, любезный Петр Аркадиевич, хотите Вы этого или нет, Вы стоите на страшном распутьи: одна дорога, по которой Вы, к сожалению, идете -- дорога злых дел, дурной славы и, главное, греха; другая дорога -- дорога благородного усилия, напряженного осмысленного труда, великого доброго дела для всего человечества, доброй славы и любви людей. Неужели возможно колебание? Дай Бог, чтобы Вы выбрали последнее.
   Знаю я, что если Вы изберете предлагаемый мною путь, Вам предстоят великие трудности со стороны Вашего entourage'a,5 великих князей, быть может государя, и всех людей этих сфер.
   Все трудности эти облегчит Вам сознание того, что то, что Вы делаете, Вы делаете не для себя, не для своей выгоды или славы, а для своей души, для Бога.6[...]
  
   Петр Аркадьевич Столыпин (1862--1911) -- с 1906 г. министр внутренних дел и председатель совета министров. Проводил крайне реакционную политику, направленную к подавлению революции 1905 г. В 1911 г. убит в Киеве.
  
   1 Отец министра Столыпина, Аркадий Дмитриевич Столыпин (1822--1899) -- тульский помещик, генерал-от-артиллерии. В Крымскую войну был сослуживцем Толстого. Намечался одним из главных сотрудников задуманного Толстым "Солдатского листка".
   2 В черновике-автографе дальше: Ведь только сделайте это или хоть начните это, и все лучшие люди примкнут к вам, главное же то, что только при таком уничтожении этого зла мы только и можем смотреть в глаза всем крестьянам и не нуждаемся в задабривании их. И только при таком вопросе, поставленном во главу нашей, русских людей, деятельности, нам не надо будет справляться с тем, что делается в Европе, и рабски подражать им, как это делается теперь.
   3 Во время написания этого письма Дума была распущена.
   4 В третьем черновике дальше вставлено рукой В. Г. Черткова и потом зачеркнуто: Отрицая государственную власть в самом принципе, я могу с чистой совестью рекомендовать Вам такое мероприятие, так как оно по существу своему имеет характер не положительный, а отрицательный, как состоявшееся освобождение крестьян, уменьшая, а не увеличивая сферу применения государственного насилия.
   5 окружения,
   6 В третьем черновике написано в виде постскриптума, исправлено в переписанном отдельно экземпляре и затем зачеркнуто: Есть два рода возражений против освобождения земли посредством единого налога.
   Один род возражений, исходящий от консерваторов, состоит в признании несправедливости лишать владельцев их собственности, земли, тогда как владельцы капиталов остаются неприкосновенными. Другое возражение самых передовых социалистически и анархически настроенных политиков, состоит в том, что владение капиталами так же несправедливо, как и владение землею, и что поэтому право собственности как на то, так и на другое одинаково должно быть уничтожено. Возражения эти и те и другие неосновательны. И те и другие не признают того, что уничтожение земельной собственности не есть одна из многих государственных политических мер, которая может быть проведена теперь, сейчас, а может быть и отложена, а есть такая же мера, как освобождение крестьян, такое дело, без исполнения которого все другие меры могут только путать и расстраивать общественную жизнь, а не устраивать ее.
   Передовые либеральные социалисты и анархисты должны понять, что, как бы ни сложилось в будущем общественное устройство, уничтожение земельной собственности есть первая настоятельнейшая мера, без исполнения которой невозможно никакое изменение к лучшему общественной жизни.
   Не верьте этому и не думайте, что уничтожение земельной собственности и осуществление Единого налога произведет большие потрясения в общественной жизни. Перенесение податей и косвенных налогов на землю может быть совершено постепенно, в продолжение нескольких лет, так чтобы
  
   Не получая долго ответа, Толстой 24 августа напомнил о своем письме через брата министра А. А. Столыпина. В ЯЗ есть несколько записей (3 и 4 сентября), касающихся этого же письма. П. А. Столыпин ответил только 23 октября. Он возражал Толстому и писал в защиту частной собственности.
  
   С. Ф. Калугину.
   1907 г. Июля 30.
   [...]Очень хорошо делаете, что вдумываетесь в смысл человеческой жизни и стараетесь прожить ее наиболее согласно с волей того, кто дал нам жизнь и живет в нас.
   Это не только самое главное, но единственное нужное дело в жизни. И исполнить волю эту можно во всех условиях жизни, если только они не прямо противоположны воле Бога. Как и сказано в христианском учении, нужно только одно: любить не себя, а Бога и людей. И это можно делать во всяком положении. Царство божие внутри нас. [...]
  
   Савелий Федорович Калугин (р. 1872) -- крестьянин; в 1907 г. служил в гостинице "Бристоль" в Петербурге. В письме от 17 июля 1907 г. С. В. Калугин сообщал о том, что его вера в православие нарушена, но в то же время он не может установить для себя правильное мировоззрение. Просил помочь ему разобраться в его "душевной психологии".
  
   А. П. Перетолчиной.
   1907 г. Июля 30.
   [...]По моему мнению, важна и нужна на свете только одна наука: как прожить хорошо, т. е. нравственно, по воле Бога, свою жизнь. А этой науке не учат ни в 8-м классе, ни в университете. Учения в гимназиях и университетах скорее мешают, чем помогают людям научиться хорошо жить.
  
   Ответ на письмо Анны Павловны Перетолчиной (Одесса) от 16 июля 1907 г. Ее дочь окончила семь классов гимназии. Она спрашивала Толстого, что лучше, остаться ли ее дочери в восьмом классе гимназии, или поступить в университет.
  
   О. К. Толстой.
   1907 г. Августа 7.
   [...] нельзя, не должно, нехорошо смотреть на себя и на свою жизнь как на что-то хорошее ли дурное, -- но совершившееся, законченное. Во-первых, и в прошедшем не было ничего дурного -- не в событиях, а в руководивших тебя мотивах -- напротив, было всё хорошее, во-2-х, и главное, в настоящем и будущем тебе, как и всем нам, предстоит великое благо, которого мы не стоим, если не хотим и не умеем пользоваться им. Не говорю уже про твою внешнюю жизнь с такими друзьями, как Чертковы, и с такими будущими, как твои дети, и с твоей свободой, тебе предстоит самое лучшее благо жить хорошо перед Богом и радоваться и радовать близких своей радостью.
   Я, кажется, неясно пишу, но сущность того, что хочется сказать, то, что ты обязана быть благодарна и радоваться и радовать своей радостью всех, с кем общаешься, и, главное, детей.
   Прощай, милая. С отцовской нежностью целую тебя и детей. Мне очень хорошо и с каждым днем всё лучше и лучше. Как бы желал, чтобы с тобой то же было. И это только от тебя зависит.
  
   Ответ на взволнованное письмо О. К. Толстой к В. Г. Черткову из Англии от 8 августа н. ст. 1907 г., написанное сразу после того, как она подписала и отослала бумаги, необходимые для ее развода с А. Л. Толстым.
  
   П. Н. Мрыкиной.
   1907 г. Августа 8.
   Очень сожалею о том, что не могу ответить на ваше письмо так, как вы бы того желали, т. е. осудив поступок вашего мужа. То, что жизнь своими трудами на земле лучше, чем занятия торговым делом, в этом для меня нет никакого сомнения. Думаю также, что все вероятия за то, что дети воспитаются лучше, помогая родителям в земледельческом труде, чем в городских учебных заведениях. Вопрос для меня только в том, что побудило вашего мужа к такой перемене жизни. Если причиной было желание жить более сообразно с своими вкусами, более для себя лично приятной жизнью, то не думаю, чтобы он нашел то, чего ищет, и удержался бы в этой жизни. Если же причина в том, что он такую жизнь считает более сообразной с его религиозными убеждениями -- та, что вообще изменился его религиозный взгляд на жизнь, тогда можно только радоваться за него и быть уверенным, что он найдет в такой жизни то, чего ищет. Во всяком же случае очень советую вам не противодействовать вашему мужу, а постараться с любовью и доверием отнестись к нему и помогать ему в той трудной поре, которую он переживает, а не препятствовать.
   Нет на свете ничего важнее и радостнее для людей любви их друг к другу. Избави вас Бог потерять любовь. Тогда наверное вы будете несчастливы. Помогай вам Бог.
  
   Ответ на письмо П. Н. Мрыкиной из с. Локоть Томской губ.. Корреспондентка жаловалась, что муж ее под влиянием сочинений Толстого решил бросить службу в городе, переехать в деревню и заниматься земледельческим трудом. Он отказывается отдавать детей в школу, считая, что достаточно их обучить грамоте. "Так ли он рассуждает, так ли он понял вас?" -- спрашивала она.
  
   Л. Д. Семенову.
   1907 г. Августа 8.
   Очень рад был вашему письму, милый Леонид. Помогай вам Бог подвигаться и, главное, утверждаться в той внутренней духовной работе, которая, судя по вашему письму, с особенной силой происходит в вас. Кто прошел по этому пути хоть немного, уже не сворачивает с него. В письме вашем мне жалко было одно: ваше мистическое отношение к умершему другу.1 Это заставляет меня бояться за вас. Знаю всю трудность вашего положения, но думаю, что облегчить, уничтожить эту трудность может только сознание единства со всем, с Богом, а при этом сознании должна исчезнуть значительность всего личного -- как своей личности, так и всякой другой -- живой или умершей.
   [...] Я больше, чем желаю любить всякого человека, полюбил вас.
  
   Ответ на письмо Л. Д. Семенова от 27 июля 1907 г. Семенов благодарил Толстого за его предыдущее письмо и писал о своем приподнятом душевном состоянии.
  
   1 Мария Михайловна Добролюбова, сестра А. М. Добролюбова, член партии социалистов-революционеров. В. Пяст вспоминает: "Леонид Семенов был в числе тех, кто был безнадежно влюблен в Машу Добролюбову"
  
   А. Я. Силаеву.
   1907 г. Августа 8.
   Если вы спрашиваете моего совета о том, ехать ли вам, или не ехать в Канаду, то совет мой в том, чтобы никуда не ехать, а оставаться в том месте, где живете.
   Последователю Христа для того, чтобы исполнить его закон и волю Бога, не нужно избирать то или другое место. Жить по-христиански: любить ближнего, прощать обиды, с кротостью переносить всякие невзгоды и гонения можно во всяком месте.
   Советую вам все свои силы направить не на перемену места и жизни, а на внутреннюю работу, стараться быть совершенным, как Отец. Тогда всё будет хорошо, и помогай вам Бог.
  
   В письме от 30 июля 1907 г. из Малоархангельска Орловской губ. Афанасий Яковлевич Силаев, "уполномоченный от группы единомыслящих собратий", писал Толстому о своих трудностях из-за материальной необеспеченности, а также из-за притеснений со стороны духовенства и начальства. Он спрашивал Толстого, не переехать ли им в Канаду.
  
   П. В. Веригину.
   1907 г. Августа 10.
   [...]Получил известие о том, что ваша община, несмотря на лишение земли, благодаря доброй братской жизни, живет хорошо, и очень порадовался подтверждению на деле той истины, что благо людей зависит от них, от исполнения или неисполнения закона Бога. [...]
  
   Петр Васильевич Веригин (1862--1924) -- руководитель духоборов.
  
   Ответ на просительные письма.
   1907 г. Августа 15.
   Письмо ваше получил и прошу вас войти в мое положение. Я получаю, без преувеличения, несколько тысяч писем в год с выражением таких же желаний, как ваше. А между тем, я не имею уже давно никакой ЛИЧНОЙ собственности. Небольшие деньги, переданные мне некоторыми друзьями с благотворительной целью, употребляются мною на помощь бедным крестьянским семьям -- лишь в нашей местности. Что касается до приобретения мест, то я по своей сидячей жизни и отсутствию сношений с служащими и деловыми людьми менее всякого другого могу доставать такого рода места. Поверьте, что, несмотря на искреннее мое желание быть вам полезным и, главное, не вызывать в вас к себе недоброго чувства, я не могу поступить иначе, как отказать вам.
  
   Комментируемое письмо, предназначенное для лиц, обращавшихся к Толстому за помощью, никому, повидимому, не было послано, так как в архиве нет никаких материалов об этом. Аналогичное письмо Толстой месяц спустя опубликовал в газетах.
  
   И. Пыринову.
   1907 г. Августа 22.
   То, что вы хотите учиться сами, а не в гимназии, если вы точно хотите учиться, это хорошо. Человек хорошо знает только то, чему он сам научился. И научиться всему нужному можно из книг. То же, что вы хотите учить людей и исправлять их, это очень дурно. Всякому человеку, а тем более такому молодому, как вы, надо все силы свои употребить на то, чтобы самому становиться в нравственном отношении всё лучше и лучше. "Будьте совершенны, как отец ваш небесный", сказано в Евангелии. И помочь другим может человек только в той мере, в которой он сам становится лучше, помогает, не думая о том, невольно, и это помощь настоящая. [...]
  
   Иван Пыринов -- сын мелкого торговца. Родился в Сызрани, потом жил в Иркутске, в 1907 г. -- в Москве. Три года учился в приходском училище. Во время японской войны оставил школу и дважды убегал на фронт; после второго побега остался в отряде Красного Креста. По возвращении домой стал готовиться в пятый класс гимназии.
   Ответ на письмо Пыринова от 20 августа 1907 г. с вопросом, стоит ли ему учиться в гимназии. По его мнению, не следует, а надо заниматься самообразованием и сельским хозяйством. Его цель: "помочь людям и навести их на путь истинный".
  
   А. А. Столыпину.
   1907 г. Августа 24.
   [...] я писал вашему брату Петру Аркадьевичу о том, что, по моему мнению, освобождение земли от права собственности на нее, попытка осуществления великого идеала русского народа, было бы кроме того что великим благодеянием, было бы самым действительным и безошибочным средством успокоения народа, уничтожения того таящегося в сознании народа недовольства, которое одно дает силу и значение ложной и преступной деятельности революционеров. Средство осуществления есть система Единого налога. И введение этого налога и освобождение земли от права собственности вполне возможно и может пройти с гораздо меньшими смутами, чем те, которые вызвало совершенно подобное ему в свое время освобождение крепостных. Брат ваш не отвечал мне, что мне было неприятно и вызвало во мне поднимающееся недружелюбное чувство, которому я не даю и не дам хода, но мне это больно. Не можете ли вы спросить у него: получил ли он это письмо? и сказать ему, что я очень и очень прошу его подумать о том, что я предлагаю, что это нужно не мне и не ему, что это великое дело, нужное Богу, и что страшно не сделать того, что мог, для того, чтобы заменить все те ужасы репрессии, которые совершаются теперь, благодетельной мерой осуществляющей давнишние справедливые пожелания всего народа и заменяющей зависть, ненависть, озлобление -- успокоением, довольством и благодарностью.
   Пожалуйста, спросите его и ответьте мне. Мне очень интересно знать его мотивы. Знаю я, что он завален делами, которые, как и должно быть человеку в его положении, кажутся очень важными, дело же, о котором я пишу, кажется фантастичным, но ведь важно не то, чтобы удержать существующий порядок. Это не только не важно, но это вредно, а важно то, чтобы содействовать, служить законному, доброму, вечному движению человечества. А уничтожение собственности земли есть стоящий на очереди вопрос, как в свое время был вопрос рабов во всем мире. Только выстави правительство этот вопрос, и, не говоря уже о всем народе, всё сильное, всё доброе примкнет к нему.
   Простите, что так много написал вам.
   Буду благодарен за ответ, в котором выскажите, пожалуйста, и ваше мнение.
   Я думаю, что очень ошибочно пренебрегать суждениями людей, как я, не принадлежащих к государственной и политической деятельности. Von lauter BДumen sieht man den Wald nicht.1 Нам со стороны гораздо виднее, чем тем, кто в середине всей этой путаницы. Для меня прямо непонятно, как эти люди, утопая, барахтающиеся в воде, не хватаются за ту одну лодку спасения, которая подле них. Только от этого я и писал и пишу. Мне хочется иметь объяснение этого умышленного самопогубления. И вы очень обяжете разъяснением мне его.
  
   1 Немецкая пословица. Точный текст: "Man sieht den Wald vor lauter BДumen nicht" ("Из-за деревьев леса не видать").
  
   В ответном письме от 2 сентября А. А. Столыпин уведомил Толстого, что его брат-министр еще "не удосужился" ответить Толстому и что мысль Толстого об уничтожении частной собственности считает совершенно несбыточной. Получив письмо А. А. Столыпина, Лев Николаевич прочел, горько усмехнулся и сказал: "Только и есть в этом письме хорошего, что вот этот чистый листочек чудесной бумажки". И тотчас же бережно он оторвал чистую страничку от письма и спрятал" (И. Ф. Наживин, "Из жизни Л. Н. Толстого").
  
   И. М. Трегубову.
   1907 г. Сентября 1.
   Если бойкотировать, значит сделать что-нибудь неприятное, то я никак не желаю сделать этого вам, а напротив.
   Не пишу же я и не буду писать то, чего вы от меня хотите, только оттого, что у меня недостает сил и времени для дел, вытекающих из моих внутренних потребностей. Так не сердитесь на меня, а думайте обо мне с таким же добрым чувством, с каким я думаю о вас.
  
   В письме от 22 июля 1907 г. И. М. Трегубов сообщил Толстому о гонениях на сектантов в с. Кишенцы Уманского уезда Киевской губ. и прислал свою статью "В защиту гонимых сектантов", напечатанную в газете "Русь". 30 августа Трегубов вновь писал: "Отчего вы ничего не ответили на мое письмо о сектантах? Неужели и вы бойкотируете меня? Ну, бойкотируйте меня, но не сектантов".
  
   Фрицу Лёшеру (Fritz Loescher).
   1907 г. Сентября 2/15.
   [...] Ваше решение выполнять свой долг в настоящем и не думать о будущем, представляя жизнь ее свободному течению, я могу только приветствовать. [...]
  
   Ответ на два письма Фрица Лёшера из Люббена (Германия) от 27 июля и 17 августа н. ст. 1907 г. Первое письмо в архиве не сохранилось, во втором Лёшер писал о каких-то тяжелых семейных осложнениях, без первого письма неясных. Упоминается бракоразводный процесс, решение Лёшера отказаться от иска и от участия во всяких судебных процессах, противоречащих христианской морали. Такое решение дало ему душевное удовлетворение.
  
   А. Г. Кунцову.
   1907 г. Сентября 9.
   [...] Помогай нам Бог утверждаться в той истине, которая открылась вам и которая, как я по опыту знаю, дает лучшее ненарушимое благо.
  
   Александр Григорьевич Купцов (р. 1883) -- крестьянин с. Касли Пермской губ. За работу в подпольной типографии был арестован в январе 1907 г., находился в Ярославской тюрьме по июнь 1908 г. и затем в ссылке в Иркутской губ.
   Ответ на письмо А. Г. Кунцова от 20 августа 1907 г. на тюрьмы. Кунцов писал о своем разочаровании в революционной тактике и о приближении к религиозно-нравственным взглядам Толстого.
  
   А. Я. Колесниченко.
   1907 г. Сентября 11.
   Получил ваше хорошее письмо, милый Колесниченко, и перечувствовал за вас все знакомые мне и перечувствованные мною чувства и, когда дочитал до того места, где вы пишете, как после болезни вы покорились желанию матери, т. е. Богу, и вышли на улицу и почувствовали радость, я разревелся, как ребенок, и слезы мне эти были так радостны, как и вам ваше чувство. [...]
  
   Ответ на обширное (на девяти страницах) письмо А. Я. Колесниченко из Гатчины от 8 сентября 1907 г. Колесниченко писал о своем душевном состоянии. Его намерение уехать в общину вызвало упреки и гнев со стороны матери. Понял, что нельзя допустить страданий близкого, и заявил матери о своем намерении остаться с ней. После этого он перестал рассуждать о своем положении, решив "во всем полагаться на Бога". Все чувства свои он вложил в статью, озаглавленную "Как же человек-то".
  
   Э. Р. Стамо.
   1907 г. Сентября 11.
   Ответ на ваш вопрос может быть только один, тем более, что его дает сама жизнь. Всякое же стеснение свободы только усиливает стремление к ней. Возможно только одно ограничение свободы, которое в сущности не исключает свободы, это, в вашем случае, любовь к вам и сознание вашей любви к нему. Только это одно: страх нарушить эту любовную связь между вами и им может удержать вашего сына от удовлетворения тех своих желаний, которые вы считаете для него вредными и опасными. И потому всё, что я могу советовать, это то, чтобы, ни в чем внешними мерами не нарушая его свободу, всеми силами увеличивать любовное отношение между вами.
   Скажите ему, между прочим, от меня, если непрошенный совет неизвестного ему человека не будет неприятен ему, что я считаю целомудрие величайшим, обыкновенно не оценяемым людьми благом и что я советую ему всеми силами стараться удержать его навсегда или до брака и что средством для удержания его я считаю: воздержание от всего одурманивающего: табаку, вина, избегание общества людей нецеломудренных и занятие делом, нужным или хотя бы увлекательным.
  
   Элеонора Романовна Стамо -- помещица Бессарабской губ., жена председателя Хотинской земской управы, крайняя реакционерка.
   Ответ на письмо Э. Р. Стамо из Киева по поводу намерения ее сына поступить в политехникум и его требований предоставить ему полную свободу.
  
   И. Ф. Наживину.
   1907 г. Сентября 12.
   [...]Как бы мне ни было приятно более близкое географическое общение с вами, я никогда никому не советую изменять внешнего положения: такие изменения мешают единственно важному и нужному внутреннему.[...]
  
   О. К. Толстой.
   1907 г. Сентября 12--14?
   [...] думал об разном хорошем и в том числе о тебе и твоих детях и захотелось сказать тебе, что тебе грех унывать. У тебя столько хорошего и радостного, начиная с Чертковых и твоих детей и кончая всеми людьми, знающими тебя. Я никогда не встречал людей, которые были бы к тебе дурно расположены. И при этом ты самого низкого о себе мнения. Разве это не большое, очень большое счастье и очень хорошее. [...]
  
   Редакциям газет "Русские ведомости" и "Новое время".
   1907 г. Сентября 17?
   Более 20-ти лет назад я, по некоторым личным соображениям, отказался от владения собственностью. Недвижимое имущество, принадлежавшее мне, я передал своим наследникам так, как будто я умер. Отказался я также от права собственности на мои сочинения, и написанные с 1881 года стали общественным достоянием.
   Единственные суммы, которыми я еще распоряжаюсь, это те деньги, которые я иногда получаю, преимущественно из-за границы, для голодающих в определенных местностях, и те небольшие суммы, которые мне предоставляют некоторые лица для того, чтобы я распределял их по своему усмотрению. Распределяю же я их в ближайшей округе для вдов, сирот, погорелых и т. п.
   Между тем такое распоряжение мое этими небольшими суммами и легкомысленные обо мне газетные корреспонденции ввели и вводят в заблуждение очень многих лиц, которые всё чаще и чаще и всё в больших и больших размерах обращаются ко мне за денежной помощью. Поводы для просьб весьма разнообразные: начиная с самых легкомысленных и до самых основательных и трогательных. Самые обычные -- это просьбы о денежной помощи для возможности окончить образование, т. е. получить диплом; самые трогательные -- это просьбы о помощи семьям, оставшимся в бедственном положении.
   Не имея никакой возможности удовлетворить этим требованиям, я пробовал отвечать на них короткими письменными отказами, высказывая сожаление о невозможности исполнения просьбы. Но большею частью получал на это новые письма, раздраженные и упрекающие. Пробовал не отвечать и получал опять раздраженные письма с упреками за то, что не отвечаю. Но важны не эти упреки, а то тяжелое чувство, которое должны испытывать пишущие.
   Ввиду этого я и считаю нужным теперь просить всех нуждающихся в денежной помощи лиц обращаться не ко мне, так как я не имею в своем распоряжении для этой цели решительно никакого имущества. Я меньше, чем кто-либо из людей, могу удовлетворить подобным просьбам, так как если я действительно поступил, как я заявляю, т. е. перестал владеть собственностью, то не могу помогать деньгами обращающимся ко мне лицам; если же я обманываю людей, говоря, что отказался от собственности, а продолжаю владеть ею, то еще менее возможно ожидать помощи от такого человека.[...]
  
   Просительные письма составляют особую категорию писем к Толстому. В яснополянском архиве они отделялись от всех остальных, связывались в особые пачки, хранились отдельно. На конвертах некоторых из них имеются собственноручные пометы Толстого: Без Ответа. Просительное. Остальные помечались другими лицами. Одно время ставился штемпель: "Просительное". Все письма прочитывались и только в редких случаях следовал ответ, но не лично Толстого, а по его поручению, и всегда с отказом. Толстому было очень тяжело получать просительные письма. 17 августа 1907 г., взяв новую почту, он сказал: "Буду читать письма. Один просит двести, другой тысячу рублей. Ах, как это тяжело. Иногда жалостное письмо, но знаешь, что это невозможно" (ЯЗ). Одним из последних поводов к опубликованию письма в газетах была просьба о деньгах на фехтовальный прибор. На это есть указание в ЯЗ 8 сентября.
  
   Н. Дзяковичу.
   1907 г. Сентября 21.
   [...]О том же, как вам бороться с вашей слабостью, я могу советовать следующее: 1) стараться жить духовной жизнью. Это значит то, чтобы положить все свои силы, направить всё свое внимание на то, чтобы нравственно улучшать себя, свою душу. Улучшать свою душу, значит, подавляя в себе всякое чувство недоброжелательности ко всем людям, вызывать в себе чувство любви и уважения к ним, особенно к тем, которые тебе неприятны. 2) Знать и помнить, что побороть страсть сразу совсем не в наших силах, а что бороться надо, не унывая и не переставая, не отчаиваясь неуспехом.[...]
   От души желаю вам победы и уверен, что вы ее достигнете.
  
   Ответ на письмо студента Н. Дзяковича из Новой Александрии Люблинской губ., просившего нравственной поддержки. С восьми лет он страдал онанизмом, безрезультатно борясь с ним.
  
   С. А. Заболотнюку.
   1907 г. Сентября 21.
   Вопрос о том, как вам поступить: свидетельствоваться или отказаться,1 можете решить только вы сами.
   Главное в этом то, чтобы делать то, что вы будете делать не для славы людской, не для того, что скажут про вас люди, а делать или не делать только потому, что так велит Бог -- совесть. Поэтому же не надо тоже думать о той пользе, какую может принести ваш поступок другим людям. Надо думать только о том, чтобы поступить так, как велит Бог, т. е. стараться быть совершенным, как отец, совершенство же состоит в любви. А чем больше будешь совершен, тем больше принесешь пользы людям, хотя и не знаешь какую. Это кажется очень мало, а между тем в этом всё. Мысли же о том, чем и как мы можем принести пользу людям, бывают главными причинами и бедствий людей и своего нравственного упадка. Повторяю вам, любезный брат, старайтесь отрешиться насколько можете от мысли о мнении людском о ваших поступках -- моем и всех людей и поступайте так, как будто никто никогда не узнает о них, а сделайте только то, что велит вам ваш Бог, ваша совесть.[...]
  
   Сергей Александрович Заболотнюк (р. 1886?) -- слесарь, в прошлом революционер, потом последователь Толстого. Предполагал отказаться от военной службы, но был освобожден по болезни.
   Ответ на письмо С. А. Заболотнюка от 13 сентября 1907 г. из Геленджика с подробным рассказом об его исканиях.
  
   1 Речь идет о том, как вести себя во время призыва.
  
   А. М. Капустянскому.
   1907 г. Сентября 21.
   [...] На вопрос ваш о том, что вам делать "для того, чтобы сделать людям как можно больше добра", могу ответить вполне определенно, а именно тем, что никто не может знать о том, чем он может принести людям наибольшее благо, да и думать о том, что я могу и должен принести людям благо, не должно и не нужно. Должно и нужно думать о том, как мне прожить наилучшим, наисогласнейшим образом с волей Бога мою жизнь, будучи твердо уверен в том, что чем ближе будет моя жизнь к исполнению воли Бога, тем плодотворнее она будет для людей и радостнее для меня, хотя я большей частью и не буду видеть то благо, какое я приношу людям.
   Издавать журнал не советую. Это обязательство и связь. Если у вас есть такие мысли, которые вы считаете своей обязанностью высказать людям, выскажите их, не связываясь обязательством периодичного издания. [...]
  
   Андрей Михайлович Капустянский (1873--1917) -- чертежник, работавший на железной дороге в Армавире, бывший сектант-баптист и адвентист. Вместе с женой занимался педагогической деятельностью. Во втором письме от 15 сентября 1907 г. А. М. Капустянский писал о своем разочаровании в сектантстве, изуродовавшем его жизнь, и, "оглядываясь на горькие плоды ужасных заблуждений", спрашивал, "как жить, чтобы сделать людям как можно больше добра".
  
   Неизвестной (В. Д.).
   1907 г. Сентября 21.
   Вполне понимаю ваше положение и от всей души сочувствую ему и очень рад бы был, если бы мог помочь вам выйти из этого положения не в разочарование, а на твердый путь духовного совершенствования.
   Смысл и цель нашей жизни это бесконечное совершенствование, состоящее в увеличении любви, в всё большем и большем приближении к Богу. "Будьте совершенны, как отец ваш небесный".
   Читайте Евангелие. Главное же, работайте над собой. Строго смотрите за собой. Ищите свои недостатки -- всё противное любви, и исправляйте, не унывая и не уставая.
  
   Ответ на письмо шестнадцатилетней девушки В. Д. из Казани. Она писала о своем душевном состоянии. Хорошие книги производили на нее "чарующее впечатление... Под их впечатлением верится и в лучшее будущее и свое и всего человечества, но это недолго... я, наконец, забываю все свои благие намерения и думаю только о себе, и я озлобляюсь против всех, тогда как мне хочется любить их всех, этих людей", -- писала она и спрашивала, как освободиться от этого чувства, что читать. Сообщила адрес до востребования.
  
   Н. Сусанину.
   1907 г. Сентября 21.
   [...] Если вы читали всё, что я писал ("Христианское учение" и "О жизни"), то я ничего нового не скажу вам по существу, т. е. о том, в чем жизнь ваша и моя, жизнь всякого человека. Жизнь в том, чтобы всё больше и больше переносить свое сознание из телесного в духовное, из любви к себе в любовь к Богу, ко всему, ко всем, не только людям, но существам. Таков смысл жизни и дело ее по существу, о том же, как вам поступить, -- как это ни трудно советовать, не зная ваших свойств и всех условий вашей жизни, -- я могу посоветовать одно: не изменять или как можно меньше изменять внешние условия своей жизни, а оставаясь в тех условиях, в которых вас застало духовное перерождение, работать над всё большим и большим утверждением, уяснением своего мировоззрения и применением его к своим поступкам, к работе над собой: исправлении, улучшении своей души.
   Внутреннее же, душевное изменение неизбежно повлечет за собой и то внешнее изменение, которое нужно. Надо, чтобы внешнее изменение было последствием внутреннего и наступало бы постепенно, а не вдруг.
   Вот всё, что могу посоветовать вам, не зная подробностей вашей жизни.
   Царство божие внутри вас есть и силою берется. И вот это усилие нужно вам сделать. И, делая усилие, не считать его трудом, а радостью движения вперед, освобождения. Очень буду рад, любезный брат, знать про вас и особенно был бы рад, если бы мог быть вам полезен.
  
   Николай Сусанин -- крестьянин с. Ножевки Оханского уезда Пермской губ. В 1907 г. служил бухгалтером в рыбопромышленном товариществе. В письме от 14 сентября 1907 г. Н. Сусанин писал об огромном влиянии на него религиозно-философских произведений Толстого. Под влиянием их он решил оставить службу и вернуться в родное село заниматься там сельским хозяйством. Такое намерение вызвало насмешки окружающих, и он стал сомневаться, осилит ли при своей городской изнеженности и физической немощи задуманную перемену. Почувствовал себя на распутье и спрашивал у Толстого совета.
  
   И. М. Трегубову.
   1907 г. Сентября 26.
   [...] Малеванный отец1 так разумен, что я и не нашел нужным спрашивать его о том, признает ли он себя Богом. Я спросил его только: не находит ли он излишним то поклонение, которое ему оказывают? Он сказал, что он всегда старается противодействовать этому. Он человек очень духовно сильный, но мало подвижный. Сын же его, приезжавший после него, мне особенно показался близок.2
   Единственное не полное согласие с ним было то, в чем, я думаю, я расхожусь и с вами, это то, что он приписывает большую важность проповеди, я же считаю это ненужным. Нужно все силы употреблять на себя, на слияние своей жизни с волей Бога. А так как воля Бога в том, чтобы все люди были причастны к благу, то и соединение своей воли с волей Бога самым верным и действительным способом содействует благу всех. Разница в том, что я считаю сознательную проповедь всегда слабой, неполною, часто и ложной, бессознательная же проповедь, вытекающая из всей жизни, всегда истинна и действует всегда более могущественно.[...]
  
   В письме от 24 сентября 1907 г. И. М. Трегубов спрашивал, справедлив ли слух, что Толстой задал Малеванному при их встрече вопрос, признает ли Малеванный себя Богом и что тот ответил отрицательно.
  
   1 О Кондратии Алексеевиче Малеванном (1845--1913), основателе секты. Малеванный приезжал в Ясную Поляну 20 августа 1907 г. В Записной книжке Толстого записано в этот день: "Приехал Малеванный. Тяжело было и просто скучно".
   2 Андрей Кондратьевич Малеванный (р. 1880) -- старший сын К. А. Малеванного, по ремеслу сапожник. Разделял религиозные воззрения отца. Приезжал в Ясную Поляну 6 сентября 1907 г.
  
   Рене Сестенору (RenИ Cestenorre).
   1907 г. Октября 6.
   Для действительно верующего человека и особенно для христианина вопрос, который вы мне ставите, существовать не может. Человек, который понимает жизнь в христианском духе, то есть человек разумный и свободный, не может ни в каком случае спрашивать себя, следует ли ему давать обещание участвовать в убийстве себе подобных. Все те неприятности и затруднения, которые отказ от военной службы может повлечь за собой, никак не могут влиять на его решение.
   То что я говорю, относится к взглядам, чувствам и поступкам человека религиозного, в истинном смысле этого слова. Что же касается наилучшего образа действия для человека нерелигиозного, то об этом я не могу иметь никакого суждения.
  
   В письме от 24 сентября 1907 г. Рене Сестенор, француз, проживавший в Казанской губ., спрашивал, как ему поступать. Он должен вернуться на родину во Францию для отбывания воинской повинности, но военная служба противоречит его убеждениям. Отказ же навсегда закроет от него двери родительского дома.
  
   А. С. Корольковой.
   1907 г. Октября 7.
   [...] нежелательно преждевременно отвечать детям на вопросы, которые они не делают, а в особенности так утвердительно и решительно, как это делают обыкновенно все преподаватели религии. Я думаю, что самое лучшее не только быть готовым самим родителям ответить наилучшим, наиразумнейшим ответом на религиозно-нравственные вопросы, которые часто задают дети, но и пользоваться всяким случаем, чтобы передать детям здравые понятия о смысле и назначении человеческой жизни. А для этого нужно самому для себя окончательно решить эти вопросы и искренно верить в эти решения. И потому позволяю себе советовать вам самим для себя заняться решением этих необходимых для жизни вопросов. Решение их одно и то же во всех религиях: брамин изм, буддизм, таосизм, христианство, и во всех философиях истинных мыслителей: Сократа, Платона, Эпиктета, Марка Аврелия, Спинозы, Канта и вполне доступное в Евангелии. Предоставить же отвечание на эти вопросы духовенству не советовал бы.[...]
  
   Ответ на письмо Александры Степановны Корольковой (Москва) от 3 октября 1907 г. Королькова писала о том, что ее восьмилетнему сыну предстоят первые занятия по закону божию, и спрашивала, посылать ли его на эти уроки.
  
   И. Ф. Наживину.
   1907 г. Октября 7.
   [...] мысль о том, что люди, вместо того чтобы видеть в моих попытках осветить, восстановить в их целости мысли великих учителей, видят только "толстовство" -- мысль эта очень верна и важна, и ее надо выставить, говоря обо мне (если уже говорить), как об одном из тех многих людей, которые понимали всю важность великих откровений мысли прошедшего, старались, как Эмерсон,1 Чанинг,2 Амьель3 и др., указать на них людям.[...]
  
   При письме от 1 октября 1907 г. И. Ф. Наживин прислал на отзыв рукопись предисловия к его книге "Голоса народов". Он просил не возражать против той части предисловия, в которой говорится о значении Толстого.
  
   1 Ральф Эмерсон (1803--1882), американский философ и поэт.
   2 Вильям Чаннинг (1780--1842), американский богослов и писатель.
   3 Анри Фредерик Амиель (1821--1881), французский мыслитель.
  
   Берте Зутнер (Bertha Suttner).
   1907 г. Октября 7.
   Чем старше я становлюсь, тем более убеждаюсь, что в деле, которому вы служите, час торжества постепенно приближается. Русская революция есть лишь частичное и дурное проявление великой внутренней всеобщей революции, которая происходит в идеях, руководящих христианским миром. Я чувствую приближение этой великой революции, которая должна будет совершенно переменить правительства у народов, а также их внешние отношения. Перемена эта естественно предполагает упразднение или, вернее, невозможность не только войны, но и всякого вида насилия. [...]
  
   Берта Зутнер (1843--1914) -- австрийская писательница, пацифистка.
   Ответ на письмо Берты Зутнер от 10 октября н. ст. 1907 г. Зутнер выражала солидарность со статьей Толстого "Не убий никого", только что ею прочитанной. Она просила Толстого написать несколько слов, хотя бы в виде письма для подготовляемого ею сборника "La Paix" ("Мир").
  
   Дюковой, Разыграевой, Т. Сакулиной и Тютиной.
   1907 г. Октября 9.
   Милые девицы, Бог есть любовь. Жизнь -- приближение к нему через увеличение в себе любви. Это возможно и радостно; попытайтесь это сделать. Со всеми, со всеми, от родителей и до извозчика, городового, грабителя обращайтесь со всеми с возможно большей любовью. Попробуйте сделать это хотя в продолжение одной недели, и вы увидите, как это легко, просто и радостно и отвечает на все ваши вопросы. Не смущайтесь, если в продолжение недели собьетесь с пути, будете недобры: это не значит то, что это неправда, но то, что вы еще не привыкли к такой хорошей жизни. Кроме того, советую вам каждый день молиться. [...]
  
   Ответ на письмо четырех учениц второго класса школы Максимовича в Твери. Они писали о своем страстном желании "все узнать и понять" и просили помочь им "разобраться в этом хаосе влечений".
  
   Е. Е. Гончаренко.
   1907 г. Октября 10.
   Получил ваше письмо и считаю своим долгом выразить вам то тяжелое чувство сожаления, которое оно во мне вызвало, сожаления не к тем лишениям, которые вы испытываете, а к тому болезненному, мне хочется верить, временному ужасному, вероятно особенно мучительному для вас душевному состоянию, в котором вы писали ваше письмо. В письме этом, исполненном раздражения, недоброго чувства против всех, вы самым решительным образом (я уверен, бессознательно) отрекаетесь от того христианского мировоззрения и верования, которое привело вас в ваше положение и сблизило вас с нами, людьми, пытающимися по мере своих сил исполнить требования признаваемого нами христианского закона.
   Из письма вашего я, к сожалению, не мог даже вывести ясного понятия о том, чего именно вы желаете. Письмо всё дышит одним болезненным раздражением против всех и всего. Милый брат, пожалуйста, обдумайте сами с собой свое положение и свое душевное состояние, и если оно вам покажется хорошим или таким, каким оно должно быть и не нуждающимся в изменении, то разорвите это письмо и не пишите мне. Если же признаете то настроение, в котором вы писали то письмо, дурным и случайным, временным, то, пожалуйста, напишите мне, и я очень рад буду общению с вами и возможности быть вам полезным.
  
   Евтихий Егорович Гончаренко (р. 1883) -- сектант-баптист. В 1907 г., по отбытии наказания в дисциплинарном батальоне за отказ от военной службы, жил в Омске. После заключения отношение его к Толстому и своим единомышленникам стало отрицательным, озлобленным.
   Ответ на письмо Е. Е. Гончаренко от 22 сентября 1907 г., заполненное резкими нападками на Толстого и других лиц, за якобы невнимательное отношение к нему и, главное, к его материальной нужде, особенно обострившейся из-за болезни приехавшей к нему жены. Не получив еще письма Толстого, Е. Е. Гончаренко опять писал, упрекая Толстого за нежелание ответить.
  
   А. И. Иконникову.
   1907 г. Октября 10.
   [...]Радуюсь, радуюсь и радуюсь вашему душевному состоянию и благодарю за него Бога не за вас одних, а за всех тех людей -- первый я -- которые находят и найдут еще подкрепление и утверждение своей веры в истину, в то, что жизнь истинная не в плоти, а в духе, которая так ясна и очевидна в вашей жизни. Очень благодарю вас не за вашу жизнь, это дело выше всякой благодарности, а за то, что вы так правдиво и хорошо описали мне и то, что с вами было, и ваше душевное состояние. Помогай вам Бог, милый брат, продолжать ту же внутреннюю духовную жизнь, в каких бы условиях вы ни были: в заключении или на свободе, хотя и не могу не желать и надеяться, что испытание ваше кончится же когда-нибудь. Постараюсь узнать подробнее, как по отношению вас могут и должны поступить те, которые властвуют над вашим телом.[...]
  
   Антон Иванович Иконников (р. 1883) -- мещанин г. Скопина Рязанской губ., разделявший религиозно-нравственные взгляды Толстого. В 1904 г. отказался от военной службы. Отбывал наказание в дисциплинарном батальоне. 21 ноября 1907 г., по отбытии наказания, вновь отказался и находился в заключении до января 1911 г.
  
   Д. Беликову.
   1907 г. Октября 13.
   То тяжелое душевное состояние, в котором вы находитесь, происходит от отсутствия твердого и ясного понимания смысла, человеческой жизни. Для меня смысл этой жизни выяснился из христианского учения, как я его понял, и не только из этого учения, а из учения всех мудрецов древности: Будды, Конфуция, Марка Аврелия, Эпиктета и других, сущность которых совпадает с христианским учением. [...]
  
   А. И. Кудрину.
   1907 г. Октября 16.
   [...] Помогай тебе Бог в душе твоей с покорностью и любовью к любящим и ненавидящим нести посланный тебе крест. Много людей благодарят тебя и еще будут благодарить за твой пример исполнения воли Бога. [...]
  
   Н. Н. Гусеву.
   1907 г. Октября 27.
   Как ни близки вы мне были до того испытания, которому вы подпали, вы мне теперь еще ближе и дороже: не только потому, что я чувствую свою вину, что всё, что вы испытываете, по всей справедливости должен бы был испытывать я, но просто потому, что вы переносите и так хорошо переносите посланное вам испытание.
   Не могу не чувствовать себя виноватым перед вами, так как те слова, которые ставят вам в обвинение, мои слова и мне надо отвечать за них. Знаю, что вы не укоряете меня, но все-таки не могу не просить вас простить меня и не изменять ко мне вашего дорогого мне доброго чувства.
   Помогай вам Бог перенести ваше испытание, не изменив самого драгоценного для вас вашего любовного отношения к людям, которые по каким бы то ни было мотивам делают или стараются делать больно своему любящему их брату.
   Помогай вам Бог.
   Всегда любивший вас, а теперь, как сознающий свою вину перед вами, особенно нежно любящий вас друг и брат. [...]
  
   По инициативе В. Г. Черткова Н. Н. Гусев 26 сентября 1907 г. поселился в Телятинках близ Ясной, Поляны, чтобы помогать Толстому в его работах, особенно в переписке. По просьбе Черткова, он продолжал поддерживать связь с местной крестьянской молодежью, ведя с нею беседы в духе мировоззрения Толстого. Был сделан донос, и 22 октября Гусева арестовали, взяв при обыске переписку и книги. Из Телятинок Н. Н. Гусева привезли на становую квартиру, где Толстой дважды посетил его: на второй и на пятый день. На шестой Гусев был отправлен в уездный город Крапивну и помещен сначала в полицейское управление, потом в тюрьму.
  
   А. И. Иконникову.
   1907 г. Ноября 2.
   [...]Помогай вам Бог. Хотя я и твердо знаю, что то, что вы делаете, вы делаете для своей души и для Бога, я все-таки не могу удержаться, чтобы не сказать вам о том, как благотворно отражается ваша жизнь на людей, в том числе на меня, за что сердечно благодарю вас.[...]
  
   Ответ на письмо А. И. Иконникова от 30 октября 1907 г., с сообщением об освобождении из заключения, о переводе в полк в нестроевую роту и о своем решении отказаться и от нестроевой военной службы.
  
   А. И. Кудрину.
   1907 г. Ноября 2.
   [...]Знаю, что тяжело переносить тюремное заключение, но думаю, что, как и всё, что случается в жизни с верующим человеком, тюрьма имеет свои выгоды, выкупающие ее невыгоды.
   Человек, живущий духовной жизнью, не может быть лишен блага, потому что благо это в нем самом. Соблазнов же тех, которые лишают человека блага, я думаю, гораздо больше на мнимой свободе, в солдатстве, чем в тюрьме.[...]
  
   Ответ на письмо А. И. Кудрина от 23 октября 1907 г. с описанием его жизни в тюрьме. Он изложил также спор, который он вместе с Е. И. Слободяником (а не Слободнюком) вел со священником, пришедшим в их камеру с проповедью.
  
   И. Я. Гинцбургу.
   1907 г. Ноября 4.
   [...] написать о Владимире Васильевиче и моих отношениях к нему было для меня трудно вследствие того недоразумения, которое было между нами. Недоразумение это было в том, что Владимир Васильевич любил и пристрастно ценил во мне то, чего я не ценил и не мог ценить в себе, и по своей доброте прощал мне то, что я ценил и ценю в себе выше всего, чем жил и живу.
   Со всяким другим человеком такое недоразумение повело бы, если не к враждебности, то к холодности, но милая, непосредственная, горячая и вместе с тем детская, по ясности и простоте натура Владимира Васильевича была такова, что я не мог не поддаваться его внушению и не любить его без всяких соображений о различии наших взглядов.[...]
  
   Илья Яковлевич Гинцбург (1859--1938) -- скульптор, близкий друг В. В. Стасова. Был лично знаком с Толстым с 1891 г. и часто бывал в Ясной Поляне. Автор ряда скульптурных изображений Толстого, большая часть которых находится в Государственном музее Л. Н. Толстого. Принимал деятельное участие в организации Толстовского музея в Петербурге.
   В письме от 9 февраля 1907 г. И. Я. Гинцбург от имени друзей В. В. Стасова просил Толстого принять участие в сборнике памяти Стасова. Ответила Т. Л. Сухотина. В письме от 30 октября Гинцбург напоминал о согласии Толстого прислать статью для сборника. "Скоро приступают к печатанию сборника и ждем только Вашей статьи".
  
   М. М. Молчанову.
   1907 г. Ноября 7.
   [...] Жить самому хорошо, несмотря на окружающую развращенную жизнь, всегда можно, если все силы своей души или хотя главные направить на внутреннее возращение, уяснение в себе любви. [...]
  
   Неизвестному (брату Александру).
   1907 г. Ноября 7.
   [...] Письмо ваше тронуло мое сердце. Оно дышит любовью. А в этом всё, и это одно мне нужно, и живу я только этим одним желанием: увеличивать и взращать в себе любовь к Богу и ближнему. А для этого мне не нужно ничего изменять в моей вере, так как она вполне удовлетворяет меня и дает мне полную уверенность в том, что благо мое не кончается этой жизнью. Благодарю вас, милый брат, за ваше письмо, поддерживающее меня в любви к Богу и вам, ближнему моему.
  
   Ответ на пространное письмо неизвестного из Петербурга от 16 октября 1907 г. Корреспондент начал с напоминания, что Толстой "уже приблизился к рубежу жизни" и что ему "пора оглянуться на прожитые годы и свести счеты положительные и отрицательные своей деятельности", поскольку она отразилась не только на нем, но и на других людях. Он горячо призывал Толстого покаяться и вернуться в лоно православной церкви.
  
   Неизвестной (В. О. И.).
   1907 г. Ноября 11.
   [...] Дело жизни всякого человека все в том, чтобы становиться нравственно лучше, добрее, любовнее, всё больше и больше приближаться к Богу. Поставьте это главным делом своей жизни, и у вас не будет сомнений ни в Боге, ни в будущей жизни.
  
   В письме от 8 ноября 1907 г. В. О. И., ученица казанской гимназии, писала о том, что она "положительно затрудняется в вере в Бога", спрашивала, есть ли загробная жизнь, и просила совета, как ей разобраться в том, какая она: "злая ли, эгоистка, грешница ли".
  
   Гордееву.
   1907 г. Ноября 17.
   Bo-1-ых, человек, который в состоянии бранить женщину только потому, что у ней нет того, что он называет широким выработанным миросозерцанием, сам имеет очень узкое миросозерцание. Bo-2-x, почему он знает, что жизнь с таким человеком будет мученье. Я знаю сотни и тысячи примеров жизни -- мученья с женщинами с выработанным миросозерцанием и примеры счастливой жизни без него. Но это еще внешние соображения. В нравственных же вопросах такие соображения не имеют места для людей с действительно разумным миросозерцанием. Для таких людей вопрос о том, можно ли для ожидаемого мною блага себе или другим убить, точно такой же, как и вопрос о том, можно ли для блага себе и другим, прелюбодействовать, решается одинаково. Если, как я думаю, вы пишете о себе, то очень, любя вас, советую вам спросить себя, свою совесть, постаравшись забыть всё то, что вы называете миросозерцанием, и вы найдете один ответ при всех условиях: целомудрие. Как можно бояться целомудрия?
  
   В письме из Петербурга Гордеев по поводу "Послесловия" к "Крейцеровой сонате" писал: "Но, великий мыслитель, ведь это же невозможно для человека с развитым, с широким выработанным миросозерцанием, ведь невозможно же связать всю свою жизнь с человеком, к которому чувствуешь только животную страсть. Ведь жизнь с таким человеком будет одно мучение и для нее. Неужели нет более никакого выхода?"
  
   А. Л. Толстому.
   1907 г. Ноября 22.
   Я, не переставая, думаю о тебе и о Катерине Васильевне. Дело сделано, и я не позволяю себе осуждать. Все мы грешны, и все мы поступали и поступаем дурно. Но дело в том, что, я думаю, вам обоим тяжело, и мне хочется, как могу и умею, помочь вам. Я не говорил мама, что пишу вам, но я советовал бы вам приехать. Ей будет тяжело, потому что она осуждает ваш поступок, но я знаю, что она примет вас хорошо. А важно то, чтобы разорвать лед. Один совет даю тебе: быть как можно больше скромнее и смиреннее. Это нужнее всего в твоем положении. С моей стороны я чувствую необходимость видеть вас и установить с вами добрые отношения. Та холодность, которая образовалась между нами, сначала была мне безразлична, странна, потом становилась всё более и более неприятна, тяжела и дошла до того, что стала мучительна.[...]
  
   Свадьба А. Л. Толстого и Е. В. Арцимович состоялась 14 ноября 1907 г. Они поселились в имении А. Л. Толстого Таптыково Тульской губ.
   По поводу комментируемого письма в ЯЗ отмечено 24 ноября: "Говорят, Лев Николаевич плакал, когда его писал".
  
   Т. А. Кузминской.
   1907 г. Ноября 24.
   [...] Рад узнать, что ты читаешь и одобряешь "Круг Чтения". Я не переставая занят новым иначе составленным и расположенным Кругом Чтения. Читая все эти мысли, всё больше и больше -- особенно в мои года -- понимаешь и чувствуешь, что жизнь серьезное дело. Ernst ist das Leben,1 сказал Шиллер прежде меня. И так хорошо, спокойно, радостно бывает, когда живо чувствуешь это, радостно и жить, радостно и умирать.
   [...] Портрет преуморительный: представлен нализавшийся и глупо улыбающийся старикашка, это я, перед ним бутылочка или стаканчик (это что-то похожее было на письменном столе), и рядом сидит жена или, скорее, дочь (это Соня) и грустно и неодобрительно смотрит на куликнувшего старичишку. [...]
  
   1 Жизнь -- серьезна,
   2 Речь идет о портрете Л. Н. Толстого и С. А. Толстой, написанного И. Е. Репиным.
  
   А. Щебатинскому.
   1907 г. Декабря 6.
   Очень рад буду, если книги, посылаемые вам, сделают для вас то же, что для меня сделали мысли, выраженные в них: дадут вам спокойствие, твердость и радость жизни.
  
   Ответ на письмо воспитанника семинарии Анатолия Щебатинского (Харьков). Щебатинский писал о том, что чтение книг посеяло в нем сомнение в православии и просил Толстого помочь ему "ориентироваться в этом религиозном хаосе".
  
   А. М. Хирьякову.
   1907 г. Декабря 10.
   [...]Бороться против безумия наказания вообще и особенно смертной казни надо всеми силами, и вполне сочувствую такой борьбе.[...]
  
   Э. Р. Стамо.
   1907 г. Декабря 14.
   [...] Вечность есть не что иное, как отрицание времени. Как же может вечность быть чем-то положительным и основным? [...] Его утверждение о том, что Христос не был по расе евреем, совершенно справедливое и неопровержимо им доказанное, составляет только маленькую часть его превосходно задуманной книги.1
   На вопрос ваш о том, как относиться к евреям, не могу вам иначе ответить, как так, как нас учит относиться к людям братьям учение Христа. Чем более они нам кажутся неприятны, тем большее усилие должны мы делать для того, чтобы не только победить это недоброжелательство, но и вызвать в душе своей любовь к ним. Такое отношение к ним, как и ко всем неприятным нам людям, одно может дать успокоение и нашим душам и вместе с тем самым действительным способом противодействовать их кажущемуся нам вредному влиянию.[...]
  
   1 Houston Stewart Chamberlain, "Die Grundlagen des 19-ten Jahrhunderts" ("Основные черты 19-го столетия")
  
   П. И. Бирюкову.
   1907 г. Декабря 15.
   [...] А как хорошо в старости чувствовать близость смерти. Естественно то душевное состояние, которое бывает при хорошей смерти у умирающего. Надо бы, чтобы всегда было это душевное состояние. Разница небольшая между получасом и полувеком, которые отделяют от смерти.[...]
  
   С. А. Заболотнюку.
   1907 г. Декабря 15.
   [...] Желаю вам того хорошего, что в нас самих.
  
   В. А. Лебрену.
   1907 г. Декабря 15.
   [...] душевное состояние ваше хорошее. Главное, хорошо в нем смирение. Не теряйте этой драгоценной основы всего. [...]
  
   В. Менгден.
   1907 г. Декабря 15.
   [...] Думаю, что если человек верит в Бога и его закон любви и старается в жизни исполнять его, то такой человек имеет всё, что ему нужно, и находится в согласии и единении со всеми людьми, находящимися в том же положении. Поэтому думаю, что я нахожусь в полном согласии и единении с гр. Лубенской. Рассуждать же и спорить о подробностях не только бесполезно, но вредно, так как нарушает главную основу веры -- любовь, соединяющую людей друг с другом и с Богом. [...]
  
   В письме из Варшавы от 17 ноября 1907 г. Вера Менгден прислала письмо Ядвиги Лубенской от 7 ноября, прося ответить на него. Я. Лубеская выражала уважение религиозным исканиям Толстого и в то же время недоумевала, как Толстой при его чутком отношении к религии мог отрицать "присутствие божества при причастии".
  
   М. Нестеренко.
   1907 г. Декабря 15.
   [...] На вопрос ваш о том, как вам поступить, не могу дать вам прямого ответа, не могу потому, что не знаю степени силы вашего религиозного сознания. Ответить поэтому на этот вопрос можете только вы сами. Одно могу с уверенностью советовать вам: это то, чтобы, не изменяя пока своей внешней жизни, все свои духовные силы направить на подавление в себе грехов и соблазнов и на усиление в себе любви к людям. Стоит только хорошенько заглянуть себе в душу, чтобы увидать в ней столько дурного, что надолго хватит работы на искоренение всего этого зла: телоугодничества, праздности, сладострастия, осуждения, зависти, недоброжелательства, гордости, неправды и еще многого другого.
   Советую всякому человеку все силы направить на эту работу над самим собой, и эта работа составит и лучшее средство воспитания детей и неизбежно повлечет за собой и изменение внешней жизни, то, какое нужно.
   [...] желаю всего того хорошего, которое зависит не от внешних обстоятельств и от других людей, а от самого себя.
  
   Ответ на письмо псаломщика Михаила Нестеренко (р. 1875) из слободы Котельвы Ахтырского уезда Харьковской губ. от 4 декабря 1907 г. Нестеренко писал о своем сочувствии религиозно-нравственным взглядам Толстого. Он понимал порочность своей профессии и спрашивал, как ему быть на его "теперешнем поприще".
  
   Н. Г. Сутковому.
   1907 г. Декабря 15.
   [...] И что ближе к смерти, то радостнее жизнь. Как будто по мере количественного уменьшения она в несоразмерно большей степени увеличивается качественно.[...]
  
   А. Ф. Никитину.
   1907 г. Декабря 16.
   [...] Повторяю, что главное дело нашей жизни не состоит в распространении того, что мы считаем истиной, а в усвоении этой истины с такой полнотой, чтобы мы слились с нею. А когда это будет, то распространение ее совершится, хотя, может быть, и не теми путями, которые мы предполагаем. Желаю всего того хорошего, что не вне вас, а в вас самих.
  
   Александр Феофилактович Никитин (р. 1880) -- писарь, чувашин по происхождению. Разделял мировоззрение Толстого. Был в Ясной Поляне 28 сентября 1907 г. Первую половину 1908 г. находился в Оренбургской тюрьме за распространение нелегальных изданий.
   Ответ на письмо А. Ф. Никитина из Оренбурга от 17 октября 1917 г., написанное под впечатлением личной встречи с Толстым. Он намерен был распространять произведения Толстого и просил разрешения на перевод их на чувашский язык.
  
   М. Н. Толстой.
   1907 г. Декабря 16.
   [...] В наши года, когда живо чувствуешь близость смерти: возвращения к тому, от кого изшел, жизнь становится и спокойнее и, прямо скажу, радостнее, потому что любовнее. Я с каждым днем всё яснее и яснее чувствую это и благодарю за это Бога.[...]
   Я весь поглощен одной работой -- составлением собрания нравственно-религиозных мыслей. Думаю, что такая книга может быть полезна людям. Работа эта все-таки внешняя, главная же, самая радостная, это работа над собой: хоть понемногу избавляться от своих гадостей, а их много.[...]
  
   Ф. А. Змиеву.
   1907 г. Декабря 18.
   [...] не понравилась же она1 мне за нехристианское осуждение монахов. Большинство их люди заблуждающиеся, и, несмотря на их вредное влияние, надо по-христиански жалеть и любить их.
   [...] желаю вам всё дальше и дальше подвигаться по бесконечному пути христианского совершенствования. "Будьте совершенны, как отец ваш небесный".
  
   Ответ на письмо Федора Архиповича Змиева (Чернухино Екатеринославской губ.) от 30 ноября 1907 г. Змиев выражал сочувствие религиозным взглядам Толстого и просил дать отзыв о приложенной к письму его статье.
  
   1 Статья Ф. А. Змиева.
  
   Генриху Сенкевичу (Henryk Sienkiewicz).
   1907 г. Декабря 27.
   [...]То дело, о котором вы пишете, мне известно и вызвало во мне не удивление, даже не негодование, а только подтверждение той для меня несомненной истины -- как ни кажется она парадоксальной людям, подпавшим государственному гипнозу, -- что существование насильнических2 правительств отжило свое время и что в наше время правительственными людьми -- императорами, королями, министрами, военачальниками, даже влиятельными членами палат могут быть только люди, стоящие на самой низкой ступени нравственного развития. Люди эти потому и находятся на таких местах, что они нравственно вырожденные люди. Люди, занятые тем, чтобы грабить под видом податей имущество рабочего народа, тем, чтобы делать приготовления к убийствам и совершать самые убийства, тем, чтобы казнить смертью людей, тем, чтобы не переставая лгать перед собой и людьми, люди эти не могут быть иными. В языческом мире мог быть добродетельный властитель Марк Аврелий, но в нашем христианском мире даже правители прошлых веков, -- все французские Людовики, и Наполеоны, все наши Екатерины Вторые и Николаи I, все Фридрихи, Генрихи и Елизаветы, немецкие и английские, -- несмотря на все старания хвалителей, не могут в наше время внушать ничего, кроме отвращения. Теперешние же властители, учредители всякого рода насилий и убийств, уже до такой степени стоят ниже нравственных требований большинства, что на них нельзя даже и негодовать. Они только гадки и жалки. Негодовать, и то не негодовать, а бороться надо не с этими лишенными высшего человеческого сознания существами, а с тем ужасным, отсталым учреждением насильственного государственного устройства, которое и есть главный источник страданий человечества. Бороться надо не с людьми, а с тем суеверием необходимости государственного насилия, которое так несовместимо с современным нравственным сознанием людей христианского мира и более всего препятствует человечеству нашего времени сделать тот шаг, к которому оно давно готово. Бороться же с этим злом можно только одним самым простым, естественным и вместе с тем самым могущественным, к сожалению, до сих пор не употреблявшимся средством, состоящим только в том, чтобы жить, не нуждаясь в правительственном насилии и не участвуя в нем.
   Что же касается до подробностей того дела, о котором вы пишете: о приготовлении прусского правительства к ограблению польских землевладельцев крестьян, то и в этом деле мне больше жалко тех людей, которые устраивают это ограбление и будут приводить его в исполнение, чем тех, кого ограбят. Эти последние ont le beau role.1 Они и на другой земле и в других условиях останутся тем, чем они были, а жалко грабителей, жалко тех, которые принадлежат к нации, государству грабителей и чувствуют себя с ними солидарными.2 Я думаю, что и теперь для всякого нравственно чуткого человека не может быть сомнения в выборе: быть пруссаком, солидарным со своим правительством, или изгоняемым из своего гнезда поляком.[...]
  
   Генрих Сенкевич (1846--1916) -- польский писатель.
   Ответ на французское письмо Генриха Сенкевича из Парижа от 16 декабря н. ст. 1907 г. по поводу германской политики в Познани (на рассмотрение прусского сейма был только что внесен законопроект о насильственном отобрании земли у поляков). Сенкевич призывал Толстого выступить с протестом. "Наш протест приобретет необычайную силу и значимость во всем мире, если наиболее выдающиеся деятели науки, литературы и искусства захотят принять в нем участие. Это будет как бы приговором общественной совести по отношению к беспримерному преступлению. И это будет также самой убедительной защитительной речью, которую вполне заслужил угнетенный народ", -- писал он.
  
   1 Буквально: имеют лучшую роль.
   2 В машинописном черновике зачеркнуто: Я, как рожденный в России человек, всегда живо чувствовал это по отношению поляков.
   В дневнике Н. Н. Гусева 1 июля 1908 г. записаны следующие слова Толстого: "Во мне в детстве развивали ненависть к полякам. И теперь я отношусь к ним с особенной нежностью, отплачиваю за прежнюю ненависть". По поводу письма Сенкевича Толстой сказал 20 декабря 1907 г.: "Положение поляков лучше, чем наше, обижающих их русских. Мне сколько раз было совестно перед поляками за Николая Павловича. Немцам не стыдно" (ЯЗ).
  
   М. И. Ершовой.
   1907 г. Декабря 28.
   [...]Боюсь, что недоброе чувство ваше ко мне вызвано какими-нибудь резкими словами о предметах, которые вы считаете священными. Если это так, то очень жалею о том, что не сумел сказать то, что желал, не оскорбив никого, и прошу вас простить меня, если это так.
  
   Ответ на письмо Марии Ивановны Ершовой (д. Постылово Даниловского уезда Ярославской губ.). Ершова писала о том, как она была потрясена, узнав об отступничестве Толстого от православия, и горячо призывала его поверить в божественность Христа.
  
   Рабочим Ярцевской мануфактуры.
   1907 г. Декабря 30.
   Любезные друзья и братья, мне очень приятно было получить ваше письмо, потому что из него вижу, что вас занимают самые важные вопросы на свете, а именно как жить, чтобы исполнить волю того, кто послал нас в мир. Еще будет радостнее мне, если книги, какие посылаю вам, ответят вам на ваши вопросы. Я верю в то, что высказано в этих книгах: "Христианское учение" и "Евангелие", и, стараясь жить по этому учению, чем больше живу и приближаюсь к смерти, тем больше чувствую радости и спокойствия.
  
   В письме от 28 декабря 1907 г. группа рабочих Ярцевской мануфактуры (фабрика Хлудова в Ярцеве Смоленской губ.) просила Толстого разрешить "тяжелые вопросы, особенно религии", "чем иным заменить таинства и как принимать их в действии" (написано малограмотно).
  
  
   1908
   А. Календро.
   1908 г. Января 9.
   Хотя и тяжело мне, старику, свободному от того искушения, которое предстоит всякому молодому человеку при призыве на военную службу, давать такой совет, при котором приходится нести тяжелое испытание не мне, а другим, я не могу ответить иначе, как так, как велит мне моя совесть. Все разъяснения, по которым выходит возможность христианину быть солдатом, -- явная и нехорошая ложь. То, что человек не должен и не может убивать себе подобных, вытекает не из слов какого-либо, так называемого, священного писания, а из того вложенного непосредственно самим Богом в неиспорченную душу каждого человека сознания того, что он должен любить ближнего, а никак не вредить ему и тем паче не убивать его. Цель же военной службы есть убийство, и потому, как вы верно говорите, желающий жить по воле Бога ни в какой должности не может участвовать в военной службе, не может и обещать другому человеку исполнять его волю (не может присягать). [...]
  
   Неизвестному.
   1908 г. Января 9.
   Если смотреть на жизнь как на удовольствие, то она сделается горем, страданием. Если же смотреть на нее как на исполнение воли Бога, требующей от нас, если уже не любви, то не делания другому, чего не хочешь, чтобы тебе делали, то жизнь станет радостью, благом. Благо ваше будет никак не от того, что вы сойдетесь с тою или другою женщиной, а от того, что поступите хорошо или дурно. А вы знаете, что хорошо, что дурно. Еще советую не говорить и не думать о своей бесхарактерности. Такие разговоры и мысли суть только попытки оправдания своих будущих дурных поступков. Бесхарактерных (в смысле безвольных) людей не бывает. Всякий человек всегда во всяком случае может поступить хорошо или дурно, и всякий знает, что хорошо и что дурно. Желаю вам поступить хорошо. И для того, чтобы не ошибиться -- не думать о своем удовольствии, а думать о других и о своей душе. Еще совет, который, может быть, и покажется вам странным: советую вам всегда, а особенно в это для вас решительное время, не курить, не пить вина и избегать шумного общества.
  
   И. В. Кудрину.
   1908 г. Января 12.
   Понимаю, как вам тяжело знать про телесное страдание сына вашего, но уверен, что сердце ваше радуется при мысли об его твердости духовной. А жизнь наша только в духе; тело же земля и в землю пойдет. Дорого то, чтобы при прохождении через этот мир нам, сколько мы можем, приблизиться к божескому совершенству. А без страданий это невозможно. [...]
  
   Иван Васильевич Кудрин -- крестьянин с. Патровки Бузулукского уезда Самарской губ., молоканин, отец отказавшегося от военной службы А. И. Кудрина. Толстой знал семью Кудриных по Самарской губ. с 1870-х гг. (имение Толстого было около с. Патровки).
  
   NN (Г-ту).
   1908 г. Января 12.
   Предстоящая вам работа внутренняя, духовная, а никак не внешняя, в перемене места. Предстоящее вам дело: простить и потушить в себе зло. Поступайте так, как будто вы уже простили, и это облегчит вам совершение прекрасного предстоящего вам дела.
  
   Ответ на письмо Г-та от 15 декабря 1907 г. Корреспондент писал о том, что измена жены возбудила в нем озлобление, жажду мести, убийства. Чтобы избавиться от этого кошмара, он задумал уехать к духоборам, но не знал, примут ли они его. Спрашивал Толстого, имеет ли он право бросить жену и детей. Где выход?
  
   Э. Р. Стамо.
   1908 г. Января 12.
   [...] Хотя вы и очень ядовито подсмеялись надо мной о моем в 80 лет старании любить евреев, я остаюсь при моем мнении о том, что надо всеми силами воздерживаться от всякого недоброжелательства к людям, а в особенности от недоброжелательства сословного, народного, от которых так много зол. Воздерживаться надо особенно потому, что недоброжелательство, ненависть к целому народу нарушает главную основу христианского мировоззрения -- любовь к ближнему без всякого различия (самарянина или иудея). [...]
   Очень желал бы вам освободиться от тяжелого чувства нелюбви к целому народу, желаю потому, что желаю вам искренно всего хорошего. А любовь ко всем, это самое лучшее.
  
   С. Ф. Стрельникову.
   1908 г. Января 12.
   [...] Не советовал бы вам заниматься писательством. Если вам приходят мысли, которые кажутся вам новыми и полезными для жизни, то излагайте их для себя с тем, чтобы возобновлять их себе в памяти. Но не пишите с целью печатания. Это большой соблазн, который много вредит людям. [...]
  
   Ответ на письмо из Читы крестьянина Семена Фокиевича Стрельникова от 24 декабря 1907 г. Стрельников писал о своем разочаровании в православии и о сочувствии религиозно-нравственным взглядам Толстого. Между прочим он сообщил о своей "жажде писать": "в минуту не сбыточного бреда" он "портил бумагу", сознавая, что его сочинения никогда не увидят света.
  
   М. М. Молчанову.
   1908 г. Января 13.
   [...]Всё в вашем письме понимаю и сочувствую всему, кроме одного последнего: Вы пишете, что "закроется жизнь духа, если поставить себя совершенно вне людской жизни". Поставить себя вне условий ложной жизни (насколько осилишь такое освобождение) необходимо и неизбежно для всякого живущего духовной жизнью, для того, чтобы она не закрылась. А общения с людьми не может не быть; только не с судьями, адвокатами, товарищами увеселений и т. п., а с людьми труда, которые, трудясь, удовлетворяют потребностям вашим и вашей семьи. Не робейте, милый друг, и не унывайте, а верьте в то, чтС улучшает жизнь и свою и своей семьи и устрояет ее не какие-либо внешние перемены, а внутренняя работа над собой -- установление царства Бога внутри себя. А это установление неизбежно, как свое последствие, изменяет и внешнюю жизнь.
   Все силы свои полагайте на эту работу, считая ее одну важною, а всё остальное несоизмеримо ничтожным в сравнении с ней: в сравнении с работой подавления в себе всяких гадостей тщеславия, гордости, праздности,недоброжелательности, осуждения и пр., и пр., и пр. Всё зло на свете только оттого, что люди заняты всем на свете -- предметами, находящимися вне их власти, а не тем одним, что и им и всем нужно и что одно в их власти. Только делайте это и будете радоваться и не страдать.[...]
  
   М. М. Молчанов послал Толстому три письма: 24 ноября, 18 декабря 1907 г. и 3 января 1908 г. Во втором он сообщал о предстоящем судебном процессе, на котором он должен был впервые выступить в качестве защитника. В третьем, написанном после суда, вынесшего смертный приговор, Молчанов писал о бесполезности адвокатской деятельности и о вредности суда.
  
   А. Н. Шараповой.
   1908 г. Января 13.
   [...] Очень благодарен вам за ваши добрые чувства ко мне. Чем больше стараешься, тем больше дорожишь добрыми отношениями с людьми, особенное такими, которых уважаешь.
   Для меня вопрос о так называемой будущей жизни разрешается следующим соображением: жизнь нашу мы сознаем вне времени только в момент настоящего, т. е. в безвременной точке соприкосновения прошедшего с будущим; в этом моменте только мы можем делать усилие поступка или воздержания и потому живем мы только в этом моменте вне времени. Время же (и пространство) есть только та форма, при которой мы сознаем свою жизнь в нашем теле. И потому, как скоро разрушится тело (его деятельность), т. е. наступит смерть, прекратятся для нас и представление времени (и пространства), останется одно то, чтС действительно есть -- не было и не будет, а есть (прежде чем был Авраам, я есмь). И потому я не только не могу отвечать на вопрос: чтС будет после смерти, -- но и вообще не могу прилагать понятие будущего к моему сознанию (не к сознанию умственному, чувственному, а к сознанию своего существования). Знаю только то, что оно, это сознание жизни, одно действительно есть. Не только мое тело и тела других людей, животных, земли, солнца и звезд, но и всё прошедшее истории и всего мира, всё это не существует действительно само по себе, а существует только потому, что есть сознание жизни, мое и других духовных существ, и потому всё это может и уничтожиться и вовсе не быть, одно только есть и не может уничтожиться, это мое сознание жизни, хотя я и не имею никакой возможности представить себе для этого сознания жизни другую форму, чем та, в которой я нахожусь теперь. Боюсь, что всё это покажется вам неясным и неубедительным. Я же не могу иначе думать, живя и умирая.
  
   Ответ на письмо А. Н. Шараповой с сообщением об ее жизни и занятиях. "Здоровье у меня достаточно расшатано, и я больше всего думаю о смерти и философских вопросах, уясняющих значение жизни вообще", -- писала она в этом письме.
  
   С. В. Гаврилову.
   1908 г. Января 14.
   [...] Не обращаюсь на "ты", потому что не взял эту привычку со всеми, то же, что вы мне пишете "ты", мне приятно. [...] Не отвечал я вам на первое письмо потому, что ваши рассуждения о Бальмонте,1 Протопопове2 и вообще о стихах мне чужды и не только не интересны, но неприятны. Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцовальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды.
   Стихотворство есть, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, очень глупое суеверие. Когда же оно еще плохое и бессодержательное, как у теперешних стихотворцев, -- самое праздное, бесполезное и смешное занятие. Не советую заниматься этим именно вам, потому что по письмам вашим вижу, что вы можете глубоко мыслить и ясно выражать свои мысли.[...]
   Ваше же замечание о ношении креста, о том, что в этом есть что-то ужасное, по моему мнению, неосновательно. Отчего же людям в память повешенного друга не носить на себе изображение виселицы? Это совершенно бесполезно и может казаться смешным и сантиментальным, но в этом нет ничего ни ужасного, ни дурного. Вообще замечаю в ваших письмах слишком большую поспешность и необдуманность, вследствие которых рядом с прекрасно выраженными глубокими мыслями встречаются пустые и неверные.
  
   Сергей Васильевич Гаврилов -- крестьянин с. Шиловки Симбирской губ. Кончил сельскую школу. Занимался сельским хозяйством. Печатался в симбирской газете "Народные вести". Во многом разделял мировоззрение Толстого.
   Ответ на письмо С. В. Гаврилова от 8 января 1908 г. Гаврилов писал о близости своих взглядов на земную жизнь, Бога с взглядами Толстого, о поэзии Бальмонта и о недостаточности христианского элемента в его стихах. В конце письма он писал: "Пишу тебе это письмо как раз в тот вечер, в который нашел ошибку", а именно: ношение креста на шее. Я задал себе вопрос такого рода: для чего носят христиане крест на шее? Люди, большая часть или говорят: "Так нужно; так попы учат", или говорят: "В память распятия Христа". Мне это показалось малоубедительным, и я стал искать лучшего ответа на этот вопрос... Будь добр, напиши мне ответ. Я буду ждать".
  
   1 Константин Дмитриевич Бальмонт (1867--1942), поэт-декадент. Был у Толстого в Гаспре в 1902 г. Толстой относился отрицательно к его творчеству.
   2 О ком идет речь, редакции неизвестно. Возможно, что имеется в виду критик Михаил Александрович Протопопов (1848--1915).
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1908 г. Января 16.
   [...]Хотелось бы много серьезно поговорить с тобой, не о тебе и о себе, а о том, о чем не переставая думаю: о жизни и смерти, да нельзя в письме. Скажу только, что жизнь тем лучше становится, чем ближе к смерти и чем меньше ей дорожишь. С особенной силой испытываю это теперь и как бы желал, чтобы другие, особенно близкие и любимые, как ты, испытывали бы то же. То было желание славы людской, по крайней мере примешивалось, а теперь уж не знаю Ю tort или Ю raison,1 но так хочется передать другим то твердое, беспеременное счастье, которое испытываешь и которое так легко. Но Таничка маленькая?!2 Понимаю, что при ней, при этой плотской любви, как та, которую испытываете вы, и ты и твой милый, добрый, умный муж, к этому милому существу, это невозможно пока. Думаю, что это не самомнение, но так хочется высказать получше то, чтС мне так ясно. Не думай, что я думаю, что, если я выскажу хотя бы самым лучшим образом, чтР знаю, что все сейчас поверят, знаю, что не только не поверят, но презрительно, снисходительно улыбнутся, но все-таки буду рад, если перед отъездом туда удастся высказать всё, чтР узнал.
  
   1 правильно или неправильно.
   2 Татьяна Михайловна Сухотина (р. 1905), дочь T. Л. Сухотиной.
  
   Е. Н. Воробьеву.
   1908 г. Января 20.
   [...]Когда заглянешь в себя, не только в прошедшем, а в настоящем, то столько видишь в себе дряни, и не столь видимой, внешней, в форме жизни (хотя и этой довольно), а столько дряни внутренней: недоброты, тщеславия, главное, осуждения и всякой гадости, что видишь, в чем главное дело и на что надо полагать все свои силы. И по мере того, как полагаешь на это: на уничтожение того, что мешает проявлению любви, по мере этого, с увеличением любви, увеличивается спокойствие, радость и уничтожаются все прежде тревожившие вопросы. [...]
  
   Ответ на письмо Е. Н. Воробьева от 13--14 декабря 1907 г., о сомнениях и неразрешенных вопросах, которые накопились у него. Многие годы прожив среди людей одинакового с ним мировоззрения в земледельческой общине на Кавказе, он разочаровался в общине, так как встретил там такую же отчужденность людей друг от друга, как и везде. Выражал сочувствие религиозно-нравственным взглядам Толстого.
  
   C. P. Чителю (S. R. Chitale).
   1908 г. Января 21/февраля 3.
   [...] Я высоко ценю мое общение с индийскими религиозными людьми, каковым и вы являетесь, судя по вашему письму. С большим интересом и пользой для моей духовной жизни прочел я все встретившиеся мне браминские религиозные книги [...].
   Мне жалко было заметить, что вы думаете, будто я не соглашаюсь с основным положением Бхагават-Гиты1 о том, что человек должен направлять все свои духовные силы на исполнение долга, или, как я это выражаю, на свою жизнь, чтобы любить и не думать о последствиях этого, зная, что если живешь согласно такому принципу, то получатся наилучшие результаты для самого человека и для всего мира. Я твердо этому верю и всегда стараюсь помнить об этом и поступать соответственно этому, а также говорить это тем, кто спрашивает мое мнение, и высказывать это в своих сочинениях. Я не могу думать иначе, если мое миросозерцание истинно религиозно, ибо этот принцип является основанием религии. А религия, истинная религия, всегда была и есть везде одна и та же.[...]
  
   Ответ на письмо С. Р. Чителя из Бомбея (Индия). Во входящем журнале, в котором в Ясной Поляне регистрировались письма, содержание письма Чителя записано так: "Пишет, что Лев Николаевич -- воплощение Кришны".
  
   1 Bhagavad-Gita в подлиннике письма Толстого: Bagvatgitta, Бхагавад-Гита "петые божеством откровения" -- название религиозно-философской поэмы, входящей в шестую книгу индийского эпоса "Махабхараты".
  
   И. М. Трегубову.
   1908 г. Января 27.
   [...] Проект Общины я прочел внимательно с пером в руках и начал было делать изменения, но потом увидал, что наложение основ христианского понимания, соединяющего людей, есть дело такой для меня огромной важности, что я должен или сам изложить его, что я и делаю, или в чужом изложении делать только незначительные замечания. Это самое я и сделал и с такими замечаниями возвращаю вам проект. Я изменил несколько слов и отметил некоторые ї вопросительным знаком не потому, чтобы я был несогласен с ними, а потому, что считаю их излишними для той дели, для которой пишется и подается проект. В общем же основы проекта мне кажутся верными, и я желаю успеха вашему делу. [...]
   Я на днях получил из Канады письмо от некоего Сахатова, который встретил на пути общину свободников в 80 человек, которые идут на юг с тем, чтобы там питаться фруктами и не мучить животных. Вообще среди духоборов идет, как всегда среди людей, живущих духовной жизнью, неперестающее движение.[...]
  
   При письме от 24 января 1908 г. Трегубов прислал проект заявления в Петербургское губернское правление о регистрации, согласно высочайшим указам 17 апреля 1905 г. и 17 октября 1906 г., Общины свободных христиан. Трегубов задался целью путем такого оформления объединить сектантов, находившихся вне существовавших религиозных группировок. Заявление должно было быть подписано пятьюдесятью учредителями. Такого количества лиц не нашлось, и община не была зарегистрирована.
  
   В. Георгиеву и Д. Юрукову.
   1908 г. Января 28/февраля 10.
   Благодарю за известие о твердом христианском поступке Миньо Попова. Помогай ему Бог, тот, который живет в нем. Такие известия возбуждают во мне одновременно и радость и горе. Радость о том, что такие отказы -- это верные признаки приближения царства божия, горе о тех страданиях, которые в слабые минуты (а такие есть у всякого человека, а особенно у молодого) испытывают такие люди. Дело всё в том, насколько перенес такой человек сознание своей жизни из области вещественной в область духовную. Для телесного человека заключение, унижения и всё тому подобное есть страдание, для духовного человека всё это есть только случай всё сильнейшего сознания своей духовности, случай возможного проявления своей любви к заблудшим мучителям врагам. От этого-то и говорю и повторяю: помогай ему Бог, и он поможет ему, если он будет вызывать его в себе любовью ко всему. [...]
  
   В письме от 20 января 1908 г. Велко Георгиев и Д. Юруков (г. Пловдив, Болгария) сообщили об отказе от военной службы единомышленника Толстого, болгарина М. Попова (р. 1885) и о суде над ним, состоявшемся 15 января н. ст. 1908 г. В письме была приведена речь Попова, произнесенная на суде. Свою речь Попов не закончил, так как был остановлен за "оскорбление суда".
  
   А. Илиевской.
   1908 г. Февраля 1.
   Вы пишете: "Я хочу найти такую идею (или, иначе, такой смысл жизни), чтобы для нее одной только и жить, чтобы каждая секунда имела смысл, чтобы вся жизнь была дело, чтобы вся жизнь была сознательным служением чему-то". Смысл этот найден давно и выражен всеми мудрецами мира и для нас Христом. Смысл этот в том, чтобы постоянно увеличивать в самом себе сознание божества, выражающегося в нас любовью.[...]
  
   Ответ на письмо учительницы Анны Илиевской (Екатеринославская губ.) от 20 января 1908 г. (автор ошибочно датировал 20 декабря 1908 г.). Илиевская спрашивала, как бороться "с этими тиранами-извергами, которые мучают, замучили, убили столько людей?!" Противопоставить им революционную борьбу она внутренно не находила возможным и стремилась найти такую идею, служение которой дало бы ей удовлетворение. На конверте написано Толстым: Прочтите Евангелие, Марка Аврелия, Будду, Конфуция и Канта.
  
   Г. Литвицкому.
   1908 г. Февраля 1.
   [...]В письме вашем я заметил стремление к красноречию, к литераторству, берегитесь этого, это очень вредное искушение.
  
   Ответ на письмо четырнадцатилетнего Гриши Литвицкого (Петербург) от 26 января 1908 г. Мальчик описал свой сон. Во сне он видел Толстого (цит. с сокращениями). "Он сидел в своем кабинете за столом, заваленным книгами. Рука судорожно сжимала перо. Скрипнула дверь. Лев Николаевич сидел неподвижно. Дума глубокой складкой легла на его чело... Но, может быть, вы не плачете, как я видел во сне, но вы скорбите о родине, о невежестве простого народа... вы говорите смело, открыто; я вас не знаю, но люблю... Вы только напишите одно: такой ли вы есть на самом деле, как я представляю. Ведь про вас много толков в народе и больше худых, но я почему-то чувствую (не сумею объяснить), что вы только обличитель неправды, укрепите эту веру. Дайте верное понятие о себе... не боитесь, меня никто не учил писать вам. Я сам писал, сам и виноват буду" (написано малограмотно).
  
   Н. К. Харитонову.
   1908 г. Февраля 1.
   [...] Я нахожу, что стихи ваши нехороши, а кроме того должен сказать, что вообще совершенно излишне писать стихами, когда хочешь выразить свою мысль. Не проще ли говорить без всякой рифмы и размера. [...]
  
   Неизвестному (А. А.).
   1908 г. Февраля 3.
   Ответ мой на оба первые ваши вопроса один и тот же: причина зла в мире -- недостаток разумной и понятной религии, в которую все могли бы верить. [...]
  
   В письме от 26 января 1908 г. А. А. (адрес: Петербург, до востребования) поставил перед Толстым вопросы: "1. Что, по вашему мнению, еще отсутствует у человечества для того, чтобы люди жили на свете более мирно, справедливо, благоразумно, не нуждаясь в самом необходимом, и вообще более нормально? 2. Какая общая причина всех зол у человечества?"
  
   К. Ф. Шмыкову.
   1908 г. Февраля 5.
   [...]Когда человек понимает и вполне сознает требования духовного начала -- Бога, то вопрос о том, поступить ли ему согласно этим требованиям, или согласно требованиям своей личности и других людей, -- такого вопроса для человека, сознающего в себе свое духовное начало и живущего им, не может быть. Если же является противоречие, как в вашем случае, то это доказывает только то, что человек не вполне сознает еще требования духовного начала. Я не говорю, что человек, который поступит так, как вы решили поступить, поступит дурно; я только говорю, что этот человек не мог поступить иначе, так как сознание им своего духовного начала еще было слабо в ном. Одно, что могу советовать вам, это то, чтобы стараться укреплять в себе сознание духовного начала, то сознание, которое, если оно сильно, не допускает уже никаких вопросов, а, главное, дает несомненное и ненарушимое благо тому, кто имеет его. [...]
  
   Ответ на письмо Кирика Флоровича Шмыкова (р. 1887) из Харькова от 1 февраля 1908 г. Под влиянием сочинений Толстого перед Шмыковым встал вопрос об отказе от военной службы (он призывался в ополчение). Но у него явилось сомнение, не принесет ли его отказ страдание родным.
  
   И. А. Беневскому.
   1908 г. Февраля 6.
   [...] Ответить вам на ваш вопрос о том, хороша ли та деятельность, которую вы предлагаете, я могу только тем, что она будет хороша в той мере, в которой она будет руководима самоотречением. Но нельзя сказать, чтобы последствия ее наверное были те, которых вы ожидаете. Я даже скорее думаю, что последствия едва ли будут таковы. На вопрос: хорошо ли работать на этом поприще для того, кто будет работать на нем с самоотречением? -- я отвечу: да, очень хорошо. Если же вы меня спросите, какое мое мнение о том, будет ли такого рода деятельность полезна, я должен ответить: не знаю. [...]
  
   Ответ на письмо И. А. Беневского от 31 января 1908 г., написанное вскоре после его посещения Ясной Поляны. Беневский писал, что он не может равнодушно "относиться к народной нужде, страданиям от того состояния обнищания и невежества, в котором находится большинство крестьян". Практическая помощь крестьянам должна выразиться "в отказах от своей земельной собственности, в призыве к тому же и других землевладельцев, в соединении в общины для совместной работы и взаимной помощи, в составлении особого фонда для освобождения земли от частной собственности посредством выкупа ее в общую собственность всех желающих трудиться на ней из рук теперешних землевладельцев".
  
   И. Ф. Наживину.
   1908 г. Февраля 6.
   [...] В драме вашей,1 как во всех ваших художественных писаниях, есть много хорошего, но в общем произведения эти не удовлетворяют меня вследствие нагроможденности событий. Если будете продолжать писать художественно, -- чего не очень советовал бы вам, так как вами много сделано и делается полезной, как бы сказать, общественно-религиозной работы, -- то старайтесь больше обрабатывать и проявлять и лица и события более уединенно, не на фоне других лиц и событий, а на чистом фоне.[...]
  
   1 Ив. Наживин, "В долине скорби".
  
   О драме И. Ф. Наживина Толстой сказал, что "в ней очень много напутано и неразработано". "У него везде видно автора, он всё подсказывает читателю: вот этого надо осудить, над этим посмеяться, а читатель этого не любит, читатель любит сам разбираться"
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1908 г. Февраля 6.
   [...]Очень, очень порадовало меня твое отношение к пониманию жизни. Как ни говори и как ни забывай этого, смысл жизни только в нашем духовном движении, в том, насколько мы становимся лучше. Ты понимаешь это, а если понимаешь, то и надо держаться этого. [...]
  
   А. Н. Веревкину.
   1908. Февраля 6--7.
   [...] Вопросами, которых вы касаетесь, было занято всё человечество с тех пор, как мы о нем знаем. Очень советовал бы вам не решать этих вопросов, прежде чем вы не исследовали всего того, что было думано и высказано о них мудрейшими людьми мира. [...]
  
   А. Н. Веревкин (р. 1884) -- в 1904 г. кончил экстерном реальное училище в Одессе и поступил в Киевский политехнический институт, который окончил только в 1917 г.
   Ответ на письмо ("исповедь") А. Н. Веревкина от 28 января 1908 г. Веревкин пространно писал о Боге, о coздании мира, о своем мировоззрении. В конце сообщил, что молодежь их института интересуется религиозно-философскими вопросами.
  
   С. Казакову.
   1908 г. Февраля 10.
   [...] Ты спрашиваешь: для какой цели ты явился на свет, не только ты, но и всякий другой человек. Ответ состоит в том, что явились мы для того, чтобы исполнять волю пославшего нас. Воля же его в том, чтобы мы в себе увеличивали любовь, насколько возможно, любовь ко всяким людям одинаково. Только этой любовью мы можем достигнуть блага своего и всего мира.
   Что же касается до тех людей, которые уверяют, что верят в свое бессмертие, то это очень жалкое и грубое заблуждение. Тело наше должно умереть, дух наш никогда не был мертв и не будет мертв, а как он будет и где он будет, это нам не дано знать. Дано нам знать только то, чтобы увеличивать в себе эту духовную силу.[...]
  
   Сергей Казаков (Москва) в то время склонялся, а потом вполне принял мировоззрение религиозной группы так называемых "бессмертников", утверждавших, что силой веры в Бога можно добиться физического бессмертия на земле. Эта группа была основана в Москве И. И. Морозовым.
   В письме от 4 февраля 1908 г. С. Казаков спрашивал: "Для какой цели я явился на землю? Неужели верящих в бессмертие "земля не будет брать?" Просил позволения приехать к Толстому для личной беседы. Письмо написано малограмотно.
  
   О. К. Толстой.
   1908 г. Февраля 10.
   [...] У меня о тебе, милая Оля, осталось впечатление, желаю, чтоб оно было ошибочное, что ты нерадостна. И мне это очень жаль, потому что этого не должно быть. У тебя столько мирских неважных, но все-таки благ, которым нельзя не радоваться: и дети славные, и друзья настоящие, и здоровье, и образованье, и ум; но всё это пустяки: у тебя сознание, что ты (как я думаю, ты, наверное, думаешь иначе и хорошо делаешь), что ты до сих пор прожила хорошо и можешь иметь великое счастье -- простить.1 Главное же то, что у тебя есть, это возможность бесконечного совершенствования, увеличения любви ко всем и всему и сознания движения в этом направлении, движения, которое неизбежно отражается на детях. Чем дальше живу, тем больше всей душой сознаю и серьезность жизни и ее великое, незаслуженное нами благо жизни.
   Только чуть начни делать, что должно и свойственно, и заливает душу счастьем. Я это всё сильнее и сильнее испытываю, и хочется поделиться этим для всех доступным счастьем с теми, кого любишь -- с тобой. Ради Бога, не думай, что то, что я пишу, общие, неопределенные фразы; нет, это очень просто и точна может быть выражено -- всё в том, чтобы перенести интерес, цель жизни и потому все усилия для достижения цели с телесной стороны своей жизни на духовную: класть на работу над улучшением своей души хоть 1/10 тех усилий, которые мы кладем на телесную. Сутра сказать себе: помоги мне Бог исполнять не свою, а твою волю, и, ложась спать, вспомнить, где я отступал, и воспользоваться сделанными ошибками для следующего дня. [...]
  
   1 Речь идет об отношении О. К. Толстой к ее бывшему мужу, А. Л. Толстому.
  
   М. М. Докшицкому.
   1908 г. Февраля 10-11.
   Письмо ваше я подучил и очень удивился вашему упоминанию о каком-то Санине,1 о котором я не имел ни малейшего понятия. Случай сделай то, что в доме был один человек, читавший этот роман. Я взял те  журнала, в которых он помещался, и прочел все рассуждения самого Санина, и ужаснулся не столько гадости, сколько глупости, невежеству и самоуверенности, соответствующей этим двум свойствам автора. Хотя я и хотел в душе пожалеть автора, но никак не мог подавить недоброго чувства к нему за то зло, которое он сделал многим людям, в том числе и вам. Автор, очевидно, не только не знает, но не имеет ни малейшего понятия о всей работе лучших душ и умов человечества по разрешению вопросов жизни, которых он не только не решает, но не имеет даже понятия о их разрешении. Не имеет понятия ни о восточных, китайских мудрецах: Конфуции, Лао-Тсе, ни об индийских, греческих, римских мудрецах, ни об истинном христианстве, ни о более близких нам мыслителях: Руссо, Вольтере, Канте, Лихтенберге, Шопенгауэре, Эмерсоне и других. Есть у него художественная способность, но нет ни чувства (сознания) истинного, ни истинного ума, так что нет описания ни одного истинного человеческого чувства, а описываются только самые низменные, животные побуждения; и нет ни одной своей новой мысли, а есть только то, что Тургенев называет "обратными общими местами":2 человек говорит обратное тому, что всеми считается истиной, например, что вода сухая, что уголь белый, что кровосмешение хорошо, что драться хорошо и т. под. Стараюсь жалеть бедного и заблудшего автора, но самоуверенность его мешает этому. Вас же от всей души жалею за ту путаницу, которую произвело в вашей душе чтение книг. И потому, простите меня, не посылаю вам своих, а посылаю составленный мною из мыслей разных писателей "Круг Чтения". Думаю, что чтение это, если вы будете читать, внимательно обдумывая то, что читаете, поможет вам и выведет вас из той страшной путаницы мысли, при которой вы можете ставить вопрос, который был бы смешон, если бы не был так возмутителен: что лучше: санинство или христианство? Советую так же читать Евангелие. Помогай вам Бог, тот Бог, который живет в вас и который так заглушен, что вы едва, едва сознаете, и может быть, и совсем не сознаете его. [...]
  
   Моисей Менделевич Докшицкий (р. 1890) -- сын часового мастера. Жил в Фундуклеевке Киевской губ.
   В письме от 4 февраля 1908 г. М. М. Докшицкий писал о своем увлечении Саниным, героем одноименного романа М. Арцыбашева, а затем мировоззрением Толстого. Но он не мог окончательно решить, что же лучше, "санинство или христианское учение". Спрашивал мнение Толстого о "санинстве".
  
   1 М. П. Арцыбашев, "Санин", печатался в "Современном мире" и выходил отдельными изданиями. Роман проникнут философией ницшеанства, культом эротических наслаждений, разнузданной аморальности.
   2 И. С. Тургенев, "Отцы и дети", гл. XXI (разговор Базарова с Кирсановым): "-- Гм... это ты сказал противоположное общее место. -- Что ты называешь этим именем? -- А вот что: сказать, например -- что просвещение полезно, это общее место, а сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно как будто щеголеватее, а в сущности одно и то же".
  
   М. Варзину (М. Замятину).
   1908 г. Февраля 11.
   [...] Ваш ответ Рокфеллеру1 вполне признаю, и, действительно, если бы я отвечал, то отвечал так. [...]
   [...] Очень интересны те сведения, которые вы сообщаете мне о положении рабочего народа в Америке. Как мало знают у нас об этом. Америка представляется обетованной землей. [...]
  
   М. Варзин (р. 1882) -- сын крестьянина Новгородской губ. Окончил техническое училище в Череповце. Эмигрировал из России под фамилией М. Замятин. С 1906 г. жил в США (Вашингтон). Рабочий (в 1908 г. безработный).
   Ответ на письмо М. Варзина (подписался: М. Замятин) от 17 января 1908 г. По поводу прочитанного в английской газете сообщения, что американский миллиардер Джон Рокфеллер предполагает спросить Толстого, как ему поступить со своим капиталом, двенадцать биллионов долларов, Варзин писал: "Это ужасные деньги. С ними только в волны моря. Я, прочитавши Ваши сочинения многие... наверно угадаю Ваш ответ: "Мистер Рокфеллер, отдайте ваши деньги тому, у кого вы их взяли потом, кровью, голодом и холодом". Это ответ истории, которая поместит (его) на страницах летописи... Такая масса безработных в Америке, приблизительно насчитывают более двухсот тысяч человек. Так вот откуда деньги у Рокфеллера. Рабочий жизнь свою не допивает, недополучает жалованья, недосыпает, и это все составляет капиталы Рокфеллеру (и другим миллиардерам)... В Америке, свободной стране, -- свобода для доллара. Да где же богатые крестьяне! Беднота задавлена трестами".
  
   А. М. Бодянскому.
   1908 г. Февраля 12.
   [...] Мысли, чувства, выраженные в драме, мне близки и выражены для меня, понятно, но они таковы, что форма драмы несвойственна для их выражения. Они, мысли, не только ничего не выигрывают от того, что выражены в этой форме, а, напротив, теряют. Я без чувства sacrilХge1 не могу себе представить разодетых актеров, изображающих эти лица.2 И потому не желал бы, чтобы она была не только играна, но и напечатана, на что едва ли и найдутся охотники. [...]
  
   С письмом от 6 февраля 1908 г. А. М. Бодянский прислал рукопись своей "мистерии в пяти актах" "Драма мира" (из жизни Христа). Прочтя драму, Толстой на вопрос Н. Н. Гусева, хороша ли она, ответил: "Нет. Не веришь ему совсем". -- "В чем не веришь?" -- "Что это было так, как он описывает".
  
   1 святотатство
   2 Действующие лица "драмы": Иисус бен-Иосиф Назарянин, Иуда Симонов, апостол Андрей, апостол Матфей, Марка из Магдалы и др.
  
   С. Казакову.
   1908 г. Февраля 18.
   [...] Я думаю, что несогласие наше происходит оттого, что вы под словом жизнь разумеете только жизнь тела. Тело наше не может существовать вечно; напротив, тело наше должно умереть; дух же не только не должен, но не может умереть. Всё учение Христа, как я понимаю его, состоит в том, что он указал людям ту истину, что жизнь их находится не в теле, а в духе. И каждый человек может сам узнать, что сущность его жизни никак не в тело, а в духе, который заключен в теле и стремится освободиться от него. Вся жизнь человеческая есть только такое освобождение. Это освобождение начинается с детства, продолжается в взрослые года и в старости и, наконец, приводит к смерти. Смерть вовсе не есть такое зло, как вы представляете себе. Если человек понимает, что жизнь его в духе, то смерть не только не страшна ему, но радостна и привлекает его, потому что смерть есть освобождение духа. Я, например, по опыту знаю, в мои года, когда я стою одной ногой в гробу, смерть вовсе не представляется мне страшной. Напротив, мне страшна бы была постоянная жизнь, а смерть есть завершение того дела освобождения духа, которое совершалось в продолжение всей моей жизни.
   Посылаю вам кое-какие книги и особенно прошу вас обратить внимание в "Изложении Евангелия" на прощальную беседу Христа с учениками (в Евангелии Иоанна). Там выражены те самые мысли, которые я теперь вам высказываю. [...]
  
   Ответ на письмо Сергея Казакова от 15 февраля 1908 г., написанное по поводу предыдущего письма к нему Толстого. Казаков убеждал "дорогого друга Льва", что он потому считает веру "бессмертных" заблуждением, что не знает ее. А если бы Толстой разобрался, то "запел бы песнь новую". Развивал взгляды членов этой сектантской группы и вновь выразил желание встретиться с Толстым.
  
   М. Лоскутову.
   1908 г. Февраля 24.
   Вы спрашиваете меня о том, упадок ли декадентство или, напротив, движение вперед?
   Коротко ответить: разумеется, упадок, и тем особенно печальный, что упадок искусства есть признак упадка всей цивилизации. Упадок же цивилизации происходит от отсутствия верований, отсутствия религии. И это-то самое условие, в котором мы живем в настоящее время. Причина, почему декадентство есть несомненный упадок цивилизации, состоит в том, что цель искусства есть объединение людей в одном и том же чувстве. Это условие отсутствует в декадентстве. Их поэзия, их искусство нравятся только их маленькому кружку точно таких же ненормальных людей, каковы они сами. Истинное же искусство захватывает самые широкие области, захватывает сущность души человека. И таково всегда было высокое и настоящее искусство.
  
   Ответ на письмо Михаила Лоскутова, ученика 7-го класса Суворовского кадетского корпуса (Варшава) от 12 февраля 1908 г. Лоскутов просил ответить на вопрос: "Декадентство в литературе -- упадок или возрождение?"
  
   И. А. Самсонову.
   1908 г. Февраля 24.
   Получил ваше письмо. Оно доставило мне одну из лучших радостей в моей жизни, радость духовного единения с душою другого человека, единения полного, так как но письму вашему я вижу, что то, что дорого и близко мне, то дорого одинаково и вам. Совершенно согласен и разделяю ваш взгляд на мои художественные произведения и еще более на предстоящее мне тяжелое испытание того юбилея, который мне готовится. Всё возможное готов бы был сделать, чтобы избежать этого. Есть китайская пословица, которая говорит: "Тот, кто меня бранит за глаза, боится меня; кто же хвалит меня в глаза, тот меня презирает". Это глубоко справедливо. Но если люди затеяли это, как мне сказать им, что такое письмо, как ваше, для меня служит гораздо более ценной и важной наградой, чем всевозможные неискренние глупости, которые они будут делать Бог знает для чего.
   Что же касается до той выдержки,1 которую вы прислали мне, то не скажу, чтобы мне было не больно, но что же я могу сделать? Делаю то, что считаю нужным делать перед Богом, а как люди судят про это -- это их дело, а не мое. Одно, что я могу извлечь для себя из таких суждений, это урок того, как опасно легкомысленно судить о других людях.[...]
  
   Иван Алексеевич Самсонов (р. 1887) -- окончил уездное училище, с 1904 г. по окончании железнодорожного технического училища и до 1914 г. работал помощником машиниста на железной дороге и топографом лесного ведомства в Омске, впоследствии электромонтер на заводе "Красный путиловец" в Ленинграде. Весной 1908 г. приезжал в Ясную Поляну.
   Ответ на письмо М. А. Самсонова из Омска. Самсонов выражал сочувствие религиозно-философским взглядам Толстого и неодобрительно отзывался об его художественных произведениях, которые он бы "сжег с величайшим удовольствием". "Война и мир" -- это "бредни", "Анну Каренину" не стал читать, потому что "претило". С прискорбием он узнал, что "высокообразованные" люди готовятся устроить 80-летний юбилей Толстого "с адресами, венками, объедением и прочей мерзостью". На конверте помета Толстого: Прекрасное письмо. Отвечать.
  
   1 М. А. Самсонов прислал вырезку из газеты "Омский телеграф". В статье "Об учителе жизни" (написанной по статье Зинаиды Гиппиус "Архип у Толстого"), приведено письмо матроса, описывавшего свой приезд в Ясную Поляну и нелюбезный прием, который он там встретил.
  
   М. М. Дондуковой-Корсаковой.
   1908 г. Февраля 27.
   Милая Мария Михайловна, сказал бы: сестра по духу, если бы знал, что вы мне позволите назвать вас так.
   Сейчас прочел ваше письмо жене, которое глубоко тронуло меня. Вы открыли мне то, о чем я, по своему легкомыслию и эгоизму, не думал, а то, что вы открыли мне, очень важно. Готовящиеся мне юбилейные восхваления мне в высшей степени, не скажу тяжелы -- мучительны. Я настолько стар, настолько близок к смерти, настолько иногда желаю уйти туда, пойти к Тому, от Кого я пришел, что все эти тщеславные, жалкие проявления мне только тяжелы. Но это всё для меня лично, я же не подумал о том, о чем вы мне пишете: о том тяжелом впечатлении, которое произведут на тех людей, которые верят так же, как вы, верят искренно и глубоко, какое впечатление произведут эти восхваления человека, нарушавшего то, во что они верят. Об этом я не подумал, и вы напомнили мне. Постараюсь избавиться от этого дурного дела, от участия моего в нем, от оскорбления тех людей, которые, как вы, гораздо, несравненно ближе мне всех тех неверующих людей, которые, Бог знает для чего, для каких целей, будут восхвалять меня и говорить эти пошлые, никому не нужные слова. Да, милая Мария Михайловна, чем старше я становлюсь, тем больше я убеждаюсь в том, что все мы, верующие в Бога, если мы только искренно веруем, все мы соединены между собою, все мы сыновья одного отца и братья и сестры между собою. Хотим ли мы, или не хотим этого, мы все едино. [...]
  
   Мария Михайловна Дондукова-Корсакова (1828--1909) -- принадлежала к секте пашковцев, но впоследствии вернулась в православие. В течение многих лет занималась помощью заключенным в тюрьмах и вела среди них активную религиозную пропаганду.
   Ответ на письмо М. М. Дондуковой-Корсаковой к С. А. Толстой от 22 февраля 1908 г. В этом письме восьмидесятилетняя Дондукова-Корсакова (сверстница Толстого) умоляла его отказаться от юбилея, от которого будет "глубоко и тяжко" страдать "великое множество" верующих людей.
   Появившиеся в газетах сообщения о письме Толстого к М. М. Дондуковой-Корсаковой вызвали в обществе большую тревогу. Многие обвиняли корреспондентку Толстого (ее фамилия была опубликована позднее) за бестактный поступок, за то, что желание группы православных было навязано Толстому. В некоторых газетах резко осуждали Дондукову-Корсакову.
   Толстому М. М. Дондукова-Корсакова писала в 1908 г. несколько раз. Письма ее оставались без ответа. По поводу письма к ней Толстого от 27 февраля она спрашивала, какую радость может принести общение между "братом и сестрой", не соединенными единой верой в Бога. "Между вами и мною даже общее наше страдание о бедствиях нашей родины отражается настолько различным образом, что делиться с вами моей глубокой скорбью вы сами меня не допустите... Как же мне к вам приблизиться и в чем проявится, что общение со мною вам очень радостно? Напишите мне об этом, и по моей Христовой любви, горячей непосредственной любви, постараюсь вас понять". На конверте помета Толстого: Чепуха.
  
   Вел. кн. Николаю Михайловичу.
   1908 г. Февраля 28.
   [...] Вы не можете себе представить, как изменяется жизнь, приближаясь к старости, т. е. к смерти. Я именно чувствую, что рост духовный идет как бы обратно пропорционально квадратным расстояниям от смерти, всё лучше и лучше. Надеюсь, что Вы доживете до этого и испытаете это. Теперь же мне дороже всего любовное общение со всеми людьми, безразлично кто они: цари или нищие. И потому для меня Ваше доброе письмо, уничтожившее то нехорошее отношение, которое вызвало мое, было для меня особенно дорого. [...]
  
   Ответ на письмо вел. кн. Николая Михайловича от 2 февраля 1908 г. После письма к нему Толстого в 1905 г. Николай Михайлович не решался больше писать Толстому и только теперь, после беседы с П. А. Сергеенко, сообщившим о желании Толстого получить сведения о распорядке дня русских императоров, позволил себе написать. К письму он приложил эти материалы и, кроме того, спрашивал, не заинтересуют ли Толстого выписки из писем Николая I, относящиеся ко времени процесса и казни декабристов.
  
   М. А. Стаховичу.
   1908 г. Февраля 28.
   Я знаю, что вы точно любите меня, любите не как писателя только, но и как человека, и, кроме того, вы человек чуткий и поймете меня. От этого обращаюсь к вам с большой, большой просьбой. Просьба моя в том, чтобы вы прекратили этот затеянный юбилей, который кроме страдания и хуже чем страдания -- дурного поступка с моей стороны, не доставит мне ничего иного. Вы знаете, что и всегда, а особенно в мои года, когда так близок к смерти -- вы узнаете это, когда состаритесь -- нет ничего. дороже любви людей. И вот эта-то любовь, я боюсь, будет нарушена этим юбилеем. Я вчера получил письмо от княжны Дондуковой-Корсаковой, которая пишет мне, что все православные люди будут оскорблены этим юбилеем. Я никогда не думал про это, но то, что она пишет, совершенно справедливо. Не у одних этих людей, но и у многих других людей вызовет чувство недоброе ко мне. А это мне самое больное. Те, кто любят меня, я знаю их, и они меня знают, но для них, для выражения их чувств не нужно никаких внешних форм. Так вот моя к вам великая просьба: сделайте, что можете, чтобы уничтожить этот юбилей и освободить меня. Навеки вам буду очень, очень благодарен.
  
   Подготовительные работы по организации торжественного ознаменования 80-летия со дня рождения Толстого (28 августа 1908 г.) начались по инициативе М. А. Стаховича. 7 января на литературно-музыкальном вечере в честь Толстого, устроенном Петербургским обществом народных университетов, М. М. Ковалевский, после доклада о всемирном значении Толстого, предложил организовать юбилейное чествование Толстого во всем мире и для этого создать международное бюро из общественных деятелей, представителей наук и искусств. На том же вечере сорганизовался временный Комитет почина, выделивший из своей среды рабочее бюро. На заседании 18 января председателем был избран М. М. Ковалевский, тов. председателя В. Г. Короленко и И. Е. Репин, секретарем М. А. Стахович и пом. секретаря И. Я. Гинцбург. Временный комитет поставил своей задачей организовать общественное мнение, разослать воззвания и в мае созвать съезд откликнувшихся учреждений и лиц для выборов полномочного Комитета действия и выработки окончательного плана празднества. При комитете организовалось временное Бюро печати, поставившее своей задачей проведение правильной информации о подготовительных работах к юбилею и созыв всероссийского съезда деятелей печати для выработки плана чествования со стороны литераторов. Комитет предполагал превратить юбилей Толстого в грандиозное национальное торжество. Предполагалось чествование устроить в Москве в присутствии С. А. Толстой. В Ясную Поляну к Толстому должна была отправиться немногочисленная делегация. После организации московского комитета функции были разделены. 19 февраля комитет принял текст обращения, тогда же опубликованного в газетах. Комитет стал получать со всех концов мира сочувственные письма, запросы, предложения; были письма ругательные, было много стихотворений. В печати сочувственно обсуждался вопрос о предстоявшем торжестве. Предлагался законопроект о признании чествования национальным праздником, о принятии расходов на счет государства и об учреждении в Ясной Поляне народного университета имени Толстого. Вносились различные предложения в Академию наук, в городские думы, организовывались местные комитеты в университетах, театрах и пр. Предлагалось поставить Толстому при жизни памятник, возбудить вопрос об амнистии, об отмене смертной казни. "Союз русского народа" безуспешно пытался добиться запрещения подготовительных работ, и на страницах черносотенной печати ежедневно появлялись ругательные статьи. Секретарь Комитета почина М. А. Стахович поехал за границу для установления связи с иностранными комитетами. В Париже образовался комитет с участием Анатоля Франса, Жана Жореса, Поля Буайе и др.; инициатором берлинского комитета был Гергардт Гауптман; в лондонском участвовали Редьяр Киплинг, Эйльмер Моод и др. 12--13 марта в газетах промелькнуло сообщение о письме Толстого к Дондуковой-Корсаковой (фамилия ее названа не была). Отрицательное отношение Толстого к готовящемуся торжеству внесло большую тревогу. По странной случайности письмо Толстого к М. А. Стаховичу не было доставлено в срок, и Стахович, вернувшись из-за границы, по поводу распространявшихся слухов написал 13 марта С. А. Толстой, прося ее совета. С. А. Толстая в письме от 15 марта, не высказываясь категорически против юбилея, выразила опасение, что чествование может отразиться на здоровье Толстого. Получив, наконец, 17 марта письмо самого Толстого от 28 февраля, М. А. Стахович на другой день написал Толстому, выразив надежду, что, может быть, за истекшее время его категорическое желание несколько смягчилось. 21 марта С. А. Толстая телеграфировала Стаховичу, чтобы комитет при решении своем руководствовался письмом Толстого от 28 февраля и ее письмом от 15 марта. В заседании от 22 марта Комитет почина постановил сложить с себя полномочия, но, не желая прервать начатого дела, решил преобразоваться в Общество имени Л. Н. Толстого и продолжать работу независимо от юбилея. 27 марта состоялось последнее заседание, на котором был принят текст сообщения о причинах отказа (опубликовано в газетах 28 марта). Учрежденное при комитете Бюро печати на заседании 30 марта постановило работу свою не прекращать, созвать Всероссийский съезд работников печати и войти в Общество имени Толстого. Общество не было утверждено по формальным причинам (не было представлено письменного согласия Толстого). Состоявшийся 20-24 июня Всероссийский съезд писателей постановил ознаменовать юбилейную дату Толстого устройством дома-музея его имени в Петербурге. Работу эту осуществила выбранная съездом комиссия, явившаяся началом Общества Толстовского музея, утвержденного в мае 1909 г. Комиссия в марте 1909 г. развернула в залах Театрального клуба в Петербурге первую толстовскую выставку. Эта выставка положила начало Петербургскому Толстовскому музею, открытому 27 мартa 1911 г.
  
   И. Ф. Наживину.
   1908 г. Марта 9.
   [...]Я -- странно сказать -- что дальше живу, то всё лучше и лучше мне. Казалось бы, некуда больше а всё лучше.
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1908 г. Марта 10.
   [...] Прекратил питание мясом около 25 лет тому назад, не чувствовал никакого ослабления при прекращении мясного питания и никогда не чувствовал ни малейшего лишения, ни желания есть мясное. Чувствую себя сравнительно с людьми (средним человеком) моего возраста более сильным и здоровым. Но не могу, не имею основания приписать, по опыту, это неупотреблению мяса. Думаю же, что неупотребление мяса полезно для здоровья или, скорее, употребление мяса вредно, потому что такое питание безнравственно; всё же, что безнравственно, всегда вредно как для души, так и для тела. Древние говорили: mens sana in corpore sano,1 надо же говорить обратно: здоровье души, т. е. следование ее законам (нравственным), дает здоровье телу. [...]
   Здоровье мое, и телесное и особенно духовное, очень, очень хорошо. Кажется, что лучше уж не может быть, а с каждым днем становится лучше. Стараюсь наилучшим образом перенести (так как остановить его невозможно), тот шум, который делается вокруг моей вывески, и понемногу стараюсь высказать то, что, может быть, кому-нибудь нужно, и мне кажется, что я знаю.
   О тебе, милый дружок, часто с большой любовью и страхом о твоей любви (не любви, а пристрастии) к Таничке думаю. Ослабить эту страшную любовь и дать ей законность может только увеличение на другой стороне весов любви к Богу, к добру и к ближнему, не милому, как Таничка, а противному, как самое противное из существ. [...]
  
   1 здоровый дух в здоровом теле,
  
   NN (К-ву).
   1908 г. Марта 11
   Жизнь наша происходит в настоящем. Только настоящее важно, и никакое прошедшее не может помешать настоящему. Напротив, сознание наших грехов в прошедшем поощряет нас к доброй жизни в настоящем. [...]
   В утешение могу сказать вам, что мало есть людей, которые бы не страдали тем же, чем вы пострадали. Не унывайте, а, напротив, стремитесь к большему и большему целомудрию, и я думаю, что вы найдете силы достигнуть этого.[...]
  
   В письме от 23 февраля 1908 г. К-в с отчаянием писал о своих моральных мучениях, вызываемых противоестественным пороком, которому он предается. Он спрашивал: "Как мне выйти из этой тины? Чем заглушить голос моей совести? Какими делами покрыть прошедшие годы моего падения?"
  
   З. Я. Курдюмовой.
   1908 г. Марта 11--12.
   Поздравляю вас с рождением сына. Не могу ничего желать особенного ему, так как никогда не хочу и не могу желать ничего особенного для исключительных людей. Желаю же, как ему, так и всем вашим детям, так и вам наибольшего счастья, истинного блага, того блага, которое приобретается только духовным совершенствованием, увеличением в себе любви к Богу, т. е. к добру, и ко всем людям. Прощайте, братски жму вам руку.
  
   Ответ на письмо З. Я. Курдюмовой (Петербург) от 7 марта 1908 г. Курдюмова писала на третий день после рождения сына. Просила разрешения назвать сына Львом в честь Толстого и просила написать ей "несколько слов", которые она сохранит для него как "путеводный свет".
  
   И. Ф. Наживину.
   1908 г. Марта 11--12.
   [...] Поступок ваш для меня не имеет никакого значения, ни отрицательного, ни положительного; одно значение для меня это то, что я знаю, как это тяжело, мучительно было вам и вашей милой жене. Для нас с вами не может быть вопроса о том, что важнее всего на свете: мы знаем очень хорошо, что важнее всего то, чтобы не нарушать любви. А о том, насколько нарушается любовь тем или другим поступком, есть ли возможность выйти из известного положения, не нарушая любви, это знает тот, кому предстоит это испытание, и поэтому судить о нем я не берусь и только радуюсь за то, что вы вышли из того мучительного положения, в котором вы находились.1 [...]
   То, что вы пишете мне о моем ужасном юбилее, наверное, не так тяжело для вас, как это тяжело для меня. Я делаю всё, что могу, чтобы прекратить это, но вижу, что я бессилен.[...]
  
   В письме от 7 марта 1908 г. И. Ф. Наживин подробно сообщал о компромиссе, на который он и его жена вынуждены были пойти для того, чтобы оформить их брак; ей, еврейке, пришлось принять православие.
  
   Т. Пшеничной.
   1908 г. Марта 11--12.
   [...] То, что вы пишете о своем раскаянии, мне кажется неверно. Раскаиваться нельзя в прошедшем, одно только раскаяние, т. е. сожаление о том, что поступил не так, как хотел, не имеет смысла. Весь смысл раскаяния состоит в том, чтобы улучшить свою будущую жизнь. И это одно советую вам. Советую вам жить, как это говорят, для души, для Бога, т. е. для увеличения в себе любви. Только этим путем вы можете успокоить себя. [...]
  
   Татьяна Пшеничная -- дочь священника, ученица 7-го класса Екатеринославского епархиального училища, писала Толстому о своем тяжелом моральном состоянии. Ее младшая четырнадцатилетняя сестра покончила самоубийством, и ей казалось, что она виновата в этом, потому что первая бросила в душу ребенка зерно пессимизма. Т. Пшеничная подробно рассказала о том, как все произошло. "Я считаю себя убийцей. Вправе ли я жить? Но должна ли я умереть, если смерть моя окончательно убьет родных?".
  
   А. М. Бодянскому.
   1908 г. Марта 12--13.
   Прочел ваше письмецо Гусеву,1 в котором вы так прекрасно выразили единственное и наилучшее средство чествовать мой юбилей, т. е. сделать мне истинно приятное и вполне удовлетворяющее меня, а именно то, чтобы посадить меня в тюрьму за написание тех сочинений, за распространение которых вам придется сидеть шесть месяцев, и сидят так много и много людей. Многим эта мысль покажется шуткой, парадоксом, а между тем это самая простая и несомненная истина. Действительно, ничто так вполне не удовлетворило бы меня и не дало бы мне такой радости, как именно то, чтобы меня посадили в тюрьму, -- в хорошую, настоящую тюрьму, вонючую, холодную, голодную. Вы высказали ясно то, чего я только смутно и неопределенно желал. Последнее время я чувствую себя до такой степени счастливым, что часто задумываюсь, есть ли что-нибудь, чего бы я желал? -- и никак не мог найти ничего такого. Теперь же не могу воздержаться от того, чтобы не желать всей душой того, чтобы то, что вы предлагаете, было принято не как шутка, а как поступок, действительно могущий успокоить всех тех, которым мои писания и распространение их неприятны, а с другой стороны, который доставил бы мне на старости лет, перед моей смертью, истинную радость и вместе с тем избавил бы меня от всей предвидимой мною тяжести готовящегося юбилея.
   1 А. М. Бодянский сообщил Н. Н. Гусеву, что он послал в газеты открытое письмо, в котором писал о том, как следует, по его мнению чествовать 80-летие со дня рождения Толстого: "Написал, что, согласно с законами, а потому и принятой правдой, Льва Николаевича следовало бы посадить в тюрьму ко дню юбилея, что дало бы ему глубокое нравственное удовлетворение". В газетах этого письма не напечатали. По поводу письма Бодянского записаны слова Толстого: "Как меня восхитил Бодянский! Действительно, это дало бы удовлетворение. Я на днях думал: чего я желаю? И ответил: ничего не желаю, кроме того, чтобы меня посадили". В ЯЗ в тот же день его же (Толстого) слова: "Было бы верное избавление от празднования. Туда, куда-нибудь в Крапивну, с венками не пришли бы".
  
   А. М. Кузнецовой.
   1908 г. Марта 15.
   Прежде всего вам нужно перестать видеть всё дурное в людях, а для этого -- увидать в себе дурное и постараться уменьшить его. Начните только делать это и найдете и смысл жизни и ее радость.
  
   В письме из Таганрога Агнеса Михайловна Кузнецова писала о своем "несчастии": она потеряла веру в Бога, изверилась в людях. Спрашивала, "для чего нужно жить, зачем нужно себя усовершенствовать".
  
   Болтон Холу (Bolton Hall).
   1908 г. Марта 15/28.
   Благодарю вас за письмо и отмеченную статью в "Single Tax Review".1
   Я очень рад слышать, что разрешение этого вопроса подвигается в вашей стране вперед. Безразличие России к этому важнейшему вопросу является для меня необъяснимой загадкой. Я пытался предлагать эту систему членам правительства2 и Думы, но они все кажутся столь запятыми разными незначительными делами, что не имеют ни времени, ни ума для этого серьезного вопроса. Однако вопрос этот должен быть решен, и в скором времени. Так что я совершенно с вами согласен, что нам предстоит пережить великие времена.
  
   При письме Болтон Хол прислал номер журнала "The Single Tax Review". Он писал об успехах возглавляемой им лиги единого налога.
  
   Н. А. Дунаевой. Неотправленное.
   1908 г. Марта 16.
   В ваших словах я увидал не искренность, а легкомыслие, самоуверенность и недоброту, о которых очень сожалею.
  
   Ответ на письмо Надежды Арсеньевны Дунаевой (р. 1887). Дунаева писала: "Я, дочь купца, слушательница Московских высших женских курсов Надежда Дунаева, чувствую к Вам личную ненависть... Я не видела Вас ни разу, я не читала Ваших произведений всех, но то, что я читала, восстановило меня против Вас".
  
   Р. Г. Гадон.
   1908 г. Марта 17.
   Любить надо не одних русских русским, не одних евреев евреям, не одну учительницу, которую вы любите, а надо любить ровно всех людей. А почему надо любить так? Потому что во всех людях, кто бы они ни были и какие бы они ни были, живет один и тот же дух божий, который живет в вас и во мне. Больше же всего надо любить тех людей, которые нам неприятны, ненавидят нас, врагов наших. И это надо делать не потому, что за это будет какая-нибудь на том свете награда, а потому, что в этом самое большое благо и счастье человека. Тот, кто испытает это, то, чтобы любить тех, которые вас не любят, тот узнает это счастье. [...]
  
   Рахиль Григорьевна Гадон (р. 1894) -- в то время ученица гимназии в Елисаветграде. Впоследствии учительница рисования там же.
   Р. Гадон писала о своей любви к учительнице литературы Елене Никитичне Ковалдиной. Но эта учительница русская, а после еврейского погрома, жертвой которого был ее лучший друг, она поклялась вечно ненавидеть русских. Правда, когда утихла боль, она поняла, что ненавидеть нельзя, но все же никто не мог ответить на ее вопрос, как же следует относиться к русским. Не могла она одновременно ненавидеть и любить свою учительницу. Просила Толстого помочь ей в разрешении этого вопроса.
  
   Н. А. Глебовой.
   1908 г. Марта 17.
   [...] Целомудрие есть идеал, к которому всегда, во всех условиях нужно стремиться. Чем ближе достигаешь исполнения его, тем не то что достигаешь какой-нибудь заслуги перед Богом, а достигаешь своего большего блага. Человек больше может служить Богу, будучи целомудренным, чем отдаваясь своей плотской жизни. [...]
  
   Ответ на письмо Н. А. Глебовой (Краснослободск) от 24 февраля 1908 г. Глебова писала о своей любви к одному студенту-медику, брак с которым был невозможен в силу особого обстоятельства: ему грозило наследственное сумасшествие. "Что делать, -- спрашивала Глебова, -- как быть? Как разойтись, когда любишь сильно? Воля слаба, а страсти могучи. Что нравственнее -- вступить в брак или отказаться от него? Но, рано или поздно, не устоять против внебрачной связи".
  
   Христо Досеву.
   1908 г. Марта 17.
   [...] я всегда боюсь приписывать слишком большое значение внешним явлениям. Это отвлекает от заботы о внутренней жизни; а только в этом, во внутреннем движении, единении с Богом, -- и личное счастье, насколько мы можем его испытывать, и вместе с тем благотворнейшее воздействие на других людей.
   Вы спрашиваете меня о теософии. Меня самого интересовало это учение, но, к сожалению, они допускают чудесное, а малейшее допущение чудесного уже лишает религию той простоты и ясности, которые свойственны истинному отношению к Богу и ближнему. И потому в учении этом может быть много очень хорошего, как в учениях мистиков, как в спиритизме даже, но надо остерегаться его. Главное же, думаю, что те люди, которым нужно чудесное, не понимают еще вполне истинного -- простого -- христианского учения.[...]
  
   Ответ на письмо X. Досева от 2 марта н. ст. 1908 г. Вернувшись из России в конце 1907 г., Досев по делам издательства "Възраждане" ездил по Болгарии. Толстому он писал о своих впечатлениях. В том же письме Досев писал об одном члене их общины, увлекавшемся одновременно мировоззрением Толстого и теософией. Просил Толстого высказать свое отношение к теософии.
  
   Г. В. Макарову.
   1908 г. Марта 17.
   [...] Особенно нравится мне в ваших рассказах то, что тот вывод, нравственный или практический, который вытекает из рассказа, не сказан, а предоставлено самим детям сделать его. [...]
  
   Глеб Владимирович Макаров -- предводитель дворянства Любимского уезда Ярославской губ., автор книги "Рассказы для детей".
   Г. В. Макаров прислал около тридцати экземпляров своей книги с просьбой раздать их яснополянским детям.
  
   С. Ф. Парамонову.
   1908 г. Марта 17.
   [...] посылаю вам несколько книг, в числе их книгу о духоборцах. Прошу вас и советую прочесть ее и вникнуть в то, как живут эти люди и как надо и можно жить людям: спокойно, свободно и радостно.
   В письме вашем не понравилось мне то, что вы очень осуждаете людей. Надо не людей осуждать, а в себя заглядывать и судить себя и исправлять себя от своих недостатков. Так учил нас Христос.
  
   В письме от 14 марта 1908 г. С. Ф. Парамонов, служащий московского городского трамвая, просил прислать "хоть одну" книгу. Купить он не мог. "Мы -- народ забитый, стесненный", -- писал он и привел примеры притеснений и несправедливости, которые терпят рабочие. Письмо написано малограмотно.
  
   П. А. Буланже.
   1908 г. Марта 17--18?
   [...] Я несколько дней примеривался отвечать вам и не мог почему-то. Нынче я понял, почему это. Происходит это оттого, что -- ошибаюсь я или нет -- ваше письмо вызвало во мне осуждение вас. И, вспомнив то, что так верно сказано в Евангелии, что если имеешь что против брата, то скажи это ему кротко и с глазу на глаз и приобретешь брата. И вот мне хочется опять приобрести в вас брата и для этого хочу написать то, что имею против вас. А именно то, что, судя по письму вашему, вижу, что вы смотрите на свой поступок или, скорее, ряд поступков, совершенных вами, как на нечто очень естественное, тогда как я полагал бы, что если вы когда-либо искренно принимали руководством жизни учение добра и истины Христа и всех лучших людей мира, то вам нельзя быть спокойным и довольным, нельзя, возвращаясь к общению с таким близким с вами человеком, каким был я, говорить о посторонних предметах, а не о своей душевной жизни. Это мне было и продолжает быть больно за вас.
   Не оправдывайте себя, милый брат, а как можно строже отнеситесь к себе с тем, что сознание всего того дурного, что вы сделали, было бы для вас средством движения вперед к совершенствованию и благу, а не средством всё большего и большего падения. Всё это, говорю вам, как вы не можете не понять, только из любви к вам, и потому уверен, что вы не рассердитесь за это на меня. Помогай вам Бог, который в вас, счистить с своей души всё, что скрывает его в ней.
  
   Ответ на письмо П. А. Буланже, в архиве не найденное. Очевидно, Буланже писал о последних событиях своей жизни. В 1907 г. Буланже скрылся от семьи и уехал в Грозный, где в течение нескольких месяцев работал в качестве рабочего на нефтяных промыслах. Потом переехал в Швейцарию. С семьей окончательно разошелся.
  
   Л. Л. Толстому.
   1908 г. Марта 21.
   [...] То, что ты недоволен собой, и хорошо и нехорошо, но больше хорошо, потому что это признак самого важного и дорогого на свете: внутренней духовной работы. Я думаю, что она происходит в тебе, и радуюсь этому, радуюсь потому, что знаю, что всякая искренняя духовная работа приводит к одному: к широкому, внесемейному [...], внеcословному, внепартийному, вненациональному патриотическому взгляду на жизнь и любовному отношению ко всем людям, а в этом единственно возможное в жизни истинное и очень большое благо.
   [...] Юбилей мой очень трудная для меня задача: как сделать, чтобы не огорчить друзей и не озлобить врагов. Ищу средств поступить так, чтобы как можно меньше нарушить естественное, любовное отношение, свойственное людям.1[...]
  
   Ответ на письмо Л. Л. Толстого от 19 марта 1908 г., в котором он писал: "Живу нехорошо, очень мало делаю и очень недоволен собой".
  
   1 В письме от 19 марта Л. Л. Толстой писал отцу: "Воображаю, как неприятно тебе читать каждый день в газетах о себе. Но если это поможет, выражаясь изысканно, мирному прогрессу человечества, то пусть справляют юбилей, как хотят. Тебе надо совершенно молчать о нем и принимать пассивно. Жаль поэтому, что в газеты попало письмо к Бодянскому".
  
   И. М. Куртышу.
   1908 г. Марта 23.
   [...] желаю тебе духовной крепости более всего в том, чтобы с покорностью воле божьей и с любовью к тем самым людям, от которых ты страдаешь, переносить свое заключение. В этом, в любви к врагам, к гонящим и ненавидящим нас, великая сила и радость, как для того, кто переносит так гонения, так и для всех, кто знает про это.
   Помогай тебе Бог с смирением, кротостью и любовью к гонителям переносить свое положение, и я думаю, что и в твоем положении ты найдешь истинное благо, которого никто не в силах лишить тебя. [...]
  
   T. А. Кузминской.
   1908 г. Марта 24--25.
   [...] Ты напишешь, как ты верно говоришь, наверное больше сердцем, а это самый лучший инструмент для того, чтобы хорошо написать то, что пишешь. [...]
  
   Ответ на письмо Т. А. Кузминской от 20 марта 1908 г. Кузминская просила разрешения опубликовать ее записки, сделанные в Ясной Поляне осенью 1907 г. "Когда я жила у вас, я все разговоры ваши записывала (это надо было делать сорок лет, но, к сожалению, я была глупа). Ты так много говорил содержательного, интересного, что, когда я перечла все это дома, мне стало жаль, что это так и пропадет даром, и я стала разрабатывать все, и вышло интересно. Мне кажется интереснее статей корреспондентов. Я пишу сердцем, а не пальцами, хотя за слог не отвечаю. Так ты не будешь на меня в претензии, если я напечатаю? Мне ужасно это хочется".
  
   NN (П-н).
   1908 г. Марта 25.
   В ответ на ваше письмо советовал бы вам прочесть Мф. г. V, ст. 31 и 32.1 Не потому советую это вам, что это евангелие, которое считается священной книгой, а потому, что тут выражено самое практическое, мудрое правило, относящееся к вашему положению. В половом вопросе как было, так всегда и останется идеалом полное целомудрие: человек естественно стремится к нему, так как противное целомудрию состояние есть состояние животного. Но так как достижение полного целомудрия трудно молодым людям, то ближайшее приближение к нему есть супружество, при котором муж не покидает жены, и жена не покидает мужа для того, чтобы они оба имели возможность исполнять то, что одно оправдывает супружество: родить и воспитать детей. Когда же мужчина оставляет жену и берет другую, то, очевидно, у него идеал не целомудрие, а личное счастье. И потому в вашем вопросе советовал бы вам употребить всю силу воли над собою для того, чтобы расстаться с тем человеком, который вовлекает вас в грех и в тяжелое во всех отношениях положение. Как вам лучшим образом сделать это, не огорчив и не оскорбив того человека, это вы знаете. Мой совет очень определенный, и я ничего другого сказать вам не могу.
   Желаю истинно вам настоящего блага. Прощайте, желаю вам всего хорошего, и самое хорошее для вас есть освобождение от того соблазна, в котором вы находитесь.
  
   В письме от 8 марта 1908 г. П-н, учительница двухклассного училища, просила совета в вопросе своей личной жизни. Она полюбила женатого человека, чем вызвала протест со стороны своей матери. Его жена не соглашалась на развод, и, кроме того, они не могли жениться потому, что он еврей, а она христианка. Сойтись с ним без брака значит убить свою мать. Он предлагал уехать за границу, но она не решалась покинуть мать, которую содержала. Пробовала забыть его, не удавалось, потому что это не увлечение, а прочная любовь. Жизнь сделалась для нее мукой.
  
   1 Мф. гл. V:
   31 Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную.
   32 А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует.
  
   В редакции газет. Неотправленное.
   1908 г. Марта 25.
   Посылаю вам прилагаемое письмо.1 Таких писем от людей, отрицательно относящихся к моему предстоящему юбилею, я получил несколько, это же письмо я очень прошу вас напечатать, как желает этого автор его. Я, с своей стороны, тоже желал бы его напечатания, так как в связи с этим письмом я имею сказать кое-что относительно этого моего предстоящего юбилея.
   Сказать я имею именно то, что готовящийся юбилей этот чрезвычайно тяжел для меня. Причин этому много. Одна из первых та, что я никогда не смотрел на такого рода чествования с сочувствием; мне казалось, что выражение сочувствия и любви к деятельности человека может выразиться никак не внешним образом, а близким соединением чувствами и мыслями с тем, к кому относятся эти мысли и чувства. Вспоминаю, как давно уже, лет около тридцати тому назад, во время чествования Пушкина и поставления ему памятника, милый Тургенев заехал ко мне, прося меня ехать с ним на этот праздник. Как ни дорог и мил мне был тогда Тургенев, как я ни дорожил и высоко ценил (и ценю) гений Пушкина, я отказался;2 знал, что огорчал Тургенева, но не мог сделать иначе, потому что и тогда уже такого рода чествования мне представлялись чем-то неестественным и, не скажу ложным, но не отвечающим моим душевным требованиям. Теперь же, когда это касается лично меня, я чувствую это еще в гораздо большей степени.
   Но это последнее соображение. Другое, самое важное, это то, что выражено в этом письме и в других такого же рода письмах, именно то, что эти готовящиеся чествования даже при своем приготовлении вызывают в большом количестве людей самые недобрые чувства ко мне. Недобрые чувства эти могли бы лежать без выражения, но выбиваются и развиваются вследствие этого. Знаю, что эти недобрые чувства вызваны мною самим: сам я виноват в них, виноват теми неосторожными, резкими словами, которыми я позволял себе осуждать верования других людей. Я искренно раскаиваюсь в этом и очень рад случаю высказать это. Но это не изменяет самого дела. В мои года, стоя одной ногой в гробу, одно, что желательно, это быть в любви с людьми, насколько это возможно, и расстаться с ними в этих самых чувствах. Письмо же это и подобные ему, получаемые мною, показывают именно, что приготовления к юбилею вызывают в людях -- и совершенно справедливо -- самые обратные любви чувства ко мне. И это мне очень тяжело. Если бы на одной чашке весов лежали самые мне приятные и лестные одобрения людей, которых я уважаю, а на другой -- вызванная ненависть хотя бы одного человека, я думаю, что я бы не задумался отказаться от похвал, только бы не увеличивать нелюбовь этого одного человека. Теперь же я чувствую, что этот готовящийся юбилей вызывает недобрые, нелюбовные чувства ко мне, которые я заслужил, не одного, а многих и многих, очень многих. Это мне мучительно тяжело, и поэтому я бы просил всех тех добрых людей, любящих меня, сделать всё, что возможно, для того, чтобы уничтожить всякие попытки чествования меня.
   Не буду говорить о том, что я совершенно искренно не признаю себя заслуживающим тех чествований, которые готовятся: всё это показалось бы каким-то фальшивым кокетством. Но не могу не сказать того, что думаю, и был бы счастлив, если бы люди оставили это дело и ничего не делали бы в этом направлении.
  
   Комментируемое письмо было передано Н. В. Давыдову, приехавшему в Ясную Поляну по поручению московского комитета по организации чествования 80-летия Толстого. Комитет поручил Н. В. Давыдову выяснить, какие формы чествования были бы для Толстого наиболее приемлемы. Толстой высказал свое мнение и просил Давыдова опубликовать комментируемое письмо в столичных газетах. Потом он раздумал печатать письмо и попросил Давыдова прочитать его на заседании комитета. Давыдов 2 апреля сообщил комитету о результатах поездки в Ясную Поляну и огласил письмо Толстого. "С благоговением преклоняясь перед категорически выраженной волей Толстого", комитет постановил деятельность свою прекратить.
  
   1 Толстой имел в виду ругательное письмо К. Воинова-Разумова:
   "Милостивый государь Лев Николаевич!
   "Читая каждый день о предстоящем юбилее в честь вас, я положительно поражаюсь тому, что вы, человек одаренный разумом (этого я от вас отнять не могу), до сих пор не проверили вашу совесть, против которой вы действовали полвека, и теперь, находясь уже на склоне вашей жизни, вы еще, как видно, самодовольно прочитываете и выслушиваете ту суматоху недалеких людей, которые в состоянии повторять только чужие слова, в том числе и ваши, но те люди, повторяю, недалекие, поэтому я оставляю их в покое, а вас оставить не могу потому, что в каждом человеке существует совесть, то неужели самообольщение берет верх над здравым рассудком, неужели ваша совесть заснула настолько, что не пробудится и к последнему моменту вашей жизни? Если так, то это будет очень печально, что человек, одаренный дорогим разумом от Бога, сделал столько зла, что является почти главным виновником нравственного падения своего дорогого отечества и теперь еще кичится тем, что ему, т. е. тебе, хотят создать вечную славу. Но помни, смертный, что вечной славы тебе не будет, проснутся русские люди и создадут тебе вечное проклятие за то, что ты первый подорвал дух религии, ты первый подорвал нравственность нашей молодежи, ты первый нарушил счастье семейных очагов, ты первый проповедывал о безбрачии, и всё это тобою достигнуто, и без сомнения известно, что масса невинных жертв влачат жалкое существование в роде Кати из твоего "Воскресения", и теперь на старости лет ты еще готовишься встать своей дряхлой ногой на пьедестал созданной тобою мерзости.
   "Проснись, окаянный, пока еще не поздно, иначе тебя ждет вечное проклятие, покайся перед всем миром, и тогда только примет твое раскаяние всемогущий Бог.
   "В заключение скажу последнее, что если в тебе была когда-либо совесть разумного человека, то сбрось свою маску (лапти и рубаху) и, прочитав это письмо, не бросай его с негодными бумагами, а отправь в редакцию выдающихся изданий и сам должен просить, чтобы оно полностью было напечатано для того, чтобы судил весь мир истинно верующих людей, а не развращенных тобою, это очистит твою совесть. К. Воинов Разумов".
   2 С приглашением принять участие в празднествах по случаю открытия памятника Пушкину в Москве И. С. Тургенев приезжал в Ясную Поляну в мае 1880 г.
  
   И. М. Трегубову.
   1908 г. Марта 25.
   [...] Откровенно скажу вам, что для меня не имеет большого интереса, или имеет интерес, но не интерес задушевный -- установление отношений с существующим правительством. Но это никак не значит того, чтобы я не сочувствовал вашему делу; напротив, вполне сочувствую ему. Кроме самого радикального отношения к правительству, должны быть и промежуточные стадии, и вот именно такую стадию вырабатываете вы, и я нахожу, что это в высшей степени полезно.[...]
  
   И. М. Трегубов прислал два экземпляра отпечатанных на гектографе "Основных положений петербургской общины свободных христиан". Просил внимательно прочитать и поправленный экземпляр вернуть.
  
   В. А. Шейерману.
   1908 г. Марта 25.
   Мне особенно приятно было ваше письмо, приятно тем, что, читая его, чувствуешь, как одна и та же основа соединяет тебя с людьми, с которыми ты не видался никогда, которые живут далеко от тебя, но которые живут духовно одним и тем же, чем живешь ты. Ваше отношение к этому смешному моему юбилею было точно такое же, как и мое к нему, только с тою разницею, что мне затруднительно было выразить то мое отношение к этим людям, так как мешало их доброе желание. Вы же этим не были стеснены. Слава Богу, как вы, может быть, прочли в газетах, вся эта затея, должно быть, прекратится.[...]
  
   В. А. Шейерман прислал экземпляр "обращение" по поводу начавшихся приготовлений к юбилею Толстого. Составители "обращения" возражали, что юбилей устраивали "люди того мира, против которого и направлено слово Льва Толстого".
  
   П. А. Буланже.
   1908 г. Марта 30.
   Два раза внимательно прочел ваше письмо, и чтение это оставило во мне и грустное и тяжелое впечатление. Грустно оттого, что мне больно то, что я огорчил вас своим письмом, а тяжелое впечатление оттого, что по вашему письму вижу, что у вас в душе идет очень тяжелая, мучительная работа. Верю, что работа эта с вашим добрым сердцем выведет вас на путь, но больно, жалко чувствовать, а я чувствую с вами и за вас эту растерянность, запутанность, неясность, которыми полно ваше письмо.
   Хотя я и гожусь вам чуть не в деды, мне совестно, зная свою плохоту, давать вам совет, а хочется, хочется, потому что люблю, жалею вас, и хотелось бы помочь.
   Совет мой прежде всего в том, чтобы перестать думать о прошедшем, перестать делать какие бы тo ни было планы дальше дня, часа, настоящей минуты, а все силы души перенести, сосредоточить на это ближайшее настоящее в том положении, в котором сейчас. И цель сосредоточенных сил на одном: на проявлении наибольшей любви в делах, словах, мыслях ко всем, всему, с чем приходишь в общение. А для возможности этого проявления стараться не думать о себе, выходить из себя, а если уж приходится думать о себе, то стараться не замечать в себе доброе, а видеть одно гадкое, которое всегда найдется, если только усердно поискать его. Только поживите так, не делая планов, не изменяя жизни, и я уверен, что жизнь изменится или не изменится, как лучше, а одно наверное -- чем больше жить, тем спокойнее и радостнее. Вам после всего пережитого вами это нужнее всего, и потому, как мне ни совестно советовать, советую это.
   [...] чем дальше живу, чем ближе к смерти, тем обратно пропорционально больше чем квадратам расстояний одновременно увеличивается благо жизни и уменьшается не скажу -- страх, а чуждость смерти.
  
   Ответ на письмо П. А. Буланже, в котором он осуждает все происшедшее с ним и свое поведение. См. примечание к письму от 17--18 марта 1908 г.
  
   Эйльмеру Мооду (Aylmer Maude).
   1908 г. Марта 30.
   [...] Я всеми силами старался, как вы верно предположили, прекратить эту не соответствующую ни моим вкусам, ни моему достоинству затею, и, кажется, к большому успокоению моему, достиг этого. Относясь отрицательно к этой странной выдумке, я с самого начала держался того правила, чтобы не выражать никакого своего мнения о том, что для меня по этому случаю желательно или нежелательно, и потому сожалею, что не могу иначе отнестись и к вашему вопросу, тем более, что уверен, что всё, что вы предложите, будет и разумно и согласно с моими взглядами. [...]
  
   Ответ на письмо Э. Моода, написанное по поводу начавшихся в Англии подготовительных работ к чествованию 80-летия Толстого. Предполагая, что официальное торжество должно быть неприятно Толстому, Моод писал, что он находится в большом затруднении, не зная, что предложить в образовавшемся комитете. Спрашивал, будет ли Толстой иметь что-либо против раздачи некоторых брошюр -- произведений Толстого, как, например, "Кавказский пленник" и др. Или Толстой предпочел бы, чтобы комитет выработал другие формы чествования. Празднество совершенно отменить невозможно, но пока легко направить дело по такому руслу, которое было бы Толстому менее неприятно.
  
   И. М. Трегубову.
   1908 г. Марта 30.
   [...] хотя совет ваш и ваших друзей очень хорош, я никак не могу им воспользоваться, так как, с самого начала относясь совершенно отрицательно к странной затее моего юбилея, столь несвойственного и моим взглядам и моим достоинствам, я за правило поставил себе не выражать никаких желаний по случаю этой затеи. Кроме того, я уверен, что если бы я и заявил то желание, о котором вы пишете, то нет никаких вероятий, чтобы оно было исполнено. [...]
  
   И. М. Трегубов и другие члены общины свободных христиан советовали Толстому обратиться к влиятельным лицам, намеревавшимся принять участие в чествовании его 80-летнего юбилея с пожеланием отметить эту дату не шумным торжеством, а провозглашением полной свободы совести, возвращением в Россию эмигрировавших сектантов и т. п. По поводу письма Трегубова Толстой сказал Н. Н. Гусеву, что не будет никому об этом писать. "Если бы я и просил амнистию, это были бы пустые слова. Я держусь того: меньше вступаться" (ЯЗ, запись 28 марта 1908 г.).
  
   Е. Копылу.
   1908 г. Марта 31.
   Я внимательно прочел ваше замечательно умное письмо, но не мог понять из него ни вашего мировоззрения, ни того, чем я могу служить вам, а это одно мне было интересно.
   [...] Как старый человек молодому я позволю себе посоветовать вам как можно меньше отдаваться вашей замечательной способности критики, а, напротив, стараться с самой высокой или глубокой стороны понимать чужие мысли.
   Знаете ли вы составленную мною книгу Круг Чтения? Я думаю, что чтение этой книги без критического задора, а с желанием соединиться душою с излагавшим находящиеся там мысли было бы вам и полезно и радостно.
  
   Евмений Копыл -- крестьянин с. Новая Басань Черниговской губ. Впервые писал Толстому в 1900 г. по поводу "Войны и мира". Вторично написал 29 декабря 1907 г. (ответил 4 февраля 1908 г. Н. Н. Гусев). Переписку с Толстым Копыл издал брошюрой под названием "Переписка крестьянина К. с гр. Л. Н. Толстым".
   Не удовлетворившись ответом Н. Н. Гусева на предыдущее письмо, Копыл пространно писал о недостатках и противоречиях, которые он заметил в произведениях Толстого. Это письмо, а также и ответное опубликованы в указанной выше книге Е. Копыла. 18 июня Копыл приезжал в Ясную Поляну. Личное знакомство не удовлетворило его. Его воспоминания о встрече с Толстым носят крайне тенденциозный характер.
  
   М. С. Дудченко.
   1908 г. Апреля 7.
   [...] Очень рад был прочесть то, что вы пишете в нем, и почувствовать ту любовь, которую вы имеете ко мне, и желаете мне именно самого лучшего, чего только я и могу желать себе.
   Одно могу сказать, что причины, удерживающие меня от той перемены жизни, которую вы мне советуете, и отсутствие которой составляет для меня мучение, что причины, препятствующие этой перемене, вытекают из тех самых основ любви, во имя которых эта перемена желательна и вам и мне. Весьма вероятно, что я не знаю, не умею, или просто во мне есть те дурные свойства, которые мешают мне исполнить то, что вы советуете мне. Но что же делать? Со всем усилием моего ума и сердца я не могу найти этого способа и буду только благодарен тому, кто мне укажет его. И это я говорю совсем не с иронией, а совершенно искренно.[...]
  
   В письме, написанном под впечатлением прочитанного им письма Толстого к А. М. Бодянскому, М. С. Дудченко остановился на проблеме согласования убеждений и внешней жизни. По его мнению, этот вопрос стоит теперь перед Толстым сильнее, чем когда-либо.
  
   А. Ф. Никитину.
   1908 г. Апреля 7.
   [...] Те ваши сожители, о которых вы пишете, тоже очень, очень интересны, я бы сказал, жалки, но боюсь, что письмо это попадет им, и это было бы неприятно им. А мне истинно жалко этих хороших, честных большею частью людей, с самыми искренними стремлениями, так глубоко заблуждающихся. Посылаю вам еще брошюру -- письмо мое давнишнее к одному из революционеров,3 которое отвечает на все те доводы, которые теперь продолжают делать люди-революционеры, не думая о том, что все эти вопросы давным-давно уже заданы и давным-давно на них отвечено, так что отвечать дальше нечего. [...]
  
   В письме из Оренбургской тюрьмы от 20 марта 1908 г. А. Ф. Никитин подробно сообщал о тюремной жизни, о своих спорах с политическими заключенными, подсмеивавшимися над его религиозными убеждениями.
  
   1 См. письмо к М. М. Чернавскому, написанное в1888 г.
  
   А. Г. Плавинской. Неотправленное.
   1908 г. Апреля 7.
   В ответ на ваш вопрос о том, как воспитывать детей, я могу указать только на всё то, что я писал в продолжение 30 лет о том, в чем назначение человека, и поэтому как готовить детей к тому, чтобы они наилучшим образом исполнили это назначение. Само собой разумеется, что приготовление к исполнению этого назначения никак не достигается нашими учебными заведениями, так как, по моему мнению, всё насильническое устройство нашего мира противно истинному назначению человека. Отрицательно можно сказать наверное только то, что гимназия и все наши казенные учебные заведения могут только повредить детям, а никак не содействовать их благу.[...]
   Желаю вам всего лучшего и успеха в том великом деле, к которому, как мне кажется, вы серьезно относитесь: к вашему воздействию на детей ваших.
  
  
   Анна Георгиевна Плавинская (р. 1870) -- жена мелкого акцизного чиновника. Жила в Вязьме, а впоследствии в Калуге, где давала частные уроки.
   В письме от 31 марта 1908 г. А. Г. Плавинская спрашивала, как нужно поступать, чтобы ее дети "сделались хорошими людьми". Она стремилась дать им образование и в то же время стала замечать, что гимназическая обстановка дурно влияет на них. Корреспондентка, кроме того, спрашивала, "можно ли чувствовать себя счастливым, видя кругом страдания людей".
  
   Н. А. Мартынову.
   1908 г. Апреля 11.
   Вы спрашиваете, как вам поступить, чтобы приносить наибольшую пользу народу? Вопрос самый неправилен. Ошибка в том, что спрашивающий об этом предполагает, что он будет настолько хорош, что может приносить пользу народу. А между тем никто никогда не знает, как и чем можно приносить эту пользу. Одно, что может делать человек, это то, чтобы внутренно совершенствоваться самому. А человек совершенствующийся, становящийся лучше, наверное, этим самым принесет наибольшую пользу народу. Совершенствование же состоит в увеличении любви, а для увеличения любви необходимое условие -- смирение. А в представлении о том, что я могу или буду в состоянии приносить пользу народу, полное отсутствие смирения.
   Что же касается до вопроса о том, выходить или но выходить вам из училища, мой совет -- все силы свои направить на изменение, улучшение своего внутреннего состояния, и тогда, если будете чувствовать, что работа эта подвигается, уже самим решить, оставаться или выходить из училища. То, что пишу, пишу любя вас и желая вам истинного блага.
  
   Ответ на письмо воспитанника старшего курса Училища правоведения Н. А. Мартынова (Петербург). Мартынов спрашивал, как и чем лучше служить народу, в первую очередь крестьянству. Он хотел бы выйти из училища, стать сельским учителем или открыть свою школу.
  
   Л. Л. Толстому.
   1908 г. Апреля 14.
   [...] Прощаясь с тобой, мы ничего не могли бы сказать лучше тех глупых слез, которые душили наши слова и которые сейчас мне выступают на глаза, вспоминая тебя. Да, милый Лева, большое нам дано счастье -- любить, особенно после того, как сами себя лишали его.1 [...]
  
   С. А. Толстая писала в том же письме: "Когда ты уехал, я спросила папЮ, какое произвел ты на него впечатление. Он сказал: "Он был мне очень, очень приятен". А потом прибавил: "точно по-старому он жил у нас в доме, еще не женатый, и теперь он мне очень не...", тут папЮ вдруг заплакал на минутку, а я дополнила: "недостает". И он, проглотив слезы, сказал: "именно, недостает". О том же С. А. Толстая записала в своем "Ежедневнике" 13 апреля.
  
   1 Между Толстым и сыном Львом Львовичем бывали большие разногласия. Л. Л. Толстой выступал в печати против отца.
  
   Ю. И. Гуляеву.
   1908 г. Апреля 16.
   [...] советую вам как можно постояннее или хотя чаще в своей жизни руководствоваться тремя от себя требованиями:
   1) чистоты (целомудрия) не только на деле, но в словах и мыслях,
   2) правдивости не только перед людьми, но перед самим собою и
   3) любовного отношения ко всем, с кем приходишь в общение, и тоже не только на деле, но на словах и мыслях.
  
   В письме от 2 апреля 1908 г. Юрий Иванович Гуляев, ученик 8-го класса Белгородской (Курской губ.) гимназии, спрашивал, что делать после получения аттестата зрелости. У него склонность к медицине, но он очень ленив и потому боится, что из него выйдет плохой врач. К другим же наукам не было у него интереса. Об этом письме Д. П. Маковицкий записал в ЯЗ: "За обедом Лев Николаевич говорил о понравившемся ему письме гимназиста. Л. Д. Семенов ответил ему (а Лев Николаевич приписал), что, может быть, его лень есть просто отвращение к бессмысленным предметам учения в гимназии.
  
   Я. И. Панфилову.
   1908 г. Апреля 28.
   [...] Я с тех пор, как знаю о китайцах, всегда всё больше и больше интересуюсь ими и ожидаю от них очень многого в установлении порядка в жизни на нашем земном шаре, и большое их количество, а главное, хотя они и не признают христианства, но христианский дух этого народа всегда трогал меня и привлекал к себе. [...]
  
   Яков Иванович Панфилов (1886--1931) -- горный инженер, служил в Златоусте. Осенью 1907 г. приезжал в Ясную Поляну. Последние годы жил в Пятигорске. В письме от 31 марта 1908 г. Я. И. Панфилов, проживший некоторое время в Китае, писал об интересе китайцев к вопросам религии, об их большом интересе к жизни и религиозным произведениям Толстого.
  
   С. К. Силуянову.
   1908 г. Апреля 28.
   [...] у всех людей мира должна быть одна вера и что все мы призваны любить друг друга без различия народностей, любить всех. И это учение изложено в других книгах и особенно в евангелии, по-моему, гораздо яснее и ближе к сердцу человеческому, чем в той книжечке, которую вы мне прислали. Особенно хорошо изложено это учение в послании Иоанна.
   [...] Но не думайте, чтобы я считал свои книги хорошими или лучше других. Я держусь только одного главного учения о любви, которое я встречаю везде, во всех сочинениях мудрых людей с самой глубокой древности, среди язычников так же, как и среди евреев и христиан. Это же учение есть у индусов, у браминов, у конфуцианцев, у таосистов. [...]
  
   При письме от 17 апреля 1908 г. С. К. Силуянов прислал иеговистскую брошюру: "Уничтожитель тьмы: иудейской, христианской, магометанской и буддийской общечеловеческим светом, или Коллурий от религиозной слепоты иудеям и гейденам".
  
   Э. Р. Стамо.
   1908 г. Апреля 28.
   [...] что касается всяких текстов священного писания, очень советую всем, как и я уже давно делаю, не приписывать никакого особенного значения текстам, т. е. тому, что написано в известном писании, считающемся священным, во-первых, потому, что в тех книгах, которые считаются священными, как, например, даже в евангелии, рядом с самыми высокими и глубокими истинами находятся величайшие пустяки, часто происходящие от извращения переписчиков или от умышленных извращений. Кроме того, нет никакого расчета копаться в старых книгах, когда, очень может быть, найдешь гораздо более нужные и разумные вещи в книгах новых. Так, например, для меня какой-нибудь Кант, Эмерсон, Лихтенберг во многих местах без всякого сравнения выше тех пророков, которых вы цитируете. А потому жалко тратить усилия мысли на разбирание и придумывание значения текстов. Гораздо лучше своим умом думать, своим сердцем чувствовать и выражать, как умеешь, свои мысли, разумеется, пользуясь всем тем, что дали люди прежде нас. [...]
  
   В письме Э. Р. Стамо спрашивала, как понимать некоторые евангельские изречения.
  
   Н. Н. Головиной.
   1908 г. Мая 4.
   [...] Как золото добывается промыванием, так и хорошие, хорошо выраженные мысли. Побольше думайте и поменьше пишите, а из того, что пишете, побольше выбрасывайте.
   Главное же полагайте все свои силы не на то, чтобы хорошо писать, а на то, чтобы хорошо жить. Жить хорошо, значит жить в любви со всеми и на деле, и на словах, и в мыслях. Испытайте, положите на это все силы, и вы увидите, как вам станет хорошо.
  
   Ответ на письмо гимназистки Н. Н. Головиной. Головина прислала тетрадь со своими мыслями о Боге, о жизни и смерти, о любви и чести, о декадентстве в искусстве и пр. Некоторые ее мысли совпадают с основными положениями Толстого.
  
   Н. Н. Грот.
   1908 г. Мая 9.
   [...] всякий брак законен и честен только в той мере, в которой брачущиеся решили и исполняют взаимное обязательство иметь детей только друг от друга совершенно независимо от каких бы то ни было обрядов.
  
   1 В письме из Харьковской губ. Н. Н. Грот писала о том, что ее сын Алексей (р. 1880) еще в 1906 г. женился на дочери батрака без оформления брака. Она спрашивала Толстого, следует ли им венчаться (ее сын был принципиально против обряда). Свадьба состоялась только в 1910 г. ради усыновления сына, родившегося в 1908 г. Впоследствии они развелись.
  
   А. И. Иконникову.
   1908 г. Мая 10.
   [...] Очень, очень понимаю то тяжелое чувство, которое возбуждает несвойственная человеческой природе жестокость людей друг к другу, особенно когда приходится самому терпеть от нее. Помогай вам тот Бог, который живет в вас, помнить, что такая же частица Бога -- как она ни заглушена -- живет в нем, в том, кто по жалкому заблуждению поступает противно ей. [...]
   [...] Я теперь пишу и кончил статью под заглавием: Закон насилия и закон любви, в которой стараюсь показать, что закон насилия неизбежно должен замениться законом любви и что время это наступило теперь. [...] Я вполне верю в то, что пишу, в то, что время это наступило, при дверях. Я не увижу его, но вы можете дожить. И как радостно вам будет тогда знать, что вы, делая для себя, для своей души, сделали и то, что нужно для наступления царства божия.[...]
  
   Л. Д. Семенову.
   1908 г. Мая 10.
   [...] получил ваше письмо, за которое хочется упрекнуть вас -- за ту неподходящую роль, которую вы мне приписываете. Верьте, что это не желание быть смиренным, но совершенно искреннее сознание ничтожности своей жалкой личности не только в сравнении с тем идеалом, который вижу иногда перед собой, но в сравнении с самыми обыкновенными людьми, которых встречаю. Я всё жду, когда это, как это случилось с голым царем, гулявшим по улицам, найдется такое дитя, которое скажет: да в нем нет ничего1 -- и все поймут, что они видели во мне хорошее, чего не было, а не видели того плохого, которое que crХve les yeux.2 От этого мне, любя вас, было неприятно то, что вы в том же обо мне заблуждении. [...]
   Не скажу, что работа должна быть поденная, но совершенно согласен, что это очень хорошая форма работы.3 Радуюсь, радуюсь очень тому душевному состоянию, которое чувствуется в вашем письме. Одно могу желать: чтобы вы держались в нем до смерти. Лучше этого состояния я ничего не знаю. [...]
   [...] Другой повод, это посещение вчера милого вашего хозяина Григорья.4 Мы много беседовали с ним, но я жалею, что мало. Хотелось бы поделиться и, главное, попользоваться от него многим. Как я рад, что умею понимать таких людей, их душу. [...]
  
   1 Сравнение взято из сказки Г. X. Андерсена "Новое платье короля".
   2 которое колет глаза.
   3 Летом 1908 г. Л. Д. Семенов жил близ имения Семеновых-Тяншанских в Рязанской губ. и помогал в сельских работах местному крестьянину. Несколько месяцев работал в шахте.
   4 Григорий Еремин, находившийся под влиянием Л. Д. Семенова. У этого крестьянина жил Семенов летом 1907 и 1908 гг.
  
   В редакцию газеты "Русь".
   1908 г. Мая 18.
   Опять схвачен в Новгороде всеми знающими его уважаемый небогатый человек Вл. Молочников и заперт людьми, называющими себя судьями, на год в тюрьму, что наверное разоряет его семью. И всё это за то, что он держал у себя мои сочинения и давал их людям, желающим прочесть их. Опять и опять совершается это удивительное дело: мучают и разоряют людей, распространяющих мои книги, и оставляют в покое меня, главного виновника не только распространения, но и появления этих книг. Ведь казалось бы ясно, что хватание людей, распространяющих мои книги и сажание их по тюрьмам никак не может уменьшить, если он есть, интерес к моим книгам, так как книги, изданные в России и за границей, есть у меня в большом количестве, и я, составитель и главный распорядитель этих книг, как я и заявлял об этом еще 12 лет тому назад, пока жив, не перестану составлять и распространять их. Людей же, считающих добрым делом распространение моих книг, становится всё больше и больше и тем больше, чем больше их за это преследуют. И потому казалось бы ясно, что одно разумное средство прекратить то, что не нравится в моей деятельности -- это то, чтобы прекратить меня. Оставлять же меня и хватать и мучить распространителей не только возмутительно, несправедливо, но еще и удивительно глупо.
   Если же справедливо то, что придумал, как мне говорили, один министр для того, чтобы прекратить мою деятельность, именно то, чтобы, мучая близких мне людей, заставить меня прекратить мою деятельность, то и этот прием никак не достигает дели. Не достигает потому, что, как мне ни больны страданья моих друзей, я не могу, пока жив, прекратить эту мою деятельность; -- не могу потому, что, делая то, что делаю, я не ищу каких-либо внешних целей, а исполняю то, чего не могу не исполнить: требования воли Бога, как я понимаю и не могу не понимать ее.
   Так что одно не возмутительно несправедливое и не крайне глупое, что могут сделать люди, которым не нравятся мои книги,-- это то, чтобы запирать, казнить, мучить не тех людей, которых много и которые всегда найдутся, а меня одного, виновника всего. И пускай не думают, что, вследствие разговоров в газетах о каком-то моем юбилее, я воображаю себя обеспеченным от всякого рода насилий. Я в этом отношении никак не поддаюсь самообману и очень хорошо знаю, что все эти толки о необходимости празднования моего 80-летия при решительных против меня мерах правительства тотчас же заменяется для большинства моих чествователей призванием давнишней необхо димости принятия против меня тех мер, которые принимаются против моих друзей. "И давно, мол, пора поступить так". И потому опять и опять прошу и советую всем, кому неприятно распространение моих писаний, взяться за меня, а не за ни в чем неповинных людей. Советую потому, что только этим путем они, кроме того, что перестанут ронять себя, делая явную несправедливость, и на доле достигнут своей цели: освобождения себя хоть на время от одного из своих обличителей.
  
   После приговора по делу В. А. Молочникова Толстой переработал это письмо в статью.
  
   А. И. Иконникову.
   1908 г. Мая 27.
   [...] Не могу передать вам того смешанного чувства восхищения перед вашей кроткой твердостью, страха за вас, жалости к вам и, главное, любви к вам, которые испытываю, когда думаю о вас. Помогай вам Бог, тот, который в вас и которого вы знаете и которым живете. Как ни трудно то дело, которое вы делаете, оно должно быть сделано и будет сделано, не вами, так другими. И как ни тяжело тем, которые его делают, доля их счастливая. Не даром пройдет жизнь, как она проходит для огромного большинства, проходит не только даром, но только во вред своим людям братьям. И страдаю и радуюсь при известии о том, что со всех сторон всё чаще и чаще просыпается в людях то сознание, которым вы живете, и которое заставляет вас делать то, что вы делаете.[...]
   Вы как будто недовольны собой тем, как вы держали себя на суде. Как же еще лучше держать себя? Безропотно и спокойно принять объявление о 4-х летнем заточении, зная, что мог бы избавиться от него? В нервном же возбуждении мы не властны. [...]
  
   Ответ на письмо А. И. Иконникова c сообщением о состоявшемся суде над ним, о возвращении в тюрьму из суда, о своем душевном состоянии.
  
   Н. В. Орлову.
   1908 г. Июня 5.
   [...] я бы рад был написать то, что я думаю о значении ваших картин: о том, что вы один настоящий русский народный художник. Не было бы вас, потомство бы не узнало и не поняло и не почувствовало того русского народа, великого, смиренного, святого, духовная красота которого так быстро исчезает и которую вы один живописно поняли и закрепили.
  
   В июне Толстой написал предисловие к картинам Орлова. Альбом его картин издан под названием: "Русские мужики", картины художника Н. Орлова. С предисловием Льва Николаевича Толстого.
  
   О. М. Лифшицу. Неотправленное.
   1908 г. Июня 6.
  
   То, что вы пишете о Боге и мире, о том, что понятия и слова человеческие не могут быть относимы к Богу, и в особенности то, что вы пишете о совести, очень мне нравится и совершенно соответствует и моим взглядам. Думаю, что и то, что вы пишете о моих умственных способностях и о моей порочности, тоже не лишено основания; но думаю, что высказывание этих последних истин было излишне, так как для меня они не интересны, в вас же должны были вызвать тяжелое чувство недоброжелательства. Желаю вам от всей души, любя вас, успокоения.
  
   Письмо Толстого вызвано письмом к нему О. М. Лифшица, чрезвычайно взбудораженным. В нем философские рассуждения перемешаны с нелепой руганью Толстого. На следующий день Лифшиц послал другое письмо. Он упоминал о своих галлюцинациях и просил но отвечать ему. 7 июня его жена, узнавшая о письмах мужа к Толстому, сообщила об его психическом заболевании и спрашивала, куда можно обратиться за материальной помощью.
  
   Н. А. Шейерману.
   1908 г. Июня 6.
   [...] Знаю же про вас давно и живо интересуюсь вашей жизнью, преимущественно духовной, потому что телесная жизнь всегда будет последствием духовной. Та перемена, которая произошла в вашей вещественной жизни, особенно явно подтверждает это. Всей душой сочувствую вашему поступку, освобождению себя от собственности, и вашему началу жизни на новых основах, и очень интересуюсь не внешними успехами вашей общины, а тем духовным движением, которое жизнь в ней вызовет, в ее членах и в особенности в вас, ее учредителе. Знаю и предвижу большие трудности в осуществлении общинной жизни в маленьком оазисе среди пустыни людей, живущих иными основами, но уверен, что все эти и многие другие трудности общинной жизни которые вы, вероятно, уже испытали и испытываете, не только не ослабят в вас тех основ, которые привели вас к общине, но только усилят их.
   То, что я написал, похоже на то, что я хожу вокруг да около, не желая сказать всего, что думаю. И потому постараюсь сказать всё, что думаю. Думаю же я об общине всякой вот что: Высшее благо, совершенство, к которому мы все (и вы, я уверен) стремимся, в том, чтобы любить Бога и его проявления во всем, особенно же в таких же, как мы, существах, в людях, и любить одинаково, равно всех. В этом идеал страшно далек от всех нас, но все-таки такой, к которому нельзя не стремиться, и мы все стремимся. Любим же мы не только отца, мать, жену, сестру, дочь, детей больше других, но любим, не можем не любить больше исключительно милых, умных, добрых, смиренных, тогда как надо бы наоборот. И на эту -- так как дело любви и закон любви -- высший закон жизни, -- на эту равную любовь ко всем должны бы быть направлены все наши силы. И что же мы делаем? Не только женимся, приживаем детей, признаем свою принадлежность народу, сословию, государству, вере, не только любим больше добрых, приятных, но устраиваем себе, кроме семьи, государства, народа, веры или вместо этого еще новый, избранный кружок людей, общину. Вот это, я считаю, дурная сторона общины. Она выделяет известных людей из всех остальных. А этого не надо, и это жалко. И она еще дает иллюзию того, что я не участник в зле мира.
   Всё это я говорю не потому, что я осуждаю общину. Я признаю, что, как и вы говорите, община есть переходная ступень, есть одно из средств выхода из явно преступного положения жизни чужими трудами. Я только указываю на опасности общины.[...]
  
   Ответ на письмо Шейермана от 13 мая 1908 г. с описанием жизни земледельческой общины группы единомышленников Толстого, образовавшейся близ с. Лисичанск Екатеринославской губ.
  
   В. А. Молочникову.
   1908 г. Июня 7.
   Ваша новая потеря больно поразила меня. Вот именно "кого Бог любит, того и испытывает", т. е. что по силам людей посылаются им испытания. [...] пишу только затем, чтобы вы помнили, что у вас есть друг, слишком близко (не следует так) исключительно чувствует с вами. Передайте мое сочувствие вашей жене, и скажите, что такие горести ужасны только тогда, когда мы не извлекаем из них блага для души. [...]
  
   В мае 1908 г., когда В. А. Молочников был в Ясной Поляне, умерла от скарлатины его младшая дочь Варвара (р. 1905). В начале июня скончалась от той же болезни дочь Анна. Жена Молочникова крайне болезненно переносила утрату (она обвиняла себя в недостаточно внимательном отношении к болевшим дочерям).
  
   П. Е. Щеголеву.
   1908 г. Июня 8.
   [...]Если декабристы и не интересуют меня, как прежде, как матерьял работы, они всегда интересны и вызывают самые серьезные мысли и чувства.[...]
  
   А. И. Кудрину.
   1908 г. Июня 14.
   [...] Очень порадовало меня то, что вы пишете о своем состоянии, и еще больше то, что вы не скрываете сами от себя то, что иногда испытываете уныние -- этого не может не быть в ваши годы и в вашем положении. Помогай вам Бог преодолевать их мыслью о том, что внешние условия жизни не могут сделать нам ни добра, ни зла. И человек может жить на свободе, здоровый и богатый, и быть несчастным, как это часто бывает, и, напротив, может человек и больной, и в тюрьме, и в нищете быть радостным, только если жизнь его в том, чтобы жить по-божьи, по воле Бога, т. е. в любви со всеми людьми и на делах, и на словах, и в мыслях. А это всегда в нашей власти. Помогай вам тот Бог, которого вы сознаете в себе и который живет во всех людях.
   О видениях скажу вам прямо, что не только не верю ни в видения, ни в какие бы то ни было чудеса, но и считаю такую веру вредной ошибкой. Признавать и руководствоваться в жизни можно только тем, что одинаково понятно и известно всем людям и что всегда повторяется, как падение брошенного камня вниз и восход и заход солнца и т. п., и только такими естественными явлениями можно и надо руководствоваться. Так много есть понятного, с чем мы не умеем обращаться, что незачем нам придумывать еще непонятное. Советую вам не верить ни во что чудесное. [...]
  
   Ответ на письмо А. И. Кудрина от 28 мая 1908 г. Кудрин писал о своем душевном состоянии в тюремном заключении и о том, что его жизнь проходит "во внутреннем борении". Он спрашивал Толстого об его отношении к видениям апостолов.
  
   М. М. Стасюлевичу.
   1908 г. Июня 23.
   Посылаю Вам отрывок рассказа Леонида Семенова.1 По-моему, это вещь замечательная и по чувству и по силе художественного изображения. Хорошо бы было ее напечатать и напечатать поскорее. Это желание мое напечатать поскорее напоминает мне мой давнишний разговор с Островским. Я когда-то написал пьесу "Зараженное семейство", прочел ее ему и говорил, что я желаю, чтобы она поскорее была напечатана. Он сказал мне: "что же, или ты боишься, что поумнеют?"2 Слова эти были совершенно уместны по отношению той моей плохой комедии, но теперь это другое дело. Теперь нельзя не желать того, чтобы поумнели и прекратились эти ужасы, но хотя и нельзя надеяться всякое искреннее слово, выражающее возмущение против совершающегося, я думаю, полезно. [...]
  
   1 Рассказ Л. Д. Семенова "Смертная казнь".
   2 А. Н. Островский сказал это в 1864 г., когда Толстой приехал в Москву хлопотать о постановке на сцене Малого театра только что написанной им комедии "Зараженное семейство".
  
   И. М. Кокунину.
   1908 г. Июня 25.
   [...] 1от души желаю вам освобождения от всего суеверного, т. е. неясного и непростого, непонятного. Истина всегда проста и всем доступна, особенно истина религиозная.
  
   Черновое.
   Лев Николаевич по случаю вашего письма вспомнил шутку Герцена, которая подходит как раз к этому случаю, так как для него вопрос об антихристе не существует.2
  
   Ответ на письмо Ивана Михайловича Кокунина, крестьянина с. Спасского Нижегородской губ. от 6 июня 1908 г. Кокунин просил разрешить волновавший и вызывающий ожесточенные споры крестьян вопрос о происхождении антихриста. Писал по поручению группы односельчан.
  
   1 Ответ Толстого является припиской к письму Н. Н. Гусева.
   2 Толстой имел в виду шутку А. И. Герцена, прочитанную им в книге Ч. Ветринского, "Герцен". По поводу споров о преимуществах православия перед католичеством Герцен записал в своем дневнике 8 января 1843 г.: "Тип этих споров один: откуда ведьмы -- из Киева или из Чернигова".
  
   И. А. Бодянскому.
   1908 г. Июня 26.
   [...] Ваша мысль о молекулах есть своеобразное выражение вечной истины, выраженной во всех истинных религиозных учениях, и я совершенно разделяю ее. Не разделяю одно то, что вы говорите о сохранении индивидуальности. Я думаю, что это слишком много, и мы не можем утверждать этого. [...]
  
   Бодянский писал о том, что он глубоко верит в "сознательную жизнь каждой молекулы" и, "признавая индивидуальность во всем", не верит в смерть ее.
  
   М. И. Рубцову.
   1908 г. Июня 28.
   Благодарю вас, дорогой брат, за ту радость, большую радость, которую доставило мне ваше хорошее, простое, искреннее письмо. Помогай вам Бог идти дальше на том же пути христианского совершенствования, который бесконечен и дает бесконечное благо.
  
   Ответ на письмо Матвея Ивановича Рубцова (p. 1886) от 10/23 июня 1908 г. Рубцов поведал Толстому о двух поступках, совершенных им под влиянием религиозных взглядов Толстого. 1) В 1907 г. он отказался от командования взводом, который должен был расстрелять приговоренных к смертной казни (за это он был лишен воинского звания, после чего он переехал в Персию, откуда и писал Толстому). 2) Будучи офицером, он соблазнил девушку и теперь, желая "искупить свой грех", решил жениться на ней.
  
   С. Л. Юргевич.
   1908 г. Июля 2.
   [...] На вопрос ваш о том, как передавать детям христианское учение, не входя в противоречие с установившимися взглядами, думаю, что это всегда можно сделать. Всегда можно и должно, не осуждая других и не споря, предоставить детям самим избирать то из двух пониманий учения, которое ближе их сердцу. Скрывать же истину от чистых детских душ, которым, по словам Христа, так близко царство божие, никогда не надо.
   Прошлого года занимался я с детьми и интеллигентными и крестьянскими именно преподаваньем им христианского вероучения. Я передавал им, как умел, то, что считаю истиной, стараясь не касаться тех церковных вероучений, которые, может быть, с других сторон передавались им, и не думаю, чтобы я этим повредил им. Из этих моих уроков я составил небольшую книгу для детей.1 [...] Из нее вы увидите, как я старался передавать сущность учения Христа, не касаясь церковного вероучения. [...]
  
   Ответ на письмо Софии Леонидовны Юргевич (Гатчина) от 20 июня 1908 г. Корреспондентка, "восемнадцатилетняя девчонка", как она назвала себя, писала о своем разочаровании в православии и о благодетельном влиянии на нее религиозно-нравственных произведений Толстого. Один вопрос мучил ее больше других: "Как должна воспитать детей своих та мать, которая сбросила с себя предрассудки, в которых она воспитывалась и которыми живут все окружающие?"
  
   1 "Учение Христа, изложенное для детой".
  
   В. А. Молочникову.
   1908 г. Июля 7.
   [...] И радуюсь и не переставая -- простите -- боюсь за вас и просто непосредственно жалею вас и вашу милую жену, особенно потому, что возможно было облегчить ей ее положение, но, видно, так надо. Помогай ей Бог, который в ней и во всех нас. Хочется помочь вам, но чувствую, что вы на таком испытании, в котором только ваша духовная сущность может помочь вам.
   Хотя вы всё это знаете так же, как и я, хочется сказать вам одно-единственное и главное, что в вашем положении может быть трудно, но в вашем-то положении особенно и нужно, это то, чтобы при общении с людьми (это самое трудное) помнить о том, что в нем, с кем общаешься, то же самое высшее, святое, чем я живу, и что в общении этом важнее, главнее всех других поводов общения мое духовное единение с ним, достигаемое только одним, если я могу, любовью, а не могу, то хоть уважением. Я пишу это потому, что сам страдаю слабостью в этом. Не успеешь оглянуться, и сделал, сказал, что не надо, или не сказал, что надо. И каешься, да поздно. [...]
  
   Ответ на бодрое письмо В. А. Молочникова от 30 июня написанное в первый день его пребывания в тюрьме.
  
   П. К. Соколову.
   1908 г. Июля 15.
   [...] Судя по вашему письму, вы вступили на тот путь, вступив на который люди не останавливаются и получают тем большее удовлетворение, чем дальше идут по нем.
   Только не заглушайте грехами, соблазнами и суевериями свет того Бога, который живет в вас, и он даст вам то благо, которого ищет душа.
  
   Петр Ксенофонтович Соколов (р. 1884) -- мелкий служащий земства в г. Вологде. В письме от 11 июля 1908 г. П. К. Соколов подробно писал о своем страстном стремлении найти "правильный путь" в жизни. Прежде он отрицательно относился к мировоззрению Толстого, но затем, разочаровавшись в своих философских увлечениях, постепенно стал ценить его произведения. Он просил Толстого ответить и разрешить приехать в Ясную Поляну, будучи уверен, что услышит "такие вещие слова, сильные внутренней логикой мысли", которые многое для него решат.
  
   И. А. Бодянскому.
   1908 г. Июля 22.
   [...] Важно для меня в этих мыслях не то, что они объясняют мне значение существующего (этого мы никогда не узнаем), а то, что они показывают мне мое отношение ко всему и вытекающее из этого отношения мое призвание, то, что я должен, что мне свойственно делать, а именно служить не себе, а тому всему, чего я есмь бесконечно малое и бесконечно великое проявление.
   Знать, что было и будет, и даже то, что есть, мы не можем, но знать, что мы должны делать, это мы не только можем, но всегда знаем, и это одно нам нужно.
   А должно нам одно: чувствуя свое единство со всем, стремиться к этому единству. Стремление это выражается любовью. И любовь и исполняет назначение и дает благо. [...]
  
   Отвечая на письмо Толстого от 26 июня 1908 г., И. А. Бодянский в письме от 11 июля продолжал развивать свои религиозно-философские взгляды.
  
   З. М. Гагиной.
   1908 г. Июля 22.
   [...] "Горе миру от соблазнов... и кто соблазнит единого из малых сих..."
   Нельзя, взявшись за воспитание, хотя бы за влияние на воспитание детей, быть достаточно строгим к себе в вопросах религиозно-нравственных.
   Знаю, что вы так серьезно и сердечно относитесь к этому делу, что, наверное, найдете путь, при котором не соблазнятся малые сии. Для меня этот путь был и есть учение Христа в его жизненном нравственном значении -- учение любви в его применении к условиям жизни. Помоги вам Бог.
  
   Ответ на письмо З. М. Гагиной от 9 июля 1908 г. По поводу письма к ней Толстого от 6 июня. Гагина сообщала о своем намерении составить "нечто вроде программы", которой она намерена была придерживаться при беседах с детьми о назначении человека.
  
   И. Мульченко.
   1908 г. Июля 22.
   [...] Помогай вам укрепиться в доброй жизни. Советую вам одно: помнить то, что вся жизнь наша в одном деле: в том, чтобы разжигать в себе любовь к ближним, чтобы, сойдясь с человеком, думать не о себе, а о нем, как бы его или ее не огорчить, не обидеть, и, если можно, сделать ему или ей приятное и полезное, для своей души не вредное. Стоит только приучить себя полагать в этом свою жизнь. И если станешь так делать, то почуешь, как с каждым днем будет прибывать в тебе любовь. А будет в тебе увеличиваться любовь, то будешь чувствовать радость, и радость эту никто у тебя не отнимет.
   Советую, любезный брат, попытаться так жить. А начнешь так жить, не захочешь никакой другой жизни. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   1908 г. Июля 22.
   [...] Напрасно вы думаете, что я несочувственно отношусь к вашей деятельности. Не могу не радоваться, напротив, проявлению на деле христианского духа. Все вопросы разрешаются для меня одним: чем больше в деле любви к другим, а меньше к себе, тем оно лучше. А в вашем деле думаю, что есть стремление к увеличению любви, и потому рад ему.1
  
   1 И. М. Трегубов написал, что письмо Толстого от 25 марта подействовало на него, "как холодный душ". Он доказывал, что главным побуждением к образованию общины были интересы "не практические" а духовные".
  
   Н. И. Филиппову.
   1908 г. Июля 22.
   Увеличивать в себе любовь к ближним и уменьшать любовь к себе.
  
   Ответ на письмо из Нового Петергофа торговца Николая Ивановича Филиппова (р. 1877) от 3 июля 1908 г. Филиппов просил Толстого прислать на память "наставление, написанное его рукой, хотя бы в двух словах".
  
   Альберту Шкарвану (Albert Skarwan).
   1908 г. Июля 22.
   [...] Между вами и Чертковым ничего не может быть, кроме братской любви.1 Так оно и есть. Не унывайте от ревности жены.2 Смотрите на это как на испытанье и старайтесь выдержать. Тогда то, что казалось тяжелым, станет легким. Братски целую вас.
  
   1 Несогласия между А. Шкарваном и В. Г. Чертковым произошли по вопросу о переводах произведений Толстого на немецкий язык. В письме от 3 июля 1908 г. Шкарван сообщил Толстому, что несогласия эти ликвидированы.
   2 В том же письме Шкарван жаловался, что жена его "дико ревнива" без всякого повода с его стороны.
  
   А. И. Иконникову.
   1908 г. Июля 23.
   [...] Я только в легких случаях могу проверять истинность того, что всякие страдания и лишения можно обратить во благо себе, вы же можете испытать это в вашем тяжелом положении. Помогай вам в этом живущий во всех нас Бог.
   Я много знаю баптистов, освободившихся от своих суеверий и признавших учение блага в его чистоте. Если бы я говорил с вашим собеседником баптистом, я бы сказал ему: "Не будем говорить о том, кто Христос, о том, что сделал и чего не сделал Бог, и что будет после смерти. Во всем этом мы можем ошибиться, а будем говорить о том, в чем не может быть ошибки и что мы верно знаем -- о том, что мы должны делать. В этом мы все согласны с тем, чему учит евангелие, с тем, что жизнь наша в любви, что, чем больше мы любим и близких, и чуждых, и, главное, врагов, тем мы лучше исполняем волю Бога и тем нам самим лучше и лучше всем тем, с кем мы сходимся -- в этом мы все согласны. Так и давайте учиться исполнять это и помогать в этом друг другу". [...]
  
   В письме от 29 июня А. И. Иконников писал о своем разговора с баптистом, вместе с ним отбывавшим наказание в тюрьме. Оппонент Иконникова не понимал, как можно верить в бессмертие душе, не веря в загробную жизнь. Так они и разошлись, "унеся удивление один к другому".
  
   Т. А. Кузминской.
   1908 г. Августа 4.
   Не могу сказать, какого именно полка был Вронский. Только, наверное, не лейб-гусар. Желал бы, чтобы твой милый Вася1 интересовался бы узнать от меня вещи более нужные для жизни.2 [...]
  
  
   Ответ на письмо Т. А. Кузминской от 1 августа 1908 г. Кузминская по просьбе своего сына, В. А. Кузминского, спрашивала, какого полка был Вронский ("Анна Каренина").
  
   1 Василий Александрович Кузминский (р. 1882), в то время лейтенант гвардейского экипажа.
   2 В тот же день 4 августа Толстой сказал за обедом по поводу этого письма: "Какие вопросы интересуют петербургскую молодежь!" (ЯЗ, запись 4 августа 1908 г.).
  
   В. А. Молочникову.
   1908 г. Августа 5.
   [...] Помогай вам Бог не унывать, не переставать любить всех и только любить, а если и придет уныние и перестанете любить, то не верить себе и ждать возвращения своего истинного "я". [...]
  
   И. А. Карпову.
   1908 г. Августа 6.
   [...] надо помнить то, что вы знаете так же, как и я, что все трудные дела на свете, а также и ваше, разрешаются одним: любовью -- настоящей христианской любовью, той, которая любит не одних любящих, но ненавидящих. Постарайтесь всегда помнить это в ваших отношениях с отцом, и всё уладится.
   Это вам испытание, надо не бежать от него, а выдержать его любовно.
  
   Ответ на письмо рабочего Куваевской мануфактуры в Иваново-Вознесенске Ивана Андреевича Карпова (р. 1885) от 23 июля 1908 г. Карпов писал о своей жизни, о разочаровании в православии и о сочувствии религиозным взглядам Толстого, что обострило его отношение с отцом. На пасху в 1908 г. отец выгнал "еретика и раскольника". Карпов уехал с женой из отцовского дома и поступил на фабрику. Спрашивал Толстого, правильно ли сделал.
  
   Я. И. Мальцеву.
   1908 г. Августа 10.
   Не скрою от вас, что последнее письмо ваше огорчило меня. Присланное вами год тому назад большое письмо показалось мне таким, что не требовало ответа, при тех условиях, в которых я нахожусь, получая большое количество писем, требующих ответа. То, что я не отвечал вам, не означало никакого, недоброго чувства, которое бы я имел к вам; молчание же мое произошло только от моей старости, слабости и недосуга. В последнем же письме вашем чувствуется очень недоброе, даже враждебное чувство ко мне, и это мне было больно. В мои года, когда стоишь одной ногой в гробу, и при моих взглядах на жизнь, желаешь более всего быть в любви со всеми людьми. Если я чем-нибудь, разумеется не желая этого, огорчил или оскорбил вас, то, пожалуйста, простите меня и постарайтесь вызвать в себе то же самое чувство братского доброжелательства, которое я желаю испытывать ко всем людям.
  
   Яков Иванович Мальцев (1861--1910) -- крестьянин. Учился в сельской школе (не кончил). Служил десятником на постройке железных дорог. Жил в д. Мальцево Орловской губ. В 1907 г. приезжал в Ясную Поляну. В письме от 5 августа 1908 г. Я. И. Мальцев выражал свою обиду по поводу того, что Толстой не ответил на его предыдущее письмо. Просил возвратить его. Первое письмо Я. И. Мальцева (1907) было ему послано вместе с комментируемым письмом. Содержание его редакции неизвестно.
  
   Н. Анучину.
   1908 г. Августа 18.
   [...] Тенеромо пишет очень часто очень неточно. То, что он писал обо мне, что я будто бы сказал, что я "поборол в себе желание сбалансировать перед миром свою жизнь и не испытываю отчаяния", мало того, что я не говорил этого, я даже не понимаю, что эти слова значат. И потому, несмотря на то, что благодарен вам за наставление и поучение, не могу воспользоваться им, так как для меня неясно, к чему оно относится. Не мог бы воспользоваться вашим поучением, если бы и понимал, так как никогда ни один человек не знал и не может знать того, что "самое полезное всегда и для всех людей". Человек может знать, что ему должно делать, исполняя волю пославшего, а никак не то, выйдет ли с его точки зрения от этого польза или нет. Напротив, представление о том, что люди могут знать, что для них всех самое полезное, всегда было поводом к величайшим преступлениям.
   Хочется мне, любя вас, как старику, дать добрый совет молодому. Советовал бы вам не заниматься рассуждениями о жизнях других людей, совершенно не известных вам, а больше всего своей внутренней жизнью, исправлением в себе тех недостатков, которых у всех нас достаточно. Эта работа и самая плодотворная и самая радостная.
  
   Ответ на письмо Николая Анучина, служащего Государственного банка в Омске, от 6 августа. Анучин обратил внимание на статью И. Тенеромо (И. Б. Файнермана) "У Л. Н. Толстого" -- "Биржевые ведомости". По поводу того места статьи, которое упоминается в комментируемом письме, корреспондент упрекнул Толстого в том, что он в своей жизни пошел не по главному пути (исполнение долга по отношению к ближнему), а по иному, более легкому.
  
   С. Б. Конгеру (S. В. Conger). Черновое.
   1908 г. Августа 25.
   Разъяснение Синода было мне неприятно только тем, что оно, очевидно, усиливает то временное возбуждение, отчасти искусственное, сочувствия ко мне.
  
   В телеграмме на имя В. Г. Черткова корреспондент американской газеты "Associated Press" С. Б. Конгер спрашивал об отношении Толстого к определению синода от 25 августа с призывом не принимать участия в праздновании юбилея Толстого, "отрекшегося от Христа и отпавшего от церкви".
  
   Группе матросов и солдат. Неотправленное.
   1908 г. Августа 29.
   [...] Всё, что вы пишете о незаконности и несовместимости христианства с военной службой, всё больше и больше понимается людьми. А в этом понимании -- спасение от того рабства и жестокости, в котором теперь живут люди. Всё зло держится на насилии. А насилие поддерживается только войском. Стоит только людям, составляющим войско, понять, что христианское учение не в молитвах и обрядах, а в исполнении евангельского закона, не говоря уже о любви, а только в воздержании от самого противного человеческой природе поступка -- убийства ближнего, -- стоит понять это и отказаться участвовать в противных закону Бога поступках, и само собой уничтожится всё это страшное зло, от которого теперь страдают люди, и потому вся надежда на вас. Помогай вам Бог.
  
   Ответ на письмо группы матросов и солдат (тридцать две подписи) из Тифлиса от 22 августа 1908 г. Поздравляя Толстого с днем его 80-летия, корреспонденты выражали возмущение поведением служителей церкви, стремившихся скомпрометировать перед народом того, кто "поднял громкий клич за попранную справедливость", и обличали духовенство в нарушении христианских законов.
   Корреспонденты не сообщили своего адреса, и потому письмо Толстого отправлено не было.
  
   Рготинову.
   1908 г. Августа 29.
   [...] Земля божья и не должна и не может быть чьей-нибудь. Все люди имеют на нее равное право, дело только в том, как ее распределить между людьми. В одном месте тесно, в другом просторно, одна земля стоит тысячи, другая -- гроши. Многие люди, так же как вы, верно говорят, что земля не может быть ничьей собственностью и что настоящая собственность, это только труд. Что сработал человек, то и его. Это многие верно понимают, а то, как распределить землю между людьми, это редко кто понимает, а дело это и важное и мудреное. Дело это самым правильным образом решается учением американца Генри Джорджа. По учению его, земля ничья, а кто владеет лучшей землей против худшей, тот за то, насколько его земля лучше худшей, платит этот излишек всему обществу, т. е. правительству на общественные дела, -- на то самое, на что теперь собираются подати, так что по этому учению никто землей не должен владеть задаром, а податей всяких и внутренних и внешних, т. е. поборов и отнимания у людей их труда, уже не будет никакого, потому что все подати будут заменены этой платой за землю. В этом мудрое учение Генри Джорджа. Посылаю вам об этом книги. Несправедливость владения землей теперь так же видна людям, как 50 лет тому назад было видно зло крепостного права, и, как и то не могло оставаться, а когда пришло время, то уничтожилось, точно так же не может теперь уже долго оставаться рабство народа и ограбление его труда, которое делается посредством собственности земли.
  
   А. М. Бодянскому.
   1908 г. Сентября 1.
   [...] вы совершенно правы, но сказать в моем положении то, что вы мне советуете, нельзя, потому что если хоть один из тысячи приветствующих меня людей искренний, а я не имею права сомневаться ни в одном, то какое я имею право оскорблять их? [...]
   Чем ближе я подхожу к смерти, тем сильнее у меня уверенность, что то, чего мы оба с вами одинаково желаем, неизбежно совершится, т. е. наступит хоть отчасти заметное осуществление того царствия божия, к которому я, как мог, старался двигаться хоть иногда в моей жизни. [...]
  
   Ответ на письмо А. М. Бодянского, в архиве не найденное. Выдержки из него опубликованы в "Русском слове" вместе с ответным письмом Толстого. Бодянский протестовал против шумихи вокруг юбилея Толстого, дающей возможность людям "наружно показать себя больше того, чем они способны сделать". Он призывал Толстого "повторить еще раз: "Не могу терпеть!", но только совсем по другому адресу. Не могу терпеть ваших приветствий и поздравлений, и ваши похвалы ненавидит душа моя" (цит. по газетной публикации).
  
   П. Н. Давыдову.
   1908 г. Сентября 1.
   Рад был получить известие от вас. Рад потому, что то, что делаете вы и еще многие из моих друзей, сидящие по тюрьмам в Киеве, Херсоне, Варшаве, Полтаве, есть самое важное дело, которое может сделать человек для уничтожения того зла насилия, жестокости и обмана, от которых теперь страдают люди и от которых тщетно стараются избавить их революцией. Всегда радуюсь, узнавая о таких поступках, как ваш, и боюсь за вас и тех людей, которые делают то же, что вы, и страдаю и стыжусь за свое спокойное внешнее положение. Боюсь я за вас не того, что у вас не достанет сил выдержать то трудное испытание, которое предстоит вам. Силы человека ограничены, и никто не упрекнет вас, если вы не выдержите испытания. Вы сами будете только жалеть, что не осилили, но ваша слабость не помешает вам жить и идти вперед в духовном совершенствовании. Страшно то, чтобы, не выдержав испытания, вместо того, чтобы признать свою слабость, продумывать для нее оправдания и не признавать того, что то, что вы делали, было одно из важнейших дел, которое может сделать человек в наше время. Вот этого одного я боюсь за вас, хотя и не имею права предполагать ничего подобного. Помогай вам Бог нести ваше испытание так, как вы пишете, что вспоминаете слова Христа о том, что блаженны те, кого гонят. [...]
  
   Петр Никитич Давыдов (р. 1885) -- мещанин г. Инсар Пензенской губ., в мае 1908 г. отказавшийся от военной службы. После этого шесть недель находился на испытании в психиатрической больнице и по выходе оттуда 3 июля вновь отказался. Суд был в октябре 1908 г., приговорил его к четырем годам заключения.
  
   А. Суркову.
   1908 г. Сентября 1.
   [...] Желаю вам освободиться от неясности и неопределенности своего духовного состояния. Нет ничего на свете тяжелее. Надеюсь, что вы достигнете этого, потому что, кто ищет искренно, тот находит.
  
   Ответ на письмо Афанасия Суркова, рабочего конторы пароходства Любимова в Саратове, от 27 августа 1908 г. Поздравляя Толстого с днем его 80-летия, Сурков просил ответить на "необходимый вопрос": "Чтобы не заблудиться, что нам делать и как жить при настоящем положении?" Он выражал сомнение, ответит ли Толстой ему, простому рабочему. На конверте помета Гусева: "Послать книг общественного содержания поскорее". Книги посланы 26 сентября.
  
   NN.
   1908 г. Сентября 2.
   Мой совет: отказаться от обвинения и простить, но до тех пор, пока не придет старость или болезнь, не видаться с ним и не иметь личных сношений -- свиданий.
   От всей души соболезную вам и желаю утешения, которое можно найти только в исполнении христианского учения любви.
  
   NN (р. 1889) -- дочь полковника, помещика, земского начальника. Училась в гимназии, но не кончила.
   Ответ на письмо NN от 30 августа 1908 г. Она писала о своей тяжелой жизни. Когда ей было двенадцать лет, вдовый отец изнасиловал ее. Связь продолжалась шесть лет. В 1907 г., достигнув совершеннолетия, она решила оставить отца. Отец не согласился, она пыталась покончить самоубийством, но неудачно. Она скрылась в монастыре и решила подать в окружной суд. Отцу угрожал арест, и она стала мучиться этим. Отказавшись от обвинения, она могла бы его спасти (в душе она простила его). Спрашивала Толстого, как ей поступить.
  
   Федерации лиг единого земельного налога в Австралии.
   1908 г. Сентября 2.
   Адрес ваш глубоко тронул меня. К сожалению своему, я слишком мало делал в том дорогом вам и мне вопросе, который нас соединяет. Последнее время всё чаще и чаще думаю об этом и, если суждено мне еще иметь силы для работы, постараюсь как можно яснее, короче и доступнее для большой публики земледельцев выразить великое учение далеко не оцененного еще Генри Джорджа.
   Несправедливость и зловредность земельной собственности признавалась давно. Еще более ста лет тому назад великий французский мыслитель Жан Жак Руссо писал:
   "Тот, кто первый, огородив кусок земли, решился сказать: "эта земля моя" и встретил людей столь простых, что они могли поверить этому, -- этот человек был первый основатель того гражданского общества, которое существует теперь. От стольких преступлений, войн, убийств, несчастий, ужасов избавил бы человечество тот, кто, вырвав колья и заровняв канаву, сказал бы: "берегитесь, не верьте этому обманщику, вы пропали, если забудете, что земля не может принадлежать никому и что дары ее принадлежат всем".1
   Несправедливость захвата земли в собственность признавалась давно мыслящими людьми, но только со времени появления учения Генри Джорджа стало ясно, каким образом может быть уничтожена эта несправедливость. В наше же время проведение в жизнь этого учения стало особенно нужно не только в России, где вопрос этот, к несчастью, решается теперь самым противным и справедливости, и сознанию народа, и разуму образом, но и во всех так называемых цивилизованных государствах. Разрешение этого вопроса, т. е. уничтожение земельной собственности, в наше время везде так же настоятельно требует своего разрешения, как полвека тому назад требовал своего разрешения вопрос рабства в России и Америке. Вопрос этот настоятельно требует своего разрешения потому, что мнимое право земельной собственности стоит теперь в основе всех, не только экономических бедствий, но и политического неустройства и, главное, нравственного развращения народов. Это чувствуется и особенно сильно в России массой рабочего народа. Богатые же властвующие классы, предчувствуя неизбежное с разрешением этого вопроса лишение выгод своего положения, всеми силами стараются ложными разъяснениями, оправданиями и паллиативами насколько могут отдалить это разрешение. Но на всё есть свое время, и как 50 лет назад пришло время уничтожения мнимого права собственности одного человека на другого, так пришло теперь время уничтожения мнимого права земельной собственности, дающего возможность присвоения себе труда людей. Время это пришло и приблизилось уже теперь настолько, что ничто не может уже отдалить уничтожение этого ужасного средства угнетения народа. Еще небольшое усилие, и совершится это великое освобождение народов. Поэтому особенно сочувствую вашему делу, тем усилиям, которые вы делаете, и очень рад буду, если буду в состоянии приложить к вашим и свое маленькое усилие.
  
   Ответ на приветствие Федерации лиг единого земельного налога в Австралии по случаю 80-летнего юбилея Толстого. Подлинник приветствия написан по-английски. Перевод его опубликован в статье И. И. Горбунова-Посадова "28 августа в Ясной Поляне" -- "Русские ведомости" 1908,  202 от 31 августа.
   Толстой продиктовал комментируемое письмо в день своего рождения. Это был единственный ответ на приветствия. На остальные Толстой ответил открытым письмом.
  
   1 Эта мысль Ж. Ж. Руссо помещена Толстым в "Круге чтения" 17 сентября.
  
   О. А. Марковой.
   1908 г. Сентября 3.
   Очень жалею о том, что, уже наверное без желания это сделать, вызвал в вас те тяжелые, вероятно, для вас самих чувства, которые выражены в вашем письме. Очень порадуете меня, если объясните причину вашего недоброго чувства и постараетесь потушить его в себе.
   Боюсь, что вы примете это за пустое слово, но совершенно искренно говорю:
   Соболезнующий вам и любящий вас
   Лев Толстой.
  
   1 сентября 1908 г. был получен в Ясной Поляне присланный по почте небольшой ящик. В ящике была веревка и письмо следующего содержания: "Граф! Ответ на ваше письмо. Не утруждая правительство, можете сделать сами, нетрудно. Этим доставите благо нашей родине и нашей молодежи. Русская мать". На отрезном купоне перевода дан полный адрес: "Ольга Александровна Маркова. Москва, 4-я Мещанская, д. Киргоф".
   Маркова имела в виду "Не могу молчать", где Толстой говорит: "...было бы лучше всего (так хорошо, что я и не смею мечтать о таком счастье) надели на меня так же, как на тех двадцать или двенадцать крестьян, саван, колпак и так же столкнули с скамейки, чтобы я своей тяжестью затянул бы на своем старом горле намыленную петлю".
   Только 3 сентября Н. Н. Гусев, получивший посылку, решился сказать о ней Толстому. "К удивлению моему, -- пишет он, -- сообщение мое не только не расстроило Льва Николаевича, но, кажется, и не было ему особенно неприятно. Он сейчас же продиктовал мне ответ. Пo поводу "Не могу молчать" Толстой получил еще несколько ругательных писем. В декабре 1908 г. Н. Н. Гусев ходил по указанному адресу. Оказалось, что Маркова в этом доме не жила. Найти ее не удалось.
  
   Табачной фабрике "Оттоман".
   1908 г. Сентября 3.
   Получил ваше милое письмо и подарок. Очень сожалею, что не могу принять его, так с тех пор, как уже более 20 лет оставил куренье, как дело вредное, всегда предостерегал всех от этой дурной привычки и печатно и изустно. Пожалуйста, поверьте мне, что мой отказ принять подарок нисколько не уменьшает мою благодарность вам за ваши добрые чувства ко мне. Прекрасный, присланный вами ящик,1 в который были положены коробки с папиросами, я оставлю у себя, как память о вас, для размещения моих бумаг; самые же папиросы возвращаю назад. Одну коробку с папиросами жена моя взяла для помещения в музей,2 в который она собирает все относящиеся до меня предметы. Повторяю мою просьбу не принять это возвращение в дурную сторону.
  
   Табачная фабрика товарищества "Оттоман" (Петербург) к 80-летнему юбилею Толстого выпустила папиросы с именем и портретом Толстого.
   В письме от 28 августа 1908 г. фабрика, поздравляя Толстого с днем его 80-летия, сообщила о посланном ему в подарок ящике папирос. "Эта лучшее, чем может похвалиться наша фабрика", -- писали владельцы фабрики.
  
   1 Коробки с папиросами были сложены в картонном ящике с надписью золотыми буквами. В ящике хранились с тех пор разные бумаги Толстого, текущая работа.
   2 С. А. Толстая поместила в Московском Историческом музее рукописи Толстого, реликвии, письма корреспондентов и другие материалы. Впоследствии весь архив поступил в Государственный музей Л. Н. Толстого.
  
   С. А. Фокину.
   1908 г. Сентября 3.
   Получил ваше доброе письмо1 и оно тронуло мое сердце. Совестно мне говорить вам о себе, но все-таки считаю это нужным, чтобы вы не осуждали меня, много виноватого перед Богом, но не виноватого в том, в чем вы меня осуждаете. Те похвалы, которые ко мне обращали в день моего рождения, перед Богом говорю вам,2 мне были скорее тяжелы, чем радостны. Тяжелы потому, что отвлекали меня от одного того, чем теперь, стоя одной ногой в гробу, я только и занят, а именно тем, чтобы, насколько могу, стать достойнее того Бога-отца, в которого верю, которого стараюсь любить и которому стараюсь служить. Думаю тоже, что вы неверно судите о моем отношении к Иисусу Христу, Я не считаю его Богом, не могу считать, во-первых, потому, что могу признавать Бога только единым, а никак не разделенным на отца и сына и св. духа. Это во-первых, а во-вторых, потому, что, веруя в Христа-Бога, я этим отделялся бы от всех миллионов и миллионов и живших прежде и теперь живущих людей -- браминов, буддистов, конфуцианцев, евреев, магометан и других, не верующих в Христа, а верующих в того же Бога, в которого и я верю, и таких же моих братьев, как и все люди. Но то, что я не верю в божественность Христа, не уменьшает моего преклонения перед ним и его великим божественным учением, открывшим мне путь к богу3 и к истинной жизни, которая дает мне истинное благо в той мере, в которой я успеваю жить по этому великому учению.
  
   Ответ на письмо крестьянина Степана Адриановича Фокина (Петербург) от 1 сентября 1908 г. По поводу юбилея Фокин писал о том, что "вся эта слава и все это величие", приписываемые Толстому, могут принадлежать только Богу. Призывал уверовать в Христа-Бога. В конце он писал: "Молю господа моего Бога отца через Иисуса Христа, чтобы он коснулся твоего старенького сердца духом святым и покорил его себе для славы имени его. Аминь" (написано малограмотно).
  
   1, 2 и 3 В опубликованном черновике реплики Гусева, писавшего под диктовку: "Плачет".
  
   А. Афанасьеву.
   1908 г. Сентября 12.
   [...] Ваше письмо настолько серьезно и искренно, что я не боюсь, чтобы искренно выраженное мое мнение было бы неприятно или бы имело для того душевного переворота, который вы переживаете, вредное влияние. Мысль моя следующая. Христианское жизнепонимание выводит нас из условий мирской жизни; взамен всего того, чего оно лишает нас, должно давать нам полную свободу и независимость, такую свободу, при которой человеку не могут быть нужны другие люди, а нужно только свое более и более близкое отношение к Богу посредством большего и большего исполнения его закона. Не думайте, что то, что я сказал сейчас, были бы только отвлеченные мысли, не имеющие приложения к жизни. В вашем положении приложение их к жизни, как мне думается, следующее. Так как для человека, живущего христианской жизнью, жизнь сосредоточивается в исполнении воли Бога, исполнение же это совершается не в каком-нибудь известном положении и ни в какое-нибудь известное время, а всегда в момент настоящего и в том самом положении, в котором находится человек, -- думаю, что вам в вашем положении надо стараться исполнять, насколько они для вас сильны и обязательны, требования христианства или, скажу общее, божеского закона, не рассчитывая на то, что выйдет из этого положения, и в таком смысле отвечать на требования начальников, товарищей и подчиненных. А что выйдет из такого отношения, предоставить Богу, зная, что из этого ничего кроме хорошего для вашего истинного существа, для вашей души выйти не может, и то, что выйдет из этого, то положение, в которое вас поставит такая деятельность, будет наверное тем лучше, чем больше у вас будет силы исполнять более точно те требования божеского закона или вашей души, которые вы чувствуете для себя обязательными. [...]
  
   Ответ на письмо Александра Афанасьева, штабс-капитана, командира 20-й роты Ковенской крепостной артиллерии, от 7 сентября 1908 г. Афанасьев писал о глубоком разладе между его убеждениями и службой, которую вынужден нести. Видя тяжелую жизнь солдат, он не только не имеет возможности помочь им, но должен сажать их под арест, учить тому, чего сам стыдится. Понял, что жить так нельзя, и просил совета. По поводу этого письма есть запись в ЯЗ 10 сентября.
  
   Епископу Гермогену. Неотправленное.
   1908 г. Сентября 13.
   Прочел твои отзывы обо мне в печати и очень огорчился за тебя и за твоих единоверцев, признающих тебя своим руководителем. Допустим, что я в заблуждении и что, как ты говоришь, я своим заблуждением совратил многих людей с пути истины на путь погибели. Я заблудший, я вредный человек, но ведь я -- человек и брат тебе. Если ты жалеешь тех, кого я погубил своим лживым учением, то как же не пожалеть того, кто, будучи виновником погибели других, сам наверное погибает. Ведь я тоже человек и брат тебе. Понятно, что ты, как христианин, обладающий истиной, можешь и должен обратиться ко мне с словом увещания, укоризны, любовного наставления, но единственное чувство, которое тебе, как христианину, свойственно иметь ко мне, это -- чувство жалости, но никак уже не того чувства, которое руководило в твоих обличениях. Не буду говорить о том, кто из нас прав в различном понимании учения Христа. Это знает только Бог. Но одно несомненно, в чем и ты, любезный брат, в спокойные минуты не можешь не согласиться, это то, что основной закон Христа и Бога есть закон любви.
   И вот, следуя этому закону, обращаюсь к тебе, как брат к брату, как старший брат к меньшему, с любовным словом укоризны и увещания.
   Нехорошо поступил ты, любезный брат, отдаваясь недоброму чувству раздражения. Нехорошо это для всякого человека христианина, но вдвойне нехорошо для руководителя людей, исповедующих христианство. Пишу тебе с тем, чтобы просить тебя потушить в себе недоброе чувство ко мне, не имеющему против тебя никакого другого чувства, кроме любви и сожаления к заблуждающемуся брату, и восстановить в себе свойственное людям чувство любви друг к другу.1 Если словами этими я огорчил тебя, то прости меня. Я ничего не желаю, кроме добра, тебе. Буду очень благодарен, если ответишь мне.
  
   Гермоген, в мире Георгий Ефремович Долганев (1858--1918) -- епископ саратовский, с 1917 г. тобольский. Кончил Новороссийский университет, студентом увлекался "толстовством". Крайний черносотенец, покровитель "Союза русского народа", после Октябрьской революции расстрелян.
   Епископ Гермоген в журнале "Братский листок", опубликовал свое "Архипастырское обращение к духовенству и православному народу по поводу нравственно беззаконной затеи некоторой части общества приветствовать, чествовать, даже торжествовать юбилейный день анафематствованного безбожника и анархиста-революционера Льва Толстого". "Обращение" заполнено грубой бранью; в конце автор требовал высылки Толстого "за пределы всякого государства".
  
   1 Зачеркнуто (не исправленные Толстым обращения на "вы" исправлены редакцией): Вот всё, что я хотел сказать тебе, не для себя, не для людей, а для Бога, для тебя, для блага твоего. Письмо это я не только не напечатаю, но оно не будет никому известно, кроме тебя и меня. Прости меня, если я против своей воли чем-нибудь огорчил тебя в письме этом. Если это случилось, то совершилось только против моей воли, так как я ничего, кроме любви, не испытывал и не испытываю к тебе.
  
   Группе тульских рабочих.
   1908 г. Сентября 15.
   Весь наш разговор свелся к тому, что, по моему мнению, революционная деятельность безнравственна, не достигает своей цели и напрасно в материальном отношении портит жизнь людей. Мне возражали, что положение народа так невыносимо дурно, что нельзя терпеть и нужно теми или другими средствами противодействовать существующему злу. Единственное представляющееся возможным противодействие есть борьба насилием. Я говорил, что борьба насилием не достигает своей цели. Мне отвечали доказательствами и примерами обратного. Доказать справедливость того или другого мнения невозможно, и потому, предполагая одинаково вероятными или невероятными доводы того или другого, остается все-таки один вопрос и самый главный: как наилучшим образом может каждый человек употребить все силы жизни, которые ему даны, или вообще свою жизнь. При деятельности борьбы, т. е. революционной, человек неизбежно поставлен в необходимость скрываться, бояться, вилять, обманывать, лгать и, в конце концов, как это и допускается всеми, быть вынужденным употреблять самые крайние меры насилия, т. е. убивать братьев. При той же деятельности, о которой я говорю и которая одинаково имеет шансы достигнуть той цели, к которой и мои противники и я, все мы стремимся, при той мною выставляемой, как самая действительная и свойственная человеку деятельность, не только не нужны все эти унижающие человеческое достоинство поступки виляния, лжи, совершения преступлений, но, напротив, естественны самые свойственные разумному и любящему существу человека поступки. Нет ни страха, ни сомнений, ни признания необходимым того, что противно высшим требованиям души человека. В выборе одной из этих двух деятельностей весь вопрос. Если рассуждение мое верно, то в том, каков должен быть выбор всякому человеку, нет сомнения.
  
   По инициативе В. Г. Черткова четверо молодых тульских рабочих-печатников, примыкавших к партии социалистов-революционеров, были приглашены к Толстому побеседовать о революции. Поводом послужила незадолго до того прочитанная Толстым прокламация тульской организации с.-р. Эти лица были в Ясной Поляне 14 сентября 1908 г. Разговор с ними Толстого стенографически записан Н. Н. Гусевым.
   Комментируемое письмо Толстой написал на другой день после беседы и передал его адресатам через С. Д. Николаева, который был знаком с ними.
  
   Райерсону Дженингсу (Ryerson Jennings).
   1908 г. Сентября 15?/28.
   В ответ на ваше письмо от 24 августа выражаю искреннее пожелание успеха кандидатуре г. Брайана в президенты Соединенных Штатов. С моей точки зрения, т. е. поскольку я вообще не признаю никакого государства, основанного на насилии, я не могу оправдывать функций президента республики, но, поскольку эти функции еще существуют, безусловно желательно, чтобы они выполнялись людьми, заслуживающими доверия.
   Я отношусь с большим уважением и симпатией к г. Брайану и знаю, что принципы, на которых основана его деятельность, совпадают с моими в отношении сочувствия к трудящимся массам, антимилитаризму и признанию зол, приносимых капитализмом.
   Мне еще не известно, но я надеюсь, что г. Брайан будет сторонником земельной реформы в духе Генри Джорджа и его системы единого налога, проведение которой я считаю в настоящее время делом совершенно необходимым и которое каждый передовой реформатор должен иметь прежде всего в виду.
  
   Вильяме Дженингсе Брайане (1860--1925) -- политический деятель, он три раза (1896--1908) выставлялся кандидатом на пост президента республики; избран не был.
  
   С. С. Ваулину.
   1908 г. Сентября 16.
   Ваше поздравление одно из самых для меня приятных. От души желаю вам успеха в ваших добрых намерениях и буду рад узнать, в какой мере они осуществились.
  
   Сергей Семенович Ваулин (р. 1878) -- крестьянин Ярославской губ., сын рыбинского купца-хлебопромышленника. Служил в его петербургской конторе.
   Ответ на письмо Сергея Семеновича Ваулина от 13 августа 1908 г. Ваулин сообщил, что в ознаменование 80-летия Толстого, он, "тридцатилетний прожигатель петербургской жизни", решил отказаться от водки, пива и табаку, бросить азартные игры, избегать трактиров и праздности, но зато приобрести и перечитать все произведения Толстого.
  
   В. А. Молочникову.
   1908 г. Сентября 18?
   [...] Знаю и понимаю, как вам тяжело, и хочется чем-нибудь облегчать ваше положение, но знаю, что всё только в вас, в том сознании свободного, вечного, духовного человека, которым мы все живем. Иногда боюсь за вас, боюсь за те минуты, когда внешние условия застилают это сознание, боюсь, чтобы в эти минуты вы с своим восприимчивым характером не отдалясь чувству раздражения, осуждения людей, чувству, несогласному с сознанием духовного начала, которое проявляется только любовью, как вы это, так же как и я, знаете. [...]
  
   В редакции газет. Неотправленное.
   1908 г. Сентября 21.
   [...] почему я считаю распространение моих книг, тех, которые вызывают преследование правительства, полезным и даже обязательным для себя. Считаю я это распространение полезным и обязательным для себя, во-1-ых, потому, как я и говорил это, что не хочу хотя бы одним молчанием о тех злодеяниях, которые совершаются правительством признавать себя участником в них; а во-2-ых же, и главное, потому, что только в распространении и усвоении, людьми тех христианских истин, которые я старался, как умел, выразить, или, скорее, подтвердить в этих книгах, только в этом спасение от ужасов нашей жизни. Истина христианства в том, что какое бы то ни было насилие и участие в нем, и тем более насилия с мучительством в тюрьмах, всяким рабством и убийством несовместимы не только с исповедуемым в мире христианским учением, но ни с какой хотя бы самой низкой человеческой нравственностью. Только в одном распространении и признании этой истины вижу спасение от ужасов нашей жизни.
   Только тогда могут прекратиться злодеяния как врагов правительства, так и правительственных лиц, когда большинство людей христианского мира поймет, что насилие, какое бы то ни было, и всякое участие в нем в виде губернатора, судьи, полицейского, солдата, несовместимо не только с христианством, которое мы исповедуем, но с самой низкой ступенью нравственности, главное же несовместимо с мирной жизнью людей, -- только тогда могут уничтожиться ужасы нашей жизни.
   Если же в этих книгах я указываю преимущественно на злодеяния правительства, а не столько на злодеяния врагов его, то происходит это оттого, что злодеяния врагов правительства совершаются временно лицами неизвестными и скрывающимися, тогда как злодеяния правительства совершаются постоянно и лицами, всем известными, не только не скрывающимися, но как бы гордящимися своими принимаемыми ими за полезное дело злoдeйcтвами.
  
   Д. Д. Васильеву.
   1908 г. Сентября 28.
   Вы пишете, что сын ваш, под влиянием моих писаний, оставил свое место и пошел "в народ" "работать для ближнего". Я никогда никакой внешней определенной формы жизни не предлагал и не советовал людям, желающим следовать тем же религиозным началам, которыми я живу и которым следую. [...] Для людей, как молодых, так и старых, так же как и для себя, я знаю только один путь жизни христианской, для которого никак нельзя определить какой-нибудь одной формы жизни. Перемена жизни, производимая усвоенным христианским мировоззрением, бывает, главное, внутренняя, а не внешняя. Излагать вам сущность христианства, как я его понимаю, я считаю излишним. Скажу только, что всё оно выражается в увеличении любви ко всем людям и, естественно, к тем, которые стоят ближе всего к человеку. Внутренняя же перемена сама собой обусловливает внешнюю. Насколько для вашего сына было невозможно продолжать свою деятельность вследствие изменившихся религиозных убеждений, это дело его, о котором никому, кроме него, судить не свойственно. [...]
  
   Ответ на письмо Дмитрия Дмитриевича Васильева (Петербург) от 24 сентября 1908 г. Васильев писал о своем двадцатидвухлетнем сыне, артисте Народного дома, Леониде Дмитриевиче Васильеве (псевдоним: Эльве), "зачитавшемся" философскими сочинениями Толстого и под впечатлением прочитанного решившемся "бросить свое призвание" и идти "в народ, работать для ближнего". Д. Д. Васильев просил написать его сыну, что "он заблуждается и должен продолжать свое поприще". Писал ли еще Толстому Д. Д. Васильев или его сын, редакции неизвестно.
  
   В редакции газет.
   1908 г. Октября 30.
   Последнее время, года два или три, я всё в большем и большем количестве получаю письма, число которых доходит иногда до 15 в день, с просьбами о вспомоществовании, преимущественно денежном. А между тем я -- последнее лицо, к которому можно обращаться с такими просьбами. Уже 18-ть лет тому назад я по отношению к собственности поставил себя в такое положение, как будто я умер, т. е. передал все, что считалось моим, тем, кому оно по закону должно было перейти после моей смерти. Отказался я в то же время и от всякого вознаграждения за всё то, что я мог писать и писал с того времени.
   Так что, хорошо или дурно я поступил, я нахожусь в полной невозможности удовлетворять просьбам о денежной помощи, достигающим до 1000 и более рублей в день, а также и ходатайствам и просьбам о помещении на разные места и в разные учреждения, так как живу безвыездно в деревне и не имею сношений ни с какими деловыми людьми.1
   Это-то мне и хочется еще раз сделать известным как можно большему количеству лиц, для того, чтобы избавить их от тяжелого чувства тщетного ожидания, разочарования и осуждения. [...]
  
   О просительных письмах Толстой написал первое письмо в редакции газет в сентябре 1907 г. Количество просительных писем не уменьшилось. И в 1908 г. после опубликования комментируемого письма, за ноябрь--декабрь было получено (сохранилось в архиве) восемьдесят два письма. Из них только в двадцати были указаны суммы, составившие 21 427 рублей. Было получено также несколько писем, осуждавших Толстого, а также письма грубо ругательные. Ни на одно из осудительных и ругательных писем Толстой не ответил.
  
   1 В черновике зачеркнуто: и представляю из себя лицо, менее всякого другого способное к этому, так как если это неправда, то я лгун и лицемер, к которому нельзя обращаться, и тем менее возможно, если то, о чем я заявляю -- правда.
  
   С. П. Полтавскому.
   1908 г. Ноября 5/18.
   Всегда важно было не количество знаний, а качество их. В наше же время, когда область знаний (и преимущественно пустых и не нужных) так расширилась, что человеку надо прожить 20 жизней для того, чтобы усвоить их все, в наше время стало особенно важно знать то, что нужно знать, а не то, что можно. В наше время все вероятия за то, что человек, предоставленный случайности, без указания того, что нужно и важно знать, предаваясь изучению наук, всю свою жизнь останется непросвещенным, невежественным человеком и, что хуже всего, тем, чем и бывает большинство людей нашего времени -- при этом еще вполне довольным собою, самоуверенным человеком.
   Так это и же может быть иначе, потому что отсутствует для большинства людей нашего времени то одно, что может руководить людьми в избрании нужного из безграничного поля знания, -- отсутствует разумное религиозное понимание жизни.
  
   Ответ на письмо Семена Павловича Полтавского (адрес: о. Капри) от 20 августа н. ст. 1908 г. Полтавский предполагал создать в России музеи, в котором будут собраны материалы, "характеризующие человеческое искание истины", и он просил Толстого "посвятить несколько свободных минут написанию на отдельном листке в виде афоризма его взгляд на роль знания в общественной и личной жизни".
  
   П. С. Анненкову.
   1908 г. Ноября 6.
   [...] Наблюдая жизнь человеческую, нельзя признать свободу воли; сознавая же свою жизнь, нельзя не признать ее.
   Какой из двух голосов вернее?
   В первом случае я сужу во времени, во втором -- вне времени (в момент настоящего). Время же есть только средство мышления.
  
   Ответ на письмо Павла Семеновича Анненкова (Петербург) от 26 июля 1908 г., в котором он отрицал право наказания человека, так как действия человека обусловливаются внешними обстоятельствами, а не свободной волей.
  
   П. А. Беловзорову.
   1908 г. Ноября 6.
   [...] На ваш же вопрос о внешней перемене жизни отвечу вам то, что истинное благо нашей жизни достигается одним: увеличением любви; увеличение же это достигается освобождением от страстей. Поставьте это себе главной, единственной целью, и тогда жизнь ваша, изменится ли она или нет внешним образом, станет такою, какою должна быть, и даст вам полное удовлетворение.
  
   Ответ на письмо Петра Алексеевича Беловзорова, шестнадцатилетнего ученика Пензенской семинарии, от 26 июля 1908 г. Беловзоров писал о том, что, "поняв истину", он не может продолжать прежнюю жизнь. Стал было заниматься "садоводством, огородничеством и науками", но почувствовал, что единственный выход -- соединиться с крестьянской массой.
  
   З. М. Гагиной.
   1908 г. Ноября 6.
   [...] Как верно то, что вы пишете [...] о детях. Но, чтобы видеть и вызвать это в них, надо, как это вы с собой сделали, сохранить в себе это самое драгоценное детское.
  
   При письмах от 14 сентября и 1 ноября 1908 г. 3. М. Гагина прислала дневники своих школьных занятий. Эти и позднейшие ее дневники напечатаны в издании "Библиотеки свободного воспитания" под заглавием: Н. Б. Петрова, "Из дневника народной учительницы".
   А. И. Косичу.
   1908 г. Ноября 6.
   [...] Хотя и с сожалением предполагая, что мы не сходимся во взгляде на государство, мне радостно было видеть, что мы согласны в главном, в том, что назначение человека -- нравственное совершенствование, согласны и в единственном занимающем меня практическом и огромной важности вопросе -- земельном. То, что вопрос этот решается самым нелепым, сложным способом, решение же его столь простое, радикальное и согласное с здравым смыслом и духом всего крестьянства, никем из государственных людей, кроме вас, не затрагивается, служит для меня предметом постоянного удивления. [...]
  
   Андрей Иванович Косич (Косыч, р. 1833) -- генерал-от-инфантерии, участник Крымской войны. В 1905 г. назначен членом Государственного совета.
   Ответ на письмо А. И. Косича, в архиве не обнаруженное. Косич выражал сочувствие проекту Генри Джорджа об едином земельном налоге, говорил об этом проекте в правительственных сферах.
  
   В. А. Лебрену.
   1908 г. Ноября 6.
   [...] Вашим двум горям сочувствую. Лучше бы без них, но и с ними жить можно. Поправляет всё -- вы знаете что: любовь настоящая и всегдашняя, в настоящем и не к избранным, а к тому, что одно во всех. [...]
  
   Ответ на письмо В. А. Лебрена от 22 октября 1908 г. с рассуждениями о низком нравственном уровне современной молодежи. В том же письме он сообщил о "двух грустных переменах" в своей жизни: о предстоящей женитьбе и об укрупнении его собственности -- о покупке четырехсот десятин земли.
  
   NN (М-й).
   1908 г. Ноября 6.
   Отвечать на ваше письмо мне очень трудно и даже невозможно, если думать, что я могу указать вам наилучший образ действий, поступков, или очень легко и просто, но, боюсь, что вам покажется трудно и невозможно.
   Все трудности, все горести, все сомнения, все разрешаются одним: самоотречением, т. е. отречением от своей телесной жизни и перенесением ее в жизнь духовную, в увеличении в себе любви, -- той любви, которая ищет награды в себе, в сознании соединения с Богом -- любовью, той любви, которая любит не любящих, а ненавидящих. Не думайте [...] что это слова. Попробуйте оживить в себе сознание Бога любви, которому, как Богу, ничего не нужно, и в той мере, в которой вы оживите в себе его, в той мере вы найдете успокоение и благо.
   Мало этого. Если удастся вам сделать это, начать жить для души, и не успеете оглянуться, как и внешняя жизнь ваша изменится и перестанет быть тяжелою.
  
   Ответ на обширное (на десяти листах почтовой бумаги) письмо М-й от 21 июля 1908 г. Корреспондентка, "как на исповеди", писала о том, "чего никому на свете не говорила, тая в себе да выливая слезами в молитве". Она писала о тяжелых отношениях с мужем, который вел распутный образ жизни, третировал ее. В то же время она чувствовала, что нужна ему, "как воздух, как пища". Она спрашивала, что может улучшить их жизнь.
  
   Р. П. Сиксне.
   1908 г. Ноября 6.
   Благодарю за извещение. Не скажу, что сожалею о вашем брате, сожалею о том, что не видал его и что не удостоился того, чего он. Такие жизни и смерти не пропадают даром. Ими живет мир.
  
   Ответ на письмо Р. П. Сиксне от 19 июля 1908 г. с извещением о смерти его брата, Карла Сиксне, умершего от чахотки в тюремной больнице 20 июня 1908 г.
  
   NN (Ч-му).
   1908 г. Ноября 6.
   [...] вы находитесь, как я думаю, под очень обычным и очень вредным суеверием о том, что влюбленность есть нечто близкое к любви и очень хорошее чувство, тогда как это и дурное и очень вредное, всегда мучительное по своим последствиям чувство. Можно предаваться ему, не признавая никакого религиозно-нравственного закона, но признание законности влюбления и любви как закона жизни, несовместимы. Любовь только тогда любовь, когда она самоотверженна, не ищет своего удовольствия. И такую любовь вы можете иметь к своей жене (а вовсе не притворство), и чувство это даст вам истинное благо; чувство же к той особе, если вы отдадитесь ему, наверное ничего, кроме принижения вашего нравственного уровня и вытекающих из этого страданий, не даст вам. Желаю вам истинного блага.
  
   Ответ на письмо Ч-го от 2 октября 1908 г. Ч-й просил совета, как поступить при создавшихся условиях. Ему тридцать три года, женат девять лет, имеет двухлетнего сына, и он полюбил другую женщину. Он не хотел лгать перед женой, и они (он и эта девушка) навсегда расстались. Разлука не уменьшила любви, и он спрашивал Толстого: "Во имя чего мы должны жертвовать счастьем?.. Неужели это так надо?"
  
   В. Г. Андрееву.
   1908 г. Ноября 7.
   [...] Если человек правильно ответит себе на вопрос, как жить? ответит на него так, как учил Христос и все мудрецы мира, что жизнь в том, чтобы подавлять в себе всё, что мешает любви, и увеличивать в себе любовь, тогда все вопросы о том, что делать в жизни, разрешатся сами собой самым лучшим образом.
  
   Ответ на письмо Владимира Георгиевича Андреева (р. 1890) от 10 сентября 1908 г. Андреев писал о том, что он хочет следовать "учению" Толстого, но не знает, как это сделать.
  
   В. П. Большакову.
   1908 г. Ноября 7.
   [...] То, что вы отказались от присяги, то, я думаю, вы сделали то, что должно сделать всякому человеку, если он уважает больше закон божеский, чем человеческий. То же, что земский начальник и священник не признают этого, то их надо за это жалеть, но никак не осуждать. [...]
  
   Василий Петрович Большаков (1870--1926) -- крестьянин д. Сумы Ярославской губ., 17 августа 1908 г., вызванный в качестве свидетеля на суд к земскому начальнику третьего участка, отказался от присяги.
  
   А. А. Овсянникову.
   1908 г. Ноября 7.
  
   [...] Жизнь человеческая есть только непрестанные усилия освобождения от телесных вожделений. В этих усилиях и благо жизни. Усилие всегда возможно, и всегда возможна победа духа над телом. Не достигает победы только тот, кто не верит в это. А для того, чтобы верить, надо знать, что в усилиях смысл жизни, и испытать. Очень желаю вам успеха и уверен, что вы его достигнете.
  
   В письме из Самарской губ. от 4 октября 1908 г. земский фельдшер Александр Алексеевич Овсянников спрашивал, как ему бороться с морфинизмом.
  
   М. Ф. Соломахину.
   1908 г. Ноября 7.
   [...] Очень рад был получить ваше письмо и узнать из него, что для вас, как это и должно быть, важнее всего душа, а не мирские, бренные дела. Чем дальше живешь, тем яснее познаешь то, что истинное благо только то, что для души благо. А для души благо одно: увеличивать в себе любовь. А когда на это полагаешь все силы, то и все деда мирские сложатся так, как им нужно быть, чтобы не мешать приближению души к Богу, т. е. к совершенству.
   Помогай вам в этом Бог, тот, какой живет во всех нас.
  
   Михаил Федорович Соломахин -- зажиточный крестьянин, сектант-молоканин, во многом разделявший религиозные взгляды Толстого. Жил в Дебальцеве (Украина).
   Ответ на письмо М. Ф. Соломахина от 18 октября 1908 г. с рассуждениями о богатстве и материальном достатке как препятствии к совершенствованию.
  
   О. М. Соломахину.
   1908 г. Ноября 7.
   [...] Человек не властен во внешних делах, а во внутренней, духовной жизни ему нет преград. Надо верить в это и жить так.
  
   Семен Михайлович Соломахин (р. 188?) -- сын молоканина М. Ф. Соломахина. Сочувствовал взглядам Толстого. Неоднократно бывал в Ясной Поляне. В 1908 г. жил в Москве.
   Ответ на письмо С. М. Соломахина от 25 сентября 1908 г., написанное по поводу того, что он продолжает "коснеть в мирской суете и его прелестях".
  
   Полю Дежардену (Paul Desjardins).
   1908 г. Ноября 9.
   [...] От всего сердца соболезную вашему горю, которое вы испытали, потеряв своего ребенка. Но в моем возрасте смерть, не говоря уже о моей собственной смерти, кажется мне только одним из условий нашего существования, столь естественным, что, даже когда она бывает преждевременная, она уже не действует на меня, как действовала раньше: как что-то исключительное и ужасное. Наша жизнь между двумя вечностями, длится ли она 100 лет или 8 лет, ни более, ни менее велика, и последствия ее как для того, кто умирает, так и для тех, кто остается, -- одни и те же. [...]
  
   Черновое.
   Очень благодарю за ваше доброе, полное незаслуженной (похвалы) переоценки письмо. [...] Иногда мне приходят мысли о художественном писании, но я не могу отдаться им, во, 1-х, потому, что некогда, а во-2-х, признаюсь вам, что в мои года, стоя одной ногой в гробу и постоянно созерцая то таинственное au delа,1 которое тянет к себе, как-то совестно говорить иносказательно: был прекрасный день, Иван Иванович гулял по саду и т. п. Совестно. [...]
  
   Ответ на недатированное письмо Поля Дежардена от начала сентября 1908 г. Посылая свое поздравление с днем 80-летия, Поль Дежарден заметил, что у него нехватило "достаточной бодрости", чтобы последовать совету М. А. Стаховича и Поля Буайе и лично приветствовать Толстого в Ясной Поляне. Он писал о том, что личное горе (потеря сына, утонувшего около их дома) "повергло его в дряхлость". По поводу творчества Толстого Дежарден заявил, что в его художественных произведениях больше "объективной правды", нежели в его теоретических сочинениях.
  
   1 потустороннее,
  
   Н. В. Давыдову.
   1908 г. Ноября 13.
   [...] По правде скажу вам, что при моем серьезном отношении к своей жизни, думая "о душе", как говорят мужики, мне кажется таким странным существование таких Обществ и заботы о нем (зачем? кому они нужны?), что мне жалко отказать вам, но нисколько не жаль, что не содействую существованию Общества.1 [...]
  
   Ответ на письмо Н. В. Давыдова от 9 ноября 1908 г. с просьбой предоставить отрывок из неизданного произведения для прочтения на заседании Общества любителей российской словесности, посвященном Толстому.
  
   1 Решение свое Толстой изменил. Он послал в распоряжение Н. В. Давыдова притчу о добром человеке, устроившем даровой постоялый двор.
   Заседание Общества любителей российской словесности состоялось в богословской аудитории Московского университета 5 декабря 1908 г. Принимали участие П. Н. Сакулин, А. И. Южин-Сумбатов, С. Т. Семенов и др. На этом заседании была прочтена присланная Толстым притча.
  
   А. Календро.
   1908 г. Ноября 15.
   [...] Христос не мог относиться презрительно к земледелию, так как то, что он проповедывал, было общее учение о жизни и не могло касаться отдельных ее проявлений. И потому несправедливо мнение, которое вы вывели из книги Бондарева о том, что Христос будто бы считал главной заслугой перед Богом проповедь евангельского учения. [...]
   Насчет поездки в Канаду не советую вам, потому что считаю, что исполнять требования души, следовательно и Бога, мы можем везде и во всяких условиях, так как главное и единственное дело жизни есть нравственное совершенствование, освобождение себя от телесных страстей, вообще от требований тела. А это можно делать везде и при всех условиях. [...]
  
   Альберту Шкарвану (Albert Škarvan).
   1908 г. Ноября 15.
   [...] О том духовном движении, которое совершается в мире, думаю и верю в него, но никак и в самой малой доле не приписываю его себе. [...]
  
   В письме от 23 ноября н. ст. 1908 г. Шкарван сообщал о наблюдаемом им успехе религиозных произведений Толстого и о своем бодром душевном состоянии.
  
   М. П. Боткину.
   1908 г. Ноября 18.
   [...] Поступок ваш умилил и доставил мне большую радость, которую, к сожалению, так редко испытываю: радость сознания живучести и приложимости того великого и вечного закона любви не к одним любящим, а к ненавидящим и желающим делать нам зло. Ах, если бы было больше тех людей, которые понимали бы и, главное, так прилагали высший закон любви, как вы его поняли и проявили на деле, как бы быстро изменилась наша такая запутанная и жестокая жизнь и как скоро стали бы невозможны такие жалкие, заблудшие люди, как тот несчастный, который, вероятно, думал, что он может оскорбить вас. [...]
  
   Михаил Петрович Боткин (1839--1914) -- младший из братьев Боткиных, владельцев торгового дома "Петра Боткина сыновья", живописец, гравер-офортист, искусствовед, академик. Встречался с Толстым в середине 1850-х и в начале 1860-х годов. Был в Ясной Поляне в августе 1909 г.
   Письмо Толстого вызвано следующим происшествием. 10 ноября 1908 г. в Петербурге, в помещении Общества поощрения художеств, должно было состояться открытие выставки, устроенной журналом "Старые годы". После технического осмотра помещения градоначальник, за несколько минут до начала, распорядился отложить открытие выставки впредь до устранения замеченных дефектов. Так как приехали уже влиятельные лица, градоначальник разрешил открыть выставку и после отъезда этих лиц вновь закрыть. Когда почетные посетители уехали, вице-президент Общества М. П. Боткин отдал генеральному комиссару выставки Н. Н. Врангелю распоряжение тушить электричество. Врангель отказался. Боткин категорически и в резкой форме настаивал. Произошел крупный разговор, и в результате Врангель дал Боткину пощечину. Немедленно был составлен протокол. В газетах печатались подробные сообщения. Например, в "Биржевых ведомостях" (утренний выпуск) 1908,  10806 от 12 ноября, опубликовано интервью с Боткиным. Боткин сказал: "Я не в претензии на него Врангеля. Христос с ним! Молодой человек, увлекающийся... Ко мне пришло четыре знакомых офицера, говорят: "Мы изобьем его, этого Врангеля!" Я им в ответ: "Не трогайте его, Христос с ним. А если что-нибудь сделаете, то, честное слово, я лучше сам застрелюсь. Он еще молод, его будет совесть мучить -- это для него лучшее наказание". Вероятно, одно из подобных сообщений дало Толстому повод написать Боткину. В действительности дело обстояло иначе. Дело было передано в суд, и Врангеля приговорили к двум месяцам тюремного заключения. Только после приговора Боткин объявил, что прощает Врангеля. Врангель отказался воспользоваться прощением и обжаловал приговор суда. Приговор был утвержден, и Врангель отбывал наказание в 1909 г. Он писал Толстому, упрекая его в слишком поспешном одобрении поведения Боткина. См. письмо к нему от 2 апреля 1909 г.
   Николай Николаевич Врангель (1880--1915) -- буржуазный историк искусства, принадлежавший к формалистически-эстетскому направлению в искусствознании.
  
   N.N. (Л-й).
   1908 г. Ноября 23.
   [...] Положение ваше очень трудное, и я всей душой сочувствую ему Мой совет в том, чтобы, продолжая с добротой относиться к мужу, высказать ему всю естественно испытываемую вами тяжесть вашего положения и, главное, прекратить с ним супружеские отношения. Если бы у вас не было детей, то вам не только можно, но и следовало бы оставить мужа. При теперешних же условиях вы связаны с ним, и эта ваша страдальческая жизнь, если только вы будете нести ее с кротостью и в целомудрии, должна будет, по всем вероятиям, заставить опомниться и его и вашу сестру. Желаю вам силы душевной для перенесения вашего испытания и уверен, что, как ни тяжело ваше положение, оно обратится в благо и вам, и вашему мужу, и вашей сестре, если вы будете нести его с кротостью и любовью.
  
   Корреспондентка писала о своей тяжелой жизни: муж сошелся с ее сестрой. Уйти от него она не решается, чтобы не лишить детей их отца.
  
   N.N. (Т-м).
   1908 г. Ноября 24.
   Без малейшего колебания на вопрос ваш отвечаю: оставаться с мужем. То, что вам дал тот человек, никто не может отнять от вас. Только вы сами, если бы ушли с ним, лишили бы сами себя всего этого духовного, чистого блага. Те особенные условия, при которых вы живете с мужем, не только не могут побуждать вас к оставлению его, но, напротив, целомудрие для человека, живущего духовной жизнью, есть великое благо, которым надо дорожить всеми силами. Расстанетесь вы с тем человеком, вы удержите это условие, не разрушите духовного общения с ним и, главное, не нарушите любви с любящим вас и, справедливо или несправедливо, но считающим себя вправе ожидать от вас любви мужа. Уйдете от мужа, во-первых, лишитесь условия чистоты, в котором теперь живете с мужем, во-вторых, по всем вероятиям, разочаруетесь и, третье, главное, вместо той любви, которой ожидает от вас ваш муж, причините ему тяжелое горе, которое, не переставая, будет мучить вас. [...]
  
   Корреспондентка писала об осложнениях в ее личной жизни. "Явились две дороги: одна -- муж, чудный, благородный человек, любящий меня, но чужой по душе, готовый все отдать, лишь удержать меня для себя; другая дорога -- тоже хороший, благородный человек, любящий, но готовый отдать меня другому для моего счастья, человек одной души, одних мыслей со мной... Что я должна делать, как должна поступить, чтоб остаться ученицей и верной исполнительницей заповедей высокочтимого Льва Николаевича?" -- спрашивала она.
  
   В. А. Молочникову.
   1908 г. Ноября 28.
   [...] Я часто говорю: люди живут на воле среди кажущейся кипучей деятельности, а ни рассказать, ни написать им нечего, а вы в тюрьме, и каждое письмо ваше одно содержательнее другого. [...]
   Пишу на листках, потому что сел записывать дневник и подумал: чем писать для себя, лучше для человека. Ему, может быть, приятно будет [...].
  
   В. А. Молочникову.
   1908 г. Ноября 30.
   [...] Особенно порадовала меня мысль о том, что не расширять любовь (нельзя, она Бог), а устранить то, что мешает ее проявлению. Как удивительно сходятся люди, живущие одним. [...]
  
   Л. И. Заблоцкому.
   1908 г. Декабря 2.
   [...] На вопрос ваш о том, исполнить ли вам желание вашей матери, я не могу вам лучше ответить, как тем, что вы сами пишете в своем письме о том, что смысл жизни в том, чтобы сейчас, в настоящем исполнять волю пославшего. Воля же этого пославшего есть любовное отношение ко всем людям, с которыми входишь в общение. А для вас ближайший из таких людей -- ваша мать. О том же, в какой степени вы можете или не можете исполнять ее требования, можете решить только вы сами и решите правильно, если главная цель ваша при этом решении будет не ваше личное благо, а исполнение той самой воли пославшего, о которой вы говорите.
   То же, что вы говорите об обличении, совершенно справедливо, когда вы признаете то, что надо быть самому совершенным для того, чтобы обличать других; а если мы серьезно стремимся к совершенству, то никогда не признаем себя вполне совершенными и потому никогда не будем считать себя вправе обличать других. То же, что вы говорите о пользе просвещения для служения людям, я думаю, совершенно несправедливо. Служить людям можно только любовью, а просвещение ни в каком случае не может делать людей более способными испытывать и проявлять любовь.
  
   Лев Иванович Заблоцкий (р. 1892) -- в 1908 г. учился в 6-м классе Владикавказской гимназии. В 1916 г. окончил медицинский факультет Московского университета, впоследствии врач. С Толстым лично виделся в августе 1909 г.
   Ответ на письмо Л. И. Заблоцкого, в архиве не найденное. По поводу своей переписки с Толстым Заблоцкий сообщил редакции настоящего издания, что его конфликт с матерью и ближайшим окружением был вызван его мечтами о согласовании своей жизни с религиозным мировоззрением Толстого, его намерением принять предложение В. Г. Черткова, сводившееся к тому, чтобы оставить гимназию и поселиться у Черткова для секретарской работы.
  
   А. Л. Шифрину.
   1908 г. Декабря 2.
   Мне очень понравилось в вашем письме ваше ясное понимание того, что противление злу несовместимо с любовью, и одно противоречит другому. То же, что вас смущает, что противоречие это высказано самим Моисеем, происходит от того укоренившегося, скажу прямо, обмана, по которому всё Пятикнижие считается произведением Моисея. На то, что Моисей не писал и не мог писать всех этих книг, есть самые убедительные доказательства. Не стану вам повторять их, а лучше пошлю вам книгу Сендерленда,1 из которой вы всё это сами увидите.
  
   Ответ на письмо Абрама Львовича Шифрина (Воронеж) с вопросом, как понимать учение пророка Моисея, требовавшего, с одной стороны, "око за око", с другой: "возлюби ближнего как самого себя".
  
   А. Извекову.
   1908 г. Декабря 6.
   Стихи ваши очень плохи, и потому не советовал бы вам заниматься стихотворством и вообще литературой. Не советовал бы вам потому, что одно из главных свойств таланта литературного состоит в критическом суждении, относящемся преимущественно к своим произведениям. Человек с талантом не был бы доволен теми стихотворениями, которые вы пишете, и не продолжал бы писать их.
   Очень сожалею о том, что то, что пишу вам, будет вам неприятно. Высказываю же прямо мое мнение потому, что думаю, что для вас, как для человека молодого, неодобрение вашего писательства может удержать вас от продолжения занятия делом, которое ничего, кроме разочарований и огорчений вам доставить не может. Пожалуйста, не сердитесь на меня. От души желаю вам всего истинно хорошего.
  
   Ответ на письмо четырнадцатилетнего Александра Извекова, ученика 4-го класса московской гимназии, от 29 ноября 1908 г. Посылая Толстому свои стихотворения, Извеков сообщал о том, что писать стихотворения он стал с одиннадцати лет, но пока напечатать их нигде не удавалось. Начал трагедию "Фемистокл", которая идет "довольно туго, как за неимением достаточного материала, так и вследствие потери энергии". Просил отзыва и содействия.
  
   М. Н. Мейбаум.
   1908 г. Декабря 8.
   [...] Вопрос же о том, есть ли у вас дарование и можно ли вам советовать продолжать заниматься литературой, я не могу решить. Во всяком случае советовал бы вам не класть все свои силы на это занятие. Для литературной же работы посоветовал бы вам как можно больше простоты и краткости.
  
   Ответ на письмо "начинающей писательницы" Марии Николаевны Мейбаум (Скерневицы Варшавско-Венской ж. д.) от 13 ноября 1908 г., приславшей для отзыва рукопись своего рассказа "Роковой вопрос".
  
   Ф. П. Калугиной.
   1908 г. Декабря 10.
   [...] мне кажется, что журнал для маленьких детей есть предприятие невозможное. Невозможное по своей трудности да и просто невозможное. Для общения с маленькими детьми недостаточно одного слова; для общения с ними нужен и жест, и интонация, и взгляды. Может быть, я ошибаюсь, но таково было всегда мое мнение и таким оно остается. [...]
  
   Ф. П. Калугина -- редактор-издатель журнала "Подснежник" для детей; в недатированном письме просила дать отзыв об ее журнале. Ее поражала необыкновенная простота и ясность изложения в детских рассказах Толстого, и она просила разрешения приехать в Ясную Поляну, чтобы получить от Толстого совет, как достигнуть этой простоты в детском журнале.
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1908 г. Декабря 13.
   [...] Ничто так не отводит от истинной жизни, столь свойственной вам жизни, главное и единственное дело которой любовь ко всем, увеличение в себе любви, как та сложная суета, в которой вы завязаны. Выпутывайтесь из нее, все силы полагая на это выпутыванье, и не думайте о пользе другим, думайте только о душе. Кажется противоречием христианину думать только о своей душе, но это не противоречие, потому что та душа, ради которой надо всем жертвовать, живет в Боге, а не для себя и но по своей воле, а по его воле, и не мы сами, а он распоряжается той пользой, какую принесет ваша жизнь другим.
  
   К концу 1908 г. работа издательства "Посредник" очень осложнилась. Выпуск народных изданий по крайне дешевым ценам приносил убыток, расширение деятельности требовало новых средств, а конфискация только что изданного в двух томах произведения Толстого "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий" нанесла "Посреднику" большой материальный ущерб. Кроме того, против И. И. Горбунова-Посадова за это издание было возбуждено судебное преследование. Дело закончилось только в 1912 г.
  
   И. И. Алексееву.
   1908 г. Декабря 14.
   То, что вы мне советуете сделать, т. е. помогать людям открыть глаза на церковные обманы, я делаю уже много лет, [...]. Вера же в мощи есть одно из самых грубых и не стоящих возражений суеверий. Вообще же должен сказать вам, что для меня в христианстве есть только один догмат, который выражен в посланиях Иоанна Богослова (гл. IV, ст. 7, 8, 12, 20), а именно то, что Бог есть любовь и что вся жизнь наша есть только стремление к соединению с Богом, которое достигается любовью. [...]
   О мощах Анны Кашинской было в печати несколько лет тому назад исследование историка Костомарова, из которого видно, что всё это дело самого грубого обмана.1
  
   Иван Иванович Алексеев (р. 1885) -- в 1908 г. учился в Высшем техническом училище в Москве, которое не кончил, впоследствии работал на электро-металлургическом заводе.
   В письме от 10 декабря 1908 г. И. И. Алексеев просил Толстого высказать свои взгляд на существование мощей вообще и, в частности, на предстоявшее в будущем году открытие в городе Катине мощей княгини Анны Кашинской.
  
   1 Мощи Анны Кашинской связаны с именем жены тверского, а впоследствии великого князя Михаила Ярославича, умершего в Орде в 1318 г. Попытки ее канонизации относятся к XVII в. На 12 июня 1909 г. было назначено восстановление "почитания" Анны Кашинской. Стали появляться книги с прославлением "святой".
  
   П. В. Ежевскому.
   1908 г. Декабря 14.
   Получил ваше письмо и затрудняюсь отвечать вам, так как мне неясно, чего вы от меня желаете, какого рода покровительства. Вы сами хорошо понимаете, что христианин не может быть солдатом, обещаясь убивать, кого ему велят; знаете тоже, что для того, чтобы исполнить обязанности христианина перед своей душой и перед Богом, нужно пострадать, если так угодно Богу. Одно могу вам посоветовать: решать это дело, т. е. отказаться от присяги, только тогда, когда вы будете чувствовать, что перед Богом не можете поступить иначе. А то нет того хуже, как взяться за такое дело, какое не в силах исполнить.
   Помогай вам Бог сделать лучшее не для тела, а для души. И думаю, что это всегда лучше и не так трудно, как кажется.
  
   В письме от 1 декабря 1908 г. со ст. Зима Иркутской губ. солдат из крестьян Петр Викторович Ежевский (р. 1887) сообщал о своем намерении отказаться от присяги и просил Толстого взять его "под свое покровительство".
  
   М. Н. Толстой.
   1908 г. Декабря 14.
   [...] Посылаю тебе письмо Гермогену. Пожалуйста, не выпускай его из рук, дай у себя прочесть, кому найдешь нужным, но не давай списывать. Я не посылал письмо потому, что оно не стоит того, а главное, оттого, что le beau rТle1 слитком на моей стороне. Как будто я хвалюсь своим смирением и прощением. [...]
  
   В письме к Д. П. Маковицкому от 10 декабря 1908 г. сестра Толстого монахиня М. Н. Толстая выражала сожаление, что Толстой уничтожил свое письмо к Гермогену и не прислал ей копии. Она показала бы его некоторым, и оно "открыло бы им глаза". Мария Николаевна заметила, что она не согласна во многом с отношением Толстого к церкви, но его личное религиозное чувство ее "умиляет и трогает до слез".
  
   1 преимущество
  
   Ф. А. Барышникову.
   1908 г. Декабря 16.
   Учение евангелия для меня всё в любви к Богу и ближнему как и сказано в евангелии и в посланиях апостола Иоанна. И потому пророчества для меня не имеют никакой важности; справедливы ли они, или несправедливы, это не изменяет главного: учения о любви. [...]
  
   Ф. А. Барышников в письме от 25 ноября 1908 г. писал, приводя в подтверждение пророчеств многочисленные доводы из "священного писания".
  
   И. Н. Горностаеву.
   1908 г. Декабря 16.
   Особенных средств борьбы как с этим ужасным грехом, так и со всеми другими, я не знаю, кроме одного: памятование о законе Бога, любви к Богу и ближнему и непрестанное духовное усилие. Вот всё, что имею сказать вам, и желаю вам успеха в этой борьбе.
  
   Ответ на письмо Ивана Николаевича Горностаева (Симбирск) от 3 декабря 1908 г. Горностаев подробно и откровенно писал о своем товарище, страдавшем каким-то извращением, в результате чего сильно расшаталось его здоровье.
  
   В. А. Молочникову.
   1908 г. Декабря 16.
   [...]. В последнем письме меня огорчило, больше, чем огорчило то, что вы сказали о своем периоде уныния Ипполиту Ивановичу1 (еще жив русский народ, пока есть в нем такие люди). [...]
   Если же в вашем унынии есть доля огорчения о том, что друзья ваши мало любят вас, то знайте, что я что дальше, то больше и люблю вас и желал бы, чтобы эта уверенность помогала вам хоть немного. Знаю, что это же мое чувство разделяют многие и многие. Я всё больше и больше благодарю за жизнь того, кто, поселившись во мне, дает мне ее.
  
   1 Ипполит Иванович -- арестант, пожилой, одновременно с Молочниковым отбывавший в Старорусской тюрьме пятилетнее заключение за снохачество (сам при народе в праздник покаялся в грехе священнику и со смирением отбывал наказание).
  
   Неизвестному.
   1908 г. Декабря 16.
   Очень сожалею, что должен дать вам неблагоприятный ответ. Прочтите стихи Пушкина, Тютчева, и вы сами дадите себе тот же ответ. Я не вижу в вашем опыте и признака поэтического таланта. Советую вам не заниматься этим.
  
   В письме от 27 ноября 1908 г. неизвестный (подпись неразборчива), "бывший ремесленник-столяр, в настоящую же минуту домашний учитель", посылая из Петербурга свои стихи, просил "дать хотя самый краткий ответ к оценку". Ответил 5 декабря Н. Н. Гусев, сообщив, что Толстой вообще не любит стихов. Не удовлетворенный ответом (желал знать мнение Толстого "о стихах как о таковых") корреспондент в письме (открытке с оплаченным ответом) от 8 декабря вновь просил Толстого не остаться глухим к его просьбе.
  
   Е. Серегину и В. Л. Степанову.
   1908 г. Декабря 16.
   Во второе пришествие я не верю, да оно и не нужно людям, верующим в закон Христа. О загробном мире мы судить не можем. Одно знаем, что как мы пришли от Бога в эту жизнь, так и вернемся после смерти к нему же. А когда мы верим в Бога-любовь, то кроме добра от жизни и смерти ничего ожидать нельзя.
  
   Евдоким Серегин и Василий Леонович Степанов, московские рабочие-пекари, в письме от 8 декабря 1908 г. спрашивали Толстого: "Что ожидает нас в загробном мире, или возможно ли второе пришествие сына человеческого судить нас?"
  
   И. С. Грушевскому. Неотправленное.
   1908 г. Декабря 17.
   Получил ваше нехорошее письмо и очень удивляюсь, что могло побудить вас оскорблять старого человека, не сделавшего вам ничего дурного, упрекая его за то, чего он никогда не делал. [...] Очень сожалею о том, что вы так легкомысленно судите о людях и без всякого повода стараетесь сделать им неприятное. [...]
  
   Ответ на письмо крестьянина, мелкого служащего, Ивана Степановича Грушевского от 15 декабря 1908 г. из г. Боровичи Новгородской губ. Корреспондент обвинял Толстого в том, что его произведения по цене недоступны бедным людям, что он торгует своими произведениями для своего обогащения. Дальше он возражал против теории непротивления злу. "Не непротивлению злу нужно учить, а нужно искоренить и самое слово "зло" из среды нашего общества". Корреспондент продолжал в том же резком тоне обвинять Толстого, пишущего для состоятельных классов за деньги.
  
   А. С. Баташеву.
   1908 г. Декабря 19.
   [...] Надеюсь, что вы переносите посланное вам испытание с верою в благость Бога, дающего нам и в жизни и в смерти всё нужное и доброе для души нашей.
   Братски приветствую вас и желаю всего лучшего, а именно веры в Бога любви и вытекающих из этой веры спокойствия и радости.
  
   Александр Степанович Баташев (ум. 1912) -- тульский миллионер, владелец самоварной фабрики. Последние годы жизни страдал душевным расстройством.
   Писал ли Баташев Толстому, редакции неизвестно. Толстой в своем письме имел в виду перенесенную Баташевым операцию: были отняты обе ноги. Присланная Баташевым картина находится в яснополянском доме.
  
   Л. А. Арсеньеву.
   1908 г. Декабря 20.
   Оправдывать смертную казнь словами Христа не решался до сих пор ни один изувер. Такое оправдание, кроме своей искусственности, и глупо и бессовестно.
   Вывод из такого толкования буквы писания, называемого священным, только один: тот, что нет ничего более вредного для понимания учения Христа и более губительного и для истинной религии и истинной нравственности, как приписывание непогрешимости букве писания, так как нет больших нелепостей, гадостей и жестокостей, чем те, которые основывались и основываются на этой букве.
   На статью же Столыпина можно ответить только одним словом: "Стыдно", что и написал ему.
  
   Черновое.
   Оправдывать смертную казнь словами Христа и искусственно, и глупо, и бессовестно. Из такого толкования слов Христа можно сделать только один вывод: тот, что буква того писания, которое называется священным, не может и не должна иметь для искреннего, разумного и честного человека никакого значения, так как нет больших нелепостей и жестокостей, чем те, которые выводились и выводятся еще и теперь из этой буквы. На ужасную статью Столыпина можно и должно ответить только одним словом: Стыдно.
   Лев Александрович Арсеньев (р. 1890) -- сын ремесленника, окончил петербургскую гимназию, с 1908 г. студент естественного отделения физико-математического факультета Петербургского университета. Осенью 1909 г. вышел из университета. При письме от 18 декабря 1908 г. Л. А. Арсеньев прислал вырезку из газеты "Новое время" 1908,  11772 от 18 декабря, со статьей А. Столыпина под заглавием "Заметки". Автор статьи стремился доказать, что "закон, влекущий смертную казнь, Христос называет словом божиим". Арсеньев спрашивал Толстого, как он относится к этой статье. На конверте этого письма Толстой написал: Столыпину: стыдно. Н. Н., ответить, что это ужасно. Посылаю Столыпину письмо с одним словом: стыдно и гадко. Пожалейте себя. На другой день, 21 декабря, Толстой начал писать статью "Христианство и смертная казнь", в которой поместил письмо Арсеньева, статью Столыпина и свое письмо к Арсеньеву.
  
   А. А. Столыпину.
   1908 г. Декабря 20.
   Прочел то, что вы написали 18 декабря.
   Стыдно, гадко.
   Пожалейте свою душу.
   Я любил вашего отца, и мне больно за вас.
  
   Александр Аркадьевич Столыпин (р. 1863) -- брат министра П. А. Столыпина, журналист. С 1902 г. сотрудничал в "С.-Петербургских ведомостях", с 1904 г. постоянный сотрудник "Нового времени".
   Толстого возмутила статья А. А, Столыпина об оправдании смертной казни на основе стихов из Евангелия. По поводу комментируемого письма есть запись в ЯЗ 21 декабря 1908 г.
  
   А. Пихельгас.
   1908 г. Декабря 20.
   Вам надо благодарить Бога за то, что вы не попали в гимназию. И учиться вам в школе нечему. Всем нам нужно одно: учиться жить всегда в любви со всеми. А для этого не нужна школа.
  
   Алина Пихельгас (р. 1880) -- эстонка. Окончила городское училище в Ревеле (Таллине).
   В письме из Херсона от 13 декабря 1908 г. А. Пихельгас писала о тяготившем ее положении бонны. Причину своей тяжелой жизни она видела в том, что по бедности родителей не могла учиться в гимназии и не получила никакого образования и спрашивала Толстого, поступить ли ей в открывающуюся в Ревеле гимназию для взрослых.
  
   Д. Кондратьеву.
   1908 г. Декабря 21.
   Получение таких писем, как ваше, составляет одну из лучших радостей моей жизни. Вы хотите знать мое мнение о том, идти ли вам по дороге учительства, или вернуться к первобытному земледельческому труду. Не могу дать вам совета в этом деле. То, что лучшее в нравственном отношении, наиболее твердое положение есть положение земледельца, вы знаете так же, а может быть, и лучше, чем я, и поэтому, с одной стороны, не может быть и вопроса о том, какое из двух положений желательнее. То, что жизнь учителя более чистая и внешне материально более обеспечена, чем жизнь крестьянина, это соображение не могло бы удержать вас и многих и многих людей, находящихся в том же положении, от отказа от интеллигентной жизни и от избрания земледельческого труда. Но знаю и по опыту и по наблюдению, что главное препятствие в таком выборе представляют отношения, в которых уже находится человек тогда, когда ему предстоит выбор: отношения, при которых, избирая лучшее для себя, приходится нарушить другие нравственно-обязательные отношения. Вот эти соображения, вероятно, стоят и перед вами, и так как по письму вашему я вижу, что главный двигатель вашей деятельности есть сознание ваших обязанностей перед Богом, а не желание получить одобрение людей, то думаю, что, делая выбор, вы будете руководиться только тем, чтобы не нарушить эти высшие обязанности. [...]
  
   В письме из Белгорода Курской губ. от 3 декабря 1908 г. воспитанник учительского института, сын крестьянина, Дмитрий Кондратьев, писал о том, что книги Толстого помогли ему выработать правильное, по его мнению, мировоззрение, и спрашивал, не на ложный ли путь он встал, избрав педагогическую деятельность, не сделается ли он благодаря этому паразитом того трудящегося народа, из которого он вышел. Не лучше ли вернуться к скромному труду своих отцов и, совершенствуясь, выводить окружащих из церковного заблуждения. На конверте помета Толстого: Прекрасное письмо. Отвечать.
  
   Н. И. Стефановичу.
   1908 г. Декабря 21.
   [...] В первой статье высказана глубоко верная мысль о том, что Бог во всех верах один и тот же. Но мало того, что один и тот же Бог во всех религиозных учениях; во всех одно и то же учение о любви к нему, т. е. к добру и к ближним. Неверующие ищут доказательств истинности религии; нет более сильного доказательства, как то единое во всех религиозных учениях и в сердце каждого человека, когда он добросовестно сравнит между собою все религиозные учения и заглянет в свое сердце.
   [...] Я не думаю, чтобы нужен был руками человеческими воздвигнутый храм.1 Храм этот воздвигнут Богом. Это весь мир живых существ и в особенности людей, по отношению которых мы всегда можем проявлять свою веру.
  
   В письме из Луганска от 25 ноября 1908 г. Николай Иванович Стефанович рассказывал о своей жизни. Окончив семинарию, уже не веря в некоторые догматы, он стал священником, но затем под влиянием "ошеломивших" его религиозных произведений Толстого он совсем отошел от православия и отказался от духовного сана.
  
   1 И. И. Стефанович, напоминая, что в древней Греции был воздвигнут жертвенник "неведомому Богу", во второй статье проводил ту мысль, что храмы различных религий должны быть заменены храмом для поклонения "единому неведомому Богу".
  
   Н. А. Муравьеву.
   1908 г. Декабря 24.
   Одно из самых зловредных суеверий есть суеверие о том, что книги и мысли, выраженные в них, могут быть полным выражением непререкаемой истины. Ни одно суеверие, я думаю, не произвело столько зла, как это. Для человека, желающего свободно, т. е. разумно, мыслить, первое условие -- освободиться от суеверия об авторитетности текстов каких бы то ни было писаний. По отношению к библии советовал бы всем интересующимся этим вопросом, да и вообще всем просвещенным людям ознакомиться с критическими исследованиями о происхождении так называемого священного писания. Есть переведенная на русский язык такая прекрасная книга Сендерленда: "Священные книги ветхого и нового завета".1
   Большая часть, едва ли не все злодейства и нарушения непосредственного человеческого чувства, ужаснейшие жестокости и нелепости нашей жизни, если поискать их источник, почти всегда или основаны на каком-либо ложном толковании признанных священными мест писания, или находят в нем свое оправдание. И надо сказать, что не потому совершаются нелепости и злодейства в нашей жизни, что они основаны на ложном толковании мест писаний, признаваемых непогрешимыми, а признаются писания священными и непогрешимыми для того, чтобы из них можно было выводить те нелепости и безобразия, которые с уверенностью в своей правоте совершаются людьми нашего мира.
   Так, например, то самое место, о котором вы говорите, есть одно из двух нечаянно попавших в списки евангелий, неудачных или выдуманных описаний, которыми пользуются люди для оправдания насилий и всяких жестокостей.2 Другое служащее для той же цели место -- то, где Христос спрашивает учеников, есть ли у них мечи, и, узнав, что есть два, говорит: "довольно".3 К величайшему удивлению и отвращению моему, на днях появилось еще третье объяснение, г-на Александра Столыпина, стихов 9--13 VII гл. Марка о том, что Христос будто бы не только оправдывает смертную казнь, но как бы упрекает людей за отмену ее.
   Простите меня, но вопросы, подобные вашим, всегда огорчают меня за тех, кто их делает. Учение Христа в его настоящем значении, всепрощающей любви ко всему миру, до такой степени ясно, близко сердцу каждого человека, до такой степени подтверждается всей мудростью лучших людей мира, что какая-нибудь глупая, нескладная фраза, попавшая в евангелие или в библию, для человека, серьезно верующего или хотя желающего познать истину, никак не может быть предметом недоумения.
   Надо знать и, зная, никогда не забывать того, что евангелие -- очень хорошая книга, но составлена она разными лицами очень дурно, так что в этой книге рядом с величайшими, вечными, божескими истинами, открытыми Христом, находятся величайшие глупости и даже гадости. И нехорошо людям забывать, не хотеть знать важное, нужное, великое, а подчеркивать и отыскивать смысл в грубых ошибках, прибавках.
  
   Печатается по копировальной книге  8, лл. 395 и 397, куда вклеен дубликат подлинника, написанного и датированного на машинке.
   Ответ на письмо Николая Александровича (Алексеевича?) Муравьева (Пучеж Костромской губ.) от 11 декабря 1908 г. Муравьев спрашивал, как понимать противоречащее смыслу христианства изгнание Христом торгующих из храма.
  
   1 И. Т. Сендерленд, "Библия. Ее происхождение, развитие и отличительные свойства", перев. с английского, М. 1908. Толстой перечитывал эту книгу в конце ноября 1908 г.
   2 См. "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий", гл. II.
   3 По поводу этого места см. "Соединение, перевод и исследование четырех евангелий", гл. X.
  
   С. Козубовскому.
   1908 г. Декабря 25.
   Письмо ваше очень тронуло меня. Вижу, что вы, руководимые истинно христианской любовью, желаете избавить меня от заблуждения и дать мне истинную, по вашему убеждению, веру.
   Но, к сожалению, тот первый догмат о личности Бога, из которого вы выводите всё остальное, для меня совершенно не воспринимаем. Вы говорите, что так как человек есть личность, то и Бог есть тоже личность. Мне же кажется, что сознание человеком себя личностью есть сознание человеком своей ограниченности. Всякое же ограничение несовместимо с понятием Бога. Если допустить то, что Бог есть личность, то естественным последствием этого будет, как это и происходило всегда во всех первобытных религиях, приписание Богу человеческих свойств: гнева, наложения наказаний, желания восхваления и установления в известное время, в известном месте, выраженного в известных книгах на вечные времена непререкаемого закона. Таковы книги Вед, Конфуция, Трипитака,1 Библии, Корана и мн. др. Такое понимание Бога как личности и такого его закона, выраженного в какой-либо книге, совершенно невозможно для меня.
   Посылаю вам книжечку выбранных мыслей о Боге, соответствующих моему пониманию его. Для меня же лично самое высшее понимание Бога, вполне удовлетворяющее меня, есть то, которое выражено в первом послании Иоанна: гл. IV, стихи 7, 12, 16, именно то, что Бог есть любовь. Такое понимание Бога если и исключает всякое обращение к нему, как личности, всякое восхваление его, всякие прошения, даже молитву, включает зато в себя сознание в себе Бога-любви и вследствие этого необходимости проявления его во всякий час своей жизни -- любовью и к нему, т. е. к совершенству, и ко всему живому и в особенности к людям, к тем существам, в которых живет тот же Бог-любовь. То самое, что сказано Христом, Мф. XXII, 36--40.
   Не думайте, пожалуйста, что хочу оспаривать ваши верования, избави меня от этого Бог; я только радуюсь на людей, имеющих твердые верования -- такие, какие, как я заключаю из вашего письма, имеете вы. Пишу же то, что пишу, только для того, чтобы вы не осуждали меня.
   Не могу перестать верить в Бога-любовь, во-первых, потому, что эта вера дает мне высшее благо теперь, здесь, в этом мире, открывая всегдашнюю возможность от меня зависящего блага жизни в Боге-любви, во-вторых, потому, что, зная, что Бог есть любовь и что, умирая, я возвращаюсь к тому, от кого я исшел, к Богу-любви, я и в смерти ничего, кроме благого, ожидать не могу; в-третьих, еще и потому, что такая вера в Бога-любовь не только не отделяет меня от всех людей других вер, но соединяет с ними, так как во всех верах: браминской, буддийской, конфуцианской и во всех других, а также и в учениях языческих мудрецов, я нахожу то же, хотя не так ясно, как в христианстве, выраженное учение о том, что Бог есть любовь и что в любви же закон жизни людей. И потому перестать верить в Бога-любовь и начать верить в Бога личного, награждающего и казнящего, давшего раз навсегда одному народу один свой написанный в книге закон и требующего не одной любви, а исполнения обрядов, молитв и т. п., в того Бога, в которого я верил прежде, я так же не могу, как не могу верить теперь в то, что я не 80-летний старик, ожидающий каждый час смерти, а полный телесной силы и страстей юноша, каким я был 60 лет тому назад. [...]
  
   Ответ на обширное письмо священника с. Мелешково Подольской губ. Стефана Козубовского от 16 декабря 1908 г. Козубовский убеждал своего "брата по человечеству" вернуться к православию. Он уверял Толстого, что тот "утопает во мгле роковых заблуждений", и предлагал руку помощи. Подписался: "Ваш молитвенник и искренний доброжелатель".
  
   1 Трипитака (санскрит) -- название собрания канонических книг у буддистов Индии, а впоследствии и других стран. В комментируемом письме правильное написание этого слова восстановлено по собственноручной вставке в оба черновика. В дубликате подлинника напечатано: Трипитак.
   Обширный ответ С. Козубовского послужил поводом для второго письма к нему Толстого.
  
   В. М. Олиферову.
   1908 г. Декабря 26.
   [...] Не согласен я с вами только в том, что вы думаете, что человек может достигнуть согласия жизни с совестью. Если бы это случилось, не было бы жизни. Вся жизнь есть только стремление и постепенное приближение к совершенству, которое недостижимо, потому что оно совершенство. Постепенное приближение к этому совершенству есть и цель, и смысл, и благо жизни. [...]
  
   Ответ на письмо инженера Владимира Моисеевича Олиферова от 22 декабря 1908 г. из Севастополя. Олиферов писал на тему о совести как факторе, неумолимо контролирующем поступки человека, и спрашивал, так ли, как и он, Толстой понимает совесть.
  
   М. Полуэктовой-Репиной.
   1908 г. Декабря 25.
   Пожалуйста, простите меня за то, что отсылаю рукописи не прочтя. Кроме того, что не интересуюсь литературой, считаю это самым пустым занятием, решительно не имею времени читать все присылаемые мне каждый день по две, по три рукописи. Пожалуйста, не сердитесь на меня. Есть пословица: в сомнении воздерживайся.1 Вы сомневаетесь, заниматься ли вам литературой? Воздержитесь, тем более, что занятие литературой одно из самых худших, которым может предаваться человек.
  
   М. Полуэктова-Репина -- дочь тульского переплетчика, с 1908 г. жена московского портного. Училась в Школе живописи и ваяния в Москве. При письме от 19 декабря 1908 г. М. Полуэктова-Репина прислала рукописи нескольких своих произведений. Просила содействовать их опубликованию.
  
   1 Латинская пословица: Dubito abstine. Толстой любил повторять ее по-французски: Dans le doute abstiens-toi.
  
   Иоганнесу Сынаялгу.
   1908 г. Декабря 26.
   Вы ищете разрешения занимающего вас вопроса о бесконечности времени (прибавьте: и пространства) и соответствующих этой бесконечности бесконечных изменениях в жизни мира. И вам кажется, что вы нашли это разрешение в пророчествах. Пророческие разрешения очень неопределенны и неясны. Разрешение же этих вопросов одно само собой прежде всего представляется человеку, когда он серьезно подумает об объективном значении бесконечности времени и пространства. Мысль о том, что такое само в себе бесконечное наполненное веществом пространство и бесконечное время, в котором совершаются бесконечные изменения, сразу показывает человеку нереальность и пространства и времени, показывает то, что пространство и время суть только необходимые условия нашего воспринимания впечатлений -- мира. Познав же нереальность всего пространственного и временного и вместе с тем сознавая себя существующим, живущим, человек не может не перенести сущность своей жизни из материального в духовное, сознание своего духовного "я".
   Вот это-то перенесение жизни, которое, между прочим сказать, и составляет всякое религиозное отношение к жизни, и разрешает тот вопрос, который кажется вам столь неразрешимым и, боюсь, очень неопределенно разрешается теми туманными пророчествами, которые вы приводите.
  
   В письме из Петербурга от 14 декабря 1908 г. Иоганнес Сынаялг, благодаря Толстого за "великую духовную пищу", просил высказаться по поводу смущавшего его несоответствия между вечным временем и ограниченной во времени жизнью человеческой.
  
   Фридуну Хану Бадалбекову.
   1908 г. Декабря 28.
   [...] По моему мнению, для того, чтобы не иметь ложного представления о Боге, надо прежде всего освободиться от допускаемого как в церковном христианстве, так и в магометанстве представления о Боге, как личности.
   Самое для меня близкое и отвечающее требованиям и разума и сердца человека понимание Бога есть то, которое выражено в 1-м послании Иоанна, гл. IV, стихи 7, 12, 16, именно, что Бог есть любовь, так что насколько человек имеет в себе любви, настолько Бог живет в нем, и настолько такой человек может понять Бога. Мысль эта более или менее ясно выражена во всех религиях, а также и в магометанской.
   На второй вопрос о том, что ожидает нас за гробом, могу ответить только то, что, умирая, мы идем туда, т. е. к тому Богу, от которого пришли в жизнь. Бог же этот, к которому мы возвращаемся, есть любовь, и потому мы, умирая, не можем ожидать ничего, кроме хорошего.
   На третий вопрос отвечаю тем, что ислам, по моему мнению, содержит, как и все религии: браминизм, буддизм, конфуцианство и др., великие, вечные истины, но, как и все религии, перемешанные с суевериями, грубыми извращениями истины обрядами и обманами. Для составления понятия об исламе мне много содействовала прекрасная книжечка изречений Магомета (The Sayings of Mubammad, edited Abdulah Al-Mamun Al-Suhrawardy), изданная в Лондоне. Учение бабистов, перешедшее в багаизм (Бага-Улла), возникшее из магометанства, представляет из себя одно из самых высоких и чистых религиозных учений. [...]
  
   Ответ на письмо студента, перса по происхождению, Фридуна Хана Бадалбекова (Москва) от 4 декабря 1908 г.
  
   Фельде.
   1908 г. Декабря 28.
   [...] Как ни едины мы с вами по пониманию значения нашей жизни и вытекающего из этого понимания поведения, мы не можем не различаться вследствие наших возрастов в некоторых подробностях.
   Вы ищете средств, путей служения людям и установления внешних форм своей жизни. В этом я вижу увлечение потребностью деятельности молодости. Мы -- орудия высшей воли, трубы, через которые она проявляется и делает ей одной -- не нам -- понятное дело. Наше участие в этом деле, оно же и наше великое, всегда доступное благо, только одно: держать в чистоте эти трубы, свободными от личных желаний. Изменения же внешние, поступки, будут неизбежными последствиями этого держания себя в чистоте. Какие же они будут? Мы не знаем и не можем знать.
   Я составил себе краткую молитву, которую стараюсь повторять себе в трудные минуты и как можно чаще среди суеты жизни.
   "Жизнь только в любви. Хочу жить сейчас только ею. И пусть будет не то, чего я хочу, и не так, как я хочу, а то, чего ты хочешь, и так, как ты этого хочешь". Мне бывает полезна такая молитва.
  
   К. А. Романик-Петровой.
   1908 г. Декабря 31.
   В том положении, в котором вы находитесь, возможны два отношения к тем людям, с которыми вы невольно соединены (разумею и сотоварищей по заключению, будь это воры, убийцы, уголовные, и не менее, но, наверное, более развращенных людей, -- тюремщиков, с которыми вы поставлены в невольное общение). Отношение, в котором вы почувствуете себя к этим людям, неизбежно вытекает из понимания значения для вас того насилия, которое над вами совершено. Можно смотреть на это насилие, как на последствие дурных свойств людей, производящих это насилие, и испытывать к этим людям недоброе чувство, видеть в них только дурное, не только не любить, но ненавидеть их. Для заключенных это самое обыкновенное отношение и вместе с тем самое для них же тяжелое и мучительное. Другое отношение, вытекающее из того мировоззрения, которое, как я думаю, мы с вами одинаково разделяем, есть отношение тем большей любви, чем больше те люди, с которыми имеешь дело, думают, что делают тебе зло. И, удивительное дело, любовь к любящим есть радостное чувство, которое мы все знаем, но любовь к ненавидящим, делающим нам зло, есть одна из высших духовных радостей, которой лишают себя люди, не вызывая ее в себе.
   Поверьте, что я вполне понимаю всю неловкость моего положения, пользуясь всеми материальными благами и полной внешней свободой, давать вам советы любить тех тюремщиков, смотрителей, всех тех людей, которые желают лишить вас свободы (тщетно). Знаю, как это может казаться трудным, но не могу не говорить того, что составляет сущность моей веры, веры в Бога-любовь и в благотворность этой веры во всех возможных условиях жизни. И потому смело повторяю вам свой совет: постарайтесь вызвать в себе самые добрые, сказал бы, нежные чувства, если это возможно, к грубым сторожам, тюремщикам, смотрителям. И знаю, что самое телесно-мучительное положение может претвориться в высокую духовную радость. Знаю, знаю, как это трудно, но верю, что это возможно и что одно приближение к этому может облегчить тягость вашего положения. Благодарю вас за ваше доброе письмо и прошу по возможности сообщать мне о своем положении. Если бы мог быть чем-нибудь вам полезен, то был бы очень рад.
  
   Клавдия Андреевна Романик-Петрова (1858--1926) -- жена Е. П. Петрова. Была осуждена на год крепости. Как писал Толстому K. И. Петров, "вся вина ее была в том, что она поддерживала с крестьянами той деревни, где находилось ее маленькое имение, "добрые отношения". Заключение отбывала с 6 сентября 1908 г. в Бутырской тюрьме в Москве.
   Ответ на письмо К. А. Романик-Петровой, которое переслал Толстому ее муж. В этом письме она восторженно (на "ты") обращалась к "учителю" и подробно писала о трудных условиях жизни в тюрьме. Об этом "трогательном" письме есть упоминание в Дневнике Толстого 30 декабря 1908 г.
  
  
   1909
   Т. Л. Сухотиной.
   1909 г. Января 3.
   [...] Надеюсь, что ты разумно и добро переносишь свое разочарование. У тебя еще и тех мирских радостей, которые достаются только малому числу, так много, что ты еще не начинала думать о тех вечных, всем доступных духовных радостях, которые одни настоящие. Такие же огорчения, как те, которое постигло тебя, только прокладывают дорогу к этим настоящим радостям. Чтобы не быть голословным, хотя ты и знаешь, в чем эти радости, повторю, в чем они: в том, чтобы быть в любви не только с добрым, хорошим мужем, хорошими ребятами пасынками, не совсем плохими родителями и сородичами, не говорю уже о дочери, а со всеми: с пикирующейся Верой,1 с самыми антипатичными людьми. И непременно именно с этими. Чем больше живу, тем больше убеждаюсь в этом. Любовь к любящим, к милым не особенно радостное чувство, если сравнить его с любовью к ненавидящим, к неприятным. И это не так трудно, как кажется. Надо только верить, что это не только должно, но можно и, главное, радостно. Я немножко испытал это и не могу удержаться, чтобы не посылать этот рецепт тем, кого люблю. [...]
  
   Татьяна Львовна Сухотина (1864--1950) -- старшая дочь Толстого. С 1899 г. была замужем за М. С. Сухотиным.
   Ответ на письмо Т. Л. Сухотиной от 28 декабря 1908 г. из Лозанны (Швейцария), в котором она писала о своем состоянии после выкидыша.
  
   1 Вера Александровна Кузминская (р. 1871), дочь А. М. Кузминского (1845--1917) и Татьяны Андреевны, рожд. Берс (1846--1925). Татьяна Львовна писала о ней, что "пики и колкости она и пишет и говорит при всяком удобном случае".
  
   А. Буткиной.
   1909 г. Января 3.
   Понимаю всю трудность вашего положения и от души сочувствую вам. Как ни трудно это для вас, все-таки не могу вам советовать ничего другого, как только то, чтобы с кротостью и добротою переносить обиды вашего сына и не подавать на него в суд, а не переставая с добротою и кротостью усовещевать его не столько для своего спокойствия, сколько для того, чтобы избавить его от тех бедствий, которые он готовит себе и которых не минует своими дурными поступками.
  
   Ответ на письмо Анны Буткиной (сведений о ней не имеется) от 28 декабря 1908 г. из Перми, в котором, она писала о своем сыне, ведущем "разгульный образ жизни.... и требующем от нее последние крохи"; спрашивала, "следует ли ей обратиться в суд за побои", которые он ей наносит.
  
   С. А. Стахович.
   1909 г. Января 3.
   [...] желаю всем одного, только одного, нужного всем людям: любви друг к другу и в делах, и в словах, и в мыслях. Как мы ни далеки от этого, все-таки, если захотим, можем хоть немножко приближаться. [...]
  
   Софья Александровна Стахович (1862--1942) -- близкая знакомая Толстых, подруга Т. Л. Сухотиной.
  
   В. Лапину.
   1909 г. Января 4.
   Человеку свойственно не ненавидеть, а любить. Сила жизни в человеке есть сила любви. Сила эта может быть загромождена всякого, рода ошибками, соблазнами, суевериями. Когда она загромождена таким образом, то она проявляется ненавистью, как это происходит у вас. Вы полны суевериями; главное, суеверием о том, что вы знаете, что жизнь идет не так, как она должна идти, и потому знаете, как она должна идти. Тогда как вы сами признаете, что не имеете никакого основания для определения смысла жизни, и с удивительной наивностью в числе своих ненавистей упоминаете религию, очевидно смешивая грубый церковный обман с понятием религии, т. е. такого понимания смысла жизни (какое бы оно ни было), из которого вытекает руководство поступков.
   У вас нет такого понимания; вы даже не знаете, что это такое, воображаете, что разрешение всех вопросов в ненависти (т. е. прямо обратное разумному пониманию жизни), и удивляетесь, что вам нехорошо на душе.
   Болезнь ваша в наше время -- эпидемическая. Сущность ее -- в невежестве, т. е. принятии без всякой критики прочитанного в брошюрке, газете или журнале за несомненную истину и совершенном незнании того, что сделано величайшими и восточными и западными мудрецами мира, от Конфуция, Будды до Канта, Эмерсона и других; и вытекающая из этого безумная самоуверенность и из обоих этих свойств легкомыслие и злобность.
   Пишу вам всё это, неприятное вам, потому что от души жалею вас. Совет мой один: перестать быть настолько довольным собой, чтобы признавать за собой право ненавидеть, а оглянуться на себя и, увидав и всё свое невежество и всю свою гадость, начать, изучать то, что думали о смысле жизни величайшие люди, и, главное, работая над собой, стараться в жизни учиться не ненависти, а любви ко всем людям, с которыми входишь в общение.
   Только попробуйте это делать, и сейчас кончатся ваши воображаемые страдания и разрешатся все вопросы.
   Когда разумный человек завязнет в снегу, то он не обвиняет дорогу, а себя, стараясь выбраться на настоящую дорогу, с которой он сбился. То же и в жизни. Люди собьются с пути и, вместо того чтобы искать свою ошибку, обвиняют и людей, и, жизнь, и Бога, только не одного виноватого во всем -- себя. [...]
  
   Василий Лапин, сын бедных крестьян, в то время воспитанник второго класса учительской семинарии в селе Григорове, Новгородской губ., обратился к Толстому с письмом от 1 января 1909 г., в котором сообщал, что ему скоро предстоит стать учителем, и в связи с этим высказывал свои сомнения в "значении народного учителя". "Я ненавижу всю сеть правительственных учреждений, -- писал он, -- я ненавижу религию, это ярмо над человеком, я ненавижу до боли всех "богатых", какого бы ни было звания, от профессора и до деревенского кулака включительно. Я сомневаюсь в правильности хода развития науки, в искусстве всяком вижу только средство для услады "богатых"; вообще я убежден, что "культура" в настоящий момент есть для человечества не благо, но зло. Отсюда мое сомнение и в учительском деле.... Каждый человек.... кто сознал это, должен выйти из человечества, необходимо стать проповедником, революционером и пр., т. е. выразить в какой бы то ни было форме свой протест всему, что есть". Спрашивал совета Толстого, как ему поступить.
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1909 г. Января 2 и 5.
   [...] "Всё в табе", как говорил Сютаев.1 Помогай вам тот, кто в вас. Вы принимаете его, и он живет в вас, а потому и поможет. [...]
  
   Иван Иванович Горбунов-Посадов (1864--1940) -- редактор и издатель "Посредника", один из друзей Толстого.
  
   1 Василий Кириллович Сютаев (1819--1892), крестьянин деревни Шевелино, Тверской губ. О нем Толстой писал в гл. XXVIII трактата "Так что же нам делать?".
  
   А. Гандуриной.
   1909 г. Января 6.
   Такие так называемые несчастия, как то, которое постигло вас, есть самое -- как вы знаете -- обыкновенное, естественное и даже необходимое явление. И потому то особенное влияние, которое имело на вас это событие, должно быть приписано никак не самому событию, а вашему отношению к нему.
   Потеря вашего ребенка показала вам, что вы жили не тем, чем свойственно жить человеку, не той жизнью, которой хочет, чтоб жили люди, тот, по воле кого мы живем. Человеку не свойственно любить только свою жену, мужа, отца, друга, ребенка, а свойственно любить Бога и ближнего. И справедливо это не потому, что это сказано в евангелии, а сказано в евангелии потому, что это несомненная истина. Любовь к Богу, т. e. к совершенству, и к ближнему, т. е. без различия ко всем людям и преимущественно не к любящим нас, а ненавидящим, такая любовь всегда и чем больше мы отдаемся ей дает благо, любовь же к избранным всегда -- страдания. Несмотря на искреннее сочувствие вашему положению, ничего не мог и не могу сказать другого.
  
   Ответ на письмо Анны Гандуриной из Москвы от 30 декабря 1908 г. о смерти ее дочери и о переживаниях, связанных с этой смертью.
  
   И. Озарному.
   1909 г. Января 7.
   [...] Считаю вообще ненужным опираться на тексты: на тексты опираются особенно те, которые хотят извратить учение. Для того чтобы правильно относиться к текстам, полезна книга Сандерленда "Библия"1 [...].
  
   Илья Озарный из Стародуба, Черниговской губ., в письме от 4 января 1909 г., излагал Толстому свое толкование нескольких мест из евангелия.
  
   1 И. Т. Сэндерленд, "Библия, ее происхождение, развитие и отличительные свойства".
  
   Неизвестному. Черновое.
   1909 г. Января 7.
   Учиться не нужно для делания добра. Учатся большею частью для обратной цели: для того, чтобы трудную работу жизни взвалить на других и жить на их шее.
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Января 8.
   [...] Я не согласен с Арнольдом в его утверждении, что христианство выросло из еврейства. Я полагаю, что христианство только исторически соединено с еврейством. Основные религиозные истины -- одни и те же во всех верах: и в Ведах, и у Зороастра, и в буддизме, и у Конфуция, и у Лао-Тзе, и в библии. [...]
   Моя жизнь по-старому с каждым днем и часом становится радостнее. Удивительны и жалки люди, которые могут не чувствовать благодарности за благо жизни. Могу не суметь воспользоваться всем благом жизни, но не могу не знать, что оно предоставлено мне. Иногда чувствуется, что надо бы как-нибудь пояснее сказать это людям, да всё не умею; очевидно, не стою -- не по силам. [...]
  
   Владимир Айфалович Молочников (1871--1936) -- новгородский слесарь-ремесленник. 7 мая 1908 г. был осужден на год заключения в крепости за распространение запрещенных произведений Толстого. Наказание отбывал в Старорусской тюрьме.
   Ответ на письмо В. А. Молочникова от 4 января 1909 г., в котором Молочников писал по поводу изданной "Посредником" книги М. Арнольда "Literature and Dogma" в русском переводе под заглавием: "В чем сущность христианства и иудейства?" (М. 1908) и сообщал о своем несогласии с автором в вопросе о преемственности христианства и иудейства.
  
   А. М. Бодянскому.
   1909 г. Января 8.
   [...] Мне всегда, особенно последнее время, хотелось быть на вашем месте; но когда живо представишь себе то, чтР вы описываете, то думаешь: не обманываешь ли себя. Всем нам свойственно переходить от состояния бодрости и силы духовной к временам слабости, и вот эти-то времена и страшны. Помогай вам та высшая духовная сила, которая живет в нас, переносить терпеливо и кротко эти тяжелые минуты и делать их более короткими. [...]
  
   Александр Михайлович Бодянский (1842--1916) -- харьковский и екатеринославский помещик; в начале 1890-х гг. под влиянием взглядов Толстого отдал землю крестьянам.
   В начале 1908 г. Бодянский был привлечен к судебной ответственности за распространение запрещенных сочинений Толстого в изд. "Обновление". В феврале 1908 г. был судим и приговорен по 129 ст. к шести месяцам тюремного заключения. В конце декабря 1908 г. был заключен в Харьковскую губернскую тюрьму, где пробыл два с половиной месяца.
  
   Милковой. Неотправленное.
   1909 г. Января 11.
   Если бы я видел своими глазами воскресение и вознесение Христа, то я не только не поверил бы, но проклял бы такого Бога, который может делать такие гадости, которые вы ему приписываете. Милая сестра, опомнитесь, подумайте. [...]
  
   Ответ на письмо Милковой (сведений о ней нет) без даты, в котором она убеждала Толстого "вернуться к церкви" и поверить в "божественность Христа"; при письме прилагала вырезку из газеты со статьей "Только ли совпадение?", содержание которой касалось землетрясения в Мессине, явившегося, по словам Милковой, "поучительным чудом наказания за кощунство".
   По поводу письма Толстого к Милковой Н. Н. Гусев в своем дневнике записал: "Когда я сегодня подал ему Толстому для подписи это письмо, уже переписанное на ремингтоне, он, перечитав его, сказал: "Это письмо не отправляйте, не нужно.... Она не поймет"
  
   А. Вереникину.
   1909 г. Января 12.
   Царство любви полной никогда не наступит; если бы оно наступило, кончилась бы жизнь человеческая. Жизнь человеческая -- в приближении к этому царству любви. И участие в этом приближении всегда и для всякого человека возможно, и в этом приближении -- истинная жизнь и благо и отдельного человека и всех людей.
  
   Ответ на письмо от 2 января 1909 г. воспитанника четвертого класса духовной семинарии в Новочеркасске Алексея Вереникина, который спрашивал, "на основании чего" Толстой "считает возможным осуществление идеала царства любви".
  
   П. Кудинову.
   1909 г. Января 13.
   Для того чтобы понимать смысл человеч еской жизни, надо понимать жизнь. Жизнь же есть проявление во мне высшего, величайшего духовного совершенства, того, что называется Богом. И потому смысл жизни в уничтожении в себе всего того, что мешает этому проявлению во мне Бога. В этом же и благо.
  
   Ответ на письмо Павла Кудинова из Москвы, в котором Кудинов спрашивал, в чем смысл жизни.
  
   П. Н. Караханову.
   1909 г. Января 14.
   [...] Если есть мысли и чувства, которые хочется выразить, то не лучше ли их выразить самым простым и понятным способом, не стесняя себя размером и рифмою.
  
   Ответ на письмо Павла Николаевича Караханова от 8 января из Александрополя, Эриванской губ., в котором Караханов, сообщая о своем намерении издать сборник своих стихов, просил Толстого дать отзыв о приложенных к письму стихотворениях.
  
   Х.-М.-Г. Ваисову.
   1909 г. Января 15.
   [...] По тому, что слышал о вас, надеюсь, что наши взгляды будут одинаковы. Если бы люди держались только истины, то все бы были едино. Будем же и мы стараться держаться только истины и потому быть едиными с теми, которые держатся ее. [...]
  
   Ходзя-Мухаммед-Гинанутдин Ваисов (ум. 1918) -- руководитель (саардар) магометанской секты, основанной его отцом под названием "староверское общество мусульман Ваисовского божьего полка".
  
   М. С. Сухотину.
   1909 г. Января 15.
   [...] всё к лучшему, если мы только умеем так, т. е. как должно, принимать случающееся. [...]
   Не знаю, как другим, а мне так хорошо, как только может быть, и всё лучше и лучше становится, из чего заключаю, что смерть самое лучшее. Немножко и предчувствую это.
   У нас сейчас Ванда Ландовская, играет мило, приятно, но не переворачивает душу, что, как ни тяжело это бывает, люблю испытывать. [...]
  
   Михаил Сергеевич Сухотин (1850--1914) -- с 1899 г. муж Татьяны Львовны Толстой.
  
   Н. Н. Козьмину.
   1909 г. Января 21.
   Я не проповедую народу, а только излагаю ту истину, которая нужна была для меня. А в том, что знание истины не может быть вредно, у меня нет сомнения.
  
   Николай Николаевич Козьмин (р. 1883) -- по образованию юрист. В письме от 11 января из Бугульмы, Самарской губ., писал, что отрицание Толстым божественности Христа и молитвы ему "подрывает народную нравственность".
   На конверте письма Козьмина Толстой написал и потом зачеркнул: Отвечать: Бог только тогда Бог, когда он один. Молитва просительная не содействует нравственности, а напротив.
  
   А. Кончевскому.
   1909 г. Января 21.
   [...] Я во всяком случае никак не советую вам менять честную, хорошую, полезную деятельность земледельческую на очень легкомысленную, вызывающую самые дурные чувства деятельность оперного певца.
  
   Ответ на письмо от 15 января студента последнего курса сельскохозяйственного отделения Киевского политехникума Аркадия Кончевского, который писал Толстому о своем желании учиться пению и "отдаться оперному искусству".
  
   С. И. Герасимовой.
   1909 г. Января 21.
   Думаю, что прохождение тех трех ступеней духовной жизни, о которых я писал,1 неизбежно для всякого человека.
   На вопрос ваш о баптистах, могу сказать, что у баптистов, как и у всех сектантов всех религий, считаю истинным то, что обще со всеми.
  
   Ответ на письмо от 12 января Стефаниды Исаевны Герасимовой (сведений о ней не имеется), которая писала Толстому из Перми, что она прочитала его статью "О познании жизни" (см. прим. 1), и спрашивала, неизбежно ли для всякого человека прохождение "трех ступеней", о которых Толстой пишет в своей статье; кроме того, просила Толстого высказать свое мнение о секте баптистов.
  
   1 Толстой имеет в виду выдержку из его письма к В. Г. Черткову от 26 сентября 1889 г., напечатанную В. Г. Чертковым в "Листках Свободного слова", в дальнейшем получившую заглавие: "Три фазиса жизни". Вероятно, С. И. Герасимова читала эту статью-письмо, перепечатанную в одной из русских газет под заглавием "О познании жизни".
  
   В. А. Соколову.
   1909 г. Января 23.
   [...] Вообще же считаю литературно-художественную деятельность нежелательным для молодого человека призванием. Стихотворство же считаю ложным родом, стесняющим выражение мысли.
  
   Ответ на письмо Владимира Александровича Соколова от 20 января из Боровска, Калужской губ., который просил Толстого дать отзыв о посылаемых в письме двух его стихотворениях: "Ответ друзьям на предсказания мне славы" и "Врагам народа" и сообщить свое мнение о его таланте.
  
   Дисканту.
   1909 г. Января 23.
   Ответ мой на ваш вопрос о смысле жизни следующий.
   Человек живет для того, чтобы исполнить волю того, кто его послал в жизнь. А воля того, кто его послал в жизнь, есть благо посланного. Благо же приобретается увеличением в себе любви. [...]
  
   Ответ на письмо от 22 января нов. ст. русского эмигранта Дисканта (Н. Diskant), работавшего на фабрике в Филадельфии, в котором Дискант спрашивал: для чего человек живет? есть ли смысл жизни? "Такие вопросы, -- писал он, -- не могут оставаться неразрешимыми, особенно после американской фабрики, которая едва ли лучше каторжной работы".
  
   Е. И. Лозинскому.
   1909 г. Января 24--26.
   [...] Вполне разделяю ваши мысли как о значении деятельности интеллигенции, так и о парламентах. Ваши книги многое подтвердили мне в моих взглядах, а также узнал я из них и много нового. Очень желал бы, чтобы они были как можно более распространены, но боюсь, что, с одной стороны, по теперешним временам они запрещены правительством, а с другой стороны думаю, что будут замолчаны либерально-революционной печатью, по пословице "il n'y a pas de pires sourds que ceux qui ne veulent pas entendre".1 [...]
   Одно мне не ясно: прямо скажу вам -- не ясен тот выход рабочим из своего положения, который вы предлагаете. Мне неясны формы прямого законодательства рабочего народа и возможность прямых требований и удовлетворения поставленных им условий. Я думаю, как и вы прекрасно указываете, что сущность дела в том насилии, которое, в виде полиции и войск, рабочий народ употребляет сам против себя. И потому, чтобы этого не было, единственная возможность в том, чтобы рабочий народ не участвовал в насилии в какой бы то ни было форме. Для того же, чтобы люди рабочего народа не участвовали в насилии и, отказываясь от участия в нем, готовы бы были нести все лишения и даже страдания, которые неизбежны при отказе от участия, нужно, чтобы они считали такое участие противным своему человеческому достоинству. Быть же готовым нести лишения и страдания ради сохранения своего человеческого достоинства могут, как это с древнейших времен показывает история, только люди религиозные, для которых исполнение требований совести стоит выше всех других соображений и деятельность которых или воздержание от деятельности вернее и успешнее всего достигает той цели, к которой так тщетно и бесконечно разнообразно стремятся все устроители человеческих обществ. [...]
  
   Евгений Иустинович Лозинский (р. 1867) -- реакционный публицист анархического направления (псевдоним Устинов); автор статей и книг, в которых он выступал с критикой русской интеллигенции, русского революционного движения и идей социализма.
  
   1 нет более глухих, чем те, которые не хотят слышать.
  
   Н. П. Петерсону.
   1909 г. Января 28.
   Милый Николай Павлович. Что я вам сделал? За что вы так страшно ненавидите меня? Получая ваши письма, так же и нынче, я спрашиваю себя: не сделал ли я ему что-нибудь дурное? И не только не нахожу ничего такого, но знаю и чувствую, как и всегда чувствовал к нему самое искреннее и доброе расположение. Перестаньте, милый Н. П., за что вы себя мучаете? У каждого есть свои убеждения, особенно у 80-летнего старика, всякий день готовящегося к смерти, и зачем же сердиться за то, что человек не думает так же, как я, и на мой взгляд заблуждается. Вы говорите, что ваше письмо будет последнее. Пожалуйста, так и сделайте, если оно не будет свойственное людям вообще и особенно вам -- не доброе.
  
   Николай Павлович Петерсон (1844--1919) -- в 1862 г. был учителем в основанной Толстым школе в деревне Плеханово, близ Ясной Поляны; позднее служил по судебному ведомству. Автор воспоминаний о Толстом: "Из записок бывшего учителя".
   Ответ на письмо Н. П. Петерсона от 6 января 1909 г., которое Н. П. Петерсон писал по прочтении статьи Толстого "Не могу молчать". Одним из главных мотивов письма служит указание на несоответствие между проповедью Толстым нищеты и его барской жизнью. Последние статьи Толстого, по мнению Н. П. Петерсона, являются не более, как подстрекательством правительства и желанием его "раздразнить", чтобы снискать себе "мученический венец".
    
   Н. Ф. Соколовой и Н. С. Колычевой.
   1909 г. Января 29.
   [...] На вопрос ваш о том, как относиться к учению закона божия вы должны найти ответ сами. На следующий же вопрос о том, как служить Богу и исполнять его закон, я могу ответить вам, и ответ этот, быть может, поможет вам разрешить и первый вопрос. Ответ мой в том, что служение Богу и исполнение его закона в одном: в проявлении любви в мыслях, в словах и делах ко всем людям, братьям и сестрам, с которыми входишь в сношения в жизни, и приучении себя к этой любви, к увеличению ее в себе. Вы спрашиваете еще, в чем совершенствование. Совершенство есть любовь, и потому стремиться к совершенству значит стремиться к увеличению в себе любви. Любовь же и есть то, посредством чего мы понимаем Бога. Прочтите первое послание Иоанна, ст. 7, 8, 12, 16, 20. Это отвечает почти на все ваши вопросы. Вопрос же ваш о том, что такое правда и как ее искать, сам по себе неясен. Ответ на него в том, чтобы избегать лжи и обмана; а ложь и обман чувствует всякий, в особенности неиспорченный человек.
   То, чтС вы читали о том, что все люди, разделивши между собою труд, должны бы были мало работать и время пошло бы на удовлетворение нравственных потребностей, справедливо, как идеал, т. е. то, чтС мы желаем, чтобы было; но достигается этот идеал никак не внешними переворотами, а тем самым совершенствованием, увеличением в себе любви, о котором вы спрашиваете, как и сказано в евангелии, что царство божие внутри вас есть.
   Для того же, чтобы "устранить страх смерти", не нужно искать ничего нового, нужно только понимать, что жизнь наша от Бога, что Бог живет в нас и что мы вышли от Бога, рождаясь, и умирая возвращаемся к нему, Богу любви. Какой же при этом может быть страх смерти? [...]
  
   Ответ на письмо пятнадцатилетних девушек, воспитанниц третьего класса Александровского института в Москве, Надежды Федоровны Соколовой и Надежды Сергеевны Колычевой, от 25 января, в котором они просили Толстого "объяснить некоторые вопросы" религиозно-нравственного характера.
  
   Л. Г. Киндсфатер.
   1909 г. Января 29.
   Человек не может изменить условий внешних (это и не нужно стараться делать), но может бесконечно изменять себя, переходя всё более и более от эгоистической жизни к любовной, приучая себя любить всех.
   Эта же внутренняя деятельность изменяет и внешние условия. [...]
  
   Ответ на письмо сельской учительницы из посада Дубовка, Саратовской губ., в котором она писала о неудовлетворенности своей жизнью и работой и спрашивала: "Есть ли человек сам создатель тех условий, которые его так связывают, что он не в состоянии освободиться, и в его ли власти изменить эти условия?"
  
   Тарасовой.
   1909 г. Января 29.
   Очень благодарю вас за письмо и милую характеристику, невольно вызывающую к ним любовь и уважение, и кухарки и дворника. Передайте им, пожалуйста, мой привет, особенно дворнику. [...]
   Делая характеристику кухарки и дворника, вы невольно сделали и характеристику и самой себе -- человека, ищущего и видящего в других всё доброе. [...]
  
   Ответ на письмо Тарасовой из Москвы от 25 января, в котором она посылала Толстому стихотворение, написанное ее дворником ко дню именин ее кухарки, старушки, всегда упрекавшей Толстого за его "безверие" и за то, что он "испортил А. П. Чехова", который стал "таким же нехристем", как и Толстой. Свое стихотворение дворник приложил к коробке карамели "Ясная Поляна". Текст его читается:
   "Михайловна! Толстова
   (Хоть он старик святой)
   Бранить всегда готова
   Ты бранью площадной.
   Об нем ты мало знаешь,
   И лишь похвалит кто,
   Ты и того ругаешь,
   Не ведая за что.
   И вот, чтоб ты узнала,
   Как сладок он и мил,
   И больше не ругала,
   Я карамель купил.
   Отведав карамели
   Толстовской, может быть.
   Браня его доселе,
   Потом начнешь хвалить".
   В неопубликованном дневнике Д. П. Маковицкого 28 января 1909 г. записано: "Л. Н. попросил Н. Н. Гусева прочесть вслух полученное сегодня и доставившее ему большое удовольствие письмо московской барыни, в котором она описывает дворника, живущего у нее. Это человек, ведущий скромную, тихую жизнь, много читает, в том числе и Л. Н-ча, которого очень любит. Кухарка, живущая у них в доме, старушка, напротив, очень бранит Л. Н-ча за то, что он отрекся от православной веры. Дворник подарил ей на именины коробку конфет "Ясная Поляна" и с ней вместе свои стихи".
  
   М. В. Булыгину.
   1909 г. Февраля 1.
   [...] Как ни близка всем нам смерть, а особенно в мои года мне, уход из жизни близкого и дорогого человека всегда вызывает более серьезное, строгое отношение к остатку своей жизни. Помогай вам Бог извлечь из этой тяжелой для вас потери -- также и для ваших славных детей -- всё то возвышенное, что вызовет в душе это всегда странное, как будто новое событие: смерть дорогого существа.
  
   Михаил Васильевич Булыгин (1863--1943) -- бывший гвардейский офицер, вышедший в отставку под влиянием взглядов Толстого; владелец хутора Хатунка, в 15 км. от Ясной Поляны; близкий знакомый Толстого.
   Ответ на письмо от 1 февраля, в котором Булыгин извещал Толстого о смерти своей жены.
  
   М. М. Фоменко.
   1909 г. Февраля 4.
   [...] Воздействовать на темных людей в смысле передачи им той истины, дающей нам благо, самое лучшее во всяком положении и в особенности в вашем состоит не в том, чтобы указывать прямо на незаконность и безнравственность положений, каково положение солдатов, а передавать насколько возможно ясно те основы христианства, которым противно это положение. И потому советовал бы вам, если вы хотите воздействовать на товарищей, то содействовать их пониманию христианства в его истинном смысле. [...]
   Человек, понимающий христианское учение в его истинном смысле, поймет и то отношение, которое вытекает из этого понимания к его положению солдата.
   Письмо ваше очень тронуло меня, и я всей душой сочувствую вам. Помогай вам Бог поступать наилучшим образом, т. е. сообразно его воле, в трудном вашем положении.
  
   Ответ на письмо рядового 222-го пехотного полка Михаила Матвеевича Фоменко (р. 1887) из Козлова, Тамбовской губ., в котором Фоменко писал о своей солидарности с Толстым во взгляде на военную службу и спрашивал, что "должен он делать теперь", чтобы передать свои мысли его товарищам солдатам, которые "безотчетно отдаются одуряющей мысль военной дисциплине".
  
   И. И. Перперу.
   1909 г. Февраля 5.
   [...] Я прочел превосходный рассказ Арцыбашева "Кровь", который своей художественностью сильнее всяких доводов может подействовать на людей в смысле привлечения их к вегетарианству или, скорее, освобождения себя от суеверия о необходимости пожирания живых существ. [...]
  
   Ф. А. Жукову.
   1909 г. Февраля 7.
   Вы советуете мне прочесть стих 25 главы 9 Луки.
   В этом стихе сказано, что нет пользы человеку приобрести весь мир, но повредить своей душе.
   Этого-то я и боюсь. От этого и держусь учения Христа, а не учения церкви. [...]
  
   Ответ на письмо Фаддея Архиповича Жукова (сведений о нем не имеется) от 30 января из Ашхабада, в котором Жуков просил Толстого объяснить приведенный в письме стих евангелия Луки.
  
   В. А. Шейерману.
   1909 г. Февраля 9.
   Получил ваше до глубины души тронувшее меня письмо.
   Да, не важно то место, на котором находится человек в данное время, а то направление, в котором он движется, и быстрота, энергия движения. Вот эту-то, -- если я позволю себе высказать свое мнение, -- верность направления и энергию движения я видел в вас и при личном свидании и в письме вашем.
   Помогай вам в этом Бог. Желаю этого вам, потому что по себе знаю, что в этом всё большем и большем исправлении направления и усилении быстроты движения лучшее, да едва ли не единственное настоящее благо жизни. [...]
   В последнее время всё больше и больше узнаешь людей, идущих по одному с нами пути, и это такая большая незаслуженная радость.
  
   Владимир Александрович Шейерман (1864--1939) -- помещик Екатеринославской губ., отдавший землю крестьянам; участник и организатор нескольких земледельческих колоний.
   Ответ на письмо В. А. Шейермана от 5 февраля, в котором Шейерман писал о неудовлетворенности жизнью в земледельческой колонии: "Мы как будто отделяем себя от других людей, нам не сочувствующих; или враждебных. В этом ошибка".
  
   А. Ф. Кони.
   1909 г. Февраля 10.
   [...] Я то же испытываю, что и вы: что чем старше делаешься, тем больше дела, и тем серьезнее это дело, и радостнее его делать. [...]
  
   Детям Кнопп.
   1909 г. Февраля 11.
   Не могу взять на себя право советовать вашей матери и вотчиму, вам же позволю себе советовать относиться к вашей матери и вотчиму по евангельскому учению, с любовью и вытекающим из любви терпением и кротостью. Человек властен только над собой, а не над другими. Влияние же и воздействие человека на других тем больше, чем больше он победил в себе недобрые чувства и подвинулся к совершенству. И потому воздействовать на свою мать и вотчима вы можете только своей доброй жизнью.
  
   Ответ на письмо детей Кнопп (сведений о них не имеется) от 8 февраля, в котором они сообщали, что их мать после смерти их отца вторично вышла замуж. "Примиряясь с самим браком, -- писали они, -- мы требуем только от матери и от ее второго мужа.... целомудренного отношения". Просили Толстого написать об этом их матери.
   23 февраля Кноппы вновь обратились к Толстому с письмом, сообщая о том, что письмо Толстого к ним "задержано их матерью".
  
   Ф. С. Жовтюку.
   1909 г. Февраля 11.
   Не думаю, чтобы лекарства в данном случае могли достигнуть цели. Могущественное средство -- это истинно религиозное сознание божественности своей души. Только христианство в его истинном значении может вызвать это чувство.
  
   Ответ на письмо Федота Софроновича Жовтюка от 6 февраля со ст. Бирзула, Юго-Западной ж. д., в котором Жовтюк просил указать, как "спасти близких людей от пьянства и запоя". "Читая газеты, -- писал он, -- я находил в них много средств против пьянства и запоя, но не знаю, какое из них может оказать радикальное действие".
  
   Афанасьеву.
   1909 г. Февраля 11.
   Мы не можем знать, в чем нуждается человечество, и осчастливливать его не наше дело. Наше дело, как крошечной части человечества, жить наилучшей в нравственном смысле жизнью, и чем ближе мы будем к нравственному совершенству, тем вернее будем содействовать благу человечества, хотя нам и не дано знать, в чем именно заключается это благо.
   Доброе же воспитание детей само собой вытекает из доброй, нравственной жизни родителей.
  
   А. Брондстед.
   1909 г. Февраля 11.
   Не может быть никакого сомнения в выборе между приготовлением себя к званию офицера или врача. Если я и вижу крайности в медицине, с которыми не могу согласиться, то никак не отрицаю возможности с пользою ее приложения, в особенности среди народа.
   Прибавлю еще то, что не столько важно избрание той или другой карьеры, сколько установление в своей душе твердого и ясного религиозного миросозерцания. Такое миросозерцание всегда верно укажет путь жизни.
  
   Аксель Брондстед (р. 1892?) -- в то время воспитанник шестого класса второго кадетского корпуса в Петербурге; обратился к Толстому с письмом от 7 февраля, в котором, описывая свое положение, говорил о своем нежелании отдаться военной карьере, к чему его принуждали обстоятельства, и указывал, что одной из наиболее интересующих его областей знания является медицина. Зная отрицательное отношение Толстого и к медицине Брондстед спрашивал, какой профессии из этих двух нужно отдать предпочтение.
  
   В. Е. Марсдену (V. Е. Marsden). Телеграмма.
   1909 г. Февраля 12.
   Всякая война противна разуму, совести и религии. Избавить народы от бедствий и развращения войн могут не конференции, а только освобождение народа от религиозного обмана, в котором держат его безбожные правители. Только признай народы христианское учение в истинном значении, и сразу уничтожатся и братоубийственные войны и все злодеяния правительств.
  
   Черновая
   Всякая война противна исповедуемой религии, разуму и совести. Избавить от войн могут не конференции, союзы, трактаты безнравственных правителей и их раболепных пособников, а только признание людьми, народом обязательной для себя истины христианского закона, не допускающего братоубийства. Чем безумнее, безнравственнее действия правительства, подготовляющие войну, тем неизбежнее пробуждение людей, признание истины.
  
   Ответ на телеграмму с оплаченным в 50 слов ответом корреспондента лондонской газеты "Standart" Виктора Е. Марсдена (V. Е. Marsden) из Петербурга: "Ввиду угрожающего положения Балканах, лондонская газета "Standart" просит сообщить ей несколько слов на тему: война эта не должна быть и почему".
    
   Рабба (Rabbat).
   1909 г. Февраля 12.
   [...] Истинно любить можно лишь совершенство. Следовательно, чтобы испытывать настоящую любовь, надо или приписывать совершенство предмету своей любви, или любить единствено совершенное существо -- Бога.1
  
   Черновое
   [...] 1) Нет ничего более верного в мире, чем смерть, которая ожидает каждого человека, а между тем все люди живут так, как будто они уверены, что смерть -- выдумка.
   2) Смерть, как и рождение, -- непременное условие жизни. Если жизнь -- благо, то и смерть должна быть благом.
  
   1 В копии этого письма Н. Н. Гусевым сделано примечание: "Автограф для издания в пользу мессинцев" (то есть пострадавших от землетрясения в Мессине).
  
   П. Т. Мазаеву.
   1909 г. Февраля 13.
   Я полагаю, что учение Павла не согласно с христианством. Церковь признала его согласным с христианством ради своих или, вернее, государственных выгод, хотя оно прямо противоречит христианству как в вопросе о разводе, так и в самом главном вопросе: об отношении к властям.
  
   Ответ на письмо Петра Тимофеевича Мазаева от 7 февраля из станицы Отрадной, Кубанской обл., в котором Мазаев просил Толстого разъяснить стих 12 главы 7 "Первого послания к коринфянам" апостола Павла.
  
   А. К. Степанову.
   1909 г. Февраля 11--14.
   [...] Прежде, чем для меня существует материя, для меня существует мое "я", мое сознание. Материя есть для меня произведение нашего сознания; не будь сознания, воспринимающего данные наших чувств: осязания, зрения, слуха, обоняния, вкуса, не могло бы быть и никакого представления о материальном мире. Так что материальный мир, кажущийся нам столь несомненно существующим, между тем существует только потому, что существует наше сознание, воспринимающее данные чувств. И потому основное начало всего есть сознание, а никак не материя.
   То, что мы перестаем видеть проявление этого сознания на умерших, не может доказывать его уничтожения, как прекращение проявления сознания человека во время сна никак не доказывает уничтожения сознания этого человека. Наблюдая явления смерти подобных нам существ, мы видим только то, что в умершем существе прекратилась устанавливающаяся через внешние чувства связь сознания с материальным миром, тогда как в нас, в живых, связь эта с вещественным миром продолжает существовать. Заключать же из того, что для умершего существа уничтожилось воздействие на сознание внешних чувств, то, что уничтожилось, и то, что составляет основу жизни: сознание -- так же неосновательно, как было бы неосновательно заключать об уничтожении реки по тому, что мельничное колесо перестало работать.
  
   М. С. Дудченко.
   1909 г. Февраля 18.
   [...] как вам ни странно это покажется, совершенно согласен с вами в том общем значении, которое вы приписываете общине и в особенности стремлению людей к соединению, проявляющемуся в общине. Если я указывал на соблазны, присущие этой форме жизни, то это никак не показывает, чтобы я находил самую форму неправильной и неполезной. Невыгодные стороны и известные соблазны присущи всякому устройству жизни. Очень может быть, что я с особенной резкостью указывал на эти соблазны, потому что сам не испытал этого рода жизни и сознаю всю неправильность и ложность той жизни, в которой продолжаю жить. Одно, на чем я настаиваю и что мне всё яснее и яснее становится с годами, это та опасность ослабления внутренней духовной работы при перенесении всей энергии -- усилия -- из внутренней области во внешнюю. Вообще же осуждать общинную форму жизни могут только те люди, которые живут в форме жизни, более соответствующей христианскому и нравственному складу, чем общинная. Таковой же я не знаю, кроме той одной жизни бездомного бродяги, которая свойственнее всего человеку, желающему вполне исполнить учение Христа.
   И потому считаю себя не вправе осуждать общинную форму; всё же, что я говорил об этом, было только указание на те соблазны, которые свойственны ей.
  
   Митрофан Семенович Дудченко (1867--1946) -- сочувствовал взглядам Толстого; с 1890-х гг. жил под Полтавой, занимаясь земледельческим трудом.
  
   И. М. Толстому.
   1909 г. Февраля 21.
   Когда твой папа был маленький, он на бумажке написал себе, что надо быть добрум. Напиши это себе в сердце и всегда будь добрым, и тебе всегда хорошо будет.
  
   Иван Михайлович Толстой (р. 1901) -- внук Толстого, сын Михаила Львовича и Александры Владимировны Глебовой.
   Письмо Вани Толстого неизвестно. В дневнике Д. П. Маковицкого 21 февраля 1909 г. записано: "Александра Владимировна Толстая передала Льву Николаевичу письмо, которое написал ему семилетний Ваня. Вечером Лев Николаевич прочел его, а утром отдал Александре Владимировне свой портрет с такой надписью кругом него".
  
   И. П. Балашову.
   1909 г. Февраля 25. Я. П
   В том, что я признаю молитву необходимым условием духовной жизни человека и вместе с тем не могу признавать Бога личностью, вы видите противоречие и для разрешения его выражаете желание, чтобы я высказался о том, как я понимаю молитву и как я молюсь. Письмо ваше дышит такой серьезностью и искренностью, что я охотно исполняю ваше желание.
   Под молитвой я понимаю обращение ко всему тому, непостижимому мне, но единственно истинно существующему, совершенному, чего я чувствую себя проявлением, частицей, и с которым я могу иметь общение только одним путем: любовью, любовью к нему самому и ко всем проявлениям его в ближних. [...] Молюсь же я различно, прося помощи у Бога в том, что в данную минуту нужнее всего моей душе. Есть у меня и длинная обычная молитва, составленная по "Отче наш"; самая же для меня важная, уже всегда повторяемая часть молитвы это некоторые места из Иоанна, I Послание, гл. IV, 12, 7 и из 16: Бог есть любовь и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем.
   Бог не личность, не может быть личностью, ни сознательным существом, потому что и личность и сознательность есть свойства нашей ограниченности; но, несмотря на свою непостижимость, есть одна сторона, посредством которой мы можем общаться с ним. Это есть любовь. Вся жизнь наша и цель ее есть увеличение любви, и об этом увеличении в себе любви, о всё большем и большем слиянии своей души с Богом, об этом одном может для меня быть молитва.
   Очень рад буду, если это письмо мое не вызовет в вас неприятного ко мне чувства, так как я, напротив, желаю как с вами, так и со всеми одного общения -- в любви.
  
   Ответ на письмо Ивана Петровича Балашова от 19 февраля из Петербурга. в котором Балашов просил указать, как Толстой понимает молитву "безличному" Богу.
  
   Б. Н. Денщикову.
   1909 г. Февраля 25.
   На вопрос, который вы мне ставите, можете ответить только вы сами.
   Может быть колебание в вопросе о том, следует ли по собственному побуждению совершить или не совершить известный поступок, но такого колебания не может быть, когда от человека требуют поступка, противного тому, что он считает законом Бога и своей совести. Таков требуемый от людей поступок присяги и обучения себя убийству. Можно признать себя не в силах подвергнуться всем последствиям отказа, но сомнения о том, как должно поступить, не может быть.
   Всей душой сочувствую вам, тому тяжелому испытанию, которое предстоит вам, но не могу не сказать того, что думаю. Одно бы очень советовал, как бы вы ни поступили, это то, чтобы не придумывать и не допускать никаких оправданий своему поступку, если вы не будете иметь силы отказаться, а не переставать понимать, что, не отказавшись, вы сделали не то, что должны.
   Посылаю вам копии с двух писем отказавшихся: одно покажет вам всю трудность отказа, другое -- всю легкость, его.
  
   Ответ на письмо Бориса Николаевича Денщикова (сведений о нем не имеется), без даты, из Москвы, который сообщал Толстому о предстоящем призыве на военную службу, о своем намерении отказаться от нее и спрашивал совета Толстого.
  
   И. И. Старинину.
   1909 г. Февраля 25.
   [...] Не знаю, насколько соблазн славы людской захватил меня, -- вероятно, захватил и развратил, -- но знаю то, что всегда боролся и в последнее время особенно напряженно боролся и борюсь с ним, потому что признаю этот соблазн из всех самым губительным. [...]
   Соблазн славы людской тем ужасен, что он захватывает самые добрые стремления. Поступаешь хорошо и не знаешь, для души ли это делаешь, или для одобрения людей. От этого-то одно из лучших средств против него есть осуждение, внимание к нему. И, как вы верно говорите, оно всегда сопутствует похвале, особенно такой нелепой и неискренней, внушенной, которая расточалась мне. [...]
  
   Иван Игнатьевич Старинин -- бывший книгоноша "Библейского общества", знакомый Толстого с 1880-х гг., неоднократно подвергавшийся преследованию со стороны полиции за распространение произведений Толстого; автор воспоминаний о Толстом.
   В письме от 31 января из Москвы писал по поводу чествования Толстого в восьмидесятилетнюю годовщину со дня его рождения, что "шумиха, поднятая вокруг имени Толстого", приносит только вред, так как служит соблазном для самого Толстого и подрывает у наиболее искренних людей доверие к его учению.
  
   К. Вербицкой.
   1909 г. Февраля 25.
   Думаю, что самый лучший ответ детям о Боге это тот, что Бог это то, что требует от нас доброй жизни -- любви ко всем.
  
   С. Львову.
   1909 г. Февраля 25.
   [...] Надеюсь и желаю, что Бог, тот, который и сам в себе и во всех нас, поможет вам прожить вашу жизнь, всё больше и больше приближаясь к исполнению его воли.
  
   Ответ на письмо С. Львова со ст. Михайлово, Закавказской ж. д.. Львов писал Толстому, что служил жандармом, но, почувствовав, что профессия его "противоречит совести и разуму", отказался от службы; просил Толстого написать "коротенькое письмецо".
  
   Л. А. Свешниковой.
   1909 г. Февраля 25.
   Одно могу вам сказать. Для того чтобы не бояться смерти, надо бояться жизни, греха в жизни, бояться в жизни не сделать то, что должно.
  
   Неизвестной (Эсфири).
   1909 г. Февраля 25.
   Не советую изменять своей жизни, а постараться видеть как можно больше хорошего в других, особенно в близких людях, и как можно больше дурного в самом близком человеке -- в самом себе.
  
   А. П. Дюшену.
   1909 г. Февраля 25.
   Ваша мысль основания христианского общества на основании 5 заповедей нагорной проповеди очень трогает меня; но думаю, что не желание людей поступить в общество должно побудить их к исполнению учения Христа, но исполнение учения Христа, его заповедей должно соединить людей не только в небольшое общество, но должно соединить всё человечество.
   Потому я лично не могу сочувствовать учреждению общества, но всей душой сочувствую вам, тем чувствам, которые привели вас к желанию основать христианское общество. [...]
  
   Александр Петрович Дюшен (р. 1845) -- музыкант и театральный администратор. Обратился к Толстому с письмом, в котором писал о своем намерении организовать "Интернациональное общество христиан". При письме приложил примерный устав, который и просил Толстого просмотреть.
  
   И. В. Колесникову.
   1909 г. Февраля 25.
   То, что вы пишете в конце письма о том, что нет никаких богов и святых, которым надо поклоняться, а есть только один дух божий, который живет в каждом человеке, и что поэтому надо стараться не выгнать его из себя и не оскорбить никого, а любить всех без исключения, это вполне справедливо. Поэтому справедливо и то, что вы не признаете то, что человеку нехорошо быть богатым. Справедливо это потому, что богатый человек удерживает у себя то, что нужно его братьям, и потому не любит всех без исключения. [...]
  
   Ответ на письмо И. В. Колесникова (сведений о нем не имеется), без даты, со станции Сыр-Дарья, Средне-Азиатской ж. д., в котором Колесников спрашивал, как Толстой смотрит на богатство; со своей стороны он не считал человека, "нажившего своими трудами капитал, противным Богу и заслуживающим наказания".
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Февраля 25.
   [...] поражен, той кипучей жизнью, которая идет у вас в тюрьме. Да, "всё в табе", как говорил Сютаев. Человек живет, казалось бы, в центре движения и один -- и человек в одиночном заключении -- и в общении с всем миром. Помогай вам Бог, милый брат, не поддаться соблазну, удесятеряемому по силе вашим положением. Соблазны все тем страшны (горе миру от соблазнов), что они незаметно подмешивают зло к самым лучшим стремлениям. Такова любовь между полами, таков соблазн -- ужасный, про который вы пишете, -- соблазн славы людской. [...]
  
   Совету общества для содействия народному образованию в Ярославской губернии.
   1909 г. Февраля 26.
   Наиболее полезными, по моему мнению, книгами для рабочего народа, не имеющего времени для много- и разнообразного чтения, я полагаю книги, знакомящие читателей, во-первых, с религиозно-нравственными учениями, как древних, так и новых народов: буддизм, браминизм, таосизм, греческая и римская мудрость (Сократ, Диоген, Марк Аврелий, Эпиктет и пр.), христианские секты и различные учения, древние и новые, магометанство и его секты, а также и религиозно-нравственные писания выдающихся мыслителей всех народов.
   Знаю, что приобрести книги об этих предметах довольно трудно и что изложены они в большинстве случаев недоступно народу ("Посредником" была издана серия книг такого содержания в общедоступном изложении), но думаю, что такого рода книги все-таки самые полезные и наиболее в истинном смысле развивающие молодых людей.
   Следующий род книг, который я рекомендовал бы, это книги географические и преимущественно этнографические, т. е. описание нравов и жизни людей разных стран. Такие книги, по моему мнению, тоже содействуют освобождению людей от предвзятых суеверий и ложных представлений. Таков мой ответ на ваш вопрос. Желаю успеха в вашей деятельности.
  
   Ответ на письмо председателя совета "Общества для содействия народному образованию в Ярославской губернии" Н. П. Дружинина от 15 февраля, в котором Дружинин от лица общества сообщал, что в Ярославле открывается библиотека имени Л. Н. Толстого, и просил указать, какие книги с точки зрения Толстого будут наиболее полезны для рабочего читателя.
  
   Н. П. Евдокимову.
   1909 г. Марта 3.
   Думаю, что вы верно судите, полагая, что мы так же не можем знать, что будет за гробом, как не знаем, что было до рождения.
   Прибавлю еще то, что если мы понимаем, что наша жизнь есть служение, то и не нуждаемся в этом знании.
  
   Ответ на письмо крестьянина села Владимировского, Херсонской губ., Никиты П. Евдокимова от 22 февраля, который спрашивал Толстого: "Есть ли загробная жизнь? Или, может быть, наше загробное существование такое же, как мы существовали до своего рождения?"
  
   С. О. Грузенбергу.
   1909 г. Марта 3.
   Всегда считал жизнь величайшим благом, за которое нельзя быть достаточно благодарным. Чем дольше живу и чем больше приближаюсь к смерти, тем сознание этого блага становится во мне всё сильнее и сильнее.
  
   Семен Осипович Грузенберг (р. 1876) -- присяжный поверенный, профессор по кафедре психологии, автор ряда книг по философии и юриспруденции.
   Просил Толстого сообщить, что он "думает о пессимизме, как нравственном жизнепонимании, и, в частности, о своих личных пессимистических воззрениях".
  
   З. Н. Гиппиус.
   1909 г. Марта 5.
   [...] Стараюсь, сколько умею и могу, бороться с тем злом подставления церковной лжи на место истины христианства, на которое вы указываете. Но думаю, что освобождение от лжи достигается не указанием на ложь лжи, а на полное усвоение истины, такое, при котором истина становится единственным или хотя главным руководителем жизни, как линяние у животных. [...]
  
   Зинаида Николаевна Гиппиус (1869--19..) -- реакционная писательница, жена Д. С. Мережковского. В 1890--1900 гг. играла значительную роль в мистико-идеалистическом философском движении тех лет; была одним из основателей Петербургского религиозно-философского общества. В 1920 г. эмигрировала за границу.
   Ответ на письмо З. Н. Гиппиус от 28 февраля, в котором она сообщала, что посылает Толстому свою статью о смертной казни, и между прочим писала: "Слова русского писателя, которые я там привожу, превосходят по кощунству и статью Столыпина и все, что только я. пока знаю. Лев Николаевич не уставайте писать, кричать все о том же. Вы один можете это делать".
  
   Статья З. Н. Гиппиус "Христианин и казнь" была написана по поводу статьи В. А. Жуковского "О смертной казни". В своей статье Жуковский, отстаивая необходимость и "благодетельность" смертной казни, говорил, что нужно сделать так, "чтобы казнь была не одним актом правосудия гражданского, но и актом любви христианской".
  
   П. Д. Васильеву.
   1909 г. Марта 7.
   Не сделал я того, о чем вы пишете, только потому, что я слаб и плох, и не переставая каюсь за эту свою слабость перед Богом.
  
   Ответ на письмо (без даты) Павла Дмитриевича Васильева, учителя пения начальных городских училищ, писавшего со ст. Лигово, Северо-Западной ж. д.: "Как понимать Ваши слова из исследования четырех евангелий, ч. II, стр. 93: "Кто не оставит дом, имения и семьи и не идет за мной, тот не может быть моим учеником, т. е. тот не понял меня.... Но ведь Вы-то поняли Христа, почему же не сделали этого?"
    
   Неизвестной (Варваре Николаевне).
   1909 г. Марта 9.
   Уничтожить жизнь нельзя, испортить можно. Главная порча в том, чтобы поступать противно воле Бога. Воля Бога в том, чтобы мы жили, и жили по его закону; а закон его в том, чтобы мы во всяком положении любили всех, с кем входить в общение.
  
   Ответ на письмо Варвары Николаевны (фамилия в письме не указана) из Петербурга, которая писала о недовольстве своей жизнью и спрашивала: "Могу я сама кончить эту жизнь? "
  
   В. И. Виткевичу.
   1909 г. Марта 9.
   Вы говорите о том, как произошел человек, и вам кажется очень важным то объяснение, которое дается естественными науками и Дарвином. Но меня всегда удивляло, почему люди останавливаются на происхождении человека, на происхождении видов, на происхождении хотя бы первого организма, на происхождении земли, на происхождении солнца... Как только мы начнем искать ответы на эти вопросы во времени и пространстве, то не можем нигде остановиться, а то, что мы не можем нигде остановиться, то, что мы ищем в области нам недоступной, показывает нам, что мы ищем не там, где надо искать то, чего мы ищем.
  
   Витольд Игнатьевич Виткевич (р. 1888) -- в то время студент Московского университета. По окончании был преподавателем математики и физики в различных учебных заведениях Москвы; позднее доцент Московского университета и профессор Института дирижаблестроения.
   В письме от 24 февраля писал Толстому из Москвы: "Если Вы отрицаете теорию эволюции, то Вы должны создать другую теорию, более простую, стройную, истинную, чтобы не оставить в пустом пространстве своих последователей, учеников. Ведь вопрос о происхождении человека, по моему мнению, такой важности, что, не ответив на него, человек не может выработать себе того или иного миросозерцания".
   На конверте письма Виткевича Толстой написал: Объяснения во времени нет. Ein Narr kann mehr fragen als Tausend Weisen antworten. -- Один дурак может столько спросить, что тысяча умных не ответят.
  
   С. Козубовскому.
   1909 г. Марта 9.
   [...] Внимательно прочел ваше письмо, но, к сожалению, истинно к сожалению, не нашел в нем новых доводов, которые бы убедили меня. Главный довод ваш есть вера в святость и непогрешимость церкви, и понятно, что, имея эту веру, всё включенное в нее становится несомненным. Но, повторяю, к сожалению, я не имею этой веры и не могу ее в себе вызвать. Не могу вызвать в себе веру в ту церковь, которая, по самому определению своему, должна быть едина, а между тем разделяется на грекороссийскую, католическую, лютеранскую и другие, каждая из которых утверждает свою исключительную истинность. Может быть, одна из них, та, которую вы исповедуете, истинна, но я-то не могу признать ее таковой. Войдите, пожалуйста, вашим добрым сердцем в мое положение. Я -- старик, стоящий одной ногой в гробу, желающий одного: быть последние дни или часы моей жизни в мире и согласии со всеми, -- если допустить ваши верования о возмездии в будущей жизни, то могущий своим непризнанием истинности церковной веры погубить себя навеки. Зачем бы такому человеку отказываться от признания того, что миллионами и миллионами достойных величайшего уважения людей признавалось и признается за истину? Зачем бы такому человеку отказываться, когда такое признание вызвало бы к нему вместо дурного самые добрые чувства огромного количества людей, в том числе и многих очень близких мне, как моей сестры монахини и многих других? Зачем бы такому человеку продолжать высказывать свои не церковные, но христианские убеждения, вызывающие к нему самые недобрые чувства и осуждение в наше время очень большого количества людей, так называемой интеллигенции, считающих всякую религию чем-то отжитым, не нужным и даже вредным? Если человек в моем положении лишается с болью сердца любви стольких хороших людей, желающих его обращения в церковную веру, вызывает вместе с тем недоброжелательство и -- смело скажу -- презрение людей, составляющих царствующее общественное мнение, то очевидно, что он поступает так только потому, что не может поступать иначе. В самом деле, что же мне делать, если я не могу, буквально не могу исполнить желание ваше и многих добрых людей. Ведь разве не было бы без сравнения хуже, если бы я не только утверждал, что верю во что не верю, но старался бы сам себя обманывать, признавая за веру желание быть в единении с людьми, которых уважаешь и любишь.
   Право, милый брат, оставьте меня доживать мою жизнь в тех религиозных убеждениях, к которым я пришел (думаю, что не обманываюсь) искренним желанием исполнить волю того, кто послал меня в жизнь. Если же я, направив все свои силы на узнание его воли и направляя теперь последние часы моей жизни на исполнение ее, если я и ошибся и ошибусь, то он знает меня и не может поставить мне в вину мою ошибку. Простите же и вы меня за еще одно замечание, которое хочется сделать. Почему я, думаю убежденный не менее сильно, чем многие из тех, которые убеждают меня, не призываю их к признанию истинности того, что я считаю истиной? Я высказываю то, что считаю истиной, определяю, как умею, то, что считаю заблуждением, но предоставляя каждому принимать или отвергать мои положения, не обращаюсь ни к кому с требованиями или приглашениями усвоить мои взгляды. Не делаю я этого потому, что знаю, что у каждого есть свое длинное духовное прошедшее, есть свой процесс познания истины, и знаю, как сложна эта духовная работа и как невозможно в ней чужое вмешательство. Желал бы, чтобы так же относились и ко мне. [...]
  
   Ответ на письмо Стефана Козубовского, священника с. Мелешково, Подольской губ., который, в свою очередь отвечая на письмо Толстого от 25 декабря 1908 г, письмом от 16--18 января 1909 г., увещевал Толстого "вернуться к церкви".
  
   В. М. Шминке.
   1909 г. Марта 10.
   [...] Жизнь наша всегда благо, если мы только исполняем свое человеческое назначение, а назначение это -- стремление к всё большему и большему единению, достигаемому любовью.
  
   Ответ на письмо В. М. Шминке от 26 февраля из Нижнего Тагила, в котором Шминке писал, что благодаря сочинениям Толстого он "понял смысл жизни", и просил написать на память "хоть две строчки поучения".
  
   Е. Копылу.
   1909 г. Марта 11.
   Мне очень жалко, любезный Евгений, что вы имеете ко мне недоброе чувство, которое выразилось в вашем предпоследнем и прежних письмах. Если я не отвечал вам подробно, то происходило это преимущественно потому, что я видел в вас человека твердо убежденного в своих взглядах и -- простите меня -- нерасположенного внимательно рассматривать взгляды противоположные. Может быть, и я принадлежу к такого разряда людям, но во всяком случае я видел, что мы с вами никак не придем к соглашению, и переписка по вопросам, которые вы поднимали, была бы совершенно бесполезна. Для меня же в моих годах и при моей болезненной слабости и при большом количестве дел, которые я невольно чувствую обязанным исполнять, такая бесполезная, не могущая ни к чему привести переписка казалась мне излишней. Только этим прошу вас объяснить мое молчание на ваши письма. В последнем же коротеньком письме вы так ясно выражаете основы вашего несогласия со мной, что мне хочется все-таки высказать вам причины моего с вами несогласия.
   Мое утверждение о невозможности допущения противления злу при исповедании закона любви относится к личной жизни отдельного человека, т. е., что каждый, следовательно и я не имею права ни в каком случае употреблять насилие, всегда могущее привести к самым злым преступлениям, даже к убийству. И как только вопрос поставлен так, то не может быть никакого вопроса о том, выгодно ли это воздержание от насилия или невыгодно. Если, подставляя другую щеку, когда меня бьют по одной, я исполняю перед Богом или своей совестью высший известный мне закон, то вопрос о том, как отразится это мое действие на общей жизни, или вовсе не существует для меня, или несомненно решается в пользу исполнения мною сознаваемого мною как истина закона. Вы говорите, что если бы люди хоть один год исполняли закон непротивления, то они все погибли бы. Но ведь если бы все исполняли закон непротивления, то им не от кого было бы погибать, так как никто не насиловал бы другого, если же только некоторые, допустим хоть самое малое число, исполняли бы этот закон, то исполнение его ими заражало бы других желанием подражать им и делать то же самое. Таким образом насилие всё уменьшалось бы и уменьшалось бы.
   Исполняя ваше желание, возвращаю вам ваше письмо и советую вам отнестись к моим возражениям так, как я отношусь к вашим -- с полным уважением и вместе с тем без желания опровергнуть их, а предоставив каждому из нас или оставаться в своих убеждениях, или самобытно придти к изменению их.
  
   Евмений Копыл -- крестьянин с. Новая Басань, Черниговской губ. Приезжал к Толстому в Ясную Поляну 3 июня 1908 г. В 1907--1909 гг писал Толстому ругательные и полемические письма, отстаивая церковно-православную веру.
   В письме от 6 марта писал по поводу учения Толстого о непротивлении злу злом.
  
   Г. В. Еремину.
   1909 г. Марта 13.
   Я думаю, любезный брат Григорий, что во всякой вере, также и в нашей христианской, делается то, что тому человеку, который открыл людям истину, как Моисей, Будда, Христос, Магомет и другие, такому человеку приписывают дела, которых он не делал, и слова, которых он не говорил, и даже те слова, которые он говорил, извращаются и дурно толкуются. Так что в каждой вере есть много и лишнего, и пустого, и вредного, и глупого. Случается же то, что люди неразумные держатся больше всего за лишнее, пустое и глупое, а не понимают того, что в каждой вере самое важное и что одно и то же во всех верах: любовь к Богу и ближнему. Разумные же люди держатся за то, что главное, и стараются освобождать веру от того лишнего, что скрывает от людей истину.
   Такое освобождение истинной веры от ложных наростов идет везде, и дело это -- самое необходимое для каждого человека и для всех людей, потому что как только освободят истину от лжи, так ясно будет, что она у всех одна и соединит всех людей.
  
   Ответ на письмо крестьянина сектанта Григория Васильевича Еремина, в котором Еремин писал о своем несогласии с некоторыми догматами православной церкви.
  
   В. Г. Булатовичу.
   1909 г. Марта 14.
   Написать о Боге ничего не могу нового. Если вы из моих писаний, которые вы говорите, что читали, не поняли того, что я разумею под словом Бог, то я в письме уже никак не сумею объяснить вам то, что для вас непонятно.
   Думаю, что ваше непонимание того, что есть Бог, происходит от того, что вы спрашиваете о таком Боге, которого представляет себе православие и другие грубые религии, т. е. спрашиваете о существовании Бога личного, подобного человеку. Как верно сказал Лихтенберг, не Бог сделал человека по своему подобию, а человек сделал Бога по своему.1 Бог же, которого признавали все великие умы мира и без которого нельзя разумному человеку жить, есть то вневременное, внепространственное, неличное начало всего, до которого человек невольно доходит, о чем бы он ни начинал серьезно думать.
   [...] вопрос о Боге не решается тем, чтобы или признать того Бога, который живет на небе и сотворил мир в шесть дней, или, не признав этого Бога, решить вопрос отрицанием всякого духовного начала жизни.
  
   Ответ на письмо Владимира Григорьевича Булатовича из Петербурга, в котором Булатович спрашивал Толстого, на чем он "основывается, веря в существование Бога".
  
   1 Толстой имеет в виду мысль Георга Лихтенберга: "Бог создал человека по образу своему; это значит, вероятно, что человек по своему образу создал Бога", включенную в сборник: "Замечательные мыслители древнего и нового мира. 1. Мысли Иммануила Канта, выбранные Л. Н. Толстым. 2. Избранные мысли Лихтенберга". Перевод с немецкого Л. П. Никифорова и А. Б. Гольденвейзера, изд. "Посредник", М. 1906.
  
   М. П. Балакину.
   1909 г. Марта 15.
   Время и движение, пространство и вещество суть только формы нашего ограничения, отделенности от "Всего". И потому движение, прогресс всего человечества не имеет реального значения. Реально только наше духовное совершенствование, которое не есть движение, а только освобождение от того, что скрывает совершенство, что отделяет нас от него, от Бога. [...]
  
   Михаил Прохорович Балакин (р. 1890) -- рабочий-ремесленник, знакомый В. Г. Черткова; позднее -- сельский учитель.
   В письме от 9 февраля из Москвы спрашивал Толстого, можно ли рассматривать "общественное движение как положительное свойство общественного мнения".
  
   .М. М. Крымбаеву.
   1909 г. Марта 14--16.
   Основа всех религий одна и та же: любовь к Богу, т. е. к высшему совершенству, и к ближнему. Но во всех религиях совершилось и совершается то, что к основной религиозной истине, общей всем религиям, присоединяются ложные толкования, вносимые в учение его последователями. То же совершилось и совершается и в магометанстве. И потому, как во всех религиях, так и в магометанстве, задача теперешнего человечества состоит не в том, чтобы, откинув религию, поставить на ее место узкие, неосновательные и пошлые, так называемые научные взгляды, а в том, чтобы понять сущность религиозного учения и постараться освободить основную религиозную истину учения от того, что скрывает ее. И это совершается во всех религиях, совершается и в магометанстве. Так, существует очень высокая по своему религиозному учению секта бабистов, продолжатель которой Бага-Улла сослан был турецким правительством в Акку, сын которого живет там. Люди эти не признают никаких внешних религиозных форм и основу религии, которую они считают единой во всех, полагают в доброй жизни, т. е. в любви к ближнему и неучастии в делах зла, совершаемых правительствами. Другую секту магометанскую я знаю в Казани. Секта эта называет себя божьим полком, или, по имени своего основателя, ваисовцами. И та и другая секта представляют собою движение вперед магометанства к освобождению от мертвых внешних форм, которых, надо сказать, в магометанстве, как позднейшей религии, гораздо меньше, чем во всех других больших религиях. И потому полагаю, что всякому человеку, желающему служить человечеству, прогрессу его, надо не отрицать огулом ту религию, в которой он родился и воспитался, как вы в магометанстве, а, напротив, поняв те глубокие основы, которые есть в каждой религии, а также и в магометанстве, стараться очищать их от тех наростов, которые их скрывают.
   И в Коране можно найти много верного и глубокого, и кроме того есть небольшая книжечка, изданная в Индии по-английски, в которой собраны изречения Магомета1 [...], замечательные по своей глубине и духовности.
  
   Ответ на письмо татарского писателя Мирсаяфа Крымбаева от 8 марта из Самары, в котором Крымбаев спрашивал Толстого: "Можно ли, придерживаясь религии Магомета, дойти до счастливой, совершенной жизни? Мне кажется, -- писал он, -- что религия Магомета держится так крепко только благодаря фатализму и невежеству... Ислам идет против естествознания, и тем он разрушает сам себя".
  
   1 Имеется в виду книга: "The Sayings of Muhammad", edited by Abdullah al-Manum al-Suhrawardy, London, 1905. В русском переводе в сокращенном виде издана "Посредником" под заглавием "Изречения Магомета, не вошедшие в Коран".
  
   П. В. Веригину.
   1909 г. Марта 18.
   [...] Вашему решению освободиться от всяких внешних форм богопочитания, заменив их делами жизни, я в высшей степени сочувствую. Но думаю, что решение это, для того, чтобы оно было твердо, должно вытекать из сознания каждого отдельного человека. Я не утверждаю, чтобы оно было неоспоримо справедливо, но таково мое мнение, основанное на моем личном опыте. Твердо у меня было только то, что я добывал своим внутренним трудом. [...]
  
   Петр Васильевич Веригин (1862--1924) -- руководитель кавказских духоборов, в 1898--1899 гг. переселившихся в Америку. С 1902 г., по возвращении из ссылки, жил в Канаде.
   Ответ на письмо Веригина от 2 февраля из Канады, в котором Веригин писал, что духоборы решили отменить "все бывшие обрядности, хотя и небольшие" и руководствоваться в делах веры "только разумом".
  
   П. Смирнову.
   1909 г. Марта 18.
   [...] Помогай вам Бог укрепляться в христианской истине, в любви ко всем людям. Если положите в этом укреплении, т. е. увеличении любви, главное благо своей жизни, то сами решите вопрос о военной службе. Будет у вас силы отказаться, т. е. будет вам тяжелее нести солдатскую службу, противную вашей совести, чем нести все тяжелые последствия (арестантские роты или дисциплинарный батальон) за отказ от нее, то откажетесь; а не будет, то будете служить. Не всякий и не во всякое время имеет на это силы. Об одном только предупреждаю вас и одно только советую вам: что если бы вы не осилили исполнить то, что вы считаете справедливым перед своей совестью и Богом, то знайте, что вы поступили не так, как должно, и считайте себя слабым, не исполнившим требований своей совести человеком, и главное, не старайтесь оправдывать свою слабость, придумывать рассуждения, по которым лучше сделать то, что противно совести и Богу, чем исполнить то, чего они требуют. Почти все бедствия мира: и войны, и казни, и нищета одних и роскошь других -- всё это возникло не от пороков людей -- пороки не могли бы произвести такие страшные последствия, -- а от оправданий пороков и слабостей людских. Вся церковная вера, всё государственное устройство, от которых столько зла, всё это -- только оправдания дурных поступков, совершаемых людьми.
  
   Ответ на письмо П. Смирнова из г. Астары, Бакинской губ., который писал Толстому о своем отрицательном отношении к церковной вере и, сообщая о предстоящем призыве его к отбыванию воинской повинности, спрашивал, отказаться ли ему от военной службы, или "повиноваться беспрекословно".
   Этот же текст письма Толстого был послан 22 марта Ивану Гарину (сведений о нем не имеется) в ответ на его письмо из Москвы от 11 марта, по содержанию аналогичное с письмом П. Смирнова.
  
   В. А. Макосееву.
   1909 г. Марта 18.
   [...] Когда установлена будет система Генри Джорджа, земля в действительности будет принадлежать всем тем, которые работают на ней, и тем которые живут в городах и работают на фабриках, так как они будут пользоваться всеми выгодами, которые дает та доля земли, которая в сущности принадлежит им, как части всех.
   На третий вопрос отвечаю, что жизнь дана всем людям для блага, и если люди не испытывают этого блага, то виноваты только они сами.
   На четвертый вопрос отвечаю тем, что в деле образования более, чем во всем другом, должна бы быть полная свобода, т. е. чтобы всякий ребенок и молодой человек мог учиться тому, чему хочет и когда он того хочет; только бы для этого были предоставлены ему легкие, доступные средства. Вообще же при теперешнем положении истинно нравственную жизнь я по крайней мере гораздо чаще встречаю между безграмотными, чем между самыми учеными людьми. [...]
  
   Ответ на письмо духобора Василия Алексеевича Макосеева от 1 ноября 1908 г. нов. ст. из Виннипега (Америка), в котором Макосеев спрашивал: "1-е, правильно ли продавать землю? 2-е, как сделать, чтобы земля не принадлежала капиталистам, а всем тем, кто на ней живет? 3-е, для чего народ создается и для чего он живет, тогда как и этому люду мало возможности достать для себя дневного пропитания? 4-е, должно ли быть элементарное образование, как школа?".
  
   П. Ф. Мирошкину.
   1909 г. Марта 18.
   Всегда, когда молодые люди спрашивают моего совета, как им быть, когда родные их держатся иных мнений, чем те, которые они признают, я говорю и пишу им, что в истинно христианской религии один высший закон -- тот, чтобы быть в любви со всеми людьми и первее всего с близкими, с родителями, и скорее самому терпеть от них, чем огорчать их, оставляя их.
  
   Ответ на письмо Петра Федоровича Мирошкина, крестьянина из деревни Горы, Рязанской губ., в котором Мирошкин писал о своем сыне, подпавшем, по его словам, под влияние идей Толстого и, несмотря на это, решившем бросить деревню и уехать в город, оставив стариков одних.
    
   А. П. Иващенко.
   1909 г. Марта 20.
   [...] недоумение ваше и то, которое выражено в статье, которую вы мне прислали, для меня объясняется только одним: желанием оправдать недобрые чувства людей, насильственные поступки и даже мщение. Для меня сомнение в приложимости к жизни непротивления насилием так же удивительно, как удивительно было бы сомнение в приложимости к жизни запрещения прелюбодеяния, воровства и т. п. Только благодаря установившемуся и утвержденному всеми внешними средствами оправданию насилия вообще и всегда вытекающего из него убийства люди могли дойти до того удивительного затмения, при котором они не заботятся даже познакомиться со всем тем, что было писано по вопросу о непротивлении насилием [...]
  
   Ответ на письмо А. П. Иващенко от 17 марта из Киева, в котором Иващенко сообщал о получении письма Толстого от 9 марта и писал о своих сомнениях, возникших у него при чтении последних сочинений Толстого; спрашивал: "Как согласовать истину учения Толстого с жизнью?" При письме прилагал вырезку из газеты "Киевские вести" со статьей В. Лашнюкова "Наша жизнь. Л. Н. Толстой", в которой автор писал о неприложимости к жизни учения Толстого о непротивлении злу злом.
  
   И. Н. Валуйскому.
   1909 г. Марта 22.
   [...] На вопрос же ваш о том, как понимать слова Христа, спросившего учеников, есть ли у них ножи, отвечаю тем, что так как я считаю Христа человеком и нахожу это место в евангелии, может быть, и действительно записанное с подлинных слов, то не имею права откидывать их, да не имею и нужды, так как эта маленькая тень на Христе, показывающая в нем человека, подлежащего общим человеческим слабостям, только еще более проявляет его свет.
   То же, что вас смущает в сказке об "Иване дураке", я хорошенько не понимаю; вообще мысли мои яснее и точнее выражены не в сказках, а в более серьезных писаниях, как в книге "О жизни" и др.1
   Желаю вам всего истинно хорошего, того, что зависит от самого человека.
  
   Ответ на письмо Ивана Николаевича Валуйского, в котором Валуйский сообщал свое впечатление от чтения религиозно-философских сочинений Толстого и просил разъяснить некоторые места из "Краткого изложения евангелия"; кроме того, он писал, что не понимает вполне смысла "Сказки об Иване-дураке". "Вы говорите, -- писал он, -- только тому давать есть, кто работает, а кто не работает, тому не надо давать, а если он насильно будет брать, то что же -- пусть берет, или воспротивиться?"
  
   1 Этот абзац исправлен рукой Н. Н. Гусева из: То же, что вы говорите о моих неверных рассуждениях в "Иване дураке", то я могу только сказать, что я уверен, что в моих писаниях не эти только одни есть глупости и ошибки, но очень и очень много и других. В каждом писателе дорого то, что в нем истинного, а не то, что очевидно противоречит даже тем истинам, которые он же сам высказывал.
  
   С. А. Стахович.
   1909 г. Марта 23.
   Не дорог подарок, дорога любовь. [...]
  
   Ответ на письмо С. А. Стахович от 18 марта, в котором она писала, что посылает Толстому винные ягоды.
  
   З. Н. Шевцову.
   1909 г. Марта 23.
   Советую тебе, милый мальчик, всю жизнь с нынешнего дня и до смерти учиться изо всех сил тому, чтобы быть как можно добрее со всеми: с няней, с папой, мамой, братьями, дворником, со всеми, с кем только сходишься. Это не совсем легко, этому надо учиться, так же, как учиться читать, писать, играть на скрипке или на фортепьяно. Только тем всем наукам выучишься -- и конец, а этой науке конца нет. И, главное, ни от какой науки нет такой радости, сколько от этой; что дальше учишься, то самому всё веселее и веселее, и все вокруг тебя всё больше и больше любят. Пожалуйста, сделай так. Всякую минуту помни, что тебе надо быть добрым.
  
   Ответ на письмо семилетнего мальчика Захара Николаевича Шевцова из Москвы, который писал, что он очень любит Толстого и каждый день читает сообщения в газетах о его здоровье и рад узнать, что Толстой поправляется.
  
   Ф. Гренье (P. Grenier).
   1909 г. Марта 24.
   [...] Мысль, которую вы в нем выражаете -- что не существует многих различных религий, но существует лишь одна, это мысль, которая всё больше и больше распространяется, особенно среди магометан. Существуют продолжатели учения Баба -- Баха-Уллах, сосланный в Акру, и казанские магометане в России, которые называют себя божьим полком и чей основной догмат -- единство религий.
   То же стремление к единению происходит во всех великих религиях. Способствовать уничтожению этих отдельных религий и основанию одной всемирной религии -- одно из лучших призваний человека в наше время. [...]
  
   Ответ на письмо депутата французского парламента, доктора прав Филиппа Гренье из Портелье (Франция), который выражал Толстому сочувствие в связи с его болезнью и сообщал, что он, Гренье, перешел в магометанство и "работает над объединением людей в одной религии".
  
   С. Ермолинскому.
   1909 г. Марта 25.
   Желание ваше быт ь писателем очень дурно; желать быть писателем значит желать славы людской. Это дурное чувство тщеславия. Надо желать одного: быть добрым человеком, никого не обижать, не осуждать, не ненавидеть, а всех любить.
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Марта 25.
   [...] Нечего вам говорить, что эти подъемы и упадки естественное свойство жизни души. Хорошо уже то, когда замечаешь и болезненно чувствуешь эти упадки; я думаю, что это признак того, что понемногу приближаешься к тому, к чему идешь.
   Нынче почему-то так живо почувствовалось мне то, что вся жизнь наша, не говоря о моей, стариковской, временно стоящей уже так близко к концу, но всякая жизнь, как жизнь моей трехлетней внучки, живущей теперь у нас, есть не что иное, как постепенное умирание. Умирание же есть не что иное, как то самое, что мы называем жизнью, т. е. постепенное освобождение духовного от тела. [...]
  
   А. А. Корсини.
   1909 г. Марта 28.
   [...] Очень благодарен был вам за то, что вы приехали к нам и потрудились показать и прочесть кое-что из того большого материала, который есть у вас. Вы знаете мое мнение о важности и пользе для рабочего народа, не имеющего возможности узнавать это из книг, узнавать про жизнь, нравы и в особенности религиозные верования других народов. Когда же эти сведения передаются в таких прекрасных образах волшебного фонаря, как вы это делаете, и с теми интересными объяснениями, которыми вы их сопровождаете, то сведения эти легко усваиваются и хорошо запоминаются, и потому вполне сочувствую вашей деятельности и желаю ей наибольшего распространения и доступности среди народа.
  
   Александра Александровна Корсини -- путешественница, преподавательница географии в московских гимназиях.
   28 февраля 1909 г. Корсини приезжала к В. Г. Черткову в Телятинки, где прочла лекцию об Индии, иллюстрируя ее картинами с так называемым волшебным фонарем. На лекции присутствовал и Толстой. 2 марта, по просьбе С. А. Толстой, Корсини повторила свою лекцию у Толстых в Ясной Поляне в присутствии крестьянских ребят и прислуги. По окончании лекции, как записал в своем дневнике Д. П. Маковицкий, Толстой сказал: "Очень интересный, в высокой степени интересный народ. Как бы эта лекция была хороша, если бы только ее привести в порядок: подобрать этот материал как следует и приложить к нему текст".
   В письме от 22 марта из Москвы А. А. Корсини сообщала Толстому, что решила издать свои лекции с иллюстрациями и просила Толстого написать о ее "чтении и картинах".
  
   Английской Джорджевской лиге.
   1909 г. Февраля 27 -- марта 31.
   Исполнение учения Генри Джорджа, т. е. освобождение земли от права собственности, или, выражаясь точнее, освобождение людей от порабощения посредством права собственности некоторых на землю, в наше время так же настоятельно необходимо, как было 50 лет тому назад освобождение людей в Америке и России от прямого рабства.
   К сожалению, как тогда прямые рабовладельцы всеми силами старались удержать выгодное для них непосредственное рабство, так и теперь богатые классы употребляют все силы на удержание посредственного, устанавливаемого через земельную собственность рабства.
   В России, где народ никогда не признавал земельной собственности, теперь эта позорная деятельность глупого и грубого правительства, старающегося не только удержать рабов в их рабстве, но и, развратив народ, закабалить их в будущем, особенно отвратительна. Глупыми я считаю действия нашего теперешнего правительства в особенности потому, что вместо применения к жизни мысли Генри Джорджа о том, что земля не может быть исключительной собственностью, мысли, всегда разделявшейся и теперь еще сознаваемой всей огромной массой русского крестьянства, -- меры, которая одна сильнее всяких совершаемых теперь насилий и жестокостей, умиротворила бы народ и сделала бы невозможным продолжение революции, -- оно, правительство, употребило как раз обратную меру, поощряя всеми средствами переход земли из общего владения в отдельную частную собственность.1 В этом я вижу поразительную глупость правительства. В тех же мерах, которые употребляются для подавления естественно вытекающего из этого недовольства в народе, проявляется и его поразительная жестокость.
   И потому деятельность образовавшихся в Англии лиг для распространения идей Генри Джорджа особенно радостна.
   Генри Джордж особенно дорог людям, исповедующим христианство в его истинном смысле, потому что не только основы его учения, но и приемы его истинно христианские. Как Христос в словах: "Вам сказано не убий, а я говорю: не противься злу", указывает на то, что заповедь не убий никогда, ни в каких случаях не может быть нарушена, что ни предлог возмездия, ни защиты не может быть поводом отступления от заповеди; точно так же указывает и Генри Джордж на то, что заповедь не укради никогда, ни в каких случаях не может и не должна быть нарушена, и что как предлог права собственности одних людей на занятую или обрабатываемую ими землю, точно так же и предлог отбирания у людей произведений их труда в виде податей для общественных нужд не может быть поводом к отступлению от заповеди не укради. Как в законе непротивления злу насилием, т. е. запрещения убийства в каких бы то ни было случаях, выяснена несправедливость и зловредность оправдания насилия и убийства под предлогом защиты или общего блага, так и в учении Генри Джорджа о равном общем праве всех людей на землю выяснена несправедливость и зловредность оправдания грабежа и воровства, под предлогом ли исключительного права людей на землю или под предлогом отбирания у трудящихся произведений их труда для употребления на общественные нужды.
   В этом сущность учения Джорджа.
   Как ни стараются те, кому это нужно, скрыть это учение, оно так ясно и бесспорно, что не может не быть признано людьми.
   Помогай же вам Бог. На вашей стороне справедливость, разум, любовь. На вашей стороне Бог, и потому вы не можете не иметь успеха. [...]
  
   Письмо Толстого, обращенное к английской Джорджевской лиге, было написано по просьбе В. Г. Черткова. Д. П. Маковицкий 24 февраля записал в своем дневнике: "В. Г. Чертков привез Л. Н-чу письмо члена английского парламента, намеревающегося основать Генри-Джорджевскую лигу. Просил Л. Н-ча написать ему. По поводу этого письма Л. Н. сказал, что можно ожидать проведения джорджевской реформы в Англии.... В. Г. Чертков усомнился в том, чтобы англичане сделали это, так как у них решают лорды, палата лордов".
  
   1 Толстой имеет в виду изданный П. А. Столыпиным 9 ноября 1906 г. закон о выделении крестьян из общин на хутора. Этим законом Столыпин стремился создать устойчивые кулацкие хозяйства как оплот в борьбе с революцией. Толстой относился к этому закону с безграничным возмущением.
  
   Н. Н. Врангелю.
   1909 г. Апреля 2.
   Письмо мое к М. П. Боткину1 вызвано было исключительно желанием подтвердить ту великой важности христианскую истину о вытекающей из христианской любви необходимости прощения обид до подставления щеки ударившему по одной. Я слышал или читал только о том, что Боткин простил того, кто оскорбил его. Как, при каких условиях это было, я не знал подробно и не считал нужным знать, так как писал только частное письмо знакомому человеку, письмо, в котором воспользовался случаем выразить дорогую мне истину. Позвольте мне, Николай Николаевич, и по отношению к вам сделать то же самое, т. е. указать и вам на благотворность как для других, так и в особенности для самого себя, прощения обид. Понимаю вполне всю тяжесть вашего положения и, верьте, искренно, всей душой сочувствую вам; но простите меня за мою смелость, если я позволю себе дать вам совет о том, чтобы подавить в себе недоброе чувство к Боткину и от души простить его за то, в чем считаете его перед собою виноватым. Позволяю себе дать вам этот совет потому, что уверен, что, следуя ему, вы получите не только облегчение своего положения, но и испытаете радостное для себя чувство и успокоение. [...]
  
   Николай Николаевич Врангель (1880--1915) -- буржуазный историк искусства формалистически-эстетского направления, один из участников журналов "Старые годы" и "Аполлон".
   В письме от 31 марта 1909 г. из Петербурга писал Толстому: "Зимой 1908 года я, переутомленный работой и раздраженный рядом тяжелых препятствий, в порыве неудержимого и постыдного гнева нанес оскорбление Михаилу Петровичу Боткину. Не вникая в рассмотрение моего поступка, который, несмотря на ряд смягчающих обстоятельств, я все же признаю непростительным, -- я хотел бы только в видах справедливости выяснить и последующую роль М. П. Боткина в этом грустном деле. В письме, написанном Вами по его адресу и перепечатанном в большинстве газет, Вы выразили ему Ваше уважение и похвалу за то "христианское смирение", с каким он простил меня, своего обидчика.... Оправдываться я не стану: я виновен во всем, и моя совесть служит мне тяжелым укором. Я хочу только выяснить, что слова "христианское смирение" неприменимы к действиям обиженного мною человека. Сейчас же после прискорбного случая, о котором Вам известно, М. П. Боткин послал за полицейским приставом для составления протокола, привлекая меня по 135 статье Уложения о наказаниях.... Судебный протокол М. П. Боткина получил дальнейший ход у мирового судьи и обиженный, имевший право взять свою жалобу обратно, не сделал этого. На судебное разбирательство им был прислан поверенный, поддержавший обвинение против меня. Только выждав приговор мирового судьи, присудившего меня к двухмесячному тюремному заключению, Боткин заявил, что прощает мне обиду. Я полагаю, что всякий человек, обладающий чувством собственного достоинства и сознающий свою вину, не мог воспользоваться такого рода поздним прощением.... В настоящее время я нахожусь в заключении в арестном доме, откуда и пишу Вам это письмо. Цель его, повторяю, не оправдать себя, а только выяснить, возможно ли назвать действия М. П. Боткина "христианским смирением".
  
   1 Михаил Петрович Боткин (1839--1914), живописец, академик, член совета Академии художеств. С Толстым познакомился во второй половине 1850-х гг., но с тех пор до 21 августа 1909 г., когда он приезжал в Ясную Поляну, с Толстым не виделся. Толстой имеет в виду свое письмо к М. П. Боткину от 18 ноября 1908 г., которое было вызвано следующими обстоятельствами. 10 ноября 1908 г. на открытии выставки в помещении Общества поощрения художеств, устраиваемой журналом "Старые годы", у Н. Н. Врангеля (бывшего генеральным комиссаром выставки) вышли препирательства с М. П. Боткиным (в то время вице-президентом общества), в результате чего Врангель дал Боткину пощечину. В газетах появились подробные сообщения об этом инциденте, в которых отмечалось, что Боткин простил своего обидчика, считая для него достаточным наказанием "мучения его совести". Эти сообщения и дали повод Толстому написать письмо Боткину.
  
   Н. О. Эйнгорну.
   1909 г. Апреля 2.
   [...] Совершенно согласен с вами, что легенда о Кришне служит прекрасным дополнением к евангелию, т. е., с одной стороны, подтверждением тех же вечных истин, с другой же указанием на произвольность и случайность легендарных данных того и другого учения. [...]
   Повторяю, что очень рад сойтись с вами в общем нам обоим интересе и уважении к индийской религиозной мудрости. Последнее время появилось много индийских писателей, которые знакомят Европу с глубокой мудростью индусов. [...]
  
   Наум Осипович Эйнгорн (р. 1873) -- отставной армейский капитан, посетивший Толстого 15 мая 1909 г., знаток восточной философии.
   Ответ на письмо Эйнгорна от 30 марта со ст. Чертолино, Московско-Виндавской ж. д., в котором Эйнгорн писал о своих занятиях индийской философией и указывал Толстому на ряд книг, которые он прочитал по этому вопросу.
  
   В. Ф. Краснову.
   1909 г. Апреля 2.
   Письмо ваше, милый Василий Филиппович, доставило мне одну из лучших радостей, которые я испытывал когда-либо во всей моей жизни. Письмо ваше дышит такой искренностью и так проникнуто все теми религиозными основаниями, во имя которых я живу уже много лет, что, читая его, мне казалось, что я только глубже сознаю свое душевное состояние. Оно до глубины души тронуло меня и, признаюсь, плакал, читая его. С радостью исполняю ваше желание, посылаю вам мой портрет.
  
   Василий Филиппович Краснов (р. 1878) -- крестьянин Волоколамского уезда Московской губ.; в 1896--1897 гг. работал фотографом в Москве, когда и познакомился с Толстым; бывал у Толстого и в Москве и в Ясной Поляне. В 1905 г. был одним из основателей Всероссийского крестьянского союза. В 1906 г. был приговорен к каторжным работам и сослан в Сибирь, откуда бежал в 1907 г. В 1909 г. жил нелегально в Харькове.
   Ответ на большое письмо Краснова от 1--29 марта (письмо писалось в несколько приемов), в котором Краснов, описывая свою прошедшую жизнь, благодарил Толстого за то влияние, которое Толстой оказал на него в молодости, и писал о своем согласии с Толстым в основных вопросах жизни.
  
   П. И. Бирюкову.
   1909 г. Апреля 2.
   [...] С точки зрения мирской это оскорбительно, с христианской, как вы сами пишете, только радостно. Но тяжело для семьи, и это-то мне больно. Радостно же мне особенно сознание того, что у меня есть такие друзья, как вы. Очень может быть, что побудительная причина дела в Костроме, но мне кажется, что исходная точка и по отношению вас, и Черткова, и других более центральная. Разрушается всё так долго стоявшее здание, и надо как-нибудь и подпирать и ограждать его. Думаю так иногда, но в хорошие минуты, отгоняя такие мысли об общем, внешнем, стараюсь только помнить о том, чтобы самому как можно меньше делать дурного. [...]
  
   Павел Иванович Бирюков (1860--1931) -- близкий друг Толстого и его биограф. В 1909 г. жил в Костроме и работал в земской управе по народному образованию.
   Ответ на письмо Бирюкова от 30 марта, в котором Бирюков сообщал о бывшем у него обыске и о привлечении его к судебной ответственности за хранение статей Толстого, изданных издательством "Обновление".
  
   М. А. Ефремову. Непосланное.
   1909 г. Апреля 2.
   Очень советую вам не писать, потому что таких писаний, как ваше, тысячи, и все не стоят печатания. Пишу вам это для того, чтобы вы не занимались ненужным делом и не испытывали бы страданий разочарования.
  
   Михаил А. Ефремов (р. 1888) -- крестьянин Козловского уезда Тамбовской губ., в 1909 г. работал в Козловской уездной земской больнице. В письме от 26 марта просил Толстого просмотреть его стихотворения, которые прилагал к письму, и дать совет, следует ли ему продолжать заниматься писанием стихов.
  
   В. Р. Гречаному.
   1909 г. Апреля 3.
   [...] Что христианство несовместимо с военной службой, мне кажется должно быть понятно всякому. Вопрос же в том, как поступить тому человеку, которому, как вам, предстоит на деле решить этот вопрос. На это могу вам ответить только следующее, то, что я писал недавно человеку, находящемуся в вашем же положении:
   "Помогай вам Бог укрепляться в христианской истине, в любви ко всем людям. Если положите в этом укреплении, т. е. увеличении любви, главное благо своей жизни, то сами решите вопрос о военной службе. Будет у вас силы отказаться, т. е. будет вам тяжелее нести солдатскую службу, противную вашей совести, чем нести все тяжелые последствия (арестантские роты или дисциплинарный батальон) за отказ от нее, то откажетесь; а не будет, то будете служить. Не всякий и не во всякое время имеет на это силы. Об одном только предупреждаю вас и одно только советую вам: что если бы вы не осилили исполнить то, что вы считаете справедливым перед своей совестью и Богом, то знайте, что вы поступили не так, как должно, и считайте себя слабым, не исполнившим требований своей совести человеком, и главное, не старайтесь оправдывать свою слабость, придумывать рассуждения, по которым бы выходило, что лучше сделать то, что противно совести и Богу, чем исполнить то, чего они требуют. Почти все бедствия мира: и войны, и казни, и нищета одних, и роскошь других -- всё это возникло не от пороков людей -- пороки не могли бы произвести такие страшные последствия, -- а от оправданий пороков и слабостей людских. Вся церковная вера, всё государственное устройство, от которых столько зла -- всё это только оправдания дурных поступков, совершаемых людьми". [...]
  
   Ответ на письмо Василия Романовича Гречаного (сведений о нем не имеется), из Климова, Черниговской губ., от 31 марта , который писал Толстому: "Мне предстоит в настоящем году быть солдатом. Умоляю Вас, дайте мне слова наставления, дабы я мог с терпением перенести солдатскую жизнь".
  
   Е. Я. Розенталь.
   1909 г. Апреля 3.
   [...] постараюсь исполнить ваше желание и в кратких словах высказать вам то, что может облегчить, а может быть, и уничтожить совершенно тот страх смерти, от которого вы так мучаетесь. Жизнь наша имеет два начала: телесное и духовное. Телесное это то, что произошло от моей матери, отца и всех моих предков и начало которого теряется для меня в бесконечности, т. е. неизвестности. Духовное же это то, что я сознаю собою и начало которого люди всегда признавали в таком же духовном, но бесконечно совершенном существе, которое мы называем Богом. И потому бояться смерти мы можем только тогда, когда забываем о том духовном начале в нас, которое произошло от Бога, а полагаем свою жизнь в том телесном существе, которое неизбежно умирает и приближается к смерти всякую минуту нашей жизни. Когда же мы делаем то, что свойственно разумному существу: полагаем свою жизнь в том духовном начале, которое произошло от Бога, то страха смерти не может быть. Я знаю, что я исшел от Бога и, умирая, иду к нему. Бог же есть любовь, мы иначе не можем себе представить его, и потому, возвращаясь к Богу, кроме блага от этого возвращения ничего ожидать не можем.
   Вот всё, что как умел мог сказать вам на ваш вопрос. Думаю, что слова все-таки не могут успокоить человека и изменить его отношение к смерти. Изменить может только вся измененная жизнь человека: перенесение интереса жизни из области телесной в область духовную. Этого самого от души желаю и вам.
  
   М. М. Цебегею.
   1909 г. Апреля 3.
   Посылаю вам книгу Сэндерленда, из которой вы увидите, что нельзя и не должно верить слепо, как тому учит церковь, всякому слову, написанному в библии и евангелии. Кроме того, если вы уже прямо спрашиваете меня об этом, должен сказать вам, что я признаю рассказы о воскресении и явлениях Христа суеверной выдумкой людей, для которых дорога была вера в божественность и чудеса Христа, а не в смысл его учения. Поэтому-то я обрываю свое изложение евангелия последними минутами Христа, а ничего не говорю о том, чего, очевидно, не было и не могло быть. Думаю, что освободиться от этого суеверия для нравственной и религиозной жизни каждого человека только полезно. [...]
  
   Ответ на письмо Михаила Михайловича Цебегея (сведений о нем не имеется) из Переяслава, Полтавской губ., от 27 марта, который писал, что он прочитал "Краткое изложение евангелия" Толстого, спрашивал мнение Толстого относительно воскресения Христа и просил выслать сочинения Толстого в изд. "Обновление".
  
   О. Е. М.
   1909 г. Апреля 5.
   Надо, чтобы существование было радостно, а не томительно. Если жизнь не радость, ищи вину в себе. Поставьте себе целью жизни духовное совершенствование любви ко всем -- и жизнь будет радостью.
  
   Неизвестной (Анюте).
   1909 г. Апреля 9.
   Очень мне вас жаль, милая Анюта. Посылаю вам книгу -- евангелие. Читайте ее и знайте, что жизнь дана нам на благо. "Прийдите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас. Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня, ибо я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим", сказал Христос, и это надо помнить. Надо быть кротким и смиренным сердцем, т. е. добрым ко всем людям, никого не осуждая и всех любя. Попробуйте так жить и вы увидите, как тотчас же жизнь ваша станет, несмотря на всю тяжесть условий, в которых вы живете, и легка и даже радостна временами. Так будет сейчас, а чем дальше будете жить так, то жизнь ваша будет радостнее. Так что, когда подумаете о тех глупых мыслях, которые приходят вам теперь, будете удивляться, что могли даже думать об этом. [...]
  
   Ответ на письмо неизвестной девушки из Москвы от 6 апреля, которая просила Толстого ответить на имя Александры или Ольги Митрофановны Микляевых (для Анюты): "Я совсем потеряла голову и плачу всю неделю.... Мою маму отвезли в больницу, а брат вот уже больше полгода сидит в тюрьме.... Я очень устала, я живу девочкой в ученье последний год. Может быть, завтра пойду к брату.... Вот без матери я и не знаю, как быть с его делами -- он политический. А я в этом ничего не понимаю.... Я вот прочла несколько ваших книг.... Вы пишете: не противиться злому. А вот как быть, с братом, как на них, на судей, не злиться -- какого они его сделали. Он стал похож на смерть.... Иногда думаю купить нашатырного на десять копеек, да и разом не мучаясь".
  
   Е. Я. Розенталь.
   1909 г. Апреля 9.
   Хотя по вашему письму и вижу, что вам очень трудно было понять то, что я написал вам, может быть даже и совершенно невозможно, все-таки считаю нужным добавить к тому письму в объяснение того, что вам показалось неясным, а именно то, что перенести свои интересы в жизнь духовную значит главной целью своей жизни поставить духовное совершенствование. Духовное же совершенствование состоит в увеличении любви не к "ухаживателям", а ко всем, всем людям. Вы же до такой степени далеки от понимания этого, что как что-то похвальное или интересное заявляете, что вы ненавидите людей. Если же вас точно заинтересуют когда-нибудь, чего я очень желаю вам, серьезные вопросы о жизни, то ответы на них вы найдете в книгах всех великих людей, которые учили людей жить, и, разумеется, лучше и легче всего в близком нам евангелии. [...]
  
   В ответ на письмо Толстого от 3 апреля Е. Я. Розенталь спрашивала: "Как мне сделать то, что вы называете "перенесение интереса жизни из области телесной в область духовную"?... Я страшно увлекаюсь театрами, музыкой, туалетами.... Я, например, способна целую неделю жить мыслью о предстоящем вечере, думая, как хорошо я буду выглядеть в новом платье, как за мной будут ухаживать и т. д.".
  
   Д. и А. Ямпольским. Черновое.
   1909 г. Апреля 9.
   Не советую ехать в Канаду. Христианская жизнь в нашем нехристианском мире везде не легка. Христа распяли за то, что он не жил, как все, а по-божьи. Так распинали, мучили и всех его последователей и теперь мучают. Надо знать это и не думать, что где-нибудь найдешь жизнь христианскую без труда, а улучшать и облегчать свою жизнь в себе воздержанием от всего дурного, а главное, увеличением в себе любви ко всем людям, в особенности к дурным, т. е. заблудшим.
   [...] Помогай вам и вашей жене Бог, тот, который в вас и которого вы всегда можете сознавать, идти вперед, совершенствуясь в борьбе. В этом и вся истинная жизнь и ее лучшее благо.
  
   А. Е. Алехину.
   1909 г. Апреля 11.
   [...] Всё, что вы пишете мне давно уже знакомо и -- простите меня -- совершенно не нужно мне. То понимание жизни, к которому я пришел уже десятки лет тому назад, не есть вера, а есть сама жизнь, или, скорее, неизбежное условие моей жизни, как дыхание, пища для тела. С этим пониманием жизнь моя есть неперестающее благо; без этого понимания я не мог бы жить, не мог бы идти к смерти с тем спокойствием, с которым я иду теперь. И потому я не могу себе представить, вследствие чего я бы мог изменить это свое дающее мне полное благо состояние и изменить для верования, совершенно для меня непонятного. Хотя и не понимаю, как это делается, верю, что есть люди, и вы в том числе, для которых эти верования необходимы и дают благо. Я никак не позволю себе желать нарушить верование таких людей; желал бы, чтобы и другие люди (чего, к сожалению, нет, так как я каждую почту получаю обратительные письма от людей разных верований) относились так же бы и ко мне.
  
   Аркадий Егорович Алехин -- участник нескольких земледельческих общин; в конце 1880-х и начале 1890-х гг. увлекался взглядами Толстого; позднее стал баптистом.
   В письме от 5 апреля излагал "основные положения" учения баптистов и указывал Толстому на преимущество их учения перед толстовским; убеждал Толстого изменить свою веру.
    
   Р. С. Розенблюм.
   1909 г. Апреля 11.
   Вы совершенно правы, не веря в того Бога, которого проповедует библия, который будто бы сотворил мир и печется о людях и может быть умилостивлен молитвой. Тот Бог, которого я исповедую, есть Бог невидимый, непостижимый, духовный, для которого нет ни времени, ни пространства и которого мы знаем только потому, что духовное проявление его сознаем в самих себе и во всех других людях. [...]
  
   Роза Семеновна Розенблюм, в то время одиннадцатилетняя девочка, в письме от 7 апреля из местечка Дубровки, Могилевской губ., писала о своем отношении к религии: "Я атеистка, т. е. не верю в существование такого Бога, который заботится о людях, посылал им своих пророков, давал им заповеди и т. д.... На днях.... я спросила папу, как может такой мудрый человек, как Толстой, верить в Бога. Папа мне посоветовал с этим вопросом обратиться лично к вам".
  
   И. Д. Брянцеву.
   1909 г. Апреля 14.
   Вопрос ваш происходит от того, что вы подпали суеверию устройства чужой жизни. Надо каждому человеку устраивать свою жизнь, тогда и вся жизнь всех людей устроится наилучшим образом. Посылаю вам несколько книг об этом же предмете.
  
   Иван Дмитриевич Брянцев (р. 1861, ум.?) -- из крестьян Курской губ., матрос южного торгового флота, неоднократно привлекался к суду по обвинению в политической неблагонадежности; в 1895--1896 гг. отбывал наказание в Одесской тюрьме. В 1897 г. был выслан в Архангельскую губ. под гласный надзор полиции. После Великой Октябрьской революции жил в Майкопе, с 1928 г. -- инвалид труда.
   В письме от 8 апреля из Архангельска спрашивал, как Толстой смотрит "на политическое движение вообще". "Допустим, что человечество достигнет демократической республики, -- писал он, -- дальше что? Успокоится ли оно на этом.... прекратится ли всякая борьба? Я думаю, что нет, потому что каждый на свой лад будет устраивать".
  
   Е. Н. Тулиновой.
   1909 г. Апреля 15.
   Веру никто не может вызвать в другом человеке. Придет время, и она зародится сама собой. [...]
  
   Ответ на письмо Елизаветы Николаевны Тулиновой из Петербурга, в котором она просила Толстого воздействовать на ее "неверующего" сына
  
   А. В. Федосову.
   1909 г. Апреля 15.
   [...] Советую вам не думать о писательстве, а только о совершенствовании себя, своей души. Писательство вызывает очень дурное чувство тщеславия и более всего мешает внутреннему совершенствованию
  
   Алексей Владимирович Федосов (р. 1893) -- в 1909 г ученик пятого класса Михайловского училища в Москве; впоследствии агроном, преподаватель агротехникума в Костроме.
   В письме от 7 апреля сообщая о влиянии на него произведений Толстого, доставивших ему "много хороших минут", между прочим упоминал, что и он "пишет", и для отзыва посылает Толстому один из своих рассказов.
  
   Н. Г. Рожевиц.
   1909 г. Апреля 15.
   [...] Жизнь дана нам на благо. Если человек тяготится жизнью, то причина только в нем самом. Искать же ее вне себя, в тех условиях, которых мы не можем переменить, это хуже всего отравляет жизнь, делает ее невыносимой. Поэтому очень советую вам строго отнестись к самой себе, стараясь освободиться от всего дурного, что найдете в себе, и стараясь усилить то доброе, которое наверное есть, и много есть в вас.
  
   Ответ на письмо Нины Георгиевны Рожевиц из Петербурга, в котором она писала о неудовлетворенности своей жизнью и спрашивала: "Что человеку делать, если он не может исполнить то, для чего он назначен?"
  
   Пузанковым.
   1909 г. Апреля 15.
   [...] Такое письмо как ваше, во сто раз отплачивает за все осуждения недоброжелателей. [...]
  
   Ответ на письмо ломовых извозчиков братьев Пузанковых со ст. Подмосковная, Виндаво-Рыбинской ж. д., от 4 апреля, в котором Пузанковы, в связи с перенесенной Толстым болезнью, посылали ему привет и пожелания "доброго здравия и поработать на пользу народу". "Мы всегда с жадностью читаем ваши произведения, -- писали они, -- которые не легко достаются в руки. Бывает, денег нет, а бывает, что и некогда, потому что живем у хозяина".
  
   М. М. Стражевской.
   1909 г. Апреля 15.
   Положение ваше очень тяжелое, но выход из него самый лучший все-таки в том, чтобы кротко перенести свое несчастье и простить того, кто виновник его. Знаю, что для того, чтобы простить, надо не быть в том сомнении, в котором вы теперь, а постараться дознаться истины. Я думаю, что вы можете сделать это, не упрекая мужа, прося его об одном: чтобы он сказал вам правду, а когда дознаетесь то лучше всего простить, и вы увидите, что горе ваше значительно уменьшится и, может быть, даже и совсем исчезнет.
  
   Ответ на письмо Марии Михайловны Стражевской из Ельца, Орловской губ., от 9 апреля, в котором она писала, что после "двадцати лет замужества" она узнала, что муж не был ей верен; обращаясь к Толстому, как "к идеалу нравственности и справедливости", она просила указать ей ее "долг и отношение" к поступку ее мужа.
  
   В. Б. Барсегянцу.
   1909 г. Апреля 15.
   Жизнь человека-христианина есть непрестанное стремление к совершенству, но полное совершенство никогда не достижимо. Владение и защита собственности противна совершенству, и потому чем меньше человек будет владеть собственностью, тем он будет ближе к совершенству. Но, как во многих других отношениях, так и в деле собственности, человеку важно знать, что, несмотря на то, что он никогда не может достигнуть полного совершенства, приближение к нему есть главное дело человеческой жизни. И потому, как во всех других отношениях, так и в деле собственности, важно признавать то, что если я не в силах освободиться вполне от собственности, то это от того, что я еще плох и грешен. Важно то, чтобы не оправдать себя, а всегда считать грех грехом и не переставая стараться освободиться от него.
  
   Ответ на письмо Вагана Барсеговича Барсегянца (сведений о нем не имеется) из Душета, Тифлисской губ., от 6 апреля, в котором Барсегянц, касаясь вопроса о законности личной собственности, спрашивал: "Неужели человек на черный день не должен иметь собственности (на случай болезни или старости), сгущенного труда, хотя бы в форме денег?"
  
   В. Смирнову.
   1909 г. Апреля 15.
   Я просмотрел присланные вами статьи обо мне. Такие статьи всегда меня интересуют в надежде, что найду что-нибудь, что поможет мне открыть мои ошибки. Но в присланных вами статьях, к сожалению, этого не нашел, так как статьи эти не касаются моего понимания христианского учения, а говорят только о моем отрицании тех положений церковной веры, которые, по моему мнению, мешают истинному пониманию христианского учения. Сущность же моего религиозного мировоззрения никак не в отрицании церковных догматов, которых я очень рад бы был не касаться, если бы эти догматы не скрывали истинное учение Христа, а в положительной стороне христианства, отвечающей требованиям моей души (думаю, и души всякого человека), и потому статьи, которые вы мне прислали, не представляют для меня, да и не могут представлять для всякого человека, серьезно относящегося к вопросам веры, никакого интереса.
  
   Ответ на письмо Всеволода Смирнова, семинариста из Рязани, от 7 апреля, в котором Смирнов сообщал, что посылает номер "Миссионерского обозрения" со статьями о Толстом, и просил Толстого высказать о них свое мнение; между прочим добавлял: "Прошу покорнейше мое имя сохранить в тайне, если письмо мое попадет в печать".
  
   В. Смирнову.
   1909 г. Апреля 19.
   Советовать вам следование учению Христа в смысле прощения не до семи, а до седмижды семидесяти раз очень легко, но знаю, как трудно это исполнить. А все-таки, несмотря на всю трудность исполнения, это есть лучшее, что вы можете сделать не только для себя, но и для того вашего брата, который вызывает наибольшее сострадание своим нравственно-тяжелым положением.
   Черновое
   Если он хочет жить по-христиански -- внутренняя работа над собой, внешние условия сами собой изменятся. Внутренняя работа состоит в том, чтобы быть в любви со всеми ближайшими людьми.
  
   Ответ на письмо В. Смирнова из Москвы, который спрашивал Толстого, как поступить ему с его братом, который своим образом жизни и поступками является "причиной всех семейных раздоров".
  
   N. N.
   1909 г. Апреля 19.
   В вашем тяжелом положении могу советовать одно: простить жену, в том смысле, чтобы не упрекать ее, но прекратить с ней супружеские отношения. Всей душой соболезную вашему тяжелому положению и не думаю, чтобы можно было найти другой, лучший из него выход, чем тот, который я позволяю себе вам советовать.
  
   Ответ на письмо учителя народного дома Паниной в Петербурге, который просил дать совет о том, как ему относиться к изменившей ему жене.
  
   И. Богданову.
   1909 г. Апреля 19.
   [...] Во всех верах рассказывается про разные чудеса, которые будто бы совершались их основателями. И Магомет, и в индийской вере Кришна, и другие делали будто бы такие же точно чудеса, как те, про которые рассказывается в евангелиях. Поэтому самое лучшее не верить ни в какие чудеса, а вникать в сущность учения. Чудеса основателей религий все различные, а сущность учения -- любовь к Богу и ближнему везде одна и та же. Посылаю вам книжку Сэндерленда "Библия", из которой вы узнаете, как писались так называемые священные книги.
  
   Б. С. Коробко-Коробкину.
   1909 г. Апреля 21.
   Я думаю, что при том новом понимании жизни, которое вы усвоили, нужна и деятельность, вытекающая из такого положения. Деятельность эта есть только одна: совершенствование себя в делах, речах и, главное, мыслях -- стараться, если уже не с любовью, то без недоброго чувства обращаться с людьми, говорить только добро о людях и, главное, стараться не мыслить дурно, осудительно о людях. И отдаваться этой деятельности так же определенно, как исполняли прежде правила церковные. Попробуйте это, и я уверен, что вы найдете спокойствие. Я нахожу в этом, и только в этом, спокойствие и благо.
  
   Ответ на письмо Бориса Степановича Коробко-Коробкина (р. 1883), в то время служащего губернского акцизного управления в Екатеринодаре, который писал, что он, под влиянием чтения сочинений Толстого, "отошел от православия", но в новой вере недостаточно "созрел для того, чтобы быть сильным духом.... и терпеливо переносить человеческие страдания", что временами он "впадает в меланхолию" и ему "невольно приходит мысль о самоубийстве".
  
   Г. И. Мемешкину.
   1909 г. Апреля 21.
   [...] Выразить словами вполне то, что есть Бог, нельзя. Для себя я выражаю понятие о Боге так:
   1) Бог -- это то всё, от чего я чувствую себя отделенным и
   2) как говорится в послании Иоанна, Бог есть любовь.
   Молюсь я каждый день по утрам так, как вы можете узнать из посылаемой вам другой моей книжки. В середине же дня стараюсь как можно чаще вспоминать то, что я не Лев Толстой, не Георгий Мемешкин, а духовное проявление Бога.
  
   Ответ на письмо Георгия Ивановича Мемешкина (р. 1876), в то время служащего чайной торговой фирмы "Караван" в Уральске, от 14 апреля, который спрашивал Толстого, как нужно понимать Бога и как молиться ему.
  
   Е. А. Савиновой и Л. Струковой.
   1909 г. Апреля 21.
   Мы называем злом тот материал, над которым мы призваны работать для нашего блага. Если бы не было того, что мы называем злом, не было бы блага. Пример: человек обидел меня, я называю это злом, а это то, что дает мне возможность высшей радости (блага): отплатить добром за его обиду.
  
   Ответ на письмо Е. А. Савиновой и Л. Струковой из Кунгура, Пермской губ., которые спрашивали Толстого, "откуда берется зло и почему так трудно бороться с ним".
  
   В. Широкову.
   1909 г. Апреля 23.
   [...] Я и не тосковал, да и, слава Богу, знаю средство от тоски, если бы она пришла. И оно всегда успешно. Стоит мне только вспомнить, что я не Лев Толстой, а проявление Бога, такое же, как во всех людях, и не может быть никакой тоски. [...]
  
   Ответ на письмо Василия Широкова из Каховки, Таврической губ., от 17 апреля, в котором Широков писал, что прочитал в газетах сообщение из Ясной Поляны о том, "что Лев Николаевич сильно тоскует", и выражал ему сочувствие.
  
   П. В. Яблонскому-Соколовскому.
   1909 г. Апреля 24.
   [...] Не скучайте одиночеством и не старайтесь переменить внешние условия своей жизни. Перемена внешних условий есть напрасная трата сил, долженствующих быть направленными на внутреннюю работу. А если внутри всё в порядке, то везде хорошо. Как в индийском изречении сказано: "Искать улучшения жизни во вне всё равно, как пастуху искать потерянного ягненка, когда он у него за пазухой".1 Желаю вам всего лучшего, того, что вы сами дадите себе.
  
   П. В. Яблонский-Соколовский (р. 1860) -- бывший политический ссыльный; с 1893 г. жил в с. Воронцовская пристань, Иркутской губ.: в 1904 г. организовал бесплатную школу для деревенских ребят, где он вел все преподавание.
   В письме от 25 марта извещал Толстого о получении письма Н. Н. Гусева в ответ на его письмо от 19 декабря и сообщал, что он снесся по вопросу о переселении в Канаду с П. В. Веригиным, но теперь сомневается, следует ли ему бежать из России.
  
   1 Эта мысль, взятая Толстым из Веманы, включена им в "Круг чтения" на 22 апреля.
  
   Э. З. Цыфриновичу.
   1909 г. Апреля 28.
   [...] Я думаю, что вы правы, говоря, что основная мысль о непротивлении злу находится и у еврейских пророков. Ту же мысль можно найти и у браминов, и у буддистов, и у конфуцианцев, и у таосистов, но точно так же, как и у еврейских пророков, в очень неопределенной форме. Религия вообще не неподвижна, а вместе с движением всего человечества движется, совершенствуется и религия. Совершенствование религии состоит в более точном и ясном выражении тех истин, которые свойственны душе человеческой. В этом отношении учение Христа о непротивлении злу более удовлетворяет требованиям человеческой души, чем те неясные и не совсем точные выражения тех же мыслей в предшествовавших религиях, в том числе и в древне-еврейской.
   Думаю, что вы правы, говоря, что Иисус неверно цитировал древний закон, говоря, что там сказано: "ненавидь врага". Мысль Иисуса, очевидно, та, что во всех прежних религиях, также и в еврейских, признавались известные случаи, при которых допускалось употребление всякого насилия и даже убийство. Один из таких самых обыкновенных, признаваемых всеми случаев есть война с чужими народами, которые и считаются "врагами". Учение же Христа о непротивлении тем особенно и важно, что оно с большей точностью указывает на то, что нет и не может быть никаких случаев, при которых насилие было бы допустимым. [...]
  
   Ответ на письмо Эльи Зельмановича Цыфриновича, учителя-еврея из г. Гадяч, Полтавской губ., который писал, что заповедь непротивления злу злом принадлежит не Христу, а заимствована им из библии, и указывал на ряд неточностей в евангелии.
  
   Н. Е. Фельтену.
   1909 г. Апреля 30.
   [...] Помогай вам Бог перенести твердо и спокойно ваше испытание. Не только думаю, но твердо верю, что, что бы ни случилось с нами, всё зависит от того, как мы к этому относимся, и все страдания, особенно если они происходят от людей, легко могут быть обращены во благо, если принимаются без жалости к себе и, главное, осуждения тех людей, от которых они происходят.
   Знаю, что мне легко говорить, а что трудно самому переносить, это, но говорю то, что говорил бы сам себе, если бы был на вашем месте. [...]
  
   Николай Евгеньевич Фельтен (1884--1940) -- в 1905--1906 гг. один из участников издательства "Обновление". За издание и распространение произведений Толстого: "Не убий", "Письмо к либералам", "Христианство и патриотизм" и др. был предан суду и в мае 1909 г. приговорен к шести месяцам заключения в крепость. Осенью 1909 г. против него было возбуждено новое дело за издание статьи Толстого "Где выход?". Наказание отбывал в 1911 г.
  
   П. И. Бирюкову.
   1909 г. Апреля 30. Я. П
   [...] Что касается до чествования Ламенэ,1 то я бы не советовал им избирать меня в члены комитета, так как это пустая формальность и я никакого участия в делах комитета не могу принимать. Но я все-таки очень желал бы выразить им мое глубокое уважение и почитание памяти Ламенэ, который, как я думаю, и по своей жизни и по своим писаниям далеко не оценен не только европейской, но и французской, если я не ошибаюсь, публикой. Его главная черта, которая особенно драгоценна мне, это горячая вера в учение Христа в его истинном значении, переходящая в чувство, которое заражает тех, которые читают его, что я всякий раз испытываю, читая его.
   Я понемножку работаю, но силы, как должно и как надо, всё слабеют, а странно сказать, радость жизни всё увеличивается, чего и вам желаю. [...]
  
   1 Фелисите Робер де Ламенне (Lamennais, 1782--1854), французский религиозный писатель, сначала монархист, после революций 1830 и 1848 гг. буржуазный демократ, провозвестник христианского социализма. В 1905 г. Толстой написал о нем статью, которую включил в недельные чтения "Круга чтения".
    
   П. Грачеву.
   1909 г. Мая 1.
   Я имею привычку, получая письма, делать на конвертах пометки. На вашем письме я сделал пометку: "Замечательное письмо". Замечательно оно по серьезности, по духовной силе, которая преобладает над материальными интересами. Я по крайней мере почувствовал эту силу в вас по вашему письму. Эта сила большое счастье, и я радуюсь за вас, что вы имеете ее.
   Решить вопрос о том, как вам поступить в данных условиях, можете только вы сами, и не вы, Петр Грачев, а то высшее "я", которое вы сознаете в себе, то духовное начало, которое не знает препятствий в своем проявлении. Только стоит подняться на ту высоту, при которой вы будете сознавать свое "я" не в Петре Грачеве, а в этом духовном начале, и все вопросы, как вопрос о том, как вам поступить: лишить свою семью того вашего заработка, которым вы им помогаете, или продолжать это делать, и многие другие вопросы самым легким и непререкаемым образом решатся сами собой. [...]
  
   Ответ на письмо студента четвертого курса Киевской духовной академии Петра Грачева от 31 марта, который сообщал Толстому о своем намерении выйти из академии ввиду несогласия с учением церкви, и писал, что его удерживает от этого шага необходимость оказывать помощь родителям и братьям; просил совета Толстого, как ему поступить.
  
   Г. Бернштейну (Hermann Bernstein).
   1909 г. Мая 5.
   [...] Что же касается "Круга чтения" -- его я не получил, о чем очень сожалею. Я думаю, что из всех моих книг это самая полезная, и я был бы очень рад, если бы она была переведена. [...]
  
   Герман Бернштейн (Hermann Bernstein) -- специальный корреспондент нью-йоркской газеты "The New York Times". Приезжал к Толстому в 1908 г.
   В письме на английском языке от 1 мая нов. ст. из Берлина сообщал, что перед отъездом из Нью-Йорка послал Толстому перевод книги Л. Н. Андреева "Рассказ о семи повешенных", с посвящением своего перевода Толстому, и несколько нью-йоркских газет с напечатанными в них отрывками из "Круга чтения" в его же переводе.
  
   С. А. Фишбюрну (S. A. Fishburn).
   1909 г. Мая 5.
   [...] Меня очень удивляет, что американец, обсуждая земельный вопрос, нисколько не ссылается на Генри Джорджа и его великое учение, которое одно разрешает земельный вопрос.
  
   Ответ на письмо С. А. Фишбюрна (S. A. Fishburn) из Техаса (США) от 16 апреля нов. ст.: "Я принадлежу к вашим горячим поклонникам и пишу вам с тем, чтобы узнать ваше мнение о приложенной моей статье по поводу монополизации земли. Несмотря на то, что в Америке существуют миллионы акров неиспользованной земли, потребность в земле здесь не меньше, чем в других странах, и народ, номинально свободный, почти погибает под игом помещиков" (оригинал по-английски).
  
   Е. Добротиной.
   1909 г. Мая 3--6.
   Каждый человек думает так, как ему в душу вложит Бог. Я думал о женщинах в их отношениях к мужчинам и высказывал это много раз, а именно то, что, следуя учению Христа, я признаю то, что во всех человеческих существах, одинаково и мужчинах и женщинах, живет дух божий и что поэтому и мужчины и женщины совсем равны. Это мое понимание учения Христа я высказывал много раз. Теперь думаю о другом и очень занят; думать же и писать о том, о чем я писал много раз, потому что вы желаете этого, я никак не могу, тем более, что если бы я и был о десяти головах и двадцати руках, я никогда не успел бы писать всё то, что мне велят другие.
   Я от вас ничего не требую. Советую и вам также ничего не требовать от других.
   А то вы сами своими письмами, угрозами и неосновательными требованиями даете людям повод говорить о том, что женщины не должны иметь права, равные с мужчинами.
   И потому я советовал бы вам не приезжать ко мне, не писать мне сердитых писем и вообще не гневаться на меня, так как я к вам, как и ко всем людям, стараюсь иметь только самые добрые чувства.
  
   О Е. Добротиной сведений не имеется. Сохранилось четыре письма Добротиной: от 4, 11, 17 и 28 апреля, посвященные женскому вопросу. Публикуемое письмо Толстого является ответом на письмо Добротиной из Ярославля от 28 апреля, в котором она писала: "Я требую от Вас, чтобы Вы сказали, нужны ли женщинам права, чтобы бороться со злом. Если Вы не ответите на этот раз, то я буду знать, что мне нужно самой приехать к Вам и сидеть на Вашем крыльце в ожидании ответа. Или Вы должны будете прибегнуть к помощи полиции, чтобы выпроводить меня".
  
   И. П. Балашову.
   1909 г. Мая 6--7.
   [...] так же, как каждый человек телесно отличается от всех, так точно и духовно отличается от всех каждый человек. И потому понимание каждым человеком своего отношения к миру и, следовательно, к началу всего -- Богу -- должно быть у каждого различно. У меня есть мое понимание Бога, и я никак не могу изменить его, точно так же не могу и желать изменить его в других людях. Если меня спрашивают, во что я верю, я стараюсь ответить, как умею, но никак не возьмусь рассуждениями и словами убеждать других в том, чтобы они приняли мое понимание Бога. Тем более, что такие попытки рассуждениями и словами определить Бога, кроме того, что совершенно бесполезны, еще и кощунственны, подвергая обсуждению ума то, что выше всего и познается только всем существом человека. Еще могу допустить то, что один человек может сказать другому о том, как, по его мнению, нельзя и не надо понимать Бога, и то если об этом спрашивают, но никак не могу допустить того, чтобы можно было словами внушать другому, как именно надо понимать Бога. [...]
  
   Ответ на письмо И. П. Балашова из Петербурга от 4 мая, который, повторяя вопрос, поставленный им Толстому в первом письме, как молиться "неличному Богу", приводил доказательства в защиту необходимости признания личного Бога.
    
   З. М. Гагиной.
   1909 г Мая 7--8.
  
   Спасибо, милая Зинаида Михайловна, за то, что вы помните меня и прислали свой дневник.1 С особенным чувством радости за вас и за детей прочел его. Так радостно было заглянуть в уголок души хорошей, правдивой женщины, а также и в уголок души того народа, который я, чем дольше живу, тем больше, даже незаконно исключительно люблю. [...] Этот народ нельзя не любить. Помогай вам Бог продолжать ваше -- хотел сказать -- прекрасное, но ваше дело больше: оно истинно хорошее. Последствия этого дела неисчислимы. Не сравниваю его с деятельностью Думы, чтобы не оскорбить вашу деятельность. И как просто, хорошо вы его делаете, без преувеличения; без задора и без усталости. Ohne Hast, ohne Rast.2
   Одно мне не понравилось в вашем дневнике: это ваши упреки судьбе, себе, сожаление о прошедшем. Всё то самое тяжелое, что случается с нами, -- вы испытали очень, очень тяжелое, -- всё это, как ни странно сказать, благо, "иго мое благо", если только мы поставим главным делом жизни приближение к Нему, к высшему совершенству. [...]
  
   Зинаида Михайловна Гагина (р. 1864) -- жена помещика Рязанской губ.; в 1903 г. открыла в имении мужа школу для крестьянских детей, просуществовавшую до 1918 г.
   В письме от 3 мая сообщала Толстому о посылке ему своего "дневника-исповеди".
  
   1 О чтении дневника З. М. Гагиной Толстой отметил в Дневнике 7 мая. Дневник Гагиной, посвященный главным образом ее школьным занятиям, был опубликован, с пропусками, в книге: Н. Б. Петрова, "Из дневника народной учительницы", изд. "Библиотеки свободного воспитания", М. 1915.
   2 Без поспешности и без промедления.
    
   И. М. Трегубову.
   1909 г. Мая 10--11.
   Вы пишете, чтобы я высказался по поводу вопроса, который 12 мая будет обсуждаться в Думе, -- о том, что называется свободой совести.
   Замечу прежде всего, что "свобода совести" есть плеоназм. Совесть не может быть не свободна. Совесть -- потому совесть, что она всегда свободна. Свободная совесть всё равно что не темный свет.
   О том же, что может сделать Дума для того, чтобы сделать свет не темным, то, что вы называете свободой совести, скажу следующее. Хотя я и смотрю на людей, которые ждут чего-либо от Думы, как на того человека, который, по шутке какого-то древнего мудреца, подставляет решето под доимого другим человеком козла, я в этом случае все-таки думаю, что Дума может оказать действительную пользу. Надеюсь даже, что она и окажет ее.
   Окажет она пользу тем, что придумает новые средства под предлогом сохранения истинной веры делать неприятности людям, верующим не так, как этого хочется правительству. Польза эта будет состоять в том, что все люди слабые, не искренно, притворно верующие, испытав эти неприятности, отделятся от истинно верующих, истинно же верующие укрепятся в своей вере и, освободившись от неискренних, притворяющихся, будут в сотни, тысячи раз сильнее и влиятельнее, чем прежде. Благотворное дело это с давних пор делается русским правительством и было в высшей степени полезно для укрепления истинной веры в России. Дело это, по всем вероятиям, будет продолжаться и в Думе, и в этом-то и состоит та польза, которую я в этом деле ожидаю от этого учреждения. И потому, если бы я взял на себя советовать Думе, то я мог бы советовать одно: как можно строже отстаивать те учреждения, которые защищают неприкосновенность того, что называется православной верой.
  
   Иван Михайлович Трегубов (1858--1931) -- близкий знакомый Толстого, автор ряда статей о русском сектантстве.
   В письме без даты просил Толстого прислать "что-нибудь для печати по поводу вопроса, который 12 мая будет обсуждаться в Государственной думе, о том, что называется свободой совести".
   11 мая Толстой записал в Дневнике: "Вчера.... написал пустяк Трегубову".
  
   Н. М., С. М. и А. М. Кузнецовым.
   1909 г. Мая 13.
   Верую в единого Бога, того, который в первом послании Иоанна называется любовью. "Бог есть любовь"; пребывающий в любви, пребывает в Боге, и Бог в нем. Бога никто не видел нигде, но если мы любим друг друга, то он пребывает в нас, и любовь его в нас совершилась. Если кто говорит: люблю Бога, но брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может он любить Бога, которого не видит. Братья, будем любить друг друга, любовь от Бога, и любящий каждый от Бога и знает Бога, потому что Бог есть любовь" (I Послание Иоанна IV, 16, 19, 20, 7).
   Другого Бога не знаю, и другого почитания Бога не признаю, как то, чтобы любить Бога, высшее совершенство добра, и ближних, всех людей без исключения. Признаю эту одну заповедь. Разъяснение же этой заповеди нахожу в нагорной проповеди в пяти ее заповедях: 1) Не гневаться; 2) Не прелюбодействовать; 3) Не клясться; 4) Не противиться злому; и 5) любить врагов (Мф. V, 21--48). Иисуса Христа признаю великим, святым мучеником и учителем, но таким же сыном божьим, каковы все люди. [...]
  
   Ответ на письмо Никиты, Степана и Александра Михаиловичей Кузнецовых из Москвы: "Просим мы тебя, напиши нам, в кого ты веруешь? И веруешь ли в Христа, сына божия, господа Иисуса?"
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Мая 14.
   [...] Письмо Александра очень тронуло и порадовало меня. Немножко страшна слишком быстрая перемена (всё твердое утверждается медленно), но зато из его письма я увидал то, чего не наблюдал у прежних отказывавшихся, ясное сознание унижения, постыдности повиновения для дурных целей чуждым людям и противление всем существом этому повиновению. Радуюсь за него и, главное, желаю, чтоб его радость -- хоть не радость, а удовлетворенность, дающая спокойствие, продолжалась. Без веры в Бога любовь, или скорее проявляемое только любовью, этого не может быть. Есть ли она у него, есть ли движение к ней?
   [...] Молитва самая нужная для меня это вспоминание при общении с людьми о том, что такое я и другие люди и какое поэтому должно быть мое отношение к ним.
   Пишите мне о себе: о матерьяльных делах. В них теперь приложение ваших духовных требований. Не будьте в этих делах слишком требовательны к себе.
  
   Ответ на письма В. А. Молочникова из Новгорода от 6 и 7 мая, который сообщал Толстому, что посылает письмо отказавшегося от военной службы Александра Соловьева из Старорусской тюрьмы, адресованное Молочникову, а также спрашивал Толстого: "Как нужно молиться?"
  
   Н. Палагину.
   1909 г. Мая 14.
   В ответ на ваше первое рассуждение о том, что улучшение положения народа не может совершиться иначе, как через борьбу с правительством, посылаю вам книги, которые разъяснят вам мой взгляд на этот вопрос, взгляд, который, очевидно, вам совершенно неизвестен, так как вы приписываете мне мысли, совершенно чуждые мне.
   Что же касается того, что вы говорите о моей личной жизни, упрекая меня в моих тех или иных поступках, то я полагаю, что несправедливо судить о поступках и жизни человека, не зная во всех подробностях условий его жизни.
  
   Ответ на письмо крестьянина Никиты Палагина от 11 мая, который писал, что предлагаемые Толстым средства для улучшения положения народа непригодны, а что "необходимо насилие, так как права не дают, а берут", и упрекал Толстого "в неискренности отказа от собственности".
  
   Лиззи Уолкер Пресс (Lissy Wolker Press) и Марте Е. Тейлор (Martha Е. Taylor). Черновое.
   1909 г. Мая 14.
   Прочел присланную вами статью1 об исключительных жестокостях, совершаемых людьми над своими братьями только потому, что кожа их другого цвета, чем тех, над которыми они считают себя вправе совершать величайшие жестокости. Те ужасные факты, которые приведены в газете, только подтвердили для меня ту печальную истину, что христианство исповедуется всеми христианскими народами, в том числе и американским, только на словах, и нет того вопиющего противоречия этому учению любви, которого бы они не допустили, если только это им выгодно.
   Лучший ответ, по моему мнению, на эти жестокости и лучшее средство противодействия им есть следование тому учению, которое нарушается людьми, совершающими такие дела. Ничто не может с такою силою обличить одинаковую преступность и грубой толпы, совершающей эти ужасы, и еще большую бессовестность правительства, допускающего и потворствующего этим преступлениям, как христианское отношение угнетенных к своим угнетателям. Только такое отношение может явно показать, насколько угнетаемые стоят выше своих угнетателей, и заставить их прекратить свою позорную деятельность.
   Вот всё, что могу сказать на ваш вопрос, и знаю, что ответ этот не удовлетворит очень многих, но я не могу думать иначе. [...]
  
   Ответ на письмо Лиззи Уолкер Пресс (Lissy Walker Press) и Марты Е. Тейлор (Martha Е. Taylor) из Новой Альтоны (Индиана, Америка) от 10 мая нов. ст., которые писали, что обращаются к Толстому от лица трех тысяч негров, населяющих их город, прося прочитать статью, напечатанную в журнале "Alexander's Magazine" -- "Что сказал бы Толстой о расе негров". "Статья должна отражать то, -- писали они. -- что, по мнению автора, вы должны были бы написать, как друг угнетенных, но в ней нет достаточного внимания к воплям и мольбам чернокожих людей" (оригинал по-английски).
  
   1 John Stotsenburg, "What would Tolstoy say" ("Что сказал бы Толстой") -- "Alexander's Magazine", Boston.
  
   Н. Прейсу.
   1909 г. Мая 15.
   Получил ваше письмо и стихи Масалина.1 Очень благодарен ему за защиту перед вами моих религиозных взглядов, но думаю, что самое лучшее, что мы можем сделать по отношению различия религиозных взглядов, это то, чтобы, стараясь об укреплении каждый своего отношения к Богу, уважать чужие верования, чтобы не сделать из веры в Бога (того, что должно соединять людей) средство разделения и даже вражды, что, к сожалению, часто бывает. [...] Советовал бы ему выражать свои мысли не стихами. Стихотворная форма стесняет мысль. [...]
  
   Ответ на письмо Николая Прейса (сведений о нем не имеется) из Сергиева-Посада, Московской губ., от 12 мая, который сообщал, что посылает Толстому книжку стихотворений А. М. Масалина; кроме того, Прейс писал о своем споре с Масалиным об отлучении Толстого от церкви, в котором Прейс пытался оправдать Синод.
  
   1 Александр Матвеевич Масалин, поэт-самоучка; продавец игрушек в Сергиевом-Посаде, в то время старик. Толстой получил от Прейса книжку стихов А. М. Масалина: "Духовно-нравственные стихотворения", вып. 2, Сергиев-Посад, 1900.
  
   А. Г. Земскову.
   1909 г. Мая 16.
   Освобождение народа от всех тех бедствий, которые он терпит теперь, может совершиться только тогда, когда он в своей жизни будет руководиться религиозными требованиями, т. е. выше всего будет ставить каждый для себя добрую, любовную жизнь, говоря просто, будет жить для души. Только тогда он достигнет освобождения от своих бедствий. Желаю вам этого самого, т. е. того, чтобы вы целью своей жизни ставили духовное совершенствование. Будете жить так -- и жизнь ваша будет радостна, и лучше всего будет содействовать освобождению от зла и своих братьев.
  
   Ответ на письмо молодого рабочего, выходца из крестьян Суздальского уезда Владимирской губ., от 30 апреля из Москвы, который писал Толстому: "...Я не могу реально понять, каких вы убеждений в политическом и экономическом отношении, т. е., я как социалист -- мне интересно знать, желаете ли вы радикального переворота для человечества: это свержение существующего капиталистического строя, чтобы на развалинах его установить строй социалистический, и каким путем сделать это?"
  
   Обществу восстановления земельных прав в Японии (То Land Rehabilitation Society, Japan).
   1909 г. Мая 17.
   [...] Лучшая помощь, которую я могу вам оказать, это обратить ваше внимание на великого американского писателя Генри Джорджа и его теорию земельного вопроса, изложенную в книге [...].
  
   Х.-М.-Г. Ваисову.
   1909 г. Мая 18.
   [...] из письма вашего я почувствовал то братство с вами, к которому идут и придут все народы по вере в единый, общий для всех закон Бога: любви к нему и ко всем людям без различия. Помогай вам Бог и ваша вера в него перенести всю тяжесть вашего положения. [...]
  
   1 Ваисов был арестован и предан суду, как "аферист, присвоивший себе звание верховного главы мусульман с целью извлечения материальных выгод". Предание Ваисова суду было вызвано опубликованием бывшим его последователем Абдуллой Кильдишевым брошюры: "Западня Гинана Ваисова".
  
   Б. Вольфсон.
   1909 г. Мая 20.
   Я писал свои книги не для того, чтобы за них арестовывали людей, а, напротив, затем, чтобы никого не арестовывали. Если человек дает другому хлеб, а третий человек отнимет хлеб и побьет того, кто получил хлеб, то разве будет виноват тот, кто дал хлеб. Во всяком случае сожалею о вашей племяннице1 и желал бы помочь ей. О том же, что несправедливо преследовать тех, у кого находят мои книги, а надо преследовать того, кто составлял их, т. е. меня, я уже неоднократно заявлял правительству.
  
   Ответ на письмо Б. Вольфсон (сведений о ней не имеется) из Брянска от 10 мая, в котором она сообщала об аресте ее племянницы Сарры Гальнер в связи с тем, что у нее нашли "несколько книжек" сочинений Толстого, и передавала вопрос своего малолетнего сына: "Почему Толстой пишет свои сочинения, чтобы за них наказывали людей?"
  
   1 Cохранилось письмо С. Гальнер из Брянской уездной тюрьмы, которая писала, что она арестована за то, что дала солдату прочитать статью Толстого "Не убий".
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1909 г. Мая 20.
   [...] Кажется, что это дурно. А это хорошо, даже очень хорошо, только надо уметь пользоваться этим хорошеством и тебе надо уметь, и ты можешь уметь. Помогай Бог. В этом больше чем дело этой жизни, ты понимаешь меня. [...]
   [...] Женщины кокетничают преимущественно телом, мужчины преимущественно умом. Женщина, кокетничающая (запутался в щ) умом, смешна, а мужчина -- кокетничающий телом. [...]
  
   В. Н. Мартынову.
   1909 г. Мая 22.
   Очень сожалею, если те лица, о которых вы пишете, оставили веру в Бога и в учение Христа, как оно выражено в евангелии в нагорной проповеди Матфея. Но если они исповедуют христианское учение так, что понимают, что спасение человека в любви к Богу и ближнему, то тогда не только не жалею о них, но только радуюсь.
   О том же, что вы верите иначе, я судить не берусь. Каждый имеет ту веру, какая ему свойственна и как он может понимать Бога и его закон. Я не осуждаю никого, кто не верит так же, как я, и желаю только одного, чтобы так же относились и ко мне.
  
   Ответ на письмо Владимира Николаевича Мартынова (сведений о нем не имеется) из Сызрани от 17 мая, который писал, что его сыновья, под влиянием чтения сочинений Толстого, "оставили храм божий, постов не соблюдают, крестов не носят". "Этим вы, -- писал он, -- грешите против Бога духа святого и, в частности, против меня, виноваты за близких моих родных".
  
   Т. Вейхеру (Theodor Weicher).
   1909 г. Мая 27.
   Благодарю вас очень за присылку вашего календаря Гёте на 1909 г.
   Я просмотрел его с большим интересом. Что меня особенно заинтересовало, это разговоры Гёте с разными лицами. В этих разговорах я нашел для себя много нового и ценного, как, например, то, что он в разговоре с Фальком высказывает о науках, которые сделались слишком дальнозоркими, или с Римером об умах растительных и ґ"ЅляЅаNoе или о том, что природа -- орган, на котором наш господь Бог играет, а дьявол раздувает мехи.
   Особенно замечателен его разговор с Мюллером (1823, 3 февр.), а также всё высказанное им еще в 1824 году о вреде журналов и критики, что особенно верно в наше время.
   Но было бы слишком долго перечислять всё глубокомысленное и остроумное, что я нашел в этой книге. [...]
  
   Ответ на письмо книгоиздателя в Лейпциге Теодора Вейхера (Theodor Weicher) от 25 мая 1909 г. нов. ст., который сообщал, что послал Толстому Гётевский календарь на 1909 г., прося Толстого высказать свои мысли о значении и ценности творчества и личности Гёте и сообщить свое отношение к нему.
  
   А. И. Иконникову.
   1909 г. Мая 27.
   Всегда радуюсь, получая ваши письма, тому бодрому, спокойному и кроткому настроению, в котором они бывают написаны. Верно, бывают и тяжелые минуты, да у вас есть та вера в Бога любви, при которой всё легко переносится и ничто не может повредить человеку. [...]
  
   Антон Иванович Иконников (р. 1883) -- уроженец г. Скопина, Рязанской губ.; в 1908--1910 гг. отбывал наказание в Варшавской крепости за вторичный отказ от военной службы.
  
   Е. Добротиной.
   1909 г. Мая 29.
   [...] Для религиозного человека вообще и для христианина в особенности не может быть и вопроса о неравенстве мужчины и женщины, так как в каждом человеке, без различия его пола, по учению Христа, живёт одно и то же во всех проявление божества, сын божий, которое поэтому и не может быть больше или меньше в том или другом человеке. Проявление же этого божественного начала о динаково возможно, как в женщине, так и в мужчине. Если и могут быть различия между мужчиной и женщиной в некоторых низших человеческих свойствах, и в одних, как в физической силе, в пользу мужчины, а в других, как в способности исключительной материнской любви и самоотвержения, в пользу женщины, то в главных, высших духовных свойствах нет и не может быть различия между женщиной и мужчиной. [...]
  
   А. С. Черкасову.
   1909 г. Мая 30.
   Я получил уже несколько писем, подобных вашему, в которых пишущие все одинаково недоумевают, отчего я как-то не так, как это им кажется я должен бы был сделать, распорядился своим состоянием. Однообразие этих писем показывает, что они вызываются какими-нибудь враждебными мне газетными или журнальными статьями. Я сначала решил не отвечать на такого рода письма, но письма эти повторяются, и я подумал, что мое молчание может быть соблазном для пишущих, и потому решил отвечать на все такие письма следующим письмом, которое я вам посылаю.
   Объяснять неизвестным мне людям, как я распорядился с моим состоянием и почему распорядился так, как я распорядился, считаю не только излишним, но и невозможным. Лица же, действительно желающие знать это, всегда могут это узнать помимо меня. Если же люди, не зная ничего ни о том, как я распорядился и почему распорядился так, как я распорядился, предпочитают верить другим, считающим меня лицемером, то самое лучшее, что они могут сделать, это то, чтобы, жалея меня, стараться не иметь с таким лжецом, корыстолюбцем и обманщиком никакого дела. Главное же то, что, если я действительно нехороший человек, то то, что я говорю о жизни, о том, как надо жить людям, если оно справедливо, не становится от этого ложным и не требующим исполнения. Тем более, что то, что я говорю, я говорю не от себя, а только стараюсь разъяснить значение того, что говорил Христос, признаваемый Богом, и все мудрейшие люди мира.
  
   Циркулярный ответ авторам, присылающим свои рукописи.
   1909 г. Июня 1.
   Сожалею, что не могу исполнить вашего желания. Первая причина та, что я получаю так много рукописей и книг, которые меня просят просмотреть и о которых просят высказать мнение, что я должен бы был употреблять ежедневно большую часть своего времени на чтение этих рукописей и книг. Я же стар и слаб и кроме того имею свои неотложные работы. В этом одна причина. Другая причина в том, что литературные произведения уже давно совершенно не интересуют меня, а не интересуясь ими, я не могу быть и судьею в них. И потому я -- последний человек, к которому можно обращаться с такими желаниями, как ваше.
   Пожалуйста, не сетуйте на меня за мой отказ, вытекающий только из полной невозможности сделать вам приятное.
   И. И. Картушину.
   1909 г. Июня 1.
   [...] Одно из самых грубых и вредных суеверий религиозных есть убеждение о том, что древние выражения религиозной истины должны быть неприкосновенны и имеют в себе что-то особенно священное. Суеверие это вполне очевидно в исповеданиях церковных, т. е. утверждаемых собранием людей, считающих себя призванными формулировать и проповедывать учение. Так это во всех церковных вероисповеданиях -- от браминов, буддистов до христиан и магометан. Ложность этого суеверия в этих грубых формах вполне очевидна. Но то же суеверие проявляется очень часто и в новых попытках выражений религиозной истины. Хочу я сказать следующее. Суеверие неподвижности религии потому суеверие, что духовная жизнь человечества подлежит тому же закону движения и прогресса, как и жизнь материальная. Прогресс же в духовной области, в особенности религиозной, может состоять только в одном: в уяснении, упрощении, делании ее наиболее доступной всякому человеку религиозной истины и вытекающего из нее руководства поведения. А между тем у людей, отрицающих теперь установленные церковные формы, страдающие недостатком признания подвижности религии, проявляются те же самые недостатки, состоящие в том, чтобы вместо того, чтобы упрощать религиозную истину, напротив, делать ее более туманной и неясной. Этот самый недостаток, встречающийся у теософов, спиритов и мистиков, я нашел в малой степени в письме Колесниченки и в самой большой, совершенно отталкивающей и вызывающей только сожаление в выписке из Лауха. Понимаю, что сказать великие слова: любите всех так, как любите самих себя, и делайте другим то, чего себе хотите, -- есть великий шаг в религиозном движении, но говорить о том, что "преславная и превеликая Истина -- тайна недосягаемая, которую никто не постигнет. В этом смысле Он выше славословий и имен, недосягаем для понимания людей: путь к нему прегражден и стремление отвергнуто" -- это значит не уяснять, а только еще больше запутывать то, что нужно знать всем людям -- старым и молодым, грамотным и безграмотным, и знание чего дороже всего на свете.
   Ваше же письмо, милый Картушин, мне было очень приятно, в особенности тем недовольством собой, которым оно дышит. Помогай вам Бог не переставая живо видеть перед собой во всем его доступном нам величии то совершенство, которое вернее всего (т. е. созерцание его) ведет нас и к смирению и к приближению к этому совершенству. [...]
  
   Петр Прокофьевич Картушин (1879--1916) -- из богатых казаков; одно время сочувствовал взглядам Толстого.
   В письме от 22 мая из Сочи писал о своей жизни и сообщал о посылке Толстому письма А. Я. Колесниченко и выдержку из "священной" книги бабидов "Акдес Китабе".
   Картушин прислал Толстому полученную им от Колесниченко выдержку из "Акдес Китабе" -- лауху (по-персидски -- послание) Беха-Уллы "Простейшее по существу". Толстой, говоря, что он получил "выдержку из книги Лауха" был введен в заблуждение оборотом речи к письме Картушина: "выписка из Лауха".
  
   Н. А. Ершову.
   1909 г. Июня 3.
   Я совершенно согласен с высказанной вами в введении к вашей книге1 мыслью о значении стенографии. Согласен потому, что считаю благотворным всё то, что содействует единению людей. Единению же людей более всего содействует выражение мыслей людских. Выражение же мыслей облегчается и сообщение их ускоряется стенографией. И потому полагаю, что распространение стенографического письма может быть только благотворно. [...]
  
   Николай Андреевич Ершов -- генерал, сын товарища Толстого по Севастопольской кампании А. И. Ершова; жил в Териоках (Финляндия).
  
   1 Н. А. Ершов, "Обзор русских стенографических систем".
  
   В. Д. Поленову.
   1909 г. Июня 3.
   Очень благодарен вам, Василий Дмитриевич, за присылку вашего альбома.1 По рассказам я имел очень неопределенное понятие о вашей выставке, но альбом ваш произвел на меня сильное впечатление. Воображаю, как подействовала бы на меня сама выставка, и очень, очень сожалею, что не мог видеть ее. Не говоря уже о красоте картин и том, вполне сочувственном мне, отношении вашем к изображаемому предмету, самый этот огромный труд, положенный вами на это дело, вызывает глубокое уважение к художнику.
   Само собой разумеется, что раскрашивание, хотя вы его и начали, не может передать красок, но благодарю вас за намерение сделать это для меня.
   Кроме всех других значений, ваша выставка имеет, по моему мнению, еще значение педагогическое. Нельзя в лучшей форме передать детям историю Христа, как по вашим картинам.
  
   Василий Дмитриевич Поленов (1844--1927) -- выдающийся русский художник, автор ряда картин из жизни Христа. С Толстым познакомился в 1887 г. в доме С. И. Мамонтова, куда Толстой приходил смотреть картину "Христос и грешница". Несколько раз бывал у Толстого в Москве.
   В письме от 27 мая писал Толстому: "Посылаю Вам альбом моей выставки. Так как Вы ее не видели, то мне хотелось дать Вам понятие о красках, и я начал раскрашивать, но выходит плохо, и бросил. Не взыщите, "чем богаты, тем и рады".
  
   1 В. Д. Поленов, "Из жизни Христа". Экземпляр альбома, раскрашенный художником, сохранился в яснополянской библиотеке.
  
   А. М., Н. М. и С. М. Кузнецовым.
   1909 г. Июня 4--5.
   [...] Вы пишете, что мои ответы вам неясны. И потому я взял первое ваше письмо, внимательно перечел его и отвечаю еще раз по порядку вопросов.
   Первый вопрос: вы спрашиваете, во что я верую? Верую я в Бога и только в одного Бога.
   Второй вопрос ваш неясный. Думаю, что вы хотите знать, признаю ли я Христа Богом. Если это так, то отвечаю, что признаю Христа святым человеком и великим учителем и по мере сил стараюсь следовать его учению, но Богом признаю одного Бога духа, начало всего, живущего в душах всех людей. Признавать же Христа Богом так же, как индусы признают Богом Кришну и другие народы своих учителей богами, считаю великим грехом и кощунством.
   Третий вопрос: "В чью славу и во имя кого, и для чего, и для кого я так много потрудился, написал и говорил, пишу, тружусь и говорю?"
   Трудился я и тружусь, хотя плохо и слабо, для того чтобы познать истинный закон Бога и передать другим людям то великое благо, которое мне дало познание истинного закона, открытого нам Богом через всех великих мудрецов мира и особенно ясно через человека Иисуса Христа.
   Для того чтобы вам было вполне ясно, во что я верю и во что не верю, прибавлю еще то, что не верю ни в какую церковь, ни в каких пап и синоды, ни в какие таинства, не верю в то, чтобы в том, что называется священным писанием, всё была бы истина. Верю только в Бога того, которого мы можем познавать любовью, как я и писал вам в первом письме, выписывая слова из послания Иоанна. В словах этих вся суть закона Бога, выраженного в христианском учении. Учение это, по моему понятию, всё в том, как это и сказано в евангелии Матфея (XXII, 37--39) и Марка (XII, 29--31), чтобы люди любили Бога и ближнего. Любить Бога значит, по моему суждению, не допускать в свою душу, в которой живет Бог, ничего греховного, противного Богу, как то: корысти, тщеславия, гордости, ненависти, похоти, объедения, пьянства, сладострастия, осуждения.....1 В этом любовь к Богу. Любить же ближнего значит почитать и любить одинаково каждого человека, какой бы он ни был -- русский, японец, китаец или европеец, богач или нищий, царь или палач, а стараться сделать для каждого человека, с которым сходишься, то, чего себе желаешь.
   Если же вы спрашиваете о том, как я себя понимаю, то скажу, что понимаю я себя грешным человеком, ищущим познания истины закона Бога и поучающимся от тех, кто знает больше меня, и не отказывающим передать то, что я знаю, тем, которые знают меньше меня. [...]
  
   Ответ на письмо А. М., Н. М. и С. М. Кузнецовых из Москвы, в котором они писали, что в письме Толстого от 13 мая они "не нашли того, о чем просили".
  
   У. А. Ходжаеву.
   1909 г. Июня 5.
   Вы спрашиваете меня, как поступить, признавая учение о непротивлении, в том случае, когда мне известно, что человек намеревается сделать зло многим людям, и не лучше ли употребить насилие против этого одного человека, чтобы не дать погибнуть многим?
   Простите меня, но ваш вопрос, подобные которому делают многие, вызывается не желанием знать истину, а скорее, напротив, желанием оправдать свое неисполнение того, что считаешь истиной. Учение любви, неизбежно включающее в себя понятие непротивления, указывает тот идеал, к которому свойственно стремиться человеку. Принимать же идеал за правило поведения есть большая ошибка или самообман. Идеал только тогда и идеал, когда он требует полного совершенства, того, что никогда вполне недостижимо в этой жизни, но он необходим, как руководство для нее, и необходим только тогда, когда указывает именно это недостижимое в жизни совершенство. То же и с идеалом любви. Рассуждение о том, что так как требования любви, включающей непротивление, не могут никогда быть вполне выполнены, то и не надо стараться исполнять их, подобно рассуждению человека, которому дан бы был компас для того, чтобы он в своем путешествии мог руководиться прямым направлением к цели, и который сказал бы, что так как на прямом пути, указываемом компасом, встречаются непреодолимые препятствия -- горы, реки и т. п., то ему и не нужно сообразоваться с компасом, приближаясь насколько возможно к совершенному прямому направлению, а можно идти и в сторону и куда попало. Компас этот в вопросе любви, включающей непротивление, есть нравственно-религиозное чувство, которое всегда показывает человеку, что ему должно делать (направление для путешествующего); последствия же, то, что произойдет из его поступков, никогда неизвестны человеку. И потому как для путешествующего единственное руководство есть наибольшее приближение к тому совершенно прямому направлению, которое указывает компас, так и для живущего религиозно-нравственной жизнью человека единственным руководством в его поступках может быть никак не предположение о тех последствиях, какие произойдут от такого или иного его поступка, а только сознание того, что он всегда должен и чего всегда не должен делать. [...]
  
   Ответ на письмо Убайдуллы Асадулловича Ходжаева из Саратова, который ставил Толстому ряд вопросов, связанных с приложением к жизни принципа непротивления злу насилием.
  
   Е. Копылу.
   1909 г. Июня 6.
   Прочел внимательно ваше последнее письмо и очень рад был найти в нем много поучительного и хорошего. Всё то, что вы говорите о смирении и о сознании своих недостатков и грехов, глубоко справедливо и прекрасно выражено и поучительно для всех и в особенности для меня. Скажу вам откровенно, что если я не отвечал на ваши последние письма, то это происходило не от того, чтобы я не хотел сознаться в том дурном, что есть во мне, но потому, что я никак не мог и до сих пор не понимаю, в чем собственно вы упрекаете меня. Хотя достойного упрека во мне очень много, но я не знаю, что именно вы считаете во мне таковым. Если, как я могу заключить из тех ваших слов, что вы желали бы, чтобы вам ответил не граф, а старик Толстой, что вы упрекаете меня в гордости своим знанием, положением или известностью, то смело, положив руку на сердце, могу сказать, что имею много и очень много недостатков, но этого у меня уже давно нет. Если же я невольно чем-нибудь обидел вас, то прошу вас простить меня. [...]
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Июня 6.
   [...] Не жалуйтесь на те заботы, которые захватили вас, это неминуемо, и надо делать то самое, что вы делаете: отдаваться им только настолько, насколько это необходимо, но не переставая всеми силами бороться с увлечением ими. [...]
   Мысли Голицына1 в высшей степени интересны; это не что иное, как бессознательное учение о любви и не только бессознательное, но старательно избегающее указаний на это единственное начало, которое может осуществить его практические планы. Я очень понимаю его страх и отвращение к слову "любовь": слово это так изгажено, что совершенно понятно его старание избегать этого слова.
  
   1 Молочников писал об одном из своих знакомых по Новгородской тюрьме, бывшем студенте Московского технического училища Якове Сергеевиче Голицыне, привлекавшемся по политическому делу, указывал на анархический склад его мыслей.
  
   О. С. Озеровой.
   1909 г. Июня 6.
   [...] все трудности жизни, как то: недовольство окружающим, одиночество, даже телесные страдания -- всё разрешается одним: перенесением интереса, центра тяжести своей жизни из жизни телесной: умственной, учебной, общественной в жизнь духовную, интерес которой один -- увеличение в себе способности любви ко всем, всем без исключения людям. Очень советую вам испытать это. Желаю вам этого единственного истинного блага жизни.
  
   Ответ на письмо слушательницы фельдшерских курсов Ольги Сергеевны Озеровой из Москвы, в котором она писала о своем одиночестве и намерении покончить с собой и просила разрешения приехать к Толстому.
  
   П. Инфантьеву.
   1909 г. Июня 7.
   [...] Я не могу согласиться с мыслью, выраженной в статье, потому что не вижу тех мотивов, которые могли бы заставить людей подчиняться тому справедливому устройству, которое вы предлагаете, а также не могу предположить тех необычайных административных способностей, которыми должны будут обладать те люди, которые установят все подробности этого устройства и будут его поддерживать.
  
   Ответ на письмо П. Инфантьева (сведений о нем не имеется) из Валдая, Новгородской губ., который сообщал о посылке Толстому своей статьи-"утопии" -- "Более или менее отдаленное будущее".
    
  
   Ф. С. Стахееву.
   1909 г. Июня 11.
   О том, будет или нет то, что называется страшным судом, ничего не знаю да и не нуждаюсь знать. Знаю одно: что мне нужно жить по божьему закону и только об этом заботиться.
  
   Ответ на письмо Федора Стахеевича Стахеева (сведений о нем не имеется; судя по его письму, он в августе 1903 г. был в Ясной Поляне) из Петербурга, который спрашивал: "Ради братской любви ответьте нам, возможен ли страшный суд".
  
   И. К. Гурихину.
   1909 г. Июня 13.
   О жизни вашей совет мой тот, что самая лучшая жизнь -- земледельческая работа в деревне. Советовал бы вам употребить все силы на то, чтобы устроить себе такую жизнь в деревне. [...]
  
   Ответ на письмо политического ссыльного Ивана Кузьмича Гурихина из Тотьмы, Вологодской губ, который писал, что у него кончается срок ссылки, а ехать ему некуда и средств у него нет, и просил "научить, что ему делать".
  
   В. А. Соколову.
   1909 г. Июня 15.
   [...] Постараюсь исполнить ваше желание: скажу вам то, что, по моему мнению, не только дает смысл человеческой жизни, в каких бы она ни проходила условиях, но и дает единственное истинное и доступное человеку благо. Смысл этот -- в увеличении в себе любви, как сказано в евангелии, к Богу и ближнему. К Богу в смысле увеличения в себе любви к высшему совершенству, к ближнему -- в том, чтобы любить всякого человека, непременно всякого, несмотря на наше мнение о нем и его отношение к нам, как вместителя того же Бога, какого мы сознаем и любим в себе.
   Я вполне понимаю, что Шопенгауер мог дать вам многое, главное -- указать на необходимость разумности в деле определения смысла человеческой жизни и полного отрицания всего выдуманного, безоснованного, которое приписывается всем религиям и особенно неосновательно такой разумной, простой и понятной религии, как христианство в его истинном значении. Всё оно в том, что открывает человеку всегда доступное ему благо, состоящее в том, как я сказал в начале письма, чтобы приближаться к совершенству Бога увеличением в себе его главного понятного нам свойства -- любви.
   [...] Нечего вам говорить, как судьба ваша трогает меня и как я всей душой желаю вам того блага, которое доступно всем и которое, как ни странно это сказать (вы и сами это отчасти говорите), скорее доступно в тюрьме, чем в тех условиях свободы, которые считаются необходимыми для нашего блага.[...]
   Хочется прибавить к этому еще то, что эта внутренняя работа каждого человека над собой -- увеличение в себе любви -- есть вместе и самое могущественное и единственное средство служения людям, содействия общему благу. Как, какими путями, когда и в какой форме достигается это благо, не дано знать человеку, но то, что такая деятельность не есть только дело личное, а дело общее, это знает человек, начавший такую деятельность, как он знает то, что живет.
   Пожалуйста, любезный брат, испытайте это.
  
   Ответ на письмо политического каторжанина Василия Алексеевича Соколова от 13 февраля, в котором он делился впечатлениями от чтения сочинений Шопенгауэра "Мир как воля и представление".
  
   Н. И. Стефановичу.
   1909 г. Июня 15.
   Тяжелое чувство, которое вы испытываете, я испытываю за себя и за других, но стараюсь, как могу, противодействовать этому чувству верою в то, что истина не может быть заглушена и что вся та грубая деятельность светской и духовной администрации, как вы совершенно верно говорите, ни во что, кроме грубой силы, не верующей, есть только те дрова, которые подкладываются в огонь, уже загорающийся с разных сторон. Имею много радостных доказательств этого. [...]
  
   Николай Иванович Стефанович -- бывший священник, отказавшийся от сана под влиянием взглядов Толстого; автор брошюры: "I. Верую во единого Бога. II. Неведомому Богу", Луганск, 1908, присланной в декабре 1908 г. Толстому.
   В письме от 9 июня из Луганска сообщал Толстому о конфискации его брошюры.
  
   В. Флорову.
   1909 г. Июня 16.
   Ответ на ваш вопрос для меня один, вполне удовлетворяющий меня, -- меня, каждый день ожидающего, по своему возрасту, смерти. Ответ этот тот, что я пришел от Бога, которого я разумею и понимаю любовью, и когда умру, пойду туда же, от кого я вышел, т. е. к нему же, и потому ничего, кроме хорошего для себя, ожидать не могу. Кроме того, думаю, что вопросы о загробной жизни, о рае и аде и т. п. особенно важны для тех людей, которые не понимают еще хорошенько, в чем состоит сущность этой жизни и что нам в этой жизни надо и чего не надо делать. Насколько же человек разрешил для себя вопросы этой жизни, настолько уничтожается интерес к тому, что будет после смерти.
  
   Ответ на письмо Василия Флорова, крестьянина д. Пустынька, Рославльского уезда Смоленской губ., с вопросом об отношении Толстого к загробной жизни.
  
   Л. Дуланаки.
   1909 г. Июня 16.
   Ваше объяснение воскрешения Лазаря очень остроумно, но все-таки чувствуется в нем искусственность, в особенности потому, что уже так долго принималось воскрешение это в буквальном смысле. С моей же точки зрения вопрос о том, действительно ли Лазарь воскрес из мертвых, или воскрес к истинной духовной жизни, не представляет никакого интереса в нравственном, учительном смысле. Вопрос же о том, насколько можно допустить, что евангелист Иоанн писал то, чего не было, этот вопрос, относящийся и ко всему тому писанию, которое называется у нас священным, уже давно, для меня по крайней мере, разрешен тем, что священное писание составлялось в продолжение многих и многих лет людьми, и потому в нем не только возможны, но не могут не быть и невольные и даже вольные ошибки людей, самым различным образом понимавших Христа. [...]
  
   Ответ на письмо штабс-капитана Леонида Дуланаки из Одессы, который сообщал Толстому свое объяснение "воскрешения Лазаря", описанное в гл. XI евангелия Иоанна.
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Июня 16.
   [...] Радуюсь на то, как энергично вы работаете и во внутреннем мире -- в себе, никогда не забывая этого, и вовне. Радуюсь, когда подумаю, что после меня -- время мое близко -- останутся такие люди, как вы, и, слава Богу, много таких друзей.
   [...] Ох, от таких дел стонет весь мир, и не знаешь, куда деться, чтобы не видать их.
   Я теперь живу у дочери и в новых условиях с особенной яркостью и болью вижу и чувствую это установившееся, постоянно продолжающееся, самое очевидное преступление грабежа, отнимающего у людей не только их имущество, но их силы, их жизнь. Надо не унывать, а чем больше зло вовне, тем больше уничтожать его в себе, так как в этом одно средство его уничтожения.
   Письмо Александра1 так хорошо, что как-то не верится этой силе среди всеобщей слабости и низости. Помоги ему Бог. [...]
   Письмо Наташи получил.2 Хорошее, милое письмо, но радуюсь тому, что ваши отношения к ней остановились там, где им надо было остановиться. Для вашего брата, молодых людей, отношения с женщинами всегда опасны, и нельзя быть достаточно настороже. [...]
  
   1 См. следующее письмо.
   2 Имеется в виду письмо Натальи Прокофьевой (р. 1885) к Молочникову. Прокофьева была осуждена по политическому делу и одно время содержалась в Старорусской тюрьме, где содержался и Молочников. По выходе из тюрьмы Молочников поддерживал с ней переписку и хлопотал о переводе ее в психиатрическую лечебницу ввиду ее нервного состояния.
  
   А. Н. Соловьеву.
   1909 г. Июня 16.
   Сейчас прочел ваше письмо Молочникову и, несмотря на ваши внешние телесные страдания, не могу не радоваться всей душой за вас и за вечное дело божие, которое совершается особенно видимо и ярко через то, что вы делаете. Много есть неправд в мире, которые чувствуются некоторыми, но которые так запутаны привычными мирскими условиями, что только немногие видят их. Но то резкое противоречие, не говорю уже добра, но простого здравого смысла, и того, что требуется от десятков, сотен, тысяч людей солдат, и того, что написано в признаваемом ими же законе Бога, и, главное, в их сознании, -- противоречие это особенно поразительно и потому особенно старательно скрывается, и надо иметь ту большую силу, какая есть в вас, чтобы смело выставлять это. [...]
   Да, вы совершенно правы, говоря в письме вашем Владимиру, что движет вами никак не Толстой, а то, что позволяет вам понимать и Толстого, и Христа, то, что движет Толстым, да и тысячи и тысячи людей, слава Богу, понимавших и понимающих то же. [...]
  
   Александр Николаевич Соловьев (1887--1911) -- сын новгородского крестьянина, бывший воспитанник Новгородской сельскохозяйственной школы. В 1905--1906 гг. состоял в боевой организации анархистов; в годы реакции подпал под влияние религиозного учения Толстого. В 1908 г. за отказ от военной службы был приговорен к четырем годам заключения в арестантских отделениях, где и умер от туберкулеза.
  
   Ф. С. Голицыну.
   1909 г. Июня 16.
   [...] Важнее всего для меня в вопросе, занимающем Вас, то, что кустарное производство не имеет тех соблазнов, влекущих к безнравственности которые свойственны фабричной жизни. А так как я полагаю, что истинное благо людей зависит от их нравственного состояния, то я и думаю, что всё, что содействует уменьшению соблазнов, уничтожающих нравственность, в высшей степени полезно и желательно.
  
   Федор Сергеевич Голицын (р. 1850) -- сенатор, автор ряда статей и книг по экономике и быту кустарного дела в России.
   В письме от 12 июня из Петербурга сообщал Толстому о посылке ему своей книги "о значении кустарной промышленности в России".
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Июня 17.
   [...] Читал письмо и плакал от радости и умиления. Человек страдает, а я радуюсь и так же, как вы -- завидую, и как завидую. Одно утешает -- мысль о том, что так, видно, надо, что не стою я этого. Буду хоть своим бумагомараньем пытаться служить тому же делу. Как раз нынче ночью не спал и всё думал, что замок, замыкающий зло мира -- солдатство, и ключ, или, скорее, те буквы, которые надо поставить на кругах, чтоб замок отворился, это вера -- не слова о вере, -- а настоящая вера, за которую умирают. [...]
  
   Ответ на письмо В. А. Молочникова от 14 июня, который сообщал Толстому о посылке ему письма, полученного от полковника М. А. Российского. Российский писал о тяжелом состоянии А. Н. Соловьева и говорил, что "судьба этого юноши внушает ему серьезные опасения".
  
   Р. Б. Черновое.
   1909 г. Июня 21.
   Статья ваша произвела на меня дурное впечатление, главное, тем, что вызвала во мне недоброе чувство к вам, которое я и выразил в то же время в написанном мною письме к вам. Письмо это недоброе я не посылаю, а все-таки хочется сказать вам, как брату, с которым чувствую себя соединенным общим всем нам и признаваемым всеми не только исповеданиями, но и верами законом любви, -- хочется сказать вам то, что я думал о вашем письме, и то, что нашел в нем несправедливым.
   Во-первых, ваше суждение о способах познания само по себе неправильно и -- простите меня -- есть только софизм, который не может быть убедителен даже для вас самих. Суждение о том, что, для того чтобы познать предмет, нужно сделаться его частью, как самому поехать в Китай, для того чтобы узнать Китай, совершенно несправедливо, потому что и живя в Китае и вне Китая всякий человек познает не тем, что дает на себя воздействовать внешним впечатлениям, а сам воспринимает и упорядочивает их своими умственными способностями, своим разумом. Кроме того, уже из вашего первого положения о том что Христос и истина одно и то же (причем под словом Христос вы понимаете собственно не только евангелие, но и церковь), уже вытекает решение, то, к которому вы хотите притти. Вы говорите, что, для того чтобы понять Христа, надо признавать себя меньше Христа. Толстой же не только не признает себя меньше, но не признает себя и равным и Толстой... Это уже совсем нехорошо, и недобро, и неправда. Я не только не относился к Христу так, что считал его ниже себя, но, напротив, как я это неоднократно выражал, ничто в мире не имело на меня такого решающего и изменяющего всё мое мировоззрение и всю мою жизнь влияния, как познанное мною учение Христа. Но именно учение Христа, а не то, что рассказывали о нем люди, которым нужно было не его учение, а что-то другое, что я действительно не мог не выплевывать.1
   То, что я не допускаю того, что противно разуму, т. е. не могу принять все эти рассказы о совершенных [...] чудесах за истину, то именно потому, что тот самый разум, которым я познаю величие, мудрость, святость, божественность учения Христа, этот самый разум не допускает признания насыщения пятью хлебами, воскресения, вознесения, воскрешения Лазаря и т. п.
   Опять совершенно несправедливо, и как будто умышленно несправедливо, вы говорите о том, что всё мое отрицание чудесного зиждется на моем непонимании его. Дело не в понимании или непонимании мною или кем бы то ни было, но дело в противоречии с той основой мышления, без которой мы ничего -- самых простых, как и самых глубоких и возвышенных мыслей воспринимать не можем. Поразительно в этом случае то, что вы, стараясь показать неправильность моего приписания разуму решающего значения, сами отрицая разум, следовательно и рассуждение, основанное на нем, все ваши доводы основываете именно на этом разуме, т. е. разумом хотите доказать, что не следует верить разуму.
   Боюсь, что я опять впадаю в неприязненное (не неприязненное, а не приязненное) чувство к вам, и потому прекращаю мои доводы о том, в чем я считаю неправильными выраженные вами суждения, и обращаюсь к самому главному -- к тому, что вера каждого верующего человека (я говорю -- верующего в очень тесном смысле, так как очень много есть людей, считающихся и сами себя считающих верующими, не будучи таковыми) слагается из сложных, невыразимых духовных процессов, посредством которых человек становится в единении с высшим существом -- с Богом, и что поэтому всякое вмешательство людей в такое отношение человека с Богом не может иметь никакого иного влияния, кроме оскорбления самых важных и святых для него чувств. Вследствие чего я думаю, что обязанность истинно верующего человека заключается в уважении к искренним верованиям других людей, в особенности в воздержании от вмешательства в личные верования, определяющие жизнь всякого другого человека. Если, я когда отступал от этого правила, то я всем сердцем каюсь в этом и прошу прощения у тех, чувство которых я оскорбил этим. [...]
  
   Об адресате сведений не имеется. При черновике письма Толстого приложена брошюра: Р. Б., "Почему Толстой не понимает Христа (Три неправды)".
  
   1 На стр. 5 брошюры отчеркнуто Толстым место: "Толстой обращается с Христом, как с яблоками. Он берет в руки, вертит со всех сторон, нюхает, смотрит, пробует -- и то, что находит в нем не по вкусу, выплевывает, как негодное".
  
   М. Д. Хомутову.
   1909 г. Июня 21.
   Письмо ваше произвело на меня очень грустное впечатление, и, пожалуйста, не думайте, чтобы причиной этому было то, что вы критикуете мои мысли. Грустно мне было видеть в человеке такое умышленное непонимание главного и драгоценнейшего свойства души человеческой -- любви. Так, например, слова ваши о том, что "трудно себе представить, чтобы приятное чувство, которое испытываешь, сделав даже большое добро другому, могло сравниться, например, с чувством, которым полон в объятиях дорогой девушки, когда наслаждаешься полнотой своего счастья и торжеством своей ликующей любви", слова эти ужасны тем, что показывают умышленное желание лишить себя главного, драгоценнейшего человеческого свойства и не выходить из уровня животного. Читая всё длинное письмо ваше, я никак не мог понять, что побуждает вас думать то, что вы выражаете в этом письме. Только конец письма дал мне ключ к этому, а именно те ваши слова, что у вас на эту тему написано целое философское сочинение.
   Очень советовал бы вам, как старый человек молодому, думая, что вы гораздо моложе меня, постараться избавиться от того, не могущего ничего вам дать, кроме горя и тоски жизни, убеждения о том, что стремление к благу личности есть единственный и главный закон жизни человеческой. Пожалуйста, постарайтесь не испытывать ко мне недоброго чувства за выражаемые мною мысли; я же, со своей стороны, от всей души желаю вам добра, которое вы получите, только когда переживете свое заблуждение и придете к сознанию истинного смысла жизни.
  
   Ответ на письмо Михаила Дмитриевича Хомутова из Нижнего-Новгорода, который писал, что в результате его "исканий смысла жизни" он пришел к убеждению, что "жизнь для блага других невозможна с точки зрения разумного сознания", и предлагал Толстому ознакомиться с его сочинением на эту тему.
  
   С. М. Беху.
   1909 г. Июня 21.
   [...] та вера, которую человек считает истинной, не может измениться по воздействию других людей. И потому единственное и лучшее, что могут сделать люди, верующие различно, это то, чтобы с любовью, которая входит в сущность всякой веры, обращаться друг с другом.
  
   Савин Максимович Бех, капитан в отставке, писал Толстому из с. Бехи, Овручского уезда Волынской губ., 11 мая по поводу "Краткого изложения евангелия" Толстого, упрекая Толстого в неправильной передаче и искажении смысла евангельского учения.
   В следующем письме, от 16 июня, Бех писал: "Жалко, что не отвечаете на мое интересное для интересующихся верой письмо. Неужели Ваше учение допускает невежливость до того, что не отвечаете даже на письмо с маркой? "
  
   П. Гришину.
   1909 г. Июня 21.
   Я думаю то, что думаю, а как меня называют -- анархистом или еще как, -- не знаю и не интересуюсь. Про Бога же я упоминаю потому, что только люди очень глупые или очень легкомысленные говорят, что не знают, что такое Бог. Бог это то всё, от чего я сознаю себя отделенным.
  
   Ответ на письмо П. Гришина из Киева от 17 июня, который спрашивал: "Я не понимаю, как быть анархистом и употреблять слово "Бог", которое противоречит вашим взглядам".
  
   И. Г. Агафонову.
   1909 г. Июня 24.
   Совет могу вам дать один -- тот, какой даю себе на каждый день и каждый час, такой же даю и тем, кто у меня спрашивает. Совет мой в том, чтобы на деле держаться Христова закона, как и он сам сказал, что весь закон в том, чтобы любить Бога и ближнего. Это не пустые слова, а дело. Дело в том, что любить Бога значит помнить, что в самом тебе дух божий, и потому не осквернять себя ни той самой водкой, от какой вы пострадали, ни распутством, ни злобой ни к людям, ни к животным. Толковать же, что значит любить ближнего, не нужно, это всякий знает. Это значит делать другому то, чего себе хочешь.
   Вот вам мой совет. Попытайтесь помнить об этом и на всякий час делать это, где бы вы ни были -- в тюрьме или на воле. Попытайте это и сразу увидите, как такая жизнь бывает и легка и радостна. [...]
  
   Ответ на письмо бывшего каторжанина с Сахалина Ивана Герасимовича Агафонова от 6 июня из Саратовской губернской тюрьмы, который сообщал Толстому, что он, получив право на въезд в Россию, вновь попал в тюрьму, связавшись с воровской шайкой на почве пьянства, давал "честное слово арестанта не пить этой проклятой водки" и просил прислать "письменное назидание", которое служило бы ему "уроком на будущую жизнь".
  
   К. П. Ухову.
   1909 г. Июня 24.
   [...] главная причина того, что вы не можете освободиться от вашего порока, а не болезни, та, что вы ищете средств матерьяльных, а средство есть только одно, духовное: улучшение всей своей жизни. [...]
  
   Ответ па письмо Константина Павловича Ухова, ученика седьмого класса Пермского технического училища, со ст. Чусовской, Пермской ж. д., с вопросами о половой жизни.
  
   В. П. Глебову.
   1909 г. Июня 25.
   Я никогда не любил стихов, теперь же, в мои годы, уже совершенно потерял возможность интересоваться стихами. А потому, будучи самым неподходящим ценителем достоинств стихотворений, прошу вас извинить меня за то, что не исполняю вашего желания.
  
   В дневнике Д. П. Маковицкого 26 июня записано: "После обеда Лев Николаевич взял в руки полученные почтой стихи Глебова, большой формат. Про картинку женщины на обертке сказал: отвратительна. Стал читать с середины стихотворение: "Я курю". Потом сказал: "Говорят, Ефрем (кочетовский мужик, у которого вчера вечером был Лев Николаевич) -- сумасшедший. Вот кто сумасшедший", -- сказал Лев Николаевич, намекая на автора этих стихотворений".
    
   Д. Т. Шепилову.
   1909 г. Июня 26.
   Из вашего письма я увидел, что вы тяготитесь своим положением. А я думаю, что никакое положение не может сделать человека несчастным и тем более рабом, как вы пишете. Если человек несчастен и чей бы то ни было раб, то только потому, что он не исполняет того, что свойственно ему, как человеку, носящему в себе божественное начало, дух божий.
   Хорошо сказано: выбирай одно из двух -- будь рабом Бога или людей. Если человек хочет быть рабом Бога, то он будет с любовью обращаться со всеми людьми, и такого человека никто никогда поработить не в состоянии. А если человек ищет для себя внешнего, вещественного блага, то всегда будет рабом, живи он в России, в Сибири, в Америке, будь миллионером или царем. И поэтому советую вам больше думать о своей духовной жизни и как всегда и всем никак не советую переменять место жительства, ехать в Сибирь, а постараться устроить свою внутреннюю жизнь на месте, где живете. [...]
  
   Ответ на письмо Дмитрия Тихоновича Шепилова от 20 июня, который, получив письмо Толстого от 13 июня, сообщал, что он решил не писать больше стихов, и спрашивал: "Чем же заняться в жизни полезным, за что ухватиться, чтобы избавиться от вечного рабства?"; писал о своем намерении переселиться в Сибирь.
  
   А. Шишкину.
   1909 г. Июня 26.
   Несогласие ваше -- несогласие не со мной, а со всеми величайшими мудрецами мира, в том, что закон жизни человеческой есть любовь, происходит от очень обычного, к сожалению, в наше время недоразумения или, смело скажу, суеверия о том, что закон борьбы за существование есть закон жизни человеческой, тогда как это есть только наблюдаемое явление во всех отдельных живых существах, в том числе и в человеке, насколько он принадлежит к разряду животных. Закон же человеческий есть только закон разума и закон любви.
   Это одно ваше недоразумение. Другое же, из которого вытекает ваше несогласие с законом любви, есть обычный софизм, заключающийся в том, чтобы идеал любви выставлять правилом. Идеал любви требует полного самоотречения, полной жертвы собою для удовлетворения требований этого идеала; закон же любви состоит в постоянном стремлении к наибольшему приближению к этому идеалу. Когда человек поймет, в чем состоит этот закон, то не только не приходит в отчаяние от невозможности достигнуть всего идеала, но испытывает постоянную радость, сознавая всё большее и большее по мере своих усилий приближение к нему.
   Очень рад бы был, если бы мои доводы показались вам убедительными и вы попытались бы приложить их к жизни. Поверьте моему опыту, что всякая попытка ваша в этом направлении будет вознаграждена сознанием одной из лучших радостей, которую человек может испытать в жизни.
  
   Ответ на письмо А. Плишкина из Бийска, Томской губ., который писал, что он "пришел к такому убеждению: любить ближних не в природе человека. Он такой же зверь, каким был в незапамятные времена. Вечный закон борьбы за существование вынуждает человека причинять зло другим существам".
  
   Т. Л. и М. С. Сухотиным.
   1909 г. Июля 5.
   [...] Здесь могло бы быть лучше, если бы не было недоброго чувства между мaмЮ и Сашей, которое нынче особенно резко выразилось и за которое, как более гибкую, могущую больше и долженствующую больше работать над собой, я очень упрекаю и сожалею Сашу. Так жалко, что люди не хотят брать того счастья, которое так щедро отпущено нам всем. Я нынче искал какого-нибудь наиболее свойственного мне обращения к Богу и другого не нашел, как только благодарность, благодарность, благодарность за все то благо, которое он, несмотря на всю мою гадость, дает мне. Не давайте, милый Михаил Сергеевич, сансаре лишать вас того, что так щедро определено всем нам. Ну, да будет. Будет и вам 81 год, и тогда вы, как я теперь, поймете всю радостную обязанность быть всегда ненарушимо счастливым.
   [...] Таням обеим, т. е. маленьким, скажи, что дедушка говорит, что, когда он был глуп, то сердился, обижался, капризничал, а теперь, когда вырос, то узнал, что что сердиться и обижаться, то хуже, а что, если вспомнишь, когда рассердишься, что Бог велит ни на кого, кроме как на себя, не обижаться, а всех любить, то сейчас станет весело, еще веселее, чем прежде.
   [...] Дорику скажите, что не беда писать "apex", и не беда, если не научится этому, беда будет, если разучится быть добрым.
   Мише, великолепному офицеру, скажите, что жалею, что не простился с ним и не успел поговорить по душе -- сказать ему, что советовал бы ему теперь, когда он вне условий соблазнов окружающих, почитать, а главное, самостоятельно подумать о вопросах нравственно религиозных, попросту говоря, о том, как получше, в самом широком значении этого слова, прожить неизвестный предназначенный срок жизни. [...]
   Храброму черкесу1 советую, как ни важны поручения его превосходительства,2 не пренебрегать и поручениями главного нашего начальника.
   Тане моей, тебе, милая, желаю быть всё такой же и, если и двигаться, то туда, куда ты хорошо знаешь. [...]
  
   1 Очевидно, стражник, охранявший имение Сухотиных.
   2 М. С. Сухотин.
  
   Неизвестному ("Невежде-полуграмотному").
   1909 г. Июля 8.
   Вы пишете:
   "Научите меня таким словом познать Бога моего, поклоняться ему, пред которым сжалось бы сердце мое и сказал бы в глубине души моей: да, с этими словами я могу смело достигнуть той благодати, которую Христос передал апостолам для проповедования народу закона для спасения души и тела".
   Я не могу учить вас никаким словом. Может это сделать только Христос, и слово это сказано им в евангелии. И вы и без моего указания найдете это слово, если будете искать учение Христа, самого Христа, а не рассказы о нем и не толкования его учения апостолами и церковью. От всей души желаю вам этого, и вы найдете ту благодать, которую ищете, хотя она и не согласна с той, какую обещает церковь, если вы точно ищете благодати и истины, а не спокойствия своего, не решаясь обдумать и проверить данным вам от Бога разумом то, чему вас учили с детства и во что веруют все окружающие.
  
   Ответ на письмо неизвестного (подписи нет, адрес: Ростов н/Д, до востребования, Невежде-полуграмотному). Корреспондент писал о том, что прочитанное им в произведениях Толстого толкование евангелия глубоко возмутило его.
  
   Обществу "Славия".
   1909 г. Июля 8.
   Письмо ваше глубоко тронуло меня. Всей душой желал бы быть хоть в самой малой доле тем, чем вы меня признаете.
   Не могу не верить в исключительное значение славянства для объединения не только христиан, но и всех людей, как прекрасно выражена эта мысль у Коллара.1 [...]
  
   Союз "Славия" ставил своей задачей освобождение славян от национальной зависимости и создание "Союза народов", который должен объединить и другие народности. Имел отделения (комитеты, лиги) во многих государствах. Московское отделение его -- всеславянское общество "Славия" -- было организовано в 1901 г. См. журнал "Славия" 1918, I.
   Общество "Славия" в день чествования памяти дня сожжения чешского реформатора Яна Гуса (1369--1415) послало Толстому приветствие в письме от 23 июня 1909 г
   Одновременно с письмом Общество прислало литографию с картины Венцеслава Черного "Сожжение Яна Гуса". На раме медная доска с надписью: "Великому русскому реформатору Льву Николаевичу Толстому на память о дне сожжения чешского реформатора Яна Гуса 23 июня (6/VII) 1415 г. от всеславянского общества "Славия" в Москве 23 июня 1909 г.". Картина висит в яснополянском доме.
  
   1 Ян Коллар (1793--1852), выдающийся чешский поэт, посвятивший свое творчество борьбе за единение сил славянских народов, за освобождение их от иноземного гнета.
  
   В. А. Лебрену.
   1909 г. Июля 8--10.
   [...] Помоги вам Бог в вас -- только бы его не заглушать, а он даст сил -- исполнить ваше намерение в женитьбе.1 Вся жизнь ведь только приближение к идеалу и бывает хороша, когда не спускаешь идеала, а где ползком, где бочком все силы полагаешь на приближение к нему.
   Письмо ваше большое пишите в минуты досуга -- письмо не ко мне одному, а ко всем близким по духу людям.2 Я большей частью не советую писать -- первому себе (но не могу удержаться пока), -- вам же не буду отсоветовать, потому что вы один из людей, думающих самобытно. [...]
  
   1 Свое намерение жениться В. А. Лебрен назвал в том же письме "мезальянсом для души".
   2 В. А. Лебрен упомянул о своем неоконченном и неотправленном большом письме, посвященном его жизни, духовным исканиям, планам литературных занятий.
  
   А. В. Варнавскому.
   1909 г. Июля 10.
   [...] письмо ваше мне было очень приятно тем, что вы высказываете в нем мысли самые важные для истинного понимания учения Христа: первое то, что христианину надо жить не пользуясь насильственно трудами других людей, а второе то, что христианин всегда должен предпочесть потерпеть насилие даже до смерти, чем совершить его над братом. [...]
   Уже несколько лет по разным столицам в Париже, Лондоне и др. собирался всемирный конгресс мира. Господа эти избрали меня почетным членом и приглашают на конец августа в Штокгольм, в Швецию, где будет собрание. И я хочу поехать, если будут силы, чтобы высказать там как сумею яснее мысль о том, что мир может установиться между людьми только тогда, когда люди будут точно на деле, а не на словах верить в христов закон любви и будут так же, как вы и другие, предпочитать всякого рода страдания отступлению от закона Бога. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1909 г. Июля 10.
   [...] Как писать о том, что не сочувствую рабству? Если писать об этом, то надо писать основательно, сравнив прямое рабовладение с нашим посредственным. А это слишком длинно, а главное, слаб и стар и все силы направляю на то, что хочется еще сказать в тот короткий оставшийся срок. [...]
  
   При письме Н. Н. Ге прислал печатное обращение Швейцарской лиги защиты туземцев в Конго (Ligue suisse pour la defense des indigХnes dans le bassin conventionnel du Congo) и от имени членов лиги просил Толстого выразить сочувствие их деятельности.
  
   И. М. Илгунасу.
   1909 г. Июля 10.
   [...] Очень сожалею, что не могу дать вам определенного ответа на ваш вопрос: крестить или не крестить. То, что крешение не имеет никакого другого значения, кроме исполнения еще общего людям нашего времени суеверия и, кроме того, еще требуемого властями, вы знаете так же, как и я. О том же, насколько для вас сильно требование с одной стороны правдивости, неделания того, во что вы не верите, и с другой -- желание избавиться от неприятностей, могущих последовать от вашего отказа крестить ребенка, и потому крестить вам или не крестить, можете решить только вы сами.
   Если же вам желательно знать, чего бы я хотел для вас и вашего ребенка, то, само собою разумеется, хотел бы, чтобы вы поступили так, как вам велит совесть, а не мирские соображения.
  
   И. М. Илгунас -- литовец, сын крестьянина-бедняка. Кончил сельскую школу, работал батраком и в 1909 г. сдал экзамен на аттестат зрелости. Автор брошюры: Jan Ilgunas, "Karnawal", Ковно, 1909.
   В письме от 18 июня 1909 г. Илгунас писал о своем разочаровании в католической церкви и выражал сочувствие взглядам Толстого. Он спрашивал, следует ли ему крестить сына, и если крестить, то по какому вероисповеданию.
   В ответном письме Илгунас известил, что сын, во время его отсутствия, был крещен по настоянию родителей жены.
  
   П. А. Капустину.
   1909 г. Июля 10.
   [...] Не думаю, чтобы мы с вами были разноверы, потому что по тому, что вы пишете о себе, я заключаю, что вы человек правдивый, нежелающий и даже не могущий лгать в деле веры. Я старался и стараюсь делать то же. А только бы люди сами не лгали и не верили лжи, они все были бы одной веры.
   О загробной жизни, или, скорее, о том, что будет после смерти, я думаю то, что будет со мною то самое, что было со мною до моего рождения.
  
   Н. М. Кузьмину. Черновое.
   1909 г. Июля 10.
   Джорджа я никогда ни в чем не могу отрицать, потому что основы его те же, что и мои, -- религиозные. Признаю я Генри Джорджа в особенности потому, что несправедливость по отношению к земле есть коренная несправедливость. Исправление ее само по себе повлечет неизбежно уничтожение и несправедливости капитализма и других. Притом же я смотрю на теорию Генри Джорджа не как на нечто, что желательно, чтобы было исполнено правительственными, следовательно насильственными мерами, но как на средство разрешения земельного вопроса, которое всегда будет стоять перед людьми, даже совершенно свободными от всякого государственного насилия.
  
  
   Неизвестному.
   1909 г. Июля 12.
   Жизнь есть сознание человеком себя отдельным от всего остального центром жизни. Смерть есть уничтожение этого сознания. Всякое лечение есть противодействие смерти, стало быть есть деятельность, имеющая целью удержание этого сознания. Деятельность эта по мысли, выраженной в вашей книге, по всему ходу медицины, заключалась в том, что "наука" эта постоянно двигалась от частного к общему, от определения болезни по симптомам к определению по органам, от определения по органам к определению по инфекциям и еще далее, по вашему предположению-гипотезе, от определения по инфекциям к определению по правильной или неправильной деятельности мозговых центров, управляющих высшими духовными силами.
   По такому вашему изложению движение медицинской науки приводит неизбежно к необходимости, с одной стороны, признания всё более и более общих, без конца, причин болезней, с другой стороны, искания этих причин во всё более и более, также без конца, т. е. бесконечно малых частицах вещества, что, другими словами, не значит ничего другого, как только признание того в основе своего ложного пути, по которому идет медицинская наука. Чтобы лечить болезнь, надо знать причину ее. Чтобы знать причину ее, надо знать, с одной стороны, все причины причин, т. е. бесконечность причин, с другой стороны, знать все бесконечные сочетания бесконечно малых частиц. И то и другое, в сущности, есть не что иное, как признание того, что мы в области болезней и лечения их ничего не знаем и знать не можем. Рассуждения же автора книги о том, что деятельность высших центров духовной жизни, будучи произведением материальных процессов, может влиять на эти процессы, есть не что иное, как самый наивно-грубый cireulus viciosus,1 при котором следствие принимается за причину, а причина за следствие.
   Особенно поразительно при этом особенное, свойственное только "ученым" извращение здравого смысла, при котором человек с величайшими усилиями и натяжками старается доказать и, в конце концов, никак не доказывает, что знает всякий с неизвращенным умом человек, а именно то самое необъяснимое и самое понятное для каждого сознание того, что я -- я, и что это не вещественно и что все, что я знаю, я знаю только потому, что я знаю это я, и что поэтому ничто мне этого я доказать не может.
  
   1 порочный круг,
  
   С. М. Фарель (S. М. Farrell).
   1909 г. Июля 12/25
   Мое мнение о вивисекции1 то, что если люди считают, что они имеют право отнимать или подвергать опасности жизнь живых существ ради блага многих, то конца не будет их жестокостям.
  
   1 Вивисекция - научные опыты над живыми животными.
  
   М. П. Скипетрову. Неотправленное.
   1909 г. Июля 14.
   [...] В вашем положении, как и для всякого из нас, потому что мы все более или менее умираем, твердость и спокойствие можно иметь только тогда, когда полагаешь свою жизнь в одном духе, а смотришь на тело, как на то, что мешает его проявлению. Пожалуйста, верьте, что пишу это не для того, чтобы высказать свою почему-либо дорогую мне или излюбленную мысль, а только любя вас и думая, что вы, вникнув в нее, найдете успокоение и благо.
  
   Ф. А. Абрамову.
   1909 г. Июля 16.
   [...] Мое мнение об устройстве всякой общины такое, что, как бы хороша и справедлива ни была сама по себе мысль, положенная в основу общины, самое устройство: установление правил для общины -- дело не только бесполезное, но вредное. Устраивать жизнь людей может только Бог; мы же можем устраивать каждый только свою жизнь. Соединяются же люди не по каким-либо внешним правилам, а только по тому, насколько приближаются к Богу. Чем люди ближе к Богу, тем они ближе между собою. И потому дело всякого человека -- все силы употребить на приближение к Богу, и только такое приближение к Богу соединяет людей между собою. То, что это так, видно уже из одного того, что никто не имеет власти над другим, а над собой вполне властен. Соединить людей какими-либо правилами, законами, как это делают правительства и церкви, никак нельзя, потому что каждый человек по-настоящему верит только тому, что он сам себе выработал, а если и подчиняется правилам, которые дают ему другие, то всегда не вполне, а в душе или противится, или лицемерит.
   Так что мое мнение то, что всем нам надо каждому сколько есть сил стараться приблизиться к Богу, а Бог уже устроит свои общины, может быть, из людей на разных концах света и не знающих ни языка, ни личностей друг друга, и устроит эти свои общины, как он сам знает. Нам же надо делать только свое дело: исполнять его волю. А волю его мы все знаем: она в том, чтобы мы любили друг друга.
   Так я думаю об устройстве вашей общины, да и всяких устройствах людских.
  
   В письме в ответ на которое Толстой написал статью "О науке", Абрамов сообщил, что им организована "Община свободных христиан". Спрашивал мнение Толстого об общинах.
  
   Н. Попкову.
   1909 г. Июля 22.
   Никаких толстовских колоний не знаю. Вообще же считаю устройство колоний, общин с отдельными правилами, для нравственного совершенствования бесполезным и скорее вредным.
  
   В письме от 30 июня 1909 г. сельский учитель Николай Попков (Петровка, Таврической губ.) спрашивал, где на юге находятся колонии так называемых "толстовцев".
  
   Н. Шмидту.
   1909 г. Июля 22.
   Казалось, должно бы быть ясно всякому, что нельзя делать зло одним людям ввиду большого блага других, потому что сделанное зло в настоящем уже наверное зло, а то благо, которое предвидится в будущем, не только сомнительно, но почти никогда не достигается. Кроме того, решение того, в чем состоит то благо многих, во имя которого можно жертвовать благом некоторых, совершенно различно понимается различными людьми. Примером этого может служить хотя бы настоящее положение в России, где правительство для блага многих мучает и вешает относительно немногих, и революционеры если не убивают многих, то желали бы сделать зло точно так же очень многим во имя блага еще большего числа людей. Вы бы не делали мне таких вопросов, если бы вы читали хоть какие-нибудь серьезные книги: Канта, Эмерсона, Чаннинга, Руссо, Паскаля, Рескина и других о том, в чем состоит истинная нравственность.
  
   Ответ на письмо Николая Шмидта (р. 1889) из г. Севска Орловской губернии, в котором он спрашивал, допустимо ли причинять зло немногим для блага большинства.
  
   А. Корнееву. Черновое.
   1909 г. Июля 23.
   Напрасно ходили. Думаю, что всё, что нужно узнать человеку, можно узнать, живя в деревне, из книг. [...]
  
   В письме крестьянин Александр Корнеев (Четверня Витебской губ.) писал о своем страстном желании учиться, об отсутствии средств и необходимых книг для самостоятельных занятий. Куда ни ездил, нигде не мог устроиться. Просил Толстого дать совет.
  
   Э. Р. Стамо.
   1909 г. Июля 2.
   Очень рад был [...] узнать о том, что доброе и самое естественное всякому человеку чувство не только любви, но уважения к жизни ближнего, победило в вас, как вы сами говорите, чувство гордости. [...]
  
   В письме Э. Р. Стамо писала о своем семейном конфликте, вследствие которого ее кузен вызвал на дуэль ее мужа. Для того чтобы избежать дуэли, Стамо решила после долгих колебаний, помня учение Толстого, извиниться перед кузеном.
  
   П. Ф. Куксову.
   1909 г. Июля 24.
   То, что называется Откровением Иоанна, есть книга очень пустая. Человеку нужно только то, что сказано ясно. Такова нагорная проповедь и всё учение Христа. То же, что неясно и непонятно, не надо читать и, главное, считать священным писанием, словом божиим. Самая глупая мать и та, говоря с ребенком, которого любит, говорит так, чтобы ребенок понимал то, что она говорит. Неужели Бог-любовь ("Бог есть любовь", I послание Иоанна) станет говорить людям непонятные слова. Всё это обман, и надо не верить тому, что все те книги, которые люди назовут словом божиим, действительно слово божие. [...]
  
   Петр Федотьевич Куксов (1870--1922) -- крестьянин с. Ново-Александровка Таврической губернии.
   Ответ на письмо П. Ф. Куксова от 20 июля 1909 г. с просьбой разъяснить непонятный ему смысл глав 2, 3, 10--14 "Откровения" Иоанна ("Апокалипсиса").
  
   И. Е. Малахову.
   1909 г. Июля 24.
   [...] очень сожалею о том, что молокане, хотя и освободились от многих обманов церковных, не освободились от внешнего богопочитания. По учению Христа, всё богопочитание в любви к Богу и к ближнему: к Богу, т. е. к высшему совершенству добра, и к ближнему, т. е. ко всем людям без различия.
  
   Ответ на письмо Ивана Евстафьевича Малахова (Благовещенск-на-Амуре). Малахов приглашал Толстого приехать 16 августа 1909 г. на освящение нового молитвенного дома молокан.
  
   И. Н. Дерябину.
   1909 г. Июля 25.
   Получил, брат Иван, ваше письмо с интересным описанием вашей прежней жизни. Вы как будто ждете от меня совета и поддержки. Поддержать вас и облегчить ваше положение никто не может, кроме Бога, того Бога, который живет в вас и во всех нас и проявляется в нас любовью ко всем людям. Соединитесь с ним, живите только по его воле, а воля его в том, чтобы мы всех любили, особенно тех, которые делают нам зло, и жизнь ваша и в тюрьме будет легкая и много лучше и радостнее, чем та, какую вы вели на воле. Есть у меня молодые друзья, отказавшиеся, как и вы, от военной службы -- один отбывает арестантские роты 4-й год, потому что после 3-х лет тюрьмы опять отказался присягать, -- и когда читаешь их письма и слышишь о них от друзей, посещавших их, то только умиляешься перед их спокойствием и кротостью и желал бы быть на их месте. [...]
  
   Ответ на письма И. Н. Дерябина с подробным описанием его жизни -- с детства до тюрьмы.
  
   А. Н. Соловьеву.
   1909 г. Июля 25.
   [...] Для меня спасенье в трудные минуты одно (да вы это всё знаете): забыть о личности как своей, так и других людей и их сужденьях, а стать перед требованиями своей высшей души -- перед Богом, и тотчас легко, пока опять не свернешься. Помогай вам Бог не свертываться, а свернулся -- поскорее справляться. Мне -- да что обо мне говорить -- так хорошо, пока не свернулся, что только знаешь благодаришь того, то, что дало мне себя -- жизнь. Посылаю вам молитву,1 которую люблю повторять, когда свертываешься и чтобы не свертываться.
  
   1 Знаю, что если я в любви, то я с Тоґбою, а если я с Тобою, то все благо. Так буду же всегда любить всех в делах, словах и мыслях. (Дневник, 18 июня 1909)
  
   Торничу.
   1909 г. Июля 25.
   То положение, в котором вы находитесь, не ваше исключительное положение, а все люди, желающие жить христианской жизнью, находятся в таком же положении. И христианское учение тем-то и велико, что нет такого положения, в котором исполнение его было бы невозможно, так как исполнение его в одном: в любви к Богу и ближнему. Любовь к Богу -- любовь к высшему совершенству, любовь к ближнему -- одинаковое уважение и любовь ко всем людям. А и ту и другую любовь можно проявлять во всяком каком бы то ни было положении.
  
   П. И. Кореневскому.
   1909 г. Июля 26.
   Сейчас прочел с некоторыми из моих друзей вашу замечательную статью: "Крестьянский Генрих Блок". Слушателями были: товарищ председателя судебной палаты (он же и читал статью), известный литератор, художник, врач, крестьянин и наши домашние. На всех слушателей она одинаково подействовала своим обстоятельным и смелым изложением возмутительных гадостей, совершаемых крестьянским банком под видом помощи несчастным крестьянам. Поразительно, как эти "несчастные" крестьяне, служащие дойной коровой для всех дармоедов, служат для них тоже и оправданием совершаемых над ними гадостей под видом служения им. Для меня то, что я узнал из вашей статьи, было совершенно ново, и хотелось не верить в возможность таких случаев, так они ужасны. Но приводимые вами примеры и цифры неоспоримо убеждают, что дела, кажущиеся невозможными по своей безнравственности, совершаются как нечто самое обыкновенное и -- смешно сказать -- законное. В особенности поразила меня и понравилась мне ваша глубоко верная мысль о различии положения людей, занятых денежными предприятиями для своего обогащения, от положения крестьян, занятых только тем, чтобы прокормить свои семьи и отдать правительству всё то, что с них требуется. Понятно, что по отношению первых, стремящихся к своему обогащению, которое всегда совершается не иначе, как отнятием у трудящихся произведений их труда, могут представляться необходимыми такие же мошеннические меры, задерживающие осуществление поставленной ими для себя цели. Но применение таких мер к крестьянам поразительно по своей несправедливости и жестокости, как это вы ясно доказываете в вашей статье. Мысль эта для меня совершенно новая и многое объяснила мне.
   Хотя я и не имею на это никакого права, мне хочется благодарить вас за вашу смелость и правдивость, которая, вероятно, поставила вас в материально тяжелое положение.
   Письмом этим только отвечаю на ваше. Очень хотел бы написать подробнее о той деятельности правительства по отношению к земельному вопросу, которая, как я ни далек от интересов внутренней политики, неудержимо возмущает меня с многих и разных сторон. [...]
  
   Петр Иванович Кореневский -- бывший школьный учитель, до середины 1909 г. служащий Виленского отделения Крестьянского банка. В июньском номере "Русского богатства" за 1909 г. напечатал под псевдонимам "К-ий" статью "Крестьянский "Генрих Блок"". Псевдоним был в Вильне раскрыт, и Кореневского уволили со службы. Отдельным изданием статья с полной фамилией автора издана "Русским богатством" в начале ноября. В предисловии к этому изданию напечатаны выдержки из комментируемого письма.
   При письме от 19 июля П. И. Кореневский прислал свою статью (оттиск из "Русского богатства"). В статье доказывается, что Крестьянский банк, подобно банкирской конторе "Генрих Блок", продающей в рассрочку выигрышные билеты, выдавая крестьянам ссуды на покупку земли, безжалостно эксплуатирует и закабаляет своих клиентов. Например, при (ссуде в 1000 рублей с рассрочкой на 55,5 лет при аккуратном взносе в течение пяти лет всех десяти платежей, т. е. 225 р., крестьянин выплатит в счет ссуды только 25 рублей. А за неуплату в срок процентов отбирается имущество, а затем и земля. Автор статьи убедительно доказывал, что основная задача Крестьянского банка, при помощи которого правительство рассчитывало решить аграрный вопрос, -- взвинчивать цены на помещичью землю.
   В дневнике Д. П. Маковицкого записано 25 июля 1909 г.: "На Льва Николаевича статья произвела потрясающее впечатление".
  
   Яну Стыке (Jan Styka).
   1909 г. Июля 27/августа 9.
   [...] Я думаю, что упрек, который вы мне делаете, будто я основываю свои религиозные убеждения на одной книге -- на евангелии, происходит от недоразумения. Вы меня спрашиваете, действительно ли я думаю, что просвещенный человек не имее т другого пути для того, чтобы себя совершенствовать, кроме евангелия. Я никогда этого не думал. Учение Иисуса для меня только одно из прекрасных и великих учений, переданных нам от древности египетской, еврейской, индусской, китайской и греческой. Два великих принципа Иисуса: любовь к Богу, т. е. к абсолютному совершенству, и любовь к ближнему, т. е. ко всем людям без всякого различия, исповедовались (да и не могло быть иначе, так как эти два принципа составляют сущность истинной религии и истинной морали) с различных точек зрения всеми мудрецами мира: древними -- Кришна, Будда, Лаотзе, Конфуций, Сократ, Платон, Марк Аврелий, Эпиктет и др., так и современными (чтобы назвать нескольких): Руссо, Паскаль, Кант, Эмерсон, Чаннинг и много, много других.
   Религиозная и нравственная истина всегда и везде одна, и я стараюсь постигать ее везде, где нахожу, без всякого пристрастия к христианству. Если я особенно интересовался учением Христа то это, во-первых, потому, что я родился и жил среди христиан, и во-вторых, потому, что я находил большую духовную радость в том, чтобы отделять, насколько мог, подлинное учение от изумительных фальсификаций, которые производились церквами над этим несчастным учением.
   Я очень жалею, что одна из моих книг, которой я имею самоуверенность придавать большое значение, не переведена на французский язык, и я могу ее послать вам лишь на русском или немецком языке. По этой книге, озаглавленной Круг чтения и состоящей из взятых у нескольких сот древних и современных авторов мыслей и изречений о религии и морали, между которыми имеется лишь несколько стихов из евангелия, по этой книге вы сможете судить, как я далек от того, чтобы придавать исключительное значение евангелию. [...]
  
   В письме Стыка писал Толстому о своем отходе от христианства, от увлечения толстовством и об интересе к древнегреческой философии, в особенности к философии Пифагора и Платона. "Если Вы искренно думаете, что я заблуждаюсь, скажите это. Я буду Вам очень благодарен и постараюсь исправиться, если это нужно для моей душевной пользы и счастья", -- писал Ян Стыка.
  
  
   Т. А. Пановой.
   1909 г. Августа 2.
   Мяса лучше не есть, а молиться хорошо и утром и вечером. По вечерам хорошо вспоминать, что в этот день сделал плохого, а по утрам, вспоминая вчерашнее, думать о том, как бы не сделать того же и нынче. Посылаю вам молитву, -- я написал ее для своих внуков.1 Рад буду, если она и вам пригодится.
  
   Татьяна А. Панова (р. 1901) -- дочь судебного следователя в г. Медыни Калужской губернии.
   Ответ на письмо Пановой: "Дорогой Лев Николаевич, у меня к вам две просьбы. Я ем мясо и очень беспокоюсь, не грешу ли. Вторая просьба: когда надо молиться Богу, каждый вечер или когда захочешь? Пожалуйста, напишите. Таня, восьми лет".
  
   1 Богом велено всем людям одно дело: то, чтобы они любили друг друга. Делу этому надо учиться.
   А чтобы учиться этому делу, надо первое: не позволять себе думать дурное о ком бы то ни было; второе: не говорить ни о ком дурного; и третье: не делать другому того, чего себе не хочешь.
   Кто научится этому, тот будет любить всех людей, какие бы они ни были, и узнает самую большую радость на свете -- радость любви.
   Буду же всеми силами учиться этому.
  
   И. М. Скалыге.
   1909 г. Августа 2.
   Вы спрашиваете меня, как спасти душу, и еще о том человеке, которого вы называете спасителем таращанским, верно, это об Малеванном.
   На первый вопрос отвечено в евангелии [...] и короче и яснее всего в 1-м послании Иоанна. Там сказано: "Братья, любите друг друга. Любовь от Бога, и любящий всякий рожден от Бога и знает Бога, нелюбящий не знает Бога, потому что Бог есть любовь". Бог живет в нас любовью, и потому, если мы живем любовью, любим всех так же, как себя, то Бог в нас, и мы в Боге. Какого же еще спасения?
   Так я верю и так стараюсь жить. И насколько исполняю, настолько вижу, что это правда. И что больше люблю людей, то мне лучше, и что меньше люблю людей (не говорю уже: ненавижу), то мне хуже.
   Всякий может на себе испытать это.
   И мало того, что когда живешь в любви, то хорошо в этой жизни, нет и заботы о том, что будет за гробом, потому что если соединился с Богом, а Бог есть любовь, то ни на этом свете, ни на том не может быть худа.
   Так я верю и так отвечаю на первый вопрос.
   На второй же вопрос о Малеванном отвечаю тем, что спасителей, таких, чтобы других спасали, никаких никогда не было и не может быть. В каждом человеке живет сам Бог; так какого же ему еще нужно спасителя? Соединись с Богом, как сказано выше, и он спасет тебя.
   Если же люди называют и считают Малеванного спасителем и особенным от других человеком, то мне их жалко за их грубое и вредное для них заблуждение. [...]
  
   Иосиф Максимович Скалыга (ум. 1918) -- железнодорожный служащий, потом сиделец винной лавки. Жил в Фастове Киевской губернии.
  
   В. Васильеву.
   1909 г. Августа 8.
   Колоний нет, а если бы и были, я не советовал бы поступать в них. Чтобы не жить на шее народа, надо жить где живешь, стараясь как можно умерять свои потребности и увеличивать в себе любовь к людям. Это в нашей власти, изменить же формы своей жизни большей частью не в нашей власти. Вот мой совет.
  
   Ответ на письмо Василия Васильева (р. 1890) с запросом, где находятся "толстовские" колонии.
  
   Неизвестной (Е. Ш.). Неотправленное.
   1909 г. Августа 8--9?
   Вопрос, который вы мне делаете, мне делают многие. И я знаю, что все те, кому неприятны мои мысли, с особенным старанием придумывают всякого рода измышления, по которым бы мысли эти могли быть признаны неверными. Так как я твердо верю, что излагаемые мною мысли -- не мои мысли, а мысли всех святых и мудрецов мира и ближайшего к нам -- Христа, что мысли эти не могут быть не только опровергнуты, но и оспариваемы, то люди, которым не нравятся эти мысли, стараются доказать, что я, повторитель этих мыслей в наше время, -- лжец, корыстолюбец и лицемер. Хотя и указание на то, что человек, утверждающий то, что 2в2=4, ворует платки, нисколько не делает несправедливой и необязательной для всех провозглашаемую им истину, очернение человека, говорящего истину, делает для многих людей неприятную истину менее обязательною. Так я знаю, что очернение моей личности производится с большим усердием с двух сторон: с одной -- революционной; так, на-днях я получил письмо, в котором меня просили объяснить, правда ли то, что появилось будто бы в "Современном Слове", что я, "ехавши по Бал-Хар, дороге, по которой я никогда не ездил, выдал будто бы трех политических жандармам". С другой же стороны, правительственно-православными придумываются такие же разные и столь же основательные доказательства моей порочности. В числе их самое распространенное то, что я, отказавшись от собственности, передал свое состояние семейству. В чем заключается тут преступность моего поступка, я никак не могу понять. В действительности дело было так: когда в 1880 году я пришел к убеждению, что христианин не должен владеть собственностью, я отказался от нее и просил распорядиться с нею так, как будто я умер. Вследствие чего все мои семейные получили то, что им следовало по наследству, на что они рассчитывали, имели право рассчитывать. Поступить же иначе я не нашел нужным, да и не мог, потому что, отдавая мое имущество кому-либо помимо семейных наследников, я был бы в неразрешимом затруднении: кому именно отдать его? Крестьянам Ясной Поляны? Но почему именно им, а не другим крестьянам, живущим по соседству, или тем, которые живут на земле, тоже бывшей моей, уже давно отданной сыновьям? Кроме того, отдавая имущество не тем детям, которые рассчитывали на него, я вызвал бы в них естественное чувство несправедливого лишения того, на что они cчитали себя вправе, и недобрые ко мне чувства. Так что, если бы мне пришлось теперь вновь распорядиться с моим имуществом, я не думаю, чтобы я поступил иначе. Одно, что я мог сделать, это то, чтобы отказаться и не для каких-нибудь отдельных лиц, а безразлично для всех, от своего права на вознаграждение за все мои писания с того времени, 80 года, когда я предоставил поступить с моим имуществом, как с имуществом умершего лица.
   И отказ этот от литературных прав собственности на всё писанное мною после этого года должен бы, казалось, быть достаточным доказательством того, что, отказываясь от имущества в пользу семейных, я никак не мог быть руководим корыстной целью, так как литературное вознаграждение за сотни печатных листов, написанных мною после 80 года, составило бы, по меньшей мере, сотни тысяч рублей и в десятки раз превосходило бы то, что мною оставлено семейным. Я давно уже слышу эти обвинения меня в лицемерной подлости и не хотел отвечать на них, но не столько ваше письмо, сколько слова недавно приходившего ко мне юноши, очевидно колебавшегося в признании истинности тех моих мыслей, которые были близки ему, преимущественно по внушенному ему сомнению в правдивости человека, излагавшего их, заставляют меня ответить на эти обвинения.
   Знаю, что будут выдуманы другие, потому что, если нечего сказать против мыслей, обличающих нас, надо придумать что-нибудь доказывающее порочность того, кто их произносит. А это всегда легко.
  
   В письме из Бердянска Таврической губ. от 7 июля 1909 г. неизвестная корреспондентка, акушерка по профессии, выражала сочувствие взглядам Толстого и писала, что ее смущают, оскорбляют те нападки на него, которые часто приходится слышать. "Объясните мне, почему это я слышу от многих, что учение Ваше идет часто в разрез будто бы с Вашими поступками?.."
  
   И. Е. Прозорову.
   1909 г. Августа 10.
   То, что для вас тяжело и больно -- несогласие с вами ваших родных и близких и их упреки, -- не может не быть у людей пожилых, считающих свои верования несомненно истинными, когда они видят человека молодого, понимающего религию так, что большая часть их верований как будто отрицается. Это общая участь всех людей, искренно ищущих самого важного на свете -- религиозной истины. Совет мой в том, чтобы избегать, как только можно, разговоров о вере, а главное, во всех отношениях с людьми вообще и особенно с близкими соблюдать главную заповедь той веры христианской в ее истинном значении, которую вы исповедуете, -- заповедь смирения и любви. Ничто более исполнения этой заповеди не заставит несогласных с вами людей согласиться с вами.
  
   Игорь Евгеньевич Прозоров (р. 1877) -- до 1922 г. служащий Государственного банка в Рязани. В мае 1909 г. был в Ясной Поляне.
   Прозоров писал, что знакомство с религиозными произведениями Толстого заставило его "духовно проснуться", но что его новое мировоззрение вызывает возражение родных. Спрашивал, как ему следует поступать, чтобы избежать незаслуженных упреков.
  
   В. Е. Крашенинникову.
   1909 г. Августа 13.
   Главное дело, это -- работа над собой. Но и тому, что вы хотите делать, не могу не сочувствовать. [...]
  
   Василий Ефимович Крашенинников (р. 1889) -- в 1907--1914 гг. студент медицинского факультета Московского университета, впоследствии врач. С Толстым лично знаком не был.
   Ответ на письмо Крашенинникова, в котором корреспондент писал о своем намерении широко распространять запрещенные произведения Толстого, создать журнал, организовать в учебных заведениях кружки по общественно-религиозным вопросам и просил книг.
  
   М. Славуцкому.
   1909 г. Августа 15.
   Vous prЙchez un converti.1
   С большой радостью прочел ваше письмо. То, что вы говорите в письме, я всегда говорю всем людям, полагающим изменить и устроить жизнь людей. Наше дело -- только наша внутренняя работа освобождения от кармы. То, что люди называют зло, всегда благо. Я не переставая, не на словах, а всей душой благодарю того, кого называю Богом.
  
   Ответ на письмо из Одессы теософа М. Славуцкого (р. 1870) с философскими рассуждениями.
  
   1 Вы обращаете обращенного.
  
   Г. Сыркину.
   1909 г. Августа 15.
   Разумная и добрая цель человека есть только одна: духовное совершенствование. Служение же людям есть всегда верное последствие более или менее полного достижения этой цели.
   В занятии медициной нет ничего особенно дурного, но и нет ничего исключительно хорошего. Избирать советую такую деятельность, которая менее всякой другой мешает внутреннему самосовершенствованию. Думаю, что занятия медициной с пятью годами в университете много мешают.
  
   Ответ на письмо Григория Сыркина из Бахмута Екатеринославской губ. от 13 августа 1909 г. Сыркин писал о том, что его склонности к медицинскому образованию мешает отрицательное отношение Толстого к медицине. Просил вывести его из "неясного положения".
  
   В. А. Кузину.
   1909 г. Августа 17.
   [...] Не надо думать, что евангелие есть божественное откровение. Евангелие, как всякая книга, есть дело рук человеческих, и надо брать из него то, что понятно, а что непонятно, пропускать.
   Мать, любящая ребенка, всегда умеет говорить с ним так, чтобы он понимал ее. Как же Бог-любовь будет говорить с людьми так, чтобы они не понимали того, что он говорит им?
  
   В письме от 5 июля 1909 г. Василий Андреевич Кузин, крестьянин Владимирской губ. (д. Охотино близ Сергиева посада), просил книг и просил также разъяснить ему смысл Евангелия Матфея V, 29--30. Ответил Н. Н. Гусев 19 июля. Во втором письме от 9 августа Кузин просил объяснить ему смысл нескольких евангельских притч.
  
   Н. П. Петерсону.
   1909 г. Августа 17.
   [...] Очень рад был узнать, что вы любите меня. То же, что вы ненавидите мое учение, меня не трогает по той простой причине, что у меня нет никакого учения, а есть учение Христа, которому я стараюсь следовать и разъяснять тем, для которых оно не ясно. [...]
  
   Н. П. Петерсон в конце письма подписался: "Искренно, несмотря на ненависть к Вашему учению, Вас любящий Н. Петерсон".
  
   Р. Корсакову.
   1909 г. Августа 19.
   Не советую изменять внешнюю жизнь. Всё в нас самих. Прежде всего надо в себе искоренить всё дурное: и похоть, и зависть, и недоброжелательство, и осуждение людей, и многое, многое другое. Работы этой у каждого из нас много, и работу эту можно делать везде. Никакая работа не дает такой радости, как эта.
  
   Ответ на письмо Р. Корсакова, рабочего резиновой фабрики (Петербург). Под влиянием произведений Толстого, полученных в ответ на его предыдущее письмо от 8 августа, Корсаков задумал оставить город и уйти в деревню. Сомневался, хватит ли у него сил, и просил поддержки.
  
   П. И. Бирюкову.
   1909 г. Августа 21.
   Мне очень хорошо на душе, очень, больше, чем когда-нибудь, что не означает того, что я очень хорош, а напротив то, что чувствую особенно сильно, как я плох и в чем. [...]
  
   В. К. Лазаренко.
   1909 г. Августа 21.
   [...] Об общинах думаю, что жить по воле божьей можно во всяком месте и уходить никуда, ни в какие общины не нужно. А избирать себе духовных сестер -- дело совсем не хорошее.1 Всякому человеку лучше надо стараться жить целомудренно. Если же не осилил целомудренной жизни и сошелся с женщиной, то надо жить с ней до смерти и вместе воспитывать детей в духе христианского учения -- любви к Богу и ближнему.
  
   Ответ на письмо крестьянина Василия Константиновича Лазаренко, принадлежавшего к секте "людей божиих", в котором Лазаренко писал о своих затруднениях, вызванных несогласием жены с его посещением сектантских собраний и раздором между нею и взятой им в дом "духовной сестрой". Община отвергла его за отрицание икон и нарушение безбрачия, и он просил указать ему новую общину. Просил также сообщить, в чем он заблуждается.
  
   1 Духовными сестрами в секте "людей божиих" ("Израиль") называли женщин, которые, не вступая в брачные отношения, запрещавшиеся учением секты, брали на себя обязанности ближайших помощниц принадлежавших к секте мужчин.
  
   Альберту Шкарвану (Albert Škarvan).
   1909 г. Августа 26.
   [...] Рад, что вам хорошо, вне тяжелых условий, но еще более буду рад узнать, что вам хорошо и в тяжелых условиях. Тяжелые условия это очень бывают полезны для души. [...]
  
   М. Н. Паталаху.
   1909 г. Августа 29.
   Не надо верить ни науке, ни библии в вопросах совершенно для нас неважных и не имеющих для нас никакого значения. Есть только один для нас важный вопрос: это вопрос о том, как человеку прожить наилучшим образом, не в смысле приятности для тела, для животного, а в смысле удовлетворения своих высших духовных потребностей, своей совести, как наилучшим образом прожить свою жизнь. И этому учит не наука и не церковь с своим признанием библии непререкаемым священным словом самого Бога, а учат этому все великие, святые люди, жившие прежде нас и думавшие об этом вопросе. Все эти люди с самой глубокой древности и в Египте, и в Индии, и в Китае, и в Греции, и Риме решали этот вопрос одинаково. Так же решал его и близкий нам по нашей вере Христос -- не Бог, а человек. И решение это всё в двух заповедях: любить Бога и ближнего. Для более ясного понимания вами моего взгляда на этот предмет посылаю вам некоторые из моих книг. Желаю вам того, что нужнее всего на свете: ясного понимания своего назначения и радостного следования ему: "Иго мое благо, и бремя мое легко", Матфей XI, ст. 30.
  
   Модест Николаевич Паталах (р. 1892) -- окончил пятиклассное заводское училище, с 1907 г. долгие годы работал конторщиком на заводе Никополь-Мариупольского общества (ныне завод им. Ильича) в Сартане (Украина).
   Ответ на письмо М. Н. Паталаха от 26 августа 1909 г. с вопросом: "Кому верить: науке или библии и евангелию?"
  
   С. П. Вековищеву.
   1909 г. Августа 30.
   Стихов писать никому не нужно. Если есть что сказать такого, чего другие не знают, то пишите, как говорите. А стихи не к чему.
  
   Козулькову и Федорову.
   1909 г. Августа 30.
   Я думаю, что изучение русской литературы предмет очень мало интересный, не стоящий того, чтобы им заниматься исключительно, и потому я не могу дать никакого ответа на ваши вопросы.
   Заниматься же полезно, особенно вам, молодым людям, тем, что вы в гимназии не узнаете, а что, между тем, самое важное на свете дело -- вопросом религиозным, что думали о значении жизни и о вытекающем из него руководстве поведения мудрейшие люди всех веков и народов: Конфуций, Будда, Лаотзе, Христос и позднейшие христианские мыслители.
  
   В письме от 25 августа 1909 г. Козульков и Федоров от имени группы учеников астраханской гимназии обратились к Толстому за советом, как вести занятия в их кружке по изучению русской литературы.
  
   П. А. Столыпину. Черновое.
   1909 г. Августа 30.
   Пишу вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России. Человека этого вы знаете и, странно сказать, любите его, но не понимаете всей степени его несчастья и не жалеете его, как того заслуживает его положение. Человек этот -- вы сами. Давно я уже хотел писать вам и начал даже письмо писать вам не только как к брату по человечеству, но как исключительно близкому мне человеку, как к сыну любимого мною друга.1 Но я не успел окончить письма, как деятельность ваша, всё более и более дурная, преступная, всё более и более мешала мне окончить с непритворной любовью начатое к вам письмо.2 Не могу понять того ослепления, при котором вы можете продолжать вашу ужасную деятельность -- деятельность, угрожающую вашему материальному благу (потому что вас каждую минуту хотят и могут убить3), губящую ваше доброе имя, потому что уже по теперешней вашей деятельности вы уже заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя ваше будет повторяться как образец грубости, жестокости и лжи. Губит же, главное, ваша деятельность, что важнее всего, вашу душу. Ведь еще можно бы было употреблять насилие, как это и делается всегда во имя какой-нибудь цели, дающей благо большому количеству людей, умиротворяя их или изменяя к лучшему устройство их жизни, вы же не делаете ни того, ни другого, а прямо обратное. Вместо умиротворения вы до последней степени напряжения доводите раздражение и озлобление людей всеми этими ужасами произвола, казней, тюрем, ссылок и всякого рода запрещений, и не только не вводите какое-либо такое новое устройство, которое могло бы улучшить общее состояние людей, но вводите в одном, в самом важном вопросе жизни людей -- в отношении их к земле -- самое грубое, нелепое утверждение того, зло чего уже чувствуется всем миром и которое неизбежно должно быть разрушено -- земельная собственность. Ведь то, что делается теперь с этим нелепым законом 9-го ноября,4 имеющим целью оправдание земельной собственности и не имеющим за себя никакого разумного довода, как только то, что это самое существует в Европе (пора бы нам уж думать своим умом) -- ведь то, что делается теперь с законом 9-го ноября, подобно мерам, которые бы принимались правительством в 50-х годах не для уничтожения крепостного права, а для утверждения его.
   Мне, стоящему одной ногой в гробу и видящему все те ужасы, которые совершаются теперь в России, так ясно, что достижение той цели умиротворения, к которой вы, вместе с вашими соучастниками, как будто бы стремитесь, возможно только совершенно противоположным путем, чем тот, по которому вы идете: во-первых, прекращением насилий и жестокостей, в особенности казавшейся невозможной в России за десятки лет тому назад смертной казни, и, во-вторых, удовлетворением требований с одной стороны всех истинно мыслящих, просвещенных людей, и с другой -- огромной массы народа, никогда не признававшей: и не признающей право личной земельной собственности.
   Да, подумайте, подумайте о своей деятельности, о своей судьбе, главное, о своей душе, и или измените всё направление вашей деятельности, или, если вы не можете этого сделать, уйдите от нее, признав ее ложной и несправедливой.
   Письмо это пишу я только вам, и оно останется никому неизвестным в продолжение, скажем, хоть месяц. С первого же октября, если в вашей деятельности не будет никакого изменения, письмо это будет напечатано за границей.
  
   Столыпинской реакционной аграрной политике, вызывавшей негодование Толстого, особенно в 1908--1909 гг., когда правительство в проведении реформы стало прибегать к самым грубым формам насилия, Толстой безуспешно пытался противопоставить систему единого земельного налога Генри Джорджа. Он писал Столыпину, старался заинтересовать знакомых членов Государственной думы. 27--28 сентября 1909 г. он обдумывал письмо царю о земле, которое не написал. И это письмо к Столыпину, вероятно написанное под впечатлением разговоров с В. В. Тенишевым и В. А. Маклаковым, Толстой не закончил, вспомнив, вероятно, что и предыдущие его письма к Столыпину никакого результата не дали. В тот же день, 30 августа, Толстой в разговоре заметил, что "ему непонятно, как можно серьезно обращаться к царю, к Столыпину, их слушаться" (дневник Д. П. Маковицкого). См.письма к П. А. Столыпину 1907 и 1908 гг.
  
   1 Отец П. А. Столыпина -- Аркадий Дмитриевич Столыпин (1822--1899), тульский помещик, генерал от инфантерии. В Крымскую кампанию был сослуживцем Толстого. Подобное выражение о нем Толстой употребил в письме к брату П. А. Столыпина, А. А. Столыпину, от 20 декабря 1908 г. по поводу его статьи в защиту смертной казни.
   2 Набросок этого незаконченного письма сделан в Записной книжке 20 июля 1909 г.
   3 На Столыпина было произведено покушение 12 августа 1906 года. В 1911 г. был убит в Киеве Д. Г. Богровым.
   4 Закон 9 ноября 1906 г. о выходе крестьян из общины (столыпинская земельная реформа), по которому предоставлялось крестьянам право закреплять за собой в собственность общинные надельные земли и выделяться на хутора и отруба. Этим законом правительство стремилось создать себе в деревне опору в лице кулачества и подавить крестьянские волнения.
  
   И. О. Морозову и другим.
   1909 г. Сентября 2.
   [...] идеал не был бы идеалом, если бы он мог бы быть достигнут. Идеал есть совершенство божеское. И человек сознает в себе стремление к этому совершенству. В всё большем и большем приближении к этому совершенству сущность жизни человеческой. Совершенство бесконечно, и потому и достижение его никогда не возможно. В сущности же вопросы эти не имеют ни значения, ни интереса. Значение и интерес имеют для нас, живущих людей, только вопросы о том, как наилучшим образом прожить свою жизнь, т.е. всё более и более приближаться к божескому совершенству.
  
   Ответ на письмо Ивана Осиповича Морозова и других четырех лиц, подписавших письмо со ст. Курдюм Рязано-Уральской ж. д. от 31 августа 1909 г. В связи с чтением "Крейцеровой сонаты" корреспонденты просили дать ответ на следующие смущавшие их вопросы: "1) прекратится ли род человеческий, когда и при каких обстоятельствах? 2) достигнут ли люди когда-либо идеала и будут ли они жить после этого".
  
   N. N.
   1909 г. Сентября 2.
   Ничего не могу советовать вам, кроме того, чтобы, сознавая свой грех, стараться загладить его самоотверженной, любовной жизнью.
  
   Корреспондент писал о своей тяжелой личной жизни. Тринадцать лет тому назад он вступил в гражданский брак с сельской учительницей (он тоже учитель), которая на двенадцать лет его старше. Желая иметь детей, он теперь женился на другой женщине. Первая (гражданская) жена, узнав об его женитьбе, тяжело переносила разрыв. Все это осложнило его жизнь. Просил совета.
  
   Н. Н. Гусеву.
   1909 г. Сентября 8.
   [...] Но это минуты слабости, и знаю, что "всё в табе", как говорил Сютаев, и, слава Богу, нахожу "в сабе" всё, что мне нужно. Знаю, что и у вас то, что "в сабе", нужно, близко, на виду, ничем не заслонено. Ведь тем-то и велико (велико -- дурное слово, да другого не найду) это сознание своего духовного начала и жизнь во имя его, что оно до такой степени несоизмеримо со всем тем, что представляется бедствием, что одинаково уничтожает, обращает в ничто самую маленькую неприятность: зубную боль и потерю любимых людей, свободы, жизни.
   [...] Главная же работа и самая радостная, потому что непрестанно подвигается, и что дальше, то радостнее, это та работа, которую советую всем и вам, это работа над собой. В матерьяле этой работы во мне нет недостатка, но и нет безнадежности переработать его. [...]
  
   В. И. Ламанскому.
   1909 г. Сентября. 8.
   [...] Мне всегда казалось, что европейцам более подобает и есть чему учиться у китайцев, чем наоборот. Я всегда питал великое уважение к свойствам китайского народа и складу их жизни. [...]
  
   Владимир Иванович Ламанский (1833--1914) -- этнограф, профессор славянской филологии Петербургского университета, с 1909 г. академик. Виделся с Толстым в 1902 г. в Гаспре и в Ясной Поляне.
    
   В. В. Сланскому.
   1909 г. Сентября 12.
   [...] Новое направление психиатрии знаменательно тем, что на опыте показывает, что для воздействия на людей вообще (думаю, что не ошибусь, если скажу, что все люди стоят на незаметно постепенных состояниях ненормальности -- от буйно сумасшедших до людей, считающих себя руководителями людей), что для воздействия на людей вообще лучшее средство в неделании (Лаотзе, таосизм), т. е. в том, чтобы думать о себе, а оставить других людей делать по отношению себя то же самое.
   Совершенно согласен с вами о важности признаваемого теософами принципа единства всех религий, но не могу не удивляться на их разрушающее всякую возможность единства религии совершенно произвольное учение о переселении душ со всеми подробностями о том, как это переселение совершается. Думаю, что такие удивительные отклонения от требований простого здравого смысла можно объяснить только внушением в детстве. Так что, как говорит Кант, люди, подвергшиеся такому внушению (а в нашем христианском мире все дети подвергаются ему), становятся потом софистами внушенных суеверий. [...]
  
   Вадим Васильевич Сланский (1873--1922) -- врач-психиатр, автор ряда статей по специальности. Работал в Петербурге.
   Ответ на письмо В. В. Сланского от 6 сентября 1909 г. об удачном применении к душевнобольным принципа непротивления злу злом.
  
   Н. М. Петерсону.
   1909 г. Сентября 14.
   Пожалуйста, не пишите мне. Письма ваши, -- такие, как все последние, -- могут только вызывать недобрые чувства в вас; могли бы вызывать такие же чувства и во мне, если бы я не привык любить вас, а главное, потому, что, доживая, по всем вероятиям, последние дни, может быть, часы моей жизни, я все силы души употребляю на то, чтобы быть в любви со всеми, тем более с таким хорошим человеком, как вы. Так, пожалуйста, не пишите. Ваше молчание я буду понимать как выражение вашего доброго расположения ко мне.
  
   Ответ на письмо Н. П. Петерсона от 1 сентября 1909 г. с обличением Толстого за то, что он не разделил ссылку вместе с Н. Н. Гусевым, ограничившись печатным протестом. В письме осуждается мировоззрение Толстого, являющееся "клеветой" на христианство и "играющее на руку" революционерам. Письмо Петерсона и его отклик на письмо Толстого напечатаны в указанной выше книге Петерсона.
  
   Р. Собичевской.
   1909 г. Сентября 16.
   Ваши разочарования происходят оттого, что вы верите в Бога, которого можно просить о личном, внешнем благе. [...]
  
   Ответ на письмо семнадцатилетней гимназистки, дочери члена окружного суда в Елисаветграде, Раисы Собичевской, от 9 сентября 1909 г. . Корреспондентка жаловалась на то, что у нее подорвана вера в Бога, так как ее горячие молитвы не помогли ей выдержать экзамены.
  
   В. Е. Крашенинникову.
   1909 г. Сентября 17.
   Прочел вашу статью о праве и вполне согласен с выраженными в ней мыслями. Очень мне приятно было видеть в ее авторе так редко встречающуюся свободу от суеверия "науки" и потому самобытное отношение к вопросу. [...]
  
   При письме от 14 сентября В. Е. Крашенинников прислал рукопись своей статьи "О праве". Рукопись хранится при письме Крашенинникова. Несколько фраз в конце статьи отчеркнуты Толстым. Статья напечатана в переводе на болгарский язык: Крашетников, "Върху правото", журнал "Възраждане", Бургас.
  
   А. И. Иконникову.
   1909 г. Сентября 19.
   [...] Хотел сказать: страдающего, но знаю, что это выражение было бы совершенно неверно отнести к вам. Много и много есть людей свободных, которые всей душой желали бы обменяться с вами положениями. Очень может быть, что даже наверное, они не выдержали бы с той добротой, простотой, терпением то, что вы выдерживаете, но желание это есть и вполне понятно. Я 8 лет не был в городе и теперь проездом в Москве, глядя на всю эту суету, разрозненность, недоброжелательство, на все эти торжествующие обманы, безумную роскошь, развращаемых детей, не могу удержаться от одного преобладающего чувства жалости и все-таки надежды на то, что истина все-таки проникает и проникает в сердца, души людей и приведет их к той одной жизни любви, которая свойственна людям. [...]
  
   И. Ф. Наживину.
   1909 г. Сентября 19.
   Всей душой сочувствую вашему горю, милый Иван Федорович, и вам и еще больше вашей жене. У моей старшей дочери Тани есть один-единственный и, наверное, последний, прелестный ребенок, и я всегда боюсь за нее при мысли о такой естественной возможности смерти этого ребенка. Боюсь за душевное состояние при потере того, что составляло, составляет предмет исключительной любви. Хорошо, когда такая потеря принимается как испытание и вызывает новые духовные силы для перенесения горя, увеличивает эту духовную силу, но страшно, когда это, как у вас, судя по вашему письму (я уверен, только временно), ослабляет, нарушает духовную жизнь. Слова Христа о том, что кто не оставит отца, мать, жену... не может идти за мной, не значат, по моему мнению, то, что надо оставить близких, любимых людей, но то, что любовь к этим существам не должна превышать любовь к Богу. Кроме того, в вашем письме мне больно было читать то, что вы как будто упрекаете Бога, того Бога, который живет в нас, составляет основу нашей жизни. Как будто Бог или его проявление упрекает самого себя. Если есть это внутреннее противоречие, то это значит только то, что я перенес свое я в телесное, личное, отделился от него и что одно, что мне нужно, это делать усилия для того, чтобы соединиться с ним, а соединение с ним не то что утешает, а уничтожает всякое горе, потому что благо единения с ним неизмеримо больше всего того, что мы можем терять в личной жизни.
   Братски целую вас и вашу милую жену и прошу не осудить за то, что, будучи сам так далек от совершенства единения с Богом, позволяю советовать другим это единение. Писал руководимый любовью. [...]
  
   31 августа 1909 г. И. Ф. Наживин похоронил свою старшую дочь Марию (Мирушу), умершую от скарлатины (р. 1905).
  
   Ф. Я. Корнилову.
   1909 г. Сентября 21.
   Получил ваше письмо и постараюсь ответить вам, как могу перед Богом, всё, что думаю о вашем деле. Говорить про то, что христианину нельзя быть солдатом, т. е. обещаться и готовиться убивать, кого ему велят, говорить про это излишне. Это понимает всякий разумный и честный человек. И потому решение вопроса о том, как вам поступить в вашем положении, зависит только от вас, от той силы веры в истину Христову, божью, какая живет в вашем сердце. Два только совета могу дать вам: 1-ый тот, что избирайте то или другое решение, сообразуясь только с своей совестью, с требованиями воли Бога, которые вы слышите в душе своей, а никак не с мнением людей, которые будут осуждать или хвалить вас за ваш поступок. Это 1-ый совет, 2-й совет в том, что если вы не осилите отказаться, то не придумывайте себе -- как многие делают это -- оправданий своего поступка, а знайте и признавайте, что, поступив в солдаты, вы сделали грех и грешите, оставаясь солдатом.
   Пожалуйста, известите меня о своем решении и знайте, что, какое бы оно ни было, я с тем же уважением и любовью буду относиться к вам, с какими отношусь теперь.
  
   Ответ на письмо крестьянина д. Косиновка Курской губ. Федора Яковлевича Корнилова (р. 1888) от 13 сентября 1909 г., написанное по поводу предстоявшего ему призыва на военную службу.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1909 г. Сентября 22.
   [...] В статью заглянул, но не прочел. Тема статьи не интересует меня. Я думаю только об отдельном человеке, одном и том же во всех людях, и как ему как можно лучше не для себя телесного, а для души, для согласия со всеми, прожить свою жизнь. А общие вопросы о жизни народов никогда и прежде не интересовали, а теперь и совсем не интересуют меня. [...]
  
   При письме от 18 сентября н. ст. 1909 г. Н. Н. Ге прислал свою статью, напечатанную на французском языке (где напечатана и под каким заглавием, редакцией не установлено) о двух основных типах пародов (народов мыслителей и народов организаторов). Эту же мысль он развивал в своем письме.
  
   О. Е. Пуховой.
   1909 г. Сентября 22.
   Описывая свое душевное состояние, вы не пишете о главном: во что вы верите? И верите ли во что-нибудь? Жизнь без веры всякого человека, и здорового и больного, есть всегда страдание. Такова была и моя, когда я не верил. Когда же поверил, стала неперестающей радостью. [...]
  
   Ответ на письмо восемнадцатилетней Ольги Евгеньевны Пуховой, дочери служащего на заводе Крестовникова в Казани, от 15 сентября 1909 г. Девушка давно страдала искривлением позвоночника, приковавшим ее к постели, и писала Толстому о своем очень угнетенном состоянии. Она просила нравственной поддержки.
  
   Н. П. Серебрякову.
   1909 г. Сентябре 22.
   Вы спрашиваете: "Для чего мы живем?" Для того, чтобы исполняеть волю того, кто дал нам жизнь. Воля его в том, чтобы мы любили друг друга. Только начни исполнять, и жизнь будет радостью.
  
   В. И. Соколовой-Курганской.
   1909 г. Сентября 24.
   Во всех наших горестях и бедствиях, во всех без исключения, есть только одно утешение: перенесение своей жизни из жизни телесной в жизнь духовную, в сознании божественности своей души. Я не знаю ни другого блага, ни другого утешения в горестях. [...]
  
   В письме от 20 сентября 1909 г. Варвара Ивановна Соколова-Курганская писала из Киева о своем тяжелом душевном состоянии, вызванном смертью дочери и арестом сына-студента.
  
   Бишену Нараину (Bishen Narain). Черновое.
   1909 г. Сентября 24.
   Мне всегда особенно радостно чувствовать свое братское общение с людьми, которые географически, и этнографически, и политически, казалось бы, так отдалены, как только могут быть отдалены люди, а между тем, живя одной и той же духовной жизнью, так близки, как только могут быть близки люди между собой. Такое чувство я испытываю теперь к вам вследствие вашего хорошего письма, на которое постараюсь, как могу, ответить.
   Сущность поставленных вами вопросов, как мне думается, заключается в том, что вы хотите знать мое мнение о том, почему произошло и продолжается порабощение индусов англичанами и что может освободить индусский народ от этого порабощения?
   Причина того, что называется порабощением, только состояние заблуждения, вследствие которого люди, существа свободные, считают себя вынужденными признавать над собой власть чуждых им людей и не только повиноваться им, но и порабощать друг друга под власть этих людей. Причина же этого заблуждения есть потеря живого, ясного религиозного сознания, могущего руководить жизнью людей, и замещение этого сознания грубыми суевериями, не только не служащими руководством поступков людей, но большею частью посредством веры в чудесное воздействие воображаемого Бога или богов, совершенно освобождающих людей от борьбы духовного начала добра с телесными страстями, составляющей сущность человеческой жизни. Суеверия эти с особенной резкостью и яркостью проявились в индусском народе именно потому, что основное религиозное учение индусов было особенно отвлеченно, метафизично и глубоко. С этим учением сделалось то же, что со всеми великими учениями: маздеизма, еврейства, буддизма, таосизма, христианства, магометанства. Грубые внешние формы всё больше и больше захватывали сущность учения, извращали его и, главное, лишали всякого жизненного приложения. Это сделалось с христианством, это сделалось с буддизмом, это, как с наиболее древней религией, сделалось, и особенно резко, с индусской религией.
   И потому ответ мой на первый вопрос ваш: отчего произошло теперешнее неестественное, бедственное и, главное, нелепое положение индусского народа, при котором 300 миллионов подчиняются десяткам людей и, не желая этого и страдая от этого, все-таки подчиняются; причина этого положения -- отсутствие религиозного сознания.
   Ответ же на второй вопрос, как естественный вывод из положения о том, что бедствия индийского народа произошли от отсутствия истинной религии, будет тот: освободиться от порабощения, в котором находится индусский народ, он может только восстановлением истинного религиозного сознания. Это никак не значит того, что индусы должны постараться усвоить истинное свойственное их духовному состоянию религиозное учение для того, чтобы освободиться от Англии, а только то, что чтР их порабощает, есть ясное указание для них того, чего недостает им.
   И потому, отвечая на ваши вопросы, говорю:
   1) что порабощение индусского народа произошло от затемнения его религиозного сознания;
   2) что это, происшедшее от религиозного затемнения, порабощение показывает, что главное бедствие, от которого страдает индусский народ, не есть его порабощение, а отсутствие религии -- арелигиозность;
   3) и что поэтому главная деятельность людей индусского народа для уничтожения тех бедствий, от которых он страдает, должна состоять в том, чтобы восстановить свойственное индусскому народу и открытое ему его великими мудрецами и подвижниками истинное религиозное учение с вытекающим из него понятным для всех руководством поведения;
   и 4) то, что такое необходимое для блага всех людей, и в данном случае индусского народа, восстановление истинной религии даст индусскому народу истинное благо и освободит его от всех его бедствий, в том числе и от всякого рода суеверий и, между прочим, от того странного суеверия, по которому индусы, страдая от несправедливостей, жестокостей чуждых, руководимых только барышами пришельцев, помогают им в своем порабощении. Думаю, что излишне было бы подробно разъяснять вам, каким образом то, что называется порабощением, само собой уничтожится, как только уничтожится заблуждение, по которому индусы, исповедуя суеверные обряды вместо религии, служат своим поработителям, и, как только тем же индусам, руководимым религиозным сознанием, будет так же невозможно служить делу насилия и убийства, как теперь ни один из них не согласится осквернить идола или священную корову и т. п. [...]
  
   Бишен Нараин (р. 1884) -- индус, по образованию юрист. Разделяя религиозно-философские взгляды Толстого, отказался от профессии юриста. Жил в Морадабоде, в Индии.
   Ответ на пространное (на пятнадцати листах) письмо Бишена Нараина от 1 сентября н. ст. 1909 г., в котором он подробно писал о современном положении Индии и поставил перед Толстым двадцать вопросов о политической жизни Индии.
  
   Махатме Ганди (Mohandas Gandhi).
   1909 г. Сентября 25/октября 8.
   Сейчас получил ваше в высшей степени и интересное и доставившее мне большую радость письмо. Помогай Бог нашим дорогим братьям и сотрудникам в Трансваале. Та же борьба мягкого против жесткого, смирения и любви против гордости и насилия с каждым годом всё более и более проявляется и у нас, в особенности в одном из самых резких столкновений закона религиозного с законом мирским -- в отказах от военной службы. Отказы становятся всё чаще и чаще.
   Письмо к индусу писано мною.1 [...]
   Слово reincarnation2 мне бы не хотелось исключать, потому что, по моему мнению, вера в reincarnation никогда не может быть так тверда, как вера в неумираемость души и в справедливость и любовь Бога. Впрочем, делайте, как хотите. Переводу на индусский язык моего письма и распространению его могу только радоваться.
   Думаю, что competition3, т. е. денежное поощрение, в деле религиозном неуместно. [...]
  
   Махатма Ганди (1869--1948) возглавил национально-освободительное движение против английского империализма в Индии.
   Ответ на письмо Ганди из Лондона от 1 октября н. ст. 1909 г. с подробным описанием тяжелого положения индусов в Трансваале, -- в Южной Африке.
   По поводу этого письма Толстой писал В. Г. Черткову 28 сентября: "Письмо трансваальского индуса очень тронуло меня".
  
   1 Речь идет о письме-статье к Таракуат Дас, 1908 г. Ганди и его друзья намеревались перевести статью и предварительно хотели удостовериться в авторстве Толстого. Ганди приложил рукопись перевода статьи.
   2 По поводу имеющегося в конце статьи Толстого возражения против учения о перевоплощении (reincarnation) Ганди просил Толстого исключить "перевоплощение" из числа тех понятий, в которых Толстой хочет разубедить читателя.
   3 Ганди поделился с Толстым своей мыслью о целесообразности общественного конкурса (competition) на статью по вопросу о "нравственности и действительности пассивного сопротивления".
  
   В. А. Маклакову.
   1909 г. Сентября 27.
   Посылаю вам английскую книгу, которая может быть вам очень полезна для изучения земельного вопроса, который я надеюсь, что вы поднимете в Думе и тем сделаете доброе, полезное дело для многих и для себя -- сознание совершонного прекрасного дела. Кроме того, вызовете к себе сочувствие и благодарность всех разумных и любящих народ людей, к числу которых позволяю причислить и себя.
   Пожалуйста, пожалуйста, сделайте это, право, будет хорошо во всех отношениях.
  
   28 августа в Ясной Поляне Толстой говорил с Маклаковым о теории Генри Джорджа и убеждал его поднять этот вопрос в Государственной думе. Тогда же дал ему изданные на русском языке произведения Джорджа. Какая книга была отправлена одновременно с комментируемым письмом, редакцией не установлено.
   На другой день, 28 сентября, Толстой записал в Дневнике: "Обдумываю письмо государю о земле, самой, кажется, первой важности". Письмо написано не было.
  
   Э. Потушанской.
   1909 г. Сентября 27.
   Жизнь ваша нужна Тому, кто вас послал в жизнь. Вы его орган и должны служить ему. Служение в любви к Богу и ближнему (Евангелие Матфея ст. 36--40, гл. XXII). Любовь к Богу, любовь к совершенству, любовь к ближнему -- равному, любовь ко всем.
  
   Ответ на письмо Э. Потушанской, ученицы восьмого класса женской гимназии в г. Александровске Екатеринославской губ., от 25 сентября 1909 г., в котором она жаловалась на однообразие и бессмысленность жизни.
  
   М. С. Тутолмину.
   1909 г. Сентября 27.
   Никакого общества не знаю, да и знать человеку, желающему жить христианской жизнью, не нужно. Общество есть одно -- всё человечество.
  
   В письме из Орла от 23 сентября 1909 г. Михаил Сергеевич Тутолмин просил сообщить адреса "христианских обществ" и мнение Толстого о них.
  
   И. М. Шикунову.
   1909 г. Сентября 27.
   Стыдно и нехорошо писать глупости и ложь. Книг вам не посылаю и очень жалею о том, что прежние послал вам, а не кому другому, разумному и правдивому человеку.
   Если сознаетесь, что всё, что писали, выдумали и что вам совестно за это, тогда пишите еще, я отвечу вам, а если не хотите сознаться, то лучше не пишите совсем.
  
   В письме от 21 июня 1909 г. крестьянин Иона Михайлович Шикунов (Хворостянка Самарской губ.) спрашивал, как относиться к евангельским чудесам. Просил книг. Ответил ему Н. Н. Гусев 15 июля. В письме от 21 сентября Шикунов благодарил за присланные книги и, спрашивая о значении "духа" и о чудесах, рассказал, что его умершая жена якобы навещала его ежедневно в течение шести месяцев. Он спрашивал Толстого, "как могло все это быть".
  
   С. С. Явиц.
   1909 г. Сентября 27.
   Вы спрашиваете, что делать? Дело есть у всех нас одно и такое, какое мы везде, всегда можем делать и в котором всегда можем успевать, и которое всегда дает нам всё большую и большую радость, чем усерднее мы отдаем ему свои силы. Дело это есть совершенствование своей души, увеличение в себе любви. Писание же повести есть дело пустое и, скорее, дурное, так как вызывает и развивает тщеславие.
  
   Ответ на письмо Софьи Самойловны Явиц (1893--1927), дочери купца, проживавшей в г. Лубны Полтавской губ., от 22 сентября 1909 г. Корреспондентка жаловалась на свою судьбу (она лишилась слуха) и просила нравственной поддержки. Кроме того, она сообщала о своих литературных опытах, напечатать которые ей не удавалось.
  
   В письме от 6 октября С. С. Явиц благодарила за ответ и писала о благотворном влиянии на нее письма Толстого: она поняла, что и без писательства есть смысл жизни.
  
   C. М. Рубинштейн.
   1909 г. Сентября 28.
   Бог не на небе, а в каждом человеке. Бог это то, что дает жизнь людям и всему живому. Бога мы узнаем любовью. Через любовь Бог во мне соединяется с Богом в других существах. От этого весь закон Бога в том, чтобы любить Бога и ближнего, и от этого самое большое счастье на свете в том, чтобы любить всех. Посылаю вам молитву. Советую ее читать и советую также стараться воздерживаться от всего того, что мешает любви, а стараться любить равно всех людей.
  
   Ответ на письмо семилетней девочки, дочери кустаря из Умани Киевской губ., Софьи Михайловны Рубинштейн (р. 1901). Корреспондентка спрашивала: есть ли Бог? "Хотя мой папа заставляет меня быть набожной, но мне кажется, что люди себе уговорили это". На конверте Толстой написал конспект ответа, потом зачеркнутый: Бог есть в каждом человеке. Он один во всех. В людях он разрознен. А соединяет... (фраза не закончена).
  
   Н. Апасову.
   1909 г. Октября 1.
   [...] Всякие испытания, как и те, о которых вы пишете, переносить очень тяжело, если допускать в себе чувство злобы к оскорбителю. А если прощать и любить обижающих нас, оскорбления переходят в радость. Советую терпеть без злобы.
  
   В письме от 29 сентября 1909 г. Николай Апасов благодарил за присланные книги и писал о тяжелых условиях своей жизни, о грубом обращении с ним хозяина магазина.
  
   В. М. Бернштейн.
   1909 г. Октября 1.
   Вы спрашиваете: "как жить?". Жить так, чтобы исполнять волю того, кто или что послал или послало нас в жизнь. Воля эта в том, чтобы увеличивать в себе любовь. Для того чтобы увеличивать в себе любовь, надо быть строгим к себе: подавлять свои личные, эгоистичные, дурные стремления. В этом полагать главную, единственную, высшую цель жизни. Других же людей не судить, а стараться любить тем больше, чем больше они заблуждаются и потому несчастны. Стоит начать жить так, чтобы всем существом своим почувствовать, что истинная жизнь только в этом и что такая жизнь -- благо.
  
   Н. Парамонову.
   1909 г. Октября 1.
   Вы спрашиваете: "в чем счастье?". Счастье в том, чтобы исполнять волю того, кто послал нас в жизнь, того, кого мы называем Богом. Воля его в том, чтобы мы увеличивали в себе любовь к Богу, к совершенству, потом к людям, ко всем людям, потом ко всему живому (от этого и вегетарианство), для того же, чтобы увеличивать в себе любовь, надо бороться с своими личными, эгоистическими желаниями (всякого рода похотями и страстями). Кто положит в этом жизнь и будет чувствовать, как он понемногу успевает, получит истинное счастье, такое, какое ничто разрушить не может. [...]
  
   Ответ на письмо Н. Парамонова (р. 1891), служащего в кинематографе в Воронеже, от 29 сентября, в котором он спрашивал: "В чем заключается счастье в жизни? Какие обязанности каждого человека по отношению к обществу?"
  
   П. В. Веригину.
   1909 г. Октября 4.
   [...] Благо жизни нашей только в душе, в ее приближении к Богу. Вещественные же заботы большею частью только отводят от внутренней работы души. Помогай вам Бог с братьями успевать в том, что "единое на потребу". Передайте мою любовь братьям и сожаление мое о том, что вещественно разлучен с ними и с вами. Желаю же быть в душевном общении. [...]
  
   Ответ на письмо П. В. Веригина от 26 сентября н. ст. 1909 г. с подробным описанием жизни духоборов в Канаде.
  
   П. Н. Лепехину.
   1909 г. Октября 4.
   Просвещения для всех нас достаточно того, какое есть в евангелии. И вы, как видно, его знаете. Помогай вам Бог исполнять его учение в жизни.
  
   Петр Никитич Лепехин (р. 1887) -- крестьянин с. Никольское Воронежской губернии, разделявший религиозные взгляды Толстого. Окончил сельскую школу. В апреле 1910 г. приезжал в Ясную Поляну.
   Ответ на письмо П. Н. Лепехина от 30 сентября 1909 г. . Лепехин писал о своем желании получить какое-нибудь место в имении Ясная Поляна для продолжения вблизи Толстого "просвещения его нравственности". Фамилия в письме не указана. Подпись: "крестьянин Петр Бесприютный".
  
   Н. Ф. Потапову.
   1909 г. Октября 4.
   Ответом на последний ваш вопрос думаю, что отвечу и на те недоумения, которые высказаны в начале письма. Вы спрашиваете, почему я "жду этого конца с удовольствием, так как жизнь моего я должна прекратиться с этим".
   Жду с удовольствием потому, что сущность жизни человеческой есть сознание в себе божественного духовного, невещественного, вневременного начала, которое в этой жизни заключено в пределы телесной личности. Самая же жизнь есть постепенное разрушение этих пределов и увеличивание блага освобождения от них, от пределов. Освобождение же это совершается перенесением посредством увеличивающейся любви сознания своей жизни из личности в божественное начало своего "я". Смерть же есть полное освобождение и потому в известном возрасте и при известном душевном состоянии она может быть желательной. [...]
  
   Ответ на письмо Николая Ф. Потапова (р. 1887) из Москвы от 1 октября 1909 г., в котором он спрашивал, почему Толстой не боится смерти, тогда как "жизнь наша продолжается, пока существует тело".
  
   Д. Румянцеву.
   1909 г. Октября 4.
   Исповедываться или нет -- не важно. Важно только то, чтобы жить хорошо. А жить хорошо, значит жить в любви со всеми.
   О смерти советую думать, но не тревожиться ее приближением. Предстоит ли вам жизни 50 лет или один год -- разницы для души нет никакой. Разница только в том, как прожить год или 50 лет. [...]
  
   Ответ на письмо Дмитрия Румянцева (р. 1884) из Москвы от 1 октября 1909 г. Румянцев, болевший туберкулезом и сознававший приближение конца, спрашивал, следует ли ему исповедоваться перед смертью.
  
   Б. В. Кабанову.
   1909 г. Октября 5.
   Думаю, что собирание частушек и обработка их хорошее, полезное дело. Судя по вашему письму, вы сделаете это дело очень хорошо, потому что видно, что любите и уважаете собирательного автора их.
  
   В письме от 1 октября 1909 г. Борис Владимирович Кабанов, студент Московского сельскохозяйственного института, высланный в Вологодскую губернию, спрашивал об отношении Толстого к народным частушкам. Он занимался их собиранием.
  
   И. В. и К. Гуляевым.
   1909 г. Октября 7.
   [...] Полной победы над внутренними врагами в этой жизни не может быть, потому что жизнь здесь есть только непрестанная, радостная борьба с ними и всё большее и большее одоление их.
   Посылаю вам мою книгу: "На Каждый День". [...] Всё значение книги в том, что она указывает на средства наилучшие, наиупотребленнейшие средства борьбы с врагами: грехами, соблазнами, суевериями. [...]
  
   Ответ на два недатированных письма И. В. Гуляева и его жены, Клавдии Гуляевой, присланные в одном конверте. Гуляевы писали об удовлетворении своей жизнью в деревне и об успешной борьбе с "врагами внутри себя -- со страстями" и спрашивали, возможна ли полная победа над ними.
  
   Е. С. Макарову.
   1909 г. Октября 7.
   [...] Желаю не всего хорошего, а того, что одно хорошо в жизни: духовного совершенства, единения с Богом. [...]
  
   Емельян С. Макаров -- из крестьян, по профессии плотник. Разделял религиозные взгляды Толстого. Некоторое время жил в Канаде близ духоборов. В 1909 г. работал в с. Бушево Тульской губернии.
  
  
   Неизвестной (Теодоре).
   1909 г. Октября начало.
   Цель жизни для всех людей, как мужчин, так и женщин, одна: духовное совершенствование, т. е. увеличение в себе любви одинаковой ко всем людям, любви, проявляющейся в делах, словах и мыслях.
   Приближение к такому совершенству, очевидно, легче для человека свободного, бессемейного, но оно одинаково возможно и для семейного, для мужчины так же, как и для женщины.
  
   С. Рыбакову.
   1909 г. Октября 9.
   [...] Не имею ни малейшего сомнения в вашей искренности. Общение с такими людьми, как вы, и мысль о том, что мои писания могли помочь им в их духовном росте, составляют лучшую радость моей жизни.
   Помогай вам Бог неустанно подвигаться на том пути духовного совершенствования и приближения к Богу, на котором вы стоите так же, как и я. Не огорчайтесь тем, что окружающие люди не понимают и осуждают вас. Это не может быть иначе. Надо только стараться, несмотря на все их осуждения, быть добрым и любовным к ним. [...]
  
   Ответ на письмо Семена Рыбакова (р. 1874), крестьянина д. Поповка Владимирской губернии, от 5 октября 1909 г. Рыбаков с благодарностью писал о влиянии на него сочинений Толстого, заметив при этом: "Конечно, вы можете, может быть, подумать, что все это писание легкомысленно или лицемерно".
  
   А. М. Хирьякову.
   1909 г. Октября 9.
   [...] Оттого ли, что то, что я испытываю, обще моему старческому возрасту, или оттого, что интересы мои ничего не имеют общего с теми, которые движут людьми, совершающими те дела, от которых и вы, между прочим, должны лишиться внешней свободы, или оттого, что уж очень бессмысленна жизнь людей, делающих эти дела, я всё чаще и чаще испытываю желание уйти из этого неловкого положения не только непонимания, но сознания совершенной невозможности понять мотивы деятельности разумных существ и быть понятому ими.
   Если бы я был молод, это было бы побуждением к художественному изображению, которое одно возможно при таких условиях. Теперь же хочется только уйти. [...]
  
   С. И. Герасимовой.
   1909 г. Октября 10.
   [...] молитва о грехах других людей не имеет смысла. [...]
  
   И. Г. Екенину.
   1909 г. Октября 10.
   То, что называется наукой, может быть самым вредным делом, которым только может заниматься человек, или самым пустым, или самым важным для всякого человека делом.
   Самым вредным оно будет тогда, когда под видом истины преподается ложь (к несчастью, в наше время это часто бывает и в самом важном предмете, в том, который называется законом божиим); самым пустым делом бывает то, что называется наукой, когда головы учеников забиваются ни на что не нужными им сведениями (и это еще чаще бывает в нашем мире и в наше время). И самым важным на свете делом делается наука тогда, когда она учит людей, в особенности детей, тому, как прожить наилучшим образом, т. е. наиболее нравственно, исполняя свое назначение в мире -- свою длинную или короткую жизнь. (Эта же наука, к несчастью, совершенно отсутствует в наше время и в нашем мире.) Отбросим же и вредную и пустую науку и все силы положим на изучение одной истинной и важной.
  
   Иван Гаврилович Екенин (1883--1920) -- народный учитель. Открыл в Нижне-Сергинском заводе (Пермской губ.) в своем доме школу, которая и впоследствии называлась Екенинской школой.
   В письме от 3 октября 1909 г. И. Г. Екенин от имени учеников своей школы просил Толстого прислать собственноручное письмо с "наставлением" или на тему о школьном деле.
  
   А. Т. Дзюбе.
   1909 г. Октября 11.
   Не советую вам ехать в Москву. Советую, напротив, жить там, где живете, стараясь, не осуждая других, работать над своим нравственным усовершенствованием, которое заключается в воздержании от похотей, страстей и, главное, в увеличении в себе любви к людям, в особенности к заблуждающимся людям, к "дурным" людям, как обыкновенно называют заблуждающихся, к обижающим нас, как это сказано в евангелии. Для самообразования же не советую вам выписывать газет и журналов, а советую приобретать одну за другой книги, отмеченные мною в каталоге1. Под так называемым образованием и просвещением разумеется очень многое и большей частью очень пустое и ненужное. Истинное просвещение только в одном: в том, чтобы научиться наилучшим образом жить не для тела, а для души. И этому можно научиться не из современных журналов и газет, а из чтения и изучения великих мыслителей всех времен и народов. Если же есть особенная охота к какой-нибудь отдельной отрасли наук: математика, литература, естественные науки, история или еще что, то между делом, как забавой и развлечением, можно заниматься и этими предметами. [...]
   Желаю вам истинного просвещения, т. е. чтобы вы узнали, как надо наилучшим образом прожить жизнь, и старались бы всеми силами так и проживать ее.
  
   Александр Тихонович Дзюба (р. 1889) -- сын крестьянина-баптиста, сосланного за свои убеждения в Сибирь. Разделял религиозные взгляды Толстого. Одиннадцатилетним мальчиком один, без ведома родителей, приезжал в Ясную Поляну и виделся с Толстым. В 1909 г. жил на хуторе под Пятигорском.
   В письме от 5 октября 1909 г. А. Т. Дзюба писал о том, что среди хуторян, с которыми он жил, не было дружеских отношений и возвышенных стремлений, что все поглощены увеличением своих богатств. Ему советовали ехать в Москву для самообразования, но он не решался оторваться от земледельческого труда. Спрашивал мнение Толстого и, кроме того, от имени хуторской молодежи просил указать, какая газета "наиболее полезна и драгоценна для чтения".
  
   1 Каталог издательства "Посредник".
  
   Ф. А. Желтову.
   1909 г. Октября 12.
   [...] То, что пишете о суфизме, мне известно. Истинное понимание жизни и сознание отношения человека к началу всего и вытекающий из этого отношения закон жизни и деятельности человеческой, состоящий в любви, т. е. в соединении своей жизни с проявлением этого начала во всех существах и преимущественно в подобном себе человеке, такое понимание жизни и вытекающий из него закон общи всем религиям в их истинном смысле. И также обще всем религиям извращение и затемнение их непонимающими их истинного значения последователями и вытекающее из этих извращений восстановление их в истинном их смысле. Таков в магометанстве суфизм и другие учения и особенно чистое и высокое учение ученика Баба -- Беха-Уллы. Таковы учения браминов, буддистов, таосистов, конфуцианцев, таковы отчасти учения и древних и новых мудрецов от Сократа до Канта и др.
   Я, по крайней мере, я лично могу истинно верить только в такую религию, т. е. объяснение смысла жизни и вытекающего из него руководства поступков, основы которых я нахожу и в своем сердце и сознании и во всех учениях величайших мудрецов и святых людей мира. [...]
   В обеих брошюрах ценна мысль и указание на то, что вера без дел мертва и что царство божие, которое внутри нас, силою (усилием) берется.[...]
  
   В. А. Лебрену.
   1909 г. Октября 12.
   [...] Всё, что мог я сказать, я, как умел, сказал, и так безнадежно то, что те люди, которым можно на голове и сердце, по вашему выражению, кол тесать, сдвинулись бы хоть на пядь с того положения, на котором стоят и на защиту которого ложно употребляют весь данный им разум, что продолжать уяснять то, что ясно как день, представляется самым пустым занятием. [...]
   Несмотря на это мое нежелание продолжать впускать, как это говорил Рёскин, несомненные истины в одно длинное ухо мира для того, чтобы оно, не оставляя никакого следа, тотчас же выходило из другого, я все-таки чувствую себя очень хорошо и понемногу делаю, как умею, свое личное дело, не скажу, совершенствования, но уменьшения своей гадости, которое доставляет мне не только большой интерес, но и радость и наполняет мою жизнь самым важным делом, которое может делать человек всегда, даже за минуту до смерти. [...]
  
   Ответ на письмо В. А. Лебрена от 30 августа 1909 г., в котором Лебрен предлагал Толстому свои услуги секретаря взамен высланного Н. Н. Гусева. В связи с дошедшими до него сведениями о работе Толстого над статьей о науке просил хоть кратко высказать отношение "не к проституировавшейся на службе у богатых мнимой науке, а к науке истинной".
   На конверте этого письма, полученного в Ясной Поляне в начале сентября, Толстой написал конспект для ответа секретаря: Отвечать: я так занят ложной наукой, что не выделяю настоящую. А она есть. Тогда никто не ответил, вероятно ввиду отъезда Толстого в Крекшино.
  
   Редакции "Neuen Gesellschaftlichen Correspondent".
   Октября 12/25.
  
   Меня очень удивляет, что вы обращаетесь ко мне с таким вопросом, который давно уже не является вопросом не только для христианина, но также для всякого истинно просвещенного человека.
  
   Первый вариант.
   Мне жаль, что этот вопрос, который вы мне ставите, еще может быть поставлен не только христианином, но просто разумным человеком.
  
   Второй вариант.
   Мне искренно жаль, что вы задали мне вопрос, который для истинно просвещенных людей давно уже не является вопросом, который, как мне кажется, показывает не что иное, как то, что он плут или глупец.
  
   В анкете, датированной 20 октября н. ст. и присланной из Берлина, редакция "Neuen Gesellschaftlichen Correspondenz" спрашивала (перевод с немецкого): "Как вы лично смотрите на смертную казнь? Стоите ли вы за ее отмену или за оставление? Или вы считаете, что вопрос должен быть разрешен в каждом случае самостоятельно?" Результаты анкеты редакция предполагала опубликовать.
   Толстой хотел послать второй вариант, но, решив, что такой ответ может обидеть, отправил письмо в более смягченной редакции, которая публикуется здесь по порядку первой.
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Октября 14.
   [...] Как хорошо, что вы видите -- не боитесь видеть несогласие своей жизни с требованиями совести. Это несогласие всегда будет, не может не быть, особенно у человека семейного. Важно то, чтобы не бояться видеть его -- всё, как вы видите, и страдать от него, как вы страдаете. А будешь страдать -- будешь уходить от ст радания, а уходишь от страдания всегда в радость.
   Не робейте за Шуру.1 У меня много есть очень образованных людей, нигде не кончивших и при этом просвещенных в истинном смысле.
   Помогай вам Бог -- тот, который сам в себе и который так далек от меня, что не смею и думать о нем; поможет ли, нет по нашему вызову? Никто не знает, а тот, который в нас, тот -- только вспомни о нем, соединись с ним -- он уже и помог. [...]
  
   1 В этом письме Молочников писал о воспитании своих детей, в частности о сыне Александре (р. 1896).
  
   T. Л. Сухотиной.
   1909 г. Октября 14.
   Спасибо, милая Таничка, что написала мне особо. Это как когда человек хочет ласково поговорить с другим, дотрагивается до него. Я и отзываюсь нежностью на твою ласку. Мне хорошо, даже очень хорошо, не по заслугам. Если есть на что пожаловаться, то -- усталость, не физическая и не нравственная, а как бы сказать, деловитая усталость жизни. Допахал пашню, а еще рано, а на другую переезжать не к чему. И хочется на ночлег, от нечего делать спать, а мне умереть слишком хочется. Может быть, это временное, но есть очень сильно. Да уж и пора. Ты не одобряешь, а я всё в душе повторяю, что всё входит в одно длинное ухо и, не оставляя следа, выходит из другого. Не то, что я хочу учить кого-нибудь, видит Бог, не хочу и не считаю себя способным, а тяжело видеть ясно всю чепуху и личной и частной семейной, и общей жизни людей, и их тяжелые страдания от этой чепухи и еще яснее видеть средства освобождения от этих страданий и упорно самоуверенное продолжение старого. Звал бы тебя, звал бы всеми силами, да страшно тебя разлучать, расстраивать. Ах, как страшна ты с твоей жизнью в Таничке. Ищи, голубушка, другие опоры, другие вечные цели хоть немножко. А то страшно, страшно. Так хорошо, когда всё хорошо, независимо от всего, что может случиться. Всё чаще и чаще знаю это.
  
   Н. И. Лятуну.
   1909 г. Октября 15.
   Брак есть такое половое соединение мужчины и женщины, при котором супруги признают взаимную верность на всю жизнь и общую обязанность наилучшим образом растить и воспитывать своих детей.
  
   В письме из Киева от 11 октября 1909 г. Николай Иванович Лятун (р. 1879), переплетчик по профессии, спрашивал: "Что значит брак законный и свободный при нашем отношении к истине, государству и обществу?"
  
   А. В. Мягкому.
   1909 г. Октября 15.
   Спиритизм не есть учение, а грубый обман и потому не может быть сравниваем ни с каким настоящим разумным, религиозным учением. И тот, кто знает религиозное учение Христа в его истинном смысле, не может уже признавать спиритического учения. [...]
  
   В письме из Уральска от 9 октября 1909 г. Антон Викентьевич Мягкий выражал недоумение по поводу того, что Толстой, "умнейший из живущих", отрицает спиритизм.
  
   Л. Н. Шустовой.
   1909 г. Октября 15.
   1) Внутренняя работа заставит изменить и ухудшить жизнь, но только тогда, когда в основе изменения было не рассуждение, а религиозное чувство, только тогда ухудшение будет сделано наверное для себя, перед Богом, перед своей совестью. При внешнем же изменении по рассуждению большая доля, а то и всё будет сделано для славы людской. "Посмотрите, какова я". А работай внутренно и не будешь в состоянии жить богато, не страдая. А будешь страдать и изменишь жизнь.
   2) Для человека, верующего в учение Христа, факты жизни Христа, описанные в евангелии, как изгнание из храма, не только не имеют значения, но часто, как противные учению, должны быть совершенно игнорированы.
  
   Н. Садовникову.
   1909 г. Октября 17.
   [...] 1) Нужна ли общественная молитва? -- Не только не нужна, но вредна. [...] 3) Какое земледельческое устройство? -- Никакого. Жить для души, по-божьи. А будут люди жить по-божьи, жизнь сама сложится в соответственное степени нравственного совершенства людей устройство.
  
   И. С. Озерову.
   1909 г. Октября 19.
   Лучше быть обиженному и с кротостью терпеть, чем судиться и ссориться. А главное, надо понимать, что в богатстве нет добра, а скорее зло. [...]
  
   Ответ на письмо Ильи Семеновича Озерова (Болдино, Московско-Нижегородской ж. д.). Озеров жаловался, что после смерти отца братья забрали себе все имущество, а ему предлагали остаться у них приказчиком. На суд надежд не было. Просил совета.
  
   Н. Н. Гусеву.
   1909 г. Октября 20.
   [...] перечел некоторые мои писания и, прямо скажу, остался ими очень доволен. Читал их как новое, так их забыл, и подумал, что я, кажется, всё сказал, что мог и умел, и теперь всё только повторение старого. А дело есть, всегда есть внутреннее и, слава Богу, делается понемногу, чего и вам желаю и надеюсь, что и в вашей душе делается. Например, странно сказать, теперь, на 82-м году, я только понемногу отвыкаю от влияния, забот о суждении людей на мои поступки. Приучаю себя, и не безуспешно, при всяком деле вспомнить о том, что -- только перед Богом. [...]
  
   N. N.
   1909 г. Октября 21.
   Ничего не могу советовать. Не то, что не хочу, но не могу. Начал было писать, но бросил.1 Всё зависит от вас, от степени вашей любви к добру, к Богу, а не к себе.
  
   В письме от 15 октября 1909 г. N. N. (студент) просил совета, как ему поступить при создавшихся условиях. Летом 1909 г. он решил жениться. За три дня до свадьбы узнал, что его невеста в течение года была в близких отношениях с его учеником. После свадьбы он уехал от нее. Вот уже пять месяцев он терзается "муками ада". Просил Толстого дать совет. Это письмо опубликовано вместе с письмом Толстого.
  
   1 На конверте письма адресата Толстой написал и потом зачеркнул: бТо, что нравственно, лучше терпеть не> Одно могу советовать: решайте не во имя своего счастья, но во имя добра -- Бога.
  
   Рама Дева (Rama Dеvа).
   1909 г. Октября 21/ноября 3.
   [...] Я начал составлять серию книг с изложением всех больших мировых религий, сущность которых во всех религиях всегда одна и та же. Вполне естественно, что религия Вед, как одна из самых древних и глубоких, должна занять в этой серии первое место. Я хочу сделать выбор наиболее ярких и глубоких изречений из религии Вед. [...]
  
   Рама Дева -- профессор, редактор журнала "The Vedic Magazine", издававшегося в городе Кангра в Индии. Писал ли он лично Толстому, неизвестно.
  
   Д. Артамонову.
   1909 г. Октября 25.
   Советую вам думать не о театре, а о том, как бы прожить хорошо, нравственно свою жизнь. Деятельность же актерская -- одна из самых гадких.
  
   В письме из Тулы от 22 октября 1909 г. пятнадцатилетний гимназист, сын крестьянина-столяра, Дмитрий Артамонов, писал о своем большом пристрастии к театру и желании поступить на сцену. Просил совета.
  
   Л. Милич.
   1909 г. Октября 25.
   Во всем надо быть правдивым, но ни в чем неправда не бывает так преступна и вредна, как в вопросах веры. [...]
  
   В письме из Двинска от 21 октября 1909 г. Лаура Милич спрашивала, как она должна поступить: ей, как лютеранке, предстояла конфирмация (первая исповедь), но она не была верующей.
  
   Л. Д. Семенову.
   1909 г. Октября 26.
   [...] Письмо ваше мне было радостно тем, что показало мне, что та истинная работа жизни, приближения к Недосягаемому, неуклонно совершается в вас. Помогай вам Бог в этой единственно свободной и всегда радостной работе. Желаю вам тоже успеха в том, чего я не сумел сделать, -- в освобождении себя от тех преступных условий, в которых мы застали себя при пробуждении. Очень люблю вас и не за вас, а за то, что позволяю себе думать, что мы с вами живем одним духом, хочу сказать, что люблю вас особенной любовью сознания единения в Боге, какою, к несчастью, могу любить только немногих. [...]
  
   Письмо Л. Д. Семенова к Толстому не сохранилось. В дневнике Д. П. Маковицкого записано 25 октября: "Лев Николаевич получил письмо от Л. Семенова. Очень ему обрадовался, сразу стал читать его вслух. В письме прочел, что Семенов просит уничтожить его. Уничтожил". По записи этого дневника от 27 октября известно, что в то время Семенов отрицательно относился ко всякому писанию и просил не сохранять его писем.
  
   П. З. Фадееву.
   1909 г. Октября 27.
   Рад был вашему письму, как всегда бываю рад узнать про то, что мои книги принесли хотя некоторую духовную пользу людям и сблизили их со мною.
   Вопрос ваш о так называемом таинстве причащения, признаюсь, удивляет меня. Я избегаю говорить про это, боясь оскорбить верующих, так же, как буду осторожен не оскорбить человека, верующего в божественность идола, но, когда у меня спрашивают мое мнение такие люди, как вы, считаю своей обязанностью перед Богом говорить всю правду.
   То, что называется таинством евхаристии, при котором вещественные предметы: хлеб и вино считаются не только священными, но божественными, есть самое грубое идолопоклонство и не только не согласно с учением Христа, но прямо противоположно ему.
   О значении же слов Христа, записанных в евангелии, мое мнение то, что приписывать словам книги священное значение есть тоже идолопоклонство. И не только бесполезно, но вредно придумывать хитроумные толкования их. [...] Важно и неоцененно в учении Христа не описание невозможных чудес, которые он будто бы совершал, того, как он воскрес и взлетел на небо и т. п. (таких чудес столько же во всех других верах: магометанской, браминской и др.), но важны те истины, которые едины во всех великих верах человечества и которые согласны не только с нашим разумом, но с нашим сознанием жизни, все те истины, которые раскрывают значение любви, утверждают ее в душах людей, указывая пути применения ее. И такие истины открывает нам евангелие, и тем-то оно и драгоценно нам.
   Все же обряды и таинства с их идолопоклонством суть не что иное, как средство отвлечения людей от ясного понимания учительных мест евангелий. [...]
  
   Ответ на письмо служащего горных заводов в Верхнеуральском уезде Оренбургской губ. Петра Зиновьевича Фадеева (1852--1911) от 18 октября 1909 года. Фадеев писал о том, что прежние произведения Толстого, в которых он не находил религиозного содержания, озлобляли его (он считал Толстого антихристом). Знакомство с позднейшими сочинениями примирило его с Толстым, и он просил простить его за прежнее осуждение. Кроме того, корреспондент поставил ряд вопросов о "таинствах" церковной религии.
  
   В. И. Кочетову.
   1909 г. Октября 28.
   [...] Живу накануне смерти и с спокойствием и радостью думаю о возвращении к тому Богу любви, в которого верую и от которого изшел.
  
   А. С. Швецу.
   1909 г. Октября 30.
   Жить надо затем, чтобы исполнить волю Бога, пославшего нас в жизнь. Воля же его в том, чтобы мы любили Бога, т. е. высшее добро -- любовь, и любили друг друга. На то, чтобы приучать себя к этой любви, надо положить все силы души. И подвигаться в этом увеличении в себе любви можно всегда и везде. [...]
  
   Алексей Степанович Швец (1893--1914) -- крестьянин с. Чернянка Курской губ., сын мелкого торговца. В 1902 г. кончил сельскую школу. В 1907 г. поступил послушником в Святогорский успенский монастырь в Изюмском уезде Харьковской губернии. Вскоре заинтересовался мировоззрением Толстого, стал критиковать монастырский уклад, пропагандировать произведения Толстого, чем вызвал к себе недоверие. В письме от 26 октября 1909 г. он, потерявший цель в жизни, просил совета.
   1 декабря А. С. Швец благодарил за ответ и сообщил следующее: "Когда я получил ваше письмо и книги, то не успел я хорошенько их прочитать, как начальники монастырские пришли с обыском. Так как я не думал, что они это сделают, и не запрятал, то они забрали у меня ваши книги и письмо и как еретика выслали меня из монастыря, и я живу теперь дома".
  
   К. И. Муценеку.
   1909 г. Ноября 6.
   Вы совершенно правы, что, отрицая сознательное убийство живых существ, не следовало бы пользоваться и для одежды частями их тела, как то: кожей, мехом.
   То, что я ношу кожаный пояс и кожаные сапоги и даже меховую шапку, никак не доказывает того, что я считаю, что это нужно делать и что это хорошо, а только то, что, несмотря на то, что считаю, что лучше бы было не носить кожи и меха, я в своей жизни не только в деле непользования телами убитых существ, но и во многом, многом другом, гораздо более важном, так далек от совершенства, что те усилия, которые я могу направить на улучшение своей жизни сначала в нравственном отношении, я нахожу более целесообразным направлять на исправление моих других многих и более важных недостатков, чем пользование для своей одежды кожаными и меховыми предметами.
  
   Ответ на письмо К. И. Муценека (Москва) от 3 ноября 1909 г. Видимо, под впечатлением статьи Гр. Градовского "Два дня в Ясной Поляне" корреспондент высказал свое мнение о том, что Толстой-вегетарианец не должен был бы пользоваться кожаными и меховыми предметами. Просил разъяснить ему это "кажущееся противоречие".
  
   Ю. О. Якубовскому.
   1909 г. Ноября 5--7?
   [...] у нас на днях был Леонид Семенов, оставивший мне самое благодетельное и глубокое впечатление. Как ни тяжело чувствовать свое ничтожество в сравнении с такими и, слава Богу, многими и многими такими же людьми, радость сознания того, что есть такие люди, превышает тяжесть стыда за свою дурную жизнь. [...]
  
   А. И. Козыреву.
   1909 г. Ноября 7.
   [...] В этих книгах найдете руководство в жизни для человека вообще, и потому думаю, что для руководства в жизни человека, избравшего наилучшую форму жизни -- земледельческую -- они тем более будут годиться.
   [...] желаю от всей души вам успеха в главном деле жизни: нравственном совершенствовании.
  
   В недатированном письме Александр Иванович Козырев (р. 1886), по происхождению крестьянин, занимавшийся в Саратове увеличением портретов, писал о своей жизни. Просил совета и руководства, спрашивал, стоит ли ему вернуться к сельскому труду.
  
   П. М. Семеренко.
   1909 г. Ноября 7.
   Очень советую не заниматься литературой и ответы на вопросы жизни искать не у Шеллера-Михайлова,1 а у великих мудрецов мира: Конфуция, Марка Аврелия, Эпиктета, Христа, Магомета, Руссо, Паскаля, Канта и др.
  
   Ответ на письмо шестнадцатилетнего юноши П. М. Семеренко со ст. Томылово Самаро-3латоустовской ж. д. от 4 ноября 1909 г., в котором тот просил ответить на ряд волновавших его вопросов о Боге, науке и искусстве. Он спрашивал также: "Отвергаете ли Вы существенную пользу романов Шеллера-Михайлова. Тогда я с Вами не согласен... Советуете ли мне заняться литературой, так как у меня есть какое-то пристрастие к ней?"
  
   1 Александр Константинович Шеллер (псевдоним: А. Михайлов, 1838--1900), автор многочисленных в свое время популярных романов преимущественно из жизни городского мещанства.
  
   Г. Ф. Фоминскому.
   1909 г. Ноября 7.
   [...] Христос сказал: весь закон в том, чтобы любить Бога и ближнего, и я верю в это, верю в то, что в той мере, в которой я исполняю это, мне будет хорошо всегда и везде в этой жизни и вне ее. И это говорят все самые различные веры одинаково. О том же, какова будет жизнь после смерти, все говорят различно. [...]
  
   Ответ на письмо Георгия Федоровича Фоминского из Сергиева посада Московской губ. от 4 ноября 1909 года. 84-летний корреспондент сообщал, что его многочисленной семье и его родным, как православным, непонятна мысль письма Толстого, полученного его шестидесятилетним сыном еще в 1906 г., и просил разъяснений.
  
   А. М. Вербатову.
   1909 г. Ноября 8.
   [...] В письме вашем я не согласен только с одним вашим выражением о том, что мы работаем для того, чтобы осчастливить людей. Работа каждого из нас должна быть только в том, чтобы увеличивать в себе любовь к Богу -- высшему совершенству, и людям всем без различия. В этом одном разумная цель жизни людей. То же, что выйдет из нашей деятельности, есть дело высшей силы, хотя мы и знаем, что наша любовь, наша деятельность нужна для блага всех людей. [...]
  
   Ответ на письмо Андрея Михайловича Вербатова из Одессы от 5 ноября 1909 года. Корреспондент просил сообщить ему содержание выпущенных по цензурным соображениям мест из опубликованной в газетах в сентябре месяце статьи Толстого "Неизбежный переворот" и просил также назвать газеты, которые выписывал Толстой. Кроме того, он писал: "Господи, если бы скорей все было так, как Вы пишете в своей статье!.. Слишком нас мало и слишком много работы предстоит всем нам, чтобы людей сделать счастливыми".
  
   Л. М. Гордину.
   1909 г. Ноября 8.
   Очень буду благодарен вам, если вы будете так добры, что сообщите мне отборные изречения из тех книг, о которых вы упоминаете. Благодарны будут вам не только я, но, что гораздо важнее, миллионы читателей, которым посредством дешевого издания книги, содержащей эти изречения, станет доступна, религиозная мудрость древних учителей еврейского народа.
  
   Ответ на письмо Л. М. Гордина от 5 ноября 1909 г. В связи с письмом к нему Толстого от 30 октября (см.  235) Гордин сообщил, в каких изданиях имеются религиозно-нравственные изречения талмуда, а также выразил готовность перевести для Толстого "отборные изречения" из него.
  
   Д. М. Ярцеву.
   1909 г. Ноября 8.
  
   Всё, что я писал последнее время, всё это только ответ на тот самый важный вопрос для всякого человека, с которым вы обращаетесь ко мне в своем письме. [...] Короткий же ответ такой: увеличивать в себе любовь. Достигается же это увеличение подавлением, уменьшением любви к своей личности.
  
   В письме из станицы Гундоровской Донской обл. от 1 ноября 1909 г. казак Дмитрий Михайлович Ярцев спрашивал: "Как надо жить? Как надо достигать того, чтобы всем было лучше, веселей, радостней?"
  
   Казакову.
   1909 г. Ноября 10.
   [...] я согласен со всем, что вы пишете о жестоком самоуправстве властей и о значении богатства и бедности и о вреде того, что называется "наукой, образованием". Но во всем этом главную причину я вижу в отсутствии религиозного понимания жизни в народе. Только вследствие этого отсутствия люди из народа так легко становятся орудиями насилия властвующих и богатых. [...]
  
   И. А. Киселеву.
   1909 г. Ноября 10.
   Рад был узнать о том, как вы призреваете сирот, и о том, как они следуют вашему примеру. Отвечая же на ваши вопросы о себе, могу сказать только то, что кажется мне, что старался в моей жизни внушать добрые христианские правила жизни не только сиротам, но и детям вообще. Не могу сказать, чтобы все дети усваивали эти правила и держались их в жизни. Думаю, что дело каждого из нас исполнять свою обязанность перед Богом, то же, что выйдет из нашей деятельности, -- дело божье.
  
   Ответ на письмо Ивана Алексеевича Киселева, крестьянина Уфимской губ., от 2 ноября 1909 года. Киселев писал, что под влиянием "В чем моя вера?" (других произведений Толстого не читал) он в 1906 г. взял на воспитание двух мальчиков-нищих, а затем еще двух. Своих детей было четверо и четверо воспитанников. "Относительно пищи скудновато, но зато на душе радостно, когда эти крошки имеют между собою крепкую связь". Киселев спрашивал, берет ли Толстой сирот на воспитание, какой результат (написано малограмотно).
  
   А. Воловому.
   1909 г. Ноября 11.
   Ответ на ваши сомнения очень прост: всякий нравственный закон указывает, как компас, только абсолютное направление, приближение к которому составляет задачу деятельности человека.1 Как закон око за око, так и закон непротивления, так и всякий нравственный закон не может быть всегда исполнен. Важно и нужно наибольшее приближение к исполнению его. Такое стремление к наибольшей возможности исполнения закона непротивления дает несомненно гораздо большее общее благо человечеству, чем допущение мысли о том, что каждый человек или группа людей может решать, в чем благо, и во имя этого воображаемого блага делать зло. Это самое делалось и делается до сих пор и это самое довело человечество до того бедственного положения, в котором оно находится и от которого может его избавить только следование закону непротивления. [...]
  
   Ответ на письмо административно высланного учителя А. Волового (с. Чермалык Екатеринославской губ.) от 25 октября 1909 г. с сомнениями по поводу возможности применения в жизни учения о непротивлении злу.
  
   1 В дневнике Д. П. Маковицкого по поводу комментируемого письма в тот же день, 11 ноября, записано, что Толстому понравилось употребленное им сравнение нравственного закона с компасом.
  
   Н. С. Логунову.
   1909 г. Ноября 11.
   [...] Насчет закона 9-го ноября,1 скажу то, что закон этот выпущен только затем, чтобы развратить крестьян, чтобы одни из них стали помещиками, а другие голышами, и чтобы те помещики, у которых 3 тысячи десятин земли, могли бы спокойно владеть своей землей и могли бы сказать мужику: у тебя теперь земля собственная, и у меня тоже. У тебя 10 десятин, а у меня 3 тысячи. Мы теперь равны с тобою. Наживи деньги и купи, и у тебя будет больше. Это одно, а другое то, что от этого закона вражда между братьями и сынами и отцами; и еще то, что по этому закону земля вся скоро уйдет от бедняков к богачам. Самый дурной закон. Надо не поддаваться ему. [...]
  
   Никифор Саввич Логунов (ум. 1919), разделявший религиозные взгляды Толстого, был в Ясной Поляне 20 октября и 24 декабря 1909 г.
   Ответ на письмо Н. С. Логунова от 6 ноября 1909 года. Выражая сочувствие мировоззрению Толстого, Логунов спрашивал адреса лиц, разделяющих его взгляды, а также интересовался мнением Толстого о "праве собственности земли".
  
   В. М. Вафиади.
   1909 г. Ноября 12.
   Живи так, как учил Христос: люби Бога и ближнего. Бога, т. е. высшее совершенство, и к нему стремись; ближнего, т. е. всякого человека без различия.
  
   В письме от 7 ноября 1909 г. тринадцатилетний ученик Керченской гимназии Владимир Михайлович Вафиади (1896--1919) сообщал о своем стремлении "жить праведно".
  
   М. Гальперину. Черновое.
   1909 г. Ноября 13.
   Не упомянул я имени Моисея отчасти случайно, отчасти потому, что нравственное учение Моисея было усвоено и передано людям, учение о любви, на которое вы указываете, высказано с большей полнотой и ясностью в учении Христа.
  
   В письме из Киева от 10 ноября 1909 г. Марк Гальперин спрашивал, почему Толстой в конце статьи "О ложной науке", перечисляя ряд мудрецов, "высказывавших свои мысли о том, в чем должна состоять хорошая жизнь", не упомянул Моисея, который сказал: "люби ближнего, как самого себя".
  
   Н. Н. Гусеву.
   1909 г. Ноября 13.
   [...] отвечу на вопрос об изложении кратком вами моих писаний. Только могу радоваться такой затее. У вас всё есть для того, чтобы сделать это прекрасно, главное: единство разумения.
   Про себя скажу, что всё больше и больше недоволен своей жизнью, но не отчаиваюсь. За вас радуюсь. Вам лучше, чем мне, потому что вы лучше, чем я. [...]
  
   Ответ на письмо Н. Н. Гусева от 3 ноября 1909 года. Н. Н. Гусев писал о своей жизни и занятиях. Он спрашивал об отношении Толстого к его намерению заняться популярным изложением основных религиозно-философских произведений Толстого.
  
   А. М. Завадскому.
   1909 г. Ноября 13.
   Словами: Бог не на небе, а в каждом человеке, я высказывал только то, что Бог не есть личность, находящаяся в известном месте, а есть то высшее, духовное начало, которое мы сознаем в себе. Слова эти никак не означают того, чтобы Бог был только в человеке, и вы совершенно справедливо высказываете свое несогласие с такой мыслью. [...]
  
   Ответ на письмо из Мценска Орловской губернии отставного подполковника Алексея Марковича Завадского от 12 ноября 1909 года. Корреспондент писал о своих недоумениях, вызванных недавно опубликованным письмом Толстого к девочке Рубинштейн (см. письмо от 28 сентября 1909 г.).
  
   М. Турыжникову.
   1909 г. Ноября 13.
   Нет никакой надобности учиться только для того, чтобы быть тем, что называется образованным человеком. [...]
   Полезно учение бывает только тогда, когда оно отвечает на вопрос, который возник в душе человека. А учиться всему, чему попало, бывает только вредно. [...]
  
   Ответ на письмо М. Турыжникова из Астрахани. Турыжников, окончивший четырехклассное городское училище, писал о своем желании продолжать образование и просил указать книги.
  
   Н. Д. Платонову.
   1909 г. Ноября 14.
   Павел Иванович переслал мне ваши два письма и советует мне ответить вам на ваши вопросы. Вы спрашиваете, как вам поступить в вашем положении? Отвечать вам на этот вопрос никто не может, кроме вас самих, того духа божья, который живет в вас, т. е. вашей совести, И то, что говорит ваша совесть, вы хорошо знаете. Вопрос только в том, насколько у вас достанет сил для того, чтобы, несмотря на все страдания тела, до конца исполнить то, чего требует ваша совесть. Никто в жизни не исполняет всего, чего требует совесть -- Бог, никто не бывает в жизни совершен, т. е. вполне свят. Но всякий должен все силы полагать на то, чтобы приближаться к совершенству, к святости. А ослабел, что же делать? Одно надо, если ослабел и уступил в чем греху, не оправдывать себя, не говорить себе, что это можно, что я не мог иначе, а, напротив, знать и чувствовать, что если ослабел, то поступил дурно и виноват, и стараться вперед не ослабевать, а добиваться того, чтобы всё больше и больше приближаться к доброй жизни. Так думаю, что в вашем положении, если человек ясно понимает, что нельзя быть убийцей, все-таки может случиться, что он испугается, ослабеет, поддастся и нынче возьмет ружье, но если он твердо верит в закон Бога, то завтра он может одуматься и опять бросить ружье. Так что вопрос о том, как вам поступить, можете решать только вы сами. Одно только надо помнить, что если поступил против закона Бога, то нет никаких оправданий, а знай, что поступил дурно. Другое посоветовал бы вам, что если ослабеете, то разбирайте, что более и что менее важно, и уж если уступите, то сначала в менее важном.
   Так в вашем деле. Если чувствуете слабость, то отчего бы не есть с мясом. Хотя и лучше не пользоваться телами убитых животных, но дело это для души в тысячу раз менее важно, чем то, чтобы не брать ружья и не присягать. [...]
  
   Николай Дмитриевич Платонов (р. 1887) -- единомышленник Толстого, крестьянин Даниловского уезда Ярославской губернии, по ремеслу штукатур. Будучи призван, за отказ от молитвы был 12 ноября 1909 г. посажен в карцер, а за отказ от военной службы арестован и посажен в тюрьму, суд состоялся в марте 1910 г.
  
   М. Ф. Соломахину.
   1909 г. Ноября 15.
   Ваш сын Семен и брат Данила передали мне ваши вопросы: 1) о переходе в учение Нового Израиля, 2) о наружных обрядах, поклонах, собраниях и пениях стихов. Постараюсь, как умею, ответить на ваши вопросы. Хорошо ли присоединиться к Новому Израилю? Думаю, что нехорошо. Нехорошо потому, что подавать об этом заявление правительству считаю делом безбожным. Считаю безбожным такое присоединение потому, что, получив от правительства разрешение совершать все обряды Нового Израиля, придется обязаться исполнять и все требования правительства: присягать, участвовать в судах и, главное, идти в солдаты, т. е. готовиться к убийству и пр. А все такие дела прямо противны тому истинному христианскому учению, которое вы исповедуете. Если, не вступая в Новый Израиль, и придется пострадать за свою веру, а вступая в Новый Израиль, избавитесь от преследований, то надо помнить, что, как Христос был готов пострадать за истину и пострадал за нее на кресте, так и ученикам его надо быть готовым пострадать за его учение, а не подлаживаться к Пилату и Кайяфе для того, чтобы покойно жить. Это мой ответ на первый вопрос. На второй вопрос о внешних обрядах скажу вам, что вера познается делами жизни, а не обрядами, тем, чтобы не враждовать с людьми, не блудить, не осуждать, а всеми силами стараться всех любить и всякому делать то, чего себе желаешь. Обряды же внешние не утверждают людей в доброй жизни, а, напротив, почти всегда ослабляют их.
   Кто знает, что угодить Богу можно только добрыми делами, тот будет стараться к доброй жизни больше, чем тот, кто думает, что, кроме доброй жизни, можно угодить Богу еще и обрядами.1
   Так я думаю об обрядах вообще. То же, чтобы кланяться одним людям в ноги и отличать этих одних от других, я считаю совсем дурным, потому что это прямо противно истинному учению Христа. Признавать одних людей высшими, а других низшими, значит подражать церковникам с их митрополитами, архиереями и всякими другими чинами. По учению же Христа все люди равны, и нет между ними ни низших, ни высших.
   Если же многим из вас и в особенности женщинам желательно собираться в известные дни и, как у вас вошло в обыкновение, петь стихи, то в этом нет ничего плохого, хотя и нет ничего нужного. Я думаю, что если уже собираться вместе, то хорошо бы было в этих собраниях читать Евангелие и хорошие поучительные книги и, прочитав, обсуждать прочитанное. Те же, кто меньше понимают, могли бы спрашивать у тех, кто понимает больше, о том, как разуметь прочитанное, а старшие или те, кто может, разъяснили бы.
   Вот и всё.
   Старался перед Богом ответить вам всю правду, как ее понимаю. Простите, если в чем ошибся. Одно знаю, что писал с любовью к вам и вашим братьям. Посылаю вам притчу насчет служения Богу обрядами и ту молитву, которую я составил по отче наш и которую читаю каждое утро. Кроме молитвы в определенное время, считаю более всего нужным краткую молитву в середине дня перед каждым делом, когда сходишься с людьми и имеешь с ними какое-либо дело. Молитва, как это и говорил Христос, самая лучшая в уединении, а не в церквах и больших собраниях. Мф. VI, 5, 6, 7 ст.: "Если молишься, то...".
   Каждый по опыту может узнать это. Узнать, как рассеянна бывает молитва на народе и как задушевна она бывает, когда молишься один, перед Богом.
  
   С. М. Соломахин и Даниил Гайворонский 15 ноября были в Ясной Поляне. Беседа с ними послужила поводом для написания комментируемого письма.
   Секта "Новый Израиль" образовалась в 1880-х гг. на почве секты "людей божиих" ("хлыстов").
  
   1 черновике зачеркнуто: как это думают церковники с своими церковными службами, исповедями, причастиями, свечами, молебнами, постами, поминовениями усопших и мн. др.
  
   И. Р. Храшову.
   1909 г. Ноября 15.
   "Что делать?" Не осуждать людей, а видеть всё дурное в себе (а этого много во всех нас) и всеми силами стараться быть лучше, значит добрее и любовнее ко всем людям, и в особенности к тем, которые кажутся нам неприятными.
  
   В письме от 12 ноября 1909 г. двенадцатилетний мальчик Исаак Рейнихович Храшов, сын бедного еврея из с. Монастырище Киевской губернии, писал о тяжелой жизни своей семьи и спрашивал, что делать, чтобы выбраться из этого трудного положения.
  
   А. И. Таганову.
   1909 г. Ноября 16.
   Очень сожалею о том, что моя статья вызвала в вас недоброе чувство и осуждение моих писаний и моей жизни. Сожалею потому, что в мои года, ожидая с каждым часом смерти, больше всего желаю того, чтобы быть в добрых отношениях с людьми. Думаю, что если бы вы были более знакомы и с моими взглядами и с моей жизнью, осуждение ваше не было бы так строго.
  
   Учитель Андрей Иванович Таганов (р. 1871) писал из Кинешмы 12 ноября 1909 г. по поводу опубликованной в "Русских ведомостях" статьи "О ложной науке". Он укорял Толстого за нападки на тружеников в области науки, указывал на несоответствие между образом жизни Толстого и его отрицательным отношением к науке и культуре.
  
   П. И. Карпову.
   1909 г. Ноября 20.
   [...] Книга ваша мне понравилась своей смелостью мысли и ее выражения. Для того чтобы высказывать горькие истины "образованным", нужно в наше время гораздо больше смелости, чем для того, чтобы высказывать их правительству. В особенности же понравилось мне в вашей книге то великое значение и та великая будущность, которые вы видите в настоящем деревенском крестьянстве.
   Помогай вам Бог продолжать ту жизнь, которую вы ведете, отдавая большую долю сил на деревенский земельный труд, а досуг на писание, к которому вы очень способны. [...]
  
   Пимен Иванович Карпов (р. 1887) -- писатель, крестьянин Курской губернии. Первая его книга: "Говор зорь". Страницы о народе и интеллигенции, СПб. 1909. Первый сборник стихов вышел в 1911 году.
   При письме от 16 ноября 1909 г. Карпов прислал свою книгу "Говор зорь". Он писал Толстому: "Не осудите меня, дорогой учитель жизни, и примите от простого крестьянина книжку о народе, которая, быть может, жалка и несовершенна, но которая написана не чернилами, а кровью, и которую я от чистого сердца приношу на Ваш суд".
   На конверте Толстой написал первый вариант ответа: "Получил нынче вашу книгу и прочел ее. Совершенно согласен с выраженными в ней мыслями, в особенности относительно значения и будущности деревенского крестьянского народа".
   О книге Карпова Толстой сказал 2 декабря: "У него блестящая манера писания, обвинения интеллигенции с точки зрения крестьянина" (дневник Д. П. Маковицкого). О нем же Толстой говорил с В. Г. Малахиевой-Мирович. "Наверное не читали, -- сказал он с негодованием. -- Сологубов у нас в Москве читают и Джемсов, а это кому же нужно? Какой-то Пимен Карпов! А вот у него именно и поучиться бы, как писать и что писать".
  
   И. Е. Комару.
   1909 г. Ноября 23.
   Вы спрашиваете, к кому пойти?
   К Богу, к тому сознанию Бога, которое живет в вашей душе. [...]
  
   В письме от 17 ноября 1909 г. Иван Ефимович Комар, представитель американской фирмы "Ундервуд" в Ростове-на-Дону, после ознакомления с мнением Толстого об общинной жизни спрашивал: "К кому пойти? Как быть и как жить?"
  
   А. А. Лобову.
   1909 г. Ноября 23.
   Вы спрашиваете, что делать, если к человеку невольно чувствуется антипатия? Как любить такого человека? Всё доброе достигается усилием, а потому точно так же и любовь -- истинная любовь не к близким, симпатичным людям (это не любовь), а к ближним ко всем одинаково. Достигается эта любовь, сколько я знаю по своему опыту, тремя средствами: 1) воздержанием себя в мыслях, т. е. не позволять себе думать дурно о людях и в особенности о несимпатичных нам; 2) не говорить дурно, не осуждать таких людей и 3) самое могущественное средство, если есть случай и возможность сделать добро такому человеку.
  
   Ответ на письмо из Вологодской губ. сельского учителя Афанасия Алексеевича Лобова (р. 1889) от 13 ноября 1909 г. По поводу учения Толстого о любви корреспондент спрашивал: "Что делать, если любить невозможно, если к человеку невольно чувствуется антипатия?"
  
   Г. Скубко.
   1909 г. Ноября 23.
   Не верят в того Бога, которого проповедует православие, от того же самого, отчего взрослые люди не носят той одежды, какая годилась им в детстве. [...]
  
   Ответ на письмо крестьянина Григория Скубко (с. Раздольное Приморской обл.) от 9 ноября 1909 г. Скубко спрашивал, существует ли Бог, веру в которого ему с детства внушали и в которого, как он видит теперь, многие не верят.
  
   И. Л. Катаеву.
   1909 г. Ноября 24.
   Избави вас Бог оставить жену и детей. Если жизнь с женой тяжела, то знайте, что это испытание, посланное вам от Бога. Старайтесь с кротостью, любовью нести его. А то вам задан урок, а вы хотите уйти от него. Это делает только злой и лукавый работник.1 Очень прошу и советую вам не оставлять семьи. [...]
  
   Ответ на письмо рабочего Ивана Логиновича Кашаева (Дулево Владимирской губ.) от 23 ноября 1909 г. Кашаев выражал сочувствие взглядам Толстого, жаловался на свою тяжелую семейную жизнь и спрашивал, разводиться ли ему с женой, несмотря на то, что у них было четверо детей.
  
   1 Сравнение взято из евангелия.
  
   И. Сергееву.
   1909 г. Ноября 24.
   [...] Цель жизни человеческой: исполнение воли, пославшей нас в жизнь. Исполнение этой воли есть увеличение в себе любви ко всем, к неприятным и враждебным так же, как и к приятным и дружеским. Исполнение этой воли дает человеку благо. А когда человек испытывает благо, он больше ни о чем не спрашивает. Мой совет: поставить своей целью увеличение в себе любви. Достижение этой цели, постоянное приближение к ней, не так, как все другие внешние цели, всегда доступно человеку. Испытайте, и вы сейчас же узнаете справедливость этого. А в ваши года, начав эту внутреннюю работу над собой, как многого можно достигнуть! Помогай вам Бог, тот, который в вас.
  
   Ответ на письмо семнадцатилетнего Ивана Сергеева из села Воротынец Нижегородской губернии с вопросами о смысле жизни.
  
   А. М. Завадскому.
   1909 г. Ноября 25.
   Бог никак не может быть существом. Уж по одному тому, что понятие существа неразрывно связано с понятием отделенности от других существ. Для Бога же, включающего в себя "всё", не может быть того, от чего он может быть отделен.
   Выражение же: воля Бога, столь знакомая нам по евангелию, слова: он хочет, он знает, -- указывают только на отношение человека к Богу, а не на то, чем мы можем понимать его.
   Бог не есть понятие, но нечто такое, без чего ничто не может быть, и поэтому знаю про существование Бога более несомненно; чем про что бы то ни было. Но, несмотря на такое знание, рассуждать и словами определять Бога считаю самым бесполезным и вредным занятием. Я могу сказать, чем, по моему мнению, не может быть Бог. Не может он быть, по моему мнению, ни творцом, ни Христом, ни троицей, ни даже существом; считаю, что такое понимание Бога было бы для меня кощунством, но оспаривать чужие мнения отказываюсь. Думаю, что мы должны жить Богом, его проявлением в нас любви и разума, но не должны и пытаться определять его.
  
   Ответ на письмо А. М. Завадского от 23 ноября 1909 г. с рассуждениями по поводу предыдущего письма Толстого к нему (см. письмо от 13 ноября 1909 г.). В заключение добавил, что он не смог уяснить себе, как Толстой представляет себе Бога: понятием или существом.
  
   М. Г. Казимируку.
   1909 г. Ноября 25.
   [...] На вопрос же ваш о том, что ожидает людей в будущей жизни, могу ответить, во-первых, то, что слово будущее относится ко времени, т. е. к нашей теперешней, временной, телесной жизни. О том же, что такое и как живет наша душа вне времени, телесной жизнью, мы знать ничего не можем. Если это вам не ясно, то скажу так: рожаясь, мы приходим от Бога, умирая, возвращаемся к нему. И так же, как не знаю о том, что мы были до нашего рождения, не можем знать и того, чем будем после смерти. Суждение же о том, что будто бы добрые за свое добро получат награду за гробом, а злые -- наказание за свою дурную жизнь, суждение это самое грубое. Так думать могут только те, кто представляет себе Бога подобным человеку. Бог же, по учению евангельскому, есть любовь и потому не может наказывать. Награждать же за добрую жизнь тоже нет смысла, потому что истинная добрая жизнь носит сама в себе свою награду.
   Так я думаю, считаю рай и ад, награды и наказания за самые грубые суеверия.
  
   М. Г. Казимирук спрашивал, правильно ли он понимает утверждение Толстого, что "люди, которые живут по закону божию, и по смерти будут совершенствоваться".
  
   В. Р. Камодзинскому.
   1909 г. Ноября 25.
   Лев Николаевич думает, что в его писаниях есть если не ответ на ваши вопросы, то такие положения, которые исключают возможность таких вопросов.
   "Материя сознает сама себя, какая бессмыслица!" (Паскаль).1
  
   Очевидно, текст письма, написанный в виде конспекта для ответа секретаря, был дан Толстому на подпись вместе с другими письмами, написанными от его имени.
   Ответ на письмо Владимира Рафаиловича Камодзинского (Житомир). Камодзинский спрашивал: "Как доказать бытие божие (не есть ли мир бесконечная химическая реакция, бесконечно продолжающаяся) ?"
  
   1 Эту мысль Паскаля Толстой взял из книги "PensИes de Pascal".
  
   Козлову.
   1909 г. Ноября 25.
   Не говоря уже о том, что никакой; ни один человек, ни какое бы то ни было собрание людей не имеют права лишать жизни другого человека, не говоря и о том, что та религия, которую мы будто бы исповедуем, безусловно запрещает убийство, даже и те люди, которые совершенно бессмысленно и беззаконно приписывают себе право нарушать и нравственный и религиозный закон, казалось бы могли придумать для противодействия убийства много самых разнообразных мер, но, очевидно, только не ту, которая состоит в совершении того самого преступления, от которого они хотят избавить общество.
  
   В письме из Петербурга от 23 ноября 1909 г. Козлов сообщал, что петербургский военный суд приговорил к смертной казни трех лиц за изнасилование и убийство двух девушек, четырнадцати и девятнадцати лет. Он спрашивал Толстого, правильно ли поступил суд.
  
   Якушко.
   1909 г. Ноября 25.
   [...] А называть людей-братьев косматыми палачами христианину не годится.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1909 г. Ноября 26.
   [...] Ничего подобного в Европе нет, главное, потому, что нигде нет того, что у нас есть -- русского деревенского народа. Мы особенно резко видим ужас и мерзость интеллигенции, потому что видим ее на фоне этого народа, которого она же хочет поучать.1 [...]
  
   Ответ на письмо Н. Н. Ге от 3 декабря н. ст. 1909 г. с подробным изложением содержания его статьи "Честность" (по поводу статьи К. В. Лаврского "Вопросы воспитания в деревне" -- "Свободное воспитание" 1908--1909, 12). Он писал Толстому: "Я высказываю мнение, не лестное для интеллигентов. Именно я говорю о том, что в России крестьяне одни представляют собою хотя необразованных, но единственных цивилизованных людей". Это письмо было в Ясной Поляне прочитано вслух (дневник Д. П. Маковицкого, запись 26 ноября 1909 г.).
  
   1 Толстой говорил 6 августа 1909 г.: "Русские интеллигенты только повторяют то, что говорили в Европе, сами своим умом не думают. Я получаю письма от интеллигенции -- одни глупости. А нынче получил два письма от мужиков -- полные смысла... Пятьдесят лет и раньше были декабристы, которые стыдились, что они владеют крепостными. Теперь же интеллигенты не сознают греховности своего положения. Теперь девяносто девять интеллигентов из ста произошли из народа и сидят на его шее, пишут "Вехи", изрекают разные слова, рассуждают" (дневник Д. П. Маковицкого, запись 6 августа 1909 г.).
  
   Я. Д. Зудерману.
   1909 г. Ноября 26.
   Я получил несколько писем по случаю моей в отрывках напечатанной статьи о науке [...]. И все письма и заметки эти носят один и тот же характер недоумения, раздражения и умышленного непонимания того, что сказано в моей статье. Отношение этих людей к моей статье совершенно то же, как бывает у людей, слепо верующих в те религиозные догматы, в которых они воспитаны, к свободному обсуждению неразумности и безнравственности исповедуемых ими догматов. Ваше письмо составляет исключение, и потому оно мне было очень приятно. Вполне сочувствую вашему желанию содействовать разрушению научного суеверия и желаю вам успеха.
   Что касается основ неложной науки, то я, как умел, высказал их в своей статье и в других моих писаниях.
  
   Ответ на письмо Якова Давидовича Зудермана (Базалуцкое п/о Екатеринославской губ.) от 19 ноября 1909 г. с выражением благодарности за статью о науке.
  
   Мирзе Алекпер Мамедхайову.
   1909 г. Ноября 28.
   Очень сожалею, что не могу признать значительными присланные вами мысли. Всё это совершенно бессодержательно. Вообще чем больше я знакомлюсь с бехаистским учением, тем менее ценю его, и потому едва ли составлю о нем книгу.
  
   При письме от 24 ноября 1909 г. Мамедханов прислал рукопись своего перевода сочинения Беха-Уллы "Лаух. Отблески".
  
   В дневнике Д. П. Маковицкого записано, что присланное сочинение разочаровало Толстого. "Это восточная риторика без содержания", -- сказал он (записи 1 и 2 декабря 1909 г.).
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Ноября 28.
   [...] Слава Богу, так занят, что почти всё время занято и занято делами, в которых могу проявлять любовь. Непрестанно благодарю за незаслуженное благо. Помогай вам Бог в вашем испытании. Жизнь всегда испытание.
  
   П. И. Бирюкову.
   1909 г. Ноября 29.
   [...] Мне очень, очень хорошо, чего и вам желаю, а хорошо мне оттого, что, как ни странно это сказать, я на 82 году начинаю понимать немного, как надо жить для того, чтобы жизнь была неперестающая радость. Понимаю то, что надо всякий час, всякую минуту жизни так же помнить, так же живо представить себе присутствие судящего меня Бога, как мы помним, живо представляем себе суждения о нас людей, так же руководиться этим сознаваемым нами его суждением, как руководимся в поступках предполагаемыми о нас суждениями людей. И как это изменяет всю жизнь и из путанной и тяжелой делает ясной и радостной. [...]
  
   Н. Д. Платонову.
   1909 г. Ноября 29.
   [...] Помогай вам Бог избрать в этом испытании тот путь, который согласен с его волей. А для человека, соединившего свою волю с волей Бога, не может быть ничего худого.
   Какой бы путь вы ни избрали, я не перестану любить вас. [...]
  
   Гольбергу.
   1909 г. Ноября конец.
   Каждому человеку даны разум и совесть, и потому каждый и может и должен сам решать вопросы.
  
   В письме от 20 ноября Гольберг от имени учащихся г. Черкасы просил Толстого объяснить смысл произведения М. П. Арцыбашева "Санин". Они не знали, как отнестись к этому произведению.
  
   М. Н. Толстой.
   1909 г. Ноябрь.
   Писать мне тебе, милая сестра, или слишком много, если излить всё то, чем живу, приближаясь к смерти, которую надеюсь встретить с благодарностью Богу за данную мне жизнь и с полной уверенностью в то, что Бог есть любовь, и что поэтому и смерть -- такое же благо, как и жизнь, -- или совсем нечего писать, кроме того, что люблю тебя особенной, нежной, братской, старческой любовью.
   Левочка.
  
   В Записной книжке того же времени имеется текст: "Передай мою любовь и привет всем твоим добрым товаркам, монахиням и старцам и скажи им, что я прошу их простить меня"
  
   В. А. Насонову.
   1909 г. Декабря 1.
   Законов, исполнение которых обусловлено насилием власти, я, разумеется, не признаю и не могу признавать. Смотрю же на теорию Генри Джорджа как на проект добровольного, с общего согласия, справедливого пользования землей.
   Хотят люди -- они примут этот способ пользования землей, не хотят -- не примут. Тем же, кто видит весь и вещественный и нравственный вред теперешнего земельного рабства, нельзя не желать того, чтобы люди поняли всё зло такого неустройства и не воспользовались бы тем простым способом справедливого разрешения земельного вопроса, который предлагает Генри Джордж.
  
   Ответ на письмо В. А. Насонова из Владимирской губ. от 29 ноября 1909 г. с вопросом, как согласовать "божеский закон" с "мирскими законами", в частности с теорией Генри Джорджа.
  
   Е. Р. Бобко.
   1909 г. Декабря 4.
   Не советую уезжать из дома, а всеми силами стараться жить в мире с семейными. Вера не в том, как и когда молиться, а только в том, чтобы любить Бога и ближних, как сказал Христос. [...]
  
   Ответ на письмо Ефима Романовича Бойко, крестьянина Черниговской губ., от 30 ноября 1909 года. Бойко только что вышел из тюрьмы, где он отбывал наказание за участие в революционном движении 1905 г. Под влиянием соседа по заключению он решил изменить свою жизнь, уйти в "толстовскую" общину.
  
   Л. Д. Семенову.
   1909 г. Декабря 4.
   [...] Благодарю за прекрасные выписки из Плотина. Я читал Плотина давно и, хотя и находил в нем хорошее, был оттолкнут его и мистицизмом и теоретичностью. Но теперь перечту еще благодаря вашему напоминанию и, наверное, найду прекрасное. [...]
  
   И. М. Трегубову.
   1909 г. Декабря 4.
   На вопрос ваш о возможности христианского гнева, хотя бы и не на брата, но на зло жизни, очень рад случаю ответить вам, хотя и знаю, что вы сами в душе решили вопрос так же, как и я, что я вижу из вашего сомнения. Сокрушаться и болеть о зле, совершаемом людьми, свойственно христианину, но так как зло совершается людьми только по заблуждению, то христианину свойственно не гневаться на людей, но сострадать их заблуждению и стараться по мере сил помочь им. Бог есть любовь, а потому христианин, желающий жить по-божьи, может только любить.
   Про беседы ваши1 думаю, что они полезны, но думаю и то, что при ведении их очень трудно сдержаться от соблазнов: и тщеславия, и раздражения, и осуждения, и суесловия.
  
   1 Беседы Трегубова с православными миссионерами.
  
   М. Комарову.
   1909 г. Декабря 5.
   [...] Разрешение всех вопросов в любви ко всем, не к любящим, а к обижающим, мучающим нас. Испытайте это, любезный брат, и вы на опыте узнаете справедливость этого.
  
   Ответ на письмо из Якутска административно-ссыльного Михаила Комарова от 2 ноября 1909 г. Описывая различные случаи социальной несправедливости, Комаров спрашивал: "Неужели нужно терпеть, а не мстить?" Кроме того, спрашивал, что ему делать, когда мысль о самоубийстве "не дает покоя ни днем, ни ночью".
  
   А. М. Хирьякову.
   1909 г. Декабря 5.
   [...] Про себя могу сказать, что мне очень хорошо. Оченъ хорошо потому, что могу любить без усилия много милых людей, именя многие радуют своей любовью. Но все-таки, несмотря на всё это, если бы позволить себе желать изменить свое положение, то желал бы быть на вашем месте. Очень уж тяжело видеть, как никем не мучимые люди сами себя мучат, и иметь возможность, а потому и обязанность, будучи свободным, противодействовать этому и вместе с тем чувствовать, что все твои усилия ни на волос не могут изменить существующего. Знаю, что Fais-се que dois, advienne que pourra,1 a все-таки лучше, когда физически лишен возможности действовать. [...]
  
   1 Делай, что должно, и пусть будет, что будет,
  
   Л. X. Либерману.
   1909 г. Декабря 7.
   То, что самоотречение, т. е. отречение от своего телесного я во имя духовного я, единого во всем, есть основное учение не только Христа, но всех великих религиозных учителей мира, -- в этом согласен с вами не только я, но весь мир. [...]
  
   Ответ на письмо Леопольда Христиановича Либермана (1846--1928) от 27 ноября 1909 г. с рассуждениями о том, что весь смысл евангельской проповеди в самоотречении.
  
   О. А. Степановой.
   1909 г. Декабря 9.
   [...] То, что Бог не только в людях и не только в том, что мы признаем живым, но и во всем, я совершенно согласен с вами и мысли мои о Боге выражал, как умел, много раз. [...]
   Ваша молитва, в которой главная мысль в перенесении стремлений своей личной жизни, в исполнении воли пославшего, мне нравится. "Не моя воля да будет, но твоя, и не то, что я хочу, а то, что ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь". [...]
  
   Ольга Аполлоновна Степанова, жившая в с. Алексеевке Бирючинского уезда Воронежской губернии, впервые писала Толстому в 1890 г. и получила ответ от М. Л. Оболенской.
   В связи с опубликованным письмом Толстого к С. М. Рубинштейн она, описывая свои наблюдения над пчелами и другими насекомыми, заявляла о своем несогласии с мыслью, что Бог только в человеке.
  
   Н. А. Андрусенко.
   1909 г. Декабря 10.
   Везде можно жить хорошей и дурной жизнью, и потому надо стараться жить хорошо там, где живешь. А чтобы жить хорошо, надо не осуждать людей вокруг себя, а заглянуть в себя. А когда в себя заглянешь хорошенько, то увидишь в себе столько плохого, что перестанешь других осуждать. А будешь думать только о том, как бы самому стать лучше.
   Таков мой совет: никуда, не уезжать, людей не осуждать, а над своей душой работать, чтобы быть лучше перед Богом.
  
   Ответ на письмо Никифора Афанасьевича Андрусенко, крестьянина с. Архангельское Ставропольской губ., от 2 декабря 1909 года. Андрусенко писал об "общей людской злобе и коварстве", просил сообщить адрес духоборов и оказать материальную поддержку для переезда.
  
   З. П. Яценко.
   1909 г. Декабря 10.
   [...] Вы спрашиваете: отчего так мало пробуждающихся к истинной духовной жизни людей? Я же удивляюсь и умиляюсь на то, как их много, особенно среди молодежи. Променять вашу прекрасную по возможностям, которые она представляет, деятельность на самую, пустую и ничтожную, даже и вредную деятельность -- прохождения курсов, очень не советую.
  
   Н. Н. Бурлакову.
   1909 г. Декабря 11.
   Очень сожалею о том недобром чувстве, которым дышит ваше письмо. [...] Но, пожалуйста, прошу вас, если вы прочтете что-нибудь из этого, и если это вам не понравится и вас не удовлетворит, и вы захотите еще писать мне, то, пожалуйста, не употребляйте, простите меня, не только неучтивого, но и нехорошего, недоброго способа выражения, состоящего в заявлении своего непонимания того, что вам не нравится; так как если человек заявляет, что он чего-либо не понимает, то это не может означать не что иное, как только то, что, сделав все зависящие от него усилия, чтобы понять, и все-таки не поняв, человек приходит к убеждению, что непонимаемое им есть нечто или противоречивое или совершенно нелепое и глупое. А говорить так о мыслях другого, и не только о мыслях, но о том мировоззрении, которое человек этот выработал усилиями всей долгой жизни и что составляет основы этой его жизни, -- и неучтиво и недобродушно.
   То же, что крестьяне могут понимать то, что я писал, доказывается и тем, что мой корреспондент-крестьянин вполне понял то, что я писал ему, и еще и тем, что в одно время с выходом моей статьи появилась книга "Говор зорь" крестьянина Краснова, выражающая с другой стороны те же мысли о науке, которые я старался выразить в моей статье.
   Очень сожалею, что пишу вам, может быть, неприятное для вас, но счел это своим долгом, видя в вас горячего, искренно заблуждающегося брата. Пишу только для вас, и очень просил бы не только не оглашать, но и не показывать никому этого моего письма. Если же мне ответите, буду рад.
  
   Ответ на письмо Николая Николаевича Бурлакова, учителя в д. Малый Карашин Киевской губ., от 2 декабря 1909 г. Раздраженный статьей "О ложной науке", Бурлаков писал о том, что Толстой "перешагнул простой народ", ничего для него не сделал и что трудно представить себе такого крестьянина, который понял бы смысл статьи о науке. Он просил в конце: "Сделайте, чтобы я поверил, понял Вас".
  
   В. А. Терлецкому.
   1909 г. Декабря 11.
   Несмотря на то, что никак не признаю того значения, какое вы мне приписываете, радуюсь таким письмам, как ваше. Такие письма выражают и вызывают любовь. А лучше этого ничего нет.[...]
  
   В письме из Ворожбы Владимир Андреевич Терлецкий (р. 1849), акцизный чиновник, горячо благодарил Толстого за его деятельность.
  
   А. Д. Лихачеву.
   1909 г. Декабря 12.
   Советую оставаться в деревне и заниматься не художественной литературой, предложений которой гораздо больше, чем спросу, и занятие которой развивает и тщеславие и корысть, а заниматься земледелием и, главное, своей душой. [...]
  
   В письме от 6 декабря 1909 г. Арсений Давыдович Лихачев (1886--1917), крестьянин с. Веселое Мелитопольского уезда, писал о своем желании заниматься литературной деятельностью. Ему советовали ради его литературной карьеры покинуть деревню, но его пугала мысль о необходимости расстаться с селькой жизнью. Просил совета.
  
   И. М. Полковникову.
   1909 г. Декабря 12.
   То, что называется спиритизмом, есть обман, иногда грубый, иногда хитрый. Главное, надо помнить то, что если есть чудеса, то не нужно разума, а если есть разум, то не нужно чудес. Тот, кто верит разуму, не верит в чудеса, а кто верит в чудеса, не верит разуму.
   Думаю, что не может быть сомнения, во что из двух надо верить.
  
   Ответ на письмо Ивана Миновича Полковникова, матроса крейсера "Аскольд" из Владивостока, с вопросом, действительно ли существует спиритизм, о котором он узнал из случайно попавшейся ему книги.
  
   T. Л. Сухотиной.
   1909 г. Декабря 12.
   [...] Ольга1 всё у нас. Кроме удовольствия и того тихого, незаметного, самого настоящего удовольствия, ничего нет нам и от нее и от милых детей.
   Могу желать тебе только того, чтобы тебе было так же хорошо, как мне. Тоже обратно пропорционально краткости остающегося срока.
  
   1 Ольга Константиновна Толстая.
  
   Н. Фиалко.
   1909 г. Декабря 13.
   [...] Не отвечал же я потому, что мне нечего было отвечать, так как то, что вы понимаете под религией и считаете особенно вредным, совсем не то, что я понимаю под этим словом и считаю неизбежно необходимым для жизни всякого разумного существа. Под словом религия я понимаю определение человеком отношения своего отдельного существа к бесконечному, окружающему его всему А так как такое определение и неизбежно вытекающее из этого определения руководство в поступках есть необходимое условие, по моему мнению, разумной жизни, то я и не могу считать религию делом вредным. И потому, и совершенно не разделяя вашего взгляда на религию и притом имея мало сил и времени и много дела, и не нашел нужным отвечать вам. За что еще раз прошу вас извинить меня.
  
   Никандр Фиалко -- русский эмигрант. В 1909 г. жил в Женеве, в 1910 г. переехал в Нью-Йорк.
   В обширном (на пятидесяти двух страницах) письме от 30 августа н. ст. 1909 г. Фиалко писал о философии и религии.
  
   К. В. Вороне.
   1909 г. Декабря 14.
   [...] христианину должно принимать всякое горе и всякую болезнь, как испытание и не столько думать о том, как излечиться от болезни, -- от смерти никто из нас не излечится, -- а о том, как бы с кротостью, терпением, показывая этим пример более слабым, чем мы, переносить ее.
  
   Ответ на письмо Кирилла Васильевича Вороны, крестьянина-сектанта из с. Речек Харьковской губ., с выражением сочувствия религиозным взглядам Толстого. Кроме того, корреспондент жаловался на болезнь глаз (трахома) и просил совета.
  
   Н. А. Почуеву.
   1909 г. Декабря 14.
   [...] если человек положит главную цель своей жизни в нравственном совершенствовании (не в служении людям, а в нравственном совершенствовании, последствием которого всегда бывает служение людям), то никакие внешние условия не могут мешать ему в достижении поставленной цели. [...]
  
   Николай Александрович Почуев (р. 1884), сельский учитель, в письме от 9 декабря 1909 г. подробно описал свою жизнь. После 1905 г. по доносу кулаков он был арестован. После освобождения взят на военную службу. Вернувшись домой, "в надежде отдохнуть телесно и душевно", стал заниматься сельским хозяйством, но местные власти добились его административной высылки в Оренбург, откуда он и писал Толстому. Не найдя работы в чужом городе, Почуев находился в тяжелом материальном и моральном состоянии. Он спрашивал Толстого: "Как в такую минуту поступить?"
  
   И. Г. Заксу.
   1909 г. Декабря 15.
   Прежде чем заботиться о том, как вам поступить в университет, вам нужно позаботиться о том, чтобы выработать в себе те религиозные убеждения, которые, как вы говорите, в вас отсутствуют. Переход же в исповедание той религии, в которую не верить, есть поступок нехороший, который никак не окупится ни той мнимой мудростью, которую вы почерпнете в университете, ни тем улучшением общественного положения, которое доставит вам диплом.
  
   Ответ на письмо Ильи Григорьевича Закса (Вильно) от 9 декабря 1909 г., в котором он писал о том, что ему, как еврею, поступление в университет было очень затруднено, и поэтому он решил перейти в христианство. Поскольку к религии он относился безразлично, такой акт его ни в чем не связал бы. Спрашивал мнение Толстого.
  
   А. Н. Лужковой.
   1909 г. Декабря 15.
   [...] Ваши сомнения о том, что культура не может ли быть вредна народу, совершенно справедливы. Нет никакого сравнения между нравственной жизнью крестьянского земледельческого народа и сословием "культурных" людей, живущих трудами этого народа, и потому желательно одно то, чтобы вы и такие же сознательно относящиеся к своему делу люди, стоящие в положении учителей и могущие воздействовать на народ, содействовали бы истинному просвещению, не "научному", а религиозно-нравственному в его истинном смысле. Тем более это нужно и возможно, что дети народа, живущие в своей нравственной среде, особенно склонны к восприятию такого учения. Какое же может быть вам дело лучше того, которое предстоит вам? [...]
  
   Ответ на письмо сельской учительницы Александры Николаевны Лужковой, жившей в д. Озерки Рязанской губ., от 6 декабря 1909 г. Лужкова писала о школе, о детях, о своей беспомощности в ответах на многочисленные вопросы детей.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1909 г. Декабря 19.
   [...] О том, что человек живет только тем духом общим, всемирным, вневременным, внепространственным, который проходит через него и который он имеет счастье сознавать, je me suis tuИ Ю le dire.1 Но не я, a все истинно религиозно мыслившие люди от ведантистов, Конфуция, Лаотзе, Будды, Христа до Марка Аврелия, Платона, Сократа, Канта и нас с вами грешных. Радуюсь тому, что вы сами, не с чужих слов, пришли к этому. Только когда это так, это радостно для себя и плодотворно. [...]
  
   1 я неутомимо трудился над высказыванием этого.
  
   Ю. Я. Кулыгиной.
   1909 г. Декабря 19.
   [...] Самый короткий же ответ, что жить спокойно и радостно можно тогда, когда целью своей жизни поставить не свое благо, счастье, а исполнение воли того, кто послал нас в жизнь. Живи так и получишь то лучшее благо, какого желаешь.
  
   В письме из Харькова от 16 декабря 1909 г. Юлия Яковлевна Кулыгина, не находившая смысла жизни, просила нравственной поддержки.
  
   В. А. Молочникову.
   1909 г. Декабря 21.
   [...] Ничего не могу сказать вам укрепляющего, поддерживающего, кроме того, что всё то, что с избытком может и должно укрепить, поддержать вас, в вас живо и не скрыто, и явно, и только случайно задержано чем-то. Помогай вам Бог не ждать, не нуждаться в помощи от людей и не сетовать на них (жену, так называемых друзей), а переноситься в них, понимать их так, чтобы не нужно было прощать. [...]
  
   В ночь на 9 декабря 1909 г. у В. А. Молочникова был произведен обыск; отобрали письма и некоторые книги.
  
   М. Е. Пошилову.
   1909 г. Декабря 21.
   Всё зависит от самого себя: от истинного или ложного понимания жизни. Посылаю вам книгу, в которой я изложил мое, почерпнутое из учения Христа понимание жизни, дающее мне покой и благо.
  
   В письме от 16 декабря 1909 г. девятнадцатилетний М. Е. Пошилов, волостной писарь из Ранненбурга, писал о трудностях жизни и о своем разочаровании в ней.
  
   А. П. Еремину.
   1909 г. Декабря 23.
   [...] В статье ясно сказано, что дело науки настоящей, не ложной, состоит в том, чтобы научить людей, как хорошо жить. И такая настоящая наука учит людей, как наилучшим образом пользоваться землею и как не поддаваться эксплоатации богатых. Для умеющих читать и понимать читаемое это ясно из статьи.1
   Очень сожалею о том заблуждении, в котором вы находитесь благодаря вашей слепой вере в науку и благодетельность ее последствий. Та же наука, которая вам кажется столь желательной и которая, по вашему мнению, привела к такому великому благоденствию Европу и Америку, в действительности привела европейцев и американцев только к самому отчаянному положению борьбы всех против всех, нескончаемым разоряющим народ вооружениям и ко всё увеличивающемуся и увеличивающемуся числу пролетариев и безработных.
   Посылаю, между прочим, как образец произведения истинной науки книги Генри Джорджа и Черткова "Наша революция".
   [...] Вообще должен сказать вам, что письмо ваше произвело на меня очень тяжелое впечатление тем недобрым чувством ко мне, которое видно в нем, и теми попытками насмешки над тем, чего, очевидно, не понимают пишущие; вообще всё письмо напомнило мне ту собаку, которая кусает того человека, который хочет отвязать ее. [. ..]
  
   При письме от 22 декабря 1909 г. А. П. Еремин прислал "Открытое письмо Льву Николаевичу Толстому от кружка русских людей разного труда" (шесть подписей, в том числе подпись Еремина). По поводу опубликованной в "Русских ведомостях" статьи "О ложной науке" корреспонденты высказали свои замечания и просили дать "самый краткий ответ" на их вопросы. По поводу этого письма Толстой записал в Дневнике: "Неприятное письмо от рабочих. Не умел быть равнодушным".
  
   1 В черновике зачеркнуто: Отвечаю вам, а между тем по письму вашему вижу, что, что бы я ни писал вам, я не разубежу вас, так как вы слепо верите тому, что вам внушено об одинаковом заработке министра и рабочего том, что за границей всё хорошо. Очень сожалею об
  
   Г. И. Почепня. Черновое.
   1909 г. Декабря 24.
   Думаю, что, если не верить в то, что причастие установлено от Бога, не надо ни самому причащаться, ни причащать детей, так как лгать и притворяться в деле религиозном очень дурно.
   О том, что может ли, или не может ваш священник сделать вам вред, ничего не могу сказать, не знаю. Учить же детей надо той истине, в какую сам веришь. [...]
  
   Г. И. Почепня (подписавшийся: И. Голодаев) писал из Никольска-Уссурийска о том, что местный священник, узнав, что он принципиально не говеет, стал, угрожая церковным судом, принуждать к причастию его и детей, а также уверял, что детей иначе не примут в школу. Корреспондент спрашивал, неужели могут подвергнуть его такому насилию. Письмо Толстого не было переписано и не было отправлено, так как Почепня не указал своего адреса.
  
   З. Таттеру.
   1909 г. Декабря 25.
   Совет мой в том, чтобы видеть и искать причину всего испытываемого дурного только в самом себе, а никак не оправдывать себя внешними условиями отношений между собой родителей и т. п. Полагайте смысл и цель своей жизни в внутреннем совершенствовании, в том, которое указывает нам учение Христа. Цель эта всегда достижима, и вы найдете истинное благо жизни в приближении к этому совершенству. [...]
   Помогай вам Бог чем раньше, тем лучше выйти на тот единый, верный путь жизни, который открыт людям всеми мудрыми и святыми мира и истина которого подтверждается совестью неразвращенного человека.
  
   Ответ на письмо шестнадцатилетнего Зигфрида Таттера, ученика седьмого класса гимназии в Юрьеве (ныне г. Тарту), от 20 декабря 1909 г., в котором он писал о драме в своей семье, о разводе родителей, о своих отношениях с ними, своем одиночестве, в результате чего он "пал нравственно". Теперь родители снова сошлись, и он спрашивает Толстого, не следует ли ему забыть "все прошлое, покориться им обоим и самому заслужить любовь родителей?"
  
   В. Н. Милованову.
   1909 г. Декабря 29.
   Посылаю вам мою недавнюю статью "О Науке". Она отчасти отвечает на ваши вопросы о том, не продолжать ли вам "образование".
   Письмо ваше показало мне в вас человека серьезного, мыслящего и искреннего. Жить среди народа, помогать ему, чем можешь, это наше, всех живущих трудами и лишениями этого народа, священная, первая обязанность. Вы ее не только понимаете, но чувствуете, так и отдайтесь ей вашей душой. [...]
  
   Василий Николаевич Милованов (1883--1916) -- сын священника. Учился в духовной семинарии, откуда был исключен за отказ от причастия. По свидетельству его товарища, в 1905 г., будучи командиром взвода, при усмирении восставших революционных рабочих грозненских промыслов, запретил солдатам дать залп по рабочим и был за это осужден на два с половиной года тюрьмы. Писал Толстому из станицы Червленной Терской обл., где жил в доме своего отца. Погиб на фронте в первую империалистическую войну.
   В письме от 20 декабря 1909 г. В. Н. Милованов спрашивал, продолжать ли "формальное образование" или заняться честным земледельческим трудом.
  
   Д. Г. Рубану.
   1909 г. Декабря 29.
   [...] Желаю вам всего лучшего, самое же лучшее для всякого человека это жизнь, посвященная увеличению в себе любви. [...]
  
   Л. Д. Семенову.
   1909 г. Декабря 31.
   [...] Совершенно согласен с вами, что нехорошо распространять свои книжки,1 особенно еще с портретами. Я лично не виноват в этом грехе, сам не печатаю своих книг и посылаю их, кажется, всегда только тогда, когда ко мне обращаются с вопросами, на которые мне кажется, что отвечают мои книги. Если же посылал когда без этого условия, то считаю, что делал дурно, за что, прошу, простите меня.
   О библии согласен с вами, но хотел бы прибавить то, что и в других религиозных и нравственных учениях до библии, индусское -- Зороастр и после него было много учений, которые сходятся с тем, что истинно в библии, иногда выражая это же с новой стороны и яснее и лучше и многие уже после библии и даже евангелия, в разъяснения вечных, нужных людям истин, знание которых может быть только полезно людям.
  
  
   1910
   М. Г. Рабкину.
   1910 г. Января 2.
   Слово жид, Juif,1 Jude,2 Jew3 не имеет по существу никакого иного значения, как определение национальности, как француз и т. п. Если же слово это, к сожалению, получило в последнее время какое-то оскорбительное значение, то мною ни в каком случае не могло быть употребляемо в этом значении.
  
   Ответ на письмо М. Г. Рабкина из местечка Горваля Рачицкого уезда Минской губ., в котором он спрашивал, зачем Толстой в "Войне и мире" два раза употребил оскорбительно слово "жид" (т. I, ч. 3, гл. VII, и т. II, ч. 2, гл. V).
  
   1 По-французски.
   2 По-немецки.
   3 По-английски.
  
   А. Я. Соловову.
   1910 г. Января 4--5.
   [...] 1) Отличается ли человек от животных, т. е. имеет ли он душу?
   О. В человеке живет вечный, бесконечный дух божий. Сознание в себе этого духа и есть то, что мы называем душою.
   2) Будет ли душа человека (если есть оная) жить по смерти, и если да, то будет ли она помнить земное свое существование так, как старики помнят свое детство?
   О. Про то, что будет после смерти, человеку не дано знать. А не дано знать потому, что это и не нужно ему.
   3) Если душа человека вечна, почему она, живя на земле, не знает, что было с ней до появления ее в бренном теле на земле?
   О. Если душа есть проявление Бога, то для нее нет времени. Время есть только условие жизни в этом мире. И потому нельзя спрашивать о том, что было до рождения и будет после смерти. Душа, как и Бог, не была и не будет, а есть всегда.
   4) Нужно ли человеку, живя на земле, молиться Богу о своем благополучии и благодарить его за благодеяния?
   О. Человеку не нужно ни просить, ни благодарить Бога, а только исполнять его волю. Для более точного исполнения его воли нужно молиться, т. е., читая их, восстановлять в своей памяти высшие доступные человеку истины, которые находятся и в евангелии и в других учениях великих учителей человечества: Лаотзе, Будда, Конфуций, Сократ, Эпиктет, Марк Аврелий, Руссо, Паскаль, Кант и др.
   5) Руководит ли Бог в повседневной жизни человека, или же человек находится в положении заведенных часов, которые идут, если они исправны, и стоят, если не исправны, независимо от владельца, заведшего их?
   О. В повседневной жизни руководит нами тот Бог, который живет в нас и которого мы сознаем собою и велениям которого можно по своей воле повиноваться или не повиноваться.
   6) Если душа человека вечна, то будет ли по смерти воздаяние: праведникам блаженство, а грешникам мучение, хотя бы не в том виде, как пугает православная церковь?
   О. Никто не знает и не может знать того, что ожидает нас после смерти. Выдумки о рае и аде, кроме того, что совершенно произвольны и ни на чем не основаны, в высшей степени и безнравственны и кощунственны. Безнравственны потому, что, обещая награды за добрые дела и наказания за дурные, они этим самым уничтожают всё значение доброй жизни, так как добрая жизнь может быть только бескорыстная, а не основанная на расчете. Кощунственна же эта выдумка потому, что она приписывает Богу, которого мы не можем себе представить иначе, как благом (Бог есть любовь. I. Послание Иоанна), величайшую, даже несвойственную человеку, мстительность и злобу, если он может обрекать грешных людей на вечные мучения.
  
   И. Молодцову.
   1910 г. Января 5.
   [...] ваше предположение о смерти человечества не скажу, что неверно, но произвольно, гадательно.
  
   Иван Молодцов -- телеграфист из Кубанской области.
   Ответ на письмо Молодцова от 31 декабря 1909 г. с изложением своего понимания смысла жизни и утверждением, что отказ от половой жизни приведет к смерти человечества.
  
   Магомету Фатиху Муртазину. Черновое.
   1910 г. Января 5.
   [...]1-й вопрос. В том, что магометане не признают Бога в трех лицах, я считаю магометан совершенно правыми.
   2-й вопрос. Все люди посланы от Бога для исполнения его дела. Также посланы от Бога и самые простые, и самые мудрые и святые люди. Магомет в Аравии, Иисус в Иудее, Будда в Индии, Конфуций в Китае, Беха Улла в Персии и еще многие другие -- такие же люди, как и все остальные. Отличаются они от всех остальных людей только тем, что они более верно исполняли волю Бога и его дела.
   3-й вопрос. То, что слова Алькорана1 суть слова Бога, переданные через ангела Гавриила Магомеду, я считаю ошибочным. Ошибочным я считаю это потому, что во всех верах, и в еврейской, и в браминской, и в буддийской, и в христианской учителя этих вер считают слова, написанные в их книгах, едиными истинными словами Бога, все же другие веры считают ложными. И потому думаю, что считать истинными и божьими нужно только те слова, которые одни и те же во всех верах, те же слова, которые разные во всех верах, думаю, что надо считать ложными. Слова же божьи, которые одни и те же во всех верах и кроме того записаны в сердцах людей, мы все знаем. Слова эти в том, что во всех нас живет один дух божий, и потому, если любим себя, должны любить и друг друга. Сношений с ангелами, думаю, что нельзя иметь, потому что считаю рассказы об ангелах пустой выдумкой.
   4-й вопрос. Можно ли спастись в Исламе и что нужно для спасения?
   Спасаться можно только от беды и опасности, а в жизни человеческой нет никакой беды и опасности. Жизнь дана людям на благо, и надо не спасаться от нее, а исполнять в ней волю Бога. Воля же Бога только в том, чтобы мы любили друг друга, и магометан, и христиан, и евреев, и буддиcтов, и таосистов, и других всех одинаково. А будем жить так, то и жизнь наша будет добро, и смерть не будет страшна нам. Не спасаться нам надо, а жить по-божьи и благодарить его за данную нам жизнь.
   На 5-й вопрос советовать другим, как жить, отвечать не считаю себя в праве. Могу сказать только то, что в моей жизни дало мне спокойствие, уверенность и благо. Дало мне спокойствие, уверенность и благо признание того, что я не христианин, не русский, не дворянин, не член своего семейства, не Лев Николаевич Толстой, а работник божий, посланный в мир для исполнения в нем, в тот короткий срок жизни, который предназначен мне, дела пославшего меня. Дело же это и легкое и радостное одно: любить и делать по мере сил своих добро тем людям, с которыми сходишься. Думаю, что так же понимать жизнь можно и магометанину, и буддисту, и еврею, и всякому человеку, к какой бы он ни принадлежал вере. [...]
  
   Магомет Фатих Муртазин -- самарский мулла, в письме из Самары от 1 января 1910 г. просил ответить на пять вопросов. Содержание первых четырех вопросов передано в ответах Толстого. Пятый вопрос формулирован Муртазином следующим образом: "Нет ли Вашего особого совета к нашему мусульманскому народу? "
  
   1 Алькоран, или коран -- магометанская священная книга.
  
   А. С. Швецу.
   1910 г. Января 5.
   Цель жизни одна, и такая, которая всегда может быть доступна и которая дает человеку верное благо; цель эта в том, чтобы нравственно совершенствоваться, т. е. всё больше и больше исправлять себя от своих недостатков, учиться любить и уважать всех людей, а не ругать их подлецами и не завидовать тем, которые могут ходить в театры. [...]
  
   Алексей Стефанович Швец (1833--1914) из слободы Чернянка Курской губ. в письме от 1 января писал: "Тут не только в театр пойти, а даже книги негде взять почитать... Люди какие-то все подлецы. Если же не ответите, то я потеряю надежду на всех людей и буду знать, что вы только отвечаете богатым и знатным, а меня и подобных не считаете и за людей".
  
   А. Б. Гольденвейзеру.
   1910 г. Января 7--8.
   [...] Правда, что мне хорошо, но могло бы быть лучше, если бы я сам был лучше. Меня связывает с вами более важное, чем музыка. От этого-то я и дорожу общением с вами. [...]
  
   А. В. Варнавскому.
   1910 г. Января 8.
   [...] Вы верно пишете о том, как трудно бывает любить ненавидящих нас и делающих нам зло. Но на это можно сказать то, что хотя это и трудно, но зато, если осилишь и удастся вызвать в себе чувство любви к ненавидящему и удастся отплатить ему добром за зло, то радость от этого бывает самая большая, какую можно только испытать человеку. [...]
  
   Александр Васильевич Варнавский (1884--1911) -- безземельный крестьянин Орловской губ., с детства служил на рудниках в Екатеринославской губ. В 1903 г. отказался от военной службы по религиозным убеждениям и был приговорен на 5,5 лет арестантских отделений с лишением всех прав. В тюрьме Варнавский заболел туберкулезом легких и умер.
  
   А. Т. Дзюбе.
   1910 г. Января 8.
   [...]1) Про отношение к родителям после вашей женитьбы скажу, что соблюсти любовные отношения с близкими людьми, в особенности родителями, дело первой важности, и надо, по моему мнению, все силы употребить и пожертвовать многим, только бы не нарушить прежнюю любовь (взаимную любовь родителей и детей).
   2) О брачных обрядах думаю, что внешний обряд не может содействовать верности супругов. Решить же вопрос о том, следует ли или не следует совершать их, может и должен решить каждый сам для себя.
   3) То, что вы пишете о жизни на хуторе, очень грустно. Не могу и не позволяю себе судить о жизни ближних. Думаю, что самое лучшее, что может делать человек, живя среди людей, жизнь которых ему не нравится, -- это то, чтобы не судить об этих людях, а самому стараться совершенствовать свою жизнь в нравственном отношении и в этом полагать главное дело своей жизни.
   4) [...] не советую ездить туда1 и вообще рассчитывать на улучшение своей жизни от внешней обстановки и влияния окружающих. Всё в самом себе. Чем больше рассчитываешь на внешнее, тем больше слабнут внутренние силы.
  
   Александр Тихонович Дзюба (р. 1889), был арестован за отказ от военной службы и отбыл тюремное заключение и ссылку. В 1910 г. работал на хуторе "Водопад" под Пятигорском.
  
   1 В Канаду к духоборам
  
   А. П. Новикову.
   1910 г. Января 8.
   [...] Все мы живем не так, как считаем по совести нужным. Все выбираем, по мере своих духовных сил и телесных слабостей, средний путь, более или менее близкий к тому, который считаем настоящим. Но важно то, чтобы знать, в чем верный путь и в чем я отступаю от него, а не оправдывать себя, как вы это делаете в своем письме. Земледельческая работа все-таки самая лучшая и для души полезная, и если вы ее бросили, то сделали это не по рассуждению, а по своей слабости. Так и надо знать.
   Постарайтесь приучить своего приемного сына к этой лучшей жизни.
   Я живу дурно, в богатстве, хотя сам ничего не имею, но с теми, кто живут в богатстве. Духовно, слава Богу, хоть понемногу, но все-таки кое-как подвигаюсь и смерти не боюсь и не желаю.
   Желаю вам всего истинно хорошего, т. е. духовного совершенствования. [...]
  
   Адриан Петрович Новиков (1865--1930) -- крестьянин с. Боровкова Тульской губ., знакомый Толстого. Автор рукописи "Записки лакея", где описана его жизнь, начиная с 14-летнего возраста.
  
   П. Данилову.
   1910 г. Января 9.
   [...] Люди все братья, и подвигаться всем надо равномерно к совершенствованию и благу, а не так, как теперь, когда у меньшинства богатого излишек пустых, ненужных знаний, а у огромного большинства нет и самого простого и всем нужного.
  
   Павел Данилов -- ученик 5-го класса Тифлисской гимназии, прислал Толстому письмо, отправленное из Тифлиса 4 января 1910 г., в котором писал о том, как он понимает смысл статьи Толстого "О науке". "Из Вашей статьи, -- писал Данилов, -- я вывел следующее: Вы не считаете нашу науку за науку, а за лженауку, истинной же наукой Вы считаете все то, что может принесть пользу человечеству. Я, Лев Николаевич, согласен с Вами в этом отношении, но в том, что наша наука не наука, несколько не согласен; я думаю так: человек, конечно, прежде всего должен учиться тому, чтобы быть полезным ближним, но для этого нужны и наши науки, которые могут принесть большую пользу, если иметь здравый взгляд на них. Я против тех людей, которые видят в образовании только лишь средство перейти из угнетаемого сословия в угнетающее, и больше ничего. Я так понял. Лев Николаевич, верно ли я понял Вас?"
  
   Н. Г. Сутковому.
   1910 г. Января 9.
   [...] Рад и той работе, которую вы задумали и делаете. Изложить учение истины, одной и той же во всем мире от браминов до Эмерсона, Паскаля, Канта, так, чтобы оно было доступно большим массам людей с неизвращенным умом, изложить так, чтобы безграмотные матери могли передавать их своим малышам -- и это великое, предстоящее всем нам дело. Давайте, пока живы, изо всех сил делать его.
  
   Николай Григорьевич Сутковой (1872--1932) -- окончил юридический факультет, занимался земледелием в Сочи, одно время сочувствовал взглядам Толстого, неоднократно бывал в Ясной Поляне. В своем письме, отправленном из Сочи, Сутковой сообщал, что занимается выборкой мыслей из "Круга чтения" и "На каждый день" для изложения их в популярной форме.
  
   А. А. Шкарвану.
   1910 г. Января 10--11.
   Так это в общем вопросе знания о происхождении мира, то же самое и во всех знаниях и по частным вопросам.
   Возьму хотя бы самое простое знание о том, отчего бывает день и ночь, и о том, что происходит на небе. Неученый, большей частью рабочий человек, который видит почти всегда восход и заход солнца, говорит и думает, что день и ночь бывает оттого, что, как он это ясно видит, солнце выходит с одной стороны из-за леса или из-за поля, а ночь бывает, когда оно с другой стороны заходит. Знает и то, что с весны оно встает раньше и в одном месте, а зимой позднее и в другом месте. Знает и то, что ночью на небе бывают звезды, и звезды, так же как солнце, всходят и заходят. Ученый же, так называемый "образованный" человек, хотя сам и редко видит восход солнца и не наблюдал перемену места восхода, захода, говорит и думает, что день и ночь бывают оттого, что вертится земля около своей воображаемой оси, а зима и лето оттого, что вся земля вертится по воображаемой орбите вокруг солнца, говорит и думает кроме того еще и то, что солнце не одно, а таких несколько десятков тысяч и что многие из них, так же как земля, вертятся вокруг другого солнца. Всё это он не то что знает, а принимает на веру.
   Как ни остроумна Коперникова система и как ни забавны могут быть для праздных людей их, с помощью сотни миллионов стоящих обсерваторий и телескопов, исследования туманных пятен и каналов на Марсе и т. п., нельзя не признать каждому добросовестному и серьезному человеку того, что знание мужика о том, что происходит на небе, суть действительные, но самостоятельные знания, знания же ученого суть и сомнительные, и несамостоятельные, и очень гадательные, и ни на что, кроме как на препровождение времени богатых людей, не нужные знания.
   То же самое и во всех других опытных науках -- не говоря уже о юриспруденции, политической экономии и других. И какое при этом несокрушимое самодовольство ученых, образованных. А думаю, что без ошибки можно сказать, что истинные достоинства людей всегда обратно пропорциональны тому мнению, которое имеют люди о своих достоинствах, и что нет более верного признака ничтожества приписываемого себе людьми достоинства, как то высокое мнение, которое о нем имеют люди. А едва ли есть в наше время более самоуверенные и самодовольные люди, чем люди нашего времени, считающие себя учеными, образованными. Люди нашего времени гордятся открытием ни на что ненужного радия, свет которого истощится только через 3 миллиона лет (это старательно вычислено) точно так же, как цари и их подданные гордятся царским величием.
   Да, одна эта ужасающая самоуверенность нашей науки есть вернейший признак ее ничтожества. [...]
  
   И. Голодаеву.
   1910 г. Января 11.
   [...] не надо ставить вегетарианство главной целью своих усилий. Цель, достойная человека и свойственная ему, есть общее совершенствование в нравственной жизни. Вегетарианство же есть только одно из последствий нравственного совершенствования. Если человек ставит себе эту общую цель, то, по всем вероятиям, он найдет в себе много таких недостатков, на искоренение которых направит свои усилия прежде, чем будет доводить свое вегетарианство до наибольшей строгости исполнения. Посылаю вам книжки, которые, может быть, вам неизвестны и которые указывают на те многие и многие важные недостатки, грехи, с которыми свойственно бороться человеку, поставившему целью своей жизни нравственное совершенствование.
  
   И. Голодаев (р. 1867) -- вегетарианец из Никольско-Уссурийска, прислал Толстому письмо от 28 декабря 1909 г. с рядом вопросов, на которые просил ответить.
    
  
   В. Е. Крашенинникову.
   1910 г. Января 11.
   Вопрос, который вы делаете, может быть разрешен только вами самим.
  
   Василий Ефимович Крашенинников (р. 1883) -- врач-хирург, с 1923 г. работал в Реутовской больнице Московской обл. Автор статей "О праве", "Что такое культура". Крашенинников, будучи студентом медицинского факультета Московского университета, в письме от 8 января 1910 г. спрашивал Толстого, хорошо ли он сделает, если возьмет за свою литературную работу деньги.
  
   Л. П. Обнинской.
   1910 г. Января 11.
   Слова Христа в ответ Петру прямо отвечают на ваш вопрос. И стоит только последовать этим словам, чтобы на опыте узнать их истинность и благотворность для простившего больше, чем для прощаемого.
  
   Лидия Петровна Обнинская из Гжатска Смоленской губ. в письме, отправленном, судя по почтовому штемпелю, из Москвы 10 января 1910 г., спрашивала Толстого: "Следует ли простить человека, написавшего с самой гнусной целью несколько анонимных писем, но потом признавшегося в них и просящего, повидимому искренно, за них прощение?"
  
   Н. Е. Фельтену. Черновое.
   1910 г. Января 11.
   [...] Крепитесь, милый друг. Душе вашей никто ничего не может сделать, и потому старайтесь жить ею, насколько можете, т. е. полагать свою цель в ее совершенствовании. Знаю, что хорошо мне, живя на свободе и вне угроз, рассуждать о жизни и душе. Но что же делать, если я верю в это и, желая вам того, чего себе, не могу ничего другого ни желать, ни советовать. [...]
  
   Николай Евгеньевич Фельтен (1884--1940) -- литератор и редактор морских журналов, знакомый Толстого с 1901 г., был приговорен Петербургской судебной палатой за хранение нелегальной литературы к 6 месяцам заключения в крепости.
  
   П. Синицыну.
   1910 г. Января 11.
   Советую не унывать и других не осуждать, а строже быть к самому себе. [...]
   Ответ на письмо крестьянина Петра Синицына (р. 1888), служившего камердинером у одного петербургского генерала. Синицын жаловался на свою судьбу и на окружающих его людей.
  
   Неизвестному (Ш. Р.).
   1910 г. Января 11.
   Черновое.
   Не унывать, бороться и бороться. Царство божие усилием берется. Не осилил, упал -- не унывай, вставай, опять борись, пока не победишь.1
  
   Корреспондент Толстого, подписавшийся инициалами "Ш. Р.", писал Толстому в своем письме, отправленном из г. Кременца, о намерении покончить с собой.
  
   1 В черновике зачеркнуты написанные на конверте слова Толстого: Душану, что есть о половом вопросе.
  
   Н. М. Амосову.
   1910 г. Января 12.
   [...] в духовной области еще более, чем в материальной, всякий успех достигается усилием, упорством усилия.
  
   Николай Михайлович Амосов (р. 1884) -- студент Политехнического института в Петербурге, прислал Толстому письмо от 10 января 1910 г., в котором подробно описывал свою жизнь и просил Толстого помочь ему избавиться от мучившего его с детства порока.
  
   А. П. Андронову.
   1910 г. Января 12.
   Все ваши вопросы происходят оттого, что вы верите, что то, что у нас называется священным писанием, точно есть священное писание, открытое людям самим Богом, и что всё, что в нем написано, то правда. То, что называется священным писанием, есть собрание речей мудрых и добрых людей, как евангельская проповедь, 5 гл. Матфея, евангелие и Послание Иоанна и вместе с тем всяких выдуманных людьми и глупых басен, как сотворение мира и разные чудеса, от которых у людей делается в голове большая путаница. И потому надо прежде всего не верить во все те сказки, которые церковь выдает за истины, а брать из всех писаний всех народов то, что для души полезно и что согласно с разумом, и откидывать всё, что не полезно и не согласно с здравым смыслом. Посылаю вам книгу, в которой я взял из евангелия то, что считаю полезным и разумным, откинув всё ненужное и вредное.
   На вопрос же ваш о том, как произошел мир, отвечаю тем, что этого нам не дано знать, да и не нужно. Нам нужно только знать, как нам прожить по божьему закону жизнь, а на это ответы нам даны всеми мудрецами мира и особенно понятно Христом в евангелии.
  
   Алексей Прокофьевич Андронов -- рабочий одного из петербургских заводов, прислал Толстому письмо от 6 января 1910 г., в котором благодарил за присылку книг и за ответы на поставленные им в первом письме (1909 г.) вопросы и вновь задавал ряд вопросов о противоречиях в священном писании.
    
   В. Герасимовскому.
   1910. Января 14.
   [...] Вы пишете, что в истинность св. писания если верите, то очень мало. Верить или не верить в то, что несогласно с разумом -- дело очень важное и потому прежде, чем решать как-нибудь вопросы, надо решить вопрос о том, правда или неправда то, что говорят в так называемом св. писании, и надо: или совсем верить, или совсем не верить.
  
   Владимир Герасимовский (р. 1892) -- учащийся в г. Сарапуле; в письме от 5 января 1910 г. спрашивал Толстого: "Что есть душа? Есть ли она в человеке? А если есть, то куда же она девается после его смерти?"
  
   Н. Н. Гусеву.
   1910 г. Января 14.
   [...] не поддавайтесь чувству раздражения на тех, кто делает всё то, что тяжело нам,1 а берите пример с Сережи. Я смело советую это вам, потому что этот самый совет нужен мне, может быть, больше, чем вам. Всегда борюсь с этим недобрым чувством осуждения.
   [...] смотрите, не влюбитесь. Этот совет уже только к вам одному относится. [...]
   Мысль о том, что комета может зацепить землю и уничтожить ее, мне была очень приятна.2 Отчего не допустить эту возможность. А допустив ее, становится особенно ясно, что все последствия материальные, видимые, осязаемые последствия нашей деятельности в материальном мире -- ничто. Духовная же жизнь так же мало может быть нарушена уничтожением земли, как жизнь мира -- смертью мухи. Еще гораздо меньше. Мы не верим в это только потому, что приписываем несвойственное значение жизни вещественной. [...]
  
   Николай Николаевич Гусев (р. 1882) -- секретарь Толстого с 1907 г. до своего ареста в Ясной Поляне 4 августа 1909 г.
  
   1 Заканчивая описание ссыльных революционеров, Н. Н. Гусев писал 2 декабря 1909 г.: "Для чего эти люди, искусные рабочие, томятся здесь в праздности, влачат полуголодное существование, не знают, куда девать время, от скуки ссорятся друг с другом, скучают по оставшимся без кормильцев семьям? Зачем и за что, за какие грехи? Проходит ли бесследно то ожесточение, которое оставляется в душе долгой тюрьмою, длинным этапным путем, казацкими нагайками, побоями тюремных сторожей, казнями под окнами, разлукой с родными, полуголодным существованием и всякими унижениями?.. Неужели не понимают они, что "обиженная слеза даром не канет, а всё на человеческую голову"?" Повидимому, к этой части письма Гусева относилось первое замечание, про которое писал Толстой в своем письме.
   2 "Комета Галлея", прохождение которой над землей наблюдалось в 1910 г. Галлей Эдмунд (1656--1742) -- английский астроном, вычисливший эллиптический путь кометы, носящей его имя.
  
   П. К. Дунаеву.
   1910 г. Января 14.
   Посылаю вам книг, которые надеюсь помогут вам в вашем добром настроении жить по-божьи, для души, т. е. полагать главную цель в своей жизни в совершенствовании.
  
   Павел Калинович Дунаев (р. 1877) -- крестьянин Тобольской губ., в своем письме от 31 декабря 1909 г. просил Толстого дать ответ на мучивший его вопрос: "Как надо жить, чтобы быть хоть немного полезным в деревне, и как надо самому правильно совершенствоваться".
  
   И. Ф. Зубареву.
   1910 г. Января 14.
   Напрасно вы думаете, что деньги могут дать истинное просвещение и блага человеку. Деньги не только не могут дать просвещение и благо, но почти всегда, за самыми редкими исключениями, одуряют человека и лишают его истинного блага. Прекрасно говорит Магомет [...], что молит Бога о том, чтобы прожить жизнь и умереть в бедности.
   Посылаю вам несколько книг, которые считаю хорошими. Книг на свете в сотни раз больше дурных, чем хороших.
  
   Иван Федорович Зубарев (р. 1887) -- крестьянин Пермской губ., в письме к Толстому от 27 декабря 1909 г. просил прислать книг бесплатно, так как, писал он, "мне очень понравилось ваше сочинение "Неужели так надо". Взять у нас их негде, а выписать не на что, нет денег".
  
   В. Ф. Краснову.
   1910 г. Января 14.
   [...] Нехороши сравнения, описания того, чего не мог видеть автор, а главное декадентская манера приписывать сознательность неодушевленным предметам. Описания тогда хороши и действуют на читателя, когда читатель сливается душой с описываемым, а это бывает только тогда, когда описываемые впечатления и чувства читающий может перенести на себя.
   Не унывайте и не берите в писаний за образец новых, а Пушкина и Гоголя.
  
   Ответ на письмо В. Ф. Краснова от 11 января 1910 г., в котором он сожалел, что Толстой "не почеркал того, что негодно", и выражал сомнение, следует ли ему продолжать писать, после неодобрения Толстым рукописи "Ходынка".
    
   Доротее Несбитт (D. Nesbett). Черновое.
   1910 г. Января 14.
   На оба вопроса, которые вы ставите в вашем письме, я могу дать один общий ответ. Мы не можем жить разумною жизнью, не ставя перед собою идеала совершенства. Но мы должны знать, что идеал совершенства не может быть никогда достигнут, так что наша цель не в том, чтобы жить в уровень с идеалом, а только в том, чтобы приближаться к нему, насколько мы можем. Идеал совершенства в половом вопросе есть, по моему мнению, полное целомудрие. Но если мужчина или женщина не могут его достигнуть, то ближайший подход к нему есть брак, в котором опять-таки мужчина и женщина должны стараться быть насколько возможно целомудреннее и, сверх того, принимать, как священный долг, выращивание и воспитание тех детей, которые могут быть в результате брака.
   Что же касается обеспечения старости, то я думаю, что идеал совершенства состоит в том, чтобы жить только настоящей минутой, между тем как всякие наши заботы о будущем заставляют нас уклоняться от истинного пути. [...]
   Отвечать:
   Запасать для старости не надо.
   О половом вопросе, что чем больше воздержания, тем лучше. Если же не в силах, то не уклоняться от последствий выкармливания новорожденных детей -- великое дело воспитание детей.
  
   Доротея Несбитт (р. 1879?) -- молодая англичанка, в своем письме из Перлей-Сюррей (Perley Surrey, Англия), от 3 января 1910 г. описывала свою жизнь и влияние на нее учения Толстого. Она ставила Толстому два вопроса. Первый вопрос: следует или не следует делать сбережения для обеспечения своей старости? Сама она считает, что надо дословно понимать евангелие и не думать о завтрашнем дне, потому что он может и не прийти. Второй вопрос: почему в "Крейцеровой сонате" Толстой проповедует воздержание даже между женатыми людьми, а в книге "Так что же нам делать?" говорит, что женщина не должна уклоняться от священного долга рождения детей.
  
   Л. Н. Ляпиной.
   1910 г. Января 16.
   Надо не думать о том, чем я могу быть полезной, не спрашивать, зачем жить, а знать и верить, что моя жизнь нужна тому, который меня послал в жизнь, и делать то, чего он от меня хочет. А хочет он только того, чтобы я был в любви со всеми. [...]
   Очень, очень советую вам вникнуть в то, что я пишу вам. Я пишу обдуманно. Жизнь должна быть радость и будет вам радость, если вы только поверите не мне, а Христу и всем мудрым и святым людям мира. [...]
  
   Любовь Николаевна Ляпина (р. 1896) -- в то время ученица Пятигорской женской гимназии, отправила 12 января 1910 г. письмо, в котором писала, что, "разуверившись в жизни" и не найдя ответа на вопрос "зачем жить", она решила отравиться. Перед тем как принять яд, она вошла проститься со своим маленьким братом, который в это время читал "Азбуку" Толстого. Ее вдруг осенила мысль, что, может быть, один Толстой мог бы сказать такое слово, чтобы спасти ее жизнь, и тут же написала ему, прося в конце письма ответить не позже как через неделю, иначе "будет поздно".
   Получив это письмо, Толстой поспешил ответить, и Ляпина через несколько дней прислала второе письмо, где сообщала о впечатлении, произведенном на нее словами Толстого. "Спасибо Вам, -- писала Ляпина. -- ...Вы сделали для меня очень много. Я всю жизнь буду считать Вас спасителем и наставником. Вы спасли меня от смерти".
   Это второе письмо Ляпиной было получено в Ясной Поляне 21 февраля, и на конверте его Толстой написал: Какие ей послать книги? Интересное письмо. В своем письме к Н. С. Родионову от 7 октября 1929 г. Л. Н. Ляпина (по мужу Василова) сообщала, что Л. Н. Толстой тогда ей прислал 40 книг своего сочинения, многие были с его подписями, но все они сгорели в Курске. О себе же сообщала, что действительно после получения письма Толстого вся жизнь ее переменилась. Она окончила гимназию и историко-филологический факультет Высших Бестужевских курсов в Петербурге и в 1929 г. преподавала русскую литературу в Ташкенте.
  
   З. Гутману.
   1910 г. Января 17.
   Вы спрашиваете, "возможно ли общее братство, когда человечество делится на религии, национальности и расы".
   Истинно религиозное учение только в том и состоит, чтобы вызвать в людях сознание своего духовного единства, освободить их из разных и потому ложных религий, от исключительной привязанности к своей национальности, к своему государству и к своей расе.
  
   Зальман Гутман (р. 1893) -- сын духовного раввина местечка Судилкова Волынской губ., прислал Толстому письмо от 13 января 1910 г. с тем вопросом, который цитирует по его письму Толстой в начале своего письма.
  
   Ю. О. Якубовскому.
   1910 г. Января 17.
   [...] Не хочется верить, чтобы положение самого Репина было безнадежно. А если так, то это только в несколько иной, более сложной форме та же смерть, которая ждет всех нас.
   За Подасенова радуюсь. Если будете писать ему, передайте ему мою любовь и желание не проходящего того духовного состояния, при котором легко, без озлобления, осуждения и упадка духа переносятся все насилия. [...]
  
   Юрий Осипович Якубовский (1857--1929) -- последователь Толстого. Автор воспоминаний: "Л. Н. Толстой и его друзья" -- ТЕ, 1913, стр. 9. Ю. О. Якубовский, живший в Ташкенте, в письме от 19 декабря 1909 г. просил Толстого написать несколько слов в посылаемом альбоме вегетарианской столовой "Безубойное питание". В этом же письме Якубовский извещал о буйном помешательстве бывшего офицера, основателя земледельческой колонии близ Ташкента, Ивана Акимовича Репина, и об арестованном сыне генерала Николае Подосенове, отказавшемся от военной службы и отправленном этапным порядком из Ташкента в Петербург.
  
   Р. Сырцовой.
   1910 г. Января 18.
   Цель жизни одна для всех: исполнять волю Пославшего. А воля Пославшего одна:1 увеличивать в себе любовь ко всем людям.
  
   Римма Сырцова -- ученица 7-го класса женской гимназии в г. Сарапуле, обратилась к Толстому с просьбой ответить на вопрос о цели жизни.
  
   1Зачеркнуто: любить всех людей.
  
   Е. Хлебцевичу. Черновое.
   1910 г. Января 18.
   Духовное единение людей совершается только через одинаковое понимание человеком своего отношения к миру и вытекающего из этого отношения назначения, т. е. религия.
   Про кооперативы же думаю, что они никак не могут вредить, а скорее могут содействовать единению людей.
   Никакая организация, если только она не поддерживается насилием, не может связать свободного человека. Одобряешь цель и деятельность организации -- участвуешь в ней. Находишь их противными своим нравственным требованиям -- выходишь из них.
  
   Евгений Хлебцевич -- сотрудник газеты "Новая Русь", обратился к Толстому с письмом от 16 января 1910 г., в котором просил Толстого высказаться о значении кооперативов и "о возможности примирения абсолютной свободы личности с какой бы то ни было организацией".
    
   В. М. Зацепиной.
   1910 г. Января 19.
   Под религией я разумею определение назначения человека и вытекающие из этого назначения нравственные обязанности.
   Передать религиозное учение своим детям я считаю священной обязанностью родителей. Религиозное учение это, как я и старался передавать его в своих писаниях и частных беседах с своими учениками и внуками, состоит в том, что во всех нас живет один дух божий. И мы можем жить не только одной своей жизнью, но и жизнью других людей. Для того, чтобы жить жизнью других людей, надо любить их. В этом, по-моему, всё то религиозное учение, которое может и должно быть передано детям. [...]
   Что касается до отдачи детей в школу, то вопрос перед вами стоит ясно -- одно из двух: традиция -- гимназия, университет, т. е. религиозный обман и безверие с неизбежными последствиями разврата или отчаяния; или пренебрежение традицией, мнениями общества, дипломами, карьеры, но для родителей сознание исполненного долга, во всяком случае сознание неучастия в развращении своих детей.
   Может быть, я ошибаюсь и другие знают средний путь. Я не знаю и высказываю вполне искренно то, что думаю и во что верю.
  
   Вера Михайловна Зацепина из Харькова в письме от 8 января 1910 г. писала: "С этим письмом к Вам обращается будущая мать, все помышления которой направлены к тому, чтобы сделать из своего ребенка здорового, честного работника, на какой бы жизненной арене ему ни пришлось подвизаться. Наша научная литература богата трудами по вопросу о физическом воспитании детей, но что касается литературы о духовном воспитании, то она оставляет желать многого". Далее В. М. Зацепина спрашивала Толстого, можно ли, не отдавая ребенка в школу, дать ему "все то другое, что, несмотря на все свое несовершенство, дает университет", или следует "покориться семейной традиции".
  
   М. А. Ремневу.
   1910 г. Января 20.
   Нам нет дела до того, что разрушится или не разрушится земля. Дело наше одно: исполнять волю пославшего нас хозяина. А надо полагать, что хозяин он хороший и без нашей заботы устроит всё к лучшему для всех для нас, если только мы будем исполнять его волю. Не знаю, как профессорам и студентам, а нам, простым людям, только это и нужно знать.
  
   Михаил Андреевич Ремнев -- крестьянин Тамбовской губ., в письме от 14 января 1910 г. просил Толстого разрешить вопросы: "о бессмертии истины на земле о возможности гибели земли, как это доказывают ученые, путем охлаждения ее, или может ли она погибнуть от блуждающей звезды? и ограничивается ли истина только землею?"
  
   И. А. Хлоповскому.
   1910 г. Января 20.
   [...] Письмо ваше мне было приятно получить. Из него я увидел, что вы человек ищущий истины, самой нужной истины о том, как должно жить человеку для исполнения своего назначения, и что вы думаете не по чужим словам, а своей головой.
   Слава Богу, таких людей по всем концам России, особенно в крестьянстве, заявляется очень много, и входить в общение с такими людьми для меня большая радость. [...]
  
   Иван Андреевич Хлоповский -- крестьянин из с. Сасово Рязанской губ., обратился с письмом к Толстому от 16 января 1910 г., в котором просил его прислать книг, хотя он и знает, что все книги, написанные Толстым, принадлежат не ему, а С. А. Толстой.
  
   П. А. Васильеву.
   1910 г. Января 22.
   Родители правее. Знать писать и читать, больше ничего не нужно. Из книг всё можете знать, что нужно. А уехать тайком от родителей -- дурное дело.
  
   Петр Алексеевич Васильев из Ряжска Рязанской губ. в письме от 18 января просил у Толстого денежной помощи на продолжение образования, так как родители его не дают денег. Говорят: "знаешь читать и писать -- и довольно". Он спрашивал Толстого, правильно ли он сделает, если уйдет из дома тайком от родителей.
  
   Гранбергу.
   1910 г. Января 22.
   [...] Если ничтожное меньшинство властвует над огромным большинством, то причина этого может быть только в том, что большинство или большая часть его участвует, не понимая этого, в своем собственном порабощении, и потому борьба с существующим злом никак не может быть в революционном насилии, приучении порабощенных людей большинства к употреблению насилия, а, напротив, только в том, чтобы вызвать в этом большинстве сознание преступности всякого насилия и потому невозможности участия в насилии правительственном, в служении насильникам, во всякого рода сторожах, полицейских и главное солдатах. Борьба, которую я считаю полезной и могущей достигнуть цели только в одном: в уяснении народу преступности всякого насилия и сознания того, что то зло, которое он терпит, происходит только от его участия в насилии.
  
   Гранберг из Юзовки в письме от 13 января 1910 г. писал, что, прочитав в одной из брошюр -- приложении к журналу "Ясная Поляна" -- изложение беседы Толстого с революционером, он возражает против взглядов Толстого на политическую борьбу. "Самым безнравственным со стороны революционеров, -- пишет Гранберг, -- Вы находите то, что они единственным способом для искоренения зла считают пробуждение в людях ненависти к тем, которые их притесняют. Вы так ужасаетесь этой мысли, что можно подумать, будто они заставляют ненавидеть тех, кого, наоборот, следует совсем любить и уважать... Укажите, пожалуйста, как должен поступить народ, если правительство притесняет его, изощряясь в ударах? Та часть, которая не по праву причисляет себе все, составляет жалкое меньшинство и так заражена предрассудками, что ее уже ничто не может излечить... К чему тратить на них попусту моральные проповеди, бить сентиментальностью... в то время, когда можно иным путем все это искоренить? "
  
   М. фон Малер.
   1910 г. Января 22.
   Добровольный переход от положения более богатого, обеспеченного чужим трудом, к положению, требующему больших лишений и большого труда, всегда желателен и нравственно хорош. Нарушение же добрых отношений в семье с родителями, заботами которых вы взрощены и воспитаны, всегда нежелательно и безнравственно. Лучше вам постараться достигнуть первого, не нарушая второго. Если же необходимо одно из двух, то, не зная ни вас, ни того человека, с которым вы хотите соединиться, я не могу дать определенного совета. Только вы сами можете решить вопрос.
  
   Мария фон Малер -- молодая девушка из дворянской семьи, обратилась к Толстому с письмом от 21 января 1910 г., в котором просила посоветовать ей, как выйти из затруднительного положения. Ее тяготит нетрудовая, роскошная жизнь, она хочет жить своим трудом, но семья ее не понимает и считает "психопаткой". Она полюбила молодого человека мещанского происхождения, но родители препятствуют браку. Просила Толстого помочь ей своим советом.
  
   П. Мельникову.
   1910 г. Января 22.
   [...] Смущает вас и приводит в сомнение главное то, что вы верите в священное писание и во всё то, что там написано.
   Для того, чтобы решить вопросы о жизни, которые занимают вас, нужно прежде всего совершенно освободиться от веры в библию, евангелие и прочее, во всё то, что называется священным писанием. Всё это людские выдумки, как коран у магометан, веды у индийцев и другие книги у разных народов, считающиеся священными. Во всех этих книгах есть много мудрого и справедливого, и всё это мудрое и справедливое одно и то же во всех и учит тому, как надо на этом свете жить людям. Учение же это всё сводится к любви к ближнему. Но, кроме этого общего всем хорошего и мудрого, во всех этих книгах, считающихся священными, есть много бестолкового, прямо ложного и глупого, во что никак нельзя и не должно верить. И такого ложного и глупого очень много в нашей библии и священном писании, и надо как можно больше быть свободным от веры во всё это.
   Вас занимают, как я понял, главное 2 вопроса: Бог, что такое Бог? и душа. Как может Бог относиться к людям и какая может быть жизнь для души после смерти?
   На первый вопрос: что такое Бог и как он относится к людям, рассказано много в библии о том, как он сотворил мир и как относится к людям, награждая их раем и наказывая адом. Всё это вздор, и надобно хорошенько забыть это и вычеркнуть из своей головы. Бог это то начало всего, без которого ничего бы не было и частицу которого мы чувствуем в себе, как нашу жизнь, и которая проявляется в нас любовью (только от этого мы и говорим, что Бог любовь). Всё же рассуждение о том, как он сотворил мир и человека, как он будет наказывать, казнить людей, еще раз повторяю, надо постараться забыть совершенно для того, чтобы понять смысл своей жизни.
   Вот и все, что мы знаем и можем знать о Боге.
   О душе же мы знаем только то, что то, что мы называем своей жизнью -- это божественное начало, без которого для нас ничего бы не было и такое нечто, которое живит тело и так как не имеет в себе ничего телесного, то и не может умереть вместе с телом.
   Вы спрашиваете также, как и многие другие, бессмертна ли душа и будет ли она жить после смерти тела.
   Для того, чтобы вам понять мой ответ на ваш вопрос, я прошу вас хорошенько вникнуть в то, что я напишу сейчас:
   Для человеческого тела, и только для тела есть время, т. е. проходят часы, дни, месяцы, годы, и только для человеческого тела есть вещественное, телесное, то, что можно видеть и ощупать руками, есть большое и малое, твердое и мягкое, жесткое и воздушное. Для души же нет времени, она всегда в человеческом теле одна; как я про себя 70 лет тому назад говорил "я", так таким же я чувствую себя и теперь. Нет для души и ничего вещественного: где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, опять моя душа, мое "я" везде одно и то же и везде невещественна. Так что для тела только есть время, т. е. вопрос о том, что было и что будет, и есть место, где оно может находиться, и вещество, из которого оно состоит, для души же нет ни времени, ни места, ни вещества. И потому мы не можем спрашивать о том, что будет с душою и где она будет после смерти потому, что слово будет значит время, а слово где значит место, а ни времени, ни места после смерти тела для души быть не может.
   Как легкомысленны и неправы рассуждения о будущей жизни и о рае и аде, видно уже потому, что если душа будет жить после смерти и будет жить где-нибудь, то она должна бы была жить где-нибудь и прежде рождения, а про это никто не говорит.
   Мое мнение то, что душа в нас не может умереть, потому что умирает только наше тело, но о том, что будет с душою и где она будет, мы не знаем и не можем знать, хотя и знаем, что она умереть не может. О наградах же и наказаниях думаю так, что жизнь наша бывает здесь хорошей, спокойной и радостной только тогда, когда мы живем согласно закону любви друг к другу. И бывает тревожной, дурной и бедственной тогда, когда отступаем от этого закона. Так что жизнь наша устроена так, что здесь, в этой жизни (а другой мы не знаем), мы уже получаем награду и наказание за свои дела.
  
   В ЯЗ 22 января 1910 г. отмечено: "Писем получено около тридцати, Лев Николаевич все прочел и на некоторые ответил. Особенно длинно и ясно ответил о священном писании, о Боге и душе Мельникову".
   Петр Мельников -- рабочий из Баку, прислал Толстому письмо, которое Толстым было отправлено вместе с копией к В. А. Поссе.
  
   Неизвестной (С. Ф.).
   1910 г. Января 22.
   Как ни тяжело ваше положение, вам надо остаться дома с мужем и детьми, о которых вы мало говорите в своем письме. Думаю, что вы найдете спокойствие и утешение, посвятив все свои силы на воспитание их. Для меня нет никакого сомнения, что если вы не останетесь дома, вы сделаете свою жизнь еще несравненно более тяжелою.
  
   С. Ф. в письме из Харькова от 19 января 1910 г. описывала свою тяжелую семейную жизнь с разбитым параличом стариком-мужем. Просила Толстого помочь ей найти выход из создавшегося для нее затруднительного положения, усугубленного еще тем, что она любит другого.
  
   А. А. Силину.
   1910 г. Января 22.
   Думаю, что в описываемом вами случае требования вашей совести могут быть удовлетворены только одним: неучастием своим в деле, которое вами считается несправедливым.
  
   А. А. Силин -- служащий крупной торговой фирмы в Москве, в письме от 19 января 1910 г. писал, что торговая фирма, в которой он служит, систематически совершает подлоги. Спрашивал, как ему поступить: довести ли до сведения властей об этом, или всё оставить по-старому и тем самым участвовать в "обирательстве неимущих".
  
   Неизвестному ("Алчущему").
   1910 г. Января 23.
   Для того, чтобы себя исправить, надо прежде всего перестать видеть в людях одно дурное и осуждать их, а видеть в себе всё дурное и все силы употреблять на искоренение в себе этого дурного.
  
   Неизвестный корреспондент (р. 1892), подписавшийся "Алчущий", в письме из г. Винницы Подольской губ. от 20 января 1910 г. писал Толстому, что он "слишком рано увидал людскую пошлость, наглость и клевету". Он спрашивал: "как жить? Что нужно для того, чтобы себя исправить, чтобы чувствовать, что ты исполнил свой долг, свое человеческое достоинство и выйти из тьмы к свету, из грязи в чистое место?"
  
   П. С. Будьяну.
   1910 г. Января 23.
   Вы находитесь в большом заблуждении, предполагая меня владеющим большими богатствами. Я не только не имею больших богатств, но не имею ничего, и не так, как это говорят и пишут мои враги, что я как-то перевел свое имущество на жену, а просто потому, что в 82 году я сделал распоряжение о том, чтобы всё, что я имею, перешло к моим наследникам, что так и сделалось. Так что я не имею не только большой, но никакой собственности, и потому сожалею, что желания вашего исполнить не могу.
  
   Воспитанник 2-го класса Кишиневской семинарии Петр Будьян писал Толстому: "Вы принадлежите к классу таких же лиц, которые обладают громадным состоянием. Вы великий человек!.. Так войдите в мое положение и по Вашему честному усмотрению пришлите мне деньгами хоть незначительно".
  
   П. И. Иванову.
   1910 г. Января 23.
   Чтобы прямо отвечать на ваш вопрос, что такое добро? -- скажу, что добро есть любовь. (Отец ваш ответил вам, что Бог есть добро. Я думаю, что ответ в 1-м послании Иоанна, -- что Бог -- любовь, точнее.) Чтобы объяснить вам, почему я отвечаю так, я посылаю вам то мое краткое исповедание веры, в котором выражены отчасти в первых 6 пунктах основы такого моего понимания.
   Письмо ваше мне понравилось, показав в вас человека искреннего и серьезно думающего о самых важных для жизни вопросах. [...]
  
   Петр Иванович Иванов -- студент Петербургского политехнического института, прислал Толстому длинное (на 15 страницах почтовой бумаги) взволнованное письмо с описанием свой жизни и мучивших его религиозных вопросов о цели и смысле жизни. Он писал, что, прочитав "Исповедь" Толстого, он многое понял, но все-таки просит разъяснить ему два вопроса: "что такое Бог" и "что такое добро".
  
   В. Ф. Тотомианцу.
   1910 г. Января 23.
   Вы совершенно верно предполагаете, что кооперативное движение не может не быть сочувственно мне. Хотя я продолжаю и никогда не перестану думать и говорить, что единственное радикальное средство, могущее уничтожить существующее зло борьбы насилия и задавленность большинства народа нерабочими сословиями, -- есть обновление религиозного сознания народа, я не могу не признавать и того, что кооперативная деятельность, учреждение кооперативов, участие в них -- есть единственная общественная деятельность, в которой в наше время может участвовать нравственный, уважающий себя человек, не желающий быть участником насилия.
   Признаю и то, что кооперация может облегчить дошедшую в последнее время до крайней степени нужду рабочего народа. Не думаю, однако, того, чтобы, как это думают некоторые, кооперативное движение могло вызвать или утвердить религиозное отношение людей к жизненным вопросам. Думаю, наоборот, что только подъем религиозного сознания может дать прочный и плодотворный характер кооперативному движению.
   Во всяком случае думаю, что в наше время это одна из лучших деятельностей, которым могут посвятить себя -- ищущие приложения своих сил молодые люди, желающие служить народу, а их так много. Если бы я был молод, я бы занялся этим делом, а теперь не отчаиваюсь попытаться сделать что могу среди нашего близкого мне крестьянства. [...]
  
   Вахан Фомич Тотомианц (р. 1871) -- в 1898 г. окончил Брюссельский университет с дипломом доктора общественных наук. Читал лекции по истории, теории и практике кооперации в высших учебных заведениях Москвы и Петербурга. Автор многих трудов по кооперации. В. Ф. Тотомианц в письме от 19 января 1910 г. кратко излагал историю кооперативного движения, его экономическое значение и этическую его сущность; просил Толстого высказаться по этому вопросу и разрешить напечатать ответ в журнале В. А. Поссе "Жизнь для всех".
  
   А. В. Голицыну.
   1910 г. Января 23.
   [...] несмотря на то, что я продолжаю и никогда не перестану думать и говорить, что единственное радикальное средство, могущее уничтожить существующее зло борьбы, насилия и подавленности большинства рабочего народа нерабочими сословиями, -- есть обновление религиозного сознания народа, отвечаю вам, что, несмотря на это, я признаю и то, что кооперативная деятельность есть единственная общественная деятельность, в которой в наше время может участвовать нравственный, уважающий себя человек, не желающий; быть участником насилия.
   Признаю и то, что кооперация может облегчить дошедшую в последнее время до крайней степени нужду рабочего народа. Не думаю, однако, того, чтобы, как вы это говорите, кооперативное движение могло вызвать или утвердить религиозное отношение людей к жизненным вопросам. Думаю наоборот, что только подъем религиозного сознания может дать прочный и плодотворный характер кооперативному движению.
   Кооперативное движение есть только подпорка разваливающегося здания. Для того, чтобы здание могло стоять и не быть причиной страданий живущих в нем, оно должно быть обновлено с фундамента. А фундамент человеческой жизни, как отдельного человека, так и обществ человеческих, есть понимание человеком и обществами людей смысла, назначения своей жизни и, одинаковых для всех вытекающих из этого понимания, обязанностей -- т. е. религии. А без этого нет и не может быть прочного улучшения. И потому, как мне ни сочувственно кооперативное движение, как одна из таких деятельностей, которая не связана с правительственным насилием и все-таки может облегчить страдания рабочего народа, я все-таки думаю, что без религиозного обновления кооперативная деятельность едва ли в значительной степени, даже в какой-нибудь степени, уменьшит существующее зло. [...]
  
   Александр Владимирович Голицын (р. 1876) -- земский врач в Богородицком уезде Тульской губ, затем председатель Звенигородской уездной земской управы Московской губ., устранен с этой должности губернатором из-за его неблагонадежности, организатор кооперативов в Звенигородском уезде. После революции белоэмигрант.
   Ответ на обширное письмо Голицына от 19 января 1910 г., в котором он писал о большом социально-политическом значении кооперации и просил Толстого высказать печатно свой взгляд по этому вопросу.
  
   Г. Соколову.
   1910 г. Января 23.
   Если 20 миллионов властвуют над 130, то никак не от того, что этим 130 миллионам внушается терпение обид и непротивление (этого никто не внушает), а, напротив, от того, что людям внушается то, что надо противиться злу злом, что нужно насилие и что без насилия полиции, судов, войска, министров, церкви -- всё погибнет. И эту ложь так искусно внушают, что огромное большинство 130 миллионов верит в это и само участвует в совершении над самими собой насилий. Всё в этом, люди угнетают сами себя. Для того же, чтобы они перестали угнетать сами себя, нужно именно то, что у вас в зубах навязло. [...]
  
   Письмо Толстого является ответом на письмо Г. Соколова от 18 января 1910 г., где он благодарил Толстого за "книжечку "На каждый день", которая "его не удовлетворила, так как тут все старое, что уже в зубах навязло и на практике неприменимо". По поводу заповедей непротивления, терпения и прощения он писал: "Ведь у нас в России есть по крайней мере 120 миллионов тех, которые подставляют щеку и прощают, а 20 миллионов, которые бьют по щекам и снимают с первых все до нитки".
   На письмо Толстого Г. Соколов ответил новым письмом от 31 января 1910 г., где благодарил за письмо и книги, которые только что получил и еще не успел прочесть. Он сообщал, что прочел только одну статью "Конец века". Он прилагал к письму свое стихотворение "Исторический сон -- посвящается великому старцу и великому мыслителю в защиту обездоленных", подписанное "Батрак Левословный", и приглашал Толстого приехать отдохнуть в Железноводск, "попить кумыса и железной водицы".
  
   С. К. Александрову.
   1910 г. Января 24.
   Желание ваше понимаю, но, к сожалению, не могу содействовать его исполнению -- не могу, во-первых, потому, что не знаю такого руководителя на новом пути жизни, которого вы ищете. А во-вторых, потому, что считаю главной, даже единственной целью жизни нравственное совершенствование, а нравственное совершенствование достигается не переменой внешних условий, а внутренней работой над собой в тех условиях, в которых находишься.
   Выходить из тех условий, в которых находишься, можно и должно, по моему мнению, только тогда, когда продолжение жизни в прежних условиях становится совершенно невозможным. [...]
  
   Стефан Кондратьевич Александров (р. 1880?) в письме от 20 января 1910 г., описывая свою жизнь, сообщал, что он сын безземельного крестьянина, совершенно оторвавшийся от деревни и служащий теперь конторщиком на железной дороге в Минске, стремится покинуть город и "бессмысленную канцелярщину" и уйти в деревню. Обращаясь к Толстому, он просил рекомендовать "такого доброго и религиозного человека-крестьянина или колониста, который мог бы и согласился бы принять" его "в работники и, поддерживая в трудные минуты жизни, помог бы" ему "сделаться христианином в полном смысле этого слова и полезным человеком для моих братьев -- людей".
  
   П. Н. Давыдову.
   1910 г. Января 24.
   [...] Хотя и чувствую, как трудно мне из тех роскошных внешних условий, в которых я живу, подавать совет вам, живущему в таких телесных тяжелых условиях, мне все-таки хочется посоветовать вам насколько возможно стараться входить в духовное любовное общение с несчастными сотоварищами вашими, не имеющими того внутреннего духовного утешения, которое вы имеете, и стараться вызвать в них того Бога, который живет в каждом из нас. Думаю, что это могло бы доставить вам радостные минуты и облегчить ваше положение. [...]
  
   Петр Никитич Давыдов (р. 1885) -- мещанин г. Инсара Пензенской губ., отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям в Манчжурии в 1908 г. и присужденный к четырем годам арестантских отделений. В 1911 г. после освобождения возвратился на родину. П. Н. Давыдов прислал Толстому письмо из Бийской тюрьмы от 15 января 1910 г., в котором он описывал свою тюремную жизнь в Сибири. Он писал, что за время заключения находился "в пяти тюрьмах, как-то: Харбин, Чита, Иркутск, Красноярск, Томск и вот сейчас Бийск, и везде полно, втрое усилено, а то и больше. Переход от г. Томска до г. Бийска пришлось идти пешком, около 400 верст... Но, несмотря на все внешние неудобства жизни арестанта, -- писал Давыдов, -- мое внутреннее самочувствие очень хорошее".
  
   В. Казанцеву.
   1910 г. Января 24.
   Опровергнуть всего, что сказано в евангелии, никак нельзя. Никто на свете не опровергнет того, что сказано в V гл. Матфея в Нагорной проповеди, потому что это самое записано в сердце каждого человека; записано то же самое и во всех верах: и в буддийской, и в браминской, и в магометанской, записано то же и у всех мудрецов мира. То же, что Христос исцелял больных, воскрешал мертвых, ходил по воде и сам воскрес и улетел на небо, и опровергать не нужно, потому что явно всякому человеку в наше время, что это одни пустые россказни, ни на что не нужные, нешто только на то, чтобы одурять народ. Про такие же точно чудеса рассказывается во всех верах, и всё только для того, чтобы народ верил во всё то, что будет говорить и писать духовенство.
   Главное же дело в том, что во всякой вере и во всех верах есть великое и важное дело -- это учение о том, как человеку надо жить на свете. И это учение есть в евангелии, что делать, чего не делать, и в Нагорной проповеди, и короче всего в словах Христа о том, что весь закон Бога в заповедях: любви к Богу -- к добру, к совершенству, и к ближнему -- ко всем людям без разбора. Это важно и нужно, а сказки о чудесах мало того, что несуразны, и придумать таких можно сколько хочешь, -- сказки эти ни на что не нужны, кроме как на то, чтобы дурачить людей. Только от того, что людей с детства учили не тому, как по евангелию жить надо, а тому, какие Христос делал чудеса, и дошли люди до того, что им "галку жальчее убить, чем человека, потому что с человека хоть на рубль да взять можно".
   Посылаю вам "Учение Христа", в котором есть всё его учение о том, как жить, а ничего нет о тех чудесах, которые о нем придумали.
  
   Василий Казанцев -- чернорабочий со ст. Хадабулак Забайкальской ж. д., в своем письме от 7 января 1910 г. благодарил Толстого за посланные ему ранее книги и описывал свои разговоры с поселенцами: "Книги действительно подходящие и хорошей жизни, но что касается всех людей, то нескоро другие мало-мальски переделаются и обратятся как люди, а не звери... Я от одного поселенца такую вещь слышал, что мне жальчей убить птицу галку, нежели человека -- с галки нечего взять, а с человека -- плохо на 1 руб. всегда". Далее Казанцев в своем письме спрашивал, что если верить, что Христос не был сыном божиим, то как же тогда объяснить его чудеса, описанные в евангелии.
  
   С. И. Мунтьянову.
   1910 г. Января 24.
   Я стою одной ногой в гробу и всякий час не на словах, а на деле жду смерти, и потому вы можете верить тому, что я говорю то, что говорю, не для того, чтобы защищать себя или своих, а потому, что не могу не верить тому, что говорю. А не могу не верить потому, что пришел к своим убеждениям и упорным мышлением об одном и том же предмете и многолетним опытом.
   Чувства, выраженные в вашем письме, вызвали во мне жалость к вашему ужасному душевному состоянию. По письмам вашим я вижу в вас человека с горячим сердцем, способного слить свою личную жизнь с жизнью народных масс и, главное, самое драгоценное человеческое свойство, способного к самоотвержению, и потому-то мне вас истинно жалко, не в смысле снисходительной, презрительной жалости, а в смысле сожаления к тяжелому душевному состоянию человека, которого любишь и уважаешь. И вот во имя этих чувств я очень прошу вас прочесть с тем же уважением, с которым я читал ваше письмо, те книги, которые посылаю вам.
   Разумеется, лучше бы бы ло прямо и коротко отвечать на ваши доводы, и это я бы сделал, если бы мы виделись. Теперь же очень прошу вас, на время отложив свои привычные убеждения, беспристрастно вникнуть в сущность дела.
   Сущность же дела вкратце в том, что для того, чтобы не было тех бессмысленных и возмутительных насилий, как экономических, так и правительственных, одних людей над другими, надо, чтобы все люди считали бы общее благо, или хотя благо большинства, важнее своего личного блага. Разве не ясно, что достигнуто это состояние никак не может быть ни теми зверскими мерами ссылки, тюрем, казней, которые употребляют властвующие теперь (уверяя себя и других, что они делают это для общего блага), ни теми мерами поголовного убийства, включая и детей, которые вы предлагаете и обещаете. Разве не ясно, что все такие, или хоть приблизительно такие, меры могут только отдалить желаемое состояние, а никак не приблизить его, и что достигается желаемое совершенство противоположными деяниями.
  
   С. И. Мунтьянов -- политический ссыльнопоселенец в с. Нижне-Илимском Киренского уезда Иркутской губ., прислал Толстому письмо от 5 января 1910 г., в котором писал:
   "Благодарю, Лев Николаевич, за вашу брошюру "Неизбежный переворот", но только я у вас не это просил, но это неважно. С вашей брошюрой, т. е. с вашим мнением, я не согласен. Вы пишете, что только одной любовью можно добиться хорошей жизни. Нет, Лев Николаевич, о любви можно говорить тогда, когда имеешь хорошее воспитание и чувствуешь себя сытым, но когда не имеешь воспитания и сидишь весь свой век впроголодь и на тебя кровопийцы, властелины смотрят как на раба, то тут не до любви!
   Вы говорите: "Правда, есть еще такие люди, которые хотят уверить себя и рабочих, что вот-вот еще одно убедительное разъяснение существующей несправедливости, еще одно небольшое усилие борьбы с врагом -- и установится, наконец, тот новый порядок, при котором не будет уже зла, а все люди будут благоденствовать".
   Нет, Лев Николаевич, я перед самой вашей смертью заявляю вам, что вы, очевидно, плохо знакомы с рабочим классом. Рабочие прекрасно знают, что не одно еще маленькое усилие борьбы с врагом придется сделать, чтобы настала благодать, а придется не раз быть побежденными и победителями и бороться с ним не любовью, а так, чтобы весь мир был потоплен в крови. Словом, бей их до тех пор, пока из них не останется ни одного подлеца, даже и маленьких детишек не жалеть: по крайней мере после они нам вреда никакого не принесут. Рабочие им за все отплатят: за образование и за то, что мы голодаем! Жаль, что вы, может быть до того времени не доживете! Ну, желаю вам счастливой смерти".
   В. Ф. Булгаков в своем Дневнике сообщает, что письмо это читалось вслух 26 января и оно произвело на всех присутствующих сильное впечатление.
  
   П. В. Калачеву.
   1910 г. Января 25.
   Хорошо сделали, милый брат Калачев, что не поддались искушению уничтожить ваше письмо, оно мне сказало очень многое и также скажет то же и многим друзьям нашим. Я живу во всех возможных внешних удобствах и, несмотря на это, постоянно чувствую, как я не точно и не так, как хотел бы, выражаю свои мысли. На вас же нужно только удивляться, что, живя в особенно тяжелых условиях и имея целью передать самое трудное для передачи -- внутреннее душевное сознание, -- все-таки достигли этой цели так, что я вполне понял вас.
   Ах, милые друзья и братья, и вы, и Кудрин1, и все, так же, как и вы, страданиями жизни работающие для исполнения высшего закона жизни, Его закона, желал бы передать вам, как явны для меня важность и величие того дела, которое вы делаете своими, кажущимися столь незаметными среди пустозвонной, шумной суеты людской, поступками! Ведь, казалось бы, так несомненно ясно то, что уничтожить то ужасное зло борьбы, вражды, ненависти, от которых теперь страдают люди, никак не могут ссылки, кандалы, тюрьмы, казни, ни такие же революционные убийства и всякого рода насилия. И здравый смысл, и опыт, и нравственное чувство в один голос говорят, что все эти средства могут только усилить зло, что уничтожить зло может не зло, а добро, что для этого нужна не борьба, не вражда, не ненависть, а совершенно обратное: мир, дружелюбие, любовь и потому, прежде всего, отказ от всякого насилия, воздержание от всякого участия в нем. И это начинают понимать теперь даже лучшие из людей революционного направления.
   Знаю, что человек должен исполнять свое назначение -- волю пославшего, -- даже и тогда -- как это и бывает большею частью --когда он не видит, не может видеть того, что творится его исполнением воли Бога. (Не моя воля да будет, но твоя, и не то, чего я хочу, а то, чего ты хочешь, и не так, как я хочу, а так, как ты хочешь.) Но какое особенное счастье, когда человек может видеть, понимать общие последствия того, что он делает, может чувствовать себя участником понимаемого им дела божия. И вы имеете это счастье.
   Помогай вам Бог.
   Знаю, что люди говорят: "одна ласточка не делает весны"; но неужели от того, что одна ласточка не делает весны, не лететь той ласточке, которая уже чувствует весну, а дожидаться? Если так дожидаться всякой почке и травке, то весны никогда не будет.
   Но весна эта чувствуется в воздухе, не только у нас в России, где всё больше и больше людей, отказывающихся от участия в привычном узаконенном зле, но и во всем мире. [...]
  
   Петр Васильевич Калачев (р. 1886) -- в 1906--1907 гг. работал в качестве народного учителя у себя на родине, в Бугурусланском уезде Самарской губ. В 1908 г. был осужден Киевским военно-окружным судом на четыре года арестантских отделений с лишением всех прав за отказ от военной службы. По освобождении занимался распространением книг Толстого и земледелием. Из Киевской тюрьмы Калачев прислал Толстому длинное письмо, датированное 17 января 1910 г., которое он писал в течение нескольких месяцев, неоднократно намереваясь его уничтожить. В своем письме Калачев рассказывал о влиянии на него религиознонравственной философии Толстого, о мотивах, сделавших для него военную службу невозможной, и описывал тюремную жизнь. Калачев также передавал привет Толстому от сидящего вместе с ним А. И. Кудрина.
  
   1 Андрей Иванович Кудрин (1884--1917), крестьянин Самарской губ., отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям в 1905 г., в 1906 г. приговоренный на пять лет в арестантские отделения. Освобожден в августе 1910 г.
  
   А. А. Касимову.
   1910 г. Января 26.
   1) Ответ на первый вопрос тот, что разницы между так называемыми пророками и мудрецами нет никакой. Особенных, посланных от Бога пророков никогда не было и не может быть. Приписывание особенного пророческого значения некоторым людям, как Моисею, Христу, Кришне, Будде, Магомету, Беха-Улле и многим, многим другим, есть одна из главных причин разъединения людей и вражды их. И потому такое приписывание значения отдельным лицам есть дело противное Богу и великий грех.
   2) Слова: "я -- ниспосланный небом хлеб; кто отведает от него, тот никогда не умрет", и вообще хлеб и вино, как и многие места в том, что называется священным писанием, не имеют никакого ясного и важного значения, а суть только сравнения, украшения речи, а иногда и просто бессмыслица. И потому надо понимать и помнить, что то, что называется священным писанием, есть дело рук человеческих, записанное тогда, когда люди были полны всяких грубых суеверий, и, кроме того, прошедшее через многие переводы и переписки, и что поэтому из того, что называется священным писанием, надо брать только то, что согласно с здравым разумом и вместе с тем одно и то же во всех религиозных учениях: у индусов, у китайцев, у евреев, у христиан, у магометан, у бехаистов, и откидывать всё то, что неразумно и разногласит между собой.
   3) То же относится не только к 11 и 12 гл. Откровения Иоанна, но и ко всей этой непонятной, бесполезной и даже очень вредной книге, если признавать ее за священное писание... [...]
   Знаю учение бехаистов и согласен с главными основаниями его, за исключением веры в непогрешимость пророков учителей бехаизма и еще некоторых подробностей. [...]
  
   Ага Али Касимов -- бехаист, учитель в Баку, в письме от 19 января 1910 г. задавал Толстому ряд вопросов о так называемом "священном писании", на которые по пунктам отвечает Толстой.
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Января 29.
   Большое спасибо, дорогой брат Владимир, за радостное прекрасное письмо Смирнова. Передайте, если можно, ему мою любовь и мое желание служить ему, чем могу. К несчастью, ничем не могу, кроме отвратительных денег, которые еще есть у меня.
   Какие люди, какие люди! Зная про таких людей, и покойно умирать и не хочется умирать.
   [...] Мне очень хорошо. Без ложной скромности, а искренне -- не по заслугам. [...]
  
   Письмо Толстого вызвано присылкой В. А. Молочниковым четырех писем от солдата Самуила Ивановича Смирнова, отказавшегося от военной службы и отбывавшего наказание в тюрьме.
  
   П. И. Солдатенкову.
   1910 г. Января 31.
   Объяснять чудеса нет никакой надобности, так как чудеса, приписываемые учителям веры -- Кришне, Будде, Христу, Магомету и многим другим, суть общие всем религиям выдумки и заблуждения людей, плохо понимающих учение и желающих такими выдумками подтвердить его истину. А между тем ничто так не ослабляет сущности учения, как именно такие выдумки И потому для того, чтобы понять ясно какое-либо нравственное, религиозное учение, надо прежде всего откинуть из него все рассказы о чудесах его основателей, как человеческие, ненужные и вредные выдумки. И это особенно нужно по отношению глубокого, ясного и великого христианского учения, не нуждающегося ни в каком подкреплении себя и так жестоко извращаемого ненужными и прямо глупыми рассказами о чудесах Христа и его последователей.
  
   П. И. Солдатенков (р. 1889) -- в то время железнодорожный служащий на ст. Мысовой Забайкальской ж. д., в своем письме от 21 января 1910 г. писал о том влиянии, которое на него произвели книги Толстого "В чем моя вера?", "Царство божие внутри вас" и некоторые другие. Он просил также Толстого высказать свой взгляд на чудеса, описываемые в евангелии.
  
   И. Д. Лященко.
   1910 г. Февраля 2.
   То, о чем вы пишете, что люди верят в домовых, в черную болезнь, в ведьм, во всякие порчи и нашептывания и всякие чудеса, которых никогда не видал никакой трезвый человек, -- дело очень важное, надо всеми силами стараться самим не поддаваться этим обманам и помогать другим выпутываться из них. А для того, чтобы перестать верить во все эти глупости, -- надо прежде всего разобраться и в тех чудесах, которым учит народ наше духовенство. [...]
   Из этого письма вы увидите, как я, да и все разумные, не обманутые люди думают о чудесах. А если все те чудеса, какие приписывают Христу и всяким святым среди христиан, и Магомету среди мусульман, и Будде среди китайцев и японцев -- только пустые и вредные выдумки, то тем паче пустые и вредные выдумки всё то, что рассказывают старые бабы о домовых и ведьмах. Чудеса у всех народов разные, и всё, что о них рассказывают -- всё ложь. А разум, данный каждому человеку от Бога, у всех один, и всё, что он говорит -- всё то правда.
   И потому надо всё, что нам рассказывают -- кто бы ни рассказывал -- всё проверять разумом. Понятно, нужно, известно всем людям -- принимать. Непонятно, не нужно, не всем известно, как рассказы о домовом и ведьме -- не принимать и считать за глупость. [...]
  
   Иван Данилович Лященко -- рыбак с хутора "Кривая коса" Донской обл., в письме от 30 января 1910 г. писал Толстому: "Как-то мне попалась в руки книга вашего поучения и осталась во мне навсегда... я так полюбил ваши правдивые слова, что приходится с товарищами часто и часто беседовать... и вступать в разговоры и даже в спор со стариками, но на многие их грязные, заглушающие рассказы... у меня разъяснения нет". Далее, задавая в письме ряд вопросов, он просил Толстого разъяснить их.
  
   Г. Ф. Кузнецову.
   1910 г. Февраля 3.
   Если сам будешь хорош, то со всяким человеком можно жить, тем более с женою, с которой уже связан половыми сношениями. И потому для того, чтобы хорошо жить, надо не расходиться с женою и не ее упрекать, а на себя оглянуться, в себе видеть всё дурное и все силы полагать на то, чтобы себя исправлять. [...]
  
   Григорий Филиппович Кузнецов (р. 1889) -- крестьянин Астраханской губ., прислал Толстому письмо от 27 января 1910 г., в котором, описывая свою тяжелую семейную жизнь с нелюбимой женой, спрашивал Толстого, как ему быть.
  
   А. И. Козыреву.
   1910 г. Февраля 6.
   Никогда не надо себя оправдывать. А когда попал в беду, то искать причину только в себе. Если будешь винить себя, то всякая беда будет на пользу для души. А если оправдываться и винить других или обстоятельства, то всякая беда будет во вред и для души и для тела.
   И потому думаю, что деньги не надо было брать и не надо было уезжать, а если взял деньги, то надо покаяться и постараться их отдать.
  
   А. И. Козырев сообщал, что в последнее время своего пребывания в Саратове жил у пьяниц мастеровых -- мужа и жены и, чтобы избавиться от них, присвоил данные хозяйкой ему на сохранение 20 р., без которых не мог бы уехать, "а им их хватит на 2--3 дня пьянства", но так как отдать эти деньги он не в состоянии, то просил Толстого уплатить эти деньги его бывшим хозяевам.
  
   М. Собчаку.
   1910 г. Февраля 6.
   [...] Не стану отвечать на все ваши вопросы о тех глупостях, какие вы нашли в библии. Таких глупостей, кроме тех, какие вы нашли, в библии еще очень и очень много, и отвечать на все их не стоит труда. Надо отвечать не на все такие вопросы порознь, а на один главный вопрос: правда ли то, что библия с евангелием книги священные и что надо верить всему, что в них написано. [...]
   На главный же, хороший, умный вопрос о том, "к чему я или каждый человек должен стремиться, на что надеяться и что самое лучшее любить, чтобы потом не мог каяться". На этот вопрос отвечаю так:
   1) Стремиться должен человек к тому, чтобы приучить себя жить всё больше и больше для души, а не для тела, значит заботиться не о мирском, телесном, а о божеском, духовном, приучить себя к тому, чтобы любить не себя одного, а любить Бога и людей.
   2) Надеяться на то, что чем больше будешь жить для души, а не для тела, то тем лучше будет тебе и в этой жизни и после смерти.
   3) Любить, чтобы не каяться потом, надо, как сказал Христос Фарисею (Мф. 35, 40), Бога и ближнего. Любить Бога -- значит любить совершенство добра и стараться приближаться к нему. Любить ближнего -- значит любить всех людей одинаково и своих и чужих, и русских, и японцев, и евреев, а пуще всего, как сказал Христос, любить врагов, обижающих вас. [...]
  
   Михаил Собчак -- крестьянин Подольской губ., прислал Толстому письмо от 30 января 1910 г. с целым рядом вопросов о "библии и священном писании". Между другими вопросами он спрашивал Толстого о местонахождении рая, о печати на челе Каина и пр. Письмо заканчивается вопросом, который Толстой в своем ответе называет "главным", "умным" вопросом и который цитирует по письму Собчака в своем ответе.
  
   М. Н. Яковлевой.
   1910 г. Февраля 6.
   Получил ваше письмо и приятное, и неприятное мне: приятное по тому, как думаю, доброму влиянию, которое я имел на вас, и неприятное -- по преувеличенной оценке меня.
   На вопрос ваш о том, как употребить остающиеся у нас деньги, могу, посоветовать только то, что делаю сам с теми деньгами, которые мне дают императорские театры за мои пьесы. Я даю понемногу, по 5, 10 копеек прохожим бродягам, которых так много, и всегда, когда успею, вступаю в разговор о пьянстве и уговариваю не пить, не курить, и если грамотный, даю об этом книжечки.
   Думаю, что серьезный такой разговор девушки с такими несчастными может подействовать. А если подействует на одного из сотни, то это -- прекрасное дело. Если встретится человек, интересующийся общими вопросами, то хорошо дать такому и общего, нравственного содержания книги. Такие есть в издании "Посредника".
   От всей души желаю вам успеха в главном деле всякого человека духовном совершенствовании.
  
   Ответ на письмо Марии Николаевны Яковлевой (р. 1891, литературный псевдоним "Марьяна Ямпольская") от 4 февраля 1910 г. из Москвы, в котором она жаловалась на тяжесть окружающей жизни. Обращаясь к Толстому, она писала: "Ужасно смотреть... как все открыто проповедуют эгоизм, и только вы один, вы единственный свет во всем этом мраке и горе".
  
   И. К. Гурихину.
   1910 г. Февраля 6.
   [...] Если бы я оправдывался во всех тех выдумках обо мне, к числу которых принадлежит и то, о чем вы пишете, -- я бы должен был всё свое свободное время употреблять на эти оправдания, так как выдумок таких чрезвычайно много. И выдумки эти являются из самых противоположных лагерей людей, которым неприятны высказываемые мною взгляды на их деятельность.
  
   Иван Кузьмич Гурихин -- крестьянин Симбирской губ. В своем письме из Тотьмы Гурихин просил Толстого выслать книг и ответить на слышанные им упреки относительно того, что Толстой "собственность отвергает только на словах, на деле же он защитник ее. Мало того... в 1905--1906 гг. он сам прибегал к помощи администрации и ограждал свою землю казаками".
  
   М. Зелинскому.
   1910 г. Февраля 12.
   Как поступать вам в вашем трудном положении, можете решить только вы сами. Думаю, однако, что если вы все силы свои направите на то, чтобы, несмотря на разлад ваших убеждений, быть в любви со всеми людьми, с которыми приходите в общение, то выход из вашего положения сам собою найдется. Любовь разрешает все затруднения. Полагайте свою жизнь в любви ко всем, и всё уяснится и распутается.
  
   Моисей Зелинский (р. 1883) из местечка Лысая Гора Елисаветградского уезда Херсонской губ. в письме от 9 февраля сообщал, что, поселившись в деревне, открыл там частную школу. Но так как родители учеников требуют, чтобы он учил детей молитвам и закону божию, что идет вразрез с его убеждениями, то спрашивал Толстого, как выйти из этого затруднения.
  
   Мирзе Насрулли Хану Нури.
   1910 г. Февраля 12.
   Во всякой вере есть истинное и есть ложное. Истинное одно и то же во всех верах, и надо держаться этого истинного, общего всем верованиям, а не думать о том, что различно и не отстаивать каждому свое.
   Я держусь того, что одинаково во всех верах: и в браминизме, и в конфуцианстве, и в таосизме, и в магометанстве, и главное, отвечает требованиям моей души, и не признаю всего того, что различно во всех. Советую и вам делать то же.
  
   Мирза Насрулли Хан Нури -- перс, в письме к Толстому спрашивал: "Почему христиане считают свое учение выше мусульманского?"
  
   П. В. Щулепникову.
   1910 г. Февраля 13.
   Думаю, что вы поступили очень хорошо, выразив приемом в сословие дворян лиц, исключенных из него, ваше сочувствие, так редко, к сожалению, встречающееся в нашем обществе, смелому протесту этих лиц против действии правительства.
   Не думаю, чтобы вы имели основание упрекать себя за невыгодные для лиц, участвовавших в приеме, последствия. Каждый из них знал, что он делал, участвуя в приеме.
   На вопрос же о том, продолжать ли вам держаться того, принятого вами прежнего образа мыслей и деятельности, состоящих, как я понимаю, в свободном и независимом от временного и отвратительного теперешнего направления правительства высказывании и проведении в жизнь своих взглядов, то не могу не сочувствовать такому вашему в будущем образу мыслей и деятельности. [...]
  
   Ответ на письмо бывшего костромского губернского предводителя дворянства П. В. Щулепникова, отстраненного от должности за то, что по его предложению были приняты в число костромских дворян семь бывших депутатов первой Государственной думы, подписавших в 1906 г. "Выборгское воззвание" с призывом к пассивному сопротивлению правительству и исключенных за это из других дворянских обществ.
  
   Н. Никитиной.
   1910 г. Февраля 13--14.
   Всё дело в том, чтобы не думать о том, как служить людям, а только о том, как бы не вредить или не есть даром хлеб, не подавать примера дурной жизни, стараться самой становиться лучше. Этим только можно и самым действительным средством помочь людям, и это одно средство во власти каждого человека. Подумайте об этом и попробуйте на это положить свои силы.
  
   Ответ на письмо Нины Никитиной, молодой девушки из Москвы, писавшей Толстому о том, как трудно молодежи вступить в жизнь. Многие из молодежи не выдерживают и кончают с собой. Никитина просит Толстого научить, как жить, чтобы приносить пользу.
  
   Н. Н. Гусеву.
   1910 г. Февраля 14.
   [...] Я живу очень, очень хорошо.
   То, что тяжело -- заваленность делами и невозможность успеть сделать всё, что хочется и нужно, -- тоже радостно. [...]
   Радуюсь, что вам хорошо, в особенности потому, что хорошо вам не от чего-нибудь, а от себя. "Всё в табе".1 [...]
  
   1 "Всё в табе" -- слова крестьянина В. К. Сютаева, которого высоко ценил Толстой.
  
   А. М. Хирьякову.
   1910 г. Февраля 15.
   [...] Милый Александр Модестович, если вам это не тяжело, скажите мне правду, истинную правду о своем душевном состоянии, т. е. о различных душевных состояниях, в которых вы бывали, бываете. Знаю, как вы своей умеренной, но всегда остроумной иронией [...] ограждаете свое внутреннее сознание от постороннего равнодушного вмешательства, но я просил бы вас, веря в то, что я в своем вопросе руководим только любовью и уважением к вам, сказать мне всю правду о том, как вы переносите свое положение. По письму вашему к Анне Константиновне можно только одного желать для своего блага, -- это то, чтобы попасть в ваше положение, но знаю, что это не совсем так, и мне хотелось бы знать -- как? [...]
   Напрашивается художественная работа, но ей надо заниматься мне только тогда, когда она так же неустранима, как кашель. [...]
  
   Г. Князеву.
   1910 г. Января 26 -- февраля 16.
   Вы пишете, чтобы я помог вам верить в загробную жизнь. Никак не могу этого, так как веры в "загробную жизнь" я сам не имею, да и никто иметь не может. Верю я не в загробную жизнь, а только в здравый смысл, тот самый, который говорит мне, что, несмотря на то, что загробной жизни не может быть, сущность того, что я сознаю своим "я", не может уничтожиться. Что же касается до тех только всё затемняющих рассуждений об эволюции, которые, как вам кажется, что-то объясняют, то я считаю эти рассуждения, основанные на предположении бесконечного времени, и внутренно противоречивыми и ничего не объясняющими. А думаю так потому, что, спрашивая о том, что такое душа, вы не можете не понимать под словом "душа" нечто бестелесное, а потому и внепространственное и вневременное, а между тем вы объясняете сами себе понятие души процессами временными. В этом-то и заключается грубое противоречие, ничего же не объясняющее, так как время, представляемое нами себе неизбежно бесконечным в обе стороны, есть только форма мышления, свойственная человеку, и потому никак не может объяснить то вневременное существо, которое мы называем душою.
   Вы спрашиваете, что вам читать. Для уяснения занимающих вас вопросов советую вам прежде всего читать нравственные учения всех народов, начиная от древне-браминской мудрости, Будды, Конфуция, Христа и до Канта, Шопенгауэра и многих, многих мыслителей нашего времени. Указания на этих, как древних, так и новых мыслителей вы найдете в самом сжатом виде в составленных мною книгах, в "Круге чтения" и "На каждый день". [...]
  
   Н. П. Федотовой.
   1910 г. Февраля 16.
   Я знаю женатых людей, которые живут, как братья с сестрами. И думаю, что это возможно и хорошо. Но думаю тоже, что для того, чтобы так жить, не нужно и жениться. А то, что вы чувствуете омерзение к половому общению, то это очень хорошо. Животное не знает этого отвращения, выражающегося у людей и чувством стыда. Чувство это отличает человека от животного, и потому надо дорожить им, воспитывать и утверждать его в себе, а не спускаться на степень животного.
  
   Ответ на письмо Н. П. Федотовой из Петербурга, писавшей об осложнениях в своей личной жизни.
  
   С. В. Гаврилову.
   1910 г. Февраля 18.
   [...] Для меня ясно, что вы живете той же жизнью, какой и я, если вы в том ужасном и исковерканном виде, в котором появилась статья, поняли ее.1
   Да, задача нашей жизни только в том, чтобы очистить свою телесную оболочку так, чтобы то безвременное, непространственное духовное начало, которым мы живем, проявилось бы в нас в наибольшей полноте.
  
   Сергей Васильевич Гаврилов в письме из Симбирска от 13 февраля 1910 г. писал о "радостном" впечатлении, полученном им от статьи Толстого "Последний этап моей жизни".
  
   М. П. Барманскому.
   1910 г. Февраля 19.
   Я не знаю и не могу знать, что нужно или не нужно русскому народу. Про себя же знаю твердо, что обрядность совершенно несовместима для меня с тем, основанным на христианских началах, мировоззрением, которым живу. Знаю, что это так и для всех без исключения людей, живущих или старающихся жить христианской жизнью.
  
   Михаил Петрович Барманский -- студент первого курса Московского университета. Свое письмо Толстому из Орла подписал: "столяр". В этом письме Барманский писал: "Представьте себе Россию без церкви со всею ее обрядностью, которая существует с укрепления православия, на которой сложился весь характер и вся духовная сторона русского человека. Представьте -- и скажите: могли ли тогда явиться такие лица, как хозяин из "Хозяина и работника", как Лукерья из "Живых мощей" и т. д., которые заключают в себе бездну поэзии и идеала христианства?"
  
   М. Шатунову.
   1910 г. Февраля 23.
   [...] Помогай вам Бог неуклонно идти по тому пути, который, как вижу, ясен перед вами. Разумеется, оставайтесь учителем и старайтесь, несмотря на препятствия духовенства, влиять на молодое поколение. Я не знаю деятельности, на которую бы можно было променять эту. [...]
  
   Михаил Шатунов (р. 1889) -- учитель в д. Телешовка Николаевского уезда Самарской губ., в письме от 12 февраля 1910 г. благодарил Толстого за его книги, ответившие ему на все вопросы жизни, и спрашивал, остаться ли ему "в деревне учителем", или же "поступить на железную дорогу".
  
   Вадиму Штенгелю.
   1910 г. Февраля 24.
   Люби всегда всех, и будет всегда хорошо и тебе и тем, с кем живешь.
  
   Е. Штенгель из Петербурга обратилась к Толстому 22 февраля 1910 г. со следующей просьбой: "Написать несколько слов, которые будут служить благословением моего сынишки Вадима. Хотя ему еще только пять лет, но он уже хорошо знает и любит дедушку Толстого. И я, мать, была бы несказанно счастлива, если бы путеводной звездой его жизни были бы драгоценные слова, написанные Вашей драгоценной рукой. Исполнением моей сердечной просьбы Вы не только осчастливите меня, но в будущем поддержите юношу в стремлении к достижению той высокой цели, светочем которой служит Ваше дорогое имя".
  
   И. Д. Гальперину-Каминскому.
   1910 г. Февраля 24--25.
   Очень вам благодарен за присылку статьи о "Barricade".1
   Я вчера получил и прочел часть самых интересных отзывов. Да, это очень замечательное явление, и хотелось бы высказаться о нем. Но дела так много, а сил и жизни осталось так мало, что едва ли удастся.
   Больше всего поразило меня во всем этом удивительное соединение огромной эрудиции, большого ума, необыкновенного изящества языка, утонченной учтивости по отношению к противникам, с самым наивно грубым эгоизмом, ничего не видящим, кроме себя и своего сословия, с самым грубым невежеством по отношению основных и необходимейших для жизни каждого человека религиозно-нравственных понятий, тех религиозно-нравственных понятий, без которых при всех всевозможных аэропланах и величайшей утонченной игры артистов ThИБtre FranГais и т. п. люди все-таки спускаются на степень почти животного.
   Особенно удивительно для меня при этом еще и то, что эти люди, как г. Бурже и другие во Франции в 1910 г., после Вольтера, Руссо и др., могут серьезно говорить про католицизм. Ничто яснее этого не показывает тот ужасный, в смысле не ума, а разума, и не блеска, а нравственности упадок, в котором находятся эти люди. В этой свалке для меня очевидно tous les moyens sont bons.2 Католицизм -- пускай мы знаем, что это грубый, бессмысленный, одуряющий народ, давно развенчанный обман, но он годен для нашей цели, давай его сюда.
  
   Илья Данилович Гальперин-Каминский (1858--1936) -- русский литератор, постоянно живший в Париже, переводчик сочинений Толстого на французский язык. И. Д. Гальперин-Каминский прислал Толстому из Парижа от 28 февраля нов. ст. письмо, в котором описывал волнение французского общества по поводу только что вышедшей книги Поля Бурже "Баррикада" и просил Толстого написать свое мнение об этой книге и прислать ему для перевода. К письму приложены вырезки из разных французских газет и журналов по поводу "La Barricade". [...]
  
   1 "La Barricade" ("Баррикада"), пьеса французского писателя, романиста и критика Поля Бурже (Paul Bourget, 1852--1936).
   2 все средства хороши.
    
   Е. Мельникову.
   1910 г. Февраля 16--25.
   Не унывайте. Боритесь и будьте уверены, что победит дух, а не тело. Главное средство борьбы -- сознание себя не телесным, а духовным существом, прислушиваться к требованиям этого духовного существа, заключающихся в любви к людям и в служении им; исполняйте по мере сил эти требования, и вы наверно победите. Направляйте свои усилия не на борьбу с определенными врагами, а на общее совершенствование, и вы наверное победите всех врагов, в том числе и того врага, от которого хотите избавиться.
  
   На конверте Толстой начал писать следующий ответ: <Конечно, можете победить. Не унывайте и боритесь и вера лучшая духовная радость жизни перед ва>, зачеркнул его и, повидимому, отложил.
   Е. Мельников -- ученик 7-го класса реального училища, в своем письме просил Толстого помочь ему избавиться от мучившего его порока.
  
   Карелу Ионашу (Karel JonАš).
   1910 г. Февраля 25--26.
   Письмо ваше вызвало во мне во всей силе мои чувства глубокого уважения и, прямо скажу, преклонения перед совершенно неоцененным великим человеком чешского народа, Петром Хельчицким.1 Думаю, что первое, что вам, занятым вопросами об оживлении религиозно-нравственного сознания в вашем народе, нужно сделать, это то, чтобы напечатать в самом доступном, для большинства ваших земледельцев, виде сочинений Хельчицкого. Самым же главным способом осуществления великой идеи Христа, разъясненной Хельчицким, я считаю воздержание от участия в том, что сильнее всего отвергал Хельчицкий, от участия во всякого рода насилии. Движение это хотя еще и в слабой форме отказов от военной службы и несение за это тяжелых наказаний от правительства, слава Богу, проявляется у нас и в Болгарии всё чаще и чаще. Казалось бы, что у вас, на родине чешских братьев, это самое движение должно бы было сильно распространяться и быть великим благодетельным примером для других народностей.
   Всей душой желающий вам успеха в вашем деле и в том деле, о котором я позволил себе посоветовать вам, т. е. всем верующим в закон Христа людям чешского народа.
  
   Карел Ионаш -- редактор газеты "Венков" (деревенской газеты), прислал Толстому из Праги письмо от 4 марта нов. ст., в котором писал, что возникла мысль осуществить на деле среди чешских земледельцев, проповедь чешского философа крестьянина Петра Хельчицкого. К. Ионаш между прочим писал, что статистическое обследование чешских библиотек установило факт особенного интереса чешского народа к произведениям Толстого.
  
   1 Петр Хельчицкий (Petr Chel ickЩ) (1390?--1460?), видный деятель гуситского движения, отрицавший всякое вмешательство государства в церковные дела и проповедывавший, что истинная сущность христианства во взаимной любви и братских отношениях между людьми. Его религиозный труд "Сеть веры" был издан Академией наук: "Сочинение Петра Хельчицкого. I. Сеть веры. II. Реплика против Бискупца. Труд Ю. С. Анненкова. Окончил И. В. Ягич".
   В 1905 г. Толстой написал очерк "Петр Хельчицкий" в качестве Недельного чтения для "Круга чтения". Кроме того, книга Хельчицкого была издана с очерком Толстого в качестве предисловия (см. Петр Хельчицкий, "Сеть веры", изд. "Посредник", М. 1908).
  
   К. П. Славнину.
   1910 г. Февраля 27.
   Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, мне нужно знать, что вы понимаете под словом "преступление". Если вы понимаете то, что признается таковым нашим правительством, то я не знаю и не хочу знать той глупой, грязной и преступной чепухи, которая называется этим правительством законами и неподчинение которой называется преступлением. Если же вы спрашиваете, заключается ли перед совестью и здравым смыслом всех мыслящих людей "наличность преступления" в напечатанных вами моих словах, определяющих сущность деятельности всех церковных богословов, не только русских, но и всемирных, то отвечаю, что преступление совершено не мною и не вами, а готовится к совершению всей той продажной ордой чиновников, которые из-за получаемого ими жалования готовы не только вас посадить в тюрьму вместе с тысячами томящихся там людей, но всегда готовы мучить, убивать, вешать кого попало, только бы получать аккуратно свое награбленное с народа месячное жалованье.
   Извините, если, может быть, неточно отвечаю на ваш вопрос, но не затихающее негодование и ужас перед деятельностью царствующего в наше время Чингис-Хана с телефонами и аэропланами, облекающего свои злодеяния в форму законности, негодование это при всяком таком случае, как ваш, просится наружу.
  
   Кельсий Порфирьевич Славнин -- редактор ежедневной газеты "Новая Русь", издававшейся в Петербурге в 1910 г., обратился к Толстому с письмом, в котором сообщал, что его привлекают по 73 ст. Уголовного уложения за опубликование в газете в  20 от 21 января из книги "На каждый день" мыслей Толстого "об обучении под названием закона Бога самым явным бессмыслицам". Славнин просил Толстого разъяснить ему, "имеется ли наличность преступления" в этих словах. Не дождавшись суда, Славнин уехал за границу. Заочно суд приговорил его к полутора годам тюремного заключения. Газета "Новая Русь" закрылась в мае 1910 г. В ЯЗ 5 мая 1910 г. записано, что Толстой выражал сожаление по поводу этого закрытия, так как "эту газету предпочитал другим".
  
   Е. И. Комладзе.
   1910 г. Марта 1.
   Письмо ваше получил, но хотя и не знаю, во что и как вы верите, постараюсь ответить на ваши вопросы правдиво перед Богом, как сам понимаю.
   1) О крещении думаю, что крещение водой, как взрослых, так и особенно младенцев, пустой и бесполезный обряд. Если понимать так, что при крещении дух божий входит в человека, то это вхождение в душу человека духа божия совершается тайно и не может зависеть от внешних обрядов. Поэтому считаю всякое крещение ненужным.
   2) Насчет бракосочетания думаю, что согласно с учением Христа лучше всего полное целомудрие. Если же мужчина и женщина не могут выдержать полного целомудрия, то пусть соединяются, но обещая друг другу верность на всю жизнь (ни в каком случае не допуская развода, как и сказано в еванг. Матф., гл. V, 32) и обещая вместе воспитывать детей в своей вере; совершение же при этом каких-нибудь внешних обрядов считаю тоже ненужным.
   3) Насчет погребения думаю, что мертвое тело надо убрать так, чтобы оно не мешало живым. Всякие же молитвы над телом считаю бесполезным. Всякий человек может только сам в своей жизни исполнять или не исполнять волю Бога, молитвы же других людей о нем после его смерти не могут изменить его прошедшую жизнь. При смерти дух человека возвращается к тому, от кого он исшел. А Бог, от кого он исшел и к кому возвратится, -- есть любовь. И потому после смерти душа человека ничего кроме добра ожидать не может.
   4) О молитвах вообще думаю, по словам Христа, что если молишься, то уединись и один перед Богом открой ему свою душу и старайся соединиться с ним, и что такая молитва полезна для души больше, чем молитва внешняя, общественная в храмах и собраниях. Молитва же, как я думаю, самая важная и полезная для души, это молитва ежечасная, особенно когда сходишься с людьми, имеешь с ними дело. Молитва же, по моему мнению, должна состоять в том, что так как ты знаешь, что во всяком человеке живет, так же, как и в тебе, дух божий и что ты просишь Бога помочь тебе сейчас обойтись с этим человеком с любовью.
   Еще, любезные братья, скажу вам о том, что вы пишете, что "евангелие одно, а все поступают разно". На это скажу вам то, что я думаю об евангелии, и о всех тех книгах, которые считаются словом самого Бога. По моему мнению, все эти книги ничем не отличаются от всяких других книг -- дел рук человеческих. Так что надо понимать, что в этих книгах, как и во всяких других, может быть много хорошего, истинного, а также и много дурного и ложного. В книгах же, называемых словом божиим, в библии, так как книги эти очень старые, главное, были, когда люди еще очень мало знали, и кроме того много раз переводились с языка на язык и переписывались и нарочно извращались, что в книгах этих, в библии, в евангелии, посланиях, очень много пустого и даже ложного и вредного, и что верить всему, что сказано в этих книгах, не нужно. Не нужно верить уже по одному тому, что таких книг, считающихся словами Бога и священными, очень много. Такие книги есть у магометан -- Коран, у индусов -- Веды, у китайцев -- Конфуций, у японцев и части Китая -- Будда, у таосистов -- Лаотзе.
   Верить можно и должно только тому, что одно и то же во всех верах и, кроме того, согласно с разумом и духом божиим, живущим в каждом человеке. Такое, по моему мнению, одно и то же во всех верах и согласное с разумом и духом божиим, живущим в душе человека, высказано в евангелии, не во всем евангелии, а в главных местах его, где передаются слова Христа. [...]
   Вы спросили меня, как я верю. Отвечаю вам перед Богом всю истинную правду. Если моя вера подойдет вам, буду очень рад, если же найдете ее непригодной вам, об одном прошу, не осуждайте меня и не нарушайте нашу братскую взаимную любовь.
  
   Ермолай Иванович Комладзе -- сектант, принадлежавший к общине "новокрещенцев", живший в 1910 г. близ станции Слюдянка Забайкальской ж. д.
  
   Неизвестной (учительнице Е. Б.).
   1910 г. Марта 1.
   Посоветуйте мальчику не писать стихов. То, что он пишет, нельзя даже назвать стихами -- так это плохо.
   Посоветуйте не писать.
   Слово -- дело великое. Великое потому, что оно есть могущественнейшее средство единения людей. Так соединили и соединяют людей слова великих учителей мира -- Христа и других. Но слово может быть и орудием зла, когда оно не соединяет, а разъединяет людей. Может быть и оскорблением того, кто их произносит, когда оно употребляется для сквернословия или коверкания языка безобразными стихами. И потому с словом надо обращаться с уважением к этому великому человеческому свойству и говорить только то, что нужно, и во всех случаях стараясь сказать это, как можно проще и яснее, не стесняясь умышленно размером, рифмой. Скажите это вашему мальчику.
   Последние лет 5 я получаю ежедневно не менее 2-х писем от деревенских стихотворцев с ужасным набором слов, которые представляются их авторам стихотворениями, с просьбами помочь "развитию их дара", как они выражаются, и поместить их произведения в печати. Если счесть, сколько я получил таких писем со стихотворениями за последние года, то это будут тысячи. А сколько еще таких, которые, занимаясь тем же, не обращаются ко мне? Так что стихотворство в народе сделалось за последнее время зловредной эпидемией, которую не только не надо поощрять, но против которой, наоборот, надо всеми силами бороться, тем более, что в основе этого сочинительства лежат большей частью очень дурные чувства тщеславия и корысти.
   Точно так же считаю ненужным поощрять и желание под предлогом образования вступления в учебные заведения, дающие диплом и возможность выйти из своего рабочего сословия и сесть ему на шею.
   Приобретение всех нужных человеку знаний всякий грамотный рабочий человек может легко получить из книг, которые стали теперь вполне доступны самым бедным людям. [...]
  
   Е. Б. -- учительница школы в с. Изрог Ефремовского уезда Тульской губ., в письме от 26 февраля 1910 г. обратилась к Толстому с просьбой просмотреть стихи ее ученика 15-летнего крестьянского мальчика, а также спрашивала, следует ли "стараться о дальнейшем образовании мальчика".
  
   Е. Кузину.
   1910 г. Марта 1--2.
   Посылаю вам книжки "На каждый день", из которых, если вы вникнете в них, вы поймете, для чего человек. живет. Живет он для того, чтобы исполнить волю пославшего его. А воля эта в том, чтобы любить друг друга, а не в том, чтобы сравняться с господами в их дурной жизни.
  
   Егор Кузин -- крестьянин Новосильского уезда Тульской губ., не раз видавший Толстого в Кочетах у Сухотиных, читавший его книги. В своем письме пишет о разочаровании в жизни: "Умоляю вас ради Бога, скажите, что мне делать, чтобы разогнать тоску".
  
   С. М. Соломахину.
   1910 г. Марта 2.
   [...] рад случаю написать вашим -- нашим братьям о том обычае хождения "в духе", которому они предаются и которого вы совершенно справедливо не одобряете. Я бы хотел им сказать так:
   Любезные братья, одно из главных заблуждений православной церкви, от которой вы отделились, в том, что церковные думают, что можно угодить Богу внешними обрядами, собраниями, словесными молитвами и псалмопениями. Молиться надо не в храмах, а как Христос сказал: "Уйди в клеть свою, затворись, и там Бог скорей услышит тебя, чем в многолюдном собрании". Всякая молитва есть душевное общение с Богом, а разве возможно такое общение при телесных движениях и многоглаголании в многолюдных собраниях? Но в церквах только поют и махают руками -- крестятся; по вашему же обряду всё тело человеческое приходит в движение и доходит до состояния, подобного опьянению. Для общения с Богом нужно самое большое внимание и спокойствие, а тут происходит совсем противное и не только не лучше, но много хуже того, что делается у православных.
   Очень советовал бы вам оставить этот обряд, или если уже вы хотите так бегать, то признайте то, что делаете вы это для своей потехи, а никак не для служения Богу. Служить Богу мы можем только одним: одинаковой братской любовью ко всем людям. Для того же, чтобы быть в силах всегда любить всех людей, нужна молитва, но молитва никак не общественная, громкая, в известные дни и часы и с особенными движениями, а молитва ежечасная, внутренняя, такая, чтобы, имея дело с человеком -- братом, просить Бога о том, чтобы он помог мне с любовью и уважением обойтись с ним, т. е. с каждым человеком, до которого имеешь дело.
   Теперь заодно, любезные братья, хочется мне сказать вам и о другом деле, которое, как мне кажется и как мне рассказывали, многие из вас понимают неправильно. Я разумею о половом общении между мужчиной и женщиной. Как это сказано в евангелии, самое лучшее для человека -- полное целомудрие, а нет сил удержаться, то пусть сходится один мужчина с одной женщиной, но раз навсегда, на всю жизнь, не разлучаясь и не разводясь, как и сказано у Матф., V, 32. Стоит людям только позволить себе перемену супругов, так уже и нет предела разврату, так как половая похоть, чем больше человек отдается ей, тем больше разрастается, и человек в этом разврате спускается ниже животного и лишается всякого общения с Богом. [...]
  
   Семен Михайлович Соломахин (1888--1952) -- сектант-молоканин, по своим убеждениям близкий к взглядам Толстого, неоднократно бывавший в Ясной Поляне. В ЯЗ 15 апреля 1910 г. записано: "Был Соломахин, какой он горячий человек, отец хлыст, а он рационалист. Отец ему хочет дать семьдесят десятин земли, он отказывается на религиозных основаниях".
   Ответ на письмо Соломахина от 28 февраля, в котором Соломахин просит Толстого разъяснить ему сущность некоторых сектантских суеверий.
    
   Н. Николаеву.
   1910 г. Марта 3.
   Посылаю тебе книги о том, как я понимаю закон Бога. Но если тебе, может быть, трудно разобраться в книгах, пишу вкратце, как я понимаю закон. Понимаю я его по учению Христа, Матфея XXI, 34--38. Закон в том, чтобы любить Бога -- совершенство и добродетель и любить ровно всех ближних. И что закон этот верен, видно по тому, что только начни исполнять его, и сейчас на душе хорошо, и ничего не нужно, и ничего не боишься. Так вот, по-моему, весь закон -- в любви; всё же, что сверх этого, то лишнее.
   О загробной же жизни понимаю так: о том, что будет с нами после смерти, нам не дано знать. Одно знаем, что как мы в жизнь пришли от Бога, так и уйдем из жизни к Богу. А Бог есть любовь (1-ое послание Иоанна, гл. IV). А от любви ничего, кроме добра, быть не может.
  
   X. Ф. Досеву.
   1910 г. Марта 4.
   [...] Всеми силами стараюсь, но не могу удержаться от предугадывания того, что будет, и я думаю скоро, вследствие такого пробуждения свободного от суеверий религиозного христианского понимания жизни, которое всё больше и больше захватывает не нашу отпетую братью, а народ. Мне легко удержаться от такого предугадывания, потому что во всяком случае я-то не увижу перемены внешней. Важно только движение духовное, а такое духовное просветление в одном человеке важнее миллионных армий. [...]
  
   Христо Федосиевич Досев (1887--1919) -- болгарин, последователь учения Толстого.
  
   1 Христо Досев прислал Толстому письмо из Майкопа от 25 февраля 1910 г. вместе с переведенным им с болгарского на русский язык письмом и речью отказавшегося от военной службы солдата Миню Пенева Попова перед военным судом в г. Пловдиве, в Болгарии. Досев писал в своем письме, что М. Попов вновь осужден на четыре года заключения в самую худшую тюрьму Болгарии -- "Черную Джалию". "Тюрьма эта отвратительная, хуже всякой вашей Шлиссельбургской крепости: она низкая темная, сырая, глухая". Он просил Толстого написать Попову, прислать письмо ему для перевода и пересылки Попову и высылать ему по 5 р. в месяц.
  
   М. П. Попову.
   1910 г. Марта 4.
   Получать такие письма, как то, какое вы мне прислали вместе с вашей речью на суде, которую мне прислал Досев, и узнавать про такие поступки, как ваш, составляет самую большую радость моей жизни.
   Единственное настоящее дело нашей жизни -- это всё большее и большее единение людей мира. Соединиться же могут люди только в истине любовью. Такой же поступок, как ваш, так именно и соединяет людей больше и вернее, чем всевозможные пути сообщения, чем какие бы то ни было книги, газеты, общества. Помогай вам Бог с бодростью и радостью нести выпавшее на вашу долю испытание с сознанием того, что то, что вы делаете, делаете не вы, а он -- Бог, живущий в вас.
   Если можете, извещайте меня, и чем чаще и чем подробнее, тем лучше о вашем положении. Знайте, что у вас много друзей и братьев в России. Один из них, любящий вас, как дорогого сына, старый дед.
  
   Миню Пенев Попов (р. 1885) -- болгарин, сын деревенского учителя. В 1907 г. отказался от военной службы по религиозным убеждениям, чему толчком послужило знакомство с произведениями Толстого, и был предан военному суду, приговорившему его в январе 1908 г. в г. Пловдиве (Филиппополе) в дисциплинарную роту на 2 года. По истечении года Попов вновь был предан суду "за неповиновение" и осужден на 4 года тюремного заключения.
  
   И. Ф. Наживину.
   1910 г. Марта 4--5.
   [...] Рад узнать, что как это и не могло быть иначе, покорность воле и всегда благой воле его победило ваше страдание.1
   Я живу хорошо, подвигаюсь понемногу к тому, что всегда благо, и ослаблением тела и освобождением духа. [...]
  
   Иван Федорович Наживин (р. 1874) -- писатель, одно время сочувствовавший взглядам Толстого.
  
   1 По поводу смерти ребенка Наживина в 1909 г.
  
   Л. И. Медведевой.
   1910 г. Марта 5.
   Получил ваше доброе письмо и отвечаю на него, во-1-х, тем, что совершенно искренно говорю, не признаю за собой того влияния, которое вы мне приписываете, а во-вторых, то, что и не признавая за собой этого влияния, не переставая только то и делаю, что вы советуете мне делать.
   Учение Христа считаю самым великим и нужным нам учением и, как умел, старался привлекать к нему людей. Посылаю вам составленные мною выборки из евангелия, такие, какие, по моему мнению, независимо от того, Бог ли Христос, или нет, должны бы, казалось мне, привлечь людей.
   Мысли же "На каждый день", думаю, что могут быть духовно полезны людям, по крайней мере для меня они полезны, воздерживая меня от дурного и привлекая к лучшему. То же слыхал и от некоторых читателей. [...]
  
   Любовь Иосифовна Медведева -- бывшая учительница, прислала Толстому письмо из Харькова от 3 марта 1910 г., в котором она писала, что читала в газете "Русь" поучения Толстого (в газете "Новая Русь" в 1910 г. печаталось "На каждый день"). Но, читая их, она пришла к такому заключению, что они приносят очень мало пользы, "потому, что они только одурманивают человека", подменяя собой евангелие. "Бросьте Вашу философию, -- писала Медведева, -- побольше сердца, побольше души" и призывала Толстого "всячески распространять советы людям, как надо жить и как соединить все религии воедино".
  
   М. Скипетрову.
   1910 г. Марта 5.
   Докончил чтение вашего письма, милый Миша, и прослезился радостными, любовными слезами.
   Никакая радость не может сравниться с этой радостью любовного единения не Скипетрова с Толстым, а сознания единства Бога в себе и вне себя. Только сознай это единство хоть с одним, сознаешь его со всеми. И как хорошо. [...]
  
   Михаил Скипетров (1883?--1911?) -- бывший петербургский студент, часто бывавший в Ясной Поляне. В письме к Толстому от 3 марта Скипетров писал "о внутренней сущности прогресса", который он понимает как движение людей к единству.
  
   Ш. Вулу.
   1910 г. Марта 7.
   Слова, сказанные Христом не оттого важны и можно ссылаться на них, что они сказаны Христом. А сказаны они Христом потому, что они истинны и записаны в сердце каждого человека.
  
   Черновое.
   Можете ссылаться на слова истины, записанные в сердцах каждого человека, кем бы слова эти ни были сказаны.
  
   Ответ на письмо из местечка Новой-Улицы Подольской губ. Шмуэля Вула, в письме от 3 марта спрашивавшего Толстого: "Может ли еврей, отказываясь от воинской повинности, ссылаться на слова Христа? "
    
   И. Карпову и И. Малинкину.
   1910 г. Марта 9.
   [...] Я для себя считаю всякое обязательство несовместимым с той свободой, которая есть и условие и благо христианского жизнепонимания.
   Думаю, что возможно товарищество и без обязательств и признания власти, основанной на насилии.
  
   Иван Карпов и Иван Малинкин -- рабочие Куваевской мануфактуры в Иваново-Вознесенске, в письме от 7 марта просили разъяснить недоумение, вызванное высказанным Толстым одобрением кооперативного движения, в котором они видят некоторый элемент насилия. См. письмо к В. Ф. Тотомианцу.
  
   Грете Виттельс (Grete Wittels).
   1910 г. Марта 7--10.
   Людям всех народов и племен турецкого, самоедского, славянского нужно стремиться к единению с Богом, -- скажу тому, кто понимает и верит в него, тому же, кто не понимает Бога, скажу -- с истиной. Такое единение, чем больше оно будет достигнуто, тем больше даст блага всему человечеству, в том числе и славянам, или всякой другой отдельной народности.
   Единение же одного народа или племени есть contradictio in adjecto,1 т. е. единение с некоторыми для разъединения со всеми. Бог или истина есть центр, мы все на окружности. Чем ближе мы будем по радиусам приближаться к центру, тем более мы будем приходить в единение друг с другом. Другого средства нет. Все другие средства иллюзия, обман.
  
   <Добавление>
   Всякий человек, прежде чем быть австрийцем, сербом, турком, китайцем -- человек, т. е. разумное, любящее существо, призвание которого никак не в том, чтобы соблюдать или разрушать сербское, турецкое, китайское, русское государство, а только в одном: в исполнении своего человеческого назначения в тот короткий срок, который предназначено ему прожить в этом мире.
  
   Грета Виттельс (сведений о ней не имеется) в письме, отправленном из Вены 16 марта нов. ст., написанном на немецком языке, спрашивала Толстого: "Что для будущей всеобщей славянской культуры было бы лучше, чтобы все славянские народы сообща работали над великим делом цивилизации, или же каждый народ должен сохранять свой собственный язык, свою литературу, короче говоря -- свою национальную культуру?"
  
   1 противоречие в самом себе,
  
   Георгиевичу.
   1910 г. Марта 10.
   Вы говорите, что любите науку, музыку, но вы ничего не любите, кроме своего животного.
   Ваше письмо ужасно. Очень жалею о том, что вы его написали.
  
   Письмо, вызвавшее ответ Толстого, не сохранилось. Повидимому, к этому письму относится запись Толстого 10 марта 1910 г. в Дневнике: "Письма: одно ужасное от юноши, готового убить старика, чтобы экзамен зрелости".
  
   И. И. Перперу.
   1910 г. Марта 10.
   Посылаю вам переведенную с немецкого книгу под заглавием "Ужасы христианской цивилизации",1 составленную тибетским ламой, пробывшим несколько лет в университетах Германии. Заглавие книги уже говорит вам о ее содержании. Хотя я и не знаю, действительно ли она написана настоящим буддистом, или это только форма, которую избрал автор, вроде известной книги Монтескье "Персидские письма",2 для выражения своих мыслей, книга сама по себе очень интересна и поучительна.
   Буддизм в последнее время всё более и более очищается от наростов, скрывавших его, христианский мир, всё более и более узнает его истинную сущность, и в последнее время и в Европе, и в Америке всё чаще и чаще встречаются люди, переходящие из христианства в буддизм.
   Не говоря о метафизической глубине учения, так хорошо разъясненного Шопенгауэром, особенно привлекательна нравственная практичность этого учения с его основными пятью заповедями для всех верующих в буддизм.
   1) Не убивать умышленно никакое живое существо; 2) не присваивать себе того, что считается другими их собственностью; 3) не предаваться половой похоти; 4) не лгать; 5) не одурманивать себя ни одуряющими напитками, ни куреньями.
   Невольно приходит в голову, какая произошла бы огромная перемена в жизни, если бы люди знали эти заповеди и считали бы их хотя бы столь же обязательными, как и исполнение внешних обрядов.
  
   Иосиф Иосиевич Перпер (р. 1886) -- литератор и педагог, в то время редактор журнала "Вегетарианское обозрение".
  
   1 Книгу Bruno Freidank "Die Schrecken Civilisation" перевела с немецкого А. А. Гольденвейзер. Книга эта под заглавием "Письма буддиста к христианину", написанная от лица Чонг-Ка-Па-Ламы, в переводе А. А. Гольденвейзер, была напечатана в "Вегетарианском обозрении".
   2 "Персидские письма" -- сатирическое произведение французского писателя и философа Шарля Луи Монтескье (1689--1755), представляющее собой переписку двух персов.
    
   В. Ю. Шимановскому.
   1910 г. Марта 10.
   Накануне дня получения вашего письма, разговаривая с моими друзьями о тех книгах, которые желательно бы было иметь в народной библиотеке, мы пришли к мысли о том, что одна из самых полезных таких книг и каких еще нету теперь, был бы Энциклопедический словарь, составленный по предметам наиболее важным и интересным для рабочего народа и вместе с тем составленный так, чтобы он был доступен простому, только грамотному человеку, давая ему возможность дальше и дальше образовываться по тем отраслям, к которым он имеет призвание или которые ему нужны.
   Получив ваше письмо, я тотчас же подумал, что наилучшее, по моему мнению, употребление денег, о которых вы говорите, было бы составление такого народного словаря. Работа эта очень большая, требующая и большого труда, и внимания, и нынче, разговаривая с одним из вчерашних друзей, именно с Горбуновым, издателем "Посредника", мы решили, что хорошо бы было людям, интересующимся этим делом, составить кружок, который с общего согласия решал бы, что и как делать и как употреблять для этой цели пожертвованные деньги. Желательно бы было, если бы завещатель согласился на мое предложение, чтобы он от себя назначил бы человека, участвующего в этом деле. Дело это я себе представляю так: соображаясь с существующими энциклопедическими словарями, избирались бы только те предметы, которые нужны большинству народа и доступны ему и переделывались и излагались бы в самой простой и ясной форме. Словарь этот выходил бы отдельными выпусками и постоянно в новых изданиях, всё больше и больше совершенствуясь и удешевляясь. Подробности работы представляются мне довольно ясно, но описывать их в письме было бы слишком длинно. Кроме того, дело само покажет то, что нужно. Такое употребление пожертвованных денег, кроме того что оно вполне удовлетворяет требованию жертвователя, чтобы дело было доброе и не противное правительству, удовлетворяет и тому требованию, чтобы деньги эти не употреблялись единовременно. Издание будет покрывать свои расходы и приносить доход, давая возможность улучшать и удовлетворять всё больше и больше издание этого словаря. [...]
  
   Всеволод Юльевич Шимановский (р. 1862) -- бывший артиллерийский офицер, в 1885 г. бросил военную службу и поступил в сельские учителя. В 1899 г. потерял зрение и, будучи совершенно слепым, продолжал учительскую работу в народных школах. Автор ряда педагогических статей и трудов по пчеловодству.
  
   Опубликовывая письмо к В. Ю. Шимановскому, газета "Речь" сообщала:
   "Копия этого письма доставлена нам из Киева. Оно получено в ответ на просьбу одного лица, пожелавшего пожертвовать 15 000 рублей на какое-нибудь доброе дело и обратившегося по этому поводу за советом ко Льву Николаевичу. Семейные обстоятельства жертвователя впоследствии изменились, и, принужденный отказаться от этого плана, он ныне обращается к нам с просьбой напечатать это письмо, выражая при этом надежду, что, "может быть, на Руси великой найдется лицо, которое пожелает осуществить мысль нашего гения".
  
   М. М. Власовой.
   1910 г. Марта 11.
   Не зная, во что вы верите, не могу ничего советовать вам. Если вы верите в учение Христа в его истинном смысле, то по этому учению целомудрие всегда лучше брака. И потому, если вы верите в это учение, советую вам не выходить замуж, а если не верите в учение Христа, советую вам узнать его и поверить в него, и тогда вы решите сами, и решите наверное за целомудрие против брака.
  
   Молодая девушка М. М. Власова спрашивала Толстого, можно ли ей выходить замуж за своего двоюродного брата.
  
   Членам общины "Петровичи".
   1910 г. Марта 11.
   Благодарю членов общины за привет. Радуюсь тем чувствам, которые воодушевляют их, и желаю самого лучшего и важного в жизни: преуспеяния в внутреннем совершенствовании, которое яснее всего проявляется во всё большем и большем проявлении любви.
  
   Община "Петровичи" (находилась в Минской губ.), приветствуя Толстого, приглашала его к себе и сообщала: "Мы свободны от государства и церкви, но не противимся давать просящим просимое, наша цель любовное сожитие, а для достижения будем трудиться, так как труд даст средства к жизни".
  
   Н. Смирнову.
   1910 г. Марта 12.
   Получил ваше доброе письмо и прежде еще вашего совета не переставая делал и делаю то, что вы мне советуете. А насколько делал это искренно и смиренно, знает только он и я; надеюсь, что он услышал мою молитву и дал мне то, о чем я просил. Истина, которую он мне открыл, уже давно познана мною, она вся в том, что есть истинного и общего в учении Христа (исповедуемого 400 миллионами) и во всех религиозных учениях мира (исповедуемых миллиардами) и эта истина одна и та же и в Ведах, и в буддизме, и в конфуцианстве, и таосизме, и в магометанстве. Она вся в том, что в человеке живет дух божий, один и тот же во всех, и стремится к соединению с тем духом, живущим в других, посредством любви; всё же остальное во всех учениях, не исключая, а включая наше церковное, есть или заблуждение, или обман. И для того, чтобы познать истину эту, нет нужды изучать все эти учения, истина эта открывается сама всякой, искренно ищущей, душе человека. [...]
  
   Ответ на письмо Николая Смирнова из Москвы с проповедью необходимости "смиренного искания истины".
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Марта 16.
   [...] сейчас получил ваше из тюрьмы. Не мог удержать слез. Не могу не жалеть и вас и жену. [...] Смело заявляйте ваши желания. Мы в таких отношениях, что вы всегда будете знать, что если я не сделаю чего, то от невозможности, а я знаю про вас, что вы заявляете желания только самые вынужденные. Уверен, что вы окрепнете. Ослабнет человек слабее воды, окрепнет крепче камня. Самое меня укрепляющее в тяжелые минуты это сознание того, что это самое, то, что мучает, это-то и есть тот материал, над которым ты призван работать, и материал тем более ценный, чем труднее минуты.
  
   Н. Н. Гусеву.
   1910 г. Марта 18.
   [...] стараюсь, но не могу не огорчаться и об том, что все-таки я, живущий себе спокойно среди всех возмутительных условий роскоши и безопасности (хотя бы сглазить), все-таки я причина и страданий, и тяжелых испытаний любимых мною, таких хороших людей.
   Чувство мое о вас двоякое: вера в то, что вы перенесете испытание так, как вы, знаю, искренно пишете, готовитесь перенести, и страх за тяжелые минуты, часы, может бытъ (чего избави Бог) месяцы горя, уныния и раскаяния в том, чему надо радоваться, а не раскаиваться.
   Пожалуйста, если будет возможно писать мне, пишите всю задушевную правду, если хотите, мне одному. Как английская пословица говорит: что настоящее общение только вдвоем... Все наши домашние, включая Сухотиных, все вас очень любят и искренне опечалились вашим письмом. Но все-таки мне вы много ближе всех и, насколько мы близки к тому, чем хотим жить, настолько близки друг к другу.
   В дурные минуты думайте о том, что то, что с вами случилось, это тот материал, над которым вы призваны работать. Мне, по крайней мере, эта мысль и чувство, вызываемое ею, всегда очень помогает.
   Прощайте, милый друг, постараемся подняться на ту высоту, на которой безразлично -- видеться или не видеться до смерти и сейчас умереть или через X лет. Подняться и держаться на этой высоте мне легче с моей старостью, чем вам с вашей молодостью, но все-таки вы можете с вашим -- не умом -- уму грош цена -- а с вашим добрым, любящим и открытым на все лучшее сердцем.
  
   Н. Н. Гусев прислал Толстому письмо из Корепина от 9 марта 1910 г., в котором писал, что, по-видимому, ему грозит привлечение по 32 ст. Уголовного уложения за распространение преступных изданий, так как при обыске у одного ссыльного нашли запрещенные статьи Толстого.
    
   Т. С. Дудченко.
   1910 г. Февраля 27 -- марта 18.
   [...] Как верно то, что вы пишете о тяжести отношения к нуждающимся. Я это мучительно чувствую и облегчаю это положение только мыслью о том, что это мой крест, и по мере того, как охотно подставляю спину, чувствую, что иго это благо, хотя и не могу сказать еще, что легко.
  
   М. Косицкому.
   1910 г. Марта 18.
   Из людей, которые много о себе думают, не только не выходит ничего, но выходят большей частью очень плохие. Советую вам думать не о том, что из вас выйдет, а о том, что вам перед Богом, перед своей совестью можно делать. О будущей жизни тоже советую не думать. Тот, кто верит в Бога, в то, что Бог есть любовь, знает, что, умирая, он идет к Богу любви, и потому после смерти с ним кроме хорошего ничего быть не может. [...]
  
   М. Косицкий (р. 1893) из Екатеринослава в письме от 13 марта, рассказывая про свою жизнь, писал, что не может быть, чтобы он не стал великим человеком -- "светилом мира".
  
   С. Носарю.
   1910 г. Марта 18.
   Всей душой сочувствую вашей деятельности, направленной на служение сословию, слава Богу у нас в России еще самому многочисленному, самому разумному и самому нравственному, которым живем все мы. [...]
  
   Степан Носарь -- сотрудник харьк овского журнала "Хлебороб". Носарь просил Толстого написать что-либо для журнала, которому "будет дорого каждое слово, вышедшее из-под его пера".
  
   И. Родионову.
   1910 г. Марта 18.
   [...] считаю все изобретения, улучшающие материальное положение людей, если не вредными, то совершенно бесполезными. [...]
  
   И. Родионов из Петербурга в письме от 16 марта упрекал Толстого за то, что он не ответил на два его письма с просьбой содействия распространению его изобретений.
  
   А. А. Афанасьеву.
   1910 г. Марта 18--19.
   [...] внешние условия, в которые одни люди могут ставить других (тюремные заключения, всякого рода истязания, даже смерть), не могут быть ни вредны, ни полезны в духовной жизни человека, а в ней всё. Часто заключение действует благотворно на людей. [...]
  
   Александр Александрович Афанасьев -- киевский врач, благодарил Толстого за справку об его сестре, студентке высших женских курсов в Петербурге Вере Александровне Афанасьевой, арестованной и заключенной в крепость.
  
   А. Воробьеву.
   1910 г. Марта 18--19.
   Если бы жена ваша была согласна и вы надеялись бы обзавестись всем нужным для хозяйства, то деревенская жизнь на земле самая лучшая. Но то, чтобы быть в любви и согласии с женой, дороже всего, и потому если бы для того, чтобы уйти на землю, надо расстроиться с женой, то лучше оставаться в городе и дожидаться времени, когда можно будет переменить жизнь, никого не огорчая.
  
   Александр Воробьев -- продавец, в письме от 16 марта писал, что ему "жить в Москве неохота, а охота заняться крестьянством и обрабатывать землю", а жена, которая живет с детьми в деревне, боится, что жить тогда будет трудно.
    
   Е. Озеровой.
   1910 г. Марта 19.
   [...] Я не люблю стихов вообще. Трогают меня, думаю, преимущественно как воспоминания молодых впечатлений, некоторые, и то только самые совершенные стихотворения Пушкина и Тютчева. Ваши же стихи слабы и не советовал бы вам этим заниматься. [...]
  
   Е. Озерова из Казани прислала Толстому свои стихотворения и просила Толстого сказать ей, "нужно ли продолжать начатый путь".
  
   С. Кандыреву.
   1910 г. Марта 21.
   Ваши стихи плохие. В них нет ничего нового. Всё это тысячи раз было сказано. Зачем же это писать и не просто по-человечески, а коверкая язык, подгоняя под рифму и размеры, и потому не советую вам писать стихов.
   Вы пишете, что крестьяне обречены на вечный физический труд, как будто физический труд что-то плохое, и пишете тоже, что хотите выбраться на какую-то дорогу. Из этого вижу, что у вас очень неясный и превратный взгляд на жизнь.
   На свете для всех нас есть только одна дорога и одно дело: прожить хорошо по воле Бога данную нам жизнь. [...]
  
   П. Трояновой и П. Клюшник.
   1910 г. Марта 21.
   Я не знаю никакого дела лучше того, к которому вы призваны своим положением, но таким лучшим делом оно будет только тогда, когда будете делать его с любовью, а не с желанием получить какое-то образование, которое даст вам возможность материально улучшить свое положение. Для тех милых существ -- крестьянских детей -- слишком достаточно то образование, которое вы имеете. И потому очень сожалею о вас, о том, что вы не умеете ценить то истинное благо, которое имеете, и ищете что-то другое, и ищете, наверное, не из желания служить народу, о котором вы пишете.
  
   Две сельские учительницы Екатеринославской губ., Троянова и Клюшник, просили оказать им содействие для продолжения образования "материально" или "советом и ходатайством", так как они чувствуют себя недостаточно подготовленными для "просвещения масс".
  
   А. В. Калачеву.
   1910 г. Марта 21--22.
   [...] Получаю, правда, тысячи писем, но такое, как ваше, это отдых и радость. Точно домой пришел после утомившей работы. Какой большой радости лишены те, кто не знает блага этого духовного единения вне времени и пространства. Читаю мысли Индуса, выраженные тысячи лет тому назад, и письмо Калачова из Бугуруслана и сознаю свое единство и с тем и с другим и миллионами братьев по тому, что соединяет нас. Радость эта особенно сильна, когда приближаешься к смерти, к уничтожению того тела, которое отделяет. [...]
  
   Александр Васильевич Калачев (ум. 1931) -- знакомый Толстого, одно время разделявший его взгляды, прислал Толстому длинное (на 18 страницах) письмо из г. Бугуруслана, в котором писал о своем брате П. В. Калачеве, заключенном в тюрьму, и о тяжелой жизни в деревне.
  
   А. В. Селиванову.
   1910 г. Марта 22.
   [...] Вопросы, которые вы ставите, так важны -- не то, что только важны, а так основны, что о них нельзя спорить.
   Решение их зависит от всего миросозерцания человека. Ваше миросозерцание не согласно с моим. Оспаривать же чужое миросозерцание, мне ваше или вам мое -- труд совершенно бесполезный. Миросозерцание человека, если оно выработано для себя, а не для людей, вырабатывается целой жизнью и не может быть изменено доводами об отдельных вопросах. [...]
  
  
   Селиванов Алексей Васильевич (1865?--1915?) -- землевладелец Рязанской губ., который, по собственным словам, "занимался всю жизнь в области естествознания, археологии и статистики". Автор книги "Основы богопонимания", 1906. В письме от 19 марта 1910 г. писал, что в сентябре 1907 г. прислал Толстому письмо с приложением своей вышеупомянутой книги, но не получил ответа. Селиванов, излагая свои религиозные и философские взгляды, просил Толстого ответить ему на вопросы о смерти и о личном бессмертии. В ответном письме Селиванов писал, что ни в каком случае не хотел вступать в споры с Львом Николаевичем, хотел лишь получить разъяснения по некоторым вопросам.
  
   И. И. Светлову.
   1910 г. Марта 22.
   [...] Как ни странно это сказать, завидую ему1 и вместе с тем сострадаю ему, но не боюсь. Знаю, что могут наступать минуты слабости, в которые положение будет представляться особенно тяжелым, но для человека, как я понимаю его, который живет уже не телом, властвующим над душой, а душой, властвующей над телом, уже не может быть раскаяния в том, что жизнью своей исповедовал истину. [...]
   Скажите ему еще и то, что такие поступки, как его, радуют меня, потому что последствия их могут иметь огромную важность -- стараюсь, хотя и не могу, не думать об этих последствиях, но радуюсь тому, что он, брат Николай, познал истинную жизнь и живет и меня поддерживает в ней.
  
   1 Николай Дмитриевич Платонов (р. 1887) -- крестьянин Ярославской губ., в 1909 г. отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям и осужденный на 3 года арестантских отделений.
  
   Е. Панову.
   1910 г. Марта 22.
   Никому не советую переменять свою внешнюю жизнь. Переменяй свою внутреннюю жизнь, а не внешнюю. Живи для души там, где живешь. Исправляй самого себя: не пей, не кури, не ругайся, не лги, не осуждай людей, ни на кого не держи зла, на зло отвечай добром. А это везде можно. И будешь так жить, и на душе будет хорошо, и всё лучше и лучше. [...]
  
   Ефим Панов (р. 1895) писал Толстому из Ельца 20 марта, что он служит в трактире, что ему надоело "жить в миру такой суматохи" и потому он хочет поступить в монастырь. По предложению одного монаха-пустынника он решил обратиться за советом к Толстому.
  
   Лукьяновой.
   1910 г. Марта 23.
   Женщин считаю такими же носителями духа божия, как и мужчин.
   Не советую читать ни Крейцеровой Сонаты, ни Вербицкой,1 которую не читал, направление писаний которой, как мне передавали, считаю ничтожным и вредным.
  
   Лукьянова -- ученица 8-го класса гимназии, прислала Толстому письмо с просьбой ответить на ее вопросы.
  
   1 Анастасия Алексеевна Вербицкая (1861--1928), писательница, автор романов, утверждающих право женщины на свободную любовь.
  
   П. У. Казанину.
   1910 г. Марта 24.
   [...] Трудность среди нас понимания Бога происходит от того, что нам с детства по библии внушают самое превратное понятие о Боге; рассказывают самую невероятную сказку о том, как был какой-то Бог вроде человека, который вздумал вдруг сотворить мир и сотворил его в 6 дней, и Адама и Еву, и рай и ад, и все те глупости, в которые и десятилетний мальчик в наше время уже не может верить. Вот это и всё то, что рассказывают про Христа, как он велел пить свою кровь и как воскрес и улетел на небо, всё это надо забыть и понимать Бога так, как его понимал Иоанн Апостол IV гл., 16 ст.
   Про то, как произошли мы и весь мир, мы ничего знать не можем. Это нам не дано и не нужно знать. Нужно нам знать, как нам жить. И это нам сказано. Бог есть любовь, и нам надо любить друг друга. Весь закон в этом. Так и сказано в евангелии: Мф. гл. 22, ст. 35--40. Если так будем понимать Бога и его закон, то и не будем спрашивать, как и вы спрашиваете: зачем так много зла в жизни? Зло не от Бога, а зло от людей. Для того, кто живет по-божьи, для того зла нет, а всё добро. Люди жалуются на то, что жизнь дурна.1
   В книгах, которые посылаю вам, вы найдете те же мысли, какие выражаю здесь, высказанные более подробно.
  
   Павел Устинович Казанин (р. 1833) прислал Толстому письмо из Петербурга от 12 февраля 1910 г., в котором пространно описывал свою тяжелую жизнь и задавал ряд религиозных вопросов.
  
   1 В черновике написано: Выписать из письма.*
   *Имеется в виду письмо П. У. Пестову от 1 марта 1910 г.
  
   С. Ф. Курихину.
   1910 г. Марта 24.
   Истинная религия есть только одна: истинная религия это то учение о жизни, которое одно и то же во всех религиях: в браминской, буддийской, конфуцианской, таосиской, христианской, магометанской. [...]
  
   Степан Федорович Курихин (р. 1883) -- торговый служащий в Астрахани, прислал Толстому письмо от 19 марта, в котором просил его "разъяснить, в чем состоит святость" и "истинная, правильная религия на земле".
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Марта 24.
   [...] Хорошо делаете, что пишете, хорошо и для нас, и для вас. Продолжайте делать это. Ваши письма производят всегда сильное впечатление, чувствуешь и правдивость -- столь редкое свойство, и еще более редкое свойство -- ту основу, с высоты которой говорится то, что говорится. [...]
  
   Ответ на письмо В. А. Молочникова из Новгородской тюрьмы от 17--21 марта 1910 г., в котором он описывал свой арест 11 марта 1910 г.
  
   Шапшиеву.
   1910 г. Марта 24.
   Какое дело делается нашими жизнями, нам не дано знать. Дано нам знать только то, что дело это есть, что есть хозяин этого дела и что мы всегда можем знать, когда мы делаем предназначенное нам дело и когда не делаем его или делаем противное ему. Признак же того, что мы делаем или не делаем это дело, есть очень ясный, несомненный и всем понятный: чем больше живешь любовью ко всем людям и всему живому, тем полнее делаешь порученное тебе дело, чем меньше любишь, чем больше отдаешься враждебным, противным любви чувствам и делам, тем меньше исполняешь или вовсе не исполняешь порученное тебе дело.
   Мысль эта выражена во всех великих религиозных учениях мира от браминов до Магомета, и моим слабым лепетом разъяснялась, как я умел, в моих книгах.
  
   Шапшиев -- молодой человек из Тифлиса, писал о сильном впечатлении, произведенном на него статьей Толстого "О самоубийстве", которую он прочитал в газетах, и просил Толстого разъяснить, что значит его выражение "служение миру".
    
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Марта 25.
   [...] вы пишете о том благе, которое испытываете, отдаваясь одной внутренней духовной жизни, происходящей вне времени, только в настоящем. Я всё более и более приучаю себя к этой единой истинной жизни, и хотя еще очень далек от того, чтобы жить так, все-таки подвигаюсь и по мере движения испытываю то полное спокойствие, бесстрашие, свободу, удовлетворенность, которую и вы начинаете испытывать. Радуюсь за вас. Вам в вашем положении это особенно нужно и дорого. [...]
  
   Молочников писал: "Я, кажется, слава Богу, успокоился, Лев Николаевич. Многое из прошлого мне кажется неважным, себялюбивым... Я уже понял, что не нужно думать о прошлом, будущем и даже о положении своем настоящем. Когда живешь душой, то так мало приходится просить, так мало нуждаться и так многое можешь переносить".
  
   В. С. Гусеву.
   1910 г. Марта 25--26.
   [...] Рад буду, если последуете не моему, а учению величайших мудрецов мира, которое изложено в книгах.
  
   Василий Севастьянович Гусев (р. 1882) из Чеботаревского хутора (Дон) в письме от 21 марта, описывая тяжелую жизнь на хуторе, просил прислать "хотя бы маленькую книжонку, что-нибудь о жизни".
  
   Неизвестной (М. И.).
   1910 г. Марта 26--27.
   Любовь только тогда любовь и только тогда несет с собой свойственное ей благо, когда тот, кто любит, не думает об ее выгодных или приятных для себя последствиях.
   Любовь такая не приходит сама собой и не дается даром. Ей надо учиться, главное же, для того, чтобы познать эту любовь к людям, надо познать, как сказал Христос (Мф. ст. 36--40), любить Бога, т. е. высшее совершенство, и стремиться к нему.
  
   Неизвестная, подписавшаяся в своем письме инициалами "М. И.", в письме из Почепа Черниговской губ., писала Толстому, что она всегда стремилась делать все для людей "забывая себя", теперь "пришла к полному отчаянию и к сознанию бесполезности прожитой жизни". Она просила Толстого поддержать ее.
  
   И. А. Яковлеву.
   1910 г. Марта 26--27.
   То, что вы пишете о своей тоске, заставляет меня думать то, что причина этой вашей тоски не телесная ли -- желудок, печень. Это часто бывает, и очень важно знать это. Когда знаешь это, то легче, даже бывает совсем легко, победить такую тоску. Я опытом знаю это, стоит только не поддаваться тем мыслям, которые приходят во время такого настроения, зная их происхождение. И в отпор им с особенной силой вызывать в себе религиозное сознание того, что жизнь моя в исполнении моего назначения воли Пославшего. Воля эта в том, чтобы я всякую минуту был в любви со всеми в делах, словах, мыслях. И тогда никакая тоска не возьмет.
  
   Иван Александрович Яковлев (р. 1887) -- бывший офицер, был у Толстого в 1907 г. В письме из Харькова от 24 марта 1910 г. писал, что переживает полное разочарование в жизни и не может справиться со своей тоской.
  
   В. Г. Короленко.
   1910 г. Марта 26--27.
   Сейчас прослушал вашу статью о смертной казни и всячески во время чтения старался, но не мог удержать -- не слезы, а рыдания. Не нахожу слов, чтобы выразить вам мою благодарность и любовь за эту и по выражению, и по мысли, и главное по чувству -- превосходную статью.1
   Ее надо перепечатать и распространять в миллионах экземплярах. Никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной того благотворного действия, какое должна произвести эта статья.
   Она должна произвести это действие -- потому, что вызывает такое чувство сострадания к тому, что переживали и переживают эти жертвы людского безумия, что невольно прощаешь им, какие бы ни были их дела,2 и никак не можешь, как ни3 хочется этого, простить виновников этих ужасов. Рядом с этим чувством вызывает ваша статья еще и недоумение перед самоуверенной слепотой людей, совершающих эти ужасные дела, перед бесцельностью их, так как явно, что все эти глупо-жестокие дела производят, как вы прекрасно показываете это, обратное предполагаемой цели действие; кроме всех этих чувств, статья ваша не может не вызывать и еще другого чувства, которое я испытываю в высшей степени -- чувство жалости не к одним убитым, а еще и к тем обманутым, простым, развращенным людям: сторожам, тюремщикам, палачам, -- солдатам, которые совершают эти ужасы, не понимая того, что делают.
   Радует одно то, что такая статья, как ваша, объединяет многих и многих живых неразвращенных людей одним общим всем идеалом добра и правды, который, что бы ни делали враги его, разгорается всё ярче и ярче.
  
   Владимир Галактионович Короленко (1853--1921) -- писатель.
   Письмо Толстого было вызвано появлением в "Русском богатстве" статьи В. Г. Короленко "Бытовое явление (Заметки публициста о смертной казни)". По поводу статьи "Бытовое явление" и по поводу своего письма к Короленко Толстой в своем Дневнике делает ряд записей:
   25 марта: "Сильная статья Короленко о смертной казни".
   26 марта: "Вечером читал статью Короленко. Прекрасно. Я не мог не разрыдаться. Написал письмо Короленко".
   27 марта: "Проснулся рано, поправил письмо Короленко"
   Статья Короленко "Бытовое явление" с письмом Толстого в 1910 г. была издана отдельной книгой редакцией журнала "Русское богатство". Кроме того, вскоре была переведена и издана вместе с письмом Толстого в качестве предисловия на немецком, французском, болгарском и итальянском языках и на русском языке в Берлине, изд. Ладыжникова.
  
   1 В черновике зачеркнуто: Читая эту статью, чувствуешь радость единения с людьми во имя общего всем живым, не развращенным людям, идеала правды и добра, тут же чувствуешь до боли сострадание к слабым гибнущим, страдающим людям и тут же неудержимое негодование и упреки против виновников этих страданий и ужасов и недоумение перед их дерзкой самоуверенной слепотой и еще то, то жалкое мучительное чувство, которое не переставая испытываешь в наше время: жалость к тем обманутым простым добрым людям, которые участвуют в этих и во всех теперь совершаемых ужасах.
   Превосходная статья, вся от начала до конца.
   2 В черновике зачеркнуто: и такое чувство негодования против виновников этих ужасов, что Поверх зачеркнутого написано и вновь зачеркнуто: а сколько вызывает рядом с этим чувством сострадания и любви Далее, кончая: обратно предполагаемой цели действие, в первой публикации было выпущено по цензурным условиям.
   3 В черновике зачеркнуто: стараешься смотря на все усилия простить, не можешь этого сделать; вызывает вместе с этим чувством и чувство недоумения перед глупостью жестокостью, глупостью, бесцельностью не только бесцельных, но неизбежно
  
   А. Б. Гольденвейзер в своем дневнике пишет: "Рассказывая о письме Короленко, Лев Николаевич сказал: "Если бы я был молод, я бы написал хороший роман и назвал бы его "Нет в мире виноватых". У Л. Н-ча слезы были на глазах, когда говорил это"
  
   Ш. Миньковичу.
   1910 г. Марта 27.
   Причина ваших страданий в вашем беспредельном, ничем не оправдываемом самомнении! Вы считаете и свой народ выше всех народов и себя выше всех людей, считаете себя столь прекрасным юношей, что жизнь этого юноши в этом мире представляется вам недостойной его. Таких писем, как ваше, я получаю ежедневно не менее двух. Мотив один и тот же: я слишком хорош или хороша для этого мира; и на такие письма, так же как и на ваше, я могу отвечать только одним: если хотите избавиться от испытываемых вами страданий, постарайтесь избавиться от той мании самомнения, в которой находитесь. Для того, чтобы избавиться от этой мании, нужно одно: смирение; для того же, чтобы прийти к смирению, нужно понять то, что в каждом человеке живет один и тот же дух божий, выше которого ничего нет и не может быть и что поэтому духовно ни народ, ни человек не может быть выше другого, телесно же все народы и люди равны потому, что все тела людские одинаково ничтожны. Так что первое, что нужно для разумного понимания жизни и вам особенно для избавления вас от испытываемых вами страданий, есть смирение, т. е. признание всех людей в духовном смысле равным себе, в телесном же смысле признанием себя ничтожнейшим из ничтожеств. И чем больше будет ваше смирение, тем больше получит значения и жизнь ваша. Как всякая дробь получает тем больше значения, чем меньше знаменатель, и теряет всякое значение при каком бы то ни было числителе, если знаменатель  бесконечность. Точно то же бывает и с людьми.
   Постарайтесь как можно больше уменьшить ваш знаменатель, и чем больше вы достигнете этого, тем радостнее будет ваша жизнь для вас самих и тем нужнее другим людям.
  
   Шмая Минькович (р. 1892) из г. Рогачева Могилевской губ. в своем письме писал о своих духовных исканиях.
  
   Н. И. Тарарухину.
   1910 г. Марта 27.
   [...] Любовь к Богу означает, по моему мнению, любовь к совершенству, любовь любви, так как Бог есть любовь по прекрасному посланию Иоанна (I Посл. Иоанна, IV гл., 16, 20 ст.). Можно понимать так, что, любя божественное в людях, ты любишь Бога, можно и так, что, только любя Бога, ты любишь людей. Оба понимания, по моему мнению, правильны.
  
   З. М. Гагиной.
   1910 г. Марта 28.
   [...] Не верьте себе, милая Зинаида Михайловна, не говорите, что не можете продолжать свое прекрасное дело. Всегда нужно усилие, а особенно в такие времена, как то, которое вы переживаете. Всё то тяжелое, что нам представляется несчастьем, есть только материал для нашей духовной работы. Надо не робеть перед жестокостью материала, а смело браться за работу. Помогай вам Бог.
  
   Ответ на письмо З. М. Гагиной от 25 марта, в котором она писала Толстому, что после смерти мужа, подавленная своим горем, не может продолжать свои занятия в школе.
  
   О. Н. Милиной.
   1910 г. Апреля 1.
   [...] В браке, по моему мнению, есть только одно священное и потому обязательное -- это его неразрывность. Те тяжелые условия, в которых часто находятся люди вследствие брака, никак не могут быть облегчены разрывом. Напротив, они только становятся от этого еще более тяжелыми.
   Смотреть надо на эти условия как на тот материал, над которым ты призван работать, оставаясь в них, а не как на неприятность, которую можно исправить новой, да еще греховной связью. [...]
  
   О. Н. Милина (фамилия вымышленная) (р. 1883) в письме к Толстому из Киева от 9 февраля 1910 г. описывала свою семейную драму и спрашивала совета у Толстого, как лучше ей поступить.
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Апреля 1.
   [...] Помогай вам Бог не переставать видеть то, что вы видите. Я не в тюрьме, к сожалению, но моя тюрьма без решеток иногда, в слабые минуты, мне кажется хуже вашей. Вам больно, а мне не переставая стыдно. [...]
  
   А. Я. Молочниковой.
   1910 г. Апреля 1.
   [...] получил хорошее, очень хорошее письмо от Владимира. Он так силен душой, что не боится обвинять себя. И этим он глубоко трогает меня. Он прав, что несчастья, особенно когда мы умеем найти в них свою вину, всегда нам на пользу. Знаю, что когда обрушится несчастье, особенно такое, как ваше, то трудно думать и чувствовать это. Но ведь дело уже сделано, нечего думать о прошедшем и о будущем, только бы сейчас в настоящем не ошибиться и делать всё, что можно, чтобы несчастье пошло нам на пользу, а не во вред. Постарайтесь, Анна Яковлевна, а Бог поможет вам. [...]
  
   Анна Яковлевна Молочникова (р. 1872), рожд. Волкова -- жена В. А. Молочникова.
  
   Ф. А. Страхову.
   1910 г. Апреля 1.
   [...] В общем книга1 очень хорошая, полезная, и мне бы очень хотелось, чтобы она получила самое большое распространение. Но очень боюсь, что по нашему времени желание мое едва ли будет исполнено: Il n'y a pas de pires sourds, que ceux qui ne veulent pas entendre.2
   А таких глухих в наше время особенно много. А впрочем, как знать.
  
   Федор Алексеевич Страхов (1861--1923) -- философ-идеалист, сочувствовал взглядам Толстого. Совместно с В. Г. Чертковым участвовал в составлении "Свода мыслей Л. Н. Толстого", который не закончен и не опубликован.
  
   1 Федор Страхов, "Искание истины (Сборник статей и мыслей. Со вступительным письмом Л. Н. Толстого)", М. 1911.
   2 Нет более глухих, чем те, которые не хотят слышать.
  
   А. Обухову.
   1910 г. Апреля 2.
   Креститься, по-моему, ни так, ни сяк совсем не надо. По словам евангелия, надо молиться не перед людьми, а перед Богом, один на один, и молиться надо духом, а не словами, как учил Христос (Мф. VI гл., 5, 6, 7 ст.). Посылаю вам книжку о том, как я понимаю молитву.
   О причастии думаю, что оно для души не может быть на пользу. Для души нужно только одно: добрые дела, любовь со всеми людьми и ко всем людям. О постах думаю, что поститься в некоторые дни и недели не нужно. Поститься, т. е. воздерживаться, по моему мнению, всегда, во все дни нужно от четырех дел: 1) от мяса, т. е. не убивать животных, чтобы поедать их, 2) от спиртного, пьяного и 3) от табака, не курить, и 4-ое дело, от которого тоже надо стараться, как можно воздерживаться -- это половая похоть. Воздерживаться, по-моему, надо и с женою.
   Насчет икон думаю, что почитать их совсем не нужно. Святых почитать нужно, но не одних святых, а всех людей, потому что во всех людях живет дух божий.
  
   Ответ на письмо от 28 марта торгового служащего из Ростова-на-Дону Андрея Обухова.
  
   Иосио Сугимото (Ioshio Sugimoto). Черновое.
   1910 г. Апреля 2--3.
   Мне грустно слышать, что вы солдат. Ремесло и обязанность солдата -- быть готовым убивать других людей. Убийство же не только людей, но и животных очень дурно.
   Всякий должен стремиться смотреть на каждого человека как на брата и любить его, а не готовиться убивать своего брата. [...]
  
   Иосио Сугимото -- молодой японец-солдат, прислал из Японии письмо, датированное им 1909 г., судя же по почтовому штемпелю, отправленное из Коса (Kose) 29 февраля нов. ст. 1910 г. Письмо написано на плохом английском языке, вследствие чего местами смысл недостаточно ясен. В своем письме Сугимото сообщал, что прочитал много книг Толстого и просил сообщить названия его новых книг.
  
   Ф. Ф. Болабольченкову.
   1910 г. Апреля 3.
   Уничтожение общины и закрепление за отдельными лицами земельных участков есть дело очень гадкое и преступное со стороны правительства. Последствий такого закрепления я предвижу три: 1) то, что это увеличит количество бездомных бедняков, которые будут в денежном рабстве зажиточных людей; 2) что это дает право богачам, землевладельцам смело смотреть в глаза небогатым крестьянам и собственникам: "у меня, мол, три тысячи десятин, а у тебя пять, десять, ты такой же помещик, как и я", и 3) то, что нарушает высокое нравственное убеждение русского народа о том, что предметом собственности может быть произведение труда, а не земля, "земля божия".
   На вопросы ваши о противоречиях, которые вы находите в евангелии и в Деяниях апостольских (таких противоречий можно указать сотни), отвечаю вам тем, что так называемое священное писание есть писание человеческое, очень несовершенное и кроме того значительно иногда неумышленно, а иногда и умышленно искаженное. Важно в том, что называется священным писанием, не самая буква, столько-то стихов и каждый стих, а важно то, что сходится не только с здравым смыслом и требованием сердца всякого человека, но и то, что сходится со всеми великими, религиозными учениями мира: с индейским, китайским, буддийским, конфуцианским, магометанским.
   Ясно, что Христос не мог велеть своим ученикам делать то, что велят фарисеи и что Петр не мог проклясть и лишить жизни согрешивших. Вообще надо помнить, что гораздо больше зла происходит от того, что люди верят писанию, чем от того, что они не верят в него. Верить надо тому, что Бог вложил нам в сердце и разум. Этот божеский дух в нас святее книг.
  
   Федор Федорович Болабольченков (р. 1868) -- крестьянин Саратовской губ., прислал Толстому письмо с указанием ряда противоречий в книге деяния апостолов с евангелием. Кроме того, он писал: "Очень стало великое притеснение к нам, земледельцам; силой хотят выгнать на отрубные участки, и нас, государственных крестьян, приневоливают укреплять свои души и вечность. Что нам делать? Лев Николаевич, вы наверно знаете, кто это вырабатывает эти законы... Как лучше: ходить на отрубные участки или нет? И души свои укреплять или нет? Сколько продлится это притеснительное время? Мы этого ничего не знаем, а жить стало так тесно, так тесно, как цыпленку в скорлупе, и питание совсем истощилось... Самое главное остается: хорошенько надуться, разломить скорлупу и искать новой жизни, уже не тесной, как было, в скорлупе, но просторной -- как хочется ему жить и нового питания -- не через пупок, а через рот, как говорите вы, Лев Николаевич. Но когда это время будет, неизвестно, а в скорлупе жить невозможно. Сама по себе скорлупа не разламывается, а не миновать делать натугу, чтобы она лопнула, а иначе цыпленок может умереть. Как это дело по-вашему, Лев Николаевич?"
  
   Н. Киселевой.
   1910 г. Апреля 3.
   Самое лучшее заняться полезным для людей ручным трудом. Образование же можно получить из книг. То же "образование", под которым большею частью подразумевается диплом, посредством которого можно сесть на шею рабочего народа, не только не есть нечто хорошее, но есть дело дурное. От такого образования избави Бог всякого.
  
   Е. Подгорному и М. Прокофьеву.
   1910 г. Апреля 3.
   Ваше предположение о цивилизации, о том, что она развращает, если рядом с ней, даже впереди ее, не идет нравственное совершенствование, совершенно верно. В наше время первое идет быстро вперед, а второе не только не двигается, но идет назад. [...]
  
   А. Т. Рожкову.
   1910 г. Апреля 3.
   [...] Помогай вам Бог направлять все силы своей духовной жизни на то, чтобы становиться, как вы пишете, лучше и лучше. Теперь, когда мне уж так близок конец моей временной, телесной жизни, я, думая о своей жизни, всё яснее и яснее вижу, что нет, кроме этого духовного совершенствования, связанного с служением ближнему, потому что оно всё в увеличении любви, -- нет другой цели, другого дела жизни, -- что в этом совершенствовании себя и воля того, кто послал нас в жизнь и живет в нас. Помогай вам Бог.
  
   Г. К. Шаталину.
   1910 г. Апреля 3.
   [...] Как я понял, мысли ваши в том, что истинное христианское учение скрыто от людей и на место его, под именем христианского учения, обучают людей самому безбожному учению, которое оправдывает и даже поучает тому, что надо убивать людей, запирать их в тюрьмы, отнимать землю и всячески мучить, и что это можно делать по учению Христа. С этими мыслями вашими, если я верно понял их, я вполне согласен и более 30-ти лет только и делаю, что пишу об этом самом. [...]
  
   Гавриил Калинович Шаталин (р. 1866) -- крестьянин-сектант Саратовской губ.
  
   А. Я. Молочниковой.
   1910 г. Апреля 4.
   Сейчас прочел письмо вашего мужа и, как всегда бывает с его письмами, почувствовал как бы усиление моей любви и уважения и сострадания к нему. Думаю, даже уверен, что я не выдержал бы и в сотой доле так, как он, того положения, в котором он находится, а все-таки завидую ему. Не могу ни на минуту (неправда -- иногда забываю) перестать стыдиться своего положения и потому не могу не завидовать ему. Он так хорошо описывает, что переживаешь всё вместе с ним -- и завидно и страшно. [...]
   Много у него духовной силы, и потому надеюсь, даже уверен, что он не только перенесет это испытание, но даже вырастет в нем. Дай Бог вам силы нести ваше тяжелое испытание так же. Ведь ничто не важно кроме того, чтобы жить по-божьи, а эта в нашей власти. [...]
  
   П. Ф. Безверхому.
   1910 г. Апреля 5.
   [...] благодарю и за намерение сделать мне приятное присылкой гимнов. Гимны же мне не понравились: ни одной новой мысли, ни одного искреннего выражения чувства. Рифмованный набор пустых слов, особенно отталкивающих потому, что касается самого важного в мире предмета. В таких гимнах зародыш формального, внешнего, обрядного служения Богу, скрывающего отсутствие истинного служения Богу не словом, а жизнью. [...]
  
   Павел Федорович Безверхий (р. 1855?), отбывавший тюремное заключение и освобожденный, так как был признан душевнобольным, при своем письме прислал несколько религиозных "добролюбовских" гимнов.
  
   А. Б. Гольденвейзеру.
   1910 г. Апреля 5.
   [...] у меня на совести было не высказанное мною мнение о вашей повести. Я боялся, что мое молчание вам неприятно, а потом думал, что вы выше этого. Повесть не понравилась мне. Нет новой мелодии своей, и обработка далеко несовершенна.1 Да вам этого и не нужно. У вас свое. [...]
  
   1 А. Б. Гольденвейзер сообщил, что, уезжая из Ясной Поляны, передал Толстому набросок своей записи об одном происшествии, чтобы обратить на него внимание Толстого.
  
   В. М. Абрамову. Неотправленное.
   1910 г. Апреля 4--6.
   [...] Хотел бы сказать всем пьющим только одно: а именно то, что жизнь наша настоящая не в теле нашем, а в душе. А потому жить надо для души. А для того, чтобы жить для души, надо первым делом всячески просвещать ее добрыми мыслями, добрыми беседами, добрыми чтениями, а никак не заглушать, не затемнять ее. А ничем нельзя так заглушить и затемнить свет душевный, как всяким дурманом: табаком и пуще всего вином. Казалось бы, людям надо бояться греха, и потому и всего того, что вводит в грех. А между тем люди так любят грехи, что не только не боятся водки, но считают хорошим делом, как выражение любви к человеку, угощать тем ядом, который вводит во все грехи и блуд, и роскошь, и праздность, и сквернословие, и брань, и вражду, и драку. Удивительное это дело!
   Говорят, как вы пишете, что трудно не делать того, что все делают -- не угощать. Да неужели, если все делают скверности, так и мне надо то же делать? Попаду я к людоедам: все едят человеческое мясо, стало быть и мне есть. Надо понять, что пьянство дело не такое, что можно его делать и не делать, а что дело это всегда скверное, такое же скверное, как и блуд, воровство, грабеж, убийство, потому что ведет к этому самому. Только подумать о том, что при бедноте нашего народа они пропивают на одном акцизе 750 миллионов! "Да все делают". Да если все делают глупости и гадости, то ведь надо переставать их делать, а чтобы перестать делать, надо кому-нибудь начинать. Отчего же не мне, если я понимаю, что делаю дурное?
   Говорят еще и то, что трудно отвыкнуть. Неправда это. Отвыкнуть очень легко от всего дурного, если только поймешь, что то, что делаешь дурного -- дурно не для тела одного, а для души. Только пойми человек, что жить надо для души, а не для тела одного, а что для души вино пагубно, тогда легко отвыкнуть. Тому, кто живет, как скот, для одного тела, тому нельзя отвыкнуть, а тому, кто живет, как человек, тому, кто помнит душу свою, тому нельзя не отвыкнуть. Пусть каждый такой человек, который помнит душу и знает всё то зло, какое бывает от вина, пусть каждый такой человек каждый день на молитве, если он молится, а то и без молитвы, каждый день поутру вспомнит о том, от чего он хочет отвыкнуть, и скажет себе: буду помнить, что, кроме всех моих дел, у меня есть нынче еще одно важное дело: удержаться от питья и от всякого участия в угощении вином. И если он будет помнить и делать так, то не пройдет и полгода, и он будет удивляться и на себя, зачем он над собою делал эти гадости. [...]
    
   <Непосланная вставка в письмо.>
   Говорят, что нельзя при покупках, продажах, условиях, а пуще всего на праздниках, на крестинах, свадьбах, похоронах не пить водки и не угощать ею.
   Казалось бы, для всякой продажи, покупки, для всякого условия надо хорошенько подумать, обсудить, а не дожидаться спрыску, выпивки. Ну да это еще меньшее горе. А вот праздник. Праздник значит ручному труду перерыв, отдых. Можно отдохнуть или сойтись с близкими, с родными, с друзьями побеседовать, повеселиться или о душе подумать, можно почитать евангелие или еще какие хорошие книги. И тут-то за место беседы, веселья с друзьями, родными, напиваются вином, вместо того чтобы о душе подумать, почитать что-нибудь душеполезное -- сквернословие, ссоры, драки. А то крестины. Человек родился. Ну, что ж, слава Богу, надо подумать, как его хорошенько воспитать. А чтобы хорошо воспитать, надо самому об себе подумать, от плохого отвыкать, к хорошему приучать, и тут вместо этого -- вино, пьянство. То же и еще хуже на свадьбах. Сошлись молодые люди в любви жить, детей растить. Надо, казалось бы, им пример доброй жизни показать. Вместо этого опять вино. А уж глупее всего на похоронах. Ушел человек туда, откуда пришел, от Бога и к Богу. Казалось бы, когда о душе подумать, как не теперь, вернувшись с кладбища, где зарыли тело отца, матери, брата, который ушел туда, куда мы все идем и чего никто не минует. И что же вместо этого -- вино и всё, что от него бывает. А мы говорим: нельзя не помянуть, стариками заведено. Да ведь старики не понимали, что это дурно. А мы понимаем. А понимаем, так и бросать надо.
   А брось год, другой, да и оглянись назад и увидишь, что, первое, в год рублей 30--50, а то и вся сотня дома осталась, второе, много сквернословий, а также глупых и плохих дел осталось несказанными и несделанными, третье, в семье и согласия и любви больше, и четвертое, у самого на душе лучше стало.
  
   Ответ на письмо ткача Родниковской мануфактуры Костромской губ. Василия Максимовича Абрамова, писавшего Толстому о вреде пьянства и просившего помочь ему открыть "трезвое общество".
  
   Г. К. Градовскому.
   1910 г. Апреля 6.
   Вы желаете, чтобы я выразил свое отношение к предполагаемому и устраиваемому вами съезду писателей. Отношение мое к людям, стремящимся к единению, не может быть иным, как самое сочувственное, особенно в настоящем случае, когда стремятся к единению писатели -- люди, к которым и я принадлежу, занятые деятельностью слова -- могущественнейшего орудия единения людей. И потому вполне сочувствую и желаю наибольшего успеха съезду.
   Одно только обстоятельство в приготовлениях к этому съезду смущает меня, смущает настолько, что если бы я имел для этого силы и возможность, я не мог бы принять участие в съезде. Устройство съезда и даже пределы области его занятий разрешаются, определяются теми лицами, которые у нас называются правительством. А между тем я полагаю, что в наше время всякому уважающему себя человеку, а тем более писателю, нельзя вступать в какие-либо добровольные соглашения с тем сбродом заблудших и развращенных людей, называемых у нас правительством, и тем более несовместимо с достоинством человека руководствоваться в своей деятельности предписаниями этих людей. [...]
  
   Григорий Константинович Градовский (1842--1925) -- либеральный публицист, писавший под псевдонимом "Гамма". В 1891 г. основал Кассу взаимопомощи литераторов и ученых. Один из инициаторов Всероссийского съезда деятелей периодической печати, созванного в Петербурге 22--25 мая 1908 г. в связи с восьмидесятилетием Л. Н. Толстого; председатель организационного комитета, затем почетный председатель Второго всероссийского съезда писателей, состоявшегося в Петербурге 22--29 апреля 1910 г.
  
   П. А. Мельникову.
   1910 г. Апреля 7.
   Очень приятно было читать ваше письмо, потому что из письма вашего я узнал, что вы не из тех людей, для которых вера последнее дело, а что для вас, напротив, дело, первое дело, как это и должно быть для всякого разумного человека. [...]
   Помогай вам Бог идти по пути добра и истины.
  
   Ответ па письмо крестьянина Козельского уезда Калужской губ. Прохора Афанасьевича Мельникова (р. 1873), писавшего о влиянии на него Толстого и просившего прислать журнал "Ясная Поляна" с первого номера.
  
   Ф. Овчинникову. Неотправленное.
   1910 г. Апреля 8.
   Изложенную в письме вашем лекцию о всех великих вопросах жизни прочел. Не скрою от вас, что всё то, что изложено в вашей лекции, хотя и не с такой самоуверенностью, но более основательно изложено во многих плохих книгах, которые вы, вероятно, читали (или хотя газетные рассуждения об этих книгах). Не скрою от вас и то, что всё то, что вы считаете несомненной истиной и что изложено в тех плохих книгах, которыми вы руководствуетесь, несправедливо. О том же, почему это несправедливо, вы можете узнать из многих и многих книг, как древних, так и новых, серьезных и глубоких мыслителей, начиная с авторов индийских Вед, Будды, Конфуция, Лаодзе, Марка Аврелия, Эпиктета, Сократа, Платона, Христа и до Руссо, Паскаля, Канта, Шопенгауэра, Эмерсона, Фихте, Вивекананды и многих, многих других. [...]
   Если вы хотите двигаться вперед умственно и, главное, нравственно (а в этом всё дело жизни), то постарайтесь излечиться от того, что более всего мешает этому -- от самоуверенности. Имейте в виду, что положительные качества человека: его ум, образование, доброта, энергия... всё это числитель. Мнение же, которое человек имеет о своих достоинствах это знаменатель, и потому каков бы ни был числитель, когда знаменатель бесконечность, то дробь есть бесконечно малая величина. [...]
  
   Федор Овчинников -- в 1910 г. ученик школы огнестойкого строительства в Новгороде, прислал Толстому длинное (на 12 страницах) письмо от 4 апреля 1910 г., где доказывал невозможность существования Бога и души.
  
   З. Гутману.
   1910 г. Апреля 9.
   Надо не сравнивать религиозные учения, а брать из каждого -- Будда, Конфуций и другие -- то, что полезно для души.
   На вопрос о том, почему я стал заниматься мистикой, отвечаю, что я никакой мистикой никогда не занимался.
  
   Зальман Гутман спрашивал Толстого: 1) чье учение выше -- Моисея или Христа и 2) почему Толстой оставил свой прежний путь творчества, который и теперь приносит огромную пользу человечеству, и начал заниматься мистикой?
  
   В. Родюшкину.
   1910 г. Апреля 12--13.
   Бог, какого описывают в "законе божием", есть вымысел человеческий, очень древний и грубый, и в наше время людям, серьезно ищущим Бога, нельзя уже верить в такого. О том, как я понимаю Бога, и не я один, а многие и многие люди, искавшие Бога, вы узнаете из посылаемых вам книг "На каждый день" [...].
   О том же, придет ли время, когда не будет бедных и поедающих их труды, богатых? Ни я, никто знать не может. Но зато и я знаю, и всякий может знать, и вам желаю знать то, что главный смысл жизни каждого из нас в том, чтобы содействовать своей жизнью приближению этого времени.
   "Ищите царства божия и правды его, а остальное приложится вам. Царство божие внутри вас есть и царство божие силою берется".
   Рад был получить ваше письмо. Желаю, чтобы мой ответ удовлетворил вас и чтобы вы с молодости направляли жизнь свою на нравственное внутреннее совершенствование, -- то самое, через что достигается царство божие.
  
   Ответ на вопросы учеников Уральского горного училища в Екатеринбурге: Агаенкова В., Родюшкина В., Тасчеева и Королева в их совместном письме от 6 апреля. Ответ они просили прислать на имя В. Родюшкина.
  
   Ц. Кноппу.
   1910 г. Апреля 13.
   Ответ на ваш вопрос -- в заглавии той статьи, которую вы просите прислать, только исключить частицу "не".
   В том случае, о котором вы спрашиваете, можно и должно молчать.
  
   Цезарь Кнопп в письме из Кронштадта от 7 апреля 1910 г. благодарил Толстого за полученные им книги "На каждый день" и просил прислать "Не могу молчать", а также ответить на вопрос: "Можно ли и следует ли человеку сказать правду или неправду в том случае, когда наверняка знаешь, что правда причинит неприятность, а неправда--наоборот".
  
   С. Бессмертному-Козакову.
   1910 г. Апреля 14.
   [...] То, что ты пишешь, что мы, всё человечество, одно тело на земле и должны откликаться один к одному --это очень справедливо, и я так же думаю. Ты спрашиваешь, нравится ли мне та жизнь, в какой я нахожусь,-- нет, не нравится. Не нравится потому, что живу я с своими родными в роскоши, а вокруг меня бедность и нужда, и я от роскоши не могу избавиться и бедноте и нужде не могу помочь. В этом мне жизнь моя не нравится. Нравится же она мне в том, что в моей власти и что могу делать и делаю по мере своих сил, а именно по завету Христа, любить Бога и ближнего.
   Любить Бога -- значит: любить совершенство добра и к нему, сколько можешь, приближаться. Любить ближнего -- значит: одинаково любить всех людей, как братьев и сестер своих. Вот к этому-то самому и к одному этому я стремлюсь. И так как, хотя плохо, но понемножку приближаюсь к этому, то и не скорблю, а только радуюсь.
   Спрашиваешь еще, что если радуюсь, то чему радуюсь и какую ожидаю радость. Радуюсь тому, что могу исполнить, по мере своих сил, заданный мне от Хозяина урок: работать для установления того царства божия, к которому мы все стремимся.
   Спрашивая о том, чего я ожидаю, ты, может быть, спрашиваешь, как я смотрю на близкую мне по моим годам смерть? Ожидаю ее иногда с радостью, когда слишком много зла видишь вокруг себя и хочешь уйти от него; иногда ожидаешь ее равнодушно, зная, что я, умирая, пойду к тому доброму хозяину-Богу любви, который послал меня, и что мне у него кроме добра ничего быть не может. В каком же виде будет это добро, я не знаю и знать не могу и не желаю. Мне довольно знать то, что, умирая, я иду к тому же Богу любви, от которого пришел в мир. Бояться же смерти, слава Богу, не боюсь и, чем ближе к ней, то всё она мне естественнее и роднее. [...]
  
   Ответ Толстого на письмо сектанта-"бессмертника" из Москвы Сергея Козакова, подписавшегося в своем письме "Сергей Бессмертный".
   "Бессмертники" -- небольшая группа сектантов в Москве, верившая в телесное бессмертие людей.
  
   Джону А. Истгэму (John Eastham). Черновое.
   1910 г. Апреля 15.
   [...] Прочел ваш план и не только не могу удержаться от желания высказать вам вызванные во мне чувства вашим призывом, не только не могу удержаться, но считаю своим долгом перед своей совестью и Богом высказать вам их.
   Мне 82 года, я каждый день жду смерти, и потому прилично, учтиво лгать мне уже не приходится. Мало того, совесть требует сказать насколько возможно громко то, что я думаю о вашей забаве, -- иначе не могу назвать вашу деятельность. Деятельность эта отвратительна, возмутительна.
   Когда во времена Наполеона I военные люди гордились и хвалились теми убийствами, которые они совершали на войнах, они были святы в сравнении с вами и всеми членами подобных вашему обществ. Те люди, во-1-ых, верили в то, что война должна быть; во-2-ых, сами готовы были ради того, во что они верили, на жертву, раны, смерть. Вы же ни во что не верите и тем менее в тот мир, который вы будто проповедуете, и готовитесь только к тем тщеславным забавам, которые, одурманивая людей, должны привлечь их в ваш лагерь.
   Мир! Заботы о мире англичан с их Индией и всеми колониями, или немцев, французов, русских, не говорю уже об покоренных народах, с их классами богатых и бедных рабов, которые удерживаются в своем положении только войсками, с восхваляемым патриотизмом всех этих и властвующих, и покоренных народов.
   Говорить о мире и проповедовать его в нашем мире всё равно, что говорить о трезвости и проповедовать ее в трактире или в винной лавке, существующих только тем пьянством.
   Пока есть отдельные народы и государства, не может не быть войны. Прекратиться война может только тогда, когда все люди будут, как Сократ, считать себя гражданами не отдельного народа, а всего мира, и будут, как Христос, считать братьями всех людей, и потому -- столь же невозможным убивать или готовиться к убийству каких бы то ни было людей и при каких бы то ни было условиях, как невозможно убивать или готовиться к убийству при каких бы то ни было условиях своих детей или родителей.
   Прекратиться может война только тем, что люди перестанут, как теперь, смеяться над религией, воображая себе какую-то христианскую религию, заключающуюся в вере в искупление, и другие глупости, а когда точно поверят в вечный и единственный, всем известный, общий, один закон Бога, выраженный не одним Христом, но всеми мудрыми и святыми людьми мира, закон о том, что все люди братья и потому должны любить, а уже никак не убивать друг друга. А признают люди этот закон, и война кончится, кончится потому, что не будет солдат. Всё это так просто и ясно. Но именно потому, что это просто и ясно, неискренние люди, дорожащие своим ложным положением, не хотят видеть этого.
   2в2= 4. Да, это правда, но ведь не в этом дело. Это ведь арифметика, но есть другие соображения. Человеку нельзя и не должно убивать ближнего! Кто же спорит с этим. Это правда. Но есть другие соображения -- дипломатические, политические, так что отказываться от участия в убийстве не всегда целесообразно. Это будет антимилитаризм. А антимилитаризм -- нехорошо. А нужно совсем другое. И начинаются рассуждения... Стыдно и гадко. Простите меня. Знаю, что не надо было писать в таком раздраженном тоне, но не мог иначе. Простите.
  
   Ответ на обращение американского буржуазного пацифиста Джона Истгэма с предложением присутствовать на митинге пацифистов в гостинице "Cecil" в Лондоне 18 мая 1910 г. или прислать "несколько слов сочувствия". Вместе с письмом Джон Истгэм прислал печатный проспект Первого всеобщего конгресса рас (First Universale Congress of Races), открытие которого предполагалось в июле 1911 г.
  
   Затеянный английскими буржуазными политиками Первый всеобщий конгресс рас, маскируясь лицемерной фразой о единстве рас и мире, представлял собой попытку оправдать колонизаторскую политику Британской империи.
   Написав письмо Джону Истгэму, Толстой 15 апреля отправил его В. Г. Черткову, в котором просил Черткова перевести его и в том случае, если он найдет его слишком резким, разорвать.
   На копии письма Толстого к Джону Истгэму, перепечатанной с черновика-автографа, рукой А. П. Сергеенко, работавшего в качестве секретаря Черткова, имеется надпись: "В. Г. Чертков, найдя, что письмо к Джону Истгэму действительно резко, написал другое письмо, как бы по поручению Льва Николаевича, и послал его Л. Н. Л. Н. совершенно одобрил его и сам его отправил из Ясной Поляны. Свое же письмо он оставил непосланным".
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 15.
   [...] Зачем родятся и детьми умирают, зачем одни век в нужде и образованы, другие век в роскоши и безграмотны, и всякие кажущиеся неравенства? -- всё это могу объяснить. Но отчего одни люди, как Саламахин, весь горит, т. е. вся жизнь его руководима религией, а другой, другая, как ложка не может понять вкус той пищи, в которой купается?
   Вчера ездил с Булгаковым, нынче с Душаном. Делир5 покоен. Погода чудная, фиалки Леньки душат меня, стоя теперь передо мною. Как-то у вас? Что-то пишут, что там холодно. Пиши ты или Варя6 каждый день.
   Страшно хочется, как давно не хотелось кое-что, да ты знаешь что -- безумие нашей жизни в образах высказать под заглавием: "Нет в мире виноватых",1 и на эту мысль -- страшно хочется, но не начинал еще. Боюсь, что это ложный аппетит. [...] Ну, да это неважно. [...]
  
   Александра Львовна Толстая (р. 1884) -- младшая дочь Толстого. В последние годы жизни Толстого вела его корреспонденцию. 13 апреля 1910 г. А. Л. Толстая по предписанию врачей уехала в Крым с В. М. Феокритовой.
  
   1 Повесть "Нет в мире виноватых" была задумана в 1908 г. Первый самый полный вариант был написан в 1909 г., последующие -- в мае 1910 г. Толстой возвращался к работе над повестью в сентябре 1910 г., но закончена повесть не была.
  
   С. Б. Конджеру (S. В. Conger).
   1910 г. Апреля 14?--17?
   [...] Не говоря уже о тех американских писателях, которые особенно близки мне по духу, как Генри Джордж, его сын, Эрнест Кросби и др., мое отношение к американской прессе вообще может быть только самым сочувственным и благодарным за их любезное отношение ко мне. Поэтому с чувством искреннего удовольствия я прошу вас не отказать в любезности передать мое сердечное приветствие "Ассоциации периодической печати" в Америке.
  
   С. Б. Конджер -- корреспондент "Associated Press" ("Ассоциация периодической печати") до войны 1914 г. в России и в Германии. После войны он работал в американской газете "Philadelphia Public Leader".
  
   В. Д. Ахшарумову.
   1910 г. Апреля 20.
   [...] Несмотря на мое равнодушие к стихам, я прочел ее с удовольствием и с таким же удовольствием вспоминаю то время, о котором вы вспоминаете, и нашем тогдашнем знакомстве. "Куда", "Холодный ветер ломит двери" и другие стихотворения мне понравились, не говоря о содержании, ясностью и определенностью мысли и выражений, которых уже не встречаешь у теперешних поэтов. Не знаю, как вы, а для меня истинное благо жизни прямо пропорционально старости и приближению к концу. От всей души желаю вам того же и надеюсь, что вы это испытываете.
  
   Владимир Дмитриевич Ахшарумов (1825--1911) -- поэт, сотрудник журнала "Библиотека для чтения", знакомый Толстого в 1850-х гг. Впоследствии был управляющим Полтавской контрольной палаты.
  
   Д. Дядюхе.
   1910 г. Апреля 20.
   [...] Я понимаю, что значение очень важного по мне стиха 28 в том, что главное зло мира от преподаваемого и внушаемого всеми средствами (что теперь так явно происходит среди нас) ложного учения под видом истинного. Стих этот подтверждается другим стихом XVIII, 6 о том, что лучше повесить человеку жернов на шею и потопить его, чем соблазнить, обмануть его в самом важном -- в религии. [...]
  
   Дмитрий Дядюха -- крестьянин Херсонской губ. в письме к Толстому из Одессы писал, что до сих пор не получил ответа от Толстого с разъяснением значения стихов из гл. 10 Евангелия от Матфея.
  
   И. Ф. Кузнецову.
   1910 г. Апреля 20.
   [...] Вы пишете, что "жизнь есть борьба за существование и в ней все борются, бедный и богатый, первые борются из-за куска насущного хлеба, вторые добиваются почестей и славы, т. е. личного счастья". Это несправедливо: жизнь не борьба, но служение, служение той воле, которая послала нас в жизнь.
  
   Иван Федорович Кузнецов -- сын крестьянина-бедняка, в своем письме из Петербурга от 14 апреля описывал свою тяжелую жизнь. Измученный безработицей, покушался на самоубийство, лежал в больнице, но, прочитав: "несколько ваших, Лев Николаевич, столь полезных сочинений, -- пишет Кузнецов, -- я навсегда выбросил из головы мысль о самоубийстве... Благодаря же вашим сочинениям я остался жив... Прошу вас прислать что-нибудь из ваших сочинений с вашей подписью мне на память".
  
   Т. М. Лонгин-Длусской.
   1910 г. Апреля 20.
   [...] Не бойтесь верить себе, если вы, как я думаю, по вашему письму, ищете истины для себя, перед Богом, перед своей совестью.
  
   Ответ на письмо Татьяны Михайловны Лонгин-Длусской (р. 1891) из Радома от 15 апреля 1910 г.
  
   А. Ф. Мельникову.
   1910 г. Апреля 20.
   Христос, судя по тому, что осталось от него, очень глубокий и высоконравственный мыслитель, пострадавший, как и многие великие люди, за передовитость и недоступность толпе своего нравственного учения. То же, что приписывается Христу в писаниях, называемых священными, а также и в церковных догматах, есть собрание самых грубых и бессмысленных суеверий. [...]
  
   А. Ф. Мельников -- владелец Андреевских угольных копей в Макеевке Донской области, в письме от 15 апреля задавал Толстому вопросы о значении легенды пришествия Христа на землю.
  
   Н. А. Морозову.
   1910 г. Апреля 20.
   [...] Даже сейчас по получении раскрыл "Письма из Шлиссельбургской крепости" и забыл свои дела -- зачитался. [...]
  
   Николай Александрович Морозов (1854--1946) -- народоволец, участвовавший в революционном движении с 1874 г., бывший редактор журнала "Народная воля". В 1881 г. был осужден по "делу двадцати" на вечное заточение. Просидел в одиночном заключении в Алексеевском равелине три года и остальное время в Шлиссельбургской крепости вплоть до своего освобождения в 1905 г. В заключении писал научные работы по астрономии, химии, истории древней культуры и стихотворения. В своем письме от 16 апреля Н. А. Морозов писал Толстому, вспоминая свое посещение Ясной Поляны 28 сентября 1908 г.:
   "Теперь я пользуюсь случаем, дорогой и всем сердцем любимый Лев Николаевич, чтобы послать вам две только что вышедшие мои книжки: "Письма из Шлиссельбургской крепости" и "На границе неведомого", несколько статей по научно-философским вопросам, писанные там же. Конечно, я не придаю значения ни тем, ни другим, и обе книжки выпустил лишь потому, что об этом просили меня несколько близких друзей, после того как пришли издатели, которым у меня нечего было дать, кроме этих книжек. Но все же и та и другая являются продуктами исключительных условий жизни, образчиком своеобразной психологии одиночного заключения и с этой точки зрения, может быть, будут не безинтересны и для вас, работающего над общественными и философскими вопросами. Если же они и не будут интересны для вас ни в каком отношении, то пусть они напомнят вам на минуту о том, кто когда-то нашел в вашем доме, у вас и у ваших близких такой добрый прием, о котором он никогда не забудет.
   Всем сердцем любящий вас и всех, кто с вами,
   Николай Морозов".
  
   1 Н. Морозов, "Письма из Шлиссельбургской крепости", изд. Аверьянова, СПБ. 1910. С авторской надписью: "Глубокоуважаемому и дорогому Льву Николаевичу Толстому размышления одинокого узника Н. Морозова. 16 апр. 1910".
  
   А. П. Сперанской.
   1910 г. Апреля 21.
   Стихи интересующего вас молодого человека очень плохи. Из них не только не видно никакого поэтического таланта, но, напротив, видно полное непонимание того, в чем сущность поэзии. Это пустой набор слов без всякого содержания, самобытности чувства или мысли.
   Содействовать же молодому человеку посредством так называемого "образования" выплыть из своей рабочей среды в мою среду дармоедов, если бы и мог, считал бы грехом. [...]
  
   Ответ на письмо от 10 апреля жены священника из Костромской губ. Анны Павловны Сперанской. Обидевшись на письмо Толстого, она отвечала длинным письмом от 9 мая, где укоряла Толстого в нежелании помочь ближнему, и прислала свое стихотворение. На конверте этого письма Толстой пометил: Без ответа. В ЯЗ 20 мая 1910 г. Д. П. Маковицкий приводит следующие слова Толстого по поводу письма Сперанской: "Жена благочинного, -- продолжал Лев Николаевич, -- меня так распекает. Она думала, что я то-то и то-то, а я не то-то. Она рекомендовала стихотворца, а я ей ответил. Она, верно, сама стихи пишет и в ее письме есть".
    
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 21.
   [...] Не унывай, милая голубушка. Всё хорошо, если сама хороша, а ты можешь и знаешь, и хочешь, и умеешь быть хорошей. [...] Докторам не верь. А постарайся гигиенически лучше устроиться. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 22.
   Нынче получил твое письмо, милая дочь и друг. И немного прослезился не от страха, не от жалости к тебе или к себе, а от умиления, что хорошо думаешь. Чтобы ни было, хотя все вероятия за хорошее, всё на благо. Пожалуйста, почаще пиши и не думая обо мне, а пиши, как дневник, о впечатлениях и мыслях, главное -- мыслях и чувствах, которые приходят, а то просто о людях, о кушаньях, о чем попало и как попало. Я к твоей литературе самый снисходительный судья. Когда плохо на душе, думай о том, чтобы сейчас пользоваться жизнью вовсю, т. е. быть в любви на деле, на словах, в мыслях, в любви со всеми, а что будет, то будет, и будет всё хорошее. [...]
   Многое хочется писать, но совсем растерялся от многих дел. И слава Богу, благодарен. [...]
  
   Н. Котяткину.
   1910 г. Апреля 24.
   [...] Помогай вам Бог прожить жизнь, идя по тому пути, который влечет вас. Старайтесь не увлекаться, а, усваивая известные убеждения, примерять к ним свои силы, задавая себе вопрос, можете ли в жизни провести то, во что верите. Помогай вам Бог. [...]
  
   Николай Котяткин (р. 1889) из Ярославля в письме от 22 апреля писал о влиянии Толстого на его жизнь.
   М. Кузнецовой.
   1910 г. Апреля 24.
   Посылаю Вам книгу "На каждый день" [...]. Советую вам читать эту книгу и вдумываться в значение выраженных там мыслей, стараясь применять их к жизни.
   Быть учительницей, стараясь тем просвещать народ, дело хорошее.
  
   Мария Кузнецова (р. 1894) -- ученица Угличской женской гимназии, в письме от 20 апреля писала, что из всех произведений Толстого, которые очень трудно достать в Угличе, она "читала только ваше "Детство, отрочество и юность", "Анну Каренину" да отрывки из "Войны и мира". Эти произведения произвели на нее неизгладимое впечатление. Она просит Толстого прислать его книги и написать "хоть одно слово".
    
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 24.
   [...] Я ожидаю всего хорошего, как ни странно это может казаться, главное, в духовном отношении, в том, что в нашей, в твоей власти. А телесное не может быть ни хорошо, ни дурно. [...]
  
   М. Ганди (М. Gandhi).
   1910 г. Апреля 25.
   Только что получил ваше письмо и книгу "Самоуправление Индии". Я прочел вашу книгу с большим интересом, так как я думаю, что вопрос, который вы в ней обсуждаете -- пассивное сопротивление -- вопрос величайшей важности, не только для Индии, но и для всего человечества. [...]
  
   Мохандас Ганди, по прозванию Махатма (великая душа) (1869--1947) -- крупнейший деятель национально-освободительного движении индусского народа в борьбе против иноземного владычества в Индии. В 1909 г. ездил в Лондон и оттуда писал Толстому.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 25.
   [...] Как бы я желал, хотя этого нельзя тебе в 25 лет, -- чтобы тебе было так же хорошо, как мне в 82 года, хорошо совершенно независимо от всего тела и от того, что окружает меня. [...]
  
   В. Г. Короленко.
   1910 г. Апреля 26.
   [...] Сейчас читаю замечательную книгу, появившуюся в Лос-Анжелос под заглавием "Преступление и преступники" Grifith J. Grifith, "Crime and Criminals",1 которая дает богатый материал, доказывающий всё большее и большее увеличение числа преступлений в Америке; показывает по верным данным, что ежегодный, всё увеличивающийся, расход на подавление преступлений доходит -- страшно сказать -- до 6 биллионов долларов, статистическими данными доказывает, что карательная деятельность правительства, в особенности смертные казни, заразительно действуют на общество, увеличивая число убийств. Книга очень смелая и интересная. [...]
  
   К. В. Середникову.
   1910 г. Апреля 26.
   Как ни странно это может казаться, я все-таки скажу, что страдания тела всегда на благо, потому, что заставляют переносить сущность жизни из телесной в духовную область, в которой человек свободен и даже всемогущ. [...]
   Очень желал бы, чтобы для вас на опыте подтвердилась бы эта несомненная для меня истина.
  
   Константин Васильевич Середников в письме из Костромской губернской больницы писал, что он полтора года лежит в больнице на спине из-за случайной раны и тяжело страдает. В конце письма он просил: "Вы, конечно, не удивитесь, что я пишу Вам; вы много получаете подобных писем. Но к кому же нам обращаться со своими, может быть мелкими, горями, как не к Вам, великому учителю жизни. Ваша маленькая записка принесла бы мне большое облегчение в болезни и помогла бы переносить более терпеливо страдания, впрочем, не смею надеяться на это, уж очень Вам надоедают письмами".
  
   Эдуарду Шиллеру (Edward Schiller). Черновое.
   1910 г. Апреля 26.
   [...] Я глубоко почитаю мудрецов Индии, и хотя я несколько ознакомлен с их учениями, я всё же хотел бы знать еще больше.
  
   Эдуард Шиллер, узнав о желании Толстого войти в сношение с людьми, хорошо знающими учение "Вед", в письме от 2 мая нов. ст. рекомендовал своего друга, "одного из наиболее значительных мудрецов Индии". Кого именно рекомендовал Шиллер, из его письма не видно.
   "Веды" -- древнейшие индусские "священные книги", некоторые части которых, по преданию, написаны около трех тысяч лет тому назад.
    
   Бернарду Шоу (Bernard Shaw).
   1910 г. Апреля 15--26.
   Получил вашу пьесу и остроумное письмо. Пьесу прочел с удовольствием, сюжет ее мне вполне сочувственен. Ваши замечания о том, что проповедь добра обыкновенно мало действует на людей и молодые люди считают достоинством всё то, что противоречит этой проповеди, совершенно справедливы. Но причина этого явления совсем не та, чтобы такая проповедь была не нужна, но только та, что проповедующие не исполняют того, что проповедуют, т. е. -- лицемерие. Тоже не согласен с тем, что вы называете вашей теологией. Вы полемизируете в ней с тем, во что уже никто из мыслящих людей нашего времени не верит и не может верить. Между тем вы сами как будто признаете Бога, имеющего определенные и понятные вам цели.
   "То my mind unless we conceive God as engaged in a continual struggle to surpass himself, -- as striving at every birth to make a better man than before, we are conceiving nothing better, than an omnipotent snob".1
   Об остальном же вашем рассуждении о Боге и о зле повторяю слова, которые я высказал, как вы пишете, о вашем "Man and Superman", а именно, что вопросы о Боге, о зле и добре слишком важны для того, чтобы говорить о них шутя. И потому откровенно скажу вам, что заключительные слова вашего письма произвели на меня очень тяжелое впечатление: "suppose the world were only one of God's jokes, would you work any the less to make it a good joke instead of a bad one" -- "предположите, что мир есть только одна из божьих шуток. Разве вы в силу этого меньше старались бы превратить его из дурной шутки в хорошую?"
  
   Ответ на письмо английского писателя Бернарда Шоу (1865--1950) от 14 февраля нов. ст. 1910 г., вместе с которым он послал свою новую пьесу: Bernard Shaw, "The shewing Uf of Blanco Posnet a sermon in crude Melodrama", Constabl and C®, London, 1909.
   Шоу писал, что "shewing Uf" на простонародном американском наречии означает "разоблачение лицемера". По форме это грубая мелодрама, которую можно давать на сцене только перед самой невзыскательной публикой, например на шахтах". "Она принадлежит к разряду пьес, -- писал Шоу, -- которые Вам так необычайно хорошо удаются. Во всех известных мне драмах я не могу припомнить сцены, которая так восхищала бы меня, как сцена со старым солдатом во "Власти тьмы".
   Приводим далее в переводе выдержку из письма Бернарда Шоу, которая при опубликовании его была выпущена по цензурным соображениям:
   "Общепринятая теория о том, что Бог существует как совершенство, уже включает в себя веру в то, что Бог умышленно создал нечто низшее по сравнению с собою, тогда как он легко мог бы сотворить существо равное себе. Это ужасная вера. Она могла возникнуть только среди народов, которые могут мыслить великое только в окружении низших существ, и великое это наслаждается сознанием своего над ними превосходства -- нечто в роде русского барина... Вместе с тем при теории, об уже достигнутом Богом совершенстве, для объяснения существования зла, мы должны признать Бога не только Богом, но и чертом. Таким образом, Бог любви, если он всемогущ и всеведущ, должен быть Богом и рака и эпилепсии. Великий английский поэт Вильям Блэк (William Blac) заканчивает свою поэму "Тигр" таким вопросом: "Неужели тот, кто сотворил ягненка, -- сотворил и тебя?"
   Тот, кто признает существование чего-либо злого, неминуемо должен либо признать, что Бог умышленно способен творить зло, либо должен верить, что Бог, стремясь сотворить совершенное существо, сделал много ошибок".
  
   1 По-моему, в нашем представлении Бог либо должен вести непрерывную борьбу за совершенствование своих творений, за то, чтобы каждое новое рождение давало лучшего, чем раньше, человека, либо же он просто всемогущий сноб.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 26--27.
   [...] Хотелось бы думать, что у тебя есть и там внутренняя духовная работа. Это важнее всего. Хотя ты и молода, а все-таки можно и должно. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 27.
   [...] Не унывай, милая, а живи вовсю: читай, думай, общайся с людьми, заглядывай себе в душу. [...]
   [...] Стараюсь, и не без успеха, как можно меньше думать о всем, что делается. А хочется до смерти написать о том, как всё это мне представляется. Хочу всё бросить и заняться одним этим. А то расстерялся. [...]
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Апреля 28.
   [...] Меня радует то, что вы пишете о своем душевном состоянии и периодичности его подъемов и упадков. Это и не может быть иначе. Уверен, что, как вы и пишете, времена подъемов будут всё чаще и чаще. Помогай Бог.
   На вопрос ваш об истории, думаю, что знание политической истории есть дело простого и даже праздного любопытства. Важна история, т. е. движение мысли религиозной, нравственной и ее отражение в складе жизни народов.
   О письме Суткового1 скажу откровенно, что оно мне мало понравилось. Интеллигентная привычка умственного ковыряния по всем вопросам. Мне всегда кажется, что как много бы приблизилось царство божие, если бы энергия людская не употреблялась праздно как на материальные усовершенствования, так и на праздные умствования, а вся направлялась бы на личное совершенствование -- увеличение в себе силы любви и, что то же самое, на устранение всего того, что мешает проявлению этой божеской силы. [...]
  
   1 Письмо Н. Г. Суткового к Молочникову об учении А. М. Добролюбова.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 28.
   [...] Нового, странно сказать, не то, что нет и не может быть для меня. [...]
  
   Редакции газеты "Русское слово".
   1910 г. Апреля 29.
   [...] Рассказ о жизни и впечатлениях этой крестьянской девушки1 мне кажется очень замечательным: и по своей искренности, простоте и очевидной правдивости и в особенности потому, что ясно выражает ту совершившуюся в крестьянском рабочем населении за последнее время перемену, заключающуюся в живом сознании несправедливости своего положения. Как ни стараются люди властвующих классов скрыть от себя, заглушить в себе сознание несправедливости своего положения, такие рассказы, как рассказ этой крестьянской девушки, неотразимо должны вызывать это сознание. В рассказе этом испытываемая миллионами людей несправедливость своего положения представляется как что-то совершенно новое и никому неизвестное. [...]
  
   1 А. П. Тишкова.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Апреля 29.
   [...] Вчера я чувствовал себя очень бодрым, хотелось писать, но нынче слаб -- всячески, но не испытываю неприятного чувства. Так хорошо, покойно думать, что если Бог хочет, чтобы я делал и что делал, то будет и охота и силы, а не будет охоты и силы -- значит, не нужно. Это мне легко, потому что я знаю верно, что мне ничего не хочется для себя. [...]
  
   П. Ф. Безверхому.
   1910 г. Апреля 30.
   Очень сожалею, что мое письмо вызвало в вас неприязненные чувства. А добрые чувства между людьми, с которыми я вхожу в общение, мне дороже всего на свете. Недобрые же чувства, вызванные мною, особенно мучительны. Очень сожалею, что вызвал в вас эти чувства, и прошу простить меня.
  
   П. Ф. Безверхий в ответ на письмо к нему Толстого от 5 апреля 1910 г. прислал новое письмо от 15 апреля 1910 г., в котором писал, что письмо Толстого "поразило его своею неожиданностью... оно похоже скорее на циркуляр какого-нибудь департамента, чем на братское письмо".
  
   Ученикам школы в селе Ключицах. Неотправленное.
   1910 г. Апреля 18 -- мая 1.
   Получил ваши письма, милые детки, и отвечу вам всем заодно.
   Вы спрашиваете меня все о том, какая у меня жена, какие дети, какой дом и как я живу. Всё это неинтересно, неважно и никому этого знать не нужно. Нужно же знать всем людям, а особенно вам -- молодым ребяткам, у которых вся жизнь впереди, -- знать то, как надо жить на свете.
   Так как я уж старый человек и много об этом самом и думал, и читал, и много испытал, то и хочу я написать вам об этом, -- именно о том, как жить надо. Может быть, что из моих слов пригодится вам.
   Жить, я думаю, всем нам надо так, чтобы было и себе и другим хорошо. А для того, чтобы себе и другим было хорошо, надо больше жить для души, а меньше для тела.
   Для того, чтобы жить так, больше для души, а меньше для тела, надо понимать и помнить учение Христа о том, что надо делать и чего не надо делать. Когда фарисей спросил у Христа, какая главная заповедь, Христос сказал ему:
   "Возлюби господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь.
   "Вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки" (М. XXII, 37--40).
   Для того же, чтобы понятно было, как надо любить Бога и ближнего, в евангелии Матф. V, 21--24, сказано так:
   "Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду (Исх. 20, 13). А я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему "рака", подлежит синедриону; а кто скажет "безумный", подлежит геенне огненной".
   Значит, что не то что убивать или драться не надо, а надо не ругаться, не сквернословить, не говорить недоброго слова, потому что от недобрых слов -- и ненависть, и ссоры, и драки.
   "А еще сказано: если принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди прежде примирись с братом твоим и тогда прийди и принеси дар твой".
   Значит, что если завелась уж ссора с кем-нибудь, то прежде чем молиться, первое дело поди к тому, с кем поссорился, и помирись с ним.
   Для того же, чтобы совсем было понятно, как надо любить и Бога и ближнего, сказано еще так:
   "Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай и от хотящего занять у тебя не отвращайся".
   "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас".
   Слова эти значат то, что жить для души по учению Христа надо так, чтобы, не разбирая чужих и своих, и злых и добрых, любить тех, кто обижает нас, и всем одинаково делать добро.
   Жить так кажется трудным, когда привык совсем к другому, к тому, чтобы ругателя обругать, чтобы обидчику дать сдачи, чтобы врагов ненавидеть и воевать с ними. Но трудно это кажется тому, кто не понимает того, что в каждом из нас есть два человека: один телесный, другой духовный, и что можно жить для телесного человека и можно жить для духовного. И что живи для телесного человека, и будет одно горе, а живи для духовного, и будет одна радость. А будет так оттого, что телесный человек хочет всего для себя одного, для одного своего тела, и хочет таких вещей, каких все люди хотят каждый себе. И оттого из-за этих вещей ссорятся друг с другом, злятся друг на дружку. Так что телесный человек никогда не получает всего того, чего хочет, и всегда недоволен и тем, что у него есть, и другими людьми.
   Духовный же человек, напротив, всегда доволен, потому что всегда имеет то, чего хочет. А хочет он только того, чтобы быть в любви и согласии со всеми.
   Стоит только понять и поверить в то, что человеку для того, чтобы хорошо жить, надо жить не для тела, а для души, и начать жить так, -- то скоро так привыкнешь к совсем другой, чем прежней, жизни, что только будешь удивляться на то, как мог прежде жить иначе.
   "Но если одному начать жить так по-божьи, для души, не обороняться, а подставлять щеку, а все другие будут жить по-дьявольски, для тела, то они уж совсем забьют меня. Пускай все живут так, тогда и я стану", часто говорят на это люди, не понимая того, что нехороша жизнь оттого, что люди живут дурно. А ведь тот, кто говорит так, сам человек. Отчего же ему не попытаться жить хорошо. Пускай другие живут, как знают, никто не может переделывать людей из дурных в хороших, а себя может. Давай же стану себя переделывать. А главная переделка в том, чтобы жить не для тела, а для души. А если я знаю, что для тела жить плохо, а для души хорошо и свободнее, то какое мне дело до других людей? Пускай живут, как хотят, а я живу и буду жить, как лучше.
   Так вот и давайте делать это, каждый над собой и для себя.
   А станут делать это люди, и станет хорошо жить людям, и приблизится царство божие и для каждого из нас и для всех людей.
   Давайте же жить так, милые детки.
  
   Ответ на письма учеников второго и третьего отделений земской школы в с. Ключицы Горбатовского уезда Нижегородской губ.
   Учитель Ключицкой школы в своем сопроводительном письме писал Толстому: "В своей школе читал о выдающихся людях. Разговаривая, вспомнили ребята и о Вас. Они меня спрашивали, жив ли Л. Толстой, где он живет, какая и есть ли у него жена, дети, богат ли он и т. д. Я сказал, что... можете, если хотите, ему написать, и он, как и многим, быть может, и ответит. Они выразили сомнение, едва ли это возможно, колебались и потом сразу большинство порешило написать по письму, которые я взялся Вам переслать. Они написаны 9 марта". Всех писем, очень похожих по содержанию, было написано учениками двадцать одно, и все они помечены 9 и 10 марта 1910 г. Учитель школы в Ключицах, не подписавший своей фамилии, письмом от 21 мая благодарил Толстого за книги и журнал и описывал радость детей, впервые получающих ответы на письма издалека, а тем более от "так нравящегося им человека".
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 1.
   [...] Жалко мне очень, что ты поддаешься докторам. Ничего они не знают и не могут. Климат, здоровье, покойный образ жизни -- да, а остальное всё вздор и расслабление духовное. [...]
  
   Т. Г. Масарику (Thomas Garrique MasaYyk).
   1910 г. Мая 3.
   [...] Впрочем, я уже привыкаю не руководиться в своих поступках предполагаемыми последствиями, а только внутренним, духовным требованием. [...]
  
   Томаш Гаррик Масарик (1850--1937) -- чех, профессор философии в Праге, автор многих трудов по социологии и философии.
   Ответ на письмо Масарика на русском языке из Праги от 9 мая нов. ст., в котором Масарик писал Толстому по вопросу о самоубийстве и прилагал список литературы по этому вопросу.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 5.
   [...] Советовать могу только то, чтобы ты, хотя и больная, не забывала бы жить душою. [...]
  
   И. К. Янину.
   1910 г. Мая 5.
   По моему мнению, самая лучшая форма жизни -- земледельческая. Советовать в частных вопросах невозможно. Человек должен решать такие вопросы сам, руководствуясь своим пониманием жизни. [...]
  
   Иван Кузьмич Янин (р. 1880) -- крестьянин Тульской губ., служивший десятником на ст. Шилово Московско-Казанской ж. д., спрашивал Толстого в письме от 1 мая, следует ли ему возвратиться на родину и заняться хлебопашеством или же готовиться в землемерное училище. Янин ответил Толстому письмом от 23 мая, в котором сообщал, что обещанной Толстым книги не получил, и просил посоветовать ему, "какую книгу купить по религии", так как потерял веру в православие.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 8.
   [...] Ничего нового не пишу. Да и не успел. И не надо. И так хорошо. От добра добра не ищут. Только бы ты вернулась здоровая и выросшая духовно, -- то, что мы все делаем, и в чем одном и жизнь, и истинное счастье. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 9.
   [...] А хорошее то, как ты спорила с своими сожителями о самом важном в жизни. Помогай тебе Бог утверждаться в этом, в том, что ты свободна, и никто твоего блага у тебя отнять не может, если ты его полагаешь в том, -- в чем оно есть, -- в том, чтобы расти душою. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 9.
   [...] Андрей и неприятен и жалок. Знаю, что с такими людьми надо обходиться, помня, что они не виноваты, что не понимают, и стараюсь. Но нынче сорвался. Его не обидел, но говорил резко о том мире, в котором он живет и который считает достойным уважения. Очень, очень у меня нарастает потребность высказать всё безумие и всю мерзость нашей жизни с нашей глупой роскошью среди голодных, полуголых людей, живущих во вшах, в курных избах. Ну да что Бог даст. Держись, милая. Будь, как была строга и внимательна к себе.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 10.
   [...] Но нынче и погода лучше и на душе у меня так хорошо, как редко бывает; мыслей много, которые кажутся мне важными, и ко всем доброе чувство. Хожу по парку, соловьи заливаются со всех сторон, ландыши так милы, что нельзя не сорвать, и так на душе радостно, и одно чувство, и одна мысль лучше другой. Только можешь быть благодарным всем и за всё. Дай Бог, чтобы тебе почаще было так. Верь, что так должно быть. А если так, то это значит, что спишь; спокойно жди, когда проснешься. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 11.
   [...] Получил нынче твое грустное письмо -- для меня все-таки приятное какое бы ни было, -- о том, как тебе одиноко и как тебя обстригли. И не только тебе, но мне, признаюсь, это жалко. Ну, да была бы голова и то, что в голове и в сердце.
   Нынче сам себе писал о том, что мне выяснилось с особенной ясностью в последнее время: то, что зла нет и не может быть, -- что то, что мы называем злом и что чувствуем как зло, -- суеверие. Это -- то что мы называем злом, есть только указание наших ошибок, а исправлять себя, освобождаться от ошибок -- самая большая радость. Так что то, что мы называем злом, есть только приготовление к радости. Трудно тебе, молодой, поверить в это, но поживешь и не только поверишь, -- потому что испытаешь. И знаю, что ты можешь это. Только смелее надо быть не перед другими, а перед самим собою. Хорошо делаешь, что шьешь и стенографируешь. Работа это то, чего больше всего недостает в нашей жизни. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 12.
   [...] Про себя могу сказать, -- хотел сказать, -- только хорошее, но совестно хвалиться: уверен, что ты поймешь, что я не себя нахожу хорошим, а внешние условия. На себя тоже не жалуюсь, потому что все-таки сознаю себя не таким, очень плохим, каким был прежде. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 13.
   [...] Крепись, голубчик, всё больше и больше переноси интересы твоей жизни в себя, -- в свою внутреннюю жизнь, -- в приближение к тому, чем для души своей хочешь быть. Знаю, что то, что мне естественно, когда сами собой отпали все плотские страсти, тебе, голубушка, еще трудно, но это все-таки, и чем раньше сознаешь это и поставишь на это свою жизнь, тем лучше жизнь. И ты можешь. [...]
  
   И. В. Колесникову.
   1910 г. Мая 14.
   [...] очень понимаю ваше чувство возмущения. Я постоянно испытываю его, глядя на жизнь людей нашего мира. Смягчает, даже совсем утишает это чувство мысль и сознание того, что изменение этих безумных и безнравственных условий жизни не в моей власти, тогда как в полной моей власти только моя жизнь и моя деятельность, во всякую минуту настоящего, и что моя деятельность, направленная на самого себя, есть вместе с тем единственное средство воздействия моего на условия внешнего мира. Моя деятельность, направленная на самого себя, это тот рычаг, посредством которого только я могу содействовать превращению дурных условий в хорошие. Правда, перемены этой не только я в свои 82 года, но и молодой человек может не увидать, но всякое внутреннее совершенствование каждой личности неизбежно вносит и зачатки изменения общего строя.
   Книга Ничше "Так говорил 3аратустра"1, по моему мнению, величайшая чепуха. [...]
  
   Ответ на письмо Ивана Васильевича Колесникова из Челябинска от 5 мая, в котором он описывал свои впечатления после освобождения из тюрьмы: "Встречаю приспешников, паразитов для всех и себя, дальше: коляска, моторы, босые, отрепанные, церкви, кабаки. Ну, а школу, вероятно, на днях увижу. Грустно, грустно". В приписке к письму Колесников просил Толстого высказать его мнение о книге Ницше "Так говорил Заратустра" и спрашивал, было ли Толстым публично высказано его отношение к этой книге.
  
   1 Книга реакционного немецкого философа Фридриха Вильгельма Ницше (1844--1900) "Also sprach Zaratustra" ("Так говорил Заратустра. Книга для всех и никого"). Толстой относился к философии Ницше резко отрицательно.
  
   Л. Д. Семенову.
   1910 г. Мая 14.
   [...] Брат Григорий зовет меня к вам. Спасибо ему. Думаю, что нет, как ты говоришь, воли высшей на то, чтобы это желание мое, самое горячее, исполнилось, по крайней мере теперь. Думаю, что нет на то воли Бога, потому что знаю, что ничего не хочу своего, ничего, кроме того, чтобы исполнить его волю. [...]
   [...] Думаю, что признавать смерть злом есть очень вредное суеверие.
   [...] Любовь твоя и братьев Михаила, Григория и других, кроме того, что вызывает во мне самые хорошие чувства, нужна мне, поднимая меня в своем о себе мнении.
  
   Леонид Дмитриевич Семенов (Тяншанский) (1884--1917) -- внук известного географа П. П. Семенова-Тяншанского, поэт-символист. Под влиянием религиозного перелома и философии своего друга А. М. Добролюбова Семенов разочаровался в жизни "высших классов" и интеллигенции и ушел странствовать по России, а затем поселился в Рязанской губ., где занялся крестьянским трудом. Был связан с целым рядом сектантов. Неоднократно бывал у Толстого в Ясной Поляне.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 17.
   [...] Нынче был у меня старик скопец, очень интересный.1 Был сослан и доказывал справедливость их веры: целомудрие во что бы то ни стало. Они тем хороши, что религия для них -- важное дело жизни: не пьют, не курят, не едят мяса, не сквернословят. [...]
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Мая 23.
   [...] Был нынче еще солдат, крестьянин Тульского уезда, который отказался от военной службы и 8 с половиной лет был мучим по тюрьмам. Интересен и мил тем, что безграмотный и ничего не говорит о христианстве, о вере, об убеждениях, а говорил просто: "зачем мне служить? Мне это не нужно. Как я могу заколоть человека, за что? А он, может, в сто раз лучше меня?" [...]
  
   И. Чепурину.
   1910 г. Мая 25.
   [...] 1) Вы хотите описать свою жизнь -- и внутренние душевные перевороты, и внешние события -- и затрудняетесь своим незнанием грамматики и нелитературностью языка. Не советую вам стесняться этим. Пишите как можно проще, и, судя по вашему письму, вы прекрасно можете изложить пережитое вами, и это пережитое вами должно быть не только интересно, но и поучительно. [...]
   2) Вы желаете быть полезным людям. Об этом я думаю так, что такое желание -- быть полезным -- и неправильно, и ложно, потому что человеку не дано знать, чем, как, и кому, и когда он может быть полезен. И революционеры делали и правительство делает теперь то, что считалось и считается ими полезным, и мы видим, какая произошла польза. Так и во всём. Достойная для человека и разумная для него цель есть только одна: внутреннее совершенствование, наибольшее приближение к высшему религиозному идеалу -- любви к Богу (к совершенству) и к ближнему. И деятельность, направленная к этой цели, во-1-х, всегда достигается, ничто не может помешать ей, и во-2-х, всегда наверное приносит пользу, хотя мы и не можем ни предвидеть, ни определить этой цели. [...]
  
   Ответ Толстого на письмо крестьянина Саратовской губ. Ивана Чепурина (р. 1880), в котором Чепурин подробно описывал свою жизнь и просил Толстого посоветовать, как дальше жить. Чепурин писал, что его как крестьянина из бедной семьи "судьба кидала из одного завода в другой, из фабрики в фабрику и т. д.". Всюду он видел несправедливость и оскорбление. Он отправился "бродяжничать" "на четыре с лишним года... побывал в Германии, в Англии, в Америке -- Соединенных Штатах и Канаде, побывал в Китае и немного в Японии, познакомился со всей Сибирью" и нигде не нашел удовлетворения. "Встретя на своем жизненном пути в эти бродяжные годы много народа и много разных приключений, -- пишет Чепурин, -- ...сильно, сильно полюбил и люблю вас... Но что же делать?.. Милый человек, Лев Николаевич! Очень бы я желал услышать на эти слова от вас ответ". Далее он сообщал, что ему хотелось бы описать свою жизнь, но он чувствует "сильную слабость литературно-грамматических правил" и это его пугает.
  
   А. П. Остапченко.
   1910 г. Мая 26.
   Всей душой сочувствую вашему горю. Мой совет в том, чтобы покорно нести свое горе, ничего не предпринимая. Ваше свидание с ним и всякие увещания не помогут. Помочь может только, когда оно само придет, его сознание своей великой вины перед вами и вашим сыном. Тогда он сам вернется к вам, и тогда, разумеется, вы простите его. [...]
  
   Анна П. Остапченко, жившая со своим сыном в Рязани, прислала Толстому письмо, в котором писала, что ее покинул муж. Она просила Толстого посоветовать, что ей делать и как поступать.
  
   В. А. Романике.
   1910 г. Мая 26.
   Слухи о том, что ссылают куда-то тех, кто выйдет из общины, ложны. Но выход из общины считаю очень нехорошим делом, и отец ваш, выходя из общины, поступает дурно. Земля -- божья и никому в собственность принадлежать не должна. Владеть землею как собственностью -- великий грех. Помещики знают это и хотят и крестьян ввести в этот грех и приучить к нему. Им нужно это, чтобы себя оправдать. Когда у крестьянина будет собственная земля, -- хоть 10, хоть 5 десятин собственных, -- тогда помещик, у которого 5000 десятин, может сказать крестьянину, что тебе не на что обижаться -- у тебя 5 десятин, а у меня 5000; я не виноват, что я и мои предки умели нажить, а ты и твои предки не умели. Наживешь ты, а я проживу, и у тебя будет много, а у меня мало.
   Закон 9-го ноября1 о том, что можно крестьянам выкупать землю помещиков, -- мошенническая штука, и на нее поддаваться не надо.
  
   Василий Антонович Романика -- крестьянин Харьковской губ., обратился к Толстому с письмом, отправленным 24 мая 1910 г., в котором писал о своем разногласии с отцом, желавшим выйти из общины, просил у Толстого и спрашивал, правильно ли, что выходящих из общины отправляют заселять "вольные земли в сибирские степи". Вместе с тем Романика просил совета Толстого, а также прислать книг, как он пишет, "более подходящих к этому".
  
   1 Закон 9 ноября 1906 г., разрешавший свободный выход крестьян из сельской общины на хутора и отруба и закрепление земли в собственность.
  
   В. Ф. Флорову.
   1910 г. Мая 26.
   Советую жить с отцом и работать так, как работают миллионы русских людей.
  
   Василий Ф. Флоров (р. 1890) -- крестьянин Смоленской губ., работавший помощником учителя в церковно-приходской школе с жалованьем 8 руб. в месяц, в письме от 22 мая описывал свое тяжелое материальное положение и просил Толстого посоветовать ему, что делать дальше.
  
   В. П. Некрасову.
   1910 г. Мая 31.
   [...] без вызова со стороны суда, т. е. на вопрос, который от вас требует ответа, я думаю, что не следует высказывать своих мыслей. На вопросы же, когда они к вам обращены, по моему мнению, надо отвечать всю правду, как бы она ни казалась неприятна тем, кому вы отвечаете, и какие бы ни могла иметь для вас последствия.
  
   Василий Пахомович Некрасов (р. 1884) в письме от 27 мая благодарил Толстого за первое письмо и книги и сообщал, что ему предстоит осенью выступить свидетелем в суде по делу В. А. Молочникова. Он спрашивал, следует ли ему "высказать на суде все, что наболело давно уже на душе у всех и каждого из нас, прямо без изгиба, не заботясь о последствиях".
  
   М. М. Белову.Неотправленное.
   1910 г. Июня 1.
   [...] На другой же вопрос ваш о том, как вам поступить по отношению к браку: жениться или не жениться? выскажу вам свое убеждение, согласно с учением Христа и величайших мудрецов мира. Оно в том, что высший идеал, т. е. лучшее, чего может достигнуть человек, -- это полное целомудрие. Если же человек не может этого, то, сойдясь с женщиной или женщина с мужчиной, они должны на всю жизнь быть верны друг другу. Очень советую вам не думать, что целомудрие невозможно, а всеми силами стремитесь достигнуть его. Знаю много людей, проживших так, и жизнь таких людей была и счастливая, и более полезная для других, чем жизнь женатых.
   Теперь о вашей охоте к писательству, очень советую вам этим не заниматься, в особенности стихотворством. Последнее время стихотворство это сделалось повальной болезнью, в особенности среди крестьян. Я получаю ежедневно по несколько таких писем с очень дурными стихами и такими же, как ваша, просьбами о совете. Писать можно только тогда, когда знаешь, что имеешь сказать что-нибудь новое, неизвестное людям, мне же совершенно ясное, и писать тогда всякий искренний человек станет непременно прозой, а никак не стихами, которые своим размером и рифмой только мешают ясному и точному выражению мыслей. Кроме того, в этой страсти к писательству главная причина -- дурное чувство и тщеславия, и часто даже корыстолюбия. Советую вам бросить это занятие.
  
   Ответ на письмо Михаила Михайловича Белова (р. 1887), крестьянина Костромской губ., в котором он благодарил Толстого за его "труды... плодотворную работу... за мысли и чувства к родному народу". Он также описывал свою жизнь, страсть к чтению и задавал ряд вопросов, на которые и ответил в своем письме Толстой. К письму Белов приложил свои стихотворения в честь Толстого, написанные в 1908 г., по случаю восьмидесятилетнего его юбилея.
  
   В. Фильчукову.
   1910 г. Июня 3.
   Не советую идти в колонии. Адрес даю, но не советую идти, потому что тяготятся пришельцами.
   Продолжаю думать и говорить то, что вы сами пишете: оставаться на месте и любовно отвечать на все предъявляемые требования (разумеется, не исполняя того, что противно совести). Претерпевший до конца спасен будет.
   Помогай вам Бог любви, который живет в вас. [...]
  
   В. Фильчуков -- сын псаломщика из Кубанской области, прислал Толстому письмо, в котором сообщал, что он вышел из семинарии и возвратился к отцу; для отца выход его является большим горем, и отец не понимает его. Так как жить в таких условиях крайне тяжело, то он просил Толстого указать адрес общины, чтобы иметь возможность жить своим трудом.
  
   Н. С. Чернову.
   1910 г. Июня 4.
   Писательство в наше время сделалось какой-то эпидемией, я получаю ежедневно от 2-х до 3-х писем, как ваше, стало быть до 1000 писем в год. Быть кузнецом, работая даже 17 часов в день, все-таки без всякого сравнения не только почтеннее, но и нужнее, чем писать сочинения никому ненужные, каковые выходят ежедневно тысячами и к каковым я причисляю и свои. Нужно я считаю одно: жить доброй жизнью, т. е. не переставая совершенствоваться в любви к людям, а этого достигнуть можно гораздо легче в кузнечной, чем в писательской профессии. А что личное совершенствование есть не только главное, но единственное дело жизни всякого человека, явно из следующего соображения: люди, и я в том числе, страдают от того, что живут дурно, так и совершенно справедливо говорят люди. Но если это так, то очевидно, что жизнь людей может улучшиться только тогда, когда люди перестанут жить дурно, будут жить хорошо. Всех людей заставить жить хорошо не может ни один человек, себя же каждый вполне может заставить жить хорошо, а не дурно. И потому единственно, что может сделать всякий разумный человек для улучшения жизни людей, хотя бы и в самой малой степени -- это то, чтобы самому перестать жить дурно и начать жить как можно лучше. Выбор такой деятельности имеет то преимущество перед всеми другими, что, во-1-х, приближение к такой деятельности всегда во всех условиях: кузнеца, писателя, царя, доступно и возможно для всякого человека, и, во-2-х, выгода такой деятельности перед всеми другими еще и в том, что деятельность эта, доставляя неперестающую радость тому, кто посвятит себя ей, не может не вызывать подражания. Если же, хотя бы и не все, но многие люди избрали эту деятельность, то достигнута была бы и главная цель -- улучшение жизни всех людей.
   Советую вам не заниматься писательством. [...]
  
   Николай Степанович Чернов (р. 1886) -- крестьянин Самарской губ., кузнец, в письме к Толстому описывал беспросветную тяжесть своей жизни (работу по 17 часов в сутки) и вместе с тем -- свое стремление учиться и стать писателем. Он просил помощи Толстого и ответа на вопрос: "Что мне делать?"
  
   Н. П. Журавлеву.
   1910 г. Июня 8.
   [...] Что касается отношении к вам ваших семейных, то советую вам не огорчаться их непониманием и раздражением, а смотреть на то и на другое, как на необходимое условие вашей жизни, как на тот материал, над которым вы призваны работать. Работа же ваша над этим материалом должна состоять в одном: в кротком перенесении всех тех вытекающих из вашего положения неприятностей и неперестающем отвечании добром и любовью на всякие нападки на вас и на то, что вам дорого. Если вы избрали иное нравственно-религиозное руководство в жизни, чем то, которым руководствуется ваша мать, то покажите на деле, что избранное вами выше прежнего.
   Желаю вам успеха не только в главном, но в единственном деле жизни всякого человека -- в нравственном совершенствовании.
  
   Николай Павлович Журавлев (р. 1890) -- крестьянин Новгородской губ., окончивший в 1904 г. двухклассное министерское училище и служивший мальчиком-писцом в коммерческой конторе, прислал Толстому длинное письмо от 25 мая, в котором описывал подробно свою жизнь в деревне. Он писал, что познакомился с некоторыми писаниями Толcтого во время своей службы в городе. На родине же в деревенской глуши, где он сейчас живет с матерью, имеется поблизости только церковно-приходская школа, в библиотеке которой, разумеется, нет ничего Толстого. Он прочитал "каждую из книжек по нескольку раз, основательно", увидал, что "все они пропитаны какою-то особенной любовью и связаны между собою какою-то таинственною нитью, чего не замечал у других писателей". Далее он сообщал, что приобрел большой портрет Толстого и повесил его в избе. Мать же его, будучи неграмотной, по наущению духовенства, считая Толстого богоотступником, грозит сжечь портрет и книжки. Далее Журавлев просит Толстого "хоть в шутку" ему ответить и заканчивает письмо пожеланием "много лет здравствовать".
  
   Г. И. Почепне.
   1910 г. Июня 9.
   [...] На то, что вы сомневаетесь в том, как меня называть, скажу вам, что, по моему мнению, все люди прежде всего братья и относиться нужно ко всякому человеку, как брат к брату.
   Насчет того, что товарищи ваши от вас отшатнулись, советовал бы вам, несмотря на их отношение к вам, быть с ними ласковым и добрым. [...]
   От души желаю вам всего лучшего, что есть на свете, того, чтобы совершенствоваться в самоотречении, смирении и любви ко всем людям.
  
   Ответ на письмо Г. И. Почепни от 25 мая 1910 г., в котором он благодарил Толстого за первое письмо. Почепня спрашивал Толстого, можно ли его называть в письмах: "Дорогой Лев Николаевич, потому что Вы граф -- Ваше сиятельство, а я крестьянин -- мужик, которого титул: "эй ты, мужик!" Далее он задавал ряд вопросов, на которые в своем письме ответил Толстой.
  
   В редакции газет.Неотправленное.
   1910 г. Июня 7--10.
   Я уже два раза1 заявлял в печати о том, что я не могу и почему не могу удовлетворять требований людей, обращающихся ко мне за денежной помощью, но число таких людей, письменно и лично обращающихся ко мне за деньгами, всё увеличивается и увеличивается, и потому считаю нужным еще раз повторить мое прежнее заявление.
   30 лет тому назад я распорядился своим имуществом, включая и мои сочинения, вышедшие и до 81 года, так, чтобы наследники мои: 9 человек детей и жена разделили между собою при моей жизни по законам наследования после умершего, всё, что я имел. На все же сочинения мои, какие я писал после 81 года, я отказался от права собственности, предоставив печатание и перепечатывание их всем, кто хочет. И потому с 1881 года, не имея никакой собственности, я, очевидно, никак не могу удовлетворять не только поступающие ко мне просьбы на тысячи и больше рублей ежедневно, на удовлетворение которых не достало бы состояния Ротшильдов, но не могу оказывать и самой ничтожной денежной помощи. И потому очень прошу всех нуждающихся людей, подпавших тому странному недоразумению, по которому видят во мне обладателя миллионов, обратить внимание на это мое заявление и избавить себя и меня от тяжелых чувств, которые вытекают от этого странного недоразумения, избавить себя от того тяжелого разочарования и тех недобрых чувств, которые, обращающиеся ко мне люди, письменно и особенно лично, должны испытывать, не получая ответов на свои просьбы или получая при личном объяснении определенные отказы, а во-вторых -- признаюсь в эгоистическом чувстве -- и избавить меня, доживающего последние месяцы, если не дни своей жизни, и потому желающего одного: чтобы быть в любовных, хотя бы не во враждебных отношениях с людьми, от мучительного чувства сознания своей виновности перед людьми за то, что я вызвал в них недобрые к себе чувства и, вместе с тем, не имею никакой возможности исполнить их желание или хоть как-нибудь смягчить их разочарование.
   Тем более, что обращаться ко мне за денежной помощью после этого моего заявления, нельзя уже потому именно, что одно из двух: или справедливо то, что я не имею собственности и потому не могу оказывать никакой денежной помощи; или же, как то стараются внушить люди, дурно расположенные ко мне, что это несправедливо, и я перевел воображаемые миллионы или сотни тысяч на жену, но в сущности пользуюсь ими, -- то также неосновательно обращаться за денежной помощью с надеждой успеха к такому лгуну и обманщику. [...]
  
   Письмо в редакции газет вызвано ростом числа "просительных" писем и личных обращений к Толстому за денежною помощью.
  
   1 В сентябре 1907 г. и в октябре 1908 г.
  
   Е. Б. Сергееву.
   1910 г. Июня 11.
   [...] Жизнь людей нашего мира нехороша, и вы страдаете от этой дурной жизни. Причина дурной жизни одна, и не может быть никакой иной, как та, что люди живут дурно. И потому очевидно, что для того, чтобы жизнь людей перестала быть дурной, надо, чтобы люди перестали жить дурно. Как же сделать то, чтобы люди перестали жить дурно? Заставить их жить хорошо? Многие думают так. Так думают Николай II и Столыпины, и так же думают и революционеры. Но, как мы видим на деле и как то же самое вытекает из здравого смысла, средство это не только не улучшает, но ухудшает положение. Так что заставить людей силою перестать жить дурно, а жить хорошо, нельзя. Ни один человек, как это и не может быть иначе, не может влезть в душу другого человека и изменить ее.
   Как же быть? Всё дело в том, чтобы заставить людей жить лучше, а мы не имеем этой власти над другими людьми. Дело кажется безнадежным вам и очень многим, которые не только собираются лишить себя жизни, но и убивают себя от этого несогласия дурной жизни людей с требованиями их души. Но если вы и люди, так же как и вы страдающие от дурной жизни людей, вдумаются посерьезнее в дело, то оно не покажется им уж таким безнадежным. И даже не только не безнадежным, приводящим к отчаянию и самоубийству, но, напротив, делом, требующим напряжения всех душевных сил и дающим полное удовлетворение.
   Жизнь людей, от которой я страдаю, дурна от того, что люди живут дурно. Чтобы жизнь перестала быть дурной и прекратились бы страдания, нужно, чтобы люди перестали жить дурно и стали хороши. Сделать этого я не могу, потому что жизнь всех других людей вне моей власти. Да, жизнь людей вне моей власти, это справедливо, но только не всех людей. Не всех, потому что в числе всех людей есть один, находящийся в полной моей власти. И этого человека я могу заставить жить хорошей, а не дурной жизнью. И человек этот есть не кто иной, как Лев Толстой или Иван Петров, и всякий человек, рассуждающий о дурной жизни людей. И стоит только этому Льву Толстому или Ивану Петрову сделать это рассуждение, как он тотчас же увидит, во-первых, то, что этот самый Лев Толстой или Иван Петров и всякий NN сам полон всяких гадостей и сам живет дурно и что если только захочет заняться тем, чтобы заставить этого NN перестать жить дурно, а заставить жить хорошо, то работы ему будет так много, что некогда будет думать о дурной жизни других людей, и работа эта, в которой он всегда совершенно полновластен, будет для него так радостна, что он тотчас же испытает уменьшение чувства страдания от дурной жизни других людей и даже полное прекращение этого чувства. Это во-первых. Во-вторых же, начав такую работу над собой, такой человек естественно делает и то рассуждение, что это средство, которое одно во власти людей и которое может изменить дурную жизнь всех и сделать ее из дурной -- хорошею, возможно и для каждого человека. Кроме того, такая внутренняя над собой работа человека, доставляя ему радостное состояние удовлетворения своих желаний, не может не вызвать и в других людях подражания. Так что этим же путем достигается и та цель воздействия на других людей, для изменения их жизни, которой стараются насилием достигнуть как правительства, так и революционеры. Во всяком же случае средство это, т. е. стремление каждого человека к изменению своей жизни из дурной в хорошую, есть одно единственное средство не только для прекращения тех страданий, которые испытывают люди от дурной жизни людей, но и для прекращения и самой дурной жизни людей, если только люди поймут всю ошибочность легкомысленно, самоуверенно негодующего, хвастливого осуждения дурной жизни тех людей, над которыми они не имеют власти при полном отсутствии всякого усилия над своей, предполагаемой настолько совершенной жизнью, что над ней не требуется уже никакой работы.
   Только не оправдывали бы люди свою дурную жизнь осуждением дурной жизни других людей и работали бы над самим собою, не принимая ни прямого, ни косвенного участия в этой, осуждаемой ими, дурной жизни, и дурная жизнь эта, мучительная для вас и для других людей, сама собой исчезла бы, как снег от весеннего солнца.
  
   Егор Борисович Сергеев -- крестьянин Калужской губ., находившийся на военной службе в крепости Новогеоргиевск, прислал Толстому письмо от 6 июня, в котором писал о лжи и несправедливости окружающей жизни, которые он видит постоянно вокруг себя. Он просил у Толстого совета, как дальше жить.
  
   А. Симоновой.
   1910 г. Июня 13.
   Очень рад известию о том, что ваш муж освободился от вредной привычки. На ваш вопрос, как вам обходиться с вашим мужем, ответ один: как для всех людей, так в особенности для самых близких -- обходиться с любовью, т. е. с заботой о их благе, а не о себе.
  
   Александра Симонова из с. Броварки Полтавской губ. в письме от 9 июня писала, что на масленой в этом году она приезжала к Толстому с мужем, страдающим алкоголизмом, который хотел узнать мнение Толстого о гипнотизме. "Вы сказали, -- пишет Симонова, -- "нет, в гипнотизм не надо верить, а свихнулись -- подымайтесь и так без конца, всю жизнь". Это точные Ваши слова. И теперь Вы, Лев Николаевич, послужили для моего мужа сами гипнотизмом. Благодаря Вам он бросил пить. Кажется, слава Богу! Но он впал в мрачное состояние духа и ни с кем не говорит, кроме детей". В конце письма Симонова пишет: "Хотелось бы знать Ваше мнение, как мне с мужем быть?"
  
   Кривину.
   1910 г. Июня 14.
   Вопрос, который вы мне предлагаете, можете решить только вы сами. То, что военная служба противна и требованиям разума и всем каким бы то ни было религиозным учениям в их истинном, не извращенном смысле, вы знаете сами. И потому вопрос для вас только в том, что в вас сильнее: страх перед ожидаемыми страданиями за отказ или сознание нравственной невозможности поступить противно вашей вере. Решить это, разумеется, можете только вы сами. Мой совет только в том, чтобы в случае вашего поступления в военную службу не только не придумывать соображений, по которым вы не могли поступить иначе, а не переставая ясно чувствовать свою вину, т. е. то, что вы дурно поступили, сделав то, что вы сделали.
   Желаю вам всего лучшего, а самое лучшее на свете есть сознание приближения к тому идеалу добра, который всегда стоит перед нами.
  
   Т. И. Чернышову.
   1910 г. Июня 19.
   Очень сожалею о том, что бессвязно переданные мои слова огорчили вас. Если крестьянин, работающий на земле, спрашивает моего совета, бросить ли свою жизнь и стать учителем, я всегда советую ему оставаться на земле. Если же учитель спрашивает совета, оставаться ли учителем, всегда советую оставаться, не ограничиваясь одной грамотой, а стараясь внушить детям нравственно-религиозные начала, могущие руководить их в жизни. Одна же грамота есть орудие, могущее быть обращенным на зло так же, как на добро, и при строе нашей жизни -- скорее на первое. Желаю вам найти удовлетворение в своей деятельности.
  
   Ответ на письмо земского учителя из Череповца Новгородской губ. Тимофея И. Чернышова, который писал, что на него произвело крайне тягостное впечатление высказывание Толстого, будто бы учителя, выбившиеся из народной среды, сидят на шее трудового народа. Это высказывание Толстого о труде сельского учителя Чернышов прочитал в газетном сообщении о беседе Толстого с рабочими, учащимися на Пречистенских курсах в Москве. Первое сообщение об этой беседе было напечатано в газете "Русское слово" и затем перепечатано в других газетах. После этого в Ясной Поляне был получен еще ряд писем от учителей, взволнованных словами Толстого.
  
   К. Ф. Смирнову.
   1910 г. Июня 24.
   От запоя, так же как и ото всех душевных болезней, есть только одно лекарство. И лекарство не телесное, а душевное. Лекарство это душевное в том, чтобы понять хорошенько самого себя, понять, что в тебе живет дух божий, что дан он тебе не для того, чтобы ты угождал своему телу и осквернял свою душу всякими мерзостями и хуже всего заглушающим голос души вином, а для того, чтобы ты исполнял данное тебе Богом дело на земле. А дело это очень просто и всем понятно. Оно в том, чтобы всех любить. Только пойми это и бросишь всякие низости, и рука не подвинется, чтобы наливать в себя тот страшный яд, которым отравляется не только тело, но губится то, что не имеет цены, -- душа человеческая.
   Посылаю вам кое-какие книги, почитайте их и будьте уверены, что если вы только последуете моему совету и будете думать о душе, то легко бросите свою губительную привычку. Человек бывает делать не во власти то, что сверх его сил. Но удержаться от того, чтобы не делать дурного, всегда во власти всякого человека. Помогай вам Бог. Через месяц по получении этого письма напишите мне.
  
   Кирилл Фаддеевич Смирнов -- крестьянин Ярославской губ., обратился к Толстому с письмом, в котором писал, что он много лет страдает запоем, видит "гибель от этого" и "терпит материальную нужду", но не имеет сил бросить. Он просит Толстого помочь ему. Смирнов ответил Толстому письмом от 26 июля, в котором благодарил Толстого за письмо и совет, сообщал, что бросил пить, "и благодаря трезвости поправился здоровьем и материальным положением". Книг же, про которые Толстой писал, он не получал.
  
   Н. Н. Гусеву.
   1910 г. Июня 25.
   [...] Кое-что по мелочам пишу всякое, что, вероятно, дойдет и до вас, так как вы принадлежите к тем людям, которые приписывают несвойственное значение моим мыслям. Приписываю же я важность, во-1-х, книжечкам из На каждый день, переработанным, которые печатаются в Посреднике, и еще начатой мной статье о безумстве, сумашествии нашей жизни в самом простом смысле этого слова. -- Хотелось бы до смерти (до смерти в обоих смыслах) высказать то, что имею сказать, о признаках этого безумия и о причинах его и способе лечения.
   [...] Вырезку из газет о поступках несчастных безумных напрасно прислали и читали.1 Я стараюсь не слышать, не читать и не говорить о последствиях явных для меня причин, тем более, что, читая, слушая такие рассказы, слишком легко, -- что и обычно делается, -- обвинять невинных.
  
   Ответ на письмо Н. Н. Гусева от 13 июня из Чердынского земского арестного дома, где он отбывал двухнедельное наказание за самовольную отлучку из Корепина на один день.
  
   1 Н. Н. Гусев приложил к своему письму вырезку из газеты "Утро России" 1910,  166 от 8 июня, с письмом в редакцию А. А. Стаховича под заглавием "Случай", в которой говорится "о расправе администрации с крестьянами при применении закона 9 ноября 1906 г. в соседнем Лебедянском уезде Тамбовской губ., имевшей место в первой половине мая", в результате чего было убито 6 крестьян и 15 ранено.
  
   С. П. Ситникову. Черновое.
   1910 г. Июня 27.
   Получил ваше письмо и спешу ответить, как сумею, на ваш вопрос о том, можно ли вам искупить грех брата и как это сделать?
   Мое мнение то, что никто не может искупить не только чужих, но и своих грехов. То, что какие-нибудь молитвы, или жертвы, или вера могут искупить грехи -- всё это или суеверие, или обман.
   Людям открыт закон их жизни великими учителями мира Христом и другими мудрыми людьми, открыт этот закон людям и в сердце их, и людям надо всеми силами стараться по мере сил своих исполнять этот закон. И чем точнее и ближе исполняет человек этот закон, тем жизнь его лучше, спокойнее и радостнее, что бы с ним ни случилось. А закон этот очень прост. Он весь в том, чтобы любить Бога, т. е. совершенство любви, и ближнего, т. е. всех людей, с которыми сходишься в жизни.
   Бедный брат ваш не знал этого закона и искал, вероятно, не исполнения закона любви, которому никто и ничто помешать не может, а чего-нибудь другого, и потому и находил, что жизнь невыносима. И мне очень жалко его. Понимаю, что вам должно быть особенно жалко.
   Но искупать его грех ничем нельзя, главное, потому, что о том, что бывает с людьми после телесной их смерти людям не дано знать, так что всё, что толкуют о рае и аде, и молитвы за умерших, всё это пустые выдумки. Людям дано знать, как им надо жить для того, чтобы исполнить волю Бога, и, когда они ее исполняют, им хорошо и больше им ничего не дано и не нужно знать. [...]
  
   Степан Платонович Ситников из г. Вятки прислал Толстому письмо от 23 июня, в котором писал, что 21 июня отравился его брат Максим вследствие тяжести жизни. Смерть брата его мучит, и он не знает, как искупить вину брата. Просил совета у Толстого.
  
   М. Е. Ковалеву.
   1910 г. Июля 1.
   Для того, чтобы быть в состоянии понимать в их истинном смысле учение Христа и других мудрых учителей человечества, надо прежде всего освободиться от всяких ложных, суеверных учений. И таково одно из самых запутанных и лживых учений, так называемой, христианской церкви, в котором нет ничего христианского с его выдумками о рае, аде, божественности Христа, искуплении рода человеческого и всяких таинств, и чудес, и мощей, и икон и т. п. вздора.
  
   Ответ на письмо от 22 июня 1910 г. крестьянина Тетюшского уезда Казанской губ. Матвея Егоровича Ковалева, благодарившего Толстого за ранее присланные его книги, которые "все теперь разобраны народом". Он просил Толстого ответить на вопрос: "Как мне верить в Бога?"
  
   В. Н. Наумову.
   1910 г. Июля 1.
   Вы говорите, что если нет загробной жизни, то для чего мне подставлять другую щеку. Подставлять другую щеку и вообще жить доброй, любовной жизнью надо совсем не для того, чтобы кто-нибудь за это мне отплатил, а только потому, что, подставляя другую щеку и вообще живя доброю, любовною жизнью, человек получит единое, истинное, возможное в этой жизни благо. О том же, что будет после нашей смерти, никто никогда не знал и не знает и знать не может. Знаем только то, что наша душа, т. е. то, чем мы живем, не подлежит смерти, а что с ней будет после смерти тела, нам не дано и не нужно знать.
   Спрашивать же о том, зачем подставлять щеку и жить доброю, любовною жизнью, всё равно, что спрашивать: зачем пить чистую, а не грязную, вонючую воду, когда хочется пить. Вот всё, что могу ответить на ваши вопросы. [...]
  
   Ответ на письмо сектанта из Пятигорска Владимира Николаевича Наумова, возражавшего Толстому против его высказываний о загробной жизни в книге "В чем моя вера?".
  
   Н. Пестрякову.
   1910 г. Июля 1.
   [...] цель правительства в деле закона 9 ноября состоит в том, чтобы уничтожить справедливое и мудрое сознание русского народа о том, что земля не может быть предметом личной собственности, и сделать из крестьян маленьких помещиков, так, чтобы землевладелец пяти, десяти тысяч десятин мог бы смело смотреть в глаза крестьянину и сказать ему: мы с тобой в равных условиях, у тебя -- пять -- десять -- пятнадцать десятин, а у меня пять тысяч, мы равные землевладельцы, мои предки нажили, наживай и ты, оставляй своим наследникам. Может быть, есть и цель внести раздор в могущественную и страшную для правительства среду крестьян с тем, чтобы ослабить их. [...]
   [...] о вегетарианстве отвечаю то, что люди, перестающие есть мясо, делают это для удовлетворения своей естественной нравственной потребности, сострадания к живым существам, удовлетворяют своему чувству доброму и законному, свойственному человеку, тем более свойственного человеку, чем более он развит и потому не нуждается в разрешении вопроса о том, куда денутся все прирученные, домашние животные, и о том, как противодействовать вообще размножению животных. Исполняя вложенный в него нравственный закон, человек всегда может быть уверен, что последствия исполнения им этого закона не могут быть не только вредны, но наверное во всех отношениях будут благотворны.
   Что же касается гипнотизма, магнетизма и всех т. п. глупостей, то очень советую вам не приписывать им никакого значения и ими не заниматься.
  
   Ответ на письмо крестьянина д. Поганки Казанской губ. Никиты Пестрякова.
  
   С. Троицкой.
   1910 г. Июля 1.
   Не знаю, какой мой разговор вы читали о женщинах. Я всегда думаю и не могу думать иначе, как так, что женщина по своим высшим духовным силам ничем не отличается от мужчины.
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1910 г. Июля 6.
   [...] многих стараюсь поменьше любить -- тебя в том числе, -- многих без старания и страха люблю, а многих, как ни стараюсь, не могу, как хотел бы, любить. И за это без всякого старания себя не люблю. [...]
  
   И. М. Шеховцову.
   1910 г. Июля 10.
   Не думайте, что отвечаю, не вникнув в ваше положение. Думаю, что понимаю всю тяжесть его. Но, несмотря на всю тяжесть этого вашего положения, не советую внешним образом изменять его, т. е. уходить от жены и детей. Добрая жизнь, т. е. жизнь терпеливая, любовная, не только к любящим, но и к делающим нам зло, везде и во всех условиях возможна. И если только вы положите все силы своей души на то, чтобы простить все грехи жены, терпеть ее нападки и обходиться с ней кротко и любовно -- любовно не в смысле половом -- напротив, чем больше вы воздержитесь от полового общения, тем будет лучше, -- если вы положите на это все свои душевные силы, то вы найдете спокойствие и счастье, не выходя из тех условий, в которых живете. [...]
  
   Ответ на письмо конторщика Вознесенского рудника Екатеринославской губ., в котором он описывал тягости семейной жизни и свои разногласия с женою.
  
   С. Ф. Попову.
   1910 г. Июля 12.
   [...] О себе могу написать только то, что хотя и плохо и медленно, но стараюсь подвигаться к той единой цели всех людей: к исправлению своих грехов и к исполнению заповеди Христа любви к Богу и ближнему. [...]
  
   Сергей Федорович Попов -- знакомый Толстого крестьянин Козловского уезда Тамбовской губ. (с. Пыльно-Лапино), писал Толстому о том, что был арестован козловскими жандармами, теперь освобожден.
  
   Э. И. Каплан.
   1910 г. Июля 13.
   Получил ваше письмо и почувствовал в нем искренность ваших вопросов. Постараюсь ответить на них. Мне это легко потому, что те самые вопросы, которые стоят перед вами, стоят предо мною.
   1) "Зависит ли духовное здоровье человека от физического, или наоборот?"
   Зависит в известной, низшей степени, т. е. что человеку трудно быть добрым, любящим со всеми, когда он сам физически страдает. Но эта самая задержка духовной жизни побуждает к поднятию на высшую ее ступень, так что страдание физическое -- болезнь, если только человек всеми силами стремится к достижению высшего совершенства, не умаляет это стремление, а, напротив, вызывает необходимость его усиления. По опыту скажу, что, когда поддавался мысли о том, что я по телесному нездоровью не могу быть тем, чем хотел бы быть, я падал всё ниже и ниже; если же смотрел на эти страдания как на вызов к усилению внутренней работы, то, напротив -- достигал самого радостного для себя состояния. Практически мое правило в том, что лечение вообще скорее вредит, чем делает истинную пользу жизни человеческой.
   2) "Как любить врагов душою, живя среди них и сталкиваясь на каждом шагу с их обыденной ложью, себялюбием, материализмом, невоздержанностью и т. д.?"
   Знаю, что трудно, и легко сказать себе: нет, таких людей я не могу любить. Но избави Бог от такой мысли, это только усилит недоброе чувство и, главное, увеличит довольство собою. "Я, мол, хорош, а все остальные дурны". Как ни трудно, старайся любить самых неприятных тебе, как это прекрасно сказано в евангелии, и только не ослабевай, не опускай постромки, и придет время, что и почувствуешь, что любишь тех, которых, казалось, никак не мог любить. То же могу сказать по опыту, хотя и малому, и слабому.
   3) "Следует ли уйти от мира сего, если жизнь в нем становится невыносимой?"
   Разумеется, нет, по тому самому, что я отвечал на первые два вопроса, да, кроме того, это и невозможно. Странно сказать, мир людей именно таких, каких мы считаем дурными, нужен для нас, чтобы на деле показать нам нашу слабость, нашу дурноту, то, что мы не лучше тех самых, кого мы хотим осуждать.
   Вы говорите, что страдания от жизни среди мира бывают бесполезны. Да, они бесполезны, если человек не пользуется ими, как благом, как теми муками, которые сопутствуют всякому рождению, как телесному, так и духовному. [...]
  
   Эсфирь Исааковна Каплан-Перпер (1889--1933). Подвергалась административным преследованиям царского правительства. В 1911--1915 гг. -- секретарь журнала "Вегетарианское обозрение". В 1917 г. вышла замуж за И. И. Перпера.
  
   П. Т. Дорофееву.
   1910 г. Июля 18.
   Письмо ваше получил и прочел с удовольствием, потому что вижу, что вы человек истинно религиозный. А это дороже всего на свете. Я не только не обижаюсь за высказанное вами, но благодарю вас за ваши добрые чувства. О том же, что вы считаете меня во лжи, гордости и полном заблуждении и советуете мне принять ваши верования, скажу только то, что лучше бы было, если бы вы не думали это, а предоставили решение об этом каждой душе человеческой и Богу. Я более 30 лет всеми силами души искал истины о Боге и его законе и держусь того, к чему пришел с радостью и спокойной совестью, каждый день и час ожидая смерти. Но, и будучи совершенно спокоен и уверен в том, что я в этой жизни ничего не найду другого и должен держаться того, что мне открыто Богом, никак не осуждаю верований других людей, а от всей души уважаю их, зная, что всякий истинно верующий верит в то, что ему открыто Богом.
   Поддерживает меня в моей вере то, что то, во что я верю, одно и то же во всех религиях мира, так же как и в христианской, и всё только в том, как и сказано в евангелии: чтобы любить Бога, т. е. стремиться к божескому совершенству, угождать Богу, а угождать Богу можно только тем, чтобы любить ближнего, как самого себя, как сказано у Иоанна: "кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит?" И это учение одно во всех верах. И я держусь этого учения, и мне очень хорошо. Думаю, что и вам хорошо, если вы всей душой верите вашему учению, и рад за вас. [...]
  
   Петр Терентьевич Дорофеев -- крестьянин Тверской губ., в письме к Толстому одобрял новый рассказ Толстого "Благодарная почва", прочитанный им в газете "Биржевые ведомости", и вместе с тем убеждал Толстого вернуться к православию.
  
   Л. Д. Семенову.
   1910 г. Июля 18.
   Очень рад был, милый брат Леонид, получить твое письмо. -- Хотя и соединяет нас одно и то же, то, что одно твердо соединяет людей, всегда радостно получить еще косвенное подтверждение.
   Бесконечная линия, ведущая к Богу
   Я Толстой Ты Семенов.
   Приятно и это маленькое, самое шаткое соединение.
   Бесконечная линия, ведущая к бесконечно отдаленному Богу, линия, по которой Бог входит в души людей. Самое твердое соединение, хотя и кажется далеким.
  
   Вот глупость, которая пришла мне в голову сейчас, пиша тебе. Может быть, ты поймешь эту чепуху. -- Поймешь хоть то, что я не меньше твоего помню и люблю тебя. [...]
  
   П. И. Бирюкову.
   1910 г. Июля 19.
   [...] У Марьи Александровны пожар,1 но она перенесла -- главное потерю рукописей, как свойственно человеку, живущему духовной жизнью. Надо у ней учиться. [...]
   У меня хуже пожара. Софья Андреевна взволнована, раздражена, почти душевно больна -- ненависть к Черткову, ревность к нему, и мне очень трудно.2 Но я чувствую, что это и поделом и на пользу мне. [...]
   Да, дети великий вопрос. Вот где: неделание: не сделать вредного.
  
   Павел Иванович Бирюков (1860--1931) -- один из друзей Толстого, его биограф. В 1910 г. служил в Костромском губернском земстве по отделу народного образования.
  
   1 М. А. Шмидт жила в 6 км. от Ясной Поляны в д. Овсянникове. Об этом пожаре 6 июля 1910 г. Д. П. Маковицкий писал в неопубликованных ЯЗ: "У Марьи Александровны был пожар... Сгорели все ее рукописи. Между ними все письма Льва Николаевича к ней, с которых копий нет. А также коллекция копий и писем Льва Николаевича к другим с 80-х и начала 90-х годов и ею переписанные копии с сочинений Льва Николаевича с вариантами, например "Критика догматического богословия", "Соединение и перевод 4-х евангелий" -- эти любимые ее сочинения Льва Николаевича".
   2 Болезнь Софьи Андреевны Толстой была определена приезжавшим в Ясную Поляну 19--21 июля профессором Московского университета невропатологом Григорием Ивановичем Россолимо (1860--1928) как "дегенеративная двойная конституция: паранояльная и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение". На почве обострившегося нервно-психического заболевания С. А. Толстой ее отношения к В. Г. Черткову приняли болезненно-ненормальный характер. Особенно неприемлемо для нее было стремление Черткова осуществить волю Толстого о передаче всех его сочинений в общую собственность. Непосредственным поводом "ненависти" С. А. Толстой к Черткову в данное время явилось то, что в распоряжении Черткова хранились Дневники Толстого последних лет. По ее настоянию Дневники эти были взяты у Черткова, но переданы не ей, а положены в сейф тульского отделения Государственного банка.
  
   М. Г. Болквадзе.
   1910 г. Июля 20.
   Приятно и неприятно было получить 1-й  вашего журнала и ваше письмо. Приятно было узнать, что становится всё больше и больше людей, соединенных одной истиной, и особенно приятно было узнать про вас и вашу деятельность. Неприятно же было то, что вы слишком много поместили меня. Но приятного без сравнения больше, чем неприятного, и от души благодарю вас. Помогай вам Бог в вашей деятельности, но будьте осторожны, чтобы не вызвать слишком скоро гонения, которые перервут эту благотворную деятельность. [...]
  
   Ответ на письмо Малахия Георгиевича Болквадзе, редактора-издателя ежемесячного иллюстрированного журнала "Защита человека", издававшегося в Петербурге. Болквадзе прислал Толстому  1 журнала "Защита человека".
  
   В. П. Богданову. Черновое.
   1910 г. Июля 18--20--23.
   Будем же так же, как Александр, пользоваться всяким случаем, чтобы избавляться от всего дурного, затемняющего нашу душу.
  
   Ответ на письмо В. П. Богданова, "бывшего нищего" из Петербурга, прочитавшего про молодого крестьянина Александра из рассказа Толстого "Благодарная почва" и приветствовавшего Толстого.
  
   Ф. Ефремову.
   1910 г. Июля 23.
   [...] Сколько я понял из вашего письма, вы тяготитесь своим положением бедности. Как ни странно это сказать, -- я же мучительно тягощусь теми условиями богатой жизни, из которой никак не могу выйти. С какой бы радостью я поменялся с вами.
   И потому позволяю себе советовать вам: не тяготиться вашим положением. Вы служите делу не только не грешному, но полезному. Благодарите за это судьбу и дорожите вашим положением.
   Позволяю себе дать вам еще совет: не заниматься стихотворством. Если у вас есть досуг и есть что сказать людям, высказывайте это как можно яснее и проще, а не обременяя себя условиями размера и рифмы.
  
   Ответ на письмо Филиппа Ефремова, почтальона из Баку, описывавшего свою тяжелую жизнь, сообщавшего, что удается иногда печатать свои стихотворения в газете "Заря Востока" и просившего совета Толстого, как "прозреть умственно".
  
   О. А. Степановой.
   1910 г. Июля 23.
   [...] Есть большая опасность, которой вы недостаточно остерегаетесь, та, чтобы в вопросах религиозных желать уяснить себе больше того, что дано нам знать с полной ясностью. Ничто так не лишает людей истинного религиозного чувства, дающего твердую основу жизни, как слишком большие запросы и попытки определения того, познание чего не дано и не нужно нам. Таково, по моему мнению, ваше разделение на дух и душу. Я знаю только одно духовное начало само в себе, которое я называю Богом, и то же начало во всех отдельных существах, которое в этом отделенном состоянии мы понимаем, как душу, и так и называем. Видение же и всякие материальные проявления духовной силы, которую видят в чудесах и в тех проявлениях, о которых вы пишете, суть вообще очень опасные допущения и советовал бы вам о них не думать. Если бы я увидел видение или услыхал бы голос не материальный, то я бы отвернулся и пожелал бы только одного, чтобы не видеть и не слышать этого, то же, что видел и слышал, приписал бы галлюцинации. Главное то, что ни мне, ни вам, никому не нужно этого, а вреда от этого нет конца. [...]
  
   Ольга Аполлоновна Степанова из Воронежской губ. прислала Толстому длинное (на 20 страницах почтовой бумаги) письмо от 17 июля на философские и религиозные темы.
  
   А. М. Левитскому.
   1910 г. Июля 23--24.
   Вполне понимаю вашу неудовлетворенность определением Бога -- разумением -- одной из сторон его проявления. [...]
   Думаю, что никакое определение человеком Бога не может быть не только полно, но хотя бы удовлетворительно. При определении того, что мы понимаем под словом Бог, главная опасность не в том, что не вполне определим его, что невозможно, а что мы скажем что-либо лишнее, умаляющее или извращающее это понятие.
  
   Н. П. Фоньчикову.
   1910 г. Июля 24--25.
   Закон и пророки в двух заповедях Матфея XXII гл., стихи 36--40. А в евангелиях, посланиях и откровениях много лишнего. Из евангелий и посланий я выбрал то, что понимаю. А о том, что будет после смерти, нам знать не дано. Одно нам дано и нужно знать -- то, чтобы жить в любви к ближним и надеяться после смерти на Бога. А от Бога ничего кроме добра быть не может.
   Посылаю вам то, что выбрано мною из евангелий и то, что выбрано из посланий Иоанна. Для меня вполне достаточно, если я буду следовать тому, что сказано в этом послании и в евангелии. Думаю, что и для других людей, если они будут хоть мало-мальски следовать этому, не нужно будет заботиться о смысле разных непонятных слов в евангелиях, посланиях и откровении.
  
   Е. И. Петровской.
   1910 г. Июля 27.
   К счастью, милая Евгения Ивановна, я почти уверен, что не ошибся. Уверенность моя основывается, кроме личного впечатления от выражения лица, голоса, еще и на том радостном опыте последних лет, из которых я убедился, как в этом отношении пошло вперед нынешнее молодое поколение. Из большой распущенности большинства выделилось воздержание немногих, но число которых всё увеличивается. Очень часто при таком же вопросе хорошим молодым людям они прямо отвечают признанием своего греха. Когда не отвечают отрицательно, то, по моим наблюдениям, всегда искренно (не забудьте, что такие разговоры я веду только с людьми, с которыми уже сблизился духовно).
   Да, видеть, что число таких людей, дорожащих своей душой, всё растет и растет, составляет одну из лучших радостей и моих последних дней. Радостно мне это особенно потому, что ни в одном грехе я не чувствую себя столь гадким и виноватым, как в этом, и потому, вероятно, ошибочно или нет, но считаю этот грех, против целомудрия, одним из самых губительных для жизни.
  
   Ответ на письмо Евгении Ивановны Петровской (р. 1870) от 24 июля со ст. Рассыпная, в котором она писала, что прочла в газете "Русские ведомости" последнюю статью Толстого "Из дневника" (рассказ "Благодарная почва"), ей стало "не легко и радостно, как всегда, а тяжело и грустно", потому что она не могла поверить в искренность отрицательного ответа молодого крестьянина на вопрос Толстого, имел ли он до сих пор грех с женщиной. В конце письма она рассказывает о том моральном влиянии, которое на нее всегда имел Толстой.
  
   Х. П. Шопову.
   1910 г. Июля 26--28.
   [...] Главное, что нужно для доброй жизни, это то, чтобы приписывать как можно меньше значения вещественным последствиям поступка и мнению людскому, а более всего исполнению требований закона Бога, т. е. ясной совести.
  
   Ответ на письмо (открытку) на болгарском языке ученика 5-го класса Христо П. Шопова из г. Панагорице, в котором он сообщал, что под влиянием книги Толстого "Царство божие внутри вас" намеревается отказаться от военной службы и просит Толстого ответить.
  
   В. Е. Крашенинникову.
   1910 г. Июля 28.
   [...] На две вещи обращу ваше внимание: первое то, что ваше выражение: "служение Богу" недостаточно разъяснено для читателя не только не знакомого с вашим пониманием того, в чем вы полагаете это служение, но и прямо отрицающего самое понятие Бога, а таких читателей в интеллигентном мире большинство. Второе то, что определение вперед той формы жизни -- землевладельческой, которую вы предполагаете, не обосновано и представляется произвольным. [...]
  
   Василий Ефимович Крашенинников (р. 1883) -- в 1910 г. студент медицинского факультета Московского университета, впоследствии работал врачом-хирургом в Реутовской больнице близ Москвы.
   Ответ па письмо В. Е. Крашенинникова от 25 июля 1910 г., в котором он писал, что посылает Толстому свою статью "Что такое культура?".
  
   В. И. Бабочкину.
   1910 г. Июля 29.
   [...] Кооперация -- дело не дурное, между прочим, но сила вся не во внешнем устроительстве, а во внутреннем, в самом себе. Улучшать жизнь вообще можно только улучшением себя.
  
   Василий Иванович Бабочкин -- крестьянин, служивший в 1910 г. в трактире в Петербурге, впоследствии агроном. Бабочкин спрашивал Толстого, может ли дать кооперация "некоторые улучшения в жизни крестьян, если ее ввести в деревню".
  
   Д. Г. Масло.
   1910 г. Июля 31.
   Как вам должно поступить перед Богом и своей совестью, не может быть никакого сомнения, и вы сами в глубине души очень хорошо знаете: вам должно оставить Марию и вернуться к жене. Должно вам поступить так, во-первых, потому, что, прерывая связь с Марией и возвращаясь к жене, вы избавляете жену от величайшего несчастья: ревности, злобы и упреков вам и Марии. Саму же Марию избавляете от неизбежно испытываемых ею, если она хорошая женщина, укоров совести и страданий, которые она теперь испытывает и по всем вероятиям будет еще в сильнейшей степени испытывать в будущем. Во-вторых, вам должно поступить так потому, что, оставаясь с Марией, вы угождаете себе, своему эгоизму, отрываясь же от нее, вы отрекаетесь от своего личного счастья ради добра и истины, ради исполнения нравственно-религиозного закона. А самоотречение, как ни тяжело бывает в ту минуту, когда совершается, всегда сторицей вознаграждается внутренним душевным спокойствием, которое одно дает истинное благо.
   От вас будет зависеть, последуете ли вы моему совету или нет, но считаю нужным сказать вам то, что я, как умел, от всей души и всего своего разума, обдумав ваш вопрос, отвечаю вам, любя вас и желая истинного добра и вам, и тем двум женщинам, с которыми вы связаны.
  
   Ответ на письмо Доминика Григорьевича Масло из Харькова, в котором Масло писал Толстому про свою семейную жизнь и просил совета.
   Масло женат семнадцать лет; имеет двух дочерей -- пятнадцати и двенадцати лет; жена в течение последних шести лет больна. В 1909 г. он встретил одну женщину -- Марию, находившуюся в крайне бедственном положении, помог ей материально и потом сошелся с ней. В 1910 г. оставил семью и живет с Марией в другом городе, но тоскует без детей, которых очень любит. Обращался за советом к римско-католическому духовенству, так как сам католик. Духовенство требует его возвращения к семье. "Терзания совести, -- пишет Масло, -- заставили меня обратиться к вам за советом, многоуважаемый Лев Николаевич. Я себе дал честное слово, что Ваш совет для меня будет роковым; как Вы посоветуете, так и исполню: вернуться к детям и жене или навсегда остаться жить с Марией. Но, как бы то ни было, я послушаю Вашего решения, хотя бы стоило это жизни одному из нас (подразумеваю здесь Марию и себя)".
  
   Неизвестному (священнику А. Т. Т.).
   1910 г. Июля 31.
   Письмо ваше тронуло меня. Всей душой желаю и постараюсь помочь вам в вашем исключительно трудном положении. На прямой, основной, сам собой возникающий вопрос, оставаться ли вам в вашем положении, или выйти из него, никто кроме вас самих не может ответить. Не потому, чтобы могло быть какое-нибудь сомнение в том, что с нравственной, религиозно-нравственной точки зрения вам несравненно лучше выйти из вашего ложного положения, чем оставаться в нем, но потому, что решение этого вопроса зависит от тех препятствий -- не эгоистических, -- стоящих на пути правильного положительного решения, а отчасти нравственных требовании ваших близких: жены, родителей, -- зависит, главное же, от твердости силы вашего религиозного -- в истинном смысле этого слова -- религиозного миросозерцания -- веры. Может быть, что эти внешние препятствия будут не настолько сильны, чтобы преодолеть вашу внутреннюю духовную потребность, или ваша духовная потребность будет так сильна, что вы во что бы то ни стало порвете всё, что связывает вас, и, исполняя волю Бога, отдадитесь ей. Но может быть и то, что эти препятствия будут сильнее, или ваша духовная потребность недостаточно сильна. Всё это можете знать и решить только вы сами. То, что поступить сообразно с высшими духовными требованиями лучше всего -- это вы сами знаете. Этого и я желаю вам. Но может быть и то, что вы не осилите и останетесь в своем положении. Может быть и это, и у меня не повернется язык, чтобы осудить вас. Одно, что я позволяю себе в этом случае советовать вам, это то, чтобы, оставаясь в своем ложном и дурном положении, не оправдывать себя разными софизмами, как это делается обыкновенно, а сознавали бы всю преступность своего положения, старались бы в этом положении, искупая преступность его, как можно больше забывать себя, служить людям, но и все-таки сознавали бы себя виноватым, преступным и были готовым при первой возможности покинуть свое положение.
   Вот всё, что имею сказать на ваше хорошее, искреннее и умное письмо. То, что говорю, говорю обдумавши, строго проверяя себя, с искренним желанием, как брат, служить ему.
  
   Ответ на письмо от 26 июля 1910 г. священника из Лужского уезда Петербургской губ., который подписался: А. Т. Т.
   А. Б. Гольденвейзер в своих воспоминаниях по поводу этого письма пишет: "Л. Н. рассказал мне о полученном им письме священника, которое его очень тронуло.
   -- Это обычная история: кончил курс, сейчас же женили, дали приход, а потом вдруг чувствует, что не может больше продолжать этот обман."
  
   М. Смолиной.
   1910 г. Июля 31.
   Я уже второе письмо получаю о том, что я будто бы сказал, что человеку, имеющему пять детей, что у него трое лишних. Сколько я помню, я никогда не говорил этого, если же и мог сказать, то никак не в том смысле, который приписывают этим словам. Всякое средство для противодействия деторождению я не могу не считать в высшей степени преступным, равняющимся почти убийству. Мое мнение о браке и вообще о половых отношениях очень простое и определенное. Целомудрие есть высший идеал в этом отношении. Чем больше оно соблюдено, как вне брака, так и в браке, тем лучше. [...]
  
   Ответ на письмо от Марии Смолиной из Житомира, в котором она писала, что прочла в местной газете "Волы" беседу Толстого с "каким-то рабочим-сектантом". "Вы спросили его, сколько у него детей, и он сказал: "пять"; Вы сказали, что трое лишних". Смолина недоумевает и возмущается, как Толстой мог сказать эти слова.
  
   Т. Крахмалю. Черновое.
   1910 г. Июль.
   [...] Деньгами помочь вам не могу, потому что не имею своих. Думаю, что во всяком положении можно жить для души по-божьи. "Возьми крест свой на каждый день и следуй за мной, ибо иго мое благо и бремя легко". Если думать только о том, как по-божьи прожить каждый час, не загадывая о будущем, то и крест и иго покажутся легкими. У каждого из нас свой крест. Помогай вам Бог нести ваш с любовью к Богу и людям.
   На первый вопрос ваш о том, как, по моему мнению, лучше жить с женой, отвечаю тем, что самое лучшее всегда во всяком возрасте и положении соблюдать целомудрие. Если же женат, то и с женою легче всего жить, как брат с сестрою.
   На второй вопрос о молитве, отвечаю тем, что молитва внешняя общественная, по моему мнению, не нужна. Нужна молитва уединенная и внутренняя. Самая же дорогая молитва, это молитва ежечасная и особенно при встрече с человеком. Я по крайней мере сам для себя, сходясь с человеком или имея какое-нибудь дело с ним (вот теперь когда пишу письмо вам), стараюсь вспомнить, что во всяком человеке такой же Бог, какой и во мне, и что мне надо с уважением и любовью обойтись с ним и прошу об этом Бога. Такую молитву считаю самой важной и нужной.
  
   П. С. Грушевскому.
   1910 г. Августа 3.
   Единственное и несомненное добро, которое мы можем и должны делать, состоит в том, чтобы совершенствовать свою душу в любви к Богу, к высшему совершенству и к ближнему -- ко всем людям без исключения. Добро это, делаемое для себя, невольно и неизбежно распространяется и на всех людей. И возможность этого добра открыта всякому, и поощрение к этому добру, и награда за это добро испытываются тотчас же тем, кто его совершает. [...]
  
   Ответ на письмо юноши из Новгородской губ. Петра Семеновича Грушевского, писавшего Толстому о тяжестях крестьянской жизни. Он писал, что близок к самоубийству, так как не может ответить на вопрос: "Какая цель жизни?" -- несмотря на то, что прочел "В чем моя вера?" -- и просит Толстого ответить.
  
   В. В. Черткову.
   1910 г. Августа 4.
   Я думаю, что первое -- кувшин и камень, значит, что в вещественном мире всегда побеждает то, что более грубо.
   Второе же значит то, что тот Бог, которого только и можно истинно любить, это такой Бог, которого мы сознаем, чувствуем, но никак не знаем, не понимаем, как понимаем всё другое, кроме Бога. [...]
  
   Владимир Владимирович Чертков (р. 1889) -- сын В. Г. и А. К. Чертковых.
   Ответ на письмо В. В. Черткова от 4 августа, в котором он писал, что не понимает двух изречений, помещенных Толстым в сборнике "На каждый день", 14 июля, ї 8: "Падает камень на кувшин -- горе кувшину, падает кувшин на камень -- горе кувшину" (Талмуд), и еще одна мысль 4 августа, ї 7: "Я люблю только одно и не знаю, что это такое. Ангелус".
  
   Е. Нелидовой.
   1910 г. Августа 5.
   Получил ваше милое, дышащее искренностью письмо и от всей души благодарю вас за него.
   Получать такие доказательства духовной близости, единства людей, вещественно далеких и чуждых, составляет одну из лучших радостей моей жизни. Помогай вам Бог на том пути, к которому он влечет вас. [...]
  
   Елизавета Нелидова (р. 1893) в письме от 2 августа писала о глубоком впечатлении от чтения "Крейцеровой сонаты" и восторженно благодарила Толстого за все сделанное им.
  
   Неизвестным. Неотправленное.
   1910 г. Августа 8.
   Вам приходится нынче осенью поступать в военную службу. [...] вы все понимаете, что военная служба дело богопротивное и что согласиться на такую службу дело самое несогласное не только с учением Христа, но и с простым здравым смыслом. И вот об этом самом деле вы хотите посоветоваться со мной. Совет мой об этом деле такой:
   То, что поступить в военную службу, т. е. обещаться убивать людей и обучаться убийству, дело дурное и противное и совести, и закону божьему, и даже здравому разуму, это вы сами хорошо знаете. Если бы не знали, то и не приходили бы ко мне. Дело, стало быть, не в том, что хорошо ли, дурно ли это дело, а в том, как вам поступить в вашем положении. На это ответ мой такой: если живешь для души, для Бога, и тебе легче понести и тюрьму, и всякие беды, чем отступить от совести и Бога, то что бы ни было, откажешься от солдатства, то и спрашивать не о чем. Если же ты слаб и боишься всех тех бед, которых не миновать, если откажешься, то делай то, чего от тебя требуют, поступай в солдаты и делай, как и все, и тоже спрашивать не о чем. Только одно советую тем, кто из вас будет не в силах отказаться и согласиться служить, это то, чтобы, и поступив на службу, вы не верили тем рассуждениям, которые внушают солдатам, что военная служба полезна для защиты от врагов и злых людей и что военная служба доброе дело. Советую вам не верить этому и не обманывать и не оправдывать себя в своем дурном деле. А если по слабости и поступите на военную службу, то чтобы знали, что эта служба дурное, грешное дело и что, чем меньше будешь участвовать в нем и чем скорее избавишься от этого дурного и грешного дела, тем лучше. Только это одно могу посоветовать.
   А кто из вас как поступит, т. е. пойдет на службу или откажется, это решит каждый из вас по своим духовным силам.
   Советую только то, чтобы решать так или иначе не из страха перед людьми, не из желания похвалы от людей, а решать дело только перед своей совестью, перед Богом. Не можешь, хоть и хотел бы, да, не можешь перед своей совестью и Богом идти на службу -- не ходи, откажись. Боишься мучений от людей, не можешь, хоть бы хотел, не можешь решиться отказаться, иди в службу, но только знай, что ты делаешь дурное дело.
   Помогай вам Бог сделать так, чтобы как можно меньше потом каяться.
  
   Письмо это представляет собой обращение к пяти молодым крестьянам д. Высокие выселки Тульского уезда, которых предполагал привести к Толстому П. А. Фокин. Свидание это не состоялось, и послание Толстого осталось неотправленным.
   В своем Дневнике Толстой записал по этому поводу: "Пришли Телятниковские ребята. Но 5 человек, обещавших придти, не пришли. Всё это похоже на подвох. Слава Богу, только жалко их"
   Д. П. Маковицкий в ЯЗ 3 августа 1910 г. отмечает: "Вчера встретил Фокина, который сказал ему о будущих новобранцах, которые хотят придти ко Льву Николаевичу поговорить с ним. Лев Николаевич назначил им место свидания -- Телятинки или Овсянниково. Сегодня же сказал Марии Александровне и Булгакову, что передумал и что прислать их в Ясную. "Не провокация ли это? -- задал вопрос Лев Николаевич. -- В рабочее время пять парней отходят из дому. Если да, то Мария Александровна или Чертковы могут поплатиться за совращение, как Молочников ("за совращение"), а я неприступен", -- сказал Лев Николаевич".
  
   Т. Е. Игольникову.
   1910 г. Августа 9.
   Вы спрашиваете о значении глав 6--10 откровения Иоанна. Если вы спрашиваете меня об этом, то, вероятно, думаете, что написанное в этих главах имеет важное религиозное значение. На это должен сказать вам, что не только откровение Иоанна очень пустая, ненужная и запутанная книга, но и все те книги, которые считаются Священным писанием, начиная от первой главы библии и до последних посланий суть такие же книги, как и всякие другие, какого бы то ни было сочинителя, и приписывать им особенное значение и считать священными большое и очень вредное заблуждение. Священно одно: это душа человеческая, его разум и его искание истины, а истина может быть и в самой незаметной книге и в словах самого неизвестного и незаметного человека столько же, сколько и в какой бы то ни было признаваемой священной книге. Вы живете в Петербурге, и вам легко будет достать "Круг чтения". Там на 8-е августа вы найдете эту самую мысль, выраженную с разных сторон. Истина только тогда истина и тогда действительно священна, когда она выражена просто и доступно каждому человеку, и таковы истины, выраженные во многих книгах восточных учений: браминизма, буддизма, Лао-Тсе и в близком нам евангелии, как, например, в гл. V и VI Матфея. [...]
  
   Е. И. Петровской.
   1910 г. Августа 10.
   Вы спрашиваете: "какими путями получаются такие чистые молодые люди?" Я знаю одно средство: истинное религиозное сознание, не вера, доверие, а религиозное сознание, действенное, руководящее жизнью, если и не всей жизнью, то все-таки признаваемое руководителем жизни.
   Само собою разумеется, что религиозное сознание не обеспечивает верный успех. Успех будет зависеть от взаимной силы сознания и страстности натуры и окружающих соблазнов. Я говорю только то, что религиозное сознание есть главное условие успеха.
   Ответ же на другой вопрос: "что может сделать воспитатель?" вытекает из первого и состоит в том, что пусть воспитатель, насколько может, знакомит воспитанника с теми общими всему человечеству решениями религиозных вопросов, которые даны величайшими учителями жизни всех народов, и сам пусть дает пример следования в жизни этим решениям. И он сделает всё, что может. [...]
  
   Ответ на письмо Е. И. Петровской от 7 августа 1910 г., являвшегося ответом Толстому на его письмо от 27 июля.
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Августа 11.
   [...] вы пишете о горе, выражающемся в раздражении жены (они, матери, не могут иначе, и к этому надо приучать себя) [...]. Надеюсь, да и не думаю, чтобы было так худо. Но вы правы, худого нет вне нас, а если внешние условия указывают нам на худое в нас, то это только хорошо. Говорю о себе, т. е. себя имея в виду. [...]
  
   Ответ на письмо В. А. Молочникова от 8 августа, в котором Молочников сообщал, что 9 сентября в судебной палате будет разбираться его дело, но что Маклаков, который по просьбе Толстого согласился защищать Молочникова в суде, уехал за границу, и неизвестно, возвратится ли ко дню суда. Молочников сообщал также, что по распоряжению местной администрации уволен с работы как "сын крамольника" его старший сын А. В. Молочников, и писал о тяжелом состоянии его жены в связи с этим событием.
  
   А. М. Хирьякову.
   1910 г. Августа 11.
   [...] Да, если бы не знать той эволюции суеверия наказания, которую пережил сам и по преданиям, нельзя бы было поверить, что могут совершаться те дела, которые вы описываете: когда африканский негр убивает врага и съедает его, я больше понимаю его, больше вижу человеческого, звериного человеческого, но все-таки -- человеческого, чем во всех, -- от высших до низших участников того дела, которое было над вами сделано. Противоречие тут в том, что звериное производит зверское, но разумное человеческое, которое предполагается при электричествах, револьверах и т. п., должно бы производить разумное человеческое, а оно производит усиленно жестокое звериное. От этого я особенно ясно понял то ваше душевное состояние, которое вы описываете.
   Поздравляю вас с освобождением. [...] Как ни тяжело это вам было, думаю и чувствую по вашему письму, что пережитое вами оставило важные и благотворные следы в вашей душе. [...]
  
   Александр Модестович Хирьяков, отбывший заключение в крепости за редактирование газеты "Голос", по просьбе Толстого накануне своего освобождения написал подробное письмо о жизни заключенных в крепости и о своем душевном состоянии и отправил его Толстому, во избежание тюремной цензуры, сразу же после своего освобождения. Письмо это, по записям А. Б. Гольденвейзера, произвело на Толстого сильное впечатление. Лев Николаевич говорил про это письмо: "Да, это очень сильно. Гораздо сильнее, чем какой-нибудь рассказ Андреева "О семи повешенных". Здесь действительно пережитое, и оттого это так сильно действует. А там чувствуешь, что это придумано"
  
   Н. Петрову.
   1910 г. Августа 13.
   [...] рад тому, что вы, судя по письму, понимаете свой грех. Половое общение, блуд есть, по моему мнению, всегда и во всех условиях грех и противный духовному существу человека поступок. Воздерживает нас от этого греха и учение закона Бога, и наша совесть и, главное, стыд, -- мужчины перед женщиной и женщины перед мужчиной. Ваш же грех особенно велик: и потому, что стыда между братом и сестрой должно бы быть гораздо больше, чем между чужими, а вы пренебрегли им, грех ваш особенно велик и потому, что, соблазнив сестру, вы испортили ее жизнь и причинили ей большие страдания стыда перед людьми и мучений перед своею совестью.
   Совет мой вам только один: во что бы то ни стало прекратить эти сношения и стараться, вам и ей, чистой и доброй жизнью, лучше всего врозь, хотя на время, загладить свой грех.
   Вы упоминаете о детях. Каким образом могут быть у вас дети? Или ваше сожитие неизвестно окружающим вас людям, или никто не знает, что вы брат с сестрой? Я думаю, что нет такого греха, которого нельзя бы было исправить, и первый шаг к исправлению есть сознание во всей полноте своего греха и, главное, прекращение его. От всей души желаю вам избавиться от вашего тяжелого положения, и, как я думаю, нет другого средства избавления, как то, которое я предлагаю вам.
  
   И. М. Шеховцову.
   1910 г. Августа 13.
   Рад был получить ваше письмо. Суждения ваши об обязанности супругов считаю справедливыми, но думаю, что нельзя определять время, когда можно иметь детей, а нужно всегда стремиться к полному целомудрию. Если же супруги не выдержали, то на детей пусть смотрят как на возможность искупления греха, посредством наилучшего воспитания ребенка. [...]
  
   Ответ на письмо И. М. Шеховцова, который благодарил Толстого за первое письмо от 10 июля, рассказывал о добром влиянии этого письма на него и его жену и просил прислать "Круг чтения".
  
   Ф. А. Страхову.
   1910 г. Августа 16.
   Сейчас дочитал (вновь) вашу книгу Искание истины1 (я прежде читал, но недостаточно внимательно) и в восхищении. В особенности первые пять отделов. И остальные хороши, и я вполне разделяю мысли, высказанные в них, но первые 5 так хороши, так значительны, так хорошо высказаны в них те, первой важности метафизические истины, наиболее ясное выражение которых так нужно людям, и в которых так опасно обычное перехождение за пределы, доступного человеческому пониманию, что книга эта сделает много добра людям, когда будет оценена по ее достоинству. А что она будет оценена, этого не может не быть. Я все первые пять отделов исчеркал, отмечая особенно поразившие меня места: о возражениях материалистов о духе и материи, о Боге, о любви. Какие прекрасные сравнения! Как прекрасен отдел: Вечность, Детство. [...]
   Как моим писаниям приписывается совсем не подобающее им значение, так ваши книги проходят совершенно неизвестными среди людей, которым они, казалось бы, так крайне нужны.
   Я последнее время ничего и не хочу, и не могу писать. И эта старческая бездеятельность (внешняя, внутренняя тем энергичнее совершается) мне приятна. [...]
  
   Федор Алексеевич Страхов (1861--1923) -- один из друзей Толстого.
  
   1 Федор Страхов, "Искание истины (Сборник статей и мыслей. Со вступительным письмом Л. Н. Толстого)", изд. "Посредник", М. 1911.
  
   М. Е. Шашкину.
   1910 г. Августа 16.
   Тем пороком, каким вы страдаете, страдали многие и многие люди и потом выздоравливали и проживали хорошую и полезную для себя, и для других жизнь. От всех пороков, и так же как и от вашего, есть только одно лекарство. Лекарство это в том, чтобы жить духовной жизнью, т. е. для души, для Бога. А жить для души, для Бога значит понимать, что явились мы на свет не по своей воле, а по воле Бога, и потому и жить надо не для себя, не для того, чтобы угождать себе и делать свою волю, а жить для Бога, угождать ему и делать его волю. Для того же, чтобы понять его волю, надо читать учение мудрых и святых людей и, главное, евангелие. [...]
   Главное будьте уверены, что вы победите вашу слабость. Если и падете, не унывайте и боритесь сначала, и опять сначала.
  
   Ответ на письмо Мефодия Ефимовича Шашкина (р. 1884), описывавшего свою тяжелую, полную с самого детства лишений жизнь, свои страдания от мучающего его порока, которым он давно страдает. Теперь он думает о самоубийстве, так как не в силах превозмочь тягости жизни.
  
   Т. Салехову.
   1910 г. Августа 22.
   Закон Бога в том, чтобы -- как сказал Христос: любить Бога, т. е. совершенство, всего душою и всем сердцем, и ближнего, как самого себя. И этот закон один и тот же для всех людей и высказан во всех великих верах, исповедуемых человечеством, и в браминизме, и в буддизме, и в таосизме, и в конфуцианстве, и в магометанстве, и в бабизме, и в бехаизме, и др. Во всех верах есть очень много лишнего, между собою несогласного. Есть это в магометанстве, и в христианстве, как они проповедываются теперь, есть и в браминизме, и в буддизме, и во всех верах. Всё это и несогласное, и противоречивое, и сложное, и запутанное, и чудесное, очевидно, есть суеверие, ложь, часто обман, и всему этому не надо верить. А верить надо и нельзя не верить тому, что одно и то же во всех верах и что ясно, и просто, и согласно с требованиями души. И это одно во всех верах есть признание высшего совершенства Бога, к которому надо приближаться, и любовь ко всем людям братьям. [...]
  
   Табриз Салехов (р. 1893) -- татарин из г. Малмыжа Вятской губ., в письме просил разъяснить: 1) идеи евангелия, о любви к ближнему; относится ли понятие "ближнего" только к христианству или "ко всем народностям вселенной", 2) если мы признаем долг братства, то почему не исполняем его?
  
   К. Байрамову.
   1910 г. Августа 23.
   [...] Одно в письме вашем не одобряю -- это то, что вы меня восхваляете не по заслугам.
   Помогай вам Бог совершенствоваться в добродетели любви. Как вы сами верно пишете, что в этом главное дело жизни. [...]
  
   Ответ на письмо Касума Байрамова из г. Нухи. Касум Байрамов писал Толстому, что, после того как видался с ним 28 мая 1902 г. в Гаспре, он стал вегетарианцем, бросил курить и пить. Прежде он был бабистом, но теперь в бабизме разочаровался.
  
   А. Ф. Аншиной.
   1910 г. Августа 24.
   [...] то, что вы предполагаете делать, я считаю в высшей степени полезным. Я даже очень прошу вас делать это, и не только по книге "Мысли мудрых людей", но и по книгам "На каждый день", которые вам посылаю. Само собою разумеется, что для учеников надо выбирать наиболее доступные им мысли и даже стараться передавать их там, где они изложены слишком литературным языком, в более простой форме. Если вы согласны со мною и будете делать это, то я очень просил бы вас передавать мне результат вашей деятельности1. [...]
  
   А. Ф. Аншина -- земская учительница в Черкизове, под Москвой, сообщала Толстому, что предполагает в своей школе не ограничиваться только преподаванием по программе, но "ежедневно уделять сколько-нибудь времени для чтения ученикам книжки "Мысли мудрых людей". Аншина спрашивала Толстого: "Будет ли это полезно?"
  
   1 Далее в черновике  1 зачеркнут следующий текст Толстого, подвергавшийся дополнительным его исправлениям:
  
   Передавать нравственные мысли ученикам предпочтительно по книжкам "На каждый день" я считаю еще и потому, что в этих книгах мысли расположены в определенном порядке, по числам месяцев. Так что в 1-м числе говорится о вере, 2-м о душе в себе, 3-м о душе во всех людях, 4-м о Боге, 5-м о любви, соединяющей душу с другими душами и Богом, 6-м о грехах, мешающих соединению, 7-м грех чревоугодия, 8-м блуда, 9-м праздности, 10-м корыстолюбия, 11-м недоброжелательства, 12-м соблазн гордости, 13-м неравенства, 14-м устроительство жизни для других людей, 15-м наказания, 16-м тщеславия, 17-м суеверие государства,* 18-м церкви, 19-м науки, 20-м -- для борьбы с грехами, соблазнами и суевериями, нужно усилие, 21-м жизнь в настоящем, 22-м усилие неделания, 23-м воздержание в слове, 24-м воздержание в мыслях, 25-м для борьбы с грехами -- самоотречение, 26-м с соблазнами -- смирение, 27-м с суевериями -- правдивость, 28-м для живущего такой жизнью нет зла, 29-м нет смерти, 30-м о том, что будет после смерти, не дано знать человеку, 31-м жизнь благо.
  
   * В одном из черновиков Толстым сделана сноска: Этот отдел придется пропустить.
  
   В. А. Воронову.
   1910 г. Августа 25.
   [...] Тот Бог, которому учат церковники и веру в которого внедряют в людей с детства (тот Бог, который улетел куда-то на небо и до сих пор летит, тело которого едят в кусочках хлеба и т. п.), до такой степени нелеп, что когда люди, как вы, освободятся от церковного обмана, они, с одной стороны, всё еще нет, нет, да и вспоминают, как что-то настоящее, рассказы про этого выдуманного Бога, а с другой стороны, боятся всякого упоминания о Боге, приписывая ему прежнее, грубое, идолопоклонническое значение.
   В конце вашего письма вы излагаете свое понимание Бога как совершенство и как добро, заключающееся в каждом человеке. И это ваше понимание, по моему мнению, справедливо, хотя и не полно.
   [...] Что же касается тех мест, которые смущают вас в моих писаниях и в изречениях Магомета, то вы напрасно приписываете слову Бог значение Бога личного, которого можно просить. Бог есть то всё, что отдельно живет в душах людей. Без этого понятия о Боге нельзя ничего разумного мыслить. [...]
  
   Ответ на письмо от 20 августа 1910 г. крестьянина Владимирской губ. Василия Андреевича Воронова с религиозными вопросами. В конце письма Воронов писал, что круг читателей книжек Толстого все расширяется. "Сейчас он уже охватывает, -- пишет Воронов, -- около десяти деревень и многих фабричных рабочих, которые, как бросают работу в 8 часов, каждый вечер часов до 12-ти читают книги". Поэтому Воронов просит Толстого прислать еще ряд книг.
  
   А. Б. Гольденвейзеру.
   1910 г. Августа 26.
   [...] вы слишком мрачно смотрите на мое положение. Без преувеличения и хвастовства скажу правду, что не только не худо, но часто даже очень, очень хорошо. Какое удивительное свойство -- духовное понимание (сознание) жизни. Оно, как самый удивительный волшебник претворяет всякое зло внешнее в благо и величайшее такое зло в величайшее благо. Не говорю, чтобы я обладал этим свойством, но я имею счастье помнить, предчувствовать его возможность. [...]
  
   П. И. Карпову.
   1910 г. Августа 28.
   [...] Огорчился не оттого, что вы больны, что вы тяжело работаете, что полиция надоедает вам, а оттого, что вы так нехорошо переносите это. [...]
   И не думайте, что мне легко советовать мужественное, спокойное и даже радостное перенесение страданий, легко, потому что я сам не испытываю их. Не думайте этого, потому что все люди подвержены страданиям, которые могут быть рассматриваемы, как бесцельные мучения или как испытания, религиозное, кроткое перенесение которых может быть рассматриваемо, как испытания, которые, как ни странно это сказать, могут быть превращены в большое духовное благо. Все мы подлежим этим испытаниям и часто много более тяжелым, чем те, которые вы переживаете.
   Помогай вам Бог, живущий в вас, сознавать себя. А когда есть это сознание, нет страданий, нет и смерти. [...]
  
   Пимен Иванович Карпов (р. 1887) -- крестьянин Курской губ., писатель, поэт, автор книги "Говор зорь. Страницы о народе и интеллигенции", Спб. 1909, романа "Пламень" -- из жизни и веры хлеборобов и ряда других.
   Ответ на письмо П. И. Карпова от 19 августа 1910 г., в котором он описывал тягости крестьянской жизни и просил помощи у Толстого, чтобы "избегнуть неминуемой... гибели".
  
   М. Н. Яковлевой.
   1910 г. Августа 29.
   [...] то, что мучает вас, мучает меня уже давно и продолжает мучить и до сих пор. Я так же, как и вы, уверен, что больше вас страдаю от роскоши той среды, в которой я живу, рядом с ужасной бедностью огромного большинства того народа, который кормит, одевает, обслуживает нас. Страдаю от этого ежечасно и не могу избавиться, могу находить только средние пути, при которых не нарушаю любовь с окружающими меня и делаю, что могу, для того, чтобы сгладить разницу положения и разделения между нашим кругом и рабочими.
   Самая обыкновенная ошибка, и вы делаете ее, в том, чтобы думать, что, узнав путь к идеалу, вы можете достигнуть его. Если бы идеал был достижим, он бы не был идеал, и если бы люди достигли его, жизнь бы кончилась. Идеал всегда недостижим, но из этого не следует то, что надо махнуть на него рукой и не следовать идеалу, а только то, что надо все силы свои полагать на всё большее и большее приближение к нему. В этом приближении и жизнь и ее благо. Есть такие люди, которые могли, не имея тех препятствий семьи, которые для вас есть, сразу разорвать связи с преступной жизнью богачей. Такая старушка Марья Александровна Шмидт живет в 2-х верстах от Засеки (жаль, что вы не побывали у нее). Но есть и такие, как и мы с вами, которые не умеют или не осилят этого сделать, но это не мешает и этим людям жить для души и подвигаться к совершенству. Только не заглушайте в себе стыд и раскаяние перед своим положением, а разжигайте его в себе и вместе с тем не забывайте требований любви к семейным, и вы пойдете по тому пути, который ведет к истинному благу. Прощайте, помогай вам живущий в вас Бог.
  
   Г. Вольфу.
   1910 г. Августа 30.
   Такая религия, от которой можно по произволу отказаться и которую можно по произволу принять, не есть религия. И такое оставление и принимание религии ради вещественной выгоды есть дело мне совершенно чуждое, о котором я поэтому и не могу иметь никакого суждения.
  
   Григорий Вольф -- ученик 8-го класса кишиневской гимназии, еврей, прислал Толстому письмо, отправленное из Кишинева 25 августа, в котором просил Толстого дать ему совет, следует ли ему перейти в православие для того, чтобы иметь возможность получить высшее образование.
   Н. Д. Платонову.
   1910 г. Августа 30.
   [...] Помогай вам Бог жить духовной жизнью так сильно, чтобы телесные страдания всё больше и больше теряли свою силу. [...]
   Помогай вам Бог, который живет в вас и вне вас и которого вы знаете. [...]
  
   Николай Дмитриевич Платонов (р. 1886) из Петербургской губернской тюрьмы был переведен в Ярославскую губернскую тюрьму, затем в каторжную "Коровники", где заболел туберкулезом.
  
   П. И. Бирюкову.
   1910 г. Сентября 1.
   Получил ваше письмо, милый дорогой друг Поша, с извещением о сроке суда1. Помогай вам Бог перенести это испытание так, как вы хотите его перенести. Я плохой ценитель тех чувств, которые должны вызываться этим ожиданием, потому что сам -- как ни странно это кажется, -- тюрьму для себя (может быть, скоро бы и почувствовал и заговорил другое) считал бы благом. [...]
   [...] Предисловие очень хорошо по мыслям, выраженным во вступлении. Но перечисление религий, боюсь, что недостаточно обосновано. Это огромное дело, если его вести с научной точки зрения, с научными приемами, как историю религий. Такие есть книги, и они совсем не удовлетворяют. Но если вы спросите меня: как вести это дело? я не знаю. [...]
   [...] Я начинаю чувствовать возраст. Не могу много работать, нет памяти, но, слава Богу, все-таки стал немножко менее дурен и друзей своих люблю не меньше, а больше прежнего, больше ценю. [...]
   ------
   [...] очень скоро пришлю вам отдельно мою переписку с учительницей Московской губ.2 о том, как вести в школе преподавание нравственных истин. Мое мнение, что это можно делать, передавая детям избранные, наиболее простые понятные мысли из Круга чтения и еще лучше из На каждый день, с тем чтобы дети пересказывали их. И хорошие пересказы записывать, и из этих пересказов составить книгу. [...]
  
   Письмо Толстого являются ответом на письмо П. И. Бирюкова от 29 августа, в котором Бирюков писал, что получил повестку в суд в качестве обвиняемого, и сообщал, что посылает Толстому несколько книг: 1) "Ежегодник костромского губернского земства за 1909 год", в котором он принимал некоторое участие; 2) брошюрку с воспоминаниями об обстоятельствах его ссылки; 3) номер журнала "Духовный христианин", где помещены статьи Бирюкова "О разных верах".
  
   1 В ответном письме от 15 сентября Бирюков сообщал: "Меня будут судить за хранение и распространение Ваших сочинений: "Не убий", "Солдатская и офицерская памятка", "Письмо к фельдфебелю", "Обращение к русским людям: к правительству, революционерам и народу", "Конец века"... Защищать меня будет местный адвокат... Николай Александрович Огородников".
   2 См. письма к А. Ф. Аншиной.
  
   П. И. Бирюкову.
   1910 г. Сентября 2.
   [...] Нынче перечитал спокойно, и хочется написать вам, что они очень хороши1. Ваша, именно ваша кроткая твердость и строгая правдивость, а кроме того, или скорее именно от этого, особенно возмутительными, более чем по описаниям некоторых самых ужасных насилий, представляются те меры, которые употребляются против вас. [...]
  
   1 Воспоминания о ссылке, написанные П. И. Бирюковым.
  
   П. Н. Давыдову.
   1910 г. Сентября 4.
   [...] Помогай вам Бог не только до конца заключения, но и до конца жизни, прожить с этим чувством сознания в себе Бога, которое, как вы верно говорите, не всегда в нашей власти вызвать, но все-таки возможно более или менее приготовлять себя к тому, чтобы мы могли испытывать его. Как ни странно это сказать, я прямо завидую вам, и чем дальше живу, тем более испытываю это чувство; завидую, но только без недоброжелательства, какова обыкновенно бывает зависть, но с любовью и восхищением перед вашей страдательной деятельностью. Как ни странно это кажется, но такая страдательная деятельность гораздо более влияет на людей, чем самая напряженная деятельность, деятельность насильственная, задорная и революционная. [...]
   Посылаю вам книгу "На каждый день", которую я, по крайней мере, считаю самым лучшим моим писанием за всю мою жизнь. Я сам каждый день читаю по этой книге и всегда испытываю душевную пользу.
  
   Петр Никитич Давыдов (р. 1885) -- отказавшийся в 1908 г. от военной службы, был приговорен к четырем годам арестантских отделений. П. Н. Давыдов прислал Толстому письмо из Бийской тюрьмы, в котором писал о своем душевном состоянии и о том, что не раскаивается в своем поступке, так как, пишет он, "в страданиях за истину вижу смысл моей жизни. Да и страдать за нее очень хорошо и радостно!"
  
   И. Шикунову.
   1910 г. Сентября 4.
   Отвечать на все ваши вопросы, на каждый отдельно -- никак невозможно, да и не нужно. Если вы поймете хорошо то, что я сейчас скажу вам, вы сами найдете ответы на ваши вопросы. Вы спрашиваете, что такое значит свят и был ли Христос святым. Таких святых, чтобы они были совсем особенные от других людей, таких, тела которых оставались бы нетленными, которые творили бы чудеса и т. п., никогда не было и не может быть. Все люди одинаковые, такой же был и Христос, как и все люди, и всё, что написано об его чудесах -- всё это неправда и выдумано уже после теми, кто писал о нем. А писали о нем много разного и на разных языках и переписывали, и переводили с одного языка на другой, и много было лишнего и вздорного во всех этих писаниях. Потом изо всех этих писаний те люди, которые себя провозгласили церковью, это было при Константине, греческом императоре, выбрали из всех этих писаний всё то, что им нужно, то, что им на руку, и сказали, что всё это истинная правда, такая правда, которая будто бы открыта людям самим Богом. Всё это неправда, и даже прямо можно сказать, простой обман, и потому всё то, что выдается церковью за священное писание, написанное будто бы святым духом, нужно читать с разбором и брать из всего этого то, что разумно, понятно и, главное, нужно для души, для хорошей жизни, а остальное всё отбрасывать и не считать за истину.
   Кроме того, нужно знать и то, что, кроме такого мудрого и высокой жизни человека, каким был Христос, было много других людей в разных землях и у разных народов: были такие у индейцев -- Будда, Кришна, у китайцев Конфуций, Лао-Тзе, Ми-Ти, у древних персов Зороастр, у арабов Магомет. И с учениями всех этих мудрых и высокой жизни людей сделали то же самое, что сделали и с христианством, а именно: заглушили и затемнили самое главное в учении, а напихали туда всякого лишнего вздора: разные обряды, поклонения статуям и образам и рассказы про выдуманные чудеса, которых никогда не было и не может быть. Таково и чудо в Иерусалиме о том, как огонь сходит с неба. Это уже самое простое и гадкое мошенничество, и верить этому никак нельзя. Главное же советую вам не заботиться о том, какие были чудеса и справедливы ли они. Чудеса нам ни к чему не нужны, были ли они, или не были, а заботиться человеку всякую минуту нужно об одном, о том, как прожить свою жизнь по воле Бога, для души, значит по совести, а этому научить не могут никакие ни обряды, ни чудеса, но научить могут только мудрые люди и их истинное учение. Таково истинное учение Христа, как я его понимаю. Мне этого довольно. Я уже одной ногой стою в гробу и каждый час жду смерти, и знаю, что для жизни и для смерти мне ничего другого не нужно, как верить в это учение и по мере сил исполнять его. [...]
  
   А. В. Архангельскому.
   1910 г. Сентября 6.
   [...] Ответ мой на ваш вопрос, ответ мой, который мне приходилось много раз давать близким мне по взглядам людям, состоит в том, что в том вопросе, который стоит для вас, нужно действовать только тогда, когда не можешь поступать иначе, и одно, что я говорю в таких случаях, как ваш, когда человек знает, как ему должно поступать и признает себя бессильным поступать сообразно требований своей совести, то одно и главное это то, чтобы не искать себе оправданий, а, поступив несогласно с своей совестью, знать, что поступил дурно.
   Думаю, что когда наступит для вас решительное время, вы поступите так, как должно. Если же бы вы и не отказались решительно от исполнения военной службы, то знайте, что мое сочувствие и уважение к вам нисколько от этого не уменьшатся. [...]
  
   Александр Владимирович Архангельский (1888--1916) -- автор ряда статей по вопросам воспитания, вегетарианства и нравственности. В 1910 г. осенью отказался от воинской повинности. В 1914 г. за подписание воззвания против империалистической войны был осужден по 129 ст. Уголовного уложения.
  
   А. Колодному.
   1910 г. Сентября 6.
   Желание ваше, посредством диплома высшего учебного заведения обеспечить свое положение, не заключает в себе ничего хорошего. Формально принять религию, в которую не веришь -- есть поступок дурной.
  
   Абрам Колодный -- еврей из г. Пинска, в открытке описывал свое тяжелое материальное положение, которое может улучшиться только путем поступления его в высшее учебное заведение, для чего нужно креститься. Колодный писал: "Остается одно из двух: креститься или покончить с собой. Посоветуйте, как поступить, не откажите ответить несчастному ученику Вашему А. Колодному".
  
   И. В. Галанту.
   1910 г. Сентября 9.
   Я прочел вашу брошюру и нахожу, что несправедливость и неразумие установления черты оседлости выяснено в брошюре с полной убедительностью для людей, доступных доводам здраваго смысла.
   Мое же отношение к тому распоряжению правительства, по которому людям воспрещается пользоваться естественными правами всякого живого существа и жить на поверхности земного шара там, где ему удобно или желательно, -- не может быть иное, как отрицательное, так как я всегда считал и считаю допущение всякого насилия человека над человеком источником всех бедствий, переживаемых человечеством. Насилие же в ограничении места жительства не могу не считать кроме того в высшей степени нелепым и не достигающим своей цели, как вы показываете это в своей брошюре.
  
   Ответ на письмо киевского присяжного поверенного и сотрудника газеты "Киевская мысль" Ильи Владимировича Галанта, в котором он писал, что посылает свою брошюру "Черта еврейской оседлости", и просил Толстого высказаться по этому вопросу.
  
   М. А. Шмидт.
   1910 г. Сентября 10.
   [...] по-старому стараюсь быть менее дурным и что, хотя не всегда удается, нахожу в этом старании главное дело и радость в жизни [...].
  
   Марья Александровна Шмидт (1843--1911) -- бывшая классная дама Николаевского сиротского института в Москве, последовательница учения Толстого и друг всей семьи Толстых. С 1894 г. жила в Овсянникове, близ Ясной.
  
   Е. Копылу.
   1910 г. Сентября 10.
   Мне по моим годам, с каждым днем ожидающему смерти, всегда желавшему и теперь особенно желающему быть в любви со всеми людьми, очень тяжело ваше, человека разумного и религиозного, недоброе ко мне отношение. Вероятно, я чем-нибудь заслужил его и был виноват перед вами, и потому, хотя я и не помню, в чем именно я поступил нехорошо, я от всей души прошу вас простить меня и верить в то, что если я сделал вам неприятное, то совершенно невольно.
  
   Евмений Копыл (ум. после 1911) -- крестьянин Черниговской губ., неоднократно писавший Толстому полемические письма.
  
   Копыл ответил Толстому длинным письмом, отправленным 21 сентября 1910 г. На конверте этого последнего письма Копыла, полученного 24 сентября 1910 г., Толстой пометил: Отослать письмо и следующие письма Копыла. Отослать не раскрывая. А впрочем, Валентин Федорович, разберите, чего он хочет и в чем упрекает. В. Ф. Булгаков в своем Дневнике сообщает, что он также "не в силах был ни прочесть его полностью, ни понять".
  
   С. И. Манягину.
   1910 г. Сентября 10.
   Получил ваше интересное письмо, Семен Иванович, и очень рад отвечать на него, потому что вижу, что то, о чем вы пишете, для вас серьезное дело, а это очень редко в наше время, и у нас одни люди -- ученые, считают, что религия совсем ненужное дело, а другие, -- большинство мало ученых или мало думающих, верят тем обманам, которым их учит духовенство. Таких же, которые понимали бы учение Христа в его настоящем смысле, очень мало, и, как я вижу по вашему письму, вы один из таких.
   Посылаю вам мою книгу евангелие, в которой выбрано то, что, по моему мнению, важно в учении Христа, остальное же всё я считаю, что нужно откинуть и не стараться объяснить разными выдумками непонятные слова и чудеса. [...]
  
   Ответ Толстого на письмо рабочего-ткача Раменский мануфактуры Семена Ивановича Манягина от 26 августа, в котором Манягин писал о своем понимании евангелия и христианства и своих диспутах с православным духовенством.
  
   И. К. Пархоменко.
   1910 г. Сентября 12.
   Для того, чтобы делать добрые дела, быть радостным, надо не вспоминать свои дела, считая их добрыми, а, напротив, не переставая видеть перед собой высший идеал свой -- совершенство и все совершенные дела считать ничтожными, а важным и доставляющим радость считать только все дальнейшее движение на пути к идеалу -- совершенству.
  
   Иван Кириллович Пархоменко -- художник, писавший портрет Толстого в Ясной Поляне 19--21 июля 1909 г.
   Ответ на письмо И. К. Пархоменко от 5 сентября об исповедуемой им "религии радости".
  
   П. А. Свашенко.
   1910 г. Сентября 17.
   [...] О колониях, хотя такие и есть кое-какие, я не даю вам адресов, потому что я лично не советую вам выходить из той среды, в которой вы находитесь, а стараться, не покидая эту среду, удовлетворять своим духовным требованиям.
  
   Ответ на письмо Петра А. Свашенко из г. Дергачи Харьковской губ. с рядом религиозных вопросов и с просьбой сообщить адреса толстовских колоний, чтобы туда переселиться.
  
   М. Ададурову.
   1910 г. Сентября 13--18.
   То, что вы мне пишете о моем понимании Бога и любви, очень удивило меня. Если вы уже приписываете мне, как это видно по вашему письму, такое несвойственное мне значение, то, я думаю, вам прежде, чем указывать мне на мои ошибки, следовало бы познакомиться с моим взглядом на Бога и любовь, который я много раз выражал в разных моих писаниях и в котором, как мне кажется, нет ничего мистического.
   Взгляд мой на то и на другое я могу, для вашего удобства, чтобы вам не читать моих скучных книг, выразить очень коротко и просто.
   Знаем мы несомненно только одно: нечто нематериальное свое "я", которые мы и все люди, думающие прежде нас об этом, называли и мы называем душою. Такое нечто нематериальное существо "я" мы сознаем не только в себе, но и во всех живых людях и даже во всем живом. Это же самое нематериальное нечто, дающее жизнь всему живому само в себе, все мудрые люди, прежде мыслившие об этом, признавали существующим, давая ему разные названия, также признаю и я и называю это существо Богом.
   Теперь, так же как в мире материальном всё телесное стремится к единению, и стремление это мы называем тяготением, так и в мире духовном всё духовное стремится к единению и стремление это мы называем любовью, тем чувством, которое знает каждый человек в себе и которое только задерживается в людях их телесными и чувственными увлечениями. Вот в самых общих чертах мое credo. [...]
  
   Ответ на первое письмо Ададурова от 7 сентября. Оба письма Ададурова наполнены резкими нападками на Толстого, которого он упрекает в том, что он вуалирует истину "небывальщиной, мистификацией".
  
   И. В. и К. Гуляевым.
   1910 г. Сентября 18.
   Думаю, что вообще, чем большего целомудрия достигают вступившие в брак супруги, тем это лучше. Думаю, что для того, чтобы жить целомудренной жизнью, нет супругам надобности разъезжаться. Можно, не разъезжаясь, но изменив некоторые обычные условия брачной жизни, продолжать жить мужу с женой дружно, как брат с сестрой.
   Разъехаться же не советую, потому что, как вы сами верно говорите, при отдельной жизни супруги могут скорее подвергнуться соблазнам и впасть в худший грех, чем если бы они продолжали жить вместе.
  
   Ответ на письмо И. В. Гуляева от 8 сентября из Воронежа, в котором он подписался за себя и за свою жену Клавдию.
   И. В. Гуляев в своем письме писал: "...при всей моей готовности отпустить жену к выходу из супружества, чего она хочет в силу чистых душевных стремлений, -- я все-таки сейчас, первое время смущен душой и, прежде чем сказать жене что-либо окончательно, чувствую сильную потребность в Вашем добром, братском совете, в Вашем, так сказать, родительском благословении, которого и прошу у Вас этим письмом от всей души".
  
   П. В. Калачеву.
   1910 г. Сентября 18.
   [...] как всегда при получении писем от друзей, находящихся в том же положении, как и вы, испытал смешанное чувство и радости за вас, и сострадания к вам, и зависти к вам, и стыда за свое свободное и обставленное всеми удобствами жизни положение.
   Чувство это я всегда испытываю и испытал при чтении вашего письма, но, как и всегда, успокаиваюсь мыслью о том, что в сущности по внешним условиям всем людям равно, что всё в самом себе, в том, насколько перенес свою жизнь из жизни животной в жизнь духовную. Этого всё большего и большего движения от животного к духовному желаю себе и стараюсь достигать, этого же желаю и вам. [...]
  
   Петр Васильевич Калачев (р. 1886) из г. Бугуруслана Самарской губ., отказавшийся в 1908 г. от военной службы и приговоренный к четырем годам исправительно-арестантских отделений.
   Ответ на письмо Калачева из Киевской тюрьмы от 24 августа 1910 г., в котором Калачев сообщал, что долго не писал Толстому потому, что находился это время в унылом состоянии духа и "не хотелось незначительным урывать у Толстого времени... Теперь же, -- писал Калачев, -- чувствую себя совсем иначе". Калачев писал, что если Толстому будет интересно, то перешлет с освобождающимся досрочно Кудриным тетрадки своего дневника, начатого в тюрьме.
  
   Н. Н. Гусеву.
   1910 г. Сентября 18.
   [...] Сейчас занят был маленьким письмом Гроту в сборник об его брате философе.1 Хотелось сказать о различии между жизнепониманием людей научных и религиозных и о преимуществе вторых в смысле строгости и определенности, т. е. как раз обратное тому, что обыкновенно полагается. [...]
   Нынче (со страхом, что я ошибаюсь, думая, что есть то, чего мне хочется) думал о том, что наша революция -- с ее подавлением и грубостью приемов этого подавления -- было то самое, чего только можно желать людям, как я верующим в то, что сила не в силе, т. е. в обмане, а сила в мысли, т. е. в правде, в сознании своего назначения и положения. И ничто не могло вызвать этого в огромной массе народа с такой ясностью и силой, как наша неудачная революция и, главное, подавление ее. [...]
  
   Ответ на письмо от 31 августа 1910 г. Н. Н. Гусева из чердынского земского арестного дома, где он отбывал двухнедельный арест за "самовольную отлучку".
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Сентября 18.
   [...] О том, как мы, семейные люди, связаны и прошедшим и настоящим и должны довольствоваться сделками -- для меня давнишняя истина. Я говорю о помещении сына.1 Оно и на пользу -- не даст хода самодовольству, тщеславию, с которыми никогда не надо переставать бороться -- так оно хитро в самых неожиданных формах подкрадывается. [...]
  
   Ответ на письмо В. А. Молочникова от 11 сентября 1910 г., в котором он подробно описывал свой суд, кончившийся его оправданием.
  
   1 Молочников сообщал, что отправил своего сына Александра в Череповец учиться в техническом училище.
  
   М. Д. Челышеву.
   1910 г. Сентября 18.
   Вы знаете мои взгляды. Хотя я не отрицаю пользы вашей деятельности, но во всех делах совершенствования, как и личного, так и общественного, полагаю главным условием изменение внутреннего понимания жизни, т. е. религиозное просвещение. И потому, не отрицая вашей деятельности и сочувствуя вашим добрым намерениям и энергии, сожалею, что не могу деятельно участвовать в вашей работе.
  
   Михаил Дмитриевич Челышев (1866--1914) -- член третьей Государственной думы от Самарской губ., октябрист, выступавший против пьянства и винной монополии.
   Ответ на письмо М. Д. Челышева от 27 августа 1910 г., в котором Челышев просил Толстого высказаться и тем поддержать законопроект, внесенный по его инициативе в Государственную думу, об ограничении казенной винной торговли, предоставлявший право сельским обществам выносить постановления о закрытии "казёнки".
  
   Ф. П. Купчинскому.
   1910 г. Сентября 19--20.
   Получил вашу книгу и благодарю за присылку ее. Я прочел ее, и хотя всегда думал, что ничего не может усилить моего ужаса перед войною, книга ваша произвела на меня это неожиданное мною впечатление. Вы так хорошо со всех сторон рассматриваете последствия этого и обмана и преступления, что я думаю, что она на всякого или на большинство читателей произведет такое же впечатление, как и на меня. [...]
   Еще думал о вашей книге и пришел к убеждению, что книга ваша настолько хороша и важна по своему содержанию, что я не должен умалчивать перед вами о тех недостатках, которые, по моему мнению, могут ослабить ее действие на читателей. Недостатки я вижу в преувеличенности описаний ужасов войны, в описаниях этих луж крови, гор трупов, хождения по ним, разрывания друг друга зубами и т. п. Такая преувеличенность, высказывая намерения автора, подрывает доверие читателей и ослабляет впечатление. Книга много выиграла бы, если бы было исключено из нее всё преувеличенное, а также и описания природы, и в некоторых местах даже и описание чувств, испытываемых разными людьми. Книга так хороша и содержание ее так важно, что нельзя не пожалеть о том, что может ослабить ее действие, и не постараться это исправить. [...]
  
   Филипп Петрович Купчинский -- литератор, живший за границей, приезжал в Ясную Поляну 9 февраля 1909 г. Толстой тогда передал ему свою статью о смертной казни, озаглавленную "Нет худа без добра".
   Ответ на письмо Ф. П. Купчинского, в котором он просил Толстого сообщить ему свое мнение о посылаемой книге "Проклятье войны". Так как книга за оскорбление Бога и армии была запрещена, то, предполагая ее перевести на английский и французский языки, просил Толстого рекомендовать издателей и переводчиков.
  
   В. Е. Крашенинникову.
   1910 г. Сентября 24.
   С мыслями, выраженными и очень хорошо выраженными в вашей статье, я вполне согласен, за исключением одного места, того, в котором вы предвидите ту форму общественной жизни, в которую сложатся люди, руководящиеся не насилием, а нравственно-религиозным законом. Не надо покидать точки зрения субъективной, т. е. показывать то, что свойственно и хорошо делать человеку и что, напротив, несвойственно и нехорошо. С этой точки зрения высказанные истины бывают неопровержимы. Говоря же с объективной точки зрения, т. е. о предполагаемых последствиях жизни людей по законам религиозно-нравственным, всегда можно ошибиться и встретить бесчисленное количество возражений. И потому я считаю, что никогда не надо покидать точки зрения субъективной, того, что должен и чего не должен делать человек [...].
  
   Ответ на письмо В. Е. Крашенинникова от 22 сентября, присланное вместе с его статьей "Что такое культура?", которую он переработал согласно указаниям Толстого.
  
   М. Левину.
   1910 г. Сентября 24.
   Духоборам я не предполагал отдать неполученную премию, но просил не присуждать мне премию и тем не ставить меня в неприятное положение, так как я откажусь от нее, а отказ этот может быть неприятен моим наследникам.
   Отказываюсь же я потому, что убежден в безусловном вреде денег.
  
   М. Левин -- норвежский журналист, бывший русский подданный. Был в Ясной Поляне 20 февраля 1910 г.
   Ответ на письмо Левина от 1 октября нов. ст. из Христиании (Норвегия), в котором Левин писал, что он уже много лет агитирует в норвежской печати в пользу того, чтобы Толстому была присуждена Нобелевская премия. Он прочел в русских газетах, что Толстой будто бы заявил, что откажется вновь от Нобелевской премии в пользу духоборов.
  
   В. Е. Воскресенскому.
   1910 г. Сентября 24--25.
   Хорошим может быть труд только тогда, когда он хорош как для того, кто трудится, так и для тех, кто будет пользоваться трудом. Не думаю, чтобы тот труд, который вы имеете в виду, был бы таким трудом. Я бы советовал вам на то время, которое вы будете находиться в больнице, более определенный труд и прямо направленный для пользы людей. Таким трудом могло бы быть изложение в самой простой доступной простолюдинам и детям форме учений древних моралистов. Хорошо было бы вам для начала такого изложения взять теперь учение Сократа.1
  
   Всеволод Евгеньевич Воскресенский (1885--1929) -- студент-филолог Московского университета.
   Ответ на письмо В. Е. Воскресенского из психиатрической клиники, отправленное вместе с препроводительным письмом ординатора той же клиники Евгения Николаевича Довбни. Оба письма были отосланы в одном конверте из Москвы 21 сентября 1910 г.
   В. Е. Воскресенский писал Толстому: "Глубокоуважаемый и дорогой Лев Николаевич! Я хотел увидеть вас и отправился пешком из Москвы, захватив с собой узел, в котором были две-три книги, письма и записки. Меня задержали, отправили в участок, из участка повезли в карете с двумя городовыми в приемный покой, где я пробыл две недели с лишком... Я, оставив многие и многие свои заблуждения и искренно раскаявшись в них, хочу спросить Вас, признаете ли Вы хорошим тот умственный труд, который только и возможен в палате -- чтение книг и записывание мыслей и чувств одинокого, страдающего от того унижающего, оскорбительного взгляда, что он душевнобольной человек. Я думаю, что такой труд можно признать хорошим".
  
   1 В черновике: Сократа, Марка Аврелия, Эпиктета, Будды, Конфуция и др.
  
   К. Я. Гроту.
   1910 г. Сентября 25.
   [...] Естественно в этих воспоминаниях выступило более, чем нужно было, ярко различие наших, моих с Николаем Яковлевичем, -- взглядов на основные вопросы. Вспоминая свои отношения с Николаем Яковлевичем, я не мог удержаться от того, чтобы не высказать то, что считал самым главным в нашем общении. [...]
  
   Константин Яковлевич Грот (р. 1853) -- профессор-славист, сын академика Якова Карловича Грота (1812--1893) и брат Н. Я. Грота.
  
   1 Николай Яковлевич Грот (1852--1899), профессор, философ-идеалист, был редактором журнала "Вопросы философии и психологии", где печатался трактат Толстого "Что такое искусство?". К. Я. Грота обратился к Толстому с просьбою дать воспоминания в сборник, посвященный памяти его брата Н. Я. Грота.
  
   И. А. Малиновскому.
   1910 г. Сентября 25.
   [...] от души благодарю вас за присылку вашей книги. Я еще не успел внимательно прочесть ее всю, но, уж и пробежав ее, я порадовался, так как увидел всё ее большое значение для освобождения нашего общества и народа от того ужасного гипноза злодейства, в котором держит его наше жалкое, невежественное правительство. Книга ваша, как я уверен, благодаря импонирующему массам авторитету науки, главное же -- тому чувству негодования против зла, которым она проникнута, будет одним из главных деятелей этого освобождения. Такие книги, как я вчера, шутя, сказал моему молодому другу и вашему земляку и знакомому В. Булгакову, могут сделать то, что мне казалось невозможным: помирить меня даже с официальной наукой. Мог ли я поверить 50 лет тому назад, что через полвека у нас в России виселица станет нормальным явлением и "ученые", "образованные" люди будут доказывать полезность ее. Но, и как всякое зло неизбежно несет и связанное с ним добро, так и это: не будь этих ужасных последних пореволюционных лет, не было бы и тех горячих выражений негодования против смертной казни, тех и нравственных, и религиозных, и разумных доводов, которые с такой очевидностью показывают преступность и безумие ее, что возвращение к ней же будет невозможно. И среди этих доводов одно из первых мест будет занимать ваша книга. Надеюсь, уверен, что не ошибаюсь теперь.
   Еще раз благодарю вас за присылку, а главное, за написание вами прекрасной книги и от души желаю вам лучшего блага в мире: продолжения такой же плодотворной деятельности.
  
   Иоанникий Алексеевич Малиновский (1868--1932) -- профессор сначала Томского университета, затем Киевского, автор ряда трудов по вопросу о смертной казни: "Русские писатели-художники о смертной казни", Томск, 1910; "Кровавая месть и смертная казнь", Томск, 1910. Кроме того, см. его статью "Л. Н. Толстой о смертной казни" -- "Сибирская жизнь" 1912.
   Письмо Толстого вызвано присылкою И. А. Малиновским своей книги "Кровавая месть и смертная казнь" с надписью: "Льву Николаевичу Толстому, обличителю всякого насилия и, в частности, великого зла, именуемого смертной казнью". См. записи Толстого в Дневнике и Дневник В. Ф. Булгакова. Д. П. Маковицкий в ЯЗ от 25 сентября 1910 г. по поводу книги Малиновского записал: "Получена книга Малиновского о смертных приговорах, казнях и убийствах. Лев Николаевич говорил об этой книге, что в ней Малиновским собрано много очень важного и поразительного материала не только относительно казней, но и убийств и всяких жестокостей... Мысль автора та, что смертная казнь развращает народ; это самое утверждает и Лев Николаевич. Лев Николаевич читал из книги вслух, как приговоренные убивали самих себя, не будучи в состоянии выдержать ожидания смертной казни". Далее Д. П. Маковицкий сообщает, что Толстой имел намерение написать о книге Малиновского.
  
   М. Дониях. Неотправленное.
   1910 г. Сентября 30.
   Ответы на ваши вопросы вы нигде и никогда не найдете, пока не будете с такой самоуверенной решительностью, как в этом вашем письме, обращаться с теми ответами, которые дают на ваши вопросы величайшие умы всего человечества.
   Вы цитируете слова кого-то в романе о том, что назначение жизни людей в том, чтобы всем соединиться в любви друг к другу. Истина эта, хотя она и говорится действующим лицом романа, не выдумана Толстым, а есть величайшая истина, проповеданная всеми мудрецами мира, от браминов, Будды, Лао-Тзе до Сократа, Марка Аврелия, Эпиктета, Христа, Магомета. Но вам она не нравится. Вы говорите: я не верю в это -- и готово. Нехорошо это. Если хотите что-нибудь знать и не быть такой дурой, как весь легион таких же, как вы, самоуверенных и развязных барышень, то прежде всего научитесь понимать свое невежество и стыдиться его, а не задавать, воображая, что это очень мило, вопросы о том, что такое жизнь, а зачем жить мне, такой возвышенной среди всех таких ничтожных людей, окружающих меня.
   Неужели вы не могли подумать о том, что вопросы о том, что такое жизнь и зачем жить, не вам одним пришли в голову и что миллиарды людей тысячи лет тому назад задавали себе эти вопросы и что величайшие умы человечества ответили на них. Не спрашивать надо, а учиться у великих учителей жизни от Браминов, Будды, Христа до Канта, Шопенгауэра, Эмерсона, Рескина и других.
   Простите, что без смягчения высказал вам то чувство, которое вызвало во мне ваше самоуверенное и... письмо. Думаю, что правда будет вам полезна. [...]
  
   Ответ на письмо ученицы 6-го класса женской гимназии г. Сарапула М. Дониях. Прочитав "Крейцерову сонату", она спрашивала Толстого о смысле жизни женщины.
   Письмо вследствие своей резкости отправлено не было по желанию Толстого. Вместо него ответил В. Ф. Булгаков и послал книжки "На каждый день". В ответном письме Дониях благодарила Толстого за книжки и за ответ Булгакова по поручению Толстого.
  
   В. А. Молочникову.
   1910 г. Сентября 30.
   Спасибо, милый Молочников, за ваше письмо о Соловьеве1 и Смирнове2. Какая сила! И как радостно -- все-таки радостно за них и стыдно за себя.
   Напишите, к кому писать о том, чтобы их перевели? От кого зависит? Одно остается, сидя за кофеем, который мне подают и готовят, писать, писать. Какая гадость! Как бы хотелось набраться этих святых вшей. И сколько таких вшивых учителей, и сколько сейчас готовится.[...]
  
   Ответ на письмо В. И. Молочникова, в котором он описывал проводы на железную дорогу двух свидетелей по его делу Соловьева и Смирнова.
  
   1 Александр Николаевич Соловьев (1887?--1911), крестьянин Демьянского уезда Новгородской губ., отказавшийся от военной службы по религиозным убеждениям. Приговорен в 1908 г. к четырем годам арестантских отделений. Умер в Ошмянской тюрьме от туберкулеза.
   2 Самуил Иванович Смирнов (р. 1880), крестьянин Ярославской губ., отказавшийся в 1909 г. от военной службы по религиозным убеждениям, присужденный к четырем годам арестантских отделений. Освобожден из тюрьмы в 1912 г.
  
   Т. Я. Братусеву.
   1910 г. Октября 3.
   Я потому не отвечал вам и не советую приезжать ко мне, что от вашего, да и от всякого проекта для осчастливления рода человеческого никакого добра не ожидаю, а не ожидаю я добра от всяких проектов потому, что человеку не надо устраивать жизнь других людей. Человеку дана в распоряжение только своя собственная жизнь, и он может по мере сил улучшать ее, т. е. уничтожать в себе всякие недостатки и пороки и приближаться к совершенству и Богу. Это дано человеку, и это всякий может в себе сделать. А люди же, напротив того, всё устраивают не себя, а других людей; так поступают правительства, так поступают революционеры, так поступают и все прожектеры и все те, которые так, как вы, придумывают проекты для того, чтобы сделать из земли рай, а не ад. Потому советую вам перестать заниматься вашим проектом, во всяком же случае ко мне с сообщениями о вашем проекте не обращаться.
  
   Ответ на письмо Тита Яковлевича Братусева, спрашивавшего, почему сам Толстой лично не ответил на его письмо о "всемирном проекте".
  
   Н. П. Петерсону.
   1910 г. Октября 5.
   [...] Статьи ваши прочел и со многим согласился, с основною же мыслью вашей (о спасении, спасении в том смысле, как вы его понимаете), как всегда, к сожалению, не могу согласиться -- ни с вами, ни с дорогою для меня памятью Николая Федоровича.1 Вы находите, что мысль моя о том, что избавление, освобождение от зла есть та религиозная основа жизни, которая соединяет и может соединить людей, несправедлива, что эта основа недостаточна. Основа эта ведь есть не что иное, как любовь, то самое чувство, которое свойственно всем людям, как каждый это сознает в себе и как это мы яснее всего видим на детях.
   Любовь есть Бог, Бог есть любовь, как выражает это апостол Иоанн и как мы все -- я, по крайней мере -- вполне сознаем. И потому, с моей точки зрения, вся деятельность наша, преимущественно усилия неделания, должна быть направлена на соединение всех, которое составляет сущность и цель любви. Достигается же эта цель очень определенной деятельностью, деятельностью воздержания себя и исправления себя от всех тех грехов, соблазнов и суеверий -- блуда, корыстолюбия, недоброжелательства, гордости, тщеславия, мстительности, ложных церковных научных учений, -- которые препятствуют достижению цели любви -- единения.
   Вот всё, что я хотел сказать вам. Не помню, когда и о чем я просил вас не писать мне. Мне даже очень совестно, если я когда-нибудь просил вас об этом. Пожалуйста, пишите мне обо всем, что вам близко к сердцу и в особенности о том, в чем вы не согласны со мной и критикуете меня. Это всегда, в особенности от таких искренних людей, как вы, полезно, а потому и приятно. [...]
  
   Николай Павлович Петерсон (1844--1919) -- старый знакомый Толстого, был учителем в его школах в 1861 и 1862 гг., впоследствии разделял религиозно-аскетические взгляды Н. Ф. Федорова. В 1910 г. состоял членом окружного суда в г. Верном.
   Ответ на письмо Н. П. Петерсона от 24 сентября, в котором он писал, что посылает Толстому свою статью "Единение людей -- может ли быть целью жизни человеческой", написанную по поводу письма Толстого к "Славянскому съезду в Софии". "Мне хотелось бы, чтобы Вы увидели, -- писал Петерсон, -- как я бываю счастлив, когда могу в чем-либо согласиться с Вами, и как мне тяжело, как мне больно и обидно, обидно за Вас самих, когда я вынужден бываю писать Вам то, что Вы просили не писать Вам. Во всяком случае около Вас немного таких, которые любили бы вас так искренно, как люблю Вас я".
  
   1 Николай Федорович Федоров (1828--1903), библиотекарь Румянцевского музея, автор книги "Философия общего дела".
  
   И. Фельдману.
   1910 г. Октября 8.
   Думаю, что исполнение требований нравственного закона-совести обязательнее исполнения желаний даже матери. А прощение грешника и сострадание, и любовь к нему есть одно из главных требований нравственного закона-совести и христианского учения.
  
   И. Фельдман (р. 1894) -- ученик 6-го класса гимназии в г. Шавлях Ковенской губ., в письме от 4 октября рассказывал о семейном положении своих родителей.
  
   Е. И. Лозинскому.
   1910 г. Октября 10.
   [...] Статья эта очень полезна тем, что уничтожает ложное представление многих вегетарианцев о том, что они что-то сделали очень хорошее и отделяются от других людей тем, что питаются здоровою пищею, а не трупами.
  
   Евгений Иустинович Лозинский (р. 1867) -- присяжный поверенный, публицист, автор книги: "Л. Толстой об интеллигенции и рабочем вопросе".
   Письмо Толстого вызвано статьей Е. И. Лозинского "Вегетарианство и антропофагия (Письмо в редакцию)" в газете "Киевские вести", в которой Лозинский писал по поводу того, что журнал "Вегетарианское обозрение" перепечатал в  3-4 большую выдержку из его статьи "О нравственном начале в жизни и воспитании ребенка", напечатанную в февральской книжке журнала "Вестник воспитания" за 1910 г. Лозинский протестовал против того, что "Вегетарианское обозрение" перепечатало те именно места из его статьи, которые "представляют специфический интерес для последователей вегетарианского учения", но выпустило "основную мысль", без которой приведенные места способны представить в совершенно ложном свете его "принципиальное отношение к современному вегетарианскому течению в его целом".
   Д. П. Маковицкий 11 октября пишет в ЯЗ: "За завтраком Лев Николаевич беседовал о статье Лозинского в "Вегетарианском обозрении". -- Прекрасная статья. Сочувствует вегетарианству. Но Лозинский считает, что прежде всего надо перестать жить так, как мы живем, т. е. жизнью, основанной на поедании людей".
  
   Д. Е. Троицкому.
   1910 г. Октября 11.
   Я человек очень грешный и только тем и занят, чтобы исправляться, как могу и умею, от многочисленных моих грехов и моих греховных привычек. Прошу Бога о помощи мне в этом деле, и он помогает, и я, хотя и черепашьими шажками, но все-таки подвигаюсь с его помощью.
   В этом же движении нахожу и единственный смысл, цель и благо моей жизни. "Царство божие внутри вас есть, и царство божие силою (т. е. усилиями). Я верю в это и делаю какие могу для этого усилия, а вы вот предлагаете мне совершение известных обрядов и произнесение известных слов, которые покажут, что я признаю непогрешимой истиной всё то, что люди, назвавшиеся церковью, признают истиной, что вследствие этого все мои грехи простятся -- как-то кем-то простятся, и мне не только не нужно будет работать внутреннюю, тяжелую и вместе с тем радостную духовную работу своего исправления, а что я буду как-то спасен от чего-то и получу какое-то вечное блаженство.
   Для чего вы, любезный брат Дмитрий, с таким странным предложением обращаетесь ко мне?
   Ведь я не обращаю вас и не советую вам бросить то зловредное, по моему мнению, заблуждение, в котором вы находитесь и в которое вы старательно, извращая их души, вводите тысячи и тысячи несчастных детей и простых людей. Для чего же вы меня, человека, стоящего по своему возрасту одной ногой в гробу и спокойно ожидающего смерти, не оставите в покое? Ведь обращение меня в церковную веру имело бы смысл, если бы я был мальчик, или взрослый безбожник, или безграмотный якут, никогда ничего не слыхавший о церковной вере. Но ведь я 82-летний старик, воспитанный в том самом обмане, в котором вы находитесь и к которому вы меня приглашаете и от которого я с величайшими страданиями и усилиями освободился много лет тому назад, усвоив себе миросозерцание не церковное, но христианское, которое дает мне возможность спокойной, радостной жизни, направленной на внутреннее совершенствование, и готовность такой же спокойной и радостной смерти, в которой я вижу возвращение к тому Богу любви, от которого изшел.
  
   Впервые опубликовано Д. Е. Троицким вместе со своим письмом к Толстому от 9 октября под заглавием "Православно-пастырское увещание графа Л. Н. Толстого" в журнале "Христианин".
   Про протоиерея Христорождественской церкви в Туле Д. Е. Троицкого тульский епископ Парфений доносил Синоду: "В числе приходских пастырей г. Тулы есть между прочим протоиерей Дмитрий Троицкий; он с 1897 г., по благословению бывшего тульского епископа Питирима, взял на себя труд быть увещевателем графа Толстого. Обыкновенно в год раза два протоиерей Троицкий посещал Ясную Поляну. Граф принимал его, приглашал иногда к столу, но от бесед по вопросам веры отказывался. В минувшем октябре, узнав о болезни графа, протоиерей Троицкий написал ему; по получении ответа написал вторично и также получил от графа вторичный ответ".
  
   П. Сергееву.
   1910 г. Октября 14.
   1) Живет человек на свете для того, чтобы исполнить волю того, кто послал его в мир. А воля его в том, чтобы 2) увеличивать в себе любовь к себе подобным. А увеличивать в себе любовь к себе подобным можно только борьбою с тем, что мешает проявлению любви ко всем. Мешают же этому наши грехи, соблазны и суеверия. [...]
  
   Поликарп Сергеев (р. 1888) -- крестьянин Тульской губ., служивший в Благовещенске в 37-м Сибирском стрелковом полку младшим унтер-офицером. Ответ на письмо от 25 сентября 1910 г., в котором он спрашивал: 1) для чего человек существует на земле и 2) к чему он должен стремиться?
  
   П. Смирнову.
   1910 г. Октября 14.
   Я полагаю что русский народ религиозен не благодаря учению церкви, а несмотря на учение церкви.
  
   N. N.
   1910 г. Октября 14--16.
   Прочел ваше письмо и рад бы дать вам совет, но никак не могу этого сделать при тех сложных условиях, в которых вы находитесь. Если бы вы не нарушили целомудрия, я бы советовал вам во что бы то ни стало удерживать целомудрие. Если бы муж ваш не был убежден (несправедливо), что молодому сильному человеку нельзя жить без половых сношений, то, любя вас, он мог бы согласиться жить с вами, как брат с сестрой, как поступают некоторые знакомые мне супруги. И обоим было бы очень хорошо.
   Развод же, уход от мужа или тот выход, о котором вы говорите -- разрешение с вашей стороны распутства вашему мужу, оба выхода безнравственны, и я смело советую вам не делать ни того, ни другого.
   По моему мнению, вам остается одно: терпеливо, не нарушая любви к мужу, нести ваше положение, удерживая себя в целомудрии, насколько хватит вам сил, стараясь не нарушить ни целомудрия, ни любви. Боритесь, сколько будет сил. В этом теперь задача вашей жизни и в этом мой совет. А как вы его решите, знаете только вы сами.
  
   Ответ на письмо N. N. от 8 октября, в котором она писала о тяжести супружеской жизни и просила совета Толстого, как быть.
  
   М. И. Зайцеву. Черновое.
   1910 г. Октября 17.
   Все мои писания, начиная с (Исповеди) 81 года, заключают в себе только те ответы, которые я умел дать на вопросы, занимающие вас. Посылаю вам книги, которые в более сжатой форме отвечают на эти вопросы. Эти самые вопросы мучают не только вас, но и всех искренне мыслящих людей нашего времени.
  
   Ответ на письмо учителя в с. Екимовское Рязанского уезда и губ. Михаила Ивановича Зайцева, писавшего, что его очень интересуют вопросы о Боге и загробной жизни.
  
   Киселевой.
   1910 г. Октября 17--18.
   Цель жизни каждого отдельного человека одна: внутреннее совершенствование, состоящее в увеличении в себе любви. То, что в этом цель жизни, доказывается тем, что, во-первых, это совершенствование в противоположность всем другим целям жизни, которые не в нашей власти, зависит только от нашей воли и потому всегда возможно; во-вторых, тем, что это совершенствование в любви тотчас же дает тем большую радость и спокойствие, чем больше сделал усилия для этого совершенствования. В-третьих, тем, что цель жизни, положенная в совершенствовании, уничтожает страх прекращения жизни личности в смерти, так как любовь переносит интересы жизни вне личности; и, в-четвертых, еще и потому, что все величайшие учители жизни от Браминов, Будды и до Христа, Магомета и всех других мудрецов только именно эту цель указывали людям.
  
   И. Фомину.
   1910 г. Октября 18.
   Получил ваше письмо, любезный брат Иван Фомич, и, как вы верно угадали, читая его, радовался лучшей для меня радостью жизни: сознания полного духовного общения с человеком, которого никогда не видал, никогда, вероятно, не увижу, но с которым чувствуешь себя связанным неразрывной связью. Вы знаете эту связь. Это связь единения, приобретаемая сознанием в себе Бога. [...]
  
   Ответ на письмо от 16 октября 1910 г. крестьянина д. Камнево Ливенского уезда Орловской губ. И. Фомина, в котором Фомин благодарил Толстого за высланный год назад труд Толстого "Соединение и перевод четырех евангелий".
  
   А. Шишкину.
   1910 г. Октября 18.
   Мысль ваша о вреде истребления лесов, мне кажется, справедливой, но не думаю, чтобы чья-нибудь проповедь о пользе сохранения лесов, тем менее моя, которой вы приписываете несвойственное ей значение, могла бы остановить это истребление лесов. Уничтожение лесов вызывается такими настоятельными, временными потребностями отдельных и самых разнообразных личностей, что довод о благе всех людей не может не только остановить это истребление, но и заметно подействовать на уменьшение его.
  
   Крестьянин Андрей Шишкин из Калуги писал о пользе близости человека к природе, а также о необходимости сохранения лесов. В конце письма он взывал к Толстому: "Употребите остаток дней своих, когда каждая минута дорога, когда каждая Ваша строчка ценится дороже золота, напишите горячее краткое слово в защиту лесов, в защиту деревьев, которые истребляет безжалостная рука современного человечества".
  
   Неизвестной "X".
   1910 г. Октября 21.
   [...] Вы осуждаете всех окружающих вас, бессознательно высказывая этим уверенность в вашем превосходстве над всеми и полное самодовольство. Вы желаете быть полезной людям. Но тот, кто желает быть полезным людям, должен прежде всего постараться быть не вредным им. А если вы хорошенько вглядитесь в себя, то легко увидите, что вам в этом отношении предстоит очень много работы над собой, хотя бы той, чтобы научиться не осуждать людей и любить их. [...]
  
   Ответ на письмо неизвестной "X", гимназистки 6-го класса Саранской женской гимназии (без подписи), в котором она желчно и с раздражением описывала гимназические порядки, педагогов и подруг гимназисток.
  
   П. Подмарькову.
   1910 г. Октября 21.
   Если будете думать, что можно и должно быть целомудренным, то если и падете, то все-таки во всем вероятиям будете, женившись, верным мужем. Если же будете думать, что можно и должно для здоровья быть нецеломудренным, то по всем вероятиям будете развратным человеком.[...]
  
   Ответ на письмо от 17 октября 1910 г. Петра Подмарькова из станицы Нижне-Чирской Области Войска Донского, в котором Подмарьков писал: "Вы проповедуете в своих сочинениях соблюдение полного целомудрия в жизни, а я думаю, что это с вашей стороны заблуждение, представляющее из себя уклонение от законов природы... До брака возможно быть чистым в нравственном отношении, а в браке полное целомудрие уже соблюсти нельзя".
  
   А. Я. Смирнову.
   1910 г. Октября 21.
   [...] Советую вам, как старик молодому человеку, применять это ваше понимание жизни ко всем, хотя бы кажущимся самым неважным случаям жизни. Ничто не укрепляет так, как это применение своей веры к жизни.
  
   Ответ на письмо молодого крестьянина из Костромы Алексея Яковлевича Смирнова, писавшего о сильном впечатлении, полученном от книжек Толстого, перевернувших его взгляды. Он просил Толстого поддержать его "в новом жизнепонимании".
  
   В. Д. Строганову.
   1910 г. Октября 21.
   Не буду оспаривать вами выраженных мыслей, потому что нахожу в них много такого, что признаю и я и чего никто не может не признать. Боюсь только, что вам неясно мое понимание назначения и смысла человеческой жизни. Основной смысл человеческой жизни для меня именно в борьбе с этим злом, которое есть неизбежное условие человеческой жизни. В борьбе, заключающейся не в насилии, а в внутреннем совершенствовании, которое достигается каждым человеком соответственно его внутренней духовной силе. Коротко сказать: задача жизни человеческой есть, по моему мнению, не осуществление вполне царства божия на земле, как думают некоторые, но приближение к этому бесконечно от нас отдаленному царству внутреннего совершенствования каждого отдельного человека.
  
   Ответ на письмо Виктора Дмитриевича Строганова (р. 1848) из Одессы от 17 октября, в котором он писал о своем понимании добра и зла.
  
   С. А. Трейгеру.
   1910 г. Октября 21.
   [...] Не могу высказать своего мнения за или против сионизма, так как вопрос этот не интересует меня и, кроме того, я не имею времени заняться им.
  
   Д. Е. Троицкому.
   1910 г. Октября 23.
   Получил ваше доброе письмо, Дмитрий Егорович, и благодарю за него. Совершенно согласен с тем, что смирение есть величайшая и необходимая добродетель. Как я всегда говорю, человек подобен дроби, в которой знаменатель определяет его мнение о самом себе. Самое лучшее, когда знаменатель этот ноль (полное смирение), а ужасно, когда знаменатель этот возрастает до бесконечности. В первом случае, каков бы ни был знаменатель, он имеет действительное значение, во втором же случае -- никакого.
   [...] Одно, с чем несогласен с вами, это то, чтобы в признании своего несовершенства и ничтожества надеяться на внешнюю помощь, а не на то внутреннее усилие, которое не должно никак ослабевать и которое одно приближает хотя немного к совершенству или хотя избавляет от порочности: царство божие силою берется. [...]
  
   Ответ на письмо тульского протоиерея от октября 1910 г.
  
   А. Бархударову.
   1910 г. Октября 24.
   Мережковского не читал и, судя по тем выпискам, которые вы делаете, читать, а тем менее оправдываться, не нахожу нужным.
  
   Ответ на письмо петербургского студента Александра Бархударова от 20 октября, в котором он писал: "Я приходил всегда к заключению, что Ваша жизнь очень разнится от Ваших воззрений, иначе говоря: в теории Вы один, на практике другой". Подтверждение своего взгляда Бархударов нашел в книге Д. С. Мережковского "Толстой и Достоевский" и просил Толстого ответить, делал ли он разъяснения по поводу книги Мережковского и где их можно найти.
  
   Неизвестному (студенту Я. Г-гу).
   1910 г. Октября 24.
   Если вы могли поверить какому-то профессору Петражицкому1, что закон любви, написанный в сердцах всех людей и провозглашенный всеми величайшими людьми мира от Браминов до Христа и всех новейших великих мыслителей, что закон этот несостоятелен (так как допущение противления злу насилием вполне уничтожает этот закон), потому что есть люди, которым нужно насилие, и другие, как профессора правоведения, которые кормятся оправданием насилия, если вы могли поверить в этом деле одному из таких профессоров, то вы неизбежно поверите той нелепости и лжи, что целомудрие вредно, а разврат полезен.
   Верьте себе, милый юноша, и великим учителям человечества, а не профессорам. [...]
  
   Ответ на письмо от 15 октября студента Петербургского университета, подписанное: Я. Г-г. Он писал, что с "гимназической скамьи" проникся учением Толстого о непротивлении злу, но уже на первом курсе теория профессора Петражицкого и другие начали разрушать в нем веру в этот принцип.
  
   1 Лев Иосифович Петражицкий (1867--19..), профессор Петербургского университета по кафедре философии права и автор ряда научных трудов по теории права и нравственности, член первой Государственной думы. Об отношении Толстого к теории проф. Петражицкого см. "О праве (письмо студенту)"
  
   А. И. Редрову.
   1910 г. Октября 24.
   [...] желаю вам постоянства на том пути, на который вы вступили. Чем дальше будете идти, тем тверже и свободнее будете себя чувствовать. Главное, советую вам на все встречающиеся препятствия, как и на то, которое теперь предстоит вам (ваши отношения с родителями), не смотреть как на зло, а как на испытание силы и искренности вашего убеждения. В нашей власти претворить в добро всё то, что представляется нам злом.
  
   Александр Ильич Редров (р. 1888) -- бывший студент-юрист Московского университета, под влиянием прочитанных им книг Толстого вышел из университета. Его родители требовали возвращения в университет. Он просил Толстого дать ему свой совет.
  
   И. И. Горбунову-Посадову.
   1910 г. Октября 24.
   Получил листовки, высланные вами Саше, и очень заинтересовался ими. Разобрал их на четыре сорта: самые хорошие, хорошие, посредственные и плохие. Вышло почти что поровну. И вот мне хочется заменить плохие и отчасти посредственные книгами безразличными, только не безнравственными и вредными, но самыми разнообразными, которые чередовались бы с книгами остальными, одного определенного направления. Однообразие это, я думаю, тяжело и действует обратно той цели, с которой они распространяются, вызывая скуку, в особенности если книги с нравственными целями не совсем хорошие. Книги эти я бы заменил, во-первых, простыми, веселыми, без всякого замысла рассказами, даже сборниками смешных, веселых, невинных анекдотов. Второе -- практическими руководствами земледелия, садоводства, огородничества. Третий отдел -- выбрал бы самые лучшие стихотворения: Пушкина, Тютчева, Лермонтова, даже Державина. Если мания стихотворства так распространена, то пускай, по крайней мере, они имеют образец совершенства в этом роде. [...]
  
   Приложение: список книг, изд. "Посредник", с отметками Толстого.
  
   1. Очень хорошие книги.
   1. Л. Н. Толстой, "Три старца", "Кающийся грешник"  581, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Любите друг друга"  729, М. 1909.
   1. Л. Н. Толстой, "Сестры" по Мопассану,  575.
   1. Л. Н. Толстой, "Зерно с куриное яйцо"  574, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Работник Емельян и пустой барабан"  576.
   1. Л. Н. Толстой, "Ильяс"  728, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Бог один у всех" по Бернарден де Сент-Пьеру",  577.
   1. Л. Н. Толстой, "Большая медведица", "Камни", "Вражье лепко, а божье крепко"  727, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Где любовь, там и Бог"  6, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Крестник"  573, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Для души. Изречения мыслителей разных стран и разных веков"  773, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Упустишь огонь не потушишь"  5, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Изречения Магомета, не вошедшие в Коран"  742, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "Лаотзе"  763, М. 1910.
   1. Л. Н. Толстой, "О смерти"  752.
   1. Л. Н. Толстой, "О бессмертии"  751.
   1. Л. Н. Толстой, "Об истинной любви"  755.
   1. А. Аполлов, "Борьба света с тьмой"  641, М. 1908.
   1. С. Семенов, "Недруги"  378.
   1. С. Семенов, "Дворник"  669, М. 1910.
   1. С. Семенов, "Шпитонок"  156.
   1. С. Семенов, "Подпасок"  749, М. 1910.
   1. С. Семенов, "Левониха"  443, М. 1910.
   1. С. Семенов, "Марфуша сирота"  759, М. 1910.
   1. С. Семенов, С немецкого "Под выстрелами", "Калека" рассказ Гюи де Мопассана,  486.
   1. С. Семенов, "Житие св. Филарета Милостивого"  19, М. 1909.
  
   2. Хорошие книги.
   2. Л. Н. Толстой, "Ассирийский царь Ассархадон"  500, М. 1909.
   2. Л. Н. Толстой, "Много ли человеку земли нужно"  24, М. 1910.
   2. Л. Н. Толстой, "Для совести" "Изречения мыслителей разных стран и разных веков",  782, М. 1910.
   2. Л. Н. Толстой, "О добре и доброте. Мысли разных писателей"  754, М. 1909.
   2. Л. Н. Толстой, "Ответ мертвеца", перевод Лукьянской  347.
   2. Л. Н. Толстой, "Ледащий"  74, М. 1910.
   2. А. Пакин, "Пора опомниться"  246.
   2. В. Чертков, "Злая забава" (Мысли об охоте),  777.
   2. И. Горбунов-Посадов, "Белый гость" сборник притч и рассказов,  397, М. 1910.
   2. И. Горбунов-Посадов, "Мститель" сборник притч и рассказов,  465, М. 1909.
   2. И. Старинин, "Об одном добром человеке"  309, М. 1909.
   2. И. Старинин, "Дядя Фаддей"  274, М. 1910.
   2. С. Семенов, "Чья вина?"  207, М. 1909.
   2. С. Семенов, "Невеста"  463, М. 1909.
   2. С. Семенов, "Хорошее житье"  560, М. 1910.
  
   3. Не дурные.
   3. И. Горбунов-Посадов, "Рох и его собака" сборник рассказов,  408, М. 1909.
   3. И. Горбунов-Посадов, "Дочь китайского вельможи и другие рассказы"  432, М. 1910.
   3. И. Горбунов-Посадов, "Мудрец Солон" сборник притч и рассказов,  393.
   3. Н. Селезнев, "Белая береза"  750, М. 1909.
   3. Е. Горбунова, "Наши зеленые друзья -- деревья"  338.
   3. Б. Гриниченко, "Голос совести"  511, М. 1910.
   3. А. К. Черткова, "Подвиг" М. 1910.
   3. (Д. Е. Оболенский), "Странник"  9.
   3. Ю. Безбородко, "Великодушный Голиаф"  204, М. 1910.
   3. М. Конопницкая, "Покинутые", "Мариська"  306, М. 1910.
   3. С. Семенов, "Не в деньгах счастье"  58, М. 1910.
   3. С. Семенов, "Красна девица" песенник для взрослых,  470.
   3. С. Семенов, "Крестьянские работы и деревенская жизнь по месяцам года".
   3. Л. Н. Толстой, "Безубойное питание или вегетарианство. Мысли разных писателей",  753.
   3. С. Стахович, "Сиротка"  313.
   3. В. Гаршин, "Сказание о гордом Аггее"  380, М. 1910.
  
   4. Низший сорт.
   4. А. Аполлов, "Необыкновенный случай"  194, М. 1908.
   4. Ф. Горностаев, "Два ребенка"  492.
   4. Ф. Горностаев, "Гончар-самоучка"  68.
   4. И. Франко, "К свету"  531, М. 1910.
   4. М. Конопницкая, "Убийца"  775, М. 1910.
   4. Н. Телешов, "С Богом"  403, М. 1910.
   4. Н. Телешов, "Домой"  322, М. 1910.
   4. Н. Телешов, "Елка Митрича"  801, М. 1910.
   4. Н. Дядин, "В простоте душевной"  770, М. 1910.
   4. И. Горбунов-Посадов, "Христианочка"  409, М. 1910.
   4. И. Горбунов-Посадов, "Волки" сборник рассказов и притч,  402.
   4. И. Старинин, "Получка"  564.
   4. А. Волгин, "Отказались"  484, М. 1910.
   4. А. Волгин, "Житие св. Павлина Ноланского"  736.
   4. А. Додэ, "Крушение корабля"  383, М. 1910.
   4. Гюи де Мопассан, "Месть". Ф. Коппе, "Сиделка"  169, М. 1909.
   4. А. Пушкин, "Станционный смотритель"  358, М. 1910.
   4. И. Наживин, "Бабушка"  497, М. 1910.
   4. И. Наживин, "В неволе"  498, М. 1910.
   4. И. Наживин, "Вино -- яд"  359.
  
   Cохранился список книг, составленный по разметкам Толстого, который воспроизводится в приложении с найденными библиографическими справками (в прямых скобках), а также и самые пачки книг с отметками Толстого на обложках: "1, 2, 3 и 4", синим и красным карандашом, с надписями Д. П. Маковицкого: "1 -- очень хорошие, 2 -- хорошие, 3 -- не дурные, 4 -- низший сорт".
   Д. П. Маковицкий в ЯЗ от 23 октября записал, что "Лев Николаевич просил отобрать по одному экземпляру каждой из семидесяти книжек, взял их с собою и до 10 часов 40 м. был занят чтением и пересматриванием их и распределением на четыре разряда; красная отметка -- для хорошо грамотных, синяя -- для малограмотных. 1. Очень хорошие. 2. Хорошие. 3. Не дурные. 4. Низший сорт.
   Первый -- третий разряды будет постоянно выписывать, а четвертый тем, которые просят книжек для продажи".
   24 октября утром Лев Николаевич сказал: "Я нынче ночью думал об этом. Мне еще нужны все другие книжечки, которые находятся в народной библиотеке, и каталог "Посредника". Я хочу все их пересмотреть. Четвертый разряд надо выбросить и заменить книжечками веселого содержания, а то это однообразие наскучит".
  
   Т. Л. Сухотиной.
   1910 г. Октября 24.
   Милая Таничка, сейчас пришел к Саше. Она начала с того, что сказала: когда я сомневаюсь в чем-нибудь, я спрашиваю себя: как бы сделала, решила Маша. Я не знал, что ей сказать, и молчал. Но ей видно было нужно высказать. Она начала говорить что-то невнятное. -- "Я поссорилась". -- Что, с кем? Она заревела. И насилу выговорила: -- с Таней, и совсем раскисла. Ты прости... Да ты уже и простила. Я сам кисну, когда пишу тебе это. Вот и всё. У нас всё по-старому. Худого ничего, но и хорошего нет.
   Не могу достаточно быть благодарным Тому, кто это устроено за мою старость и близость к смерти. Так это всё разрешает и к хорошему, радостному.
  
   А. В. Архангельскому.
   1910 г. Октября 27.
   Не следует думать о последствиях своих поступков, а тем более не следует руководиться в своим поступках ожидаемыми от них последствиями. Будем делать, что нам велит совесть, как и вы поступили, а последствия сложатся не так, как мы соображаем, а как угодно тому высшему началу, которое руководит нашей жизнью. Благодарю за ваше письмо, радуюсь за вас. Помоги вам Бог, который в вас, всё больше и больше утверждаться на том пути, на который стали. Сколько отказавшихся, до сих пор неизвестно, да и едва ли будем в состоянии это узнать.
  
   Повидимому, письмо к Архангельскому -- последнее письмо, написанное Толстым из Ясной Поляны постороннему корреспонденту.
   А. В. Архангельский сообщил Толстому, что он отказался от воинской повинности, но его отказ, "повидимому, решили замолчать". Он писал Толстому: "Очень был бы благодарен Вам, если бы взяли на себя труд сообщить мне, сколько окажется отказавшихся в этот год в России".
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Октября 28.
   [...] Стараюсь быть спокойным и должен признаться, что испытываю то же беспокойство, какое и всегда, ожидая всего тяжелого, но не испытываю того стыда, той неловкости, той несвободы, которую испытывал всегда дома. [...]
   Владимиру Григорьевичу скажи, что очень рад и очень боюсь того, что сделал. Постараюсь написать сюжеты снов и просящиеся художественные писания. [...]
  
   Письмо написано по приезде Толстого на ст. Козельск Рязано-Уральской. ж, д. (линия Горбачево -- Смоленск), куда Толстой прибыл по пути в Оптину пустынь 28 октября в 4 ч. 50 м. дня. Письмо было отправлено В. Г. Черткову для передачи Александре Львовне Толстой и ею получено только в Астапове.
  
   А. Л. Толстой.
   1910 г. Октября 29.
   [...] Трудно. Не могу не чувствовать большой тяжести. Главное, не согрешить, в этом и труд. Разумеется, согрешил и согрешу, но хоть бы поменьше.
   Этого, главное, прежде всего желаю тебе, тем более, что знаю, что тебе выпала страшная, не по силам по твоей молодости задача. Я ничего не решил и не хочу решать. Стараюсь делать только то чего не могу не делать, и не делать того, чего мог бы не делать. [...]
   Очень надеюсь на доброе влияние Тани и Сережи. Главное, чтоб они поняли и постарались внушить ей, что мне с этими подглядыванием, подслушиванием, вечными укоризнами, распоряжением мной, как вздумается, вечным контролем, напускной ненавистью к самому близкому и нужному мне человеку, с этой явной ненавистью ко мне и притворством любви, что такая жизнь мне не неприятна, а прямо невозможна, что если кому-нибудь топиться, то уж никак не ей, а мне, что я желаю одного -- свободы от нее, от этой лжи, притворства и злобы, которой проникнуто всё ее существо. Разумеется, этого они не могут внушить ей, но могут внушить, что все ее поступки относительно меня не только не выражают любви, но как будто имеют явную цель убить меня, чего она и достигнет, так как надеюсь, что в третий припадок, который грозит мне, избавлю и ее, и себя от этого ужасного положения, в котором мы жили и в которое я не хочу возвращаться.
   Видишь, милая, какой я плохой, не скрываюсь от тебя. [...]
  
   С. Л. Толстому и Т. Л. Сухотиной.
   1910 г. Октября 31.
   Благодарю вас очень, милые друзья -- истинные друзья -- Сережа и Таня, за ваше участие в моем горе и за ваши письма. Твое письмо, Сережа, мне было особенно радостно: коротко, ясно и содержательно и, главное, добро.1 Не могу не бояться всего и не могу освобождать себя от ответственности, но не осилил поступить иначе. [...]
   Прощайте, спасибо вам, милые дети, и простите за то, что все-таки я причина вашего страдания. Особенно ты, милая голубушка, Таничка. Ну вот и всё. Тороплюсь уехать так, чтобы, чего я боюсь, мама не застала меня. Свидание с ней теперь было бы ужасно.
    
   Все дети Толстого, за исключением Льва, который был за границей, и Александры, после ухода написали ему письма. Письма эти опубликованы С. Л. Толстым в его книге: "Очерки былого".
  
   1 Письмо С. Л. Толстого к отцу от 29 октября, в котором он, единственный из детей Толстого, одобрял уход Толстого.
   "29 Октября 1910 г. Милый папа, я пишу потому, что Саша говорит, что тебе приятно было бы знать наше мнение (детей). Я думаю, что мама нервно больна и во многом невменяема, что вам надо было расстаться (может быть уже давно), как это ни тяжело обоим. Думаю также, что если даже с мама что-нибудь случится, чего я не ожидаю, то ты себя ни в чем упрекать не должен. Положение было безвыходное, и я думаю, что ты избрал настоящий выход. Прости, что я так откровенно пишу. Сережа".
  
   С. Л. Толстому и Т. Л. Сухотиной
   1910 г. Ноября 1.
   Надеюсь и уверен, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание вас одних без мама было бы великим огорчением для нее, а также и для других братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится в исключительном по отношению ко мне положении. Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому и я служил в последние 40 лет моей жизни. Дело это не столько мне дорого, сколько я признаю, ошибаюсь или нет -- его важность для всех людей, и для вас в том числе. Благодарю вас за ваше хорошее отношение ко мне. Не знаю, прощаюсь ли или нет, но почувствовал необходимость высказать то, что высказал. Еще хотел прибавить тебе, Сережа, совет о том, чтобы ты подумал о своей жизни, о том, кто ты, что ты, в чем смысл человеческой жизни и как должен проживать ее всякий разумный человек. Те усвоенные тобой взгляды дарвинизма, эволюции и борьбы за существование не объяснят тебе смысла твоей жизни и не дадут руководства в поступках, а жизнь без объяснения ее значения и смысла и без вытекающего из него неизменного руководства есть жалкое существование. Подумай об этом. Любя тебя, вероятно накануне смерти, говорю это.
   Прощайте, старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее чувство сострадания и любви.
  
   А. Л. Толстая в своих воспоминаниях "Об уходе и смерти Л. Н. Толстого" по поводу написания этого письма рассказывает: "Лев Николаевич через некоторое время... позвал меня и сказал: "Теперь я хочу написать Тане и Сереже". Его, очевидно, мучило то, что он просил меня не вызывать их телеграммой, и он хотел им объяснить причину, почему он не решается увидеть их. Несколько раз он должен был прекращать диктовку из-за подступавших к горлу слез, и минутами я едва могла расслышать его голос, так тихо, тихо он говорил. Я записала стенограммой, потом переписала и принесла ему подписать. "Ты им передай это после моей смерти", -- сказал он и опять заплакал".
  
  
   Разные годы
  
   П. Ф. Самарину.
   1881 г. Июня 5.
   Я чувствовал себя виноватым перед вами и в то время, когда так неприлично и зло спорил с вами, и на другой день, и до сих пор чувствую себя виноватым кругом и прошу вас простить меня и простить меня не на словах только, но на деле простить и забыть, и не иметь ко мне враждебного чувства, которое я заслужил. Одно только могу сказать в свое оправдание: это то, что чувство, вызвавшее мою неприличную горячность, было то же самое, которое мучает меня раскаянием теперь и заставляет просить у вас прощенья -- чувство само в себе хорошее -- любви к людям. Но я виноват в том, что из-за этого чувства я забыл то, что прежде всего мне надо было быть в любви с вами, с тем человеком, который был передо мной; а из-за умственного тщеславного задора я забыл это и злился на вас, хотя очень хорошо знал и знаю, что вы можете не соглашаться со мной, но что вы человек хороший тем главное, что хотите быть хорошим.
   Я никому не говорю, что пишу вам, и если вам всё равно, то напишите мне, никому не говоря об этом. Душевные дела всегда лучше всего решать с глазу на глаз. То, что я кругом виноват перед вами, я всем говорю.
  
   Петр Федорович Самарин (1830--1901) -- тульский помещик, в 1874--1880 гг. губернский предводитель дворянства; старый знакомый Толстого.
   Письмо Толстого к Самарину было вызвано их столкновением в Ясной Поляне 15 мая 1881 г. на почве отношения к казни участников убийства Александра II. В Дневнике под этим числом Толстой записал: "Вечером Писарев и Самарин. Самарин с улыбочкой: надо их вешать. Хотел смолчать и не знать его, хотел вытолкать в шею. Высказал".
  
   С. А. Венгерову.
   1882 г. Март, конец.
   [...] Желаю вам больше всего двух вещей: сдержанности, ловкости, искусства говорить правду, но так, чтобы вас не прихлопнули. Есть ли у вас такой мастер? Если есть, то держитесь его.
   И второе -- главное -- не сердиться и не нападать на людей больше, чем того требует их злое влияние на общество. Я еще этого не замечал, но это -- ахиллесова пятка всех журналов. -- А интересы вашего журнала так серьезны, что избави Бог спуститься до личного задора.
   Денежная сторона вашего дела мне особенно сочувственна.1 Покупай мудрость, а не продавай ее (Экклезиаст). Что-то есть особенно отвратительное в продаже умственного труда. Если продается мудрость, то она наверно не мудрость. [...]
  
   Семен Афанасьевич Венгеров (1855--1921) -- историк литературы, библиограф и критик.
   Ответ на письмо Венгерова от 23 марта 1882 г., в котором Венгеров писал, что слышал от В. И. Семевского, которому в свою очередь передал И. И. Янжул, о хорошем отзыве Толстого об издававшемся тогда народническом журнале "Устои"; как редактор "Устоев" Венгеров просил для поддержания этого журнала дать к апрельскому номеру какую-либо из ненапечатанных статей Толстого.
  
   1 Венгеров писал, что в редакции у них всё "устроено на строго артельных началах".
  
   В. К. Истомину.
   1883? г.
   [...] Я так понимаю вас, когда вы говорите о таинственности смерти. Ничто в этой жизни не откроет нам эту тайну. А видеть ее -- эту тайну -- хорошо -- здорово для души. [...]
  
   Д. И. Святополк-Мирскому.
   1884 г. Апреля 6.
   Вы пишете: "Какие бы ни были мои колебания, я всегда ясно сознаю и еще яснее чувствую, что степень счастья человека находится всегда в прямой зависимости от степени его следования учению Христа, что в этом заключается истина, практически разрешающая загадку нашей жизни и что человечество может действительно совершенствоваться лишь в мере того, насколько оно будет убеждаться в этой истине". Из вашего письма и стихотворения я вижу, что это -- ваше искреннее убеждение; так не говорите же о шаткости ваших убеждений, не говорите (хотя вы и прибавляете "для полной правды"), что вам лишь с трудом верится в возможность существования каких бы то ни было неизменных убеждений в смысле ясной веры или познания разумной истины. Эта ясная вера и познание истины есть в вас самих. Вам кажется шаткою и маленькою ваша вера или сознание истины (что есть одно и то же), так же, как кажется и есть колеблющимся дубок, выросший наравне с травой, но то трава, а дуб -- дуб, и он...1 и надо знать, что это дуб, что не...1 его. Письмо ваше очень поразило и порадовало меня. Из наших давнишних встреч у меня осталось впечатление о человеке умном, простом... 1 и, должно быть, добром. Потом ваша деятельность, о которой я слышал, отчуждала меня от вас, и вдруг ваше письмо, показавшее мне, что мы близки с вами,-- гораздо больше, чем с многими людьми, с которыми я прожил жизнь. [...]
   Тоже не сердитесь, что не употребляю слов -- князь и др. Это происходит не от неуважения, а от уважения к человеку.
  
   Дмитрий Иванович Святополк-Мирский (1825--1899) -- участник восточной войны 1853--1856 гг., с 1864 г. -- генерал; в 1880 г. назначен членом Государственного совета; с 1882 г. жил в деревне. С Толстым, встречался в Крыму в 1855 г.
   Ответ на письмо Святополк-Мирекого от 3 марта 1884 г., в котором Святополк-Мирский высказывал сочувствие "стремлениям" Толстого.
   По получении письма Мирского Толстой записал в Дневнике 5 апреля 1884 г.: "Письмо от Мирского и стихи. Поразительно. Он христианин. Стихи прекрасны по содержанию и 13-летнего мальчика по форме".
  
   1 Продолжение неизвестно.
    
   Д. И. Святополк-Мирскому.
   1884 г. Мая 2.
   [...] Не верю и не могу верить тому, чтобы то, что вы выразили в письме первом вашем, было плодом случайного настроения. Повторяю то же: если не верите, что это единая истина, то приглядитесь ко всему другому, что вам так долго представлялось, что и теперь представляется чем-то реальным, и вы увидите, что всё это разрушится и в ничто обратится только от того, что вы серьезно поставите всему вопрос: что ты такое? И останется одно, что вы знаете и чему не...1 цену. [...]
  
   Ответ на письмо Святополк-Мирского от 10 апреля 1884 г., в котором Святополк-Мирский, касаясь вопросов религии, писал, что у него не имеется "присутствия веры даже в зародыше".
  
   1 Продолжение неизвестно.
  
   В. С. Лебедеву.
   1885 г. Июль, начало.
   Вчера я получил через редакцию "Русской мысли" рукописи Бондарева, присланные вами. Мое мнение, что вся русская мысль (конечно, не журнал), с тех пор, как она выражается, не произвела с своими университетами, академиями, книгами и журналами ничего подобного по значительности, силе и ясности тому, что высказывали два мужика -- Сютаев и Бондарев. Это не шутка и не интересное проявление мужицкой литературы, а это событие в жизни не только русского народа, но и всего человечества. Вчера я прочел эту рукопись в своем семейном кругу, и все встали после чтения молча и пристыженные разошлись. Всё это как будто знакомо, но никогда не было так просто и ясно выражено, без того лишнего, что невольно входит в наши интеллигентные рассуждения.
   [...] Я хочу написать ему, но если не напишу, то скажите ему, что есть человек -- я, -- совершенно, без всяких оговорок согласный с его учением и желающий посвятить остаток своей жизни на то, чтобы убедить в ней людей и словами и делом. [...]
  
   Василий Степанович Лебедев -- московский врач, в 1880-х годах политический ссыльный в Минусинске.
   Лебедев, вместе с другим политическим ссыльным, Л. Н. Жебуневым, послал Толстому через редакцию "Русской мысли" сочинение крестьянина-сектанта Т. М. Бондарева, "Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца".
  
   П. С. Степанову.
   1886 г. Июня 4--5.
   [...] Вы недовольны своей жизнью и собою. Причина недовольства в вас самих и средство избавления от него только в вас самих. Перемена места, условий, я думаю, не только не содействует внутренней перемене, но мешает ей, заставляя принимать внешнюю перемену за внутреннюю. Вы даже сами указываете на ту дурную привычку пить, которую вы усвоили. Бороться с нею, отвыкать от нее легче в привычных условиях, чем в новых, хотя и кажется совершенно обратное...1 по крайней мере испыта...1 чтобы мне бороться...1 с внутренним врагом...1 в привычных условиях...1 не тревожило...1 все происходят...1 нас. Я живу в...1 где я жил 50 лет...1 менее похоже, ди...1 на прежнее место и прежних людей, чем если бы я переехал на конец света. Перемены же наши совершаются не через общение с людьми (такие перемены внешние), а через общение с Богом, с разумением, через общение с мыслью, с истиной, через углубление в нее. Мысль человека, сознание его, это тот рычаг, которым человек поворачивается. Пишу вам это для того, чтобы вы приняли мой совет: не искать внешней перемены -- держаться правила: никуда не напрашиваться, ни от чего не отказываться (не противного совести) и думать, читать не пустое, а поучительное, беседовать с людьми, настроение которых близко к тому, какого вы желаете, и практическое правило -- работать руками какую-нибудь тяжелую работу, чтобы запыхаться, запотеть и чтобы спина и руки заболели хоть 3, хоть 2, час в день. Вы спросите что читать? Как бы я рад был ответить...1 к несчастию никто не может...1 но знаю: кроме Евангелия...1 и посланий -- Сократа...1 Марка Аврелия, Спиноза, Паскаль...1 ий, Менций. Будде...1 кой не сходятся в человеке...1 [...]
  
   Петр Сергеевич Степанов (р. 1861) -- бывший железнодорожный служащий. В письме от 14 мая 1886 г. писал Толстому, что он "хочет найти живую жизнь" и что "стоит теперь на распутье дороги: к новой, более живой жизни, или пьянству, значит -- смерти", сообщал, что бросил службу и "хочет заняться крестьянской работой"
   Вот, что рассказывает о Степанове Бирюков Толстому в письме своем от 11 мая 1886 г.: "Возвратясь в склад, я нашел у себя записку от одной знакомой дамы учительницы, в которой она просит меня зайти к ней как можно скорее по неотложному делу. Я пошел в тот же вечер. Она рассказала мне следующее: Один знакомый ее, некто Степанов, служил на Варшавской ж. д., образования не высшего, кажется, не кончил гимназии. Был замечательно честный, исполнительный человек, способный, много читавший и знавший по своей охоте. Он прожил в Петербурге шесть лет и жизнь городская, и канцелярская работа до нельзя опротивела ему. По убеждениям он был социалист, но в революционных кружках не участвовал. Стал читать ваши сочинения, прочел "Исповедь", "Жизнь в городе и в деревне" и от этого ли, или от чего другого -- отравился. По счастью он принял яду -- сулемы -- слишком много и рвота спасла его. Его привели в чувство, но он считает это временной остановкой. Один исход для жизни он видит в живой работе, какой бы то ни было, только вне города, где он считает себя погибшим. Знакомая моя просила меня помочь ему, спасти его. Что же я могу сделать? Он хотел ехать к вам, просить у вас какой-нибудь работы, заранее соглашаясь на всё, что вы ему прикажете. Но и на это он не решается. Хочет писать вам письмо и в нем просить вас спасти его. Я думаю, что напишет. Вчера он был у меня. Вид у него жалкий. Сила воли слаба до последней крайности. Он ищет человека, которому мог бы служить. Пока для него такой человек только вы. Я ему обещал только то, что напишу вам о нем и попрошу не оставить его письма без внимания. У него вид такой, что кажется он сейчас может убить себя и ему это так же легко, как выйти на улицу. Нет дела, нет ни малейшей привязанности к жизни. А судя по рассказу о том, каким он был -- мог бы хорошо служить людям" . В следующем письме -- от 2 июня 1886 г. П. И. Бирюков напоминал Толстому о Степанове, прося Льва Николаевича ему ответить.
   Письмо П. С. Степанова, вызвавшее ответ Толстого, сохранилось. Вот, что писал в нем Степанов: "Года четыре назад я был вызван в Питер, чтоб в одном из Управлений жел. дор. занять место по письменной части. Я приехал и скоро действительно мне такое место нашлось. Первые годы ничего: я свыкся, втянулся в эту жизнь и, матерьяльно обеспеченный, этим как будто бы довольствовался. Время шло. Однообразие занятия, неумение и недостаток характера, чтоб свободное от службы время отдавать какому-нибудь живому делу и невозможность иногда взяться, благодаря службе или просто какой-то трусости, за такое дело, а вследствие этого недостаток жизни, отчужденность ее, разлад полный между желанной и настоящей жизнью, постоянное благодаря этому недовольство, всё это привело меня, как приводит многих, к потребности пить. Вместе с желанием перемены жизни явилась апатия к моему сухому, канцелярскому делу. Работать начал только для того, чтобы иметь деньги на вино. Я бросил службу. Стоя теперь на распутьи дороги: к новой, более живой жизни или пьянству, значит -- смерти, я человек молодой, еще желающий жить всеми силами души, хочу найти эту живую жизнь и не могу даже на путь к ней встать, так как во мне ни уверенности в своих силах, ни уменья.... Я возьмусь за всякое дело, где я могу прямо войти в среду людей, которым мог бы чем-нибудь помогать, чем-нибудь быть полезным, чтоб делая какое-нибудь дело, я или сознавал, или видал хорошие результаты этого дела, чтоб я мог хоть порядочным, елико возможно, честным отношением к делу способствовать насколько возможно хорошим результатам его. Я, проживший в городах все свои двадцать пять лет, мало знаю о делах вне их, о деле в лесу, поле, вообще о деревенском деле; но и не имея о нем понятия, я думаю, что при желании, -- а оно у меня есть -- я мог бы исполнять там посильную работу, так как в этой работе я вижу тоже новую свежую жизнь, которая, по крайней мере, введет меня в среду тоже новых мне людей и, как знать, может быть заставит меня принять образ этого нового, другого человека и тогда я найду желанную жизнь -- единственно дела и мысли"
  
   1 Край листа оборван, и текст поврежден.
  
   С. А. Рачинскому.
   1886? г. Июнь, после 20?
   [...] Я рад тоже тому, что вы не читали моих непропущенных писаний. Пожалуйста, и не предполагайте, не то, что вы можете быть несогласны с моими словами, но то, что мы, -- смело скажу, -- оба отыскивая большую часть жизни (9/10, вероятно) Бога, указывали на него в разные стороны. Этого не может быть. И не думайте и не говорите этого. [...]
  
   Сергей Александрович Рачинский (1833--1902) -- профессор Московского университета, ботаник, знакомый Толстого с конца 1850-х гг. В 1868 г. вышел в отставку и жил в имении своего брата Татеве, Смоленской губ., посвятив себя занятиям в сельской школе.
  
   М. А. Шмидт.
   1887 г. Августа 3.
   [...] Дай Бог, хотел сказать, всего хорошего, но есть одно хорошее -- жить с Богом.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1887 г. Декабрь 11.
   [...] Живу я в Москве, поминая вас без озлобления -- и тени нет -- и в хорошие минуты -- с радостью сознания, что могу служить Богу точь-в-точь так же, как во всяком другом месте. С женою совершенный лад, хотя и грустный для меня и такой, в котором я иногда раскаиваюсь. Как будто я сказал себе: этот человек не может иметь того блага, которое я имею, и я не пытаюсь уже передавать его (благо) ему и не пытаюсь потому, что всякие попытки нарушали мое спокойствие. В этом-то и упрекаешь себя, но все-таки не изменяешь этого, страшно сказать, любовно-презрительного отношения. В том-то и дело, что любовное, настояще любовное, не может быть презрительное. И каюсь и учусь. Остальные же хороши и становятся тем более хороши, чем согласнее наша с женой жизнь. Девочки очень хороши, Сережа, как и всегда, чего он никак о себе не думает, легкомыслен до последней степени, но добрее прежнего. Илья серьезный сердцем и головой, но страшный разлад действительности от мысли, хотя последнее время лучше. Кутежи кончились. Но он от своей любви не может ясно смотреть на жизнь и себя. Лева на днях перестал пить вино (мы завели общество трезвости) и курить [...].
   [...] Я лично всё еще не знаю его1, но писал ему и писал про вас, что вам бы надо свидеться, чтобы помочь друг другу. А ему нужна помощь не на пути истины -- этот путь один, и с него сбиться нельзя, и он не может сбиться, но нужна помощь просто любви, помощь в сознании того, что меня любят, жалеют, и я не один. А то мы всё смотрим на него как на героя, а забываем, что он человек -- прекрасный, теплый и страдающий человек, как мы все страдали и страдаем, не в смысле мучения, а в смысле претерпевания (родов). [...]
  
   Николай Николаевич Ге (1857--1940) -- сын художника Н. Н. Ге, близкий друг семьи Толстого.
  
   1 Д. А. Хилков.
  
   И. Б. Файнерману.
   1888? г., начало.
   [...] Подкрепи вас Бог избрать лучшее. Лучшее большей частью то, что самое простое, причем меньше всего нужно предпринимать, а главное то, что никому не доставит горя. [...]
  
   В начале 1888 г. И. Б. Файнерман часто писал Толстому о своих отношениях с первой женой и о предполагавшемся разводе.
    
   И. Б. Файнерману.
   1888 г. Августа 8.
   [...] Письмо ваше тронуло меня вашим признанием плотской любви к жене. Жаль мне вас, милый друг, да что же делать, терпеть надо и нести крест и грех свой. Грех? Как бы мог жить мир без греха. Мы это духовные силы -- птички, стремящиеся улететь к небу, к Богу, но мы все липнем к земле и друг к другу грехом, и этот-то грех и связывает нас друг с другом и с землей: не можем мы улететь порознь, а лететь так, всем вместе, с землей, к которой мы липнем. Только не переставать тянуться, а не валяться в липкой грязи. [...]
  
   В письме из Елисаветграда, без даты, с почтовым штемпелем получения: "Ясенки, 8 августа 1888 г.", Файнерман сообщал о своем разводе с первой женой и о вторичном браке с молодой девушкой; писал, что его мучает этот "его грех".
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1888 г. Сентябрь, до 29.
   [...] Меня всегда пугает за вас ваш радикализм и теперь тоже. Полегче! Без усилия, а без спеха и без отдыха. [...] Нет того человека, которому бы было легко осуществить правду в жизни, и нам всегда хочется свалить в этом вину на особенные обстоятельства, а это вздор. Трудно, потому что только безделье и нежизнь легко, а дело жизни должно быть трудно и трудно по мере нашего несовершенства. [...]
  
   Ф. В. Перфильеву.
   1887--1888 гг.
   [...] Вы без меня, вероятно, хорошо знаете, что стихи и поэзия суть две вещи разные. Стихи ваши очень многие местами не дурны, хотя часто вялы и жидки, т. е. имеют мало содержания, но поэтического чувства я во многих совсем не нашел. Оно есть в Воспоминанье, в Песне молодости, в другом Воспоминанье и в "ревности". Но если оно проявляется в вас, как оно проявилось в этих пьесах, и если еще и облекается в хорошие стихи, как в 1-м воспоминании, то вы можете писать хорошо стихи; но для этого не сочиняйте стихов, а выражайте стихами то чувство, которое обхватит вас и ищет своего выражения в поэтической форме.
   Не сердитесь на меня. Для меня -- поэзия дело важное, и я о ней говорю всегда искренно и серьезно.
  
   Федор Васильевич Перфильев (р. 1850) -- четвероюродный брат Толстого; судебный работник.
  
   Н. А. Касаткину.
   1888? г. ноябрь -- 1889 г. апрель.
   [...] Пожалуйста, не нарушайте любовного общения между мною и вами и всеми людьми, насколько можете. В этом одном разрешение всего.
  
   Николай Алексеевич Касаткин (1859--1930) -- художник, знакомый Толстого с конца 1880-х гг.; с 1925 г. народный художник РСФСР.
  
   М. А. Шмидт.
   1889 г. Август.
   Я живу очень радостно. Много Бог дает очень радостного со всех сторон; да и научаешься смотреть понемногу, по совету Эпиктета, на вещи так, чтобы всё обращалось в радость.
  
   В. Ф. Орлову.
   1891 г. Сентябрь, начало.
   [...] Я очень занят -- пишу, иногда кажется, что нужно то, что пишу, а иногда, что пустое. И когда кажется, что пустое, то лучше. [...]
  
   Владимир Федорович Орлов (1843--1898) -- учитель, знакомый Толстого с 1889 г.
  
  
   А. Н. Дунаеву.
   1892 г. Апрель, около 20.
   В том месте в конце 8-й главы,1 где написано: "вы говорите, что если я не исполню ваших требований, то мне будет худо", надо продолжить так: "но то худое, которым вы пугаете меня, не может быть мне страшно, потому что хуже того, что вы требуете от меня, ничего не может быть для меня, какой бы я ни был человек. Если я то, что вы же называете -- подлец, т. е. человек руководящийся одними животными побуждениями, то неприятнее, унизительнее того положения солдата, в котором я обязан беспрекословно повиноваться всякому человеку, высшему меня чином, и страшнее того положения, в котором я всякую минуту могу быть послан на верную смерть, ничего не может быть; если же я то, что вы называете -- честный человек, т. е. руковожусь в своей жизни нравственным чувством, то постыднее и ужаснее того положения, в которое вы хотите поставить меня, человека, обещающегося убивать по первому требованию не только чужих людей, но и самых близких, тоже ничего не может быть. То, чего вы от меня требуете, во всяком случае -- подлый я или честный, злой или добрый человек, -- гораздо хуже того, чем вы меня пугаете. И потому никакая угроза не может заставить меня повиноваться вам.
   Но мало того, и власти-то вы никакой не имеете. Вся власть ваша происходит от обмана, оттого, что мы сами угнетаем себя. Стоит нам очнуться, и власти вашей никакой не будет". [...]
  
   1 Речь идет о трактате "Царство божие внутри вас".
  
   И. Б. Файнерману.
   1892 г. Август.
   [...] С одним я не согласен: почему вы столярничаете из жалости, а не за деньги. Вы не имеете права свою работу отдавать из жалости до тех пор, пока есть нехватка. Вы жалеете свою жену и работаете на нее и себя; и только тогда, когда тут нужды не будет и будет излишек, вы можете отдавать из жалости другим.
   Я думаю так, сам я не знаю, потому что никогда не находился в таком положении, чтобы надо было кормить жену, детей и себя. Мне кажется, должно быть одно из двух: или мне всё равно, что я ем и пью и что ест и пьет моя жена и дети, и тогда я могу отдаваться той жалости, которую испытываю без всяких соображений; или же я жалею себя и избранных людей более других, тогда мне так и надо себя понимать и тогда я не могу отдаваться всякой встречающейся жалости, а вся...
  
   Н. В. Давыдову.
   1880--1892 гг.
   [...] Хотя одинаково безумно, по-моему, наказывать и тех, которые убили, как и того, кто не убил, при новом суде есть вероятие, что осудят слабее, т. е. преступление суда будет меньше.
  
   Ю. Пригорскому.
   1892? г.
   Признать всё существующее разумным -- то же, что всякую линию признать прямою... Как смысл чертежника приближаться всё к более прямой линии, так и смысл жизни христианина приближаться всё к большему и большему совершенству отца, т. е. Бога-отца... Как прекрасно сказал Шиллер: "Истинно только то, что никогда еще не случилось"... Признать всё существующее разумным -- это значит сделать над собой нравственное самоубийство. Сохрани вас от этого Бог. Я знаю, что глубокие страдания привели вас к такому выводу, но я надеюсь, что вы стряхнете с себя это заблуждение. Да поможет вам Бог.
  
   И. Б. Файнерману.
   1893 г. Июнь -- июль?
   [...] Мне кажется, что вами уже давно пережито время толкования текстов.
   Радуюсь слышать, что вы пережили и период увлечения общинами. Не скажу, чтобы я не сочувствовал этому стремлению. Разве можно не сочувствовать стремлениям к установлению наихристианнейшей формы жизни, но страшно класть высшие духовные силы, данные на внутреннее установление царства божия, на внешнюю форму, на осуществление того, чего я хочу, а чего Он может быть не хо чет еще. Мы все так сцеплены, что нельзя спастись одному, нельзя и вдесятером, нельзя и народам, родам, нельзя и 500 миллионам, а непременно надо всем без исключения, даже с животными, как Ной в ковчеге. И потому дорого не то, чтобы была та или другая внешняя форма жизни, а то, чтобы содействовать этому общему спасению, т. е. общему установлению царства божия. И тут общины, устройство их, получают свойственное им место: они одно из средств установления этого царства божия, но не более, -- так же, как такое средство: вегетарьянство, распространение хороших книг, пример воздержной жизни, обличение, кроткое обличение зла и тысячи других. Так ли и вы думаете? Мне очень нравится ваш образ жизни в Полтаве1 и мне кажется, что я бы удовлетворился такой жизнью навсегда. Разумеется, я не вижу, не чувствую ее тяжелых сторон, но меня прельщает ее свобода, суровость и чистота. А для скольких людей вы были пристанью и физической и нравственной.
   Есть Архангельский, он живет, как вы, с женой ремесленными трудами в Бронницах: он заливает резиновые вещи и часы чинит. Хохлов Петр поехал к нему жить. И, кажется, им хорошо. Мне кажется, такие центры, как вы, Ге, Булыгин, Буткевич, Архангельский, очень важны, и, не думая об этом, делают много добра настоящего -- нравственного, т. е. духовного добра. [...]
   Мне так же, еще страннее, чем вам, воспоминание о переходе в православие,2 в котором я участвовал советом, но как всё прошедшее не мучает меня, а удивляет. Как мог я не видеть всего греха этого дела. [...]
  
   1 В своих письмах из Полтавы, недатированных, Файнерман писал, что занимается исключительно физической "черной" работой, работая по найму.
   2 В 1885 г. Файнерман перешел из иудейства в православие, совершив крещение, с целью поступить учителем в сельскую школу.
  
   С. И. Рощину.
   1892--1893 гг.
   Я часто встречал между безграмотными рабочими-землекопами, которым приходится вычислять кубические меры, распространенное убеждение, что математическое вычисление обманчиво и что не надо доверять ему. Оттого ли, что они не знают математики, или оттого, что люди, математически вычислявшие за них, часто умышленно и неумышленно обманывали их, но мнение о недостоверности и негодности для определения мер математики установилось между безграмотными рабочими и сделалось для большинства несомненной истиной, которую они даже не считают нужным доказывать.
   Такое же мнение установилось между людьми, -- смело скажу, -- нерелигиозными, мнение о том, что разум не может решать вопросы религиозные, что приложение разума к этим вопросам есть главная причина заблуждений, что решение этих вопросов разумом есть преступная гордость.
   Удивительная вещь! Человеку дано прямо от Бога только одно орудие познания себя и своего отношения к миру, -- другого нет, -- и орудие это разум; и вдруг ему говорят, что разум он может употреблять на уяснение своих домашних, семейных, хозяйственных, общественных, научных, художественных вопросов, но только не на уяснение того, для чего он дан ему; что для уяснения самых важных истин, тех, от познания которых зависит вся жизнь его, -- человек никак не должен употреблять разум, а должен познавать эти истины помимо разума, тогда как помимо разума человек ничего познать не может.
   Сказать, что человек не должен руководиться разумом, это всё равно, что человеку в темном подземелье, несущему лампочку, сказать, что для того, чтобы ему выбраться из подземелья и найти путь, надо потушить лампочку и руководиться не светом, а чем-то другим. Но, может быть, скажут, как и вы говорите в своем письме, что не все люди одарены большим умом и особенной способностью выражать свои мысли, и поэтому неумелое выражение своих мыслей о коренных истинах жизни может повести к заблуждению?
   На это отвечу, что особенный ум и дарования нужны бывают не для названия и изложения истины, а для придумывания и для изложения лжи...
   Раз отступив от указаний разума, не поверив ему, а поверив на слово тому, что выдается за истину, люди нагромождают и принимают на веру такие сложные, неестественные и противоречивые положения, что для того, чтобы изложить их и связать с жизнью, нужна действительно большая тонкость ума и особенное дарование.
   Только стоит представить себе человека нашего мира, воспитанного в привычном кругу понятий, который захочет уяснить себе основы, привитые ему с детства, и захочет связать их с жизнью, -- какую сложную умственную работу он должен проделать, чтобы примирить все противоречия, находящиеся в привитом ему воспитанием миропонимании и какую еще более сложную и гибкую работу нужно проделать ему для того, чтобы уметь скрыть от себя все эти противоречия.
   Вот для этого нужно много ума и нужны особенные дарования. Но для того, чтобы уяснить себе закон своей жизни, понять ее смысл, -- не нужно никаких особенных умственных дарований, нужно только не допускать ничего противного разуму, не отрицать разума, а религиозно беречь его и верить только ему.
   Если смысл жизни человека представляется ему неясным, то это доказывает не то, что разум не годится для уяснения этого смысла, а только то, что допущено на веру слитком много неразумного и надо откинуть всё то, что не подтверждается разумом.
   Закон, которому должен следовать человек, так прост и ясен, что он доступен каждому ребенку, тем более, что человеку не приходится самому вновь открывать закон своей жизни. Люди, прежде него жившие, открыли и выразили его, и человеку нужно только проверить его своим разумом, принять или не принять те положения, которые он находит уже выраженными.
   Нужно помнить еще, что познание истины никогда не бывало и не будет полное, а постоянно увеличивается по мере движения жизни человечества: чем дольше мы живем, тем яснее и полнее мы познаем волю Бога и, следовательно, и то, что мы должны делать для исполнения ее.
   И потому я думаю, что уяснение каждым человеком, каким бы он сам и его ни считали маленьким (маленькие-то и бывают большими), всей той религиозной истины, которая доступна ему, и выражение ее словами, -- есть одна из самых главных и священных обязанностей каждого человека.
   Очень рад буду, если мой ответ хотя отчасти удовлетворит вас.
  
   Сергей Иванович Рощин (р. 1864) -- уроженец г. Выксы, Нижегородской губ., в то время разделявший некоторые взгляды Толстого; участник нескольких земледельческих колоний.
  
   Н. Я. Гроту.
   1893 г.
   [...] Я не могу ни одобрять, ни не одобрять тот метод, который вы намерены употребить для доказательства вашего тезиса, потому что я невольно сам был приведен к этому самому приему против извращения понятия жизни; да это и всегда был один и тот же прием всех людей, серьезно мыслящих.
   Истина с самых древних времен очищается кирпичом, как самовары. Она светла, но чтобы быть еще светлее, ее, должно быть, надо сначала запачкать кирпичом, и после этой операции она делается светлее. Истина доступна детям и скрыта от мудрствующих, т. е. сами мудрствующие замазывают ее. Но мудрствующие наносят на нее кирпич, и им надо потереть ее. Теперь же наши матерьялисты наносили такого чудесного кирпича, что из-под него она должна выйти особенно ясна. Желаю вам как можно успешнее сделать эту операцию, и вы можете ее сделать, потому что знаете, каким должен быть самовар. Одно только -- не жалейте кирпича и счищайте весь дотла. [...]
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1895 г. Июня 8.
   [...] Почему вы говорите, что наши хорошие, добрые отношения уничтожились? Я не признаю этого. И как сам ни на йоту не изменился к вам, так и не допускаю того, чтобы вы изменились ко мне. И то, что вы считаете причиной этого мнимого изменения отношений, тоже не признаю. Никогда не судил, т. е. не осуждал, не обвинял вас. Знал, что вы стали в очень тяжелое положение относительно своих семейных, и только жалел вас и не помышлял осуждать. Если же вы усматриваете осуждение в моем высказанном мнении о ваших отношениях к брату,1 то я только сказал, что письмо ваше к нему было недоброе. Да что за осуждения и осуждения за осуждения? К чему это? Ни вам, ни мне, ни, главное, тому строю мыслей и чувств, которыми мы жили и не можем перестать жить с вами, это не пристало. У меня со времени смерти моего дорогого друга, вашего отца, не переставая кругом меня умирают; и так ясно, что близок и мой черед, что ни о чем, кроме как о том, о чем можно думать умирая, именно любви к людям и людей к себе, не могу думать. А из всех любимых мною людей вы один из самых близких, как вы ни старались удалиться. [...]
  
   1 В письмах за первую половину 1895 г. Н. Н. Ге неоднократно писал Толстому о своих столкновениях с братом, Петром Николаевичем Ге (1859--1922), в связи с вступлением в права наследства после смерти отца.
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1896 г. Октября 19.
   [...] Наши отношения с вами дошли до той радостной степени духовного сближения, при которой не может быть ни разрыва, ни охлаждения. Если бы жить 20 лет и не видаться, то и тогда мы бы встретились, как вчера виделись. Есть известная глубина, на которой сближение совершается неразрывное. Оттого меня до слез умилило ваше письмо.
   [...] Община, как община, неосуществима, не дает, чего обещает, -- да вы всё знаете, мы не раз говорили с вами про это. Так это, когда судишь об общине. Но когда вопрос ставится так: мне надо как-нибудь начать жить. Есть люди, которые зовут меня жить с ними на условиях самых хороших. Отчего же мне не пойти к ним? Если бы так для меня стоял вопрос -- может быть, он так стоит для вас, -- я бы пошел.
   [...] С женой у меня очень хорошо. Она не изменилась, но мы как-то любим друг друга через нравственную и умственную рознь, и любим хорошо и всё больше и больше. Девочки, как прежде, близки. Все мы плохи по жизни, слабы, но знаем, что хорошо, что дурно, и не лжем. [...]
  
   Н. И. Хохуле.
   1898 г. Января 29.
   На вопросы, которые вы мне ставите, я пытался отвечать во всех тех сочинениях, которые писал последние 15 лет. Но вам, может быть, трудно их иметь, да притом, если справедливы те ответы, которые я даю себе, то ответы эти должны быть коротки и ясны, как всякая истина, познание которой нужно людям. Вы говорите, что у вас нет счастия, нет спокойствия. Да кто же вам сказал, что вы имеете право, что вы должны, что естественно людям иметь счастие и спокойствие? Люди какой-то непостижимой, но несомненно существующей силой, которую я называю Богом, посланы в мир, чтобы исполнить в нем то, чего хочет от них эта сила, Бог. Что он хочет и для чего? Этого мы не знаем и не можем знать, но что мы должны делать для того, чтобы исполнить его волю, это мы знаем несомненно: должны мы в себе увеличивать любовь к людям; любовь же укажет нам, что именно мы должны делать. Делая же это, заботясь только о том, чтобы любить как можно больше других и как можно меньше себя, мы достигаем, совсем не думая о нем, того счастия и спокойствия, которого мы никогда не находим, когда ищем его.
   Но вы скажете: практически что делать?
   Целью своей жизни поставить, как теперь у вас стоит экзамен, увеличение любви, или хоть уменьшение всего того, что мешает этому, и готовиться к этому так же усердно, как к экзамену, всякий день подвигаясь и откладывая за собой оконченное.
   Вот всё, что я могу сказать вам в общих чертах. Простите, если это не удовлетворит вас. Я не столько думаю, но знаю несомненно, что то, что я говорю, правда. И вы узнаете то же, если только в продолжение месяца испытаете это. Желаю вам этого от души.
  
   Наталья Ивановна Хохуля (по мужу Королева) -- в 1898 г. гимназистка шестого класса, позднее -- актриса Петербургского Народного дома под фамилией Алексеева.
   Ответ на письмо с вопросами о цели жизни, назначении человека.
    
   Т. Л. Толстой.
   1898 г. Апрель?
   [...] желаю, чтобы ты сделала то, что лучше перед Богом, а не перед людьми. Во всем это одно руководство верное.1
  
   1 Речь идет об отношениях Татьяны Львовны к М. С. Сухотину. В 1899 г. они поженились.
  
   Э. Шмиту (Е. Schmitt).
   1898 г. Мая 20.
   [...] Очень рад, что ваша деятельность всё та же и что вы находите всё больше и больше последователей, в особенности среди рабочих, и уводите их от обмана социализма. [...]
   Да, христианское мировоззрение нужно излагать людям просто и ясно. Это самое главное. Не Прудон,1 а Христос сказал: вы -- Боги. И не только сказал, но его учение не что иное, как признание человеческого достоинства и того, что человек есть сын божий. [...]
  
   Эуген Генрих Шмит (1851--1916) -- публицист христианско-анархического направления, издатель журнала "Ohne Staat" ("Без государства").
   Ответ на письмо Шмита от 20 мая н. с., в котором Шмит писал о деятельности сторонников непротивления злу насилием в Германии и Венгрии.
   1 Прудон Пьер Жозеф (P. Proudhon, 1809--1865), один из основоположников анархизма.
  
   В. Ф. Орлову.
   1891--1898 гг.
   [...] Я всегда с очень хорошим чувством вспоминаю наши беседы в Москве и знаю, что мы как были близки по самым глубоким основам жизни, так и останемся близки, несмотря на могущие встретиться разногласия внешние, да и то такие, которые кажутся разногласиями только до тех пор, пока они не разъяснены. [...]
    
   Н. Н. Ге (сыну).
   1899 г. Января 19.
   [...] Помогай вам Бог удержаться в таком настроении и не считаться с людьми -- это самое ужасное, -- а считаться только с Богом. С ним счеты короткие и легкие и всегда выгодные. [...]
  
   Д. В. Григоровичу.
   1899 г. Июня 14.
   [...] Жалко мне было слышать, что вы болели и мучились. Переехать в новую жизнь, получить новое назначение в наши с вами года, хотя я и на семь лет моложе, очень привлекательно, только бы переезд был удобный и без особенных страданий. А впрочем, и страданья не мешают. Крестьяне говорят: хорошо пострадать перед смертью. Как и отчего хорошо -- я не сумею объяснить теперь, но всей душой согласен с ними. Только малодушие просит помягче экипаж. Я сейчас не пишу вам своей рукой, потому что проехал маленькую станцию на очень тряском экипаже, станцию к новому назначению, т. е. болен моею обычною и очень обычною желудочною болезнью. [...]
  
   Дмитрий Васильевич Григорович (1822--1899), в то время жил в Вейндлигау, близ Вены.
   20 мая 1899 г. в Вену уехала Т. Л. Толстая для операции гаймарита. Григорович, узнавший о ее пребывании в Вене, дважды навещал ее, предлагая всяческую помощь, и перевез ее из Вены в Вейндлигау, где условия жизни были лучше. Об этом писала Толстому Татьяна Львовна и между прочим просила: "Если будет тебе минутка, напиши два слова Григоровичу, -- он очень с нами мил и скоро умрет, бедный. А ему очень не хочется" (из письма от 10 июня 1899 г.). Исполняя просьбу дочери, Толстой и написал Григоровичу. К письму Толстого сделана приписка
  
   Н. Н. Ге (сыну).
   1899 г. Октября 14.
   Получил ваше письмецо [...] из Вены.1 [...] Да, я думаю, что мы не ценим наш русский дух, и вы верно говорите об учтивости, скрывающей небратскую отчужденность. [...] Только вы не сердитесь. Самое лучшее средство, чтоб не сердиться на них, в том, чтобы представить себе, какие они могли бы еще быть. И таких образцов, которые утешат, везде много. Главное, не предъявлять к ним требований мужских. [...]
   [...] То, что вы пишите о детях за границей -- правда, и то, что мы знали о воспитании детей в России, тоже правда. Главное, persИvИrez.2 А то без этого слишком хлопотно и непроизводительно жить.
  
   1 Н. Н. Ге уехал в Швейцарию, к П. И. Бирюкову, у которого воспитывались дети Ге.
   2 будьте настойчивей.
  
   Е. А. Телешовой.
   1890-е гг., конец.
   Ваше чувство возмущения при мысли о мучимых и убиваемых животных для удовлетворения людской жадности есть не сентиментальность, а самое законное и естественное чувство. Но не надо возмущаться и из сочувствия животным ненавидеть людей, как вы пишете, а надо действовать сообразно с тем, к чему вызывает вас это чувство, а именно: не есть мяса и ничего живого. Я убежден, что в будущем столетии будут с ужасом рассказывать и недоверием слушать о том, как их предки убивали животных, чтобы есть их. Вегетарианство распространяется очень быстро: в Лондоне, где 20 лет тому назад нельзя было найти вегетарианской пищи, теперь уже несколько вегетарианских гостиниц. Из моих близких друзей я знаю -- более 30 человек в последние годы бросили употребление мяса. Предупреждаю вас однако, что если вы бросите есть мясо, то вы встретите сильный отпор, даже раздражение, в семейных, и вам по науке будут доказывать, что человеку необходимо мясо и что вы вредите себе и производите затруднение в хозяйстве. Мы все прошли через это, но если это делается по убеждению, то все доказательства остаются недействительными, как недействительны бы были доказательства, что для здоровья нужно есть людей. Может быть, вы спросите или вам скажут: если нельзя убивать кур и баранов, то почему же не нельзя также истреблять мышей, тараканов и т. п. На это я отвечаю всегда то, что сострадание к животным есть самое дорогое свойство человека, и я тем более счастлив, чем больше я разовью его в себе. Я рад, что стал жалеть кур и баранов и не ем их, и зайцев, и не охочусь уже за ними, радуюсь тому, что мне уже жалко мышь, и я выпускаю ее, а не убиваю, и очень рад буду, когда мне будет жаль комара и блохи. Вегетарианцы доказывают преимущество немясной пищи для здоровья [...], но главный и неотразимый довод это тот, который вы выставляете, -- нравственное чувство. Желаю вам радостного разрешения мучающего вас вопроса.
  
   Елена Андреевна Телешова, рожд. Корзинкина (1869--1943) -- художница, с 1898 г. жена писателя Н. Д. Телешова.
  
   А. Л. Толстой.
   1903 г. Июня 7.
   [...] Везде хорошо, когда в душе хорошо [...].
  
   М. П. Новикову.
   1904 г., конец -- 1905 г., начало.
   [...] Только старайтесь быть как можно правдивее. Я знаю, как это трудно, описывая прошедшее. Забыл, и невольно придумываешь. Лучше ничего не сказать, если забыли, чем восстановить из головы и не вполне вероятно. Подрывается доверие к остальному.
  
   Свои впечатления от пребывания в армии Новиков описал в статье "На войну", которую и прислал в рукописи на просмотр Толстому. Статья была напечатана в "Свободном слове" (Англия), изд. В. Г. Черткова.
  
   И. И. Горбунову-Посадову. Черновое.
   1905 г. Январь -- февраль?
   Впишите, пожалуйста, в день о войне следующее изречение Юма: "Когда я теперь вижу две воюющие нации, то они мне кажутся подобны двум пьяным мужикам, которые дерутся дубинами в посудной лавке, потому что, кроме тех болячек, которые они себе наделают и долго будут лечить, им придется еще дорого заплатить за перебитую посуду".
  
   Речь идет о "Круге чтения", который в конце 1904 г. был сдан в набор.
  
   1 Давид Юм (1711--1776), английский философ (субъективный идеалист), историк и экономист.
   Цитируемое изречение Юма в "Круг чтения" включено не было.
  
   Неизвестному.
   1907 г. Апреля 3.
   Своим письмом вы меня заинтересовали. Вы хорошо поняли, почему догматы церкви православной, как и всех прочих на земле, не только не нужны, но и вредны для веры человека в Бога, но если человек, подобно вам, не решается отбросить всё ненужное и вредное только потому, что уже к этому привык или из уважения к родителям, -- то я такого человека считаю малодушным, ибо должны для родителей жертвовать даже жизнью, но не убеждениями, которые есть плоды здравого рассудка. Когда дело касается веры, то даже величайший из людей, Христос, сказал: "Кто любит отца или мать свою больше, нежели меня (т. е. моего учения), недостоин меня". Поверьте, что если бы даже я когда-нибудь поверил в то, что Христос -- Бог, то сказал бы всему миру: "Да, я верю в божество Христа и верю, что когда он снова придет в мир и все святители, которые выдумали много слов, ненужных жестов и обрядов, в которых славится больше имя его, чем учение, обратятся к нему и скажут:
   "Господи! Господи! не от твоего ли имени мы пророчествовали? и не твоим ли именем бесов изгоняли? и не твоим ли именем многие чудеса творили?" -- то он ответит им: "Я никогда не знал вас, отойдите от меня делающие беззакония, моим именем прикрываясь. Не я ли говорил вам тогда, чтобы молились не в храмах, как лицемеры, чтобы показаться перед людьми. Не я ли говорил вам, что не нарушить пришел закон. Вы же, поправ мои заветы, как должно жить человеку на земле, выдумали новые, ненужные, именем моим прикрываясь и подобно язычникам думая, что в многословии услышаны будете". Вы пишете, что тогда только познали величие Бога, когда были на пороге смерти. Многие из нас живут, не зная, что такое жизнь, видят Бога, сами того не сознавая, когда же стоишь точно на краю смерти, жизнь разгорается таким светом, что и в голову не может придти нелепое желание уйти от того, что одно вечно и неистребимо. Что же касается вашего горя, то и с горем и без горя ужасна жизнь человека, который вообразит себе, что только света, что в окошке, что только и жизни, что та частица ее, которую мы знаем здесь. [...]
  
   С. Горлову.
   1908--1909? гг.
   Вопрос, который вы мне ставите, может быть решен только вами. Вы не находите удовлетворяющего вас ответа только потому, что вам не ясна та цель, которую вы ставите своей жизни.
   Цель эта есть только одна: стремленье к тому совершенству, которое указал нам Христос, сказав: "Будьте совершенны, как отец ваш небесный".
   Эта единственная достойная человека цель жизни достигается не стоянием на столбе, не аскетизмом, а выработкой в себе любовного общения со всеми людьми. Из стремления к этой правильно понимаемой цели вытекают все полезные человеческие деятельности и соответственно этой цели решаются все вопросы, равно и те, которые вы мне ставите. [...]
  
   Неизвестному.
   1890--1900-е гг.
   Я очень и очень вас жалею и всей душой желал бы помочь вам, но в той внутренней борьбе, которая происходит в вас, никто не может помочь вам, потому что эта борьба есть совершающаяся жизнь, которую мы сами делаем. Посторонний человек не может помочь борцам, испытывающим свою силу. Всё, что он может сделать, это то, чтобы установить правильные условия борьбы -- чтобы ни тот, ни другой не мог плутовать. А в происходящей в вас борьбе один -- тело -- плутует, стараясь одурманить духовного человека. Советую вам не допускать этого. Это очень важно. Смотрите тоже за тем, чтобы и духовный человек не хитрил. Хитрость духовного человека состоит обыкновенно в том, что он себя уверяет, что он хочет то, чего он еще не хочет вполне. Только бы борьба шла честно. Какой бы ни был исход ее, ничего не может быть для вас дурного. Если не чувствуете в себе возможности перенести весь смысл, всё стремление жизни на служение Богу (а, вероятно, вы не можете этого в ваши года -- и не может быть иначе за редкими исключениями), то служите в военной службе до тех пор, пока можете, и ничего от этого не будет дурного ни для вас, ни для мира. Если же ваше духовное состояние таково, что служба невозможна, как невозможно вам убить ребенка или т. п., то вы найдете и силы, и пути, и радость в этом состоянии, и тоже всё будет хорошо. Главное, будьте правдивы сами с собой. Это важнее всего.
   Помогай вам Бог, который в вас. [...]
  
   Э. Кросби (Е. Crosby).
   1896--1900-е гг.
   [...] Нет ничего новее и интереснее самых обыкновенных тем, рассматриваемых с христианской точки зрения. И это вы делаете в вашей книге, и делаете талантливо и искренно.
   Мне очень хочется повидаться с м-ром Херроном,1 но боюсь, что его взгляды не совпадут с моими. Я думаю, что христианские принципы могут действительно иметь влияние, только если они совершенны. Христианство не выносит полумер. Замок можно открыть только его ключом. Ключ, который почти подходит, никуда не годится.
   Если мы не можем быть совершенны в наших жизнях, смертях [?], давайте постараемся быть совершенными, насколько возможно в наших мыслях, потому что ничто не может мешать быть совершенным в мыслях. [...]
  
   1 Джордж Херрон (George Herron, 1865--1925), американский пастор, христианский социалист.
  
   Неизвестному. Черновое.
   1910 г.
   Хочется посоветовать вам на сколько возможно стараться входить в духовное любовное общение с несчастными сотоварищами вашими, не имеющими того внутреннего духовного утешения, которое вы имеете, и стараться вызвать в них того Бога, который живет в каждом из нас. Думаю, что это могло бы доставить вам радостные минуты и облегчить ваше положение. [...]
  
  
  
  
/dd> /dd>
Ко всем произведениям автора К списку авторов